Текст
Европа в средние века:
экономика, политика, культура
К 80 -летаю академика Сергея Даниловича СКАЗКИНА
Европа в средние века: экономика, политика, культура
СБОРНИК СТАТЕЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»
МОСКВА
197 2
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
академик Е. М. ЖУКОВ, академик И. М. МАЙСКИЙ действ, член АПН СССР А. И. ДАНИЛОВ, д. и. н. 3. В. УДАЛЬЦОВА (отв. ре-дактор), д. и. н. Е. В. ГУТНОВА, д. и. н. Л. А. КОТЕЛЬНИКОВА, д. и. н. Я. А. ЛЕВИЦКИЙ,] д. и. н. А. Д. ЛЮБЛИНСКАЯ,
д. и. н. М. М. СМИРИН, д. и. н. А. Н. ЧИСТОЗВОНОВ, И. С. ПИЧУГИНА (отв. секретарь)
1—6—3
26-71 (II)
Сергей Данилович СКАЗКИН
АКАДЕМИК
СЕРГЕЙ ДАНИЛОВИЧ СКАЗКИН И ПРОБЛЕМЫ МЕДИЕВИСТИКИ*
£. В. ГУТНОВА, А. Н. ЧИСТОЗВОНОВ
19 октября 1970 г. видному советскому ученому, академику Сергею Даниловичу Сказкину исполнилось 80 лет х.
С. Д. Сказкин — выдающийся историк-марксист. Его научные интересы отличаются большой широтой и многогранностью как в смысле проблематики его работ, так и в смысле разнообразия стран и народов, история которых привлекает его внимание. Более чем за 50 лет научной и педагогической деятельности С. Д. Сказкин не только создал свою исследовательскую школу, но и открыл ряд новых успешно развивающихся направлений в советской медиевистике, которая является его основной специальностью.
Проблемы аграрной истории занимают центральное место в исследованиях С. Д. Сказкина. Критически используя лучшее из наследия русской буржуазной школы историков-аграрников — И. В. Лучиц-кого, М. М. Ковалевского, А. Н. Савина и др., творчески применяя марксистско-ленинскую теорию, С. Д. Сказкин поставил и решил ряд важных проблем средневековой аграрной истории Европы. Уже в лекционных курсах 1935—1938 гг., а затем в учебнике по истории средних веков (ч. I и II, изд. 1939, 1956, 1966 гг.) С. Д. Сказкин дал сохраняющий свое значение и поныне анализ аграрного строя Франции и Испании, объяснивший, почему в первой сложился союз буржуазии с крестьянством, обеспечивший торжество великой буржуазной революции конца XVIII в., а во второй ограбленные феодалами крестьяне в своей значительной части стали наследственными бродягами, нищими или военными наемниками, проливавшими кровь в захватнических европейских и колониальных авантюрах испанской династии.
В истории раннего средневековья С. Д. Сказкин разработал вопрос о путях перехода к феодализму непосредственно от первобытнообщинного строя. В результате его исследований были опровергнуты догматические представления о якобы обязательном прохождении всеми народами стадии развитой рабовладельческой формации и невозможности прямого перехода от первобытнообщинного строя к феодализму г.
1 Очерк творческого пути академика С. Д. Сказкина см. ВИ, 1966, № 4.
2 М. Н. Мейман, С. Д. Сказкин. К вопросу о непосредственном переходе к феодализму на основе разложения первобытнообщинного способа производства. —
5
В аграрной истории периода развитого феодализма внимание С. Д. Сказкина привлек такой важный эпизод классовой борьбы итальянского крестьянства, как восстание под руководством Дольчино. В противоположность буржуазной историографии, изображавшей это выступление масс как взрыв религиозно-мистического фанатизма, С. Д. Сказкин показал его в качестве одного из составных звеньев общей цепи крестьянских восстаний XIV в. в Европе. Стержнем этих восстаний была борьба против остатков крепостничества и захвата феодалами общинных земель, за сокращение нормы феодальной эксплуатации и увеличение степени хозяйственной самостоятельности крестьянства, т. е. за прогрессивное направление аграрного развития.
Эти вопросы нашли освещение в статьях С. Д. Сказкина, одна из которых была представлена в качестве доклада на X Международном конгрессе исторических наук в Риме в 1955 г. 8
Большое внимание уделяет С. Д. Сказкин исследованию «второго издания крепостничества» в странах Центральной и Восточной Европы. В основных ее аспектах эта проблема была им поставлена в специальном исследованиии 3 4, включенном в число докладов советских историков на XI Международном конгрессе исторических наук в Стокгольме в 1960 г. К разным ее сторонам С. Д. Сказкин возвращался в связи с дискуссиями, имевшими место на таллинской (1958 г.), московской (1959 г.), киевской (1960 г.) 5 и второй московской (1965 г.) сессиях межреспубликанского симпозиума по аграрной истории стран Восточной Европы, а также на общесоюзной научной сессии по вопросам перехода от феодализма к капитализму в России 6 Эта проблема в целом рассматривается ученым как две стороны общего процесса с разными итогами для стран Западной и Восточной Европы. Первая выражала прогрессивное для того времени капиталистическое развитие, вторая — зарождавшееся на основе складывания мирового капиталистического рынка международное разделение труда, обернувшееся для областей к востоку от Эльбы торжеством феодальной реакции.
Много и плодотворно С. Д. Сказкин занимается теоретическими проблемами аграрной истории феодализма. Его перу принадлежат, в частности, работы о характере феодальной собственности и внеэкономическом принуждении и об основном экономическом законе фе
3 С. Д. Сказкин. Исторические условия восстания Дольчино. — «Десятый Международный конгресс историков в Риме. Сентябрь 1955 г. Доклады советской делегации». М., 1956; его же. Первое послание Дольчино. — «Из истории социально-политических идей». Сборник статей к 75-летию акад. В. П. Волгина. М., 1955; его же. Восстание Дольчино. — «Преподавание истории в школе», 1949, № 4.
4 С. Д. Сказкин. Основные проблемы так называемого «второго издания крепостничества» в Средней и Восточной Европе. — ВИ, 1958, № 2.
5 См. «Ежегодники по аграрной истории Восточной Европы». Таллин, 1959; М., 1960; Киев, 1962.
6 См. «Переход от феодализма к капитализму в России». М., 1969.
6
одальной формации (последняя в соавторстве с М. Н. Мейманом)7. С. Д. Сказкин рассматривает феодальную собственность на землю как категорию, имевшую определяющее значение для всей системы экономических, социальных и правовых отношений феодального общества. Она определяет характер производственных отношений феодальной формации. Формой ее реализации является феодальная рента в различных ее модификациях. Эти факторы в совокупности с внеэкономическим принуждением и характером производительных сил составляют ту основу, исходя из которой может быть выведен основной экономический закон феодализма. Формулируется этот закон как «производство крепостными и феодально зависимыми крестьянами прибавочного продукта, присваиваемого феодалами в форме феодальной ренты» 8.
Все рассмотренные выше штудии С. Д. Сказкина по аграрной истории средневековья являются, по существу, исследованиями узловых проблем, органически вписавшихся в рамки его капитального труда, готовившегося долгое время и вышедшего в свет в 1968 г. 9 Эта книга имеет свою историю. Она возникла в результате многократного чтения ее автором специального курса по истории средневекового крестьянства для студентов и аспирантов исторического факультета Московского университета в сочетании с исследовательской работой над рядом основных проблем средневековой аграрной истории. Одновременно она в известной мере подытоживала многолетнюю работу таких ведущих советских историков-аграрников, как Е. А. Космин-ский, А. И. Неусыхин и др. Рукописью спецкурса в течение ряда лет пользовались многие советские (особенно молодые) историки. Издание монографии сделало ее доступной широкому кругу читателей, и она сразу же получила высокую оценку научной общественности 10.
В этом капитальном труде последовательно прослеживается связь истории средневекового крестьянства с насущными социально-экономическими проблемами современности, что придает книге научную актуальность. Книгу отличает также высокий теоретический уровень всех разделов исследования, насыщенного обширным и разносторонним фактическим материалом. Одновременно ей присуща острая полемичность. Анализируя такие проблемы, как генезис феодализма, роль товарного производства, разложение феодального способа производства, проблемы классовой борьбы и т. д., автор разоблачает реакционные концепции буржуазных ученых, критикует догмати -
7 С. Д. Сказкин. Классики марксизма-ленинизма о феодальной собственности и внеэкономическом принуждении. — СВ, вып. V, 1954; С. Д. Сказкин, М. Н. Мейман. Об основном экономическом законе феодальной формации. — ВИ, 1954, № 2.
8 ВИ, 1954, № 2, стр. 75.
9 С. Д. Сказкин. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968.
10 См. рецензии: М. А. Барг. — ВИ, 1969, № 1; Ю. В. Бромлей, В. И. Буганов, В. И. Корецкий. Ценное исследование по истории западноевропейского крестьянства и проблеме аграрных отношений на Востоке Европы. — «История СССР>, 1970, № 1.
7
ческие или ошибочные положения и выводы отдельных советских историков и исследователей-марксистов зарубежных стран. Большое внимание уделено в книге истории развития производительных сил (вопросу, не получившему еще должного освещения в работах наших медиевистов). Автор приводит и в этой области разносторонний и свежий материал. Все это, а также удачный отбор основных аспектов исследования, несмотря на очерковую структуру книги, позволило С. Д. Сказкину воссоздать широкое историческое полотно, выделить главные проблемы.
Весом вклад С. Д. Сказкина в отстаивание марксистского учения о закономерной смене общественно-экономических формаций. Рассмотрение ученым рабовладельческой формации как построенной на заимствовании рабов преимущественно за пределами самих рабовладельческих государств, что обусловливает органическое сочетание в рамках одной и той же системы рабовладельческих и дорабовладель-ческих обществ, имеет очень важное методологическое значение. Оно позволяет, в частности, рассматривать кризис Римской империи и первобытнообщинного строя окружавшей ее «варварской периферии» как разные стороны одного и того же всемирно-исторического процесса. Становится очевидным, что при существовавшем тогда уровне развития производительных сил и общества в целом рабовладельческая формация могла выступать лишь в своей «неуниверсальной» форме и на относительно ограниченной части земного шара 11. Такая диалектическая постановка проблемы очень плодотворна. Вывод, сделанный С. Д. Сказкиным, дает основание понимать кризис поздней Римской империи, разложение первобытнообщинного строя варваров и образование у них феодального строя в различных вариантах как кризис единой в целом системы, а не как два процесса в их механическом соприкосновении.
В дополнение к упоминавшейся ранее теоретической разработке вопроса о характере и месте феодальной собственности на землю и феодальной ренты в феодальном обществе С. Д. Сказкин осуществляет в своей монографии тщательное и многоплановое, построенное на солидном фактическом материале исследование о соотношении феодальной собственности на землю и крестьянского землевладения. Отвергая ошибочные построения некоторых историков, ставящих фактически знак равенства между собственностью на землю феодала и владельческими правами крестьянина на нее, С. Д. Сказкин делает вывод, что «мы не можем крестьянина, непосредственного производителя феодальной формации, как бы ни были прочны и широки его владельческие права, считать собственником»12. Идентификация же этих двух важнейших экономических и юридических категорий фактически «снимает» классово антагонистический характер феодального общества, социально уравнивая получателя и плательщика феодальной ренты.
Очень широко, многогранно и свежо разработана в книге история
11 С. Д. Сказкин. Очерки стр. 60—64.
12 Там же, стр. 129.
8
общины, ее различных форм, модификаций и ее эволюции в различных странах и регионах. Новаторство С. Д. Сказкина в трактовке этой темы, весьма скрупулезно изученной советскими и зарубежными историками, состоит в смелом привлечении им для анализа и синтеза западноевропейского материала обширных данных из истории русской общины.
Глубокому исследованию подвергнут С. Д. Сказкиным сложный комплекс вопросов, связанных с развитием товарно-денежного хозяйства, его влияния на эволюцию вотчины — манора — сеньории. В связи в этим дается критическая оценка и модной в 50-х годах XX в. в буржуазной литературе концепции «общего кризиса феодализма» XIV—XV вв., научная несостоятельность которой теперь становится все более очевидной даже для прежних ее сторонников. С точки зрения анализа фактического материала очень ценна глава о так называемом «освобождении» крестьян в Западной Европе13.
Столь же важен в этом отношении и обширный, насыщенный огромным материалом и оснащенный многочисленными отсылками к специальной литературе раздел об истории крестьянства в Европе в XVI—XVIII вв. Здесь С. Д. Сказкин дает комплексное исследование внешне различных по своему характеру и региональному проявлению событий — судеб западноевропейского крестьянства в условиях генезиса капитализма и центрально- и восточноевропейского крестьянства в условиях «второго издания крепостничества». Особенно богатый фактический материал приводится по второй проблеме. Если в своей ранее опубликованной статье С. Д. Сказкин дал преимущественно постановку вопроса и наметил основные пути ее решения, то в книге тщательно прослежен механизм становления «второго издания крепостничества» во всем его историко-региональном многообразии и специфике. И здесь С. Д. Сказкин, не довольствуясь традиционными географическими рамками, апеллирует к русскому материалу, вступая в интересную дискуссию со специалистами по истории русского феодализма 14.
Последняя из рассматриваемых в монографии проблем — о закономерностях классовой борьбы крестьян в средние века — служит важным звеном в общей концепции автора, ставя точки над «и» в определении места классовой борьбы в феодальном обществе и историческом процессе вообще. И здесь С. Д. Сказкин, верный своей манере изложения, критикует ошибочные взгляды некоторых советских историков по этому вопросу 15.
История аграрных отношений средневековой Европы, история крестьянства продолжает и поныне оставаться для С. Д. Сказкина главной темой. В настоящее время он в качестве главного редактора возглавляет работу большого коллектива ученых, занятых составлением обобщающего труда «История европейского крестьянства». Создан уже план-проспект издания. С. Д. Сказкин в соавторстве с М. А. Бар
13 Там же, стр. 227—251.
14 Там же, стр. 349—350.
15 Там же, стр. 352.
9
гом и Ю. Л. Бессмертным выступил в печати с двумя статьями, в которых рассмотрены принципы построения, задачи, характер и структура подготовляемого труда 16. Успех этого начинания, как подчеркивается в упомянутых статьях, зависит в значительной мере от того, насколько редакторскому и авторскому коллективу удастся правильно отобрать основные проблемы, вычленить из огромного количества факторов, связей и категорий основные, определяющие, разработать общие основы и принципы построения издания по томам и в целом. Поэтому большое внимание уделяется таким вопросам, как классификация факторов (постоянные, переменные, системно-синтезирую-щие), уточнение понятийных дефиниций (понятие региона не только как определенного географического ареала, но и как историко-социологического термина, означающего специфический тип стадиального развития явления в его целом; понятие феодальной ренты не только как определенной экономической категории, но и как фокуса социальных антагонизмов феодального общества, а следовательно, и как «всеопределяющей связи» и т. д.)17. Определяются также основные этапы истории феодального крестьянства от его складывания до вступления в период социального расслоения в условиях разложения феодализма и генезиса капитализма. При этом подчеркивается дву-сторонность этого процесса, как разложения, с одной стороны, феодальной сеньории, с другой — феодального крестьянства, с разными его симптомами и модификациями для западноевропейского и центрально- и восточноевропейского регионов 18.
Такой подход к определению принципов и задач издания диктует и характер его структуры. Исходным является типологическо-региональный принцип. Но в его рамках должно быть отведено место и показу страноведческо-хронологического разнообразия модификаций процесса, и тематической компоновке, и формационно-системному синтезу 19 Эти замыслы, уже осуществляемые путем создания авторских очерков, свидетельствуют о том, что С. Д. Сказкин находится в расцвете своих творческих исканий, сохраняя в полной мере дух новаторства и широкий размах, столь характерные для его работ по аграрной истории средневековья.
Уделяя особое внимание аграрной истории, С. Д. Сказкин не замыкался, однако, в рамки только этой проблематики. Интересовала его и история феодального государства. Он является создателем той концепции западноевропейского абсолютизма, от которой до сих пор отправляется большинство советских медиевистов в своих конкретных исследованиях. Основные положения этой концепции были высказа
16 М. А. Барг, С. Д. Сказкин. История средневекового крестьянства в Европе и принципы ее Разработки. — ВИ, 1967, № 4; С. Д. Сказкин, Ю. Л. Бессмертный. История европейского крестьянства: задачи и характер издания. — СВ, вып. 3'2, 1969.
17 ВИ, 1967, Кз 4, стр. 68—72, 74.
18 Там же, стр. 71—72, 75—76.
19 СВ, вып. 32, 1969, стр. 23—25.
10
ны С. Д. Сказкиным еще в конце 30-х — начале 40-х годов Затем они были развиты и дополнены в 50-х — начале 60-х годов 20 21.
Опираясь на обширный конкретный материал, главным образом из истории Франции и Испании, и творчески используя указания основоположников марксизма-ленинизма по этому вопросу, С. Д. Сказкин пришел к выводу, что абсолютизм — это последняя по времени форма феодального государства, орган классового господства дворянства 22, а отнюдь не «торгового капитала», как считали некоторые советские историки в 20-х — начале 30-х годов. Высокая степень централизации этого государства и его кажущаяся независимость от всех классов общества, по мнению ученого, были следствием не столько обострения классовой борьбы между феодалами и крестьянами, как считали другие советские историки, сколько результатом зарождения капитализма и нового класса — буржуазии в наиболее передовых странах Западной Европы. Установившееся между буржуазией и дворянством временное равновесие сил в этот период создало условия для усиления центральной власти, которая получила возможность лавировать между этими классами. При этом С. Д. Сказкин убедительно показал, что «независимость» абсолютной монархии от дворянства была лишь кажущейся, что вся политика государств этого типа была направлена на то, чтобы поддерживать дворянство, все более терявшее свое экономическое, а отчасти и политическое значение, ограждать его привилегии и доходы. Она даже способствовала иногда увеличению последних с помощью государственных податей, так как огромная часть налоговых поступлений в разных формах попадала в руки господствующего класса.
В своих работах 50-х — начала 60-х годов С. Д. Сказкин особо подчеркнул неантагонистический характер отношений между буржуазией и дворянством в период становления абсолютизма. Существовавшие между ними противоречия не мешали этим двум классам выступать вместе и в союзе с центральной властью в борьбе с народными и, в частности, крестьянскими движениями. Такое единство буржуазии, дворянства и королевской власти в деле угнетения трудящихся масс деревни и города также способствовало укреплению централизованной государственной власти. В книге по истории средневекового крестьянства С. Д. Сказкин еще раз подчеркнул, что социальную опору абсолютных монархий повсюду составляло дворянство — в Восточной Европе закрепостившее крестьян, в Западной, где не было благоприятных условий для сохранения барского хозяйства, — дворянство, выросшее из рыцарства XIV—XV вв 23.
С. Д. Сказкин первым среди советских ученых поставил также проблему многообразия форм абсолютизма в разных странах Европы —
20 «История средних веков», т. II. М., 1939; С. Д. Сказкин. Маркс и Энгельс о западноевропейском феодализме. — «Ученые записки» Мос. гор. пед. института, т. III, вып. 1. М., 1941.
21 С. Д. Сказкин. Проблема абсолютизма в Западной Европе. — «Из истории средневековой Европы X—XVII вв.», М., 1957; его же. Абсолютизм. — СИЭ, т. I.
22 «История средних веков», т. II, стр. 14.
23 С. Д. Сказкин. Очерки..., стр. 217—218.
11
во Франции, в Испании, Англии, Пруссии, Австрии. Он предложил также рассматривать как специфическую форму абсолютизма власть западногерманских князей XVI—XVIII вв. и указал на близость к этой форме государства итальянской тирании XV—XVI вв. Понимание социальной природы абсолютизма в Западной Европе, выдвинутое С. Д. Сказкиным, послужило отправным моментом для дальнейшей теоретической и конкретно-исторической разработки этой проблемы применительно к истории разных стран, которая успешно ведется в настоящее время рядом советских медиевистов.
Значительное место в исследованиях С. Д. Сказкина постоянно занимали вопросы средневековой культуры и идеологии. Среди них особенно важны работы по истории Возрождения и гуманизма. И в его статьях об отдельных деятелях Возрождения 24 и в работах, посвященных общим аспектам проблемы 25, большое место занимают вопросы методологического характера — о классовых корнях и сущности культуры Возрождения, об его исторической обусловленности и т. д. Подойдя к этой проблеме с марксистско-ленинских позиций, С. Д. Сказкин пришел к выводу, что нет оснований к отказу от выдвинутого еще Ф. Энгельсом понимания культуры Возрождения и гуманизма как в основе своей раннебуржуазной, связанной с интересами нарождающегося класса буржуазии. Он счел невозможным согласиться с теми историками, в том числе и советскими, которые переоценивали роль феодальных, дворянских элементов в возникновении этой культуры либо видели в ней отражение вкусов и настроений городских ремесленников или еще более широких трудящихся масс города. Особенно решительно он выступил против современных буржуазных историков, которые не замечают принципиальных различий между средневековой культурой более раннего периода и культурой Возрождения, усиленно подчеркивая неразрывную связь последней, в частности, с наиболее темными и отрицательными сторонами первой. Истоки Возрождения и гуманизма восходят, по мнению С. Д. Сказкина, к городской культуре того периода, когда начали зарождаться раннекапиталистические отношения, а средневековое бюргерство стало перерастать в буржуазию. Именно этот переходный социальный слой, как считает ученый, и был первым носителем культуры Возрождения и гуманистической идеологии, которые отражали самые начальные фазы формирования буржуазии. Вот почему это культурное явление нельзя полностью отождествлять с буржуазной культурой эпохи развитого капитализма, хотя ей был свойствен уже ряд черт, — например, индивидуализм, — характерных для буржуазии на всех этапах ее дальнейшего развития. Вместе с тем С. Д. Сказкин указал и на большую сложность этого культурного
24 С. Д. Сказкин. Коперник и Возрождение. — «Исторический журнал», 1943, № 10; его же. Эпоха Коперника и ее люди. В кн.: «Николай Копериик». М. — Л., 1947; его же. Леонардо да Винчи (1452—1519). — «Преподавание истории в школе», 1952, Кг 4; его же. Средневековая культура и зарождение буржуазной идеологии. Стенограмма лекций ВПШ при ЦК ВКП(б). М., 1940.
25 С. Д. Сказкин. К вопросу о методологии истории Возрождения и гуманизма. — СВ, вып. XI, 1958; его же. Возрождение. — СИЭ, т. III.
12
явления, на воздействие, которое оказывали на него также известные дворянские представления — с одной стороны, народные, даже крестьянско-плебейские, — с другой.
Значение работ С. Д. Сказкина не исчерпывается данной им трактовкой Возрождения и гуманизма. Они имеют и более широкое общеметодологическое значение, намечая основные принципы правильного подхода к истории средневековой культуры и идеологии вообще. Эти принципы сводятся к тому, что, исследуя такие явления прошлого, ученый должен идти от изучения общественной жизни и положения раз1 ых классов каждой эпохи к рассмотрению их отражения в области морали и этики, затем к обоснованию последней в общем философском мировоззрении и, наконец, к отражению общественного бытия в эстетике 26. Этими принципами в значительной мере руководствуются и по сей день многочисленные ученики С. Д. Сказкина и другие советские ученые, разрабатывающие проблемы истории гуманизма.
С. Д. Сказкин анализировал и многие другие явления средневековой культуры, в частности идейные основы католической религии и реформационных учений, а также некоторые проявления крестьянско-плебейской идеологии 27. Он явился инициатором специального изучения истории средневековой культуры до эпохи Возрождения. Его ученикам, и прежде всего Н.А. Сидоровой — видному советскому специалисту в данной области, принадлежит большое место в разработке этих сложных проблем.
С. Д. Сказкин неизменно играл большую роль в активизации исследований в тех областях медиевистики, которые ранее почти или совсем не разрабатывались историками-марксистами — в области истории средневековой Италии, Испании, Нидерландской революции, генезиса капитализма. Направляя в эти области интересы своих учеников и сотрудников, возглавляя ряд коллективных начинаний, посвященных некоторым из этих проблем, он содействовал расширению проблематики советской историографии средних веков.
Большой вклад внес С. Д. Сказкин в историю международных отношений и дипломатии. Он всегда связывал их с классовой структурой и потребностями господствующих классов, государств, взаимодействующих на международной арене. Такой строго научный подход сочетается в его работах с ярким и живым изложением обширного конкретного материала 28.
Творческий облик С. Д. Сказкина был бы неполон без учета его неутомимой деятельности по созданию коллективных трудов, посвященных истории средневековья. Он является одним из создателей марксистской концепции истории средних веков (наряду с Е. А. Кос-
26 См. СВ, вып. XI, 1958, стр. 134.
27 См. «История Италии», т. I. Под ред. С. Д. Сказкина, Л. А. Котельниковой, В. И. Рутенбурга. М., 1970, гл. 7.
28 С. Д. Сказкин. История международных отношений и дипломатии в средние века. Стенограмма лекций; его же. История международных отношений и дипломатии западноевропейских государств в XVI—XVIII вв. Стенограмма лекций. М., 1945; см. тайже написанную С. Д. Сказкиным главу в коллективном труде «История дипломатии», т. I, М., 1941, 1959.
13
минским, Н. П. Грацианским, А. Д. Удальцовым, А. И. Неусыхиным, О. Л. Вайнштейном), которая вырабатывалась в конце 30-х годов в процессе чтения лекционных курсов и создания вузовских учебников по этому предмету. С тех пор С. Д. Сказкин является неизменно одним из авторов и редакторов всех изданий двухтомного вузовского учебника по истории средних веков и, в частности, самого нового, вышедшего в 1966 г. 29 Он активно работал как автор и редактор III и IV томов «Всемирной истории»30, а также «Истории дипломатии». В настоящее время вместе с большим коллективом советских италья-нистов С. Д. Сказкин работает над сводным трудом по истории Италии. Он является одним из ведущих редакторов обобщающей работы по истории генезиса капитализма, подготовляемой в Институте всеобщей истории АН СССР. В кратком очерке невозможно перечислить многие работы С. Д. Сказкина, в частности все его учебники, учебные пособия, статьи, рецензии, книги, вышедшие под его редакцией и с его вводными статьями, свидетельствующие о его глубокой эрудиции31. Будучи историком очень широкого профиля, С. Д. Сказкин наряду с историей средних веков всегда уделял много внимания истории нового времени32. Здесь его также интересовали прежде всего аграрные проблемы, в частности положение французского крестьянства накануне революции 1789 г., которым он начал заниматься еще в студенческие годы. Этому вопросу он посвятил ряд статей, заложивших основу для дальнейших исследований в этой области 33. Весьма плодотворно работал С. Д. Сказкин также в области истории русско-германских отношений в 70—80-е годы XIX в. Его перу принадлежит превосходная, основанная на архивных материалах монография по этому вопросу — «Конец австро-русско-германского союза. 1879—1884» (М., 1928) и статьи, освещающие отдельные стороны этого вопроса 34. Занимался С. Д. Сказкин и историей Италии периода ее объединения, которая почти не разрабатывалась в советской историографии 35.
29 «История средних веков», т. I. Под ред. С. Д. Сказкина, Е. В. Гутновой, А. И. Данилова, Я. А. Левицкого. М., 1966; т. II. Под ред. С. Д. Сказкина, А. Д. Люблинской, А. С. Самойло, Ю. М. Сапрыкина, М. М. Смирина, А. Н. Чистозвоиова. М., 1966.
30 «Всемирная история», т. III. М., 1957; т. IV. М., 1958.
31 Подробную библиографию трудов С. Д. Сказкина до 1967 г. включительно см. в кн.: «Сергей Данилович Сказкин» в серии «Биобиблиография ученых СССР». М., 1967.
32 Более полные сведения о трудах С. Д. Сказкина по новой истории см. ВИ, 1966, № 4, стр. 155—157.
33 С. Д. Сказкин. Отражение феодальной реакции в наказах некоторых бальяжей Шампани в Северо-Восточной Франции накануне Великой революции. — «Труды» Института истории РАНИОН. М., 1926; его же. Дифференциация крестьян во Франции накануне революции. <—«Историк-марксист», 1936, №2(54); его же. Февдист Эрве и его учение о цензиве. — СВ, вып. I, 1942.
34 С. Д. Сказкин. Берлинский конгресс 1787 г. — «Дипломатический словарь», т. I. М., 1948; его же. Дипломатия А. М. Горчакова в последние годы его канцлерства. — «Международные отношения, политика, дипломатия XVI— XX вв». Сборник статей к 80-летию академика И. М. Майского. М., 1964.
35 С. Д. Сказкин. Кавур и воссоединение Италии. — «Историк-марксист», 1935, № 5—6; см. также вводные статьи С. Д. Сказкина к русскому переводу книг Дж. Берти «Россия и итальянские государства в период Рисорджименто» (М., 1959) и Д. Канделоро «История современной Италии» (т. J. М., 1958).
14
Интересовался ученый и историей Пруссии XVIII — XIX вв. 36 Примечательной особенностью творческого облика С. Д. Сказкина является то, что его невозможно представить себе вне педагогической деятельности. Тесные узы связывают его с Московским университетом, где он преподает уже свыше 50 лет и поныне читает специальные курсы, руководит дипломниками и аспирантами. В разные годы он работал также и в других высших учебных заведениях. Он подготовил много сотен высококвалифицированных историков, ввел в науку, особенно в медиевистику, много талантливых ученых, оказывая им всегда содействие в научных исследованиях и в практической работе.
Многолетнее руководство С. Д. Сказкина сектором истории средних веков Института всеобщей истории АН СССР (с 1962 г.) и кафедрой истории средних веков МГУ (с 1949 г.), секцией генезиса капитализма научного совета «Закономерности исторического развития общества и переход от одной социально-экономической формации к другой» (с 1957 г.) и Межреспубликанским симпозиумом по аграрной истории Восточной Европы (с 1958 по 1967 г.) в немалой степени способствовало успехам советской медиевистики. Трудно переоценить его вклад в развитие советской исторической науки, особенно же в изучение истории средних веков. Все важнейшие начинания в этой области за последние десятилетия так или иначе связаны с его именем. С. Д. Сказкин обогатил эту отрасль исторического знания не только собственными трудами, но и новыми идеями, которыми он всегда щедро делился со своими многочисленными учениками.
С. Д. Сказкин неоднократно представлял советскую историческую науку на международной арене. Он был членом советской делегации на X Международном конгрессе исторических наук в Риме (1955), где выступал с докладом «Исторические условия восстания Дольчино», участвовал в коллоквиумах советских и французских историков в Париже и в Москве. С. Д. Сказкин провел большую и плодотворную работу по подготовке советских медиевистов к XIII Международному конгрессу историков, состоявшемуся в 1970 г. в Москве, и принял активное участие в работе секции средневековой истории и в развернувшихся оживленных дискуссиях между советскими и буржуазными учеными.
К своему 80-летию С. Д. Сказкин пришел с новыми творческими достижениями. Два года назад вышла в свет его монография о средневековом крестьянстве, успешно идет при его повседневном активном участии подготовка сводного коллективного труда на эту тему. Летом 1970 г. при авторском участии С. Д. Сказкина и под его редакцией вышел первый том коллективного труда по истории Италии.
Являясь одним из старейших советских историков, Сергей Данилович Сказкин полон сил и удивительной творческой энергии, которую он всегда так щедро отдавал и отдает советской исторической науке.
36 С. Д. Сказкин. Фридрих II после Кунерсдорфа. — «Исторический журнал», 1945, кн. 3; его же. Конец Прусского государства. — «Преподавание истории в школе», 1947, № 3.
К ДИСКУССИИ ОБ «ЭДИКТЕ ТЕОДОРИХА»
А. Р. КОРСУНСКИЙ
Источниковедение истории западноевропейского средневековья никогда не располагало достаточно точными данными о происхождении того юридического памятника, который впервые в 1579 г. был опубликован книготорговцем Нивелием под названием «Эдикта Теодориха». В самом «Эдикте» не содержится данных об обстоятельствах, при которых он был обнародован. Рукописи «Эдикта», полученные Нивелием от гуманиста Пьера Питу, не сохранились. Естественно поэтому, что еще в 1845 г. И. Гл еден в своей книге о римском праве в остготском королевстве обстоятельно рассматривал вопрос о подлинности «Эдикта Теодориха» \ Решающим доказательством того, что «Эдикт» относится к готам, а не к франкам и что автором его не был франкский король Теодорих, автор считал наличие в нем термина capil-lati. Этот термин может относиться только к остготам или вестготам. А поскольку основою «Эдикта», по мнению Гледена, являются нормы «Lex Romana Visigothorum»—сборника законов, изданного вестготским королем Аларихом II в 506 г., то авторами «Эдикта» не могли быть вестготские короли, носившие имя Теодориха (оба они жили в V в.). Создателем «Эдикта», по мнению И. Гледена, следует признать остготского короля Теодориха 1 2.
Доводы Гледена в пользу того, что основой «Эдикта» послужил Бревиарий Алариха, были в дальнейшем опровергнуты Ф. Даном 3. Но тем не менее в исторической литературе утвердилось мнение, что автором этого памятника был остготский завоеватель Италии. Лишь в 50-х годах нынешнего столетия традиционный взгляд на «Эдикт Теодориха» был решительно отвергнут.
Итальянские исследователи П. Раси и Дж. Висмара в ряде статей и докладов стали доказывать, что мнение об остготском происхождении «Эдикта» лишено сколько-нибудь серьезного основания 4. Вопрос
1 I. Gloden. Das romische Recht in Ostgotischen Reiche. Jena, 1843.
2 Ibid., S. 18—34.
3 F. Dahn. Die Konige der Germanen, Bd. 4. Leipzig, 1883, S. 8—11.
4 P. Rasi. Sulla paternita del c. d. Edictum Theodorici. — «Archivo Giuridico», CXLV, 6, serie 14, 1953; idem. La legislazione Giustinianea ed il c. d. Edictum Theodorici. — «Studi in onore di P. de Francisi», v. 4. Milano, 1956; G. Vismara. El «Edictum Theodorici». — «Estudios Visigoticos», I. Madrid, 1956.
16
о том, кто в действительности является автором «Эдикта», решался названными авторами по-разному. П. Раси первоначально считал, что данный сборник был опубликован Одоакром. Позднее он изменил свою точку зрения, назвав предположительными авторами «Эдикта» Майориана или Авита, которые составили этот судебник специально для Галлии. Упоминание о Теодорихе в «Эдикте» может относиться, полагает Раси, к вестготскому королю Теодориху II 5 6. Дж. Висмара также приписывает «Эдикт» вестготскому королю Теодориху II (453—466). К. Мор высказал предположение, что авторами «Эдикта» были Эгидий или Сиагрий в. Следует отметить, что еще в 1950 г. известный немецкий историк права Ф.Бейерле показал, что в отличие от вестготского короля Теодориха I, издававшего лишь отдельные законы, его сын Теодорих II опубликовал свод законов. В подготовке этих законов принимал непосредственное участие римский префект Галлии Магн из Нарбонны 7
В последнее время точка зрения упомянутых итальянских ученых нашла немало сторонников среди ведущих зарубежных историков права. К их числу принадлежат немецкий ученый, работающий в США, Э. Леви 8 и немецкие историки права В. Кункель и Г. Шеллен-берг 9, испанские исследователи А. д’Орс 10 и Р. Хибер 11.
Некоторые специалисты лишь частично поддерживают позицию Раси и Висмары. Одни из них согласны с тем, что авторство остготского короля Теодориха не подтверждается данными источников, но не признают достаточно оправданными попытки связать «Эдикт» с именем вестготского короля 12. Другие, оставляя открытым вопрос о том, был ли «Эдикт» издан в остготской Италии, выступают против предложений считать творцом его вестготского короля 13. Из советских историков до сих пор данного вопроса касалась 3. В. Удальцова, которая считает точку зрения Дж. Висмары необоснованной 14.
Рассмотрим прежде всего доводы, которые Раси и Висмара приводят в пользу своего взгляда. Эти доводы сводятся в основном к следующему. Об издании остготским королем Теодорихом какого-либо сво
5 Р. Rasi. La legislazione Giustinianea..., p. 349.
6 C. G. Mor. I Goti in Occidente. Spoleto, 1956, p. 479.
7 F. Beyerle. Zur Friihgeschichte der westgotischen Gesetzgebung. — ZSSR, GA, Bd. 67, S. 1—8.
8 Levy. Рец. на работу: A. d’Ors. El Codigo de Furico. — ZSSR, RA, Bd. 79, 1962, S. 479—480.
9 W Kunkel. Romische Rechtsgeschichte. Weimar, 1964, S. 140—141; FL Schel-lenberg. Die Interpretationen zu den Paulussentenzen. Gottingen, 1965, S. 62.
10 A. d’Ors. El Codigo de Eurico. Estudios Visigoticos, II, 1960. Roma — Madrid, p. 5—9. По мнению А. д’Орса, «Эдикт» был издан префектом Галлии Магном из Нарбонны при вестготском короле Теодорихе II.
11 R. Gibert. Historia general del derecho espafiol. Grenada, 1968, p. 9—11.
12 E. Poniieri. Le invasion! barbariche e 1’Italia del V e VI secoli. Napoli, 1960, p. 242.
13 C. 'Sunchez-Albornoz. Estudios sobre las instituciones medievales espanolas. Mexico, 1965, p. 565—568.
14 3. В. Удрльцова. Италия и Византия. М., 1959, стр. 162, прим. 68.
17
да законов нет упоминаний ни в хрониках, ни в «Variae» Кассиодора15. Об «Эдикте Теодориха» ничего не говорится и в «Прагматической санкции», изданной Юстинианом после завоевания Италии, хотя в ней упоминаются постановления других остготских королей. Следовательно, Византия в 554 г. игнорировала существование такого эдикта. «Эдикт Теодориха» нередко находится в противоречии с «Variae» Кассиодора. Ряд юридических вопросов решается в «Эдикте» не так, как в тех постановлениях, которые собраны и опубликованы приближенными Теодориха; в нем не употребляется термин «готы», а говорится только о «римлянах» и «варварах», в то время как в «Variae» постоянно встречаются «Gothi».
Ни одной рукописи «Эдикта Теодориха» не сохранилось в Италии. Опубликованный же в XVI в. текст находился в той же рукописи, что и «Lex Romana Burgimdionum». Автор «Эдикта» игнорирует конституции римских императоров, изданные после смерти Майориана (461 г.), в частности новеллы Севера и Анфимия, адресованные префектам претория Италии. Это трудно совместить с предположением, что «Эдикт» издан в начале VI в. Теодорихом Остготским, который несомненно знал о Бревиарии Алариха, содержащем данные новеллы 16.
Сторонники традиционной точки зрения считают, что «варвары», упоминаемые в «Эдикте», — это готы. Выражение «barbarus» в рассматриваемое время утратило свое прежнее значение, связанное с представлением о неполноценности 17. О тождестве обозначений «варвар» и «гот» свидетельствует то, что о варварах в «Эдикте» говорится как о «capillati»18. Отмечают также сходство ряда положений и выражений «Эдикта Теодориха» и «Эдикта Аталариха», в частности прологов к обоим памятникам19. Показателем того, что «Эдикт» был издан в Италии, считают упоминания двух его глав о Риме. 3. В. Удаль
15 В анонимной хронике VI в. имеется упоминание о некоем «Эдикте короля Теодориха», но в таком неясном и неправдоподобном освещении, что трудно связать это сообщение с рассматриваемым памятником (Anon. Vales. Theodo-ricus, 12, 68: «exhibens ludos circensium et amphiteatrum, ut etiam a Romanis Traianus vel Valentinianus, quorum tempora sectatus est, apellaretur et a Gothis secundum edictum suum, quo ius constituit, rex fortissimus in omnibus iudicaretur». См. I. Gloden. Op. cit., S. 14; F. Dahn. Op. cit., Bd. 4, S. 5, Anm. 3; G. Vismara. Op. cit., p. 65). В той же хронике далее говорится, что Теодорих обещал римскому народу оставить незыблемыми все распоряжения римских императоров (Anon. Vales. Theodoricus, 17). По мнению Дж. Висмары, у Анонима Валезиана идет речь о не дошедшем до нас своде законов, который был издан не для римлян, а для готов (G. Vismara. Edictum Theodorici. Ме-diolani, 1967, р. 33, 70. Ср. I. Gloden. Op. cit., S. 14; F. Dahn. Op. cit., Bd. 4, S. 5; H. Nielsen. Рец. на книгу: G. Vismara. Edictum Theodorici. — ZSSR, GA, 1969, S. 250).
16 G. Vismara. El «Edictum Theodorici». — «Estudios Visigoticos», p. 56—57; idem. Edictum Theodorici, 1967, p. 31—32, 37—43, 92—98.
17 F. Calasso. Il problema istituzionale deH’ordinamiento barbarico in Italia. Il passagio dall’antichita al medioevo in occidente. Spoleto, 1962.
18 Об этом писал еще Гледен: /. Gloden. Op. cit. S. 20—21. См. также 3. В. Удальцова. Указ, соч., стр. 162, прим. 68.
19 3. В. Удальцова. Указ, соч., стр. 162, прим. 68. Ср. F. Dahn. Op. cit., S. 123—124.
18
цова полагает, что отсутствие в «Прагматической санкции» распоряжения об отмене законодательства Теодориха не может служить аргументом против остготского происхождения «Эдикта», так как введение имперских законов в Италии уже само по себе в какой-то степени аннулировало все предшествующее остготское законодательство и, кроме того, предписания «Прагматической санкции» не были направлены против лояльных по отношению к империи остготских правителей, в том числе Теодориха 20.
Следует признать, что данные источников о законодательной деятельности остготского короля скупы и противоречивы. Кассиодор включал в «Variae» отдельные эдикты Теодориха, посвященные частным вопросам. Возможно, эти или еще другие, не сохранившиеся постановления имел в виду Аталарих, упоминая эдикты своего деда 21. В то же время Прокопий прямо писал, что Теодорих не оставил законов 22. О его законодательной деятельности не упоминают ни византийские, ни западноримские авторы 23. Разумеется, доводы ex sile-ntio источников неубедительны. Но издание свода законов главой государства рассматривалось современниками как столь значительное событие, что обычно не проходило мимо внимания хронистов24. Что же касается «Прагматической санкции», то она упоминает не только те постановления остготских королей, которые объявляются недействительными («тирана» Тотилы), но и те, которые сохранили свое значение — Амаласунты, Аталариха и Теодата. Об «Эдикте Теодориха» же вовсе ничего не говорится, хотя нормы данного юридического памятника во многом расходились с византийскими законами25.
Сопоставляя «Эдикт Аталариха» с «Эдиктом Теодориха», мы не обнаруживаем каких-либо таких совпадений по содержанию или по форме изложения, которые доказывали бы использование Аталарихом рассматриваемого памятника. Наличие некоторых общих выражений 26 и аналогичных постановлений, естественно, не является достаточно убедительным свидетельством в пользу такого предположения. Отмечается также, что некоторые постановления «Эдикта Теодориха»
20 3. В. Удальцова. Указ, соч., стр. 162.
21 G. Vismara. El «Edictum Theodorici». — «Estudios Visigoticos», p. 51.
22 Procopii Cesariensis. Bellum Gothicum. Opera omnia, v. II. Lipsiae, 1963, II, 6, 17.
23 Иордан, описывая деяния Теодориха, ничего не сообщает о его законодатель’ стве (Jordonis Getica. — MGH, АА, t. V, pars, 1, 288—305). Характерно, что об этой стороне деятельности Теодориха молчит п Эннодий, хотя в своем «Панегирике Теодориху» он характеризует заслуги остготского короля в поддержании порядка в рамках законов, охране интересов римлян при расселении готов (Ennod., Paneg., с. 212, 72).
24 Законодательную деятельность Гундобада отмечал Григорий Турский {Greg. Turon., Hist. Franc., II, 33); Эйриха — Исидор Севильский (Isid., Hist. Goth., 35); Леовигильда — Исидор Севильский и Иоанн из Биклары (Isid., Hist. Goth., 51; lohan. Biclar., a. 578).
25 lustiniani imp. Pragmatica Sanctio, 1—2.— MGH, Legum, t. V, 1875—1879, p. 171.
26 Ср.: E. Th., Prolog: «... Querelae ad nos plurimae pervenerunt, intra provincias nonnulos legum praecepta calcare...»; Cass., Var. IX, 18; «... diu cst quod di-versorum querelae nostris auribus crebris susurrationibus insonarunt, quosdam civilitate despecta».
19
вошли в юридические сборники, составленные в Италии в IX—X вв.,— «Lex Romana canonice compta» и «Lex Legum» 27. Это обстоятельство не может, однако, служить доказательством итальянского происхождения «Эдикта Теодориха». Составители обоих сборников использовали наряду с итальянскими источниками также юридические сочинения, относящиеся к другим странам 28.
В справедливости замечания некоторых исследователей о различиях в системе наказаний, применяемых в «Эдикте Теодориха» и в постановлениях, собранных Кассиодором, нетрудно убедиться при сопоставлении подхода обоих памятников к некоторым тождественным юридическим казусам. В ряде случаев мы обнаруживаем расхождения в наказаниях, назначаемых за одни и те же правонарушения в «Variae» Кассиодора и в «Эдикте Теодориха» 29
Отмечались также противоречия между обоими памятниками в вопросах о назначении судебных заседаний в пасхальные дни 30, о применении пытки по отношению к свободным людям 31, в отношении к таким действиям, как вскрытие гробниц для извлечения из них драгоценностей 32, самостоятельное совершение правосудия частными лицами 33.
Расхождения в системе наказаний можно частично объяснить тем, что ряд постановлений «Variae» был издан еще до составления «Эдикта», а также произволом короля, который мог при решении конкретных дел отступать от общих норм права 34. Но в отдельных случаях можно установить различия между «Эдиктом» и «Variae» в самой системе наказаний. В «Эдикте» применяется мера наказания, чуждая постановлениям «Variae», — выплата стоимости захваченного имущества или возмещение ущерба в четырехкратном размере 35. «Эдикт» часто
М. Conrat. Geschichte der Quellen und Literatur des romanischen Rechts im frtiheren Mittelalter, Bd. I, 1891, S. 209, 269—270.
28 В «Lex Romana canonice compta» вошли постановления о привилегиях константинопольской и других восточных церквей, цитаты из Исидора Севильского (Л1. Conrat. Op. cit., р. 209). В «Lex Legum» использованы некоторые главы «Вестготской Правды» (ibid., р. 269—270).
29 Ср.
Е. Th. 3, 4 1 10 38 147 80 94 99 144, 149
Cass. Var. IV, 27 30 Запрещалось по «Э III, 20 1ДИКТУ ' IX, 18 Теодориха III, 20 » (Е. Т III, 43 Ъ„ 154 VIII, 33 1; допуска III, 4 7 ЛОСЬ П( III, 27; JX, 12; XI, 16 ) Кассиодору
(Cass., Var.. IV, 42).
Не разрешалась в «Эдикте Теодориха» (Е. Th., 102). В отдельных случаях применялась по Кассиодору (Cass., Var., Ill, 46).
32 Эдикт Теодориха карает смертью грабеж гробниц (Е. Th., НО). Согласно Кассиодору, Теодорих приказал сайону Дуде извлечь золото и серебро из определенных гробниц для казны (Cass., Var., IV, 34).
33 Самосуд полностью запрещается «Эдиктом Теодориха» (Е. Th., 123, 124) и допускается, если его осуществляет муж по отношению к неверной жене, по Кассиодору (Cass., Var., I, 37).
34 F. Dahn. Op. cit., Bd. 4, S. 15. Это относится и к такому вопросу, как вскрытие гробниц. «Эдикт Теодориха» запрещает это, когда речь идет о действиях частных лиц. У Кассиодора имеются в виду нужды фиска. См. Н. Nielsen. Op. cit. S. 251.
35 Е. Th., 2—4, 56, 57, 115, 124, 126, 144, 149, 151.
20
подвергает правонарушителей наказанию плетьми, очень редко назначаемому в «Variae» 36.
Существенным различием в уголовном праве «Эдикта» и «Variae» является то, что первый проводит строгую грань между двумя категориями свободных — honestiores и humiliores37. За одни и те же преступления для них назначаются разные наказания. Иногда кары, которым они подвергаются, отличаются друг от друга коренным образом 38 Для системы наказаний, употребляемой в «Variae», такая дифференциация нехарактерна. Можно отметить также, что срок совершеннолетия устанавливается в «Эдикте» и в «Variae» по-разному. В «Эдикте», в соответствии с римским правом, этот возраст равен 25 годам 39. В «Variae» совершеннолетним признается (по-видимому, под влиянием германского обычного права) тот, кто считается способным носить оружие 4°.
Особого внимания заслуживает вопрос о том, как именуется в рассматриваемом источнике основной носитель правовых норм. Последний, как и в юридических памятниках других варварских королевств, чаще всего обозначается неопределенным выражением «si quis», «qui», «is qui». В некоторых случаях в «Эдикте» определяется этническое происхождение субъекта права: упоминаются Romani, barbari, ludaei. Слово «гот» в изучаемом памятнике ни разу не употребляется. В «Variae», наоборот, соплеменники Теодориха выступают под именем Gothi, Gothi nostri, и их называют «варварами». Для сторонников традиционного толкования характера «Эдикта» «варвары» данного памятника — это и есть остготы. Различие же между терминологией «Variae» и «Эдикта» считается случайным. Понятие «barbarus» в рассматриваемый период уже утратило прежнее значение неполноценности и применялось просто по отношению к неримлянам 41. Это положение не отражает, однако, полностью условий применения данного термина в варварских королевствах Запада и особенно в Остготском королевстве. Следует отметить, что подобное игнорирование племенного имени основных субъектов права, как это видно из варварских правд, чуждо законодательной практике варварских королей в Западной Европе. Имена Francus или Salicus, Ribuarius, Alemannus, Bai-uvarius, Gotus, Burgundus и проч, обычны для терминологии франкских, алеманнских, баварских, вестготских и бургундских законов. Термин же «barbarus» имеет два значения: традиционное, римское, когда имеются в виду все неримляне, и новое, более узкое. Во втором случае из числа носителей этого имени исключаются представители господствующей в данном королевстве этнической группы варваров.
В Бургундской правде «варвары» — иногда это бургунды 42, иногда
36 F. Dahn. Op. cit., Bd. 4, S. 135.
37 E. Th., 59, 64, 75, 83, 89, 91, 97, 111. Ср. 3. В. Удальцова. Указ, соч., стр. 48—49.
38 Преступление, за которое honestior расплачивается частью имущества или всем своим имуществом, стоит жизни лицу из категории humiliores. — Е. Th., 59, 91.
39 Е. Th., 12.
40 Cass., Var., I, 38.
41 F. Calasso. Op. cit., p. 76.
42 L. Burg. 44, 47, 55.
21
же представители других германских племен 43 В обоих этих значениях термин «barbarus» употребляется и в «Салической правде» 44 В некоторых законах варварских королевств, в частности в «Вестготской правде», употребляется только племенное имя основных субъектов права.
«Variae» Кассиодора, в отличие от названных памятников, знают лишь одно значение слова «barbarus». Этим термином здесь обозначаются представители различных варварских племен, поселившихся в Остготском королевстве, иногда даже иноземные варвары — франки, бургунды, но не остготы 45. В некоторых случаях Теодорих противопоставляет варварам готов. Обращаясь к находящимся в Паннонии варварам (очевидно, гепидам) и римлянам, Теодорих призывает их подражать готам и отказаться от обычая решения споров в обход суда 46. Для Теодориха «варварство» — это примитивное состояние общества, которому он противопоставляет римскую свободу и цивилизованность. Обращаясь в 508 г. ко «всем провинциалам Галлии», т. е. жителям территорий, отвоеванных остготами у бургундов и франков, он призывал их отказаться от варварства и чужих обычаев 47.
Таким образом, то, что Теодорих в «Variae» не называет варварами «своих готов», не случайно. И в связи с этим становится еще более непонятным тот факт, что от имени того же короля был издан эдикт, в котором остготы именуются варварами.
Прежде чем решать вопрос о том, кто такие «barbari» «Эдикта Теодориха», попытаемся определить его общий характер, выяснить, насколько содержание этого памятника соответствует традиционному представлению о своде законов, изданном якобы для готов и римлян.
«Эдикт» содержит в основном нормы публичного и (отчасти) частного права. Составитель данного судебника заботился в первую очередь о защите частной собственности на движимое и недвижимое имущество, о предупреждении злоупотреблений и насилий со стороны должностных лиц и магнатов. Известное место в «Эдикте» занимают постановления, обеспечивающие охрану норм семейного права и религии. Юридической основой «Эдикта» является римское право. Как правило, мы можем установить римские источники положений «Эдикта» 48.
43 L. Burg., 79. 1.
44 LSal. 14, 2: «Si Romanus homo barbarum Salico expoliaverit... LSal. 41, 1: «si quis... ingenuum Francum aut barbarum, qui legem Salicam vivit occiderit...» Cm. L. Van Acker. Barbarus und seine Ableitungen im Mittelalter.— «Archiv fur Kulturgeschichte», XLVII. Berlin, 1965, H. 2, S. 127—128.
45 Cass., Var., Ill, 24 (гепиды); VIII, 21 (болгары); I, 18 (бывшие воины Одоак-ра —antiqui barbari); III, 17 (barbari mores франков и бургундов).
46 Ibid., Ill, 24: «Universis barbans et Romanis per Pannoniam constitutis... cur ad monomachiam recurratis... imitamini certe Gothos nostros...» Cp. ibid., VIII, 21.
47 Cass., Var., Ill, 17: «... exuite barbariem, abicite mentium crudelitatem, quia sub aequitate nostri temporis non vos decet vivere moribus alienis».
48 По Дану, из 154 глав Эдикта 91 воспроизводит без каких-либо изменений содержание и форму соответствующих римских правовых положений. Для части остальных глав не установлены римские источники. В некоторых же
22
В тех же случаях, когда римские нормы в «Эдикте» претерпевали видоизменения, то последние сводились преимущественно к новым мерам наказания, обычно к усилению суровости кар. Принципиально новых положений в «Эдикте» очень мало, и они — что особенно важно — не связаны непосредственно с социальными отношениями варваров. Поэтому новые правовые нормы отражают изменения, характерные для италийского общества в VI в., но не могут служить источником сведений о социальном строе варваров, поселившихся в Италии. К таким нововведениям относится известная 142-я глава «Эдикта». Эта глава, разрешавшая переселять и отчуждать рабов и оригинариев без земли, являлась важным новшеством по сравнению с позднеримским правом. Но подобный подход к рабам и оригинариям (колонам) не является особенностью Остготского королевства. Запрещение отчуждать сервов и колонов без земли исчезло везде на Западе вместе с Римской империей. В Вестготском, Бургундском и Франкском королевствах не было каких-либо ограничений в праве господ отчуждать своих сервов и колонов — ни в законах, изданных для германцев, ни в кодексах, составленных для местного населения («Lex Romana Visigothorum», «Lex Romana Burgundionum», «Lex Romana Curiensis»).
Мы не можем приписать влиянию остготских общественных порядков, коренящихся в родоплеменном строе, и другие самостоятельные (т. е. не воспроизводящие нормы римского права) положения «Эдикта». Мы имеем в виду запрещение требовать от чужого зависимого земледельца (rusticus) выполнения каких-либо работ, а также использования его раба или скота без согласия самого этого крестьянина или его господина °; предоставление господину в случае убийства его раба или зависимого крестьянина третьим лицом права возбуждать уголовное дело против убийцы или предъявлять гражданский иск о возмещении ущерба б0.
По мнению некоторых исследователей, упоминание в одной из глав «Эдикта» клятвы как средства доказательства невиновности — показатель влияния германского права51. Это не исключено. Но подобного рода клятва применялась в епископских судах в Римской им-
главах римское право модифицировано. — F. Dahn. Op. cit., Bd. 4, S. 109. По мнению Рикоббоно, лишь 28 глав «Эдикта» не воспроизводят нормы римского права. — «Fontes iurus romani anteiustiniani», pars II, Florentiae, 1940.
49 E. Th., 150. Ф. Дан предполагал, что это постановление было направлено против остготов, посягавших на рабов и скот своих римских соседей (F. Dahn. Op. cit., S. 100). Следует иметь в виду, что сходные постановления, направленные против злоупотреблений римских чиновников, издавали и римские императоры. См. CTh., XI, 11, 1; II, 33, 1; Codex lustiniani, XI, 55.
50 Е. Th., 152. В этой главе новым по сравнению с римским правом (CTh., XI, 20, I) является сопоставление зависимого крестьянина с сервом. Но подобного рода сближение юридического статуса рабов и колонов имело место уже в поздней Римской империи.
51 Е. Th., 119. См. F. Dahn. Op. cit., S. 90; A. Halban. Das romische Recht in den germanischen Volksstaaten, Bd. I, Berlin, 1899, S. 118; И. А. Дворецкая. Эдикт Теодориха как источник по социально-политической истории раннего средневековья. — «Проблемы экономического и политического развития стран Европы». М., 1964, стр. 152.
23
перии еще в IV в.52 53 То же самое можно сказать относительно возмещения ущерба натурой 63 и участия в суде boni viri54, рассматриваемого иногда как проявление германских обычаев. Подобная практика также характерна и для поздней Римской империи55 56. Некоторые исследователи, исходившие из твердого убеждения в том, что «Эдикт» издан для остготов (и римлян), обнаруживали в нем ряд положений, направленных против тех или иных германских обычаев и норм права — против похищения женщин и девушек, германского понятия дарения, представления, что труд более ценен, чем земля, и проч. 66 Данные положения «Эдикта» воспроизводят, однако, соответствующие нормы римского права, и поэтому наличие их в изучаемом памятнике необязательно было продиктовано стремлением законодателя устранить германские порядки.
В ряде случаев в «Эдикте» прямо говорится о варварах. В прологе и в эпилоге отмечается, что соблюдение постановлений «Эдикта» соответствует интересам как римлян, так и варваров, что и те и другие должны уважать законы 57.
В некоторых случаях законодатель считает необходимым подчеркнуть недопустимость правонарушений со стороны как римлян, так и варваров. Такими незаконными действиями являются попытки захватить чужое имущество58, передать «по титулу» имущество влиятельным лицам (варварам или римлянам) 59 и их вмешательство в качестве покровителей в тяжбы 6°. Специально о варварах говорится только в двух главах. Варварам, которые несли в государстве военную службу, предоставлялось право делать завещания дома или в военных лагерях61. В данном случае речь идет о распространении на варваров (или на определенную их часть — на тех, кто несет военную службу) права, которым обладали все свободные римляне. В другой главе говорится о варварах, трижды вызывавшихся и не явившихся к судье. Они подвергаются наказанию, если не смогут подтвердить с помощью свидетелей свои показания об уважительных причинах неявки62. Здесь на варваров распространяется римский порядок преследования за упорный отказ от явки в суд (contuma-cia) 63.
Таким образом, во всех тех немногих случаях, когда варвары оказываются в поле зрения автора «Эдикта», речь идет не о каких-либо специфических чертах их общественного устройства, а о рас
52 A. d’Ors. Op. cit., р. 90.
53 Е. Th., с. 152. См. И. А. Дворецкая. Указ, соч., стр. 157.
54 Е. Th., с. 74. См. I. Glodeti. Op. cit., S. 68.
55 A. d’Ors. Op. cit., p. 90; Cp. F. Dahn. Op. cit., S. 77; I. Gloden. Op. cit., S. 68.
56 E. Th., 17, 51, 52, 137. См. Halban. Op. cit., S. 128—129.
57 E. Th., praef., 155.
58 Ibid., 34.
59 Ibid., 43.
60 Ibid., 44.
61 Ibid., 32.
62 E. Th., 145. О значении термина «capillati», употребленного в этой главе, см. ниже.
63 См. F Dahn. Op. cit., Bd. IV, S. 98, Anm. 6.
24
пространении на них норм того права, по которому живет римское население, и о принуждении варваров не нарушать права римлян. Об этом же свидетельствует содержание всего «Эдикта» в целом. В нем не отражены как раз те черты социальной жизни Италии VI в., которые связаны с господством и расселением остготов в данной стране, с социальным и политическим устройством готов, известным нам по другим памятникам.
В законах, издававшихся в варварских королевствах, обычно много места занимали постановления, регулировавшие порядок землепользования крестьян-общинников. В «Эдикте Теодориха» подобные положения отсутствуют 64. В тех странах, где варвары производили раздел земель с местными посессорами и селились вперемежку с ними, взаимоотношениям варварских и римских consortes обычно уделяется много внимания. Об этом свидетельствуют вестготские законы и «Бургундская правда». В Италии завоеватели тоже получили земли местного населения 65. В ряде случаев они, пытаясь самовольно изменить условия раздела в свою пользу, посягали на владения и имущество своих римских соседей. Об этом достаточно убедительно говорят «Variae» Кассиодора 66. Но в «Эдикте» вопросы взаимоотношений между остготскими и римскими землевладельцами не отражены.
Государственное устройство остготской Италии, как известно, характеризуется наличием специфических готских должностных лиц: комитов готов, осуществлявших суд над готами; сайо-нов — должностных лиц, выполнявших специальные поручения короля. О них имеется много данных у Кассиодора. В «Эдикте» же их существование полностью игнорируется. Противоречивы и данные о судебной системе, содержащиеся в «Variae», с одной стороны, в «Эдикте» — с другой. В первом памятнике отражено параллельное функционирование судей для готов и судей для римлян. В «Эдикте» же подобной дифференциации среди судей нет.
Интересно отметить, что и обозначения высшей власти в рассматриваемом документе и в «Variae» различны. В труде Кассиодора верховная власть — это rex, princeps67. Лицо же, от имени которого изданы постановления «Эдикта», отделяет себя от принцепсов 68 и никогда не именуется королем. В одном случае употребляется термин «sacer cognitor» 69, который не встречается в «Variae».
64 Здесь имеется лишь несколько заимствованных из римского права постановлений об охране межевых знаков, о наказаниях за ущерб, нанесенный чужим посевам (Е. Th., 104, 105, 151).
65 В «Variae» упоминается раздел земель (II, 16; III, 6), говорится о sortes готов (II, 17; VIII, 26) и о tertiae (II, 14), о перераспределении земли (V, 12).
66 В «Variae» о столкновениях между готами и римлянами по поводу земли говорится как о чем-то обычном. — Cass. Var., VII, 3, 1: «Cum deo iuvante sciamus Gothos vobiscum habitare permixtos, ne qua inter consortes, ut assolet indisciplinatio nasceretur...»; VIII, 27: «... si quos Gothorum atque Romanorum in direptionibus possessorum se miscuisse repperit, secundum facti aestimationem et damnis affligantur et poenis...». Cp. ibid., I, 18.
C7 Cass., Var., VIII, 3; X, 2; X, 3; XI, 1.
68 E. Th., 24: «... nobis enim, sicut et principes voluerunt, jus cum privatis esse commune».
69 Ibid., 55.
25
Большое значение в общественной жизни Италии при Теодорихе приобрел институт королевского покровительства (tuitio regis). О нем часто упоминают «Variae». Но он неизвестен «Эдикту Теодориха». В то же время общественным отношениям, отраженным в «Эдикте», присущи некоторые черты, которые трудно считать характерными и для остготского общества начала VI в. Экономическая концепция автора «Эдикта» заключает в себе принцип частной собственности на недвижимое имущество, в частности на землю.
Люди, на которых рассчитан «Эдикт», свободно завещают и дарят свое имущество 70, отчуждают свои имения 7l. У бургундов, франков, вестготов практика свободного отчуждения земли сложилась, как известно, не сразу, а после многих десятилетий пребывания их на римской территории 72.
Маловероятно, что у остготов общинное землевладение в течение одного — полутора десятилетия после поселения настолько разложилось, что полностью утвердился принцип частной собственности на землю 73. Маловероятно также, что на готов почти сразу же после их поселения в Италии была распространена система наказаний, связанная с резкой дифференциацией в карах для honestiores и humi-liores и широким применением телесных наказаний для последних 74. Несмотря на то, что определенная часть готов в это время беднела, преобладающее большинство представляло собой полноправных свободных людей, способных нести военную службу. Еще в 40-х годах V в. основная масса воинов Витигиса возделывала свои поля 75. В период войны с Византией рядовые готские воины смещали и назначали королей. В «Variae» неоднократно подчеркивается высокое значение свободы готов76, с гордостью отмечается храбрость готов, защищающих римлян 77; Теодорих именует их «Gothi nostri» 78. Насколько можно судить по «Variae», Теодорих никогда не подвергал готов телесным
70 Е. Th., 43 (запрещается лишь передача спорного имущества влиятельным лицам), 51, 72, 90.
71 Ibid., 52.
72 У бургундов некоторые ограничения в отчуждении sors сохранялись еще при Гундобаде, т. е. через полвека после их поселения на территории римской Галлии. См. А. И. Неусыхин. Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в Западной Европе VI—VIII вв. М., 1956, стр. 297. У франков полный аллод сложился лишь к началу VI в., т. е. после векового их пребывания в Галлии (там же, гл. 3). У вестготов ко времени составления кодекса Эйриха (почти через шесть десятилетий после их поселения в Аквитании) еще не окончательно сложилась частная собственность на землю. См. А. Р. Корсунский. Готская Испания. М., 1969, гл. II.
73 См. ниже, стр. 29.
74 Практика продажи готами земли отражена в документах лишь начиная с 40-х годов VI в. См. G. Marini. I papiri diplomatic! raccolti ed illustrati. Roma, 1805, № 117, 118.
75 Cm. 3. В. Удальцова. Указ, соч., стр. 43—44.
76 Cass., Var., V, 29, 30.
77 Cass., Var., I, 24; III, 10. Римляне же лишены права носить оружие. — Апоп. Vales, 14, 83.
78 Cass., Var., passim.
26
наказаниям 79. Его преемники применяли эту кару лишь в редких случаях и, возможно, тоже лишь по отношению к римлянам. Трудно предположить, например, что 72-я глава «Эдикта», в которой говорится о составлении завещаний в соответствии с тем, как предписывают законы 80, была рассчитана не только на римлян, но и на варваров. Если бы это было так, то не понадобилась бы специальная глава, разрешающая тем варварам, которые несут военную службу, составлять завещания дома и в военных лагерях 81.
На основании всего вышеизложенного мы можем предположить, что хотя пролог и эпилог «Эдикта» требуют соблюдения законов и римлянами и варварами, фактически «Эдикт» рассчитан на римское население. Варвары не являются в данном юридическом памятнике основным субъектом права. Эта категория выступает здесь лишь эпизодически и стоит вне того общества, на которое рассчитан рассматриваемый документ. Сам круг вопросов, затрагиваемых в «Эдикте», достаточно показателен. По существу главное место в нем занимают злоупотребления со стороны судей и порядок судопроизводства, насилия могущественных лиц над более слабыми людьми (захват движимого и недвижимого имущества, скота, рабов, похищение женщин и проч.), налоги, незаконная практика патроциниев, имущественные акты (дарения, завещания, наследование); статус рабов, вольноотпущенников и колонов; положение куриалов; брачное право.
Все это — те же вопросы, которым уделяли главное внимание правовые сборники, которые издавались для римского населения в ряде варварских королевств: «Lex Romana Visigothorum», «Lex Romana Burgundionum», «Fragmenta Gaudenziana». В то же время здесь отсутствуют многие проблемы, обычно интересовавшие авторов кодексов, предназначенных для варваров. К ним относятся вопросы, связанные с королевской властью, дружиной, должностными лицами германского происхождения и, как уже отмечалось выше, — с аграрными порядками германской деревни. Поэтому «Эдикт Теодориха» близок по своему типу к таким юридическим памятникам, как «Lex Romana» Вестготского и Бургундского королевств.
Значительно труднее определить, кем и когда был издан этот правовой сборник. Содержание «Эдикта» не дает возможности сделать заключение об этом; условия социальной жизни римского населения в Италии, Галлии и Испании были в период Поздней империи в общем и целом сходными, и очень трудно по юридическим нормам, зафиксированным в памятнике, определить, к какой из этих стран он относится.
Против традиционной точки зрения на характер и происхождение «Эдикта», как видно из вышеизложенного, говорит ряд фактов. Рассмотрим, насколько обоснованно то толкование «Эдикта», которое предлагают Дж. Висмара и некоторые другие исследователи. По су- 70 * * * *
70 Е. Th., 43 (запрещается лишь передача спорного имущества влиятельным ли-
ущерб пострадавшим, наказание плетьми, но здесь идет речь о провинциалах
Кампании, а не о готах.
80 Е. Th., 72: «testamenta sicut leges praecipiunt, allegentur».
81 E. Th., 32.
27
ществу никаких прямых доказательств галльского происхождения «Эдикта» не приводится. Отмечается тот факт, что вестготский король Теодорих II издавал какие-то законы, может быть, даже свод законов. Учитывается участие префекта претория Галлии Магна из Нарбонны в законодательной деятельности вестготского короля. И так как «Эдикт Теодориха», по мнению сторонников новой версии происхождения этого памятника, не имеет отношения к остготам, то это, очевидно, и есть плод законодательной деятельности Теодориха II, короля вестготского, или префекта претория Магна из Нарбонны.
Следует отметить, что сам по себе «Эдикт» не содержит никаких признаков своего предполагаемого вестготского происхождения. В нем нельзя обнаружить какие-либо следы того, что он издан в Галлии. И можно довольно определенно утверждать, что он не был рассчитан на галло-римлян и вестготов одновременно.
При сопоставлении «Эдикта Теодориха» с вестготскими законами V—VI вв. мы обнаруживаем столь существенные различия в содержании правовых норм и терминологии данных памятников, что версия об издании «Эдикта Теодориха» в Вестготском королевстве в 460 г. становится недостаточно убедительной. В то время как в «Эдикте Теодориха» отсутствуют следы обычного права германцев, во фрагментах «Кодекса Эйриха» и даже в «Вестготской правде» (несмотря на значительную романизацию) сохранился ряд норм, отражающих черты германского архаического права: неравенство в правах наследования дочерей и сыновей 82; различия в праве распоряжаться унаследованным и приобретенным имуществом; выплата вознаграждения за дарение 83; право воинов на военную добычу 84; выплата вергельдов 85, существование деревенских сходок 86. В «Эдикте Теодориха» отсутствуют какие-либо упоминания о разделе земель между готами и римлянами. Вестготское же право, начиная от законов Теодориха I и вплоть до «Вестготской правды» в редакции Эрвигия, уделяло много внимания вопросам, связанным с земельным разделом.
Ряд черт позднеримского социального устройства, достаточно полно отраженных в «Эдикте Теодориха», отсутствует в вестготских законах. Совершенно не упоминаются колоны и оригинарии, кондукторы, коллегии, табулярии, vicedomini, судьи — cognitores. Не встречаются документы pittacia и tituli — как способ перевода имущества на имя магнатов, которые известны и «Эдикту Теодориха» и «Variae» Кассиодора. В то же время «Эдикту Теодориха» чужды какие-либо данные о таких чертах вестготского общественного и политического устройства, как дружины (букцеллярии и сайоны), деление войска на тысячи, сотни и десятки, комиты городских общин (comites civitatum), тысячники (millenarii, tiuphadi) и проч. В ряде случаев кары за правонарушения в «Эдикте Теодориха» и готских законах существенно
82 СЕиг., 320.
83 Ibid., 308.
84 Ibid., 323.
85 LVis, VIII, 4, 6.
86 LVis, VIII, 5, 6; IX, 2, 2: «conventus publicus vicinorum».
отличаются друг от друга 87. Это относится, в частности, и к некоторым древним готским законам, которые, по-видимому, восходят к вестготскому королю Теодориху II88. Резкая дифференциация среди свободных (honestiores и humiliores), присущая «Эдикту Теодориха», чужда ранним вестготским законам. Употребление термина «варвары» так же противоречит терминологии законов вестготских королей, как и языку «Variae» Кассиодора. Вестготские короли никогда не называли своих соплеменников «варварами»89. В вестготских законах не упоминаются колоны и оригинарии, которым уделено много внимания в «Эдикте Теодориха». Поэтому если «Эдикт» был издан в Галлии, то для галло-римского, а не готского населения.
Имеются, однако, некоторые основания считать итальянское происхождение «Эдикта» все же более вероятным, чем галльское. В двух его главах упоминается о Риме. В гл. 10 говорится о судьях, назначенных в городе Риме, а в гл. 111 запрещается хоронить трупы внутри города Рима. Наличие таких глав в «Эдикте» противоречит версии о его галльском происхождении. Разумеется, в свод законов могли попасть устаревшие положения, заимствованные из прежних римских источников и не соответствовавшие новым условиям. В «Lex Romana Visigothorum» тоже вошли некоторые постановления, явно не соответствовавшие обстановке, сложившейся в Галлии и Испании в начале VI в.,— упоминания о префекте города Рима 90, о внесении налогов в казну Константинополя 91 и т. п. Следует, однако, иметь в виду, что в кодекс, изданный Аларихом II, римские законы и постановления римских юристов включались без изменений, а составители
87 E. Th. 2 17 20 24 42 43 58
LVis., II. 1,19 III. 3.1 III, 3,7 CEur., 334 LVis., II, 4,6 CEur., 312 LVis., VHI, 4,14
E. Th. 78 84 104 109 110 115
LVis., VII, 3,3 LVisX.1,15 CEur., 274 LVis., VII, 2,14 LVis., XI, 2,1 LVis. XII, 2,10
Е. Th 134.
CEur., 285
88 В § 43 «Эдикта Теодориха» запрещается передавать имущественные иски магнатам, римлянам или варварам («ad potentum Romanum aut Barbarum»). В подобных случаях истец утрачивает объект тяжбы, а тот, кому было передано имущество, должен внести фиску половину его стоимости. В законе Эйриха (CEur., 312), который, по мнению д’Орса, принадлежит вестготскому королю Теодориху (A. d’Ors. Op. cit., р. 245), говорится о передаче спорного имущества римлянином готу («Romanus, qui Goto donaverit rem aut tradederit occupandam...»). Имущество передается тому, кто владел им, хотя бы и незаконно, и римлянин должен еще возместить готу стоимость того, что было ему передано. Законы о разделах земель между готами и римлянами, имеющиеся в законах Эйриха и Вестготской правде, также в основе своей принадлежат вестготскому королю Теодориху (ibid., р. 174).
89 «Barbari» встречаются один раз в «Бревпарии» Алариха.— LRVis., CTh. Ill, 14, 1.
90 LRVis. N. Vai. XII, 1; II, 1; LRVis., CTh. Ill, 17, 3; LRVis. N. Mai, I, I.
91 LRVis. N. Mai, III, 1. Cp. LRVis., CTh., II, 8, 2.
29
«Эдикта Теодориха» перерабатывали используемые ими положения римского права 92.
Другим свидетельством того, что «Эдикт» связан скорее с остготской Италией, чем с Вестготским королевством, следует считать употребление в рассматриваемом памятнике термина «capillati». Согласно преданию, сохраненному Иорданом, готы получили наименование «capillati», т. е. «простоволосые» (или «длинноволосые»), от верховного жреца Дикинея еще тогда, когда они находились в Готии, т. е. в Причерноморье 93. Это же наименование употребляет и Теодорих в своем послании, обращенном к населению, — «Universis provincialibus et capillatis defensoribus et curialibus Siscia vel Savia consistentibus»94. Один раз встречается данный термин и в «Эдикте Теодориха», в главе, рассматривающей порядок вызова варваров в суд. Не явившийся в суд после третьего вызова обязан представить свидетельство кого-либо из «capillati» или свободных и почтенных людей о том, что ему помешала явиться какая-либо уважительная причина 95. Дж. Висмара отмечал, что «capillati» упоминаются и в вестготских памятниках 9б. Но у Орозия и Исидора Севильского 97 слово «capillati» употреблено вне связи с готами °8 99. Общим для «Эдикта Теодориха» и «Variae» Кассиодора является и употребление термина «pittacium» для обозначения документа на земельное владение ", чуждого вестготскому праву.
Все эти факты показывают, что нет оснований отвергать столь категорически, как это делают противники традиционного толкования «Эдикта», версию о его итальянском происхождении.
Остается еще рассмотреть вопрос о «варварах». Как уже отмечалось выше, в V—VI вв. на Западе термин «варвар» употреблялся двояко: 1) для обозначения всех неримлян, 2) для обозначения всех тех, кто не принадлежал ни к римлянам, ни к представителям господствующей в данном варварском королевстве этнической группы. В «Variae» Теодорих придерживается именно этого второго понимания данного выражения 10°. Если «barbarus» означает то же самое и в «Эдикте Теодориха», то рассматриваемый термин относится, следовательно, к многочисленному варварскому не остготскому населению итальянских и других провинций королевства. Известно, что владения Теодориха, помимо римлян и остготов, были населены также алеманнами, бреонами, сарматами, тайфалами, гепидами и др.101
92 I. Gloden. Op. cit., S. 19—20.
93 lordanis Getica, 72.
94 Cass., Var., IV, 49.
95 E. Th., 145: «... dummodo tertio quemlibet capillatorum fuisse conventum aut cautionis ab eodem emissae Tides ostendat aut ingenuorum vel honestorum testium dicta confirment, quibus manifeste clareat, auctoritate pulsatum contem-sisse dure responsum nec voluisse ad judicium convenire».
96 G. Vismara. Edictum Theodorici, 1967, p. 97.
97 Isid. Differ. I, 127; Orosius. Historiae adversus paganos V, 23. 18. Migne. Patrologia Latina, t. 31.
98 H. Nielsen. Op. cit., S. 256.
99 E. Th., 126; Cass., Var. I, 18; III, 35.
100 См. выше, стр. 22—23.
101 L. Schmidt. Geschichte der deutschen Stamme. Die Ostgermanen. Munchen, 1941, S. 352—353, 360—361.
30
В свое время немецкий историк права Тюрк высказывал мнение, что «Эдикт Теодориха» был рассчитан только на римлян и варваров — неостготов. Указанный исследователь исходил главным образом из того текста эпилога «Эдикта», который содержит конъектуру Лин-денброга — «devictis tarn Barbaris quam Romanis» 102. При подобном чтении эпилога принадлежность остготов к «варварам» «Эдикта» исключалась. Но такая конъектура не была поддержана последующими издателями «Эдикта», у которых это место читается следующим образом: «...cunctis tarn Barbaris quam Romanis». К тому же в 145-й главе «Эдикта» «варвары» и «capillati» (т. е. остготы) обозначают одну и ту же категорию неселения. А так как «capillati» — это готы, то в данном случае мы встречаемся с употреблением термина «barbari» в широком значении. Возможно, в «Эдикте», как и в юридических памятниках ряда других варварских королевств, рассматриваемый термин используется в обоих известных нам значениях. В главе 145 «Эдикта» в таком случае «capillati» — это все лица варварского происхождения, живущие в данном варварском королевстве103.
Мы не располагаем достаточными данными для того, чтобы сделать определенный вывод о том, какое право применялось различными группами варваров, живших в Остготском королевстве. Ф. Дан высказывал предположение, что некоторые из них пользовались своим обычным правом, может быть, близким к остготскому (особенно ге-рулы, ругии, скиры); другие же, поселенные в Италии еще в период существования Западной Римской империи, не имели собственных законов104. Мы во всяком случае имеем так же мало оснований считать «Эдикт» правом каких-либо варваров Италии, как и правом остготов. То, что говорилось выше о несоответствии уровня развития остготов ко времени их поселения на территории Италии с римскими правовыми принципами «Эдикта», применимо и по отношению к ряду других варварских этнических групп 105.
Как видно из вышеизложенного, имеются доводы как в пользу традиционной версии об остготском происхождении «Эдикта», так и против нее. Дискуссия по поводу «Эдикта», и особенно работы Дж. Вис-мары, сыграли большую роль в изучении данного памятника.
Уже в настоящее время можно сделать вывод, что «Эдикт» не может рассматриваться как источник, характеризующий социальные отношения остготов (равно как и вестготов). Этот памятник отражает общественные порядки, характерные для римского населения Италии или Южной Галлии, находящегося уже под властью варварского короля. Окончательное решение вопроса о характере данного памятника и о его авторе требует дальнейшего сравнительного анализа юридической литературы V—VI вв.
102 Turk. Vorlesungen fiber das deutsche Privatrecht. 1842, S. 89. Цит. no /. Gloden. Op. cit., S. 151.
103 См. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Вступ. статья, перевод, комментарий Е. Ч. Скржинской. М., 1960, стр. 241.
IM F. Dahn. Op. cit., Bd. 4, S. 188—189.
105 У гепидов, охранявших границы Остготского королевства, уцелели еще к началу VI в. кондомы (Cass., Var., V, 10), представлявшие собой, как полагает 3. В. Удальцова, семейные общины. — 3. В. Удальцова. Указ, соч., стр. 44—45.
31
НАЧАЛЬНЫЕ ФОРМЫ ФЕОДАЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ В БРЕТАНИ
£7^
А. Я. ШЕВЕЛЕНКО
Осветить процесс феодализации деревни — значит показать, с одной стороны, как сложилась феодальная собственность на землю, а с другой — как постепенно сформировались класс зависимых людей, обложенных повинностями и трудившихся на тяглых наделах, и класс их феодальных господ. В этом процессе повсюду в разных регионах Европы, в том числе и в Галлии, большую роль играла христианская церковь. Если же говорить о возникновении феодальной собственности именно в Галлии, то, пожалуй, придется признать, что ни в одной из ее областей церковь не добилась такого успеха, как в Бретани. Местная церковь, как ни в каком ином регионе Галлии, сумела стать абсолютно всевластной и на долгие столетия подчинить себе бретонского крестьянина, особенно в идеологическом отношении. Это влияние очень сильно сказывалось даже в XVIII в., например во время движения шуанов, и еще позднее. Материальные же и социальные корни этого влияния восходят к V—VI вв., а связаны они первоначально с той ролью, которую сыграло здесь на заре феодализма ирландское и британское католическое монашество.
В Ирландии церковь рано заняла господствующее положение. Свидетельствующее об этом древнейшее ирландское право — Бретонские законы 438 г. — было записано особой комиссией под руководством христианского миссионера Патрика. В этой стране существовало несколько сот епископов, приспособившихся к клановому общественному устройству и прилепившихся по одному к каждому роду. Земли, принадлежавшие церкви, уже тогда частично обрабатывались зависимыми держателями \ В V—VI вв., вскоре после возникновения на территории Арморики ранних поселений бриттских иммигрантов, сюда начинают приезжать ирландские и (их последователи) британские монахи, основатели монастырей на всем Армориканском побережье. Они внедряли здесь островные, уже сложившиеся обычаи. За ними пошли первые адепты христианства из числа местных жителей, впоследствии склоненные к миссионерской деятельности 1 2, например Самсон, канонизированный и восхваляемый буржуазной историогра
1 Ю. М. Сапрыкин. Поземельные отношения у ирландцев. — В кн.: «Из истории средневековой Европы (X—XVII вв.)». М., 1957, стр. 46, 50, 52.
2 Е. Pegot-Ogier. Histoire des Iles de la Manche. Paris, 1881, p. 38, 40.
32
фией как «отец» армориканской церкви, организатор епископства в г. Доль, позднейшей католической метрополии Бретани.
Обычно такой миссионер, завладев какой-либо территорией, называл себя, с санкции церкви, первым сеньором той округи, жители которой включались в приход нового монастыря. Так, Ронан стал аббатом и одновременно сеньором Локронана, Меланий — Ренна, Гонерий — Понтиви, Хуардон — Ландерно, Идунет — Шатолена, Армель — Плоэрмеля, Бресилиан — Меана, Туген — Даула, Гиль-дас — Жильда3 и т. д. Наиболее видную роль в организации монастырских общин сыграли здесь патроны семи первых епископств, крупнейших феодальных землевладельцев Бретани: Павел-Аврелиан в Леоне, Тугдуаль в Третье, Бриёк в Сен-Бриэ, Мало в Сен-Мало (тогда — г. Алет), Патерн в Ванне, Корентин в Кенпере и вышеупомянутый Самсон в Доле 4 5. Нередко по именам подобных глав церковной округи получали название ее населенные пункты. Уже в период раннего средневековья в Бретани насчитывалось 587 таких поселений б. Эти названия оказались весьма живучими. Даже в тех случаях, когда город приобретал в дальнейшем иное название, местные жители, соблюдая старинную традицию, упорно именовали его по-прежнему. Например, г. Кенпер, монастырь в котором основал монах Корентин, еще в XIX столетии фигурировал у бретонцев под именем Корантен 6.
Между переселявшимися в Арморику бриттами и Франкским королевством, пытавшимся подчинить Бретань, шла напряженная политическая борьба. Бретонская церковь вмешалась в эту борьбу, искусно воспользовалась ею в своих целях, поддержала сепаратистские устремления бретонцев и тем снискала себе определенную популярность. Установив союз с армориканскими графами, она и сама добилась известной независимости от галльской церкви. Возникновение же первых самостоятельных епископств, а также монастырей в Бретани, будущих центров феодального влияния, приходится еще на IV—VI вв. Реннское епископство появилось в IV в., Реннский монастырь св. Мелания — в VI в., Нантское епископство — в 559 г., епископство Сен-Мало — в 543 г., Дольский монастырь — в 548 г., Трекорский монастырь — в VI в., Леонское епископство — около 530 г., Ваннское епископство — в 465 г. и т. д. 7 Характерным образчиком того, как возникали подобные монастыри, может служить история церкви Ланненнек в Плоэрмеле, описанная в «Житии св. Нин-ноки». Ниннока была дочерью короля (или военного вождя) Брехха-на. Она прибыла из Британии в Арморику около 450 г. и неподалеку от места высадки основала монастырь. Несколько десятков лет спустя граф Варок дарит ему близлежащее селение и «уступает одновременно 300 модиев соли, вина и хлеба, поступающих с земли, именуемой
3 G.-G. Toudouze. La Bretagne. Paris, 1934, p. 25—26.
4 /. Janin. La Bretagne. Paris, s. a., p. 108.
5 J. Loth. Les Noms des Saints Bretons. Paris, 1910, passim.
6 С. Ф. Ольденбург. Смерть в представлении современных бретонцев. — ЖМНП, 1894, февраль, стр. 427.
7 A. Joanne. Itineraire general de la France: Bretagne. Paris, 1867, p. 90, 206, 238, 371, 378, 424, 443 etc.
2 Европа в средние века 33
Бат Герран» 8. На такие пункты распространялись названия 1ос (селение с часовней) и 1ап (селение с церковью), позднее ставшие в Бретани нормой для обозначения деревни вообще 9.
Нередко встречаются и иные термины, связанные по происхождению с возникновением церковно-феодальной собственности на попадающее в зависимость селение: ilis (церковь) и sent (святой), например: Сент-Иглур, Сент-Риок, Сент-Вргестль, Н-Илиз и т. п.10 Начальная форма такой собственности обозначалась в Западной Бретани термином minihy (menehi, menechi, minichi), что соответствует латинскому monachia. Составитель «Жития св. Гильдаса», поясняя бретонское название Locmenech, пишет: «то есть монашеское место (locus mona-chorum)»11. Одним из путей превращения земельного участка в minihy было дарение «в вечное владение монахов». Так, некто Риок «подарил богу и монастырю св. Геноле in monachiam perpetuam всю наследственную землю, выделенную ему его родителями»12. Держатели земли, оказавшейся подобным путем minihy, если они уже утратили свободу, несли теперь повинности в пользу церкви и платили ей чинш натурой: «следует церкви в Гетхук 8 секстариев хлеба с земли minihy»13.
В образовании комплекса земель типа minihy большую роль играла и светская власть, жаловавшая церкви in minihy крупные участки, например селение Трекор (будущий город Третье), переданное епископу бретонским герцогом 14. В тех случаях, когда на пожалованном участке возникало аббатство, дарение фиксировалось формулой «в вечное владение аббатства (in abbatiam sempiternam)». Вот характерный пример из «Всеобщей хроники» Кенперлейского аббатства: «Герцог Реннский в присутствии всей бретонской знати охотно выразил согласие отдать Корнуайской церкви в собственность остров Гедел вместе с округом, который называется Бель, что из приданого его матери Гиноэдон. А вышеупомянутый граф Корнуайский15 уступил и даровал этот остров Кенперлейской церкви св. Креста in abbatiam sempiternam» 16.
Minihy и abbatia являлись сеньориальными центрами всего того района, который оказывался под патронатом церкви в данном месте. Подобные районы соподчинялись друг другу и постепенно складывались
8 «Vita sanctae Ninnocae». Addendum ad «Cartulaire de 1’abbaye de Sainte-Croix de Quimperle (Finistere)». Publ. par L. Maitre et P. de Berthou. Paris, 1896, p. 26—29 (далее — CCQ).
9 См. подробнее: А. Я. Шевеленко. Из истории возникновения бретонской деревни в галльской Арморике. — СВ, вып. XXII, 1962.
10 «Cartulaire de Landevennec». Par R.-F.-L. Le Men et E. Ernault. Paris, 1886, cap. 10, 11, 18, 22 (далее — CGuL).
11 «Gildae vita et translation Ed. par F. Lot. «Melanges d’histoire bretonne (VIе—IXе siecle)». Paris, 1907, p. 461.
12 CGuL, cap. 21.
13 Ibid., cap. 16.
14 A. de Barthelemy. Melanges historiques et archeologiques sur la Bretagne. Paris, 1856, p. 62.
В Бретани граф и епископ нередко совмещались в одном лице. Так было и в данном случае.
16 «Chronicon universum». Addendum ad CCQ, p. 65.
34
в ячейки сетки, образованной церковными приходами и феодально-административными округами17. Основной ячейкой этой сетки в переходный период VI—VIII вв., когда не образовалось еще независимого Бретонского герцогства и был далек от завершения процесс феодализации деревни, стал церковный округ — dioecesis18. Первый диоцез основал в середине VI в. Самсон, епископ Дольский. Отсюда, с северо-востока провинции, новая система деления распространилась на всю Бретань. Во Франкском королевстве диоцез составлял территорию вокруг города, имевшего кафедру епископа, и примерно совпадал с епископством19. В Бретани же он преимущественно совпадал с графством. Даже в тех случаях, когда графом и епископом было одно и то же лицо, диоцез не сливался с епископством, а оставался особой территорией, охватывавшей ряд церковных приходов различного типа. Некоторые из них могли находиться вообще вне границ своего герцогства. Например, Нантский диоцез включал в себя лишь 11 бретонских приходов (Камоэль, Ферель, Нивийяк, Пенстэн, С.-Доле, Лярош-Бернар, Теийяк, Фужре, Ферсэ, Нуайяль-сюр-Брюк, Вильпо), а все остальные лежали в Вандее и Анжу. В середине IX в. этот диоцез делился на два епископства, а в конце века в его состав вошло еще архидиаконство Ла Мэ20.
Приходы диоцезов носили название parochiae21. Первые парохии появились в Дольском диоцезе22. В соответствии со смыслом, вкладывавшимся обычно в понятие parochialis23, церковь, к которой принадлежал данный приход, как правило, не имела своего пресвитера и признавала полную власть метрополии. Для Бретани такой метрополией было первоначально архиепископство Турское в Галлии. Но не подчинявшиеся галльским порядкам бретонские епископы толковали паро-хию как церковную территорию, подвластную собственному центру. Поэтому римские прелаты долго не узаконивали бретонских парохий, и лишь в 610 г. папа Бонифаций IV на специальном заседании совместно с представителями Галлии повелел бретонским «монахам нести службу по парохиям»24. Отчуждение от галльской церковной супрематии не помешало бретонской церкви установить свой патронат над крестьянами, жившими в ее приходах. Эти жители, в знак признания церковного авторитета и своего «подданства», приобретали название раго-chiani. Дюканж указывает, что в более позднее время так именовали
17 R. Largilliere. Les Saints et reorganisation chretienne primitive dans I’Armorique bretonne. Rennes, 1925.
18 «Cartulaire de 1’abbaye de Redon (en Bretagne)». Paris, 1863, pp. 39, 172, 192, 199, 251, 276, 372, 398, 400 (далее —CSR).
19 А. Пиренн. Средневековые города и возрождение торговли. Горький, 1941, стр. 40—41.
20 Au. de Courson. Prolegomenes. — CSR, p. CXVI—CXVIII.
21 CSR, p. 2, 8, 26, 79, 80, 91, 102, 126, 140, 143, 144, 151, 155, 160, 181, 210, 220, 224, 242, 246, 267, 269, 270, 294, 332, 335, 336, 343, 350, 392, 394—398.
22 L. Duchesne. Pastes episcopaux de I’ancienne Gaule, t. 2. Paris, 1910, p. 387.
23 Co. Ch. Du Cange Glossarium mediae ct infimao latinitatis, t. VL Niopt. 1886, p. 178—179.
«Concilium Bopifacii papae». — CCQ, p. 87—89,
35 2*
рядовых поселенцев на тех землях, где было особенно сильным церковное влияние, например в южнофранцузских владениях аббатов Марсельских, и приводит соответствующие выдержки из источников IX—XI вв.25 26 В Бретани же parochiani появились раньше и даже в самые первые века ее существования, вскоре после освоения Арморики бриттами, уже составляли известную часть местного населения, жившую на приходских землях, дарованных «in niinihy» и «in abbatiam». Поэтому они раньше впали в зависимость, а по источникам IX—X вв. подобные лица выглядят уже как вполне зависимые люди26.
Светские феодалы начали проникать в армориканские общины позднее церковных. Однако конечный результат был сходным. Оплотом господства светского феодала являлся кер (саег, каег, саг, каг, сег, кег)27 — укрепленное место. Обычно это была барская усадьба, обнесенная частоколом или деревянной стеной и окруженная рвом с насыпью. Впоследствии керы магнатов становились каменными и превращались в замки. А те керы, владельцы которых не сумели подняться над уровнем землевладельцев малой либо средней зажиточности и остались крестьянами или мелкими рыцарями, сохранились как отдельные поселения типа деревянных усадеб28. Такие керы, особенно если они лежали на землях церкви, включались в состав викарии29. Керы же магнатов приобретали постепенно признаки вотчинного центра, становились местами сбора ренты и символом власти сеньора над зависимой округой. Подобные керы понимались как villae. В районах Брейз-Ухел (Верхней, т. е. Восточной, Бретани) термины каег и villa были почти равнозначными. Иногда кер являлся лишь частью виллы30, иногда составлял целую виллу. Например, в грамоте под названием «О виллах, которые подарил Дилес», перечислены только керы. В другой грамоте указаны виллы, две из которых суть церковные ланы, одна — барский двор и еще одна — кер («вот 4 виллы: лан Тну Миу, лан Гун, кер Гурхенэ и лиз Тну»). Иногда попадается прямое указание на то, что кер есть вилла («Аларун подарила монастырю св. Геноле 1 виллу..., т. е. кер Виткан»). Когда кер охватывал и земли крестьян, он трактовался не только как барский дом, но как поместье в целом («кер Гингальтук, который тянется до реки Элорн; кер Мене-дек, который лежит от него на запад...»)31. В этом случае возникала возможность членения кера, дарения в пользу церкви половины кера32 и т. п. Совокупность земель, входивших в состав кера и подвластных ему, называлась gualoer (gualoir, galoir, производное от галльского gallued, что значит «имение»)33.
25 Ch. Du Cange. Op. cit., t. VI, p. 181.
26 CSR, p. 178, 179, 302, 322.
27 CGuL, cap. 2, 10, 11, 14, 18, 26, 29, 30—32, 34, 38, 39, 41, 43—45, 49; CSR, p. 55, 59 198 242 327.
28 J. Prasteau. Les lies d’Ouest. Paris — Grenoble, 1954, p. 129—130.
29 CGuL, cap. 43.
30 Ibid., cap. 38.
31 Ibid., cap. 43, 11, 44, 38.
32 Ibid., cap. 26, 31.
33 Ch. Du Cange. Op. cit., t. IV, p. 19.
Гал yap как участок, с которого платился галуар34, если понимать его в первом значении этого слова, был территорией, служившей основой для возникновения вотчины. Сеньориальная власть исходила от владетеля (получателя) галуара, распространившего ее на население имения. Одним из первых шагов к установлению такой власти являлось «покровительство», оказываемое магнатом крестьянам. В Брейз-Изел (Нижней, т. е. Западной, Бретани) оно обозначалось по большей части термином tutela, в Брейз-Ухел чаще называлось patrimonium. Последнее выражение в те времена понималось как сюзеренитет над жителями местной округи. Если под словом patria подразумевалась вся «отчизна» бретонцев, т. е. Бретань или хотя бы значительная ее часть35, то patrimonium — это как бы локальная patria, сведенная к границам отдельной вотчины, во главе которой стоит patron36, сеньор и покровитель. Подобное «покровительство» приводило постепенно к складыванию чисто феодальных отношений между рядовым населением галуара и патроном. В дальнейшем эти отношения, основанные на внеэкономическом принуждении, узаконивались традицией, становились феодальным обычаем и вели к зарождению вотчинного права. Идентичный процесс был характерен и для церковных владений: люди (homines), состоящие под tutela монастыря, должны были по распоряжению аббата нести повинности там, где им укажет монастырское служилое лицо37. Тут галуар уже являлся феодальным поместьем (либо рентой с этой территории), совпадавшим то с деревней, то с отдельными группами домов (особенно в центре полуострова)38, то с земельным комплексом, лежащим вокруг барской усадьбы, но вне деревни.
Во всех этих случаях поместье Восточной Бретани называлось villa39, реже villare40 и villula41. Весьма разнолики виллы из Брейз-Изел: здесь формирующееся поместье включало в свой состав различные селения как родоплеменного, так и соседско-территориального происхождения: и требы, и керы, и локи, и possessiunculae, и ланы, и лизы, и отдельные дома42. Прослеживая по грамотам (регистрирующим пере
34 В этом, переносном смысле слова галуар обозначал ренту, собираемую с земель. Например: герцог Алайн V жалует церкви ту часть ее галуара, которую она передавала в герцогскую казну (CSR, р. 250). В том же примерно значении употреблено данное слово в грамотах 1019 г. (р. 276) и конца XI в. (р. 310).
35 CSR, р. 165, 225.
36 Ibid., р. 98, 338.
37 Любопытна своей терминологией грамота из Ландевеннекского картулярия (CGuL, cap. 53): здесь подобные лица идут на сервильную службу (servitium) к «консулу».
38 Это подчеркивает и R. Latouche. L’Economie agraire et le peuplement des pays bocagers. — «Revue de synthese historique», t. XVII, 1939, fevr., № 1, p. 46.
39 CSR, p. 5, 7, 21, 26—28, 32, 35, 39, 43, 55, 58—60, 62, 65, 69, 70, 72, 76, 77, 88, 89, 91, 95, 97, 100, 101, 105, 107, 108, 113—115, 119, 122, 129—132, 136, 152, 154,
155, 159, 162, 163, 165, 168, 172—179, 185, 187, 193, 204, 207, 208, 212, 217, 219,
222, 227, 238, 240, 242, 248, 252, 253, 259, 261, 266, 275, 276, 279—282, 289, 290,
297, 304, 309, 311, 314, 322, 324, 327, 331, 338, 340, 344, 345, 347, 350, 353, 363,
368, 373-375, 379, 383, 390, 402.
40 Ibid., p. 37, 59, 63, 77, 121, 124, 133, 150, 166, 172, 357.
41 Ibid., p. 2, 193, 212, 259, 284, 309, 310, 363, 389.
42 CGuL, cap. 1, 11, 14, 27, 36, 37, 43, 44, 51 etc.
37
ход в пользу церкви целых вилл или частей) распределение дарственных записей во времени, мы можем констатировать значительную роль пожалований, узаконенных центральной властью, представители которой с середины IX в. стали верховными сеньорами Бретани. Им принадлежит наиболее существенный вклад в создание крупного церковного землевладения. Вот данные Редонского картулярия, охватывающего всю Восточную и Южную Бретань:
Правители Бретани Даты правления Количество дарственных грамот
Франкские маркграфы с конца VIII в. по 825 г. 14
Король Номиноэ 825—851 гг. 128
Король Эриспоэ 851—857 гг. 30
Король Саломон III 857—874 гг. 123
Графы Паскветен и Гурванд 874—879 гг. 12
Граф Юдикаэль 879—888 гг. 0
Король Алайн III Великий 888—907 гг. 12
Граф Гурмгайлон 907—928 гг. 9
Граф Юхель Беренгарий 928—937 гг. 0
Герцог Алайн IV Кривсбо-родый 937—952 гг. 0
Граф Драгон 952 г. 0
Граф Морван 953 г. 0
Граф Гоэль IV 953—980 гг. ? 0
Граф Терек 980—987 гг. 0
Герцог Конан I Несправедливый 987—992 гг. 1
Герцог Жофруа I 992—1008 гг. 2
Герцог Алайн V 1008—1040 гг. 13
Таким образом, время наиболее частых дарений (в среднем, по 5—6 ежегодно) — это вторая и третья четверти IX в., когда во Франции правили Людовик Благочестивый и Карл Лысый, при которых Франкская империя распалась и начался период феодальной раздробленности. В Бретани в то время правили короли Номиноэ, Эриспоэ и Саломон III. При них сложилась бретонская раннефеодальная монархия, переживавшая аграрный переворот, соответствовавший аналогичному перевороту VIII в. во Франкском королевстве, и шел процесс становления феодальной лестницы. До Номиноэ и после Саломона III, как видим, количество пожалований весьма невелико, поскольку в первом случае феодализация деревни идет еще довольно медленно, а во втором она уже близка к завершению. Со второй четверти X в., времени нормандской оккупации и бурных социальных потрясений в местном обществе, нанесших сильный удар по церковному землевладению, дарения совсем исчезают. Появляются же они вновь с XI в., когда в Бретани начал осуществляться переход к «классическому феодализму».
38
Самая ранняя грамота указанного типа восходит ориентировочно к началу VIII в. и принадлежит полулегендарному военному вождю бретонцев Градлону II, жаловавшему земли Ландевеннекскому монастырю: «Я, Градлон, божьей милостью король Бретани и части Франции, давно желал видеть св. Геноле. А посему встретился я с ним в селении Пулькарван. Затем я даровал и уступил св. Геноле в полное владение нечто из моей собственности... Дарую при многих корнуайских свидетелях, знатнейших и вернейших людях, триб Каруан — 14 вилл, остров Сейдгун, со всем к нему относящимся, в вечное владение, затем триб Петрани —30 вилл..., триб Клехер — 13 вилл, и весь плеб Арколь, от моря и до моря, и весь плеб Тельхрук, за исключением лана Лэборн..., третью часть плу Краутон и ее церковь Альварпрэн..., лан Лэтгед»43.
Некоторые пожалования были особенно велики и включали в свой состав значительную часть светских земель. Таково дарение графа Корнуайского Алана Каньяра Кенперлейскому монастырю св. Креста, описанное в «Хронике Гургедена»: «Вилла, называемая Анаврот, т. е. Кенпер, с ее мельницами, пошлинами и всеми прочими доходами от торговли и ввоза; а граница виллы тянется вверх, вплоть доЮлиака, до границы под названием Клуд Гуртиерн, а отсюда по рыбалке и мельнице на реке Хеле и вплоть до последнего ручья, именуемого Фрут-мур; затем следуя вдоль ручья лесом до Лезурека, где находится кер, затем через ручей до трех вилл под названием Лезлук, Лезнелёк и Кермаэс; далее дорогой по равнине вокруг церкви Бэй у Керкуледен-на. Потом — к другому ручью, берущему начало в вилле Бергвет, а затем по плу Меллак, через кер Ду рант до нового ручья в долине и через лес, расположенный у Фонтун Гвенн, границей которого и служит этот ручей, впадающий в Идол; пройдя по реке в плу Ил-лиак — опять к вышеупомянутой границе, т. е. Клуд Гуртиерн. Дарю также монастыри св. Тайака и св. Теретиана, трибу св. Ригваладра, две виллы под названием Керрез и Кермериан, исключая быков, коров и частные владения...»44 45. Указанные земли, являвшиеся на протяжении средневековья частью сеньорий Кенперлейского монастыря, составляют ныне территорию всего города Кенпер. В описанном случае весьма ярко проступает роль виллы как поместья, охватывающего ряд селений типа деревни и представляющего собой не что иное, как одну из разновидностей феодальной поземельной собственности.
Следующим важным шагом в образовании феодальной собственности явилась смена аллода тяглым держанием и вотчиной. Земля держателей, первоначально аллодиальная, а затем подвластная вотчине, обозначалась как massa, massura, mansura46. Судя по контексту грамот, под данными терминами можно подразумевать определенную меру земли с хижиной на ней, т. е. тот комплекс средств производства,
43 CGuL, р. 554.
44 «Gurhedenis Chronici fragmentum». — CGQ, p. 85—86.
45 CSR, p. 2, 3, 6, 17, 22, 30, 39, 40, 42, 43, 53, 55, 60, 61, 82, 97, 114, 128, 134, 145,
164, 168, 183, 196, 199, 208, 363.
39
который являлся источником крестьянского* благосостояния и первоочередным местом приложения труда непосредственных производителей. Указанные обозначения в описываемый период употреблялись без различия как при свободном держании, так и при зависимом. Когда же необходимо было подчеркнуть, что речь идет именно о зависимом держании, т. е. находящемся в ограниченном владении и тянущем к другому участку, предпочтительно употребляли термин mansum (mansio, mansiuncula, massus46). Лица, сидевшие на мансах, назывались manentes47. Название это носит расширительный характер. Нельзя сказать, что каждый манент—обязательно зависимый крестьянин. Но в то же время ни в одной грамоте Редонского картулярия мы не встречаем приложения слова manens к свободному аллодисту, еще не ставшему субфеодальным держателем. Очевидно, понятие manentes характеризует не только зависимое положение, но и некоторое переходное состояние людей. Такие лица могли быть полностью зависимыми; могли обладать частичной зависимостью по земле; могли, наконец, делать лишь первый шаг на пути к утрате свободы, втягиваясь в сферу действия вотчинной юрисдикции. Хотя это не только не исключает, а даже предполагает пребывание среди манентов и лично зависимых людей, самый термин manentes относится к несколько иной сфере отношений и указывает скорее на поземельное держательское право владельца манса — мансионария.
Особенностью документов о бретонских massa и mansiones является редкое употребление в них термина pertinentia, столь часто встречающегося в галльских и франкских источниках и обозначающего угодья и всякого рода мелкие участки при мансах. Они были неразрывно связаны с мансами, и поэтому при передаче прав на мане новым владельцам или при различных поземельных сделках меняли непосредственного собственника почти обязательно вместе с тем главным участком, к которому тянули и хозяином которого был этот собственник. В Бретани же pertinentia попадаются в редких случаях48. По всей видимости, это объясняется значительной разбросанностью крестьянских наделов, а также отсутствием сильной чересполосицы, свойственной, в отличие от Бретани, франкским областям с системой так называемых «открытых полей». Поэтому переход земель из рук в руки, если только участок не делился на части, автоматически касался крестьянского надела в его совокупности как лежащего целиком либо почти целиком в одном месте. Если же сделка касалась части надела, то это оговаривалось с указанием на приблизительный размер либо стоимость данного отрезка или полосы земли (petiola)49. Подобные отрезки попадались обычно при освоении под пашню новых площадей, ранее бывших лесом.
46 CSR, р. 5—7, 11, 13, 22, 26, 33, 40, 129, 161, 165, 176, 177, 197, 199, 358, 359, 361,371,373 etc.
47 Ibid., р. 2—7, 9, 10, 17, 21, 22, 29, 30, 39, 40—43, 53, 55, 58, 60, 61, 64, 82, 93—95, 97, 114, 126, 128, 129, 134, 137, 145, 150, 164, 168, 183, 193, 196, 209, 212, 214, 216, 218, 357—360, 363, 365, 367, 373.
48 Ibid., р. 302 — чуть ля не единственный 'Пример в грамотах Редонского картулярия. Чаще встречается в том же значении термин appendicia.
49 Ibid., р. 71, 76, 84, 86, 94, 113, 149, 160, 167, 178, 179 etc.
40
В образовании раннефеодальной собственности аллодиальные земли играли важную роль. Процесс их инфеодации может быть прослежен, хотя и не с желаемой полнотой, по тем картулярным грамотам, в которых зарегистрированы сделки владельцев аллодов с крупными феодальными собственниками, особенно королями и монастырями. Заметим прежде всего, что слово allod (alodum, allodus, alodia; или в бретонской форме: ale, alo, aleu) попадается преимущественно в источниках Восточной Бретани, находившейся под более сильным влиянием германо-романских районов с присущей им терминологией. Обращает также на себя внимание то обстоятельство, что подавляющая часть документов, содержащих упоминания об аллодах, приходится здесь на IX в. Это можно объяснить тем, что вопрос об аллодах был для бретонской деревни IX в. одним из наиболее актуальных, поскольку великий аграрный переворот VIII столетия, приведший, как известно, во Франкском королевстве к торжеству крупной феодальной собственности, в Бретани произошел столетием позже. Между прочим, последнее обстоятельство проявилось еще и в том, что в IX в. в Бретани возросла мобилизация земельных’’участков. Например, из 65 случаев продажи земли за деньги, упомянутых в редонских запродажных грамотах (cartae venditionis), 64 приходятся на первые три четверти IX в. и лишь один — на XI в.50 *:
Годы Число актов Годы Число актов Годы Число актов
814 3 840 3 858 1
816 1 842 2 859 3
819 2 843 2 860 1
820 2 844 1 861 2
821 1 845 1 863 1
826 2 846 4 865 2
827 1 847 1 866 2
830 3 848 2 867 2
831 2 849 2 870 2
833 3 850 2 871 1
834 2 851 2 1086 1
838 2 853 1
Характерно также, что старинный способ продажи посредством символически вручаемого камня совсем исчез из употребления и упоминается в этих грамотах всего лишь раз61. Наконец, следует отметить, что в это же время возросла поземельная коммутация (сот-
50 В хронологическом порядке: CSR, 129, 102, 163, 175, 174, 176, 127, 116, 112, 205, 27, 203, 152, 119, 177, 178 дважды, 35, 179, 141, 140, 155, 162, 113, 131, 214 дважды, 103, 107, 169, 84, 85, 167, 91, 123, 43, 105, 26, 51, 161, 46, 202, 200, 100, 94, 133, 48, 31, 78, 57, 32, 206, 71, 144, 130, 117, 65, 131, 160, 133, 69, 181, 180, 195, 289.
61 «Venditio super lapidem» — CSR, p. 170 etc.
41
mutatio), обмен держаниями, практически возможный лишь при усилении мобилизации земли52.
Как и всюду во Франции, аллоды в Бретани являлись первоначально, на стадии разложения родового строя и зарождения феодального, собственностью свободных лиц, в том числе рядовых воинов. По мере исчезновения социального равенства и формирования сословного общества, члены которого обладали теперь различными статусами, но происходили по большей части из одного и того же слоя свободных людей, аллод, представлявший собой материальную основу этой свободы, сам претерпевал изменения и становился исходной субстанцией для возникновения в одних случаях феода, а в других — субфеодального держания зависимых лиц. Однако в то время еще сохранялось по традиции старинное понимание аллода как неограниченного владения, в связи с чем аллодиальное право трактовалось по существу как право частной собственности. Это нашло отражение в некоторых документах. Так, редонская грамота 860 г. фиксирует тяжбу между продавцом аллода Вобрианом и покупателем Ветеноком, завладевшим якобы большим по размеру участком, чем он имел на то основание. Ветеноку пришлось привести четырех свидетелей и представить запродажную запись, чтобы доказать свою невиновность 53 54. При этом аллод фигурировал во время суда как объект свободной купли-продажи.
Юридическим показателем частнособственнической природы владений являлась, по всей вероятности, употреблявшаяся в таких случаях формула, согласно которой новый хозяин аллода мог «сделать с ним все, что захочет» (quicquid exinde facere voluerit) м. Иногда стандартное выражение дополнялось еще оборотами, усиливающими и подчеркивающими полноту владения: «Передаем мы участок из-под нашей юрисдикции под вашу власть и господство..., в качестве приобретенного вами аллода..., без уплаты вами любой ренты и без исполнения любой работы какому угодно человеку на Земле... таким образом, что, начиная с сего дня, что бы вы ни захотели сделать с ним на основе собственнопг права, пусть будет полностью и нерушимо в вашей власти сделать это» 55. Новому владельцу крайне важно было знать, что он приобрел не тяглый участок. Отсутствие повинностей поэтому обязательно отмечалось в грамоте: «Пусть будет эта земля у Ривалатра, и пусть может он передать ее далее, кому захочет, в качестве приобретенного"аллода, навсегда и неизменно, без всяких ограничений.../без уплаты какой бы то ни было ренты, без несения повинностей и без уплаты всякого чинша любому человеку на Земле» 56.
Аллод в’подлинном смысле этого слова легко подвергался’мобилиза-ции. Например, в грамоте859 г. нектоПаскворет продает за 2 солида свой участок, составлявший шестую часть селения Бронтро, в качестве аллода57. Акт покупки аллода скреплялся запродажной записью. 40 со-
52 См., например, CSR, р. 103.
53 CSR, р. 106.
54 Ibid., р. 171, 127,149, 361, 368, 354.
55 Ibid., р. 69, 117.
56 Ibid., р. 28.
67 Ibid., р. 32, 373.
42
дов — наибольшая цена за аллодиальный участок, обнаруженная нами в редонских купчих грамотах (819 г.)58. Ее значительность свидетельствует, вероятно, о немалых размерах самого аллода. Между подобным свободно продаваемым участком и непосредственной земельной собственностью (hereditas) фактически не было разницы. Отсюда проистекала возможность сопоставления аллода и hereditas как почти равнозначных понятий 59 В своей совокупности частнособственнические признаки аллода иллюстрируют как раз то, что можно было бы назвать аллодиальным правом: «Каждому дозволяется делать по своему желанию что угодно со своими собственными землями, будь то земли купленные или благоприобретенные через грамоты; а посему... угодно нам по нашей доброй воле и во спасение души дьякона Густодия передать данную церковь св. Марии вместе с тем аллодом, что прилежит к ней, и со всеми пустыми и застроенными участками, с виноградниками и с землями пахотными и непахотными, с лугами и со всем, что находится при сём, — будь то возделано или не возделано, уже имеется или будет найдено в дальнейшем, целиком и полностью, что тянет к той церкви, — все это передаем мы названному монастырю... в собственность таким образом, чтобы с сего дня могли вы этим владеть, обладать, держать и делать во всех отношениях что ни захотите, без всякой помехи» (850 г.) 6°. Действительно, среди многих сотен редонских грамот VIII — X вв. мы находим лишь два случая, когда дарение аллода производится в какой-то мере с санкции жителей всего селения, ибо совершается в их присутствии (donatio coram tota plebe) 61. В остальных же случаях право дарителя располагать такой землей неоспоримо.
При свершении сделки в некоторых случаях обоими контрагентами (или хотя бы одним из них) являлись крестьяне. Если при этом описывался состав аллода, перед нами представали типичные мансуарии: «Вот мой аллод: ...продаю я вам в вышеупомянутом месте мой мане со всем тем, что на нем находится, и с моим домом, в котором жил еще мой родитель, а также продаю вам полосу моей земли и часть моего луга, прилежащие к аллоду» (830 г.) 62. Сделка между обедневшим аллодистом и крупным земельным собственником нередко превращалась в оформление поземельной зависимости бывшего свободного крестьянина. В одних случаях крестьянин прижизненно еще сохранял независимость, но уже не мог распоряжаться самим аллодом, как случилось в 868 г. с неким Хирдраном, символически передавшим свои аллодиальные земли по купчим грамотам в руки монастырского аббата на условии пожизненного держания с последующим переходом земель в монастырскую собственность 63. В других случаях, например в 858 г., ал-лодист попадал в поземельную зависимость немедленно по свершении сделки, и эта зависимость становилась наследственной: «Вот дарит
58 Ibid., р. 174.
59 Ibid., р. 195.
60 Ibid., р. 34.
62 Ibid., р. 196, 213.
62 Ibid., р. 177.
63 Ibid., р. 173, 104.
43
Ёетенок свой аллод, называемый Фублет, таким образом, что, пока Ветенок жив, будет он держать этот аллод и платить ежегодно чинш редонским монахам, а если после его смерти останется в живых кто-либо из его потомков, то пусть платит он тот же чинш монастырю св. Сальватора; если же никого из его потомков не останется, пускай тогда аллод пребудет нетронутым (у монастыря) вплоть до скончания века»64.
Подобным путем могли впасть в зависимость даже зажиточные лица, обладавшие первоначально немалой собственностью.Так, в 859 г. некий Юдваллон «передал» один из своих аллодов преподобному Леохемелю таким образом, что последний вынужден был вернуть ему аллод назад. Позднее Юдваллон, «движимый раскаянием», вновь отдал свой участок и опять получил его назад, но уже с условием уплаты ежегодного чинша. В то время Юдваллон был, по всей видимости, еще богатым человеком, ибо чинш весьма велик — 1 солид серебра 65. В 865 г. аббат той же церкви вчиняет иск относительно принадлежащего тому же Юд-валлону аллода, подаренного церкви дядей ответчика. Вероятно, ответчик утратил каким-то образом право собственности на свою землю, ибо он признал законность акта, совершенного его дядей, и упросил аббата не лишать его земли, а позволить сохранить ее за собой в качестве оброчного участка 66. Во всех указанных случаях мы видим, как аллод теряет признаки былого частнособственнического надела и втягивается в систему держаний, превращаясь в тяглое владение, держатель которого есть поземельно зависимое лицо.
Эта метаморфоза произошла не только как результат стихийного процесса в рамках повседневной жизни обитателей деревень, но и ускорялась прямым воздействием со стороны верховной власти. Некоторые аллодисты зависели от короля Бретани, являясь владельцами земель в его домене. Данная зависимость проявлялась в том, что аллодисты были свободны от платежей и поборов «за исключением чинша в пользу короля» (praeter censum regis) 67. Король обладал в данном случае правом верховной собственности (dominium directum), вследствие чего любые сделки, в которых фигурировала такая аллодиальная земля, могли заключаться лишь с его санкции. Например, дарители Вандефред и Хостроберта передают монастырю свои аллоды «с одобрения, по распоряжению и с разрешения достославного владыки Саломона» 68. Подобная инфеодация аллодов непосредственно in capite оставляла за королем право переуступать свои сеньориальные привилегии другим феодалам: «Саломон, король Бретани, подарил все аллоды из селения Каток священнику Пенвасу... и распорядился, чтобы Ауркен, супруга повелителя селения, объявила о том людям из того селения» (872 г.) 69.
Наконец, определенную роль в установлении поземельной зависимости мог играть старинный институт прекария, в том числе praecaria
64 CSR, р. 36.
65 Ibid., р. 83.
66 Ibid., р. 44.
67 Ibid., р. 103.
68 Ibid., р. 45.
69 Ibid., р. 207.
44
remuneratoria, при котором прекарист получал взамен своего дарения или в дополнение к нему как к новому держанию еще часть монастырской земли под уплату оброка: «Вот я, Конделок, прошу даровать мне место жительства, что и сделали (монахи) из милости. А вслед за тем я, Конделок, подарил им поле в тигране Меллак, лежащее между рвом Катваллона и общественной дорогой. Поле это мой отец Грэкон приобрел в качестве аллода, без уплаты чинша любому лицу. И вот я, Конделок, дарю и передаю это вышеупомянутое поле вышеназванным монахам в их обитель, во спасение души отца моего Грэкона, без уплаты чинша и подати любому лицу, за исключением вышеназванных монахов. И пусть имеют они право свободно и нерушимо делать с ним все, что захотят» (833 г.) 7°.
Во многих случаях, когда грамота не указывает на социальный статус аллодиста, косвенные данные позволяют полагать, что аллодист, вступающий в поземельную сделку, являлся знатным либо богатым человеком и что на его аллоде сидят тяглые держатели. Очевидно, для последних подобная сделка мало что меняла, лишь оброк теперь уплачивался ими уже другому господину: «Продал Танетхик третью часть селения Бронтро, начиная от леса и вплоть до Карнуна, в качестве аллода..., передав это в руки Хинконана и Лиозика, без уплаты чинша и подати любому человеку на Земле, за исключением монахов» (858 г.) 70 71. Идентичный пример встречается в грамотах 821 г. (где покупатель аллода Аргантлон приобретает право на отработочную повинность и сбор ренты с этой земли), 826, 838, 851, 834 гг. 72 Здесь аллод является базой уже не крестьянского держания, а господской земли. Даже тогда, когда зависимые держатели при аллоде не упоминались, нелегко говорить о низком социальном положении его владельца, особенно если он обладает титулом знатного лица: «Некий рыцарь, родившийся от знатных родителей, по имени Морван... отдал своего коня стоимостью в 10 ливров со своим аллодом» (862 г.) 73. Такой «аллод» по своей сути фактически граничит с вотчиной, т. е. комплексом земель, состоявших в период раннего средневековья из господского манса, обрабатываемого руками зависимых лиц, и тяглых наделов, владельцы которых платят оброк. Превращение подобных аллодов в вотчину явственно заметно там, где прямо сказано о сидящих на них манентах, обязанных чиншем 74.
Картулярный материал позволяет наметить два пути дальнейшего социального развития слоя аллодистов. Один из этих путей приводит к поземельной зависимости с правом держания, т. е. ограниченной собственности; другой — к привилегированному положению на социальной лестнице. Второе направление превращения аллода можно уподобить эволюции русской «отчины» (аллода в первоначальном значении этого слова) к вотчине, для стран Западной Европы VIII—X вв. характерной в форме имения, состоявшего из mansus indominicatus и mansi
70 Ibid., р. 15.
71 Ibid., р. 31.
72 Ibid., р. 99, 101, 113, 133, 155 etc.
73 Ibid., p. 312.
74 Например, в грамоте 862 г. — Ibid., р. 59.
45
censuarii: «Священник Комальткар подарил свой аллод, т. е. ранн, Рианткар с требой Нувид, с мансами и манентами, на них проживающими...» (863 г.) 75. Порой зависимость манентов подчеркивается их сервильным статусом и юридической подчиненностью господину: «Подарил я находящийся в моей юрисдикции вышеназванный аллод, именуемый Линис, но без селения Грициниаг, с мансами и манципиями, там находящимися...» (849 г.)76. В тех случаях, когда вотчинник обладал небольшой даримой территорией, населяющие ее маненты обычно перечислялись по имени 77. Иногда аллодом называлась вилла с обрабатывавшими в ней землю колонами 78. Любопытно, что в отдельных случаях в грамоте оговаривалась смена собственника, сопровождавшая традентную сделку не сразу, а по истечении длительного срока (в отличие от стандарта): «Комальткар дарит монастырю аллод с манентами; он будет держать его в течение своей жизни и платить ежегодный чинш, сколько захотят (он и его брат), а после его смерти и смерти его брата аллод отходит к монастырю» (864 г.) 79. Подобное лицо носило название «посмертный даритель»(donator moribundus)80. Такая же «замедленная» форма смены вотчинного центра, собиравшего ренту, описана в грамоте 868 г. 81
Превращение аллода тем или иным путем в вотчину приводило к исчезновению не только аллодиальных земель, но и самого термина, обозначавшего их былую природу. В последний раз в Бретани слово «аллод» встречается в грамоте 1096 г. 82 XII век не знает аллодов, хотя бы в видоизмененном обличии. Процесс инфеодации захватил уже к тому времени все земли Бретани. От раннефеодальных поземельных отношений не осталось следа. И прав был Курсон, заметивший, что в Бретани к концу XI столетия исчезает самое понятие «аллод» 83. По мере того, как из бретонской жизни уходил старый аллод, вместе с ним исчезала и былая свобода трудовых низов, окончательно вытесняемая социальной градацией и сословным неравенством. Бретань, при всей своей обособленности, шла по общему для Западной Европы руслу феодального развития 84.
CSR, р. 43.
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
Ibid., р. 47.
Ibid., р. 55, 175, 178, 639, 128, 134.
Ibid., р. 123, 132.
Ibid., р. 114.
Ibid., р. 344.
Ibid., р. 170.
Ibid., р. 290.
Au. de Courson. Essai sur 1’histoire, la langue et les institutions de la Bretagne
Armoricaine. Paris, 1840, p. 309.
Общую характеристику этого процесса применительно к Галлии в целом см. в статье: А. Я. Шевеленко. К типологии генезиса феодализма. — ВИ, 1971, № 1.
46
КРЕСТЬЯНСКИЕ СООБЩЕСТВА В ЮЖНОЙ ИТАЛИИ В X—XIII вв.
М. Л. АБРАМСОН
Во всех областях Южной Италии на протяжении периода складывания феодального строя (т. е. до конца XIII в.) крестьянская община играла большую роль как в сфере взаимоотношений между крестьянами и феодалами, так и в хозяйственной сфере. Однако общинные связи не были единственными в среде крестьян: в рамках общины существовало немало своеобразных малых групп. Членов этих групп объединяла большей частью совместная собственность либо общее пользование пашней, виноградниками и прочими землями или же движимым имуществом. Исследование таких крестьянских сообществ и составляет тему данной статьи х.
Их изучение наталкивается на значительные трудности: из источников можно почерпнуть очень мало сведений, проливающих свет на характер подобных коллективов, так как образование и повседневная деятельность многих из них не нуждались в юридическом оформлении1 2. Лишь в случаях заключения сделки, приводящей к созданию коллектива сособственников (совместная покупка земли или завещание группе лиц общего владения и т. п.), судебного процесса, отчуждения группой крестьян земли или сельскохозяйственного оборудования, продажи одним из участников своей доли или раздела всех земель, наконец, совместной аренды мы узнаем из соответствующих грамот о существовании (или распаде) группы консортов (consortes, sortifices). Впрочем, имеется еще одна категория грамот,'‘свидетельствующая о большом распространении такого рода отношений: в актах о поземельных сдел
1 Настоящая статья представляет собой продолжение статьи: М. Л. Абрамсон. Южноитальянская община IX—ХШ вв. Ч. I. Основные этапы эволюции общины — СВ, вып. 32, 1969, стр. 77—95.
2 Итальянские историки называют крестьянские родственные союзы comunioni tacite (4. Marongiu. La familia nell’Italia meridionale (secoli VIII—XIII). Milano, 1944, p. 204) или обществами, основанными на tacita convenzione (P. S. Leicht. Storia de! diritto itaiiano. Il diritto privato. Parte Ш. Le obbli-gazioni. Milano, 1948, p. 143—144). Марк Блок называет французские семейные общины communaute taisible, tacite (AL Блок. Характерные черты французской аграрной истории. М„ 1957, стр. 224). Такое обозначение подходит и для большинства крестьянских ассоциаций, члены которых не являлись родственниками.
47
ках X—XIII вв. при описании границ часто упоминается «terra communale mea... et de ipsorum ceteris consortibus nostris» 3.
При анализе документов нам нередко грозит опасность принять за крестьянские коллективы ассоциации феодалов или горожан, внешне сходные с крестьянскими, так как не во всех актах упоминается социальная квалификация субъектов сделки или же имеются данные, позволяющие исключить предположение о крестьянском характере сообщества (к таким данным относятся: значительный размер земельного владения, указание на место жительства членов группы в большом городе и т. п.). Подчас почти или вообще невозможно определить, идет ли речь о крестьянах, ремесленниках или мелких вотчинниках, если в акте говорится о небольшом участке земли, а лица, заключающие совместно сделку, живут в укрепленном пункте (castrum, castellum), так как население таких крепостей состоит не только из крестьян, но и, в меньшей степени, из ремесленников, торговцев, мелких вотчинников. Имея в виду эти затруднения, мы все же попытаемся выявить с возможной долей вероятности крестьянские ассоциации.
При рассмотрении актов, оформляющих сделки, связанные с земельными участками, обращает на себя внимание очень длительное сохранение имущественных родственных связей между мелкими собственниками крестьянского типа в период, когда распад лангобардских больших семей — кондом — уже завершился, т. е. начиная с X—XI вв.4 5 Чаще всего совместное хозяйство вели ближайшие родственники — братья, создавшие собственные семьи, но отказавшиеся после смерти отца от раздела. Генетически такие большие семьи связаны с кондомами (из трех поколений). Подобная форма семьи предусматривается в гл. 167 эдикта Ротари (середина VII в.), долго остававшегося для лангобардов на Юге Италии действующим правом 6. Правда, более поздний эдикт — Лиутпранда от 717 г. (речь в нем идет о неподеленном движимом и недвижимом имуществе — «de rebus seu de casis vel de terris, quae indivisa sunt»)—в главе 70 устанавливал сорокалетний срок, после которого общее имущество подлежало разделу между братьями или их сыновьями 6. Тем не менее семейные сообщества сохранялись независимо от этого срока. Это не являлось спецификой Южной Италии:
3 Neap, arch., II, № 130 (968 г.). См. также Corato, № 13 (1098 г.): «vinea Amici filii Ursonis illiusque sortificum»; № 17 (1100 r.); Barletta, I, № 29 (1111 r.): «terra Lanconis filii Achinolfi et sortificum suorum»; № 32 (1117 r.); Chron. Vult., II, № 135 (978 r.); Cava, VII, № 1160 (1051 г.) и др. Следует, однако, отметить, что термины sortifices и consortes иногда имели и другое значение. Например, в грамоте 950 г. консортами называются арендаторы монастыря Волтурно (Chron. Vult., II, № 95).
4 См.: AL Л. Абрамсон. Крестьянство в византийских областях Южной Италии (IX—XI вв.). — ВВ, VII, 1953, стр. 165—168; ее же. Южноитальянская община..., стр. 78—80.
5 Edictus Rothari, cap. 167: «De fratribus, qui in casam cummunem remanserent». In: Fr. Beyerle. Die Gesetze der Langobarden. Weimar, 1947, S. 56.
6 Liutprandi Leges, Anni XIV, cap. 70, 1. In: Fr. Beyerle. Op. cit., S. 234. См. А. И. Неусыхин. Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в Западной Европе VI—VIII вв. М., 1956, стр. 265.
48
подобные крестьянские родственные консортерии существовали долгое время во всех странах Европы 7.
Подобные семейные ячейки не только были устойчивыми (даже раздел имущества, если он и происходил, иногда осуществлялся таким образом, что каждой из выделенных частей владели совместно двое или несколько братьев8), но могли и разрастаться до определенных пределов. Дядя иногда сохранял общее владение или держание с племянником 9. Согласно грамоте 1057 г., участок принадлежит Пурпуре, ее двум сыновьям, вдове умершего третьего сына и сыновьям последней10.
Стимулом к сохранению держания в руках ближайших родственников могло служить то обстоятельство, что единицей обложения рентой были в ряде районов не держатели, а надел или очаг 11.
При разделе имущества родственники нередко сохраняли pro indiviso какую-то долю, часто имевшую экономическую ценность, — например, виноградный или оливковый пресс, водоем, часть пашни, виноградника, сада и пр. 12 Но иногда неподеленной оставалась незначительная часть имущества, очевидно, главным образом для того, чтобы укрепить родственные узы, игравшие тогда столь важную роль.
Интересно упоминание источников об обширной группе родственников, которые имели общее держание и исстари (ex antiquo tempo) платили за него чинш монастырю св. Ангела и его совладельцам — светским вотчинникам. Коллектив крестьян-держателей, состоящий из Иордана, сына Сергея, его родственников Константина, Сергея и Льва, сыновей Иоанна и родственников (consanguineis) последних (их число и степень родства нам неизвестны), называется fratina. Перечисленные в грамоте лица, выступающие от имени всего сообщества, заключают в 1213 г. письменное соглашение с собственниками земли: они отказываются от одного из пахотных наделов. Соответственно уменьшается чинш: отныне за оставшиеся земли держатели будут
7 Об их распространении во всей Италии см. Р. S. Leicht. Op. cit., р. 143—144. О родственных группах крестьян в Германии см. А. И. Неусыхин. Судьбы свободного крестьянства в Германии в VIII—XII вв. М., 1964, стр. 282—284; во Франции — Ю. Л. Бессмертный. Феодальная деревня и рынок в Западной Европе XII—XIII вв. М., 1969, стр. 155—161; Ж. Дюби. Структура семьи в средневековой Западной Европе. — «XIII Международный конгресс исторических наук». М., 1970, стр. 6—8; М. Блок. Указ, соч., стр. 222—225; R. Fossier.
La terre et les hommes en Picardie jusqu’a la fin du ХШё siecle, t. I. Paris — Louvain, 1968, p. 262—269.
8 Chart. Cup., № 67(1115 r.). Cp. Cava, VII, № 1160 (1051 r.), 1161 (1052 r.). При разделе семейного имущества у родственников сохранялся ряд прав, прежде всего право предпочтительной покупки собственности своих сородичей.
9 См., например, MND, II, 1, № 53 (945 г.), где говорится о совместной земле колонов — дяди и племянников; Chart. Cup., № 75 (1123 г.) и др.
10 Cava, VIII, № 1237.
11 Ibid., № 1275 (1058 г.); Cod. dipl. I, 1. Арр. 1, № 27 (1189 г.).
12 См., например, Amalfi, II, № 262 (1209 г.): Доминик, сын Матвея, продает своему брату Николаю земельный участок, который граничит с землей, оставшейся совместным владением братьев. Cava, VII, № 1143 (1050 г.): при разделе земель родственники сохраняют в общей собственности орешник, каштановую и дубовую рощи.
49
давать вместо 10 кварт зерна 4 кварты13. Следовательно, налицо большой стабильный коллектив родственников, связанный совместной уплатой чинша и, по-видимому, совместной обработкой земли. У этих крестьян имеются и индивидуальные участки (может быть,являющиеся их собственностью): так, надел, который они возвращают сеньорам, граничит с одной стороны с «землей упомянутого Иордана».
Во многих либеллярных договорах фигурируют отец с сыновьями или братья, сообща арендующие землю 14. Иногда круг арендаторов-родственников с течением времени то расширяется (чему способствовало распространение долгосрочной и наследственной аренды), то сужается. По салернскому либеллярному договору 1021 г. три брата — Якинт, Петр и Иоанн, сыновья Селликта, берут в аренду у монастыря св. Максима часть надела в деревне Агелла, засаженную лозами и ореховыми деревьями, которую ранее держал их отец15. В возобновленном 20 лет спустя, после нападения норманнов, контракте ли-белляриями снова выступают эти три брата, но упоминается о том, что ранее они держали данный участок совместно с другими родственниками, на основании иного (неизвестного нам) документа (per alii brebi) 16. Следовательно, в зависимости от обстоятельств— семейных и внешних — менялся состав родственной группы, обрабатывающей арендуемую землю 17.
Семейная группа либелляриев могла образоваться из дяди и племянников — сыновей его умершего брата18, тестя и зятя 19. В некоторых грамотах характер родства съемщиков не раскрывается: неопределенно говорится, что они — parentes, жители такой-то деревни 20.
Родственные группы расширялись также искусственным путем: посредством усыновления посторонних лиц, нередко — мужей дочерей 21, что, вероятно, в среде крестьян преследовало чаще всего экономические цели — увеличение числа работоспособных членов семьи. Но наряду с этим иногда на основе обычая усыновления в семью включались люди более низкого социального статуса. Это облегчалось следующим обстоятельством: высшую прослойку в некоторых крупных
13 Amalfi, II, № 267 (1213 г.). В двух грамотах—1214 и 1250 гг., в которых идет речь о дальнейших сделках с тем же участком, фигурируют в связи с этим бывшие держатели земли — Иордан, Константин, Сергей, Лев и их fratina (ibid., № 273, 335).
14 Neap, arch., И, № 154 (873 г.); Ill, № 227 (992 г.), № 241 (996 г.); Chart. Cup., № 174 (1238 г.); Cava, V, № 854 (1033 г.); VII, № 1145 (1050 г.), № 1165 (1052 г.) и др. Аренда матери с сыном — Cava, VI, № 1041 (1044 г.).
15 Cava, V, № 729.
16 Ibid., VI, № 985 (1041 г.).
17 См. также Cava, VIII, № 1124 (1049 г.): крестьяне (curtesani) Иоанн и Бонифаций, сыновья Маральда, арендовавшие виноградник вместе со своими братьями, вынуждены вернуть половину, так как их братья умерли.
18 Neap, arch., IV, № 286 (1012 г.): арендаторы — cognates et thiis et nepotes (одна из племянниц — дочь пастуха); Chart. Cup., № 75 (1123 г.).
19 MND II, 1, № 172 (968 г.): раздел между арендаторами — тестем и зятем — и монастырем возделанного либелляриями поля.
20 Neap, arch., IV, N 341 (1028 г.).
21 См., например, Neap, arch., Ill, № 191 (982 г.); «Petrus affiliatus Petri»; ibid., IV, № 291 (1014 r.): «Donadeus adoptivus filius seu gener... Cecini»; MND, II, 1, № 426 (1030 г.). Относительно обычая усыновления в Южной Италии см. A. Marongiu. Op. cit., р. 214—215.
50
общинах составляли липа, которых хартий называют «рыцарями»—mili-tes (хотя юридически они не входили в рыцарское сословие) или «свободными людьми» — franci homines, liberi homines. От крестьян, обязанных барщиной и другими повинностями, они отличались тем, что несли военную службу и находились в привилегированном положении.
На территории аббатства Монте Кассино в таких общинах человек, обязанный военной службой, нередко усыновлял зависимого крестьянина или выдавал за него замуж свою дочь. Здесь это приводило не к принижению статуса дочери «рыцаря» (что обычно происходило в Южной Италии в результате брака свободной женщины с сервом), а к повышению положения крестьянина.
В 1271 г. аббат категорически запретил «вредное соглашение, в просторечье именуемое affiliatio, которое часто практикуется людьми Кассинского аббатства и особенно людьми Сан-Элиа и наносит серьезный ущерб указанному монастырю ..., посредством которого [усыновления] свободный человек, т. е. несущий службу с лошадью, ...дает в жены крестьянину, или крепостному, под видом affiliatio свою дочь (per quam dum homo francus vel de servitio equi existens rustico, sen angarario... filiam suam affiliationis nomine daret uxorem) или свободная женщина (mulier franca) выходит замуж за крепостного, и этот крепостной... освобождается от крестьянских барщин, поборов и других повинностей... Affiliatio может принимать и форму усыновления (species adoptionis)»22. Два года спустя аббат Бернард вновь указывает, что в Сан-Элиа крепостного принимают в свободный дом в качестве усыновленного или отдают ему в жены дочь и «так полагает себя свободным тот, кто прежде был крепостным (sic se pro libero habeas qui prius angararius extiterat)» 23.
Следовательно, образование таких своеобразных семейных ячеек искусственного происхождения наносило материальный ущерб монастырю и было выгодно верхушке общинников — мелким вотчинникам, которые тем самым принимали в дом работника, освобождавшегося от наиболее тягостных повинностей в пользу сеньора. Разумеется, последнее, равно как и социальное возвышение, иное положение в деревне, было весьма притягательно для зависимого крестьянина, но это не исключает и возможности эксплуатации со стороны усыновившего его человека.
С течением времени число родственных групп в Южной Италии, очевидно, уменьшалось. Бок о бок с ними создавались сообщества крестьян-соседей на основе общей собственности или держания (наряду с последними им, разумеется, принадлежали индивидуальные участки или тяглые наделы), а подчас — в результате совместной аренды земли.
Такие коллективы совладельцев могли возникать вследствие перехода pro indiviso части недвижимости, принадлежавшей ранее группе родственников, к новым собственникам на основании продажи, завещания, обмена. Ассоциации совладельцев или держателей земли
22 Gattola. Асе., р. 326.
23 Ibid., р. 331—332 (1273 г.).
51
создавались и в результате совместного наследования недвижимости. В 1012 г. был возбужден судебный иск против Ландо, сына Ландо, и Иоанна, сына Иоанна Басса, которые, получив в наследство земли, не разделили их, а остались консортами («qui sunt consortifices in una he-reditate»). Тяжба велась по поводу спорных земель в районе Ноче-ры 24. Мы можем проследить судьбу этого сообщества, первоначально состоявшего всего из двух человек. В 1032 г., т. е. через 20 лет, тот же Ландо и его сын Ночерин совместно с Маральдом — сыном умершего Иоанна и двумя племянниками Маральда передали в аренду Николаю Греку участок земли, которым они владели сообща («ипа pecia de terra, quod nos in communiter abemus») 25. Следовательно, эта земля, принадлежавшая двум лицам, в дальнейшем осталась в собственности несколько разросшегося коллектива.
Значительный интерес представляет акт, в котором выступает большая ассоциация крестьян-держателей, жителей деревни Камилла (район Чиленто). В 1057 г. к вотчиннику — графу Ландульфу обращаются «некие люди»Дезидий и Иоанн, сыновья Грузы, с жалобой на всех людей, жителей этой деревни («et querebant lex super toti homi-nibus eodem locis abitatori»), которые якобы включили земли братьев в свои владения. Далее перечисляются совладельцы этих земель («qui sunt toti consortes»); их не менее 26 человек (в перечне некоторые лица фигурируют со своими сыновьями, число которых нам неизвестно). Консорты согласились выделить братьям из общего владения (de cuncte rebus) долю — точно такого же размера, как и те, которые принадлежат другим членам ассоциации («una sortione... qualis et unusquisque de toti consortibus perbenire debet»). Выделяется доля и сыну Дезидия — Дардану, причем все трое вносят за полученные sortes большую сумму — 14 солидов. Консорты поручились (дали guadia), что они не будут увеличивать свои доли за счет долей новых членов сообщества 26.
Казалось бы, в этом документе речь идет об общине, а не об ассоциации, объединяющей лишь часть общинников. Однако наличие других документов, относящихся к тому же времени и той же деревне Камилла, дает нам возможность убедиться в следующем: выражение «все жители этой деревни» — типичное для средневековых текстов преувеличение: в трех грамотах того же времени говорится о других крестьянах Камиллы, имена которых не встречаются в упомянутом перечне членов сообщества 27. Итак, налицо большая консортерия крестьян, совместно держащих немалый комплекс земель, собственником которых является граф Ландульф. Однако, несмотря на его участие в тяжбе, в конечном счете вопрос о принятии новых членов в консортерию решают все ее члены сообща, и плату за это получают они же (по-видимому, их владельческие права на держание были весьма широкими). У крестьян имелись, конечно, кроме общей территории (пахотной, ибо если бы речь шла об угодьях, это было бы особо отмечено), и отдельные наделы.
24 Cava, IV, № 658.
2S Ibid., № 844.
26 Ibid., VIII, № 1246.
27 Ibid., VIII, № 1227 (1056 г.), 1237 (1057 г.), 1248 (1057 г.).
52
Такие большие крестьянские сообщества — явление, редкое даже для Юга Италии.
Собственники или держатели — члены ассоциаций выступают и в других случаях сообща на суде, защищая свои права на землю. Держателями являются семь госпитов (ospites censiti), ведущие с согласия своего сеньора тяжбу из-за полосы земли с монастырем св. Сергия и Вакха 2ь.
Объединение ряда крестьян иногда преследовало цель делать заимки, ибо это требовало значительных трудовых усилий. Об общей заимке говорится в грамоте 1167 г.: два брата продают свою третью часть заимки, которая принадлежит группе собственников («tertiam partem de unopriso, quern communem habemus cum... aliis sortificibusnostris»)28 29.
Сделки консортов встречаются и в тексте других грамот. Так, например, десять жителей деревни Битулакки приняли участие в обмене: отдав 25 совместных наделов, они получили взамен три более крупных владения (общим размером в 32 модия) 30. Подчас отдельные члены сообществ продавали свою часть неподеленной земли (terra, quod indivisa reiacet). Галтерий, сын Иордана, вынуждаемый голодом и бедностью и не имевший движимости, чтобы заплатить долги, продает свою часть земли, которую он имеет indiviso с двумя совладельцами 31. Таким путем состав коллектива менялся. Однако прежние консорты сохраняли (подобно разделившимся консортам-родственникам) известные права на отчужденный участок, в том числе — право предпочтения 32.
Крестьянские сообщества называются в тексте отдельных грамот братствами — fraternitates. В 1104 г. шесть человек из укрепленного селения Трегуанцано дают от своего имени, а также от имени своих братьев, родственников и всей fraternitas участок земли монастырю Монте Кассино 33. Траденты не являются родственниками между собой; каждый из них выступает не только от своего имени, но и от имени своих родственников. Вместе с тем дарение совершено не всей общиной Трегуанцано, а определенной группой лиц, соствляющих коллектив внутри общины.
Термин fraternitas встречается и в апулийских источниках. Несовершеннолетнему Бенеаччи из деревни Кастеллано пришлось в 994 г., как он сообщает — вследствие нужды и невозможности погасить долг отца, продать треть своей доли земель, принадлежащих «нашему братству» («quod nobis pertinet intra nostra fraternitate») 34.
28 Neap, arch., IV, № 291 (1014 г.), см. также: Cava, I, № 38 (854 r.); Neap, arch., Ill, № 237 (994 г.), IV, № 292 (1015 r.); Cod. Cajet., II, № 195 (1053 r.).
29 Terlizzi, № 100.
30 Neap. arch. Ill, № 186 (981 г.). См. также Amalfi, II, № 332 (1248 r.), 470 (1291 r.)—продажа коллективом собственников своей земли.
31 Barletta, II, № 67 (1225 г.).
32 Cava, I, № 178 (950 г.), IV, № 602 (1008 г.), VII, № 1161 (1052 г.). К. Ка-руччи отмечает, что право предпочтения сохранилось в Салернской области даже в XIII в. См. С. Carucci. Un comune del nostro Mezzogiorno nel Medio Evo: Salerno (secoli XIII—XIV). Subiaco, 1945, p. 159—160.
33 Cod. Cajet., II, № 277.
34 Chart. Cup., № 29.
53
В совместном владении братств могли находиться разнообразные объекты: земля, покрытая лесом («terra silvosa de nostra fraternitate») в селении Но? 33, оливы в деревне Вульпеклано («arbores de olibe qui sunt de fraternitate de ipsi Vulpecclanisi») 35 36 и пр. Такие fraternitates были специфическим явлением для Южной Италии 37.
Весьма показательно сохранение самого термина fraternitas, ранее обозначавшего родственную группу (вспомним упоминавшуюся выше fratina) и столь привычного для сознания средневекового человека. Это — свидетельство застойности крестьянской жизни, длительного сохранения традиционных форм. Но дело не только в психологической подоснове явления: группы соседей — сособственников или держателей — создавались по образцу родственных групп, сохраняя прежние формы.
Братства прихожан также могли носить название fraternitates. Зачастую они были ассоциациями, скреплявшими экономические и социальные связи между своими -членами 38.
От слова fraternitas произошел и встречающийся в некоторых источниках термин affratare, что означало — уступить кому-либо часть своего держания, иными словами — привлечь его для обработки земли. Как сообщается в апулийской грамоте 897 г., серв (лично зависимый крестьянин) Адул affrataret свободного — Иоанна и передал ему половину своего участка. Иоанн дает сеньору Адула обязательство нести соответствующие повинности 39.
Сообщества крестьян-соседей часто возникали вследствие объединения группы крестьян для совместной аренды земли. Иногда это происходило путем включения в родственную группу посторонних лиц — крестьян той же местности. В салернской грамоте 1007 г. идет речь о десяти крестьянах, которые, как гласит текст, «inter se associatum abunt rebus», полученные в аренду у монастыря св. Максима. Некогда эти земли были даны Гарофалу — отцу четырех братьев — членов данного сообщества. Позднее в него вошли также люди, не являющиеся их родственниками и не связанные родственными узами между собой. Причина расширения этого коллектива весьма показательна: ни Гаро-фал, ни его сыновья, как явствует из текста грамоты, не смогли выполнить взятое ими на себя обязательство — насадить на арендуемой земле виноградник. Поэтому они отдали другим крестьянам северную часть участка. Однако южная, оставшаяся у них, по-прежнему не
35 Perg, di S. Nicola, IV, № 16 (1025 г.).
36 Ibid., № 20 (1031 г.).
37 Ср. ft. Caggese. Classi e comuni rurali nel medio evo italiano. Firenze, 1907, p. 55—57.
38 Иногда группы крестьян сообща строили или ремонтировали церковь. Зажи-точными крестьянами являлись, по-видимому, четыре родственника, сохранившие совместное владение (sortifices in una hereditate), которые реставрировали церковь в деревне Пучиану. См. Cava, II, № 376 (985 г.).
39 Barletta, I, № 1. В некоторых грамотах affratare означает «уступить в аренду». Так, либеллярий дает обязательство работать на винограднике, который монастырь, по его словам, «те affratastis». — Neap, arch., IV, № 315 (1020 г.). См. также ibid., Ill, № 191 (982 г.).
54
обрабатывалась. Аббат возбудил тяжбу, закончившуюся соглашением со всеми консортами (consortes), обещавшими впредь выполнять свои обязательства 4 °.
Такие объединения были подчас устойчивыми и не прекращали своего существования со смертью членов, основавших их. В 982 г. аббат монастыря св. Марии (Неаполитанская область) дал десяти крестьянам из деревни Думучелла в аренду половину участка с тем, чтобы consortes на обычных условиях засадили землю виноградными лозами и деревьями 40 41. В составленной 55 лет спустя дарственной грамоте, объект которой расположен на территории той же деревни, при описании границ переданного участка фигурируют земли, которые держат от того же монастыря потомки одного из консортов,упомянутых в предыдущей грамоте, — пресвитера Якинта. Они, в свою очередь, арендуют эти земли cum consortibus suis 42.
Подобные группы consortes, consortifices, сообща арендующих землю, особенно часто упоминаются грамотами Салернской области 43, но встречались они и в других районах Юга44. Иногда им передавалось, вместе с пашней, и принадлежавшее собственнику право пользования угодьями 45.
Какой характер носили сообщества либелляриев? В салернской грамоте 1035 г. оговаривалось, что переданный пяти арендаторам надел делится на три части: четыре человека обрабатывают землю подвое, а один — самостоятельно46. Согласно амальфитанской грамоте (1248 г.), братья работают отдельно друг от друга, и даже чинш, который они вносят, неодинаков 47.
Но чаще, насколько можно судить по грамотам (не разграничивающим обычно переданную землю на доли), либеллярии, которым приходилось прилагать много сил (особенно если они закладывали виноградники, сады, орешники и пр., нередко при строительстве дома, ограды, строительстве или починке давильного пресса), трудились сообща48. В таких случаях они делили между собой, по всей вероятности, продукт труда.Изредка это оговаривается в тексте либеллярного соглашения. Заключая в 985 г. арендный договор, семь съемщиков, получающих обширное держание, отмечают, что чинш они будут платить раз
40 Cava, IV, № 521 (999 г.).
41 Neap, arch., Ill, № 191.
42 Ibid., IV, № 368 (1037 г.).
43 Cava, П, № 322 (980 г.), 444 (992 г.), Ill, № 521 (999 г.), V, № 733 (1022 г.), 825 (1030 г.), VI, № 883 (1034 г.), 900 (1035 г.), 907 (1036 г.), VII, № 1088 (1047 г,). 1100 (1047 г.), 1118 (1049 г.), 1227 (1056 г.), VIII, № 1237 (1057 г.), 1248 (1057 г.) и др.
44 Кроме вышеупомянутых грамот, см. также MND, II, 1, № 135 (964 г.); Amalfi, II. № 331 (1248 г.); Trinchera, № 227 (1190 г.); Neap, arch., Ill, № 229 (992 г.) п др.
45 Cava, VII, № 1157: монастырь св. Софии передает трем либелляриям в аренду хлебное поле и свою долю в пастбищах, принадлежавших этой деревне.
46 Cava, VI, № 900. Подобное же деление земли на три части см. ibid., VII, № 1108 (1048 г.).
47 Amalfi, II, № 331.
48 Подчас отмечается, что арендаторы построят дом сообща. См. Cava, VIII, № 1266 (1058 г.).
бб
дельно, двумя группами родственников 49. Подобным же образом четыре крестьянина, обязавшихся с помощью прививки окультурить лесные оливы, груши и другие деревья, росшие на арендованном участке, с условием получения части этого участка по окончании срока аренды, сообщают, что они разделят доставшиеся им земли и плодовые деревья между собой поровну: «...partem (quae nobis obtigit) praedii et arborum fructiferum aequaliter dividemus» 50.
Обязанности, возлагаемые на арендаторов, могли обременять их в неодинаковой мере: одни, возможно, вносили больше средств, а другие затрачивали больше труда, одни жили в деревне, а другие члены той же группы — на снимаемом участке. Так, в рассмотренной выше салернской грамоте 1021 г. предлагается жить на участке одному из трех братьев (и его наследникам), что предполагает дополнительные обязанности— постоянный надзор за виноградником и ореховой рощей51.
Отношения между консортами иногда содержали и элементы эксплуатации. Своего рода ассоциациями можно считать группы, в которые, наравне с арендаторами, входили и так называемые «друзья и коммендировавшиеся нам лица» («amici et commentiti nostri»). В договоре 987 г. говорится о том, что такие люди должны вместе с арендаторами (двумя братьями) жить в построенном ими на арендуемом участке доме и принимать участие во всех работах, а по истечении установленного соглашением 29-летнего срока, если арендаторы покинут эту землю, «друзья и коммендировавшиеся нам лица» уходят вместе с ними, забрав свое имущество52. Их подчиненное положение и зависимость от либелляриев несомненны; вопрос об уходе решают только съемщики. Но вместе с тем трудятся не только эти зависимые лица, но и сами арендаторы (очевидно, зажиточные крестьяне или мелкие вотчинники, еще не превратившиеся в феодалов). Любопытно само название: «друзья и коммендировавшиеся»,— свидетельствующее об отсутствии резкой грани внутри этой группы, о внешне, по крайней мере, патриархальном характере отношений53.
Коллективная аренда была выгодна крестьянам не только из-за преимуществ, которые давал совместный труд и применение общих средств производства, без чего данные крестьяне не были, очевидно, в состоянии выполнить свои многочисленные обязательства 54. Немалое значение имел и правовой аспект такой ассоциации: ее члены выступают совместно как субъекты права, заключая письменный договор, выставляют поручителей (fideiussores), гарантирующих выполне-ние’ими обязательств, и в свою очередь могут перед судом отстаивать принадлежащие им права на арендуемые земли. Примером может служить судебная тяжба семи консортов-собственников и монастыря
49 Neap. arch. Ill, № 999; см. IV, № 229 (1016 г.): Стефан с племянником обязуются давать монастырю половину арендной платы, а пх parentes et consortes (6 чел.) — вторую половину.
50 Trinchera, № 227 (1190 г.).
51 Cava, V, № 729.
52 Neap, arch., II, № 208 (987 г.).
53 Термин «amici» встречается в лангобардском праве.
54 Иногда они пользовались каким-либо имуществом даже совместно с соседними либелляриями, например печью. — Neap, arch., Ill, № 241 (996 г.).
56
св. Марии по поводу каштановой рощи. На суде против семи совладельцев выступают не представители аббатства, а два арендатора монастырской земли — Лев, сын Бона, и Петр, сын Година, действующие и от имени своих родственников, которые дают клятву, что «мы и... наши родичи (nos et... parentibusnostris) в течение 30 лет... обрабатывали эти земли с каштановыми деревьями..., принадлежащие этому монастырю». На основании их показания монастырь выиграл тяжбу 55.
Мы видели, что ассоциации нередко создавались крестьянами для того, чтобы объединить свои силы в какой-либо сфере сельскохозяйственного производства. Одним из условий ведения хозяйства было орошение, необходимость которого особенно остро чувствовалась в Апулии. Ирригационные работы ложились на крестьян дополнительным бременем. Упоминания источников о водоемах, которые полны жидкой грязи или полуразрушены 56, показывают, как трудно было поддерживать их в порядке, очищать от грязи и т. п. Некоторые водоемы и каналы принадлежали группе лиц57; следовательно, крестьяне подчас кооперировали свои силы и в этой области сельскохозяйственного труда.
Особенностями агрикультуры — большим распространением виноградарства и оливководства — обусловливалось наличие крестьянских ассоциаций, создаваемых с целью сообща изготовить давильню (pal-mentum) или масличный пресс (trapetum). Образование таких групп объяснялось тем, что эти сельскохозяйственные орудия, столь необходимые на Юге, представляли значительную ценность и их изготовление или приобретение не всегда было под силу отдельным крестьянам. Приведем пример. В 1240 г. к архиепископу Салернскому явился крестьянин Иоанн, сын Сергея, заявивший, что он построил (se const-ruxisse dicebat) в деревне Личиньяно совместно с Петром, сыном Матвея, и Иоанном,сыном Лингвита, оливковый пресс (oliaria), снабженный двумя жерновами и прочими принадлежностями (totus apparatus eiusdem machine). Иоанн продает архиепископу четверть пресса за V4 унции зол. 58.
О совместном пользовании масличным прессом или давильней говорится в ряде грамот 59. При разделе имущества иногда оговаривается, что виноградный пресс останется общим (communis remansit 6°).
55 Neap, arch., Ill, № 237 (994 г.).
56 Chart. Cup., № 107 (1164 r.): «fovea pro aqua que modo est plena et inculta»; № 112 (1167 r.): «puteum unum semidurutum et inculta»; № 141 (1198 r.): «puteum stercore oneratum».
57 См., например, акт об отчуждении принадлежащей данному лицу доли общего водоема с акведуками или нескольких водоемов (lacus),— Chart. Cup., № 11 (944 г.), № 13 (957 г.); Corato, № 31 (1131 г.). Часть водоемов являлась собственностью общины.
58 Salerno, № 106.
59 Terlizzi, № 68 (1152 г.); Trinchera, № 48 (1084 г.); Neap, arch., IV, № 308 (1017 г.); Cava, IV, № 669 (1013 г.): монастырь обязывает ряд арендаторов построить общими силами давильню, в которой они будут в дальнейшем выжимать виноградные гроздья. Своеобразный вариант сообщества оформляется грамотой 1084 г.: один его участник предоставляет место, а второй строит, расходуя при этом собственные средства, оливковый пресс, который в дальнейшем будет собственностью обоих консортов — Trinchera, № 48.
60 Neap, arch., II, № 182 (982 г.); Perg, di S. Nicola, IV, № 16 (1025 r.); Amalfi, I, № 75 (1080 г.), 169 (1161 г.); Chart. Cup., № 198 (1266 г.).
57
Впрочем, если он и подвергался разделу, вряд ли владельцы долей прибегали к какому-либо иному способу его использования: реальное различие могло заключаться в предоставляемом при разделе более широком праве распоряжаться своей долей. При отчуждении части виноградного или оливкового пресса61 новые собственники этой доли получали обычно право на пользование им совместно с владельцами остальной части. Возможно, что плуг также иногда являлся собственностью нескольких семей—так как при его изготовлении надо было купить для лемеха дорогое железо 62.
*
Корпоративные тенденции, столь характерные для средневековья, отчетливо проявились в южноитальянской деревне не только в форме общины, объединявшей крестьян всего поселения, но и в виде мелких крестьянских ассоциаций. Первоначально они существовали чаще всего как родственные союзы в составе неразделившихся братьев с их семьями (т. е. как большие семьи вторичного происхождения), дядей с племянниками, двоюродных братьев или еще более широких объединений, распадавшихся, когда с течением времени они становились слишком обширными 63. Постепенно в эти группы все чаще начинали проникать соседи. Одновременно образовывалось множество новых групп, состоявших из односельчан — сособственников, арендаторов или зависимых держателей одного надела. Родственные связи разрывались и при переселении крестьян в другую местность. Тем не менее даже в конце исследуемой эпохи создавались заново, в рамках соседской общины, и родственные союзы крестьян. Впрочем, по-видимому, их удельный вес в общей массе крестьянских ассоциаций понемногу падал 64.
Причины образования крестьянских сообществ сводились к следующему. Для нормального функционирования и тем более дальнейшего развития мелкого крестьянского хозяйства на данном уровне производительных сил общинные связи зачастую оказывались недостаточными (особенно вначале, когда община была слабой, а ее производ
61 Neap, arch., II, № 122 (966 г.); Perg, di S. Nicola, IV, № 11 (1011 г.), 21 (1033 г.), V, № 3 (1078 г.), VI, № 103 (1260 г.); Chart. Cup., № 99 (1151 г.), 176 (1243 г.); Molfetta, № 129 (1270 г.), 141 (1282 г.), 164 (1296 г.); Corato, № 62 (1178 г.).
62 О ценности железа свидетельствует завещание городского ремесленника Меле (из г. Монополи). Он передает старшей дочери повозку, оба колеса которой обиты железом («сагго meo ferrato qualiter sunt ambo ipse rote cum ferre sue»), с условием, что повозка будет общей собственностью (fiat... communis) всех трех дочерей, если обе младшие дочери купят в виде возмещения своей старшей сестре одежду стоимостью в 16 солидов и простыню. — Chart. Cup., №42 (1054 г.).
63 Разумеется, даже между дальними родственниками сохранялись взаимные обязательства, в основном морального характера, но этого недостаточно для того, чтобы рассматривать весь круг родственников как своего рода сообщество.
64 Это явление наблюдается и в других регионах Европы. Так, Р. Фоссье удалось проследить на большом материале источников общую (хотя и не прямолинейную) тенденцию к уменьшению числа родственных союзов крестьян в Пикардии (R. bossier. Op. cit., t. I, p. 262—269).
58
ственная структура малооформленной). Крестьянин не мог преодолеть встававшие перед ним и его семьей многочисленные трудности — нехватку скота, орудий производства и пр. 65.
В X—XI вв., т. е. в период, когда страну опустошали войны между лангобардскими княжествами и византийскими областями, частые набеги сарацин (закончившиеся в основном в X в.), походы германских императоров, а в XI в. завоевательные походы норманнов, — потребность крестьян к сближению в рамках малых групп была особенно настоятельной. В условиях запустения значительных территорий мелким земледельцам легче было восстановить разрушенное хозяйство, распахать пустошь, вырастить виноградник или сад, провести оросительную канаву и содержать ее в исправности, объединив свои усилия и средства с несколькими односельчанами.
Немаловажным стимулом к сплочению крестьян в сообщества являлось стремление найти опору в своих родственниках и соседях. Так, в случае имущественных конфликтов на суде выступали либо все члены ассоциации, либо их представители — от ее имени. Этот стимул был особенно действенным в X и XI столетиях; небольшие сообщества, может быть,иногда пытались защищать себя и свою собственность даже силой оружия. Активная охрана своих прав на совместную землю или движимость — посредством суда или другими способами — содействовала укреплению связей внутри группы.
XII и первую половину XIII столетия можно считать более спокойными временами (хотя и в эту эпоху бывали рецидивы феодальной анархии, с особой силой разразившейся после смерти Фридриха II в 1250 г.). Это обстоятельство, а также усиление общины, которая теперь могла выполнять некоторые из функций, ранее принадлежавших малым группам, должно было способствовать известному сокращению числа последних. Однако и в XII—XIII вв. продолжали действовать те же экономические факторы (неустойчивость мелкого хозяйства, дороговизна земледельческих орудий, необходимость ирригации и т. п.), порождавшие объединение крестьян в ассоциации, подчас стабильные, а подчас непрочные. На этом завершающем этапе феодализации резко сократилось количество мелких собственников крестьянского типа — совладельцев земель и, в результате снижения роли аренды, меньше стало групп крестьян, совместно арендовавших земли (тип сообщества, получивший большое распространение в предшествовавшую эпоху). Но, очевидно, увеличилось число объединений феодально зависимых крестьян-держателей. Поскольку они не имели в Сицилийском королевстве правоспособности, их сообщества очень редко могли найти отражение в документах.
В основу классификации крестьянских обществ могут быть положены разные принципы. Прежде всего следует выделить группы, со
65 Создание мелких групп крестьян в известной мере можно объяснить и желанием помешать дроблению аллодиальных владений или держаний (впрочем, эта дробность все же была в Южной Италии очень значительной). Точно так же наследственная аренда земли подчас приводила к тому, что группа либел-ляриев со временем расширялась, причем она могла состоять из потомкоц одного съемщика, получившего в аренду данное владение.
59
стоящие из родственников, и группы, члены которых не связаны между собой отношениями родства.
Далее, ассоциации надлежит классифицировать в зависимости от задач, которые они перед собой ставят. Большинство из групп базируется на совместном владении землей или движимым имуществом, общей аренде, совместном держании надела 88. Это сообщества экономического характера. Можно, однако, с полным основанием предположить, что крестьян, входящих в подобные ассоциации, сближало также стремление чувствовать в повседневной жизни поддержку людей, с которыми они вступали в постоянные контакты, совместно обрабатывая землю или пользуясь каким-либо общим имуществом, и они в свою очередь оказывали помощь своим консортам. Более того, в случае посягательства на общее имущество посторонних лиц перед группой вставала, как указывалось выше, задача правовой (а может быть, не только правовой) охраны этого имущества. Иной тип объединений — братства прихожан, имевшие религиозный характер. Но здесь также налицо и другие мотивы: хозяйственные, потребность в защите, вплоть до вооруженной охраны своих членов (особенно в ранний период средневековья). Итак, на практике узы экономического характера тесно переплетались с личными отношениями.Тем не менее в различных сообществах превалировали разные цели.
Наконец, ассоциации крестьян подразделяются по следующему признаку: существовали объединения с равноправными отношениями между их участниками и сообщества, в которых были налицо отдельные, подчас замаскированные, элементы эксплуатации. Даже в рамках коллектива родственников возможны неравные отношения; при этом чем шире круг родственников, тем больше вероятность эксплуатации дальних неимущих родственников, вступивших в такой союз. В случае «усыновления» общинником, занимающим привилегированное положение, — «рыцарем», «свободным человеком» — крестьянина, освобождавшегося таким путем от барщины, неравноправие создавшихся отношений очевидно. Столь же несомненна эксплуатация арендаторами (по всей вероятности, в слабой степени) входивших в союз «друзей и коммендировавшихся лиц», хотя в обработке арендуемой земли участвуют и сами либеллярии. Существовали и хозяйственные ассоциации нескольких лиц, где зажиточные крестьяне (или мелкие вотчинники) вкладывали больше денежных средств или орудий производства, а остальные затрачивали больше труда 87
Не только состав и характер, но и генезис крестьянских сообществ в юридическом плане мог быть различным. Так, возникает вопрос, допустимо ли в какой-то мере вести происхождение'* некоторых малых групп от римских товариществ (societates), сопоставлявшихся римским правом с братствами (fraternifates)? 88 Договоры о товариществах, 66 * 68
66 Следует иметь в виду, что в ассоциациях крестьян, не связанных родством (а иногда и в родственных объединениях), лишь часть земель консортов составляла их общую собственность или держание.
07 Вариант такого сообщества, состоявшего всего из двух лиц (с целью постройки оливкового пресса), мы видели выше.
68 Dig., XVII, 2, 63; «...cum societas ius quedammodo fraternitatis in se habeab,
60
выросшие из семейных отношений, объединяли временной или постоянной связью людей, имевших общее имущество 69. Поскольку крестьяне, в зависимости от своего происхождения, руководствовались не только лангобардским, но и римским правом, такие societates могли повлиять и на образование крестьянских сообществ. И все же по своему характеру с древнеримскими товариществами более сходны не крестьянские ассоциации, а группы феодалов, часто сохранявшие, по свидетельству источников, некоторые территории в неразделенной собственности. Что же касается крестьянских сообществ, состоявших из соседей, но выросших, как отмечалась выше, из родственных союзов, то они имеют много общих черт с уже изжившими себя домовыми общинами, и именно здесь можно наблюдать известную преемственность. Следует подчеркнуть, что уже в эдикте Лиутпранда от 729 г. (гл. 107) упорядочиваются соглашения, заключенные рядом лиц, не связанных между собой родством 7°.
В силу отмеченной нами специфики политического и экономического развития Южной Италии крестьянские сообщества получили здесь, по-видимому, большее распространение, чем в других регионах Европы 71. Эти объединения охватывали представителей разных слоев крестьянства, а изредка и мелких вотчинников. Подчас группы взаимно пересекались: тот же крестьянин мог входить в ассоциацию, арендующую землю, и в то же время владеть виноградным прессом или оросительной канавой (акведуком) вместе с другой группой своих односельчан. Создавались связи самого разнообразного характера с соседями по усадьбе, по расположенным в разных местах пахотным полям, виноградникам и пр. Иногда в небольшие крестьянские коллективы могли входить жители нескольких деревень, расположенных на близком расстоянии друг от друга. Когда основывались новые деревни, в них переносились традиционные формы сообществ; возможно, что здесь крестьяне еще больше нуждались в таких объединениях из-за специфических трудностей, встававших перед ними на неосвоенном месте.
Крестьянские сообщества были не пережитками родового строя, а элементами феодального общества. Подобно общинной организации, они помогали крестьянину сохранить свое хозяйство и утвердиться в мире, грозившем ему постоянными опасностями.
69 Dig., XVII, 2, 1. См. также Cod. Just., IV, 37, 1 — о товариществах, в которых один участник внес денежный вклад, а второй — вклад своим трудом; ibid., IV, 31, 3 и сл. — о товариществах с равным участием всех членов.
70 Liutprandi Leges, Anni XIV, cap. 107, 4: Si plures homenis cartolam convenentiae inter se fecerent... — In: Fr. Beyerle. Op. cit., S. 270.
71 На их широкое распространение указал уже А. Лизье (A. Lizier. L’economia rurale dell’eta prenormanna nell’Italia meridionale. Palermo, 1907, p. 46—47).
61
НЕКОТОРЫЕ ДАННЫЕ ПО ИСТОРИИ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ В БАССЕЙНЕ РЕЙНА В XII—XIII вв.
Ю. Л. БЕССМЕРТНЫЙ
Среди проблем истории феодальной деревни, привлекающих в последние годы особое внимание медиевистов, следует назвать, в частности, проблемы агрикультурной эволюции. Этот вопрос рассматривается на специальных международных конференциях ему посвящаются монографии и обобщающие труды1 2, уделяется особое место в журналах3.
Тем не менее количество «белых пятен» в этой области со временем не только не уменьшилось, но, пожалуй, даже возросло. Оно и понятно: чем глубже исследуется история средневекового земледелия, тем больше возникает новых, ждущих своего решения задач. Их многообразие и важность справедливо подчеркивается в недавно вышедшей монографии С. Д. Сказкина. Говоря, например, об XI—XII вв., когда в Западной Европе происходил подъем сельского хозяйства, С. Д. Сказкин пишет: «В чем конкретно выражался этот подъем и сопровождался ли он интенсификацией сельского хозяйства или выражался в явлениях иного порядка? Эта проблема является объектом исследования, которое еще никем не предпринято»4.
1 XIIIе Settimana di Studio del Centro italiano di studi sull’alto medioevo (Spoleto, 1965); cm. «Agricoltura e mondo rurale in Occidente nell’alto medioevo». Spoleto, 1966; Terza Settimana di Studio del Istituto Internazionale di Storia Economica (Prato, 1971); см. также Geographic et histoire agraires. Colloque internationale organise par la Faculte des Lettres de I’Universite de Nancy. (1959); L. Genicot, J.-P. Sosson. Realisations et projets du Centre beige d’histoire rurale. — «Etudes rurales», № 31, 1968.
2 Библиографию наиболее крупных монографий по этой теме см.: С. Д. Сказкин, Ю. Л. Бессмертный. «История европейского крестьянства»: задачи и характер издания. — СВ, вып. 32, прим. 2 и 3; см. также «Beitrage zur Genese der Sied-lungs- und Agrarlandschaft in Europa». Wiesbaden, 1968; «Wiistungen in Deutschland». Ein Sammelbericht hrsg. von W. Abel. Frankfurt a./Main, 1970; E. Klein. Geschichte der deutschcn Landwirtschaft. Stuttgart, 1969; H. Jankuhn. Vor- und Friihgeschichtc von Neolithikum bis zur Viilkerwanderungszeit. Stuttgart, 1969.
3 См. обзорные статьи: A. E. Verhulst. L’agriculture mcdievale et ses problemes. — «Studi medieval!», 1961; P. J. Jones. Per la storia agraria italiana nel medio evo. — «Rivista storica italiana», 1964; В. H. Sticher van Bath. Zwanzig Jahre Agrargeschichte im Benelux-Raum. — «Zeitschrift fiir Agrargeschichte und Agrar-soziologie», Jg. 8, 1960; см. также: «Bibliographia historiae rerum rusticarum internationalis», Bd. 4. Budapest, 1968.
4 С. Д. Сказкин. Очерки по истории западноевропейского крестьянству Q средние века. М., 196S, <?тр, 138.
63
Приведенное замечание, пожалуй, особенно верно в отношении стран Центральной Европы. Источники XI—XIII вв. исходящие из этого региона, намного более скудны в характеристике агрикультуры, чем памятники Западной и Южной Европы. В частности, такой важнейший показатель состояния земледлия, как урожайность зерновых культур, фиксируется в немецких источниках на два — три столетия позже, чем в английских и французских5. Это побуждает изыскивать способы изучения земледелия на основе косвенных данных. Настоящая статья как раз и посвящается исследованию урожайности зерновых культур в рейнской деревне XII—XIII вв. с помощью таких приемов, которые позволили бы использовать косвенные данные источников. Выяснение урожайности в Германии XII—XIII вв.представляет, на наш взгляд, необходимый шаг в решении вопроса о сущности подъема, переживаемого в это время немецкой деревней. Определение динамики урожайности в Германии, сопоставление уровня урожайности в немецких землях с урожайностью в странах, чье экономическое развитие известно лучше, может существенно помочь при определении того, насколько экономический подъем XII—XIII вв. был результатом экстенсивного роста немецкого земледелия и в какой мере он был следствием его интенсификации.
Один из приемов изучения урожайности зерновых культур по косвенным данным предполагает установление уровня урожайности расчетным путем, исходя из величины зерновых оброков. В основу расчета кладется вычисление минимально возможной урожайности, необходимой для того, чтобы средняя крестьянская семья могла сводить концы с концами при определенной величине зерновых оброков. Объем этих оброков не был, как известно, абсолютно произвольным. Он изменялся в определенных числовых пределах, из которых верхний лимитировался достигнутым уровнем урожайности. Величина крестьянских оброков принадлежит к числу цифр, чаще других встречающихся в средневековых хозяйственных документах. Располагая массовыми данными о величине оброков, можно определить наиболее обычную норму обложения крестьянского держания в том или ином месте. При прочих равных условиях изменение этой нормы не могло не отражать изменения урожайности. Именно связь, существовавшая между величиной оброков зерном и уровнем урожайности зерновых культур, позволяет использовать данные об оброках при изучении уровня урожайности.
Пусть оброки зерном с крестьянского держания равны а\ пусть площадь держания равна Ь, численность семьи — с, норма высева на единицу площади — d, годовая норма расхода зерна на питание одного человека — е. Тогда урожайность на единицу площади будет a +lbd + се т-r о „ ,
---------. При расчете урожайности по этой формуле не учитывается расход крестьянином зерна на внутрихозяйственные нужды; не учитывается также возможность выплаты оброков зерном другим феодалам кроме земельного собственника. Полученная величина урожайности
5 См. В. Н. Sticher van Bath. Yield Ratios. 810—1820. Wageningen, 1963.
63
представляет, следовательно, ее минимальный предел. Так как при расчете этого предела приходится использовать средние значения ряда агрикультурных и демографических показателей, неизбежны более или менее значительные отклонения расчетных данных от реальных. Это значит, что подобная методика не может применяться для установления урожайности на том или ином конкретном поле, в каком-либо отдельном крестьянском хозяйстве. Но мы и не задавались подобной целью. Эта методика рассчитана на получение лишь приблизительных, ориентировочных сведений об урожайности, характерной для более или менее обширной группы крестьянских хозяйств. Там, где в источниках отсутствуют какие бы то ни было прямые данные о производительности сельскохозяйственного труда, историк не может не интересоваться возможностью получить хотя бы самые приблизительные показатели. Именно такую возможность открывает использование описанной методики. Суть ее в общей форме была изложена несколько лет тому назад Слихером ван Батом 6. Позднее Р. Фоссье аналогичным образом рассчитывал минимальную урожайность в Пикардии IX в.7
Для того чтобы этот метод исследования урожайности мог быть применен при изучении немецких памятников XII—XIV вв., необходимо предварительно решить некоторые историко-метрологические задачи. В рейнских поземельных описях XII—XIVвв. крестьянские оброки зерном измерялись чаще всего на мальдры. Для расчета по величине этих оброков минимальной урожайности необходимо определить соотношение мальдры с единицами метрической системы, так как нормы высева и нормы питания в мальдрах нам неизвестны. Определение величины мальдры в килограммах (или литрах) наталкивается на значительные трудности. В средневековых памятниках мальдра сопоставляется чаще всего с такими мерами, объем которых в единицах метрической системы неясен,— summer, franchars, quarteron, bichet и т. д.8 Для позднесредневекового периода известно, однако, соотношение мальдры и модия: последний составлял тогда четверть мальдры 9. Отправляясь от этого факта и приравнивая каролингский модий 60 литрам 10, исследователи со времен Карла Лампрехта считают маль-дру X — XIII вв. очень большой мерой — порядка двухсот литров п. Косвенное подтверждение подобной оценки мальдры Лампрехт видел в ее величине в конце XVIII — начале XIX в.12 Некоторые современ-
G В. Н. Sticher van Bath. De oogstopbrengsten van verschillende gewassen voor-namelijk granen, in verhouding tot het zaaizaad, ca. 810—1820. — «А. A. G.
Bijdragen», IX, 1963, biz. 32—46.
7 R. Fossier. La terre et les hommes en Picardie jusqu’a la fin du XILe siecle. Paris — Louvain, 1968, p. 222.
8 K. Lamprecht. Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter, Bd. IL Leipzig, 1885, S. 498.
9 Ibid., S. 510.
10 A. Longnon. Polyptyque de 1’abbaye de Saint-Germain des Pres, t. 1. Paris, 1895, p. 26; R. Lamprecht, Op. cit., Bd. II, S. 510; F. Lot. La grandeur des fisces caro-lingiennes. — «Revue beige de 1’Histoire et de Philologie», annee 1924, p. 53.
11 K. Lamprecht. Op. cit., Bd. II, S. 508—510; W. Abel. Die Wustungen des Ausge-heiden Mittelalters. 2. Auflage. Stuttgart, 1955, S. 120.
12 K. Lamprecht. Op. cit., Bd. II, S. 504—509.
64
ные исследователи идут еще дальше и считают возможным при исчислен нии средневековой мальдры ссылаться на то, что поздняя мальдра составляла четыре мюида13 14, тогда как мюид конца XVIII — 'начала XIX в. приравнивается примерно 240 литрам и. Если взять за основу эти последние оценки, минимальная урожайность в рейнских вотчинах XII—XIII вв. окажется фантастически высокой — до 28 ц с га.
Однако внимательное чтение рейнских документов XII — начала XIV в. заставляет признать встречающиеся в литературе оценки средневековой мальдры не соответствующими действительности XII— XIII вв. Отметим прежде всего необоснованность приравнивания мальдры этого времени четырем модиям (мюидам). В описи владений Люксембургского графства зерновые поступления несколько раз измеряются одновременно и в мальдрах и в мюидах 15. Во всех этих случаях мальдра меньше мюида в 1,6 раза. Есть данные и для оценки абсолютного объема мальдры и мюида. В описях владений трирских церковных собственников (составлялись в конце XII — начале XIII в.) довольно часто встречаются указания на то, какое количество хлебов полагалось выпекать из одной мальдры. Составители описей отмечают при этом, сколько таких хлебов (иногда с добавлением сыра, овощей, пива) полагалось выдавать в день крестьянину, явившемуся на барщину. Наиболее характерные указания источника по этому вопросу приведены в таблице 1.
Судя по этим данным, можно с уверенностью утверждать, что на рубеже XII—XIII вв. трирская мальдра (как и трирский модий) были по объему гораздо меньше, чем принято думать о них. Как видно из источников, мальдра соответствовала количеству зерна, необходимому для выпечки примерно 30 хлебов. Вес каждого хлеба был, по-видимому, не очень велик, раз он служил примерной нормой дневного питания крестьянина на барщине. Вряд ли такой хлеб мог весить больше двух-трех фунтов. Ведь даже если он весил лишь два (русских) фунта, крестьяне, которым выдавалось иногда до пяти хлебов, получали бы ежедневно по 4 кг печеного хлеба. Чтобы избежать излишнего преуменьшения объема мальдры, допустим, тем не менее, что каждый
13 Hoebanx. Documents des ХШ-е et XIV-e siecles concernant les possessions nivelloises dans le bassin du Rhin moyen. — «Bulletin de la commission royale d’Histoire», t. 123. Bruxelles, 1958, p. 37.
14 L. Genicot, Economic rurale namuroise au bas Moyen-Age, t. I. Louvain, 1943, p. XXXIV; van Haudenard. Anciens poids et mesures de Brabant. — «Folklore Brabangon», t. X, 1931, p. 284. T. Рослановский считает модий зерна равным 143 л (Т Rostanowski. Recherches sur la vie urbaine et en particulier sur la patri-ciat dans les villes de la Moyenne Rhenanie septentrionale. Warszawa, 1964, p. 16). Тидьёэд устанавливает колебание величины мюида в XV—XVIII вв. в разных городах Фландрии и Брабанта в пределах от 121 до 913 л, чаще всего — 230—270 л. (M.-J. Tits-Dieuaide. La conversion des mesures anciennes en mesures metriques. — «Contributions a 1’Histoire economique et sociale», t. II. Bruxelles, 1963, p. 29—89).
15 K. Lamprecht. Op. cit., Bd. Ill, Quellensammlung, S. 351: «... an froment 20 maid-res qui sont 12 muids et demi; an soile 20 maldres qui sont 12 muids et demi...»; ibid., S. 358: «... 69 muis 1 biche valent 110 maldres et 5 bichet...». При этом многократно отмечается тождественность модия и мюида: ibid., S. 360, 365, 366, 368 etc.
3 Европа в средние века
65
Таблица 1
Страница в источнике (MRUB, II) Количество хлебов, выпекавшихся из одной мальдры Количество хлебов, выдававшихся барщиннику в день Примечания
407 31 1
416 32 1
433 40 2—4
435 1-3
447 30 1—5 Кроме хлеба выдается сыр,
рыбная похлебка, овощи
449 31 1
451 40 1
(из одного модия)
455 30 1 Кроме хлеба выдается сыр
и рыбная похлебка
456 31 1 Кроме хлеба выдаются овощи
(из одного модия) и пиво
из 30 хлебов, выпекавшихся из нее, весил не два, а три фунта. Это означало бы, что большинству крестьян, получавших питание во время барщины, выдавалось бы ежедневно 1,2 кг хлеба. С той же целью — избежать преуменьшения объема мальдры — примем припек и примеси при выпечке хлеба минимальными по величине (соответственно — 20 и 10%), а отходы при помоле — максимальными (30%). Тогда мальдра зерна, из которой можно было выпечь 30 хлебов по три фунта весом, должна была бы весить 36 кг. Модий, составлявший 1,6 мальдры, весил бы в этом случае около 58 кг.
Округлив полученные данные (приравняем мальдру 40 кг, модий — 60 кг), рассчитаем по указанной выше формуле минимальную урожайность на тех держаниях среднерейнских вотчин, где известен объем зерновых оброков (число таких держаний измеряется в изученных поземельных описях многими сотнями). Примем при этом нормой ежедневного питания одного человека 1 кг зерна16, нормой высева —
16 Выше отмечалось, что судя по рейнским поместным описям XII—XIII вв., крестьянин получал в течение одного барщинного дня около килограмма хлеба (или даже больше). Известно также, что подаяния, которые в IX в. раздавал аббат Адалард у монастырских ворот, включали три фунта хлеба на человека (В. Guerard. Cartulaire de 1’abbaye de Saint-Bertin. Paris, 1841, p. 28). Аналогичным образом в немецких городах XIV—XV вв. годовой нормой зерна на человека считался зюммер, равный приблизительно 350 кг (В. В. Стоклицкая-Терешкович. Очерки по социальной истории немецкого города. М., 1936, стр. 211 и 247. См. также: J. ВоигазИё et R. Grandamy. Remarques sur les prix salariaux des cereales et la productivite du travail agricole en Europe du XV au XX siec-les. — «3-eme Conference Internationale d’histoire economique». Paris, 1968, p. 655: 1,1 кг хлеба в день соответствует необходимому для человека минимуму в 2600 калорий). Существенно меньшая норма потребления зерна, которую указывают некоторые другие исследователи, применима, вероятно, главным образом к более поздним периодам, когда зерно перестало быть основой питания. Так, В. Абель считает обычной годовой нормой 150—170 кг зерна (W Abel. Geschichte der Deutschen Landwirtschaft vom friihen Mittelalter bis zum 19. J?hrhundert. Stuttgart, 1962, S. 49); 250—300 кг в год было, по его мнению,
66
150 кг на га17; среднюю площадь манса в бассейне Мозеля примем равной 10 га18, югер — V3 га19, среднюю численность семьи — 5 чел.20
Результаты расчета для ряда типичных крестьянских держаний показаны в таблице 2 (стр. 69). Каждый вариант зерновых оброков отражен в ней одним конкретным случаем. Число держаний, на которых выплачивались зерновые оброки той или иной величины, не указывается. Это число может быть без особого труда подсчитано для каждой из тех вотчин, чьи описи дошли до нас. В таблицу включены данные по вотчинам Трирского архиепископства, Сен-Максиминского аббатства и Рупертсбергского монастыря, описи которых относятся к концу XII — началу XIII в., а также по вотчине Генриха де Атен-бах от середины XIII в. Общее число держаний, на которых учтена величина зерновых оброков, достигает двух тысяч. Однако при пользовании данной методикой число держаний, обязанных оброками разной величины, имеет относительное значение.
Как указывалось, ограниченные возможности этой методики делают совершенно ненадежными попытки установить с ее помощью урожайность в отдельных крестьянских хозяйствах или же в малой группе таких хозяйств. Изучение количественного соотношения сравнительно небольших групп держаний, различавшихся по величине оброков (и соответствующей им урожайности), представляет поэтому ограниченный интерес. (Дополнительные исследовательские возможности открывает здесь только использование аппарата математической статистики.)
На данном этапе важнее установить наиболее типичные величины оброков для основной массы крестьянских держаний. Особенно существенно изучить «крайние» случаи, т. е. выяснить пределы колеба-более редкой и более высокой нормой обеспечения (ibid., S. 13). Слихер ван Бат считает средней годовой нормой 190 кг (250 л), но отмечает ее колебание от 150 до 250 кг (В. Н. Sticher van Bath. De oogstopbrengsten..., biz. 42; idem. Le climat et les recoltes en haut moyen age. — «Agricoltura e mondo rurale in Occidente nell’alto medioevo». Spoleto, 1966, p. 417—418).
17 Несмотря на то что нормы высева сильно варьировали в зависимости от типа сельскохозяйственной культуры, качества почвы, объема семенного фонда, историки единодушно считают возможным принять за среднюю норму высева зерновых в период до XVII в. примерно 150 кг на га (С. Д. Сказкин. Очерки по истории западноевропейского крестьянства в средние века. М., 1968, стр. 43; А. Д. Удальцов. Из аграрной истории каролингской Фландрии. М.— Л., 1935, стр. 70—71; В. Н. Sticher van Bath. Le climat..., p. 417; R. Fossier. Op. cit., p. 236; G. Duby. La seigneurie et Teconomie paysanne. — «Etudes rurales», 1961, p. 17; J. Ruwet. Mesure de la production agricole sous 1’Ancien Regime.— «Annales E. S. C.», 1964, p. 641—642).
18 K. Lamprecht. Op. cit., Bd. I, S. 345—347; Ch. E. Perrin. Recherches sur la seigneurie rurale en Lorraine d’apres les plus anciens censiers. Paris, 1935, p. 638; A. D£leage. La vie rurale en Bourgogne jusqu’au debut du XI siecle, t. I. Macon, 1941, p. 348; W. Abel. Die Wustungen.., S. 121.
19 K. Lamprecht. Op. cit., Bd. I, S. 344—345.
20 Я беру широко используемую в литературе цифру средней величины крестьянской семьи для этого периода (R. Mols. Introduction a la demographie histo-rique des villes d’Europe, t. II. Louvain, 1955, p. 128—129 et 117). Ср. K. Lamprecht. Op. cit., Bd. I, S. 356 ff.; R. Fossier. Op. cit., p. 225; H. E. Hallam. Some Thirteenth-Century Censuses — «Economic History Review», 1958, p. 340—352.
67 3*
ний в величине оброков на основной массе держаний. Именно эти «крайние» случаи определяют и пределы колебаний расчетной урожайности. С этой точки зрения важно отметить, что на старых традиционных держаниях зерновые оброки более чем в 4—6 мальдр с манса встречались в несколько раз реже, чем оброки в 2—4 мальдры. 2— 4 мальдры с манса — такова была, следовательно, наиболее типичная здесь норма обложения. В отличие от этого на большинстве новых держаний взимали около мальдры зерна с югера (иными словами, норма обложения была здесь в несколько раз выше). С учетом этой распространенности оброков разной величины рассмотрим отраженные в таблице данные о расчетной урожайности.
Напомним прежде всего, что при используемом методе расчета урожайности учитываются не все зерновые доходы крестьян. Не удается учесть, в частности, возможность продажи ими части собранного зерна с целью обеспечения денежных податей или же для покупки необходимых ремесленных изделий. Остается неизвестным и то, сколько зерна расходовалось на корм скоту, птице, сколько оставалось «про запас». Возможно, что кроме фиксированных оброков в пользу вотчинника крестьянам приходилось также выплачивать зерном некоторые судебные и публичные повинности 21, не учитываемые при подсчете. Не зная общей массы собранного зерна, мы не можем правильно рассчитать десятину и по необходимости учитываем ее в меньшем, чем следовало бы, объеме. Приведенные оценки урожайности являются поэтому в целом заниженными. Тем более показательно, что цифры урожайности, рассчитанные по мальдре большого объема (т. е. объема в 170 кг, который принят для этой меры в специальной литературе), оказываются сравнительно очень высокими. Ведь если заниженный уровень урожайности зерновых составлял в Рейнской области сам-6 — сам-7 (см. стб. 6), то это значило бы, что в начале XIII в. бассейн Рейна обгонял по урожайности основных зерновых культур все остальные страны Западной Европы 22. Невероятность такого предположения очевидна прежде всего из ретроспективных данных. Они свидетельствуют о том, что еще и в XVI в. (когда в немецких источниках появляются прямые данные об урожайности) зерновые давали здесь чаще всего сам-4 — сам-5 23.
Что касается цифр урожайности, рассчитанных для мальдры в 40 кг, то при их оценке следует принимать во внимание два момента. С одной стороны, они являются заниженными, поскольку при их расчете учтены, как отмечалось, не все статьи расхода зерна крестьянами. С другой стороны, они немного завышены, так как стремясь избежать чрезмерного преуменьшения мальдры, мы рассчитывали ее величину по наибольшему варианту и все округления производили в большую
21 Ср. IF Abel. Die WQsttmgen..., S. 119.
22 В. H. Slicher van Bath. De oogstopbrengsten..., biz. 54, 60, 97—101. Полученные цифры расходятся и с приведенными выше оценками урожайности, данными В. Абелем (сам-3,5). Принимая объем мальдры в 170 кг, В. Абель вступает, таким образом, в противоречие сам с собой, когда оценивает среднюю урожайность в сам-3,5.
23 Ibid., biz. 98—101; idem. Yield Ratios..., p. 43, 75, 160,
№
Таблица 2
Расчет минимальной урожайности на держаниях, средне рейнских вотчин в конце XI 1~начале ХЦ} в.
Варианты фиксированных повинностей зерном с одного манса Минимальная расчетная урожайность на мансах Варианты фиксированных повинностей зерном с югера Миним. расч. урожайность на новых держаниях
при мальдре в 4 0 кг при мальдре в 170 кг * при мальдре в 4 0 кг при мальдре в 17 0 кг *
1 2 3 4 5 6
MRUB. II, 4,1 ц с га 5,5 ц с га MRUB, II, 4,9 ц с га 9,3 ц с га
S. 458: (сам-3) (сам-4) S. 399: (сам-3) (сам-6)
10 мальдр I мальдра
овса ржи
MRUB, II, 4,0 ц с га 5,2 ц с га MRUB, II, 4,9 ц с га 9,3 ц с га
S. 449: (сам-2,5) (сам-3,5) S. 439: (сам-3) (сам-6)
8 мальдр I мальдра
(овес и пше- (пшеница и
ница) овес)
MRUB, II, 3,9 ц с га 4,9 ц с га MRUB, II, 4,7 ц с га 8,1 ц с га
S. 414: (сам-2,5) (сам-3) S. 384: (сам-3) (сам-5,5)
7 мальдр 4/5 мальдры
овса MRUB, II, 7,7 ц с га
MRUB И, 3,9 ц с га S. 384: (сам-5)
S. 423: (сам-2,5) 2 модия ржи
4 модия овса (раз в 2 года)
MRUB, II, 3,9 ц с га 4,8 ц с га MRUB, II, 7,7 ц с га
S. 414; (сам-2,5) (сам-3) S. 384: (сам-5)
6 мальдр 2 модия пше-
(овес и рожь) ницы
MRUB, II, 3,8 ц с га 4,6 ц с га MRUB, III,
S. 414: (сам-2,5) (сам-3) S. 693,
5 мальдр (овес и рожь) anno 1247: раньше:
3,8 ц с га
MRUB, II, 4,4 ц с га 5,1 ц с га 9,8 ц с га
S. 447: (сам-2,5) (сам-3) 1,1 мальдры
4 мальдры пшеницы ржи** или (сам-3,5) (сам-6,5) 8,7 ц с га (сам-6)
MRUB, II, S. 413: 3,7 ц с га (сам-2,5) 4,2 ц с га (сам-3) 0,9 мальдры овса 4,8 ц с га (сам-3)
3 мальдры отныне:
(рожь и овес) 1,3 мальдры 5,4 ц с га 11 ц с га
MRUB, II, 3,7 ц с га 4,0 ц с га ржи (сам-3,5) (сам-7)
S. 434: 2 мальдры (сам-2,5) (сам-3) или
(пшеница и 1,1 мальдры 5,1 ц с га 9,8 ц с га
овес) овса (сам-3,5) (сам-6,5)
• Принятый до сих пор объем мальдры ХЩ в. для данного района.
♦* Засвидетельствованный в этой грамоте порядок выполнения повинностей ярко характеризует трехпольный севооборот: «. . de quatuor iugeribus et dimidio quinque maldra siliginis in hiis dumtaxat annis dum siligo in agris seminabatur eisdem et quatuor maldra avene in annis dum seminabatur avena persolverat et in tertio semper anno dum agri sementem non consueverunt recipere nichil solvit».
сторону. Благодаря некоторой компенсации ошибок, полученные цифры, вероятно, не очень далеки от реальных.
В первую очередь это касается расчета минимальной урожайности на новых держаниях. Указанные для них зерновые оброки, как правило,— единственный вид повинностей, взимаемых здесь с крестьян. Норма обложения на таких держаниях была в Рейнской области выше, чем на других землях 24. Расчетная минимальная урожайность оказывается благодаря этому сравнительно ближе к реальному уровню 25. Как видно из таблицы (стб. 5), минимальная расчетная урожайность на новых держаниях в начале XIII в.—сам-3 — сам-3,5. Вероятно, не будет большой ошибкой считать, что реальная урожайность была здесь порядка сам-3,5 — сам-4.
Расчетные данные минимальной урожайности для традиционных держаний в общем не противоречат этим цифрам (см. стб. 2). Разрыв между расчетными и реальными показателями должен здесь быть существенно больше. Преобладающая в стб. 2 цифра урожайности — сам-2,5 — вполне согласуется поэтому с предположением о том, что в конце XII — начале XIII в. реальная урожайность на крестьянских держаниях достигала сам-3,5 или даже чуть большего уровня 26.
Если бы этот вывод нашел подтверждение в других источниках Рейнской Германии XII—XIII вв., потребовалось бы внести некоторые коррективы в характеристику региональных различий в урожайности европейских стран, предложенную Б. X. Слихером ван Батом. Не располагая необходимыми данными ни по X11—X111, ни по XIV— XV вв., Б. X. Слихер ван Бат на основании более поздних материалов включил всю Германию в группу стран, отличающихся особо низким уровнем урожайности в ранний период27. Думается, что для Рейнской Германии эта классификация Б. X. Слихера ван Бата нуждается в уточнении. Судя по приведенному выше материалу, было бы правильнее сближать эту область по уровню урожайности в XII — XIII вв. с соседней Францией 28 (Б. X. Слихер ван Бат относит Францию и Германию к регионам, существенно различавшимся по
24 Ю. Л. Бессмертный. О социальном значении новых форм земельных держаний в рейнской деревне XII—XIII вв. — СВ, вып. 24, 1963, стр. 92—93, 99 и др.
25 Следует, однако, учитывать, что урожайность на новых наделах могла быть в Рейнской области несколько выше, чем на традиционных держаниях, благодаря особенностям их расположения (там же, стр. 104—108).
26 В. Абель, исходя из ретроспективных данных, оценивает урожайность зерновых в средневековой Германии в 6—8 ц с га («Die Wiistungen...», S. 121). Эта оценка нуждается в уточнениях. Судя по приведенным в нашей таблице данным, урожай в 7—8 ч представлял явное исключение. Чаще собирали на один-два центнера меньше. Что касается относительной урожайности, то и ее оценка у Абеля, принимающего нормой высева 200 кг, оказывается завышенной (при норме высева в 2 ц с га урожай в 5—6 ц соответствует относительной урожайности в сам-2,5 — сам-3, а не сам-3,5, как указывает Абель: «Geschichte...», S. 13, 23, 49).
В. И. Sticher van Bath. De oogstopbrengsten... biz. 53 ff.; idem. Yield Ratios, p. 16 ff.
’8 Ср. С. Д. Сказкин. Указ, соч., стр. 152; G. Duby. L’economie rurale et la vie campagnes dans 1’Occident medieval. Paris, 1962, p. 184—191.
70
уровню урожайности и темпам ее роста). Не означает ли это, что экономический подъем в XII—XIII вв. рейнской деревни был результатом не только или даже не столько внутренней колонизации 29, сколько следствием интенсификации земледелия и совершенствования агрикультуры?
Чтобы аргументированно ответить на этот вопрос, нужны дополнительные исследования. Необходимо, в частности, сопоставить уровень урожайности в XII—XIII вв. с урожайностью предшествующих столетий. При отсутствии прямых данных такое сопоставление можно было бы осуществить, если на основе описанной нами методики раздельно изучить поземельные документы IX—XI и XII—XIII вв. Именно возможность собрать большие серии ориентировочных данных об урожайности и таким образом исследовать ее динамику в течение крупных хронологических периодов составляет одну из наиболее привлекательных особенностей этой методики.
29 Судя по схемам, опубликованным недавно Г. Отом, распашка новых земель в Рейнской области представляла в XIII в. лишь один из начальных этапов внутренней колонизации этой территории (Я. Ott. Probleme und Stand der Ur-barinterpretation. — «Zeitschrift fur Agrargeschichte und Agrarsoziologie», Jg. 18, H. 2, 1970, S. 181—182).
Сукноделие в сельской округе городов тосканы
В XIII-XIV ВВ. И ПОЛИТИКА ГОРОДА И ЦЕХА
Л. А. КОТЕЛЬНИКОВА
Тосканскому сукноделию XIII и особенно XIV в. посвящено немало работ. В их числе — монографии А. Дорена, Ф. Мелиса, А. Сапори, Дж. Луццатто, В. И. Рутенбурга В центре внимания этих историков — городское сукноделие, в котором они находят явственные черты формирующейся капиталистической мануфактуры, хотя в оценке глубины перерождения цеха, значимости и места этих явлений в итальянской жизни того времени авторы далеко не едины.
Сельское сукноделие Тосканы XIII—XIV вв. до сих пор не было предметом специального исследования, хотя названные выше авторы затрагивали эти сюжеты в своих работах, констатируя тесную связь городских цехов Ланы с сельскими ремесленниками округи и растущее подчинение последних первым, особенно применительно к XIV—XV вв.
Задача настоящей статьи — проследить некоторые особенности сельского сукноделия Тосканы XIII—XIV вв., рассматривая его сквозь призму политики городских и цеховых властей этого времени. Нас будет интересовать вопрос, какую позицию занимали крупнейшие города Тосканы — Флоренция, Сиена, Лукка,— а также цехи Лана и Калимала в этих городах по отношению к ремесленникам-сукноделам своих контадо и дистретто — как членам цеха Ланы или в той или иной степени подчиненным ему, так и остававшимся вне цеховой организации.
В статутах Ланы и Калималы Флоренции (начало XIV в.) и статутах Ланы Сиены конца XIII — начала XIV в. содержится детальная и разносторонняя регламентация производства сукна. Немалое
1 A. Doren. Studien aus der florentiner Wirtschaftsgeschichte. Bd. I. Die florentiner Wollentuchindustrie vom vierzehnten bis zum sechzehnten Jahrhundert. Stuttgart, 1901; Bd. II. Das florentiner Zunftwesen vom 14. bis zum 16. Jahrhundert. Stuttgart, 1908; idem. Entwicklung und Organisation der Florentiner Ziinfte im 13. und 14. Jahrhundert. Leipzig, 1897; F. Melis. Aspetti della vita economica medie-vale. Studi nell’Archivio Datini di Prato, t. I. Firenze, 1962; A. Sapori. Studi di storia economica (sec. XIII, XIV, XV), vol. 1—3. Firenze, 1955—1967; G. Luzzatto. Storia economica d’Italia. Firenze, 1963; В. И. Рутенбург. Очерки из истории раннего капитализма в Италии. Флорентийские компании XIV в. М., 1951; его же. Народные движения в городах Италии. XIV — начало XV в. М. — Л., 1958; V. Rutenburg. Popolo е mcvimenti popolari nell’Italia del I 300 e 1400. Bologna, 1971; см. также Л. M. Брагина. Флорентийское сукноделие в XV в. — Сб. «Проблемы генезиса капитализма». М., 1970, стр. 83—127.
72
место занимает сукноделие и в городских статутах Сиены второй половины XIII и начала XIV в., Флоренции начала XIV в. и Лукки XIV в. Для выяснения отдельных вопросов темы мы привлекли городские статуты Вольтерры начала XIII в., Ареццо начала XIV в., Пистойи конца XIII в., а также статуты сельских коммун Тосканы конца XIII—XIV в.
Предметом заботы составителей статутов являлось регулирование шерстяного производства в целом и отдельных его этапов, взаимоотношения мастеров-суконщиков с другими ремесленниками Ланы, выполнявшими отдельные операции в сукноделии, статус внецеховых ремесленников и их связи с членами Ланы, экономическое и социальное положение наемных работников и многое иное.
Сукноделие по самому своему характеру — производство, требующее значительного разделения труда. Поступившая в мастерскую шерсть должна была пройти 20—25 операций, прежде чем она превращалась в сукно, которое могло идти на продажу или поступить к заказчику. В XIII—XIV вв. в тосканских городах мастерская (боттега) шерстяника, нередко являвшегося одновременно и торговцем, была не единственным местом, где осуществлялось изготовление сукна. В городской боттеге мастера-шерстяника (lanajuolo) происходила в основном обработка шерсти (чаще всего привозной — из Фландрии, Англии, Испании, Франции, Ломбардии). Дальнейшие же, и главные для производства сукна операции — прядение, снование, ткачество, вытягивание, валяние сукна, крашение (шерсти и сукна), окончательная отделка — имели место в мастерских отдельных ремесленников или даже у них на дому—и не только в городе, но и в контадо и в дистретто.
Большая часть сельских ремесленников-сукноделов Флоренции, Сиены, Лукки была в той или иной степени подчинена цеху Ланы (об этом ниже), но наряду с ними в округе продолжали существовать и внецеховые ремесленники, в мастерских которых изготовлялись грубые (а возможно, и не только грубые) шерстяные ткани из местной и привозной шерсти 2.
Внецеховые мастера обычно передавали «на сторону» заказы на отдельные наиболее ответственные и трудоемкие операции: ткачество, прядение, крашение, аппретуру и др., а для обработки шерсти, по-видимому, привлекали в свои мастерские наемных работников. Такого рода заказы передавались как мелким, еще не утратившим свою независимость ремесленникам, так и лицам, в той или иной степени подчиненным цехам Лана и Калимала или прямо входившим в их состав. В статутах Ланы и Калималы Флоренции и статуте Ланы Сиены весьма часто встречается запрещение, адресованное ткачам, прядильщикам,
2 A. Doren. Die Florentiner Wollentuchindustrie..., S. 58—60; Statuti fiorentini, vol. 1, L. V, rubr. 33; vol. 2, L. Ill, rubr. 26: горожане Флоренции и временно проживавшие в ней жители дистретто нередко покидают город для того, чтобы заниматься в округе сукнодельческим ремеслом, стремясь освободиться от зависимости от цеха Ланы. Такие поступки наказываются огромным штрафом — в 200 лир; штрафом в 100 лир карается всякий вывоз из города в округу очесов или камвольной шерсти или каких-либо орудий для сукноделия. См. также Cost, di Siena 1262, D. HI, rubr. 188; Statuti di Volterra (1210—1224), a cura di E. Fiumi. Siena, 1951, rubr. 45; Bandi lucchesi, rubr. 181 ec.
73
красильщикам, аппретурщикам, подчиненным цеху Ланы и проживающим в дистретто (в еще большей мере оно касалось горожан), выполнять какие-либо операции в сукноделии по поручению не мастеров-шерстяников Ланы или Калималы, а «чужаков», к цеху не принадлежащих. Не разрешалось не только получать от них заказы, но и покупать или брать в кредит либо под залог у такого рода лиц сырье или полуфабрикаты или продавать им изделия своего ремесла.
Городские статуты Лукки также нередко ущемляли права ремесленников, трудившихся вне контадо или предместий 3.
Авторы городских статутов Тосканы и статутов Ланы обычно объясняли ограничения по отношению к внецеховому ремеслу тем обстоятельством, что большое распространение получили кражи шерсти, пряжи и сукна 4. Когда же с этими материалами имеют дело не официальные лица цеха, учесть расход этих материалов и проследить за их сохранностью практически невозможно. Естественно, что при выпол-
3 Statute della Lana di Firenze, L. II, rubr. 24: отделочнику (conciatori)—жителю Флоренции или дистретто — под угрозой штрафа в 100 сол. за каждый кусок сукна (а в случае вторичного обвинения — лишения права заниматься ремеслом) запрещается выполнять какие-либо операции по отделке тканей, изготовленных в Прато или его округе, а также исполнять такую работу в самом Прато. Bandi lucchesi (5.1 1346), rubr. 181: никто из горожан Лукки или жителей контадо не имеет права ввозить в город и контадо шерсть, расчесанную и выбитую вне города и контадо. В той же Лукке и контадо воспрещается красить такую шерсть и передавать ее для прядения. Статут разрешал красить и прясть шерсть, принадлежавшую самим красильщикам и прядильщикам или какому-либо другому ремесленнику-сукноделу из горожан и жителей округи (не уточняется, обязательно ли они должны были быть членами цеха, могли, вероятно, и не быть). ASI, X, 1847, L. Ill, rubr. ПО; Statute della Lana di Firenze, L. II, rubr. 26: отделочник может отделывать только ткани, переданные ему мастерами-шерстяниками Ланы (a lanificibus huius artis). Ibid., rubr. 32; ср. ibid., rubr. 25: то же предписание относится к красильщикам, сукновалам и волочильщикам. Заказчик, не являющийся мастером-шерстяником Ланы, может передать заказ на эти виды работ лишь с разрешения консулов Ланы и с соблюдением особых, довольно сложных, условий. ASI, IV, 1889. Estratti dalle aggiunte allo statuto di Calimala delfanno 1301—1302, ed. G. Filippi, rubr. 17: красильщикам запрещается брать в окраску ткани посторонних лиц (pannos forensibus), не являющихся homines Calimale. Ср. rubr. 19, 47. Ibid., rubr. 35: никто из посторонних лиц (foresterius) не имеет права красить или отделывать либо передавать кому-либо для выполнения этой операции в городе и дистретто Флоренции сукна, не приобретенные от «mercatoribus Kallismale». Cost, di Siena 1309—1310, rubr. 273: шерстяникам запрещается покупать или приобретать под залог очесы (lana) или камвольную шерсть (stame) у какого-либо лица, не являющегося официальным представителем — мастером Ланы (da al-cuna persona, se non da publico maestro... de 1’arte predetta). Statuto della Lana di Siena, D. Ill, rubr. 1: аппретурщики Сиены не должны обрабатывать сукна, не принадлежащие членам цеха (li sottoposti dell’Arte). Ibid., D. I, rubr. 74: не члену цеха Ланы (uomo lo quale sia di fuore dell’Arte) без разрешения синьоров цеха не дозволяется использовать красильный чан, принадлежащий цеховым красильщикам. Ibid., D. VIII, rubr. 18: статут запрещает членам цеха выбивать в боттеге Ланы или в своей мастерской или еще в каком-либо помещении lana grossa, принадлежащую какому-либо лицу, не являющемуся подчиненным Ланы (non sia sottoposto de la decta Arte), без разрешения синьоров цеха. Очевидно, ремесленники — не члены Ланы — нередко прибегали к услугам цеховых мастеров для выполнения тех или иных операций по изготовлению сукон из грубой шерсти.
4 Statute della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 68; D. Ill, rubr. 1.
74
нении отдельными ремесленниками заказов одновременно и от цеховых мастеров, и от лиц, стоявших вне цеховой юрисдикции, такого рода возможность «утечки» была вполне реальной.
Но все же, видимо, это — только одна из причин столь строгих запретов. Не менее важным было опасение конкуренции со стороны сукноделов-«чужаков», которые тем или иным способом «переманива-вали» к себе отдельных ремесленников, хотя и остававшихся членами Ланы. Могущественная Лана использовала все способы и средства для того, чтобы не допустить в городе и дистретто Флоренции и Сиены сколько-нибудь развитого внецехового сукноделия, однако полностью уничтожить его она не могла.
Внецеховое сукноделие в округах тосканских городов в XIII— XIV вв. продолжало существовать. Отметим, что это касалось прежде всего наиболее важных и ответственных операций при изготовлении сукна. В контадо и дистретто мы встречаем прядильщиков, ткачей, красильщиков, волочильщиков, сукновалов, аппретурщиков, которые еще сохранились как самостоятельные производители, покупавшие сырье и продававшие продукты своего труда, мастеров-шерстяников, владельцев боттег, организующих производство сукна и самих принимающих в нем участие вне рамок цеха Ланы.
Однако к началу XIV в. в сельском (как и в городском) сукноделии Тосканы стали явственно проступать новые черты. Прядильщики и ткачи, красильщики и аппретурщики все в большей степени подчиняются в своей производственой деятельности мастерам-суконщикам Ланы и Калималы, являясь членами цехов (за исключением прядильщиков. Но эта зависимость от мастеров-шерстяников существенно отличается от прежнего подчинения цеховым властям или взаимозависимости ремесленников разных отраслей того же ремесла при развитом разделении труда. Мастера-шерстяники теперь, как правило, присваивают себе право передавать названным ремесленникам сырье или полуфабрикат (и те не имеют права приобретать эти материалы у лиц, не уполномоченных на это цехом), а готовую продукцию они сдают за плату тем же представителям цеха. Результаты этого процесса не были однозначны для ремесленников разных профессий и тем более не сказались единовременно, хотя господствующая тенденция была той же самой.
Эти отрасли^ремесла все более неразрывно связывались с другими операциями в сукноделии, центром и организатором которых была боттега шерстяника — члена Ланы. Они составляли необходимое звено в этом производстве (сырье и полуфабрикат поступали из боттеги, и готовые изделия возвращались в нее). Без этого звена сложный механизм сукнодельческой мастерской с его глубоким и разветвленным разделением труда, распространившимся и на мастерскую в городе, и на ремесленников в сельской 'округе, не мог функционировать.
Среди отраслей сукноделия в контадо и дистретто наиболее часто в источниках упоминается прядение камвольной шерсти и очесов. Прядильщики (filatori, filatrici) обычно не были членами цеха Ланы 6.
6 Statute della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 58.
75
Они работали на дому или в собственной мастерской, нередко сами покупали шерсть, а заказы еще могли брать по своему усмотрению 6. Однако к началу XIV в. экономический статус прядильщиков претерпел довольно значительные изменения. В ряде глав статутов Ланы Сиены и Флоренции содержится предписание прядильщикам и прядильщицам (это особенно знаменательно, так как они не были членами цеха) брать для прядения шерсть лишь у тех лиц, которые специально уполномочены на то Ланой, и возвращать (за определенную плату) пряжу и отходы опять же представителям Ланы и никому другому 7. Из этих же статутов ясно, что такое положение еще далеко не стало правилом, и это, видимо, и беспокоило цеховые власти. Дальнейшая эволюция в положении прядильщиков, очевидно, состоя-
G Bandi lucchesi (5. I 1346), rubr. 181: жителям Лукки и контадо — прядильщикам и красильщикам — запрещалось прясть и красить импортную шерсть, привезенную издалека (fuore di Lucca). Вероятно, городские власти стремились благоприятствовать собственному сукноделию. Прядильщики и красильщики могли выполнять операции как с собственной шерстью, так и с шерстью, полученной от кого-либо из суконщиков — горожан Лукки и жителей контадо (sua о d’alcuna altra persona di Lucca о del contado, la quale faccia 1’arte della lana о de panni). Ibid., rubr. 181: прялки принадлежат прядильщикам. Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 20, 1292 г.: член цеха (sottoposto) не должен брать у прядильщиков очесы или камвольную пряжу, если эта пряжа им не принадлежит (вероятно, имеется в виду случай, когда прядильщики получают шерсть у каких-то лиц, не связанных с цехом Ланы). В случае нарушения постановления пряжу надлежит вернуть хозяину в течение трех дней, если же таковой не будет обнаружен — синьорам цеха. Ibid., Aggiunte, rubr. 33: мастерская прядильщика, не подчиненная цеху (bottiga che non sia de sottoposti dell’Arte). Ibid., Statuto della Lana di Siena. D. VIII, rubr. 58: сетуя по поводу значительных краж очесов и камвольной шерсти и ущерба, который этим наносится Лане, авторы статута в качестве одной из причин указывают на раздачу работы, например шерсти для прядения, ремесленникам, выполняющим ее не по поручению мастеров-шерстяников Ланы (a diverse persone non cognos-cienti). Ср. Statuto del comune di Montepulciano (1337) Firenze, 1966, L. Ill, r. 151,
7 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 46: шерстяник имеет особую книгу, куда он записывает имена тех, кому принадлежат камвольная шерсть или очесы, которые он передает прядильщикам. Передают шерсть и получают пряжу определенные лица, выделенные цехом, и не каждый член цеха может это делать по своему усмотрению или посылать с этой целью в дом прядильщика своего ученика. Особенно высокий штраф (вдвое больше, чем в городе) взимается в случае нарушения этого постановления за пределами города и предместий. Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 25: член цеха Ланы дает работу прядильщицам и предписывает, чтобы они использовали вертикальную прялку. Ibid., Aggiunte, rubr. 33: член цеха Ланы не должен давать для прядения камвольную шерсть или очесы в мастерскую, не подчиненную цеху. Ibid., rubr. 96 (1306 г.): статут разрешал заниматься прядением камвольной шерсти и очесов лишь за пределами четырех миль от города. Пряжу ремесленникам передавал цеховой мастер или кто-либо по его поручению (но обязательно — sottoposto dell’Arte). В городе него ближайшем контадо прядение как самостоятельное ремесло запрещалось. Возможно, подобное постановление преследовало своей целью свести до минимума ущерб, который мог быть нанесен Лане выполнением прядильщиками «посторонних» заказов (а они их еще выполняли — см. выше, rubr. 33, 20). Ср. Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 58: отмечая, что еще имеет место раздача шерсти для прядения неизвестным лицам не по поручению мастеров-шерстяников Ланы, чем наносится Лане значительный ущерб, статут предписывает, чтобы отныне «пё neuno lavorio di lana fare, ne che ad arte di Lana s’apertenga, se non lavorasse lavorio di publici meastri dell’Arte de la Lana».
76
ла в том, что они теряли собственность на прялку и все более приближались к наемным работникам, подчас занимаясь прядением в мастерской хозяина. Один из параграфов статута Ланы Флоренции приравнивает прядильщиков по их фактическому положению к наемным работникам — сортировщикам шерсти и шерстобитам 8.
Красильщики (tintori), выполнявшие весьма ответственные функции в сукноделии, также нередко проживали в контадо и дистретто городов. Они были более самостоятельными и независимыми ремесленниками, чем прядильщики. Это ремесло требовало определенного материального достатка (сравнительно дорогостоящее оборудование и краски). Красильщик работал в собственной мастерской: чан и другое оборудование либо принадлежали ему самому, либо арендовались у цеха или у посторонних лиц 9.
Красильщики были полноправными членами цеха, они считались вполне кредитоспособными в отличие от наемных работников и даже ткачей и прядильщиков; им разрешалось брать в долг определенную сумму денег; правда, при этом принимался во внимание возможный доход красильщика10: сумма займа должна была соответствовать ожидаемому доходу от самостоятельного ремесла или сумме оплаты мастерам Ланы за выполненную работу (Quam tempore talis solutionis lucratus fuerit ipse tintor vel pro laborerio iam completo et facto debuerit).
Заказы красильщик, как и прядильщик, фактически получал не только в цехе, но и вне его; однако статуты Ланы Сиены и Флоренции и здесь стремились достичь максимальной степени влияния и подчинения себе этих ремесленников, также заставляя их получать для крашения шерсть и ткани лишь у мастеров Ланы или по их поручению 11.
8 Statute della Lana di Firenze, L. II, rubr. 48: как и другим наемным работникам— сортировщикам шерсти (sceglitori) и шерстобитам (battitori), прядильщикам запрещается брать что-либо в долг у мастеров-шерстяников, а тем в свою очередь кредитовать их (очевидно, кредитоспособность наемных работников представлялась правителям Ланы более чем сомнительной).
9 Bandi lucchesi, rubr. 181 (1346 г.): красильщик работает в собственной мастерской. Statuti senesi volgare. Aggiunte, rubr. I (1300 г.): красильщики — члены Ланы работают в собственной мастерской на принадлежащем им самим оборудовании и имеют вспомогательных рабочих-мойщиков. Statuto della Lana di Siena, D. I, rubr. 74: красильщик — не член цеха Ланы — имеет собственный чан (vagello). Ibid., D. I, rubr. 74: красильщики не должны использовать чан, принадлежащий не члену цеха Ланы (lo quale sia di fuore dell’Arte) без разрешения синьоров цеха. Очевидно, нередки были случаи, когда красильщики не имели собственного чана и приобретали его на тех или иных условиях. В интересах Ланы было, чтобы чан предоставлялся цехом или его членами, так как в этом случае резко сокращалась возможность для красильщиков работы «на сторону».
10 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 49. Cp. rubr. 46, 48.
11 Statuto della Lana di Firenze, L. Ill, rubr. 43: заказ на крашение сукна или шерсти красильщику дает цеховой мастер-шерстяник. Выполняемая красильщиком работа заносится в особую книгу, где сказано, когда дано и когда возвращено изделие. ASI, ser. V, vol. IV, 1889, Additio — Statuto Calimala, 1303, rubr. 17: красильщики должны красить лишь сукна, купленные у членов цеха Калималы, а не у посторонних лиц (forensibus). Штраф за нарушение —
77
Если красильщики в большей степени, чем прядильщики, сохранили свою самостоятельность как ремесленники, особенно во Флоренции, но также и в Сиене, то ткачи занимали промежуточное положение между красильщиками и прядильщиками. В Лукке ткачи работали в собственной мастерской 12, сиенские ткачи и ткачихи владели различным оборудованием в своей мастерской, но не ясно, принадлежал ли им ткацкий станок 13. Статут флорентийской Ланы, запрещая ссужать ткачам деньги в долг, сближает их, как и прядильщиков, с наемными работниками — сортировщиками, шерстобитами, чесальщиками, трепальщиками 14.
Основу для тканья ткачи не имели права получать от кого-либо другого, кроме шерстяников Ланы. Им же следовало возвращать и все отходы под угрозой штрафа 15. Подчеркивается особая необходимость соблюдения такого порядка (за нарушение — штраф в 100 сол.) при изготовлении флорентийских сукон (pannos florentinos)16.
Об определенной самостоятельности ткачей свидетельствует то обстоятельство, что подчас они совмещали свои занятия с виноторговлей (vendere vino a minuto). Правда, постановления сиенской Ланы запрещали открывать таверну в мастерской. Продавать вино ткачам разрешалось только родственникам или работникам (они у них были)17.
Волочильщики (tiratori) могли иметь свой стол для вытягивания сукон и собственные чаны для замачивания тканей, но нередко они объединялись по нескольку человек для приобретения столь дорогостоящего оборудования 18. Но и волочильщиков, как и прядильщиков, ткачей и красильщиков, мастера-шерстяники Ланы стремились полностью себе подчинить. Флорентийский статут Ланы обязывает волочильщиков вытягивать сукна, принадлежавшие лишь шерстяникам Ланы, и самим возвращать их после этого в боттегу шерстяника,
100 сол. В 1308 г. к этой рубрике было сделано добавление, что подобное запрещение распространяется на красильщиков не только Флоренции, но и любого другого города или населенного пункта (alibi in aliqua alia civitate vel loco). Сумма штрафа возрастает теперь вдвое, а по сравнению с 1301—1302гг., когда это запрещение было впервые сформулировано,— в 10 раз (ibid, rubr. 47). Statuto della Lana di Siena. D. VIII, rubr. 35, 68: красильщик не имеет права красить шерсть, пряжу или сукно в любой цвет, если этот материал он получил не от мастеров-шерстяников Ланы, имеющих собственную боттегу (die поп sia di publichi maestri dell’Arte decta della citta di Siena, li quali faccia-no 1’arte sopra a se, e tenga botiga sopraase).
12 Bandi lucchesi, rubr. 181.
13 Statuto della Lana di Siena, D. IV, rubr. 1.
14 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 48.
15 Ibid., rubr. 69.
,c Ibid., rubr. 68.
17 Statuto della Lana di Siena. D. IV, rubr. 2.
18 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 51: quod quilibet tirator vel ad minus sotietas tiratorum... В этой главе статута говорится о покупке «сообществом» волочильщиков чана для замачивания сукон и устанавливаются строгие размеры стола, на котором растягивается сукно. Ср. Bandi lucchesi, rubr. 181: волочильщики работают в своей мастерской, и им принадлежат чаны для замачивания сукон.
78
от которого они получили эти сукна, или же доставлять их аппретурщику той же Ланы для дальнейшей отделки 19.
Аппретурщики (conciatori, affettatori), как и красильщики, ткачи, волочильщики, являлись членами Ланы 20. Они работали в собственных мастерских 21, могли иногда сами приобретать ткани для отделки, но уже лишь с разрешения синьоров Ланы 22. Цеховое законодательство Ланы и Калималы запрещало аппретурщикам брать в обработку ткани, не принадлежавшие членам цеха и в первую очередь мастерам-шерстяникам 23. Внецеховые ремесленники не должны были рассчитывать на использование опыта и мастерства членов Ланы (что, возможно, не препятствовало фактическому привлечению последних к работе «на сторону» — ведь именно это обстоятельство в первую очередь и породило настоящее постановление). Как и в отношении ремесленников других профессий, здесь в качестве главной причины ограничений выдвигалось стремление избежать больших потерь сукна из-за многочисленных краж 24.
Огромным штрафом наказывались попытки некоторых аппретурщиков выполнить заказы суконщиков Прато 25. Уличенный дважды в таком проступке лишался права заниматься своим ремеслом 26. И, конечно, если какой-либо аппретурщик из самой Флоренции или ее дистретто осмелился бы отправиться в Прато или его округу, «ad affettandum pannos pratenses», он немедленно терял право на занятие своим ремеслом 27. Аппретурщики должны были сообщать консулам флорентийской Ланы обо всех людях, не принадлежавших к цеху (non sit de hac arte et sotietate), которые пытались дать им в обработку сукно в обход постановления цеха 28. Аппретурщики не имели права продавать отделанные ими ткани и даже выставлять их напоказ в своей или чужой мастерской 29.
Статуты Калималы также содержат строгие запреты аппретирования тканей, не являющихся собственностью цеха. Аппретурщик не имеет права обрабатывать в своей мастерской, дома (in sua apotecha vel domo) или в каком-либо другом месте сукно, привезенное из заальпийских областей и приобретенное у лиц, не подчиняющихся цеху (ab aliqua persona, qui non teneatur sub consulibus dicte Artis) 30.
19 Statute della Lana di Firenze, L. II, rubr. 51: ad apothecam illius lanificis cuius fuerint vel saltern ad apothecam conciatorum, qui dictos pannos conciaverint.
20 Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 58.
21 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 24, 27; Bandi lucchesi, rubr. 181; ASI, IV, 1889, rubr. 19. (1304a), rubr. 24 (1305a).
22 Statuto della Lana di Siena, D. Ill, rubr. 5, rubr. 1.
23 «Che non sieno de li sottoposti dell’Arte» — Statute della [.ana di Siena. D. HL rubr. 1; cp. Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 32: per lanifices, si proces-serit vel fuerit de voluntate lanificum quorum fuerint ipsi panni; cp. ibid., rubr. 24, 27.
24 Statuto della Lana di Siena, D. Ill, rubr. 1.
25 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 24.
26 Ibidem.
27 Ibidem.
28 Ibid., rubr. 26.
29 Ibid., rubr. 27.
30 ASI, IV, 1889, rubr. 19 (1304a).
79
В свою очередь каждому купцу-суконщику Калималы вменялось в обязанность продавать свои ткани в мастерскую аппретурщика (ad apotecham affettatoris) 31.
В XIV в., очевидно, уже далеко не всегда аппретурщики сохраняли собственность на мастерскую и орудия своего производства 32.
Сукноваляние было распространено очень широко именно в дистретто тосканских городов, так как сукновальные мельницы использовали энергию рек и требовали определенного «жизненного пространства». В городских статутах Флоренции и Сиены о сукновалянии в округе говорится неоднократно. Мельницы обычно принадлежали цеху, но могли сдаваться целиком и по частям в аренду мастерам того же цеха или посторонним людям (нередко собственниками мельницы были и аббатства в городской округе)33. Владельцы сукновальных мельниц получали определенную плату от лиц, передававших им сукно для валяния 34. На валяние сукон полагалось иметь специальное разрешение должностного лица (камарленго) цеха Ланы. Если мельницы в Малеккьо и Прато оказывались перегруженными, сукноделы Ланы могли отправиться со своими сукнами на другие мельницы с разрешения синьоров и камарленго цеха, но при соблюдении обязательного условия: после обработки возвратить эти сукна в мастерские цеха 35. Даже сукна, изготовленные вне пределов контадо Сиены (panno fo-retanesco), должны были доставляться на мельницы в контадо 36.
Особенно беспокоились цеховые власти о том, чтобы сукна, изготовленные в мастерских цеха, не смешивались с грубыми сукнами — изделиями, вероятно, внецеховых сельских ремесленников 37. Возможно, что эти грубые сукна нередко обрабатывались на мельницах.
Статуты Ланы Флоренции разрешали сукновалам, так же как и ремесленникам других специальностей, обрабатывать лишь сукно, принадлежавшее мастерам-шерстяникам Ланы. Если же внецеховой мастер хотел отдать сукно в окраску, аппретуру, волочение или валяние, он должен был получить на это специальное разрешение консулов цеха, которые ставили особую цеховую свинцовую печать на ткань. Правда, миланские сукна и сукна, привезенные из заальпий
31 ASI, IV, 1889, rubr. 24 (1305а).
32 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 28, 29.
33 Statuto della Lana di Siena, D. VII, rubr. 14: сукновальное мельницы в Малеккьо принадлежат цеху Лана; ibid., D. VII, rubr. 19: мельница в Торре находится в совместном владении местного аббатства и цеха Ланы. Ее запрещается арендовать члену цеха. Ibid., D. VII, rubr. 17: мастер-шерстяник снимает в аренду сукновальные мельницы в Малеккьо и Прато (окрестности Сиены). Он не может по этой причине исполнять в цехе контрольные функции. Ibid., rubr. 13: в распоряжение должностных лиц и всех членов цеха поступают доходы от сукновальных мельниц, принадлежащих цеху (tutto 1’aquisto facto de le gualchiere decte per lo comune de la decta Arte)
34 Statuto della Lana di Siena, D. VII, rubr. 9; Cost, di Siena 1309—1310, D. V, rubr. 132.
35 «Ne la bottiga dell’Arte de la Lana». — Statuto della Lana di Siena, D. VII, rubr. 7; D. VII, rubr. 10.
36 Cost, di Siena 1309—1310, D. V, rubr. 132.
37 Statuto della Lana di Siena, D. VII, rubr. 7, 10: «Che neuno panno vilanescc mettano о vero facciano mettare co li panni delli uomini dell’Arte da carda».
80
ских стран (ultramontani), разрешалось валять и в том случае, если они принадлежали и не мастерам цеха (их владельцами могли быть купцы, связанные с тем же цехом: во всяком случае, здесь не возникало какой-либо угрозы конкуренции со стороны местных внецеховых ремесленников) 38.
Как уже говорилось, предварительная обработка шерсти в тосканских городах в основном была сосредоточена в городской боттеге мастера-шерстяника и выполнялась наемными работниками-сортировщиками (scegliatori), трепальщиками (vergegghiatori), шерстобитами (battitori), чесальщиками (pettinatori), стригальщиками (stimatori) и др.39 В сельской округе мы встречаем наемных работников — подносчиков сукна и глины на сукновальных мельницах (им запрещалось создавать товарищества — компаньонажи), а также вспомогательных работников в мастерских ткачей и красильщиков 4 °.
Подчас трепание, выбивание и стрижка шерсти также производились в сельской округе, что строго запрещалось статутами Ланы. Так, статут Ланы Флоренции строго воспрещал шерстянику передавать шерсть или очесы для трепания, выбивания или стрижки за пределы города Флоренции и ее предместий, т. е. за пределы его собственной мастерской (extra propriam apothecam). Нарушителю полагалось платить 100 сол. штрафа, и даже работник наказывался штрафом в 20 сол.41. Очевидно, такая тенденция существовала, и цех стремился сосредоточить основные операции по обработке шерсти в боттеге мастера-шерстяника и там же обеспечить его контроль над трудом наемных работников. Этот же статут объявлял, что наемные работники могут быть у каждого мастера Ланы 42. К сожалению, источники очень скупо сообщают о порядке оплаты труда сельских наемных работников в суконоделии: флорентийский статут Ланы говорит о поденной оплате (pro diurno pretio) сортировщиков шерсти, трепальщиков, шерстобитов и чесальщиков 43. Признавая, что их материальный достаток невелик, а источников дополнительных доходов у этих работников нет, статут запрещает мастерам-шерстяникам одалживать им какую-либо денежную сумму (в отличие от красильщиков, имевших «твердый» доход).
Часть прядильщиков и ткачей по своему экономическому положению, очевидно, приближалась к названным категориям наемных работников, так как в трм же статуте им также запрещалось давать что-либо взаймы 44. Статут Ланы Флоренции содержит, кроме того, общее пред
38 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 24.
39 Ibid, rubr. 45, 48, 50; Statuto della Lana di Siena, D. VII, rubr. 18; Cost. Siena 1309—1310, D. V, rubr. 131 ec.
40 Statuto della Lana di Siena, D. VII, rubr. 12, 15; D. I, rubr. 70; D. IV, rubr. 2, Aggiunte, rubr. 1; Statuto di Arezzo (1327), a cura di G. Marri Camerani. Firenze, 1946, L. Ill, rubr. 33: горожане и жители дистретто Ареццо используют на сукновальной мельнице наемных работников.
41 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 45.
42 Ibid., L. II, rubr. 50.
43 Statuto della Lana di Firenze, L. IL rubr. 48. Ср. В. И. Рутенбург. Народные движения в городах Италии..., стр. 60—62: средняя дневная заработная плата наемных рабочих была в XIV в. 8 сол. и ниже.
44 Ibidem.
81
писание о том, что заработную плату наемным работникам (laboran-tes) не следует выдавать единовременно в субботу, а следует разделить ее на две части и выплачивать дважды в течение дня 45. В статуте сельской коммуны Кастельфранко ди Сопра (округа Флоренции) говорится о поштучной оплате труда ткачей 46 (правда, здесь в первую очередь идет речь о ткачах тонких льняных тканей), причем устанавливается максимум оплаты от 12 до 15 денариев за каждый кусок ткани (braccio di panno)47.
Статут Имолы запрещает стригальщикам, будь то горожанин или нет (civis vel forensis), получать «прямо или косвенно» от горожанина или «чужака» за каждый кусок сукна больше 1,5 денариев 48.
Хотя обычно полноправными членами Ланы считались ремесленники, в большей или меньшей степени сохранившие свою самостоятельность,— мастера-шерстяники, красильщики, аппретурщики, а также ткачи 49, статут Ланы Сиены причисляет к членам цеха (sottoposti) всех, «che facesse arteche s’apertenesse ad arte di Lana» 50, в том числе и наемных работников: «...tutti li sottoposti dela decta Arte, cioe lanai-uoli, tignitori d‘ogne colore e condizione, e conciatori e vecturali e lavorenti qualunque» 51
Другой параграф того же статута прямо называет шерстобитов и чесальщиков шерсти (как и других работников) членами цеха 52 наряду с шерстяниками, красильщиками и ткачами. Этот факт свидетельствует о том, что процесс превращения самостоятельных ремесленников в наемных работников был еще далек от завершения даже и в таких профессиях, как шерстобиты и чесальщики (вспомним о возможности передачи шерсти для выбивания и трепания в округу, где эти операции могли выполнять не обязательно наемные работники) 53. Что же касается ткачей и прядильщиков, то они оставались здесь еще в большей степени мелкими самостоятельными ремесленниками, несмотря на значительные изменения в их социальном и экономическом статусе. Однако статут Ланы Флоренции, в отличие от сиенского статута, среди лиц, подчиненных цеху, называет лишь красильщиков, волочильщиков, сукновалов и аппретурщиков, живущих в городе и дистретто
45 Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 50.
4G Statuti del commune di Castelfranco di Sopra (1394), a cura di G. Camerani Marri. Firenze, 1963, L. II, rubr. 33: «che nel decto comune tessa panno ad preQQO».
47 Ibidem. Cp. Statuto del comune di Montepulciano (1337a), L. Ill, rubr. 151: «nullus texitor dicte artis, qui texit ad pretium possit vel debeat facere aliquem pannum pro se vel suo nomine...» Cp. ibid., rubr. 160: за каждый кусок льняной ткани уплачивается от 5 до 18 денариев в зависимости от величины куска и типа ткани.
48 S. Gaddoni. Statuti di Imola del secolo XIV Milano, 1931, L. IV, rubr. 42.
49 Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 58.
59 Ibidem.
51 Ibid., D. VIII, rubr. 1.
52 Ibid., D. I, rubr. 70: «che tutti e ciascheuno sottoposto de la decta Universita et Arte, cioe lanaiuoli, tegnitori e vagellatori d'ogni colore c condizione, conciatori dei panni delli uomini de la detta Arte, tessitori e tessitrici, battitori e pettinatori, e tutti e ciascheuni lavorenti de la decta Arte e d’esso mestiere, che sono e sa-ranno sottoposti de la decta Universita et Arte».
53 См. прим. 4L
82
Флоренции Ь4. Как мы уже видели, ткачи и прядильщики иной раз приравниваются этим статутом к наемным работникам. Очевидно, процесс их сближения с последними в начале XIV в. сделал большие успехи в дистретто Флоренции, чем в Сиене.
Как и в городском сукноделии, и в сельской округе внутри отдельных отраслей цехового ремесла имела место эксплуатация мастерами-ремесленниками своих собратьев по профессии, которые получали от них иной раз сырье или полуфабрикат, порой под залог или в долг, и сдавали готовую продукцию 54 55.
У мастеров-шерстяников, а также ремесленников, в той или иной степени сохранивших свою самостоятельность (красильщики, сукновалы, ткачи), мы встречаем упоминания о подсобных работниках и подмастерьях (lavoratori, stamaioli), учениках (gignori, fancelli, discepol i)56.
Итак, каковы были основные тенденции политики тосканского города и цеха Ланы в отношении сельского сукноделия в XIII—XIV вв.?
Там, где речь шла об отдельных ремесленных специальностях, так или иначе подчиненных цеху или входивших в систему сукноделия Ланы, это была политика развития существующих отношений в интересах цеха Ланы в целом и мастеров-шерстяников — владельцев боттег в частности. Эта политика была направлена на дальнейшее развитие разделения труда и все более полное подчинение мастерам-шерстяникам ранее самостоятельных сельских ремесленников. Это проявлялось прежде всего в раздаче этим ремесленникам мастерами-шерстяниками сырья или полуфабрикатов, в получении от них готовой продукции и соответственно — в запрещении приобретать сырье или полуфабрикаты каким-либо иным образом и продавать «посторонним лицам» готовые изделия. Постепенно все более широко распространялось получение ремесленниками от мастеров-шерстяников за плату, под залог или в долг орудий труда, помещений для работы, денежных сумм на расходы, связанные с их производственной деятельностью. Как
54 Statute della Lana di Firenze, L. Ill, rubr. 2.
55 Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 68: красильщик имеет в подчинении мастера, которого он может обязать окрашивать ткани, камвольную шерсть или очесы (fare tegnare alcuno panno о lana о stame); Ibid., D. VIII, rubr. 58: шерстяники, красильщики, аппретурщики, ткачи и другие члены цеха Ланы не только сами работают, но могут давать работу и другим (laborare... fare., permettare di lavorare). Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 48: запрещается передача в долг денежной суммы мастером-шерстяником ткачу, прядильщику, шерстобиту, чесальщику, сортировщику шерсти. Statuto della Lana di Siena, D. I, rubr. 68: членам Ланы запрещается давать в кредит сукно в городе или контадо Сиены самим или через посредство других лиц, если за него не уплачено наперед и кредитуемые не его ближайшие родственники и не члены цеха, давшие специальное обязательство. Ibid., D. I, rubr. 37; Statuti fioren-tini, vol. 1, L. V, rubr. 15: житель города или дистретто не может покупать, брать под залог или в долг что-либо, имеющее отношение к производству шерсти у какого-нибудь лица, помимо собственника этой вещи или человека, которому тот поручил это сделать.
5G Statuto della Lana di Siena, D. VIII, rubr. 25; Statuto della Lana di Firenze, L. II, rubr. 46.
83
мы видели, некоторые ремесленники (прежде всего прядильщики, в меньшей мере ткачи) в ряде случаев по своему экономическому и социальному статусу приближались к наемным работникам. Чаще всего наемный труд применялся в городской боттеге в операциях, связанных с предварительной обработкой шерсти. Но порой мы встречаемся и в сельской округе с такими сукнодельческими специальностями, как чесание, трепание, стрижка, выбивание шерсти, представители которых работали по найму.
Детальное разделение труда в сельском сукноделии, связанном с цехом Лана, в сочетании с растущим в XIV в. подчинением производства отдельных ремесленников (не только в приобретении готовой продукции, но и в раздаче сырья57), скупщику-купцу и владельцу мастерской, растущее применение наемного труда в ряде операций шерстяного производства (главным образом в обработке шерсти) позволяет говорить о зарождении и постепенном распространении здесь рассеянной мануфактуры, сочетавшейся с зачатками централизованной мануфактуры в отдельных городах Тосканы. Однако все же полного торжества ее в сельской округе, по крайней мере до конца XIV в., еще не наступило, так как наиболее важные и ответственные операции в сукноделии, распространенные в контадо и дистретто, при всех происшедших в них изменениях, продолжали сохранять характер мелкого ремесленного производства. Да и сам мастер-шерстяник далеко не стал еще предпринимателем капиталистического толка58.
Использованные нами источники позволили проследить политику цеха Ланы и ^го мастеров-шерстяников в отношении сельских ремесленников-сукноделов, так или иначе подчиненных цеху. Они содержат очень скудные (и только косвенные) данные, характеризующие отношение того же цеха и мастеров-шерстяников ко внецеховому сукноделию, которое существовало как в городе, так и в сельской округе. Тем не менее мы можем сказать, что здесь налицо многочисленные и всевозможные ограничения, начиная от стеснения разных сторон производственного процесса (запрещение приобретать сырье или полуфабрикаты у нечленов Ланы, сдавать им заказы на выполнение отдельных операций, так же как передавать им под залог или продавать пряжу и полуфабрикаты), до строгой регламентации продажи готовых изделий в городе. Цех Ланы и выполнявшие его волю и стоявшие на страже его интересов власти городов Тосканы—Флоренции, Сиены, Лукки и др. — принимали все меры к устранению возможных конкурентов в сукноделии, но тем самым воздвигались препятствия развитию мелкого ремесленного производства, не подчиненного цеху. Цехи Ланы и Калималы в XIII и особенно в XIV в. претерпели значительные изменения, так как в их недрах и в тесной связи с ними развивались торговые компании купцов-предпринимателей раннекапиталисти
57 В. И. Ленин обращал особое внимание на переход к скупщику функции раздачи сырья как на важный момент превращения скупщика во владельца рассеянной мануфактуры. См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 3, стр. 366—368.
58 Ср. G. Luzzatto. Storia economica d’ltaiia, p. 201—202.
84
ческого типа5д, но полное перерождение этих цехов тогда, очевидно, еще не наступило, о чем свидетельствуют и их взаимоотношения с мелким сельским ремесленным производством в рамках цехов и вне их.
Политика могущественного цеха Ланы в отношении сельского сукноделия, направленная на ограничение и притеснение мелкого внеце-хового ремесленного производства, не позволила последнему сколько-нибудь заметно развиться. В XIII—XIV вв. у него практйчески не было будущего.
59 См. названные в начале статьи монографии А. Дорена, Ф. Мелиса, В. И. Ру-тенбурга.
РАННИЙ ЭТАП РАЗВИТИЯ СУКНОДЕЛИЯ В АНГЛИЙСКИХ ГОРОДАХ (XII—ХШ вв.)
| Я. А. ЛЕВИЦКИЙ I
В современной литературе, посвященной проблемам социально-эко-номической истории Англии, существует концепция о преимущественно внегородском развитии ремесла, в особенности ткачества и сукноделия, в средневековой Англии. Эта концепция сложилась под влиянием давно бытующей в историографии тенденции недооценивать городское развитие и значение города в средние века. Особенно ярко она выражена в исследовании американского историка Маргарет Ходжин, посвященном экономическому развитию Англии в связи с эволюцией технологических нововведений в период с XI и до конца XIX в.1
М. Ходжин исходит из представления о средневековом городе как средоточии торговли, а не ремесла, не промышленной деятельности в первую очередь. Она считает, что следует говорить о роли городов как центров торговли и не отождествлять их «торговый приоритет (commercial priority)» с «ранним промышленным развитием (with industrial precocity)» 2. Города в средние века занимали, по мнению М. Ходжин, ничтожно малое место в развитии страны, в данном случае — Англии, по сравнению с ее сельскохозяйственным массивом 3 и представляли собой лишь «малонаселенные комплексы (small population agglomerations)», с полями и пастбищами внутри4. Она оспаривает мнение историков (Дж. Нефа, Д. Кларка, Э. Липсона, Дж. Тейта и др.), рассматривающих ремесло как явление городской жизни5.
Значение сельских промыслов в развитии ткачества и сукноделия в средневековой Англии общепризнанно и нет оснований его умалять. Но неправомерно также недооценивать значение города в этом развитии. Рост сукноделия в Англии — длительный и сложный исторический процесс. Изучению роли сельских промыслов посвящено немало работ. Гораздо меньше внимания уделялось роли города в этом процессе, выяснению его значения и места в развитии английского сукноделия в целом.
1 М. Т. Hodgen. Change and History. A Study of the dated distribution of technological innovations in England. New York, 1952.
2 Ibid., p. 86.
3 Ibid., p. 85—86.
4 Ibid., p. 86, 89.
5 Ibid., p. 85.
86
Сельское шерстяное производство, деревенское крестьянское шерстоткачество и сукноделие — сукноваляние, существовало в Англии с весьма древних времен в. Производство шерстяных тканей не зависело здесь от ввоза сырья извне, как это было во многих других странах. Более того, английская шерсть очень рано стала объектом рыночных сделок и предметом экспорта в страны континента 6 7.
Раннее развитие овцеводства в Англии обеспечивало значительное распространение здесь, задолго до нормандского завоевания, деревенского сукноделия 8. Оно существовало тогда в форме домашней промышленности, являвшейся, как известно, «побочным производством» при земледелии 9. Такое сукноделие, рассчитанное на непосредственное потребление и неразрывно связанное с земледелием, развивалось и в крестьянском хозяйстве, где вырабатывались грубые деревенские сукна, и в поместьях англосаксонских глафордов.
Об уровне развития тексильного ремесла в последние столетия англосаксонского периода свидетельствует, например, известный памятник конца X — начала XI в.— «Словарь (УосаЬп1агшт)»Эльф-рика 10. В нем встречается большое количество терминов, относящихся к ткачеству и сукноделию, к различным видам и сторонам текстильного производства 11. Богатство и разнообразие этой терминологии позволяют говорить об относительной развитости данной отрасли ремесла в Англии на рубеже X—XI вв. т. е. еще до нормандского завоевания.
Сельское сукноделие послужило основой для аналогичной отрасли городского ремесла, для сукноделия в городе, которое могло появиться здесь лишь в результате длительного процесса отделения ремесла от земледелия — процесса, обусловившего само появление городов как экономических центров. Естественно поэтому, что городское сукноделие возникло позже сельского и на его основе. Города в Англии
6 Е. Lipson. The Economic History of England. Vol. I. The Middle Ages. London, 1945, p. 442—443; см. также: E. Lipson. A Short History of wool and its manufacture (mainly in England). Cambridge (Mass.), 1953, p. 55ff.
7 См., например, законодательство англосаксонских королей второй половины X — начала XI в. (III закон Эдгара, IV закон Этельреда II). — «Die gesetze der Angelsachsen». Herausgegeben von F. Liebermann. Bd. I. Halle und der Salle, 1903, S. 204—206, 234; анализ данных этого законодательства см. в кн.. Я. А. Левицкий. Города и городское ремесло в Англии в X—XII вв. М. — Л., 1960, стр. 118—121, 123, 126, 128.
8 Е. Power. The wool trade in English Medieval History. Oxford, 1942, p. 17, 20—23; H. Heaton. The Yorkshire woolen and worsted industries from earliest times up to Industrial Revolution. Oxford, 1920, p. 3; The Victoria History of the Counties of England (далее — VCH). Essex. Vol. II. London, 1907, p. 380—381; VCH, Hampshire, vol. I, p. 292 ff. a. o.
9 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 349.
10 Текст этого словаря, являющегося приложением к «Латинской грамматике» Эльфрика, опубликован в «Volume of Vocabularies». Ed. by Th. Wright. (London), 1857. Эльфрик, названный Грамматиком (Aelfric Grammaticus)—аббат бенедиктинского монастыря Eynsham, близ Оксфорда. Предполагаемые даты его жизни: 955—1020 гг. Ранее его ошибочно отождествляли с Эльфриком — архиепископом кентерберийским. См. Я. А. Левицкий. Указ, соч., стр. 129 (прим. 248).
11 См. «Volume of Vocabularies», р. 25—26, 39—40.
87
как центры ремесла и торговли начали возникать и складываться в X—XI вв12.
Сукноделие, концентрировавшееся в городах, по своему социально-экономическому характеру отличалось от сельского. Это была отрасль ремесла, существующая самостоятельно как особая специальность, а не побочное занятие при земледелии. В своем развитии она выступает уже не как часть натурального хозяйства крестьян или формирующегося феодального поместья, а как растущее в условиях феодализма^ товарное производство, рассчитанное уже не на непосредственное потребление, а на продажу, на обмен своих продуктов с другими отраслями хозяйства через рынок 13
Городское сукноделие, возникшее как самостоятельная отрасль ремесла уже в то время, когда города в Англии окончательно сформировались, заняло ведущее положение в развитии производства шерстяных тканей в стране. Объясняется это в первую очередь тем, что в городе сукноделие, как и многие другие виды ремесел, получило значительно более благоприятные условия для своего развития, совершенствования и роста, чем в деревне. Каковы же были эти условия?
Прежде всего надо иметь в виду, что город, концентрируя население, в отличие от деревни, для которой характерна диаметрально противоположная черта — изолированность и разобщенность 14, обеспечивал тем самым концентрацию потребностей и возможностей сбыта, т. е. предоставлял ремесленнику рынок сбыта его изделий, несравненно более значительный и постоянный, чем в деревне. Особенно если учесть, что в городе сосредоточивались не только сами ремесленники и другие слои производительного населения, но и значительная часть населения непроизводительного — феодалы, особенно высокого ранга, с их многочисленными свитами и слугами, духовные лица, чинов-ники-министериалы разных степеней — представители королевской и местной администрации, и другие потенциальные покупатели ремесленных изделий.
С другой стороны, и деревня получала в городе рынок для сбыта своей сельскохозяйственной продукции, что обеспечивало городскому ремесленнику, во-первых, возможность закупки определенных продовольственных товаров, и во-вторых, необходимого для его работы сырья, в данном случае—шерсти.
Ремесленник, в силу осуществившегося разделения труда оторвавшийся от сельскохозяйственных занятий и обосновавшийся в городе, получал возможность сосредоточиться на своей специфической деятельности, не отвлекаясь на другие занятия или, по крайней мере, сводя их к определенному минимуму. Это обеспечивало ему наиболее благоприятные по тому времени условия для специализации в данной отрасли производства, для усовершенствования средств и орудий труда и самого технологического процесса. В то время как крестьяне и сельские ремесленники, занимавшиеся изготовлением сукон, могли
12 Я. А. Левицкий. Указ, соч., стр. 159.
13 Там же, стр. 157—160.
14 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 50.
88
вырабатывать лишь грубые, неотделанные ткани, городские ремесленники-профессионалы — ткачи и сукновалы, имели необходимые условия для изготовления тканей значительно более высокого качества. Эти ткани, естественно, находили гораздо более широкий рынок сбыта, чем тот, какой могли иметь грубошерстные и неотделанные, чаще всего и неокрашенные, ткани деревенского производства.
Преимущества городского ремесла над сельским были, таким образом, естественным следствием растущего разделения труда, специализации, а затем и дифференциации ремесленных занятий, что находило выражение в разделении ранее единого ремесла на ряд отдельных самостоятельных видов. В текстильном ремесле появились такие специальности, как чесальщики шерсти, прядильщики, ткачи, сукновалы, стригали, красильщики и т. п. Это было результатом дальнейшего роста и углубления общественного разделения труда внутри данной отрасли производства. Такое разделение труда, приводившее обычно, при господстве цеховой системы, к увеличению числа цехов (гильдий в Англии), при всей его примитивности, содействовало интенсификации производства и повышению качества изделий.
К числу важнейших условий, создававших благоприятную почву для развития ремесла в городе, надо отнести возможность для ремесленников одной и той же специальности объединиться в цехи (гильдии) и обеспечить себе монополию на занятие данным видом производства, защиту от конкуренции других ремесленников, а также известную независимость от опеки со стороны феодалов и королевской власти, определенную степень самостоятельности и свободы для своей ремесленной деятельности. Такие условия невозможны были в деревне, их мог предоставить ремесленнику только город.
Разумеется, степень вольностей и привилегий, которыми пользовались городские ремесленники, могла быть различной в разных городах и зависела от многих конкретных обстоятельств. Но при всем этом, каков бы ни был характер и объем этих вольностей и привилегий, они не были доступны, по крайней мере в таком объеме, крестьянам, занимавшимся ремеслом как побочным промыслом при сельском хозяйстве.
Естественно, что в силу всех этих обстоятельств с возникновением городов, с оформлением их как городских общин, концентрировавших в своих стенах по преимуществу специфически городское население (и прежде всего ремесленников различных специальностей, в том числе и производящих ткани), сукноделие в Англии получило такие условия для своего развития, каких оно не имело и не могло иметь в догород-ской период.
В XII—XIII вв. сукноделие уже было распространено в значительном числе английских городов. Оно обосновалось тогда, как будет показано ниже, не менее чем в четырех десятках городских центров Англии, в том числе и в таких крупных по масштабам того времени городах, как Лондон, Винчестер, Йорк, Линкольн, Кембридж, Норич, Лейстер, Вустер, Глостер, Оксфорд, Ноттингем, Гентингдон и ряд Других.
Города, ставшие уже в рассматриваемое время центрами ткачества
89
и сукноделия или, по крайней мере, местами их значительного развития, мы находим почти во всех районах Англии. Это позволяет говорить о широте географического распространения данного вида ремесла в городах уже в ранний период их истории. Это свидетельствует также об общности условий, которые в различных районах страны приводили к одинаковым или сходным результатам. Результаты же были таковы: сосредоточение многих ремесленников текстильных специальностей в городских центрах, развитие в городах ткачества и сукноделия, производства шерстяных тканей, обычно более высокого качества, чем ткани деревенского производства, и, что особенно важно, возникновение в городах гильдий ткачей и сукновалов.
Ремесленные гильдии в английских городах возникли, вероятнее всего, в конце XI — начале XII в. Первые документальные свидетельства о них датированы ИЗО г. В «Казначейских свитках» («Magni Rotiili Scaccarii», более позднее название — «Pipe Rolls») за 31-й год правления Генриха I, т. е. за ИЗО г., зафиксированы ежегодные платежи в казначейство ремесленных гильдий Лондона, Винчестера, Линкольна, Оксфорда, Гентингдона15. Из семи ремесленных гильдий, упомянутых в этих свитках, шесть, т. е. подавляющее большинство, объединяли ремесленников, занятых в текстильном деле,— ткачей и сукновалов. В этой отрасли городского ремесла, включающей переработку шерсти, изготовление различных тканей и сукон, гильдии возникли раньше всего. Можно предположить, что немалую роль здесь играла конкуренция стекающихся в города сельских ткачей и сукновалов. Город привлекал их растущим (по мере роста самого города) спросом на изделия их ремесла. Спрос горожан на материалы для одежды сделал производство тканей в городе (причем тканей более высокого качества, чем те, которые потреблялись в деревне) особенно надежным делом, обеспечивающим ремесленнику возможность целиком посвятить себя своей специальности.
Узость средневекового городского рынка, при всех преимуществах его по сравнению с возможностями сбыта изделий текстильного ремесла в деревне, была одной из существенных причин, заставляющих ткачей и сукновалов, обосновавшихся в городах, объединяться в гильдии для защиты от конкуренции. Интересы обороны от притеснений со стороны феодалов и городской верхушки также требовали этого. Приведенные выше данные показывают, что текстильные гильдии в городах Англии возникали раньше, чем корпорации ремесленников других специальностей.
Лондонская гильдия ткачей (Gilda Telariorum Londoniae), по данным «Казначейских свитков» за ИЗО г., платила ежегодно в казну 16 ф.16 Это было значительно больше, чем суммы, уплачиваемые в то время другими ремесленными гильдиями 17.
15 Magn. Rot. (31 Henrici I). —In: Th. Madox. Firma Burgi. London, 1726, p. 191; Th. Madox. The History and Antiquities of the Exchequer of the Kings of England... taken from the records. Vol. I. London, 1796, p. 340, 367.
16 Th. Madox. Firma Burgi, p. 191.
17 Ibidem.
В середине XII в. хартия Генриха II (наиболее ранняя из известных нам хартий, предоставлявших права и привилегии ремесленным гильдиям в Англии) подтверждала право лондонских ткачей иметь свою гильдию со всеми вольностями и обычаями, которыми они пользовались во времена Генриха 118, т. е. в первой трети XII в. Важнейшей и основной привилегией, предоставляемой ткачам этой хартией, было монопольное право заниматься ткацким ремеслом в пределах города Лондона, включая его пригороды (Саутуорк и др.). Никто не мог быть допущен к занятиям ткацким делом в этом городе и в местах, к нему относящихся, помимо гильдии, без ее ведома и разрешения 19 Заниматься ткачеством в Лондоне и его пригородах могли только члены этой гильдии. Привилегия гильдии поддерживалась авторитетом королевской власти; нарушение ее каралось довольно высоким штрафом — 10 ф. 2 °.
Хотя позже, во второй половине XII в., сумма ежегодного взноса гильдии в казначейство была уменьшена до 12 ф., она все же оставалась достаточно большой и была обременительна для ткачей. Не всегда они могли уплатить эту сумму. Задолженность ткачей казне (недоимки по уплате ежегодных взносов) не раз отмечалась в «Казначейских свитках»21. Однако к концу XII и началу XIII в. положение ткачей значительно поправилось. Они разделались с долгами.
В 1202 г. мэр и горожане Лондона обратились к королю Иоанну Безземельному с петицией, в которой просили уничтожить гильдию ткачей. Король, получавший от этой гильдии ежегодно 18 марок серебром, что составляло 12 ф., потребовал от горожан в качестве компенсации ежегодной уплаты ему 20 марок серебром 22. Горожане, видимо, не приняли этого условия, и ткачи сохранили свою гильдию, но должны были увеличить ежегодный взнос в казначейство до суммы, которую король потребовал от горожан, т. е. до 20 марок серебром 23. Такую же сумму ткачи уплачивали и в дальнейшем, при Генрихе III 24, который в 1242 г. подтвердил их привилегии 25.
На протяжении XIII в. у лондонской гильдии ткачей было еще немало конфликтов с горожанами, точнее сказать, с верхушкой горожан — главным образом богатыми купцами и городскими землевладельцами, в руках которых находился лондонский муниципалитет.
18 «Munimenta Gildhallae Londoniensis». Vol. II, Liber Custumariim. Ed. by H. T Riley. London, 1860, part I, p. 33.
19 «Et ita quod nullus, nisi per illos, se intromittat infra Civitatem de eo ministerio, et nisi sit de eorum Gilda, neque in Sudwarce, neque in aliis locis Londoniae pertinentibus...» (ibidem).
20 Ibidem.
21 См., например, Magn. Rot. 5 Henr. II. The Publications of the Pipe Roll Society (далее — PRSP), vol. I, London, 1884, p. 2; Magn. Rot. 6 Henr. II. — PRSP, vol. II, London, 1884, p. 13; Magn. Rot. 15 Henr. IL —PRSP, vol. XIII, London, 1890, p. 170—171 и др.
22 «British Borough Charters». Vol. I, 1042—1216. Ed. by A. Ballard. Cambridge, 1913, p. 208.
23 Cm. Magn. Rot. 4 John; Th. Madox. Firma Burgi, p. 192.
24 Th. Madox. The History and Antiquities of Exchequer..., vol. I, p. 338.
25 «Munimenta Gildhallae Londoniensis», vol. II. Liber Custumarum, pt 1, p. 48.
91
Враждебное отношение к гильдии ткачей объяснялось стремлением состоятельных горожан Лондона подчинить ее своему контролю, лишить гильдию важных привилегий, особенно монополии на производство сукна, заставить ее участвовать в уплате городской фирмы 2б, помимо взноса, который ткачи ежегодно должны были платить в казначейство за свою гильдию (pro gilda sua). Но в упорной борьбе ткачи преодолевали препятствия, которые чинили им городские власти, и продолжали свою деятельность.
Лондонская гильдия ткачей объединяла ремесленников, занятых выработкой сукна и шерстяных тканей. В Лондоне были и ткачи, выделывавшие холст и льняные ткани, но они не входили в эту гильдию 27.
В 1180 г. в Лондоне был наложен штраф на «незаконные (adulte-rinae)» гильдии, т. е. основанные без разрешения властей (sine waran-to) и не платившие полагающихся ежегодных взносов в казначейство. В числе этих гильдий оказались и сукноделы, точнее — отделывате-ли сукна (pararii) 28. Они должны были уплатить в качестве штрафа 1 марку серебром 29, т. е. 13 ш. 4 п.
Мы не располагаем иными данными об этой гильдии, но ее наличие в Лондоне во второй половине XII в. подтверждено документально. Вполне допустимо предположить, что члены этой гильдии занимались отделкой деревенских сукон. Городское ремесло не утратило полностью связи с сельским. Грубые, неотделанные и неокрашенные деревенские шерстяные ткани частично находили себе сбыт в городе. Но сбывали их большей частью городским ремесленникам — сукноделам, которые, будучи умелыми специалистами, занимались не только изготовлением новых тканей, но и окончательной отделкой и окраской деревенских сукон, доведением их до необходимого для успешного сбыта качества. Окончательная отделка сукон была в сущности функцией городских ремесленников, что было обусловлено более высоким уровнем их мастерства.
Появление еще одной текстильной гильдии свидетельствовало о расширении и дифференциации текстильного ремесла в Лондоне, об увеличении числа ремесленников, объединенных в гильдейские корпорации, занятых производством шерстяных тканей. Этот факт говорит также о том, что гильдии ремесленников возникали как с ведома и по разрешению властей, так и без их разрешения, так сказать, явочным порядком.
В Винчестере, втором после Лондона политическом центре тогдашней Англии, расположенном на юге страны, в Гемпшире, где было сильно развито овцеводство (район меловых холмов юга Англии — знаменитых Downs, и острова Уайт), рано концентрировалась торговля шерстью и рано начало развиваться сукноделие 30. Уже в 30-х годах
26 Firma burgi — ежегодный взнос города в королевскую казну.
27 См. Th. Madox. Firma Burgi, p. 197—198.
28 Magn. Rot. 26 Henr. II. —PRSP, vol. XXIX. London, 1908, p. 154.
29 Ibidem.
30 VCH. Hampshire, vol. V- London, 1912, p. 476—478.
XII в. сукноделие в Винчестере имело явно городской характер, о чем свидетельствует наличие цеховой организации. «Казначейские свитки» ИЗО г. отмечают здесь две ремесленные гильдии, и обе они объединяют ремесленнинков текстильных специальностей: гильдия сукновалов (fullones) и гильдия ткачей (telarii). Каждая из них платила в казначейство по 6 фунтов ежегодно31. В 1166 г. в «Казначейских свитках» отмечен специальный взнос (gersuma) в размере I марки золотом (6 ф.), который вносила гильдия ткачей Винчестера за то, чтобы иметь свои обычаи и вольности, а также право выбирать своего олдермена32. Кроме того, гильдия должна была впредь платить ежегодно уже не одну, а две марки золотом 33 (12 ф., как и лондонские ткачи).
«Обычаи и вольности», получение которых оплачивалось специальной денежной суммой, вероятнее всего выражались в первую очередь, как и у лондонских ткачей, в праве на монопольное занятие в городе ткацким ремеслом. Для любой средневековой ремесленной гильдии, объединяющей мелких самостоятельных товаропроизводителей, продуцирующих и сбывающих свои изделия в условиях узости тогдашнего рынка и весьма медленного расширения спроса, наиболее важная привилегия могла заключаться прежде всего в передаче этой гильдии исключительного права заниматься данным ремеслом в городе. Разумеется, обычаи и вольности винчестерских ткачей могли включать и другие привилегии.
В 1194 г., при Ричарде I, королевской хартией были подтверждены обычаи и вольности сукновалов Винчестера, как это было сделано ранее в отношении ткачей. За это сукновалы должны были уплатить в казначейство 10 марок серебром34, что составляло 6 ф. 13 ш. 4 п.
Сукновалы и ткачи Винчестера, подобно лондонским ткачам, нередко испытывали затруднения с уплатой своих ежегодных взносов в казначейство35. В 1201 г. Иоанн Безземельный пожаловал ежегодный взнос (фирму) ткачей и сукновалов горожанам Винчестера. К этому времени задолженность ткачей казначейству составляла значительную сумму — 37 ф. 15 ш., а сукновалов — 9 ф.36 Эти долги частично были погашены, частично аннулированы лишь при Генрихе III37. Уплата ежегодных взносов вместо королевского казначей-
Magn. Rot. 31 Henr. I. — Th. Madox. Firma Burgi, p. 191; Magn. Rot. 5 Henr. II. —PRSP, vol. I, p. 39; Magn. Rot. 9 Henr. II. — PRSP, vol. VI. London, 1886, p. 46 и др.
32 «Telarii Wintoniae debent I marcam auri de gersuma pro consuetudinibus et libertatibus suis habendis et pro eligendo Aldermanno suo». — Magn. Rot. 12 Henr. II. — PRSP, vol. IX. London, 1888, p. 35.
33 Ibidem.
34 VCH. Hampshire, vol. V, p. 477.
35 Так, например, в 1197 г. винчестерские ткачи, кроме фирмы в 12 ф. за текущий год, должны были внести в казначейство еще 2 унции золота (1,5 ф.) за предшествующий год, а сукновалы, кроме обычной фирмы в 6 ф., должны были внести еще 40 ш., т. е. 2 ф. за прошлый год. — Magn. Rot. 9 Ric. — Th. Madox. The History and Antiquities of the Exchequer..., vol. I, p. 341,
36 VCH. Hampshire, vol. V, p. 477.
37 Ibidem.
ства городу не улучшала положения ткачей и сукновалов, а ставила их в большую зависимость от городского муниципалитета.
! Как и в Лондоне, правящая верхушка горожан в Винчестере всячески притесняла ткачей и сукновалов. В одном дошедшем до нас документе XIII в. (на старофранцузском языке) записаны так называемые «Законы о ткачах и сукновалах Винчестера (La lei des teliers et des fuluns a Wincestre)» 38, в которых содержится ряд ограничений прав и деятельности этих ремесленников. Так, согласно этому документу, ни один ткач или сукновал не мог сушить, окрашивать и продавать сукно вне города. Они не могли торговать с чужеземцами, а должны были продавать свои сукна только купцам Винчестера. При этом, они лишались даже права посещать с целью продажи своих сукон широко известную в средние века Винчестерскую ярмарку. В случае нарушения этого «Закона» ткачам и сукновалам грозила конфискация их движимого имущества в пользу шерифа и «почтенных людей города (prudeshomes de la cite)» 39.
Ткачи и сукновалы не могли покупать ничего для своего ремесла, пока они не уплатят шерифу ежегодного денежного взноса (фирмы). Они 'не были полноправными горожанами (фрименами). Если же, став богатыми, они желали приобрести городское полноправие, то могли сделать это только при условии отказа от занятия своим ремеслом40.
' Таким образом, и в Винчестере, как и в Лондоне, верхушка горожан !(в’первую очередь богатое купечество), в руках которой находились 'рычаги управления городом, стремилась принизить ремесленников — ’ткачей ’и сукновалов, ограничить их права в своих интересах, подчинить их себе, извлечь из их ремесла максимальные выгоды для себя. Однако ткачи и сукновалы находили средства уплачивать долги и сохранять свои ремесленные организации. Будучи объединены в гильдии, они смогли ’противостоять ’притеснениям со стороны «почтенных людей города» и продолжали существовать и работать как члены ремесленных корпораций в области ’городского текстильного производства, приобретавшего в XIII в. все большее значение среди других отраслей городского ремесла.
I Оксфордская гильдия ткачей впервые упоминается в ’тех же «Казначейских свитках» ИЗО г. Оксфордские ткачи платили в казначейство за свою гильдию (pro gilda sua) такую же сумму, как и сукновалы (а до 1166 г. и ткачи) Винчестера, т. е. 1 марку золотом (6 ф.) 41. Столько же они платили и в последующие годы 42. В 'хартии Иоанна Безземельного (начало XIII в.) 43 подтверждаются’«вольности и обы-
«Munimenta Gildhallae...», vol. II. Liber Custumarum, pt. 1, p. 130—131; см. также «Beverly Town Documents». Ed. by A. F. Leach. London, 1900, p. 134—135.
39 Ibidem.
40 Ibidem.
41 Magn. Rot. 31 Henr. I. — Th. Madox. The History and Antiquities of the Exchequer..., vol. I, p. 467.
42 См., например, Magn. Rot. 15 Henr. IL —PRSP, vol. XIII, p. 83.
43 Текст ее приводится в более поздней хартии, пожалованной гильдии ткачей Оксфорда Эдуардом I (1275 г.). — British Borough Charters, vol. II, 1216— 1307. Ed. by A. Ballard and J. Tait. Cambridge, 1923, p. 283—284; см. таюц§ T'/i, Madox, The History and Antiquities of the Exchequer.-., vol. I, p. 339,
M
чаи» гильдии ткачей Оксфорда (пожалованные ей, как говорится в хартии, еще Генрихом I и Генрихом II, т. е. на протяжении XII в.); там имеется специальное указание, что «никто не должен заниматься их ремеслом в пределах пяти лиг вокруг города Оксфорда» 44. Эта хартия Иоанна была подтверждена хартией Эдуарда I, полученной оксфордскими ткачами в 1275 г.45
Таким образом, и оксфордская гильдия ткачей имела в XII и в XIII вв. такую важнейшую для ремесленной гильдии привилегию, как монополия на занятие своим ремеслом, и притом не только в пределах города Оксфорда, но и в радиусе свыше 10 км вокруг него.
Стремление зажиточной городской верхушки подчинить себе ткачей, установить контроль над их деятельностью и всячески ограничить их права проявилось достаточно ярко и в Оксфорде. В «Законах о ткачах и сукноделах Оксфорда», в основном сходных с рассмотренными выше законами о винчестерских ткачах и сукноделах, утверждалось, что ткачи и сукноделы «не могут ни ткать, ни валять собственное сукно без разрешения почтенных людей города» под угрозой конфискации у них сукна в качестве штрафа 46. В случае смерти ткача его вдова должна была выйти замуж только за ткача, если она желала продолжать это ремесло 47. Согласно этому закону, ткачи Оксфорда, так же как и ткачи Винчестера, не были полноправными горожанами — фри-менами, и были лишены права выступать в суде против фрименов.
Притеснения со стороны городской верхушки были, видимо, столь сильны и разорительны для оксфордских ткачей, что во второй половине XIII в. они обеднели и не всегда могли уплатить в казначейство свой ежегодный взнос в 1 марку золотом. Более того, число ткачей в Оксфорде значительно уменьшилось. «В то время, когда эти ткачи,— говорится в хартии Эдуарда I (1275 г.),— платили 1 марку золотом, их насчитывалось в городе более 60 [человек], но теперь они впали в такую бедность (ad tantam inopiam devenerunt), что их едва насчитывается 15, и они часто не в состоянии уплатить указанную выше ежегодную фирму в 1 марку золотом. И теперь они не имеют необходимых средств для уплаты» 48. Король вынужден был отказаться от взыскания с них долгов и снизить их ежегодную фирму почти втрое — до 42 ш., т. е. до 2 ф. 2 ш. вместо 6 ф. (1 марка золотом), которые они платили раньше 49. Очевидно, королевская власть была заинтересована в существовании ткацкого промысла и гильдии ткачей в Оксфорде и потому не останавливалась перед столь значительным облегчением их финансового бремени, возможно, из опасения совсем лишиться и последних доходов от этой гильдии.
К числу городов, в которых ткачи рано объединились в гильдию, относится и Линкольн, который уже в XII в. был одним из наиболее
44 «Et quod nemo operaretur de ministerio eorum infra quinque leucas circa burgum Oxoniae».— «British Borough Charters», vol. II, p. 283—284. 1 лига (leuca)=l,5 мили=2112 м.
45 Ibidem.
46 «Munimenta Gildhallae... vol. II. Liber Custumarum, pt. 1, p. 130.
47 Ibidem.
48 «British Borough Charters», vol. II, p. 283.
I49 Ibid., p. 284.
95
привилегированных городов Англии 50. Как центр ткацкого промысла и сукноделия Линкольн был известен также с XII в. Особенно высоким качеством отличались вырабатываемые в Линкольне сукна алого цвета (de bono scarletto) 51.
В «Казначейских свитках» за ИЗО г., где впервые упоминается гильдия ткачей Линкольна, указывается, что ежегодный взнос ее в казначейство составлял (как и для Винчестера и Оксфорда) 1 марку золотом (6 ф.)52 53.
Графство Линкольншир, изобиловавшее лугами и имевшее немало хороших пастбищ (что нашло отражение еще в «Книге Страшного суда» 63), славилось высококачественной шерстью. Она имела весьма широкий сбыт, и горожанам Линкольна нелегко было получить ее в количестве, достаточном для своего собственного производства. В 1262 г. горожане Линкольна жаловались королю на скупку шерсти агентами монастырей для продажи ее за море, что наносило большой ущерб городу Линкольну и королевским рыночным местечкам (King’s market towns) в графстве54 55 56.
Крупным по тому времени центром сукноделия в Линкольншире был город Стамфорд, где в XII—XIII вв. развивалось ткачество, производилась отделка и окраска тканей и вырабатывались дорогие сорта сукон65.
Сукноделие развивалось и в других городах графства Линкольншир, менее значительных, чем Линкольн и Стамфорд,— в Лауте, одном из известных центров сукноделия в XII—XIII вв., где производились более дешевые сукна, и в Грантаме, известном своим ткачеством еще при Генрихе II66.
Одной из ранних текстильных гильдий, отмеченных в «Казначейских свитках» ИЗО г., была гильдия ткачей Гентингдона 57. О ней мы имеем очень скудные сведения. Сумма ее ежегодной фирмы, уплачиваемой в казначейство, была значительно меньшей, чем у всех других гильдий ткачей, упоминавшихся в этом документе. Она составляла только 40 ш. (2 ф.) и оставалась неизменной по крайней мере в течение всего правления Генриха II, т. е. почти до конца XII в.58
Из «Казначейских свитков» за первые годы правления Генриха II мы узнаем о существовании гильдий ткачей еще в двух крупных городах Англии — Ноттингеме (1156 г.) и Йорке (1164 г.).
50 С. Stephenson. Borough and Town. A Study of urban origins in England. Cambridge (Mass.), 1933, p. 126, 131.
51 E. Lipson. The Economic History of England, vol. I, p. 450.
52 Magn. Rot. 31 Henr. I.— Th. Madox. The History and Antiquities of the Exchequer..., vol. I, p. 340.
53 Cm. «Domesday Book», vol. I. Ed. by A. Farley. London, 1783, p. 338—382; H. C. Darby. The Domesday Geography of Eastern England. Cambridge, 1952, p. 60—61.
54 E. Power. The wool trade in English Medieval History, p. 46.
55 VCH. Lincolnshire, vol. II. London, 1906, p. 305.
56 Ibid, p. 381.
57 Magn. Rot. 31 Henr. I. — Th. Madox. The History and Antiquities of the Exchequer.., vol. I, p. 340.
58 См, например, Magn. Rot. 5 Henr. IL —PRSP, vol. I, p. 54; Magn. Rot. 15 Henr. II. — PRSP, vol. XIII, p. 144 и др.
96
Гильдия ткачей в Ноттингеме, впервые упомянутая в «Казначейских свитках» за 1156 г.(2-й год правления Генриха II), платила в казначейство ежегодную фирму в 40 ш. (2ф.) 59, как и гильдия ткачей в Гентингдоне. Хартия Генриха II городу Ноттингему (точная дата ее неизвестна,— возможно, 1157 г.) дает привилегию на монопольное производство окрашенного сукна (tinctos pannos) в пределах города Ноттингема и запрещает производство его в радиусе 10 лиг (несколько более 20 км) вокруг города 6°. В хартии не упоминается ноттингемская гильдия ткачей. Возможно, что хартия была дана до того, как она образовалась, поскольку первое упоминание об этой гильдии относится к 1156 г. Гильдия, если члены ее имели права горожан, могла использовать привилегию, данную хартией, для борьбы с конкуренцией сельских ткачей и вообще ткачей-чужаков (extraneorum) не только в Ноттингеме, но и в примыкающей к нему широкой округе радиусом свыше 20 км. Таким образом, привилегия на монопольное занятие своим ремеслом, которой могли пользоваться горожане-ткачи Ноттингема, распространялась на значительно большую территорию, чем аналогичная привилегия у ткачей Лондона и даже Оксфорда.
Город Йорк, центр обширного графства Йоркшир на севере Англии, еще в донормандские времена был важным рынком для торговли шерстью, возможно, и сукном 61, которое тогда скорее всего было продукцией деревенского домашнего промысла и сельских ткачей. Но уже в XII в. в стране были хорошо известны дешевые сукна, производимые^ Йорке и некоторых других городах графства Йоркшир (Беверли, Уэйкфилд, Скарборо и др.). Эти сукна вывозились в другие города страны 62.
Гильдия ткачей Йорка впервые упомянута в «Казначейских свитках» в 1164 г.63,— позднее лондонской, винчестерской и ряда других. Сумма, которую ткачи Йорка ежегодно вносили в казну «за свою гильдию», составляла 10 ф. 64 По величине этого взноса гильдия ткачей Йорка стояла на втором месте после лондонской (платившей в это время 12 ф. ежегодно).
Хартией Генриха II ткачам Йорка, объединенным в гильдию, были пожалованы «обычаи и вольности, которые принадлежат их ремеслу» 65, и предоставлена исключительная привилегия на производство «окрашенного или полосатого сукна (pannos tinctos vel reatus)» в пределах не только города Йорка, но и всего графства Йоркшир 66. Правда,
59 Magn. Rot. 2. Henr. Il — «The Great Rolls of the Pipe for 2, 3, 4 Henr. II». Ed. by J. Hunter (Record Commission) London, 1844, p. 39.
60 «Foedera, Conventiones, litterae et cujusqunque generis acta publica... vol. I, pars 1. Ed. by Th. Rymer (Record Commission). London, 1816, p. 41.
H. Heaton. The Yorkshire woolen and worsted industries from earliest times up to the Industrial Revolution. Oxford, 1920, p. 3.
62 Ibid., p. 4—7.
63 Magn. Rot. 10 Henr. II. — PRSP, vol. VII, London, 1886, p. 12.
64 Ibidem. См. также: Magn. Rot. II Henr. IL —PRSP, vol. VIII, London, 1887, p. 46; Magn. Rot. 12 Henr. IL — PRSP, vol. IX. London, 1888, p. 36 и т. д.
,5 «Consuetudines et liberates que ad officium suum pertinent». — VCH. Yorkschire, vol. II, London, 1912, p. 407.
66 Ibidem.
4 Европа в средние века
97
р> хартии оговаривалось, что это не относится к Беверли, Керкби, Молтону, Тереку, Скарборо и другим городам королевского домена (et alii dominicis meis burgis), где имеется такое же производство (ejusdem officii) 67. Названные города в графстве Йоркшир также были уже в XII в. центрами изготовления шерстяных тканей разного сорта и качества 68.
В XIII в. права ткачей Йорка были еще больше расширены. В 1220 г. инструкция Генриха III шерифу графства Йоркшир, ссылаясь на хартию Генриха II, подтверждала монополию ткачей Йорка на изготовление тканей в пределах графства: «чтобы никто в графстве Йоркшир не изготовлял ткани вне города Йорка»69 Инструкция предписывала шерифу следить за тем, чтобы пи один ткач в пределах его округи не производил сукна без разрешения ткачей Йорка (sine assensu telariorum Eboraci) 70.
На протяжении XIII в. ткачи Йорка, видимо, переживали немало трудностей с реализацией своих изделий, так как не раз оказывались в тяжелом положении при уплате в казну полагающихся взносов. Они нередко были должниками казначейства в течение ряда лет 71. Тем не менее Йорк оставался крупным центром ткачества и сукноделия.
Кроме перечисленных выше городов Йоркшира, ставших уже с XII в. центрами сукноделия,— Беверли, Керкби, Молтон, Терек и Скарборо,— в XIII в. выдвигается еще несколько сукнодельческих центров на севере^Англии — города Уэйкфилд, Лидс, Уитби, Селби, Хедон 72. После Йорка самым значительным из центров сукноделия этого графства был Беверли. Еще во времена Генриха II здесь шла оживленная торговля сукном73. В XIII в. получили широкое распространение высококачественные сукна, вырабатываемые и окрашиваемые в этом городе: «беверлийское голубое (de Beverlaco Blue)» и «алое сукно (Pannus de Scarlato)» 74.
В «Законах о ткачах и сукноделах Беверли» (на старофранцузском языке), во многом сходных с аналогичными законами, касающимися Винчестера и Оксфорда (все эти «Законы» относятся к XIII веку), ткачам и сукновалам Беверли запрещалось сушить сукно (qie пе poent nul drap sechir) и вести торговлю вне города 75 Так же, как в Винчестере и Оксфорде, ткачи и сукновалы Беверли не могли выступать в суде против полноправного горожанина — фримена 76. Оцнако
67 «Consuetudines et liberates que ad officium suiim pertinent». VCH. Yorkshire, vol. II, London, 1912, p. 407.
G8 H. Heaton. Op. cit., p. 8—10; VCH. Yorkshire, vol. II, p. 406 ff.
69 «Rotuli Litterarum Clausarum», vol. I. Ed. by Th. D. Hardy (Record Commission) [London], 1883, p. 421.
70 VCH. Yorkshire, vol. II, p. 406—408.
71 Ibidem.
72 H. Heaton. Op. cit., p. 4—8 ff. VCH. Yorkshire, vol. II, p. 407, 430 и сл.
73 Th. Madox. The History and Antiquities of Exchequer... vol. I, p. 468; VCH. Yorkshire, vol. II, p. 407; H. Heaton. Op. cit., p. 4.
74 L. F. Salzman. English Industries in the Middle Ages. Oxford, 1964, p. 201 и сл.; E. Lipson. A Short History of wool and its manufacture (mainly in England), p. 87 и сл.
75 «Munimenta Gildhallae...», vol. II. Liber custumarum, pt. 1, p. 130—131.
76 Ibidem.
98
несмотря на запреты и неполноправие ткачей и сукновалов Беверли, ткацкое ремесло в городе продолжало развиваться ив XIII |в.
Наше представление о степени распространения ткачества и сукноделия в английских городах XII—XIII вв. будет недостаточно полным, если мы не упомянем хотя бы бегло и о других центрах городского текстильного производства в то время. Так, на севере, в графстве Дарем, на границе с Йоркширом, уже с XII в. существовал как центр ткачества город Дарлингтон 77 На востоке страны следует отметить такой значительный уже в тот период городской центр, как Кембридж, в котором в первой половине XII в. развивалось ткацкое ремесло и производилась окраска тканей 78, а также Норич (графство Норфок), находившийся в центре обширного сельского сукнодельческого района и известный еще при Генрихе II изготовлением тонких шерстяных тканей и окраской сукон79. Графство Эссекс занимало одно из самых видных мест в стране по развитию сукноделия и шерстяного производства. Правда, здесь эта отрасль ремесла процветала главным образом в небольших городках, местечках и просто в деревнях. Но и в этом графстве имелся заметный центр производства шерстяных тканей — город Колчестер 8°. В графстве Сеффок следует отметить рост сукноделия и шерстоткацкого дела в XII—XIII вв. в городах Эдмундсбери и Садбери 81.
Из городов Мидленда (западные графства) сукноделие развивалось с XII в. в Шрусбери (графство Шропшир; шерсть из этого района особенно ценилась) 82 и Глостере (графство Глостершир, известное короткошерстными овцами, дававшими шерсть самого высокого качества. Ткацкое ремесло существовало в Глостере с XII в.; производилась здесь и окраска тканей 83. Тогда же (с XII в.) получили заметное распространение ткачество, сукноделие и окраска тканей в Вустере и Ившеме (графство Вустершир) 84. Центрами шерстоткачества (wool weaving) и сукноваляния в XII—XIII вв. были и такие значительные города в центральной части страны, как Нортгемптон 85 и Лейстер 86.
Ткачеством и окраской тканей занимались в рассматриваемое время ремесленники (жители?) городов Хартфорда и Сент-Олбанса (графство Хартфордшир) 87. На юге Англии, в графстве Гемпшир, кроме уже упоминавшегося выше центра графства — Винчестера, шерстоткачество и сукноделие существовало в XII в. в Саутгемптоне, уже тогда важном портовом городе. Через этот порт в Англию доставлялась из-за моря значительная часть иностранных тканей, особенно из Фланд
77 VCH. Durham, vol. II. London, 1907, р. 314—315.
78 Е. Lipson. A Short History of wool..., p. 37.
79 E. Lipson. The History of woolen and worsted Industries. London, 1921, p. 222.
80 VCH. Essex, vol. II. London, 1907, p. 380—381 ff.
81 VCH. Suffolk, vol. II. London, 1907, p. 255 и др. L. F Salzman. Op. cit., p. 201.
82 VCH. Salop, vol. I. London, 1908, p. 428; L. F. Salzman. Op. cit., p. 220.
83 VCH. Gloucestershir, vol. II. London, 1907, p. 154.
84 VCH. Worcester, vol. II. London, 1906, p. 283, 301.
85 VCH. Horthamptonshire, vol. II. Westminster, 1900, p. 332.
86 VCH. Leicester, vol. IV. London, 1958, p. 32—38.
w VCH. Herts, vol. IV. London, p. 248.
99
рии 88. И тем не менее собственное производство шерстяных тканей имело место и здесь 89.
В районе юго-западных графств — Уилтшира, Сомерсетшира, Девоншира, издавна известных своим производством главным образом грубых сортов шерсти (coarsen grades) 9°, также развивалось городское сукноделие. В начале XIII в. здесь выделяются как довольно значительные центры сукноделия город Тонтон (Сомерсетшир) 91, а также города Тотнес (Девоншир) 92 и Мальборо (Уилтшир). Наряду с рассмотренными выше законами о ткачах и сукновалах Винчестера, Оксфорда и Беверли, существовали в XIII в. «Законы о ткачах и сукновалах Мальборо», где был зафиксирован ряд положений, свидетельствующих о неполноправном положении ткачей и сукновалов в этом городе 93. И здесь отчетливо проявляется стремление правящей городской верхушки, «почтенных людей города (prudeshommes de la vile)», подчинить себе ремесленников, заставить их работать непосредственно на этих, «лучших людей» 94. Вместе с тем городская верхушка стремилась воспрепятствовать торговле ремесленников-сукноделов продуктами своего ремесла, чтобы сосредоточить эту выгодную торговлю в своих руках в ущерб интересам производителей. Такая же картина в общем наблюдалась в XII—XIII вв. и в ряде других английских центрах сукноделия: Лондоне, Винчестере, Оксфорде и др.
Но каковы бы ни были препятствия, воздвигаемые на пути ткачей и сукновалов верхушкой горожан — купцами, ростовщиками, городскими землевладельцами, а порой и феодалами,— шерстоткацкое дело и сукноваляние, обосновавшееся в английских городах XII— XIII вв., сыграло свою важную роль в развитии данной отрасли общественного производства в стране в целом.
Концепция преимущественно внегородского развития ткачества и сукноделия на всех этапах экономической эволюции средневековой Англии не имеет, как нам представляется, опоры в исторической действительности. Эта концепция лишена основания, по крайней мере для первых столетий существования городского сукноделия и ткачества, для периода XII—XIII вв. Что же касается более позднего времени, последующих столетий истории сукноделия в Англии,— то это предмет особого исследования. Но и для периода, когда сукноделие начинает переходить из города в деревню и в сельских местностях основываются суконные мануфактуры (а это происходило в Англии не ранее XV в.), роль городского сукноделия в подготовке этого процесса трудно переоценить и, во всяком случае, нельзя игнорировать.
88 VCH. Hampshire and Isle of Wight, vol. III. London, 1908, p. 490 ff.
89 Ibidem.
90 £. Power. Op. cit., p. 23.
B1 T. J. Hunt. Notes in the cloth trade in Taunton in XHIth century. — «Hist. Soc. с.», I—II, 1956—1957; VCH. Somerset, vol. II. London, 1911, p. 267—337.
92 E. Windeat. An Historical Scetch of Totnes. Devonshire, vol. 12, 1880, p. 170.
93 Cm. «Munimenta Gildhallae...», vol. II, Liber Ciistiimariim, pt. 1, Р- 130; «Beverly Town Documents», p. 134—135.
94 «Никто не может ткать (ne null ne puet tistre) или работать (neoverer) иначе, как для почтенных людей города (fors as prudeshommes de la vile)». — «Mu-nimenta Gildhallae...», vol. II. Liber Custumarum, pt. 1, p. 130.
БОРЬБА ЗА ГОРОДСКОЙ СОЛЯНОЙ РЫНОК В ТУЛУЗЕ В XI —XII вв.
С. М. СТАМ
Изучение проблемы складывания городского рынка заставляет обратиться к истории торговли таким специфическим товаром, как соль. В силу своего исключительного значения в питании человека и географической ограниченности мест добычи, соль являлась одним из древнейших объектов обмена. Торговля солью относится к догородским видам торговли и несомненно старше возникновения средневекового городского рынка х.
Об этом говорят данные, дошедшие до нас от раннего средневековья. Доходы от солеварен и соляных рынков в послеримские времена сделались королевской регалией, а в период наступившей феодальной раздробленности в той или иной форме были присвоены графами и другими местными сеньорами. Там, где соль добывалась и откуда она вывозилась в другие районы, там, где производилась продажа соли, между феодалами разгоралась острая борьба за право обладания солеварнями, добытою солью, соляными рынками и рыночными соляными пошлинами. При этом особенную настойчивость проявляли церковные сеньоры.
В западном Лангедоке важнейшим центром добычи и продажи соли была Нарбонна 1 2. Еще при Карле Лысом нарбоннский кафедральный
1 Как отмечал А. Дюпон, литературы о добыче и торговле солью до XIV в., в частности в Лангедоке, фактически не существует. Сам же он в своей статье, ограничиваясь выяснением местоположения солеварен, их принадлежности, техники добычи, не затрагивает вопросов перевозок и торговли солью, предполагая посвятить этому специальную статью. — A. Dupont. Sexploitation du sei sur les etangs de Languedoc (IX—XIII siecle).— «Annales du Midi», 1958, p. 8. Пока, к сожалению, насколько нам известно, такая статья не появилась. На материале Прованса этих вопросов частично касается статья Ж. де Ромфора: /. de Romefort. Le sei en Provence du X-e siecle au milieu du XIV-е. — «Bulletin philologique et historique (jusqu’a 1715) du Comite des travaux historiques et scientifiques (1958)». Paris, 1959. Помещенные там же •статьи Ж. Ле Гоффа, P.-А. Ботье, М. Молли, Ж. Бийу посвящены либо морской торговле солью, либо солеторговле позднего средневековья. Но в 1963 г. в том же издании была опубликована содержательная статья Пьера Жерара о базьежском рынке в XI—XII вв.: Р. Gerard. Le marche de Baziege au Xl-e siecle et dans la premiere moitie du XH-e. — Ibid. (1961). Paris, 1963. Правда, вопросов развития соляной торговли в самой Тулузе Жерар не затрагивает.
2 Таким центром она была уже в древности. Ее знаменитые приморские соляные озера-лагуны были тогда, видимо, значительно обширнее, чем в наше время (они эксплуатируются и теперь). Вода же в них, как сообщают древние, была
101
собор св. Юста добился пожалования ему половины всех доходов с солеварен 3. В конце IX в. в руки того же капитула начинают переходить и самые источники этих доходов, а в 990 г. от нарбоннской виконтессы Аделаиды он сумел получить целый ряд ценнейших солеварен, вместе со всем оборудованием и работниками. Подобные пожалования получили тогда же и другие влиятельные капитулы, приорства и аббатства этого района (Анианское, Лаграсс, Сен-Понс-де-Томьер, Сен-Поль в Нарбонне). А важнейший соляной рынок Salarium в нар-боннском бурге Кориане перешел в руки монастыря св. Мартина 4.
В XI в. церковники закрепляют и расширяют свои приобретения в этой области, присваивают себе десятину с добываемой соли и т. д? Затем главными соперниками виконтов в обладании солеварнями и соляными торговыми пошлинами становятся нарбоннские архиепископы, которые в 1112 г. добиваются передачи в их руки половины нар-боннского соляного рынка 6
На тулузском соляном рынке в эту эпоху можно наблюдать аналогичную, хотя и несколько более сложную, картину.
Тулуза собственной соли не имела. Соль доставлялась сюда с тех же нарбоннских солеварен. При этом не только в раннее средневековье, но еще и в XI в. основная торговля солью совершалась вне стен Тулузы, и город долгое время не мог перетянуть ее к себе.
Важнейший соляной рынок Тулузена находился в местечке Базьеж (около 20 км к юго-востоку от Тулузы) и продолжался вдоль дороги до самых стен Тулузы 7. Сюда, вьюками на ослах, соль привозили, как сказано в грамоте начала XI в., готы8. Почему именно готы? И откуда? Издатель Сен-Серненского картулярия Селестен Дуэ полагал, что это были испанцы 9. Эта точка зрения долго не встречала возражений 10 — тесная связь Лангедока на протяжении столетий с Испанией, особенно с Каталонией, известна.
Но можно ли допустить, что постоянно (соляной торг в Базьеже
более соленою, чем в море. — Е. Desjardins. Geographie historique et administrative de la Gaule romaine, t. I. Paris, 1876, p. 248, 249. В V в. Сидоний-Аполлинарий среди прочих богатств Нарбонны восхвалял ее солеварни. — F. Lot. Recherches sur la population et la superficie des cites remontant a la periode gallo-romaine, t. I. Paris, 1945, p. 299.
3 Королевский диплом 844 г. — C. Devic et J. Vaissete. Histoire generale de Languedoc (далее — HGL), t. IL Toulouse, 1873, Preuves, № 115.
4 HGL, V, Preuves, № 151.
5 Ibid., № 164, 227, 339.
c Ibid., № 445.
7 «Cartulaire de Saint-Sernin de Toulouse»; publ. par C. Douais (далее — Cart. S.-Sernin). Toulouse, 1887, № 137, 134, 136.
8 Cart. S.-Sernin, № 135: «Cum Goti veniebant ad mercatum et discargabant asinos suos foris stratam».
9 C. Douais. Cartulaire de Saint-Sernin de Toulouse. — Cart. S.-Sernin. Introduction, p. LXXXV, n. 3.
10 Она бытует в литературе и до настоящего времени. Ср. G. Sicard. Les moulins de Toulouse au Moyen Age. Paris, 1953, p. 35: в начале XI в. на ярмарки близ Тулузы приезжали испанцы — «готы» (следует ссылка на те же сен-серненские акты). То же — и в новейшей работе А. Р. Льюиса: «испанские купцы в Каталонии».— A, R. Lewis, The development of Southern French and Catalan society. 718—1050. Austin, 1965, p. 396.
102
Происходил по крайней мере три раза в неделю) 11 в район Тулузы соль вьюками привозилась из Испании? Да и какая в том была необходимость, когда богатые солеварни имелись по сю сторону Пиренеев? Кого же в таком случае разумеет источник под именем готов?
А. Дюпон в своей работе о городах Нарбоннской провинции решительно отвел истолкование в этом случае «готов» как испанцев. Отметив, что источники этой эпохи, как правило, называют готами сельских жителей района от Пиренеев до Каркассона и Безье 12, он вместе с тем допускает, что это могли быть и крестьяне Тулузена 13.
Между тем известно, и на это снова обратил внимание Ф. Лот14 15, что когда в VI в. вестготское население было в значительной мере вытеснено франками из района Тулузы — кроме приморской полосы Септимании, еще долго носившей название Готии,— оно образовало компактную массу только в районе Каркассона, тесно связанном с Нар-бонною 16. Затем, как это признает и А. Дюпон, в IX в. здесь же, от Пиренеев до Каркассона и Безье, на родственной этнической почве, сосредоточилась основная масса беженцев из Испании, которых выбросила с их родины волна арабского завоевания 16 Ф. Лот подчеркнул то обстоятельство, что именно в Каркассэ деревенское население еще долго сохраняло это особое этническое обозначение — «готы». Это их, по его мнению, имела в виду тулузская грамота начала XI в.
По всей видимости, «готы» каркассонского района, расположенного на полпути между Нарбонной и Тулузой, выступали в роли торговцев-посредников, привозивших в Тулузу (собственно в Базьеж) соль нар-боннских солеварен.
Уже в начале XI в. количество соли, доставляемой в Базьеж, было, видимо, значительным, если между 1005 и 1010 гг. местные сеньоры жаловались на то, что ослы, на которых «готы» привозят соль, наносят ущерб посевам 17. Видимо, возникающий город начинал предъявлять повышенный спрос на соль — как для засола рыбы (на Гаронне ловились лосось, минога, угорь 18), так и особенно для засола мяса. В этой зоне схождения и обмена зерна, продуктов животноводства и вина солонина являлась существенной составной частью рациона и важным товаром на рынке продовольствия. Затем, чем дальше тем больше, соли требовало быстро развивавшееся кожевенное ремесло.
В таких условиях торговля солью обещала немалые выгоды, и большой соляной рынок в Базьеже должен был рано привлечь к себе жадные взоры феодальных владык этого района — светских, а затем осо
11 Cart. S.-Sernin, № 137, 136.
12 A. Dupont. Les cites de la Narbonnaise Premiere, depuis les invasions germaniques jusqu’a I’apparition du consulat. Nimes, 1942, p. 4284
13 Ibid., p. 521—522.
14 F. Lot. Op. cit., p. 396.
15 P. de Marca. Marca Hispanica, sive Limes Hispanicus. Parisiis, 1688, p. 91—92, 275.
16 A. Dupont. Les cites, p. 522.
17 «... asini pascebant messes et faciebant malum». — Cart. S.-Sernin, № 135.
18 «Cartulaire du Bourg (de Toulouse)». — In: R. Limouzin-Lamothe. La commune de Toulouse et les sources de son histoire (1120—1249) (далее: Cart. Bourg). Toulouse—Paris, 1932, № 6, 7.
103
бенно церковных. В несколько иной форме мы встречаемся здесь с ситуацией, подобной той, какая была отмечена нами в Нарбонне. Около 1000 г. мы застаем базьежский рынок в руках сеньоров Карамана (кастелл приблизительно в 14 км северо-восточнее Базьежа), которые владеют этим рынком давно — вероятно, в течение нескольких поколений, поскольку, как утверждается в грамоте, они получили это право «от королей» 19. На всем протяжении дороги от Базьежа (точнее — от деревни Эстап, которая находилась, по всей видимости, еще несколько далее на юго-восток от Базьежа) до стен Тулузы только Караманы обладали правом проводить торг там, где пожелают, три раза в неделю — в четверг, пятницу и субботу,— торг всеми товарами, главным же образом — солью 2°.
Реально это право «проведения рынка» означало право взимания пошлин с продаваемых и покупаемых товаров, в первую очередь — с соли. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что в остальные, не рыночные, четыре дня недели Караманы имели право запрещать провоз соли по всей этой дороге 21,т. е. вынуждали «готов» и в эти дни продавать соль в сфере своей власти, ибо, очевидно, только продаваемая соль давала им доход.
Несомненно, это также свидетельствует о том, что к началу XI в. Тулуза, как значительный населенный пункт и зарождающийся торгово-ремесленный центр, уже начала проявлять силу рыночного притяжения, в частности в отношении соли. Но нельзя вместе с тем не заметить, что в раннее средневековье главный соляной рынок Тулузена возник и упрочился не в Тулузе, а вокруг незначительного местечка (Базьеж), первоначально, видимо, даже в деревне Эстап (ныне вовсе исчезнувшей), среди деревенско-поместной периферии. Снова и снова факты убеждают, насколько экономически ничтожным в феодальном обществе раннего средневековья было то, что сохраняло тогда название города, насколько обманчиво это название для той эпохи. В то же время власть крупного местного сеньора, которой был подчинен соляной рынок, имела достаточно силы, чтобы противостоять рождавшейся силе тяготения городского рынка и, разумеется, немало тормозила процесс его становления.
Каким целям служила соляная пошлина, собираемая Караманами? Источники ничего не сообщают о ее размерах. Но, как повествует упоминавшаяся грамота (между 1005 и 1010 гг.), некто Урик Аурюз, по всем данным — местный помещик, соседний с Базьежем, под предлогом потравы его нив захватывал ослов, принадлежавших «готам», и заставлял владельцев выкупать их за соль — по одной пригоршне (unam iunctatam vel palmatam) за каждое животное. Дабы прекратить ущерб, наносившийся при этом торговцам солью, тулузский епископ Рамун разрешил Урику Аурюзу с каждого «большого и полного»
19 «... antecessores sui a regibus habuerunt». — Cart. S.-Sernin, № 137.
20 «De Stap usque ad muros Tolose potestatem tenerent faciendi mercatum, ubicumque veilent... et erat in unaquaque septimana die iovis, veneris et sabbati, de omnibus rebus maxime vero de sale». — Ibidem.
21 «Habebat etiam potestatem vetandi transitum sails in tota strata, de Stap usque Tolosam, in die dominica, et lune, martis ac mercurii». — Ibidem.
104
соляного рынка взимать пошлину,— но не более как с двух вьюков соли 22.
Если какой-то мелкий сеньор, явочным порядком облагавший побором базьежских солеторговцев, мог взимать по юнктате (хорошая пригоршня соли должна была весить не менее килограмма) с вьюка, надо полагать, что «законные» сеньоры рынка — Караманы брали с каждого вьюка во всяком случае не меньше и при этом — со всех вьюков и во все рыночные, а также, как мы видели выше, — ив нерыночные дни. А кроме того из другой грамоты (ок. 1006 г.) мы узнаем, что предки Доната Карамана ввели здесь много новых, незаконных — «дурных» поборов 23.
При этих условиях, а также учитывая систематичность соляной торговли в Базьеже, следует заключить, что сеньоры рынка должны были аккумулировать в своих руках столь значительные количества соли, какие не могли не превышать многократно их потребительских нужд. Не подлежит сомнению, что избыточную соль Караманы сами продавали — на том же базьежском рынке или, быть может, в Тулузе, куда «готам» из-за рыночного режима Караманов добраться со своим товаром было нелегко, или в других местах.
Выступая как «внеэкономический» (внетоварный) эксплуататор товарного обращения, феодальный сеньор рынка мог одновременно выступать и как его непосредственный участник. Более того, второе было обусловлено первым: ведь соль, собранную бесплатно в качестве торговой пошлины, сеньор сам продавал беспошлинно.Такая торговля была привилегированной, монопольной по самой своей природе, и у сеньора не было причин отказываться от огромного и очень надежного дохода, который она приносила.
Возрастание этого дохода с началом городского развития должно было поставить под угрозу монополию Караманов. Этим следует объяснить самое появление рассматриваемой грамоты и вытекавших из нее перемен. Исходит она от имени тулузского епископа Раму на и тулузского графа Гильема III Тайфера и дана ими с одобрения архиепископов нарбоннского и ошского, епископов каркассонского, безьерского, магелонского и некоторых других, а также многих аббатов, специально по этому поводу созванных в Тулузу. По сути дела это был самый настоящий собор двух важнейших церковных провинций Юга по соляному вопросу. Содержащееся в грамоте постановление сводится к отказу Доната Карамана от всех дополнительных, «дурных» пошлин на соляном рынке. Ему оставлялась только первоначальная пошлина (nisi leddam in antiqua carta scriptam), а его право запрещения провоза соли к Тулузе ограничивалось только тремя рыночными днями24.
22 «de duas saumatas tantum». — Cart. S.-Sernin, № 135. Как можно заключить из сопоставления данных источников, главным торговым днем на базьежском рынке была суббота. — Ibid., № 137, 136. Но не исключено, что тулузский епископ имел в виду все три «законных» рыночных дня недели.
23 «In hac quidem strata et in mercato, antecessores Donati males usaticos inmiserant». Cart. S.-Sernin, № 137.
24 Cart. S.-Sernin, № 137.
105
Это заставляет сделать вывод, что остальные четыре дня недели отвоевывались для «законной» торговли солью в самой Тулузе.
Не может быть сомнения — во всем этом какую-то определенную роль играли интересы уже рождавшегося города, его населения, которому соль, просеянная через густое сито карамановских пошлин, доставалась втридорога. Туманный намек на тулузских горожан можно уловить в словах грамоты о том, что отказ Доната Карамана от«дур-ных поборов» видели архиепископы, епископы и аббаты, «другие же люди слышали» 25. Необычайное стечение в Тулузу высших церковных иерархов Западного Лангедока для разрешения «соляного вопроса» едва ли могло произойти если не без участия, то, во всяком случае без стечения самого тулузского населения.
Но вместе с тем из грамоты явствует,что отнюдь не горожане играли во всем этом главную роль и не о них пеклись могущественные прелаты.
В самом деле, очень скоро, во всяком случае не позднее 1010 г., Донат Караман был вынужден вообще отказаться от базьежского соляного рынка, передав все свои права на него Сен-Серненскому монастырю26 Правда, как можно понять из грамоты, это дарение было в действительности продажей, и Сен-Сернену, по всей видимости, пришлось выложить за него немалую сумму, но, так или иначе, с этого времени базьежский соляной рынок, этот источник обильнейших доходов, попал в цепкие лапы Сен-Серненского приорства (затем сделавшегося аббатством), именно в эту пору начавшего входить в большую силу. Только этот монастырь обладал теперь правом разрешать торг и взимать пошлины на всей дороге от Эстапа до Тулузы27 И Сен-Сернен начал энергично устранять с рынка тех, кто успел уже пристроиться к нему как к выгодному объекту эксплуатации. Прежде всего были ограничены аппетиты вышеупомянутого местного сеньора Урика Аурюза, который под предлогом потрав захватывал «готских» ослов и заставлял владельцев выкупать их за соль.
Очевидно, и этот добычливый сеньор занимался торговлей солью, если, даже ограничив соляные доходы Урика только двумя юнктатами в большие рыночные дни, соглашение между ним и Сен-Серненом предоставляло первому право иметь на рынке двух francales — своих сеньориальных купцов, освобожденных от уплаты рыночных пошлин. Самая же оговорка о том, что этим освобождением они будут пользоваться лишь постольку, поскольку будут продавать только свои товары (т. е. товары, принадлежавшие сеньору, а не перекупные) и покупать лишь то, что необходимо для его (сеньора) собственного потребления 28,— красноречиво свидетельствует о том, насколько активно этот
28 «Et hoc fecit, videntibus archiepiscopis, episcopis et abbatibus, aliis viris audientibus». — Ibidem. Надо думать, что в числе этих «других людей» были и светские сеньоры — вассалы графа, но едва ли только они: решался вопрос, слишком остро затрагивавший интересы возрождавшегося города.
26 Cart. S.-Sernin, № 134.
27 Ibidem.
28 «... si suum proprium venderent, vel de suo proprio habere compararent aliquid» (ibidem).
106
Сеньор через своих агентов занимался выгодной торговлей на базьеж-ском рынке, в первую очередь, разумеется, продажей соли, присваиваемой им бесплатно в качестве рыночной пошлины.
В 80-е годы XI в., когда в связи с бурным городским развитием Тулузы и особенно Бурга сила и влияние Сен-Сернена круто пошли в гору, аббатство перешло в решительное наступление против своих соперников на базьежском соляном рынке. Ему удалось заставить графа Гильема IV отказаться от незаконно введенных им самим на этом рынке денежных сборов, от насилий (видимо, главным образом реквизиций), чинимых его людьми, и от присвоенного им себе права закупки соли по особой, пониженной цене 2Э.
Иными словами, пользуясь своею силой, граф не только захватывал на рынке соль и взимал денежные поборы, но также ввел для себя особую рыночную монополию, правда — не на продажу, а на закупку соли. Тем не менее ясно, что результат от этого не менялся: захваченная силой или купленная за бесценок соль несомненно продавалась — либо здесь же, либо, что вероятнее, — в Тулузе, где цена на нее была еще выше и где графская монополия могла царить безраздельно.
Мы не знаем, как выполнялись прочие обязательства, принятые графской властью поэтому акту. Но нам точно известно, что от денежных сборов на базьежском рынке граф не отказался. И через 30 лет, в первой четверти XII в., эти мелкие, «грошовые» поборы на соляном рынке приносили графской власти тысячи тулузских солидов29 30.
Да и сами Караманы, «целиком и полностью» даровавшие базьеж-ский рынок Сен-Сернену, очевидно, тоже никогда вполне не оставляли этого источника обогащения. Во всяком случае в начале XII в. зять одного из Караманов — Гильем де Базьеж, видимо, считая себя наследником их прав, собирает соляную пошлину 5 дней в неделю. Это был сеньор Базьежа31, и позиция его была достаточно прочной. Около 1115 г. сен-серненские каноники были вынуждены пойти на дележ соляных пошлин с Гильемом де Базьеж — почти пополам32.
Присвоение почти что половины соляной пошлины, взимавшейся на этом рынке33, само по себе достаточно убедительно свидетельствует,
29 «Ego Villelmus, comes Tolosanus, relinquo et laxo... Sancto Saturnino... illas medaculas quas in mercato de Vadegia miseram iniuste, et comparationem de sale, et totam forciam et tortum quod michi (sic!) homines faciebant in mercato; set mei servientes, si voluerint, comparent salem tarn care ut alii homines, sine clamante». — Cart. S.-Semin, № 138.
30 Между 1114 и 1123 гг. графиня Филиппа, жена Гильема Аквитанского, узурпатора тулузского престола, за огромную сумму в 3 тысячи тулузских солидов (по ценности они вдвое превосходили королевские солиды) заложила эти «грошовые сборы» некоему Гилаберу де Лорак, вероятнее всего — ростовщику. А он «по дьявольскому наущению» ввел здесь (в свою пользу, разумеется) еще многие новые «дурные поборы», от которых был вынужден отказаться в 1123 г., когда в Тулузе окончилась власть его аквитанских покровителей (см. Cart. S.-Sernin, № 5).
31 Ibid., № 141.
32 Ibid., № 136.
33 Даже в субботу — главный день соляного рынка, когда вся пошлина должна была поступать каноникам Сен-Сернена, Гильему де Базьеж предоставлялось право собрать две меры соли (Cart. S.-Sernin, № 136).
107
что базьежский сеньор преследовал здесь отнюдь не потребительские цели. Его активное участие в базьежской торговле подтверждается также и тем, что подобно тому как столетием раньте Урик Аурюз, — Гильем де Базьеж получил право иметь на рынке двух лиц, торговые сделки которых освобождались от всяких пошлин, — теперь они называются excusati34.
Правда, видимо, довольно скоро Сен-Сернен, в 1117 г. возведенный в ранг аббатства, перешел в наступление и, как показывает соглашение 1145 г., сильно потеснил на базьежском соляном рынке самого базьежского сеньора: его доля в соляной пошлине теперь ограничивалась весьма скромным денежным сбором и двумя мерами соли в неделю, его право иметь особых торговых агентов, свободных от рыночных пошлин, теперь было отменено. Он был вынужден уступить каноникам на главной улице Базьежа большой участок на постройку специального дома для сбора соляной пошлины, который будет принадлежать обоим участникам соглашения. Подобным же образом в Базьеже оборудовался новый рынок, причем половину его аббатство давало Гильему, но лишь в качестве феода35.
Расширение торговли солью на базьежском рынке привлекало новые феодальные элементы, стремившиеся поживиться за счет этого выгоднейшего товара. А сен-серненские кононики неукоснительно старались вытеснить отсюда всякого возможного соперника. Так, в 1153 г. Сен-Сернен добился от неких братьев де Сен-Мишель и от их племянника отказа в пользу аббатства от тех двенадцати мер соли, которые те ухитрялись присваивать на базьежском рынке36.
Чтобы упрочить свои позиции в Базьеже, аббатство начало настойчиво приобретать в этом местечке дома и усадьбы с помощью дарений и, главным образом, путем получения феодов. Насколько позволяют судить дошедшие до нас грамоты, инфеодация служила здесь лишь средством прикрытия покупки, которая совершалась зачастую независимо от согласия сеньоров приобретаемой собственности, что вызывало споры и тяжбы. Но Сен-Сернен весьма мало считался с этими мелкими сеньорами, как и с самими сеньорами Базьежа. Еще в 20 — 30-х гг. XII в. аббатство подчинило себе и Эстап 37
Из изложенного, очевидно, следуют два вывода: 1) с помощью рыночных пошлин феодалы — владельцы базьежского рынка, аккумулировали в своих руках значительные массы соли; 2) главной целью этого присвоения была продажа собранной соли — крупные феодалы, причастные к соляному рынку, особенно Сен-Серненское аббаство, сами были крупнейшими продавцами соли.
Но кому они ее продавали? Вероятно, не жителям маленького Базьежа.То обстоятельство, что соляной торг странным образом происходил и в самом этом местечке и на всем протяжении дороги от Эстапа до Тулузы, и то, что еще Караманы всячески старались запретить, задержать
34 Cart. S.-Sernin, № 136.
35 Ibid., № 141.
36 Ibid., № 140.
37 Ibid., № 540—545 (1159—1165 гг.); № 314, 329, 343, 425.
108
продвижение соляных караванов, явно тяготевших к Тулузе, и то, что пресечение алчности Караманов (так же, как и местного сеньора Урика Аурюза)38 явилось делом тулузского епископа и тулузского графа,— все это ясно показывает, что одним из важнейших, а затем и важнейшим центром потребления соли в этом районе становилась Тулуза. Базьежский рынок, по сути, оказывался, и чем дальше, тем больше, тулузским соляным рынком. Он должен был стать таковым на деле.
Но, как было отмечено выше, несмотря на то, что это была резиденция графов, Тулуза как город до начала XI в. имела столь малое значение, что не была в состоянии ни защитить интересов своих жителей, как потребителей соли, ни ограничить непомерное хищничество феодальных владельцев базьежского рынка — Караманов. Напомним, что даже граф для этой цели должен был прибегнуть к содействию, церковного собора.
В первые годы XI в. начинает вырисовываться другая картина. За решением тулузского собора чувствуется какая-то назревшая острая потребность. Приток населения в Тулузу в эту пору только начинался и сам по себе не мог вызвать столь резкого возрастания потребления соли. Но именно в это время зарождаются первые поселки ремесленников-кожевников — за стенами Ситэ, вдоль Гаронны и на острове Тунисе, а главным образом —севернее Ситэ, также по берегу Гаронны—поселок Кузинас,один из важнейших очагов будущего Бурга.
Производственное потребление соли — вот, видимо, тот новый важнейший стимул, который резко повысил потребность Тулузы в этом продукте и заставил выдать соляной рынок из рук деревенских сеньоров, чуждых интересам возрождавшегося города и лишавших феодалов, тесно связанных с Тулузой (в первую очередь графа и сен-серненских каноников), тех огромных выгод, которые теперь сулило им господство на возникавшем тулузском соляном рынке. Этим, очевидно, и следует объяснить экстраординарность тех мер, которые были пущены в ход против алчных Караманов.
Таким образом, ведущие церковные и светские феодальные силы Тулузена исходили при этом из своих интересов, но они несомненно использовали заинтересованность и возникавших городских сил. Об этом, как отмечалось, свидетельствует и содержащийся в акте 1006 г. смутный намек на тех (aliis viris audientibus), кто, хоть и не видели самого отказа (т. е. подписи) Доната Карамана от его незаконных поборов с соли, но слышали устное произнесение этого отказа, т. е. присутствовали при этом решающем акте39. Можно сказать, что горожане уже появились, и, может быть, именно их появление, породившее новые интересы, предопределило и самую акцию и победу графа и епископа над Караманами, опиравшимися на старинное королевское пожалование. Но пока что эти горожане едва вырисовываются, как безымянная масса, присутствующая только за сценой.
К концу столетия положение начинает меняться. Уже под грамотой
зя «...дабы он или его люди впредь <н иногда не причиняли ущерба людям, прибывающим на рынок» (ibid., № 135).
39 Cart. S.-Sernin, № 137.
109
об отказе тулузского графа от незаконных денежных поборов на базьежском рынке (1083—1093) вслед за подписью епископа Изарна стоят подписи Рамуна Пейре, Юка Жераута, Гильема Рамуна, Гиль-ема де Клаустре Сен-Сернен, Арнаута-Рамуна де Кастельноу, Пейре Рабиа40. Из этих лиц только Рабиа представляет городской дворянский род, оставшийся чуждым и общественной жизни коммуны, и городским источникам богатства. Пять первых фамилий в дальнейшем активнейшим образом участвовали в жизни тулузской коммуны, их представители были в числе ранних прюдомов, свидетельствовавших первые городские вольности, а затем многократно заседали в городском капитуле-консулате.
Рядом с этими именами стоят подписи двух братьев: Арнаута-Понса и Гильема-Понса, чье родовое имя, хоть оно в первом случае написано как Salnerius, а во втором — как Salnarius, достаточно ясно говорит о своем профессиональном происхождении. Несомненно, это тулузские купцы — солеторговцы41.
Итак, в акте отречения тулузского графа от его незаконных денежных поборов на базьежском соляном рынке участвовали непосредственно заинтересованные лица из числа тулузских солеторговцев, которые в этом вопросе держали руку Сен-Сернена. Что касается остальных перечисленных здесь горожан, то можно лишь предполагать, что они не были безразличны к делам соляного рынка, а некоторые, возможно, имели к ним непосредственное отношение.
Перед нами едва ли не самое раннее появление в числе свидетелей важного акта графской власти ряда фамилий тулузских горожан, впоследствии очень влиятельных в истории тулузской коммуны. Примечательно, что здесь они выступают за 70 лет до возникновения коммунального капитула — консулата и за 40 лет до появления первых муниципальных актов, под которыми стоят подписи proburum hominum. Значит, еще в 80-е годы XI в., в ту пору, когда ни о какой коммунальной независимости Тулузы и речи быть не могло и горожан, даже самых богатых, господствующие феодальные силы к важным актам просто не допускали, — уже тогда к решению вопроса о соляном рынке их нельзя было не привлечь. И если в акте 1006 г. они присутствуют безымянно и лишь в отдалении (только слышат), то здесь, наряду с «et aliis multis», впервые появляются конкретные лица и имена, в том числе несомненных купцовгсолеторговцев.
Все это дает основание заключить, что уже в XI в., в связи с ростом городского населения и развитием ремесленного потребления соли, наряду с базьежским возникает зависимый от него, но отдельный, собственно тулузский соляной рынок (Salinum), который требует для своего функционирования профессиональных купцов-посредников; и такие купцы уже имеются в Тулузе.
Это подтверждается последующими данными. Когда в начале XII в. базьежский соляной рынок оказался фактически захваченным Гилье-
40 Cart. S.-Sernin, № 138.
41 Ibidem. Это родовое имя и позднее неоднократно встречается в муниципальной (Истории Тулузы. Один из Сальнеров в 1218—1220 гг. был консулом (Cart. Bourg, № 65, 92, 91, 76, 77).
ПО
мом де Базьеж, собиравшим здесь соляную пошлину 5 дней в неделю, достигнутое в 1115 г. между ним и Сен-Серненом соглашение вслед за епископом Амелием, представителями Караманов и другими сеньорами этого района подписали также четверо тулузцев: Рамун и Пейре Баптизаты (братья)42, Гильем Пейре и Стефан Касаборда (Караборда)43.
Надо полагать, что и в этом случае к косвенному участию в договоре между двумя феодалами были допущены те горожане, которые имели какое-то отношение к солеторговле и были заинтересованы в устранении с базьежского рынка нового эксплуататора, чье дополнительное обирательство приводило к вздорожанию соли и снижало их барыши. Караборда — влиятельнейший род тулузских патрициев, многократно заседавших в консулате. Что же касается Гильема Пейре, то он, вероятно, — потомок того представителя этой фамилии, который фигурировал в только что рассмотренном графском акте 80-х годов XI в. Это повторение имен делает еще более несомненной заинтересованность данного патрицианского рода в делах солетор-говли.
Еще любопытнее, что в соглашении 1115 г. относительно базьежского рынка подписям Гильема Пейре и Стефана Караборды предшествуют подписи Рамуна и Пейре Баптизатов. В муниципальной истории Баптизаты принимали участие только на первых порах (в 20—40-е годы XII в.), но нам известно, что в Тулузе XII в. они были влиятельными богатыми людьми, приобретшими затем и весьма значительные земельные владения вне города44. Об их недворянском происхождении достаточно убедительно свидетельствует их родовое прозвище-фамилия Baptisati— «новокрещенцы». По всей видимости, в их первоначальном обогащении и возвышении торговля солью играла важнейшую роль. И если у Пейре и Караборды она могла быть дополнением к другим источникам обогащения, то у Баптизатов она, видимо, была главным источником, — недаром в числе четырех горожан, косвенно участвовавших в феодальном соглашении о базьежском соляном рынке, их подписи стоят первыми.
Эти выводы подтверждаются последующими данными. Новое соглашение между Сен-Серненским аббатством и сеньором Базьежа, заключенное через 30 лет, в 1145 г. (см. выше), из числа светских лиц подписали: Бернар-Рамун Баптизат, Аземар Караборда, а также Бернар Баррау45. Семейство Баррау — одно из богатейших в Тулузе этой эпохи; с 1180-х годов оно прочно укореняется в консулате. О его связи с солеторговлей у нас нет прямых данных. Но повторение под аналогичным актом фамилии Караборда и особенно — Баптизат (причем Бернар-Рамун, судя по его имени, несомненно был сыном вышеупомянутого Рамуна Баптизата) укрепляет в только что сделанном выводе. Весьма вероятно, что эти лица участвовали в оптовой закупке и доставке соли в Тулузу.
42 Cart. S.-Sernin, № 189 (1125).
43 Ibid., № 136.
44 См. С. М. Стам. Тулузский патрициат XII—XIII веков. — СВ, вып. 32 М„ 1969, стр. 156—182.
45 Cart. S.-Sernin, № 141.
HI
Соль свозилась на ту площадь в Ситэ, около Нарбоннского замка, куда свозились и зерно, и лес, и строительный камень, но которая издавна носила название Соляной площади, Соляного рынка или Соляного склада — Salinum46 Насколько можно судить, первоначально графским соляным складом служили навесы, а затем здесь был выстроен графский «Соляной дом». Дом этот существовал и при королевской власти: в 1288 г. тулузский сенешал заботится о ремонте «domo sal ini Tholose»47.
Этот графский соляной склад был главным, определяющим элементом того, что именовалось Салинум — тулузским соляным рынком, и где безраздельно царила графская соляная монополия. Нелегко теперь восстановить механизм действия этой монополии, поскольку почти до середины XII в. у нас нет на этот счет никаких сведений, хартия же 1141 г., к сожалению, отнюдь не отличается ясностью.
Однако некоторые черты тулузского соляного рынка из данных этого документа рисуются весьма определенно. Основную массу соли из Базьежа в Тулузу привозили оптовые купцы — солеторговцы (salinarii). Где бы они ни намеревались продавать свой товар, они не могли миновать Тулузы; они обязаны были ввезти соль в город и разгрузить ее на Соляной площади у графского соляного склада. После этого они могли продать соль графу и тогда тут же получали за нее деньги. Если же сделка не состоялась, они могли везти соль из города и продавать ее, где пожелают. Но при этом они должны были дважды уплатить графу пошлину: с каждого вьюка два денье в городских воротах и столько же — на соляном рынке. В Тулузе же продавать соль кому бы то ни было, кроме графа, они не имели права.
Мы не знаем, существовала ли какая-то определенная такса, но не вызывает сомнения, что в условиях всепоглощающей графской монополии не могло быть и речи о свободной игре рыночных сил, о сколько-нибудь свободном складывании цены на данный товар. Пользуясь своим складочным правом, граф имел множество способов для оказания давления на солеторговцев. Как. явствует из текста хартии, наиболее ходовым приемом было задержание оплаты привезенного товара, без одновременного разрешения на вывоз соли из города, что ставило купцов в крайне затруднительное положение (соль сгружена, животные не кормлены, перспективы сделки неясны, а время дня уже, быть может, препятствует выезду из города) и вынуждало их отдавать графу соль по самой низкой цене. Хартия Альфонса-Журдена 1141 г лишь несколько смягчала, но отнюдь не отменяла графской складочной монополии.
Хартия эта содержала одно важное нововведение: она предоставляла право закупки соли для перепродажи, помимо особых солеторговцев, также любому жителю Тулузы — «мужчинам или женщинам этого города». Значение Тулузы как важнейшего в этом районе центра
46 Жюль Шаланд считает, что именно здесь, у берега Гаронны и с обеих сторон Нарбоннской дороги, возникло древнейшее ядро города: J. Chalande. Histoire des rues de Toulouse. — «Memoires de I’Academie des Sciences, Inscriptions e1 Belles-Lettres de Toulouse». Toulouse, 1913, p. 225.
47 «Connotes Royaux», publ. par R. Fawtier, t. II. Paris, 1954, № 16863.
11
потребления и транзита соли в первой половине XII в. настолько возросло, что в торговлю этим товаром, помимо особых салинариев, настойчиво стремились включиться и другие горожане Тулузы. Графская власть не могла долее этому препятствовать и была вынуждена и в этом пункте несколько ослабить строгость своей соляной монополии. Но эти новые, не «привилегированные» солеторговцы должны были платить 2 денье с каждого вьюка у городских ворот и не смели миновать Салинум, где платили вторую пошлину — еще 2 денье с вьюка. Если они затем желали продать эту соль в Тулузе, они обязаны были сверх того уплатить с каждого вьюка еще 1 обол (х/2 денье), в противном случае им разрешалось продавать соль только вне города. Эти 4,5 денария обязательной пошлины делали соль, продаваемую горожанами, фактически неконкурентоспособной в городе. В итоге граф по-прежнему сохранял монопольное положение на тулузском соляном рынке.
Были в городе и мелкие розничные торговки — femine cuperarie, продававшие соль малою мерой — чашками. Но они могли закупать соль для перепродажи только на графском соляном складе, т. е. по графской монопольной цене. Так же обязаны были закупать соль для своих производственных нужд кожевники-сыромятники.
И только для своего продовольственного потребления горожане по хартии 1141 г. получили разрешение покупать соль где угодно и употреблять ее без уплаты каких-либо специальных пошлин 48.
Таким образом, то, что происходило на Соляной площади в Ситэ, по соседству с графским Нарбоннским замком, лишь весьма условно может быть названо рынком, торгом. Менее всего это был пункт свободного обмена товаров, но более всего — поприще реализации всеобъемлющей сеньориальной монополии графа.
Важнейшей основою этой монополии было складочное право, которое с самого начала резко ограничивало свободу деятельности купцов-солеторговцев в распоряжении и маневрировании своим товаром, ставило их в невыгодные условия в отношении графского фиска как скупщика соли и в сущности предопределяло присвоение графом ввезенного продукта на условиях, наименее выгодных для его продавцов. Хартия 1141 г. лишь слегка смягчила эти стеснения.
Затем пошлины — ввозные и рыночные. Они не только позволяли графу сразу же и независимо от заключения сделки извлекать из карманов солеторговцев значительные денежные суммы, но одновремен- 49
49 «Item ego ildefonsus, comes Tolose, dono et concede et solvo hisdem hominibus et feminis suprascriptis quod habeant salem undecumque voluerint, et libere mittant ad отпет suam dispensam sine ullo usatico, excepto illo sale quod necessarium erit coriis masegadicis albis. Et femine cuperarie que salem voluerint revendere, emant ad saiinum. Et salinarii istius ville, qui attulerint salem, descargent ad saiinum, et ibidem statim pagentur, et si statim non pagantur, dent II denarios porte et II denarios ad saiinum, et exstra villam istam vendant ubi voluerint. Homines autem istius ville vel femine, si voluerint adunare salem ad vendendum, dent de quaque saumata II denarios ad portam et II denarios ad saiinum, et si in hac villa ilium vendere voluerint, dent de quaque saumata I me-salam, et si extra istam villam vendere voluerint, nichil dent». Cart. Bourg, № 1
113
но служили надежным средством принуждения тех же купцов к продаже графу ввезенной соли по самой низкой цене: нужно было закупить соль за гроши, иметь надежную связь с внетулузскими соляными рынками и уверенность в возможности выгодной продажи где-то в другом месте, чтобы, уплатив не одну пошлину продуктом и деньгами — в Базьеже, на пути к Тулузе и, наконец, дважды в самом городе, — решиться снова грузить на мулов уже сгруженную под графские навесы соль и везти ее еще куда-то, где несомненно предстояло платить новые пошлины. Только рассчитывая в другом месте продать соль втридорога, купцы могли идти на такой риск. Едва ли на это решались многие. И поэтому граф мог разрешить беспошлинный вывоз соли из города: в накладе он все равно не оставался, ведь четыре денария с вьюка они уплачивали при ввозе товара.
Однако граф обладал не только монопольным правом закупки соли, но, что еще важнее, монопольным правом ее продажи. У нас нет данных о цене, по которой граф продавал свою соль. Но несомненно — это была монопольная цена. О крайней дороговизне графской соли свидетельствует то обстоятельство, что предоставление свободы покупать соль для потребления «где угодно» (т. е. не у графа) было одним из самых первых и настойчивых требований тулузцев, едва только их городская коммуна начала выходить из небытия.
Неудивительно, что принужденные уступить в этом пункте, графы и далее сохраняли и продолжали упорно отстаивать свою соляную монополию. Даже в 1219 г., в обстановке победы восстания тулузцев против Монфора, вынужденный даровать горожанам освобождение от всех торговых и провозных пошлин на его территории граф Раймунд VI решительно удерживал свои сеньориальные монополии, и прежде всего — соляную монополию 49.
Как же следует расценить объективную роль графской монополии в развитии тулузского соляного рынка? Надо полагать, что в какой-то мере, особенно на первых порах, графская монополия способствовала стягиванию в Тулузу значительных масс соли, что было важно как для удовлетворения потребительских нужд растущего городского населения, так и для развития поднимавшегося кожевенного производства. Но нельзя упускать из виду, что участие тулузского графа в торговле солью было весьма своеобразным. Он не скупал этого продукта у производителей и не способствовал его превращению в товар. Он не участвовал ни в подвозе этого товара в город, ни в доставке его малою мерою мелким потребителям — жителям Тулузы. Высокими монопольными ценами он тормозил снабжение солью растущего кожевенного производства, предъявлявшего все больший спрос на этот продукт, удорожал это производство. Он не выбрасывал на рынок больших масс продукта, что могло бы активизировать товарное обращение, полнее развязать процесс ценообразования в соответствии с динамикой спроса и предложения. Напротив, графская монополия сковывала все эти процессы. Втягивание феодального сеньора
«... dominium salini... Tolose urbis et suburbii... retinemus, sicut habere et accipere soiemus...» (Cart. Cite, № 76).
114
6 торговлю в $тих условиях вело не к активизации, а к сдерживанию, торможению развития товарно-денежных отношений.
Соляной рынок в Ситэ был собственностью графа, и потому он не просто участвовал в торговле — он эксплуатировал ее. Обеспечив себе монопольно низкие покупные (оптовые) цены, он в силу принудительной монополии и с помощью пошлин гарантировал себе и монопольно высокие продажные цены. Розничные торговцы и перекупщики оставались также почти полностью в его руках.
Единственная сфера, которую граф, казалось бы, оставлял свободной, была торговля вне города. Здесь не было дополнительной пошлины за перепродажу (1 обол) и здесь можно было продавать соль где угодно. Но, опять-таки, —только после уплаты все тех же непременных двух денье в воротах города и двух денье ad salinum. Иными словами, участвовал ли граф во внегородской торговле солью или не участвовал, он ее эксплуатировал и в значительной мере контролировал ее цены с помощью все тех же пошлин и своего складочного права.
Следовательно, становление и развитие Тулузы как крупного центра продовольственного и особенно производственного потребления соли, а также как важнейшего в этом районе складочного, транзитного центра совершалось в остром противоречии с графской сеньориальной монополией и сеньориальными методами его торговли, тормозившими и деформировавшими это развитие.
Факты убеждают, что в развитии соляного рынка в Тулузе графская сеньориальная торговля была фактором по преимуществу отрицательным.Так, очевидно, следует расценить ее значение и в объективном ходе экономического развития города в целом.
Графская сеньориальная торговая монополия была формою приложения и приспособления методов и приемов, выработанных натурально-хозяйственным в своей основе феодальным поместьем, к системе городского товарного обращения, в данном случае — к соляному рынку. И потому вопиющее противоречие между ними было неизбежно. Пример соляной монополии тулузского графа убеждает, что сеньориальная торговля отнюдь не всегда была позитивным фактором развития товарно-денежных отношений. Нередко она в немалой степени тормозила развитие товарного обращения.
О РАЗВИТИИ РЕМЕСЛА В ИРЛАНДСКИХ ГОРОДАХ В XIII—XV вв.
Т С. ОСИПОВА
До настоящего времени вопрос о развитии ремесла в городах средневековой Ирландии не был предметом специального исследования. В обобщающих трудах по отдельным разделам ирландской истории, как правило, мало уделяющих внимание социально-экономической тематике, вопросы, связанные с развитием ремесла в Ирландии, затрагиваются лишь в общем плане и очень схематично. Некоторые интересные сведения об экономическом развитии Ирландии в период средневековья содержатся в исследованиях Алисы Грин, Д. Чэрта, П. Джойса, Д. Бэрка, У О’Салливэна1, но фактический материал, приведенный в этих работах, несмотря на всю его важность, характеризует лишь отдельные стороны экономического развития страны и в большинстве случаев имеет частный и односторонний характер. До сих пор в ирландской и английской историографии нет ни одной специальной работы, кроме книги Д. Уэба о гильдиях Дублина2, где поднимались бы проблемы, имеющие непосредственное отношение к истории ирландского ремесла.
Однако без изучения специфики развития ремесла и торговли в Ирландии нельзя понять общую социально-экономическую эволюцию страны, особенности процесса английской колонизации и роли в ней ирландского города3.
В данной статье излагаются результаты исследования истории ряда основных экономических центров страны, развития там главных отраслей ремесленного производства, их организации. В этой связи особенно важным представляется использование впервые в нашей историографии (в Англии и Ирландии эти документы изучались лишь частично) публикаций источников, изданных в конце прошлого столетия известным ирландским историком, знатоком и собирателем редких ру
1 A. Green. The making of Ireland and its undoing. 1200—1600. London, 1909; D. Chart. An economic history of Ireland. Dublin, London, 1820; P. Joyce. A concise history of Ireland. Dublin, 1927; J. Burke. Outlines of the industrial history of Ireland. London (192,..); IT. O’Sullivan. The economic history of Cork city from earliest times to the act Union. Cork, 1937.
2 J. Webb. The Guilds of Dublin. Dublin, 1929.
3 См. T С. Осипова. Английская политика в отношении ирландских городов в XIII—XIV вв. — СВ, вып. 32, 1969, стр. 194—207.
116
кописей, автором монографии о Дублине — Джоном Джильбертом4 5. В публикации вошли различные архивные документы, памятники права — протоколы городского суда, городские книги, хартии городам, списки членов торговой гильдии Дублина. Кроме того, статья основывается на изучении правительственных распоряжений, статутов, хроник, официальной переписки дублинских властей с Лондоном в XIII — XV вв? и других документов, частью изданных в Советском Союзе, частью полученных из хранилищ Лондона и Дублина.
В течение XIII—XV вв. ирландские города, обнесенные укреплениями и расположенные в основном на морском побережье, достигли определенного уровня экономического развития. В известной степени их экономическому подъему содействовали торговые привилегии, предоставленные завоеванным ирландским городам королевской и графской властью, в частности получение городами права взимать торговые пошлины с прибывающих к ним судов и товаров.
В XIII—XIV вв. особенно заметным становится развитие таких старых центров, как Дублин, Уотерфорд, Корк, обусловленное не только их выгодным географическим расположением вблизи морского побережья, но и более интенсивным процессом отделения ремесла от сельского хозяйства, проходившим особенно быстрыми темпами в колонизованных районах.
На завоеванных ирландских территориях возникают и совершенно новые городские центры, выраставшие из поселений торговцев и ремесленников около воздвигнутых английскими феодалами крепостей при слиянии рек или на морском побережье. К такому типу городских центров относились Нью-Росс, Голуэй, Дрогеда, Йол и др.
В течение XIII—XV вв. экономическое развитие Ирландии достигло определенных успехов. Источники сохранили некоторые данные, позволяющие назвать главные отрасли ремесленного производства и наиболее крупные развивающиеся ремесленные и торговые центры страны.
Важным свидетельством развития в ирландских городах ремесла и торговли является наличие в городах торговых гильдий, отмеченных в хартийных документах. Самое раннее упоминание о торговой гильдии в Ирландии относится к Дублину, который получил эту привилегию первым из ирландских городов в конце X11 в. В X111 — XV вв. это право получили еще 12 ирландских городов: Уотерфорд, Корк, Дрогеда, Килькенни, Нью-Росс, Лимерик, Карлоу, Уэксфюрд, Ден-
4 «Historic and municipal documents of Ireland 1172—1320 from the archives of the city of Dublin, etc.» Ed. by J. Gilbert. London, 1870; «Calendar of ancient records of Dublin in the possession of the municipal corporation of that city». Ed. by J. Gilbert, vol. I. Dublin, 1889 (далее — Cal. of Dublin).
5 «Statutes and Ordinances and Acts of the Parliament of Ireland». Ed. by H. Вег* ry, vol. I—III. Dublin, 1907—1914; «Calendar of documents relating to Ireland, 1171—1301», vol. I—IV. London, 1875—1881 (далее — Cal. doc. IreL); «Calendar of the Carew Manuscripts, Book of Howth miscellaneous». Dublin, 1871; Chartae privilegia and Immunitates, being transcripts of Charters and Privileges to cities, towns and other bodies corporate (1171 to 1395). Dublin, 1829—1830 (да лее — Chartae).
117
Далк, Атбой, Росбекорн, Инстейч6. В гильДйю должны были входить все жители города, занимавшиеся ремеслом и торговлей, независимо от их профессии.
Одним из ранних дошедших до нас городских отчетов, датируемых началом XIII в., является отчет торговой гильдии Дублина7 (архивные материалы остальных ирландских городов до настоящего времени не опубликованы), где приводится поименный список членов гильдии, иногда с указанием их занятия и размера денежного взноса, внесенного данным лицом при вступлении в гильдию. Из списка видно, что в числе членов торговой гильдии были кожевники, седельщики, красильщики, кузнецы, плотники, портные, сапожники, перчаточники, золотых дел мастера, мясники, пекари, рыбаки, художники и другие ремесленники. В отчетах этой же торговой гильдии, относящихся к 1256— 1257 гг.8, среди ее членов по-прежнему встречаются красильщики, кожевники, башмачники, портные, золотых дел мастера и др. Всего в купеческую гильдию Дублина к середине XIII в. входили ремесленники около 50 различных специальностей.
Сравнение отчетов торговой гильдии Дублина за 1226 и 1256— 1257 гг. позволяет сделать заключение о росте гильдии за счет пополнения ее состава новыми членами: суконщиками, ножовщиками, мелочными торговцами. Торговая гильдия Дублина увеличилась за 1226 г. на 225 чел., за 1256 г. — на 65 и за 1257 г. — на 140 человек9.
Постановления городского совета Дублина, принятые в течение XIV в. и включенные в городскую книгу — Chain Book, подтверждают наличие в городе ремесленников различных специальностей. Среди * них снова упоминаются кожевники, обрабатывающие шкуры, ткачи, красильщики, каменщики, кровельщики, маляры, портные, перчаточники, гончары, кузнецы, золотых дел мастера10.
Значительное развитие скотоводства, являвшегося одной из главных отраслей ирландского хозяйства, создавало в изобилии сырье для обработки и дубления кож. Изделия из кожи, меха, сосуды для вина, перчатки, бумажники, грубая обувь и башмаки из тонкой кожи, выделкой которых занимались ремесленники Уотерфорда11, упоминаются во многих документах того времени.
Дубильное ремесло (tanning industry) было развито почти во всех ирландских городах, и документы XVI в. говорят о широком распро-
G Chartae, р. 13, 22, 46, 49, 54; Ch. Gross. The Gied of merchant, vol. I. Oxford, 1890, p. 20, 60; vol. II, p. 134. В XIII в. право иметь торговую гильдию получили 8 городов: Дрогеда, Корк, Уотерфорд, Нью-Росс, Килькенни, Карлоу, Лимерик, Инстейч. В XIV в. — 3 города: Дендалк, Уэксфорд, Росберкорн. В XV в.— всего один город, Атбой. По данным, приведенным английским историком Ч. Гроссом, к концу XVI в. торговую гильдию имели уже 38 городов Ирландии. — Ch. Gross. Op. cit., vol. I, p. 18—20.
7 «Historic and municipal documents», p. 82—88.
8 Ibid., p. 136—140.
9 Ibid., p. 113—123, 136—140; J. Webb. Op. cit., p. 10.
10 «Historic and municipal documents», p. 221, 222, 234, 240, 242.
11 A. Green. Op. cit., p. 56.
118
странении этого вида ремесла с «древнего времени»12. Однако в до* кументах XIII в. дубильное дело как самостоятельная отрасль городского ремесла практически не фигурирует. Напротив, судя по всему, мастера, изготовляющие всевозможные изделия из кожи, сами готовили сырье для своих поделок. В частности, среди городских ремесленников в источниках наиболее часто упоминаются сапожники, сами обрабатывавшие кожи домашних животных и изготовлявшие грубую обувь из коровьих, овечьих и козлиных кож. Кожевник — currius (англ.— currier) — это городской ремесленник, занимавшийся одновременно обработкой кож и изготовлением изделий из них. О широком развитии в Дублине кожевенного ремесла свидетельствуют существование там «улицы кожевников» — «vicus pellipariorum» — в документах XIII в.13, а также постановления дублинского магистрата, специально посвященные регулированию этого ремесла14. Сапожники, перчаточники, изготовители кошельков и другие ремесленники, работавшие с кожей, постоянно фигурируют в городских постановлениях Дублина15. «Дубильщики кож, перчаточники и все те, кто обрабатывает кожи и отделывает их на реке Лиффи и при этом загрязняет воду (из-за чего пропадает лосось) должны подвергаться штрафу в размере 3 ш. 4 п.»,— говорилось в одном из постановлений 1467 г.16 По свидетельству А. Грин, особенно славились в средние века уотерфордские башмачники, которые шили искусно орнаментованные башмаки различного фасона17.
Но городские ремесленники не всегда сами обрабатывали сырье для своих изделий. В числе товаров, поступавших на рынки Уотерфорда, Дублина, Йола, постоянно упоминается «кордовская» кожа18 (cordovan leather — сафьян). Она применялась для изготовления башмаков, кошельков, перчаток, кожаных переплетов для рукописей и других изделий.
По мере развития ремесленного производства специализация труда в каждой ого отрасли стала углубляться. В частности, источники XV в. уже называют отдельно ремесленников этих специальностей — дубильщиков кож (сыромятников) и башмачников, рассматривая их как представителей различных профессий. Любопытное свидетельство об этом содержится в постановлении магистрата Дублина от 1464 г. Там сказано, что «если какой-либо ремесленник будет заниматься одновременно двумя ремеслами дубильщика и башмачника, и при этом кожа не будет хорошо выдублена, как в старое время, когда это делалось одним человеком, то такие изделия будут конфискованы»19.
12 «Proceedings of the Royai Irish Academy», Vol. XXXVI, section C, № 17. Dublin, 1924, p. 323—324.
13 J. Gilbert. A history of the city of Dublin, vol. I. Dublin, 1861, p. 161.
14 Cal. of Dublin, p. 222.
15 Ibid., p. 326, 330, 331.
16 Ibid., p. 326.
17 A. Green. Op. cit., p. 56, 57.
18 Cal. doc. Irel., 1252—1284, p. 194. Cal. of Dublin, p. 246.
19 Cal. of Dublin, p. 335.
П9
Однако готовые изделия кожевенных ремесел из Ирландии вывозились мало, они шли в основном на внутренний рынок. Напротив, сырье (шкуры и кожи) экспортировались из Ирландии в значительном количестве и пользовались большим спросом на внешнем рынке. Характерно, что в 1354 г. ирландские купцы получили разрешение привозить кожу в стапельные города Англии, Шотландии и Уэльса20, откуда, как известно, товары расходились по всей Европе.
Ткацкий промысел, распространенный в ирландской деревне еще во времена законов брегонов (V—VI вв.)21, получил теперь более интенсивное развитие. Посевы льна были распространены повсеместно в Ирландии. Домотканное льняное полотно продавалось на городских рынках и широко использовалось самими ирландцами 22. По свидетельству Гиральда Камбрийского, посетившего Ирландию в конце XII в., страна «изобилует льном, который ирландцы прядут в волокно и льняную ткань в больших количествах вывозят в иностранные государства» 23. Действительно, в списках рыночных пошлин Дублина, Корка, Лимерика, Голуэя, Дрогеды и других городов ирландское полотно и ирландская шерстяная ткань, а также пряжа упоминаются наиболее часто среди товаров, вывозившихся за границу 24, что позволяет утверждать наличие производства этих изделий. С каждого куска ирландской ткани, как полотняной, так и шерстяной, взималась пошлина в 1/4п., как указывалось в королевских грамотах, пожалованных Корку 25, Уотерфорду и Дрогеде 26, а за каждый мешок шерстяной пряжи бралось 2 п.27
Производство шерстяных тканей в Ирландии основывалось на значительном развитии овцеводства, обеспечивавшего сырье для сукноделия. Ирландская шерстяная ткань (frieze), байка, шерстяные покрывала, плащи, изготовлявшиеся из грубой шерсти, широко продавались на рынках ирландских городов 28 и уже с XII в. были известны в Англии 29, вывозились в Честер, Саутгемптон, Ковентри, Колчестер и другие английские города 30
Полотно и полотняная пряжа являлись распространенными товарами ирландского экспорта в Англию, особенно в Бристоль; упоминания о «panni linei hiberniae» и «linei fili» неоднократно встре
20 A. Green. Op. cit., p. 56.
21 «Ancient Laws of Ireland», vol. II. Dublin, 1809, p. 373, 387.
22 G. O'Brien. The Economic History of Ireland in the XVIIth Century. London, 1918, p. 76.
23 A. Green. Op. cit., p. 50.
24 Cal. of Dublin, p. 15; W. O'Sullivan. Op. cit., Appendix, p. 287; Cal. doc. IreL, 1171—1251, p. 317, 389, 455.
25 W. O'Sullivan. Op. cit., p. 287
26 Cal. doc. Irel., 1171 — 1251, p. 316.
27 Ibidem.
28 Cal. of Dublin, p. 15—16; Cal. doc. Irel., 1171 — 1251, p. 316, 317, 390; Cal. doc. Irel., 1285—1292, p. 107
29 Ирландские плащи (saga) ввозились в Англию уже в X в. — См. «Liber Eliensis ad fidem codicum variorum», fol. I. London, 1848, p. 148.
30 «The story of Irish race». Ed. by S. Mac Manus. New York, 1921, p. 344.
120
чаются в различных городских документах Бристоля 31. Как уже указывалось, ткачи входили в состав жителей ирландских городов и, в частности, — в торговую гильдию Дублина. В постановлениях городского совета Дублина от начала XIV в., в которых содержатся расценки за произведенные ткани, упомянуты ткачи шерстяных и льняных изделий 32, а также текстилыцики — шерстобиты, чесальщики, валяльщики шерсти 33. Документы позволяют определенно говорить о производстве в Дублине тонкой красной ткани (weaving fine red cloth) 34, за которую устанавливалась цена — три фартинга за локоть (three fartings per ell). Эта шерстяная яркокрасная ткань ирландского производства продавалась на рынках ирландских городов. Так, в письме, отправленном из Англии 6 февраля 1215 г., содержится указание короля архиепископу Дублина приобрести определенное количество этой ткани для пошива форменного платья королевским служащим в Ирландии 35. О доставке в Англию из Ирландии четырех кусков красной и двух кусков белой ткани (а также шести шкурок горностая) упоминается в письме короля Иоанна своим ирландским поставщикам 36. Четырнадцать локтей ирландской шерстяной ткани, выкрашенной в алую краску и закупленной в Ирландии, названы в финансовом отчете начала XIII в.37 В 1282 г. из Нью-Росса была вывезена зеленая, желтая и красная шерстяная ткань (green, yellow and red cloth), необходимая в Англии для изготовления штандартов 38.
В Ирландии было развито производство ткани drugget, возникшее в городе Дрогеде, откуда и произошло само название материи — драгет 39. Изготовление грубой шерстяной ткани и грубого полотна, пользовавшегося широким спросом у местного населения в XIV— XV вв., было развито и в Голуэе40. Известно также, что шерстяная ворсистая ткань и шерстяные покрывала, выделывавшиеся в Дублине, Корке, Килькенни, Уотерфорде, Нью-Россе, Дрогеде, Триме 41, вывозились в Англию. Об изготовлении шерстяных тканей свидетельствуют некоторые другие данные. Так, ирландские шерстяные плащи в конце XIV в. были известны и в Италии: в 1382 г. пять таких плащей были посланы в Рим 42, ко двору римского папы. Помимо экспорта саржи и шерстяных тканей в Англию, в XIV в. ирландская шерстяная ткань появилась на рынках Франции, Нидерландов,
«Proceedings of the Royal Irish Academy», vol. XXXVI, section C, № 17. Dublin, 1924, p. 325.
32 Cal. of Dublin, p. 220, 221.
33 Ibidem.
34 Ibid., p. 221.
35 Cal. doc. Irel., 1171—1251, p. 84.
36 Ibid., p. 75.
37 Cal. doc. Irel., 1171—1251, p. 80.
38 Cal. doc. Irel., 1252—1284, p. 459.
39 «Historic and municipal documents», p. XXXIII.
40 A. Marniion. The ancient and modern history of the maritime ports of Ireland London, 1860.
41 Ibid., p. 66.
42 Ibidem.
121
рейнских городов43. В 1305 г., например, ирландская ткань и шер* стяные плащи были экспортированы в Байонну 44. Во многих европейских странах, особенно в Англии, в этот период хорошо было известно ирландское полотно 45.
Славилась Ирландия производством ковров, которые выделывались искусными ирландскими мастерами в деревне из грубой шерсти и находили широкий спрос за рубежом, особенно в Испании и Португалии.
В XIV—XV вв. известного уровня достигла техника окрашивания льняных и шерстяных тканей в красный, пурпурный, коричневый, и даже в зеленый, синий и другие цвета. Уэр в своей хронике упоминает об искусстве ирландцев окрашивать льняные ткани и одежду из льна в шафрановый цвет 46. Краски добывались из различных растений, в частности вайды и марены, широко использовались в красильном деле и квасцы, поступавшие из Европы и стран Ближнего Востока 47. В числе городских ремесленников были и красильщики (tinctor), применявшие минеральные и растительные красители (квасцы и вайду). В XIV в. дублинские ремесленники использовали вайду, привезенную из Пикардии 48
Сам ввоз значительного количества квасцов, о которых часто упоминают документы, свидетельствует о широком развитии ткацкого ремесла в Ирландии. Употребление в красильном и текстильном производстве в этот период квасцового камня как закрепителя окрашивающих веществ было широко распространено в Ирландии.
Однако несмотря на то, что ткацкое ремесло в Ирландии известно с очень давнего времени, тем не менее данные источников за этот период (XIII — XV вв.) свидетельствуют о немногочисленности городских ткачей. По-видимому, для Ирландии, также как и для Швеции49, характерно существование ткачества по преимуществу в форме деревенского хозяйства, при которой основную часть ткацких изделий производили именно деревенские ткачи. Оформление городского ткачества в Ирландии произошло значительно позже, в конце XVI — начале XVI 1в.50, что позволяет предположить увеличение числа ткачей в ирландских городах51.
В течение XIII—XV вв. многие города Ирландии обносились сначала деревянными, а затем каменными стенами, с каменными башнями и воротами. Оборонительные и внутренние городские постройки возводили ирландские плотники и каменщики, составлявшие наиболее важную группу городских ремесленников. Сооружение многочисленных феодальных и королевских замков, служивших одновременно жи-
43 J. Burke. Op. cit., р. 23.
44 Calendar of the Justiciary Rolls, vol. II. Dublin, 1914, p. 157—158.
45 J. Burke. О-p. cit., p. 23.
46 J. Ware. The Antiquities and History of Ireland. London, 1705, p. 175.
47 W O.'Sullivan. Op. cit., Appendix, p. 246.
48 Cal. of Dublin, p. 232-233.
49 А. А. Сванидзе. Ремесло и ремесленники средневековой Швеции (XIV—XV вв.). М., 1967, стр. 133—135.
50 J. Burke. Op. cit., р. 61; J. Webb. Op. cit., p. 59.
51 Ср. А. А. Сванидзе. Указ, соч., стр. 133—134.
122
лищем феодала, крепостью и местом для размещения гарнизонов, осуществлявших военное подчинение страны, также требовало большого количества строительных рабочих, плотников и каменщиков.
Археологический материал свидетельствует о том, что во многих ирландских городах в XIII—XV вв.52 начали строиться каменные церкви, а в конце XIII в. стали появляться первые каменные дома зажиточных горожан, также возводившиеся ирландскими строителями. Все эти обстоятельства способствовали превращению строительного дела в одну из важнейших отраслей городской промышленности. Среди городских ремесленников в книгах Дублина XIV—XV вв. отдельно упоминаются еще и кровельщики (tilers), вероятно, выделившиеся к этому времени в особую специальность53 Постановление городского совета Дублина от 1366 г., касавшееся правил оплаты ремесленных учеников, называет среди ремесленников города, помимо плотников, кровельщиков, гончаров, также и штукатуров (plasterers54). В городских отчетах этого времени нередко упоминаются расходы на оплату каменщиков, плотников и подсобных строительных рабочих55.
Плотники и каменщики возводили также городские мосты, служившие не только средством связи, но и местами, где нередко сосредоточивалась в то время городская торговля.Уже в началеХ1У в.на городском мосту через р. Лиффи в Дублине располагались различные лавки 56. Эдуард I в 1310 г. особой грамотой разрешил горожанину Дублина Джофри де Мортенжи возвести на мосту через р. Лиффи две башни и выстроить между ними собственные дома и лавки57. Возведению мостов и постройке дорог в Ирландии уделялось большое внимание, особенно если эти дороги прокладывались через земли, располагавшиеся вблизи районов, занятых ирландцами. Обычно эти дороги служили не
52 До настоящего времени сохранились остатки каменных замков, сооруженных в XIII в. в Триме (графство Мит), Карифергесе (графство Антрим), церкви Св. Марии в Нью-Россе (графство Уэксфорд); замка Клары (Clara Castle) в графстве Килькенни (XV в), церкви и здания францисканского аббатства Россерк (графство Майо) и др. — «The Course of Irish history». Ed. by T. Moody and X. Martin. Dublin, 1967, p. 134, 152, 155, 160 и др. Письменные источники содержат свидетельства о существовании 11 церковных приходов и нескольких монастырей в г. Корке, также имевших каменные постройки. Так, хартия Эдуарда IV (1462) упоминает 11 церквей, имевшихся в Корке и разрушенных в период междоусобных войн в течение последних 15 лет. — «Cork historical and Archaeological society», vol. II, № 20, 1893, p. 371, 394.
53 Cal. of Dublin, p. 235, 335.
54 Ibid., p. 235.
55 Например, при сооружении крепостного вала в г. Голуэе в 1272—1275 гг. на оплату каменщиков, плотников и других рабочих было израсходовано 23 ф. 4 ш. 5 п. В период 1278—1280 гг. каменщики и плотники, состоящие на городских работах, получили 11 ф. 5 ш. 7 п. Кроме того, 5 ф. 17 ш. 4 п. было истрачено на покупку гвоздей, ломов, изготовление топоров. Характерно, что на оплату указанных строительных работ были израсходованы почти все деньги, полученные в том же Голуэе в качестве рыночных пошлин в названные годы. Общая сумма пошлин за эти годы составила 56 ф. 20 ш. 153/4 п.; из этой суммы 47 ф. 7 ш. 6 п. было изъято на постройки — /. Hardiman. The history of the Town and County of Town of Galway from the earliest period to the present time. Dublin, 1820, p. 49, 50.
56 7. Gilbert. Op. cit., vol. I, p. 323.
$7 Ibid., p. 323—324.
123
только для торговых связей (например, между побережьем и внутренними областями), но и постоянно использовались для прохода английских карательных отрядов. В статутах английского правительства конца XIII — начала XIV в. содержится много строгих предписаний относительно сооружения и ремонта мостов, расчистки тропинок в лесах и проезжих дорог, проходивших «вблизи болот и лесных зарослей»58.
Распоряжения о строительстве, починке мостов и дорог встречаются в правительственных предписаниях отдельным ирландским городам на всем протяжении XIII—XV вв.59 Возможно, что в Ирландии было развито и кораблестроение, где большое применение могли найти плотники. Источники не содержат прямых данных о наличии корабельных верфей, однако встречающиеся в королевских распоряжениях конца XIII — начала XIV в. указания поставлять для ведения войны определенное количество судов из приморских городов — Дублина, Дрогеды, Йола, Уотерфорда и др. — неслучайны и позволяют предположить наличие в них судостроения60.
Можно предположить, что монетное дело в XIII—XV вв. также было развито в некоторых ирландских городах. Во всяком случае — в Дублине и Уотерфорде оно существовало уже с начала XIII в., когда в 1210 г. королевской хартией здесь были учреждены монетные дворы и стала осуществляться почти регулярная чеканка монеты61. Золотых дел мастера (aurifaber) фигурируют в составе торговой гильдии Дублина середины XIII в., упоминания о них встречаются во многих городских документах62 Позже, в XIV—XV вв., монета чеканилась также в других городских центрах — Корке, Йоле, Кинса-ле, Кильмаллоке: в актах ирландского парламента 1472—1473 гг. они названы среди мест, где выпускались различные «фальшивые деньги», не содержащие необходимого количества драгоценных металлов; за эти нарушения устанавливались штрафы63. В 1475—1476 гг. актом парламента было вообще объявлено об уничтожении монетных дворов во всех ирландских городах, за исключением Дублина, Дрогеды и Уотерфорда64. Тем не менее монетная чеканка в Корке, Йоле, Лимерике и других городах Манстера, видимо, продолжала существовать еще в течение ряда лет; парламентским актом 1477 г. монеты, выпущенные здесь, были признаны незаконными и не должны были приниматься при денежных расчетах65.
Особую группу городского населения составляли городские ремесленники, занимавшиеся изготовлением продуктов питания, — пекари (pistor), мясники (carnifex), пивовары (brewer — мужчины и женщины), которые постоянно упоминаются в списках членов торго
58 «Statutes and Ordinances», vol. I, p. 209, 211.
59 /. Gilbert. Op. cit., vol. I, p. 321, 322.
60 Calendar of the Close Rolls, 1292—1302. London, 1906, p. 483, 576 и др.
61 IT. O’Sullivan. Op. cit., p. 56.
62 «Historic and municipal documents», p. 22, 25, 27, 36, 46, 82, 138 a. o.
63 Statutes Rolls of the Parliament of Ireland ed. by J. Morrissey. Dublin, 1939, p. 17—19.
64 Ibid., p. 257.
65 Jbid., p. 253—257.
J24
вых гильдий и во многих других документах того времени66. Мясники наряду с пекарями, пивоварами, сапожниками, портными и другими ремесленниками подвергались особой регламентации со стороны городских властей67.
Хроники Нью-Росса (конец XIII в.) также называют среди ремесленников города портных, суконщиков, скорняков, сапожников, дубильщиков кож, плотников, каменщиков, шорников и представителей других профессий. Ценные сведения о ремесленниках Нью-Росса можно почерпнуть из своеобразного источника — поэмы конца XIII в., принадлежащей монаху Михаилу Бернарду из Кильдера68 В поэме рассказывается о возведении укреплений вокруг Нью-Росса — «самого прекрасного города из тех, которые я знаю», как говорит Бернард, и о тех строительных работах, которые в связи с этим проводились в городе. Кроме того, перечисляются представители различных ремесленных групп города, участвовавших в строительстве, описывается распорядок их работы. В поэме содержится также упоминание о том, что все ремесленники — портные, суконщики, сапожники, плотники, каменщики, шорники и др. — являлись на оборонительные работы с развернутыми знаменами, на которых были изображены орудия их ремесла. Это дает основание предположить существование в Нью-Россе в конце XIII в. объединений ремесленников по отдельным специальностям. В Уотерфорде, помимо торговых гильдий, образованных по английскому образцу, имелись в конце XIII в. объединения ремесленников, булочников, мясников, пекарей, портных, башмачников, каменщиков, плотников69
Существовали цехи и в Дублине, но данные источников по этому вопросу очень отрывочны и неполны. Мы не располагаем какими-либо цеховыми уставами, на основании которых можно было бы охарактеризовать развитие дублинских цехов. Тем не менее некоторые сведения о существовании в Дублине объединений городских ремесленников по отдельным специальностям все же имеются. Д. Джиль-берт в своем известном исследовании по истории Дублина указывает, чтосогласно хартиям 1417 и 1418 гг., портные города получили право образовать свой цех (или «братство») портных (fraternity of tailors). В цех входили как мужчины, так и женщины, он должен был управляться мастером и двумя старшинами, его члены могли брать в ученичество только юношей английского происхождения70.
66 Cal. of Dublin, р. 222, 288.
67 Ibid., р. 274.
68 Перевод поэмы на английский язык (в прозе) приводится в издании П. Хоре. Он сделан на основании оригинала, который хранится в Британском музее. См. Р. Ноге, History of the Town and County of Wexford. Old and New Ross, vol. I. London, 1900, p. 58—59). Исследователи предполагают, что автор поэмы жил во второй половине XIII в. и принадлежал к английской фамилии, известной в Кенте. В южной Ирландии представители этой фамилии встречаются среди францисканских монахов, один из них даже был епископом в Оссори. — «Demography», vol. 3, № 2, 1966, р. 512.
09 Е. Downey. The story of Waterford. Waterford, 1914, p. 39. E. Lipson. The Economic history of England, vol. I. London, 1943, p. 311.
70 J Gilbert. Op. cit., vol. I, p. 155. К сожалению, Джильберт не указывает места публикации этих интересных хартий.
125
Правда, городские книги и постановления, официальная переписка Лондона с Дублином и другие документы, рассмотренные нами, не содержат каких-либо упоминаний о существовании в Дублине в начале XV в. цеха портных. Однако указание Джильберта должно быть принято к сведению, тем более что в других городах Ирландии, как указывалось выше, такие цехи были. Кроме того, сохранилось постановление городского совета Дублина, касающееся правил местной торговли, где имеется указание на существование в этом городе объединения мясников. В постановлении 1484 г. сказано, что мясники должны строго соблюдать правила торговли в мясных рядах, вовремя запирать и открывать свои лавки, не оставлять их без надзора, выделять из своей среды сторожа для их охраны. Если это не будет соблюдаться, то представители властей — мэр и бейлифы города — имеют право брать с мастеров и старшин мясников штраф в размере 6 ш. 8 п.71
Еще более детальные свидетельства о существовании в Дублине в конце XV в. объединений ремесленников по специальностям содержатся в постановлении городского совета 1498 г72. В нем излагается порядок прохождения по городу торжественной процессии в день погребения тела господня. В постановлении перечисляются следующие ремесленники, участвующие в церемонии: перчаточники, портные, ткачи, башмачники, кровельщики, кузнецы, каменщики, мясники, пекари, пивовары, виноторговцы, дубильщики кож, стригальщики шерсти, золотых дел мастера, корабельные плотники и ремесленники других профессий. Всего в этом документе упомянуто 28 специальностей. Но на основании этого же документа можно предположить существование некоторых объединений ремесленников по специальностям в Дублине ранее 1498 г. — т. е. времени издания приведенного постановления, поскольку в самой его формулировке содержится выражение «установленное старым законом и подтвержденное собранием [made by an olde and conformed by a sembley (assembly)]». Видимо, постановление 1498 г. только подтверждает уже существовавшие правила. Однако других, более ранних и определенных свидетельств о наличии ремесленных объединений в городе документы Дублина не содержат.
Окончательное оформление отдельных ремесленных организаций в Дублине произошло позднее, в XVI—XVII вв.73 В источниках, относящихся к этому периоду, содержатся уже определенные свидетельства о цехах золотых дел мастеров, кожевников, седельщиков, кузнецов, перчаточников, башмачников, ткачей и др., что предполагает сосредоточение в Дублине определенного количества ремесленников многих специальностей и достаточно высокий уровень развития ремесел.
Относительно организации ремесла и торговли в менее значительных городах Ирландии (Дендалке, Карлоу, Килькенни и др.) источники не дают почти никаких сведений. По-видимому, в более развитых из них также существовали торговые гильдии, упомянутые, как ука
71 Cal. of Dublin, р. 366.
72 Ibid., р. 239—242.
73 Л Webb. Op. cit., p. 59.
зывалось выше, в некоторых городских хартиях. Однако отсутствие в городских документах (правда, их в Ирландии сохранилось очень немного) упоминаний о самостоятельных ремесленных объединениях в городах в известной мере, как считают советские исследователи английского и шведского города (Я. А. Левицкий, Е. В. Гутнова, А. А. Сванидзе),74 может косвенно свидетельствовать о слабости развития ремесла и позволяет предположить ведущую роль торговой гильдии в экономике этих городов. Можно полагать, что это утверждение в значительной степени применимо к ирландским городам, где развитие торговли вообще преобладало над развитием ремесла.
Важным фактором в развитии городского ремесла в ирландских городах была система регламентации, которую можно проследить на примере Дублина.
Ряд документов, в частности постановления городского совета Дублина75, позволяют сделать вывод о строгой регламентации городскими властями ремесленного производства и торговли в городе. В Дублине осуществлялся контроль над процессом производства и продажей готовых изделий. Особенно часто встречаются постановления, регулирующие торговлю. Так, мясники города имели право продавать или покупать мясо на рынке Дублина только в том случае, если они уплатили определенный взнос бейлифам, которые должны выдать им пропускной билет (good cunduct)76 на право торговли. Мясники должны продавать мясо только в лавках, находящихся на рынке города; если же они торгуют в других местах, то подвергаются штрафу и теряют мясо, привезенное на продажу77. Запрещается также продажа соли вне стен города78.
Пекари города имели право выпустить хлеб в продажу только в том случае, если они ставили на нем свое клеймо. Продукт, не отмеченный клеймом, конфисковывался городскими властями, а булочник, нарушивший это правило, должен был уплатить штраф79. Кроме того, если пекарь изготовлял плохой по качеству хлеб, он подвергался строгому наказанию: за первое нарушение он платил штраф в размере 15 п., за повторное нарушение — 30 п., а на третий раз нарушитель ставился к позорному столбу и обязывался покинуть город на год и один день80. Если же после возвращения в город понесший наказание пекарь опять уличался в нарушении указанного правила, то он полностью отстранялся от занятий ремеслом и мог снова возоб-
74 Я. А. Левицкий. Города и городское ремесло в Англии X—XII вв. М. — Л., 1960, стр. 246—275; его же. К вопросу о характере так называемой «Gilda mercatoria» в Англии XI—XIII вв. — СВ, вып. 30, 1967, стр. 103—122; Е. В. Гутнова. Возникновение английского парламента. М., 1960, стр. 203—215. А. А. Сванидзе. Указ, соч., стр. 218—275.
75 Cal. of Dublin. Chain Book, p. 219—262.
76 Ibid., p. 219.
77 Ibidem.
78 Ibid., p. 235.
79 Ibid., p. 219.
80 Документы отметили такой факт: в неурожайный 1310 год булочники Дублина, уличенные в продаже неполновесного хлеба, были провезены «с позором на повозках по улицам города». — J. Gilbert. Op. cit., vol. I, p. 253.
127
йовить свое дело только после получения специального разрешения мэра и членов общины. В 1305 г., когда цена на зерно была высокая, к пекарям Дублина, изготовившим хлеб «фальшивого веса» были применены какие-то новые меры наказания, «никогда до этого не применявшиеся» в городе81. В 1461 г. было принято особое постановление, предписывавшее пекарям выпекать хлеб необходимого веса. Хлеб проверялся мэром и бейлифами, и если его вес не соответствовал установленному стандарту, то такой хлеб отбирался и передавался в тюрьму на содержание заключенных82.
Встречаются отдельные предписания относительно городских ремесленников и других специальностей. В городских книгах указаны размеры штрафов за производство плохого по качеству эля и продажу его не по установленным .мерам83. Выше уже упоминалось, что кожевник, обрабатывавший кожи в подвале, подвергался тюремному заключению84.
Таким образом, вопрос о качестве товара, продаваемого в городе, занимал важное место в городских постановлениях. С целью лучшего контроля со стороны городских властей за качеством товара на изделии ставилось личное клеймо мастера.
Городские власти Дублина стремились оградить ремесленников города от конкуренции со стороны чужеземных купцов и особым постановлением закрепили монополию торговли и производства в Дублине за городскими ремесленниками и купцами. Чтобы обеспечить портным, скорнякам, башмачникам, кожевникам, кузнецам и другим ремесленникам сбыт их продукции, власти Дублина запрещали купцам и другим лицам в обычные дни привозить на продажу те изделия, которые изготовляются городскими ремесленниками. Приезжие купцы не должны были продавать привезенные ими товары дешевле, чем их продают городские ремесленники, чтобы «не мешать развитию ремесел в городе» — как гласило одно из городских постановлений. За нарушение установленного правила приезжие купцы и другие лица, уличенные в нарушениях, лишались своих товаров85. Городские власти пытались также оградить торговую гильдию от проникновения в ее состав лиц, не обладающих правами полноправного гражданства. В связи с этим было принято постановление: определенное лицо могло быть допущено к занятию тем или иным ремеслом в городе только после приобретения им права фримена86.
Городские власти осуществляли строгий надзор за торговлей иностранных купцов в городе. В течение XIV в. издается ряд постановлений, направленных на защиту интересов городских купцов. Помимо ограничения срока торговли 40 днями, установленного в городах для иностранных купцов, посторонним купцам разрешалось заключать торговые сделки только с полноправными жителями города, толь
81 Cal. Carew MSS, vol. VI, p. 128.
82 Cal. of Dublin, p. 309.
83 Ibid., p. 222.
84 Ibidem.
85 Ibid., p. 449.
86 Ibid., p. 449-450.
128
ко у них покупать шкуры, пряжу, жир и другие товары87. А если иностранный купец привезет в пределы города вино, соль, свинец или уголь, то он обязан предложить указанные товары четырем скупщикам, выделенным от города, и только в том случае, если купец и городские скупщики не придут к соглашению об условиях сделки, названные товары могут продаваться в городе в течение 40 дней. По истечении этого срока купец имеет право покинуть город и уехать со своими товарами, куда он пожелает88. Иностранным купцам запрещалось торговать в городе вином в розницу, они могли делать это только на борту своего корабля и тоже в течение 40 дней89.
Город издавал также постановления, касающиеся собственников кораблей; они могли покинуть гавань Дублина только после уплаты пошлины за право продажи товаров в городе. За нарушение этого правила судно конфисковывалось, а судовладелец подвергался штрафу в 10 ф.90 Кроме того, все владельцы судов обязаны были регулярно приносить в городской совет списки тех товаров, которые они привезли в город или намереваются увезти за пределы Дублина. Если они эюго не делали, то груз данного корабля конфисковывался городскими властями91.
Городские постановления Дублина, Корка, Уотерфорда регламентировали многие стороны торговой жизни в городе. Имеется ряд постановлений относительно времени и порядка торговых сделок на рынках города Дублина. Особенно строго запрещалось приобретать товары оптом для последующей продажи их в розницу. Городские власти постоянно вели борьбу с посредниками и перекупщиками. Так, в городских книгах Дублина содержатся строгие предписания, направленные против покупки жителями города товаров у иностранных купцов с целью их перепродажи. За первое нарушение этого правила взимался штраф в размере 20 ш., за второе — 40, в третий раз нарушителя изгоняли из города сроком на год и один день 92. В частности, в это время широко практиковалась перекупка рыбы, цена на которую особенно поднималась в «постные» дни. В статутах и городских постановлениях того периода (XIII—XV вв.) постоянно упоминаются лица, называемые «forestallors, deallers, privati merca-tores, brokers» и т. п. 93 На основании статута 1355 г., изданного Эдуардом III для Ирландии 94, можно заключить, что такими лицами — «brokers and loders» — являлись перекупщики зерна и особенно рыбы, действовавшие наиболее активно в заливах и гаванях восточного побережья Ирландии, где значительное количество рыбы грузилось на вызов.
87 Ibid., р. 229. Р. Gale. Inquiry into the ancient corporate system of Ireland. London, 1834, p. 30.
88 Cal. of Dublin, p. 229.
89 Ibid., p. 288.
90 Ibid., p. 278.
91 Ibid., p. 300.
92 Ibid., p. 220.
93 / Gilbert. Op. cit., vol. I, p. 47.
94 «Statutes and ordinances», vol. I, p. 399—403.
5 Европа в средние века
129
Государственное и местное (городское) законодательство постоянно боролось с перекупщиками рыбы и с этой целью были выработаны особые правила. Различными путями городские власти осуществляли контроль за продажей рыбы на рынках Дублина. Под страхом тюремного заключения запрещалось продавать рыбу где-либо в другом месте, кроме рыбного рынка 95, и только в определенные часы, установленные для торговли 96.
Упомянутый статут 1355 г. предписывал городским властям назначать особых уполномоченных (так называемых commisioners), в обязанность которых входило обследовать все гавани в районе Холма св. Петра (Дублин) и следить за тем, чтобы вся рыба, выловленная здесь, отправлялась для продажи на рыбный рынок Дублина.
Уполномоченные наделялись широкими полномочиями: они получали право входить в дома жителей, заподозренных в закупке большого количества рыбы (большего, чем им требовалось для своего хозяйства), и заключать виновных под стражу. Затем перекупщики рыбы должны были отправляться в дублинский замок и содержаться там под стражей до особого рассмотрения их дела. Обнаруженная у них в момент ареста рыба подлежала конфискации. Обследования домов и портов, расположенных вблизи морского побережья в районе Дублина, предписывалось осуществлять регулярно — два-три раза в неделю 97. С целью получения соответствующих пошлин, взимавшихся обычно при продаже и покупке в пользу короны 98 99, английское правительство изданием этого статута, видимо, стремилось упорядочить торговлю рыбой, изъять ее из рук частных скупщиков и поставить под государственный контроль.
В городских книгах Дублина зафиксированы также отдельные постановления, направленные против перекупщиков шкур и необработанных кож. Лица, уличенные в этих нарушениях, подвергались тюремному заключению на 40 дней ". На городских рынках Дублина в то время действовали правила, регулирующие «справедливую цену товаров», которая фиксировалась городскими органами власти, осуществлявшими контроль за ценами во избежание их завышения со стороны отдельных лиц. В городских протоколах Дублина XIV в. иногда упоминаются лица, нарушившие эти правила. Так, в 1305 г. некий Эдвард Колт был приговорен к тюремному заключению и конфискации одной «большой» бочки вина за продажу вина из этой бочки по завышенным ценам: по четыре пенса за меру вместо полагающихся трех пенсов 10°. Некий Генрих Скел, владелец таверны в Дублине, также был приговорен к тюремному заключению за продажу вина в городе по более высокой цене, чем это было установлено ассизой101. Купец Дублина Николас Атт Уотр был заключен в тюрьму за отказ до
95 Cal. of Dublin, р. 221.
90 Ibid., р. 313; / Gilbert. Op. cit., vol. I, p. 47.
97 «Statutes and Ordinances», vol. I, p. 403.
98 Ibid., p. 399—403.
99 Cal. of Dublin, p. 220.
100 Historic and municipal documents, p. 530.
101 Ibidem.
130
пустить представителя городского магистрата — бейлифа — осмотреть подвал его дома, в котором хранились купленные им вино и соль102.
Приведенные данные позволяют сделать вывод о том, что городские власти Дублина уделяли значительное внимание соблюдению правил торговли на городском рынке, где торговали как ремесленники, так и купцы.
Таким образом, изложенный выше материал позволяет, на наш взгляд/говорить о развитии в наиболее крупных ирландских городах — Дублине, Нью-Россе, Уотерфорде, Дрогеде, Голуэе — ряда отраслей ремесленного производства и о превращении этих городов в центры ремесла и торговли.
Но сам процесс отделения ремесла от сельского хозяйства находился еще в своей начальной стадии и более интенсивно шел только на колонизованных землях. В целом ирландское ремесло в^этот период развивалось в форме домашней промышленности, в условиях преобладания на большей территории страны клановых отношений, и отделение ремесла от сельского хозяйства произошло, по-видимому, только в некоторых более развитых экономических центрах. Поэтому^ ремесленное производство, существовавшее лишь в нескольких городских центрах завоеванной территории, не изменило в целом аграрный характер экономики Ирландии, и сами ирландские города в значительной степени развивались за счет торговли.
102 Ibid., р. 533.
СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ОРГАНИЗАЦИИ ШВЕДСКОГО РЫБОЛОВСТВА В XV в.
А. А. СВАНИДЗЕ
На протяжении всей многовековой истории Швеции — страны приморской и занимающей в Европе второе место по количеству внутренних вод — рыболовство и охота на морского зверя имели в жизни ее населения важнейшее значение.
В Балтийском, Северном и Белом морях, в Ботническом заливе и Северном Ледовитом океане, в многочисленных озерах и реках шведы, финны и саами ловили треску, макрель, салаку, пикшу, сельдь, сига, язя, щуку, лосося, камбалу и другую рыбу, били тюленей и китов, добывали раков, устриц и проч.
В средневековых шведских документах сохранились данные о рыболовстве, охоте на морского и речного зверя, о торговле продуктами этих промыслов, налогах и пошлинах на них. «Первый историк» и бытописатель страны Олаус Магни отвел этим промыслам большое место в своей «Historia от de nordiska folken» (1555 г.).
Имеется и более новая, в том числе современная историческая литература по этому вопросу, в ней собраны многие интересные факты — результат кропотливых этнографических и археологических изысканий*; эта литература имеет, как правило, «вещеведческую» направленность, а проблемы социально-экономической и политической организации рыболовецкого промысла рассматривает чаще всего с точки зрения права. Несколько большее внимание уделено этим проблемам в обобщающих статьях новейшей Скандинавской культурно-исторической энциклопедии (принадлежащих перу многих крупных историков Швеции и других северных стран), но характер издания, естественно, ограничил и объем их, и круг затронутых там вопросов. Скандинавские специалисты говорят об «огромном культурно-историческом значении» рыбного промысла для развития стран скандинавского севера, даже о своего рода особой «культуре поморского Севера» (Nordsjokultur), связанной с мо-
1 См„ например: S Eknian. Norrlands jakt och fiske. — «Norrlandskt Handbib-liotek». IV. Uppsala, 1910; E. Klein. Vart aldsta naringsfang. Nagra drag ur den svenska saljakten. — «Svenska kulturbilder», bd. 2, del. III. Stockholm, 1930;
D. Borjeson. Stockholms segelsjofart. Stockholm, 1932; 0. Olofsson. Edefors laxfiske. — «Norrbotten», № 12, 1934; O. Hasslof. Svenska vastkustfiskarna. Stockholm, 1949; idem. Vast nordiskt kustfiske under medeltiden. --«Nordisk kultur», bd. XI—XII. A. Stockholm, 1955; 7. Granlund. Inlands- och ostersjofiske (ibidem), и др.
132
реплавателями и рыбаками. Авторы подчеркивают обилие здесь интернациональных контактов, влияний и заимствований, большое значение рыбного промысла для возникновения новых поселений и колонизации диких районов2. Эта оценка представляется нам вполне справедливой, но и она не ориентирована на социальные стороны развития рыболовства.
Между тем, как явствует из имеющихся материалов, социально-экономические и социально-политические аспекты организации рыболовецкого дела в Швеции весьма интересны и заслуживают особого внимания. Именно этим вопросам и посвящена настоящая статья, где изложены некоторые наблюдения, касающиеся экономической, но главным образом — социальной характеристики профессионального (специализированного) рыболовецкого и морского промысла в средневековой Швеции (к сожалению, речь здесь может идти преимущественно о XV в.: именно это столетие сберегло для нас наиболее полные письменные свидетельства из того весьма скудного их запаса, который сохранился в Швеции со времен раннего и классического средневековья).
В XIV—XV вв. основными областями рыбного промысла (впредь мы для краткости будем здесь иметь в виду и охоту на морского зверя) были северные земли, примыкающие к Ботническому заливу, обширный район Меларенского бассейна с его реками и морским побережьем, а также самая южная область страны (в этот период находившаяся по преимуществу под властью Дании) — Сконе. В начале XVI в. 56% трески добывалось в финских водах3. Но и в центральных и в южных областях Швеции, где быстро развивалось земледелие и скотоводство, рыбный промысел продолжал оставаться основным занятием больших групп населения. В середине XV в. только в Эстерйёт-ланде насчитывалось семь «главных рыболовецких становищ» (hufwudfiske skar); более мелких, вероятно, было значительно больше4.
Рыболовецкие поселения в основном были разбросаны по морскому побережью, особенно на юго-востоке, где преобладал промысел сельди; часто они находились вблизи городов или территориально сливались с ними, в силу чего в XIV—XV вв. рыбаки составляли важную и многочисленную группу городского населения5. Кроме того,'1 города, как
2 J. Granlund, О. Hasslof, О. Vollan. В. Porsteinsson. Fiske. — «Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder fra vikingetid til reformationstid». Kobenhavn (далее —KHL), v. IV, 1959, s. 302—305.
3 G. Kerkkonen. Bondebefolkningens binaringar vid 1500-talets mitt. — «Historiska och litteraturhistoriska studier», 37. Helsingfors, 1962, s. 276—279.
4 «Thessa aro hufwudfiske fiir alia Ostgota skar, som ar Hufwud skar, Ostgota skar, Herre (Herader) skar, Lacka (Locka) skar, Biorcka (Byrkia) skar, Baga (Kagge), skar och Wither (Water) skar». — «Skra-ordningar». Sami, af G. E. Klemming. Stockholm, 1856 (далее — Skraordningar), s. 309.
5 «Privilegier, resofutioner och forordningar for Sveriges stader». Del. 1. 1251 — 1523. Utg. av N. Herlitz. Stockholm, 1927 (далее — Privilegier), № 12, 64, 74, 79, 93, 127, mm.; «Uppsala stads privilegier jamte dit horande handlingar 1314— 1787». Utg. af С. M. Kjellberg. Uppsala, 1907, № 1; Д. А. Сванидзе. Ремесло и ремесленники средневековой Швеции (XIV—XV вв.). М., 1967, табл. 3, стр. 104.
133
правило, имели постоянные рыболовецкие становища, куда выезжали на сезонные отловы рыбы многие горожане.
В этот период было несколько типов рыбацких поселений. Наряду с рыбацкими слободами и хуторами (как правило, очень древними и нередко расположенными достаточно изолированно от остальных сельскохозяйственных прибрежных поселений) существовали традиционные сезонные стойбища рыбаков и охотников на морского зверя6, которые устраивались также в местах отлова мигрирующей рыбы (они возобновлялись из года в год часто на протяжении многих столетий и подчинялись законодательному регулированию). В источниках зафиксированы и мелкие, менее регулярные, эпизодические или случайные рыбачьи стоянки.
Типы рыбачьих поселений различались и по правовому положению. Поскольку рыболовецкий промысел был древним и играл важную роль в жизни населения, он издавна подвергался правовому регулированию. Первоначально оно базировалось на обычном праве, затем некоторые его положения стали фиксироваться в хартиях (привилегиях), а с XIII в., после записи областных законов (сохранившихзначительный отпечаток общего права), предписания о рыбной ловле и рыбаках вошли в официальное законодательство как его неотъемлемая часть. Почти во всех областных законах (Вестйёталаг, Эстйёталаг, Уппландс-лаг, Сёдерманналаг, Вермландслаг, наконец, Хельсингалаг) главы о порядке застройки включают в себя — иногда повторяя почти текстуально, иногда чуть варьируя — различные правила пользования рыбными угодьями; последние рассматривались как часть общинных владений (альменнинга), и права (точнее доля) каждого общинника в отношении отлова рыбы были поставлены в зависимость от его права (доли) в отношении земли.
Этот порядок сохраняется и в общешведских земских уложениях Магнуса Эрикссона (середина XIV в.) и Кристофера (середина XV в.), где, кроме того, особо подчеркивается равное право прибрежных поселений на пользование «морем или заливом»7. Вообще право землевладельцев «на воду» касалось" и моря — вплоть до того места, до которого простирался прибрежный^групт (?). Остальные морские воды были, вероятно, общими'или «ничейными»8.
Перечисленные правила, регулирующие пользование общинными водами и рыбную ловлю, имели общий характер, они касались всех 6 Пример такого стойбища — Kyrkohamn на о. Эланд, где имелась даже собственная капелла (capella Beati Iohannis). — J. Granlund. Fiskelage.— KHL, IV, s. 309.
7 «Konung Magnus Erixssons Landslag» (далее — M. E. Landslag). — «Samling af Swerigcs Gamla Lagar»,utg. af D. C. J. Schlyter (далее — Schlyter), v X. Lund, 1862, BgnB, b. 21; Konung Christoffers Landslag. — Schlyter, v. XII. Lund, 1869, (далее — К. Landslag), BgnB, b. 26. Следует отметить, что права общинников на рыбные отловы часто нарушались из-за постоянных пожалований рыбных угодий монастырям, крупным светским землевладельцам и городам (хартий такого рода сохранилось от средних веков множество).
8 Неизвестно только, как обстояло дело с правом отлова мигрирующей рыбы, который производился во вполне определенных пунктах; здесь твердых предписаний либо не сохранилось, либо вообще не существовало. См. Е. Schalling. Fiskeret. — KHL, IV, s. 335—337.
134
жителей страны — как тех, для кого рыболовство было подсобным делом, так и рыбаков-профессионалов. Но вследствие того, что профессиональное рыболовство, как уже указывалось, издавна было занятием особых и немалых групп сельского и городского населения, для него существовали и некоторые специальные правила. Точнее, следовало бы сказать, что эти правила касались уже не столько рыбной ловли, сколько статуса самих рыболовов — правового, фискального, личного.
Так, крупные земельные собственники, в том числе монастыри, как правило, имели своих профессионалов-рыбаков (обычно наемных или зависимых), которые селились на арендуемой у хозяина земле и платили ренту продуктами рыболовецкого промысла9.
Рыбаки, постоянно жившие в городах и подлежавшие городской юрисдикции, находились в положении, аналогичном положению остальных жителей городов и пригородов.
Что же касается «свободных» рыболовецких поселений, т. е. расположенных на общинных землях и, казалось бы, могущих обладать всеми правами обычных общин, то их положение было особым, поскольку они подлежали непосредственному регулированию со стороны короны. Правовой основой такого положения было распространение на рыбный и морской промысел правил регальной (верховной) собственности шведской короны на землю, воды и земные недра.
Возникновение земельной регалии шведских королей принято относить примерно к последней трети XIII в. (хотя ее действительное оформление растянулось на несколько столетий). Известная традиция (опирающаяся на документы первой четверти XVI в.) гласит, что риксрод, собравшийся в Стокгольме в 1282 г., заслушав жалобы Магнуса Ладулоса на значительное оскудение королевских финансов, принял решение (так наз. Helgeandsholmen beslutet) предоставить королю верховное право собственности на все имеющиеся в стране рудные залежи, самые крупные и богатые рыбой водные бассейны (шхеры, заливы, озера, проливы, протоки и т. п.), а также на самые большие лесные массивы. Относительно вод было указано, что здесь имеются в виду водные системы и озера Меларен, Венерн, Веттерн, Хьельмарен, Брувикен, Слэттбакен, а также воды Норрлан-да и Финляндии, где в изобилии водятся лосось, речной угорь, сиг и язь. Отныне всякий, кто будет ловить рыбу в этих районах и бассейнах, обязан королю рентой — за исключением жителей поселений, пользующихся общинными рыболовнями. (Отметим попутно, что здесь перечислены все крупнейшие рыболовные угодья страны.)
Уже к концу прошлого века историки не без оснований оспорили подлинность решения 1282 г.10 Вместе с тем, многие источники XIII—
9 Данные об этом см., например, в документах крупнейшего в Швеции того времени биргиттинского монастыря в г. Вадстене. — «Instruktion for abbedissans i Vadstena arliga redovisning». Utg. av. R. Geete. — Svenska Fornskrift-Sallska-pet (далее — SFS), Stockholm, 1914, s. 291 f. Ср. H. Stahl. Fiskatorp.— KI IL, IV, s. 300-301.
10 A. W Carlson. Gruiidskatlcriia, doras nppkomst och r.;itia natur Stockholm, 1871. s. 21 f.
135
XV вв. показывают, что хотя обычной долей короны в поступлениях с общинных владений, на регальные. права в отношении которых она претендовала, была х/з ренты, в ряде случаев, — особенно там, где владение обещало особенно ощутимый доход, — притязания и фактические права короны действительно были более широкими.
Подобно земельной регалии (grundregalen), верховное право короны на воды и их «содержимое» действовало на территории королевского домена и на общинных землях (согласно официальной терминологии — konungs allmanningsvatten или kronoallmanning och menige landsens fiskeri). Аналогично смешанными, не разделенными оказывались на рыбных промыслах регальные и вотчинные права короны; сходным, по-видимому, был и порядок в отношении угодий, принадлежащих неподатному сословию: его представители распоряжались продукцией при условии несения службы королю (за исключением духовенства, которое, как известно, обладало налоговым иммунитетом) 11.
Не полагаясь только на общую традицию регального права на воду и рыбные угодья, правительство издавало специальные указы и предписания относительно отлова рыбы, управления и налогообложения в наиболее важных пунктах konungs allmanningsvatten.
Самое полное из известных нам предписаний такого рода — указ, утвержденный королем Карлом Кнутссоном в июне 1450 г. Это «Устав гавани» (Hamnskra) или устав рыболовецкого порта, предназначенный для королевских рыболовецких становищ на Балтийском побережье Швеции12. Реальной сферой действия «Устава гавани» были, судя по всему, именно восточные шведские шхеры, точнее районы, прилегающие к городам Стокгольму, Евле, Упсале, Енчёпингу и Норчёпингу13.
Будучи достаточно давно опубликованным и хорошо известным специалистам, устав этот, как нередко случается с источниками, которые на первый взгляд стоят несколько особняком и не имеют аналогий, еще не подвергался специальному анализу (если не считать весьма интересной коротенькой заметки в Скандинавской культурно-исторической энциклопедии, упоминавшейся выше).
Подлинник «Устава гавани» не сохранился. Издатель его, известный шведский архивист Г. Е. Клемминг использовал для своей публикации две копии текста устава, имевшиеся в знаменитом рукописном
Ср. А. А. Сванидзе. Ремесло и ремесленники, стр. 288—290.
12 «Натрпа Skra Ра Swenska Hogarnar och all Hampnar der Fiskeridh brukas» (далее — Hamnskra).— Skraordningar, s. 289—309. Впрочем, мы согласны с замечанием А. Шюка, что хотя этот устав был впервые сформулирован Эрин-гислом Нильссоном и рыболовецкой общиной Стокгольма в 1450 г., зафиксированные в нем предписания гораздо древнее (A. S ch tick. Studier rorande det svenska stadvasendets uppkomst och aldsta utveckling. Stockholm-Uppsala, 1926, s. 73).
13 На такое предположение наталкивают два факта: во-первых, в «Уставе гавани» речь идет лишь о ловле трески и салаки и нет упоминаний о таких промысловых рыбах юга и севера Балтики, как сельдь и лосось; во-вторых, в уставе оговорено право бюргеров именно названных пяти городов участвовать в отлове салаки в прибрежных шхерах, подлежащих «Уставу гавани».
136
собрании Юхана Хадорпа: одну от XVI в. (Cod. А) и другую, более пространную, от конца XVII в. (Cod. В). Судя по всему, обе копии имели общий образец, но их сопоставление небесполезно, так как позволяет обнаружить следы определенных сдвигов в организации рыбного промысла, происшедших, скорее всего, в течение полутора-двух столетий до создания Cod. В. Оперируя в основном текстом первой копии, мы все же попытались привлечь и наиболее интересные материалы из более поздней копии.
Согласно «Уставу гавани», рыбаки, живущие и промышляющие в узаконенных гаванях, составляли общину («almoge, som... lage j Fiskeriet»), организованную наподобие цеха, с регламентацией налогообложения, условий труда, сбыта, управления и норм общежития. Рыболовецкая община подчинялась особому королевскому фогту — hamn fogte или fiskefogte (§3). Последний созывал собрания общины, так называемые hampnastempno (§2), следил за соблюдением правил отлова рыбы, собирал налоги, штрафы, вершил суд и проч. 11 * * 14 Согласно Cod. В., он также контролировал тару и меры.
Время основного отлова рыбы — с 18 мая (от Троицы или, согласно Cod. В, дня св. Эрика) до 29 сентября (день св. Михаила) — делилось на три сезона: весенний, летний и осенний. Фогт давал сигнал к началу путины, после чего все рыбаки обязаны были по порядку и каждый на отведенном ему участке выбрасывать свои сети15. Собственно, в более ранней копии устава рыбного порта (Cod. А) сказано буквально следующее: «Также когда снасти (strangiar) должны ставиться на отмели (pa grundh), тогда должны там быть все, кто хочет ставить [их] в день св. Марии Магдалины (21 июля), и тогда фогт гавани [будет] ставить первую снасть, как ему хочется, и тогда (т. е. затем) каждый другой рядом [будет ставить], но чтобы другому не в убыток»16... Здесь, таким образом, нет следов какой-либо закрепленности определенных участков за отдельными рыбаками, а выброс сетей и их размещение происходит в порядке очередности. В Cod. В уже другая картина: «Кто имеет отмель (букв. — гавань: hampn) и лавку (bodh) в рыболовецком становище в течение трех лет и не платит налог (skat-tfisk, в другой редакции — hamneratt) за это, то теряет [их] и лишается обеих, отмели и лавки»17. Таким образом, к XVII в. уже возникла практика какого-то разделения участков рыбной ловли между отдельными лицами, причем рыбная лавка (или мастерская по обработке рыбы) присутствует здесь как обязательный элемент.
Возвращаться домой рыбаки должны были до захода солнца, а в субботу и «другие святые дни» (helgedagar) лов рыбы вообще воспрещался (§6).
После каждого отлова рыбаки и их семьи чистили рыбу, затем солили ее и, наконец, укладывали в бочки для отправки королю или для
11 Hamnskra, s. 290 f.
15 Ibid., s. 290, 291, 305, 306.
16 Ibid., s. 291.
17 Ibid., s. 303.
137
продажи18 19 Определенно об этом говорится лишь в Cod. В (§ 39), где рыбакам предписывается «солить и хранить свою рыбу так, чтобы все общество [рыбаков?] не было в пренебрежении (или оклеветано?)» («Hwar salte och forware sin fisk, sa att heela salskapet der af icke for-achtat [др. ред.—fortaldt] blifwer»). Факт обработки и упаковки рыбы самими рыбаками никак не комментируется. Видимо, он имел место издревле и всюду, где собиралось и должно было подготавливаться к длительному хранению большое количество рыбы. В Cod. В (§ 3) особо оговариваются также размеры бочек (предназначенных для упаковки рыбы), которые изготовлялись на месте, возможно — местными бочарами.
Все рыбаки обязаны были платить налог королю. Подобно земельной подати, он назывался skatt и взимался также по преимуществу натурой — рыбой. Единицей налогообложения являлись суда или сети. Размер налога колебался в зависимости от сезона (§4); кроме того, фогт учитывал, ловит ли рыбак салаку, треску и другую рыбу — или только треску, «и ничем другим [кроме этого] не занимается»1 9.
Уплата налога была основным условием допуска к рыбной ловле на становищах: «Те многие, которые хотят ловить рыбу на законных рыболовецких отмелях (ratta fiskiegrundh), принадлежащих здесь короне (har vnder Cronona liggia), должны подчиняться во всем, в чем полагается, фогту гавани, свой налог (skatt) честно вносить и не скрываться [от налога] никому». Сокрытие сетей или других орудий лова было уголовно наказуемым делом и влекло за собой изгнание с промысла (§ 3).
Королевские чиновники (фогт и шесть его помощников, о которых упоминает Cod. В) пользовались на промыслах рядом преимуществ. Они имели свои рыболовецкие суда и первыми забрасывали сети в день открытия путины, выбирая для этого наиболее выгодные места (§ 8). Им же принадлежало право первой покупки привезенного на промыслы вина (§ 34), возможно — и других товаров.
Довольно значительные привилегии королевских чиновников, конечно, должны были вызывать недовольство рядовых рыбаков — даже в том случае, если эти узаконенные льготы не увеличивались незаконным путем. Но основной причиной оппозиции властям в рыболовецких поселениях была, на наш взгляд, налоговая система.
Налог с рыбаков взимался натурой и зависел от улова (определенное количество рыбы с каждой полной сети, бота или баркаса). Естественно, что власти тщательнейшим образом контролировали улов. В конце концов это привело не только к регламентации места отлова рыбы, но и к фактическому прикреплению рыбаков к их становищам. По-видимому, рыбаки стремились к дальним поездкам — как для полу-
18 Hamnskra, s. 291, 304.
19 Ibid., s. 290. Из этого предписания следует также, что на рыбных промыслах существовала известная специализация.
138
чепия большего улова, так и для сокрытия его от обложения20. Не случайно в уставе появляется § 35, в котором обязанность рыбаков постоянно жить в раз навсегда установленных местах тесно увязана с требованием своевременной и беспрекословной уплаты налога «господину» (Ьеггеп): «Никто не имеет права обосновываться в других гаванях, а только в законных рыболовецких шхерах, [и 1 сверх того, они не должны задерживать господину свой налог или препятствовать тому, кто находится в законной рыбной гавани, [а] если они не хотят подчиниться, то фогт гавани имеет право забрать их сети и повести [нарушителей] в суд»21. Но налог по-прежнему поступал нерегулярно, и в Cod. В появляется следующая запись (своего рода «апелляция к регальной традиции»): «Никто не смеет отменить королевский налог, будь то [налог] с земли или с воды, поэтому следует всем [кому положено] давать и рыбный налог»22’23.
Положение рыбаков усложнялось еще и тем, что живя на побережье, они постоянно подвергались насилиям и грабежам как со стороны пиратов, так и в период междоусобных и внешних войн; не случайно еще в «Хронике Эриков» (XIII в.) говорится о «бедных рыбаках» (fatighe fiskara), которых все грабят24.
Состоянию брожения на рыбных промыслах, возможно, способствовало имущественное и социальное расслоение, которое, судя по документам, имело там место.
Имущественное неравенство в среде профессиональных рыбаков могло порождаться уже самими условиями их деятельности, орудия и средства которой были чрезвычайно разнообразны: от камня для разбивания панциря крабов и простого крючка — до рыболовецкого судна. Действительно, в документах упоминаются: открытые весельные
20 Кроме того, рыбаки практиковали утаивание сетей. Об этом сказано в Cod. В, § 37: «Кто ставит больше сетей на отмели, чем он [должен ставить согласно] уплате рыбного налога (в другой редакции — «согласно праву [от?] фогта гавани»: «Ноо som forer fleere skidtar till Grundz, an han gor skattefisk aff» или «gdr hampnefogden ratt aff»), теряет сети, и их берет королевский фогт» (берет себе? в пользу короля? Неясно. — А. С.). — Hamnskra, s. 303.
Ibid., s. 295. Ссылка на препятствия, чинимые рыбаками тому, «кто находится
в законной рыбной гавани» (som pa ratte fiskiehampnen liggia), вероятно, является отголоском каких-то столкновений — либо между рыболовецкой общиной и представителями неподатного сословия (ведь королевский налог взимался только с рыбаков-общинников; дворяне и церковнослужители ловили рыбу в тех же, подлежащих «Уставу гавани», районах, не платя скатта), либо между рыбаками-профессионалами и соседними бондами. Выражение же, касающееся задержки «налога господину» (ора det dhe icke skola afsnalla herren sit skatt), совсем неясно. Вообще, когда речь идет о королевских налогах, в источниках они обычно так и обозначаются: konungs skatt. Налоги с подлежащих «Уставу гавани» промыслов были именно «королевскими». Почему же здесь говорится об уплате налога «господину»? Может быть, это свидетельствует о практике откупа налогов (такая практика имела место на горных промыслах и служила короне средством расплаты с долгами) ?
22-2^ «Ingen ma Cronens skatt niderlaggia, hwarken till landz eller watn, therfore bor och alia giffwa skattfisk». — Ibid., s. 306.
24 «Erikskrdnikan». Utg. av R. Pipping. — SFS, hf. 231, bd. 68. Uppsala, 1963, s. 32.
139
барки, боты и баркасы (snoret, fiskekaner, lagnarstuta, skotar)25, снасти с якорем (stanger, gister, stranger), бредни (bredfsla, garn), неводы (nati), грузила (steena), травила (latte), бревна (служившие, по-видимому, якорями или упорами,— stocka), черпаки (ossekaar), крючки (krok), гарпуны, остроги и прочие орудия труда рыбака (fiskietyg)26. Этот перечень свидетельствует о высоком развитии рыболовецкой техники в Швеции XV в. Но орудия и средства труда распределялись между промысловиками отнюдь не равномерно. Некоторые рыбаки выходили в море только с острогой или бреднем (и налог платили с бредня), другие же располагали ботами или баркасами (и налог платили соответственно с лодки или баркаса)27 Некоторые рыбаки арендовали боты28. И хотя мы не знаем, был ли арендованный бот единственным у его временного хозяина (или хозяев), при всех условиях это говорит об имущественном неравенстве: или такой рыбак был не в состоянии приобрести собственную лодку, или, наоборот, он мог позволить себе даже аренду дополнительного судна. Но в последнем случае, очевидно, требовалась наемная рабочая сила.
«Устав гавани» уже различает самостоятельных хозяев, которые, соответственно, «сами себя представляют [перед законом!» (som аг sin egen malsmann), и работников, которые не являются людьми самостоятельными (drangh, som ar еу sin malsman). Хозяин ни в коем случае не должен играть в азартные игры с работником, потому что последний «не владеет тем, на что играет» (och еу ager thet han dubblar medh)29. Таким образом, работник на промыслах — человек не только неимущий, но и юридически недееспособный, неполноправный. Эти люди не имели своих лодок и других принадлежностей, необходимых для самостоятельного ведения отлова рыбы, и нанимались в подручные к рыбакам — «хозяевам».
Как, откуда рекрутировались наемные работники на рыболовецких промыслах? Какая-то часть их принадлежала к той неимущей группе населения, которая образовалась и росла за счет «вымывания» беднейших жителей деревни и представители которой бродили по стране в
25 Рыболовецкие суда имели различное водоизмещение и оснастку, чаще всего в зависимости от вида рыбы или морского зверя, для ловли которых они были предназначены, и, соответственно, необходимой продолжительности и дальности плавания. Они были рассчитаны на команду от 1 до 7—8 человек, значительно реже — до 20—30 человек. Описание скандинавских морских и речных судов, в частности рыболовецких, в период развитого средневековья см.: A. Zelterstrem. Svenska flottans historia, v. I. Stockholm, 1890; K. Weibust. Fiskerbat.— KHL, IV, s. 320—322; E. Klein. Op. cit., s. 137 f.; A. Eskerdd. Gav-lebornas strommingfiske.— «Ur Gavle stads historia». Gavle, 1946, s. 330; J. Granlund. Sjofart, skepp och batar hus Olaus Magnus. — «Sjohist. Arsbok». Stockholm, 1947; O. Hasslof. Batar och batbyggnad. — «Boken om havet». Stockholm, 1955.
2G Hamnskra, s. 290, 291, 292, 296; E. Klein. Op. cit., s. 131 f. Об орудиях ловли лосося см.: О. Olojsson. Op. cit., s. 77. Почти все это охотничье и рыболовецкое снаряжение, как правило, очень древнее, лишь с небольшими изменениями использовалось в стране в XIX в. подчас оно применяется и в наши дни.
27 Hamnskra, s. 290.
28 «Hwilkcn som tager bort annarss baat, vthan lan eller lego...» — Ibid., s. 291—292.
29 Ibid., s. 297.
140
поисках работы. Весьма возможно, что отношения найма складывались и в самой рыболовецкой общине. Рыбный промысел требовал определенных профессиональных навыков, и трудно предположить, что все подручные работники на промыслах могли рекрутироваться только из случайных, пришлых элементов. Кроме того, в возможности возникновения каких-либо форм социальной зависимости в среде самих рыбаков нас убеждают данные о наличии имущественного неравенства между отдельными их группами.
Наиболее полные сведения об этом содержат налоговые описи (rakenskaper) Стокгольма за 1460—1468 гг. Всего там упоминается 58 рыбаков и один охотник на тюленей30; большая их часть проживала за Восточной стеной (£Jstanmwr). Правда, нам неизвестно, в какой мере на них распространялся «Устав гавани», т. е. те ли это люди, права, обязанности и положение которых нормируются в уставе. Поэтому извлечения из стокгольмских налоговых описей, касающиеся рыбаков, следует в данном случае рассматривать как некие общие (или средние) показатели имущественного положения лиц, занятых в городском и пригородном рыболовецком промысле; видимо, они могут дать и общее представление о рыбаках, подчиненных «Уставу гавани». В 1460 г. (к этому году относится наиболее полная налоговая опись Стокгольма) уплате городского налога подлежали 47 рыбаков, но внесли его лишь 33 чел. Размеры налога распределились следующим образом:
Размер налога с рыбаков Всего В том числе уплатили
около 12 марок 1 —2 эре 3 — 4 эре 5—6 эре
Число налогоплательщиков-рыбаков 33 чел. 19 чел. 12 чел. 2 чел.
Средний налог с жителей Стокгольма в 1460 г. составлял 6 эре31. Следовательно, профессиональные рыбаки принадлежали к наименее имущей части (городского) населения, и к тому же их имущественное положение было далеко не однородным. Только два рыбака (Siuord fiskere и Laurens fiskere) уплатили по 6 эре, — а ведь их налог только соответствовал средней (для города) норме. Четыре рыбака внесли по 4 эре. Подавляющая часть рыбаков уплатила меньше трех эре, из них шесть человек — меньше двух эре.
Возможно, что имущественное, а затем и социальное неравенство на промыслах складывалось и углублялось в связи с тем, что профес
30 «Stockholms stads skottebok 1460—1468 samt strddda Rakenskaper fran 1430-ta-let och fran aren 1460—1473». Utg. av J. A. Almquist. Stockholm, 1926 (далее — St. sb. I), s. 3—11, 14, 15, 18, 19, 21, 22, 24, 28—30, 34, 36, 37 и др.
31 В 1460 г. налог уплатили 783 жителя Стокгольма, внеся 588 марок 4 эре. — St. sb. 1, s. 3—47.
141
сиональный рыбный промысел в этот период в основном обслуживал рынок.
Выгруженный на берег улов соответствующим образом клеймился32, и оставшаяся после сбора налогов рыба продавалась. В уставе говорится о рыбацких лавках (fiske bodh), расположенных на территории рыболовецкого становища («ра fiskielagie») или во дворах рыбаков («j sinom gardhe»)33. По всей вероятности, после путины на промыслы съезжались скупщики рыбы, которые везли ее затем в другие области страны, в города и на ярмарки, или отправляли за границу. О роли торжища в развитии рыболовецких поселений XIV—XV вв. свидетельствует, в частности, тот факт, что ряд новых городов вырос в этот? период именно из рыбацких поселков с постоянным рынком: это Туршхэл-ла (обл. Седерманланд), Треллеборг и Туматорп (обл. Сконе), почти все города Приботтии34 и др.
Рыба была важнейшим экспортным товаром Швеции; некоторые купцы специализировались почти исключительно на вывозе рыбы, в городах жили особые торговцы рыбой. В Стокгольме, где рыбное дело было предметом специальной регламентации, привилегии для торговцев рыбой известны с середины XV в. Позднее эти купцы образовали даже цех (окончательно оформленный, однако, лишь в 1684 г.). Аналогичная организация возникла в Норчёпинге; возможно, так же обстояло дело и в некоторых других торговых приморских городах35.
В этой связи интересно проанализировать данные, относящиеся к так называемым «laxekarlar» («лососники»). В стокгольмской налоговой описи за 1460 г. их упомянуто 9 (а всего в городе в это время их было свыше 20). Из них уплатили налог 8 человек, причем в следующем размере: четверо—соответственно по 2, 4, 5 и 6 эре, один — 1 марку, один — 1 марку 1 эре и двое — по 1 марке 4 эре36. Общая сумма налога с этих лиц составила почти 7 марок (ср. с 12 марками, уплаченными в то же самое время 33 рыбаками). Очевидно, что имущественное положение «лососников», также неоднородное, вместе с тем было намного лучше положения обычных рыбаков —«fiskere». Возникает предположение, что эти «лососники» были не рыбаки — ловцы лосося, а какие-то торговцы. Н. Анлунд указывает, что«лососники» не столько ловили рыбу, сколько оптом закупали ее, солили и отгружали37. По-видимому, это наблюдение Н. Анлунда правильно. В таком случае,
32 Hamnskra, s. 293—294.
33 Ibid., s. 292—293, 294. На иллюстрациях к «Истории народов Севера» Олауса Магни (XVI в.) изображены сцены вяления рыбы, копчения ее в закрытых печах, засолки в бочках, а также продажи копченой, соленой и вяленой рыбы в лавочке. Рыба (в том числе угорь) выставлена там в бочках, связках, нанизанной на веревки и палки, наконец, поштучно.
34 См. А. А. Сванидзе. Из истории городского строя Швеции XIII в. —СВ, 28, 1965, стр. 81; О. Olofsson. Op. cit., s. 54, 75 и др.
35 W. Ahnlund. Stockholms historia fore Gustav Vasa. Stockholm, 1953, s. 348; K. G. Cedergren (red. G. von Schoultz). Svenska skrasigill.— «Nordiska Museets Handiingar», 20. Stockholm, 1944, s. 18.
36 St. sb. I, s. 6, 7, 18, 19, 24, 30.
37 N. Ahnlund. Op. cit., s. 301.
142
на промыслах могла существовать зависимость рыбаков от перекупщиков рыбы, хотя прямых данных об этом у нас нет38.
Большую роль в жизни рыбных промыслов играли города, обитатели которых выступали как в качестве непосредственных потребителей продукции рыбного промысла,так и в качестве перекупщиков и экспортеров рыбы. Постоянные рыбные ярмарки и рынки существовали в Стокгольме, Вестеросе, Сканере, Фальстербю, Або, Людосе39; рыбой регулярно торговали на рынках других городов. Кроме того, городские ремесленники в изобилии получали тюленью кожу, которая шла на изготовление грубых башмаков, на изделия дубильного, кожевенного, шорного и других ремесел, а купцы-экспортеры закупали ворвань — один из важных предметов шведского экспорта.
Промыслы были и важным рынком сбыта для самых разнообразных товаров. «Устав гавани» предусматривает наказание в том случае, «если кто-либо идет в лавку другого с желанием нанести ущерб хозяину (лавки) или его слуге» (§ 27). Но здесь уже владелец лавки называется bond, а слуга (служанка) — hion. Возможно, в данном случае речь идет не о рыбаке, а о профессиональном торговце, обосновавшемся в промысловом поселении. В уставе стокгольмских носильщиков особо оговаривается плата за перенос грузов из порта к «рыбному берегу» (fyskastrandh)40. Известно также, что на промыслы привозили вино; засолка больших партий рыбы требовала постоянного подвоза соли и тары и т. п. Связь городов с рыбными промыслами была прочной, многообразной и, безусловно, весьма существенной для обоюдного развития.
*
Подведем некоторые итоги.
В XV в. специализированные рыбные промыслы Швеции давали основную массу товарной рыбы и морского зверя, способствовали развитию ремесел и торговли и тем самым играли большую роль в росте производительных сил страны, ее городов и товарного хозяйства.
Профессиональный рыбный промысел Швеции, генетически более ранний, чем подсобное рыболовство, сохранился в качестве основного занятия больших групп населения в первую очередь благодаря природным условиям страны. Но его социально-экономическая и общественноорганизационная трансформация определялись уже иными условиями: логикой общественного разделения труда, развитием рынка и особенностями этих взаимосвязанных процессов в феодальной Швеции.
К рассматриваемому периоду профессиональное рыболовство прев
38 Интересно отметить, что, судя по именам, среди рыбаков Стокгольма и, что еще более важно, среди торговцев рыбой почти не было немцев; в списках явно преобладают скандинавские имена—Morten, Eskell, Per, Biorn, Erik, Ions, Sivord, Aswed, Birgette, Elaf; упомянут и некий Hinrek Finne, возможно, финн по происхождению (St. sb. I, s. 9).
39 А. А. Сванидзе. Ремесло и ремесленники..., стр. 67, 68.
40 Skraordningar, s. 202—203.
НЗ
ратилось в особую отрасль общественного производства и, следовательно, стало одним из существеннььх стимулов регулярного обмена и формирования рыночных отношений.
Важной особенностью профессионального рыболовецкого промысла Швеции в XV в. являлось то, что его организация приняла корпоративную форму, характерную для социально-экономических ячеек развитого феодального общества.
Еще более интересным, на наш взгляд, обстоятельством здесь является то, что в крупном профессиональном рыболовстве установился не «обычный» корпоративный режим — как, скажем, режим цеха, гильдии, братства, наконец, общины, — а режим регально-корпоратив-ный, во многом копирующий порядки, сложившиеся к тому времени на горнометаллургических промыслах страны.
При всем качественном различии между горнометаллургическим и рыболовецким профессиональными промыслами, их роднили две существенные черты: целиком (или по преимуществу) товарный характер производства и то, что сбыт продукции был нацелен главным образом на внешний рынок. Именно в этом, по нашему глубокому убеждению, таилась экономическая причина столь своеобразной организации профессионального шведского рыболовства в средние века.
Другая причина, связанная как с экономическими, так и с социально-политическими особенностями шведской жизни того времени, за ключалась, очевидно, в том, что королевская власть Швеции (как и господствующий класс страны), в условиях относительного малоземелья (т. е. недостаточности пригодных к культивации земель), неразвитости домениальных владений и отсутствия крепостного права, извлекала доходы (в том числе средства, необходимые для погашения постоянной задолженности Ганзе) главным образом из вывоза на балтийские рынки промышленного сырья, промысловых и сельскохозяйственных продуктов. Отсюда проистекало и ее стремление поставить под максимальный контроль те сферы производства и сбыта, которые были наиболее выгодными для фиска и королевский контроль над которыми мог быть уложен в рамки межсословного договора и общих правовых традиций.
В результате взаимодействия названных причин рыболовецкий промысел Швеции, став товарной, а следовательно, весьма прибыльной для фиска областью производства, был поставлен в условия регального режима — так же, как это произошло с горным делом.
Таким образом, профессиональный рыболовецкий промысел Швеции XV в. следует оценить как товарное производство, развивавшееся в рамках регально-корпоративного режима.
Этот режим здесь, как и в горном деле, не был благотворным. Запретительное регулирование, подробный финансовый досмотр, централизованная податная система, «взаимопомощь», другие охранительные и ограничительные функции корпоративной организации на рыболовецких промыслах в XV в. уже не достигали цели; на промыслах происходило заметное имущественное и социальное расслоение, туда начинает проникать система скупки, неизбежно лишающая непосредственного производителя самостоятельности.
144
С другой стороны, корпоративная организация и регальные победы стесняли свободную инициативу и ухудшали материальное положение промысловиков, мешали развитию новых форм производства и управления. Это вызывало недовольство трудящихся на рыбных промыслах, которое, конечно в гораздо более слабой степени, также напоминает то, что происходило в горном деле.
В период активного роста рыночных отношений, которым характеризовался в Швеции конец классического средневековья, рыболовецкий промысел развивался как одна из важных отраслей товарного хозяйства страны. Отсюда и его тяготение к городу, связь с городом как естественным центром товарного обращения того времени.
СИНТЕЗ В ОБЛАСТИ ИСТОРИИ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА ВО ФРАНЦУЗСКОЙ МЕДИЕВИСТИКЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
Е. В. ГУТНОВА
К концу 80~х годов прошлого века французская медиевистика накопила большой материал фактов и наблюдений по истории средневекового права и учреждений. Этот материал требовал обобщений. Стремление к созданию синтетических концепций в этой области стимулировалось также возникшей у ряда историков потребностью опровергнуть парадоксальные взгляды на историю раннесредневековой Франции, выдвинутые Фюстелем де Куланжем. Эта тенденция проявилась в обобщающих работах 80—900-х годов, вышедших из-под пера историков-юристов Э. Глассона, П. Виолле, а также Ж- Флакка. Хотя эти авторы занимались в основном историей государства и права, их подход к этой проблематике позволяет отнести их к общему позитивистскому направлению во французской историографии.
Эрнст Глассон (1889—1907), профессор юридического факультета Сорбонны, член французской Академии, вошел в медиевистику главным образом благодаря своему капитальному восьмитомному труду «История французского права и учреждений» (выходил с 1887 по 1903 г.)1,который охватывает период от кельтской эпохи до революции 1789 г. Большинство томов этой работы — со 2-го по 7-й и отчасти 8-й—посвящены истории средневековья, которая рассматривается Глассоном под политико-юридическим углом зрения. В этом многотомном сочинении отводится сравнительно мало места социальным и особенно экономическим, в том числе аграрным отношениям. В этом Глассон несомненно уступает Фюстелю де Куланжу, зато он гораздо более осторожен, точен и историчен в понимании терминов и источников.
В целом концепция Глассона мало оригинальна. Она является сводкой данных новейшей историографии его времени по вопросу о генезисе феодализма во Франции и дальнейшей ее истории. Глассон является сторонником теории германо-романского синтеза раннесредневековых институтов и решительным поборником общинной теории. В обоих этих вопросах он выступает против концепции Фюстеля де Куланжа.
1 Е. Classon. Histoire du droit et des institutions de la France, t. 1—8. Paris, 1887—1903. Ранее им была написана работа по сравнительной истории английского и французского права — «Histoire du droit et des institutions politiques, civiles et judiciales de 1’Angleterre, compare au droit et aux institutions de la France depuis leur origines jusqu’a nos jours». Paris, 1882.
146
Вопреки взглядам последнего, Глассон отстаивает наличие общины у германцев не только в эпоху Цезаря и Тацита, но и в варварских государствах V — VII вв., особенно у франков2. Последующее развитие аграрных отношений на территории Галлии он рисует как синтез римских и германских традиций, который «вызвал к жизни рождение институтов, ранее не существовавших»3. Поэтому Глассон подвергает весьма резкой критике антиобщинные взгляды Фюстеля, в частности его трактовку терминов «тагса» и «communia»4, а также титула «de migrantibus». Он, в частности, справедливо заметил, что «собственность на землю может порождать очень различные формы и комбинироваться с частичным коммунизмом»5. Когда в ответ на эту критику Фюстель обрушился на Глассона с грубыми нападками в IV томе своей «Истории общественного строя древней Франции», Глассон ответил на них специальной работой «Общинные владения и сельское поместье во франкскую эпоху»6, где показал неубедительность и предвзятость доводов Фюстеля, привел много новых фактов, доказывающих наличие общинных распорядков у франков, и вскрыл слабые стороны исследовательской методики Фюстеля. Он, в частности, заметил, что «этот историк использует тексты весьма странным и дурным образом»... и «если его метод получит распространение, я не знаю, что станет с исторической наукой»7
Заслуживает особого внимания убедительная аргументация Глассона в пользу наличия во франкской Галлии большого количества свободных деревень, обозначавшихся термином «vicus», и по поводу неоднозначности термина «villa», который во франкских документах, по его справедливому мнению, означал то вотчину, то свободную деревню, а иногда и то и другое одновременно8.
В понимании феодализма Глассон придерживался взглядов, общепринятых в буржуазной медиевистике его времени. В этом отношении он мало чем отличался от Фюстеля. Глассон считал феодализм политико-правовой системой, при которой отношения частного патроната (вассалитет, коммендация) обязательно сочетались с земельными пожалованиями, условным статусом земельной собственности и политической властью крупных землевладельцев9. Поэтому окончательное складывание феодализма как системы он, как и Фюстель де Куланж, относил к концу VIII—IX в10. Однако в отличие от Фюстеля Глассон больше подчеркивал в феодализме не персональные, а поземельные связи внутри класса феодалов. С другой стороны он уделял в своей работе значительно меньше, чем Фюстель, внимания складыванию
2 Е. Glasson. Histoire..., t. III. Paris, 1889, p. 59—60.
3 Ibid., p. 61.
4 Ibid., p. 68—82.
5 Ibid., p. 71.
6 E. Glasson. Les communaux et le domain rural. Paris, 1890.
7 Ibid., p. 4.
8 Ibid., p. 136, 182. Подробное описание этой полемики Глассона с Фюстелем см. в кн.: М. А. Алпатов. Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в. М., 1949, стр. 345—359.
9 Е. Glasson. Histoire..., t. Ill, p. 693, 694.
10 Ibid., p. 695, 696.
147
Вотчинных отношений и основных классов феодального общества. Более того, он называл «нефеодальными» все держания, за которые уплачивалась рента, — цензиву, другие формы наследственных держаний, а также сами эти ренты в виде тальи и барщины, баналитеты и т. д.11 Таким образом, он исключал из понятия «феодализм» все отношения, которые с марксистской точки зрения составляют его главную сущность. Поэтому, рассматривая проблемы генезиса феодализма, Глассон основное внимание сосредоточивал на складывании вассально-ленной системы внутри класса феодалов, почти не касаясь процесса разорения и закрепощения свободных общинников, которому придавали столь большое значение современные ему немецкие историки, а для VIII—IX вв. даже и Фюстель.
В изложении истории права и институтов Франции X—XVII вв. Глассон в основном следовал за выводами Д. Жири, А. Люшера и историков, изучавших историю XVI—XVII вв. И для этого периода он мало внимания уделял эволюции вотчины-сеньории. Основной акцент, как и все перечисленные историки, он делал на развитии монархической власти и ее институтов. В государственной централизации он видел главное проявление исторического процесса этой эпохи, хотя вслед за Люшером и признавал отчасти феодальный характер королевской власти12. В целом многотомная работа Глассона, не будучи особенно оригинальной, хорошо отражала уровень развития французской медиевистики его времени и содержала значительный, обобщенный фактический и справочный материал, до сих пор не утративший своего значения.
Эту оценку можно отнести и к трудам Поля Виолле (1840—1914). Виолле — уроженец Тура, воспитанник «Школы Хартий», а с 1890 г. ее профессор по кафедре гражданского и канонического права, также член французской Академии, — является автором многих работ13. Наибольшего внимания заслуживает его обобщающая трехтомная «История политических и административных учреждений Франции» (выходила с 1890 по 1903 г.), во многом сходная с рассмотренной выше работой Глассона14. Она строится согласно общим принципам позитивистской социологии спенсерианского типа. Виолле считает, что общество и отражающее все стороны его жизни право развиваются по неотвратимым, не зависящим от воли людей законам, которые он даже сближает с божественным провидением15. Задачей истории является открытие и «каталогизация» этих законов16. В основе истории государства и права лежит, в частности, общий закон эволюции, согласно которому в обществе происходит прогрессивное разделение труда. В политиче
11 Е. Glasson. Histoire..., р. 26.
12 Ibid., t. V, р. 288, 289.
13 Р. Viollet. Caractere collectif des premiers proprietes immobiles. Paris, 1873. Les etablissements de Saint Louis, v. 1—4. Paris, 1881; Les communes frangaises au moyen age. Paris, 1900; Precis de 1’histoire du droit fran^aise. Paris, 1884.
14 P. Viollet. Histoire des institutions politiques et administratives de la France, t. 1—3. Paris, 1890—1903.
15 Ibid., t. I, p. II, III.
16 Ibid., p. IV.
148
ской структуре оно проявляется в дифференциации функций управления, из которой в конечном итоге вытекает неизбежность прогрессивной централизации17. Вместе с тем централизация государства опирается на биолого-психологические факторы — с одной стороны, на дурные страсти, нуждающиеся для своего удовлетворения в сильной власти, с другой — на благородные и законные претензии, ищущие у нее защиты18.
Таким образом Виолле, как и большинство буржуазных историков, дает чисто идеалистическую трактовку государства, растворяя его классовую природу в проблеме «разделения труда» и в борьбе дурных и хороших страстей. С этих идеалистических позиций подходит он и к своей основной теме — « конституционной истории» Франции, как он ее сам формулирует. Однако поскольку в «конституционной истории» Виолле видит выражение развития «нации в целом», он освещает в своей работе также факты экономической и социальной жизни общества, без которых, как он считает, не может быть понята и история учреждений19. Общая концепция истории средневековой Франции у Виолле очень близка к глассоновской. Разница лишь в том, что основное внимание он уделяет не праву, а истории учреждений. Виолле также сторонник общинной теории, признает безусловное преобладание коллективной земельной собственности над частной у всех примитивных народов, хотя не отрицает существования частной собственности на землю с очень древних времен20. Он подчеркивает наличие общины у древних германцев и резкое отличие их социального строя от позднеримского. Поэтому он придает большое значение германским вторжениям, считая, что с ними «древний мир кончился» и началось создание совершенно нового строя.
Виолле в противовес Фюстелю показывает значительную примитивность франкских правовых и политических институтов, в частности подчеркивает наличие у них общинных отношений, решительно полемизируя с ним по этому вопросу21. В то же время он не отрицает известного воздействия на развитие франкского общества также и римской традиции (остатки городского строя, церковь и т. д.), признавая, как и Глассон, сиптезный путь развития феодализма во Франции. В определении феодализма Виолле тоже близок к Глассону, так как видит в нем главным образом систему отношений внутри класса феодалов. При этом особый акцент он делает на иерархизации земельной собственности и общества в целом и на связанной с ней феодальной военной организации22. Важным элементом феодализма он считает также господство отношений личного подданства и зависимости. Зародыши последних он находит главным образом в германской дружине. Однако складывание феодализма как системы происходит, по мнению Виолле,
17 Ibid., р. V.
18 Ibid., р. VI.
’9 Ibid., р. I.
20 Р. Viollet. Precis de 1’histoire du droit franchise. Paris, 1884, p. 471.
21 P. Viollet. Histoire des institutions, t. I, p. 459—460.
22 Ibid., p. 420.
149
как и Глассона, лишь с укреплением поземельных связей и поэтому относится только к VIII—IX вв.23
Последующее политическое развитие Франции X — XV вв. Виолле рассматривает с той же традиционной для французской медиевистики точки зрения прогрессивности централизации, что и Глассон. В централизации государства он видит великое благо — «условие мира и порядка» даже тогда, когда она ущемляла вольности и права отдельных граждан24. Вслед за Токвилем Виолле подчеркивает глубокую неразрывную связь между средневековыми и современными ему политическими институтами, сохранившуюся, по его мнению, несмотря на революцию 1789 г. По его словам, «средние века живут в нас и вокруг нас»25. Королевскую власть, в которой для Виолле воплощается средневековое государство, он изображает как стоящий над классами орган мира и порядка. Виолле весьма полно и на большом конкретном материале прослеживает развитие органов политического управления средневековой Франции. При этом он хорошо показывает далеко не прямолинейный характер процесса централизации Франции, постоянную смену подъема и упадка влияния королевской власти и правильно подмечает, что в средние века власть королей не знала никаких правовых ограничений и степень ее могущества или слабости в каждый данный период определялась реальным соотношением политических сил. Виолле уделяет в своей работе много места истории городских и сельских коммун во Франции XII—XV вв., приводя значительный фактический материал по этому вопросу. Пытаясь выяснить значение термина «коммуна», он дает весьма абстрактное, чисто юридическое его определение, одинаково приложимое и к раннесредневековым общинам и к сельским и городским коммунам более позднего времени. Сущность «коммуны» он видит в «праве значительной группы жителей иметь своих постоянных уполномоченных народом представителей», управляющих этим коллективом и представляющих его интересы26. Неудивительно, что стоя на подобной точке зрения, Виолле не может достаточно полно показать специфику городских институтов, заметно уступая в этом вопросе А. Жири и его сотрудникам.
Гораздо более интересной и самобытной фигурой во французской медиевистике изучаемого периода является Ж- Флакк, немногим уступающий в оригинальности своих взглядов Фюстелю де Куланжу.
ЖакЖоффруа Флакк (1846—1919), уроженец Страсбурга, принадлежавший к семье потомственных ученых юристов (известных с XVII в.), по окончании юридического факультета в родном городе и недолгой адвокатской практики посвятил свою жизнь изучению истории права. В 1870 г. в Париже он защитил диссертацию на соискание докторской степени27. С 1884 г. до конца жизни он был профессором сравнитель
23 Р. Viollet. Histoire des institutions, t. I, p. 420—429.
24 Ibid., t. II, p. 19.
25 Ibid., p. 1.
26 Ibid., t. Ill, p. 13.
27 J. Flach. Etudes historiques sur la durce des effets de la minorite en droit romain et dans ancien droit fran^aise (1870).
150
ной истории права во «Французском коллеже». Он постоянно вращался в кругу известных историков своего времени — Тэна, Сореля, Моно, и испытал на себе заметное воздействие позитивистских представлений. Флакк отличался большой широтой интересов в области истории права, о чем свидетельствует сам перечень его работ28. Известно, что кроме римского и старофранцузского права он изучал также право поземельной собственности в России29, Австро-Венгрии и даже Китае.
Главная обобщающая работа Флакка — труд всей его жизни «Происхождение древней Франции» в четырех томах (1886—1917)3° — дает наиболее отчетливое представление о его научном облике и месте в истории медиевистики31. В основе этого монументального исследования лежит воззрение на общество как на естественно сложившийся и развивающийся организм, состоящий из людей, связанных не только материальными интересами, но и общим языком, традициями, инстинктами, духовными стремлениями. Духовным, социально-психологическим и социально-бытовым отношениям в жизни общества Флакк, как мы это увидим дальше, отдавал предпочтение перед материальными интересами, хотя, как всякий позитивист, учитывал отчасти и их. Общественный организм, по его мнению, никогда не умирает, но лишь трансформируется, или сохраняя древнее единство, в которое включаются модифицирующие его элементы нового, или распадаясь и заменяя древнее общество новым. Однако и в этом последнем случае старое продолжает жить в новом в виде распыленных молекул, вокруг которых по-иному группируются человеческие атомы, чем подготовляется возникновение нового единства32. «Трансформацию» второго типа Флакк видел в процессе генезиса феодализма в Западной Европе, в котором, по его мнению, совмещались и элементы распада старого общества и континуитет античности, и новые, уже феодальные конструктивные элементы.
Трансформационные процессы, да и вообще вся жизнь общества, по мнению Флакка, отчетливее всего выражаются в истории права. Но благодаря этому сама история права включает в себя весь комплекс существующих в обществе отношений— хозяйственных, социально-политических, морально-этических. Будучи по преимуществу историком права, Флакк, так же как и Глассон и Виолле, подходил ко всем этим отношениям с юридической точки зрения и в этом, как и они, уступал Фюстелю. Но будучи весьма тонким исследователем, блестящим эрудитом, историком поразительной интуиции, он при конкретном рассмотрении правовых и политических институтов довольно ши
28 J. Flach. Considerations stir 1’histoire politique de 1’Irland. Paris, 1885; Etudes critiques de la droit romain du moyen age. Paris, 1890; Etudes sur les origines et les vicissitudes historiques de 1’habitation en France. Paris, 1899.
29 Флакк хорошо знал русский язык, что было редкостью среди западноевропейских историков того времени, и даже написал специальную работу о Пушкине (/. Flach. Un grand poet russe. Alexandre Puchkine. Paris. 1899).
30 J. Flach. Les origines de 1’ancienne France, t. I. Paris, 1886; t. II. Paris, 1893; t. III. Paris, 1903; t. IV. Paris, 1917.
31 J. Flach. Les origines..., t. II, p. 17.
32 Ibid., p. 18.
151
роко освещал в отдельных случаях и социально-экономические проблемы.
Флакк разделял преклонение Фюстеля де Куланжа перед анализом оригинальных источников и отрицательное отношение к научным авторитетам. Но будучи человеком совсем иного склада, он совершенно иначе реализовал эти воззрения. В понятие «источников» он включал не только «тексты», но и данные археологии, топонимики, сравнительной лингвистики и этнографии, а также устного поэтического творчества. Он широко пользовался сравнительно-историческим методом, которым пренебрегал Фюстель; все правовые явления он исследовал в генетическом плане от их истоков до расцвета и подходил к ним гораздо более исторично. Наконец, он был несравненно более осторожен и объективен в подборе и особенно интерпретации источников. Равнодушие Флакка к мнениям других историков имело гораздо более глубокие принципиальные корни, чем у Фюстеля. Он так же упрекал их в односторонности и схематизме концепций. Но причину этого он видел не в политических пристрастиях или научном консерватизме тех или иных авторов, а в принципиальной невозможности для каждого из них в отдельности создать обобщающую теорию. Претензии на это Флакк считал «пустыми химерами» 33.
Задача историка, по его мнению, состоит не в том, чтобы создавать социологические теории, а в том, чтобы нарисовать картину прошлого, «все элементы которой извлечены из оригинальных источников и которую можно всегда исправлять, по-новому расставляя акценты, восполняя пробелы, уточняя основные линии»34. Протест Флакка против схематизма и прямолинейности концепций, созданных до него буржуазными медиевистами, был вполне оправдан и закономерен. Он выражал естественную неудовлетворенность схематизмом позитивистской историографии и социологии, неспособных охватить всю сложность исторической действительности, поиски новых путей в исторической науке. Однако у Флакка, в силу собственной его буржуазной ограниченности, это неудовлетворение порождало неоправданно скептическое отношение к возможности широких исторических обобщений. Хотя сам он никогда не высказывал этого прямо, и может быть, даже полностью не осознавал (он и сам оказался создателем новой и весьма односторонней концепции, о которой см. ниже), в этом его скептицизме уже можно видеть зародыши того отрицания достоверности исторического познания, которое несколько позднее привело к кризису позитивистской историографии и возникновению «критического направления». В этом вопросе Флакк решительно расходился с Фюсте-лем, который был глубоко убежден в возможности и необходимости широких синтетических построений, адекватно отражающих историческую действительность, если только они базируются на «правильном» и «точном» анализе фактов и источников.
В своем «Происхождении древней Франции» Флакк, по собственному его признанию, также стремился прежде всего «нарисовать кон
33 J. Flach. Les origines..., t. I, p. 21, t. Il, p. 4.
34 Ibid., t. II, p. 4.
152
кретное и живое общество, существовавшее во Франции в X—XI вв»35. И это в значительной мере ему удалось. Он показал в своей работе как бы горизонтальный срез французского общества раннесредневекового периода и притом тех столетий, которые до него специально вообще не изучались. Все основные стороны жизни общества этой эпохи, все важнейшие социально-политические факты и явления нашли в ней отражение и часто весьма оригинальное объяснение: персональные патронатные связи, развитие аллода, политическая раздробленность этих столетий (в первом томе); общинные организации в разных формах, складывание феодальных отношений, рыцарство (во втором томе); элементы нового подъема королевской власти и ее взаимоотношения с феодалами ( в третьем и четвертом томах).
Каждое из отмеченных явлений Флакк изучает в развитии с момента его возникновения до окончательного утверждения феодального строя. Поэтому работа в целом далеко выходит за рамки только X—XI вв. и освещает, по сути дела, процесс генезиса феодализма, истоки которого Флакк возводит к кельтской и римской Галлии, с одной стороны, к истории древних германцев— с другой. Весь этот огромный материал опирается на широкий круг источников самого различного характера. Главным источником Флакка являются хартии. Он первый использовал источники этого типа в массовом масштабе (им было изучено до 100.000 хартий), исследуя их в архивах одной провинции Франции за другой. Путем кропотливого и тонкого анализа Флакк извлек из них совершенно новый материал, особенно касающийся персональных и поземельных связей внутри класса феодалов. Впервые в историческом исследовании Флакк использовал памятники рыцарской эпической поэзии X—XI вв. (Chansons des gestes), давшие ему обильный и свежий материал для освещения межфеодальных отношений и их социальнопсихологического аспекта. Кроме того, Флакк широко и очень плодотворно проанализировал разнообразные правовые источники, в частности памятники канонического права, а также многочисленные, до него слабо изученные, хроники X—XI вв. и «жития святых».
В результате в «Происхождении древней Франции» процесс генезиса феодализма выступает гораздо более полно, многогранно и рельефно, чем в трудах Фюстеля, Глассона или Виолле. Он рассматривается Флакком во всей его противоречивости и сложности, на первый взгляд без односторонности и прямолинейности, свойственной этим и многим другим авторам. При этом Флакк сделал много интересных наблюдений, обратив внимание на ряд явлений, не замеченных или недооценен-пык его предшественниками. В частности, он еще больше, чем Фюстель, Глассон и Виолле, подчеркнул влияние личных связей в процессе складывания феодализма, выяснил весьма различные формы этих связей, семейных, компаньонажных, отношений коммендации и вассалитета, проследил их генезис с древнекельтских, римских и древнегерманских времен36 и их воздействие на жизнь общества. Сами по себе эти наблюдения и, в частности, признание значительной роли личных свя-
35 Ibid., р. 3.
36 Ibid., part I.
153
Зей в социальной жизни Франции X—XI вв. имели известное Научное значение. Заслуживает внимания и другое открытие Флакка — что свободный франкский аллод не исчез полностью с падением каролингской империи, а пережил частично аграрные изменения VI—IX вв. и сохранился в больших масштабах на юге Франции, а в несколько модифицированном виде — и на Севере37. Это наблюдение Флакка внесло существенный корректив в прямолинейную схему генезиса феодализма, общепринятую в тогдашней буржуазной историографии, оттенив локальные особенности этого процесса, которые ранее обычно игнорировались.
Особый интерес представляет рассмотрение Флакком эволюции общины. Он выступает как решительный сторонник общинной теории и противник Фюстеля, единственного автора, с которым, вопреки своему правилу, он довольно остро, хотя и вежливо, полемизирует но этому вопросу. В противоположность Фюстелю, Флакк признает существование общинных связей у древних кельтов и в рудиментарной форме даже у галло-римлян, утверждая, что наряду с поместьями — «виллами» в значительной мере поселения той эпохи составляли свободные деревни—«vici». А в таких свободных деревнях общинные порядки, по его мнению, были неизбежным следствием хозяйственных условий38
У древних германцев эпохи’Цезаря и Тацита Флакк находит вполне определенные данные об общине39. Решительно отвергая аргументацию Фюстеля, Флакк весьма убедительно, с источниками и фактами в руках, доказывает наличие общины у франков40. Еще до Глассона он пришел, в частности, к весьма ценному выводу о многозначности терминов «villa », «vicus», «curtis», «locus» в меровингской Галлии, которые Фюстель всегда трактовал только как поместье. Флакк доказал, в частности, что термин «villa» иногда обозначал и деревню вообще, тогда как термин «vicus», хотя в исключительных случаях применялся для обозначения поместья, как правило всегда означал деревню41. Далее Флакк обратил внимание на то, что даже в X—XI вв., в период полного господства вотчины над общинами, не все они утратили свою автономию, что в XI в. число таких автономных общин стало расти в связи с расчистками лесных массивов и заселением пустошей. Тем самым Флакк, вопреки Фюстелю, подчеркнул непрерывность существования во Франции общинных институтов, их свободное, а отнюдь не вотчинное и крепостное происхождение. Он полагал, что из этих автономных общин в XI в. стали расти города, в которых он видел новый элемент, генетически не связанный с римскими городами. В этом
37 J. Flach. Les origines..., t. II, p. 190.
38 Ibid., ch. II.
39 Ibid., p. 43—45.
40 Ibid., p. 50—53.
41 Ibidem. В специальной работе по истории поселений во Франции («Etudes sur les origines et les vicissitudes historiques de 1’habitations en France». Paris, 1899) Флакк углубил исследование этого вопроса, показав, что в ранпесредневеко-вой Франции существовало три типа расселений — изолированные крестьянские усадьбы (niansus), деревни (vicus) и помещичьи усадьбы (praetorium) и что ко всем этим поселениям мог применяться термин «вилла».
154
вопросе он также был сторонником общинной теории и противником романистов.
Флакк один из первых обратил также внимание на зарождение во Франции XI в. вольных сельских коммун. Несомненной заслугой Флакка является и то, что он дал очень подробное и яркое описание поземельных иерархических отношений внутри класса феодалов, в частности «фьефных договоров»42. Он проследил возникновение рыцарства, дав его живую социально-психологическую характеристику43. Наконец, Флакк на очень обильном фактическом материале вскрыл роль насилия в процессе феодализации Франции, нарисовал весьма яркую и реалистическую картину политического хаоса, беззакония и беззащитности «слабых» против «сильных», что было характерно для Франции с конца IX до начала XII в. В частности он выяснил фиктивный характер власти последних Каролингов и первых Капетингов, почти полное забвение в эти столетия принципов римского права и римской государственности44.
Все эти выводы и наблюдения Флакка несомненно способствовали уточнению и углублению общих представлений о жизни раннефеодального общества, обогатили фонд конкретных знаний медиевистики. Однако попытку Флакка создать на базе этих наблюдений обобщающую концепцию (несмотря на свое отрицательное отношение к широким обобщениям, он также не удержался от этого соблазна) в целом нельзя признать удачной.
На первый взгляд предложенная Флакком концепция кажется более сложной и многолинейной, чем, например, концепция Фюстеля, да и многих других историков. Флакк тоже понимает феодализм как политико-юридическую систему. Но он еще более заостряет и формализует это понимание, определяя феодализм как политическую систему, основанную на «фьефном контакте»— пожаловании земли за военную или другие повинности45. Сужая, таким образом, до крайности понятие феодализма, Флакк в еще большей степени, чем Глассон, исключает из него классовые отношения между феодалами и зависимыми крестьянами или, вернее, сводит их к тому же всеохватывающему «фьефному договору», т. е. игнорирует их специфику и особое значение в системе феодальных отношений46.
Флакк сужает понятие феодализма и в хронологическом плане: так как фьефная система в законченном виде сложилась только в начале XII в., то и феодализм как система, по мнению Флакка, возник не ранее этого времени. Флакк заметно расходится в определении хронологических рамок процесса генезиса феодализма с общепринятой в медиевистике его времени точкой зрения. Большинство историков
42 J. Flach. Les origines..., t. II, p. 427—547.
43 Ibid., p. 561—577.
44 Ibid., t. I, pt. II, p. 137 etc.
45 Ibid., t. II, p. 1.
46 Флакк упоминает о классовых отношениях, даже довольно подробно их описывает, но не придает им самостоятельного определяющего значения в структуре феодального общества. Наиболее важную роль он отводит «фьефному контракту».
155
относили складывание феодальных отношений во Франции самое позднее к IX в., связывая его обычно с аграрным переворотом VIII—IX вв. и распространением бенефициальной системы. Флакк же центр тяжести этого процесса переносил на X—XI вв., что и определило выбор им этих столетий в качестве основного объекта исследования. Флакк считал, что в это время во Франции господствовал предфеодальный строй, или «примитивный феодализм»47, который он предпочитал называть «сеньориальным режимом». Изучению этого режима он в основном и посвятил свое исследование. От феодализма в собственном смысле слова «сеньориальный режим», по мнению Флакка, отличался абсолютным преобладанием личных связей разного характера, которые являлись прямым продолжением и развитием в равной степени и кельтской клиентеллы, и римского патроциния, и древнегерманской дружины. Первоисточником таких персональных связей во все эти периоды являлись «отношения покровительства», в которых Флакк видит первооснову «всякого общества, находящегося в процессе формирования или реконструкции»48 Они могут, по его мнению, выражаться как в частном покровительстве «сильных по отношению к слабым», так и во взаимопомощи внутри коллектива равноправных людей, например в общине49. В условиях политического распада, происходившего в Каролингской Франции с начала IX в., господствующими оказались отношения частного покровительства. Они разлагали общество, составляя его «деструктивный» элемент. Оборотной стороной распространения покровительства этого типа и личных связей явились насилия, индивидуализм, разрыв всех общественных связей, ликвидация публичного права, т. е. распад общества50. Таков был «сеньориальный режим» X—Х1вв. Поземельные связи фьефного характера в эту эпоху возникали лишь спорадически, как следствие личных связей, от которых они всецело зависели.
Экономическую базу для господства персональных связей и общественного хаоса «сеньориального режима», по мнению Флакка, составляла господствовавшая с VI по IX в. во Франции аллодиальная форма земельной собственности. Она давала крупным аллодистам абсолютную свободу действий и многочисленные привилегии, укрепляя систему личного покровительства51.
Однако социальный распад быжтолько внешней формой «общественной трансформации», характерной для эпохи генезиса феодализма. Под его покровом созревали «конструктивные» элементы, подготовлявшие складывание новых общественных связей, характерных уже для собственно феодального общества. К их числу Флакк относит общину, собственно феодальные отношения — развитие «фьефного контракта», и рыцарство. Как это ни странно, он выводит эти конструктивные элементы из тех же извечных отношений личного покровительства,
47 J. Flach. Les origines..., t. II, p. 551 etc.
48 Ibid., t. Ill, p. 2.
49 Ibid., p. 3.
50 Ibid., p. 2.
51 Ibid., t. I, p. 188—190.
156
из которых родились «деструктивные» элементы, видит в первых дальнейшее расширение первичных семейных и классовых связей в результате включения в них чужаков, постепенно проникающих в семейную общину или феодальный клан. Общинные отношения являются базой общинного права, противостоящего индивидуализму, праву свободных аллодистов; феодальные отношения, постепенно расширяя сферу действия «фьефного контракта», связанного с земельными пожалованиями, к концу XI в. приводят к тому, что последние из производного личных связей превращаются в их главную основу. «Фьефный контракт» модифицирует отношения покровительства, оттесняя на задний план чисто личные связи и вновь заменяя их общественными, оформленными в праве. В XI в. эти две формы связи еще сосуществуют52. Но в XII в. «фьефный контракт», или «вещная» основа общественных отношений, уже поглощает персональные связи. И тогда «феодализм» сменяет и растворяет в себе «сеньориальный режим», элементом которого он сам являлся до тех пор53.
В отличие от «сеньориального режима», при феодализме, считал Флакк, господствует принцип права, порядка и общественных связей. На смену эпохе распада приходит период возрождения общества54. В торжестве феодализма, наряду с общиной и фьефной системой, Флакк отводил важную роль рыцарству, совмещавшему в себе, как он считал, и личные и поземельные связи (первые выражались в принципе личной верности — «foi», вторые — в принципе оммажа) и воплощавшему созревание феодальных тенденций55. По мере укрепления «конструктивных» элементов внутри «сеньориального режима» с XI в. начинается новый подъем совершенно деградировавшей в X в. монархии. Опираясь на общины, фьефные отношения и рыцарство, короли из дома Капетингов начинают вести борьбу с крупными феодалами и с помощью церкви настолько укрепляют свою власть в XII— XIII вв., что в начале XIV столетия монархический принцип торжествует над «феодализмом», поглощает его так же, как некогда феодализм поглотил «сеньориальный режим»56.
Как видим, Флакк придерживается теории синтеза в объяснении генезиса феодализма, * подчеркивая в этом процессе взаимодействие кельтских,галло-римских и древнегерманских традиций. В споре между вотчинной и общинной теорией он скорее склоняется к последней, хотя признает и некоторое влияние крупной, в частности аллодиальной собственности на ход всего процесса в целом.
В этом сложном переплетении составных элементов генезиса феодализма у Флакка при ближайшем рассмотрении выступает один определяющий, доминирующий принцип — «отношения покровительства». В сущности говоря, вся история общества с древнейших времен до завершения складывания феодализма в XII в. рассматривается им как
52 Ibid., t. II, р. 491—496.
53 Ibid., t. II, pt. II, ch. X.
54 Ibid., t. II, p. 2.
55 Ibid., t. II, pt. Ill, p. 561—576.
56 Ibid., t. Ill, IV.
157
смена преобладающих форм покровительства — от семейного или кланового к системе франкского мундиума и королевского покровительства VI— IX вв.,затем к системе личного патроната X—XI вв. и,наконец, к системе покровительства, опирающегося на земельные пожалования.
«Отношения покровительства» определяют, с точки зрения Флакка, развитие общества потому, что они вытекают из естественных потребностей людей в определенных гарантиях условий, необходимых для их существования, так как без той или иной формы защиты последнее невозможно. С другой стороны, эта потребность людей в патронатных отношениях вытекает из присущих им во все эпохи чувств «любви» — к семье, товарищам, сеньору — и «ненависти» — к чужакам, не связанным с ними личными отношениями57. Оказывается, следовательно, что вся сложная картина исторического развития в конечном счете выводится Флакком из инстинктивных чувств, извечно присущих человечеству как биологическому виду. Таким образом, концепция генезиса феодализма Флакка оказывается не менее односторонней и схематичной, чем те концепции, которые он критиковал. С другой стороны, она, пожалуй, отличается более последовательным идеализмом, чем большинство позитивистских концепций по данному вопросу. Во-первых, Флакк, в отличие от большинства историков-позитивистов (в том числе и Фюстеля), не придает, как мы видели, самостоятельного значения в процессе генезиса феодализма экономическому фактору: развитию крупной земельной собственности, разорению массы свободных крестьян-общинников. Не случайно центр тяжести процесса генезиса феодализма он переносит на X—XI вв. Это облегчает ему возможность сместить акценты, не уделяя особого внимания ни перевороту в поземельных отношениях VII—IX вв., ни бенефициальной реформе VIII в. Во-вторых, Флакк растворяет складывающиеся в процессе генезиса феодализма классовые противоречия в отвлеченно понимаемых отношениях «покровительства» и «насилия». В первые включаются все связи между людьми — от серважа до самых высоких ступеней вассальных отношений; «насилие», являющееся, по Флакку, оборотной стороной личного покровительства, также рассматривается им как внеклассовое явление, безотносительно к феодальной эксплуатации и к тому, направлено ли оно против зависимого крестьянина или против феодалов разного ранга. Таким образом, концепция Флакка объективно направлена и против материалистического понимания истории и даже экономической ее интерпретации в буржуазном духе, и против признания определяющей роли классов и классовой борьбы в историческом процессе. В этом смысле она не менее тенденциозна и классово ограниченна, чем концепция Фюстеля де Куланжа.
Предвзятость и классовая ограниченность концепции Флакка особенно ясно отразилась в центральной и наиболее парадоксальной его идее — о господстве личных связей во Франции вплоть до XII в. Само по себе разделение связей между людьми на «персональные» и «реальные», или «вещные», связанные с земельными пожалованиями, не было изобретением Флакка. Почти все буржуазные историки второй
57 Л Flach. Les origines..., t. II, p. 577.
половины XIX в. признавали это деление и связывали утверждение феодализма с моментом слияния персональных и «вещных» связей. Однако никто из них до Флакка не доводил абсолютное господство персональных связей до конца XI в. Некоторые считали, что оно продолжалось максимум до VIII в., другие вообще относили его лишь ко времени до возникновения или широкого распространения аллода, т. е. к эпохе господства семейных и общинных отношений.
Оценивая значение этой идеи Флакка, мы уже заметили, что он был прав, отметив наличие такого рода связей во Франции X—XI вв., их воздействие на развитие поземельных и социальных отношений, поземельного феодального права и на всю общественную атмосферу эпохи раннего средневековья, которую он рассмотрел под этим новым углом зрения. Однако в силу односторонности своего подхода к истории в целом Флакк необоснованно абсолютизировал это правильное наблюдение, сводя в конечном счете все общественные отношения, существовавшие во французском обществе X—XI вв., только к разным видам личных связей. При этом он не хотел видеть того, что эти «личные связи» в ту эпоху в подавляющем большинстве случаев сами зависели уже от материальных «вещных» интересов и были неотделимы от них. Ведь даже в патриархальной семье или клане личные, родственные отношения во многом определялись общностью собственности; даже в германской дружине личная преданность вождю поддерживалась подарками вождей и разделом добычи. В пору же расцвета аллодиальных, бенефициальных и иммунитетных пожалований, прекарных дарений, всевозможных сделок с землей, когда стремление захватить побольше земли являлось одним из главных стимулов описываемых Флакком насилий, едва ли возможно разделить четкой гранью «личные» и «вещные» отношения, тем более доказать безусловное преобладание первых. Неслучайно, сам себе противореча, Флакк вынужден констатировать наличие фьефных связей и поземельную аллодиальную основу отношений личного патроната «сильных» над «слабыми» во Франции и в X— XI вв. Эти факты подчеркивают значение именно поземельных связей в этот период, определявшееся уже одним тем, что в хозяйственной жизни того времени решающую роль играли аграрные отношения.
Именно потому, что Флакк не придает существенного значения экономическому фактору в истории, он концентрирует свое основное внимание на выяснении вопроса о том, предшествовал ли «фьефный контракт» персональному или наоборот. Но, во-первых этот вопрос не имеет столь большого значения, какое он ему придает. Во-вторых, по данным хартий, его трудно выяснить с полной определенностью, и в каждом отдельном случае (даже если в хартиях нет упоминаний о «вещном контракте»), и в целом, так как трудно установить, как обстояло дело в большинстве случаев. Поэтому тезис Флакка об абсолютном господстве персональных связей в X—XI вв. остается недоказанным. Сомнительна и покоящаяся на нем флакковская периодизация процесса генезиса феодализма, с выделением особого «сеньориального режима». Она искусственно рассекает единый процесс на три резко отграниченные один от другого этапа (период относительной централизации, продолжающей традиции римской государственности, — до начала
159
IX в., период «сеньориального» распада и господства личных связей, период феодализма и господства фьефных связей) и неправомерно сокращает период собственно «феодального строя» до двух столетий. Невозможно согласиться и с флакковским определением этого строя, которое исключает, как мы уже видели, экономическую и классовую его обусловленность. Как и Фюстель, Флакк, по справедливому замечанию Гуча, «не является надежным гидом»58 в изучении истории раннесредневековой Франции.
В рассмотренной концепции Флакка о генезисе феодализма, так же как и в его скептическом отношении к возможностям исторического познания,просвечивают уже некоторые черты, предвосхищающие взгляды историков будущего «критического» направления — заметный сдвиг в сторону чисто юридического понимания феодализма, отказ от идеи социального переворота в период от VI до IX столетия, подмена классовых отношений «персональными связями» и преувеличение роли последних, недооценка роли вотчины в процессе генезиса феодализма.
Так, при всем своем незаурядном таланте исследователя и оригинальности мысли, Флакк, как и Фюстель де Куланж, в силу исходного идеализма и буржуазной ограниченности своих теоретических представлений, не смог отрешиться от схематизма и односторонности в интерпретации того огромного и красочного фактического материала, который он извлек из источников и который составляет основную и непреходящую ценность его работы.
58 G. Р. Gooch. History and historians in the ninteenth century. London, 1967, p. 204.
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ НАЧАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ГЕНЕРАЛЬНЫХ ШТАТОВ ВО ФРАНЦИИ
Н. А. ДЕНИСОВА-ХАЧАТУРЯН
Одним из распространенных в исторической литературе мнений о начальном периоде Генеральных штатов во Франции является утверждение об исключительно демонстративном характере ассамблеи 1302 г. В период борьбы с папством Филипп IV якобы созвал Генеральные штаты «играючи», так как он мог в равной степени и прибегнуть к их помощи, и избежать ее1. Это впечатление до известной степени поддерживается прецедентом рождения английского парламента, обязанного своим возникновением инициативе общественных сил. Явственные различия в условиях появления этих институтов, специфика их дальнейшего развития, в ходе которого английский парламент смог добиться несравненно большего политического влияния, чем Генеральные штаты, дали основание некоторым исследователям утверждать, что штаты во Франции являлись простым подражанием английскому парламенту. История ранних Генеральных штатов с присущей им неоформленностью и сильной зависимостью от королевской власти не располагает убедительными доказательствами ошибочности подобных представлений. Разрешение вопроса о наличии социально-исторических корней у представительного института оказывается возможным только на основе анализа социально-политической обстановки во Франции периода созыва первой общефранцузской ассамблеи.
Я
XIII век во Франции считается периодом блестящего расцвета страны. Характерный для этого времени экономический подъем в области сельского хозяйства, ремесла и внутренней торговли дополнялся весьма успешным развитием государственной централизации, одним из наиболее убедительных свидетельств которого явилась победа королевской
Е. Boutaric. Les premiers Etats Generaux 1302—1304. Paris, 1860; Ed. Perroy. Le moyen age. — «Histoire generale des civilisations», publ. sous la direction de M. Crouzet, t. III. Paris, 1957; Olivier-Martin. Histoire de droit fran^ais. Paris, 1948; R. Fawtier. L’Europe occidentale de 1270—1380. — «Histoire generale du Moyen age», publ. G. Glotz, t. VI. Paris, 1940. Любопытно отметить в этой связи опубликованную в 1968 г. монографию французского исследователя (С. Soule. Les Etats Generaux de France. 1302—1789), автор которой исходит из общей посылки об объективной закономерности появления Генеральных штатов.
6 Европа в средние века 161
власти над папством. Вместе с тем именно в этот период жизнь французского общества существенно осложняли противоречия, обострение которых в конце XIII — начале XIV в. предвосхитило социально-политический кризис, приведший Францию к Столетней войне. Усиление межсословных и внутрисословных противоречий было вызвано рядом причин, среди которых прежде всего следует назвать сдвиги в положении классов и сословий в ходе социально-экономической эволюции феодального общества. Обеднение части духовенства и дворянства, классовые столкновения в деревне в связи с наметившейся тенденцией к увеличению феодальной ренты и ростом имущественной дифференциации в среде крестьянства, волна городских восстаний против торгово-ремесленной олигархии, наконец, открытые выступления светского общества против так называемой церковной свободы, т. е. имущественного, судебного и налогового иммунитета духовенства, — все это делало общественную жизнь Франции в указанное время далекой от социального благополучия и спокойствия2.
Серьезным источником противоречий, усугублявшим напряженность в стране, послужило резкое усиление во второй половине XIII в. королевской власти. Обеспечив себя сравнительно действенным и надежным административным аппаратом, король пытался осуществить и до известной степени осуществлял высший суверенитет не только в королевском домене, который к началу XIV в. составлял 3/4 территории Франции, но и в рамках всего королевства3. Изменился и самый характер королевской власти, патримониальная основа которой уступала место публично-правовой. Королевская власть была объявлена легистами единственным источником права и закона, хранительницей общественного блага. С конца XIII в. монархия заметно оживила свою законодательную деятельность, посредством которой пыталась регулировать все стороны жизни феодального общества4.
2 Свежий и интересный материал, характеризующий положение основных классов феодального общества в XIII в., содержит книга Ю. Л. Бессмертного «Феодальная деревня и рынок XII—XIII вв.» (М., 1969).
3 Надежность государственной администрации — предмет особых забот правительства, контролировавшего назначение королевских чиновников Королевским советом («Ordonnances des roys de France de la troisieme race», publ. par Laurier, v. I. Paris, 1723, p. 359—1303 г. (далее «Ordonnances»), надзиравшего за нотариусами (ibid., 1303 г. — p. 363, 1304 г. — p. 413—420, 1310 г. — p. 476— 477; 1312 г. — p. 496), регламентировавшего положение чиновников в обществе: им было запрещено получать пенсии от частных лиц, иметь недвижимую собственность в местах работы, брать взаймы и заниматься вымогательством; из государственных и светских сеньориальных органов управления были устранены лица духовного звания (ibid., 1303 г. — р. 360, 346, 386—387).
4 Не следует, однако, преувеличивать полноту власти короля Франции. Были области, где она была скорее теоретической — «смывалась» (eclipsait) по образному выражению Р. Фавтье (7?. Fawiler. Les Capetiens et la France. Paris, 1942, p. 39). В том же XIII в. Бомануар, заявляя, что король имеет высшую судебную и законодательную власть, называл в то же время барона сувереном в своем владении. Характерно поэтому выражение, употребляемое королем в ордонансах,—просить сеньоров с высшей юстицией выполнить то или иное предписание. Правда, в случае невыполнения его в определенные сроки король уполномочивал чиновников принудить баронов к этому («Ordonnances», v. I,
162
Усиление королевской власти, совпадающее на данном этапе с объективным и прогрессивным процессом государственной централизации, не могло не находить поддержки в самых широких кругах французского общества. Вместе с тем оно серьезно ущемляло интересы складывающихся сословий: духовенства, дворянства и горожан, вызывая с их стороны достаточно активное сопротивление. Характер противоречий между королевской властью и сословиями в изучаемый период заслуживает, на наш взгляд, особого внимания, поскольку из всей суммы явлений социально-политической жизни именно эти противоречия оказывали самое непосредственное и прямое влияние на возникновение новой государственной формы — сословной монархии. Динамика взаимоотношений королевской власти с крупными духовными и светскими сеньорами, а также городами, воссоздаваемая на основе, в частности, королевского законодательства, строилась на откровенных притязаниях короля и его временных уступках, вызванных сопротивлением сословий. Она позволяет очертить тот круг вопросов, разрешение которых создавало противоречия между правительством и силами, располагавшими определенным суверенитетом в государстве.
Важным объектом притязаний королевской власти, вызывавшим наиболее частые столкновения, являлась сфера сеньориальной и церковной юрисдикции, которую она настойчиво пыталась сократить, справедливо расценивая судебные привилегии как главное условие политического влияния феодалов.
Решающее значение при этом имело осуществляемое королем право апелляции и применяемая чиновниками гибкая теория так называемых «королевских дел», под которыми подразумевались, кроме случаев убийств, кражи и чеканки фальшивой монеты, всякие нарушения должного уважения к королю и внутреннего спокойствия в королевстве. Весьма расширительное толкование юридических прав короля его чиновниками приводило к постоянному нарушению прав сеньоров, обладавших высшей юстицией, особенно духовенства5.
Королевская власть стремилась не только свести сферу церковного суда к делам завещаний, наследования и дарений, но и ограничить ее в пользу светского суда. Поэтому, согласно королевским распоряжениям, судебный процесс должен был вестись в светском суде, если клирик предъявляет иск мирянину; вне компетенции церковного суда оказываются расследования о спорных десятинах между двумя светскими лицами, хотя и проданных клириком; прелатам запрещается держать вооруженных лиц для осуществления своей юрисдикции или жаловаться в Римскую курию по делам, не связанным с вероучением; инквизиторы лишаются права преследования евреев за ростовщичество и т. д.6
Особую группу противоречий составляли вопросы земельных и имущественных взаимоотношений короля с привилегированными сословиями. Усиление королевской власти привело к нарушению отличи
5 «Ordonnances», v. I, р. 362, 364, 366; мартовский ордонанс 1303 г. — статьи 25,
29, 30, 31, 58, 61 — Ibid., р. 329, 369.
6 Ibid., р. 302, 318, 341, 342, 346, 404.
163 6*
тельного принципа французской феодальной системы вассалитета, согласно которому король мог рассчитывать на помощь только своих прямых вассалов. В исследуемый период королевская власть уверенно претендует на патронирование класса феодалов в целом, используя для этого главным образом два средства. Во-первых, она прибегает к помощи фьефа-ренты, т. е. денежной пожизненной ренты, регулярно оплачивающей службу вассала в королевской армии, что способствовало известному сплочению низшего дворянства вокруг короля. Во-вторых, королевская власть усиливает наступление на самую основу вассальных связей сеньоров с их рыцарями — феодальную иерархию земель, активно приобретая земли феодалов (покупка, опека, конфискация). Смягчая недовольство последних, король в 1303 г. обязуется в будущем ничего не покупать в пределах фьефа сеньоров и прелатов без их согласия. Если же ему случится приобрести землю в случае конфискации из-за нарушения феодальных обязательств (forfaiture), то через один год и день он обязуется отдать ее какому-либо достойному человеку или оплатить господину фьефа компенсацию за ущерб7. Не имея возможности воспротивиться захвату королем имущества по праву конфискации, бароны и прелаты стремятся обеспечить себе гарантии владения имуществом, законность конфискации, охрану находящегося в регалии имущества8
Ломала иерархию и наносила ущерб политическому влиянию и материальному достатку феодалов широко поощряемая королем практика «признаний» (par avouerie), с помощью которой королевская власть стремилась сделать своими подданными все население королевства: так называемые буржуа или люди короля подлежали юрисдикции короля, несмотря на пребывание на земле сеньора. Протекции короля искали мелкие феодалы, аббаты монастырей, горожане и свободные крестьяне. Протесты против этой практики заставили Филиппа III в 1274 г. аннулировать все «признания», сделанные за последние 10— 12 лет, и обещать не делать новых9. С указами подобного рода неоднократно пришлось выступать и Филиппу IV10.
Дополнительные трудности во взаимоотношениях королевской власти с сословиями вызывало ее вмешательство в межсословные и внутрисословные противоречия. Филипп IV предоставил церкви право выкупа десятин, находившихся у светских лиц, выступив, казалось бы, на стороне духовенства в его кампании за возвращение инфеодирован-ных десятин11. Вместе с тем, идя навстречу пожеланиям светских лиц, в частности горожан, он ограничил церковные привилегии, обязав клириков, имевших семью или занимавшихся торговлей, платить налоги, и санкционировал подсудность их имущества светской юстиции12 Сохраняя монополию господствующего класса на землю, король
7 «Ordonnances», v I, р. 358.
8 Ibid., р. 331, 332, 335, 343, 357—358, 359, 405—406.
9 Ibid., р. 297.
10 Ibid., р. 319, 344, 404.
” Ibid., р. 102, 103, 325.
12 Ibid., р. 319, 329, 342, 407.
164
в 1275 г. ограничивает право приобретения фьефов для незнатных13, вместе с тем он запрещает частные войны — мера, крайне непопулярная в дворянстве, расценившем ее как посягательство короля на одну из важнейших привилегий сословия, освященную обычаем14. Подобная политика в конечном счете обеспечивала нужный правительственный выигрыш, так как возбуждая недовольство одного сословия, оно приобретало союзника в другом. Королевская власть в каждой новой ситуации могла менять местами довольных и недовольных, создавая тем самым необходимое и полезное для себя равновесие сил, хотя такого рода лавирование не исключило опасности нарушения этого равновесия.
Наиболее ощутимым образом все общество и, в частности, привилегированные сословия затрагивали налоговые меры короля. Сильно разросшийся административный и судебный аппарат, активная внутренняя и внешняя политика требовали постоянных и эффективных поступлений в королевскую казну, которых не могли обеспечить весьма нерегулярные доходы от домена, регалий, судебных штрафов. Практика продажи должностей в аренду, введение налога на приобретаемое церковью или незнатными людьми недвижимое имущество, поборы, связанные с правом наследования имущества внебрачных лиц, иностранцев или лиц, находящихся под протекцией короля, — все это не могло разрешить финансовой проблемы15 16. Огромное напряжение в финансах вызвала неудачная для Франции война во Фландрии. Выхода из создавшегося положения правительство Филиппа IV искало в экстраординарных налогах. Король увеличивает займы у городов начиная с 1295 г. без разрешения Рима, хотя и с согласия провинциальных соборов, взимает десятину и даже двойную десятину с доходов церкви, преследуя при этом прелатов за недоимки18. С 1291 г. в стране был введен налог на продажу товаров — maltote, в сумме денье с ливра. Этот налог правительство в 1295 г. попыталось изменить, взимая процент не с продаваемых товаров, а с их запаса. В связи с большими волнениями в городах оно было вынуждено в 1296 г. вернуться к прежней форме. В июне 1295 г. вводится налог на незнатных в размере 1/100, в последующие годы — х/50 имущества, получивший название фуаж. И, наконец, в 1303 и 1304 гг. фуаж дважды применяется к привилегированным сословиям17 Таким образом, король не только увеличивает налоги в стране, но и пытается сделать их всеобщими, нарушая тем самым одну из важнейших привилегий феодального класса — налоговую.
13 Ibid., р. 407.
14 От времени Филиппа IV сохранилось 12 распоряжений, касающихся частных войн, турниров и права ношения оружия. Частота повторения и общее число указов красноречиво свидетельствуют о том, сколь мало дворяне следовали им в жизни. — Ibid., 1296 г. — р. 328, 329, 1302 г. — р. 345, 1304 г. — р. 420, 421—423, 1305 г. —р. 435, 441, 1311 — 1312 гг. — р. 492—493, 1314, 1316 гг.— р. 538, 539, 540.
15 Ibid., р. 338—339, 483.
16 Ibid., р. 408.
17 Ibid., р. 369—372, 373—374, 382—385.
165
Не довольствуясь налоговыми новшествами, Филипп IV прибегал к исключительным мерам, таким, как изгнание евреев или монетные операции18 Пытаясь преодолеть острую нехватку золота и серебра, он неоднократно менял содержание драгоценного металла в монетах. Монетные реформы продуманно сочетались при этом с запрещением в государстве иностранных монет, к которым, естественно, стремилось прибегать население во всех платежах. Реакцию современников на монетные реформы Филиппа IV хорошо передает автор «Рифмованной хроники», утверждавший, что король обесцененной монетой обременил своих людей и «съел» их19.
Картину дополняют продовольственные трудности, вызванные общей экономической и политической ситуацией, а также стихийными бедствиями, обрушившимися на страну20. Правительственные запреты на вывоз зерна, указы, регулировавшие цены на продукты, имели скорее отрицательные последствия, поскольку способствовали исчезновению зерна на рынке, развитию тайной торговли и спекуляции. Волнения среди населения заставили Филлипа IV отказаться от регулирования цен на зерно21.
Налоговый гнет, губительная монетная политика, дающая лишь временный выигрыш казне, в обстановке продовольственных трудностей и военных неудач во Фландрии серьезно ухудшили положение самых широких кругов французского общества. Однако было бы глубоко неверным полагать, что все сословия в этой ситуации находились в одинаковом положении. Усиление королевской власти, хотя и сопровождалось для феодалов неизбежными потерями части их привилегий и доходов, вело тем не менее к укреплению государства как орудия их классового господства и осуществлялось в первую очередь за счет народных масс города и деревни. Поэтому крестьянские выступления второй половины XIII — начала XIV в. часто имеют антиправительственную направленность, связанную с нежеланием платить королевскую талью (1258, 1270, 1312 гг.)22.
Налоговая политика государства в исследуемый период наиболее отчетливым образом продемонстрировала ту подчиненную роль, какую играли города в их союзе с королевской властью. Она красноречиво отразила тот этап союза, когда королевская власть, по выражению Ф. Энгельса, «поработила и ограбила своего союзника»23. Денежная
18 «Ordonnances», v. I, р. 470—471, 484—487. 494—496, 508—509, 595—597.
19 «La Chronique metrique», publ. par A. Diverres. Paris, 1956, p. 216: «Et de ta mannoie chargic a tu tout ta gent mangie».
20 Хроники сообщают о холоде и неурожаях, голоде и дороговизне продуктов, заставлявших бедный люд умирать на улицах Парижа. — «La Chronique metrique», col. 2309—2320; 7353; «Les Grandes Chroniques de France», publ. par J. Viard. Paris, 1932—1936, t. VIII, p. 320, 325, 326.
21 «Ordonnances», v. I, p. 351, 381, 422—424, 426, 427, 476—477, 507—508, 605—606, 619—620.
22 А. В. Конокотин. Расслоение крестьянства и обострение классовой борьбы во французской деревне XIII в. — «Ученые записки МГПИ им. В. И. Ленина», т. LXVIII, вып. 4, 1954, стр. 112—118; его же. Жакерия 1358 г. во Франции.— «Ученые записки Ивановского госпединститута», XXXV, 1964, стр. 27—35.
23 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21 стр. 412.
166
Помощь городов, столь благодетельная для государства, пагубно отразилась на состоянии их финансов. Уже в 60-е годы XIII в. муниципальные счета многих городов, таких как Амьен, Нуайон, Суассон, Моидидье, показывали пассивный баланс24. Накалив своей налоговой политикой социальную обстановку в городах, королевская власть использовала ее для того, чтобы подчинить коммунальное управление своей власти, а затем и ликвидировать коммунальные вольности. В отношениях с городами произошел поворот, который становится особенно ощутимым со времени правления Филиппа IV25. Отголоски городских восстаний, возникавших как реакция на правительственную налоговую или монетную политику, проникают даже на страницы официального свода Больших французских хроник. Внутреннее социальное расслоение в городах сообщало таким выступлениям особую ожесточенность26.
Волнения и недовольства крестьянства и городского населения создавали тревожную обстановку в стране. Любопытно, что во всех ордонансах тех лет настойчиво повторялась мысль о том, что правительство стремится обеспечить мир в государстве и благо для всех подданных. Король был вынужден признать, что народ — «1е commun peuple» — сильно обременен не столько войнами, сколько изменениями монеты и т. п.27
Недовольство сословий правительственной политикой получило выход в общегосударственном масштабе в период борьбы Филиппа IV с папством.
Противоречия между королем и духовенством неизбежно выходили за рамки чисто внутренних отношений, так как французская церковь подчинялась римскому первосвященнику. Конфликт с папством, успехи которого в борьбе с империей питали его претензии на приоритет в светских делах, был предопределен самим фактором усиления королевской власти.
В качестве патрона галликанской церкви королевская власть защищала ее материальные и духовные интересы. Однако патронат короля во времена Филиппа IV обернулся для церкви не столько милостями, сколько наступлением на ее права. Красноречив в этом отношении ордонанс церквам Лангедока в мае 1302 г. Филипп IV обещал прелатам, что они не будут испытывать затруднений при осуществлении своих прав (например, права юрисдикции) под предлогом, что их церкви находятся под охраной короля28.
24 «Documents sur les relations de la royaute avec les villes en France de 1180 a 4314», publ. par A. Giry. Paris, 1883, p. 91—101; 110—111.
25 Ibid., p. 147—149; 162—163; 168; «Les Grandes Chroniques», t. VIII, p. 241. См. также A. Luchaire. Les communes franchises a Tepoque des Capetiens directs. Paris, 1900; Ch. Petit-Dutaillis. Les communes francaises. Paris, 1947.
26 Восстание 1292 г. в Руане, во время которого горожане убили сборщиков государственного налога maltote, было подавлено правительством в союзе с зажиточной верхушкой города. — «Les Grandes Chroniques», t. VIII, p. 150. Крупное городское восстание произошло в 1306 г. в Париже в связи с изменением монеты. — Ibid., р. 250—252.
27 «Ordonnances», v. I, р. 444—447, 454, 469.
28 Ibid., р. 344.
1 .7
Непосредственным поводом для конфликта короля с Римом явилась уже известная нам финансовая политика Филиппа IV, или, по словам Фавтье, «охота за экю» («chasse aux ecus»), в которой церковь была едва ли не главной жертвой29. Борьба с папством, растянувшаяся на много лет, чрезвычайно осложнила положение Франции. Папство вступило в эту борьбу не как изолированная политическая сила, лишь дополнившая число врагов королевской власти. Церковный вопрос, органически связанный с военной, финансовой и вообще всей внутренней ситуацией в стране, стал тем фокусом, в котором сошлись внутренние и международные противоречия Франции.
Действительно, декрет Бонифация VIII, запрещающий светской власти взимать поборы с духовенства, а последнему платить их без санкции папы (Clericis laicos infestos, 1296 г.), и налоговые поборы папы не могли не отразиться самым отрицательным образом на финансовых делах короны и внутреннем положении страны. Откровенно провокационная политика Бонифация VIII, в частности его решение о созыве собора 1 ноября 1302 г. с обсуждением вопросов внутреннего положения Франции, была рассчитана на обострение ее взаимоотношений с соседями и раскол в стране. Происки папы в европейской политике строились на вполне реальных основаниях, если иметь в виду военные осложнения Франции во Фландрии и Гиени и попытки установления союза между Англией, Фландрией и Германией против Франции.
Не менее реальной являлась угроза папы использовать против короля внутренние настроения30, так как в период борьбы с Бонифацием VIII Филипп IV оказался перед лицом оппозиции духовенства, части дворянства и городов. Оппозиция королю нарастала по мере удаления от центра, особенно в областях, сохранивших большую самостоятельность, и приобрела определенные выраженные формы на юге страны31.
Достоверность впечатления о наличии серьезной оппозиции королю, сложившегося на основании документов Генеральных и провинциальных штатов 1302 и 1303 гг., подтверждают данные Хроник и ордонансов милости, особыми льготами которых Филипп IV оплачивал дорогостоящую поддержку сословий32. В этих условиях папа мог, используя такое апробированное Римом средство, как отлучение, стать центром оппозиции. Конфликт с папством, наконец, затронул вопрос о суверенитете короля, столь активно дискутировавшийся в
29 /?. Fawtier Les Capetiens et la France. Paris, 1942, p. 40.
30 P Dupuy. Histoire du differend d’entre la pape Boniface VIII et Philippe le Bel. Paris, 1665, p. 79.
31 Подробности см. в статьях: И. А. Денисова. Духовенство и дворянство на Генеральных штатах 1302—1308 гг. — СВ, вып. 29, 1966; ее же. К вопросу о политической роли горожан в Генеральных штатах Франции начала XIV в. ВМГУ, 1966, № 3.
32 В Больших французских хрониках рассказывается о том, как в 1303 г дворяне и народ Аквитании, Тулузы и Лльбижуа едва нс отделились от французской короны: «Les Grandes chroniques»..., t. VIII, p. 227. См. также «Ordonnances», v. I, p. 341—344; 403—405.
168
публицистике и приобретший особую остроту в условиях все возрастающей силы королевской власти33.
Борьба с Римом, бесспорно, осложнившая обстановку в стране, на завершающем ее победоносном для короля этапе послужила своего рода разрядкой внутреннего напряжения. Меры, направленные на ограничение теократических притязаний папства и ликвидацию ордена тамплиеров, крупного земельного собственника и ростовщика, не могли не находить сочувствия у самых широких слоев общества, недовольных налоговыми и судебными привилегиями церкви. Однако подобная разрядка не могла быть продолжительной, поскольку она не устраняла внутренних противоречий. В последующих событиях 1314—1315 гг. оппозиция баронов, зависимого от них рыцарства и некоторых городов обрела вполне самостоятельное и законченное выражение.
Непосредственным поводом к движению явилось введение налога для похода во Фландрию, перед необходимостью которого вновь оказалось правительство Франции в 1313 г. Согласно инструкции, каждая группа населения в 100 домов или очагов обязана была предоставить 18 ливров для содержания 6 сержантов в течение месяца. Феодалы, в том числе и духовные, обязывались отправиться в поход лично или откупиться от него. Комиссарам предоставлялась полная свобода действий — уменьшить налог, если он превышал способность налогоплательщика, использовать косвенный налог в виде денье с ливра на продаваемый товар. Недовольство новым налогом усугублялось злоупотреблениями чиновников, которые прибегали к незаконному обложению продаваемых товаров в 6 (вместо одного) денье с ливра34 35. Взимание налога чиновниками уже после провала крайне непродолжительной кампании, в которой, по словам хрониста, королевское войско не снискало ни славы, ни чести, привело к открытому антиправительственному движению.
Потрясенному воображению современников оно рисовалось как всеобщее и согласованное действие — «Toute France de ire alume», «assemblerent et tous ensemble s’acorderent», — писал автор «Рифмованной хроники»36. В действительности локализованное по провинциям движение приобрело наиболее организованные и выраженные формы на севере и востоке Франции, где образовались провинциальные лиги, объединившие прелатов, баронов и горожан, и были предприняты попытки к установлению союза между областями (Бургундия, Шампань, Вермандуа, Бовези, Понтье, Корби, Оксерр, Тоннер, Артуа), — явления, которые не наблюдались в Нормандии, Оверни и Лангедоке, также являвшихся участниками оппозиции и сумевших добиться уступок от короля. Ни отказ правительства от взимания налога в ноябре 1314 г., ни суд над некоторыми королевскими чиновниками, закончившийся, в частности, казнью канцлера Мариньи в 1315 г. не смогли успокоить оппозиционеров. И только широкие ус~
33 См. Н. Л. Денисова. Из истории политической борьбы во Франции в начале XIV в. (трактаты легиста Дюбуа об уничтожении ордена тамплиеров).— СВ, вып. XX, 1961.
34 «Les Grandes chroniques», t. VIII, p. 296—297, 302.
35 «La Chronique metrique», p. 212—213, 215.
169
тупки и гарантии короля сословиям, оформленные в провинциальные хартии, смогли остановить движение.
Королевская власть использовала при этом противоречия внутри лагеря оппозиции. Реакционные и экономические устремления баронов, захвативших в свои руки руководство движением, оттолкнули города, заставили последних искать союза с королевской властью и на заключительном этапе отойти от движения 36. Более последовательными в своей оппозиции оказались только города Лангедока, консулат которых шел во главе движения и сепаратизм которых питался торгово-экономическими связями с Англией и районом средиземноморской торговли.
Своеобразная форма хартий, представляющих собой ответы короля на требования с мест, текст которых бывает часто сохранен, наличие второго варианта хартий для таких областей, как Нормандия, Шампань, Бургундия, Лангедок, — позволяют оценить притязания оппозиции, степень сопротивления и уступок со стороны центральной власти. Сепаратизм провинций нашел отражение в провинциальном колорите каждой из хартий, определяемом местными обычаями, и в различной степени уступок, которые делала королевская власть для разных областей в одном и том же вопросе37. Однако наиболее интересной и важной представляется, на наш взгляд, возможность выделить в хартиях общие моменты, подтверждающие наличие уже знакомых нам противоречий между сословиями и правительством, связанных с усилением королевской власти и достигших в событиях 1314—1315 гг. своего максимума. Именно поэтому составители жалоб сводят в общем виде причины своего недовольства к факту попрания королем свобод, вольностей и старинных обычаев и выражают желание вернуть «золотой век» французской монархии — время «доброго короля» Людовика IX.
Естественно искать во всех хартиях отзвук на непосредственный повод движения 1314—1315 гг., т. е. на последний побор короля и в связи с этим — на всю его налоговую политику. Если говорить о прямой реакции на введение новых налогов, то она ограничивается частичными требованиями и чаще всего не предполагает никаких гарантий против злоупотреблений”в будущем. Хартии требуют уничтожения последней субсидии и разорительного maltdte38, отмены поборов с валежника и леса, если он посажен недавно39, регламентируют право
36 Отходу городов Севера способствовал антагонизм между муниципальной олигархией и баронами-лигерами, вмешавшимися во внутреннюю борьбу в городах на стороне широких народных масс, страдавших от налоговой политики муниципальной олигархии. — A. Artonne. Le mouvement de 1314 et les Chartes provinciates de 1315. Paris, 1914, p. 52.
37 Хартии разнятся предметом жалоб и требований (особое внимание вопросам юрисдикции — Нормандия, вассальным отношениям — Шампань), влиянием в них тех или иных социальных сил (хартии Бургундии и Шампани демонстрируют исключительный авторитет баронов в лигах).
38 «Ordonnances», v. 1, р. 566, хартия Пикардии (далее — Р.), art. 19.
39 Ibid., р. 555; Первая хартия Нормандии (далее — NI, вторая хяптия —Nil), art. 8—9.
170
постоя40, фиксируют максимальные размеры штрафов и амортизационного королевского побора при переходе фьефа в руки церкви или незнатного лица41.
Пожалуй, наиболее принципиальное выражение антиналоговая реакция получила в первой нормандской хартии, предписывавшей взимание только ординарных налогов, по обычаям Нормандии, и необходимость для центральной власти обоснования причин экстраординарных налогов, что создавало на будущее определенные гарантии для этой провинции42.
Среди экономических вопросов наиболее общим и кочующим из одной хартии в другую являлся вопрос о монетной политике короля, столь губительной для всей страны и особенно для развития торговли и ремесла. Хартии обязывают короля чеканить «добрую» монету времен Людовика IX, покончить с притеснением местных феодальных монет и обеспечить свободное хождение в государстве иностранной валюты43.
Хартии Нормандии, Шампани и Бургундии более или менее одинаковы в своем стремлении регламентировать и ограничить службу, требуемую королем с вассалов, только рамками обычая и обеспечить нерушимость феодального права арьер-вассалитета44. Наиболее категорическое выражение права «вассал моего вассала — не мой вассал» встречается в хартии Бургундии, согласно которой службой королю обязаны только дворяне, непосредственно (nument) зависимые от него, имена которых при этом названы. Предупреждая возможные лазейки для нарушения вассальной системы, хартии ограничивают наиболее опасную в этом смысле практику приобретения королем земель и «признаний»45. Дворяне Шампани и Бургундии добиваются от короля обязательств не приобретать фьефов в землях феодалов с высшей юрисдикцией без их согласия. Вторая хартия Шампани прямо оговаривает, что человек, которому будут переданы приобретенные королем земли, должен стать вассалом вышестоящего феодала46.
Все хартии содержат статьи, обеспечивающие гарантии имущественных прав, личной неприкосновенности, прав высшей сеньориальной и церковной юрисдикции47.
Реализация условий, выдвинутых хартиями, зависела от деятель
40 Ibid., р. 555, NI, art. 7; р. 590, NI — art. 9.
41 Ibid., р. 558. Первая хартия Бургундии (далее — BI, или BII), art. 5; р. 571, BII, art. 23; р. 554. Первая хартия Лангедока (далее — LI или LII), art. 34; р. 617, LII; р. 572, BII, art. 32.
42 Ibid., р. 554, NI, art. 2,5. Нормандия открыто не выступила против королевской власти, но оказалась первой среди тех, которые добились хартий от Людовика X.
43 Ibid. р. 551, N I; р. 588, Nil; р. 574, 577—580, I и II хартии Шампани (далее Ch I, Ch II); р. 559, BI, art. 9; p. 569, BII, art. 3, 4; p. 555, LI, art. 7, 11; p. 565, P, art. 16.
44 Ibid. p. 554, NI, art. 3—4; p. 588—589, Nil, art. 3; p. 576, Ch I, art. 15; p. 579—580, Ch II, art. 11; p. 559, BI, art. 7; p. 569, BII, art. 12.
45 Ibid., p. 575, BII, art. 29; p. 570, BII, art. 14.
40 Ibid., p. 574—578, Ch. II, art. 3.
47 Ibid., p. 592, 593, Nil, art. 20, 21; p. 558, BI, art. 2; p. 559, BI, art. 8; p. 570, 571, BII, art. 17, 18; p. 562, 563, 565, P, art. 1, 4, 11; p. 574, Ch I, art. 2, 5.
171
ности королевских чиновников. Поэтому естественным представляется наличие в них еще одного общего положения, касающегося королевской администрации как главного орудия притязаний центральной власти. Оппозиционеры единодушны в требованиях наказания чиновников, совершивших беззаконие, и гарантий соблюдения хартий48.
Последним общим для всех оппозиционеров моментом является требование особых феодальных привилегий или провинциальных вольностей. Это притязания баронов Шампани, Бургундии и Пикардии на право частных войн и судебной дуэли, столь явно противоречащие общественным интересам, герцога Бретани на право охраны церквей, баронов Бургундии — на суд и дознание любой, в том числе королевской фальшивой монеты и т. д.49 Не связанные с какими-либо злоупотреблениями со стороны королевской власти, эти претензии феодалов носили открыто реакционный характер.
Оценивая хартии в целом, можно сказать, что Людовик X сделал значительные уступки, причем не просто устраняющие злоупотребления, но являющиеся действительным отступлением от ранее осуществлявшейся королевским домом политики. Однако король стремился ликвидировать конфликт с минимальными потерями, где возможно — не уступая и часто уклоняясь от ответа50. Если учесть при этом, что королевская власть сумела очень скоро свести на нет вырванные у нее в хартиях обещания, то выход из ситуации 1314—1315 гг. являлся еще одним, после победы над папством, доказательством ее больших потенциальных возможностей. Это произошло в значительной степени благодаря той позиции, какую заняли в движении 1314—1315 гг. города. Таким образом, союз городов с королевской властью, не раз испытанный жизнью и проверенный недавними событиями борьбы с Римом, восторжествовал, позволив королевской власти выйти из затруднительного положения если не с честью, то во всяком случае без существенного ущерба.
Противоречия центральной власти с сословиями, столь отчетливо прослеживаемые во внутренней жизни страны конца XIII—начала XIV в., красноречиво свидетельствуют, на наш взгляд, об объективной необходимости и закономерности появления Генеральных штатов именно на данной ступени развития французского общества. Степень централизации страны, определяемая большей или меньшей самостоятельностью сословий при феодализме, ставила барьер королевской власти в ее стремлениях к высшему суверенитету. Беря на себя решение задач общегосударственного масштаба, связанных к тому же с нарушением привычных рамок феодальных взаимоотношений, королевская власть могла перешагнуть этот барьер не иначе, как испросив согласия сословий на ту или иную акцию, поскольку она не располага
48 «Ordonnances», v. 1, р. 560., BI, art. 13; р. 614—615, LII, art. 2, 6; p. 555, NI, art. 10; p. 591, Nil, art. 15; p. 581—582, Ch II; p. 578, Ch II, art. 4; p. 570, 572, BII, art. 15, 26; p. 570—571, BII, art. 16; p. 566 P, art. 18; p. 565, P, art. 15.
49 Ibid., p. 575, Ch I, art. 13; p. 578—579, Ch II, art. 8; p. 564, 567, P, art. 6, 25; p. 558—559, 621, Bl, art. 1, 3, 6; p. 569, В II, art. 5.
50 Именно этим можно объяснить появление вторых вариантов хартий, указывающих, что переговоры носили характер торга.
172
ла еще достаточными собственными силами для реализации своей политики. Первая нормандская хартия, например, требовала от короля доказательств необходимости экстраординарных налогов, с которыми бароны могли и не согласиться. Здесь же бароны напоминали королю, что они будут свободны, выполнив обычную военную службу51.
Прелаты Лангедока отказывались от участия в войне лично или путем денежного выкупа, который охотно взимал Филипп IV, нарушая их церковный иммунитет52. Дворяне Шампани выражали желание нести службу за свой счет только в границах графства53. Особенно нетерпимы были бароны в тех случаях, когда король стремился обратиться через голову непосредственных сеньоров к арьер-вассалам и зависимым от феодалов людям54 и т. д. Документы изучаемого периода содержат сведения, которые могут быть расценены как претензии со стороны сословий на право давать советы королю. В письме к архиепископу и церковникам диоцеза Реймса в мае 1304 г. король обязуется менять в будущем монету только с согласия прелатов и баронов55. В том же году король вынужден был согласиться с мнением баронов Оверни, что последняя субсидия, предоставленная ими королю, является чистой милостью с их стороны56. Во второй хартии Бургундии в 1315 г. король обещал издать ордонанс о нотариусах и продаже должностей, который соответствовал бы пожеланиям прелатов и баронов57
Однако инициатива снизу наиболее убедительным образом была проявлена в провинциальных собраниях, появившихся задолго до Генеральных штатов и оказавших влияние на формирование общефранцузского представительства. Любопытно, что отзвук этих ассамблей, уже ставших привычной нормой жизни для Лангедока, мы встречаем в хартии этой провинции. Одна из ее статей гласит, что сенешалы могут разрешить перевозить съестные припасы за пределы королевства, если нет голода, но и в последнем случае они, прежде чем издать запрет, должны спросить мнение баронов, прелатов и консулов страны58. Статья эта, прямо ограничивавшая действия королевской администрации решением провинциальных штатов, была вызвана продовольственной политикой Филиппа IV, последствия которой тяжело переживали и южные провинции, широко практиковавшие вывоз зерна. Именно этот хозяйственный момент, затрагивавший интересы феодалов и горожан, послужил одной из основных причин раннего возникновения здесь провинциальных штатов. Не исключено, что сами хартии 1315 г. были выработаны на собраниях типа провинциальных штатов59.
51 «Ordonnances», v. I, р. 554, NI, art. 3, 5.
52 Ibid., p. 616, LII, art. 2.
53 Ibid., p. 575, Ch I, art. 5.
54 Ibid., p. 554, N I, art. 4. См. также p. 559, 572, 579—580.
55 Ibid., p. 407, 408.
56 Ibid., p. 411.
57 Ibid., p. 571.
58 Ibid., p. 555.
59 A. Artonne. Op. cit., p. 22—23; M. N. Prentout. Les Etat provinciaux en France.— «Bulletin of the informational committee of historical sciences», № 5, July 1928, v. I, part V, p. 633—634.
173
Потребность в созыве представительного собрания, как показывают факты, могла определяться не только финансовыми нуждами, хотя, несомненно, они были наиболее существенным моментом, вызвавшим к жизни сословное представительство во Франции60.
Однако феодальное согласие и помощь следует понимать как одобрение всей политики короля, претендовавшего на решение общегосударственных вопросов. Первые общефранцузские представительные ассамблеи 1302—1308 гг. носили как раз политический характер, хотя их созыв и решения были столь же необходимы для короля в период сложной борьбы с папством, как и созыв Генеральных штатов 1314 г. по случаю денежной нужды.
Острую необходимость созыва Штатов и зависимость хода борьбы с папством от их решений убедительно передал Г Ногаре. Объясняя свои действия против БонифацияУ! 11 в Ананьи, он уверял, что ждал решения «парламента» (ассамблеи 1303 г. в Париже) и только получив уведомление об осуждении этим собранием папы как еретика, он осмелился законно (legitime) вызвать его на Генеральный собор61. Собрания Штатов в тот период своей поддержкой короля должны были предупредить возможность повторения ситуации, аналогичной ситуации в Германии в период борьбы за инвеституру.
Анализ социально-политической борьбы конца XIII — начала XIV в. позволяет поставить ряд вопросов, важных для понимания условий возникновения и судеб сословного представительства во Франции. Таковы вопросы о социальной базе королевской власти и расстановке социальных сил в обществе, характеризуемой, в частности, рознью между привилегированными сословиями и горожанами и в противовес этому — взаимовыгодным и потенциально перспективным союзом королевской власти с городами; или вопрос о провинциальном сепаратизме, затруднявшем консолидацию сословий. Разрешение их объяснило бы инициативу королевской власти в созыве Генеральных штатов. Однако в рамках настоящей статьи оказалось возможным ограничиться исследованием только тех сторон конкретно-исторической действительности, которые показали закономерность и неизбежность общефранцузского сословного представительства в указанный период. Они убедительно свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что Генеральные штаты, родившись в обстановке острой социально-политической борьбы, явились тем органом, в котором был реализован компромисс борющихся сил — королевской власти, стремившейся к высшему суверенитету, и сословиями духовенства, дворянства и горожан, желавшими удержать свои вольности и привилегии.
60 Ф. Лот считал, например, что на основании денежной помощи, в которой королю могли отказать или которую ему могли предоставить, были воздвигнуты все свободы современной Европы. — F. Lot. La France des origines a la guerre de Cent ans. Paris, 1941, p. 183. Лус называет вотирование субсидий ultima ratio представительных ассамблей. — Lousse. Assemblees representatives et taxation. — «XII Congres International des Sciences historiques». Rapports III Commissions. Vienne, 1965, p. 107.
P. Dupuy. Histoire du differend..., Apologia I, art. XXXVII.
ПОЛИТИКА АНГЛИЙСКОЙ КОРОНЫ ПО ОТНОШЕНИЮ К ФЕОДАЛАМ ГАСКОНИ В КОНЦЕ XIII — НАЧАЛЕ XIV в.
Н. И. БАСОВСКАЯ
Конец XIII — начало XIV в. —важный этап в процессе формирования двух крупнейших национальных государств Западной Европы — Англии и Франции. Исторические судьбы этих стран оказались тесно связанными как в период становления феодализма, так и на более поздней стадии исторического развития. Нормандское завоевание Англии, борьба французской монархии за возвращение огромных владений Плантагенетов на территории Франции, экономическое соперничество во Фландрии, наконец — гасконская проблема, — все эти факторы исторического развития обоих государств привели к возникновению серьезных противоречий между ними. Рассматриваемый нами период являлся моментом обострения этих противоречий, приведших в итоге к возникновению Столетней войны.
На рубеже XIII—XIV вв. важный узел англо-французского соперничества сосредоточился в Гаскони — последнем континентальном владении английской короны. Эта область, расположенная на крайнем юго-западе Франции, явилась ареной ожесточенной открытой и тайной борьбы двух монархий. Тот факт, что в середине XIII столетия Гасконь осталась единственным английским владением во Франции, придавал решению вопроса о правах на эту территорию особую принципиальную важность.
Гасконская проблема не являлась до настоящего времени предметом специального исследования в исторической литературе \ однако связанные с нею вопросы затронуты в целом ряде английских, французских и американских работ по истории Англии, Франции и Гаскони рассматриваемого периода, по истории отдельных гасконских городов, истории Столетней войны и т. п. Наиболее интересны работы М. Поувика, Т. Таута, М. Мак-Кизак, К. Жюльена, Э. Перруа, Г. Куттино 1 2. Абсолютное большинство их не содержит какой-либо
1 Совсем не получившая разработки в русской медиевистике, эта проблема отмечалась как значительная в обобщающих работах советских историков. Для изучения английской политики в Гаскони (специально этот вопрос не рассматривался) большое общеметодологическое значение имеет ряд работ Е. В. Гут-новой и Ю. М. Сапрыкина, в которых раскрываются общие приемы политики английской короны во внутренних и международных вопросах.
2 М. Powicke. The thirteenth century. 1216—1307. Oxford, 1962; T. F, Tout. The History of England from the accession of Henry III to the death of Edward III. 1216—1377. London, 1905; idem. Chapters in the administrative history of medie-
175
концепции гасконской проблемы (чаще всего это просто не входит в задачу авторов), но может быть использовано при ее исследовании.
Рассмотрение любого из аспектов гасконской проблемы невозможно вне тех конкретно-исторических противоречий, которые имели место между Англией и Францией па почве Гаскони. Нам представляется, что на рубеже XIII и XIV вв. расстановка сил была следующей. Для английской монархии Гасконь служила последним опорным пунктом возможного восстановления владений Анжуйского дома, а следовательно — возвращения огромной доходной территории, и для нанесения решающего удара своему основному политическому сопернику в Европе. Французские короли видели в Гаскони последнее реальное препятствие со стороны английской монархии на пути объединения Франции и укрепления центральной власти в стране. А тот факт, что борьба за Гасконь была обусловлена также серьезными экономическими причинами 3, придавал англо-французским столкновениям особенную остроту.
Наличие в руках английской короны столь доходной области 4 давало ей чрезвычайно важную в тех исторических условиях возможность располагать определенными свободными средствами и могло обеспечить королевской власти некоторую относительную самостоятельность в решении сложных политических задач. Нуждаясь в пополнении своей казны не меньше, чем английские короли, короли Франции расценивали сохранение Гаскони в руках случайно получивших ее Плантагенетов как некую историческую несправедливость, которую следует исправить любым путем.
В свете названных обстоятельств становится очевидным, что у обеих заинтересованных сторон имелись одинаково веские причины для борьбы за право владения Гасконью. Однако объективные условия, в которых вела борьбу каждая из враждующих монархий, были весьма различными.
В пользу английской власти действовали такие факторы, как взаимные экономические интересы английской короны и жителей многочисленных и богатых гасконских городов, исторически обусловленные традиции относительной политической независимости Гаскони и стремление ее населения избежать серьезного подчинения какой бы то ни было центральной власти. Причем власть французского короля была для Гаскони особенно нежелательной. Во-первых, Франция находилась в непосредственной территориальной близости от Гаскони, а потому присоединение к ней угрожало этой области полной утратой независимости. Во-вторых, — и это также немаловажное
val England, v. 1—2. Manchester, 1920; M. McKisack. The fourteenth century. 1307—1399. Oxford, 1959; C. Jullian. Histoire de Bordeaux depuis les origines jusqu’en 1895. Bordeaux, 1895; E. Perroy (ed.). La Guerre de Cent ans. Paris, 1945; G. Cultino. The causes of the Hundred Years War. — «Speculum», 1956, v. 31, №3.
3 Об этой стороне гасконской проблемы см.: И. И. Басовская. Экономические интересы английской короны в Гаскони в конце XIII — начале XIV в. — ВМГУ, сер. история, 1968, № 2.
4 Годовой доход от Гаскони в отдельные периоды приближался к размерам среднегодового дохода английского государства.
176
обстоятельство — население Гаскони, расположенной среди французских земель, отличалось глубокой этнической, культурной и языковой самобытностью. Стремясь к ее сохранению, жители Гаскони считали наибольшей для себя угрозу поглощения Францией.
Однако на стороне французской монархии в борьбе за Гасконь также имелся ряд благоприятных факторов объективного и субъективного характера. Это в первую очередь территориальное расположение Гаскони, вокруг которой все более плотно сжималось кольцо французских владений. Огромная протяженность равнинных границ с Францией делала Гасконь крайне уязвимой с французской стороны в военном отношении. Весьма серьезной опорой в борьбе за Гасконь для французской монархии было положение верховного сюзерена этой области, закрепленное за французским королем Парижским договором 1259 г. Право сюзеренитета (в сочетании с принятой в Гаскони французской системой вассалитета) предоставляло Франции достаточно широкие возможности для прямого вмешательства в госконские дела, вплоть до права конфискации этой области у «герцога Аквитанского» — английского короля. Объективно притязаниям Франции содействовало также то обстоятельство, что английская корона в своей борьбе за Гасконь была по существу полностью лишена поддержки со стороны английских феодалов и горожан, совершенно не заинтересованных в гасконских доходах, находившихся в полнохм распоряжении короны.
Таким образом, в конце XIII — начале XIV в. Гасконь заняла весьма заметное место в системе англо-французских взаимоотношений. Именно от решения гасконского вопроса во многом зависело и разрешение общих противоречий между Англией и Францией. Вместе с тем наличие достаточно серьезных факторов, действовавших в пользу каждой из заинтересованных сторон, создавало в рассматриваемый период, с нашей точки зрения, определенное равновесие в их борьбе за Гасконь. Разрушить это равновесие могло только прямое военное решение, способное кардинально изменить обстановку в пользу одной из сторон. Вся история англо-французского соперничества в борьбе за Гасконь может в определенном смысле рассматриваться как подготовка к такой войне. Однако еще задолго до начала военных действий каждая страна пыталась мирными средствами добиться успеха в борьбе за эту территорию.
Глубоко заинтересованная в сохранении этой области, английская корона не могла рассчитывать только на указанные выше объективные обстоятельства. Английские короли были поставлены в такие исторические условия, при которых им приходилось постоянно и целенаправленно отстаивать свои права на Гасконь.
Трехсотлетнее господство англичан в Гаскони свидетельствует о том, что английской короне удалось найти какие-то достаточно эффективные средства в этой борьбе. Каковы же они? Отсутствие в источниках сведений о каких-либо серьезных военных мерах Англии в Гаскони, а также ее многочисленные поражения в войнах за Гасконь говорят о том, что эта область не была достаточно укреплена. В ней не было даже более или менее значительных постоянных английских
177
гарнизонов. Поэтому очевидно, что не военная сила была основной опорой английской власти в Гаскони. Исследование «Гасконских свитков» 5 — обширного интересного источника по истории Гаскони под английской властью — показывает, что огромную роль в длительном сохранении Гаскони в руках английской короны играла внутренняя политика последней в этой области. Нам уже приходилось писать о некоторых аспектах этой политики 6, безусловной целью которой было стремление английской власти обрести внутреннюю опору в Гаскони, выдержать натиск Франции и преодолеть сепаратистские устремления самих жителей Гаскони. Задача настоящей статьи — дальнейшее исследование социальных основ господства Плантагенетов в Гаскони на основе рассмотрения одного из важнейших направлений внутренней политики английской короны — политики по отношению к гасконским феодалам.
Очевидно, что вопрос обретения внутренней социальной опоры в Гаскони решался во взаимоотношениях английской короны с двумя основными социальными слоями гасконского общества — классом феодалов и жителями многочисленных и богатых городов. В то время как в исторической литературе существует достаточно прочно сложившееся мнение о том, что горожане были сторонниками английской власти, вопрос о позициях, занятых в англо-французской борьбе за Гасконь феодалами, в зарубежной историографии вообще по существу не рассматривался. Единственное, что отмечалось в работах зарубежных исследователей по этому вопросу, — глубокий сепаратизм гасконских феодалов по отношению к любой центральной власти, являвшийся препятствием на пути их сближения с английской короной 7. Это безусловно существенное обстоятельство, однако, связано лишь с одной из многочисленных сложностей взаимоотношений английской короны с феодалами Гаскони. Материалы «Гасконских свитков» позволяют достаточно основательно исследовать конкретную структуру этих взаимоотношений в общей системе англо-французских противоречий на почве Гаскони.
Прежде чем остановиться на характеристике политики английской короны по отношению к феодалам Гаскони, следует отметить, что гасконскому классу феодалов, в силу некоторых конкретно-исторических особенностей развития этой области, был свойствен в высшей степени обостренный дух независимости от центральной власти вообще.
Своеобразная политическая судьба Гаскони, не связанной вплоть до середины XV столетия достаточно прочно с каким-либо одним государством, приводила к отсутствию более или менее устойчивой традиции централизованного правления. Гасконь, к тому же, находилась в целом на более низкой ступени развития феодализма, чем, например, Англия и Франция, что также обусловливало острый сепаратизм
5 «Roles Gascons», 4 vol. (1242—1317). Paris, 1885—1962 (далее RG)
6 H. И. Басовская. Место городов-крепостей (бастид) в гасконской политике Англии конца XIII столетия. — ВМГУ, сер. история, 1969, № 3.
7 Р. В. Marsh. English rule in Gascony. Michigan, 1912, p. 152; M. Powicke. Op. cit., p. 295—296; E. Lodge. The relations between England and Gascony, 1152—1453. —«History», 1934, v. XIX, № 74, p. 134.
178
местной знати. Благотворной почвой для его проявления было несколько неопределенное юридическое положение Гаскони, принадлежавшей английскому королю, который, в свою очередь, являлся вассалом Франции по Гаскони 8.
Английский король — глава крупнейшего централизованного государства в Западной Европе — в своих противоречиях с французской монархией по гасконскому вопросу выступал в качестве вассала, препятствовавшего объединению Франции. В отношении гасконских феодалов он олицетворял собою, таким образом, лишь относительную централизацию, что не могло не способствовать усилению свойственного гасконской знати духа противоречия по отношению к центральной власти вообще.
Названные обстоятельства привели к тому, что политическим идеалом крупных гасконских феодалов стала полная независимость. Условием максимального приближения к осуществлению этого идеала была достаточно слабая центральная власть.
Рассматриваемый исторический период характеризовался многочисленными проявлениями обостренного чувства независимости от сюзерена со стороны гасконских феодалов. Междоусобные войны знати 9 чередовались с проявлениями недовольства по отношению к английскому королю как в форме многочисленных апелляций во французскую курию10 11, так и в форме прямого неповиновения и открытых вооруженных выступлений и.
Английское правительство должно было учитывать в своей внутренней политике по отношению к гасконской знати как ее опасный феодальный сепаратизм, так и глубокую заинтересованность Франции в усилении враждебности гасконской знати к власти английского короля. Конкретные формы взаимоотношений английской короны с феодалами Гаскони не могли не отразить указанных сложностей их взаимных позиций.
В королевских письмах, так или иначе касающихся феодалов, обращают на себя внимание многочисленные документы, содержащие разрешения на строительство гасконскими рыцарями замков 12. Все они обязательно сопровождались оговоркой, в которой король оставлял за собой право в любой момент в случае военной необходимости или по какой-либо другой причине отобрать у феодала его замок. Вот пример такого условия: в 1285 г. Эдуард I разрешил некоему Р. де Собиаку построить в определенном месте замок с тем, однако, чтобы этот рыцарь и его наследники должны были «передать его в руки наших (английского короля. — Н. Б.) наследников или нашего
8 Практически эта неопределенность реализовывалась для знати, например, в праве подачи апелляций на английского короля во французскую курию.
9 RG, V. II, № 285, 286, 389, 988; v. IV, № 302, 303 etc.
10 Ibid. v. II, № 61, 62, 100—104, 331, 377, 414, 473, 475, 525, 530, 568, 570, 617, 713, 852, 912, 936, 1605; v. Ill, № 1864, 2122 etc.
11 Ibid., v. II, № 108, 150, 151, 256, 780, 1056, 1239, 1305; v. Ill, № 4597, 4602; v. IV, № 216. См. также M. Powicke. Op. cit., p. 109—110, 284—286.
12 RG, v. II, № 770, 949, 952, 1348, 1350, 1371, 1372, 1574, 1685 etc; v. Ill, № 1997, 4642. 4650, 4661. 4825, 4842, 4843 etc.; v. IV, № 624, 625, 626, 675 etc.
179
сенешала в Гаскони..., когда бы этого ни потребовали у него или его наследников» 13 Постройка замка без такого разрешения короля Англии считалась серьезным проступком. Именно так (transgressio) квалифицировал Эдуард I действия феодала, соорудившего укрепленный дом без его лицензии 14.
Важнейшей причиной столь жесткого контроля за строительством феодальных замков, безусловно, было стремление английских королей предотвратить превращение их в возможные опорные пункты борьбы против власти Англии.
Иногда осторожность английского короля была столь велика, что он, помимо разрешения на строительство замка, выдавал феодалу еще и краткое описание того, какой именно замок ему надлежит выстроить, с каким количеством укреплений и т. и. Так, узнав о намерении некоего рыцаря А. де Лобена выстроить «укрепленный дом», Эдуард I в 1281 г. приказал своему сенешалу прежде всего выяснить, «не будет ли от этого теперь или в будущем ущерба нам или другим» 15 Затем король сообщил о своем разрешении построить «высокий дом из дерева с валом и деревянной изгородью, покрытый черепицей, без каких-либо других укреплений и сооружений, без рва и подъемного моста....(курсив мой. —Н. Б.)» 16
Указанные меры предосторожности могли иметь практическое значение, по-видимому, преимущественно по отношению к средним и мелким рыцарям, которые составляли значительную часть класса гасконских феодалов. Применительно к ним оговорка о передаче замка королю по его первому требованию заключала в себе практический смысл и могла быть реально осуществлена на деле 17. Однако для изучения линии поведения английской короны по отношению к феодалам Гаскони представляется важным и симптоматичным уже само по себе стремление английских королей обезопасить себя введением названных ограничений при сооружении и владении замками.
Серьезной опорой Англии в ее противодействии сепаратизму гасконской знати были бастиды. Английской короне принадлежало в рассматриваемый период около 50 бастид — небольших городов-крепостей, жители которых в мирное время занимались в основном сельским хозяйством и торговлей, а в случае военной опасности были обязаны с оружием в руках отстаивать интересы Англии, в то время как сами бастиды становились опорными пунктами прибывавших в Гасконь английских войск. Являясь в первую очередь социальной и военной опорой английской власти в Гаскони18, бастиды в то же время активно использовались короной в ее внутренней политике, в том числе — по отношению к феодалам. Глубокое политическое содержание имело уже само по себе сооружение на гасконской территории при
13 RG, v. II, № 949.
14 Ibid., № 1685.
15 Ibid., № 458.
16 Ibidem.
17 Ibid., № 445; v. IV, № 9, 56.
18 Точка зрения автора по этому вопросу подробно изложена в статье: Н. И. Басовская. Место городов-крепостей (бастид) в гасконской политике Англии...
180
надлежавших английской короне укрепленных центров, особенно в тех многочисленных случаях, когда бастиды располагались не на землях королевского домена, а во владениях местной знати или церкви.
Сооружение бастид на земле гасконских феодалов сопровождалось заключением так называемого «париагиума» — соглашения, по которому феодал за определенные экономические льготы уступал королю право на строительство на своей земле 19 Судя по условиям париагиу-мов, феодалов толкала на этот шаг преимущественно потребность в деньгах. Например, в соглашении о строительстве бастиды на земле рыцаря А. Гиллельми, заключенном в 1289 г., из тринадцати пунктов договора шесть посвящены доходам, которые должен получить рыцарь 20. Ему отводилась половина всех доходов от бастиды; кроме того, король пожаловал ему 30 бордосских ливров ежегодного дохода и 100 марок серебра в виде единовременного дара.
Конечно, представители гасконской знати, заключившие подобные соглашения с королем, не могли не отдавать себе отчета в том, что появление бастиды на их земле достаточно опасно. Однако далеко не каждый был в состоянии воспротивиться намерению своего сюзерена, а также отказаться от экономических выгод. В этом отношении следует отметить особую роль наиболее могущественных в Гаскони беарнских феодалов. В 1285 г. Констанция, виконтесса Маршьенна, а вслед за ней — ее отец виконт Беарна Гастон VII выразили Эдуарду I протест против незаконного сооружения бастид на их землях 21. В своей жалобе английскому королю виконтесса заявила, что сенешал, начав сооружение на ее земле бастиды, «узурпировал ее права и вольности и нанес ей и ее людям большой ущерб» 22.
Основной «ущерб», который причиняло феодалам как незаконное, так и законное строительство королевских бастид на их землях, состоял в том, что при этом владелец земли утрачивал всякие политические права в будущей бастиде. Английский король, следовательно, приобретал таким путем определенные дополнительные рычаги для оказания политического давления на феодала: он мог требовать от населения бастиды оммажа и несения военной службы в свою пользу, назначать по своему усмотрению представителей власти в бастиде, совершенно не считаясь при этом с феодалом, на земле которого она располагалась. Кроме того, глубокий сепаратизм местной знати, ее готовность выступить против любого нажима центральной власти, а также подстрекательская роль французского короля приводили к тому, что английской короне было стратегически важно иметь такие укрепленные пункты во владениях гасконских феодалов. В этой связи нетрудно понять, почему стремление к насильственному сооружению бастид на землях знати стало в рассматриваемый период характерной чертой английской политики в Гаскони. Об этом убедительно свидетельствуют, например, привилегии, пожалованные королем фео
19 RG, v. II, № 1033, 1416, 1494; v. Ill, №4839.
20 Ibid., v. И, № 1033.
Ibid., № 864, 881.
22 Ibid., № 864.
181
далам курии Базаса по их «нижайшей просьбе». Им было обещано, «что новые бастиды не будут сооружаться в местах, принадлежащих этим баронам... без разрешения тех, кто имеют права в этих местах». Далее указывалось, что «земли и леса этих баронов, их вассалов и подданных господин король и его люди не должны в дальнейшем уступать бастидам или жителям бастид, и этих баронов и их подданных не должны принуждать /с тому, чтобы давать земли и леса бастидам или их жителям (курсив мой. — Н. Б,)». Специально отмечалось, что представители английской власти не должны допускать принятия в число жителей бастид зависимых людей феодалов курии Базаса 23.
Роль бастид во взаимоотношениях короны с местной знатью не ограничивалась перечисленными факторами. Источники свидетельствуют о том, что бастиды были важным средством повседневного негласного давления на феодалов. Гасконские рыцари направляли в Англию многочисленные жалобы на захват земель жителями бастид, а также на всевозможные «беззакония и насилия» с их стороны 24.
Рассмотренные методы английской политики по отношению к феодалам герцогства дают представление о тех мерах предосторожности и тайного давления, которые применялись правительством Англии. Вместе с тем во взаимоотношениях с сепаратистски настроенными представителями знати мер только такого характера было недостаточно. В случаях открытого сопротивления английская корона прибегала к прямому нажиму на своих непокорных вассалов. Основным способом непосредственного воздействия на феодалов с целью подчинить их тем или иным распоряжениям или наказать за неповиновение были конфискации их замков, земель, прав юрисдикции. Английская корона достаточно часто прибегала к этой мере, особенно по отношению к своим наиболее последовательным противникам — виконтам Беарна и их сторонникам 25.
Кроме того, в Гаскони были широко распространены незаконные конфискации, негласно поощрявшиеся английской короной. Так, в упоминавшемся пожаловании в пользу базасских феодалов прямо говорилось об их просьбе прекратить незаконные конфискации принадлежавшего им имущества. В политическом отношении незаконные конфискации могли быть иногда даже более выгодны короне, чем те, которые осуществлялись по прямому королевскому указанию. Подрывая могущество того или иного феодала в той же мере, что и законная, незаконная конфискация обращала его недовольство прежде всего против отдельных представителей английской власти, а не против самого короля.
Таким образом, в политике английской короны по отношению к феодалам довольно заметное место отводилось методам открытого и негласного нажима на представителей знати, осуществлявшегося посредством бастид и королевской администрации. Однако в отдельных
23 RG, v. II, № 1053.
24 Ibid., № 854, 941, 992, 1286, 1310, 1376, 1378, 1397, 1412, 1526, 1664; v. Ill, № 1874, 2157, 4790; v. IV, № 133 etc.
25 Ibid., v. II, № 126, 220, 221, 276, 296, 297, 482, 513, 596, 678, 714, 870, 981, 988, 1053, 1112 etc.
182
особенно опасных случаях короли Англии действовали непосредственно от своего лица, не прибегая к более сложным способам. Так, в 1274 г. во время вооруженного выступления Гастона Беарнского против английской власти Эдуард I лично вмешался в борьбу, добился ареста Гастона и вызвал его затем на суд в Англию. В 1277 г. не менее решительные меры были приняты по отношению к виконту Ша-тильонскому. Получив сообщение о том, что последний собирается возбудить против него крайне неприятное дело во французской курии, Эдуард I немедленно распорядился, «чтобы виконт де Шатильон был арестован и надежно взят под стражу»26. Спустя пять лет виконт все еще не был прощен и получил вызов в Вестминстер для ответа перед парламентом 27.
Все охарактеризованные выше действия английской короны по отношению к гасконским феодалам можно расценивать в целом как стремление каким-то образом противостоять сепаратизму феодалов Гаскони, не вызывая в то же время слишком острого недовольства с их стороны. Вполне естественно, что при этом преобладали меры предосторожности и негласного нажима на представителей знати и были весьма нечасты открытое давление и борьба с проявлениями непокорности вассалов. Однако это направление политики Англии по отношению к классу феодалов в Гаскони не было единственным и его даже нельзя назвать определяющим. Мы уже отмечали, что сама сложность положения английской короны в этой области должна была вызвать к жизни ее сложную внутреннюю политику. Ведь при всей очевидности сепаратистских настроений гасконской знати английские короли не могли позволить себе каких-либо мер подавления по отношению к ней, поскольку это могло быть немедленно использовано французским правительством. Постоянная угроза английской власти в Гаскони со стороны Франции толкала Англию на поиски внутренней поддержки в этой области. И, безусловно, вполне естественным было стремление короны попытаться обрести такую опору в лице господствующего класса Гаскони. На выполнение этой задачи был направлен целый ряд мер и действий, составляющих в комплексе вторую основную линию английской политики в Гаскони.
Представители сепаратистски настроенной гасконской знати легко и быстро получали прощение своих проступков со стороны королей Англии. При этом чем значительнее был совершивший проступок феодал, тем более быстрое и даже «выгодное» прощение он получал. Так, после выступления феодалов в 1273—1278 гг., возглавленного виконтом Беарна, Эдуард I простил всех его участников. Большинству присоединившихся к Гастону Беарнскому феодалов были при этом возвращены конфискованные у них королем замки и земли 28. Однако шесть его сторонников, названные в королевских письмах, в отличие от остальных, «рыцарями Гастона Беарнского» и, по-видимому, являвшиеся более близкими его приверженцами, получили проще
26 RG, v. П, № 134, 135.
27 Ibid., № 554.
28 Ibid., № 222—236.
183
ние короля ла несколько иных условиях. Им не только возвращались конфискованные владения, но и выплачивались полностью суммы доходов и поступлений с этих владений за период пребывания их в руках английского короля 29 Сам же Гастон VII получил не только конфискованные в этой войне владения, но даже тот свой замок, который был конфискован у него в 50-е годы, во время его предыдущего выступления против английской власти 30. Кроме того, немедленно после прощения Гастона Беарнского Эдуард I направил констэблю Бордо следующее письмо: «Приказываем вам, чтобы вы передали возлюбленному родственнику и верному нашему Гастону Беарнскому ежегодную пенсию размером в две тысячи бордосских ливров, которые он должен получать ежегодно из казны Бордо» 31.
Не менее легко получали прощение английских королей все видные представители класса феодалов Гаскони. В материалах «Свитков», наряду с массой сведений о проступках знати по отношению к английскому сюзерену, практически нет свидетельств того, чтобы кто-нибудь из крупных феодалов понес серьезное наказание. Единственной мерой, способной нанести феодалам заметный урон, была конфискация их имущества. Однако, как мы показали выше, при желании король мог компенсировать отдельным лицам даже эти убытки.
Стремясь найти опору в лице гасконских феодалов, английское правительство привлекало их на службу. Одной из форм службы феодалов в пользу короля, распространенной в Гаскони, была передача королевских замков «под охрану» (ad custodiam) местным феодалам. Рыцарь, которому поручалась «охрана» замка, отвечал за его боевую готовность в случае военной опасности, а также за доходы, которые должны были поступать от замка королю в мирное время. За исполнение этих обязанностей полагалось определенное жалование. В получении «под охрану» замков короля были заинтересованы в первую очередь, конечно, многочисленные мелкие и средние рыцари области, что позволяло английскому королю устанавливать тесные контакты хотя бы с частью гасконских вассалов.
Все упоминаемые в «Свитках» королевские замки (а их было более 20) находились «под охраной» комендантов из числа местных феодалов, назначавшихся королем на неопределенный срок 32. Но даже в самой этой службе гасконских рыцарей таилась некоторая опасность для короля. Она состояла в том, что «охранявший» замок феодал мог отказаться вернуть его королю. Поэтому в некоторых распоряжениях короля о передаче замка «под охрану» содержались оговорки о том, что сенешал должен передать рыцарю замок, лишь «получив от него гарантии, что он вернет его нам или названному нами человеку, когда мы захотим» 33.
29 RG, v. II, № 276—281.
30 Ibid., № 220, 221, 282.
31 Ibid., № 238.
32 Ibid., v. II, № 130, 166, 430, 590, 730, 957; v. Ill, № 4618, 4630, 4841, 4870; v. IV, № 51, 321, 324, 328, 337, 363, 414, 486, 516. 605 etc.
33 Ibid, v. II, № 166.
184
О том, что подобные оговорки были не напрасны, свидетельствует обращение Эдуарда 1 к феодалу, «охранявшему» один из королевских замков (1301 г.): «Поручаем вам, чтобы вы вследствие верности, которой вы нам обязаны, и под угрозой наказания, которое вы можете понести, если не подчинитесь этому поручению (in fide qua nobis tenemini et sub репа quam, si huic mandato nostro non parueritis, in-currere potest is), безо всяких затруднений и промедления передали уполномоченным нами клеркам замок с укреплениями и всем остальным, что было в этом замке, когда возлюбленный и верный наш Г де Ласи передал вам этот замок от нашего имени под охрану» 34.
Важным свидетельством стремления английского правительства привлечь на свою сторону гасконскую знать являются многочисленные королевские распоряжения о всевозможных пожалованиях, пенсиях, феодах и пр. в пользу феодалов. На такие выплаты уходила заметная часть гасконских доходов. Получателями их были как крупнейшие гасконские феодалы, так и рыцари помельче, но на первом месте, как и всюду, были представители наиболее знатных (и наиболее опасных для Англии) фамилий. Мы упоминали выше о пенсии, полученной Гастоном Беарнским в 1279 г. В том же году граф Бигора приобрел право на получение 200 бордосских ливров в год 35. Констанции Беарнской, согласно распоряжению Эдуарда I, было пожаловано из пошлин Бордо 300 ф. ст. в год 36, 100 морлаасских ливров ежегодно по распоряжению того же Эдуарда I было ассигновано графу д'Арманьяку 37, 7000 ливров chapotensis единовременно выплачено в 1304 г. виконту Шатильона 38 Интересно отметить, что в некоторых случаях английские короли открыто ставили право феодалов Гаскони на получение подобных денежных пожалований в зависимость от проявляемой ими преданности. Об этом очень ясно говорит, например, следующее обязательство, адресованное Эдуарду I графом д'Арманьяк в 1289 г.: «Да будет известно, — писал граф, — что, так как господин наш, король Англии, по своей щедрости пожаловал нам сто морлаасских ливров в год пожизненно..., мы сообщаем, что если случится, чего да не будет, что мы не будем приносить ему клятву верности и оммаж, как сейчас, тогда король не должен будет платить нам ежегодно эти сто морлаасских ливров в год» 39. А вот что написал сам Эдуард I по поводу подобной ситуации в 1289 г.: «Да будет известно, что из-за нашего хорошего отношения к возлюбленному и верному нашему Э. де Беше и за оммаж, который он нам принес, мы жалуем ему сто ливров в год в бордосской монете, которые он будет получать через копстэбля Бордо пожизненно (курсив мой. — Н. Б.)»40.
34 RG, V. III, № 4559.
35 Ibid., v. II, № 298.
36 Ibid., №863, 1699.
37 Ibid., v. Ill, №4614.
38 Ibid., № 4671. Отношение бордосских ливров к фунту стерлингов равно 5 1; морлаасских — 2,5 : 1; libras chapotensis — 5:1.
39 «Foedera, ccnventiones, litterae, et cujuscunque generis acta publica...», v I (1101—1311), ed. Th. Rymer. London, 1745, 3, p. 45.
40 RG, v. II, № 1199.
185
Королевские письма в Гасконь содержат сведения о самых различных милостях, оказывавшихся английской короной представителям знати: уплата из королевской казны долгов рыцарей, прощение или отсрочка этих долгов, помощь рыцарям, пострадавшим от пожара, и т. п. 41 Так, в одном из писем Эдуарда I за 1277 г. говорится: «В знак нашей особой милости мы жалуем возлюбленному и верному нашему Б. де Сайя, рыцарю, четыреста турских ливров в возмещение штрафа, к уплате которого в пользу приора и людей монастыря Сорсак его приговорил французский король»42. В 1279 г. представители Эдуарда I в Гаскони уплатили кредиторам его постоянного противника Гастона Беарнского очень значительную по тем временам сумму — 500 ф. ст. 43
Однако наиболее красноречивыми в этом отношении являются многочисленные королевские письма периода войны 1294—1303 гг. в Гаскони 44, а также послевоенного времени 45, согласно которым 450 гасконских феодалов получили от короля ежегодные денежные пожалования на общую сумму 6230 ф. ст. в год 46. При этом важно отмстить, что если выше речь шла преимущественно о выделении определенных денежных средств в пользу верхушки класса феодалов, то в данном случае распоряжения короля коснулись значительной части господствующего класса Гаскони, представителей его различных слоев. В пользу последнего свидетельствуют огромные различия в размерах денежных пожалований (от 1—2 до 300 ф. ст. в год), соответствовавших доходности владений феодалов. К общей сумме пожалований 1294—1303 гг. следует присоединить 4180 ф. ст. в год, которые Эдуард I в 1304 г. распорядился выплатить группе рыцарей, пострадавших от войны 47. Эти деньги они должны были получать ежегодно в течение пяти лет. Аналогичные пожалования содержатся еще в нескольких королевских письмах за 1308—1311 гг.48 49
Если учесть, что английская корона в рассматриваемый период чрезвычайно дорожила каждым, даже самым незначительным источником дохода в Гаскони, что Англия понесла серьезный урон в неудачной для нее войне 1294—1303 гг., то глубокая политическая значимость выделения таких значительных средств (весь годовой доход Англии в это время равнялся примерно 50 тыс. ф. ст.) в пользу феодалов становится особенно очевидной.
Таким образом, политика английской короны по отношению к феодалам Гаскони включала в себя ряд мер различного характера: одни из них были направлены на всемерное предотвращение крайних проявлений феодально-сепаратистских тенденций в позициях знати (причем все
41 RG, V. II, № 142, 288, 641, 845, 1535 etc.
42 Ibid., № 142.
43 Ibid., № 288.
44 Ibid., v. Ill, № 4528—4530, 4647, 4648.
45 Ibid., v. IV, № 164, 165, 272, 445, 475, 481 etc.
4G Ibid., v. Ill, № 4528—4530.
47 Ibid., № 4647, 4648.
48 Ibid., v. IV, № 164, 165, 272, 445, 475, 481.
49 /. Ramsay. A History of Revenues of the Kings of England, vol. II. Oxford, 1925, p. 80.
186
они, вплоть до прямого нажима на феодалов, осуществлялись в очень осторожной форме); другие имели своей целью непосредственное привлечение представителей знати на сторону английской короны. Следует отметить, что присущий гасконской знати дух независимости от центральной власти вызвал к жизни первую линию рассмотренной нами английской политики и весьма заметно отражался на второй. Английское правительство отдавало себе отчет в том, что Англии грозила потеря Гаскони как в том случае, если феодалам будет предоставлена слишком большая свобода действий (ведь их политическим идеалом была независимость Гаскони), так и в случае слишком серьезного нажима на них (в этом отношении особенно опасным было соседство французского короля, готового под любым предлогом «перехватить» Гасконь). Таким образом, английская корона была поставлена в Гаскони в такие исторические условия, при которых ее интересы требовали лавирования не только между различными социальными слоями, но и в политике по отношению к каждому из них, в частности по отношению к феодалам.
Целый ряд фактов свидетельствует о том, что на рубеже XIII— XIV вв. английский короне в ее стремлении опереться на гасконскую знать удалось добиться некоторых успехов. Прежде всего следует отметить то чрезвычайно важное обстоятельство, что антианглийские выступления феодалов имели место почти исключительно в мирные периоды, а то время как именно в одной из англо-французских войн в Гаскони их действия могли бы сыграть важную роль в борьбе двух монархий за эту область б0. Так, во время войны 1294—1303 гг. (в целом крайне неудачной для Англии) гасконские феодалы не только не воспользовались удобным моментом для выступления против власти английского короля, но и оказали ему определенную поддержку. Известно, что после каждой высадки английских войск в Гаскони гасконские феодалы начинали стекаться в лагерь англичан, увеличивая их силы 50 51. Среди писем Эдуарда I и Эдуарда II есть немало упоминаний о том, что отдельные рыцари проявили верность Англии во время этой войны, отличились в сражениях или оказали английским властям материальную поддержку 52. В королевских письмах отмечалась отличная служба и доблесть в борьбе за Сен-Север четырех гасконских рыцарей 53, упоминались кредиты, полученные королем от некоторых феодалов во время войны 54 55. Распорядившись в 1312 г. выделить пожалование вдове одного из гасконских феодалов, Эдуард II подчеркивал, что он делает это «за то, что этот Гайар преданно выступал на стороне нашего отца (имеется в виду война с Францией при Эдуарде I. — Н. j5.)»65. Кроме того, о позициях огромного числа гаскон
50 Единственное исключение — выступление Маргариты Беарнской, графини Фуа, во время войны с Францией.
61 Т Tout. The History of England, p. 191, 196.
52 RG, v. Ill, № 3946, 4250—4253, 4396—4402, 4405, 4406, 4474. 4522, 4523, 4552; v. IV, № 608, 612, 613 etc.
63 Ibid., v. Ill, № 4250—4253.
54 Ibid., № 4552—4554.
55 Ibid., v. IV, № 608.
187
ских феодалов в некоторой степени свидетельствуют уже упоминавшиеся пожалования Эдуарда I в пользу рыцарей, земли которых оказались занятыми французскими войсками. Не вызывает сомнения, что эти пожалования получили лишь те, кто поддержал Англию в войне или, по крайней мере, занимал нейтральные позиции. А число их, как мы уже отмечали, было весьма внушительно — более 450. Уже после заключения мира, в 1304 г. Эдуард I включил в число получателей аналогичных пожалований еще 30 феодалов Гаскони 56 57 58.
Интересно отметить, что даже Гастон Беарнский, дважды возглавлявший в рассматриваемый период антианглийские выступления, не был последовательным противником английской власти. Так, спустя четыре года после неудачи антианглийского выступления он написал Эдуарду I письмо, свидетельствующее о том, что к 1282 г. он занимал уже несколько иные позиции по отношению к Англии, чем в 70-е годы. В этом письме он сообщил королю о своей полной готовности служить английской короне в восставшем Уэльсе или -где бы то ни было, несмотря на запрещение короля Франции б7. Более того — он не ограничился словесным изъявлением своей преданности и уже в 1283 г. действительно отличился на службе у английского короля б8. Спустя несколько лет — в 1289 г. виконт Беарна вновь заслужил благодарность и награды своего английского сюзерена за то, что активно способствовал освобождению из плена родственника Эдуарда 159
Симптоматичным представляется также сам по себе факт прекращения в конце XIII — начале XIV в. военных антианглийских выступлений знати, весьма характерных для 40—70-х годов XIII столетия.
Нам представляется, что все эти факты позволяют говорить об определенном успехе английской политики по отношению к феодалам Гаскони. С помощью описанных выше мер английской короне удалось добиться того, что феодальный сепаратизм гасконской знати «уживался» с признанием объективной ценности поддержания добрых отношений с Англией, а феодалы области, если и не стали в ту пору надежными союзниками английского короля, то, во всяком случае, не были его последовательными противниками. В их позициях на рубеже XIII—XIV вв. проявилась, с нашей точки зрения, тенденция к сближению с английской короной. В сочетании с прочной поддержкой со стороны городов это серьезно расширяло социальные основы власти Плантагенетов в Гаскони, что могло в свою очередь привести к нарушению относительного равновесия сил между Англией и Францией в гасконском вопросе. Думается, что именно определенные внутриполитические успехи английской короны в Гаскони в конце XIII — начале XIV в. обусловили неизбежность разрешения гасконской проблемы военным путем.
56 RG, v. III, № 4647—4648.
57 «Foedera», v. I, 2, р. 205.
58 Ibid, р. 217.
59 Ibid , 1, 3, р. 45, 48; RG, v. И, № 1675.
КРЕСТЬЯНСТВО И КОРТЕСЫ КАСТИЛИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIII — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIV в.
И. С. ПИЧУГИНА
Учреждением, воплотившим в себе особенности общественного строя средневековой Кастилии, были кортесы1 — собрания представителей трех сословий королевства: светских и церковных феодалов и горожан. История сохранила, хотя, к сожалению, не все и не всегда полные, протокольные записи заседаний кортесов, опубликованные в прошлом столетии 2. Эта публикация и послужила источником для написания работы.
Своеобразные условия реконкисты способствовали широкому распространению в Кастилии различного рода поселенных хартий и фуэ-рос. В них юридически оформлялись и закреплялись те права и привилегии, которых добилось в процессе колонизации население городских и сельских общин 3. Сведения по социальной истории, содержащиеся в памятниках местного права, существенно дополняются данными материалов кортесов. Недаром в предисловии к изданию протоколов кортесов Мануэль Кольмейро, один из первых историков этого учреждения, писал: «Так же, как фуэрос и поселенные хартии отражают детство христианских королевств в первые века реконкисты, так акты и наказы кортесов отражают их последующую жизнь» 4.
Кортесы выросли из собраний (concilios), а впоследствии сословных собраний — курий (curias) духовенства и светской аристократии, которые с начала XI в. созывал король для обсуждения религиозных, политических вопросов и вопросов административного управления. Первое упоминание об участии представителей городов в собрании,
1 Слово cortes происходит от латинского cohors (архаическая форма chors) и является синонимом parlamentos или assambleas. Большинство испанских медиевистов склоняются к данной этимологии. Выдающийся знаток испанского средневековья В. К. Пискорский считал, что cortes происходит от латинского слова curia (испанская транскрипция — corte, множественное число — cortes).— В. К. Пискорский. Кастильские кортесы в переходную эпоху от средних веков к новому времени (1188—1520). Киев, 1897, стр. 2.
2 «Cortes de los antiguos reinos de Leon у Castilla», t. I—Ш. Madrid, 1861 —1866. (далее — Cortes.)
3 См. И. С. Пичугина. О положении крестьянства Леона и Кастилии XII—XIII вв. (по данным фуэрос). — СВ, вып. 21, 1962.
4 М. Colmeiro. Cortes de los antiguos reinos de Leon у Castilla, parte I. Madrid, 1883, p. 2.
189
созванном королем в Леоне, относится к 1188 г.5 6, когда Леон еще не был объединен с Кастилией в единое королевство (это произошло в 1230 г.). С 1250 г. кортесы становятся общими для объединенных королевств (так что в самой Кастилии городское представительство в кортесах возникает позднее, чем в Леоне), но и потом, вплоть до начала XIV в., иногда на созванных кортесах присутствуют депутаты или только Леона, или Кастилии. С 1301 г. все кортесы созываются совместно.
XIII и XIV века можно считать периодом наибольшей активности кастильских кортесов. Если в XI — первой половине XIII в. состоялось лишь 8 заседаний, то во второй половине XIII—XIV в. было объявлено 51 собрание кортесов; в XV—XVI вв., по мере усиления королевской власти, количество заседаний значительно сократилось.
Разработанных правил о сроках созыва кортесов, их составе, об участии в них сословий не существовало. Полнота кортесов нередко зависела от чисто случайных причин. Об этом свидетельствуют и памятники испанского законодательства, и акты кортесов, и хроники. Представители сословий собирались тогда, когда того требовали чрезвычайные обстоятельства: разрешение вопросов престолонаследия, королевского бракосочетания, назначения опекунов и регентов малолетних королей, объявление войны, утверждение прав и обязанностей различных социальных групп, и прежде всего вопросов о субсидиях короне для ведения реконкисты и установления налогов. В последнем вопросе кортесы обладали законодательной властью6.
Право созыва кортесов было исключительной прерогативой короля (в случае его несовершеннолетия — прерогативой опекуна, регента). Король созывал кортесы особыми грамотами, в которых указывался срок, место и цели созыва кортесов. Никаких наказаний за неявку на кортесы по призыву короля не полагалось. Вопросы на кортесах обсуждались в большинстве случаев в порядке, предлагаемом поданными петициями. Заранее утвержденной повестки заседаний не существовало.
Кроме предложений, исходивших от короля и получавших по утверждению кортесами законную силу, сословия представляли на рассмотрение наказы или петиции (cuadernos de peticiones), в которых излагались вопросы, как касающиеся всего государства, так и затрагивающие интересы отдельных сословий и общин. Со времени Вальядолидских кортесов 1293 г. начинается практика толкования содержания наказов в зависимости от ответов на них короля. Так что каждый наказ и ответ короля представляется в виде диалога между мо
5 Собрание «cum omnibus episcopis, magnatibus et cum electis civibus regni sui». — Cortes, t. I, p. 50. Следует заметить, что -издатели актов кортесов воздерживаются от точной датировки этого заседания, относя его ко времени правления в Леоне Альфонса IX (1188—1230).
6 Это подтверждает свод законов «Семь частей» («Siete Partidas», part. I, tit. 1, ley 12a. — Alcubila. Codigos antiguos de Espana. Madrid, 1855, p. 520), который после утверждения на кортесах в Алькала в 1348 г. (Cortes, t. I, р. 527, ley la, tit. 28) стал действующим законодательством, хотя во многих случаях его действие парализовалось местным правом.
190
нархом и представителями сословий или общин. Эти петиции и ответы короля являются исключительно ценным источником для характеристики социальных отношений в Кастилии 7.
XIII и XIV века — особый период в истории кастильских кортесов. Задачи, стоявшие перед королевской властью, заключались в том, чтобы завершить реконкисту, подавить действия враждующих группировок феодалов, осуществить централизацию и укрепиться на троне. Для проведения этой политики, нужно было найти союзника и создать прочную экономическую базу. Таким союзником стали города.
Начиная со второй половины XIII в. в актах кортесов встречаются первые упоминания о том, что в заседаниях принимают участие не только представители городов, но и уполномоченные лица от поселений сельского типа 8 (это обстоятельство и определило хронологические рамки статьи). Самый факт представительства крестьян в кортесах является ярким свидетельством той роли, которую они играли в истории Кастилии эпохи реконкисты. С другой стороны, выяснение степени участия представителей крестьянства в кортесах поможет установить уровень его политической активности и показать, действительно ли все кастильское крестьянство было представлено в кортесах и действительно ли в них нашло отражение положение самых различных его слоев.
Своим представительством в кортесах крестьянство было обязано тому, что наряду с жителями городов оно принимало самое непосредственное участие в военных действиях против арабов (это в конечном итоге и обусловило успешный исход реконкисты) и добилось освобождения от личной зависимости. Положительную роль сыграло также и то, что в результате отвоевания у арабов значительных территорий возникла необходимость не только защиты этих земель от возможных нападений со стороны мавров или враждующих группировок феодалов-христиан, но и их хозяйственного освоения. Колонисты селились на пустующих землях и, чтобы завоевать свободу в борьбе с арабами и противостоять натиску сеньоров, обычно организовывались в общины и нередко добивались впоследствии юридического оформления своих прав и вольностей. Помимо этого, значительная группа крестьянства, живущая в непосредственной близости от городов, находилась под их юрисдикцией, имела тот же статус, что и население собственно городов, и была обязана приходить на помощь городу в случае военной опасности.
Говоря об испанском средневековом городе, следует*всегда иметь в виду его специфику. В отличие от большинства стран средневековой Западной Европы развитие и мощь кастильских городов, помимо причин социально-экономического порядка, в неменьшей степени определялись их военным значением. В Кастилии, наряду с крупными го-
51. Colmeiro. Op. cit., parte I, p. 178—184.
н На кортесах в гор. Хересе в 1268 г. присутствуют рыцари города Бургоса и представители селений, находящихся в его юрисдикции («Caualleros de nuestra villa omes bonos delos pueblos»). — Cortes, t. I, p. 70. См. также протоколы кортесов в Вальядолиде в 1299 г. (Cortes, t. I, р. 142).
191
родами, существовали многочисленные более мелкие объединения городского и сельского типа. Они состояли из укрепленного места, замка, вокруг которого были раскинуты села, основанные колонистами, лично свободными людьми, занимающимися земледелием. Многообразие этих поселений нашло свое отражение в терминологии, которая употреблялась на кортесах (ciudades, villas, aldeas, lugares). Эти поселения пользовались относительной автономией, каждое из них имело свое управление и фуэро, который определял их экономический и социальный статус. Еще на собрании в Леоне в 1020 г. было сказано, что жители города и прилегающей к нему округи имеют одно и то же фуэро &. Из § 16 Вальядолидских кортесов 1293 г. следует, что город или большое поселение (villa) и прилегающая к нему округа (alfoz) составляли единое целое — общину, совет (concejo). Из постановления кортесов в Саморе в 1301 г. видно, что деревни (aldeas) являлись округой крупного поселения (villa) 9 10 Поэтому петиции представителей городов дают очень интересные сведения о жизни не только горожан, но и крестьян, исключительно занятых сельским хозяйством.
Определить общее количество городов и сел, имеющих представительство в кортесах в XIII—XIV вв., невозможно. Лишь в двух случаях указывается число представленных общин и число депутатов от них, избранных всем населением11. Со второй половины XIV в. депутаты стали избираться не всем населением, а только членами городского совета, причем депутатом мог быть лишь член совета. Теоретически все города, местечки и села, которые обладали известной самостоятельностью и имели юрисдикцию над определенной территорией, статус, закрепленный в фуэро, получали право принять участие в заседании кортесов. В преамбулах к актам кортесов иногда прямо указывается, что на заседании присутствуют «депутаты от всех городов, сел и местечек нашего государства» 12.
Практически же далеко не все общины имели своих представителей в кортесах. Во-первых, приглашение на кортесы целиком зависело от короля, который созывал не все общины; в конце XV—XVI в. лишь 17 городов сохранили за собой право принимать участие в кортесах. Во-вторых, посылка депутата в кортесы обходилась дорого и не все города обладали достаточными для этого средствами (только в XV в. короли начинают выплачивать жалованье депутатам кортесов на время сессии). В-третьих, пребывание доверенных лиц от общин в кортесах не всегда было безопасным. Об этом свидетельствует частое повторе
9 Cortes, t. I, р. 8.
10 «... qulas aldeas que avian las villas mios pregnos por alfoz...» — Cortes, t. I, p. 158.
На кортесах в Бургосе в 1315 г. присутствовало 192 депутата от 101 общины (Cortes, t. I, р. 263—269), в Мадриде в 1391 г.— 125 депутатов от 49 общин (Cortes, t. II, р. 483—485).
12 На кортесах в Вальядолиде в 1351 г. присутствовали: los procuradores de
todas las cibdades e villas et Ilugares del mio ssennorio». — Cortes, t. II, p. 1. См. также Cortes, t. I, p. 548, t. II, p. 164, 185, 202. Но не всегда селения были представлены в кортесах. Так, в Бургосских кортесах 1377 г. участвовали только «депутаты от городов». — Cortes, t. II, р. 275.
192
ние петиций о предоставлении им гарантий безопасности 13. В 1328 г. Альфонс XI издает закон, обеспечивавший безопасность лиц, явившихся в кортесы 14. Один из законов «Семи частей» также посвящен этому вопросу 15. Однако жалобы депутатов не прекращались. Духовные и светские феодалы являлись на заседания в сопровождении вооруженных отрядов и в случае необходимости могли оказывать прямое воздействие на представителей общин.
Кроме того, из актов кортесов следует, что в основном депутатами избирались «добрые люди» (omes bonos, omes valiosos), занимавшие в поселениях привилегированное положение (они, например, назначаются сборщиками государственных налогов и в случае несоответствия собранной суммы той, которая установлена фуэро или кортесами, расплачиваются своим имуществом)16. Состоятельность «добрых людей» подтверждает указ Альфонса XI (одобренный кортесами в Бургосе в 1338 г.) о том, чтобы они служили королю с конем, а в случае отказа сделать это платили откуп в 1300 мараведис. Причем указ распространялся как на вассалов короля, так и на «вассалов всех остальных» 17. Рыцари также довольно часто выступают в кортесах как депутаты от поселений 18. По мнению В. К. Пискорского, это «свидетельствует о том, что известная часть низшего дворянства слилась с населением общин и получила общее с ними представительство в кортесах»19. Нам кажется, что этому можно дать и другое объяснение: рыцари вместе с зажиточными горожанами заняли исключительное положение в селениях в силу привилегированного положения и реальной власти, которая была сосредоточена в их руках, и проводили в кортесах политику, отражающую в основном их специфические интересы, а не интересы низших слоев земледельческого населения.
Но самым серьезным препятствием полному представительству крестьянства в кортесах было то, что все поселения, входившие в состав владений светской или церковной аристократии, не имели права голоса в кортесах, поскольку интересы людей, находившихся в поземельной зависимости, представляли их сеньоры.
По мере завершения реконкисты, в связи с захватом Андалузии и прекращением колонизации южных районов Пиренейского полуострова, в XIV в. происходит обезземеливание крестьянства и резкое
«... que ommes buenos uengan seguros alas Cortes e queles den posadas enlas uillas». — Cortes, t. I, p. 161 —162; См. также Cortes, t. I, p. 171.
14 F. Martinez Marina. Teoria de las Cortes о grandes juntas nacionales de los reinos de Leon у Castilla. Madrid, 1813, p. 252—253.
15 «Sicte Partidas», part. II, tit. XVI, ley. II, IV —Alcubila. Codigos antiguos de Espana, p. 520.
16 Cortes, t. I, p. 379.
17 Cortes, t. I, p. 451—452. Мараведи — старинная испанская денежная единица. О значительности суммы в 1300 мараведис можно приблизительно судить по следующим данным. В 1268 г. кортесы предприняли попытку осуществить мероприятие, напоминающее государственную регламентацию цен. Были установлены цены, по которым предлагалось продавать скот: лучший верховой конь стоил 200 мараведис, лучшая рабочая лошадь — 50 мараведис, лучший мул — 70 мараведис, лучший вьючный осел — 7 мараведис и т. д.
18 Cortes, t. I, р. 271.
19 В. К. Пискорский. Кастильские кортесы, стр. 14—15.
7 Европа в средние века 193
ухудшение его социально-экономического положения; все больше земель королевского домена или непосредственно зависящих от королевской власти переходит в руки светских и церковных феодалов, все резче намечается тенденция к подчинению городов и их округи феодальной аристократии 20. Селения, входящие в городскую округу, все реже получают возможность посылать своих доверенных лиц на заседания кортесов. Последнее упоминание о них в актах относится ко времени Вальядолидских кортесов 1440 г. 21 Со второй половины XV в. право участвовать в кортесах становится привилегией ограниченного числа наиболее крупных городов.
Дорогой ценой участия в борьбе с арабами крестьянство, хотя далеко не все, завоевало себе право представительства в кортесах. Это дало возможность многим исследователям, в том числе В. К. Пискорскому, считать одной из отличительных черт сословного представительства Кастилии его демократический характер. В своей блестящей монографии, посвященной кастильским кортесам, он писал, что в эпоху средних веков кортесы служили «выражением народных нужд»22. Нам кажется, что тезис об истинно демократическом характере кортесов должен быть подвергнут если не пересмотру, то по крайней мере уточнению. Нельзя согласиться с В. К. Пискорским, который вслед за испанскими историками кортесов Мартинес Марина, Кольмейро 23 утверждал, что испанские кортесы отличались от парламентов других государств своим «резко выраженным демократическим характером благодаря тому исключительному положению, которое занимали в них представители среднего сословия, пользовавшиеся преобладанием над представителями двух высших» 24.
В современной испанской историографии также наблюдается некоторая тенденция к преувеличению роли кортесов как подлинно демократического учреждения 25.
20 Вопрос о неотчуждаемости земель, принадлежащих короне, занимает важное место в петициях. Так как король Кастилии номинально считался верховным собственником всех земель королевства, его покровительство обеспечивало городам и поселениям относительно большую самостоятельность. Депутаты поселений и городов неизменно требуют, чтобы земли короны (realengo) не отчуждались путем продажи, завещаний или королевских пожалований никому из представителей светской или духовной аристократии, ни монастырям, ни орденам — Cortes, t. I, р. 119, 141, 147, 191, 245, 274, 360, 488; t. II, р. 126, 153, 204, 208 etc.
С переходом же земель короля к светским или духовным феодалам социально-экономическое положение их жителей изменялось, что сказывалось и на их юридическом статусе. Сеньоры лишали их даже права обжалований в королевском суде решений сеньориальных судов (Cortes, t. I, р. 595). Жители, попавшие во владения сеньорий, уже не имели представительства в кортесах. Эта роль отводилась их сеньорам, что усугубляло бесправность их положения.
21 Cortes, t. Ill, р. 212.
22 В. К. Пискорский. Кастильские кортесы, стр. 111. Книга В. К. Пискорского была переведена на испанский язык и до сих пор считается испанскими историками наиболее фундаментальным исследованием данного учреждения.
23 F. Martines Marina. Teoria de las Cortes; M. Colmeiro. Op. cit., paries I—II.
24 В. К- Пискорский. Кастильские кортесы, введение, стр. 1.
25 См., например, F. Soldevila. Historia de Espana, t. I—III. Barcelona, 1952—1954;
Cl. Sanchez-Albornoz. Espana, tin enigma historico, t. I —II. Buenos Aires, 1954—1957.
194
*
Как уже было сказано выше, кортесы по существу обладали законодательной властью в сфере налоговой политики, которая вырабатывалась ими в тесном сотрудничестве с королем или представителями королевской власти. В налоговой политике особенно ярко отражена классовая направленность деятельности кортесов. Ее анализ не подтверждает тезиса о подлинно демократическом их характере. Небольшой объем статьи не позволяет, к сожалению, останавливаться на этом вопросе. Приведем лишь некоторые наиболее типичные примеры.
Светские землевладельцы, дворянство, духовенство, согласно «Древнему фуэро Кастилии», пользовались изъятием из обложения денежными повинностями 26: первые — за участие в военных действиях, вторые — в силу своих иммунитетов. Об этих привилегиях неоднократно говорится в постановлениях кортесов 27. Основное бремя налогов ложилось на податное население городов и сел.
Многочисленные петиции депутатов кортесов свидетельствуют о том, что во взимании государственных налогов не существовало единообразия и подчас царил полный произвол. Можно проследить это на примере основных королевских поборов — янтара и кондучо 28.
В XIII в. все резче намечается тенденция к замене натуральных государственных платежей денежным налогом 29. Очевидно, со стороны сеньоров, так же как и со стороны короля, несмотря на все установления фуэрос, во взимании налогов допускался полный произвол. Так, в постановлении кортесов Паленсии 1276 г. утверждалось, что янтар должен взиматься один раз в год 30. На кортесах 1293 г. в Вальядолиде говорилось, что янтар должен платиться только тогда, когда король или его представитель будут в данном местечке. Если они приедут уже обеспеченные едой, то в качестве янтара им должны уплатить следующие суммы: королю — 600 мараведис, королеве— 200, наследнику — 300, главному королевскому мэрину — 50 мараведис 31. На кортесах в Вальядолиде в 1295 г. было сказано, чтобы впредь во время пребывания в селениях приближенные короля опла
26 «Fuero Viejo de Castilla». Libro I, tit. I, ley III. Alcubilla. Codigos antiguos de Espana, p. 310. «Древнее фуэро Кастилии» — свод привилегий и обычаев кастильской знати, составленный в начале XIII в., в правление Альфонса IX.
27 Cortes, t. I, р. 83, 105, 311, 313, 596 etc.
28 Янтар (yantar)—определенное количество съестных припасов, которые предоставлялись королю или его свите при посещении ими какого-нибудь селения, впоследствии был заменен денежным взносом; кондучо (conducho) — подать, подобная янтару, только кроме припасов предоставлялось еще жилище, одежда, фураж и т. д.
29 Следует, однако, отметить сложность и противоречивость этого процесса. Так, на кортесах 1317 г. было предложено собирать янтар с крестьян не в денежной форме, а в виде платежа натурой (Cortes, t. I, р. 511). Объясняется это тем, что вопросы снабжения страны в эти годы стояли довольно остро. В 1322 г Альфонс XI даже -издал специальное предписание не вывозить из королевства скот (лошадей, мулов, коров, свиней, овец), мясо, хлеб, овощи и подтвердил, чю янтар должен уплачиваться натурой (Cortes, t. I, р. 348—349, 366).
30 Cortes, t. I, p. 97.
31 Cortes, t. I, p. 114.
195
7*
чивали те продукты, которые были там взяты 32. В 1307 г. на кортесах в Вальядолиде была подана петиция о том, чтобы кондучо и ян-тар брали в деньгах и в размере не больше 600 мараведис 33.
Довольно часто случалось, что, кроме короля, в поселениях, расположенных на территории королевского домена, другие могущественные сеньоры бесплатно содержались во время их пребывания в том или ином местечке за счет местного податного населения 34. Кортесы требовали, чтобы в дальнейшем не только сеньоры, но и король, если будут в селении и возьмут мясо и другие продукты, оплатили бы их стоимость тем жителям деревни, у которых продукты были взяты 35. Произвол во взимании кондучо привел к тому, что в 1315 г. было издано постановление, чтобы никто из сеньориальной аристократии не брал кондучо в «селах и местечках короля и в их округе» 36. В другом параграфе указывалось, что янтар следует платить самому королю (или его опекунам, или кому-нибудь из свиты), когда они прибывают в местечко, и только один раз в год 37. Кортесами 1322 г. в Вальядолиде было решено, что на земле королевского домена ни один сеньор не должен взимать кондучо. Если все-таки будут взяты продукты, их следует оплатить, а в случае отказа сделать это в качестве наказания назначается оплата в двойном размере 38.
В петициях содержатся также просьбы, чтобы пребывание короля или представителя государственной власти в селениях ограничивалось десятью днями, а в последующие дни чтобы они платили за продукты. Иначе их содержание ложится тяжелым бременем на жителей, особенно если речь идет о небольших поселках 39 Таким образом, фиксация кортесами платежей и повинностей несколько ограничивала аппетиты короля и знати и в этом отношении бесспорно сыгралаЛюложи-тельную роль. Но преувеличивать значение этого факта не следует. Судя по всему, эти неоднократные постановления были малодейственными, если на кортесах в Алькала (1348 г.) и Вальядолиде (1351 г.) вновь и вновь говорится о нарушениях установленного порядка при взимании янтара, кондучо и других платежей 40. При сборе налогов допускались такие злоупотребления, что король был вынужден, даже исходя из своих фискальных интересов, соглашаться с тем, чтобы сборщиком налогов был кто-нибудь из жителей селения 41.
В то время в Кастилии существовала практика отдачи на откуп рыцарям и духовенству тех налогов, которые должны были поступать в казну. При этом откупщики шли на нарушения обычая, закрепленного в фуэро. Против таких нарушений выступали депутаты городов
32 Cortes, t. I, р. 133.
33 Ibid., р. 210.
34 Ibid., р. 223.
35 Ibid., р. 225; см. также постановление кортесов Валенсии в 1313 г. (Ibid., р. 243).
36 «... en villas u logares del Rey ni en ssus terminos». — Cortes, t. I, p. 276.
37 Ibid., p. 279. См. также p. 97, 347.
38 Ibid., p. 345.
39 Ibid., p. 286—287.
40 Ibid, t. I, p. 580—595; t. II, p. 17.
11 Ibid, t. I, p. 343.
190
и поселений. Так, например, на кортесах в Каррионе в 1317 г. Фер-панд IV под давлением депутатов вынужден был установить, чтобы все платежи, которые должны отдавать крестьяне королю, «собирались добрыми людьми городов и поселений, за которых можно поручиться», и чтобы никто не брал на откуп эти платежи под страхом уплаты штрафа в 6 тыс. мараведис 42. В 1315 г. в Бургосе было выдвинуто требование, чтобы налоги казны собирали «хорошие люди, жители данных поселений и местечек». Если же и ими будет допущено какое-нибудь злоупотребление, то пусть будет уплачено возмещение 43.
Депутаты городов и поселений прилагали большие усилия к тому, чтобы кортесы подтверждали все вольности и привилегии, которые были получены во время реконкисты 44, и пресекали любые попытки нарушать установления фуэрос и поселенных хартий. Частые повторения в актах и петициях кортесов жалоб на злоупотребления со стороны представителей государственной власти и феодалов при взимавши приборов свидетельствуют о том, что фиксированность платежей превращалась подчас в фикцию. Неоднократные обещания со стороны королевской власти брать платежей не больше, чем положено по фуэрос 45, оставались обещаниями, и депутаты городов и сельской округи в кортесах оказывались бессильными что-либо изменить.
Причины представительства в кортесах депутатов не только от городов, но и от сельских местечек, причины той активной роли, которую последние сыграли в истории кортесов, особенно XIII—XIV вв., коренятся в особенностях обстановки реконкисты. Необходимость заселения, военной защиты и экономического освоения отвоеванных территорий, собственные усилия крестьян, объединенных в общины, к освобождению, антисеньориальная настроенность городов, — все это способствовало тому, что крестьянство Кастилии к XIII в. было лично свободным. Участие крестьянства, пусть не всех его слоев, в деятельности кортесов отчасти объясняет то, что право крестьянина свободно покидать сеньора было законодательно оформлено кортесами. Хотя кастильское крестьянство и испытывало на себе всю тяжесть феодальной эксплуатации, тем не менее оно не знало самых тяжелых форм серважа, знакомых крестьянам других стран Европы.
Усилия депутатов от городов и сельской округи, направленные на строгое соблюдение установлений фуэрос и поселенных хартий, несколько ограничивали произвол со стороны господствующего класса и способствовали улучшению положения крестьян, в том числе тех, которые жили во владениях светских и церковных феодалов.
42 Cortes, t. I, р. 305, 308. О запрещениях отдавать платежи на откуп см. также акты следующих кортесов: Паленсии (1286), Аро (1288), Бургоса (1301), Саморы (1301), Медины дель Кампо (1302), Медины дель Кампо (1305), Паленсии (1313), Медины дель Кампо (1318), Вальядолида (1322), Вальядолида (1351). — Cortes, t. I, р. 97, 104—105, 149, 156, 163, 173, 224, 239, 330, 342—343; t. II, р. 54.
43 Ibid., t. I, p. 275—276.
44 Ibid., t. I, p. 108, 119, 121, 131, 142, 161, 169, 195, 232, 246, 294, 387, 477; t. П, p. 1, 21—22, 148, 179.
45 См. акты кортесов в г. Apo (1228 г.), Саморе (1306), Бургосе (1301 г.), Паленсии (1313 г.), Бургосе (1315 г.), Вальядолиде (1322 г.), Мадриде (1329 г.).— Cortes, t. I, р. 104, 156, 146—147, 236, 239, 274, 342, 362, 428,
ВОЛНЕНИЯ ГОРНОРАБОЧИХ НА МЕДНОРУДНЫХ РАЗРАБОТКАХ СЛОВАКИИ В 1525 г.
4
М. М. СМИРИМ
Горнорудные разработки серебра и меди имели в XV—XVI вв. важное значение — не только экономическое, но и политическое, поскольку их продукция была основой финансовой и военной мощи тех князей, на территориях которых они находились. В силу своих регальных прав на недра земли короли и территориальные князья не только получали с разработок большие доходы в виде десятины и других поборов, составлявших значительную часть добычи рудников, не только присваивали себе монопольное право на покупку всей продукции рудников по низким ценам, но и полностью распоряжались разработками. Продукция в виде серебра и меди и сами рудники являлись гарантией при займах Габсбургов у торгово-ростовщических фирм Фуггеров и других. Горные разработки серебра и меди служили, таким образом, для Габсбургов важным орудием их династической и военной политики.
В этих условиях волнения горнорабочих, нарушавшие нормальный ход работ в рудниках и грозившие подорвать весь установленный на разработках порядок, грозили самим основам габсбургских финансов и военной мощи. Известно, какое значение придавалось движениям горнорабочих во время Великой крестьянской войны в Германии. С надеждами на объединение движения горнорабочих и восставших крестьян выдающиеся вожди народных масс Томас Мюнцер и Михаил Гайсмайер связывали свою революционную деятельность и пропаганду социально-политического переворота х. Для лучшего понимания вопроса о значении движения горнорабочих в XVI в. важно также изучить характер и результаты борьбы горнорабочих Словакии, поскольку эта борьба протекала в иных, чем в Германии, условиях, при отсутствии как крестьянского восстания, так и крупных капиталистов нефуггеровского типа.
Богатые меднорудные разработки Словакии, входившей в состав Венгерского королевства, расположены были в округах горных городов Банска-Быстрицы (Нейзоля), Банска-Штявницы (Шемница),
См. М. М. Смирин. К истории раннего капитализма в германских землях (XV—XVI вв.). М., 1969, гл. V.
198
Зволена (Альтзоля), Кремница и др. Регальпые права на меднорудные разработки Словакии принадлежали тогда венгерским королям из дома Габсбургов. Фактическими же их собственниками были кредиторы венгерских Габсбургов — аугсбургская фирма Фуггеров, управлявшая этими разработками совместно с братьями Турцо из Кракова, которые являлись видными знатоками горного дела и влиятельными лицами в венгерской администрации. Один из братьев — Алекси Турцо — был в 1525 г. королевским казначеем.
Волнения рабочих на турцо-фуггеровских меднорудных разработках в Словакии возникали и до 1525 г. Но выступление забойщиков нейзольских рудников в начале июня 1525 г. вызвало отклики в соседних горных городах венгерской Словакии. Разные слои горожан выражали недовольство тем, что агенты турцо-фуггеровской фирмы скупали продовольственные товары, наживаясь на «снабжении» продуктами рабочих своих горных предприятий. Население Банска-Быстрицы было недовольно привилегиями Фуггеров, которые ущемляли исконные вольности города 2.
Особое же возмущение во всей Венгрии вызвала монетарная «реформа» венгерского короля Людовика II в 1521 г., согласно которой примесь меди в металле, предназначенном для чекана серебряной монеты, должна составлять не 50%, как до этого, а 75%. Поскольку многие из знати имели в Венгрии привилегию чеканить монету, то вначале они приняли это новшество с радостью, усмотрев в нем путь к массовому увеличению своей денежной наличности. Однако скоро выявилась оборотная сторона этого дела: скот, мясо и другие товары стали вывозить из Венгрии, оплачивая их неполноценными деньгами в прежнем номинальном размере, так как тем же королевским указом курс новых денег был установлен на уровне старых полноценных денег. Этим наносился ущерб венгерскому дворянству, вывозившему сельскохозяйственные продукты, а также многим горожанам. Когда из-за порчи монеты стали повышаться цены на продукты продовольствия и другие товары, то начались волнения среди тех, кто получал фиксированные суммы в уплату за труд, особенно же среди горнорабочих венгеро-словацких медных разработок.
В том, что в этой мере, предпринятой королевской властью, стали обвинять Фуггеров, их новейший биограф Гёц фон-Пёлниц, особенно идеализирующий Якова Фуггера, усматривает враждебную тактику их врагов и завистников. Оппозиционные настроения дворянства Пёлниц приписывает только интригам трансильванского князя Заполняй, претендента на венгерский престол и противника Габсбургской династии. Настоящим виновником монетарной «реформы» Пёлниц считал епископа Ладислава Залкануса фон-Эрлау, являвшегося канцлером государства и контролировавшего монетное дело. Этот прелат выиграл от «реформы» от 40 до 60 тысяч гульденов, но, связанный с противниками Фуггеров, поддерживал версию о виновности последних в последствиях порчи монеты 3. Однако Пёлниц обходит
2 М. Jansen. Jacob Fugger der Reiche. Leipzig, 1910, S. 171—173.
3 G. F. von Polnitz. Jacob Fugger. Tiibingen, 1949, S. 540—542.
199
молчанием Или не придает важного значения очевидным фактам, говорящим о роли турцо-фуггеровской фирмы в этом деле. В руках Алекси Турцо, бывшего в то время казначеем венгерского короля, был сосредоточен контроль над проведением всех финансовых мероприятий в Венгрии и кроме того — над монетным двором Кремница и над меднорудным производством в королевстве 4 5. Позже — в 1525 г. — Яков Фуггер пытался отмежеваться от Алекси Турцо, указывая, что его участие в фирме составляло только 1/12. Этот аргумент Якова Фуггера повторяет и Пёлниц. Однако среди обвинений, выдвигавшихся против фуггеровско-турцовской фирмы, есть такие, которые подтверждены документами и по существу неопровержимо свидетельствуют об активном участии Алекси Турцо в делах фирмы.
Так, Янзен приводит из фуггеровского архива материалы о крупных суммах, выдававшихся влиятельным сановникам из финансового ведомства, которым распоряжался Алекси Турцо. Сам Алекси по должности казначея получил за 1525 г. жалованье в размере 2600 гульденов; кроме того, ему следовало 10 000 гульденов в качестве «прибыли, которая должна быть ему выплачена из монетного двора». Из другого документа видно, что Фуггеры использовали порчу монеты в Венгрии, отправляя туда для чеканки и реализации швацское серебро, широко используя вместе с тем свои привилегии по чеканке, от которых они до 18 сентября 1524 г. получили 56 505 гульд. 55 денариев. Это — прибыль от операций с новой испорченной венгерской монетой, которую Фуггеры получили за годы, прошедшие после реформы, сверх обычной «нормальной» прибыли от серебра. При этом мюнцмейстер Кремницкого монетного двора Альбер, являвшийся также агентом турцо-фуггеровской фирмы и не боявшийся контроля со стороны канцлера, своего человека, прибавлял к серебру, идущему в чекан, даже больше, чем 75% примесей6. «Возможную» достоверность этого признает и Пёлниц 6.
Обвинительный материал против Фуггеров в отношении их роли в порче монеты собирали также их противники в Германии, среди которых был маркграф Бранденбургский. Авторы собранных маркграфом жалоб указывают на высокие прибыли, извлекаемые турцо-фуггеровской фирмой из венгерских медных разработок. Венгерская медь так богата серебром, что ежегодно получаемые турцо-фуггеров-скими предприятиями 30 000 центнеров меди содержат 15 000 марок (весовых) серебра. При этом вся остающаяся после отделения серебра медь, как и полученное серебро, составляет чистую прибыль фирмы. Чеканка же новой, т. е. испорченной, монеты из этой продукции, увеличивала размер прибыли почти вдвое. Указывается, что фирма дер
4 То же самое подчеркивается фуггеровским кассиром в Нейзоле, активным деятелем фирмы Гансом Дорншвамом в отношении другого казначея — фюнфкир-хенского епископа Сигизмунда.—J. С. von Engel. Geschichte des Ungarischen Reichs und seiner Nebenlander, T. I. Halle, 1797, S. 190 ff., S. 193: «Und wie ein Schatzmeister in Ungarn alles in Handen hatte... auch den Kupferhandel in Neu-sohl in Handen und Gewalt gehabt...
5 M. Jansen. Op. cit., S. 174.
6 G. Polnitz. Op. cit., S. 542.
200
жала в 1522, 1523 и 1524 гг. более 200 чеканщиков, которые были заняты переплавкой старых венгерских денег в новые, причем вся прибыль от этих операций доставалась владельцам фирмы, которые вовсе не платили в королевскую казну полагавшуюся значительную монетную пошлину 7
Как бы ни решался вопрос о том, кто был инициатором ненавистной монетарной «реформы», современники считали несомненным, что Фуггеры использовали ее в своих интересах. До лета 1525 г. положение турцо-фуггеровской фирмы в Венгрии оставалось прочным. Деятели фирмы удерживали в своих руках должность шатцмейстера и контроль над монетным двором в Кремнице. Король, являвшийся постоянным должником Фуггеров, продолжал их поддерживать, что вызывало возмущение в разных слоях общества и нашло отражение на ландтаге уже в сентябре 1524 г. Ландтаг резко осудил Фуггеров и других чужеземцев, которые «извлекают государственные сокровища и вывозя!1 из страны ее драгоценности», и высказался за их устранение и замещение венграми 8. Эта проявившаяся на ландтаге оппозиция выражала настроения тех аристократических кругов, которые стремились использовать общее недовольство в стране с целью оттеснить деятелей связанной с Фуггерами аристократической клики и занять их место при королевском дворе и в аппарате управления. Однако уже весной 1525 г. близко стоявший к аристократической оппозиции архиепископ Гранский (Остригомский) Залкан выражал тревогу по поводу того, что руководство движением широких кругов населения все больше переходит к пропагандистам «лютеровской ереси», которые стараются придать движению совершенно иной характер. Вызывая священников Нейзоля, Зволена и Кремница на совещание, архиепископ Гранский писал им 16 мая 1525 г., что жалобы на распространение «лютеровской ереси» в горных местах становятся все более частыми, что «еретиков и учителей лютеровских заблуждений»— по мере их обнаружения — следует подвергать строгим наказаниям и что дальнейшее распространение этой ереси не может быть терпимо 9.
2 июня 1525 г. турцо-фуггеровский фактор (агент) в Нейзоле Ян Плос известил магистрат Шемница о том, что все рабочие Нейзоль-ских разработок собрались вооруженными и заявили, что будут принимать заработную плату новыми деньгами не иначе как в двойном размере 10. В отчете судей и магистрата Нейзоля об этом выступлении говорится, что рабочие категорически отказались ждать ответа главы фирмы и решений венгерского короля. Они согласились вернуться на работу лишь после того, как Плос, боясь «насилия», уступил их тре
7 М. Jansen. Op. cit., S. 181—182.
8 Ibid., S. 178; G. Polnitz. Op. cit., S. 542.
9 «Dokumenty k banickemu povstaniu na Slovensku (1525—1526)». Na vydanie prip-ravil Peter Ratkos. Bratislava, 1957 (далее «Dokumenty»), № 2, p. 29—30: «Conquestus es nobis sepius... quoque... sectam et heresim Lutheranam dampna-bilem tantum virium in locis illis montanarum sumpsisse Si enim heretici et errorum Luteranorum professores comperti ipsi fuerint, eos, ut demerebuntur, pu-niri faciemus, nec paciemur in ecclesia dei eiuscemodi heresim augeri».
‘° Ibid., № 6, p. 35—41.
201
бованию. Но конфликт продолжался, поскольку Плос заявил, что сделанная им уступка впредь до получения ответа главы фирмы относится только к очередной выплате заработной платы, в то время как рабочие настаивали на ее постоянном характере и грозили, что в случае оттяжки решения вопроса они потребуют возмещения разницы в ценности денег за все три года после выпуска монет новой чеканки 11. С большим трудом посредники добились отсрочки окончательного решения до 22 июня. Однако еще до истечения этого срока дело приняло совершенно новый, непредвиденный оборот: выступлением горнорабочих были поставлены коренные вопросы организации горного дела в Венгерском королевстве и прежде всего вопрос о том, почему основные богатства государства, имеющие решающее значение для его судьбы, остаются в распоряжении такой мощной фирмы. На арену борьбы выступили политические силы, каждая из которых стремилась использовать создавшееся положение в своих интересах.
Близкий к венгерской королеве камерграф Бернхард Бехайм, добивавшийся передачи ему должности начальника Кремницкой казны, писал 13 июня маркграфу Бранденбургскому: «В том, что в горных городах весьма неспокойно, виноваты одни лишь Фуггеры, как я уже Вам писал». Далее в письме говорилось, что король проявляет интерес к расчетным документам (очевидно, — горных предприятий. — М. С.) и что предвидятся расхождения среди господ12.
Таким образом, пока длилась отсрочка в переговорах турцо-фуг-геровской фирмы с горнорабочими, противники этой фирмы среди господ (т. е. высших кругов венгерской знати) уже подготовляли те акции, которые совершены были несколько позже, а именно устранение Фуггеров из горных районов Венгрии и разграбление их имущества как здесь, так и в венгерской столице.
Очевидно, что именно в этой связи Бехайм — активный деятель антифуггеровской партии при венгерском королевском дворе — писал об интересе, проявленном королем к счетным книгам нейзольско-го района. Король Людовик II стремился к мирному решению вопроса о дальнейшей судьбе турцо-фуггеровских предприятий. 23 июня королевский гофмейстер Петер Корлацкий по поручению короля созвал представителей горных городов на совместное с турцо-фугге-ровскими факторами совещание в Нейзоле, чтобы в переговорах обсудить некоторые трудные вопросы 13 Уступчивость проявляли также и представители фирмы. Фуггеровский кассир Дорншвам в своем
«Dokumenty», р. 36: die hewer geantwort und geschrieren haben: «Lieber her Hanns... solt-ir vornemen, das die gesellen noch geduldig unnd. barmhertzig sein unnd fordern allein itzund in diesem lonn erstattung irer schaden; wo inen aber das nicht geschicht, so vormainen die gesellen alle ire schaden und abgangk, welche sie die drey jar bey dieser muntz entpffangen haben, entlich zusuchen, fordern und darumb zu reden».
12 Ibid., № 5, p. 33—34: «Auf den perchstetten ist es gantz auffruerig, sind warlich allein die Fugkerischen an schuldig, wie ich e. f. g. noch lengs anzeigt hab. Mein genedigester herr der kunig hat sich in fordrung der register und raittungen kunigklich ind wol gehalten. Die herren werden noch selbst daruber uneins werden».
13 Ibid., № 8, p. 42.
202
описании событий подчеркивает, что турцо-фуггеровские агенты выразили согласие отказаться от своих претензий на Кремницкую казну в пользу королевы Марии. Однако враждебные Фуггерам господа, группировавшиеся вокруг королевы, настаивали на переходе к ней самих Нейзольских медных разработок14.
На следующий день, 24 июня над Фуггерами в Венгрии разразилась катастрофа. Их дом в Буде был разграблен, а их представитель Ганс Альбер арестован. Сделали это господа из окружения королевы (в том числе Бехайм и Дотци), которые затем отправились в Нейзоль с целью завершить там разгром турцо-фуперовского дела в Венгрии. Готовившиеся к переговорам представители фирмы не ожидали удара с этой стороны 15. Они ожидали нападения лишь со стороны народной массы; поэтому они заблаговременно переправили часть ценностей и бумаг из Буды в Нейзоль. Тем временем Плос, узнавший о событиях в Буде, успел все переправить в Краков. Рассерженные этим посланцы королевы арестовали того служащего фирмы, который предупредил Плоса о начавшемся захвате имущества Фуггеров в Венгрии. Однако столкновение между представителями фирмы и посланцами королевы было быстро прекращено. Дорншвам объясняет это тем, что стали собираться горнорабочие «и все могло быть перебито, и таким образом перед Плосом стояла задача обороняться от них»16. Вслед за этим Дорншвам рассказывает, как были захвачены турцо-фуггеровские предприятия, в том числе и зейгерная плавильня, а также их дома в Нейзоле. Служащие зейгерной плавильни были высланы. Они не могли распоряжаться имевшейся в наличии медью, потому что «всюду всех арестовывали и все отнимали» (ware uberall und in alien Landen arestirt und weggenommen worden).
Из описания хода событий Дорншвамом видно, что Фуггеры и их управляющие больше всего боялись выступлений горнорабочих, от которых они ожидали для себя «потери всего». Плос снова уступил, не стал оказывать сопротивления представителям королевы и не решался затягивать состояние конфликта. Он надеялся, что его хозяева в конце концов добьются от «королей и господ» Венгрии восстановления своего положения и привилегий, в то время как выступления рабочих грозили уничтожить «все и всех». Касаясь выступления горнорабочих 2 июня и уступки Плоса, Пёльниц пишет, что идя па нее,
14 /. Engel. Op. cit., S. 201: «Und zuvor haben die Herren Thurzo und Fugger der konigin Maria die Caminer Kremnitz abtreten, die sie anfanglichen bey La-dislai zeiten inne gehabt. Nun hatt die Konigin gerne auch den Kupfer Handel in Neusohl gehabt...».
15 За день до этого (см. примем. 13) королевский гофмейстер созвал судей и магистраты горных городов для переговоров с представителями Фуггеров. В письме судьям >и хмагистрату города Шемница (Банска-Штьявница), датированном 24 июня, сам Бехайм настаивал на проведении этого совещания («Doku-menty», № 10). Дорншвам подчеркивал: «haben uns allein vor dem gemeinen Popel besorget» (J. Engel. Op. cit., S. 201).
16 /. Engel. Op. cit., S. 202: «Hat Hans Plotz schon auf zwey Wagen alles nach Cracau gesandt, darum Bernard Boheim unsern Poten gefangen, aber die Hayer haben sich versamiet, ware sonst alles erschlagen wordn, dass Hanss Ploss genug zu wehren hat gehabt an innen...».
203
Плос добился успокоения рабочих. Он не хотел допустить, чтобы выступлением рабочих воспользовались противники Фуггеров17. Од-нако он не учел того, что после 24 июня обстановка уже изменилась: победа противников Фуггеров в Венгрии была фактом. Умиротворение рабочих было этим противникам только на руку: они могли беспрепятственно продолжать ликвидацию фуггеровского дела в Венгрии. Но, как уже было сказано, Фуггеры, имевшие горные предприятия не только в Венгрии, но и в немецких, а также и в славянских землях, больше всего боялись в 1525 г. серьезного движения горнорабочих и полагали, что с королевской властью в Венгрии и с аристократической оппозицией они договорятся. Они имели основания рассчитывать, что захватившая их предприятия венгерская королевская администрация не справится с производством меди. Фуггеры учитывали также, что Венгрии предстояла война с турками, и кроме всего надеялись на поддержку австрийских Габсбургов.
Ближайшее будущее подтвердило правильность этих расчетов. Дорншвам, писавший свои воспоминания в 1560 г., не без злорадства рисует тяжелое положение рудников и плавилен после их захвата у Фуггеров. Для зейгерования медной руды не было ни квалифицированных мастеров, ни свинца. Нейзольская плавильня становилась убыточной. Из Буды присылали Бехайму в Нейзоль «в помощь» людей, которые ничего не понимали в деле. Об одном из этих людей — Борнемиссе — Дорншвам иронически пишет, что, будучи вологоном, «он знал, как обращаться с волами, но не с горными разработками». Дальше Дорншвам пишет о том, что, не имея своего свинца, новые хозяева пытались захватить запасы Фуггеров, но поскольку те успели переправить свой свинец в Польшу, были предприняты безуспешные попытки оказать нажим на польское правительство 18.
Уже в июле Г 525 г. королева Мария, узнав от Бехайма о том, что Плос и другие фуггеровские управляющие покинули Нейзоль и что предприятия приходят в состояние запустения, сама обратилась к Алекси Турцо и Гансу Альберу, которые по ее же повелению были раньше арестованы, с предложением помочь в обеспечении сохранности запасов сырья и оборудования предприятий и в налаживании регулярной работы в плавильнях. Сообщая об этом судьям и магистрату Нейзоля, королева приказывает им узнать местонахождение ушедших фуггеровских управляющих, предложить им вернуться к управлению предприятиями, заверив их в том, что никакого насилия и нарушения их прав допущено не будет19.
Экспроприировавшие турцо-фуггеровскую фирму венгерские власти стремились, таким образом, разными методами заставить прежних руководителей горных предприятий продолжать свою деятельность в интересах новых хозяев. При помощи запугивания они заставили арестованных представителей и управляющих фирмы признать
17 G. Polnitz. Op. cit., S. 606—607.
18 J. Engel. Op. cit., S. 202—204.
19 «Dokumenty», № 16, p. 51: «Weilen auch, wo ir die Weggetzogn factorn irgent wisset, das ir sy widerumb zu versehung solher hanndls erfordert, dann wier niemandt gewalt noch unrecht thain oder beschehen lassen weilen».
204
законность произведенных конфискаций и захватов, в том числе и захвата нейзольских разработок со всем оборудованием. Их заставили признать законными предъявленные от имени короля и королевы претензии к фирме в сумме, превышающей миллион гульденов. В погашение этой суммы предусматривалось списание всей задолженности венгерского короля фирме, которая кроме того должна была уплатить ему наличными 200 000 гульденов 2 °.
Однако это так называемое соглашение от 26 августа 1525 г., вырванное у тех деятелей фирмы, которые были задержаны в Венгрии, Яков Фуггер объявил недействительным. В переговорах с венгерским королем он занял твердую позицию, настаивая на восстановлении своих прав на разработки и на возмещении убытков. После смерти Якова Фуггера (31 дек. 1525 г.) переговоры продолжал его преемник Антон Фуггер. С гибелью Людовика II в битве при Мохаче 29 авг. 1526 г. и переходом венгерской короны к эрцгерцогу Фердинанду создалась новая ситуация — в пользу Фуггеров.
Значение событий L525—1526 гг. на турцо-фуггеровских меднорудных и плавильных предприятиях в Венгрии может быть лучше понято на фоне общего политического положения и социальной борьбы того времени в других странах Центральной Европы. Особенность условий, в которых происходил конфликт в горной промышленности венгерской Словакии, заключалась в том, что Венгрия не находилась тогда непосредственно под угрозой мощного крестьянского движения, как саксонский и чешский эрцгебирге, и в ней не было такого слоя капиталистических предпринимателей в области горного дела, враждовавших с монополистическими компаниями и вытеснявшихся ими, как в Тироле и — в меньшей степени — в той же Саксонии.
В горных районах венгерской Словакии жили также «лесные бюргеры» (Waldburger), которые вели свои разработки самостоятельно 20 21. Из упоминаний о них в документах 1525 г. видно, что они занимали известное место в горном деле и применяли наемный труд. Указывая горнорабочим на недопустимый характер их требований двойной заработной платы (новой монетой), свободной продажи руды рабочими коллективами и т. п., королева Мария ссылается на то, что выполнение этих требований было бы разорительно для «лесных бюргеров», которым приходится держать забойщиков и наемных рабочих, так как они должны будут платить удвоенную заработную плату не только забойщикам, но и мелким и подсобным рабочим 22. Очевидно, что
20 «Dokumenty», № 34, р. 72—74. См. также М. Jansen. Op. cit., S. 182—183.
21 J. Engel. Op. cit., S. 191 —193. Их ‘называли так, потому что они вели свои разработки с давних времен, когда Нейзоль был еще деревней. Из описания Дорншвамом прошлого нейзольских разработок видно, что успехи отдельных «лесных бюргеров» обратили на себя внимание венгерских королей, которые стали выкупать разработки у наиболее преуспевающих из них и приглашать специалистов из Саксонии.
22 «Dokumenty», № 22, р. 57: «... dartzue, so sollen unnsere walbufger, uber ir notturfft unnd zu grossem ieren schaden, hayer und loner halten muessen, auch den klain arbettern und jiingen zwifachen Ion geben, uber das auch das ertzi ewrs aigcn gefallen verkauffcn und ander stuckmer inhalt ewr eingelegten artigklcn treiben, des wier in kain weg von euch haben noch hinfuran leiden wellen».
205
сами «лесные бюргеры» не были крупными предпринимателями. Во всяком случае, в разгоревшемся конфликте между турцо-фуггеровской фирмой и королевским правительством эта категория мелких предпринимателей не играла более или менее заметной роли.
Движение горнорабочих в Венгрии, так же как и в соседних странах, представлялось серьезным событием, потому что оно затрагивало жизненно важную отрасль экономики страны, составлявшую основу финансовой мощи и самого существования государства и поддерживающих его политических сил. Серьезной была и угроза использования кризиса, создаваемого восстанием горнорабочих, определенными политическими силами. Поскольку в Венгрии опасность со стороны какой-либо антифеодальной силы, революционной народной или радикальной бюргерской, не представлялась тогда непосредственно близкой, то речь шла там в первую очередь о возможности использования ситуации одной из политических группировок самой феодальной знати. Мы уже видели, как выступления нейзольских горнорабочих и подъем движения в других горных городах венгерской Словакии привели к крушению турцо-фуггеровской фирмы и падению политической роли той группы знати, которая ее поддерживала. Вместе с горными богатствами к их соперникам, оказывавшим давление на королевскую власть, перешло и политическое влияние. Новые хозяева горных разработок и предприятий оказались перед лицом ряда трудностей: у них не было необходимых запасов свинца и других материалов, не находилось знающих дело управляющих. Однако в первую очередь их тревожили продолжавшиеся в разных горных городах рабочие волнения.
Изданные в июле 1525 г. королевские указы обнаруживают настойчивое стремление во что бы то ни стало разными мерами— уступками и запугиванием — добиться полного прекращения волнений горнорабочих и их срочного возвращения на разработки в плавильни. Камерграф Бехайм передает 12 июля шемницскому магистрату желание короля, чтобы не позже, чем через четырнадцать дней стали выпускать полноценную монету. Магистрату предписывается обеспечить в течение этого непродолжительного времени «терпение и милосердие» и принять все меры для того, чтобы не допустить «вспыхивания новых восстаний» 23. Через три дня Бехайм вновь напоминает тому же магистрату об этом предписании и подтверждает свое обещание, что полноценная монета скоро начнет поступать в обращение24.
Вместе с тем 24 июля, обращаясь непосредственно к шемницским рабочим, король Людовик II пишет, что к своему «великому неудовольствию» он узнал об их новых жалобах и требованиях в отношении заработной платы и о прекращении в этой связи работ, что наносит огромный вред «нам и нашему государству». Король под угрозой лишения жизни и имущества требует от рабочих не вводить никаких
23 «Dokumenty», № 13, р. 49: «Versihe mich ungeuerlihen in viertzehen tagen sail ain andere und guete muntz aufgericht werden, derhalben so weilen dise klaine zeit geduld und mitleiden tragen und euch all sachen, damit nit newe aufruern widerumb erwekht werden, wall beuelhen sein lassen».
24 Ibid., № 15, p. 50—51.
206
новшеств в отношении оплаты труда, а продолжать работать по установленному старому порядку 25 2б. Одновременно это же строгое предупреждение с такими же угрозами в адрес рабочих король направил магистрату и судьям Шемница26. Особое послание магистрату и судьям этого горного города направлено было королевой Марией, выразившей судьям свое возмущение их мягким отношением к продолжавшим волноваться забойщикам 27.
Однако уже на следующий день, 25 июля, Бехайм писал тому же магистрату, что письма короля и королевы «очень остры» по содержащейся в них мере наказания. Поэтому их надо предъявлять рабочим только в том случае, если они откажутся прислать своих представителей в Буду для переговоров. Если же их представители прибудут для переговоров, то строгие письма короля и королевы следует «придержать», так как он полагает, что король и королева предпримут по отношению к ним такие меры, что они останутся довольны28.
Эти изданные почти одновременно противоречивые указы свидетельствуют о растерянности новых хозяев перед лицом продолжавшихся волнений рабочих29. Немалую роль в этом отношении играла тактика их предшественников. Фуггеровские представители, как мы уже видели, с самого начала шли на уступки горнорабочим, стараясь не допустить расширения их движения. Турцо держались в отношении рабочих более активной тактики. Еще в дни захвата их предприятий королевской администрацией Алекси Турцо, сообщая об этом ней-зольским бергмейстерам и рабочим, выразил надежду, что горнорабочие сохранят по отношению к его фирме ту же верность, что и раньше, и при этом могут рассчитывать на взаимность со стороны руководителей фирмы 30.
Затем, в июле, наблюдая за затруднениями новых хозяев, не справляющихся с производством, особенное плавильным делом, Турцо заявил рабочим, что теперь фирма не имеет по отношению к ним никаких обязанностей, так как предприятия принадлежат королевской администрации31. Смысл этой тактики заключался в том,
25 «Dokumenty», № 21, р. 56: «Ne igitur ista vestra sedicio et furor deinceps fiat, mandamus vobis harum serie firmissime sub репа amissionis capitum et bonorum vestrorum, ut statim visis presentibus oondescendatis et labores montanarum nostrarum continuatis, neque novis consuetudinibus de solucione laborum vestrorum utamini, sed ut antiquitus fuit in eo statu et ordine permaneati
26 Ibid., № 23, p. 58—59.
27 Ibid., № 23, p. 59: «... geben euch darauff zu erkennen, das wier ab ewr nachles-sigkait unnd das ir den hayern ier unpillich furnemen gestattet kain gefallen tragen».
28 Ibid., № 25, p. 60: «... so die hayer ir postschafft herab schicken wolten, das ir inen solhe brieff verhalten hetten; dan so sy herab komen, acht ich entlihen darfur bede kn. mt. werden dermassen gepurlihe handlung gegen inen furnemen das sy hinfuran woll sufriden sein werden».
29 Ibid., № 26, p. 61. См. также примечания 34—39.
30 Ibid., № 12, p. 48: «Speramus nunc quoque in ea integritate et fide, qua prus fuistis, imposterum eciam in nos semper permansuros, hoc autem persuasum vobis esse debeat, quod et nos victim solito favore ac amore nostro sumus vos semper prosequuturi».
31 Ibid., № 17, p. 52—53; № 20, p. 56.
207
чтобы убедить рабочих в бесперспективности горных ;и плавильных предприятий при новом положении и вызвать у них заинтересованность в восстановлении Турцо и Фуггеров в старых правах. Есть основания заключать, что турцо-фуггеровской агентурой среди рабочих велась пропаганда, содержавшая призыв не работать на новых хозяев, а требовать восстановления «арендных» прав Турцо и Фуггеров.
Весьма характерным является письмо, адресованное нейзольс-кому купцу Рокольфингеру. Автор письма, сын адресата, пишет из Буды, что, будучи в Кремнице, он слышал о «надменном поведении» забойщиков Нейзоля по отношению «к королю, королеве и всей стране»: они желают иметь своим господином Турцо и намерены отвергнуть обращение к ним королевской администрации32. Выражая свое беспокойство по поводу репрессий, которые неизбежно за этим последуют, автор письма пишет, что эти «бедные соблазненные люди» не представляют себе, какое большое несчастье и опасность они навлекают на себя, своих жен и детей, и как они настраивают страну против Фуггеров и Турцо33. Дальше в письме говорится, что поскольку ни король, ни королева, ни сама страна не могут терпеть такой «надменности», то следует опасаться, что будет допущено «что-то лишнее, но вместе с тем необходимое». Должен же король оставаться королем Венгрии и после того, как все Фуггеры будут изгнаны из страны34!
Здесь, таким образом, подчеркивается, что расположение нейзольских горнорабочих к Турцо и Фуггерам и их раздражение против королевской администрации горных предприятий являются результатом интриг со стороны Турцо.
После того как кризис в горной и плавильной промышленности венгерской Словакии был использован аристократической оппозицией для устранения Фуггеров и Турцо и захвата их предприятий, сами владельцы этой фирмы стремились использовать недовольство горнорабочих для того, чтобы направить их гнев против новой администрации, сделать рабочих орудием борьбы за восстановление прежнего положения.
Ожесточенная схватка между королевской партией венгерских господ и турцо-фуггеровской фирмой продолжалась в течение всего 1525 и первых месяцев 1526 г. Нам известна твердая позиция, занятая в этой борьбе Яковом, а затем Антоном Фуггерами. Без участия этой фирмы новые хозяева не могли обеспечить нормальный ход добычи и производства металла. Основная трудность заключалась в невозможности успокоить или подавить волнения рабочих, которые требовали оплаты их труда старыми деньгами. Принятые меры,
32 «Dokumenty», № 27, р. 62; «...sy wollen den Turssen nach zu einem hern unnd uben nach sollichen ubermuet wider kunig uild das gantze landt...».
33 Ibid., № 27, p. 62: «... unnd die annen verfurten leut wissen nit, wy in gros geschra unnd geferligkeit sy sich, ir weib unnd kind, auch wider alle Fugger und Tursen bewegen das gantze landt...».
34 Ibidem: «... nach ist der kunig ein kunig im Hungerland, wen dy Fuggerischen schon alle vertriben weren... als dan sy lantschafft, darob ist solliche beschediger lant und leut nit weiter zuleiden».
208
направленные на производство полноценной монеты, не дали нужных результатов из-за недостатка серебра. Серебро же, содержавшееся в большом количестве в венгерской меди, можно было получать путем зейгерования только при наличии свинца, запасы которого были вывезены Фуггерами. В результате — новейшие деньги выпускались далеко не полноценными. Королевский казначей Петер Борнемиса, сообщая 7 декабря 1525 г. судьям и магистрату города Шемница о возобновившихся выступлениях рабочих горного городка Ходруша, пишет, что они требуют заработной платы только старыми деньгами, и при этом признает, что для этого имеются основания, так как сами бюргеры берут при оплате продуктов питания новыми неполноценными деньгами три гульдена вместо одного старого; рабочим же платят за их труд из расчета 2 новых за один старый35.
В течение всего указанного времени тревожные сведения об обострении движения горнорабочих поступали все чаще. 18 сентября 1525 г. Бехайм выражал тревогу по поводу того, что восставшие горняки Шемница освободили своих арестованных товарищей из тюрьмы 36.
Для этого этапа движения было характерно стремление к объединенным действиям горняков разных городов данного района. Ней-зольские горнорабочие обратились 21 сентября к магистрату Шемница с предупреждением, что они окажут помощь своим братьям — горнякам Шемница в случае, если против тех будет применено насилие, и что это может только усложнить и ухудшить положение37. В тот же день авторы этого обращения, подписавшиеся «Schaffer, heuttleut, heyer, kolerr, schmelczer und alle arbeter», обратились к своим ходрушским товарищам с заверениями, что им не следует бояться насилия. В случае такой угрозы, говорится в письме, сообщите нам, и мы поможем вам всеми нашими силами38. Оба обращения от 21 сентября заканчиваются рифмованной фразой, которая звучит как лозунг: «Itzunder nit merr sunder» (отныне обособленность не может быть допущена).
На следующий день нейзольские рабочие пошли на прямое вмешательство в шемницский конфликт, напоминая шемницскому магистрату о вреде, который терпят горнорабочие от оплаты их труда существующими деньгами 39. Идея объединенных действий горнора
35 «Dokumenty», № 53, р. 100: «Verrer so werden wier bericht, als solten ethlich walburger drei schlechte den. fur ain einwechslen und den hayern, wie auch recht ist, nit mer dan zwen den. fur ain im lonen betzalln. Daraus aber nit gar an ursach die hayer ain widerwilln habn und nemen mugn...».
36 Ibid., № 41, p. 87: «...so die heyer nachten zu nacht bey euch auff der Schemitz verprocht mit auffstossung der gefenngknus, auch di gefanngen mit gewalt weg genomen».
37 ibid., № 42, p. 88: «...wormonen euch alss fursichtige unnd weysse herren. dass euer herschafft wolt in derr sachen handelen mitt unsseren bruderen, dass got-tlich unnd cristlich werde dass in auch kein gewalt wyderfare. Umb dass seyt gepeten und formonnet herczlich, wem lieben herren wir forchten, es muesche mitt derr czeyt ainergers ainspringen».
38 Ibid., № 43, p. 89: «Sso euch don solt wyderfaren gewalt, sso tutt unss kundt. Wyr weilen fuer euch steen mit alien unseren vormugen».
39 Ibid., №44, p. 90—91.
209
бочих постепенно одерживала верх и принимала все более ярко выраженные формы. Когда в Зволене (Альтзоле) были задержаны двое из восставших рабочих, то нейзольские забойщики заставили свой магистрат взять под арест двух королевских слуг, очевидно, в качестве заложников40. Тенденция к объединенным действиям, определившаяся среди горнорабочих, представлялась господским кругам столь опасной, что в их среде заговорили о необходимости в противовес этому и магистратам действовать солидарно41.
Вместе с тем обращено было внимание на обнаружившиеся тенденции к поддержке движения горнорабочих другими слоями, следовательно, на возможность дальнейшего расширения и углубления движения. Отдельные сочувствующие горнякам лица оказались в бюргерстве Нейзоля42. В этой связи следует рассматривать ту тревогу, которая выражалась в кругах господ и королевской администрации по поводу распространения радикально-религиозных идей, с помощью которых горнорабочие оправдывали свои требования. Когда шемницский судья запросил каплана Ходруша Якова Манахера, почему он не препятствует выступлениям горнорабочих, этот каплан прислал ему в ответ ряд цитат из Ветхого и из Нового заветов в защиту действий горнорабочих43
В конце декабря 1525 г. горнорабочие обратились к архиепископу Гранскому с просьбой об освобождении двух арестованных проповедников44. Как реагировал архиепископ на эту просьбу, неизвестно. Однако 17 января 1526 г. он указал шемницскому магистрату, что следует назначать священников с большей осторожностью и только с его согласия ввиду того, что в этих местах распространяется теперь еретическое учение Лютера45. Более решительным в этом отношении представляется распоряжение короля Людовика II магистрату и бюргерам горных городов оказывать королевским комиссарам, наместнику Стефану Вербеии и новоградскому жупану Каспару фон Раска всяческое содействие в деле подавления антикатолических выступлений 4б.
О том, что дальнейшее расширение волнений горнорабочих связывалось тогда с распространением реформационных идей, свидетельствует донесение папского легата Антона Бурджио 9 марта 1526 г.
40 «Dokumenty», № 67, р. 114- «...diz ir sy auss dem cammerhoff erfordert und auff begem der heyer gelenicklich behalten habet, dorumb diz zum Altenzoll zwen heyeren auffgehalten».
41 Ibid., №45, p. 91.
42 Ibid., № 40, p. 84.
43 Ibid., № 47, p. 93—94.
44 Ibid., №54, p. 101—102.
45 Ibid., № 56, p. 103.
46 Ibid., № 71, p. 118—119: «Noveritis, quod nos fideles nostros spectabiles et mag-nificos Stephanum de Werbewcz, regni nostri palatinum etc. et Gasparem de Ras-ka, comitem Newgradiensem, misimus cum pleno mandato nostro et informacione, ut castigent et puniant scismaticos et sediciosos illos, qui (ut certo intelleximus) divine humaneque legis timore posthabito contra vestram comunitatem ac contra catolicam fidem, clerumque insurexerunt, populumque ad suas impietates trahere nittuntur. Mandanus igitur vobis.. sub amissione capitum et omnium bonorum vestrorum...».
210
к
из Буды секретарю папской курии. Автор донесения подчеркивает революционный характер проникающего из Германии в горные районы венгерской Словакии реформационного учения. Сообщая о восстании 4000 горнорабочих на медных разработках, бывших раньше фуггеровскими, а теперь ставших королевскими, папский легат указывает, что восставшие рабочие, готовые применять оружие, сами являются крестьянами и возмущают крестьян окрестных мест, в большинстве своем прибывших сюда из Германии47. Эти места, говорится в донесении, расположены по соседству с Моравией, Силезией и другими входящими в Империю землями, где все знают немецкий и славянские языки и «все заражены проклятой лютеровской ересью»48. Автор донесения приводит разные версии причин выступления горняков. Одни видят причину в плохом управлении рудниками, осуществляемым королевскими должностными лицами, и в плохой оплате труда. При этом ссылаются на то, что рабочие требуют теперь возвращения разработок Фуггера*м. Другие считают, что движение вызвано деятелями фуггеровской фирмы и их сторонниками, которые, в отличие от королевской администрации, обладали достаточными средствами и возможностями для ведения разработок.
Папский легат указывает, таким образом, на связь движения горнорабочих с борьбой, которая велась вокруг горных богатств Венгрии между разными группировками венгерской знати, королевской казной и Фуггерами. Но его интересовал в первую очередь самый ход движения, его связь с реформационными идеями в революционном понимании49, благодаря которой события могут принять такой же широкий характер, как недавно в Германии. Главный деятель королевской администрации Бернхард Бехайм призывал еще 26 сентября 1525 г. к осторожной и уступчивой политике в отношении горнорабочих, так как в противном случае дела могут здесь принять такой же оборот, как в Германии, где господа и подчиненные, настаивая на своих позициях, отказывались идти на какие-либо уступки. Бехайм указывает судьям и магистрату Шемница на то, что, по его мнению, теперь речь идет не о конкретных вопросах, связанных с оплатой труда горнорабочих, а о том, чтобы сохранить за собой по-
47 Ibid., № 64, р. 111 —112: «...che li villani che lavorano in le fodine di cupro, die lavoravano Fucari, si non levati in arme. Son da quatromila, et insultato la chiesia di la cita, ove era lartellaria, 1’han preso et fattosi forti in li monti, et concitano li villani circumvicini, maxime quelli di Germania».
48 Ibidem: «Questi lochi son vicini a la Moravia et Silesia, ct anchor che sian nel Regnio, nientidimeno hano tutti la lingua tudesca et sclavona, et sono tutti in-fetti di la maledetta heresi Lutherana».
49 Католики называли тогда все реформационные течения «лютеровской ересью». Совершенно очевидно, что пропаганда массовых вооруженных выступлений горняков и крестьян на почве социальных требований не -имеет ничего общего ни с лютеранством, ни с каким-либо иным направлением бюргерской реформации. Папский легат особо подчеркивал близость Моравии и Силезии, т. е. тех земель, которые тогда уже становились убежищем для многих революционных участников Великой крестьянской войны в Германии, прежде всего — анабаптистов. Влияние именно этих кругов, несомненно, и имеет в виду папский легат, когда говорит о «проклятой лютеровской ереси».
211
ложение господ, облеченных властью. «Теперь, — пишет Бехайм, — уступайте и затягивайте»50.
Продолжавшееся и расширявшееся движение горнорабочих в венгерской Словакии в течение 1525 и в первые месяцы 1526 г., по мнению властей и наблюдателей, грозило сделаться исходным пунктом общего революционного восстания в стране. Пока продолжались переговоры с Турцо и фуггерами, т. е. до апреля 1526 г., королевская власть и связанная с нею знать считали своей главной задачей сделать все возможное для успокоения рабочих и удовлетворения их требований. Бехайм продолжал посылать инструкции о необходимости любыми мерами предотвратить расширение и углубление волнений рабочих51. Король требовал чеканки лучших денег и категорически запрещал повышение цен на предметы потребления 52.
Нам уже известно, что переговоры между венгерским королем и Фуггерами, которые происходили при активном участии эрцгерцога Фердинанда53, были закончены только при преемнике Якова — Антоне. Соглашение о возвращении Фуггерам медных рудников Нейзольского района подписано было от имени короля Людовика 11 в Вене 15 апреля 1526 г. Пункты этого соглашения бесспорно показывают победу Фуггеров. Подчеркивается, что восстанавливается старое положение. Медные разработки сдаются вновь в аренду Фуггерам на 15 лет со всеми правами, которые были им даны раньше, когда разработки были арендованы ими и Турцо у прежнего владельца Иоанна Эрнста Хакторнии (Хампо). Король обязуется в течение трех месяцев освободить медные рудники Нейзоля от всех обязательств по отношению к Хампо54. Уплачивая ежегодно 20000 флоринов, Фуггеры получают право вывозить медь из страны куда им будет угодно в разделенном или в неразделенном виде. Король обязуется из своих доходов возместить Фуггерам причиненный им ущерб. Фуггеры же дают королю заем в 50 000 флоринов, который будет погашаться вычетами из ежегодных сумм арендной платы55.
50 «Dokumenty», № 48, р. 95—96: «1г verstet woll, das des uncristlich pluetver-giessen im Teutschen Land alain aus dem erwachsen, das die oberkait der u nt tern und die underthan der oberkait aus halsstarrigen furnemen nicht nachgebn haben wollen... so will ich ab got will dermassen in die sach sehen, das ir solt emphin-den', das ir underthan und gehorsam, die hayer aber oberkait und herrn habn solln; alain itzit gebt nach und verzeicht die sach wirt ab got will alenthalbn zum pestn gewendt...».
51 Ibid., № 57, 65, 68, 69, 70.
52 Ibid., № 37, 56.
53 Af. Jansen. Op. cit., S. 187—188.
b4 «Dokumenty», № 88, p. 163: «Quod regia maiestas libere tradat ipsa montana dominis Fwgaris cum omnibus attinentibus, sicuti prius ea ipsi et Thwrzones a magnifico Johanne Ernwsth de Chacthornia tenuerunt. Liberetque maiestas sua omnes literas obligatiorias super praefatis montanis habitas... per omnia quieti et expediti habeantur a suis obligationibus...»
Ibid., № 88, p. 165: «Asecuravit regia maiestas dominos Fwgaros de dampnis eorum perpessis, literis suis mediantibus super proventibus suis... Mutuo dabunt domini Fwgari regie maiestati quinquaginta milia florenorum ea conditione, quod infra spacium concordie inter maiestaicm suam et Fwgaros annuatim defalcando eisdem persolvantur».
212
Венгерский король получил, таким образом, перед предстоявшей тяжелой войной с турками реальные средства вместо медных рудников, с которыми его администрация не справлялась. Победа Фуггеров была закреплена после битвы при Мохаче (29 августа 1526 г.) и гибели Людовика!I, когда венгерская корона перешла к покровителю и должнику Фуггеров — эрцгерцогу Фердинанду.
Однако уже с того момента, как стало подготовляться апрельское соглашение 1526 г., тактика королевской администрации по отношению к рабочим стала меняться: вместо уступок и лавирования обещаниями она перешла к прямым репрессиям56.
*
Борьба между турцо-фуггерсвской монополистической фирмой и связанной с королевской администрацией группировкой знати в горном деле венгерской Словакии не была борьбой двух разных систем эксплуатации горных богатств и разных принципов организации горных предприятий. Как и в Тироле, для Фуггеров в Венгрии шла речь о подчинении и использовании в интересах своей монополии регально-феодальных привилегий и функций, переходивших к ним фактически в силу их экономической мощи и финансовой зависимости от них самой королевской власти. Применявшиеся Фуггерами на своих предприятиях капиталистические методы ведения дела приспособлялись ими к их основной цели — безудержному распространению своей торгово-ростовщической монополии. Само приобретение ими горных предприятий в Венгрии, а затем и в Тироле было предпринято с целью наиболее полного использования полученных от королевской и княжеской власти прав и привилегий, дающих возможность максимальной эксплуатации рабочей силы, максимального присвоения добываемого и производимого продукта, что в свою очередь должно было обеспечить безраздельное господство на мировых рынках сбыта меди и серебра, прежде всего на венецианском. Одним из методов наиболее широкого присвоения продукта горнорудной и плавильной промышленности за счет сокращения доли рабочих в нем сделалась в Венгрии оплата труда рабочих испорченной наполовину, а затем и больше чем наполовину монетой. В этой связи легко себе представить значение мероприятия, проведенного венгерским королем в 1521 г., и той роли, которую играли в его осуществлении Фуггеры57
Энергичная борьба, начатая горнорабочими нейзольских разработок в начале июня 1525 г., распространившаяся затем и по другим горнорудным районам венгерской Словакии, как показал ход событий 1525—1526 гг. в Венгрии, потрясла всю систему горного дела и государственных финансов в стране. По существу эта борьба была направлена против существующей системы, против усиленной
56 «Documenty», № 73, р. 133, № 74, р. 134, № 75, р. 135—137.
57 А4. Jansen. Op. cit., S. 173—174.
213
эксплуатации на основе регально-феодального режима. О силе и значении этой борьбы, парализовавшей важнейшую промышленную отрасль страны, можно судить по тому, что ею доведены были до полной катастрофы позиции мощной турцо-фуггеровской фирмы в Венгрии; затем она сыграла важную роль в затруднениях и неудачах попыток королевской власти взять горные разработки в свои руки и под свое управление.
Особенность положения в Венгрии заключалась в том, что в ней за движением горнорабочих не стояло ни мощного антифеодального движения крестьянства, ни более или менее влиятельной оппозиции регально-феодальному строю в горной промышленности в лице богатых капиталистических предпринимателей нефуггеровского типа. Использовать движение горнорабочих могла здесь одна из борющихся сторон лагеря феодальной знати и регально-феодального режима — группировка, связанная со сторонниками Фуггеров, или группировка аристократической оппозиции. Репрессии и отпор движению горнорабочих со стороны всего феодального лагеря начались только после консолидации этого лагеря в Венгрии и возвращения Фуггеров. До этого же такого общего отпора и репрессий не было. Сила движения горнорабочих и его решающее значение в судьбе горной и плавильной промышленности, имевшей в свою очередь столь важное значение в политической жизни страны, могли здесь проявиться с наибольшей очевидностью. Характер фуггеровской монополии в горном деле, ее тесная связь с регально-феодальным режимом и его привилегиями также выступали здесь в наиболее ярком свете.
ЧЕРТЫ ОБЩЕГО И ОСОБЕННОГО
В НИДЕРЛАНДСКОЙ БУРЖУАЗНОЙ РЕВОЛЮЦИИ XVI в.*
Л. н. чистозвонов
Истории ранних буржуазных революций — Реформации и Крестьянской войны 1525 г. в Германии, Нидерландской революции XVI в., Английской революции XVII в., Французской конца XVIII в.— посвящена огромная литература, которая тем не менее не исчерпала еще ни возможностей дальнейших конкретных исследований, ни задач теоретического обобщения. В частности, львиная доля всех исследований, в том числе и обобщающих, содержит анализ и синтез этих событий в национально-страноведческом разрезе. Гораздо меньшее число работ освещают проблему ранних буржуазных революций в сравнительно-историческом аспекте. И еще меньше таких трудов, которые рассматривают историю ранних буржуазных революций как органическую составную часть глобального, комплексного процесса зарождения, становления и развития капитализма как системы, что с таким гениальным провидением было сделано К. Марксом и Ф. Энгельсом крупными мазками в бессмертном «Манифесте Коммунистической партии». На этой стороне проблемы я и остановлюсь в настоящей статье.
Сквозь такую призму закономерности ранних буржуазных революций и буржуазных революций вообще воспринимаются как диалектическое единство и взаимодействие системы и ее составных частей, общего и особенного, международного и национального, в их движении и развитии, смене фаз и периодов. В этой связи я искренне приветствую смелую и научно оправданную попытку коллеги из ГДР проф. В. Маркова, выступившего на Международном симпозиуме «Классы и идеологии в эпохи революционных переворотов» (2—4 октября 1969 г.) с предложением сформулировать типизацию буржуазных революций, отправляясь от их истоков.
I
В складывании предпосылок ранних буржуазных революций определяющая роль принадлежит факторам социально-экономического порядка. Эти факторы связаны с возникновением и развитием капита-
* Доклад, сделанный в Лейпциге на Международном симпозиуме «Классы и идеологии в эпохи революционных переворотов», проходившем 2—4 октября 1969 г.
215
диетических форм производства и обмена, а также их носителей в обществе — нарождающихся классов буржуазии и пролетариата. При этом подлежат учету как закономерности данной фазы развития капитализма, так и удельный вес последнего в изучаемой стране, в совокупности с другими факторами предопределяющий именно в ней возникновение революционной ситуации. К последней подводит не просто капиталистическое развитие, взятое в абстрактном или чисто количественном виде, а лишь та его форма или тот вариант, который обладает качеством поступательного или необратимого движения. А последнее (в самой сжатой формулировке) означает,что капитализм в данной стране завоевал столь прочные экономические и социальные позиции, что воспроизводящие его факторы одерживают верх над факторами, воспроизводящими феодальный базис, что его неодолимое движение вперед уже вышло из-под регулирующего контроля политической надстройки феодального общества, а попытки ее обратить вспять капиталистическое развитие вызывают политический кризис1, революционную итуацию и как ее следствие — раннюю буржуазную революцию того или иного типа. С другой стороны, успешное совершение такой революции является наиболее достоверным критерием необратимого типа развития капитализма в конкретной изучаемой стране, на определенной стадии складывания капитализма как мировой системы, в данном случае — в мануфактурном периоде.
В отличие от предшествующих ему общественно-экономических формаций — рабовладения и феодализма, с их замедленным или застойным развитием и повышенной способностью к своего рода «сосуществованию» с другими экономическими укладами (в частности, феодального с буржуазным) — капитализм, с его законом расширенного воспроизводства, очень динамичен и обладает повышенной способностью подчинения себе экономических категорий предшествующих формаций. Это проявляется во всех сферах.
В сфере землевладения, как подчеркивал К. Маркс, капитализм трансформирует все докапиталистические формы земельной собственности — феодальную, клановую, мелкокрестьянскую,— превращая их «в экономическую форму, соответствующую этому способу производства» 2. В сфере промышленности уже мануфактура, не говоря о фабрике, предусматривает сбыт своей продукции не только на общенациональном, но и на мировом рынке3 Последний становился главным ценообразующим центром и таким способом подчинял себе докапиталистические общества и сферы производства. Мировой рынок открывает в XVI в., писал К. Маркс,— «новую историю капитала» 4. Мировой рынок, в свою очередь, связан был с проникновением европейского капитализма в ранее почти недоступные или вновь открытые
Эта проблема подвергнута специальному рассмотрению в статье: А. Н. Чисто-звонов. Понятие и критерии обратимости и необратимости исторического процесса. — ВИ, 1969, № 5.
К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 166.
3 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 3, стр. 56—57.
4 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 157.
216
страны, с колониальным подчинением последних первому, с зарождением колониальной системы. В этих условиях вышедшая на международную арену победоносная буржуазия в период промышленного капитала под страхом гибели заставляет «все нации принять буржуазный способ производства» 5.
В силу указанных обстоятельств представляется возможным полагать, что капитализму, по сравнению с предшествовавшими ему общественно-экономическими формациями, присуще большее значение общих закономерностей его развития. При этом их роль возрастает по мере складывания мировой капиталистической системы, с переходом ее из мануфактурного периода в фабричный, от преобладания торгового капитала к гегемонии капитала промышленного, в ущерб удельному весу особенностей локально-регионального или национального характера. Но подобное соотношение капиталистической системы и ее составных частей не равнозначно ни миграциям, прямым рецепциям, механическим заимствованиям, внешним влияниям и филиациям, ни примитивизированной и возведенной в абсолют «автохтонности». Это— диалектическое единство мирового процесса как целого, общего, и национальных, локально региональных его проявлений как частного, единичного.
Для рассматриваемого исторического периода это — соотношение общих закономерностей развития мануфактурного периода и его двух фаз (XVI — середина XVII и середина XVII—XVIII вв.) и социально экономического, политического и т. п. развития передовых стран Европы изучаемого времени. Как известно, К. Маркс видел специфику мануфактурного периода в том, что в его рамках преобладал торговый капитал, который обеспечивал промышленную гегемонию страны. При этом он выступал еще не как капитал «с особой функцией», в каковом качестве он фигурирует в развитом буржуазном обществе 6, а продолжал свое существование отделившейся части капитала, самостоятельное развитие которого «стоит в обратном отношении к общему экономическому развитию общества» 7. При этом экономическая консервативность купеческого капитала не была лишь данью времени, а являлась его органическим качеством, сохраняющимся и в условиях промышленной стадии развития капитализма 8.
Тем не менее в условиях XVI в. именно такой вариант социально-экономического развития выдвинул Нидерланды на ведущее место среди европейских стран. Решающую роль при этом, видимо, следует отвести тому факту, что как раз Нидерланды, сначала в лице Антверпена, а позднее Амстердама, оказались центром формировавшегося мирового рынка, ставшего одновременно и ценообразовательным центром. Такое положение обеспечивало им опережающий, по сравнению с другими европейскими странами, темп и уровень буржуазного развития, а также (хотя и временное) промышленное преимущество. Тот же факт,
г К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 428.
6 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. I, стр. 359.
7 Там же, стр. 360.
8 См. там же, стр. 355, 360.
217
что ни северонемецкая Ганза, ни Центральная и Юго-Западная Германия не смогли выступить в подобном качестве (хотя последняя в лице своих крупнейших торгово-банковских и промышленных купеческих династий Фуггеров, Имгофов, Гохштеттеров и др. и сыграла крупную роль в возвышении Антверпена) 9, подлежит серьезному анализу и учету при изучении характера капиталистического развития германских земель, а также предпосылок ранней буржуазной революции в них и ее исхода. К. Маркс ставил перспективы капиталистического развития той или иной страны в мануфактурный период в прямую зависимость от того, господствовала она или нет на мировом рынке 10. Размеры статьи побуждают меня ограничиться здесь этими краткими замечаниями относительно Германии и перейти к Нидерландам.
II
Характер социально-экономического развития Европы в целом и Нидерландов в частности определял особые черты Нидерландской революции XVI в. как первой успешной буржуазной революции. Влияние первого сказалось прежде всего в том, что эта революция совершалась в условиях отсутствия не только сложившейся капиталистической системы, но и отдельных буржуазных государств, а соответственно и их воздействия. Это была революция «спонтанного» типа в том смысле, что она возникла на чисто внутренней основе, а в качестве своего предшественника имела лишь потерпевшую поражение раннюю, буржуазную по своему объективному содержанию революцию в германских землях. Это был еще тот этап ранних буржуазных революций, когда их общие закономерности пробивали себе путь и складывались как бы из суммы «национальных вариантов», а не эти последние являлись выражением общих закономерностей в их национальной обертке.
Неразвитость капиталистических отношений в Европе в целом и внутри Нидерландов в частности имела своим следствием социальную и политическую незрелость поднимающейся буржуазии, а экономический консерватизм торгового капитала — социально-политический консерватизм и космополитизм нидерландского крупного купечества. А именно оно было призвано объективно играть ведущую роль в будущей буржуазной голландской республике. Радикальные революционные слои нидерландской буржуазии, сгруппировавшиеся вокруг консисторий и на первых этапах революции выступавшие в качестве руководящей силы, были слишком слабы для того, чтобы самим прочно удерживать руководство. Уже в 80-х годах XVI в. они перешли на положение довольно шумной, но маловлиятельной оппозиции, политический вес которой поддерживался, не в последнюю очередь, ее игрой
9 И. Van Der Wee. The Growth of the Antwerp market and the European Economy, v. II. Louvain, 1963, p. 24—27, 119, 131; J. Craeybeckx. Les Fuggers et Anvers.— «La Revue de la Banque», 1957, № 9—10, p. 636—639, 644—650.
10 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 363.
218
на противоречиях между «партией статхаудера» и правящей купеческой олигархией.
В марксистской историографии консервативная и половинчатая позиция буржуазии в ранних буржуазных революциях объясняется обычно либо ее незрелостью в рамках национального развития, либо ее классовой, эксплуататорской сущностью, которая препятствует ей проводить последовательно революционную линию. Оба эти положения верны, если их не абсолютизировать, особенно второе, ибо в таком случае доминирует догма, а из исторического процесса элиминируется присущая ему внутренняя динамика постоянного развития и изменения. Учитывать надлежит оба указанных фактора и кроме того обычно редко отмечаемую, но немаловажную для понимания поставленной проблемы степень общеевропейского развития капитализма как системы или, иными словами, «системный» фактор.
Учет его позволяет подойти, на наш взгляд, с более широкой и емкой мерой к определению причин того, почему незрелая буржуазия мануфактурного периода в XVI—XVIII вв. все же вынуждена была совершать революцию, тогда как тоже незрелая буржуазия стран, задержавшихся в своем историческом развитии, уже в условиях фабричной стадии капитализма, в XIX в., предпочитала решать и решала стоявшие перед ней проблемы путем компромиссов, реформ, «мирного» сползания от абсолютизма к буржуазной конституционной монархии и т. п. В последнем случае проявляется, во-первых, та общая закономерность буржуазных революций периода промышленного капитализма, что буржуазии таких стран противостоит уже классово развитый фабричный пролетариат с лозунгом «социальной революции» на устах; во-вторых, со всей силой сказывается существование и зрелость мировой системы капитализма, который, по цитировавшемуся ранее выражению К. Маркса и Ф. Энгельса, под страхом гибели заставляет принимать свой способ производства все другие нации и объективно предопределяет их развитие по буржуазному пути.
Подобной ситуации еще не было в XVI—XVIII вв. и перед молодой, недостаточно зрелой нидерландской, английской и даже французской буржуазией стояла только одна альтернатива — или утвердить свое политическое господство путем совершения революции, или погибнуть, прозябать и т. п. под ударами иноземного или «своего» абсолютизма, сползавшего на нисходящую стадию существования. Таково было в обоих этих случаях принципиально различное соотношение системы и ее составных частей, общей задачи завоевания восходящим классом буржуазии политического господства—и ее решения в рамках мануфактурного и промышленного периодов развития капитализма.
III
Теперь от общей постановки проблемы социально-экономических предпосылок и особых условий совершения ранних буржуазных революций можно перейти к выяснению специфических черт Нидерландской буржуазной революции XVI в. Как уже говорилось, она была «спонтанной» в смысле отсутствия влияния еще не существовавшей
219
системы буржуазных государств. Но был другой внешний фактор, сыгравший роль катализатора революционного взрыва в Нидерландах, произошедшего,— и здесь есть известная, хотя и не полная аналогия с германскими землями,— до того, как объективный и субъективный факторы революции достигли достаточной степени зрелости. Если в германских землях это был гнет католической церкви, хищно хозяйничавшей на политически раздробленной и экономически разобщенной территории Империи, то в Нидерландах такую роль сыграл самый реакционный в Европе, иноземный испанский абсолютизм, проводивший последовательную линию на политическое закабаление и экономическое ограбление этой небольшой, но хозяйственно наиболее высокоразвитой страны. Именно поэтому Нидерландская революция приняла форму освободительной войны против Испании, что неизбежно притупляло остроту заложенных в ней социально-экономических и политических конфликтов. Здесь намечается другая аналогия — с американской колониальной революцией конца XVIII в., также принявшей форму освободительной войны, уже против буржуазной метрополии, но тоже при недостаточной зрелости объективного и субъективного факторов.
В этом же направлении действовала и другая особенность — религиозная идеологическая оболочка движения — кальвинизм, который, хотя и был идеологией «самой смелой части тогдашней буржуазии» и, тем не менее направлял накал социальных страстей по руслу конфессионально-догматических коллизий. Незрелость предпосылок революции имела своим последствием политический союз нидерландской буржуазии не с крестьянством, а с дворянством, причем нидерландское дворянство, в своем абсолютном большинстве, было дворянством феодальным в отличие от «джентри» периода английской революции XVII в., олицетворявшего дворянство обуржуазивавшееся или обуржуазившееся. Этот союз предполагал пренебрежение насущными интересами крестьянства; усиление консервативных тенденций в политике, детищами чего были монархический статхаудерат и сложившийся на его основе сначала как политическое течение, а потом и как партия, оранжизм; попытки решать исход освободительной войны не путем опоры на внутренние революционные силы, а путем иностранного военного вмешательства («приглашения» герцога Анжуйского, пфальцграфа Иоанна Казимира, графа Лейстера и т. д.)11 12. Этот союз буржуазии с феодальным дворянством стоил дорого и политически не окупил себя: на юге страны он и порожденная им политика вызвали взрыв крестьянско-плебейских восстаний. Их подавление оранжистами деморализовало массы и подорвало их веру в освободительную борьбу, но не спасло от разрыва с южнонидерландским дворянством и от поражения на юге страны освободительной войны и революции 13.
11 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, стр. 308.
12 См. А. Н. Чистозвонов. Английская политика по отношению к революционным Нидерландам. — СВ, вып. V, 1953, стр. 200—227.
13 См. А. Н. Чистозвонов. Крестьянские движения в период Нидерландской революции.— СВ, вып. IV, 1953, стр. 194—208.
220
Все это нашло свое выражение в бунте «недовольных», их капитуляции перед Испанией и «реконкисте» Фландрии и Брабанта Александром Фарнезе. В республике правящая купеческая олигархия вынуждена была расплатиться за этот союз сохранением пережитков феодализма, особенно в дворянских заповедниках — Хелдере и Оверейс-селе, а также терпимостью к статхаудерату и оранжизму. В перипетиях острой политической борьбы с последними она понесла такие тяжелые утраты, как физическая гибель выдающихся ее лидеров в лице Олден-барнефелта и де Витта, арест и вынужденная эмиграция Хуго де Хроо-та и др.
Незрелость объективных условий отразилась и в политической сфере. Общенациональный внутренний рынок находился в Нидерландах еще в стадии своего формирования, когда сначала Антверпен, а после его падения Амстердам стали центрами складывавшегося мирового рынка. Не первый стал базой второго, а второй сделал первый своим придатком. Для испанского абсолютизма внутренняя централизация страны была не целью, а средством к ее подчинению, сопутствующим явлением, не получившим завершения. По этим причинам ни Нидерланды как комплекс 17 провинций, ни республика не стали, несмотря на свою небольшую территорию, централизованными государствами. Центробежные устремления, узкий местнический партикуляризм свили в них прочное гнездо. Есть основания именно в этом искать одну из главных причин слабости радикально-буржуазного и демократического движения, отсутствия в нем не только ярких руководящих фигур общенационального, но даже провинциального масштаба, его раздробленности и попадания на удочку демагогической политики то графа Лейстера, то тех или иных статхаудеров династии Оранских.
Комплекс этих причин предопределил успех революции и освободительной войны лишь на Севере, непоследовательность и половинчатость революционных преобразований, ограниченность конечных результатов и исторического значения Нидерландской революции XVI в.
IV
Закономерности развития капиталистической системы в ее целом сказались и на последующих судьбах детища Нидерландской революции — республики Соединенных провинций. Основой ее экономического процветания был голландский стапельный рынок. Он соответствовал потребностям первой фазы мануфактурного периода с ее преобладанием торгового капитала над промышленным и первому периоду формирования мирового рынка. Это соответствие, однако, было исторически преходящим. Видимо, неслучайно К. Маркс выделил в этом периоде две фазы, хронологический рубеж между которыми проходил по середине XVII в., а итоги англо-голландских войн второй половины XVII в. и причины упадка республики расценивал как историю «подчинения торгового капитала промышленному капиталу»14. Таково
и К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. I, стр. 366.
221
было сочетание качественного изменения складывавшейся капиталистической системы с его конкретно-историческим проявлением в жизни европейских государств с качественным различием Нидерландской революции XVI и Английской XVII в., из которых первая утвердила преобладающее положение торгового капитала, а вторая — промышленного.
Распад голландского стапельного рынка был не единовременным актом, а длительным процессом, что находилось в полном соответствии с замедленной динамикой развития мануфактурного периода. Первые симптомы упадка датируются временем англо-голландских войн, полная очевидность — примерно серединой XVIII в., а завершение — его концом. Шедшее параллельно постепенное высвобождение промышленного капитала из-под гегемонии капитала торгового, а затем и захват первым господствующего положения, с предоставлением торговому капиталу места лишь «капитала с особой функцией», сделало стапельный рынок как центр ценообразования, с его иерархически соподчиненными четырьмя разрядами купцов-оптовиков, отжившей формой. Процесс ценообразования совершался теперь в стране, где господствовал промышленный капитал,— в Англии, откуда шел массовый вывоз промышленных товаров в разных направлениях. Мировая торговля становилась более полицентричной, выдвинулись новые ее опорные пункты, в том числе ганзейский вольный город Гамбург, по сравнению с которым Амстердам становился постепенно центром распределения подчиненного значения. Механику этого достаточно обстоятельно выявили и проанализировали такие голландские историки-экономисты, как Й. Ф. Нирмейер и Т П. ван дер Коой 15.
В том, что республика Соединенных провинций вынуждена была уступить первое место Англии, а сама стать ее покорным кредитором и державой третьего ранга, сыграла свою роль ее, уже отмечавшаяся ранее, экономическая и политическая децентрализация. Она содействовала возникновению гигантской торгово-финансовой, а в известной мере и политической, гипертрофии Амстердама, т. е. амстердамского купечества, подмявшего под себя национальную промышленность и сделавшего ее простым придатком стапельного рынка. А это исключало для республики метаморфозу, совершавшуюся во второй фазе мануфактурного периода. Здесь вырисовывается и объективный критерий оценки политики правящей купеческой олигархии республики. До тех пор, пока эта политика находилась в соответствии с объективными закономерностями первой фазы мануфактурного периода, при всем ее своекорыстии, ошибках и преступлениях, она могла рассматриваться как исторически оправданная. В лице Боксхоорна она нашла своего барда и апологета. Она полностью теряет это свое качество и становится откровенно реакционной с тех пор, как вопреки объективным закономерностям, любыми средствами и способами стремится отстоять от натиска времени и увековечить голландский стапельный ры
15 J. F. Niermeyer. Historische schets van den Nederlandschen handel. — «De Economist», Jg. 92. Haarlem, 1943. T P van der Kooy. Hollands Stapelmarkt en haar verval. Amsterdam, 1931.
222
нок, а также покоившуюся на этом основании социально-экономическую и политическую структуру республики Соединенных провинций. И эта обреченная политика была заклеймлена в экономико-публицистических трактатах де Ла Курта.
Уже в XVII в. исчерпываются и революционные возможности религиозных форм идеологии вообще, и кальвинизма в частности. В апологетике наживы, свойственной пуританизму, последний загоняет себя в безысходный тупик, перестает успешно маскировать классовую, эксплуататорскую сущность капитализма, а одновременно с прежней эффективностью служит целям идеологического порабощения эксплуатируемых народных масс.
Итак, три успешных революции совершаются в Европе в рамках мануфактурного периода. Их историческое место было очень четко определено К. Марксом, который писал: «Революция 1789 года имела своим прообразом (по крайней мере, в Европе) только революцию 1648 года, а революция 1648 года — только восстание нидерландцев против Испании. Каждая из этих революций ушла на столетие вперед по сравнению со своими прообразами не только по времени, но и по своему содержанию»16. Было ли это только результатом их «национальных особенностей», более высокого уровня развития капитализма лишь в этих странах как таковых? Думаю, что это не так. В Великой буржуазной французской революции конца XVIII в. сказалась не только, а может быть не столько, большая зрелость французского капитализма конца XVIII в. по сравнению с английским середины XVII в. и нидерландским второй половины XVI в. В ней проявилась гораздо более высокая зрелость нарождавшейся капиталистической мировой системы в целом. В ходе промышленного переворота она получила адекватную научно-техническую базу для капитализма, переходившего в свой новый, промышленный, фабричный период развития. Он был материализован в системе, обеспечивавшей себе победу уже во всемирном масштабе, со сложившимися собственными закономерностями. И эти последние проявились во Французской революции конца XVIII в. со всей их классической четкостью и всесокрушающей силой, какой бы они не обладали, находись Нидерланды XVI в. или Англия XVII в. на таком же уровне экономического и социального развития, как Франция в конце XVIII в., но при отсутствии соответствующей степени зрелости всей системы. Каждому этапу исторического развития таковой соответствовала «своя» революция.
С комплексом этих явлений связано и еще одно важное качественное изменение. Процесс развития капитализма становился необратимым в континентальном масштабе и определяющим в мировом, а возможность обратимого варианта, тяготевшая над буржуазией мануфактурного периода, «снималась». Она модифицировалась в проблему динамики и форм буржуазного развития для тех стран, где еще более или менее прочно господствовали отживавшие свой век феодально-монархические режимы. Вместе со снятием проблемы обратимости буржуазные революции XIX в. в европейских странах теряют и свое значение
X. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр 114.
223
наиболее достоверного критерия необратимости буржуазного развития. Все это вовсе не подразумевает фатального хода и исхода событий. Для прогрессивных сил и тем более для пролетариата таких стран вовсе не было безразлично, как, в каких формах, какими темпами будет «у них» развиваться капитализм, и роль субъективного фактора не теряет своего значения. Опыт предшествующих революций, международного рабочего движения и другие обстоятельства придают внутренней социально-политической борьбе даже большую целенаправленность, сознательность и результативность.
Заключая, я хочу подчеркнуть, что связь общего и особенного в ранних буржуазных революциях далеко не исчерпывает их содержания, которое гораздо более сложно и многогранно.
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ИТАЛЬЯНСКОГО АБСОЛЮТИЗМА
В. И. РУТЕНБУРГ
Классический европейский абсолютизм вырастает на базе сложившейся задолго до его оформления централизованной национальной монархии. Итальянский региональный абсолютизм также появляется на почве централизованных государств, но по своим масштабам и по своей форме отличается от французского или английского. Речь идет об итальянских синьориях, выросших из городских коммун. Итальянская коммуна не являлась обычным феодальным городом, хотя, как и в других странах Европы, она родилась в борьбе с феодальными сеньорами \ Главное отличие состояло в исключительном развитии городов, которое привело в Италии к тому, что феодализм здесь был значительно подорван, сломлен, и город стал эксплуатировать деревню не только экономически, как во всех странах Средневековья, но и политически 1 2.
Сила итальянских коммун была продемонстрирована тем, что они уже в XII в. смогли сломить военную мощь империи и более того — отстоять свою независимость без помощи королевской власти, существовавшей в Италии лишь номинально. Жизнеспособность коммун привела к тому, что многие из них превратились в самостоятельные государства —- городские республики, подчинившие себе как сельскую округу, так и территории более мелких близлежащих городов. Итальянская городская коммуна была государством-республикой, соответствующим первому раннему этапу Возрождения (XIV в.). В отличие от обычного средневекового города, она представляла собой новое социально-экономическое и политическое образование, условия развития которого способствовали расцвету культуры Возрождения и определяли его специфику в зависимости от специфики каждого города-государства. Социально-экономической эволюции этих государств в XIII—XIV вв. сопутствовала и эволюция политическая: республика постепенно перерождалась в олигархию, а затем переходила к единовластному правлению синьора 3.
Синьория представляла собой второй этап политической истории Возрождения. Основывалась ли синьория мирным законодательным
1 В. И. Рутенбург. Итальянские коммуны. — Сб. документов «Итальянские коммуны XIV—XV веков». М. — Л., 1965, стр. 5—17.
2 См. X. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 365.
3 М. А. Гуковский. Итальянское Возрождение, т. I. Л., 1947, стр. 161—167.
8 Европа в средние века
225
путем, при котором лицо, занимавшее должность подеста или капитана народа, провозглашалось пожизненным правителем, или путем военного захвата власти удачливым кондотьером, она, как правило, использовала традиционные формы коммун для нужд нового, централизованного, по своей сути уже монархического государства. Таким образом, итальянская синьория отличалась от других централизованных государств Европы относительно небольшими размерами своей территории, никогда не достигавшей общенационального масштаба. Однако по своему характеру она была в значительной мере государством с развитой торгово-промышленной деятельностью и сильными пережитками республиканско-демократического способа правления.
Эта общая характеристика претерпевает большие изменения при рассмотрении истории каждой синьории в отдельности: д’Эсте в Ферраре, Малатеста в Римини, делла Скала в Вероне, Гонзага в Мантуе, Монтефельтро в Урбино, Кастраккани в Лукке, Пеполи в Болонье, герцога Афинского во Флоренции и т. д. В наиболее ранних случаях синьория носит в большей степени феодальный характер, как это было, например, в Ферраре XIII в., где, однако, также сохранялись республиканские институты, а синьор не представлял собой феодала-вотчинника 4. Даже в Урбино и подчиненном ему Губбио дом Монтефельтро, уже превратившихся в графов, а затем и герцогов, вынужден был сохранять многие коммунальные законы и традиции 5. Феодальным в своей основе и по своей форме было такое централизованное монархическое государство, как Сицилийское королевство, но здесь не было и не могло быть республиканских традиций, так как по сути дела не было и городов-коммун 6. Прогрессивное социально-экономическое развитие значительной части итальянских синьорий и пережитки демократических традиций городских коммун в их политическом строе стали питательной средой для создания первых предабсолюти-стских теорий.
Проблема совершенного государя возникла в атмосфере рождения и развития итальянской синьории. К этой проблеме уже в середине XIV в. обращался Франческо Петрарка, который, исповедуя античные идеалы, пытался применить их к условиям правления «народного трибуна» Кола ди Риенцо, поднявшего римских горожан против феодального произвола баронов. Через четверть века, в 1373 г. Петрарка в письме к синьору Падуи — Франческо да Каррара определяет идеальный тип государя, который должен быть справедливым, любить своих подданных и окружать себя учеными мужами; государь должен заботиться о мире, т. е. не допускать народных волнений 7, к которым автор этой идеальной просвещенной синьории раннего Возрождения теперь относится с недоверием и боязнью.
4 Е. В. Вернадская. Классовые основы ранней итальянской синьории. — «Уч. зап. Смоленск, гос. пед. ин-та», вып. II, 1953.
5 В. И. Рутенбург. Итальянские ломбарды. — Сб. документов «Итальянские коммуны XIV—XV вв.», стр. 356.
6 М. Л. Абрамсон. Сицилийское королевство и империя в первой половине XIII в. Автореферат, М., 1949.
F. Petrarca. Lettere senili, libr. XIV, lettera I. — Opere, v. IL Firenze, 1892, p. 333—381.
226
В конце XIV в. создается еще более идеализированный образ совершенного государя: в письме к Карло Дураццо, написанном в 1381 г., гуманист Колуччо Салутати настаивает на том, что государь должен быть первым среди равных не по рождению или по случаю судьбы, а по своим качествам; он лучше и умнее других; прежде чем управлять другими, он должен уметь управлять самим собой 8. В этой характеристике звучит голос республиканца, который вынужден согласиться на твердую власть принцепса, действующего гуманно и сохраняющего основы гражданских свобод городской коммуны, которая, став синьорией, превращается в небольшое централизованное государство.
Авторы теорий идеальной синьории могли черпать аргументы из сочинений южноитальянских писателей типа Панормиты («О речах и делах короля Альфонса») или Понтано («О государе», посвящено тому же королю), которые декларировали принципы «просвещенного абсолютизма» или откровенно прославляли монарха — покровителя писателей. Августейшее меценатство способствовало проявлению внешних черт возрожденческой культуры, сохранявшей в целом феодальные оттенки и соответствовавшей всему характеру Сицилийского королевства. Этот внешний блеск придворной литературы казался образцом, достойным подражания, для новых государей североитальянских синьорий.
В XV в. вырабатывается более четкое восприятие фигуры синьора: идеал отделяется от реальности. Это подтверждает появление теории Леона Баттиста Альберти о нормах «доброго управления домом» («De iciarchia», 1470 г.), где истинный государь (икиарх)—отец своих подданных, хорошо управляющий «домом», «лучший человек и первый государь своей семьи», а тиран — тот, кто управляет плохо 9.
Поджо Браччолини также не строит иллюзий в отношении единовластного правителя, полагая, что он не может не быть носителем жестокости и других пороков; двор правителя — источник зол и несчастий, несчастен и сам глава государства, лишенный, в отличие от ученого мужа, добродетелей. Эту теорию Поджо Браччолини развивает в своем диалоге «De infelicitate principum» (1440 г.)10.
Наиболее четко выраженные теории раннесиньориального государства можно найти в сочинениях сиенских авторов Франческо Пат-рици и Энея Сильвия Пикколомини. Патрици в своих трактатах «De institutione reipublicae» и особенно — «De regno et regis institutio-ne» 11 приходит к мысли о предпочтительности принципата, синьории перед республикой. Государь, по его представлениям, должен являться образцом человеческих добродетелей и совершенств, и в таком случае
8 «П1е verus rex est, quem preficit ratio, non quem nativitas exhibet... non tantum dignitate tuis, sed virtutibus antecellas... incipe prius tibi, quam aliis imperare, rege te ipsum». — C. Salutati. Epistolario, a cura di F. Novati, v. II. Roma, 1893, VI, p. 32—33.
9 «Iciarco, vuol dire supremo uomo e primario principe della famiglia sua».— L. B. Alberti. Opere volgari, t. Ill, Firenze, 1945, p. 132.
10 Poggi Florentini Opera. Basileae, MDXXXVIII, p. 392—419.
11 «Vita civile». Scrittori politic! italiani, a cura di F. Battaglia. Bologna, 1944.
227
8*
государство играет воспитательную роль, занимаясь политическим формированием своих граждан, которые целиком должны посвятить себя этой гуманистически-абсолютистской синьории 12. Однако такая синьория не должна быть монархией, которая способна привести к политическому вырождению. Опорой синьориального государя является городская аристократия, не допускающая к участию в политике народные низы, подобно близкой сердцу Патрици венецианской конституции. В «чистую» республику он не верит, так как считает ее неспособной, в отличие от синьории, обеспечить законное и справедливое правление 13.
Тезис Патрици о подчинении индивидуума государству в еще более категорической форме был высказан в политических сочинениях его земляка Энея Сильвия Пикколомини. Его «De ortu et auctoritate imperii romani libellus» 1446 г. справедливо был охарактеризован Ф. Баталья как «наиболее зрелый трактат итальянского кватроченто, посвященный сущности и природе государства» 14. Согласно Пикколомини, народ, являющийся сувереном, передает власть государю, что делает последнего полновластным и несменяемым сувереном. Передав власть государю, народ лишается права контроля и тем более отобрания власти, что делает незаконным любое восстание. Индивидуум, отдельный гражданин, полностью подчинен государству; суверенитет государства, сконцентрированный в личности государя,—• это «summa auctritatis plenitudo». В свете этой теории, после превращения гуманиста Пикколомини в папу Пия II, вполне логичным звучит его тезис о всемогуществе папской власти. Среди теоретиков государственного суверенитета Баталья отводит Пикколомини место предшественника Бодена.
Если теории синьориальной власти, рисующие идеальные или реальные фигуры государей, рождались в атмосфере возникновения и развития итальянских синьорий XIV и главным образом XV в., то следующий этап эволюции теории о государстве связан с появлением в Италии регионально-абсолютистских образований. Классическим образцом таких образований можно считать тосканский вариант.
Абсолютизм возникает в переходную от феодализма к капитализму эпоху. «Абсолютная монархия,— писал Маркс,— возникает в переходные периоды, когда старые феодальные сословия приходят в упадок, а из средневекового сословия горожан формируется современный класс буржуазии, иногда ни одна из борющихся сторон не взяла еще верх над другой» 15. Эта характеристика в целом приложима к абсолютизму Франции и Англии XVI в. В переломные периоды эти два класса, как считал Энгельс, достигают определенного равновесия, поэтому «государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посред
12 Ibid., «De regno», V, 4.
13 Ibid., «De institutione reipublicae», I, 4.
14 F. Bataglia. E. S. Piccolomini e F. Patrizi. Due politici senesi del Quattrocento. Firenze, 1936, p. 27.
15 X. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 306.
228
ница между ними» 16. Энгельс обращался при этой оценке к абсолютной монархии XVII—XVIII вв.
Обращаясь к региональному абсолютизму в Италии, следует учесть также исторические примеры княжеского абсолютизма в Германии (вторая половина XVI в.), выросшего в условиях свертывания только что появившейся мануфактурной промышленности и ослабления ранней буржуазии 17. В Италии, как и в Германии, наблюдалось явление региональной централизации в условиях раздробленности страны. В отличие от Германии, в передовых городах-республиках Италии (образцом которых может служить Флоренция), перерождавшихся в небольшие абсолютистские государства, мануфактурная промышленность развивалась на протяжении XIV—XVI вв., а то и до половины XVII в.; соответственно этому значительная роль принадлежала в XIV—XV вв. и ранней буржуазии. В то же время политические и экономические позиции феодалов начали фактически и юридически подтачиваться еще с конца XIII в. К концу XV в., а особенно в XVI в. начинается медленный, но неуклонный процесс одворянивания верхушки буржуазии, все более черпающей свои доходы не столько из промышленности, сколько из ростовщичества и земельных владений, из эксплуатации испольщиков, постепенно обрастающих феодальными повинностями.
Верхушка ранней буржуазии, входящая отныне в патрициат, начинает терять связь с капиталистической в своей основе экономикой и постепенно обособляется от буржуазии и одворянивается. Менее крупные представители ранней буржуазии продолжают сохранять свой классовый характер, хотя и меняют курс, ориентируясь на поставку товаров своей промышленности не столько на внешние, сколько на внутренние рынки. Несколько уменьшился и изменился предпролетарский элемент города. Социально-экономические изменения вызывают изменения политических форм флорентийского государства: противоречия между одворянившимся патрициатом и ранней буржуазией приводят к созданию абсолютистской власти, к перерастанию синьории Медичи в XV в. в герцогство, а затем и великое герцогство Тосканское в XVI в. Особенностью этого регионального абсолютистского государства было ослабление раннебуржуазной социальной прослойки и укрепление феодальной, т. е. наличие процесса социальной диффузии, противоположной условиям классического становления абсолютизма. Образование регионально-абсолютистского государства было прогрессивным явлением, способствовавшим дальнейшему развитию экономики и сохранению независимости государства 18.
Политические теории Макиавелли, Гвиччардини, Джаннотти не были простым порождением опыта тосканского регионального абсолютизма, они были созданы именно в обстановке борьбы синьориаль-ных и регионально-абсолютистских итальянских государств за неза
16 Л. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 172.
17 См. 7(. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 35, стр. 105; Архив Маркса и Энгельса, т. VII, стр. 97.
18 А. Д. Ролова. Социально-политическая борьба во Флоренции в 1527—1537 гг» и зарождение абсолютизма Медичи. Автореферат. Л., 1953.
«9
висимость от чужеземных владетелей, представлявших более сильные централизованные государства. Иноземному абсолютизму пытались противопоставить абсолютизм итальянский: герцогский, папский, иногда естественный и прочный, под эгидой Медичи, иногда искусственный и эфемерный, под эгидой Чезаре Борджа. Итальянская обстановка XVI в. выдвинула проблему абсолютизма, государства на первое место, сделала ее вопросом жизни и смерти Италии эпохи позднего Возрождения. Сложность и противоречивость итальянских условий, разнообразие форм развития государственности в отдельных районах страны, появление регионального абсолютизма при наличии общей раздробленности, стремление к государственной независимости и твердой национальной власти, мечты о демократических методах правления и гражданских свободах породили разнохарактерные, однако крайне показательные политические теории государства: от реалистических до утопических. Эти теории при всем том составляют не случайную коллекцию, а могут быть в целом сгруппированы по трем этапам: ра-смотренные выше идеализированные гуманистические схемы (XIV— XV вв.), реалистические теории (XVI в.), утопические конструкции (XVI—XVII вв.), могущие служить предметом специального рассмотрения.
Наиболее выразительная и реалистическая политическая теория XVI в. принадлежала Никколо Макиавелли, который сам определял ее истоки: «длительный опыт, исходящий из современных событий, и продолжительное изучение опыта древних» 19.
Многовековые напластования превратили политическое учение Макиавелли в макиавеллизм эпохи империализма, что привело к смешению понятий и искажению исторического места его теории. Эти напластования продолжают усложнять и запутывать проблему Макиавелли и макиавеллизма. Примером тому может служить новая книга испанского ученого Конде, открывшего, как он считает, главную линию мышления Макиавелли — его «мудрость» (sabiduria), которая состоит якобы в идее «движения» и в политическом искусстве побеждать общественное мнение 20. Большой вклад в дело очищения политического учения Макиавелли от позднейших наслоений внес Э. Намер, уточнивший историческую роль и диапазон влияния его политической теории 21. В последующие годы значительную разработку этих проблем провели ученые социалистических стран (Я. Малярчик, Я. Кудрна и др.) 22.
О характере политического учения Макиавелли предельно просто сказал еще Фрэнсис Бэкон: «Нужно быть благодарным Макиавелли
19 «Una lunga sperienza delle cose moderne, ed una continua lezione delle anti-che». — N. Machiaveli. II Principe. Opere complete. Napoli, 1877, p. 317
20 J. Conde. El saber politico en Maquiavelo. Madrid, 1948.
21 E. Namer. Machiavel. Paris, 1961.
22 J. Malarczyk. U zrodel wloskiego realismu politicznego. Macciavelli i Guicciardini. Lublin, 1963; J. Kudrna. Machiavelli a Guiciardini. Brno, 1967 В. И. Рутенбург. Гвиччардини. Заметки о позднем Возрождении. — Сб. «Итальянское возрождение». Л., 1966 (глава «Макиавелли и Гвиччардини»); «Machiavellismo е ati-machiavellici nel Cinquecento». Firenze, 1970.
230
и писателям подобным ему, которые пишут о том, что люди делают, а не о том, что они должны делать. Потому что нельзя сочетать мудрость змеи с невинностью голубя» 23. Реалистичность учения Макиавелли, образно выраженная в этой сентенции, проистекала, как он сам указывал, из учета уроков древних, политической истории современной ему Италии и личного многогранного политического опыта. Не случайно Маркс высоко оценивал глубину исторического мышления Макиавелли, говоря: «Его история Флоренции, это — шедевр» 24. Политическая теория Макиавелли создавалась им с учетом общеевропейских условий, которые приводили к образованию централизованных национальных государств абсолютистско-монархического характера во Франции, Англии, Испании, в отличие от раздробленной на отдельные синьории регионально-абсолютистского типа Италии. Политическое учение Макиавелли включает в себя проблемы экономики, истории, географии, а главное — науку о человеке, его истинных интересах и стремлениях, его натуре. Такое обращение к реальному, а не к воображаемому или идеальному человеку характеризует Макиавелли как философа-гуманиста периода позднего Возрождения.
Макиавелли делал вывод о том, что для правильного управления государством необходимо знать и учитывать человеческую природу. В частности, считая, что изначально человек плох, он не отрицал возможности, в благоприятных условиях, улучшения его натуры вплоть до воспитания храбрости и героизма. Гуманистическое отношение Макиавелли к познанию человека вовсе не означало гуманного отношения к человеческой личности: отдельный индивидуум являлся для него лишь единицей, которую подчиняет себе государство во имя общенационального интереса.
«Государь» (Il Principe) Макиавелли не представлял собой инструкцию политического и личного поведения главы синьориального государства или сборник максим коварства и лицемерия. «Государь» — это не только и не столько анализ качеств правителя и их проявлений, сколько изучение нового принципа, новой формы государства, теоретическое осмысление современной Макиавелли политической формы регионального абсолютизма. Еще в известном письме к Веттори 10 декабря 1513 г. Макиавелли сообщал, что он хочет написать книгу с изложением новой науки о государстве — «De Principatibus». Макиавелли не был сторонником обязательного синьориально-абсолю-тистского правления, он рассматривал его как наиболее реальный вариант. Его «Discorsi» посвящены главным образом республике и представляют собой попытку систематизировать законы политического правления. Единоличное правление было требованием не одного Макиавелли, а всей эпохи, что свидетельствует об изучении им реальной действительности, ее закономерностей или хотя бы характерных линий в политике. Отсюда интерес Макиавелли не к единственной форме правления, а к различным его видам (variazioni di governi), что подводит
23 М Orsini. Bacone е Machiavelli. Genova, 1936, р. 76.
24 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 29, стр. 154.
231
его к теории цикличности форм правления (mutazioni)75: за единовластием следует тирания, ее сменяет олигархия, затем народное правление, за которым вновь наступает единовластие, и т. д. Э. Гарен определяет это как повторяющуюся цикличность (una ciclita ritornante), а Б. Брунелло называет циркуляцией форм правления (la circola-zione dei governi) 25 26. «Принципат,— пишет Макиавелли,— легко становится тиранической формой правления, власть оптиматов с легкостью становится правлением немногих, а народ без труда склоняется к вольному поведению. Таким образом, если какой-либо правитель республики устанавливает в каком-нибудь городе один из этих трех видов государства, он им будет руководить недолго, так как никакое средство не сможет воспрепятствовать превращению одной из форм этих государств в свою противоположность» 27.
В этом положении заключены все сильные и все слабые стороны политического учения Макиавелли: исторический процесс, смена государств, их форм происходит не по желанию или согласно фантазиям людей, а под влиянием непреложных жизненных обстоятельств, под воздействием «действительного хода вещей, а не воображаемого» 28. Провозглашение естественной необходимости смены форм правления было для начала XVI в. крайне плодотворной идеей. К тому же, в принципе, мысль о закономерной смене форм государства подводила к идее диалектического перерастания (или, буквально, «соскальзывания» — sdruccioli) их в свою противоположность (nel suo contra-rio).
Однако теория цикличности Макиавелли, почерпнутая им у античных писателей (Полибий), приводила к выводу о замкнутом круге исторического процесса, что, очевидно, было порождением условий позднего Возрождения. Более плодотворной и результативной, чем традиционная теория цикличности, которую начали преодолевать уже в годы Макиавелли итальянские политические мыслители, и прежде всего Франческо Гвиччардини, требовавший учета «разности условий» 29, была у Макиавелли мысль о неизбежном движении, развитии государственных форм правления. Следующим шагом будет положение Вико, который считал, что циклы повторяются «в другой окраске», в новом качестве.
Реалистичность теории Макиавелли о принципате нового типа была подтверждена для Италии на примере Тосканского герцогства,
25 «Nacquono queste variazioni di governi», «possa passare molte volte per queste mutazioni». — N. Machiavelli. Discorsi sopra la prima deca di Tito Livio. Firenze, 1901, p. 12, 14.
26 E. Garin. Storia della filosofia italiana, v. II. Torino, 1966, p. 716; B. Brunello. Machiavelli e il pensiero politico del Rinascimento. Bologna, 1964, p. 66.
27 «... Perche il Principato facilmente diventa tirannico, li Ottimati con facilita diventano stato di pochi; il Popolare, senza difficulty in licenzioso si converte. Talmente che, se uno ordinatore di repubblica ordina un citta uno di quelli tre stati, ve lo ordina par poco tempo; perche nessumo rimedio pud farvi, a far che non sdruccioli nel suo contrario... per la simulitudine che ha in questo caso la virtu ed il vizio». — AL Machiavelli. Discorsi, p. 12.
28 «Piti conveniente andare dietro alia verita effettuale della cosa, che alia immagi-nazione di essa».—N. Machiavelli. 11 Principe. Opere complete, p. 332.
29 В. И. Рутенбург. Гвиччардини, стр. 104, 106, 107.
сохранившего относительную самостоятельность и прочность политическую и экономическую. Тем более контрастной представляется приписываемая Макиавелли идея объединения Италии, совершенно беспочвенная для XVI в. и ставшая плодотворной лишь три века спустя. Речь может идти лишь о мечте или, как пишет Саитта, «надежде на основание национального государства», свободного от политической тирании пап и чужеземцев 30. Это подтверждается известным положением Макиавелли, в котором он признавал религию инструментом, полезным для укрепления государства, и объявлял папство виновником политической раздробленности Италии: «именно церковь держала и держит нашу страну разобщенной», церковь — причина нашего краха» 31.
Мечта о единой Италии не нашла у Макиавелли конструктивного оформления; Брунелло прав, когда пишет: «Трудно установить, что он под этим понимает» 32. Очевидно, реалистическим вариантом на пути к будущему объединению Италии могла быть конфедерация регионально-абсолютистских государств, которую в годы Макиавелли предлагали Франческо Гвиччардини и Донато Джанотти, а несколько позднее близко к ней подходил также Паоло Парута. Гвиччардини представлял конфедерацию как тип государственного устройства Италии 33. Джанотти в «Рассуждении об итальянских дел х» предлагал создать лигу итальянских государей, которая могла бы преодолеть имперское политическое преобладание в Италии 34. Парута в своих «Рассуждениях о политике» писал о возможности политического мира в Италии в том случае, если итальянские государи будут сдерживать свои страсти и, главное, держаться вместе 35.
Государь Макиавелли, как и государь Гвиччардини 36, придерживается принципа твердой власти, использует любые средства для ее упрочения, «хорошо использует жестокость»37, подавляет народ. В то же время политическое учение этих мыслителей не лишено элементов республиканизма. Многие политические писатели Италии этой эпохи выступали с проектами использования опыта венецианской олигархической республики. Элементы венецианского правления предлагал ввести в практику флорентийского государства еще Савонарола,
30 G. Saitta. Il pensiero italiano nell’umanesimo e nel Rinascimento, vol. III.
Il Rinascimento. Bologna, 1951, p. 399.
31 «Queso e che la Chiesa ha tenuto e tiene questa nostra provincia divisa,... la Chiesa... e cagione della rovina nostra». — V. Machiavelli. Discorsi, p. 42—43.
32 B. Brunello. Op. cit., p. 90.
33 В. И. Рутенбург. Гвиччардини, стр. НО.
34 «Bisognerebbe, adunque, che questi principal italiani... non solo fussero atti a difendersi, ma potessino anche offendere... si fortificassero con amicizie... e favori, e danari, ed ogni altra cosa...». — D. Gianotti. Opere politiche e letterarie, v. I. Firenze, 1850, p. 336.
35 «Con il quali consigli, ella, senza dubbio, viene ad avere giovato non pur a se medesima, ma insieme a Italia... se saperanno i prencipi italiani temperare in modo le loro voglie, e tenesi insieme...». — P. Paruta. Opere politiche, v. II. Firenze, 1852, p. 315—316.
36 В. И. Рутенбург. Гвиччардини, стр. 106, 107.
37 «Crudelta... bene usate.. per necessity dell’ assicurarsi». — N. Machiavelli. Il Principe. Opere complete, p. 326.
который хотел поставить во главе его Большой Совет, заменявший собой синьора. Несмотря на совершенно специфический характер правления Савонаролы, равнение на венецианскую олигархию в конце XV в. было весьма симптоматичным.
Образцом распубликанско-синьориального строя служило для Макиавелли «смешанное правление» Ликурга в Спарте, а также «смешанное правление» в Риме. Пример Франческо Сфорца, Чезаре Борд-жа, Медичи, патрициев дожеской Венеции позволял ему обобщить опыт итальянской тирании XV в.: «кто берется за управление народом, путем ли республиканским или через принципат,и не обеспокоится о том, что существуют враги этого нового строя, образует государство весьма недолговечное» 38. Образцом долговечности и относительной прочности могла служить Венеция, где народные движения пресекались в зародыше.
Гвиччардини был сторонником олигархического режима, который он представлял себе в виде республики. Боязнь народа и ненависть к нему привели его к компромиссу и согласию допустить наличие государя, которого он мыслил себе как креатуру патрициев, подобно венецианскому дожу, что подтверждает проект государственной реформы 1532 г., одним из авторов которого был Гвиччардини39.
Джанотти в своем трактате «О флорентийской республике», написанном между 1526 и 1533 гг., заявлял, что считает конституцию и политическую структуру Венеции совершенной. Он полагал, что лучшие формы государства — это смешанное правление (governo misto, stato misto) и что оно может быть введено в практику многих итальянских государств и удовлетворит всех 40.
Однако Джанотти выступал против сосредоточения всей власти в руках аристократической касты патрициата, как и против правления народа и каких-либо революционных выступлений и потрясений (mutazioni). Опорой государства он считал «средние слои» пополанов и исключал из числа политически полноправных низы народа (plebe). Для Флоренции он предлагал следующим образом использовать структуру венецианской политической пирамиды: Большой Совет — Сенат — Государь. Государь, по его формулировке, должен играть роль хранителя интересов республики.
Парута, как и Джанотти, считал лучшей формой государства аристократическую республику со смешанным правлением, по образу и подобию Венеции. Во главе такой республики должен стоять не тиран, а «благородный и желанный государь» 41. Если в своем трактате «Об улучшении политической жизни» 1579 г. Парута рисовал образ совершенного правителя, то в своих донесениях из Рима в Венецию в
38 «Е chi prende a governare una moltitudine, о per via di liberta о per via di principal, e non si assicura di coloro che a quell’ordine nuovo sono nemici, fa uno stato di роса vita». — Af. Machiavelli. Discorsi, p. 50—51.
39 В. И. Рутенбург. Гвиччардини, стр. 106, 107.
40 «Io giudico Io stato misto essere ottimo e in molte citta potersi introdurre», «la introduzione del governo misto si viene a satisfare a tutti». — G. Gianetti. Op. cit., v. 1, p. 77.
41 «Un prencipe generoso e disideroso» — P Paruta. Op. cit., p. 304.
234
1595 г. он описывал «беспорядки и несовершенства», в которых находятся подданные такого абсолютного монарха, как папа.
Венеция стала образцом государственного строя в политических теориях XVI в. в связи с ее традиционным аристократически-патри-цианским характером, созвучным начавшейся уже эпохе феодальной реакции. К тому же Венеция еще долго, благодаря специфике своего социально-экономического развития, будет сохранять свою независимость и политическую жизнеспособность, что, естественно, привлекало к ней взоры политических мыслителей Италии.
Политические теории XVI в. свидетельствуют о том, что итальянская синьория, использующая в своих целях республиканские институты, стала важнейшим политическим явлением эпохи и что ее главной линией развития стало государство регионально-абсолютистского типа. Оно и стало объектом изучения для мыслителей XVI в.
Эти политические теории, выросшие на итальянской почве, были первой страницей науки об абсолютизме, созданной затем в централизованных странах Европы не без влияния итальянских предшественников.
КОДИФИКАТОР КРЕПОСТНОГО ПРАВА «ВТОРОГО ИЗДАНИЯ» —ГУСАНУС (Очерк первый)
М А. БАРГ
Важная роль ученых юристов в процессе утверждения в странах Центральной и Восточной Европы привилегированного дворянского землевладения и в деле обоснования и кодификации так называемого крепостного права «второго издания» уже неоднократно подчеркивалась в историографии \
Однако всеми отмечаемое возвышение «сословия» юристов в XV— XVI вв. было не только результатом рецепции римского права, в частности в Германии, но и одним из факторов самой этой рецепции. Рост численности «докторов права», выступавших в роли юрисконсультов при различного рода владетельных куриях, свидетельствовал не только об увеличении объема так называемых «порученческих функций», но и об открывшихся для них возможностях — в условиях феодальной реакции — активно влиять на ход и исход борьбы классов. Одним словом, «законоведам» покровительствовали ровно настолько, насколько в них нуждались.
А для того, чтобы не переставать быть нужными своим патронам, им приходилось не только идти «в ногу со своим временем», но и опережать его в нужном первым направлении. Неудивительно поэтому, что XVI век был — во всяком случае в Германии — временем опережающего развития права, его систематизации, временем, когда создавался, если можно так выразиться, «задел» юридических норм, реализация которых в живой действительности и в полном объеме была лишь делом будущего. Неудивительно, что без «докторов права» дворянство не могло и шагу ступить. От них ждали определения рамок нового права (существующего только в виде более или менее разрозненных законодательных актов или только лишь в форме «пожеланий» дворянства), отыскания его прецедентов, оснащения новых дворянских
1 См. Р. Ю. Виппер. Крепостное право в Лифляндии. — «Изв. АН СССР», сер. ист. и фил., 1944, т. I, № 6, стр. 241 и след.; С. Д. Сказкин. Основные проблемы так называемого второго издания крепостного права в Средней и Восточной Европе. — ВИ, 1958, № 2; Е. Brie. Stellung der deutschen Rechtsgelehrten zum Gewohnheitsrecht, in: «Festabe F. Dahn». Breslau, 1905; G. V Below. Ursaden der Rezeption des Romisclien Rechts in Deutschland. Munchen, 1905; E. Rabel. Die Rezeption des romischen Rechts in Deutschland. In: «Atti del Congresso in-ternazionale di dirrito romano. Bologna», II, 1934, p. 186; G. Wieacker. Privat-rechtsgeschichte der Neuzeit. Gottingen, 1952.
236
притязаний учеными и солидными аргументами и ссылками на великие авторитеты юридической науки, наконец, и что важнее всего,— формулировки оснований нового крепостничества. Именно они, представители юридической школы XVI в. — века гуманизма и Реформации — явились пионерами публичного провозглашения крепостного права «второго издания». С точки зрения истории юриспруденции — они, разумеется, считали себя преемниками славной ученой традиции, поскольку воспользовались результатами многочисленных изысканий, комментариев и трактатов, начало которых восходит к плеяде знаменитых глоссаторов и комментаторов римского права, включавших имена Цазия, Альсиа и др. Однако в плане общественно-экономическом юристы «школы XVI века» являли собой пример подвигов иного рода — столь же низменного сервилизма перед власть имущими, сколь и циничного корыстолюбия, что стали на долгие века объектом горячей ненависти и глубокого презрения, прежде всего, в среде крестьянства.
О содержании, тенденциях и методах вышедшей из-под пера юристов этой «школы» социально-правовой литературы дает возможность судить один малоизвестный и остающийся до сих пор неизученным источник 2 под названием: «Tractatus de Servis vel famulis et de hominibus tarn liberis quam propriis, duorum clarissimorum luriscon-sultorum, Hippolity Bonacossae et Friderici Husani. Coloniae Agrip-pinae, Apud Jahannem Cymnicum, sub Monocerate. Anno MDLXXXX».
Этот источник является в высшей степени ценным не только для истории права и общественных отношений XVI в., но и с точки зрения более широкого плана. В нем в очень рельефной форме и на актуальном историческом материале представлена социальная мысль немецкого образованного общества эпохи гуманизма и Реформации. Степень откровенности, с которой представители этого общества изложили свое социальное мировоззрение, позволяет усматривать в указанном трактате незаменимый источник по истории европейского гуманизма XVI в. в целом.
На самый исходный вопрос предпринятого нами исследования: о происхождении и тенденции Кёльнского издания — ответить не так-то легко. Дело в том, что мы имеем перед собой вовсе не коллективный труд двух авторов по одному и тому же сюжету, как можно было бы судить по заглавию трактата, а два сочинения, по воле издателя оказавшиеся в одном переплете, под общим заглавием и с общей нумерацией страниц. В остальном же между двумя трактами нет ничего общего 3. Первое принадлежит феррарскому нобилю Ипполиту Бона-коссе, озаглавлено: «De servis vel famulis» и посвящено папе Григорию XIII4. Второе, написанное ростокским юристом Иоанном Фридрихом Гусанусом, называется «Tractatus de Servis et hominibus tam
2 Внимание автора к этому памятнику привлек ® свое время академик Р. Ю. Виппер в связи с изучением так называемой «Страсбургской школы» Т. Кнаппа.
3 Это вовсе не значит, что в трактатах нет определенных общих тенденций, но об этом см. ниже.
4 Всего в трактате 117 стр.
237
liberis quam propriis» и посвящено магистрату Люнебургской (протестантской) общины 5. Каждый из авторов, как уже подчеркивалось, трактует о своем особом сюжете и обращается к читателю особой, специфической культурно-исторической среды. Католик итальянец Бонакосса занят определением прав и служб челяди, слуг, работающих в больших домах городов папской области.Характерно, что под термином «servi» он разумеет свободных людей 6, исполняющих черную работу и несущих службы низшего сорта. Итак, в трактате Бонакоссы отразился один из аспектов по преимуществу городской жизни Италии XVI в.
Сюжет трактата северогерманца-протестанта Гусануса совершенно другой — он исследует вопросы, относящиеся к аграрному строю своей родины. Соответственно, совершенно отличным было и содержание термина «servi». Поскольку, с одной стороны, германская форма рабства была еще действительностью в сравнительно недавнем прошлом (в отдельных районах это древнее рабство исчезло только в XI— XII вв.), а с другой стороны, большая часть крестьянства Германии находилась в момент создания Гусанусом своего трактата в той или иной форме зависимости от сеньоров, то выявилась возможность трактовать указанный термин не фигурально, а предметно, т. е. как обозначение людей несвободных. Тот же факт, что Гусанус считает возможным к, казалось бы, чисто средневековым формам крестьянской зависимости применять определения, заимствованные из «Институций» Гая, именуя феодально-зависимых крастьян «homines proprii» или «homines juris alieni»,— является свидетельством наиболее поразительным и требует специального изучения.
Таким образом, две работы настолько расходятся между собой — в конфессиональном смысле, по району своего применения и, что самое главное,— по характеру отношений, описываемых и регулируемых ими, что, на первый взгляд, остается необъяснимым, каким образом они могли появиться не только в одном издании, но и под общим заглавием. Естественно, что ни о сотрудничестве упомянутых авторов, ни просто об их согласии на такое «совместное издание» не может быть и речи. Вероятнее всего, что в столь странной комбинации юридической традиции католической Италии и протестантской Северной Германии повинен кёльнский издатель «Сборника», выступивший на этот раз и в роли его редактора, поскольку он нашел возможным дать книге слитное заглавие и приложить к ней общий предметный указатель.
5 Всего 111 стр. В конце приложен обширный предметный указатель. Нам удалось установить, что трактат Бонакоссы был опубликован отдельной книгой в 1575 г., т. е. 15 годами раньше Кёльнского издания. Титул 1-го издания: «De Servis, vel famulis tractatus ubi famulatis materia theorice et practice summa cum diligentia explicatur, cum indice locupletissimo. Venetiis apud Dumianum Zenarum», 1575. Был ли равным образом опубликован отдельным изданием трактат Гусануса, нам установить не удалось. Однако, судя по дате, указанной в посвящении, предпосланном трактату, 1590 г. был годом первого и единственного его издания.
6 «Et servus est homo liber» — «Tractatus...», p. 1.
238
Но в таком случае требует ответа другой, не менее важный и столь же трудный вопрос: какие мотивы направляли издателя, на какого читателя он ориентировался?
Поскольку издатель не предпослал публикации своего особого предисловия, а авторы включенных в нее трактатов в своих посвящениях, естественно, полностью игнорируют специфику данного издания (в нем, как отмечалось, полностью воспроизведена внутренняя структура каждого из трактатов) — в этих условиях ответ на поставленный вопрос может быть лишь предположительным. Прежде всего ясно, что «Сборник» издан в интересах высших слоев общества и для их пользования. Это — в одно и то же время и публичная, подкрепленная авторитетом античной и современной правовой науки декларация господских прав и привилегий по отношению к противостоящему им разряду работников и слуг, и руководство — нечто вроде Домостроя — для тех же господ (domini) об управлении дворовой челядью и различного рода «собственными» людьми.
Но если это так — в чем сомневаться, по-видимому, не приходится,— то мы получаем свидетельство в пользу тезиса о том, что в XVI в. международным был не только латинский язык; в этом столетии —• быть может, впервые в истории средневековой Европы — интернационализировались и по-настоящему унифицировались социальные интересы различных групп аристократии', как бы они ни назывались на местах: сеньорами, шляхтичами, рыцарями, патрициями — безразлично к национальной или конфессиональной их принадлежности. Значительное развитие товарно-денежных отношений и зарождение капиталистического уклада — этот новый всемирно-исторический факт — поставил европейское дворянство перед сходными проблемами. И несмотря на то, что различные национальные условия подсказывали различные способы выхода из затяжного кризиса дворянства XVI в.— в одном, по крайней мере, отношении эти способы оказались тождественными — попытаться выйти из кризиса за счет различных разрядов «зависимых людей», путем резкого усиления их эксплуатации.
Таким был тот имеющий подлинно международное значение факт социальной действительности Европы XVI в., на почве которого различные слои дворянства могли легко столковаться и проявить свою социальную солидарность. Не ошибемся, надеюсь, если именно этим обстоятельством попытаемся объяснить самую возможность появления столь странного на первый взгляд Кёльнского издания 1590 г. В нем ярчайшим образом отразилось удивительное совпадение «житейских» симпатий и антипатий разноязычной европейской знати, совпадение ее претензий, ее забот и страхов.
Что касается «простолюдинов», лишенных «собственных» средств к существованию, то поскольку они находились в той или иной форме экономической или внеэкономической зависимости (homines proprii), постольку они представляли в глазах этой знати одно не расчлененное целое, одну враждебную и опасную стихию, т. е. заслуживали не только одного и того же обращения со стороны знати, но и одного и того же правового регулирования их сословного статуса, 'лично-правового
239
положения. И как бы велики ни были противоречия, именно в этом пункте между знатью и зарождающейся буржуазией существовало полное единство взглядов, «социальная гармония».
Мятежное состояние массы, ее враждебность к своим «естественным господам», ее неустройство и «неуправляемость» не только вызьг вали в аристократических верхах европейского общества повышенный интерес к «нормам права», но и толкали эти верхи в одном и том же направлении — поиска новых юридических средств обуздания и регулирования зависимой массы, что сводилось к требованию кодификации «естественных привилегий» дворянства, с одной стороны, и столь же «естественной» бесправности и подвластности этой массы — с другой.
Вопрос «de servis» был для имущих классов XVI в. — безразлично к их сословному положению — приблизительно тем же, чем для буржуазии XIX в. стал «рабочий вопрос». Об этом недвусмысленно свидетельствуют многочисленные национальные варианты так называемого «рабочего законодательства», появляющегося в различных странах Европы XVI в. 7 Именно в это время вопрос об обеспечении «рабочими руками» — безразлично: будь то господские фольварки к востоку от Эльбы или хозяйство крупных арендаторов к западу от этой реки, частные мануфактуры в Англии или «казенные мануфактуры» во Франции — приобретает столь острый характер, что дворянское государство повсеместно приводит в движение орудия массового насилия. И то обстоятельство, что в одном случае речь идет о принуждении свободных под угрозой публичного бичевания и заключения в работные дома «наниматься» за любую плату, а в другом случае — о прикреплении крестьян к земле поместья — не должно вводить нас в заблуждение. Перед нами лишь различные исторические пути решения «рабочего вопроса» средствами XVI в. Речь шла лишь о юридической форме принуждения, само же принуждение было повсеместно откровенным и беспощадным 8. По средневековой традиции труд на другого мыслился лишь в форме принудительного труда. Именно поэтому итальянец Бонакосса называет сервами лично свободных и «вольнонаемных слуг», а северогерманец Гусанус точно так же именует крепостных крестьян. Одним словом, прежде, чем две эпохи окончательно разошлись, они проявились в единстве, в тождестве воззрений на человека, лишенного независимых средств существования, как на человека «несвободного», «низкого», «рабского состояния».
Однако между указанными фазами «рабочего вопроса» существует и немаловажное различие — их публицистика говорила на разных языках. Публицистика XIX в. усвоив терминологию классической
7 К сожалению, до сих пор еще не предпринята попытка марксистского сравнительно-исторического изучения этого законодательства — задача в высшей степени назревшая и благодарная.
8 Этим ни в коем случае не снимается принципиальное различие исторических путей развития в XVI—XVIII вв. Западной Европы, с одной стороны, и Центральной и Восточной Европы — с другой. Подчеркивается лишь один из исходных моментов, сближающих самую раннюю фазу этих путей.
240
политэкономии, усматривала в работниках «трудовой люд», «производительные классы», о положении которых временами говорилось с оттенком сентиментальности. Юристы XVI в. были далеки от таких слабостей. Они во всем, что касается общественных отношений,—прежде всего «реалисты»: они ищут форм, адекватных сущности вещей.
«Доктора права» XVI в. и в том числе авторы анализируемых здесь юридических трактатов предпочитают называть вещи своими именами, и разумеется, что самыми точными в их глазах являются термины юридические. О слугах «лично свободных» они пишут как о сервах, т. е. точно так же, как и о феодально-зависимых земледельцах. «Свободные» челядинцы — зависимые крестьяне — сервы — такова единая цепь состояний, юридические рамки для единого сословия зависимых людей. «Серв — свободный человек,— определял Бонакосса, — который вследствие нужды не может себя обеспечить (non est per se suficiens) и поэтому вынужден идти в услужение»9 Таким образом, в отличие от лицемерного буржуазного права, средневековое правосознание определяло антагонистические классы — работодателей и работников — в качестве столь же противоположных юридически фиксированных сословий: «свободных» и «рабов», «господ» и «людей чужого права», работающих под присмотром10.
Итак, XVI век — жестокий, безжалостный век; христианская мораль забылась, новое лицемерие и сентиментальность еще не народились; протестантизм предоставлял верующего собственной судьбе, а абсолютизм как бы возрождал всеобщее холопство в государственном масштабе. Поистине трудно было бы отыскать время, более благоприятное для различного рода законодательного прожектерства в интересах господствующего класса. Характерно, что доктора права выступают в своих трактатах не только в роли комментаторов, историков, философов, апологетов права вообще и римского права — в особенности, но и в качестве прямых кодификаторов нового права, предпринимая попытку изложить его в систематическом порядке в виде параграфов писанного (положительного) закона. Трактаты Бонакоссы и Гусануса — знамение этого времени. Таким образом, кёльнский издатель уловил важный момент в социальных тенденциях и в особенности в запросах аристократии того времени. Он решил объединить работы двух выдающихся юристов в одном издании, создав тем самым нечто вроде руководства по «рабочему вопросу» в широком смысле этого слова.
И современный историк должен быть ему чрезвычайно благодарен за его остроумный замысел — а именно за сопоставление в одном томе двух работ, выхваченных из множества других и отражающих условия жизни и тенденции развития таких, казалось бы, несхожих по историческим судьбам стран, как Германия и Италия.
9 «Tractatus...», р. 1.
10 Истолкование понятия «homines alieni Juris» столь неопределенно, что позволяет рассматривать в качестве таковых всех, лишенных юридически признанной собственности. См. «Tractatus...», р. 141, cap. 36.
241
Ведь этот замысел издателя дает нам редчайшую возможность, во-первых, сравнить методы юристов разных стран — методы, к которым они прибегали для достижения если не аналогичных, то, несомненно, близких по тенденции целей; во-вторых, выявить как специфику «национальных эпох», так и общие черты социального мировоззрения аристократии XVI в.; в-третьих, сквозь призму последней рассмотреть социальные условия и тенденции в разных концах Европы — в Германии и Италии»
Откладывая анализ двух последних вопросов до другого случая, мы сосредоточим свое внимание на первом. Итак, как работают юристы — авторы рассматриваемых трактатов, каков общий план и построение этих последних ? Сравнительное изучение сочинений Бо-накоссы и Гусануса позволяет установить множество общих черт в самом методе препарирования материала, в постановке вопросов, в характере их трактовки и аргументации. Общий уровень юридической работы в обоих случаях приблизительно одинаков и не очень высок. Хотя в расположении материала и проглядывает определенная система, однако она далека от завершенности и реализуется далеко не последовательно. Парадоксально, но интеллектуальная атмосфера Возрождения — в особенности поскольку речь идет о Бонакоссе — ослабила строгость юридического мышления. Этот факт легко устанавливается при сопоставлении анализируемых трактатов с трактатом английского юриста XIII в. Брайтона. В самом деле, в то время как Брайтон знает один авторитет — «Институции» Гая и неукоснительно следует за ним, Бонакосса, к примеру, знает несколько десятков авторитетов, как древних, так и более поздних, причем не только юристов 11. В результате его трактат — нечто среднее между публицистикой и юридическим руководством в собственном смысле слова.
При всей близости мировоззрения Гусануса к только что охарактеризованному, в нем немало черт специфических, северогерманских.
11 Бонакосса — типичная фигура итальянского Ренессанса: от его сочинения веет духом если и не свободомыслия, то во всяком случае индифферентизма. Все его рассуждения свидетельствуют о том, что светское общество Италии в земных делах, во всяком случае, отвернулось от христианства, как бы забывало о самом существовании церкви. Бонакосса не только не удостоил вниманием средневековые авторитеты — такие, как отцы церкви и великие учителя схоластики; сомнительно, чтобы он часто вспоминал о существовании самой Библии. По крайней мере, он ни разу не удостоил ее своим вниманием. Любопытно, что те несколько цитат из Посланий апостола Павла, которые приведены в его трактате, заимствованы им не непосредственно из первоисточника, а у светского писателя, к тому же они воспроизводятся не буквально, а в перифразе. Главный же источник теоретической и практической мудрости Бонакоссы — поэты и философы древности: Платон, Сенека, Плутарх, Марциал, Ювенал, Макробий и др., а из новейших писателей — Петрарка. Таким образом, мир, в котором вращается мысль и воображение Бонакоссы, есть по преимуществу мир языческий; быт современной ему Италии он описывает в тонах и терминах Римской империи. Даже комплименты главе церкви папе Григорию XIII он строит •на традициях языческой литературы, сравнивая доброту св. отца в отношении к своим слугам с мягкостью к рабам римского магната Луцилия, прославленного Сенекой.
242
Духовный климат родины Гусануса, по-видимому, столь же отличался от интеллектуальной атмосферы родины Бонакоссы, сколь различны были социальные условия этих стран и соответственно — пути и формы решения «рабочего вопроса». Только в одном отношении Гусанус сравнился бы со своим «соавтором» по кёльнскому изданию — в равнодушии к внешней, словесной религиозности. Реформация в этом смысле имела те же духовные последствия, что и культура Ренессанса. Естественное право прочно заняло место божественного, идею христианской любви и сострадания полностью вытеснила бесстрастная формула гражданского закона. Земные установления оказываются полностью светского происхождения. Однако специфика духовного мира Гусануса заключалась в том, что он не столь пленен языческой мудростью древности. Всего несколько ссылок на Тита Ливия, Цицерона и Вергилия украсили страницы его трактата. Гусанус систематически черпает лишь из одного кладезя мудрости античного наследия — из Кодекса Юстиниана. Но может быть именно поэтому и трактат Гусануса гораздо ближе к юридическому руководству, чем «соседствующий» с ним трактат Бонакоссы.
Однако наиболее важное отличие учености Гусануса от типа учености Бонакоссы заключается в том, что он обеими ногами стоит на почве своего времени — средневековья. Перед нами редкая, удивительная по богатству картина социальных отношений средневековья, рельефностью которой мы обязаны почти полностью тому, что она освобождена от туманившей ее прежде словесной религиозности и морали. Другими словами, в трактате Гусануса время не только остановилось, но как бы повернуло вспять: в глубь веков,только захватив с собой три атрибута, чуждые этим прошедшим столетиям: практическую трезвость и расчетливость протестантизма, нивелир римского права, поистине безграничную алчность дворянства. Первая из них помогла Гусанусу с предельной откровенностью разъяснить суть «нового права» дворянства; вторая — придать этому праву стройность и систематичность положительного закона. Третья же — ярким светом осветила происхождение и цель нового права. Немецкая действительность XVI в. заставила Гусануса избрать себе в качестве наставников не Платона и Сенеку, а средневековых глоссаторов и комментаторов как римского, так и, в особенности, феодального права и среди них — Бартолюса, Балдуина, Феррария, Цазия, Альсия, Фанезия и др. Гусанус часто обращается к знаменитому памятнику феодального права — «Книге феодов», а также к «Саксонскому зерцалу», к имперским эдиктам и решениям имперского суда (Reichskammergericht), к изданию Кассана (Chassanus. Consuetudines Burgundiae) и др. Из этого разнородного материала ему надлежит выработать систему, связать между собой максимы нового права. Задача несомненно трудная и до конца не разрешимая 12. Недаром ссылки на авторитеты занимают больше места, нежели самостоятельное изложение. Общая структура работы следующая. Каждая глава открывается перечнем трактуемых ею вопросов
12 См. Husanus. Epistola dedicatoria.
(нередко до 30 и более). Затем дается ответ автора13 и ссылки на авторитеты.
По всему видно, что Гусанус взялся за дело новое, до чрезвычайности трудное, но очень назревшее и неотложное. Он ступает по почве зыбкой и углубляется в область неизвестную и неустоявшуюся. Наблюдая, как он то и дело сопоставляет многочисленные мнения по тому или иному вопросу, выделяет противоречия и с трудом предлагает решение, нельзя удержаться от сравнения, что автор работает так, будто прокладывает просеку в лесной чаще. Как и Бонакосса, Гусанус еще не выработал кодификационной системы, он подвигается вперед медленно, буквально ощупью, небольшими переходами, от одного частного вопроса к другому. Вопросы по большей части разрозненны настолько, что очевидно,—до системы права еще очень далеко. На одни вопросы ответы даются ясные и четкие, другие выясняются с помощью мнений авторитетов. Наконец, во многих случаях автор от ответа уходит, предоставляя читателю самому взвесить аргументы в пользу того или другого мнения 14. Но именно потому, что мы присутствуем при самой начальной стадии кодификации нового права, потому, что противоречия на пути к данной цели еще не сняты, а контуры ее только намечаются, нам открывается редкая возможность воочию увидеть, из каких элементов создается это право, на какой почве, с помощью каких аргументов.
Другими словами, через противоречия в тексте трактата мы^как бы проникаем в противоречия самой действительности Германии конца XVI в., которую предстояло «унифицировать» не в последнюю очередь с помощью кодификации права «вторичного закрепощения».
В кельнском издании трактат Гусануса15 занимает нескольким более ста страниц (стр. 129—232). Работа разделена на девять глав (без названия). Каждая глава, как уже указывалось, открывается списком вопросов, которые представляют собой как бы «план» данной главы. Число вопросов от одной главы к другой варьирует. Так, например, в первой главе 44 вопроса, во второй и третьей главах — по 39 вопросов, в четвертой главе — 12 вопросов, в главе VII их число достигает 93, в VIII главе — 154 и т. д. Напрасно было бы искать строгой системы в расположении вопросов внутри глав, как и в распределении их между главами. Проиллюстрируем систематизаторское
13 Ibid., р. 192; Наир. Cap. XII. «Questio: potest dominus in casu necessitatis in-dicere suis hominibus Contributionem extraordinem...? Id facere potest».
14 Здесь нет и в помине той отчетливости и резкости тезисов, уверенности тона кодификатора, с которыми мы сталкиваемся, к примеру, в проекте «Земского права» Лифля-ндского рыцарства (1599 г.), составителем которого явился рижский синдик Давид Хильхен. См. Р. Ю. Виппер. Указ. соч.
15 К сожалению, наши сведения, характеризующие личность Гусануса, ограничены тем немногим, что можно почерпнуть в самом трактате. Даже самые подробные справочники «Национальной биографии», имеющиеся в наших хранилищах, либо просто их повторяют, либо вовсе обходят молчанием нашего автора.
В предпосланном трактату посвящении Гусанус подчеркивает, что он не настолько обучен (non admodum instructus) гражданскому праву, чтобы желать публикации этой работы. Однако сознание того, что пользу в занятиях науками приносит каждый образец рассмотрения вопросов, как и эрудиции, заставило его на это решиться.
244
искусство нашего автора. Судя по вопроснику, первая глава должна была быть посвящена проблеме происхождения рабства.
Однако Гусанус в ходе изложения явно отклонился от своего замысла в сторону, посвятив добрую половину объема этой главы вопросу о том, какую войну следует считать законной (с этим связана законность захвата пленных и их порабощения). Что и говорить — сюжет для действительности Германии XVI в. в высшей степени актуальный. Однако чрезмерное внимание к нему привело к тому, что основной вопрос главы так и не был до конца выяснен. Точно так же и во второй главе предполагавшееся описание форм серважа, существующих в современной Гусанусу Германии, в действительности не состоялось, поскольку автор увлекся одной из этих форм, а именно так называемыми «ласситами», и, не ограничиваясь ее юридическим определением, обратился к «истории вопроса».
В результате для освещения других форм несвободы места уже не осталось. С такого же рода «избыточностью» в одних вопросах и скудостью (или полными пробелами) в других мы сталкиваемся во всех главах интересующего нас трактата. Наконец, в изложении масса повторений, ненужных отступлений и, что хуже,— перерывов буквально на полуслове, то ли от забывчивости, то ли от незнания, что далее сказать.
Особо следует остановиться на характере аргументации. Выше уже отмечалось, что Гусанус скорее практик, нежели теоретик права. Новизна аграрных отношений, формировавшихся в условиях крепостничества «второго издания», была столь велика, что Гусанус сплошь и рядом просто не мог воспользоваться готовыми формулами римского права для освещения конкретных казусов современной ему практики. В то же время новизна самой задачи кодификации живого права, и к тому же во многих отношениях только складывавшегося, равно как и непривычность и скованность в пользовании приемами теоретического исследования вопросов, не давали ему возможности воспользоваться системой римского права хотя бы в целях чисто внешнего упорядочения лежавшего перед ним материала. В итоге анализируемый трактат не превратился ни в свод законов, регулирующих личный статус людей в немецкой деревне второй половины XVI в., ни в сборник казусов, связанных с этим статусом. Скорее всего его задача была и более узкой и более специальной: от него требовался самый первый набросок волновавших восточноэльбскую знать вопросов, относящихся к объему дворянских прав в отношении личности и имущества различных разрядов зависимых от них земледельцев, а также предварительный свод «авторитетных суждений» по этим вопросам.
Отсюда все присущие такому наброску недостатки, но и определенные преимущества: известная свобода в выборе (отборе) вопросов, равно как и свобода в расстановке логических ударений. Не скованный «образцами» подобного труда, за которыми необходимо строго следовать (чтобы не «уронить достоинство» своей собственной работы), Гусанус творит буквально на глазах у читателя. Эта столь редко встречающаяся у средневековых юристов неподдельная живость
245
(нередко до 30 и более). Затем дается ответ автора13 и ссылки на авторитеты.
По всему видно, что Гусанус взялся за дело новое, до чрезвычайности трудное, но очень назревшее и неотложное. Он ступает по почве зыбкой и углубляется в область неизвестную и неустоявшуюся. Наблюдая, как он то и дело сопоставляет многочисленные мнения по тому или иному вопросу, выделяет противоречия и с трудом предлагает решение, нельзя удержаться от сравнения, что автор работает так, будто прокладывает просеку в лесной чаще. Как и Бонакосса, Гусанус еще не выработал кодификационной системы, он подвигается вперед медленно, буквально ощупью, небольшими переходами, от одного частного вопроса к другому. Вопросы по большей части разрозненны настолько, что очевидно,—до системы права еще очень далеко. На одни вопросы ответы даются ясные и четкие, другие выясняются с помощью мнений авторитетов. Наконец, во многих случаях автор от ответа уходит, предоставляя читателю самому взвесить аргументы в пользу того или другого мнения 14. Но именно потому, что мы присутствуем при самой начальной стадии кодификации нового права, потому, что противоречия на пути к данной цели еще не сняты, а контуры ее только намечаются, нам открывается редкая возможность воочию увидеть, из каких элементов создается это право, на какой почве, с помощью каких аргументов.
Другими словами, через противоречия в тексте трактата мы^как бы проникаем в противоречия самой действительности Германии конца XVI в., которую предстояло «унифицировать» не в последнюю очередь с помощью кодификации права «вторичного закрепощения».
В кельнском издании трактат Гусануса15 занимает нескольким более ста страниц (стр. 129—232). Работа разделена на девять глав (без названия). Каждая глава, как уже указывалось, открывается списком вопросов, которые представляют собой как бы «план» данной главы. Число вопросов от одной главы к другой варьирует. Так, например, в первой главе 44 вопроса, во второй и третьей главах — по 39 вопросов, в четвертой главе — 12 вопросов, в главе VII их число достигает 93, в VIII главе — 154 и т. д. Напрасно было бы искать строгой системы в расположении вопросов внутри глав, как и в распределении их между главами. Проиллюстрируем систематизаторское
13 Ibid., р. 192; Наир. Cap. XII. «Questio: potest dominus in casu necessitatis in-dicere suis hominibus Contributionem extraordinem...? Id facere potest».
14 Здесь нет и в помине той отчетливости и резкости тезисов, уверенности тона кодификатора, с которыми мы сталкиваемся, к примеру, в проекте «Земского права» Лифляндского рыцарства (1599 г.), составителем которого явился рижский синдик Давид Хильхен. См. Р. Ю. Виппер. Указ. соч.
15 К сожалению, наши сведения, характеризующие личность Гусануса, ограничены тем немногим, что можно почерпнуть в самом трактате. Даже самые подробные справочники «Национальной биографии», имеющиеся в наших хранилищах, либо просто их повторяют, либо вовсе обходят молчанием нашего автора.
В предпосланном трактату посвящении Гусанус подчеркивает, что он не настолько обучен (non admodum instructus) гражданскому праву, чтобы желать публикации этой работы. Однако сознание того, что пользу в занятиях науками приносит каждый образец рассмотрения вопросов, как и эрудиции, заставило его на это решиться.
244
искусство нашего автора. Судя по вопроснику, первая глава должна была быть посвящена проблеме происхождения рабства.
Однако Гусанус в ходе изложения явно отклонился от своего замысла в сторону, посвятив добрую половину объема этой главы вопросу о том, какую войну следует считать законной (с этим связана законность захвата пленных и их порабощения). Что и говорить — сюжет для действительности Германии XVI в. в высшей степени актуальный. Однако чрезмерное внимание к нему привело к тому, что основной вопрос главы так и не был до конца выяснен. Точно так же и во второй главе предполагавшееся описание форм серважа, существующих в современной Гусанусу Германии, в действительности не состоялось, поскольку автор увлекся одной из этих форм, а именно так называемыми «ласситами», и, не ограничиваясь ее юридическим определением, обратился к «истории вопроса».
В результате для освещения других форм несвободы места уже не осталось. С такого же рода «избыточностью» в одних вопросах и скудостью (или полными пробелами) в других мы сталкиваемся во всех главах интересующего нас трактата. Наконец, в изложении масса повторений, ненужных отступлений и, что хуже,— перерывов буквально на полуслове, то ли от забывчивости, то ли от незнания, что далее сказать.
Особо следует остановиться на характере аргументации. Выше уже отмечалось, что Гусанус скорее практик, нежели теоретик права. Новизна аграрных отношений, формировавшихся в условиях крепостничества «второго издания», была столь велика, что Гусанус сплошь и рядом просто не мог воспользоваться готовыми формулами римского права для освещения конкретных казусов современной ему практики. В то же время новизна самой задачи кодификации живого права, и к тому же во многих отношениях только складывавшегося, равно как и непривычность и скованность в пользовании приемами теоретического исследования вопросов, не давали ему возможности воспользоваться системой римского права хотя бы в целях чисто внешнего упорядочения лежавшего перед ним материала. В итоге анализируемый трактат не превратился ни в свод законов, регулирующих личный статус людей в немецкой деревне второй половины XVI в., ни в сборник казусов, связанных с этим статусом. Скорее всего его задача была и более узкой и более специальной: от него требовался самый первый набросок волновавших восточноэльбскую знать вопросов, относящихся к объему дворянских прав в отношении личности и имущества различных разрядов зависимых от них земледельцев, а также предварительный свод «авторитетных суждений» по этим вопросам.
Отсюда все присущие такому наброску недостатки, но и определенные преимущества: известная свобода в выборе (отборе) вопросов, равно как и свобода в расстановке логических ударений. Не скованный «образцами» подобного труда, за которыми необходимо строго следовать (чтобы не «уронить достоинство» своей собственной работы), Гусанус творит буквально на глазах у читателя. Эта столь редко встречающаяся у средневековых юристов неподдельная живость
245
в восприятии современной ему действительности, оригинальность в постановке вопросов, подлежащих рассмотрению, и способ аргументации, к которому прибегает непривычный к высокой схоластике юрисконсульт Гусанус, придает его труду значение неповторимого документа эпохи, В таком документе равно важно абсолютно все: и неравномерность в освещении отдельных вопросов, и недомолвки, и пропуски, не говоря уже о сути того, что сказано. Именно совокупность этих черт создает представление об определенной исторической фазе в процессе становления крепостного права «второго издания».
Наконец, о характере аргументации, к которой прибегает Гусанус для развития и подкрепления своих суждений. Поскольку, как уже отмечалось, он не создавал ни отвлеченной системы действующего права, ни практического руководства для нужд судебного обихода, постольку принятый в трактате способ аргументации отличается большой свободой. Разумеется, ссылки на юридические авторитеты преобладают (иногда даже создается впечатление, что частота и число «авторитетов», приводимых по отдельным вопросам, все еще довлели над соображениями содержательного порядка).
Однако Гусанус не менее охотно прибегает к историческим преданиям и античной мудрости, почерпнутой у философов и поэтов. Согласимся, что чередование ссылок на «Институции» Гая и стихи Горация, суждений знаменитых глоссаторов римского права Бальдуса и Бартолюса и речений, заимствованных из «Энеиды», не часто встретишь в юридическом трактате ни в более раннюю, ни в более позднюю эпоху. Очевидно, что Возрождение в области юриспруденции, с одной стороны, весьма основательно расправилось с канонами схоластики и, с другой,— не успело выработать элементарно строгого стиля новой, индуктивной науки. Отсюда и наступившее в интересующей нас области временное смешение элементов и того и другого методов.
Между тем именно в эту пору общего снижения формальных требований к научному построению в интересующей нас области 16, в эту святая святых ворвалась сама жизнь в облике близкой к публицистике речевой манеры тайных и явных советников, отражавших в своей показной холодности и рассудительности кипение страстей, которым был столь щедро отмечен XVI в. Всеми этими особенностями трактат Гусануса — временами до полной неразличимости — напоминает трактат Бонакоссы 17. И если уж искать между ними различий, то только в одном направлении это занятие сохраняет смысл: в оценке роли христианской традиции в системе аргументации. Бонакосса, как мы видели, почти полностью от нее отказался. Возрождение для него обернулось язычеством. В отличие от него Гусанус дышал
16 Столь же поучительна в этом смысле параллель между трактатом английского юриста XV в. Литтлтона и трактатом его соотечественника юриста XIII в. Брайтона.
17 Возрождение, как и схоластика,— интеллектуальное течение подлинно общеевропейского характера (воздержимся пока от дальнейшего распространения его пределов). Однако с одним важным отличием: схоластика объединяла этнос до полной безликости, Возрождение объединяло народы, сохраняя их неповторимый, индивидуальный облик.
246
не только долетавшими к нему из-за Альп ветрами Возрождения, но и более религиозной атмосферой. Это обстоятельство сказалось в чрезвычайной живости христианской традиции, которой буквально пронизана каждая глава его трактата. Ссылки на отдельные части новозаветного канона и каноническое право занимают такое же место в системе аргументации, как и ссылки на отдельные части «Свода» Юстиниана. Эта особенность сближает Гусануса с юристами предшествующей эпохи. Отсюда столь бросающаяся в глаза привязанность Гусануса к мнениям Фридриха Якобинуса, Готофра, Ольдендорфа, Иоанна из Феррары и других авторитетов средневекового права. Наконец, как юрисконсульт люнебургской протестантской общины, Гусанус использует малейшую возможность, чтобы сослаться на постановление то магистрата, то съезда дворян, связывая таким образом свою позицию с волей своих покровителей.
Таковы в общих чертах особенности интересующего нас трактата. Новизна и шаткость выраженной в нем позиции, так резко контрастирующие с отчетливостью и резкостью тезисов кодификаторов того же права, действовавших столетие спустя, дают основание усмотреть в нем своего рода отправной пункт целого исторического периода в развитии аграрного строя Восточноэльбской Германии. Откладывая подробный анализ этого незаслуженно забытого памятника до другого случая, мы хотели бы только привлечь внимание к трем элементам его содержания, недвусмысленно свидетельствующим о ведущей идее, вдохновлявшей Гусануса. Гусанус прежде всего решительно не согласен с мнением Аристотеля, полагавшего, что рабство, как и свобода, имеет естественное происхождение, т. е. обусловлено законом природы18. Все люди, провозглашает Гусанус, изначально, по рождению свободны. Институт рабства основан на гражданских законах, устанавливаемых людьми для удовлетворения своих потребностей и регулирования своих отношений 19 Перед нами свидетельство наиболее ранней на немецкой почве формулировки так называемой договорной теории, т. е. «общего соглашения», как предпосылки возникновения гражданского правопорядка. Однако, как и Аристотель, Гусанус не только не видит ничего предосудительного в существовании самого института рабства — в его глазах он представляет собой неизбежный и потому органический элемент этого порядка. Он столь же вытекает из «человеческих потребностей», как и все другие институты этого общества.
Решающее значение для понимания ведущей идеи анализируемого трактата имеет понятие «servitus», столь часто и в различных контекстах употребляемое Гусанусом. С одной стороны, очевидно, что Гусанус не склонен считать его равнозначным состоянию древнего рабства. Утверждением о том, что законы древнего рабства ныне среди христиан уничтожены20, открывается вторая глава трактата. Под этим
18 «Tractatus... р. 131, cap. I, § 6.
19 Ibidem.
20 Ibid., р. 137, cap. II, § 1: «Quia vero jam dictum est, vetera servitutis jura hodie inter Christianos abolita esse».
247
«древним рабством» Гусанус понимает несвободу, при которой господин имеет власть над жизнью и смертью своих сервов. Однако, предупреждает нас автор, это утверждение нельзя толковать слишком неограниченно, поскольку определенное рабство (tamen aliquam servitutem) «более умеренное и менее жестокое» в сравнении с вышеупомянутым, но столь же древнее и многими сторонами подобное ему, сохранилось и не может не сохраниться во имя благополучия государства 21. Этот пассаж содержит' в зародыше всю квинтэссенцию остальной части построения.
Наконец, чрезвычайно важным для понимания существа отраженного в трактате процесса вторичного закрепощения крестьянства представляется утверждение Гусануса о том, что «Servitus» — такая же необходимая социальная функция, как и знатность, и заключается она в подневольном производительном труде прежде всего и главным образом в земледелии. «Servitus», подчеркивает Гусанус,— функция крестьянства» (haeret in rusticis) 22. Мы не можем не обратить внимания на эту поистине уникальную попытку выдать дворянский интерес за интерес государства, а частноправовое отношение представить как публичную функцию. Таковы «три кита», на которых покоится трактовка Гусанусом важнейших вопросов крепостничества «второго издания».
21 Ibidem.
22 Ibid., р. 138, cap. II.
ИСПАНСКИЙ ЭКОНОМИСТ XVI в. ТОМАС МЕРКАДО О ПРИЧИНАХ И СУЩНОСТИ «РЕВОЛЮЦИИ ЦЕН»
Э. Э. ЛИТАВРИНА
Экономический подъем первой половины XVI в., рост международных связей и внешней торговли, связанный с открытием новых земель, обусловили во всех странах Европы повышение интереса к экономическим вопросам.
После открытия Америки, когда в Испанию хлынули драгоценные металлы из Нового Света, вызвав «революцию цен», испанцы первыми получили наглядный урок того, что золото и серебро вовсе не являются синонимами богатства. Поиски ответа на вопросы о причинах роста цен, о методах борьбы против дороговизны и попытки предотвратить начавшийся упадок испанской промышленности и торговли вынудили испанских экономистов заняться разработкой ряда экономических проблем, среди которых главное место занимают теории денег и стоимости, а также вопросы экономической политики государства.
Испанские экономические теории XVI—XVII вв. изучены гораздо менее, чем работы французских и английских экономистов этого периода. Однако испанская экономическая литература этого времени очень обширна и интересна х.
Важнейшим центром экономической мысли в Испании XVI в. был Саламанкский университет, откуда вышли такие выдающиеся экономисты, как Томас Меркадо, Доминго Сото, М. Н. Аспилькуэта, Саравиа де ла Калье. Одной из наиболее значительных экономических работ той эпохи является книга Томаса Меркадо «Количество заключенных торговых сделок» (Suma de los tratos у contratos) 1 2. Эта работа была впервые опубликована в Саламанке в 1569 г., затем дважды переиздавалась в Севилье в 1571 и 1589 гг. 3 В 1591 г. она была издана в Италии в переводе на итальянский язык.
В настоящей работе нами использован полученный из Французской национальной библиотеки микрофильм севильского издания 1589 г.
1 Р. Vilar. Les primitifs espagnols de la pensee economique «quantitativisme» et «bullionisme». Melanges offerts a Marcel Bataillon par les hispanistes frangais. Bordeaux, 1969.
2 T. Mercado. Suma de los tratos у contratos. Sevilla, 1589.
3 M. Grice Hutchinson. The School of Salamanca. Oxford, 1952, p. 79—103; «Gran encyclopedia ilustrada hispano-americana», S. V.
249
Сочинение Меркадо представляет собою обширный труд объемом более чем в 700 страниц печатного текста, посвященный основным проблемам торговли Испании с колониями во второй половине XVI в. До сих пор этот важный источник остается малоизученным. Лишь в некоторых работах по испанской истории использовались отдельные отрывки из сочинения Меркадо — главным образом для характеристики экономического упадка Испании во второй половине XVI в. Первым историком, который по достоинству оценил богатейший материал, содержащийся в книге Меркадо, был французский исследователь А. Сайю, привлекший этот источник для изучения торговли Севильи с Новым Светом.
В ряде своих статей 4 А. Сайю использовал, однако, сочинение Меркадо довольно односторонне. Французского историка интересовала лишь одна сторона проблемы, а именно — употребление векселей и техника торговых операций с Новым Светом. В центре его внимания было развитие «капиталистических» методов торговли в Испании, ибо «капитализм», по мнению А. Сайю, представляет собой некую совокупность форм и методов ведения финансовых и торговых операций, а развитие «капитализма» есть постепенное распространение и совершенствование этих методов — этих «капиталистических традиций», «возникших» в итальянских городах в XIII—XIV вв.
О самом Томасе Меркадо известно очень мало. Родился он в Севилье, где и прожил большую часть своей жизни; некоторое время, судя по его собственным замечаниям, он был купцом и, по всей вероятности, участвовал в торговле с Индиями. В 1553 г. он уехал в Мексику, где учился в университете г. Мехико, основанном в том же 1553 г. Здесь Меркадо принял духовный сан и вступил в орден св. Доминика. В университете Меркадо учился у известного в то время теолога профессора Педро де Правиа, блестяще закончил университет и получил степень магистра теологии. В течение всей своей последующей жизни Меркадо был признанным авторитетом в области теологии и морали, но не менее, чем этими дисциплинами, он интересовался вопросами экономики.
В современной Меркадо Испании и в ее колониях ключом била торговая жизнь, процветали спекуляция, кредит, ростовщичество. Меркадо стремился проникнуть в суть этих явлений, объяснить их, а порою и оправдать, опираясь на каноническое право,чреватые для страны тяжкими последствиями действия севильских купцов.
В 60-х годах Меркадо вернулся в Испанию, некоторое время жил в Севилье, где и написал свое главное сочинение — «Количество заключенных торговых сделок». В 1575 г. во время обратного морского пути в Мексику Меркадо умер, заболев лихорадкой.
Большой труд Меркадо охватывает различные стороны экономической жизни Испании во второй половине XVI в. Сочинение разде
4 A. Sayous. Les changes de 1’Espagne sur I’Amerique au XVI siecle. — «Revue d’Economie Politique». Paris, 1927, p. 1417—1444; idem. La genese du systeme capitaliste (La pratique des affaires et leur mentalite dans 1’Espagne du XVI siec-les). — «Annales d’histoire economoque et sociale», № 40, 1936, juillet.
250
лено на 6 книг, которые распадаются на главы. Каждая книга посвящена одному из главных, с точки зрения автора, вопросов и ряду более мелких. Труд Меркадо содержит сведения о внутренней торговле в Испании и о торговых связях с Индиями, о кредитных операциях, о государственном регулировании цен на зерно, о ростовщичестве, о денежном обмене, о «революции цен» и т. п.
Как отмечал еще А. Сайю, сочинение Меркадо исключительно сложно и трудно для чтения — изложение пересыпано огромным количеством цитат из Библии и сентенций отцов церкви, оно прерывается пространными экскурсами в древнюю историю, длинными рассуждениями о второстепенном при чрезвычайной краткости замечаний о главнейшем. Тем не менее, Меркадо сообщает массу фактов, которым дает свое объяснение, не всегда, по справедливому замечанию А. Сайю, точное, но всегда заслуживающее внимания 5 б.
Свое сочинение Меркадо, по его собственным словам, написал с той целью, чтобы собрать воедино все сведения, касающиеся внешней и внутренней торговли и техники ведения торговых операций, и дать, таким образом, начинающим купцам и другим несведущим людям своеобразное пособие по теории и практике торговли, «ибо многие совершают грехи и ошибаются потому, что не знают, как заключаются торговые сделки» б.
Уроженец и коренной житель Севильи, Меркадо хорошо знал прошлое своего города, горячим патриотом которого он был; ему прекрасно известны техника торговых операций севильских купцов, их прибыли и убытки, размеры торговых оборотов, а также и общие экономические проблемы Испании того времени.
Меркадо был, по-видимому, в курсе и политических событий — он проявляет интерес к крупнейшим явлениям политической жизни Европы, волновавшим широкие круги общественности в середине XVI в. Некоторые высказывания Меркадо как бы перекликаются с петициями кортесов того времени. Автор обнаруживает широкую образованность: он хорошо разбирается в вопросах права, знает античную историю, его суждения по проблемам политической экономии нередко отличаются глубиной и логичностью; наконец, Меркадо — признанный авторитет в вопросах теологии, что, впрочем, отнюдь не способствовало ясности и логичности изложения в его экономическом сочинении.
Хотя Томас Меркадо уделяет главное внимание в своей работе торговле Севильи с американскими колониями, его труд представляет интерес и для изучения сельского хозяйства, так как в нем нашли отражение такие новые явления, как расширение производства экспортных культур, политика таксирования цен на хлеб, проводившаяся испанскими королями, импорт зерна в Испанию.
Томас Меркадо выражал интересы севильского купечества, по-видимому, его средних слоев, поэтому в его работе мы находим не всегда объективное изображение событий. Так, например, Меркадо
5 A. Sayous. Les changes de 1’Espagne sur I’Amerique, p. 1419.
6 T. Mercado. Op. cit., p. 17.
251
оправдывает проводившуюся государством политику фиксирования цен на хлеб, которая была выгодна севильским купцам, заинтересованным в сохранении более низкого уровня заработной платы. В своем сочинении Меркадо старается обосновать введение такс на хлеб ссылками на священное писание, каноническое право и т. д. Интересно отметить, что взгляды Меркадо часто совпадают с точкой зрения прокурадоров Севильи, выступавших в кортесах. В отличие от Луиса Ортиса, который требовал отмены такс на хлеб и безусловного запрещения ввоза иностранных тканей 7, Т. Меркадо, выражая интересы купцов Севильи, занимавшихся посреднической торговлей иностранными товарами, наносившей большой урон испанской промышленности, не требует запрещения ввоза иностранных товаров, настаивая только на государственном контроле и государственных закупках иностранных тканей для вывоза в колонии.
Особенно большой интерес представляет сочинение Меркадо для изучения истории экономической мысли. В небольшой статье невозможно даже бегло остановиться на всех экономических проблемах, затронутых в этом труде. Мы остановимся лишь на одном его аспекте—истолковании причин и сущности «революции цен».
В своей книге Т. Меркадо пытается пересмотреть многие современные ему экономические понятия, исходя не из учений отцов церкви и Аристотеля, но опираясь на те новые знания о мире, которые дало испанцам открытие Америки.
Очень интересной^является попытка Меркадо приложить теории стоимоспГне только к товарам,гно и’к деньгам. «Польза и достоинство денег,— пишет’Ън,— состоит не"в том, что они сами по себе стоят, а в том, что они представляют собой меру стоимости всех продаваемых продуктов» 8. «Ливр, арроба, фанега и другие меры измеряют количество товаров, а деньги измеряют их стоимость; в этом состоит их важная функция» 9. Может показаться на первый взгляд, что,деньги, по мнению Меркадо, сами по себе не имеют внутренней стоимости, а обладают только условной стоимостью. Известно, что еще в XVIII в. Давид Юм разделял это мнение, смешивая металлические деньги с бумажными 10. В отличие от Юма Меркадо считает, что измерение стоимости товаров — это лишь функция денег, а осуществлять ее золото и серебро могут только потому, что сами являются товаром и имеют свою стоимость.
Всякая вещь, по мнению Меркадо, представляет для нас интерес и имеет цену прежде всего как потребительная стоимость. «Следует принимать во внимание не то, что вещь сама по себе стоит, а то, что она может служить человеку и удовлетворять его потребности, ибо для этого она и произведена на свет» 11. «Всякая вещь ценится только
7 Э. Э. Литаврина. Мемориал испанского экономиста Луиса Ортиса и зарождение идей протекционизма в Испании в XVI в. — СВ, вып. XIX, 1961, стр. 151, 153, 157.
8 Т. Mercado. Op. cit., р. 96.
9 Ibid., р. 98.
10 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 13, стр. 141—142,
11 Т. Mercado. Op. cit., р. 33.
252
потому, что она соответствует нашим потребностям»12. «И золото, и серебро дают нам возможность приобретать в обмен на них другие товары, если бы этого не было, то мы бы их не ценили» 13.
Меркадо приводит много поразивших испанцев примеров того, что среди индейцев Америки золото и серебро ценятся не больше, чем простые украшения, и старается объяснить это. «Золото, серебро и драгоценные камни,— пишет он,— которые представляют собой самую большую ценность на западе и востоке Старого Света, ни в одной провинции Нового Света, которые мы называем Индиями, не имеют такой ценности. Так, в дни моей юности я был в Перу и в Новой Испании и видел, что там золото и серебро были простыми украшениями, как у нас плюмажи, и не являлись ни деньгами, ни выражением стоимости товаров» 14. Во Флориде «золотом и серебром пренебрегают и не берут в руки так же, как мы землю; медь и железо у них считаются высшим богатством. Они предпочитают иметь 1 ливр меди или железа, чем 4 ливра золота» 15.
«В 1556 г., — сообщает Меркадо, — флот потерпел кораблекрушение в тех местах. Разбитые корабли силой ветра и течения были выброшены на берег вместе с грузом золота и серебра стоимостью в 800 тыс. дукатов. Испанцы предлагали эти сокровища индейцам за еду и питье, но те только смеялись над ними. И все золото и серебро долго лежало на берегу, пока за ним не пришли каравеллы вице-короля Луиса де Веласко» 16.
По мнению Меркадо, это могло произойти только потому, что «в наше время жители Индии, имея такое большое количество золота и серебра, никогда не оценивали с его помощью другие вещи, а все их торговые сделки — это просто обмен (trueque)» 17. «Золото и серебро в пластинках и слитках,— поясняет Меркадо,— в этих местах принимается за определенный вид товара, и цена его повышается или понижается в зависимости от тех же причин, что и цены на другие товары» 18.
Однако если в Старом Свете золото и серебро являются мерой стоимости всех вещей, то «почему при сохранении неизменного веса монет и их пробы цены в Испании за последние 20 лет выросли в 10 раз?» Меркадо пытался ответить на этот вопрос, исходя из современных ему экономических знаний, а также на основе обобщения своих личных наблюдений в Севилье и Новом Свете. Как это было свойственно экономистам его времени, рассуждения Меркадо о стоимости вращаются вокруг концепции о «справедливой цене». Купец для определения «справедливой цены», по которой он может продавать товар, должен учесть, сколько он заплатил непосредственному производи-
12 Г. Mercado. Op. cit., р. 33.
13 Ibidem.
14 Ibid., p. 34.
15 Ibidem.
16 Ibidem.
17 Ibid., p. 19.
18 Ibid., p. 96.
253
телю, прибавить расходы, связанные с закупкой и транспортировкой товара и умеренную прибыль 19.
Однако на практике Меркадо много раз наблюдал, что цены отнюдь не всегда определяются этими факторами. «Ежедневно мы в Севилье наблюдали, что цены уменьшаются или увеличиваются в зависимости от трех причин: а) от количества товаров, поступивших в продажу; б) от количества покупателей; в) от количества денег» 20. Цены в Севилье повышаются перед отправкой флота в колонии. «В декабре месяце перед отплытием январской флотилии вино стоит в 4 раза дороже, чем обычно» 21. После ухода флота цены падают, но еще долго остаются выше обычных, так как все товары закуплены вперед.
По мнению Т. Меркадо, первая причина высоких цен в Испании — это огромный спрос американского рынка, который было трудно удовлетворить: «Севильские купцы устанавливали цены в зависимости от цен в Индиях» 22.
Вторая причина — недостаток товаров в Испании. Иногда случается, что «торговец, предназначавший свои товары для отправки в Индии с тем, чтобы уплатить вырученными там деньгами по векселям в Медине дель Кампо, соглашался продать товар в Испании, но за ту цену, которая существовала в колониях», и настолько велика была нехватка товаров, что покупатели находились. «И многие запрашивают такие же цены, делая вид, что собираются отправлять товар в Индии, но хорошо зная; что они туда не поедут»23.
В свою очередь высокие цены в колониях, которые влияют на рост цен в Севилье, объясняются «изобилием драгоценных металлов, которые находят и добывают в Америке, где они имеют самую низкую цену» 24.
Перед нами — изложение количественной теории в работе, вышедшей в 1569 г., т. е. почти одновременно с «Ответами Жана Бодэна на парадоксы Мальтруа» (1568). Долгое время считали, что идея зависимости цен на товары от количества денег, находящихся в обращении, принадлежит Жану Бодэну, которого называли «отцом количественной теории денег» 25.
Гамильтон, изучавший трактат Меркадо, полагал, что в работе последнего причины революции цен сведены лишь к влиянию американского спроса на испанские товары и широкому распространению кредита 26, и первым сформулировал количественную теорию Жан Бодэн. Гамильтон говорит также о возможном влиянии книги Бодэна
19 Т. Mercado. Op. cit., р. 40.
20 Ibid., р. 57.
21 Ibid., р. 76.
22 Ibid., р. 83.
23 Ibid., р. 84.
24 Ibid., р. 94—95.
25 Н. Hauser. La Reponse de Jean Bodin au paradoxe de M-r Malestroit. Paris, 1934, p. LXVI—LXVIII; Ф. Л. Коган-Бернштейн. Экономические взгляды Бодэна. — СВ, вып. II, 1946; Е. Hamilton. American treasure and the Price Revolution. New York — Cambridge, 1934, p. 280—295.
26 E. Hamilton. Op. cit., p. 290.
254
на сочинение Меркадо 27. С этим утверждением вряд ли можно согласиться. Как установил испанский исследователь Хайме Ларрас, работа Меркадо была закончена в начале 1568 г., 8 мая была передана церковному цензору и получила лицензию на выход в августе того же года. В начале 1569 г. она была отпечатана в Саламанке в типографии Матиаса Гаста 28 29.
Вряд ли можно говорить о влиянии сочинения Ж. Бодэна на книгу Меркадо. Вернее будет предположить, что большое влияние на формирование взглядов Меркадо оказали труды его предшественников — экономистов Саламанкского университета, вышедшие в середине XVI в. Как показала в своей работе английская исследовательница М. Г. Хатчинсон 2Э, идея о влиянии количества денег, находящихся в обращении, на цены товаров была впервые выдвинута экономистом Саламанкского университета Доминго Сото в 1553 г. 30 Более законченное изложение количественной теории было дано спустя 3 года, в 1556 г., профессором Саламанкского университета М. Н. Аспилькуэта 31.
Доминго Сото пришел к выводу о зависимости между количеством денег, находящихся в обращении, и ценами на основе изучения вексельных курсов в современной ему Европе. В середине XVI в., по словам Д. Сото, можно постоянно наблюдать такую картину: купец, который дает 410 мараведи в Медине дель Кампо, получает по векселю только 360 мараведи во Фландрии, и, наоборот, за 300 мараведи, внесенных во Фландрии, он получает 375 в Испании.
Это происходит потому, что во Фландрии денег очень мало и мелкая монета стоит больше, чем монета высокого достоинства в Испании, подобно тому, как мера пшеницы там, где ее мало, имеет цену, которую уплачивают за две меры пшеницы там, где ее много 32.
Несомненно, Томас Меркадо был знаком с работами своих предшественников. В его сочинении имеются неоднократные ссылки на авторитет Доминго Сото 33.
В работе, вышедшей в 1556 г. в Саламанке, М. Н. Аспилькуэта отвел значительное место объяснению причин дороговизны, указав между прочим на то, что одной из причин, которая «оказывает влияние на повышение или понижение цен, является недостаток или изобилие денег; деньги стоят дороже там, где ощущается их недостаток, по сравнению с теми местами, где имеется их изобилие..., ибо все товары возрастают в цене из-за того, что ощущается их недостаток, а деньги, поскольку они являются товаром, представляют собой нечто изменчивое и непостоянное и точно так же дорожают или умень
27 Ibid., р. 295.
28 J. Larraz. La ёроса de mercantilismo en Castilla. Madrid, 1941, p. 113.
29 Af. Grice Hutchinson. Op. cit.
30 D. Soto. De Justicia et Jure, Lib. 7, Art. 2.— In: Af. Grice Hutchinson. Op. cit., Texts, p. 83—84.
31 Af. N. Azpilcueta. Comentario resokitorio de usuras, Salamanca, 1556; ibid., Texts, p. 89—91.
32 D. Soto. Op. cit., p. 83—88.
33 T. Mercado. Op. cit., p. 146 и др.
255
шаются в цене в зависимости от увеличения или уменьшения их количества. Поэтому в землях, где не хватает денег, все товары, а также и рабочая сила продаются за меньшую сумму, чем там, где они имеются в изобилии. Это мы видим на примере Франции, где меньше денег и поэтому хлеб, вино, ткани и рабочая сила стоят значительно меньше. И в самой Испании во времена, когда было меньше денег, дешевле продавались все вещи и рабочая сила, чем после открытия Индий, когда ее заполнило золото и серебро» 34.
В работе Меркадо количественная теория денег получила даль* нейшее обоснование и развитие. Основные положения ее даны во II разделе книги, который называется «Opusculo de cambios». Если бы Э. Гамильтон внимательно изучил этот раздел, то у него вряд ли бы остались сомнения относительно того, что Меркадо связывал «революцию цен» с притоком американских сокровищ. «И в Индии, и в Испании,— писал Меркадо,— 1 реал стоит 35 мараведи, 1 песо — 13 реалов. Однако цена денег в Индии гораздо ниже, чем в Испании. Фактически 12 реалов в Индии стоят не больше, чем 12 мараведи в Испании. После Индии местом, где деньги стоят дешевле всего, является Севилья — город, куда приходит все лучшее из Нового Света, затем следуют другие районы Испании. Высоко оцениваются деньги во Фландрии, Риме, Германии, Англии» 35.
Для разъяснения своей точки зрения Меркадо приводит в качестве примера существовавший в то время курс векселей. При переводе денег из Лиссабона в Медину дель Кампо уплачивалось 5—6%, при переводе из Фландрии в Медину — 8—9%, из Рима в Севилью — 15—20%. Если кто-нибудь вносил 100дукатов в Севилье и получал вексель, то в Риме по этому векселю он мог получить только 94 дуката, в Лиссабоне — 95, во Фландрии — 92.
При переводе денег из Испании в колонии наблюдалось обратное явление: за 100 дукатов, внесенных в Медине дель Кампо, в Гаити можно было получить ПО дукатов, в Мексике — 115, в Перу — 125, в Чили — 135 36.
Современников очень занимал вопрос, являются ли такого рода сделки ростовщичеством и в какой мере установление курса зависит от произвола банкиров и купцов. Меркадо подчеркивает, что «существующий в настоящее время курс обмена основывается на различной оценке денег, ибо во Фландрии деньги оцениваются выше, чем в Севилье, а в Севилье выше, чем в Индиях. В самих колониях деньги тоже ценятся неодинаково, в Санто Доминго — выше, чем в Новой Испании, а в Новой Испании — выше, чем в Перу». Поэтому существующий курс обмена денег является законным, ибо он осуществляется «в соответствии с оценкой монеты, существующей в той или иной стране» 37.
34 Af. N. Azpilcueta. Comentario resolutorio de cambios. Salamanca, 1557. — In: J. Larraz. Op. cit., p. 131.
35 T. Mercado. Op. cit., p. 96.
36 Ibid., p. 222.
37 Ibidem.
256
Купец, который один раз выигрывает в результате такого рода сделки, в другой раз может проиграть, переведя деньги в Испанию, следовательно, в конце концов наступает равновесие 38
Если сравнить ход рассуждения Меркадо и Бодэна, то мы увидим, что так же, как и у Бодэна, учение о стоимости у Меркадо сводится к элементарной форме теории спроса и предложения. Но у Бодэна деньги как бы изымаются из закона спроса и предложения: «Не деньги дешевеют от изобилия благородных металлов, а дорожают все выражающие в них свою стоимость товары» 39. Меркадо же говорит об удешевлении денег, об удешевлении золота и серебра, добываемого в Америке как товара, хотя и не объясняет причину этого явления. Тем не менее Меркадо, как нам кажется, ближе своих современников подошел к пониманию того, что не просто обилие, а дешевизна драгоценных металлов, полученных из Нового Света, была причиной резкого увеличения цен на все товары — явления, известного под именем «революции цен».
В дальнейшем, уже в XVIII в., количественная теория была сформулирована в трудах Локка, Монтескье и Юма. По словам Маркса, главный вывод Юма состоит в том, что «повышение или падение товарных цен зависит от количества обращающихся денег»40.
В XIX в. количественная теория денег получила наиболее законченное выражение в работах Ирвинга Фишера, который дает формулу обращения MV = РТ, где М — количество денег, находящихся в обращении, V — быстрота обращения, Р — цена товаров, Т — товарная масса. Из формулы Ирвинга Фишера следует, что 7И = Р при сохранении неизменной товарной массы и одинаковой быстроты обращения. М определяет Р, т. е. цены зависят от количества денег, находящихся в обращении 41
Если мы обратимся к работам основоположников количественной теории, то мы увидим, что в них не учитывается V, т. е. быстрота обращения денег. Что же касается товарной массы Т, то Жан Бодэн не устанавливает прямой связи между ней и ценой товара 42. Напротив, в работе Т. Меркадо ясно сказано о зависимости цен от количества товаров, поступающих на рынок. Его пример с ростом цен в Севилье и прямое указание на три фактора, определяющих цены, свидетельствуют об этом 43.
В работах Меркадо и Доминго Сото довольно ясно выражена идея пропорциональности, которая «скрыто содержится в теории Жана Бодэна» 44. Испанские экономисты настойчиво проводят мысль о том, что в американских колониях деньги дешевы потому, что их много, поэтому цены там невиданно высоки. В Испании денег меньше,
38 Ibidem.
39 Ф. А. Коган-Бернштейн. Указ, соч., стр. 344.
40 К. Маркс п Ф. Энгельс. Соч., т. 13, стр. 144.
41 С. Ponsard. La theorie quantitative de la monnaie. — «Annates ESC», XIV, 1959 p. 111.
42 Ф. А. Коган-Бернштейн. Указ, соч., стр. 342.
43 Т. Mercado. Op. cit., р. 76.
44 Ф. А. Коган-Бернштейн. Указ, соч., стр. 342.
9 Европа в средние века
257
чем в колониях, но больше, чем в Италии и Фландрии, поэтому день! в Испании выше, чем в этих странах.
Учение о стоимости товара и количественная теория сформулированы в трудах испанских экономистов XVI в. еще очень неопределенно и не выражены в точных формулах, но идея о том, что высокий уровень цен в современной Испании объясняется притоком драгоценных металлов из Америки, проходит через все сочинение Меркадо.
В работах современных последователей количественной теории эта зависимость между количеством денег и ценами выражена в более категорической форме: «Всякое увеличение количества денег влечет за собой увеличение в соответствующих размерах уровня цен» 45. «Цены в Испании XVI в. росли в соответствии с ввозом драгоценного металла»46. «МУ = РТ». Далее их рассуждения идут примерно следующим образом:
V (скорость обращения) и Т (масса товаров) принимаются за постоянные величины, и следует вывод, что М (масса денег, находящихся в обращении) определяет Р (общий уровень цен).
При объяснении «революции цен» сторонники количественной теории, как мы видели, исходят из того, что масса товаров и скорость обращения остаются неизменными.
Можно ли XVI век считать таким периодом, когда производство оставалось на месте и не происходило изменения в скорости обращения денег? Известно, что до конца 70-х годов XVI в. в Испании имело место расширение производства товаров, хотя оно отставало от увеличения спроса как внутри страны, так и в колониях. Когда же в 70—80-х годах в самой Испании стало сокращаться производство, испанские товары стали заменяться иностранными, а товарная масса и в этом случае возрастала, так как сильно вырос спрос. «Испанский драгоценный металл,— по меткому выражению Поля Вилара,— проникал в другие европейские центры производства, так как производство на полуострове сокращалось, а золото должно было немедленно найти себе эквивалент» 47.
Данные о широком распространении кредита, приведенные в работе Меркадо, свидетельствуют об увеличении скорости обращения денег как в самой Испании, так и в Европе. Сторонники количественной теории должны считаться, по крайней мере, с такими факторами, которые также влияли на рост цен, как увеличение спроса на товары, недостаток производства товаров в самой Испании для обеспечения платежеспособного спроса, ускорение денежного обращения.
Количество денег, находящихся в обращении, играет важную роль в образовании цен, но не является единственным фактором. Согласно марксистской теории денежного обращения, между количеством денег и ценами существует связь, обратная той, которую видят сторон
45 J. N. Oller. La revolution de los precios espafioles en el siglo. XVI. — «Hispania;
1959, t. XIX, № 77, p. 514—517; C. Ponsard. Op. cit., p. 111.
46 E. Hamilton. Op. cit., p. 201.
47 P. Vilar. Problems of the formation of capitalisme. — «Past and Present», 1956, № 10, Novembre, p. 29.
258
ники количественной теории. «Цены не потому высоки или низки,— писал К. Маркс,— что в обращении находится большее или меньшее количество денег, а наоборот, в обращении потому находится большее или меньшее количество денег, что цены высоки или низки»48. Следовательно, зависимость между количеством денег и ценами может быть выражена в формуле M=PT/V (где Р — цена товаров, М — количество денег, находящихся в обращении, Т — товарная масса, V — быстрота обращения).
Иначе говоря, количество денег может возрасти при сохранении неизменных цен и быстроты обращения при увеличении товарной массы. Т. е. роста цен в XVI в. могло бы и не быть, если бы драгоценный металл притекал в Испанию под влиянием активизации экономической деятельности (увеличение производства товаров, рост числа предпринимательских сделок и т. д.).
Говоря о «революции цен» и ее причинах, экономисты XVI в., так же как и современные сторонники количественной теории денежного обращения, упускают из виду главную причину: сущность «революции цен» — не в обилии драгоценных металлов, а в дешевизне американского золота и серебра, награбленного конкистадорами и добытого рабским трудом. Известную роль здесь сыграло и применение усовершенствованных методов добычи серебра (амальгамирование) 49. Наплыв в Европу, и прежде всего в Испанию, дешевого драгоценного металла привел к вздорожанию всех товаров.
Рассуждая о причинах роста цен в Испании, Томас Меркадо принимает во внимание то обстоятельство, что из колоний в Испанию ввозилось дешевое золото и серебро, но главной причиной дешевизны драгоценного металла, ввозимого из Америки, считает его изобилие.
Меркадо ясно указывает на два основных фактора, влияющих на цены,— количество денег, находящихся в обращении, и объем товарной массы. Что же касается скорости обращения, то нельзя сказать, что, подобно Бодэну, Меркадо совсем не учитывает связи между ней и ценой товаров, однако эта связь не проводится им последовательно во всех аспектах изучения причин «революции цен».
48 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 13, стр. 88—89.
49 См. там же, стр. 142—143.
ИЗ ИСТОРИИ ВИЗАНТИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ (Мировоззрение византийских историков IV—VII столетий)
3. В. УДАЛЬЦОВА
Рождение средневековой культуры Византийской империи протекало в полной драматизма борьбе угасающей античной цивилизации и идеологии нового, феодального общества. В первые столетия существования Византии античная культура еще сохраняла свою чарующую силу и своих прозелитов.
Христианство, возникшее в условиях кризиса и крушения рабовладельческого мира и завладевшее, казалось, без остатка духовной жизнью византийского общества, не могло в ту пору до конца преодолеть неувядаемое обаяние языческой цивилизации. И нередко идеологи христианства принуждены были облекать в одежды христианского смирения богов и героев языческой мифологии, преследуемых, но не забытых. И нередко церковные хронисты того времени стремились античную историю с ее земными страстями и острыми социальными конфликтами переделать на библейский лад, а римских императоров, покровительствовавших христианству, окружить ореолом святости и житийной добродетели г.
В свою очередь представители светского направления в ранневизантийской историографии долгое время черпали не только свои основные знания о природе вещей и Вселенной, но и свои нравственные, этические и философские представления из не иссякнувшего еще родника античной культуры. Как и во всех сферах идейно-политической жизни, так и в историографии того времени происходили острые столкновения двух течений — идеологии уходящего рабовладельческого мира с его прекрасной, но уже начавшей увядать античной цивилизацией и идеологии нарождающегося феодального общества, носящей семена прогресса.
В ранневизантийскую эпоху, которая являлась как бы рубежом между двумя мирами, естественно, проявления обоих борющихся идеологических направлений могли иногда причудливо переплетаться в творчестве даже одного и того же автора.
Ранневизантийский период обычно принято считать временем расцвета светского течения в историографии. Действительно, он оставил потомкам труды целой плеяды прославленных византийских историков: Аммиака Марцеллина, Евнапия, Олимпиодора, Зосима, При-
1 3. В. Удальцова. Хроника Иоанна Малалы в Киевской Руси. — «Археографический ежегодник за 1965 г.». М., 1966, стр. 47—58.
260
ска Павийского, Прокопия Кесарийского, Агафия Миринейского, Менандра Протиктора и Феофилакта Симокатты.
Воплощением органической преемственности античной и ранневизантийской историографии явилось творчество выдающегося историка IV в. Аммиана Марцеллина 2. Сирийский грек по рождению и воспитанию, Аммиан Марцеллин покинул родину и отдал свой талант римскому Западу. Подобно античным авторам, Аммиан Марцеллин был историк-прагматик, умело владевший методом прагматического постижения исторических событий. Вместе с тем он не был чужд детерминизма, пытаясь порою выявить те или иные мотивы и результаты человеческой деятельности 3. Привлекает в историке и талант художника, впечатляюще и ярко рисующего картины современной ему жизни 4.
Аммиана Марцеллина часто считают последним великим римским историком 5. Это суждение верно лишь отчасти. Думается, что нельзя провести непроходимой грани между позднеантичной и ранневизантийской историографией. Скорее можно наметить прямую преемственность между трудами римских и византийских историков. Справедливее считать Аммиана Марцеллина не только последним представителем античной историографии, но и первым крупным византийским историком 6. Он близок не только римским, но и византийским авторам, таким, как Прокопий, Агафий, Феофилакт Симокатта, которые, как и Аммиан Марцеллин, во многом оставались еще на почве античной исторической науки. Кроме того, именно Аммиан Марцеллин был основоположником светского течения в историографии ранней Византии — течения, наиболее полно адаптировавшего основные достижения античной исторической мысли 7
2 Ammiani Marcellini rerum gestarum libri qui supersuni, ed. V. Garthausen. Lipsiae, 1874; Ю. Кулаковский и А. Сони. Аммиан Марцеллин. «История». Киев, вып. I, 1906, вып. II, 1907, вып. III, 1908; Ammiani Marcellini rerum gestarum libri qui supersunt, ed. G. U. Clark, vol. I—II. Berolirti, 1910—1915; Ammiani Marcellini rerum gestarum libri qui supersunt, ed. with an English transl. by J. C. Rolfe. London, 1950; Ammianus Marcellinus. Romische Geschichte. Berlin, 1968; Ammien Marcelin. Histoire, ed. par E. Galletier. Paris, 1968.
3 /. Stoian. A propos de la conception historique d’Ammien Marcellin. — «Latomus», 26, 1967.
4 K. Rosen. Studien zur Darstellungskunst und Glaubwiirdigkeit des Ammianus Marcellinus. Heidelberg, 1969.
5 В. С. Соколов. Аммиан Марцеллин как последний представитель античной историографии.— ВДИ, 1959, № 4, стр. 43—63; /. W Maskail. The Last Great Roman Historian. — «Classical Studies», New York, 1921, p. 159—187; H. Trankle. Ammianus Marcellinus als romischer Geschichtsschreiber. — «Antike und Abendlands», 11 (1962); J. Vogt. Ammianus Marcellinus als erzahlender Geschichtsschreiber der Spatzeit. Mainz, 1963; H. T. Rowell. Ammianus Marcellinus, Soldier-Historian of the Late Roman Empire. Princeton, 1967.
6 3. В. Удальцова. Мировоззрение Аммиана Марцеллина. — ВВ, XXVIII, 1968, стр. 38—59.
7 Об изучении творчества Аммиана Марцеллина см. С. De Spigno. Studi su Ammiano Marcellino. — «Helicon», 2, 1962; idem. Aspetti e problemi della storia degli studi Ammianei. — «Helicon», 3, 1963; K. Syme. Ammianus and the Historia Augusta. London, 1968; A. Momigliano. Ammiano Marcellino e la Historia Augusta. — «Atti della Accademia delie Scienze di Torino», part 2: «Classe di
Scienze Morali, Storiche e Filologiche», 103, 1969,
261
По своему мировоззрению Аммиан Марцеллин был приверженцем античной культуры, религии и философии 4 * * * 8. Всю жизнь он оставался язычником, хотя и осуждал излишнее увлечение внешними сторонами языческого культа. Ему были чужды проявления грубого языческого антропоморфизма, его более влекла мистическая философия неоплатоников, особенно Плотина. Как и они, Аммиан Марцеллин верил в единое высшее верховное божество, управляющее миром. До конца дней он оставался объективным идеалистом, верил в безграничное превосходство духа над телом, в бессмертие души. Вместе со своим любимым героем — императором Юлианом — он считал, что смерть — это сладостный дар богов, великая радость перехода в иную жизнь 9.
Оставаясь в кругу античной цивилизации и будучи неизменным приверженцем языческой религии, Аммиан Марцеллин проявляет в то же время двойственное отношение к христианству 10. В труде его уживаются критика пороков церковной иерархии с уважением к христианской религии и веротерпимостью11.
Социально-политические взгляды Аммиана Марцеллина отражали умонастроения той части римской интеллигенции, которая в годину тяжелых испытаний еще сохраняла веру в величие Римской империи. Вместе с тем эти слои общества не только видели язвы современной им действительности, но и бичевали пороки дурных правителей. Портреты римских императоров, нарисованные пером Аммиана Марцеллина, потрясают силой обличения их духовной нищеты и жестокости, психологизмом и остротой характеристик12. Среди сонмища злодеев на престоле лишь один Юлиан Отступник блистает чистотой и непорочностью. Панегирик Юлиану — дань восхищения языческого историка деяниями последнего защитника угасающего язычества 13.
Приверженность к языческой религии в духе неоплатонизма,
4 W Ensslin. Zur Geschichtsschreibung und Weltanschauung des Ammianus Marcel-linus. — «КИо», Beiheft XVI, 1923; H. Gartner. Zu Ammianus Marcellinus.— «Hermes», 97, 1969.
q D. Conduche. Ammien Marcellin et la mort de Julien. — «Latomus», 24, 1965,
p. 359—380.
10 S. D'Elia. Ammiano Marcellino e il Cristianesimo. — «Studi Romani», 1962, anno X, № 4, p. 372—390; A. Salem. Considerazioni circa Ammiano ed il Cristianesimo.— «Rivista di cultura classica e medioeva.le», Roma, anno VI, № 3, 1964, p. 224—261; A. Momigliano. Pagan and Christian Historiography in the
Fourth Century A. D. — In: «The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century». Oxford, 1963.
E. A. Thompson. The Historical Work of Ammianus Marcellinus. Cambridge, 1947; P M. Camus. Ammien Marcellin.— In: «Temoin des courants culturels et re-
ligieux a la fin du IV-e siecle». Paris, 1967; J. Fountain. Ammien Marcellin histo-
rien romantique. — «Bulletin Association G. Bude», Lettres d’Humanite, 28, 1969.
12 A. Solem. Ammiano Marcellino ed i problemi sociali del suo tempo.— «Annali di Scuola superiore». Pisa, ser. II, 33, 1964; L. Demandt. Zeitkritik und Geschichts-bild im Werk Ammians. Bonn, 1965; H. Funke. Majestats- und Magierprozesse bei Ammianus Marcellinus. — «Jahrbuch fur Antike und Christentum», 10, 1967.
13 Z. W. Bonfante. Emperor, God and Man in the 4th Century. Julian the Apostate and Ammianus Marcellinus. — «Parola del Passato», 19, 99, 1964; H. Gartner. Einige Uberlegungen zur kaiserzeitlichen Panegyrik und zu Ammians Charakte-ristik des Kaisers Julian. Wiesbaden, 1968.
262
разумеется, влекла Аммиана в лагерь противников христианства. Язычнику Аммиану глубоко антипатичны раздоры, царящие внутри христианской церкви, бесконечные богословские споры, борьба с еретиками, растленная роскошь высших духовных сановников и.
Вместе с тем историк не был убежденным врагом и хулителем христиан и умел находить достоинства у своих религиозных противников. Так, суетному тщеславию и стяжательству могущественных сановников христианской церкви он с симпатией противопоставлял мужественное смирение и бедность провинциальных христианских священников 14 15 16. Христианство Аммиан рассматривает как одну из равноправных религий, которую отличает цельность и простота lfi. Вместе с тем он предостерегает от сочетания христианства с суевериями 17.
В своих политических воззрениях Аммиан Марцеллин не был писателем-одиночкой. В ранневизантийской историографии отчетливо намечается оппозиционное направление, которое зачастую именуют языческой оппозицией18. В действительности это течение как по своей идейной, так и по социально-политической направленности было явлением значительно более сложным и многогранным. Нельзя, естественно, отрицать, что языческая религия еще сохраняла свое обаяние и своих приверженцев, особенно в среде старой римской аристократии 19. Думается все же, что язычество в то время стало мало-помалу превращаться в красивую, но обветшалую одежду, которая прикрывала острые социальные конфликты эпохи. Кризис античного мировоззрения так или иначе давал себя чувствовать во всех сферах общественной жизни, в том числе и в творчестве историков 20.
К числу представителей этой условно называемой языческой оппозиции можно отнести среди ранневизантийских авторов, кроме Аммиана Марцеллина, еще Евнапия, Олимпиодора и Зосима. Все эти историки выступали, однако, не только против действительно чуждой им христианской религии и идеологии, но и против автократии христианских монархов с ее политическим произволом и финансовым
14 Ammianus Marcellinus, XXII, 5, 4; XXI, 16, 18; XXII, II, 3—8; XXVII, 3, 14.
15 Ibid., XXVII, 3, 15.
16 Ibid., XXI, 16, 18.
17 В научной литературе развернулась полемика по вопросу об отношении Аммиана Марцеллина к христианству. Французский ученый Моро толкует одно место из труда Аммиана как насмешку над христианским таинством евхаристии и на этзм основании говорит о неприязни этого историка к христианству. — J. Moreau. Sur un passage d’Ammien Marcellin 30, 5, 11 —12. — «Annuaire de 1’Institute de philologie et d’histoire de I’Universite libre de Bruxelles», 13, 1953. Немецкий ученый В. Зейфарт выступил против этого утверждения Моро.— W Seyfarth. Glaube und Aberglaube bei Ammianus Marcellinus. — «Klio», 46, 1965 (1966).
18 A. Momigliano. The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century. Oxford, 1963.
19 Al. Cameron. The Roman Friends of Ammianus. — «Journal of Roman Studies», 44 (1964).
20 H. И. Голубцова. Идеологическая борьба в Риме на рубеже IV—V вв. — В кн.; «Из истории социально-политических идей». К 75-летию акад. В. П. Волгина. М„ 1955. стр. 59—75; 3. В. Удальцова. Советское византиноведение за 50 лет. М., 1969. стр. 149.
263
глетом. Но критика эта, конечно, носила отнюдь не демократический, а скорее консервативный характер, поскольку свой идеал общественного развития эти писатели видели в уходящем рабовладельческом мире, всячески идеализируя не только античную культуру и религию, но и римскую государственность.
Наиболее выпукло политические настроения «языческой» оппозиции в V в. выступают в историческом сочинении византийского историка Зосима 21. Страстные обличения существующего строя перемежаются у этого автора с гневными выпадами против христианства. Все произведение Зосима проникнуто единой историко-философской концепцией. Историк ставит своей основной задачей раскрыть причины глубочайшего упадка Римской империи. Язычник по своим религиозным убеждениям и консерватор по политическим взглядам, Зосим основную причину разложения некогда великого римского государства видит в забвении эллино-римской, языческой религии предков. Нашествия варваров, восстания покоренных народов, мятежи рабов, внутренний распад государства,— все эти бедствия, постигшие империю в IV — начале V в., согласно его концепции,— наказание богов за предательство древней языческой религии и принятие христианства 22.
Среди других оппозиционных писателей V в. Зосим выделяется как непримиримостью тона в отношении своих политических противников, так и категоричностью политических оценок: его суждения резки, описание событий драматизировано, хула, возводимая па его идейных врагов,— гиперболична.
Позднее, в VI — первой половине VII в., эта оппозиционность в историографии почти полностью теряет свою языческую окраску по мере дальнейшего ослабления влияния язычества. В трудах историков этого времени симпатии к язычеству полностью отступают на второй план и заменяются внешним признанием официальной христианской религии. Духовная пропасть между язычеством и христианством, отчетливо видная в сочинении Зосима, постепенно исчезает, на смену ей приходит скорее индифферентизм в вопросах веры, о чем свидетельствуют труды таких византийских историков VI в., как Прокопий, Агафий и Менандр.
По своим социально-политическим взглядам византийские историки изучаемой эпохи в большинстве случаев были или аристократами по рождению, сторонниками аристократического правления (Аммиан Марцеллин, Прокопий), или аристократами духа, видевшими идеал политического устройства в государстве, управляемом избранными людьми, мудрецами, философами (Агафий, Менандр, Феофи-
Zosimi comitis et exadvocati fisci historia nova, ed. L. Mendelssohn. Lipsiae, 1887.
E. Condurachi. Les idees politiques de Zosime. — «Revista Clasica», 13—14 (1941/42), p. 115—127; H H. Розенталь. Религиозно-политическая идеология Зосима. — Сб. «Древний мир» в честь акад. В. В. Струве. М., 1962, стр. 611—617; L. Petze. La pensee historique de Zosime. — «Studi clasice», 7, 1965; Al. Cameron. The Date of Zosimus New History.— «Philologus», 13, 1969.
264
лакт Симокатта). И те и другие с одинаковым презрением и недоверием относились к народным массам и в самых мрачных тонах описывали народные движения.
Все они, хотя и в разной степени, были осведомлены о государственных делах и проявляли в своих трудах особый интерес к внешнеполитической истории византийского государства, сложной дипломатической игре, войнам с различными народами, к придворным интригам и борьбе политических партий. В меньшей степени их интересовали события внутренней истории, жизнь же народных масс, за редким исключением, оставалась вне поля их зрения.
Характерной чертой произведений всех ранневизантийских историков светского направления было их тяготение к изображению современности, к описанию самых животрепещущих проблем окружающей их жизни. Все они, в отличие от церковных хронистов, в своих произведениях освещают сравнительно короткий исторический отрезок времени и сосредоточивают основное внимание на изложении современных им событий. В этом их огромное преимущество перед хронистами. Сочинения историков в значительно меньшей степени компилятивны, чем труды хронистов. Их произведения написаны, как. правило, на основании современных им документов, рассказов очевидцев и личного опыта. В этом отношении труды историков сохраняют в большей степени аромат эпохи, они представляют собой свидетельство современников, что значительно увеличивает их ценность как исторического источника. Вместе с тем именно близость к современности делает произведения историков особенно тенденциозными, подверженными влиянию политической борьбы.
В этих сочинениях, кроме того, с особой силой ощущается влияние личности историка, его социальных и политических воззрений, что проявляется в отборе, интерпретации и оценке исторических событий. В хрониках оценочный момент затемняется стереотипами религиозно-дидактического характера, здесь же сам историк, как судья, выносит приговор множеству исторических лиц, зачастую не сознавая, конечно, что он делает это с позиций своего класса.
Наиболее разительным примером всего сказанного является творчество самого крупного византийского историка раннего времени — Прокопия Кесарийского 23
Отдавая дань уважения традициям античности, Прокопий всем своим существом тяготел к современности. Именно современные ему события он стремился донести во всей полноте до будущих поколений.
Ранневизантийская историография не знает другого труда, где бы с такой правдивостью был передан дух эпохи, так напряженно бился пульс современной жизни, как в «Тайной истории» Прокопия. Вместе с тем творчество Прокопия является поразительным примером
23 Procopii Caesariensis Opera omnia, rec. J. Haury, v. I—IV Lipsiae, 1962—1964.
Литература, посвященная творчеству Прокопия, очень обширна. См. G. Мо-ravcsik. Byzantinoturcica, Bd. I. Berlin, 1958, S. 496—500; G. Wirth. Mutmassun-gen zum Text von Prokops; «Gotenkreig».— «Helikon). 4 (1964), № 1—4; 5(1965), № 2—4; R. Benedicty. Die Milieu-Teorie bei Prokop von K^isareia.— BZ, 55 (1962).
265
сочетания внешней политической лояльности в официальных трудах с тайной непримиримой оппозиционностью 24.
Всю свою эрудицию, обширные знания и жизненный опыт Прокопий отдает на службу императору. Порою он доходит до позорной лести василевсу, василисе и их любимцам. Однако в Прокопии рядом с придворным льстецом живет другой человек: это страстный обличитель юстиниановского режима, пылающий непреоборимой ненавистью к императору Юстиниану, императрице Феодоре и их клевретам. Писательская слава не могла заглушить в душе Прокопия разочарования и глубокой неудовлетворенности своими официальными творениями. Все сильнее зрело решение написать сочинение, где бы все тайное сделалось явным. Плодом глубоких раздумий, борения острых политических и личных страстей, партийных симпатий и антипатий явилась его «Тайная история», произведение поистине единственное в своем роде во всей средневековой историографии.
«Тайная история» как бы собрала в единый, туго сплетенный клубок все наблюдения автора, весь его трудный жизненный опыт, с предельной откровенностью обнажила его политические настроения, его жизненное кредо.В предисловии к этому необычайному произведению Прокопий сам объясняет задачи своего труда. Цель историка — возвышенна: сохранить для будущих поколений истину и научить потомков делать добро и избегать зла.
Справедливо и неоднократно отмечалось, что «Тайная история» — не историческое сочинение в собственном смысле этого слова, а скорее политический памфлет, написанный желчью, а не чернилами 25. В непримиримой злобе к правительству Юстиниана Прокопий теряет свой трезвый ум, забывает о необходимости для историка строго проверять все факты. Он неразборчиво собирает самые грязные сплетни, чтобы скомпрометировать Юстиниана и Феодору «Тайная история» полна самых нелепых, порою несправедливых нападок на императора, который изображается неким демоном, пришедшим в империю, чтобы губить ее подданных.
Причиной оппозиционных настроений Прокопия, естественно, были не только личные, нравственные качества историка, не только его ненависть к правительству, проистекающая, быть может, от каких-то обид, причиненных ему при дворе. Эта оппозиционность Прокопия имела более глубокие социальные корни. Его раздвоенность была порождена самой жизнью, сложнейшей идейно-политической борьбой внутри господствующего класса империи VI в.
Для мировоззрения Прокопия характерно, что он нападает на правительство Юстиниана справа, с позиций консервативных кругов старой сенаторской аристократии. Оппозиционность Прокопия отнюдь
24 3. В. Удальцова. Мировоззрение византийского историка VI в. Прокопия Кесарийского.— ВВ, 31, 1971, стр. 8—22; К. Gantar. Kaiser Justinian als kopfloser Damon. — BZ. 54, 1961; idem. Procops «Schaustellung der Tapferkeit». — «Ziva Antika», 12, 1962, № 2; idem. Kaiser Justinian «jenem Herbststern gleich».—
«Museum Helveticum», 10, 1962; idem. Der betrogene Justinian. — BZ, 56, 1963. Ш. Диль. Юстиниан и византийская цивилизация VI в. СПб., 1908; В. Rubin. Das Zeitalter Justinians, vol. I. Berlin, 1960.
266
не имеет черт демократизма, политического свободомыслия, стремления критиковать правительство с точки зрения интересов широких социальных слоев населения Византийской империи. Это была оппозиционность узкого круга недовольных аристократов и высших государственных чиновников, фрондирующих против неугодного им императора 26.
Для подавляющего большинства исторических сочинений византийских историков VI — первой половины VII в., за редким исключением, характерно равнодушие к церковной истории и острейшим религиозным спорам, волновавшим византийское общество того времени. Правда, в начале VII в. христианская идеология все больше и больше воздействует на труды светских историков, но опа еще прекрасно уживается здесь с преклонением перед античной культурой. Однако идейная эволюция в области религиозного мышления в эту эпоху неоспорима.
Это особенно явственно прослеживается на примере творчества Феофилакта Симокатты 27. Он уже в значительно большей степени, чем Прокопий, Агафий и Менандр, является идеологом христианства, при этом в его ортодоксальной никейской форме 28. Хотя и этот историк еще во многом живет в мире греко-римской цивилизации, он несравненно более богобоязнен, чем его предшественники. Он с благочестивой верой говорит о боге — творце всего сущего 29 Симокатта верит в божественное откровение. Он считает, что благочестие — величайшее достоинство, которое выдвигает ромеев на первое место среди других народов мира 30. Симокатта широко уснащает свое повествование легендарными рассказами житийного характера 3l. В отличие от Прокопия и Агафия, он склонен превозносить аскетические идеалы христианской религии.
Таким образом, годы, отделяющие Симокатту от его предшественников, были, очевидно, переломными и привели к окончательной победе христианской идеологии над остатками язычества.
По своим философским взглядам византийские историки раннего периода в подавляющем большинстве — эклектики, черпающие свои представления из античной философии различных направлений.
Аммиан Марцеллин высоко ставит античную философию и хорошо знает труды философов различных школ 32. Так, он, наряду с платониками и неоплатониками, упоминает Аристотеля и таких философов
26 3. В. Удальцова. Прокопий Кесарийский и его «История войн с готами». Предисловие к русскому пер. «Войны с готами» Прокопия. М., 1950, стр. 12—21; — ее же. Мировоззрение... Прокопия Кесарийского, стр. 13—22.
27 3. В. Удальцова. К вопросу о мировоззрении византийского историка VII в. Феофилакта Симокатты. — ЗРВИ, кн. XI, Београд, 1968, стр. 29—45; там же см. библиографию.
23 Theophilacti Simocattae historiae, ed. C. de Boor. Lipsiae, 1887, III, 1, 4; IV, 16, 26.
29 Ibid., I, 1, 22.
30 Ibid., I, 5, 8.
31 Ibid., V, 12, 1 — 13; VII, 6, 1—5; VIII, 14, 2—9.
32 3. В. Удальцова. Мировоззрение Аммиана Марцеллина. — ВВ, XXVIII, 1968, стр. 40 п сл.
267
материалистического направления, как Гераклит Эфесский и Демокрит. Наш историк знаком с атомистикой Лукреция Кара и с похвалой говорит о занятиях натурфилософией и естественными науками 33 Вместе с тем он верит в рок, судьбу 34. Ему не чужды суеверия 35.
Философско-этические взгляды Прокопия также во многом эклектичны. Большое влияние на их формирование оказала скептическая школа. Отсюда им были почерпнуты идеи о непознаваемости мира и природы вещей. Отсюда его крайне пессимистическое мнение о сущности человеческих страстей и характеров. Он глубоко убежден, что нет предела испорченности человеческой природы 36.
У Прокопия мы видим соединение некоторых черт античного миросозерцания с элементами христианской идеологии. Античное понимание судьбы (Тг>хг|) соединяется у Прокопия с верой в божественный промысел, волю божию, которая управляет судьбами людей 37. В трудах Прокопия звучат с большой силой идеи непознаваемости мира, непостижимости всего сущего, бессилия человеческого разума перед тайнами природы.
Агафий Миринейский по своим философским взглядам не примыкал к какой-либо определенной школе античной философии 38 39. Как и Прокопий, он испытал на себе влияние и учения Платона и идей философов-скептиков. Кроме того, Агафий хорошо знал и ценил Аристотеля и многих других греческих философов. В философском миропонимании Агафия, как и у Прокопия, имеются некоторые черты агностицизма. Агафий считает, что человеку не дано в этом мире познать до конца сущность вещей. Это распространяется как на явления природы, так и, в первую очередь, на познание божества 3£).
У Агафия чувствуется явное тяготение к пантеизму 40, он, Агафий, более оптимистичен, чем Прокопий. Верховное божество, по Агафию, обладает совершенным знанием, разумом, высшей волей, и, хотя его деятельность непостижима для смертного, она — разумна и целесообразна. Воля божества проникает во все сферы человеческой жизни,
33 Ammianus Marcellinus, XXII, 16, 17—22.
34 IT. Seyfarth. Ammianus Marcellinus und das Fatum.— «КНо», 43—45, 1965.
35 W. Seyfarth. Glaube und Aberglaube bei Ammianus Marcellinus.
36 Procopii Cesariensis. Historia quae dicitur arcana. — Opera omnia, v. Ill, Lipsae, 1963, XXI, 22—26; Procopii Cesariensis. De Bello Persico. — Opera omnia, v. I, Lipsiae, 1962, II, 2, 15.
47 Procop., Historia arcana, IV, 44—45; idem. De bell о Persico, II, 13, 17. Cm.
G. Downey. Paganism and Christianity in Procopius. — «Church History», 18(1949), p. 89—102; 0. Veh. Zur Geschichtsschreibung und Weltauffassung des Prokops von Caesarea, v. I—III. Bayreuth, 1951—1953; B. Rubin. Procopios von Kaisareia. Stuttgart, 1954; idem. Prokopios von Kaisareia, eine Zentralgestalt der ostromischen Geschichtsschreibung. — «Forschungen und Fortschritte». 29 (1955); M. A. Elferink.Tvy^] et Dieux chez Procop de Cesaree. — «Acta classica», 10, 1967.
38 3. В. Удальцова. Мировоззрение византийского историка VI в. Агафия Мири-нейского. — ВВ, XXIX, 1968, стр. 153—169; Av. Cameron. Agathias. Oxford, 1970; idem. Agathias and Cedrenus on Julian. — «Journal of Roman Studies», 53, 1963.
39 Agathiae Myrinaei. Historiarum libri quinque, rec. R. Keydell (далее — Agath.. Hist.). —«Corpus fontium historiac Byzantinae», vol. II, Berolini, 1967, II, 15.
40 M. В. Левченко. Византийский историк Агафий Миринейский и его мировоззрение. — ВВ, 3 (1950), р. 62—84.
268
Пронизывает природу. В большинстве случаев «божий промысел» справедлив к человеку. Так, кара верховного правосудия постигает людей за совершенное ими зло. Вместе с тем Агафий принужден признать, что божественное возмездие все же далеко не всегда наказывает истинных грешников и многие из них ускользают от заслуженной кары 41.
В отличие от Прокопия, Агафий более склонен к философскому рационализму. Он признает силу человеческого разума и высоко ее ценит 42. Агафий выдвигает тезис о свободе человеческой воли, которая может и должна сыграть известную роль в истории человечества»
В вопросах этики Агафий также значительно оптимистичнее своего прославленного предшественника. Он видит в человеческой природе не только дурные, но и хорошие черты — доброту, милосердие, честность, мужество, благородство. Правда, как и его младший современник историк Менандр, Агафий признает относительность моральных норм43.
Как поэтическое творчество Агафия, так и его исторический труд проникнуты светлым, жизнеутверждающим античным миросозерцанием. Агафий — историк и поэт — стремится уйти от тягот жизни и пороков современного общества в прекрасный мир красоты и радости, подняться к сверкающим вершинам чистой науки. Всем своим существом он настроен против спиритуализма христиан, против их проповеди аскетизма, умерщвления плоти 44.
Итак, в мировоззрении Агафия причудливо переплелись черты греко-римской философии с некоторыми элементами христианства. Широкая веротерпимость, неприятие христианской концепции всемирной истории, отсутствие христианского благочестия и интереса к церковно-догматическим сюжетам сближает Агафия с античными авторами. По своей философии истории, по методу и характеру повествования, насыщенности античными реминисценциями историческое произведение Агафия — великолепный памятник переходной эпохи, освещенный последними отблесками угасающей античной цивилизации. Не менее показательно в этом аспекте мировоззрение другого византийского историка того же VI столетия — Менандра Протиктора45.
41 Agath., Hist., V, 3—4. О. Veh. Der Geschichtsschrciber Agathias von Myrine. — «Wissenschaftliche Beilage zum Jahresbericht 1952/1953 des Gimnasiums Bayreuth». Bayreuth, 1953.
42 3. В. Удальцова. Мировоззрение... Агафия Миринейского, стр. 164 сл.
43 Agath., Hist., II, 32. J. Irmscher. Uber der Weltanschauung des Agathias. Meto-dische Vorfragen.— «Studia Patristica», IX, 1966, S. 63—68; К. C. Mac Cail. Poetic Reminiscence in the «Histories» of Agathias. — «Byzantion», 38, 1968.
44 В научной литературе дискутируется вопрос об отношении Агафия к христианству. Итальянский ученый С. Констанца отстаивает идею о признании Агафием христианской религии. — 5. Constanza. Orientamenti cristiani della storiografia di Agatia. — «Helicon», 2, 1962, p. 96—111; Иоганнес Ирмшер (ГДР) выступает против «христианизации» мировоззрения Агафия. — /. Irmscher. Zur Weltanschauung des Agathias. — «Wissenschaftliche Zeitschrift der Eriedrich-Schiller-Universitat Jena. Sonderheft Tagung von allgemeine Religionsgeschichte», 1963. S. 47—53; 3. В. Удальцова. Мировоззрение Агафия Миринейского, стр. 154.
45 Menandros. Excerpta de legationibus, ed. C. de Boor. Berolini, 1903, p. 170—221, 442—447 (далее — Menanar., Exc. de legat.); idem. Excerpta de Sententiis, ed. U. Ph. Boissevain. Berolini, 1906, p. 18—26 (далее — Menandr., Exc. de sent.).
269
Философские взгляды Менандра, подобно воззрениям Агафия, основываются на античной философии разных направлений, хотя Менандр не проявляет такого знания античных философов, как его высокообразованный предшественник. Так же, как в сочинениях Прокопия и Агафия, в произведениях Менандра красной нитью проходит идея судьбы, идея изменчивости человеческого счастья. «Города и народы, — пишет он, — то достигали высокого благоденствия, то доходили до гибели. Круговорот времен, все обновляя, и прежде являл такие дела, и впоследствии явит подобные, и не перестанет являть их, пока есть люди и битвы» 46. По мнению Менандра, «нет ничего вернее неверности победы» 47.
Веря в судьбу, Менандр одновременно преклоняется перед человеческим разумом и считает мудрость высшим жизненным благом. Силу разума он ценит выше силы оружия 48. Прославляя человеческий разум, Менандр верит также и в воздействие слова. Слово — высший посредник и защитник в человеческой жизни. Стремясь к установлению правды на земле, Менандр сознает, однако, недостижимость этой мечты человечества. «Когда бы между людьми господствовала правда, не нужны были бы ни ораторы, ни точное знание законов, ни совещания, ни искусство красноречия; ибо мы по собственному побуждению занимались бы общественными делами. Но так как все люди думают, что справедливость на их стороне, то нам и необходимо обаяние слова. Для того мы собираем совещания, и каждый из нас искусством слова желает убедить другого, что он прав» 49.
Одновременно Менандр придает огромное значение общественному мнению. «Все хорошее и дурное взвешивается мнением человеческим» 50, — утверждает автор.
Нравственные и этические воззрения Менандра отличаются жизнеутверждающим гуманизмом. Он искренне верит, что доброе начало в душах людей часто берет верх над пороками. Он склонен к нравоучительным сентенциям, проповедующим истинную дружбу, справедливость, добро. «Дружба, утверждаемая деньгами, дурна, это дружба рабская, покупная, постыдная; та дружба подлинная, которая не корыстолюбива, полезна для обеих сторон и основана на природе вещей» 51. Сентенции Менандра почерпнуты из сочинений античных авторов и из сокровищницы народной мудрости — устных преданий. Однако их отбор субъективен и носит печать этических воззрений писателя.
Все большее распространение идей христианства и их победа над языческими философско-религиозными учениями нашли свое воплощение и в трудах историков конца VI—начала VII в. Так, философские взгляды Феофилакта Симокатты во многом еще близки к античной философии, но христианская идеология наложила на них уже
46 Menandr., Exc. de sent., fr. 30, 46.
47 Ibid., fr. 10.
48 Menandr., Exc. de legat., rom., fr. 11.
49 Ibid., fr. II.
50 Menandr., Exc. de sent., fr. 10.
51 Menandr., Exc. de legat., gent., fr. 37
270
более глубокий отпечаток, чем на мировоззрение его предшественников — Прокопия, Агафия и Менандра.
В философии истории у Феофилакта, подобно Агафию и Менандру, тесно переплетаются рационализм с явным агностицизмом и верой в божественный промысел. Рационализм Феофилакта проявляется прежде всего в убеждении, что человек обладает разумом—свойством божественным и удивительным. Благодаря разуму, говорит Феофилакт, человек научился бояться и чтить бога, видеть, как в зеркале, проявление своей природы, ясно представлять строй и порядок своей жизни. Благодаря разуму, люди обратили свой взор на самих себя, от созерцания внешних явлений перенесли свои наблюдения на свое собственное «я» и тем самым «стали раскрывать тайны своего сотворения» 52.
Феофилакт Симокатта с нескрываемым восхищением пишет о том, что разум помог человеку создать ремесла и искусства, улучшил человеческую природу. «А разве нам это вполне не доказывает тот, кто является знатоком во всяких ремеслах, кто из шерсти умеет нам выткать тонкий хитон, кто из дерева сделает земледельцу рукоятку для плуга, весло для моряка, а для воина копье и щит, охраняющие в опасностях битвы? Но самое важное, что создано разумом, — заключает свои размышления наш автор, — это история. Слуху она дает многостороннее удовольствие, для души она лучшая школа и воспитание» 53. Подобно Менандру, Феофилакт Симокатта с глубоким уважением относится к труду, украшающему жизнь человека.
Как Агафий и Менандр, Феофилакт Симокатта верит в могущество не только человеческого разума, но и человеческого слова. По его мнению, сила слова может изменять ход событий и давать им новые направления 54.
Видное место в философских воззрениях Симокатты, наряду с идеей судьбы, занимает представление о вечном кругообороте всех вещей во Вселенной. Эта идея облечена у него в форму философской категории — вечности, воспринимаемой как вечное движение всего сущего и непрестанное рождение нового. Все в мире находится в постоянном изменении и становлении. «В течение всего этого времени, — пишет Феофилакт, жизнь приносила все новые и новые изменения, преображая все прежнее, создавая новое и в круговращении вечно движущегося вихря все видоизменяя. Вечно двигаясь, как колесо на оси, она насильственно изменяет положение дел: она ненавидит и со скорбью принимает все постоянное, не знает, где ей остановиться в своем блуждании, и в неравномерности своего движения приобретает непрерывную неустойчивость» 55.
52 Theophilacti Simocattae Historiae, praef., 1—3; Th. Nissen. Das Prooemium zu Theophylakts Historicn und die Sophistik.— BNJbb, 15 (1939), S. 3—13; 0. Veh. Untersuchungen zu dem byzantinischen Historiker Theophylaktos Simokattes. — «Wissenschaftliche Beilage zum Jahresberichte 1956/1957 des Humanistischen Gymnasiums». Bayern, 1957; 3. В. Удальцова. К вопросу о мировоззрении... Феофилакта Симокатты, стр. 38 и сл.
53 Theophilacti Simocattae Historiae, praef. 4—5.
54 Ibid., VI, 8‘, 2.
55 Ibid., Ill, 8, 9.
?7|
Человек, по словам Феофилакта Симокатты, вечно стремится к чему-либо новому, всегда жаждет перемен. «Ненасытен глаз человеческий, — пишет он, — и всегда, словно охваченный безумием, желает он нового» 56. Идея бесконечного круговорота вещей уживается у Симокатты с признанием категории необходимости. «Необходимость, как самый жестокий тиран, управляет жизнью человеческой» 57, — провозглашает наш историк. При этом идея необходимости, правящей миром, окрашена у Феофилакта в мрачные тона и звучит пессимистически. «...Пусть ваши души, — пишет он, — не страшатся поставить под удар тела. В жизни нет места, где бы нас не ждала гибель. Ничто в этой жизни не чуждо страданию — ко всему примешано горе»58.
Одновременно Феофилакт Симокатта признает всесилие божественного промысла. «Возмещаются людям дела их»59, — заявляет историк. По представлению Феофилакта, провидение—трансцендентная, но активная сила, которая, как высшее существо, ежедневно недремлющим оком неутомимо наблюдает за всем, что совершается на земле 6°. Вместе с тем Феофилакту Симокатте не чужды суеверия. Так, он верит, что дурные поступки внушаются людям злыми демонами 61.
Итак, в философских концепциях ранневизантийских историков рационализм часто переплетается с агностицизмом, вера в человеческий разум — с самыми грубыми суевериями. Но все же в своем прагматизме они на голову выше византийских хронистов, которым было совершенно чуждо рационалистическое понимание окружающего мира 62.
Сочинениям византийских историков раннего периода присуща еще одна общая характерная черта, порожденная самой эпохой. Все они, хотя и в разной мере, интересуются одним из самых животрепещущих вопросов современности — борьбой римско-византийского и варварского мира. Некоторые из них, как Аммиан Марцеллин, Олимпио-дор и Агафий, понимают, что отражение натиска варваров — вопрос жизни и смерти для византийского государства. Другие — Прокопий, Менандр, Феофилакт Симокатта—с высокомерием потомков истинных римлян стремятся убедить себя и своих читателей, что варварская опасность не столь грозна и ромеи, без сомнения, выйдут победителями из этой схватки. Большинство историков, подобно Аммиану, Прокопию и Менандру, относятся с презрением к невежественным и диким варварам, и лишь немногие, в их числе Олимпиодор и Приск Паний-ский, осознают не только силу варваров, но и их достоинства. И только один Агафий столь доброжелателен к варварам, что даже идеализирует их общественный строй. Но никто из ранневизантийских авторов не проходит мимо этого трагического столкновения двух миров.
56 Theophilacti Simocattae Historiae, VII, 11, 4.
57 Ibid., V, 4, 10.
58 Ibidem.
59 Ibid., VII, II, 4.
60 Ibid., VI, 10, 4.
Ibid., II, 10, 11.
62 3. В. Удальцова. К вопросу о мировоззрении византийского историка VI в. Евагрия.— ВВ, 30, 1969, стр. 63—72; G. Downey. Perspective, of the early church historians. — «Greek — Roman and Byzantyn Studies», 6, 1965.
?7?
Приведем несколько наиболее красноречивых примеров различного отношения византийских историков раннего времени к варварам. В борьбе двух миров, римского и варварского, все симпатии Аммиана Марцеллина, естественно, на стороне великого, гордого и, по его мнению, вечного Рима 63. Аммиан хорошо понимает, сколь грозна варварская опасность для империи: как ни один другой из писателей того времени, он отдает себе отчет о широком фронтальном наступлении варваров на Рим. И даже успешные походы Юлиана за Рейн — не более как активная оборона от варваров. Никто другой из византийских историков раннего периода не показал с такой убедительностью поистине грандиозный размах борьбы Рима и варваров. При этом, с точки зрения Аммиана, для римлян в борьбе с дикими, свирепыми и коварными варварами хороши все средства: и подкуп, и обман, и натравливание одних варваров на других. В борьбе за спасение своего государства и своей культуры от напора «презренных» варваров Рим, по мнению Аммиана, всегда прав.
Натиск же варваров изображается историком как разрушительный ураган, всеобщее бедствие для населения империи. Набеги варваров всегда носят грабительский и опустошительный характер, и борьба с ними — патриотический долг каждого римлянина.
Аммиан всегда с горечью, а порою с отчаянием пишет об упадке былого могущества Римского государства. Его пренебрежение к варварским народам — безмерно. Особого презрения заслуживают, по его мнению, дикие кочевники гунны и аланы.
Несколько более умерен в своих отрицательных суждениях о варварах Прокопий. В его описании варварских народов, несмотря на то, что он уже отдает должное воинственности, доблести, гостеприимству и другим хорошим качествам некоторых варварских племен, все же всегда звучат нотки презрительного превосходства образованного римлянина над грубыми варварами 64.
Политический консерватизм Прокопия тесно переплетается со своеобразным римским патриотизмом. Прокопий всегда мыслит себя прежде всего гражданином мировой римской державы. Все человечество византийский историк делит на римлян (ромеев) — носителей высокой древней культуры и государственности — и на варваров. Прокопий прекрасно сознает, что силы варваров все возрастают, а напор их на империю делается все более грозным. И тем не менее, видя грандиозное столкновение двух миров — римского и варварского, Прокопий полон самоуверенной надежды на полную победу империи.
63 В. Д. Неронова. Отражение кризиса Римской империи в «Истории Аммиана Марцеллина». — «Ученые записки Пермского гос. ун-та», т. XX, вып. 4, 1961, исторические науки, стр. 71 —101; ее же. Аммиан Марцеллин о варварах.— Там же, № 143, исторические науки, 1966, стр. 79 и сл.; 3. В. Удальцова. Мировоззрение Аммиана Марцеллина. — ВВ. XXV1II, 1968, стр. 56 и сл.; R. A. Markus. The Roman Empire in the early Christian historiography. — «The Downside Review», 81, 1961; W H. C. Frertcl. The Roman Empire in Eastern and Western Historiography. — «Cambridge Philological Society», 14, 1968.
64 Procopii Cesariensis. De bello Gothico, III, 14, 22—30; Procop., De bello Vanda-lico, II, 4, 29. — Opera omnia, v. II. Lipsiae, 1962.
273
Совсем иная точка зрения на взаимоотношения греко-римского и варварского общества у Приска Панийского. Отношение к варварам, даже к таким страшным врагам империи, как гунны, у Приска вполне терпимое; в его рассказе о жизни, быте, нравах гуннов нет высокомерия гордого римлянина к невежественным и грубым варварам. Он смог увидеть в Атилле и других варварских вождях живых людей с их достоинствами и недостатками. Именно поэтому Приск оставил потомкам совершенно непревзойденные по своей свежести и непосредственности сведения о стране гуннов, об их образе жизни, языке, об отношениях с покоренными племенами, а также с различными народами Востока и Запада65.
Еще дальше, чем Приск, в своем благожелательном отношении к варварам идет Агафий. В противовес Прокопию и другим историкам, он явно идеализирует образ жизни некоторых варварских народов. Особенно ярко это проявляется при описании нравов и обычаев франков. Агафий превозносит общественные отношения у франков, подобно тому, как некогда равным образом поступал Тацит в отношении древних германцев. Думается, что Агафий восхваляет социально-политический строй франков с той же политической и дидактической целью, как и Тацит. Похвала варварам должна звучать как порицание пороков современного автору византийского общества.
Так, Агафий утверждает, что у франкских племен царит единство и внутренний мир 66, чего как раз недостает Византийской империи. Он рисует идиллическую картину внутренних взаимоотношений в государстве франков, явно противоречащую тому, что мы знаем о них из труда Григория Турского и других западных хронистов. Агафий с похвалой отзывается об обычае так называемых мартовских полей у франков, восхищается дружескими отношениями между братьями-соправителями, которые по мирному соглашению делят между собой страну и якобы не стремятся к высшей власти. В общественном строе франков Агафию особенно импонируют следующие явления: подданные франкских королей якобы склонны к справедливости и любят свою родину, а вожди при решении важных дел благожелательны и доступны убеждению. В государстве царит справедливость и согласие, что делает его неуязвимым для внешних врагов. Споры решаются большей частью на основании права, а не силы. Несмотря на то, что государство делится между двумя или даже тремя соправителями, они не затевают между собой войн и «не оскверняют отечество кровью сограждан»67.
Идиллия, нарисованная Агафием,—скорее показатель политических настроений автора, чем описание действительного положения вещей у франков. Историк хочет открыть глаза своим согражданам на то, чего недостает в общественной жизни Византии и чему византийцы могут поучиться у варваров.
65 Menandr., Exc. de legat., 121 — 155; 575—591.
66 Agath., Hist., I, 2; 3. В. Удальцова. Мировоззрение... Агафия Миринейского, стр. 168—169; Av. Cameron. Agathias on the Early Merovingians. — «Annali della Scuola Normale Superiore di Pisa». Lettr. stor. e Filos., Ser. II, 37, 1968.
c7 Agath., Hist., I, 2—3.
274
Как это ни парадоксально, но именно благодаря жгучести для Византии грозной проблемы взаимоотношений с варварами труды ранневизантийских историков, несмотря на различия в отношении к варварским племенам, стали лучшими, если не единственными, источниками по истории многих варварских народов, с которыми сталкивалась империя в эти столетия. В их сочинениях перед читателем проходят длинной чередой варварские племена гуннов, готов, вандалов, алан, гепидов, франков, лангобардов, славян, антов, авар, тюрков и многих других. Труды историков изобилуют рассказами об их быте, военной тактике, общественном устройстве. Не все в описаниях общественного строя варваров византийскими историками объективно и правдиво, многое освещено или намеренно тенденциозно, или просто неверно, порою из-за недостаточной осведомленности авторов. Однако если принять во внимание, что эти варварские народы сами еще не имели своих историков (за исключением гота Иордана), то следует признать, что византийские писатели IV — первой половины VII в. оказали историографии неоценимую услугу, высветив во мраке безвестности, хотя и с неодинаковой яркостью, жизнь варварских народов, окружавших плотным кольцом Византию.
*
Подводя некоторые итоги сказанному, мы хотим еще раз подчеркнуть, что все ранневизантийские историки выросли непосредственно из античной историографии, основой их трудов являются лучшие произведения античной исторической мысли; они не только хорошо знали и высоко ценили сочинения Геродота, Фукидида и Полибия, но порою и подражали своим великим предшественникам. Однако это отнюдь не рабское копирование лучших образцов античной историографии. Это — органическая связь античной и ранневизантийской исторической науки, порожденная всем мировоззрением, образованием, воспитанием византийских историков IV—первой половины VII в., как бы впитавших с молоком матери преклонение перед античной цивилизацией. Для большинства византийских историков раннего периода, получивших широкое образование в античном духе, античная историография была вершиной творческой мысли, однако, преклоняясь перед прославленными историками прошлого, они вносили в освещение исторических событий много своего, оригинального, нового. И думается, что некоторых византийских историков, таких, как Аммиан Марцеллин, Зосим, Приск Панийский, Прокопий, Агафий, Феофилакт Симокатта, по широте мышления, силе и оригинальности образа мыслей, знанию жизни можно поставить в один ряд с античными авторами.
В произведениях ранневизантийских историков светского направления как бы слились, смешались воедино элементы античной и новой, нарождающейся средневековой культуры. Мировоззрение этих авторов еще носит на себе родимые пятна идеологии рабовладельческого мира. Это находит свое выражение в прославлении величия Рима и римской миродержавной исключительности, в явных или тайных симпатиях к умирающему язычеству, в своего рода «консервативной» политиче
275
СКой оппозиции и во вполне определенной социальной позиции писателей. Вместе с тем в трудах ранневизантийских историков уже появляются новые тенденции, сказывающиеся от века к веку со все большей силой и очевидностью. Это прежде всего проникновение в миросозерцание этих авторов христианского вероучения, отчасти христианской этики и морали, изменение отношения к варварским народам, которое становится все более примирительным и компромиссным. Эти новые черты видения мира можно обнаружить и в напряженных поисках разрешения мучительных философских вопросов о соотношении божества, человека и природы, о месте человеческой личности в истории и Вселенной.
Именно в синтезе, слиянии элементов старой и новой идеологии надо искать разгадку тайны рождения средневековой культуры Византии, подобно тому как синтез в общественных отношениях империи и варваров объясняет многое в генезисе феодализма в этом регионе Европы.
ИЗ ИСТОРИИ ЭСТЕТИЧЕСКИХ УЧЕНИЙ РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ (Эстетические взгляды Боэция)
В. И. УКОЛОВА
У истоков западноевропейской средневековой культуры высится трагическая фигура Боэция, мыслителя и поэта, ученого и государственного деятеля, казненного Теодорихом Остготским. Потомок древних римских родов Анициев и Манлиев, блестяще образованный аристократ, первый министр при дворе короля варваров, Боэций главную цель своей жизни видел в том, чтобы сделать доступными романо-варварскому миру достижения античной мысли. Он намеревался перевести на латинский язык все диалоги Платона и «Органон» Аристотеля и выявить несомненную, с его точки зрения, внутреннюю общность двух величайших систем античности1. Неожиданная гибель прервала осуществление этой задачи, однако и сделанного им оказалось достаточно, чтобы заслужить в эпоху средневековья имя «латинского Аристотеля». Ему, в первую очередь, культура того времени обязана сохранением богатейшего наследия античности: музыки Пифагора, астрономии Птолемея, арифметики Никомаха, геометрии Евклида, теологии Платона, логики Аристотеля, механики Архимеда 2.
Перу Боэция принадлежит цикл трактатов по математическим дисциплинам — арифметике, музыке, геометрии и астрономии, — входившим в средневековый образовательный куррикулюм. Наряду с сочинением африканского неоплатоника Марциана Капеллы «De nuptiis Philologiae et Mercurii» они были самыми популярными учебниками вплоть до конца XV в.3
В своих многочисленных переводах и комментариях к произведениям Аристотеля, Порфирия, Цицерона Боэций выступает как основатель традиционной средневековой логики. Он сформулировал круг проблем, дебатировавшихся впоследствии в школах и университетах Западной Европы, и первым выработал основы того метода, который
А. М. Т. S. Boeti. Commentarii in librum Arrstotelis, Пер! eppr|veiag, p. 11. Lipsiae, 1880, p. 79—80.
2 Cassiodori. Variarum. I, ep. 45.— In: «Patrologiae cursus completus», ed. Migne (далее — MPL). Series lalina, t. 69. Paris, 18...
3 H. B. Patch. The tradition of Boethius. A Study of his Importance in Medieval Culture. New York, 1935, p. 36, 38.
277
позже получил название «схоластического», по справедливости войдя в историю философии с титулом «отца схоластики» 4.
Вершина творчества Боэция—трактат-поэма «De consolatione philosophiae», в котором наиболее полно изложена его этико-теологическая система.
К произведениям Боэция обращались Исидор Севильский и Ал-куин, Скот Эригена и Фома Аквинский, Данте и Чосер, король англосаксов Альфред и королева Англии Елизавета. Список имен тех, на кого оказали влияние точность логических построений философа или неотразимое поэтическое обаяние его «Consolatio», можно было бы продолжить. Достаточно вспомнить, что число переводов и комментариев к сочинениям Боэция в средние века уступает лишь числу таковых к произведениям Аристотеля 5.
В истории музыки и эстетической мысли вплоть до XV в. невозможно назвать ни одного имени теоретика или философа, не обращавшегося к интерпретации трактатов или положений Боэция. Авторитет его в этой области был настолько велик, что не знать мнения Боэция по тому или иному вопросу считалось позором6.
*
Эстетические воззрения — один из основных аспектов философской системы Боэция. Их рассмотрению посвящен ряд статей и разделов в исследованиях по истории зарубежной музыки. Крупные зарубежные музыковеды Геверт 7, Аберт 8, Лаиг 9, Риз 10, Шайи 11, историки философии Портной 12, Татаркевич 13 и другие отмечают большое влияние Боэция на развитие западной музыкальной мысли. «Музыке» Боэция посвящены монографии Пауля 14, Потирона 15, брошюра фон Лепела 16. Частные проблемы боэцианской эстетики затрагиваются в статьях Шраде 17, Брагарда 18, Чемберса 19 и др. Наиболее интересной
4 М. Grabmann. Die Geschichte der scholastischen Methode, Bd. I. Berlin, 1957, S. 148—177; E. R. Rand. Founders of Middle Ages. Cambridge, 1928, p. 135—180; K. Durr. The propositional Logic of Boethius. Amsterdam, 1951.
О традиции Боэция см. Boeti. Philosophiae consolationis. Rec. Pciper. Lipsiac, 1879, p. XXXXI—LXVI; H. B. Patch. Op. cit.
° Интересные данные об этом приводит музыковед Ланг. — Р. Lang. Music of Western Civilisation. New York — London, 1942, p. 60—61.
7 F. A. Gevaert. Histoire et theorie de la musique de 1’antiquite, t. 2. Paris, 1881.
8 H. Abert. Die Musikanshauung des Mittelalters und ihre Grundlage. Halle — Saale, 1905.
9 P. Lang. Op. cit.
10 G. Reese. Music in the Middle Ages. New York, 1959.
11 Chailley. Histoire de la musique de moyen age. Paris, 1950.
12 J. Portnoy. The Philosopher and Music. New York, 1954.
13 IV7. Tatarkiewicz. Historia estetyki, t. II. Wroclaw — Krakow, 1960.
14 O. Paul. Boethius und die griechische Harmonik. Berlin, 1866.
15 H. Potiron. Boece theoricien de la musique grecque. Paris, 1961.
16 F. von Lepel. Die antike Musiktheorie im Lichte des Boethius. Berlin, 1958.
17 L. Shrade. Music in the Philosophy of Boethius. — «The Musical Quarterly», 1947, V, XXIII, № 2; idem. Die Stellung der Musik in der Philosophie des Boethius.— «Archiv fiir Geschichte der Philosophie», Bd. 41, 1937.
18 Bragard. L’harmonie de spheres selon Boece. — «Speculum», IV, 1929.
19 G. Chambers. Boethius. De musica. An interpretation. — «Studia patristica», v. 3. Berlin, 1961.
278
и глубокой представляется глава о Боэции в книге Б р гой не 20 по истории средневековой эстетики.
В русской и советской литературе этот вопрос не получил достаточного освещения. Общая оценка учения Боэция содержится во вводной статье В. П. Шестакова к изданию памятников музыкальной эстетики европейского средневековья и Возрождения 21, а также в трудах по истории музыки Р. И. Грубера 22 и Т. Н. Ливановой 23.
Эстетическое наследие Боэция изучалось в основном с музыковедческой точки зрения, что предопределило некоторую односторонность в его освещении. Существующие исследования далеко не исчерпали всех вопросов, связанных с музыкально-эстетической концепцией Боэция, важной не только для истории музыки, но и для раскрытия общей картины средневековой образованности и культуры.
Эстетическая проблематика затрагивается Боэцием в «Наставлениях к арифметике», «Наставлениях к музыке», «Комментариях к «Топике» Аристотеля» и трактате-поэме «Об утешении философией». Изложение эстетической концепции дается в сложном переплетении с логическими, математическими и общефилософскими построениями.
В эстетике Боэция можно условно выделить три основных раздела: 1) учение о числе как эстетическом первопринципе и его модификациях; 2) музыкальную эстетику, в которой основное внимание уделено рассмотрению гармонии, определению музыки и ее задач (более широко — искусства вообще), психологическому и моральному воздействию музыки на человека; 3) раскрытие понятия эстетического предмета, завершающееся созданием своеобразной иерархии красоты.
Отправной точкой эстетики Боэция оказывается его положение о том, что мир создан богом в соответствии с образом, пребывающим в божественном разуме 24. «Происхождение всего сущего и то, каким образом все движется, причины, порядок, формы берут начало из неподвижности божественного разума... Заключенный в круг своей простоты, он (бог.— В. У.) располагает образом многообразия всего сущего» 25. Модель мира, пребывающая в божественном разуме, отождествляется Боэцием с числом 26 Посредством воплощения этого числа-образа оказывается возможным определенное отчуждение бытия из сферы божественного разума и развертывание его во времени с тем, чтобы оно снова возвратилось к своему первоначалу — в круг простоты разума бога 27. Таким образом, бытие и структура всего сущего рассматриваются философом как рациональные и математические.
20 Е. Bruyne de. Etudes desthetique medievales, t. I. Brugge, 1946, s. 1.
21 «Музыкальная эстетика западноевропейского средневековья и Возрождения». М., 1966.
22 Р. И. Грубер. Всеобщая история музыки, ч. I. М., 1960.
23 Т. Н. Ливанова. История западноевропейской музыки до 1789 г. М. — Л., 1940.
24 Boeti. Philosophiae consolationis. Rec. Pciper. Lipsiae, 1879, L. Ill, m. 9 (далее — «Consolatio»).
25 Ibid.. L. IV, pr. 6.
26 Boeti. De institutiones arithmetica. Ed. Friedlein. Leipzig, 1867, L. I, с. I. (далее — «De inst. arithmetica»). «Hoc (numerus. — В. У.) enim fuit principalem in anirno conditoris exemplar».
27 «Consolatio», L. IV, pr. 6.
279
По мысли Боэция, «все созданное из первичной природы вещей, как кажется, сформировано расположением чисел». В числах кроется начало многообразия сочетаний четырех элементов, составляющих физическую основу мира. Они определяют смену времен года, двигают светила, вращают небо 28 29. По их примеру располагаются обычаи людей 2Э.
Число составляет сущность вещи, но в то же время оно представляет собой некое энергийное начало, сообщающее форму материальным объектам, поскольку материя, если она не соединена с числом, бесформенна и инертна 30. Следовательно, как считал Боэций, именно число определяет внутреннюю и внешнюю структуру вещи, т. е. выступает в качестве эстетического первопринципа. В то же время благодаря числу осуществляется соединение всего сущего, «бог связывает числами элементы» 31. Числа — не только причины вещей, но и посредники, соединяющие идеальное бытие с материальным миром. Для Боэция именно в числах кроется источник единообразного строения мира, его гармоничности 32.
Философ определяет число как собрание единиц-точек или как количественное множество, составленное из единиц 33. Первое определение носит пифагорейско-платоновский характер, второе, по-видимому, восходит к Аристотелю. Однако первое, структурное, понимание числа у Боэция преобладает.
Единица, лежащая в основе числа, как и точка, неделима. Она выступает как бы «математическим атомом» 34. Подобно тому, как единица, не являясь числом в собственном смысле, все же оказывается началом чисел, как бы содержа в себе весь их поток 35, так и точка, «не вмещая никакой длины» и «не будучи ни промежутком, ни линией», все же порождает протяженность 36 В этом тождество единицы и точки.
Для того, чтобы образовать число, единицы-точки должны быть расположены на каком-то расстоянии друг от друга. Здесь нашло отражение присущее античности представление о связи между понятиями числа и пространственной протяженности. Число представляется Боэцию пластически в виде линии, фигуры на плоскости или объемного тела. Так возникают числа линейные 37, треугольные, четвероугольные, многоугольные 38, пирамидальные 39, многогранные 40 и т. д. В основе
28 «De inst. arithmetica», L. I, с. 1.
29 «Consolatio», L. Ill, m. 2.
30 «De inst. arithmetica», L. I, c. 2.
31 «Consolatio», L. Ill, c. 2.
32 «De inst. arithmetica», L. I, c. 2.
33 Ibid., L. I, c. 3 «Numerus est unitatum collectio, vel quantitatis acervus ex uni-tatibus profusus».
34 Ibid. L. II, c. 4.
35 Ibidem.
36 Ibidem.
37 Ibid., L. II, c. 5.
38 Ibid., L. II, c. 22.
39 Ibidem.
40 Ibid., L. II, c. 9—13,
всех фигурных чисел лежит треугольник 41. Такое наглядное изображение чисел берет начало в пифагорейском учении и свидетельствует об исключительной живучести структурно-пластического понимания числа.
С другой стороны, Боэций трактует число как диалектическое единство противоположностей. «Всякое число, следовательно, состоит из совершенно разъединенного и противоположного, а именно: из чета и нечета. Ведь здесь — стабильность, там — неустойчивое изменение; здесь — крепость неподвижной субстанции, там — подвижная переменчивость; здесь — определенная прочность, там — неопределенное скопление множества. И эти противоположности, тем не менее, соединяются в некоей дружбе и родственности и, посредством формы и власти этого единства, образуют единое тело числа» 42.
Устойчивое, мужское начало воплощено в единице, так как она «первична и несоставлена и, единственная из всех чисел, не измеряется никаким другим числом, она мать всего» 43. Единица олицетворяет стабильность и определенность. Двойка таит в себе источник переменчивости, неустойчивости и неопределенности. Она несет женское начало, потенциально содержа в себе возможность бесконечного числа вариаций 44. Боэций не углубляется, подобно Марциану Капелле, Августину или Кассиодору, в рассуждения о мистических свойствах чисел, ограничиваясь характеристикой единицы и двойки.
Понимание числа как диалектического единства противоположностей тесно связано с онтологическими представлениями Боэция, берущими начало в философии Платона и неоплатоников. Главным условием бытия он считает единство. «Все, что существует, до тех пор лишь продолжается и имеет бытие, пока является единым, но обречено на разрушение и гибель, если единство будет нарушено» 45. С исчезновением единства уже нельзя говорить о бытии определенной сущности. Число, по мнению Боэция, олицетворяет принцип единства, господствующий во всем сущем. Подобно тому, как число соединяет в себе противоположные начала, составляющие единое тело числа, в мире также осуществляется постоянное слияние противостоящих друг другу явлений и процессов. Следуя божественному установлению, «враждебные начала сохраняют вечный союз» 4б. Гармонию мироздания, мировой порядок Боэций считает возможным выразить через посредство категории числа. Он пишет: «Небесполезно, стало быть, и не без оснований те, кто рассуждали о нашем мире и общей природе вещей, исходили именно из этого деления субстанции всего мира. Так, Платон в «Тимее» говорит о всем существующем в мире как имеющем ту же самую и иную природу и одно полагает пребывающим в своей природе неделимым, неслитным и первоначальным, иное же — делимым и никогда не пребывающим в состоянии своего же собственного
41 «De inst. arithmetica», L. II, с. 7.
42 Ibid., L. II, с. 32.
43 Ibid., L. I, c. 14.
44 Ibid., L. II, c. 36.
45 «Consolatio», L. Ill, pr. 11.
46 Ibid., L. II, m. 8.
281
порядка. А Филолай утверждает: необходимо, чтобы все существующие вещи были или бесконечны, или конечны, то есть он хочет доказать, что все сущее состоит из этих двух — из конечной природы и бесконечной — без сомнения, наподобие числа, которое слагается из единицы и двойки, из нечетного и четного, каковые, очевидно, суть определенные и неопределенные субстанции равенства и неравенства, того же самого и иного. И потому сказано не без причины — все слагающееся из противоположностей объединяется и сочетается некоей гармонией. Ибо гармония есть единение многого и согласие разногласного» 47.
Мир в интерпретации Боэция предстает как гармоническое соединение конечного и бесконечного, дискретного и непрерывного. Мысль о гармоничности, или, как часто говорит Боэций, музыкальности, бытия пронизывает всю его философию. Отождествление понятий гармоничности и музыкальности, столь явственно прослеживающееся у философа, характерно как для античной, так и для средневековой эстетики.
Существование гармонии («harmonia», «concordia», «consonantia») он находит во всем —в числе, в соединении четырех элементов, в чередовании времен года, в человеческой душе, в звуках. Только посредством гармонии сливаются в единую систему небесные сферы 48. Бог дал миру гармонию, чтобы «совершенные части слились в совершенное творение» 49. Она — основной закон, которым бог связал все сущее 50. Гармонию мира можно «уподобить сладкой игре на податливой кифаре» 51. Гармоническое единство мира, по мнению Боэция, было бы невозможно, «если бы не существовало единого, который сочетает столь различное и несогласное» 52. Только бог, направляя все к единой цели — высшему благу, сочетает посредством гармонии противоположности, не давая вражде их разрушить мир 53. Высшее благо заключено в боге 54, но достичь его может лишь то, что по природе своей согласованно и едино 55. Таким образом, получение блаженства или высшего блага, являющееся основной целью бытия, обусловливается внутренним единством всего сущего, которое выступает как результат гармонического соединения противоположных начал.
Основным принципом гармонического единства во всем, утверждает Боэций, представляется мера. Он определяет эту категорию с музыкальной точки зрения. Мера есть то, «что не позволяет понижению дойти до полного безмолвия, а в струнах высоких соблюдается такая мера высоты, которая не позволяет сильно натянутой струне лопнуть
47 «De inst. arithmetica», L. II, с. 32 (При цитировании этого фрагмента мы прибегли к переводу В. Зубова, великолепно передающему достоинства подлинника.— «Памятники мировой эстетической мысли», т. I. М., 1962, стр. 257—258).
48 «Consolatio», L. I, m. 2.
49 Ibid., L. Ill, m. 9.
50 Ibid. L. I, m. 5.
51 Ibid., L. Ill, m. 2.
52 Ibid., L. Ill, pr. 12.
53 Ibid., L. II, m. 8; L. IV, m. 6.
54 Ibid., L. Ill, pr. 10.
55 Ibid., L. Ill, pr. 11.
282
от тонкости звука, так в музыке мира, как видно, не может быть ничего настолько чрезмерного, чтобы оно своей чрезмерностью разрушало другое» 5б. Мера должна соблюдаться как в количественных соотношениях, так и в качественных. Так, бог дает меру (temperavit) стихиям, сочетает холод и жар, влажность и сухость, «чтобы они уступали друг другу во взаимном доверии» 57, соизмеряет с достоинствами души человека меру его счастья и несчастий 58.
Гармоническое единение всего сущего происходит на основе пропорциональных соотношений. Учение о пропорциях изложено Боэцием в пифагорейско-платоновской трактовке. Желая создать всеобщую картину музыкально-математической пропорциональности, он в своих «Наставлениях к арифметике», помимо трех основных типов пропорций — арифметической, геометрической и гармонической, — выделяет еще семь 59.
Именно пропорциональные соотношения определяют степень приятности музыкальных созвучий6°, пластическую красоту видимых форм 61. Прекрасное для Боэция есть прежде всего «соразмерность», пропорциональное соединение частей 62.
Космос, по Боэцию, также построен на принципах музыкальной пропорциональности. Отношения между сферами неба равны отношениям, выражающим музыкальные интервалы. Семь небесных сфер составляют музыкальный гептахорд63, в котором каждая планета соответствует определенной струне кифары, т. е. космос представляется в виде гигантского, особым образом настроенного музыкального инструмента.
Пропорции выступают, в интерпретации Боэция, и в качестве аналога государственного устройства. Арифметическая пропорция сравнивается с государством, управляемым немногими. Гармоническая олицетворяет собой республику оптиматов или аристократическую олигархию. Геометрическая пропорция — символ демократического государства 64.
Развивая античную теорию пропорций, Боэций придает исключительное значение их толкованию, считая это одним из основных аспектов математики и теоретической музыки б5.
Боэций относил музыку к числу математических дисциплин, поскольку в ее основе лежит познание числовых модуляций. Но вместе с тем он отмечает, что «всякое восприятие чувств настолько непосредственно и естественно свойственно всем живым существам, что без него
56 «De inst. arithmetica», L. I, c. 2.
57 «Consolatio», L. IV, m. 6.
58 Ibid., L. IV, pr. 4.
59 «De inst. arithmetica», L. II, c. 54.
60 Ibid., L. I, c. 7; L. II, c. 23, 24, 25.
61 Boethii. Topicorum Aristotelis interpretatio, L. Ill, с. I. — MPL, t. 64. Paris, 1847, c. 935.
62 Ibidem.
63 Boeti. De institntiones musica. Ed. Friedlein Lipsiae, 1867, L. I, c. 22, 27 (далее— «De inst. musica»).
64 «De inst. arithmetica», L. II, c. 45.
65 Ibid., L. II, c. 40.
283
нельзя и представить себе, что такое животное» (И5. Однако невозможно получить верное и устойчивое представление о чем-либо, основываясь только на свидетельстве чувств, ибо природа самих чувств известна не всегда и не любому человеку. И подобно тому, как всякий видящий треугольник или квадрат не может сам судить правильно об их сущности, а вынужден спрашивать об этом у сведущего в науке математики, так и человек, воспринимающий звуки, должен о природе их справляться у знающего науку музыки, т. е. только рассудок может судить о различиях в звуках 66 67.
Развивая античную мысль о том, что «музыка связана с нами настолько естественно, что мы, даже если бы захотели, не могли бы лишиться ее» 68, Боэций тем не менее разъясняет: «Следует напрячь силу мысли, дабы тем, что дано нам природой, могла овладеть также и наука. Ведь как и в случае зрительного восприятия, когда недостаточно видеть цвета и формы, а требуется исследование их природных качеств, так и при слушании музыки недостаточно лишь наслаждаться музыкальными кантиленами, а требуется знать, какие пропорции звуков связывают их» 69. Наука музыки изучает ту музыкальную гармонию, которая естественно присуща миру и человеку и связывает воедино космос, человека, явления природы, чье внутреннее строение определяется гармонической пропорциональностью 7°. Музыка — то, что соединяет их, составляет суть их родства. Все в мире гармонично и поэтому музыкально, мир, созданный богом, органично един и разумен 71. Это пифагорейско-платоновское понятие о гармоничности мира пронизывает всю музыкально-эстетическую концепцию Боэция.
Гармония, царствующая в мире, может быть познана музыкантами, суждения которых основываются на разуме, а не на свидетельствах чувств. Но все же, если бы человек был совершенно лишен слуха, то он бы не мог обладать «способностью к различению высоких и низких тонов», поскольку они «оцениваются чувством и разумом» 72. Чувства играют подчиненную роль по отношению к разуму, оценивающая способность разума гораздо выше таковой у чувств 73. Поскольку гв основе музыкальной гармонии лежат математические соотношения, судить о ней может только разум: «Поэтому .не дано слуху (чувству ушей) судить обо всем, но предоставлено это разуму, который управляет и умеряет ошибающееся чувство» 74, разум «подобен посоху», на который опирается чувство. Таким образом, «не все суждения мы должны основывать на ощущениях, хотя из слуховых ощущений и происходит любое начало музыкального искусства... Слух играет роль в некотором роде и как бы указания, последующее же совершенство и спо
66 «De inst. musica», L. I, с. I.
67 Ibidem.
68 Ibidem.
69 Ibidem.
70 Ibidem.
71 «Consolatio», L. Ill, m. 9, pr. 11.
72 «De inst. musica», L. I, c. 9.
73 Ibid., L. I, c. 9, 34.
74 Ibid., L. I, c. 34.
284
собность распознавания заключены в разуме, который, следуя определенным правилам, никогда не впадает в ошибку» 75. Чувства служат как бы поводом к существованию искусств, но они не обладают твердым суждением, через них нельзя постичь истину, «если отступит от них решение разума».
При этом Боэций ссылается на Пифагора, который, «отвергнув суждение ушей, обратился к указаниям правил» 76. Он заключает, что «способность улавливать гармонию (harmonia facultas) есть способность различения высоких и низких звуков посредством чувства и разума. Ведь ощущение и разум представляют собой как бы инструмент гармонической способности: чувство схватывает смутно и приблизительно в предмете то, чем является этот ощущаемый предмет, тогда как разум судит о целом и, проникая вглубь, оценивает различия. Итак, ощущение обнаруживает нечто смутное и приближающееся к истине, но целостное представление — результат деятельности разума»77.
В соответствии с оценкой взаимоотношений разума и ощущений Боэций полагал, что «всякое искусство и всякая наука, естественно, имеют более почетный порядок, чем ремесло» 78, поскольку первые связаны с разумом, а второе — с ощущением и мастерством. Мысль о том, что «гораздо важнее знать, что каждый делает, чем самому делать то, что знаешь»79,— лейтмотив «Наставлений к музыке». Боэций четко разграничивает область разума и действий, теории и практики. В его глазах «...более главной является наука музыки в изучении разума, чем на деле или в исполнении» 80. Духовная деятельность преобладает над телесным искусством — ремеслом, поскольку «рассудок выше тела, а именно, тело, лишенное разума, пребывает в рабстве». Со свойственным ему стремлением к предельной четкости определений Боэций настолько резко разграничивает сферу умственной деятельности и деятельности физической, что практически совершенно не уделяет внимания музыке исполнительской, доводя до крайности присущую античной музыкальной эстетике мысль о выделении из сферы искусств части, «касающейся, скажем, счисления,измерения и взвешивания», но в то же время он признает существование музыки, «строящейся не на мере, но на чуткости, приобретаемой упражнением» 81.
Эта мысль именно в формулировке Боэция! была воспринята всей средневековой музыкальной эстетикой 82.
75 Ibidem.
76 Ibid., L. I, с. 10.
77 Ibid., L. V, c. 2.
78 Ibid., L. I, c. 34. «... Omnis ars, omnisque etiam disciplina honorabiliorem na-turaliter habeat rationem quam artificium quod manu atque opera artificis exercetur».
79 Ibidem.
80 Ibidem.
81 Платон. «Филеб». Цит. по кн.: А. Ф. Лосев. Античная музыкальная эстетика. М., 1960, стр. 142.
82 Она приводится почти без изменений у многих средневековых теоретиков музыки, например у Беды Достопочтенного («Музыкальная эстетика средневековья», стр. 180—181, 183), Аврелиана из Реоме (там же, стр. 186) и др.
285
Боэцианское же определение музыканта стало для средневековой музыкальной эстетики классическим: «Тот является музыкантом, кто приобщился к науке пения тщательно взвешивающим разумом, не рабством дела, но повелением умозаключений» 83. Абстрактное теоретизирование противопоставляется здесь исполнительскому мастерству, однако далее Боэций все же упоминает музыкантов-исполнителей, хотя и отводит им крайне незначительное место. В «Наставлениях к музыке» характеризуются три типа людей, имеющих отношение к музыке: те, кто играет на инструментах, кто слагает песни и стихи, и те, что судят об исполнении на инструментах и о песнях. Люди, играющие на инструментах, как, например, кифареды, органисты и им подобные, доказывающие свое искусство непосредственным исполнением музыки, не имеют о ней реального знания, поскольку труд их — лишь служение, отделенное от всякого умозрения, составляющего сущность музыки 84. Поэты, относящиеся ко второму типу, стоят несколько выше первых, так как, по-видимому, имеют инстинктивную склонность к слаганию песен, но и они лишены способности к рассуждению. И только третьи, обладающие опытом умозрения и могущие судить о ритмах и кантиленах, ладах и песнях, основываясь на оценках разума,—действительно музыканты. Таким образом, практическая музыка низводится до уровня ремесла, недостойного уважения. Не в исполнении и сочинении, а лишь в деятельности разума заключается истинное служение искусству и музыке в частности.
В своих умозрительных рассуждениях боэцианский музыкант сталкивается с тремя видами музыки: «Первая — это музыка мировая (mundana), вторая — человеческая (humana), третья — предназначенная для тех или иных инструментов (instrumentalis), как-то: кифары, флейты и т. п., подражающих кантилене» 85. Трактовка космоса как некоего особым образом организованного музыкального инструмента колоссальных размеров аналогична пифагорейской, изложенной в платоновском «Тимее» и аристотелевском «De caelo». По мнению Боэция, музыку, «и прежде всего первую, мировую, следует в особенности находить в том, что мы видим в самом небе, или в сочетании элементов, или в разнообразии времен года. Ведь разве возможно, чтобы столь быстрая махина неба двигалась в бесшумном и беззвучном беге» 86 И даже если звуки от движения небесных тел не слышны человеческому уху, то это происходит не от их отсутствия, а только из-за того, что мы от рождения привыкаем к ним. Между всеми небесными телами существует гармония, «нельзя и представить ничего иного, что отличалось бы такой слаженностью и было бы столь же приспособлено друг к другу» 87.
Второй вид музыки — музыка человеческая. Ее понимает всякий, кто углубляется в самого себя. Ведь «что иное сочетает бестелесную
83 «De inst. musica», L. I, c. 34. «Is vero est musicus, qui ratione perpensa canendi scientiam non servitio open’s, sed imperio speculationis assumpsit...».
84 Ibidem.
85 Ibid., L. I, c. 2.
86 Ibidem.
87 Ibidem.
286
живость разума с телом, как не согласие и некая темперация, подобная той, которая создает единое созвучие из низких и высоких голосов? Что иное соединяет друг с другом части души, состоящей, как полагал Аристотель, из части рациональной и иррациональной? Что связывает друг с другом элементы тела или должным образом согласует одну с другой его части?» 88 Человеческая музыка — гармония души и тела. Душа, в свою очередь, гармония тела. Трактуя душу в таком аспекте, Боэций близок скорее не к Аристотелю, на которого он ссылается, а к его последователю Аристоксену, испытавшему сильное влияние пифагореизма.
Третий вид музыки — инструментальная. «Она получается либо путем натягивания, например, жил, либо путем выдыхания, как в флейтах, либо посредством инструментов, приводимых в движение водой или каким-либо ударом, например, по вогнутым медным инструментам, отчего получаются различные звуки»89. Звуковая, инструментальная музыка в основном и является предметом боэцианских «Наставлений».
Эга музыка связана «не только с умозрением, но и с нравственным строем души» 90. Говоря о морально-этическом воздействии музыки на человека, Боэций следует традиции античной музыкальной эстетики, рассматривавшей музыку как средство воспитания, как форму общественной практики. В соответствии с этим им разрабатывается вопрос о музыкальном этосе. Боэций полагал, что «ничто не свойственно так человечности, как расслабляться от сладких ладов и укрепляться от противоположных им» 91 Этому подвластны все возрасты и профессии. Ссылаясь на Платона, автор «Наставлений» развивает далее мысль о взаимосвязи между различием ладов и различием в нравах. Исходя из того, что «подобие дружественно, а отсутствие подобия— ненавистно и разделено на противоположности» 92, он заключает: «Распутный дух или получает наслаждение от распутных ладов, пли при частом восприятии их расслабляется и бывает побежден ими. Наоборот, ум суровый или радуется более энергичным ладам, или закаляется ими» 93. Согласно своему характеру, каждое племя более склонно к какому-либо одному ладу, наиболее соответствующему ему этосом. По имени племени называется и излюбленный им лад, например лидийский, фригийский, дорийский. «Веселит же каждое племя лад, соответствующий его характеру, и не может произойти, чтобы мягкое сочеталось с жестким, жесткое с мягким, или радовалось этому, но, как сказано, любовь и наслаждение обретают меру через подобие. Вот почему Платон полагает, что всего более следует опасаться какой-либо перемены в уравновешенной музыке. Он утверждает, что в государстве нет худшей опасности
88 Ibidem.
89 Ibidem.
90 Ibid., L. I, с. 1.
91 Ibidem.
92 Ibidem.
93 Ibidem.
287
Для нравов, чем постепенный отказ от музыки стыдливой и скромной»04. Платон самым подходящим ладом для воспитания юношества считал дорийский (суровый, мужественный и строгий) и допускал использование фригийского. Аристотель критиковал Платона за это допущение, потому что фригийский лад носит оргиастический характер.
Боэций не акцептирует внимание на характеристиках этоса каждого лада в отдельности. Он лишь отмечает, что «народы более суровые наслаждаются более жестокими ладами гетов, а люди более мягкие — ладами средними»95.
Музыка оказывает такое сильное воздействие на людей, так как «нет лучшего пути к душе для ученья, чем через уши. Поскольку, стало быть, через них достигают глубин души ритмы и лады, нет сомнения, что они-то и воздействуют на мысль, делая ее сообразной им самим» 96.
Очевидно, что для Боэция музыка важна не как способ внутреннего самовыражения человека, но как средство воздействия на его нравственное состояние. Таким образом, подчеркивается лишь одна сторона музыки, что свойственно античной эстетике, также признававшей за музыкой прикладное значение. В период античности музыка служила для упражнения, а не для выражения души, подобно тому, как гимнастика — для упражнения тела. Музыкальное воспитание призвано было наилучшим образом формировать общественного человека, отсюда и тяготение древних к ладам сдержанным и мужественным.
Боэций сетует на то, что в его время род человеческий развратился, лишился мужественности и предпочитает сценические и театральные лады. Он указывает, что «музыка была более стыдливой и скромной, пока пользовалась более простыми инструментами» 97. Если Платон в своем идеальном государстве оставляет место кифаре и флейте, а Аристотель только кифаре, то Боэций лишь выражает желание, чтобы музыка была более скромной, обходя вопрос о наиболее подходящих для этой цели инструментах стороной. Однако он полностью согласен с Платоном, который «предписывает вовсе не обучать юношей всем ладам, отдавая предпочтение действительно ценным и простым... А потому Платон считал, что лучшая охрана государства — музыка наиболее степенная и достойным образом слаженная, и не дикая или разнообразная» 98.
В подтверждение Боэций приводит рассказ о лакедемонянах, весьма строгих в отношении воспитания, пригласивших для обучения своих детей музыканта Тимофея Милетского. «Спартанцы гневались на Тимофея Милетского за то, что, придав музыке большее разнообразие (прибавив к струнам лиры еще одну. — В.У.), он повредил душам мальчиков, которых взял для обучения, и направил их на путь, уводящий от скромности и добродетели, и за то, что гармонию, которую
04 «De inst. musica», L. I, c. 1.
95 Ibidem
96 Ibidem.
97 Ibidem.
98 Ibidem.
288
он получил скромной, обратил в хроматический строй, более изнеженный» ".
Таким образом, Боэций разделяет точку зрения античных авторов на музыку как действенное средство воспитания. Кроме того, кантилена также способна подавить гнев и воздействовать положительно на различные телесные и душевные состояния. Пифагору, например, пишет автор «Наставлений», с ее помощью удалось усмирить гнев пьяного юноши, возбужденного звуками фригийского лада 99 100.
Музыка может быть использована и для врачевания. На это особое внимание обращали пифагорейцы. Боэций ссылается на историю Ариона из Метилены, освободившего посредством пения жителей Лесбоса и ионян от болезней, на Немения Фиванского, избавившего «от страданий многих беотийцев, которых мучили сильные подагрические боли», на Эмпедокла и Гиппократа 101.
Силу морального, магического и медицинского воздействия музыки Боэций видит в том, «что состояния нашей души и тела, по-видимому, подчиняются в известном смысле тем самым пропорциям, которые... объединяют друг с другом гармонические модуляции» 102. Музыка оказывается созвучной тому, что уже есть в нас самих. Она вызывает ответное движение в душах людей, поскольку сама представляет определенным образом организованное движение. Музыка сопричастна человеку и органично с ним связана, она не может быть от него отделена103. И отсюда следует вывод, что нельзя только довольствоваться наслаждением, получаемым от восприятия музыки, но необходимо знать математическую, пропорциональную ее основу 104, поскольку эти пропорции аналогичны пропорциональной структурности человеческой души. Обязательным условием возникновения эстетического переживания является наличие в воспринимаемом объекте определенного аналога знания и чувственности, заключенного в том, кто воприни-мает. Однако лишь разум может дать адекватное знание о предмете, поскольку «чувство схватывает только форму, овеществленную в материи... Разум же, минуя внешний вид предмета, являющийся признаком единичного, обладает даром выявлять общее (заключенное в отдельных вещах. — 5.У.)»105.
Как же Боэций определяет понятие «прекрасного»? Прежде всего «прекрасное есть соразмерность частей» («Pulchritude... membrorum quaedam commensuratio esse»)106. Понимание «прекрасного» оказывается у Боэция тесно связанным с такими категориями, как «гармония» (har-monia), мера (mensura), согласованность (concordia), единство (una forma). Лишь то, что «находится в дружественном согласии», может быть прекрасным107. Следовательно, прекрасное должно обладать
99 Ibidem.
100 Ibidem.
101 Ibidem.
102 Ibidem.
103 Ibidem.
104 Ibidem.
105 «Consolatio», L. V, pr. 4. «Universal! consideratione perpendit».
106 Boethii. Topicorum Aristotelis interpretatio, L. Ill, c. 1.
107 «Consolatio», L. Ill,, pr. II; «De inst. musica», L. I, c. 2; L. IV, c. 1.
10 Европа в средние века 289
внутренним единством. Прекрасное — то, что услаждает взор и слух 108. По-видимому, сияние или блеск — также необходимый атрибут прекрасного. Говоря о красоте небесных светил, Боэций как основной ее признак подчеркивает сияние, о красоте драгоценных камней — их блеск и т. д. Таким образом, для него прекрасным предмет или явление оказываются как благодаря своей собственной природе, т. е. объективно, обладая внутренней соразмерностью, будучи единым и отличаясь блеском или сиянием, так и в зависимости от субъективного восприятия по степени приятности, доставляемой ими взору и слуху воспринимающего.
В своем «Consolatio» Боэций воспевает красоту и соразмерность мира, в которых «проявляется то, что вдохновляет жизнь во Вселенной» 109. Однако наряду с восхищением у него звучит мотив сожаления о бренности и неустойчивости красоты земной и человеческой. Это происходит потому, что, по мысли Боэция, во всем сотворенном заключена неодинаковая степень красоты. Высшая, истинная красота воплощена лишь в боге 110. Она вечна и несотворенна, поскольку вечность и несотворенность — необходимые атрибуты бога 111 112. Бог — источник света и сияния, обладающий неделимостью и простотой И2. «Сам наипрекраснейший», он «несет в своем разуме прекрасный мир, придавая ему форму в соответствии с представляемым образом» 113. Бог — причина и образец совершенной красоты. Мир, созданный им, также прекрасен, но он сотворен, поэтому красота его ниже изначальной красоты бога 114 115.
Эта концепция красоты связана с учение^м Боэция о раздроблении божественной сущности, заимствованным им, по-видимому, у Плотина. Он развивает мысль о том, что «все, о чем говорится как о несовершенном, проистекает вследствие вычленения несовершенного из совершенного. Природа того, откуда все сущее берет начало, неделима и совершенна, однако по мере удаления от божественной сущности оно вырождается в нечто крайнее и разобщенное» пб. Бог является «наипрекраснейшим». В нем же заключено высшее благо. И подобно тому, как в земных благах нельзя найти совершенного счастья, земная красота также лишена совершенства и содержит в себе лишь малую часть красоты божественной 116.
Красота бога венчает пирамиду прекрасного. У подножия ее находится красота вещей неодушевленных. Человеческий взор наслаждается блеском драгоценных камней, видом богатой одежды. «Но то, что заключено в этом поразительном сверкании, эта роскошь камней
108 «Consolatio», L. II, рг. 5; «De inst. musica», L. I, c. 2; L. IV, c. 1.
109 «Consolatio», L. IV, m. 6.
110 Ibid., L. Ill, m. 9.
111 Ibid., L. Ill, pr. 10.
112 Ibid., L. Ill, m. 9.
113 Ibidem. «Pulchrum pulcherrimus ipse mundum mente gerens Similique in imagine formans».
1,4 «Consolatio», L. Ill, pr. 10.
115 Ibidem.
110 Ibidem.
290
не принадлежит людям... Как происходит, что нечто лишенное движений души и тела кажется действительно прекрасным одушевленному существу, наделенному’ разумом?» 117 В драгоценных камнях прежде всего должна привлекать не поверхностная красота, но «труд создателя и их различие» 118. И драгоценности, и красивая одежда, как представляется философу, не наделены истинной красотой. Они ниже человека по природе, и, следовательно, эстетическое переживание, вызываемое ими, обманчиво119.
Человека радует красота природы. «Она составляет прекраснейшую часть прекраснейшего творения» 12°. Людей восхищает вид зеленеющих полей, спокойного моря, весенних цветов. Эта красота выше прелести драгоценных камней или одежды, ибо она одушевлена и более приближена к богу 121. Но и она отделена от человека 122. Красота окружающего мира — лишь источник наслаждения для взора. По природе сущего она не принадлежит человеку. Эстетическое переживание, вызываемое этой красотой, представляется Боэцию «пустыми утехами» (inanibus gaudiis) 123, ибо красота отделенных от человека вещей является акцидентальной, воспринимаемой лишь чувственно. Она преходяща, бренна 124 и не имеет для человека подлинной ценности.
Мысль эта тесно связана с этической концепцией автора «Философского утешения». Красоту, как и истинное благо, следует искать не во внешних вещах, а в душе человека 125. «Разве таков порядок мира, чтобы существо, сопричастное божественному разуму, могло получить блеск не иначе, как через обладание неодушевленными предметами... Другие существа довольствуются принадлежащим им, вы же, разумом подобные богу, ищете в низменных вещах украшение отличнейшей природы и не понимаете, какое оскорбление вы наносите вашему создателю» 126. Красота вещей, по природе отделенных от человека, хотя и приятна взору, однако не может служить украшением ему. «Ведь если что-нибудь сверкает из-за прибавлений, прославляется само то, что приложено, скрытое же под ним сохраняет свое безобразие» 127.
Красота человеческого тела представляется Боэцию явлением более высокого порядка, чем красота отделенных от него вещей. Но и на ней лежит отпечаток бренности, присущей всему земному 128. Поэтому не следует желать красоты лица и тела. «Ведь то, чему вы поражаетесь, может быть уничтожено огнем трехдневной горячки» 129, С эти
117 «Consolatio», L. II, рг. 5.
118 Ibidem.
119 Ibidem.
120 Ibidem. «... est enim pulcherrimi open’s pulchra portio».
121 Ibidem.
122 Ibidem.
123 Ibidem.
124 Ibidem.
125 Ibidem.
I?G Ibidem.
127 Ibidem.
128 Ibid., L. II, m. 3.
129 Ibid., L. Ill, pr. 8.
291
10*
ческой точки зрения телесная красота относится к числу внешних благ, «которые и не указывают пути к блаженству, и сами не делают людей блаженными». Эта красота является следствием несовершенства зрительного восприятия человека. «Если бы, как говорит Аристотель, люди обладали глазами рыси, то они своим взглядом проникали бы через преграды. И если бы существовала возможность проникнуть взором внутрь человека, разве не показалось бы безобразным тело Алкивиада, обладавшего прекрасной наружностью? Следовательно, то, что ты кажешься прекрасным, вытекает не из твоей природы, но из слабости взирающих на тебя глаз»130.
Характеризуя различные виды красоты, заключенной в чувственно воспринимаемых вещах, в природе и человеке, Боэций утверждает, что красота эта не является сущностной, истинной. Она акцидентальна, формальна, а поэтому «более быстротечна и склонна к исчезновению, чем изменчивость весенних цветов» 131.
Для того, чтобы познать истинную, нетленную красоту, нужно навеки покинуть дольний мир и обратиться к «дивному образу неба», в котором разлито божественное сияние и воплотился совершенный образ божественной красоты 132.
*
Эстетическая концепция Боэция, составляющая один из важных аспектов его философской системы, возникла в эпоху перехода от античности к новому типу культуры, характеризующемуся господством христианской церкви. В изложении своих эстетических взглядов Боэций не выходит еще за рамки античной философской традиции. Это особенно характерно для его ранних произведений, в которых дается трактовка категории числа и теоретических проблем музыки. Здесь Боэций излагает основные моменты пифагорейско-платоновской музыкально-математической теории. В своей интерпретации числа он, возможно, выглядит более «архаичным» и теснее связанным с античными представлениями, чем, например, Августин, живший раньше Боэция. Но ценность боэцианского учения о числе и о музыке заключается не в новизне трактовки, а, напротив, в сохранении и систематизации античных материалов. Боэций сумел выразить основные положения античной эстетики в наиболее краткой и доступной для овладения форме. Подобное совершенство изложения и точность формулировок уже не встречаются ни у одного из его последователей.
Эстетика Боэция носит рационалистический характер. Разум — вот основной критерий эстетического восприятия. Философ выступил как теоретик красоты гармонической и пропорциональной. Его концепция совершенства и согласованности мироздания, основанных на математических соотношениях, оставила неизгладимый след в средневековой эстетике. Едва ли можно вплоть до XV в. назвать теоре
130 «Consolatio», L. Ill, pr. 8.
131 Ibidem.
132 Ibidem.
292
тика музыки, не обращавшегося к боэцианскому пониманию «мировой гармонии». Определенное отражение оно нашло и в литературе и в философии, преломившись через призму христианского мировоззрения, например, у Данте. Средневековые теоретики музыки до Царлино (середина XV в.), отошедшего от кварто-квинтовой теории, господствовавшей в античности и в средние века, постоянно обращались к Боэцию как к величайшему авторитету в этой области. Боэцианские определения гармонии, музыки и музыканта, музыкально-ладового этоса, теория пропорциональности стали классическими для средневековья.
В своем последнем сочинении «Consolatio» Боэций создает своеобразную иерархическую систему красоты, вытекающую из заимствованного им у Плотина учения об эманации божественной сущности. Для Боэция истинно прекрасным является бог. Только приобщившись к нему, можно познать вечную и совершенную красоту. Хотя эти рассуждения философа и созвучны с христианским учением, однако оно практически не оказало влияния на их формирование.
Развиваемая им мысль о бренности земной красоты и бессмысленности наслаждения ею получила развитие, в определенной мере под влиянием произведений Боэция, в средневековой эстетике, в частности у Александра Сен-Галенского, Бонавентуры и Фомы Аквинского.
Отличающее Боэция стремление к схематизации излагаемого, резкое разграничение рациональной и чувственной областей, теории искусства и самого искусства, доказательства преходящего характера земной красоты оказались удивительно близкими философам и теоретикам музыки средневековья. Боэцианское музыкально-эстетическое учение оказывало огромное влияние на развитие эстетической мысли в Западной Европе вплоть до эпохи Ренессанса и во многом способствовало осуществлению преемственности между античной и средневековой традициями культуры.
РОБЕРТ ДЕ КЛАРИ И НИКИТА ХОНИАТ (Некоторые особенности писательской манеры)
А. П. КАЖДАН
Драматическая история правления византийского императора Андроника I (1183—1185) привлекла, как известно, внимание многих западных хронистов \ Пожалуй, наиболее красочный рассказ об этих событиях, и особенно о падении Андроника, содержится в мемуарах французского рыцаря Роберта де Клари, участника IV Крестового похода, который сам побывал в Константинополе, когда память об Андронике еще не стерлась у жителей византийской столицы 1 2. Не приходится говорить о том, что повествование Роберта во многих своих деталях легендарно и по степени достоверности не идет в сравнение с рассказом грека Никиты Хониата, бывшего современником событий 3. Сопоставление двух этих авторов, которое следует ниже, имеет в виду не выяснение их источниковедческой ценности, но постановку совершенно иной задачи.
Различие между Робертом де Клари и Никитой Хониатом проявляется не только в том, что они рассказывают, но и в том, как они это делают, не только в отборе фактов, но и в подаче их.
Сопоставление обоих авторов облегчается тем обстоятельством, что оба они, пикардийский рыцарь и константинопольский чиновник, излагают события примерно в одной и той же последовательности, внешняя канва повествования оказывается примерно одинаковой, отчего особенности писательской манеры обнаруживаются с большей четкостью.
И Роберт, и Никита начинают рассказ о перевороте, стоившем жизни Андронику, с того, как посланные императором люди пытаются арестовать одного из византийских аристократов Исаака Ангела — Кирсаака, как называет его Роберт (от греческого кир-Исаак, «господин Исаак»). По сообщению Роберта (стр. 22), «бальи» Андроника I
1 Е. Н. Mac Neal. The Storv of Isaak and Andronicus. — «Speculum», IX, 1934, p. 324—329.
2 Robert de Clari. La conquete de Constantinople. Paris, 1924. См. о нем M. А. Заборов. Современники — хронисты и историки крестовых походов. — ВВ, XXVI, 1965, стр. 145 и сл.
3 Nicetas Choniata. Historia. Bonnae, 1835. До настоящего времени основной монографией о Хониате остается старая работа: Ф. И. Успенский. Византийский писатель Никита Акоминат из Хон. СПб., 1874. Ср. также G. Stadtmuller Zur Biographic das Nicetas Choniates. — «Byzantinische Forschungen», I, 1966, S. 321—328.
294
(его имя—Стефан Айохристофорит — сохранил нам Никита Хо-ниат) явился в дом «доброй дамы», где остановился Исаак. Главную часть эпизода составляет диалог «бальи» с «доброй дамой», после которого она направляется к Исааку и говорит ему: «Вы мертвы: вот бальи императора и много людей (gent) вместе с ним». И так как Исаак уже не мог бежать, он взял шпагу, вышел к бальи и спросил его: «Сир, что Вы хотите?» Тот ответил ему оскорбительно, и тогда Исаак воскликнул: «Негодяи, вас повесят!» И он ударил бальи шпагой по голове и разрубил ее до зубов.
Здесь все — диалог и действие. Напротив, у Хониата рассказ наполнен чисто описательными деталями, замедляющими развитие действия. Хониат (стр. 444 и сл.) не только сообщает, что дом Исаака был расположен близ монастыря Перивлепта, что Айохристофорит явился туда к вечеру 11 сентября 6794 г., не только описывает одежду, в которой Исаак вышел к Айохристофориту, поведение слуг Айохри-стофорита, его попытку ускакать на муле, его бездыханное тело, наконец, — но и цитирует Гомера (Илиада VI, 507; XV, 263) и Софокла (Электра, 25), наполняя рассказ сравнениями и метафорами.
Бегство Исаака по городу к храму св. Софии описано у Роберта примерно так же, как у Хониата. Но в отличие от византийского историка Роберт опять-таки применяет прямую речь, заставляя Исаака кричать, что он покончил с дьяволом и убийцей, причинившим всяческое зло этому городу и другим. А в храме Исаак поднимается в алтарь и обнимает крест, ибо он хотел спасти свою жизнь (стр. 23). Этого стремительного enbracha le crois у Хониата нет — зато он, словно замедляя бег художественного времени, останавливается на назначении амвона, куда поднялся его Исаак: «Отсюда убийцы объявляли о совершенном ими преступлении и просили прощения у тех, кто входил и выходил из священнейшего храма» (стр. 446).
К церкви собирается толпа. Ее поведение описано обоими авторами совершенно по-разному. В представлении Роберта отношение толпы к Исааку определилось с самого начала. Люди приходили, чтобы взглянуть на этого рыцаря (vaslet), который вел себя так мужественно. Они сразу сказали (опять-таки прямая речь!): «Он смел и мужествен, ибо он совершил столь мужественный поступок». И тут же потребовали: «Сделаем этого рыцаря императором» (стр. 23).
В отличие от Роберта Хониат видит, как изменялось настроение константинопольского плебса. Он тоже говорит, что люди пришли посмотреть на Исаака, но тут же добавляет: «Все думали, что не успеет солнце зайти, как Исаак будет схвачен и обречен Андроником на невероятные и невиданные муки» (стр. 446 и сл.). Так думали «все», подчеркивает Никита. Но когда прошло некоторое время, а посланцы императора все не появлялись (ни кто-либо из знатных, неторопливо повествует Хониат, ни из верных слуг Андроника, ни варвары-секироносцы, ни жезлоносцы в пурпурных одеждах — вообще никто), толпа стала дерзкой, языки развязались и собравшиеся стали обещать Исааку свою поддержку (стр. 447). А утром уже каждый житель Константинополя молился, чтобы царство перешло Исааку, а Андроник ответил за все совершенные им злодеяния (стр. 448). Днем воодушев
295
ление толпы достигло такой силы, что появление сторонников императора уже ничего не могло изменить. Люди побуждали друг друга к действию и высмеивали тех, кто не проявлял должного рвения и не вооружался, а только стоял и глядел на все происходящее. И, наконец, те, кто прежде выражали недовольство Андроником, но медлили, считая дело слишком рискованным, теперь открыто примкнули к мятежникам (стр. 449).
По-разному оба писателя вводят в события Андроника, которого Роберт называет Андромес. У Роберта действие течет прямолинейно и события выстраиваются в последовательную цепь. В соответствии с этим повествовательным принципом Андроник-Андромес появляется лишь после коронации Исаака Ангела: он приходит в храм св. Софии, чтобы взглянуть на Исаака, уже надевшего корону (стр. 24). Хониат же свободнее владеет временем, и его художественная последовательность подчас отличается от последовательности реальной. Поэтому, переходя к Андронику уже после рассказа об утреннем боевом настроении толпы, он смело возвращается назад, к «первой страже ночи», когда император еще находился вне Константинополя, в одном из загородных дворцов (стр. 448). Но и по существу трактовка этого эпизода различна у Роберта и Хониата.
У Хониата речь идет прежде всего о колебаниях и медлительности Андроника: он остался на месте и не дал никаких указаний, ограничившись коротким письмом, обращенным к жителям Константинополя. Лишь на следующий день он прибыл в город (стр. 448). Наоборот, Роберт представляет императора рыцарственным и деятельным: взяв с собой много людей (gent), Андроник прошел крытыми переходами из Большого дворца в храм св. Софии. И там он увидел того, кто был коронован, и скорбь охватила его. И он спросил у своих людей, нет ли у кого-нибудь лука и стрелы. И взяв лук, он натянул его, чтобы поразить Исаака в сердце. Но тетива лопнула, и Андроник, растерянный и смущенный, удалился во дворец, приказав запереть ворота (стр. 24.) Кстати сказать, образ Андроника, стреляющего из лука, проходит и у Никиты Хониата, но в совершенно иной связи: император поднимается на башню Кентинарий и некоторое время обстреливает из лука толпу, штурмующую Большой дворец (стр. 451). Образ лишен той романтической приподнятости, которая присуща Андро-месу, целящему в сердце своего коронованного соперника.
В рассказе о коронации Исаака, как его передает Хониат, есть еще один момент, отсутствующий у пикардийского рыцаря. Когда Исааку предложили корону, он некоторое время от нее отказывался, и его дядя Иоанн Дука, тоже находившийся в храме св. Софии, обнажил голову и просил, чтобы царский венец был возложен на него. Однако народ, увидев сияющую лысину, отверг претендента-старика: народ Константинополя, добавляет Хониат, достаточно натерпелся от дряхлого Андроника и не желал иметь царем стоящего на краю могилы старца (стр. 450). Такой характерный для Хониата сарказм совершенно чужд писательской манере Роберта де Клари.
Сопротивление Андроника было недолгим. Он бежал на корабле, и, конечно, Роберт добавляет, что вместе с ним были его gens
296
(стр. 25),—тогда как Хониат подчеркивает, что он взял с собой только двух женщин: свою жену Анну и гетеру Мараптику, которую он любил, поясняет писатель, больше, чем некогда Деметрий Полиор-кет Ламию (стр. 452).
За бегством Андроника у обоих историков следует рассказ о вступлении Исаака во дворец, возведении его на трон и захвате государственной казны. Последовательность повествования одинакова, но трактовка опять-таки совершенно различна. Роберт в изложении этих событий лоялен и благочестив: Исаака посадили на Константинов трон, его почитали как святого императора. Он возблагодарил бога и специально отметил, что случилось великое чудо: в тот день, когда его должны были арестовать, он получил венец (стр. 25). (Отмечу попутно хронологическое стяжение у Роберта: усиливая динамику событий, он помещает в пределах одного дня то, что на самом деле занимало два, ибо арест Исаака должен был произойти 11 сентября, а коронация имела место 12-го.) Весь этот благочестивый рассказ отсутствует у Хониата, который вообще с известным скепсисом относится с императорскому культу. Центр этого эпизода у Хониата — разграбление толпой казны: он даже указывает в точных цифрах, сколько было присвоено золотых, серебряных и медных монет, не считая металлических слитков (стр. 453). Напротив, Роберт влагает в уста Исаака следующие слова: «За ту великую честь, которую вы мне оказали, я предоставляю вам сокровищницу этого дворца и дворца во Влахернах». То, что под пером Хониата выступает как чистый грабеж, Роберт определяет как «великий дар» (стр. 25).
Самый рассказ о бегстве Андроника имеет некоторые общие черты: и там, и здесь рассказывается, что буря помешала бегству. Правда, у Роберта отсутствует этическая оценка, а Хониат заявляет, что море негодовало на Андроника, осквернившего стихию убийствами (стр. 454). Вместе с тем отличие обеих писательских манер здесь также очевидно.
У Роберта все дано в действии, тогда как Хониат по-прежнему нетороплив. Средоточие этого эпизода у византийского историка — рассказ о том, как схваченного Андроника везут на суденышке назад в Константинополь и он оплакивает свою судьбу, а обе женщины поддерживают его жалобы (стр. 454 и сл.). Здесь лирический комментарий к действию как бы вытесняет самое действие. Совершенно по-иному, энергично и напряженно, построен рассказ Роберта: корабль Андроника относит бурей в Константинополь, люди высаживаются и идут в таверну, хозяйка которой узнает низвергнутого императора; ее муж отправляется к какому-то «высокому человеку», который жил неподалеку во дворце и ненавидел Андроника, ибо тот погубил его отца и подверг насилию жену; вместе со своими gens он приходит в таверну и арестовывает Андроника (стр. 26). Энергичность действия подчеркнута здесь обилием прямой речи: Андроник беседует со своими людьми, которых он называет «сеньоры», а они говорят ему «сир», хозяйка таверны обращается к своему мужу. К тому же Роберт стягивает события: согласно Хониату, Андроник бежал в город Хилу, откуда он намеревался отправиться к «тавроскифам», здесь ему готовили
297
корабль, но буря не позволила отплыть; наконец, прибыли преследователи, схватили Андроника и отвезли в Константинополь. По Роберту, всего этого пребывания в Хиле не было — корабль сразу же отнесло к Константинополю и здесь, в таверне, Андроник был схвачен.
Далее у Роберта следует характерный эпизод. Андроника приводят к Исааку Ангелу, который — в соответствии с нормами феодального права — обвиняет своего предшественника в том, что тот предал своего сеньора императора Мануила, на что Андроник — опять-таки вполне рыцарственно — отвечал: «Молчите, я не удостою Вас ответом». После этого Исаак собирает многих жителей города и советуется с ними о предстоящей казни Андроника (стр. 27). Совершенно по-другому представлена встреча Андроника с Исааком у Хониата: низложенного государя посадили в башню Анемы (одну из константинопольских тюрем), надели ему на шею тяжелые цепи, которыми обычно приковывали львов, а ноги забили в колодки; потом его привели к Исааку и здесь подвергали оскорблениям, били по щекам, пинали в зад, вырывали бороду, выбивали зубы (стр. 455).
Самое описание казни Андроника, которого посадили на паршивого верблюда и возили по городу, подвергая всяческим поношениям, сходно у Роберта и Хониата, хотя и здесь можно заметить некоторую тенденцию к «облагораживанию» действия, присущую французскому рыцарю: он заставляет врагов Андроника колоть его шпагами (стр.28), тогда как у Хониата толпа забрасывает свою жертву камнями и навозом, избивает дубинами, поливает мочой (стр. 456 и сл.).
Рассказ Роберта завершается отсутствующим у Хониата пассажем. На порталах церквей были выставлены изображения, представлявшие, как чудо сделало Исаака императором, как господь возложил на него корону и как ангелы порвали тетиву лука, когда Андроник намеревался его поразить (стр. 28). Может быть, именно этим византийским «лубкам» в какой-то мере обязан своим повествованием Роберт де Клари.
Различие между Никитой Хониатом и Робертом де Клари бросается в глаза. Проще всего, пожалуй, выделить различие в трактовке реалий: Роберт явным образом «феодализирует» византийскую действительность, вводя привычную ему терминологию и представляя отношения между людьми в привычном ему стереотипе поведения. Сцена встречи Исаака Ангела с арестованным Андроником в этом отношении особенно показательна: византийский историк не мыслит ее иначе, как палочную расправу, французский писатель обрамляет ее формулами, почерпнутыми из понятий рыцарской чести.
В соответствии с этим строятся и образы действующих лиц: Кир-саак и Андромес Роберта — это прежде всего рыцари. Дело не только в том, что их повсюду сопровождают их «люди» и что они пользуются западноевропейской рыцарской терминологией, — их поведение подчинено принципам рыцарского идеала, где мужество, верность и благочестие являются основными качествами. Герои Никиты Хониата куда более «приземлены», и отношение автора к ним гораздо более скептическое.
298
Не менее существенным является и еще один аспект различия. Рассказ Роберта де Клари динамичен, стремителен. Уже П. Шон отметил темпераментность повествования Роберта, с чем связана редкость у него картин и сравнений, а также обилие прямой речи4. Сопоставление с Хониатом еще более оттеняет эти черты художественной манеры французского прозаика. Наоборот, Хониату свойственна медлительность повествования, сопряженная с тенденцией к психологическим характеристикам.
Однако что представляет собой это явление, которое мы могли наблюдать? Можем ли мы говорить о стилистическом различии произведений Роберта де Клари и Никиты Хониата как о сугубо индивидуальном явлении, как о разнице двух индивидуальных манер —или за этим различием лежат более глубокие социально-художественные причины? Вопрос этот слишком велик, чтобы его можно было решать в пределах маленькой статьи, — я позволю себе ограничиться только постановкой проблемы.
В самом деле, динамичность западного искусства в сопоставлении с медлительной лиричностью и психологизмом искусства Византии — явление, отмечавшееся неоднократно. Романская скульптура и константинопольская живопись, готический шпиль и византийский купол, западная мистерия и византийская литургия, — различие между всеми этими социально-культурными явлениями идет как раз по той же главной линии, что я пытался провести между Робертом де Клари и Никитой Хониатом. Вообще средневековая художественная манера была в очень большой степени определена коллективными представлениями, господствовавшими в данном обществе и часто находившими свою реализацию в формулах и стереотипах. А если это действительно так, то противопоставление Роберта де Клари и Никиты Хониата может иметь известное значение для понимания чрезвычайно важной проблемы: «Средневековый Запад и Византия» — проблемы, которая имеет и экономический, и социальный, и политический, и богослоа-ский, и этический, и, наконец, — художественный аспекты.
4 Р. М. Schon. Sludien zum Stil der friihen franzdsischen Prosa. Robert de Clari, Geoffrey de Villehardouin, Henri de Valenciennes. Frankfurt a/Main, 1960, S. 61f, 67f, 190f.
ПАРИЖСКИЕ АВЕРРОИСТЫ XIII в. *
С
( Л В. ШЕВКИНА |
Особенностью науки XIII в. была нерасчлененность естественнонаучных знаний и общетеоретических вопросов, слитность, смешение онтологических и гносеологических проблем. Так, проблема «разумной души» заключала в себе вопрос о сущности и характере человеческого познания, о его возможностях и значении,вопрос о границах и особенностях психической деятельности человека, вопрос об отношении духа к материи. Эти проблемы решались в средневековой науке со страстью и заинтересованностью, сравнимой лишь с самой необъятностью и сложностью научной задачи.
К середине XIII в. все естественнонаучные труды Аристотеля становятся достоянием ученого мира Западной Европы. Исполненные поисков, вопросов и противоречий, мысли великого античного естествоиспытателя и философа о человеческом познании породили огромную комментаторскую литературу уже в античном мире. Основной труд Стагирита, посвященный мышлениючеловека,— книга «О душе»— изучался и комментировался в эллинистическом мире и у арабов. Значительная часть этой литературы стала известна в Западной Европе и в свою очередь вызвала к жизни борьбу мнений.
Проблемы познания занимали большое место в трудах главы парижских аверроистов XIII в. Сигера Брабантского. В настоящее время известно значительное число трактатов на эту тему, приписываемых этому магистру из Брабанта. Он комментировал книгу Аристотеля «О душе». Его перу принадлежат «Questiones de anima intel-lectiva», «Questiones naturales», трактат «De intellectu». Кроме того, Сигеру Брабантскому приписывают недавно обнаруженные «Questiones super Librum de causis», также посвященные этим вопросам. Известно, что против аверроистской концепции человеческой души направлен трактат Фомы Аквинского «De unitate intellectus contra averroistas». В историографии не завершен спор о точной датировке и отнесении этой полемической работы знаменитого доминиканца к какому-либо конкретному произведению парижского аверроиста. Пьер Мандоннэ1, основоположник научного изучения парижского авер-
* Статья Г. В. Шевкиной не закончена; публикуется посмертно.
1 Mandonnet. Siger de Brabant et I’averroisme latin au XIII siecle, v. I—II. Louvain, 1908, 1911.
300
роизма, считал трактат прославленного теолога непосредственным ответом на «Questiones de anima intellectiva». Однако Шосса 2 путем текстологических сопоставлений вполне убедительно доказал обратную временную последовательность этих работ средневековых ученых. Выводы Шосса поддержал и развил Стеенберген 3, доказывая, что именно Сигер Брабантский отвечал своим трактатом на критику Фомы Аквинского. Стеенберген считал этот момент очень важным в истории научной борьбы XIII в., ибо связывал с ним начало «томистской эволюции» парижского аверроиста. Бруно Нарди4 благодаря новым актам, которые он обнаружил, получил возможность указать на трактат «De intellectu» как на наиболее вероятный ответ парижского аверроиста Фоме Аквинату.
В работе польского исследователя Здислава Куксевича, посвященной теории интеллекта у аверроистов XIII и XIV вв., автор ставит в зависимость от полемической работы Фомы Аквинского оба указанных трактата Сигера Брабантского, считая их последовательными этапами его «томистской эволюции». Хотя Куксевич и утверждает, что он выбирает среднюю линию между мнениями Стеенбергена и Нарди, однако по сути он отказывается от выводов Нарди, не наблюдавшего такой эволюции в указанных трактатах парижского аверроиста.
Таким образом, в центре внимания западноевропейских ученых стоит вопрос об эволюции взглядов Сигера Брабантского. Не отрицая возможности и вероятности изменения и развития его мировоззрения, автор данной статьи считает, что проблема может быть решена только путем проверки аутентичности рукописей и критического выявления позднейших наслоений с последующим изучением всей совокупности подлинно сигерианского творчества. Подобная задача еще далека от разрешения и, конечно, не может быть решена не только в рамках одной статьи, но и в более обширной работе одного автора. Кроме того, и аверроистские теории Сигера Брабантского не представляются исследованными полностью и окончательно. А именно они являются наиболее интересными и исторически ценными в творчестве средневекового ученого из Брабанта.
Данная статья ставит своей целью сопоставление двух источников: трактата Сигера Брабантского «О разумной душе» и трактата Фомы Аквинского «О единстве разума против аверроистов». Хотя вопрос о хронологическом соотношении этих трактатов не решен окончательно, возможность их сопоставления несомненна, так как «Questiones de anima intellectiva»Сигера представляют собой наиболее полное и достоверное изложение взглядов магистра по основной аверроистской теории, a «De unitate intellects» Фомы — его единственная полемическая работа, прямо направленная против этой теории аверроистов. Такое сопоставление всего лишь двух работ представителей схоластической научной мысли не может, конечно, дать подробного разбора
2 М. Schossat. Saint Thomas d’Aquin et Siger de Brabant. — «Revue de philosophic», v. 24—25, 1914.
3 F. Sieenberghen. Les oeuvres et la doctrine de Siger de Brabant. Bruxelles, 1938; idem. Siger de Brabant d’apres ses oeuvres inedites, v. I—II. Louvain, 1931, 1942.
4 B. Nardi. Sigieri di Brabante nel pensiero del Rinascimento italiano. Roma, 1945.
301
и противопоставления их взглядов. Однако оно позволит увидеть различие в решении важнейших философских вопросов представителями двух школ латинских перипатетиков—-томистской и аверроистской.
Различие в решении онтологической и гносеологической проблемы мышления и познания (в той форме, в какой она ставилась и решалась в XIII столетии) Фомой Аквинским и Сигером Брабантским позволит показать различие между ортодоксальным католическим направлением схоластической мысли и научным движением XIII в., развивавшим идеи арабского натурализма. Проследить это различие представляется тем более интересным, что и то и другое направление считало себя истинным последователем учения Аристотеля. Поэтому неизбежно придется коснуться и вопроса об отношении томизма и аверроизма к учению Аристотеля о душе. Сопоставление взглядов Фомы Аквинского и Сигера Брабантского по названной проблеме позволит также раскрыть научное содержание и значение наиболее характерной и оригинальной теории аверроистов— теории нумерического единства и вечности человеческого разума.
Чтобы понять содержание споров о душе в XIII столетии, необходимо охарактеризовать сам труд Аристотеля, являвшийся предметом этих споров.
Сенсуалистическая направленность исследования души отчетливо видна на протяжении всей книги античного мыслителя. В первой главе первой книги говорится о неотделимости состояний души от природной материи живых существ5 и утверждается органическое единство всех жизненных функций. Вторая книга посвящена анализу ощущений. Отвергая платоновское противопоставление умственной деятельности — физической, Аристотель отказывается и от наивных воззрений древних натурфилософов 6. Он делает попытку рассматривать живое органическое единство в категориях гилеморфизма: поскольку материя есть возможность, а форма — осуществление всякой субстанции, то «необходимо душу признать сущностью, своего рода формой естественного тела, потенциально одаренного жизнью»7. А так как под сущностью, или энтелехией, живой материи Аристотель понимал ее основную закономерность, ее формирующий принцип, то лишено смысла и противопоставление имматериального —физическому. «Не следует спрашивать, — говорит Аристотель, — представляют ли собой душа и тело нечто единое, подобно [тому как не следует ставить этого вопроса в отношении ] воска и изображения на нем»8.
Таким образом, единство души и тела, рассматриваемое как единство онтологическое, у Аристотеля можно проследить явно. По словам советского исследователя М. Г Ярошевского, «исторический смысл
5 Аристотель. О душе. Пер. П. С. Попова. М., 1937, кн. 1, гл. 1, 403 в, 18: ...состояния души некоторым образом неотделимы от природной материи».
в «Поэтому, когда [организм] разрушается, то [человек] не [может] ни помнить, ни любить, ведь эти состояния были свойственны не мыслительной способности, а общей [связи души с телом], которая перестала существовать». — Аристотель. О душе, кн. 1, гл. 4, 408в, 25.
7 Там же, кн. 2, гл. 1, 412 а, 19.
8 Там же, кн. 2, гл. 1, 412в, 5.
302
аристотелевского учения о душе состоял в том, что, преодолевая ограниченность предшествующих материалистических объяснений, оно показало специфический характер организации жизненного процесса как процесса материального» 9.
Применение теории гилеморфизма к исследованию психо-физиологической деятельности и мыслительной как ее части было огромным успехом по сравнению с предшествующей философской традицией, но оно не было свободно от противоречий 10 и создавало возможность возврата к платоновскому пониманию соотношения материи и формы. Утверждая неотделимость души и ее частей от тела11, античный философ вместе с тем полагает, что по отношению к некоторым частям души — и речь идет явно о мыслительной функции — нет препятствия для отделения, потому что они не представляются энтелехией (т. е. осуществлением) никакого тела12. Значит, констатация самостоятельности, независимости мыслительных операций, специфический характер деятельности мыслительной способности приводит Аристотеля к утверждению субстанциальной исключительности интеллекта. «Ум же, несомненно, есть нечто божественное и непричастное страданию», — говорит он в первой книге своего труда13. Из этого следует вычленение мышления из жизненного единства организма. «Что касается разума и теоретической способности, то [пока в этом вопросе] еще нет ясности, — говорит Аристотель дальше, — но кажется, что [тут] другой род души и что только эти способности могут отделяться как вечное от тленного»14.
Правда, Аристотель склонен отделять мыслительные способности от других частей души только логически («что по понятию они различны — очевидно») и сомневается в возможности их реального разделения15. Трудности целостного понимания развития мысли античного философа, который пытался решить противоречия процесса познания во многом глубоко и верно, приводили комментаторов или к необходимости раздвоения самого разума на две субстанциально отличные части, каковым приписываются разные свойства (и это делает Александр Афродизийский, Аверроэс), или к раздвоению объекта познания на материю и ее форму, имманентную материи, но отличную от нее и представляющуюся вечным надприродным объектом разумного познания (так поступает Фома Аквинский).
Аверроэс в поисках решения этой сложной проблемы приходит к своеобразным результатам: общее человеческому роду качество — способность мышления — абсолютизируется и становится реально сущест
9 Л1. Г Ярошевский. Учение Аристотеля о душе и античный детерминизм.—ВФ, № 5. 1966, стр. 111.
10 Аристотель, понимая ограниченность и узость категорий гилеморфизма в их применении к умственной деятельности, уточняет их, определяя разум как «форму форм»: «...ведь как рука есть орудие орудий, а ум — форма форм».— Аристотель. О душе. кн. 3, гл. 8, 432 а.
11 Там же, кн. 2, гл. 1, 413а.
12 Там же, кн. 2, гл. 1, 413а, 5 и далее.
13 Там же, кн. 1, гл. 4, 408в, 30.
14 Там же, кн. 2, гл. 2, 41 Зв, 25 и далее.
15 Там же.
303
вующим, единым и вечным разумом. И такая законченно платоническая трансформация аристотелевской мысли сочетается со строго натуралистическим отношением к чувственно-разумной деятельности индивидов.
В схоластических дефинициях и уточнениях терялось то, что составляло живую суть и смысл аристотелевского труда,— единство жизненного процесса в его проявлениях и осмыслении. Отсюда чувственная и мыслительная деятельность составляет определенное единство, эти ее этапы постоянно сравниваются: «Не существует никаких отдельных предметов помимо чувственно воспринимаемых (величин), и предметы мысли находятся в чувственно постигаемых формах»16. В другом месте Аристотель говорит: «Подобно тому, как чувственная способность относится к чувственным качествам, так и ум относится к предметам мысли»17. Стремление вывести умственную деятельность из чувственной, соотнести первую с последней сталкивается с невозможностью ее формально-логического определения и объяснения. Поэтому мыслитель приходит к утверждению разрыва между чувственным познанием, объектом которого являются единичные чувственно воспринимаемые предметы, и познанием всеобщностей, которые есть предмет науки. «И поскольку ум мыслит обо всем, ему необходимо быть ни с чем не смешанным»18, —делает вывод философ.
Имматериальная мыслительная деятельность отличается от других частей души, т. е. от других органических функций тела, подобно тому, как «вечное отличается от тленного»; она есть «вместилище форм», которому «немыслимо быть связанным с телом» 19. Уверенность в тождественности нашего мышления его предмету 20 соединяется у Аристотеля с утверждением особой объектной сферы интеллекта: общих понятий, существующих, однако, в самих вещах 21. Т. е., с одной стороны, ум находится в состоянии возможности по отношению к предметам мысли: «то, что мы называем в душе умом, до мышления не может быть ничем в действительности» — и вместе с тем формы вещей уже существуют в разуме изначально, но «не в их действительной наличности, а потенциально» 22.
Применяя к характеристике процесса мышления понятия возможности и действительности, древнегреческий философ решает в единстве и проблему содержания мышления и проблему мыслительной деятельности. По Аристотелю, разум, воспринимая формы умопостигаемых видов, должен быть одновременно и активным носителем познания. Поэтому различается разум в возможности, тот, «который становится всем» (в такой форме Аристотель представляет рецептивную сторону
16 Аристотель. О душе, кн. 3, гл. 8, 432а.
17 Там же, кн. 3, гл. 4, 429а и далее.
18 Там же.
19 Там же, кн. 3, гл. 4, 429а, 25.
20 «Умозрительное знание и соответствующий умопостигаемый предмет — то же самое». — Там же, кн. 3, гл. 4, 430а.
21 «За пределами взаимодействия одушевленного тела с внешним миром ум обретал собственные надприродные объекты — вечные категории и истины, постигаемые в деятельном состоянии». — М. Г Ярошевский. Указ, соч., стр. 117.
22 Аристотель. О душе, кн. 3, гл. 4, 429а, 25 и далее.
304
мышления), и интеллект в действии, «все порождающий» 23 (так выражается активная сторона мыслительного процесса). Его действие сравнивается с действием света, вызывающего к действительности цвета, существующие потенциально. Такое разделение сторон разумной души выражено в общей форме и отличается неясностью, хотя совершенно очевидно, и это следует из всего контекста книги, что онтологически разумная способность как исключительное качество человеческого вида представляется совершенно нераздельной и различение интеллектов нужно Аристотелю для описания процесса мышления.
Противоречивый характер этого процесса приводит философа к утверждению, что «знание в потенциальной форме в отдельном индивидууме по времени первоначальнее, в абсолютном же смысле — и по времени не [является первоначальным]»24. Значит, по Аристотелю, процесс мышления отдельного человека сначала представляет собой способность к познанию, которую потом реализует. Совокупность же знаний всех индивидов, познание как общечеловеческий процесс выступает в актуализованном виде. Такое толкование аристотелевского текста учитывает нераздельность рассмотрения онтологико-гносеоло-гического единства мышления у Аристотеля и представляется тем правомернее, что подтверждается замечанием о невозможности представить себе положение, при котором бы разум то мыслил, то не мыслил 25. Разум, как постоянная актуальность, есть общее качество человеческого вида и именно как совокупность человеческих знаний является реализованным постоянно, и ему приписывается бессмертие и вечность 26.
Таким образом, можно сказать, что труд античного мыслителя есть попытка естественнонаучного осмысления чувственно-психической деятельности в ее неразрывности с телесными функциями. Диалектически противоречивый характер мышления, сложность рассмотрения его становления, его объективной значимости — в кругу этих вопросов бьется мысль Аристотеля. И то, что философ в органическом единстве первенствующее значение отдает форме («действующее начало всегда благороднее страдательного, и изначальная сила выше материи»), позволяет говорить об аристотелевском реализме и дает возможность последующим комментаторам трактовать учение Аристотеля о душе в плане противоположения духовного — телесному, на любом уровне их сопоставления. Кроме того, лаконичность изложения, сочетание философского обобщения с образностью и конкретностью, проблематичный характер решений и непоследовательность, — все это затрудняло понимание текста и осложняло его толкование, чем объясняется в некоторой степени противоречивость комментаторской традиции.
В начале своего полемического сочинения Фома Аквинский утверждает, что именно возрастающее влияние учения Аверроэса о едином
23 Там же, кн. 3, гл. 5, 430а, 10 и далее.
24 Там же, кн. 3, гл. 5, 430а, 20 и далее.
25 Там же. В такой нераздельности мыслительной способности и процесса познания — сила и слабость мысли философа.
26 Там же, кн. 3, гл. 5, 430а, 25.
305
интеллекте представляется ему опасным 27. «И так как заблуждающееся невежество, — продолжает Фома, — не прекращает сопротивляться истине», несмотря на многие письменные опровержения, то его стремлением является окончательное опровержение вышеозначенного заблуждения. В этих словах можно увидеть отзвуки предшествующей написанию трактата борьбы против распространявшегося в Парижском университете учения арабского натуралиста. Известно, что к 40-м годам XIII столетия были переведены на латинский язык почти все основные труды Аверроэса и большинство этих переводов было известно в Париже 28. В 50-х годах этого столетия против философии Аверроэса выступали Бонавентура и Альберт Великий.
Фома Аквинский прямо говорит об опасности теории единого и вечного разума для христианского вероучения: если один только интеллект, в отличие от других частей души, представляется неразрушимым (solus inter pertes animae incorruptibilis et immortales apparet), — следует, что только он и сохраняется после смерти, а единое и целостное духовное начало, индивидуальное для каждого человека, перестает существовать. И этим уничтожается загробное воздаяние наград и наказаний (retributio pracmiorum et poenarum tollitur). Фома заявляет, что целью данной его работы является показать, что аверроистская теория противоречит не только положениям христианской веры, но и принципам философии. Прежде всего, по его словам, он стремится продемонстрировать полную противоположность аверроистской позиции (в вопросах мышления) словам и мыслям Аристотеля, являвшегося «sectae peripatetice institutor».
В первой части своего трактата, представляющего собой комментарии к Аристотелю, Сигер Брабантский дал определение понятия душа: это то, чем живет одушевленное тело, т. е. принцип и причина существования одушевленного тела 29 Разбирая содержание этого понятия, Сигер утверждает, что душа является актом природного, живого тела, и подчеркивает единство этого акта тела с самим телом: душа есть акт тела, предрасположенного к жизни, предназначенного душе. Поэтому душа может рассматриваться не просто как действие живого тела (actus), но и как его состояние (свойство — habitus). По всем этим признакам душа определяется как форма тела и его завершение (осуществление) — «perfectio est, igitur, forma sen perfectio corporis natural is»30.
Однако христианская внеположность души телу чувствуется как основа. Вместе с тем характер и особенности средневекового мышления проявляются в следующем рассуждении Сигера Брабантского:
27 «Inolevit siquidem jamdudum circa intellectum error apud multos, ex dictis Averrhois sumens exordium qui asserere nitutur intellectum... sit unus omnium».— Thomae Aquinati. De unitate intellects contra averroistas. Roma, 1953, p. 471.
28 «Quia errantium imprudentia non ccssat veritati reniti, propositum nostrae intentionis est iterate contra eundem errorem conscribere alia quibus manifeste praedicte error contutetur». — Ibidem.
29 «Debemus intelligere per nomen animae illud, quo vivens vivit, sen principium et causam vivendi in corporibus animatis». — Siger de Brabant. Questiones de anima intellectiva. — P. Mandonnet. Op. cit., v II, p. 146.
30 Ibid., p. 148.
306
как мастерство пользуется не любым орудием, но определенным и предрасположенным к действию данного мастерства, так и душа требует определенного тела, предрасположенного к ее действию. Таким образом, Сигер пытается развивать мысль Аристотеля об органическом единстве жизненных функций человека31. В его терминах, тем не менее, нет отступления от аристотелевского гилеморфизма.
Ученый стремится осмыслить совокупность действий живого организма в их единстве с телом: «Верно сказано, что душа есть акт тела, предрасположенного к жизни, т. е. не любого тела, а обладающего собственной материей и потенцией к душе и жизни. И поэтому плохо определяют душу те, кто ничего не говорит о ее зависимости от тела, как если бы любая душа могла входить в любое тело согласно словам пифагорейцев» 32.
Ученый подчеркивает мысль о «присущности» данной души данному телу и делает вывод о том, что душа и тело составляют некое природное единство, самодостаточное и являющееся причиной самого себя. Это единство может быть определено как единство формы и материи 33.
Таким образом, Сигер Брабантский, говоря о чувственно-мыслительной деятельности как таковой, не противоречит общему всей перипатетической схоластике воззрению на нее как на форму человеческого вида. Он остается верным аристотелевской позиции, что онтологически разумная способность как отличительное качество человеческого вида представляется совершенно нераздельной и различение интеллектов необходимо Аристотелю для описания процесса мышления.
Точно так же и диалектический характер процесса мышления приводит философа к утверждению, что «знание в потенциальной форме в отдельном индивидууме по времени первоначальнее, в абсолютном же смысле — и по времени не является первоначальным» 34.
Очевидно, что мышление отдельного индивида сначала представляет собой возможность познания, которую индивид потом реализует. Совокупность же знаний всех индивидов, познание как общечеловеческий процесс выступает у Аристотеля в актуализованном виде. Такое понимание аристотелевского текста тем более правомерно, что подтверждается далее замечанием Аристотеля о невозможности представить себе, чтобы разум то мыслил, то не мыслил 35.
Разум как совокупность человеческих знаний представляется реализованным постоянно, и ему приписывается бессмертие и вечность.
Ibidem.
«Bene ergo dictum est, quod anima est actus corporis vivere potentis, hoc est non cujuslibet corporis, sed eius quod est propria materia et potentia ad animam et vitam et eius opera. Et ideo male determinaverunt de anima nihil dicentes de susceptibili corpore, ac si quaelibet anima quodlibet corpus posset ingredi secundum pythagoricas tabulas». — Ibid., p. 149.
33 «Unum ens fit ex anima et corpore, sine aliquo tertio quod sit causa ut sit unum; quia cum universaliter forma sit causa essendi, materiae, ita quod non haberet (habent) esse per causas essendi distinctas, fornia se ipsa unum ens sit cum materia». — Ibid., p. 150.
34 Аристотель. О душе, кн. 3, гл. 5, 430а, 20 и далее.
35 Там же.
307
К затруднениям понимания способа выражения аристотелевской мысли добавляется и тот факт, что философ говорит то о процессе познания, то о мыслительной способности, не оговаривая этого специально: т. е. исследует онтологико-гносеологический феномен нераздельно. Однако в рамках метафизического противопоставления духовной и физической деятельности, обусловленного многовековой философской традицией и всем христианским мировоззрением, ученый, следуя Аристотелю, стремится подчеркнуть единство этих сторон человеческого феномена, неразрывных в бытии.
Очевидно, что Сигер Брабантский, излагая учение античного мыслителя, основное внимание уделяет утверждению природной целостности живых организмов, которую Аристотель и определял как энтелехию (определяющую закономерность) и которую средневековые мыслители иногда характеризуют термином perfectio — завершение.
У всех комментаторов и толкователей текста «De anima», конечно, особые трудности вызывает рассмотрение умственной деятельности человека (anima intellectiva).
Мышление должно обладать такими качествами, которые не могут быть приписаны материальной форме. Единство формы с материей неизбежно влечет за собой гибель этой формы вместе с гибелью материи. Отделение формы от материи рассматривается как уничтожение единства, составленного из материи и формы.
У Сигера Брабантского умственная деятельность, с одной стороны, может быть определена как деятельность формы, действующей через свою материю, так как человек мыслит только при помощи тела и является человеком именно благодаря мыслительной деятельности 36. С другой стороны, функции мышления представляются независимыми от действий тела 37
Однако если отделение разумной души от тела не влечет за собой ее уничтожения, как утверждает ученый, — следовательно, она не имеет того единства с телом, которое должно быть присуще всему, что составлено из материи и формы 38.
Опираясь на тезис о неразрушимости и бессмертии разума, который он находит у Аристотеля и который вполне согласуется с христианским вероучением, Сигер Брабантский отрицает за разумной душой качества материальной формы; он опирается на мнение Аристотеля о разуме как о форме особого рода, как о «форме форм» 39 40.
Основное свое внимание Сигер Брабантский направляет на исследование вопроса о характере единства разума с телом: разумная деятельность представляется ему некоторым образом объединенной с телом, а некоторым образом отделенной от него 4°.
36 Siger de Brabant. Questiones de anima intellectiva. — P. Mandonnet. Op. cit., v. II, p. 150.
37 Ibid., p. 151.
38 «Saparatio animate intellectivae a corpore et materia non est eius corruptio. Ergo non habet esse unitum ad materiam». — Ibidem.
39 Аристотель. О душе, кн. 3, гл. 8, 432 а.
40 «Anima igitur intelectiva aliquomodo est unita corpori et aliquomodo separata ab eo>.—Siger de Brabant. Questiones de anima intellectiva, p. 152.
308
И здесь он вступает в открытую полемику с мнениями Альберта Великого и Фомы Аквинского, опровергая их мнения о том, что разумная душа едина с телом в бытии субстанциально, но отделена от тела потенциально, ибо потенциальные качества не должны изменяться в актуализованном состоянии 41, согласно аристотелевскому учению.
И если бы единение мышления и тела было таково, как утверждают «эти прославленные философы», то его можно было бы приписать не только всему человеку, но и телу, что невозможно 42. Невозможным кажется Сигеру подобное разделение деятельности сущности разума еще и потому, что процесс мышления представляется ему введением к активности из возможности, в котором равно участвуют душа и тело 43.
Фома же Аквинский, опираясь на текст Аристотеля, делает вывод, что мыслительные способности души отделяются не от тела, а от других частей души 44.
41 «Non contingit substantiam aliquam esse a unitam materiae et potentiam illius substaniae esse separatam a materia».—Siger de Brabant. Questiones de anima intellectiva, p. 152.
42 Ibid., p. 153.
43 Аристотель. О душе, кн. 2, гл. 2, 413в, 25 и далее. Лат. перевод Гильома Мербеке: «De intellectu tamen et contemplativa potentia nondum manifestum, sed videtur animae genus alterum esse hoc solum contingere separari, sicut perpetuum a corruptibili». — Themistius. Commentaire sur le traite de 1’ame d’Aristote. Louvain — Paris, 1957, p. 108.
44 Ибо они «пес in unam substantiam animae communicat. Et quod non intellegatur de separabilitate a corpore, sed de separabilitate potentiarum ab invicem». — Ha этом рукопись статьи обрывается.
РУКОПИСНАЯ КНИГА —ЦЕННЫЙ ПАМЯТНИК СРЕДНЕВЕКОВОЙ ГОРОДСКОЙ культуры (Об особенностях книжного оформления во Франции в XIII—XIV вв.)
В. Л. РОМАНОВА
Значение средневековой рукописной книги как литературного, исторического, художественного и материального памятника эпохи общеизвестно. Изучение всей совокупности вопросов, связанных с происхождением кодекса и его историей, составляет задачу комплексного кодикологического исследования рукописной книги.
Настоящая статья посвящена одному аспекту этого исследования — анализу особенностей книжного оформления во Франции в XIII— XIV вв., в период важных перемен в организации изготовления и распространения книг.
Глубокие изменения в социально-экономической, политической и культурной жизни Франции в XIII—XIVвв., выразившиеся, в частности, в расцвете городов и городской культуры, явились причиной роста письменной активности, распространения образованности и в конечном итоге — увеличения спроса на книги. Старая, существовавшая до XIII в. система монастырского книгописания со свойственными ей низкой производительностью труда, ограниченным масштабом производства и строго определенным содержанием книг, главным образом литургических и на латинском языке, — не могла удовлетворить этот спрос. На смену монастырским скрипториям с конца XII в. приходит городское ремесло с его преимуществами, способствовавшими значительному увеличению книжной продукции: узкой специализацией мастерских, широким разделением труда, массовым масштабом производства и его товарным характером1.
Возникновение университетов, превратившихся в XIII в. в крупнейшие культурные центры, способствовало образованию в городах прослойки «интеллектуалов» — средневековой интеллигенции, для которой книга являлась главным и повседневным орудием труда 2. Новые требования, предъявляемые к книге, и изменившиеся условия ее изготовления и распространения повлекли за собой коренные пе
1 Подробности см. в статье: В. Л. Романова. Некоторые вопросы организации производства рукописной книги во Франции XIII—XV вв. — СВ, вып. XIX, 1961, стр. 80—108.
2 Le Goff. Les intellectuels au moyen age. Paris, 1957, p. 95—97; G. Duby, R. Mandrou. Histoire de la civilisation franchise. Paris, 1958, p. 168.
310
ремены не только в содержании, но и во внешнем облике средневекового кодекса.
Наряду с изменениями характера письма в книге меняются приемы расположения текста на странице и способы линования листов. Изменения затрагивают материал, из которого изготовлялся кодекс, его переплет, формат, иллюминацию.
Проследим особенности книжного оформления в XIII — XIV вв., останавливаясь главным образом на тех чертах нового, которые в них обнаруживаются и которые свидетельствуют о тесной связи средневековой книги с ремесленным производством и культурой города. Анализ особенностей книжного оформления в XIII—XIV вв. представляет несомненный интерес и потому, что дает в руки исследователя дополнительные признаки для датировки кодексов этого периода 3.
Наибольшие изменения претерпел в XIII в. формат книги. От излюбленного поздней античностью и ранним средневековьем формата in quarto и громадных фолиантов монастырских библиотек XII в. книга эволюционирует к большому разнообразию объема и форм. В целом формат книги с XIII в. имеет тенденцию к уменьшению, что объясняется стремлением сделать книгу более удобной в обращении.
Большие размеры продолжают сохранять в этот период библии и некоторые литургические рукописи (градуалы, антифонарии). Но и их формат варьируется в зависимости от назначения книги. Монастырские и церковные рукописи, которые непосредственно использовались для ведения церковной службы, чаще имели большой формат (in folio) 4, что, впрочем, не исключало появления с начала XIII в. книг этого рода и меньших размеров 5. Книги, предназначенные для личного пользования священнослужителей, используемые ими для отправления служб и обрядов вне церкви, с начала XIII в. значительно уменьшаются в размерах (особенно бревиарии, которые в XIV в. часто переписываются на рукописях форматом in octavo)6.
Среди университетских рукописей самый большой формат имели книги по церковному и гражданскому праву (высота книги достигала 40—48 см) 7. Такой размер можно объяснить тем, что юридические сочинения и труды по церковному праву обычно сопровождались обширными комментариями, расположенными на полях кодекса. При этом площадь листа, занимаемая текстом, часто была значительно
3 Наблюдения и выводы данной статьи основываются гдавным образом на изучении рукописных книг собрания Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (далее — ГПБ; при ссылке на кодекс название указывается только при первом упоминании; далее даются шифры библиотеки).
4 В blia. XIVs. — ГПБ, lat. F. v. I 59; De vitis sanctis, iragmentum. XIII s.— ГПБ, lat. F. v. I. 135; Biblia. XIVs.— ГПБ, lat. F. v. I 60; Theologia varia. XIVs—ГПБ, lat. F. v. I 48.
5 Missal. XIHs. — ГПБ, lat. Q. v. I 75; Breviarium Romanum. XIIIs. — ГПБ, lat. Q. v. I 78; Lectionarium. XIIIs. — ГПБ, lat. O. v. I 99.
6 Breviar.um. XIVs. — ГПБ, lat. O. v. I 33.
7 См„ папр., рукописи XIII—XIV вв.: ГПБ, lat. F. v. II 23; ГПБ, lat. F. v. II 1; ГПБ, lat. F. v. II 25; ГПБ, lat. F. v. II 4.
311
меньше площади, занимаемой комментариями 8. Изготовленные в мастерских Парижского университета книги по теологии и по предметам артистического факультета не превышали в высоту 33—38 см. Сборники проповедей и жития святых переписывались на рукописях наименьшего размера — современный in octavo.
Но особенно разнообразен был формат книг, предназначенных для светского читателя. Среди них и литургические книги для мирян, и все более возрастающее с середины XIII в. количество кодексов на французском языке, главным образом литературного и исторического содержания. Литургические рукописи для мирян (псалтыри, маленькие по объему библии, а в XIV в. —часословы) изготовлялись из пергамента высшего качества — тонкого, белого, хорошо выделанного, заполнялись мелким письмом, богато украшались. Их размер колебался от in quarto до in octavo, преобладал последний. Иногда по заказу богатых книголюбов изготовлялись совсем крохотные книжечки, формат которых едва превышал спичечный коробок 9.
Что касается рукописей на диалектах французского языка, то в XIII в. явное предпочтение отдавалось формату малый in folio (высота книги 30—33 см)10. Такой формат был наиболее распространен и в XIV—XV вв., хотя в этот период встречаются кодексы и меньших размеров11. Приверженность мастеров, изготовляющих книги на французском языке, к сравнительно большим форматам объясняется, по нашему мнению, развитием в XIII—XIV вв. искусства готической миниатюры, объектом приложения которого были в первую очередь французские книги, продукция городских светских переписчиков и иллюстраторов. Большой формат листа создавал наилучшие условия для творчества иллюминатора книги.
Одной из характерных особенностей книг, отмечаемой с XIII в., является изменение числа листов пергамента в тетрадях, из которых сшивалась книга. Монастырские рукописи, создаваемые до XII в. включительно, состояли в основном из кватернионов, т. е. из тетрадей, имеющих по 8 листов. Новые способы обработки пергамента, явившиеся результатом развития городского ремесленного производства, позволили получать листы более тонкие и мягкие12. Поэтому
8 Приведем в качестве примера кодекс Юстиниана в списке конца XIII в. (ГПБ, lat. F. v. II 25, tt. 1—2). Размер страницы этой книги равен 40,5X25,5 см. Текст же занимает два расположенных посередине столбца, площадь каждого из которых имеет размер 19,4X4,6 см. Все остальное, свободное от текста, место на странице заполнено комментариями.
9 Образцом такой книжечки-причуды является часослов середины XIV в. (ГПБ, эрм. lat. 17), размеры которого — 3 см в высоту и 2 см в ширину.
10 «Godefroy de Bouillon». XIIIs.— ГПБ, Fr. F. v. IV 5; «Fais des Romains». XIIIs.— ГПБ, Fr. F. v. IV 6; «Histoire de Joseph d’Arimathie». XIVs. — ГПБ, Fr. F. v. XV 5; «Roman de Tristan, en prose». XIVs. — ГПБ, Fr. F. v. XV 2; «Meteores d’Aristote en frangais». XIIIs. — ГПБ, Fr. F. v. XVII 1.
11 «Les louanges de Jean Ewangeliste». XIVs. — ГПБ, Fr. O. v. I 1; Reclus de Moliens. Roman de carite. Miserere. XIVs. — ГПБ, Fr. 0. v., XIV 2.
12 О технологии изготовления пергамента см. статью: И. П. Мокрецова. Материалы и техника западноевропейской средневековой книжной живописи. — «Сообщения Всесоюзной научно-исследовательской лаборатории по консервации и реставрации музейных художественных ценностей», № 20. М., 1968, стр. 101—109.
312
стало возможным делать тетради из 12 листов 13. Такое количество листов особенно характерно для парижских университетских рукописей XIII в. Исключение составляли «экземпляры» — списки книг, составленные из несброшюрованных тетрадей (pecia), по 4 листа в каждой, и предназначенные для предоставления напрокат переписчикам 14. В остальных книгах, как литургических, так и светского содержания, число листов в тетради колебалось от 4 (бинион) до 12 (секстерион) и всецело зависело от качества пергамента и его толщины. Маленькие тетради (в 4 или 6 листов) употреблялись в книгах для написания оглавлений или для окончания главы, части или всего произведения, когда текста не хватало на большую тетрадь.
Наличие малых тетрадей в других местах книги всегда подозрительно и может служить указанием на дефект кодекса (вырезанные листы и т. п.) и, следовательно, на пропуски в тексте.
В XIII в. меняется манера обозначения последовательности тетрадей, из которых сшивалась книга. До XII в. включительно эта последовательность (т. е. фактически нумерация страниц, так как постраничная пагинация большей частью отсутствовала) указывалась с помощью сигнатуры15. В конце XI в. появляется (хотя употребляется еще редко) реклама: в нижней части оборотной стороны последнего листа тетради на полях стали писать несколько слов, которыми начиналась следующая тетрадь.
До середины XIII в. реклама встречается в книгах наряду с сигнатурой 16, постепенно вытесняя последнюю. С середины XIII в. сигнатуры встречаются исключительно редко17, полностью уступая место рекламе 18.
Реклама вполне соответствовала новым условиям работы над книгой. При разделении труда между городскими ремесленными мастерскими, занятыми в изготовлении книги, рукопись в несброшю-рованном виде переходила из мастерской переписчика к иллюстратору, оттуда к переплетчику. Реклама предотвращала путаницу, исключала пропуски тетрадей.
Внутри тетради нумерация страниц производилась главным образом начальными буквами алфавита по числу развернутых листов (т. е. до середины тетради).
13 См. рукописи XIII в.: Missal, XIIIs.— ГПБ, lat. Q. v. I 75; Gautier de Coinsi. Miracles de Notre-Dame. XIVs.— ГПБ, Fr. F v. XIV 9 и др.
14 J. Destrez. La «pecia» dans les manuscrits universitaires du XIII et du XIV siecles. Paris, 1935, p. 47.
15 Сигнатурой называется цифра или заменяющая ее буква алфавита, которая ставилась в верхней или нижней части лицевой стороны первого листа или внизу оборотной стороны последнего листа тетради.
16 Psalterium. XIIIs. —ГПБ, lat. Q. v. I 72; Catena in Psalmos. XIIIs. —ГПБ, lat. F. v. I 33; Bestiarium. XIIIs.— ГПБ, lat. Q. v. V 1.
17 Во французских рукописях XIII в. иногда употребляются и сигнатура и реклама одновременно: ГПБ, Fr. v. IV 5; ГПБ, Fr. F. v. XV 2.
18 Excerptes de Joachimis Floris. XIIIs.— ГПБ, lat. F. v. I 37; ГПБ, lat. F. v. 175; ГПБ, lat. Q. v. I 99; ГПБ, Fr. F. v. IV 6 и др. Реклама, история ее появления и распространения в последнее время привлекает особое внимание палеографов. См., напр., J Vezirt. Observations sur I’cmploi des reclames dans les manuscrits latins. — «Bibliotheque de 1’Ecole des chartes», t. CXXV. Paris, 1967, p. 5—33.
313
Важные перемены произошли с XIII в. в технике линования страниц книги. С этой целью раньше употреблялась заостренная палочка. Предварительно переписчик делил страницу на равные промежутки — строки с помощью циркуля. Ряды проколов, оставленных циркулем на боковых полях листов, хорошо видны в книгах до конца XII в., иногда они встречаются в книгах первой половины XIII в.19, но, как правило, в XIII в. писцы стремятся ставить проколы на самом краю страницы. Поэтому эти ряды точек-проколов часто попадают под срез при переплете книги и не видны читателю. Наличие точек от линования в книгах начиная с XIII в. иногда может указывать на то, что рукопись является палимпсестом.
Одновременно в XIII в. вместо заостренной палочки для начертания линеек начинают использовать карандаш и чернила. Время окончательного утверждения этого нового способа линования страниц в литературе указывается по-разному 20. Изученные нами рукописи позволяют сделать предположение, что линование страниц карандашом можно считать датирующим признаком для рукописей начиная со второй четверти XIII в., так как с этого времени карандаш преобладает. К этому же периоду относится использование для линования страниц чернил.
Расположение текста в рукописях XIII—XIV вв. чрезвычайно разнообразно, но строго определенно для книг сходного содержания. В псалтырях и часословах текст располагался одним столбцом во всю страницу, при этом оставлялись широкие поля, которые заполнялись богатым орнаментом. Одним столбцом посередине страницы часто располагался текст произведений в стихотворной форме как на латинском, так и на французском языке. Расположение текста в книгах на французском языке было самым различным: в один, два и даже три столбца 21.
В рукописях университетского происхождения текст располагался обычно в два столбца, и это было оговорено в одном из статутов артистического факультета Парижского университета как обязательное правило для университетских переписчиков 22.
Особо следует остановиться на рукописях, содержащих текст с комментариями. В расположении последних писцы XIII в. проявляли много фантазии, рассматривая прихотливое и разнообразное сочетание столбца текста и столбца комментариев, как дополнительный элемент в украшении страницы книги. На табл. 1 мы приводим
19 См., напр., ГПБ, lat. F. v. I 33.
20 Ж. Дестре считал, что новая манера линования страниц (карандашом) для университетских рукописей характерна с XIII в. (/. Destrez. Op. cit., р. 49). Современный французский палеограф Ж. Везен относит начало использования карандаша для линования страниц к XII в. (/. Vezin. Manuscrits dates de I’ancien fonds latin de la Bibliotheque Nationale de Paris. — «Scriptorium», t. XIX,
fasc. 1. Bruxelles, 1965, p. 83). Один из родоначальников французской палеографии А. Шассан отмечал употребление карандаша уже в XI в. (A. Chassant. Ра-leographie des chartes et des manuscrits du XI au XVII siecle. Paris, 1867, p. 93). Примером расположения текста в три столбца является французская рукопись XIV в. — Bible Historiale (ГПБ, Fr. F. v. I 1).
22 /. Destrez. Op. cit., p. 29.
314
- Текст ______\~ Глосс6/
I
II
*/7. Z7 jz 25 л /5
Расположение глосс в
J. ГПБ, Lat. F. v. I 33, середина XIII в.
L ГПБ, Lat. Q. v. I 100, между 1250 и 1302 гг
I. ГПБ, Lat. F. v. II 25, начало XIV в.
Табл. I
кодексах XIII —XIV вв.
IV. ГПБ, Lat. Q. v. XIV 4, начало ....
V. ГПБ, Lat. Q. v. I 229, конец XIII в. (после 1270 г.) VI. ГПБ, Class. Lat. О. v. 7, XIV в.
XIV в.
схематическое изображение различных вариантов взаиморасположения текста и комментариев в рукописях XIII — начала XIV в.
К середине XIV в. это разнообразие исчезает. Стремление к строгой регламентации труда переписчика и здесь сыграло свою определенную роль. Стараясь не нарушить утвердившееся правило расположения книжного материала в два столбца, писцы все чаще вписывают комментарии в основной столбец текста, выделяя их главным образом с помощью шрифта (более мелкого по сравнению с письмом, которым написан текст).
При разнообразии расположения текста в рукописях XIII в. есть одна общая черта. Это — стремление ограничить столбец текста строго очерченными рамками, что ярко отразилось в способах разлиновки. Плоскость страницы рассекается не только по горизонтали, но и по вертикали. Вертикальные линии фиксируют границы текста в ширину. Лишь изредка, в рукописях, небрежно оформленных, писцы не придерживаются этих границ, и отдельные строки выбегают на поля книги23.
В целом же в XIII в. четко очерченный и плотно заполненный шрифтом столбец становится эстетическим идеалом переписчика.
Проявившиеся в XIII в. тенденции в развитии готического письма: сокращение расстояния между строками, словами и буквами, удлиненные и сжатые пропорции букв, тяжелый вес письма24 25 — способствовали еще более плотному заполнению столбца. Вырабатывается ряд приемов, с помощью которых писец ликвидирует возможные белые места на странице. В тех случаях, когда текст оканчивался посередине столбца, писец заполнял оставшееся место, повторяя уже переписанный кусок текста и ставя рядом на полях аннулирующую надпись (va-cat). Недописанные строки заполнялись виньетками (см. рис. 1). Особого совершенства последние достигли в псалтырях. Богатство чередующихся красок (золотая, красная, синяя, зеленая), разнообразие сюжетов (наряду с геометрическими и растительными орнаментами для заполнения свободного пространства строки использовались изображения птиц, животных, фантастических существ) превращали виньетки в. важный элемент декора готической рукописи26. Другим способом заполнения недописанных строк было намеренное растяжение слов в ширину (вытягивались связки между отдельными буквами, им придавалась причудливая форма)26. Наконец, в стихотворениях, где неровность строк является неизбежным следствием самой природы текста, писец, выравнивая столбец справа, часто заполняет оставшиеся места на строке росчерками,
23 См. ГПБ, Fr. F. v. IV 5; ГПБ, Fr. F. v. IV 6.
24 Об особенностях письма этого периода см.: В. Л. Романова. Книжное готическое письмо во Франции в XIII — нач. XIV в. (по материалам рукописного собрания ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина). — СВ, вып. 29, 1966,
стр. 228—253.
25 См., напр., ГПБ, lat. О. v. II 4; Psalterium, XIIIs. —ГПБ, lat. Q. v. I 67; ГПБ, lat. Q. v. I 72; ГПБ, lat. Q. v. I 75; Psalterium, XIIIs.— ГПБ, lat. O. v. I 24; ГПБ, Fr. F. v. XVI 9.
26 Hugo Folieto. Tractatus de avium. XIVs. — ГПБ, lat. Q. v. Ill 1; Alexander de Villa Dei. Doctrinale. XIVs. —ГПБ, lat. Q. v. XIV 4.
316
Рис. 1
Псалтырь с календарем. Северная Франция, 2-я половина XIII в. (ГПБ, Lat. Q. v. I 24, л. 93)
иногда заканчивающимися декоративными точками27, выполненными чернилами, красками, а в некоторых случаях золотом28.
В результате всех указанных приемов текст производил впечатление единого монолита, наложенного на белую плоскость пергамента. Чтобы усилить это впечатление, в тех рукописях, где текст был расположен в два столбца, в течение XIII в. неуклонно проявляется тенденция к сокращению расстояния между столбцами. Зрительному
27 Boecii. De consolatione philosophie. XIIIs.— ГПБ, Class, lat. О. v. 3; ГПБ, Fr. F. v. XIV 9.
28 Золотые точки как элемент украшения книжной страницы широко использовались и в древнерусской книге (см. А. М. Свирин. Искусство книги Древней Руси XI—XVII вв. М., 1964, стр. 28).
317
обособлению текста на странице способствовало и увеличение площади полей.
Эти особенности расположения текста выдвигали вопрос о способах выделения его отдельных составных частей (глав, параграфов, предложений), так как в плотно заполненном столбце читателю было трудно быстро найти нужное место. Таким способом выделения частей текста в книгах XIII в. становится последовательное употребление и большое разнообразие заглавных букв (инициалов). Применение инициалов с их разветвленной градацией в зависимости от местоположения в тексте содействовало эстетической завершенности в оформлении книжной страницы. Придавая готической рукописи особенную законченность и изысканность, обилие инициалов одновременно облегчало чтение и восприятие текста29
В качестве заглавных букв в готическом письме использовались формы, заимствованные из капитального и унциального письма. Их выбор первоначально всецело предоставлялся писцу и его вкусу. Постепенно складывающаяся градация инициалов (от скромных заглавных букв, начинающих предложение, до крупных, иногда во всю страницу, инициалов, открывающих части книги) и усложнение их декора настолько затрудняют процесс вписывания инициалов в книгу, что он становится специальностью особого мастера. Большое разнообразие форм создает некоторые трудности для распознавания инициалов в книгах XIII—XIV вв. Отметим наиболее часто встречающиеся варианты (их графическое изображение дано на табл. 2).
Парадная форма инициала А была заимствована из капитального римского письма. Для инициалов более скромного ранга (начинающих предложения или абзацы) широко использовалось унциальное а30.
В и С употреблялись в своей традиционной, зародившейся в капитальном, сохранившейся в унциальном письме и дожившей до наших дней форме. Влияние готического стиля в отдельных случаях придавало этим буквам (особенно В) заостренные, угловатые очертания31.
Чрезвычайно разнообразна форма заглавного D. Наряду с четкой классической капитальной формой32 часто встречается D, заимствованное из капитального рустичного письма33, и унциальное D разных очертаний 34. Нередко в одной рукописи можно встретить все
29 По выражению французского палеографа Р. Маришаля, в отличие от «холодной элегантности», характерной для страницы книги IX—XI вв., готической рукописи присуща «логическая артикуляция мысли, соподчинение частей друг другу». — /?. MarichaL L’ecriture latine et la civilisation occidentale du I-e au XVI-e siecle.— In: «Lecriture et la psychologic des peuples». Paris, 1963, p. 238.
30 См., напр., ГПБ, cl. lat. O. v. 3; Raymundi Penneforie. Summa Guillelmi Re-donensis. Glossae. XIII s. — ГПБ, lat. Q. v. I 100 и др.
31 ГПБ, lat. Q. v. I 72; Versiculi biblici. XIII s. ГПБ, lat. O. v. I 53.
32 ГПБ, lat. Q. v. I 75; ГПБ, lat. Q. v. I 21.
33 ГПБ, lat. Q. v. V 1; ГПБ, lat. Q. v. Ill 1; ГПБ, lat. Q. v. I 72.
34 ГПБ, lat. Q. v. I 72; ГПБ, lat. O. v. I 53.
318
J Я 3 i а л/ Ы 1?^ п
2? 2В В л JS о о ©
С d <г < С р Р -В f t
и X* Ъ Х> л » л д и <1 о, ? &
£ £ « « е е X7 R t<
f Е~ г 5 iS» 0
с 6* Г т "Q ® т
и л и а
J у 0 'а
L и * м X
и Q) «> Л1 Я1
Табл. //
перечисленные формы. Писец чередует их, чтобы добиться большей эстетической выразительности написанной страницы.
Для инициала Е писцы чаще выбирают унциальную форму 35, но встречается и капитальная 36.
Инициалы F, G, К, L, Р, R в готических рукописях были заимствованы исключительно из капитального письма; М — унциального. Многоликость инициалу Q придают различные направления его отростка: он то вытянут вправо вдоль строки 37, то опускается вертикально вниз 38, а иногда образует как бы подставку для буквы39 (см. рис. 2). Двоякую форму имеют в готическом письме инициалы N, I и Н. Следует отметить, что в XIII—первой половине XIV в., несмотря на разнообразие форм, инициалы сохраняют достаточно четкие и дифференцированные очертания. Это период готической классики, когда строгость и изысканность формы не затемняет ее содержания. С середины XIV в. в готической каллиграфии все заметнее проявляются «барочные» тенденции: многочисленные детали (штрихи, завитки) перегружают инициалы, их структура нарушается, буквы становятся трудно различимыми 40
Наряду с усложнением формы увеличивается та нагрузка, которую несет инициал как элемент художественного декора рукописи. Этому способствовало два обстоятельства.
Увеличение площади полей рукописи за счет более уплотненного столбца текста сделало возможным вынесение на поля отдельных элементов инициала. Первоначально (в первой половине XIII в.) это небольшие отростки. Со временем они развиваются в бордюры, растекающиеся по полям и образующие к концу XIV в. рамки, целиком окаймляющие текст.
В эволюции бордюра может быть выделено несколько этапов, позволяющих датировать иллюминованные рукописи. В XIII в. (особенно во второй половине) преобладает бордюр жесткого, абстрактного типа: он нигде не включает побегов, цветов и листьев, завершается завитками и лишь изредка стилизованным растительным орнаментом (см. табл. I)41. В XIV в. сухой ствол бордюра начинает прорастать: от него отходят отростки, покрытые листьями (плюща или винограда)42. Листья кустятся, располагаются гуще, особенно по углам страницы, но между ними еще много белого пространства (см. рис. 2). В 1380-х годах некоторые поля книги покрыты уже настоящей
35 ГПБ, lat. Q. v. I 75; ГПБ, cl. lat. F. v. 3.
36 ГПБ, lat. Q. v. V 1; ГПБ, lat. Q. v. I 72.
37 ГПБ, Class. Lat. F. v. 3 и др.
38 ГПБ, lat. Q. v. I 100; ГПБ, lat. O. v. I 24.
39 ГПБ, Class, lat. F. v. 3.
40 Образцы подобных стилизованных заглавных букв дает нам рукопись конца XIV в.: «Jeu d’amour». XIV s. — ГПБ, Fr. Q. v. XIV 5.
41 Подобные бордюры имеют рукописи: ГПБ, lat. Q. v. I 24; ГПБ, lat. Q. v. I 75; Petri Comestori. Historia scolastica. XIII s. ГПБ, lat. Q. v. I 229; ГПБ, Fr. F. v. XIV 9; Brunetto Latini. Livre de Tresdr. XIV s. ГПБ, Fr. F. v. Ill 4 и др.
42 См. ГПБ, lat. F. v. I 59; Biblia, XIV s. — ГПБ, lat. F. v. I 21; ГПБ, Fr. F. v. I 1; ГПБ, Fr. Q. v. I 1 и др.
320
Рис. 2
Библия с историческими параллелями. Франция, середина XIV в. (ГПБ, Fr. F. v. I, t. 2, л. 1 — фрагмент).
11 Европа в средние века
сеткой гирлянд, сплетенных из листьев, среди последних начинают появляться цветы 43.
Развитой бордюр, описанный нами выше, обычно украшал инициалы первого ранга и сопровождал заставки, открывавшие книгу или ее части.
Не менее тщательно оформлялись в книгах XIII—XIV вв. и инициалы второго ранга, начинавшие отдельные главы. Выполненные золотом или красками (во Франции преобладали синий и красный цвета), они украшались богатым орнаментом: плетенкой со звериными и растительными элементами. Во второй половине XIII в. начинает распространяться линейный орнамент, образованный из тончайших переплетений красных или синих линий (см. рис. 3). Отдельные отростки этого орнамента (иногда их называют усиками), выходя за пределы инициала, спускаются вдоль столбца, образуя своеобразный, так называемый ниточный или филигранный бордюр (filet-bordure). Особенно часто филигранный бордюр встречается в университетских рукописях, являясь иногда их единственным украшением 44. Наивысшее развитие этого типа бордюра приходится на конец XIII — начало XIV в. и, по мнению некоторых специалистов, является характерной особенностью рукописей, созданных в мастерских Иль-де-Франса 45.
Усиление роли инициала и исходящего от него бордюра в художественном оформлении рукописи было обусловлено также теми изменениями в творческой позиции иллюстратора, которые наметились в XIII в. Иллюстратор книги в монастырский период в большей степени был ограничен церковной традицией. Она сковывала индивидуальность автора, удаляла его от живой действительности. В священном писании мастер черпал не только сюжеты миниатюр, но и указания, как надо построить их композицию. С момента выхода книгопроизвод-ства из монастырских скрипториев на пути городского цехового производства и с общим ростом светской городской культуры реалистические тенденции все настойчивее проникают в книжную живопись. И если в миниатюрах литургических рукописей мастер еще долго будет находиться в плену традиционных сюжетов и церковной символики, то на полях книги он обретает полную свободу для изображения видимого им окружающего мира.
Со второй половины XIII в. поля рукописей заселяют звери и птицы, человеческие фигурки и фантастические существа (типа химер
43 По образному сравнению старейшего знатока средневековой живописи Ф. Лина, в появлении различных элементов бордюра прослеживаются те же закономерности, как при смене времен года. Сухие ветви первого периода (вторая половина XIII в.) соответствуют зиме, листья второго (XIV в. до 1380-х годов) — весне; появление цветов знаменует наступление лета.—F. Lyna. La bor-dure marginale dans les manuscrits flamands a 1’epoque gothique.— «Les Beaux — Arts», Numero special, 1959, p. 1—4.
44 Рукописи ГПБ дают много примеров подобного бордюра: см. ГПБ, lat. F. v. I 60; ГПБ, lat. Q. v. I 100; ГПБ, lat. F. v. I 37 и др.
45 H. Martin. La miniature fran^aise du XIII au XIV s. Paris, 1924, p. 21—22; /. Destrez. Op. cit., p. 78.
322
nbiotfrnmus po ecrtiitua (й
ж tiro aim angriis crarcban pundnoiuscrtoinuia [uinqfommnuuaact ts-pninumgtfauxrmi llirh i JX n
Ц1 yllO v * 1Л V>? ‘ v *
^«igiturctonniaf
Iffinrtnfiuiuiituunv Нштшшп itnnfiip'
Puc. 3
Реймсский миссал. Конец XIII в. (ГПБ, Lat. Q. v. I 78).
323
IP
и грифонов). Вокруг ветвей и завитков бордюра располагаются изображения различных сценок из жизни эпохи: охоты, развлечений, церковных церемоний, бытовых, пародийных, комических сюжетов (так называемые droleries). Искусство droleries зародилось в Артуа и Пикардии (не без влияния Англии). В последней четверти XIII в. оно широко распространилось в книжных мастерских Иль-де-Франса 46, но особого развития достигло в первой половине XIV в. в творчестве парижского миниатюриста Жана Пюселя и его учеников 47. Мода на droleries сохраняется до 80-х годов XIV в., когда они окончательно вытесняются цветастой рамкой, заполнившей все свободное пространство полей. Таким образом, наличие в рукописи droleries позволяет ограничить ее датировку пределами конца XIII—80-х годов XIV в.
Сюжеты сценок, расположенных на полях, и их персонажи были очень разнообразны. Перечислим некоторые из них, наиболее часто встречающиеся в изученных нами рукописях ГПБ: собака, преследующая зайца 48; гротесковые изображения птиц, обезьян 49; кошка, поймавшая мышь; собаки с топориками 5°; акробаты и жонглеры, демонстрирующие свое искусство 51; драконы, химеры, фантастические существа с человеческими лицами 52.
В свои маленькие пародийные сценки на полях книги средневековые живописцы вкладывали иносказательный смысл, хорошо понятный современному им читателю. Так, изображая обезьян, одетых в рыцарские доспехи и скачущих на козле и олене навстречу друг другу с копьями наперевес, художник высмеивал воинственный пыл рыцарей (см. рис. 4) 53. Фантастическое хвостатое животное или птицу он наделял головой монаха 54. На страницы книг самого серьезного благочестивого содержания он выводил веселую толпу кувыркающихся, прыгающих, подбрасывающих мечи и тарелки жонглеров — париев феодального общества, но непременных и желанных участников всех городских празднеств и гуляний 55. Появление подобных сюжетов свидетельствует о сугубо светской направленности творчества миниатюриста XIII—XIV вв. живущего и работающего
46 Пример одного из самых ранних бордюров с рисунками на полях приводит в своей книге Ж. Порше. Это рукопись, созданная в Париже в 1280—1315 гг. (J. Porcher. L’enluminure fran<;aise. Paris, 1959, p. 48).
47 H. Martin. Op. cit., p. 31—32; J. Porcher. Op. cit., p. 50—51.
48 Biblia. XIII s. — ГПБ, lat. O. v. I 172, л. 13 об; ГПБ, lat. Q. v. I 75, л. 7; ГПБ, Fr. F. v. Ill 4.
49 ГПБ, lat. F. v. I 21; ГПБ, lat. O. v. I 99; Psalterium. XIII s. —ГПБ, lat. Q. v. I 114; ГПБ, Fr. F. v. Ill 4.
50 ГПБ, lat. F. v. I 21, л. 1.
51 ГПБ, Fr. F. v. Ill 4.
52 ГПБ, lat. Q. v. I 72; ГПБ, lat. O. v. I 99; Biblia. XIII s. — ГПБ, lat. 0. v. I 174; ГПБ, lat. F. v. I 33; ГПБ, Fr. F. v. XIV 9; ГПБ, Fr. F. v. Ill 4 и др.
53 См. ГПБ, Fr. F. v. Ill 4, л. 28 об.
54 ГПБ, Fr. F. v. XIV 9; ГПБ, lat. Q. v. I 72, л. 91 об; л. 123 об.
55 Известно, что церковь подвергала жонглеров беспощадному остракизму (см. об этом: Н. А, Сидорова. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953, стр. 207—208).
324
metftt ' ч <'jf Яв*1
;’(uu H- lneff-frttJr TadK len<Vhi> ямГеЙ: twwfcc. m-ttgtatie’afiw leutntfl tempi смеет-Лгргтптв^-crnrf itnowtt»*Ateo <mie t taf-*ф rmc- c;> fta» 9 fitf -4m*O* «ft-fotf t w«.?w r.ift prf’лив iFimrtre 4kt-'
1a tnc tia'..tian'. i >цЫ« .[udt^aa «mtmr awftt tact 4 Al« eWemfltiwr 1 awfttf ntnftnos т hsmi :r1rirc i mtrnr йцтг gw.tc ti? ;»tirfwtav F’e-’te tbmrpu» twf m'eiipw t enft trtnft tiu^sjftCdf ptacur ftwtc 'Wtdmviurtt jt фа ее un> 5tm3M«r etneo: neffc femin<« meir с.япг. iiufe®tft:«£ it maUhx* atBRt ftwwtnie aQfew warnuitte Г9ПЯ1
Pli£. 4
Брунетто Латини. Книга сокровищ. Начало XIV в. (ГПБ, Fr. F. v. Ill 4).
в городе и являющегося чутким выразителем настроений окружающей его среды 56.
Развитие маргинальных бордюров и рисунков оказало большое влияние на становление готической миниатюры. С начала XIV в. содержание маргинальных сценок все более тесно связывается с текстом, часто дополняя основную сцену, изображенную на миниатюре. И, наконец, в работах художников времен Карла V завершается тот отход от традиционных сюжетов, который превратил готическую миниатюру в ценнейший источник для изучения быта, архитектуры, пейзажа средневековой Франции. В немалой степени этому способствовало все большее распространение книг на французском языке. Осуществляются переводы научных работ, которые в латинском варианте никогда не иллюстрировались; переписываются литературные произведения: романы и поэмы,созданные авторамиXIII—XIV вв. Иллюстрация новых текстов вынуждала художников придумывать новые сюжеты миниатюр, при этом многие детали заимствовались из рисунков на полях в книгах XIII—начала XIV в. 57
Небольшие размеры статьи не позволяют остановиться на детальном анализе содержания миниатюр XIII—XIV вв. Отметим, однако, две основные черты, характеризующие работы иллюстраторов книг этого периода: необыкновенное разнообразие сюжетов миниатюр (особенно в кодексах XIV в.) и появление и все большее распространение жанровых мотивов, почерпнутых из жизни. В миниатюрах французских кодексов ГПБ нашли отражение и труд крестьянина, обрабатывающего землю 58; и труд ремесленников, работающих на строительстве храмов, городов 59; различные сцены монастырской жизни 60; эпизоды военных сражений и рыцарских баталий61.
Жанровыми мотивами и деталями повседневного быта насыщены миниатюры, которыми средневековый художник иллюстрировал календари. Сюжеты этих маленьких сценок (их число: 12 или 24— по одной или две на каждый месяц) были традиционны. Миниа-
66 Большое число сценок, изображающих жонглеров и акробатов, мы находим на полях рукописи начала XIV в. «Книга сокровищ» Брунетто Латини (ГПБ, Fr. F. v. Ill 4). Иллюминации этой рукописи посвящена статья А. Константиновой.— A. Konstantinova. Li tresors of Brunetto Latini.— In: «The Art Bulletin», vol. XIX. Chicago, 1937.
57 Подробно об иллюминации рукописей времен Карла V см. М. Thomas. L’enlu-minure parisienne a 1’epoque de Charles V. — In: «La librairie de Charles V». Paris, 1968, p. XV—XX.
58 См., напр., ГПБ, Fr. F. v., XIV 9, л. 195: миниатюра изображает крестьянина, пашущего землю сохой, которую тянет упряжка из двух волов; ГПБ, lat. О. v. I 99, л. 59 об.: крестьянин засевает пашню.
59 ГПБ, lat. Q. v. I 229, л. 135 об; ГПБ, Fr. F. v. I 1, t. 1, л. 207 об и др.: изображения ремесленников с молотками и другими орудиями труда; каменщиков, поднимающих на стены строящейся церкви строительный материал в корзинах, на носилках и т. п.
60 ГПБ, lat. Q. v. I 72, л. 76 об., 88 об. и др.; ГПБ, Fr. F. v. XIV 9, л. 232 об.: монахи, играющие на различных музыкальных инструментах и распевающие псалмы, ухаживающие за садом (ГПБ, lat. Q. v. I 72, л. 138), проповедующие ученикам (ГПБ, lat. О. v. I 99, л. 57) и т. п.
« ГПБ, lat. Q. v. I 229, лл. 125, 143; ГПБ, Fr. F. v. XV 2, л. 222 и др.
326
тюра, иллюстрирующая месяц январь, изображала праздничный пир; февраль — сиденье у камелька; март — весенние работы в саду (чаще всего окапывание винограда); апрель —работы в поле (пахоту); май — прогулку в лесу; июнь — покос или сбор вишен в саду; июль — жатву; август — сбор винограда; сентябрь — приготовление вина; октябрь— охоту; ноябрь — сбор желудей; декабрь— закалывание борова.
В псалтырях XIII в. миниатюры календарей заключены в медальоны (круглой или овальной формы), сюжеты сцен разработаны недостаточно полно, изображения людей и животных носят в значительной степени условный характер62. В часовниках XIV—XV вв. миниатюры календарей занимают уже полстраницы, а иногда и целую страницу, их темы варьируются до бесконечности; сюжеты детализируются, включая множество бытовых подробностей; в изображениях людей, животных, предметов прослеживаются реалистические черты63.
Развитие реалистических тенденций в миниатюрной живописи XIII—XIV вв. проявилось и в эволюции фонов миниатюр. В миниатюрах рукописей XIII в. преобладает золотой фон64. Технология нанесения золота на пергамент была очень сложной и требовала большого мастерства65, поэтому золотой фон встречается главным образом в роскошных кодексах литургического содержания. С конца XIII в. появляется, а в XIV в. получает широкое распространение (особенно в книгах светского и научного содержания) выполненный в цветных красках фон квадрилье, шашечный или ковровый (fonds tapis)66. Одновременно отличительной чертой парижской школы миниатюры в середине и второй половине XIV в. становятся рисунки, выполненные в одной цветовой гамме — различных тонах серого цвета (так называемые гризайли) — и соответствующие им фоны67. Наконец, с 80-х годов XIV в. сюжеты миниатюр развертываются на фоне сельских и городских пейзажей, делаются первые попытки овладения перспективой в изображении пространства68.
62 См. календари литургических книг XIII в. из собрания ГПБ: lat. Q. v. I 114, лл. 1 об. — 7; lat. Q. v. I 78, лл. 4—9, и др.
63 См. часовники: ГПБ, lat. Q. v. I 110; ГПБ, lat. О. v. I 109; ГПБ, разн. Q. v. I 8 и др. Об иллюминации часовников см. О. А. Добиаш-Рождественская. Выставка западных часовников с миниатюрами в Публичной библиотеке. — «Библиотечное обозрение». Л., 1927, кн. I—II, стр. 9—18. Подробно о сюжетах миниатюр календарей, их вариантах и различных сочетаниях см. V. Leroquais. Les livres d’heures manuscrits de la Bibliotheque Nationale. Paris, 1927.
64 ГПБ, lat. Q. v. I 67; ГПБ, lat. Q. v. I 72; ГПБ, lat. Q. v. I 114; ГПБ, lat. Q. v. I 78; Biblia. XIV s. — ГПБ, lat. Q. v. I 227; ГПБ, lat. Q. v. I 229; ГПБ, lat. 0. v. I 24; ГПБ, lat. 0. v. I 99.
65 H. Martin. Op. cit., p. 5—6; R. Vaultier. La technique des miniatures au moyen age. — «La France graphique», № 90, 1954, p. 10—11; И. П. Мокрецова. Указ, соч., стр. 120—122.
66 ГПБ, lat. Q. v. I 75; ГПБ, lat. Q. v. I 78; ГПБ, lat. F. v. I 21; ГПБ, Fr. F. v. Ill 4; ГПБ, Fr. F. v. XIV 2 и др.
” ГПБ, Fr. F. v. I 1; ГПБ, Fr. Q. v. I 1.
Gerbert de Montreil. Roman de Violette. — ГПБ, Fr. Q. v. XIV 3; «Athis et
Profilias». XIV s. — ГПБ, Fr. Q. v. XIV 4.
327
В течение XIII—XIV вв. меняются и способы расположения миниатюр. Вплоть до середины XIII в. миниатюра была тесно связана с инициалом. Последний как бы служил рамкой, в которую заключена сценка, иллюстрирующая текст. Иногда таких сценок было несколько. Так, роскошный, занявший целую страницу инициал В в псалтыре начала XIII в. включает две миниатюры: верхняя изображает коронование богородицы; нижняя —борьбу Давида с Голиафом69. Инициал J в рукописи, содержащей сочинение Петра Коме-стора «Изложение Библии», включает 7 круглых медальонов с изображениями сцен мироздания70. Со второй половины XIII в. миниатюра постепенно отделяется от инициала. Обычно она предшествует ему, открывая части или главы книги. При этом художники отдают предпочтение не круглым, а прямоугольным рамкам, широко используя в их оформлении архитектурные элементы71. В рукописях конца XIII— первой половины XIV в. часто объединяются вместе несколько миниатюр: по два, три, четыре клейма (их число доходит до восьми)72. Эти серии миниатюр не только иллюстрируют текст, но иногда и дополняют его. В эволюции готической миниатюры начинают проявляться тенденции (самостоятельность художника в разработке сюжетов; совершенствование технических приемов, выразившееся в овладении перспективой и в точном моделировании фигур людей и животных; придание лицам изображаемых людей черт портретного сходства), которые, развиваясь, в дальнейшем превратили миниатюру в одну из предшественниц станковой живописи.
Итак, анализ особенностей книжного оформления во Франции в XIII—XIV вв. позволяет сделать вывод о тесной связи искусства рукописной книги с городской средневековой культурой. Эта связь выразилась в чертах, характеризующих книгу как памятник материальной культуры: в формате кодексов, качестве пергамента и, как его следствие, размерах тетрадей при брошюровке, в технике линования страниц и в соответствующем новой организации производства порядке нумерации тетрадей при помощи реклам. Но особенно ярко влияние городской, прежде всего светской по своему характеру, культуры сказалось на книжной иллюминации и проявилось в развитой системе инициалов и бордюров, в светских сюжетах миниатюр, во всем гармоничном и строго соподчиненном в своих отдельных элементах декоре готической рукописи.
69 ГПБ, lat. Q. v. I 67, л. 7.
70 ГПБ, lat. Q. v. I 229, л. 1.
71 См. ГПБ, Fr. F. v. XIV, 9; ГПБ, Fr. F. v. I 1 и др.
72 ГПБ, Fr. F. v. XIV 9.
ЧЕЛОВЕК И ФОРТУНА В ЭТИЧЕСКОЙ КОНЦЕПЦИИ ЛЕОНА БАТТИСТА АЛЬБЕРТИ (1404—1472)
Л. М. БРАГИНА
Имя Леона Баттиста Альберти — выдающегося ученого, писателя и архитектора — хорошо известно в истории итальянского Возрождения. Его вклад в теорию и практику художественной культуры этой эпохи, обильной яркими дарованиями, высоко оценили уже современники, восхищавшиеся его блестящей эрудицией, разносторонностью таланта ученого и подлинным новаторством в архитектуре и искусстве.
Притягательно не только творчество, но и личность Альберти, ставшего воплощением ренессансного идеала высоких человеческих достоинств1.
В критической литературе научное и художественное творчество Альберти исследовано разносторонне, однако явное предпочтение было отдано его эстетическим принципам, изложенным в трактатах «Об архитектуре», «О статуе», «О живописи». Значительность его вклада в художественную культуру Возрождения как бы отодвигала на второй план интерес к его научному и литературному творчеству. Объяснение этому можно найти отчасти в том, что большинство сочинений Альберти, посвященных проблемам морали, было опубликовано лишь в середине XIX в.2 Трактаты Альберти «О семье», «О спокойствии души», «Домострой» и ряд других, а также цикл «Застольных бесед» лишь в новейшей историографии стали предметом пристального анализа, обнаружившего не только блестящую литературную форму как латинских, так и итальянских сочинений Альберти, но и стройную фи л ософско-этическую концепцию выдающегося художника и ученого3. По мнению Э. Гарэна, одного из
1 О биографии Альберти см. А. И. Венедиктов. Леон-Баттиста Альберти. Биографический очерк. В кн.: Леон-Баттиста Альберти. Десять книг о зодчестве, т. II. М., 1937, стр. 135—155; А. К. Дживелегов. Альберти и культура Ренессанса.— Там же, стр. 157—183; G. Mancini. Vita di L. В. Alberti. Firenze, 1911: E. Aubel. Leon Battista Alberti e i libri della famiglia. Citta di Castello, 1913; G. Santinello. Leon Battista Alberti. Una visione estetica del mondo e della vita. Firenze, 1962.
2 «Opere volgari di Leon Battista Alberti annotate e illustrate dal dott. Anicio
3 Bonucci», t. 1—5. Firenze, 1844—1850 (далее —Opere volgari).
P. H. Michel. Un ideal humain au XVе siecle. La pensee de Leon-Baptiste Alberti (1404—1472). Paris, 1930; C. Grayson. Studi su L. B. Alberti. — «Rinascimento», IV, 1953; eadem. The Humanism of Alberti. — «Italian Studies», 1957; G. San-
329
крупнейших исследователей проблем ренессансного мировоззрения, Альберти занимает особое место среди итальянских гуманистов XV в. Интересна его концепция морали, в основе которой лежит понимание добродетели как активного блага, направленного на пользу человека и общества. Гарэн обращает внимание и на решение проблемы соотношения сил человека и фортуны: фатальной неизбежности Альберти противопоставляет силы разума и творческую активность человека4.
Эта важная этическая проблема, характерная для гуманистической мысли эпохи Возрождения, заслуживает специального исследования. В комплексе этических идей Альберти тема фортуны органически сплетается с учением о роли разума и добродетелей, с проблемой индивид — общество, с педагогическими идеями и концепцией семьи.
Альберти рассматривает этические идеи во всей их широте и многоплановости, не выделяя, однако, ни одну из них как объект специального анализа. Это вполне соотносится и с общей целенаправленностью его трактатов — дать цикл моральных сентенций, стоящих в едином ряду общей концепции и играющих прежде всего воспитательную роль; как правило, они носят форму назиданий старших молодому поколению. Интересующей нас проблеме противоборства человека с фортуной Альберти не посвящает специального трактата (если не считать литературной миниатюры «Фатум и фортуна» из цикла «Застольные беседы»), но обращается к ней в разные периоды творчества. Мы встречаем эту проблему и в ранних трактатах Альберти—«О семье» (Della famiglia libri 4), написанном в 1438— 1441 гг.5, «О спокойствии души» (Della tranquillita dell’ animo), относящемся к 1442 г.6, и в цикле «Застольных бесед» (Intercoenales), составлявшемся в разные годы его творчества7, и, наконец, в одном из последних сочинений—«Домострой» (Deiciarchia), законченном около 1470 г.8
Не задаваясь целью проследить эволюцию взглядов Альберти на решение вопроса о соотношении сил человека и фортуны и не затрагивая многих важных сторон его общей этической концепции, ограничим рамки данной статьи попыткой выявить позиции гуманиста по одной из важных моральных проблем, служившей ключом к по-
tinello. Leon Battista Alberti. Una visione estetica del mondo e della vita. Firenze, 1962; Leon Battista Alberti. I libri della famiglia, a cura di R. Romano e A. Tenenti. Torino, 1969, Introduzione, p. VII—XL.
4 E. Garin. L’Umanesimo Italiano. Bari, 1958, p. 72—77; idem. Scienza e vita civile nel Rinascimento italiano. Bari, 1962, p. 48, 50; idem. Storia della filosofia italiana, v. I. Torino, 1966, p. 345—348; idem. L’eta nuova. Napoli, 1969; idem. Venticinque «Intercenali» inedite e sconosciute di Leon Battista Alberti. «Bel-fagor», XIX, 1964; idem. Dal Rinascimento aH’Illumirtismo. Pisa, 1970, p. 67—70.
5 L. B. Alberti. Opere volgari, v, I. I libri della famiglia, Cena familiaris, Villa, a cura di C. Grayson. Bari, 1960 (далее — L. B. Alberti).
6 Opere volgari, t. 1. 1844, p. 7—130.
7 «Leonis Baptistae Alberti opera inedita et pauca separatim impressa», a cura di H. Mancini. Florentiae, 1890, Intercoenalium, p. 125—235; Leon Battista Alberti. Intercenali inedite, a cura di E. Garin. — «Rinascimento», Firenze, 1964.
8 Opere volgari, t. 3. Firenze, 1846.
330
ниманию назначения человека, его отношения к обществу, способности к достижению счастья. По сути говоря, трактат «О семье» — самый значительный из этических сочинений Альберти — задуман как ответ на глубоко волновавший его вопрос, поставленный в предисловии: «действительно ли судьба столь могущественна в человеческих делах, даровано ли ей это высшее право своим непостоянством и неустойчивостью разрушать выдающиеся семьи?»9 Неужели в полной власти судьбы оказывается все то, что с таким трудом добыто человеком?10 И нельзя ли противопоставить судьбе науку жизни — «buone е sante discipline del vivere»?11 Ответ прост: «Не во власти судьбы... так легко побеждать того, кто не хочет быть побежденным. Фортуна выигрывает только у того, кто ей покоряется»12.
Волю судьбы Альберти ограничивает волей, казалось бы, подвластного ей человека. Значит, в это противоборство вступают скрытые потенции человека, силы, возвышающие его над окружающей природой, его собственные, индивидуальные достоинства. Эта мысль всегда сквозит в рассуждениях Альберти о фортуне и человеке.
Первая и главная сила заключена в человеческом разуме, ибо природа наделила его способностью к познанию окружающего мира и пониманию тайных и безграничных причин происхождения и назначения вещей, а также дала ему удивительную божественную силу отличать во всем хорошее от плохого13. Разум, интеллект выделяют человека из прочего мира, позволяют ему побеждать любое другое одушевленное существо14. Эти мысли Альберти формулирует во второй книге трактата «О семье», присоединяясь к мнению тех, кто считает, что человек рожден, чтобы быть угодным богу, узнать изначальный и истинный смысл вещей, которые являют себя в таком разнообразии, простоте и гармонии, и, наконец, чтобы возблагодарить бога за то, что он создал Вселенную на пользу человеку 15.
Окружающий мир может служить человеку, ибо последний способен познать его; это — главное, что выделяет человека из прочих существ и наделяет силой в борьбе с фортуной. Но этого мало. Альберти стремится подчеркнуть всепроникающее значение разума, его по сути безграничную власть.
Три вещи принадлежат человеку и даны ему от природы, полагает он, — душа, тело и время. Движения человеческой души свободны — хочет того фортуна или нет. Тело создано природой как инструмент, подчиняющийся душе,— человек распоряжается им так же свободно, как и душой. И, наконец, время — если оно используется разумно, деятельно,— принадлежит человеку16. Кто умеет использовать время, тот будет хозяином всего того, что он пожелает 17.
9 L. В. Alberti, у. I, р. 4.
10 Ibid., р. 6.
11 Ibid., р. 4.
12 Ibid., р. 6.
13 Ibid., р. 45.
14 Ibid., р. 131.
15 Ibid., р. 132—133.
“ Ibid., р. 168—169, 173.
7 Ibid., р. 214.
Очевидно, что стремление к свободе заложено в человеке от природы и делает его до определенной степени независимым от внешнего мира. Разум оказывается важнейшим условием этой независимости, ибо он определяет и «свободное движение души» и возможность поставить на службу человеку время.
Здесь звучит лейтмотив всей этики Альберти — мир подвластен человеку. Он—господин и окружающей его материальной реальности, и собственного бытия, данного ему во времени. Но свобода от внешнего мира и господство над ним есть прежде всего осознание возможного и невозможного, разумное управление желаниями.
Человек может столько, замечает Альберти, насколько его желания определены разумом 18. Не следует желать невозможного; лучше пренебречь тем, что не дано судьбой, и желать того, что она уступает19. Поступать иначе было бы безумием, рабством, несчастьем 2 °.
Таким образом, разум позволяет установить равновесие между желаниями человека и объективной возможностью их осуществления. Это равновесие, гармония человека и мира — необходимое условие свободы, которая есть не что иное, как разумное приспособление к действительности. Альберти ставит человека в тесную связь с внешним миром, наделяя его способностью властвовать, но подчеркивая, что власть его не должна выходить за пределы возможного — гармонического равновесия человека и мира. И главное, что условие и гармонию этого равновесия Альберти, как истинный гуманист, ищет не вовне, а в самом человеке, в его разуме.
Эти мысли мы находим не только в трактате «О семье». Альберти развивает их и в сочинении «О спокойствии души». Раз^м — не только сила в борьбе с судьбой, но одновременно и преграда желаниям, сбивающим человека с истинного пути. Возможности души, мысли и страсти — во власти самого человека, его разума 21. Поскольку разум призван руководить поступками людей, дабы сделать последних независимыми и счастливыми, необходимо осознать его ведущую роль и целенаправленно следовать по пути познания истины22. «Будем упражнять и настраивать нашу душу против превратного случая, во-первых, размышляя и познавая самих себя, а затем думая о бренных вещах и оценивая их не по ошибочному мнению, но в соответствии с истинностью разума» 23. К истине ведет не мнение, основанное на поверхностном впечатлении, а разум, обогащенный знанием 24. Поэтому и «жить надо, — замечает далее Альберти, — не для тела, а для нас самих, т. е. хорошо использовать наш разум» 25. Это, однако, не означает пренебрежения к телу—важно поддерживать его в здра
18 L. В. Alberti, v. I, р. 50.
19 Ibid., р. 149.
20 Ibidem.
21 Opere volgari, t. 1, p. 19—20, 33.
22 Ibid., p. 30—31.
23 Ibid., p. 31.
24 Ibidem.
25 Ibid., p. 36.
332
вии, но не ублажать его 26. В гармонии души и тела примат принадлежит разуму; его следует развивать, совершенствовать и возлагать на него главную надежду в критические моменты. Не на бога (хотя, конечно, можно взывать к богу), а прежде всего на самого себя, на свой разум должен надеяться человек в тяжелых жизненных обстоятельствах 27. Равно и ниспослания удачи можно желать от бога,«но собственными силами — занятиями, усердием, мы достигаем мудрости, изящества души и славы хорошо образованного ума» 28.
Итак, и достижение удачи, и победа над неудачами заключены в возможностях самих людей—бог лишь помощник им в их способности использовать разум, обогащать его знанием, руководствоваться им во всех случаях жизни. Поскольку в борьбе с превратностями судьбы человеку прежде всего помогает разум, — знание и мудрость следует предпочесть всему прочему 29. Мудрость позволяет осознать неизбежное и извлечь урок даже из неудачи.
Всегда нужно иметь в виду, рассуждает Альберти, что фортуна властна над всеми смертными, но пусть это не печалит нас, а заставит лучше подготовиться к тому, чтобы покорно перенести волю случая. Из случившегося мы извлечем пользу и вооружимся против будущих превратностей судьбы 30. В разумном приятии неизбежного, в понимании объективной необходимости событий, т. е. в осознании могущества судьбы, Альберти видит важный источник сил человека в противоборстве с фортуной.
В «Домострое», написанном на склоне лет, Альберти особенно подчеркивает роль мудрости и знания. Потенции разума реализуются в мудрости, а мудрость достигается обучением, накоплением знания. Если отбросить то общее, что роднит человека с прочими смертными, а именно — способность жить, двигаться, чувствовать и т. д.,— то исключительным свойством человека остается способность постигать причины вещей, оценивать собственное поведение, иными словами — способность к знанию (dottrina) 31. Ценность знания выше любых богатств и стоит любых усилий. Оно всегда полезно человеку, и если он достиг знания, то навсегда им овладел 32.
Преимущества знания очевидны — оно позволяет отличить добро от зла, сохранять честность и приносить пользу семье и обществу 33. Знание помогает избежать ошибок, исключает случайное мнение или необдуманное желание из числа побудителей человеческих поступков и дает волю только разуму 34.
26
27
28
Opere volgari, t. 1, р. 36—37.
Ibid., р. 113.
«La fortuna buona ben possiamo noi appetire dagli dii; ma da noi, dal nostro studio, da nostra diligenza impetreremo sapienza, ornamenti d’animo, e lode di
ben composta mente». — Ibidem.
L. B. Alberti, v. I, p. 25.
Opere volgari, t. 3, p. 34.
Ibid., p. 44—48.
Ibid., p. 50.
Ibid., p. 55.
Ibid., p. 66.
29
30
31
32
33
34
333
Способность к знанию дана человеку от природы, поэтому за ошибки и неудачи следует винить не свой разум, а свое нерадение в приобретении мудрости 35. Богатства разума и знания недостаточно использовать для личного блага — нужно стремиться к тому, чтобы пробуждать разум в других, помогать людям стать добродетельными (осознать смысл добра и зла) и свершить все, на что они способны 36.
Итак, знание оказывается не только могучей индивидуальной силой, но приобретает в концепции Альберти и глубокий социальный смысл. Оно — достояние всего общества и важное условие раскрытия всех его потенций. Именно поэтому образованность является главным критерием славы и общественного признания отдельных фамилий 37. А семья для Альберти—основная ячейка социального организма, сфера воспитания молодого поколения в духе новых, гуманистических идей. В «Домострое» звучит призыв к юношам: «Учитесь, читайте, слушайте учителей, рассуждайте вместе с другими овладевающими знаниями людьми о вещах похвальных и полезных для добродетельной и счастливой жизни, устраивайте совместные диспуты, ищите истину, исследуйте причины и законы вещей и явлений» 38. Общественная ценность наук велика — они раскрывают смысл добра и зла, принципы устроения государств, пути к достижению общего блага 39. В концепции Альберти стремление к знанию — долг каждого человека и перед самим собой, дабы стать господином своей судьбы, и особенно перед обществом.
Несмотря на исключительную роль разума, мудрости, знания в жизни человека, в его самоутверждении и воздействии на окружающий мир, человеческие потенции ими не исчерпываются; в противоборстве с силами судьбы крайне важны и добродетели (virtu), красота и благородство души. Проблема добродетели, одна из центральных в этике, занимает Альберти уже в ранних его сочинениях — трактатах «О семье» и «О спокойствии души». В неблагоприятных случаях следовало бы просить у бога мудрости и добродетели, подчеркивает Альберти в трактате «О спокойствии души», — и тогда тебе явится благоразумие и запретит упорствовать в печали, от которой нет никакой пользы 40. «Ободрись и помогай сам себе, — наставляет он, — настройся на победу и с помощью добродетели ты победишь, если захочешь... Превратности судьбы учат тебя быть терпеливым, терпение укрепит мужество, а благодаря мужеству побеждают, побеждая же, ты в каждом сражении становишься сильным и непобедимым»41. Благоразумие, терпение, стойкость, мужество — таковы добродетели, помогающие человеку в его жизненной борьбе, в схватке с фортуной. К ним следует присовокупить умеренность, щедрость, справедливость и другие качества, украшающие человека и формирующие его душев
35 Opere volgari, t. 3, р. 54.
36 Ibid., р. 121—132.
37 Ibid., р. 55.
38 Ibidem.
39 Ibid., р. 55—56.
40 Ibid., t. 1, p. 113.
41 Ibidem.
ные силы, которыми он наделен от природы и которые выделяют и возвышают его над прочими творениями бога 42. И поскольку человек столь богат и могуществен душой, его удел — не печалиться, предаваясь покою, а вершить великие дела, извлекать пользу из добродетели, быть счастливым 43.
Завершая рассуждение о добродетели, Альберти утверждает: человек живет, чтобы пользоваться вещами, быть добродетельным, т. е. стать счастливым, а значит — и добрым по отношению к людям и тем угодным богу 44. Итак, активная добродетельная жизнь на пользу себе и людям — основа счастья и благополучия общества, цель человеческого бытия. Высшая этическая цель обращена у Альберти к реальной жизни, где главным оказывается творчество, извлечение пользы из всего, что окружает человека, и добродетель, оборачивающаяся благом по отношению к другим. При этом последняя обретает подлинный смысл лишь в активности, помогая человеку и в «совершении великих дел», и в «использовании вещей», а в конечном счете — и в борьбе с фортуной.
«Virtu» — надежная опора в этом противоборстве уже потому, что судьба не может лишить человека даже малейшей добродетели, которая сама способна завоевать высшую похвалу и бессмертную славу45. Добродетель — достояние каждого человека, и «только тот лишен ее, кто не хочет ее иметь» 46. К добродетели люди склонны по своей природе 47. Она — такой же дар человеку, как и разум, и такая же сила в его жизненной борьбе.
Среди свойств души, составляющих комплексное понятие virtu, Альберти выделяет благоразумие (prudenzia) 48.
Благоразумие — добродетель, ближе всего стоящая к разуму;, это понимание блага и зла. В жизни человека «разум значит больше, чем фортуна, благоразумие — больше, чем случай» 49. Оно руководит людьми в самых трудных жизненных обстоятельствах б0. В каждом большом деле было бы неосмотрительным исключать вмешательство фортуны, но важно «умерять его благоразумием» 51. Даже если дела обернутся плохо, благоразумие не позволит человеку «предаваться печали, от которой нет пользы» 52.
Никогда не следует забывать, чтобы не оказаться в полной власти судьбы, что в жизни огромное значение имеют благоразумие и труд. Эту моральную сентенцию мы находим и в известном сочинении Альберти «Фатум и фортуна» из цикла «Застольных бесед» 53.
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
L. В. Alberti, v. I, р. 133.
Ibid., р. 133—134.
Ibid., р. 134.
Ibid., р. 9.
Ibidem.
Ibid., p. 63.
Ibid., p. 9.
Ibidem.
Ibid., p. 136.
Ibid., p. 146—147.
Opere volgari, t. 1, p. 113.
L. B. Alberti. Fatum et Fortuna in «Prosatori latini del quattrocento», di E. Garin. Milano — Napoli, 1952, p. 644—657.
a cura
335
В благоразумном поведении как бы реализуется мудрость человека, высокие свойства его разума, что указывает на тесную связь главных потенций человеческой души — ума и добродетели.
Существует взаимосвязь и между добродетелями. Благоразумию сопутствуют умеренность (temperanzia), справедливость (giustizia) и стойкость (fortitudine). Если умеренности «противны преувеличенность и незрелость твоих слов и дел, то справедливость — блеск и сияние всех добродетелей» — обвиняет человека в утрате мужественности и правильного образа жизни54. Все эти добродетели — и особенно мужество — укрепят силы попавшего в беду, поднимут его и вернут к полноценной жизни55.
Человек может приспосабливаться к тяжелым обстоятельствам, и это происходит тем быстрее, чем успешнее он совершенствуется в добродетелях56. Но добродетель не вырастает сама — необходимо питать ее действием, активным занятием, в котором проявляются настойчивость, упорство, мысль человека и которое делает его труд достоянием потомства57.
Итак, в трактате «О спокойствии души», из которого почерпнуты все вышеприведенные рассуждения о роли добродетелей, Альберти утверждает идею о силе и могуществе высоких свойств человеческой души (благоразумия и умеренности, справедливости и мужества) в борьбе человека с фортуной. Подчеркнута и важная мысль об активном характере добродетелей и неразрывной связи их с разумом и творчеством.
В жизни человека добродетель оказывается не менее значимой, чем разум, в равной мере определяя путь к счастью и блаженству. Альберти развивает это положение в трактате «О семье». Душа человека, полагает он, нуждается в покое, равновесии и правдивости, т. е. в вещах, рождающихся от разума и добродетели, подобно тому, как здоровье тела зависит от чистой и умеренной жизни58. Добродетели и разум рождают в душе спокойствие, делают ее свободной и счастливой 59. Не только вкупе с разумом, но и «сама добродетель может сделать блаженным и счастливым того, кто всей душой и всеми силами направляет себя к тому, чтобы следовать и соблюдать всякое предписание и правило, отдаляющее от пороков...»60
И еще важно, что добродетель общедоступна. Она не зависит ни от бедности, ни от богатства — добродетельным может стать всякий, кто пожелает и приложит к тому усилия61. «Добродетелью не обладает лишь тот, кто не желает ее иметь», — утверждает Альберти62.
54 Opere volgari, t. 1, р. 113.
55 Ibid., р. 113—114.
56 Ibid., р. 46.
57 Ibid., р. 48.
58 L. В. Alberti, v. I, p. 148.
59 Ibidem.
60 Ibid., p. 24.
61 Ibid., p. 266.
62 Ibid., p. 9. «Non ha virtu se non chi non la vuole».
336
И нет ничего проще, как приобрести ее, если ты ее любишь и к ней стремишься63.
Важнейший стимул к тому, чтобы стать добродетельным,— это не только обретение сил в борьбе с жизненными невзгодами, но и завоевание всеобщего признания и славы. Ибо человек, украшенный добродетелями, ценим и почитаем всеми 64. «Чтобы заслужить похвалу, — пишет далее Альберти, — нужна добродетель, а чтобы достичь ее, требуется сильное стремление быть таковым (а не казаться), каким ты желаешь, чтобы тебя считали. Поэтому и говорят, что для добродетели нужно очень немногое — для нее достаточно, как видите, твердой, целенаправленной и искренней воли»65. Таким образом, добродетель — лучшее и общепризнанное украшение человека. Она стоит вне социальных рамок, не предопределена богатством или благородным происхождением, общедоступна и зависит лишь от устремлений самого человека. Чтобы раскрыть высокие свойства души и стать добродетельным, необходимы активность и твердая воля, побуждающая человека к правильным поступкам и действиям. Истинная добродетель не пассивна, но активна и заключена не в самооценке, а в общественном признании высоких достоинств личности. Поскольку добродетель мобилизует силы человека и правильно определяет его поведение, она оказывается важнейшим условием для достижения счастья и во многом предрешает его успех в борьбе с фортуной.
Проблема добродетели и ее роли в жизни человека, как видим, получает вполне законченное гуманистическое решение уже в ранних сочинениях Альберти. В «Домострое» он открывает новые грани этой проблемы. Он вводит в определение добродетели понятие bonta (благо, доброта). «По сути мы назовем добродетелью, —пишет Альберти,— только истинную и искреннюю доброту, противоположную пороку, и скажем: лишь тот добродетелен, кого ни жадность, ни сладострастие, ни гнев никогда не побудят причинить несправедливость или зло другим или самому себе» 66. Человек доброго нрава (наделенный добротой) достигает душевного равновесия и спокойствия, он свободен и полезен другим 67. Добрый нрав (buon costume) приобретается подражанием справедливым, щедрым, великодушным, благоразумным, твердым и всегда руководствующимся разумом 68. Иными словами, добронравие являет собой как бы совокупность добродетелей, комплекс virtu. Сущность же этого этического понятия Альберти определяет как идеальную честность, порожденную склонностью души избегать всякой хулы и вызывать благодарность, воздавать должное всем — каждому по его заслугам — и быть полезным обществу 69.
Человек благонравный «во имя честности не откажется от трудно
63 Ibidem.
64 L. В. Alberti, v. I, р. 67.
65 Ibid., р. 138.
66 Opere volgari, t. 3, p. 58.
67 Ibid., p. 59.
68 Ibidem.
69 Ibid., p. 57—60.
337
стей, не пренебрежет неудобствами, не будет избегать опасностей» 7 °. Он «получает удовольствие от благодеяний, ему приятна сама мысль о честных вещах, он предается делам весьма похвальным, совершая их с прекрасной надеждой на счастливый успех», и приобретает ни с чем не сравнимую награду — бессмертную славу 70 71. Как видим, и в этом трактате Альберти подчеркивает активный, действенный характер добродетели, ее общественный смысл, направленность прежде всего на благо других людей.
Результат добрых устремлений человека может быть хорошим — достижение пользы для самого человека, очень хорошим—когда пользу извлекаешь не только сам, но многие другие, и самым лучшим— когда польза принесена прежде всего другим добронравным и дело удостоено похвалы солидных и мудрых людей72. Поскольку добродетель (virtu) и добронравие (buon costume) составляют нечто единое (добродетель — это не что иное, как высшая доброта) — то и в определении virtu Альберти считает необходимым еще раз подчеркнуть ее социальный смысл 73. Он видит в ней всякую деятельность и расположение души, направленные на свершение хороших дел, достойных похвалы 74. Активная доброта, справедливость (жить, не причиняя никому вреда), умеренность и постоянство, — все эти и прочие добродетели ведут человека к почету и славе, ибо «почет — награда за добродетель» 75. Почет же означает признание обществом достоинств личности. Но он не снимает самостоятельной ценности добродетелей, ибо они превосходят все прочие свойства человеческой души 76. Учитывая и личную, и общественную ценность добродетели и добронравия, Альберти приходит к твердому убеждению, что «в действительности ничего не найдешь столь прекрасного само по себе, как добродетель, и столь полезного на протяжении всей жизни, как доброта» 77. Потому и счастья достичь можно лишь на этом пути — «творя добро и поступая добродетельно» 78.
Но если счастье зависит от самого человека, от того, насколько он добр и добродетелен (и тем заслужил славу и принес пользу обществу), то стоит ли пасовать перед фортуной и огорчаться из-за ее прихотей? Человеку достанет сил вступить с ней в противоборство и в конечном итоге победить, даже если результатом этой победы будет лишь душевное равновесие и спокойствие.
Таков основной смысл рассуждений Альберти о разуме и добродетели, в которых он видит главную силу человека в борьбе с судьбой.
Проблема человек — фортуна находит у Альберти четкое решение, хотя и не в равной мере детальное, если иметь в виду обе стороны
70 Opere volgari, t. 3, р. 60.
71 Ibid., р. 60—61.
72 Ibid., р. 63.
73 Ibid., р. 91.
74 Ibid., р. 94.
75 Ibid., р. 97, 101.
76 Ibid., р. 101.
77 Ibid., р. 144.
78 Ibid., р. 95. «...facendo bene е adoperandoti in virtu».
338
вопроса. Альберти интересует прежде всего человек, его силы и возможности противостоять воле судьбы, и уже в этом виден гуманистический подход. Дефиниция фортуны, ее соотношение с божественным предопределением, диалектика неизбежного и случайного — все эти вопросы философско-теологического свойства остаются в стороне. Альберти избирает только светский план рассуждений и подает их на уровне практических назиданий, исключающих сколько-нибудь сложную теоретическую постановку проблемы.
Фортуна оказывается в понимании Альберти объективной неизбежностью событий, в русло которых втягивается человеческая жизнь. Она же управляет и случаем. Фортуна властна над людьми, но человек наделен от природы силами, способными противостоять ей, предотвратить или смягчить ее удары. Эти силы — разум и добродетель — ставят человека в исключительное положение среди прочих смертных и помогают ему утвердиться в окружающем мире. Способность к познанию, мудрость и знания, обогащающие разум, — главные свойства человеческой природы, открывающие широкие возможности для самоутверждения личности и достижения гармонии как с внешним миром, так и внутри себя. Такая гармония — идеал, воплощающийся в счастье, — была бы невозможна без способности разума отличать добро от зла, полезное от противного человеческой природе. Поэтому главную роль в определении человеческих поступков играют мудрость и знание; руководствуясь ими, человек способен достичь счастья. Не меньшую ценность в борьбе за счастье приобретают и высокие свойства человеческого характера — добродетели, озаренные светом разума и обретающие подлинный смысл лишь в личной активности, направленной ко благу самого человека и общества.
Счастье оказывается невозможным без общего признания заслуг человека перед обществом — заслуг, которые достигаются трудом, знанием, добродетелями и активной добротой (добронравием).
Разум и добродетель — высокие моральные ценности, доступные каждому, ибо заложены в самой природе человека, и от него зависит реализация этих потенций. Стремиться к знанию и совершению добрых и полезных дел, к добродетельной жизни может и должен каждый. И если на этом пути будет приложено достаточно усилий, человек обретет душевную гармонию, признание и хвалу общества, счастье. Но это — нелегкий путь, ибо фортуна может в любой момент разрушить достигнутое. И чтобы не оказаться в полной ее власти, не покориться ей, следует всегда помнить о своих силах и возможностях и в нужный момент призвать на помощь мудрость, благоразумие, мужество.
Стержень этой гуманистической концепции, ее исходный принцип — высокие достоинства человека, возвеличивающие и утверждающие его во внешнем мире. Достоинства эти — разум и добродетель — суть не просто совершенные свойства личности, но сила, мобилизующая ее активность и одновременно самовыражающаяся в этой активности. Человек рассматривается как творец самого себя, своего счастья и в определенном смысле творец своей судьбы. Правда, акцент противоборства, противостояния судьбе Альберти переносит из внешних условий вовнутрь человека. Не изменяя хода событий, предначертанных
339
судьбой, люди властвуют над ней в самих себе, обретая силу духа. В признании исключительности духовных потенций человека, их самоценности и первенствующей роли в его судьбе особенно очевидны гуманистические позиции Альберти. Они сквозят и в общем построении его этической концепции, и в подчеркивании социального момента высшей моральной цели и назначения человеческого бытия.
С его точки зрения, в этическом плане все люди равны и едины, ибо каждый способен и должен стремиться к воплощению в жизни высоких качеств характера, изначально данных в потенции каждому.
Поскольку собственно человеческие свойства едины для всех, их моральная оценка социальна, принадлежит обществу, и только с ней должно соотноситься поведение личности. Поэтому главным критерием этой оценки оказывается деятельность на пользу общества, не исключающая, но скорее предполагающая пользу и для самой личности (обогащение разума знанием, внутренняя свобода и душевное равновесие как итог добродетели).
Таким образом, подход Альберти к решению проблемы человек — фортуна раскрывает гуманистические принципы, положенные в основу всей его концепции морали. Не будучи оригинальным во многих суждениях, касающихся разума и добродетели — здесь отчетливо звучат аристотелевские идеи, — равно как и в понимании роли человека в противоборстве с судьбой, близком к концепции стоиков, Альберти интересен прежде всего целостной гуманистической системой взглядов, построенной на светских началах и во имя практической цели — воспитания молодого поколения на принципах нового мировоззрения.
ГУМАНИСТ ПЬЕР-ПАОЛО ВЕРДЖЕРИО ОБ УМСТВЕННОМ ТРУДЕ И УЧЕНЫХ
Н. В. РЕВЯКИНА
В сочинениях гуманистов и особенно в их письмах можно часто встретить размышления о собственных занятиях и их целях, обоснование общественной значимости этих занятий. Подобные размышления тем интереснее, что относятся к эпохе, когда интеллектуальная деятельность — основная сфера приложения гуманистических сил и талантов — все сильнее обособляется, выделяясь из других областей жизнедеятельности, постепенно обретает свою функцию и свою специфику и начинает признаваться обществом как самостоятельная сфера. Наиболее существенной и характерной чертой этого явления является секуляризация интеллектуальной деятельности и ее носителей. Имея свои предпосылки и некоторые успехи в развитом средневековом обществе \ все эти процессы развертываются в полной мере только в эпоху Возрождения. Важную роль в них играли гуманисты, деятельность которых способствовала становлению самосознания интеллигенции эпохи Возрождения.
Источник, с помощью которого можно продемонстрировать основные направления процесса становления самосознания гуманистической интеллигенции, — переписка гуманиста Пьера-Паоло Верд-жерио (1370—1444). Большая часть этой переписки приходится на период с 1389 по 1405 г., наиболее плодотворное время в творчестве Верджерио, занятого в эти годы преподавательской и научной деятельностью в Болонском и Падуанском университетах. Позже Верджерио отошел от преподавания и перешел на службу в римскую курию, а в 1417 г. уехал вместе с императором Сигизмундом в Венгрию, где сыграл видную роль в развитии гуманизма.
Из других источников для решения поставленного вопроса можно привлечь трактат Верджерио «De ingenuis moribus» (ок. 1402 г.) —образец гуманистической педагогики.
*
В своей переписке ученый и педагог Верджерио решает вопрос о своем призвании, защищает необходимость умственных занятий для общества, рисует идеал ученого.
1 К Le Goff. Les intellectuals au moyen age. Paris, 1957.
341
В умственных занятиях Верджерио пропагандирует упорный и самоотверженный труд, всецело поглощающий человека. Гуманист уверен, что люди не рождаются мудрыми и учеными, но приобретают все «studio atque industria». Как в физическом труде, так и в умственном необходимы прежде всего упражнение и усердие; чем неутомимее трудятся, например, в ораторском искусстве, тем красивее получается речь 2. В занятиях моральной философией и ораторским искусством, которые Верджерио выбрал для себя, он намерен, как он сам заявляет, проливать пот, и ни натиск судьбы, ни случайность не отвратят его от этого намерения 3. Мысль о преданности своим занятиям повторяется неоднократно. Своих корреспондентов — собратьев по умственному труду — Верджерио постоянно убеждает настойчиво трудиться, не оставляя начатого, ибо только этим путем, пройдя через все лишения и трудности, можно достигнуть высот. Как пример для подражания он называет некоего Якоба де Фирмо, которого ничто не может отвлечь от честных трудов 4. Похвалы же друзей в адрес самого Верджерио подстегивают его и заставляют предаваться самобичеванию: он инертен и медлителен по сравнению с другими; он столько дней провел праздно и столько ночей проспал 5, а ночь для неутомимого Верджерио «подобна смерти», ибо «во сне исчезает все время».
Одно из писем Верджерио рисует его трудовую жизнь в Падуе. Каждое утро он поднимается рано, задолго до рассвета, сидит при свече с книгами, готовясь к занятиям; затем идет на занятия, где сначала опрашивает учеников, потом читает 2—3 лекции. В таких трудах проходит весь день. А если случается время для отдыха, то обычно это прогулка во дворике или под крышей. Первая часть ночи снова посвящена занятиям... В этой «жажде познания, в столь сильном стремлении к науке и славе, в столь усердных упражнениях в литературной деятельности» 6 проходит жизнь гуманиста Верджерио, девизом к которой могут стать его слова, сказанные другу: «vigila et labora» 7.
Вспоминая, как он изучал греческий язык, Верджерио говорит, что этот устрашающий многих труд никогда не казался ему наказанием 8. Более того, свою нелегкую жизнь, усиленные занятия, бессонные ночи Верджерио называет одновременно и большим наслаждением 9. Такие заявления очень характерны для него. «Проливать пот в научных занятиях» и «жить в них с радостью» — для Верджерио не противоположные вещи. Наслаждение, присутствующее в умственных занятиях, не означает, однако, что они — праздность и досуг. В этом отношении Верджерио считает возможным сравнить умственные занятия с государственной и военной деятельностью и находит
2 «Epistolario di Pier Paolo Vergerio», a cura di L. Smith (далее — Epist.). Roma, 1934, LXXV, p. 177.
3 Epist., XV, p. 30; см. также XXXXIV, p. 100.
4 Ibid., CXXII, p. 204.
5 Ibid., XV, p. 29.
6 Ibid., XXXXVI, p. 107.
7 Ibid., LXXXII, p. 204.
8 Ibid., LXXXXVI, p. 245.
9 Ibid., XXXXIV, p. 98.
342
сходство в том, что всем им присущи как наслаждение, так и тяжелый труд, в них нет места праздности, так что никакому бездельнику в эти сферы нет дороги 10.
Настойчивая защита умственных занятий как упорного труда создает впечатление, что Верджерио полемизирует с невидимым противником, опровергающим подобный взгляд. Очевидно, это спор с обыденным взглядом на научные занятия, с недоверием трудовых слоев общества к созерцанию, скомпрометированному монахами. В заявлениях гуманиста видно стремление отстоять умственный труд, сделать его в глазах общества важной сферой жизнедеятельности. Убедить же предприимчивое и деятельное общество эпохи Возрождения в значимости этого рода занятий можно было, доказав, что они — тоже труд. И как специфическое качество этого труда, роднящее его с более высокими сферами деятельности, подчеркивается присущее ему наслаждение.
Оценивая умственные занятия как труд, Верджерио, однако, высказывается против чистой науки и считает, что человек не должен целиком отдаваться созерцанию, так как он тогда становится дорог только самому себе и мало полезен государству 11. Для Верджерио заниматься философским познанием мира — великое дело, более великое — жить согласно философии, самое же превосходное — соединение того и другого12.
Вот поэтому-то Верджерио выступает так активно в сочинении, написанном им в форме письма от имени Цицерона Петрарке, против обвинений, направленных в его адрес Петраркой. Позиция Цицерона, ученого, принимавшего активнейшее участие в государственной жизни и затем в гражданской войне,представляется ему справедливой и необходимой, гражданским долгом ученого13.
Подобное отношение к умственному труду определяется у Верджерио, на наш взгляд, рядом обстоятельств. Важную роль среди них играют защищаемый им принцип деятельной жизни и его гражданская позиция, сформировавшаяся под сильным влиянием гражданских идей Флоренции и их наилучшего выразителя — Салютати 14; в дальнейшем эта позиция нашла питательную среду в Падуе, где традиции демократических свобод долго сохранялись и при тирании Каррар. Наряду с этим на Верджерио оказало влияние и распространившееся в эпоху Возрождения гуманистическое представление о благодетельной роли знания, способного силой мудрости и нравственного влияния устроить мир наилучшим образом. Сказались, очевидно, и недостаточная расчлененность общественной практики и не вполне сложившаяся в силу этого обособленность умственного труда даже в сознании его носителей.
;; EpiSt., XXXXIV, р. 99.
Petri Pauli Vergerii. De ingenuis moribus ac liberalibus studiis libellus (далее — «De ingenuis moribus»). — In: P. P. Vergerii. De nobilium puerorum edu-catione libellus gravissimus. Lipsiae, 1604, E2.
* Epist., XXXXIV, p. 100.
I4 Jbid., p. 438—439, 444.
n Baron. The crisis of the early Italian Renaissance, v. I. Princeton, 1955, Р- 102—104.
343
В каких формах проявляется умственный труд и каковы его цели в представлении гуманиста?
Верджерио говорит о научной и педагогической деятельности, понимая их в неразрывном единстве. «И мы делаем нечто, когда сидим под крышами учебных заведений, когда учим и исследуем сами, создавая движением мысли нечто достойное о разуме, природе, нравах... Тем, что мы создали что-то своим умом или сохранили в памяти многие знания, мы достигли высшего» 15.
В деятельности ученых-педагогов Верджерио выделяет собственно творчество, сохранение знаний и их передачу.
О собственно творческой функции людей умственного труда и об их роли в сохранении культурных ценностей у Верджерио есть целый ряд высказываний, где речь идет в основном о предмете, наиболее интересующем гуманиста, — о «studia humanitatis». Верджерио глубоко убежден, что «для сохранения памяти о прошлом более всего необходимы памятники письменности, в которых описываются деяния людей, превратности судьбы, редкостные творения природы и обо всем этом содержатся суждения времен. Передаваемое человеческой памятью мало-помалу исчезает, едва превышая век одного человека. То же, что хорошо вверено книгам, остается вечным...»16 Отсюда высокая оценка труда писателей, поэтов, историков — «божественных умов», без труда которых не может быть долгой, а тем более вечной, памяти о каком-либо деле17.
И поскольку памятники письменности и книги, создаваемые историками и писателями, являются «верной памятью о событиях и всеобщей кладовой всех знаний», «мы должны позаботиться о том, чтобы взять их у предков; и если мы сами ничего не в состоянии сочинить, мы должны целыми и невредимыми передать книги потомкам; тем самым мы позаботимся о полезном для тех, которые будут после нас, а тех, которые ушли, мы вознаградим своим трудом»18.
Верджерио обвиняет свое время и предшествующие века, в течение которых была допущена гибель многих прославленных трудов выдающихся авторов 19. Поэтому гуманист приветствует инициативу Флоренции по «спасению гибнущих наук Греции и насаждению их в Италии» и одобряет приглашение во Флоренцию Эмануила Хризолора20.
Гуманист защищает от забвения и уничтожения не только духовную культуру; одним из первых среди гуманистов он проявляет беспокойство по поводу состояния памятников материальной культуры 21.
15 Epist., XXXXIV, р. 99.
16 «De ingenuis moribus», D3.
17 Epist., LXXXI, p. 192.
18 «De ingenuis moribus», D4.
19 Ibidem.
20 Epist., LXXXXVI, p. 244.
21 В инвективе против Малатесты он дает резкую отповедь Карлу Малатесте, повелевшему снять статую Вергилия в Мантуе. Он негодует по поводу того, что основанием к этому могло послужить то, что Вергилий — язычник и потому недостоин статуи. Позорный акт Малатесты напоминает ему действия тех, которые, видя в храмах образы иудеев и язычников, мучающих Христа, обезображивают ради религиозного благочестия их изображения. Тогда, говорит гуманист, должны быть уничтожены на стенах храмов и образы Пилата, Ирода,
344
Создание и сохранение культурных ценностей, с точки зрения Верджерио, имеет прежде всего определенное воспитательное значение. Верджерио глубоко убежден, что в мудрости содержатся «опыт, правила и уроки всей жизни» 22, и поэтому, считает он, люди, призванные к практической жизни, могут стать более благоразумными, усвоив наставления тех, которые пишут книги, и следуя примерам тех людей, о которых в этих книгах рассказывается 23. С подобных позиций он оценивает книгу гуманиста Джованни Конвертино да Равенна «De elegibili genere vitae»: его работа нужна для того, чтобы то, что «он узнал на опыте, лучшем учителе дел, показал бы юношам с помощью разума и наставлений» 24. Творчество ученого Верджерио расценивает, таким образом, с точки зрения необходимой связи знания с жизнью. Эта связь мыслится, однако, не только как приобщение к опыту и мудрости, но и как нравственное совершенствование, ибо знание у Верджерио теснейшим образом связано с добродетелью и порой прямо отождествляется с нею 25.
Точно так же и передача знаний, реализующаяся в процессе образования, включает в себя наставление в мудрости и нравственное воспитание, и соответственно «stadia liberalia» называются дисциплины, «с помощью которых развиваются и взращиваются добродетель и мудрость и благодаря которым тело и душа предрасполагаются к лучшим поступкам» 26. Образование Верджерио считает лучшим наследием и достоянием, делом первостепенной важности, о котором родители должны позаботиться в отношении своих детей 27. Ученики — один из главных результатов труда ученых-педагогов 28. В письме к Бар-цицце Верджерио выражает надежду, что добродетель того не бесплодна, поскольку, обучая юношей, он передает им знание риторики и выпускает умеющих говорить по правилам красноречия, а кто красноречиво говорит, тот должен и жить добродетельно 29.
Верджерио еще не подчеркивает общественного характера деятельности ученых-педагогов. Она представляется ему частным делом по сравнению с государственными и военными занятиями, имеющими своей целью общее благо30. Однако лишенная чистого созерцания, эта деятельность отвечает требованиям активной жизни, за которую ратует гуманист, и, соединяя в себе передачу знаний и нравственное воспитание, несомненно приближается к общественному служению.
22
23
24
25
26
27
28
29
30
злых демонов, а Рим надо вообще превратить в большие развалины, раз в нем столько памятников древности и старой религии (Epist., LXXXI, р. 197). В письме-трактате о римских древностях «De statu veteris et inclytae urbis Romae» он скорбит по поводу гибели выдающихся древних зданий, мрамор и камни которых пережигают в печах на известь, чтобы не везти издалека строительный материал (Epist., LXXXXIII, р. 216).
«De ingenuis moribus», С4.
Ibid., D.
Epist, CVIIII, p. 292.
Ibid, XXXX, p. 88; «De ingenuis moribus», B2.
«De ingenuis moribus», C4.
Ibid, B; Epist, LXXVII, p. 183; CXVIII, p. 312.
Epist, CXXXVIII, p. 375—376.
bid, CXXXIII, p. 352.
Ibid, XXXXIV, p. 99.
345
Основные принципы гуманистического образования и воспитания изложены Верджерио в работе, специально посвященной этому предмету, — педагогическом трактате «De ingenuis moribus...», анализ которого может быть темой самостоятельного исследования 31. Нас же в связи с общей оценкой умственной деятельности, различных ее форм и целей интересует в данном трактате определение значимости научных дисциплин.
Верджерио отходит от традиционной системы «семи свободных искусств» и от греческой системы образования, о которой упоминает, и перечисляет научные дисциплины, распространенные в его время: моральную философию, историю, риторику, поэтику, музыку, логику, грамматику, естествознание и связанные с ним учения о перспективе и о весе, астрономию, геометрию, арифметику, медицину, юриспруденцию, богословие. Богословие, как «знание возвышеннейших причин и вещей, которые удалены от наших чувств и которых мы касаемся только посредством разума», стоит в конце перечня и роль его никак не оценивается. Очевидно, Верджерио, как и Петрарка, не видит практической пользы от религиозной метафизики; его понимание системы образования целиком основано на светских принципах.
В образовательном процессе Верджерио ставит на первое место гуманитарные дисциплины и среди них — моральную философию, историю и риторику. Он называет эти дисциплины гражданскими и подчеркивает прежде всего их воспитательную функцию, их роль в формировании человека-гражданина, государственного деятеля по преимуществу. В философии, которую гуманист рассматривает исключительно в моральном плане, заключены предписания, чему подобает следовать в жизни и чего избегать, она рассуждает о назначении людей. Философия учит правильно думать, что, с точки зрения Верджерио, в любом деле является главным. По поводу философии высказывается и еще одна интересная мысль: она потому считается свободной наукой, что ее изучение делает людей свободными 32. Эта же мысль повторяется и в письмах 33, где говорится об освобождении духа, которому способствуют учения о нравах. Очевидно, это освобождение надо понимать как обретение посредством философии внутренней свободы, благодаря которой человек становится личностью, т. е. приобретает самоценность и достоинство, составляющие его главное достояние и ценимые неизмеримо выше родовитости, богатства и т. п. Очевидно, не только моральное воспитание, но и формирование личности как таковой составляет, по Верджерио, задачу философии.
И другая гражданская дисциплина — история — имеет большую пользу: в ней содержатся примеры того, чему следовать в жизни и чего избегать 34, она дает разумные советы и увеличивает жизненный
31 См., например, П. П. Фридолин. Педагогические идеи итальянского Возрождения. — «Известия педагогия, фак. Азербайджанского университета». Общественные науки, т. 14 и 16. Баку, 1929.
32 «De ingenuis moribus», D5.
33 См., например, Epist., XXVIII, р. 55, LVIII, р. 130.
84 «De ingenuis moribus», D5.
опыт. Знание истории необходимо всем людям, но особенно тем, кто находится на государственной службе. Последняя мысль повторяется неоднократно * Зб.
Столь же необходимо красноречие, учащее людей веско и красиво говорить. В этой дисциплине Верджерио подчеркивает прежде всего важность содержания 36, поэтому для красноречия имеет большое значение история: она дает примеры, воздействующие на людей сильнее, чем любое рассуждение 37.
Если три «гражданские науки» имеют прежде всего воспитательное значение, то грамматика и логика рассматриваются Верджерио как дисциплины, в некотором смысле подсобные по отношению к другим. Грамматика — прочная основа любой дисциплины 38; она необходима каждому человеку, и особенно ученым: «Если мы хотим в научных занятиях добиться успеха, мы, очевидно, должны прежде всего знать соответствующий язык, заботясь о том, чтобы в стремлении к большему позорно не ошибаться в малом» 39. Так, для самого Верджерио изучение греческого языка не является самоцелью, он необходим гуманисту для знакомства с греческой философией, историей, красноречием 40. Аналогично отношение гуманиста к логике, определяемой им как «искусство спора», «учение о познании», которое «открывает путь к любому виду наук» 41. По существу Верджерио понимает логику в ее античном значении, не принимая во внимание ее средневековых претензий быть наукой наук.
В перечне дисциплин гуманист Верджерио уделил должное внимание и другим, не гуманитарным областям знания. Их оценка лишена крайностей и показывает широту взглядов гуманиста—питомца университетов Болоньи и Падуи с их специфической естественнонаучной атмосферой. Сам Верджерио был знаком с естествознанием 42, медициной, юриспруденцией 43.
Отмечая практическую пользу медицины и юриспруденции, Верджерио считает первую производной от естественной философии, вторую — от моральной. Медицина неблагородна в своей практике, но весьма полезна для здоровья людей и прекрасна в познании. Юриспруденция полезна для государственных и частных дел и повсюду пользуется большим почетом; в ее адрес, однако, следует критика (недостойно продавать труд за деньги), предвосхищающая позднейшую гуманистическую полемику против юристов.
Верджерио указывает и на практическое значение астрономии, определяющей время затмения Солнца и Луны. О выходе в сферу практики других естественных знаний Верджерио не упоминает,
35
36
37
38
39
40
41
12
43
«De ingenuis moribus», Ds; Epist., CXXXVIIII, p. 383, LXXIII, p. 172—173.
Epist., LXXV, p. 178.
Ibid., LXXIII, p. 173.
Ibid., XXVI, p. 45.
«De ingenuis moribus», De.
Epist., XCVI, p. 244.
<<De ingenuis moribus», D6; Epist., XV, p. 30.
Epist., IV, p. 13.
Ibid., CV, p. 275; LVIII, p. 130.
347
что для его времени вполне объяснимо; но он не рассматривает их и с точки зрения средневекового понимания науки как совокупности определенных правил и технических навыков, не подчиняет исследование природы цели раскрытия божественного плана мироздания. Естественнонаучная дисциплина понималась падуанским гуманистом уже по-иному — как исследование причин движений и изменений: «Знание природы в высшей степени созвучно и сообразно человеческому разуму; благодаря этой науке мы познаем основы и изменения природных тел, одушевленных и неодушевленных, находящихся на небе и на земле, а также причины многих явлений, которые обычно кажутся удивительными. Как приятно понимать все это, так в высшей степени приятно познавать то, что случается в воздухе и на земле»44.
Обращает на себя внимание такое положение Верджерио: знание и процесс познания приятны, дают наслаждение. Этот момент «приятности», красоты знания и процесса познания он подчеркивает и в общих положениях («свободные науки рождают удивительное наслаждение»), и применительно к отдельным научным дисциплинам, будь то естественные или гуманитарные науки. «Приятно и содержит в себе исключительную определенность» познание арифметики и геометрии, «прекрасна в познании» медицина. Поэзия, хотя и полезна для жизни и красноречия, более всего доставляет наслаждение. История способна превосходить власть природы и быстрейший бег времени, останавливая и поворачивая назад то, что происходило раньше45. И это ощущение овладения природой вызывает в душе наслаждение и восторг.
Мысль о том, что знание и процесс познания прекрасны сами по себе и представляют определенную ценность, т. е. эстетическое отношение к науке, не была, очевидно, присуща средневековому сознанию и родилась, пожалуй, только в эпоху Возрождения, когда начала осознаваться сила знания и утверждался его светский характер. И определение умственного труда как наслаждения тоже, очевидно, стало возможным только в это время.
Интересную мысль высказывает Верджерио о связи всех наук между собой. Чтобы считаться ученым, нет необходимости изучать все дисциплины, ибо и отдельные из них могут потребовать человека целиком, хотя, замечает он далее, «все дисциплины так между собой связаны, что никакую нельзя изучать по-настоящему, полностью игнорируя все другие»46
Светская трактовка, объективная оценка всех современных ему областей знания, значимость которых, по мнению Верджерио, заключается в самом знании, его практической ценности и нравственном воспитании, подчеркивание связи дисциплин друг с другом нам представляются важным этапом в утверждении необходимости умственного труда для общества, в осознании умственной деятельности как особой и единой сферы жизнедеятельности.
44 «De ingenuis moribus», D8.
45 Epist., LXXIII, p. 172—173.
* <De ingenuis moribus», E.
*
Будучи членом университетской корпорации, Верджерио тем не менее не мыслит умственный труд сугубо корпоративно, не ограничивает его только научно-педагогической деятельностью. Умственная деятельность выводится им за рамки университетов и школ и включается в сферу общественной и государственной жизни. Именно в этих сферах наиболее полно реализуется идеал связи знания с жизненной практикой, именно здесь мудрость знания и его моральная сила получают возможность широкого влияния. В этих сферах умственный труд обретает новые функции.
Уже говорилось о том, что понятие знания и добродетели у Верджерио теснейшим образом связаны между собой. Сама же добродетель понимается им как моральное совершенство, проявляющееся в деятельности, прежде всего на благо общества47. В связи с этим Верджерио склонен рассматривать знание как активное добро, а его носителей как руководителей общественного мнения и самого общества. Истинными носителями знания он считает тех, у кого мысль не расходится со словом, слово с делом и в конечном итоге — знание с добродетелью 48. Их позицию Верджерио противопоставляет лицемерию современных ему проповедников, выражая этим зреющий конфликт между гуманистами и представителями феодально-католической идеологии: «Лучший вид знания тот, когда убеждающий словом, что надо делать, подтверждает это примером и своей жизнью; об этом мало заботятся, как мне кажется, проповедники нашего времени, все стремление которых состоит в том, чтобы сказать, а не сделать доброе... Итак, кто правильно учит и живет так, как учит, тот истинно ученый, кто же по-другому, тот лжец, осуждающий себя самого своими словами» 49
Моральная дискредитация церковных идеологов, производившаяся гуманистической литературой, была в одном из своих аспектов борьбой за их оттеснение от выполнения идеологических функций, претензии на которые заявили в эпоху Возрождения светские интеллигенты и гуманисты в первую очередь. Идея руководства общественным мнением, связанная с этими претензиями, предполагала право абсолютного суждения и нравственной оценки. Мысль об этом ясно выражена в инвективе против Малатесты, где за людьми культуры признается право дать славу какому-либо деятелю, сохранить его имя в памяти потомства или же, наоборот, обесславить его, предать позору за бесчестный поступок б0.
Носители умственной деятельности не только получают у Верд-
" Epist., XXXXIV, р. 99.
См„ напр., Epist., XXXIII, р. 65; LXX, р. 166; СХХХШ, р. 352; XLIII, р. 97;
«De ingenuis moribus», D5. Однако вопрос о связи знания и добродетели не так прост для Верджерио. Он прекрасно понимает, что в жизни может быть и такое, когда «у многих образованных мы видим безумие и непристойные нравы» 4в 'n I’ та же мысль в «De ingenuis moribus», С8).
>о Ж1’ LXXXVIII, р. 184—185.
” Ibid., LXXXI, р. 199,
жерио право на руководство общественным мнением. Они, по мнению гуманиста, который ссылается при этом на Платона, призваны руководить обществом и государством: должны или сами управлять государством, или быть советниками государя 51. В другом месте он говорит, что «государства будут счастливы, если ими будут править ученые или их правителям выпадет на долю выучиться мудрости» 52. То, что ученые встанут во главе государства или рядом с его руководителями, расценивается Верджерио как великое благо для страны: «И если бы им поручались общественные должности, если бы народы и государи вверяли себя их советам, то не страдал бы наш мир от стольких разногласий и в особенности от стольких войн» 53. И наоборот, расцвету пороков и перерождению форм правления, в частности, способствует то, что рядом с правителями не было людей, которые осмелились бы их увещевать и говорить истину 54.
Поэтому деятельность Салютати и ему подобных, соединяющих гуманистические занятия и работу на благо государства, полностью отвечает идеалу Верджерио. Отмечая заслуги Салютати перед Флоренцией, Верджерио говорит о великой силе его гуманистической обра-зованности и убеждения, которая противостоит силе оружия: послания Салютати, как говорили тогда, были оружием против закованного в броню врага, они имели большее значение в войне, чем флорентийское войско 55. Приветствуя назначение на должность канцлера Венеции Лючио Дезидерато, Верджерио называет это благом для города и отмечает достоинства Лючио, связанные с его ученостью: способности как историка красиво и изящно описывать, нравственные качества и силу убежденности, рождающие в нем, как и в Салютати, государственный талант (способность заключить выгодный мир и побудить к дружбе, устрашить врага блестящей речью), трудолюбие и готовность к самопожертвованию56. Подобные люди должны почитаться, по мнению Верджерио, как земные боги, так как они руководят посредством разумных советов жизнями людей, принося пользу всем и каждому. Венецию, где должность канцлера замещается, по мнению Верджерио, такими людьми, он рассматривает как пример разумно управляемого государства в условиях, когда все приведено в беспорядок и запутано 57.
Ж
Осознание умственной деятельности как особого и необходимого для общества труда, осмысление целей и форм этого труда нам представляется главным в становлении самосознания интеллигенции.
61 Epist., XXXXV, р. 104.
52 «De ingenuis moribus», С7—С8.
53 Epist., XXXXV, p. 104—105.
54 Ibid., p. 450.
55 Ibid., CXI, p. 298.
56 Ibid., XXXXV, p. 103—104.
67 Ibid., p. 104.
35Q
В ходе дальнейшего исследования этого вопроса важно выявить и представление Верджерио о самих носителях умственной деятельности.
В переписке гуманиста можно наблюдать довольно четкое понимание единства ученых и необходимости культурной среды для человека, занятого наукой. С этой точки зрения он дает самую отрицательную характеристику своему родному городу Каподистрии, откуда «бежит мысль», где нет науки и добродетели 58 *. И когда по причине чумы ему пришлось приехать на родину и провести там полгода, он с трудом выдержал пребывание там, потому что был лишен общества ученых людей 5э. Для успешных занятий, говорит он, важно иметь вокруг себя многих, с которыми можно рассуждать об общих вопросах: в спорах возвышается и обогащается дух, возрастает пыл к занятиям 6 °. Аналогичные мысли он высказывает и по поводу отъезда своего друга из Болоньи. Болонья — «зеркало философов» и многих других видных ученых, которые исследуют вопросы, относящиеся как к естественным, так и к гуманитарным наукам, и уезжать из нее, учитывая все эти преимущества, не имеет смысла. Речь идет, таким образом, снова о научной среде, без которой ученый не может существовать. Наличие ученых людей действует и как моральный стимул: пример таких людей побуждает к самовоспитанию и совершенствованию 61.
Культурная среда, сообщество ученых, которые защищает Верджерио, предполагает новые формы связей, выходящие и за рамки корпораций и за профессиональные рамки. Сам Верджерио в Падуе и в масштабах всей Италии связан с университетскими преподавателями естественных и гуманитарных дисциплин, с учеными из канцелярии Каррара, с учеными — государственными деятелями и деятелями на службе церкви, с педагогами-гуманистами и т. п. Приезжая в незнакомый город, он узнает, есть ли там знаменитые мужи, славные своей образованностью и жизнью: если есть, то он, не смущаясь, идет к ним, говорит с ними, добивается их уважения, поддержки ит. п. 62 Несомненно, такого рода отношения способствовали установлению культурных связей, сплочению представителей умственного труда.
Осознание этого единства ученых сопровождается попыткой обособить носителей умственной деятельности от невежественной массы. Это обособление основано у Верджерио, на наш взгляд, на главном качестве, отличающем интеллектуалов,—образованности. Именно она, а не какие-либо социальные различия, создает дистанцию между учеными и «vulgus», выделяет аристократию ума. В одном из писем Верджерио выражает свое отрицательное отношение к смешению с «vilissimae vulgi turbae». Он стремится сам и побуждает друга отбросить все, что у них есть от толпы, и, освободившись от ига,
58
59
60
61
62
Epist., Ill, р. 7.
Ibid., LXXXXV, р. 214
Ibid., XXXVIII, р. 85-86.
Ibid., XXI, р. 38—39.
Ibid., XXX, р. 60.
351
позволить себе только философию и добродетель 63. В то же время Верджерио проявляет большой интерес к народным обычаям, фольклору, умеет уважать природный ум и меткий язык простых людей б4.
Образованность создает дистанцию также и между учеными и феодалами. Инвектива Верджерио против Малатесты представляет собой блестящий выпад против титулованных невежд, которые не знают и не понимают античной культуры. К тому же и славу свою герцоги получают подчас случайно, благодаря трудам историков и писателей: «в их деяниях более всего присутствует фортуна... В умственных делах нет места судьбе» 65.
Перед лицом феодальных владык Верджерио защищает достоинство и независимость человека умственного труда. Узнав, что к одному из его корреспондентов расположен король, Верджерио, вопреки общепринятому мнению, пишет: «Человеку, который весь мир считает своей родиной, честь которого измеряется не близостью к могущественным людям и не рукоплесканием толпы, а заслугой собственной добродетели, что более подобает, как не быть в милости у короля, хотя он ни в добром короле не нуждается, ни злого не потерпит. Такому человеку король — каждый добрый человек, злого же, даже если он сверкает диадемой и украшен пурпуром и управляет народами и городами, он обуздает, но укажет, однако, что тот — раб пороков... Вряд ли сможет обвинить судьбу король, если он воспользуется советом и службой таких людей» 66.
У Верджерио намечается стремление обособить представителей умственного труда не только от толпы и феодалов, но и от носителей феодально-католической идеологии. Это обособление, как уже говорилось, строится на этической основе (а не на образованности, присущей и ученым проповедникам из духовенства), на противопоставлении идеала тождества мысли и слова, слова и дела, защищаемого гуманистом,— лицемерию проповедников.
Осознание единства ученых и их обособления от других слоев населения, наблюдаемое у Верджерио, позволяет гуманисту наметить некоторые черты облика носителя умственного труда; при этом зримый им идеал Верджерио всячески противопоставляет общепринятому взгляду.
Ученый в представлении Верджерио — человек труда, безраздельно преданный своим занятиям. Это не обычный труд, а служение, и жрецы его должны быть готовы к сознательному самоотречению, которое, однако, не имеет ничего общего с церковным аскетизмом. Так, свой отказ от женитьбы Верджерио мотивирует следующим образом: не осуждая в принципе брак, данный смертным при-
63 Epist., XXXVII, р. 83—84.
64 Ibid., СХХХХ, CXXXXI, р. 452, 453 и др. В одном из писем, восхищаясь старым слугой Петром Монтанарием, Верджерио пишет, что такие необразованные люди обладают способностью и силой менять души к лучшему и что не только образованные являются руководителями жизни. — Ibid., XXXXI.
65 Ibid., LXXXI, р. 197.
66 Ibid., LXXXXVII, p. 247—248.
352
родой, ой осуждает тех, которые, будучи одарены умом и склонностью к занятиям философией и прочими свободными искусствами, изыскивают «соблазнительные препятствия» для своих занятий 67.
Преданность своему труду провозглашается Верджерио бескорыстной, научные занятия объявляются самодостаточными68. Специфическим стимулом в них выступает любовь к мудрости, или жажда познания, и стремление к добродетели. «Ошибаются те,— говорит гуманист,—кто стремится в науку из-за почестей, богатств или какой-либо другой причины... Было много славнейших философов, которые были лишены почетных отличий, широко распространенных в их времена. Но разве от этого они были меньшей добродетели или известности? Итак, [награды] пусты и не имеют никакого отношения к добродетели, мудрыми же людьми они установлены с благой целью, чтобы побудить этими видимыми благами ленивые души, которые своими глазами не могут видеть красоту добродетели. К этому стремятся иной раз невежды, принимая эти почести, как мы говорим, ради чванства и рукоплесканий толпы» 69.
Особенно резко критикует Верджерио взгляд на научные занятия как на дело, приносящее деньги: «Те искусства ценят, которые приносят большой доход, те превозносят в высшей степени, которые правдами или неправдами приводят к умножению богатств... когда надо добыть богатства, одни предаются торговле, чтобы обманом и хитростью увеличить состояние, а другие даже занятиям литературой, не для того, чтобы стать учеными, но чтобы быть весьма богатыми и почитаемыми. Так [они поступают] и со многими другими искусствами, которые используют во зло, хотя те и являются добрыми» 70.
В то же время отвергать материальный достаток, награды и почести, связанные с научными занятиями, Верджерио не склонен. Но запросы его специфические. Он хотел бы иметь самое необходимое и ни в чем не нуждаться, он жаждет владеть книгами, а не держать их «in precario», как было до сих пор 71. Довольствуясь плодами, которые он пожинает из научных занятий,— мудростью и Добродетелью—он не ищет почестей и высоких должностей, но принимает их, если ему предлагают, с тем, чтобы быть полезным многим 72 и осуществлять, таким образом, гражданское служение.
Должной наградой за мудрость и добродетель (или первой наградой для мудрого человека после добродетели)73 Верджерио считает славу и известность; порой стремление к славе звучит у гуманиста как цель умственной деятельности. Разговоры о славе—любимая тема переписки Верджерио. Слава рассматривается как «хорошая шпора для возбуж-
67 Ibid., LIX, р. 136.
Ibid., XXXXV, р. 104; LXXIV, р. 174-175; ХХХХ, р. 88.
Ibid., ХХХХ, р. 88—89.
7° Ibid., ХХХХ, р. 89.
7‘ Ibid., LVIII, р. 130.
73 Ibid., ХХХХ, р. 89.
«De ingenuis moribus», С4.
12 Европа в средние века 353
дения ума» и стимул к более усердным замятиям74, как специфический стимул ученого. Слава — своеобразное приобщение к бессмертию, единственная возможность для смертного остаться в вечности. Мысль о том, чтобы оставить о себе память у потомков, волнует Верджерио еще с юности. В письме из Феррары он убеждает друга быть полезным многим людям, создать что-то для будущего, и тогда потомки будут почитать его имя75. В этом отношении примером для него служит его учитель Салютати, который «славными своими писаниями, изданными во многих томах, уготовил себе долговечную память у потомков»; в письме к Дзабарелла о смерти Салютати он называет долгом флорентийцев установить памятник гуманисту и их бывшему канцлеру76. О необходимости увековечить память людей культуры (поэтов, ученых, художников) Верджерио говорит и в инвективе против Мал атесзы77
*
Итак, в представлениях Верджерио о носителях умственной деятельности можно обнаружить осознание единства ученых и важности культурной среды для представителей умственного труда; обособление и противопоставление аристократии ума, с одной стороны, широкой необразованной массе и невежественным феодальным владетелям (ценз образованности), а с другой — церковно-католическим идеологам (нравственный критерий); выявление и подчеркивание некоторых характерных особенностей этики ученых. Все это, вместе с представлением об умственной деятельности как особом и необходимом для общества труде, есть свидетельство становления самосознания интеллигенции эпохи Возрождения.
В этом самосознании нашла свое отражение не только специфика умственной деятельности (представление о науке как суровом труде, требующем самоотречения, бескорыстном, самодостаточном, обладающем характерными стимулами — жаждой познания, стремлением к известности, славе и т. п.), но и осмысление этой деятельности и ее носителей с позиций светского мировоззрения и ведущей роли в нем «studia humanitatis». Это выразилось в секуляризации умственной деятельности, в деловом, практическом подходе к гуманитарному знанию, с помощью которого строится новая этика, в подчеркивании воспитательной и руководящей роли носителей умственной деятельности.
Претензии на руководство общественным мнением и участие в государственном управлении, на воспитание государственных деятелей, подчеркивание первостепенной значимости гуманитарных дисциплин в этом воспитании свидетельствуют о тесном сближении гуманистов с правящими кругами итальянских городов — с задававшими тон эпохе предпринимателями, купцами, банкирами, чьи интересы и отражала в своих сочинениях рождающаяся интеллигенция.
74 Epist., XV, LXXXVII, CXXXVIII, CXLVI и др.
75 Ibid., XII, р. 24.
’6 Ibid., CXI, р. 298.
77 Ibid., LXXXI.
НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОГРАФ ТОММАЗО КАМПАНЕЛЛЫ*
Д. X. ГОРФУНКЕЛЬ
1. Книга
Во второй половине 1609 г. в одном из многочисленных мемориалов, с какими Томмазо Кампанелла обращался из подземелья замка св. Эльма к папе и императору, к кардиналам и вице-королям, он, перечисляя написанные им труды по философии и политике, астрологии и богословию, рядом с «Городом Солнца» и «Политическими афоризмами» называет и «Монархию Мессии»1. Книга эта — одна из наиболее спорных и наименее изученных в обширном литературном наследии Кампанеллы. Созданное зимой 1606/07 г. в страшной «яме», куда был брошен узник, обреченный на забвение и гибель, это сочинение вчерашнего еретика, лишь благодаря умелой симуляции безумия избежавшего смертной казни, вызывало немалые сомнения как у современников, так и у позднейших исследователей. Написанная «для папы», «Монархия Мессии» отстаивала идеал всемирного теократического государства во главе с римским первосвященником, обосновывала права папского престола на политическое верховенство, утверждала светскую власть Рима. По мнению биографа Кампанеллы Л. Амабиле, появление этого сочинения было лишь одним из многих проявлений вынужденного лицемерия мятежного философа, решившего любой ценой вырваться на свободу2.
Но с первых лет своего существования новое произведение Кампанеллы оказалось обращенным не только к верхушке римской иерархии, но и к европейскому общественному мнению. До наших дней дошло не менее 20 списков «Монархии Мессии» (кроме того, два погибло в Турине во время пожара в 1904 г.); два из них хранятся в библиотеках СССР. (Список ГПБ принадлежит к числу наиболее ранних: уже в 1610 г. он был вывезен из Италии Фридрихом Мецшем3.)
* Автор выражает глубокую признательность проф. А. Д. Люблинской (Ленинград) и Л. Фирпо (Турин), чьими советами он имел возможность воспользо-ваться при подготовке этой статьи.
2 Т Campanella. Lettere. Bari, 1927, р. 156—162.
L. Amabile. Fra Tommaso Campanella, la sua congiura, i suoi process! e la sua pazzia. Vol. II. Napoli, 1882, p. 373—374. Ср. А. Штекли. Кампанелла. M., 1966, з стр. 202—203.
L. Firpo. Bibliografia degli scritti di Tommaso Campanella. Torino, 1940, p. 104—105. ГБЛ, Ин,—1318, лл. 80—155. ГПБ, Ит. F. XVII. 2, лл. 38—91. оаписи владельца рукописи — на лл. 1 и 246 об.
355
12*
В 1618 г. Кампанелла перевел написанную по-итальянски книгу на латинский язык. И в последующие годы, уже после освобождения, в Риме и в Париже, он не только не отрекался от «Монархии Мессии», но не забывал включать ее в списки своих произведений; в плане собрания сочинений Кампанеллы, опубликованном за год до его смерти в качестве приложения к «Рациональной философии», «Монархия» значится в перечне трактатов, предназначенных для VII тома.
Сразу же после освобождения — вернее, еще только перевода в Рим, когда он сменил замки вице-короля на инквизиционную тюрьму,— он начинает хлопотать об издании «Монархии Мессии». Поначалу помогло покровительство папы Урбана VIII. К тому же все, казалось бы, подтверждало сугубо ортодоксально-католический характер книги, которую сам автор позднее называл «самой сильной книгой в защиту авторитета святой церкви»4. Никколо Риккарди — знаменитый «падре Мостро», «отец Чудовище» — тогда регент Коллегии св. Фомы Аквинского при Доминиканском монастыре, дал 10 января 1629 г. отзыв, в котором объявлял предмет книги «достойнейшим», автора — «мудрейшим», а сочинение в целом — безупречным и заслуживающим всяческих похвал; даже после «многократного и повторного чтения» он не обнаружил в «Монархии Мессии» ничего противоречащего «священным догматам и добрым нравам». 20 июня 1630 г. фра Джованни Томмазо Кастальди де Алассио, вице-комиссар римской инквизиции, одобрил книгу, отстаивающую власть римского первосвященника над всем миром, найдя ее согласной «католической вере и христианской политике». И, наконец, 28 июня того же года «Монархия Мессии» была одобрена и разрешена к опубликованию магистром святого богословия и провинциалом Сицилии фра Винченцо Бартоли, от имени генерала Доминиканского ордена. Епископ Белькастро Антонио Риччули дал согласие курии5.
И все же напечатать в Риме книгу, написанную в поддержку папского единодержавия, не удалось. Похвалы вчерашнему узнику, внезапно попавшему в милость к папе, отступили на задний план и были забыты, как только дело дошло до печати. Цензоры спохватились и поспешно отказались от собственных рекомендаций. Оказалось, что автор чересчур превозносит Рим и слишком ретиво доказывает верховенство папы над светскими государями. Позиция эта, безупречная с точки зрения догмы и благочестия, могла, по мнению римских дипломатов, повредить целям реальной политики папства, давно уже не помышлявшего о мировом политическом господстве, и вызвать недовольство европейских держав. Всемирная католическая утопия была отвергнута во имя интересов папского государства и политики католической церкви.
Но автор не смирился. Он упорно хотел быть больше католиком, чем римский папа. Книгу в защиту Рима он решил напечатать вне Рима и Риму — вопреки. Помогли друзья. Монах-
4 Т. Campanella. Lettere, р. 265—266.
5 Т Campanella. Monarchia Messiae. Aesii, apud Gregorium Arnazzinum, 1633, fol. 3 v.
359
доминиканец Альберто Бони из Йези посвятил «Монархию Мессии» феррарскому легату кардиналу Джамбатиста Паллотта, который, поверив приложенным к рукописи официальным и фактически уже отмененным отзывам и не зная о римских интригах, благосклонно принял посвящение. Друг Кампанеллы, анконский инквизитор, добился согласия на издание книги от своего викария в Йези, и в 1633 г. она была напечатана владельцем местной типографии Грегорио Ар-наццини.
Судьба книги напоминает судьбу ее автора: «Монархия Мессии» недолго пользовалась свободой. Все издание было вскоре конфисковано по распоряжению того же «падре Мостро», чье имя возглавляло список цензурных разрешений. Полторы тысячи экземпляров было свалено в подвалах Доминиканского монастыря в Риме — их видели там еще столетие спустя. Но рукописи, как известно, не горят. Как не горят и печатные книги. Книга была уничтожена — книга сохранилась. Достаточно оказалось сотой части тиража: полтора десятка экземпляров «Монархии Мессии» дошло до наших дней. Еще один — единственный в Советском Союзе — недавно был обнаружен автором этих строк в фондах библиотеки Института марксизма-ленинизма в Москве.
2. Экземпляр
Московский экземпляр «Монархии Мессии» входит в состав богатейшей коллекции редких изданий по истории социалистических учений и революционного движения, созданной в Институте в 1920-е годы и включающей, в частности, ряд уникальных экземпляров прижизненных изданий произведений Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы. «Монархия Мессии» была приобретена библиотекой Института в 1928 г. через посредство Archiv—Dienst von Institut fur Quellenfor-schung (Berlin)6.
«Монархия Мессии» Института марксизма-ленинизма представляет собой превосходно сохранившийся полный экземпляр издания (включающего также, как известно, присоединенные издателем и не имеющие цензурного разрешения «Рассуждения» Кампанеллы «О свободе и счастливом подчинении церковного государства»)7 в кожаном переплете XVIII в. с тиснением. На внутренней стороне верхней крышки переплета имеются записи о редкости издания со ссылкой на старые библиографии, а также экслибрис: «Endure Fort. Bibliotheca Lindesiana». Экслибрис этот свидетельствует о происхождении нашего экземпляра из знаменитой библиотеки, основанной в XVI в. Джоном Линдсеем. Это богатое книжное собрание, приумноженное стараниями потомков библиофила елизаветинских времен
6 Пользуюсь случаем выразить признательность за эти сведения, а также за содействие в работе над коллекцией прижизненных изданий произведений Кам-
7 панеллы дирекции и сотрудникам Библиотеки ИМЯ.
Библиографическое описание издания см.: L. Firpo. Bibliografia degli scritfi ф Tommaso Campanella. Torino, 1940, p. 105.
957
существовало несколько столетий; описание его книжных и рукописных коллекций, вышедшее в свет в 1910—1913 гг., составило 8 огромных, в лист, томов. В первом из них8 перечислено 10 редких изданий произведений Томмазо Кампанеллы, в том числе — франкфуртские издания «О способности вещей к ощущению и о магии» (1620 г.), «Апологии Галилея» (1622 г.) и «Реальной философии» (1623 г.); лионские — «Астрологии» (1629 г.) и «Медицины» (1635 г.); парижские — «О способности вещей к ощущению и о магии» (1637 г.), «Рациональной философии» (1638 г. ) и посмертное, 1642 г., издание сочинения «О собственных книгах»; к ним примыкает издательский конволют 1633 г., включающий «Монархию Мессии» и «Рассуждения о свободе и счастливом подчинении...» Помимо «Монархии Мессии», в собрании Библиотеки ИМЛ имеются и другие отмеченные в этом списке издания («Рациональная философия» 1638 г., «О способности вещей к ощущению» 1637 г., франкфуртские издания 1620—1623 гг. и лионская «Медицина» 1635 г.), но ни в одном из экземпляров не удалось обнаружить записей, свидетельствующих о его происхождении из библиотеки Линдсея. Конволют, содержащий франкфуртские издания, и «Медицина» имеют наклейки книготорговой фирмы: «Dr. Hellenberg. Antiquariat und Verlag. Charlottenburg 2».
Трудно сказать, какими путями наш экземпляр «Монархии Мессии» в 1928 г. покинул книгохранилище замка Хайхолл в Вайгане (Wigan) в Шотландии: библиотека в целом была ликвидирована в 1946 г., но, возможно, часть коллекций подвергалась распродаже и ранее.
Зато полнее наши сведения о прежних — до потомков Джона Линдсея — владельцах новонайденного экземпляра. На титульном листе имеется запись почерком XVIII в.: «Ех libris Sanctae Geno-vefae. Paris» («Из книг [библиотеки] святой Женевьевы, Париж»), повторенная в сокращенном виде на стр. 41: «B.Stae G.».
Библиотека св. Женевьевы в Париже располагала в XVIII столетии по крайней мере тремя рукописями произведений Томмазо Кампанеллы. Одна из них, обозначенная в старом каталоге 1791 г. как «Трактат о магии», т. е. сочинение «О способности вещей к ощущению и о магии», была утрачена еще в прошлом столетии. Две другие, в одном переплете, хранятся до сих пор. Это два важнейших политических трактата Томмазо Кампанеллы — «Монархия Мессии» и «Испанская Монархия», причем последняя рукопись представляет исключительный интерес: это лучший список, выправленный рукой автора. Рукопись имеет запись, аналогичную записи на нашем экземпляре «Монархии Мессии»: «Из книг св. Женевьевы, Париж, 1753»; на переплете же вытеснен фамильный герб семьи де Рьё 9. Вероятно, наш экземпляр попал в библиотеку одновременно с рукописью; во всяком
8 James Ludovic Lindsay, Earl of Crafword. Bibliotheca Lindesiana. Catalogue of the printed books preserved at Haig Hall, Wigan, Aberdeen University Press, vol. I, 1910, coll. 1340—1342.
9 Ch. Kohler. Catalogue des manuscrits de la Bibliotheque Sainte — Genevieve, vol. 2, Paris, 1896, p. 655, 665.
358
случае — из того Же Источника: на титульном листе московского экземпляра «Монархии Мессии» имеется запись: «Donne par Г Autheur a J. Е. de Rieux, le I janv[ierj. 1636». («Подарено автором Ж-Э. де Рьё 1 января 1636»).
3. Владелец
Жан-Эмманюэль де Рьё, маркиз д’Ассерак, принадлежал к высшей бретонской знати. Семейная традиция возводила их род к брату позднеримского императора Максима. Существеннее то, что они находились в родстве с семейством герцогов де Роган и с французским королевским домом: прапрабабка Жана-Эмманюэля де Рьё была сестрой Екатерины де Роган, прапрабабки Генриха IV. Однажды в Нанте, где маркиз д'Ассерак находился в свите герцога де Рогана, он заявил во время словесной перепалки с маршалом де Ля Мейере, «что, хотя и не был маршалом Франции, но сделан из того теста, из какого делают маршалов» 10.
В 1639 г. он женился на дочери Клода Манго, бывшего хранителя королевской печати, а в 1645 г., вторым браком,—на своей кузине Жанне-Пелажи де Рьё. В 1650 г. он стал губернатором Геранды, Круази и Сен-Назера; умер в 1656 г.11 12
С Кампанеллой Жан-Эмманюэль де Рьё познакомился, очевидно, во второй половине 1635 г. Молодой бретонский аристократ был в числе первых гугенотов, которых Кампанелле удалось обратить в католичество. В акте, датированном 6 января 1636 г. и составленном в келье Кампанеллы в Доминиканском монастыре, новообращенный писал, что он пришел к своему решению после бесед с Кампанеллой, «чья слава, распространившаяся по всему миру, велением божиим призвала меня», и в особенности после того, как прочел сочинения фра Томмазо — «Побежденный атеизм», «О том, что не должно придерживаться язычества» и «О предопределении»1а. Все они были напечатаны в одном томе в Париже в самом начале 1636 г. — трудно сказать, держал ли Ж--Э. де Рьё в руках книгу в первых числах января или, что вероятнее, ознакомился с полемическими сочинениями
10 Р. Anselme. Histoire genealogique et chronologique de la Maison Royale de France, t. VI. Paris, 1730, p. 770; M. Marais. Memoire de Rene de Rieux... presente au Roi, et la genealogie de sa maison. Paris, 1713, p. 12; Talletnant des Reaux. Les Historiettes, t. 5. Paris, 1840, p. 34.
11 L. Moreri. Le grand dictionnaire historique. 18-e ed. Amsterdam, 1740, т. VII, R, p. 112. А. Д. Люблинская. Франция в начале XVII в. Л., 1959, стр. 223—226, 239—243.
12 L. Amabile. Fra Tommaso Campanella ne’castelli di Napoli, in Roma e in Parigi. Vol. II. Documenti. Napoli, 1887, p. 228. Возможно, что в обращении Ж.-Э. де Рьё в католичество сыграли роль причины личного характера. Известно, что в эти годы он ухаживал за Шарлоттой де Кервено, «и дело зашло довольно далеко». В пользу маркиза д’Ассерака было то, что «он был той же ®еры, из тех же краев, и земли их расположены по соседству» (мадемуазель Де Кервено была католичкой и бретонкой). Однако сватовство расстроилось, и в 1638 г. Шарлотта де Кервено вышла замуж за виконта де Лаведана. См. Tallemant des Reaux. Les Historiettes, t. 8, p. 93—94.
359
Кампанеллы в рукописи. Во всяком случае, еще до обращения, 1 января 1636 г., он получил от автора в подарок экземпляр «Монархии Мессии». Сам Кампанелла, сообщая папе Урбану VIII об успешном начале своей миссионерской деятельности, приписывал обращение маркиза д’Ассерака тому, что он «прочел мои книги, в частности «Монархию Мессии»» 13.
Правда, миссионерская деятельность калабрийского изгнанника была встречена Римом не только холодно, но и враждебно. В обращение д’Ассерака не поверили, не помогли бесконечные жалобы Кампанеллы папе и кардиналу-непоту Франческо Барберини, возглавлявшему конгрегацию «Пропаганда веры»14. Но во Франции он встретил одобрение и поддержку: кардинал Ришелье поручил ему вести диспуты с гугенотами 15.
Сомнения римских недругов Кампанеллы не помешали дальнейшей карьере Ж-Э. де Рьё, как не отразились они и на дружеских отношениях бретонского аристократа и философа-изгнанника. В Библиотеке Арсенала хранится рукописный кодекс, содержащий два сочинения Кампанеллы: «Пророческие статьи» и трактат «Находится ли Испанская монархия в состоянии подъема или упадка»; на первом листе рукописи имеется запись: «Подарено Жану-Эмманюэлю де Рьё, маркизу д’Ассераку, его преподобием Кампанеллой 1 мая 1636» 16. Мы не знаем, когда Ж.-Э. де Рьё получил от Кампанеллы другой сборник, содержащий списки «Монархии Мессии» и «Испанской монархии»; возможно, что рукопись с авторскими исправлениями («Испанская монархия» при жизни Кампанеллы издавалась только в немецком переводе) перешла к нему после смерти философа.
Итак, Жан-Эмманюэль де Рьё, маркиз д’Ассерак, был владельцем целого ряда сочинений Кампанеллы. Видимо, не случайно фра Том-мазо счел возможным подарить своему парижскому другу единственный вывезенный им из Италии экземпляр «Монархии Мессии» — экземпляр, содержащий авторские поправки и рукописное дополнение.
4. Автограф
О том, что Кампанелле удалось при поспешном бегстве из Италии спасти от благочестивого гнева инквизиторов лишь один экземпляр печатного издания «Монархии Мессии», мы знаем из его переписки. Весной 1635 г. во Францию прибыл сундук с книгами и рукописями Кампанеллы. В Эксе, с разрешения владельца, с его содержимым ознакомились друзья изгнанника — Клод Пейреск и Пьер Гассенди. «Я бесконечно благодарен Вам,— писал Кампанелле Клод Пейреск
13 Г. Campanella. Lettere, р. 337.
14 Ibid., р. 335—336, 344, 347, 348, 403.
15 R. Brandwajn. Cyrano de Bergerac wsrod libertinow i pedantow. Warszawa, 1960, str. 17—18.
16 H. Martin. Catalogue des manuscrits de la Bibliotheque de Г Arsenal, t. II. Paris, 1886, p. 267—268.
360
30 апреля 1635 г.,— за доверие, с которым Вы разрешили нам ознакомиться с Вашими сочинениями... Среди них мы обнаружили ’гомик в малый лист, напечатанный в Иези, которого не видывали по сю сторону гор... Вы оказали бы мне милость, сообщив, были выпущены в продажу экземпляры этого издания или нет, так как у меня возникли сомнения, несмотря на приложенное разрешение...» Кампанелла немедленно обратился с просьбой к своему римскому корреспонденту Кассиано дель Поццо; книгу, писал он, можно раздобыть у комиссара инквизиции или у «анконского инквизитора, моего друга» 17.
Мы не знаем, получил ли Пейреск из’’ Италии «Монархию Мессии». Ясно только, что Кампанелла сам не мог исполнить просьбу своего французского друга, так как в его распоряжении был лишь один экземпляр книги — очевидно, единственный, по крайней мере до 1 января 1636 г., когда Жан-Эмманюэль де Рьё получил в дар авторский экземпляр «Монархии Мессии» с рукописными поправками и дополнением, сделанным рукой Кампанеллы.
Подлинность автографа устанавливается путем сравнения почерка записи в «Монархии Мессии» с воспроизведениями собственноручных записей Кампанеллы18. Почерк его весьма характерен, поэтому не представляет серьезных затруднений для отождествления путем сопоставления начертаний отдельных букв, их сочетаний и слов; стиль записи, характер аргументации и типичный переход к общим натурфилософским ассоциациям в конце пассажа также не оставляют сомнений в авторстве Кампанеллы. Эти выводы были подтверждены после ознакомления с фотокопией автографа и крупнейшим знатоком рукописей Кампанеллы проф. Л. Фирпо (Турин).
Собственно поправки немногочисленны и сводятся к исправлению лишь некоторой части опечаток, которыми изобилует книга, вышедшая в свет в захудалой провинциальной типографии, набранная скверным шрифтом и весьма небрежно19 Дополнение относится к концу XII главы книги; глава эта носит название: «Христианство едино, а не множественно, и имеет одного главу, Царя и верховного Судию в делах мирских и духовных, коему подчиняются все чины и власти, в соответствии с пророчеством и природой, на благо государей, и подданных, и всего мира». Дополнение вписано рукой Кампанеллы на полях 56-й страницы книги и занимает 32 строки. Вот его текст:
17
18
19
Princeps a Populo annihilare annihilavit populus Regis supponentis
» » » »
»
L. Amabile. Fra Tommaso Campanella ne’castelli di Napoli..., vol. II. Document!,
p. 254, 259. T. Campanella. Lettere, p. 310—312.
T Campanella. Opuscoli inediti, a cura di L. Firpo. Firenze, 1951, tav. f. t; T Campanella. Per la canversione degli ebrei (Quod reminiscentur, libro III), a
cura di R. Amerio. Firenze, 1955, tav. f. t.
Вот перечень этих исправлений:
Л. 3 об., строка 13: repungnantes исправлено на: repugnantes
Стр. 14, строка 2: Princepes "
Стр. 67, строка 41: a Poulo
строка 42: annichilare
строка 54: annichilavit
Стр. 68, строка 13: populfi Rege
строка 19: sup. ponentis
361
Sunt qui putant ex eo quod papam eli-git Ecclesia et Concilium et dat illi jurisdictionem et claves; nam claves/ sunt in ecclesia et mortuo pontifice; necessario asserendum, quod Concilium sit supra papam. At si perpendis/sent, quod populus et Rex dum nominant aliquem ad episcopatum, non dant illi etiam dum eligunt, potesta/tem epi-scopalem, quae est a Deo immediate, et mediante patri sacerdotali autoritate re-gali Melchisedechaea/sic nec ecclesia dat papae claves et potestatem, sed Christus, cui applicant ilium eligentes./Ipse nam Christus cum dixisset /Petro: «Pasce oves et agnos» */id est eccle-siasticos et laicos /et hoc pro omnibus successoribus/dixit: «Ecce ego vobiscum /sum usque ad consumatio/nem se-seculi» **. Ergo providet/de successor, cui dat etiam/claves. Unde papa non confir/matur, nec claves ac-cipit/jurisdictionis super orbem/sed ordinis, si non esset conse/cratus sacerdos. Claves/ordinis mortuo papa rema/nent in episcopis, et juris /dictionis partialis in suis/cuiquam diocesim. «Sunt nam vocati»,— ait Gregorius in [.?.], «in partem sollici-tudinis, non in plenitudinem/potesta-tis, ut Petrus». Et ideo concilium non potest facere cardinales, nec decernere sine papa/de rebus fidei, et regimi/ne universal i./Propterea quae facta sunt in Concilio Constantiensi sine certo papa/non valent, nisi quia deinde ratificata fuerunt a papa Martino V. /Dant ergo dispositive et applicative cardinales et Concilium autoritatem/ papae: sicut qui disponit/plantam ad fructificandum/et semen humanum ad gene/randum, Sed virtus et fructus datur/a natura; et anima a Deo.
* loan. XXI, 15—17
♦♦ Matth. XXVIII, 20.
Некоторые, исходя из того, что папу выбирает церковь и собор и вручает ему юрисдикцию и ключи (ибо ключи остаются в распоряжении церкви и по смерти первосвященника), полагают необходимым принять, что собор выше папы. Но если бы они тщательно рассмотрели, [то увидели бы], что, как народ и царь, когда возводят кого на епископство, не дают ему выбирая его, также епископской власти, которая непосредственно исходит от Бога, а опосредованно от отеческого священнического царственного, Мельхиседе-кова авторитета, так и папе не церковь дает ключи и власть, но Христос, к коему взывают избирающие его. Ибо и сам Христос, когда сказал Петру: «Паси овец и агнцев моих»*, то есть церковных и мирян, сказал и такое для всех преемников: «И се Я с вами во все дни до скончания века»**. Следовательно, он предвидел преемника, которому также дает ключи. Отчего папа не утверждается и не принимает ключи юрисдикции над миром, но [только ключи] порядка, если он не посвящен в первосвященники. Ключи порядка по смерти папы остаются у епископов, а частной юрисдикции — у каждого в его диоцезе. «Ибо призваны,— говорит Григорий в [.?.],— для заботы, но не для полноты власти, как Петр». И поэтому собор не может назначать кардиналов, и решать без папы вопросы веры и вселенского правления. Поэтому то, что было решено на Констанцском соборе без законного папы, не имеет силы, если не было затем утверждено папой Мартином V. Следовательно, кардиналы и собор дают папе авторитет лишь располагая и прилагая — как тот, кто располагает растение к плодоношению, а человеческое семя к порождению. Но сила и плод даются природой, а душа — Богом.
* Иоанн, 21, 15—17.
** Матф., 28, 20.
Таким образом, дополняя текст «Монархии Мессии», Кампанелла еще более усиливал аргументацию в поддержку папского авторитета, против сторонников главенства собора над папой. И делал это не в угоду римской цензуре (в многочисленных письмах в Рим, где он защищает свою запрещенную книгу, он ни разу не обмолвился о переделках или дополнениях, предназначенных для смягчения сурового приговора «святой службы» и падре Мостро), а для себя, продолжая работать над сочинением, которое считал важным и необ-
362
ходимым; и именно с этим, догматически и канонически ортодоксальным дополнением он подарил книгу гугеноту, рассчитывая с помощью своих сочинений (в том числе и «Монархии Мессии») убедить его обратиться в католическую веру.
Новонайденный автограф Томмазо Кампанеллы позволяет не только лишний раз подтвердить искренность автора «Монархии Мессии», но и поставить вопрос о месте этого сочинения в литературном наследии великого утописта.
5. Книга
«Монархия Мессии» с ее идеей всемирной теократии не стоит особняком среди многочисленных политических сочинений Томмазо Кампанеллы. Объединение народов в едином мировом государстве с целью достижения всеобщего благоденствия и прекращения войн и раздоров он проповедовал и в «Испанской монархии», и в труде «Вспомнят и обратятся к Господу все концы земли», и в многотомном «Богословии», и в стихах, и в письмах. По-видимому, впервые он обосновал свою утопию всемирной монархии в раннем (1593 г.), не дошедшем до нас сочинении «Монархия христиан», на которое часто ссылается в последующих произведениях.
Призыв к объединению человечества сочетается в творчестве Кампанеллы с коммунистическим идеалом общественного устройства. И солярии мечтают о том, что все народы станут жить по их образцу. И в «Богословии», и в трактате на стих псалма «Вспомнят и обратятся...» Кампанелла осуждает частную собственность и проповедует общность имуществ. Что же касается характерного для «Монархии Мессии» учения о необходимости соединения царства и священства, политической и духовной власти, то ведь именно такое соединение осуществлено в «Городе Солнца», где Метафизик является одновременно и верховным жрецом.
В «Монархии Мессии» Кампанелла страстно доказывает преимущества единого мирового государства: в нем не будет места войнам, не будет голода, ибо ресурсы всех стран позволят противостоять стихийным бедствиям, будут уничтожены эпидемии благодаря более разумному расселению народов, постоянный мир приведет к тому, что государи будут искать славу не в войнах, а в философии, приумножится мудрость людей благодаря миру и изобилию, разовьются науки благодаря большей свободе путешествий 20; он проповедует там общность имуществ, которую считает «законом природы», возрожденным Христом и апостолами 21; горячо отстаивает необходимость духовного единства человечества, излагая свою трактовку христианства как «закона природы», дополненного таинствами, свое понимание Христа как высшего Разума — и человеческого разума как осуществленного христианства, когда даже и «неверные», коль скоро они руководствуются разумом, являются, даже и не ведая того, христианами. Вряд
20 Т. Campanella. Monarchia Messiae, р. 14—15.
21 Ibid., р. 75.
363
ли позволительно поэтому объяснять конфискацию «Монархии Мессии» одними придворными интригами падре Мостро и римских инквизиторов. Причины были глубже и касались общего характера книги.
На протяжении всех последних лет жизни Кампанелла тщетно пытался добиться снятия запрета со своего сочинения. Едва приехав во Францию, на шестой день после высадки в Марселе, на второй день после прибытия в Экс, где он остановился у Клода Пейреска, он обращался к папе Урбану VIII; «... И еще, в Йези напечатали книгу «Монархия Мессии» ...одобренную падре Мостро и вице-комиссаром Святой Службы, и я умоляю Ваше Святейшество дать разрешение на ее обнародование»; он призывает создать в Риме «трибунал», который ведал бы спорами между государями и народами и не допускал бы войн; а несколько месяцев спустя снова просит у папы отмены запрета «Монархии Мессии» «ради общего блага» 22. Просьбы об «освобождении» арестованной книги повторяются и в письмах к кардиналам-непотам Франческо и Антонио Барберини в 1634—1635 гг.23 и И только убедившись, что упорство курии ему не сломить, изгнанник создает новый труд — третий вариант «Монархии христиан», трактат «О Царстве Божием». В основу этого, значительно меньшего по объему, сочинения легли основные идеи «Монархии Мессии». Кампанелла и сам прямо говорит о тесной связи двух произведений, сообщая в письме к Инголи от 6 октября 1637 г. о печатании «книги «О Царстве Божием», соответствующей той, напечатанной в Йези, книге «Монархия Мессии», из-за которой злобное преследование зажало меня в тисках так, что я шагу не могу ступить»24.
Трактат «О Царстве Божием» вошел в состав нового издания «Реальной философии» Кампанеллы, напечатанного в Париже осенью 1637 г. Вместе с «Городом Солнца» он составил своего рода политическое завещание калабрийского мыслителя; объединенные в качестве приложения к «Политике», оба эти сочинения представляют две стороны единой грандиозной социально-политической утопии Томмазо Кампанеллы.
Символически истолковывая свое имя, видя в нем пророческое обозначение своей исторической миссии, Кампанелла добивался изображения набатного колокола на титульных листах своих сочинений. Даже письма свои он часто подписывал рисунком колокола. На титульном листе «Монархии Мессии», в соответствии с обычаем, была изображена кардинальская шляпа как знак посвящения книги кардиналу Паллотта. Но на втором титульном листе под длинным развернутым названием сочинения, содержащим краткое изложение основной идеи книги, помещено изображение колокола, в центре которого, в качестве эпиграфа, расположены слова из Евангелия от Иоанна: «И будет одно стадо и один пастырь» (10, 16). Только в свете этого эпиграфа, выражающего одну из главнейших идей, воодушевлявших Томмазо Кампанеллу, может быть верно понят и смысл книги в целом, и значение рукописного добавления на полях авторского экземпляра «Монархии Мессии».
22 Г. Campanella. Lettere, р. 251, 271.
23 Ibid., р. 258, 265—266.
24 Ibid., р. 385.
ОЛИВИ И ПАПСТВО
В. Л. КЕРОВ
Изучение идейной жизни средневекового общества представляет большой интерес не только потому, что позволяет раскрыть сущность происходивших тогда событий, ход исторического процесса. Анализ идеологической борьбы в прошлом помогает лучше понять характер этой борьбы в современную нам эпоху и оказать на нее влияние в нужном направлении. Дело в том, что идеологи империализма (например, неотомисты) черпают в доктринах средневековья, в частности в концепциях Блаженного Августина, Фомы Аквинского и т. д., материал, нужный им для осуществления определенных идеологических и политических целей \ Естественно, что подобного рода теории подвергаются критике со стороны представителей материалистического, марксистско-ленинского мировоззрения, прежде всего со стороны советских философов и историков 1 2.
Частью современной идеологической борьбы являются дискуссии вокруг идейного наследства теолога и философа, политического деятеля второй половины XIII в., руководителя оппозиционной группировки (так называемых спиритуалов) внутри францисканского ордена — Петра Иоанна Оливи. Характер его взглядов, его взаимоотношений с руководством упомянутого ордена, с римской курией и с самими папами искажается в интересах оправдания прошлой и нынешной политики католицизма. Продолжая традицию, установленную папством еще в эпоху средневековья, буржуазная и в особенности католическая историография стремится представить Оливи верным проводником политики римской курии, теологом, ратовавшим за укрепление церкви. Буржуазные философы и историки пытаются заглушить прогрессивное звучание многих произведений Оливи, затушевать зна
1 Э. Жильсон, например, стремится подчеркнуть огромное значение томизма для понимания современности.—Е. Jilson. Le thomisme. Introduction a la philosophie de saint Thomas d’Aquin. Paris, 1965, p. 7—8.
2 Г. А. Габинский. Критика христианской апологетики. М., 1967; В. И. Гараджа. Неотомизм. Разум. Наука (критика католической концепции научного знания). М., 1969; В. Н. Кузнецов. Французская буржуазная философия XX в. М., 1970; В. Л. Керов. Католицизм на рубеже XIII—XIV вв. и буржуазная историография. — ВИ, 1969, № 6.
чение его выступлений против теоретических устоев католицизма, его борьбы против папства и католической церкви в целом 3.
Историки и философы социалистических стран рассматривают проблемы истории католицизма и антикатолической борьбы, в частности деятельность Оливи, с материалистических позиций.
Следует упомянуть в этой связи работы польских историков — прежде всего Т. Мантейфеля и других, а также философов и историков из Германской Демократической Республики — Г. Лея, Б. Тэпфера 4 5.
В нашей стране до революции историей францисканского ордена в интересующий нас период занимался С. А. Котляровский 6. У советских философов и историков интерес к этой проблеме не сохранился. Об Оливи, например, лишь кратко пишет в общей работе по истории философии О. В. Трахтенберг 6. Краткое сообщение об основных вехах жизни и деятельности Оливи, недавно опубликованное, принадлежит автору настоящей статьи 7.
Петр Иоанн Оливи родился в г. Сериньяне на Юге Франции. Прямого указания на дату его рождения не встречается. Однако в материалах инквизиции указывается, что умер он в 1297 г. накануне мартовских ид в возрасте 50 лет 8. А поскольку новый год в Южной Франции начинался в то время с Пасхи, то смерть Оливи приходится на март (14 числа) 1298 г. И, следовательно, годом его рождения является предположительно 1248-й. О родителях его известно лишь то, что они отдали своего 12-летнего сына во францисканский монастырь в диоцезе Безье. Видимо, это произошло в начале 1260 г., потому что в источнике упоминается 1259 г, 9
В монастырской школе юный Оливи зарекомендовал себя «живостью ума, серьезностью поведения и разносторонностью своих взглядов» 10. В результате его послали в Париж для завершения образования, как предполагают, на теологический факультет Сорбонны. Некоторые авто
3 В. Jansen, Die Erkenntnislehre Olivis. Auf Grund der Quellen dargestellt und Gewiirdigt. Berlin, 1921; P. Gratien. Histoire de la Fondation et de 1’Evolution de TOrdre des Freres Mineurs au XHI-e siecle. Paris—Gembloux, 1928; G. Bonafede. Il pensiero francescano nel sec. XIII. Palermo, 1952; E. Betioni. Le dottrine filoso-fiche di Pier Giovanni Olivi. Milano, 1959; Thaddeo a New Durham. The doctrine of the franciscan spirituals. Roma, 1963; A. Emmen. Olivi, Peter John. — «The Encyclopedia of Philosophy», vol. V. New York —London, 1967 и др.
4 T. Manteuffel. Piotr syn Jana Olivi — swi^ty czy herezjarcha. — «Przegiqd histo-ryczny», t. LV, z. 3. Warszawa, 1964; Г. Лей. Очерк истории средневекового материализма (пер. с нем.). М., 1962; В. Topfer. Das Kommende Reich des Friedens. Zur Entwicklung chiliastischer Zukunftshoffnungen im Hochmitlelater. Berlin, 1964.
5 С. А. Котляревский. Францисканский орден и римская курия в XIII—XIV веках. М., 1901.
6 О. В. Трахтенберг. Очерки по истории западноевропейской средневековой философии. М., 1957.
7 В. Л. Керов. Мыслитель-еретик Петр-Иоанн Оливи. — ВИ, 1970, № 6.
8 В. Gul. Manuel de 1’inquisiteur, edite et traduit par G. Mollat, t. I. Paris, 1926, p. 190—192.
9 «Annales Minorum, seu trium ordinum a S. Francisci institutorum, auctore A. R. P. Luca Waddingo hiberno» (далее — Annales Minorum), t. V. Romae, 1733, p. 52.
10 Ibidem.
366
ры считают, что кроме упомянутого монастыря Оливи обучался еще в одном из монастырей Прованса 11.
В Парижском университете Оливи, как и все студенты-теологи, учился шесть лет. Первые четыре года он слушал лекции и изучал экзегезу Библии. Среди лекторов встречались такие выдающиеся теологи-францисканцы, ученики Бонавентуры, как Иоанн Пеккам, Матвей Аквапарта, доминиканец Фома Аквинский, один из известнейших теологов того времени из числа белого духовенства — Гийом из Абвиля и другие. Затем в течение последних двух лет Оливи уделял главное внимание интерпретации Сентенций Петра Ломбардского, считавшихся основным учебником теологии. Окончив факультет и сдав соответствующий экзамен, Оливи стал бакалавром Библии (baccalaureus biblicus). Это дало ему право на преподавание теологии. Затем в течение трех-четырех лет он вел занятия, состоящие из краткого изложения Библии и Сентенций Петра Ломбардского. После этого, сдав новые экзамены, Оливи сделался полным бакалавром — baccalaureus senten-tiarius — и получил право на самостоятельное интерпретирование Библии и указанных Сентенций.
Его лекции имели большой успех 12. Вместе с тем Оливи получил право на степень магистра теологии, но, как он утверждает, отказался от нее из скромности, решив «возвыситься над человеческим честолюбием, заключенным в магистерской степени» 13. Однако немалую роль в том, что он не стал магистром, сыграло недоверие к нему со стороны высших чинов ордена 14. Это недоверие было вызвано оппозиционными по отношению к политике католической церкви рассуждениями, которые имели место в трактатах Оливи и в его выступлениях во время различного рода диспутов.
Небольшие теологические трактаты Оливи стал писать еще при подготовке к первым экзаменам в 1268—1270 гг. Одним из наиболее опасных проявлений крамольных с точки зрения церкви взглядов Оливи была его позиция по вопросу о «способе жизни в бедности» (usus pauper). Эта проблема интересовала его всю жизнь и была окончательно сформулирована на склоне лет. В начальный период своей деятельности Оливи высказывал критические замечания в адрес монахов, которые вели вопреки обету бедности развращенный образ жизни, в адрес руководящей верхушки францисканского ордена, стремившейся к накоплению огромных богатств. Как отмечал, в частности, историограф францисканского ордена Лука Уоддинг, Оливи уличал и сурово порицал тех, кто вел «более расслабленную жизнь, не сообразно духу, а сообразно прихотям тела» 15.
11 Р. Rene de Nantes. Histoire des spirituels dans I’Ordre de Saint Francois. Lou-vain—Paris, 1909, p. 271.
См., например, сообщение Бартоломея из Пизы в его книге «De conformitate vitae beati Francisci ad vitam Domini Jesu». — «Analecta franciscana» (далее — is AF)’ v- IV. Quaracchi, 1906, p. 339.
P. Gratien. Une lettre inedite de Pierre Jean Olivi. — «Etudes franciscaines» (да-
14 Лее — ЕР)’ b 29 (1913).’Notes et documents, p. 416—417.
F. Callaey. Olieu ou Olivi (Pierre de Jean). — «Dictionnaire de Theologie cat-
15 holique», t. XI (I), Paris, 1931, p. 982.
Annales Minorum, p. 52.
367
Критика Петром Оливи политики ордена перерастала в критику папства в целом. Поэтому среди оппонентов Оливи можно было найти и Фому Аквинского. Молодой лектор не побоялся оспаривать истинность трактовки маститым схоластом упомянутого тезиса о «способе жизни в бедности».
Используя тексты из Евангелия, Оливи, в частности, нападал на Фому за то, что тот отказывался видеть в добровольной нищете черты совершенства. Предполагается, что именно столкновение с Фомой в конечном итоге вынудило Оливи прервать свою деятельность в Париже и уехать на юг страны 16.
Недовольство римской курии и руководства ордена вызывали взгляды Оливи и по другим проблемам. Так, среди трактатов, написанных им в 70-х годах в распространенной среди схоластов форме «Вопросов», встречались сочинения, в которых использовался образ девы Марии. Недоброжелатели Оливи нашли в этих сочинениях, и, видимо, не без основания, некоторые положения, противоречившие общепризнанной католической догме. Эти трактаты были направлены новому генералу францисканского ордена Иерониму Асколи (1274—1279), который позднее стал папой под именем Николая IV. Оливи в 1278 г. был вызван к генералу и по приказанию последнего в его же присутствии сжег крамольные трактаты. В «Истории Парижского университета» указывается, что в 1278 г. были рассмотрены сочинения Петра Иоанна Оливи, содержавшие некие новые мнения о деве Марии 17.
Позднее противники Оливи из числа руководителей францисканского ордена — так называемых конвентуалов — напомнили Вьенн-скому собору католической церкви (1311—1312 гг.), что сожжение по приказу Иеронима Асколи этих трактатов, которые содержали «различные заблуждения, опасные для положения вселенской церкви и христианской веры», было первым свидетельством прегрешений Оливи 18.
Порицанию со стороны руководства ордена подверглись также трактаты Оливи, затрагивавшие проблемы «евангельского совершенства», «таинства брака», а также упомянутый вопрос о «способе жизни в бедности». Однако в этом случае Оливи удалось оправдаться 19. Курию особо интересовали его взгляды на проблему бедности. Поэтому в 1279 г. он был вызван в Рим новым папой Николаем IV для подготовки очередной папской декреталии («Exiit qui seminat»), посвященной этому вопросу. Среди приглашенных были также занявший в 1279 г.
16 Т. Manteuffel. Op. cit., str. 394.
17 Текст гласит: «Eodem anno examinata est doctrina Petri Johannis Olivi... On novas quasdam de Virginis Dei parae conceptione opiniones». — С. E. Du Boulay. Historia universitatis parisiensis... ab an. 1200 ad an. 1300, t. III. Paris, 1666, p. 443.
18 F Ehrle. Zur Vorgeschichte des Concils von Vienne. — «Archiv fur Litteratur und Kirchengeschichte» (далее — ALKG), Bd. Ill, Berlin, 1887, S. 156: «Dicti libri continent varios et diversos errores in fide et moribus, que errores habent sectas periculosas statui universalis ecclesie et fidei christiane».
19 F. Callaey. Op. cit., p. 982; F. Ehrle. Petrus Johannus Olivi, sein Leben und seine Schriften. — ALKG, Bd. Ill, S. 414.
368
пост генерала ордена Бонаграциа из Болоньи и многие провинциальные министры 20.
В это же время усиливается гонение на Оливи и его сторонников. Генерал ордена специально посетил францисканскую провинцию Прованс, где чувствовалось большое влияние сторонников Оливи, и здесь «изучил [его] сочинения и осудил приверженцев его доктрины, столь плохой»21. Сподвижник Оливи Ангелус Кларено в своей «Истории семи потрясений ордена миноритов» рассказывает, имея в виду рассматриваемый период в жизни Оливи, что руководители ордена стремились организовать новое преследование его учеников и «молодые люди, которые придерживались линии поведения Оливи и его доктрины, подвергались злобным расследованиям и двусмысленным и жадным проверкам» 22.
Генерал и руководство ордена решили также использовать для борьбы с Оливи капитул ордена. Он был созван в 1282 г. в Страсбурге. На капитуле было вынесено решение специально рассмотреть все сочинения Оливи и определить степень его виновности 23. Следует отметить, что, хотя в постановлении капитула не упоминается прямо имя Оливи, было абсолютно ясно, что речь идет именно о нем. Через год генерал Бонаграциа специально прибыл в Париж для осуществления этого решения, приказав собрать все «опасные» сочинения Оливи с целью их изучения. После этого Бонаграциа создал весьма авторитетную комиссию из семи человек в составе четырех магистров теологии— Дракона, Иоанна Гарау, Симона де Лензио, Арлотто (Атлот-то) де Прато—и трех бакалавров—Ришара де Медиавилла, Эгидия де Бесса и Иоанна де Муро—и поручил ей изучить произведения Оливи и вынести соответствующее решение 24.
Результатом работы комиссии были два документа, направленные генералу ордена. Первый — так называемый «Свиток» (Rotulus) — содержал 34 тезиса, извлеченных из «Вопросов» Оливи, которые были признаны ошибочными. В другом документе излагалось в виде 22 положений правильное с точки зрения членов комиссии толкование обсуждаемых проблем. Этот второй документ (подписанный в июне 1283 г.), снабженный личными печатями магистров и бакалавров, стал известен под именем «Письма с семью печатями». При упоминании в источниках
20 Rene de Nantes. Op. cit., p. 277.
21 «Scripta discuteret, et doctrinae, dummodo malae, sectatores cohiberet».— Anna-les Minorum, p. 108.
22 «luvenes quosque moribus eius et doctrine se totos conformare nitentes malignis inquisicionibus et perplexis et capciosis examinacionibus”. — ALKG, Bd. II, Berlin, 1886, S. 291.
23 Материалы капитула опубликованы Фуссенеггером. — G. Fussenegger. Defini-tiones capituli generalis Argentinae celebrati anno 1282. — «Archivum Francisca-num Historicum» (далее — AFH), 26, (1933), p. 137. См. также D. Laberge. Fr. Petri loannis Ollivi, 0. F. AL Tria scripta sui iosius apologetica. Annorum 1283 et 1285.— AFH, 28 (1935), p. 118—119.
24 «Chronica XXIV generalium ordinis Minorum»,— AF, t. Ill, Quaracchi, 1897, p. 374. В некоторых источниках Ришара де Медиавилла без оснований причисляют к магистрам.
369
и в литературе «Письма» по существу имеются в виду оба эти документа в совокупности 25 2б.
Следует отметить, что современники описываемых событий придавали этим документам особо важное значение для характеристики взглядов Оливи. Например, францисканский деятель Бонаграциа из Бергамо в записке, посвященной осуждению различных ошибок Оливи, рассматривает «Письмо с семью печатями» как второй этап в серии этих осуждений (первым было порицание трактатов Оливи генералом Иеронимом).
Получив от цензоров обвинительные документы против Оливи, генерал Бонаграциа в 1283 г. выехал в Авиньон. Здесь в это время собралось много сторонников Оливи, и генерал намеревался использовать осуждение взглядов Оливи для того, чтобы их устрашить («удержать от ошибок», — как пишет Уоддинг26). Однако, тяжело заболев, Бонаграциа приказал своему секретарю Жерару де Прато (брату одного из семи цензоров, авторов «Письма») в соответствии с выводами комиссии собрать все сочинения Оливи и вообще запретить их чтение.
Жерар де Прато, вызвав Оливи к себе, заставил его прочитать в присутствии многих других членов ордена, собравшихся в Авиньоне, обвиняющие его документы и приказал ему подписать «Письмо с семью печатями». Жерар распорядился также разослать во все монастыри Прованса документы, обвиняющие Оливи, а сочинения самого Оливи повсеместно разыскать и собрать 27. Это распоряжение было выполнено, и собранные сочинения Оливи переданы прокурору ордена.
Оливи рассказывает в «Оправдательном письме», явившемся ответом на «Свиток», о своих колебаниях, связанных с требованием подписать направленные против него документы. Следует отметить, что в обвинительных документах его сочинения, по словам самого Оливи, «были осуждены как неправильные, некоторые как еретические, некоторые как сомнительные с точки зрения веры, некоторые как опасные для нашего (т. е. францисканского. — В. К.) ордена, некоторые по неизвестной причине, некоторые как чересчур дерзкие» 28. С одной стороны, безоговорочное согласие с суждением цензоров означало бы для Оливи признание ошибок, которые ему приписывались. С другой, отказ от подписи выглядел бы, по его мнению, как отрицание некоторых положений католической догматики, в том числе наиболее важных. А идти на разрыв с церковью он не хотел.
В конечном итоге Оливи счел за благо поставить требовавшуюся от него подпись и заявить о своем полном согласии с мнением комиссии,
25 «Письмо» опубликовано Г Фуссенеггером — G. Fussenegger. «Littera septem si-gillorum» contra doctrinam Petri loannis Olivi edita. — AFH, 47 (1954), Documenta, p. 51—53; «Свиток», хотя и не полностью, но в значительном объеме опубликован Д’Аржентрэ: «Collectio judiciorum de novis erroribus qui ab initio duodecimi seculi post Incarnationem, usque ad annum 1713 in Ecclesia proscripti sunt et notati»... — «Opera et studio Caroli Du Plessis d’Argentre, Sorbonici Doctoris, Lutetiae Parisiorum» (далее — d’Argentre), t. I, 1724, p. 226—234.
26 Annales Minorum, p. 121.
27 «Chronica XXIV generalium» p. 375.
28 Ibidem; d’Argentre, t. I, p. 227.
370
изучавшей его сочинения. В своем отречении Оливи, в частности, заметил, что он верит в то, что в выводах его цензоров заключался «здравый смысл» 29. Позднее в «Оправдательном письме» он показал, что логический смысл как раз отсутствовал в суждениях авторов «Письма с семью печатями». Однако написать это оправдание он смог лишь через два года после вынесения решения цензорами. Сначала Оливи пытался высказать свои возражения авторам «Письма с семью печатями» и «Свитка» устно. Однако министр Прованса, как рассказывает сам Оливи, не разрешил ему поехать в Париж 30.
В это время Оливи дал предварительный ответ на «Письмо с семью печатями»31. Примерно через два года он написал ответ на «Свиток». Подпись гласит, что этот документ был составлен в г. Ни-ме 32. Вместе с тем Оливи в ответ на вопросы своих учеников и сподвижников написал «Оправдательное письмо» по существу выдвинутых против него обвинений 33.
В «Оправдательном письме» Оливи обвинял цензоров в предвзятом к нему отношении. Он ставил под сомнение непогрешимость решений комиссии по теоретическим проблемам и указывал, что по характеру обвинений в его адрес имеются большие противоречия между тем, что писалось в «Свитке», с одной стороны, и в «Письме»—с другой 34.
Оливи обсуждает каждый тезис, содержащийся в обвинении. Хотя в общей форме он охотно отрекается от своих «ошибок», однако при обсуждении конкретных обвинений всячески старается доказать правоту своей точки зрения. Это происходит, как мы увидим, даже в тех случаях, когда его взгляды откровенно противоречат официальной католической доктрине. Таким образом, его «отречения» выглядят лишь формальной уступкой. По каким же пунктам обвиняли Оливи теологи?
Одно из основных обвинений, сделанных в адрес Оливи, касается важнейшего положения католической догматики — о троице. Именно этот вопрос ставится первым в «Письме с семью печатями», разъясняющем, как надо понимать с точки зрения католической догмы проблемы, «искаженные» Петром Оливи 35.
И Оливи не смог опровергнуть этого обвинения 36. В то же время он отрицал, что умышленно следовал «заблуждению», которое папа Иннокентий III поставил в вину аббату Иоахиму (Флорскому). Ферэ подтверждает, что в вопросе о троице Оливи испытывал влияние идей Иоахима, хотя непосредственно о сочинениях калабрийского аббата Оливи не говорит ни слова 37.
29 Armales Minorum, р. 122; Chronica XXIV generalium, р. 375.
30 ALKG, Bd. HI, S. 420.
31 D. Laberge. Op. cit., p. 126 ff.
32 D’Argentre, p. 230; D. Laberge. Op. cit., p. 130 ff.
33 Полностью письмо было опубликовано Гратьеном. — Р. Gratien. Op. cit., р. 416—422.
34 D’Argentre, р. 227.
35 AFH, 47, Documenta, p. 51—53.
36 D’Argentre, p. 230.
37 P. Feret. La faculte de theologie de Paris et ses docteurs les plus celebres. — «Moyen age», t. II. Paris, 1895, p. 100—101.
371
Оливи вменялось также в вину искажение догмы о таинстве брака (пункт 6 «Письма с семью печатями») 38; затем противоречащие официальной догме толкования роли благодати и крещения детей39. Большое недовольство цензоров вызывали требования Оливи вернуться к принципам раннего христианства, вызываемые стремлением противопоставить эти принципы действительной политике римской курии и францисканского ордена. В особенности эта тенденция проявлялась в требовании осуществления обета бедности. По существу это было разоблачением церковно-монашеского лицемерия, протестом против накопления церковью огромных богатств. Руководящие церковные круги справедливо рассматривали эту позицию Оливи как весьма опасную для церкви.
Вопрос о бедности был предметом ожесточенных дискуссий внутри церкви в течение целого столетия — с середины XIII до середины XIV в. 40 Поэтому цензоры особо обвиняли Оливи в искажении этого вопроса 41.
Однако в еще большей степени, чем замечаниям по теологическим проблемам, антикатолическая направленность была свойственна высказываниям Оливи по вопросам, которые он сам относил к области философских. Среди них в первую очередь следует назвать проблему об «изначальном разуме» (rationes seminales). Как указывает сам Оливи в письме своим ученикам, его обвиняли в выдвижении тезиса о том, «что в материи не заложен изначальный разум, который проявляется в совершенном действии»42.
Многие авторы отмечают большую роль этого положения Оливи в развитии философских идей средневековья43.
Оливи вменялось также в вину положение о том, что «в творении не различается сущность и бытие» 44 45. Как указывает Оседэ, рассматривавший эту проблему, францисканская школа (ее официальное направление) не могла согласиться с формулировкой, «приравнивающей создание создателю» 4б.
Важное место в системе взглядов Оливи занимает вопрос о так называемом соотношении души и тела. Этот вопрос неизменно являлся предметом ожесточенных споров между сторонниками официальной догмы и ее противниками. Именно эта проблема, единственная из всех философских проблем, затрагивавшихся Оливи, была специально осуж
38 AFH, 47, Documenta, р. 51.
39 EF, t 29, р. 417.
40 Эти временные рамки устанавливает, в частности, Жаклин де Лягард — /. de Lagarde. La participation de Francois de Meyronnes a la querelle de la pauvrete (1322—1324). Paris, 1953, p. 51.
41 «Littera septem sigillorum», p. 52.
42 EF, t. 29, p. 418.
43 S. Belmond. Deux penseurs franciscains, Pierre-Jean Olive et Guillaume Occam.—-EF, t. 35, (1923), p. 189; E. Gilson. La philosophic au Moyen Age des engines patristiques a la fin du XIV-е siecle. Paris, 1944, p. 454.
44 «In creatura non differt essentia et esse». — D’Argentre, p. 232.
45 E. Hocedez. Richar de Middleton. Sa vie, ses oeuvres, sa doctrine. Paris, 1925,
p. 449.
372
дена Вьеннским собором. Собор осудил формулировку, принятую Оливи. Была осуждена позиция Оливи по этому вопросу и авторами «Письма с семью печатями» задолго до собора 46. В концепции познавательного процесса, выдвинутой Оливи, обращает на себя внимание наличие элементов материализма. Позднее он писал: «В понятии нет ничего, чего не было бы прежде в чувстве»47.
Цензоры с тем большей силой выступали против подобного рода взглядов Оливи 48, что последние явно подрывали одно из основных положений августинизма — о божественном озарении (иллюминизме) как способе познания истины. Были подвергнуты также критике положения, высказанные Оливи по вопросу об универсалиях (близкие к концептуализму), по такому важному для логики вопросу, как роль предиката (т. е. элемента какого-либо суждения, который утверждается или отрицается относительно субъекта суждения)49. Все это было в сущности осуждением взглядов Оливи руководством францисканского ордена и римской курией. Выводы комиссии представили провансальского профессора человеком с явно выраженными оппозиционными, еретическими по отношению к официальной догме взглядами.
Философские взгляды Оливи формировались в течение всей его жизни. Однако зрелый характер они приобрели ко времени осуждения его комиссией семи цензоров.
Точка зрения марксистско-ленинской историографии по вопросу о сущности философских взглядов Оливи в определенной степени высказана философом из ГДР Г. Леем. По мнению Лея, философское учение Оливи принадлежало к умеренному аверроизму 50 51. Лей поддержал также тезис о том, что с работами Оливи был знаком Оккам, который использовал их в своих сочинениях.
О. В. Трахтенберг, не затрагивая вопроса о философских концепциях Оливи, в частности о выдвинутой им теории об импульсе, указывает в то же время на значение подобной теории, сформулированной в более позднее время Буриданом 61. Тем самым косвенным образом он отмечает и значение философских взглядов Оливи. Прямое или косвенное влияние на Оливи концепций Авиценны и Аверроэса признает ряд буржуазных авторов 52 53. С. Бельмонд, М. де Вульф и другие философы отмечают влияние идей Оливи на Дунса Скота Б3.
Несмотря на осуждение, Оливи не остался в одиночестве. Еще в период, последовавший за окончанием курса теологии в Париже, у него появились сторонники и последователи. К концу 70-х—началу
46 D'Argentre, р. 230.
47 Petrus Johannis Olivi, Questiones in secundum librum sententiarum (ed. B. Jansen), v. III. Quaracchi, 1926, p. 36, Q. 72.
48 D. Argentre, p. 227.
49 Ibid., p. 228, 232.
50 Г. Лей. Указ, соч., стр. 400—401.
51 О. В. Трахтенберг. Указ, соч., стр. 213—214.
52 См., например, G. Bonafede. Op. cit., р. 61—65.
53 5. Belmond, Op. cit., p. 189; M. de Wulf. Histoire de la philosophie medievale t. II (XIII s.). Louavain — Paris, 1936, p. 234—235.
373
80-х годов XIII в.—к моменту написания обвинительных документов — стала впервые определяться его роль как вождя оппозиционной группы внутри францисканского ордена—так называемыхспиритуалов54. Вместе с тем в лице Оливи начинала видеть своего врага и римская курия, и католическая церковь в целом. Это касалось как важнейших проблем теологии и философии, так и практической деятельности церкви, прежде всего по вопросу о так называемой «жизни в бедности», о формах воздействия на широкие массы верующих в интересах усиления и расширения влияния католической церкви на народ.
Это было еще раз подтверждено на общем капитуле ордена в Милане в 1285 г. Капитулу было представлено заявление, составленное еще до его созыва и подписанное министром Прованса Арнальди де Рокафолио и 35 другими членами ордена из той же провинции. В этом заявлении обращалось внимание капитула на то, что Оливи «является главой еретической секты и [виновником] опасного раскола в провинции Прованс и [автором] многих ошибок»55.
Трудно сказать, сыграло ли решающую роль именно это обращение, или обстановка вокруг Оливи и его сторонников была и без того накаленной. Во всяком случае капитул принял специальное решение направленное против Оливи, предложив провинциальным министрам изъять у монахов сочинения Оливи с тем, чтобы впредь чтение их было возможно только по разрешению генерала 56.
Атлотто де Прато—один из семи членов комиссии, рассматривавшей труды Оливи, был избран на этом капитуле генералом ордена. Стремясь осуществить на практике решения, принятые капитулом, он с новой силой возобновил преследование Оливи и его сторонников. Он, в частности, специально вызвал Оливи в Париж, чтобы потребовать от него объяснения 57. Смерть Атлотто в 1286 г. прервала наступление врагов Оливи.
Новый генерал Матвей Аквапарта, избранный на общем капитуле в Монпелье (1287 г.), занял по отношению к Оливи и спиритуалам выжидательную позицию 58. Прежде всего он решил изолировать Оливи от его особенно рьяных последователей на Юге Франции, выслав его из Прованса, который был, по словам Ф. ди Токко, «центром его (Оливи) апостолата» 59. С этой целью новый генерал присвоил Оливи титул преподавателя («лектора») теологии и направил его в орден
54 К. Пэрти отмечает, что начало движения спиритуалов относится к 1274 г., ко времени капитула в Лионе. — С. Partee. Peter John Olivi. Historical and doctrinal study. — «Franciscan Studies», New York, t. 20, 1960, p. 217.
55 «...Esse caput superstitiosae secte et divisionis et plurium errorum in eadem pro-vincia Provincie». — ALKG, Bd. Ill, s. 14.
56 См. P. A. Callebaut. Acta Capituli Generalis Mediolani celebrati an. 1285. — AFH, 22 (1929), p. 289.
57 «Chronica XXIV generalium», p. 382.
58 С. А. Котляревский высказывает предположение, что дело Оливи разбиралось и на капитуле в Монпелье, но на этот раз обсуждение не было для него неблагоприятным. — С. А. Котляревский. Указ, соч., стр. 260.
59 F. di Тоссо. Studii Francescani. Napoli, 1909, р. 370—371.
374
скую школу («studio generale») при флорентийском монастыре Санта Кроче 60
Преемник Аквапарты в должности генерала Раймунд Гофриди, избранный в 1289 г. вопреки воле папы, видимо, решил использовать спиритуалов как средство давления на римскую курию. С этой целью он организовал пересмотр дел многих сподвижников Оливи, ранее осужденных провинциальными капитулами. В конечном итоге они были освобождены из заключения 61. Оливи был возвращен во Францию и направлен лектором в Монпелье62.
Сложившаяся на Юге Франции обстановка, столь неблагоприятная для позиций церкви, встревожила римскую курию. Папа Николай IV, как бывший генерал ордена хорошо знакомый с положением дел в нем, отдал Раймунду Гофриди письменное распоряжение принять строгие меры против виновников раскола и зачинщиков беспорядков, придерживающихся ошибочных доктрин. Под этими лицами подразумевались спиритуалы и их вождь Оливи. Инквизитору Бертрану де Сигаторио было поручено подготовить к предстоящему в Париже общему капитулу ордена выводы о характере их деятельности 63.
Однако имя Оливи в письме папы не упоминалось. Это дало впоследствии повод Убертинусу да Казале утверждать, что ни доктрина Оливи, ни он сам не подвергались в этом письме осуждению64. Как явствует из материалов орденского прокурора, папу особенно волновало сближение спиритуалов с народным движением бегинов 65, приобретшим на Юге Франции откровенно антикатолический характер 66.
Основным направлением атак спиритуалов против церкви было разоблачение накопления прелатами и монахами богатств. Именно по этому пункту было решено заслушать Оливи на общем капитуле в Париже (1292 г.). Следует отметить, что с просьбой к генералу ордена о принятии мер воздействия по отношению к участникам волнений обратился и французский король Филипп IV. Королевскую власть, видимо, также чрезвычайно беспокоила связь спиритуалов с народным движением бегинов.
Однако Оливи удалось оправдаться, используя противоречия в позиции руководителей ордена и в политике папства в целом 67. На
60 См. записку сподвижника Оливи Убертинуса да Казале: «Incipit responsio ad predictum libellum diffamatorium» (далее — «Responsio».—ALKG, Bd. II, Berlin, 1886, S. 389.
61 См. сочинение сторонника Оливи Ангелуса Кларено: «Epistola excusatoria ad papam de falso impositis, et fratrum calumnis». — ALKG, Bd. I. Berlin, 1885, S. 524—525.
62 Cm. ALKG, Bd. II, S. 389.
63 Хроника 24 генералов сообщает об этом под 129С г. — AF, t. Ill, р. 420.
64 «Responsio», S. 389.
65 ALKG, Bd. Ill, s. 14.
66 См. по этому вопросу В. Л. Керов. Из истории борьбы народных масс против католической церкви в эпоху феодализма. М., 1970, стр. 69—84. Его же. Народное еретическое движение бегинов Юга Франции и Петр Иоанн Оливи.— «Французский ежегодник 1968». М., 1970, стр. 5—33.
67 «Responsio Petri Jo(hannis) in capitulo generali quando fuit requisitus quid de usu paupere sentiret» — AFH, Il (1918), Quaracchi, p. 264; Chronica XXIV ge-neralium, p. 421—422; В. Л. Керов. Мыслитель-еретик Петр Иоанн Оливи.
375
некоторое время было вновь разрешено читать произведения Оливи 68 69. Однако вскоре Иоанн де Муро, заменивший, согласно воле папы, Раймунда Гофриди на посту генерала ордена, возобновил преследование спиритуалов, сторонников Оливи, прежде всего в провинции Прованс, и опять запретил знакомиться с трудами Оливи, приказав собрать их повсеместно °. Сам Оливи был отправлен в монастырь в Нар-бонне, где он должен был, видимо, находиться в изоляции от своих сторонников.
Однако Оливи не сложил оружия. Здесь он написал большое число философских трактатов, а также яркое антикатолическое произведение «Постиллу на Апокалипсис».
В день своей смерти, 14 марта 1298 г., Оливи попытался еще раз подтвердить принципы, за которые боролись он и его сторонники. Он коснулся лишь одной проблемы — вопроса о бедности. «Я поддерживаю тезис, — говорил Оливи, — что защищать с упорством нарушения обета бедности и злоупотребления, допускаемые против правила, а также принуждать монахов их осуществлять на практике и преследовать тех, кто хочет соблюдать правило во всей его чистоте,—это смертный грех, который ничто не может извинить». Оливи осудил распущенность, распространившуюся в ордене, изысканность и пышность в домах, где живут монахи. Он осудил тех, кто тайно копит деньги, тех/кто, «слишком стараясь о предупреждении нужды, заботятся об увеличении годовых доходов или обеспечивают себя слишком обильной провизией на будущее» 70. Оливи решительно высказался против того, чтобы монахи имели возможность иметь хорошую одежду, носить обувь, ездить верхом, жить в достатке и с удобствами. Он считал, что определенные исключения могут быть сделаны лишь для монахов, возвысившихся до сана епископа 71.
В своем духовном завещании Оливи не высказал, однако, и сотой доли той резкой разоблачительной критики, которой он подвергал прежде римско-католическую церковь и ее правящую верхушку. Прежде всего здесь следует выделить его упомянутую «Постиллу на Апокалипсис»72. Это сочинение, написанное Оливи в последние годы жизни, видимо, в этот период еще не было известно церкви. Во всяком случае изучение и осуждение папством этого произведения Оливи было осуществлено уже после его смерти. Мы упоминали об опасениях, существовавших у римской курии в отношении связей Оливи с бегинами. Однако полностью характер этих связей также не был известен курии. Лишь позднее допросы бегинов, проведенные Бернаром Ги, позволили получить полное представление об этих связях, о глубоком влиянии идей Оливи на еретиков-бегинов.
68 «Declaratio fratris Ubertini de Casali et sotiorum eius contra falsitates datas per fratrem Raymundum procuratorem et Bonagratiam de Pergamo et sotiorum et procuratorum». — ALKG, Bd. Ill, S. 191.
69 «Responsio», S. 385—386.
70 Annales Minorum, p. 378—379.
71 Ibid., p. 379.
72 Cm. fgn. v. Dollinger. Beitriige zur Sektengeschichte des Mittelalters, T. 2. Mun-chen, 1890, S. 527—585.
376
Несомненно, что именно в этом влиянии следует искать причины того культа Оливи, который сложился после его смерти. К могиле Оливи беспрерывно шли паломники. В народе его считали святым. Ангелус Кларено в 1313 г. указывал на стечение огромной массы людей (как клириков, так и простого народа) со всей округи города Нарбонна к могиле Оливи в годовщину его смерти и о торжественном богослужении в память о нем. Народу собирается, добавляет он, «не менее, как говорят, чем в праздник св. Марии из Портиункулы» 73. Многочисленные почитатели уверяли, что благодаря «заступничеству» нового чудотворца они исцелились от той или иной болезни. Все это отмечалось еще в 1316 г. 74
Однако уже в 1317 г. папа Иоанн XXII стал предпринимать решительные действия против спиритуалов. Прежде всего он решил подорвать материальную основу их деятельности. С этой целью он распорядился передать монастыри, в которых были сильны позиции спиритуалов, в руки их противников конвентуалов. Затем он решил покончить с культом самого Оливи. С этой целью была разрушена могила вождя спиритуалов, а останки его рассеяны. Это произошло примерно на рубеже 1317 и 1318 гг. Были предприняты меры и к уничтожению или хотя бы к ослаблению идейного влияния Оливи. Еще в 1311—1312 гг. некоторые из его положений были осуждены (правда, без прямого упоминания его имени) на Вьеннском соборе. Позднее по распоряжению Иоанна XXII была создана комиссия из восьми теологов для изучения и вынесения вердикта в отношении сочинений Оливи, и прежде всего его «Постиллы на Апокалипсис». В резюме, озаглавленном «Письмо магистров против Оливи», теологи резко осудили взгляды Оливи, «Постилла» была объявлена вредным и еретическим произведением. В середине 20-х годов XIV в. это решение было официально объявлено папой Иоанном XXII. Еще ранее, в 1319 г., сочинения Оливи, как еретические, были осуждены общим капитулом ордена вМар-селе. После осуждения «Постиллы» папой ее оригинал и все копии, какие только можно было найти, были сожжены 75.
На второе десятилетие XIV в. приходится начало ожесточенной борьбы папства с движением бегинов. Бегины (бегарды) также были осуждены Вьеннским собором.
Отметим в заключение, что идеи, отстаивавшиеся Оливи, были восприняты приверженцами при его жизни и развиты после его смерти. Наряду с Ангелусом Кларено, Убертинусом да Казале, Бернаром Делисье и многими другими спиритуалами, стоявшими у руководства движением, следует упомянуть и сторонников Оливи вне ордена. Из числа последних упомянем знаменитого медика и естествоиспытателя, жившего на рубеже XIII—XIV вв. Арнольда из Виллановы. Этот последний написал под влиянием произведений Оливи ряд сочинений антикатолического характера. В теоретическом плане наиболее круп
73 ALKG, Bd. I, S. 544.
74 Ibid., Bd. Ill, S. 443.
75 Лишь одна из этих копий случайно уцелела в библиотеке папы Бенедикта XIII. Она-то и служит основой для исследований.
377
ной фигурой среди последователей Оливи стал Убертинус да Казале, написавший под влиянием «Постиллы на Апокалипсис» большую анти-католическую работу 76. Это произведение, которое оказалось известным Данте, помогло последнему познакомиться с идеями Оливи 77.
Идеи Оливи оказали сильное воздействие на развитие классовой борьбы не только при его жизни. Фурнье высказал мысль о том, что когда Лютер в начале XVI в. писал, что римский престол превосходит в развращенности Вавилон и что подлинным королем Вечного города является сатана, он лишь вдохновлялся традицией и примером крайней группы францисканцев — спиритуалов 78.
76 Ubertinus de Casali. Arbor vitae crucifixae Jesu. Torino, 1961.
77 R. Manselli. Pietro de Giovanni Olivi ed Ubertino da Casale (a proposito della «Lectura super Apocalipsim» e dell* «Arbor vitae crucifixae Jesu»). — In: «Per la storia della cultura in Italia nel duecento e primo trecento». Spoleto, 1965, p. 95—122.
78 P. Fournier. Etudes sur loachim de Flore et ses doctrines. Paris, 1909, p. 43.
ОТРАЖЕНИЕ ИДЕЙ РАВЕНСТВА И ОБЩНОСТИ ИМУЩЕСТВА В АНГЛИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVI в.
Ю. М. САПРЫКИН
Процесс разложения феодальных отношений и возникновения капиталистического уклада в Англии сопровождался острой классовой борьбой во всех ее формах. Идейная борьба в XVI в. так охарактеризована в одном трактате 1578 г.: «Кто видел когда-либо столько недовольных и раздраженных своим положением людей и так мало довольных им, а также большое количество желающих изменений и новшеств, слышал ли кто-либо столько различных реформаторов или, правильнее сказать, разрушителей сословного порядка и государства, столь многих критиков королей и их деятельности и столь немногих проникнутых подчинением им!» 1
Источники свидетельствуют о распространении в Англии XVI — начала XVII в. среди низших слоев народа идей уравнения и общности имуществ. Роберт Кроули в памфлете «Путь к богатству» обвинял участников восстания 1549 г. в том, что «они не знают подчинения, не соблюдают законов, не хотят иметь джентльменов и добиваются того, чтобы все люди стали подобны им самим и все вещи были общими». «Они не хотят, чтобы мы владели тем, что является нашей собственностью», — пишет Кроули 2. Ценные для историка свидетельства об этих идеях содержатся и в других произведениях различных жанров — в политических трактатах и памфлетах, в исторических хрониках, в пьесах, поэмах.
Как известно, Томас Мор в начале XVI в., наблюдая социальный гнет и тяжелые страдания народных масс в Англии периода первоначального накопления, убедился в необходимости уничтожить частную собственность и классовое деление общества и перестроить весь общественный строй на началах коллективной собственности. Он пришел к этому замечательному выводу как гуманист, строго следуя гуманистическому идеалу полного удовлетворения всех потребностей человека и развития его способностей соответственно стремлению к наслаждению как конечной цели человеческой деятельности. Сам Мор в «Утопии» указывал, что литературным источником его идеи общей собственности было «Государство» Платона, его проект идеаль
1 Н. White. Social criticism in popular religious literature of the XVIth century. New York, 1944, p. 75.
2 R. Crowly. Select works. London, 1872, p. 143.
379
ного государственного устройства. «Этот мудрец, — говорится в «Утопии» о Платоне, — легко усмотрел, что один-единственный путь к благополучию общества заключается в объявлении имущественного равенства, а вряд ли это когда-либо можно выполнить там, где у каждого есть своя собственность» 3.
Однако если Мор, как и подобает гуманисту, искал аргументы своей идеи общности имуществ у античных авторов и впервые в истории общественной мысли в средние века обосновал эту идею рационалистически, то это отнюдь не значит, что при этом на него не оказали влияния идеалы общности имуществ, присущие средневековым крестьянско-плебейским ересям, а также требование имущественного уравнения и общности имущества, которое выдвигалось «мыслящими представителями» самой обездоленной части современного ему английского общества. Взгляды Мора на общность имущества были порождены социальной действительностью Англии начала XVI в., и мы имеем все основания считать их важным доказательством популярности идеи общности имущества среди низших слоев английского общества того времени. В этом смысле высказывался Энгельс во введении к «Анти-Дюрингу», говоря о самостоятельных движениях предпролетариата в XVI — XVIII вв.: «Эти революционные вооруженные выступления еще не созревшего класса сопровождались соответствующими теоретическими выступлениями; таковы в XVI и XVII веках утопические изображения идеального общественного строя...»4
В силу особенностей социально-экономического развития Англии в период разложения феодальных отношений формирующаяся английская буржуазия быстро сближалась с новым дворянством. Важнейшим условием этого сближения было сохранение крупной земельной собственности и поддержка молодой буржуазией антикрестьянского аграрного переворота в деревне. В великой борьбе за землю, которая развертывалась в английской деревне XVI в., буржуазия не возглавила антифеодального движения крестьян, а стала союзником дворян; говоря словами Ленина, она никак не пыталась придать выступлениям крестьян «организованность» и «политическую сознательность» 5.
Большинство появившихся в XVI в. политических учений и отражали подъем буржуазии и нового дворянства и процесс превращения их в новые классы. Поскольку английский гуманизм XVI в. рождался в стране, где происходила крутая ломка средневековых отношений в деревне, быстро развивался новый, капиталистический уклад и социальные противоречия были максимально обострены, перед гуманистами встала задача дать ответ на вопросы, выдвинутые общественным и государственным развитием Англии в это переломное время. Именно поэтому одним из важных разделов английского гуманизма в XVI — XVII вв. и стали общественно-политические учения, а интерес к ним в английском обществе был весьма велик.
3 Т Мор. Утопия. М„ 1937, стр. 90; См. вводную статью В. П. Волгина «Историческое значение утопии», стр. 14—18.
4 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 18.
5 См. В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 34, стр. 41.
380
Томас Мор представлял одно направление английского гуманизма, положившее начало новому течению общественной мысли — утопическому социализму. Но он был одинок. Другие политические писатели-гуманисты XVI — XVII вв. представляли буржуазно-дворянское направление политической мысли. Они, преодолевая на свой манер основы феодального мировоззрения и отвергая духовную диктатуру католической церкви, в своей положительной программе, стремясь обеспечить удовлетворение духовных и материальных потребностей человека, возвели в моральную норму свободу и активную деятельность отдельного человека, признавали необходимость частной собственности, сословных и классовых различий и сильной монархии — одним словом, пошли по пути утверждения буржуазного индивидуализма и идеализации абсолютистской монархии английского типа. Ф. Бэкон, например, так поучал своих читателей: «Общие блага надо распределять между всеми людьми, а особые — с выбором. Остерегайся того, чтобы, делая слепок, не разбить оригинал. Потому что бог создал любовь к самим себе оригиналом, а любовь к ближним — слепком» 6. А его знаменитый современник Уолтер Рэли в своей «Истории мира» писал, что в обществе необходимо соблюдать два обязательных принципа: каждый человек должен владеть своей собственностью и «наслаждаться плодами своего труда» 7.
Это был особый период в политическом и идейном развитии буржуазии и нового дворянства, когда эти классы, переживая подъем, были, однако, лишь носителями нового уклада, развивавшегося при господстве феодального строя и абсолютной монархии.К осознанию несовместимости с этим своих интересов как классов нового общества они еще не пришли, что нашло свое выражение в идеализации в гуманистическом духе английской монархии и сословного строя общества.
Среди факторов, под воздействием которых складывались взгляды представителей этого направления на собственность,власть и сословное деление общества, была необходимость полемизировать с идеями равенства и общности имущества и осуждать народные восстания как мятежи, опасные для общества. Объяснение этому надо искать не только в том, что в Англии появилась «Утопия» Мора (на полемику с Мором его современников в исторической литературе уже было обращено внимание) 8. Социальная борьба в Англии в эпоху аграрного переворота и первоначального накопления капитала, в ходе которой у низших слоев народа рождались стремления к равенству и общности имущества, и была главным источником этой полемики. Государственный деятель и автор трактата о политическом устройстве Англии при Елизавете Томас Смит так жаловался богу в своей молитве: мы не можем не думать о «несчастном положении» английского королевства, которое подвергается нападению извне и изнутри «весьма поко-
6 F. Bacon. Works. Ed. by J. Spedding, vol. VI, London, 1878, p. 404.
7 W Raleigh. History of the world. London, 1736, p. 102, 156.
* R. Mohl. The three estates in medieval and Renaissance literature. Columbia Uni-vers, Press, 1933, p. 51—52.
381
леблено» (sore shaken) «pacnpeii»(cyvil dissention), учиненной недавно общинами (commons), а теперь знатью 9.
«Есть много тысяч ваших подданных, способных крепких парней, которые по причине недостатка работы томятся без дела и готовы поднять мятеж»,— обращался к королеве автор появившегося в 1591 г. памфлета 10. Драматург и публицист Томас Деккер в начале XVII в., описывая большое скопление бродяг в графстве Глостершир, старался вызвать чувство страха у своих читателей перед крестьянским восстанием: «Посмотрите на них и вы подумаете, что живете при Генрихе VI и что Джек Кэд и его мятежные оборванцы там собрались... Они собираются в такие толпы, что кажется, ад раскрылся» 11.
Зачинатель буржуазно-дворянского направления политической мысли Джон Фортескью во второй половине XV в. размышлял о том, угрожает ли Англии введение общности имущества на манер таборит-ской Чехии, и пришел к выводу, что такой угрозы нет в силу особенного социального и государственного строя Англии12. Но он ошибался. Последующим авторам политических произведений (кроме Мора) пришлось, создавая свои идеалы общества и государства, особо осуждать мятежи и доказывать несостоятельность идей равенства и общности имущества. Эдмунд Дадли в начале XVI в. предостерегал крестьян от увлечения уравнительными идеями и утверждал, что сословное неравенство людей установлено богом, который каждому сословию определил особые добродетели. Для простого народа такими добродетелями были «спокойствие» (tranquillity) и «согласие» (concordia). Осуждая мятежи, Дадли доказывал, что «дружба и доверие» должны быть установлены между людьми всех сословий в Англии, от высшей ступени до низшей, — в этом залог процветания сословного общества, идеал которого он изображал в своем сочинении. Без этого, предупреждал он, купцы и ремесленники не смогут продавать и покупать и таким образом «обменивать одну вещь на другую», а ремесленники и земледельцы не будут в состоянии трудиться и успешно вести свои дела так, чтобы все люди, от высшей ступени до низшей, были довольны, а также увеличивать свое хозяйство, используя для этого слуг и рабочих, что даст работу «всем лентяям и бродягам»13.
Гуманист Томас Элиот в 1531 г. издал книгу «Правитель», в которой, излагая свой идеал сословного государства и классового разделения общества, полемизировал со «странными глупцами» — сторонниками идеи общности всех вещей. Люди заблуждаются, когда считают, что общее благо (common weale) состоит в превращении каждой вещи «в общую собственность» (in commune) всех людей, без разделения их на сословия. Такой порядок приведет к тому, что богатством станут обладать только простые люди (commoners), а благородные и знатные превратятся в нуждающихся и несчастных, т. е. все, за исключением
9 Г. Smith. Literary and linguistic works. Stockholm. 1963, p. 33.
10 E. White. Op. cit., p. 171.
11 «The Elizabethans». Cambridge, 1957, p. 83.
12 J. Fortescue. The governance of England. Oxford, 1885, p. 138—139.
I3 E. Dudley. The tree of Cornon wealth. Cambridge Univers, press, 1947, p. 39, 55,
332
знати, будут одним сословием или «сортом». Тех, кто стремится устаНО* вить такой порядок, побуждают к этому низменные страсти, а не добрый рассудок и человеколюбие 14.
Истинное «общее благо» в понимании Элиота должно основываться на имущественном неравенстве и сословном разделении. Бог создал людей, разделив на ранги, он дал одним больше, а другим меньше, поэтому «общественное благо» (publick weal) или государство Элиот определяет как «тело, живущее в единстве всех его органов, т. е. состоящее из различных сословий, соподчиненных в справедливом порядке, управляемых властью и сдерживаемых разумом». Лучшей формой правления, способной обеспечить такое общественное благо, является монархия; демократия же приводит к борьбе за богатство, к угнетению и на этой почве — к мятежам. В связи с этим Элиот заявлял: подобно тому, как горшки и сковородки хороши в кухне и не годятся как украшение в спальне, так и горшечники, жестяники, землепашцы и ткачи— хорошие мастера в своем деле, однако они не могут управлять обществом15.
Капеллан Генриха VIII гуманист Томас Старки считал, что Англия его времени была больна «чумой», так как общество раздирали мятежи и несогласия по причине нарушения распределения земных благ согласно положению сословий: «Одни имеют слишком много, другие — очень мало, а третьи — совсем ничего не имеют». Все люди стремятся к наслаждению, однако бог установил богатство и неравно распределил его среди людей по сословному принципу, поэтому неправы те, кто осуждает богатство в подражание Христу; богатство является следствием «изобилия мирских вещей, достаточных для существования каждого человека соответственно его сословию»,— и таким образом исключает уравнение. «Бог установил такой порядок, чтобы человек не имел ничего из того, что не является благом, и ничего не достигал без приложения собственного труда, без своих стараний и забот» 16.
После восстания Роберта Кета авторы политических трактатов стали еще более остро осуждать мятежи, а также идеи равенства и общности имуществ. Англиканский епископ Джот Понет в «Кратком трактате о политической власти» посвятил специальный раздел критике идеи анабаптистов о.восстановлении общности имуществ, которая якобы существовала до грехопадения. Это, по утверждению Понета, совершенно невозможно, так как противоречит установлениям бога: после первородного греха бог в наказание повелел всем людям добывать себе пропитание «в поте лица своего», т. е. своим трудом, и, чтобы заставить людей исполнять эту заповедь, разделил все вещи «на мое и твое», т. е. установил частную собственность 17.
Коллега Понета по эмиграции при Марии Кровавой Кристофер
14 S. Lamberg. Sir Thomas Elyot, Tudor Humanist Univers. Texas press, 1960, p. 40—41.
15 S. Lamberg. Op. cit, p 41—42; R. Mohl. Op. cit, p. 157—161.
16 T. Starkey. England in the reign of King Henry the Eight London, 1871, p. 35, 42, 9, 19, 157, 92, 207—208.
17 J. Ponet. A short treatise of political power. — In: S. Hudson John Ponet, advocate of limited monarchy. Univers. Chicago press, 1942, p. 79—80.
383
Гудман, развивавший в своем трактате «Как должно подчиняться высшим властям» тираноборческие идеи, допускал мятеж народа против тирана, однако другие мятежи среди подданных осуждал как опаснейшие для общества явления. Как подобает кальвинисту, он в проповеди священного писания видел главное средство предотвратить как тиранию королей, так и «мятежи, волнения и беспорядки среди их подданных» 18. По мнению Томаса Смита, автора популярного среди англичан во второй половине XVI в. сочинения об английской монархии, опасность мятежей несло в себе «четвертое сословие», состоявшее из рабочих людей, бедных земледельцев, мелких торговцев, копигольдеров и ремесленников, которые именно поэтому не должны иметь права участия в управлении страной. «Этот четвертый и последний сорт народа не имеет ни права голоса, ни власти в государстве, им должны управлять, но он сам не управляет другими». Эту «наглую и подлую чернь» надо держать в повиновении, строго исполняя законы о бродягах и нищих 19.
Впечатления от острой социальной борьбы в Англии XVI в.— борьбы, правда, разрозненной локально и во времени,— и ту тревогу, с которой смотрели на нее современники, хорошо передал Ф. Бэкон, предостерегая от недооценки мятежей. «Ибо верно, что не всякая туча несет грозу, тем не менее верно и то, что ураганы, хотя они и происходят в разное время, могут наконец принести бурю» 2°. Именно поэтому он искал средства предотвратить смуты в Англии его времени и пришел к любопытному выводу о необходимости устранить прежде всего материальные причины их, что несомненно свидетельствует о его проницательности.
«Причины же, коими вызываются мятежи,— пишет Бэкон, обобщая факты из истории народных и антиабсолютистских движений в Англии XVI в.,— бывают двоякие: великий голод и великое недовольство. Можно сказать наверное: сколько в государстве разоренных семейств, столько готовых мятежников... ибо мятежи, вызываемые брюхом, есть изо всех наихудшие». Но он особо подчеркивает, «опасность тогда велика, когда вельможи только и ждут смуты в народе, чтобы тотчас выступить самим» 21. В поисках средств против мятежей народа и недовольной знати Бэкон уповал на сильную королевскую власть. Вместе с тем, чтобы уничтожить материальные причины мятежей, он предлагал широкую программу экономических мер буржуазного характера, которые должны были, по его мнению, остановить обнищание народа. Кроме того, он возлагал особые надежды на среднее и мелкое дворянство, видя в нем не только хозяйственно активные элементы, но и важную силу в борьбе с народными движениями. По его мнению, эти дворяне «вследствие своей разрозненности» не опасны для короля. «Порою они ведут дерзкие речи, но в этом еще нет большой беды; к тому же они составляют как бы
18 Ch. Goodman. How superior powers oght to be obeyd. Columbia Univers, press, 1931, p. 154.
19 T. Smith. De republics Anglorum. Cambridge, 1906, p. 42—43, 86, 88.
20 F. Bacon. Works, vol. VI, p. 409.
21 Ibid., p. 408—409.
противовес высшему дворянству, не давая ему слишком усилиться, наконец, будучи поставлены непосредственно над простым народом, они всего лучше умеряют народные волнения» 22.
Английская историография в XVI в. вследствие роста национального самосознания в стране и влияния гуманистических идей переживала подъем 23. Гуманистические принципы новой историографии в Англии начали разрабатывать Полидор Вергилий и Томас Мор, Эти принципы хорошо сформулированы неким Роджером Эшемом в 1570 г.: писать правдиво, показывать причины поступков людей и последствия важных событий, из каждого из них извлекать уроки мудрости, потому что «события со временем повторяются», соблюдать хронологию, живо описывать местность и характеры, изображая не только внешние черты людей, но и их духовное состояние 24.
Хроники XVI в. занимают особое место в буржуазно-дворянской общественной мысли. Их морально-политическое назначение хорошо охарактеризовал Стау в предисловии к изданию своих хроник в 1604 г. Из книг, издающихся «в наш просвещенный век»,— пишет Стау,— «с точки зрения пользы государству и полезного для читателя материала, надо предпочесть хроники по той причине, что в них говорится о людях, заслуживающих бессмертия, о подвигах, достойных великой славы, о добродетелях, которым потомки должны подражать, о мудром руководстве важными делами, которые надо не только напоминать, но и толково использовать,— одним словом, обо всем, что побуждает благородных людей к доблестным подвигам и что отвращает нечестивых подданных от злой измены, пагубного мятежа и отвратительных доктрин» 25.
Осуждение мятежей и верноподданнические по отношению к власти английского короля идеи и чувства, которые воспитывали англий
22 F. Bacon. Op. cit., vol. VI, p. 422.
23 В 1502 г. появилась «Новая хроника Англии и Франции», составленная лондонским суконщиком и шерифом Робертом Фабианом, выдержавшая в течение XVI в. пять изданий. Лондонский юрист Эдуард Холл издал в 1542 г. так называемую «Хронику Холла», несколько раз переиздававшуюся до конца века. Печатник Ричард Грефтон написал несколько исторических сочинений, из которых наиболее известным было «Сокращенное изложение хроник Англии», издававшееся с 1562 по 1572 г. пять раз. Другой лондонец, член гильдии портных Джон Стау, был автором нескольких исторических сочинений, из них широкую популярность получили «Краткое изложение английских хроник», выдержавшее с 1565 по 1618 г. четырнадцать изданий, и «Обзор Лондона и Вестминстера» (1558 г.). Богатый лондонский горожанин и печатник Елизаветы Реджинальд Вольф для подготовки обширного свода материалов по истории Англии, Шотландии и Ирландии создал группу историков и антикваров под руководством Рафаила Голиншеда, о котором известно только, что он происходил из семьи мелкопоместного дворянина в графстве Чешир и обучался в одном из колледжей Кембриджского университета. Так, в 157/ г. появилась двухтомная «Хроника Англии, Шотландии и Ирландии», представляющая собой компиляцию ряда хроник и собрание отдельных сочинений по истории, памфлетов, документов и других источников. В 1587 г. вышло второе издание этой хроники в трех томах [L. Wright. Elizabethan Midlle-class in History. — «Journal of Modern History», 1938, № 2, p. 175—198; «Middle-class Culture in Elizabethan England». Cornwall Univers, press, 1958, p. 297—338].
24 L. Cambell. Shakespeare’s «Histories». London, 1965, p. 65.
25 L. Wright. Op. cit., p. 182.
13 Европа в средние века 385
ские хронисты XVI в. у читателей своих хроник, были настолько очевидны, что в 1570 г. в одной из проповедей, которые приходские священники были обязаны читать в церквах своей пастве каждую неделю, рекомендовалось говорить следующее: хроники нашей страны «побуждают подумать о столь многих мятежах в прошлом и о некоторых еще свежих в памяти; все же не найдется ни одного случая, чтобы бог поощрял какой-либо мятеж против естественного и законного короля, наоборот, мятежников побеждали и убивали, а тех, кого брали в плен, казнили» 26. Вера в воздействие на читателей исторических хроник в этом смысле была в Англии второй половины XVI в. столь велика, что в одном памфлете, изданном в 1578 г., склонность ирландцев к мятежам прямо объяснялась тем, что они не читают «историй».
История народных восстаний занимает в английских хрониках XVI в. важное место. В хронике Фабиана содержатся очерки истории восстаний Уота Тайлера и Джека Кэда, кратко сообщается о восстаниях 1489, 1497, 1549—1553 гг. В хронике Холла, кроме обстоятельного очерка о восстании Джека Кэда, подробно изложена история обоих народных восстаний конца XV в. и «Благодатного паломничества». Стау включил в свою хронику факты, извлеченные из хроник XIV—XV вв., касающиеся восстания Уота Тайлера, в том числе изложение выступлений Джона Болла с требованием установить равенство. Он также подробно изложил и события 1549 г. в Девоншире и восстание Роберта Кета. В своем «Обозрении Лондона и Вестминстера», в главе под характерным названием «Слава горожан», он рассказывает о лондонском лорде-мэре Уильяме Уолворсе, который вероломно убил Уота Тайлера на Смитфильдском поле и таким образом «спас короля и королевство от опасности, угрожавшей им со стороны самых злых предателей», возглавлявших восстание, за что был возведен королем в рыцари27. В хронике Голиншеда народные восстания названы чумой, а при изложении событий крестьянской войны 1381 г. внимание читателей акцентировалось на грабежах и убийствах, чинимых восставшими, на замысле крестьянских вождей захватить власть (для этого была использована так называемая «Исповедь Джека Строу» из хроники У’олсингема начала XV в. 28), а также на убийстве Уота Тайлера и расправе с восставшими. Голин-шед включил в свою хронику обстоятельный очерк истории восстания в 1549 г. и приложил к нему памфлет Джона Чика «О вреде мятежей», написанный против восставших, видя в нем вполне актуальное произведение для елизаветинской Англии, так как он повествовал о замыслах восставших захватить власть в королевстве и ввести равенство имуществ.
Все эти хроники так объясняют причины народных мятежей: к ним приводит недовольство «грубого и невежественного народа»,
26 W Greenleaf. Order, empirism and politics. Oxford Univers, press, 1964, p. 113.
27 J. Stow. Survey of London. London, 1956, p. 98.
28 См. Ю. M. Сапрыкин. Антифеодальные идеи английского крестьянства в XIV в.— ВМГУ. История, 1967, № 3, стр. 41.
386
однако последний поднимает восстание в результате деятельности одного или нескольких честолюбцев, пытающихся использовать народный гнев для осуществления своих опасных замыслов — захвата власти и грабежей. Именно эта несложная концепция народных мятежей приобрела официальное значение в елизаветинской Англии; она широко пропагандировалась в религиозной литературе и проповедях, в публицистике, прозе, поэзии и драматургии. Так, в проповеди, утвержденной королевой и рекомендуемой всем священникам для чтения в церквах каждое воскресенье «для лучшего понимания простым народом», говорилось о том, что «народ есть источник возмущения», что мятежи возбуждают «немногие честолюбцы», которые сами не могут добиться власти и ищут поддержки у «невежественной толпы», и что поэтому мятежи могут быть легко подавлены, если их не поддержит хотя бы часть народа 29. В 1606 г. в Лондоне был издан английский перевод французского трактата под примечательным названием «О падении государств», в котором «мятежи народа» (rebellions of people) признавались одной из главных причин гибели государств Зо. Социальный, антикрестьянский смысл этой концепции хорошо передал Томас Нэш, известный литератор конца XVI — начала XVII в., в своем памфлете против пуритан: «Хроники Англии и ежедневно совершаемые огораживания общинных земель в этой стране убедительно учат нас, как склонен простой народ к сборищам, бунтам, выступлениям, возмущениям и открытому мятежу, когда он становится сумасшедшим» 31.
Однако для исследователя общественных идей XVI в. в Англии очень существенно и другое — писатели времен Елизаветы и Якова, осуждая мятежи, особенно остро критиковали идеи уравнения и общности имущества. При этом главных носителей и распространителей этих идей они обычно видели в анабаптистах, а в беднейших слоях народа— их сторонников, и всякое оппозиционное выступление против англиканской церкви и монархии они считали делом рук анабаптистов. Хроники давали им факты для сопоставлений. Епископ Банкрофт в проповеди в Паул Кросс в феврале 1589 г., которая затем была издана, называл все секты в Англии своего времени «явными левеллерами» и, имея в виду бедняцкий состав этих сект, говорил, что их проповедники не желают большего, «чем миску похлебки и парусиновую фуфайку». Их идеи он передавал так: «Каждый может сказать вам: мои братья беднейшего сорта, будете ли вы терпеть
29 В, Sterling. Shakespeare’s Mob scene.— «Huntingdon library Quarterly», 1943, № 3, p. 214. Эта концепция сложилась еще до царствования Елизаветы в борьбе с крестьянскими восстаниями. Архиепископ Кранмер после подавления восстания Роберта Кета в своем предписании церквам читать прихожанам акт парламента против мятежников писал о том, что в определенном районе королевства есть «низкие и мятежные лица», которые измышляют средства, чтобы склонить людей к «незаконным сборищам и выступлениям» и лишить покоя «нас и наших любимых подданных». — «The remains of Thomas Cranmer», vol. 4. Oxford, 1833, p. 386.
30 «Frame of order». Ed. by J. Winny. London, 1957, p. 140.
31 T. Nashe. Works, vol. I. Oxford, 1958, p. 81.
387
13*
это неравное распределение благ земных? Подумайте, как в апостольские времена верующий имел все вещи общими». Банкро4)т квалифицировал эти идеи «полностью анабаптистскими» и обращался «ко всем сортам народа, особенно к самому богатому», с такими словами: «Я умоляю вас, скажите, как вы относитесь к этой доктрине?» Другой епископ, Купер, в проповеди, просмотренной и утвержденной властями (как об этом говорится в ее заглавии), так характеризовал идеал анабаптистов: «отменить всякую собственность и владение землей и имуществом и ввести общую собственность Платона». Этот епископ напоминал о восстании 1381 г., когда восставшие хотели «перевернуть все вверх дном» и добивались равенства на том основании, что, когда бог сотворил мир, «все люди были одинаковы», а рабство ввели потом «насилием и жестокостью» 32.
Подобным образом Сэмюэль Роуленде в стихотворном памфлете обвинял анабаптистов в том, что они ищут милосердия божьего «посредством введения общности имущества». Роуленде также связывал эти взгляды анабаптистов с идеями вождей восстания 1381 г., с намерением Джона Болла «иметь все вещи общими» и, используя принятую в XVI в. по отношению к анабаптистам терминологию, называл этих вождей «датскими мятежниками». В этом памфлете Иоанн Лейденский именовал одного из участников восстания Уота Тайлера своим последователем и при этом говорил: «Мы должны королей разнести вдребезги и каждую вещь сделать общей для всех, потому что когда древний Адам пахал, а Ева пряла, где был мой шелковобархатный джентльмен?» В другом своем памфлете, направленном против левых пуритан, Роуленде обвинял анабаптистов в намерении вместе с общностью имущества ввести общность жен и при этом указывал, что эти их лозунги увлекали только лондонских бродяг. Заметим, что обвинение анабаптистов в намерении ввести общность жен часто встречалось в политической и религиозной литературе в Англии XVI в. как один из самых важных аргументов против них, аМюнстерская коммуна и ее руководитель Иоанн Лейденский подвергались критике и осуждению — его обвиняли в попытке осуществить уравнение и общность имущества 33.
И художественная литература в это время принимала участие в борьбе с крамольными идеями, идущими снизу. Крупный английский поэт XVI в. Эдмунд Спенсер лучшее свое поэтическое произведение «Королева фей» (1596) посвятил воспеванию высоких моральных добродетелей с целью, как он говорит, «воспитать джентльмена или знатного человека в добродетельных и благородных понятиях» 34. Аллегорическая форма поэмы не помешала Спенсеру выразить поэтическим языком политические идеи, касающиеся народных мятежей, уравнения и общности имуществ — идей, которые были популярны среди буржуазно-дворянских кругов во времена Елизаветы. Для целей нашего исследования особенно важна пятая книга поэмы, оза
32 В. Sterling. Op. cit., р. 217—218, 229.
33 Ibid., р. 233—234.
34 Е. Spenser. The poetical works, vol. I. London, 1825, p. 5—6.
388
главленная «Легенда об Артеголе или справедливости». Здесь рассказывается о том, как воплощение недобрых начал Великан задумал радикально изменить установленные богом порядки мироздания и «все вещи привести к равенству», вернув таким образом мир к его первоначальному состоянию 35. По его словам, он хотел не только горы уровнять с долинами, но и подавить «тиранов, которые подчиняют людей своим законам», ликвидировать лордов, «которые господствуют над простым народом», а «все богатства богатых людей отдать бедным людям». Народ (vulgus) поддерживал эти намерения Великана, он, как говорится в поэме, «подобно глупым мухам возле меда», собрался около Великана в надежде «с его помощью получить большую пользу и неограниченную свободу»36 37. Узнав об этом, Арте-гол — герой, воплощавший доброту и справедливость,— попытался уговорить Великана не осуществлять своих намерений, указывая на то, что бог установил порядки мироздания, по которым каждой вещи определено свое место и не может быть распределения вещей «поровну». Бог, говорил Артегол, создал королей и поставил их править, он создал также подданных, чтобы они подчинялись власти королей, и изменить это нельзя 87
Великан не послушал Артегола, но когда он попытался разрушить окружающие его скалы, Талус из свиты Артегола сбросил мятежника со скалы в пропасть. Народ, увидев гибель Великана, попытался отомстить, но когда он начал наступать, Талус навел свою пушку и рассеял народ, «подобно стае мух» 38. Так заканчивается эта поэтическая аллегория народных восстаний.
Более подробно о крестьянско-плебейском идеале равенства и общности имуществ Спенсер говорит устами Лиса в своих «Рассказах матушки Хаббард». Почему, спрашивает Лис, тот, кто свободен, становится крепостным (bond)? Поскольку мы свободнорожденные /Люди, крепостное состояние надо презирать (scorn), а так как мы сыновья, покинутые на произвол судьбы, пусть наследство наших отцов разделят и пусть увеличат наши доли из этого наследства, которым теперь владеют немногие. «Потому что,— говорит Лис,— теперь немногие имеют все, а все ничего не имеют», хотя все люди братья. Нет никаких оснований для такого различия, оно не было установлено при творении и не соответствует естественному праву. Наоборот, природа предоставляет каждому созданию как жизнь, так и средства к жизни (wordly livelihood), чтобы не могло быть различий и борьбы, и не «должно называться имущество моим или твоим», чтобы трижды счастливым был смертный человек. Таким был золотой век древнего Сатурна, который значительно лучше современного мира, где ничего нельзя достигнуть без помощи Золота. Поэтому, заключает Лис свою речь, вернуть золотой век будет нашей целью; пусть слуги, рожденные для низких занятий, трудятся, чтобы жить,
35 Ibid., vol. 3, р. 195—196, 197.
36 Ibid., р. 196.
37 Ibid., р. 199—201.
38 Ibid., р. 202.
389
мы же будем жить в свое удовольствие и ничем другим не заниматься 39.
Не менее любопытно отношение к народным восстаниям со стороны «среднего класса», или городского бюргерства,— социальной группы, которая быстро поднималась в это время. Его выразил Томас Делони, сочинитель баллад, памфлетов и новелл, автор известного романа о Джеке из Ньюбери. Идеалы Делони весьма умеренны: он добивался признания английским королем и всем обществом значения суконного производства, благодаря продукции которого английская нация «прославилась во всем мире», а также поддержки сукноделия со стороны королевской власти мерами протекционистского характера. Делони был весьма далек от того, чтобы осуждать сословное деление и порядки современного ему общества или критиковать монархию Елизаветы. Его произведения проникнуты уверенностью в том, что бедный человек в обществе своим трудом и примерным поведением может разбогатеть и добиться признания и высокого положения, как это произошло с Джеком Уичкомбом, простым рабочим-суконщиком из Ньюбери, ставшим видным предпринимателем. Делони весьма примитивно пропагандировал патриотизм и верноподданнические чувства к Елизавете. В этом ярко отражался уровень идейно-политического развития зажиточных горожан, в то время основных читателей произведений Делони 4°.
В соответствии с такими идеалами Делони резко отрицательно относился к народным восстаниям. В его книге «Любопытные истории» (1607), содержащей десять песен на социально-моральные темы, использовался ряд сюжетов, заимствованных из «Хроники» Голиншеда. Последняя песня называется «Как Уот Тайлер и Джек Строу подняли мятеж против короля Ричарда II». Действие в этой песне происходит во время корнуэлского восстания крестьян в 1497 г., когда армия восставших наступала на Лондон и подошла к Блекхизу. Несколько знатных дам, чтобы не попасть в руки восставших, переоделись пастушками и слушают песню о восстании Уота Тайлера 41. Явно в расчете запугать своих современников ужасами крестьянского мятежа Делони, как и Голиншед, изображает зачинщиками мятежа Уота Тайлера, Джека Строу и ряд других лиц и подробно рассказывает обо всех грабежах и убийствах, учиненных в Лондоне восставшими. Песня заканчивается сценой убийства Уота Тайлера Уильямом Уол-ворсом, после чего «наступил полный мир». Прослушав эту песню, дамы расхваливают Уолворса за его поступок, называют его «самым бесстрашным и мужественным мэром», с радостью говорят о казни Джека Строу, который якобы признался в том, что главари мятежа замышляли «разрушить все, что могли», убить всех дворян, рас-
39 Е. Spenser. Op. cit., vol. 5, p. 80.
40 «The novels of Thomas Deloney». Indiana Univers, press, 1961, p. 58; M. Lewlis. Apology of Middle class. Indiana Univers, press, 1960; R. Howarth. Two Elizabethan writers. T. Nashe and T. Deloney. Univers, of Cape Town, 1956; Д. M. Урнов. Формирование английского романа эпохи Возрождения. — Сб. «Литература эпохи Возрождения». М., 1967, стр. 416—438.
41 Г. Deloney, Works. Oxford, 1912, р. 413—415.
390
Правиться с духовенством, жителей Лондона ограбить, а город сжечь. И такой конец ожидает всех мятежников, особенно тех «бешеных» предателей, которые в настоящее время «взбудоражили все государство»,— назидательно говорит одна дама 42. В это время слуга приносит известие о том, что мятежники разбиты на поле Блекхиз, а главари его казнены.
Уолворс как герой борьбы против мятежников возвеличивался и в других памфлетах, и в назидательных произведениях литературы XVI — началаХУП в. 43 Как известно, в это время, когда английская драматургия переживала расцвет, исторические хроники занимали в ней важное место. Публицистика того времени точно определяла социально-политическое значение пьес на исторические темы. Томас Нэш в памфлете «Мольба дьявола» (1592), защищая театр от нападок пуритан, высказал такой аргумент: политические пьесы совершенно необходимы, потому что в них показываются «вред успеха измены, падение опрометчивых честолюбцев, жалкий конец узурпаторов, несчастье разлада в обществе и то, как всегда справедлив бог в наказании убийц» 44. Драматург и памфлетист Томас Хейвуд в своем известном памфлете «Защита актеров» (1612), полемизируя с пуританами по поводу театра, еще более примечательно объяснил политическое и моральное значение исторических пьес: пьесы, писал он, «сделали невежественного более понятливым, учат незнающего знанию многих славных историй, обучают такого, кто не может читать и постигнуть смысл всех наших английских хроник, учат подданных подчиняться их королям, показывают народу неизбежный конец всякого, кто возбуждает бунты, волнения и возмущения, и, наоборот, процветающее положение того, кто живет в подчинении, побуждают народ к верности (allegance) и отвращают его от всяких /вероломных и преступных замыслов» 45.
С точки зрения нашего исследования рассмотрим, как переданы идеи и настроения народных масс в пьесе Томаса Мидлтона «Семья любви», в исторической хронике Шекспира «Генрих VI» и трагедии «Кориолан».
В пьесе Мидлтона одно из действующих лиц так характеризовало взгляды радикальной секты, подметив их антифеодальный смысл: «Если их не накажут и не остановят нашим законом — дубинкой, каждый копигольдер станет фригольдером, особенности обратятся в общности и таким образом мы придем от согласия к разногласию... их жены, все их товары, имущество... станут общими»46.
Чуткий к идеям и настроениям своего времени Шекспир в исторической хронике «Генрих VI» (1591) изобразил народное восстание. Сравнение фактов, упоминаемых в сценах, посвященных восстанию, с данными хроник XVI в. убеждает в том, что Шекспир собрал вместе, объединив в один эпизод, важнейшие события, происходившие
42 Т. Deloney. Op. cit., р. 416, 592—593.
43 «Elizabethan Journal, 1591—1595». London, 1926, p. 186; L. Wright. Op. cit., p. 191.
44 R. Nashe. Works, vol. 2, p. 213.
45 T. Haywood. An apology for actors. London, 1841, p. 52—53.
46 См. B. Sterling. Op. cit., p. 225—226.
391
во время крупнейших крестьянских восстаний в феодальной Англии, а именно: восстаний Уота Тайлера, Джека Кэда и Роберта Кета,— пользуясь для этого главным образом хрониками Голиншеда. Тем значительнее для историка это описание народного восстания.
В сцене в Блекхизе, происходившей через два дня после того, как авантюрист Джек Кэд, действуя в интересах своего покровителя Йорка, поднял крестьянское восстание, беседуют два ремесленника Бевис и Холенд по поводу того, что Кэд вздумал «подновить государство, вывернуть его и поднять на нем новый ворс». Холенд приветствует это, потому что народ недоволен. «Уверяю тебя,— говорит он,— не стало в Англии веселого житья с тех пор, как дворянство поднялось (camp up) и стало командовать». И в ответ на реплику Бе-виса о том, что королевские советники «ничего не делают», Холенд высказывает самую радикальную крестьянско-плебейскую идею относительно власти, за которую Чик в 1549 г. порицал повстанцев в лагере Кета. «Правильно — ведь сказано «трудись, исполняя свое дело». Это значит, что правителями должны быть люди трудящиеся (Let the magistrates be laboring men). А потому мы должны стать правителями» 47. Однако основная масса крестьян разделяла иллюзии о справедливом короле, и Кэд учитывал это. Он добивался престола и сулил крестьянам и ремесленникам, поддержавшим его, ввести общность имущества, установить полное равенство и отменить деньги.
«Так будьте же храбры,— говорит он им,— потому что начальник ваш храбр и клянется изменить все порядки. В Англии будут продавать семь полупенсовых булок за один пенс, кружка пива будет в десять мер, а не в три; и я объявляю государственной изменой потребление легкого пива. Все в королевстве будет общим..., а когда я стану королем — а я им стану... денег тогда не будет вовсе, все будут пить и есть на мой счет, и я всех наряжу в одинаковую одежду, чтобы все ладили между собой, как братья, и почитали меня как своего господина». И когда Кэд вступил в Лондон, он провозгласил: «Отныне все в королевстве будет общим» (All the realm be in common) 48.
Как видим, Шекспир точно передал самые радикальные крестьянско-плебейские идеи своего времени. Подобным образом — и это правильно отмечается в литературе о Шекспире — он показал и слабость восставших крестьян: идейную незрелость крестьянской массы, наивные иллюзии о справедливой королевской власти, неустойчивость ее симпатий и доверчивость, стихийный характер ее выступления, что позволило авантюристу Кэду легко скрыть свои антинародные цели и увлечь за собой массу крестьян 49.
47 «The complete works of Shakespeare». Oxford, 1904, vol. 3, p. 650; У. Шекспир. Поли. собр. соч., т. I, М., 1957, стр. 273.
48 «The complete works of Shakespeare», vol. 3, p. 651, 652, 661; У. Шекспир. Поли, собр. соч., т. I, стр. 274—276, 286.
49 См. Ю. Шведов. Исторические хроники Шекспира. М., 1964, стр. 46—49; Р. М. Самарин. Реализм Шекспира. М., 1964, стр. 137—142; А. Аникст. Творчество Шекспира. М., 1963, стр. 127—130, 520—523; М. В. Урнов, Д. М. Урнов. Шекспир, движение во времени. М., 1968; L. Cambell. Shakespeare’s «Histories». London, 1965; E. Pettet. Coriolanus and the Midland lisurrection of 1607. — «Shakespeare’s Survey», № 3, Cambridge, 1950, p. 34—42.
392
В описании восстания Джека Кэда нетрудно заметить влияние на Шекспира господствовавших в его время в литературе и публицистике взглядов на народные движения (например, подчеркивание грабежей и убийств, учиненных восставшими, указание на намерение Кэда ввести нечто подобное общности жен, на его авантюризм и честолюбие). Однако в отличие от буржуазного шекспироведения мы должны признать, что отношение Шекспира к народу было иным, чем у его современников. Оно определялось демократическими чертами гуманизма великого драматурга, его народностью. Из приведенных нами высказываний современников Шекспира о народе и народных восстаниях явствует, что они видели в народе грубую темную массу, которая никак не должна выражать свои желания и бороться за их выполнение, от нее требовалось только одно — полная покорность и безропотное подчинение властям. Далее этого требования относительно народа современники Шекспира не пошли, и в этом отразился их антидемократизм, характерный для буржуазно-дворянского направления общественной мысли.
У Шекспира народное восстание — объективный исторический факт, обусловленный недовольством народа. Причину этого недовольства Шекспир прямо в пьесе не объясняет, но она легко выводится из сопоставления ряда фактов (дворяне «высоко поднялись», жалоба на огораживания, упомянутая в одной из предшествующих сцен). Из эпизода, посвященного восстанию Кэда, выявляется такая точка зрения: народ хочет и должен жить хорошо, он на это имеет право, и правители государства должны это обеспечить, потому что народ сам не знает, как добиться этого, и даже верит в общность имущества. Именно этот смысл заключен в сцене, где народ разгадал честолюбивые замыслы Кэда и не верит ему, однако при этом народ ожидает появления честного, гуманного правителя, который его не обманет. В этой связи примечательно, что Шекспир не изобразил народ энтузиастом общности имущества, это требование, служившее авантюристу одним из демагогических приемов, выдвинул сам Кэд.
Совершенно очевидна несостоятельность попытки буржуазных шекспироведов объявить Шекспира антидемократом. В советской шекспироведческой литературе было правильно отмечено, что в эпоху Шекспира идеи о народовластии и демократии в буржуазном смысле еще не возникли, что он связывал торжество своих гуманистических, прогрессивных социальных идей с торжеством идеализированного сословного общества. Последнее, как он считал, должен возглавлять просвещенный монарх-гуманист, оно должно быть построено на принципе гармонии: каждый член общества выполняет свои обязанности перед ним и вместе с тем признается человеком, обладающим общими для всех людей (еще не гражданскими) правами — их Шекспир в своих произведениях провозглашал и защищал.
Осудив в «Генрихе VI» Кэда как авантюриста, попытавшегося спекулировать на народном недовольстве и доверчивости, Шекспир также показал демагогию агентов короля, которой народ очень легко поверил и покинул Кэда. В других произведениях великий драматург продолжал работать над созданием образа идеального монар
393
ха, который избавит народ от недовольства, а значит, и все общество от народных мятежей. Такой образ короля он попытался нарисовать в хронике «Генрих V» (1598). А что касается народа, то в «Кориолане» (1607—1608), под впечатлением восстания бедноты в Нортгемптоншире и других центральных графствах в 1607 г., Шекспир указал на нехватку хлеба в Афинах как на главную причину народного мятежа, подтвердив таким образом мысль, высказанную его современником Бэконом: народные восстания вызываются великим голодом и великим недовольством 50.
В заключение кратко изложим выводы, которые следуют из приведенных нами фактов. Английские писатели и публицисты XVI — начала XVII в. в своих произведениях свидетельствуют о широком распространении идей уравнения и общности имуществ в современной им Англии, в основном правильно оценивают их классовый смысл, а появление их связывают с социальным недовольством и антифеодальной борьбой низших слоев народа. Важно и то, что писатели не дифференцировали этих идей — это само по себе является важным доказательством того факта, что носителями идей уравнения и общности имуществ в силу своеобразия социально-экономического развития Англии в XVI— начале XVII в. являлись главным образом низшие слои города и деревни, в эксплуатации которых все явственнее переплетались феодальные черты с капиталистическими.
50 См. об этом: Е. Petter. Op. cit., р. 34—42.
К ВОПРОСУ ОБ ОБРАЗОВАННОСТИ В АНГЛИИ В XIV —ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XV в.
Н. А. БОГОДАРОВА
В истории Англии XIV столетие — время зарождения и начала становления национальной культуры. Выяснение уровня и характера образованности английского общества этого периода представляется необходимым для понимания как начального этапа развития национальной культуры, так и последующих ее этапов.
Разумеется, проблемы образованности нельзя исчерпать и в пределах большого исследования. Ограничимся поэтому лишь рассмотрением одного вопроса—округе чтения тогдашнего английского общества и библиотеках того времени. Хронологические рамки нашего исследования: от начала XIV в.—времени появления первых ростков английской национальной культуры — до появления книгопечатания, открывшего новый период в культурной жизни страны.
Имеющиеся данные о наличии библиотек в Англии XIV—XV вв. очень приблизительны. Сохранившиеся 80 каталогов представляют около 60 библиотек1; причем в это число не входят списки, насчитывающие не более дюжины книг 2. И хотя почти все каталоги относятся к рассматриваемому нами периоду, представление о количестве каталогов и библиотек не может быть составлено с достаточной полнотой. Р. Вильсон считает, что в действительности число библиотек было гораздо большим, поскольку далеко не все они имели каталоги, а многие каталоги могли не дойти до нас 3.
Как правило, библиотеки в средневековой Англии не были частными собраниями, они принадлежали монастырям, церковным организациям, позднее — университетским колледжам 4. Частные собрания редки и невелики, в основном они находились у лиц, которым более или менее часто приходилось обращаться к книге,— духовенство, юристы, школьные учителя.
1 «Medieval Libraries in Great Britain, A list of surviving Books». Ed. by N. R. Ker. London, 1964.
2 R. Wilson. The Contents of Medieval Library. — In: «The English Library before 1700». London, 1958, p. 85.
3 Ibidem. j
4 Сохранились каталоги семи колледжей Оксфордского университета и девяти — Кембриджского. Одной из самых крупных библиотек была библиотека Христовой церкви в Кентербери— 1300 томов. См.: Fr. Wormaid. The Monastic Library. — In: «The English Library...», p. 22.
395
Среди духовенства чаще всего имели и могли иметь собственные книги епископы и аббаты монастырей, но дошедшие до нас их собрания очень скромны, и редко в- них встречаются книги, не относящиеся к теологии или каноническому праву 5. Все же именно епископы и аббаты представляли, по-видимому, в первой половине XIV в. наиболее образованный слой общества.
Само положение этих лиц, возглавлявших церковные организации, обусловливало необходимость знакомства их с определенной литературой. К тому же их высокое положение и значительные средства давали возможность использовать переписчиков и других книжных мастеров для изготовления нужных им книг. Правда, активная мирская деятельность епископов (поскольку многие из них совмещали свои обязанности с государственной и дипломатической службой) 6, их постоянные разъезды не всегда способствовали пополнению их библиотек и скорее даже мешали этому. Хотя, казалось бы, именно постоянные разъезды могли дать собирателю новые возможности для приобретения книг. Однако далеко не все они были книжниками-собирателями.
Фигура книжника-собирателя — вообще не типичное для Англии XIV в. явление, и тем ценнее сведения о каждом из таких собирателей. Ричард де Бери, епископ даремский, был одним из немногих настоящих собирателей книг в то время 7. Ему принадлежит честь быть первым из известных нам библиофилов в Англии 8.
Библиотека де Бери была обширна, она насчитывала 1500 томов и, если только эта цифра верна, не имела себе равных в Англии XIV— XV вв. 9 Каталог ее, к сожалению, не сохранился, хотя есть данные
5 Например, из 33 томов, принадлежащих даремскому епископу (конец XII в.), только две книги были светского содержания. — 7?. Weiss. The Private Collector and the Revival of Greek Learning. — In: «The English Library...», p. 112.
6 Из 25 епископов в Англии и Уэльсе в 1376—1386 гг. 13 занимали высокие светские государственные должности, и некоторые из них играли крупную политическую роль. См. Дж. Тревельян. Социальная история Англии. М., 1946, стр. 61—62.
7 Рича.рд де Бери (1281—1345 гг.) родился в Бери-Сент-Эдмундсе. Учился в Оксфорде. Затем стал монахом-бенедиктинцем. Он был воспитателем будущего короля Эдуарда III. Занимал ряд высоких государственных постов — был канцлером и королевским казначеем. В 1333 г. стал епископом даремским. Пользуясь явным расположением короля, он выполнял дипломатические поручения во Франции, Германии, Голландии. Дважды был в Италии при папском дворе.
Участвовал также в заключении мира с Шотландией в 1342 г. В 30-х годах Ричард де Бери встречался в Авиньоне с Петраркой. Последний отзывало, о нем с большой похвалой. Знаменит де Бери был и своей библиотекой, которую завещал Оксфордскому университету, и своим трактатом о книгах «Фило-библон». См. DNB, v. VIII, 1886, р. 477.
8 Значительные частные книжные коллекции существовали в Англии и раньше, например у Роджера Бэкона и Роберта Гроссетеста. Но обычно первым библиофилом считают де Бери.
9 Эту цифру приводит в своей статье Р. Вейс (R. Weiss. Op. cit., р. 15), ссылаясь на сообщение даремского хрониста, какого именно — Р. Вейс не указывает. Но достоверность этой цифры вызывает некоторые сомнения. Так, уже упоминавшаяся библиотека Христовой церкви в Кентербери имела 1300 томов, а собрание герцога Глостерского — самое богатое в XV в. — насчитывало всего лишь около 600 томов. К тому же хорошо известно, что хронисты очень часто были
396
считать, что он существовал. Но эта библиотека пе была бы столь примечательной, если бы даремский епископ не оставил нам небольшой трактат под названием «Филобиблон».
Ричард де Бери, завещавший все свои книги Оксфордскому университету, по-видимому, написал «Филобиблон» как практическое руководство для пользования этой библиотекой10. Но трактат, очевидно, перерос эти рамки, если действительно он ставил перед собой такую цель, и стал первым библиографо-библиофильским сочинением в Англии. Де Бери впервые в Англии показал, что книги — это предмет, о котором можно и должно писать. И хотя сам автор предупреждает читателей, что он выбрал легкий, новый стиль изложения, ибо не пристало-де писать высоким слогом о вещах незначительных п, все же он рассматривает собирание книг как дело важное. Он говорит о незначительности этого предмета скорее из желания оградить себя от нападок, чем из действительного сознания его незначительности.
«Филобиблон» — чрезвычайно интересное сочинение, и, хотя детальный анализ его не входит в нашу задачу, нельзя не уделить внимания его содержанию. Тем более что этот трактат служит показателем образованности не только самого автора, но и, в известном смысле, всего английского читающего общества.
«Филобиблон» написан страстным собирателем книг, книголюбом по призванию. Его пролог и двадцать коротких глав, на первый взгляд разнородных по содержанию, при ближайшем рассмотрении объединяются в единое целое. Внутренняя логика повествования сохраняется благодаря двум основным идеям — постоянному превозношению книг как хранителей мудрости и признаниям автора в его безграничной любви к книгам. В прологе де Бери пишет: «Восторженная любовь к книгам захватила нас столь могущественно, что прочие земные вещи исчезли из нашего поля зрения и нами владеет только страсть собирания книг» 12. Собирательство книг не было типичным явлением, и де Бери сам отмечает его необычность13. Конечно, положение епископа, как увидим далее, во многом способствовало его библиофильским устремлениям. Но еще задолго до того, как в 1333 г. он стал епископом, им овладела страсть собирания, розыска, приобретения книг14.
Будучи в Италии, в Германии и во Франции, он не только старается найти там новые книги для себя, но и посещает книгохранили-
склопны к преувеличениям. Если учесть, что несколько сочинений обычно переплетались вместе, то количество произведений в библиотеке де Бери вообще должно быть огромным.
10 Среди исследователей нет единого мнения об авторстве «Филобиблона». Пред* полагают, что де Бери мог быть только вдохновителем трактата. Но для нас этот вопрос несуществен, важен сам факт существования сочинения. См. R. Weiss. Op. cit., р. 113.
rI «The Philobiblon of Richard de Bury». Transl. by A. West, New York, 1945, p. 9 (далее — «Philobiblon»).
12 Ibid., p. 7.
13 Ibid., p. 40.
14 Ibid., p. 39.
397
ща этих стран, знакомится с их богатством и приходит от этого в восторг 15. Поездки приносили ему новые книги, вознаграждавшие его за испытанные трудности 16.
В Англии он стремится использовать каждую возможность для пополнения своей библиотеки. Он получил разрешение короля на поиски книг по монастырям, церквам, церковным приходам 17. Нельзя не обратить внимания на ту радость, с какой он сообщает об извлечении на свет божий пыльных томов, нередко изъеденных мышами, но для него бесценных 18. Это радость подлинного книголюба.
Де Бери не только ищет старые книги, но по его желанию ему делают новые списки с интересующих его сочинений. Для епископа это нетрудно было делать. Переписчики, художники-миниатюристы, переплетчики и прочие книжные мастера были в постоянном его распоряжении 19.
Увлечение даремского епископа было хорошо известно окружающим 2 °. Вероятно, он получал немало книг за оказание услуг разного рода в тех или иных церковных делах, порой и весьма мрачных 21 >
Де Бери покупает книги у себя на родине, во время поездок в другие страны и даже получает их по заказу из-за границы 22. Конечно, он не смог бы собрать такую большую библиотеку только своими собственными силами, без помощников. Он привлекает к розыску книг монахов нищенствующих орденов и отзывается об этих своих помощниках-монахах чрезвычайно одобрительно 23. Это не мешает ему в ряде случаев возмущаться монахами и осуждать их за дурное обращение с книгами 24. В общем Ричард де Бери использовал любые возможности для увеличения своей библиотеки.
Что это: только страсть собирателя, стремление расширить свою коллекцию? Можно ли поставить в заслугу даремскому епископу нечто большее, чем спасение старых книг и переписку новых? Достаточно прочесть «Филобиблон», чтобы найти ответ на эти вопросы. В Ричарде де Бери библиофил, самозабвенно любящий книгу, сочетается с просветителем, которому надо и другим передать эту любовь, приобщить их к «бесценному сокровищу мудрости», как именует он книги. Высказав в самом начале своего трактата мысль, что книги —
15 «Philobiblon», р. 40.
16 Ibid., р. 41.
17 Ibid., р. 40.
18 Ibid., р. 45.
19 Ibidem.
20 Ричард де Бери пишет в восьмой главе «Филобиблоиа»: «Слух о нашей любви к книгам теперь разнесся повсюду ...что мы изнываем от желания иметь книги, особенно старые, и что любой скорее может получить наше расположение при помощи книг, чем за деньги». — Ibid., р. 39.
21 Так, например, по свидетельству Т. Уолсингема, аббат Сент-Олбанского монастыря частью подарил, частью продал де Бери около 40 книг за предоставление ему права отправлять в заточение отлученных от церкви. См. У?. Weiss. Op. cit., р. 113.
22 «Philobiblon», р. 44.
23 Ibid., р. 42.
24 Ibid., р. 32—40.
хранители мудрости, знания и памяти о прошедшем 25, автор постоянно возвращается к ней, аргументируя ее примерами, ссылками на авторитеты 26, а нередко просто ограничиваясь панегириком. Риторика вообще не чужда автору «Филобиблона», как и многим другим средневековым писателям. Хотя, быть может, некоторая высокопарность и назидательность объясняются привычкой духовного лица к проповедническому пафосу.
Несколько глав в «Филобиблоне» написаны от лица самих книг и посвящены обличению тех, кто плохо обращается с книгами, не понимает их ценности,— монахов, клириков, особенно нищенствующих братьев 27. Конечно, при благоговейном отношении де Бери к книгам все не испытывающие того же чувства заслуживают сурового осуждения. «Посмотрите,— говорит он,— ведь книги—создатели вашего положения, и без них, конечно, другие покровители обманули бы ваши ожидания» 28.
Человек образованный, епископ де Бери не мог не желать повышения грамотности духовенству, возмущение невежеством которого уже стало традиционными это время. Он настоятельно советует всем носящим тонзуру любить книгу 29. Он оставляет свою библиотеку оксфордским студентам и всеми средствами своего красноречия старается убедить их беречь книги. Предполагаемое небрежное отношение к ним заранее приводит его в отчаяние 30. Некоторые книги де Бери приобретает специально для студентов 31, например греческую и древнееврейскую грамматики, которые, по его мнению, необходимы для лучшего усвоения латыни и Священного писания 32.
Просветительный характер «Филобиблона» достаточно очевиден, но нередко рассуждения о необходимости знания и чтения приобретают у де Бери оттенок морализирования. Он говорит о возможности спасения души через книги 33, об избавлении от пороков путем чтения, об исправлении чтением книг природы человека 34. Особенно назидательно звучат рассуждения о забвении земных дел и, конечно, богатства ради книг 35. «Пусть никто не служит книгам и Маммоне»36.
25 Вот что пишет де Бери в первой главе «Филобиблона»: «Все в свое время приходит в упадок... Вся слава мира покрылась бы забвением, если бы бог не создал противоядие для смертных — книги. Александр,... Цезарь..., Катон не сохранились бы в памяти людей, если бы им не помогли книги. Башни разрушаются, исчезают города, триумфальные арки обращаются в пыль, и ни папа, ни король не найдут ничего, что обещало бы память более легко, чем книги. Книга, созданная однажды, платит своему автору бессмертием, пока она сохраняется» — Ibid., р. 11.
26 Авторитеты де Бери традиционны: он ссылается и па Аристотеля, и на притчи царя Соломона, и на Овидия, и на предание о Тарквинии Гордом.
27 «Philobiblon», р. 18—40.
28 Ibid., р. 20.
29 Ibid., р. 60.
30 Ibid., р. 70—71.
31 Ibid., р. 55, 74.
32 Ibid., р. 52.
33 Ibid., р. 61, 64.
34 Ibid., р. 62.
35 Ibid., р. 16, 17, 62, 74.
36 Ibid., р. 62.
399
«Филобиблон» пестрит подобными высказываниями, по-видимому, они обычны для стиля проповедника христианских добродетелей. У самого де Бери проповедь отрешения от мирских дел сочеталась, как известно, с активной деятельностью, что соответствовало духу времени.
«Филобиблон» — небольшое сочинение, но оно в достаточной степени отражает образованность своего автора. Де Бери читает или слушает чтение вслух ежедневно 37. Эрудиция его очевидна; возможно, она не слишком глубока, но несколько десятков имен, упоминаемых им, приводимые в трактате цитаты и пересказы легенд и исторических событий свидетельствуют о значительной начитанности автора. Правда, де Бери не говорит конкретно ни об одной книге, поэтому нельзя установить, какие сочинения он знал по первоисточнику. Но то, что прежде всего его интересует содержание, очевидно из его отношения к юридическим книгам. Он равнодушен к вопросам права и не стремится приобретать книги по этому предмету 38. Показателен интерес де Бери к древним авторам (но под древними, по-видимому, не всегда разумеются античные). Он неоднократно говорит о необходимости изучения старых авторов, ибо, по его мнению, именно они питают новые произведения 39; но он не отрицает и пользы сочинений современников 4°.
«Филобиблон» воспринимается не как руководство к использованию библиотеки, но в какой-то степени как подведение итога любимому делу всей жизни, доказательство его значимости. Детальный анализ этого сочинения мог бы дать еще много интересных сведений, но для нас оно важно прежде всего как свидетельство незаурядной образованности одного из представителей высшего слоя английского общества в XIV в. Существенно и то, что это было первое библиографическо-библиофильское произведение в Англии — факт сам по себе примечательный и важный для характеристики английской культуры данного времени 41.
Другие частные библиотеки в Англии XIV в. гораздо более скромны. Большая их часть принадлежала духовным лицам. Наиболее примечательны собрания книг архиепископа Симона Ленхема, чичестерского епископа Уильяма Рида и винчестерского епископа Уильяма Уикхема. Все они завещали свои коллекции монастырям и колледжам 42.
Во второй половине XIV в. значительная библиотека принадлежала кардинал у-бенедиктинцу Адаму Истону. Он подолгу жил в Ита
37 «Philobiblon», р. 55.
38 Ibid., р. 53. 54.
39 Ibid., р. 46, 47, 51, 52.
40 Ibid., р. 47.
41 В. Крустман считает де Бери почти гуманистом, однако с этим мнением никак нельзя согласиться. Гуманистические идеи не присущи «Филобиблону». Вопрос этот выходит за рамки нашей темы, и поэтому мы не затрагиваем его. См. В. Крусман. На заре английского гуманизма. Одесса, 1915.
42 В 1376 г. С. Ленхем завещал 94 тома своей библиотеки Вестминстерскому аббатству. У. Рид и У. Уикхем оставили свои собрания новому колледжу в Оксфорде. См. R. Weiss. Op. cit., р. 114.
400
лии и вывез оттуда немало книг. Предполагают, что среди них было несколько греческих рукописей 43. Истон умер в Италии в 1398 г., завещав библиотеку своему монастырю в Нориче. Через несколько лет книги прибыли по назначению 44.
Библиотеки, находившиеся во владении низшего духовенства, для XIV в. редки и невелики, обычно число книг в них не превышало двух-трех десятков. Но все же по сравнению с XIII в. число священников, имеющих книги, увеличивается 45. В 1328 г. учитель лондонской школы при церкви св. Павла Уильям де Толлешант оставил школе свои книги, около 30 штук. Это были книги по грамматике, логике, медицине и праву 4б. В 1358 г. учитель этой же школы капеллан Уильям Равестон завещал школе 44 тома, в которых было около 84 сочинений. При этом среди обычных сочинений по грамматике, диалектике, риторике находились и некоторые сочинения латинских классиков 47 Книги эти, как явствует из завещания, предназначались для учеников и составляли солидную библиотеку для восьми—десяти школьников (обычное число учеников, обучавшихся в тогдашних школах). Трудно судить, насколько типично было оставлять книги школам, но иногда они получали довольно значительное количество книг. Так, в конце XV в. архиепископ Йоркский Томас Ротерхам оставил своему колледжу и школам при нем 105 книг, в числе которых были многие сочинения латинских авторов и несколько хроник 48.
В течение XIV в. число лиц, имеющих книги, явно увеличивается. Время от времени упоминания о книгах (правда, в очень небольшом количестве) встречаются в завещаниях горожан. Это, как правило, книги религиозного содержания. Так, в 1368 г. торговец шелком завещал церкви св. Лаврентия в Лондоне несколько церковных книг 49. В конце XIV в. два торговца-бакалейщика имели не только святцы и требник, но и четыре книги романов (очевидно, рыцарских) и две книги неизвестного содержания на английском языке 50.
Чтение, по-видимому, перестает быть уделом избранных; по крайней мере, оно не является редким исключением в среде людей, по своему социальному положению не претендующих на образованность. Батская ткачиха у Чосера возмущенно рассказывает о своем муже, проводящем вечера за книгой и вслух прочитывающем из них назидательные сентенции.
В XV в. число собирателей книг еще более увеличивается. Высшее духовенство имеет сравнительно большие книжные собрания. Так,
43 Ididem.
44 Ibidem.
45 В XIII в. известна только одна книжная коллекция приходского священника — Джеффри Ловата, ректора церкви св. Магнуса в Лондоне. 48 томов его библиотеки представляют книги по теологии, грамматике, медицине. — См. «The English Library»..., р. 5.
46 Е. Rickert. Chaucer at School. — «Modern Philology», vol. XXIV, № 3, 1931, p. 257
47 Ibid., p. 258—260.
48 A. F. Leach. The Schools of Medieval England. London, 1916, p. 276.
49 S. Thrupp. The Merchant Class of Medieval London. Chicago, 1948, p. 162.
50 Ibidem.
401
архиепископ кентерберийский Генрих Чичел и кардинал Бофор не отстают от своих предшественников, но энтузиазма, присущего, например, Ричарду де Бери, им не хватает 51. Аббат Сент-Олбанского монастыря Джон Уитамстид был самым выдающимся собирателем книг в XV в. Содержание его библиотеки выходит за традиционные рамки. Среди его книг произведения древних авторов; он интересуется сочинениями итальянских гуманистов 52. Он сам приобретал книги в Италии — в Павии и Сиене, а часть книг была получена им из Италии через его друга Пьеро дель Монте 53.
Известно, что Уитамстид дарил книги и своему аббатству и колледжам, а также своим покровителям 54. Он активно пользовался своей библиотекой: его ученые трактаты, представляющие собой обширные компиляции, говорят о широте эрудиции, особенно о знании классических авторов 55.
В первой половине XV столетия значительные книжные коллекции имелись также у представителей знати. Самая крупная из них принадлежит герцогу Хемфри Глостерскому. Собирательство его отличалось невиданным до того размахом и было семейной традицией. Его отец король Генрих IV Ланкастер и братья — будущий король Генрих V и герцог Бедфордский — также питали склонность к библиофильству 56.
Точных данных о величине библиотеки герцога Хемфри нет, но предполагают, что до произведенных им крупных дарений Оксфордскому университету (в 1432 г. он подарил 129томов, а в 1441 г.— 134 тома) его библиотека насчитывала около 600 книг 57. Герцог Глостерский использовал для пополнения своего книжного собрания все методы своих предшественников. Переписчики книг работали у него постоянно 58. Он установил систематическую связь с теми, кто мог доставать ему книги в Италии. Зенон Кастильоне, итальянский епископ, просит итальянских ученых присылать свои труды герцогу и покупать для него книги 59. Причем герцога особенно интересуют переводы с греческого 6 °. Мало того, сам Хемфри лично обращается к Леонардо Бруни с просьбой перевести для него «Политику» Аристотеля и позднее к Пьерро Децембрио с просьбой о переводе одной из книг Платоновой «Республики»61. Тот же Децембрио присы
51 R. Weiss. The Private Collector..., p. 116.
52 R. Weiss. Humanism in England during the Fifteenth Century. Oxford, 1957, p. 36.
53 Ibid., p. 32.
54 Ibidem.
55 R. Weiss. The Private Collector..., p. 116.
56 R. Weiss. Humanism in England..., p. 39. Интересно отметить, что Генрих IV Ланкастер — первый из королей, собиравший книги. Число книг у его предшественников крайне невелико. У короля Ричарда II была только Библия и около полутора десятков французских рыцарских романов. Список книг, принадлежащих Ричарду II, приведен в статье Е. Rickert. King Richard’s Books. — «The Library», vol. XIII, 1933, p. 144.
57 R. Weiss. The Private Collector..., p. 118—119.
58 Ibid., p. 117—118.
59 Ibidem.
60 Ibidem.
61 Ibidem.
402
лает ему сорок томов редких сочинений античных авторов, которых до этого не было в Англии 62.
В библиотеке герцога имелись ранние гуманистические сочинения и сочинения греческих и римских классиков, «Божественная Комедия» Данте и много книг на французском языке 63. Как видим, собирательский пыл герцога носил отнюдь не традиционный характер, интерес его к античности и гуманизму показателен. Несомненно, этим он был обязан влиянию Италии. Все свои книги Хемфри завещал Оксфордскому университету 64.
Во второй половине XV в. собирательский энтузиазм не затухает в английском обществе. Библиофилов этого времени (наиболее значительные из них — эрл вустерский Джон Типтофт 65, епископ илий-ский Уильям Грей, декан Линкольна Роберт Флеминг) отличает одна общая черта: явный и особый интерес к античной литературе. Для образованных людей XIV в. это не было характерно. Но вторая половина XV в. уже выходит за принятые в пашем рассмотрении хронологические рамки.
Горожане в XV в. также начинают более часто упоминать в своих завещаниях книги. По крайней мере 20% всех частных завещаний в XV в. включают книги, хотя обычно и в небольшом количестве 66. Завещание горожанина Скроупа, сделанное в 1415 г., перечисляет 80 книг 67, но это уже солидная библиотека, обычно они бывали меньше. Только один купец XV в.— Уильям Уолворт известен как человек, тратящий значительные суммы на книги 68 Тем не менее интерес к книге среди горожан в это время явно растет. Как правило, в завещаниях упоминаются книги религиозного и морально-дидактического содержания69. Но часто в них вообще не указы
62 R. Weiss, Humanism in England..., p. 58—59.
63 Ibid., p. 62, 68.
64 Ibid., p. 67.
65 Книжная коллекция Типтофта составляла всего около 400 томов, но его собирательская деятельность поражала воображение современников не только в Англии, но и в Италии. В своей страсти собирателя он не останавливался даже перед похищением книг из итальянских библиотек. Интересно, что он, как полагают исследователи, — единственный из собирателей в Англии своего времени, кто любил хорошо украшенную, т. е. иллюстрированную, книгу. Прочие интересовались только качеством переплета и письма. В библиотеке Типтофта преобладают произведения гуманистических и античных авторов, среди последних Тацит и Лукреций, сочинений которых до этого не было в Англии.— R. Weiss. The Private Collector..., p. 120.
66 S. Thrupp. Op. cit., p. 161.
67 «The English Library... p. 5.
68 S. Thrupp. Op. cit., p. 161. Уильям Уолворт оставил девять литургических книг церкви и библиотеку книг по вопросам права своему брату.
69 Среди двадцати книг, упоминающихся в шестнадцати завещаниях купцов Лондона в 1403—1483 гг., большую часть составляют религиозные и морально-дидактические трактаты; среди остальных — «Утешение философией» Боэция, две копии «Полихроникона», несколько книг по грамматике, несколько книг, туманно названных английскими, три Библии и Евангелие. Церковнослужебные кни ги типа требников не включены в число этих двадцати книг, они упоминаются часто. — S. Thrupp. Op. cit., р. 162.
403
вается, какие именно книги оставляет завещатель 7°. По-видимому, в данном случае это говорит о том, что книгу ценили лишь как предмет роскоши, чисто внешне, а не за ее содержание. Обычно в завещаниях перечисляют дорогие книги, иллюстрированные, хорошего письма, а книги недорогие, для постоянного пользования, как правило, лишь упоминаются. Учитывая это, можно полагать, что общее число книг было, по всей вероятности, большим, чем это представляется на основании изучения завещаний.
Наиболее значительные книжные коллекции находились все же не у частных лиц, а в монастырях, колледжах и других организациях. Из книг, переданных в дар, составилась достаточно обширная библиотека Гилдхолла — муниципального управления в Лондоне70 71.
Вопрос о том, каким был действительный круг чтения английского общества в изучаемый период,—вопрос весьма сложный и малоизученный. В сущности говоря, мы можем лишь поставить этот вопрос и привести некоторые данные, проливающие на пего свет. Для более позднего времени, чем XIV — первая половина XV в., существуют очень интересные исследования72, для нашего же периода, насколько нам известно, специальных исследований нет.
Чтение и содержание его — главнейшие показатели образованности общества. Сделанный обзор данных о библиотеках, о бывших в обиходе книгах показывает, что некоторая часть английского общества в рассматриваемое время была достаточно грамотна для того, чтобы читать, и что содержание библиотек было довольно широко73. Собрания книг не ограничивались только сочинениями религиозного характера. Вопрос заключается в том, читались ли все эти книги или лежали втуне? Насколько значителен был слой людей, которым были доступны книги? В частности, насколько доступны были книги людям, не получившим систематического образования? В данном случае нас интересуют не выдающиеся книголюбы и эрудиты, а, так сказать, средний читатель.
Книги и в XV в. остаются предметом роскоши; установить цену той или иной отдельной книги затруднительно, поскольку обычно в каталогах библиотек указана общая стоимость нескольких книг74. Церемония продажи книги отличалась известной сложностью, на форзацах книг нередко встречаются памятные надписи о том, у кого и когда
70 В завещании 1416 г. Джона Броукмена — «и все мои книги». Это обычная формула.— Е. Rickert. Chaucer’s world. New York, 1948, p. 109.
71 S. Thrupp. Op. cit., p. 162.
72 См. H. S. Bennett. English Books and Readers 1475—1557. Cambridge, 1959; idem. English Books and Readers 1558—1603. Cambridge, 1965; №. Y. Fletcher. English Book Collector. London, 1902.
73 Как показывают исследования Ф. Уормальда и Р. Вильсона, содержание монастырских и университетских библиотек было весьма широко. Но, очевидно, эти книги не были доступны широкому слою читающих. — Fr. Wormaid. The Monastic Library; R. Wilson. The Content of Medieval Library.
74 H. E. Bell. The Price of Books in medieval England.— «The Library». Second Series, vol. XVII, 1937, p. 326.
404
приобретена книга’5. X. Белл приводит несколько примеров цен на книги в XIV—XV вв., они весьма различаются в зависимости от качества письма и количества миниатюр в книгах, но даже книги для студентов стоят довольно дорого в сравнении со стоимостью жизни75 76.
Тем не менее в XIV—XV вв. книжная торговля растет. Книги продаются не только в Лондоне и университетских городах Оксфорде и Кембридже, но и на ярмарках в других областях страны. Увеличивается число мастерских по переписке книг и число профессиональных писцов, миниатюристов, переплетчиков77 В 1403 г. создается гильдия книгопродавцев и книжных мастеров в Лондоне78.
Переписчик, переводчик и комментатор Джон Ширли (1366—1456) и его мастерская (scriptorium) снабжают заказчиков книгами и даже дают книги в пользование на время79.
Семьи, подобные Пастонам, приглашают переписчиков книг на дом и получают копии интересующих их книг. Один из писцов, работавших у Джона Пастона, Уильям Эбешам сообщает о переписанных им для него книгах80; в этом списке нет ни одной книги религиозного содержания81.
О явно растущем интересе к чтению у английского общества XV в. свидетельствует появление и широкое распространение манускриптов, содержащих в одном томе отрывки из самых различных сочинений82. Так, в одном из таких манускриптов содержится пятнадцать отрывков из сочинений по истории, медицине, охотничьему делу, по вопросам этикета, а также рыцарские романсы и небольшие стихи. Здесь же приводятся имена английских епископов, названия лондонских церквей идажецены на зерно83. Таким образом, перед нами — сборник самых различных по характеру произведений и сведений. Возможно, в какой-то степени есть основание рассматривать такие сборники как некое подобие альманаха более позднего времени.
Такого же рода сборники, но состоящие в основном из религиозных и дидактических трактатов, часто написанных стихами, предназначались, по мнению Дж. Борроу, для просвещения приходского духовен
75 Одну из таких надписей приводит полностью К. Талбот.— С. A. Talbot. The Universities and the Medieval Library. — In: «The English Library...», p. 73. В надписи указаны имена восьми свидетелей, при которых совершалась сделка; но свидетелей было больше, так как добавлено: «со многими другими».
76 Н. Е. Bell. Op. cit., р. 314—319. Переписка трех тысяч слов стоила один шиллинг, переписка для студентов вдвое дешевле. Но прожиточный минимум студента — приблизительно пять фунтов в год, а даже не самые лучшие книги стоили один-два фунта.
77 Н. Е. Bell. Op. cit., р. 313.
78 G. Н Putnam. Books and their Makers during the Middle Ages, vol. I. London, 1896, p. 311; H. E. Bell. Op. cit., p. 313.
79 H. S. Bennett. Chaucer and the Fifteenth Century. Oxford, 1948, p. 116.
80 «Paston Letters. 1422—1509». Ed. by J. Gairdner. Edinburgh, 1910, p. CCCLXVIII—CCCLXIX.
81 Ibidem.
82 H. S. Bennett. The Production and Dissemination of Vernacular Manuscripts in the Fifteenth Century. — «The Library», Fifth Series, vol. I, № 3, 1946, p. 169—170.
83 H. S. Bennett. Chaucer..., p. 164—165.
405
ства84. В одном из таких манускриптов XIV в. (Vernon М. S.) среди морально-назидательных трактатов находим список поэмы Ленгленда «Видение Уильяма о Петре-пахаре»85.
С конца XIV в. появляется множество молитвенников на ан-глийском языке, с латинскими глоссами для облегчения слушания службы86. Широкое распространение получают молитвенники, появляются «Месса для мирян» и «Книга проповедей для мирян»87, что свидетельствует об увеличении числа читающих.
Английское общество XV в. читает преимущественно по-английски, число сохранившихся манускриптов от XV в. на английском языке значительно превышает число таковых в XIV в.88 Именно в XV в. записывают многие романсы, которые неизвестны по спискам более раннего времени89. Восемьдесят два списка «Кентерберийских рассказов» Чосера и пятьдесят списков «Петра-пахаря» Ленгленда также сделаны в XV в.90 Интерес к светской литературе, несмотря на все же преобладающее распространение религиозно-дидактических сочинений, присущ читателям XV в. В библиотеке Пастонов (1422—1509) почти нет книг религиозного содержания, даже Библия появляется уже только в виде печатной книги91. Манускрипты, выходящие из мастерской Ширли, также включали многие произведения светской литературы92. С. Трапп пишет, что для лондонских горожан XV в. (особенно купечества) очень характерен интерес к историческим сочинениям и хроникам93
Конечно, эти довольно скудные данные не позволяют сделать вполне определенного вывода о круге чтения английского общества в рассматриваемый период. Однако достаточно очевидно, как нам кажется, что в Англии XIV — первой половины XV в. библиотеки и отдельные книги, как религиозного, так и светского содержания, имевшиеся у различных лиц, создавали некоторую, и для того времени все же относительно широкую, базу для распространения образованности в английском средневековом обществе.
84 J. A. Borrow. The Audience of the Piers Plowman. — «Anglia», vol. LXXV, jXfe 4, 1957, p. 375.
85 Ibidem.
86 J. IF. Adamson. The Extent of Literacy in England in the XVth and the XVIth centuries. — «The Library», vol. X, 1930, p. 165.
87 H. S. Bennett. Chaucer..., p. 119.
88 H. S. Bennett. The Production and Dissemination..., p. 169.
89 Ibidem.
90 Ibid., p. 168.
91 H. S. Bennett. Pastons and their England. Cambridge, 1951, app. 1, p. 261, 262.
92 H. S. Bennett. Chaucer..., p. 116.
93 S. Thrupp. Op. cit., p. 162.
406
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ «ИСТОРИИ РИЧАРДА III» ТОМАСА МОРА
и. н. осиновскии
Единственное известное историческое сочинение Томаса Мора — его неоконченная «История Ричарда III», сохранившаяся в английском и латинском вариантах. Время написания этого произведения исследователи не без колебаний относят к периоду с 1514 по 1518 г.1 Говоря о возможных письменных источниках «Истории Ричарда», называют «Новые хроники Англии и Франции» Роберта Фабиана и «Историю Англии» Полидора Вергилия.
Как убедительно показал в своем исследования профессор Поллард, основную источниковедческую базу исторического сочинения Мора о Ричарде III составляет устная информация, полученная в значительной степени от современников и участников описываемых событий. По мнению Полларда, разделяемому новейшими исследователями, сила и слабость труда Мора как исторического сочинения целиком определяется благодаря «ценности его устной информации»2.
Оставшись незавершенными, обе сохранившиеся версии «Истории Ричарда» охватывают довольно короткий период времени — от смерти Эдуарда IV до воцарения Ричарда III. Но и будучи незавершенной, содержащей ряд исторических неточностей, «История Ричарда III» является произведением очень емкого содержания.
Для исследования культуры гуманизма она представляет интерес во многих отношениях: и как произведение политической мысли, и как выражение взглядов Мора на исторический процесс, и как выдающийся литературный памятник, оказавший существенное влияние на последующее развитие английского языка и английской литературы.
В нашей статье мы ограничимся преимущественно рассмотрением политического аспекта «Истории Ричарда».
В своих политических размышлениях Мор уделял много внимания вопросу о соотношении политики и морали. Самое важное, что определяет, на наш взгляд, политические искания Мора в «Латинских эпиграммах», «Истории Ричарда», «Утопии», — это его не
1 R. S. Sylvester. Introduction. — In: «The complete Works of St. Thomas More», vol. 2. «The History of king Richard III». New Haven, 1963, p. LXIII—LXV.
2 A. F. Pollard. The Making of Sir Thomas More’s Richard III. — «Historical Essays in Honour of James Tait». Manchester, 1933, p. 228; cf. R. S. Sylvester. Op. cit., p. LXVI.
407
примиримая ненависть ко всякому проявлению насилия, политического произвола, к тому, что он называет одним словом — тирания. Решительное осуждение тирании мы находим в ряде его произведений — и в стихах и в прозе. С одной стороны, Мор осуждает тиранию и, как ее выражение, политический произвол в абстрактно-теоретическом плане, поскольку всякая тирания, по его глубокому убеждению, в конечном итоге наносит ущерб общественному благу, т. е. интересам большинства. В этом смысле наиболее надежным средством против тирании Мору представлялись политическое равенство людей и демократическая форма правления. С другой стороны, Мор недвусмысленно выражал свое отношение к различным проявлениям политического произвола конкретно со стороны тюдоровской администрации3.
В «Истории Ричарда III» он не только осуждает тиранию Ричарда с точки зрения гуманистической морали, но и глубоко осмысливает политическую систему управления в условиях королевского деспотизма, где все средства оказываются хороши в борьбе за достижение, упрочение и сохранение единовластия. Таковыми средствами являются в первую очередь террор, подкуп, а также политическая агитация с применением демагогии и политического лицемерия и с непременной апелляцией к религии и морали.
С особенным блеском аналитическое мастерство Мора — политика и писателя раскрывается в трактовке им таких основных эпизодов его «Истории», как внезапный арест и казнь Гастингса по приказу Ричарда с последующим демагогическим обоснованием произведенной расправы; выступление герцога Бэкингема перед горожанами Лондона с целью агитации в пользу якобы законных прав Ричарда Глостера на английскую корону; воскресная проповедь доктора Шея в соборе святого Павла с той же целью и, наконец, лицемерная сцена народного избрания Ричарда на царство, так поразительно напоминающая аналогичную сцену пушкинской трагедии «Борис Годунов».
Прослеживая несчастную судьбу Гастингса, бывшего приближенного Эдуарда IV, лорда-камергера и на первых порах союзника Ричарда — Глостера, Мор дает тонкий анализ политического механизма придворной борьбы за власть.
Он убедительно показывает, что трагическая история гибели Гастингса — всего лишь эпизод на пути Ричарда к власти, часть широко задуманного плана захвата короны. Ричард и его союзник Бэкингем вполне резонно полагали, что необходимым условием успешного осуществления этого плана является устранение любыми путями всех действительных, а также возможных противников передачи короны лорду-протектору, минуя прямых наследников — малолетних племянников Глостера принца Эдуарда и его брата.
3 Ср. Th. More. The Latin epigrams. Chicago, 1953, № 91, 97, 182. О выступлении T. Мора в парламенте против налогового произвола королевской администрации при Генрихе VIII см. W Roper. The Lyfe of Sir Thomas Moore, knighte. London, 1958, p. 7—8. См. также поэму Мора на коронацию Генриха VIII, осуждающую политический произвол королевской администрации при Генрихе VII. — Th. More. The Latin epigrams. Chicago, 1953, p. 16—17.
408
Используя старую вражду придворных группировок, Ричард и Бэкингем беспрепятственно смогли под вымышленным предлогом сперва арестовать, а затем и уничтожить почти всех магнатов, близких семейству Вудвиллей, к которому принадлежала королева. Осуществляя эту кровавую акцию, Ричард и Бэкингем воспользовались сочувствием и попустительством недальновидного Гастингса, который только радовался гибели своих противников — приближенных королевы Елизаветы. Однако когда эта акция была завершена и выявилась ненадежность Гастингса как союзника при осуществлении дальнейшей части плана — захвата Ричардом королевской короны, встал вопрос об устранении самого Гастингса. Он был поспешно обвинен в государственной измене и без всякого суда обезглавлен во дворе Тауэра на длинном бревне, послужившем импровизированным эшафотом.
Всего лишь несколькими яркими штрихами воссоздает Мор те условия, в которых действуют Ричард и его созник Бэкингем. Представление читателя о политической обстановке описываемого времени становится еще более полным, когда Мор дает анализ мотивов, побуждавших Бэкингема активно помогать протектору в осуществлении его плана захвата королевской короны. Помимо прямых выгод, которые сулил герцогу Бэкингему союз с Ричардом, Мор обращает внимание на ту атмосферу страха, подозрительности и тайной слежки, которой протектор сумел окружить не только своих действительных и возможных противников, но и своих союзников. В результате обстановка и «настроение людей были тогда таковы,что никто не мог сказать уверенно, кому он может доверять, а кого должен бояться»4. Все это, по мнению Мора, побуждало герцога постоянно помнить, что протектор шпионит за ним, быть может, даже через тех, кого он, герцог, меньше всего подозревает, и потому «он не может свернуть с дороги, на которую встал», и должен до конца содействовать осуществлению планов протектора.
Автора «Истории Ричарда» интересуют не только политические мотивы поведения участников исторических событий, но и их психология. Кроме того, что особенно ценно, Мор умеет показать отражение политических событий в общественном сознании, в той социальной среде, к которой он сам принадлежал. Важнейшие события «Истории Ричарда» даны как бы в двух планах: с точки зрения борющихся придворных группировок—Ричард, Бэкингем, их сторонники и противники'(ко-ролева Елизавета и ее родня), т. е. те, кто делал большую политику,— и с точки зрения пассивных участников событий — представителей третьего сословия, в частности горожан Лондона, позиция которых отнюдь не безразлична для борющихся за власть феодальных клик.
Общественное мнение, складывавшееся в этой лондонской городской среде, очень ярко отразилось в историческом повествовании Мора. Все это придает «Истории Ричарда» особый неповторимый колорит, не имеющий аналогии среди исторических сочинений того времени. Весьма показательно в этом отношении то, как Мор трактует в своей истории массовые сцены, в которых участвуют горожане Лондона.
4 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2. New Haven, 1963, p. 43.
409
Мы имеем в виду воскресную проповедь ученого богослова—доктора Шея в соборе святого Павла, а также выступление Бэкингема перед лондонцами в Гильдхолле. Оба эти выступления, заранее тщательно подготовленные, преследовали откровенную пропагандистскую цель — подготовить общественное мнение горожан Лондона к предстоящим политическим переменам, в результате которых предполагалось провозгласить королем вместо законного наследника — принца Эдуарда, его дядю—протектора Ричарда Глостера.Взявшись за выполнение столь щекотливого поручения, доктор Шей произнес в соборе воскресную проповедь на тему «Spuria vitulamina non agest radices altas», t. e. «незаконнорожденное потомство никогда не будет иметь глубоких корней». Начав с примеров из Ветхого Завета, проповедник перешел к похвалам покойному герцогу Йорку и его потомству, как истинным наследникам английской королевской короны .Однако, перечисляя детей герцога Йорка, проповедник отметил, что ни покойный герцог Кларенс, ни сам покойный король Эдуард IV по своей внешности и душевным качествам совсем не были похожи на доблестного Йорка, но скорее напоминали «других известных людей».
Единственным подлинным сыном герцога Йорка следует считать лорда-протектора, который является «истинно благородным принцем», отмеченным «рыцарскими доблестями». К тому же и своей внешностью, фигурой и выражением лица протектор — полное «подобие того благородного герцога». Как было заранее условлено, при этих словах проповедника протектор должен был появиться перед слушателями, чтобы те могли воспринять случившееся, «как если бы святой дух вложил эти слова в уста проповедника»5. А если кто-либо из присутствовавших на проповеди при этом еще и воскликнул бы: «Король Ричард!» — то все случившееся впоследствии можно было бы истолковать как чудо, посредством которого протектор был избран королем.
Но то ли протектор замешкался, то ли проповедник поторопился, заранее подготовленный эффект не получился. Когда же проповедник заметил приход протектора (а он уже успел перейти к другим вопросам), то он внезапно прервал проповедь и без всякой логической связи стал расхваливать рыцарские доблести протектора и его внешность, якобы «олицетворяющую подлинный облик герцога Йорка — его отца». Однако слушатели были очень далеки от того, чтобы кричать «король Ричард!» Напротив, пораженные этой постыдной проповедью, они стояли, «как будто превратились в камни». После такого позора доктор Шей уже не решался показываться людям на глаза и вскоре умер6.
Через день после этой неудачной воскресной проповеди доктора Шея герцог Бэкингем в сопровождении лордов и рыцарей прибыл в Гильдхолл, где в присутствии мэра Лондона и олдерменов обратился к горожанам с длинной, искусно составленной речью. Однако в отличие от злополучной проповеди Шея, обосновывавшего права Ричарда на корону с помощью религии, морали, ссылок на истинно благородное
5 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 66—67.
6 Ibid., p. 68.
410
происхождение и рыцарские доблести протектора, герцог апеллировал к интересам общественного блага. Обличая покойного короля, захватившего престол и удержавшего корону ценой большого кровопролития и опустошения собственной страны, герцог утверждал, что «мир, наступивший при Эдуарде IV», был немногим спокойнее, чем война. Так что не было такого времени, когда бы «деньги богатых граждан и земли дворян находились в безопасности, а все остальные люди были свободны от страха и обид»7 К тому же покойный король был человеком порочным, «королевский алчный аппетит был ненасытен...» Сославшись для большей убедительности на воскресную проповедь доктора Шея, герцог вновь напомнил присутствующим о законных правах на корону и королевство «превосходнейшего принца Ричарда Глостера, ныне протектора»8, наделенного многочисленными добродетелями. Учитывая все сказанное, дворяне и общины этого королевства, по словам герцога, не желая, чтобы кто-либо из незаконнорожденных получил управление страной и чтобы злоупотребления, прежде происходившие в ней, продолжались далее, «единодушно решили обратиться со смиренной петицией к лорду-протектору» и просить его «взять на себя руководство и управление королевством ради процветания и расширения его, согласно истинному праву и законному титулу». Нельзя допустить, чтобы королевство досталось малолетнему принцу, ибо, как сказал мудрец, «Veh regno cuius rex puer est» («горе государству, государем которого является ребенок»).
Но протектор, продолжал Бэкингем, «милостиво согласится лишь тогда, когда вы, почтеннейшие горожане этого главного города нашего королевства, присоединитесь к нам, дворянам, в нашей указанной просьбе». Заканчивая свою речь, герцог сказал: «Исходя из вашего собственного блага... я сердечно прошу вас сделать так:... вы принесете большое благо всему королевству и самим себе, выбрав столь хорошего короля. Его величество будет всегда питать к вам самое дружеское расположение и в столь большей степени, в какой он заметит вашу благожелательную и добровольную помощь в его выборах. Поэтому, дорогие друзья, мы просим вас сообщить нам здесь,что об этом думаете».
Но когда герцог окончил речь и взглянул на народ, который, как он надеялся и как прежде обещал мэр, должен был в ответ закричать «король Ричард, король Ричард», все хранили молчание, словно немые.
Удивленный и смущенный герцог обратился к стоявшему рядом мэру и спросил его,что значит подобное молчание людей. «Сэр,—ответил мэр,—они плохо вас поняли, и мы постараемся исправить это, если сможем». И тут же чуть более громким голосом мэр повторил всю речь Бэкингема, да так хорошо, ясно и просто, с такими выразительными жестами и мимикой, что каждый присутствующий был очень огорчен тем, что услышал мэра, и подумал, что «никогда еще в своей жизни не слыхал столь дурного рассказа, рассказанного так хорошо».
7 Ibid., р. 69. Аналогичную характеристику положения дел в Англии, но уже при Генрихе VII, мы находим в поэме Т. Мора на коронацию Генриха VIII.— Т. More. The Latin epigrams, p. 16—17.
8 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 73 ff.
411
Но «то ли от удивления, то ли от страха или просто потому, что каждый думал, что первым должен говорить кто-то другой, а не он, все стояли молча и было так тихо, как в полночь...»9.
Тогда рекордер (помощник мэра), подчиняясь приказу мэра, вновь изложил присутствующим то, что говорили герцог и мэр. В ответ люди по-прежнему стояли молча, «будто пораженные громом». Обратившись к мэру, герцог сказал: «Это изумительно, упорное молчание». И он вновь принялся убеждать присутствовавших граждан ответить, хотят ли они, чтобы протектор был королем, или нет. Пытаясь сгладить неловкое положение, Бэкингем в конце концов заявил: «Мы не столь сильно нуждаемся в вашей помощи, ибо решение лордов этого королевства и общин других областей могло бы быть достаточным, но мы пришли побудить вас на это дело исключительно потому, что питаем такую любовь к вам и так вас ценим, что нам не было радости сделать без вас такое дело, соучастником в котором — ваше благо и честь, чего вы, кажется, либо недооценили, либо не понимаете».
Люди стали переговариваться, и шум голосов «был подобен гулу пчелиного роя». Вот тогда-то находившиеся в конце зала, как бы в засаде, герцогские слуги и люди протектора вместе с некоторыми продажными молодыми людьми стали выкрикивать так громко, как только могли: «Король Ричард, король Ричард!» — и бросать вгерх шапки. Остальные же стояли, опустив головы и негодуя, но сказать ничего не решились.
Герцог и мэр мудро использовали эту ситуацию, сказав, что слышали добрые и радостные крики, свидетельствующие о том, что люди единодушны и ни один человек не сказал нет.
Так закончилось это собрание, и люди расходились большей частью печальные, а иные с радостным сознанием, что не дали себя обмануть, некоторые же, «сторонники герцога, отвернули свои лица к стене, едва в состоянии скрыть свою досаду»10.
Далее у Мора следует не менее яркое описание событий следующего утра, когда горожане Лондона во главе с мэром и всеми олдерменами, одетые в лучшие одежды, собрались вместе с многочисленными рыцарями и баронами, предводительствуемыми герцогом Бэкинге-мом, возле замка, где жил протектор. И здесь происходит лицемерная сцена так называемого всенародного избрания Ричарда королем, когда он сперва наотрез отказывается принять корону, а потом, как бы против воли, вынужден согласиться. Весь диалог между Бэкин-гемом, горячо убеждающим протектора во имя общего блага взять на себя бремя королевской власти, и Ричардом, с достоинством и
9 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 74—75.
10 Ibid., p. 76—77. Рассказ Мора о выступлении Генри Стаффорда, герцога Бэкин-гема в Гильдхолле перед мэром и «общинами» Лондона находит подтверждение в ряде исторических сочинений. — См. /?. Fabyan. The New Chronicles... London, 1811, p. 669; «The Great Chronicle of London». London, 1938, p. 232; P. Vergil. Three Books of... English History. London, 1844, p. 185—188, D. Mancini. De oc-cupatione Regni Angliae. Oxford, 1936, p. 116—118, R. S. Sylvester: Commentary.— In- «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 248 ff.
412
показной скромностью упорно отвергающим столь лестное предложение, написан Мором с блеском и большой драматической силой. Возгласы «король Ричард, король Ричард!» завершают выборы. Толпа расходится.
Процедура выборов совершилась так, «как будто бы ни одна из сторон заранее не советовалась с другой», в то время как самим организаторам этой политической комедии «было известно, что нет ни одного человека настолько глупого, чтобы поверить» в непосредственность происходящего. Напротив, каждый достаточно хорошо понимал, что все дело было заранее сговорено. И тем не менее люди принимали происходящее так, «как принимают правила игры», когда «ради хороших манер» некоторое время надо притворяться, что мы ни о чем не догадываемся. Политическую игру Мор сравнивает с игрой на театральных подмостках. И здесь и там есть определенные правила игры. И если на сцене сапожник играет короля и всем известно, что тот,кто изображает его величество, на самом деле всего лишь сапожник, об этом помалкивают. А если кому-то вздумается нарушить правила игры и назвать мнимого короля его собственным именем, один из палачей «его величества» может разбить виновнику голову — и по заслугам, за нарушение правил игры. Те, кто поумнее, не станут вмешиваться в королевские игры. Те же, которые по каким-либо причинам вмешиваются, только «нарушают игру и приносят себе этим мало хорошего»11.
Тема этих рассуждений — гражданский долг и реальные возможности человека, действующего в обществе, где в любой момент он может стать жертвой политического произвола, являющегося закономерным проявлением королевского деспотизма. Эта тема, по-видимому, никогда не покидала Мора. Характерно, что и в «Утопии», в знаменитом диалоге с Гитлодеем о королях и советниках, Мор снова и снова возвращается к этой теме12. И вновь его суждение на этот счет достаточно пессимистично. И тем не менее, не меняя своей прежней скептической точки зрения на неблагодарную миссию — пытаться воздействовать на политику королей, автор «Истории Ричарда» и «Утопии» сам вскоре поступает на королевскую службу и становится одним из советников Генриха VIII. Письма Мора к своим друзьям, написанные в этот период, а также воспоминания Уильяма Ропера убедительно свидетельствуют о том, что ни в момент поступления на службу к Генриху VIII, ни позже Мор не обольщался надеждами на особое к себе расположение короля, хотя внешние проявления королевской милости к автору «Утопии» легко могли бы вскружить голову, будь на его месте человек менее дальновидный 13.
Поступая на королевскую службу, Мор по-прежнему оставался скептиком и не переоценивал возможностей воздействовать на политику короля. Но он был гуманистом, и притом с обостренным чувством гражданского долга. Поэтому, поступая на королевскую службу,
11 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 80—81.
12 T. Mop. Утопия. M., 1953, стр. 52—55.
13 См. письмо Мора Джону Фишеру (1517—1518 гг.) —В кн.: St. Thomas More. Selected Letters. Ed. by Elizabeth F. Rogers. New Haven, 1961, p. 94; W. Roper. The Life of Sir Thomas Moore, knighte. Oxford, 1958, p. 21.
413
Мор стремился хоть в самой скромной степени, пускай даже ценой усилий, не соизмеримых с реальными возможностями, попытаться наилучшим образом исполнить свой гражданский и христианский долг гуманиста — честным советом и посильным участием в государственных делах служить общественному благу в том смысле, как это понимали его друзья и единомышленники Джон Колет и Эразм. Впрочем, это уже иная тема, выходящая за рамки настоящей статьи. Пока же можно констатировать следующее: даже на материале приведенных фрагментов из «Истории Ричарда» виден своеобразный и весьма трезвый взгляд Мора на политику.
Обнажая политический смысл событий, увенчавшихся «выборами» короля Ричарда, Мор яркими штрихами рисует заключительный акт политической комедии, разыгранный на другой день после выборов. Протектор прибыл с огромной свитой в Вестминстерский зал и объявил, что именно здесь, где короли служат закону, «он желает взять корону, так как, по его мнению, главнейший долг короля — служить законам». Речь Ричарда в передаче Мора полна заискиваний перед знатью, торговцами, ремесленниками, но «особенно перед законоведами королевства». Сперва было сказано о «вреде распрей и пользе согласия и единства», затем вновь избранный король не упустил случая продемонстрировать свое «лживое милосердие», громогласно заявив перед собравшимися, что «он изгнал из своей памяти всякую вражду и здесь на этом месте открыто прощает все преступления, совершенные против него». Итак, заключает Мор, «после этих подтасованных выборов» началось правление Ричарда III, а несколько дней спустя состоялась торжественная коронация нового короля.
Далее Мор приводит подробный рассказ о «самом гнусном убийстве», ознаменовавшем начало нового царствования, — о том, как по приказу короля Ричарда в Тауэре были тайно задушены оба малолетних принца — дети Эдуарда IV14. Гибель принцев долго и тщательной скрывалась, так что некоторые, по словам Мора, «до сих пор сомневаются, были ли они убиты во время правления Ричарда или нет». В те времена, подчеркивает Мор, было принято все делать скрытно, «одно говорилось, а другое подразумевалось, так что ничего не было доказанным». И не удивительно, что в подобной атмосфере скрытности и подозрительности «умело сделанные фальшивки порождают недоверие к истинной правде»15.
Гуманист сообщает, что он слышал разные версии о судьбе малолетних принцев — племянников Ричарда. Однако свой рассказ он строил на основании самой достоверной, с его точки зрения, версии, которую ему удалось узнать от столь сведущих людей, «что едва ли в ней будет что-либо, кроме истины»16. Основной источник этой версии — устная информация, полученная от компетентных людей, которым Мор безусловно имел все основания доверять. Однако
14 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 82—87.
15 Ibid., p. 82.
16 Ibid., p. 83.
414
проверить достоверность этой информации в настоящее время почти невозможно. Во всяком случае, современная наука не располагает сколько-нибудь достоверными сведениями, позволяющими выяснить подлинные обстоятельства гибели малолетних принцев 17.
Тем не менее никто из новейших комментаторов Мора или исследователей политической истории Англии конца XV в. еще не смог мало-мальски убедительно подвергнуть сомнению историческую достоверность сообщения Мора о судьбе детей Эдуарда IV. Напротив, и современные хроники, а отчасти и новейшие исследования в значительной мере подтверждают версию об убийстве принцев по приказу Ричарда III и даже принимают в качестве наиболее приемлемой датировку этого печального события, предлагаемую в «Истории Ричарда» Мора.
Рассказ Мора о судьбе принцев написан особенно впечатляюще, и не только из-за чудовищности самого преступления детоубийства, но особенно благодаря великолепному литературному дарованию автора «Истории Ричарда», который сдержанно, но с огромной силой и драматизмом передает историю этого политического преступления и его последствий для всех имевших к нему касательство. Каждый из участников этого преступления, начиная с организатора убийства Ричарда III и кончая простыми исполнителями, которых Мор поименно называет, окончил свою жизнь насильственной смертью — либо на поле брани, как Ричард, либо на эшафоте. За все время правления Ричарду сопутствовали «величайшие заботы и волнения, безмерный страх, страдания и печаль в душе...ум его ни на миг не оставался в спокойствии, он нигде не чувствовал себя в безопасности» 18.
В «Истории Ричарда» отразился гуманистический подход Мора к проблеме личности, его интерес к человеческой индивидуальности, глубокое проникновение в психологию героя — будь то король, принц или всего лишь обыкновенный человек, волей случая вовлеченный в политические события своего времени. При всей тенденциозности в обрисовке характеров «доброго государя» Эдуарда IV и «властолюбивого тирана» Ричарда III Мору удается убедительно показать сложность и одновременно цельность этих людей. Их поступки определены не только политической ситуацией, в которой они действуют, но также и индивидуальной психологией каждого.
Даже злодей Ричард, в моральном облике которого «все черно, как смола», — отнюдь не мелкая личность. Эго смелый военачальник, «больше расположенный к войне, чем к миру»; ему нельзя отказать в политической мудрости, его не упрекнешь в недостатке мужества. Он обладает большой волей и настойчивостью в достижении поставленной цели. Он энергичен, скрытен, большой дипломат и лицемер, умеющий прекрасно использовать человеческие слабости. Непомерное честолюбие и жажда власти составляют основу характера Ричарда. Да, он жесток и безжалостен, но, объясняет Мор, «не всегда из-за
17 S. В. Chrunes. Lancastrians, Yorkists and Henry VII. New York, 1966, p. 137;
E. F. Jacob. The Fifteenth Century. Oxford, 1961, p. 624.
18 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 88.
415
злой воли, но чаще из-за честолюбия» или «ради сохранения и увеличения своего могущества». Ричард — личность незаурядная, это крупный характер, умный и ловкий политик, но это аморальный человек. Когда ему было выгодно, Ричард мог изобразить лицемерное смирение, оставаясь высокомерным, мог быть внешне приветливым к тому, кого он внутренне ненавидел. Он был одинаково безразличен к друзьям и врагам. И «если это вело к его выгоде, не останавливался перед убийством любого человека, чья жизнь стояла на пути к его цели» 19
Мор осуждает Ричарда и его политику как олицетворение насилия, произвола, и беззакония. Это и есть ненавистная Мору тирания. Полной противоположностью Ричарду, по мнению Мора, является его брат — король Эдуард IV Хотя он и захватил корону путем войны, низложив Генриха VI, но он сумел стать добрым государем, который своей заботой об общем благе смог завоевать любовь и уважение большинства народа. «Он был добрым человеком, держался очень царственно, сердцем был смел, рассудителен в совете, никогда не падал духом при несчастье, при успехе скорее бывал радостен, чем горд; во время мира был справедлив и милостив, в годину войны — жесток и беспощаден, на поле брани отважен и смел, но отнюдь не больше, чем позволяло благоразумие. Кто внимательно изучит его войны, будет не меньше хвалить его мудрость, когда он побеждал, чем его мужество, когда он бывал побежден» 20.
Рисуя портрет Эдуарда, Мор отмечает привлекательность и его внешнего облика: «король был прекрасен лицом, крепко и красиво сложен, хотя под конец своей жизни потучнел и обрюзг вследствие неупорядоченного питания и не в меньшей степени от того, что он с юных лет до непристойности был склонен предаваться телесной распущенности...» 21. Правда, по словам Мора, страсть эта не очень отягчала народ,«к тому же она не сопровождалась насилием», а под конец и эта страсть умейьшилась и совершенно оставила его. При всех слабостях Эдуарда IV Мор высоко оценивает этого короля за то, что к концу его правления Англия находилась в спокойном и процветающем состоянии, наступил период длительного и устойчивого мира. Король был милостив и внимателен к людям, и качества эти к концу его царствования продолжали в нем возрастать «на удивление всем» в отличие от всех государей, которые благодаря долгому правлению впадают в гордость, отказавшись от любезного поведения, свойственного им в начале правления. Немаловажным достоинством внутренней политики Эдуарда IV Мор считает то, что в конце своего царствования король отказался от денежных поборов. Между тем, по мнению Мора, денежные поборы — «это единственная вещь, которая отдаляет сердца англичан от короля».
Итогом царствования Эдуарда IV было то, что «народ находился по отношению к государю не в вынужденном страхе, а в доброволь-
19 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 7—8.
20 Ibid., p. 4.
21 Ibidem.
416
ном и любовном послушании, а общины между собой в добром мире»22.
Зная о существовании враждебных друг другу придворных группировок и опасаясь распрей и междоусобиц в случае, если королем станет его юный наследник, Эдуард IV перед смертью пытается примирить своих враждующих родственников. Мор изображает умирающего короля на смертном одре, произносящего свою последнюю речь перед лордами и заклинающего их во имя христианского долга и ради безопасности и мира в королевстве забыть взаимные обиды и не допустить возникновения усобицы и смуты. Растроганные противники в присутствии умирающего короля простили друг друга и соединили свои руки вместе. Однако сразу же после смерти Эдуарда начинается ожесточенная борьба за власть, закончившаяся сперва истреблением родственников королевы, а затем убийством в Тауэре малолетних принцев и провозглашением протектора Ричарда королем.
В приведенной явно идеализированной характеристике Эдуарда IV весьма существенны, на наш взгляд, не только степень достоверности сообщаемой Мором информации, но главным образом — собственные политические симпатии Мора, его гуманистический идеал доброго государя, чертами которого наделен король Эдуард. Противопоставляя два различных типа политических деятелей — Эдуарда и Ричарда, Мор с наибольшей полнотой смог выразить свое собственное политическое кредо гуманиста. В «Истории Ричарда» Мор воспринимает политику глазами человека эпохи Возрождения; политика рассматривается им в качестве самостоятельной, специфической категории, отделяемой от категорий морали и религии. Когда Мор, анализируя политические события, срывает моральные и религиозные покровы, обнажая истинный политический смысл явления, сам его подход к политике и сам метод рассмотрения политических событий напоминает трактовку политики у Макиавелли.
Характерно, что почти в то же самое время, когда Макиавелли писал свой знаменитый трактат о государе, имея перед глазами Цезаря Борджиа, Томас Мор размышлял над политическим опытом английского Цезаря Борджиа — Ричарда Глостера. Случайно ли, что два выдающихся политических мыслителя в одно и то же время, хотя и в разных концах Европы, размышляли над историческим смыслом политики, свободной от морали? Конечно, не случайно, ибо при всем различии исторических и политических судеб Англии и Италии начала XVI в. проблема тирании, равно как и проблема новых критериев при оценке политики, настоятельно выдвигалась самой жизнью, поскольку исторические условия для возникновения абсолютизма в Европе были уже налицо. В разных странах Европы происходил процесс развития абсолютизма; европейский политический опыт стал богаче, сложнее и требовал новых критериев оценки. Поэтому и в исследовании политической истории недавнего прошлого появилась возможность выйти за рамки традиционных взглядов и взглянуть на политику глазами человека нового времени.
22 Ibidem.
14 Европа в средние века
417
Из самого текста неоконченной «Истории Ричарда» со всей определенностью следует, что замысел автора был гораздо шире, чем это удалось ему реализовать. Сам Мор сообщает о своем намерении продолжить повествование и «описать время покойного благородного государя, славной памяти короля Генриха V11»23. Это значит, что по существу Мор был намерен написать политическую историю своего времени. О том, как бы он ее написал, мы можем догадываться со значительной долей вероятности, так как в нашем распоряжении есть еще и другие источники, в которых отразилась точка зрения Мора на политические события своего времени: это его латинские эпиграммы и «Утопия», где ставится тот же круг политических проблем (политика короля и благо общества, совершенные формы правления и тирания), но уже в непосредственной связи с политической историей царствования первых Тюдоров. Как Мор мог бы писать о политической истории Англии периода правления Генриха VII, можно с определенной достоверностью предполагать, имея в виду также и собственный политический опыт Мора в качестве члена палаты общин, осмелившегося выступить в парламенте против финансового произвола королевских министров и едва не поплатившегося за это 24 25 *.
Н>0 том, как Мор оценивал политический режим, существовавший в^Англии при Генрихе VII, красноречиво свидетельствует, наконец, его поэма на коронацию Генриха VIII.
Мор — автор этой торжественной поэмы — весьма недвусмысленно заклеймил политические беззакония, имевшие место отнюдь не в лихую годину правления злодея и тирана Ричарда, но в царствование «благородного государя» Генриха VII. Приветствуя сына этого государя в день его коронации, Мор оптимистически провозглашал: «День этот — рабства конец, этот день — начало свободы».
Тьмою поборов недавно торговец задавленный, ныне Море отвыкшее вновь стал кораблем бороздить.
Раньше, лишенные силы и вред принужденные сеять, Рады законы теперь силы свои обрести
... Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в уши, То миновало, о чем нужно молчать и шептать.
Сладко презреть клевету, и никто не боится, что ныне Будет донос на него, если он не был тогда»28.
Поэма Мора на коронацию Генриха VIII — это не просто панегирик, написанный ради торжественного случая; это по существу целая
23 «The Complete Works of St. Thomas More», vol. 2, p. 82—83. Весьма показательно в этом отношении утверждение анонимного биографа Т. Мора, известного под псевдонимом Ro:Ba: (конец XVI в.): «Он (Мор. — И, О.) написал также книгу истории Генриха VII, либо эта книга была спрятана среди родственников, либо потеряна из-за несчастий того времени, но я не сомневаюсь, что она была подобна оставшемуся». — Ro:Ba: The Life of Sir Thomas More, Sometimes Lord Chancellour of England. London, 1957, p. 96.
24 BZ. Roper. Op cit., p. 7—8.
25 T. More. The Latin epigrams, p. 16—17. Перевод отрывков из поэмы Мора на
коронацию Генриха VIII выполнен Ю. Ф. Шульцем.
418
политическая программа, отражавшая идеалы как самого Мора, так и его друзей-гуманистов, видевших в образованном Генрихе VIII будущего покровителя ученых и возможного сторонника гуманистической реформы общества. В этом смысле Генрих VIII был для Мора неким антиподом предшествующего государя, допускавшего налоговый произвол, террор и беззакония в политике. Молодой король изображался Мором как орудие торжествующей справедливости:
Тот, кто доносчиком был, укрощается ныне в оковах, Чтобы он сам претерпел зло, что другим причинял Должности все в государстве, которые прежде негодным В откуп давались, раздал людям заслуженным он. При перемене постов награжденья счастливые прежде Неуч стяжал, а теперь то ученым дары.
Тотчас законам (они ниспровержены были и сами Ниспровергали) вернул мощь и достоинство он2в.
В своих оптимистических надеждах, связанных с началом царствования Генриха VIII, Т. Мор не был одинок: так же, как и его друзья-гуманисты, он искренне верил в возможность осуществления идеала просвещенной монархии. Для Мора (так же, впрочем, как и для Эразма) добрая воля просвещенного монарха при тогдашних условиях представлялась наиболее приемлемым и наиболее реальным средством к разумному переустройству общества на основе гуманистических принципов.
Таким’образом, выясняется, что и после гибели злосчастного тирана Ричарда III политический произвол и тирания в Англии не исчезли и, попробуй Мор продолжить свою неоконченную «Историю Ричарда III», попытайся он рассказать о времени правления Генриха VII, еще неизвестно, чем бы это все могло обернуться. Бесспорно одно, что и при Генрихе VIII печатать сочинение, подобное «Истории Ричарда», столь недвусмысленно порицавшее не только и не столько злодея, тирана'и узурпатора Ричарда, но в еще большей степени политический произвол, политическое лицемерие и демагогию, т. е. тиранию как систему политического управления, систему беззакония, прикрывающуюся видимостью соблюдения законов, — печатать такое сочинение было бы далеко не безопасно для его автора. Ибо подобного рода произведения, даже если они и были написаны о «злодее» Ричарде III, не могли не вызвать у читателей весьма рискованных аналогий с политической системой тюдоровской Англии. По-видимому, это обстоятельство сыграло далеко не последнюю роль в том, что «История Ричарда III» так и осталась неоконченной и неизданной при жизни ее автора. И все же многое из того, чего по политическим соображениям Мор не смог сказать в неоконченной «Истории Ричарда», он выразил в других своих сочинениях. Таковы, в частности, эпиграммы «О добром и злом властителе», «Какое состояние государства наилучшее», «Какая
26 Ibid., р. 18—19.
419
14*
разница между тираном и властителем», «О страсти властвовать» и др. 27 Наконец, осуждение тирании как системы, покоящейся на произволе и беззаконии, находит свое логическое завершение в позитивном политическом идеале второй части «Утопии». Таким образом, политическая тенденция неоконченной «Истории Ричарда III» получает свое развитие в целом ряде произведений Мора, написанных примерно в один и тот же период, и это обстоятельство позволяет существенно конкретизировать наши представления о формировании гуманистической политической мысли Томаса Мора и его окружения в первые десятилетия XVI в.
27 Ibid., № 91, 97, 182, 227 и др.
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ИЗУЧЕНИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ СРЕДНЕВЕКОВОЙ АНТРОПОНИМИКИ (Историография и методика)
А. Б. КАПЛАН
Средневековыми именами интересовались давно г. Однако, хотя работы Е. Ланглуа, О. Лоньона, А. Дюффо и других исследователей сыграли значительную роль в истории изучения имен, до 20-х годов нашего века, когда антропонимика стала самостоятельной научной дисциплиной, не было сложившихся школ, взаимосвязанной цепи исследований, разработанной терминологии, не созывались ономастические конгрессы и не выпускались журналы. Развитие антропонимики как вспомогательной исторической дисциплины связано прежде всего с именами известного французского историка языка Альбера Доза и шведского историка и лингвиста Карла Михаэльсона, создавшего целую школу романской антропонимики в Гетеборгском университете.
В данной статье мы коснемся лишь некоторых проблем, связанных с изменением именного фонда в средневековой Франции. Этому был посвящен ряд работ. Известный лингвист Морис Граммон попытался произвести подсчет движения именного фонда во Франции в раннее средневековье, точнее, проследить изменение соотношения древнеримских и древнехристианских имен с германскими именами (по ряду источниковУ, VI и IX вв. н. э.). Результаты его подсчетов были следующими: в V в. германские имена составляли 25%, в VI в. — 50%, в IX в. — 80% всего числа имен 1 2.
То, что германские имена были очень распространены среди знати, — это факт известный. Марк Блок дал следующее объяснение этому явлению: «При господстве королей-варваров в старинных местных семьях было модно подражать именам завоевателей. Кем был наш Boson, сыном франков или готов? Не с большим основанием, чем все сегодняшние перси и вильямы Соединенных Штатов могут считаться сыновьями англосаксов» 3.
Фердинанд Ло указывает, что франкские имена принимали «не только вверху, но и внизу социальной лестницы» 4.
1 Е. Langlois. Table des noms propres de toute nature compris dans les chansons de geste imprimees. Paris. 1904; A. Longnon. Polyptyque de 1’abbaye de Saint-Germain des Pres au temps de 1’abbe Irminon. t. I. Paris, 1895, app. 4.
2 A. Dauzat. Les noms de famille de France. Paris, 1949, p. 32.
3 M. Блок,. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957, стр. 43.
4 F. Lot. La France des origines a la Guerre de Cent ans. Paris, 1948, p. 64.
421
Однако более детальные исследования в этом плане показали, что если для северных и центральных районов Франции соотношение, установленное М. Граммовом, может считаться относительно справедливым, то источники по южной Франции дают иную картину. Шведский исследователь, ученик Михаэльсона, А. Берг при подсчете имен небольшого полиптика Wadalde (Прованс, IX в.) установил, что из 812 имен на 429 греко-латинских и христианских имен приходится 383 древнегерманских, т. е. около 50% б.
Эта проблема получила свое дальнейшее развитие в статье швейцарского языковеда Конрада Губера «Латинские элементы в ономастике каролингской эпохи» 6. К. Губер различает для каролингской эпохи три антропонимические зоны: север Галлии, где произошло насильственное вторжение германской антропонимической системы в галлороманскую и наблюдалось не слияние или включение их одной в другую, а раздробление, которое в первое время привело к почти полному взаимному разрушению обеих антропонимических систем. Каждый, кто знаком с Реймсским полиптиком и полиптиком Ирминона, знает, что имена создавались свободно из изолированных слогов той или иной антропонимической системы. Второй тип имяобразования развился в северной Италии и в южной и восточной Франции. Здесь обе системы без трудностей объединились, и латинский элемент представлял значительный процент в общей сумме имен7. Третий тип представляет зона имяобразования в древней Реции, которая была в I тысячелетии н. э. закрыта для проникновения германского элемента. Губер отмечает, что первому типу свойственна исключительная дробность имен, и в доказательство приводит нижеследующую таблицу, составленную на основании данных из полиптика Ирминона и источников Реции, Модены, Падуи (в последнем районе были распространены латинские и христианские имена)8.
Различный уровень дробности имен может, таким образом, высту-
Процент употребления одних и тех же имен ко всей сумме имен по разным районам (уровень дробности)
Полиптик Ирминона Рециа Модена Падуя
Ha 3 самых распространенных имени приходится (из всех учтенных имен) 1.2% 7,0% 8,4% 28,0%
На 5 1.7% 10,7% 12,0% 33,0%
На 10 3,0% 16,0% 16,0% 40,0%
На 25 6,0% 24,0% 23,0% 52,0%
5 A. Bergh. Etudes d’anthroponymie provengale. I. Goteborg, 1941.
6 K. Huber. Les elements latins dans I’onomastique de i’epoque carolingienne. — «Vox Romanica», Bern, 1964, № 23, p. 239—255.
7 Ibid., p. 240.
8 Все данные до X в. — ibid., p. 253.
422
пать в определенной степени как показатель интенсивности влияния германцев, уровня христианизации и т. п.
В северной, центральной и даже южной Франции, в отличие от Италии, как свидетельствуют об этом источники, дробность имен была очень велика. Но с начала П тысячелетия н. э. начинается новый процесс, количество имен начинает сокращаться и параллельно возрастает количество фамилий и прозвищ. Исследования* аббата, А. Дюффо^по Лангедоку довольно убедительно иллюстрируют этот процесс 9 10.
Тот факт, что фамилии знати возникали ранее, чем фамилии горожанки крестьян, нередко трактовался идеалистически. Примером подобного подхода явилась книга Э. Риттера/0. Последний утверждал, что появление фамилии прежде всего было признаком развития личности средневекового^человека, которое сначала наблюдается в среде рыцарства и духовенства, затем у горожан и, наконец, у крестьян. Однако подобное объяснение неудовлетворительно. А. Доза, обобщив ряд работ последних ста лет, выдвигает более реалистическую теорию образования фамилий в средневековой Франции. По его мнению, господствующий класс стремился выделиться из общей среды, обособиться, предотвратить просачивание в свою среду представителей из других слоев общества. Феодальные фамилии всегда подчеркивали право собственности их владельца на землю и были как бы знаком собственности. «И если фамилии знати составляли предмет ее гордости, то значительную часть фамилий простонародья составляли фамилии, происшедшие от иронических и уничижительных прозвищ» 11
Фамилии горожан и крестьян зафиксированы в основном в документах, закрепляющих права феодала на ренту. Именно учет подданных в целях регулярного получения с них ренты был главной причиной введения фамилии, поскольку по мере уменьшения именного фонда имя становилось все менее точным признаком и не годилось для фиксации. Таким образом, можно констатировать, что развитие фамилий во Франции среди широких масс населения происходило, как правило, сверху. По мере развития феодально-бюрократического аппарата ко-дификация становилась все более строгой.
♦
Как уже отмечалось, проблема изучения именного фонда во Франции оказалась в центре внимания исследователей в середине 20-х годов нашего столетия. Именно в это время вышла в свет первая часть монографии К. Михаэльсона «Исследования о личных французских именах по спискам парижской тальи»12 А. Доза считает цикл работ этого ученого лучшим вкладом во французскую антропонимику13. Основным источником для К. Михаэльсона явились списки жителей Парижа, которые долж-
9 Н. Duffaut. Recherches historiques sur les pr6noms en Languedoc. Toulouse, 1910.
10 E. Ritter. Les noms de famille. Paris, 1875.
11 A. Dauzat. Op. cit., p. 39.
12 K. Michaelsson. Etudes sur les noms de personne frangais d’apres les rdles de taille parisiens de 1292 a 1313, vol. 1—2. Uppsala, 1927, 1936.
13 A. Dauzat. Op. cit., p. 6.
423
выбыли платить талью в 1292, 1296—1300,1313 гг.Списки составлены при Филиппе Красивом и его сыне Людовике Сварливом; из них до К. Михаэльсона были опубликованы списки 1292 и 1313 гг., причем последний — абсолютно неудовлетворительно. Сам К. Михаэльсонуспел опубликовать списки тальи 1296 и 1297 гг., а также переиздать список 1313 г.
Историки знали эти источники, но работали с ними мало, ибо сопоставлять их было трудно, поскольку число людей в каждом списке неодинаково: в первой книге 1292 г. зарегистрировано 14 600 мужчин и 2100 женщин; в книге 1296 г. — соответственно 5025 и 615; в книге 1297 г.—8850 и 1250; в книге 1298 г.—8500 и 1450; в списке 1299 г.—9850 и 1550; в списке 1300 г. — 9900 и 1350; в списке 1313 г.— 5856 мужчин и 650 женщин. Но, несмотря на свои несовершенства, эти источники дают уникальный материал для антропонимических исследований. К. Михаэльсону удалось проследить изменение именного фонда за 22 года, т. е. за сравнительно короткий срок (и в определенной степени приближения — эволюцию именного фонда). Таблицы К. Михаэльсона показывают увеличение числа наиболее популярных имен (в % к общему числу)14 15:
Имя 1292 1296 1297 1298 1299 1300 1313
Жан 13,3 16,6 16,0 16,0 16,0 17,3 20,0
Гильом 8,1 8,4 8,4 8,3 8,4 8,9 8,2
Пьер, 5,5 6,5 5,9 5,9 5,9 6,2 6,5
Наибольшего распространения достигает самое популярное имя — Жан; почти все многочисленные антропонимические исследования (в том числе последних лет) показывают, что к XIV в. во всех районах Франции это имя составляет 20—25% всего именного фонда.
Данные, собранные шведским ученым, позволяют видеть, в каком направлении изменялся именной фонд населения Парижа на рубеже XIII и XIV вв. Но сравнительный анализ, с другой стороны, показывает что движение это уже не было значительным, наблюдается как бы завершение долголетней эволюции именного фонда. На протяжении дальнейших столетий личные имена не претерпели изменений масштаба IX—XII вв. Именно в XII в. каноническое право стало активно входить в быт, изменился характер обряда крещения (в раннее средневековье детей крестили лишь дважды в год, на пасху и на троицу, и клир был более терпим к языческим именам, которые придумывали родители). Постепенно христианская традиция вытеснила имятворчество, свойственное раннему средневековью. Характер изменения именного фонда с IX по XIII в. прослеживается в книге Г. Якобсона «Исследование по лотарингской антропонимике»16.
14 К. Michaelsson. Op. cit., р. 66.
15 Н. Jacobsson. Etudes d’anthroponymic lorraine. Les bans de trefonds de Metz
(1267—1298). Goteborg, 1955.
424
Работа Г. Якобсона состоит из двух частей — первая представляет глобальный статистический подсчет лотарингских имен, вторая посвящена сравнительному анализу каждого имени, встречающегося в списках жителей города Меца. Суммарный анализ Якобсона подтверждает данные Михаэльсона по Парижскому району, однако все же определенно чувствуется большее влияние германского элемента. Наступление христианских имен на германские к XIII в. очень заметно: до XI в., по данным Якобсона, германские имена составляли 97,3%, а в XI и XII вв. — 83,5%. Среди христианских имен 5 наиболее распространенных составляют 72% общего числа. Наиболее интересна вторая часть книги: конкретно-сравнительный анализ отдельных имен 16.
В настоящее время появляется все больше работ, где полиптики, кадастры, описи и терриеры, списки должников, клятвенные обязательства и другие документы, которые ранее использовались по мере возможности как памятники истории земледелия и землевладения, политики и культуры, рассматриваются как антропонимические источники.
Однако в данном случае статистический метод должен применяться с крайней осторожностью. Шведский лингвист О. Братто17, разбирая работу Г Якобсона, отмечает, что формальная статистика прежде всего должна строиться на учете происхождения источника, иначе она может дать искаженную картину. Поэтому необходимо относиться к имени как социальному знаку более продуманно. Якобсон, по мнению Братто, не уделил должного внимания социальному положению носителя имени.
*
Сен-Жерменский полиптик аббата Ирминона является уникальным источником для историко-антропонимических исследований. Он позволяет в определенной степени проследить взаимосвязь между именами и социальным статусом крестьян в раннее средневековье.
Дадим краткий отчет о проделанном нами историко-антропонимическом исследовании на материале этого источника.
Многие описания крестьянскихсемей, зафиксированные в полиптике, разрешают сопоставлять имена родителей и детей. Подобное сопоставление, в свою очередь, дает возможность более пристально вглядеться в процесс германизации имен, заканчивающийся в IX столетии. Германизация имен позволяла сервам и литам сливаться с массой относительно менее закабаленных колонов.
16 Автор использовал удобную систему сокращений и расположил весь огромный материал по трем рубрикам: А, В и С (под А подразумеваются данные по XI в., под В—данные XII в., под С — XIII в.). Эволюцию конкретных имен по разным районам Франции Г. Якобсон прослеживает по источникам отдельных провинций; например, до 1000 г. в Лотарингии имя Жан или Johannes составляло 0,9% всех известных имен, в XI—XII вв. — 2,4%; в XIII в.— 16,4%, а к концу XIV в., по отдельным источникам, распространение этого имени достигало более 30%.
17 О. Bratta. Notes d’anthroponymie messine. Goteborg, 1956.
425
При сопоставлении имен родителей и детей в каждом из описаний все семьи группировались нами по следующим шести рубрикам.
В первую рубрику включались семьи сервов, литов и все случаи смешанных браков (за исключением брака между колонами и свободными). На примере каждой из этих семей можно проследить усиление германского элемента в именах детей.
Вторая рубрика включает в себя семьи колонов, где сопоставление имен родителей и детей устанавливает усиление германского элемента в именах второго поколения.
Третья типичная ситуация предусматривает полное господство германских имен в семьях колонов как в первом, так и втором поколении— т. е. определенное равновесие.
В четвертую рубрику включены многодетные семьи колонов, в которых большинство детей носит германские имена.
Пятая группировка включает в себя семьи колонов, в которых большинство детей носит галло-римские имена или между галло-римскими и германскими именами существует равновесие.
Наконец в шестую рубрику включены семьи сервов, литов и смешанные семьи, где во втором поколении господствуют галло-римские имена.
Группировка по перечисленным рубрикам дает возможность составить следующую суммарную таблицу с указанием числа случаев для каждой ситуации.
I il in IV V VI
156 139 690 115 61 11
Эта таблица позволяет полагать, что ситуации, отраженные в I—III и отчасти в IV рубриках, были наиболее типичны для Франции начала IX в. н. э.
Желание дать детям германские имена отвечало стремлению литов и сервов слиться с находящимися в относительно более привилегированном положении колонами. Причем полиптик, по-видимому, фиксирует одну из последних стадий этого процесса. Таким образом, еще раз можно убедиться, что германизация имен во Франции эпохи раннего средневековья имела под собой не этническую, а социальную почву.
*
Процесс изменения именного фонда во Франции четко прослеживается по хартиям Фореза. А. Валле, автор обширной монографии, составил таблицу, которая, на наш взгляд, является очень показательной 18:
18 A. Vallet. Les noms de personnes du Forez et confins aux XH-e, XIII-е et XIV-е siecles. Lyon, 1961, p. 96.
426
1250— 1300 гг. 1300— 1400 гг.
Старые латинские имена 215—6,83% 337—1,75%
Германские 545—17,31% 1953—10,22%
Мистические 24—0,75% 110—0,57%
Ветхозаветные 60—1,90% 396—2,07%
Древнехристианские 2002—63,58% 14534—76,09%
Новохристианские 302—9,59% 1768—9,252%
Разные — 1
3148 19 099
Данная таблица, составленная на материале более 24 тысяч имен, подтверждает результаты К. Михаэльсона и Т. Якобсона. Древнелатинских имен языческого происхождения — меньшинство, и, если изъять из них «подозрительное» по своему происхождению имя Дюран-дус, они составят всего 0,13% по отношению к 19 099 именам XIV в. Древнегерманские имена более живучи, отчасти потому, что они христианизированы, отчасти потому, что они являются социальным признаком господствующего класса.
Нами было подсчитано, что в списке вассалов графа Фореза (середина XIII в.) 108 имен германского происхождения и только 31 — латинского происхождения19 20. Среди феодалов наибольшее распространение нашли такие имена, как Гуго и Гильом. В XIII в. имя Гуго, как правило, является признаком знатности, но документы XIV и XV вв. сообщают о «девальвации» этого имени, и появляются указания на то, что его носили простые цензитарии. Кроме того, это имя все чаще фиксируется как уменьшительное: Huguet, Hugette или выступает в виде фамилии, происшедшей из уменьшительного имени — Hugonin.
Помимо германских имен, хартии Фореза донесли до нас определенное количество мистических имен: Amadeus, Vital, Deodatus, которые занимают очень скромное место в общем числе. Эти имена, как отмечает А. Валле, являются пережитками первых веков христианства, когда имя было осмысленным символом веры, но подобный символ со временем потерял свое значение, омертвел. Ветхозаветные имена также непопулярны в Форезе, их количество крайне невелико.
Самыми распространенными являются имена апостолов: Иоанн, Андрей, Петр, Варфоломей, Стефан. В XIII в. из зафиксированных 3148 имен на имена апостолов приходится 2002, т. е. 2/3. Документы XIV в. подтверждают эту картину: из 19 099 чел. 14 534 носили раннехристианские имена, а на самое распространенное имя Жан приходилось 30% 2 °.
19 «Charles du Forez», vol. VII, № 903. Macon, 1938.
20 A. Vallei. Op. cit., p. 85—87, 91—96.
427
Новохристианские имена, т. е. имена местных святых, были распространены гораздо меньше; исключение составляли Мартин, Антоний и Франциск.
В XIV в. различие между рыцарскими и простонародными именами уменьшается, хотя остается ряд имен аристократического характера — Александр, Далмаций, Гвидо, Мило и др. 21 22
Особенности распространения различных имен в Форезе характерны и для других районов Франции. Автор подчеркивает, что мистические имена исчезли, поскольку их смысловой, эмоциональный, а также до некоторой степени абстрактный характер был чужд психологии христиан эпохи классического средневековья, более безразличных к символам веры, чем первые христиане. Имена же апостолов сохранялись, как более конкретные, ибо любой, даже безграмотный, житель деревни знал наперечет всех 12 апостолов и их изображение.
Таким образом, изучение распространения имен в средневековой Франции, сопоставление их по происхождению и значению может пролить некоторый свет на процессы социальной дифференциации общества, а также несколько приблизить к познанию психологии средневекового человека. В этом плане, в частности, антропонимика может приоткрыть завесу, скрывающую от нас психологию крестьянина и горожанина. Широкое распространение отдельных имен, например имен христианских святых, связано с процессом «бытовизации» и «обмирщения» христианской мифологии.
Хронологическое сопоставление отдельных списков имен многих описей (сопоставление которых в целях уяснения экономического положения крестьян того или иного района средневековой Франции ранее не давало нужного эффекта) может помочь проследить некоторые черты массовой психологии в развитии.
*
В характере образования имен между периодами раннего и классического средневековья прослеживается значительная разница. Имятвор-чество, которое наблюдалось в раннее средневековье, не умирает, но принимает другую форму — гипокористическую, в связи с частичным закреплением прозвищ, топонимических признаков, этнических кличек, с одной стороны, и уменьшением именного фонда — с другой.
К. Михаэльсон и А. Доза подчеркивают, что имена изменялись не путем сокращения, как в наше время, а, наоборот, как правило, благодаря присоединению уничижительных и уменьшительных суффиксов -ot, -et, -in, -at, -ard. Распространение различных гипокори-стических форм в XIII—XIV вв. прослеживается всеми исследователями: К- Михаэльсоном — по Парижскому району, Г Якобсоном — по Лотарингии, М. Т. Морлет — по Пикардии, А. Валле — по Форезу 23.
21 Ibid., р. 91.
22 A. Dauzat. Op. cit., р. Ill—127; К. Michaelsson. Op. cit., p. 67 etc.; H. Jacobson.
Op. cit., p. 35—41; A. Vallet. Op. cit., p. 113, 114.
428
В Форезе гипокористические имена составляли 11,37% всего числа мужских имен, употреблявшихся с 1250 по 1300 г., и 10,48% с 1300 по 1400 г.; женских соответственно— 17,78 и 22,71%. Подсчеты антропонимистов доказывают также, что гипокористическим изменениям больше всего подвергались распространенные апостольские имена. Для иллюстрации приведем лишь одну из таблиц французской исследовательницы М. Т. Морлет, изучающей имена средневековой Пикардии (в % к общему числу имен, встречающихся в источниках):
1300 —1349 гг. 1350— 1399 гг.
Жан —19,2 Жан —20,7
Гильом — 9,5 Жанен — 10,7
Робер —6,9 Гильом — 6,7
Рауль — 3,3 Пьер — 5,5
Робер - 4,7:
«Revue Internationale d’onomastique».
Paris, 1959, №2, р.138.
Во второй половине XIV столетия гипокористическое имя Жанен стало вторым по распространенности среди всех имен этого района.
Гипокористическое имя было признаком либо молодости, либо уничижения. В средние века гипокористические вариации ряда имен, в основном раннехристианских и нескольких распространенных германских, достигали значительного масштаба: например, имя Жан встречалось почти в 20 вариантах. Присоединяя к имени многочисленные суффиксы, им «играли, как побрякушкой» 23.
Было во Франции имя, которое превратилось в прозвище, это имя — Жак. Характерно, что оно, за исключением Лотарингии, не было распространенным. В Парижском районе, по данным К- Михаэльсона, оно занимает 1,4% всех имен; нечасто оно встречалось и в Нормандии, и в Бургундии.
Следующая таблица составлена нами по хартиям Фореза на основании данных, собранных Э. Перруа, М. Гонон и А. Валле 24.
Годы Всего имен Распространенность имен (в % к общему количеству) Гипокористические варианты внутри каждого имени (в %)
Жан Жак Жан Жак
1250—1300 3148 20 1,5 8 87
1300—1460 19100 32 2,5 9 78
Эта таблица красноречиво свидетельствует о том, что имя Жак было слабо распространено по сравнению с другими христианскими
23 A. Vallet. Op. cit., р. 207.
24 «Chartes du Forez», vol. X. Macon, 1943—1944; A. Vallet. Op. cit.
429
именами и в основном носило уменьшительный и уничижительный характер. Интересно, что в списке гипокористических вариантов отдельных имен, приводимом А. Доза, имя Жак встречается в наиболее разнообразных вариантах, уступая в этом смысле лишь имени Пьер. Можно догадываться, что сравнительно малое распространение имени-прозвища в XIII—XIV вв. было как бы отрицательной реакцией народа.
В списке Парижской тальи 1313 г., опубликованном К. Михаэль-соном, имени Жак соответствует наибольшее количество уничижительных кличек, таких, как «прокаженный», «коротышка», «Магомет», «хромая лошадь», «горчица», «бочонок» и т. д. Проблема кличек и прозвищ в средние века заслуживает самостоятельного изучения 25.
Любые антропонимические данные должны восприниматься осторожно, ибо имя и прозвище далеко не всегда свидетельствуют о подлинном социальном положении его носителя. Однако статистический подход к данным антропонимики позволяет с большей уверенностью говорить о взаимосвязи имени и социального положения26
Основные этапы изменения именного фонда таковы. В VI—X вв. во Франции (за исключением юга) наблюдаются два взаимосвязанных явления: германизация и дробность имен. В IX в. источники фиксируют подавляющее превосходство германских имен. С XI в. большинство германских имен постепенно выходит из употребления, соотношение между германскими и греко-латинскими именами изменяется в пользу последних. В XIII в. наступает относительная стабилизация, направление развития то же, но темп замедляется. Социальная значимость имен ослабевает, основную роль в этом плане играют фамилии и прозвища.
25 См. Н. Carrez. Etudes d’anthroponymie bourguignonne.— «Annales de Bourgogne». Dijon, juin 1937, mars et sept. 1938; «Actes et memoires du 1-er Congres de toponymie et d’anthroponymie». Paris, 1939, p. 116—124.
26 В. А. Никонов. Личное имя — социальный знак. — «Советская этнография», 1967, )№ 5, стр. 154—168.
РУКОПИСЬ ПЕРЕВОДА «САЛИЧЕСКОЙ ПРАВДЫ» ИЗ АРХИВА В, К. ПИСКОРСКОГО
4. Е. МОСКАЛЕНКО
В архиве выдающегося русского прогрессивного медиевиста В. К. Пискорского (1867—1910), долгое время бережно сохранявшемся семьей ученого в Киеве, а в 1969 г. переданном в рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (ф. 604), находится интересная рукопись перевода «Салической правды» и незаконченных комментариев к ней.
Она представляет собой толстую общую тетрадь в картонном переплете коричневого цвета с зеленоватыми вкраплениями, В ней пронумерованы 102 страницы, заполненные текстом перевода, не считая вклеенных листов, а также страниц, оставленных чистыми для вписывания комментариев и не пронумерованных. Заголовок, написанный красивым крупным почерком, гласит: ««Салическая правда». Изд. H.Geffken’a, Leipzig, 1898. Перевод, сделанный студентами III курса исторического отделения под руководством проф. В. К- Пискорского. Нежин. Историко-филологический институт. 1902/03 ак. г.». Под словами «Салическая правда» зачеркнуты две строчки, написанные мелким почерком Пискорского: «Издал, перевел и объяснил В. К. Пискорский, проф. Нежин, инет. кн. Безбородко». В правом верхнем углу, тоже рукою Пискорского, написано и частично зачеркнуто: «Опыт социального [?] исследования. 1. Часть положительная. 2. Часть критическая. 3. (далее не зачеркнуто.— А. Л4.). Текст, перевод и комментарии».
Латинский текст в рукописи отсутствует. В конце ее вклеены «Содержание», являющееся планом задуманной работы, и два листа — список литературы о «Салической правде».
Наконец, в рукопись вложены относящиеся к теме черновые наброски на отдельных листках, конспекты и выписки из различных книг, вырезки из газет и журналов, указания на новейшую литературу вопроса, а также небольшая школьная тетрадь, содержащая 11 заполненных страниц, старательно переписанных молодым Пискорским, — его студенческое сочинение на тему: «О свадебном договоре по франкскому праву в эпоху Меровингов и Каролингов».
На вводных страницах дается характеристика «Салической правды», разбирается вопрос о времени ее редактирования и рассматривается ее содержание.
Характеристика «Салической правды» не закончена — в тетради оставлено место для ее продолжения. Далее во введении речь идет
431
о других варварских правдах, подробно охарактеризованы лангобардские законы со ссылкой на П. Г Виноградова. Введение окончательно не отработано. В нем имеются, например, повторения. Оно скорее всего представляет собой первоначальный набросок.
Сам перевод «Салической правды» 1 очень неровен. Большей частью он довольно точен. В отдельных местах рукою Пискорского сделаны исправления. Например, в § 1 второго титула Пискорский зачеркивает «кормящегося» (поросенка) и пишет сверху «молочного» (в подлиннике •— porcellum lactantem). В § 4 седьмого титула вместо «болотную птицу» Пискорский ставит — «гуся» (ansare).
Вместе с тем в переводе остаются неисправленными прямые ляпсусы. Например: «если же они были с копьями» вместо «со стрелами» (в подлиннике — «dum sagittas».— Lex. sal., XIII, 5); или: «если же они похитят девушку из-под замка или из сарая» вместо «из горницы» («de scrcuna».— Lex Sal., XIII, 5). В одном месте студенты перевели «желудок» вместо «живот», и получился забавный текст: «Если же кто будет ранен между ребер или в желудок («in ventrem».— Lex Sal., XVII, 4), причем окажется, что рана проникает вплоть до внутренностей...»
Однако нельзя сказать, что перевод сделан вовсе без знания дела. И трудно полностью согласиться с резко отрицательной оценкой этого перевода, данной Н. П. Грацианским в письме к вдове Пискорского Зинаиде Захаровне от 30 января 1913 г.2
Предназначался ли нежинский перевод «Салической правды» для печати? Филолог В. В. Данилов, учившийся в Нежинском институте в начале XX в., писал 28 января 1967 г. дочери Пискорского Елизавете Владимировне: «Припоминаю, что под его (Пискорского. — А. Л4.) руководством студенты-историки перевели т. н. «Lex Salica», что было напечатано на гектографе» (письмо хранится у Е. В. Пискорской). Не ошибка ли это памяти? Или размноженный на гектографе перевод не сохранился? Это вряд ли вероятно, так как Пискорский тщательно подбирал свои сочинения, а также все написанное о нем, и сохранял все документы и письма, ему адресованные. Но весьма возможно, что Пискорский такое издание готовил. Перевод, как явствует из титульного листа, был сделан в 1902/03 учебном году. Однако работа над ним продолжалась и дальше. На стр. 5 рукописи дан следующий перевод § 7 второго титула: «Если кто украдет трех или более свиней, до шести голов, то как виновный присуждается к штрафу и т. д.» Слова «до шести голов» Пискорский взял в скобки и сделал надпись: «Нет у Геффкена — Егоров». Но ведь издание Д. Н. Егорова 3 вышло в 1906 г., следовательно, работа над переводом продолжалась и после переезда Пискорского в Казань (1906 г.).
1 Переведены только основные параграфы, прибавления не переведены.
2 Письмо хранится в семье Пискорских в Киеве.
3 «Сборник законодательных памятников древнего западноевропейского права», под ред. П. Г. Виноградова и М. Ф. Владимирского-Буданова. Вып. I. Lex Salica. Киев, 1906. Это издание явилось результатом работы Д. Н. Егорова в знаменитом семи-наре П. Г Виноградова. См. рец.: В. К. Пискорский. Русское учебное издание «Салической правды». — ЖМНП, 1906, декабрь.
432
То же можно сказать и о комментариях. Они далеко не законченны, но везде в рукописи мы находим следы непрекращающейся работы над ними. Приведу комментарий к титулу 1 «О вызове на суд»:
«Франкский суд назывался mallus или placitum. В состав его могли’ входить все местные полноправные обыватели. Но фактически суд производили рахимбурги (boni homines, позже scabini) в числе 7 человек под председательством тунгина или центенария. Тунгины напоминали по функциям власти [?] ‘principes эпохи Тацита. В эпоху Меровингов тунгин исчезает; центенарий становится агентом графов.
Выше суда центенария стоял суд графа (mallus comitis). В состав этого суда входили 3 т. н. sacebarones, знатоки обычного права, они-то и указывали графу на закон, который надлежало применить к данному случаю. Еще выше стоял королевский суд — curia regis, Judicium palatii.
Нормальным началом процесса был вызов на суд (mannire, ad-minere, comminere у салических и рипуарских франков), производимый самим [истцом?].
Противник назначал срок в 7, 14, 40 (иногда 21, 80) ночей. Не явившийся к сроку ответчик подлежал штрафу в 15 сол. Такому же штафу подвергался и истец, не явившийся к сроку и призывавший ответчика не по закону. Неявка на суд не вменялась в вину, если причиной неявки были законные основания: пожар, болезнь, королевская служба. Призываемый имел право на несколько отсрочек. По «Салической правде» ответчик мог быть призываем 4 раза, по «Рипуарской» — даже 7. Вызов сторон на суд с течением времени был заменен судебным приглашением (bannitio). Судебный процесс мог начинаться и иначе: именно, тяжущиеся стороны могли сослаться между собой относительно явки на суд (placitum adramire [?], wediare), причем стороны иногда обеспечивали свое обещание известным ручательством. Mannire имело юридическое действие лишь как односторонний акт истца, тогда как adramire [?] был обоюдным юридическим актом. В последнем случае срок устанавливался по обоюдному свободному соглашению сторон».
Как видно из приведенного текста, Пискорский стремился сухие юридические формулы документа раскрыть во всей их конкретности, показать, как постановления «Салической правды» могли претворяться в жизнь.
Особенно интересен комментарий к титулу XLIV.—«О reipus’e»: «Франкский брак обставлен был целым рядом обрядов, более или менее торжественных. В брак могли вступать лица различных общественных положений, как равных, так и не равных, достигшие определенного возраста (14 и 12 лет) и не находящиеся между собой в близких степенях родства... Каждая женщина находилась под чьим-нибудь mundium’oM: если она девушка — опека принадлежала родителям ее; если она вдова — она под опекой родственников покойного мужа; если она выходит замуж — опека над ней переходит к мужу; если она отдается под защиту какого-нибудь монастыря или аббатства —• опека над ней переходит к аббату последнего, поэтому лицо, желающее жениться, должно иметь дело с теми, кому принадлежит опека
433
над ней, должно условиться с ним относительно размеров приданого, получаемого невестой от жениха («Tacitus, 18-dotem non uxor marito, sed uxori maritus offert»), после чего уже следует формальное обручение жениха с невестой. Между заключением брачного контракта и самой свадьбой существовал известный промежуток времени...
Родители жениха или невесты или лица, заступающие их место, предварительно договаривались насчет предстоящего брака и устанавливали размер приданого [?]. Во время торжественного обручения жених вручал родителям невесты 1 с. и 1 д. — нечто вроде древнерусского вено. Затем следовала символическая передача женихом невесте приданого через палочку и перчатку и перечисление статей движимого и недвижимого имущества, которые на основании «libellum dotis» должны поступить в постоянное [?] владение и полное распоряжение невесты с того самого дня, когда совершится бракосочетание. Отец или опекун девушки в присутствии свидетелей передает через жезл свою дочь в жены своему контрагенту. Последний в свою очередь вручает отцу своей будущей жены салический солид в виде выкупа, возвращая при этом ему жезл, как бы в знак того, что сдает отцу невесту на сохранение до дня свадьбы...»
Далее следует подробнее изложение содержания титула «О reipus’e». Пискорский изображает живую картину быта и нравов франкского общества, привлекая для толкования «Салической правды» некоторые другие источники.
Особенно подробно Пискорский останавливается на положении рабов и зависимого населения, а также на вопросах уголовного процесса. В последнем случае очень интересны комментарии к титулу XXXVII — «О преследовании по следам».
«Лишившийся движимого имущества путем воровства или грабежа мог выступить непосредственно против предполагаемого преступника с иском и обвинением в воровстве или грабеже. Это — процесс, в котором на 1-й план выдвигается субъективная сторона преступления (по лицу разыскивается украденная вещь). Германское право знало и другого рода процессы, в основе которых лежала объективная сторона преступления (т. е. по украденной вещи разыскивался вор), причем против подозреваемого лица не возводилось прямое обвинение в преступлении. В 1-м случае целью процесса было требование пени за воровство и возвращение украденной вещи или ее стоимости; во 2-м — главной целью было отыскание вещи. Это и был процесс de vestigio minando — преследования по следам и нахождения поличного.
Если потерпевший своевременно заметил пропажу, он немедленно мог отыскивать вора по следам (vestigium minare, англосакс, trad, bedrifon) в сопровождении группы дсмочадпев и соседей (trustis); если след приводил к дому, то следопыты имели право произвести обыск дома (scrut inium, irquisitio), обыск должен был производиться с соблюдением традиционных форм, имеющих общее основание для всех арийских народов (греков, римлян, славян и кельтов) и описанных в законе фризов: с раскрытыми руками, неопоясанные, босые и невооруженные, участники розыска должны вступать в дом, чтобы
434
никто из них не мог принести или подкинуть в дом разыскиваемую вещь с намерением обвинить хозяина дома в воровстве...
Если потерпевший найдет по непрерывным следам пропавшую вещь во владении другого в течение определенного срока, который у франков=9 ночам, то он вправе без дальнейших формальностей овладеть вещью (Lex Rip. 47).
Если при этом владетель сошлется на третье лицо, от которого он получил вещь, то преследователь может взять вещь, лишь оставив залог, что выступит против названного 3-го лица (Lex Sal. XXXVII; ille que per vestigio sequitur, res. suas per tercio manu agramire debet).
Это место темное. Толкуют его так. Зикль: потерпевший должен подтвердить свое право на вещь клятвой своей и двух свидетелей; Зом: gelabt er das Grittender fahren; Шредер: преследователь может передать вещь в 3-и руки.
Brunner (II, 495): овладение собственной вещью путем дозволенного самоуправства не нуждается в установлении формального судебного процесса. От данных в каждом случае условий зависит, должен ли истец поднять шум и рассматривать владельца как уличенного вора или выступить против него или третьего лица с обвинением в воровстве».
Стремление показать в яркой образной форме социально-экономическую, юридическую, политическую и бытовую стороны жизни франкского общества красной нитью проходит через все комментарии. Большое количество сравнений приводит Пискорский из «Русской правды». Иногда он вместо собственного изложения делает значительные по объему выписки из специальных работ, обычно на языке оригинала.
Над «Салической правдой» Пискорский не прекращал работы до конца своей жизни. В рукопись вложены листочки со ссылками на литературу вопроса, вышедшую в 1909 г.
О плане предполагавшейся работы свидетельствует вклеенное в конце рукописи «Содержание». Вот его текст:
«1. Внешняя критика «Салической правды: время и место ее составления; рукописи и их классификация; древнейшая часть «Салической правды» и позднейшие дополнения. Издания.— Значение «Салической правды» как юридического сборника: уголовное и гражданское право, процесс.
2. Что дает «Салическая правда» для изучения быта салических франков. Родовые и семейные отношения. Поземельный строй и хозяйство. Сословные отношения. Государственная и судебная организация. Миросозерцание. Таксы на жизнь людей различных категорий, на различные части их тела, на имущественный ущерб и на честь.
3. Сравнение «Салической правды» с «Русской правдой» и другими аналогичными кодексами.
4. Текст и перевод».
Если бы работа была закончена и напечатана, мы имели бы хорошо комментированный первый полный перевод «Салической правды»
435
на русский язык. В настоящее время в нашем распоряжении имеется прекрасный перевод Грацианского 4. Однако комментарии в нем отсутствуют, их не было и в казанском издании 5. Трудно понять, почему Грацианский не обратил в свое время внимания на комментарии Пискорского.
Рассматриваемая рукопись служила Пискорскому прежде всего для работы со студентами.
В упомянутой выше рецензии на киевское издание «Салической правды» Пискорский писал: «Известные трудности, встречаемые при изучении «Салической правды», не только нс служат препятствием для внесения этого памятника в круг семинарских занятий, но, напротив, возбуждают и изощряют критическое мышление студента, содействуют развитию его научной самостоятельности» 6.
«Салическая правда» — один из памятников по истории западноевропейского раннего средневековья, изучение которого открывает большие возможности для развития у студентов самостоятельных исследовательских навыков. Естественно, что сам Пискорский, который, по словам его большого друга, известного казанского филолога Е. Ф. Будде, «с редкой энергией и настойчивостью проводил в заседаниях факультета свою мысль о том, что только первоисточники науки и именно в подлинных документах могут подготовить учащуюся молодежь к серьезному научному труду, к труду сознательному и воспитать в молодежи идейную (курсив мой.— А. Л4.) привязанность к той или иной науке» 7, постоянно привлекал для занятий со студентами «Салическую правду».
Чтобы охарактеризовать проблемы, возникавшие у Пискорского при изучении «Салической правды» со студентами, достаточно привести небольшой листок, вложенный в рукопись и озаглавленный «Темы по «Салической правде»: «1. Взгляды «Салической правды» на преступления и наказания. 2. Судебный процесс по «Салической правде». 3. Виды судебного процесса по «Салической правде». 4. Суд божий или ордалии по «Салической правде». 5. Условия, определяющие размеры виры по «Салической правде». 6. Признает ли «Салическая правда» телесные наказания и смертную казнь. 7. Судебная организация «Салической правды». 8. Родовые отношения по «Салической правде». 9. Имущественные отношения по «Салической правде». 10. Роль скотоводства в быту салических франков. И. Роль земледелия в быту салических франков. 12. Формы землевладения у салических франков. 13. Сословные отношения по «Салической правде». 14. Положения различных классов по «Салической правде». 15. Положение римского населения по «Салической правде». 16. Положение рабов по «Салической правде». 17. Положение женщин по «Салической правде». 18. Сле
4 См. «Салическая правда». Пер. Н. П. Грацианского. Под ред. В. Ф. Семенова. М., 1950.— «Уч. зап. МГПИ им. В. 14. Ленина», т. 42. Рец. А. Е. Москаленко — ВИ, 1950, № 3.
5 «Салическая правда». Рус. пер. Lex. Salica. Н. П. Грацианского и А. Г. Муравьева. Казань, 1913.
6 ЖМНП, 1906, декабрь, стр. 444.
7 Е. Ф. Будде. В. К. Пискорский (некролог).—ЖМНП, 1910, октябрь, стр. 56.
436
ды влияния королевской власти и церкви в быту франков по «Салической правде»».
В сущности говоря, тематика, которую Пискорский предлагал свыше 60 лет назад своим студентам, во многом близка к той, которая используется в советских вузах при изучении «Салической правды». Отличается же она главным образом тем, что в тематике В. К. Пискорского рассмотрение юридической стороны памятника стоит на первом месте.
Сохранившаяся рукопись перевода «Салической правды», выполненного нежинскими студентами под руководством Пискорского, лишний раз свидетельствует о широком использовании русскими медиевистами для учебных целей одного из важнейших памятников раннего средневековья. Интерес к «Салической правде» переходил из поколения в поколение, от учителей к ученикам. Он возник в среде медиевистов Московской (П. Г Виноградов, Д. Н. Егоров и др.), а также Киевской (И. В. Лучицкий, Ф. Я. Фортинский, Д. М. Петрушевский, В. К. Пискорский, А. Н. Ясинский) школ и накануне Великой Октябрьской революции утвердился в Казанском университете, благодаря деятельности В. К. Пискорского, а позже Н. П. Грацианского.
В наше время советские медиевисты, используя лучшие традиции передовых русских историков уже на базе марксистско-ленинского мировоззрения, обогатили нашу науку новой интерпретацией давно известного Салического закона. Они широко используют его на учебных занятиях со студентами, воспитывая у них как материалистическое мировоззрение, так и самостоятельные навыки исследовательской техники. Мысль, высказанная в свое время В. К. Пискорским, о значении изучения «Салической правды» для формирования научного мышления студентов остается глубоко правильной и для нашего времени.
ИСТОРИЯ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ В ФОНДАХ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПУБЛИЧНОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ БИБЛИОТЕКИ
Н. М ЛАШАЕВА
Одним из богатейших в СССР хранилищ литературы по истории западноевропейского средневековья является Государственная публичная историческая библиотека. Она унаследовала фонды Исторического музея, составленные в свою очередь из книжных коллекций ряда русских ученых, историков и собирателей, а также фонды библиотеки Института красной профессуры и других учреждений. Издания XIX и XX вв. на русском и иностранных языках попали в библиотеку из разных коллекций, книги XVI в. частично, очевидно, из собрания А. С. Уварова, основателя Исторического музея V На протяжении своего более чем 30-летнего существования библиотека непрерывно пополняла фонды новинками и недостающими старыми изданиями. Фонд по истории средних веков в библиотеке очень богат и хорошо разработан. Большой интерес представляют книги XVI — XVII вв., являющиеся сами по себе ценным историческим источником, документами эпохи. Здесь мы находим хроники, трактаты, описания путешествий и многое другое. Большую ценность представляет коллекция книг и брошюр эпохи Реформации. Это наиболее ранние издания трудов знаменитых гуманистов— Эразма Роттердамского, Ульриха фон Гуттена, Томаса Мора и других, прижизненные издания сочинений Лютера, Меланхто-на, Кальвина.
В самую гущу идейной жизни того времени вводят читателя такие материалы, как переплетенные в конволюты, очевидно, вскоре после своего выхода, первоиздания произведений Лютера, полемические брошюры, трактат Кальвина против учения Сервета1 2, некролог Лютера, составленный Меланхтоном, произведения Джордано Бруно. Гордостью библиотеки являются изданные фирмой Эльзевир «Испанская монархия» Кампанеллы3, «История царствования ГенрихаVII» Френ
1 См. И. Н. Розанов. Как создавалась государственная библиотека при Историческом музее. Исторический очерк. 1937. Рукопись хранится в Гос. публичной исторической библиотеке.
2 Johannes Calvinus. Defensio Orthodoxae fidei Sacra Trinitate contra prodigi osos errores Micelis Serveti Hispanis. Oliva, 1554.
3 Th. Campanellae. De monarchia Hispanica discursus. Amstelodami, Apud Ludovi-cum Elsevirium, 1640.
438
сиса Бэкона4 и др. Помимо трудов, отражающих явления и события общеевропейского масштаба, читатель найдет в изданиях XVI—XVII вв. материал по истории отдельных лиц и событий в разных странах. В качестве одного примера подобного рода можно привести монографию о жизни и деятельности албанского героя Георгия Скандербе-га, вышедшую в конце XVI в. и являющуюся переводом на немецкий язык еще более раннего издания5 6.
Параллельно с книгами, отражающими текущий момент или недавнее прошлое, уже в XVI — начале XVII в. выходят публикации источников по средневековью. Примером подобной публикации может служить издание «Germanicarum rerum scriptores» (Francofur-tum, 1600), охватывающее источники по истории Германии с древнейших времен до Фридриха III.
Публикации собраний источников, выходивших в разное время, представлены в библиотеке довольно полно. Для XVIII в. характерно, например, такое издание, как Muratori «Rerum Italicarum scrip-tores». Девятнадцатый век дал огромное количество публикаций источников по средневековью, что связано с подъемом национального самосознания европейских народов. Наиболее крупное издание такого рода — знаменитые «Monumenta Germaniae Historica» во многих десятках томов. Они находятся на открытом доступе в Зале всеобщей истории и постоянно пополняются — как известно, в настоящее время различные перепечатки и продолжения этого издания осуществляются и в ГДР, и в ФРГ, и в Австрии. К числу меньших по объему многотомных публикаций источников следует отнести и такие, как «Monumenta Habsburgica», «Die Chroniken der deutschen Stadte», «Corpus scriptorum Byzantinae» и др. Интересны также публикации источников по отдельным проблемам, например собрание документов о Крестьянской войне в Германии, изданное Г Францем®, «Библиотека крестовых походов» Мишо7 и др. Хорошо представлены в фондах труды зарубежных медиевистов — Д. Р. Грина, В. Стеббса, И. Д. Фюстеля де Куланжа, Дж. М. Тревельяна и многих других — в подлинниках и русских переводах.
Наиболее полно представлена в фондах русская и советская медиевистика. В библиотеке собраны практически все дореволюционные русские работы по истории средних веков — публикации источников (например, многотомная публикация «Византийские историки»), первоиздания и собрания трудов корифеев русский медиевистики — Т. Н. Грановского, П. Н. Кудрявцева, С. В. Ешевского, В. И. Герье, П. Г. Виноградова, М. М. Ковалевского, Д. М. Петрушевского, Д. Н. Егорова и др. Среди них ряд книг с автографами авторов. Так, например, на книге Т. Н. Грановского «Аббат Сугерий» (М., 1849) имеется надпись автора: «Сергею Петровичу Полуденскому от ду
4 Franc. Baconi De verulamio. Historia regni Henrici Septimi Angliae Regis. Am-stelodami, Ex officina Elzeviriana anno 1662.
5 M. Barlctius. Scanberbeg. Frankfurt a/Main, 1577.
6 G. Franz. Der deutsche Bauernkricg, Aktenband. Munchen u. Berlin, 1935; idem Quellen zur Geschichte des Bauernkrieges. Munchen, 1963.
7 J. Michaud. Bibliotheque des croisades, I—IV. Paris, 1829.
439
шевно преданного ему автора». Подобные надписи то и дело попадаются на книгах.
Особо следует отметить прекрасную коллекцию русских дореволюционных журналов и ученых трудов, хранящуюся в библиотеке.
Советские работы по медиевистике представлены в фонде с исчерпывающей полнотой. Труды С. Д. Сказкина, Е. А. Косминского, В. М. Лавровского, Н. П. Грацианского, А. К. Дживелегова, И. Д. Удальцова и других в первоизданиях и переизданиях, работы среднего и младшего поколения советских медиевистов, многочисленные издания источников, осуществленные советскими учеными, составляют богатый фонд по средним векам. Он постоянно пополняется новыми работами, выходящими в центре и на периферии. Библиотека получает всю советскую периодику по истории и значительное количество периодики иностранной. Непрерывно пополняется и фонд зарубежной литературы. Следует отметить большую оперативность библиотеки в приобретении новейших зарубежных работ.
В каталогах и картотеках библиотеки медиевистика занимает большое место. Каталоги библиотеки по истории — наиболее подробные среди других библиотек Москвы. Они отражают весь книжный фонд — русский и иностранный. В систематическом каталоге читатель находит книги по истории средневековья в порядке хронологии эпох и событий, в предметном каталоге подобрана литература по истории городов и местностей, персоналии исторических деятелей. В разделе по истории исторической науки отражена литература об ученых-медиевистах, об изучении и методике преподавания европейского средневековья. Наиболее сложной является работа по подборке статей по тому или иному вопросу. В Исторической библиотеке с 1952 г. ведется систематическая картотека статей из журналов, русских и некоторых иностранных. Статьи из сборников, трудов и ученых записок, в том числе периферийных институтов, трудно поддающиеся разысканию и часто ускользающие от внимания исследователя, расставлены в книжном систематическом каталоге. Проследить ретроспективно работы русских медиевистов можно по библиографиям Ламбиных, Межова (1855—1875 гг.), а затем в значительной мере по составленной и хранящейся в Исторической библиотеке уникальной картотеке книг и журнальных статей по истории на русском языке с 1876 по 1951 г.
Особый интерес представляет уникальная коллекция журнальных статей и газетных вырезок, составленная историком М. Д. Хмыровым (1830—1872). Коллекция содержит вырезки и оттиски из русских и частично иностранных журналов и газет за 110 лет — с 1755 по 1865— по историй, экономике, литературе, культуре отдельных стран. Все вырезки переплетены в тома. Материалы по медиевистике находятся в томах, посвященных отдельным странам, а также в специальных подборках, например «Атилла» и др. Хмыровская коллекция в какой-то мере дополняет библиографические справочники и каталоги. Просмотр всех перечисленных выше материалов позволяет проследить все развитие русской медиевистики.
440
Характеристика справочного фонда библиотеки по истории средних веков может стать темой отдельной работы. Отметим только, что библиотека обладает большим русским и иностранным справочным фондом по истории средних веков, а также рядом печатных каталогов различных библиотек, энциклопедиями и биобиблиографическими словарями.
В Исторической библиотеке собран также интересный фонд по истории славянского средневековья. Мы намеренно не касались этого вопроса, так как на эту тему имеется отдельная статья8.
Историческая библиотека обладает хорошо скомплектованным фондом (книжным и журнальным), а также справочным аппаратом по истории западноевропейского средневековья и может служить и постоянно служит базой для написания монографических работ и диссертаций по медиевистике.
ь Н. М. Пашаева. Славистика в фондах Государственной публичной исторической библиотеки. — «Советское славяноведение», 1967, №2, стр. 116-—113.
441
Список сокращений
ВВ — Византийский временник
ВДИ — Вестник древней истории
ВИ — Вопросы истории
ВМГУ— Вестник Московского университета
ВФ — Вопросы философии
ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения
СВ — Средние века
СИЭ — Советская историческая энциклопедия
ЗРВИ — Зборник Радова. Византолошки институт.
АА — Auctores Antiquissimi
AAG Bijdragen — Afdeling agrarische geschiedenis. Bijdragen.
Amalfi —Codice diplomatic© Amalfitano, vol. I—II, acuradi R. Filangieri di Candida. Napoli, 1917 — Trani, 1951.
Annales E. S. C. — Annales. Economies, Societes, Civilisations.
Anon. Vales — Anonymus Valesianus, pars posterior.—MGH, AA, t. IX.
ASI — Archivio storico italiano.
Bandi lucchesi — Bandi lucchesi del secolo XIV tratti dai registri del R. Archivio di Stato in Lucca. Bologna, 1863.
Barletta — Codice diplomatico Barese, vol. VIII e X. Le pergamene di Barletta. Bari, 1914, 1927.
BNJb — Byzantinisch-Neugrichische Jahrbucher
BZ — Byzantinische Zeitschrift
Cass., Var. — Cassiodorus. Variae.—MGH, AA, t. XII, 1894.
Cava — Codex diplomaticus Cavensis, vol. I—VIII. Mediolani, Napoli, 1873 —1893.
CEur — Legum Codicis Euriciani Fragment a. — MGH, Legum sect io I, t. I. Hannoverae et Lipsiae, 1902.
Chart. Cup.— Chartularium Cupersanense, vol. I. Ed. Morea. Montecassino, 1892.
Chron. Vult.— Chronicon Vulturnense del monaco Giovanni, vol. 1—III. A cura di Vincenze Federici. Roma, 1925—1938.
Cod. Cajet. — Codex diplomaticus Cajetanus, vol. I — II. Montecassino, 1887—1889.
Cod. dipl.—Codice diplomatico del regno di Carlo I e II d’Angio, vol. I, II, p. 1—2. Pubbl. per G. del Giudice.
Cod. lust.— Corpus iuris civilis, ed. 16, vol. II. Codex lustinianus. Ed. R. Krueger. Berlin, 1954.
Corato—Codice diplomatico Barese, vol. IX. I document]* storici di Corato. Bari, 1923.
Cost, di Siena 1262 — Il costituto del comune di Siena dell’anno 1262. Milano, 1897.
Cost, di Siena 1309—1310 — Il costituto del comune di Siena volgarizzato nel 1309— 1310, vol. 2. Siena, 1903.
CTh — Codex Theodosianus libri XVI. Berolini, 1905.
442
Dig.— Corpus iuris civilis. Ed. 16. Vol. I. Digesta. Ed. P. Krueger. Berlin, 1954.
DNB — Dictionary of National Biography. From the Earliest Times to 1900.
Ennod., Pa neg.— Ennodii Panegiricus dictus Theodorico regi.— MGH, ЛЛ, t. VII.
E. Th.—Edietum Theoderici.—MGH, Leges, t. V
GA—Germanist ische Abteilung.
Gattola. Acc.— E. Gattola. Ad historiam abbatiae Cassinensis accessiones, Venezia, 1734.
Greg. Turon., Hist. Franc. — Gregorius Turonensis Historia Francorum. — MGH, Scriptores rerum Merovingicarum, t. I.
lohan. Biclar.— Iohannis abbatis Biclarensis Chronica.—MGH, AA, t. XI.
Isid., Differ.— Isidorus. Libri differentiarum.— J. Migne. Patrologiae cursus comple-tus, series latina, t. 82.
Isid., Hist. Goth.— Isidori episc. Hispalensis Historia Gothorum.—MGH, AA, t. XI. LBurg.— Leges Burgundionum.— MGH, Legum sectio I, t. II Hannoverae, 1892. LRVis — Lex Romana Visigothorum. Lipsiae, 1849.
LSal—Lex Salica, hrsg. von J. Fr. Behrend. Weimar, 1897.
LVis — Lex Visigothorum.— MGH, Legum sectio I, t. IV. Hannoverae, 1868.
MGH —Monumenta Germaniae Historica.
MND —Monumenta ad Neapolitan! Ducatus historiam pertinentia. Ed. B. Capasso. Vol. II, parte 1—2. Napoli, 1885—1892.
Molfetta.—Codice diplomatico Barese. Vol. VII. Le carte di Molfetta. Bari, 1912. MRuB—UrkundenBUch zur Geschichte der jetzt die Preuss. Regierungsbezirke Coblenz und Trier bildenden mittelrheinischen Territorien, Bd. I—III. Coblenz, 1865—1872.
Neap, arch.— Regii Neapolitani archivi monumenta, vol. I—VI. Napoli, 1845— 1861. Perg, di S. Nicola — Codice diplomatico Barese, vol. IV—VI. Le pergamene di S. Nicola di Bari. Bari, 1900—1906.
RA — Romanist ische Abteilung
Salerno— Codice diplomatico salernitano del secolo XIII, vol. I. A cura di C. Carucci. Subiaco, 1931.
Statuti fiorentini — Statuti della repubblica Fiorentina, ed. R. Caggese. 2. Bd. Firenze, 1910—1921.
Statuto della Lana di Firenze — Statuto dell’ Arte della Lana di Firenze (1317—1319), a cura di A. M. Agnoletti. Firenze, 1940.
Statuto della Lana di Siena — Statuti senesi scritti in volgare. ne’ secoli XIII e XIV, a cura di F. Polidori, vol. I. Bologna, 1863. Statuto delF Arte della Lana.
Terlizzi—Codice diplomatico Barese. Vol. III. Le pergamene della cattedrale di Terlizzi. Bari, 1899.
Trinchera — Fr. Trinchera. Syllabus graecarum membranarum. Napoli, 1865.
ZSSR — Zeitschrift der Savigny-Stiftung fiir Rechtsgeschichte.
СОДЕРЖАНИЕ
Е. В. ГУТНОВА, А. Н. ЧИСТОЗВОНОВ
Академик Сергей Данилович Сказкин и проблемы медиевистики 5
л. Р. КОРСУНСКИЙ
К дискуссии об «Эдикте Теодориха» 16
А. Я. ШЕВЕЛЕНКО
Начальные формы феодальной собственности в Бретани 32
М. Л. АБРАМСОН
Крестьянские сообщества в Южной Италии в X— XIII вв. 47
Ю. Л. БЕССМЕРТНЫЙ
Некоторые данные по истории земледелия в бассейне Рейна в XII—XIII вв. 62
Л. А. КОТЕЛЬНИКОВА
Сукноделие в сельской округе городов Тосканы в XIII—XIV вв. и политика города и цеха 72
|Д. А, ЛЕВИЦКИЙ]
Ранний этап развития сукноделия в английских городах (XII—XIII вв.) 86
С. М. СТАМ
Борьба за городской соляной рынок в Тулузе в XI— XII вв. 101
Т. С. ОСИПОВА
О развитии ремесла в ирландских городах в XIII— XV вв. 116
А. А. СВАНИДЗЕ
Социальные аспекты организации шведского рыболовства в XV в. 132
Е. В. ГУТНОВА
Синтез в области истории права и государства во французской медиевистике второй половины XIX в. 146
444
Н. А, ДЕНИСОВА-ХАЧАТУРЯН Социально-политические аспекты начальной истории Генеральных штатов во Франции 161
н. и. басовская
Политика английской короны по отношению к феодалам Гаскони в конце XIII — начале XIV в. 175
И. с. ПИЧУГИНА
Крестьянство и кортесы Кастилии во второй половине XIII — первой половине XIV в. 189
м. м. СМИРИН Волнения горнорабочих на меднорудных разработках Словакии в 1525 г. 198
А. Н. ЧИСТОЗВОНОВ
Черты общего и особенного в Нидерландской буржуазной революции XVI в. 215
в. и. РУТЕНБУРГ
Теория и практика итальянского абсолютизма 225
М. А. БАРГ
Кодификатор крепостного права «второго издания» —Гусанус 236
Э. Э. ЛИТАВРИНА
Испанский экономист XVI в. Томас Меркадо о причинах и сущности «революции цен» 249
3. В. УДАЛЬЦОВА
Из истории византийской культуры раннего средневековья (Мировоззрение византийских историков IV— 260 VII столетий)
в. и. УКОЛОВА
Из истории эстетических учений раннего средневе- 277 ковья (Эстетические взгляды Боэция)
а. п. каждан
Роберт де Клари и Никита Хониат. Некоторые осо- 294 бенности писательской манеры
]Г. в. шевкина\
Парижские аверроисты XIII в. 300
В. Л. РОМАНОВА
Рукописная книга — ценный памятник средневековой городской культуры (об особенностях книжного оформления во Франции в XIII—XIV вв.) . . . 310
445
Л. М. БРАГИНА
Человек и фортуна в этической концепции Леона
Баттиста Альберти (1404 — 1472) 329
н. в. РЕВЯКИНА
Гуманист Пьер-Паоло Верджерио об умственном труде и ученых 341
А. X. ГОРФУНКЕЛЬ
Неизвестный автограф Томмазо Кампанеллы 355
в. л. КЕРОВ
Оливи и папство 365
ю. м. САПРЫКИН
Отражение идей равенства и общности имущества в английской литературе XVI в. 379
Н. А. БОГОДАРОВА
К вопросу об образованности в Англии в XIV—первой половине XV в. 395
и. н. осиновский
Политическая тенденция «Истории Ричарда III» Томаса Мора 407
А. Б. КАПЛАН
Некоторые вопросы изучения французской средневековой антропонимики (историография и методика) 421
А. Е. МОСКАЛЕНКО
Рукопись перевода «Салической правды» из архива
В. К. Пискорского 431
Н. М. ПА ШАЕВА
История западноевропейского средневековья в фондах Государственной публичной исторической библиотеки 438
Список сокращений 442
ОПЕЧАТКИ И ИСПРАВЛЕНИЯ
Страница Строка Напечатано Должно быть
27 5 сн. 70 Е. Th., 43 (запрещается лишь передача спорного имущества влиятельным ли- 79 Ibid., IV, 10. Теодорих назначает тем, кто не в состоянии возместить
87 15 св» тексильного текстильного
433 1 св. законченны закончены
«Европа в средние века»