Власть и общество в Западной Европе в Средние века - Хачатурян Н.А.

3. Сакральная природа королевской власти и проблемы человеческого сознания

II. Проблемы социальной истории средневековой Европы

$3. \$

5. Французское крестьянство в системе сословной монархии

6. Крестьянский вопрос на Генеральных штатах 1484 года во Франции

$8. Аристотелевское понятие \$

$III. Европейский феномен сословного представительства. К вопросу о предыстории \$

2. Природа авторитарной власти: от патримониальной к публично-правовой монархии

3. Процессы сословного самоопределения. Необходимость и возможность новой формы диалога власти и общества

4. Механизм сословного представительства в его организационной структуре и практике

5. Диалог власти и общества: сила и слабости сторон

$6. Заключение. Представительный режим в контексте проблем \$

2. Бургундский двор XV в. и его властные функции в трактате Оливье де ля Марша

$3. Светские и религиозные мотивы в придворном банкете \$

2. Общественная система и принцип относительности

$3. \$

$8. Аристотелевское понятие \$

$III. Европейский феномен сословного представительства. К вопросу о предыстории \$

$6. Заключение. Представительный режим в контексте проблем \$

$3. Светские и религиозные мотивы в придворном банкете \$

Автор: Хачатурян Н.А.

Теги: всеобщая история европа (ес, часть снг) политика история средних веков общество издательство наука общество средних веков

ISBN: 978-5-02-035981-9

Год: 2008

Похожие

Городские сообщества Западной Европы в Средние века

Образы власти на Западе, в Византии и на Руси. Средние века. Новое время

Герои и чудеса Средних веков.

Рождение капитализма в средние века. Менялы, ростовщики и крупные финансисты.

Текст

N.A. Khatchaturian
Pouvoir
et societe
MOSCOU NAOUKA 2008

Н.А. Хачатурян
Власть
и общество
в Западной Европе
в Средние века
МОСКВА НАУКА 2008

УДК 94(4)«653»
ББК 63.3(4)
Х28
Ответственный редактор
Л.П. Репина
Рецензенты:
доктор исторических наук А. А. Сванидзе,
доктор истррических наук В.И. Уколова
В оформлении издания использованы миниатюры Жана Фуке, XV в.:
коронация Карла Великого императором в соборе св. Петра в Риме, 800 г.;
специальное судебное заседание французского Парламента
(в присутствии короля — Lit de Justice) в Вандоме, 1458 г.
Хачатурян НА
Власть и общество в Западной Европе в Средние века /
Н.А. Хачатурян ; [отв. ред. Л.П. Репина] ; Ин-т всеобщ, истории
РАН ; МГУ им. М.В. Ломоносова. — М. : Наука, 2008. — 313 с. —
ISBN 978-5-02-035981-9 (в пер.).
В монографии рассматривается актуальная для современной исторической нау¬
ки проблема политической власти в средневековом обществе Западной Европы, ее
природа, условия, формы и средства реализации. Исследование отличают новые
подходы в изучении феномена европейского сословного представительства в кон¬
тексте предыстории современного гражданского общества; дана институциональ¬
ная характеристика Королевского двора и его места в системе государственного уп¬
равления; прослежены правовые, культурные и ментальные аспекты авторитарной
верховной власти, необходимые для оценки ее публичной и сакральной природы, и
процедуры ее репрезентации.
Для историков-медиевистов, политологов и широкого круга гуманитариев.
Темплан 2008-1-238
ISBN 978-5-02-035981-9 © Институт всеобщей истории РАН,
МГУ им. М.В. Ломоносова, 2008
© Хачатурян Н.А., 2008
© Редакционно-издательское оформ¬
ление. Издательство «Наука», 2008

ТВОРЧЕСКИЙ ВЫБОР
(ОТ АВТОРА)
Предлагаемый вниманию читателя сборник научных трудов,
принадлежащих перу одного автора, отличает относительная цело¬
стность его содержания. Представленные в нем дробные, казалось
бы, сюжеты объединяет глубокая внутренняя связь, которая оп¬
равдывает общее название публикации, связанное с основными
направлениями нашего исследовательского поиска в области поли¬
тической и социальной истории.
Много лет назад первый «взрослый» выбор научной специали¬
зации оказался не просто интересным, но и счастливым для автора
настоящего издания. Тема возникновения Генеральных штатов во
Франции, которая нашла воплощение в кандидатской диссертации
(1968), уже тогда, в начале творческого пути не была случайной, от¬
разив ряд внутренних импульсов и исканий, определивших подоб¬
ный выбор. Она позволяла дистанцироваться от традиционных и
культивируемых в отечественной науке тем, посвященных соци¬
ально-экономической истории или народным движениям, испыты¬
вая при этом некоторое удовлетворение от возможности пусть
молчаливого, но неприятия позиций административно-партийного
руководства, объявлявшего занятия средневековой политической
историей, к тому же историей феодальной монархии, «неактуаль¬
ными»*. Последний аргумент, следует признать, имел решающее
значение в мотивации отказа соискателю в научной командировке
за рубеж, в страну специализации.
Тема привлекала своей неразработанностью не только в отече¬
ственной, но и в западной медиевистике, если не иметь в виду ис¬
следования общего характера. К тому же она была обеспечена раз¬
нообразными по природе источниками: нарративными (хроники,
политические трактаты и памфлеты) и документальными, связан¬
ными с историей первых представительных ассамблей, изданных
известным историком XIX в. Ж. Пико и подвластных системному
анализу (возможность типологизации процедуры выборов, соци¬
ального облика депутатов, степени влияния и функций ассамблей).
Наконец, дополнительный интерес сообщала политическая интри¬
га в знаковом столкновении французского короля Филиппа IV с
* «Тайная свобода... в немой борьбе», — говоря словами А. Блока (Из стихотво¬
рения «Пушкинскому Дому»).
5

папой римским Бонифацием VIII и обращении монарха к общест¬
ву, но главное, тема имела перспективу. Конкретные события по¬
литической борьбы начала XIV в. выводили исследователя на ана¬
лиз более широкой проблемы — особой формы государственного
устройства — сословной монархии. Принцип «социального подхо¬
да» к политической истории, присущий отечественной историо¬
графии, побуждал расширять пространство поиска за счет изуче¬
ния социальной наполненности государственных и политических
форм, в данном случае путем обращения к изучению сословной
структуры общества.
Следующим, не менее естественным, шагом в процессе позна¬
ния стал теоретический уровень анализа и возможность его реали¬
зации в рамках избранной темы: сословная структура оказалась
связанной с проблемой корпоративизма в качестве сущностной
особенности средневекового общества, подобно тому как история
сословной монархии выводила исследователя на проблемы власти
как социологического явления: природы этой власти и условий ее
реализации.
В настоящем издании поставлена задача собрать материал, не
вошедший в две монографии*, но существенно дополняющий и
развивающий их содержание по результатам творческого поиска,
проводимого главным образом в 90-е годы XX в. и в начале нынеш¬
него тысячелетия. Сборник соединил варианты уже опубликован¬
ных, но обновленных статей, в ряде случаев рассеянных по издани¬
ям с малым тиражом (теперь уже ставшим редкостью), а также но¬
вые материалы: прежде всего большой очерк, в котором дана обоб¬
щающая картина сословно-представительного режима в Европе в
целом, рассмотренного в контексте предыстории гражданского об¬
щества Нового времени.
Материалы сведены в пять больших разделов и систематизиро¬
ваны по проблемному принципу, с несоблюдением хронологиче¬
ской последовательности в их появлении: «Теория и социология
власти» (I); «Проблемы социальной средневековой истории» (II);
«Европейский феномен средневекового представительства. К воп¬
росу о предыстории "гражданского общества"» (III); «Репрезента¬
ция власти» (IV); «Из истории медиевистики» (V). Выделенные в
специальный раздел историографические материалы в основной
своей части подчинены анализу процесса изучения политической
истории у нас и за рубежом, вписанному в картину общего состоя¬
ния исторического знания на сегодняшний день. Органичный в
данном издании, он проясняет, но не нарушает, на наш взгляд, его
замысла в целом.
Любое возвращение к ранее написанному тексту всегда слож¬
но для автора, хотя и не лишено интереса, позволяя проверить
прежние наблюдения и оценки. Подобный опыт особенно интере¬
* См.: Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во Франции. М.,
1976; Она же. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
6

сен в случае, если временнбй разрыв между двумя попытками со¬
провождался радикальными изменениями в состоянии историче¬
ского знания, как это имело место в творчестве автора в данном
случае, а именно — в условиях пережитого нашим поколением
кризиса и существенного обновления отечественной историче¬
ской науки на отрезке времени с начала 70-х годов минувшего сто¬
летия и до сегодняшних дней. Помещенные в издании материалы
отразили постепенный характер этой трансформации. Постепен¬
ность процессу сообщала способность науки к саморазвитию даже
в условиях диктата официальной идеологии, тем более в ситуации
некоторого его ослабления, благодаря «оттепели» 60-х годов и, в
частности, попыток нового прочтения марксизма. Но даже реши¬
тельные усилия в ломке старой идеологии не снимали сложности
самого факта принятия и понимания нового образа истории, глав¬
ные параметры которого в западной науке определились уже к
концу первой трети XX в., оставив далеко позади его марксистский
вариант.
В контексте интересующей нас социально-политической исто¬
рии отечественные медиевисты, включая автора публикации, шли
от стремления подчеркнуть конструктивную роль политического
фактора в общественном развитии, явно недооцененную в маркси¬
стской историографии с абсолютизацией ею идеи экономической
доминанты. В своей работе, посвященной сословной монархии во
Франции, в частности в желании уже в 70-е годы найти равновес¬
ное решение, мною была выделена и подчеркнута конструктивная
роль государства в условиях централизации и его особые, в связи с
этим, возможности в укреплении и даже консервации обществен¬
ных отношений. Однако осознанное и принципиально иное пони¬
мание соотношения политического и экономического факторов в
историческом процессе, снявшее их традиционную альтернативу,
пришло позже, в 90-е годы в рамках направления исторической ан¬
тропологии, в том числе в разработках темы репрезентации власти,
а также ее сакральной и публичной природы.
Таким образом, помещенный в настоящей публикации матери¬
ал содержит не только результаты научного анализа социальной и
политической истории средневекового общества, но в известной
мере отражает историю развития отечественной медиевистики в
этом домене исследовательского поиска.

I. ТЕОРИЯ И СОЦИОЛОГИЯ ВЛАСТИ
1. ПОЛИЦЕНТРИЗМ И СТРУКТУРЫ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ жизни
СРЕДНЕВЕКОВОГО ОБЩЕСТВА
60 — 70-е годы XX столетия открыли особый этап в развитии за¬
падноевропейской медиевистики, которая в новой форме струк¬
турного анализа реализовала импульс к системному видению исто¬
рического процесса, провозглашенного школой «Анналов». Струк¬
турализм нашел своих сторонников и в советской медиевистике,
вызвав критику со стороны ревнителей монополии марксизма, для
которых системный подход отождествлялся с формационным чле¬
нением истории. Одним из «возмутителей спокойствия» стал
М.А. Барг, оценивший новые возможности для исторического по¬
иска в цивилизационном анализе. Из двух наиболее общих параме¬
тров исторического развития — места и времени — этот анализ
выделял территориальные границы общности, компонентами ко¬
торой выступали культура, религия, быт, нравы и историческая
судьба. И хотя понятие «цивилизации» включало в себя представ¬
ление об их преходящем характере, время жизни каждой из них
принадлежало «долгой протяженности». Понятие не исключало,
таким образом, стадиального подхода, предлагая иную, нежели
«способ производства», дополнительную точку отсчета в истории.
Обращение к цивилизационному анализу имело принципиаль¬
ное значение для тогдашнего состояния отечественной медиеви¬
стики. Оно позволяло, в частности, реализовать исключительный
интерес исследователей к духовной истории и проблеме сознания
в отечественном развитии, способствуя и демонстрируя начав¬
шийся процесс обновления в отечественном историческом
знании.
Структурный анализ, получивший на первых порах наиболее
широкое признание в области экономической, социальной и мен¬
тальной истории, мог, на наш взгляд, оказаться небесполезным
применительно к динамичной и изменчивой сфере политической
истории. Итогом предпринятых усилий явилась опубликованная
нами в 1991 году* статья, материалы которой были систематизиро¬
ваны по трем сюжетам: анализ действия политического фактора в
рамках феодальной структуры в целом (в частности, в процессе ге¬
незиса феодализма или в условиях централизованного государст¬
ва); соотношение этого фактора с микроструктурами (в виде сосло¬
вия или общины) и, наконец, попытка выделить собственно струк-
* Политическая и государственная история западного средневековья в контек¬
сте структурного анализа // Средние века. 1991. Вып. 54. С. 17 — 22.
8

туру в условиях реализации политической власти в средневековом
обществе. Ее содержание в целом не потеряло своего значения, хо¬
тя многие высказанные в ней позиции получили более полное вы¬
ражение в других наших публикациях.
Однако мы посчитали целесообразным в обновленном виде по¬
вторить в настоящем издании разделы, представляющие интерес
по крайней мере по двум соображениям: они посвящены характе¬
ристике важной особенности — дисперсии политической власти в
средневековом обществе — и являются единственной в отечест¬
венной медиевистике попыткой структурного анализа примени¬
тельно к политической истории.
Попытка вычленить из событийной, быстро меняющейся кар¬
тины политической жизни Средневековья оформленную структу¬
ру, которая содержала бы некий повторяющийся вариант отличи¬
тельных признаков и связей, способный к саморазвитию, выводит
исследователя на тему: условия и способы реализации политиче¬
ской власти.
Что касается условий реализации власти, то «постоянной вели¬
чиной» здесь является ее дисперсия, т.е. множественность носите¬
лей власти, которая объясняется ролью политического принужде¬
ния в качестве непременного условия реализации права собствен¬
ности в феодальном обществе. Владельцы главного богатства, зем¬
ли, располагали для этого необходимыми средствами принужде¬
ния, тем более что они смогли на длительное время практически
монополизировать военную функцию в обществе. Однако в этой
дисперсии четко просматривается параллельное существование и
развитие центральной власти и власти на местах: автономии вот¬
чинника, позже — городской корпорации, в меньшей степени об¬
щины, территориальной общности или сословия. В любом из на¬
званных случаев взаимодействуют две различные и автономные
системы. Они могли пересекаться, если центр ставил под контроль
своего административного аппарата органы местного управления,
или существовать параллельно, создавая, таким образом, дуализм
политической структуры в средневековом обществе.
Эти два направления политической эволюции, будучи связаны
обратной зависимостью, неизбежно вступали в противоречия, ди¬
намика и исход которых определялись этапом феодального разви¬
тия и конкретно-исторической ситуацией. Каждый из этапов фео¬
дальной государственности отличали особый характер взаимоот¬
ношений центральной власти с властью на местах, специфическая
природа той и другой и, наконец, особый способ реализации вла¬
сти и, следовательно, способ государственного управления.
Выдвинутая в зарубежной историографии теория так называе¬
мой «феодальной революции», связавшая установление феодаль¬
ных отношений с оформлением политической власти земельного
собственника, по существу, обозначила отмеченное нами явление
для периода феодальной раздробленности1. Подобная теория вы¬
глядит корректной только в случае, если политическая власть, не¬
9

зависимо от конкретных вариантов ее возникновения, мыслится
как качество, связанное с эволюцией земельной собственности,
которая является в конечном счете источником ее конституирова¬
ния. В таком контексте нельзя не согласиться с признанием этой
теорией особой значимости политического оформления земель¬
ной собственности в ряду других условий для наиболее полного
развития феодализма. Процесс incastellamento, или строительства
в XI в. по всей Европе замков как центров реализации вотчинника¬
ми постоянного и относительно прочного принуждения с помо¬
щью собственного аппарата управления (суд, армия, тюрьмы), по¬
ложил начало дуализму политической структуры, т.е. просматри¬
ваемой связке власти в центре и на местах, в сеньории banale. В
борьбе с земельными собственниками центральная власть уступи¬
ла свои позиции на какое-то время последним, не будучи в состоя¬
нии ни удержать господство над ними, ни обеспечить по отноше¬
нию к зависимому крестьянству внеэкономическое принуждение
в общегосударственном масштабе. Эту задачу почти целиком взял
на себя класс феодалов в границах своих владений. Природа вер¬
ховной и местной властей в этом случае имела одинаковую сеньо¬
риальную основу. Король действовал в качестве сюзерена, верхов¬
ного сеньора своих вассалов, каждый из которых, в свою очередь,
выступал государем в собственных владениях. Тождество природы
той и другой власти отразилось в нерасчлененности понятий част¬
ного и публичного права, что объяснялось неразвитостью общест¬
венных функций центральной власти. Но в том и другом случае она
по природе свой являлась авторитарной.
В случае, если централизация развивалась на общегосударст¬
венном уровне, это создавало перевес в пользу монарха. Его усиле¬
ние сопровождалось обретением прерогатив публично-правового
характера, выступающих теперь выразителем «общей» воли и га¬
рантом «общего» интереса. Иными словами, центральная власть
перетягивала на себя решение вопросов правопорядка, социаль¬
ной и военной защиты и экономического покровительства торгов¬
ле и ремеслу в масштабах государства, надстраивая отношения
подданства над сеньориальными связями.
Оформление высшей судебной власти, государственной нало¬
говой системы, централизации военных сил и унификации права
отличалось большой постепенностью и, главное, не устранило по¬
лицентризма в обществе, но умножило его. Место вотчинников
теснят сословия, рост социальной активности которых приобрета¬
ет выраженные формы именно на этапе развитого феодализма, и
прежде всего в условиях централизации.
Политическая автономия сословий ставила существенные ог¬
раничения притязаниям королевской власти и предполагала их
право на диалог с монархом, который принимал самые разнообраз¬
ные формы — от частных консультаций и локального договора до
самого яркого его выражения — в рамках сословно-представитель¬
ного учреждения.
10

Основное противоречие политической структуры на новом
этапе — король и сословия — было осложнено оставшимся от про¬
шлого времени противоречием: король — крупный феодал (вотчин¬
ник), что создавало крайнюю запутанность социальной и полити¬
ческой жизни, но сохраняло дуализм общей политической струк¬
туры, которую формирует власть в центре и на местах.
Новая ситуация заявила о силе не только индивидуаль¬
ного, авторитарного, но и коллективного начала в условиях
феодализма. Решение вопроса о соотношении этих начал
характеризует, по существу, специфику способа политического
управления в эволюции средневековой государственности —
способа, в котором также присутствует некая структурная
постоянность.
Оба принципа — авторитарный и коллективный — были равно
органичны феодальному обществу. Авторитарный принцип, свя¬
занный с иерархической структурой земельной собственности, ко¬
торая реализовалась с помощью политических прерогатив, несом¬
ненно, преобладал в средневековом обществе: на общегосударст¬
венном уровне — в централизованных монархиях, которые эволю-
ционизировали в сторону абсолютизма, а также в организации ка¬
толической и некоторых реформированных церквей (англикан¬
ской и лютеранской), в системе вассальных связей, во владениях
земельных собственников и т.д.
Коллективные начала отражали другую сущностную особен¬
ность политической жизни и собственности в средневековой общ¬
ности — ее сословно-корпоративную природу, еще неизжитую на
этом этапе: коллективные права членов городской корпорации и
цехов, коллективный юридически статус сословия, корпоратив¬
ный экономически и политически статус крестьянской общины.
Оба эти начала тесно переплетались, причем в их симбиозе автори¬
тарный, иерархический принцип подавлял коллективный. Любо¬
пытно, что преимущества, которые нес с собой коллективный
принцип, для личности оказывались непременно связаны с ограни¬
чениями для нее. Примером может служить внутренняя жизнь со¬
словия или цеха, где реализация политических прав или прав соб¬
ственности для индивида определялась обязательной принадлеж¬
ностью к данному коллективу и соединялась с его обязанностями,
а равенство членов оборачивалось уравниловкой. Тем не менее
коллективные нормы были непременно связаны с более или менее
развитым выборным началом.
Иными словами, проблема авторитарного и коллективного на¬
чала может быть поставлена в более общую тему о месте политиче¬
ского и социального опыта Средневековья в развитии демократии
и народовластия в собственном смысле слова, связанных со свобо¬
дой человеческой личности. Однако эта тема требует специально¬
го рассмотрения*. Целесообразно обратить внимание на те госу¬
* См. другие материалы данной монографии.
11

дарственные формы, в которых присутствовали живые силы обще¬
ства, корректируя поведение авторитарного начала. На общегосу¬
дарственном уровне они существовали в практике сословных соб¬
раний. Любопытно в этой связи отметить факт использования цен¬
тральной властью органов местного самоуправления и часто их
включения в свою административную систему. Например, в XV в.
во Франции монархия, уже располагавшая достаточно разветвлен¬
ным исполнительным аппаратом, намеренно перекладывала труд¬
ности по реализации сбора налогов на самих плательщиков, побу¬
ждая их в городских и сельских общинах выбирать для этого спе¬
циальных уполномоченных2.
Особый интерес представляет продолжение подобной практи¬
ки даже на этапе абсолютной монархии. В условиях торжества ав¬
торитарных методов управления исследователи, тем не менее, от¬
мечают периоды его смягчения, а также сосуществования с выбор¬
ными коллективными началами. Такую фазу известной либерали¬
зации внутренней жизни и доступа местной элиты к местной адми¬
нистрации исследователи фиксируют, в частности, во Франции по¬
сле Кольбера3. Соединение авторитарных и коллективных начал в
политике центральной власти обеспечивало ей необходимую гиб¬
кость, служило средством реализации «обратной связи» и тем са¬
мым инструментом удержания власти, действующим на всем про¬
тяжении Средневековья.
Следует отличать формы выборного управления от корпора¬
тивных начал внутри административной государственной систе¬
мы, в частности в государственном аппарате, где иерархические
начала носили особо выраженный характер и его формирование
проходило, как правило, вне сферы выборов. Любопытным приме¬
ром может служить обстановка в судебном или налоговом ведомст¬
вах во Франции, где сложилась практика продажи должностей и
тенденция к пожизненному отправлению функций. Она не исклю¬
чала выборов в комплектовании кадрового состава, однако они но¬
сили узкий внутриведомственный характер. Они не препятствова¬
ли развитию родственных связей и возникновению чиновных ди¬
настий. В соединении с привилегиями, полученными от государст¬
ва, всё это создавало оплачиваемую последним чиновную общ¬
ность, тяготевшую к автономности вплоть до противоречий с цент¬
ральной властью.
Иными словами, в ходе централизации, роста и укрепления го¬
сударственного аппарата возникает бюрократическая структура,
саморегулируемая и себя воспроизводящая, с сильным воздейст¬
вием на жизнь общества, сама плоть от плоти этого общества. Ее
единство реализовалось во внутренних противоречиях ее микро¬
структур. Примером может служить опережающее развитие су¬
дебного ведомства в государственной системе Франции и особое
значение судебной власти на этапе сословной монархии, обрете¬
ние налоговым и армейским ведомствами собственных судебных
функций, что создавало громоздкость аппарата в целом и противо¬
12

речия между его отдельными звеньями1 2 3 4. На этапе абсолютной мо¬
нархии, когда автономизация государственного аппарата приобре¬
тает особенно выраженные формы, государство с помощью систе¬
мы интендантов попытается восстановить прямую связь с чинов¬
никами на местах. Таким образом, жизнь внутри исполнительной
структуры парадоксальным образом напоминает ситуацию в усло¬
виях реализации политической власти, охарактеризованную нами
формулой «власть в центре — автономия на местах». Но только па¬
радоксальным образом и внешним подобием, потому что в данном
случае возможность для притязаний чиновничества создает сама
центральная власть, именем которой она действует, не забывая о
своих интересах. Более того, отмеченная особенность отнюдь не
была отличительным знаком средневекового общества, возникая в
качестве универсального явления там, где существует бюрократи¬
ческая система.
И, наконец, следует иметь в виду разную природу «похожих»
противоречий. В последнем случае речь идет о противоречиях вну¬
три исполнительной государственной системы, но не о взаимоот¬
ношениях власти и общества в лице земельных собственников или
непривилегированных сословий. Эти взаимоотношения определял
факт рассеяния политической власти в качестве сущностной осо¬
бенности политической структуры средневекового общества.
1 Toubert Р. Les structures du Latium mddidval. P.; Roma, 1973. T. 1—2; Duby G.
Guerriers et paysans. P., 1973; Fossier R. Enfance de l'Europe: Aspects dconomiques et
sociaux. P., 1982. T. 1—2; Idem. Le Moyen Age. P., 1982— 1983. T. 1—3.
2 Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
С. 114-115.
3 Доклад Леруа Ладюри на конференции в Москве, посвященный 60-летию
«Анналов» (сентябрь — октябрь 1989 г.).
4 Хачатурян Н.А. Указ. соч. Гл. II, III.

2. ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИЙ МОНАРХ В ПРОСТРАНСТВЕ
ВЗАИМООТНОШЕНИЙ С ДУХОВНОЙ ВЛАСТЬЮ
(Морфология понятия власти)*
Взаимоотношения духовной и светской властей, как известно,
составили одно из главных противоречий политической эволюции
западноевропейского средневекового общества. В данном случае
мы, однако, отказались от рассмотрения истории конкретной
борьбы либо сотрудничества тех политических сил, которые пре¬
тендовали на верховную власть в масштабах как универсального
христианского объединения, так и национального государства, т.е.
притязаний императоров, монархов и пап, и попытались поставить
эту проблему в контекст сопоставительного социологического ана¬
лиза самого явления «верховной власти»1. Это побудило нас систе¬
матизировать материал в соответствии с теми компонентами, кото¬
рые конституируют содержание понятия власти как реального до¬
минирования: ее источники и компетенция, определяющие приро¬
ду власти; ее механизмы, возможности и лимиты; формы регуля¬
ции поведения ведбмых индивидов. Высказанные в статье сообра¬
жения носят предварительный характер и отнюдь не исчерпывают
затронутую тему.
Начну анализ с позиции, в которой было бы отмечено в первую
очередь схождение (а не расхождение) светской и духовной вла¬
стей. Оно определялось общим условием существования и той и
другой в рамках христианского общества (respublica Christiana) и
господствовавшего в нем представлении о божественном происхо¬
ждении как основном источнике власти. «Всякая власть от Бо¬
га», — писал в послании Римлянам апостол Павел (13:1), и отправ¬
ление ее — источник власти на земле: «Всякая власть ему дана на
небе и на земле» (Матф. 29: 18). Теизация властных отношений
предполагала подчинение не только самих властей Божьему зако¬
ну в целях спасения, но и граждан — земным властям, постольку
последние рассматривались в качестве орудия божественной спра¬
ведливости (Римл. 13: 1 —7).
Признанием сакральности происхождения светской и религи¬
озной властей, пожалуй, исчерпывается констатация их единства;
далее начинаются отличия и расхождения, связанные прежде все¬
го с основаниями, или компетенцией властей. Их дихотомия была
исходно заложена двойственностью человеческой натуры, объеди¬
няющей душу и тело. Духовная и светская власть разделились по
объекту своего воздействия (власть над душами людей в одном слу¬
чае и телом в другом), а также по средствам их реализации.
По материалам ст. в коллективной монографии: Священное тело короля:
ритуалы и мифология власти. М: Наука, 2006. С. 19 — 28.
14

Духовная власть в качестве высшего духовного и морального
авторитета должна была использовать главным образом морально-
этические механизмы воздействия, обращенные к совести людей и
рассчитанные на добровольное подчинение. Светская власть, регу¬
лирующая и гарантирующая земное существование человеческого
сообщества, располагала правом принуждения, т.е. политическими
прерогативами. Она использует для этого не только сознательный
расчет действий и последствий, но и волю, предполагавшую жест¬
кое подчинение действий целям, чтобы не стать недееспособной
или неактивной. Истоками мудрости правителя, согласно Библии,
служили человеческий опыт и размышления, вдохновленные Бо¬
гом. Светская власть, согласно христианскому вероучению, явля¬
лась носителем дара Божьего.
Провозглашенная папой Геласием (492 — 496) гармония двух
властей, в соответствии с которой епископы в светских делах
должны были подчиняться королевской власти, а монархи в делах,
касающихся религии, — епископам, оказалась утопией. Само раз¬
личие в компетенции неизбежно определяло «неравность» сторон,
диктуемую, в русле христианской доктрины, зависимостью телес¬
ного начала от духовного и, следовательно, более значимым авто¬
ритетом последнего. Более того, парадокс ситуации заключался в
том, что обе стороны в этой связке обнаруживали выраженную
тенденцию к «смешению породы». Особый интерес в контексте
поставленной в статье задачи, представляет поведение духовной
власти, с ее претензиями на вмешательство в светские дела. Они
ярко демонстрируют непреложное условие, без которого не может
существовать власть, претендующая на могущество, точнее доми-
нацию в миру. Последняя невозможна без обладания политиче¬
ской властью и политическими функциями.
Начало конституированию религиозной власти и ее движению
в сторону политических притязаний было положено признанием
христианства в Римской империи, которое способствовало воз¬
никновению церковной организации с внутренней иерархией,
возглавляемой римским епископом, ставшим папой. В нестабиль¬
ной политической ситуации существования варварских коро¬
левств после гибели Западной Римской империи церковь сумела
набрать силу для того, чтобы выдвинуть теократическую програм¬
му с характерной для нее идеей супрематии духовной власти, ис¬
пользовав для этого известные Античности понятия, обозначавшие
«власть». Однако в императорском Риме в иерархии понятий имел¬
ся в виду объем могущества — auctoritas как безусловная власть
верховного правителя и potestas — та, которую он делит с магист¬
ратами. Папа Геласий сделал первую попытку поставить эту иерар¬
хию понятий в контекст взаимоотношений церкви и государства.
Позже теологическая мысль тщательно разработает содержание
понятий, определяющих различие властей: духовная, auctoritas,
как источник законности, полная или фундаментальная власть
(plena potestas, puissance fondatrice), которой обязан подчиняться
15

всякий человек во имя спасения души, включая короля и импера¬
тора; и власть светская — potestas, власть факта, управления (ад¬
министрации). В XIII в. Жиль де Ром, защитник духовного автори¬
тета в трактате «De ecclesiastica potestate», употребит другие тер¬
мины с той же идеей супрематии церкви: власть духовная — pos¬
session, exercice du dominium, dominium supreme; светская —
dominium utile или admimstratio. Dominium utile — власть полезная,
исполняемая надлежащим образом, в силу собственных принадле¬
жавших ей прав, но не для собственных личных целей.
Григорианская реформа католической церкви и борьба пап с
императорами в XI —XIII вв. существенно политизировали духов¬
ную власть. Усилиями нескольких пап: Григория VII, Иннокен¬
тия III, Иннокентия IV и Александра III, — реформа внедряла прин¬
цип plenitudo potestatis понтифика внутри церкви и в мире, в част¬
ности с помощью средств отлучения и низведения суверенов с тро¬
на, и спекулируя на теме «трансляции империи» в ее теократиче¬
ской интерпретации (энциклика «Eger cui levia» 1245 г.). В контек¬
сте теологических обоснований церковь ссылалась на двойной су¬
веренитет Христа, объединяющий духовное и светское царства,
суверенитет, который папы получали в наследство в качестве вика¬
риев апостола Петра, в свою очередь обладающего статусом вика¬
рия Христа. В этом ряду мог упоминаться ветхозаветный Мельхи¬
седек, который в Библии толкуется как некий прообраз Христа,
предшественник царя Давида, объединявший в себе две природы:
царя и священника.
Светская власть в период «теизированной государственности»,
до подъема централизованных национальных государств, несмот¬
ря на имперские амбиции Карла Великого (800 — 814), Генриха IV
(1056—1106), Фридриха Барбароссы (1155—1190) и Фридриха II
(1220— 1250), в целом уступала папству в соперничестве по реали¬
зации политических притязаний. Однако предположительно с VI
или (по мнению некоторых исследователей) в VII в. начинает фор¬
мироваться очень важная для светской власти практика помазания
(onction) королей и императоров. Она не только подтверждала из¬
брание суверена или наследование им статуса, но существенно
расширила границы представления о сакральной природе свет¬
ской власти, прибавив убедительности факту обладания ею боже¬
ственной благодатью по праву, если можно так выразиться, «про¬
исхождения» власти. Исследователи просматривают в обряде гер¬
манские корни (помазание вестготских королей при коронации) и
ирландские корни (свидетельства аббата Ионы (679 — 704), автора
«Vita Columbae d'Adomnan»). Однако вдохновлен обряд был прак¬
тикой освящения ветхозаветных царей, избранных Богом стать
Его орудием: Саул и Давид были помазаны священнослужителем
Самуилом, Соломон — священнослужителем Садоком.
Исходно заложенная в процедуре двусмысленность опять-таки
допускала возможность ее толкования в пользу обоих властей. По¬
скольку светский суверен принимал помазание из рук церкви,
16

процедура подчеркивала факт посредничества последней между
Богом и государем. Однако и освящение царя, подтверждая его бо¬
гоизбранность, позволяла светскому государю настаивать на своих
прямых связях с Богом, рассматривая себя самого в качестве по¬
средника между Господом и людьми.
Была ли поднята процедурой par sacre светская власть в ранг
священства (dignity sacerdotale) ? Эта проблема стала объектом
специального рассмотрения в многочисленных работах2. Одним из
аспектов проблемы явилось сравнительное сопоставление вариан¬
тов соотношения светской и духовной власти в Римской империи,
в Византии, в России и на Востоке. Были выделены две модели раз¬
вития: монарх обожествленный (живой Бог) в Японии, Китае, или
обожествленная власть монарха — модель, к которой отнесли За¬
падную Европу. Особенности последней составят: дивинизирован-
ная светская власть, ее связанность с духовной властью, но не их
смешение; возможность признания субординации в контексте
«спасения» и посредничества церкви.
Даже во Франции, где «наихристианнейший» монарх распола¬
гал исключительным вариантом процедур помазания и коронации*
и обладал после ритуала даром исцеления (подобно английским ко¬
ролям), а династия Капетингов имела своего святого (Людови¬
ка IX), король все-таки не был уподоблен Богу, оставаясь в статусе
светского лица. Но как бы то ни было, процедура помазания созда¬
вала дополнительное напряжение во взаимоотношениях с клиром.
Церковь пыталась подчеркнуть разницу в процедуре onction коро¬
ля и епископа, стремясь снизить меру сакральности верховной
светской власти. Неслучайно проблемы соотношения светских и
церковных элементов в процедуре коронации, соотношения коро¬
нации в собственном смысле слова и посвящения (coronation и
consecratio) стали весьма перспективным направлением в исследо¬
вательских поисках современных историков. Анализ характера
обещаний короля церкви и обществу; проблема упоминаемого в
процедуре «согласия народа» (consensus populi); «технология» по¬
мазания (места помазания и последовательность процедуры); сте¬
пень участия светских лиц в акции водружения на голову короля
короны; выявление аналогии в символах королевской и епископ¬
ской власти — таков крут изучаемых в литературе и несомненно
важных вопросов, связанных с проблемой взаимоотношений свет¬
ской и церковной властей. В этих сюжетах, очевидно, невозможны
обобщения — процедуры коронации и помазания весьма конкрет¬
ны. Но в качестве самого общего соображения уместен и коррек¬
тен вывод о том, что процедуры coronation и consecratio трансфор¬
мируются под влиянием конкретной ситуации и в соответствии с
общей эволюцией средневекового общества, в дальней перспекти¬
* В процедурах был апроприирован казус, якобы имевший место при креще¬
нии Хлодвига, когда священный елей в Реймский собор принес Святой дух в виде
голубки.
17

ве которого светский элемент должен был приобретать бблыиую
весомость, а религиозный испытывать изменения, — процесс, ко¬
торый М. Вебер назвал «расколдовыванием мира». В обществе, пе¬
режившем Реформацию, которая провозгласит культ индивиду¬
альной веры, а монархи в ряде случаев возьмут на себя функцию
главы церкви, хотя и без статуса священника, процедура помаза¬
ния, очевидно, приобретет характер мистерии.
Теизация политической власти, сыграв исключительную роль в
становлении средневекового авторитаризма, была, тем не менее,
не единственным фактором его истории. На определенном этапе
ее значение начинает теснить право; особенно на этапе трансфор¬
мации обычного права — казуального, нацеленного не столько на
нововведения, сколько на «воспоминания», с практикой, не пред¬
полагавшей расследование, которое заменяли «божий суд» и клят¬
венные формулы. Рецепция римского права стимулировала амби¬
ции светской власти, претендующей реанимировать принцип: «ко¬
роль — источник права», и тем самым открыла этап секуляризации
государства и движение последнего по пути от монархии теизиро-
ванной к монархии «юридической». Правом опять-таки могли вос¬
пользоваться и воспользовались три верховные силы, стремивши¬
еся к политическому доминированию — папство, императоры и
монархи. Удивительным образом, первые две из названных поли¬
тических сил терпят поражение, очевидное уже ко второй полови¬
не XIV и в XV в. Несколько событий и документов символизируют
эту ситуацию: Золотая Булла 1356 г. с узаконением выборов импе¬
ратора и политической власти территориальных принцев в Герма¬
нии; Прагматическая санкция во Франции XV в., демонстрирую¬
щая процесс автономизации национальных церквей, и наконец,
Соборное движение, поставившее под контроль национальных го¬
сударств власть Рима и местные церкви.
Подобное совпадение печальных итогов политических притя¬
заний императоров и пап, безусловно, не случайно. Они уступают
монархам, за спиной которых находится более или менее центра¬
лизованная страна. Следовательно, эффективность права в качест¬
ве источника и средства власти определялась возможностью вла¬
сти «пустить корни» в пространственную и, очевидно, более или
менее консолидированную этническую почву. Таким образом, фа¬
ктор «территории», точнее его практическое отсутствие в случае с
папской властью (поскольку нельзя всерьез воспринимать «свет¬
ское государство» пап), или нарушенная (превышенная) мера объ¬
единения земель и народов в случае со Священной Римской импе¬
рией, можно считать важным условием успеха или поражения по¬
литической власти.
С помощью права конституируется еще один важный компо¬
нент власти, ее «организация» (точнее, новый уровень «организа¬
ции») и связанное с ней «наращение порядка», — особенно замет¬
ные в условиях централизирующегося государства. Речь идет об
оформлении таких генераторов и механизмов власти, воплощен¬
18

ных в деятельности соответствующих институтов, как юстиция,
армия, финансовая система, исполнительный аппарат. Право и ин¬
ституты существенно расширяют основания власти (теперь не
только священное происхождение), а также содержание власти,
меняя ее природу. С их вполне материальной, зримой помощью ко¬
ролевская власть не столько апеллирует к сознанию подданных,
сколько ставит последних перед необходимостью принимать эту
власть, и, более того — не только подчиняться ей, но и прибегать к
ее авторитету. Библейская установка для власти на ее ответствен¬
ность за благо подчиненной группы в новых условиях приобретает
очень сильный дополнительный публично-правовой оттенок: ак¬
цент на аспекте «службы» короля обществу, на «общей пользе» как
цели используемого королем права «общей охраны», а также на
принципе неотчуждаемости прав публичной власти. Обретение
властью публично-правового характера, подкрепленное ростом
материальных и институциональных возможностей, делает более
эффективной реализацию ею принуждения и протекции. Импе¬
рии и папству остается возможность скорее политического влия¬
ния, осуществляемого с помощью политики и дипломатии, исполь¬
зования игры политических сил, результаты которой могут сыг¬
рать злую шутку с одним из игроков. Любопытный пример вечной
и не всегда предсказуемой игры в сфере политики дает булла Ин¬
нокентия III «Per Venerabilem» в 1202 г., декретирующая право
французского короля на политическую автономию от власти импе¬
рии и имевшая любопытные последствия. Ровно через сто лет дру¬
гой французский король, инвестировав себя прерогативами импе¬
ратора в королевстве, бросит призыв к церковному собору с целью
суда над папой Бонифацием VIII, и призыв этот станет знаком пос¬
ледующего ограничения власти Рима Соборным движением.
Любопытно, что монарх в качестве «публичной власти», апел¬
лируя к обществу и отвечая на его потребности в порядке и протек¬
ции, ни в коей мере не отказывался от идеи своей сакральной при¬
роды — этого вечно присущего ему в восприятии человеческого
сообщества качества, во всяком случае с момента обретения пос¬
ледним способности к абстрактному мышлению и выработке поня¬
тий. Комбинация объяснялась, очевидно, как религиозным созна¬
нием общества в рамках средневековой истории, так и вполне
прагматичным и гибким расчетом власти на это самое религиозное
сознание подданных. В пропаганде, пожалуй, менялись акценты с
целью снижения факта посредничества церкви в процедуре
коронации и подчеркивания идеи божественного происхождения
светской власти.
Сила государственных институтов и политических союзников
внутри страны подвигала монархов в качестве «защитников» цер¬
кви и веры раньше или позже внедряться в сферу церковной жиз¬
ни, ограничивая, а в ряде случаев ликвидируя автономию клириков
в вопросах юстиции и имущества. При этом правительственные
чиновники, наиболее ревностные защитники интересов короля,
19

балансируют где-то на границе западной и восточной модели са¬
кральной природы монархии, почти уподобляя государя священ¬
нику («roi spirituel et sacerdotal»).
Светская власть любопытным образом апроприирует в домене
государственного управления сакральную идею «проистечения
власти» от Бога, согласно которой власть может быть всего лишь
уступлена «действительным её носителем и источником при сохра¬
нении исходных» прерогатив. Идея выходит за рамки только обос¬
нования ею божественного предназначения монарха и оказывает¬
ся включенной в практику исполнительного аппарата, органично
сочетаясь с принципом иерархичности в структуре последнего и
демонстрируя в конечном счете «всеядность» власти.
Морфология понятия политической верховной власти, очевид¬
но, должна включать в его характеристику и личностный компо¬
нент. Сохраняя социологическую направленность анализа, речь в
этом контексте могла бы идти о «знании» как сознательном расче¬
те действий правителя в формах регуляции поведения и положе¬
ния индивидов и общества в целом. Подобное определение лично¬
стного компонента предполагает расширительное толкование,
включающее констатацию качеств правителя, которые в библей¬
ском понимании его задач названы «мудростью», и уже как следст¬
вие ее — результативную политику власти, в которой эта власть
могла бы не только грамотно ответить на вызовы времени и объек¬
тивной действительности, но и в известной мере конструировать
новую реальность.
Существуя всякий раз в меняющемся и быстротекущем во вре¬
мени пространстве субъективного творчества отдельных носите¬
лей власти, этот компонент являлся, тем не менее, постоянной, хо¬
тя и достаточно парадоксальной константой, поскольку видимый
(очевидный) не только для потомков, но для современников, он об¬
наруживал себя как в факте своего наличия, так и в факте отсутст¬
вия — естественно, с разными последствиями. Таким образом, к
непременным компонентам власти — «кровь» (преемственность),
сакральность, право и организация (институты, «территория») —
целесообразно добавить субъективный компонент в виде ее «зна¬
ния» или умения быть адекватной обстоятельствам.
С личностным компонентом формулы власти связана одна из
форм креативности правителя, народу с формированием государ¬
ственного права, реформированием военных сил, исполнительно¬
го аппарата и т.д. Ею является организуемый им политический «те¬
атр власти», включавший пропаганду образа государя и правления
в целом, а также репрезентацию богоизбранности власти, ее могу¬
щества, величия и блеска, т.е. тех средств, которые обеспечивали
харизму ее носителя. Все эти элементы, связанные с личностью
правителя, в конечном счете выстраивали прямо или опосредован¬
но его личностные отношения с обществом. Поэтому желательная
для любой формы власти и во все времена харизма, продуманно со¬
здаваемая ею, а также, хотя и реже, но естественно возникающая в
20

обществе вопреки сознательным намерениям ее носителя, кажет¬
ся особенно необходимой в условиях авторитаризма с присущей
ему отчетливо персонифицированной ответственностью.
В эволюции содержания понятия власти в рамках затронутого
в разделе периода (до конца XV в.), несомненно, заслуживает спе¬
циального внимания получившее под влиянием идей аристотелиз-
ма представление о государстве как плоде естественного развития
общества (Jean de Paris, «De potestate regia et papali» 1302 г.)3. Само
обращение к этим идеям стало ответом на процессы консолидации
и активизации общественных сил, происходившие в Западной Ев¬
ропе начиная с XIII в., что нашло наиболее яркое воплощение в си¬
стеме сословного представительства4.
Эта практика существенно поколебала представления о форме
верховной власти (точнее условиях ее реализации), обогатив пос¬
ледние компонентами выборного управления на общегосударст¬
венном уровне и создав ситуацию, которая наиболее отчетливо
просматривалась в Англии, где парламент «соучаствовал» во вла¬
сти. Отмеченные новации обозначили печальную дальнюю пер¬
спективу светской авторитарной власти. Позднее, нежели церков¬
ная власть в условиях Реформации, монархия на этапе абсолютиз¬
ма, когда ее возможности выглядят безграничными, окажется в тя¬
желой ситуации перед лицом общества, пытавшегося претендо¬
вать на народный суверенитет. В ряде случаев уже в XVII и далее в
XVIII в. эти попытки будут реализованы в республиканской форме
государственного устройства в Голландии, или в форме конститу¬
ционной монархии в Англии, разрушивших казавшуюся нераз¬
рывной связку трех функций — законодательной, судебной и ис¬
полнительной, свойственную авторитарной светской власти.
1 Bloch М. Les rois thaumaturges: Etude sur le caractere surnaturel attribud a la
puissance royale particulierement en France et en Angleterre. P., 1927 (redd. 1961; русс,
пер.: Блок M. Короли-чудотворцы. М., 1998); Kantorowicz Е. Les Deux Corps du roi:
Essai sur la thdologie politique au Moyen Age. P., 1989; Вебер M. Избранное: Образ об¬
щества. M., 1994; Он же. Протестантская этика и дух капитализма. М., 1991; Психо¬
логия восприятия власти. М., 2002. Вып. I; Философия власти. М., 1993; Ellul J.
L'illusion politique. Р., 1965; 6tat et Eglise dans genese de l'fitat moderne: actes du col-
loque organisd par le Centre National de la Recherche Scientifique et la Casa de
VeMzquez. Madrid, 1984 / Par J.Ph. Genet, B. Vincent. Madrid, 1986; L'Etat ou le roi. Les
fondations de la modemitd monarchique en France (XIV —XVII siecles): Table ronde du
25 mai 1991 / Organisde par N. Bulst, R. Descimon et A. Guerreau. P., 1992; Foucault M.
Surveiller et punir. P., 1975; Kantorowitch E. Mysteres de l'Etat. Un concept absolutiste et
ses origines mddidvales (bas Moyen Age) (1955) / Trad. fr. dans Mourir pour la patrfe et
autres textes. Prds. de P. Legendre. P., 1984; Quillet J. Les clefs du Pouvoir au Moyen Age.
P., 1972.
2 Beaune G. Naissance de la nation en France. P., 1985; Bickerman E.
«Consdcration », le culte des souverains dans Г Empire romain // Entretiens de la
Fondation Hardi. Vandoeuvers; Geneve, 1972. XIX; Boureau A. Le simple corps du roi.
L'impossible sacralitd des souverains frangais XV—XVIII siecles. P., 1988; Brown E.A.R.
The Monarchy of Caption France and Royal Ceremonial. L., 1991; Davallon J.,
Dujardin Ph., Sabatier G. La geste commdmoratif. Lyon, 1994; Dumdzil G. L'iddologie
21

tripartie des Indo-Europdens. Bruxelles, 1958; Giesey R.E. Le Roi ne meurt jamais. Les
obsdques royales dans la France de la Renaissance. P., 1987; Idem. Cdrdmonial et puis¬
sance souveraine. France, XV—XVII s. P., 1987; Heers J. Fetes, jeux et joutes dans la
socidtd d'Occident ё la fin du Moyen Age. P., 1982; Jackson R.A. «Vivat rex!» Histoire des
sacres et couronnement en France (1924— 1828). P.; L., 1984; La royautd sacrde dans le
monde chrdtien / Ed. A. Boureau, C.S. Yngerflom, P., 1992; La Sacre des rois: actes du
Colloque international d’histoire sur les sacres et couronnements royaux. Reims,
1975.
3 Jean de Paris. De potestate regia et papali / Ed. J. Leclerq («Jean de Paris et Гес-
cldsiologie du XIII sidcle»). P., 1942.
4 Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв.М., 1989; Она
же. Аристотелевское понятие «гражданин» в комментариях Николая Орезма и со¬
циальная реальность во Франции XIII —XV вв. // См. наст. изд. С. 139— 155.

3. САКРАЛЬНАЯ ПРИРОДА КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ
И ПРОБЛЕМЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ*
Представление о сакральности королевской власти стоит в ря¬
ду наиболее мистических загадок, которые оставили нам люди да¬
лекого средневекового прошлого, будучи связанной не только с их
политической жизнью, но и с духовным миром и тайнами созна¬
ния. Изучение этого давно известного явления, к тому же свойст¬
венного в той или иной форме любому доиндустриальному обще¬
ству, стало актуальным в среде медиевистов сравнительно недав¬
но, отразив глубокие изменения в развитии исторического знания.
Историография политической истории западного Средневеко¬
вья пережила несколько принципиальных поворотов в своей судь¬
бе, отражая и повторяя общий ход развития исторического знания.
Событийная, «героическая» и институциональная в качестве на¬
чальной формы исторической рефлексии, почти монопольной на
длинном отрезке времени вплоть до середины XIX в., политическая
история затем обретает социальную наполненность и зависимость
от социального фактора. Признание факта ее укорененности в об¬
щественную жизнь позволило ученым подключить политическую
историю к методам социального и структурного анализа и изба¬
вить ее тем самым в известном смысле от давления сиюминутно¬
сти, неизбежной в рамках «короткого времени». Направления «че¬
ловеческой истории» и микроистории, возникшие во второй поло¬
вине XX столетия как реакция на «неодушевленную историю»,
вернули интерес к событиям и личности. Обогащенные примерно
в то же время исключительным вниманием историков к проблемам
духовной жизни, они стали органичной частью более широкого на¬
правления исторической антропологии, представители которого
попытались на новом витке человеческих знаний решить вопрос о
биосоциальной природе человека и связанной с этим двойственно¬
стью последнего в силу его равнопринадлежности миру природы и
общества.
В рамках этих поисков политическая история обрела культур¬
но-психологическое измерение. Оно заметно преобразовало даже
такой казалось бы социологический по своему характеру сюжет,
каким является тема власти и властвования, которая потеснила в
последние годы в качестве объекта исследования анализ крупных
государственных форм и институтов. Персонифицировав, хотя и в
абстрактном виде, феномен власти, культурно-психологическое
измерение политической истории выдвинуло, в частности, на пер¬
* По материалам ст.: Сакральное в человеческом сознании. Загадки и поиски
реальности // Священное тело короля: ритуалы и мифология власти. М.( 2006.
С. 5-15.
23

вый план в качестве средств и условий ее реализации не институ¬
ты и учреждения (суд, армию, налоговую систему или исполни¬
тельный аппарат), но проблему репрезентации власти, т.е. демон¬
страции ее силы и могущества, величия и исключительности.
Подобные формы доминации великолепно отражают специ¬
фику единоличной власти, которая, по словам Норберта Элиаса,
требовала исключительно выверенной стратегии для своего сохра¬
нения. Особо опасная, благодаря свободе в выборе решений и воз¬
можности (точнее неизбежности) ошибок, такая власть с помощью
процедур и ритуалов репрезентации снимала социальное напря¬
жение, создавая иллюзию радости, единения и сопричастности в
настроении их участников и просто зрителей.
Субъективизация или «одушевление» исторических процес¬
сов, в том числе политического, в наши дни сообщило исключи¬
тельное влияние психологии на историческое знание. Можно
предположить, что в неослабевающем междисциплинарном про¬
цессе такое влияние будет возрастать, потеснив опасность матема¬
тизации гуманитарного знания и попыток реванша литературы в
историю, а также создавая новые трудности в реализации ею авто¬
номности и вместе с тем желательной открытости как науки. По¬
добный сдвиг в отношениях исторической науки со смежными ди¬
сциплинами объясняется более общими изменениями в структуре
человеческого знания в целом на рубеже веков, связанными в пер¬
вую очередь с резким усилением в сфере естественно-научного
знания и общественном сознании людей конца XX — начала XXI в.
значимости психологии. Отмеченный факт признан и осмыслен
представителями естественных наук, по мнению которых, в отли¬
чие от прошлого века, занятого нуклеиновыми кислотами и проте¬
инами, грядущее столетие сосредоточится на «воспоминаниях и
страстях».
В качестве научной дисциплины психология насчитывает полу¬
торавековой период развития на пути изучения сознания челове¬
ка. Современная наука шагнула далеко вперед — от 3. Фрейда, ко¬
торый выделил в психике человека сферы сознательного и бессоз¬
нательного, представления, эмоции и инстинкты которого, по его
мнению, подавлялись культурой, к Э. Дюркейму с идеей коллек¬
тивных представлений, формируемых человеческой общностью и
усваиваемых индивидом, и архетипам К.Г. Юнга, обратившегося к
«коллективному бессознательному», потаенным глубинам памяти
и заложенным в сознании внеисторическим, врожденным про¬
граммам поведения. Психология заметно усложнила представле¬
ния о структуре сознания, погрузив его в физиологическое про¬
странство. Успехи в области нейрофизиологии и прежде всего от¬
крытие полушарной асимметрии мозга, изменили трактовку соот¬
ношения иррационального и рационального сознания, которая, в
свою очередь, повлияла на новое восприятие религиозного мышле¬
ния и феномена сакрального в жизни индивида, социума и культу¬
ры в целом.
24

Современная наука о человеке утверждает, что разумный че¬
ловек начинается с попыток осознания бытия и смысла сущего.
Стремление человека к бессмертному — субстанция его души, пи¬
шет испанский философ Мигель Унамуно. И если «поверхностное
сознание» служит человеку полезным инструментом для адекват¬
ного взаимодействия с чувственным миром, то врожденное стрем¬
ление человеческого духа к постижению чувствования им беско¬
нечного оказывается неизбежно связанным с открытием «священ¬
ного». Отсюда жажда Бога и приобщения к Богу как структурно¬
образующему смыслу, объединяющему все фрагменты мира.
Стать человеком, по утверждению, французского философа и пси¬
холога М. Элиаде, означает быть религиозным. Таким образом, по
распространенным ныне представлениям науки о человеке, «свя¬
щенное» входит в структуру его сознания, а не представляет собой
некую стадию человеческой истории. Задавая эсхатологическую
перспективу человеческого существования, это «священное» мо¬
жет иметь весьма разные формы: сакрализации Природы, Космо¬
са или Мировой идеи; богов язычества и богов мировых религий.
Новое толкование получил и процесс секуляризации сознания,
в котором снята оппозиция «мирское —священное». Основанием
для этого служит, в частности, апелляция ученых-психологов к ис¬
торической памяти и архетипам подсознания, этим обломкам ми¬
фологических образов, которые, по утверждению Юнга, способны
к возвращению в измененном виде, оказывающему, тем не менее,
в новых условиях воздействие на человеческое сознание. Весьма
любопытным и убедительным аргументом выглядит также утвер¬
ждение о способности человеческого сознания превращать мир¬
ское в священное или о постоянной возможности мирского стано¬
вится священным. Таким образом, преходящей оказывается фор¬
ма сакральности, но не подобное качество сознания творить эту
форму. Обращает на себя внимание общий вектор в рефлексиях
современных психологов и новых решениях историков и филосо¬
фов по вопросу о соотношении материального и духовного факто¬
ров, которые стали определяющими в картине исторического раз¬
вития, созданной ими в середине и второй половине XX столетия.
Отмеченная особенность подтверждает справедливость мнения
известного французского философа и социолога Мишеля Фуко,
который в оценке способов видения мира и общем видении мира
(или знания о мире), — т.е. в том, что он называл «эпистемой», —
подчеркивал органическую связь в состоянии естественного и гу¬
манитарного циклов человеческих знаний.
Сакрализация власти явилась одним из проявлений религиоз¬
ной креативности народов мира, к тому же старейшим в осмысле¬
нии ими политической жизни и ее институтов. Воспринимая Бога
как отправную точку и программу функционирования мира, чело¬
век проецировал эту систему на земную обыденную жизнь с мо¬
нархом во главе. Именно он должен был разрешить проблемы, свя¬
занные с самыми глубокими эмоциями человека, — его страхом и
25

надеждами. Этот феномен осмыслен в литературе формулой: «ин¬
ститут власти спущен с небес». Древние тексты шумеров в Месо¬
потамии, которые донесли до нас первые письменные свидетельст¬
ва о политической и религиозной жизни человеческой общности,
содержали концепцию божественной сущности власти.
Представления о сакральной природе монарха в зависимости
от места и времени обожествляли царя (как в случаях с египетски¬
ми фараонами, императорами Востока, царями дореспубликанско-
го Рима), но чаще отводили ему роль посредника между Богом и
людьми, разъединяя функции жреца и царя.
История средневекового общества демонстрирует гетероген¬
ную структуру образа монарха, в личности которого перемежают¬
ся и оказываются слитыми его разные сущности: человека во пло¬
ти, подверженного болезням, страданиям, эмоциям и смерти; чело¬
века, наделенного властью и потому являвшегося лицом публич¬
ным, существа, обладающего божественной природой, в конечном
счете, опять-таки связанной с его общественным предназначени¬
ем. Поэтому исследователи обычно считают возможным, вслед за
Э. Канторовичем, говорить о двух телах короля — физическом и
публично-политическом.
Ситуация для каждого из носителей этого высокого сана выгля¬
дит амбивалентной. Монархия как форма политического устройст¬
ва несомненно предоставляла ряд преимуществ для обладателей
такой власти. В соответствии с христианским вероучением в глазах
общества монарх рассматривался в качестве помазанника Бога,
исполнителя его воли на земле, носителя его священной благо¬
дати. Теоретически власть монарха отличалась относительной
стабильностью: в худшем случае она была пожизненна. Нако¬
нец, эта форма политического устройства предоставляла для пра¬
вителя столь вожделенную полноту могущества, поскольку он
соединял высшую законодательную, судебную и исполнитель¬
ную власти.
Однако привлекательный и блестящий фасад прикрывал весь¬
ма хрупкий и, можно предполагать, внутренне противоречивый
организм монархии, в котором так откровенно сплелись человече¬
ский и объективный факторы. Недостаточно было декларировать
авторитет, его надлежало реализовать и сохранить в борьбе с вну¬
тренними и внешними врагами. Для этого требовались не только
личная воля, но и необходимые средства, которыми власть часто не
располагала. Рефлексия в сочинениях историков относительно
«двух тел» короля, можно думать, для последнего оборачивалась
вполне реальным противоречием между осознанием своей транс-
цедентности, или публичной предназначенности, и физическими
ощущениями обычного человека, подверженного страхам, завис¬
ти, суетным желаниям и болезням; человека, частная жизнь кото¬
рого вплоть до смертного часа подчинялась дисциплине этикета и,
главное, была достоянием общественности — по крайней мере его
ближайшего окружения.
26

Мистерия монархии скрывала еще одно противоречие — меж¬
ду возможностью для правителя действовать по собственному же¬
ланию (например, отнять жизнь подданного или наоборот даровать
милость, при определенных обстоятельствах даже обольщаясь
мыслью о подмене собой государства) и ограничениями, которые
накладывала на его поступки функция управления. Последняя
предполагала необходимость действовать во имя общего блага, со¬
блюдая нормы права и моделируя поведение на мнение поддан¬
ных. По мере роста политической зрелости общества росла ответ¬
ственность правителя. Экстраординарный суверенитет и функция
служения требовали обучения «ремеслу монарха». И хотя это вы¬
ражение — mdtier de roi — во Франции впервые употребил Людо¬
вик XIV, задача овладения сим «ремеслом», очевидно, родилась
вместе с институтом монархии. Этого требовали и чрезвычайные
ситуации в виде войны или восстания подданных, и повседневная
жизнь, наполненная обязанностями — непременными посещения¬
ми мессы, заседаниями в государственном совете или судебной па¬
лате, хлопотными поисками средств для пополнения казны, — сло¬
вом, буднями, которые вряд ли способны были перекрывать блеск
и великолепие редких праздников.
К сказанному следует добавить случайности в судьбе монарха.
Без этой изменчивой логики Фортуны не существовало бы неиз¬
бежности терзаний по поводу, первый он или второй по рождению
в королевской семье; не тревожило бы досадное, а точнее опасное,
отсутствие наследника по мужской линии; не случались бы взлеты
и падения с крушением жизненных планов в виде неожиданного
пленения по причине преданности рыцарскому долгу или опромет¬
чивой гибели на турнире; не играли бы роковую роль личная удач¬
ливость или ее отсутствие, физическая немощь или умственная
слабость, — перечень вероятных и действительно происходивших
коллизий в личной судьбе правителя можно еще долго множить.
Но упомянутых вполне достаточно, чтобы понять, насколько лич¬
ные трудности властителя самым непосредственным образом каса¬
лись судеб отечества.
Они также объясняют горечь откровений иных самодержцев,
например, в целом удачливого и снискавшего имя «Мудрого»
французского короля XIV в. Карла V. Этот монарх, который мог
мотивировать свои указы заявлением: «Я так хочу», — на смертном
одре, по свидетельству Кристины Пизанской, оценит корону, как
«тяжелую ношу и труд, сопряженный со страхом и душевным смя¬
тением». Монарх с трагической судьбой Людовик XVI, чья казнь
продолжила во Франции торный путь к республиканской форме
правления, в своем завещании от 25 декабря 1792 г. назовет «рабст¬
вом» судьбу тех, кому «случилось несчастье родиться королем».
Сакральность королевской власти и процедуры сакрализации
были вариативными явлениями в жизни средневекового общества,
хотя и существовали в рамках одной модели, базой которой стало
христианство. В этой модели монарха не отождествляли с Богом,
27

он оставался только его наместником и посредником; сакрализова-
лась не личность короля, а Власть; он не являлся священником и не
был включен в состав клира, хотя в некоторых случаях как король-
католик, например, получал право вхождения в алтарь или причас¬
тия под обоими видами. Вместе с тем христианство не отличалось
единством в своей догматике католичества и православия, в струк¬
турах церквей и их положении в государстве, что не могло не ска¬
заться на концепции сакральности монарха и практике его освя¬
щения. Любопытно, что реминисценции «восточной» модели обна¬
руживают себя в пограничных регионах европейского пространст¬
ва, Византии и России, свидетельствуя о расхождении не только в
религии, но и в условиях конкретно-исторического развития.
Различные варианты коронации выявили любопытное услож¬
нение явления сакральности монархов, связанное с «помаза¬
нием», — процедурой не повсеместной и поздней по времени
появления, при посредничестве которой в ряде случаев церковь
подтверждала передачу божественной благодати. Очевидно, что
это усложнение касалось не только взаимоотношений светской и
духовной властей, подчеркивая примат последней, но генезиса
полновластия монарха, в котором выборы или наследование трона,
т.е. светский компонент легитимизации правителя, предварял «ма¬
териализацию» идеи его божественной природы*. Сфера духовной
жизни монарха естественным образом включалась в социально-
политическую действительность, поэтому неразрывность связки
сакрального и светского компонентов отнюдь не отрицала измене¬
ний в соотношении сторон и характере последних.
Вечный сюжет сакральности правителя высвечивается по-раз¬
ному не только в пробеге «длинного времени», например при пере¬
ходе от язычества к монотеизму, но и во внутристадиональном раз¬
витии, в частности в рамках средневекового общества. Сакраль-
ность как качество власти, чрезвычайно важное для ее конституи¬
рования в период раннего Средневековья, на определенном этапе
теснится новым важным источником усиления государя — пози¬
тивным правом. Сообщив власти монарха новую ответствен¬
ность — не только перед Богом, но и перед законом и общест¬
вом, — именно право становится наиболее эффективным средст¬
вом обретения верховной властью публичного характера. Послед¬
нее, в свою очередь, послужит наиболее убедительным основани¬
ем, а значит, и средством для реализации притязаний монарха на
материальное и моральное могущество в условиях формирования
национальных государств. И хотя идея сакральности власти, в про¬
цессе секуляризации сознания и культуры, теряет прежнее значе¬
ние, оба компонента — сакральный и правовой — продолжают со¬
существовать в слитном единстве, обнаруживая приспособляе¬
мость и, в конечном счете, удивительную жизнеспособность авто¬
* Во Франции Карл V был коронован и помазан на 41-й день восшествия на
престол, Карл VI — на 23-й день, Людовик XI — 29-й, КарлУШ — через 9 месяцев...
См.: ВагЪеу Y. «Etre roi». Р., 1993. Р. 472. Not. 205.
28

ритарной власти. Подобная способность побуждает добавить к
триаде уже отмеченных ранее непременных компонентов вла¬
сти — кровь (преемственность), сакральность и право, — элемент
гибкости, т.е. умения («знания») быть адекватной обстоятельствам.
Средневековая Европа имела редкий, но печальный опыт, ко¬
гда в борьбе за власть высокий сакральный статус не защищал мо¬
нарха от политического убийства. И если элитарная политическая
мысль, в частности в Англии XIV — XV вв., предлагала выход из по¬
добных коллизий в тираноборческих идеях и формуле «глас наро¬
да — глас Божий», то сам народ, демонстрируя силу сакральных
чувств и, очевидно, избывая убийство «в верхах», мог слагать ми¬
фы и поклоняться «святым королям-мученикам».
Практика ритуалов в свою очередь консервировала сакраль¬
ный компонент в жизни и образе монарха. Они возвышали, мисти¬
фицировали и обожествляли власть, обеспечивая ее репрезента¬
цию — будь то в торжественных обрядах коронации и похорон
или в более обыденных церемониях отхода ко сну, одевания, тра¬
пезы или омовений физического тела императора в целебных во¬
дах. Нормы мирской повседневной жизни в них теряли свою обы¬
денность, приобретая новую значимость, приобщая человека к
тайнам власти, получившей «мандат неба», и отвечая его потребно¬
стям в чудесах или компенсируя его неуверенность в собственных
силах. Ддя реализации прагматичных в основе своей задач полити¬
ческий театр власти в ритуалах мобилизовал все возможные спосо¬
бы выразительности — язык, образ, жест, хореографию, пантоми¬
му, музыку, организованные в канон повторяющихся средств и
действий.
Выполняя важную социальную функцию управления эмоция¬
ми и сдерживания агрессии, ритуал затрагивал глубинные пласты
сознания, отражая и используя сущностную особенность средне¬
векового мышления — его символизм. Эта особенность питалась
несовершенными знаниями о мире и теологизмом сознания сред¬
невекового человека, что вынуждало последнего наделять явления
и вещи смысловыми значениями. Пожалуй, именно в толковании
ритуалов историк вступает на незнакомую ему территорию психо¬
анализа. Сталкиваясь в них с архетипами сознания, он вынужден с
их помощью найти объяснение таким неожиданностям в процеду¬
ре коронации и помазанья, как например, «усаживание на алтарь»
духовного или светского «соискателя». Что таила в себе эта проце¬
дура — знак жертвенности в сане государя или церковных иерар¬
хов, приближающий их к подвигу Христа? Символическую апро¬
приацию сакрального, пребывающего в алтаре, которая присутст¬
вовала даже в такой одухотворенной процедуре, как таинство
евхаристии? Средство прикоснуться к месту иерофании Бога, по¬
добно древнему ритуалу, когда новорожденного клали на землю
в качестве залога его благополучия и знака их связанности? Или
процедура заключала в себе всю гамму отмеченных импульсов
в поисках Бога? Очевидно, однако, одно — целесообразность и
29

плодотворность обращения историков к коллективному бессозна¬
тельному может обеспечить только отказ от отношения к архети¬
пам как упрощенным формам, поскольку, по словам Юнга, они су¬
ществуют как потенции, а оформившись — перестают быть тем,
чем были раньше.
Литература к теме
Аверинцев С.С. Эволюция философской мысли // Культура Византии
IV—VII вв. М, 1984.
Аверинцев С.С. Порядок космоса и порядок истории в мировоззрении раннего
средневековья // Античность и Византия. М., 1975.
Андерхилл Э. Мистицизм. Опыт человеческой природы и законов развития ду¬
ховного сознания человека. София, 2000 (пер. с англ. Нью-Йорк, 1995).
Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994.
Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Бессмертный ЮЛ. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о
концепциях постмодернизма в микроистории // Одиссей: Человек в истории. М.,
1995.
Вебер М. Избранное: Образ общества. М., 1994.
Дюркгейм Э. Элементарные формы религиозной жизни. М., 1912.
Дюркгейм Э. Социология. М., 1995.
Жильсон Э. Избранное: Христианская философия. М., 2004.
Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М., 1994.
Лосев А. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.
Малинин Ю.П. Королевская троица во Франции XIV—XV вв. // Одиссей: Чело¬
век в истории. М., 1995.
Мосс М. Социальные функции священного. СПб., 2000.
Очерки современной политической философии Запада. М., 1989.
Подорога В. Феномен власти // Философские науки. 1993. № 3.
Унамуно М. О трагическом чувстве жизни у людей и народов. Агония христи¬
анства. Символ. М., 1997.
Успенский Б. Царь и патриарх. М., 1999.
Фрезер. Золотая ветвь. М., 1986.
Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.
Человек и культура. М., 1990.
Человек как субъект культуры. М., 2002.
Эксле О. Историческая наука о постоянно меняющемся мире // Интеллекту¬
альная история. Диалог со временем. М., 2004. Вып. 11.
Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994.
Элиаде М. История веры и религиозных идей. М., 2002. Т. I —И.
Юнг К.Г Введение в сущность мифологии. Душа и миф. 6 архетипов. Минск,
2004.
Kantorowicz Е. The King’s Two Bodies: A Study in Medieval Political Theology.
Princeton, 1957 (фр. пер.: Les Deux Corps du roi: Moyen Age. Essai sur la thdologie poli¬
tique au Moyen Age. P., 1989).
Dum6zil G. L’iddologie tripartie des Indo-Europdens. Bruxelles, 1958.
Ellul J. L'illusion politique. P., 1965.
Foucault M. Surveiller et punir. P., 1975.
GieseyR.E. The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France. Geneve, 1960.
Harrison J.E. Ancient Art and Ritual. L., 1951.
Hanley S. Le lit de justice des Rois de France. L'iddologie constitutionnelle dans le
ldgende, le rituel et le discours. P., 1991.
Jackson R.A. «Vivat rex!» Histoire des sacres et couronnement en France
(1924-1828). P.;L., 1984.

И. ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЫ
1. СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КОРПОРАТИВИЗМ И ПРОЦЕССЫ
САМООРГАНИЗАЦИИ В ОБЩЕСТВЕ.
ВЗГЛЯД ИСТОРИКА-МЕДИЕВИСТА НА ПРОБЛЕМУ
КОЛЛЕКТИВНОГО СУБЪЕКТА
Задача решения проблемы субъекта и субъектообразующего
факта в историческом процессе предлагает широкие возможности
историку, который пожелал бы действовать в пространстве социо¬
логического поиска1. Многомерность самой обозначенной пробле¬
мы в данном случае подкрепляет и умножает конкретика предста¬
вляемой им научной исторической дисциплины, непосредственно
связанной с живой общественной реальностью. Специальный
интерес могут вызвать место и время, которые станут объектом
нашего внимания в данном разделе, — это период, условно назван¬
ный в научной литературе «средневековой историей». На террито¬
рии Западной Еропы на данном витке исторической спирали в его
нижней границе (IV в.) мир сравнительно недавно отошел от «пер¬
вобытности» автохтонных кельтских и пришлых германских пле¬
мен. Вместе с тем, в контексте пространственных границ именно
западноевропейский вариант преемственного развития с величай¬
шим явлением Античности — римской государственностью — яв¬
ляет собой пример эволюции социальной общности, нацеленной
на формирование активной личности — не просто «богоподобной»
в соответствии с господствовавшим здесь христианством, но «бо¬
горавной» в своей творческой деятельности. Реализацию подобной
тенденции обеспечат, в частности, процессы секуляризации созна¬
ния, пережитые западноевропейской общностью в достаточно ра¬
дикальных и выраженных формах Ренессанса XII —XIII вв., гума¬
низма в культуре Возрождения XIV —XVI вв. и идеологии Просве¬
щения (XVII —XVIII вв.), несмотря на общую постепенность и не¬
линейность развития: реванш религиозного сознания в реформа-
ционном движении XVI в., неизжитость старых норм восприятия
жизни и поведенческих моделей в раннее Новое время («долгое
Средневековье »)...
В красочной палитре многогранной представленности субъек¬
та в его социальной жизни весьма соблазнительны для анализа ис¬
торика случаи персональной активности субъекта в любой из ее
сфер: политической, социальной, экономической, культурной или
интеллектуальной. В историческом знании в духе требований сов¬
ременной науки стало привычным рассматривать частный случай
31

(casus), отдельный исторический факт или судьбу одного человека
в контексте глобальных общественных процессов. Поэтому в воз¬
можных вариантах их корреляции — совпадений, инициаций или
торможения и девиантности развития, которые изучают сегодня
представители, в частности, направления микроистории, — пос¬
ледние в более или менее частной форме (в зависимости от науч¬
ных пристрастий), но подобно социологам, будут решать вопрос о
роли объектообразующего и субъектообразующего факторов в ис¬
торическом процессе. К примеру, политический мыслитель, как и
государь, которые отстаивали словом или делом «правоту» верхов¬
ной политической власти в условиях средневекового полицентриз¬
ма, равным образом по последствиям своей деятельности и незави¬
симо от способов реализации своих задач содействовали в истори¬
ческом творчестве средневекового общества рождению и укрепле¬
нию новой политической формы «национального государства».
Однако в данном случае автор предпочел выбрать для анализа
вариант деятельности «коллективного субъекта», который нашел
свое воплощение в феномене средневекового корпоративизма, с
существенно более сложным (чем в случае с персональным субъе¬
ктом) соединением в нем элементов объективного и субъективно¬
го, сознательного и бессознательного и, главное, с очевидной воз¬
можностью типологизации явления (его природы, организацион¬
ных форм и условий реализации). Это позволило бы подчеркнуть
органическую связанность двух дисциплин — истории и социоло¬
гии. Последнее обстоятельство не лишено смысла, если учесть за¬
метное отчуждение современных историков от сюжетов обобща¬
ющего характера, с одной стороны, и не менее заметную тягу к ав-
тономизации своих штудий у социологов — с другой. Оно отража¬
ет ставшее традиционным противоречие этих дисциплин, с оче¬
видностью определившееся в развитии исторических знаний по
крайней мере уже в XVII в. (эрудиты и направление «социальной
физики»), т.е. задолго до того момента, когда наука, призванная от¬
крывать законы общественного развития, обрела, благодаря Огю¬
сту Конту, свое наименование «социологии» и заняла соответству¬
ющее место в структуре познавательного процесса человечества.
Корпоративизм как историческое явление уходит своими кор¬
нями в глубь времен, демонстрируя и далее, на этапе «длинной про¬
тяженности» (la longue бигёе) выраженную включенность челове¬
ка в коллектив. Поэтому появление в истории «субъекта» в собст¬
венном смысле слова, способного самостоятельно реализовывать
себя как личность во всей полноте, станет, по мнению многих уче¬
ных, итогом длительной эволюции.
Историческая наука выявила сложную природу корпоративиз¬
ма, отметив его зависимость от материального фактора, ставшую
наиболее употребительным объяснением причин этого явления в
литературе XIX в. Внимание к проблеме стимулировали активные
разработки в этом столетии «общинной теории» и урбанистики, в
частности анализ цеховой организации2. Несомненно, незащи-
32

щенность человека, связанная с применением примитивных ору¬
дий труда, вызывала его особую потребность в коллективе как со¬
циальном организме, который обеспечивал индивиду условия для
противостояния природным и социальным тяготам. Не случайно
время распространения корпоративизма наука назовет «доиндуст-
риальным периодом» в человеческой истории. Однако подобное
объяснение не исчерпывает сложной природы явления. Историче¬
ское знание углубит характеристику, поставив ее, в частности, в
контекст социальных отношений уже в конце XIX в. в связи с раз¬
работками проблемы сословной стратификации общества. Они
продолжались в XX в. в рамках направления «корпоративистов»,
которые изучали представительные институты, а также течений
«социальной истории» и структурализма3. Они дали выход к более
широкой постановке вопроса о корпоративизме как о сущностном
явлении феодализма, диктуемом потребностями существования, а
также помогли преодолеть издержки, связанные с политизацией
проблемы под влиянием идей фашизма. В их ряду следует выде¬
лить конкретные разработки в области аграрной истории, реализо¬
ванные с помощью данных археологии и аэрофотосъемки, что по¬
будило историков к пересмотру «общиной теории» XIX в., благода¬
ря в немалой степени трудам представителей школы «Анналов» в
60-е годы XX в., которые доказали факт цезуры в эволюции гер¬
манской общины до и после «Великого переселения народов» и,
таким образом, ее нелинейной истории. Это дало убедительный ма¬
териал для признания и аргументации факта естественной репро¬
дукции коллективных начал в общественных структурах Средне¬
вековья. Исключительную роль сыграли исследования в русле «со¬
циальной истории», создавшие сложную картину множественных
и разнопорядковых общественных связей — родственных и фа¬
мильных, протекционистских, компаньонажных и профессиональ¬
ных, вассальных и линьяжных, вещных и личностных.
Наконец, успехи социальной психологии в XX и начале XXI в.
обеспечили следующий шаг в понимании явления корпоративиз¬
ма, назвав его связь с человеческим сознанием в целом и с докуль-
турными, генетически наследуемыми программами общественно¬
го поведения и сознания, стереотипы которых могла сохранить че¬
ловеческая память, в том числе.
Оставляя в стороне специальный вопрос о генезисе явления,
мы попытаемся характеризовать средневековый корпоративизм в
качестве прежде всего социального феномена, который отображал
зависимость человека от коллектива, превращая его в «несвобод¬
ного субъекта». «Коллективным субъектом» оказывалась средне¬
вековая корпорация, в рамках которой человек реализовывал
свою собственность, свой труд и политические права. Подобная
многозначная зависимость от коллектива человека, испытываю¬
щего своеобразное «внеэкономическое принуждение» над его
личностью со стороны этого коллектива, убедительно иллюстри¬
рует специфическую, в данном случае «средневековую», форму
2. Хачатурян Н.А.
33

«общественной природы» человека, который и сегодня действует в
условиях трудового, социального, культурного или частного сот¬
рудничества, объединяющего, тем не менее, юридически свобод¬
ных и равных в своих правах индивидов.
Средневековая корпорация, таким образом, в известном смыс¬
ле «заслоняла» индивида — но только в известном смысле. Сделан¬
ная нами оговорка не случайна, если иметь в виду, что сама средне¬
вековая общность существовала в живом творчестве составляю¬
щих ее людей. Поэтому оценка меры зависимости средневекового
человека от коллектива, очевидно, должна составить необходимую
часть ответа на вопрос об особенностях корпоративизма на этом
отрезке времени и в границах Западной Европы.
По результатам имеющихся данных западное Средневековье
демонстрировало крайнее разнообразие корпоративных форм, ко¬
торые пронизывали все сферы общественной жизни — экономи¬
ческую, социально-политическую и культурную. Это были сель¬
ские и городские общины, цехи, гильдии, сословия, дворянские и
церковные объединения, территориальные общности, чиновные и
университетские корпорации...
Политическая мысль Средневековья XI в. делила все западно¬
европейское сообщество на три большие группы, различающиеся
по своим функциям — «молящиеся, воюющие и трудящиеся»
(oratores, beiiatores et laboratores)4, что уже для того времени
обеднило заметно более структурированную действительность.
Процесс структурирования определяло экономическое и социаль¬
ное развитие общества и государства и в том числе воздействие
такого мощного фактора, как общественное разделение труда,
порождающее ответную реакцию формирования коллективной
солидарности5.
При всем разнообразии корпоративные формы объединяли
несколько общих показателей. Корпорации существовали
в определенных условиях места и времени, отражая, таким
образом, их системную, в данном случае феодальную, сущность.
Другим показателем следует признать специфику их органи¬
зационной оформленности, призванной реализовать с большим
или меньшим успехом задачу удовлетворения интересов и потреб¬
ностей сообществ, связанных с коллективным существованием
последних.
Организационные формы корпоративной жизни неизбежно
отличала вариативность развития: в функциях, мере организован¬
ности и эффективности корпораций, в природе выработанных
норм, которые могли остаться на уровне традиции и устного обы¬
чая или обрести форму письменного права, зафиксированного по
правилам юридической практики и включенного в процесс кон¬
ституирования «позитивного» (государственного) права. Из этого
следует, что организационные формы корпораций и выработан¬
ные ими нормы внутренней жизни, коррелирующие их ответ на
вызовы внешней среды, зависели как от конкретно-исторических
34

обстоятельств, так и от осознанной деятельности коллективов, ко¬
торая формировала, таким образом, пространство субъектообра¬
зующего фактора (как сказали бы современные социологи).
Отмеченную нами связку можно начать с характеристики до¬
минирующей в обществе прослойки земельных собственников,
которые по факту функционального назначения разделились на
две сословные группы: духовенство и светские феодалы6. Реализа¬
ция права на главный вид собственности в феодальном, по преиму¬
ществу аграрном, обществе, осуществлялась ими в рамках единой
корпорации, объединенной системой сеньорально-вассальных
связей, более или менее выраженных и разветвленных в зависимо¬
сти от конкретно-исторических условий.
Вассально-ленная система сложилась в ходе постепенной эво¬
люции форм земельной собственности и возникновения условной
собственности в виде бенефиция, а затем лена или феода, в чем от¬
разилась принципиальная особенность средневековой собствен¬
ности в целом, ибо она являлась по существу «владением», или соб¬
ственностью с ограниченными правами. Именно она определяла
иерархическую структуру в общественных связях собственников,
с несколькими уровнями соподчинения, которые структурировали
корпоративную общность феодалов.
Можно привести, по крайней мере, два объяснения объектив¬
ной необходимости подобной ситуации. Она отразила естествен¬
ное стремление земельных собственников к внутренней консоли¬
дации в условиях средневекового полицентризма как к важному
средству удержания или увеличения земельного богатства и, сле¬
довательно, политической власти в обществе, где война являлась
едва ли не главным фактором внешней и внутренней жизни. С ее
помощью решались проблемы территориальных приобретений на
индивидуальном и государственном уровнях, вопросы брачных от¬
ношений и престижа.
Стремление к консолидации сил стимулировала и объективная
данность самой общественной структуры, возникшей на опреде¬
ленном уровне возможностей, которыми располагал человек (руч¬
ной труд и примитивные орудия труда). В общественной структуре
была реализована благоприятная для зависимого производителя
комбинация отношений собственности, которая разделила собст¬
венность на основное условие производства, землю, и собствен¬
ность на орудия труда (оставив последние у крестьян и ремеслен¬
ников), но одновременно создала трудности в реализации земель¬
ной собственности: экономический механизм системы не работал
без политического принуждения по отношению к «экономическим
партнерам» феодалов. Ситуация сделала частную политическую
власть земельных собственников легальным институтом средневе¬
кового общества. Сложившийся полицентризм, в свою очередь,
увеличивал возможности вассально-ленной системы и, следова¬
тельно, возможности корпоративного объединения земельных
собственников.
2*
35

В реакции земельных собственников на вызовы времени, кото¬
рая складывалась опытным путем, несомненно присутствовала из¬
вестная осознанность действий, и сама создаваемая ими реаль¬
ность демонстрировала, таким образом, соединение двух начал —
субъективного и объективного, личностного и вещного. Разные ва¬
рианты возможных вызовов и ответов, которые демонстрирует
средневековое общество, убедительно подтверждают высказан¬
ную нами позицию.
Например, во франкском обществе, на исходе меровингского
этапа (VIII в.) майордом Карл Мартелл, заложивший базу для буду¬
щей династии Каролингов, осуществил бенефициальную рефор¬
му. Последняя отразила его стремление не только обеспечить свою
власть, но и сохранить единство государства, противопоставив не¬
управляемым крупным земельным собственникам-аллодистам, ар¬
мию обязанных ему военной службой бенефициариев. Вполне
осознанная со стороны Карла Мартела мера не столько вводила но¬
вую форму социальных связей, сколько санкционировала подска¬
занный обществом опыт.
В условиях уже сложившихся феодальных отношений, но в ва¬
рианте недостаточно развитого «частного сектора» земельной соб¬
ственности и (в противовес ей) масштабной государственной соб¬
ственности, иерархия и вассальные связи внутри общности феода¬
лов обычно не получали выраженного развития, как это прояви¬
лось в Византии или в России. Наоборот, во Франции слабость цен¬
тральной власти при первых Капетингах и ее неспособность обес¬
печить безопасность сообщества стимулировали ответную актив¬
ность феодальной корпорации, сумевшей создать жесткие нормы
внутренних связей с разветвленной и последовательной системой
отношений, в которой, однако, государь не смог обеспечить собст¬
венные позиции (принцип «вассал моего вассала не мой вассал»).
Наиболее выразительным свидетельством «субъектной»
активности корпорации земельных собственников служат вырабо¬
танные ими нормы и стандарты, получившие юридическое оформ¬
ление в виде контрактного договора между вассалом и сеньором,
который связывал их взаимными обязательствами и правами:
протекция сеньора, формы службы вассала, возможность разрыва
договора в случае нарушения его условий для обоих сторон. Зак¬
лючение контракта сопровождал и закреплял ритуал, участники
которого становились активными действующими лицами процеду¬
ры: клятва верности сеньору, произнесенная вассалом на Священ¬
ном писании или реликвиях, преклонение колен и вкладывание
вассалом рук в руки сеньора, что подчеркивало установление те¬
лесной и семейной связи сторон (immixtio manuum), «поцелуй ми¬
ра» (osculum pacis), которые дает сеньор своему вассалу, теперь
ставшему «его человеком», передача феода, иногда с объездом
владения и символические знаки факта передачи собственности.
Процесс оформления правовых норм корпорации обнаружи¬
вал выраженную тенденцию к унификации: в рамках локальных
36

территорий (запись провинциальных кутюм), государства и даже
выработанного в масштабах Западной Европы рыцарского статуса
(noblesse), воплощенного в обладании сеньориальными владельче¬
скими правами, политическом доминировании, особом юридиче¬
ском статусе (особое наследственное и семейное право, освобож¬
дение от налогов и качество «рыцарского благородства»). Институт
рыцарства, объединивший сообщество светских земельных собст¬
венников, отличали военные способности и склонность к войне,
опыт воина-профессионала, манера жить «noblement», что прояв¬
лялось в одежде, типе жилищ, в военных занятиях и специальных
играх (турниры), в специальном кодексе чести и ритуалах посвя¬
щения в рыцари, в увлечении историей и геральдикой, наконец, в
особом состоянии ума (etat d'esprit).
Корпорации noblesse было свойственно стремление более или
менее жесткого решения вопроса о приобретении этого статуса.
Здесь действовали принцип наследственности или требование оп¬
ределенного размера дохода от недвижимости, а также занятие го¬
сударственной деятельностью; в ряде случаев и должность и статус
покупались; наконец, он мог быть пожалован в виде дара королем
или крупным сеньором за проявленную доблесть или услугу.
В сравнении с дворянством разделившее с ним статус «благо¬
родства» духовенство выглядело более организованной общно¬
стью благодаря церковной иерархии и дисциплине; для обеих со¬
словных групп дополнительным средством их структурирования
служили многочисленные религиозные и монашеские конгрега¬
ции и рыцарские ордена.
Особый интерес представляет ситуация, связанная с пробле¬
мой организации общественных сил, в известной мере противо¬
стоящих доминирующим в обществе прослойкам населения и в
любом случае не принадлежащих к ним. Я имею в виду непривиле¬
гированные группы трудящихся (laboratores), в той или иной степе¬
ни зависимых людей и, шире, «живущих трудом рук своих», кор¬
мящих общество и платящих налоги. В условиях очевидного факта
ограниченных в силу их положения в обществе возможностей ис¬
следователь, тем не менее, сталкивается с весьма любопытной, от¬
нюдь не лишенной «коллективной субъектности», картиной актив¬
ного поведения этих общественных сил.
В среде крестьянства даже на этапе господства наиболее тяже¬
лых форм феодальной зависимости в XI —XII вв. (отработочная
рента, личная несвобода) продолжает существовать сельская об¬
щина, регулирующая его производственную деятельность. Вклю¬
ченная в рамки вотчины и зависимая от нее, община продолжает
до определенной степени влиять на взаимоотношения крестьянст¬
ва с сеньором (хозяйственная практика, связанная с системой по¬
лей, использованием альменды, даже если феодал уже реализовал
свое право собственности на нее). Активность общины в качестве
социального организма могла обнаружить себя, главным образом,
в периоды обострения противоречий с сеньором, когда община вы¬
37

ступала организатором сопротивления7. В XIII —XIV вв. в изменив¬
шихся социально-экономических условиях классического феода¬
лизма община окажется способной к возрождению социальной ак¬
тивности в виде сельской коммуны, статус которой будет подтвер¬
жден правовой хартией, обеспечивавшей ей качество «коллектив¬
ного юридического лица».
Ремесленная и купеческая городская среда продемонстрирова¬
ла наиболее динамичные и сложные по сравнению с крестьянст¬
вом профессиональные и социальные формы общественной жиз¬
ни8. Одной из них являлись ремесленные цехи, множественность
которых (в XIII —XIV вв. в зависимости от размеров города до 60,
100, 300 цехов) служила показателем процесса общественного раз¬
деления труда и соответственно развития производительных сил в
городе. Цех обнимал все стороны жизни ремесленника: производ¬
ство, политическую деятельность по защите и реализации прав и
обязанностей, в том числе военных, обеспечение взаимопомощи.
Экономическую целесообразность организации отражали два
главных показателя в реализации производственной функции:
требование (более или менее жесткое) монополии на определен¬
ный вид производства (необходимость членства в цехе и вступи¬
тельный взнос; подчинение его уставу; доказательство профессио¬
нализма — изготовление шедевра); а также эгалитарные установ¬
ления в цехе, которые ставили ремесленников в равные условия
существования, благодаря регулированию качества и количества
продукции (прямые или косвенные ограничения), использования
сырья, способов и размеров сбыта изделий. Цеховые ограничения,
продиктованные прежде всего узостью рынка, становились менее
жесткими в условиях более активных торговых зон: к примеру, в
южных городах Франции, связанных с главным европейским рай¬
оном коммерческих связей, Средиземноморьем, существовала
форма «свободного ремесла», где административный контроль, в
основном за качеством продукции, осуществляли городские кон¬
сулы.
Подобная «гибкость» ремесленных сообществ в адаптации к
внешней среде, несомненно, может быть оценена в качестве их
коллективной субъектной активности. В этом же контексте можно
рассматривать развитость внутрицеховых отношений, которые ха¬
рактеризовались иерархией прав и обязанностей членов корпора¬
ции. Она выглядела своеобразной реминисценцией иерархии в
среде земельных собственников по объему земельных владений и
политических прав — судебных, административных, военных. В
цехе это были мастера — полноправные члены корпорации, подма¬
стерья (платные работники, не имевшие собственной мастерской)
и ученики. Структура цеха предполагала четкое разделение прав
ее участников и условий изменения их статуса. Весьма вырази¬
тельно коллективную субъектность цехов в сфере политической
жизни демонстрировало обретение ими права самоуправления,
которое обеспечивало им статус «коллективного лица», закреплен¬
38

ный письменным юридическим документом. И хотя запись уставов
цехов нередко осуществляли государственные чиновники, подоб¬
но тому как государство могло контролировать цехи, преследуя
собственные интересы (требование исполнения военных повинно¬
стей, покушение на часть вступительных взносов, налоги), реаль¬
ными авторами уставов, их базовым основанием оставалась колле¬
ктивная воля ремесленников.
Цех не был единственной формой коллективных объединений
в городе. Наиболее близкой к нему по природе организацией явля¬
лась купеческая гильдия — объединение купцов, тоже действую¬
щих в рамках определенной дисциплины, с общей собственностью
в виде страхового фонда и складских помещений, а также с общим
руководством. На поздних этапах развития города с возникнове¬
нием наемного труда появлялись союзы подмастерьев — ассоциа¬
ции взаимопомощи, контролирующие условия найма и размер за¬
работной платы и, следовательно, отношения с мастерами и пред¬
принимателями, а также организующие общий досуг (пирушки)
подмастерьев.
Наконец, в качестве корпорации действовала и городская об¬
щина в целом. Не чуждая экономическим функциям (иногда конт¬
роль за ремеслом и торговлей), она поддерживала главным обра¬
зом политико-административный порядок и выступала как коллек¬
тивное юридическое лицо во взаимоотношениях города с внешним
миром — феодальными сеньорами и другими городами, государст¬
вом в целом и сельскими общинами окрути.
Любопытно, что постепенное усложнение внутригородской
социальной жизни, демонстрирующей крайнюю гетерогенность
среды, тоже сопровождала тенденция к консолидации обществен¬
ных сил города. Я имею в виду наиболее крупные объединения —
патрициат и бюргерство: эти группы не имели жесткой организа¬
ционной оформленности, границы между ними были подвижны.
С развитием предпринимательских тенденций в экономике горо¬
дов и дифференциацией ремесленников происходила перегруппи¬
ровка сил и их частичное сближение в процессе формирования но¬
вой системы общественных отношений (крупное производство,
предприниматели и наемные рабочие).
Уже приведенный материал, суммирующий данные по преиму¬
ществу из организационной истории средневекового корпорати¬
визма, позволяет все же констатировать наличие в его западноев¬
ропейском варианте несколько характерных для него особенно¬
стей. Прежде всего, это институциональная оформленность корпо¬
ративных форм или выраженная тенденция к ней, с более или ме¬
нее жесткими нормами членства и закрытости. Принципиально
важно, что отмеченная особенность реализовывалась в тесном со¬
единении с юридической оформленностью корпораций, которая
санкционировала и укрепляла их, обогащая коллективный опыт
частной и публичной жизни своих членов. Нормы корпораций эво¬
люционировали от устного обычая к письменным документам в ви¬
39

де уставов, контрактов и хартий, которые вырабатывались в соот¬
ветствии с принципами существующего государственного права и,
в свою очередь, вносили свой вклад в развитие последнего.
Наконец, факты институциональной и правовой оформленно-
сти свидетельствуют о волевой активности и выраженной изна¬
чальной инициативности, присущих западноевропейским корпо¬
рациям, — качества, которые заслуживают быть выделенными
особо. Правомерность подобной оценки делает наиболее очевид¬
ным сравнение с другими вариантами развития. К примеру, консо¬
лидация ремесленников могла не увенчаться созданием организа¬
ции и остаться на уровне «топографического» явления, т.е. их рас¬
селения на территории городского посада по принципу професси¬
ональных занятий (как это происходило в российском средневеко¬
вом городе). Действующие в нем в среде ремесленников нормы
профессионального и общественного поведения реализовались
как традиция и обычай, которые сохранила память.
Обеспеченные институциональными и волевыми возможно¬
стями западноевропейские корпорации смогли продемонстриро¬
вать исключительные формы коллективной субъектной активно¬
сти в социально-политической жизни общества и (что очень важ¬
но) на ее общегосударственном уровне, за рамками их локальной
или только внутренней истории.
Один из примеров, которые будут приведены нами в дальней¬
шем, связан с феноменом «освободительного движения», развер¬
нувшегося в среде трудящегося и непривилегированного населе¬
ния (XII —XIV вв.). В одних случаях лидером выступала городская
община в целом, которая в совокупности составляющих ее малых
корпораций — цехов и гильдий, осознанным волевым усилием по¬
пыталась обрести автономию от сеньора на земле которого возни¬
кали города.
Благодаря организованным, закрепленным в правовых хартиях
усилиям, а не стихийным бунтам, завоевания горожан не носили
характера временной уступки. Иными словами, западноевропей¬
ский город пережил глубокое социально-политическое движение,
продемонстрировавшее значительный творческий потенциал этой
средневековой общности. Даже сельская община, которая на дли¬
тельном отрезке времени утратила возможность обеспечения по¬
литического и юридического самоуправления крестьянской общ¬
ности, обретает новую жизнь благодаря упомянутому нами выше
движению за организацию сельских коммун.
Другой пример социальной активности, связанной с корпора¬
тивными интересами, касается факта сословной структуриза¬
ции общества и вызванного им сословного представительства9.
Сословия, или социальные группы, характеризуемые особым
юридическим статусом в обществе, увенчали исконно присущий
ему корпоративизм в наиболее сложном варианте воплощения
явления в контексте как его структурной формы, так и полити¬
ческой роли.
40

Сословия инкорпорировали в свой состав более мелкие сооб¬
щества — территориальные объединения дворянства и городские
общины — и способствовали постепенному выравниванию их
прав и унификации статуса в масштабах государства, при сохране¬
нии, однако, социального и, следовательно, сословного неравенст¬
ва в обществе. Подобная консолидация могла получить развитие
только в условиях процесса централизации, развернувшегося в
странах Западной Европы в XII — XIV вв. и нарушившего прежнюю
изоляцию и замкнутость средневекового мира.
Процесс сословного оформления шел под воздействием эко¬
номического, социального и политического факторов. Он зави¬
сел, к примеру, от форм и размеров земельной собственности и
связанных с ней места и статуса в иерархии (помещики и боярст¬
во в России, крупные феодалы, элита и дворянство в любом из
средневековых государств); от функций сословной группы (сред¬
нее и мелкое дворянство, приверженное хозяйственным, а не во¬
енным занятиям, в Англии). Наконец, процесс испытывал влия¬
ние государства: так сложилась группа «чиновного» дворянства
во Франции, будущее дворянство «мантии», отличающееся от
«дворянства шпаги».
Не всякая группа приобретала статус сословия, а застывала на
уровне своих исходных элементов, или, сумев только сознать общ¬
ность интересов, все так и не добивалась организационной опреде¬
ленности и тем более официального признания особых юридиче¬
ских прав. Убедительным показателем факта обретения общно¬
стью сословного статуса становилось участие ее членов в работе
органов сословного представительства на общегосударственном
уровне, которые, в свою очередь, явились кульминацией творче¬
ского потенциала средневековой корпоративности. Политический
эффект данного явления заключался как раз в существенном рас¬
ширении масштабов социальной активности, которая не исчерпы¬
валась членами только феодальной элиты (курии королевских вас¬
салов, «боярская Дума»), но вовлекала в свою орбиту осознавшее
собственную «особость» в сословном самоопределении, среднее и
мелкое дворянство, рядовое духовенство и (что принципиально
важно) непривилегированные слои населения — горожан и часть
крестьянства, представленные к тому же на основе выборного
принципа, а не права личного присутствия.
Источником подобной широкой и глубокой социальной актив¬
ности стал именно факт сословной самоорганизации обществен¬
ных сил и опять-таки волевое начало, заложенное в сословной
структуре общества, которая несла в себе опыт общественных свя¬
зей и сознательной практики составляющих ее корпораций (в ча¬
стности, выборов в городской общине, цехе и гильдии, выработки
коллективных норм жизни и т.д.).
Другой политический результат заключается в том, что обще¬
ственные силы вынуждали монархию на диалог с ними и переводи¬
ли свои взаимоотношения с властью на язык права. Практика со¬
41

сдобного представительства способствовала внедрению в общест¬
венное сознание идеи политического контракта власти и общест¬
ва, а также верховенства закона, контролирующего волю монарха.
Чтобы не оставалось впечатление переоценки нами рассматри¬
ваемого явления, оговоримся, что ближе всех других сословно¬
представительных учреждений к идеалу оказался английский пар¬
ламент. Хотя его пример носит исключительный характер, следует
помнить, что более скромные варианты сословно-представитель¬
ного режима приобретали в Европе достаточную массовость и, сле¬
довательно, обеспечивали явлению качество типичного. Послед¬
нее обстоятельство важно для понимания вопроса о субъектно¬
корпоративных возможностях сословий.
Анализ проблемы коллективной субъектности средневековой
корпорации был бы неполным без попытки объяснить, пожалуй,
наиболее сложный аспект в изучаемой теме. Я имею в виду поло¬
жение индивида в корпорациях. Решение подобной задачи могло
бы прояснить вопрос о степени его свободы и несвободы, т.е. о
характере соотношения интересов коллектива и индивида и мере
давления на последнего выработанных корпорацией норм. Поста¬
вленная задача выглядит значимой в контексте общей историче¬
ской перспективы, нацеленной на самоутверждение личности, и
актуальной — в конкретном варианте западноевропейского корпо¬
ративизма, который отличала, как было отмечено выше, исключи¬
тельная институционная и «ролевая» активность в обществе.
Последнее обстоятельство порождает искушение сделать вы¬
вод о прямой зависимости степени свободы индивида именно от
этих качеств корпорации. Тем более что (как уже упоминалось)
общность, действующая как коллектив, реализует свою коллектив¬
ную волю в практике составляющих ее членов. Окрашенность
этой практики личным сознанием участников коллектива только
подчеркивает факт неизбежной индивидуализации процессов вы¬
работки ими норм «общежития» и, в целом, их существования.
Вместе с тем ситуация не выглядела столь однозначно. Теоретиче¬
ски и практически оправдано другое предположение, а именно,
что институциональная оформленность западноевропейских сред¬
невековых корпораций как раз могла сдерживать (причем более
эффективно, чем в условиях отсутствия организации) индивиду¬
альную волю их членов.
Очевидно, в практической деятельности корпораций присутст¬
вовали и соперничали обе тенденции, но, на наш взгляд, именно
сильная организация и ее политические свободы (автономия, само¬
управление, правовые формы жизни и ее юридический статус), ко¬
торыми пользовались все члены корпорации, способствовали на¬
целенности сообщества не только на традицию, но и на адаптацию
к менявшимся условиям, обеспечивая возможности для проявле¬
ния свободной воли индивидов. В конечном счете и в первую оче¬
редь, именно свободная воля индивидов реализовала способность
корпорации к адаптации и, следовательно, обеспечивала динамику
42

развития. Вассальный договор в условиях распространения товар¬
но-денежных отношений уже к XIV в. в Западной Европе переста¬
ет быть связанным с земельными пожалованиями — его заменяет
теперь так называемая «фьеф-рента», т.е. денежное содержание.
Дворянство, вынужденное с появлением артиллерии лишиться мо¬
нополии на военную службу, включается в новую структуру ар¬
мии, сохраняя в ней командные позиции. Цеховые ограничения,
ревностными поборниками которых выступали на этапе позднес¬
редневекового города мастера, не способные или не сумевшие пре¬
одолеть рамки мелкого производства, не помешали развитию пред¬
принимательских тенденций даже внутри цеха и тем более вне его.
Таковы несколько примеров, которые помогают понять, почему За¬
падная Европа в масштабах мирового исторического процесса, опе¬
режая другие регионы, вступила на путь модернизации общества.
Приведенные материалы вынуждали нас неоднократно и на¬
стойчиво подчеркивать особость как организационных форм, так и
роли средневековых корпораций в социально-политической жиз¬
ни именно в варианте западноевропейской цивилизации. Очевид¬
но, решение вопроса о причинах этой «особости» может оказаться
не только небесполезным, но и необходимым условием углублен¬
ной оценки интересующей нас темы. Однако подобная задача
потребовала бы специального рассмотрения с обращением, в част¬
ности, к истокам европейской цивилизации и со сравнительным
сопоставлением разных путей развития, которыми пошли Запад¬
ная и Восточная Европа.
Попытка такого решения была предпринята нами в анализе
сюжета, посвященного проблеме средневекового «парламентариз¬
ма». С их результатами можно познакомиться на страницах насто¬
ящего издания, к которым мы отсылаем читателя10. В данном слу¬
чае, завершая анализ и подводя итоги нашему исследованию, сле¬
дует сказать, что средневековый корпоративизм, подобно любому
другому историческому явлению, переживал этапы своего станов¬
ления и укрепления, расцвета и крушения. Он помогал средневе¬
ковому человеку сопротивляться и выживать в сложном и часто
враждебном для него окружении, обеспечивая ему «другую сре¬
ду». Будучи сам создан усилиями этого человека, движимого по¬
требностями, необходимостью, особенностями сознания, он обре¬
тал до известной степени самостоятельное существование и, реа¬
лизуя обратный импульс, формировал и менял своего создателя,
диктуя правила общежития, создавая и контролируя обществен¬
ные связи. Постепенно эти правила превращались в тормоз для ин¬
дивидов, переросших их лимиты, и они были отброшены в создан¬
ной ими новой структуре, которая утвердила принципы свободной
конкуренции, неприкосновенности и полноты частной собствен¬
ности и юридическое равенство всех перед законом.
Признавая неоднозначность средневекового корпоративизма
и отвлекаясь от неизбежного консерватизма (при свойственных
ему ограничениях для индивида), мы видим основной историче¬
43

ский смысл его присутствия в формировании социальной зрелости
средневекового общества.
Наиболее ярким и значимым свидетельством и условием этой
зрелости стала способность общества к самоорганизации, в част¬
ности к сословному самоопределению, благодаря которому обще¬
ственные силы оказались в состоянии откорректировать и ограни¬
чить до известной степени авторитарные поползновения власти,
вынудив ее считаться с их интересами.
1 Разработки темы субъекта в истории см. в изд.: Человек как субъект культу¬
ры / Отв. ред. Э.В. Сайко. М, 2002; Пространства жизни субъекта. Единство и мно¬
гомерность структурообразующей социальной эволюции / Отв. ред. Э.В. Сайко. М.,
2004; Сайко Э.В. Субъект в пространственно-временном континууме социальной
эволюции и структурировании пространств социума // Человек как субъект куль¬
туры. М., 2002.
2 Маркс К. Экономические рукописи 1857—1859 гг. // Маркс К., Энгельс Ф.
Соч. 2-е изд. Т. 46, ч. 1; Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Там же. Т. 3; Ма¬
урер Г. Введение в историю общинного, подворного, сельского, городского устрой¬
ства и общественной власти. М., 1880; Мейн Г.С. Деревенские общины на Востоке и
Западе. М., 1874; Ковалевский М.М. Общинное землевладение. Причины, ход и пос¬
ледствия его разложения, М., 1879; Он же. Очерк происхождения и развития семьи
и собственности. М., 1895; Gierke О. Das deutsche Genossensch-aftstrecht. В., 1868.
3 Bloch М. Rois et serfs. Un chapitre d'histoire Capitienne. P., 1920; Idem. Les car-
acteres originaux de l'histoire rurale frangaise. P., 1999; Duby G. L'iconomie rurale et la
vie des campagnes. P., 1962; Fossier R. Paysans d'Occident, XI —XIV s. P., 1984;
Rosener W. Les Paysans dans l'historie de l'Europe, P., 1994; Oliviers-Martin Ft.
L'organisation corporative de la France d'Ancien Rigime. P., 1938; Martin-Saint-
Ьёоп E.H. Historie de corporations de mitiers. P., 1940; Coornaert E. Les corporations de
mitiers en France avant 1789. P., 1941 (1968); Mousnier R. Les hierarchies socials de 1480
& nos jours. P., 1969; Idem. Recherches sur la stratificaftion sociale a Paris aux XVIIе et
XVIIIe siicles: l'ichantillon de 1634, 1635, 1636. P., 1975; Etudes prisenties a la
Commission Internationale de l'histoire des assemblies d'etats. P., Louvain, 1937;
Lousse E. Les caractires essentiels de l'Etat corporative du Moyen Age a la fin de l'Ancien
Rigime // BYCHS. 1937; IX, № 37; Idem. La soclti d'Acien Rigime. Organisation et rep¬
resentations corporatives. Louvain, 1943 (1952). См. также: Гутнова E.B. Обзор доклада
Э. Кэм, А. Маронжу, Г. Штекль. Новые работы и современные точки зрения на про¬
исхождение и развитие представительных собраний // СВ. 1956. Вып VIII; Она же.
Возникновение английского парламента. М., 1960; Хачатурян Н.А. Возникновение
Генеральных штатов во Франции. М., 1989; Она же. Сословная монархия во Фран¬
ции XIII — XV вв. М., 1989; Она же. Город в системе феодальной формации // Вопро¬
сы истории. 1983. № 1; Она же. Феномен корпоративизма // Общности и человек в
средневековом обществе. М.; Саратов, 1992; Сванидзе АЛ. Живые общности и че¬
ловек в средневековом мире // Общности и человек в средневековом обществе. М.;
Саратов, 1992.
4 См.: Епископ Адальберон Ланский в «Роете au roi Robert» (1020а) (id.
С. Carozzi, 1979). Цит. по: Duby G. Les trois ordres ou l'imaginaire du fiodaliti. P., 1978.
5 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда (1893). М., 1996; Он же. Ме¬
тод социологии // Дюркгейм Э. Социология М., 2006; Тённис Ф. Общность и обще¬
ство. СПб., 2002.
6 Dumont L. Homo hierarchicus: Essai sur le systeme des castes. P., 1966; Bosle R.
Castes, ordres et classes en Allemange // Problemes de stratification social. P., 1968;
Problimes de stratification sociale: actes du colloque de 1966 // Publ. par R. Mousnier.
P., 1968; Duby G. Hommes et structures du Moyen Age: Recueil d’articles. P., 1973; Idem.
Guerriers et paysans: VII — XII siecles. Premier essor de l’iconomie europienne. P., 1980;
La noblesse au Moyen Age / Publ. par Rh. Contamine. P., 1976; Le Goff G. Les trois fonc-
44

lions indoeuropdennes: l’historien et l’Europe fdodale // Annales. 1979; L'Etat et des aris-
locrates XII —XVII siecles (France, Angleterre, Ecoss) / Par Ph. Contamine. P.r 1989;
Guerreau A. Fief, fdodalitd, fdodalisme. Enjeux sociaux et reflexion historienne //
Annales E.S.C. 1990. N 1; Bartheldmy D. L’ordre seigneurial P., 1990; Heers L. L’Occident
<iux XIV et XV sidcles: Apects dconomiques et sociaux. P., 1944; Aurell M. La noblesse en
Occident. P., 1996; Werner K.F. Naissance de la noblesse. L'essor des elites politiques en
Europe P., 1998; Collins H. The Order in the Carter 1348—1461. Chivalry and Politics in
Late Medieval England. Oxford, 2000; Histoire de l'Eglise / Sous la dir. A. Flich, V. Martin
P., 1934; Dawson Ch. La Religion et la formation de la civilization occidentale: trad. P.,
1935; Ouriliac P. Etudes d’histore du droit medieval: 2 vol. P., 1970/1980; Le Goff J.
au Moyen Age: Temps de l’Eglise et temps de marchand // Temps, travail, culture en
Occident. P., 1974; fdem. Les intellectuels au Moyen Age. P., 1985. См. также: Хачату¬
рян Н.А. Политическая и государственная история Западного средневековья в кон¬
тексте структурного анализа // СВ. М., 1992. Вып. 54; Она же. Эволюция западноев¬
ропейского дворянства (внутренняя стратификация и социальный потенциал) //
Бюллютень ВАМ. М., 1997, № 8; Она же. Общественная система и принцип относи¬
тельности. К вопросу о содержании концепт-явления «феодализм» // Средние ве¬
ка. М., 2007. Вып. 68; Федоров С.Е. Раннестюартовская аристократия (1603—1629).
СПб., 2005.
7 Хачатурян Н.А. Социальная организация французского крестьянства
XIII —XIV вв. (по материалам Парижского Парламента) (См. наст. изд.
С. 92-108).
8 Les libertds urbaines et rurales du XI au XIV siecle // Colloque international de
Spa. 1966; Villes de Г Europe mdditerrandenne et de Г Europe occidentale du Moyen Age
au XX siecle // Annales faculte de Nice. 9— 10, 19 — 69; La ville, le bourgeoisie et la
genese de l’Etat modeme XII —XVIII sidcles // Colloque de Bieleferd. 1985; Хачату¬
рян Н.А. Город в системе феодальных отношений. См. наст. изд. С. 46 — 61;
Она же. Политическая организация средневековых городов // Город в средневеко¬
вой цивилизации Западной Европы. М., 1999. Т. 1; Сванидзе А.А. Живые общности
и человек в средневековом мире // Общности и человек в феодальном обществе.
М.; Саратов, 1992; Она же. Деревенские ремесла в средневековой Европе. М., 1985;
Она же. Ремесло и ремесленники средневековой Швеции. М., 1967; Кириллова Е.Н.
Корпорации раннего Нового времени. Ремесленники и торговцы Реймса в
XVI — XVII вв. М., 2007; Epstein S.A. Wage Labour and Guilds in Medieval Europe.
Chapel Hill; L., 1991.
9 Гутнова E.B. Возникновение английского Парламента...; Хачатурян Н.А. Воз¬
никновение Генеральных штатов во Франции; Она же. Сословная монархия; Она
же. Аристотелевское понимание «Гражданина» в комментариях Н. Орезма и соци¬
альная реальность во Франции XIII —XV вв. // От Средних веков к Возрождению.
СПб., 2003; Она же. Европейский феномен сословного представительства. К вопро¬
су о предыстории гражданского общества. См. наст. изд. С. 156 — 227; Она же. Кре¬
стьянский вопрос на Генеральных штатах 1484 г. во Франции. См. наст. изд.
С. 117—131; Она же. Режим сословного представительства в контексте проблемы
Etat moderne // Власть, общество и человек в средневековой Европе / Отв. ред.
Н.А. Хачатурян. М., 2008; Малинин Ю.П. Общественно-политическая мысль позд¬
несредневековой Франции. СПб., 2000; Цатурова С.К. Офицеры власти. Париж¬
ский парламент в первой трети XV в. М., 2002; Stubbs W. Histoire constitutionnelle de
l’Angleterre: trad. P., 1907—1927; Pollard A.F. The Evolution of Parliament. L., 1920;
Aguire Prado L. La Cortes traditionales. Madrid, 1955; Soule C. Les Etats Generaux en
France. Heule, 1968; Krynen I. Ideal du prince et pouvoir royal en France a la fin du
Moyen Age (1380— 1435) P., 1981; Idem. L'Empire du roi. Idees et croyances royances
politiques en France XII —XV siecle. P., 1993; StrayerJ.R. Les origins medievales de Г Etat
moderne: trad. P., 1979; Gouron A., RigaudidreA. Renaissance du Pouvoir legislative et
genese de l’Etat. Montpellier, 1988; Le Goff. L'Etat et les Pouvoires. P., 1989.
10 См. разд. III.

2. ГОРОД В СИСТЕМЕ ФЕОДАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Неослабевающий интерес в отечественной медиевистике к те¬
ме средневекового города определяется в первую очередь значи¬
мостью этого явления в истории средневекового общества. Его
возникновение знаменовало собой начало нового яркого этапа
«развитого феодализма» с характерной для него мелкотоварной
экономикой, нарушившей натуральный характер хозяйства. Раз¬
витие города усложнило социальную структуру общества, вызвав
к жизни новую общественную силу — сословие горожан, с их спе¬
цифическими интересами, своими формами социальной борьбы,
собственной культурой и идеологией. Город не только оказал вли¬
яние на все сферы жизни феодального общества, но существенно
ускорил самый ее темп благодаря импульсам, идущим от ремесла,
торговли, политической активности городского населения и т.д.
Наконец, город явился «колыбелью буржуазии», лидируя по срав¬
нению с деревней в процессе генезиса капитализма.
Многочисленные усилия ученых в этой области знания и пре¬
жде всего медиевистов (поскольку речь пойдет о западноевропей¬
ском городе в Средние века) все еще не исчерпали «городского во¬
проса». Это объясняется как многозначностью последнего, так и
спорностью некоторых уже предложенных решений. Самый хара¬
ктер споров, имеющих к тому же давние традиции в советской ме¬
диевистике, делает целесообразным небольшой экскурс в про¬
шлое.
Советская урбанистика прошла общий с медиевистикой путь
развития, в ходе которого она оформилась в самостоятельное на¬
правление со своим специализированным центром и печатным ор¬
ганом1. Расширилась география исследуемых западноевропейских
городов, ранее ограниченная историей французского и немецкого
вариантов. Изменился самый характер работ, в которых компиля¬
тивность и схематизм уступили место научной конкретности, пи¬
таемой живым материалом источников. Об углублении научного
анализа городской истории свидетельствует рост числа работ мо¬
нографического характера, а также усложнение исследователь- ** Первый вариант статьи (Вопросы истории. 1983. № 1) был вызван к жизни
острыми дискуссиями, которые шли продолжительное время в советской медиеви¬
стике по вопросу о феодальной или нефеодальной природе средневекового города.
В известном смысле статья «закрыла» дискуссию, переведя решение проблемы из
традиционной для споров среды товарных отношений в сферу производства, форм
собственности в городе и положения производителя. Анализ проблемы позволил
автору выйти на тему корпоративизма в качестве сущностной особенности фео¬
дальных отношений, которая станет важным объектом последующих исследова¬
ний. В настоящей публикации мы сохранили основные позиции нашего анализа,
предпринятого в 1983 г., дополнив и обновив его.
46

ской методики, в частности за счет использования количественных
методов, данных археологии, демографии и других вспомогатель¬
ных дисциплин. Более разнообразной стала тематика исследова¬
ний, посвященных экономической, социально-политической и
культурной истории города. Однако на всех этапах развития урба¬
нистики и независимо от того, какие при этом сюжеты в разработ¬
ке городской истории выступали на передний план, проблема при¬
роды средневекового города, его места в системе феодальных от¬
ношений остается в конечном счете сквозной.
В 20 —30-е годы XX в. исследования по городской тематике ис¬
числялись единицами и сосредотачивались главным образом на во¬
просах социальной борьбы в средневековом городе. Они носили
ярко выраженный полемический характер, будучи заострены про¬
тив характерной для науки XIX в. идеализации городского строя2.
Вместе с тем, в них еще не было преодолено стремление отождест¬
влять простое и капиталистическое производство, выражением ко¬
торого являлась, в частности, теория «торгового капитализма».
Именно с этим была связана у ряда авторов тенденция к отрица¬
нию феодальной природы города и их попытки рассматривать со¬
циальные противоречия в городе и цехе как антагонизм между тру¬
дом и капиталом3. Дискуссия 50 —60-х годов по проблеме генезиса
капитализма и раннего его этапа в Западной Европе, обнаружив¬
шие очевидную неясность в научных представлениях о месте то¬
варного уклада в феодальном обществе, а также о принципах раз¬
граничения категорий простого и капиталистического товарного
производства, способствовали в известной степени развитию ин¬
тереса к вопросу о стадиальной природе средневекового города4.
На всесоюзной научной сессии, специально посвященной средне¬
вековому городу (Ленинград, 1968 г.) и затем в печати четко опре¬
делились две позиции по этому вопросу — представители одной из
них положительно решали вопрос о феодальной природе города,
сторонники второй на первый план выдвигали тезис об автономно¬
сти города в системе феодальных отношений и даже его чужерод-
ности феодализму5. Новый поворот исследовательской мысли к на¬
званной теме стал очевидным в 70 — 80-е годы прошлого века в свя¬
зи с дискуссией о социальной природе бюргерства, в ходе которой
наметились попытки некоторых историков расценивать город¬
скую общность как «класс» (хотя и не основной) феодального об¬
щества. Дискуссия обнаружила очевидное стремление некоторых
ее участников к преодолению догматического и идеологизирован¬
ного толкования понятия «класс», научное содержание которого
предполагает единство общности только в ее экономических хара¬
ктеристиках (место в производстве, отношение к собственности на
орудия и средства производства)6.
Успехи послевоенной урбанистики, казалось, должны были су¬
щественно поколебать позиции сторонников мнения о нефеодаль¬
ной природе средневекового города. Особое значение в этом пла¬
не имели научные разработки советской исторической наукой еще
47

в 50 — 60-е годы проблемы органического происхождения средне¬
вековых городов, а также общие и конкретные исследования про¬
блемы городского ремесла и его феодальной организации — цеха7.
Весьма плодотворным явилось и оформление в тот же период тен¬
денции к изучению средневековых деревни и города в их взаимо¬
действии8. Реализация подобного подхода позволила углубить
представления о естественной связи средневекового города с фео¬
дальной системой и его роли в качестве системно-образующего
фактора. В частности, разработка в традиционной большой теме
«происхождение города» проблемы раннего города, а также посе¬
лений периода раннего Средневековья, получивших в литературе
название «догородских» очагов (главным образом на материале
Италии и Франции), сделали очевидной роль градообразовательно¬
го процесса в типологии генезиса и развития феодализма9.
Нельзя в этой связи также не отметить некоторого смещения в
70 —80-е годы XX в. акцентов в изучении темы взаимодействия го¬
рода и деревни. Ученые пытаются проследить как влияние товар¬
но-денежных отношений на деревню, так и состояние сельского
ремесла и промыслов, развитие городского землевладения, связи
городского патрициата с феодалами, рабочий вопрос и т.д.10 По¬
добный сдвиг сделал возможным рассмотрение города и деревни
не только с точки зрения отличия их друг от друга как социальных
организмов, реализующих две различные сферы общественного
производства, — сюжет, как известно, достаточно разработанный
в науке, — но и в их формационном единстве. Наконец, весьма су¬
щественное значение для правильного понимания природы сред¬
невекового города имеет также определившеся в те же годы более
конкретное и активное изучение средневековой торговли и форм
ее организации, торговых путей в Западной Европе, а также товар¬
но-денежных и кредитных отношений в городе11. Последнее обсто¬
ятельство способствовало появлению новой научной разработки
вопроса о феодальном характере товарного уклада12.
Тем не менее дискуссия о бюргерстве вновь оживила интерес к
средневековому городу и стимулировала попытки негативного ре¬
шения вопроса о его феодальной природе. Эти попытки сводятся к
ряду положений, наиболее принципиальным из которых является
соображение об изменении сферы труда в городе, где земля уже не
служит основным средством производства, а хозяйство ремеслен¬
ника, не будучи частью феодального поместья, не производит зе¬
мельной ренты; сам ремесленник при этом изображается полным
собственником средств производства. Отсюда мог следовать реши¬
тельный вывод об отрыве города от феодальной системы или более
мягкое утверждение об автономности города и противоречии его,
хотя не абсолютном, с феодальным строем. Наконец, ту же посыл¬
ку мог заключать вывод о том, что средневековый город нельзя на¬
звать ни феодальным, ни капиталистическим. Эта оценка, выводи¬
ла город за пределы средневековой общественной структуры. Це¬
ховой строй во всех этих случаях трактуется как форма «приспо¬
48

собления» товарного производства к феодализму. Само товарное
производство оценивается в качестве автономного уклада в рамках
феодальной системы, но не единосущного ей, а принципиально от¬
личного от нее13. Наконец, зависимость города от феодала и экс¬
плуатация его последним определяется как слабо выраженное яв¬
ление, вообще устраняемое затем коммунальным движением14.
Характер приведенных высказываний побудил нас обратиться
к анализу главного, в конечном счете, условия, для решения иско¬
мой проблемы, а именно к вопросу о характере производства и
формах собственности при феодализме. Именно этот вопрос, свя¬
занный с самим понятием «феодализма», в литературе последних
лет оставался в основном за пределами внимания отечественных
медиевистов в отличие, например, от проблемы товарного произ¬
водства и обмена. Последующий наш анализ представляет, таким
образом, попытку определить возможности категории «феодаль-
ность» и соотношение с нею понятия «средневековый город» в его
социально-экономическом аспекте. Хронологические рамки при
этом будут ограничены периодом развитого феодализма, когда го¬
род уже сложился как явление и, достигнув своего расцвета, еще
не вступил в полосу разложения.
Сторонники негативного мнения о феодальной природе сред¬
невекового города ссылаются на работы К. Маркса и Ф. Энгельса15,
посвященные феодальному способу производства. Экономическая
история феодального общества, как известно, не являлась главным
объектом внимания этих исследователей, интересуя их по преиму¬
ществу в качестве предыстории современного им капитализма.
Однако их работы, вобравшие в себя актив экономической
западноевропейской мысли XIX в., содержат важные наблюдения
и оценки феодальной экономики, в частности специфики
феодальной собственности, и отнюдь не потеряли своего научного
значения.
Исследование исторического явления может быть осуществле¬
но двумя методами — логико-системным, воспроизводящим это
явление в специфически сущностных связях данного обществен¬
ного строя, и собственно историческим, который предполагает
рассмотрение этого явления в развитии, в рамках широкой исто¬
рической реальности. Оба эти метода объединяет принцип исто¬
ризма, так как познание явления в развитии остается невозмож¬
ным без логического воссоздания в качестве одного из последова¬
тельных этапов его развития «замкнутой» системы, некоей качест¬
венной определенности. Такой системой для средневекового горо¬
да служит феодальная формация, или структура, говоря более сов¬
ременным языком.
Бесспорно, что выделение Марксом и Энгельсом феодальной
земельной собственности в качестве экономической основы фео¬
дального способа производства явилось в свое время крупным дос¬
тижением исторической мысли. Бесспорно и то, что утверждение
этого положения в советской исторической науке, где еще в дис¬
49

куссиях 50-х годов оно конкурировало, например, с положением о
внеэкономическом принуждении как определяющем условии фео¬
дального строя, было важным завоеванием нашей науки. Тем не
менее данное положение, при всем его сущностном значении, от¬
нюдь не исчерпывает характеристики феодальной формации, по¬
добно тому как невозможно свести «феодализм» к вотчине. Одна¬
ко именно такое впечатление может сложиться на основании ут¬
верждений, смысл которых сводится к тому, что город нефеодален,
поскольку земля в нем не является основным средством производ¬
ства, а феодальное «наделение» землей чуждо городской собствен¬
ности16.
В качестве исходного пункта характеристики феодальной эко¬
номической системы было бы логично начать с анализа средств
производства и отношения к ним основного производителя. В ус¬
ловиях низкого уровня развития производительных сил, тесной
связанности их с природой и господства сельскохозяйственного
производства, когда земля служила основным средством производ¬
ства, именно собственность на землю приобретала решающее зна¬
чение и являлась характерной особенностью всех докапиталисти¬
ческих обществ. Однако каждое из них отличала своя специфиче¬
ская форма собственности, связанная со способом ее реализации.
Для феодала крупную земельную собственность делало реальной
мелкое производство17. В сфере земледелия оно предполагало на¬
деление производителя землей и наличие в его собственности ору¬
дий труда. Земля, таким образом, не исчерпывала средств произ¬
водства, развитие которых шло по пути появления наряду с естест¬
венно существующими средствами производства и средств, соз¬
данных самим человеком, т.е. орудий труда.
Одной из сторон постепенной эволюции производительных
сил являлось принципиально важное изменение соотношения ме¬
жду личностными, «живыми» и вещественными их компонентами
(люди — орудия труда, средства производства), которое находило
отражение, в частности, в постепенном нарушении сращенности
или соединения производителя со средствами производства и ус¬
ловиями труда. Разрыв между собственностью и трудом при фео¬
дализме был значителен, поскольку основное средство производ¬
ства, земля, не являлось собственностью производителя, однако
орудия труда, с помощью которых она обрабатывалась, оставались
его собственностью. Ремесленник в городе тоже являлся мелким
производителем, имеющим в собственности орудия труда. Именно
отделение производителей от средств производства в городе и де¬
ревне явится условием для перехода к капитализму, при котором
реализуется полный разрыв между собственностью и трудом18.
И хотя мелкое производство может существовать в разных по типу
обществах, было бы ошибочным полагать на этом основании, что
мелкое производство при феодализме не является «формационно¬
образующим типом производственных отношений»19. Из извест¬
ных нам антагонистических обществ только при феодализме мел¬
50

кое производство как форма его живой действительности безраз¬
дельно реализует феодальную земельную собственность в деревне
и господствует в городском ремесле20.
За господством мелкого производства при феодализме стоял
определенный уровень производительных сил, этой доминанты
способа производства, требующий на том этапе для своего разви¬
тия именно данного, единственно возможного и необходимого ус¬
ловия. И хотя орудия труда тогда не имели столь самостоятельного
и решающего значения, как средство производства — земля, они,
гем не менее, оказывали существенное влияние на производствен¬
ные отношения — влияние, которому предстояло усилиться. Нес¬
мотря на постепенность процесса развития производительных сил,
оно привело, в конце концов, к возникновению крупного капита¬
листического производства, т.е. к отрицанию типа мелкого произ¬
водителя, соединенного с орудиями труда. Таким образом, при оп¬
ределении исторического состояния общества важно учесть все
компоненты производительных сил: и средства производства, и
орудия труда, а также способ их соединения с производителем, ко¬
торый и дает нам определенный способ производства. С этой точ¬
ки зрения город с ремесленным производством в феодальной сис¬
теме, хотя и оторванный от вотчины, оставался в рамках «феодаль-
иости» по типу соединения собственности с трудом, по характеру
производства.
Для понимания природы средневекового города крайне важ¬
ным представляется еще один аспект характеристики К. Марксом
эволюции производительных сил, выраженный им в понятии I и II
исторического состояния собственности. Основанием для него по¬
служило изменение соотношения между основным условием и
средством производства — землей и орудиями труда в сторону по¬
степенного высвобождения последних от подчиненного положе¬
ния. Первое историческое состояние, по мысли Маркса, предпола¬
гает земельную собственность с включенными в нее орудиями тру¬
да, во втором — собственность на орудия труда представляет само¬
стоятельную форму «наряду с земельной собственностью и вне
ее»21. Процесс обособления собственности на орудия труда и одно¬
временно развития средств производства от естественно сущест¬
вующих к созданным человеком он связывает с тремя последова¬
тельными этапами в эволюции земельной собственности. В основу
этого деления в данном контексте был положен хронологический
принцип: слитность домашней промышленности и земледелия в
«восточной» общине; известное отделение ремесла и вместе с тем
ого включенность в гражданскую общину земледельцев и земле¬
владельцев в античном полисе, где полноправие ремесленника на
каком-то этапе определялось земельной собственностью, и, нако¬
нец, отделение промышленности от земледелия, результатом кото¬
рого явилось образование города в феодальном обществе22.
Следовательно, в условиях феодализма собственность на ору¬
дия труда эмансипировалась в наибольшей степени по сравнению
51

с предыдущими этапами развития, что и создало условия для даль¬
нейшего прогресса23. Однако и в данном случае автономное поло¬
жение двух видов собственности отнюдь не означает их независи¬
мого или самостоятельного друг от друга существования. Извест¬
ная формула Маркса о том, что «в средние века деревня эксплуати¬
рует город политически... город повсюду и без исключений эксплу¬
атирует деревню экономически», — скрывает довольно сложный
мир взаимоотношений города и деревни, наполненный как совпа¬
дениями, так и противоречиями24. Маркс не случайно счел воз¬
можным подчеркнуть «землевладельческий» характер собственно¬
сти в городе25. Смысл этого определения, безусловно, неоднозна¬
чен. В данном контексте в качестве одного из толкований назван¬
ного определения, очевидно, целесообразно отметить примитив¬
ный, особенно на первых порах, характер орудий труда в городе,
вызывающий известные аналогии с уровнем производительных
сил в деревне, или корпоративные формы собственности в горо¬
де26. Однако более существенными в этой связи представляются
факты не просто связанности города и деревни, но и неизжитой до
конца в рамках феодализма зависимости двух видов собственно¬
сти. Значительные успехи в конкретной разработке истории за¬
падноевропейского города в современной науке позволяют, в част¬
ности, обнаружить выраженный аграрный характер средневеко¬
вых городов. Природа самого средневекового производства опре¬
делила растянутость процесса становления городской экономики,
в котором часто можно выделить две фазы эволюции — от полуде¬
ревенских сельскохозяйственных промыслов к сравнительно
сложному и развитому ремесленному производству27. По данным
литературы предполагается, что крупных городов (с населением
более 5 тыс. человек) в Западной Европе XIV в. насчитывалось не
более 5% от общего числа, средние города (от 2 до 5 тыс. населения)
составляли 20%, преобладали же мелкие города (с населением до
2 тыс.) и мельчайшие (до 1 тыс. и даже 500 человек), т.е. остальные
75%, остановившиеся на полпути между городской и сельской жиз¬
нью и самим своим существованием красноречиво свидетельство¬
вавшие о факте неполного отделения ремесла от сельского хозяй¬
ства в условиях Средневековья28. Большинство даже крупных сре¬
дневековых городов сохраняло в своей экономике значительный
удельный вес аграрных занятий. Это происходило как благодаря
сочетанию последних с чисто городскими видами труда, так и в
форме профессиональных занятий, непосредственно связанных с
продовольственным обеспечением горожан (огородничество, ви¬
ноградарство, животноводство) или промыслами на сельскохозяй¬
ственной основе (солеварение, углевыжигание, скотобойное дело),
т.е. занятий, определявших связь горожанина с землей и его зави¬
симость от земельной собственности.
Незавершенность процесса отделения ремесла от сельского
хозяйства имела выраженные формы и в деревне. Побочные ре¬
месленные занятия крестьян составляли широкий диапазон: от чи¬
52

сто патриархального труда с целью удовлетворения потребностей
своего хозяйства в простейших орудиях и одежде до ремесленного
труда в вотчине и сельских промыслов, конкурирующих с город¬
ским ремеслом или используемых им (особенно на этапе зарожде¬
ния в средневековом городе предпринимательских тенденций).
Именно сельские промыслы в период разложения феодализма по¬
служат базой для формирования рассеянной мануфактуры29.
Хозяйственные потребности города в связях с деревней (по¬
ставка продовольствия, сырья, рабочих рук, рынок для ремеслен¬
ных изделий, использование сельских промыслов) реализовыва¬
лись в условиях феодальной монополии на землю, которая явля¬
лась для горожанина, если не средством производства, то условием
его жизни и труда. Названные обстоятельства также определяли
зависимость города от земельной собственности, формы и харак¬
тер которой, конечно, менялись по мере развития феодального об¬
щества. Красноречивый пример невычлененности города из круп¬
ной светской или церковной земельной собственности являет ва¬
риант российского Средневековья, в котором исследователи фик¬
сируют наличие внутреннего и городского вотчинного ремесла и
такой факт в социальной топографии города, как «белые» и «чер¬
ные» слободы с неодинаковым статусом их населения.
Отмеченная по ряду показателей зависимость города от зе¬
мельной собственности в рамках феодализма позволяет более гиб¬
ко, чем это делают сторонники мнения о нефеодальной природе го¬
рода, поставить вопрос о соотношении города и феодальной ренты.
Известно, что тяжесть сеньориального гнета на начальном, доволь¬
но продолжительном этапе городской жизни послужила источни¬
ком освободительного движения горожан — процесса, который в
свою очередь, отличался растянутостью, переплетаясь с другими
формами социальной борьбы в городах. Цели освободительного
движения при этом были реализованы с достаточной полнотой от¬
нюдь не большинством городов Западной Европы.
Однако оценивать результаты коммунального движения мож¬
но не только в плане ликвидации зависимости города от сеньора,
но также в связи с видоизменениями ренты как формы реализации
феодальной собственности. Как известно, прямой поземельный
побор за право жить и трудиться на земле, принадлежащей феода¬
лу, мог превратиться в фиксированный ценз, который шел в казну
города с последующим отчислением его части в пользу феодала.
Таким образом, рента не исчезала до конца, но лишь видоизменя¬
лась. Следует учесть при этом, что правом самообложения пользо¬
вались отнюдь не все города Западной Европы. В Англии, напри¬
мер, в условиях сословной монархии правом фирмы (правом нало¬
гового самообложения) обладали только 35% городов30. Известно
также, что город или горожане регулярно приобретали землю в
держание или собственность, выкупая в последнем случае ренту,
ранее принадлежавшую феодалу. Исследователи отмечают широ¬
кое распространение подобного рода практики, в которую были
53

вовлечены как города Западной Европы в целом, так и представи¬
тели патрицианских и ремесленных кругов31.
Городское землевладение, несомненно, подрывало монополию
феодалов на землю. Феодальное государство, не будучи в состоя¬
нии противостоять этому процессу, могло только регламентиро¬
вать и ограничивать его32. Но при этом следует учесть, что если зе¬
мля приобреталась на условиях держания, то горожане включа¬
лись таким образом в прямую феодальную зависимость по земле. В
другом случае они сами или город в целом становились получателя¬
ми ренты и тогда осуществляли эксплуатацию феодального типа.
Отмеченная практика, создавая дополнительные противоречия го¬
родского сословия с феодалами, вместе с тем способствовала аноб-
лированию части горожан и их включению в господствующий
класс. Средневековое общество, как известно, знало и обратный
процесс — «огорожанивание» дворянства, отдельные представите¬
ли которого, поселяясь в городе, могли вовлекаться в торгово-ре¬
месленные или собственно городские занятия.
Неоднозначность вопроса о соотношении города и феодальной
ренты обнаруживает также и такой фиксируемый исследователя¬
ми факт, как расширение «поглощающей способности» феодаль¬
ной ренты, объективные возможности которой росли в немалой
степени за счет развития городов как центров ремесла и торговли.
В частности, природные богатства во многом под воздействием го¬
родов превращались в важнейшие источники новых доходов фео¬
дала (добыча руды, использование леса, разведение технических
культур и т.д.)33.
Нельзя не учитывать также роли городов в формировании так
называемой «централизованной» ренты, которая с укреплением
государственной власти аккумулировалась в казне. Значительную
часть этой ренты составляли поборы с ремесла, торговли и имуще¬
ства горожан, осуществляемые государством, заступавшим в дан¬
ном случае место феодальных сеньоров34. Конечно, было бы невер¬
но отождествлять ренту с налогом. В централизованном феодаль¬
ном государстве налоги в значительной мере отделены от сеньори¬
альной земельной основы и связаны с публичными правовыми
функциями центральной власти. Однако несомненно и то, что цен¬
тральная власть на определенном этапе берет на себя часть полити¬
ческих функций, которые были следствием специфической фор¬
мы ее реализации, — формы, требующей внеэкономического при¬
нуждения35. Отмеченная природная общность в конституировании
централизованной ренты и налога, как и способ распределения
централизованной ренты в феодальном государстве, которое де¬
лится ею с теми же феодалами (жалование за службу их в армии,
государственном аппарате, субсидии), заставляют сомневаться в
правильности полного исключения города из системы рентных от¬
ношений.
Таким образом, второе, по определению Маркса, историческое
состояние собственности, предполагающее параллельное с земель¬
54

ной собственностью и автономное существование собственности
на орудия труда, воплощенное в таком организме, как средневеко¬
вый город, не только не устранила органической связанности этих
двух форм собственности, но обнаружила незавершенность их
разделения, и, что особенно важно, — зависимость второй формы
от первой. Конечно, именно отделение собственности на орудия
труда сделало возможным тот прогресс в их развитии и использо¬
вании, который предопределил позднее переход к крупному капи¬
талистическому производству, и техническим результатом которо¬
го затем явилась машина как господствующее при капитализме
орудие труда. Но в условиях феодализма эта форма собственности
на орудия труда проявила свою феодальную природу в характере
мелкого производства и типе непосредственного производителя,
наделенного орудиями труда.
Весьма убедительные свидетельства феодальной природы сре¬
дневекового города может дать материал, характеризующий сущ¬
ностную особенность этой системы — корпоративизм всей сово¬
купности общественных отношений в ней. Учитывая, что основ¬
ным объектом предпринятого анализа были явления, связанные с
проблемой собственности и производства, целесообразно посмот¬
реть на организацию ремесленного производства в городе.
Именно ее анализ может объяснить замечание Маркса и Эн¬
гельса в «Немецкой идеологии» о сословно-корпоративном харак¬
тере собственности в городе, ее соответствии иерархической стру¬
ктуре земельной собственности, которое, казалось бы, противоре¬
чит отмеченному выше единству труда и собственности в ремес¬
ле36. Действительно, ремесленник является собственником орудий
труда и дома; земля служила только условием его жизни и деятель¬
ности. Именно поэтому в городе возрастает роль движимого иму¬
щества — обстоятельство, которое имеют в виду Маркс и Энгельс,
подчеркивая, что в городе возникает собственность, основанная
только на труде и обмене37. Однако отмеченное противоречие яв¬
ляется кажущимся. При рассмотрении форм собственности следу¬
ет, как известно, оценивать не только отношение человека к ве¬
щам, средствам производства, но и отношения между людьми, соб¬
ственниками или несобственниками орудий труда.
Специфику отношений между людьми в ремесленном произ¬
водстве определял самый характер собственности городского
ремесленника. Маркс и Энгельс называли ее капиталом, точнее,
естественно сложившимся капиталом, подчеркивая тем самым
условность этого термина применительно к средневековому горо¬
ду и одновременно сходство и различие структуры и типа кресть¬
янской (деревенской) и ремесленной (городской) собственности.
Этот капитал заключался не только в жилище и ремесленных инст¬
рументах, но в естественно сложившейся клиентуре и, что особен¬
но важно, «был непосредственно связан со вполне определенным
трудом владельца, совершенно неотделим от него и поэтому был
сословным капиталом»38. Иными словами, главное богатство ремес¬
55

ленника составляли его труд, его способность и возможность тру¬
диться, так как они служили источником недвижимого и движимо¬
го имущества. Однако возможность ремесленника трудиться не
была безусловной. Чтобы реализовать свою способность трудить¬
ся, он должен был войти в состав цеховой организации, объединя¬
ющей ремесленников данной специальности и стремящейся к мо¬
нополии на производство. Внутри цеха он должен был подчинять¬
ся цеховым установлениям с характерными для них эгалитарными
тенденциями, которые можно рассматривать как своеобразное
проявление внеэкономического принуждения цеховой организа¬
ции по отношению к своим членам.
Таким образом, в реализации своего труда производитель вы¬
ступал как собственник и в то же время как непременный член
объединения таких же, как он, производителей, вне которого они
не могли реализовать свою способность трудиться и уставу которо¬
го они подчинялись. Очевидно, именно в этом смысле Маркс и Эн¬
гельс писали о сословно-корпоративном характере городской соб¬
ственности в производстве при феодализме, подчеркивая связь це¬
ха с сущностной особенностью системы — корпоративизмом всей
совокупности общественных отношений в ней39. В тесной связи с
указанной особенностью Маркс особо выделял в качестве консти¬
туирующего элемента данного вида собственности специальный
навык ремесленника, его искусство, мастерство, утверждающее
этого ремесленника собственником орудия40.
Со спецификой собственности на орудия труда Маркс связы¬
вал консервативность ремесленной корпорации, исходно корпора¬
тивная собственность которой закрепляется наследственной пере¬
дачей собственного навыка41. Любопытно, что капитализм должен
будет отбросить не только городскую и земельную формы собст¬
венности как неразвитые, половинчатые формы частной собствен¬
ности, но и необходимость навыка — искусства производителя.
Корпоративизм собственности на орудия труда являлся, по мысли
Маркса, ярким проявлением ее ограниченности и землевладельче¬
ского характера; промышленность в Средние века, ее организация
и соответствующие ей формы собственности, по его словам, «в го¬
роде и в городских отношениях имитирует принципы организации
деревни»42. Последней оценкой Маркс хотел подчеркнуть отнюдь
не искусственность корпоративной формы собственности или
факт внешнего подражания города деревне, но аналогичность ор¬
ганизации деревенской и городской форм собственности, функци¬
ональную их связь с феодальной действительностью и прежде все¬
го — с приобретенными производительными силами43.
Цех был порожден всей феодальной экономикой с ее натураль¬
ной основой, господствующей до известного времени и не изжи¬
той до конца даже в условиях простого товарного хозяйства, когда
основным средством производства оставалась земля44. Цех не
единственный вид общественной организации в городе. Наиболее
близкой по природе к нему формой являлась купеческая гиль¬
56

дия — объединение купцов с определенной дисциплиной, общим
капиталом и общей собственностью в виде страхового фонда и
складских помещений. Даже союзы подмастерьев — организации,
связанные уже с категорией средневекового наемного труда, с об¬
щей кассой взаимопомощи, контролем за условиями труда и дис¬
циплиной, — отдали дань средневековой корпоративности. Следу¬
ет назвать, наконец, и саму городскую общину в целом, в рамках
которой реализовывалось единство мелких профессиональных
корпораций (цехов, гильдий), или более крупных социальных
групп (патрициата, бюргерства), и формировалась социальная
общность горожан.
Множественность отдельных форм общности в городе, сель¬
ская община в деревне, корпоративизм внутри класса — сословия
феодалов, — все это позволяет понять феодализм в его конкретной
всеобщности. Сословно-корпоративный характер собственности и
наличие общинных форм жизни в городе были не искусственным
или внешним подражанием феодализму, но проявлением самой
феодальности. Таким образом, анализ города с точки зрения ос¬
новных компонентов в социально-экономической характеристике
феодальной формации — типа производителя и производства, а
также типа организации, с помощью которой производитель реа¬
лизует собственность, — обнаруживает единосущность земельной
и городской форм собственности, несмотря на имеющиеся между
ними противоречия, которые до определенного этапа остаются
внутрисистемными.
До сих пор город рассматривался главным образом в положе¬
нии статики и во внутренних логических связях феодальной систе¬
мы. Однако, как всякое историческое явление, феодальный город
существовал во временнбм и качественном развитии. Рассмотре¬
ние города в динамике неизбежно обнаружит на определенном
этапе его развития тенденцию в хозяйстве мелкого производителя
к производству ради меновой стоимости, созданию избыточного
продукта с целью накопления денежных богатств. Эгалитарные ус¬
тановления в цехе уже к концу XIV в. окажутся бессильными про¬
тивостоять воздействию импульсов, идущих от индивидуальной
собственности ремесленника и купца и ведущих к возникновению
в их среде зависимости и разрушению общинных форм жизни.
В дальней своей перспективе старая организация производства бу¬
дет разрушена новой формой собственности и новой, капитали¬
стической организацией труда, появление которых было подготов¬
лено развитием производства и обмена. Иными словами, вопрос о
динамике развития средневекового города оказывается связан¬
ным с проблемой товарного уклада в феодальном обществе, рас¬
смотрение которого должно, однако, представлять собой предмет
специального исследования, выходящего за рамки статьи45. Тем не
менее хотелось бы напомнить о стремлении некоторых современ¬
ных исследователей «вывести» товарный уклад, подобно городу, за
рамки феодального производства или феодальной формации.
57

Это обстоятельство побуждает нас в заключение предпринято¬
го выше анализа вернуться к вопросу о методе исследования при¬
роды средневекового города. Старинная формула, подчас еще при¬
меняемая к средневековому городу и товарному укладу: «ни фео¬
дальный, ни капиталистический», — продиктована в известной ме¬
ре стремлением исследователей познать средневековый город во
всей его диалектической противоречивости и сложности. Однако в
данном случае это приводит к другой крайности — отрицанию его
системной качественности. Эта своеобразная фетишизация про¬
тиворечия оборачивается, по существу, искажением законов диа¬
лектики, в соответствии с которыми признание всеобщей противо¬
речивости явлений включает в себя не просто признание борьбы
противоположностей, но и их единства и взаимопроникновения.
Не существует, согласно законам диалектики, принципиально не¬
изменных вещей, подобно тому как не существует абсолютно изо¬
лированных вещей и явлений, и противоположности имеют смысл
только в их взаимоотношении, а не каждое само по себе46.
Закон перехода количественных изменений в качественные
предполагает возможность сохранения до определенного времени
«меры существования», возможность относительного покоя и
«равновесия» явлений. Признание вневременного характера то¬
варного уклада или внеформационной природы средневекового
города ведет не только к нарушению принципа историзма, но и к
отрицанию дискретности явлений. Таким образом, задачу пости¬
жения сущности явления в его качественной определенности мо¬
жет обеспечить соединение исторического и логического анализа.
В настоящей статье попытка рассмотрения города в его качествен¬
ной принадлежности к феодализму была реализована на примере
тех из доминирующих в этой целостной системе связей, какими
являлись неотделимость производителя от условий производства и
его собственность на орудия труда; простое производство; корпо¬
ративный характер собственности.
1 Средневековый город: межвуз. науч. сб. (Далее: СГ.) Саратов, 1968 — 2008.
Вып. 1 —18.
2 Лозинский С. Классовая борьба в средневековом городе. М.; Л., 1925; Фрей-
берг Н.П. Мастера и подмастерья французских цехов в XIII —XIV вв. // Известия
АН СССР. Отделение общественных наук. М., 1931. № 3; Стоклицкая-Терешко-
вич В.В. Очерки по истории немецкого города в XIV —XV вв. М., 1936.
3 Лозинский С. Указ, соч.; Фрейберг Н.П. Указ, соч.; Кулишер И.П. История эко¬
номического быта Западной Европы. М., 1931. T. I —II.
4 Материалы дискуссий см. в сб.: Средние века. (Далее: СВ.) 1953. Вып. IV; 1954.
Вып. V; 1955. Вып. VI. См. также: Чистозвонов А.Н. Некоторые основные проблемы
генезиса капитализма в европейских странах. М., 1966.
5 Левицкий Я.А. Некоторые проблемы истории западноевропейского города пе¬
риода развитого феодализма // Вопросы истории. 1969. № 9; Стам С.М. Складыва¬
ние социальной структуры средневекового города в Западной Европе (XI — XIII вв.) //
СВ. 1971. Вып. 34; Он же. Средневековый город и проблема возникновения нефео¬
дальной формы собственности // СГ. 1974. Вып. 2. См. также материалы научной
сессии: Спорные вопросы истории античного и средневекового города: тез. докл.
Л., 1968.
58

6 Варьяш О.И. Симпозиум по проблемам истории и историографии средневеко¬
вого города // СВ. 1978. Вып. 42.
7 Стоклицкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории средневекового
города X —XV вв. М., 1960; Она же. Проблемы многообразия средневекового цеха
на Западе и на Руси // СВ. 1951. Вып. III; Левицкий ЯЛ. Города и городское ремесло
в Англии X —XII вв. М.г 1960; Кириллова АЛ. Вопросы социальной и классовой борь¬
бы в английском городе XIV в. М.г 1969; Стам С.М. Экономическое и социальное
развитие раннего города. Саратов, 1969; Сванидзе АЛ. Ремесло и ремесленники
средневековой Швеции (XIV—XV вв.). М., 1967. См. также: Осипов В.И. Развитие
ремесла в Монпелье в XII —XIV вв. и проблема «свободного ремесла» // Научная
конференция аспирантов и молодых научных сотрудников. Саратов. 1966. Вып. 3;
Ревуненкова Н.В. О свободном ремесле в городах Южной Франции XIII —XIV вв. //
СВ. 1962. Вып. XXI; Тимофеева Е.Т. Развитие цехового ремесла и торговли в городах
Северо-Восточной Франции в XII —XIII вв. // СВ. 1959. Вып. XIV.
8 Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1963; Котельникова АЛ.
Итальянское крестьянство и город в XI —XIV вв. М., 1967; Левицкий ЯЛ. Указ, соч.;
Сванидзе АЛ. Ремесло и ремесленники...; Сказкин С.Д. Очерки по истории кресть¬
янства в средние века. М., 1968; Бессмертный ЮЛ. Феодальная деревня и рынок в
Западной Европе XII —XIII вв. М., 1969.
9 Котельникова ЛЛ. Итальянский город раннего средневековья и его роль в
процессе генезиса феодализма // СВ. 1975. Вып. 38; Абрамсон МЛ. Характерные
черты южноитальянского города в раннее средневековье (VI —XI вв.) // СВ. 1976.
Вып. 40; Карпачева МЛ. Догородские очаги и начало градообразовательного про¬
цесса в Каркассонском районе в средние века // СГ. 1974. Вып. 2. См. также:
Стам С.М. Экономическое и социальное развитие раннего города; Левицкий ЯЛ.
Указ, соч.; Он же. К вопросу о характере т. н. gi'lda mercatoria в Англии XI — XIII вв. //
СВ. 1967. Вып. 30.
10 Котельникова ЛЛ. Сукноделие в сельской округе городов Тосканы в
XIII —XIV вв. и политика города и цеха // Европа в средние века. М., 1972; Левиц¬
кий ЯЛ. Ранний этап сукноделия в английских городах (XII —XIII вв.) // Там же;
Стам С.М. Борьба за городской соляной рынок в Тулузе в XI —XII вв. // Там же;
Сванидзе АЛ. Социальные аспекты организации шведского рыболовства в XV ве¬
ке // Там же.
Весьма перспективным результатом разработок по истории раннего города, не
осознанного отечественными урбанистами в конце 70-х — начале 80-х годов про¬
шлого столетия, стали существенные коррективы, которые позднее были внесены в
общее видение города как комплексного явления. Они обеспечили также более
взвешенные оценки проблемы соотношения экономического и политического фак¬
торов в концепции возникновения средневекового города и проблемы региональ¬
ных особенностей этого процесса в Европе. См.: Город в средневековой цивилиза¬
ции Западной Европы. М., 1999. Т. 1—4.
11 Рутенбург В.И. Торговые пути в X в. по итальянским хроникам // СВ. 1975.
Вып. 38; Котельникова ЛЛ. Торговые пути и некоторые стороны социально-эконо¬
мического развития Центральной Италии в XII —XV вв. М., 1980; Сванидзе АЛ.
Обмен и эволюция средств обращения в Швеции с XIII до начала XVI в. // СВ. 1976.
Вып. 40; Плешкова С.Л. К истории купеческого капитала во Франции в XV в. М.,
1977; Тушина Г.М. Из истории средиземноморских объединений // Страны Среди¬
земноморья в эпоху феодализма. Горький, 1975. Вып. 2; Она же. Марсельские торго¬
вые объединения XIII в. // Там же. Горький, 1973. Вып. I; Она же. Торговля и ростов¬
щическая деятельность марсельских купцов в первой половине XIII в. // Учен. зап.
Горьков, ун-та. Серия история. 1968. Вып. 88, ч. 1; Она же. Торговые связи южно¬
французских городов с Северной Африкой в XIII —XIV вв. // Там же; Яброва М.М.
Особенности средневекового кредита и его развитие в Англии в XIV в. // СГ. 1978.
Вып. 4; Она же. Развитие коммерческого кредита в Англии XIV—XV вв. // СГ. 1978.
Вып. 5.
12 Сванидзе АЛ. Средневековый город и рынок в Швеции XIII — XV вв. М., 1980.
13 «Это воздействие (имеется в виду ассимилирующее воздействие феодализ¬
ма. — Н.Х.)... не могло вытравить принципиальной новизны выросшего в городе ук¬
59

лада экономически самостоятельного простого товарного производства, не могло
остановить развитие этого прогрессивного уклада, не могло сделать город сущност-
но феодальным». См.: Стам С.М. Некоторые актуальные вопросы изучения исто¬
рии средневекового города // СГ. 1981. Вып. 6. С. 8; Он же. Средневековый город и
проблема возникновения нефеодальной формы собственности. С. 27.
14 Стам С.М. Средневековый город; Он же: Некоторые актуальные вопросы...
15 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. 1; Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Проти¬
воположность материалистического и идеалистического воззрений (новая публи¬
кация первой главы «Немецкой идеологии»). М., 1966.
16 Стам С.М. Некоторые актуальные вопросы... С. 8: «Если бы город был явле¬
нием собственно феодальным, то есть идентичным, единосущным феодальной вот¬
чине». См. также: Он же. Средневековый город... С. 4.
17 Сказкин С.Д. Классики марксизма и ленинизма о феодальной собственности
и внеэкономическом принуждении // СВ. 1954. Вып. V.
18 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 346.
19 См.: Социальная природа средневекового бюргерства XIII — XVII вв. М., 1979.
С. 11.
20 В Античности в ведущем и прогрессивном до определенного времени рабо¬
владельческом хозяйстве собственник орудий труда становится неработающим
элементом, выполняет ту же работу не субъект производства, а один из его объек¬
тивных факторов — раб, поставленный в один ряд со скотом. Субъектом остается
собственник, связанный с гражданской общиной. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.
Т. 46, ч. 1. С. 478-479.
21 Там же. С. 489.
22 См.: Там же. С. 470, 471.
23 «Там, где эта форма работника как собственника, или форма работающего
собственника уже дана как самостоятельная форма наряду с земельной собствен¬
ностью и вне ее». См.: Там же. С. 489. Состояние работающего собственника — «это
историческое состояние № II, по своей природе могущее существовать только как
противоположность состоянию № I, или, если угодно, вместе с тем как дополнение
модифицированного состояния № I». См.: Там же. С. 490.
24 Там же. Т. 25, ч. II. С. 365.
25 «Сама промышленность, ее организация и соответствующие ей формы соб¬
ственности имеют в большей или меньшей степени землевладельческий характер».
См.: Там же. Т. 46, ч. 1. С. 44.
26 «Сам капитал в средние века — в той мере, в какой он не есть чисто денеж¬
ный капитал, — имеет в виде традиционных орудий труда и т.д. этот землевладель¬
ческий характер. В буржуазном обществе дело обстоит наоборот» (Там же).
27 Левицкий ЯЛ. Указ, соч.; Стам С.М. Экономическое и социальное развитие
города Тулузы XI — XIII вв. Саратов, 1969; Карпачева М.Е. Становление ремесленно¬
торговой экономики в мелких городских центрах Каркассонского района в средние
века // СГ. 1975. Вып. 3; Она же. Ранний этап коммунального движения в средневе¬
ковом Каркассоне // СГ. 1976. Вып. 4. С. 3.
28 Гутнова Е.В. Роль бюргерства в формировании сословных монархий в Запад¬
ной Европе // Социальная природа средневекового бюргерства... С. 56.
29 Сванидзе АЛ. Ремесло и ремесленники...; Она же. Деревенские ремесла в
средневековой Европе. М., 1985; Некрасов Ю.К. Происхождение и программа дея¬
тельности радикально-бюргерской оппозиции в Аугсбурге в 70-е годы XV в. // СВ.
1975. Вып. 39.
30 Гутнова Е.В. Роль бюргерства в формировании сословных монархий... С. 57.
31 Стоклицкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории средневекового
города...; Себенцова М.М. Восстание кабошьенов // Тр. МГИАИ. 1958. № 12; Ко¬
тельникова ЛЛ. Некоторые особенности социальной природы итальянских попола-
нов в XIV—XV вв. (землевладение торгово-промышленных и банковских компаний
Тосканы) // Социальная природа средневекового бюргерства...; Ролова А.Д. Осо¬
бенности социальной структуры Флоренции во второй половине XVI в. // СГ. 1981.
Вып. 6; Негуляева Т.М. Городское земельное держание в средневековом Страсбурге
(XII — начало XIV века) // Экономическое развитие и классовая борьба в средние
60

века и в античности. Саратов, 1968; Она же. Возникновение свободной земельной
собственности в Страсбурге и ее судьбы в XIII — XIV веках // СГ. 1968. Вып. 1; Сави¬
на Н.В. О характере эксплуатации земельных владений Фуггерами в первой полови¬
не XVI в. // СВ. 1977. Вып. 41.
32 Например, во Франции королевское законодательство содержало запрет для
незнатных приобретать землю на правах феодальной собственности без разреше¬
ния короля и вводило высокий денежный побор с права покупки; высшая судебная
инстанция, Парижский парламент, заботилась о соблюдении выплаты причитаю¬
щихся с земли платежей и т.д. См.: Хачатурян НА. Возникновение Генеральных
штатов во Франции. М., 1976. С. 40.
33 Серовайский С.Я. Начало городского развития в XI — XII вв. и эволюция фео¬
дальной собственности // СГ. 1981. Вып. 6.
34 Размер налоговых обложений с городов при этом подчас превышал размеры
обложений с сельских местностей (например, в Англии 1/10 вместо 1/15). См.: Туш¬
нова Е.В. Роль бюргерства в формировании сословных монархий...
35 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 344. В феодальную эпоху высшая власть в
военном деле и в суде была атрибутом земельной собственности.
36 См.: Там же. Т. 3. С. 23.
37 Там же. С. 50: «Отделение города от деревни можно рассматривать также и
как отделение капитала от земельной собственности, как начало независимого от
земельной собственности существования и развития капитала, т.е. собственности,
основанной только на труде и обмене».
38 Там же. С. 52.
39 Корпоративные отношения, писал Маркс, «предполагают и собственность
работника на орудие труда, и его собственность на самый труд как определенную
ремесленную сноровку (а не только труд как источник собственности)». См.: Там
же. Т. 46, ч. 1. С. 493.
40 Там же. С. 496: «В условиях цехового строя... само орудие еще настолько
срослось с самим живым трудом, настолько еще представляется областью его гос¬
подства, что по-настоящему оно еще не втянуто в обращение».
41 Там же. Т. 23. С. 352.
42 Там же. Т. 46, ч. 1. С. 44.
43 Сторонники мнения о нефеодальной природе города видят в цеховой орга¬
низации только чисто внешнее подражание феодальным отношением, «приспособ¬
ление» к феодализму, «квазифеодальные» черты в организации городской жизни.
См.: Стам С.М. Средневековый город... С. 26, примеч. 43. С. 39; Он же. Некоторые
актуальные вопросы... С. 8.
44 Корпоративный характер ремесленной собственности, как известно, может
иметь более или менее выраженные формы. Однако, если не как автономная само¬
управляемая уставом организация, то в той или иной мере как регулируемая, напри¬
мер, городским магистратом, система ремесла, цех, общее явление в западноевро¬
пейском средневековом городе. См.: Стоклицкая-Терешкович В.В. Проблемы мно¬
гообразия средневекового цеха...; Ревуненкова Н.В. Указ, соч.; Сванидзе АЛ. Ремес¬
ло и ремесленники средневековой Швеции...
45 См., например: Сванидзе АЛ. Средневековый город и рынок в Швеции...
46 Следует также иметь в виду, что понятие диалектики не однозначно понятию
дуализма, которое предполагает существование разнопорядковых, не сводимых к
единству состояний. См.:. Ястребицкая АЛ. Рец. на: Социальная природа средневе¬
кового бюргерства XIII —XVII вв. // Вопросы истории. 1982. № 9. С. 142. Разлагаю¬
щие феодализм денежные отношения или применяемый в городе наемный труд
противостоят феодальному миру или станут антифеодальными по своей природе
только с определенного качественного рубежа.

3. «ВОЛЬНЫЙ ГОРОД» И ГОРОДСКОЕ СОСЛОВИЕ
В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ
(формы самоорганизации городской общности)*
За почти двухсотлетний период своего существования урбани¬
стика уделяла значительное внимание политико-правовой истории
средневекового города, тем не менее не исчерпав для современной
науки возможностей ни открыть новые аспекты в этой теме, ни,
тем более, пересмотреть старые оценки. Не разделяя преувеличе¬
ний науки XIX в., видевшей в политико-правовой природе главную
сущность средневекового города, нельзя не признать ее исключи¬
тельного значения для самого города, судеб феодального общества
и вариантов цивилизационного развития. В настоящем разделе
сделана попытка рассмотрения средневекового города и городско¬
го сословия в контексте политической и государственной истории
западноевропейского общества. В основу обобщающего и компа¬
ративного анализа легли данные современной урбанистики и соб¬
ственные исследования автора по истории французского города,
систематизированные по наиболее существенным и актуальным
позициям обозначенной проблемы.
В раннесредневековой Западной Европе именно политико¬
правовая функция города, его роль в качестве епископского или
княжеского центра, его прочные стены и крепостные сооружения
составляли основные компоненты образа города как типа поселе¬
ния. Это утверждение справедливо не только для городских ново¬
образований, но и для городов римского происхождения, сумев¬
ших в условиях преобладания натуральной экономики сохранить
(в частности в районе Средиземноморья) ремесленные и торговые
занятия населения.
В период классического Средневековья, когда город, обретя
полноту многофункционального организма, стал центром ремесла
и торговли, его политическое развитие — власть и управление в го¬
роде, политическая организация и роль в обществе, — существен¬
но изменились. В самом общем виде отличительным знаком этих
изменений стала тенденция на ограничение или отмену частно¬
сеньориальной формы политического управления. При этом борь¬
ба городов за политические привилегии, как уже упоминалось,
могла так и остаться на уровне скромных договоренностей с власть
предержащими или вылиться в локальные восстания, которые
приобретали в конечном счете характер массового освободитель¬
ного движения. Результатом сего движения стал феномен «вольно¬
го города», характерный для ряда регионов Западной Европы.
* По материалам ст., опубл. в: Город в средневековой цивилизации Западной
Европы. Феномен средневекового урбанизма. М.: Наука, 1999. T. 1. С. 313 — 340.
62

Феномен «вольного города» сыграл заметную роль в формиро¬
вании западноевропейской цивилизации, во многом определив в
ряду других факторов такое ее своеобразие, как динамика разви¬
тия, что позволило Западной Европе опередить на этапе Средневе¬
ковья другие регионы мира. Этот же феномен обусловил исключи¬
тельную активность городского сословия, реализованную, в част¬
ности, в системе выборного управления, сословного представи¬
тельства и в правотворчестве, а также в особой концепции лично¬
сти, базирующейся на рационализме и детально разработанной си¬
стеме личного права.
Природа и формы
освободительного движения городов
Западноевроейский город в период Средневековья первона¬
чально существовал на земле господина, будь то государя, мона¬
стыря или дворянина, который и становился его владельцем. По¬
добно сельским жителям, городское население включалось в отно¬
шения феодальной поземельной и личной зависимости, хотя его
положение было принципиально иным, нежели крестьянства. Это
исходно создавало дополнительные противоречия и сложности во
взаимоотношениях с сеньором. Горожане платили ренту и испы¬
тывали внеэкономическое принуждение вплоть до наиболее жест¬
кой формы — личной несвободы, но земля являлась для них общим
условием их существования и труда (месторасположение дома,
лавки, мастерской), но не основным средством производства. Ме¬
жду тем, собственность на землю в качестве всеобщего средства
производства подавляла и отодвигала на второй план по значимо¬
сти собственность на орудия труда и особенно на профессию —
торговую и ремесленную, хотя именно от судьбы последней, от ее
условий зависели перспективы общественного развития горожан.
Однако используя свои функции протектора, сеньор города пре¬
тендовал на значительные доли городских доходов от торговли и
ремесла.
Общую картину политической и экономической ситуации в го¬
роде позволяют восстановить ранние хартии, в которых отрази¬
лись первоначальные попытки горожан ограничить власть сеньо¬
ра. Одна из них известна как Первое Городское право Страсбурга
(1189) и рисует картину некогда полного подчинения города адми¬
нистративной, судебно-правовой и экономической власти его
сеньора-епископа. Епископ назначал всех должностных лиц горо¬
да, причем из состава тех, кто непосредственно зависел от его цер¬
кви (de familia ecclesie sue). К числу их относились «шультгейс», он
же судья по делам, связанным с кражами; «бургграф», ответствен¬
ный за порядок в городе; «телонеарий», ведающий взиманием по¬
шлин, и «магистр монеты». Судьей по делам высшей юрисдикции,
т.е. чреватым наказанием смертной казнью, являлся «фогт». На¬
63

значенный епископом, он, тем не менее, получал свое право «нака¬
зывать мечом» от императора, что объяснялось духовным саном
сеньора города: в соответствии со средневековой теорией и прак¬
тикой разделения властей церковь не совершала действий, напра¬
вленных на пролитие крови, оставляя эту функцию светской вла¬
сти. Вместе с чиновниками низшего ранга, помощниками бурггра-
фа — геймбургами, надзирателем и стражниками тюрьмы, служа¬
щими суда и т.д., — этот аппарат позволял епископу всесторонне
контролировать жизнь горожан. Принадлежавшая епископу поли¬
тическая прерогатива — право чеканки монеты и суда над фальши¬
вомонетчиками — служила важным рычагом воздействия на эко¬
номическую жизнь города. Помимо доходов от суда, штрафов и че¬
канки монеты, часть которых шла на содержание аппарата, епи¬
скоп взимал пошлины с продаваемых и транспортируемых через
город товаров, контролировал производственную деятельность
профессиональных объединений, связанных с поставками для его
двора (перчаточников, оружейников, кузнецов, кожевников). По¬
добно любому другому феодалу, он обладал правом постоя, баном
вина, печи, мельницы, монополией на меры веса. Наконец, он тре¬
бовал от горожан исполнения барщины. Для тех ремесленников,
чье производство было связано с нуждами епископского двора,
барщина выливалась в бесплатные поставки части их продукции
или в бесплатную работу в пользу епископа. Для остальных жите¬
лей это были сельскохозяйственные работы по пять дней в году в
городских владениях епископа. В этой многосторонней зависимо¬
сти горожан от сеньора таились причины освободительного дви¬
жения, которое стремилось вычленить город из состава вотчины, а
ремесленников и торговцев — из числа лично зависимых и цели¬
ком связанных этой зависимостью людей.
Конечно, в изменении статуса города свою роль сыграла воля
отдельных феодалов. На волне внутренней колонизации и эконо¬
мического подъема XI —XII вв. заинтересованные в доходах от ре¬
месла и торговли сеньоры подтверждали особые права старым и
новым поселениям, из которых далеко не все трансформировались
в собственно города (как это было с сальветатами и бастидами во
Франции).
Однако радикальное решение вопроса обретения городом сво¬
боды лежало в русле возрастания активности самих горожан, нахо¬
дилось на путях организованной оппозиции феодалам. Степень
выраженности самой оппозиции, ее формы и результаты зависели
от конкретных экономических и политических обстоятельств. Но
само освободительное движение как явление определенного этапа
в становлении города и городского сословия развернулось по всей
территории Западной Европы в определенный (хотя и с разбросом
по времени) период: в XI — начале XIII в. в Италии, Испании, Фран¬
ции, Англии и Германии; в XIII —XIV вв. — в Скандинавском реги¬
оне. Оно составило отличительную черту средневекового города и
Западной Европы вообще. Очень многое зависело от экономиче-
64

ской силы города, от степени развития в нем ремесла и торговли и,
следовательно, от его размера и средств, которыми располагали его
жители для того, чтобы вести борьбу с помощью не только оружия,
но и денег (а во многих случаях денег прежде всего). Таких городов
в Западной Европе насчитывалось немало, хотя они и не составля¬
ли большинства (да и не все они овладели полными муниципальны¬
ми свободами). Малые города, как правило, запаздывали в сроках и
темпах обретения привилегий, чаще шли на компромисс с сеньо¬
ром и добивались только ограниченных прав и свобод. Тем не
менее их скромные возможности в освободительном движении до
известной степени компенсировались усилиями крупных центров,
которые определили в конечном счете ход этого движения и созда¬
ли общий благоприятный климат для городского развития в Запад¬
ной Европе.
Характер политических обстоятельств в качестве фактора ос¬
вободительного движения отличался большим разнообразием, но в
первую очередь зависел от внешних для города условий, в основ¬
ном от субъектов власти. Если город располагался на земле монар¬
ха и тот сумел к началу освободительного движения укрепить свои
позиции, выраженная автономия и вооруженная борьба как сред¬
ство ее достижения практически исключались для города. В доме¬
не частносеньориальной власти города могли себе позволить воо¬
руженные столкновения и имели больше шансов на победу.
Любопытную разность вариантов развития дают примеры анг¬
лийского и шведского города, с одной стороны, и французского —
с другой. Основная часть английских городов была расположена
на королевских землях; ранняя централизация английской монар¬
хии или делала борьбу городов невозможной, или побуждала смяг¬
чать ее формы (ставка на выкуп привилегий), ограничивая ее ре¬
зультаты. В Швеции подконтрольность городов короне также в ус¬
ловиях ранней централизации государства, по мнению исследова¬
телей, была еще более сильной, чем в Англии. По иному сложилась
ситуация во Франции, где начавшийся в XI и особенно в XII в.
подъем городов династия Капетингов встретила ослабленной. Не¬
большой по размерам королевский домен, окруженный компакт¬
ными крупными герцогствами и графствами, владельцы которых
претендовали на политическую самостоятельность, особая норма
вассального права, отсутствие резерва в виде свободного крестьян¬
ства, которым располагали английские и шведские короли, — вот
краткий перечень основных трудностей, с которыми сталкивались
Капетинги. Города Франции, расположенные по преимуществу
вне королевского домена, стремясь к освобождению, искали и на¬
ходили политического союзника в лице королевской власти. Та, в
свою очередь, в желании ослабить своих политических противни¬
ков если не поощряла, то использовала ожесточенную борьбу го¬
родов против крупных сеньоров с выгодой для себя.
В Испании политика поощрения городских свобод короной оп¬
ределялась задачами Реконкисты, для ведения которой города
'Л. Хачатурян Н.А.
65

обеспечивали людские резервы и денежные поступления в госу¬
дарственную казну. В отвоеванной у арабов Центральной Испании
во второй половине XII в. складываются городские автономии с
широкими правами, закрепленными в муниципальных «фуэрос». В
Италии борьба городов с частными сеньорами осложнялась вме¬
шательством общеевропейских сил — папы римского и императо¬
ра Священной Римской империи, сила и авторитет которых за¬
трудняли возможность политического лавирования. Такого рода
возможность проявлялась чаще всего в случаях принадлежности
города двум частным сеньорам, как это имело место в Амьене. В
восстаниях против одного из владельцев города, графа, горожан
всегда поддерживал епископ, имевший в городе и его округе цер¬
ковные земли. Иногда союзником горожан оказывался король.
Так, в 1117 г. после нескольких лет вооруженной борьбы в Амьене
была установлена коммуна.
Борьба городов была исходно осложнена, если сеньором их
оказывалось духовное лицо: ситуация предполагала вмешательст¬
во или покровительство Рима. Кроме того, церковные феодалы бы¬
ли, как правило, более организованной силой и опирались на пап¬
ский престол, в частности прибегая к такому сильному оружию,
как запрет богослужения не только в мятежном городе, но и на бо¬
лее обширной территории.
Особенности освободительного движения.
Аналогии с борьбой за «Божий мир»
В оценке внутренних резервов города хотелось бы подчерк¬
нуть не только значение его экономического потенциала, но и на¬
личие социальной консолидации горожан, их организации, в част¬
ности в виде малых ассоциаций — цеховых и прочих профессио¬
нальных объединений. Эти общности в той или иной мере в случае
необходимости брали на себя политические функции. Объедине¬
ния преследовали некие общие цели и нередко подкреплялись
клятвой участников. Реализация этой способности к самооргани¬
зации западноевропейских горожан составила одну из наиболее
важных отличительных особенностей движения, имевшую инсти¬
туционные последствия — образование присяжных коммун (см.
ниже).
Любопытно отметить, что города боролись за свои привилегии,
как правило, изолированно друг от друга, на свой страх и риск. При
этом практически исключалось взаимодействие с округой, хотя ча¬
сто город и близлежащие деревни имели общего сеньора. Ко вре¬
мени начала освободительного движения города уже проявили се¬
бя как сила, если и не противостоящая деревне, то способная пося¬
гать на ее интересы, главным образом через регулирование цен,
установленных на городских рынках на сельскохозяйственную
продукцию. Красноречивое свидетельство об отношениях города и
66

деревни в конфликтах освободительной борьбы оставил аббат Гви-
берт Ножанский. Из его описания восстания в Лане против госпо¬
дина города епископа Годри становится очевидным, что крестьяне
явились в город отнюдь не для поддержки горожан, а чтобы погра¬
бить их богатства.
Вместе с тем, несомненно влияние самого факта освободитель¬
ного движения городов на ситуацию в деревне. Оно совпало по
времени с происходившими там существенными сдвигами: это
смена форм ренты и повышение хозяйственной значимости кре¬
стьянского индивидуального хозяйства, процесс личного освобож¬
дения крестьянства, возникновение в ряде регионов Западной Ев¬
ропы сельских коммун, обеспечивших определенную автономию
сельской общины в рамках феодальной вотчины. Успехи городов в
борьбе с сеньорами содействовали самоопределению крестьянст¬
ва. Сохранились многочисленные свидетельства апроприации
сельскими поселениями городских хартий. Как правило, это были
хартии небольших городов с выраженными сельскохозяйственны¬
ми занятиями его жителей — например, хартия Бомона во Фран¬
ции. Судьба сельских коммун выглядела значительно более скром¬
ной. Исключение составило восстание трех сельских общин —
Ури, Швиц и Унтервальден — против власти их сеньора Австрий¬
ского герцога в XIII в., что положило начало Швейцарской конфе¬
дерации.
Наконец, в контексте взаимоотношений города и деревни в хо¬
де освободительного движения городов следует упомянуть об ис¬
ключительном примере прямого вмешательства итальянских горо¬
дов в социально-политическую ситуацию в деревне. Речь идет о со¬
знательной политике итальянских городов, направленной на лич¬
ное освобождение крестьян окрути, которая являлась продолже¬
нием их борьбы за городскую автономию и политическое ослабле¬
ние феодалов в целом на близлежащей к городу территории. К их
числу относились акция в Вероне 1207 г., статус Тревизио 1233 г.,
«Райская книга» об освобождении за выкуп сервов в Болонье
1257 г.
Сам процесс освободительного движения городов отличался
растянутостью во времени, он происходил с остановками и отступ¬
лениями. Отдельные привилегии завоевывались постепенно, и го¬
род мог только на определенном этапе свести их в хартию, сумми¬
ровавшую тот или иной уровень автономии. Поэтому многие из
хартий ссылались на «древний обычай» или более раннюю хартию.
Скажем, грамота Кёльна в 1169 г. упоминает о некой записи приви¬
легий, настолько давней, что к этому году ее «источили черви».
Вормская хартия 30-х годов XIII в. сводит воедино привилегии, по¬
лученные городом в 1074 г. от императора Генриха IV и в 1190 г. от
Генриха VI. Страсбург располагал несколькими грамотами приви¬
легий, главным образом судебного характера, прежде чем появи¬
лось уже упоминаемое нами первое городское право (1105, 1113,
1129 гг.). Эти ранние грамоты, как и факты восстаний с целью огра¬
з*
67

ничить власть сеньора города в Кёльне (в 1074 и 1113 гг.)г Вормсе
(1073) и Страсбурге (распря епископа с горожанами в 906 г.)г поз¬
воляет откорректировать распространенное в литературе мнение
о традиционном отставании германских земель не только в оформ¬
лении феодальных отношений, но и в освободительном движении
городов. Часть их, во всяком случае, действует в своей оппозиции
сеньору более или менее синхронно с городами Италии: первые
хартии Мантуи, Феррары, Пизы, Милана и Генуи относятся к XI в.,
а Кремоны, Болоньи, Лукки, Вероны и Пистойи — к XII в. Даже во
Франции массовый характер освободительного движения городов
приходится на конец XI — начало XII в. (Мане — 1069 г., Лан —
1112 г., Санс — 1147 г. и т.д.).
Постепенность процесса освобождения городов приводило
чаще всего к тому, что любой самоуправляющийся город проходил
через этап обретения ограниченной автономии, когда у горожан
отсутствовали собственные институты власти или какое-то время
они существовали с согласия сеньора и под его контролем. Насту¬
пательную последовательность городских притязаний четко отра¬
жают Первое и Второе право Страсбурга, с разрывом в 25 лет
(1189, 1214 гг.). Уже Первое право, на основе которого мы реконст¬
руировали объем власти епископа, говорит об ограничении ее со
стороны горожан. Сеньориальные чиновники творили суд, но он
должен происходить публично, в определенном месте и в опреде¬
ленное время, а не на дому у чиновников или во дворце епископа;
чиновников обязывали соблюдать определенную процедуру вызо¬
ва в суд и не допускать возможность неявки горожанина.
Обременительность барщины в виде сельскохозяйственных и
ремесленных работ, требуемой от жителей крупного торгового и
ремесленного центра, каким был Страсбург в конце XII в., смягча¬
ется ее малым размером и строгой регламентацией: жители полу¬
чают право свободно пользоваться мерами веса, основывать мель¬
ницы. Право Страсбурга фиксирует размеры торговых пошлин,
отменяет их в случае если товар изготовлен трудом «своих рук» и
не превышает сумму в 5 солидов; в городе уничтожалось «право
обломков», что ранее позволяло сеньору конфисковывать транс¬
портируемые через его землю товары в случае если сломалась по¬
возка и товар упал на землю. Особый интерес представляют по¬
пытки горожан установить прямой контроль за деятельностью чи¬
новников, затрагивающей наиболее серьезные стороны их жизни,
в частности чеканку монет: отныне всякие изменения ее размера и
веса должны были осуществляться только с одобрения горожан.
Согласно новому праву на назначение высшего судебного чинов¬
ника, фогта, теперь требовалось «согласие» горожан. Уже в начале
XIII в. Страсбург по Второму праву получил ограниченную воз¬
можность выбирать органы управления — консулов и присяжных-
скабинов, которые сосуществовали с сеньориальными института¬
ми и контролировались ими. Аналогичное сочетание сеньориаль¬
ных и городских институтов с точно оговоренным разделом власти
68

дают примеры городов Монпелье (начало XIII в.)г Альби и Тулузы (в
течение XIII в.)г причем их можно умножить.
Говоря об общем ходе, формах и средствах освободительного
движения городов, остановимся на имеющих место в литературе
попытках рассматривать его, помимо прочего, в контексте движе¬
ния за «Божий мир». Последнее родилось в конце X в. (собор в
Шарру 989 г.) в качестве реакции на политическую анархию, в ус¬
ловиях которой война являлась правилом, а «кулачное право» со¬
провождалось грубым произволом вооруженных феодалов и их
слуг. Движение вначале имело не только отчетливо клерикальную,
но и народную, крестьянскую тональность, а со второй половины
XI в. получило институционное оформление, которое передало
контроль над ним в руки епископата и светских принцев. Попытав¬
шись заполнить вакуум власти, движение за «божий мир» провоз¬
гласило идеал мира, включавшего заботу о бедных, практику убе¬
жищ, клятвы на соборах с требованием их соблюдения дворянст¬
вом в отдельных регионах и последующим отлучением от церкви и
санкциями в случае нарушения клятв. Действительно, попытки ус¬
матривать здесь аналогию с городским освободительным движени¬
ем не лишены смысла, поскольку оно тоже имело выраженное
стремление к установлению «мира» на городской территории —
мира права, порядка, отрегулированных взаимоотношений с сень¬
ором города и его слугами и, что особенно важно, отражало общие
процессы внутренней самоорганизации средневекового общества,
особенно заметные в XII —XIII вв. Последние, в свою очередь, де¬
монстрировали социальные потенции общественной системы на
этом этапе ее зрелости. Хартии обычно открываются статьей об ус¬
тановлении в городе «мира во всякое время и для всех». Почти все
они содержат немало статей охранного порядка: запреты обнажать
в городе «острое оружие», неприкосновенность жилищ, штрафы
за нарушение мира и убийство (в хартии Фрейбурга от 1178 г. —
15 статей из 55, в хартии Вены от 1221 г. — 10 статей из 28 и т.д.).
Подобно крестьянству в движении за «Божий мир», горожане
привносили в требование «установления мира» и «установления
справедливости» заметный социальный оттенок — ограничение
феодальной эксплуатации. Перед лицом сельского мира мир горо¬
да отстаивал и свое право на нормальное существование.
Результаты освободительного движения городов
Типы городской автономии. Несмотря на растянутость во
времени и постепенность процесса освобождения городов, к XII —
началу XIII в. можно говорить о некоторых его результатах: город
нередко добивался либо права самоуправления, реализованного,
в частности, в коммуне, либо обретал только часть привилегий и
свобод экономического и политического характера. Коммуна явля¬
лась естественным следствием и институционным воплощением
69

той социальной консолидации горожан, скрепленной клятвой, ко¬
торая возникла в ходе антисеньориальной борьбы.
Клятва означала решимость и обязанность стоять друг за друга,
поэтому связанная ею общность обозначалась термином conjura-
tio, а члены ее — термином jurati. Выше отмечалось, что объедине¬
ния такого рода, в отличие от союзов профессионального, религи¬
озного и прочего характера, существовали на территориальной ос¬
нове. Присяжная ассоциация горожан получала права выборного
управления, собственного суда, самообложения и сбора налогов,
созыва военного ополчения. Выборное управление реализовыва¬
лось в действии ассамблеи горожан (общегородской и покварталь¬
ной) и исполнительной власти в виде городского совета двух типов.
Первый характеризуется наличием мэра или бургомистра — главы
совета эшевенов или присяжных числом от 12 до 24 членов; второй
(распространенный на юге Западной Европы: Италия, Прованс,
Лангедок) представлял собой институт консулов от двух до 30 чле¬
нов, которые правили коллегиально. Расхождение могло существо¬
вать в типе конституирования городского совета: выборы, назначе¬
ние, кооптация, — иными словами, он мог быть более или менее де¬
мократичным: например, 12 присяжных, избранных всеми горо¬
жанами, назначали своей властью остальных. Почти всегда парал¬
лельно общему собранию горожан имелась вторая ассамблея в
составе до 100 человек, обычно подтверждающая решение испол¬
нительных органов («выдающихся», «заслуженных» лиц общины).
Причем, горожанин мог быть избран мэром или заседателем неод¬
нократно. Выборами или назначением город формировал также
институт «счетчиков», обычно из четырех человек, ответственных
за налогообложение.
Обладая правом юридического лица, коммуна имела собствен¬
ную печать, обеспечивающую легитимность частным и публичным
актам. Символом независимости города служил колокол, подвеши¬
ваемый на башне (во Франции она называлась beffroi). В случае
опасности дозорный, наблюдающий за окрестными землями с вер¬
шины башни, звуками колокола призывал сограждан к оружию.
Существовал и особый колокол для созыва собрания. Специаль¬
ные мастера создавали герб города, символический индивидуаль¬
ный знак его истории, особенностей развития и независимости.
В институционном оформлении городской свободы в Западной
Европе заметную роль сыграла муниципальная организация быв¬
ших римских городов. Особая ситуация в связи с этим сложилась в
городах римского корня, в частности в Северной и Средней Ита¬
лии уже в VIII — IX вв. Практика позднеримского города (деятель¬
ность должностных лиц, понятие муниципальной земли и админи¬
стративного порядка) создала базу для публично-правовой жизни
и городов Лангобардии эпохи Карла Великого. Последние имели
выборных чиновников (curator, procurator), общее собрание жите¬
лей, на котором решались вопросы благоустройства города, созыва
ополчения, сбора налогов и т.д. Опыт этих городов непосредствен¬
70

но предварял и служил фактором коммунального движения в Ита¬
лии, оказав опосредованное влияние на него в регионах синтезно-
го развития в Западной Европе.
Коммунальное устройство в условиях полицентризма могло
обрести крайнюю форму автономии — полную независимость го¬
рода в его политических отношениях с внешним миром. Подобный
вариант развития реализовали крупные центры международной
торговли в Италии — Флоренция, Венеция, Генуя, Сиена, Милан и
Лукка. Существующие не просто в условиях полицентризма Ита¬
лии, но борьбы двух общеевропейских сил — Священной Римской
империи и папства, а также преемственности с римских времен
(опыт политической организации внутригородской жизни), эти
центры добились максимума самостоятельности, став городами-го¬
сударствами (слабое и своеобразное уподобление античным горо¬
дам-полисам). Выразительным знаком этого нового качества явля¬
лось присвоенное ими право вести войну, которое дополнялось
свободой решения властных и административных, судебных и хо¬
зяйственных вопросов, составляющих крут потребностей внутрен¬
ней жизни города. Важной вехой на пути к полной автономизации
явилась битва при Леньяно в 1176 г., где впервые в средневековой
истории военное ополчение политического объединения городов,
Ломбардской Лиги, одержало верх над претендующим на военную
монополию феодальным ополчением рыцарей германского импе¬
ратора Фридриха Барбароссы. Некоторые города распространили
свою власть не только на ближайшую округу, но и на более широ¬
кую территорию, включавшую в свой состав мелкие города, регу¬
лируя в округе отношения сельских жителей с земельными собст¬
венниками и свои отношения с подчиненными городами и сель¬
скими коммунами. Как известно, Венеция создала крупнейшую
колониальную державу, превратив соседние территории, а также
район Причерноморья в объект своей финансовой и торговой
экспансии.
Судьбу городов-государств Италии до известной степени раз¬
делил, хотя и на более коротком историческом этапе, Дубровник в
соседней Далмации. В известном смысле в пограничных пределах
этого варианта обычно рассматривают имперские города Герма¬
нии: Любек, Бремен, Франкфурт-на-Майне и Аугсбург, поскольку
они существовали в рамках слабого политического объединения —
имперской федерации. Находясь в окружении княжеских земель и
стремясь осуществлять активную самостоятельную политику, пре¬
жде всего торговую, они использовали имперское подчинение в
качестве средства этой политической независимости. Компенси¬
руя слабость центральной власти, имперские города стимулирова¬
ли формирование союзов экономического и политического харак¬
тера типа Ганзы или Швабского союза городов. Последний вклю¬
чал в себя города Юго-Западной Германии Аугсбург, Нюрнберг,
Ротенбург, Ульм, Нордлинген и другие, которые объединились в
целях защиты торговых путей от разбоя, используя для этого воен¬
71

ные отряды городов и заключая соглашения с князьями. В непро¬
должительной войне в середине XV в. с князьями, которые хотели
заставить их поделиться с ними доходами, города Германии сумели
отстоять свою неприкосновенность, чтобы затем, разочаровав¬
шись в эффективности союза с императорами, все-таки отказаться
от самостоятельной политики и обратиться к союзу с дворянством
Юго-Западной Германии.
Коммуна как наиболее полное выражение идеи самоуправле¬
ния города могла существовать в рамках централизующихся и цен¬
трализованных государств. Так, Франция и Испания смогли соеди¬
нить на несколько веков коммунальное устройство городов с волей
набирающего силы монарха, т.е. дали вариант более равновес¬
ного сочетания общегосударственной централизации и местной
автономии (своеобразные «государства в государстве», по выра¬
жению Дживилегова). Степень свободы здесь даже в рамках ком¬
мунального устройства могла варьировать в зависимости от эконо¬
мической мощи городов: развитых, как Амьен, Аббевиль, Сен-
Кантен, Тур во Франции, или с более низким уровнем ремесла и
наличием сильного сеньора, как Бове и Лан. Во втором случае сво¬
боды были стеснены. Однако наиболее заметным фактором огра¬
ничения коммунальных свобод являлась центральная власть во
Франции с XIII в.: она сделала непременным условием практику
личного утверждения коммунальных хартий. При этом Капетинги
предпочитали руанскую хартию всем другим, поскольку по ее ус¬
ловиям мэра назначал сам король, выбирая его из трех представ¬
ленных городом кандидатов. Королевская власть недвусмысленно
стремилась постепенно поставить под свой контроль работу
муниципальной администрации. Тулузским ордонансом 1389 г.
Карл VI декретировал генеральную волю в следующем заявлении:
«...отныне все консулаты страны не могут держать совет без при¬
сутствия сенешала или его лейтенанта», т.е. королевских должно¬
стных лиц. Аналогичная тенденция просматривалась и в городах
Испании, которые также располагали всем необходимым для
высокой степени самостоятельности набором муниципальных
свобод: собранием общины, городским советом, «консехо» с су¬
дебными и распорядительными функциями, надзором за ремеслом
и пастбищами (последнее было важно из-за большой роли ското¬
водческих занятий населения, составлявших одну из важных осо¬
бенностей испанского города). Однако и здесь автономия города
не обрела полноты, так как ограничивалась со стороны должност¬
ных лиц короля.
С городами-коммунами разного типа соседствовали города, до¬
бившиеся только отдельных хозяйственных и политических при¬
вилегий. Чаще всего к ним относились города, экономически ме¬
нее значимые, нередко полуаграрные центры. Исходно они нахо¬
дились в сильной зависимости от сеньора или чаще от королевской
власти, как города Англии, Швеции и Дании или небольшие города
любой европейской страны, либо попали в орбиту особых интере¬
72

сов монарха — Лондон, Орлеан или Париж, которые никогда не
располагали правом коммуны.
Так, английские короли, как правило, стремились не давать го¬
родам всей совокупности свобод, поэтому их экономические при¬
вилегии обычно соединялись с ограниченной политической неза¬
висимостью. В Швеции полным городским правом располагали
только 40 из 52 так называемых торговых городов, получивших
хартии свобод до конца XV в. Следует подчеркнуть, что и этот вто¬
рой вариант городского устройства предполагал большое разнооб¬
разие условий, которые не исключали городского самоуправления,
пусть и ограниченного. Скажем, политическую жизнь шведских
полноправных городов (Стокгольма, Арбуги, Кальмара) характери¬
зовали такие элементы, как собрания горожан, наличие городско¬
го совета с судебными функциями из выборных советников (род-
манов) в составе от 12 до 36 человек, с выборным бургомистром и
контролем короля через фогта, утверждавшего все решения сове¬
та и имевшего пререгативы высшей юрисдикции. С XIV в. швед¬
ские города получили право выбирать собственного фогта, но в
XV в. не более двух городов подтвердили эту привилегию у короля.
Не менее важно и то обстоятельство, что «большая свобода» ком¬
мун в условиях усиливающейся государственности носила прехо¬
дящий характер и подчинение коммун королевскому контролю
или вообще их ликвидация постепенно сблизят этот тип городов с
городами с ограниченными свободами, конечно, если иметь в виду
крупные центры.
Воздух городского пространства. Феномен «вольного горо¬
да» — это вопрос не только о его положении во внешнем мире, о
соотношении с местной сеньориальной или центральной властью,
но и о личном статусе проживающего в нем горожанина. Однако
для последнего были важны не только право самоуправления в об¬
ласти администрации, суда и финансов, но и прежде всего права,
непосредственно касающиеся его жизни и труда: собственности,
наследования, завещания, брака, условий производства и торгов¬
ли, т.е. свободы распоряжаться собой, своим временем и имущест¬
вом. Чем выше был уровень автономности города, тем последова¬
тельнее и полнее обеспечивались личные права горожанина. Наи¬
более важным в этом плане являлся общий итог освободительного
движения городов в Западной Европе: независимо от вариантов
политического устройства на городской территории уничтожались
все виды личной и (до известной степени) поземельной зависимо¬
сти. Связь личной свободы с принадлежностью к городской общи¬
не заключалась в формуле: «городской воздух делает человека сво¬
бодным». Хартии утверждали этот принцип в правовой норме, сог¬
ласно которой чужак, проживший в городе в течение «одного года
и одного дня», не востребованный за это время своим сеньором,
уравнивался с другими гражданами в праве личной свободы; «да
возрадуется он свободе, являющейся общим достоянием других го¬
рожан», — было записано в городском праве г. Гослар 1219 г. Мно¬
73

гие хартии намеренно осложняли для сеньора условия возвраще¬
ния серва в поместье: если сеньор, доказав зависимость от него ка¬
кого-то человека, не сумел тут же увести его, — серв обретал сво¬
боду.
Свободный личный статус горожанина характеризовался не¬
сколькими наиболее важными показателями. Прежде всего, в го¬
роде уничтожались прямые поземельные связи с сеньором: зе¬
мельные участки под домом и мастерской переходили во владение
города. Рента (ценз) превращалась в налог в городскую казну. Если
рента не выкупалась и земля не переходила в собственность горо¬
да, налог частично отчуждался сеньору, образуя, таким образом,
«превращенную» ренту. Если же рента выкупалась, земля станови¬
лась собственностью города. Но даже в этом достаточно редком
случае город не выключался из системы феодальных связей, оста¬
ваясь на положении коллективного сеньора или вассала короля. Но
при всех условиях, если благодаря освободительному движению
феодал не мог прямо эксплуатировать ремесло и торговлю, на мес¬
то частного сеньора заступало государство, и часть налоговых по¬
ступлений от города, аккумулированных в государственной казне,
возвращалась тем же феодалам в виде платы за военные тяготы
или службу в государственном аппарате, а также в виде пенсий.
Горожанин как частное лицо мог производить сделки с землей:
брать в аренду или покупать участок земли под дом, мастерскую,
огород. Иногда он арендовал не землю, а только дом или часть его,
но собственное жилище выступало непременным исходным
условием вхождения человека в городскую общину и полнопра¬
вия в ней. При этом хартии гарантировали неприкосновенность
жилища.
Личная свобода предполагала уничтожение всех поборов и
служб, связанных с сервильной зависимостью. Отмена поголовно¬
го и посмертного побора обеспечивала, в частности, право полного
распоряжения имуществом: продажу, залог, завещание. Вводилась
свобода брака и равенство сторон в нем: «имеют муж и жена одно
и то же правосудие», «никто не имеет права расторгнуть брак...
в случае смерти одного из них — имущество без посмертного
побора достается другому» (хартия Вормса 1114 г.). Совокупность
экономических привилегий обеспечивала горожанину свободу
профессиональной деятельности: продажи и транспортировки
товаров, фиксации и регламентации торговых сборов, а также
право основывать цех или гильдию, устанавливать монополию на
производство, право строительства мельниц, разработки недр
земли в округе и т.д.
Все эти личные права, гарантированные городским правом, бы¬
ли обеспечены практикой городского суда — «справедливого», т.е.
гласного, с корпусом избранных судей, с более рациональной про¬
цедурой, нежели ордалии или судебный поединок «божьего суда».
Эта процедура предлагала судебное расследование с показаниями
свидетелей, а не соприсяжников. «Право на суд» (право Гослара,
74

29-я статья), т.е. право судиться и быть судимым только в своем го¬
роде согласно его правилам и привилегиям, служило важной га¬
рантией и вместе с тем свидетельством личных прав горожан.
Итак, следует прежде всего подчеркнуть исключительное зна¬
чение факта социальной консолидации и активности горожан, по¬
лучившей конституционное оформление. На этапе непосредствен¬
ной борьбы за свободу он воплотился в организацию «клятвенного
союза» участников борьбы. Собственно, само достижение свобо¬
ды реализовалось в утверждении муниципального устройства, вер¬
шиной которого явилась коммуна.
Наличие городского самоуправления существенно изменило
дух средневекового общества. В городе провозглашался принцип
политического равенства членов городской общины, несущий в се¬
бе отрицание авторитарности и иерархичности, столь характер¬
ных для сообщества светских и церковных феодалов. Они выраба¬
тывали в сознании общества понятие воли «большинства» вместо
привычного и доминирующего представления о «воле господина»,
сеньора, выражающего интересы группы своих вассалов и зависи¬
мых от него людей. Наконец, утверждался принцип выборной, кол¬
легиальной власти, в наиболее яркой форме воплотившейся на
данном этапе в практике итальянских городов-республик. Не ме¬
нее существенной особенностью освободительного движения го¬
родов явилась правовая оформленность его результатов. Институ¬
ционное самоопределение городской общности и его правовая за¬
вершенность отличают западноевропейский город от средневеко¬
вых городов Востока и России, делая его в ряду некоторых других
качеств важнейшим показателем и фактором цивилизационного
своеобразия Западной Европы.
Городское право и корни «правового общества»
в Западной Европе
При анализе природы освободительного движения особое зна¬
чение приобретает правовой аспект. Обретение городом письмен¬
ного правового свидетельства, отразившего и закреплявшего его
статус, само по себе являлось величайшим достижением освободи¬
тельного движения. Горожане не хотели рассчитывать на устную
договоренность — да это и не было принято в ту эпоху. Как памят¬
ники обычного права письменные хартии фиксировали локальную
ситуацию; они представляли собой фрагментарное соединение ус¬
тановлений гражданского и уголовного характера: правовое нача¬
ло в них переплеталось с конституционным, учредительным. Го¬
родские хартии несли на себе печать казуальности, весьма медлен¬
но изживаемой. Несмотря на существенное усложнение, рациона¬
лизацию и упорядочение судебной процедуры, в них еще долго
можно различать следы правовых норм раннесредневекового об¬
щества. Продуманная, обеспечивающая публичность и права горо¬
75

жан процедура вызова в суд и расследования преступления не ис¬
ключала соприсяжничества и процедуры «очищения себя от обви¬
нений простой клятвой». Первое Страсбургское право допускает
апелляцию к «суду народа» (ad judicium populi) и поединок, правда,
применительно только к случаю личного оскорбления, нанесенно¬
го публично.
Хартии поражают разнообразием и вместе с тем общностью
зафиксированных в них позиций, которая определялась одинако¬
выми условиями и потребностями жизни горожан. С этим обстоя¬
тельством связан распространенный во всех странах факт филиа¬
ции хартий, благодаря которой некоторые из них становились как
бы моделью муниципального устройства и заимствовались други¬
ми городами. Во Франции такой моделью для городков полуаграр-
ного типа стала хартия Лорисса, обеспечившая право выборных
муниципальных чиновников. Она была частично использована в
хартии Блуа, послужившей, в свою очередь, моделью для Роморан-
тена, Шатодена и Монтиля. Аналогичную картину дает хартия Бо-
мона 1182 г. с правом свободного назначения мэра и присяжных, а
также правом свободного выпаса скота и пользования водами. Она
просуществовала до 1789 г. и была очень популярна в деревнях, в
частности ее апроприировали 70 местечек Люксембурга. Однако
особый интерес представляет коммунальная хартия Руана. Город
получил ее от английского короля во второй половине XII в. Желая
обеспечить свои позиции в домене Плантагенетов на материке, тот
дал Руану недосягаемый для английских городов статус коммуны,
хотя с ограничениями в выборах мэра, уже упомянутыми выше, а
также в военных вопросах. Отсюда ее широкая стимулируемая
верховной властью популярность во Франции: хартия была адап¬
тирована на независимом юге, в бывших владениях английского
короля и других местах — в Тулузе, Да Рошели, Коньяке, Ангулеме,
Пуатье и Туре.
В Испании такой популярной хартией, «фуэро», являлась хар¬
тия Куэнки (1179 г.): ее повторяли более 30 фуэро (Теруэль, Альбар-
расин, Баэса и т.д.). Большинство городов Германии, Центральной
и Северной Европы руководствовались правом Магдебурга, воз¬
никшем в XII в. Первые записи его относятся к XIII в.; в конце
XIII — начале XIV в. на их основании была создана «Вульгата», или
«Саксонский Вейхбильд» — запись общего права городов Саксо¬
нии. Другой систематической записью магдебургского права стал
Мейсенский сборник середины XIV в., или «Магдебургский цве¬
ток» 1386 г., составленный юристом Николаусом Вурмом.
Общие потребности и практика филиации могли служить ос¬
нованием для унификации городского права. Однако проблема со¬
отношения частного и общего городского права решалась проще
лишь при условии, когда права городов были ограниченными, а
центральная власть сильной. Так, в Швеции именно благодаря по¬
литике королевской власти были созданы общие городские судеб¬
ники: судебник Биркрэттен существовал уже в XIII в. и действовал
76

до середины следующего века, когда было создано новое город¬
ское уложение «Стадлаг». Во Франции работа по унификации ста¬
туса городов предопределялась тенденцией к ликвидации комму¬
нального устройства. Хотя она четко обозначилась к началу XIV в.,
ее реализация затруднилась конкретно-исторической ситуацией
XIV—XVвв. (Столетняя война и гражданская смута), трудным пре¬
одолением провинциального сепаратизма, которым сопровожда¬
лся процесс централизации страны. Отражением этой непростой
ситуации может служить выработка общего права в стране в це¬
лом. В XIII в. начались стимулируемые королем записи, доработка
и публикации провинциальных и местных кутюм Шампани, Бурго-
ни, Нормандии, Анжу, Амьена, Бовези. В их разработке сыграли
свою роль и городские хартии. Однако еще в конце XV в. проблема
письменной редакции местных кутюмов, судя по тому что короли
неоднократно создают по этому поводу новые комиссии, не была
решена. Основные результаты этой работы пришлись на вторую
половину XVI в., когда в итоге отбора было выправлено около 300
кутюм, из которых 60 являлись провинциальными.
По мере развития городов хартии дополняются новыми источ¬
никами городского права, которыми служат статуты, т.е. уже соб¬
ственно городское законодательство. Постепенно статуты систе¬
матизируются и возникают попытки их кодификации. Во Франции
активность подобного рода наблюдается в XIII в. Такие кодексы за¬
веряются печатью коммуны, их клянутся соблюдать мэр, консулы
и присяжные. В работе принимают участие юристы. Тулуза, соста¬
вив текст официального свода всех статутов к 1283 г., попыталась
добиться санкции короля. Филипп Смелый утвердил текст в 1286 г.,
однако без 26-го артикля, отметив на полях необходимость даль¬
нейшего его обсуждения. Исследователи обращают внимание на
мобильность городского законодательства: Вольтерра за 34 года со¬
здала пять кодексов городских статутов, Падуя только в XIII в. ме¬
няла их восемь раз, Флоренция менее чем за 100 лет (с 1213 по
1307 г.) — 17 раз.
Существенную роль в эволюции и совершенствовании город¬
ского права сыграло римское право в процессе его рецепции в За¬
падной Европе, начиная с XII в. Следует отметить, что именно горо¬
да являлись центрами его изучения и преподавания: в Оксфорде в
XII в. действовали знатоки римского права Гернериус и Вакариус;
в Тулузе и Орлеане преподавал и практиковал Пьер де Бельперш.
Горожане с особым интересом относились к римскому праву в ча¬
сти, касающейся дел о завещаниях и наследстве, укреплении соб¬
ственности и личной ответственности. Именно городские юристы
открыли путь к расширительному толкованию понятия античного
полиса как права средневековых городов судить, править и управ¬
лять (de judicare, regere et administrare) в соответствии, в частности,
с утверждением Исидора Севильского о том, что каждый народ
или город устанавливает себе собственный порядок (quisque popu-
lus vel civitas sibi proprium constituit). В XII в. эту мысль повторит
77

Этьен де Турне, оценив город как «творящую сущность» (ёпШ£
сгёаШсе). Городские законодательные своды обычно тоже состав¬
лялись юристами, знатоками римского права. В Арле, например, е
1245 г. над составлением городского законодательства трудился
представитель знаменитой болонской школы Жан Альвернатиус,
В Германии сборник магдебургского права (Вульгата) в
XIV — XV вв. подвергся глоссированию. Подробные глоссы превос¬
ходили основной текст документа и содержали многочисленные
ссылки на римское и каноническое право.
Сохранились имена юристов, действовавших в области город¬
ского законодательства Италии: Якопо Бальдини в Генуе, Томазо
Губбио и Лаппо в Прато, Паоло Кастро во Флоренции. Исследова¬
тели отмечают факт одновременного воздействия на городское
право в Италии лангобардского и римского права. Влияние послед¬
него сказывалось на более приниженном положении женщины, на
процедуре регистрации торгово-ростовщических сделок, на реша¬
ющей роли письменного договора. Лангобардское влияние обнару¬
живает себя в факте ограничения права наследования для жен¬
щин, выходящих замуж вне города, в преимущественном праве
перворождения, в существовании части приданого, приносимого
мужем жене в качестве свободного дара (лангобардский и вообще
германский «утренний дар»).
Наибольший интерес в плане влияния римского права предста¬
вляет трансформация принципов в отношении земельной собст¬
венности. В городском праве она выразилась в отходе от феодаль¬
ной идеи верховной собственности и фактического владения.
В XII в. статуты Тревизио устанавливают, что покупатель земли мо¬
жет добавить к цене феода еще 1/6 часть его стоимости и стать пол¬
новластным его владельцем. В Модене в начале XIII в. любой дер¬
жатель церковной земли мог выкупить свои права.
Изучение эволюции городского права помогло исследователям
выделить некоторые черты бюргерской идеологии: ее религиоз¬
ную окраску (формула «по воле бога»), авторитет обычая, который,
тем не менее, не мешал динамике права, продиктованной интере¬
сами горожан; идею справедливости и общего блага, подчинения
интересов индивида общему благу; идею равенства бюргеров,
столь далекую от реальности, но вместе с тем отразившую факт
принадлежности каждого бюргера к городской общине, коллек¬
тивно обладавшей правом юридического лица.
Очевидно, что правотворчество западноевропейского города
сыграло заметную роль в предыстории европейского правового об¬
щества. Социальная активность горожан в освободительном дви¬
жении убедительно продемонстрировала их способность не только
создать органы городского самоуправления, которые руководство¬
вались принципами демократии, но и закрепить их деятельность
юридическим обоснованием. Оба эти обстоятельства способство¬
вали выработке государственной практики диалога центральной
власти с обществом, отличающей западноевропейское развитие.
78

Особенность вклада городов в данном случае связана с тем, что эту
способность проявила прослойка, которая не принадлежала к при¬
вилегированной части общества, платила налоги, и лишь ценой
собственных больших усилий заняла более высокое положение,
нежели крестьянство.
Вместе с тем, не следует преувеличивать степень «свободы лич¬
ности» в городах. Горожанин располагал собой по праву соуча¬
стия-принадлежности к городской общности. Эта свобода была
свободой в рамках корпорации, гильдии или города в целом. Поми¬
мо корпоративных уз действует фактор экономического неравен¬
ства, напрямую связанный с укреплением позиций денежного ка¬
питала в экономике и влиявший на реализацию принципа «полно¬
правия». Поэтому специального толкования требуют понятия «де¬
мократия» и «равенство», с которыми выступала присяжная ассо¬
циация (см. ниже).
Политическая и социальная реальность
городской автономии
Коммунальное движение принесло с собой новые начала поли¬
тической жизни, утверждая в феодальном мире формы средневе¬
ковой демократии, основанной на противостоящих авторитаризму
и иерархичности принципах корпоративного равенства и выбор¬
ной власти. Но какова была социальная реальность, которая напол¬
няла формы городского самоуправления? Анализ такого рода
предполагает характеристику социального состава населения и со¬
отношение всех его слоев с политическими правами в городе.
Как известно, город во всех отношениях был весьма гетероген¬
ным. В территорию города были неизбежно включены иммунитет-
ные локальные единицы — резиденция сеньоров или монастыри, в
границах которых проживали зависимые от них люди, слуги,
министериалы и монахи, не подлежащие судебной и налоговой
компетенции города. В городах обитала некоторая часть рыцарей,
в силу различных причин предпочитавших городскую жизнь.
Положение этих элементов в городе представляет особый интерес
в контексте освободительного движения, нередко проходившего
в формах острой борьбы.
Феодалы в городе.
Война и компромиссы «башен и банков»
Имеющаяся в литературе общая оценка положения феодалов в
городе сводится к альтернативе вариантов Средиземноморского и
остальных регионов Западной Европы. Первый вариант предпола¬
гает инкорпорирование феодального элемента в городскую жизнь.
Как всякая общая оценка, она требует поправок, которые бы
учли не только конкретные особенности регионов, но и время,
79

в пределах которого могли меняться взаимоотношения двуз
социальных сил.
Вариант французских городов, казалось бы, подтверждает аль
тернативу, поскольку в Северной Франции, где конфронтации
приобрела особенно острые формы, дворянский элемент был ис
ключей из среды, обладающей городским правом. На юге той же
Франции дворянство частично вовлекалось в занятия торговлей
Городское рыцарство привлекалось на военную службу, исполня¬
ло административные функции. Существовали даже смешанные
консулаты, с представителями соответственно ремесленно-торго¬
вых и рыцарских слоев населения. По переписи городского насе¬
ления Тулузы от 1335 г. 56% недвижимости составляла земельная
собственность (виноградники, земельные участки). Даже сделав
скидку на возможную причастность к ней ремесленно-торговых
элементов, нельзя исключать из числа собственников дворянство.
Однако документы городской истории Северной Франции уже
в XII в. отразили частые попытки горожан подчинять городскому
суду и налогам те феодальные элементы, которые занимались тор¬
говлей и, следовательно, как-то вписывались в городскую жизнь.
Города должны были также сосуществовать с многочисленными
университетскими корпорациями. Наконец, в ходе складывания
городского самоуправления происходило не только противостоя¬
ние, но и взаимодействие сеньориального и городского миров,
поскольку в первых городских советах чаще всего представители
горожан делили власть с сеньориальным министериалитетом. На¬
пример, для городов Германии XII в. исследователи отмечают зна¬
чительное влияние министериалитета, в состав которого входили и
рыцари. Не предоставляя им права «городской свободы», горожа¬
не все же считались с их политическим влиянием и признавали их
притязания на самостоятельную роль в борьбе с епископатом (го¬
рода Трир и Майнц). Хартии Фрейбурга и Брейсгау (1120 — 1178 гг.)
разрешали проживание в городе рыцарям и министериалам герцо¬
га, хотя и «с общего согласия и по воле всех горожан». Столь же не¬
однозначная ситуация складывалась в Средиземноморском регио¬
не, в частности в городах Италии. Освободительное движение
здесь сопровождалось разрушением замков в контадо и насильст¬
венной урбанизацией нобилитета. В стенах города воздвигаются
башни нобилей и грандов как знак силы семьи или клана (консор-
терии). В Болонье башни феодальных фамилий Горизенда и
Азенелли достигали 47 и 97,6 м.
Находясь в политическом подчинении городу, феодалы тем не
менее проникали в его среду, оказывая на нее влияние. Иногда
они соглашались на военную службу в пользу города и получали в
качестве привилегий право гражданства. В 1156 г. капитаны Корво-
ли договариваются с коммуной Модены, дав присягу верности и
обязательство помогать ей против «воров». Договор включал пре¬
доставление охранных грамот жителям Модены во владениях ка¬
питанов, прежде всего на рынках, а также их обязательство допус¬
80

кать в свои крепости должностных лиц коммуны, вносить налог со
всего зависимого от них населения и проживать в Модене в тече¬
ние одного месяца в мирное время и двух месяцев — в военное.
Ситуация для феодалов осложняется в XII — XIII вв. после похо¬
дов Фридриха Барбароссы: в Болонье, Флоренции, Сиене, Падуе,
Луке и Брешии феодалы лишаются политических привилегий.
Новая конституция Флоренции от 1293 г. «Установление справед¬
ливости» окончательно, по словам хрониста Дино Компаньи,
сломила «гордыню нобилей и грандов»: «Каждая семья, имеющая в
составе рыцаря, считается принадлежащей грандам, и члены ее не
могут быть избраны в синьорию, стать гонфалоньерами справедли¬
вости или членами правительственных комиссий». Дома 33 се¬
мейств были разрушены, и пополаны превратились в полных
господ коммуны. Политические права оказались только у членов
цехов. Но и в этой ситуации нобилитет находил выход, отказыва¬
ясь от семьи, вступая в цех, обращаясь к торгово-банковской
деятельности. «Занятия делами» открывали путь к компромиссу
«башен и банков». В дальнейшей истории городов, независимо от
региона, судьба феодалов в городе будет определяться эволюцией
самого городского сословия.
От демократии к тирании
Наличие в городе дворянского и церковного элементов не бы¬
ло единственной и даже главной причиной гетерогенности город¬
ской среды. Более существенным ее фактором являлась динамика
социального развития самого городского сословия, т.е. ремеслен¬
но-торговой общности. Дробные и мелкие коллективы, связанные
с профессиональными занятиями, экономическим и политическим
статусом — принадлежностью к цеху, гильдии, городскому управ¬
лению, — организовывались на какое-то время в более крупные,
противостоящие друг другу страты — патрициат и ремесленную
массу, чтобы затем пережить перегруппировку сил, в которой пат¬
рициат и бюргерство объединяются против широких городских
масс — обедневших цеховых мастеров, «вечных подмастерьев»,
наемных рабочих и люмпенов. Поэтому в социальной и политиче¬
ской эволюции города можно выделить несколько этапов, различа¬
ющихся сменой ведущих сил и трансформацией городской демо¬
кратии. Изменения в сфере внутренней эволюции городского со¬
словия позволяют подчеркнуть новые акценты в политической ре¬
альности города. Важным оказывается не столько вопрос о том, на
кого распространяется городское право, но и о том, кто в городе
располагает полноправием.
Очевидно, именно на раннем этапе городского самоопределе¬
ния существовали условия, наиболее благоприятные для реализа¬
ции городской демократии. Общий подъем социальной и полити¬
ческой активности, захвативший торговую и ремесленную массу,
81

организованную в цехи и гильдии, образование клятвенного союза
для борьбы с общим врагом, каким являлся сеньор города, — все
это объединяло горожан. Обладание городскими привилегиями на
этом этапе определялось принадлежностью лица к городской общ¬
ности, являвшейся коллективным субъектом городских вольно¬
стей. Здесь присутствовал также экономический элемент, посколь¬
ку полноправные члены общины должны были обладать недвижи¬
мостью, точнее, быть «домохозяевами». Это условие не было лише¬
но справедливости, так как именно домохозяева составляли основ¬
ную массу налогоплательщиков: при существующих нормах нало¬
гообложения в средневековом обществе неимущие слои, к кото¬
рым на этом этапе принадлежали также подмастерья и ученики,
платили небольшие поборы или вовсе освобождались от них. Не
имея права голоса при выборах городских советов, эти неимущие,
тем не менее, пользовались теми свободами, которых добился го¬
род: личной свободой, правосудием, рыночными привилегиями,
цеховой регламентацией, обеспечивающей нормальные условия
труда и оплаты для подмастерьев и учеников, и т.д.
Однако постепенно круг полноправных лиц начинает сужать¬
ся, и наиболее крупные плоды коммунальных свобод оказываются
в руках сравнительно небольшой группы, которая получает в лите¬
ратуре название патрициата. Второе городское право Страсбурга
от 1214 г. противопоставляет эту группу лиц, именуя ее cives
majores, общей массе горожан, обозначенной как «толпа» (turba
civitatis multa). Патрицианская прослойка, сложившаяся чаще все¬
го на основе городских форм экономической жизни — ремесел и
торговли, стояла все же обычно вне сферы непосредственного
производства. Ее представители были крупными оптовыми купца¬
ми, землевладельцами и домовладельцами, ростовщиками и банки¬
рами. Слой мог пополняться за счет бывших министериалов сеньо¬
ра или рыцарства, инкорпорированного в городскую жизнь. Пат¬
рициат активно скупал землю внутри и вне города, часто становясь
держателем рент, т.е. «феодализируясь». Отмеченные тенденции,
в том числе к аноблированию, создавали в его среде встречный по
отношению к дворянству поток социальной динамики, облегчая,
таким образом, условия инкорпорирования последнего в город¬
скую жизнь. В среде патрициата рождается желание и ощущение
своей причастности к нобилитету. В Кёльне в одном из органов уп¬
равления наряду с судебной коллегией и скабинатом из шеффенов
(присяжных заседателей), Рихерцехе, были сосредоточены пред¬
ставители только богатых родов, получавших доходы от земли, до¬
мов, лавок и ростовщических операций. С XIII в. представители не
более чем 100 семей торговцев, владельцев земли и виноградников
контролировали всю политическую жизнь города.
В испанских городах, специфической особенностью экономи¬
ки которых было распространение скотоводства, определился са¬
мый влиятельный в политическом отношении слой кабальеро, со¬
ставлявший главную силу военных отрядов. В их составе, в отличие
82

от западноевропейского города, были не только собственники зем¬
ли и стад, богатые торговцы, но и богатые ремесленники. Однако в
XIII в. вступление последних в сословную группу кабальеров было
для них закрыто.
В новых условиях полноправие перестает быть связано только
с принадлежностью к городской общине и обладанием недвижи¬
мостью, но и с доступом к политическому управлению. Особенно¬
стью его становятся олигархические формы власти в городе, при¬
надлежащей ограниченной по численности и более или менее ста¬
бильной группе семей. Члены ее обычно связаны родственными
или брачными узами. Отступая от принципов раннегородской де¬
мократии, они нарушали ограничения для повторного избрания на
должность, подменяли принцип выборности системой кооптации,
когда старые магистраты сами назначали или узким кругом выбор¬
щиков определяли своих преемников. Оправданием подобной пра¬
ктики служило внедряемое в сознание горожан представление о
правящей группировке, как о «лучшей», «самой мудрой» и «здоро¬
вой» части населения. Городская автономия оказывалась постав¬
ленной на службу интересам патрициата, благодаря чему налого¬
вая политика (в частности, само освобождение патрициата от
поборов, из-за чего муниципальные налоги для прочих горожан
подчас оказывались тяжелее государственных) и экономическая
жизнь в целом (городские монополии, политика цен, операции с
недвижимостью, залоговые и кредитные операции) были органи¬
зованы в ущерб интересам широких городских масс, прежде
всего ремесленников — если не ведущей, то решающей силы ком¬
мунального движения и важной базы последующего экономиче¬
ского процветания города. Правление патрициата не могло не вы¬
звать социального напряжения, заметного уже в XIII в. Филипп Бо-
мануар в следующих словах оценивал ситуацию во французских
городах: «Мы видели много споров в городах — одних против
других, когда бедные с богатыми или богатые друг с другом не
могли добиться согласия при выборах мэров, прокуроров и адвока¬
тов, или одни возлагают на других то, что нельзя заставить при¬
нять» (видимо, имеются в виду налоговые тяготы. — Н.Х.). Обык¬
новенный порядок видится автору, как положение, при котором
богатые должны знать, что всякое нарушение общественного
спокойствия будет жестоко наказано, а бедные могут добывать
свой хлеб в мире.
Социальное напряжение неизбежно разрешается массовыми
движениями средних слоев, которые получили неточное (слишком
узкое) наименование «цеховых революций». Борьба ремесленни¬
ков, мелких торговцев и среднего бюргерства в целом против пат¬
рициата могла принять более или менее острую форму и подобно
освободительному движению прошла через несколько этапов.
Бюргерство нередко добивалось успеха в случаях, когда были силь¬
ны промышленные силы (в Кёльне, Аугсбурге, Флоренции). Патри¬
циат, соответственно, удерживал свои позиции чаще всего там, где
83

первенство в экономической жизни города удерживала торговля
(Любек, Гамбург, Генуя).
Не следует преувеличивать непримиримость отношений меж¬
ду патрициатом и остальным бюргерством: чаще всего они догова¬
риваются, особенно на первых порах. В Ульме в 1397 г. в состав
Большого Совета вошли 30 представителей от цехов и 10 от патри¬
циата. Три цеховых представителя и два патриция в Тайном Сове¬
те обеспечивали общественное равновесие в Аугсбурге. Во фран¬
цузских городах сравнительно быстро устанавливается союз пат¬
рицианских и бюргерских элементов. Это получившее массовое
распространение явление, скорее всего, связано с последствиями
эволюции цеховой ремесленной среды.
Победа цехов вовсе не означала возврата к демократическим
формам правления, поскольку к этому времени новые противоре¬
чия осложнили городскую жизнь. Теперь они проявились в ремес¬
ленной среде. Доминанта исходной характеристики цеха — урав¬
нительный принцип производства. Корпоративные ограничения,
направленные на его сохранение, не могли, однако, сдержать ин¬
дивидуальных импульсов, идущих от мелкого производства. Уже
статуты Этьена Буало (Париж, вторая половина XIII в.), рисующие
идеальный образ цехового устройства, были вызваны к жизни как
раз его расхождением с действительностью. Волнения и несогласия
в среде ремесленников вынудили прево Парижа к наивным попыт¬
кам апелляции к устным правилам, в целом уже пережившим себя,
которым он дал письменную форму и государственную санкцию.
Уже в XIII в. цехи раздирались имущественными противоречи¬
ями, которые могли перерасти и переросли в социальные: обедне¬
ние части мастеров, вынужденных попадать в зависимость от сво¬
их более удачливых собратьев, нарушение цеховых норм с целью
увеличения доходов, отнюдь не патерналистские отношения под¬
мастерьев и учеников с мастерами и т.д. Эти тенденции в условиях
сравнительно узкого рынка привели к «замыканию цеха», делав¬
шему практически невозможным некогда вполне естественный
переход от подмастерья к мастеру. Право вступления в цех услож¬
няется благодаря увеличению вступительного взноса, общего удо¬
рожания «шедевра» (испытания на мастерство), а также ранее без¬
обидного условия — устройства пирушки. Оформление бюргер¬
ской верхушки сопровождается изменением ее социальной приро¬
ды: она скупает земли и подобно патрициату реализует операции с
землей (покупка рент, заклад земли), тяготеет к торговой деятель¬
ности. Эти изменения делают возможным политический союз вер¬
хушки средних слоев с патрициатом, завершающий оформление
олигархического режима в городе, а также союз с феодальными
сеньорами, тем более что эксплуатация бюргерством земли велась
чисто феодальными способами. В Италии символом компромисса
пополанов и грандов явилось оформление политических объедине¬
ний в рамках гвельфской партии: «черные» гвельфы — из состава
грандов, «белые» — из богатых пополанов.
84

Дальнейшая социальная и политическая история средневеко¬
вого города пойдет под знаком зарождения в нем новых отноше¬
ний, связанных с укрупнением производства, которые не могут не
вызвать резкого обострения внутренней ситуации. Важным ее фа¬
ктором являются союзы подмастерьев, оказавшихся на положении
наемных рабочих. Они меньше всего напоминают клубы для обще¬
го времяпрепровождения, вырастая в организации взаимопомощи,
гарантирующие условия найма, размер заработной платы, длину
рабочего дня и, наконец, в организации протестов. Они вырабаты¬
вают свою форму борьбы — стачку, иногда выходящую за рамки
узко профессиональной или локальной борьбы (подмастерья
нескольких цехов нескольких городов). Эти организации являются
новым свидетельством потенций городской среды в отношении со¬
циальной консолидации и активности. Однако оппозицию на этом
этапе отличали не только сильные, но и слабые стороны. Послед¬
ние были связаны в первую очередь с участием в оппозиции про¬
слоек, представляющих новую и старую общественные структуры,
что неизбежно обрекало участников на разность интересов.
Цеховые элементы — обедневшие ремесленники и вечные
подмастерья — видели свое будущее в возвращении к прошлому,
т.е. в укреплении цеха и восстановлении позиций мелкого произ¬
водства. Ранние рабочие, связанные с первыми ранними мануфак¬
турами, подчас обнаруживали способность к высокоорганизован¬
ному и осознанному сопротивлению.
Самый известный и яркий пример такого рода — восстание че¬
сальщиков шерсти «чомпи» во Флоренции в 1378 г. Они выступили
на начальном этапе с требованием уравнения в политических пра¬
вах и участия в управлении через организацию цеха. По их расче¬
там эта мера должна была ликвидировать монополию на власть го¬
родской олигархии, которая, по словам хрониста Прима Анонима,
«все делала для себя и подносила ко рту (бедного народа) пустую
ложку». Постепенно, осознав глубину пропасти, разделявшей их с
«жирным народом», они сумели выдвинуть требование организа¬
ции собственного народного правительства (Четырех Святых
Божьего народа). Радикальность требований «чомпи» разделяли
лишь немногие из участников восстания. Дробным усилиям вос¬
ставшего народа противостояли общие действия пополанов и гран¬
дов, сумевших организовать голодную блокаду города и подавить
восстание.
На ход городских восстаний этого периода накладывало печать
участие в них третьего элемента внутригородской организации —
городского плебса, вобравшего в свой состав маргинальные слои,
лиц без определенных занятий, поденщиков и т.д., неустойчивую и
агрессивную массу, неспособную на самостоятельные и организо¬
ванные формы борьбы. Щей социальной справедливости, вопло¬
щенные в радикальном требовании имущественного и социально¬
го равенства, в их интерпретации приобретали уродливые формы:
выливались в грабежи, разрушения и насилие над теми, кто имеет
85

«больше, чем они». Крайние формы борьба обычно приобретала в
крупных городах с выраженной имущественной и социальной
дифференциацией. В мелких и средних городах, в которых занятия
населения в большей мере были связаны с аграрной сферой, обыч¬
но брали верх умеренные слои города. Так, в Ажене произошло
восстание против городской власти — восьми консулов, которые
исполняли свои функции не в силу личных «заслуг и достоинств»,
а благодаря круговой поруке родственников и кумовьев, и рассма¬
тривали, по свидетельству участников, эту власть как родовое иму¬
щество. Но под воздействием умеренных элементов возмущение
превратилось в безнадежную судебную тяжбу города с консулами.
К концу XV в. социальная и политическая борьба в городах-
коммунах на этом этапе способствовала трансформации республи¬
канских форм правления в тиранию, отступившую от принципов
выборности к власти одного человека (Медичи во Флоренции,
Сфорца в Милане), которую исследователи рассматривают как ал¬
люзию на абсолютную монархию в варианте государственных об¬
разований.
Средневековый город и государство
Традиционная в исторической литературе оценка средневеко¬
вого города в государственной истории обычно сводится к вопросу
о его роли в процессе централизации и проблеме политического
союза с королевской властью. Действительно, развитие города яв¬
ляется непременным условием процесса централизации, хотя на¬
личие этого условия не обязательно приводит к централизации. Ес¬
ли иметь в виду все-таки роль города в варианте объединенного го¬
сударства — варианте, наиболее перспективном для экономиче¬
ского процветания страны за счет внутренних ресурсов и гарантий
ее независимости, — то значение этой роли исключительно и мно¬
жественно. Именно развитие города создает наиболее прочную ба¬
зу политической централизации формированием экономических
связей, опосредованным влиянием на позицию феодалов в этом
процессе, благодаря развитию товарно-денежных отношений, втя¬
нувших в них деревню, самим фактом возникновения городского
сословия, которое становится заинтересованной силой объедине¬
ния страны. Естественным в этих условиях является оформление
так называемого «союза» городов с центральной властью.
Следует подчеркнуть, что в этом союзе важной была не только
военная, политическая и финансовая помощь городов королев¬
ской власти, но и роль последней в качестве гаранта их самоопре¬
деления и общественного спокойствия, необходимого для эконо¬
мического процветания. Так случилось во всех странах, добивших¬
ся значительных успехов в деле централизации страны: в Англии,
Франции, Испании, Швеции. Такой силой не смогла стать импера¬
торская власть — ни для Германии, где она уступила территориаль¬
86

ным князьям, ни для Италии, для которой она стала чужеземной
силой, усугубившей политические распри. Любопытно, что поли¬
тический союз имел свое начало как раз в освободительном движе¬
нии городов, которое обнаружило их заинтересованность в под¬
держке.
Тема «вольного города» в его соотношении с центральной вла¬
стью вводит нас в проблему более общего характера, а именно спе¬
цифики реализации политической власти в феодальном обществе,
которую характеризует дуализм, сочетающий власть в центре с
властью на местах — вотчинника, города, сословия. Эта особен¬
ность объяснялась исключительной ролью политического фактора
в механизме экономической структуры общества. Королевская
власть в зависимости от конкретной ситуации примирялась, как
отмечалось выше, с разной долей городской автономии. Особый
интерес в этой связи представляет вариант французских городов,
переживших выраженную перемену в степени их независимости.
Форма коммунальной свободы, терпимая французской монархией
на начальных этапах ее усиления, оказалась невозможной на сле¬
дующем витке государственности, когда последние Капетинги и
особенно первые Валуа заставили французское общество почувст¬
вовать реальность их притязаний на суверенитет. Тогда начинает¬
ся процесс ликвидации коммунальных свобод, городское управле¬
ние переходит под контроль королевских чиновников.
Однако союз, сыгравший исключительную роль в судьбах
французской государственности, не прекратил своего существова¬
ния. Подобно тому, как это случилось в Англии и Швеции, он укре¬
пился и обогатился новыми формами сотрудничества городов с го¬
сударством в условиях сословно-представительной монархии. Го¬
рода на этом этапе обретали для себя новые качества и новые ре¬
зультаты. Одним из этих результатов явилось оформление город¬
ского сословия на общегосударственном уровне. Начало было по¬
ложено самим фактом возникновения города как новой общности.
Однако начало реальной истории городского сословия определило
коммунальное движение, дав городской общности юридический
статус. Влияние коммунального движения отличалось, тем не
менее, двойственностью. Коммунальные вольности являлись для
городского сословия школой политической и социальной активно¬
сти и смелости. Однако надолго сохранившаяся приверженность
городов к местным вольностям служила одним из источников сла¬
бости городского сословия, она тормозила его консолидацию на
общегосударственном уровне. Политическая решительность горо¬
жан часто опережала действительную сословную зрелость.
Во Франции во время событий 1356 — 1358 гг. парижская город¬
ская верхушка приняла участие в выработке проекта общегосудар¬
ственных реформ, который предполагал радикальное изменение
роли Генеральных штатов в системе власти: регулярность и непре-
менность их созыва, контроль над исполнительным аппаратом.
В письме к дофину, будущему королю Карлу V, прево Парижа
87

Этьен Марсель выдвинет идею общественного договора между мо¬
нархом и его подданными: «Вы первый обязаны оказать им покро¬
вительство и защиту, а они обязаны оказывать почет и повинове¬
ние, и если одна из сторон не выполнит свои обязательства, то и
другая считает себя от них свободной». Однако горожане не смог¬
ли удержать столь высокую планку государственного сознания.
Трудности финансового характера привели к попытке поставить
столицу в исключительное положение по отношению к другим го¬
родам, облегчив для нее налоговые тяготы, что обрекло парижан на
политическую изоляцию. Это подчеркнуло и слабость консолида¬
ции сословия на общегосударственном уровне. Поэтому особенно
важны самостоятельные усилия городов по преодолению локаль¬
ных рамок с попытками организации союзов городов для решения
общих не только коммерческих, но и политических задач: объеди¬
нение «торговцев на воде» с центром в Париже; германдады
испанских городов, участвующих в Реконкисте; торговый и поли¬
тический союз Ганза, сыгравший исключительную роль в между¬
народных отношениях Европы XIV—XVI вв.
Конечно, процесс консолидации сословия исходил из потен¬
циала собственного внутреннего развития, однако существенное
воздействие на этот процесс оказывала именно центральная
власть. Ее политика была рассчитана на снижение уровня самосто¬
ятельности, унификацию статуса городов, на переориентацию в
известном смысле их интересов на общегосударственные пробле¬
мы. Нельзя не заметить при этом, что политика центральной власти
была поддержана изнутри силами городской олигархии, неспособ¬
ной справиться с внутригородскими противоречиями. Потеряв
свои средневековые вольности, городское сословие обрело, таким
образом, новый уровень консолидации, новый масштаб вйдения,
самопознания и политической активности. Города получили право
на представительство в местных и общегосударственных органах
сословного представительства. Политическое признание горожан
на общегосударственном уровне и институционное оформление
их участия в представительных органах в качестве третьего сосло¬
вия завершило процесс их сословной консолидации. Именно пред¬
ставительство городов расширяло наиболее заметным образом
базу диалога правительства с обществом.
Любопытно, что эта форма феодальной государственности сло¬
жилась не во всех централизованных монархиях. Там, где цент¬
ральная власть смогла в процессе собственного усиления опере¬
дить процесс оформления сословий, нарушив таким образом ба¬
ланс в отношениях с обществом в свою пользу, эта политическая
форма отсутствовала. Примером может послужить Византия, где
корпоративность общества не переросла в его сословную структу¬
ру, которая предполагает политическое и социальное самоопреде¬
ление общественных сил. Даже экономически сильные города в
этой стране не пережили этапа освободительного движения. Анг¬
лийские города, добившиеся, как известно, ограниченных свобод,
88

тем не менее, смогли обеспечить себе важную политическую роль
па общегосударственном уровне, в частности благодаря политиче¬
скому и экономическому союзу со средним и мелким дворянством.
Именно этот союз, реализованный в деятельности палаты общин
английского парламента, сделал последний образцом сословного
представительства.
Французские города, как уже отмечалось, успели завоевать
свое «место под солнцем», и королевская власть, обретая силу, бы¬
ла вынуждена считаться с ними и даже поощряла их роль на обще¬
государственном уровне. Словом, во Франции сложилось в целом
равновесное соотношение городов и центральной власти, подтвер¬
ждая плодотворность взвешенных, без крайностей, форм разви¬
тия. Такие страны, как Германия и особенно Италия, дали другой,
нежели Византия, вариант нарушенного равновесия. Свободные
имперские города Германии укладывались только в рамки такого
своеобразного политического образования, каким была империя.
Только они получали право представительства на общеимперском
уровне — в рейхстаге. Зато консолидация немецкого бюргерства
обнаруживает себя на уровне территориальных княжеств —
в ландтагах. Интересы крупных городов нередко лежали вне
Германии, и, пожалуй, первое убедительное свидетельство обще¬
государственного сознания и действий городское сословие обна¬
ружило в событиях реформационного движения (Гейльбронская
программа).
В условиях полицентризма в Италии, где городская автономия
разрослась до масштабов государственности, консолидация обще¬
ственных сил осталась на уровне города. Полицентризм, сопрово¬
ждаемый нарушением равновесия в пользу городов, нацеленных
на внешние рынки, обернулся для Италии потерями не только по¬
литического, но и экономического характера. Она станет объектом
притязаний и борьбы соседних государств — Германии, Франции
и Испании. Отсутствие национального рынка сделает уязвимой
экономику городов и страны в целом в новых условиях, с переме¬
щением торговых путей в Атлантику. Именно в этот решающий
для хозяйственного развития Западной Европы период Италия по¬
теряет положение экономически наиболее развитой страны.
Суммируя приведенный материал, можно сказать, что потери
и обретения имели место в обоих обозначенных вариантах разви¬
тия, т.е. в условиях и универсальной государственности, и поли¬
центризма. Их различия стали результатом особых географиче¬
ских и исторических особенностей, не зависящих от воли горо¬
жан. Но что в любом случае явилось результатом их творчества, это
те формы политической жизни и власти, которые они создали. Их
достижения в этой области побуждают шире взглянуть на пробле¬
му вклада городов в систему государственности. Обычно итальян¬
ские и немецкие города оцениваются со знаком минус в сравнении
с английскими или французскими, сыгравшими позитивную роль
и процессе централизации, которым подменяется вопрос о госу¬
89

дарственности в собственном смысле слова. Анализ «вольного го¬
рода» независимо от региона или конкретно-исторической судьбы
позволяет рассматривать его политическое и социальное развитие
как конструктивный фактор средневековой государственности
и важнейшую часть предыстории государств Нового времени
в Западной Европе. По возможности не повторяясь, хотелось бы в
этой связи подчеркнуть следующие моменты:
1. Факт институционного оформления городской общности,
которое вырабатывало в обществе осознание общей пользы и об¬
щего интереса.
2. Создание органов выборного управления, отразивших и сти¬
мулировавших социальную и политическую активность сословия.
Они стали альтернативой авторитарной наследственной власти
феодального мира.
3. Победа коллективного принципа в реализации власти. Имен¬
но в итальянских городах он стал принципом республиканского
устройства, которого в целом не знал средневековый мир. Исклю¬
чение составила конфедерация Швейцарских кантонов (XIII в.) и
Голландская республика, история которой связана скорее с Новым
временем.
4. Выработка норм, которые подготавливали утверждение об¬
щества без сословных различий: принцип большинства при выра¬
ботке решений, представительство (депутат или прокуратор, пред¬
ставляющий интересы коллективного юридического лица), прин¬
цип равенства (в условиях корпорации).
5. Правотворчество и правовая активность городского сосло¬
вия, закреплявшие их политические победы и обеспечивавшие их
хозяйственную и повседневную жизнь.
Литература
Гутнова Е.В. Возникновение английского Парламента. М., 1960.
Средневековый город: межвуз. сб. Саратов, 1963— 1998. Вып. 1 — 12.
Социальная природа средневекового бюргерства. М., 1979.
Репина Л.П. Сословие горожан и феодальное государство в Англии XIV в. М.(
1979.
Сванидзе АЛ. Городские хартии и распространение муниципальных привиле¬
гий в шведских городах середины XIII —XV веков // Средние века. 1973. Вып. 35.
Стоклицкая-Терешкович В.В. Основные проблемы истории средневекового го¬
рода. М., 1960.
Тушина Г.М. Города в феодальном обществе Южной Франции. М., 1985.
Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
Belov G. Das altere deutsche Stadte-Wesen und Burgertum. Bielefeld; Leipzig, 1898.
Les Chartes et le Mouvement communal: Colloque Saint-Quentin, 1980. P., 1982.
Chevalier B. Les bonnes villes de France du XIVе au XVIе siecle. P., 1989.
Fossier R. Histoire sociale de l'Occident mddidval. P., 1970.
Green A.S. Town Life in the Fifteenth Century. L.; N.Y., 1894. T. I —II.
HeersJ. La ville au Moyen Age en Occident. P., 1993.
Histoire de la France urbaine / Sous la dir. J. Duby. P., 1980— 1981. T. II: La ville
mddidvale; T. Ill: La ville classique de la Renaissance aux Revolutions.
90

La ville, le bourgeoisie et la gen£se de l'Etat modeme (XII — XVIII stecles): Colloque
(It* Bielefeld, 1985 / N. Buest, J.-P. Genet. P., 1988.
Les libertds urbaines et rurales du XI au XIV siecle: Colloque international. Spa
1966.
Ges dlites urbaines au Moyen Age / Publ. de la Sorbonne. P., 1997.
Mollat M, Wolff Ph. Ongles bleus, Jaques et Coimpi. Les Evolutions populaires er
Europe au XIV siecle. P., 1970.
Petit-Dutaillis Ch. Les Communes francaises. Caracteres et dvolution des origines au
XVIII stecles. P., 1937. (Русс. пер. M., 1970).
ШдаисНёге A. Gouvemer la ville au Moyen Age. P., 1993.
Rioux S. LE monde des villes au Moyen Age XI — XV stecles. P., 1994.
Russet I.C. MddtevaLRegions and their Cities. Newton — Abbot, 1972.
Vercauteren F. Conceptions et ntethodes de l'histoire des villes ntedtevales au cours
du dernier demi-stecle: Dans Congtes international des sciences historiques. Vienne,
1965 (Commission de l'histoire des villes).
Villes de Г Europe ntediterraiteenne et de Г Europe occidentale du Moyen Age au XX
utecle. Annales facultd de Nice 9—10, 1969.

4. СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
ФРАНЦУЗСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА В XIII-XIVbb.
(по материалам Парижского парламента)*
В одной из наиболее полных публикаций материалов деятель¬
ности высшего судебного органа средневековой Франции — Па¬
рижского парламента, осуществленной в середине XIX в. графом
Беньо, скромную, но весьма существенную по значимости часть
составляют судебные иски крестьян — около 250 актов. Это те су¬
дебные дела, в которых крестьяне выступают не в качестве объек¬
та тяжбы, но как истцы или ответчики, иными словами, как дейст¬
вующая сторона в конфликтах со светскими и церковными феода¬
лами, королем и его чиновниками, а также друг с другом. Относя¬
щиеся к сравнительно непродолжительному отрезку времени (ме¬
нее 100 лет с середины XIII до конца второго десятилетия XIV в.,
они представляют особый интерес как конкретные свидетельства
крестьянской жизни в ее повседневной обыденности, которой
только предстоит еще быть нарушенной восстаниями начала 1320,
а затем 1358 г. Тем не менее анализ судебных дел крестьян воссоз¬
дает далеко не мирную картину сельской действительности. Соб¬
ранные воедино от разных лет и мест страны, они красноречиво
обнаруживают наличие во французской деревне глубокого проти¬
воречия с собственниками земли, причем противоречие это приня¬
ло специфические и любопытные формы выражения в условиях
нового (на рубеже XIII — XIV вв. в Западной Европе) этапа эволю¬
ции крестьянства как класса. В ряд важнейших факторов этого эта¬
па становятся процесс активизации сельской общины, а также по¬
литика государства по отношению к крестьянству.
Таким образом, свидетельства судебной практики приобрета¬
ют особую значимость в свете проблемы эволюции французского
крестьянства, многое в ней проясняя. Например, это вопрос о сте¬
пени сознательности и организованности крестьянских масс и ро¬
ли в связи с этим сельских коммун, вопрос о таких особенностях
крестьянских восстаний, как их двуединая направленность — ан-
тисеньориальная и антигосударственная, или свойственных кре¬
стьянству иллюзий о королевской власти. Опубликованные гра¬
фом Беньо регистры Парламента (4 тома) представляют собой са¬
мую старую их часть, и были составлены секретарями Жаном де
Монлюсоном (I регистр за 1254— 1273 гг., том I публ.), Николасом
Шартрским (II и III регистры за 1274— 1298 гг., том II публ.) и Пье¬
ром Буржским (IV регистр за 1299— 1318 гг., том III публ., ч. I —II).
* Вариант текста, опубл. в сб.: Феодальная рента и крестьянские движения в
Западной Европе XIII —XV вв. М., 1985. С. 222 — 254.
92

Первые четыре регистра получили название «ОИш» («Некогда...»)
но первому слову дела, которым открывается II регистр Николаса
Шартрского: «olim homines de Baiona...»
Регистры содержат протокольную запись расследований и ре¬
шений (arrets) дел, поступивших в Парламент по апелляции (cham-
bre des enquetes) и непосредственно относящихся к его ведению
(chambre des requetes), гражданских сентенций юристов, распоря¬
жений бальи, ордонансов и писем короля. Иногда эти записи су¬
дебных расследований отличаются краткостью и представляют со¬
бой скупую запись решения с указанием тяжущихся сторон и
предметы спора. Другие содержат подробности дела с отражением
позиций сторон, результатами расследования и последующим
решением. Взятые во всей полноте, эти документы не являлись
объектом специального рассмотрения в отечественной и зарубеж¬
ной исторической литературе, тем более в избранном нами аспек¬
те, где во главу угла ставится анализ социальной организации
французского крестьянства в ее взаимоотношениях с центральной
властью.
На страницах регистров «ОИш» перед нами предстают различ¬
ные категории крестьян: лично свободные, обычно именуемые
homines или franci-homines, госпиты (hospites), колоны (liberi) и лю¬
ди сервильного состояния (homines de согроге). И хотя в исках яв¬
но преобладает категория лично свободных крестьян, тем не ме¬
нее, очевидным является факт неизжитого в масштабах страны
серважа для какой-то части крестьянства. Особый интерес при
этом представляет сама возможность для людей сервильного со¬
стояния во Франции обращаться в некоторых случаях за помощью
в высший судебный орган страны. Парижский парламент разре¬
шает споры о сервильном или свободном состоянии отдельных лю¬
дей, их подсудности и причитающихся с них платежах1, при осво¬
бождении от некоторых из сервильных поборов2, о судьбе детей в
случае смешанных браков (мужчины-серва со свободной женщи¬
ной или лиц, принадлежащих различным сеньорам)3.
Дважды объектом специального рассмотрения в Парламенте
становятся действия королевских чиновников, которые в служеб¬
ном рвении по сбору посмертных и брачных платежей, ущемляли
интересы светских и церковных феодалов. Путанице в притязани¬
ях на зависимых людей способствовала широко распространенная
в этот период практика признаний (avou^s), т.е. перехода под
юрисдикцию и защиту короля. Решения в данных случаях выгля¬
дят как распоряжения общего характера, ордонансы, упорядочи¬
вающие деятельность административного аппарата. Обсуждению
этого рода вопросов мы обязаны судебным определением сервиль¬
ного состояния, которое предполагает право сеньора на посмерт¬
ный и брачный поборы (manum mortuam et forismaritagium), талью
и барщину; господа могут обменивать сервов (persona pro persona);
последние зависят от них в вопросах высшей и низшей юрис¬
дикции.
93

Обращает на себя внимание незначительное число дел, участ¬
никами которых являлись крестьяне-одиночки (менее двух десят¬
ков от общего числа). Во всех остальных случаях действует группа
лиц, объединенных общностью статуса и взаимным согласием
(consentement mutuel), иными словами, действует община, иногда
обладающая правом сельской коммуны. Это обстоятельство явля¬
ется показателем существенных сдвигов, которые произошли в по¬
ложении французского крестьянства к XIII в. и были связаны с
коммутацией ренты, постепенным сокращением или ликвидацией
барской запашки. Повышая экономическую значимость крестьян¬
ского хозяйства, ставшего в этих условиях основной производст¬
венной ячейкой в деревне, они повлекли за собой социальные из¬
менения, которые не исчерпывались только процессом личного ос¬
вобождения крестьян, но сопровождались также возрождением и
активизацией общинных форм их жизни.
Община, не прекратившая своего существования под гнетом
сеньории и в известной мере корректирующая ее жизнь, начиная
уже с XII в., в обстановке хозяйственного подъема пытается укре¬
пить свои позиции в соотношении с сеньором. К XIII в. процесс
конституционного оформления хозяйственных и административ¬
ных завоеваний общины в общих чертах определился. Отмеченная
особенность лежит в русле общего развития общества, отличи¬
тельным признаком которого в этот период является сословное оп¬
ределение социальных групп на договорных началах. «La religion
de la charte», по словам Лагарда, становится феноменом эпохи.
Исследуемые нами протоколы позволяют проследить развитие на¬
званного процесса и его результаты.
Конституционное закрепление общинной автономии в дерев¬
нях, как и в городах, в первую очередь было связано с личным ос¬
вобождением крестьян. В борьбе с феодалами общины добивают¬
ся права низшей юрисдикции (вопросы, связанные с держаниями
и хозяйственной дисциплиной). Не ликвидировав окончательно
связи с сеньором, что составляло отличительную особенность
французских сельских коммун в сравнении с итальянскими, они,
тем не менее, могли приобрести высокую степень хозяйственной и
административной самостоятельности — контроль за сбором и
внутренним распределением ренты сеньору, охрану полей и об¬
щинных угодий, охрану и контроль приходской церкви и т.д. При¬
обретая фактическое право юридического лица, общины получают
право выхода на королевскую власть. Рамки замкнутого на вотчи¬
ну сельского мира оказываются распахнутыми для них. Королев¬
ская власть, в свою очередь, получает прямой доступ к зависимым
от феодалов людям и возможность использовать их организацию в
своих административных, военных и налоговых целях.
Судя по документам Парижского парламента, процесс юриди¬
ческого оформления общинной автономии носил затяжной харак¬
тер. Возникновение в ходе него конфликтных ситуаций втягивало
высший судебный орган в развитие этого процесса. Следует отме-
94

титьг что Парламент очень четко различал юридический статус об¬
щин как поселений непривилегированных (villanim non privile-
giatarum) и не имеющих хартий, или коммун (communiae), которые
рассматривались им как villa legis, villa regente se per legem (посе¬
ление, управляемое законом)4. Принимая то или иное решение,
Парламент тщательно сверяет (visa et diligenter examinata) претен¬
зии сторон с хартией (carta de jure parcium). Ссылки на срок давно¬
сти для обоснования своих притязаний, на время a quo non extebat
memoria, или на естественно сложившийся кутюм, оказываются
менее убедительными, чем письменный договор. В этих условиях
хартия, закрепляющая права общин, становится объектом их осо¬
бых забот, в частности забот об их сохранности. Жители Vallis
Charit просят Филиппа IV в 1300 г. через Парламент возобновить
для них документ (litteras), содержащий свободы, дарованные им
прежним графом Шампани, поскольку этот документ разрушился
вместе с печатью за давностью лет (vetustatem). Парламент удовле¬
творяет их просьбу только после тщательной проверки. Положи¬
тельный для крестьян исход спорного дела в Парламенте, особенно
если при этом отсутствовала письменная хартия, создавал юриди¬
ческий прецедент, формирующий статус данного коллектива.
Особый интерес в этом плане представляет дело, разбиравшее¬
ся в Парламенте в 1301 г., когда аббатство св. Виктора (Парижский
диоцез) и его приор из Брайо (Вгауо) подали иск на своих госпитов
из двух деревень (de Ruilli et de Chamissi), которые, по их утвер¬
ждению, несправедливо и без оснований присвоили себе право из¬
бирать должностных лиц для юрисдикции и охраны своих прав.
В протоколе зафиксировано, что они также захватили в общинное
пользование пастбища на болотах, охрану эталона мер для вина,
контроль над мерой поборов, причитающихся религиозным лицам,
и право самостоятельного сбора их. Эти многочисленные функции
возлагались на нескольких должностных лиц, избираемых сроком
на один год, путем многостепенных выборов, когда их состав опре¬
деляла частично вся община, частично сами избранные. Должност¬
ные лица должны были, совершенно в духе своего времени, прине¬
сти клятву господину, что будут bene et fideliter выполнять возло¬
женные на них общиной обязанности. Парламент принял решение
в пользу крестьян, освободив их от обвинения клириков.
Опыт борьбы за коммуну госпитов нескольких деревень при-
орства Sancti-Petri-Monasterio оказался менее успешным, хотя по¬
собником их, по утверждению сеньоров места, являлся сам бальи
Вермандуа. Он не только мешал им (приору и аббату монастыря)
реализовать свои права на высшую и низшую юрисдикцию, талью,
барщину, выморочное имущество и т.д., но разрешил этим госпи-
гам созывать собрание и избирать прокураторов5. Парламент, не¬
смотря на позицию бальи, удовлетворяет иск церковников.
Одно из судебных разбирательств показывает, насколько глу¬
боко в сознании крестьян укоренилась идея общности, их одержи¬
мость ею, источником которой были естественные потребности
95

крестьянской жизни. В протокольной записи до 1273 г. фиксирует¬
ся, что группа крестьян, не имеющая юридического статуса и ква¬
лифицированная как communitas pauperum hominum, в своем тре¬
бовании от некоего сеньора права пользования водоемом прибегла
к насильственным действиям против него. Суд препозита Montis-
Argis присудил им штраф, который он потребовал от каждого в от¬
дельности под тем предлогом, что они не имели коммуны. Крестья¬
не же, обратившись в Парламент и ссылаясь на общее для всех них
дело и общую акцию против сеньора, просили коллективной упла¬
ты штрафа. Парламент идет на это, очевидно руководствуясь сооб¬
ражениями о более справедливой раскладке штрафа в общине,
бедность которой отмечена в протоколе. Но нельзя не обратить
внимание на мотивировку решения, в которой Парламент по суще¬
ству повторяет доводы крестьян: общая петиция, общий для всех
факт, общий штраф, — тем самым признав их коллективным орга¬
низмом.
Судя по имеющимся материалам, сопричастность Парламента
коммунальному процессу более очевидна не в случаях новообразо¬
ваний, но при подтверждении и развитии коммунального статуса.
Последнее обстоятельство лишний раз обнаруживает ошибоч¬
ность представлений об общине как об искусственном образова¬
нии, созданном, в частности, деятельностью государства. Хотя и в
случаях новообразований бесспорна инициатива самой общины, а
также объективный конфликт во взаимоотношениях между фео¬
дальным сеньором и крестьянами. Парламент подтверждает прин¬
цип членства в коммуне, который обеспечивал соучастие общин¬
ников в использовании коммунальных прав, а именно наличие
домовладения в вилле6. Он также поддерживает попытки ком¬
мун ввести предназначенные для общинных нужд внутренние
поборы с ее членов (иногда вопреки их желанию), направленные
на укрепление и обеспечение безопасности виллы или ведения су¬
дебных дел в курии короля.
Через Парламент проходят дела, исход которых способствует
формированию юрисдикции, правопорядка и административного
управления сельских общин. Некоторые из общин просят юрис¬
дикции короля или расширения собственной юрисдикции в ущерб
сеньориальной. Их просьбы не всегда удовлетворяются7, но в ряде
случаев исход дела оказывается благоприятным для них. Парла¬
мент санкционирует судебную зависимость людей виллы de
Lusarchiis в силу их libertatis et franchisia, и апелляция по этому во¬
просу их сеньора оборачивается для него штрафом в 50 ливров.
Парламент обязует аббата святого Дионисия не взимать с людей de
Argentolio за их проступки (pro conspiratione et trunco) судебные
штрафы сверх размера, установленного решением его курии по
соглашению с ними.
Особое значение в самоопределении сельских общин имел ин¬
ститут прокураторов (procuratores ou deputates), предназначенный
для защиты их прав и интересов прежде всего в судебных инстан-
96

циях. Документы Парламента создают впечатление всеобщности
этого института. Прокураторы могут действовать в качестве упол¬
номоченных от частных лиц, духовных и светских сеньоров, коро¬
ля, даже лиц сервильного состояния или коллектива лиц — общи¬
ны или коммуны. В одном из судебных разбирательств дворяне и
народ (nobiles et populares) в совместной просьбе по поводу коро¬
левского заповедника de Seguini представлены отдельными проку¬
раторами. Миссия прокураторов рассматривается как обязанность
и возложенная на них служба. Их полномочия должны подтвер¬
ждаться грамотой, составленной по определенной форме, наруше¬
ние которой лишает ее юридической силы. Отсутствие указания в
судебном протоколе на наличие прокуратора еще не является ос¬
нованием для того, чтобы считать, что община не располагала та¬
ким лицом. Вместе с тем, очевидно, что не всякая община имела та¬
кую возможность и что наличие прокуратора служит, таким обра¬
зом, показателем степени свобод, которыми располагала данная
агломерация.
Права иметь прокуратора общины добивались часто не сразу и
в борьбе с сеньором. Не все из них самостоятельно избирали про¬
куратора, — он мог назначаться сеньорам. В 1299 г. аббат просит
отозвать прокуратора людей своей виллы Macianensis, который
был некогда утвержден предшественником аббата для обращения
в курию короля. Против этого посягательства протестовали люди
означенного поселения. По решению Парламента постоянная
должность прокуратора уничтожалась, но при возникновении су¬
дебного дела общине предоставлялась возможность через аббата
или бальи возобновить ее. Крестьяне в одной из своих четырех
тяжб с аббатом, которые разбирались в Парламенте, добиваются
возможности иметь прокураторов, назначенных аббатом. В манда¬
те, определяющем полномочия прокураторов, должны быть огово¬
рены их имена.
Характеристику института прокураторов по материалам Пар¬
ламента хотелось бы завершить анализом уже упомянутого выше
судебного разбирательства с людьми церковного прихода de
Moreto. В 1304 г. приор de Moreto добивается подчинения жителей
прихода его мельничному бану. Однако в 1311 г. крестьяне не¬
скольких деревень этого прихода заявили о том, что на них не рас¬
пространяется судебное решение 1304 г., ибо они не участвовали в
той судебной тяжбе. Представляет интерес мотивировка, которую
выдвигает Парламент, отказываясь удовлетворить их иск: проку¬
раторы, написано в решении, действовали в 1304 г. от имени всего
прихода Морето, и поэтому крестьяне нескольких деревень этого
прихода, желающие поставить себя в особые условия, должны
подчиниться судебному заключению о мельничном бане (per
dictum judicatum succubuerunt). Представительство прокураторов,
таким образом, оказывается достаточным для Парламента осно¬
ванием, чтобы связать всех членов коллектива общими обяза¬
тельствами.
4. Хачатурян Н.А.
97

С точки зрения политического статуса по документам Парла¬
мента можно проследить три основных типа общин, которые выде¬
лены в исторической литературе:
1) Высший тип сельской общины — коммуна с выборными
должностными лицами и правом юридического лица, с зафиксиро¬
ванными в письменной хартии свободами. Парламентские прото¬
колы при определении этого разряда общин иногда употребляют
термин communia. В численном отношении они составляли мень¬
шинство.
2) Объединения, иногда определяемые термином communitas,
располагающие лишь ограниченными правами. Они имели обычно
письменно зафиксированный статус должностных лиц — мэров
или прокураторов, которые, однако, могли назначаться сеньором.
3) Общины, не располагающие письменной хартией, в которых
вотчинная власть контролировалась устным обычаем и имела наи¬
более выраженные формы.
Любопытно отметить, что коммуны или «коммунитас» иногда
объединяли жителей нескольких деревень и местечек. Хартии сво¬
бод при этом могли устанавливать определенную иерархию внут¬
ренних взаимоотношений, чреватую противоречиями. Например,
коммуна Брюйер объединяла территорию, где кроме собственно
поселения Брюйер, очевидно chef-lieu территории, находились
еще пять местечек, люди которых по апелляции судились в ее ку¬
рии. Коммуна в целом, в свою очередь, оказалась в орбите влияния
Лана, в округе которого ряд деревень получили хартии, согласо¬
ванные с хартией города. Все они были ограничены в своих судеб¬
ных правах практикой «летучих апелляций», которую ввел бальи
Вермандуа в Лане. В курию этого бальи можно было апеллировать
на самый вызов в суд.
Ячейкой социального и экономического объединения стано¬
вится и церковный приход. Примером этому служит уже упомяну¬
тая выше тяжба людей прихода de Moreto с приором данного мес¬
та. Религиозные связи в этом случае должны были подкреплять и
действительно подкрепляли социальное и экономическое единст¬
во. Однако усиление последнего приведет к контролю за состояни¬
ем дел в приходской церкви со стороны сельских общин, к созда¬
нию церковных приходских советов, куда войдут представители
крестьянства, а также к возникновению должности церковного
старосты из состава прихожан.
Дела по поводу статуса коммун, их административных и судеб¬
ных притязаний можно рассматривать как показатель борьбы кре¬
стьян за политические права. Само по себе право коллективного
обращения в королевский суд имело важное политическое значе¬
ние, так как выводило крестьянство за пределы вотчины, опреде¬
ляя его место как социального коллектива в общегосударственной
жизни. Борьба крестьян за политические права была теснейшим
образом связана с борьбой за их экономические интересы. Соци¬
альное самоопределение крестьянских общин служило залогом и
98

условием их экономического развития. Поэтому, хотя более много¬
численными в сравнении с тяжбами по так называемому «полити¬
ческому» вопросу были тяжбы по экономическим делам, их исход
находился в прямой зависимости от юридического статуса кол¬
лектива.
Наибольший интерес среди дел по экономическим вопросам
представляют земельные иски. Анализ их содержания позволяет
утверждать, что вопрос о владельческих правах крестьян на пахот¬
ный надел, о правах на наследственное держание еще не приобрел
гой остроты в XIII — начале XIV в., с какой он встанет перед ними
в более позднее время. Сделанный вывод не исключает признания
фактов имущественного расслоения крестьян, дробления мансов и
углубления социальных противоречий в его среде, которые явля¬
ются общепризнанными в литературе для этого периода.
Судя по имеющимся в нашем распоряжении материалам, са¬
мой острой и общей в этот период для всех крестьян являлась все-
таки проблема коллективной собственности на общинные угодья,
на которой базировалась сама община. Нами выделены 48 судеб¬
ных тяжб сельских общин по данному поводу, т.е. обычаю исполь¬
зования альменды — лугов, лесов и водоемов. Тяжущимися сторо¬
нами могли при этом выступить соседние деревни или общины.
Однако подавляющее число случаев — это тяжбы общин с феода¬
лами, светскими и духовными, или королем. Объектом жалоб не¬
скольких деревень оказались купцы (mercatores), которые, перего¬
няя большие стада свиней (до 6 тыс.), пасли их на пастбищах в ле¬
сах Брийер, тем самым губя их и нанеся ущерб окрестным дерев¬
ням. Парламент подтвердил обычай, согласно которому купцы мог¬
ли только провести стада через лес, не используя пастбища. Им бы¬
ло предписано возместить крестьянам ущерб, те же в свою очередь
должны были вернуть захваченных свиней.
Использование общинных угодий могло сопровождаться де¬
нежной платой, размер которой фиксируется в судебном реше¬
нии. Именно вопрос о плате иногда служил объектом тяжбы, в
которых крестьяне настаивали на праве пастьбы без платы (sans
solucione panagii)8. В ряде случаев тяжбы из-за общинных угодий
связаны с учреждением феодалами или королем заповедников в
лесах и даже виноградниках и садах, которые, естественно, рас¬
сматривались крестьянами как зло. Благоприятное для общин
решение вопроса в подобных случаях связано с реализацией уста¬
новленного королем монопольного права на учреждение новых
заповедников для охоты (garenna) или вивариев для выращивания
кроликов. Попытки феодалов действовать в этих делах без разре¬
шения короля решительно пресекались Парламентом9.
В случаях, когда дело касается королевского заповедника, воз¬
можны компромиссные решения, например, ограниченное ис¬
пользование леса для выпаса животных, без права стрелять дичь из
лука, ловить кроликов и лисиц, метать в них камни и т.д.10 В данном
случае речь идет о заповедных королевских рощах Seguini. Иск об
4*
99

использовании их представляет особый интерес, прежде всего по
тому, что в качестве истцов в нем выступают вместе дворяне и на¬
род деревень, соседних с этими рощами (nobilis et populares vil
larum vicinarum nemoribus de Seguiny). Кроме того, в протоколе
расследования была четко сформулирована мысль о невозможно¬
сти возделывания пахотной земли (hereditas et possessiones ), ока¬
завшейся заброшенной из-за ущерба, который наносят ей кролики
в условиях заповедника, а также из-за лишения крестьян права
пользования общинными выпасами. Эта запись красноречиво
обнаруживает важнейшую особенность феодальной экономики,
основу которой составляло мелкое крестьянское хозяйство, не
способное существовать без общинных угодий. Приведенный ча¬
стный случай союза отразил неразрывную в действительности
связь сеньора и крестьянина, рабочие руки которого делали для
феодала реальной его земельную собственность.
Статус крестьян по отношению к общинным угодьям служил
показателем степени самостоятельности общины от власти сеньо¬
ра. В этой связи любопытно проследить, каков был характер прав
крестьян на альменду и как сами крестьяне понимали свои права.
В материалах Парламента чаше всего речь идет о праве пользова¬
ния — jus utendi, которое определяется термином «сэзина» (saisi-
па). Оно могло осуществляться бесплатно или за плату, предполага¬
ло при этом право верховной собственности на данную землю фео¬
дала (salva jure proprietatis), что не всегда, однако, оговаривалось.
Крестьянство, несомненно, пыталось толковать свое отношение к
общинным угодьям как право собственности на них. В их исках
право пользования иногда отождествляется с владением (saisina
et posssessione), иногда понимается как право собственности
(proprietas).
Например, в тяжбе двух деревень с сеньором по поводу паст¬
бищ на острове крестьяне заявляют, что с давних пор обладали им
как своей собственностью. Любопытно в этом смысле дело между
рыцарем и людьми Fonte-Bliaudi, в котором они безрезультатно
пытались воспрепятствовать свободной продаже рыцарем леса, ут¬
верждая, что имеют в нем свое право и обычай. В одной из тяжб
крестьяне претендуют на альменду как на собственность, и Парла¬
мент удовлетворяет их требование в отношении спорных угодьев.
Однако пользоваться ими они могли только за плату, что однознач¬
но решало вопрос о собственности в пользу сеньора.
Таким образом, королевский суд в обществе, где сама феодаль¬
ная собственность рассматривалась в отличие от римской propri¬
etas в качестве владения, мог в лучшем случае признать за кре¬
стьянскими общинами их право на пользование угодьями. Если по¬
пытаться на основании данных материалов оценить положение с
общинными угодьями, в котором находится французская деревня
в изучаемый период, то есть основания говорить о формировании
в условиях несомненной монополии феодалов не землю тенденции
к обострению борьбы за их использование и, следовательно, по¬
100

пытках нарушения этой монополии. Эта тенденция проявляла себя
в значительном числе конфликтов, которые не всегда, как будет
показано ниже, решались только легально-судебным порядком, а
также в фактах широкого распространения требований платы и
повинностей за право пользования альмендой.
Любопытно, что распространенным аргументом в пользу кре¬
стьян служили указания на обычай, который стал нарушаться, на
срок давности, в пределах которого память человеческая не знала
других обычаев. В некоторых исках крестьяне прямо высказывают
мысль об обременительных и тягостных новшествах (novitates) в
практике пользования альмендой11. Любопытна в этом плане лич¬
ная реакция короля на спор относительно общинных угодий людей
Бобье и их господина в 1264 г., который потребовал платы за pas-
turagiis. Король усмотрел в этом факте общую опасность, чреватую
ущербом для бедных людей. Решение по делу было отложено из-за
необходимости более тщательного обсуждения вопроса. Однако к
концу XIII в. плата за пользование альмендой становится обычным
явлением.
Отмеченное обострение противоречий во взаимоотношениях
сеньоров и крестьян относительно альменды могло вызываться ря¬
дом причин, которые подогревали интерес к ней у тех и у других.
Среди этих причин следует назвать внутреннее расслоение общи¬
ны и процесс дробления мансов, что повышало потребности кре¬
стьянского хозяйства в угодьях. В этом же направлении действова¬
ли процесс уменьшения сеньориальных доходов в обстановке ком¬
мутации ренты и освобождения крестьян, а также возросшие воз¬
можности освоения природных богатств, которые благодаря эко¬
номическому прогрессу общества приобрели меновую стоимость.
Из выделенных нами исков по общинным угодьям — примерно
половина их получила положительное для крестьян решение
(probant ipsi homines usagium suum, habeant ipsum pasturagiam...)
или компромиссное и половинчатое решение. Тем не менее во всех
остальных случаях крестьяне получили недвусмысленные отказы,
что не могло не ухудшить их положение. Это обстоятельство следу¬
ет рассматривать в соединении с принципиальной возможностью
для феодала лишить крестьян права альменды. Одно из решений
Парламента содержит прямое указание на подобную возмож¬
ность: разрешение, данное крестьянам на сэзину, оговаривается
не только условием сохранения собственности сеньора, но и его
правоспособностью реализовать эту собственность, если он захо¬
чет. Анализ протоколов Парламента подтверждает, таким образом,
справедливость высказываемого в литературе мнения о том, что
сложившаяся во французской деревне к концу XIII в. обстановка в
вопросе об альменде могла служить источником серьезного усиле¬
ния классовой борьбы в середине XIV столетия12.
Судебные конфликты, связанные с сеньориальными побора¬
ми, на первый взгляд, производят менее внушительное впечатле¬
ние; оно объясняется, однако, дробным, разнородным характером
101

этих поборов, служивших поводом для конфликта. Взятые вместе
(около 30 коллективных тяжб, без королевских поборов, о которых
пойдет речь ниже), они, тем не менее, касаются самых существен¬
ных и повседневных сторон крестьянской жизни. Это конфликты
по поводу размера барщины, ценза с земли или тальи, всеохваты¬
вающей и разорительной десятины, обременительных и сковыва¬
ющих хозяйственную самостоятельность крестьян баналитетных
прав феодалов (мельничного и печного бана, виноградного пресса),
а также поборов с продажи товаров и дорожные пошлины.
В ходе одной из судебных тяжб такого рода обнаружили себя
злоупотребления, которые допускали сеньоры при освобождении
крестьян от личной зависимости, пытаясь компенсировать потери
увеличением других платежей. Речь идет об архиепископстве Сан¬
са, где прелат освободил жителей нескольких деревень от уплаты
тальи, причитающейся в размере 60 ливров со всего архиепископ¬
ства. При этом он не только увеличил другие redditus с освобож¬
денных крестьян соразмерно их талье (rata tallie ipsos contingens),
но попытался со всех остальных людей (de согроге) архиепископст¬
ва получить всю сумму тальи13. Дважды Парламент принимает ре¬
шение, подтверждающее право жителей de согроге из Molendinis-
Novis на фиксированные штрафы, вопреки стремлению их сеньо¬
ров—братьев ордена тамплиеров взимать grosses emendas et non
abreviatas. В одной из тяжб крестьяне местечка de Roceyo жалуют¬
ся на изменение договора по земельному цензу со стороны их
сеньора, который требует ultra censivas.
Названных четырех примеров изменения сеньориальных по¬
боров в сторону их увеличения явно недостаточно, чтобы оценить
их как проявление общей тенденции развития, которую, однако,
исследователи прослеживают по другим материалам этого перио¬
да. Тем более что три из приведенных иска получили положитель¬
ное для крестьян разрешение. Только в последнем случае Парла¬
мент отложил дело для дополнительного рассмотрения.
Специфика нашего источника с большей определенностью по¬
зволяет делать выводы по другому вопросу — политике королев¬
ской власти и государства по отношению к крестьянству. И здесь
нельзя не обратить внимания на ту особенность, что в вопросах
коммунального статуса, администрации и юрисдикции общин, их
альменд и сеньориальных поборов, примерно половина дел была
решена Парламентом или в пользу крестьян, или с определенными
уступками для них. Государство, и в частности королевская власть,
встала в исследуемый период между феодалами и крестьянством,
весьма активно и твердо выполняя роль арбитра в их взаимоотно¬
шениях. К такому важному каналу воздействия центральной вла¬
сти на зависимых людей, каким являлся институт advocatorum
(avoiies) короля, лиц, помещенных под его охрану (de facto corpo-
rum suorum et mobilium), присоединились возможности, связанные
с широкой деятельностью Парламента, в которой часто принимал
личное участие сам король.
102

Отмечая известную благожелательность Парламента в иссле¬
дуемый период по отношению к крестьянству, причины которой
следует искать в особенностях сословной монархии во Франции,
нельзя, тем не менее, не отметить, что Парламент и сам король
стремились не столько вводить новшества и ломать обычай, сколь¬
ко, проявляя осторожность, руководствоваться обычаем (поп
obstante usu contrario) или правилами судебной процедуры. Парла¬
мент сохранял право феодальной курии, если крестьяне в обход
ее обращались прямо в королевский суд по делам, не относящимся
к его компетенции в первой инстанции14. Он не поддержал коро¬
левских людей, один из которых поощрял стремление крестьян¬
ской общины к самоуправлению (право собраний и избрания
прокураторов), в другой раз выступил на стороне крестьян против
несправедливой тальи графа15. Специальными решениями Парла¬
мент ограничивает число новых «присоединений» (advocationes) и
т.д. Подобные примеры можно было бы продолжить. Парламент
особенно осторожен, когда в деле бывали затронуты интересы
короля16.
Тем не менее столь же несомненны частые случаи откровен¬
ной защиты крестьянских интересов. Выше упоминались подоб¬
ные дела, связанные с борьбой крестьян за общинные угодья и об¬
щинный статус, с монополией короля на заповедники, с новыми
или чрезмерными поборами. С этой точки зрения представляет ин¬
терес дело крестьян de Chievre и de Sancti-Medardi Sueesionensie,
протестовавших против юстиции графа и свершивших насилие с
оружием (violenciam feciessent, cum armis). Бальи Суассона, усмот¬
рев в их действиях в связи с ношением оружия нарушение прав ко¬
роля, потребовал дополнительный штраф в его пользу. Крестьяне
довольно непочтительно ответили отказом, мотивировав его тем,
что по одному и тому же случаю не намерены платить штраф двум
господам и предложили штраф графа передать королю. Послед¬
ний, хотя и щадил при этом не столько крестьян, сколько феодаль¬
ную юстицию, отказался от штрафа в свою пользу. При попытке
аббата одного из монастырей переложить на своих людей расходы
за военную службу, парламент пресекает эти попытки, предлагая
ему не отягощать крестьян и оговаривая для них возможность об¬
ратиться в королевский суд, если аббат не выполнит этого реше¬
ния. Парламент откладывает решение дела между аббатом и людь¬
ми de Soisiaco для дальнейшего расследования, объясняя это тем,
что из-за нарушения процедуры были возможны, по его мнению,
злоупотребления со стороны аббата.
Следовательно, Парламент обеспечивал определенные гаран¬
тии судебной защиты и поощрял крестьянство обращаться к его
помощи при соблюдении судебной процедуры. Все это давало ос¬
нование крестьянству видеть в государстве и прежде всего в коро¬
ле защитника их интересов, хранителя правопорядка и справедли¬
вости и, таким образом, служило источником их иллюзий о коро¬
левской власти. Материалы судебных протоколов объясняют в
103

значительной мере тот монархизм, который так отчетливо проявил
себя в бурных событиях истории Франции в середине XIV века.
«Защитные» функции государства по отношению к крестьян¬
ству не снимали основного классового противоречия феодального
общества. Более того, судебные протоколы Парламента позволяют
говорить не только о классовой направленности государственной
политики, но и о том, что усилившаяся королевская власть в усло¬
виях централизации государства в известной мере усложнила об¬
становку, в которой реализовалось это противоречие. Включение
крестьянства во взаимоотношения с государством сопровождало
его утверждение в экономическом и социальном плане и в опреде¬
ленном смысле содействовало этому утверждению. Вместе с тем,
оно обернулось для него поборами со стороны государства.
Из выделенных нами почти 60 актов, связанных с феодальны¬
ми поборами (исключая поборы с общинных угодий), половина их
оказывается тяжбами с королем. Среди них — тяжбы по поводу
сервильных поборов17, в частности побор comande, т.е. талья с вдов
и жен сервов, на которую по новому обычаю монопольно претен¬
довал король, побор по случаю брака дочери французского короля
Филиппа IV с королем Англии, налог фуаж, поборы педагиум и гис-
та, а также поборы на военные нужды (exercitus et auxilia). Послед¬
них насчитывалось больше всего — 20 случаев, которые приходятся
на 70 — 90-е годы XIII в. Они оставляют впечатление всеобщности во¬
енной службы или выкупа за нее, которую требует король не только
от феодалов и городов, но и от крестьян, не находящихся в прямой
зависимости от него. Ссылки крестьян на освобождение их от
тальи собственным сеньором не принимаются Парламентом: «поп
obstante carta predicta, ad exercitum tenebantur domino Regi». В реше¬
нии no поводу военной службы жителей коммуны Pomponii, кото¬
рые ссылались на освобождение, дарованное графом, парламент
замечает, что граф не в праве их освободить от службы королю18.
В ответ на претензии маршала de Mirapiscis, утверждавшего, что
король может требовать службы только от него и в определенном
размере, в решение Парламента лаконично вносится определение:
«domini et homines domino Regi teneantur ad exercitum». Требование
королевской военной службы и помощи в случае, если оно не соот¬
ветствует местному обычаю, объявляется «главным всеобщим обы¬
чаем» (per generalem consuetudinem). В тех редких случаях, когда
Парламент санкционирует освобождение людей от этой повинно¬
сти, оно выглядит как милость со стороны короля либо является за¬
щитой от посягательств сеньоров или города, пытавшихся перело¬
жить на крестьян собственные обязанности. Таким образом, парла¬
ментские акты обнаруживают начало оформления той налоговой
политики короля, которая уже к концу XIV в., а тем более в XV в., су¬
щественно потеснит феодальную ренту по своему влиянию на
бюджет крестьянской семьи. В свою очередь, его военная политика
предвосхищала создание пехоты в том эскизе постоянной армии
XV в., который попыталась реализовать французская монархия.
104

Убедительные свидетельства классовой направленности парла¬
ментской политики обнаруживают те судебные тяжбы (числом 21),
объектом разбирательства которых являлись случаи насильствен¬
ных коллективных акций крестьян против представителей господ¬
ствующего класса. Причиной конфликтов служили вопросы
личной свободы крестьян, юрисдикции, притязания сеньоров на
общинные угодья, печной и мельничный бан, поборы. В большин¬
стве случаев акции крестьян были направлены против церковных
феодалов. Иногда конфликты выглядят безобидно и глухо квали¬
фицируются Парламентом как факты несправедливого отношения
крестьян к своим сеньорам, их неповиновения и разногласий
(например, неявка в суд)19.
В других случаях регистры четко фиксируют насильственные
акции — нападение на дом и хозяйственные постройки феодала,
разгром и поджоги их, с оскорблением членов семьи, ранением
слуг и т.д.20 Виновниками в глазах судебных чиновников в этих ак¬
тах всегда являлись крестьяне, и санкции, которые использовал
Парламент, были только карательными. Как санкции гражданско¬
го, а не криминального ведомства они чаще всего сводились к на¬
значению штрафов — в пользу потерпевшего, а также потерпев¬
шего короля или его чиновников. Протокол одного из столкнове¬
ний фиксирует арест нескольких зачинщиков, упоминается при
этом более 20 человек.
Некоторые указания в документах позволяют говорить о том,
что судебное разбирательство не всегда могло предотвратить более
тяжелый конфликт, когда одна из сторон бралась за оружие. Так,
например, аббат de Cheminon в 1306 г. через суд пытался осущест¬
вить свои притязания на «мэнморт» с жителей своей виллы, вопре¬
ки их утверждению, что они издавна свободны. Вопрос был решен
в пользу сеньора. Однако в том же году в октябре месяце Парла¬
мент разбирает уже дело о насилии и ущербе, которое нанесли это¬
му аббату зависимые от него люди. Жертвой их акций стали и ко¬
ролевские чиновники, которые пытались воспрепятствовать пре¬
ступлениям и несправедливостям (dampnis et injuriis) крестьян, ко¬
гда те подожгли виллу21.
Обращает на себя внимание подчеркиваемый в протокольных
записях факт участия большого числа крестьян, т.е. факт их колле¬
ктивных действий. «Бесконечное множество людей» из Centico-
nio, — отмечено в протоколе, — с палками и кольями осуществили
насилие над препозитом этого места и людьми графа Sacro-Cesaris.
Причиной конфликта послужил арест людьми графа двух кресть¬
ян, удивших рыбу в озере22. Не менее показательно также отмеча¬
емое в судебных протоколах единодушие, известная согласован¬
ность и организованность в действиях крестьян. Например, люди
прихода de Choegne в протесте против притязаний церковных лиц
на плату за пользование альмендой отказались платить vinagium
или constumam, единодушно набросились на чиновника этих кли¬
риков (imierunt unanimiter), отняли добычу (predam rescosserunt),
105

захватили лошадь иг избив его до крови (verberaberunt), протащили
две мили по грязной дороге к тюрьме графа Ниверне23.
Таким образом, в борьбе крестьян за улучшение своего соци¬
ального статуса, в решении ими своих экономических задач, в кон¬
тактах с государственной властью и, наконец, в насильственных
классовых столкновениях, прослеженных по материалам судеб¬
ных протоколов Парижского парламента, последовательно обна¬
руживает себя сельский общинный коллектив с большими или
меньшими юридическими правами.
Активизация сельской общины в условиях развитого Средне¬
вековья подчеркнула ее природную связь с феодальным миром, от¬
личительным признаком которого являлись присущие ему общин¬
ные формы жизни. Вместе с тем, община в деревне изучаемого пе¬
риода переживала качественно новый этап, когда связанные с из¬
менением места и роли крестьянского хозяйства в экономике фео¬
дального общества и отвоеванные крестьянами у феодалов коллек¬
тивные экономические и политические свободы получили юриди¬
ческое оформление. Этот этап сословного самоопределения кре¬
стьянства знаменовал повышение его социального статуса и обще¬
ственной значимости.
Испытав на себе в процессе самоопределения влияние цент¬
ральной власти, сельская община самим фактом существования в
новом качестве, в свою очередь, содействовала складыванию так
называемой крестьянской государственной политики. Основное
ее назначение, безусловно, составляли охранительные по отноше¬
нию к господствующему классу функции государства, которые от¬
разила, в частности, деятельность высшего судебного органа стра¬
ны в вопросах монопольного права феодалов на землю, феодаль¬
ной юрисдикции или налоговой политики центральной власти.
Оформление последней содействовало в конечном счете реализа¬
ции этих охранительных функций. Таким образом, усиление госу¬
дарства в период сословной монархии осложняло положение кре¬
стьянства и в определенных условиях могло вызвать протест с его
стороны. Однако, прессинговая сторона в деятельности государст¬
ва по отношению к основному эксплуатируемому классу в общест¬
ве, судя по анализируемым нами материалам, отнюдь не была
единственной. Защитная, в то же время, по ряду вопросов государ¬
ственная политика по отношению к французскому крестьянству
отразила как необходимость для центральной власти считаться с
общественной силой, значимость которой значительно возросла,
так и попытки этой власти использовать ее для собственного усиле¬
ния. Приведенный материал достаточно убедительно корректиру¬
ет традиционную для отечественной медиевистики оценку классо¬
вой природы государства, которая акцентирует внимание на ос¬
новном экономическом противоречии средневекового общества.
Он позволяет говорить скорее о социальной природе государства,
что существенно усложняет картину взаимодействия последнего
с обществом, включая крестьян. В этом контексте важен вопрос
106

о состоянии общества, степени его организованности и актив¬
ности. Для крестьянства этот вопрос связан с судьбой сельской
общины.
Объединяя мелких производителей деревни, сельская община
обеспечивала крестьянству определенный опыт организованности
и сознательности, необходимый для того, чтобы оно в противовес
феодалам ощутило себя общностью, хотя и ограниченной локаль¬
ными рамками. Объединительная тенденция, как известно, была
не единственной линией социального развития крестьянства, и в
дальней его перспективе параллельно существующие индивиду¬
альные, разъединяющие крестьянство тенденции должны были
взорвать эту общность. Поэтому, хотя сельской общине во Фран¬
ции предстояло еще крепнуть и развиваться как социальный орга¬
низм, она переживала уже на этом этапе существенные измене¬
ния, которые привели к тому, что достигнутые ею к XV в. юридиче¬
ские и политические права были использованы в первую очередь в
интересах выделившейся зажиточной верхушки французского
крестьянства.
1 Les Olim ou registres des arrets rendus par la Cour du roi / Publ. par le comte
A. Beugnot. P., 1838. T. I —III. (Далее: Olim (I), (II), (III)). (I) 1272. P. 414-415. N XXIV;
1263. P. 181 - 182. N XIII; (II) 1277. P. 57. N XI; 1280. P. 156. № V; 1280. P. 156. N VI; 1287.
P. 262. N VIII; 1311. P. 544-545. N XII; 1312. P. 573-574. N VIII; (III) 1301. P. 84-85.
N XXVII; 1311. P. 622. CXVII; 1311. P. 632. N XI; P. 312, 802, 803. N XXXVIII.
2 Ibid. (I) 1266. P. 239-240. N VI; (II) 1280. P. 156. N VI.
3 Ibid (I) 1262. P. 164- 165. N XIII.
4 Olim (I) 1259. P. 83. N XVII; 1261. P. 138. N II.
5 Ibid. (111)1310. P. 573-574. LXVIII-P. 574: «quod dictus ballivus predictibus
hominibus et habitantibus in dictis locis dederat licenciam faciendi collectam inter eos et
constituendi procuratorum, irrequisitis dictis religiosis et in prejudicium eorumdem quod
facere non poterat, ut dicebat».
6 Ibid. (I) 1261. P. 138. N II. В данном случае этот принцип оборачивается не в
пользу коммуны, так как домовладение монахов Кароли-Лоци дает им право на ис¬
пользование общинных угодий, против чего возражали крестьяне, обеспокоенные
большим количеством скота у монахов.
7 Для людей de Mertello, de Briva, de Voille сохраняется курия сеньора и под¬
тверждается право обращаться в королевский суд только по делам апелляции. См.:
Ibid. (II) 1277. Р. 105- 106, (II); 1284. Р. 235. N V; (II) 1282. Р. 208-209. N XX; право су¬
да над человеком, совершившим проступок в вилле Belvacensi сохраняется за капи¬
тулом (I) 1257. Р. 445, N XXII.
8 Ibid. (Ill) 1307. Р. 267-268. N VIII.
9 «que nullus potest facere sine nostro regali assensu. Cm.: Olim (III). 1317.
P. 1157-1158. N XV; см. также: (I) 1258. P. 44-45; N IV; (I) 1259. P. 83. N XVI; (I) 1259.
P. 90-91. NX.
10 Ibid. (III). 1318. P. 1445- 1448; N XXV.
11 Ibid. (III). 1271. P. 876. N XXIX; (III) 1317. P. 1157-1158. N XI.
12 Серовайский Я.Д. Борьба французских крестьян против феодального освое¬
ния леса в X —XIII вв. // СВ. 1980. Вып. 43. С. 76; Конокотин А.В. Борьба крестьян за
самоуправление и коммуну на севере Франции в XII —XIV вв. // Вопросы истории.
1957. №9.
13 Olim. (I) 1267. Р. 678-679. N X.
14Ibid. (Ill) 1312. Р. 752-753. N XXXVI; 1318. Р. 1335- 1336. N XI.
15 Ibid. (Ill) 1309. Р. 473. N XXX.
107

16 Любопытна в связи с этим оговорка, сделанная в одном из решений Парла¬
мента о предпочтительной перед другими лицами уплате штрафов и долгов королю.
См.: Ibid. (II) 1300. Р. 442-443. N II.
17 Ibid. (I) 1262. Р. 537. N II; 1264. Р. 599. N XIV.
18 «cum eos liberasse de exercita». См.: Ibid. P. 887, XXII.
19 Ibid. (I). 1262. P. 540; N XII; 1263. P. 560. N V; (II). 1279. P. 146. N XXII; 1285.
P. 244. N X; 1300. P. 448-449. N XI.
20 Ibid. (I) 1258. P. 48. N III; 1263. P. 182. N XIX; 1267. P. 267. N 17; 1268. P. 276-277.
N V.
21 Ibid. (Ill) 1306. P. 201. N XXIV. Указание на факты судебных расследований,
перемежающихся с насильственными эксцессами, см. также: Ibid. (II) 1300.
Р. 448-449. N XI; 1261. Р. 135. N II; 1307. Р. 229. N IX.
22 Ibid. (I) 1270. Р. 337. N VII: «quasi infiniti homines de Centiconio, cum palis, et
baculis venientes, injuriam et violenciam fecerunt preposito...»
23 Ibid. (I) 1263. P. 183-184. N XVI.

5. ФРАНЦУЗСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО
В СИСТЕМЕ СОСЛОВНОЙ МОНАРХИИ
История французского крестьянства в XIII — XV вв. дает весьма
яркий материал для осмысления природы усложненной социаль¬
ной структуры феодального общества, которая характеризовалась
связью в ней сословного и классового деления. Положение кресть¬
янства в качестве основного угнетенного класса вскрывает меха¬
низм названной связи, позволяя убедительно показать социальную
наполненность сословного деления. Его содержание не исчерпы¬
вает только юридический статус человеческой группы, связанный
с определенной экономической или социальной функцией в обще¬
стве, но демонстрирует также факт проявления глубинной особен¬
ности феодализма — общинных или корпоративных форм общест¬
венной жизни. Феодализм, который возник в результате разложе¬
ния родовых и коллективных начал земледельческой, а затем со¬
седской общины, не уничтожил последнюю, но лишь модифициро¬
вал ее и умножил формы ее проявления1. Одной из форм стала со¬
словная общность, которая вобрала в себя в качестве высокой сте¬
пени социальной консолидации низовые корпорации. Что касает¬
ся городского населения, то оно смогло организоваться в сослов¬
ную группу, преодолевшую рамки цеха, гильдии, города и получив¬
шую политическое признание в средневековом обществе. История
крестьянства, связанная с сельской общиной, демонстрирует дру¬
гой вариант социальной эволюции.
Оставаясь предпосылкой и условием производства, сельская
община обеспечивала определенное единство труда и собственно¬
сти крестьянина на орудия труда и вместе с тем связывала, делала
несвободным каждого члена данной общности. Выделив на опреде¬
ленном этапе из своей среды земельных собственников и встав
по отношению к ним в положение зависимости, община на дли¬
тельное время свернула формы своей коллективной жизни, остав¬
шись в первую очередь производственным объединением с хозяй¬
ственной дисциплиной, которой были вынуждены подчиниться
и феодалы.
Выступая как территориальная и производственная общность,
в политико-юридической жизни община на раннем этапе феода¬
лизма покрывала собой крайнее разнообразие особенностей в по¬
ложении крестьян, связанных с неодинаковыми условиями закре¬
пощения, характером зависимости и повинностей. Внутреннюю
организацию крестьянства как класса в его производственных от¬
ношениях с феодалами упорядочивали индивидуальные или част- ** Вариант текста, опубл. в сб.: Классы и сословия средневекового общества.
М: Изд-во МГУ, 1988. С. 103-111.
109

ные по преимуществу контакты. В подобных условиях именно ме¬
ханизм внеэкономического принуждения через политико-юриди¬
ческие ограничения с наибольшей эффективностью вуалировал
действительное единство крестьянства как класса мелких произво¬
дителей, владеющих орудиями труда и безраздельно реализующих
феодальную земельную собственность. Община под властью фео¬
дала на этом этапе не обеспечивала полного социального, а тем бо¬
лее юридического самоопределения крестьянской общности. Это
не исключало проявлений общинных форм в социальной жизни, и
прежде всего в борьбе против феодалов. Особый интерес в этом
плане представляют свидетельства Гильома Жюмьежского о вос¬
стании 997 г. в Нормандии, в ходе которого имел место факт орга¬
низации крестьянами местных собраний (conventicula) с выбором
депутатов на общую ассамблею, которая должна была установить
обычаи в отношении леса, лугов и воды. Жестокая расправа с кре¬
стьянскими представителями, по словам хрониста, заставила кре¬
стьян отказаться от собраний и вернуться к своим плутам2.
Ситуация изменилась в период развитого Средневековья. Уси¬
ление экономической зависимости крестьянского хозяйства, став¬
шего в условиях перехода от отработочной ренты к продуктовой и
затем денежной ренте основной производственной ячейкой в де¬
ревне, повлекло за собой существенные социальные изменения.
Они не исчерпывались только процессом личного освобождения
крестьян, но сопровождались также возрождением и активизаци¬
ей общинных форм жизни. Отвоеванные крестьянами у феодалов
коллективные экономические и политические свободы получили
юридическое и конституционное оформление, наиболее ярким во¬
площением которого явилась сельская коммуна. Активизация
сельской общины в условиях развитого феодализма подчеркнула
ее природную связь с феодальным миром, отличительным призна¬
ком которого на том этапе служило сословное определение групп
на договорных началах3. Процесс сословного определения класса
крестьян нашел свое отражение как в хартиях общин, так и в госу¬
дарственных документах, в частности в актах высшего судебного
органа Франции — Парижского парламента. В проанализирован¬
ных нами материалах начальной его деятельности за период менее
чем 100 лет (1254 — 1318) на 250 судебных дел, выделенных в качест¬
ве собственно крестьянских (где крестьяне выступали в качестве
истцов или ответчиков), не более 20 из них приходились на дела
одиночек. Во всех остальных случаях действовал коллектив, отста¬
ивавший свое право на общность — «коммунитас». В процессе со¬
словного самоопределения крестьянства община могла приобре¬
сти относительно большую степень хозяйственной и администра¬
тивной самостоятельности, где правила коллективной дисциплины
диктовали устройство территории и ее эксплуатацию (использова¬
ние альменды, контроль за мерой сеньориальных поборов и право
самостоятельного сбора их с помощью выборных лиц, поборы на
общественные нужды, в том числе на судебные тяжбы), а также ав¬
110

тономию ее юридического и политического статуса — право низ¬
шей юрисдикции, связанной с вопросами крестьянских держаний,
право коллективного юридического лица, в частности право иметь
коллективного доверенного представителя — прокуратора для вза¬
имоотношений с внешним миром4.
В общем движении к созданию крестьянской общности четко
определился в качестве ячейки экономической и социальной общ¬
ности церковный приход, который мог объединять несколько де¬
ревень и местечек, связанных сложной иногда иерархией взаимо¬
отношений в вопросах юрисдикции и администрации. Религиоз¬
ные связи в этом случае должны были подкреплять — и действи¬
тельно подкрепляли — социальное и экономическое единство.
Усиление последнего привело в XIV в. к оформлению церковного
совета с должностью церковного старосты, куда вошли представи¬
тели крестьянства, и функцией которого стал контроль за церков¬
ным имуществом (ремонт церкви, управление ее фондами, в том
числе земельными, госпиталем, приютом для бедных, лепрозори¬
ем). Это обстоятельство породило частые конфликты общины с
кюре, разбор которых по ордонансу 1385 г. подлежал ведению Па¬
рижского парламента, а не епископа5.
Процесс самоопределения крестьянских общин отличался
крайней растянутостью во времени и привел не к одинаковым ре¬
зультатам. Отнюдь не все общины добились права коммуны — с вы¬
борами должностных лиц и зарегистрированными в хартиях свобо¬
дами, дающими право юридического лица. Чаще всего это были
объединения, определяемые термином «коммунитас», с ограничен¬
ными правами, которые также могли быть зарегистрированы в хар¬
тиях, или, наконец, общины, в которых власть сеньора контролиро¬
валась обычаем и носила выраженные экономические и политиче¬
ские формы. Государство, в частности по линии судебного ведомст¬
ва, оказалось сопричастным этому процессу, подтверждая или раз¬
вивая коммунальный статус. Сам факт рассмотрения дела в парла¬
менте, не говоря уже о нередко положительном для крестьян исхо¬
де его (особенно если отсутствовала письменная хартия), создавал
юридический прецедент, формирующий статус крестьянского кол¬
лектива6. Таким образом, сельский мир для крестьян перестал быть
замкнутым на вотчину. Королевская власть в свою очередь получи¬
ла доступ к зависимым от феодалов людям и возможность исполь¬
зовать их организацию в своих административных и финансовых
целях. Документы финансовой администрации Франции при Кар¬
ле VII, Карле VIII и Людовике XI фиксируют собрания крестьян по
вопросу распределения тальи с выборами специальных заседате¬
лей, действующих вместе с королевскими сборщиками налогов7.
Существенным этапом на пути развития и углубления солидар¬
ности крестьян явилась Столетняя война, победу Франции в кото¬
рой в конечном счете предопределило участие в ней широких на¬
родных масс. Организующим исходным началом их участия в вой¬
не в так называемой «равнинной стране» (plat pays) послужили
111

коммунитас сельских приходов, церкви которых усилиями кресть¬
ян были приведены в состояние военной готовности. Укреплен¬
ные, по словам хронистов, специально вырытыми рвами, запасами
камней для баллист и часовыми, церкви служили не только местом
укрытия для жителей деревни, но и оплотом сопротивления врагу8.
Масштабность и результативность партизанской войны в сельской
местности, по нашему мнению, оказались возможными именно
благодаря приобретенному крестьянами опыту социальной жизни
и активности самих сельских коммунитас. Любопытно, что госу¬
дарство в ходе войны санкционирует возможность для населения
вооруженного сопротивления с правом организации коалиций,
подтвердив тем самым подготовленность крестьянской массы к по¬
добным формам общественной жизни. Более того, в ордонансе
28 декабря 1355 г. оно признает, что не может справиться с врагом
без помощи наемной силы из иностранцев и общих усилий населе¬
ния по самообороне, организованной «по звуку колокола» не толь¬
ко в городах, но и в сельской местности. Народно-освободительная
борьба не только способствовала изменению характера войны и
развитию патриотических настроений в обществе, но имела из¬
вестный военный результат (тактика «малых сражений», в частно¬
сти отказ от осады городов, попытки установления союза регуляр¬
ной армии и народного ополчения). Военный опыт городского и
крестьянского ополчения в Столетней войне готовили возмож¬
ность реформирования армии, в частности существования в ее ря¬
дах пехоты в качестве активной боевой единицы9.
Следует признать, что предоставленное монархией право на
военную самоорганизацию было использовано крестьянами в их
борьбе против собственных феодалов в восстании Жакерия и дви¬
жении «тюшенов». Разрешительные грамоты, выданные прави¬
тельством некоторым участникам Жакерии, содержат указания на
собрания и сборища людей «равнинной страны» против дворян,
часто с участием горожан, созываемых по звону колокола, которые
подчеркивают тем самым организующую роль общины.
Контакты с внешним миром, и в первую очередь с государст¬
вом, не только укрепляли крестьянскую общность, но и содейство¬
вали внутриорганизационному оформлению этой более аморф¬
ной, нежели городская корпорация, сельской ассоциации. Они ус¬
ложняли и обогащали опыт ее действия в качестве коллективного
лица, практику собраний с участием la plus grant et saine partie
d'entre les contribuables (наибольшей и здравой части налогопла¬
тельщиков), а также практику выработки решений, принятых
большинством, фиксируя и закрепляя иерархию членов, выделяя
наиболее «достойных и здравомыслящих» (major et sanior pars)10.
Суммируя приведенный выше материал, можно сказать, что сель¬
ская община, объединяя мелких производителей деревни, обеспе¬
чивала крестьянству определенный опыт организованности и
сознательности, необходимый для того, чтобы оно в противовес
феодалам ощутило себя некоей общностью.
112

В условиях успешного в целом развития процесса личного ос¬
вобождения крестьян активизация сельской общины содейство¬
вала нивелировке юридического статуса крестьянства, юридиче¬
ской гомогенности его как класса, основной фигурой которого
стал крестьянин-цензитарий, обладавший правом наследственно¬
го держания. Однако полной завершенности эта тенденция не
получила, освобождение часто оказывалось неполным, статус
свободного был легко обратим (например, в случае сервильного
держания); в ряде районов страны, как известно, серваж был не
изжит в XIV и XV вв.
Следует также иметь в виду, что известное повышение и ниве¬
лировка социального и юридического статуса крестьянства, обна¬
жив генеральную линию взаимодействия его с феодалами — позе¬
мельную, т.е. экономическую зависимость, не смогли предотвра¬
тить экономической и социальной дифференциации класса, опре¬
деляемой его природой как класса мелких производителей. Поэто¬
му юридические и политические достижения в процессе сословно¬
го самоопределения крестьянства становились достоянием зажи¬
точных элементов деревни. Любопытно, что среди качеств, кото¬
рыми должен был обладать церковный староста, документы назы¬
вают скромность, честность, предусмотрительность, богатство и
достойность.
Далее, нельзя не отметить того обстоятельства, что процесс со¬
словного определения крестьян был ограничен узколокальными
рамками, хотя ученые находят свидетельства легальных проявле¬
ний сословной солидарности крестьянства в рамках более круп¬
ных территорий, в частности одного или нескольких графств (на¬
пример, общая судебная тяжба деревень Шампани в 1365 г., или
участие habitants в диалоге с правительством наряду с nobles et
bourgeois провинций Анжу, Турень и Мэн, или Бургундии). Осо¬
бый случай политической активности крестьян имел место в ша-
теллении Краон в 1386 г., когда крестьяне 30 приходов обратились
в парламент с протестом против решения трех сословий относи¬
тельно субсидий в пользу Изабеллы, госпожи де Сюлли и Краон11.
Однако отмеченный масштаб консолидации крестьянства ока¬
жется недостаточным для сословного определения угнетенного
класса в рамках государства. Ярким показателем непреодоленной
крестьянством местной или в лучшем случае провинциальной ог¬
раниченности служит характер или степень его политического
признания феодальным государством. В этой связи обращает на
себя внимание отражение в идеологии средневековой Франции
факта усиления экономической и социально-юридической значи¬
мости крестьянства. В тройственной системе общества, сформули¬
рованной во Франции еще в начале XI в. епископами Жераром из
Камбре и Адальбероном Ланским, каждое сословие — oratores, bel-
latores et laboratores — является частью единого тела и служба каж¬
дого — условием службы другого. При этом laboratores называют¬
ся сервами, предназначенными ради общего блага к труду и стра¬
113

даниям. Схема усложняется с оформлением городской общности,
и тогда сословие laboratores подразделяется на ремесленников и
работников деревни12.
Начиная с XIII в. правовая и политическая литература, форму¬
лируя идею верховной власти, которая должна была реализовать
общую волю и общее благо, укажет на необходимость согласия на¬
рода и государя и ответственности последнего перед народом. На
собрании Генеральных штатов 1484 г. была даже высказана идея
народного суверенитета. И хотя представители разных сословий
толковали эту идею в свою пользу, важным в работе ассамблеи
представлялось исключительное внимание депутатов к положе¬
нию народа-труженика (laboureurs). Депутаты выделяли в катего¬
рии тружеников наряду с ремесленниками людей сельского труда
(homines, rustici), связывая процветание государства с их благоден¬
ствием13. В документах второй половины XV в. горожане и кресть¬
яне часто объединены появившимся как раз в это время общим
термином — «третье сословие» (tiers et commun £tat).
Однако даже в случае с городским сословием идеал «согласия»
реализован только для его зажиточной верхушки, при сохранении
для сословия в целом положения податного и эксплуатируемого.
Что касается крестьянства, то, несмотря на заметное улучшение
его социального и юридического статуса, оно не смогло уравнять
себя с городским сословием. Добившись незначительной в конеч¬
ном счете политической автономии с правами в лучшем случае
низшей администрации и юрисдикции, крестьянство не поднялось
до положения действительно £tat, хотя и выполняло в обществе
крайне важную функцию, связанную с реализацией главного
средства производства — земли. Последнее обстоятельство, одна¬
ко, не исключало, а предполагало состояние экономической зави¬
симости для крестьянства, которое в конечном счете и определяло
для него ограниченный юридический статус.
Наиболее ярким показателем сословной неполноправности
крестьянства служит отношение его к сословному представи¬
тельству, которое в феодальном государстве являлось институ¬
ционным выражением сословной структуры общества. Свободные
французские крестьяне не получили прямого доступа даже на
провинциальные штаты, не говоря уже о Генеральных штатах.
Исследователи отмечают лишь скупые исключения: на собраниях
в Нормандии или на границе Оверни и Лимузена, где имелись
крестьяне-аллодисты.
В сословно-представительных органах крестьянство могло рас¬
считывать в лучшем случае на косвенную защиту своих интересов,
главным образом через представительство горожан — сословия,
подлежащего подобно крестьянству налоговому обложению.
Правда, имеются свидетельства участия крестьян в апробации ре¬
шений представительных собраний. На Генеральных штатах
1484 г., которые занимают исключительное место в истории об¬
щефранцузского представительства, крестьянство приняло уча¬
114

стие в выборах депутата от d'estat commun14. Однако эти скромные
свидетельства не меняют того факта, что крестьянство не получи¬
ло признания в рамках наиболее характерного (для этапа сослов¬
ной монархии) органа, призванного реализовать согласие цент¬
ральной власти с общественными силами страны.
Таким образом, улучшение социального и правового статуса
крестьян, связанное с процессом личного освобождения и выра¬
женной в его среде тенденцией к сословному самоопределению,
несомненно, корректирует наши представления о степени созна¬
тельности и организованности крестьянства. Действительный об¬
лик средневекового крестьянина, очевидно, далек от часто рисуе¬
мого его современниками образа запуганного, забитого землепаш¬
ца, положение которого вызывало аналогии с рабочим скотом, спо¬
собного вместе с тем внезапно превратиться в кровожадного зве¬
ря, — образ, затверженный реакционной историографией. Вместе
с тем не следует переоценивать и преувеличивать социальную ак¬
тивность и уровень самосознания крестьянства, так же как и сте¬
пень признания обществом его социальной необходимости и зна¬
чимости. Уже к середине XV в. господствующий класс серьезно
обеспокоен временным улучшением в положении крестьянства в
ходе так называемого восстановительного периоде после Столет¬
ней войны, когда он был вынужден пойти на уступки, которые при¬
вели к некоторому облегчению ценза за землю, укреплению права
наследственного держания для крестьян-цензитариев, улучшению
условий использования альменды и т.д. Ален Шартье в 1420 г. в сво¬
ей «Четырехчастной инвективе» (Quadrilogue invectif) устами ры¬
царя призовет бога в свидетели того, что народ несправедливо жа¬
луется на угнетения и обиды, утверждая, что тот имеет преимуще¬
ства по сравнению с дворянством и духовенством: его кошелек,
как водоем, собирает богатства из их сундуков15. Господствующий
класс попытается ликвидировать это так называемое преимущест¬
во, хотя в наступлении на доходы крестьян уже к концу XV в. его
существенно опередит центральная власть — факт сам по себе
весьма знаменательный. Сельская община, испытав на себе в про¬
цессе самоопределения влияние центральной власти, в свою оче¬
редь, содействовала складыванию во Франции крестьянской госу¬
дарственной политики — налоговой, судебной и политико-право¬
вой, без анализа которой невозможна более или менее полная
оценка положения крестьянства в условиях сословной монархии.
Однако подобный сюжет должен составить предмет для самостоя¬
тельного исследования.
1 Раздел III «Европейский феномен средневекового представительства» в наст,
издании. С. 156 — 229.
2 Ex Willelmi Gemeticensis monachi. Historia Normannorum. Recueil des historiens
des Gaules et de la France. P., 1760. T. X. P. 185.
3 Lagarde G. La naissanse de l'esprit laique au declin du Moyen Age. Louvain; Paris,
1956. T. I. P.107-108.
1 15

4 См.: Хачатурян НА. Социальная организация французского крестьянства
XIII — XIV вв. (по материалам Парижского парламента) // Феодальная рента и кре¬
стьянские движения в Западной Европе XIII —XV вв. М., 1985. С. 222 — 253.
5 Histoire de la France / Sous la dir. de G. Duby. P., 1970. P. 171; Lewis P. La France
a la fin du Moyen Age. P., 1977. P. 371 — 375.
6 См.: Хачатурян НА. Социальная организация...
7 Documents relatifs а Г administration financiere en France de Charles VII a
Frangois I (1443—1523) / Publ. par G. Jacqueton. P., 1891. P. 177, 179,187.
8 Adam P. La vie paroissiable en France au XIVе sidcle. Sirey, 1964. Vol. 3. P. 99,
114-117; LuceS. Histoire de la Jacquerie. P., 1894. P. 264-266, 300-301, 385-386, 391,
398, 410; Lefdvre-Pontalis G. £pisodes de l'invasion anglaise. La guerre de partisans dans
la haute Normandie (1424— 1429) // Bibliotheque de l'ecole des Chartes. P., 1893. T. UX.
P. 475 - 521.
9 Хачатурян НА. Сословная монархия во Франции XIII — XV вв. М., 1989. Гл. IV.
10 Cheyette F.L. Procurations by Large-Scale Communities in Fourteenth Century
France // Speculum. 1962. Vol. XXXVII. N. J. P. 18-31.
11 Lewis P. Op. cit. P. 377.
12 Duby G. Les trois ordres ou l'imaginaire du feodalisme. P., 1978; Guende B.
L’Occident aux XIV et XV siecles. P., 1971; Le Goff J. Les trois fonctions indo-
europdennes: L’historien et ГЕигоре fdodale // Annales: Economies, Socidtds,
Civilisations. P., 1979. N 6. P. 1187-1210.
13 Masselin J. Journal des Etats Gdndraux, de France tenue en Tour en 1484 / Ed.
A. Bernier // Documents inddits sur l'Histoire de France. P., 1835.
14 См.: Хачатурян НА. Крестьянский вопрос на Генеральных штатах 1484 г. во
Франции // Идейно-политическая борьба в средневековом обществе. М., 1984.
С. 141 — 164 (см. также наст. изд. С. 117—131).
15 Lewis Р. Op. cit. Р. 377 — 378.

6. КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС
НА ГЕНЕРАЛЬНЫХ ШТАТАХ 1484 ГОДА ВО ФРАНЦИИ
В основу раздела легли материалы ассамблеи Генеральных
штатов 1484 г. Существенную их часть составил «Дневник собра¬
ния», который принадлежал перу депутата от Руанского бальяжа
Жану Масслену и содержал программу и ход заседаний, дебаты де¬
путатов, позицию правительства и принятые решения. Дневник
был издан в 1835 г. адвокатом Королевского двора А. Бернье, кото¬
рый сопроводил его в разделе приложений cahiers des doldances,
т.е. сводкой предложений каждого из сословий, явившихся орга¬
ническим продолжением «Дневника»1. Бернье сохранил латин¬
ский язык оригинала и старофранцузский язык речей некоторых
депутатов, а также наказов сословий, дополнив латинский текст
переводом на современный ему французский язык2. Сам Масслен
был доктором канонического и гражданского права, каноником
(позже настоятелем) Руанского капитула. Великолепно владевший
языками и даром слова, он не раз был уполномочен депутатами
держать речь перед королем и его Советом.
Не только особенности документального материала, который
содержит свидетельства участников ассамблеи и делегировавших
их современников, но также характер и место собрания в истории
сословного представительства во Франции сделали возможной са¬
му постановку предложенной нами темы. Известно, что примени¬
тельно именно к этому собранию, созванному на переломном эта¬
пе в развитии французской государственности от сословной мо¬
нархии к абсолютной, впервые был употреблен термин «Etats
Gdndraux», отразивший его национальный характер3. Впервые на
нем был последовательно реализован принцип выборности депута¬
тов, когда каждое сословие посылало от одного до трех депутатов
от бальяжа или сенешальства. И, наконец, опять-таки впервые в
истории Генеральных штатов, заседая вместе, депутаты разделя¬
лись не по сословной, но по географической принадлежности. Из¬
менение в характере представительства, в основу которого лег тер¬
риториальный принцип, представляет особый интерес в свете по¬
ставленной задачи. Оно должно было оказать влияние на возмож¬
ность взаимодействия крестьянства и Генеральных штатов — орга¬
на, в котором основной эксплуатируемый класс общества не имел
права прямого представительства. В новых условиях, однако, кре¬
стьянство смогло принять участие в выработке наказа и выборах
депутата от третьего сословия по крайней мере на низших ступе¬
нях многостепенных выборов, последний тур которых заканчивал- ** По материалам статьи, опубл. в сб.: Идейно-политическая борьба в средневе¬
ковом обществе. М: ИВИ АН СССР, 1984. С. 141 — 164.
117

ся обычно в главном городе бальяжа. Таким образом, степень отра¬
жения положения крестьянства и его интересов в работе ассамб¬
леи должны были увеличиться по сравнению с предшествующим
периодом.
Правда, история сословного представительства показывает,
что в XIV и первой половине XV в. Генеральные штаты, в условиях
крупных общественных движений и главным образом благодаря
позиции городских депутатов, выступали с защитой отдельных ин¬
тересов крестьянства4. Однако лишь применительно к собранию
1484 г. можно признать реальным факт косвенного участия кресть¬
янства в лице уполномоченных от третьего сословия — явление,
которое станет обычным на собраниях XVI в.
В исторической литературе материалы ассамблеи не анализи¬
ровалась во всей полноте и тем более с точки зрения отражения в
них положения и интересов крестьянских масс. Вместе с тем само
собрание 1484 г. являлось объектом внимания в общих работах по
истории сословного представительства во Франции5. Исследовате¬
лей при этом интересовали в первую очередь идеи политического
суверенитета, а также особенности выборов депутатов. Предпри¬
нятая в статье попытка находится в русле тех проблем в исследова¬
нии истории сословной монархии, которые составляют отличи¬
тельную особенность отечественной медиевистики 60 — 70-х годов
XX в.: изучение взаимоотношений государства и сословий, а также
политики государства по отношению к классам и сословиям, поз¬
воляющее наиболее убедительно выявить социальную сущность
этой формы государства6.
Штаты 1484 г. собрались в тяжелый для Франции момент. Пос¬
ле смерти Людовика XI в августе 1483 г. престол занял малолетний
король Карл VIII, которому к моменту созыва собрания исполни¬
лось 14 лет. Страной правила его старшая сестра дама де Боже и
члены Королевского совета, принцы крови, представители фами¬
лии Орлеанов и Бурбонов, — обстоятельство, которое не гаранти¬
ровало от злоупотреблений и беспорядков. Многие бедствия стра¬
ны были связаны с неизжитыми еще последствиями тяжелой вой¬
ны с Англией, эпидемий и голодовок, и также феодальных усобиц
и борьбы за подчинение Бургундии в 60 —70-е годы XV в. Именно
малолетство короля и переживаемые страной трудности побудили
правительство созвать Генеральные штаты, где представителям со¬
словий в лице virorum proborum надлежало принять участие в обсу¬
ждении и реализации дел, касающихся «общественного блага».
Предложенная ассамблее программа включала вопросы о состоя¬
нии церкви, армии, финансов, налогов и торговли, юрисдикции и
администрации, в том числе и вопрос о составе Королевского сове¬
та. К сожалению, записи Масслена не всегда носят протокольный
характер. Часто бывает трудно определить принадлежность депу¬
тата к тому или иному сословию. Поэтому приходится ограничи¬
ваться указанием на мнение депутатов определенной провинции
или даже на мнение «некоторых депутатов».
118

Очевидно, трудности момента могут служить одной из причин,
объясняющих настойчивые упоминания о «народе» на страницах
«Дневника» и в наказах депутатов. Однако указанная причина бы¬
ла не единственной, кроме того следует иметь в виду, что участни¬
ки ассамблеи вкладывали различный смысл в понятие «народ». На
ассамблее весьма определенно была высказана идея народного су¬
веренитета, которая получит свое более полное развитие уже в
XVI в., в частности в произведениях Франсуа Отмана и трактатах
монархомахов. Депутат от Бургундии, великий сенешал провин¬
ции Филипп По сир де ля Рош провозгласил королевскую власть
саном, а не наследством и назвал верховным сувереном народ, ко¬
торый, по его словам, создал и королей, и государство7. Под наро¬
дом он подразумевал все население королевства, оставляя тем са¬
мым широкую возможность представителям каждого из сословий
толковать положение о народном суверенитете в свою пользу.
В данном контексте нас, однако, интересует в первую очередь
употребление термина «народ» в более узком смысле слова: как
люди «третьего сословия» (status tertius, quern vocant populi statum
sive ordinem). Этот термин, появившийся в XV в., обозначал лиц не¬
благородного происхождения, образующих податное сословие,
бблыпая часть которого, «трудящиеся» (laboureurs), кормила и оде¬
вала трудом рук своих остальных членов общества. Судя по мате¬
риалам ассамблеи, этот термин покрывал собой весьма разнород¬
ную в имущественном и социальном отношении общность. В ней
четко выделяется прослойка чиновной бюрократии и судейских
лиц. Часть ее уже приобрела права дворянства, и даже наследст¬
венного, и таким образом вышла из состава третьего сословия.
Другая часть в силу привилегий служебного положения тоже по
существу перестала быть податной. Собственно податное населе¬
ние делилось на две прослойки: горожан, связанных с ремеслом и
торговлей, и крестьян — «людей городов» (villes или cives) и «рав¬
нинной страны» (plat pays), или homines, rustici, servi, villains. Нако¬
нец, участники ассамблеи выделяют низы третьего сословия: menu
peuple, plebs, povres8.
Подчеркнутое внимание к бедствиям народа как податного со¬
словия составляет выраженную особенность работы ассамблеи.
Именно народ-труженик фигурирует при обсуждении уже назван¬
ных основных вопросов на общих заседаниях штатов и заседаниях
секций (шесть групп бальяжей и сенешальств). Улучшение поло¬
жения духовенства и дворянства депутаты ставят в зависимость от
улучшения положения народа. Независимо от сословного мандата
депутаты подчеркивают, что представляют общие интересы и гово¬
рят от имени народа и для народа. Даже наказы, касающиеся поло¬
жения каждого из сословий, оформлены от имени уполномочен¬
ных трех сословий9.
Однако при более пристальном рассмотрении единодушие де¬
путатов и их преданность «бедному народу» оказываются мнимы¬
ми. Заседания не раз прерывались крупными распрями депутатов,
119

прежде всего по составу Королевского совета и особенно по нало¬
говому вопросу. В изложении этих разногласий у Масслена на пер¬
вый план выступают противоречия между провинциями страны:
при раскладке налога, по его словам, следовало следить за тем, что¬
бы коллега-депутат не перебросил на чужой бальяж часть, причи¬
тающуюся его области. Подобная борьба шла на уровне generalit£s
(шесть финансовых округов страны) и бальяжей, распространяясь
далее на налоговые округа (Elections) и входящие в них приходы.
Масслен с горечью отмечал, что каждое заседание рождало новые
дискуссии; дело оборачивалось «гидрой с семью головами» — на
место одной отрубленной рождались две другие. Этими распрями
провинций пользовалось правительство, действуя по принципу
«разделяй и властвуй» и срывая планы и притязания депутатов10.
Дополняя оценку Масслена, хотелось бы подчеркнуть, что проти¬
воречия в работе ассамблеи не ограничивались чисто местниче¬
ским характером, но носили привкус острой социальной межсо¬
словной и внутрисословной борьбы, свидетельства которой пред¬
ставляют для нас особый интерес.
Несогласия, обнаружившие себя в национальном и социаль¬
ном плане, не только обеспечивают конкретность информации о
положении народных масс и, в первую очередь, интересующего
нас крестьянства, но также позволяют оценить степень представ¬
ленности его интересов на ассамблее, а также возможные перспе¬
ктивы и социальные лимиты проектов улучшения его действитель¬
ного положения.
В анализе реакции участников ассамблеи на народ-труженик
представляет интерес характер оценки его места в обществе. В ма¬
териалах ассамблеи присутствует неоднократно и четко выражен¬
ная мысль о значимости тружеников (laboureurs). Более того, мно¬
гие депутаты в своих речах устанавливают прямую зависимость
благоденствия и процветания страны от богатства этих тружени¬
ков. Залог процветания при этом они видят не только в развитии
ремесла и росте городов, но и в агрикультуре, благодаря которой
снимается, по их словам, ежегодный урожай с земли. Любопытно,
что эти идеи, которые могли стать и становились в какой-то мере
принципами экономической государственной политики, присутст¬
вовали главным образом в речах депутатов, тогда как в правитель¬
ственной оценке положения об общественном благе облекались в
весьма скупую и общую форму11.
Депутаты ассамблеи в своих предложениях реформ оформля¬
ют специальную главу, посвященную условиям развития торговли,
без которой, по их словам, государство не может благоденство¬
вать12. Они осознают особое значение ремесла как средства благо¬
получия, в частности в условиях военных тягот и эпидемий чумы,
которые пережила страна. «Не владеющий ремеслом был нищим,
владеющий им — жил в крайней нужде», — утверждал один из де¬
путатов13. Отсутствие местного ремесла идет на пользу только куп¬
цам, говорил другой, тогда как наличие ремесла и распространение
120

ого богатств в деревне обогащает даже сельских жителей. Эта по¬
зиция, очевидно, отразила факт заметного в конце XV в. проникно-
мения городского ремесла в деревню14.
Вместе с тем, в дискуссии по вопросу о распределении налога
участники ассамблеи обнаруживают отчетливое понимание зави¬
симости дохода, и следовательно, финансовых возможностей про¬
винций, от плодородия земли. В ответ на жалобы депутатов Нор¬
мандии, которая составляла по их мнению 1/8 или 1/10 часть всей
страны и платила 1/4 общей контрибуции, чиновники финансово¬
го ведомства ответили, что ни одна из провинций не может спра¬
виться с налогом так легко, как Нормандия. Опыт показывает, ут¬
верждали они, что Нормандия может получить за один год доходов
больше, чем другая провинция за два года, благодаря плодородию
ее земли15. Один арпан земли в Вексене по этой же причине стоит
больше, чем 10 арпанов в Гатине16.
В стремлении к справедливому распределению налогов ас¬
самблея обращает внимание не только на плодородие земли, но и
на численность населения, в частности заселенность равнинной
части страны. Обличая депутатов Пикардии в преувеличении ими
бедствий их провинции и преуменьшении ее финансовых возмож¬
ностей, чиновники финансового ведомства и другие депутаты ут¬
верждали, что она очень населена и имеет бурги и деревни, кото¬
рые подобны городам по величине и богатству17. Само понятие бо¬
гатства в материалах ассамблеи толкуется с включением в него
продукции агрикультуры и природных ресурсов: богатства — это
стада овец, быков и лошадей; это луга, реки и леса; все плоды зем¬
ли, включая яблоки и груши, из которых делаются напитки, а так¬
же морская и речная рыба и т.д.18 Богатство уходит из страны, если
оставлена, заброшена агрикультура, фиксируют депутаты в жало¬
бах на бедствия своих провинций19.
Материалы ассамблеи, как уже сказано, отразили факт возрос¬
шей в сознании общества значимости народа-труженика, в том
числе и крестьянства. Так, Масслен в одной из своих речей перед
общим собранием депутатов заявляет, что народу нужна не ми¬
лость (gratiam) и не утонченное обращение (urbanitatem), но спра¬
ведливость (justitia). Народ является господином собственного
имущества, которого никто не в праве его лишить в силу его сво¬
бодного, а не сервильного состояния. Он подданный монархии, це¬
ли мудрого правления которой по Аристотелю — народное благо20.
Росту самосознания народа и его признанию широкими общест¬
венными силами страны способствовал в значительной мере па¬
мятный депутатам победоносный опыт войны с Англией, в частно¬
сти последней военной экспедиции 1475 г. Некоторые из депутатов
прямо связывали успехи Франции с трудом, в том числе и ратным,
широких народных масс21. Таким образом, формула правительст¬
венной группировки, являвшейся сторонницей абсолютной коро¬
левской власти и отождествляющей благо королевства с благом го¬
сударя, — получает существенно иное толкование у большинства
121

участников ассамблеи. Они переносят в ней центр тяжести на бла¬
го подданных и еще уже — на благо народа-труженика22.
Улучшение социального и правового статуса крестьян и свя¬
занное с ним признание его значимости в обществе явились ре¬
зультатом личного освобождения крестьянства и завершившегося
в общих чертах к XV в. процесса сословного оформления основно¬
го угнетаемого класса. Этот процесс реализовался через организа¬
цию в его среде сельских коммун и сообществ23. Любопытно, что
документы ассамблеи фиксируют наличие коммунитас равнинной
(т.е. сельской) страны наряду с городскими сообществами (les
communitez des pays et villes...), отражая тем самым факт призна¬
ния за ними определенной политической автономии в общегосу¬
дарственном масштабе24. Наиболее убедительные подтверждения
этому обстоятельству содержит практика высшей судебной ин¬
станции государства — Парижского парламента, а также государ¬
ственная организация налоговой системы25. Коммунитас сельских
приходов явились организационным и исходным началом военных
действий крестьян в Столетней войне, предопределивших в конеч¬
ном счете масштабы и результативность партизанской войны. По¬
этому можно предполагать, что крестьянство, не получившее, в от¬
личие от городского сословия, права прямого представительства в
Генеральных штатах, реализовало свое участие в выборах депута¬
тов и составлении наказов третьего сословия на ассамблею 1484 г.
именно через названные коммунитас и благодаря им.
Анализ материалов ассамблеи позволяет утверждать, что в ри¬
суемой депутатами картине бедствий и крайней нужды народных
масс главное место занимают беды именно сельских тружеников.
Вероятно, это обстоятельство объясняется положением крестьян¬
ства как основного эксплуатируемого класса и преобладанием аг¬
рарного сектора в экономике даже такой урбанизированной стра¬
ны, какой являлась Франция к концу XV в. Депутаты объясняют
бедствия крестьян в значительной мере последствиями войны и
эпидемий, из-за которых земля осталась невозделанной, селения
лежали в развалинах, глубокое молчание царило на земле, так как
не слышно было ни человеческого голоса, ни птиц, только в лесах
скрывались кровожадные звери. Депутаты бальяжа Ко свидетель¬
ствовали, что в огромном числе деревень, имевших ранее до 100
очагов, осталось только по 40 очагов26.
Материалы содержат только одно упоминание о сеньориаль¬
ных тяготах крестьян27. В то же время, даже делая скидку на специ¬
фическую направленность информации, отразившей диалог под¬
данных с государем, нельзя не признать очевидность засвидетель¬
ствованного в материалах непреложного факта резко возросшей
государственной эксплуатации. Последняя существенно потесни¬
ла сеньориальную ренту в среде сельского населения. Народ, по ут¬
верждению депутатов, был в течение жизни Людовика XI почти
раздавлен под тяжестью налогов. Сумма их возросла по сравнению
со временем Карла VII в пять раз28. Это заявление примерно соот¬
122

носится с официальными данными, согласно которым, по свиде¬
тельству канцлера, талья (экстраординарный прямой налог, пред¬
назначенный в первую очередь для военных нужд) 1483 г. равня¬
лась 4 400 тыс. турским ливрам, тогда как доход казны от налогов в
целом (т.е. прямых и косвенных) в последний год жизни Карла VII
равнялся 1 750 тыс. турских ливров29. При всей приблизительности
расчетов, в которых не учтены сумма собственно тальи, а также
возможное изменение цен, свидетельства подобного рода предста¬
вляют особый интерес в связи с фактическим установлением во
Франции с конца 30-х годов XV в. постоянного налога30.
Депутаты прямо связывают широко распространенный во
Франции XV в. заклад крестьянской земли (heritages) и установле¬
ние дополнительной ренты (surcens), отразивших проникновение
ростовщического капитала в деревню, с необходимостью уплаты
под угрозой тюрьмы государственных налогов. Разорение кресть¬
ян, фиксируют они, ведет к потере рабочего скота (pour le labour et
cultivement de la terre) и орудий труда (les instrumens et outilz), из-за
чего многие крестьяне (мужчины, женщины и дети) принуждены
были трудиться, впрягаясь вместо скота (labourer a la charrue au
col), даже ночью, ибо не хватало дня, чтобы оплатить налоги.
В предложениях депутатов государственные тальи названы не
только непереносимыми (importables), но разрушительными и
смертельными (mortelles et pestifferes). Специальная статья в них
предусматривает гарантии сохранности рабочего скота и орудий
труда при налоговых изъятиях, как условие для получения продук¬
тов питания, необходимых всем трем сословиям. Любопытно, что
правительство согласилось принять и соблюдать эту статью31. Дру¬
гая статья, также принятая правительством, предусматривала воз¬
можности для выкупа крестьянами земли32. Протест вызывали и
другие государственные поборы, в том числе габель, которые в со¬
вокупности с наиболее обременительной тальей сделали положе¬
ние французского народа, по словам депутатов, более тяжелым,
чем положение сервов (peuple de pire condition que le serf)33.
Налоговые тяготы усугубляла неупорядоченная государством
система их взимания, варьируемая от провинции к провинции и
особенно тягостная в случае с тальей. В южных районах страны
она являлась подоходным налогом, в Северной Франции — персо¬
нальным, точнее поочаговым сбором34. Некоторые депутаты объя¬
вили южный вариант более справедливым и разумным. Высказы¬
ваясь за справедливую систему обложения налогом депутаты счи¬
тали правильным, в частности, что на юге ротюрная («неблагород¬
ная») земля, внесенная некогда в разряд податной, а затем попав¬
шая в руки дворянина, не исключается из налога. Идею подоходно¬
го налога заключало в себе и предложение распределять налог не
по долям земли, а по числу работников (так как платит не земля, но
люди), с продукта, полученного от урожая или ремесла, а также по¬
желание, чтобы богатые платили больше, чем бедные (sed in
ditiores potus, quorum magis est danare quam pauperum)35. Тяжелые
123

государственные тальи в условиях поочагового обложения порож¬
дали, по свидетельству одного из депутатов, такую особенность ук¬
лада в бальяже Кан, как многосемейное проживание в одном оча¬
ге. Число членов такого очага с совместным владением имущест¬
вом (communibus bonis eademque auctoritate) могло достигать
70 человек (примерно 10 семейных пар), что, по мнению депутата,
противоречило человеческой природе36. Подобное явление встре¬
чалось также в других местах Франции и даже в более поздний
период37.
Впечатление о крестьянстве как основном налогоплательщике
тальи подтверждают сведения депутатов о многочисленных
фактах освобождения и льгот в налоговом вопросе, предостав¬
ляемых государством городам. Многие города были освобождены
в силу их положения военных центров, морских портов и по ка¬
ким-то другим причинам. Прямое представительство горожан на
ассамблее облегчало задачу получения городами привилегий при
раскладке налога. В податном округе Парижа, по свидетельству од¬
ного из депутатов, никакой город с укрепленными стенами (murata
villa) не платил налога, тогда как маленькие местечки, которые
представляли собой только деревни (villagia sunt), несли тяготы
тальи. Любопытно отметить, что какая-то часть депутатов стре¬
милась ликвидировать эту несправедливость, ограничив число
привилегированных городов и действуя, таким образом, в пользу
крестьянства.
Материалы ассамблеи позволяют выделить три основные, на
наш взгляд, причины увеличения налогового гнета. Первой из них
явилось учреждение постоянной армии в 1445 г. Она состояла из
кавалерии (gendarmerie), набранной частично из французского
дворянства и бывших временных наемных солдат, организован¬
ных в регулярные отряды, и пешего войска — инфантерии, или от¬
рядов вольных стрелков (francs-archers) — лучников и арбалетчи¬
ков, которых поставляло население городских и сельских прихо¬
дов. Пеший контингент армии был мало состоятелен в военном от¬
ношении. Поэтому уже Людовик XI попытался на откупные деньги
приходов вновь использовать хорошо обученные отряды швейцар¬
цев и шотландцев. У депутатов ассамблеи вызывал протест и самый
факт постоянной армии (у короля есть всегда готовые в случае во¬
енной опасности помочь ему французское дворянство и народ,
способные к военным подвигам, заявляли они), и ее численность
(только тиранам нужна большая армия, чтобы внушать страх, госу¬
дарю же следует искать любви подданных, чтобы они поддержива¬
ли его в нужную минуту). Они предлагали сократить численность
кавалерии до 12 тыс. человек, тогда как правительство настаивало
на 15 тыс.чел. кавалерии и шести тысячах инфантерии.
Особое раздражение вызывали грабежи военных людей, нере¬
гулярно оплачиваемых и плохо обеспечиваемых содержанием. По
этой причине народ, и в первую очередь plebs rustica, по мнению
депутатов, нес двойные тяготы — у него не только вытягивали
124

средства, предназначенные на оплату войска, но и принуждали, ча¬
ще всего бесплатно, содержать его на марше и в гарнизонах38.
Иными словами, военные люди опустошали кошельки тех, кого
они были призваны охранять. Упоминались и не ликвидированные
и рассеянные по стране банды наемников (pillards), которые зани¬
мались открытым грабежом крестьян. Депутаты потребовали ра¬
зумной численности и целесообразного распределения гарнизо¬
нов в стране в условиях мира39.
Второй причиной увеличения налогового гнета следует при¬
знать принявшую весьма заметные в XV в. формы бюрократиза¬
цию государственного аппарата и связанные с ней злоупотребле¬
ния: практика продажи государственных должностей, сдачи их в
аренду тому, кто дает наибольшую цену, чрезмерная численность
аппарата и столь же непомерная заработная плата, наконец, про¬
сто вымогательства и поборы сборщиков тальи, сержантов, секре¬
тарей, судейских лиц Парламента и прочее40. Следствием этого яв¬
ления стало оформление касты чиновной бюрократии, пользую¬
щейся льготами в государстве, в частности благодаря освобожде¬
нию от налога за службу, а также чиновного дворянства. Положе¬
ние их в обществе вызывало широкое недовольство, получившее
отражение в работе ассамблеи и документах, принятых депутата¬
ми — наказах о положении третьего сословия и о правопорядке
(justice). Обращает на себя внимание при этом протест представи¬
телей податного населения в первую очередь против вновь анобли-
рованных лиц (nobiles novorum aequestorum), в частности стремле¬
ние регламентировать и предупредить возможность нарушения
обычной процедуры — аноблировать по заслугам или покупкой
этого права41.
Еще одним рычагом налогового пресса являлись пенсии, объя¬
вленные на ассамблее высочайшим злом, благодаря своей числен¬
ности и манере оплаты, так как они выплачивались не из доходов
домена, получаемых главным образом от земельной собственности
королевского дома, а из поступлений от податного населения42.
В материалах ассамблеи, таким образом, был зафиксирован еще
один очень важный для истории французской сословной и далее
абсолютной монархии процесс оформления группы придворной
аристократии и дворянства, близкой к главе государства — коро¬
лю. Держатели пенсий и влиятельных должностей, они были часто
связаны с финансовыми операциями, например, с откупом орди¬
нарных поборов с продажи товаров — эд и габели. Представители
этой группы господствующего класса пользовалась в полной мере
плодами централизованной ренты. Крепкие позиции лиц, «обле¬
ченных высокой частью и могуществом», внушали депутатам страх
и лишали уверенности в борьбе с ними, в частности по вопросу о
составе Королевского совета. Желание расширить состав Совета
до 24 и даже до 36 человек за счет лиц, выбранных ассамблеей,
отразило протест против группы придворной аристократии и
дворянства43.
125

Представляют несомненный интерес меры, которые пред¬
приняла ассамблея с целью улучшить положение в стране, в част¬
ности, положение крестьянства. Во-первых, депутаты попыта¬
лись лимитировать талью, снизив ее до 1 200 тыс. турских лив¬
ров вместо спрашиваемых правительством 1 500 тыс. ливров. По
предварительной договоренности сошлись на сумме тальи в
1 200 тыс. ливров и взносе в 30 тыс. ливров, названном добро¬
вольным и единовременным даром для расходов на коронацию
и торжественный въезд в Париж. Однако уже при раскладке
налога на ассамблее сумма была увеличена. Далее, депутаты
сумели осуществить контроль над финансами, проверив счета
государственных доходов и приходов и выявив их явную фальси¬
фикацию44. Особое значение могла бы иметь реализация их
предложения по контролю над взиманием налога. Злоупот¬
ребления королевских чиновников, по заявлению депутатов,
приводили к его удвоению. Поэтому выход депутаты видели в
передаче сбора тальи лицам, назначенным провинциальными шта¬
тами или избранным народом. После длительных переговоров
стороны сошлись на компромиссном решении, согласно которому
сбор трети налога будет осуществляться лицами, назначенными
народом в помощь государственным чиновникам (locum tenentis
electorum a populo eligantur)45. Сама возможность подобного пред¬
ложения отразила опыт социальной общности, существующий не
только в среде податного городского, но и сельского населения
страны.
Главную гарантию общественных интересов многие депутаты
видели в регулярности созыва Генеральных штатов, которые долж¬
ны были вотировать и регламентировать талью. Однако желание
шло вразрез с изменениями, происшедшими или происходящими
в стране, такими как создание регулярного войска и введение по¬
стоянных налогов46. Любопытно, что некоторые депутаты считали
частые ассамблеи тяжелым бременем для народа, оплачивающего
содержание депутатов. Эти настроения с удовольствием поддер¬
живало правительство. Другие депутаты стремились противопос¬
тавить Генеральным штатам провинциальные собрания, обнару¬
жив тем самым изначально присущую Франции слабость системы
сословного представительства. Чиновники пытались сыграть и на
этих настроениях, с тем чтобы подорвать саму идею периодично¬
сти Генеральных штатов, рассчитывая также, по словам Масслена,
взять на провинциальных ассамблеях сумму, равную двойному на¬
логу47.
Таким образом, система постоянного налога на этом отрезке
времени внедрялась не без труда. Правительство в 1484 г. было вы¬
нуждено принять идею нового созыва Генеральных штатов через
два года. Тем не менее в реальности после собрания 1484 г. насту¬
пил длительный период бездействия этого учреждения, причины
которого следует искать в условиях конкретно-исторического раз¬
вития Франции конца XV — начала XVI в.
126

Побудительные мотивы особого внимания к положению на¬
родных масс у депутатов привилегированных сословий и третьего
сословия, были, естественно, неодинаковы. Последнее являлось
податным, и это заставляло его депутатов проявлять особое рвение
при обсуждении налогового вопроса48. Но знамя защиты народных
интересов могло стать удобным приемом в ходе социально-полити¬
ческой борьбы, подогреваемой внутриклассовыми и межсослов¬
ными противоречиями. Некоторые из них четко обозначились в
работе ассамблеи, например по церковному вопросу, связанному с
реализацией условий Прагматической санации. Нарастали также
противоречия, вызванные оформлением прослойки придворной
аристократии, а также чиновного дворянства. Озабоченность
представителей господствующего класса и правительства положе¬
нием бедного народа выдает их страх перед возможным возмуще¬
нием народных масс49. Наконец, они просто тревожились за собст¬
венные доходы перед лицом усиливающегося государственного
гнета. Бедность народа, — открыто заявляет дворянство в своем на¬
казе, — чревата потерей их доходов50.
Два весьма красочных эпизода на ассамблее 1484 г. передают
реальную позицию правительства и представителей господствую¬
щей верхушки по вопросу о месте народа, и прежде всего кресть¬
янства, в обществе, демонстрируя и цену их забот о нем, и «резуль¬
тативность» принятых решений. Первый из них разыгрался при
обсуждении налогового вопроса и проверке депутатами счетов,
оцененных ими как фальсифицированные. Канцлер назвал депу¬
татов легкомысленными людьми, которым успех настолько вскру¬
жил голову, что они возомнили себя господами, забыв о том, что яв¬
ляются только подданными (quasi domini sunt, non subditi). Их уси¬
лия протежировать народу, еще недавно страдавшему от барщины,
по мнению канцлера, могли привести только к желанию этого на¬
рода отказаться от ярма подчинения51. Его поддержал в более кате¬
горичной форме герцог Бурбонский, второе лицо в государстве по¬
сле короля. Он заявил, что хорошо знает нравы крестьян (mores
rusticorum hominum), которые, если их не перегружать, становятся
наглыми. Предвосхищая Ришелье, он скажет, что налоги — лучшее
ярмо для того, чтобы сдержать их, иначе они возомнят себя свобод¬
ными. Крестьяне же не должны знать свободы, им нужна только
зависимость52. Любопытно, что подобные настроения не ограничи¬
вались только правительственными кругами. Когда по истечении
двух месяцев работы ассамблеи (5 января — 14 марта) был поднят
вопрос об оплате содержания депутатов (издержки оценивались в
громадную сумму 50 тыс. турских ливров), разыгрался острый кон¬
фликт между «радетелями» за народ.
Предложение депутата от третьего сословия (адвокат из Труа),
чтобы каждое из сословий оплатило издержки своих представите¬
лей, встретило резкую оппозицию привилегированных сословий.
Их мнение с циничной откровенностью, сдобренной политиче¬
ской демагогией, выразил шевалье Филипп де Пуатье. Спекулируя
127

на идее, что каждый депутат представляет интересы всех трех со¬
словий, а не частные интересы пославшего его сословия, он утвер¬
ждал, что духовенство и дворянство больше заботятся о народе, так
как их благосостояние целиком зависит от благосостояния народа,
в отличие от адвокатов и судейских, которые не перестают обога¬
щаться, даже если народ беден. В своем раздражении против
чиновной бюрократии Филипп де Пуатье, по существу, сделал
очевидным социальный облик представителей третьего сословия в
Генеральных штатах. Их претензии на исключительную роль за¬
щитников народа неоправданы, ибо они, по его утверждению, не
разделяют с ним его платежей, они не работают подобно крестья¬
нам и их не секут, как вилланов53. Хотя они и являются депутатами
третьего сословия — они не платят тальи по причине аноблирова-
ния, привилегий города или служебного положения, а также стра¬
ха, который внушает их должность.
Филипп де Пуатье завершил свою речь словами о незыблемо¬
сти трехчленного деления общества, согласно которому третье со¬
словие единственно обязано платить и кормить первые два. Подоб¬
но герцогу Бурбонскому он утверждал, что не следует трудиться
над тем, чтобы воспитывать или возвышать крестьян (extollere rus-
ticos). Последние должны только подчиняться и служить (subesse et
ministrare)54. Стремясь успокоить шумевших депутатов, канцлер
заявил, что в данном конкретном случае желательно, чтобы каждое
сословие самостоятельно оплатило издержки, но это нарушение
обычного права оправдано только тяжелым положением народа.
Больше к этому вопросу не возвращались, и становилось ясно, что
платить придется третьему сословию.
Оба эти эпизода, как и материалы ассамблеи в целом, показали
место крестьянства в феодальной монархии как основного угне¬
тенного и эксплуатируемого класса — в условиях будь то функци¬
онирования или бездействия Генеральных штатов. Поэтому идеи
народного суверенитета в изложении их депутатом сиром де ля
Рош или требование регулярного общегосударственного сословно¬
го представительства как олицетворения общего совета и согласия
весьма далеки от действительных интересов и нужд настоящего
народа, черни (plebs), забота о котором обернулась на ассамблее,
по существу, торгом представителей господствующего класса и го¬
родской верхушки с государством в общем деле его эксплуатации.
Основные налогоплательщики — горожане, а тем более крестьян¬
ство, — вообще не были представлены на Генеральных штатах
1484 г.
Вместе с тем, нельзя недооценить реализованную в известной
мере на ассамблее идею представительства от третьего сословия в
целом. Это оказалось возможным благодаря протекавшему в среде
крестьянства процессу сословного самоопределения класса, хотя и
не завершившемуся для него обретением статуса действительного
£tat в феодальном обществе. Именно этот процесс, отразивший
рост экономической и политической значимости крестьянства в
128

обществе, содействовал тому, что крестьянский вопрос был поднят
на уровень государственной политики. Отсутствие у крестьянства
права прямого доступа в общегосударственный орган сословного
представительства подтвердило его положение в качестве основ¬
ного угнетаемого класса общества. Однако в условиях развитого
феодального государства на этапе сословной монархии эта форму¬
ла усложняется и приобретает более глубокий смысл, так как кре¬
стьянство становится объектом государственной политики в таких
решающих для государства сферах, как суд, финансы и армия.
Установленный выше факт представительства на ассамблее
1484 г. от третьего сословия в целом ни в коей мере не исключает
признания крайней разнородности социальной общности, покры¬
ваемой термином «третье сословие». Материалы ассамблеи, отра¬
зившие острые противоречия в ней в связи с образованием чинов¬
ной бюрократии или противоречия по налоговому вопросу между
горожанами и крестьянством, не исчерпывают всей сложности со¬
циальной жизни податного населения. В частности, за рамками ас¬
самблеи оказались противоречия, вызванные расслоением кресть¬
янства и горожан в результате развития производства. Однако вну¬
три этой разнородной социальной общности существовали совпа¬
дения экономических и политических интересов, связанные, в
первую очередь, с положением ее членов в качестве податного и
эксплуатируемого населения, — совпадения, которые не только не
ликвидирует, но даже в чем-то подкрепит в последующий период
генезис капиталистических отношений.
1 Journal des 6tats gdndraux tenus a Tours en 1484 sous le rdgne de Charles VIII,
redigd en latin par Jehan Masselin / Ed. par A. Bernier. P., 1835. (Далее: Journal...)
2 Этот перевод содержит ряд разночтений, связанных главным образом с раз¬
личными вариантами рукописей, которыми пользовался Бернье, но в целом не сов¬
сем корректен, так как облегчая текст, несколько модернизирует оригинал.
3 Собрание «Statuum generalium franciae habitorum» (Journal... P. 3). Депутаты
действительно представляли всю страну — от центральной Франции во главе с
Парижем, Нормандии, Лангедойля (области Берри, Пуату, Анжу, Мэн, Турень, Ли¬
музен, Овернь, Сентонж), Аквитании (Фуа, Ажене, Перигор, Керси и Руэрг) и Лан¬
гедока до недавно присоединенных Бургундии, Пикардии, Дофине, Прованса и Рус¬
сильона.
4 Примером могут служить штаты 1356— 1358 гг. или 1413 г., выдвигавшие тре¬
бования справедливой раскладки налога и его регламентации с целью освобожде¬
ния от него беднейших слоев деревни, уничтожения права постоя и захватов, запре¬
та новых заповедников, мешающих пахоте и т.д. См.: Ordonnances des rois de France
de la troisieme race: 22 vols. P., 1723- 1849. T. III. P. 31, 137; T. X. P. 70.
5 Picot G. Histoire des Etats Gdndraux considdrde au point de vue de leur influence
sur le gouvernement de la France. P., 1872; Idem. Le droit electoral de l'ancienne France.
Les Elections aux Etats Gdndraux dans les provinces de 1302 a 1614. P.; Orleans, 1874;
Viollet P. Election des ddputds aux Etats gdndraux de 1468 et 1484. P., 1865; Тьерри О.
Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия // О. Тьерри. Избран¬
ные соч. М., 1967; Russel М. Representative institutions in Renaissance France. Univ. of
Wisconsin, 1960; Soule Cl. Les Etats Gdndraux de France (1302— 1789). Heule, 1968.
6 Гутнова Е.Б. Возникновение английского парламента. М., 1960; Она же. Со¬
словная монархия и крестьянство в Западной Европе XIII — XV вв. // Вопросы исто¬
5. Хачатурян Н.А.
129

рии. 1979. № 8; Она же. Роль бюргерства в формировании сословных монархий в За¬
падной Европе XIII —XV вв. // Социальная природа средневекового бюргерстве)
XIII —XVII вв. М., 1979; Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во
Франции.М., 1976; Она же. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
7 Journal... Р. 138 — 140; 148 — 152. В русле идей Филиппа По выступал доктор тео¬
логии и каноник Парижа Иоганн де Рэли, который объявил королевскую власть
службой: «regnum est officium» (Ibid. P. 166), — а также один из ревнителей интере¬
сов третьего сословия, который в ответ на стремление правительства свернуть ра¬
боту ассамблеи, не выполнив пожеланий депутатов, назвал советников тиранами.
По словам Масслена, хотя многие из депутатов думали то же самое, его заставили
замолчать (Ibid. Р. 644 — 646).
8 Ibid. Р. 48, 50, 206, 480, 662, 684 — 685, 687, и многие другие.
9 Ibid. Р. 213, 472, 442, 426, 667, 662, 673-674.
10 Ibid. Р. 458: Sed erat cuique сига atque oculus, ne solius in se partem huyus tribu-
ti rejiceret. См. также: Ibid. P. 458, 462, 464, 466, 472. Распри, по словам Масслена, по¬
рождали страх, что кто-то из участников опередит других в повиновении королю.
Депутаты уступали из «любезности», точнее под давлением или из желания приоб¬
рести фьеф или пенсию. Он сообщает красноречивый своей откровенностью факт,
как Нормандия, первоначально снискав в налоговом вопросе славу самой трудной
провинции, получила ремиз (скидку), который сопровождался советом депутатам
сохранять недовольный вид, с тем чтобы не возбуждать нежелательные правитель¬
ственным чиновникам надежды и страсти в среде депутатов других провинций
(Ibid. Р. 480-486).
11 Из речи канцлера: Si populum opulentum, magnaque rerum substantia fructuo-
sum, et praedivitem habeat; Verum quo cupiebat modo, quo affectu desideret plebis min-
uere ad sarcinam (Ibid. P. 43, 50).
12 Ibid. P. 638: Sans laquelle la chose publique ne se peut bonnement entretenir.
13 Ibid. P. 152.
14 Ibid. P. 466: Civitates tamen opulentae remanserunt, quae in campestria suas
refundunt divitias, et facile rusticos homines ditant.
15 Ibid. P. 422, 424.
16 Ibid. P. 540-546.
17 Ibid. P. 466: Nec ignoramus demum vos latum provinciam possidere, et eos habere
vicos, sive villagia, qui репе villis elansis pares sunt, turn magnitudine, turn divitiis.
18 Ibid. P. 540-546.
19 Ibid. P. 560: Opes pellere quippe relicta agricultura.
20 Ibid. P. 438: Populus... liberae siquidem conditionis est, non serviles, ut pote regii
regiminis subditus, et id si rectum fuerit, dicit Aristoteles optimum et suavissimum esse.
21 Ibid. P. 251,370.
22 Ibid. P. 44: et hunc [rex] in quo uno relpublicae, vestraque salus et gloria residet et
qui regnum omnium sine controversia dignissimus ac potentissimus est; Ibid. P. 386: Bona
quippe malaque sibi mutuo communicant, et invicem correlative dicuntur, ut pote qui
unius corporis membra sunt, ad unum finem, rei scilicet publicae bonum, ordinata; Ibid.
P. 312: Inceperunt autem a facto populi, quod in hoc Opere principale visum est ut pote
quod misericordia et emendatione praecaeteris egeant, et quod regni militia, reliquique
reipublicae status ab hoc uno sustententur, at alantur, nec possunt quidem, hoc praeter-
misso, etiam commode reformari.
23 См.: Хачатурян Н.А. Город в системе феодальной формации // Вопросы ис¬
тории. 1983. N 1. С. 78 — 80. См. также наст. изд. С. 46 —61.
24 Journal... Р. 684 — 685, 687. Материалы ассамблеи содержат указание, что на¬
казы сословий составлены с участием людей «Cites pays et villes de ce royaume»
(Ibid. P. 680).
25 Протоколы Парижского парламента показывают, что судебные контакты го¬
сударства и крестьян осуществлялись преимущественно через коммунитас. Сель¬
ские сообщества крестьян были включены государством в систему государственно¬
го обложения в качестве ее низшего звена, см.: Les Olim ou registres des arrets rendue
par la cour du roi / Publ. par le comte Beugnot. P., 1839— 1848. Vol. I —III.
26 Journal... P. 584, 572.
130

27 Ibid. P. 544: Augrariarum que multitudine.
28 Ibid. P. 356. De plebe vero hoc dixerim quod, ejus regis dins temporibus, sub
gravissimo subsidiomm onere репе tota ruit, et oppressa est.
29 Ibid. P. 388.
30 Депутаты фиксируют рост стоимости золота и серебра в стране, который
привел, по их утверждению, к потере 1/5 сеньориальных доходов. См.: Ibid. Р. 672.
31 Ibid. Р. 679, 674, 693,710.
32 Ibid. Р. 679, 705.
33 Ibid. Р. 88, 696, 673. Что касается габели, то часть депутатов была особенно
озабочена соблюдением налоговых исключений для лиц главным образом духовно¬
го и дворянского звания (Ibid. Р. 696).
34 Ibid. Р. 464: Cum enim, inquit, ejus patriae noscit, ut haereditates ad talliam peda-
tim imponantur, et magis sit realis quom personalis collecta: quanto quis plures occupat
fundos, tanto plus pendit.
35 Ibid. P. 574, 626.
38 Ibid. P. 584.
37 Ibid. P. 626.
38 Ibid. P. 312-316, 370, 372, 470, 496.
39Ibid. P. 464, 446, 466, 470, 554, 556, cp. 312-316.
49 Ibid. P. 690, 695, 676.
41 Ibid. P. 626, 500-502.
42 Ibid. P. 676.
43 Ibid. P.416, 422, 672.
44 Ibid. P. 330.
45 Ibid. P. 364, 378, 632; cp. P. 414, 416, 679, 698.
46 Уже Филипп Длинный и Карл VII использовали этот мотив для того, чтобы не
созывать Генеральные штаты и в конечном счете оправдать меры по введению по¬
стоянного налога. См.: Soule Cl. Op. cit. P. 82.
47 Journal... P. 486, 488, 634, 636, 638.
48 Ibid. P. 586: Inter plebeios praesertium per iram et praesens odium.
49 Канцлер в своей речи при открытии ассамблеи подчеркивает необходимость
сохранения внутреннего единства (conjunctio necessaria sit — Ibid. P. 62). Отстаивая
требование о сокращении численности армии, представители господствующего
класса предупреждают, что чрезмерность и исключительность в этом вопросе мо¬
жет настолько обременить народ, что это вызовет беспорядок (procederet confusio).
См.: Ibid. Р. 330.
50 Ibid. Р. 672.
51 Ibid. P.418
52 Ibid. P. 418, 420.
53 Ibid. P. 500: ...quod in labore hominum non sunt, et cum hominibus non fla-
gellabuntur.
54 Ibid. P. 500-502, 504, 506.

7. К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО ДВОРЯНСТВА
(внутренняя стратификация и социальный потенциал)*
В предпринятом исследовании сделана попытка наметить не¬
которые генеральные линии истории дворянства, что продиктова¬
но в известной мере состоянием науки в этой области историче¬
ского знания. Ее определяют такие тенденции, как ослабление ин¬
тереса со второй половины XX в. к экономической истории, кото¬
рую потеснила социальная история во всем многообразии ее про¬
явлений — от больших и малых структур (классов, сословий, фами¬
лий, семьи) до человека в его повседневной жизни (в доме, пита¬
нии, браке, сексе, игре, болезнях и смерти), а также в проявлениях
индивидуального и коллективного сознания. При этом последний
аспект оказывается наиболее предпочтительным. Не менее замет¬
ным фактором в изучении дворянства и феодальной аристократии
стало увлечение вариативными формами их развития. Наконец,
нередко эти темы возникают в качестве только сопутствующего
сюжета. Отмеченные особенности оправдывают нашу обобщаю¬
щую попытку, в которой будут выделены три важные проблемы,
заслуживающие внимание прежде всего в контексте сословной
стратификации средневекового общества.
Первой из них я бы назвала проблему соотношения дворянст¬
ва и рыцарства, связанную с общей темой статуса военного сосло¬
вия. Термин «дворянство» в названии статьи употреблен в широ¬
ком смысле этого понятия, которое покрывает собой светскую
часть доминирующего в обществе феодального класса (dominante).
В силу общественного разделения труда еще на заре европейской
истории эта общественная группа, отошедшая от обработки земли,
превратилась в военное сословие, а члены ее в воинов (miles).
Сгруппировавшиеся в составе постоянных дружин вокруг вождя, а
затем государя или территориальных принцев, они впоследствии
станут собственниками главного вида богатства на том историче¬
ском этапе — земли, которая длительное время останется для них
прямо или опосредованно основным источником доходов, и свя¬
занной с нею политической власти. Дихотомия античного общест¬
ва «liberi — servi» заменяется новой — «milites — mstici» (общность,
занятая сельским трудом). Слово milites вытеснит все другие тер¬
мины, которыми называли воина: sicarius, bucellarius, gladiator.
* По материалам доклада, сделанного на заседании «Круглого стола», органи¬
зованного Научной группой «Власть и общество» и Ассоциацией медиевистов и ис¬
ториков раннего Нового времени на тему: «Средневековое европейское дворянст¬
во: от рыцаря к придворному и officier» (МГУ. Исторический факультет, 1996).
Опубл. в: Бюллетень Всероссийской Ассоциации медиевистов и историков ранне¬
го Нового времени. М., 1997. № 8.
132

Политическая и церковная мысль на рубеже I и II тысячелетия
н.э. в теории трехчастного деления средневекового общества, как
уже упоминалось выше, обозначит это сословие в отличие от ога-
tores (духовенства) и laboratores (работников), общим термином
bellatores, — лиц, призванных защищать порядок. Однако, прежде
чем это произойдет, уже в IX в. резко возрастет значение конного
тяжеловооруженного воина, что радикально изменило структуру и
боевые порядки армии. Новые miles, обозначаемые теперь терми¬
ном cabalieros, cavaliers, chevaliers, защищали донжон своего сень-
ора-шателена, обеспечивали его военные экспедиции и осуществ¬
ляли социальные функции во взаимоотношениях сеньора с зави¬
симыми от него людьми (rustici). Категория этих лиц заметно раз¬
растается численно в жестоких и опасных реалиях западноевро¬
пейского мира IX —XI вв., напряженность которому создавали как
политическая раздробленность, так и внешняя опасность, связан¬
ная с набегами викингов, мадьяр и сарацинов. В исходной точке
своего развития эта группа воинов-конников (рыцарей-шевалье)
отличалась от наследственного дворянства, объединяя в своем со¬
ставе чаще всего выходцев из крестьян, министериалов, лиц, свя¬
занных с земельной аристократией лишь маргинальными узами.
Однако постепенно из состояния в «свите сеньора» ее члены
«оседали на землю». Какая-то часть их могла обзавестись своим
донжоном. После этого данная категория неизбежно интегрирова¬
лась в общность наследственного дворянства, чему способствовало
посвящение в рыцари (rite initiatique, d'adoubement). Обряд пре¬
вращал конного воина-кавалериста в благородного рыцаря-шева-
лье. С XII в. процедура d'adoubement становится всеобщей в среде
военного сословия в качестве непременного условия, подтвер¬
ждавшего принадлежность дворян к рангу рыцаря и наоборот.
Л. Женико напишет по этому случаю, что дворяне от рождения
укрепляли свое дворянство статусом рыцаря. Обеспечивая селек¬
цию, обряд поднял престиж воинов в целом, подтвердил их претен¬
зию на «благородство» и соответственно на дистанцированность
от неблагородной массы «трудящихся»*.
Решающую роль в этом процессе сыграла церковь, которая мо¬
рализировала насилие — сначала в борьбе с ними в движении «Бо¬
жий мир», направленном на обеспечение «гражданского» мира, а
затем в пропаганде и организации Крестовых походов, призван¬
ных решать задачу внешней борьбы с «неверными». Церковь обес¬
печила сакральный престиж церемонии посвящения, включив в
нее обрядовые условия: ночное бодрствование в молитвах, благо¬
словение оружия, клятва на Евангелии, причастие. Объединитель¬
ные тенденции, обнаружившие себя в процессе кристаллизации
* Общая характеристика социогенеза chevalerie-noblesse учитывает, главным
образом, опыт континентальных стран Западной Европы и предполагает призна¬
ние своеобразия конкретных вариантов социальной интеграции в этих странах, в
частности в Англии (отличия в статусе лордов и джентри).
133

статуса и в его корпоративной природе в целом, отнюдь не исчер¬
пывали всей сложности проблем, связанных с вопросом принад¬
лежности к статусу, который в общем виде предполагал обладание
фьефом, политические, в первую очередь судебные права, некото¬
рые исключительные привилегии типа права ношения оружия, на¬
логовые исключения и особое семейное право.
Процедура d'adoubement в условиях экономических пертурба¬
ций XIII —XV вв., которые переживает дворянство, приобрела пре¬
имущественные позиции: законный наследник фьефа и статуса
иногда не мог преодолеть барьер посвящения, оставаясь на поло¬
жении оруженосца и рассчитывая на милость монарха или фео¬
дальной аристократии, освобождавших соискателя от личных за¬
трат на процедуру.
Внутри сословия, естественно, сохраняется разница в имуще¬
ственном положении и месте дворянина на ступеньках иерархиче¬
ской лестницы, закреплявшая границу между noblesse-chevalier
(обладателями фьефов, титулов и политических прерогатив) и
milites-chevaliers — собственно служилым воинством, так называе¬
мой «малой аристократией». Граница варьировала по странам и по
степени выраженности или самоопределению прослоек, будучи
весьма заметной, к примеру, в Германии и странах Пиренейского
полуострова. В целом в Западной Европе исследователи отмечают
для XIV—XV вв. тенденцию к некоторой «демократизации» внут¬
ренней жизни сословия, которая получила отражение прежде все¬
го в сфере его политической жизни. В качестве примера можно на¬
звать участие наряду с магнатами в сословно-представительных
органах среднего и мелкого дворянства. Последние могли самооп¬
ределяться в самостоятельную группу, образовав отдельную пала¬
ту своих депутатов, как это случилось в Англии, Арагоне или Вен¬
грии. Польское дворянство вообще дало крайний пример формаль¬
ного уравнения всех его членов в политических правах, реализовав
в сейме принцип «одна свобода и для всех» (право вето). Однако
право представительства на общегосударственном уровне еще не
обеспечивало реального политического веса и значимости «малой
аристократии». Это подтверждает история Палаты общин англий¬
ского парламента, значение которой было гарантировано союзом
мелкого и среднего дворянства с городскими представителями.
Опыт средневековой истории показал, что статус дворянства в
целом и его внутренняя социальная стратификация в частности
претерпевали заметную модификацию под влиянием как экономи¬
ческого, так и политического и даже этнического фактора. В пос¬
леднем случае я имею в виду статуты о «чистоте крови» в Испании,
которые дискриминировали выходцев из христианизированных
слоев еврейского и арабского населения, пытавшихся проникнуть
в дворянство. Наблюдаемый в ряде случаев вариант важного для
судеб сословия ослабления его нижней границы и пополнение его
состава за счет активных выходцев из числа «неблагородных»,
главным образом горожан, происходило благодаря увлечению час-
134

ти дворянства хозяйственной практикой в условиях рынка. Анало¬
гичный результат мог стать следствием занятий на службе в госу¬
дарственном аппарате; аноблирование по должности создало, к
примеру, особую прослойку французского чиновного дворянства,
отличную от наследственного. Эти факты позволяют говорить о
поливалентности сословия и его значительном потенциале. Впро¬
чем, способность дворянства вписываться в общество, шагать вме¬
сте с меняющимся обществом поучительна отсутствием однознач¬
ных результатов и не исключала парадоксов. Оформление англий¬
ских джентри в ряду других причин обернется в конечном счете
ослаблением класса феодальных земельных собственников в це¬
лом и ранней буржуазной революцией. Гораздо более традицион¬
ное, привязанное к военной функции, французское дворянство
удержится у власти до конца XVIII в., в частности благодаря
подкрепившему позиции феодальных собственников дворянству
мантии.
В контексте «выживаемости» сословия особый интерес пред¬
ставляет вопрос об эволюции вассальных связей, которые, подоб¬
но статусу, конституировали сословие. Это второй важный аспект
общей истории западноевропейского дворянства, который хоте¬
лось бы выделить. Западноевропейский вариант феодализма, кото¬
рый характеризуется номинальным для монарха правом верхов¬
ной земельной собственности и концентрацией ее преимущест¬
венно в частном секторе, стимулирует исключительное развитие
системы условной собственности. Это обстоятельство, в свою оче¬
редь, обеспечивает классу внутреннюю консолидацию, реализо¬
ванную в институте вассалитета. Консолидация, как известно, не
исключала внутренних противоречий и войны как способа их раз¬
решения. Что касается разветвленного института вассалитета, то
как всякое историческое явление, оно могло превращаться в свою
противоположность. В странах Западной Европы получил распро¬
странение факт, когда вассал служил нескольким сеньорам и, сле¬
довательно, не служил никому или служил плохо.
Общество боролось с этой стихией и, упорядочивая вассаль¬
ные связи, ввело в феодальное право понятие главной вассальной
присяги — hommage lige. В централизующихся государствах (таких
как Франция и Испания) королевская власть стремилась ее моно¬
полизировать. Вассальные связи стали непременным компонентом
и фактором экономической и политической жизни сословия, а так¬
же государственных и международных отношений. В контексте
исторической судьбы и перспектив сословия весьма существен¬
ным представляется вопрос об изменении природы вассальных
связей.
Институт вассальных связей был, как и обретение статуса, под¬
креплен ритуальным церемониалом. Основными компонентами
его являлись акт hommage (присяга), когда коленопреклоненный
рыцарь вкладывал свои руки в руки сеньора, и клятва верности, ко¬
торая сакрализировала их телесную (плотскую) связь (immixtio
135

manum). Первым нарушением «идеального» характера процедуры
явилось введение вассала в обладание фьефом (casement — оседа¬
ние на землю), которое порождало зримую материальную связь
сторон. Отношения как бы переворачивались: на этапе, когда вас¬
салы находились в свите — вещная сторона их связи с сеньором
(кормление и содержание), обеспеченная в конечном счете зе¬
мельной собственностью последнего и военной добычей, отступа¬
ла на второй план, точнее была скрыта личными отношениями
службы, верности и покровительства. Теперь же вассальная связь
становится следствием фьефа. Постепенно реальный вещный эле¬
мент берет верх над личным, трансформируя вассальные связи,
подготавливая вытеснение их институтом подданства. Любопыт¬
ную переходную ситуацию отразили XIV и XV века — период, ко¬
торый некоторые исследователи, желая подчеркнуть новое качест¬
во внутренних связей в среде феодалов, называют временем feo-
dalitd prolongd, bastarde. Он демонстрировал пестроту форм, в ко¬
торой соседствовали старые формы feodalitd, опирающиеся на ом-
маж и фьеф, с новой формой фьеф-ренты (fiefe de bourse в Анг¬
лии), которая еще сопровождается процедурой hommage, однако
вместо фьефа появляется ежегодная денежная плата за службу.
Уже к концу XV в. и эта форма сходит со сцены, вытесняясь конт¬
рактной службой. В ней вообще исключен hommage, однако «кон¬
трактники» носят знак своей связи с сеньором — ливрею. В свою
очередь, они сами могут заключить контракт с достаточно широ¬
кой группой людей, составив военную команду в несколько сотен
единиц, находящихся на службе магнатов или короля. Параллель¬
но фьеф-ренте и контрактам в эту переходную эпоху короли и
принцы гальванизируют институт рыцарских орденов.
Все эти новые и старые формы, сосуществуя и дополняя друг
друга, способствовали перегруппировке сил сословия. Контракт¬
ные связи накладывались поверх традиционных вассальных и рас¬
ширяли практику военных и политических альянсов. В этих изме¬
нениях следует искать источник бандитизма дворянства и неви¬
данной до сих пор по масштабам борьбы феодальных группировок
уже в XV в. Вместе с тем, здесь же коренились возможности для
усиления центральной власти.
В отличие от бесстрастного и по большей части разрушитель¬
ного воздействия экономической эволюции политика государст¬
венной власти выглядит не столь однозначной. Однако и в этом
случае направленная на сохранение и поддержку сословия приоб¬
щением его к службе в постоянной армии или государственном ап¬
парате власть «огосударствляла» систему feodalitd и содействовала
формированию института подданства, который составит непре¬
менный компонент государства нового времени.
Несмотря на разрушительные импульсы, уже на рубеже ранне¬
го Нового времени дворянство продолжало удерживать политиче¬
скую власть и преимущественные позиции в обладании фондом
земельной собственности. Источник силы таился в замедленном в
136

целом процессе эволюции крестьянства. Западная Европа на ос¬
новной части своей территории дает вариант длительного сохране¬
ния мелкого производства. Часть дворянства оказалась способной
вписаться в качестве активной силы в систему рыночных отноше¬
ний и даже предпринимательства, подобно английскому джентри.
В Восточной Германии и Центральной Европе дворяне станут орга¬
низаторами хлебной коммерции, на другом краю континента их
собратья, испанские дворяне Месты, занявшиеся разведением
овец, будут контролировать две трети национальной территории.
Теряя монополию на военную функцию в перспективе радикаль¬
ного переворота в судьбах армии, благодаря артиллерии и возрас¬
танию роли пехоты, дворянство все же еще длительное время бу¬
дет удерживать свои позиции в армии в качестве воинов-профес-
сионалов и ее офицерского состава.
Феномен живучести дворянства как общественной группы не
исчерпывается только рамками средневековой истории. Его жизнь
продолжится в Новом времени в условиях буржуазного общества
XVIII —XIX вв. Уступив экономические позиции, дворянство
сохранит часть земельной собственности, приспособится в той или
иной степени к новым общественным отношениям, сольется в
известной мере с представителями буржуазии и, главное, оста¬
нется в составе политической элиты с высокой степенью активно¬
сти. Политизированная общественная мысль и историография
XIX столетия даст уничижительную характеристику сословию, от
агрессивности и паразитизма которого, по их мнению, выгодно от¬
личались экономные и деятельные предприниматели. Конечно,
объективная оценка исторической роли и места дворянства пред¬
полагает осознание историками ответственности этой части обще¬
ства за издержки средневекового этапа человеческой истории,
связанные с насилием — политическим и социальным. Тем не ме¬
нее, очевидно, не следует отказывать дворянству в способности
преодолевать эгоистические интересы и содействовать общест¬
венному благу.
И, наконец, последний, выделенный нами в анализе аспект
культурно-идеологической истории дворянства, который отража¬
ет процесс самоидентификации сословия, его знания о самом себе
на путях цивилизационного развития. Целесообразно, на наш
взгляд, подчеркнуть исключительное значение двух факторов в
этом процессе. Во-первых, роль католической церкви, которая
способствовала оформлению рыцарской идеологии и этики. Они
должны были привести в равновесие престиж слоя и его достоин¬
ства. Именно церковь христианизировала культ воина, личной
верности и военной доблести, существовавший в варварском об¬
ществе. Важнейшими компонентами модифицированной этики
стали понятия «храбрости» (prouesse) как сублимации насилия,
благоразумия (sagesse) и солидарности. Вторую линию воздейст¬
вия составляли импульсы, идущие от политической власти и терри¬
ториально-этнического самоопределения государств. Они способ¬
137

ствовали оформлению национальной идеологии и национального
самосознания дворянства.
Уже отмеченный нами факт особого значения ритуала в соци¬
альной и политической жизни дворянства, составляет также важ¬
ную часть его культурной истории. Потому не случайно современ¬
ная наука включила рыцарство в актуальную тему «играющего че¬
ловека». Это позволило ей по-новому взглянуть на ритуальную и
символическую сторону рыцарской жизни, в частности на турни¬
ры. Новые подходы подключили к исследованию иконографию,
что позволило посмотреть на образы в искусстве и геральдике как
на исторический документ, в котором анализируется жест, тело в
пространстве, логика изображения фигур и цвет.
Элитарный характер дворянской культуры и фанатизм рыцар¬
ской идеологии, как впрочем, и всякой другой идеологии, не может
скрыть того обстоятельства, что западноевропейское общество со¬
здало труднодостижимый, но непреходящий по значению для че¬
ловечества образ «рыцаря без страха и упрека». Духовные ценно¬
сти и созданная дворянством «цивилизация манер» сыграли ис¬
ключительную роль в оформлении европейской культуры Нового
времени и самого европейского современного человека. И в этом
случае невозможно не подчеркнуть того обстоятельства, что дво¬
рянское направление еще долгое время не растворится в культур¬
ной жизни Нового времени, а такое мощное интеллектуальное и
культурное явление, как романтизм, направленный на восстанов¬
ление средневековых ценностей в противовес буржуазному праг¬
матизму, станет плодом творчества, главным образом, дворянской
прослойки общества.
Литература по теме
Хейзинга И. Осень средневековья. М., 1988.
Aurell М. La Noblesse en Occident (V—XV stecles). P., 1996.
Boutruche R. Seignerie et feodalitd. P., 1968.
Contamine Ph. La Noblesse au royaume de France de Philippe le Bel & Louis XII:
Essai de Syntese. P.: PUF, 1997.
Genicot I. La noblesse au Moyen Age dans l'ancienne France // Comparative
Studies in Sociology and History. The Hague, 1962.
Duby G. L'dconomie rurale et la vie des campagnes dans l'Occident mddidval. P.,
1962.
Duby G. Guerriers et paysans. P., 1973.
Duby G. Hommes et structures du Moyen Age. Recueil d'articles. P., 1973.
Duby G. Les trois ordres ou l'imaginaire du fdodalisme. P. 1978.
FossierR. Histore sociale de l'Occident mddidval P., 1970.
Hilton R. The Transition from Feudalism to Capitalism L., 1976.
FloryL. L'iddologie du glaive: prehistoire de la chevalerie. Geneve, 1983.
FloryL. L'essor de la chevalerie XI —XII stecles. Geneve, 1986.
La Noblesse au Moyen Age. P.: PUF, 1976.

8. АРИСТОТЕЛЕВСКОЕ ПОНЯТИЕ «ГРАЖДАНИН»
В КОММЕНТАРИЯХ НИКОЛАЯ ОРЕЗМА
И СОЦИАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
ВО ФРАНЦИИ XIII-XIV вв.*
Опыт античной греко-римской и европейской истории позво¬
ляет рассматривать проблему гражданина и гражданственности,
воплощенную в рефлексиях и практике общества, в качестве пока¬
зателя важной константы его политической истории. Возникая и
существуя на разных этапах развития, эта константа отражала
процесс самоидентификации общества и степень зрелости его по¬
литического и социального устройства. В данном очерке нами
предпринята попытка анализа ее состояния в политической мысли
и конкретных условиях средневековой Франции классического
периода.
В политических рефлексиях Средневековья преобладали сю¬
жеты, связанные с государством, в первую очередь с разработками
светской концепции государства и суверенитета авторитарной
власти монарха, предполагавшей соединение всей полноты зако¬
нодательной, судебной и исполнительной власти. Только в XVIII в.
эти сюжеты сменит тема личности и прав человека. Сам феномен
«государства» часто передавался понятиями «статус правления»
(status regni), «власть» (regnum) и обрел привычный нам термин
«dtat» только к концу классического Средневековья. Тем не менее
представление о государстве не было поглощено только фигурой
монарха — политическая мысль обычно включала в эти понятия в
том или ином виде совокупность проживавшего в границах госу¬
дарства населения.
Обоснование юристами верховных прав монарха идеей пуб¬
личной природы власти и, следовательно, его ответственности за
мир и справедливость в обществе, должно было породить предста¬
вления об ограничениях, которые накладывали на власть «добрые
законы» и долг «службы». Политическая мысль искала источники
происхождения власти не только в Боге, но и в «народном согла¬
сии». Уже в XIII и особенно в XIV в. в Западной Европе, в частности
во Франции, получила распространение идея «контракта» во взаи¬
моотношениях центральной власти и широких кругов общества.
Естественной частью этих рефлексий стала идея «гражданина». Ее
появление в литературе должно было свидетельствовать о форми¬
ровании в обществе нового типа подданного (sujet) — не субъекта,
зависимого от господина, но общественно активного человека,
* Опубл. в сб.: От средних веков к Возрождению: сб. в честь проф. Л.М. Браги¬
ной. СПб.: Алетейя, 2003. С. 19 — 35.
139

располагавшего личной свободой и определенными политически¬
ми правами, гарантированными государством, а также сознающе¬
го ценность самого государства и ответственность за него. Новый
этап в разработке светской теории государства, и, в частности,
появление в ней идей верховенства законов и гражданственности,
был связан с именем Аристотеля, творчество которого в домене
политической мысли во всей полноте оказывается достоянием
западноевропейского общества начиная с XIII в.
Значительность этого влияния объяснялась особенностями по¬
литического учения Аристотеля, которые отвечали потребностям
средневекового общества того времени. В контексте интересую¬
щей нас проблемы внимания заслуживают в первую очередь
декларируемые Аристотелем принципы познания, которые отли¬
чала ориентация на эмпирические наблюдения. Это позволило
Аристотелю признать множественность форм политических
образований в отличие от Платона, который шел от теоретических
конструкций и создал абстрактно-единообразный образ государ¬
ства. Существенное значение имело общее вйдение им государст¬
ва как феномена, в котором реализуются коллективные связи
людей, как явления, способного удовлетворить человека в случае,
если он повинуется разуму и законам. Следует также отметить
исходное признание философом человеческой природы поли¬
тического факта. Оно побудило его основным принципом полити¬
ческой жизни объявить «жизнь во благо» (существовать — значит
существовать счастливо), связав этот принцип с поведением граж¬
данина.
В контексте вопроса о появлении и развитии понятия citoyen в
средневековой политической литературе Франции учение Аристо¬
теля причудливым образом отозвалось в творчестве Николая Орез-
ма — человека, имя которого вплоть до последнего времени остава¬
лось практически неизвестным в отечественной медиевистике1.
Орезм принадлежал к плеяде блестящих умов Франции XIV в., бу¬
дучи ученым с весьма широким кругом научных интересов в обла¬
сти математики, астрономии, знаний о природе, философии, эко¬
номики, риторики, этики и политики. Сочинения ученого обнару¬
живают его редкую по тем временам образованность: глубокое
знание им античных авторов (Аристотеля, Платона, Сенеки,
Плиния, Эвклида), арабских текстов, произведений средневековой
философской, правовой и политической мысли (Альберта Велико¬
го, Августина Блаженного, Фомы Аквинского, Жана Буридана,
Марсилия Падуанского, Беды Достопочтенного, Иоанна Солсбе-
рийского).
Биография Николая Орезма изобилует белыми пятнами, не¬
смотря на давние и настойчивые усилия ряда западных историков
восстановить картину жизни и творчества ученого с попытками, в
частности, уточнить спорные мнения об авторстве некоторых из
приписываемых или действительно принадлежавших ему сочине¬
ний2. Приблизительны дата (1320) и место его рождения (близ Кае-
140

на, диоцез Байё); неясно происхождение, хотя известно, что неко¬
торые из его предполагаемых родственников (Гильом, старший и
младший Анри Орезмы) были клириками. Он получил образование
и коллеже Наварры, что само по себе служит сильным аргументом
в пользу предположения о его скромном происхождении, посколь¬
ку для поступления в это заведение надлежало быть бедным.
Орезм продолжил свое обучение в Сорбонне, став доктором теоло¬
гии (ок. 1356 г.), что позволило ему начать свою профессиональную
деятельность в качестве преподавателя (grand-maitre) Наваррского
коллежа. На формирование его карьеры и общественной позиции
не могли не оказать влияния как драматические события в жизни
Франции середины XIV в. («Черная смерть», поражения в Столет¬
ней войне в битвах при Креси и Пуатье с пленением короля Иоан¬
на Доброго, Жакерия и восстание Этьена Марселя), так и близость
к дофину, впоследствии королю Карлу V. Последняя стала возмож¬
ной благодаря успеху, сопровождавшему появление его первых на¬
учных трактатов против астрологии («Tractatus contra judiciarios
astronomos» и «Livre de divinacions»).
Церковная карьера в качестве каноника Руана (1362) и затем
Парижа (1363) положила конец его профессии преподавателя.
Последующую церковную деятельность Орезма в должности на¬
стоятеля капитула Руана и епископа Лизье биографы связывают с
намерениями Карла V сделать его защитником и проводником
королевских интересов в борьбе со сторонниками Карла Наварр¬
ского, который в недавнем прошлом питал надежды в отношении
французского престола, — в частности с архиепископом Норман¬
дии Филиппом Алансонским, а также с Мишелем Дираном,
которого Николай Орезм сменил на посту настоятеля Руанского
капитула в 1365 г.
Посвященная Орезму литература содержит неопределенные
указания на то, что он мог занимать при дворе должности капелла¬
на, секретаря, советника, сборщика податей. Однако, фиксируя
его близость ко двору, гораздо важнее отметить контакты Орезма
с королем по линии их «духовной связи». КарлУ, заслуженно сни¬
скавший себе славу «просвещенного» монарха (1е гоу lettrd), не
только собрал вокруг себя круг образованных людей — литерато¬
ров и ученых, — но и стимулировал их научные занятия. Одним из
наиболее ярких свидетельств такого рода усилий стала основанная
монархом библиотека в Лувре. Собрание в несколько сотен томов
пополняют по заказу короля переводы произведений Сенеки3, Пе¬
трарки4, Эгидия Римского5, Иоанна Солсберийского6, Августина7.
По желанию Карла V Орезм делает переводы «Естественной исто¬
рии» Плиния (1370), «Этики» (1372) и «Политики» Аристотеля
(1370-1374).
В своем посвящении Карлу V книги Аристотеля «Политика»
Орезм ссылается на желание монарха иметь переводы произведе¬
ний «политического знания» (la science politique) в качестве важ¬
ного средства, могущего обеспечить общее благо (le bien publique),
141

благодаря рецептам осторожности (prudence), взвешенности
(balance) и терпения (patience), которые раскрывают мудрые и
знающие авторы книг. «Audiens sapiens sapientior erit» (Мудрец,
способный услышать, станет мудрее), — замечает при этом
Орезм8. Аристотеля он называет самым известным носителем «ми¬
рового знания о правилах и принципах управления». И хотя задачи
«общего блага», признает переводчик, должны решаться согласно
природе региона и нравам народа, тем не менее именно учение
Аристотеля содержит естественные, универсальные и потому
вечные законы в отличие от других — меняющихся и, следователь¬
но, кратковременных9.
Труд Орезма не является переводом в собственном смысле сло¬
ва. И дело не столько в том, что текст Аристотеля зачастую переме¬
жается пересказом отдельных положений «Политики», сколько в
пространных комментариях Орезма. Они формируют в известной
мере самостоятельный пласт рассуждений, которые можно рас¬
сматривать как политическое учение Орезма о формах государст¬
венного устройства, об их достоинствах и недостатках, о положе¬
нии монарха и о законах, регулирующих его деятельность, о соци¬
альной стратификации общества и многом другом. Причем учение
это опирается на современные автору реалии, точнее — на собст¬
венное его видение их.
Почти с уверенностью можно утверждать, что сам Орезм пони¬
мал свою роль в качестве отнюдь не простого переводчика, но «со¬
ветчика» Карла V. Он открыто заявляет, что его вдохновлял пример
Аристотеля, написавшего для великого Александра книгу, чтобы
обучить того, как дблжно править. Смысл своих комментариев
Орезм видел в том, чтобы растолковать изложенные в книге на¬
блюдения для их лучшего понимания и последующего полезного
применения (appliquer a profit)10. Политику как область знания, по¬
священного искусству управления, он называет греческим словом
«архитектоника», поскольку, по его словам, она управляет всеми
вещами, относящимися к человеческой жизни11. Орезм дал опре¬
деление государства, употребив понятие «une policie», подчеркнув
универсальность и генеральность (т.е. общий характер) явления.
Последнее обстоятельство объясняет, по его мнению, необходи¬
мость других примеров, которые направляли бы или выправляли
положение (adrecier)12.
Орезм снабжает перевод тремя специальными разделами спра¬
вочно-вспомогательного характера. Первые два содержат словарь
важных понятий (120 слов) в качестве дополнения к обозначениям
содержания книг и глав в произведении Аристотеля, а также разъ¬
яснения смысла наиболее значительных (notables) тем и явлений, о
которых шла речь в работе13. Третий вспомогательный текст содер¬
жит толкование терминов по преимуществу чужих, иностранных
(etranges) или (по выражению Орезма) «не бывших в общем упот¬
реблении»14. Эти разделы часто заметно уточняют и обогащают
комментарии автора в тексте перевода.
142

Следует признать, что политические взгляды Орезма, в частно¬
сти в его комментариях к «Политике», оказались наименее разра¬
ботанным в литературе сюжетом. Внимание исследователей до сих
пор привлекали более всего экономические взгляды Орезма («Тра¬
ктат о монетах»), его философские сочинения или спорные вопро¬
сы о принадлежности его перу некоторых произведений. В данной
статье сделана попытка выделения и толкования оригинального
текста Орезма по одному из вопросов его политического учения —
вопросу о гражданине, несомненно занимающему его внимание.
Этот факт сам по себе, независимо от его решения, имеет значение
как любопытное свидетельство зрелости не только института вла¬
сти и государственности, но и характера политического сознания и
активности общества и его отдельных представителей.
Характеристику взглядов Орезма по названной проблеме хоте¬
лось бы предварить анализом некоторых особенностей того мате¬
риала, который лег в основу исследования. Одной из этих особен¬
ностей явилось очевидное наложение двух дискурсов — Аристоте¬
ля и Орезма — в тексте работы, что могло бы сделать последнюю
объектом для самостоятельного и интересного дискурсивного ана¬
лиза. Однако и в данном частном случае исследование предполага¬
ло необходимость различения текстов, а также выявление расхож¬
дений текста Орезма с современной ему реальностью. Решение
этой задачи облегчает в целом достаточно критический настрой са¬
мого Орезма, признание им возможности «доброй коррекции»
(bonne correction) мнений мудрецов, не исключая Аристотеля. Он
может мягко дистанцироваться от «Политики» Аристотеля, отме¬
тив невозможность для философов-язычников понять божествен¬
ную волю15.
В других случаях Орезм вступает в полемику со Стагиритом, в
частности по вопросам общественной жизни, ясно осознавая, что
аргументы философа действуют, по его собственному выражению,
«более точно» в условиях древних государств, давно исчезнувших.
Он старается отметить расхождения между описываемыми Ари¬
стотелем явлениями и вызванными ими ассоциациями в современ¬
ной ему жизни. Иногда, наоборот, ощущая аналогию в каких-то
конкретных ситуациях с событиями прошлого, невольно смеши¬
вает понятия для их обозначения. Из истории известно, пишет
Орезм, что порой сервы восстают против своих сеньоров — древ¬
ние называли эту Жакерию «войной рабов»16. В ряде случаев
ученый подчеркивает свое несогласие с оценками Аристотеля, в
частности по поводу выборной власти, которую тот предпочитал
монархии и которую Орезм, со своей стороны, считал лучшей фор¬
мой государственного устройства. Он не принял соображения
Аристотеля, полагавшего, что выборная власть гарантирует обще¬
ство от опасности вырождения или болезней представителей пра¬
вящего рода. Подчеркнув, что Аристотель не настаивает на своей
позиции, Орезм, тем не менее, выдвигает весьма резонный аргу¬
мент об опасности смут в эпоху междуцарствий в обществе, где лю¬
143

ди вооружены, очевидно, имея в виду не только дворянство. Важ¬
ным компонентом Столетней войны во Франции уже в XIV в. явля¬
лась практика самообороны, сложившаяся как результат сознатель¬
ного расчета правительства, а также личной инициативы
горожан и крестьянства, которые использовали опыт общинной и
цеховой организаций. Активность этих сил, державших в руках ору¬
жие, которое они могли обернуть — и оборачивали — против своих
сеньоров, служила источником оправданного и серьезного беспо¬
койства для правительства и господствующих слоев общества17
Следует иметь в виду и то обстоятельство, что утверждение са¬
мого принципа наследственной власти для правящего дома Фран¬
ции в конце XIV в. не потеряло своей остроты, получив юридиче¬
ское оформление только спустя столетие. Эта конкретика, несом¬
ненно, питала настроения Орезма в мотивации преимуществ на¬
следственного принципа. Весьма любопытными для понимания
психологии человека, приближенного к верховной власти, выгля¬
дят аргументы, связанные с рассуждениями французского теоре¬
тика о некоторых свойствах человеческой природы. Ученому нель¬
зя отказать в трезвой наблюдательности, когда он отмечает склон¬
ность человека наилучшим образом заботиться о «своем»: тот, кто
владеет властью как наследуемой, будет управлять королевством
лучше, чем новоизбранный временщик. Орезм пишет о чувстве
страха за безопасность своего потомства, которое неизбежно дол¬
жен испытывать временный государь в случае, если он примется
сурово соблюдать законы и наказывать вельмож королевства.
Тот же критический настрой и реализм отличают рассуждения
Орезма о праве и юристах. Он сознает отрицательное влияние на
монарха неумеренности легистов в их рвении по защите прав госу¬
даря, что толкало того на злоупотребления, заставляя принца, по
образному выражению Орезма, думать, что «всё» (т.е. и общее
достояние государства) находится в его собственности. В общем
отношении к римскому праву Орезм предлагал руководствоваться
в первую очередь королевским законодательством, которое учи¬
тывало потребности общества и согласовывалось с обычаями и
разумом18.
Другую примечательную особенность исследуемого в статье
материала составили исходные позиции Орезма в решении им во¬
просов политического и общественного развития. Вслед за Аристо¬
телем он ставит это решение в зависимость от различных форм
государственного устройства и даже от конкретно-исторических
обстоятельств. Так, Орезм признает, что в условиях демократии,
где доминирует воля народа, каждый представитель народа, в том
числе крестьянин, ремесленник и бастард, является гражданином
в отличие от олигархии, где гражданином может стать только очень
богатый и могущественный человек (grandement riche et puissant).
Немногочисленность населения способствует расширению соста¬
ва граждан и наоборот. Орезм подчеркивает сложность вопроса,
отмечая невозможность суждения о нем на основании только ка¬
144

кого-то одного условия — по месту жительства или по месту рож¬
дения человека, принадлежности родителей или одного из них к
этому статусу и т.д.19
Судя по содержанию комментариев, автор не просто подража¬
ет манере Аристотеля, но сознательно и вполне органично испове¬
дует ее. Текст комментариев изобилует примерами. Так, рассуж¬
дая о целесообразности или, наоборот, нецелесообразности како¬
го-то явления или правила в государственной жизни, он подчерки¬
вает определяющее значение условий их существования: что бес¬
полезно и даже опасно для «доброго государства» (bonne police),
что может оказаться полезным (expedient) в государстве несовер¬
шенном (empiree) или менее совершенном, чтобы восполнить не¬
достатки чего-либо другого. В доме, которому грозит гибель и раз¬
рушение, замечает Орезм, полезна всякая опора. Ученый не ис¬
ключает подобной вариативности даже в отношении к добродете¬
лям20. Отмеченный подход к анализу свойствен и его философским
произведениям. В частности, в работе «Quodlibeta» при решении
проблемы причинности он исходит из утверждения о различных
результатах при действии одной и той же причины, благодаря раз¬
личию в условиях места и времени21.
Возвращаясь к исследованию сюжета, который является ос¬
новным в нашей главе, следует отметить, что Орезм вслед за Ари¬
стотелем употреблял понятие citoyen для обозначения не обитате¬
ля города, но человека, обладающего свободой и политическими
правами. Это понятие Орезм связывал с представлением о
civilitd — «гражданственности» и с «гражданским образом жизни»
(civilement), который предполагает определенную мораль, когда
«злу» (malice) противопоставлены принципы «справедливости» (par
justice) и «общественного блага». Таким образом, в общем предста¬
влении об этом явлении у Орезма присутствуют оба непременных
компонента идеи гражданственности — обязанности гражданина
по обеспечению существующей общности, что предполагает нали¬
чие у гражданина гражданских добродетелей, и право гражданина
на политические свободы, гарантированные государством.
Чтобы уточнить, однако, кто же из жителей, по мнению Орез¬
ма, обладает статусом гражданина, следует рассмотреть воспри¬
ятие им общественной структуры современной ему Франции. Не¬
смотря на отрывочность и разбросанность информации, можно
воссоздать довольно сложную картину стратификации общества,
которая существовала в сознании Орезма. Она определялась ис¬
ходным убеждением (как и у Аристотеля) о «естественной невоз¬
можности» равенства людей22. Орезм заметно разнообразит тра¬
диционную тройственную схему средневекового общества, весьма
обобщенный образ которого был создан на основе принципа функ¬
ционального деления: молящиеся, сражающиеся, трудящиеся. Он
употребляет ряд дополнительных и дробных признаков социаль¬
ного, имущественного и профессионального характера. По наибо¬
лее общему из социальных признаков — свобода — несвобода —
145

Орезм выделяет рабов, чье рабство (servitude) является природным
и наследуемым состоянием (corporele), различая в их среде земле¬
дельцев (cultivateurs de terre) и поденщиков (mercennaires) и проти¬
вопоставляя им свободных и сеньоров23. Все, кто занимается тяже¬
лым трудом, по мнению Орезма, должны быть сервами. Происхож¬
дение сервов он связывает с войной, повторяя расхожее в средне¬
вековой мысли мнение и не стремясь углубляться в этот вопрос.
Орезм не исключал возможности для сервов получения свободы,
ограничив ее, однако, волей сеньора, который к тому же, по его
словам, должен был «посчитать, что некоторые из них обладают
свободной и добродетельной натурой»24. Проявления обществен¬
ной активности в освободительном движении горожан и крестьян
XII — XIV вв. автором, таким образом, были проигнорированы.
Статус сеньора, по мнению Орезма, предполагал несколько ус¬
ловий. Он связывал его с обладанием земельной собственностью
(seigneurs des possessions, de region ou territoire), специально огова¬
ривая необходимость наличия богатства с «незапамятных времен».
По его утверждению, это служит знаком справедливого приобре¬
тения такого богатства и мудрого распоряжения им. Кроме того,
человек, называющий себя noble de lignage ou gentil, должен обла¬
дать наследственным благородством, т.е. его родители или пред¬
ки — люди vertuens, располагавшие могуществом, доблестью и до¬
брой славой. Только совокупность названных условий обеспечива¬
ет принадлежность человека к noblesse de vertu, доблестные каче¬
ства которого гарантированы от вырождения. В отличие от дворя¬
нина человек из народа (de commun peuple), по утверждению
Орезма, не имеет аналогичных условий происхождения и не испы¬
тан в доблести. Он сам или его родители могли приобрести богатст¬
во — недавно или «внезапно». Однако это не отменяет факта их
низкого происхождения и не меняет их природы, которая осталась
неподготовленной к богатству25.
Кроме принципов свободы, собственности и знатности, с помо¬
щью которых Орезм рисует социальную стратификацию, он ис¬
пользует еще один — принцип общественного предназначения, ко¬
торое определяет понятием estat («состояние»). Он применяет это
понятие к общности «сеньоров», выделив в ней «людей оружия»,
«совета» (conseil) и духовенство26. В рассуждениях Орезма обра¬
щает на себя внимание фиксация им факта образования новой
группы чиновничества, получившего или имевшего статус дворян¬
ства. Хотелось бы также отметить, что автор, специально не огова¬
ривая близость и внутреннюю взаимосвязь всех примененных им
принципов стратификации, тем не менее четко отделил привилеги¬
рованную часть общества от свободных, но неблагородных, и тем
более от зависимых людей. Орезм подчеркивал исключительность
положения духовенства, к которому сам принадлежал, объяснял ее
требованиями «естественного разума» в отношении «священных
вещей»: les divines sunt tres choses nobles et tres dignes27. Очень
подробно Орезм перечисляет все категории лиц, принадлежность
146

которых к этому сословию была невозможна, т.е. тех, чье происхо¬
ждение «несовершенно» (имеется в виду незаконное или низкое
происхождение, ошибки при получении благородного статуса,
очевидно, для нуворишей, бесчестье). Конкретизируя свою пози¬
цию, он называет убийц, клятвопреступников и вообще преступ¬
ников, бастардов, ростовщиков, жонглеров, а также больных лю¬
дей (эпилепсия, идиотизм). В более жестком варианте решения
этого вопроса Орезм предлагает закрыть сословие для всех людей,
занятых светскими делами: рыцарей, а также чиновников Палаты
счетов и Парламента (адвокатов и прокуроров).
В случае с духовенством Орезм явно озабочен вопросом о соот-
нетствии его статуса состоянию богатства или бедности. В принци¬
пе он исходит из мысли о том, что бедность не может обеспечить
необходимый статус и не соответствует характеру службы —
службы Богу. Однако рассуждения автора по этому поводу кажут¬
ся непоследовательными, даже если учесть тот жанр, в котором
ноплощены политические взгляды Орезма, — жанр комментариев,
а не трактата, написанного к тому же по какому-то специальному,
н частности церковному, вопросу. Тем не менее само желание
автора затронуть названную проблему и характер ее решения
весьма красноречивы. Здесь отразилось беспокойство духовенст¬
ва, вынужденного отвечать на вызов христианского мира в XIII и
XIV вв., выдвинувшего идеал бедности и нравственного совершен¬
ства и требующего реформ церкви. Категорическое заявление об
обязательности богатства для людей, отправляющих культ, Орезм
соединяет с оговоркой о его скромных размерах и условием, что
оно будет приобретено честным трудом. Такая «бедность», по его
словам, только поможет духовенству освободиться от созерцатель¬
ности. «Бедность» другого рода в виде нищенства, убогости, скудо¬
сти (mendicitd, indigence), т.е. требующая имущества других, чтобы
поддержать СВою жизнь, не соответствует достоинству тех, кто
предназначен Богом к священной службе. Чтобы доказать непри¬
глядность бедности и обязательность для общества платить димы
в пользу церкви, он апеллирует к поэту Вергилию, Отцам церкви
(св. Иерониму), римскому праву и даже Магомету и Корану.
Ставя под сомнение благость «добровольной бедности» в bonne
police, он не может не признать ее возможность и соответствие че¬
сти священника, если тот действует по совету и желанию Бога.
В последнем случае это явление, по мнению Орезма, не подлежит
оценкам с точки зрения «естественного разума», поскольку оно
грансцендентно и направлено на спасение души28. Последнее со¬
ображение не помешало ему решительно осудить добровольную
бедность Validi (очевидно, подразумевается ересь вальденсов),
объявив ее порочной и порицаемой законами29.
Сведенные воедино отрывочные рассуждения Орезма о сво¬
бодной, но непривилегированной части общества дают довольно
пространную и продуманную характеристику их состояния. Пред¬
ставители данной группы (в противоположность привилегирован¬
147

ным слоям) занимаются работой по необходимости и живут тру¬
дом рук своих. Это сельские труженики (laboureurs), которые, по
словам Орезма, в отличие от раба, зависимого от одного человека,
зависят от государства. Другая их часть формирует группу лиц,
производящих продукцию (oeuvres), подобно кожевникам или
мясникам, а также людей, занятых обслуживанием (bounausse).
К ним относятся работники кухни, сапожники, торговцы. Кроме
того, в среде ремесленников есть три группы «неприятных людей»,
к которым Орезм относит тех, чье ремесло связано с жестокостью
и грязью (мясники, кожевники, башмачники), мелких торговцев и
людей рынка и, наконец, поденщиков. Признавая необходимость
существования сельских тружеников, ремесленников и купцов в
государстве, Орезм отказывает им в праве участия в государствен¬
ных делах, четко отделяя от тех, кто причастен к управлению30.
Орезм допускает для «трудящихся» возможность перехода в
состояние привилегированной части общества, однако граница ме¬
жду двумя этими группами оказывается более жесткой, нежели
межсословный рубеж внутри сообщества «сеньоров». Перемена
функций для собственников земли и обладателей «благородства» в
сознании Орезма связана исключительно с возрастом. Молодым
сеньорам Орезм предлагает армейскую службу, для которой нуж¬
ны сила и ловкость. Государственные и церковные дела требуют
успокоенных страстей и мудрости зрелого возраста31.
Неравенство, считает Орезм вслед за Аристотелем, есть форма
бытия, но оно не должно быть чрезмерным и неуправляемым. Эту
позицию он откровенно объясняет угрозой крестьянской войны
(Жакерии), которая может потрясти государство. Бедность, по его
утверждению, не может быть лояльна по отношению к людям, жи¬
вущим civilement. Желая жить так же, бедные неизбежно органи¬
зуют заговор против богатых32. Поэтому, для того чтобы в государ¬
стве не было потрясений и перемен, предпочтителен консонанс,
т.е. гармония звуков и голосов, как в музыке. Любопытно, что, ис¬
пользовав понятие, употребленное Стагиритом, Орезм меняет
контекст: в «Политике» речь идет о критике чрезмерного стремле¬
ния к единству в жизни общества33.
Кого же из этой столь разнородной и довольно жестко страти¬
фицированной общности Орезм считает «гражданами»? На пер¬
вый взгляд, позиция Орезма может показаться весьма терпимой.
Вслед за Аристотелем, как отмечалось выше, он допускал в услови¬
ях демократии возможность гражданского статуса для ремеслен¬
ников и бастардов. Однако позиция Орезма выглядит жесткой и
категоричной в случае, если речь идет о police tres bonne — «лучшей
форме государства», которую, по его мнению, воплощает совре¬
менная Орезму Франция. Само понятие гражданства он связывает
с тремя условиями. Первые два — наличие богатства и непременно
связанной с ним добродетели34. Орезм исключает из категории
граждан сервов, лично свободных земледельцев, ремесленников и
купцов по причине отсутствия у них богатства (felicit£, habun-
148

dance), а также их занятости работой, необходимой для пропита¬
ния, которая не позволяет им обладать добродетелями и совершен¬
ствоваться в добродетелях, требуемых для того, чтобы участвовать
и делах управления государством35.
Естественным следствием такой позиции явился вывод Орезма
о том, что моральными и политическими добродетелями обладают
только люди привилегированного положения, имеющие земель¬
ную собственность36. При употреблении понятия «добродетель»
(vertu) Орезм часто ассоциирует его с одним из значений этого сло¬
ва — «власть», «могущество». Таким образом, понятие «гражда¬
нин» оказывается связанным у него не только с богатством и нрав¬
ственными нормами, но и с причастностью к делам управления или
правом на эту причастность37. Орезм пишет, что статус граждани¬
на предполагает право голоса во взаимоотношениях с государем в
делах совещательных, судебных и управленческих38. Все другие
члены сообщества обязаны служить гражданам: sunt ordends pour
servir les citoyens39. Под правом на политическую власть Орезм
имел в виду общегосударственный уровень ее реализации. Любо¬
пытным свидетельством именно такого понимания вопроса слу¬
жит реакция Орезма на статус горожанина и внутриполитическую
ситуацию в городе. Выше отмечалось, что, употребляя термин «гра¬
жданин», Орезм не отождествлял его с номинацией обитателя го¬
рода, но подразумевал члена французского общества, наделенного
определенными правами. Более того, можно утверждать, что
Орезм ясно осознавал разницу между античным городом-государст¬
вом (в своем переводе Аристотеля он употребляет термин «citd») и
французским вариантом города, существовавшего в рамках госу¬
дарства, под властью короля. Орезм признает наличие у такого го¬
рода некоего статуса, характеризуемого, в частности, правом юс¬
тиции, но в соответствии с принципом «разделенной юстиции»,
которая во всей полноте принадлежит государю (selon justice qui
appartient mesmement as princes destributive). Жителей такого горо¬
да, пишет Орезм, называли «гражданами», так как многие из них
могли выполнить функции мэра, эшевенов и консулов, но их ста¬
тус действовал, по его мнению, только в границах города, а не госу¬
дарства40. Таким образом, не каждый горожанин обладал правом
гражданина в городе, где оно тоже было связано с причастностью
к работе органов управления и, очевидно, их формированию, а
полноправие горожанина автоматически не означало полноправия
в масштабах государства. Этот пассаж интересен как свидетельст¬
во не только отношения Орезма к правам городского сословия (ни¬
же мы еще вернемся к данному сюжету), но определяющего в ко¬
нечном счете значения социальной позиции автора в решении им
вопроса о государственном статусе гражданина, сориентирован¬
ном на монопольное сохранение власти в руках наиболее привиле¬
гированной части населения.
В рассуждениях о гражданине Орезм не всегда последователен
и точен в выражении мыслей, что, очевидно, объясняется давлени¬
149

ем текста «Политики» или сложной современной ему реальности.
Любопытным примером могут служить рассуждения о подданном.
Чаще всего Орезм имеет в виду человека, зависимого от господине!
и неполноправного. Однако в его комментариях присутствует и но¬
вое понимание подданства как зависимости от государства, и и
этом случае он не исключает возможности для подданного стать
гражданином41. Очевидно, уступая действительности, Орезм при¬
знает, что некоторые из земледельцев и ремесленников могут раз¬
богатеть, подобно кожевникам, и стать гражданами при «добром
руководстве». Об отношении Орезма к такого рода богатству уже
говорилось выше. Он не исключал возможности для каких-то вы¬
ходцев из неблагородных слоев стать рыцарями или заняться от¬
правлением военной функции, упоминая при этом должности «по¬
мощника» и капитана42. Отмеченная им возможность не случайна,
если учесть изменения, которые происходили в военном деле в ус¬
ловиях Столетней войны: применение артиллерии, резко увели¬
чившее численность обслуживающего персонала; постепенное об¬
ретение самостоятельного значения пешего ополчения в структуре
армии43. Однако и в этом случае Орезм подчеркивает специфику
такой военной службы как платной и не связанной со статусом
дворянина.
Сдержанные, чтобы не сказать скупые, уступки не меняют об¬
щего впечатления о весьма жесткой элитарной позиции Орезма.
Это впечатление подтверждает анализ государственного идеала
Орезма и его реакции на сословно-представительную практику.
Орезма считают сторонником смягченной формы монархии (tem-
регё), в которой соединение авторитарного и выборного источни¬
ков власти обеспечивало контроль над действием центральной вла¬
сти со стороны общества. Ознакомление с комментариями Орезма
позволяет в известной мере уточнить это мнение. В своей исход¬
ной позиции Орезм, следуя Аристотелю, не принимает демокра¬
тии, предпочитая ей монархию, но в особой форме политии (тимо¬
кратии), где власть одного, регулируемая законом во имя общего
блага, была бы соединена с властью многих44. Монархия как тип
политического устройства, где власть принадлежит одному челове¬
ку, соответствует порядку мироздания, который подчиняется толь¬
ко божественной воле. Могущество короля, рассуждал Орезм, ока¬
зывается несравненно более сильным, нежели власть любого из
подданных, уступая лишь власти всей общности населяющих ее
людей или наиболее заслуженной части их. Это могущество делает
зыбкой границу между монархией и тиранией — формой, в кото¬
рой власть тирана, превышая возможности народа, удерживает его
в жестком подчинении. Апеллируя к Священному писанию, где по¬
добный правитель назван неразумным, Орезм во французском пе¬
реводе употребляет более сильное определение — «безумный» (1е
гоу fol), повторяя, что он неизбежно потеряет свой народ. Что же,
по мнению Орезма, может помешать монарху превратиться в тира¬
на? Одним из средств он считал законы, основанные на праве и ра-
150

\уме. Отражая новый поворот в развитии средневековой полити¬
ческой теории, Орезм настаивает на идее службы, заложенной в
природе королевской власти: королевская власть — не частная
собственность, не имущество, подлежащее продаже и передавае¬
мое по завещанию, но высокая власть, вызывающая уважение и
призванная заботиться об общем благе45.
Текст Орезма обнаруживает знание им известного в те време¬
на трактата «Defensor pacis» (1324), автор которого был объявлен
Римской церковью еретиком. Он ссылается, в частности, на ту по¬
зицию Марсилия Падуанского, которая являлась частью разраба¬
тываемой им теории «народного суверенитета»: его внимание
привлекло утверждение, что позитивные человеческие законы
должны создаваться, провозглашаться и исправляться или менять¬
ся с согласия всей общности людей (toute la communitd). Ком¬
ментируя это высказывание, Орезм привносит мысль о соотноше¬
нии подобной практики с общественной пользой: никто не может
знать лучше, что полезно всем, чем все сообщество (la multitude
ensemble)46. Чтобы оценить отношение Орезма к этому вто¬
рому (после законов) средству ограничения власти монарха —
принципу «всеобщего согласия», следует обратить внимание, что в
практике и теории средневекового общества его использова¬
ние чаще всего сопровождалось оговоркой: «все сообщество»
или самая «большая» или «способная», «здоровая» и, наконец, «за¬
служенная» его часть47. Оговорка может показаться естествен¬
ной, если иметь в виду сложность технологии получения «всеобще¬
го согласия» или его целесообразность из-за соображений грамот¬
ности участников процедуры, их подготовленности к выработке
решений. Однако оговорка всегда предполагает непременные
социальные ограничения, мера и качество которых будут разны¬
ми в зависимости от общественных и политических условий их
появления.
Очевидно, не случайно Орезм приводит четкое определение
соотношения части и целого, данное Аристотелем в «Этике», кото¬
рое можно рассматривать как теоретическое оправдание упомяну¬
того принципа: «деяние главной части государства — есть деяние
государства»48. В целом в особенностях государственного устрой¬
ства современной ему Франции Орезма более всего привлекает
проблема законов и права, но отнюдь не принцип «всеобщего сог¬
ласия», даже в его весьма сдержанных формах. По поводу сослов¬
но-представительного режима, который ко второй половине XIV в.
уже стал привычной практикой политической жизни Франции,
Орезм категорично замечает, что ассамблею должна «держать не
самая большая часть общества, но самая здоровая его часть»49.
Зная соображения Орезма о статусе гражданина, нетрудно вооб¬
разить себе, кого автор имел в виду, говоря о самых «здоровых»,
или «здравых», людях.
Было бы неосмотрительным считать вывод о жесткой элитар¬
ной позиции Орезма в комментариях к Аристотелю оценкой его
151

общественной позиции в целом. Для этого потребовался бы аналим
всего его творчества, а не одного произведения, написанного к то¬
му же специально для короля, в памяти которого, конечно, не из¬
гладились воспоминания об активности общественных сил страны,
в частности горожан, в практике Генеральных штатов середи¬
ны века, преподавших урок центральной власти. И хотя у Карла V
хватило мудрости извлечь пользу из этого урока для своей полити¬
ки по управлению государством, вряд ли его можно рассматривать
в качестве поборника идеи и практики сословного представитель¬
ства. Позиция Орезма выглядит созвучной воззрениям правитель¬
ственной группировки, предпочитавшей отстаивать полноту вла¬
сти монарха, а не интересам общественных сил страны, стремя¬
щихся ограничить эту полноту. В интересующем нас контексте
важно подчеркнуть расхождение этой позиции Орезма с реальной
социальной жизнью, которая была существенно богаче рисуемой
им картины, особенно в части, касающейся прав и активности не¬
привилегированных слоев общества. Именно эта сложная и дина¬
мичная социальная реальность Франции XIV в. в конечном счете
побуждала Орезма конкретизировать аристотелевское понятие
«гражданин». Едва ли не основную тенденцию ее развития соста¬
вили попытки расширить в обществе число людей, располагающих
гражданскими, т.е. политическими, правами и свободами. Важной
вехой на этом пути стал процесс личного освобождения в
XII —XIII вв. в среде городского и сельского населения, результаты
и ход которого определили в значительной степени воля и борьба
этих социальных сил. Данный процесс явился исключительным по
значению социальным завоеванием Средневековья, который раз¬
делил казавшуюся до того временин нерасторжимой связку эконо¬
мической и личной зависимости.
Новым завоеванием явилось обретение обществом в начале
XIV в. права участия в сословно-представительных органах на
местном, провинциальном и общегосударственном уровнях, что
обеспечило некоторый контроль над авторитарной властью.
Наиболее существенным завоеванием в этом случае стало при¬
сутствие в выборных органах представителей городского сосло¬
вия. В следующем, XV в. французское крестьянство, лишенное
этого права на общегосударственном уровне, завоюет право дово¬
дить до сведения депутатов Генеральных штатов свои нужды и
пожелания в специально оформленных «кайе» и примет участие
на низших уровнях многоступенчатых выборов депутатов третьей
палаты.
В контексте интересующей нас темы важна не только актив¬
ность социальных сил, но и их внутренняя консолидация, т.е. соци¬
альная и правовая самоорганизация. XIII —XV вв. стали периодом
широкого процесса сословного самоопределения общества, т.е. об¬
ретения общественными силами страны юридического статуса,
предполагавшего унификацию их положения в обществе и преодо¬
ление местной ограниченности.
152

С особыми трудностями этот процесс развивался в среде горо¬
жан, которым в процессе консолидации сословия на общегосудар¬
ственном уровне предстояло преодолеть исключительность стату¬
са составляющих его городских корпораций. Даже крестьянство
частично пережило этот процесс в ходе борьбы за сельские комму¬
ны, в рамках которых оно сумело организовать свои взаимоотно¬
шения и с собственными сеньорами, и с государством, во всяком
случае на уровне судебного ведомства. Конечно, успехи социаль¬
ного развития не явились безусловными. Можно назвать ряд
существенных ограничений в реализации социальных и поли¬
тических достижений общества, несущих на себе печать Средне¬
вековья. Так, например, принцип полноправия, действующий в
вольных городах, отстранял от участия в выборах и в самом управ¬
лении значительную часть граждан. Сословное представительст¬
во, включившее в свой состав лиц из непривилегированного
сословия, не реализовало «всеобщего согласия», но осуществило
только согласие уже упоминаемой нами самой «здоровой»
части общества. Личность реализовала свои права в сообществе
только по «соучастию», в силу принадлежности к корпорации
или сословию. И тем не менее активность и организация социаль¬
ных сил определили необходимость диалога и реализовали
последовательный и устойчивый диалог государства с обществом.
Это составило отличительную особенность социального опыта
западноевропейского общества, предопределившую специфику
формирования в этом регионе гражданского общества Нового
времени.
Выборный принцип в представительной системе и органах го¬
родского управления, постепенно ломая практику императивного
мандата, а также привычные нормы жизни в среде дворянства,
пронизанной духом авторитаризма и иерархии, вырабатывал в об¬
ществе опыт принятия решения большинством. Сколь бы неодно¬
значным и несовершенным не выглядел по своим результатам
принцип большинства, его развитие содержало мощный импульс к
преодолению сословных различий, и в этом смысле предвосхища¬
ло будущее50.
Таким образом, западноевропейское средневековое общество,
частью которого являлась Франция, зримо обозначило вертикаль
политической и социальной эволюции своим оригинальным вари¬
антом достижений и неизбежных потерь на этом пути.
1 В 1999 г. появился перевод нескольких отрывков из комментариев Н. Орезма
к книге Аристотеля «Политика», сделанный А.Б. Капланом и сопровожденный ан¬
нотацией Н.А. Хачатурян по поводу жизни и творчества автора. См.: Антология ми¬
ровой правовой мысли. М.( 1999. Т. II. С. 610 — 618.
2 Meunier Fr. Essai sur la vie et les ouvrages de Nicole Oresme. P.( 1857; Quillet J.
Charles V, le roi lettrd, essai sur la pensde politique d'un regne. P.( 1984; Actes du col-
loque Oresme. Nice, 1983; Autour de Nicole Oresme // Actes du Colloque Oresme,
organise & Г University de Paris XII, dditds par Jeannine Quillet. P., 1990. Анализ полити¬
153

ческой мысли в средневековой Франции см.: Кгупеп J. Ideal du prince et pouvoir royal
en France a la fin du Moyen Age. P.r 1980; Renaissance du pouvoir legislatif et genese do
l'dtat / Sous la dir. A. Gouron, A. Rigaudier. P.( 1988; L'dtat Modeme: le droit, l'espace
et les formes de l'dtat. P.( 1990; Contamine Ph. Des pouvoirs en France 1300—1550.
P.( 1992.
3 «De remediis fortuitorum» (пер. Ж. Бошана).
4 «De remediis utriasque fortunae» (пер. Ж. Дандэна).
5 «De regimine principum doctrinae» (1380).
6 «Policraticus» [пер. H. Гоннеса).
7 Пер. Рауля де Преслъ.
8 Maistre Nicole Oresme. Le Livre de Politiques d'Aristote / Publ. par A.D. Menut.
Philadelphia, 1970. (Далее: Oresme...) P. 44.
9 Oresme... P. 44.
19 Ibid... P. 189.
11 Oresme... P. 370: «...elle ordene sus toutes choses appartenans a vie humaine». Он
проводит морфологический анализ слова, выделяя составляющие его части:
archos — «государь», tect — «дом». Архитектоном, по его утверждению, называли
мэтра в искусстве строительства.
12 Ibid. Р. 189.
13 Ibid. Р. 358-359.
14 Ibid. Р. 369.
15 Ibid. Р. 309.
16 Ibid. Р. 189.
17 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIV—XV вв. М., 1989.
18 Oresme... Р. 108-109, 152- 154, 156, 243-244.
19 Ibid. Р. 114-115, 116.
29 Ibid. Р. 307-308.
21 «Elements pour une reconstruction de la philosophic de la nature dans les
Quodlibeta de Nicole Oresme» (par Stefano Caroti). Cm.: Autour de Nicole Oresme.
P. 107. Известный релятивизм в отношении к миру, можно думать, объясняет то об¬
стоятельство, что некоторые исследователи считают возможным рассматривать
философию Н. Орезма в контексте скептицизма XIV в. См.: La critique de
universelle ndcessitd chez Duns Scot et Oresme (par Paul Chanier); La Quantification du
mouvement chez les scolastiques la vitesse instantande chez N. Oresme (par
Pierre Souffriri).
22 Oresme... P. 189: «...ne est pas chose possible naturelment que toutes les gens
d'une policie ou d'une communitd soient equalz».
23 Ibid. P. 189: «...mes les uns sunt sers et de offices corporeles et serviles, et les
autres sunt frans et seigneurs selon ce qu'il fu declard...».
24 Ibid. P. 306,314.
25 Ibid. P. 181, 189.
26 Ibid. P. 308.
27 Ibid. P. 306: «Се soient gens honorables en generation, en corps, en meurs et en
estat».
28 Ibid. P. 307 — 308: «Mendicitd est non convenable a office sacerdotal»; «Item, toute
mendicitd, soit Pour fortune ou de volontd, est un opprobre ou reproce et aussi comme
naturelement triste et desplaisable et miserable et non honeste».
29 Ibid. P. 307.
39 Ibid. P. 263-264, 308.
31 Орезм допускал возможность совмещения государственной и военной служ¬
бы, приводя в пример дворян Нормандии, которые участвовали в работе совеща¬
тельных ассамблей, Палаты счетов и судебной палаты. См.: Ibid. Р. 306.
32 Ibid. Р. 189: «...саг tele povretd ne peut estre longuement loial et voluntaire en
gens qui veulent aussi bien vivre comme ceulz qui vivent civilement».
33 Ibid. P. 189; Аристотель. Соч. M., 1984. T. 4. С. 404-412.
34 Oresme... Р. 306: «Et il appert... qu'il est ndcessitd, que felicitd soit ovecques
vertu».
154

35 Ibid. P. 296: «Et aussi comme les servans ne les laboureurs ne sunt pas citoiens,
non sunt telz mariniers»; «Cultiveurs de terre ne gens de mestier ne marcheans ne sunt
pas citoiens».
36 Ibid. P. 307: «Et ce est chose manifeste qu'il convient que telz citoiens soient
seigneurs des possessions».
37 Ibid. P. 116.
38 Ibid. P. 370: «Citoyen est celui qui a puissance de communiquer et aucun temps
on princey consultatif ou judicatif, c'est a dire qui aucune foiz avoir vois et aucune auc-
toritd est conseulz on es jugemens de la citd ou de partie d'elle».
39 Ibid. P. 305-306.
40 Ibid. P. 115-116.
41 Ibid. P. 124: «...le subject en tant comme il est citoyen, il participe en princey en
consultative et juger, si comme il dit on IX ch. Etiki».
42 Ibid. P. 309.
43 Contamine Ph. Guerre, Ё1а1 et societd a la fin du Moyen Age: etudes sur les armees
des rois de France 1337— 1494. P., 1972; Хачатурян H.A. Указ. соч.
44 Oresme... P. 89, 127, 241.
45 Ibid. P. 128, 167, 241, 305, 152, 153.
46 Ibid. P. 137.
47 Исключение не составляет и приведенный выше пассаж Марсилия Падуан-
ского: «toute la communitd ou de la plus vaillant pars». Cm.: Ibid. P. 137.
48 Ibid. P. 118: «..le fait de la principal partie de la citd, ce est le fait de la citd».
49 Ibid. P. 259, 359.
50 Хачатурян H.A. Указ, соч.; Она же. Возникновение Генеральных штатов во
Франции. М., 1976.

III. ЕВРОПЕЙСКИЙ ФЕНОМЕН
СОСЛОВНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА.
К ВОПРОСУ О ПРЕДЫСТОРИИ
«ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА»
1. ВВЕДЕНИЕ.
ЗНАКОМЫЙ СЮЖЕТ И НОВЫЕ ПОДХОДЫ
История средневекового общества в его полицентричной в це¬
лом политической структуре демонстрировала бесспорное преоб¬
ладание авторитарной формы власти: монарху, соединившему в
своих руках высшую законодательную, судебную и исполнитель¬
ную власти, в известной мере противостоял сеньор-вотчинник, ко¬
торый в зависимости от времени и места в феодальной иерархии
тоже претендовал на единоличное правление в масштабах кон¬
кретной территории. В XIII в. уже в условиях набирающего силу
процесса централизации во Франции легист Бомануар в кутюмах
Бовези отразил оправданные обычным правом претензии фран¬
цузских баронов рассматривать себя королями в собственных вла¬
дениях1. Тем не менее даже в период феодальной раздробленности,
т.е. крайнего рассеяния политического суверенитета, потребность
сохранения общества побуждала представителей «политического
класса» признавать, сохранять и части из них желать титул верхов¬
ного суверена, олицетворявшего «мистическое тело» государства.
Любопытно, что в этой оппозиции «монарх —автономный
сеньор» взаимные ограничения двух политических сил действова¬
ли в том же пространстве персональных связей и отталкиваний,
договоров и притязаний. Органичность авторитарной формы по¬
литической власти в рамках средневекового общества объяснялась
глубинной спецификой реализации земельной собственности, ко¬
торая требовала внеэкономических средств принуждения. Вместе
с тем, феодальному обществу не были чужды и коллективные фор¬
мы власти. Они были различными на разных этапах его развития:
элементы общинного управления в условиях раннефеодальной го¬
сударственности; органы местного самоуправления, в ряде случаев
сохранившиеся на этапе классического и даже позднего Средневе¬
ковья и утверждения абсолютизма; наконец, вольные города как
знак в первую очередь западноевропейской цивилизации, добив¬
шиеся большей или меньшей автономии выборного управления.
Однако в рамках оформившихся централизованных госу¬
дарств, города-коммуны неизбежно попадали под контроль поли¬
тики королевской власти, нивелирующей их статус. Даже в горо¬
дах-республиках Аппенинского полуострова в XV в. возьмут верх
156

абсолютистские тенденции уже под влиянием внутренних проти¬
воречий. Исключением станет Венеция, которая в позднее Средне¬
вековье сумела сохранить республиканское устройство, хотя и в
его олигархических формах. Средневековой Европе известен толь¬
ко один случай республиканского устройства в масштабах крупно¬
го государственного объединения — Швейцарская конфедерация
городских и лесных кантонов, которая продолжала существовать и
после обретения независимости в орбите влияния Германской
империи. Наконец, Республика Объединенных провинций, или
Голландия, возникнет уже в условиях позднего феодализма и гене¬
зиса капитализма, но даже в этом случае должность статхаудера в
политической системе нового государства какое-то время будет
напоминать о привычных нормах политической жизни.
Однако особый интерес в контексте вопроса о способах реали¬
зации власти в средневековом обществе представляет обретенная,
так сказать, опытным путем довольно устойчивая и широко рас¬
пространенная форма политического устройства, в которой на об¬
щегосударственном уровне были соединены монархический (авто¬
ритарный) и выборный (коллективный) потестарные принципы.
Монархия с сословным представительством стала не только наибо¬
лее полным, по сравнению с предшествующим опытом человече¬
ской истории, воплощением так называемой «смешанной монар¬
хии», но и отличительным знаком именно европейской политиче¬
ской истории. Ее возникновение и расцвет приходится на этап
классического феодализма, когда в целом в растянутом по време¬
ни промежутке с XI по XVI в. (и даже XVII), практически на всем
европейском пространстве (и относительно синхронно в Западно¬
европейском регионе) появляются, набирают силу и действуют
органы сословного представительства в качестве наиболее ярко¬
го свидетельства оформления новой государственной формы —
сословной монархии.
Открывают это «великое движение» представительные
ассамблеи маленьких государств-эмбрионов, возникших на Пире¬
нейском полуострове в условиях сопротивления арабам: в Араго¬
не в 1090 г., в Леоне — в 1188 г., в Кастилии в 1177, в Наварре —
в ИЗО г. Они институционализировались под именем «кортесы»
(cortes), начиная с собрания в Нажаке (Najac) под председательст¬
вом Альфонса VII2. В XIII в. возникают парламенты Англии и Вен¬
грии; в XIV в. — Генеральные штаты Франции и рейхстаг Герма¬
нии; в XV — риксдага Швеции и Дании, а также Генеральные шта¬
ты Нидерландов; в XVI в. начинают свою деятельность Земские со¬
боры в России, для которых эпоха, условно именуемая примени¬
тельно к региону Западной Европы «ранним Новым временем»,
оказалась заметно сдвинутой.
Воплощая в новых условиях активность общественных сил, эти
собрания только в данном контексте реализовали историческую
преемственность со своими ранними предшественниками на
территории Европы. Народные собрания в Галлии перед приходом
157

туда римлян и далее в период господства последних — под именем
convention или commune concilium, подобно более поздним по вре¬
мени общинным собраниям древнегерманских (Мартовские поля)
или славянских народов, — действовали в рамках первобытной об¬
щины, которая в догосударственный период являлась единствен¬
ной и всеобъемлющей социальной структурой, организующей хо¬
зяйственную, политическую и военную жизнь своих членов.
В раннефеодальных государствах собрания ассамблей (plac-
itum, plaid), состав которых ограничивался участием влиятельных
лиц — грандов (seniores), отражал набиравший силу процесс соци¬
альной стратификации в условиях генезиса феодализма. В IX в. ар¬
хиепископ Реймса Хинкмар предпринял попытку институционали¬
зации таких собраний (placita generalia), действуя в духе усилий
Каролингов по оформлению административного управления госу¬
дарства. С установлением феодальных отношений их сменят соби¬
раемые под руководством сеньора ассамблеи вассалов, связанных
с ним долгом совета и помощи.
Собрания сословно-представительных органов принципиаль¬
но отличались от всех упомянутых ассамблей, включая наиболее
близкие им по времени курии феодальных сеньоров, так как кон¬
ституировались не по праву личного присутствия и вассально¬
сеньориальным связям, но по сословному и выборному принци¬
пам. Они вышли за рамки только привилегированных слоев обще¬
ства, включив в свой состав представителей городского сословия, а
в редких случаях и скромных пропорциях и крестьянства (свобод¬
ное крестьянство Кастилии, бонды Швеции, черносошные кресть¬
яне России). Еще одним качеством их стал общегосударственный
уровень представительства, связанный с ним масштаб обсуждае¬
мых и решаемых вопросов и, следовательно, специальное назначе¬
ние новых собраний в обществе, которые отличали их от органов
местного самоуправления или провинциальных и локальных со¬
словно-представительных органов. Последние часто по времени
своего генезиса предшествовали общегосударственным и могли
войти органичной частью в более или менее организованную и со¬
подчиненную систему сословного представительства (провинци¬
альные и Генеральные штаты во Франции и Нидерландах, ландта¬
ги и рейхстага Германии).
В настоящем разделе предпринята попытка обозначить и выде¬
лить наиболее существенные особенности механизма сословного
представительства — условий его возникновения, конструкции и
функционирования. Ее должен обеспечить относительно широкий
географический ареал конкретно-исторического материала и срав¬
нительный характер анализа. Воссозданный на этой основе обоб¬
щенный образ явления, поставленный в контекст современного ис¬
торического знания, позволит, на наш взгляд, открыть новые грани
в проблеме, имеющей давние историографические традиции.
Судьба научных разработок названной проблемы и историче¬
ского знания в целом делает предпринятую попытку целесообраз¬
158

ной и даже актуальной. В качестве научного объекта выбранная
нами тема пережила несколько пиков исследовательского интере¬
са. Наиболее стойким и выраженным он стал в конце XVIII и осо¬
бенно в XIX в.г современники которого были озабочены судьбами
республиканского устройства. Научная мысль в рамках преобла¬
давшего вплоть до второй половины XIX в. политико-правового на¬
правления и преимущественного внимания к институциональной
истории циркулировала в пространстве альтернативных политиче¬
ских оценок, либо идеализировавших креаторскую протекциони¬
стскую роль монархии, либо настаивавших на «народном характе¬
ре» средневековых парламентов. Появившийся в исторической
литературе конца XIX в. критический настрой, к примеру, в твор¬
честве представителей «вигской школы» (Мэтланд), подогретый
опытом социал-демократической борьбы в начале XX в., освободил
оценки как центральной власти и государства, так и парламентов
от прежних иллюзий3.
Позитивистская методология и определившееся в ее рамках
направление «социальной истории» повернули внимание ученых к
анализу общественной истории и тогда еще робким попыткам свя¬
зать с ней политическую и институциональную историю. «Парла¬
ментская» история оказывается включенной в более широкую
проблему специфической формы средневековой государственно¬
сти — сословной монархии, связываемой с особенностями соци¬
альной структуры общества. Отечественные медиевисты М.М. Ко¬
валевский и Н.П. Кареев на рубеже веков и не без влияния полити¬
ческой ситуации в предреволюционной и революционной России
дали в своих трудах любопытный пример изучения сословной мо¬
нархии в контексте комплексного анализа институциональной и
социальной истории, а также истории политической мысли4. Сле¬
дующий всплеск интереса в западноевропейской науке к этой про¬
блеме связан, на наш взгляд, с теми процессами, которые происхо¬
дили в историческом знании в 30 —50-е годы минувшего столетия,
когда закладывались основы нового вйдения истории, в котором
реализовался синтез достижений социологии, исследований в об¬
ласти духовной жизни и сознания, а также эпистемологии XIX —
начала XX в.
Тема сословно-представительного режима стала объектом
многочисленных дискуссий между приверженцами двух тече¬
ний — «парламентаристов», занятых изучением, главным образом,
организационной истории средневековых парламентов, и направ¬
лением так называемых «корпоративистов». В 30-е годы прошлого
века известный бельгийский историк Э. Лусс ввел в научный обо¬
рот термин «согрогаШ» (перевод немецкого слова «Standestaat»),
который и дал название означенному направлению, несмотря на
известную дискредитацию «корпоративной идеи» в фашистских
теориях «корпоративного государства» или «корпоративного со¬
циализма». Его представители сделали объектом исключительного
внимания социальные процессы, продолжив, таким образом, ли¬
159

нию «социальной истории» и «социального подхода» к политиче¬
ской истории, наметившуюся в науке еще XIX в. X Международ¬
ный конгресс историков в Риме (1955 г.) подтвердил международ¬
ный характер двух течений. Усилиями сторонников и тех и других
направлений исследование представительного режима приобрело
масштабный характер, что подтвердил факт образования Между¬
народной комиссии по истории представительных учреждений, со
своим печатным органом и периодическими конференциями5. В ее
работу включились и советские ученые, которым, естественно, им¬
понировало творчество «корпоративистов», близкое по своим под¬
ходам к марксистской методологии, провозглашавшей комплекс¬
ное и системное видение истории. Таким образом, следует при¬
знать, что в западной медиевистике XX столетия в области изуче¬
ния парламентских собраний ранее, чем по каким-то другим сюже¬
там политической истории, утвердился «социальный» подход,
что превратило, наконец, последнюю в целом из институциональ¬
ной и событийной в социально-политическую историю только в
60 — 70-е годы.
Хотя в отечественной медиевистике «социальный» подход к
политической истории стал естественным результатом марксист¬
ской методологии, которая утвердилась к началу 30-х годов про¬
шлого века, крупные исследования в области сословно-представи¬
тельного режима появились в промежутке 60 — 80-х годов XX в. и
были введены в рамки крупных государственных форм — англий¬
ской и французской сословных монархий и Германской империи6.
Трудно переоценить вклад этого этапа, начатого дискуссиями
«парламентаристов» и «корпоративистов», в разработку истории
представительных ассамблей на уровне общегосударственных и
особенно провинциальных собраний, их вариативных форм в виде
собраний нотаблей, а также собраний в контексте государствен¬
ных образований — сословных и абсолютных монархий.
К концу XX столетия волна интереса к этой тематике заметно
спала, как это часто случалось в развитии исторического позна¬
ния, — проблема кажется если не почти исчерпанной, то в целом
решенной. Однако именно процесс того же познания может изме¬
нить судьбу уже разработанных тем. Во всяком случае, новые под¬
ходы и исследовательская методика делают безусловно возмож¬
ным если не пересмотр основных оценок, в частности затронутой
нами темы, то, по крайней мере, новые уточняющие или углубляю¬
щие наше знание аспекты в ее решении. Так, в рамках направле¬
ния «человеческой истории» и выраженного интереса к человече¬
ским общностям в истории государственных институтов появи¬
лись просопографические исследования, обогатившие, в частно¬
сти, традицию социального подхода к представительным собрани¬
ям7. Методика численной обработки массовых данных о персо¬
нальном составе собраний, манере созыва, условиям представи¬
тельства и выборов депутатов выглядит весьма перспективной, хо¬
тя и не во всем реальной, если учесть в целом характерную для дан-
160

ного явления явную недостаточность, чтобы не сказать плохую
обеспеченность, документальными источниками.
Новые горизонты в интересующей нас теме открывает вклю¬
ченность политической истории в культурное и духовное развитие
средневекового общества, которая реализуется в современном ис¬
торическом знании в рамках направления исторической антропо¬
логии. В качестве примера могут служить современные исследова¬
ния по проблеме формирования в парламентской практике корпо¬
ративной парламентской этики, а также выработке с ее помощью в
обществе понимания и осознания им понятия «общего блага» и в
целом гражданского сознания. Наконец, парламентская история
рассматривается как пространство для репрезентации власти и
связанного с этим церемониала, в конечном счете тоже нацелен¬
ных на диалог с обществом, — обстоятельство, в свою очередь, сви¬
детельствующее об обновлении тематики представительных ас¬
самблей. Сюжеты, связанные с проблемой репрезентации, ритуа¬
лов и мифологии власти, в последние два-три десятилетия, как из¬
вестно, заняли едва ли не центральное место в потестарных иссле¬
дованиях зарубежных и отечественных медиевистов8.
Возвращение автора настоящего раздела после многих лет пе¬
рерыва к теме, служившей в течение долгого времени объектом на¬
учных занятий на материале Франции9, объясняется, в свою оче¬
редь, нашим желанием посмотреть на знакомые сюжеты с позиций
сегодняшнего дня медиевистики. Жанр исследования — очерк об¬
щего характера — делает целесообразным, на наш взгляд, выбор
двух основных и актуальных аспектов анализа. Обобщенная кар¬
тина сословно-представительного режима может быть осмыслена
в контексте цивилизационного развития, который поможет объяс¬
нить корни исключительного по значимости и уникального — в
масштабах всемирной и в рамках средневековой (точнее феодаль¬
ной) истории — европейского феномена. Исторический опыт, пе¬
режитый народами этого континента, — общий и вместе с тем
очень разный, — несомненно имеет продолжение в Новом време¬
ни, в чем-то формируя его.
Другая возможность, которая служит оправданием предприня¬
той попытки, объясняется связанностью темы с актуальной в евро¬
пейской медиевистике проблемой «l'Etat moderne». В 1988 г. Науч¬
ные европейские центры CNRS и Fondation europdenne de la sci¬
ence объявили программный сюжет комплексного исследования
темы генезиса l'Etat moderne в Европе. Сегодня можно отметить
масштабность и значимость усилий западноевропейских ученых,
включившихся в реализацию этого проекта, несмотря на сопрово¬
ждающие ее трудности, которые связаны прежде всего с отсутст¬
вием ясности и единства в понимании содержания самого термина
«l'Etat moderne» и хронологии явления10. Ситуацию обременяет
(как это часто бывает при толковании терминов) участие в спорах
сторонников ригористичных позиций, всегда способных из-за по¬
хвального, казалось бы, стремления к исследовательской точности,
6. Хачатурян Н.А.
161

в действительности тормозить получение научного результата.
В данном случае ими использовался факт отсутствия отрефлекти-
рованного понятия «государство» (dtat), как в Античности, так и в
Средневековье вплоть до XVI в. Термин появился во Франции
XVI в., по утверждению Л. Февра, «как современное понятие» бла¬
годаря обретению политической организацией общества такого
нового качества, которое побудило современников дать этой орга¬
низации новое имя11. Одно из объяснений этому факту, которые
можно встретить в литературе, сводится к утверждению о превра¬
щении политической организации «в систему, необходимую для
всех подданных»12. Неслучайная неопределенность подобного объ¬
яснения, вызванная постепенностью процесса государственного
становления, красноречиво свидетельствует о несостоятельности
позиции, при которой отсутствие термина выдается за отсутствие
явления. Аргумент выглядит более убедительным, если учесть, что
сознание человеческой общности, по утверждению современных
психологов, способное к самоидентификации, является продуктом
более позднего времени. Суть искомого явления на длительном от¬
резке времени достаточно убедительно передавали определения:
гёднпеп, corps politique de la nation, policie, res publica. Они равно
предполагали наличие некого территориально или институцио¬
нально управляемого единства народа, уже не напоминающего
«толпу», по выражению Аристотеля*.
Исследователи, принявшие термин dtat применительно к сред¬
невековой государственности, расходятся во мнениях главным об¬
разом по хронологии «l'Etat moderne». Некоторые нижней его гра¬
ницей объявляют вторую половину XV в., другие опускают планку
до начала или второй половины XIII в. Сущность «l'Etat moderne»,
по единодушному мнению, — это не «средневековое государство»
(post mddidvale), но и не «современное» (contemporain), хотя и оце¬
нивается в качестве некоей матрицы последнего. Содержательные
его характеристики, причем (как это ни парадоксально) независи¬
мо от начального временнбго рубежа, тоже совпадают. Обычно от¬
мечается факт оформления публичного характера государства и
связанного с этим становления судебного и исполнительного аппа¬
рата и бюрократии, а также растущего в обществе в целом ощуще¬
ния — и, главное, осознанного ощущения — необходимости в по¬
литической организации, благодаря его эффективности.
Зыбкость характеристик, объяснимая качеством самого явле¬
ния, которое в истории принадлежит к «длинному времени», под¬
черкивает относительность попыток жесткой его периодизации.
Тем более что мобилизованные в этом проекте «l'Etat moderne» ха¬
* «Толпа, собравшаяся по случаю, не конституирует государство»; «государст¬
во представляет собой не случайное собрание людей, но... [собрание], способное к
самодовлеющему существованию», — эта позиция является лейтмотивом в учении
Аристотеля о государстве. См.: Аристотель. Соч. в 4-х т. М., 1984. T. IV. «Полити¬
ка». Кн. 1(H). С. 379; кн. V(10). С. 532; Кн. VI(VIII). С. 604.
162

рактеристики лежат по преимуществу вне сюжетов, которые бы
акцентировали внимание на более определенных по хронологии
формах государства (сословная или абсолютная монархия) или на
вопросах о социальной природе государства. Эти сюжеты присут¬
ствуют как непременный фон рисуемой участниками проекта кар¬
тины, однако акценты в ней в целом смещены к изучению меха¬
низмов функционирования «политического тела», говоря техниче¬
ским языком его «арматуры», т.е. состояния права и институтов су¬
ществования и сосуществования власти с социальными силами,
религией и церковью, с культурой и менталитетом сообщества.
Возможность вписать в эту картину практику сословного предста¬
вительства кажется весьма перспективной задачей, решение кото¬
рой может стать не менее ярким, чем факт рождения бюрократии,
аргументом в пользу научной значимости проблемы «l'Etat mod-
erne», особенно если иметь в виду оформление в дальней перспек¬
тиве «гражданского общества» в Европе, а также новизны
предложенной нами темы.
В спорной хронологии «l'fitat moderne» я отдаю предпочте¬
ние ранней дате — второй половине XIII —XIV в. в частности из
соображений чистой логики: всякая постепенность должна иметь
начальные и поэтому неясные фазы в движении к качественной
определенности явления — но не только. Логику нашего выбора
питает состояние двух важных и показательных факторов раз¬
вития — социального и правового. Именно их характеристика
сможет обеспечить и продемонстрировать внутреннее единство
тех подходов или аспектов, которые мы попытались реализовать в
исследовании: цивилизационный и политико-государственный.
В рамках средневековой политической истории сословное
представительство позволяет убедительным образом показать то
новое, что появляется в дихотомии власти и общества, которая
присутствует в виде постоянной константы в жизни любого госу¬
дарственного организма. Интересующий нас вариант дихотомии
станет наиболее показательным свидетельством того факта, что со¬
держание понятия «Etat» отнюдь не исчерпывалось режимом вер¬
ховной политической власти, но предполагало разную по масшта¬
бам и формам вовлеченность в процесс политической жизни само¬
го общества. Для центральной власти отмеченная ситуация обора¬
чивалась определенной степенью и качеством ее зависимости или
автономии от общества, которые диктовались конкретно-истори¬
ческими условиями. Решение этого вопроса для общества в конеч¬
ном счете зависит от оценки в степени активности и самоорганиза¬
ции последнего.
В соответствии с высказанными нами общими соображения¬
ми, мобилизованный в разделе материал организован в несколько
рубрик, посвященных характеристике верховной политической
власти в период классического Средневековья, социальной струк¬
туры европейского общества, а также формам и особенностям ак¬
тивности последнего.
6*
163

1 Beaumanoir Ph. de Coutume de Beauvaisis / Ed. par A. Salmon. P.( 1899— 1900.
T. I —И. См.: Антология мировой правовой мысли. М.,1999. Т. 2 / Пер. Н.А. Хачату¬
рян. Разд. 1 —4. С. 452 — 459.
2 Martinez Marina Fr. Histoire des Grandes Assembles Nationales d'Espagne /
Trad. P.F. Fleury. P.( 1824; Aguire Prado (L.) Las Cortes traditionales. Madrid, 1955;
OlagueJ. Histoire d'Espagne. P., 1958.
3 Thierry A. Essai sur l'histoire de la formation et des progres du Thiers Etat. P., 1853;
Giuzot F. Histoire des origines de gouvemement reprdsentatif en Europe. P., 1851. 2 vol.;
Picot G. Histoire des £tats Gdndraux considerd au point de vue de leur influence sur le
gouvemement de France de 1355—1614. 4 vol. P., 1872; Idem. Histoire des £tats
Gdndraux. 5 vol. P., 1888; Stubbs W. Histoire Constitutionnelle de l'Angleterre: trad. P.(
1907—1927. T. 1—2: Glasson E. Histoire du droit et des institutions politique civiles et
judiciaires de l'Angleterre compards au droit et aux institutions de la France depuis leurs
origines jusqu'a nos jours. P., 1882—1883. Vol. 1—6; Maitland F. Constitutional History
of England. Cambridge, 1908; Pollard A.F. The Evolution of Parliament. L., 1920.
4 Ковалевский M.M. От прямого народоправства к представительному и от пат¬
риархальной монархии к парламентаризму. М., 1906. Т. 1—3; Кареев Н.И. Поместье-
государство и сословная монархия средних веков. М., 1909; Пискорский В.К. Кас¬
тильские кортесы в переходную эпоху от Средних веков к Новому времени
(1180—1520). Киев, 1897 (пер.: Piskorski W. Las Cortes de Castilla en el period de tran-
sito de la Edad Медиа a la Modema. Barselona, 1977). См. также работу О. Гирке с тео¬
рией ассоциативного начала в средневековой Германии: Gierke О. Das deutsche
Genossenschaftsrecht. В., 1868.
5 Etudes prdsentdes a la Commission Internationale de l'histoire des assembldes
d'dtats. P.; Louvain, 1937 etc; Congrds International des Sciences historiques: Relations.
Vol. I. Rome 1955. Louvain, 1958; Lousse E. La Socidtd d'Ancien Rdgime. Organisation et
reprdsentation corporatives // Recuel de travaux d'Histoire et de Philologie. 3 sdrie.
Louvain 1943 (Nouv. ddit. 1952); Idem. L'organisation corporative de Moyen Age & la fin
de l'Ancien Rdgime // Recuel de travaux d'Histoire et de Philologie. 3 sdrie. Louvain,
1934. P. 231—266; Roskell J. The Commons and their Speakers in English Parliament
1376— 1523. Manchester, 1965; Album Helen Maud Cam. T. 1 —2. Louvain; P., 1960, 1961;
Marongiu Ant. Medieval Parliaments. A Comparative Study: trad. Londres, 1968:
Carsten F.L. Princes and Parliaments in Germany, from the Fifteenth to the Eighteenth
Century. Oxford, 1959; Mayor J.R. The Deputies to the Estates General in Renaissance
France // Etudes prdsentdes... Madison, 1960. 25; Fusillier R. Les monarchies parlemen-
taires (Suede, Norvege, Danemark, Bdlgique, Pays-Bas, Luxembourg). P., 1960;
Richardson H.G., Sayles G.O. The English Parliament in the Middle Age. L., 1981.
6 Гутнова E.B. Возникновение английского парламента. M., 1960; Колесниц-
кий В.Ф. Политическая борьба в германских землях в XIII — XV вв. и возникновение
ландтагов // Социальные отношения и политическая борьба в средневековой Гер¬
мании (XI —XVI вв.). Вологда, 1985; Он же. «Священная Римская империя»: притяза¬
ния и действительность. М., 1977; Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных
штатов во Франции. М., 1976; Она же. Сословная монархия во Франции XIII — XV вв.
М., 1989.
7 Chartier R.t Nagle J. Les cahiers de doldances de 1614. Un dchantillon: cMtelle-
nies et paroisses du bailliage de Troyes // Annales E.S.C., 1973. 28; Blockmans W.-P. A
Typologi of Representative Institutions in Late Medieval Europe // Journal of
Medieval History. 1978. 4; Wood J.B. The Nobility of the Election of Bayeux
1463— 1666. Continuity through Change. Princeton, 1980; Orlea M. La Noblesse au
Etats Gdndraux de 1576— 1588. P.: PUF, 1980; Chartier R., RichetD. Reprdsentation et
vouloirs politiques autour des Etats gdndraux de 1614. P., 1982; Bulst N. Vers les etats
modernees: le tiers dtat aux Etats gdndraux de Tour en 1484 / Publ. R. Chartier,
D. Richet. P., 1982.
8 Дмитриева О.В. Елизавета I. М., 1998; Она же. У истоков английского парла¬
ментаризма. Британия и Россия. М., 1977; Королевский двор в политической куль¬
туре средневековой Европы. Теория. Символика. Церемониал. М., 2004.
9 Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во Франции; Она же.
Сословная монархия во Франции...
164

10 Elias N. La Civilisation des moeurs. P., 1973; Idem. La Socidtd de cour. P., 1974;
Idem. La Dynamique de l'Occident. P., 1975; StrayerJ.R. Les origines mddidvales de l'Etat
modeme / Trad. Fr. Payot. P., 1979; Badie B., Birnbaum P. Sociologie de l'Etat. P., 1979;
Outre L'Occident aux XIV et XV siecles: les 6tats, histoire et culture historique dans
l'Occident mddievale. P., 1980; Guende B. Politique et Histoire au Moyen Age: Recueil
d'articles sur l'histoire politique et l'historiographie mddidvale. P., 1981; Renaissance du
pouvoir ldgislatif et gen^se de l'Etat / Ed. A. Gouron, A. Rigaudtere. Montpellier, 1988;
Les Monarchies: Acte du colloque du Center d'analyse comparative des systemes poli-
tiques / Le Roy Ladurie E. PUF. 1988; Le Goff J. L'Etat et les Pouvoires // Histoire de
France / Dir. А. Вигдшёге, J. Revel. P., 1989. T. II; Thdologie et droit dans la science poli¬
tique de l'Etat modeme // Actes de la table ronde organisd par l'Ecole frangaise de Rome
avec la concours de CNRS. Rome, 1987, 12—14 nov., Rome, 1991; Gdnet G.-Ph. L'Etat
moderne: genese, bilans et perspectives. P., 1990; Visions sur le ddveloppement des
l'Etats europdens. Theories et historiographies de l'Etat modeme // Actes du colloque,
organisd par la Fondation еигорёеппе de la science et l'Ecole frandaise de Rome.
18 — 31 mars. Rome 1990; Burbey J. Etre roi. Le roi et son gouvemement en France de
Clovis a Louis XVI. P.; Fayard 1992; Droit savant et pratiques frangaises du pouvoir / Ed.
J. Krynen, A. Rigaudidre. Bordeaux, 1992; L'Etat ou le Roi. Les fondation de la modemitd
monarchique en France (XIV—XVII siecle) / Ed. N. Bulst, R. Descimon, A. Guerreau. P.,
1996; L'Etat et le Souverain / Ed. P. Brunei. P.; Sorbonne, 1978; Le Moyen Age. Le Roi,
l'Eglise, les grands, le peuple 481 — 1514 / Dir. par Ph. Contamine. P., 2002.
11 Fevre L. De l'Etat historique & l'Etat vivant // L'encyclopddie franqaise: l'Etat /
Sous la dir. de L. Febvre. Introduction. P., 1936. T. 10. 10-08-3.
12 Le Roi Ladurie. L'Etat royal de Louis X a Henri IV 1460—1610. P., 1987.

2. ПРИРОДА АВТОРИТАРНОЙ ВЛАСТИ:
ОТ ПАТРИМОНИАЛЬНОЙ
К ПУБЛИЧНО-ПРАВОВОЙ МОНАРХИИ
Обычай, письменное право и закон
в общественном предназначении правителя
Верховная власть в пробеге долгого Средневековья пережила
сложную эволюцию с выраженным вектором к усилению в его ма¬
ксимальной форме от власти военачальника и вождя к «самодерж¬
цу» в абсолютной монархии, воплотившей, наконец, суверенитет,
который, по определению Бодена, означал «абсолютную и посто¬
янную власть государства», остающегося собственником власти и
юрисдикции1. Путь этот не был простым кумулятивным процес¬
сом, он проходил через потрясения, потери, отступления и обрете¬
ния нового качества, связанные не только с судьбами отдельных
правителей или династий, но и с этапами развития общества и го¬
сударственности. Они меняли не только масштаб возможностей
государя, но и природу и комбинацию компонентов — личностно¬
го, сакрального, правового, административного, идеологического и
ментального, которые формировали сложный образ средневеко¬
вой политической власти.
Любая политическая власть, даже военачальника в родопле¬
менной общине, выступает как «публичная», реализуя обществен¬
ные функции, которые «делегировал» человеческий коллектив.
Однако только на рубеже XII —XIII вв., когда ряд европейских
стран после периода феодальной раздробленности, вступил на
путь централизации, власть государя трансформируется из патри¬
мониальной в публично-правовую, причем весьма постепенно, что
затрудняет возможную периодизацию процесса. Определение
«патримониальный» подчеркивает частный характер верховной
власти, аналогичный авторитету отца семейства в своем родовом
владении (patrimonia), который вправе распоряжаться имущест¬
вом и даже жизнью членов семьи. Тацит определял ее как власть
каждого общинника у древних германцев, который правит своими
«пенатами» («suam quisque suos penates regit»). В реальности эта
ситуация в период раннего Средневековья оборачивалась для ко¬
роля существенными ограничениями в его судебных, администра¬
тивных, военных и тем более в законодательных функциях. Огра¬
ничения накладывали собрания — вначале равных и свободных,
затем именитых общинников, позднее формирующейся прослой¬
ки земельных собственников, которые служили конными воина¬
ми, и церковных прелатов. Власть не была наследственной — уча¬
стники собраний выбирали короля. Последний располагал весьма
скромными принудительными средствами, осуществляя так назы¬
166

ваемое «дворцовое управление», члены которого были связаны с
ним личными отношениями. В отсутствие налоговой системы столь
же ограничены были финансовые поступления власти. Дань, дол¬
гое время служившая основным источником «публичных» поборов
не могла обеспечить устойчивую материальную базу монарха.
С менталитетом частного лица меровингские короли рассмат¬
ривали свое королевство в качестве «семейного имущества», деля
его между сыновьями-наследниками. По существу, в режиме
«большой семьи» действовал так называемый «лествичный прин¬
цип» наследования титула великого князя в Древней Руси (право
старшего в роду, а не в семье). И хотя исходным импульсом подоб¬
ной политики могло быть желание сохранить мир между наследни¬
ками, практика чаще всего оборачивалась дроблением государства
и внутренними войнами. Наконец, особенно красноречиво част¬
ную природу верховной власти демонстрировала правовая тради¬
ция, в рамках которой существовало общество. Ее отличительным
знаком являлся обычай, который создавался верой в справедли¬
вость давней устной традиции. Относительно рано — в ряде случа¬
ев уже на этапе «варварских», еще даже не раннефеодальных, го¬
сударств, — обычаи трансформировались в «письменный вари¬
ант» обычного права. Он представлял собой совокупность повторя¬
ющихся, слабо типологизированных правил, которые выступали,
по остроумному замечанию Исидора Севильского (VI в.), «в каче¬
стве закона в период отсутствия последнего» (introduit par les
moeurs et tenu par loi en Гabsence de loi).
Салическая (VI в.), Баварская, Алеманнская, Вестготская (VII),
Англо-Саксонская (VI —XI вв.), в конце концов Русская (X —XI вв.)
Правды отражали групповое самосознание с личностным (персо¬
нальным или групповым) принципом действия их норм, с выра¬
женными чувствами привязанности к «своему» имуществу и ста¬
тусу, что не исключало чувство коллективной принадлежности к
роду, осознания «чужого» и признания этнического разнообразия.
Преступление рассматривалось как частный деликт, наказание
требовало компенсации, в которой на этапе существования «боль¬
шой семьи» принимали участие все ее члены. В судебной практике
IX —XII вв. отсутствовала процедура расследования, которая воз¬
никла позднее и предполагала рациональный поиск истины, осно¬
ванный на показаниях свидетелей. В данном случае действовал ар¬
хаический институт соприсяжников, обязанных должным образом
произнести необходимую клятву; судебное решение предопреде¬
лял «божий суд» (поединок и испытание или ордалии — «прими¬
тивное очищение» — purgation vulgaire), уничтоженные решением
Латеранского собора 1215 г. (канон 18)2. Тем не менее обычное пра¬
во не обрело монопольного положения в обществе. В Западной Ев¬
ропе оно сосуществовало с римским правом и испытывало на себе
его влияние даже в областях со слабым синтезом и бессинтезными
формами развития. Аналогичную, хотя и более скромную, роль в
восточных регионах Европы играла правовая традиция Византии,
167

где сохранилась после гибели Западной Римской империи своя го¬
сударственность, сильная верховная власть, общее законодатель¬
ство, в частности в виде «Избранного закона» (Эклоги), разрабо¬
танного в VIII в. Влияние византийской традиции исследователи
отмечают на правовых сводах Болгарии, Сербии, Румынии и Древ¬
ней Руси.
Юристы Болонской школы легализовали существование обыч¬
ного права, разработав в XII в. концепцию «обычая», в которой его
юридическая и законодательная сила была оправдана и обоснова¬
на «нравами, проверенными временем». Королевская власть, дей¬
ствуя в этом правовом пространстве, не могла не стремиться пре¬
одолеть локализм обычаев, оппонировавших ее попыткам их гене¬
рализации и, особенно, ее стремлению обеспечить себе исключи¬
тельный статус и самой стать источником права и закона, распро¬
страняемых «на весь народ». Реализуя запись обычного права по
собственной инициативе или при собственном участии, она «вы¬
бирала» обычаи, меняла их, инкорпорировала в правовые нормы
свои постановления, как это делала великокняжеская власть, огра¬
ничивая кровную вражду в Русской правде или в кодексе короля
Инэ. Эти попытки оформляли выраженную тенденцию к расшире¬
нию контроля центра в сфере общественных отношений и ситуа¬
ции на периферии.
Результатами этой тенденции, еще в рамках обычного права,
постепенно становились изменения личного статуса правителя. В
первую очередь требовалось преодолеть статус частного лица, как
это имело место в ранней Норвегии, где король был обязан платить
штраф за нанесение раны свободному человеку; общины распола¬
гали правом выступить против короля, если тот совершил убийст¬
во. Раннефеодальное обычное право могло содержать нормы, за¬
щищающие свободных людей от посягательств короля или его
должностного лица. Охрана его жизни, имущества и достоинства
не выходили за рамки обычного права: тот же вергельд, только в
повышенном размере, за оскорбление вплоть до убийства, как и в
случаях с представителями церкви (Правда Этельберта в Кенте,
VI в.). Однако в Правде Альфреда Великого (871—901), короля пер¬
вого относительно централизованного англосаксонского государ¬
ства, покушение на жизнь правителя уже карается смертью с кон¬
фискацией имущества.
Власть претендует контролировать юстицию в целом, объявляя
свой суд высшей апелляционной инстанцией. Она расширяет сфе¬
ру своей юстиции, выделяя группу так называемых «королевских
дел», подлежащих только ее суду — к ним относились преступле¬
ния, нарушавшие «мир и порядок» в государстве: разбой, насилие,
неявка на военную службу3. Эту скромную в начале по численно¬
сти дел область притязаний, центральная власть будет наращивать,
углубляя понятие «порядка». Особенно важным представляется
внедрение в правосознание раннесредневекового общества идей
общественного предназначения правителя. Оно облегчалось живу¬
168

щей в подсознании людей верой в сакральность правителя, подкре¬
пленной христианским вероучением и, начиная примерно с VI в.,
процедурой помазания при коронации. Последняя не получила по¬
всеместного распространения — исключением, в частности, стало
Древнерусское государство, в политической идеологии которого
подчеркивалась идея служения светской власти Богу. Тем не менее
следует иметь при этом в виду специфику европейской модели са-
кральности монарха в целом, в которой в отличие от восточной мо¬
дели, последний не уподоблялся Богу4. В правде уэссекского коро¬
ля Инэ (VII —VIII вв.) употреблена знаменательная при всей своей
декларативности формула: «власть короля божьей милостью», да¬
ющей право повелевать и определять меру наказания вплоть до ли¬
шения жизни. Усилиями королевской власти обычное право заяв¬
ляет о ее роли протектора: «вдовы, сироты и больные находятся
под охраной Бога и под нашим покровительством. Они должны
пользоваться миром и своим правом»5.
Записи обычного права отразили попытку формирования
чувства общественной ответственности за поступки частных лиц.
Вестготская правда декларирует, к примеру, что на королевской
власти и на всем народе лежит ответственность почитать законы
(позиция, которую много позже использует политическая мысль
для обуздания правителей). В этой же Вестготской правде действия
перебежчика и мятежника квалифицируются как выступление
против короля, народа и родины6.
Личностный компонент в общественных связях
и отношения подданства.
Новый этап в развитии права
Отмеченная нами тенденция к укреплению в рамках ранне¬
средневековой государственности элементов «публичного созна¬
ния» — скупых в нормах обычного права и более выраженных в
политизированных документах государственной политики и прак¬
тики (включая отредактированные записи обычного права) — бы¬
ла заметно ослаблена и нарушена в условиях политической раз¬
дробленности. Установление в Европе в XI —XII вв. новых общест¬
венных отношений, основанием которых стала крупная земельная
собственность, неизбежно сопровождалось рассеянием политиче¬
ской власти, в качестве непременного условия реализации этой
собственности. Власть короля, которую, как у любого из сеньоров,
конституировала земля (реальный домен), до известной степени
уравнивали иммунитетные права этих политических сил, резко со¬
кратившие сферу публичных притязаний монарха. Крупные фео¬
далы теперь «приватизировали» функции управления на своих
территориях (суд, финансы, армия) по праву иммунитета.
Установление сеньориально вассальных отношений, в систему
которых в качестве «верховного сеньора» оказалась включенной и
169

королевская власть, предопределило торжество личностного прин¬
ципа в общественных связях и, как следствие, впечатляющий ре¬
ванш частноправового начала в политической жизни. Ситуация,
естественно, сопровождалась резким ослаблением центральной
власти, сила притязаний которой во многом замыкалась на вас¬
сальный долг и контрактные отношения. В них оговаривались не
только обязанности вассала, кстати, жестко лимитированные, но и
ответственность его господина. Последняя воплощалась в рас¬
плывчатой, подверженной свободному толкованию формуле «по¬
кровительства» вассалу со стороны сеньора и потому опасной для
последнего при определенных обстоятельствах.
В ментальности общества в условиях прежней неопределенно¬
сти на этом этапе наследственного принципа в конституировании
власти естественным было представление, что не только король на¬
делял титулами своих вассалов, но и они «делали» его королем. Тем
не менее статус верховного сюзерена, т.е. главы нестабильной
иерархической лестницы, но с по-прежнему признанной сакраль¬
ной природой власти, — обеспечивал его преимущество перед со¬
перниками даже в случае, если территориальные владения у кого-
то из них превосходили королевские. Не случайно это время край¬
него ослабления центральной власти сохранило статус верховного
правителя и желание его обретения, в частности в качестве старто¬
вой площадки для взлета политического могущества. Однако пос¬
леднее не зависело только от желаний и способностей правителя.
Судя по опыту европейских стран, требовались, по крайней мере
для начала, благоприятные конкретно-исторические обстоятельст¬
ва, возникавшие в силу условий часто преходящего характера. В их
ряду можно назвать материальные возможности правящей дина¬
стии (главным образом, размеры домена); структуру земельных
владений феодалов (к примеру, их раздробленность, ослабляющая
позиции собственника, как это случилось в Англии в результате
постепенной реализации Нормандского завоевания, и наоборот,
их компактность, обеспечивающая наилучшим образом политиче¬
скую автономию); специфику вассальной системы (более или ме¬
нее централизованной, а иногда и слабо развитой, как это имело
место в Центральной и Восточной Европе и Византии).
Королевская власть, естественно, предпочитала централизо¬
ванную форму вассальных отношений, поскольку это легализиро¬
вало и облегчало возможность ее обращения к вассалам «второй и
третьей руки». Именно так сложилась (опять-таки по результатам
Нормандского завоевания) ситуация для английского короля, кото¬
рому все участники военной операции принесли «Солсберийскую
присягу». Казус Франции оказался более трудным: крайняя сла¬
бость первых Капетингов и реализованная уже к концу XI в. моно¬
полия феодалов на землю и разветвленность вассальных связей
простимулировали правовую норму: «вассал моего вассала — не
мой вассал», которая, наилучшим образом обеспечивала внутрен¬
нюю консолидацию земельных собственников и, следовательно,
170

возможность сопротивления монарху. Ситуацию для центральной
власти могло облегчить наличие дополнительных социальных ре¬
зервов в виде «свободного крестьянства», не находящегося под
контролем частного собственника. Так происходило в Англии,
Швеции, Испании и России.
Наконец, консолидации общества вокруг центральной власти
обычно способствовала военная опасность и борьба за националь¬
ное освобождение. Примерами служат Реконкиста на Пиреней¬
ском полуострове; политический выигрыш французского монарха
по результатам Столетней войны; борьба швейцарских кантонов
со Священной Римской империей; освобождение России от монго¬
ло-татарского ига. В ряде случаев действие «военного фактора»
приводило к тому, что политическая централизация опережала
экономическое объединение страны. При образовании Арагоно-
Кастильского государства в XV в. каждое из прежде самостоятель¬
ных королевств сохранило свою социально-экономическую и по¬
литическую индивидуальность. В целом, растянутость и постепен¬
ность Реконкисты способствовали консервации местных особен¬
ностей, которые послужили источником слабости объединенного
королевства Испании.
Тем не менее решающее значение для усиления центральной
власти на новом для нее витке истории приобрели глубинные сдви¬
ги в эволюции средневекового общества, связанные с развитием
товарно-денежных отношений, которые затронули все его уров¬
ни — экономический, социальный, политический, культурный... В
экономической сфере они способствовали постепенному преодо¬
лению натуральной экономики и формированию внутреннего
рынка, создавшего необходимые условия для политического объе¬
динения. В социальной сфере это привело к появлению новой со¬
циальной силы — горожан, которые за редким в масштабах Евро¬
пы исключением, выступали потенциальными союзниками коро¬
левской власти. Действительно, влияние города было многознач¬
ным и противоречивым: его наличие служило непременным усло¬
вием централизации, но необязательно вело к ней. Товарная эко¬
номика могла не стать фактором внутреннего рынка, будучи сори¬
ентирована на внешнюю торговлю, как это случилось в Италии и
до некоторой степени в Германии.
В контексте расстановки социальных сил не менее важным по¬
следствием товарно-денежных отношений стали изменения в хо¬
зяйственной жизни деревни и статусе крестьянства. Укрепление
экономической и социальной значимости и самостоятельности
крестьянского хозяйства (смена форм ренты, процесс личного ос¬
вобождения), что осложнило в известной мере хозяйственную и
социальную роль земельных собственников; рост социальной не¬
стабильности в деревне и обществе в целом (процессы дифферен¬
циации в среде крестьянства, феодалов и горожан), — все это спо¬
собствовало развитию центростремительных настроений в среде
носителей частного суверенитета. Однако общая схема возможно¬
171

го союза центральной власти с общественными силами, ищущими
у нее социальной защиты или материальной помощи, непременно
требует признания и учета вариативности ее реализации.
Например, во Франции трудный и длительный процесс пере¬
группировки сил в среде земельных собственников в пользу мо¬
нархии был связан со спецификой вассальных связей. Несмотря
на неизбежно сопровождающее этот процесс насилие со стороны
власти в ее политике установления прямых связей с представите¬
лями господствующего класса в целом, главными оставались «мир¬
ные» средства борьбы за «душу»: платная военная и государствен¬
ная служба, или оммаж, реализовавшиеся постепенно и в право¬
вом пространстве средневекового общества.
С иной, несомненно, знаковой ситуацией мы сталкиваемся в
России XVI в., где царская власть, желая изменить расстановку со¬
циальных сил в свою пользу, прибегает к волевой «сиюминутной»
мере в виде опричнины, физически уничтожив часть оппонирую¬
щего ему боярства, перераспределив земельную собственность и
сделав ставку на приближенное к ней дворянство. Очевидно, ситу¬
ация объяснялась особенностями процесса централизации в Рос¬
сии. Поздняя по времени, по сравнению со многими странами За¬
падной Европы, она проходила при исключительном влиянии борь¬
бы за независимость, опередившей по своей значимости на этапе
XV—XVI вв. воздействие экономического фактора. Процесс набирал
силу в условиях малонаселенной и огромной даже по тем временам
территории, что стимулировало экстенсивные формы хозяйства и
обострило задачу реализации земельной собственности. Это поро¬
дило проблему «рабочих рук», без которых вотчины и поместья ос¬
тавались целиной. Их собственники тщетно ищут выход в практи¬
ке заключения взаимных договоров с обязательствами не прини¬
мать в своих владениях «чужих» крестьян. Но, будучи не в состоя¬
нии справиться с проблемой внеэкономического принуждения соб¬
ственными силами, они перекладывают ее решение на централь¬
ную власть. Так возникает одно из условий, которые закладывают
базу для оформления системы государственного крепостничества,
получившей легализированное завершение к середине XVII в., ко¬
гда в передовых странах Западной Европы паруса надували ветры
уже Нового времени. Эта грубая форма государственного насилия
не только над частновладельческим, но и черносошным крестьян¬
ством, городским населением и обществом в целом, — поскольку
господствующая идеология рассматривала государя ответствен¬
ным только перед Богом, — подчеркивает важность правового фа¬
ктора в судьбах государства и общества.
Следует при этом иметь в виду неодинаковые целевые установ¬
ки, которыми руководствовались в своем обращении к праву две
связанные друг с другом, но соперничающие политические си¬
лы — государь и общество. Что касается монарха, то в благоприят¬
ных для процесса централизации условиях, созданных объектив¬
ным ходом развития средневекового общества в его классическую
172

эпоху, именно право явилось решающим средством усиления
верховной власти и (что особенно важно) нового витка в оформле¬
нии и утверждении ее публично-правовой природы. Подобная
роль права оказалась возможной благодаря качественно новому
этапу в его собственном развитии, связанному с рецепцией рим¬
ского права.
Ренессанс римского права и прогресс средневекового права в
целом начался в сфере канонического права. Его теоретики еще в
период феодальной раздробленности, с целью мотивировать ис¬
ключительные притязания папства, разработали с помощью рим¬
ского права учение о полноте духовной власти, тем самым подгото¬
вив подъем светской и политической правовой мысли. Усилия
глоссаторов в XI —XII вв. и постглоссаторов в XIII в. поспособство¬
вали развитию национальных систем светского права — государ¬
ственного, семейного, городского, торгового, морского и прочее.
Рецепция римского права легла на оригинальную основу, создан¬
ную историческим опытом общества, в частности политическим,
христианской доктриной, рационализмом духовного ренессанса
XII в. и, конечно, обычным правом.
Постепенная рационализация мышления средневекового об¬
щества, включая воздействие аристотелизма с его идей естествен¬
ного развития государства, помешали слепому подражанию рим¬
ским образцам, хотя такого рода попытки имели место в деятельно¬
сти некоторых юристов7. Однако в любом случае обычному праву
предстояло долгое сосуществование с государственным (позитив¬
ным) правом, в котором «кутюм» обнаружил способность к стойко¬
му сопротивлению. Ярким примером может служить Франция, где
к началу XIV в. определились тенденции к унификации права и го¬
сударственные правовые принципы медленно надстраивались над
местными обычаями. Тем не менее попытки письменной редакции
кутюм и их унификации, особенно активно предпринимаемые со
второй половины XV в., спустя более сотни лет завершились запи¬
сью 300 (!) вариантов обычного права, из которых менее трети вы¬
ходили на уровень провинциальных. Работа королевского адвока¬
та и советника парламента Антуана Луазеля по созданию общего
кодекса в конце XVI — начале XVII в. осталась только проектом. В
Германии, в силу ее политической гетерогенности, задача оформ¬
ления общегосударственного правового свода просто не могла
быть решена в рамках Средневековья. Даже в Англии, в компакт¬
ной и небольшой по своим размерам стране, которая ранее других
западноевропейских государств вступила на путь централизации,
обычаи заметно сохраняли свои позиции в процедурном праве,
плохо поддающемся влиянию научных достижений, связанных с
правом римским.
Растянутость процесса формирования общегосударственного
права компенсировалась повседневной судебной и законодательной
активностью верховной власти, которая являлась мотором процесса,
опережая и торопя время в своих притязаниях. Конечно, в реализации
173

этих притязаний важную роль сыграли разработанные римскими
юристами формулы имперской власти, которыми воспользовались
европейские государи. С помощью своих помощников, практиков
и теоретиков — средневековых легистов, монархи уподобляют
свои полномочия имперским (король — император в своем коро¬
левстве), толкуя их в качестве полной и высшей власти (imperium,
auctiritas suprema, plenitudo potestatis). Государь объявляется ис¬
точником юстиции и закона (fons iustitiae, solus conditor legis), жи¬
вым законом (loi vivante) опять-таки по формуле римского права:
что государь желает, имеет силу закона (si veut le roi, si veut la lois).
Политическая языковая практика во Франции уже в последнюю
четверть XIII в. вырабатывает термин souverenaite, который дол¬
жен был передать идею абсолютной власти монарха.
Однако более существенную роль, нежели декларативные
формулы и понятия, сыграли, на наш взгляд, разработки средневе¬
ковым общегосударственным правом идеи публичной природы
притязаний монархов. В этих разработках также просматривались
импульсы, идущие от римского права и учения Аристотеля. Их ито¬
гом явилась аргументированная теория публично-правовой приро¬
ды верховной власти, которая сместила акценты в образе монарха,
потеснив некоторым образом идею его сакральности. Причем
только некоторым образом, поскольку власть не отказывается от
тех преимуществ, которые дает ей ипостась сакральной. Именно в
период классического Средневековья в широко распространенной
практике репрезентации верховной власти тщательно вырабаты¬
ваются процедуры коронации и помазания8.
Именно качество публичного лица, представляющего «общую
волю» (volontd gdndrale) и общие интересы (причем качество, обес¬
печенное правом), стало для монархов самым убедительным осно¬
ванием их политики государственного строительства. Его резуль¬
татом явилась заново создаваемая конструкция, которую отличали
не только масштабность и разветвленность структуры, но новая
сущность, постепенно исключающая «личностные начала» в ее
функционировании. С помощью судебного, финансового, военно¬
го и административного ведомств, преодолевая лимиты, связанные
с положением всего лишь верховного сюзерена, монарх перетяги¬
вал на себя всю полноту реализации публичной власти, что делало
его реальным гарантом и протектором справедливости и порядка,
сувереном в собственном смысле слова.
Новые правовые нормы лишают монарха качества «собст¬
венника королевства», которое служило одним из наиболее
ярких показателей патримониальной природы верховной вла¬
сти в раннефеодальных государствах, оставляя ему функцию
управляющего, администратора (Non censetur dominus seu рго-
prietatius regni sui, sed administrator). Домениальная земля прави¬
теля попадает под контроль этих норм, и в случае наследствен¬
ного раздела потомки получают только доходы от выделенной
им земли; при отсутствии в ней прямого наследника по мужской
174

линии земля возвращается в домен королевства (право апана-
жей во Франции).
Политическая мысль, более мобильная, чем правовые нормы,
внедряет в политическое сознание общества новое представление
о титуле верховного правителя, в котором подчеркивается не
столько достоинство статуса, сколько связанная с ним функция
служения (officium). Убедительным показателем изживания патри¬
мониально-сеньориальной основы власти стало преодоление прин¬
ципа вассальных связей и, шире, личностных связей как главной
формы ее взаимоотношений с обществом. В ряду наиболее очевид¬
ных примеров следует назвать изменения в системе армии, где
служба по вассальному долгу, со структурой частных дружин и ры¬
царской дисциплиной боя вытесняется платной армией, связанной
с выкупом военной службы — более совершенной и централизо¬
ванной формой организации военных сил — и, наконец, создани¬
ем, в ряде случаев, постоянной армии или ее элементов9.
Меняется природа службы в административном аппарате: ее
конституирует теперь не вассальный долг и связанный с ним ин¬
ститут «кормления» (или самообеспечения), но оплачиваемое из
государственной казны денежное вознаграждение, которое пре¬
вращает служащих в чиновников. Успехи продвижения по службе
в аппарате и даже в более консервативной корпорации, которой
являлась армия, будут определяться не местом в социальной иерар¬
хии, но профессиональной пригодностью, образованием (прежде
всего в области права) и, конечно, личными способностями. Появ¬
ление чиновничества кладет начало формированию бюрокра¬
тии — особой социальной прослойки, спаянной корпоративными
связями и внутренней дисциплиной и, главное, парадоксальным
образом способной автономизироваться до известной степени от
власти, именем которой она, эта бюрократия, действовала. Некото¬
рые свойственные этой прослойке вневременные качества объяс¬
няют исключительный интерес к чиновничеству исследователей
темы «l'Etat moderne»10.
Изменения в природе общественных связей, земельную осно¬
ву которых начинают теснить деньги (практика фьеф-ренты или
«предпочтительного» оммажа-lige, — одного из нескольких, кото¬
рый мог вассал давать разным сеньорам), а также вполне реальные,
благодаря деятельности государственного аппарата, притязания
монарха на высшую судебную власть, сбор налогов, призыв в ар¬
мию, — все это делало возможным ломку традиционных общест¬
венных связей: в орбите влияния и прямых контактов с государем
оказываются «чужие вассалы», горожане и даже зависимые кре¬
стьяне «частного сектора». Подобная политика превращала все на¬
селение в «подданных», вырывая его из под контроля автономных
властей. Специфику соотношения личностного (в том числе сеньо¬
риально-вассального) и «публичного» (опосредованного государст¬
вом) компонентов во взаимоотношениях общества и власти можно
рассматривать, на наш взгляд, в качестве показателя степени про-
175

двинутости национальных государств классического средневеко¬
вья по пути формирования «l'Etat moderne».
Анализ политической ситуации в раннефеодальных и особен¬
но в формирующихся этнонациональных государствах эпохи клас¬
сического Средневековья убедительно свидетельствует о том, что
любая авторитарная власть почти исходно стремится к абсолют¬
ной. На пути к этому трудно достижимому идеалу менялись ее воз¬
можности, в первую очередь объективные, независимые от ее во¬
ли. Однако даже в условиях абсолютной монархии как формы го¬
сударства, сложившейся на этапе максимума централизации, воз¬
можной при феодализме, формула Франциска I, желавшего дейст¬
вовать так, как ему этого хотелось (саг tel est notre bon plaisir) была
относительна. Что касается интересующего нас времени, то несмо¬
тря на красноречивые достижения в притязаниях центральной
власти, вызовы общества, перед которыми та оказывается в новых
условиях, тоже усложняются. Более того, эти вызовы демонстри¬
руют обоюдоострость того самого оружия, с помощью которого
монарх достигает убедительных успехов. Я имею в виду право, ко¬
торое, подобно монарху, берет на вооружение общество. В выра¬
ботанном правом понятии leze-majestd (преступление против пер¬
вого лица в королевстве) идея величия государя оказывается не¬
разрывно связанной с идеей ответственности любого лица перед
государством.
Оценить вызовы, с которыми сталкивалась центральная власть
в условиях классического Средневековья, и выход, который был
найден, можно только обратившись к рассмотрению структуры
общества на этом этапе и его возможностей заявить о себе. Тем бо¬
лее что практика сословного представительства, параллельно пра¬
вительственной деятельности, убедительно формировала публич¬
ный компонент в системе общественных связей и в этом контексте
может со своей стороны свидетельствовать о степени модерниза¬
ции средневекового государства.
1 Боден Ж. Шесть книг о государстве. Кн. I. Гл. If VIII / Пер. Н.А. Хачатурян //
Антология мировой правовой мысли. М., 1999. T. II. С. 689 — 694.
2 Brown Р. La Society et la sumaturel: une transformation m£dieval£ // Soci£t£ et le
sacr£e dans Г Antiquity tardive. P., 1985; Cultures of Power. Lordship, Status and Process
in Twelth-Century Europe / Ed. T. Bisson. Philadelphie, 1995; Les rites de la justice.
Gestes et rituels judicaires au Moyen Age. P., 2000.
3 Правда Этельберта (ок. 601—610), Инэ (688 — 721), Альфреда (90 г. IX в.) // Ан¬
тология мировой правой мысли. М., 1999. T. III. С. 63 — 67.
4 Хачатурян Н.А. Сакральное в человеческом сознании. Загадки и поиски ре¬
альности; Король-васгё в пространстве взаимоотношений духовной и светской вла¬
сти в средневековой Западной Европе (морфология власти) // Священное тело ко¬
роля: ритуал и мифология власти VI —XVI вв. М., 2006. С. 5—19; 19 — 28. См. также
наст. изд. С. 14 — 30.
5 Антология мировой правой мысли. T. III. С. 64 — 69.
6 Вестготская Правда // Там же. С. 55 — 56.
7 Хачатурян Н.А. Аристотелевское понятие «гражданина» в комментариях Ни¬
колая Орезма и социальная реальность Франции XIII —XIV вв. См. наст. изд.
176

С. 139— 155. Она же. Сословная монархия во Франции. М., 1989. Гл. II: Государст¬
во и сословия в правовой практике Парижского парламента XIII —XV вв.,
С. 44-83.
8 См. колл, монограф.: Королевский Двор в политической культуре средневеко¬
вой Европы. Теория, Символика, Церемониал / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2004;
Священное тело короля: ритуал и политическая мифология власти / Отв. ред.
Н.А. Хачатурян. М., 2006.
9 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции. Гл. IV: Структура и соци¬
альный состав армии XIV—XV вв. С. 119— 168.
10 Цатурова С.К. Офицеры власти. Парижский парламент в первой трети XV в.
М., 2002; Хачатурян Н.А. Рец. на кн.: С.К. Цатурова. Офицеры власти // Средние
века. М., 2005. Вып. 66.

3. ПРОЦЕССЫ СОСЛОВНОГО САМООПРЕДЕЛЕНИЯ.
НЕОБХОДИМОСТЬ И ВОЗМОЖНОСТЬ НОВОЙ ФОРМЫ
ДИАЛОГА ВЛАСТИ И ОБЩЕСТВА
Сословие в социальной стратификации общества
(содержание понятия)
Заметной вехой в процессе формирования социального облика
средневекового общества стал XIII в. Он увенчал и завершил в целом
развитие исконно присущего этому обществу корпоративизма
усложненной сословной структуры. Последняя явится одним из
наиболее ярких отличительных признаков этого общественного уст¬
ройства на путях цивилизационного хода истории. Обладание зе¬
мельной собственностью в качестве основного средства производ¬
ства сохраняло свое практически монопольное положение вплоть до
наступления эры технического прогресса (в Западной Европе — в
XV в.). Но оно не смогло оставаться единственным фактором соци¬
альной стратификации, хотя и определяло генеральную оппозицию
общественной системы: «сеньор (вотчинник) — зависимый по зем¬
ле основной производитель, труженик». Не случайно историки при¬
менительно к Средневековью ввели понятие «класс-сословие», чем
отразили и подчеркнули сложное переплетение экономических и
правовых показателей в оформлении его социальной структуры.
Любопытно, что сами люди в те времена, пытаясь осмыслить
общество, в котором они жили, фиксировали факт его трехчлен¬
ной структуры с учетом функционального назначения основных
общественных групп: «молящиеся», «воюющие» и те, кто кормит
всех «трудом рук своих»1. Скупой и обобщенный характер предло¬
женной современниками схемы, уже тогда, в XI в., не мог обрисо¬
вать достаточно корректно картину общества и тем более оказался
не способен предусмотреть процессы социальной динамики, кото¬
рые происходили на всех его уровнях, особенно в дробной среде
«трудящихся». Постепенно обретая доступность историческому
познанию, эти процессы побуждали ученых усложнять социаль¬
ные характеристики средневекового общества, уточняя наиболее
употребляемые понятия «класс» и «сословие»2.
На протяжении XIX в. изменилось и приобрело качественную
определенность понятие «класс» (от лат. classis — в качестве прин¬
ципа систематизации), часто заменяемое понятием «сословие».
Уже в рамках позитивизма отождествление класса с этническими
особенностями, которое возникло в спорах по проблеме генезиса
феодализма (германские и галло-римские племена), или функцио¬
нальной стратификацией общества было вытеснено его экономи¬
ческой и социальной по преимуществу характеристикой. Отныне
принимались во внимание отношения к собственности на орудия
178

груда и средства производства, а также место общности в общест¬
венном производстве. Историческое знание XX в., оставив поня¬
тию «сословие» преимущественно историко-юридическое и функ¬
циональное содержание, показало конечную зависимость обоих
показателей от отношения сословия к собственности на орудия и
средства производства. Горожане, несмотря на экономическую
значимость и высокий потенциал в обществе, так и не смогут обре¬
сти политический и правовой статус, которым располагали приви¬
легированные сословия, что убедительно подтверждало справед¬
ливость новых уточнений.
Заметный в исторической науке второй половины XX столетия
акцент на факте вариативности исторического процесса оказал
влияние на развитие направления «социальной истории». В ряде
трудов его представителей был поставлен вопрос об искусственно¬
сти таких категорий социальной стратификации, как «сословие» и
тем более «класс». По их мнению, они не могли адекватно отразить
более емкую и вариативную реальность3. Действительно, примене¬
ние в социальном анализе не только привычных имущественных
или юридических показателей, но и индексов профессии, этноса,
образования, «престижности» и даже «стиля жизни», подключе¬
ние данных по вертикальным связям (клиентела) и «девианитному
поведению», — всё это дробило крупные общности на мелкие про¬
межуточные страты. Вариативный подход с неизбежной констата¬
цией отсутствия строго иерархизированного общества позволял
уловить динамику развития, тем более очевидную в условиях пере¬
ходного периода раннего Нового времени. Вместе с тем, увлечение
вариативным анализом неизбежно обострило и те трудности, кото¬
рые традиционно поджидают исследователя на пути историческо¬
го познания. Возможность преодолеть их упирается, по нашему
мнению, в наличие у исследователя способности к взвешенному
решению вечных философских вопросов о соотношении частного
и общего и перехода количества в качество, а также умения разли¬
чать процесс исторического познания с допустимыми и неизбеж¬
ными для него условностями, принятыми ученым сообществом, от
самого исторического процесса.
При всех подвижках, которые отмечают исследователи в кон¬
струкции средневекового общества XVI —XVII вв., ее слом потре¬
бовал весьма продолжительного времени, с разными темпами и
глубиной преодоления старого на разных уровнях системы (в фор¬
мах собственности и типе производителя, социальной структуре и
формах мышления...). Задачу системной ломки не смогли решить
даже буржуазные революции (во всяком случае, в один прием), хо¬
тя перемена власти становилась эффективным рычагом для победы
нового. В ряду первых акций нового политического режима оказы¬
вались именно отмена сословных различий и провозглашение ра¬
венства граждан перед законом. Не служит ли это обстоятельство
серьезным аргументом в пользу ученых, не склонных разру¬
шать научную конструкцию, скорее адекватную действительности,
179

нежели наоборот, хотя и в рамках присущей формам жизни (как и
процессу познания) относительности.
В контексте интересующего нас сюжета, ограниченного к тому
же по преимуществу рамками классического Средневековья, пола¬
гаю вполне корректным и оправданным анализ социальной струк¬
туры европейского общества в параметрах «сословия», тем более
что поставленные нами в исследовании задачи нацелены не столь¬
ко на динамику феномена сословной оформленности общества,
сколько на постижение его сущности, что предполагает рассмотре¬
ние явления в статике. Со своей стороны, мне хотелось бы под¬
черкнуть глубокую внутреннюю связь, которая обнаруживает се¬
бя в условиях реализации сословных прав и прав собственности.
Связь эта при относительной неразвитости человеческого общест¬
ва на так называемом «доиндустриальном» этапе его истории су¬
ществовала в виде корпоративно-общинных взаимоотношений.
Соединение частнособственнических и корпоративно-общинных
начал проявлялось во всех сферах средневековой жизни: в среде
феодального класса как сословия в целом, где земельные собствен¬
ники были связаны условным, несвободным характером земель¬
ной собственности, так и в его отдельных составляющих: духовен¬
стве и дворянстве; в среде горожан — городской общине в целом и
ее отдельных частях, прежде всего ремесленных и торговых корпо¬
рациях; наконец, в среде крестьянства, судьба которого была свя¬
зана с общиной, продолжавшей существовать в рамках вотчины.
Иными словами, корпоративный характер собственности делал ее
несвободной от политико-юридических ограничений.
Ситуация в условиях реализации политических и юридических
прав членами общества только по принадлежности к сословию, и
следовательно, в возможностях и ограничениях сословного стату¬
са, выглядит аналогичной, демонстрируя значение принципа кор¬
поративизма как системообразующего элемента средневекового
общества. Таким образом, сословная общность являлась организо¬
ванной структурой, составным элементом которой выступала сре¬
дневековая корпорация или община.
Консолидация сословий
и ее общегосударственный уровень
Процесс сословной реструктуризации общества в Западной
Европе приобретает массовый характер в XII —XIII вв., что было
неслучайно и по времени, и по сути происходящего. Пик сословно¬
го оформления пришелся на подъем в процессе централизации, на¬
стойчиво нарушавшей прежнюю изоляцию и замкнутость средне¬
векового мира, включая его политическую жизнь. Оба процесса
питали общие изменения, которые происходили в социально-эко¬
номической эволюции средневекового общества классического
периода, что было связанно с отмеченными нами выше товарно-де¬
нежными отношениями.
180

В интересующем нас сюжете важен не только свойственный
процессу факт активности и волевого начала в поведении социаль¬
ных сил при обретении политических прав и привилегий, но и их
самоорганизация и реализованная ими «снизу» инициатива, ре¬
зультаты которой получили юридическое оформление. Эти исклю¬
чительные качества явления имели разную степень выраженности
в отдельных странах, особенно в масштабах Европы. Социальные
коллективы утверждали свои права в привилегиях и хартиях. Этот
процесс постепенно приводил к выработке общих требований и, в
конечном счете, общего статуса группы, сначала в рамках отдель¬
ных провинций, а затем и государства.
Подобно центральной власти, общество использовало право в
качестве оружия и аргумента для обеспечения собственной авто¬
номии, в свою очередь, включаясь в процесс изживания частных
начал в структуре социально-политических отношений. Индивиду¬
альные контракты службы, верности, протекции и повиновения
начинают вытесняться (точнее перекрываться и дополняться) свя¬
зью авторитарной власти сеньоров и государя-суверена с автоном¬
ными корпоративными группами. В среде последних коллектив¬
ный юридически-оформленный договор обеспечивал права инди¬
вида только «по соучастию» в качестве члена данного коллектива.
И хотя эта линия в интересующих нас отношениях государя и об¬
щества станет основной, она в целом умножит политический плю¬
рализм, сосуществуя долгое время с традиционной оппозицией го¬
сударя и авторитарной власти сеньоров. Политическая автономия
сословий меняла социальный образ общества и ставила сущест¬
венные ограничения притязаниям монарха, предполагая право на
диалог с ним и меняя природу диалога. Естественным результатом
этого процесса и явилось почти повсеместное в Европе возникно¬
вение системы сословно-представительных собраний.
Они возникали в разное время (в промежутке с XII по XV и да¬
же XVI в. в России) на разных территориальных уровнях — мест¬
ном, провинциальном, общегосударственном, с разной структу¬
рой, в соответствии со спецификой социального развития страны,
и разной степенью ограничительных возможностей по отношению
к центральной власти. Однако в каждом случае это явление отра¬
жало потребности общего закономерного и недостаточного этапа
централизации, зависимость центральной власти от местной авто¬
номии, ее заинтересованность в помощи в виде налоговых поступ¬
лений, военной силы и политической поддержки. И хотя сословно¬
представительный орган составил наиболее характерный признак
новой формы государственности (сословной монархии), его судь¬
ба, как и политическая судьба общества, зависела от степени кон¬
солидации и общественной активности сословий, расстановки со¬
циальных сил внутри страны и их взаимоотношений с центральной
властью.
Не всякая общественная группа, располагавшая юридически¬
ми привилегиями, приобретала статус сословия, подчас застыв на
181

уровне своих исходных элементов (цех, гильдия). Перспектива со¬
словного статуса для общественной группы, так же как ее полити¬
ческий потенциал, в значительной мере зависели от социально-
экономических условий: от формы земельной собственности (бо¬
ярство и помещичье дворянство в России); от функций сословной
группы (среднее и мелкое дворянство, приверженное хозяйствен¬
ным занятиям в Англии); от ее экономической значимости, что
имело особую важность для оформления и судеб городского сосло¬
вия. Не меньшую роль играл политический фактор, в воздействии
которого можно выделить два аспекта, связанные, в конечном сче¬
те, с процессом централизации страны. Во-первых, это процесс
консолидации общественной группы в ее политико-юридическом
статусе в рамках государственного объединения. В этом процессе
с большим или меньшим успехом преодолевался местный партику¬
ляризм (города или провинции). И, наконец, завершающим актом
в оформлении сословия в собственном смысле слова служил осо¬
бый юридически закрепленный статус и институциональное при¬
знание общественной группы в органах сословного представитель¬
ства, т.е. участие ее депутатов в сословно-представительных учре¬
ждениях на местном, провинциальном и особенно общегосударст¬
венном уровнях как высшее свидетельство политического призна¬
ния. Рисуемая картина выглядит идеально-абстрактной и, следова¬
тельно, трудно достижимой, но, безусловно может служить точкой
отсчета в оценке интересующего нас феномена сословного пред¬
ставительства.
С учетом выдвинутых условий мы вынуждены признать, что
Италия, которая в средневековый период не добилась политиче¬
ского объединения, не знала сословно-представительных органов,
несмотря на активность общественных сил. Создав яркий и значи¬
мый феномен городов-республик, они, тем не менее, не сумели
преодолеть рамок городского самоуправления. Более счастливой
выглядит ситуация в Германии, однако политическая раздроблен¬
ность здесь предопределила территориальную ограниченность со¬
словного представительства рамками провинциальных ландтагов.
Рейхстаг в качестве общегосударственного органа не являлся
представительным учреждением в собственном смысле слова,
ибо объединял в своем составе территориальных князей — кур¬
фюрстов, обладавших исключительным правом выбора императо¬
ра, и представителей только имперских городов.
Процесс сословной реструктуризации коснулся класса земель¬
ных собственников, обладавших привилегированным статусом
господствующей и правящей группы в политическом устройстве
средневекового общества. Привилегированный статус перекрывал
сословные различия в классе, связанные с разными функциями
«молящихся» и «воюющих», их отношением к земельной собст¬
венности и правами ее наследования, а также правами в области
юрисдикции. Наиболее консолидированным из двух привилегиро¬
ванных сословий выглядело духовенство. Оно не только включа-
182

г
лось в систему сеньориально-вассальных связей, но подчинялось
церковной иерархии и дисциплине, которая тормозила самостоя¬
тельную инициативу в его среде. Тем не менее здесь действовала
практика соборного движения и особенно созыва провинциаль¬
ных соборов. Она стимулировала активность широких слоев духо¬
венства и в целом оказала влияние на идею сословного представи¬
тельства. Аналогичный статус привилегированного сословия пере¬
крывал внутреннюю гетерогенность светских феодалов, которая
проявлялась в размерах земельной собственности, в наличии или
отсутствии титулов, в разновеликости их достоинства, наконец, в
объеме политических и юридических прав. Несмотря на дисципли¬
ну сеньориально-вассальных связей, могущую быть достаточно
жесткой в случае ее развитости, в этой общности происходят про¬
цессы, меняющие ее внутреннюю структуру. Даже в среде круп¬
ных феодалов с их менталитетом «равновеликое™» наблюдались
тенденции к формированию групповой солидарности. В известной
мере она была подготовлена практикой их участия в работе коро¬
левских курий. Однако новым наиболее важным знаком стало
стремление этой группы к корпоративному участию в политиче¬
ском управлении страной и корпоративному контролю централь¬
ной власти.
Ярким признаком победы означенной тенденции в Англии ста¬
ла «Великая Хартия вольностей» 1215 г. и решения «бешеного пар¬
ламента», которые закрепили особый статус баронов в их ограни¬
чительной функции по отношению к монарху. Во Франции знаком
сословного оформления в среде крупных феодалов стало развер¬
нувшееся под их руководством движение провинциальных лиг
1314—1315 гг. Оно охватило ряд провинций Франции, но не смогло
преодолеть территориального сепаратизма и выработать общую
хартию, которая ограничила бы королевскую власть, несмотря на
робкие попытки заключения союза между некоторыми областями.
Не добившись правового признания своего коллективного специ¬
ального статуса, крупные феодалы сохранили свою руководящую
роль в политической жизни французского общества, в частности в
Генеральных штатах, и надолго перекрыли доступ туда дворянству.
Аналогичные мероприятия в деле консолидации сил баронской
группировки прошли в государствах Пиренейского полуострова —
в Арагоне, Каталонии и Кастилии. Не стала исключением в этом
контексте и Россия.
Особую значимость для судеб сословного представительства
имел факт самоорганизации средних и мелких феодалов. Этот про¬
цесс имел разные результаты и чаще всего не столь убедительные,
как в Англии. Но они свидетельствовали о включении и этой обще¬
ственной силы в политическую государственную жизнь. Остава¬
ясь политическим резервом баронов в начале XIII в., мелкое и сре¬
днее дворянство в Англии сумело самоопределиться в обществен¬
ном движении 60-х годов XIII в. и если и не выработать официальный
юридический статус сословия, то четко обеспечить самостоятельную
183

хозяйственную и политическую позицию. Во Франции решающую
роль в разрыве прочной связки массы средних и мелких феодалов
со своими сеньорами сыграла центральная власть, прежде всего
своей политикой государственного строительства (служба в армии
и государственном аппарате; денежная форма оплаты вассальной
службы; практика королевских судов). Ее результатом станови¬
лось постепенное включение дворянства в орбиту влияния монар¬
ха и выработка в его среде «государственного» сознания. В XIV и
особенно в XV в. можно говорить об оформлении сословной груп¬
пы чиновного дворянства с особым юридически закрепленным
статусом, рекрутируемой главным образом из городского сосло¬
вия. Тенденции к политическому самоопределению российского
дворянства, подпитываемые отличной от боярской формой зе¬
мельной собственности (поместье, а не вотчина), активно обнару¬
жили себя в XVI — XVII вв. в Земских соборах. Активность прежде
всего этих сил определила действенность последних в тяжелое для
России Смутное время.
В целом, можно считать, что процесс самоопределения дворян¬
ства либо рыцарства обретал зримые черты в оформлении отдель¬
ной палаты в органах сословного представительства. Так происхо¬
дило в Арагоне, Кастилии, Каталонии, а в Англии — в политиче¬
ском союзе с городским сословием. Однако в тех случаях, где по¬
добный результат отсутствовал, нельзя недооценивать самый факт
участия этой прослойки в представительных органах. Тем более,
по нашему мнению, было бы нереалистичным желать, чтобы дан¬
ный процесс в случае с мелкими и средними феодалами как частью
привилегированного класса непременно завершился для них
оформлением специального юридического статуса.
В контексте подъема к политической жизни средневекового
общества новых социальных сил особый интерес представляет
возникновение городского сословия. Его становление отличалось
особой сложностью в силу гетерогенности этого общественного
страта как в параметрах его внутренней структуры, так и во взаи¬
моотношениях с внешним миром — духовными или светскими
сеньорами и королем. Отправной точкой сословного оформления
послужило отделение ремесла от сельского хозяйства и дальней¬
шее существование ремесла в качестве самостоятельной сферы
производства. Однако превращение горожан в общественную
группу с юридическим статусом породило освободительное движе¬
ние (в ряде стран коммунальное). Его специфика проявилась не
только во впечатляющем результате, но и в организованном харак¬
тере. Именно городская община, в пределах которой реализовалось
единство мелких профессиональных корпораций (цехов, гильдий),
а также более крупных социальных групп (патрициат и бюргерст¬
во), формировала социальную общность, которая на определенном
этапе сумела стать организационным началом в коммунальном
движении, подкрепленным клятвой его участников. Уровень
автономии городской общины колебался от минимума в виде
184

отдельных экономических и политических привилегий, до макси¬
мума, возможного в рамках централизующихся государств, т.е.
городов-коммун во Франции и королевствах Испании. Эта авто¬
номия обеспечила разрыв прямой поземельной связи с сеньором
города, личную свободу горожан, выборное управление и город¬
ской суд.
Послужив великолепной школой выработки политического
сознания и общественной активности, городская автономия вместе
с тем неизбежно обрекала общину на местничество и сепаратизм,
которые приходилось преодолевать в процессе общегосударствен¬
ной консолидации сословия. Задачу естественного в этом случае и
постепенного развития обычно облегчала центральная власть, ко¬
торая стремилась ограничить вольности и унифицировать положе¬
ние городов в рамках государства. Однако тенденцию к унифика¬
ции юридического статуса горожан сопровождало нарастание вну¬
треннего неравенства. В городах формировались дробные мелкие
коллективы, объединенные профессиональными занятиями, оппо¬
зиционные друг другу страты патрициата и ремесленной массы;
происходила перегруппировка сил с переходом политического уп¬
равления к бюргерству и возможным союзом последнего с патри¬
циатом; оформлялась внутрицеховая оппозиция, связанная с гене¬
зисом новых производственных отношений. Наконец, постепенно
изменялся статус «полноправия», который определялся сначала по
преимуществу политическим, затем экономическим факторами.
Такова в общих чертах динамика средневекового города
XIII —XV вв. Она оказывала влияние не столько на ход консолида¬
ции сословий в общегосударственном масштабе, сколько на прак¬
тику представительства (организация выборов, социальный облик
депутатов). Это обстоятельство имеет принципиальное значение
для нашего анализа, ибо не позволяет романтизировать и преуве¬
личивать отмеченный нами ранее факт расширения и обновления
участия общественных сил в политической жизни государства, и
тем более его управлении. Социальная обстановка в городах накла¬
дывала существенные ограничения на это явление. Более того, сле¬
дует иметь в виду, что городское сословие в целом, добившись
юридически закрепленного статуса, не смогло уравнять себя с при¬
вилегированными сословиями, что, в свою очередь ограничивало
содержание его диалога во взаимодействии как с духовенством и
дворянством, так и с центральной властью.
В более скромных масштабах, чем у горожан, и с более скром¬
ными результатами прошел процесс оформления крестьянского
сословия. Он развернулся не на всей территории европейского
континента, коснулся только части крестьянства, которое остава¬
лось в статусе лично свободного или обрело этот статус (и не без
борьбы за него) в условиях смены форм ренты, повысившей эконо¬
мическую значимость крестьянского хозяйства, а также в рамках
особой группы «государственных крестьян», которые не знали
власти частных земельных собственников. Процесс личного
185

освобождения явился как раз одним из свидетельств сословного
оформления крестьянства. Его организованные формы реализова¬
лись через сельскую общину. Последняя обеспечивала ассоциа¬
тивный, закрепленный в хартии правовой характер противостоя¬
ния феодалам: контроль за регламентацией ренты и сбор ее с помо¬
щью выборных лиц, создание органов самоуправления, наличие
уполномоченного лица (прокуратора) для представления интере¬
сов общины во взаимодействии ее с внешним миром и в судебных
государственных органах. Процесс содействовал юридической ни¬
велировке класса, расширял влияние на крестьянство государства
в области юрисдикции и налоговых сборов — факт весьма неодно¬
значный по своим результатам.
Однако частновладельческие крестьяне, даже в условиях сво¬
бодного держания типа цензивы, оставались в пределах сеньории.
Попытки сословного самоопределения в среде крестьянства не
смогли преодолеть локальной ограниченности и уравнять его даже
с городским населением. Только незначительная часть землепаш¬
цев получила право представительства на общегосударственном
уровне: например, кастильское крестьянство в кортесах, шведские
бонды в риксдаге, черносошные крестьяне в Земских соборах Рос¬
сии. Крестьянский голос опосредованно звучал в выступлениях го¬
родских депутатов, тем более что в условиях сословных выборов по
округам и графствам сельчане могли принимать участие на низших
ступенях избирательной компании; наконец, они имели возмож¬
ность составлять свои наказы для представительных ассамблей5.
Яркий феномен сословной самоорганизации общества иску¬
шает исследователя заниматься пиками в его реализции и в осуще¬
ствлении напрямую связанного с ним сословного представительст¬
ва. Однако, еще и еще раз вспоминая об отмеченных выше
лимитах интересующего нас явления, хотелось бы подчеркнуть
необходимость соблюдения принципа «восхождения» (при всей
его неоднозначности) в оценке общественного развития и сопоста¬
вления каждого последующего этапа с предшествующим. При
таком подходе представляется очевидным, в частности, более
сложное содержание понятия «активности» сословий, нежели
непременная инициатива последних в возникновении представи¬
тельных институтов или обретении последними права утвержде¬
ния законов.
Например, в английском парламенте, обязанном своим рожде¬
нием в 1265 г. оппозиционному центральной власти широкому об¬
щественно-политическому движению, сложился политический со¬
юз мелких и средних феодалов и горожан, сумевших обозначить
собственную позицию, а также части баронов, готовых признать
эту позицию. Созванный вопреки воле короля, как пишут исследо¬
ватели, «снизу», сей институт стал регулярно действующим орга¬
ном. Он обладал правом финансового контроля, законодательной
инициативы и утверждения законов. Однако, как всякая крайняя
форма выражения, английский парламент остался единичным и,
186

следовательно, не типичным явлением, а неким образцом, «пре¬
дельным» воплощением идеи сословного представительства.
Скромная, но типичная форма сословного представительства не
только не снимает вопроса об активности социальных сил, но
(что не менее важно) подчеркивает массовость явления и подгото¬
вленность к нему общества, по крайней мере в рамках европейско¬
го континента, несмотря на разброс вариантов и наличие крайне
слабых его проявлений. В любом случае оформление практики
сословного представительства свидетельствовало о том, что
центральная власть испытывала потребность и необходимость в
помощи сословий, будь то в исключительных ситуациях (борьба
монарха с папством и «первые Генеральные штаты» 1302 г. или
Столетняя война во Франции; Реконкиста или династическая
проблема на Пиренейском полуострове; «Смута» в России) или в
удовлетворении повседневных финансовых или политических
нужд государства.
Однако потребности монархии не исчерпывают объяснения
изучаемому феномену. Важно осознавать, что власть не могла не
считаться с автономией общественных сил, которые переводят
свои взаимоотношения с ней на язык права и коллективных (пока
в рамках сословий) публичных связей. Сословия мобилизуют пра¬
вовой принцип: «что касается всех, должно быть одобрено всеми»,
альтернативный авторитарному принципу: «что угодно госуда¬
рю — имеет силу закона». Исследователи усматривают в основе
аргументации сословных притязаний подсказку в виде практики
церковных соборов и, особенно, феодального частного права, сог¬
ласно которому вассал менял сеньора, если тот нарушал условия
договора. Независимо от идейных импульсов, максима «что каса¬
ется всех, должно быть одобрено всеми» в сословном сознании
способствовала выработке теории политического контракта,
который принципиально менял природу отношений власти
и общества. В апреле 1358 г., уже приобретя опыт легальной (через
Генеральные штаты) и нелегальной (в восстании парижан) борьбы
с центральной властью, Этьен Марсель в письме регенту, будуще¬
му королю Карлу V, напомнит, что почет и подчинение сословий
обусловлены покровительством и защитой народа господином.
Упрек в нарушении регентом этого принципа оправдывал, по мне¬
нию автора письма, открытые военные действия парижан против
правительства6.
Сословия использовали возможности, предоставленные госу¬
дарственной политикой, государственным строительством и, в ча¬
стности, развитием публичного права. В свою очередь, политика
сословий и практика сословного представительства оказали ис¬
ключительное влияние на трансформацию природы государства и
власти, в том числе на утверждение формулы «1е roi est usufrutier de
la coronne», которая внедряла в политическом сознании общества
идею закона, контролирующего монарха7.
187

1 Первые попытки оформления концепции трехчастной структуры средневе¬
кового общества исследователи связывают с именами Жерара из Камбре и Адаль-
берона Ланского. Последний был епископом Лана (с 977 г.), влиятельным участни¬
ком политических распрей Лотаря и Гуго Капета (977 — 991 гг.); в конце жизни он со¬
здает поэму о короле Роберте (1020 г.), поместив его в центр общности, состоявшей
из тех, кто молится (oratores), сражается (bellatores) и кормит ее трудом рук своих
(laboratores). См.: Роете au roi Robert / Ed. С. Carozzi. Р., 1979; Duby G. Les trois ordres
ou l'imaginaire du fdodalitd. P., 1978.
2 Duby G. Op. cit; Je Goff J. Les trois fonctions indoeuropdennes: historien et
ГЕигоре fdodale // Annales. 1979. N 6. P. 1187— 1215; Хачатурян H.A. Сословная мо¬
нархия во Франции. М., 1976. С. 28 — 43; Она же. Город в системе феодальной фор¬
мации // ВИ. 1983. №1. С. 67 — 84; Она же. Феномен корпоративизма // Общности и
человек в средневековом обществе. М.; Саратов, 1992.
3 MousnierR. Les hierarchies sociales de 1480 a nos jours. P., 1969; Idem. Recherches
sur la stratification sociale a Paris aux XVIIе et XVIIIе siecles: L'dchantillon de 1634, 1635,
1636. P., 1975; Homo hierarchicus. P., 1979; Эксле О.Г. Формы социального поведения
в средние века. Согласие—договор — индивид // Человек и его близкие на Западе и
Востоке Европы. М., 2000; Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001; Уваров П.Ю.
Франция XVI века. Опыт реконструкции по нотариальным актам. М., 2004.
5 Уваров П.Ю. Указ. соч. С. 37-38, 58-69, 192-236.
6 Lettre au regent 18 avril 1358 / Publ. Jacques d'Avout, 31 juillet: le meurtre
d'Etienne Marcel. P., 1960. P. 302.
7 Juvdnal des UrsinsJ. Ecrits politiques / Ed. P.S. Lewis. P., 1978. T. I; P., 1985. T. II:
«Audite celi». P. 164— 165; Anonyme. Rdponse d'un bon et loyal Frangois au peuple de
France de tous estats // L'Honneur de la couronne de France. Quatre libelles contre les
Anglais (1418— 1429) / Ed. par N. PonsA P., 1991. P. 131; KrynenJ. Ideal du prince et pou-
voir royal en France ё la fin de Moyen Age (1380— 1435). P., 1981; Idem. L'Empire du roi.
Iddes et croyances politiques en France XII —XVs. P., 1993; Малинин Ю.П. Обществен¬
но-политическая мысль позднесредневековой Франции. СПб., 2000; Цатурова С.К.
Офицеры власти. Парижский парламент в первой трети XV в. М., 2002; Хачату¬
рян Н.А. Аристотелевское понятие «гражданина». См. наст. изд. С. 139— 155.

4. МЕХАНИЗМ СОСЛОВНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА
В ЕГО ОРГАНИЗАЦИОННОЙ СТРУКТУРЕ
И ПРАКТИКЕ
История формирования представительных ассамблей в евро¬
пейском масштабе демонстрирует сугубо эмпирический харак¬
тер процесса как в его исходной точке, так и в последующем разви¬
тии, подтверждая тем самым органичность этого феномена. Меня¬
ются сюжеты обсуждения на ассамблеях и уровень территориаль¬
ного представительства. Процесс мог начинаться с локальных или
провинциальных ассамблей. Они предваряли общегосударствен¬
ные, а в крупных территориально-провинциальных образованиях,
например во Франции, Германской империи или Нидерландах
могли сосуществовать собрания разного уровня, формируя с боль¬
шей или меньшей степенью внутренней связанности некую систе¬
му. Именно локальные собрания, обнаруживая стойкую жизне¬
способность, продолжали функционировать уже в условиях
свертывания практики общегосударственных ассамблей на позд¬
них этапах Средневековья, как это случилось во Франции в
XVI -XVII вв.
Отдельные собрания состояли из представителей лишь приви¬
легированных сословий (одного или двух) или только горожан, ли¬
бо объединяли депутатов трех сословий. В последнем случае они
приближались, казалось бы, наиболее убедительным образом к ис¬
комой, но в конечном счете весьма относительной форме «народ¬
ного представительства».
Какое-то время представительная система не нарушала прак¬
тику созывов более или менее расширенных составов Королев¬
ских советов в странах Западной Европы либо Боярской думы в
России, основанных на сугубо сеньориальных связях, не говоря
уже о том, что феодальная элита и в дальнейшем сохранит свое
представительство по праву личного присутствия в деятельности
сословно-представительных собраний (к этому сюжету мы еще
вернемся).
Можно утверждать, таким образом, что процесс конституиро¬
вания представительных институтов отличался не просто своей
временной растянутостью, но и незавершенностью, испытывая
перманентные организационные изменения. Даже облик англий¬
ского парламента, который заслуженно получил признание в каче¬
стве «матери средневековых парламентов», в том числе как наибо¬
лее институционализированного, сложился только к XV в. При
короле Эдуарде III признается право парламента на ежегодные
(т.е. периодические) собрания и право подачи петиций, которое
обеспечивало возможность законодательной инициативы, что
впоследствии привело к завоеванию функции утверждения зако¬
189

нов. Особое значение в оформлении природы парламента имело
собрание 1376 г. Глостерский статут 1407 г.г отразив специфи¬
ку социального развития страны, узаконил деление представи¬
тельного английского органа на две палаты — Палату лордов
и Палату общин. Претензии последней на «мнение большинства»,
платящего налоги и служившего источником казны, стимулирова¬
ли противостояния палат. Политический и экономический союз
дворянства и горожан в Палате общин сообщал действенность ее
притязаниям, в частности в попытках ограничить участие Палаты
лордов в праве вотирования налогов, диктуя организационную
динамику органа даже на поздних этапах его средневековой
истории1.
Организационную нестабильность представительного режи¬
ма не исчерпывает объяснение, связанное только с объективны¬
ми условиями и особенностями его существования. Конечно, труд¬
но было собирать депутатов в одном месте и в одно время в стране
с обширной территорией. Поэтому вполне логичной выглядит
французская практика собраний по провинциям Лангедока и
Лангедойля для выработки решений по одному и тому же вопросу.
Проблемы, связанные с монетной, религиозной или династи¬
ческой политикой, объясняют целесообразность «профессиональ¬
ных» собраний с присутствием представителей одного или двух
сословий.
Трансформацию структуры и условий представительства, а
также формы собраний могли естественным образом провоциро¬
вать перемены в социальной эволюции общества и вызванных ею
сдвигов в расстановке и притязаниях социальных сил. Однако не¬
сомненно и другое: организационная нестабильность была выгод¬
на центральной власти, которая своим вмешательством усугубляла
ее. Руководствуясь собственными интересами, королевская власть
компенсировала с помощью локальных собраний нехватку кадров
исполнительного аппарата на местах. Кроме того, играя на проти¬
воречиях и сознательно провоцируя сословный или провинциаль¬
ный сепаратизм, центр использовал таким образом традиционный
в политике принцип «разделяй и властвуй».
Отмеченная постепенность и изменчивость организационной
истории представительного режима побуждает нас отказаться от
подробного описания и взглянуть на нее в контексте главной по¬
ставленной в очерке задачи, а именно в контексте проблемы соот¬
ношения элементов частного и публичного права, личностного на¬
чала и отношений государственного подданства. Проблема, эта на¬
прямую связана с трудными вопросами рождения нового граждан¬
ского поведения и самосознания. Отказ от описательного метода в
анализе организационной истории представительного режима по¬
зволяет выделить только некоторые из характеристик, необходи¬
мых для решения этой задачи.
190

Выборы в сословном обществе
Начну с главного и едва ли не самого убедительного показателя
наличия собственно представительного режима — выборов и со¬
стояния выборного принципа в его работе. «О представительном
режиме можно говорить, поскольку имеются люди, действующие
от имени и по поручению других», — писал знаток темы К. Суль2.
Речь в этом случае должна идти не о частном персональном пору¬
чительстве, чья правовая форма была хорошо известна римскому
обществу, но о конституировании депутата, т.е. лица, избранного
сообществом людей и наделенного полномочиями представлять их
коллектив и интересы, выступать от их имени в решении задач
прежде всего политического характера. Испрашиваемая монархом
от ассамблей помощь должна была постепенно трансформировать¬
ся в долг гражданина по отношению к государству со стороны как
депутата, так и его избирателей.
При первом приближении к решению вопроса о характере вы¬
боров необходимо оценить принцип организации сообщества, вы¬
двигающего своего представителя (procurator). Таким знаковым
для Средневековья принципом являлся их сословный характер, хо¬
тя они проходили по «территориям» монастыря, аббатства, графст¬
ва, города, сельской общины. Реализация только территориально¬
го принципа в сочетании с партийным в системе выборов, что ха¬
рактерно для современных государств, была связана как раз с
уничтожением сословного представительства, а это предполагало
равенство всех членов общества перед законом.
Из привилегированных сословий именно духовенство выгля¬
дело наиболее организованным дисциплинарными нормами цер¬
ковной иерархии и соборной практики, а потому естественным об¬
разом включилось в избирательные кампании светских ассамблей.
Во французской практике XIV в. грамоты-доверенности, исходя¬
щие от капитулов церквей и конвентов монастырей, содержали
фразу о выдвижении депутатов — «сделали и установили»
(facimus, ordinamus et constituimus). Данная формула достаточно
неопределенна, чтобы судить об имевшей место процедуре «выбо¬
ров». Иногда грамоты прямо свидетельствуют об общем собрании
братьев монастыря по звуку колокола, — вариант, который оцени¬
вается составителями документов как обычное явление: «prout
moris est conventum congregari». Этот вариант, хотя и выглядит «де¬
мократичным», на самом деле не исключал решающего влияния
аббата монастыря, олицетворявшего силу дисциплинарной власти.
Встречались случаи прямого назначения депутатов руководством
монастыря — приором или аббатом: «нашим именем и именем это¬
го монастыря» «сделали и установили»3. Кроме того, как и повсю¬
ду в Европе, церковные прелаты, среди которых могли оказаться
все те же аббат или приор монастырей, приглашались на ассамб¬
лею по праву личного присутствия. В той же Франции лишь на ас¬
самблее Генеральных штатов 1484 г. духовенство в целом впервые
191

за почти 200-летнюю историю подпадает под требование выборно¬
го представительства4.
Заметно сложнее обстояло дело со светскими феодалами, соз¬
нание которых и опыт внутренней жизни определяли противоре¬
чивые импульсы. Обладание земельной собственностью и связан¬
ной с ней политической властью порождало сознание равнозначи¬
мое™ каждого из членов этой общности по их принадлежности к
привилегированному сословию. Это объясняет, в частности, при¬
сутствие на провинциальных ассамблеях всего дворянства и даже
их оруженосцев. Идея равнозначимое™ в среде дворянства полу¬
чила уникальное воплощение в работе польского сейма и действо¬
вавшего там права «вето», на основании которого одним голосом
можно было заблокировать решение большинства5. Вместе с тем,
система вассальных связей оправдывала личный вызов на собра¬
ние феодалов, которые занимали высшие ступени в иерархии
класса и рассматривались в качестве глав группы вассалов. В обо¬
их случаях право личного присутствия принадлежало прошлому.
Однако проникновение выборной практики в эту среду было за¬
труднено, что ограничивало участие широких слоев дворянства в
работе ассамблей. Политика монарха, расширявшего состав нети¬
тулованного дворянства опять-таки за счет личных приглашений,
не меняла ситуации.
Выборная практика в среде светских феодалов напрямую зави¬
села от самоопределения и активности его средних и низших сло¬
ев (дворянства, рыцарства). Не случайно, созыв Симоном де Мон-
фором собрания в 1265 г., что положило начало английскому парла¬
менту, стал возможным благодаря оформлению самостоятельной
позиции дворянства, которое вышло из-под влияния баронства и
вступило в политический союз с городским сословием. Созыв
предполагал выдвижение двух депутатов от каждого графства и ка¬
ждого города. Именно консолидация дворянства, которая началась
на местном уровне, способствовала постепенному внедрению тер¬
риториального принципа в практику представительства, до опре¬
деленного времени не ломая ее сословного характера в целом (на¬
пример, в опыте совместных собраний по территориям дворянства
и горожан для посословного выдвижения депутатов).
Франция, где в условиях слабой центральной власти в
XI — XII вв. с целью самосохранения класса естественно сложилась
особая система вассальных связей «вассал моего вассала не мой
вассал», явила пример трудного процесса самоопределения дво¬
рянства. Стимулирующим фактором для него стала политика госу¬
дарства, окрепшего в новых условиях XIII — XV вв. Она ломала эту
систему с помощью управленческого аппарата, армии и, очевидно,
режима представительства. Для собрания 1484 г. правительство ор¬
ганизует выборы по административным государственным окру¬
гам, четко выделив территориальные единицы. Не отменив сослов¬
ного принципа, эта мера способствовала консолидации сословий и
укреплению до известной степени межсословных связей, хотя и на
192

местном уровне. Это предвосхитило будущую победу территори¬
ального принципа представительства и вытеснение сословного.
Наиболее полно в эпоху Средневековья принцип выборности
восторжествовал, в среде горожан, где, как и в сельской общине,
сохранялись коллективные начала договорного существования, со¬
участия в решении дел на уровне производственной, социальной и
политической жизни. Эти начала получили новые мощные импуль¬
сы благодаря освободительному движению, особенно в тех горо¬
дах, которые добились коммунального устройства. Городское са¬
моуправление, подобно соборной практике духовенства (если не в
большей мере) могло стать важным фактором в оформлении пред¬
ставительного режима. Мандаты городских депутатов в избира¬
тельных кампаниях Франции начала XIV в. демонстрируют отсут¬
ствие упорядоченной практики выборов, однако в их разнообра¬
зии просматриваются несколько повторяющихся вариантов. Один
из них, на первый взгляд, может показаться наиболее «демокра¬
тичным»: по звуку колокола или призыву глашатая горожане или
бблыпая их часть собираются на городской площади, для того что¬
бы «выбрать и установить» депутатов (elleus et establiz). Романти¬
зированный дискурс грамот такого рода не может исключить нали¬
чия «направляющей руки», как и допустить возможность равного
для всех участия в выборах. Правда, участие это предполагало в
действительности только «голосование голосами» (точнее крика¬
ми) собравшейся на площади толпы.
Гораздо реалистичнее выглядят грамоты, которые содержат
свидетельства о существенных ограничениях избирательного пра¬
ва в городах. Крайний случай — это вариант прямого назначения
депутатов должностными лицами города, часто своими же кол¬
легами консулами. С большой натяжкой такой вариант можно на¬
звать «двухстепенными выборами», имея в виду, что выборщики
были сами некогда избраны в качестве должностных лиц города.
Более мягкий и вместе с тем красноречивый вариант «ограничен¬
ной демократии» дает большая группа грамот с недвусмысленным
указанием на участие в выборах только «наиболее здравой и луч¬
шей части общины» (sanior et melior pars), которая действовала за
городских жителей и их именем (pro nobis et nomine communitatis
dicte ville et pro eadem). Иногда указывается их число — от 65 — 80
человек — до 11 и даже 7 человек6.
Упомянутые более чем скромные цифры даже в верхней гра¬
нице исключают предположение, что принцип «полноправия»,
действующий в центрах с выборным управлением, касался всех
домохозяев, платящих налоги в городскую казну, как это имело ме¬
сто в ранней истории «вольных» городов. Социальная и политиче¬
ская обстановка в западноевропейских городах XIV и тем более
XV в. порождала сложные противоречия разного порядка, связан¬
ные с углублением товарных отношений, расслоением бюргерства
и патрициата благодаря развитию предпринимательства и форми¬
рованию рынка наемного труда. Все это не могло не отразиться на
7. Хачатурян Н.А.
193

избирательной практике с тенденцией к ограничению демократии,
поскольку статус «полноправного» горожанина отныне определял¬
ся не просто способностью платить налоги, но обладанием высо¬
ким имущественным цензом и принадлежностью к органам поли¬
тического управления городом.
Отмеченные нами социальные ограничения в процедурах вы¬
боров городских депутатов не дают основания недооценивать зна¬
чимость этого явления в жизни городского сословия на общегосу¬
дарственном уровне и в целом государства. Социальные и, следо¬
вательно, имущественные ограничения, от которых, как известно,
зависит реальное участие в выборах, остаются важным фактором
парламентской жизни и в условиях всеобщего избирательного
права. Более существенной в контексте интересующего нас сюже¬
та выглядит возможность констатировать самый факт выборов в
формировании органов городского управления и корпуса депута¬
тов в органах сословного представительства, — все это стало важ¬
ным импульсом для конституирования новых принципов общест¬
венной и государственной жизни. Свой вклад в общественную ак¬
тивность и работу представительных органов внесло и свободное
крестьянство. Оно принимало участие в ряде случаев в выборах на
ассамблеях Англии, Испании, Швеции и России. Во Франции с
конца XV в. крестьянство имело возможность подключаться к из¬
бирательной кампании городских депутатов. В контексте техниче¬
ской процедуры выборов в среде крестьянства следует отметить
существование ограничений в виде их многоступенчатого характе¬
ра: выборщики от сельской общины, затем от собраний сельских
округов и далее более крупных административных делений7.
Сословный характер выборов определял социальный облик де¬
путатов: в целом можно сказать, что каждое сословие посылало
представителей своего статуса. И если состав депутатов привиле¬
гированных сословий очевиден, то с представителями от горожан
дело обстоит сложней. В этом случае ситуацию определял характер
выборов и состояние «полноправия» в городской среде, что напря¬
мую влияло на уровень «демократичности» представительных
органов. Городские депутаты были, безусловно, людьми авторитет¬
ными или известными. Грамоты, фиксируя их полномочия, ува¬
жительно называют их людьми discretos, providos, sinceros viros,
т.е. представителями лучшей, здоровой (здравой) части городского
сообщества, обладавшей мудростью, осторожностью и предусмот¬
рительностью (prudentiorum)8. Иными словами, податное сословие
было представлено главным образом купеческой и ремесленной
верхушкой, владельцами городской движимой и недвижимой соб¬
ственности. Таким образом, сословный принцип представительст¬
ва был отягощен действующими экономическими и социальными
ограничениями в городской среде. Лимиты представительской
практики именно в случае с податными сословиями наиболее крас¬
норечиво демонстрируют общее состояние «демократичности»
сословно-представительного режима в средневековом обществе.
194

Принцип «сословности» сохранялся и в работе ассамблей.
Палатная структура органов подчинялась сословному делению.
Различные комбинации в подобном случае определялись специ¬
фикой конкретно-исторического развития. Этот принцип действо¬
вал в посословном характере предварительного обсуждения
вопросов, которое обычно проходило в разных помещениях, в про¬
странственном распределении мест на общих заседаниях. Так,
вблизи от трона обычно располагались представители привилеги¬
рованных сословий. Оратор же от «третьего сословия» обращался
к королю, стоя на коленях и демонстрируя позицию смиренной
просьбы. Во время речи короля только депутаты первого и второго
сословий обладали правом сидеть, не снимая головного убора.
Каждое сословие на ассамблее имело своего президента, секрета¬
ря (greffier) и докладчика (reporteur). На общих собраниях депута¬
тов по выработке основных решений, например в налоговых
вопросах, продолжал действовать сословный принцип в сочетании
с административно-территориальным. Сводки требований, жалоб
и пожеланий проходили длинный путь от уровня приходов,
бальяжей, графств и более крупных административных округов к
выработке общесословной позиции, часто несущей на себе печать
местных интересов. И, наконец, ни одно из сословий фактически
не могло обязать своим решением позицию другого, если, конечно,
в силу каких-то обстоятельств эти позиции не совпадали. Принятое
как институциональное в работе Генеральных штатов во Фран¬
ции XIV в., это условие отражало специфическую расстановку
общественных сил в этой стране, характеризуемую резким проти¬
востоянием привилегированных сословий с горожанами. Данная
особенность сопровождала всю жизнедеятельность здесь общего¬
сударственного сословно-представительного органа. В 1576 г. духо¬
венство в своем «кайе» (наказе) повторит выработанное правило:
«les deux dtats, combien qu'il soient d'accord, ne piussent lier le tiers»
(«два сословия, обретя согласие, не могут обязать своим решением
третье сословие»)9.
Принцип «сословности» в конституировании и организацион¬
ной практике представительного режима создает впечатление тор¬
жества средневекового местного партикуляризма (representation
dclatde), заметно тормозившего движение общества к осознанию
себя единой «нацией».
В рамках организационной истории нельзя не обратить внима¬
ние на имевшие место факты нарушения принципа сословного
представительства: города иногда посылали в качестве депутатов
лиц духовного звания. Эти случаи можно предположительно объ¬
яснить зависимостью городов от церкви. Более любопытны факты
делегирования привилегированными сословиями депутатов-горо-
жан, чаще всего знатоков права — легистов. Редкие во Франции
XIV в., такие случаи учащаются во второй половине XV в., как вид¬
но по данным собрания 1484 г.10 Согласно подсчетам Ж. Кринена,
в составе Генеральных штатов 1614 г. из 192 депутатов третьего со¬
7*
195

словия — 131 человек принадлежали к officiers короля. Исследова¬
тель подтверждает, таким образом, отмеченную нами тенденцию
роста в депутатском корпусе в целом легистов и чиновничества для
более раннего периода11.
Однако вряд ли эти факты следует оценивать в качестве пока¬
зателя преодоления сословности в режиме представительства, хо¬
тя появление средневекового страта чиновничества и профессио-
налов-легистов, который пополнялся выходцами как из дворянст¬
ва, так и из «третьего сословия», составило часть процесса соци¬
альной динамики, что готовило в конечном счете формирование
собственно «политического представительства», свойственного
Новому времени. Желательность научной осторожности в этом
случае подтверждают особенности статуса депутата и, в первую
очередь, природа его мандата, рассмотрению которых будут посвя¬
щены следующие страницы.
Свобода и несвобода депутата
Статус депутата и связанные с ним полномочия, являя харак¬
терное для организационной истории средневекового представи¬
тельства разнообразие в зависимости от места и времени, демонст¬
рируют некие общие черты, красноречиво выдающие его специ¬
фическую природу. Общим признаком депутата служил общест¬
венный характер его функций, который был связан с деятельно¬
стью представительного общественного органа, пребывающего
вне государственного аппарата. Поэтому работу депутат исполнял
бесплатно (gratuitement), получая лишь возмещение издержек для
поездки на ассамблею (включая содержание лошади) и пребыва¬
ние в месте ее проведения. Это создавало особые отношения депу¬
тата с группой делегировавших его лиц. Сумма издержек опреде¬
лялась посредством личного соглашения или контракта с данными
лицами. Таким образом, контракт носил сословно-корпоративный
характер, в свою очередь умножая личностные и местнические от¬
тенки связей в деятельности парламентов.
Калькуляция суммы издержек служила, как правило, объектом
оживленных споров во взаимоотношениях сторон; при этом зло¬
употребляли как депутаты, преувеличивая свои расходы, включая
физические и моральные тяготы (длина и риск дороги), так и
«спонсоры», иногда проявляя (особенно при окончательном расче¬
те) излишнюю скупость или просто недобросовестность. В частно¬
сти, испанские города в целях экономии тщательно следили, чтобы
вознаграждение не превышало норму, отказывая в нем тем депута¬
там, которые проживали в центрах, где проходили кортесы. Отсут¬
ствие платы за «работу» депутаты могли в известной степени ком¬
пенсировать откровенным лоббированием и связанными с ним
«дарениями» (материальных или каких-либо других льгот). Пред¬
ставительный орган, в большей или меньшей степени причастный
196

к решению властных дел, вряд ли был способен избежать корруп¬
ции как непременного компонента государственной жизни.
Сословия, особенно городское, держались за подобную прак¬
тику материального обеспечения депутатов, справедливо рассмат¬
ривая прямую зависимость последних от корпоративного сообще¬
ства в качестве важного условия сохранения автономии органа от
влияния монархии. Со своей стороны, центральная власть желая
нарушить эту автономию, могла пытаться брать на себя содержа¬
ние депутатов, несмотря на обременительность подобной меры, но
чаще предпочитала контролировать ситуацию. Эдуард II Англий¬
ский, к примеру, пытался определить и унифицировать сумму
дневных издержек (4 шиллинга для дворян и 2 для горожан). Ген¬
рих III принимает решение, по которому неоднократное отсутст¬
вие депутата на заседании лишало его права на компенсацию12.
Проблема денежной компенсации депутатов иногда вызывала кол¬
лизии в работе представительного органа в обществе, где первое и
второе сословия зачастую освобождались от налогообложения.
Так, во Франции, на собрании 1484 г. после весьма острого обсуж¬
дения вопроса, кто будет оплачивать издержки депутатов, в ходе
которого представители духовенства и дворянства стремились пе¬
реложить эти тяготы на третье сословие, было принято «справед¬
ливое» решение: каждое сословие платит за «своих».
Карл VII Французский, введя в 1441 г. постоянный налог на
содержание армии, заявлял о ненужности созыва Генеральных
штатов, столь сильно обременяющих французское общество. Он
явно лукавил, не столько проявляя заботу о подданных, сколько ос¬
вобождая себя от связанных с этим сложностей. Бывали случаи,
когда города, неосмотрительно помышляя о сиюминутных выго¬
дах, требовали, чтобы корона взяла на себя поддержку депутатов.
Так случилось с Бургосом и Толедо в 1422 г., чем не преминул вос¬
пользоваться Жоан II для оказания давления на депутатский кор¬
пус. С аналогичными намерениями действует император КарлУ в
отношении к штатам Нидерландов. В XVI в., когда испанская коро¬
на, наконец, возьмет на себя вознаграждение депутатов, это станет
ярким знаком принципиальных изменений в судьбе представи¬
тельных органов13.
Очевидная материальная зависимость депутата от делегиро¬
вавших его лиц являлась не единственным свидетельством несво¬
боды его статуса. Главным показателем все-таки служат характер и
объем полномочий депутата. В этом случае мы сталкиваемся с од¬
ной из наиболее показательных особенностей сословно-предста¬
вительного режима в средневековом обществе — природой манда¬
та. В научной литературе его назвали «императивным мандатом».
И хотя степень выраженности этого явления в представительной
практике была неодинаковой, его отмену наряду с уничтожением
принципа сословности, даже современники оценивали в качестве
самых радикальных условий появления и парламентов Нового вре¬
мени. Во французской практике полномочия депутатов могли фик¬
197

сироваться в нотариально заверенных специальных грамотах, со¬
ставители которых по-разному обозначали носителей мандата:
procurator, actor, defensor, nuncius specialis, syndicus, locum
tenens — с присутствием в любом из определений оттенка «испол¬
няющий»... В случае если были делегированы несколько депутатов
(чаще всего два), оговаривалась манера их поведения, согласно ко¬
торой каждый из них должен был действовать заодно с другими
(«каждый из них вместе»). Делегировавшие депутата группы под¬
тверждали действительность мандата ручательством своего иму¬
щества14.
Грамоты депутатов подвергались административному контро¬
лю, следы которого можно иногда обнаружить на их оборотной
стороне, где фиксировалось, от кого исходил мандат, факт соответ¬
ствия полномочий определенным требованиям и даже недоволь¬
ная реакция и неприятие в случае, если документ не удовлетворял
требованиям или желанию властей. Предполагалось непременно
личное присутствие на ассамблее депутата, располагавшего манда¬
том, или убедительное обоснование своей неявки, которое прове¬
ряла королевская администрация.
Стандартная формула мандата предоставляла депутату право
действовать так, как действовали бы сами избиратели, если
бы присутствовали при этом лично, — «вплоть до печати», т.е. пра¬
ва поставить печать на документах, принятых ассамблеей. Лишь
иногда формула дополнялась наиболее желательной для централь¬
ной власти оговоркой о согласии со всем, что предложит король.
Неопределенность формулировки означала отнюдь не свободу
депутата. С оговоркой или без нее, на самом деле грамота предпо¬
лагала невозможность нарушить инструкцию и волю избирате¬
лей — «не делать ничего, на что его не уполномочивали». Они мог¬
ли не согласиться (consentir) с предложениями власти, но «выслу¬
шать и доложить» (ouyr et rapporter) своим избирателям. Действен¬
ность этой оговорки подтверждала практика подотчетности депу¬
татов. По возвращении с ассамблеи депутат должен был дать отчет
о своей деятельности. Известны случаи санкций, если он превы¬
шал свои полномочия. В 1275 г. избиратели Сеговии убивают депу¬
тата, самостоятельно давшего согласие на введение новых налогов.
Избиратели могли дезавуировать депутата, как это случилось
в 1356 г. во Франции с представителями от Але (Alais); в 1381 г. —
с депутатами Санса, которые в отличие от представителей других
городов оказались более сговорчивыми и согласились на предло¬
женную королем сумму налога. Избиратели дезавуировали депута¬
тов, признав их соглашение с королем недействительным15. В слу¬
чае неоговоренных заранее условий депутат должен был обратить¬
ся за дополнительными инструкциями, покидая, таким образом,
собрание для «обратной связи» и оттягивая принятие решения.
Любопытно, что королевская администрация была вынуждена счи¬
таться с практикой повторных консультаций, несмотря на задерж¬
ку в работе.
198

В истории Генеральных штатов Франции исследователи фик¬
сируют случаи обращения за повторными инструкциями на протя¬
жении XIV в. — в 1318, 1321, 1346, 1351, 1381и 1382 гг. В 1560 г., уз¬
нав о смерти короля, французские депутаты «в один голос» заяви¬
ли о желании новых консультаций с избирателями относительно
состава регентского совета16. В 1421 г. депутаты от Лангедока опо¬
здали и не смогли участвовать в обсуждении. Принятые на ассамб¬
лее решения не могли связать их, и король вынужден был собрать
штаты Лангедока в Каркассоне в сентябре того же года. Аналогич¬
ные случаи фиксируют исследователи даже на поздних этапах
представительного режима. В истории испанских кортесов в
1520 г. император Карл V потребовал от депутатов согласия со
всем, что будет «решено», но Толедо пожелал дополнительных кон¬
сультаций в отличие от Бургоса. В XVI в. депутаты Намюра в 1569 г.,
Фландрии, Артуа и Валенсьена в 1576 г. реализуют свое право вер¬
нуться за инструкциями по вопросам о судьбах войны или мира с
Испанией, а также по вопросу о независимости Нидерландов17. Да¬
же английский парламент при всей выраженной институциональ¬
ной автономии держался за свои тесные связи с избирателями как
за средство сопротивления власти. Недаром Яков II, политика кото¬
рого в отношении английского парламента отличалась решитель¬
ностью, был вынужден протестовать против чрезмерно строгих, по
его мнению, инструкций со стороны избирателей18.
Несомненно, реализация императивного мандата, хотя и на¬
правленная на решение общегосударственных дел, несла на себе
печать частного римского права. Она консервировала личностно¬
корпоративные связи, локальные интересы и возможность торга с
властью. Юридически его существование не было обеспечено; си¬
ла его проявления, как было сказано выше, была неодинаковой; на¬
конец, его провоцировала главным образом требуемая сумма нало¬
га. Но сословия сознательно не торопились отказываться от естест¬
венно сложившегося в средневековом обществе права на автоно¬
мию, которое обеспечивало им определенную свободу по отноше¬
нию к монарху, хотя постепенно ситуация начинает меняться. Ог¬
раничительные возможности избирателей сводятся в контролю
над депутатами главным образом в процессе выборов. Но Людо¬
вик XVI накануне Французской революции выскажет сожаление
по поводу того, что императивный мандат мешает свободе голосо¬
вания (suffrage).
Действительно, императивный мандат исключал принцип
большинства, хотя последний был известен средневековой жизни:
IV Латеранский собор в 1215 г. принял принцип большинства в ас¬
самблеях церкви; de facto он, очевидно, действовал в практике го¬
родской жизни или при определении своей позиции каждым из со¬
словий в представительных органах. Однако речь в этих случаях
идет о внутрисословном способе в практике выработки решений.
Принцип большинства в условиях представительного режима и на
уровне принятия итоговых документов должен был кардинально
199

изменить природу самого режима. В Палате общин английского
парламента именно этот принцип использовали депутаты от дво¬
рянства и городов. Но этот редкий случай только подчеркивает, что
его введение в систему в целом непременно предполагало уничто¬
жение сословного представительства в обществе, наличие законо¬
дательства и юстиции, которые обеспечивали бы равную защиту
прав всех граждан, а также гражданское самосознание последних.
Подобное стало возможным только в новых общественных услови¬
ях. Любопытно, что знаком такого рода сдвигов неизбежно оказы¬
валось перетягивание парламентами на себя законодательной вла¬
сти и демократизация политических режимов. Уничтожение импе¬
ративного мандата Национальной ассамблеей во Франции 8 июля
1789 г. решением 700 голосов против 28 — явилось трудным нача¬
лом конца монархии в этой стране. В литературе считается что в
Англии установление парламентской демократии знаменовал «ВШ
of rights» (дек. 1689), но решительная ломка императивного манда¬
та будет продемонстрирована вотированием билля «Septemnial
Bill», который продлил полномочия парламента (1716). Однако еще
в середине 70-х годов XVIII в. шли споры об автономии депутата от
избирателей19. В новой концепции политического представитель¬
ства, сформулированной Локком (1632— 1704), была провозглаше¬
на идея общности (communaut£), организованной в единой корпус
согласием каждого из ее индивидов. Однако согласие это должно
было быть достигнуто волей и определением большинства.
Характеристика свобод и несвобод депутата в средневековых
парламентах была бы неполной без оценки вопроса о состоянии
его личной неприкосновенности. Императивный мандат если и со¬
действовал оформлению гарантий для безопасности депутата, то
весьма опосредовано и в малой степени. Логичнее предположить,
что практика императивного мандата оказала влияние на выработ¬
ку в современных парламентах представлений о долге депутата и
условиях его отзыва в случае нарушения им этого долга по отноше¬
нию к избирателям в целом.
Возвращаясь к поставленной проблеме можно заметить, что
статус депутата в контексте гарантий его прав и достоинств напря¬
мую зависел от степени активности и организованности предста¬
вительного органа, побуждавшего центральную власть к соответ¬
ствующим поведению и решениям. Наше утверждение мы проил¬
люстрируем примерами из испанской и английской истории. В от¬
вет на притязания кортесов на право свободы депутата в отправле¬
нии своей миссии уже Древний текст Партид (XIII в.) провозглаша¬
ет, что депутаты, вызванные (appel£s) ко двору, должны быть в без¬
опасности в отношении их личности и имущества с момента при¬
бытия и до возвращения к своим очагам. Альфонс XI в 1328 г. объ¬
являет о своем решении гарантировать иммунитет депутатов, со¬
званных в Медину дель Кампо: с момента созыва и в течение рабо¬
ты кортесов все, кто осмелится напасть или нанести вред участни¬
кам собраний, будут наказаны, вплоть до лишения их жизни. Кор¬
200

тесы неоднократно требовали гарантий для депутатов от преследо¬
вания со стороны юстиции при исполнении ими функций (1351,
1401 гг.)20. В XIV в. испанские власти запрещают вооруженным си¬
лам располагаться вблизи места собраний, и в 1312 г. кортесы отка¬
зываются принимать решение об организации опеки для несовер¬
шеннолетнего Альфонса XI, так как королева Мария не дала прика¬
за войскам и членам королевской семьи удалится из города в
период работы собрания. С падением роли кортесов в конце
XV —XVI в., особенно после восстания коммунерос, сокращается
их автономия и Карл V позволяет себе преследовать тех депутатов,
которые отказались голосовать за субсидии на кортесах 1520 г.
Депутаты английского парламента претендовали на исключе¬
ние возможности ареста или заключения в тюрьму в течение всего
срока их поездки и пребывания на заседаниях. Любопытно, что
они ссылались на древний закон Этельберта, который вменял
штраф в 2 вергельда в пользу короля с того, кто помешает вызову
его лэдов (leod)21. Генрих IV подтверждает используемый парла¬
ментом принцип старинного права и гарантирует иммунитет депу¬
татов штрафами, сумма которых определялась мерой нанесенного
ущерба.
Особый интерес представляют попытки депутатов добиться
свободы слова во время сессии, где могла иметь место критика го¬
сударственной политики. История английского парламента хранит
в своей памяти несколько конфликтов, связанных с санкциями ко¬
ролевской власти в отношении к спикерам, несущим ответствен¬
ность за происходящее на собраниях. В 1301 г. Эдуард I заключает
в Тауэр спикера Генриха Рейли, предъявившего ему текст претен¬
зий, высказанных депутатами. В 1376 г. парламент не смог защи¬
тить от ареста депутата П. де ла Марля, который был освобожден
народом Лондона и с приходом к власти Ричарда II избран спике¬
ром. В 1453 г. в примерно аналогичной ситуации парламент добива¬
ется освобождения своего спикера. При Тюдорах парламент наста¬
ивает на исключении всякого посягательства на права депутатов. В
1593 г. Елизавета I в своем признании свободы слова в парламенте
определяет ее как «возможность (право) говорить да или нет»22.
Повторы в требованиях депутатов и непоследовательность вла¬
сти говорят о неустойчивом характере процесса оформления пра¬
ва неприкосновенности, которое, очевидно, могло сложиться толь¬
ко в условиях обретения парламентами законодательной власти,
т.е. в государствах contemporains.
Организационная история средневекового представительного
режима, рассмотренная в контексте проблемы l'Etat moderne, мо¬
жет показаться весьма неутешительной. Мы были вынуждены от¬
мечать факты организационной аморфности и нестабильности его
институциональных форм. Ситуационный фактор, зависимость от
места, времени и часто от нужд и слабости королевской власти иг¬
рают исключительную роль в судьбах представительного органа.
Более того, анализ выявил выраженный отпечаток частноправо¬
201

вых отношений в природе представительства и статусе депутата.
Однако ригоризм в организационных вопросах на самом деле не
является корректным по ряду соображений. Прежде всего по при¬
чине опасных нарушений принципа историзма. Я имею в виду не¬
избежно связанное с формальным анализом стремление оцени¬
вать явление с точки зрения уже сложившейся его формы, неволь¬
но игнорируя постепенность, точнее сложность процесса его фор¬
мирования, что помогло бы учесть степень его разрыва с отживши¬
ми и отживающими формами.
Следует к тому же помнить, что реальный исторический про¬
цесс всегда неоднозначен и опыт сословно-представительного ре¬
жима доказывает это:
— ограниченность выборов — и факт самоорганизации сосло¬
вий в выборной практике;
— императивный мандат как знак локального и корпоративно¬
го начала, но вместе с тем важный фактор в борьбе за автономию
сословий;
— местничество депутатов в работе ассамблей и рождение в их
среде нового политического гражданственного сознания в связи с
самим фактом участия в работе представительного органа.
Сила традиционных элементов в сословно-представительном
режиме вполне корреспондирует аналогичной ситуации в эконо¬
мической эволюции общества. Эта эволюция демонстрирует неве¬
роятную цепкость и влияние мелкого производства на новый ук¬
лад. Традиции доминировали и в духовной жизни, где новое мыш¬
ление являлось достоянием отнюдь не всего общества, но только
элиты. Последнее обстоятельство позволило исследователям при¬
знать в качестве исторической данности факт «длинного Средне¬
вековья» в Европе, который вполне заслуживает, на наш взгляд,
расширительного толкования.
Иными словами, оценка представительного режима в контек¬
сте проблем l'Etat moderne и особенно рождения в Европе «граж¬
данского общества» может приобрести необходимую полноту с
учетом той реальности, которая наполняла искомые организацион¬
ные формы. Последнее соображение побуждает нас выйти за рам¬
ки только организационной истории, обратившись к анализу соци¬
ального и политического пространства, в котором возникли и дей¬
ствовали средневековые парламенты и которое характеризовалось
притязаниями и компромиссами, борьбой и диалогом центральной
власти и общества.
1 Stubbs W. Histoire Constitutionnelle de l'Angleterre. P.t 1907— 1927. T. II. P. 520;
Glasson E. Histoire du droit et des institutions politiques et judiciaires de l'Angleterre
compards du droit et aux institutions de la France depuis leurs origines jusqu'a nos jours.
P. 1882-1883. Vol. IV. P. 98.
2 Soule C. Les Etats Gdndraux de France (1302— 1789). Heule, 1968. P. 57.
3 Хачатурян H.A. Возникновение Генеральных штатов во Франции. М., 1976.
С. 83-84.
202

4 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М. 1989.
С. 194-195.
5 Konopczynski (Ladislas). La liberum veto. P., 1930.
6 Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во Франции. С. 86 — 87;
Она же. Сословная монархия во Франции. С. 205 — 214; 193— 197.
7 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции С. 216 — 217, 231—232.
8 Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во Франции. С. 92 — 96.
9 Picot G. Histoire des Etats Gdndraux. P., 1888. T. IV. P. 210.
10 Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции. С. 195.
11 Кгупеп J. La representation politique dans l'ancienne France: Г experience des
Etats Gdndraux // Droits revue frangaise juridique. 1987. N 6. P. 35.
12 Glasson E. Op. cit. T. V. P. 73.
13 Soule C. Op. cit. P. 114- 127.
14 Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во Франции.
С. 96-103.
15 Soule С. Op. cit. Р. 74, 77.
16 Кгупеп J. Op. cit. Р. 36.
17 Soule С. Op. cit. Р. 74.
18 Ibid. Р. 145.
19 Ibid. Р. 88-89.
20 Ibid. Р. 122.
21 Stubbs W. Op. cit. Т. III. Р. 574.
22 Soule С. Op. cit. P. 142; Glasson E. Op. cit. T. V. P. 71.

5. ДИАЛОГ ВЛАСТИ И ОБЩЕСТВА;
СИЛА И СЛАБОСТИ СТОРОН
Живая действительность в истории сословно-представитель¬
ного режима демонстрирует неразрывную, хотя и противоречи¬
вую связку сторон — монарха и сословий, характеризуемую боре¬
нием и компромиссами, с помощью которых в конечном счете ус¬
танавливался баланс сил, необходимый для того, чтобы общество
легальными средствами могло выйти из более или менее сложной
ситуации. Эта «позиционная война», говоря языком военных, ко¬
торая присутствовала в качестве почти постоянной константы, во
всяком случае на этапе классического Средневековья, иногда со¬
провождалась заметными прорывами со стороны представитель¬
ных органов. И хотя на исходе Средневековья конечная победа ко¬
ролевской власти в условиях абсолютизма могла выглядеть доста¬
точно убедительной, тогда как прямая трансляция сословно-пред¬
ставительных органов в парламенты Нового времени чаще всего
не наблюдалась, — эти феодальные учреждения в итоге четко обо¬
значили печальную перспективу авторитарной власти в форме мо¬
нархии.
Стратегия и тактика власти
Неизбежность существования ограничивающего монархию
органа нередко признавалась центральной властью — или в виде
очевидной уступки активной позиции общественных сил (созыв
оппозиционной королю стороной в 1265 г. английского парламен¬
та в условиях гражданской войны или правовое оформление кор¬
тесов в Арагоне и Каталонии в ходе политического кризиса 1283 г.),
или посредством инициативы, «спущенной» сверху (как в случае с
Генеральными штатами во Франции в 1302 г. и Земским собором
1549 г. в России). В любом случае центральная власть с помощью
представительного учреждения стремилась закрепить свое преоб¬
ладание (prddominance) над ним. Даже если представительный ор¬
ган располагал юридическим правом периодичности собраний, мо¬
нарх пытался сохранить прерогативу его созыва, регулируя место
(Вестминстер, Солсбери, Глостер в Англии, Париж, Тур, Орлеан,
Тулуза и Блуа во Франции) и сроки проведения. Так например, в
Англии в условиях резких противоречий с парламентом Стюарты
нарушали периодичность его созыва, санкционированную еще
Эдуардом III (по схеме один раз в год). Карл I в 1629 г. объявит дер¬
зостью (insolence) мнение, что ему могут предписать необходи¬
мость и время собрания. Чаще всего, когда представительный ор¬
ган не функционировал регулярно, власть старалась подчеркнуть
исключительность своей прерогативы. Так поступил бургундский
204

герцог Филипп Добрый (XIV в.) в обращении к Штатам Нидерлан¬
дов, заявив, что означенное право принадлежит «ему одному», в
качестве принца и сеньора присутствующих там депутатов, и «ни¬
кому другому»1. Как правило, власть сохраняла за собой и право
продлевать время заседаний или распускать представительные со¬
брания.
Как было отмечено выше, монарх обычно желал и зачастую на¬
стойчиво требовал неограниченного никакими условиями мандата
депутатов (pleins pouvoirs, suffisamment fondds de faire et accorder
avec nous tout ce que vous pouvez faire si tous у dties prdsens), глав¬
ным образом для того, чтобы они могли согласиться со всем, что он
пожелает (absque excusatione relationis cuiuslibet faciendae2).
Карл VII в своем обращении к каноникам Тура в 1428 г. в традици¬
онной для французских монархов манере недвусмысленно писал,
что рассчитывает на их лояльность и повиновение (sur la loyautd et
obeisance que vous devez que tout excusation cessante), а их депута¬
ты будут располагать соответствующей полнотой полномочий, что¬
бы согласиться со всем, что будет решено на предстоящей ассамб¬
лее3. Любопытно, что в своем желании повиновения от представи¬
тельного органа власть часто апеллировала к традиционным
формам вассального долга и практике ассамблей королевской ку¬
рии, повторяя привычное клише: ad exequenda consilium орет et
auxilium («к исполнению долга совета и помощи...»). Эти реминис¬
ценции плохо корреспондировались с публично-правовым нача¬
лом, которое декларировал сам факт возникновения нового
института.
Не менее характерным выглядело поведение правительствен¬
ной администрации и проправительственных группировок, кото¬
рые обычно не желали признавать ограничительных прав сосло¬
вий и подчиняли факт наличия сословно-представительных учреж¬
дений идее верховенства короля как гаранта общественного бла¬
га4. Эти политические силы, как и сама королевская власть, испо¬
ведовали право на «самовластво» задолго до реализации его в рам¬
ках абсолютной монархии, возможной лишь в определенных кон¬
кретно-исторических условиях, сложившихся на позднем этапе
Средневековья (максимум централизации при феодализме, специ¬
фическая расстановка социальных сил, материальная база власти
и т.п.). В конечном счете, королевская власть предпочитала иметь
дело со слабым в институциональном плане представительным ор¬
ганом и, получая от него помощь и поддержку в реализации своей
политики, стремилась любыми средствами ослабить его. Одним из
наиболее действенных приемов служила отмеченная выше такти¬
ка поощрения и использования партикуляризма в системе и рабо¬
те представительных ассамблей.
205

Притязания сословно-представительных учреждений
и их реализация
Другая сторона, в свою очередь, стремилась отстоять право на
соучастие в решении политических дел, причем вне зависимости
от того, насколько успешно она могла закрепить институциональ¬
но свое существование. Особый интерес в этом контексте предста¬
вляет исключительный опыт английского парламента и по его по¬
литической значимости и роли в обществе, а также по длительно¬
сти и преемственности истории, иными словами, по тем качествам,
которые сделали его точкой отсчета в оценке средневекового пред¬
ставительного режима. Не менее важен все же вариант «слабых»
учреждений, с короткой и не столь яркой судьбой. В качестве наи¬
более распространенного и типичного явления этот вариант столь
же убедительно, как мы уже отмечали выше, демонстрирует сущ¬
ность сословно-представительного режима.
Выявляя источники реальных возможностей для сословно¬
представительных органов в их сильном и слабом варианте, проще
всего начать с объяснения, лежащего на поверхности, т.е. заинте¬
ресованности королевской власти на конкретном этапе развития в
помощи сословий (традиционный набор показателей: отсутствие
регулярной армии, постоянных налогов и достаточно развитого го¬
сударственного аппарата). Действовала сила обстоятельств — в
рамках длинного и короткого времени, — поэтому не случайно в
документах можно встретить слова о том, что король, обращаясь к
депутатам ассамблеи, «просил как друг и требовал как господин».
Используя эту более или менее ординарную или отяжеленную вну¬
тренним кризисом ситуацию, сословные органы добивались «по
факту» не только признания своего существования, но и относи¬
тельной периодичности в работе. Мы видим это на примере Гене¬
ральных штатов Франции в период Столетней войны, когда коро¬
левская власть особенно нуждалась в финансовой поддержке.
Тем не менее корни европейского феномена сословного пред¬
ставительства следует искать не в «трудностях» монархии (точ¬
нее — не только в трудностях) эпохи классического феодализма.
Любая власть и в любое время пребывает в противоречивом состо¬
янии стремления к своему максимуму и необходимостью считать¬
ся с ограниченными возможностями. Однако власть может искать
выход на путях, к примеру, насилия и форсирования ситуации, или
же общество окажется в состоянии откорректировать ее пополз¬
новения, вынудить считаться с его интересами и пойти на диалог с
ним. Таким образом, объяснения этому средневековому европей¬
скому феномену лежат в сфере социальных и политических осо¬
бенностей развития общественных сил. Целесообразно, на наш
взгляд, дать оценку этим особенностям, предварительно посмот¬
рев, каким образом действовали представительные органы и чего
они добились в своих притязаниях, сведя это рассмотрение в обоб¬
щенную картину.
206

С учетом общего опыта мы вынуждены констатировать факт
медленной эволюции в процессе обретения представительными
органами прав, в ходе которого какие-то завоевания носили вре¬
менный характер и сословиям приходилось вновь и вновь возвра¬
щаться к решению все тех же вопросов (см. выше).
К примеру, правовое оформление арагоно-каталонских корте¬
сов шло с перерывами с середины XII в. до уже упомянутого нами
кризиса в 1283 г., когда сословия добились у короля права своего
периодического созыва, открыв период расцвета кортесов в Араго-
но-Каталонской конфедерации5. Конституирование английского
парламента тоже прошло через несколько этапов: от контроля над
финансами к праву подавать петиции с соображениями относи¬
тельно управления государством (время Эдуарда III). Затем после¬
довало обретение права контролировать советников короля в пра¬
вление Ричарда III, далее, по инициативе Палаты общин, получение
права контроля за текстами, которые обнародовала власть, на
предмет их соответствия обычаям и праву, что обеспечивало фак¬
тическую сопричастность парламента законодательной деятельно¬
сти государства.
Представительные органы дублировали функции, исполняе¬
мые с большей или меньшей эффективностью и институциональ¬
ной защищенностью. Их деятельность в качестве общественных
органов, призванных «договариваться» с властью о насущных про¬
блемах жизни государства и сословий, носила политический хара¬
ктер, однако, направления в этой деятельности разнились, как по
природе решаемых вопросов/ так и по результативности участия
депутатов в принятии правительственных решений.
В исторической литературе традиционно связывают факт воз¬
никновения и даже существования представительных учреждений
главным образом с налоговой политикой. В крайней форме преуве¬
личения вотирование денежной помощи расценивается как ultima
ratio представительных ассамблей и даже главное основание для
развития политических свобод Европы Нового и Новейшего вре¬
мени6. Действительно, поскольку в средневековых государствах не
сложилась система постоянных налогов, возникала необходимость
обращения монарха к тем общественным силам, находящимся вне
его личного домена, которые могли бы поделиться с ним доходами
от земли, ремесла и торговли, т.е. к светским и церковным феода¬
лам и муниципалитетам городов. Эти силы выступали в данном
случае в роли посредников между монархом и огромной массой
контролируемого ими населения, к прямому контакту с которым
власть добиралась до поры до времени с трудом и которому еще
только предстояло достичь статуса государственных подданных.
В свою очередь, означенные сословия, руководствуясь тради¬
ционными представлениями о «феодальной помощи», нормы кото¬
рой к тому же реально действовали в системе сеньориально-вас¬
сальных отношений «частного сектора», могли и отказать монарху,
если его аргументация «исключительности» повода для неординар¬
207

ных поборов не казалась им убедительной. «Большие французские
хроники» сообщают, как в 1321 г. в ответ на просьбу Филиппа V,
сначала провинциальные соборы духовенства отказались предос¬
тавить деньги, а вслед за ними и «добрые города» «удивились» (se
merveilloient), куда уходят средства, полученные казной от поборов
с евреев и ломбардцев, от десятины, аннатов и рент, если при этом
они не получают выплат за предоставленные монарху займы7.
Представительные собрания помогали разрешать эти противо¬
речия, хотя и с трудом, потому что сословия торговались по поводу
общей суммы испрашиваемого налога и его расклада по провинци¬
ям. Ущемление материальных интересов проще какого-либо дру¬
гого повода провоцировало забвение сословиями чувства «граж¬
данского долга» и нового политического сознания, которое позво¬
лило бы им без споров, скажем, принять идею «постоянной» армии
и, следовательно, постоянных налогов (т.е. необходимость ее со¬
держания в мирное время) или признать справедливость того, что
монарху в новых условиях государственного строительства «не¬
возможно» содержать растущий слой чиновничества на «свои» до¬
ходы от домениальных владений8.
В контексте трудностей процесса формирования государст¬
венных налогов в обществе заслуживает быть отмеченным «воен¬
ный фактор». Затяжные войны длились хоть и с перерывами, но
почти постоянно: вспомним Столетнюю войну, которая втянула в
конфликт не только Францию и Англию, но и их многочисленных
европейских союзников, Реконкисту, растянувшуюся на столетия
вплоть до конца XV в., войну Испании с Нидерландами, войны Рос¬
сии со Швецией и Польшей в XVI — XVII вв. Этот фактор, провоци¬
руя в государствах нужду в деньгах, поддерживал как коллабора-
цию власти и представительных органов, так и стремление послед¬
них к регулярности и возможность реализовать ее в той или иной
мере. Словом, периодическое взаимодействие монарха и сословий
по вопросам материальной помощи действительно делало финан¬
совую функцию сущностным условием в развитии представитель¬
ного режима. Отдавая ей должное, тем не менее не следует недо¬
оценивать других форм его деятельности, связанных с решением
политических дел в прямом смысле этого слова, которые, собствен¬
но, и превращали выборные учреждения в школу гражданственно¬
сти, формируя общественное сознание.
Культурно-исторический контекст политической истории, раз¬
рабатываемой современной наукой, как и особое внимание пос¬
ледней к конкретной «человеческой истории» и даже «казусу», по¬
буждают учитывать сложный характер связи и взаимовлияния
форм материальной и духовной, экономической и политической
жизни, в которой психологический фактор может играть опреде¬
ляющую роль (во всяком случае, в условиях «короткого времени»).
Подобный подход к анализируемому нами явлению побуждает, в
частности, к более гибкому решению вопроса о способности пред¬
ставительного органа обязывать власть своими решениями или
208

только советовать ей, препятствуя, таким образом, недооценке са¬
мого факта наличия диалога. Последнее соображение очень важно
при рассмотрении именно политических функций парламентов.
Уже при исполнении своей финансовой функции депутаты вы¬
ходили в сферу контроля за работой исполнительного аппарата,
требуя правительственных отчетов о расходовании средств, более
того, пытаясь внедрить принцип выборности и подотчетности
представительным ассамблеям чиновников налогового ведомства в
их практике сбора налогов (требование Великого Мартовского ор¬
донанса Генеральных штатов Франции 1356 г.)9. Именно работа го¬
сударственного аппарата становится одним из важных общих на¬
правлений контрольных функций представительных органов с це¬
лью искоренения злоупотреблений и совершенствования их дея¬
тельности, особенно в сфере юстиции. Объектом серьезной крити¬
ки станет во Франции в XV в. практика продажи должностей, кото¬
рую депутаты штатов 1484 г. объявили общественным бедствием
для страны. Представительные органы решали проблемы внутрен¬
него мира и единства страны: династические проблемы (браки, на¬
следование престола, регентство); боролись с расхищением коро¬
левского домена; принимали санкции против частных войн и дуэ¬
лей и меры в области коммерции и монеты; регулировали кодифи¬
кацию и унификацию кутюмов и многое другое. Важным объектом
политической активности сословий были вопросы внешней поли¬
тики: условия заключения мира и ведения войны, изменения гра¬
ниц с обретением или уступкой территорий.
Специальным вниманием представительных органов пользова¬
лись проблемы расширения и институционализации политических
прав, а также обеспечения иммунитета депутатов. Выраженную
настойчивость в этом направлении обнаруживают кастильские
кортесы, которые с переменным успехом добивались в
XIII — XIV вв. невмешательства королевской власти в муниципаль¬
ные выборы депутатов на ассамблеи, периодичности созыва, и как
отмечалось выше, обеспечения гарантий статуса депутатов. Одна¬
ко самой главной из вожделенных представительными учреждени¬
ями политических прерогатив и, следует признать, практически
недостижимой стала законодательная функция. Как правило, уча¬
стие в законотворчестве сводилось к инспирации постановлений и
законов, которая была обеспечена самим фактом существования
этих учреждений, пожеланиями и критикой, которые звучали в об¬
суждениях дел и доводились до сведения короля, в том числе в при¬
нимаемых депутатами специальных документах (doleances).
Не часто монархия публично признавала (иногда клятвенным
подтверждением) требуемое представительными органами обяза¬
тельство соблюдать принятые на ассамблеях решения. Не будучи
юридически закрепленными, эти признания нарушались при пер¬
вых же удобных для власти обстоятельствах. Так случилось с по¬
добного рода обязательством, принятым кастильскими кортесами
в Вальядолиде в 1258 г. и одобренным королем. Однако кортесам
209

пришлось неоднократно напоминать о нем в 1393, 1425 и в 1433 г.
С конца XV в. монархия по преимуществу перестала координиро¬
вать свои действия с решениями кортесов, что, правда, не остано¬
вило последние в их притязаниях. Аналогичную зыбкость демонст¬
рирует судьба Штатов Нидерландов в период испанского владыче¬
ства. Сбор необходимых во время войны субсидий побуждает ре¬
гентшу Марию Бургундскую предоставить в 1474 г. Штатам право
собираться свободно, без предварительного согласия с ее стороны,
а также право оппонировать всякой войне, ведущейся без их
одобрения. Столь радужным перспективам не будет соответство¬
вать суровая реальность мятежного XVI в. в истории этой страны.
В общей картине притязаний представительных органов в об¬
ласти политических прав — прежде всего права регулярного созы¬
ва, юридической силы постановлений ассамблей и причастности к
законодательству — мы неоднократно подчеркивали исключитель¬
ность английского парламента. Факты нарушения регулярности
заседаний, которым подвергнется этот орган, выйдут за рамки
классического Средневековья и будут принадлежать другому вре¬
мени, о котором еще пойдет речь ниже. Что касается законодатель¬
ной функции парламента, хотелось бы уточнить, что он не распола¬
гал правом самостоятельно творить законы, но только иницииро¬
вать их, а также редактировать текст биллей, выясняя их соответ¬
ствие обычаям, внося поправки и затем возвращая текст королю
для одобрения их предложений. Монарх сохранял за собой право
вето на любой парламентский акт или билль. Тем не менее сложив¬
шаяся форма соучастия английского парламента и монарха во вла¬
сти дала жизнь своеобразной формуле: «король в парламенте», —
передающей факт усиления авторитета королевских решений с
помощью сословий и, следовательно, силу последних (пусть и не¬
равную) с королем.
Завершая характеристику политических притязаний и воз¬
можностей сословно-представительных органов, считаю необхо¬
димым особо выделить одну из весьма существенных и показатель¬
ных попыток, к которым оказались способными наиболее успеш¬
ные из них. Действительно, претендующий на политическую
власть институт, на каком-то этапе неизбежно приходит к осозна¬
нию необходимости иметь собственный исполнительный орган,
который взял бы на себя функцию контроля за принимаемые этим
институтом решения. Подобную потребность не могли не испыты¬
вать сословно-представительные органы, которые будучи вопло¬
щением общественной активности существовали вне исполни¬
тельного аппарата государства. Попытку создать свою службу,
действующую в период между сессиями, предприняли в 1484 г. де¬
путаты ассамблеи Генеральных штатов. Они предложили ввести в
состав Королевского совета выборных от трех сословий — по 12
человек от каждого, при соблюдении в процедуре избрания со¬
словного и территориального принципов. Утверждать предложен¬
ных ассамблеей лиц должен был король, уже после завершения ра¬
210

боты штатов. За отсутствием данных проследить судьбу этого
предложения оказалось невозможным, но вернее всего оно оста¬
лось пожеланием даже в этой форме конкретного случая10.
Более счастливой оказалась судьба ассамблей в Арагоне и Кас¬
тилии. Кортесы обеих провинций создали уникальные, на наш
взгляд, органы постоянных депутаций кортесов, действующие на
длительном отрезке времени с XIV по XVII в11. В качестве особых
комиссий они наделялись финансовыми, административно-хозяй¬
ственными и политическими функциями, основная задача кото¬
рых сводилась к защите прав и интересов сословий в перерывах
между работой кортесов и для обеспечения эффективности их ра¬
боты. Возможность явления предопределила взаимная заинтересо¬
ванность сторон, короля и сословий, в защите их финансовых ин¬
тересов: сословия контролировали сбор средств при предоставле¬
нии королю субсидий, тогда как власть обеспечивала для себя про¬
цедуру этого сбора в условиях слабого административного аппара¬
та. Постепенно комиссии подменяют собой создавшие их кортесы,
причем в Арагоне ситуацию осложняли исходно имевшие место в
расстановке социальных сил преимущественные позиции свет¬
ской знати, которая проводила узко сословную политику и сумела
договориться с монархом. Неблагоприятный поворот в судьбе со¬
словно-представительного режима в Арагоне и Кастилии в раннее
Новое время помог монархии сначала дезорганизовать работу ас¬
самблей и затем ликвидировать их вместе с комиссиями (XVIII в.).
Так яркий взлет представительства в этой стране обернулся его пе¬
чальным закатом.
В контексте затронутой темы наводит на размышления англий¬
ский парламент, который дал, как уже неоднократно подчеркива¬
лось нами, предельный вариант воплощения средневековой пред¬
ставительной идеи. Тем не менее он имел важную особенность, ко¬
торая заключалась в его связанности с государственным аппара¬
том и исполнительной властью Англии. Я имею в виду наличие
права высшей судебной инстанции у Палаты лордов. Она самооп¬
ределилась из Большого и Малого Королевских советов, но с пос¬
ледующим вхождением части ее членов в их состав и параллель¬
ным участием в работе парламента12. Мы сталкиваемся с парадок¬
сальной ситуацией, если иметь в виду «общественное предназна¬
чение» учреждения. Судебные функции этой Палаты свидетельст¬
вовали о незавершенности процесса разделения Королевского со¬
вета на самостоятельные ведомства — судебное, финансовое, ад¬
министративное, которое служило основой процесса формирова¬
ния публично-правового государства. Более того, в комплектова¬
нии самой Палаты лордов, существующей стабильно (вплоть до на¬
ших дней), отсутствовал принцип выборности, свидетельствуя о
частичной невычлененности представительного органа из катего¬
рии советов прямых вассалов короля. Таким образом, образцовый
институт нес на себе яркую печать «феодальной» государственно¬
сти с частноправовыми принципами функционирования. И тем
211

не менее, может быть, именно эти особенности как раз приближа¬
ли парламент к достижению насущной потребности сословно¬
представительного органа способствовать реализации своей поли¬
тики, что не удалось, в частности, Генеральным штатам Франции.
Штаты изжили в своем составе к концу XV в. элементы с правом
личного присутствия и освободились от какой-либо организацион¬
ной причастности к исполнительному аппарату, но на практике не
добились преимуществ английского парламента и уступили
возможный важнейший компонент в своей политической деятель¬
ности — право ремонстрации на королевское законодательст¬
во автономному от него судебно-государственному ведомству,
Парижскому парламенту. Как следует оценить в свете указанного
выше включенность английского парламента в исполнительную
власть — как свидетельство «несовершенства» органа с точки зре¬
ния чистоты форм или как одно из условий его силы?
Однако признание неоднозначности исторических явлений и
процессов, из которого исходит современная наука, исключает по¬
добную альтернативу в постановке вопроса. Требование «чисто¬
ты» формы выглядит далеким от реальности, тем более примени¬
тельно к явлению, находящемуся в состоянии развития. Тем не ме¬
нее, выходя за рамки строгого академического анализа, нельзя не
заметить не раз проявлявшую себя в историческом процессе
присущую прежде всего англичанам склонность к традиционализ¬
му, который ищет компромисса в столкновении крайних позиций,
предпочитает преемственность радикализму, — качества, делаю¬
щие более безболезненным движение по пути прогресса. В целом,
выделенные нами попытки средневекового представительного ор¬
гана к обретению исполнительной власти, очевидно, предвосхища¬
ют возможности некоторых парламентских республик Нового вре¬
мени, добившихся права контроля над исполнительной властью.
При всем различии организационной структуры, обретенных
прав и роли в обществе сословно-представительных учреждений
предпринятый анализ во всех его сюжетах настойчиво обнаружи¬
вает сущностную общность условий возникновения и механизмов
функционирования этого режима. Синхронной и почти столь же
общей стала и тенденция к его упадку. Ее заданность совпала с пе¬
риодом позднего феодализма и оформления нового типа средневе¬
ковой государственности — абсолютной монархии. Я позволю се¬
бе остановиться на трех примерах финала этой истории, весьма по¬
казательных для судеб сословного представительства.
Первым примером является судьба такого яркого и сильного
представительного органа, каким являлись уже упомянутые испан¬
ские кортесы. Успешное объединение пиренейских государств
при Фердинанде и Изабелле в конце XV в. обернулось заметной
тенденцией к ограничению деятельности кортесов, хотя после
смерти королевы и в периоды волнений те неоднократно пытались
вернуть себе прежнее место на политической арене. Они исполь¬
зовали при этом трудности, испытываемые монархией, например
212

детский возраст будущего короля Карла V. В тот период его окру¬
жение, находясь в конфликте с испанской аристократией, искало
поддержки городского сословия. Но позднее Карл V и особенно
Филипп II сводят роль кортесов к чисто репрезентативной. Иссле¬
дователи насчитывают в XVII в. около 40 собраний кортесов, поте¬
рявших, однако, прежнюю автономию; 1665 год считается датой их
исчезновения13.
Не менее печальна участь Генеральных штатов во Франции.
В XVI в. их деятельность сводится к проведению нескольких
ассамблей, работа которых отражала напряженность социальной
и политической ситуации в стране, переживавшей период рели¬
гиозных войн. Но эти собрания ничего уже не могли изменить
в судьбе данного органа, который на позднем этапе обнаружил
свою откровенную несостоятельность. Собрание 1614 г. открыло
длительный, почти двухвековой период бездействия штатов при
Старом режиме. Активность сословий бесповоротно перемести¬
лась в провинциальные штаты и собрания нотаблей. Последние,
хотя и конституированные по праву назначения (а не выборов), по-
своему демонстрировали традицию диалога власти и сословий. Бо¬
лее того, образ Генеральных штатов как некое воплощение идеи
«общей воли» не исчез из исторической памяти французского об¬
щества. Знаменательно, что начало Великой французской револю¬
ции было обозначено созывом Генеральных штатов, объявивших
себя Национальным собранием.
И, наконец, последний пример — деятельность английского
парламента, как и прежде демонстрировавшего свою особость. Его
стабильность и сила, обеспеченная институциональными особен¬
ностями и социальным составом Палаты общин, послужила из¬
вестным гарантом функционирования в условиях, когда монархия
обнаружила явное стремление к его ослаблению. Отдельные по¬
пытки в этом направлении предпринимались уже при Тюдорах, бо¬
лее решительно нарастая при Стюартах. В 1628 г. Карл I, возвращая
общество в атмосферу далекого прошлого, заявил, что за свои дей¬
ствия и решения он ответственен только перед Богом. Несколько
открытых столкновений монарха и парламента в XVII в.*, чреватых
для одной стороны трагическими потрясениями, для другой —
серьезными испытаниями, не помешали парламенту еще раз дока¬
зать свою эффективность. Это послужило, пожалуй, наиболее убе¬
дительными аргументами для многих исследователей и поныне не
признавать политический строй Англии XVI — XVII вв. абсолют¬
ной монархией. Сохранив свое право на существование, на этом
последнем этапе Средневековья парламент продемонстрировал,
* В их числе попытки реванша в законодательную и исполнительную власть в
ремонстрансе 1641 г., гражданская война, осуждение и казнь Карла I, тирания
Кромвеля, обещания Карла II признать свободы и независимость парламента, кото¬
рый помог ему вернуть престол, и последующие деспотические амбиции Якова II.
213

по мнению некоторых историков, координацию двух процессов, а
именно преодоления своей зависимости от короля и изживания
принципа действия императивного мандата, что превратило парла¬
ментское сообщество в «общенациональное тело». Все эти особен¬
ности способствовали практически прямой преемственности пар¬
ламентов Нового времени в английском варианте сословного пред¬
ставительства. «Билль о правах» 1689 г. (Bill of rights) установил ре¬
жим парламентской монархии в Англии.
Одной из причин свертывания сословно-представительной
практики исследователи обычно называют резкое усиление
королевской власти в условиях абсолютизма. При этом принима¬
ются во внимание новые материальные возможности монарха и
специфическая расстановка общественных сил, которая облегчила
возможности политической игры и сообщила ему бблыпую
независимость от общества. Однако эти объяснения могут быть до¬
полнены.
Не выходя за пределы общих рассуждений, хотелось бы выска¬
зать два соображения, связанные с обоюдным политическим рас¬
четом двух соперничающих сторон — монарха и сословий. Одно
из них касается внутренних изменений, которые неминуемо про¬
исходили в представительных органах, чей депутатский корпус не
мог не отразить нараставшие в обществе сдвиги. Эти изменения
усложнили для монархии проблему диалога с сословиями и поис¬
ков компромисса в рамках представительного органа, где в откры¬
той дискуссии новые силы исповедовали новые ценности, которые
не укладывались в рамки старых отношений. Тем самым предста¬
вительные органы не столько помогали монархии, сколько оппони¬
ровали ей. В свою очередь, общественные круги, ориентирован¬
ные на предпринимательство, изыскивали иные более убедитель¬
ные возможности для реализации своих амбиций. В частности, они
предпочитали для контроля над королем и его правительством ис¬
пользовать крупные государственные должности в аппарате и по¬
литические альянсы во имя как личных, так и корпоративных ин¬
тересов, внося, таким образом, свой вклад в закат эры сословно¬
представительных органов14.
Причины и возможность
сословного представительства как явления
Сложившаяся на основе проделанного нами анализа общая
картина сословно-представительного режима позволяет высказать
некоторые соображения, дабы ответить на два очень важных воп¬
роса: о причинах силы или слабости средневековых парламентов и
о причинах того, почему эта политическая система осталась
в целом только европейским явлением. Оговорка «в целом» не
случайна, поскольку не только средневековый Восток, но и некото¬
214

рые регионы Европы, такие как Византия или государства
Аппенинского полуострова, выпадали из этой системы. Объясне¬
ния следует искать в особенностях социальной и политической
истории Европы.
В ряду социальных особенностей и в контексте интересующе¬
го нас сюжета необходимо вернуться к особо выделенному нами
факту сословной самоорганизации средневекового общества, по¬
лучившему, как отмечалось выше, наиболее выраженные формы в
ряде стран Западной Европы в XII —XIII вв. Процесс коснулся ос¬
новных общественных сил и слагался из нескольких компонентов:
экономического потенциала сословий; их внутренней не просто
стратификации, но самоопределения по социальному, территори¬
альному или профессиональному признакам; а также политиче¬
ской активности, закрепленной юридическими нормами. Наиболь¬
ший интерес, с точки зрения предыстории гражданского общест-
иа, представляет ситуация в третьем, прежде всего городском со¬
словии — с его статусом непривилегированного, ни в коей мере не
причастного к отправлению верховной политической власти и пре¬
бывающего вне общегосударственной политической арены вплоть
до складывания представительного режима. Именно участие «тре¬
тьего сословия» в сословно-представительных органах обеспечи¬
вало масштабность общественной активности, особенно в случае
привлечения к функционированию этих органов более инертных
масс крестьянства. Горожане расширят социальную базу монар¬
хии, не говоря уже о том, что прежде всего город станет питатель¬
ной средой для рождения новой системы общественных отноше¬
ний, зримо воплощая, таким образом, динамику средневекового
развития.
Западноевропейский вариант средневекового города послужит
мерилом его экономических возможностей, примером наиболее
последовательной и радикальной в рамках господства феодальной
земельной собственности автономизации от нее, и, наконец, при¬
мером самоорганизации его населения. Процесс прошел долгий
путь через создание цеховых самоуправляемых ремесленных кор¬
пораций и торговых гильдий, социальных и политических «партий¬
ных» группировок (наиболее крупные — патрициат и бюргерство),
через объединения в «присяжную коммуну» всего городского сооб¬
щества для решения вопроса о своем правовом статусе. Именно са¬
моорганизация превратила борьбу горожан за свои вольности и
привилегии из частного «бунта» в широкое «коммунальное движе¬
ние». Участие именно таких городов в сословно-представительных
органах предопределяло силу и возможности последних, примером
чему служат уже рассмотренные английский, испанский и фран¬
цузский варианты. Именно здесь следует искать одну из возмож¬
ных причин слабого развития представительной системы в странах
Восточной Европы или ее отсутствие, в частности в Византии, где
городская общность в силу причин (к которым мы еще вернемся)
не сумела пережить освободительного движения — важнейшего
215

условия в процессе обретения сословием юридических прав*. Сла¬
бый и непродолжительный по времени опыт сословного представи¬
тельства в России (полтора столетия) в значительной мере объясня¬
ется состоянием городской жизни к XVI в. Она характеризовалась
в целом экономической слабостью и малочисленностью городского
сословия, тем более в масштабах уже тогда большой страны; весьма
робкими попытками внутренней самоорганизации горожан, усу¬
губленными сильными позициями крупных земельных собственни¬
ков в городе и связанным с последним обстоятельством резким про¬
тивостоянием жителей «посада» и «белых слобод», подконтроль¬
ных боярству. Как следствие, в русском городе отсутствовал опыт
коммунального движения с юридически закрепленными свободами
и правами самоуправления.
Конечно, политическая значимость сословно-представитель¬
ных органов могла быть связана с активностью и влиянием приви¬
легированных сословий, главным образом светских феодалов.
В качестве примера можно вспомнить арагонские кортесы
XIII —XIV вв., где в широкой оппозиции королевской власти
феодальная аристократия обеспечила себе преимущественные по¬
зиции, создав особую палату и подключив к своей политике рыцар¬
ство и городских депутатов. Слабость городской экономики, ее
зависимость в этом регионе от деревни (переработка главным об¬
разом сельскохозяйственного сырья) помогла светской и духовной
знати в своем самоопределении опередить оформление и укрепле¬
ние городского сословия. Дополнительным источником влияния
этих политических сил была их заметная роль в Реконкисте. Одна¬
ко подобный вариант далек от того, чтобы служить примером во¬
площения идеи «общественного представительства». Иная ситуа¬
ция сложилась в Каталонии, где ранний подъем городов и форми¬
рование сословия (XI —XII вв.) стали основанием для роста их вли¬
яния в обществе, обеспечив равновесное взаимодействие сосло¬
вий в кортесах и укрепив отношения последних с королевской вла¬
стью, вынужденной считаться с ними.
Приведенные примеры побуждают выделить еще один чрезвы¬
чайно важный компонент в действиях сословного фактора. Я имею
в виду характер взаимодействия сословий в обществе и в сослов¬
но-представительном органе, который мог стать, в свою очередь,
источником силы или слабости последнего. В качестве примера с
отрицательным для представительного органа результатом следует
привести французские Генеральные штаты. Обстановка в этой
стране в период сословной монархии характеризовалась глубоки¬
ми противоречиями светского и церковного мира и (что особенно
* Специфику в развитии микроструктур в Византии А.П. Каждан удачно опре¬
делил как «выраженный индивидуализм без свобод». В этом высказывании присут¬
ствует мысль не только о «сильном государстве», но и о недостаточной социальной
организованности общества. См.: Каждан А.П. Микроструктуры в Византии //
XVIII Междунар. Конгресс византинистов: пленарные заседания. М., 1991.
С. 84-101.
216

важно) значительно более резким противостоянием знати и духо¬
венства с городским населением, чей статус сословия был завоеван
главным образом в жестких столкновениях с церковными и свет¬
скими сеньорами. Большинство городов находились в зависимости
именно от земельных собственников «частного сектора», но мно¬
гие из них обрели коммунальное устройство. Наконец, города сыг¬
рали исключительную роль в качестве союзников королевской
власти. Все эти особенности определяли нехватку согласованной
деятельности палат Генеральных штатов, где, в частности, города
оказывались чаще всего в меньшинстве по отношению к двум при¬
вилегированным сословиям, которые, как правило, объединялись
при обсуждении болезненного для податного населения вопроса о
сумме налога.
Напротив, в английском варианте развития общность экономи¬
ческих интересов и близость позиций сделала возможным полити¬
ческий союз горожан и дворянства в парламенте, в частности при¬
тязания Палаты общин на решающий голос при обсуждении фи¬
нансовых вопросов по праву представительства от «большинства»
английского общества. Последующая социальная эволюция с рас¬
колом класса земельных собственников на «старое» и «новое» дво¬
рянство и трансформацией на позднем этапе феодализма город¬
ского сословия обновят Палату общин, открыв исторические пер¬
спективы для парламента в целом.
Отдавая должное влиянию социального фактора на процесс со¬
словного оформления и судьбы представительства, нельзя забы¬
вать, что основной формой жизнедеятельности сословий остава¬
лась политико-юридическая сфера. Поэтому очевидно сильное и
непосредственное воздействие на развитие последних должен был
оказывать политический фактор. Его влияние сказывалось прежде
всего на зависимость судеб социальных общностей от процесса
централизации страны. Только в его условиях перед общественно¬
стью вставала задача преодоления рамок корпорации узко терри¬
ториального, местного значения и выхода на общегосударствен¬
ную арену, причем процесс этот отличался большой постепенно¬
стью. Малые группы инкорпорировались в общее тело сословия,
сохраняя свои частные интересы, которые затрудняли его консо¬
лидацию на общегосударственном уровне, ослабляя тем самым
возможности воздействия на центральную власть или противосто¬
яния ей. Примером служит процесс консолидации городского со¬
словия. Городская корпорация выступала субъектом борьбы за
коммунальные вольности и, таким образом, стала для горожан га¬
рантом их привилегий, школой социальной активности и полити¬
ческого сознания. Она же, обладая правом юридического лица, ос¬
танется коллективным субъектом во взаимоотношениях с внеш¬
ним миром, включая диалог с монархом уже в условиях, когда про¬
цесс нивелировки городских вольностей сформирует статус сосло¬
вия. Наконец, она сохранит свои позиции в работе сословно-пред¬
ставительного органа с характерным для него императивным ман¬
217

датом. Это создавало основу для частно-корпоративного компро¬
мисса и частных привилегий, которые подкрепляли местную ис¬
ключительность. В подобной ситуации оказывались и депутаты
привилегированных сословий.
Выше нами неоднократно упоминалось любопытное в этой свя¬
зи собрание Генеральных штатов 1484 г., достаточно необычное но
только для этой страны, но средневековой представительной прак¬
тики в целом (см. также с. 117— 131). Наиболее полная реализация
правила выборности, деление депутатов при обсуждении вопросов
не столько по сословному, сколько по территориальному прин¬
ципу, наконец, выработка ряда решений на основе голосов боль¬
шинства, создало впечатление общественного единства в работе
ассамблеи, которое оказалось иллюзией, будучи взорванным
провинциальными страстями15.
Убедительным подтверждением высказанного соображения о
зависимости процесса оформления сословий от централизации
служит политическая ситуация, сложившаяся на Аппенинском по¬
луострове. Возникшие там города-государства — эти своеобраз¬
ные реминесценции античных полисов, которые не вышли на уро¬
вень общегосударственных объединений, — не знали сословий и
сословного представительства. Очевидно, следует весьма высоко
оценить значение исторического опыта итальянских городов-госу¬
дарств, как, впрочем, и древнерусских вечевых республик Новго¬
рода и Пскова, давших редкий для Средневековья пример респуб¬
ликанских политических форм и внесших свой вклад в политиче¬
скую жизнь Европы. Однако активность общественных сил здесь
оказалась исчерпанной практикой муниципального управле¬
ния, более или менее демократичного в зависимости от места и
времени.
В воздействии политического фактора на сословное развитие и
судьбы сословно-представительных учреждений целесообразно
также иметь в виду вариант соотношения процессов усиления цен¬
тральной власти с процессами консолидации и оформления сосло¬
вий. Чрезмерное усиление первой, опережающее консолидацию и
оформление сословий за счет их внутренних резервов, оборачива¬
лось подавлением активности последних или вообще исключением
возможности их возникновения. Баланс во взаимоотношениях мо¬
нарха и общественных сил страны оказывался нарушенным в
пользу монарха. Примером может служить историческая судьба
Византийской империи, где сильная верховная власть гасила
активность общественных сил, тормозя их консолидацию. Госу¬
дарственное развитие этой страны вообще не знало практики
сословного представительства.
В России быстрое и резкое, начиная с XIV в., укрепление вер¬
ховной власти не было подкреплено глубинными социальными
сдвигами, в частности усилением городов, формированием внут¬
ренних экономических связей в условиях товарно-денежных отно¬
шений. Скорее, оно диктовалось обстоятельствами привходящего
218

характера — борьбой за освобождение от ордынского ига, сдвига¬
ми в эволюции земельной собственности и резкими противоречи¬
ями боярства и дворянства, задачей реализации внеэкономическо¬
го принуждения, которая в условиях развивающейся внутренней
колонизации потребовала общегосударственных усилий, и некото¬
рыми другими причинами. Правительственные акции XVI в. поощ¬
ряли оформление сословного статуса в России для некоторых об¬
щественных групп — черносошных крестьян, городского мещан¬
ства и дворянства. Эта политика, однако, не столько стимулирова¬
ла процесс формирования сословий, сколько регламентировала
последние, превращая в «чины», т.е. в часть государственной сис¬
темы (меры по установлению категорий посадских людей и орга¬
низации военно-территориальных корпораций дворянства; палли¬
атив сословно-представительной практики в трансформирован¬
ном с помощью «думных» чинов Государевом дворе XVII в.).
Иная ситуация сложилась в Англии, которая в масштабах Евро¬
пы дала вариант наиболее ранней централизации, чему способст¬
вовали уже упомянутые особенности и последствия Нормандского
завоевания (большие материальные ресурсы королевской власти,
централизованная система вассальных связей, отсутствие ком¬
пактных земельных владений у крупных феодалов, наличие люд¬
ского резерва в виде свободного крестьянства, сама война, спло¬
тившая общественные силы вокруг монарха). Однако в новых ус¬
ловиях XII —XIII вв., когда стали действовать социально-экономи¬
ческие предпосылки процесса централизации, в том числе нача¬
лось активное оформление городского сословия и мелкого и сред¬
него дворянства, английский монарх вынужден был пойти на зна¬
чительные уступки сословиям, сохранив авторитарный способ уп¬
равления.
Что касается Франции, то здесь примерно совпали по времени
и силе проявления начальные стадии усиления центральной власти,
с одной стороны, и оформление и консолидация сословий — с дру¬
гой (XII — XIII вв.). В дальнейшем некоторая замедленность в разви¬
тии этого процесса для сословий позволит центральной власти опе¬
редить их в своем усилении. В период наибольшей активности со¬
словно-представительного режима (XIV — XV вв.), недостаточная
консолидация сословий в общегосударственном масштабе, связан¬
ная с особенностями централизации страны (централизация по
провинциям на первом этапе), явная рознь привилегированных
сословий с городским и в противовес этому — традиционный
союз последнего с монархией, — все это организационно ослабит
ограничительную роль Генеральных штатов, особенно в сравне¬
нии с английским парламентом или испанскими кортесами (отсут¬
ствие юридически закрепленного права регулярного созыва и уча¬
стия в законодательной власти). Тем не менее выраженная сравни¬
тельно ранняя активность сословий обеспечит относительно
уравновешенные формы их взаимоотношений с французским
монархом.
219

Высказанные соображения о некоторых особенностях соци¬
ального и политического развития средневековой Европы доста¬
точно убедительно, на наш взгляд, объясняют саму возможность
возникновения и вариативность такого явления, как система со¬
словного представительства. Вместе с тем, факт сословного само¬
определения средневекового общества невозможно признать ис¬
черпывающим условием. Он не отвечает на вопрос, почему, собст¬
венно, это основное условие представительного режима вообще
появилось с большей или меньшей выразительностью в европей¬
ском обществе. Не претендуя на конечное решение (подобная за¬
дача в рамках данного исторического исследования некорректна),
представляется целесообразным сделать следующую попытку, ко¬
торая могла бы углубить рисуемую картину. Один из возможных
путей анализа может предоставить выход за хронологические рам¬
ки самого явления и обращение к истокам средневекового общест¬
ва. В начальной истории последнего, взятой в контексте интересу¬
ющего нас вопроса, хотелось бы выделить три момента цивилиза¬
ционного европейского развития: тип корпоративизма и исходной
общины; наличие или отсутствие синтеза развитого античного об¬
щества с варварским миром и связанная с этим судьба правовой
традиции; наличие или отсутствие внутренних связей в цивилиза¬
ционной общности или ее регионах.
Итак, первое из соображений касается исходного типа общи¬
ны, германской или славянской, которые явились конституирую¬
щими социальными элементами европейской цивилизации, и свя¬
занных с ним форм корпоративной жизни. Германской общине,
как, впрочем, и славянской, предшествовали по мере включения в
общеисторический процесс развития восточная и античная фор¬
мы общины. Три названные формы отражали последовательные
этапы постепенного высвобождения собственности и личности от
пут корпоративных связей. В особом единстве двух борющихся на¬
чал — коллективного и индивидуального — вариант восточной об¬
щины оставлял отдельному лицу лишь право владения, тогда как
право собственности воплощала сама община.
В античную эпоху отдельный член общины, став владельцем зе¬
мли в качестве частного собственника, окажется в более свобод¬
ном положении по отношению к ней, но статус гражданина в поли¬
се все-таки предполагал необходимость обладания землей. Общи¬
на сохраняла и контролировала часть земельной собственности в
качестве общественного фонда. Германская община, принявшая
историческую эстафету в этом движении, существенно превзошла
обе предшествующие ей по времени формы, особенно восточную
общину, обнаружив выраженное индивидуальное начало (ограни¬
чимся в данном случае констатацией факта, сознательно уходя от
многих неизбежно следующих за этим вопросов). Пережив цезуру
в связи с Великим переселением народов, она воспроизводила
себя в качестве уже не монопольного, но чрезвычайно важного со¬
циального организма, в котором относительно быстрые процессы
220

экономического и социального расслоения в условиях индивиду¬
альной собственности привели к возникновению феодальных от¬
ношений. Сельская община сохранила себя в качестве производст¬
венного объединения в рамках феодальной вотчины. Она возроди¬
ла свои социально-политические функции с целью защиты прав
крестьян в процессе личного освобождения и организованного
взаимодействия с внешним миром — собственным сеньором и го¬
сударством, — в ходе восстаний или борьбы с иноземцами (сель¬
ские коммуны как крайняя форма этой тенденции)16. Она, нако¬
нец, приспособилась к товарной экономике, в целом не препятст¬
вуя экономической свободе крестьянства и постепенно сокращая
коллективные начала в производственной среде.
За пределами сельского мира ассоциативные или корпоратив¬
ные начала в масштабах средневекового западноевропейского об¬
щества (корпорации в среде горожан, дворянства и духовенства) в
соответствии с некогда исходной матрицей тоже демонстрирова¬
ли, как было показано выше, явное преобладание индивидуально¬
го и волевого компонентов над коллективными, сдерживающими
развитие. Все это, касаясь основной массы средневекового обще¬
ства, очевидно, сообщало последнему подвижность и определяло
его способность к социальной и политической активности.
Находясь на одном витке исторического процесса — условно
этапе «Средних веков», славянская община, подобно германской,
была отлична от восточной и античных форм. Неспециалисту по
отечественной истории трудно проводить сравнение славянской и
германской форм на предмет их подобия или отличия. Тем не ме¬
нее возьму на себя смелость отметить некоторые очевидные осо¬
бенности в истории славянской общины. Славянские племена поз¬
же германских вступили на путь государственности, и разрыв при¬
мерно в два столетия — огромная величина даже применительно к
вообще заторможенному периоду многовекового и медленного от¬
хода от первобытности. В процессе формирования крупной зе¬
мельной собственности и отношений феодальной зависимости
«окняжение земли», т.е. воздействие на социальные процессы по¬
литического (государственного) фактора, опережало замедленное
внутреннее расслоение в славянской общности. Заметим, что это
обычное явление для народов бессинтезного генезиса феодализма,
не исключая, кстати, и некоторые германские племена.
В основном секторе частновладельческих крестьян на этапе
феодализма сельская восточно-славянская община оставалась пре¬
жде всего хозяйственным механизмом. Она сохранила себя в усло¬
виях товарного хозяйства и даже генезиса капитализма. Многие
исследования по истории переделов общины XVI — XVII вв. свиде¬
тельствуют о наличии в ней выраженных консервативных тенден¬
ций. И в этом смысле она выглядит менее динамичной, нежели за¬
падноевропейская сельская община. Возможно, эта консервация
ее внутренних импульсов зависела от природных условий. Нельзя
не согласиться и не восхититься объяснением, которое дает фран¬
221

цузский юрист и историк XVI в. Жан Боден ситуации в Московии,
отмечая факт сохранения в ней общины. По его словам, она явля¬
лась средством не существования, но выживания. Боден был одним
из первых историков, пытавшихся открыть законы исторического
процесса и задолго до Монтескье оценить действие природно-гео¬
графического фактора в истории17.
Тенденцию к реализации сословно-политических потенций
славянская община воплощала в государственном секторе черно¬
сошных крестьян и в исключительном для истории России явлении
казачества, с характерными для этой общности самоуправлением
и военной функцией. Однако обе общественные прослойки испы¬
тывали давление со стороны государства, особенно черносошные
крестьяне. Редкие попытки государства оживить их самоорганиза¬
цию оборачивались усилением контроля над ними. Весьма показа¬
тельными в этом плане были акции правительства в 30 — 40-е годы
XIX в. (реформа Киселева) и меры по активизации и упорядоче¬
нию функционирования общины в частновладельческом секторе
крестьянства при проведении аграрной реформы 1861 г., которые
завершились подключением этой общественной организации к го¬
сударственной, особенно фискальной, системе управления. Отме¬
ченные особенности российской истории, вместе с уже упомяну¬
тыми ранее слабо выраженными импульсами самоорганизации в
среде горожан и дворянства, снижали активность общества, делая
его беспомощным перед лицом монархии.
Признавая роль первобытной общины в качестве исходного
начала и в известном смысле матрицы средневекового корпорати¬
визма и в целом цивилизационного процесса, не следует абсолюти¬
зировать ее влияние, толкуемое как «заданность» и тем более пре¬
допределенность в развитии. Сделанный вывод представляется
тем более правильным, что само своеобразие первобытной общи¬
ны складывалось под воздействием места и времени.
Вторым сущностным моментом в становлении европейской
цивилизации, разделившим ее на два крупных региона, стал фак¬
тор синтеза традиций рабовладельческой Римской империи и гер¬
манских племен на Пиренейском и Аппенинском полуостровах, на
землях будущей Франции, в меньшей мере на Британских остро¬
вах и части территорий Германии. Усвоенный здесь опыт развитой
римской государственности и социальной стратификации общест¬
ва, политической мысли и римского права не мог пройти даром. На
определенном этапе этот опыт стал достоянием практически всей
Западной Европы и фактором ее динамичного развития. Россия и
Восточная Европа оказались в регионе бессинтезного генезиса
феодализма, что предопределило, в частности, замедленные темпы
развития здесь и специфику социальной и духовной жизни.
И, наконец, последнее обстоятельство, которое можно под¬
черкнуть, говоря о специфике Западной и Восточной Европы: это
проблема внутренних связей как важный фактор и условие циви¬
лизационной консолидации и устойчивости. Его воздействие отно¬
222

сительно рано оформилось на территории Западной Европы, бла¬
годаря распространению христианства в форме католичества и
складыванию крупных политических образований в виде империй
Карла Великого и Германской, или Священной Римской, которые
втягивали в свою орбиту очень разные по уровню развития и эко¬
номическим связям территории (регионы вокруг Балтики, Среди¬
земного моря, в бассейнах Рейна, Сены, Роны и т.д.). Так называе¬
мый «вторичный синтез» и активные связи вели к относительному
выравниванию в данном ареале уровней развития.
Именно так случилось со странами Скандинавского полуостро¬
ва, пережившими, подобно России, вариант бессинтезного генези¬
са феодализма. Политические образования здесь к началу XII в.,
безусловно, отставали от Древнерусского государства, которое
шло по пути формирования феодальных отношений и в котором к
этому времени уже давно был сделан выбор в пользу православия.
Однако скандинавские страны сумели преодолеть замедленный
ход своего развития и добиться примерной синхронности с пере¬
довыми государствами Западной Европы уже к концу классическо¬
го Средневековья, в чем немаловажную роль сыграли упомянутые
социокультурные связи.
Для Российского государства трагический поворот в политиче¬
ской судьбе, порожденнный потерей независимости в условиях
феодальной раздробленности, надолго разорвал потенциальные
связи Восточной и Западной Европы, которые могли бы усиливать
европейскую близость этих локальных общностей. В этом же на¬
правлении действовало различие в формах христианской религии
(православие и католичество). Тем не менее система сословного
представительства, возникшая в России XVI в., независимо от тех
многочисленных ограничений, которые неоднократно отмечались
выше, стоит в ряду показателей несомненной принадлежности
страны к европейской цивилизации и пережитого ею в то далекое
Средневековье непродолжительного опыта, необходимого для об¬
разования в будущем гражданского общества.
1 Juste Th. Histoire des Etats Gdndraux de Pays-Bas (1465— 1790). Bruxelles, 1862.
T. I; Pirenne H. Histoire de Belgique. Bruxelles, 1920— 1932. T. I —II; GlissenJ. Les Etats
Gdndraux des pays de par de^a // Assambldes d'Etats: 500ans de vie parlementaire en
Belgique. P.; Louvain, 1965. P. 268 — 270; Idem. Le regime representative avant 1790 en
Belgique. Bruxelles, 1952; Soule C. Les Etats Gdndraux en France. Heule, 1968.
P. 147-162.
2 Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных штатов во Франции. М., 1976;
Histoire de France. Lavisse, III. Annexe 1 — 2. P., 1911.
3 Soule C. Op. cit. Ann. I. P. 223.
4 Хачатурян НА. Сословная монархия во Франции XIII —XV. М., 1989.
5 Кучумов В. Становление сословно-предствительной монархии в Арагоне и Ка¬
талонии в XII —XV вв.: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1990.
6 Lot F. La France des origines a la Guerre de Cent ans. P., 1941. P. 183; Lousse E.
Assambldes representatives et Taxation // Comite International des sciences historiques
XII Congres Inter, des siences historique. Rapport III. Commissions. Vienne, 1965. T. I.
7 Les Grandes Chroniques en France / Publ. par J. Viard // Societe de l'histoire de
France. P., 1934. T. VIII. P. 361-362.
223

8 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции... С. 83—119 (гл. III);
С. 205-208 (гл. V).
9 Там же. С. 181-187.
10 Там же. С. 226-227.
11 Кучумов В. Указ. соч.
12 Майорова Н.О. Парламент как центр общественной жизни Англии первой
половины XV в.: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 2000.
13 Soule С. Op. cit. Р. 117.
14 Федоров С.Е. Раннестюартовская аристократия (1603—1629). СПб., 2005.
15 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции... Гл. V. С. 192 — 248.
16 Там же. С. 58-72.
17 Боден Ж. Опыт легкого изучения истории. М., 2000. Ср.: Новосельцев А.П.,
Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. М., 1972; Александров В А.
Сельская община в России XVII — начале XIX в. М.( 1976; Милов Л.В. Великорус¬
ский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 2006. Автор
этого раздела не является специалистом по истории России. Рисуемая нами карти¬
на носит в известной мере субъективный характер, будучи к тому же основана на
научной литературе, в которой, в свою очередь, отсутствует единство мнений. И,
наконец, последняя оговорка: общая по характеру оценка не учитывает разнообра¬
зия региональных особенностей развития в средневековой России.

6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ В КОНТЕКСТЕ ПРОБЛЕМ
«I/ЁТАТ MODERNE » И «ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА»
Результаты предпринятого в разделе анализа позволяют нам,
без риска быть обвиненными в преувеличении, оценивать сослов¬
но-представительный режим как наиболее яркое достижение по¬
литической средневековой истории, неизвестное предшествую¬
щей мировой практике и уникальное, так как было рождено твор¬
чеством только европейских народов. Оно стало возможным бла¬
годаря сословной самоорганизации европейского общества и его
социальной и политической активности, которые преобразовали
многовековую историю средневековой государственности, замы¬
кавшуюся на фигуре государя. Суверен, рассматриваемый как
протектор и «представитель» народа, делегировавшего ему власть
в силу общественного договора в исходной точке истории, на пра¬
ктике являлся его единственным господином, более могуществен¬
ным, чем каждый из подданных (singulis majores)1. Чтобы сложи¬
лась ситуация, при которой монарх, согласно формуле Гоббса, бу¬
дет объявлен менее могущественным, чем «ансамбль его поддан¬
ных», следовало пережить рассмотренный нами опыт обществен¬
ной активности, получившей наиболее яркое воплощение в прак¬
тике сословного представительства. Эта практика убедительно по¬
казала, что общество может быть не только объектом государст¬
венной политики, но и ее субъектом, вооруженным более или ме¬
нее действенными средствами «защиты и нападения».
«Все, что происходит, не имеет силы, пока сословия это не
санкционируют, и никакой институт не существует здраво и осно¬
вательно, если поднимается против них, [или] действует без кон¬
сультации с ними», — заявляли французские депутаты в Генераль¬
ных штатах 1484 г., выразив таким образом общее настроение ак¬
тивных общественных сил2. Ответная, отнюдь не благоприятная,
но столь же показательная реакция власти: «они возомнили себя
господами, забыв о том, что являются подданными», — отчетливо
отразила неоднозначный характер взаимодействия политических
сил, обреченных быть в связке. Их отношения могли стать диало¬
гом только в случае, если общество окажется способным вызвать
власть на диалог.
Связанный с практикой сословно-представительного органа
политический и социальный опыт средневекового общества внес
существенный вклад в развитие европейских политических струк¬
тур Нового и Новейшего времени, в частности в развитие демокра¬
тии в собственном смысле слова, которая предполагает свободу че¬
ловеческой личности. Вместе с тем, не следует преувеличивать дос¬
тоинства этого явления и таким образом модернизировать его. Оно
8. Хачатурян Н.А.
225

возникло и существовало в условиях Средневековья, которые
определили своеобразие рождаемого ими нового, убедительно
демонстрируя постепенность процесса формирования «l'Etat
moderne».
Характерное для социальной и политической жизни глубокого
Средневековья господство частного права и личностных связей
легко просматривается в деятельности представительного учреж¬
дения: сохранение права личного присутствия для части членов
выборного органа и заметные ограничения в выборах; императив¬
ный мандат в статусе депутатов и, следовательно, их персональная
ответственность перед малыми группами своих избирателей; со¬
словно-корпоративный характер учреждения в целом, что обрека¬
ло депутатскую среду на партикуляризм. Вместе с тем, это учреж¬
дение с той же, если не большей выразительностью вписывалось в
процесс «государственной модернизации», не только отражая, но
в свою очередь, формируя его. Новый режим внедрял принцип
выборности в работу общественного учреждения на высшем госу¬
дарственном уровне, вытесняя таким образом систему личностных
связей монарха с «народом» и в самом сообществе, заменяя ее на
сословные и корпоративные связи и практику представительства.
Он приобщал к публичной жизни новые прослойки общества — не
только феодальную аристократию, но и широкие слои мелкого и
среднего дворянства, не только церковных прелатов, но и рядовое
духовенство в среде привилегированных и, что особенно важно,
непривилегированные слои податного населения.
Сословно-представительный орган воспитывал осознание пуб¬
лично-правовой природы государства, помогая превращать его
членов в подданных, что предполагало со стороны общества при¬
знание в том числе необходимости содержания аппарата и армии с
помощью налогов, а не на личные средства государя. Действуя в
новом правовом пространстве, он способствовал выработке «граж¬
данского сознания», в котором должно было присутствовать пони¬
мание членами сообщества не только своих прав, но и собственной
ответственности перед государством за «общее благо»4. В качестве
естественного результата такого рода изменений складывалось но¬
вое представление об общественном предназначении монарха, ко¬
торое отныне оценивалось как служба (officium), контролируемая
законом и могущая быть подвергнутой рассмотрению и критике.
В поле зрения депутатского корпуса в целом попадает «народ»
в более широком толковании, чем та часть, которую реально пред¬
ставляли депутаты. Независимо от сословной принадлежности де¬
путаты будут оперировать идеей «народного суверенитета» и «за¬
боты о народе», создавая иллюзию «общей воли». Эту иллюзию на¬
рушала сословно-представительная практика, в которой политиче¬
ское сознание депутатов часто опережало их реальную консолида¬
цию, заставляя последних, в частности при решении насущных на¬
логовых вопросов, погружаться в местные распри. Деятельность
выборного органа была ограничена классовыми и социальными
226

лимитами. Наконец, ограничительная роль сословий оборачива¬
лась чаще всего выигрышем для монархии, не способной сущест¬
вовать без их помощи. Более того, на исходе классического Сред¬
невековья, независимо от притязаний сословий, маятник качнулся
в пользу власти, стремившейся к абсолютизму.
Таким образом, притязания на «народный суверенитет» в усло¬
виях феодального государства отнюдь не означали борьбы монар¬
хического и республиканского принципов управления, хотя и на¬
поминали, а в ряде случаев и предвосхищали ее. Они свидетельст¬
вовали скорее о силе не только авторитарных, но и коллективно¬
корпоративных начал, сообщавших обществу подвижность и ак¬
тивность. Решение дилеммы — республика или монархия — лежа¬
ло не в плоскости притязаний сословно-представительных органов
на «народный суверенитет» и условий его достижения, но в готов¬
ности общества реализовать новые формы общественных отноше¬
ний и политического сознания, которое приняло бы идею самодос¬
таточности и свободы личности, а также равенства всех перед за¬
коном. Это решение принадлежало другому времени.
1 Бомануар Ф. Кутюмы Бовези / Пер. Н.А. Хачатурян // Антология мировой
правовой мысли. М., 1999. Т. II. С. 458 —459.
2 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
С. 226.
3 Там же. С. 229.
4 Хачатурян Н.А. Аристотелевское понятие «гражданина» в комментариях Ни¬
колая Орезма и социальная реальность Франции XII — XIV вв. // От средних веков
к Возрождению. СПб., 2003 (см. также: наст. изд. с. 139— 155).
8*

IV. ДВОР МОНАРХА И РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ВЛАСТИ
1. ПРОБЛЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ
В ИЗУЧЕНИИ ТЕМЫ КОРОЛЕВСКОГО ДВОРА
В 1999 г. несколько сотрудников кафедры истории Средних ве¬
ков исторического факультета МГУ в рамках научной группы
«Власть и общество» (руководитель проф. Н.А. Хачатурян) и
Ассоциации медиевистов, предложили исследовательский проект
на тему «Королевский двор и придворная жизнь в Европе эпохи
Средневековья и раннего Нового времени», поддержанный РГНФ1.
Авторы проекта решили объединить и организовать отдельные ред¬
кие попытки по изучению монаршего Двора в отечественной меди¬
евистике, чувствуя себя в известной мере первооткрывателями
особой темы, прочно забытой, точнее заповедной, для советской
науки. Мотивацией запрета служил обесцененный и лишенный на¬
учной привлекательности образ, который сложился в сознании со¬
ветских историков, воспитанных на других «приоритетных» объек¬
тах исследования. В соответствии с этим, как окажется, ошибочным
образом, Двор выглядел сугубо элитарным учреждением, безна¬
дежно уступающим по значимости другим государственным инсти¬
тутам. Оценку социальной общности Двора исчерпывали утвер¬
ждения о безнравственности и любви к роскоши его членов, кото¬
рые корыстно использовали свою близость к монарху, заслуживая,
таким образом, только критику современников и исследователей.
Следует признать, что в разработке темы Двора западная меди¬
евистика тоже имела свою историю и свои трудности. Она пере¬
жила этап забвения этой темы, так как под влиянием буржуазных
революций XIX в. предпочла заниматься по преимуществу инсти¬
тутами, воплощавшими будущее европейской истории. И здесь
были популярны представления-клише о Дворе как сугубо консер¬
вативном и скандальном институте, в своем общественном предна¬
значении способном только к «потреблению». Историографиче¬
скую традицию радикально изменило появление работы Н. Элиаса,
которая открыла возможность пересмотра устаревших оценок2.
Изучение Двора и его роли в социально-политической, эконо¬
мической и культурной жизни общества периода Средневековья и
раннего Нового времени стало одним из наиболее актуальных на¬
правлений в мировой исторической науке последних десятилетий.
Об этом свидетельствует большое число публикаций за рубежом.
Сложилась эффективная международная система координации
усилий ученых различных стран Европы и Америки в разработке
этого направления: действуют международные комиссии, регуляр¬
но проводятся конференции по истории Двора и придворной куль-
228

туре, публикуются бюллетени, монографии и тематические сбор¬
ники. Специального упоминания заслуживают весьма авторитет¬
ная комиссия, возглавляемая Вернером Паравичини, а также дея¬
тельность английского общества по изучению Двора «The Society
for Court Studies Conference», аналогичная итальянская комиссия
«Europa delle Corti», а также проекты, реализуемые французскими
учеными М. Эмаром, Б. Гене, М.-Т. Карон и многими другими3.
Обращение к истории Двора и придворной жизни не было по¬
гоней за модой или только желанием не отстать от западной меди¬
евистики, живо интересующейся этой темой в последние два деся¬
тилетия XX и в начале XXI в., хотя было бы несправедливым и не¬
правильным отрицать бесспорное влияние последней на отечест¬
венных специалистов. Тем не менее исходным импульсом стало
стремление найти новые пути познания исторической реальности.
Его реализация стала возможной благодаря процессу обновления,
который переживает российская историческая наука в последние
десятилетия, и связанным с ним обретениям в области методоло¬
гии и методики исследований4.
В отечественной медиевистике возможность консолидации
усилий, направленных на изучение темы Двора и придворной жиз¬
ни, была подготовлена личным вкладом в ее разработку ряда уче¬
ных кафедры истории средних веков исторического факультета
МГУ, Института всеобщей истории РАН, а также историков Санк-
Петербурга, составивших исследовательское ядро научного проек¬
та5. В 90-е годы в научных встречах, организованных группой
«Власть и общество»: «Харизма королевской власти: миф и реаль¬
ность» (май 1993 г.), «Придворная культура эпохи Возрождения»
(ноябрь 1994 г.), «Средневековое европейское дворянство — от ры¬
царя к придворному и officier» (1996 г.), — тема Двора присутство¬
вала лишь в качестве сопутствующей. И только в апреле 1998 г. на
конференции «Жизнь Двора и его образ в литературе Средних ве¬
ков и раннего Нового времени» она стала основным объектом рас¬
смотрения.
Сегодня за плечами участников проекта семь специализиро¬
ванных научных конференций и четыре опубликованные коллек¬
тивные монографии: «Двор монарха в средневековой Европе. Яв¬
ление, модель, среда / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М.; СПб.: Алетейя,
2001; Королевский двор в политической культуре средневековой
Европы. Теория, символика, церемониал / Отв. ред. Н.А. Хачату¬
рян. М.: Наука, 2004; Священное тело короля. Ритуалы и мифоло¬
гия власти / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М.: Наука, 2004; Власть об¬
щество и индивид в средневековой Европе / Отв. ред. Н.А. Хачату¬
рян. М.: Наука, 2008. По материалам конференции, состоявшейся в
МГУ в феврале 2008 г. на тему «Империи и этнонациональные го¬
сударства в Западной Европе в Средние века и раннее Новое вре¬
мя», готовится издание новой коллективной монографии.
Реализация проекта стала возможной благодаря активности и
широкому отклику со стороны медиевистов и историков раннего
229

Нового времени. Проект объединил исследователей Московского,
Санкт-Петербургского, Саратовского, Ставропольского, Минско¬
го и Самарского университетов, научных исследовательских цент¬
ров (Института всеобщей истории РАН), а также музеев Москвы и
Санкт-Петербурга, обеспечивших комплексность и географиче¬
скую масштабность исследовательского поиска. Образ Двора
представлен материалами из истории Германии и Италии, Фран¬
ции и Бургундии, Англии и Шотландии, стран Пиренейского полу¬
острова и Скандинавских государств, Чехии, Венгрии и России. В
конференциях и публикациях принимают участие историки-меди¬
евисты, русисты и искусствоведы, демонстрируя интердисципли¬
нарное единство. Главным результатом начинания следует при¬
знать плодотворность предпринятых усилий.
Уже первые шаги на пути исследования истории Двора стали
свидетельством его значительности в качестве влиятельного власт¬
ного института, важного фактора конституирования государства в
его организационных формах и показателем зрелости власти, при¬
званной обеспечить «общую волю». Они продемонстрировали, что
это был институт, фокусирующий весь спектр социальных свя¬
зей — вещных, формальных, личностных, заметный регулятор
экономической жизни, центр культурной и ментальной истории,
который не только отражал специфику духовной атмосферы об¬
щества, но и играл заметную созидательную, творческую и стиму¬
лирующую, в чем-то даже определяющую роль в развитии культу¬
ры и искусства, поведенческих ориентиров и идеологии.
В интересующем нас контексте исследования феномена Двора
особо выделим изучение его главного предназначения как власт¬
ного института. Оно объяснялось исключительным положением
суверена, соединявшего в условиях средневековой государствен¬
ности всю полноту законодательной, судебной и административ¬
ной власти. Авторитарная власть, персонифицированная лично¬
стью суверена, превращала Двор в центр политической системы,
далеко выходящей за пределы только частного жилища и частной
жизни монарха и его окружения — членов семьи, придворных, со¬
ветников и слуг. Лишь постепенно, на исходе Средневековья и в
государствах Нового времени, где сохранилась монархия, он ста¬
нет по преимуществу средоточием репрезентативных функций
власти, хотя и этот результат окончательно не перечеркнет его по¬
литическую роль в обществе. Со своей стороны, в институциональ¬
ной характеристике Двора хотелось бы высказать несколько сооб¬
ражений относительно его генезиса как властного института и его
связанности с государственным аппаратом.
Универсальный по характеру феномен Двора демонстрировал
различие в формах, структуре и функциях, меняя свой облик в
пространстве и времени однако в том и другом случае, обнаружи¬
вая некую общую логику развития. В изучении главного предна¬
значения Двора публичная его функция по реализации внутрен¬
ней и внешней политики верховной власти являлась наиболее оче¬
230

видным проявлением этого предназначения. Именно она выводит
исследователя на проблему роли Двора в становлении и развитии
самой средневековой государственности. Как органическая часть
этого процесса Двор прошел свой путь организационной истории,
не только инициируя оформление государственной системы, но и
сам испытывая на себе ее обратное влияние и в чем-то повторяя
общие тенденции в эволюции средневековых политических инсти¬
тутов. Его исходным началом станет курия сеньории-banale, появ¬
ление которой знаменовало оформление политической власти
сеньора в качестве земельного собственника. Если же сеньором
оказывался король, курия становилась важным средством государ¬
ственного строительства, воплощая самую раннюю по времени в
истории возникновения средневекового государства систему так
называемого «дворцового правления».
Некоторые специалисты предпочитают выделить предвари¬
тельную, так называемую «патримониальную» фазу конституиро¬
вания правящей семьи, ее «очага» и династии, которые форми¬
ровали вместе с клиентелой и вассалами некую общность вокруг
главы этой семьи. Последний какое-то время был озабочен прежде
всего тем, чтобы консолидировать династию и утвердить ее преи¬
мущественную позицию среди других семейств, а не проблемой
завоевания и расширения политической власти. Таким образом,
вторая фаза оказывается дистанцированной от собственно «сеньо¬
риального» двора, который станет центром не только для членов
семьи, частных лиц "de familia" и зависимого крестьянства, но для
подданных. Именно тогда Двор превратится в место, где творится
суд и конституируются органы управления для обеспечения поряд¬
ка не столько хозяйственного, сколько общественного, гарантиру¬
ющего права собственности и личности в границах как домена
сеньора, так и созданного им более широкого территориального
объединения*.
Хотелось бы подчеркнуть неуловимость границ перехода от ча¬
стной власти к публичной, которая объясняется практически поч¬
ти исходной связанностью этих разных по природе типов власти. В
эволюции средневекового государства в целом и двора как его час¬
ти это меняющееся соотношение частного и публичного начал (в
интересах и действиях государя, а следовательно, и в природе цен¬
тральной власти; в структуре и составе исполнительного аппарата)
окажется мотором движения к государству Нового времени. Ком¬
бинации указанных начал с разной степенью их выраженности в
каждой точке этого движения, с отношениями гармонии и проти¬
востояния между ними, таким образом, могут рассматриваться в
качестве барометра степени продвинутости того или иного полити¬
ческого образования на пути к государству Нового времени. Курия
* Схема условна, ибо сеньория-банале соединяет в себе патримониальную и
публичную природу, но оправданна, позволяя уловить новый вектор в политиче¬
ской практике сеньора-суверена.
231

сеньора, дав жизнь судебному, исполнительному и финансовому
аппарату, сама послужит объектом процесса бюрократизации го¬
сударственной системы, который откроет новую фазу развития
Двора как политического образования. В нем обновятся должно¬
сти, их функции и иерархия; изменится характер служб и персо¬
нального состава, благодаря постепенному вытеснению вассаль¬
ных связей службой оплачиваемых чиновников. Хотя в этом об¬
щем процессе бюрократизации государственного аппарата имен¬
но Двор, более чем какое-то другое учреждение обнаружив склон¬
ность к консерватизму, сохранит выраженный личностный отте¬
нок во взаимоотношениях суверена и должностных лиц.
Отделение от «дворцового управления» специальных ведомств
и последовательное апроприирование ими финансовых, судебных,
административных и военных функций оставляло Двору роль выс¬
шего политического центра государственной системы, верховного
арбитра, посылавшего свои установки во все сферы политической
жизни и требующего их безукоризненного и безусловного испол¬
нения. Этот процесс «бюрократизации» и усложнения аппарата
управления в принципе не нарушал суверенитета монарха: автори¬
тарная природа власти предполагала полноту его полномочий, а со¬
здаваемый им аппарат был призван совершенствовать его власт¬
ные возможности. Однако возникающий и укреплявшийся парал¬
лельно процессу бюрократизации корпоративизм судебного, фи¬
нансового, военного ведомств не мог не вести к известной автоно¬
мии последних, вследствие чего возникли осложнения во взаимо¬
отношениях между исполнительным аппаратом и высшей властью,
вынуждая последнюю создавать новые контролирующие инстан¬
ции. Отмеченная ситуация в известной мере стимулировала вклю¬
чение в общегосударственный процесс усложнения управленче¬
ских структур королевский Двор, усиливая его публичные функ¬
ции, которые концентрировались в Королевском и Государствен¬
ном советах, трансформируя природу служб за счет постепенного
оформления института платных чиновников.
Ситуацию усугубляла характерная для Средневековья недоста¬
точно четкая специализация ведомств, так как их оформление шло
опытным путем, не по четко продуманному предварительному пла¬
ну, невольно вызывая аналогию со средневековым градострои¬
тельством, в котором действовал принцип «иррегулярного плани¬
рования». В нем, несомненно, присутствовал первоначальный за¬
мысел, однако застройка городской площади и главных зданий —
собора или мэрии, обычно растянутая на века, вынуждала каждого
нового архитектора, угадывая замысел предшественника, все-таки
строить в соответствии со своим пониманием гармонии.
Весьма перспективным и важным направлением исследова¬
тельского поиска, судя по имеющимся материалам, следует при¬
знать социальный аспект анализа истории Двора.
Двор в качестве местопребывания государя или принца и поли¬
тического центра конструировал осязательную социальную реаль¬
232

ность, анализ которой дает интересный выход на проблему власти
и средств властвования. Двор объединял в своем составе часто
весьма значительную группу лиц (от нескольких десятков до тыся¬
чи и более человек). Консолидированные вокруг монарха, они бы¬
ли связаны отношениями родства, службы — публичного и частно¬
го (служба «рта и тела» короля) характера, дружбы и солидарно¬
сти, которые делали эту общность корпорацией, хотя она и не бы¬
ла конституирована формально. Широкое толкование понятия
«власть» современной наукой (власть обычая, религии, цензуры,
дисциплины, ведомства, знания и т.д.), а также переоценка роли
личностного фактора в истории позволяют специально выделить
вопрос о политической активности Двора как социальной общно¬
сти, оказавшейся в исключительной ситуации непосредственной
близости к монарху и участия во власти. Последнее обстоятельст¬
во побуждает по-новому посмотреть на роль личностных, нефор¬
мальных, отношений и связей в реализации власти.
Они действовали как фактор на уровне публичного центра
Двора, институционно оформленного в виде канцелярии монарха
и Королевского совета, членов которого, советников и министров,
общество воспринимало в качестве «олигархов». Более того, они
выходили за эти пределы, охватывая широкую часть участников
vitae curialis — представителей гвардии, влиятельных лиц частной
службы короля, его любимцев и фаворитов. Этот живой компо¬
нент в деятельности властной структуры мог многое сделать в реа¬
лизации государственной политики, определяя ее импульсы, воз¬
действуя на практику принятия решений, на получение королем
информации и, следовательно, на характер оной.
Конечно, участники vitae curialis пытались направлять власть,
чаще всего руководствуясь не соображениями высокой политики,
но собственными интересами, используя назначения на должно¬
сти, предоставление пенсий, бенефициев и привилегий. Однако
даже в этом случае Двор как живая общность, точка притяжения и
контактов с внешним миром не укладывается в традиционное
представление о его узкоэлитарной и эгоистической природе. Это
представление до некоторой степени может быть откорректирова¬
но, если посмотреть на Двор в контексте его связей с обществом,
которые не ограничивались только привилегированной средой.
Общность не имела четко обозначенных границ, периодически по¬
полняясь и обновляя какую-то часть своего состава, поднимая к
придворной жизни «новых людей», преимущественно из привиле¬
гированной среды, в частности из провинциального дворянства, но
также лиц ротюрного происхождения, питавших небесполезную
надежду улучшить свое положение благодаря службе при Дворе.
Если к этому добавить широкую практику протекций, предостав¬
ления должностей в государственном аппарате и армии, выплату
пенсий, то влияние Двора на общество и его связи с ним
действительно делают его весьма существенным фактором власт¬
ной и социальной жизни.
233

Во властной активности Двора как социальной общности спе¬
циального внимания заслуживает проблема внутренних взаимоот¬
ношений ее членов. Характерные для них интриги и соперничест¬
во если и не уравновешивались в известной мере отношениями со¬
лидарности и взаимопомощи, то несомненно сосуществовали с ни¬
ми. Особый интерес в этой связи представляет проблема формиро¬
вания в придворной среде кланов, во взаимоотношениях которых
меняющийся баланс сил обеспечивал жизнестойкость этой свое¬
образной корпорации. Масштаб политического воздействия кла¬
нов выходил за пределы внутренней жизни Двора, охватывая госу¬
дарственную систему в целом, что, несомненно, расширяло соци¬
альную базу их политики. Выраженный личностный компонент в
жизни Двора выразительно демонстрировал не только сложный
процесс формирования публично-правовой природы государства,
но и вневременной характер самого явления в качестве важного
условия существования власти в принципе.
Объектом специального внимания исследователей у нас и за
рубежом стали проблемы политической культуры — этого важно¬
го индикатора постоянно меняющихся природы власти и предста¬
влений о ней, ее взаимоотношений с обществом и самосознания
последнего. Выбор темы был продиктован исключительным инте¬
ресом, проявляемым учеными и широкой общественностью к про¬
блемам духовной жизни, обращение к которым имело решающее
значение, в том числе в процессе обновления отечественной меди¬
евистики и выхода ее из кризиса 70 — 80-х годов XX в.
В области политической истории этот интерес привел к суще¬
ственному обогащению возможностей исследовательского поис¬
ка, в частности к включению в качестве специального объекта
изучения проблемы политического сознания, его регуляторов и
роли в общественной жизни. Одним из наиболее действенных
факторов общественного сознания в средневековом обществе
являлась политическая пропаганда — официальная, которая ста¬
вила задачу оправдания политики власти, способствуя экзальта¬
ции чувства принадлежности к данному политическому сообще¬
ству или его главе, а также пропаганда критических и оппозици¬
онных настроений по отношению к Двору и монархии. В контек¬
сте проблемы политического сознания это критическое содержа¬
ние в пропаганде представляет особый интерес. В позициях оппо¬
нирующих сторон присутствовала не только прагматическая за-
данность идеологических манипуляций. Находясь в зависимости
от культурного уровня общества и прежде всего от состояния по¬
литической мысли, права, образования и культуры администри¬
рования, пропаганда не могла не стимулировать их развития. Она
привлекала античное наследие, приспосабливая его к новым
условиям, использовала современную ей политическую мысль и
при этом не была чужда собственным рефлексиям, создавая
свой образ государства и монарха, формируя соответствующее
восприятие их в сознании сообщества.
234

Ограничным компонентом культурно-исторического направ¬
ления исследовательского поиска стало изучение роли Двора в
обеспечении «нематериальных» форм верховной власти, ее отра¬
жений или выражений в символических эквивалентах, художест¬
венных и идеологических образах. Двор был грандиозным и осле¬
пительным театром королевской власти, в котором разыгрывались
спектакли ее репрезентации: не только процедуры коронации, по¬
мазания и исцеления, но и весь церемониал и этикет Двора со свое¬
образными знаковыми системами поведения за столом, отхода ко
сну, аудиенций и приемов послов; со своими праздниками, турни¬
рами, играми и охотой, даже с особенностями формы и цветов лив¬
рей придворных слуг. Все они конституировали и закрепляли важ¬
ные для сознания подданных представления о величии короля и
той дистанции, которая отделяла его от простых смертных. Вместе
с тем репрезентативная функция Двора предлагала столь необходи¬
мый для подданных образ протектора, олицетворяющего высшую
справедливость и защиту. Важнейшим выводом в разработках темы
стало то, что политический театр власти — исключительное по
своему значению и выразительности средство ее реализации.
Эта сторона жизни монарха и его Двора в качестве объекта ис¬
следования послужила дополнительным импульсом для разработ¬
ки ставшей весьма актуальной ныне еще одной важной формы ду¬
ховного сознания человека средневекового общества — проблемы
ритуала и символики. Практика процедур коронации и сакрализа¬
ции, свадеб и похорон монархов, праздничных процессий и торже¬
ственных выездов в город несла огромный познавательный заряд,
раскрывая сущностный смысл явления власти. Важной оказыва¬
лась даже внешняя сторона событий — от протокола процедуры до
месторасположения в ней и внешней одежды ее участников. Изве¬
стный исследователь этих сюжетов французский ученый М. Пас-
туро напишет, что управлять — это значит манипулировать неко¬
торым числом знаков, вписанных в образы и тексты мизансцен, в
виртуальный или откровенный политический смысл эмблем, ге¬
ральдики, печатей, монет и цвета знамен. Без них, формирующих
знаковую систему или литургию монархии, нет, по его словам, го¬
сударства6. Процедуры репрезентации соединяли, казалось, несо¬
единимое: они обеспечивали необходимую для сохранения мисти¬
ческой тайны власти дистанцию последней от подданных и столь
же необходимый для ее существования контакт с ними, своеобраз¬
ную игру-диалог власти и общества.
Особое место в ряду зрелищных и вместе с тем наполненных
глубоким политическим смыслом процедур заняли коронация и
помазание, которые сообщали легитимность королевской власти.
Обращение к ним выводит исследователей на необходимость уг¬
лубленного анализа более принципиальной и актуальной в совре¬
менной науке проблемы сакральной природы королевской власти.
Первым итогом усилий в этом направлении в отечественной науке
стала упомянутая нами конференция на тему «Священное тело ко¬
235

роля: теоретические и идеологические аспекты» (март 2003 г.), ма¬
териалы которой были опубликованы в специальной монографии.
Разнообразие процедур сакрализации, дискуссионная проблема
«священства» монарха, которая по-разному решалась в Западной
Европе и в России, в Византии и на Востоке, вопросы взаимодейст¬
вия светской и церковной власти, наконец, теоретические пробле¬
мы анатомии и морфологии власти, — все эти сюжеты стали объе¬
ктом специального внимания историков и искусствоведов.
Разработка темы Двора потребовала широкого использования
архивных материалов и нетрадиционных источников — матери¬
альных знаков власти (корона, скипетр и «рука правосудия»), ико¬
нографии, а также анализа пространственной организации и рит¬
ма процедур, объектов искусства и науки. Эти объекты как исто¬
рические источники свидетельствуют о заметной роли политиче¬
ского заказа и протекции власти в развитии светского знания, в ча¬
стности астрономии и астрологии, книжного дела и миниатюр,
изобразительных искусств и архитектуры, литературы и поэзии.
Тема Двора позволила, таким образом, соединить институцион¬
ную, политическую, социальную историю и весь спектр различных
уровней культурной истории общества — идеологию и в целом
письменную культуру, их подпочвенность и социальную психоло¬
гию средневекового человека.
Принятые авторами отечественного проекта целевые установ¬
ки не перекрывают возможностей ни для одного из современных
научных направлений и исследовательских методик. Наш научный
коллектив следовал при этом наиболее плодотворному для разви¬
тия исторической науки правилу, великолепную формулу которо¬
го в свое время дал Ж. Мишле: «Идти всеми дорогами...» Хотелось
бы выделить наиболее интересные по своим результатам научные
подходы, реализованные в работе научного коллектива.
Это ярко выраженный контекст «человеческой истории», под¬
черкнувший важную роль личности во власти, в частности ее вли¬
яние на общую атмосферу Двора. Это анализ материалов в ключе
микроистории, который демонстрирует обаяние отдельного слу¬
чая или отдельной судьбы. Вписанные, включенные в среду быто¬
вания, они удивляют возможностью бесконечных нюансов и пово¬
ротов их рассмотрения: обыденные и особенные, выпадающие из
ряда аналогичных фактов, сочетающие в себе индивидуальный
личностный порыв и одновременно необходимость считаться с си¬
туацией или корпоративными интересами. В любом случае — ти¬
пичном или девиантном — они несли на себе печать историческо¬
го мгновения, а также стадиального или цивилизационного разви¬
тия, подтверждая необходимость и плодотворность сопряжения
социального и политического анализов.
И наконец, это преимущественное внимание к проблеме имен¬
но ментальной истории и истории социальной психологии, кото¬
рые позволили весьма убедительно показать сложную взаимосвязь
различных уровней духовной жизни — ментального и культурного,
236

т
ментального и идеологического, с прямым и обратным влиянием
друг на друга, а также не менее сложный характер взаимодействия
и взаимовлияния старых, привычных норм сознания (религиозно¬
сти, символизма, корпоративизма) с новыми светскими формами.
Последняя особенность подчеркнула сложный нелинейный харак¬
тер развития культуры и общественного сознания, принимавший
особенно выраженные формы в условиях перехода к раннему Но¬
вому времени.
В заключение хотелось бы отметить, что эвристические воз¬
можности предложенного объекта исследования и результаты уже
проведенного анализа дают основания рассматривать разработки
данной темы как важный знак обновления современной отечест¬
венной науки в домене политической истории, внушая несомнен¬
ную уверенность в ее научные перспективы.
1 Авторы проекта Н.А. Хачатурян, О.В. Дмитриева, Т.П. Гусарова, М.А. Бойцов,
И.И. Варьяш, Е.В. Калмыкова, О.С. Воскобойников. Два автора, Н.Ф. Усков и
C. В. Близнюк, в 2002 г. вышли из состава участников проекта на начальном этапе
его оформления.
2 Elias Norbert. La socidtd de cour. P., 1974; Idem. La civilisation de moeurs. P., 1973.
3 Williams N. Henry VIII and His Court. L., 1971; Strong R. Splendour at Court. L.,
1973; Elton G.R. Tudor Government: the Points of Contact. The Court // Studies in Tudor
and Stuart Politics and Government. Cambridge, 1983. Vol. Ill; Starkey D. The English
Court from the Wars of Roses to the Civil War. L., 1987; Henry VIII: A European Court in
England / Ed. D. Starkey. L., 1991; Smuts R.M. Court Culture and the Origins of a Royalist
Tradition in Early Stuart England. Philadelphia, 1987; La royautd sacrde dans le monde
chretien: colloque de Royaumont, mars 1989 / Publ., sous la dir. A. Boureau, Cl. S.
Ingerflom (L'dcole des hautes dtudes en science sociale); P., 1989; LemaireJ. Les visions
de la vie de cour dans la litterature francaise de la fin du Moyen Age. P., 1990; F£tes et
cdrdmonies aux XIVе —XVIе si£cles: rencontres de Lausanne, 23 au 27 septembre 1993 /
Publ. du centre еигорёеп d'etudes Bourguignonnes (XIVе — XVIе s.). 1994; Images et
reprdsentations princierses et nobiliares dans les Pays-Bas bourguignons et quelque гё-
gions voisines (XIVе — XVIе s.): rencontres de Nivelles-Bruxelles (26 — 29 septembre
1996) / Publ. du centre еигорёеп d^tudes Bourguignonnes (XIVе — XVIе s.); Le Banquet
du Faisan 1454: l'Occident face au defi de l'Empire ottoman / Dir. М.-Th. Caron,
D. Clausel. Arras, 1997; A la Cour de Bourgogne. Le due, son entourage, son train / Dir
J.-M. Cauchies, Turnhaut, 1998; La cour comme institution dconomique / Sous la dir.
de M. Aymard, A. Marzio // Romani Douzieme congrds international d’Histoire
dconomique Seville-Madrid, 24 — 28 aout 1998 / Ed. de la Maison des sciences de
I'Homme. P., 1998; Streich B. Zwischen Reisenherrschaft und Residenzbildung: der wet-
tinsche Hof im spa ten Mittelalter. Koln; Bohlau, 1989 (Mitteldeutsche Forschungen;
Bd. 101); Fiirstliche Residenzen im spatmittelalterlichen Europa / Hrsg. H. Patze,
W. Paravicini. Sigmaringen: Thorbecke, 1991 (Vortrage und Forschungen Bd. 36); Alltag
bei Hofe / Hrsg. W. Paravicini. Sigmaringen: Thorbecke, 1995 (Residenzenforschung;
Bd. 5); Zeremoniell und Raum / Hrsg. W. Paravicini. Sigmaringen: Throbecke, 1997.
(Residenzenforschung; Bd. 6); Hofe und Hofordnungen 1200—1600 / Hrsg. H. Kruse,
W. Paravicini. Sigmaringen: Thorbecke, 1999 (Residenzenforschung; Bd. 10); Nijsten G.
Het hof van Gerle. Cultuur ten tijde van de hertogen uit het Gulikse en Egmondse huis
(1371 - 1473). Kampen: Kok Agora, 1992.
4 См.: Хачатурян Н.А. Отечественная медиевистика в контексте мировой исто¬
рической науки // СВ. М., 200. Вып. 62; Она же. Запретный плод... или новая жизнь
монаршего Двора в отечественной медиевистике // Двор монарха в средневековой
Европе: явление, модель, среда. М., 2001. С. 7 — 30.
5 Харизма королевской власти: миф и реальность: мат. «круглого стола» // СВ.
237

М.( 1995. Вып. 58; Хачатурян Н.А. Современная историография по проблеме коро¬
левской власти в средневековом обществе // СВ. М.( 1995; Вып. 58; Дмитриева О.В.
Сотворение божества: сакрализация культа Елизаветы Тюдор // Там же; Бой¬
цов МЛ. Ритуал имперских похорон в Германии конца XV в. // Там же; Он же.
Скромное обаяние власти /// Одиссей. Человек в истории. М.( 1995; Он же. Sitten
und Verhaltensnormen am Insbruker Ног im 15 Jhr. Im Spiegel der Hofordnungen //
Hofe und Hofordnungen (Residenzenforschungen). Sigmaringen, 1999; Гусарова Т.П.
Святая венгерская корона: теория и практика в XVI — XVII вв. // СВ. М.( 1995.
Вып. 58; Она же. Придворные праздники в середине XVII в.: Свадьба Дьердя I Рако-
ци // Феномены истории: к 70-летию В.Л. Керова. М.( 1997; Она же. Обременитель¬
ная честь: венгерская столица во время королевских коронаций в XVI — XVII вв. //
СВ. М.( 1997. Вып. 59; Польская С.А. Сакральность королевской власти во Франции
середины VIII —XV вв.: церемониальный и символические аспекты: автореф. дис....
канд. ист. наук. Ставрополь, 1999, Дмитриева О.В. Елизавета I. М.( 1998.
6 Pastoureau М. L'Etat et son image emblematique // Culture et ideologie dans la
genese de l’6tat modeme. Rome, 1985. P. 145— 153.

2. БУРГУНДСКИЙ ДВОР XV в. И ЕГО ВЛАСТНЫЕ ФУНКЦИИ
В ТРАКТАТЕ ОЛИВЬЕ ДЕ ЛЯ МАРША*
Бургундский двор с конца XIV и особенно в XV в. занял исклю¬
чительное место среди дворов могущественных европейских госу¬
дарей. Современники называли его «сокровищем» или «жемчужи¬
ной Запада», будучи поражены его политическими амбициями,
культом института рыцарства — одного из наиболее ярких знаков
уходящего средневекового западноевропейского мира, роскошью
придворной жизни, причудливостью и волшебством праздников.
Признание современниками супрематии Бургундского двора вы¬
глядит достаточно парадоксально, если учесть что он являлся поли¬
тическим центром только герцогства, существующего в рамках
французской монархии и не имевшего юридического статуса са¬
мостоятельного государства. Начало его возвышению было поло¬
жено Карлом V, передавшим в 1363 г. своему младшему брату Фи¬
липпу герцогство Бургундию в апанаж. Жизни четырех герцогов
Бургундии из дома Валуа — Филиппа Храброго, Иоанна Бесстраш¬
ного, Филиппа Доброго и Карла Смелого — за отрезок времени
чуть более одного столетия хватило на то, чтобы сделать убедитель¬
ные шаги по пути превращения герцогства в самостоятельное госу¬
дарство. Наиболее впечатляющим из них была территориальная
экспансия герцогства, земли которого составили два, по существу,
разорванных блока земель — вокруг герцогства Бургундии и граф¬
ства Франш-Конте и вокруг Фландрии, куда со второй половины
XV в. стал перемещаться центр политической жизни. Буквально
ворвавшись в уже более или менее сложившуюся систему запад¬
ноевропейских государств, Бургундия неизбежно оказалась в
сложных отношениях с соседями, особенно с Францией и Священ¬
ной Римской империей.
Кровь двойного преступления положила предел вмешательству
Бургундского дома во внутренние дела Франции. Это убийство
в 1409 г. брата французского короля Людовика Орлеанского,
которое организовал Иоанн Бесстрашный, тщетно пытавшийся оп¬
равдаться в общественном мнении ссылкой на заботу об общест¬
венном благе, и его собственная смерть, подстроенная спустя
десятилетие окружением будущего монарха Карла VII. С того вре¬
мени Бургундия сконцентрировала свои усилия исключительно на
достижении политической автономии. В планах по воссозданию
древнего государства Лотаря герцога Карла Смелого, претендовав¬
шего на титул «великого герцога Запада», посещали мечты о коро¬
не римского короля.
* Опубл.: Двор монарха в средневековой Европе. Мнение, модель, среда. М.;
СПб.: Алетейя, 2001. С. 121 - 136.
239

Не менее парадоксальным в случае с Бургундией выглядело и
то, что именно Франция помогла политическим притязаниям Бур¬
гундского дома. Она опрометчиво даровала апанаж без юридиче¬
ской оговорки его непременного возвращения королевскому до¬
мену в случае отсутствия наследника по мужской линии. Она пере¬
дала герцогству в наследство систему французской государствен¬
ной администрации, включая систему налогов. Наконец, бессилие
французского короля Карла VI позволило герцогам Бургундским
ощутить вкус королевской власти. Таким образом, политические
амбиции Бургундии не соответствовали реальному положению
герцогства, имевшего статус только территориального принципа¬
та, обязанного вассальной присягой французскому королю. Инст¬
рументом стратегического значения на пути достижения этих при¬
тязаний стал Бургундский двор, структура, идеология и презента-
тивная функция которого были направлены не только на демонст¬
рацию власти и могущества, но и на их организацию и реализацию1.
Среди современников, которые могли бы пролить необходи¬
мый свет на жизнь Бургундского двора, особое место занимает
Оливье де Ля Марш, личная судьба которого без остатка принадле¬
жала означенному двору, в то время как его творчество отразило
наиболее существенные особенности придворной жизни.
Оливье де Ля Марш родился предположительно в 1422 г. в мес¬
течке Виллегодэн на Луаре в семье ротюрье. По протекции сеньо¬
ра Гильома де Лурье мальчиком он попал ко двору герцога Бургунд¬
ского в Шалоне, где прошел долгий путь службы от должности па¬
жа Филиппа Доброго до мэтра Отеля в 1477 г. и затем главного
мэтра Отеля (управляющего Бургундского дома), крупного чинов¬
ника, исполняющего дипломатические миссии, а также управлен¬
ческие (чиновник местной администрации бальи, мэтр монеты) и
военные (капитан крепостей) функции. Его восхождение по
служебной лестнице сопровождалось ростом социального статуса.
Де Ля Марш поднялся на первых порах до ранга оруженосца служ¬
бы «рту и телу» (bouche et corps) герцога, затем слуги «хлеба и но¬
жа» (ecuyer panetier, ecuyer trenchant) и, наконец, посвящением
Филиппа Доброго стал рыцарем (chevalier), что открыло ему путь к
высоким административным должностям. Он стойко пережил пре¬
вратности Бургундского дома, связанные с гибелью Карла Смело¬
го, и в отличие от Филиппа де Коммина не перешел на службу
к Людовику XI. После нескольких месяцев тюремного заключения
в доме Марии Бургундской и Максимилиана Австрийского он стал
воспитателем юного Филиппа Красивого, родившегося в 1478 г.
уже после смерти его деда Карла Смелого. Де Ля Марш умер в фев¬
рале 1502 г. в Брюсселе, отойдя от государственных и военных дел
за несколько лет до своей кончины.
В течение своей сознательной жизни и особенно на склоне ее
Оливье де Ля Марш занимался литературной деятельностью, ис¬
пробовав свои силы на стезе историка и поэта; он автор многочис¬
ленных рондо, баллад и поэм. Самую многочисленную группу его
240

произведений объединяет тема, отражавшая одну из наиболее ха¬
рактерных особенностей Бургундского двора, стремившегося
оживить уходящий институт рыцарства и его куртуазных идеалов.
Бургундский двор, более чем какой-либо другой в Западной Евро¬
пе, дал рождение тому, что исследователи называют «рыцарством
поздней осени» (chevalerie d' агпёге saison). Проекты крестовых
походов, которые разрабатывались при дворе, организация в нояб¬
ре 1431 г. Ордена Золотого Руна (Toison d'Or), объединившего в
своих рядах аристократическую элиту, — все это были знаки при¬
верженности Бургундии рыцарским традициям. К произведениям
этой группы можно отнести трактаты, посвященные турнирам и
поединкам, а также две поэмы в стихах на старофранцузском язы¬
ке: «Chevalier deliberd» (1483 г.), в которой судьбы Бургундского до¬
ма демонстрируют два рыцаря смерти, воплотивших Случай и Сла¬
бость (поэма имела огромный успех, особенно в Испании); и вто¬
рая поэма, где перемежаются стихи на старофранцузском с латин¬
ской прозой «Debat de Cuidier* et la Fortune».
Его третья большая поэма, написанная в 90-е годы XV в., посвя¬
щена другому, тоже весьма острому вопросу о женщинах и нравах
при дворе, реальная жизнь которого была далека от исповедуемых
им идеалов куртуазной любви. Сам Карл Смелый, по утверждению
современников, не мог служить примером их соблюдения. Высту¬
пивший как моралист, О. де Ля Марш в поэме «Parement et triom-
phe des dames» («Украшение и триумф дам»), находчиво обыграв
детали женской одежды, прославил женские добродетели — честь,
честность, верность и смирение. Институционная модель двора по¬
лучила отражение частично в «Мемуарах-Хронике» О. де Ля Мар¬
ша, охватившей события бургундской истории с 1435 по 1488 г. и
особенно в трактате «Estat de la Maison du due Charles de
Bourgongne dit le Hardy»2, о котором и пойдет речь в настоящей
статье.
Трактат был написан в 1474 г. по просьбе Эдуарда IV, очевидно
желавшего использовать опыт Бургундского двора, и в свою оче¬
редь, явился результатом богатого опыта О. де Ля Марша: по его
собственному признанию, он «экспериментировал с фактами
знатного Дома Бургундии в течение более 30 лет». Созданный в ка¬
честве трактата по устройству Дома, по его управлению и порядку
в нем, этот труд является, в сущности, политическим сочинением,
резюмируя прежде всего организацию и масштаб власти герцога.
В структуре трактата О. де Ля Марш пытается четко разделить опи¬
сание частной и публичной сфер жизни двора. Ко двору в узком
смысле слова, т.е. Отелю, который является основной сферой дея¬
тельности автора как его главного управляющего, он отнес службы
домашней церкви (Капеллы), комнат герцога и четырех служб «те¬
лу и рту принца». Описание публичных функций двора он дает в
разделах, посвященных юстиции, армии и финансам. Возмож¬
* Cuidier — «думать», «предлагать», «верить», «мысль», «мнение» (старофр.).
241

ность по данным трактата оценить характер Бургундского двора в
качестве властного института представляет особый интерес в каче¬
стве важного показателя уровня «государственности», которого
достигла политическая организация герцогства. Любое политиче¬
ское образование в своей эволюции может пройти путь от лично¬
стных форм власти суверена к ее институциональному и правово¬
му оформлению. Средневековая государственность вырастает из
феодальной курии как совета сеньора с прямыми вассалами, а так¬
же из органов «дворцового управления». Движение к государству
Нового времени предполагает несколько непременных условий:
отпочкование, выделение из сеньориальной курии отдельных ве¬
домств и их автономизацию, в частности их способность монополь¬
но и во всей полноте отправлять соответствующую функцию; вы¬
теснение вассально-феодальных по природе служб службой юри¬
дически образованных чиновников, оплачиваемых из государст¬
венной казны; наконец, сосредоточение властной функции курии
в ее политическом совете как центральном органе управления, где
реализовалось личное участие государя во власти, главным обра¬
зом власти направляющей и контролирующей. Этот процесс,
обычно идущий эмпирическим путем, в Бургундии испытал на се¬
бе сильное влияние государственного аппарата Франции. Я имею в
виду систему налогового и местного управления, контроль Париж¬
ского парламента над судебной палатой герцога (Grand Jours) и т.д.
В результате административных реформ уже в условиях фак¬
тической автономии принципата в нем действовали парламенты в
Дижоне и Доле для обеих Бургундий, парламент в Малине для об¬
ластей «de par deca» («по эту сторону»), т.е. для земель вокруг
Фландрии, а также Палаты счетов в Дижоне и Лилле. Любопытно в
этой связи оценить роль и функции двора как показателя развито¬
сти системы управления в принципате, претендующем на государ¬
ственную самостоятельность. Смысл подобной оценки мы видим
не в том, чтобы определить обоснованность или необоснованность
политических притязаний Бургундии: опыт показывает, что систе¬
ма управления, как правило, отстает от решения вопросов террито¬
риального расширения или политический независимости. Поста¬
новка подобного вопроса корректна только в контексте соперни¬
чества Бургундии с Францией; ответ на него мог бы, на наш взгляд,
послужить одним из объяснений конечной победы Франции. Я по¬
пытаюсь отметить некоторые наиболее существенные в этом пла¬
не моменты в сведениях Оливье де Ля Марша.
«Публичными» департаментами герцогского совета де Ля
Марш называет департаменты юстиции, армии и финансов3. Опи¬
сание первого из них, юстиции, оставляет впечатление повышен¬
ной активности ведомства, которая позволяет его считать не столь¬
ко инстанцией для исключительных случаев (когда центральная
власть «отзывает» дело из парламента или судит представителей
элиты), сколько рабочей верховной инстанцией. Политический со¬
вет герцога имеет специальную палату, административную группу
242

которой возглавляет канцлер. В ее состав входят епископ капеллы
герцога, четверо шевалье-нотаблей, восемь мэтров requestes, т.е.
мэтров расследований судебных дел, возникающих в среде чинов¬
ников и в целом по апелляциям, 15 секретарей, судебные исполни¬
тели и некоторые другие чиновники этой службы. Палата заседала
два раза в неделю — по пятницам и понедельникам, в присутствии
принца, если он не был на войне, как замечает Оливье де Ля Марш,
и членов Совета, т.е. принцев Бургундского дома, канцлера, глав¬
ного метрдотеля, коннетабля, знатных пенсионариев, послов, ше¬
валье Ордена Золотого Руна.
В присутствии принца заседание обставлялось с большой тор¬
жественностью и роскошью, которые являлись предметом особой
заботы Бургундского двора, руководствовавшегося принципом —
«власть должна быть красивой». Зал заседаний украшали коврами
и гербами бургундских герцогов, которые, как гербы принцев кро¬
ви дома Валуа, несли изображение лилий. Соблюдался жесткий по¬
рядок расположения скамей вокруг богато украшенного герцог¬
ского кресла, а также мест расположения в зале членов Совета,
двух мэтров расследования и двух секретарей, которые должны
были находиться около кресла герцога и, по замечанию автора
трактата, на коленях; позади герцога располагались его пажи и
оруженосцы. У входа в помещение, напротив герцога, с жезлами в
руках находились 15 человек военной охраны. Основной смысл су¬
дебного заседания в присутствии герцога Оливье де Ля Марш видел
в возможности выслушать и подготовить решение всех просьб, об¬
ращенных к принцу, особенно просьб со стороны бедных и малых
(des pauvres et des petits), которые смогли бы пожаловаться на бога¬
тых и великих и которые иным образом не могли приблизиться к
герцогу. Любопытным аргументом в пользу нашего предположения
о вполне «рабочем» назначении судебного департамента Совета
служит упоминание автора о нововведении в сфере наказаний, свя¬
занное с именем Карла Смелого. Он нарушил вредную, по словам
де Ля Марша, для Бургундии практику, когда преступника, совер¬
шившего преступление на территории обеих Бургундий, нельзя бы¬
ло преследовать во Фландрии и Брабанте, где он скрывался от нака¬
зания. Теперь специальный эмиссар герцога мог действовать по
всей территории. Кстати, в помещениях Отеля имелась тюрьма.
Отмеченные факты с процедурой наказания и в целом работа
судебного ведомства кажутся знаменательными, поскольку свиде¬
тельствуют, во-первых, о слабо унифицированной системе управ¬
ления, которая, несомненно, могла служить источником общей по¬
литической слабости принципата. Во-вторых, они объясняют ис¬
ключительную роль в этих условиях личной власти герцога и, сле¬
довательно, его Политического совета в объединении территорий.
Последнее обстоятельство должно было побуждать публичные ве¬
домства Бургундского двора брать на себя решение вопросов, вы¬
ходящих за рамки «высокой политики» и относящихся в строгом
смысле слова к компетенции исполнительного аппарата.
243

Управление военными силами — собственно армией («ost», ар¬
тиллерия и флот), а также службой охраны Отеля, сконцентриро¬
ванное в военном ведомстве совета, — подтверждает это впечатле¬
ние. Автор определяет армию как второй важный инструмент гер¬
цогской власти, рассматривая ее в качестве опоры и поддержки
сеньории и «общественного дела» (de la chause publique), без кото¬
рого не может существовать «право и авторитет господина». В оп¬
ределенных случаях во имя защиты сеньории, утверждает автор,
требуется сильная рука (maine forte), могущая действовать штур¬
мом или защитой (par assaut ou par deffence). Война при этом долж¬
на быть справедливой и вестись в должной форме (guerre et еп Г ex¬
ecutant par forme deiie). Руководство военным ведомством в Поли¬
тическом совете герцога осуществляет специально назначенный
штат: четыре шевалье, камергер (руководитель личной охраны
принца), канцлер, гранмэтр Отеля, маршалы армии и охраны Оте¬
ля, мэтр артиллерии, гоу d'armes Ордена Золотого Руна и двое сек¬
ретарей. Эта группа лиц готовила доклады, на основании которых
волей герцога принимались необходимые решения. Трактат
содержит очень интересный и богатый материал о структуре
армии, ее командном составе, армейском церемониале, экипи¬
ровке и снаряжении и может явиться объектом специального
рассмотрения.
«Великие дела невозможно делать без больших денье», — заме¬
чает Оливье де Ля Марш, переходя к описанию третьей публичной
службы двора. И в этом случае подчеркивается надзирательная,
контролирующая роль герцога над финансами (voyt et cognoist
l'estat des ses finanes), смысл которой автор видит в необходимости
соблюдения справедливости. Залогом ее, по мнению автора, явля¬
ется соблюдение принципа: брать свое, не разоряя общество (de
prendre le sien sans ddsserte) и удерживая от подобного злоупотреб¬
ления тех, кто занимается сбором налогов. Автор признает, что из¬
держки, которые несет народ, настолько большие, что он вынуж¬
ден жаловаться. Справедливость этого утверждения мы попытаем¬
ся ниже проиллюстрировать некоторыми цифрами.
В контексте нашего анализа особый интерес представляет роль
самого департамента финансов (Chambre des finance) двора. Ее со¬
став немногочислен — четыре человека из церковных лиц, грандов
и знатных сеньоров с главным «мэтром денье» во главе и секрета¬
рями. Однако именно сюда, в эту палату стекаются все доходы,
ординарные и экстраординарные, т.е. от домена и налогов, и имен¬
но здесь они распределяются по всем статьям «публичных» и лич¬
ных расходов герцога на содержание чиновного аппарата, армии,
пансионариев и т.д. В помещениях Отеля предусмотрены специ¬
альные «места», по выражению автора, где казначеи (tresorier,
argentier) производят выплаты содержания солдатам и посольские
траты. Здесь хранится «золотой и серебряный запас» герцогства
(монеты, драгоценности, посуда). Наконец, здесь же содержатся
финансовые счета, тщательно скрепленные шнурками. Счета Оте¬
244

ля выделены в особую, отдельную от других (т.е. публичных сче¬
тов) сферу контроля. Никакой счет, по утверждению Оливье де Ля
Марша, не выходит без подписи герцога и его печати.
Приведу несколько примеров по данным трактата, которые ил¬
люстрируют значительные масштабы расходов и, следовательно,
доходов Бургундского дома: заработная плата чиновников всех
служб — 400 тыс. ливров. На содержание армии — 22 компании по
100 ланс (копий) каждая (в лансе — 8 человек, общая численность
примерно 18 тыс. человек), артиллерии и т.д. — автор называет
выделение приблизительно около 1 млн ливров ординарных и «эк¬
страординарных» (очевидно, в случае войны) расходов. Далее еще
несколько цифр: посольские расходы — 200 тыс. ливров при Карле
Смелом; расходы Отеля автор оценивает в сумму 800 ливров в день,
т.е. приблизительно 292 тыс. ливров в год и т.д.
В тратах, пишет Оливье де Ля Марш, не существовало правил,
общую сумму расходов Бургундского дома он определил в 2 млн
ливров в год. Сознавая некорректность сравнения финансовых
счетов по выборочным данным, позволю себе привести некоторые
цифры расходов французской монархии, которые историки оце¬
нивают для этого периода как исключительные в масштабах Евро¬
пы. Численность армии по данным собрания Генеральных штатов
1484 г., оценивалась в 2 500 ланс (15 тыс. кавалерии и б тыс. пеших
воинов), т.е. 21 тыс. человек. Запрос на талью в этом же году рав¬
нялся 1 млн 200 тыс. ливров, хотя депутаты уверяли, что в 1483 г.
сумма тальи равнялась 4 млн ливров. Бургундский дом в своих
финансовых возможностях уступал французской монархии, одна¬
ко в сопоставлении обращает на себя внимание высокая числен¬
ность армии герцогства и значительная сумма, выделяемая на ее
содержание.
В контексте интересующего нас вопроса о степени публично¬
правового оформления власти в Бургундском доме следует отме¬
тить некоторые особенности в реализации служб «рта и тела прин¬
ца» при дворе. Любопытно, в частности, что автор трактата, желая
четко разделять сферы частной и публичной службы, фиксирует,
тем не менее, факт их частого соединения в обязанностях отдель¬
ных должностных лиц. Так, первые оруженосцы службы хлеба, ви¬
на и стола, обслуживающие принца в его частной жизни (privaut£),
присутствуют на судебных заседаниях судебной палаты герцогско¬
го Совета; оруженосец «стола и ножа» принимает участие в битве,
находясь при этом около герцога со специальным знаменем
(репоп), для того чтобы все видели место пребывания принца в
бою. Сам главный управляющий с четырьмя помощниками осуще¬
ствляет финансовый, судебный и административный контроль в
Отеле, организует четыре праздника в год, участвует в церемониях
стола принца (выходе с жезлом в процедуре выноса мяса принцу и
других акциях). Вместе с тем он входит в состав Политического со¬
вета герцога и в этом качестве участвует в судебных процессах, а
также в решении финансовых и военных дел4.
245

Более того, в трактате явно присутствует тенденция подчерк¬
нуть «публичность» частной жизни герцога: иначе как можно объ¬
яснить стерильный, рассчитанный на зрителей этикет процедур
потребления пищи, обслуживания стола и тому подобное. Это пе¬
реплетение частного и публичного отражает в трактате текстоло¬
гическое распределение материала, в котором по крайней мере
дважды смешаны материалы двух разных сфер. Например, харак¬
теристику публичных ведомств Оливье де Ля Марш начинает с
церкви, служба которой является частью жизни Отеля. Служба Ка¬
пеллы включает в свой состав 40 человек, их список открывает епи¬
скоп, исповедник герцога, трое братьев доминиканцев, которых
автор называет grans clercs, docteurs, капелланы и aumonier — ли¬
цо, осуществлявшее раздачу милостыни. Этот последний чиновник
и его функция в контексте отмеченной выше особенности заслу¬
живают особого внимания. Функция милостыни, сумма которой,
по свидетельству автора, равнялась 20 тыс. ливров в год, была пред¬
назначена для людей старых, бедных, арестантов, падших женщин,
сирот, бедных девушек на выданье, погорельцев, разорившихся по
прихоти фортуны купцов. Это придает деятельности домовой цер¬
кви общественное звучание и также может объяснить отмеченное
нами нарушение в структуре трактата, хотя данное объяснение не
является единственным. Очевидно, не менее важной причиной то¬
го, что автор трактата начинает описание публичных функций До¬
ма с домашней церкви, следовало бы назвать самый факт службы
Богу. Но и в этом случае нельзя не отметить присутствия оттенка
«публичности», некоего «следа» светской власти, для которой пра¬
ктика милостыни являлась важным каналом для ее вмешательства
в дела церкви5.
Аналогичный сбой в тексте и, следовательно, в структуре трак¬
тата мы видим в случае с описанием военного ведомства. Автор на¬
чинает эту тему в характеристике второго, как было отмечено вы¬
ше, ведомства Совета герцога и продолжает ее в части, где идет
описание Отеля и частной службы, связанной с лошадьми и лич¬
ной охраной герцога. В характеристике «кадрового» состава служб
двора обращает на себя внимание социальное положение его слу¬
жащих. Оно вполне соответствует имеющемуся в литературе мне¬
нию о чрезвычайно элитарном характере Бургундского двора и да¬
же о его консерватизме. Оливье де Ля Марш подчеркивает исклю¬
чительное положение дворянства в праве занимать должности при
дворе, особенно высокие должности. Очевидно, вспоминая о соб¬
ственной судьбе, он пишет о возможности подъема по социальной
лестнице. В частности, от положения слуги в службе изготовителей
хлеба, по словам автора, герцог может поднять служащего до поло¬
жения оруженосца службы «рта», но при этом следует оговорка,
согласно которой изменение статуса ставится в зависимость от
собственной добродетели соискателя и «достоинств дома», из ко¬
торого он вышел. В какой мере эта элитность Двора отражает
принципы социальной политики герцога в целом и, следовательно,
246

социальную базу его власти, особенно если учесть факт острых
противоречий Карла Смелого во взаимоотношениях с городами
Фландрии? Ответ на этот вопрос мог бы вновь вернуть нас к более
общей проблеме неудачной политической судьбы Бургундии, ре¬
шение которой, однако, требует дополнительного материала.
В характеристике Бургундского двора как властного института
необходимо подчеркнуть, что трактат по материалам де Ля Марша
пронизан идеей верховной власти принца и создает образ принца-
протектора, носителя справедливости, защитника бедных и оби¬
женных, представителя интересов всех, в том числе и тех, кто, по
словам автора, в обычной жизни не находится «рядом с ним». Оче¬
видно, что в последнем случае де Ля Марш имеет в виду местополо¬
жение адресатов власти в социальной иерархии. Претензии само¬
го герцога на властный приоритет иногда приобретают забавную
мальчишескую форму. Рассказывая об армии, Оливье де Ля Марш
пишет, что герцог называл предводителей компаний не капитана¬
ми, как было принято в Западной Европе, а «руководителями»
(conducteurs). Они назначались сроком только на один год самим
герцогом. И далее следует объяснение этому странному факту: так
как герцог, по выражению автора, «хотел быть единственным ка¬
питаном своих людей и приказывать им в свое удовольствие» (son
bon plaisir).
Говоря о герцоге, автор трактата употребляет только термины:
«принц», «герцог» и никогда — «король», впрочем, и Францию, по¬
добно Бургундии, он называет не королевством (royautd), но сень¬
орией, пусть и с эпитетом «великая» («grande seignerie»). Оливье де
Ля Марш рисует очень деликатные отношения герцога с Богом и
церковью: все публичные функции власти в его изображении —
это «служба» Богу. Он избегает определять эту власть «властью от
Бога», хотя сам герцог позволял себе употреблять в своих титулах
формулу «Божьей милостью», что являлось привилегией исключи¬
тельно королей.
Хотелось бы завершить свой рассказ о Бургундском дворе в
трактате Оливье де Ля Марша наблюдением о дискурсе автора тра¬
ктата. Он написан в форме рассказа и в «объяснительной» манере,
которая продиктована исходным убеждением автора в том, что по¬
рядок при дворе подчинен принципам разумности и причинности6.
Поэтому описание статуса служителей «хлеба и вина» — объектов,
связанных со священным культом, по мнению автора, должно
опережать описание службы стола светского суверена. Соответст¬
венно и статус этих служителей при дворе является более привиле¬
гированным, нежели в случае какой-то другой службы персоне
принца.
Функциональная роль рациональной мотивации в трактате ча¬
сто связана с попытками автора дистанцировать Бургундию от
Франции. Например, автор трактата не упустил возможности под¬
черкнуть разницу в административной практике Бургундии с
Францией: он провел сравнение с должностью канцлера, который
247

в Бургундии занимал в отличие от Франции высокое положение'
первого чиновника Политического совета герцога. Самый «весе¬
лый» пример мотивации «особого» положения Бургундии, кото¬
рый дает Оливье де Ля Марш, касается его объяснений назва¬
ния службы, связанной с вином. Главный чиновник и его 50 по¬
мощников, обслуживающих стол герцога вином (а двор по свиде¬
тельству автора выпивал более тысячи винных бочек в год, не
считая праздников), назывались не boutilliers, как во Франции,
a £chansons. Интерес представляет не столько смысл самого утвер¬
ждения, правдивость которого сомнительна, сколько развернутое
объяснение, которое дает О. де Ля Марш этому обстоятельству. Он
пишет, что термин boutillier больше подходит к службе в винных
погребах, а не за столом принца, где он кушает прилюдно и должен
быть «зеркалом добродетели и почетности». Вино, рассуждает
автор, это лакомство «как никакое другое, в том числе мясо».
Он вспоминает древних, которые радовались на пирах вину и эту
радость выражали пением. Поэтому, заключает он, и служба вину
должна носить имя £chanson — от слов «пение» и «петь» (chanterie,
chanter)7.
Что касается поставленного в статье вопроса о степени продви¬
нутое™ Бургундии по пути публично-правового оформления госу¬
дарственной системы, то полученный нами материал действитель¬
но свидетельствует об известном отставании институционного
процесса от практической реализации планов автономного суще¬
ствования принципата и тем более планов его территориального
расширения. Однако представляется некорректным толковать от¬
меченное отставание только как показатель «феодальности» госу¬
дарственного управления в Бургундии. В данном случае это было
бы преувеличением, поскольку опыт Бургундии как части фран¬
цузской монархии не являлся «чистым» экспериментом. Кроме то¬
го, дворцовое управление, в свою очередь, составляло только часть
общей и довольно громоздкой системы.
Применительно к деятельности Бургундского двора как власт¬
ного института речь должна идти скорее об исключительной ситу¬
ации, связанной с отсутствием в стране политического единства.
Этот последний факт сам по себе мог явиться одним из источников
слабости позиции бургундских герцогов.
1 Библиографическая ориентация: Huydts G. Le premier chambellan des dues de
Bourgogne // Melanges d'Histoire offerts a H. Pirenne. 1926. T. 1. P. 263 — 271; Stein H.
La date de naissance d'Olivier de la Marche // Ibid. T. 2. P. 461 — 464; Huizinga J. L'fitat
bourguiejnon, ses rapports avec la France et les origines d'une nationality neerlandaise //
Moyen Age. 1930. (I); 1931 (III); Richard J. Histoire de Bourgogne. P., 1957; Histoire de la
Bourgogne / Sous la dir. de J. Richard. Toulouse, 1978; Elias N. La society de cour. P.,
1973; Leguai A. Les «Etats» princiers en France a la fin du Moyen Age // Annali della
Fondazione Italiana per la Storia Amministrativa. 1967. Vol. 4. P. 133— 157; Clauzel D.
Finances et politique a Lille pendant la period bourguignonne. Dunkerque, 1982; Histoire
des provinces frangaises du Nord / Sous la dir. d'Alain Lottin. P., 1989. T. 2 / Par H.
Platelle, D. Clauzel; Contamine Ph. La Bourgogne au XV siecle // Des pouvoirs en France
248

1300—1500. Р., 1992; Le Banquet du Faisan. Arras, 1997; Caron M.-T., Clauzel £>.,
Rauzier Y., Sommier M. La Cour des dues de Bourgogne (1369— 1477), consommation et
redistribution // La cour comme institution economique / Sous la dir. de M. Aymard,
M.A. Romani. P., 1998; Scnerb B. L'Etat bourguignon 1363—1477. P., 1999.
2 L'Estat de la Maison du due Charles de Bourgongne dit le Hardiy // Nouvelle col¬
lection des Memoires pour servir a l'Histoire de France depuis le XIII siecle jusqu'a la fin
du XVIII s. / Par Michaud et Poujoulat. P., 1836- 1839. Vol. 3. P. 579-603.
3 Ibid. P. 579 (2 col.), 580 (1 -2 col.), 581 (1 -2 col.), 603 (2 col.)
4 Ibid. P. 582 (2 col.), 584 (1 -2 col.), 590 (1 col.), 603 (1 -2 col.)
5 Ibid. P. 579 (1-2 col.)
6 Ibid. P. 584(1 col.)
7 Ibid. P. 587 (1-2 col.)

3. СВЕТСКИЕ И РЕЛИГИОЗНЫЕ МОТИВЫ
В ПРИДВОРНОМ БАНКЕТЕ «ОБЕТ ФАЗАНА»
ПРИ ДВОРЕ ГЕРЦОГА БУРГУНДСКОГО В XV в.
17 февраля 1454 г. в г. Лилле бургундский герцог Филипп Доб¬
рый организовал банкет, который вошел в историю с названием
"Обет Фазана". Очевидцы и просто современники оценили его как
исключительное явление, выходящее за рамки рядового праздни¬
ка, по крайней мере в силу двух обстоятельств. В частности, хрони¬
сты отмечали его общественное значение, так как герцог на банке¬
те провозгласил призыв к крестовому походу против неверных, об¬
ращенный к тому же не только к собственным вассалам, но и к ев¬
ропейским принцам и государям. Исключительными, по их утвер¬
ждениям, были также роскошь и неординарная зрелищность бан¬
кета, предназначенные подчеркнуть престиж Бургундского дома в
качестве влиятельной политической силы в Европе. Эти качества
продлили жизнь события, обеспечив живой интерес к нему совре¬
менных историков, в первую очередь того сообщества ученых, ко¬
торые объединены общей задачей изучения истории Бургундии.
Обоснованность этого интереса не позволила поставить под сом¬
нение даже уничижительная и в чем-то справедливая оценка его
известным историком Й. Хейзингой, который назвал праздник
«варварской манифестацией горделивой роскоши», «спектаклем
плохого вкуса». Однако недостаток вкуса убедительно компенси¬
рует великолепная возможность рассмотрения праздника в кон¬
тексте проблемы формирования и развития западноевропейского
сообщества и его культуры. Только в последнее пятилетие XX сто¬
летия нам известны три коллоквиума, посвященные банкету: де¬
кабрь 1993 г., 1994 (на пятисотсорокалетие события) и 1995 г., с ана¬
лизом его политической и культурной истории вплоть до попыток
ученых восстановить костюмы, меню и музыкальное оформление
праздника1.
В истории празднества обращает на себя внимание исходно
присущая ему парадоксальность, связанная с очевидным противо¬
речием между назначением события и его природой. Высокая
религиозно-политическая цель организации крестового похода,
стимулированная к тому же взятием турками Константинополя
в 1453 г., с принесением присутствующим нобилитетом обета,
реализуется герцогом на светском придворном празднике. При
подготовке торжества в назначенном герцогом организационном
комитете отсутствовали официальные представители Римской
церкви. ** Опубл.: Королевский двор в политической культуре средневековой Европы.
Теория. Символика. Церемониал. М.: Наука, 2004. С. 177 — 199.
250

Отмеченная особенность, а также содержание самого праздни¬
ка побудили нас взглянуть на его историю в контексте соотноше¬
ния в нем религиозных и светских элементов, что пока не стало
объектом специального изучения в этом, весьма разработанном в
западной науке сюжете. Тем не менее она представляется весьма
важной, если учесть время события, которое пришлось на эпоху
заката Средневековья и преддверия раннего Нового времени с уже
весьма заметными изменениями в духовной жизни западноевро¬
пейского общества — в первую очередь, его ценностных ориенти¬
рах и отношении современников к жизни и манере ее восприятия.
Как и в любую переходную эпоху, заставляющую особенно отчет¬
ливо чувствовать, по образному выражению Т.Н. Грановского,
"шепот истории", рождение нового сопровождал шлейф традици¬
онных средневековых форм. В этом процессе стороны, воплощав¬
шие уходящее прошлое и грядущее будущее, существовали не па¬
раллельно и автономно, но причудливым образом переплетались и
взаимно трансформировались, испытывая влияние друг на друга.
Банкет Бургундского дома убедительно демонстрирует сложность
и неоднозначность духовной атмосферы общества, что позволило
подобным образом сформулировать основную проблему очерка.
В основу анализа легла информация, которую донесли до нас хро¬
нисты Матвей д'Экуши и Оливье де Ля Марш2. Последний станет
крупным должностным лицом и государственным деятелем при
дворе Карла Смелого, сохранившим верность его наследнику пос¬
ле смерти герцога. На день праздника в качестве одного из лиц,
приближенных к сыну правящего герцога Филиппа Доброго Кар¬
лу, тогда графу Шароле, он был включен в состав оргкомитета бан¬
кета, став, таким образом, важным свидетелем события.
Наш анализ целесообразно начать с короткой исторической
справки, которая могла бы объяснить ситуацию, послужившую по¬
водом для устройства ассамблеи. Он вызван состоянием так назы¬
ваемого "восточного вопроса" во внешней политике стран Запад¬
ной Европы. Исход XIV и XV в. принесли существенные измене¬
ния в их взаимоотношения с Востоком. В частности, уже в конце
XIV в. экспансия Оттоманской империи создала ощутимую и впол¬
не реальную угрозу славянским государствам и Византии: взятие
Галлиполи и Адрианополя, захват Болгарии (1370— 1371 гг.), пора¬
жение сербов в битве при Косово (1389 г.).
Проблему «отвоевания святых мест» в Палестине оттесняет уг¬
роза по отношению к Византии, и в сознании европейских народов
Константинополь занимает место Иерусалима. Его падение 29 мая
1453 г. после осады Мохаммедом II сделало очевидным тот факт,
что Оттоманская империя и в ее лице мусульманский мир стали ча¬
стью европейского пространства на его восточных рубежах. Кре¬
стовые походы, если иметь в виду преимущественно зону Восточ¬
ного и частично Южного Средиземноморья, являлись, по сущест¬
ву, военными экспедициями помощи братьям-христианам, кото¬
рым угрожал мусульманский мир. При этом Запад оказывается не¬
251

способным подняться на общую акцию, организуя операции через
отдельные центры, концентрирующие силы рыцарей-крестонос-
цев: на Кипре (в правление Лузиньянов), на Родосе и в Бургундии.
Можно назвать несколько причин, объясняющих сложившуюся
ситуацию. В их ряду раздробленность западноевропейского мира,
ослабленного Столетней войной и межгосударственными проти¬
воречиями в обстановке формирования национальных государств,
а также религиозный раскол с Восточной христианской церковью,
активные попытки преодоления которого остались безуспешны¬
ми. Большие потери европейцев в битве при Никополисе (1396 г.) с
войсками султана Баязета не прибавляли энтузиазма Западу.
Филипп Добрый родился как раз в год разгрома этой военной
экспедиции, одним из руководителей которой был его отец, герцог
Жан Бесстрашный. Отец последнего, Филипп Смелый, младший
брат французского короля Карла V, был вынужден послать значи¬
тельные средства и подарки для выкупа и спасения своих сопле¬
менников. Филипп Добрый стал третьим герцогом Бургундии из
династии Валуа в 23 года, после трагического убийства в 1419 г. в
Монтеро его отца Жана Бесстрашного окружением дофина, буду¬
щего короля Франции Карла VII. Очевидно, история семьи оказала
определенное влияние на тот факт, что Филипп Добрый превра¬
тился в приверженца идеалов рыцарства и идеи крестовых похо¬
дов. Его библиотека, по свидетельству современников, была запол¬
нена книгами, посвященными истории Востока и рыцарским под¬
вигам.
Интерес к Востоку побудил Филиппа организовать несколько
экспедиций с целью уточнения данных о положении дел в районе
Восточного и Южного Средиземноморья и Черного моря (исследо¬
ватели употребляют слово "шпионаж" применительно к этим по¬
ездкам): в 1420 г. миссия Жильбера де Ланнуа, посетившего Прус¬
сию, Польшу, Каффу, Константинополь, Кипр и Александрию; в
1433 г. вояж Бертрандона де Ля Брокьера в Адрианополь, Балканы,
Константинополь; в 1442 г. плавание Жоффруа де Туази в Черное
море; 1444 г. визит в Константинополь менее чем за десять лет до
его падения Валерана и Жана де Ваврэн, крупных сеньоров Артуа и
шателлении Лилль. Наконец, мы располагаем сведениями об уча¬
стии Бургундского дома времени правления Филиппа Доброго в ор¬
ганизации ряда акций военного характера. Так, в 1426 г. брат-бас¬
тард герцога Гийо и фламандские сеньоры участвовали в войне ко¬
роля Кипра против султана Египта; в 1429 г. сам герцог находился
среди тех, кто оказывал помощь иоаннитам на Родосе. В 1445 г. 300
бургундских воинов решают ту же задачу по отношению к деспоту
Морей. Наконец, в 1446— 1449 гг. Филипп Добрый предпринимает
строительство галей в Анвере с целью новой экспедиции на Левант.
Женитьба Филиппа Доброго третьим браком на Изабелле Пор¬
тугальской, дочери короля Жана I Португальского и сестре Генри¬
ха Навигатора, активизировала крестоносные настроения герцога.
Португалия являлась главной силой европейской экспансии в За¬
252

падном Средиземноморье, действуя в районе Марокко, чтобы за¬
тем устремиться в Атлантику3. Год своей женитьбы, 1430-й, Фи¬
липп Добрый ознаменовал созданием рыцарского Ордена Золото¬
го Руна (Toison d'Or). Его статуты были приняты 30 ноября 1431 г.,
в день Святого Андрея — патрона герцогов Бургундских, ставшего,
таким образом, патроном Ордена4. Название Ордена, с очевидной
референцией на путешествие аргонавтов под руководством Язона
в Колхиду за золотым руном, олицетворявшим богатство Востока,
отразило четкую ориентацию на реализацию им восточной поли¬
тики. Здесь же, в географии этого путешествия, следует искать
объяснение обету, давшему название банкету, а именно обет «фа¬
зана», «фазану», «на фазане» (это словосочетание в источниках уп¬
равляется родительным, дательным и творительным падежами).
Выбор в качестве символа рыцарских добродетелей и объекта свя¬
щенного обета фазана, очевидно, связан с названием реки Phase
(ныне Риони) в Колхиде (Грузии), в свою очередь, можно думать,
получившей имя от обитавшей там птицы5. Не случайно за восемь
лет до банкета бургундцы совершили плавание в Черное море, до¬
бравшись до Батума, о чем упоминалось выше (экспедиция Жоф-
фруа де Туази 1446 г.).
С помощью Ордена герцог Филипп Добрый пытался играть ли¬
дирующую роль среди светских государей Европы в организации
крестового похода для защиты Константинополя в самом начале
50-х годов XV в. В 1451 г. именно канцлер Ордена Жан Жермен,
крупный теолог и церковный деятель, советник герцога, на ассамб¬
лее его членов и мессе в Монсе произносит клятву во имя поддерж¬
ки Греческой церкви, являясь при этом активным защитником
идеи объединения христианских церквей6. Форсируя дипломати¬
ческую кампанию, Филипп Добрый отправляет в 1452 г. посольст¬
ва к папе Николаю V, королям Франции и Англии, императору и
королю Венгрии с предложением присоединиться к клятве, данной
в Монсе. Падение Константинополя 29 мая, как кажется, должно
было подстегнуть затянувшиеся дипломатические переговоры ко¬
ролей Англии и Франции с папой и императором. Но только 30 сен¬
тября 1453 г. папа, получив донесение сената Венеции, обнародует
генеральную буллу о крестовом походе. При этом главные лица
Запада, папа и император, обращаются с посланиями к Филиппу
Доброму, тем самым подтверждая свое признание претензий гер¬
цога на активную политическую роль.
Папа в своем обращении к герцогу, стимулируя его участие, со¬
знательно драматизирует бедствия Святой Софии и христиан в
Константинополе и напоминает ему о битве при Никополисе и
страданиях отца. Император, в свою очередь, просит герцога прие¬
хать на собираемую им ассамблею в Ратисбонн в качестве господи¬
на той части его территорий, которые входили в состав земель им¬
перии. Однако действия самого герцога, блокирует осложнившая¬
ся внутренняя ситуация в принципате. Только спустя шесть меся¬
цев после подавления серьезного восстания в Генте и семь месяцев
253

после падения Константинополя Филипп Добрый возвращается к
своему проекту, обещая, по словам Оливье де Ля Марша, дать обет
на ассамблее, каковой и стал банкет.
Таким образом, с точки зрения политических задач, кото¬
рые ставил перед собой бургундский герцог, собрание не было
спонтанным и тем более обычным праздничным явлением. Оно
явилось продуманной политической акцией, в которой орга¬
низация крестового похода служила пусть важной, но частью об¬
щей стратегии власти в лице Филиппа Доброго, претендующей не
только на самостоятельную «государственную» роль Бургундии в
Западной Европе, но и на роль лидирующей и значимой силы.
Сама способность избрать подобную линию в международных
европейских отношениях, очевидно, рассматривалась герцогом
в качестве важного условия стабильности своего положения внут¬
ри страны, что, как показало будущее правление Карла Смелого,
было чревато опасными последствиями. В стране отсутствовало
необходимое для сильного государства экономическое, политиче¬
ское и этническое единство, объединение северного и южного
блоков земель было слишком недавним, чтобы приобрести желае¬
мую прочность. Внутренняя неустойчивость стала причиной фор¬
сирования не только публичных функций Двора (факта, ранее уже
отмеченного нами), но и его репрезентативных функций7. История
самого торжества служит убедительным подтверждением этого
наблюдения. Тщательно продуманная и подготовленная зрелищ¬
ная сторона торжества превратилась, в свою очередь, в важную
часть и условие политической акции, реализуемой Бургундским
домом.
Переходя к анализу праздника, следует отметить, что свиде¬
тельства наших информаторов о нем до известной степени совпа¬
дают, разнясь главным образом степенью подробностей в его опи¬
сании. При этом любопытно, что рассказ участника и одного из ор¬
ганизаторов банкета, автора «Мемуаров» Оливье де Ля Марша, на¬
чатых им в 1472— 1473 гг., оказывается более скупым, нежели ин¬
формация Матвея д'Экуши. Последний в соответствии с принци¬
пами классической хронистки постарался собрать все имеющиеся
сведения, воссоздав более полную, хотя и менее систематизиро¬
ванную картину события8.
Собственно банкету 17 февраля в Лилле предшествовал рыцар¬
ский турнир (joute), организованный герцогом Клевским, племян¬
ником Филиппа Доброго9. Его победитель удостаивался титула
chevalier de cygne («рыцарь Лебедя») и золотого изображения ле¬
бедя с рубинами и цепью — знаком герба дома Клевских, отразив¬
шим легенду о его происхождении. Сам банкет проходил 18 февра¬
ля в старинной графской резиденции Отеле Сен-Пьер, или Palais
de la Salle (Зальном Дворце). Четыре корпуса дворца с боковыми
башнями образовывали внутренний двор и имели 16 залов. В од¬
ном из них, Большом Зале, который в другое время мог служить ме¬
стом заседаний герцогского Совета, судебного или финансового
254

ведомств, собрались гости, вынужденные для этого миновать пять
охраняемых дверей. Хронисты, скупо уточняя, сообщают о много¬
численности приглашенных. Личный персонал двора и ближайшее
окружение герцога были наряжены в одежды его цветов — черный
и серый. Цветовым единством одеяний эта часть гостей и участни¬
ков банкета демонстрировала свою консолидацию и, так сказать,
«партийную принадлежность» хозяину праздника. Оплаченные
герцогом, костюмы разнились только качеством ткани в зависимо¬
сти от социальной значимости лица, которому надлежало носить
эти одежды, — шелк был предназначен для лиц дворянского проис¬
хождения. Хронисты отмечают роскошь украшений (molt riches)
из драгоценных камней, особо упоминая бриллианты и жемчуг.
Обилие и красота камней головного убора самого герцога, по их
словам, побуждали уважать силу их могущественного господина,
которого они называют уважительно tres haut et tres puissant
prince10.
Уже с украшения огромного зала начиналась символическая
заданность праздника, которую можно считать его отличительной
особенностью. На многих из развешанных на его стенах коврах и
картинах изображались жизнь и подвиги античных героев, заняв¬
ших наиболее важные места в мифологии Бургундского дома: уже
отмеченного нами Язона и Геркулеса. Язон являлся скорее вдохно¬
вляющим символом, воплощавшим этические ценности Дома.
В случае с Геркулесом дело обстояло сложнее. Подобно другим
европейским государям герцоги Бургундские пытались удревнить
свой род, связав его происхождение с историей Древней Греции.
В результате Геркулес оказался причастным к истокам генеалоги¬
ческого древа герцогов Бургундии. Оливье де Ля Марш, апеллируя
к Диодору Сицилийскому, рассказывает о том, что Геркулес по
дороге в Испанию пересекал Бургундию. Здесь он полюбил даму
Алисию и женился на ней, положив, таким образом, начало рожде¬
нию герцогской династии11.
Украшением зала являлись буфеты, стовшие вдоль его стен и
заполненные посудой из ценных металлов и хрустальными сосуда¬
ми (pots de cristal). В центре прямоугольного зала находился камен¬
ный постамент (und hault pillet) со скульптурой обнаженной жен¬
щины и фонтаном с питьевой водой. Спину женщины до поясницы
покрывали длинные волосы и вуаль, прикрепленная к шапочке, ук¬
рашенной золотом, драгоценными камнями и цветами. Рядом был
привязан цепью к колонне живой лев (fort beau lion tout vif), оче¬
видно, призванный охранять эту женскую фигуру, на постаменте
которой золотыми греческими буквами было написано: «Не тро¬
гайте мою госпожу» (Ne touchies а та dame)12. Этот ансамбль сим¬
волизировал Греческую церковь, судьба которой, как убеждался
зритель, зависела от охраняющего ее льва. Изображение последне¬
го являлось эмблемой Фландрии, и, следовательно, в свою очередь,
символизировало Бургундский дом, желавший подняться на защи¬
ту Греческой церкви.
255

В зале располагались также три стола, за которыми займет ме¬
ста часть гостей, ранжированных в соответствии со своим социаль¬
ным статусом и родственной или вассальной близостью к герцогу
и его супруге Изабелле Португальской. Главный из столов предна¬
значался для самого герцога. Перпендикулярно к нему, по правую
и левую руку владыке, были поставлены второй и третий столы13.
Зрелищная программа банкета распадалась на несколько дей¬
ствий, которые, в свою очередь, состояли из нескольких видов
«представлений» (entremets), как писали хронисты, употребляя
слово, которое сегодня означает «легкое блюдо», «десерт». В XV в.
оно предполагало развлечения в виде макетов или коротких игро¬
вых сцен и живых картин. Впечатляющей особенностью этих
развлечений, немых или сопровождаемых словами, были разно¬
образные технические средства, примененные для их реализации.
Возможности этих средств могли поразить воображение не только
участников праздника, но и современных людей, если учесть, что
речь шла о XVв. (Des entremdetz vifs, mouvans et allans...). Хронисты
перечисляют механизмы, приводящие в движение изображения
животных или птиц, мельницу, корабль, фонтан. Применялся дым,
позволяющий сменить картину. Иногда движителем искусствен¬
ных фигур служили спрятанные в них люди. Оливье де Ля Марш,
ответственный за финансовые счета, оплачивающие это, по его
словам, «l'espase de Гartifice», называет механизмы удивительны¬
ми, чудесным образом или качественно сделанными (merveilleuse-
ment fait ou proprement fait)14.
В первой части спектакля обозрению гостей были предложены
расположенные на столах макеты, общим числом шестнадцать (че¬
тыре на первом столе, девять на втором, самом длинном, и три на
третьем). В этом случае зрители должны были самостоятельно пе¬
редвигаться по залу, чтобы рассмотреть диковинные вещи. На
главном столе, предназначенном для герцога, находился макет цер¬
кви, в которой звонил колокол, играл орган и пели четыре певца.
Там же располагался макет с маленьким обнаженным ребенком
(tout nud), который откровенно и непрерывно орошал розовой во¬
дой утес под своими ногами и делал это так успешно, что заполнил
ею серебряный ларец для милостыни справа от герцога. В макете
караки, символа морских амбиций герцога, моряки грузили на
борт товары, травили канаты, поднимали паруса. Четвертый маке!
изображал фонтан из стекла и свинца (plomb) с листьями, цветами,
драгоценными камнями и фигуркой св. Андрея с крестом. Этот ма¬
кет Матвей д'Экуши назвал «совершенным творением», вызываю¬
щим ощущение чуда.
Далее следовало изображение ветряной мельницы, возле кото¬
рой соревновались в искусной стрельбе в мишень арбалетчики, а
около винной бочки, помещенной в винограднике, стоял человек с
кружкой, на которой было написано: «Кто это хочет — пусть возь¬
мет!» В необитаемой пустыне тигр, сделанный «живо и красиво»,
сражался против змеи; дикарь (sauvaige) скакал на лошади; чело-
256

век с шестом распугивал птиц с куста роз... На другом столе нахо¬
дились макеты, изображающие лес Индии, в котором двигались ди¬
ковинные звери и струилась вода. На лужайке бродил лев, привя¬
занный к дереву, а человек бил собаку; купец шел через деревню с
мешком на спине, полным товаров... Не менее удивительной, чем
механизмы, была выдумка устроителей праздника. В огромном пи¬
роге из паштета (pate en croute), помещенного на самом длинном
столе и приготовленного в форме замка, были скрыты 28 музыкан¬
тов. Следует сказать, что музыка сопровождала весь праздник. Из
макета церкви звучали духовные песнопения, из пирога — музыка
светского жанра, открыто в зале играли менестрели. Из музыкаль¬
ных инструментов того времени хронистами упоминались флейты,
гобой, тамбурины, лютня, гитара, арфа, цитра, рожки из Германии,
тромбоны и волынка15.
Из всех предметов, находившихся на столах, только макет цер¬
кви напоминал о Боге и религии. Все остальные, числом пятнад¬
цать, имели светское или мифологическое содержание. Даже сто¬
явшая в зале женская скульптура, олицетворявшая Греческую цер¬
ковь, кстати, вполне мирского, чтобы не сказать шаловливого для
церковного образа вида, не меняла на этом этапе праздника его
вполне светской атмосферы.
В контексте символического содержания макетов обращает на
себя внимание характером скрытого в нем смысла изображение
рыцарского замка Лузиньянов с тремя башнями, подъемным мос¬
том и рвом с текущей в нем водой. В самой большой башне замка
находилась фея Мелузина в виде змеи. В средневековом обществе,
где мир сверхъестественного являлся неотъемлемой частью чувст¬
венного мировосприятия, женщина-демон Мелузина была избра¬
на Лузиньянами мифологическим предком их рода. Знак очевид¬
ного респекта по отношению к правящей династии Лузиньянов на
острове Кипре как центру крестоносного движения, выглядел, тем
не менее, достаточно двусмысленно, поскольку Лузиньяны нахо¬
дились в родстве с Люксембургами, а следовательно с правящей
французской династией. Бургундский дом к тому же притязал на
обладание княжеством Люксембург. Напоминание об активности
Лузиньянов вполне могло быть расценено зрителями как попытка
стимулировать Карла VII к реализации идеи крестового похода, к
которому тот остался равнодушным. Более того, намек кажется не
вполне доброжелательным, так как образ змеи воплощал злую
сущность. Ее дополнительно подчеркивает тоже символизирую¬
щий зло оранжевый цвет текущей воды. Попытки толкования сим¬
волического смысла исследователем часто бывают чреваты опас¬
ностью произвола. Однако в данном случае предположение кажет¬
ся обоснованным, если учесть природу отношений Франции и Бур¬
гундии16.
Во втором акте программы банкета, начало которого хронисты
обозначили как «переход к еде», часть гостей рассаживалась за
столами, чтобы насладиться едой и «живыми картинами». Другие
9. Хачатурян Н.А.
257

гости в масках заняли места на четырех или пяти трибунах, укра¬
шенных коврами (hourts), чтобы оставаться только зрителями. За
центральным, или главным, столом герцога, справа от него, распо¬
ложилась Изабелла Бурбонская, предполагаемая невестка, буду¬
щая жена наследника Карла, племянник Филиппа Доброго герцог
Клевский и его жена, племянница Изабеллы Португальской. Слева
расположились: герцогиня Изабелла Португальская, дама Мария
Шарни, дочь бастарда герцога; дочь графа Этампа и далее — граф
Сен-Поль, Луи Люксембургский, жена Антуана Бурбона, Великого
Бастарда, и другие, т.е. члены семьи, принцы крови, а также канц¬
лер Бургундии. За вторым столом находились наследник герцога
Карл, Адольф Клевский, Бастард Антуан, брат герцога Клевского
Адольф Клевский, граф Этамп и другие. Третий стол был отведен
молодым людям, еще не получившим статуса рыцарей, и молодым
девушкам.
Хронисты не дают подробного описания подаваемых блюд, со¬
общая только об обилии еды, вина и разнообразии яств, упоминая
о тележках, причудливо украшенных, как и посуда, золотом и лазу¬
рью, в соответствии с гербом герцога, на которых развозились ку¬
шанья17. Однако, несомненно, главным блюдом стало зрелище, ра¬
зыгранное во время еды, к которому приступили после звона коло¬
кола в макете церкви и пения молитвы тремя детьми и тенором.
Частью действа явились «живые картины», каждая из которых
сопровождалась музыкой, танцами, трюками акробатов, жонгле¬
ров и карликов и открывалась рыцарями-герольдами в ливреях.
В этих картинах в зал, причудливо пятясь задом (en recullons),
входила лошадь, покрытая богатым и ярким шелком, с двумя труба¬
чами (trompettes), сидящими на ней спина к спине, в плащах с ши¬
рокими рукавами из черного и серого шелка, в шляпах и масках.
Двигалось искусственное изображение кабана, покрытое зеленым
шелком. На нем помещалось полиморфное существо, имевшее ту¬
ловище и ноги человека, но голову грифона. На его плечах, в свою
очередь, стоял на руках мужчина-акробат. Тур по залу делал муляж
оленя, оседланного обнаженным ребенком, который пел вместе с
отвечавшим ему партией баса оленем, точнее с человеком, спря¬
танным в машине. По залу летал дракон и, наконец, цаплю (heron)
в полете сражал один из двух соколов (faulcon), переданный затем
герцогу18.
Кульминацией зрелищного действа в этой части банкета
стала пантомима, разыгранная уже на сцене, которая находилась
напротив стола герцога. Как в настоящем театральном спектакле,
движения занавеса разделили три действия пантомимы, которую
хронисты называли «мистерией». Отраженный в ней античный
миф о Язоне убедительно демонстрировал справедливость метко¬
го замечания французской исследовательницы Даниель Керель
о том, что герои не умирают, лишь модифицируясь в зависимости
от эпохи19. Она показывает, как миф о Язоне, один из наибо¬
лее живучих в средневековой среде и питавший романы на
258

национальных языках, сохранял три основных компонента антич¬
ного варианта:
— путешествие Язона с аргонавтами на завоевание Золотого
Руна — задача, которую он реализует с помощью дочери царя Кол¬
хиды Медеи;
— дальнейший путь героя, уже в сопровождении Медеи, в Фес¬
салию, где, благодаря ее преступным усилиям против Пелиаса, об¬
ретает обещанный трон;
— Язон покидает Медею, чтобы жениться на дочери правителя
Коринфа; страшная месть Медеи, в которой она не щадит даже
своих детей, завершает миф.
Средневековая литературная традиция чаще всего подчерки¬
вала неверность Язона, снижая его образ, и, следуя Овидию, изо¬
бражала Медею страдающей женщиной (Жан де Мэн, Кристина
Пизанская). Традиция христианизации мифа, в свою очередь, при¬
вела к невероятным превращениям античных образов Язона и за¬
нимавшейся колдовством Медеи, которые оказались связанными с
символами христианской веры и христианскими добродетелями
(милосердия, воздержания). Но в любом случае в мифе неизбежно
присутствовала идея богов и героев, и именно она сделала возмож¬
ным превращение Язона в патрона Ордена Золотого Руна, связав¬
шего таким образом историю Греции, Востока и Дома герцогов
Бургундии.
В трехчастной пантомиме, разыгранной на банкете, после му¬
зыкальной увертюры Язон предстает перед зрителями, очевидно,
следуя замыслу режиссера (который предвосхитил опыты Петера
Штайна в «Гамлете» и Доклана Донелана в «Борисе Годунове» в на¬
ши дни), под видом рыцаря со всеми непременными атрибутами
его вооружения: мечом, шпагой и щитом испанского образца. Он
доблестно сражается с врагами-неверными, которых олицетворя¬
ли два быка и дракон, или змея с разверзнутой пастью, вырываю¬
щимся из нее огнем и большими красными глазами. По словам
О. де Ля Марша, Язон демонстрировал качества, подобающие опыт¬
ному воину (contenance d'homme de bien). Победив силы зла, он за¬
прягает олицетворявших эти силы быков, заставляя их проклады¬
вать борозды. Бросая в землю зубы поверженного дракона, Язон
как бы символизировал порядок и цивилизацию, принесенную че¬
ловеком в дикие места20. В спектакле отсутствует Медея — женщи¬
не нет места при совершении рыцарского подвига, если это не тур¬
нир. Но, следуя условиям мифа, Язон прибегает в наиболее слож¬
ный момент сражения к помощи магических предметов, передан¬
ных ему Медеей (флакон и перстень), однако основным условием
победы остались его смелость и умение рыцаря. Представление за¬
вершает сражение («до крови») жандармов, вооруженных огне¬
вым оружием.
В смысловом контексте символического назначения праздника
последняя часть банкета является главной. В ней также меняются
условия поведения для части гостей. Будучи ранее только зрителя¬
9*
259

ми, теперь некоторые из присутствующих берут на себя роль дей¬
ствующих лиц. В зал вступает фигура огромного слона (искусст¬
венная в этом случае), которого ведет сарацин. О принадлежности
последнего миру Востока (Гренады) свидетельствовал тип головно¬
го убора — тюрбан. На спине слона в макете крепости находилась
женщина в трауре и церковных одеждах белого шелка с черным
драповым плащом и в головном уборе бегинок, скрывавшим боль¬
шую часть лица. Предположительно ее изображал О. де Ля Марш,
символизируя страдающую Церковь. В поэтических виршах, точ¬
нее, весьма примитивных рифмованных фразах, Церковь устами
исполнителя роли в своей пространной мольбе жалобным голосом
рассказывает о бедах, которые обрушились на нее. Она сообщает,
что ее обращение к императору и королю Франции осталось без¬
результатным, и она прибыла на банкет потому, что здесь «сердца
приведены в движение» (ou coeurs sont a mouvoir). С сердцем, сжа¬
тым неутолимой болью и называя себя матерью присутствующих,
она просит помощи у герцога, «настоятеля пэров Франции», и у
рыцарей, старых и молодых, и прежде всего тех, которые носят
знак Золотого Руна — колье с изображением овечки с висящими
головкой и ножками.
Любопытно, что в речи Церкви не упоминается Константино¬
поль и тем более не говорится о другой христианской конфессии.
Христианская Церковь страдает, ощущая свою целостность: «Я,
Святая Церковь, пребывающая в разорении; мои дома опустоше¬
ны и разграблены, мои дети мертвы или брошены в тюрьмы; я, ва¬
ми брошенная и покинутая (par voz desertes), оказалась в руках не¬
верных»21.
По окончании речи Церкви в зале появляются «военный ко¬
роль» Ордена, что, очевидно, должно было подчеркнуть военный
характер акции, которой посвящен банкет, и герольд, несущий фа¬
зана, в сопровождении двух дам и двоих рыцарей22. Живой фазан
помещался на блюде и был украшен дорогим золотым колье с жем¬
чугом и драгоценными камнями. «Военный король», обращаясь к
герцогу и предлагая ему произнести обет, ссылается на старинный
обычай, согласно которому знатные сеньоры, собирающиеся на
большие праздники или ассамблею, дают обеты на павлине или
другой «знатной» птице, для того чтобы сделать обеты полезными
и действенными (pour faire veuz utiles et valaibles)23. Герцог переда¬
ет заранее заготовленное письмо с текстом ответа «военному коро¬
лю» Ордена Золотого Руна, который громким голосом зачитывает
его. Церковь, устами женщины, благодарит Филиппа Доброго и
удаляется. Начинается процедура принесения обета присутствую¬
щими рыцарями, и герцог, учитывая многочисленность желающих
на волне энтузиазма это сделать, предлагает осуществить призна¬
ния в письменном виде, на следующий день после праздника.
Банкет вступает в новую фазу, сопровождающуюся «сменой
декораций»: убираются столы, чтобы освободить пространство за¬
ла. Религиозную тему продолжает следующая интермедия: в зал
260

входит новая дама, облаченная в белую шелковую одежду; надпись
на ее плече сообщает зрителям, что это персонифицированный об¬
раз Божьей милости (La Grace Dieu) «Misericorde est dessoubs ma
banniere». Ее сопровождали арфисты, музыканты с лютнями и там¬
буринами, а также двенадцать пар рыцарей в золотых масках с да¬
мами в туалетах по моде Брабанта и Португалии и вуалями, кото¬
рые позволяли различить их лица. Каждая из дам олицетворяла ка¬
кую-либо из двенадцати добродетелей, обозначенных, как в случае
с дамой La Grace Dieu, знаковой табличкой (rolet) на плече. Это бы¬
ли Вера (Foi), Милосердие (Charitd), объявляющая себя матерью
благого дела, Справедливость (Justice), Рассудительность (Raison),
Дочь Мудрости, Знания (Sapience), возлюбленного Богом, Осто¬
рожность (Prudence), Умеренность (Attemprance), Сила или Твер¬
дость (Force), Истина (Verite), Щедрость (Largesse), Старательность
(Diligence), Надежда (Esperance) и Мужество (Vaillance).
Действие разворачивается в стихах. Дама «Божья Милость» об¬
ращается с призывом к императору, королю Франции, герцогу и
другим могущественным сеньорам и добрым христианам осущест¬
вить работу по их ремеслу, т.е. вооруженной рукой послужить Бо¬
гу, ища чести и славы. Каждая из двенадцати дам, в свою очередь,
произносит несколько рифмованных фраз, связанных с природой
олицетворяемой ими добродетели, и с призывом к крестовому по¬
ходу, сделанным в более или менее ясной форме. В заключение
главная героиня интермедии, без разрешения и благословения ко¬
торой, по ее утверждению, Бог не предоставит своего дара, обеща¬
ет герцогу победу24. Затем, по знаку герцога, дама «Божья Ми¬
лость» удалилась, дамы-добродетели сняли с плеч свои опознава¬
тельные знаки, что послужило сигналом к началу бала с танцами
старинного дивертисмента (a dancer en guise de mommeries).
Во время бала внимание присутствующих на какой-то момент
возвращают к рыцарскому состязанию, предшествовавшему бан¬
кету, и герольд спрашивает у дам, кому из рыцарей, как лучшему
из борцов, согласно обычаю, достанется приз — знак рыцаря Лебе¬
дя, и те называют наследника герцога, Карла, графа Шароле, кото¬
рый традиционным громким возгласом «Monjoye» выразил свою
радость победы. Сам герцог, спустя два —три часа после полуночи,
покидает банкет, но можно думать, что ночной бал продолжался
еще какое-то время25.
Подводя итоги нашему анализу, можно сказать, что религиоз¬
ные мотивы в политическом и особенно художественном содержа¬
нии банкета, который явился ни чем иным как политическим спек¬
таклем, если и присутствовали, то в весьма скромном виде, сущест¬
венно уступая светским элементам праздника. Речь идет в данном
случае не только о количественной стороне нашей оценки, когда
мы попытались соотнести эти элементы, но об общей атмосфере
праздника, посвященного религиозно-политической задаче орга¬
низации крестового похода и содержащего в себе в качестве куль¬
минационного момента священную процедуру принесения обета.
261

Обращает на себя внимание и секуляризованная форма религиоз¬
ных образов праздника: христианскую церковь символизирует ан¬
тичная скульптура или переодетый в религиозные одежды мужчи¬
на, восседавший на слоне и не имевший никакого отношения к
священнослужителям; женщина, олицетворявшая «Милость Бо¬
жью» и похожая на придворную даму, и, наконец, двенадцать жен-
щин-добродетелей, которые не только выглядели как придворные
дамы двора Изабеллы Португальской, но, очевидно, являлись ими и
пускались в танцы после исполнения своей роли.
Не менее любопытно в этом контексте и решение на банкете
основной политической задачи принесения обета. Его отличали
естественные для ментальности действующих лиц внимание
и респект к феодально-сеньориальным отношениям, которые свя¬
зывали нобилитет с собственными вассалами, а самого Филиппа
Доброго в качестве вассала с французским королем. Хронисты, в
свою очередь, упоминают обеты с соблюдением иерархии соци¬
ального статуса их авторов, а герцог Филипп Добрый, который
вынужден в силу рыцарского долга обратиться еще до банкета к
Карлу VII с просьбой об участии того в походе или передаче ему
права действовать и от его имени, получив отказ, почтительно упо¬
минает в своем обете о «наихристианнейшем и победоноснейшем
государе, монсеньоре Короле». Из сеньоров, давших обет на празд¬
нике, граф Сен-Поль тоже подчеркивает свою вассальную ответст¬
венность в обете перед французским королем (а не перед герцо¬
гом, как подавляющее большинство других) и свое равенство в
этом смысле с герцогом Бургундским. Граф де Эрн (Heurnes), сооб¬
щает, что держит земли от нескольких сеньоров, включая импера¬
тора, французского короля и монсеньора Льежа, и потому готов
служить им всем.
Матвей д'Экуши помещает в своей хронике тексты 93 обетов
(некоторые из них были групповыми), включая обеты герцога и
Оливье де Ля Марша. Последний приводит текст только 55 обетов.
Все они содержат четкое осознание авторами религиозной задачи
военного похода: во имя Бога, Девы Марии, св. Анны и Варвары,
против «неверных турок» и «врагов христианской веры», за отвое¬
вание Константинополя. Второй сущностный и более выраженный
компонент обета — это военный долг вассала своему сеньору, сог¬
ласно которому вассал обязуется «жить и умереть за сеньора»,
«служить, храня тело сеньора как свое», служить «наилучшим об¬
разом», повинуясь ему и не покидая его «на суше и на море» (de
mon corps, sans le habandonner, jusques a la mort). Вассалы подчер¬
кивают материальную ответственность за свое участие: «предоста¬
вляя свое тело и имущество (mon corps et та chevance)», не требуя
денежного вознаграждения (gages), «за свой счет», иногда огова¬
ривая сроки подобного «бескорыстия» (один год)26. Отказ от лич¬
ного участия объясняется только причиной, «достойной уваже¬
ния» (estre digne de excusacion), чаще всего болезнью и немощью.
Но всегда предоставляется замена с полной экипировкой и за соб¬
262

ственные издержки по содержанию рыцарей и аршеров (2, 4, 8, 12
человек)27. Любопытна формула обетов, где религиозные обеща¬
ния Богу и Деве Марии, — обещания действовать во имя спасения
души, искупления грехов и святого крещения схизматиков — пе¬
ремежаются куртуазными: «дамам и фазану». Знаки религиозного
благочестия в виде обещания питаться во время похода хлебом и
водой в честь Девы Марии, не садиться за стол по субботам, не пить
вина до встречи с врагом или отказа от тщетной славы, и мирских
страстей, явно уступают место выражению готовности быть сме¬
лыми, находиться в авангарде и снискать славу28.
Авторы обетов могут вполне доверительно и «по-житейски»
упомянуть об осознании ими опасности смерти, ран и других бед, о
собственной бедности, старости или болезнях. Автор одного из
обетов, оруженосец службы «стола и ножа» при дворе бастарда
Бургундского Дома, поражает своей откровенной меркантильно¬
стью. Если по возвращении из похода, — предупреждает «кресто¬
носец», — он не увидит радости от своей дамы, первая встретивша¬
яся на его пути женщина станет его женой, если та захочет того и
если она будет иметь 20 тыс. экю! Текст другого обета выдает бах¬
вальство (мальчишеское?) своего героя, оруженосца герцога де
Дурней (Lournay), который обещает, в случае если увидит в бою
«короля неверных» с короной на голове, то собьет ее. Очевидно,
страшась спугнуть удачу, автор все-таки делает оговорку: «с помо¬
щью Бога» и «по мере моих возможностей». Обеты донесли до нас
дух чисто рыцарской манеры ведения войны, предполагавшей пер¬
сональный вызов врага на бой («personne a personne»), «corps а
corps» — один на один, два на два и так до пяти участников с каж¬
дой стороны29.
Религиозная задача участия в походе для герцога была очевид¬
ным образом подчинена светской политической задаче обеспече¬
ния власти внутри страны, а также суверенитета и престижа на ев¬
ропейской арене. Для рядового рыцарства реализация религиоз¬
ной задачи являлась сугубо профессиональным мирским делом;
она была условием, подтверждающим необходимость и полезность
их существования в качестве военной силы, — условия немаловаж¬
ного для середины и второй половины XV в. Порох и артиллерия,
результаты политической централизации в виде усиления государ¬
ственной власти диктовали радикальные реформы в сфере военно¬
го дела и армии: в принципах комплектования и ее социальном со¬
ставе, ее структуре, дисциплине, стратегии и тактике30. Наоборот,
традиционные повод и вариант военной операции в виде крестово¬
го похода служили, казалось бы, прекрасной возможностью про¬
длить существование старой формы военной организации, харак¬
теризуемой, в частности, высокой степенью личной активности
нобилитета и рыцарства, по тем временам уже ставшей чрезмер¬
ной. И в этом смысле знаменательно, что планируемый папой, им¬
ператором, герцогами Миланским и Бургундским поход все-таки
не состоялся. К объяснению основных причин, уже сделанному на¬
263

ми ранее, очевидно, можно добавить еще одну — изжившую себя
подобную форму решения восточного вопроса.
Что касается зрелищной стороны праздника, то основным ар¬
гументом в пользу нашего вывода о соотношении религиозных и
светских мотивов в нем, следует назвать общее ощущение и впе¬
чатление от банкета, определяемое уже не раз употребленным сло¬
вом «спектакль». С достаточной уверенностью праздник позволяет
говорить о рождении театра как формы светского искусства,
демонстрирующую ее поистине великие пропагандистские воз¬
можности, которые великолепно понимали организаторы празд¬
ника. Неординарность и многозначность изобразительных и худо¬
жественных средств: драматургия, пение и музыка, танцы и сце¬
нарная механика — все это обеспечило тот синтез искусств, кото¬
рый станет началом драматического театра, оперы и балета. Банкет
выразительно демонстрировал характерное для XV в. усиление
зрелищной природы средневековых праздников. Процесс, естест¬
венно, сопровождался ослаблением роли человеческой общности в
качестве участницы действа и дистанцированию последнего от на¬
родного элемента, столь свойственного средневековым праздни¬
кам на площадях. Придворные зрелища, несомненно, стимулиро¬
вали элитарные тенденции, связанные с рождением театра. Иссле¬
дователи отмечают близость банкета к барочному театру будуще¬
го, хотя путь к нему не был прямым и легким. Рождение театра,
датируемое XVI и даже XVII в., пишет М.-Т. Карон, тормозилось
в Западной Европе, в частности, концентрацией основных худо¬
жественных .усилий на торжественных выходах королевской
власти, решавших важную задачу ее репрезентации и контактов с
обществом31.
С учетом художественных потенций Бургундского двора в ря¬
ду причин, задержавших появление театра в собственном смысле
слова, очевидно, можно назвать и факт исчезновения Бургундии
как почти самостоятельного государства. В этой связи хотелось бы
вспомнить работу одного из зачинателей культурологической шко¬
лы в русской медиевистике, которая оформилась на рубеже
XIX — XX вв. Я имею в виду работу Алексея Веселовского, который
первым в отечественной науке обратился к истории западноевро¬
пейского театра32. Решая проблему его истоков, он назвал три ос¬
новных традиции: 1) римскую, в ее театрально-зрелищной форме
(цирк, гладиаторские состязания, парадные триумфы и народно¬
мифологические праздники); 2) кельто-германскую древнюю тра¬
дицию; 3) христианскую с обрядом театрализованной литургии, из
которой вышли мистерия и месса.
Светский западноевропейский театр воплощал, по его мне¬
нию, новое качество, благодаря синтезу этих традиций. Подчерки¬
вая в этом процессе роль средневековой политической власти, ак¬
кумулировавшей и формирующей процесс рождения театрально¬
го искусства благодаря ее финансовым и организационным воз¬
можностям, следует выделить в качестве особенно удобной формы
264

консолидации творческих сил в домене лицедейства и зрелищ
Двор государя или принца.
Анализ банкета в честь Фазана побуждает отметить заметную
эволюцию символизма, этого непременного компонента сущност¬
ной формулы средневекового миросозерцания, необычайно
выпукло, в концентрированной форме проявившего себя на этом
празднике. Символизм мышления как проявление образного
освоения мира — несомненный показатель того очевидного факта,
что Средневековье увеличило разрыв между светским и рели¬
гиозным началом, определившийся уже в эпоху Античности33.
Вместе с тем, очевидно и другое. Символизм, в котором орга¬
нично соотносятся рациональное познание и эстетическое чувст¬
вование, обеспечивая отвлечение от обыденности и прорыв к вы¬
сокому, сыграл исключительную созидательную роль в рождении
театра как сугубо условной игровой формы светского искусства.
Так вечная и издавна известная человеку способность его созна¬
ния, востребованная в условиях Средневековья по преимуществу в
религиозных формах духовной жизни общества, начинает функ¬
ционировать в проявлениях нового образного мышления светско¬
го характера и во имя него34. Впрочем, этот реванш светского и ра¬
ционального, как известно, не станет абсолютным, всегда сосуще¬
ствуя с идеальным или религиозным сознанием и иногда уступая
ему, даже в наше время убедительных побед человеческого разума.
Отмеченная особенность подтверждает неразрывность связки ма¬
териального и духовного, рационального и сакрального, объектив¬
ного и субъективного, вещного и личностного, — связку, по-ново¬
му угаданную историческим знанием двадцатого столетия.
1 Материалы одной из конференций см. в изд.: Le Banquet du Faisan 1454:
Г Occident face au ddfi de Г Empire ottoman / Textes rduni par M.-T. de Caron,
D. Clauzel. Artois Press University, 1997; Le Banquet du Voeu du Faisan. Fete de Cour et
prise du conscience europeen // Colloques «1454: Lille —Arras et le Voeu du Faisan».
21—24 juin / Ed. par M.-T. Caron. P., 1995.
2 Chronique de Mathieu d'Escouchy / Publ. G. du Fresne de Beaucourt. 1863. T. 2.
Ch. CVIII — CIX; Mdmiores d'Olivier De la Marche / Publ. H. de Beaune, J. d'Arbaumont.
1884. T. 2. Ch. XXIX — XXX. В ст. мат. источников цит. по изд.: Le Banquet du Voeu du
Faisan... / Ed. M.-T. Caron. (Далее указание на автора хроники и страницы указ. изд.
М.-Т. Карон). В 2003 г. Мария-Тереза Карон опубликовала манускрипт из Нацио¬
нальной библиотеки Парижа (№ 11594), который содержит очерк, посвященный
банкету и организации крестового похода. Публикация снабжена анализом руко¬
писи и событий 1454— 1464 гг. См.: Les voeux du Faisan, noblesse en fete, esprit de
croisade / Publ. par M.-T. Caron (Centre europden d'dtudes bourguignonnes
(XIV-XVI ss.)). Brepols, 2003.
3 Richard J. La Bourgogne des Valois, l'idde de croisade et la defance de l'Europe //
Le Banquet du Faisan 1454. P. 15 — 27; PaviotJ. Les cironstances historiques du Voeu du
Faisan // Ibid. P. 63 — 70; Scherb B. L'Etat burguignon... P., 1999. P. 305 — 311; Caron M.-T.
17 fdvrier 1454: le Banquet du Voeu du Faisan, fete de cour et strategies de pouvoir //
Revue du Nord. Avril-juin 1996. T. LXXVIII (315).
4 Mollat du Jourdin M. Propos introductif // Le Banquet du Faisan 1454. P. 11 — 12;
Lemaire J. L'ordre de la Toison d'Or dans les manuscrits bourguignons. Aspects codi-
cologiques // Ibid. P. 123— 136; Scherb B. Op. cit. P. 295 — 304.
265

5 Le Banquet du Faisan. P. 12.
6 Ibid. P. 66.
7 Хачатурян H.A. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье
де Ля Марша // Двор монарха в средневековой Европе. Явление, модель, среда. М;
СПб., 2001. С. 121-136.
8 В качестве дополнительного источника по истории праздника 1454 г. М.-Т. Ка¬
рон упоминает анонимную хронику, данные которой мог использовать д'Экуши,
наряду со свидетельствами Оливье де Ля Марша, явно отдавая предпочтение спор¬
ному мнению об оригинальности последнего. См.: Le Banquet du Voeu du Faisan.
Fete de cour et prise de conscience europden. L’Universite d’Artois, 1995. P. 26 — 27, 95.
Вопрос об оригинальности наших авторов представляется особенно сложным, если
иметь в виду не только фактологические совпадения в их описании, но и особенно¬
сти индивидуальной манеры, и прежде всего попытки рационального анализа собы¬
тия, столь характерные для историографии XV в. Тем не менее в этом контексте чи¬
тателя не может не озадачить практически идентичный пассаж с рассуждениями
обоих авторов о чрезмерных расходах на праздник, его роскоши, светском характе¬
ре, степени соответствия благочестивым целям, а также личном разговоре на эту те¬
му с управляющим двора герцога. Хотя верификационный анализ требует специ¬
ального внимания, позволю себе, с учетом личности Оливье де Ля Марша и выра¬
женного рационалистического характера его писательской манеры, отмеченного
мной при работе с трактатом об устройстве двора герцога Карла Смелого (см. при-
меч. 7), также поддержать мнение о вторичности хроники д’Экуши.
9 De La Marche О. Op. cit. P. 95-96, 98; d'Escouchy M. Op. cit. P. 25-33.
10 De La Marche O. Op. cit. P. 99; d'Escouchy M. Op. cit. P. 34; Clauzel D. Lille, 1454;
Le Banquet du Faisan 1454. P. 42 — 43.
11 Queruel D. La personnage de Jason: de la mythologie au roman // Le Banquet du
Faisan 1454. P. 145-162.
12 d'Escouchy M. Op. cit. P. 37 — 38.
13 Ibid. P. 39; De La Marche O. Op. cit. P. 99- 100.
14 d'Escouchy M. Op. cit. P. 35; de La Marche O. Op. cit. P. 103; Queruel D. Olivier de
La Marche ou l'espace de l’artifice / Publ. de Centre duropeen d'dtudes bourguignonnes
(XIV-XVI s.). 1999. 34.
15 d'Escouchy M. Op. cit. P. 34 — 38; deLa Marche O. Op. cit. P. 90 — 101; Bran-RicciJ.
Les instruments de la musique savante vers la fin du XV siecle // Le Banquet du Faisan
1454. P. 201-211.
16 d'Escouchy M. Op. cit. P. 35 — 36; De Merindol Ch. Le Banquet du Faisan.
Jerusalem et Г esprit de croisade hors de la Bourgogne ё la veille de la prise de
Constantinopl // Le Banquet du Faisan 1454. P. 71 —83; Ле Гофф Ж. Средневековый
мир воображаемого. М., 2001.
17 d'Escouchy М. Op. cit. Р. 37, 39; de La Marche О. Op. cit. P. 102— 103. M. д’Эку¬
ши сообщает о 44 (у О. де Ля Марша — 48) представленных (foumis) блюдах.
18 d'Escouchy М. Op. cit. Р. 40 — 44; de La Marche О. Op. cit. P. 103— 104.
19 Queruel D. Les personnages de Jason...
20 de La Marche O. Op. cit. P. 105, 106; d'Escouchy M. Op. cit. P. 41 —45.
21 d'Escouchy M. Op. cit. P. 46 — 49, 50 —52; de La Marche O. Op. cit. P. 106— 109,
111. Стихотворная речь Церкви состояла из 107 стихов (67 — четырехстрочных и
40 — восьмистрочных). По предположению Оливье де Ля Марша (je pourroye com-
prendre ce que vouloit dire), огромное животное демонстрировало трудности, пере¬
живаемые Церковью, крепость, в которой находилась дама, олицетворяющая ее,
символизировала Веру. Гигант, который вел правой рукой слона, а в левой держал
обоюдоострый топор, по его мнению, демонстрировал сомнение Церкви в военной
силе турок (Ibid. Р. 106, 111).
22 Военным королем Ордена был де Февр, сеньор Сен-Реми с 1429 г.
23 de La Marche О. Op. cit. P. 109—110.
24 d'Escouchy M. Op. cit. P. 86 — 87, 88 — 92; de La Marche O. Op. cit. P. 112—116.
25 d'Escouchy M. Op. cit. P. 92 — 93.
26 Ibid. P. 55, 56, 61, 63, 69, 70, 71, 74, 76, 79; Caron M.-T. Monseigneur le due m'a fait
l’honneur de moy eslir // Le Banquet du Faisan 1454. P. 225 — 242.
266

27 d'EscouchyM. Op. cit. P. 56-57, 58, 59, 60-61, 62, 63.
28 Ibid. P. 68-69, 82, 57.
29 Ibid. P. 83, 77, 54-55.
30 Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
Гл. IV. С. 119-167.
31 Caron М.-Т. Introduction // Le Banquet du Voeu du Faisan. P. 14.
32 Веселовский А. Старейший театр в Европе. М., 1886; Иоффе ИИ. Синтезная
история искусств. Введение в историю художественного мышления. М., 1933; Якоб¬
сон Р. Избранные работы. М., 1985; Heers J. F£tes, jeux et joutes dans les socidtds
d'Occident a la fin du Moyen Age. Montrdal; P., 1971.
33 Ростовцев М.И. Закат античной цивилизации // Русская Мысль / Изд. П.Б.
Струве. София, 1922. Кн. VII —XII. С. 23 — 25; Barth R. L'dmpire des signes. Gdneve,
1970.
34 He случайно известный немецкий философ-неокантианец Э. Кассирер на¬
зывал человека «символическим животным». См.: KassirerE. Philosophie dersymbol-
ischen Formen. В., 1923— 1929.

V. ИЗ ИСТОРИИ МЕДИЕВИСТИКИ
1. СОВРЕМЕННАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ МЕДИЕВИСТИКА
В КОНТЕКСТЕ МИРОВОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ*
В данном очерке сделана попытка осмысления тех глубоких из¬
менений, которые произошли в отечественной медиевистике и ха¬
рактере ее взаимодействия с современной зарубежной историо¬
графией. Автор не претендует на сколько-нибудь полный и тем бо¬
лее исчерпывающий анализ состояния нашей науки, предлагая
вниманию собственную оценку некоторых принципиальных осо¬
бенностей ее развития и приглашая к продолжению разговора на
эту весьма важную тему.
В общих оценках состояния исторической науки в нашей стра¬
не наиболее употребительными в последние десятилетия стали
ключевые слова — кризис и обновление. В этом плане отечествен¬
ная историография как бы не нарушает общей картины, сложив¬
шейся в мировом историческом знании. Авторы историографиче¬
ских трудов 80-х и особенно 90-х годов прошлого века видят начало
того кризиса, который претерпевают историческая и социологи¬
ческая науки сегодня, в 60-х годах ушедшего столетия, которые
открыли период, характеризуемый потерей исторического опти¬
мизма, критикой или отказом от старых концепций, не решивших
задач модернизации общества ни на Западе, ни у нас, и, наконец,
поисками новых решений. Однако при несомненной общности си¬
туации, на наш взгляд, существуют заметные особенности в приро¬
де кризиса, переживаемого российской исторической наукой.
Первая из них связана с политической ситуацией в стране.
Я имею в виду глубину перемен, сопровождавшихся ломкой не
только политического, но и общественного строя. Они не могли не
отразиться на атмосфере научной жизни, особенно если учесть
статус марксистской методологии, возведенной в ранг государст¬
венной. Отход от нее был напрямую связан с постепенным разви¬
тием политических изменений в стране. Отсюда растянутость, по¬
этапность и трудность процесса реконструкции науки: от попыток
ученых оживить творческий потенциал марксизма, отчетливо за¬
метных в 60-е годы, — к открытой, подчас слепой оппозиции ему и,
наконец, к обретению свободы методологического выбора в начале
90-х годов. Но и тогда были созданы скорее предпосылки, а не сама
способность сообщества историков жить в условиях плюрализма
* Оггубл. в сб.: Средние века. М, 2001. Вып. 62. С. 194 — 212. Статья написана по
материалам доклада, сделанного на конференции российских и французских исто¬
риков в Москве в августе — сентябре 1999 г., организованной ИВИ РАН.
268

мнений, глубоко осмыслить и принять перемены, поколебавшие
«унитарную» систему мышления. Вторая особенность связана с
научной природой кризиса в отечественной историографии, в ко¬
торой просматривается, по нашему мнению, двойное содержание.
Историческое знание в России во второй половине XX столе¬
тия должно было прежде всего преодолеть в познавательном про¬
цессе позитивистскую теорию «отражения», в плену которой оста¬
вался марксизм. Эта теория — с принципом «объяснения», как ме¬
тодом познания, а не принципом «понимания» по определению
«понимающей социологии» В. Дильтея1, с наивной верой в «объек¬
тивные» возможности приемов критического анализа, — недооце¬
нивала роль сознания в развитии самого исторического процесса,
а также процесса его познания.
Позитивистская теория «отражения» предполагала глубокую
профессиональную подготовку и серьезную аналитическую
работу историка. Однако она отводила ему роль скорее фикса¬
тора событий, в которой недооценивался факт субъективного вй-
дения, связанного не только с объективными условиями места и
времени или уровнем исследовательской техники, но и с возмож¬
ностями его сознания. Современная наука новое понимание
процесса исторического познания определяет формулой, согласно
которой историк, постигая историю, в известном смысле творит
ее. Представление об относительности человеческих знаний в та¬
кой постановке вопроса приобрело новую глубину. Поэтому не
случайно радикальное обновление современной российской меди¬
евистики началось именно в области социальной психологии и ис¬
тории духовной жизни средневекового общества, свидетельствуя
об изменениях не только в объектах исследования, но и в его мето¬
дологии.
Теория «отражения» была поставлена под сомнение в концеп¬
циях неопозитивизма уже в конце XIX в.( определив содержание
того, старого кризиса в историческом знании, который имел место
на рубеже XIX —XX вв. Русские историки тогда отнюдь не находи¬
лись в арьергарде европейского сообщества историков. В трудах
представителей культурологической школы медиевистов Л.П. Кар¬
савина и П.М. Бицилли, в социологических концепциях П. Сороки¬
на, а также в трудах некоторых евразийцев2 русская наука убеди¬
тельно демонстрировала конструктивные попытки выхода из кри¬
зиса. Однако утверждение марксизма в качестве господствующей
идеологии отбросило нашу науку в эпистемологическое поле
XIX столетия.
Теория «отражения» в познании в совокупности с жестким
толкованием марксизмом роли экономического фактора сущест¬
венно ограничивали связанные с его утверждением важные обре¬
тения в развитии исторической мысли — идеи комплексности и
системности общественного процесса. Время усугубляло потери,
вызванные трудностями восприятия советской исторической нау¬
кой новаций в мировой теории и философии истории.
269

Следует признать, что и для западной науки задача осмысления
новой эпистемы, сердцевину которой составило принципиально
иное понимание соотношения материального и духовного, субъек¬
тивного и объективного, была решена только в 30 — 50-е годы XX в.
усилиями первого и второго поколения «Анналов». Их представи¬
тели сумели реализовать синтез обновленного понимания приро¬
ды сознания и его факторной роли с достижениями социологии,
в том числе и марксистской. Синтез изменил представление
о комплексности и системности исторического процесса, которым
располагало, благодаря позитивизму и марксизму, историческое
знание XIX в.
Обновление этого представления определили несколько под¬
ходов и решений. Среди них следует назвать признание множест¬
венности общественных связей и сложности их взаимодействия,
исключавшее механический детерминизм и жесткую иерархию.
Особое значение приобрело преодоление антиномии материаль¬
ного и идеального, столь характерной для исторической и фило¬
софской мысли XIX и даже XX вв., т.е. не их противопоставление в
пользу идеализма или материализма, как это имело место в марк¬
сизме с признанием «вторичности» сознания по отношению к эко¬
номической доминанте, но осознание их нераздельности и взаимо¬
проникновения. Новой методологии было свойственно ощущение
относительности — этой «великой драмы», по словам Л. Февра,
свойственной как реальной жизни, так и процессу ее познания.
Наконец, ее отличало соединение системной генерализирующей
истории, особого внимания к «перспективе целого» — с интересом
к живому человеку, организованному в общности, а также к его
психологии в обычной или экстраординарной ситуации.
Методологические завоевания определили феномен школы
«Анналов» и вывели научное значение пропагандируемых журна¬
лом принципов за рамки только социально-экономического напра¬
вления или разработок «глобальной», «цивилизационной», «струк¬
турной», «человеческой» истории, сделав «движением», которое
раньше других национальных школ сумело реализовать потребно¬
сти развития исторического знания XX в. и воплотить его перспек¬
тивы. Мощный творческий импульс этого движения в методологии
исторического знания не иссяк и сегодня. Именно феномен «Анна¬
лов» стал главным фактором процесса обновления исторической
науки в России в 60 — 70-е годы. И только в конце 80-х и в 90-е годы
XX в. российских историков настигла волна постмодернизма, про¬
явления которого составляют главное содержание современного
кризиса в западной науке. Содержание последнего тоже претерпе¬
ло ряд изменений. После сравнительно короткого периода относи¬
тельного единства в позициях большей части зарубежных истори¬
ков, сложившегося под влиянием школы «Анналов» и ставшего ин¬
тернациональным в рамках западной исторической науки направ¬
ления «социальной истории», с конца 50-х и в начале 60-х годов по¬
явились признаки его распада. Они нашли отражение в оппозиции
270

генерализирующей («глобальной», «структурной») истории, в на¬
стойчивом напоминании об опасности растворения истории в дру¬
гих дисциплинах и озабоченности сохранением собственной спе¬
цифики в условиях уже тогда широкого и результативного увлече¬
ния историков интердисциплинарными поисками. Стало очевид¬
ным переключение научного интереса из сферы онтологии и фи¬
лософии истории в область проблем познавательного процесса и в
связи с этим — ремесла историка.
Отличительным знаком постмодернизма как идейного тече¬
ния, затронувшего все сферы духовной жизни западного общест¬
ва в конце XX в., были именно эпистемологические сомнения
и неуверенность в оценке характера взаимодействия субъекта
и реальности.
Сферой его конструктивного воздействия стала не столько об¬
ласть методологии гуманитарных наук, сколько методика исследо¬
вания. К несомненно присущему постмодернизму позитиву следу¬
ет в частности отнести связанный с ним импульс к мобилизации
языка и литературных конструкций текста в качестве показателей,
могущих быть использованными в собственно историческом ана¬
лизе. Парадокс ситуации, однако, заключается в том, что свойст¬
венное постмодернизму обостренное стремление преодолеть про¬
счеты человеческого познания весьма часто имеет обратный ре¬
зультат. Проявляя крайний релятивизм в решении вопроса о соот¬
ношении исторической реальности и ее образа, постмодернист¬
ские искания могут по существу подменить объект исследования
творчеством самого исследователя, т.е. его собственными произ¬
вольными толкованиями текста, предположениями и домыслами,
уводящими процесс познания в область субъективного. Подчерк¬
нутая постмодернизмом альтернатива генерализирующей и кон¬
кретной истории, выраженное предпочтение иметь в качестве объ¬
екта исследования индивидуальные и случайные, а не массовые и
повторяющиеся явления, органично укладывались в отечествен¬
ной науке в оппозицию марксизму и потому стали естественным
продолжением той реконструкции науки, которая началась в Рос¬
сии в 60 — 70-е годы XX в.
Таким образом, в развитии кризиса отечественной науки мож¬
но относительно четко выделить два этапа, хотя в известной мере и
наложившиеся друг на друга. Первый из них оказался наиболее ра¬
дикальным по своему содержанию, будучи связанным с изменени¬
ями в области методологии и обеспечивая принципиальную смену
парадигм. Взамен дуальной схемы марксизма с идеей «вторично-
сти» сознания, через «обратную» ему преувеличенную оценку
фактора сознания или политических и личностных отношений
в общественном развитии должно было прийти осознание факта
неразрывной связи и взаимопроникновения материальной и
духовной сфер в этом процессе.
В первом научном сочинении, появление которого вызвало в
среде медиевистов четкое ощущение «потрясения основ» и сопро¬
271

вождалось всплеском «охранительных» настроений и администра¬
тивными санкциями3, при объяснении генезиса феодальных отно¬
шений в ряде высказываний ученых еще слышался отзвук тради¬
ционной для историографии оппозиции личностных отношений
вещным. Пожалуй, только с «Истории крестьянства в Европе» в ли¬
тературе определилось более гармоничное толкование соотноше¬
ния социально-экономической, правовой и личной зависимости в
понимании как процесса генезиса феодализма, так и обществен¬
ной системы в целом4.
И хотя трудно переоценить факт переосмысления нашей нау¬
кой значения духовного, идейного, личностного, политического
факторов в общественном развитии, новая эпистема требовала
следующего шага, связанного с принципиально иным пониманием
соотношения материи и сознания. Трудная задача принятия новой
эпистемы, которая к тому же должна была стать достоянием всего
сообщества историков, не потеряла своей остроты на следующем
этапе (80 —90-е годы XX в.) обновления отечественной историче¬
ской науки, осложняя, таким образом, развитие последней в усло¬
виях заметного влияния постмодернизма.
Оценивая развитие российской науки в условиях кризиса, сле¬
дует иметь в виду, что ситуация в медиевистике складывалась не
самым худшим образом в сравнении с другими областями истори¬
ческого знания. Существовало несколько условий, облегчавших
преодоление кризиса и обновление в этом домене науки.
Следует отметить традиционную относительную открытость
российской медиевистики западной науке в силу самого объекта
исследования — истории Западной Европы, требующей знания
трудов национальных исторических школ. Добавим диктуемый ха¬
рактером специализации высокий профессионализм, который ста¬
вил естественный предел научным, точнее ненаучным спекуляци¬
ям. Этому способствовала и временная удаленность изучаемых сю¬
жетов от острых проблем политической действительности. Харак¬
терным был и высокий творческий потенциал отечественной нау¬
ки, в том числе ее советского периода, в конкретных исследовани¬
ях и общем видении социально-экономической природы средневе¬
кового общества, и наконец, присущая науке в целом способность
к сохранению относительной автономии от официальной идеоло¬
гии и к саморазвитию. Тем не менее потребовались усилия одино¬
чек, способных на неординарный всплеск человеческой энергии и
открытую оппозицию официальной идеологии (А.Я. Гуревич,
М.А. Барг, Ю.Л. Бессмертный), которые сообщили ускорение по¬
ступательному развитию науки. Потребовался длительный, трид¬
цатилетний период с довольно резким противостоянием позиций,
в котором каждая из сторон обнаруживала склонность к крайно¬
стям: нежелание принять новое у одной части историков, разру¬
шительный настрой по отношению к прошлому отечественной ме¬
диевистики, с часто безоглядным некритическим восприятием за¬
падной науки — у другой; наконец, с весьма постепенным решени¬
272

ем сложной задачи овладения той информацией о состоянии миро¬
вой исторической и философской науки, которая раньше была не¬
доступна, и со столь же постепенной выработкой новой дисципли¬
ны ума в условиях плюрализма позиций. Как бы то ни было, но
пройден значительный отрезок пути. И сегодня мы можем гово¬
рить о неких качественных изменениях, которые создают новый
образ отечественной науки.
В медиевистике можно назвать несколько исследовательских
направлений, где произошел заметный прорыв к новому. Нельзя
не отметить при этом очевидный рост исследовательской и изда¬
тельской активности, чему в известной мере способствовал отход
от политики жесткого администрирования в деле организации
науки, стимулирующий атмосферу признания и поощрения науч¬
ной инициативы. Первое из них по времени оформления в качест¬
ве новаторского и его общему значению в обновлении отечествен¬
ной исторической науки в целом — это направление по исследова¬
нию духовной жизни и культуры средневекового общества. Его от¬
личает крайнее разнообразие проблематики, связанное с уровня¬
ми изучаемого сознания — обыденного или рефлексированного, а
также формами культуры — народной, письменной, элитарной,
светской, религиозной. Этот мощный поток исследований органи¬
зован многочисленными научными центрами и группами, сущест¬
вующими в рамках Института всеобщей истории РАН, столичных
и региональных университетов. Среди них новаторский в нашей
медиевистике по объекту и методике исследования «Научный
центр по изучению истории ментальности», руководимый
А .Я. Гуревичем и обязанный своим возникновением в первую оче¬
редь его трудам. Центр не только реализует, но организует и ини¬
циирует разработку этой тематики благодаря постоянно действую¬
щему в его рамках научному семинару и публикации периодиче¬
ского издания5. Главным объектом исследования ментальной исто¬
рии, рассматриваемой в контексте направления исторической ан¬
тропологии, стал человек — его личность, его представления о жиз¬
ни и о себе.
Традиционный для отечественной медиевистики, начиная со
времени ее оформления в середине XIX в., интерес к культуре Воз¬
рождения, связанный с именами П.Н. Кудрявцева, М.С. Корелина,
С.Д. Сказкина, М.А. Гуковского и М.М. Смирина, ныне приобрел
полнокровный характер со стабильными организационными фор¬
мами. Я имею в виду деятельность научной группы под руководст¬
вом Л.М. Брагиной, существующей в рамках Комиссии по культу¬
ре Возрождения Научного совета по истории мировой культуры и
Всероссийской ассоциации медиевистов и историков раннего Но¬
вого времени. Результаты комплексного изучения проблем евро¬
пейской культуры эпохи Возрождения нашли яркое отражение в
многочисленных сборниках, опубликованных по материалам пе¬
риодических конференций, организуемых начиная с 1973 г. Их от¬
личает бережное отношение к наследию отечественной науки в
273

соединении с открытостью запросам современного исторического
знания. Оценивая изменения в этой области, нельзя не отметить
свойственную им «расширительную» тенденцию: рост крута при¬
влекаемых к разработкам специалистов смежных дисциплин —
литературы, филологии, искусствоведения, философии; расшире¬
ние границ изучаемого явления, рассматриваемого не только на
традиционном материале Италии, Германии, Франции и Англии,
но и Нидерландов, Швейцарии, Португалии, стран Северной и ча¬
стично Центральной Европы, что обеспечивает возможность ком¬
паративного анализа. Если иметь в виду изменения в методологии
изучения темы, то здесь следует отметить прежде всего стремле¬
ние исследовать не только ренессансную культуру, но именно эпо¬
ху Возрождения. Подобный сдвиг существенно расширил истори¬
ческий контекст изучаемого явления, подчеркнув сложную приро¬
ду общественного сознания в период классического Средневеко¬
вья и раннего Нового времени, в котором переплетались, взаимо¬
действуя и влияя друг на друга, светское и религиозное мировоз¬
зрения6.
Важным фактором обновления нашей науки стало направле¬
ние по изучению истории цивилизаций, вдохновителем которого в
среде медиевистов явился М.А. Барг. Цивилизационный подход до¬
бавил новую точку отсчета в историческом развитии к принятому
ранее у нас, тогда практически монопольному и жестко трактуемо¬
му стадиальному подходу. Он способствовал толерантности созна¬
ния в среде отечественных историков, столь необходимой в усло¬
виях обретенного ими права на плюрализм мнений. Применение
этих двух дополняющих друг друга подходов расширило возмож¬
ности исследовательского поиска. В частности, характеристики
цивилизационого развития, сохранившие свою значимость в рам¬
ках «долгой протяженности», позволяют понять и объяснить спе¬
цифику стадиальной эволюции, например степень и факторы ха¬
рактерных для нее динамики или статики во внутренней транс¬
формации. Цивилизационный анализ помог по-новому взглянуть
на роль и место культуры, религии и ментальности в историческом
процессе, подчеркнув их исключительную значимость в развитии
последнего. Деятельность ряда научных групп, в том числе осно¬
ванного М.А. Баргом «Центра сравнительной истории и теории ци¬
вилизаций», публикация этим Центром периодического сборника7
способствует координации усилий отечественных и зарубежных
ученых в компаративном изучении цивилизационного развития
Западной Европы, России и Востока. Разработка познавательных и
методологических аспектов цивилизационного подхода, в том чис¬
ле уточнение понятия «цивилизация», содействовали появлению
конкретно-исторических и обобщающих исследований по этой
проблематике. Убедительные результаты научного поиска в этом
направлении демонстрирует, в частности, комплексная работа по
истории западноевропейского города в рамках Отдела западноев¬
ропейского Средневековья и раннего Нового времени ИВИ РАН во
274

главе с А.А. Сванидзе, который последовательно реализует разра¬
ботки традиционной для отечественной науки социальной истории
Средневековья (аграрная и городская история, история дворянст¬
ва, парламентской и университетских корпораций)3. Благодаря от¬
казу от узкой формулы «город — центр ремесла и торговли» и рас¬
смотрению важнейших присущих городу свойств в их комплексе,
последний впервые предстал в этом труде не только как обязатель¬
ный, динамичный и многоцветный элемент западноевропейской
цивилизации, но и как ее сущностная (начиная с истоков) системо¬
образующая структура, отразившая и формирующая уровень
средневековой «цивилизованности» в развитии общества. В этом
труде особенно ощутимо влияние актуального направления в
современной исторической науке — «новой социальной школы» с
ее интересом к уровню повседневности, к индивидуальной биогра¬
фии как «зеркалу эпохи», к малым группам и согласительным
(«живым») общностям.
Одним из выразительных знаков обновления современной оте¬
чественной медиевистики стала деятельность центра «История ча¬
стной жизни и повседневности» ИВИ РАН под руководством
Ю.Я. Бессмертного, с регулярным семинаром и периодическим
сборником «Казус»9. Группа действует в рамках весьма популярно¬
го в западной науке, начиная с 70-х годов XX в., направления мик¬
роистории. Реализуя острый и естественный интерес современно¬
го исторического знания в изучении индивида и события, его пред¬
ставители отказались от исследования массовых явлений. Они
предпочитают метод нарративного анализа, желая с максималь¬
ным приближением реконструировать временную среду обитания
или бытования личности и явления. Направляющую и координиру¬
ющую роль Центра отличает исходное стремление найти в прояв¬
лениях частного общие черты времени даже в случае девиантно¬
го поведения индивида, восстанавливая эти черты методом от
противного.
Любопытным и красноречивым свидетельством обновления
науки служит процесс возрождения в медиевистике забытых на¬
правлений. В качестве одного из примеров можно привести факт
активизации разработок правовой истории, которая находит отра¬
жение в организации периодических научных конференций, пуб¬
ликации материалов научных исследований и переводов источни¬
ков, а также координационных усилиях научной группы, возглав¬
ленной О.И. Варьяш и действующей в рамках Всероссийской
ассоциации медиевистов и историков раннего Нового времени.
Знаками обновления в этой сфере исторического знания стал не
только непременный социальный фон правовых исследований, от¬
дающий дань направлению «социальной истории», но и признание
активной созидательной роли права в обществе (правовая мысль,
учреждения и установления права). Часто правовая тематика ре¬
шается в контексте ментальной истории (правовое сознание) и на¬
правления микроистории. Ряд исследований последних лет
275

(С.Л. Плешковой, Н.Ф. Ускова) позволяет надеяться на возрожде¬
ние еще одного направления в области собственно церковной ис¬
тории10.
Серьезной заявкой на оформление специального направления
стали разработки так называемой «интеллектуальной истории»
(руководитель Л.П. Репина), объектом изучения которой являются
интеллектуальные процессы в сфере исторического и социологи¬
ческого знания11. Обращает на себя внимание широкий спектр тем
в исследованиях этого рода — от истории средневекового общест¬
венного сознания до проблем исторического познания в современ¬
ной науке. Отмеченные нами новации позволяют констатировать
преимущественный интерес современной отечественной медие¬
вистики к духовной истории, поскольку даже собственно экономи¬
ческие, социальные и политические процессы изучаются ныне по
преимуществу в аспекте представлений о них. Эта особенность не
только компенсирует очевидные прошлые пробелы в ее развитии,
но и способствует утверждению новой парадигмы в процессе поз¬
нания, хотя вместе с тем несет с собой ряд потерь, о чем будет ска¬
зано ниже.
Конечно, приведенный материал не исчерпывает всех нова¬
ций. Более того, проведенный анализ ориентирован главным обра¬
зом на московское сообщество медиевистов. Информация о его де¬
ятельности, в частности с учетом большой целенаправленной коор¬
динационной работы, нам кажется достаточно репрезентативной
для воссоздания нового образа нашей науки. Результаты научной
активности региональных центров несомненно обогатили бы рису¬
емую картину, но вряд ли могли существенно откорректировать
характеристику общих тенденций развития науки.
Позволю себе остановиться более подробно только на близком
моим научным интересам направлении политической истории,
представленным, в частности, деятельностью научной группы
«Власть и общество». Эта группа под моим руководством возникла
в 1992 г. в рамках Всероссийской ассоциации медиевистов и исто¬
риков раннего Нового времени. Изменения в этой области склады¬
вались следующим образом.
В качестве первого шага на пути формирования обновленного
подхода к изучению политической истории принципиальное зна¬
чение имело преодоление свойственной советской медиевистике
на протяжении многих лет ее существования общей недооценки
роли политического фактора в общественном развитии. Подобная
недооценка имела своими результатами не только малое, в сравне¬
нии с исследованиями по социально-экономической истории, ко¬
личество работ в этой области, но сказывалось заметным образом
на общем понимании природы средневекового общества. Ограни¬
чения, связанные с принципом экономической доминанты, не мог¬
ли не быть ощутимыми в случае со средневековым обществом, эко¬
номический механизм которого не работал без политического при¬
нуждения. Эта особенность определила двойственную природу
276

вотчины как не только производственного, но и политического ор¬
ганизма, формирующегося в качестве сеньории banale с принуди¬
тельной административной, судебной и военной властью земель¬
ного собственника.
Обращение А.Я. Гуревича во второй половине 60-х годов XX в.
к проблемам социальной психологии и духовной культуры в целом
позволило ему по-новому взглянуть на процесс генезиса феодализ¬
ма и роль личностных отношений в нем. В 1970 г. предложенная
отечественной медиевистикой модель типологии генезиса феода¬
лизма признала возможность конструктивной и опережающей в
ряде случаев роли государства или личного авторитета (монарха,
земельного собственника, чиновника) в установлении отношений
зависимости. Последующее переосмысление вопроса о природе
соотношения экономического и политического факторов, как и
связанное с ним более глубокое и гибкое понимание природы фео¬
дальной системы в целом, создали условия для уточнения роли го¬
сударства уже в условиях классического и позднего Средневеко¬
вья. В его заметно усложнившейся политике могли, как оказалось
причудливо сочетаться созидательные, консервативные и разру¬
шительные тенденции. Сила воздействия государства менялась в
зависимости от уровня зрелости центральной власти в качестве
публичной и соответственно по мере роста принудительных воз¬
можностей власти, которые в свою очередь зависели от условий
общественного развития. Существенные изменения претерпел
традиционный для российской историографии подход к изучению
политической истории, который предполагал непременное сопря¬
жение политической, социальной и экономической истории.
В свое время он стал наиболее важным методологическим достиже¬
нием советской исторической науки в сфере политической исто¬
рии. Корни его лежали в традициях русской медиевистики XIX в.,
вдохновляемой в известной мере трудами Ф. Гизо и О. Тьерри, ко¬
торые заложили начала социального подхода к политической исто¬
рии в западноевропейской науке. Марксистский принцип «вто-
ричности» политической сферы по отношению к экономике закре¬
пил в советской историографии социальную ориентированность
анализа, что позволило российским историкам в известной мере
опередить своих зарубежных коллег, в частности во Франции, где
политическая история долгое время (включая первую половину
XX в.) оставалась сугубо событийной и институциональной исто¬
рией. И только с 60-х годов под влиянием школы «Анналов», анг¬
лийской и ряда других национальных школ, представляющих на¬
правление «социальной истории» в западной исторической науке,
политическая история из сферы внешних связей переводится в
сферу социальной жизни. Однако этот переход зарубежной исто¬
риографии в целом к «социальной истории» был осуществлен при
совершенно новых, по сравнению с марксизмом, методологиче¬
ских установках, что объясняет то исключительное воздействие,
какое оказала эта историография второй половины XX столетия на
277

последующее развитие российской исторической науки. «Соци¬
альный подход» вернулся к нам в обновленном виде.
Постепенно в нашей медиевистике менялось содержание са¬
мого понятия «социальность». Уже в историографии 80-х годов в
разработках главного объекта исследовательских поисков наших
историков, направленных на изучение «больших» государствен¬
ных форм — раннефеодального государства, сословной и абсолют¬
ной монархий — оценка природы средневековой государственно¬
сти была выведена за рамки только классовых противоречий и по¬
ставлена в контекст широких социальных связей центральной вла¬
сти с сословиями и общественными силами на уровне территори¬
альных объединений и на общегосударственном уровне. Послед¬
нее обстоятельство обеспечило более взвешенное и корректное
понимание соотношения прессовых, протекционистских и ши¬
ре — организующих общество функций в деятельности государст¬
ва. Протекционистские функции обычно забывались или просто
игнорировались советской исторической наукой, акцентировав¬
шей главным образом эксплуататорскую сущность феодального
государства. Расширительное толкование «социальности» позво¬
лило поставить проблему взаимодействия государства и общества,
в котором присутствовала не только оппозиция сторон, но их диа¬
лог со взаимными поисками компромисса и согласия. В любом слу¬
чае это предполагало активность и самоорганизацию широкого
спектра социальных сил. Их политическая и социальная актив¬
ность составили отличительную особенность западноевропейской
истории, определяя в значительной степени формирование в этом
регионе основ будущего гражданского и правового общества. Ус¬
ложнилась и стала многоцветной картина социальной стратифика¬
ции средневекового общества, представленная разными структу¬
рами: сословиями, многообразными корпорациями или общностя¬
ми, группами, слоями, кругами общения и т.д.12
Заметное воздействие на содержание «социальной жизни»
оказало направление «человеческой истории», которое получило
распространение в западной историографии второй половины
XX в. и возникло как реакция на увлечения историков структур¬
ной историей. Став органической частью более широкого научно¬
го направления «исторической антропологии», оно вернуло утра¬
ченное наукой понимание значения человека во всей сложности
его социальной физической и психологической природы, а также
значение события в качестве важных объектов внимания истори¬
ков. Развитие направления исторической антропологии, подготов¬
ленное успехами этнологии XX в., усложнило реальное содержа¬
ние формулы, декларируемой просветительской и позитивистской
мыслью XIX в. о двойственной физической и общественной при¬
роде человека (homo duplex), и решаемой по преимуществу в соци¬
альном контексте. Это произошло, в первую очередь, благодаря
вниманию историков к научным успехам современной психоло¬
гии, убедительно демонстрирующей (начиная с 3. Фрейда) весьма
278

непростую природу человеческого сознания и подсознания, воз¬
можности, слабости и непредсказуемость которых являются важ¬
ными регуляторами общественного поведения. В последнее десяти¬
летие в нашей литературе появились работы, посвященные фено¬
мену субъективного в политической или политико-правовой жизни
Средневековья, рассматриваемому обычно в контексте не только
конкретно исторической, но и культурной и ментальной обуслов¬
ленности различных аспектов социального поведения человека.
С конца 80-х годов наблюдается некоторое смещение объектов
исследовательского интереса от государственной и институцио¬
нальной истории к изучению феномена власти и ее анатомии, или
к социологическому анализу условий, средств и принципов власт¬
вования, образцы которого некогда были даны Максом Вебером13.
Новый поворот нашел отражение, в частности, в теоретиче¬
ских разработках: в попытках применения структурного анализа
для решения вопроса об условиях реализации политической власти
в средневековом обществе, специфику которой составляла ее дис¬
персия, в анализе вопроса о принципах реализации власти — авто¬
ритарном или демократическом; в попытках расширительного тол¬
кования власти (власть государства, сюзерена, религии, этики, ту¬
пиков сознания, ментальности, жизненного уклада), всей совокуп¬
ности ее проявлений, которые определяли состояние «поднадзор¬
ное™» человека в обществе, по выражению М. Фуко. Органиче¬
скую часть таких попыток составил морфологический анализ по¬
нятия и самого явления власти — ее компоненты, функции, средст¬
ва реализации, источники эволюции и могущества14.
Выход на проблему «властвования» в отечественной историо¬
графии возродил интерес к темам, бывшим в рамках марксистской
методологии «не актуальными» и в этом смысле запретными. Ими
стали темы сакральности и харизмы королевской власти, Королев¬
ского двора как политического, социального и культурного центра,
с его ролью своеобразного театра презентации власти15.
Обновление тематики и подходов в изучении политической ис¬
тории сопровождают изменения в исследовательской методике.
Они были подготовлены заметным расширением архивной части
используемых источников, благодаря новым возможностям для
работы в западноевропейских архивах. В трудах по политической
истории последнего десятилетия используются данные вспомога¬
тельных и смежных исторических дисциплин: нумизматики, ге¬
ральдики и генеалогии, данных иконографии и живописи. В поле
источников включены материальные символы власти; символика
цвета, пространства и ритма процедур коронации или похорон
символы знаковых систем в жизни Королевского двора. Наконец,
появились работы с текстологическим анализом, в котором в целях
собственно исторического исследования используются данные о
специфике языка и литературных конструкциях памятника.
Предпринятый нами анализ состояния отечественной медие¬
вистики, на наш взгляд, убедительно демонстрирует ее готовность
279

к полнокровному взаимодействию с мировой исторической нау¬
кой, — условия весьма многозначного по своему содержанию. Воз¬
можность взаимодействия не сводится к наличию желания или
предрасположенности к контактам участников процесса. Хотя до¬
стижение последнего обстоятельства, если учесть характерный
долгое время для отечественной науки весьма критический
настрой к западной историографии, явилось далеко не простой
задачей.
Оценивая условия, необходимые для реализации взаимо¬
действия с западной медиевистикой, можно признать, что вопрос
доступности информации о состоянии последней, несмотря на
очевидные сложности, связанные, в частности, с комплектованием
библиотек, для нас сегодня потерял прежнюю остроту. Ныне суще¬
ственные трудности вызваны скорее ограниченными возможно¬
стями донести до зарубежных коллег информацию о нашей науке,
которую не могут исчерпать доклады на международных встречах
и крайне редкие публикации трудов, российских историков за
рубежом. Тем не менее наиболее важной проблемой реализации
взаимодействия является вопрос о соответствии национальных
школ достигнутому уровню мировой исторической науки, в
первую очередь в области методологии и методики научного иссле¬
дования, которое делает возможным плодотворный диалог и
взаимопонимание.
Отмеченная нами зеркальность тем, научных интересов и ис¬
следовательских приемов, наблюдаемая в отечественной и запад¬
ной медиевистике, является результатом не только внешнего влия¬
ния последней, значение которого было бы неверно отрицать, но
прежде всего показателем общего процесса развития науки и пе¬
реживаемых ею внутренних сдвигов. Вместе с тем, процесс интер¬
национализации исторической науки сопряжен с рядом проблем в
жизни национальных школ, одной из которых можно считать про¬
блему сохранения своей специфики. Для сильной научной школы
с давними традициями, какой является отечественная медиевисти¬
ка, подобная проблема отнюдь не сводится к задаче сохранения
собственного лица в условиях стороннего влияния. Она означает
признание необходимости соблюдения принципа преемственно¬
сти и научных традиций в ее развитии. Особенностью нашей меди-
евистической школы, начиная с 70-х годов XIX в. являлись разра¬
ботки социально-экономической истории Средневековья, в пер¬
вую очередь аграрной истории и точнее, истории крестьянства, за¬
служившие международное признание (работы Н.И. Кареева,
И.В. Лучицкого, П.Г. Виноградова, Д.М. Петрушевского, Е.А. Кос-
минского, А.И. Неусыхина). Выраженное, начиная с конца 60-х го¬
дов, смещение научных интересов к проблемам духовной (куль¬
турной и ментальной) истории при сравнительно невысокой чис¬
ленности медиевистов привело к забвению традиционной темати¬
ки и угрозе исчезновения ряда научных школ в области экономи¬
ческой аграрной истории или истории генезиса феодализма. Обна¬
280

деживает в определенном смысле появление двух монографий,
вновь вернувших нас в мир крестьянства, проблем земельной соб¬
ственности и судеб деревни (И.С. Филиппов и М.В. Винокурова)16.
Опыт развития историографии подтверждает возможность ес¬
тественного выхода из сложившейся ситуации: в свое время маят¬
ник исследовательского поиска неизбежно качнется в сторону за¬
бытой тематики для ее разработки на новом витке развития науки.
Так или иначе, но задача восстановления нарушенной гармонии
станет делом поколения молодых. Уже сегодня очевидно, что она
будет решаться в условиях продолжающегося кризисного разви¬
тия нашей науки, ныне связанного по преимуществу с постмодер¬
низмом и уже перешагнувшего временную границу ушедшего
тысячелетия.
Подчеркнутое выше ощущение глубины переживаемого на¬
шей наукой кризиса связывалось не только с природой перемен,
но и с участниками процесса обновления науки, от которых зави¬
сит выход из него. Автор данной статьи отказался от расширитель¬
ного толкования понятия «кризиса» как перманентного явления,
определяемого самим фактом развития науки, — толкования, име¬
ющего право на существование скорее на уровне теоретических
рассуждений. Рассмотрение кризиса как естественного, но вре¬
менного состояния, связанного с радикальной трансформацией
науки и переходом ее в новое качество, позволило выделить в его
внутренней истории два этапа с разной степенью соотношения в
них разрушительных и созидательных сторон. Наиболее радикаль¬
ным для нашей науки стал первый этап кризиса, связанный с прин¬
ципиальными переменами в методологии и покрываемый форму¬
лой «смена парадигм». Задачи этого особо значимого этапа реша¬
лись усилиями главным образом старшего поколения историков,
творческая жизнь которых началась в 50 — 70-е годы XX в. Новый
этап, переход к которому условно датирован в статье второй поло¬
виной 90-х годов, идет не только под знаком выраженных конструк¬
тивных тенденций в науке, но и очевидного факта смены поколе¬
ний. Таким образом, перспективы науки сегодня оказываются свя¬
занными главным образом с новым поколением людей — среднего
возраста и молодых, лишенных страха за право свободного выбора
научных позиций, получивших исключительно благоприятные ус¬
ловия для самоопределения: научные командировки и возмож¬
ность учиться за рубежом, важные для специалистов по зарубеж¬
ной истории, поощрение научной инициативы и раннее призна¬
ние. Эти условия стали результатом не только политических изме¬
нений в стране, но и той атмосферы в жизни ученого сообщества,
которая была создана усилиями опять-таки старшего поколения,
прошедшего суровую школу своей молодости в период процвета¬
ния политики администрирования в науке. Зрелые, сорокалетние
и молодые историки, свободные от груза отживших заблуждений и
стереотипов, легко воспринимают новации и не менее легко гене¬
рируют их. Однако и это поколение не лишено слабостей общече¬
281

ловеческого, возрастного или ментального характера. Наиболее
общие из них, как ни парадоксально, не освобождают от повторе¬
ния ошибок, борьба с которыми совсем недавно открывала
процесс обновления отечественной науки. Я имею в виду общече¬
ловеческую склонность к крайностям, в данном случае усиленную
молодостью и российской ментальностью, которая и сегодня про¬
являет себя главным образом в гиперкритическом отношении к
прошлому зарубежной и особенно отечественной исторической
науки, нередко плохо или поверхностно усвоенному. Искажая
общую картину развития исторического знания, эта слабость
ведет к забвению уже обретенных наукой достижений, обрекая ее
на повторение поиска. Столь же до боли знакомым является
стремление вновь и вновь навязывать всему научному сообществу
магистральную линию развития науки, которую сегодня часто
связывают главным образом с фактологической и вариативной
историей17.
Хотелось бы обратить внимание на тот факт, что неприятие ге¬
нерализирующей истории и общих понятий, таких, например, как
«класс» или «феодализм», чаще всего оказывается продиктован¬
ным тоже знакомым чувством испуга перед возможностью быть
заподозренными — теперь уже не в отступлении от марксизма, а в
своей причастности к нему. Сторонники такой позиции обычно не
утруждают себя ни соображениями о том, что упомянутые, в част¬
ности, понятия были изобретены вовсе не марксизмом, ни тем бо¬
лее, что последний в качестве методологии возник отнюдь не на
обочине главных путей в развитии исторических знаний. Отрица¬
ние функциональной значимости общих понятий в процессе поз¬
нания, как и способности более или менее адекватного отражения
ими реальности, напрямую связанное с абсолютизацией вариатив¬
ности явлений, ведет в конечном счете к опровержению качест¬
венной определенности последних.
В сегодняшних и, очевидно, будущих трудностях просматрива¬
ются черты постмодернизма, что подтверждает, наряду с конкрет¬
ными исследованиями, синхронизацию процессов, происходящих
в отечественной и зарубежной исторической науке. Сознавая, что
оценка явления, находящегося в состоянии развития, может но¬
сить только предварительный характер, попытаемся высказать в
заключение нашего анализа некоторые соображения по поводу
масштабов и качества влияния постмодернизма. Выше было отме¬
чено, что основной областью как позитивных, так и негативных
проявлений этого идейного течения, на наш взгляд, является не
сфера методологии, но методика исследования. Отнюдь не
является новацией релятивизм постмодернизма — ощущение от¬
носительности процесса познания всегда, хотя и в разной степени
выраженности, сопровождало развитие, в частности историческо¬
го знания. Наука XX столетия, с исключительной остротой осоз¬
навшая эту особенность человеческой истории и познавательной
способности человеческого знания, тем не менее в целом сумела
282

соблюсти необходимое чувство меры для преодоления связанных с
этой особенностью трудностей. Сегодня в обстановке популярной
и популяризируемой в научной среде эпистемологической неуве¬
ренности большинство историков не склонны к отрицанию воз¬
можностей познания, признавая, что хотя наши знания носят пред¬
варительный характер, они не являются произвольными. Следует
также иметь в виду, что большая часть историков, занятых кон¬
кретными исследованиями, не слишком озабочена подобными сю¬
жетами, оставляя их вниманию специалистов в области филосо¬
фии и теории истории.
Не менее известным науке оказывается и протест постмодер¬
низма против генерализирующей истории и общих понятий, под¬
питывающий культ «распадающейся реальности». Подобный на¬
строй сопровождает развитие исторического знания, приобретая
особенно выраженные формы на переломе, когда новые факты
грозят вырваться из рамок старых концепций.
В том вопросе, который до сегодняшнего дня и в течение мно¬
гих веков оставался главным и сущностным вопросом методологии
истории: о соотношении материального и духовного, субъективно¬
го и объективного в процессе познания, — кажется, что постмо¬
дернизм не меняет уже пережитого или ныне предлагаемого нау¬
кой эскиза в его решении. Постмодернизм или остается в понима¬
нии неразрывности и равнозначимости сфер материальной и ду¬
ховной, которое, как неоднократно подчеркивалось выше, стало
принципиально важным обретением философской и историче¬
ской мысли XX в., или, в случае их традиционной автономизации и
противопоставления, возвращает нас к идеализму. Тем не менее
было бы ошибкой полагать, что релятивизм постмодернизма или
абсолютизация им индивидуального и субъективного покрывают
собой все познавательное пространство. Жизнь идет вперед и, ве¬
роятно, уже сегодня рождается нечто, что радикально и не без вли¬
яния постмодернизма изменит общее видение мира и принципы
его познания.
Открытия в области генетики, в том числе наиболее впечатля¬
ющий для обывателя способ клонирования живых существ; Интер¬
нет как средство общения и виртуальная действительность в ком¬
пьютерах; сила сознания, воображения и иллюзий, которую нас
заставили реально ощутить политические потрясения второй поло¬
вины XX в., — вот неполный перечень свидетельств, подтверждаю¬
щих возможность самой невероятной трансформации человече¬
ского общества. Однако сегодня, как кажется, еще существует зна¬
чительный резерв для исследовательского поиска историков в рам¬
ках открытого наукой XX столетия вйдения мира.
1 Дильтей В. Типы мировоззрения и обнаружение их в метафизических систе¬
мах // Новые идеи в философии. СПб., 1912. № 1.
2 Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М.: ИВИ РАН, 1992.
283

3 Имею в виду работу АЯ. Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Запад¬
ной Европе» (М., 1971), с которой был снят гриф «учебного пособия».
4 История крестьянства в Европе / Отв. ред. З.В. Удальцова. М.: Наука, 1985. Т. 1.
5 См.: Одиссей: Человек в истории / Отв. ред. А.Я. Гуревич. М.: Наука,
1989-2007.
6 Тематические сборники по культуре Возрождения (всего опубликовано
23 выпуска). См.: История культуры стран Западной Европы в эпоху Возрождения /
Под ред. Л.М. Брагиной. М.: Наука, 1977 — 2008. Вып. 1—23.
7 Цивилизации. М.: Наука, 1991—2008. Вып. 1—8.
7 Город в средневековой цивилизации Западной Европы. М.: Наука,
1999-2000. Т. 1-4.
9 Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. М., 1996 — 2008.
10 Право в средневековом мире / Под ред. О.И. Варьяш. М., 1995 — 2008. Вып.
1 — 4 (изд. продолжается); Антология мировой правовой мысли. М.: Мысль, 1999.
Т. II: Европа V—XVII вв.; Варьяш И.И. Правовое пространство ислама в христиан¬
ской Испании XIII —XV в. М., 2001. По истории церкви см.: Плешкова СЛ. Франция
XVI — начало XVII в.: Королевский галликанизм. М., 2005; У сков С.Ф. Христианст¬
во и монашество в Западной Европе в раннее Средневековье. СПб., 2001.
11 См.: Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. М., 1999 — 2008.
12 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989; Ува¬
ров П.Ю. Французы XVI в.: взгляд из Латинского квартала. М., 1993; Он же. История
интеллектуалов и интеллектуального труда в средневековой Европе. М., 2000; Мали¬
нин Ю.П. Средневековый «дух совета» // Одиссей: Человек в истории, 1992. М.,
1994; Общности и человек в средневековом мире / Отв. ред. А.А. Сванидзе. Саратов,
1992; Цатурова О.К. Офицеры власти: Парижский парламент в первой трети XV в.
М., 2001.
13 Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М., 1928; Исследования по
методологии науки. М., 1980; Работы М. Вебера по социологии религии и идеологии.
М., 1985; Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994.
14 Хачатурян Н.А. Политическая и государственная история западного средне¬
вековья в контексте структурного анализа // Средние века. (Далее: СВ.) М., 1992.
Вып. 55; Она же. Эволюция государства в средневековой Европе до конца XV в. //
История Европы. М., 1992. Т. 2; Она же. Авторитарный и коллективный принцип в
политической эволюции средневековой государственности // Власть и политиче¬
ская культура. М., 1992; Она же. Король-эасгё в пространстве взаимоотношений
духовной и светской васти в средневековой Европе (морфология понятия власти) //
Священное тело короля: ритуалы и мифология власти. М.: Наука, 2006; Foucault М.
Surveillir et punir. Р., 1975.
15 См. коллект. моногр. под ред. Н.А. Хачатурян: Двор монарха в средневековой
Европе. Явление, модель, среда. М.; СПб., 2001; Королевский двор в политической
культуре средневековой Европы. Теория. Символика. Церемониал. М., 2004;
Священное тело короля: ритуалы и мифология власти. М., 2006; Власть, общество и
индивид в Европе в Средние века и раннее Новое время. М., 2008.
16 Филиппов КС. Средиземноморская Франция в раннее Средневековье: про¬
блема становления феодализма. М., 2000; Винокурова М.В. Мир английского мано¬
ра. М., 2004.
17 См. материалы дискуссий в сб.: Казус: Индивидуальное и уникальное в исто¬
рии. М., 1999; Историк в поиске: микро- и макроподходы к изучению прошлого. М.,
1999. О тенденциях в развитии современной зарубежной исторической науки см.
также: Одиссей: Человек в истории: Представления о власти. М., 1995; Одиссей. Че¬
ловек в истории: Ремесло историка на исходе XX века. М., 1996; Репина А.П. Новая
историческая наука и социальная история. М., 1998; Она же. Смена познавательных
ориентации и метаморфозы социальной истории // Социальная история: ежегод¬
ник. 1997/1998. Ч. I; 1998/1999. Ч. II.

2. ОБЩЕСТВЕННАЯ СИСТЕМА
И ПРИНЦИП ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ
К вопросу о содержании концепт-явления
«феодализм»
Весной 2004 г. опубликованный в Интернете текст доклада
А.Я. Гуревича на тему «Феодализм перед судом историков, или о
средневековой крестьянской цивилизации» послужил импульсом
к публичной дискуссии в среде столичных медиевистов, организо¬
ванной Инститом всеобщей истории РАН. Дискуссия получила
естественное продолжение в публикации докладов ее участников
в сборнике методических материалов, специально изданном
для ФПК ИВИ РАН и далее в работе слушателей Факультета
повышение квалификации (более 70 представителей всех универ¬
ситетов страны) и московских коллег в январе 2006 г.1
Доклад А.Я. Гуревича вернул наше внимание к сюжетам, свя¬
занным с теоретическими проблемами истории феодализма, кото¬
рые, по его справедливому замечанию, мало заботили в последние
годы российских специалистов.
Подобная ситуация сравнительно просто объясняется как об¬
щими тенденциями в развитии мирового исторического знания,
так и судьбой отечественной медиевистики.
Если иметь в виду общее состояние исторического знания, то
здесь, очевидно, следует отметить издержки, неизбежные при вся¬
ких существенных переменах в подходах и объектах научного иссле¬
дования. Они рождают и делают предпочтительными новые темы,
сторонники которых часто пытаются отстоять и утвердить только
свое исключительное право на существование, забывая о достиже¬
ниях вчерашнего дня или результатах, полученных с помощью дру¬
гих методик. Сегодня это проблемы духовной жизни и сознания сре¬
дневековых людей, культурно-политической истории и микроисто¬
рии. В отечественной медиевистике эти тенденции получили допол¬
нительный импульс, связанный с глубиной протеста против некогда
официальной методологии «советского марксизма». В нашей среде
многие медиевисты, выбирая в широкой палитре комплексного и
весьма перспективного направления исторической антропологии по¬
добные сюжеты, уходят от желания не только исследовать явления
общего характера, но даже признавать необходимость системного
видения процессов и их системных характеристик.
Деструктивную роль в отношении к «генерализирующей» ис¬
тории, несомненно, играет выраженное в популярной ныне фило¬
софии постмодернизма сомнение в познавательных возможностях
исторической науки, особенно науки «прошлого», в рамки которо¬
го попадает и историческое знание первой половины и середины
285

XX столетия. Эти сомнения стимулируют увлечение эпистемоло¬
гическим анализом в ущерб собственно историческому. Примером
могут служить исследования текстологического характера с по¬
пытками с помощью в основном дискурсивной методики расшиф¬
ровки современными историками той интерпретации действи¬
тельности, которую дали в свое время средневековые авторы (сво¬
его рода «интерпретация интерпретации»). Чаще всего это не
столько освобождает исследователя от опасности субъективизма,
сколько усиливает ее. Наблюдения историка в качестве итога его
анализа, проведенного на уровне по преимуществу сознания ис¬
следуемого автора и угадывания того, что тот имел в виду, чреваты
подменой автора. Новая исследовательская методика, обращенная
к конкретике, на самом деле не менее уязвима, чем анализ, исполь¬
зующий отрефлектированные категорийные приемы познания,
в основе которых, в конечном счете лежат конкретные образы.
В обоих случаях «работает» сознание историка, пребывающего
под воздействием множества импульсов — профессионализма
ученого, его способностей, достигнутого обществом уровня науч¬
ных знаний и т.д. и т.п. ...
Следует признать, что призыв А.Я. Гуревича обратиться к ана¬
лизу понятия «феодализм» — его содержанию и функциональным
возможностям — выглядит естественным для его творчества, неза¬
висимо от того, какое содержание сам ученый вкладывал в это по¬
нятие, с которым можно согласиться или не согласиться. В интере¬
сующем нас контексте важно подчеркнуть, что А.Я. Гуревич, сде¬
лавший в последние десятилетия объектом своего изучения глав¬
ным образом проблемы духовной жизни, не изменил системному
подходу к историческому процессу, в частности в его видении
средневековой культуры и понимании им значения направления
исторической антропологии, в становление и развитие которого он
внес заметный вклад. Присущий ему вкус к теоретическому ос¬
мыслению средневековой истории имел своим результатом науч¬
ные разработки, которые вели к переоценке ряда сущностных
явлений феодальной системы (в частности, особенностей форми¬
рования земельной собственности и природы социальных связей),
способствуя тем самым процессу обновления отечественной
медиевистики, начиная с конца 60-х годов прошлого столетия.
Тот «долгий» разговор, который вызвал доклад А.Я. Гуревича в
среде медиевистов, руссистов и востоковедов, обнаружил его свое¬
временность и в известном смысле конкретизировал позиции уча¬
стников дискуссии. Последнее обстоятельство побудило меня
вновь обратиться к ранее бегло затронутому в докладе в апреле
2006 г. сюжету с тем, чтобы уточнить и дополнить собственные со¬
ображения относительно наиболее важных, на наш взгляд, проб¬
лем в обсуждаемой теме, а также оценить некоторые особенности
состоявшейся полемики.
Дискуссия в целом передала атмосферу противоречивости и
непоследовательности в настроениях нашего научного сообщества
286

по отношению к общим проблемам истории феодализма: так на¬
пример, очевидный интерес к инициативе А.Я. Гуревича, позво¬
ливший нам отметить выше ее своевременность, сочетается со
ставшим уже привычным и неконструктивным негативом к подоб¬
ным сюжетам; скупую аргументацию собственной позиции участ¬
ников дискуссии перекрывает предпочтительное внимание к ин¬
формации историографического характера; выборочный интерес
ряда ученых к новациям в области исторического знания сопрово¬
ждает игнорирование общей картины явления, без осознания того,
насколько эти новации меняют прежние представления, которыми
располагает наука, и которые даже применительно к знаниям сере¬
дины XX столетия часто объявляются «устаревшими»; и, наконец,
отсутствие попыток разобраться, что же все-таки было «угадано»
или понято нашими предшественниками.
Подобные настроения, на наш взгляд, отражают своеобразие
того кризиса, который пережила и в известной мере переживает
отечественная медиевистика, хотя он развивался в рамках общего
кризиса в мировой исторической науке второй половины прошло¬
го столетия. В нашей статье, опубликованной в 2001 г.2 были выде¬
лены два разнопорядковых этапа кризиса. На первом этапе
(60 —70-е годы) его содержание составили по преимуществу по¬
пытки преодоления слабостей и издержек марксистской методоло¬
гии и принятия новой философии истории, которую западная ис¬
торическая наука обрела уже в первой половине XX столетия.
Примерно с конца 80-х годов отечественная медиевистика испы¬
тывает на себе влияние постмодернизма с выраженным в нем дест¬
руктивным началом.
Короткий разрыв во времени между фазами кризиса, очевидно
помешал, особенно молодым историкам, усвоить тот позитив, ко¬
торый нес с собой новый синтез в историческом знании XX столе¬
тия, связанный с направлениями «Анналов», «социальной» и «но¬
вой истории». Ситуацию в значительной мере усугубило подчерк¬
нуто критическое отношение большой части сообщества к «совет¬
ской» исторической науке, что нарушило преемственность в раз¬
витии отечественной медиевистики в целом и не позволило гра¬
мотно оценить ее вклад в изучение феодального общества.
Нынешняя дискуссия выдвинула в качестве весьма злободнев¬
ных для отечественных медиевистов два вопроса, состояние кото¬
рых сегодня я бы хотела прокомментировать: это оценка понятия
«феодализм» и отношение сегодня к нему медиевистов, а также во¬
прос о возможности системного видения феодализма.
Выраженное желание участников разговора обрести «новую
когнитивную точку зрения» на средневековое общество более все¬
го активизировало усилия части из них в отстаивании мнения о не¬
обходимости отменить термин «феодализм». Не составил исклю¬
чения в этом плане и А.Я. Гуревич, тоже посчитавший, что термин
«устарел». И в устных выступлениях на заседании в ИВИ РАН в ап¬
реле 2004 г. и позже изданных текстах часто звучали слова об «из¬
287

рядной дискредитации» понятия, признании с большой натяжкой
его конструктивного значения применительно к западноевропей¬
скому Средневековью и утверждение о его «нефункционально-
сти» по отношению к странам Центральной Европы и России.
Мое собственное отношение к понятию «феодализм» не является
ни отрицательным, ни уничижительным; оно не связано с желани¬
ем придумать какое-то другое понятие или мнением, что можно
вообще обойтись без такового в процессе познания.
И хотя предпринятый в данной статье анализ реализован на ма¬
териале западноевропейской истории, однако я не исключаю бо¬
лее общего значения предложенной модели в ряду некоторых сущ¬
ностных ее компонентов, связанных со стадиальным развитием.
Убеждена, что устаревает, как правило, не понятие, а толкование
его содержания, которое неизбежно должно и может обновляться
и по подходам к анализу обозначаемого им явления, и по его напол¬
нению. До сегодняшнего момента с очевидным разочарованием
какой-то части ученого сообщества медиевистов в термине «фео¬
дализм» последний перенес большое число перемен, отразивших
непростой путь исторического познания в целом. Это ставит под
сомнение корректность протеста против «феодальной концепции»
явления, оставляя читателя в недоумении, какой, собственно, этап
в эволюции этой концепции имеют в виду критики?
Привычный нам термин разделяет недостатки любого общего
понятия, которое всегда условно. Он даже обладает известным
преимуществом, так как начало его оформления относится к эпохе
позднего Средневековья и, главное, восходит в своей этимологии к
документальным свидетельствам социальной практики — назва¬
нию условной и наследуемой земельной собственности, предавае¬
мой сеньором своему вассалу. Впрочем, часто предъявляемое в
«войне с терминами» требование быть непременно примененны¬
ми или придуманными его современниками, мне кажется не про¬
сто излишним, но ошибочным ригоризмом. Современные культу¬
рологические исследования убедительно раскрывают постепен¬
ность и стадиальность в эволюции человеческого сознания. Воз¬
можность появления в ходе этой эволюции «автомодели», т.е. ос¬
мысление системы или ее компонентов изнутри, лежит во времени
за рамками исследуемого нами этапа.
Уже первоначальная абстракция в предыстории термина «фео¬
дализм» — «feodalitd» — не только перекрыла и в известной мере
вытеснила применительно к Западной Европе сугубо «временное»
по номинации и содержанию понятие «средние века» (medium
aevum), но знаменовала принципиальное изменение в историче¬
ских рефлексиях того периода, когда исторический процесс вос¬
принимался в первую очередь как политический процесс. Измене¬
ние заключалось в постепенном утверждении идеи органического
развития и сопряжения политической истории — в данном случае
политической иерархии с социальными связями в обществе, в ча¬
стности с отношениями по земле. Новые тенденции окрепли в
288

идеологии Просвещения и в рамках начавшего свою историю «со¬
циального направления». Ф. Гизо в 30-е годы XIX в. сумел обозна¬
чить основные компоненты в характеристике феодальной земель¬
ной собственности: ее условный характер и иерархическую струк¬
туру, соединение с политической властью и зависимыми мелкими
арендаторами, которые обрабатывали эту собственность3.
Следующий принципиальный поворот в содержании термина
связан с исследованиями в рамках позитивистской методологии.
Идея комплексного развития открыла новые страницы в экономи¬
ческой и социальной истории феодального общества, породив раз¬
работки по истории основных социально-экономических и соци¬
ально-политических институтов — общины, вотчины, города, то¬
варной экономики. Дополняя, уточняя и углубляя прежние пред¬
ставления, они не смогли отменить характеристику, данную Гизо.
Это обстоятельство внушает определенный оптимизм в отноше¬
нии возможностей истории как науки, предупреждая от столь по¬
пулярного сегодня чрезмерного нигилизма, этого своеобразного
проявления «синдрома Фоменко»: «придуманные историками ис¬
точники» — и «придуманная ими реальность»...4
Осознание относительного характера истории как научной ди¬
сциплины предполагает признание того, что она уступает форме
знания, однако через преодоление анахронизмов она приходит к
новому знанию. Подобная позиция, которая рассчитана не только
на творческий поиск, но и на здравый смысл, нам кажется более
конструктивной, тем более если учесть те перемены, которые про¬
изойдут в понимании «феодализма», начиная с конца XIX и далее в
XX столетиях. Таким образом, понятие «феодализм», при всей его
условности, оказывается живым явлением, которое существует и
развивается в познавательном процессе, а следовательно, тоже
подвластен времени. Его содержание заполняет сумма несовер¬
шенных, но и не выдуманных, добытых исследователями знаний.
С учетом данного обстоятельства возникает вопрос: насколько
продуктивна и необходима замена старого понятия на новое.
Мы можем, по высказанным предложениям назвать явление
«вотчинно-манориальной» или «феодо-манориальной» структу¬
рой5, но это не позволит преодолеть их «несовершенство» — не ос¬
вободит от национального колорита (чья-то национальная гордость
останется неудовлетворенной) и в данных вариантах лишь заменит
в смысловом содержании новых номинаций апелляцию к сеньори¬
ально-вассальной структуре на социально-аграрную. На наш
взгляд, попытка создания любого, буквально-смыслового наимено¬
вания, идущего от какой-то отдельной стороны или особенности
искомого явления, не сможет передать его сложности и, следова¬
тельно, всегда останется неполным и условным. Само желание
найти волшебное слово, которое смогло бы передать суть такого
комплексного явления, как «феодализм», выглядит в принципе
нереально. Можно, конечно, принять прозвучавшее в дискуссии
предложение использовать безликий знак «X», но подобный язык
10. Хачатурян Н.А.
289

приличествует скорее социологам, нежели историкам. С учетом
всего вышесказанного борьба с номинацией понятия, во всяком
случае на сегодняшний день, выглядит если и не бесславной, то ли¬
шенной глубокого смысла. Гораздо серьезнее представляется ситу¬
ация с отношением и пониманием содержательной стороны поня¬
тия. Ее характеризует очевидное неприятие значительной частью
медиевистов, как отмечалось выше, системного видения того явле¬
ния, которое до сих пор мы называем феодализмом.
Трудно полемизировать с подобной позицией, благодаря отсут¬
ствию в имеющейся у нас литературе и, в частности, в материалах
прошедшей дискуссии более или менее аргументированной моти¬
вации такого негативного настроя. Тем не менее, судя по отдель¬
ным высказываниям, в ней просматривается отсутствие достаточ¬
ной ясности в понимании самой проблемы системного развития,
часто подпитываемое незаинтересованностью сюжетом. Мотива¬
цией подобной незаинтересованности служит расхожее утвержде¬
ние, что для изучения любого конкретного явления общие пред¬
ставления о феодализме ничего не решают в исследовательской
работе ученого, будучи полезными разве что в преподавании.
Рассуждения такого рода свидетельствуют о непонимании особен¬
ности истории как науки, фактическое содержание которой невоз¬
можно отделить от ее мировоззренческого наполнения. Частично,
отсутствие ясности в затронутом вопросе объясняется, как это ни
странно, игнорированием сугубо философской стороны вопроса,
связанной с особенностями познавательного процесса. Странно
потому, что проблемами несовершенства познавательного процес¬
са, точнее преодоления этого несовершенства, столь озабочено
сообщество историков и философов сегодня.
К сожалению далекой именно от исследовательской практики
выглядит осознание таких «данностей» эпистемологии, как, к при¬
меру, неизбежность расхождения постигаемой реальности с ре¬
зультатами познания — условие, казалось бы очевидное в сегод¬
няшних ощущениях относительности знаний и сомнений ученых
по этому поводу; плохо разрешимыми оказываются противоречия
в вопросе о соотношении частного и общего и связанная с ним не¬
обходимость различать разные уровни анализа — конкретный и
абстрактный; игнорируется очевидная неизбежность изоляции и
рассмотрения явления в состоянии по преимуществу статики с це¬
лью постижения его сути (противоречия исторического и логиче¬
ского вариантов анализа). Всё это те «правила игры», которые
должны существенно корректировать исследовательский поиск и
оценки, в частности, как от грубого или плоского объективизма ис¬
торика, так и легкомысленного субъективизма в его творчестве.
В несогласии с содержанием структуры, обозначаемой поняти¬
ем «феодализм», чаще всего звучала претензия, что она не отража¬
ет «всей сложности и неоднозначности процесса»: по мнению од¬
ного из участников дискуссии, в феодальную систему, к примеру,
не укладывается факт сохранения языческого начала, т.е. элемен¬
290

тов предшествующей структуры в поведенческих моделях христи¬
анской культуры. В качестве вывода предлагалось отойти от «абст¬
рактной модели к конкретике»6. Эта правильная в принципе реко¬
мендация не должна, тем не менее, сопровождаться уничижением
системы, дабы не смешивать два разных уровня познания.
В общественной системе как совокупности составляющих ее
компонентов, пребывающих в стабильно повторяющихся связях,
следует различать ее сущностное содержание — модель, раскры¬
вающую механизм ее функционирования, и созданную с ее помо¬
щью картину общества, которая должна отражать сравнительно
быстро меняющийся актив науки. При правильном понимании со¬
отношения конкретного и абстрактного уровней анализа и того, на
какой вопрос каждый из уровней познания может дать ответ, они
не противоречат друг другу, но сосуществуют в необходимой и ес¬
тественной взаимосвязи.
Система-модель остается более или менее гибким результатом
логической рефлексии. Как итог обобщающей работы ума, она со¬
здает образ общества в «предельной» форме его выражения и слу¬
жит, таким образом, средством постижения сути явления и его
идентификации. В таком контексте максимальное совпадение мо¬
дели в целом, в нашем случае именуемой феодализмом, или ее от¬
дельных компонентов с их реальным вариантом будет демонстри¬
ровать только исключительный случай, но не типичный и, следова¬
тельно, не массовый пример. Конкретную картину, воссоздавае¬
мую с помощью модели, свойственной тому или иному этапу поз¬
нания, можно углублять, уточнять и обновлять, взвешенно оцени¬
вая при этом природу и масштаб новаций, их способность разру¬
шить механизм модели и определяемый ею образ общества — или
до определенного момента только конкретизировать имеющиеся
о нем представления.
От правильного решения вопроса о соотношении двух уровней
анализа зависит и проблема вариативности развития в рамках сис¬
темы. Это еще один аспект в картине понятия «феодализм» и со¬
держания номинированной им системы, к которой мы еще вер¬
немся. Таким образом системный подход применительно к слож¬
ной многоликой реальности выглядит корректным и перспектив¬
ным при условии соблюдения исследователями принципов эписте¬
мологии, выработанных философами и учитывающих особенно¬
сти познавательного процесса и человеческого сознания. Что каса¬
ется содержательной стороны проблемы системного видения, то
аргументы в пользу его права на существование в арсенале истори¬
ческого знания может дать история вопроса.
Следует признать, что системный подход был подготовлен не¬
посредственно утверждением позитивизма с его широким спект¬
ром видения исторического процесса на экономическом, социаль¬
но-политическом и культурно-психологическом уровнях, а также
признанием закономерностей развития. Это не могло не напра¬
вить исследовательскую мысль на поиски единства в многообра¬
10*
291

зии факторов. Иными словами, позитивизм подготовил первые ша¬
ги структурного или системного анализа.
Одним из результатов подобного рода явилась выработка исто¬
рической наукой XIX в. понятия «цивилизация». Из двух наиболее
общих параметров исторического развития — место и время — по¬
нятие подчеркнуло территориальное (локальное) разграничение
людских сообществ, сохраняющих свое особое «лицо» на протя¬
жении всего периода их существования. Их внутреннее единство
определялось такими показателями, как природные условия, быт,
нравы, религия, культура и историческая судьба. И хотя понятие
включало в себя представление о преходящем характере цивилиза¬
ций, время жизни каждой из них было временем «долгой протя¬
женности», по выражению Ф. Броделя.
Начиная, по крайней мере, с XVII в. и особенно в литературе
Просвещения (Ж.Б. Вико, Ж.А. Кондорсе) в связи с утверждением
идеи органического развития7, оформляется представление о ста¬
диальности исторического процесса, которое нашло отражение в
понятии «структура» или «формация» (в рамках марксистской
идеологии). Это понятие, наоборот, раздвинуло территориальные
границы человеческой общности до масштабов планеты в целом,
выделяя временное деление исторического процесса и обеспечив
возможности синхронного анализа.
Системный принцип в марксистской трактовке сделал едини¬
цей отсчета способ производства и форму собственности, связав
ранжированные в некоей последовательности уровни обществен¬
ного развития единой экономической доминантой. Монизм марк¬
систской методологии, к тому же сильно политизированной, не
был принят в то время большинством исследователей. Жесткая де¬
терминированность исторического процесса с подразделением на
первичные, базисные (экономические), и вторичные, «надстроеч¬
ные» (политические и прочие) явления, действительно таила в себе
опасность его упрощенного понимания, с нарушением, в конечном
счете, принципа комплексного развития. В отечественной медие¬
вистике уже советского времени эту опасность усугубила сакрали¬
зация марксистского метода, которая закрепощала науку, надолго
оставив ее в рамках позитивистской теории «отражения» с ее
«объективистской» моделью познания, связанной с недооценкой
фактора сознания.
«Главной» в марксистской интерпретации феодализма объяв¬
лялась экономическая структура, характеризуемая особым спосо¬
бом производства, в основе которого лежала собственность
феодала на землю, реализуемая с помощью мелкого производите¬
ля. В социальных отношениях акцентировался факт эксплуатации
земельным собственником зависимого крестьянина, противоре¬
чия между которыми в обществе оценивались как классовые
и опять-таки «основные».
Научная мысль XX — начала XXI в. отдала заметную дань
системному принципу: цивилизационные теории А. Тойнби и
292

Ф. Броделя, особое направление структурализма, синергетика и,
наконец, претендующая на положение специальной области зна¬
ния «системология», занятая изучением законов формирования и
развития структур в их абстрактной форме.
Обретенная исторической наукой XX в. новая философия ис¬
тории, решающий импульс которой дала «битва за историю», нача¬
тая в 30-е годы прошлого столетия представителями направления
«Анналов» во французской исторической науке и далее в направ¬
лении «социальной» и «новой социальной истории» в западной ме¬
диевистике в целом, — существенно обогатила системный анализ.
Она реализовала синтез достижений в области как социологии
(что важно в контексте интересующей нас темы), так и эпистемо¬
логии, изменившей представления о роли сознания в историче¬
ском процессе и процесс познания.
Хотела бы выделить наиболее важные из эпистемологических
достижений, которые на наш взгляд освободили системное виде¬
ние общественного развития от прежних ограничений, обеспечив
ему известную гибкость в свете требований современного знания.
1) В их ряду я бы в первую очередь назвала новое решение дав¬
него, почти вечного вопроса о соотношении материи и духа, благо¬
даря которому была преодолена их традиционная альтернатива,
будь то в ее идеалистической или материалистической форме. Эту
принципиально важную новацию, провозглашенную первыми
«Анналами», А.Я. Гуревич в свое время определил формулой: «ма¬
териальное в духовном и духовное в материальном»8. Признание
нерасторжимости и взаимопроникновения двух начал позволило
Ж. Дюби дать новое толкование такой казалось сугубо экономиче¬
ской категории, как «производственные отношения», подчеркнув
их связь с компонентами сознания, поскольку отношения в сфере
производства строятся людьми, которые руководствуются при
этом своими представлениями о них.
Новая трактовка о соотношении материи и духа радикально из¬
менила и углубила картину внутренних связей в общественной си¬
стеме, в частности понимание явления причинности. Признание
историей того обстоятельства, что реальность предваряет разви¬
тие, не предполагает, однако, линейного характера причинности.
В одном из комментариев этой позиции в творчестве Ж. Дюби
его автор Г. Лярдо вспоминает известный грекам софизм о яйце
и курице. В качестве философского вопроса о сущности явлений,
софизм действительно неподвластен поиску формального и наив¬
ного логического порядка, основанного на принципах «post hoc,
ergo propter hoc»9.
Усложненная картина общественных связей подчеркнула ка¬
чества комплексности и целостности в развитии системы. Эту по¬
зицию не следует забывать в условиях современной автономиза-
ции специальных знаний в области исторической науки.
2) Заслуживает быть выделенной легализация современной
наукой явления относительности, которое равно свойственно
293

общественному историческому процессу, частной жизни людей и
эпистемологии, Люсьен Февр называл его «великой драмой чело¬
веческой истории»10. В контексте современной науки этот прин¬
цип побуждает принять факт вариативности развития и, не разру¬
шая системы, не позволяет ее догматизировать.
Вместе с тем, принцип относительности, усугубляя сопутству¬
ющее исследовательскому поиску смятение человеческого созна¬
ния, которое всегда стремится к ясности, чреват незаметным пере¬
ходом к релятивизму, выше названному нами в его крайней уже не
научной форме «фоменковским синдромом». Конечно, каждая
эпоха знает свой Рим и Афины, как писал уже упомянутый нами
автор Г. Лардро, анализируя творчество Ж. Дюби, но мне импони¬
рует понятая и принятая им взвешенная позиция его героя: «номи¬
нализм» Дюби никогда не разрушал «реализма», под которым в
данном случае подразумевается позитивный характер знаний11.
3) В ряду условий корректировки системного анализа я бы под¬
черкнула разработку проблемы «временных ритмов». Во француз¬
ской историографии они связаны с именами А. Берра и главным
образом Ф. Броделя12. Сама идея «временных ритмов» позволила
ранжировать исторические явления по их принадлежности к пери¬
одам «долгой протяженности» (la longue duree), отождествляемой с
«социальным временем», и «короткому времени».
В первом случае сущность явлений обнаруживает себя в повто¬
ряющихся и относительно стабильных формах, побуждая исследо¬
вателей просматривать закономерности в их развитии. В рамки
«долгой протяженности» попадают явления, действующие на раз¬
ных уровнях исторического процесса — экономическом, полити¬
ческом, социальном, или уровнях духовной жизни (форма собст¬
венности и тип производителя; природа верховной политической
власти и условия ее реализации; социальная стратификация; мен¬
тальные и поведенческие структуры в обществе).
Событийная история и судьбы индивидов характеризуют пре¬
ходящую сферу «короткого времени». Однако явления обоих сфер
действуют в пространстве взаимодействия и взаимовлияния, хотя
и не одинаковом по силе или продолжительности воздействия.
Смысл предложенного исследователями деления заключался в
возможности выделить в рамках общественной структуры компо¬
ненты определяющего значения, но что особенно важно, — под¬
черкнуть разные ритмы в их развитии. Это позволило, в частности,
исследователям в конце XX столетия развести ранее подменяю¬
щие друг друга понятия «средние века» и «феодализм». Изменения
в более подвижной по темпам развития подсистеме духовной жиз¬
ни стали основанием для введения в хронологию нового понятия
«раннего Нового времени», придав качество относительной цель¬
ности переходному периоду XVI —XVII вв. в Западной Европе. Но¬
вое решение не избавило новое понятие от условности, благодаря
неоднозначности исторического процесса. Не случайно Ле Гофф,
корректируя представления о «раннем Новом времени», вводит
294

дополнительный термин «долгое Средневековье», справедливо за¬
мечая, что «новое сознание не только в XVI в., но и много позже ос¬
танется достоянием узкой прослойки европейского общества, тог¬
да как основная его масса, особенно в части аграрного мира, пре¬
бывала в средневековых формах сознания13.
Ситуация в экономической сфере, естественно, даст более убе¬
дительные доказательства постепенности прихода новой эпохи и
медленного изживания старых общественных отношений в виде
мелкого производства, сосуществующего с мануфактурами
и долгое время сохраняющего количественное преобладание.
Не составляет исключения и область политической жизни, где
рождение новых форм, в частности оформление гражданского
сознания, несло на себе печать средневекового корпоративизма и
локальной ограниченности; авторитарная форма власти трансфор¬
мировалась в «просвещенный абсолютизм» или «парламентскую
монархию».
В контексте исторического времени весьма перспективной вы¬
глядит возможность соединения системно-стадиального и систем¬
но-цивилизационного анализов. Принадлежность последнего к
«долгой протяженности» может многое объяснить в особенностях
стадиального этапа, благодаря обращению к анализу историческо¬
го наследия народа, общей динамики его развития — быстрой или
замедленной, специфики ментальности, свойственной этой чело¬
веческой общности. Цивилизационная специфика накладывала
отпечаток на стадиальные формы общественной структуры.
Цивилизационный фактор применительно к западноевропей¬
ской средневековой истории, к примеру, выглядит весьма красно¬
речиво. Я имею в виду проблему синтеза варварских и античных
начал в эпоху крушения Западной Римской империи и образова¬
ния варварских королевств, которые позже, в условиях «вторично¬
го синтеза», оказали огромное влияние на все стороны средневеко¬
вого общества, благодаря взаимодействию последнего с социаль¬
ными, политическими и культурными структурами Античности.
Одним из наиболее общих результатов этого влияния стал вариант
более динамичного и продвинутого развития западноевропейского
региона в сравнении с Восточной Европой.
4) И, наконец, последний компонент в выделенном нами ряду
корректив, которые обновили системное видение исторического
процесса: признание современной наукой внутренней гетероген¬
ности общественной системы, неизбежно связанной с ее много-
укладностью. Очевидно, что в любой общественной системе, лицо
которой определяет ведущий уклад, его сопровождает шлейф ста¬
рых общественных отношений и сосуществующие с ним новые
формы, которые могут в перспективе на каком-то этапе стать веду¬
щими. Такие показатели, как степень выраженности разных укла¬
дов в общественном развитии, специфика их соотношения, дина¬
мика и глубина изживания старого, могут отражать как раз циви¬
лизационные особенности общества.
295

Один из крупных отечественных востоковедов Л.И. Рейснер,
отмечая замедленность развития и многоукладность обществ Вос¬
тока, полагал, что эти особенности ослабляли выраженность гра¬
ниц стадиальной динамики, которые перекрывало цивилизацион¬
ное начало14.
В контексте отмеченных новаций, радикально меняющих при¬
роду исторического анализа, а также более или менее устоявших¬
ся знаний, которыми располагает современная наука, нами была
предпринята попытка обращения к обобщенной системной карти¬
не феодального общества. Подобные попытки практически отсут¬
ствуют в современной отечественной медиевистике, если не иметь
в виду материалы учебников, в частности, наши главы, посвящен¬
ные теории феодализма15. Однако в данном случае, автор статьи
попытался сделать следующий шаг на путях реализации задачи со¬
единения обновленной методологии с системным образом феода¬
лизма.
И хотя в характеристике сложной комплексной общественной
системы невозможно обойтись без искусственной разбивки мате¬
риала на разделы, которые бы отразили различные уровни истори¬
ческого развития, главной задачей нашего анализа станет стремле¬
ние проследить глубинные связи этих подсистем, являющихся час¬
тями одного живого организма.
Мы исходим из идеи, что каждая из подсистем является
сущностной и может рассматриваться в качестве одного из факто¬
ров, способных в конкретных условиях оказывать опережающее и
определяющее (determinate) влияние на структуру в целом и друг
на друга.
Итак, это: экосистема феодализма, связанная с особенностями
природы собственности — крупной собственности феодалов на
главное средство производства — землю в обществе, где аграрный
сектор был основным, и собственности на орудия труда крестьяни¬
на в деревне и ремесленника в городе, реализующих мелкое произ¬
водство.
В качестве фактора, определяющего место Средневековья на
шкале стадиального развития и в пространстве «долгого времени»,
подобная система была напрямую связана с состоянием произво¬
дительных сил. Человеческое сообщество в Европе именно на
витке Средневековья создало особый тип зависимого мелкого про¬
изводителя, не просто соответствующий в целом состоянию произ¬
водительных сил, но способный обеспечивать необходимую
для развития орудий производства меру его заинтересованности
в результатах своего труда.
Неслучайным выглядит опыт античного общества в рамках
Римской империи, попытавшегося изжить рабский труд, ставший
на определенном этапе основным условием производства, в фор¬
мах, которые предвосхитили тип средневекового крестьянина.
Этот последний не являлся собственником обрабатываемой им зе¬
мли, но лишь ее держателем на определенных условиях, вплоть до
296

права наследственного держания. Его экономическая зависимость
от феодала реализовалась в виде ренты (отработочной, продукто¬
вой или денежной), т.е. работы или платежей в пользу феодала. Од¬
нако на земле, отданной ему в держание, крестьянин вел самосто¬
ятельное мелкое хозяйство, имея в собственности дом, скот, и, что
особенно важно, орудия труда, с помощью которых он обрабаты¬
вал имевшийся в его распоряжении участок, а также запашку фео¬
дала, в случае отработочной ренты. Таким образом, в отношениях
к земельной собственности обе стороны — собственник и непо¬
средственный производитель — выступали как взаимозаинтересо-
ванные друг в друге партнеры, хотя и не равные по положению.
Без крестьянских рук земля феодала являлась мертвым капиталом,
в то время, как самостоятельное ведение своего мелкого хозяйства
и наличие в собственности орудий труда сообщали крестьянину
известную экономическую автономность, усиливая его экономи¬
ческую значимость.
По мере развития феодального и, как было выше отмечено, по
преимуществу аграрного общества в его экономике возрастало
значение ремесла. Именно прогресс в области ремесла в конечном
счете предопределил перспективу развития феодального общества
в целом и переход к новой общественной системе с крупным про¬
изводством — капитализму.
Экономика средневекового общества может оцениваться как
«натуральная» только в рамках периода, когда производитель в
главном аграрном секторе хозяйства соединял в своих занятиях
сельский и ремесленный труд. Общественное разделение труда
как результат развития производительных сил, обеспечивших его
возможность* и необходимость**, имело своим результатом авто-
номизацию двух сфер производства, что, в свою очередь, вызвало
развитие товарно-денежных отношений (условно — примерно с
XI в.). Поэтому назвать натуральную экономику отличительной
особенностью феодального общества или ее системообразующим
фактором (эта точка зрения имеет своих сторонников в качестве
своеобразной реминисценции распространенного в исторической
науке XIX и начала XX в. отождествления простого товарного и ка¬
питалистического производства), было бы не корректно. Хотя кре¬
стьянский аграрный мир в условиях денежной ренты не изжил на¬
туральных форм хозяйствования в реализации своих семейных по¬
требностей, тем не менее, феодальная экономика в течение многих
веков существовала в рамках товарного производства. Речь в дан¬
ном случае идет не о «торговле» — внешней или вызванной естест¬
венным разделением труда, — которая всегда была известна сред¬
* Сельский труженик в новых условиях подъема в сельском хозяйстве спосо¬
бен прокормить теперь увеличившуюся, в частности, за счет ремесленников «не¬
производительную» часть общества.
** Усложнение ремесла исключало возможность его соединения с занятиями
сельским хозяйством.
297

невековой Европе, включая ее ранний период. Товарная экономи¬
ка, основанная на производственном разделении труда, действова¬
ла как фактор динамики общества и на определенном этапе —
фактор его разложения.
Любопытно отметить, что приведенная характеристика эко¬
номической структуры, данная в экономических параметрах,
оказывается явно недостаточной для понимания специфики ее
функционирования. Последняя требует выхода в другие сферы
общественного процесса и, в первую очередь, социальную и поли¬
тическую сферы. Таким образом, характеристика экосистемы
получит продолжение в последующем анализе, где мы постараем¬
ся подчеркнуть взаимопроникновение и пересечение подсистем
феодального общества16.
Социально-правовую структуру отличало сложное переплете¬
ние реальных (вещных) и одновременно персональных социаль¬
ных связей — сеньориально-вассальных, протекционистских, се¬
мейных и клановых; связей личной и поземельной зависимости
крестьян от феодала; корпоративные связи в сельской общине, це¬
хах, гильдиях и сословиях. Все они в той или иной мере получали
правовое подтверждение. Социальные связи могут быть ранжиро¬
ваны в группу родственных (рагеп1ё) и фамильных (lignage, parage)
связей — и (условно) «искусственных» (artificielles). Условно, так
как они создавались той или иной общностью в качестве ответа на
вызовы реальности. Как продукт общественного развития они то¬
же естественны, поэтому исследователи часто называют их «псев-
дородственными».
Социальные отношения именно в этой последней группе свя¬
заны, в частности, с особенностями собственности, которая, таким
образом, оказывается не только экономической категорией. В ча¬
стности, сеньориально-вассальные связи, которые отличают соци¬
альную жизнь земельных собственников, определялись условным
характером собственности.
В западноевропейском варианте феодализма формирование
крупной земельной собственности началось в рамках общины, и
исторически ее первой формой стал аллод — безусловная (в рам¬
ках общины, с ограничениями, о которых будет сказано ниже) и
наследуемая собственность. Его развитие шло в двух направлени¬
ях: в одном случае происходило превращение в зависимое держа¬
ние благодаря потере права собственности для части общинников.
Другой стороной процесса становилось превращение аллода в
крупную собственность, владелец которой реально, и тем более
формально, ничем не был связан. Его сменяет промежуточная и
быстротечная форма — бенефиций, т.е. условная собственность,
получаемая пожизненно и за военную службу. Бенефиций, в свою
очередь, трансформируется в самую развитую форму собственно¬
сти — феод (или лен); он представлял собой наследственную услов¬
ную земельную собственность, связанную с несением вассалом во¬
енной службы и выполнением некоторых других обязательств в
298

пользу вышестоящего сеньора, уступившего (или переступившего)
ему часть своего земельного фонда. Реальное и юридическое раз¬
деление собственности оформило ее иерархическую структуру с
несколькими уровнями соподчинения среди земельных собствен¬
ников, связанных вассально-ленными отношениями.
Условный характер собственности явился результатом естест¬
венного процесса внутренней консолидации феодалов, помогая им
удерживать свое богатство и в равной мере противостоять или спо¬
собствовать состоянию войны, которая была важным фактором
внешней и внутренней жизни средневекового общества. С ее
помощью разрешались проблемы территориальных приобрете¬
ний (на индивидуальном и государственном уровне), браков и
престижа.
Система вассальных отношений получила правовое оформле¬
ние, которое отражало более или менее выраженную степень цен¬
трализации, определяя возможности монарха как верховного сю¬
зерена оказывать влияние на эту систему (точнее контролировать
ее). Слабость центральной власти в период оформления системы
могла способствовать наиболее жестким нормам частных связей.
Так случилось с французским господствующим классом, в среде
которого действовал правовой принцип «вассал моего вассала не
мой вассал», ограничивавший взаимодействие монарха с земель¬
ными собственниками.
Как показывает сравнительный анализ, развитость вассальных
связей была более отчетливо выражена в обществах, где частный
сектор в земельном фонде преобладал над государственным. По¬
добная ситуация стимулировала социальную активность земель¬
ных собственников. Показателен в этом смысле вариант восточ¬
ной модели общественного устройства, которую характеризовала
верховная собственность государства на землю. Последняя отли¬
чалась от западной модели, где государь располагал лишь номи¬
нальным правом верховной собственности. Это не исключало на¬
личия на Востоке частных владений, однако их позиции были сла¬
быми: земельная собственность обычно контролировалась госу¬
дарством; политические права собственников подвергались огра¬
ничению; социальная иерархия и система вассально-ленных свя¬
зей развиты недостаточно.
Таким образом, «собственность» в условиях средневекового
общества в действительности являлась «владением». И хотя сред¬
невековая правовая мысль сближала в понятии «условность» вла¬
дение-собственность феодалов с владением-держанием крестья¬
нина, — их реальное содержание принципиально отличалось. Эко¬
номическая зависимость крестьянина от сеньора, независимо от
могущих иметь место различий в юридическом статусе отдельных
категорий этой общественной границы, — выводила социальные
отношения на уровень «классовых», отражавших системообразу¬
ющее противоречие феодального общества17. Поэтому А.Н. Савин
в своей оценке процесса огораживаний в Англии, критикуя
299

К. Маркса за политизацию этого вопроса, был прав, подчеркивая,
что акция со стороны земельных собственников, реализовавших
свое право собственности, носила «правовой характер». Правда,
подобный факт не мог перечеркнуть насильственного характера
акции, разрушавшей традиционные связи.
Сеньорально-вассальные отношения вводят нас в пространст¬
во еще одной особенности социальных связей в средневековом об¬
ществе, сближая консолидированную социальную группу земель¬
ных собственников с другими стратами, действующими, в частно¬
сти, в среде непривилегированной части общества. Этот новый ва¬
риант социальных связей, в свою очередь, является показателем
важной особенности средневекового общества — свойственного
ему корпоративизма, т.е. включенности индивидуума в коллектив
и его зависимость от него. Отмеченная особенность определялась
уровнем развития общества и незащищенностью человеческой
личности перед лицом природы и социальных трудностей: сла¬
бость индивида компенсировалась силой коллектива. Помогая,
коллектив накладывал ограничения на личность, которая могла
осуществлять свои права на собственность, на труд, или политиче¬
ские права — по принадлежности к этому коллективу.
Ремесленники реализовали свое право на труд в качестве чле¬
нов цеха, претендующего на монополию и диктовавшего нормы их
производственной, политической и частной жизни; феодалы, в
свою очередь, реализовали свое право собственности в рамках
сеньорально-вассальных связей, которые, таким образом, тоже ор¬
ганизовывали их в корпорацию; отношения собственности в среде
западного духовенства, живущего в целибате, определялись не
только их включенностью в сеньориально-вассальную иерархию,
но и дисциплиной церковной корпорации в целом и уставами
монастырей. Крестьянство оставалось в рамках сельской общины,
которая регулировала их производственную деятельность, в этой,
а также, в определенных условиях, в социальной сферах, влияя на
взаимодействие с сеньором и государством.
Особый интерес представляют проявления корпоративизма в
социально-политической жизни общества, которые выводили от¬
ношения на общегосударственный уровень. В качестве наиболее
яркой формы средневекового корпоративизма сословную общ¬
ность отличал социально-правовой, юридический статус, хотя в ко¬
нечном счете и он был связан с отношениями к собственности, а
также с общественной функцией группы (и, следовательно, в боль¬
шей или меньшей степени зависел от классового деления).
Так, принадлежность к классу крупных земельных собственни¬
ков определяло господствующее и привилегированное положение
феодалов в обществе, независимо от юридического статуса его со¬
словий — духовенства и дворянства, на которые изначально распа¬
дался класс феодалов. Крестьянство, выполняя в обществе важ¬
нейшую функцию его кормильца, смогло к концу Средневековья
несколько улучшить свой юридический статус, в частности благо¬
300

даря активизации социальных функций общины, но в целом этот
последний отличали не столько права, сколько ограничения.
Городское сословие, добившееся автономии от земельных соб¬
ственников и известного политического признания в государстве,
тем не менее, не смогло уравнять себя с господствующим классом.
Однако оно поднялось в своем статусе выше крестьянства, отчего
его нередко называют «средним» или «третьим» классом феодаль¬
ного общества. Условность подобного определения объясняется
крайней социальной неоднородностью этого сословия, связанной,
в частности, с разными функциями его отдельных страт (к приме¬
ру, занятия производственной деятельностью или торговлей). Про¬
цесс сословного оформления отличался динамизмом и демонстри¬
ровал по мере развития общества способность общественных сил
к самоорганизации и активности (пример с «дворянством мантии»
во Франции).
Корпоративизм собственности и юридического статуса были
характерной особенностью не только феодального, но всех об¬
ществ доиндустриального периода. Однако средневековый запад¬
ноевропейский вариант развития дал пример выраженного инсти¬
туционального и юридического оформления этой особенности, а
впоследствии и решительного разрыва с ней в капиталистической
структуре с ее принципами свободной частной собственности и
юридической формулой свободы личности18.
Политическую структуру феодального общества отличал вла¬
стный полицентризм с преобладанием авторитарной природы вла¬
сти. В этом полицентризме просматривается некая дуальная связ¬
ка: власть монарха в центре — и политическая власть на местах.
Последняя могла быть разной: по объему возможностей и природе
власти в форме автономии земельного собственника, города и кор¬
пораций с их особым юридическим статусом или привилегиями и,
наконец, автономии сословий. Последняя линия взаимодействия и
противоречий, начиная с XIII в. становится постепенно ведущей в
социальных и политических связях центра с обществом, не вытес¬
няя до конца другие автономные силы, в частности автономию вот¬
чинников, но сосуществуя с ними и умножая полицентризм.
В случае с традиционной связкой «власть монарха — власть
вотчинника», мы вновь вынуждены вернуться к вопросу об осо¬
бенностях земельной собственности, точнее условиям ее реализа¬
ции. Разделение собственности на землю и на орудия труда между
феодалами и крестьянами сообщали последним известную автоно¬
мию, породив в средневековом обществе явление «внеэкономиче¬
ского принуждения». Явление предполагало насилие над лично¬
стью производителя (ограничение в гражданских правах), в каче¬
стве средства, которое должно было обеспечить поступление рен¬
ты. Реализация подобной задачи в условиях западноевропейского
варианта развития ложилась по преимуществу на плечи каждого
из земельных собственников. Ситуация диктовала необходимость
соединения феодальной земельной собственности с политической
301

властью вотчинника, которые формировали отношения господ¬
ства (dominium), не только над землей, но и над людьми.
Степень внеэкономического принуждения была различной —
от жестких форм личной зависимости (отсутствие свободы в праве
наследования или брака, иногда прикрепление к земле, продажа
крестьян, физические наказания) до подчинения судебной и адми¬
нистративной власти феодала и ограничений в политических пра¬
вах на общегосударственном уровне (сословная неполноправ¬
ность). Таким образом, если взаимоотношения сеньора и вассала
носили характер договора, с необходимостью для обеих сторон, ко¬
торых объединяла общая принадлежность к статусу noblesse, со¬
блюдать взаимные обязательства, то во взаимоотношениях сеньо¬
ра с крестьянами присутствовал выраженный элемент принужде¬
ния, благодаря чему вотчина обретала социально-политические
функции (сеньория banale). Внеэкономическое принуждение и по¬
литическая власть феодала отражали специфику феодальной сис¬
темы, механизм которой не действовал без политического принуж¬
дения, создавая исключительную ситуацию легализации политиче¬
ской власти частных собственников и не менее исключительную
ситуацию, связанную с особой ролью политического фактора в
средневековом обществе в целом. Я имею в виду не только отме¬
ченную нами значимость фактора в функционировании системы,
но и в ее генезисе, особенно в условиях бессинтезного варианта
развития (институт «бокленда», «окняжение» земли); в ее сохране¬
нии и укреплении с помощью государства на этапе классического
и позднего Средневековья, в частности благодаря влиянию послед¬
него на положение земельных собственников (служба в армии, го¬
сударственном аппарате и при дворе, финансовая помощь). Более
того, политический фактор определил выраженность личностных
связей в обществе: патроната, коммендаций и других, которые
вуалировали вещную основу связей, будучи неразрывно связан¬
ными с ними.
Хотелось бы особо подчеркнуть факт реализации политическо¬
го фактора и личностных связей в пространстве вещных отноше¬
ний. Данное обстоятельство часто забывается или игнорируется
некоторыми исследователями. В процессе генезиса феодализма, к
примеру, ученые отмечают факт установления личной зависимо¬
сти, опережающий потерю земли общинниками. На заре «пере¬
стройки» в отечественной медиевистике, когда новое понимание
соотношения материи и духа, политики и экономики еще не стало
достоянием даже наиболее открытых новому специалистов, каким
был А.Я. Гуревич на рубеже 60 —70-х годов прошлого столетия,
протест против идеи экономической доминанты решался по прин¬
ципу альтернативы. Потребовалось время для осознания очевидно¬
сти того, что протекцию, следствием которой становилась личная
зависимость, мог предоставить человек, располагающий соответ¬
ствующими возможностями. Следовательно, процесс в любых его
формах шел в условиях социальной дифференциации и формиро¬
302

вания крупной земельной собственности, предупреждая от одно¬
стороннего видения процесса.
Средневековое общество отличало разнообразие и продвину-
тость форм государственности от варварских и раннефеодальных
королевств до национальных государств и имперских образова¬
ний. На путях этой эволюции общество изживало патримониаль¬
ную (частную) природу власти и власти, основанной на личност¬
ных (сеньориально-вассальных) связях, постепенно сообщая госу¬
дарству характер публично-правового. Преимущественной фор¬
мой политической власти выступала авторитарная, монархическая
власть, носитель которой сосредотачивал всю полноту прерогатив
в области суда, законодательства, администрации и налогов. Наи¬
более выраженные формы подобные притязания и возможности
верховной власти в большей или меньшей степени были реализо¬
ваны в условиях «абсолютной монархии».
Вместе с тем, Средневековье знало и коллективные, выборные
принципы управления, реализованные на уровне городов (частич¬
но освободившихся от власти земельных собственников; городов-
коммун и городов-государств). Более того, в период Средневековья
именно Европе человечество обязано такой уникальной и неиз¬
вестной ранее формой политического устройства, как сословно¬
представительный режим, предвосхитивший и подготовивший ро¬
ждение гражданского общества Нового и Новейшего времени19.
Она оказалась возможной благодаря специфике социального раз¬
вития — сословной активности.
И, наконец, завершающая нашу общую характеристику фео¬
дальной системы — оценка ее духовной жизни.
Человеческое сознание в его основных параметрах ментально¬
го и отрефлектированного сознания, включая идеологию, прони¬
зывало все сферы и уровни общественного развития. Идею их не¬
разрывности и вместе с тем только относительного совпадения пе¬
редает актуальное ныне в науке положение об истории истинной и
воображаемой (imaginaire). Материальная жизнь неминуемо ста¬
новится «репрезентацией материальной жизни», объясняя выше¬
приведенную нами оценку Ж. Дюби «производственных отноше¬
ний»: действуя в реальных формах производства и собственности,
они «концентрировались», по его словам, в сознании людей. Кре¬
стьянские восстания в эпоху Средневековья, естественно, базиро¬
вались на реальном ухудшении положения сельских тружеников в
силу каких-то реальных причин — нарушений норм ренты со сто¬
роны сеньоров, усиления налогов со стороны государства, неодно¬
значных результатов процессов смены форм ренты или личного
освобождения крестьян, однако сама вероятность насильственных
акций крестьян определялась осознанием ими невозможности ми¬
риться со сложившейся ситуацией.
Модель западноевропейского noblesse равным образом связа¬
на как с оформлением земельной собственности, так и с «особым
состоянием ума» (etat d^sprit).
303

Сопряженность духовного и материального мира весьма
красноречиво демонстрирует история христианской церкви —
в форме католической конфессии в западноевропейском общест¬
ве. Ее роль и общественные функции предопределила выражен¬
ная, хотя и не получившая монопольного положения рели¬
гиозность средневековых людей. Их ментальность и создаваемую
систему ценностей отличали повторяющиеся общие (в частности
стадиальные) особенности сознания (способность к сакрализации
явлений земного мира, универсализм и символизм мышления),
а также особенности социализации средневекового человека
(сословная принадлежность общности и личности). Исключитель¬
ная роль католической церкви дала основание некоторым исследо¬
вателям оценивать ее в качестве системообразующего фактора
феодальной системы в целом. Например, Ж. Дюби в своей общей
характеристике феодализма называет ее «основным ключом всего
свода феодальных отношений» или их главной движущей силой
(force matrice)20.
Духовенство как сакрализированная часть христианского со¬
общества в сознании мирян не только воплощало общность в це¬
лом, но реализовало непосредственную связь человека и общества
с верховным божеством.
Церковь находилась в сердце общественных отношений, сама
являясь крупным земельным собственником, включенным в эко¬
номические и социальные условия ее реализации, хотя и в рамках
целибата (сеньория и связи с крестьянством), а также в иерархию
сеньориально-вассальных отношений.
Церковь выступала не только одной из трех основных полити¬
ческих сил западноевропейского общества вместе с главами наци¬
ональных государств и империй, но притязала (и часто небез¬
успешно), на роль арбитра в конфликтах светского мира и даже
подчинение светской власти. Она являлась важным условием леги¬
тимизации королевской власти, коронуя и сакрализуя монархов;
участвовала в формировании института рыцарства (chevalerie), ко¬
торый консолидировал земельных собственников; контролировала
«Время» (года, работ, мира и войны), образование, мораль и куль¬
турную жизнь (скульптуру, живопись, музыку и пение), частную
жизнь живых (браки и исповедь) и мертвых (кладбища, отпевание,
культ предков). Даже государственное право (в форме правовой
мысли или судебной практики) в качестве фактора исключитель¬
ного значения в развитии государства и личности, испытало на се¬
бе влияние канонического права.
Подводя итоги нашей попытке показать взаимопроникновение
и многозначность каждой из подсистем, остается подчеркнуть, что
ее результаты служат убедительными аргументами в пользу комп¬
лексного и системного видения явления. Парадоксально, но эти ре¬
зультаты побуждают сторонников системной оценки феодализма
откорректировать свою критику позиции любителей «выборочной
тактики», которые предпочитают сводить содержание понятия к
304

какой-то одной стороне явления — чаще всего к отношениям fdo-
dalitd или ментальности. Действительно, каждая из подсистем мо¬
жет стать индикатором явления, при условии, однако, признания,
что ни одна из них не исчерпывает явления. Главное же состоит в
том, что в своей особости подсистемы несут на себе печать целого,
не существуют вне этого целого — разве только в исследователь¬
ском поиске ученых.
В этой связи и в заключении хотелось бы вернуться к главной
теме доклада и статьи А.Я. Гуревича, в которых он анализирует
проблему «крестьянской цивилизации» или «крестьянского мира».
Автор поднимает значимость «нейтральной социальной страты»,
не подпадающей, по его мнению, под генеральный процесс в усло¬
виях генезиса феодализма, и далее, в целом, для феодальной систе¬
мы, подчеркивая факт наличия в последней «крестьянского мира».
Будучи основой всех феодальных феноменов, по его словам, он от¬
нюдь не поглощается ими и обладает собственной ипостасью. Эта
позиция, по ряду моментов подтверждая наши выводы, кажется
чрезвычайно интересной и плодотворной, хотя и требует коррек¬
тив. Наше пожелание сводится к необходимости более определен¬
ного выделения в оценке разнопорядковых этапов в эволюции сре¬
дневекового крестьянства. Как бы нам ни хотелось, чтобы этот мир
свободных независимых общинников, трудящихся субъектов, су¬
ществовал возможно дольше, он постепенно исчезал, подпадая с
большей или меньшей завершенностью под генеральную линию
развития, но не теряя некоторых качеств своей «особости». Даже
Скандинавский регион, к истории которого традиционно апелли¬
рует А.Я. Гуревич, при всем его своеобразии в рамках западноев¬
ропейской цивилизации, не выпадает в целом из общей картины,
за исключением, пожалуй, только Норвегии, если иметь в виду
судьбу свободного крестьянства.
В этой связи нельзя не вспомнить о разработках А.И. Неусыхи-
ным проблемы «дофеодального периода». Он корреспондировал
его довольно протяженной истории соседской общины, доказывая
самодостаточность этого переходного периода, чем вызвал крити¬
ку со стороны «ревнителей формационного благочестия»21. Спустя
много лет один из отечественных медиевистов, обратившись к ис¬
тории Ирландии III —VIII вв. убедительно подтвердил справедли¬
вость попытки А.И. Неусыхина22. Этот осколок кельтского мира на
границах Римской империи, население которого не подверглось
римской колонизации, подобно своим собратьям галлам и бриттам
избежал этнических встрясок периода Великого переселения гер¬
манских народов вплоть до конца VIII в., когда на его территории
появились скандинавские завоеватели. Ирландская общность «за¬
стыла» в пробеге «длинного времени» (III —VIII вв.) на уровне бес¬
классового общества, с высокой степенью хозяйственного разви¬
тия в области земледелия и ремесла, достигшего уровня межотрас¬
левых и отраслевых корпораций. Не берусь судить о причинах — в
частности, можно ли их сводить только к факту изоляции этого ми¬
305

ра, т.е. к причине внешнего порядка. Очевидно, имело бы смысл
посмотреть на действующие там правовые нормы и порядки в
общине, которые могли сыграть охранительную и стабилизирую¬
щую роль. В данном контексте, однако, важен сам факт возможно¬
стей и реальной мощи мира мелкой свободной собственности.
К затронутому А.Я. Гуревичем вопросу о чувстве чести и досто¬
инства в среде средневекового крестьянства хотелось бы добавить
пример из близких мне по интересам сюжетов из истории Запад¬
ной Европы XIII —XV вв. — времени уже упомянутых нами актив¬
ных процессов сословного самоопределения в обществе, связан¬
ных с социальными изменениями и выраженным подъемом в раз¬
витии и применении права. В эти процессы с большей или мень¬
шей выраженностью и результативностью — в зависимости от ре¬
гиона и страны — оказалось вовлеченным и крестьянство, пережи¬
вая их главным образом в рамках общины, чьи социальные функ¬
ции активизировались вплоть до образования сельских коммун и
много реже поднимали до участия в сословно-представительных
органах. Его легальная и не всегда легальная активность (т.е. в виде
восстаний или отдельных насильственных акций), но всегда реаль¬
ная значимость в качестве тех, кто кормил общество «трудом рук
своих», побуждали не только депутатов от городского, но и от при¬
вилегированных сословий выступать в качестве их защитников на
заседаниях представительных ассамблей23.
В контексте затронутой нами темы системности феодализма,
хотела бы соотнести выделенный А.Я. Гуревичем компонент кре¬
стьянства, или «мелкого производителя», как важного индикатора
феодальной системы с проблемой ее вариативности.
Позволю себе в собственном варианте образного решения
этой задачи прибегнуть к «эффекту артишока». Добираясь до глав¬
ной и (следует признать) самой вкусной его части — сердцевины
плода, мы будем отрывать лепестки, символизирующие очень раз¬
ные варианты в феодальной системе: форм земельной крупной
собственности — государственной и частной, условной и «менее
условной»; более или менее выраженных автономных, или цент¬
рализованных систем вассальных отношений; неодинаковых им-
мунитетных прав и т.д. Сердцевиной во всех случаях остается кре¬
стьянин в деревне и ремесленник в городе, т.е. мелкий производи¬
тель, владелец орудий труда. Его знала Античность, он останется в
системе капиталистических отношений, сохранит себя как редкий
случай в качестве единоличника и кустаря даже после процессов
советской индустриализации и коллективизации. Но только в
Средние века, в статусе зависимого мелкого и основного произво¬
дителя, он обретет значение системообразующего элемента обще¬
ственных отношений.
Признание этого факта могло бы если не примирить крайние
позиции в среде медиевистов и руссистов, то способствовать более
гибкой и открытой принципу относительности оценке интересую¬
щей нас эпохи, а также продуктивным поискам не только рас¬
306

хождений, но и схождений в компонентах той общественной сис¬
темы, которую многие предпочитают по-прежнему называть «фео¬
дализмом».
1 См. сб.: Ключевые проблемы изучения и преподавания истории средних ве¬
ков. М., 2006.
2 Хачатурян Н.А. Современная отечественная медиевистика в контексте миро¬
вой исторической науки // Средние века. М., 2001. Вып. 62. См. также наст. изд.
с. 268-284.
3 Guisot. Essai sur l'histoire de France. P., 1836. P. 340 — 358; Histoire de la civilisa¬
tion en France depuis la chute de Г Empire romain. 1828— 1830. P., 1869. Vol. 3. P. 85 — 87.
4 Один из глубокоуважаемых мной коллег-медиевистов в своем первом пуб¬
личном опыте борьбы с «генерализирующей» историей (семинар Ю.Л. Бессмертно¬
го), движимый понятным желаем освободить историческую науку от ошибок, пред¬
ложил основным видом научных трудов сделать публикацию источников, чем за¬
метно озадачил читателей и слушателей его доклада. Зачем, собственно, необходим
столь радикальный поворот в деятельности историков, если отпадает необходи¬
мость в творческом использовании источников — разве что для подготовки новых
профессионалов-публикаторов? Но в этом случае мы вновь возвращаемся к исход¬
ной ситуации.
5 Семенов Ю.И. Введение во всемирную историю. М., 1997. Вып. 1; Исто¬
мин АЛ. О колониальном политаризме, латиноамериканском феодализме и некото¬
рых аспектах отношения к аборигенам в Русской Америке // Этнографическое
обозрение». М., 2000. № 3. С. 89— 108.
6 Лукин П.В. Праздник, пир, вече. К вопросу об архаических чертах обществен¬
ного строя восточных и западных славян // Ключевые проблемы... С. 198, 199.
7 ВикоД.Б. Основания новой науки об общей природе наций. М; Л., 1940; Кон-
дорсэ Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М., 1936.
8 Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993.
9 Duby G. Ou'est-ce que la societd fdodale? P., 2002. Ch. IV: Pour un thdorie du fdo-
dalisme. P. 178.
10 Febvre L. Combats pour l'histoire. P., 1953.
11 Lardreau G. Dialogues. G. Duby—G. Lardreau // Duby G. Ou'est-ce que la soci-
etd fdodale? P., 2002. P. 1583.
12 Berr A. La synthese en histiore, essai critique et thdorique. P., 1911; 1953;
Braudel F. Histoire et sciences sociales: 1алlongue durde // Annales. E.S.C. 1958. N 4.
13 Le Goff J. Pour un autre Moyen Age. Temps, travail et culture en Occident, 18
essais 1956—1976. P., 1977.
14 Рейснер Л.И. Историческое общество как единство формационных и циви¬
лизационных начал// Цивилизации. М., 1993. Вып. I.
15 Хачатурян НЛ. Сущность понятия «средние века» и «феодализм» // Учеб¬
ник по истории средних веков (для ун-тов) М., 1997. Т. 1, гл. 1. М., 2000; М., 2005;
Проблему системного видения истории в западной медиевистике см.: Атол R.
Introduction a la philosophie de l'histoire: Essai sur les limites de l'objectivitd historique.
P., 1938; Kula W. Thdorie dconomique du systeme fdodal: pour un modele de l'dconomie
polonaise XVIе — XVIIIе siecles. 1962. P., 1970; Veyne P. Comment on dcrit l'histoire: Essai
d'epistdmologie. P., 1971; Le GoffJ. La civilisation de l'Occident mddidval. P., 1964; Idem.
Le Moyen Age. P., 1962; Idem. Pour un autre Moyen Age. Temps, travail et culture en
Occident, 18 essais 1956— 1976. P., 1977; Idem. Histoire nouvelle. 1978; La nouvelle his¬
toire / R. Chartier, J. Revel. P., 1978; Le Goff J., Nora P. Faire de l'histoire. P., 1974;
Certeau M. L'Ecriture de l'histoire. P., 1975; Foucault M. II faut defendre la societd. Cours
au Colldge de France. 1975—1976. P., 1997; Guerreau A. Le fdodalisme: un horizon
thdorique. Prdface de J. Le Goff. P., 1978; Le Moyen Age. P., 1986. Vol. 3. Evance P.J. Un
Defence of History. L., 1997; Thompson W. Postmodernism and History. Basingstoke,
2004.
16 Bloch M. Rois et serfs. Un chapitre d'histoire Capdtienne. P., 1920; Pirenne H. Les
villes de Moyen Age. Essai d'histoire dconomique et sociale. P., 1927; Oliviers-Martin Fr.
307

L'organisation corporative de la France d'Ancien Rdgime. P., 1938; Martin-Saint-
Ьёоп E.H. Histoire de corporations de mdtiers. P., 1940; Coomaert E. Les corporations de
mdtiers en France avant 1789. P., 1941; Mollat M. Gen£se mddidvale de la France modeme
(XIV—XV s.) P., 1970; Duby G. Dir. Histoire de la France urbaine. T. 2: La ville mddidvale.
P., 1980; Fossier R. Enfance de l'Europe. Aspects dconomiques et sociaux, X —XII s. P.,
1987. 2 vol; La ville, la bougeoisie et la gen£se de l'Etat modeme (XII — XVII siecles) / Ed.
N. Bulst, J.-Ph. Jenet. P., 1988; Idem. Siegneurs et paysans. P., 1988; Idem. L'Economie
rurale et la vie des campagnes dans Г Occident mddidvale. P., 1962; Boutruche R.
Seigneurie et feodalitd. P., 1968—1971. 2 vol; Bois G. Crise du fdodalisme. Economic
rurale et ddmographie en Normandie orientale du ddbut du 14-e si£cle au milieu du XVIе
si£cle. P., 1976; Contamine P. Et coll. L'dconomie mddidvale V —XV s. P., 1993; Day J.
Monnaies et marches au Moyen Age. 1994; Bloch M. La societd fdodale. P., 1991 (3 ed.);
Idem. Les caractdres originaux de l'histoire rurale frangaise. P., 1999; Петрушев-
скийД.М. Восстание Уота Тайлера. М., 1914; Косминский ЕЛ. Исследования по агар¬
ной истории Англии. М.; Л., 1947; Сказкин С.Д. Избранные труды по истории. М.,
1976; Неусыхин А.И. Судьбы свободного крестьянства в Германии VIII —XII вв. М.,
1964; Он же. Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодально¬
го общества в Западной Европе VI —VIII вв. М., 1956; Филиппов КС. Средиземно-
морская Франция в раннее время: проблемы становления феодализма. М., 2000; Ви¬
нокурова М.В. Мир английского манора. М., 2004.
17 Понятие класс имеет прежде всего экономическое содержание, определяя
место той или иной общности людей в производстве и ее отношение к собственно¬
сти на средства производства и орудия труда. Этому понятию в строгом смысле сло¬
ва соответствовали в феодальном обществе только два противостоящих и связан¬
ных друг с другом класса — феодальные земельные собственники и зависимое кре¬
стьянство.
18 Flach J. Les origins de l'ancienne France. P., 1886— 1917; Dumont L. Homo hierar¬
chies: Essai sur le systeme des castes. P., 1966; Renouard Y. Etudes d'histoire mddidvale:
2 vol. P., 1968; Bosl R. Castes, ordres et classes en Allemagne // Problemes de stratifica¬
tion social: Actes du colloque de 1966 / Publ. par R. Mousnier. P., 1968; Duby G. Hommes
et structures du Moyen Age. Recueil d'articles. P., 1973; Idem. Les Trois ordres ou l'ima-
ginaire du fdodalisme. P., 1978; Idem. Le chevalier, la femme et le prdtre. P., 1982;
GanshofT.-L. Qu'est ce que fdodalitd. Bruxelles, 1982; Prosopographie et genese de l'Etat
modeme / Par Fr. Autrand. P., 1986; Хачатурян H.A. Сословная монархия во Франции
XIII —XV вв. М., 1989; Она же. Феномен корпоративизма // Общности и человек в
средневековом мире. М.; Саратов, 1992; GuerreauA. Fief, fdodalitd, fdodalisme. Enjeux
sociaux et reflexion historienne // Annales E.S.C. 1990. N 1; Barthdldmy D. L'ordre
seigneurial. P., 1990; L'Etat et des aristocrates XII — XVII siecles (France, Angleterre,
Ecoss) / Par Ph. Contamine. P., 1989; Heers L. L'Occident aux XIV et XV siecles: Aspects
economiques et sociaux. P., 1994; Reynolds S. Fiefs and Vassals. The Medieval Evidence
(reinterpr.). Oxford, 1994; Aurell M. La noblesse en Occident. P., 1996; Comtamine Ph. La
noblesse au royaume de France. De Philippe le Bel a Louis XII: Essai de synthdse. P., 1997;
Werner K.F. Naissance de la noblesse. L'essor des dlites politiques en Europe. P., 1998;
Collins H. The Order of the Garter 1348—1461. Chivalry and Politics in Late Medieval
England. Oxford, 2000.
19 Bloch M. Le rois thaumaturges. P., 1924 (1961); Ha7phen I. La place de la royautd
dans le systeme fdodal: A travers l'histoire du Moyen Age. P., 1955; Pacaut M. Les struc¬
tures politiques de Г Occident medieval. P., 1969; Gudnde B. L'Occident aux XIV et
XV siecles. P., 1971; StrayerJ.R. Les origines mddidvales de l'Etat modeme: trad. P., 1979;
Хачатурян H.A. Возникновение Генеральных Штатов во Франции. М., 1976; Она же.
Сословная монархия во Франции...; Ellul J. Histoire des institutions. P., 1984; Genese
de l'Etat modeme / Prdl^vement et redistribution J. Ph. Genet, M. Le Menet. P., 1987;
Boureau A. Le simple corps roi. L'impossible sacralitd des souverains frangais XV—XVIII
s. P., 1988; Kantorowicz E.H. Les deux corps di roi. P., 1989; Renaissance du pouvoir ldg-
islatif et genese de l'Etat / Par A. Gouron, A. Rigaudiere. Montpellier, 1988; L'Etat
modeme: territoire, droit, systh£me politique / Par N. Coulet, J.Ph. Genet. P., 1990; Etat
modeme: Genes, bilan et perspectives / J.Ph. Genet. P., 1990; Baudet J.-P. L'Europe
occidentale chrdtienne. P., 1995; Les origines de l'Etat modeme en Europe /
308

Dir. W. Blockmans. J.-Ph. Genet. P., 1998; Двор монарха в средневековой Европе.
Явление, модель, среда / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2001; Королевский двор в
политической культуре средневековой Европы. Теория. Символика. Церемониал /
Отв. ред Н.А. Хачатурян. М., 2004; Священное тело короля: ритуал и мифология
власти / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2006.
20 Duby G. Pour un thdorie du fdodalisme. P., 2004. См. также: Histoire de l'Eglise /
Sous la dir. A. Fliche et V. Martin. P., depuis 1934; Lagarde G. La Naissance de l'esprit
laique au ddclin du Moyen Age: 5 vol. P., 1956— 1962; Ouriliac P. Etudes d’histoire du
droit mddidval: 2 vol. P., 1970. 1980; Gaudemet J. La formation du droit canonique
medieval. Londres, 1980; Le Goff Au Moyen Age: Temps de l’Eglise et temps de mar-
chand, Pour un autre Moyen Age. Temps, travail, culture en Occident. P., 1977; Le GoffJ.
Histoire et mdmoire. P., 1988; Le GoffJ. Les intellectuels au Moyen Age. P., 1985; Culture
et iddologie dans la gendse de l'Etat modeme / Bibl. de l'Ecole frangais de Rome. Rome,
1985; Etat et Eglise dans la genes de l’Etat modeme / 6d. J.P. Genet, B. Vincent. Madrid,
1986; Novelle histoire de l'Eglise /aSous la dir. de L.J. Rogier, R. Aubert, L. Jdzdquel,
M.D. Knowles. P., 1989. Le Moyen Age / D. Knowles, D. Obolensky; Droit et thdologie
dans la science politique de l'Etat modeme / Ed. J.-Ph. Genet, J.-Y. Tillette. Rome, 1990;
Droit savants et pratique frangaise du pouvoir (XI — XV siecles) J. Krynen, A. Rigaudiere.
Bordeaux, 1992; Fdodalitd et droit savants dans le Midi mddidval. Londres, 1992;
Dawson Ch. La Religion et la formation de la civilisation occidentale: trad. P., 1935;
BaudetJ.-P. L’Europe occidentale chrdtiennd. P., 1995; Duby G. Qu’est ce que la societd
fdodale? P., 2002. Ch. 7: Problemes et mdthodes en histoire culturelle. 1481 — 1555.
21 Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от ро¬
доплеменного строя к раннефеодальному // Проблемы истории докапиталистиче¬
ских обществ. М., 1968. Кн. 1.
22 Безрогов В.Г. Хозяйственная жизнь ирландского общества III — VIII вв.: авто-
реф. дисс. ... канд. ист. наук. М., 1988.
23 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII — XV вв.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Творческий выбор (От автора) 5
I. Теория и социология власти г 8
1. Полицентризм и структуры в политической жизни средневеково¬
го общества 8
2. Западноевропейский монарх в пространстве взаимоотношений с
духовной властью (морфология понятия власти) 14
3. Сакральная природа королевской власти и проблемы человеческо¬
го сознания 23
II. Проблемы социальной истории средневековой Европы 31
1. Средневековый корпоративизм и процессы самоорганизации в
обществе. Взгляд историка-медиевиста на проблему коллективно¬
го субъекта 31
2. Город в системе феодальных отношений 46
3. «Вольный город» и городское сословие в Западной Европе (формы
самоорганизации городской общности) 62
Природа и формы освободительного движения городов 63
Особенности освободительного движения. Аналогии с борьбой за
«Божий мир» 66
Результаты освободительного движения городов 69
Городское право и корни «правового общества» в Западной
Европе 75
Политическая и социальная реальность городской автономии 79
Средневековый город и государство 86
4. Социальная организация французского крестьянства в
XIII —XIV вв. (по материалам Парижского парламента) 92
5. Французское крестьянство в системе сословной монархии 109
6. Крестьянский вопрос на Генеральных штатах 1484 г. во Франции 117
7. К вопросу об эволюции западноевропейского дворянства (внут¬
ренняя стратификация и социальный потенциал) 132
8. Аристотелевское понятие «гражданин» в комментариях Николая
Орезма и социальная реальность во Франции XIII — XIV вв 139
III. Европейский феномен сословного представительства.
К вопросу о предыстории «гражданского общества» 156
1. Введение. Знакомый сюжет и новые подходы 156
2. Природа авторитарной власти: от патримониальной к публично¬
правовой монархии 166
Обычай, письменное право и закон в общественном предназначе¬
нии правителя 166
310

Личностный компонент в общественных связях и отношения под¬
данства. Новый этап в развитии права 169
3. Процессы сословного самоопределения. Необходимость и воз¬
можность новой формы диалога власти и общества 178
Сословия в социальной стратификации общества (содержание
понятия) 178
Консолидация сословий и ее общегосударственный уровень 180
4. Механизм сословного представительства в его организационной
структуре и практике 189
Выборы в сословном обществе 191
Свобода и несвобода депутата 196
5. Диалог власти и общества: сила и слабости сторон 204
Стратегия и тактика власти 204
Притязания сословно-представительных учреждений и их реали¬
зация 206
Причины и возможности сословного представительства как
явления 214
6. Заключение. Представительный режим в контексте проблем
«L'Etat moderne» и «гражданского общества» 225
IV. Двор монарха и репрезентация власти 228
1. Проблемы и перспективы в изучении темы Королевского двора... 228
2. Бургундский двор XV в. и его властные функции в трактате Оливье
де Ля Марша 239
3. Светские и религиозные мотивы в придворном банкете «Обет
Фазана» при дворе герцога Бургундского в XV в 250
V. Из истории медиевистики 268
1. Современная отечественная медиевистика в контексте мировой
исторической науки 268
2. Общественная система и принцип относительности. К вопросу
о содержании концепт-явления «феодализм» 285

TABLE DES MATURES
Introduction (Le choix crdateur) 5
I. Theorie et sociologie du pouvoir 8
1. Policentrisme et structures dans la vie politique de la socidtd
mddidvale 8
2. Monarque occidental dans l'espace des rapports avec le pouvoir
spitituel (morphologie de la notion du «pouvoir») 14
3. Nature sacrde du pouvoir royal et quelques caracteres de la
conscience humaine 23
II. Prob№mes de l'histoire sociale de TOccident medieval 31
1. Corporativisme mddidval et la socidtd en formation. Point de vue
de l'historien-mddidviste sur le probleme de «sujet collectif» 31
2. La ville mddidvale dans le systeme des relations sociales 46
3. «Vile libre» et l'ordre des citoyens 62
Nature et formes du mouvement liberateur des villes 63
Particularitds du mouvement liberateur. Analogie avec la lutte pour
Paix de Dieu 66
Resultats de mouvement liberateur des villes 69
Droit des villes et les racines de la «socidtd de droit» en Occident 75
Rdalitd politique et sociale de l'autonomie des villes 79
Ville mddievdle et l'Etat 86
4. L'organisation sociale de la paysannerie frangaise des XIIIе —XIVе
siecles d'apres les doruments du Parlament de Paris 92
5. La paysannerie frangaise dans le systeme de la «monarchie
temperde» 109
6. La question paysanne aux Etats Gdndraux 1484 117
7. Pour la question de revolution de la chevalerie occidentale
(stratification et potential social) 132
8. La notion aristotdlicienne de «citoyen» dans les commentaries de
N. Oresme a la «Politique» et la realitd sociale en France des
XIIIе-XIVе siecles 139
III. РЪёпотёпе europeen de la representation medievale des etats.
Pour la question de la prehistoire de «societe civile» 156
1. Introduction. Le sujet connu et les appoches nouvelles 156
2. La nature du pouvoir autoritaire: d'une m^archie patrimoniale vers
une monarchie publique et juridique 166
Coutume, droit et loi dans les representations de la fortune publique
du monarque 166
312

Eldment personnel dans les relations sociales et les rapports de
l'assujetissement. Etape nouvelle dans 1'evolution du droit 169
3. Processus de Г autoorganisation dans la socidtd: necessity et
possibility d'une nouvelle forme de dialogue entre pouvoir et society ... 178
Les ytats dans la stratification sociale (contenu du concept «ytat») 178
Consolidation des ytats dans l'espace ytatique et le probleme des
limites d'Etat 180
4. Mecanismes du rdgime reprdsentatif dans son organization et sa
pratique 189
Les yiections dans la sociyty corporative 191
Liberty et captivity du ddputy 196
5. Dialogue entre pouvoir et sociyty: forces et faiblesses des parties 204
Statdgies et tactiques du pouvoir 204
Prytentions des institute reprdsentatifs et leur realisation 206
Fondements et possibility du rdgime reprdsentatif comme
phenorndne 214
6. Conclusion. Le rdgime reprdsentatif dans le context probleme de
«l'Etat modeme» et de «la sociyty civile» 225
IV. La Cour du monarque et la reprysentation du Pouvoir 228
1. Problymes et perspectives dans le recherche du theme de la Cour
royale 228
2. La Cour de Bourgogne des XV siycle et ses fonctions autoritaires
selon le traty d'Olivier de La Marche 239
3. Motifs sdculiers et religieux du banquet du «Voeu de Faisan» 250
V. Pour une histoire des etudes mydiyvales 268
1. Etudes mddievales contemporaine en Russie dans le contexte de
la science historique mondiale 268
2. Le systeme social et principe de relativity. Pour la question du
contenue de concept-phynomene du «fdodalisme» 285

Научное издание
Хачатурян Нина Александровна
Власть и общество
в Западной Европе
в Средние века
Утверждено к печати
Ученым советом
Института всеобщей истории
Российской академии наук
Заведующая редакцией НЛ. Петрова
Редактор В.Н. Токмаков
Художник В.Ю. Яковлев
Художественный редактор Т.В. Болотина
Технический редактор В.В. Лебедева
Корректоры З.Д. Алексеева,
Г.В. Дубовицкая,Т.А. Печко

Подписано к печати 31.10.2008
Формат 60 х 90V16. Гарнитура Балтика
Печать офсетная
Усл.печ.л. 20,0. Усл.кр.-отт. 20,5. Уч.-изд.л. 22,0
Тип. зак. 3694
Издательство «Наука»
117997, Москва, Профсоюзная ул., 90
E-mail: secret@naukaran.ru
www.naukaran.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ГУП «Типография «Наука»
199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12

N.A. Khatchaturian
Pouvoir
et societe
en l’Europe occidentale
au Moyen Age
NAOUKA