Новая и новейшая история №6 за 1994 год

Теги: журнал новая и новейшая история журнал новая и новейшая история

ISBN: 0130-3864

Год: 1994

Похожие

Новая и новейшая история №6 за 2011 год

Новая и новейшая история №6 за 1992 год

Новая и новейшая история №6 за 1988 год

Новая и новейшая история №6 за 1979 год

Текст

* flTHi ISSN 0130-3864
I(ШЛИ
и
НОВЕЙШАЯ
ИСТОРИЯ
№МННВННИПИВМИИИМНИНИНЯНИИИКвИН|
В номере
ЧЕХОСЛОВАКИЯ, 1968 ГОД. ПО ДОКУМЕНТАМ ЦК КПСС
О ПОДГОТОВКЕ НАУЧНЫХ КАДРОВ ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
ИНТЕРВЬЮ С АКАДЕМИКОМ В. Г. ТРУХАНОВСКИМ
БОЛГАРИЯ: ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН. 1989—1994
АМЕРИКАНСКОЕ ВОЕННОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ И СССР. 1943—1944
ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ Р. ЗОРГЕ * '■ ■.
К. МАРКС И А. ГЕРЦЕН: ИСТОРИЯ ОДНОЙ ВРАЖДЫ
ГИБЕЛЬ А. С. ГРИБОЕДОВА
1994

РОССИЙСКАЯ
АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ
ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
НОВАЯ
НО111Ш11Л11
№ 6
НОЯБРЬ — ДЕКАБРЬ
1994
ИСТОРИЯ
ЖУРНАЛ ОСНОВАН
В МАЕ 1957 ГОДА
ВЫХОДИТ 6 РАЗ В ГОД
СОДЕРЖАНИЕ
СТАТЬИ
Пихоя Р. Г. Чехословакия, 1968 год. Взгляд из Москвы. По документам ЦК
КПСС 3
Смоленский Н. И. О подготовке научных кадров по всеобщей истории . . 21
Язьков Е. Ф. Изучение истории США в МГУ ц роль программы фонда
Фулбрайта 27
Денчев К. (Болгария). Болгария: время перемен. 1989—1994 гг 37
Штолер М. А. (США). Американское военное планирование и СССР. 1943—
1944 гг 54
ИНТЕРВЬЮ
Академику Владимиру Григорьевичу Трухановскому — 80 лет 70
Ответы академика В. Г. Трухановского на вопросы редакции журнала . . 74
ПУБЛИКАЦИИ
Тюремные записки Рихарда Зорге (продолжение) 91
ИЗ ИСТОРИИ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
Итенберг Б. С., Твардовская В. А. Карл Маркс и Александр Герцен: история
одной вражды 117
ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ
Орлик О. В. Трагический конец дипломатической деятельности А. С. Грибоедова 147
Согрин В. В. Президент США Эндрю Джексон: путь к власти 172
ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ КНИГИ
Дневники Йозефа Геббельса. 1940—1941 гг. Предисловие Л. И. Гинцберга 197
е
«НАУКА»
МОСКВА
1

РЕЦЕНЗИИ
Член-корр. РАН Буганов В. И., Саврушева К. Ц. Академическое дело 1929—
1931 гг. Вып. I. Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова. СПб.,
1993 223
Борисов Ю. В. Е. А. Нарочницкая. Франция в блоковой системе Европы.
1960—1980-е годы. М., 1993 225
Ерин М. Е. (Ярославль). К. X ю з е р, Р. Отто. Штамлагерь 326(VIK).
Зенне: 1941 —1945. Советские военнопленные как жертвы мировоззренческой
войны национал-социализма. Билефельд, 1992 229
Борозняк А. И. (Липецк). Сталинград. Мифы и реальность одного сражения.
Франкфурт-на-Майне, 1992 23J
Ивонина'л. И. (Запорожье). Англо-голландский союз. Очерки о Славной рево¬
люции и ее мировом влиянии. Кембридж, 1991 234
В ОТДЕЛЕНИИ ИСТОРИИ РАН
Никифоров Е. А. Общее собрание Отделения истории РАН 237
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Александру Семеновичу Орлову — 70 лет 240
Бойко В. С., Ермакова Л. И. (Барнаул). Новые подходы к преподаванию
всеобщей истории 241
Чернявский Г. И., Страшнюк С. Ю. (Харьков). Конференция по проблемам
тоталитаризма ' 243
Шихов В. И., Стровский Д. Л. (Екатеринбург). Международные отношения
накануне и в годы второй мировой войны 246
Памяти Виктора Ивановича Зуева 247
Указатель статей и материалов, опубликованных в журнале «Новая и новейшая
история» в 1994 г 250
В помощь преподавателям истории рекомендуется: Денчев К. Болгария:
время перемен. 1989—1994 гг.
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ
Г. Н. Севостьянов (главный редактор),
А. В. Адо, В. А. Виноградов, В. Д. Вознесенский
(ответственный секретарь), Т. М. Исламов, Н. П. Калмыков,
Ф. Н. Ковалев, И. И. Орлик, В. С. Рыкин, Н. И. Смоленский,
В. В. Согрин, Е. И. Тряпицын (зам. главного редактора),
Л. Я. Черкасский, Е. Б. Черняк, А. О. Чубарьян, Е. Ф. Язьков
Рукописи представляются в редакцию в трех экземплярах.
В случае отклонения рукописи автору возвращаются два экземпляра,
один остается в архиве редакции.
Адрес редакции: 103717, ГСП, Москва, Подсосенский пер., 21.
Тел. 916-19-93
© Российская академия наук,
Институт всеобщей истории РАН, 1994 г.
2

Статьи
© 1994 г.
Р. Г. пихоя
ЧЕХОСЛОВАКИЯ, 1968 ГОД. ВЗГЛЯД ИЗ МОСКВЫ.
ПО ДОКУМЕНТАМ ЦК КПСС
ТОЧКА ПОВОРОТА
События в Чехословакии 1968 г. стали поворотным пунктом, оказали в
большей или меньшей степени влияние на все стороны развития Советского
Союза — начиная от расстановки сил в Политбюро ЦК КПСС и внешней
политики страны до развития экономики, культуры, общественного движения.
Находящиеся в Центре хранения современной документации и в Архиве
Президента РФ материалы Политбюро ЦК КПСС позволяют детально про¬
следить этапы формирования политики СССР по отношению к Чехословакии
в период «пражской весны».
Снятие Хрущева в октябре 1964 г. еще не стало возвращением к нео¬
сталинизму, хотя опасность этого остро осознавалась в обществе. В реальной
жизни страны сосуществовали, казалось, противоречивые тенденции. Дейст¬
вовали они и в общественных науках, в культуре, литературе, в искусстве.
Отметим, что в годы восьмой пятилетки (1965—1970 гг.) предпринимались
попытки экономического реформирования. Это было время острых дискуссий
в экономической науке. Главной их темой стало стремление повысить эф¬
фективность социалистического производства, использовать в этих целях
механизм личной материальной заинтересованности работника. Восьмая
пятилетка оказалась одной из самых успешных в истории советской экономики.
Все эти противоречивые тенденции еще ждут исследования. Констатируем,
однако, тот факт, что понятие «застой», используемое с легкой руки
публицистики эпохи горбачевской перестройки, мало подходит для харак¬
теристики первых лет правления брежневского Политбюро.
Вместе с тем послехрущевское время вновь поставило перед высшим
политическим руководством страны вопрос: насколько далеко могут зайти
реформы в жизни страны? Где та грань, после которой реформы могут
затронуть и поколебать основы социализмаТ^Сама постановка этого вопроса
для коммунистического руководства былахпо-своему вполне закономерна:
убеждение в существовании враждебного империалистического окружения,
постоянные военные конфликты (война во Вьетнаме, «семидневная война»
1967 г. и разгром союзников СССР на Ближнем Востоке), интеллектуальное
давление, вроде пропаганды теории конвергенции У. Ростоу — неизбежного
сближения и взаимопроникновения социализма и капитализма — все это соз¬
давало ощущение постоянной внешней угрозы, ощущение, понятное для того
поколения политиков, которому пришлось принять непосредственное участие
во второй мировой войне.
LHe было и полной уверенности в прочности лагеря социализма,
социалистической системы. Еще были свежи в памяти берлинское восстание
1953 г., венгерские события 1956 г., волнения в Польше^ попытки более или
менее далеко уйти от союза с КПСС в Югославии, Китае, Албании, Румынии.
3

Руководство КПСС было убеждено в наличии оппозиционных, критически
настроенных к партии людей и течений даже в собственной стране. Осудив
как антисоветчиков А. Синявского и Ю. Даниэля, им пришлось столкнуться,
едва ли не впервые в советской истории, с организованным движением в
поддержку этих писателей. В Президиум ХХШ съезда КПСС, в Президиум
Верховного Совета СССР были направлены письма, подписанные
виднейшими деятелями отечественной культуры — К. Чуковским, И. Эрен¬
бургом, В. Шкловским, Е. Дорошем, Р. Пляттом, А. Арбузовым, Ю. Ка¬
заковым и др.
Режиму пришлось столкнуться с явной оппозицией. 5 декабря 1965 г. в
центре Москвы на Пушкинской площади состоялась демонстрация, участники
которой академик А. Сахаров, Ю. Галансков, А. Гинзбург, В. Буковский,
А. Амальрик, Л. Богораз, Н. Горбаневская, А. Вольпин настаивали на том,
чтобы советские власти выполняли собственные же законы. Зарождалось
правозащитное движение в стране.
Именно в это время начали применяться получившие позже широкую
практику лишение гражданства и высылка за рубеж. 15 апреля 1968 г. на
Политбюро было утверждено предложение Прокуратуры СССР и Комитета
госбезопасности о лишении гражданства СССР диссидентов И. Габая и
А. Марченко. Как было записано в Указе Президиума Верховного Совета
СССР, основанием для этого было то, что они «совершают действия, несов¬
местимые с принадлежностью к гражданству СССР, наносят своим антиобще¬
ственным поведением ущерб престижу Союза ССР». Понятно, что суть
подобного решения никакого отношения к праву не имела.
Одновременно то, что происходило в Чехословакии, встречало отклики в
различных кругах советского общества.
Политбюро и секретариат ЦК КПСС были в курсе событий, происходивших
тогда в Чехословакии. Было налажено систематическое информирование
Кремля и Старой площади — и по каналам посольства в Праге, и очень
активно работавшего генерального консульства в Братиславе, и напрямую
от чехословацких деятелей, учившихся в Москве в различных партийно-учебных
заведениях и приезжавших по делам службы, и от представителей компартий
других социалистических стран. Информация поступала почти из всех слоев
чехословацкого общества и отражала взгляды всех течений в КПЧ. Создается
впечатление, что этот мощный поток сведений стал следствием стремления
различных групп чехословацкой политической элиты доказать Москве
правильность именно своей точки зрения и заручиться ее поддержкой. Эта
информация анализировалась. Но было бы упрощением считать, что резуль¬
таты данного анализа имели только внешнеполитические последствия.
Лагерь «братских социалистических стран» с неизбежностью проецировал
происходящее в Чехословакии на свои внутренние дела. Шел опасный
эксперимент по проверке возможности реформирования «реального
социализма». Поэтому его итоги должны были иметь и имели не только
чехословацкие последствия.
Уже в 1967 г. в информации из советского посольства в Праге отмечались
неблагоприятные тенденции в развитии идеологии в Чехословакии. Не прошли
незамеченными выступления пражских студентов в ноябре 1967 г. Отмечалась
критика политического курса страны на собрании чехословацких писателей.
К событиям в соседней стране с тревогой присматривалось партийное руко¬
водство Польши. Так, 19 декабря 1967 г. из Польши поступила подробная
информация, содержавшая сведения об угрозе идеологического перерождения
Чехословакии1.
1 Центр хранения современной документации (далее — ЦХСД), ф. 5, оп. 60, д. 299, л. 1—5.
4

СМЕНА РУКОВОДСТВА В ЧССР
В самой Чехословакии вспыхнула борьба за власть внутри ее высшего
партийного руководства. С различных сторон велась резкая критика деятель¬
ности А. Новотного, являвшегося первым секретарем ЦК КПЧ и президентом
Чехословакии. В этих условиях отнюдь не случайным был визит в начале
декабря 1967 г. в Прагу генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева.
Формальным поводом для визита стало приглашение от Новотного отдохнуть
и поохотиться в Чехословакии. Однако Брежнев потратил время не на
охотничьи развлечения, а на многочисленные консультации с чехословацкими
лидерами. В результате Брежнев дал фактическое согласие на замену Но¬
вотного. «Это ваше дело»2 — слова генерального секретаря ЦК КПСС отдавали
судьбу Новотного в руки его соперников в Президиуме ЦК КПЧ. Можно
полагать, что для Кремля Новотный ассоциировался со своим недавним
покровителем Н. С. Хрущевым. Того также критиковали за совмещение
партийных и государственных должностей,' за волюнтаризм, за отсутствие
«коллективного руководства». Не была, конечно, забыта и попытка Новотного
иметь собственное, отличавшееся от московского, мнение об отставке Хрущева.
На декабрьско-январском пленуме ЦК КПЧ разгорелась политическая
схватка, в которой переплелись и взаимодействовали три группировки. (Впро¬
чем, и здесь, и ниже следует иметь в виду, что сколько-нибудь четко
организованных групп в руководстве КПЧ не сложилось, по крайней мере,
до августа 1968 г., поэтому все попытки как-то структурировать высшее
политическое руководство Чехословакии будут более или менее условными.)
Первая — «коммунистические фундаменталисты» — оказались на пленуме
в абсолютном меньшинстве. Наиболее ясно их позицию воплотил председатель
Словацкого национального совета, член Президиума ЦК КПЧ М. Худик.
Худик, по словам члена Президиума ЦК КПЧ В. Биляка, относившегося к
своему словацкому коллеге с явной иронией, «спасал третьего рабочего
президента. Он буквально кричал, что есть люди, которые хотят видеть
партию иной, чем она есть сейчас, не заботятся о ее единстве, что они
хотят принести т. Новотного в жертву студентам и распоясавшимся профес¬
сорам»3. Любопытен вывод Биляка: Худик противопоставил себя руководству
Президиума ЦК КПЧ.
Вторую группировку можно условно назвать «реформаторским крылом в
партии». По оценке Худика, поступившей из консульства в Братиславе в
Москву, лидером этого направления был экономист, заместитель председателя
правительства ЧССР О. Шик. Предложенный им на декабрьском пленуме
план демократизации КПЧ оценивался Худиком как курс на раскол партии4.
И, наконец, на декабрьско-январском пленуме в полной мере проявилась
словацкая группировка в КПЧ. Словаки были раздражены урезанием местных
полномочий, проведенным Новотным в начале 60-х годов. Словацкие учреж¬
дения оказались в прямой зависимости от центральных пражских министерств
и ведомств5. Позиция словацких делегатов определялась не в последнюю
очередь и под воздействием своей интеллигенции. Словацкие писатели жа¬
ловались, что ни одного словака нет в составе Верховного суда, из 318
врачей, командированных за границу, только 14 словаков. Мелкой, но больно
задевавшей деталью было то, что фирма «Артия», специализировавшаяся на
торговле изделиями искусства и художественных промыслов, возглавлявшаяся
сыном Новотного, по словам братиславских писателей, на 99% закупала
2 Млынарж 3. Мороз ударил из Кремля. М., 1992, с. 77.
3 Там же, с. 11 —15.
4 ЦХСД, ф. 5, оп. 60, д. 299, л. 7—8.
5 Там же, д. 323, л. 1—5.
5

изделия чехов-художников и только на 1 % — словаков6. По мнению Новотного,
лидером словацкой группировки, словацким националистом был А. Дубчек,
первый секретарь ЦК КП Словакии.
Позиции Новотного в Президиуме ЦК были относительно прочными, но
недостаточными, чтобы обеспечить ему сохранение поста первого секретаря
ЦК КПЧ. Президиум раскололся пополам: пять на пять. На пленуме же
большинство принадлежало противникам Новотного, настаивавшим на раз¬
делении постов первого секретаря ЦК и президента ЧССР.
В защиту Новотного выступали лишь два члена Президиума ЦК. Была у
Новотного и поддержка за стенами зала, где шел пленум. В его защиту
решительно высказался партком министерства национальной обороны. В резо¬
люции своего расширенного заседания, направленной на пленум, партком выразил
«глубокое беспокойство в связи с проникновением в парторганизацию министерства
часто противоречивых взглядов на реализацию тезисов, принятых на пленуме
ЦК КПЧ в октябре 1967 г. Эти взгляды,— подчеркивалось в резолюции,— ведут
к изменениям в руководстве КПЧ и, в частности, к разделению функций первого
секретаря и президента республики. Они ведут к подрыву идейного и
организационного единства не только нашего министерства, но, и всей партии».
В резолюции содержалось требование, чтобы пленум учел это мнение7.
Однако для большинства участников пленума ответ на вопрос о разделении
высших государственных и партийных должностей был уже предопределен.
В кулуарах пленума обсуждался вопрос о том, кому быть первым секретарем
ЦК КПЧ. Некоторые члены руководства считали, что самая реальная кандида¬
тура на этот пост — председатель правительства, член Президиума ЦК КПЧ
О. Черник. Допускалась возможность выдвижения «чешскими товарищами»
словака Дубчека. Кроме Черника и Дубчека как возможные претенденты на
высший партийный пост рассматривались председатель Национального Со¬
брания Й. Смрковский и секретарь ЦК КПЧ А. Индра.
В результате споров на пленуме было принято решение о разделении
постов. 5 января 1968 г. первым секретарем ЦК КПЧ был избран Дубчек.
Новотный остался (впрочем, ненадолго) президентом ЧССР.
Нового первого секретаря поздравил по телефону Брежнев и пригласил
совершить официальный визит в Москву. Дубчек, приняв это предложение,
просил рассмотреть вопрос о возможности неофициальной поездки, предва¬
рявшей официальный визит — «посоветоваться по некоторым вопросам». Визит
вскоре состоялся. С этого времени контакты Брежнева с Дубчеком стали
постоянными. Вероятно, Брежнев осознавал свою персональную ответственность
за избрание Дубчека, что придавало их отношениям до известной степени
личный характер и в определенной мере влияло на развитие событий в
течение всего 1968 г.
Впервые Политбюро ЦК КПСС рассматривало вопросы, связанные с
Чехословакией, 18 января 1968 г. Эта тема была вскользь затронута Брежневым
при его информации о беседах с руководителями СЕПГ и ПОРП. Он отметил,
что «тов. Гомулка... в связи с пленумом в Чехословакии... выражал некоторое
опасение в том смысле, как бы не произошло какого-то иного поворота,
чтобы сейчас помочь тов. Дубчеку проводить твердую линию, которую
занимала до сих пор Чехословацкая коммунистическая партия как во внут¬
ренних вопросах, так и в международном коммунистическом движении»8.
Тогда Брежнев сообщил о своем телефонном разговоре с Дубчеком9.
6 Там же, л. 8.
7 Там же, д. 309, л. 1—2.
8 Архив Президента РФ (далее — АП РФ). Рабочая запись заседаний Политбюро. 1968 г.,
с. 19.
9 Там же, с. 29.
6

Но это лишь предшествовало обстоятельному обсуждению положения в
Чехословакии. Докладчиком по данному вопросу был посол СССР в Чехо¬
словакии С. В. Червоненко. Примечательно начало его сообщения: «Мы
подробно информировали обо всей ситуации, которая сложилась в Чехословакии.
До последних пленумов мы это делали в записках, а затем в телеграммах.
Эта обстановка назревала давно, как видно из нашей информации. А инфор¬
мация наша была основана с начала и до конца на вполне проверенных и
надежных источниках»10.
Оценивая обстановку в ЧССР, посол заявил, что «процесс идет. И этот
процесс остается сложным». Положительным результатом пленума ЦК КПЧ
Червоненко считал единство при избрании первого секретаря. Посол указал,
что на пленуме речь шла о слабости централизованного руководства, об
обстановке на идеологическом фронте и обострении национальных проблем.
Червоненко отметил, что «правильно критикуя Новотного за негибкость в
решении многих вопросов, обвиняя его в догматизме, кое-кто попытался
расшатать основы партии, ревизовать основные позиции партии, основные
направления в политике и практике партийной линии в Чехословакии».
Основным же положительным итогом пленума посол считал то, что пленум
«предупредил раскол, который мог быть в партии. Это заслуга... своевременного
вмешательства в эти вопросы КПСС, ЦК нашей партии и, в частности,
приезд т. Брежнева перед пленумом»11. «Надо сказать,— продолжал посол,—
что Дубчек чувствует себя сейчас пока неуверенно... Т. Дубчек — безусловно,
честный, преданный человек, очень преданный друг Советского Союза»12.
Червоненко внес ряд предложений, направленных на укрепление связей
с новым руководством КПЧ. С этой целью он считал целесообразным
пригласить Дубчека посетить Москву с неофициальным визитом, направить
в Чехословакию делегацию «высокого уровня» в феврале, на празднование
20-летия прихода коммунистов к власти, рассмотреть ряд вопросов экономиче¬
ского сотрудничества.
На этом заседании Политбюро поднималась еще одна тема — о подготовке
проекта советско-румынского Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной
помощи. Румынское правительство настояло на изменении в проекте статьи
7-й договора, включив положение, согласно которому совместные военные
действия возможны лишь при «нападении империалистических государств
или группы империалистических стран». Это исключало возможность исполь¬
зования румынской армии против одной из социалистических стран. Брежнев
прокомментировал: «Суть этого замечания, очевидно, состоит в том, что они
подразумевают Китай и возможность возникновения конфликта с Китаем».
Докладывавший этот вопрос заместитель министра иностранных дел Л. Ф.
Ильичев подтвердил, что румыны именно этого и опасались. Однако упо¬
мянутая статья, как скоро выяснилось, исключила возможность участия
румынских военных в акции Организации Варшавского Договора против
ЧССР.
Намеченные на заседании Политбюро ЦК КПСС действия были осуще¬
ствлены: продолжались личные контакты Брежнева и Дубчека, в частности
по телефону, советская партийно-правительственная делегация на высшем
уровне посетила Прагу в феврале 1968 г. В Софии на совещании Подго¬
товительного консультативного комитета по подготовке международного со¬
вещания коммунистических и рабочих партий в начале марта 1968 г. состоялись
многочисленные встречи Дубчека с Л. И. Брежневым и Председателем Совета
Министров СССР А. Н. Косыгиным.
10 Там же, с. 37.
11 Там же, с. 37—38.
12 Там же, с. 39.
7

«МЕТОДЫ, КОТОРЫМИ СЕЙЧАС ВЕДЕТСЯ РАБОТА
В ЧЕХОСЛОВАКИИ, ОЧЕНЬ НАПОМИНАЮТ ВЕНГЕРСКИЕ»
Политическая ситуация и в «социалистическом лагере», и в СССР, и в
Чехословакии на протяжении февраля — начала марта 1968 г. стала ослож¬
няться.
Первым сигналом этого стали волнения польских студентов. Существенной
деталью волнений были лозунги, выражавшие поддержку событиям в Чехо¬
словакии. Освобождение Новотного от должности первого секретаря ЦК КПЧ
ассоциировалось с победой над остатками сталинизма. Чрезвычайно важным
явлением и во внутренней жизни Чехословакии, и в отношениях между КПЧ
и другими компартиями стала фактическая отмена цензуры в чехословацкой
прессе.
В это же время продолжали осложняться отношения СССР с Румынией.
Реальной стала угроза выхода Румынии из Варшавского Договора. Министр
обороны СССР маршал А. А. Гречко на заседании Политбюро 3 марта 1968 г:
заявил: «Теперь ясно, что они (румыны.— Р. П.) за пересмотр всего Варшавского
договора в целом... Мы создадим штаб (объединенного командования Вар¬
шавского Договора.— Р. П.) вполне боеспособный, и Варшавский договор не
пострадает, если уйдут румыны»13.
Критика, раздававшаяся в чехословацкой прессе в адрес Варшавского
Договора, свидетельствовала об угрозе, что следом за Румынией может пойти
Чехословакия. А это привело бы к фактической ликвидации, или, по крайней
мере, значительному ослаблению западных границ стран ОВД.
Идеологическая ситуация осложнилась и в самом СССР. Классическое
коммунистическое единомыслие стало расшатываться, причем с разных сторон.
Великий военачальник второй мировой войны маршал Г. К. Жуков" пришелся
не ко двору не только Сталину и Хрущеву, но и Брежневу. 3 марта 1968 г.
Брежнев с негодованием говорил своим соратникам по Политбюро: «У нас
появилось за последнее время много мемуарной литературы... Освещают,
например, Отечественную войну вкривь и вкось, где-то берут документы в
архивах, искажают, перевирают эти документы... Где эти люди берут доку¬
менты? Почему у нас стало так свободно с этим вопросом?»
Гречко в ответ на это заявил: «С архивами мы разберемся и наведем
порядок. О мемуарах Жукова мы сейчас пишем свое заключение. Там много
ненужного и вредного».
Добавлял проблемы и другой сановный мемуарист — Н. С. Хрущев. О его
мемуарах докладывал глава КГБ Ю. В. Андропов. Было принято решение:
«Андропову усилить наблюдение за этой работой и принять меры к изъятию
материалов. А через некоторое время, может быть, следует вызвать т. Хрущева
в ЦК КПСС и предложить ему прекратить эту работу»14.
Усиливалось и диссидентское движение. «Разного рода писатели,— говорил
на том же заседании Брежнев,— например Якир, Есенин и другие пишут
письма, передергивают факты, письма идут за границу и передаются по
Би-би-си». Ему вторил Н. В. Подгорный: «Надо посмотреть Союз писателей.
Что это за организация, в которую вступают совершенно непонятные люди,
написавшие две заметки в газету». Андропов сообщал о готовившейся де¬
монстрации, связанной с делом диссидента Петра Литвинова.
В отличие от Подгорного, предлагавшего «продумать серию мер, в том
13 Там же, с. 92.
14 Там же, с. 93—95.
8

числе выселения из Москвы этих типов, послать туда, откуда они приехали»15,
Брежнев, активно участвовавший в этой дискуссии, предложил широкий
спектр мер воздействия на творческую интеллигенцию — от рекомендации
«подумать над тем, чтобы в зародыше убить те бациллы, которые могут
нанести нам серьезный вред», до глубокомысленного признания, что «вопросы
работы с интеллигенцией — это серьезный вопрос, и просто так
административными мерами эти вопросы .не решишь. Всегда на всех этапах
жизни и борьбы до советской власти и в первые годы советской власти
этим вопросам придавалось особое значение, и определенную категорию
интеллигенции, в частности писателей, всегда поощряли. Может быть, нам
подумать и над этими мерами, в частности, может быть, создать академию
литературы и искусства, сделать хороший отбор в эту академию, создать им
условия для работы».
До создания академии дело не дошло, но комиссию Политбюро по пер¬
воочередным вопросам идеологической работы в составе А. П. Кириленко,
А. Н. Шелепина, А. Я. Пельше, П. Н. Демичева и Ю. В. Андропова
образовали16.
В Чехословакии в феврале — начале марта значительно осложнилась
политическая ситуация. В стране практически перестала действовать цензура.
Известный деятель «пражской весны» 3. Млынарж отмечает: «Началась
открытая критика... методов работы КПЧ, профсоюзов, органов госбезопасности
и юстиции и, как следствие, сняли с постов ряд секретарей ЦК, руководителей
центрального совета профсоюзов, министра внутренних дел и генерального
прокурора»17. Ситуация еще более осложнялась противоречиями в руководстве
КПЧ. Многочисленные противники Новотного уже добивались его отставки
с поста президента ЧССР. В этом случае против Новотного объединялись
разнородные политические силы. Его отставки уже требовали и на массовых
митингах.
Обострение обстановки в Чехословакии стало причиной обсуждения этого
вопроса на Политбюро ЦК КПСС 15 марта 1968 г. Из хода обсуждений
видно, что в Москве не одобряли готовившуюся отставку Новотного. Шли
интенсивные консультации руководства КПСС с В. Гомулкой и Я. Кадаром.
Ситуация в Чехословакии рассматривалась наряду с волнениями польских
студентов. Политбюро считало целесообразным обратиться с письмом в адрес
Президиума ЦК КПЧ, в котором следовало, по предложению Б. Н. Пономарева,
«сказать, что у них начался разгул в печати, по радио и телевидению,
сказать, что все это направлено на отрыв Чехословакии от социалистического
лагеря, от СССР, сказать яснее и подробнее об этом. ...Сказать в письме и
о том, что они находятся рядом с ФРГ». «Положение действительно очень
серьезное. Методы и формы, которыми ведется сейчас работа в Чехословакии,
очень напоминают венгерские. В этом внешнем хаосе... есть свой порядок.
В Венгрии тоже с этого начиналось, а потом пришел первый, второй эшелон
и, наконец, социал-демократы» — таково было заявление Андропова, непос¬
редственного участника подавления венгерского восстания 1956 г. Брежнев
15 С этим заявлением Подгорного связаны, на наш взгляд, записка, направленная в ЦК
КПСС 3 апреля 1968 г. МГК КПСС, КГБ СССР, Министерством охраны общественного порядка
СССР и Прокуратурой СССР, и внесенный ими проект постановления Совмина СССР «Об
укреплении паспортного режима в городе Москве и Московской области», по которому предполагалось
предоставить исполкомам Московского городского и Московского областного советов «право без
предварительного наложения административного взыскания аннулировать прописку лиц, занима¬
ющихся антиобщественной деятельностью, допускающих клеветнические измышления, подстрека¬
ющих антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, провокационно ведущих
себя по отношению к органам власти».
16 АП РФ, Рабочие записи заседаний Политбюро. 1968 г., с. 93—95.
17 Млынарж 3. Указ, соч., с. 126—127.
9

же считал, что «надежды на Дубчека не оправдываются, он может вылететь,
так как события, которые происходят, им мало управляются... Ведь может
случиться так, что они снимут Новотного. Они сняли прокурора, начальника
КГБ, на очереди Ломский (министр национальной обороны.— Р. П.), а потом
и за Дубчеком дело».
Во время этого заседания Брежнев позвонил в Прагу Дубчеку и, вернувшись,
сообщил его участникам о только что состоявшемся разговоре. Дубчек уверял,
что «ни в Праге, ни в стране не будет никаких событий, что вот плоховато
в Польше, им бы нужно помочь. ...Мы справимся с событиями, которые у
нас происходят».
Брежнев проинформировал Дубчека о готовившемся письме, они дого¬
ворились о встрече между Кадаром и Дубчеком. (Кадару в течение всего
1968 г. отводилась роль постоянного связного между ЦК КПСС и ЦК КПЧ,
не отраженная, как кажется, в литературе). Была также достигнута догово¬
ренность о встрече между лидерами КПСС и КПЧ.
Однако ситуация продолжала быстро осложняться. Вскоре после массового
митинга, участники которого требовали ухода Новотного с поста президента,
он подал заявление об отставке. Новотный хотел выступить по телевидению,
его выступление было уже подготовлено, в нем Новотный отказывался от
активной политической деятельности. Однако он заявлял, что его беспокоит
усиление крайних политических взглядов18. Но в эфир его не выпустили.
20 марта в Москву передали беседу с Биляком, который утверждал, что
«центральное руководство положением в партии и стране не владеет ...группа
Новотного тянет влево, группа Смрковского — вправо, и тов. Дубчеку
приходится буквально «драться» за каждый пункт того или иного решения.
Словацкие коммунисты, как и все трудящиеся, требуют создания федеративной
ЧССР». Биляк информировал, что на пост президента выдвигались генерал
Л. Свобода, Смрковский и «окруженный ореолом героя и мученика» Г. Гусак19.
В Москве уход Новотного с поста президента и последовавшие затем
отставки людей, которые считались сторонниками просоветской ориентации,
вызвали раздражение и новые опасения. Выступления участников заседания
Политбюро 21 марта 1968 г. отличались прежде несвойственной резкостью.
Брежнев, открывший заседание, подробно рассказал об отношениях между
Политбюро ЦК КПСС и ЦК КПЧ зимой и весной 1968 г. Этот своеобразный
экскурс в историю должен был свидетельствовать о быстром ухудшении
положения в Чехословакии, утрате ЦК КПЧ контроля за положением в
стране. Брежнев привел многочисленные факты контактов с Дубчеком, пос¬
тоянные заверения первого секретаря ЦК КПЧ, что «у них все спокойно,
что события не выйдут на улицу». Однако, по мнению Брежнева, «митинги,
собрания, активы и т. д.— многие из них носят направленность антисоветскую.
Все больше проглядывается, что направляет эти события не ЦК КПЧ, а
Смрковские, Шики и другие обиженные люди. Видно, они твердо решили
или во всяком случае предрешили окончательно об освобождении тт. Новотного,
Ленарта, Ломского и некоторых хороших и искренних друзей Советского
Союза». Брежнев информировал, что Дубчек просил его и лично, и через
посла Червоненко, чтобы письмо, подготовленное в Политбюро ЦК КПСС
на его предыдущем заседании, не направлялось в ЦК КПЧ, так как оно
могло бы ухудшить положение Дубчека. Брежнев согласился с этим и
задержал отправку письма.
Этот своего рода самоотчет Брежнева о действиях по отношению к
Чехословакии был похож на попытку оправдаться перед Политбюро за
развитие событий в Чехословакии.
18 ЦХСД, ф. 5, оп. 60, д. 308, л. 114—131.
19 Там же, д. 323, л. 108—111.
10

По словам Брежнева, ситуация в Чехословакии сильно тревожила лидеров
ряда социалистических стран. «В Софии и уже после к нам обращались
тт. Живков, Гомулка, Кадар с просьбой о том, чтобы КПСС приняла какие-то
меры к урегулированию положения в Чехословакии, но они не высказали,
какие именно меры. За последние дни мы вели ежедневные переговоры». В
результате переговоров договорились встретиться в Дрездене с чешским
руководством. На этой встрече кроме делегаций от ЦК КПСС и КПЧ должны
были быть представители ГДР, Польши и Венгрии. По настоянию Т. Живкова
и советского руководства в Дрезден должна была прибыть и болгарская
делегация.
Положение в Чехословакии, по мнению Брежнева, было настолько сложным,
что его необходимо обсудить на специальном пленуме ЦК. Для этого он
предложил отказаться от проведения очередного пленума по сельскому хо¬
зяйству, провести его позднее, а в апреле подробно проанализировать ситуацию
в Чехословакии и те ее уроки, которые касались КПСС и Советского Союза.
«После октябрьского пленума ЦК КПСС мы провели большую работу как
в области политики, так и в области экономики. Но есть у нас, как во всех
больших делах, факты и явления, которые нас не могут не беспокоить и
не могут не настораживать. Есть у нас еще разного рода брюзжащие люди,
особенно среди интеллигенции, студенчества, причем это, как правило,
относится не ко всему студенчеству, не ко всей интеллигенции, а к небольшой
группе людей и к некоторым районам. Таких явлений нет, скажем, в Сибири,
на Урале, в Донбассе, но они есть во Львове, есть в Москве и Ленингра¬
де»,—подчеркнул Брежнев. Он потребовал улучшить идеологическую работу,
организовать пропагандистскую кампанию с оценкой событий в Чехословакии
и Польше.
При обсуждении участники пленума не скрывали своего раздражения. В
частности, Косыгин заявил; «Он [ Дубчек] очень разбросан, неуравновешен,
на некоторые вещи он смотрит просто наивно. Например, ему задается
вопрос, как у вас дела в армии? В армии у нас все в порядке ...так как
большинство командиров дивизий мои личные знакомые. О КГБ вопрос —
также — полный порядок, отвечает он, а через несколько дней снимают
председателя КГБ. Задаешь ему вопрос: а на кого Вы опираетесь в Президиуме
сейчас? Отвечает: откровенно говоря, не знаю, на кого можно опереться.
Отношение к т. Новотному, по-моему, просто озлобленное. Для нас понятно
сейчас, что нет, конечно, силы спасти Новотного... На мой взгляд, в Чехо¬
словакии готовится венгерский вариант, но они пока еще боятся осуществлять
этот вариант».
Двусмысленно прозвучала оценка Косыгиным деятельности Брежнева: «Я
считаю, что большой заслугой нашего Политбюро и лично т. Брежнева, что
мы спокойно и вместе с тем уверенно, по-товарищески принципиально вели
линию на то, чтобы отрегулировать в положительном плане все вопросы
Чехословакии. Но, как видите, это не удалось сделать до конца».
Первый секретарь ЦК компартии Украины П. Е. Шелест посетовал на
отрицательное воздействие чехословацких событий на положение на Украине.
«Несмотря на плохую я информацию в нашей печати... все-таки разными
путями расползаются среди народа, партии факты о событиях в Чехословакии».
Он приводил примеры конкретного и вредного, по его мнению, влияния КПЧ
на партийные организации Украины. Вывод Шелеста: «Речь идет о судьбе
социализма в одной из социалистических стран, о судьбе социалистического
лагеря. Необходимо более активно использовать и изыскивать здоровые силы
в Чехословакии. При этом должны побеспокоиться наши органы, и надо эту
работу вести активнее. И по линии военной тоже надо принять меры».
А. Н. Шелепин в ходе обсуждения высказался за применение разнообразных
методов давления на чехословацкую сторону. Ими могли бы быть, по его
мнению, информация Я. Кадара, адресованная чехам, о венгерских событиях
11

1956 г. «Надо исходить из того, что Чехословакию мы никому не отдадим,—
говорил Шелепин.— Дубчек, очевидно, временная фигура. Правильно, что
нужно проявить твердость, но нужно подумать: что будет дальше?». Шелепин
предлагал активнее применять прямые контакты между советскими и чешскими
партнерами — заводами, партийными организациями, городами для оказания
влияния на широкие слои чехословацкого общества. «Надо быть готовым и
к крайним мерам,— продолжал он.— Верно, что Новотного не спасешь, но
надо, пока есть Новотный, Ленарт, Л омский, чтобы до пленума обратились
к нам за помощью, чтобы у нас эта просьба была. А что им помочь надо —
это ясно. Эта помощь отрезвит всех, прежде всего наших врагов».
Шелепин, следом за Брежневым и Шелестом, указал на идеологические
последствия чехословацких событий для СССР, призвал обратить особое
внимание на студенчество: «Слушают «Голос Америки», пьют, наблюдается
пренебрежение к общественным наукам». Он внес предложение поскорее
принять решение по идеологическим вопросам.
Попытку проанализировать расстановку сил в составе чехословацкого
руководства предпринял П. Н. Демичев. Он выделил в нем три линии —
Дубчек, Черник, Кольдер — это, по его словам, любители модных слов,
модных реформ; Ленарт, Давид, Новотный — они по существу разбиты;
Смрковский, Шик и другие — это реставраторы, самые отъявленные враги.
«Нам не надо бояться, что нас обвинят во вмешательстве. Это время уже
прошло. События в Польше развертываются по чехословацкому сценарию»,—
заключил он.
Секретарь ЦК М. С. Соломенцев говорил только о внутренних, советских
событиях, развивавшихся по чехословацкому варианту: неблагополучно среди
интеллигенции, в оппозиционных настроениях часть технической интеллигенции
объединяется с писателями, сетовал на недостаточное освещение прессой
«судов над Гинзбургом и другими. Надо в зародыше ликвидировать гнойники».
Он поддержал Шелепина в необходимости принятия специального постанов¬
ления по идеологии. По мнению Ю. В. Андропова, «по линии военной нам
нужно также принять конкретные меры, во всяком случае разрабатывать их
хотя бы».
Ход дискуссии на заседании Политбюро 21 марта свидетельствовал об
усилении сомнений партийного руководства в Москве в способности Дубчека
сдержать рост антипартийных и антисоветских настроений в Чехословакии,
об осознании неразрывной связи между чехословацкими событиями и поло¬
жением в других странах «лагеря социализма» и прежде всего — в Польше
и самом Советском Союзе. Эти подходы и определили позицию делегации
КПСС на встрече в Дрездене. По итогам заседания Политбюро была под¬
готовлена информация ЦК КПСС для партийного актива страны, в которой
содержался анализ ситуации в Чехословакии, указывалось, что «в КПЧ в
настоящее время происходят сложные, порой противоречивые процессы» 20.
23 марта состоялось совещание представителей компартий шести
социалистических стран в Дрездене. На этой встрече руководителям КПЧ
было сказано, что КПСС непонятна их концепция деятельности. Острой
критике было подвергнуто то, что «печать, радио и телевидение... вышли из
подчинения», что в результате нападок средств массовой информации «хорошо
проверенные, закаленные в борьбе кадры партии и государства» снимаются
с занимаемых постов, что 80% уволенных — это люди, которые обучались
в Москве, что начались массовые отставки секретарей райкомов и обкомов.
Было указано на начавшееся разложение армии, втянутой в митинги вместо
службы, на подрыв основ внешней политики, проводимой прежде ЧССР.
20 «...От раскрытия архивов по «пражской весне» никуда не уйти...» — Отечественные архивы,
1993, № 3, с. 86—89.
12

По сути, с тех же позиций выступили и представители других компартий.
Встреча в Дрездене стала первым совместным выступлением большинства
европейских участников Варшавского Договора против тех политических
процессов, которые происходили в Чехословакии. В свою очередь, позиция
Политбюро ЦК КПСС была утверждена и подкреплена спешно подготовленным
и проведенным 9—10 апреля пленумом ЦК КПСС. Основным его рефреном
было: «Социалистическую Чехословакию мы не отдадим».
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЗИЦИЙ
Апрель стал месяцем, когда четко выявились позиции обеих сторон.
4 апреля КПЧ утвердила «Программу действий». Наивно считать, что это была
только программа так называемых реформаторских сил. Она отвечала интересам
гораздо более широких слоев чехословацкой партийно-государственной элиты.
Не случайно первый секретарь компартии Словакии Биляк, не стеснявшийся
в оценках, говорил своему советскому собеседнику: «Кто за программу действий —
тот с нами, а кто не согласен с ней — тот против нас» 21.
Первоначально отношение к «Программе действий» в соцлагере было
противоречивым. Ее проект критиковал на Дрезденской встрече польский
лидер Гомулка, но «Правда» 12 апреля опубликовала на своих страницах
выдержки из нее. 18 апреля венгерский лидер Кадар публично высказал
одобрение ряда действий ЦК КПЧ.
Избрание на пост президента генерала Людвика Свободы казалось обна¬
деживающим сигналом. Для Москвы это был,' безусловно, более приемлемый
кандидат, чем Смрковский, также имевший шансы стать президентом. После
Дрезденской встречи, которая должна была, по замыслу ее организаторов,
повлиять на ситуацию в Чехословакии, ТАСС 3 апреля перепечатал (без
комментариев!) фрагменты выступления Дубчека на заседании ЦК КПЧ.
Трудно не сделать вывода, что стороны искали возможности сблизить позиции.
Однако это были попытки, шедшие «сверху». Общественно-политическая
ситуация развивалась в другом направлении.
В апреле пресса Чехословакии продолжала наносить мощные удары по
компартии. Продолжалось и противопоставление «реформаторского крыла»
КПЧ «консервативному». Наряду с этим росло антикоммунистическое движение,
открыто действовали антикоммунистические организации. Во второй половине
апреля в прессе появились требования провести чистку КПЧ от тех, кто
был причастен к репрессиям прошлого. Такой тезис встретил поддержку
части общественности и, прежде всего, молодежи. Однако его реализация в
жизнь в условиях государства с тоталитарным прошлым грозила непредска¬
зуемыми последствиями. Все могло стать обвинением в участии в репрессиях
прошлого: сотрудничество с советским подпольем в годы войны, участие в
«победе социализма» в ЧССР, политические последствия февраля 1948 г.,
политические репрессии конца 40-х — начала 50-х годов, более чем неодно¬
значная роль секретаря ЦК Р. Сланского и его сподвижников, казненных за
«измену», политический экстремизм, рожденный убеждением участвовать в
классовой борьбе. Наивная (и удобная) схема о «советских приспешниках
Берии», руками которых проводились репрессии, конечно, не выдерживала
серьезной критики. Об этом хорошо знали и осведомленные люди в Чехо¬
словакии. Реализация призывов к «чистке» означала риск взорвать всю
политическую систему Чехословакии, непосредственно угрожала практически
всем представителям партийно-государственной элиты страны.
Показательным в этом смысле стало выступление 26 апреля . 1968 г. в
Праге, в Доме чехословацкой армии, писателей Э. Гольдштюкера, председателя
21 ЦХСД, ф. 5, оп. 60, д. 323, л. 181.
13

Союза писателей ЧССР, и Я. Прохазки. Это был митинг, на котором речь
шла не о литературных делах. Выступавшие попытались дать свое обоснование
происходивших в стране изменений. Они подвергли резкой критике весь путь
развития ЧССР после февраля 1948 г., указав, что в результате событий,
происходивших весной 1968 г., в стране появилась совершенно новая социальная
система — система демократического социализма. Советский Союз оценивался
Гольдштюкером как «классическая страна диктатуры», волнения в Польше
и события в Чехословакии, по его словам, объединяло одно — требование
свободы. Его дополнил Прохазка. Комментируя самоубийство генерала Янко,
одного из ответственных за политические процессы начала 50-х годов,
писатель заявил, что тот «поступил как честный человек», и тут же неудачно
пошутил: «Но я не рекомендую, чтобы перестрелялся весь Генеральный
штаб» 22.
МАЙСКИЕ МАНЕВРЫ
4 мая в Москву прибыли А. Дубчек, О. Черник, Й. Смрковский и В. Биляк.
С советской стороны во встрече участвовали Л. И. Брежнев, А. Н. Косыгин,
Н. В. Подгорный, К. Ф. Катушев и К. В. Русаков. На этой встрече будущие
политические противники говорили Брежневу, что «внутриполитическое
развитие Чехословакии выходит за пределы наших чисто внутренних дел и
затрагивает братские страны, например СССР»23 . Беседа продолжалась
долго — более девяти часов. Встреча вызвала в Москве нескрываемое раз¬
дражение.
На заседании 6 мая, информируя Политбюро, Брежнев говорил: «Когда
вспоминаешь все этапы наших отношений после первой беседы с т. Дубчеком,
в частности, моей беседы в Праге и последующие беседы, то создается такое
впечатление, что он намеренно говорит одно, а делает абсолютно другое,
хотя и говорит он вихляя, неконкретно». Брежнев приводил в качестве
примера заверения Дубчека сохранить кадры. Однако, по мнению генерального
секретаря ЦК КПСС, первый секретарь ЦК КПЧ сменил все кадры снизу
доверху. Дубчек «обезглавил партию». Брежнев исключительно резко выска¬
зался и в адрес «Программы действий». Период колебаний в оценке этого
документа быстро завершился. «Мне кажется, мы едины в том, что это
плохая программа, открывающая возможности для реставрации капитализма
в Чехословакии, правда, завуалированная разной фразеологией. ... Это вы¬
ражение мелкобуржуазной стихии».
Смрковский на этой встрече, по словам Брежнева, говорил немного.
Основным в его выступлении было осуждение прежних репрессий. При тех
спорах, которые возникли между чешской и советской сторонами, Смрковский
произвел на Брежнева, видевшего его впервые, впечатление сильного, фун¬
даментального человека. Однако никакой заботы и тревоги, по словам Брежнева,
никаких позитивных предложений в выступлении Смрковского он не разглядел.
Генсек ЦК КПСС дал невысокую оценку выступлению Черника — по его
словам, путаному, содержащему неподкрепленные обещания.
Выше всего Брежнев оценил позицию Биляка; в нем «чувствовалась
действительно тревога за состояние дел, за развитие событий. Он, например,
говорил, что события развиваются в таком направлении, что это угрожает
Коммунистической партии Чехословакии и социалистическим завоеваниям,
что подняли голову все некоммунистические партии».
Вывод Брежнева был следующим: «Сегодня на Военном Совете мы рас¬
смотрели вопросы, у нас обсуждались уже конкретные планы о наших
22 Там же, д. 309, л. 4—7.
23 АП РФ, ф. 3, оп. 91, д. 100, л. 11.
14

практических мерах в связи со сложившейся обстановкой. Первым нашим
шагом было: мы сообщили им предложение послать 20—25 наших маршалов
и генералов во главе с маршалом Коневым и Москаленко на празднование
Дня Победы. ... Мы также обсудили целый ряд других мер, о которых я
скажу несколько позже».
Косыгин добавил к выступлению Брежнева новые жесткие детали. Руко¬
водство КПЧ, заявил он, готовит реабилитацию (это слово в протоколе
заседания Политбюро поставлено в кавычки), «они... думают обыграть это,
считая, что руки у Готвальда и Запотоцкого в крови и что они действовали
вместе с Советским Союзом. На этом фоне они и думают организовать
новую партию, собственно, буржуазную партию и буржуазные порядки». По
мнению Косыгина, просьбы чехословацкой стороны о займе в 500 млн. руб.
золотом носят по сути провокационный характер: «Они знают, что мы откажем
в этом, что мы на таких условиях, как они предлагают, не дадим этого
займа,— и они на этом тоже хотят сыграть».
Другой участник переговоров с советской стороны — Подгорный — сообщил
о своих разговорах со Смрковским. Подгорный, в частности,.7 спросил его:
«Как же вы можете терпеть, ведь вы же знали, что возникают партии, эти
«клубы»?» Он (Смрковский.— Р. П.) ответил: о «клубах» узнал неделю назад,
а об оживлении партий узнал месяц назад». Подгорный также сказал о
заверениях Смрковского в том, что будет наведен порядок, что Президиум
ЦК КПЧ возьмет в руки прессу. Вместе с тем Смрковский постоянно
подчеркивал, что в Чехословакии имеется большая специфика, там существует
много особенностей.
После этого обсуждения Брежнев внес предложение — о необходимости
провести на территории Чехословакии военные учения как способ оказания
давления на чехословацкое руководство. Он отдавал себе отчет в том, что
введение войск еще в ходе маневров вызовет протесты в буржуазной и
чехословацкой прессе. «Ну что же, не впервой,— говорил Брежнев.— Зато
мы сохраним социалистическую Чехословакию, зато каждый подумает после
этого, что шутить с нами нельзя».
Указывая на так называемые «здоровые силы», Брежнев распределил их
следующим образом: «Первый,— Индра, второй — Кольдер, третий — Биляк,
четвертый — Садовский, пятый — Черник».
Предложение Брежнева вызвало на Политбюро полную поддержку. Министр
иностранных дел А. А. Громыко, комментируя решение о совещании руко¬
водителей компартий в Москве, заявил, что «разгулялась контрреволюция,
что в лучшем случае это вторая Румыния. А это уже — полный развал
Варшавского пакта». В ходе дальнейшего обсуждения уточнялись детали.
Было решено командировать Шелеста на связь с Биляком; Мазуров призывал
действовать без оглядки; Полянский предупреждал, что в случае отстранения
Дубчека на пленуме ЦК КПЧ положение только ухудшится. Он считал, что
необходимо также вводить войска других стран Варшавского Договора. Ше¬
лепин соглашался, что необходимо вводить войска, полагая, что в связи с
этим необходимо вызвать в Москву первых секретарей и глав правительств
соцстран; военные учения, по его мнению, необходимо начинать как можно
быстрее 24.
8 мая в Москве прошла встреча руководящих работников БКП, ВСРП,
КПСС, ПОРП, СЕПТ. 13 мая в ЦК была направлена записка министра
обороны маршала Гречко и командующего объединенными вооруженными
силами Варшавского Договора А. Якубовского о подготовке к поездке военной
делегации в ЧССР и проработке вопроса о совместных маневрах стран ОВД.
Мероприятия, намеченные на заседании Политбюро, начинали реализовываться.
24 АП РФ, Рабочая запись заседаний Политбюро, 1968 г., с. 200—220.
15

16 мая на Политбюро вновь возник вопрос о Чехословакии — на этот раз
в связи с предстоявшим визитом в Прагу Косыгина. В центре внимания
оказались, на первый взгляд, протокольные вопросы — должен ли Косыгин
встречаться с Дубчеком. Но это только на первый взгляд. По сути, речь
шла о том, стоит ли вообще встречаться с первым секретарем ЦК КПЧ,
можно ли ему впредь оказывать политическое доверие. Вместе с тем обсуждался
вопрос — кто же входит в так называемое «здоровое ядро» в КПЧ и существует
ли оно вообще? По мнению Брежнева, это Биляк, Кольдер, Индра, Ленарт
и в «какой-то степени» Смрковский. Подгорный же высказал сомнения: «Мы
здесь говорим о здоровых силах, здоровом ядре, предполагая тт. Биляка,
Индру, Кольдера. Но посмотрите на них, как они оценивают выступление
Дубчека на последнем совещании. Они говорят, что выступление хорошее.
Я не берусь сказать, что они неправы. Может быть, в их обстановке это и
нужно делать».
Ему вторили Демичев и Косыгин. Демичеву не нравилось, что представители
«здорового ядра» «вдолбили себе в голову, что они за свою «модель социализма».
Вот почему, мне кажется, все они ведут против нас линию и добиться
решения вопроса в этих условиях можно только силой».
Косыгин, как бы подводя итог дискуссии, согласился с негативной оценкой
Дубчека, но одновременно сказал: «Есть ли у них единство между Биляком,
Кольдером, Индрой и другими, есть ли у них какие-то конкретные планы
действий? Наверное, это можно выяснить только в беседах». Касаясь ввода
войск на предстоящих маневрах, Косыгин задавал вопрос: «Вот введем мы
войска, а дальше что делать? Нам тоже не все ясно. И решать этот вопрос
здесь не так просто, его надо решать скорее всего там, вместе с ними,
этими здоровыми силами. Надо использовать все, чтобы припугнуть Дубчека.
... Главное надо предвидеть — чем закончить. Если действительно эти здоровые
силы скажут, что у них есть силы ... тогда можно с ними вести работу и,
может быть, вести дело к тому, чтобы во время пленума или перед пленумом
вывести рабочие вооруженные отряды, которые у них есть, на улицы Праги.
Вот это будет сила. А если они еще будут чувствовать нашу поддержку,—
это может произвести внушительное впечатление».
Брежнев закончил обсуждение словами, что встречаться с Дубчеком (а
намерение такое было), по всей вероятности не следует. Надо добиваться
согласия чехословацкой стороны на ввод войск для учений, но если согласия
не будет дано, то «нам нужно принимать другое решение о вводе войск».
Разрешение на проведение маневров было получено. Делегация высшего
военного командования прибыла в Чехословакию. У советских военачальников
были многочисленные встречи с политическим руководством ЧССР. Посол
Червоненко направил в ЦК КПСС информацию о пребывании в ЧССР
советской военной делегации. В ней он делал следующий вывод: «Визит
нашей военной делегации способствовал убеждению чехословацких друзей в
искренних намерениях СССР оказать необходимую помощь... не вмешиваясь
во внутренние дела страны».
Однако и в чехословацком, и в советском руководстве были сторонники
именно вмешательства во внутренние дела. Так, например, Кольдер на приеме
в честь советской военной делегации в частных разговорах уговаривал: «Не
медлите, вводите скорее свои войска». Все эти разговоры передавались в
Москву и рассматривались как проявление определенной политической тен¬
денции.
23 мая маршал Гречко отчитывался на Политбюро об итогах поездки
делегации Вооруженных Сил СССР в Чехословакию. По его мнению, в
чехословацкой армии — развал. Приказы не выполняются, армия митингует,
пресса министерства национальной обороны, Чехословацкой народной армии
объявила себя независимой от собственного начальства, дивизии, стоящие на
границе с ФРГ, укомплектованы всего на 40—50%. В ходе обсуждения было
16

принято решение о создании специальной комиссии, оперативной группы по
ситуации в Чехословакии. В нее вошли Подгорный, Суслов, Пельше, Шелепин,
Мазуров, Русаков, Андропов, Громыко и Епишев 25.
27 мая в Политбюро Косыгин отчитывался об итогах своей поездки в
Чехословакию. Выводы, к которым он пришел, изучая ситуацию на месте,
оказались существенно иными, чем виделось ему совсем недавно из Москвы
и отстаивалось в Политбюро. Важнейший из них: «Сейчас в стране нет
другой силы, которая могла бы взять в свои руки все события, кроме
существующего Президиума ЦК». Иначе ему стала представляться и расста¬
новка сил в Президиуме ЦК КПЧ, в руководстве ЧССР. Он выделил три
группы в Президиуме: во-первых — Дубчек, Черник, Смрковский, Свобода;
во-вторых — Кольдер, Беляк, Штроугал; в-третьих — Кригель, Цисарж, Славик
и некоторые другие. По мнению Косыгина, «большой разницы между первой
и второй группами нет. Они одинаково понимают обстановку, одинаково
ставят вопросы. Но вторая группа в несколько иной форме понимает их
решения, выступает за более решительные действия. Но суть у них одинаковая.
По всем принципиальным вопросам они едины».
Косыгин открыл для себя еще одну политическую реальность, которую и
поведал членам Политбюро: «Анализ всех бесед, встреч и материалов...
говорит о том, что сейчас в данной обстановке более авторитетных людей
в партии, в стране, чем Дубчек, Черник и Свобода, нет. И поэтому, очевидно,
мы тоже должны строить свою работу соответствующим образом».
Нетрудно заметить, что информация Косыгина подрывала все прежние
рассуждения о «здоровом ядре». Обращает на себя внимание и объективное
сближение оценок Косыгина и Брежнева по чехословацкому вопросу.
Давая характеристики отдельным чешским лидерам, Косыгин высоко оценил
Смрковского, который после московской поездки стоит «очень твердо на
принципиальных позициях». Председатель Совмина СССР убедился в
отсутствии каких-то противоречий между Дубчеком и Черником, слухи о
которых ходили в Москве. Беседуя с Дубчеком, он услышал от первого
секретаря ЦК КПЧ надежду на решения очередного пленума, которые, в
случае успеха, развяжут ему руки. Однако, продолжал Косыгин, «если остро
развернутся события, а этого нельзя исключить, то они (чехословацкое
руководство.— Р. П.) видят выход в рабочей милиции, в обращении к рабочему
классу». Косыгин отметил и надежду на помощь «наших войск».
Говоря об острой классовой борьбе в стране, Косыгин подчеркнул, что с
чехословацким руководством «говорить значительно легче, даже в этой обста¬
новке, чем с Чаушеску, чем с Тито, чем с Фиделем Кастро».
Но на этом заседании Политбюро была своя интрига. Когда закончился
отчет Косыгина, по ходу которого ему, до известной степени, удалось показать,
что в сложной социально-политической ситуации в стране виноваты не
десяток руководителей Чехословакии, а сама обстановка классового противо¬
стояния создавала эти проблемы, что ни Дубчек, ни Смрковский не являются
противниками СССР, что слухи о «здоровых силах» слишком преувеличены,
что и теперешнее руководство ЧССР само готово пойти на те шаги, которых
ожидали от этих «здоровых сил»,— словом, когда могла сложиться обстановка
понимания проблем чехословацкого руководства, Брежнева пригласили к
телефону.
Звонил Шелест. Он сообщал в Москву о разговорах, которые были у
него в Словакии с Биляком. То, что Биляк передавал в Москву, могло
вызвать только состояние паники. По его мнению, говорил Шелест, «если
в течение месяца не будет наведен порядок в стране, то мы все полетим.
Полетит и наш «апостол» (Дубчек.— Р. П.) ... что нам вместе, словакам и
25 Там же, л. 262.
I сроденуя ГДС массовых |
библиотек г. Ку иоьппева ] 17

русским, очевидно, придется еще раз освобождать Чехословакию. Он просил,
что, если будет сложная обстановка, а он этого не исключает, чтобы можно
было их семьям переехать в Ужгород ... что нужно бороться за социалистическую
Чехословакию». Советское руководство не должно упускать момент, «а мы,
словаки, всеми силами поддержим это». Биляк говорил о «втором центре»
в руководстве КПЧ. В итоге Брежнев заключил, что Биляк, наверное, более
реалистично смотрит на вещи.
На этом, по существу, закончилось обсуждение доклада Косыгина, в
котором содержалась попытка найти какие-то иные, отличавшиеся от уже
ранее применявшихся, подходы к анализу событий в Чехословакии.
НА ПЕРЕПУТЬЕ МЕЖДУ ПОЛИТИЧЕСКИМИ И ВОЕННЫМИ МЕТОДАМИ
4 июня по дипломатическим каналам состоялась очередная беседа с
Биляком. На этот раз он подробно охарактеризовал положение в руководстве
КПЧ, уделив особое внимание так называемому «пражскому центру», куда
входили, по его словам, Шик, первый секретарь Южноморавского обкома
КПЧ Й. Шпачек, Цисарж, Кригель и министр внутренних дел Й. Павел. К
ним присоединились заведующий организационно-политическим отделом ЦК
Ф. Коларж и заведующий отделом административно-государственных органов
В. Прхлик. Эти люди, утверждал Биляк, проводят заседания в здании ЦК
КПЧ, в кабинете Цисаржа. Они пытаются действовать в пражских районах,
дискредитируют Дубчека.
Биляк предложил обсудить ситуацию — сначала вдвоем или втроем —
Дубчек, Биляк, может быть, Черник, «которому... оба полностью доверяют»,
а затем более широким составом — с председателем ЦК профсоюзов ЧССР
Ф. Барбиреком, Ш. Садовским, Й. Ленартом, А. Индрой и некоторыми
другими. Министр обороны М. Дзур и милиция, по его словам, «при опре¬
деленных обстоятельствах в предсъездовский период, во время съезда или
после него... могут быть приведены в действие в интересах сохранения партии
и страны от раскола». Он также отметил, что наряду с этим у Дубчека в
качестве оперативной силы имеется до 10 тыс. наиболее преданных солдат
и офицеров, которые «при нажатии им кнопки» будут немедленно приведены
в готовность 26.
Между тем во внутриполитической ситуации в самой Чехословакии усилива¬
лась еще одна очень тревожившая советское руководство тенденция. В верхах
чехословацкой армии все громче раздавались голоса за пересмотр участия
страны в Варшавском Договоре, его военно-политической концепции. Инициато¬
рами этого стали Военный институт социальных исследований, Военно¬
политическая академия имени К. Готвальда и отдел военно-административных
органов ЦК КПЧ во главе с генералом Прхликом.
В конце мая высшему политическому руководству Чехословакии были
представлены два меморандума, разработанные в этих учреждениях. В первом
предлагалось «сформулировать и зафиксировать государственные интересы в
военной области» 27\ во втором — обсудить «Программу действий чехословацкой
народной армии» 28. ти документы объединяла критика состояния обороно¬
способности страны, ее следования в фарватере советской политики, неоправ¬
данные, с точки зрения авторов, затраты на поддержание армии как составной
части сил Варшавского Договора, противостоявших НАТО, неравноправности
отношений, существовавших в Варшавском Договоре. «Сами извращения в
военном строительстве,— говорилось в «Программе действий чехословацкой
26 ЦХСД, ф. 5, оп. 60, д. 323, л. 38—41.
27 Там же, д. 309, л. 58—72.
28 Там же, л. 73—78.
18

народной армии»,— можно коротко характеризовать следующим образом. Пол¬
ностью принята советская модель, что вытекало из общего курса на создание
социалистического общества по единому образцу» 29.
Определяя альтернативы концепции защиты Чехословакии, авторы этих
документов предлагали следующие варианты:
— оборона государства в рамках Варшавского Договора, с близкой пер¬
спективой его обоюдного или одностороннего роспуска. (Курсив мой — Р. П.);
— обеспечение безопасности государства в условиях нейтрализации
территории;
— участие страны в европейских региональных органах коллективной
безопасности;
— самооборона государства30.
Как видим, все варианты будущей военной политики были ориентированы
на радикальный пересмотр прежних связей ЧССР с Варшавским Договором
и, в конечном счете, с СССР. Прогнозы Громыко об угрозе развала ОВД
начали сбываться.
В течение всего июня продолжались интенсивные контакты с чехословацким
руководством. 6 июня состоялась встреча посла Червоненко с Дубчеком, 8-го
— беседа Брежнева с министром культуры, кандидатом в члены ЦК КПЧ
Б. Хнёупеком, 11 июня на Политбюро было утверждено устное послание
Брежнева Дубчеку о проведении конфиденциальной встречи, 13-го Брежнев
информировал Политбюро о беседе с Кадаром по вопросу о положении в
Чехословакии.
Тем временем обстановка в Праге продолжала обостряться. 20 июня было
принято письмо общего собрания актива народной милиции. Сведения о нем
уже на следующий день были опубликованы в «Правде» 31, а 22 июня письмо
было полностью опубликовано на ее страницах. Этому документу в Москве
придали особое значение. С ним, вероятно, были связаны надежды противо¬
поставить «правым» вооруженных рабочих, повторить в 1968 г. февраль
1948-го. В Прагу пошли телеграммы поддержки от парторганизаций страны
на имя первого секретаря ЦК КПЧ, командующего народной милицией ЧССР
Дубчека 32. Эта кампания, направляемая ЦК КПСС, была, по сути, способом
давления на Дубчека.
Тогда же в ЦК была подготовлена информация «О положении в Чехо¬
словакии и некоторых внешнеполитических шагах румынского руководства»,
направленная во все парторганизации страны. Особенно тщательно этот
документ обсуждался на Украине и в Москве, так как считалось, что здесь
влияние чехословацких идей наиболее сильное.
В июле в Москве вновь развернулись споры о целесообразности военного
вмешательства в чехословацкие дела, вызванные публикацией программного
документа чехословацких радикалов «Две тысячи слов». На заседание Политбю¬
ро 2 июля 1968 г. был вызван посол Червоненко. Оценивая этот документ,
он заявил, что это «новый открытый этап борьбы за ликвидацию КПЧ, это
моральный «расстрел» всех основополагающих идей, за которые боролась
КПЧ до сих пор, это разложение руководящих работников снизу доверху.
Неблаговидную роль центристов играют Дубчек и Черник. Они своим пове¬
дением, своими действиями создают благоприятные условия для борьбы
правых с КПЧ... Дубчек и Черник не имеют никаких планов борьбы с
правыми и не противопоставляют этому ничего. Теперь уже ни для кого не
29 Там же, л. 75.
30 Там же, л. 78.
31 Журавский В. Наша дружба и братство нерушимы. Письмо участников общегосударственного
актива народной милиции ЧССР.— Правда, 21.VI.1968.
32 См., например, ЦХСД, ф. 5, оп. 60, д. 308, л. 46—50.
19

секрет, что существует второй центр. В него, бесспорно, входят такие, как
Кригель, Цисарж, Славик и другие. К ним примыкает Павел — министр КГБ
(так в тексте.— Р. П.)... Решение Президиума ЦК КПЧ об отделении КГБ
он, по существу, блокировал, и Президиум отступил от своего решения».
Посол предлагал политические методы выхода из конфликта. Настаивая на
выводе войск, расквартированных в Чехословакии под предлогом учений
стран Варшавского Договора (срок «учений» уже заканчивался), он говорил,
обращаясь к членам Политбюро: «Войска нужно сейчас выводить, так как
в этой ситуации присутствие наших войск народ не поддержит. Сейчас
отношение к нашей армии очень хорошее. Но если мы оставим сейчас
войска, все обернется против нас».
Выводы Червоненко поддержал главный редактор «Правды» М. В. Зимянин,
которого Политбюро специально направляло в Прагу для дополнительного
изучения ситуации. Зимянин говорил о том, что Дубчек растерян, демо¬
рализован, не способен принимать решения. По мнению Зимянина, КПЧ
расколота, идет разгром руководящих кадров, более двухсот секретарей
обкомов и горкомов оказались безработными, решения Президиума ЦК КПЧ
не выполняются даже его членами. По сути, Зимянин согласился с необ¬
ходимостью быстро, но осмотрительно искать политические выходы из
конфликта. Его поддержали Суслов и, с оговорками, Шелепин.
Но большинство участников заседания с выводами Червоненко не сог¬
ласились. Подгорный, Пельше, Шелест, Мжаванадзе, Андропов настаивали
на оставлении советских войск в ЧССР. Сторонником жестких и быстрых
действий был Громыко, доказывавший, что время работает против советских
интересов. «Здесь т. Гречко говорит, что 80% армии за нас. А завтра
неизвестно, сколько будет за нас». Громыко заявил: «Теперь уже ясно,
очевидно, что нам не обойтись без вооруженного вмешательства». Мнение
министра иностранных дел разделял Косыгин. Брежнев занял осторожную
позицию: «Важно нам уяснить четко сейчас, не ошибаемся ли мы в оценке
событий в Чехословакии. От этого будут зависеть все наши меры». По сути,
он поддержал политические методы давления на Чехословакию.
На следующий день, 3 июля, Политбюро продолжило свое заседание, что
случалось только тогда, когда складывалась кризисная ситуация. Брежнев начал
заседание с информации о его консультациях с Кадаром. Судя по «рабочей
записи» этого заседания, последний выступил как активный сторонник военно¬
политического вмешательства в чехословацкие события. Будучи информирован
Брежневым о том, что Политбюро ЦК КПСС готовит письмо Президиуму ЦК
КПЧ, Кадар заявил, что «Две тысячи слов» — «это контрреволюционная прог¬
рамма, направленная на свержение советской власти в стране, на разложение
партии, на передачу руководящей роли социал-демократии».
Согласившись с предложением Брежнева направить в Прагу совместное
письмо, Кадар утверждал, что обстановка складывается таким образом, что
«придется, очевидно, оккупировать Чехословакию. Если потребуется, мы
пойдем на это без сомнения». (Курсив мой — Р. П.). Кадар сказал далее,
что эти вопросы будут обсуждены на Политбюро ЦК ВСРП, но уже заранее
можно сказать, что Политбюро поддержит точку зрения, которую он высказал 33.
В перерыве заседания Брежнев позвонил в Варшаву Гомулке и, вернувшись,
сказал членам Политбюро, что «т. Гомулка согласен с мерами, которые мы
предпринимаем, в частности, с письмом, и сообщил, что они обсудят это на
Политбюро и подготовят соответствующее письмо от себя чехам». Гомулка
согласился провести планируемое совещание руководства компартий в Варшаве.
Окончание следует
33 АП РФ. Рабочая запись заседаний Политбюро. 1968 г., л. 357—398.
20

© 1994 г.
Н. И. СМОЛЕНСКИЙ
О ПОДГОТОВКЕ НАУЧНЫХ КАДРОВ
ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
О состоянии в настоящее время подготовки научных кадров высшей
квалификации по всеобщей истории в определенной степени можно судить
по материалам Экспертного совета по всеобщей истории Высшей атте¬
стационной комиссии (ВАК) при Совете министров РФ, рассматривающего
аттестационные дела на соискание ученой степени кандидата и доктора наук
по всем разделам всеобщей истории, по историографии, источниковедению и
методам исследования, а также по археологии и этнологии. Вот каковы,
например, результаты экспертизы за 1992 г. по докторским диссертациям.
Экспертный совет вынес положительные решения по 74 аттестационным
делам, в том числе: по всеобщей истории (истории древнего мира, средних
веков, новой и новейшей) — 29, по историографии, источниковедению и методам
исследования — 5, по археологии — 23, по этнологии — 17. В их числе 23
диссертации из республик бывшего СССР; в некоторых из них в настоящее
время сформированы или находятся в стадии формирования органы аттестации
научных кадров. Кроме того, рассмотрено два аттестационных дела из Болгарии
и Польши.
Из учебных заведений, научных учреждений России наибольшее количество
диссертаций дала Российская академия наук (РАН) — 24 работы. Университеты
представили 12 диссертаций, пединституты — 1, остальные работы поступили
из учреждений Министерства обороны, иностранных дел, а также из некоторых
других научных учреждений. Лидирующее положение РАН в подготовке
докторов наук особенно заметно в археологии и этнологии.
Диссертации в основном посвящены актуальным проблемам. Многие резуль¬
таты исследований имеют важное научное или социальное значение. Очевиден
подавляющий перевес конкретно-исторической проблематики по сравнению с
разработкой теоретических вопросов исторического познания, интерес к ко¬
торым у профессиональных историков был и продолжает оставаться не¬
значительным. Продолжительная идеологическая канонизация материалистиче¬
ской теории заметно сдерживала появление серьезных разработок в области
методологии истории, отрицательно сказывалась на общем уровне работ
историков. Это, а не только происшедшие изменения в современном мире,
привело к серьезному подрыву доверия к традиционным в отечественной
историографии теоретическим основам научного анализа, что в итоге породило,
по существу, ситуацию кризиса теоретической науки в целом. Кризис не
может превратиться в естественную форму развития научной дисциплины.
Этого не произойдет, если критический пересмотр концептуальных положений
не перейдет во всеобщее и огульное отрицание, но примет рациональную
форму обновления с сохранением всего продуктивного, работающего как
инструмент познания прошлого. Пока, судя по всему, преобладает негативная
тенденция, стремление к отрицанию. Выдвижения взамен старых новых
концептуальных положений, для получения которых Одного отрицания мало,
не происходит.
Следует отметить, что для преодоления препятствий на пути утверждения
21

научного подхода к анализу теоретических и конкретно-исторических проблем
вряд ли приемлем «соборный» метод решения возникающих трудностей.
Система аттестации научных кадров открывает возможности развития
теоретического направления исторических исследований: имеется в виду, в
частности, и специальность «историография, источниковедение и методы иссле¬
дования», по профилю которой могут и более широко, с учетом реальной
истории исторической науки и на ее материале разрабатываться теоретико¬
методологические проблемы. Нужно признать, что в ряде зарубежных
национальных историографий Запада вкус и интерес историков к анализу
теоретических основ своей науки проявляется более широко, чем в отече¬
ственной историографии. Российских специалистов-историков необходимо
активнее привлекать к этой работе.
По конкретно-исторической проблематике из общего числа работ, про¬
шедших экспертизу по всеобщей истории, по истории древнего мира было
три докторских диссертации; одна из них подготовлена и защищена в
Белоруссии. По истории средних веков экспертизу прошли 2 работы, по
новой истории — 5, по новейшей — 17. В некотором роде оправдан количе¬
ственный перевес диссертаций по новейшей истории, что отражает общест¬
венную потребность в объяснении современных явлений и процессов. Что же
касается масштабов подготовки кадров по специальностям «древний мир и
средние века», то он не отвечает реальным потребностям в специалистах
этого профиля. Во многих педагогических институтах и части университетов
историю древнего мира и средних веков преподают лица, не прошедшие
специальной научной подготовки и школы научного исследования в данных
областях. Это отрицательно сказывается как на качестве знаний выпускников
вузов, так и на перспективах подготовки новой научной смены. Аспирантура,
защита докторских диссертаций по этим специальностям сосредоточены главным
образом в Москве и Санкт-Петербурге, что способствует профессионализму
кадров, но не обеспечивает широкой подготовки, специалистов.
Необходимо подчеркнуть, что главная опасность воспроизводству научных
кадров кроется не в системе аттестации как таковой. Эта система, не
снижающая уровня требований к качеству диссертаций, не имеет в настоящее
время такой, например, ступени экспертизы, как закрытая рецензия. Сокращены
реальные сроки прохождения аттестационных дел на основной ступени со¬
держательной экспертизы — в Экспертном совете ВАК. Достаточно высокий
научный уровень большинства диссертаций удается сохранить и благодаря
целостной системе аттестации, предусматривающей единые требования к
диссертациям. Хотя и при таком подходе не исключено прохождение слабых
работ.
Однако задача аттестации не в том, чтобы утвердить некоторый единый
уровень качества, что не только невозможно, но и не нужно. При этом
проблема качества, при всей ее актуальности, не является в настоящее время
самой острой и болезненной. Бросается в глаза значительное и нарастающее
сокращение количества поступающих на экспертизу аттестационных дел —
как по кандидатским, так и по докторским диссертациям. Экспертный совет,
раньше регулярно собиравшийся на свои заседания дважды в месяц и
работавший с полной нагрузкой, теперь собирается практически по мере
накопления аттестационных дел.
За этим стоит общее падение престижа научных знаний, ученых степеней
и званий, а также значительные материальные затраты, сопровождающие
выход результатов научных исследований в печать. Обозначилась тенденция
к коммерциализации экспертизы на уровне диссертационных советов, что
представляет собой дополнительную трудность для соискателя и не способствует
повышению качества и уровня диссертаций. Развитие этих тенденций грозит
трудно восстановимыми потерями кадров историков — специалистов высшей
квалификации.
22

Начальное звено экспертизы — диссертационные советы. Советы с правом
приема к защите докторских диссертаций по всеобщей истории традиционно
имеются в Московском, Санкт-Петербургском, Томском и некоторых других
университетах, в Институте всеобщей истории РАН. Сеть советов растет,
недавно право приема к защите докторских диссертаций по ряду исторических
специальностей получили Казанский и Московский педагогический
университеты. С наибольшей интенсивностью работают диссертационные советы
институтов РАН по археологии и этнологии, через которые проходит абсолютное
большинство диссертаций данного профиля, подлежащих экспертизе в ВАКе.
Далее следуют советы МГУ, Института всеобщей истории РАН, Института
востоковедения РАН. Советы периферийных вузов работают менее интенсивно.
Диссертации, прошедшие экспертизу в совете по всеобщей истории, вы¬
полнены, как правило, на высоком уровне. В большинстве случав Экспертный
совет оценивал результаты диссертации как новые, а ценность результатов
как очень высокую. Вместе с тем по отношению к отдельным диссертациям
Экспертный совет отмечал наличие элементов старых подходов к анализу —
идеологизированность, догматизм и схематизацию прошлого. Диссертации не
всегда представляли собой результат исследований, нашедших выход в солидных
публикациях.
Диссертационные советы в основном выполняли требования нормативных
документов ВАК к экспертизе диссертаций на стадии защиты. Грубых на¬
рушений упомянутых требований со стороны спецсоветов не было. Вместе с
тем Экспертный совет отмечает, что диссертационные советы не всегда
взыскательно подходят к составлению заключений по диссертациям, вследствие
чего в этих заключениях не содержится убедительных доказательств новизны
работы. В отдельных случаях диссертации идут по двум специальностям без
достаточного обоснования необходимости этого сочетания.
Тематика докторских диссертаций по новой и новейшей истории много¬
образна и не дает возможности сделать определенные выводы относительно
объединения усилий по изучению конкретных проблем или научных направ¬
лений. Преобладает инициативный подход исследователей, тогда как на
уровне кандидатских диссертаций объединение в рамках научной школы или
направления не столь уж редко. Незначителен выход результатов коллективных
научных исследований в печать в виде тематических трудов; более того, в
связи с материальными трудностями таких трудов становится все меньше.
Ряд диссертаций, прошедших экспертизу в совете по всеобщей истории,
рекомендован к публикации или к иным формам расширенного использования
научной общественностью. Это относится к исследованию А. Е. Мыльникова
«Исламский фактор и социально-политический конфликт в Иране (60—80-е
годы)». Диссертация дает теоретическое осмысление процессов, связанных с
исламским фактором в государствах, представляющих исламский мир, с
которыми у России имеются исторически сложившиеся связи. Две диссертации
подготовлены по истории Франции. Предметом анализа 3. А. Чеканцевой
были народные движения во Франции во второй половине XVII — XVIII вв.
Это многоплановое исследование социального процесса, которое вносит су¬
щественный вклад в изучение Старого порядка во Франции. Теоретическое
значение работы в том, что она способствует методологическому обновлению
отечественной историографии и преодолению ее методологического отставания.
В. С. Шилов выполнил исследование о политике и партиях во Франции
(1961 —1981 гг.). Оригинальность работы в том, что она проведена на стыке
истории, политологии и международных отношений. Диссертация Т. Ф. Мат¬
веева «Третий путь? Идеология аграризма в Чехословакии и Польше в
межвоенный период» открывает новое и весьма перспективное направление
в изучении идеологии с помощью новой методики. Эта методика может быть
применена при изучении и других течений общественно-политической мысли.
Заслуживает внимания диссертация А. И. Нечухрина «Смена парадигм в
23

российской историографии всеобщей истории (80-е годы XIX в.— 1917)». В
ней анализируются теоретико-методологические основы отечественной
историографии; выводы исследования актуальны в свете сегодняшних поисков
обновления этих основ.
Работа над докторской диссертацией ведется в среднем 8—10 лет. Это
значит, что по горячим следам событий диссертации, как правило, не пишутся
и к этому, вероятно, не следует стремиться. Появление диссертаций с явно
выраженным стремлением к оценке современных явлений и процессов, конечно,
не следует рассматривать в качестве «преждевременных родов», однако при
этом бывают и осложнения. Совсем недавно на заседании Экспертного совета
рассматривалась докторская диссертация, одним из главных тезисов которой
была оценка НАТО в прошлом как ведущего фактора мира и стабильности
в Европе. Такой новый подход имеет один недостаток: он не соответствует
действительности. Этот частный случай говорит о необходимости изучения
проблемы международных отношений с учетом новых сложившихся реальностей
в Европе и мире.
Другой злободневной проблемой является анализ социал-демократического
движения и социал-демократического варианта преобразований современного
общества; очевидна необходимость перестать игнорировать данную тему в
отечественной историографии и перейти к ее разработке. Определение ведущих
направлений научного поиска в качестве первоочередных и фундаментальных
и сосредоточение сил историков на их анализе является сегодня актуальной
задачей; ее решение даст приток новых кадров.
Существующая система аттестации научных кадров предусматривает две
ученые степени: кандидат и доктор наук. Суть этого подхода к аттестации
сохраняется при использовании иной терминологии в целом ряде национальных
вариантов аттестации, действующих в мире. В то же время в России
высказываются возражения против данной системы из-за якобы нецелесооб¬
разности сохранения в ней ученой степени кандидата наук. В этой связи
доказывается необходимость присуждения единой ученой степени — доктора
наук. Если отвлечься от второстепенных различий в терминологии, то следует
признать, что уровень подготовки докторов наук у нас в целом соответствует
качеству и уровню международных стандартов специалистов высшей категории.
Об этом свидетельствуют, в частности, международные форумы историков.
В некоторых отношениях наша система аттестации представляется даже более
предпочтительной по сравнению с рядом западноевропейских вариантов, пос¬
кольку она, в частности, не предусматривает экзамены при аттестации на
степень доктора. Центр тяжести заключен в ней в требовании новизны
работы, т. е. научного открытия, а это — главное. Наша система нацелена
на приращение знаний, что обеспечивает рост научного потенциала.
Рост научной квалификации, становление ученого — процесс постепенный,
хотя это в большой степени зависит от одаренности исследователя. Но ни
«гений», ни «обычный» ученый не появляется в результате внезапного озарения.
В этом смысле хороша та система аттестации, которая учитывает постепенный
рост научной квалификации, неважно при этом, как называются ступени
этого роста. В отношении историка правомерно такое замечание: понимание
общественных явлений и процессов приходит к нему, при всех индивидуальных
различиях, лишь с возрастной зрелостью. Среди историков нет юных докторов
наук также и потому, что историку приходится затрачивать много лет на
«переработку» того, что было сделано раньше другими. Даже в том случае,
если историк отвергает научные результаты своих предшественников и до¬
казывает свое понимание проблемы, у него нет иного пути к новому, чем
через усвоение старого. Особая трудоемкость процесса и логики исторического
исследования является их отличительными свойствами.
В существующей системе аттестации степень кандидата наук является,
так сказать, предысторией — при всей самоценности этой степени — к полу¬
24

чению степени доктора. С точки зрения общенаучной логики это правомерно
в том смысле, что кандидаты наук являются той питательной средой, которая
рождает докторов, и если бы ее не было, то понадобилась бы какая-то иная
ступень и форма подготовки научных кадров, которая была бы условием
появления научного стандарта и уровня, связываемого сегодня со степенью
доктора наук. Такой стандарт условен, планку требований к степени доктора
можно поднимать, хотя это и должно опираться на логику научного творчества.
В области новой и новейшей истории соотношение подготовки кандидатов
и докторов наук примерно пять к одному. Много это или мало? Если
допустить, что подготовка докторов наук так или иначе зависит от подготовки
кандидатов не только в количественном смысле, то такое соотношение следует
признать оптимальным для развития научного потенциала. Однако упомянутое
соотношение складывается в известной мере стихийно. Можно лишь утверждать,
что масштабы подготовки кандидатов наук сократились так же, как и
дикторов, а активность диссертационных советов соответствующего уровня
заметно снизилась. Беспокоит то, что сокращение подготовки кадров идет
не в результате рационально обоснованных мер, а совсем по иным «рыночным»
причинам, которые лежат вне пределов продуманной кадровой политики.
Наличие государственной системы образования предполагает и государст¬
венную систему аттестации научно-педагогических кадров. В этой взаимосвязи
заключен и ответ на вопрос о том, держать ли в поле зрения ВАК экспертизу
кандидатских диссертаций? Кроме того, нынешний порядок аттестации дей¬
ствует как система двух взаимосвязанных звеньев цепи кандидат — доктор.
Изменения, производимые в порядке аттестации в одном из них, скажутся
и на другом. Ошибочно думать, что снижение уровня и качества подготовки
кандидатских диссертаций останется без последствий для подготовки докторов
наук.
Средой, органично сочетающей в себе все уровни подготовки научно-педа¬
гогических кадров, является вуз. Здесь существуют наиболее естественные
условия для отбора в науку с юношеского возраста. Здесь формируются и
передаются от поколения к поколению историков научные традиции. Опыт
показывает, что наиболее важные научные достижения, как и подготовка
наиболее квалифицированных научно-педагогических кадров, происходят в
той среде, которая складывается в результате формирования научных школ
и направлений. Школы и направления — высшая форма организации вузовской
науки. На большинстве исторических факультетов университетов России
существуют кафедры новой и новейшей истории; на целом ряде кафедр
сформировались научные школы в области новой и новейшей истории.
Объединенные общей тематикой исследований, что проявляется и в публикациях
научных изданий соответствующего профиля, эти школы насчитывают в
своем составе десятки ученых — кандидатов и докторов наук.
Создателем одной из таких школ в области американистики является
профессор Санкт-Петербургского университета В. К. Фураев. Успешно
функционирует школа историков Томского университета, созданная под руко¬
водством проф. С. С. Григорцевича. В 60—70-е годы возникла школа
историографии новой и новейшей истории того же университета под руко¬
водством проф. А. И. Данилова. Этот перечень не является исчерпывающим.
Отмечу лишь, что, по данным ВАК, большинство кандидатских диссертаций
по специальности «новая и новейшая история» выполняется по проблемам
новейшей истории.
Анализ подготовки научно-педагогических кадров по материалам Эксперт¬
ного совета ВАК по всеобщей истории показывает, что:
1. Обозначилась тенденция неконтролируемого сокращения подготовки
научно-педагогических кадров как кандидатов, так и докторов наук. Развитие
этой тенденции грозит трудно восстановимыми или даже невосполнимыми
кадровыми потерями историков-специалистов высшей квалификации.
25

2. Наблюдается во многом неоправданная неравномерность в процессе
исследований различных областей исторического знания, явно отстает изучение
теоретических проблем исторической науки.
3. Вторжение элементов коммерциализации в экспертизу диссертаций на
уровне диссертационных советов представляет собой дополнительное пре¬
пятствие росту научных кадров.
4. Уменьшение контрольных функций Экспертных советов ВАК в отношении
качества кандидатских диссертаций не сопровождается мерами по поддержанию
этого качества на уровне экспертизы в диссертационных советах.
5. Основные принципы подхода к экспертизе в ВАК не исчерпали себя
и способны поддерживать и развивать научный потенциал страны.
6. Разъединение экспертизы по присуждению ученых степеней и присвоению
ученых званий носит ведомственный характер и является шагом назад по
сравнению с предыдущим порядком, при котором все это было сосредоточено
в ВАК.
Редакция призывает научную общественность высказаться по затро¬
нутым Н. И. Смоленским проблемам.
26

© 1994 г.
Е. Ф. ЯЗЬКОВ
ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ США В МГУ
И РОЛЬ ПРОГРАММЫ ФОНДА ФУЛБРАЙТА
Лекционная программа фонда Фулбрайта — международная программа обме¬
на учеными — начала функционировать в США вскоре после окончания
второй мировой войны. У истоков этой программы стоял видный политический
деятель, сенатор-демократ от штата Арканзас Джеймс Уильям Фулбрайт,
занимавший в 1959—1974 гг. важный пост председателя сенатского комитета
по иностранным делам. В 1946 г. по его инициативе конгресс США принял
специальный законодательный акт об учреждении программ международного
обмена, по которому американским ученым различных специальностей пре¬
доставлялись возможности более или менее длительного пребывания в других
странах, а ученым других стран — соответственно в США с целью чтения
лекций и ведения других видов педагогической работы в университетах и
других высших учебных заведениях, а также с целью научно-исследовательской
работы в библиотеках, архивах, лабораториях и т. д. Первоначально
финансирование этих международных программ обмена учеными проводилось
на средства, полученные США от распродажи образовавшихся за годы второй
мировой войны излишков государственной собственности, а затем за счет
специальных ассигнований конгресса США. Распоряжением президента в
Вашингтоне было создано специальное правительственное агентство, которое
практически осуществляло программы обмена в различных странах через
паритетные комиссии из представителей США и каждой из стран-участниц.
Уже к началу 60-х годов в международных программах обмена учеными
участвовало около 40 стран мира. В начале 70-х годов в эти программы
включился и Советский Союз.
В настоящее время функционирование фулбрайтовской программы обмена
проходит в тесном взаимодействии с Информационным агентством США.
Непосредственное руководство программами обмена учеными осуществляет
Совет по международному обмену учеными с центральным и региональными
агентствами в Вашингтоне и с представительствами в странах-участницах.
В 1986—1987 гг. широко отмечалось 40-летие успешного функционирования
фулбрайтовской программы международного обмена. В серии мероприятий,
проведенных в США в связи с этим юбилеем, принял участие и представитель
нашей страны.
20 лет тому назад, в феврале 1974 г., на историческом факультете
Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова состоялась
первая лекция известного американского историка, профессора Висконсинского
университета Дэвида Кронона, открывшая его лекционный курс по истории
движений за социальные реформы в США в первые десятилетия XX в.—
от Прогрессивной эры до Нового курса. Это и стало началом функционирования
лекционной программы фонда Фулбрайта на историческом факультете МГУ.
Далеко не все были тогда уверены в целесообразности, не говоря уже об
успешности, этого первого опыта непосредственного участия американских
историков в обучении студентов советских университетов. Было немало
сомнений и даже прямых выступлений против этой практики. Однако все
27

эти сомнения и предостережения оказались несостоятельными. Уже к концу
первого десятилетия осуществления программы курсы американских историков
стали обязательной составной частью специализации наших студентов по
истории США. В 1994 г. был прочитан очередной курс по программе фонда
Фулбрайта — курс профессора университета штата Миссисипи Роберта Хоуза
по конституционной истории США. Тем самым мы вступили в третье
десятилетие функционирования лекционной программы фонда Фулбрайта на
историческом факультете МГУ.
Встают вопросы. Почему в 1974 г., 20 лет назад, когда идеологические
и политические разногласия между СССР и США были очень острыми, стало
возможным начать систематическое чтение лекционных курсов американских
профессоров студентам исторических факультетов нашей страны? Почему
осуществление лекционной программы фонда Фулбрайта на историческом
факультете МГУ оказалось весьма успешным?
Наиболее важным среди объективных факторов, обусловивших начало и
успешное осуществление этой лекционной программы, было, по нашему
мнению, то, что к началу 70-х годов в основном завершилось становление
советской американистики как самостоятельной школы научных исследований.
Правда, и в методологической основе советской американистики, и в ее
источниковедческой базе, и в методах научного исследования советских
историков было немало слабостей. Неслучайно в современных оценках сос¬
тояния советской американистики, как правило, употребляется термин «кризис».
И в этих оценках, как нам думается, немало справедливого.
Но все же факт остается фактом. Отечественная американистика как
самостоятельная отрасль научных исследований по истории США возникла
только в 50—60-х годах XX в. Хотя и до этого в нашей стране были
опубликованы отдельные крупные работы в этой области, говорить о возникно¬
вении американистики как самостоятельного направления исторических иссле¬
дований ни в дореволюционной России, ни в первые десятилетия существования
Советского Союза нет оснований.
Известно, что систематическое изучение истории США в нашей стране
началось значительно позже, чем изучение истории основных стран Западной
Европы. В дореволюционной России существовали блестящие исследовательские
школы в изучении истории Франции, Великобритании, Германии. Достаточно
упомянуть, например, знаменитую русскую школу по истории Великой фран¬
цузской революции в лице таких крупнейших ученых, как Н. И. Кареев,
И. В. Лучицкий и М. М. Ковалевский, или вспомнить таких выдающихся
российских историков, как Д. М. Петрушевский, П. Г. Виноградов, А. Н.
Савин, давших блестящие образцы научных исследований истории
Великобритании. Однако в исследовании американской истории почти ничего
сколько-нибудь сравнимого с этим в дореволюционной российской
историографии не было. Единственный крупный научный труд видного русского
историка М. Острогорского «Демократия и политические партии», написанный
им по-французски, был сразу же, уже в 1902 г., опубликован на английском
языке и приобрел большую популярность в США, но на русском языке он
появился лишь четверть века спустя, в 1927—1930 гг.
Вплоть до начала XX в. лекционные курсы истории Соединенных Штатов
в российских университетах, в частности в МГУ, практически отсутствовали.
Только в 1900 г. профессор С. Ф. Фортунатов начал читать в Московском
университете первый систематический курс истории США. Однако и этот
курс, а также лекционные курсы американской истории профессоров П. Г.
Мижуева, А. В. Бабина, читавшиеся в Петербургском и других крупнейших
российских университетах начала XX в., как правило, не были оригинальными
и, по существу, представляли собой лишь пересказ основных концепций
американских историков.
Аналогичное положение долгое время сохранялось и в советский период
28

российской истории. Только в 30-е годы в нашей стране появились первые
по-настоящему оригинальные труды по истории США. Важнейшим среди них
было исследование профессора МГУ А. В. Ефимова «К истории капитализма
в Соединенных Штатах», опубликованное в 1934 г. Это монографическое
исследование, в котором на основе тщательного исторического анализа были
поставлены многие теоретические проблемы развития американского
капитализма XVII—XIX вв., оказало огромное влияние на целое поколение
советских историков. Примерно тогда же, в 30—40-е годы, появились и
первые советские труды по истории США в XX в. Авторами этих первых,
во многом еще весьма несовершенных работ, были советские историки
В. И. Лан и Л. И. Зубок.
Однако кадры историков-американистов были в то время еще крайне
немногочисленными. Возможности использования оригинальных источников в
американских библиотеках и архивных хранилищах отсутствовали. Но главной
причиной, которая вплоть до середины 50-х годов практически блокировала
формирование научной советской американистики, являлся тоталитарный
режим, утвердившийся в 30-х годах в СССР. В тех условиях развитие
исторической науки целиком определялось политико-идеологическими зада¬
чами, которые ставились перед советскими учеными партийно-государственным
руководством страны. Чисто политико-идеологическими соображениями опре¬
делялись негативистские, уничижительные оценки, дававшиеся тогда со¬
ветскими историками важнейшим событиям американской истории. Вспомним,
например, постоянные рассуждения о «буржуазной ограниченности» Американ¬
ской революции XVIII в. и о «неоспоримом превосходстве» над нею Октябрьской
революции в России.
Особенно явно политическая заданность проявлялась в большинстве со¬
ветских работ по новейшей истории США. Наиболее жесткие оценки этой
страны как средоточия «грубой империалистической экспансии» и «неог¬
раниченного монополистического произвола» были даны в работах советских
историков в конце 40-х — начале 50-х годов, в разгар «холодной войны» и
непримиримого противостояния двух сверхдержав в сфере мировой политики.
Любые отклонения от этой линии немедленно вызывали грозный окрик
сверху. Именно так была, например, встречена книга В. И. Лана «США от
первой до второй мировой войны», опубликованная в 1947 г. Эта книга не
отличалась особой глубиной научного анализа, но в ней имелись интересные
картины американской жизни межвоенного периода, живые и претендующие
на объективность портреты политических деятелей США. Книга была под¬
вергнута жесточайшему разносу. В рецензии, опубликованной в 1948 г. в
журнале «Большевик», В. И. Лана обвинили в том, что он не только не
разоблачает, но безмерно приукрашивает империалистическую внешнюю и
реакционную внутреннюю политику американского правительства, что он
использует «почти исключительно буржуазные источники» и «некритически
следует за буржуазными апологетами».
Крайне неблагоприятные условия для научного исследования истории США
не могли не отражаться и на преподавании истории этой страны в советских
высших учебных заведениях. Даже в крупнейших университетах СССР наличие
специалистов по истории США было тогда не правилом, а скорее исключением.
В МГУ с 1934 г. активно работал профессор А. В. Ефимов, однако в 40-е
годы его постоянная преподавательская деятельность в университете была
прекращена. Дело дошло до того, что в первое послевоенное десятилетие
среди штатных сотрудников кафедры новой и новейшей истории исторического
факультета МГУ вообще не было ни одного специалиста по американской
истории и специализация в этой области, которая проводилась в те годы на
кафедре, обеспечивалась периодическим приглашением отдельных ученых,
работавших в системе Академии наук. В условиях жесткого идеологического
29

надзора и характерных для тех лет разоблачительных пропагандистских
кампаний возможности этой специализации были крайне ограниченными.
К характеристике тогдашней политической атмосферы хотелось бы добавить
и свои личные впечатления. В конце 40-х годов я был студентом МГУ и
как раз тогда начинал изучение истории США. Помню, что в 1948 г. я
впервые слушал лекционный курс профессора Л. И. Зубока по американской
истории, в котором он пытался удержаться хотя бы в рамках минимальной
объективности. А уже весной следующего, 1949 года, сидя в одной из
университетских аудиторий, я с огорчением наблюдал ожесточенные нападки
на Льва Израилевича ревнителей воинствующего вульгаризированного
марксизма, которые обвиняли его в «безродном космополитизме» и в «вос¬
хвалении американского образа жизни». Помню, далее, как, участвуя в начале
50-х годов в работе аспирантского семинара кафедры новой и новейшей
истории, я присутствовал на одном из докладов, в котором настойчиво
проводилась мысль о том, что американский империализм всегда был и
остается «самым реакционным» и «самым грабительским».
После сказанного становится понятным то чувство громадного воодушев¬
ления, которое охватило большинство представителей интеллектуальных кругов
нашей страны, включая основную массу университетских профессоров и
студентов, когда в середине 50-х годов новое политическое руководство СССР
во главе с Н. С. Хрущевым провозгласило, хотя и с большими ограничениями
и непоследовательностью, новый курс на относительно большую свободу
научного исследования и на установление научных связей между советскими
и зарубежными университетами.
В 50—60-х годах были созданы и необходимые материальные условия
для эффективной научной работы и превращения советской американистики
в самостоятельное и быстро развивающееся направление исторической науки.
Важными центрами советской американистики стали Институт истории Ака¬
демии наук СССР, где еще в 1953 г. был создан специальный сектор истории
США и Канады (с 1968 г.— в выделившемся из него Институте всеобщей
истории), а также созданные в 50—60-х годах в системе Академии наук
Институт мировой экономики и международных отношений, Институт меж¬
дународного рабочего движения и Институт США и Канады. Небольшие
группы историков-американистов стали постепенно формироваться в эти годы
в крупнейших университетских центрах нашей страны.
Другим важнейшим условием плодотворной научной работы по истории
США стала предоставленная советским историкам возможность работы в
американских библиотеках и архивах после заключения в 1958 г. соглашения
между СССР и США о сотрудничестве и обменах в сфере культуры,
образования и науки. Более или менее регулярные научные командировки
советских ученых в США и изучение ими материалов американских библиотек
и архивов создали основу для появления в 60—70-е годы в СССР ряда
оригинальных научных исследований, в которых была дана более объективная
картина многих важных этапов американской истории. Впервые были опублико¬
ваны солидные, основанные на самостоятельном изучении большого круга
источников научные труды, по истории Американской революции, Гражданской
войны и Реконструкции, Прогрессивной эры, Нового курса, по истории
русско-американских отношений, рабочего и фермерского движений и по
некоторым другим проблемам истории США.
Разумеется, было бы глубокой ошибкой отрицать наличие серьезных
кризисных тенденций в развитии советской американистики 60—80-х годов.
Советские историки отказались тогда лишь от некоторых наиболее одиозных
догм вульгаризированного марксизма. Но они вынуждены были сохранять
многие догматические положения, прочно вошедшие в марксистскую
историографию. К таким догмам относилась прежде всего теория общего
кризиса капитализма, на основании которой делался вывод о невозможности
30

успешного приспособления капитализма к потребностям общественного прог¬
ресса. В советской американистике по-прежнему господствовал жесткий клас¬
сово-формационный подход к анализу американского общества на всех этапах
его развития. Как правило, крайне негативно оценивались действия США в
сфере внешней политики. Тяжелый идеологический пресс обусловливал сох¬
ранение в большинстве работ по внешнеполитической проблематике «образа
врага».
Но все же уже в 60—70-х годах возможности для объективного научного
исследования в нашей стране значительно расширились. Теперь многое
зависело от самих историков. Одни, стремясь выглядеть наилучшим образом
в глазах «сильных мира сего», делали все для того, чтобы вбивать в головы
читателей самые замшелые идеологические штампы вульгаризированного
марксизма; другие пытались строить свои исследования на объективном
анализе источников, что давало думающему читателю возможность подвергать
сомнению навязываемые сверху идеологические догмы. Поэтому, отвергая
фабриковавшиеся скороспелые поделки, которых по-прежнему было немало
среди работ по американской проблематике, можно все же сделать вывод,
что в 60—70-х годах была создана достаточно солидная научная база для
повышения уровня преподавания истории США.
Заметный вклад в изучение истории США и в подготовку специалистов
в этой области внесли историки-американисты Московского университета.
Начав свою деятельность в середине 50-х годов, эта группа за последующие
20 лет значительно выросла и превратилась в высококвалифицированный
научно-преподавательский коллектив. СилАми этого коллектива при постоянной
помощи многолетнего заведующего кафедрой новой и новейшей истории
профессора И. С. Галкина и при активном содействии наших уважаемых
коллег в институтах Академии наук В. М. Хвостова, А. В. Ефимова, Л. И. Зу-
бока, Г. Н. Севостьянова, Е. И. Поповой, В. Л. Малькова, Р. Ф. Иванова,
Н. Н. Болховитинова и других уже в конце 60-х — начале 70-х годов получили
первые исследовательские навыки в университетских аудиториях многие из
тех молодых ученых, кто входит сейчас в состав ведущих историков-
американистов нашей страны.
Именно поэтому в начале 70-х годов, когда существование советской
американистики как самостоятельного направления научного исторического
исследования стало реальностью, когда в стране были созданы многочисленные
кадры историков-американистов, когда повысилась общеисторическая и язы¬
ковая подготовка студентов, и возникла идея участия исторического факультета
МГУ в лекционной программе фонда Фулбрайта. Инициатором этого начинания
стал профессор Н. В. Сивачев, молодой талантливый ученый, воспитанник
Московского университета, быстро выдвинувшийся в первые ряды историков-
американистов нашей страны и в 1980 г. возглавивший кафедру новой и
новейшей истории. Его неистощимой энергии и настойчивости мы во многом
обязаны тому, что эту идею вскоре удалось воплотить в жизнь. Неоценимую
помощь в этом деле оказало и руководство Московского университета. Но
осуществление этой идеи было бы невозможно без содействия американской
стороны. Инициатива МГУ была активно поддержана посольством США,
руководством фонда Фулбрайта и группой американских историков. Осуще¬
ствлению этого плана во многом содействовала и общая атмосфера разрядки,
установившаяся в первой половине 70-х годов в отношениях между США
и СССР.
За 20 лет непрерывного функционирования лекционной программы фонда
Фулбрайта на историческом факультете МГУ студенты кафедры новой и
новейшей истории, специализирующиеся по истории США, прослушали мно¬
жество специальных курсов по различным проблемам и периодам американской
истории. Наибольшее место в тематике лекционных курсов американских
историков заняли история политических партий США, проблемы плантационно-
31

го рабства, Гражданская война и Реконструкция, история партийно-политиче¬
ской борьбы в период Прогрессивной эры и Нового курса. Кроме того, были
прочитаны отдельные специальные курсы по проблемам колониального периода,
джексоновской демократии, а также по истории рабочего движения, движения
за гражданские права и по истории американской культуры в XX в. Авторами
всех этих лекционных курсов были видные американские историки из не¬
скольких крупных университетских центров США — от Нью-Йорка до
Калифорнии и от Висконсина до Флориды.
В январе — феврале 1994 г. в МГУ была проведена Международная
конференция, посвященная 20-летию лекционной программы фонда Фулбрайта
на истфаке МГУ. От всей души мы приветствовали американских коллег,
прибывших на конференцию, которые представляли славное сообщество
участников фулбрайтовской программы на историческом факультете МГУ,—
профессоров Дэвида Кронона, Дэвида Броуди, Леона Литвака, Эрика Фонера,
Юджина Трани, Джона Купера, Винтона Солберга, Элберта Смита, Питера
Уокера, Ричарда Абрамса, Джоан Карпинскую. Мы искренне благодарны и
тем из участников этой программы, кто не смог приехать на конференцию,—
профессорам Даррету Ратмену, Джорджу Фредриксону, Ричарду Дженсену и
Дэвиду Чапеллу. Наконец, живет и всегда будет жить в наших сердцах
светлая память о тех американских участниках программы, кого, к величайшему
сожалению, уже нет среди нас,— о профессорах Эдварде Пессене, Ричарде
Маккинзи и Роберте Келли.
С самого начала действия лекционной программы фонда Фулбрайта нашим
американским коллегам была предоставлена полная свобода в изложении и
критике любых историографических концепций и в общении со студентами
как по проблемам читаемых ими лекционных курсов, так и по любым другим
вопросам. Разумеется, сейчас такое утверждение кажется излишним, ибо
это — нормальная практика для любого цивилизованного государства. Однако
в 70-х — начале 80-х годов, в условиях жесткой идеологической конфронтации
между СССР и США, эта нормальная практика не раз вызывала нарекания
со стороны рьяных защитников «незапятнанной чистоты» марксистской теории,
и ради обеспечения беспрерывного функционирования лекционной программы
нам по договоренности с американскими коллегами долгое время приходилось
воздерживаться от постановки лекционных курсов, охватывающих период
после второй мировой войны, где официальная идеологическая конфронтация
ощущалась особенно остро. Но это было, пожалуй, единственное ограничение,
тем более что его фактически не существовало для индивидуальных кон¬
сультаций и бесед со студентами.
Поддержание этой нормальной практики во взаимоотношениях между
американскими профессорами и советскими студентами имело, на наш взгляд,
огромное значение. Непосредственное общение с представителями различных
методологических концепций и историографических школ расширяло кругозор
и повышало научно-теоретический уровень наших студентов, учило их под¬
вергать сомнению идеологические штампы, навязывавшиеся им официальной
пропагандой, учило умению отделять реальное научное содержание
марксистской концепции исторического процесса от обветшалых догм вуль¬
гаризированного марксизма. Непосредственные контакты с учеными,
придерживающимися различных исторических концепций, прививали студентам
прочные навыки научной полемики, учили их аргументированно отстаивать
свою точку зрения и в то же время находить рациональное зерно в суждениях
своего оппонента. Богатейшую языковую практику давало нашим студентам
постоянное общение с американскими профессорами и их семьями.
Успешное осуществление лекционной программы фонда Фулбрайта обес¬
печило подготовку на кафедре новой и новейшей истории большого числа
квалифицированных историков-американистов. За 20 лет функционирования
программы специальные курсы американских историков систематически посе¬
32

щали, а затем сдавали по ним экзамены и зачеты около 140 студентов
кафедры. Значительное количество подготовленных кафедрой специалистов
по истории США влилось за эти годы в ряды преподавателей высшей школы
и сотрудников академических научных учреждений. Прежде всего, через
лекционную программу фонда Фулбрайта за 20 лет прошло большинство
преподавателей и сотрудников самой кафедры новой и новейшей истории
исторического факультета МГУ. Около 40 выпускников кафедры, прошедших
через фулбрайтовскую лекционную программу, работают в настоящее время
в различных научных институтах Российской Академии наук, в Министерстве
иностранных дел Российской Федерации, в прессе и на телевидении. Наконец,
лекционная программа фонда Фулбрайта в той или иной степени способствовала
подготовке на нашей кафедре историков-американистов, которые в течение
последнего десятилетия активно участвовали в осуществлении, а иногда и в
организации специализации по истории США в высших учебных заведениях
ряда городов России (Самара, Владимир, Калуга, Пенза, Саранск, Уфа), а
также Украины, Латвии, Грузии, Казахстана и Таджикистана.
О высоком уровне научно-исследовательской подготовки историков-
американистов, проведенной за два десятилетия при непосредственном участии
американских ученых, свидетельствует тот факт, что 44 выпускника кафедры,
т. е. примерно треть общего числа ее студентов, прошедших через лекционную
программу фонда Фулбрайта, защитили к настоящему времени кандидатские
диссертации по истории США. Первым среди этой большой группы молодых
кандидатов исторических наук защитил докторскую диссертацию выпускник
кафедры В. А. Никонов, избранный ныне в состав Государственной думы
Российской Федерации. Еще несколько представителей этой группы близки
сейчас к завершению своих докторских диссертационных работ.
Активное участие исторического факультета в программе фонда Фулбрайта
дало новый импульс работе историков-американистов МГУ. Объединившись
в 1977 г. в лабораторию по истории США, они приступили к комплексному
исследованию партийно-политической системы страны — проблематики, кото¬
рая до тех пор слабо разрабатывалась в советской историографии. Первые
итоги этого исследования были подведены в двухтомном труде «Принципы
функционирования двухпартийной системы США: история и современные
тенденции», опубликованном в конце 80-х годов в издательстве Московского
университета.
Новый этап в работе историков-американистов МГУ в 70—80-х годах был
связан также с началом междисциплинарных исследований, проводимых в
тесном сотрудничестве с американистами других факультетов университета.
В середине 70-х годов по инициативе Н. В. Сивачева в МГУ был создан
Научный координационный совет по проблемам американистики, который
направил свои усилия на объединение исследовательской работы американистов
всех гуманитарных факультетов МГУ. Периодическим органом Научного
координационного совета стал междисциплинарный ежегодник «Проблемы
американистики», в котором совместными усилиями ученых различных
специальностей была сделана попытка комплексного анализа ряда важных
аспектов жизнедеятельности американского общества в прошлом и в совре¬
менных условиях. К настоящему времени вышли в свет девять выпусков
этой серии, а сейчас в издательстве Московского университета готовится к
публикации очередной, 10-й выпуск.
Возросшие связи историков МГУ и историков различных университетских
центров США позволили в 80-е годы приступить к освоению новых форм
научного сотрудничества университетских ученых обеих стран. Примером
этих новых форм сотрудничества стало соглашение между Московским
университетом и университетом штата Миссури в Канзас-Сити о совместной
подготовке и издании в США специальной серии научных сборников под
общим названием «Советско-американский диалог по истории США». Эта
2 Новая и новейшая история, № 6
33

серия была задумана как одно из средств ознакомления американской обще¬
ственности с научной продукцией советских историков. Проект начал осу¬
ществляться в 1989 г., когда вышел в свет первый том серии, посвященный
Новому курсу. К сожалению, по ряду объективных причин дальнейшее издание
этой серии затормозилось, а в прошлом году пришло горестное известие о
кончине профессора Р. Маккинзи, возглавлявшего в США работу по ее
подготовке. Но наши американские коллеги предприняли оперативные действия,
которые дают основание надеяться на то, что в ближайшее время будут
окончательно подготовлены и опубликованы еще два тома «Диалога», пос¬
вященные Американской революции и русско-американским отношениям конца
XVIII — начала XX в. Нелегкий труд продолжить его подготовку и издание
взяли на себя профессора Луис Поттс, Гордон Вуд и Норман Соул.
Расширение научных связей между Московским университетом и
американскими университетскими центрами в последние годы позволило
добиться и дальнейшего совершенствования специализации студентов-
американистов. С 1988 г. лучшие студенты кафедры, специализирующиеся
по истории США, ежегодно направляются на стажировку в американские
университеты с целью углубления их профессиональной подготовки и сбора
материала для дипломных работ.
Таким образом, оценивая общие итоги научного сотрудничества историков
МГУ и историков различных университетов США, можно считать эти итоги
в целом весьма позитивными. Однако мы далеки от того, чтобы удовлетворяться
достигнутым. Многое еще надо сделать, чтобы российская американистика
стала на прочную основу объективного научного исследования, а сотрудничество
историков Российской Федерации и ученых США приобрело постоянный
характер и формы, соответствующие современным требованиям. Именно с
этой точки зрения и надо смотреть на перспективы развития всех наших
программ международного сотрудничества.
Между тем условия, существующие в настоящее время в России, весьма
неблагоприятны для выполнения этих ответственных задач. Историческая
наука, как и другие отрасли гуманитарных наук в нашей стране, находится
сейчас в необычайно трудном материальном положении. Резкое сокращение
государственного финансирования до предела ограничило возможности научных
публикаций. Силы многих, особенно молодых ученых, тратятся на поиски
дополнительных заработков, часто весьма далеких от их специальности.
Многие научные и учебные учреждения стали перед реальной угрозой прек¬
ращения своего существования.
Далеко не преодолены и кризисные тенденции в развитии самой историче¬
ской науки в нашей стране. Несмотря на то, что сейчас, казалось бы,
устранены последние препятствия для преодоления всех насаждавшихся долгое
время догм вульгаризированного марксизма, успехи в создании крупных
оригинальных исторических исследований принципиально нового уровня пока
еще весьма невелики. В этих условиях немалое влияние на умы недостаточно
информированных людей, особенно на умы. молодого поколения, оказывают
систематически появляющиеся в текущей российской публицистике, в газетах
и журналах скороспелые псевдоисторические опусы, которые претендуют на
объективность, но исходят в своих оценках прошлого и настоящего из
примитивного принципа «от противного», путем простой смены плюсов на
минусы и наоборот. В результате из истории США полностью исчезают все
классовые противоречия и социальные битвы, а сама эта страна чуть ли не
на протяжении всей истории предстает идеалом политической демократии и
социальной справедливости. Особенно поразительно, что авторами таких чисто
конъюнктурных поделок нередко являются люди, которые еще совсем недавно
клялись в верности марксизму-ленинизму и соревновались с официальной
пропагандой в создании из США «образа врага».
Все это настоятельно требует от российских историков-американистов
34

направить свои усилия на строго научное переосмысление традиционных
догматических концепций истории США, долгое время господствовавших в
советской историографии. Но это переосмысление должно базироваться не
на абстрактных схемах и тем более не на изображении Соединенных Штатов
как некоего идеала для всех времен и народов, а на тщательном, объективном
и всестороннем исследовании событий и процессов любого периода американ¬
ской истории.
В свете всего сказанного ясно, какое огромное значение мы придаем
продолжению и всемерному совершенствованию сотрудничества российских и
американских историков. Непосредственное участие наших американских кол¬
лег в подготовке квалифицированных историков-американистов в нашей
стране в настоящее время необходимо, и может быть, более, чем когда-либо
ранее.
Большую роль в этом может сыграть дальнейшее совершенствование
лекционной программы фонда Фулбрайта. Что касается историков-
американистов Московского университета, то наши предложения по усовер¬
шенствованию этой программы сводятся к следующему. Было бы весьма
желательно поставить проведение этой лекционной программы на более
прочную базу. Нам, в частности, хотелось бы, чтобы руководство фонда
Фулбрайта определяло возможных кандидатов для чтения лекций на историче¬
ском факультете МГУ на два — три года вперед. Это дало бы нам, с одной
стороны, значительно больше возможностей для детального знакомства с
кандидатами и квалифицированного выбора среди них, а с другой — предот¬
вратило бы опасность повторения нежелательных сбоев в осуществлении
лекционной программы, подобных тому, как это произошло в 1992 г., когда
неожиданный отказ профессора Карсона за два месяца до начала его лекционно¬
го курса поставил нас перед угрозой нарушения непрерывности в осуществлении
фулбрайтовской лекционной программы, и лишь помощь профессора Джоан
Карпинской, оказавшейся в то время в Москве, помогла предотвратить,
казалось бы, неизбежный срыв. Необходимо создать прочные гарантии против
повторения подобных случайностей.
Абсолютно необходима постоянная координация деятельности представите¬
лей различных университетских центров Российской Федерации с целью
планирования и периодического обсуждения итогов научного исследования
важнейших проблем американистики и для обмена опытом в осуществлении
программ международного сотрудничества. Чрезвычайно важно и установление
постоянных деловых контактов между представителями российских и
американских университетов.
Московский государственный университет вполне мог бы взять на себя
инициативу создания координационного центра отечественной университетской
американистики. С этой целью уже существующий при МГУ Научный ко¬
ординационный совет по проблемам американистики вместе с представителями
других университетов Российской Федерации могли бы разработать план
создания Российской ассоциации университетских американистов, важнейшей
функцией которой стало бы регулярное проведение научных конференций
университетских американистов различных специальностей, где обсуждались
бы с участием университетских ученых США наиболее важные проблемы
функционирования американского общества в прошлом и настоящем. Это
создало бы прочную основу для продолжения публикации печатного органа
Научного координационного совета — ежегодника «Проблемы американистики»,
который стал бы совместным российско-американским изданием, на страницах
которого публиковались бы материалы периодических научных конференций.
Наиболее важные итоги научных исследований российских ученых в области
американистики, а в перспективе — и результаты совместных научных проектов
российских и американских ученых могли бы публиковаться и в США на
страницах «Российско-американского диалога».
2*
35

Нуждается в существенном совершенствовании и практика научных обменов
между университетами обеих стран. В частности, было бы весьма желательно
значительно расширить возможности для направления лучших студентов-
американистов на стажировку в университеты США. Единичные случаи такой
стажировки, предоставляемые в настоящее время, ни в коей мере не решают
проблемы совершенствования специализации. Возможности для расширения
круга американских университетов, с которыми университеты России, включая
и МГУ, могли бы заключить договоры о сотрудничестве, существуют, и надо
эти возможности как можно скорее реализовать. Расширение практики за¬
рубежной научной стажировки студентов и аспирантов дало бы возможность
координационному центру отечественной университетской американистики и
руководству фонда Фулбрайта организовать на паритетных началах проведение
ежегодного конкурса лучших российских и американских студенческих и
аспирантских работ по проблемам американистики. Положение об этом конкурсе
могло бы быть разработано в короткий срок, и первый опыт такого конкурса
мог бы быть осуществлен в самом ближайшем будущем.
Успешное осуществление любого дела требует усилий, и усилий немалых,
требует согласованности в действиях всего коллектива. Историки-американисты
кафедры новой и новейшей истории исторического факультета МГУ в течение
всех 20 лет функционирования лекционной программы фонда Фулбрайта
выполняли нелегкую, но в высшей степени благородную миссию — установления
прочных уз профессионального сотрудничества, взаимного доброжелательства
и чисто человеческих личных контактов между представителями двух великих
стран. В ответ мы всегда встречали живейший отклик со стороны наших
американских коллег.
36

© 1994 г.
К. ДЕНЧЕВ (БОЛГАРИЯ)
БОЛГАРИЯ: ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН. 1989—1994 гг.
Памяти проф. М. Т. Мещерякова
посвящается
ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКАЯ жизнь
Переход Болгарии от тоталитарного к демократическому обществу, фор¬
мально начавшийся 10 ноября 1989 г., еще не стал предметом всестороннего
исследования обществоведов. События в Болгарии развивались столь быстро
и лавинообразно, что оказались неожиданными не только для политиков и
рядовых граждан, но и для ученых в Болгарии и за ее пределами.
Бурные демократические преобразования в это время произошли в Венгрии,
Польше, ГДР, Чехословакии, Румынии. Они не были просто «локальными
инцидентами». Совпадение этих событий во времени закономерно. Произошла
единая взаимообусловленная трансформация Восточной Европы, и тоталитар¬
ные системы блока стран «социалистического содружества» распались.
Перелом стал возможен лишь благодаря советской перестройке. Отход от
установленных канонов власти внутри СССР сопровождался изменением
стратегии в области международных отношений. Общечеловеческие ценности,
взаимозависимость и взаимопроникновение были поставлены выше «всеобщей
классовой борьбы» и непрекращающегося антагонизма между «капитализмом»
и «социализмом». На смену неподчинения решениям международного арбитража
при разрешении конфликтов с другими странами пришли — на качественно
новом уровне, отличном от «застойных» времен,— идеи прав человека и
«общеевропейского дома».
Формирование множества партий и движений, проведение свободных вы¬
боров, провозглашение свободы слова и печати, подтверждение демократических
ценностей свидетельствуют о проникновении западноевропейских и мировых
стандартов в политическую, экономическую и культурную жизнь восточно¬
европейских стран.
Посттоталитарные перемены в странах Восточной Европы представляют
собой сложный и противоречивый процесс. Демократизация восточноевро¬
пейских обществ высветила несовершенство их прежних политических систем,
которые, оказавшись в состоянии трансформации, стали давать сбои, что
привело к многочисленным кризисам. Когда отсутствуют необходимые элементы
для развертывания демократических и рыночных структур, пришедших на
место тоталитарного общества, общественная психология не успевает
адаптироваться к быстро меняющейся действительности, когда старые кон¬
сервативные силы в той или иной степени сопротивляются переменам и
стремятся сохранить прежние позиции, происходит потеря ориентиров, соп¬
ровождаемая состоянием неуверенности. В общем процессе европейской интег¬
рации дают о себе знать и новые противоречия, замедляющие процесс
сближения восточноевропейских и западноевропейских государств. Отметим
некоторые из них: рост национализма на этнической основе, увеличение
безработицы, временное обнищание большой части населения, демографический
спад, резкое увеличение миграции, люмпенизация населения, рост популизма,
37

спекуляция и теневая экономика, сложность ориентации в потоке противо¬
речивой информации.
Динамика развития демократических процессов в отдельных странах Во¬
сточной Европы различна, она зависит от исторических традиций, состояния
экономики и уровня политической и правовой культуры населения. Бесспорно,
что вместе с типичными для всех стран Восточной Европы процессами есть
и специфические черты, характерные для каждой отдельной страны. Это
касается и Болгарии.
Характеризуя процесс демократических преобразований в Болгарии, необ¬
ходимо заметить, что он был связан прежде всего с тяжелейшим экономическим
кризисом второй половины 80-х годов, когда болгарская экономика оконча¬
тельно проявила свою неспособность к модернизации.
Экономическое положение усугублялось острой нехваткой сырья в связи
с экономическим параличом СССР и свертыванием сотрудничества со вторым
по важности внешнеэкономическим партнером — бывшей ГДР. Тяжелым бре¬
менем на экономику лег внешний долг, достигший 12 млрд. долл. Немаловажную
роль в углублении экономического кризиса, спровоцированного режимом
Т. Живкова, сыграла массовая эмиграция из Болгарии этнических турок,
традиционно составлявших порядка 10% от населения страны — 800—900
тыс. человек. Выехало за рубеж 300 тыс. турок. Государство потеряло 170
тыс. рабочих рук. Особенно значительными оказались потери в сельском
хозяйстве, прежде всего в табаководстве и животноводстве.
Экспорт Болгарии резко упал, и страна оказалась не в состоянии обеспечить
себя самым необходимым сырьем, материалами и потребительскими товарами.
Особенно тяжелое положение сложилось в таких отраслях промышленности,
как электроника, биотехнология, машиностроение. Спад производства повлек
за собой безработицу, имеющую не только явную, но и скрытую формы
(принудительные отпуска).
Глубинная причина кризиса болгарской экономики, по мнению болгарских
специалистов, была связана с изъянами самой экономической системы, отя¬
гощенной тоталитарной властью одной личности и произволом в экономической
политике. Во-первых, в конце 80-х годов в Болгарии наметилась устойчивая
тенденция к замедлению темпов экономического роста, ухудшилась эф¬
фективность производственной деятельности. Во-вторых, обострившиеся в 70-е
годы в рамках общей несбалансированности экономического роста структурные
диспропорции между секторами экономики привели к серьезному нарушению
равновесия между платежеспособным спросом населения и предложением
товаров, услуг и жилья государственным сектором. В-третьих, существовала
исключительно неблагоприятная тенденция к быстрому росту государственного
долга и бюджетного дефицита. Следствием этого стало усиление инфляционных
тенденций в экономике \
Так же остро признаки загнивания тоталитарной системы правления в
Болгарии стали проявляться и в политической сфере. Монополизм одной
партии привел к тому, что власть оказалась в руках узкой прослойки
номенклатурных работников, которые полностью контролировали производство
и распределение. Основной их заботой было не преодоление кризисных
явлений, а сохранение собственных позиций. В результате национальный
1 Подробнее об этом см.: С един ден напред.— Отечествени вести, 9.VI. 1990; Программа на
правителството за по-нататъшната демократизация на обществото и ускоряване на прехода към
пазарна икономика.—Там же, 13.Х.1990; Статистически годишник на НРБ, 1990. София, 1991,
с. 348—350; Стоилов С. Стабилизиране на икономината и развитие на стопанската реформа.—
Наше време, 1990, № 1, с. 9—23; Към радикал ни промени в партията и обществото.— Ново
време, 1990, № 1, с. 3—9; Пазарна икономика — каква и как? Дискуссия.— Икономически живот,
1990, № 3, с. 1, 12—13; Стоименов М. Политически блянове или икономически рационализм?—
Икономически живот, 1990, № 4, с. 3; Износ и внос.— ЦСУ, 1990, № 4, с. 1—4.
38

парламент оказался в роли статиста, призванного формально утверждать
решения, принимавшиеся партийной номенклатурой. Все это привело к раз¬
мыванию принципа ответственности, к безнаказанности и волюнтаризму.
Еще одним фактором, нанесшим тяжелый моральный и политический
ущерб обществу, стала система привилегий по социальным, профессиональным
и иерархическим признакам. Она была призвана стабилизировать авторитарный
режим и являлась средством для откровенного обогащения избранных. В
последнее десятилетие правления Т. Живкова коррупция, злоупотребления
властью, беззаконие, политическая и нравственная деградация общества
приобрели широкие масштабы 2.
Особенно глубокий след в сознании многих тысяч людей оставили репрессии
1944—1962 гг., поскольку оставался открытым вопрос о политической и
юридической ответственности тех лиц, которые санкционировали эти антигу¬
манные и противозаконные действия.
В конечном счете все это привело к потере авторитета и влияния партии
не только среди социальных групп и слоев, которые традиционно ее под¬
держивали (наемные рабочие сферы материального производства и услуг),
но и среди всего населения.
Таким образом, правящая партия утратила способность к демократизации
и обновлению, а поскольку она олицетворяла собой всю политическую систему
общества, то кризис в партии в середине 80-х годов вызвал кризисные
явления в обществе в целом.
Процесс эрозии политической власти был связан также с так называемым
возродительным процессом 1984—1985 гг., в рамках которого были нарушены
права болгарского населения с турецким этническим самосознанием.
Насильственным путем болгарских турок заставили сменить свои мусуль¬
манские имена на христианские. Эта политическая авантюра привела к
этническим столкновениям в стране и международной изоляции Болгарии.
Таким образом, во второй половине 80-х годов процессы распада наблю¬
дались во всех сферах общества. В результате всех событий в Болгарии
стали возникать первые группы протеста: Независимое общество в защиту
прав человека (основано 16 января 1988 г.), Независимый комитет по эко¬
логической защите города Русе (8 марта 1988 г.), Комитет по защите
религиозных прав, свободы совести и духовных ценностей (19 октября 1988 г.),
Независимое объединение «Экогласность» (11 апреля 1989 г.). Часть наиболее
трезвомыслящих деятелей науки и культуры перешла в оппозицию и
объединилась в Клубе поддержки гласности и переустройства (3 ноября
1989 г.).
Весной 1988 г. произошел первый конфликт между властями и Независимым
комитетом по экологической защите города Русе, возглавлявшим сопротивление
широких слоев населения, не желавших мириться с гибелью окружающей
среды.
Первые протесты легальной болгарской оппозиции вызвали явное недо¬
вольство системы, основанной на идее безальтернативного развития. «Общество
развивалось,— пишет болгарский политик и публицист К. Чакыров,— шло
вперед, наступали глубокие структурные перемены, а система, которой пок¬
ровительствовал Живков, корчилась в судорогах, приспосабливаясь к пере¬
менам. Но это давалось все труднее и труднее» 3.
Руководство Болгарской коммунистической партии (БКП) во главе с
Т. Живковым все острее ощущало необходимость в реформировании эко-
2 См.: Политически декларация на Висшия съвет на БСП и Общопартийната контрол на
комисия. София, 1991; Георгиева С. Принос за мирния преход.— Новое време, 1991, № 2, с. 28;
Тодоров А. 1990-та.— Ново време, 1991, № 4, с. 13.
3 См. Чакъров К. Вторият етаж. София, 1990, с. 135.
39

комической, а впоследствии и социальной систем. В короткие сроки сформирова¬
лась концепция переустройства болгарского общества, которая была принята
на июльском пленуме ЦК БКП в 1987 г. Основными элементами этой
концепции стали: равенство и многообразие форм собственности, невмеша¬
тельство партии в дела государства, самоуправление промышленных
предприятий, общин и т. д. 4 Однако проведенные реорганизации не оживили
хозяйство. Катастрофические тенденции усиливались.
Все это стало причиной переворота 10 ноября 1989 г., в результате
которого к власти пришла группа П. Младенова — А. Луканова 5. Произошла
смена верхушки в аппарате власти, совершенная группой членов политбюро
ЦК БКП с целью реформировать болгарский «реальный социализм». Однако
сам факт отстранения от власти Живкова имел далеко идущие последствия.
Начался процесс «раскрепощения» болгарского общества, что стимулировало
формирование новых политических сил, способствовало либерализации обще¬
ственной атмосферы в целом.
Начавшаяся политическая борьба за власть в условиях ухудшения эко¬
номической ситуации обусловила радикальные перемены в деятельности БКП.
В основу деятельности партии после 10 ноября 1989 г. были положены
следующие принципы: резкое размежевание с бывшим тоталитарным режимом,
осуждение тоталитарного общества, намерение изменить облик БКП, как
политической силы, монополизировавшей власть в стране и несущей ответ¬
ственность за ее кризисное состояние. Понимая, что система «реального
социализма» распадается окончательно, руководство БКП отказалось от
насильственного внедрения своих прежних представлений об устройстве обще¬
ства. Начался процесс социал-демократизации коммунистической партии.
Политическая декларация XIV внеочередного съезда ( 30 января — 2 февраля
1990 г.) провозгласила главными задачами стабилизацию партии, превращение
ее в современную марксистскую партию нового типа — партию демократиче¬
ского социализма, обеспечение «открытости» партии широкому спектру левых
партий и движений в Европе и в мире 6. Съезд принял решение о проведении
в партии референдума о новом названии. По итогам опроса в апреле
1990 г. БКП была переименована в Болгарскую социалистическую партию
(БСП).
XIV съезд БКП в политической декларации следующим образом определил
цели политической реформы и основные признаки будущего политического
устройства общества: создание правового государства, парламентской демок¬
ратии, многопартийной системы, гарантия прав человека в соответствии с
общепринятыми международными нормами, становление гражданского общества
на основе политического плюрализма. Социально-экономическая концепция
была нацелена на ликвидацию административно-командной системы и создание
рыночной, социально ориентированной экономики.
В настоящее время председателем БСП является Жан Виденов — пред¬
ставитель молодой генерации социалистов, бывший комсомольский функционер,
депутат Народного собрания. На этот пост он был избран в декабре 1991 г.
Перемены наступили и в Болгарском земледельческом народном союзе
(БЗНС). На внеочередном съезде в феврале 1990 г. БЗНС декларировал свою
политическую самостоятельность, после того как 45 лет был соуправляющей
партией в существовавшей системе коммунистической государственной власти.
В процессе демократизации общественно-политической жизни Болгарии
4 См. Юлеки пленум на ЦК на БКП. София, 1987.
5 Подробнее см.: Чакыров К. Из записок помощника Тодора Живкова.— Новая и новейшая
история, 1991, № 6.
6 См. Манифест за демократичен социализъм в България: Политическа декларация на 14
извънреден конгрес на БКП.— Работническо дело, 5.II. 1990.
40

стали возникать неформальные и альтернативные общественные структуры.
Начался процесс интенсивного создания и легализации политических партий.
Сохранившаяся в стране старая политическая элита реанимировала свои
партии, запрещенные в 1946—1948 гг.
Распущенная в 1948 г. Болгарская социал-демократическая партия (БСДП)
возобновила свою деятельность 27 ноября 1989 г. Партия объединила преиму¬
щественно интеллигенцию. В годы запрета деятельности партии в Болгарии
социал-демократы сохранили свое членство в Социалистическом Интернациона¬
ле и нелегально поддерживали связи почти со всеми партиями, входившими
в него. Председателем партии является Петр Дертлиев (родился в 1916 г.),
врач по профессии, видный деятель социал-демократического движения Бол¬
гарии.
Запрещенный в 1947 г. Болгарский земледельческий народный союз
(БЗНС) — «Н. Петков» возобновил свою деятельность 9 декабря 1989 г.
Основную массу членов БЗНС — «Н. Петков» составляет население сел и
мелких городов, связанное с сельским хозяйством и его обслуживанием.
Председателем партии является Милан Дренчев (родился в 1917 г.) — известный
деятель земледельческого движения Болгарии.
В декабре 1989 г. возобновила деятельность распущенная после второй
мировой войны Болгарская радикал-демократическая партия (БРДП), пред¬
ставлявшая собой партию интеллигенции, но на начальном этапе деятельности
не исключавшая членство в ней представителей всех слоев населения. Лидер
партии — профессор Софийского университета Элка Константинова. Среди
инициаторов восстановления БРДП — председатель Народного собрания Алек¬
сандр Йорданов. До избрания его на этот высокий пост он работал научным
сотрудником Института литературы.
Наряду с воссозданием прежних политических образований в Болгарии
стали формироваться новые партии, организатором которых выступили пред¬
ставители науки, искусства и литературы.
Новым элементом в политической системе Болгарии стала созданная 28
октября 1989 г. Конфедерация труда «Поддержка». Она провозгласила в
качестве своей основной задачи возрождение независимого профсоюзного
движения в Болгарии как одной из важнейших структур гражданского общества,
без которой невозможно достигнуть политического плюрализма и демократии.
Основатель и президент конфедерации — врач Константин Тренчев.
Оппонентом Конфедерации труда «Поддержка» является реформированный
и переименованный преемник Болгарского профессионального союза, конт¬
ролировавшегося бывшим правящим режимом, Конфедерация независимых
синдикатов Болгарии во главе с председателем профессором Крыстьо Петковым.
Ранее упомянутый Комитет по защите религиозных прав, свободы совести
и духовных ценностей выступает за демократизацию духовной жизни, не¬
зависимость церкви и ликвидацию монополии государства в области духовного
воспитания, за изменение закона о вероисповеданиях и уравнение в правах
религиозного и светского образования, признание равенства гражданского и
религиозного браков. Основателем и председателем комитета является иеро¬
монах Христофор Сыбев.
«Клуб репрессированных после 1945 г.», учрежденный в конце 1989 г.,
выступил за безусловную реабилитацию репрессированных по политическим
мотивам после 1945 г., особенно деятелей БЗНС — «Н. Петков», социал-де¬
мократов, независимых, беспартийных. Во главе клуба встал бывший
репрессированный Димитр Баталов.
Возникшее весной 1988 г. Независимое объединение «Экогласность» —
неформальное объединение, выступающее за демократический контроль эко¬
логической политики, за развитие экологического образования и науки, раз¬
работку и принятие экологического законодательства. Председателем является
известный актер болгарского театра и кино Петр Слабаков.
41

Движение «Гражданская инициатива» образовалось 25 ноября 1989 г. Его
цель — повышение политической культуры и гражданской активности, создание
общества, основанного на демократических принципах и рыночной экономике,
действующей на благо человека. Возглавил движение Любомир Собаджиев,
капитан речного флота.
Все эти партии, движения и объединения, исключая Конфедерацию не¬
зависимых синдикатов Болгарии, стали учредителями и членами созданного
7 декабря 1989 г. Союза демократических сил (СДС). Союз был организован
на принципах конфедерации при сохранении самостоятельности его членов,
их специфического профиля и предмета деятельности.
Руководителем СДС стал Желю Желев, доктор философских наук. Он
родился в 1935 г. в деревне Веселиново в северо-восточной Болгарии в
обычной крестьянской семье. В бытность его аспирантом в Софийском
университете им. Кл. Охридски его не допустили до защиты кандидатской
диссертации на тему «Философское определение материи и современное
естествознание» за критику ленинского определения материи, подвергли
политическим преследованиям: исключили из БКП в 1964 г., запретили жить
в Софии, несколько раз его задерживала милиция. Особую известность в
стране и за рубежом приобрела его книга «Фашизм» (1982 г.), исследующая
структуры власти в «третьем рейхе», франкистской Испании, фашистской
Италии и проводящая скрытую параллель со сталинизмом и более поздними
коммунистическими режимами Восточной Европы. Как политический деятель
Ж. Желев получил признание в качестве организатора и председателя Клуба
в поддержку гласности и переустройства.
«Задуманный и рожденный как политическая коалиция Союз демок¬
ратических сил,— подчеркивалось в политическом меморандуме СДС,— вначале
был скорее объединением людей, ясно осознающих, что нормальная политиче¬
ская жизнь возможна лишь тогда, когда различные идеи конкретизируются
взглядами и действиями различных партий. За короткое время Союз прев¬
ратился во всенародное демократическое, антикоммунистическое движение.
Он получил электоральную поддержку» 7.
Программными задачами СДС объявлялись: создание независимой Болгарии,
свобода слова, печати, ликвидация однопартийного управления путем
достижения политического плюрализма, строительство правового государства,
деполитизация армии, органов безопасности и образования, возвращение земли
крестьянам, приватизация экономики. СДС считал, что тоталитарный режим,
приведший болгарское общество к всеобщему кризису, был навязан Болгарии
извне под флагом «прогрессивных идей» и «социалистической революции» и
олицетворял враждебную болгарским демократическим традициям деспотиче¬
скую власть коммунистической партии 8.
Таким образом, за короткое время в стране сформировалась биполярная
политическая система, суть которой выражалась в противостоянии крупной
политической партии в лице БСП широкой политической коалиции — СДС,
причем каждая из двух сторон рассматривала себя главным претендентом
на политическое верховенство в болгарском обществе, а в своем партнере
видела претенциозного и некорректного противника. При относительном
равновесии этих двух ключевых сил в болгарском политическом пространстве
появилась «третья» сила — партия турецкого национального меньшинства
Движение за права и свободы (ДПС).
ДПС, основанное 4 января 1990 г., объединило этнических турок, живущих
в Болгарии. Оно выступает за стабильную национальную политику, создание
правовых гарантий, исключающих разжигание этнической и религиозной
7 См. Политически меморандум на СДС.— Демокрация, 13.IV.1992.
8 См. Предизборна платформа на СДС. 45 години стигат. Времето е наше. София, 1990.
42

ненависти, за ликвидацию последствий «возродительного процесса» 1984—
1985 гг. Лидер ДПС — Ахмед Доган, родился в 1955 г., кандидат философских
наук, турок по происхождению.
В целях мирного перехода от тоталитаризма к демократии и выработки
механизмов для обеспечения этого процесса в условиях радикализации обще¬
ства, активизации альтернативных политических сил, возникновения де-факто
политического плюрализма был использован институт общенационального
«Круглого стола».
Это новое для Болгарии явление было вызвано к жизни сложившимся
соотношением политических сил, для разрешения противоречий между кото¬
рыми на повестку дня стал вопрос о созыве некоего общенационального
форума. Избранное в июне 1986 г. и все еще функционировавшее Народное
собрание не могло представлять интересы оппозиции и не обладало необ¬
ходимым авторитетом в обществе. Поэтому «Круглый стол» воспринимался
в стране как своего рода «маленький парламент», в рамках которого БСП
и СДС, невзирая на острое противостояние, работали как целостный механизм
общественных преобразований. В рамках «Круглого стола» состоялась
легитимация болгарской политической оппозиции в лице СДС. «Круглый
стол» заложил основы плюралистической системы в Болгарии: в результате
диалога и взаимных компромиссов в конце марта 1990 г. между основными
политическими силами страны были достигнуты договоренности и оформлены
соглашения о мирном характере перехода к демократии, плюралистической
политической системе, законопроекте по изменению и дополнению конституции,
о политических партиях, создании института президентства как
стабилизирующего фактора, о Великом народном собрании, проведении сво¬
бодных и демократических выборов в присутствии международных наблюда¬
телей 9.
Выборы в Великое народное собрание 10—17 июня 1990 г. проводились
в соответствии с новым избирательным законом, который установил
пропорционально-мажоритарную систему. Европейская практика знает два
основных типа избирательной системы: мажоритарную и пропорциональную.
При первой системе выигрывает кандидат, получивший большинство голосов
в избирательном округе, при второй избиратели голосуют за партийные
списки. Болгарский вариант сочетал в себе оба принципа выборов. Чтобы
попасть в парламент партия должна была получить 4% голосов избирателей.
В результате выборов в июне 1990 г. правящая БСП получила 211 депутатских
мест (52,75%), СДС — 144 места (36,0%), ДПС — 23 места (5,7%), БЗНС—
16 мест (4,0%) и еще 4 места — другие партии и независимые кандидаты 10.
Первые демократические свободные выборы в Болгарии были признаны
соответствовавшими международным нормам, на них присутствовали 580
иностранных наблюдателей — представителей парламентской ассамблеи Совета
Европы, Европейского парламента и других международных организаций.
Политическую фазу, в которую страна вступила после выборов, можно
охарактеризовать как борьбу парламентской оппозиции внепарламентскими
средствами за власть.
СДС оценил выборы как формально свободные, но не до конца частные,
поскольку они подготавливались и проводились БСП с помощью руководимого
ею государственного аппарата, но не признать итоги выборов вообще было
нельзя. Поэтому СДС выдвинул следующую формулу: оппозиция недостаточно
сильна, чтобы править самой, но вполне в состоянии не дать править
социалистам.
9 Споразумения на участниците в националната кръгла маса.— Земеделско знаме, 31.III. 1990.
10 См. Избери 1990 г.— Национален център за изучаване на общественото мнение. София,
1991.
43

Не отягощенная виною за деформации в обществе, вызывающая сочувствие
к необоснованно репрессированным в прошлом лидерам ряда партий, входящих
в СДС, оппозиция, используя накопившееся недовольство и антиком¬
мунистические настроения, добилась значительного успеха.
Страну охватила волна забастовок и уличных акций, организованных
Конфедерацией труда «Поддержка», которая как неполитическая организация
формально вышла из рядов парламентской оппозиции, но стала играть
решающую роль во внепарламентской политической мобилизации приверженцев
СДС. Под этим нажимом 6 июля 1990 г. президент-социалист П. Младенов —
первый болгарский президент, избранный на основе соглашения «Круглого
стола»,— подал в отставку.
Политический кризис, который возник после отставки президента, обе
политические силы, БСП и СДС, разрешили путем компромисса и конст¬
руктивного диалога: 1 августа 1990 г. Великое народное собрание выбрало
доктора Ж. Желева президентом Болгарии.
Парламентские усилия социалистов по формированию коалиционного
правительства не дали результата, и в сентябре Великое народное собрание
утвердило однопартийный кабинет БСП во главе с А. Лукановым — членом
высшего руководства БКП с десятилетним стажем, сторонником социал-де¬
мократической альтернативы в Болгарии, депутатом Народного собрания и
членом парламентской группы БСП.
Срок деятельности этого правительства был коротким — сентябрь — октябрь
1990 г. Отказавшись от возможности однопартийного правления, правительство
с самого начала рассматривало себя как временное. Именно тогда утвердилось
представление, что в результате исторически неизбежного наката справа БСП
должна на время отойти от власти. Практическая реализация этой идеи
привела к глубокому политическому кризису в партии и стала одной из
основных причин падения правительства Луканова. Главным экономическим
итогом деятельности этого правительства стала либерализация цен в условиях
государственной монополии на средства производства и одновременное падение
жизненного уровня населения. Кабинет Луканова оказался не в состоянии
затормозить стремительно углублявшийся экономический кризис, который
стал поводом для антиправительственных выступлений со стороны оппозиции,
завершившихся отставкой кабинета.
Тем временем в парламенте, в окружении президента, в политических
партиях вызревало понимание необходимости формирования кабинета
профессионалов, формально «надпартийного», а по сути — коалиционного
правительства СДС и БСП. В результате 20 декабря 1990 г. Великое народное
собрание утвердило кабинет беспартийного политика Димитра Попова, бывшего
председателя Центральной избирательной комиссии первых свободных выборов
в Великое народное собрание 1990 г.
Новое правительство, преодолевая внутрикоалиционные и личные разно¬
гласия, попыталось реализовать на деле идею коалиции и стремилось овладеть
взрывоопасными социальными процессами путем использования политических
рычагов. Кабинет Попова смог стабилизировать ситуацию; при нем были
заложены первые нормативные и институциональные основы рыночной эко¬
номики и демократического государственного устройства. Гарантом этого
явилось подписание в декабре 1990 г. соглашения политических сил о мирном
переходе к демократическому обществу и, которое создало условия для
работы правительства, позволило принять новую конституцию и серию за¬
конодательных реформ: закон о восстановлении собственности на землю,
закон об иностранных инвестициях и ряд других. *
11 См. Споразумение между политическите сили, представени във Великото народно събрание
за гарантиране на мирния преход към демократично общество.— Демокрация, 5.1.1991.
44

Принятие Великим народным собранием 12 июля 1991 г. новой конституции
стало важным этапом в переходе страны к демократическому государственному
устройству 12.
Новая конституция Республики Болгария регламентирует основные
принципы и средства построения демократической и политической системы.
Согласно конституции Болгария является республикой с парламентским уп¬
равлением. Законодательную деятельность осуществляет Народное собрание
(парламент), состоящее из 240 народных представителей и избираемое сроком
на четыре года. Существует четкое разделение полномочий между исполнитель¬
ной властью (премьер-министр и кабинет министров) и президентом, который
является главой государства. Последний обладает ограниченными полно¬
мочиями и избирается гражданами сроком на пять лет. По конституции
судебная власть является независимой.
Ныне в Болгарии после поражения прежней господствующей идеологии
конкурируют самые различные идеи общественного устройства и государст¬
венного строительства. Как следствие этого в современном болгарском обществе
возродилась и монархическая идея, имеющая давние исторические традиции
в Болгарии. После освобождения Болгарии от векового турецкого рабства
русскими войсками в результате русско-турецкой войны 1877—1878 гг. в
Болгарии утвердилась монархическая форма правления, просуществовавшая
до 1946 г., когда был проведен референдум в пользу провозглашения республики.
Популярности монархической идеи способствуют воспоминания об истории
Первого и Второго средневековых болгарских государств с их монархической
формой правления. Известной популярностью сегодня пользуется проживающий
почти полвека в Испании наследник болгарского престола Симеон II 13.
В Болгарии начали появляться различные монархические общества и
организации. Монархисты заявили о себе сразу же после 10 ноября 1989 г.
Первый и до сих пор используемый на митингах лозунг монархистов: «Хотим
своего царя!». Монархисты, которые еще на выборах 1990 г. шли по избиратель¬
ным спискам СДС, имеют свое лобби и представителя в парламенте республи¬
ки — депутата Маргарита Мицева, председателя монархической организации
«Конституционный союз». В конце июля 1993 г. в г. Русе состоялась первая
национальная монархическая конференция. Официально было объявлено о
рождении политической коалиции «За Тырновскую конституцию — Царство
Болгария». При этом имеется в виду принятая в апреле 1879 г. в городе
Тырново Учредительным собранием конституция, согласно которой Болгария
провозглашалась конституционной монархией. Коалиция объявила, что начина¬
ет кампанию за восстановление Тырновской конституции и возвращение
Симеона на болгарский престол. При их содействии царица-мать Иоанна, в
сопровождении своей дочери, княгини Марии-Луизы, посетили в августе
1993 г. Болгарию и участвовали в панихиде в Рильском монастыре в связи
с 50-й годовщиной смерти царя Бориса III (1894—1943).
Симеон II, независимо от отношения к нему различных слоев общества,
занял как бы заочно свое место в политической жизни Болгарии. Он
придерживается гибкой линии поведения. Тремя китами его платформы
являются отказ от политического реванша, забота о настоящем и будущем
болгарской государственности и отеческое, покровительственное отношение
к чаяниям и нуждам простого болгарина. По его мнению, нельзя допустить
разрыва в отношениях с Россией и предавать забвению геополитические,
12 См. Конституция на Република България.— Държавен вестник, 31.VII.1991.
13 Подробнее см.: Вознесенский В. Д. Кобурги в Болгарии.— Новая и новейшая история,
1992, № 3.
45

исторические и экономические связи с этой великой державой 14. Симеон II
провозглашает приверженность национальной идее, воздерживаясь от выра¬
жения своих политических пристрастий. Фигура Симеона II пользуется ус¬
тойчивой симпатией в определенных болгарских кругах, однако республикан¬
ская традиция в современном болгарском обществе при всей его партийной
разношерстности слишком сильна, чтобы ожидать в обозримом будущем
возрождения монархического института в Болгарии.
На основе новой конституции парламентом были приняты законы о
выборах в Народное собрание, о выборах президента и в органы местного
самоуправления. Парламентские выборы октября 1991 г., в которых принимали
участие больше 40 партий и коалиций, завершились победой СДС — 34,36%
голосов избирателей и ПО мест в парламенте. БСП получила 33,14% голосов
и 106 мест в парламенте, ДПС — 7,55% голосов и 24 места 15. Другие партии
и коалиции не преодолели четырехпроцентный барьер и не смогли послать
своих представителей в парламент. В результате выборов парламентская
оппозиция в лице СДС превратилась в правящую политическую силу. Пар¬
ламентское большинство составили фракции СДС и ДПС. Первое правительство
было сформировано СДС при поддержке ДПС, но без прямого участия
представителей последнего в кабинете. В ноябре 1991 г. Народное собрание
утвердило первый после 47 лет коммунистического правления не¬
социалистический кабинет министров. Премьер-министром стал председатель
СДС Филипп Димитров, юрист по профессии.
Вскоре после парламентских выборов прошли первые прямые выборы
президента и вице-президента Болгарии. Для участия в них были за¬
регистрированы 22 пары кандидатов. По итогам двух туров, 12 и 19 января
1992 г., победили претенденты от СДС — Ж. Желев и Б. Димитров (44,66%).
БСП не выставила собственных кандидатов, поддержав независимых —
В. Вылканова и Р. Воденичарова (30,44%).
Правительство Ф. Димитрова было сторонником либеральной модели эко¬
номической реформы. Для правительства и парламентского большинства СДС
приоритетными стали законы о реституции (возвращение бывшим собст¬
венникам национализированных ранее городских объектов — домов, магазинов,
ресторанов), о конфискации имущества политических партий, профсоюзов и
организаций, существовавших во время правления коммунистической партии,
о декоммунизации науки и образования и др. В деятельности правительства
доминировала линия конфронтации с Конфедерацией независимых синдикатов
и оппозицией, борьбы между институтами власти, особенно между исполнитель¬
ной и президентской. Стремясь опередить события, Ф. Димитров в октябре
1992 г. запросил вотум доверия у парламента, но был забаллотирован 120
голосами против 111, и правительство пало.
После неудачных попыток СДС и БСП составить свои правительства
право на формирование его по конституции получило ДПС. Эта фракция
предложила на пост премьер-министра беспартийного ученого-экономиста,
бывшего советника президента, профессора Любека Берова. Составленный
им в декабре 1992 г. кабинет получил поддержку депутатов от Движения
за права и свободу, БСП и группы депутатов СДС. К этому времени самый
большой парламентский блок СДС был ослаблен внутренними расколами —
группа депутатов от СДС образовала Новый союз за демократию. В результате
социалисты снова стали самой сильной фракцией в парламенте. Из-за
отсутствия устойчивого парламентского большинства премьер-министр Л. Беров
14 См. Разговор Желю Желев — Симеон, състоял се на 26.05.92 г. в Мадрид.— Континент,
1992, № 43—45.
15 См. Избори 1991.— Национален център за изучаване на общественото мнение. София,
1991.
46

был вынужден весь 1993 г. балансировать между политическими силами и
искать поддержку у БСП, поскольку со стороны СДС ему был пять раз
вынесен вотум недоверия. Это затормозило выполнение основных целей,
декларированных в правительственной программе: ускорение аграрной реформы
и приватизации и усовершенствование социальной политики. Многие пред¬
рекали скорое падение этого правительства. Но оно продержалось до сентября
1994 г.
ЭКОНОМИКА
Экономическая реформа в Болгарии, основывающаяся на принципах рыноч¬
ного хозяйства, включала в себя системные и институциональные изменения
в макроэкономической политике. Одной из самых важных экономических, а
вместе с тем и политических проблем остается приватизация, осуществление
которой в Болгарии отстает от запланированных темпов. В законе о
приватизации, принятом в 1992 г., упор делается на преимущественно рыночные
способы осуществления приватизации, но вместе с тем предусмотрены социаль¬
ные гарантии: право на покупку акций работающими на соответствующих
предприятиях, направление части дохода в социальные фонды и др. Однако
на практике приватизация идет медленно — до конца 1993 г. не был
приватизирован ни один хозяйственный объект.
Реституция тоже является одной из важных мер на пути к рыночной
экономике. В стране уже решен вопрос о возвращении бывшим собственникам
национализированной ранее городской собственности. Там, где возвращение
собственности оказалось невозможным, потерпевшие получили компенсации,
которые позволят им участвовать в приватизации государственных предприятий.
В целом этот процесс проходил в цивилизованной форме.
В этом отношении ситуация в Болгарии кардинально отличается от
российской, где за 70 лет господства социалистической собственности успели
умереть, по сути дела, все прежние владельцы национализированной собст¬
венности, которые могли бы претендовать на ее возвращение.
Однако надежды на то, что акт возврата собственности автоматически
поможет людям ощутить вкус подлинного предпринимательства, не сбылись.
По некоторым данным, в Болгарии только 10% прежних владельцев или их
наследников используют возвращенные им в собственность объекты для
развертывания какой-либо самостоятельной деятельности. В более чем 90%
случаев недвижимость сдается в долгосрочную аренду.
Еще в 1991 г. был принят закон о земле, но земельная реформа в
Болгарии продвигается трудно. Множество проблем породила ликвидация
административным путем земледельческих кооперативов еще до создания
новых структур собственников. Это привело к распродаже большей части
скота, включая племенное стадо, техники, зданий и другого имущества.
О результатах осуществления реформ можно судить на основании некоторых
важнейших макроэкономических параметров, таких, как динамика валового
внутреннего продукта, занятость населения, инфляция и доходы населения 16.
По официальной оценке, реальное уменьшение валового внутреннего продукта
в первом полугодии 1993 г. по сравнению с тем же периодом 1992 г.
составило 5,5%. За 10 месяцев 1993 г. спад промышленного производства
составил 7,2% в сравнении с тем же периодом 1992 г. Общее уменьшение
спада производства сопровождалось неблагоприятными процессами в сельском
хозяйстве; здесь падение производства составило в 1993 г. около 20% по
сравнению с 1992 г.
16 Данные приведены по годовому докладу Агентства экономического программирования и
развития.— Демокрация, 7.1.1994.
47

По последним официальным данным, доля частного сектора в валовом
продукте составляет 18,5%. Он преобладает в торговле сельскохозяйственной
продукцией, розничной торговле и по ряду позиций во внешней торговле. В
конце 1993 г. в частном секторе было занято около 900 тыс. человек. Рост
занятости в частном секторе отчасти компенсировал сокращение рабочих
мест в государственном секторе. Начиная с 1990 г. неуклонно растет без¬
работица. В 1993 г. число безработных достигло 600 тыс. человек. Инфляция —
с учетом роста потребительских цен — составила в 1990 г. 23,8%, в 1991 г.—
338,5%, в 1992 г.—79,5%, в 1993 г.—75,0%.
Разрыв между номинальными доходами и ростом цен привел к резкому
снижению реальных доходов. По отношению к декабрю 1990 г. средняя
реальная зарплата в 1991 г. упала на 57,5%, а в 1992 г. на 50,0%. В конце
1993 г. минимальная зарплата была равна примерно 45 долл. США в месяц.
Средняя реальная пенсия за тот же период упала до 39% в 1992 г. Денежные
доходы населения в 1992 г. возросли в четыре—семь раз по сравнению с
1990 г., но розничные цены за тот же период выросли в семь—восемь раз.
В целом устойчиво низкие показатели экономической активности в эти
годы типичны для депрессивной ситуации.
Во внешнеэкономической области серьезными проблемами для Болгарии
являются: внешний долг (12 млрд. долл. США), сужение экспортных возмож¬
ностей в условиях обостряющейся конкуренции на международных рынках,
увеличивающаяся зависимость национальной экономики от поставок сырья
извне, технологическая и финансовая зависимость. Неблагоприятно на развитии
внешнеэкономических связей и состоянии платежного баланса Болгарии
отразился распад СЭВ и экономические санкции ООН против Югославии,
Ливии, Ирака. Только потери от экономических санкций ООН против Югос¬
лавии составили к июлю 1994 г. 6 млрд. долл. США. Результатом стала
переориентация болгарских внешнеэкономических связей. В 1990—1991 гг.
доля стран — бывших членов СЭВ в товарообороте Болгарии упала с 80%
до 33—40%, а доля России и других бывших республик СССР упала с 60
др 30%. В то же время увеличилась доля западноевропейских стран — членов
Европейского сообщества (ЕС) — от 8—10 до 30%. В начале 1993 г. Болгария
стала ассоциированным членом Европейского союза и подписала соглашение
с Европейской ассоциацией свободной торговли, однако выигрыш от этих
соглашений на практике оказался крайне незначителен. Страны с развитой
рыночной экономикой не спешат допустить Болгарию на свои рынки, и на
этом этапе особое значение для Болгарии приобретает способность не растерять
еще сохранившиеся рыночные позиции в странах Восточной Европы, Ближнего
и Среднего Востока.
КУЛЬТУРА, НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ
Процесс демократизации и рыночные преобразования затронули также и
болгарскую национальную культуру. С одной стороны это сопровождалось
расширением творческих горизонтов, с другой — потерей самого надежного
и щедрого спонсора — государства. Современная болгарская культура пытается
приспособиться к условиям рыночной экономики и преодолеть тревожные
явления, выраженные в стагнации духовной сферы. Кризисная ситуация в
культуре во многом объясняется сохранением на практике остаточного принципа
финансирования. Ни одно из правительств до сих пор не осуществило давно
назревших необходимых перемен в финансовой и налоговой системе по
созданию дополнительных стимулов для спонсорства и благотворительности.
На рубеже 80—90-х годов болгарская наука, и в частности болгарская
историческая наука, постепенно освобождалась от груза прежних идео¬
логических догм и как бы заново «открывала» для себя проблемы, считавшиеся
запретными в минувшие десятилетия.
48

Сегодня болгарская наука находится в кризисе, несмотря на то, что
Болгария располагает немалым и высококвалифицированным научным
потенциалом. Реформирование Болгарской академии наук не дает видимых
результатов. В последние два года объем средств, выделяемых для науки,
сократился в несколько раз, и он не обеспечивает даже критический минимум
для ее существования. Тревожным явлением стала эмиграция ученых,
переориентация высококвалифицированных специалистов на посторонние виды
деятельности с целью обеспечить свое существование. Оборотной стороной
отсутствия средств становится углубляющаяся изоляция болгарской науки от
мировой.
Демократические принципы подбора и выбора руководящих органов научных
организаций часто подменяются политическими критериями, пример тому —
закон 1992 г. «О временном введении некоторых дополнительных требований
к членам научных организаций и высшей аттестационной комиссии», или
так называемый «Закон Панева», по имени его автора. Согласно этому закону
бывшим членам комитетов коммунистической партии запрещается занимать
такие должности, как член академического совета, руководитель кафедры, ректор,
главный редактор научного журнала. «Закон Панева», или, как его еще называют,
«Закон о декоммунизации», согласно оценке государственного департамента
США вводит в действие принцип презумпции коллективной вины, осужденный
в международных документах как нарушение прав человека17.
Много проблем накопилось и в болгарской системе образования: неадек¬
ватная нормативная финансовая база, профессионально-кадровый кризис и
т. д. Нынешнее разделение на государственное (бесплатное) и коммерческое
(платное) обучение ставит абитуриентов в неравные условия при поступлении
в вузы и в то же время не сопровождается их качественным отбором.
Болгарская образовательная система остро нуждается в переструктурировании
и юридическом обеспечении. Но до сих пор не приняты законы о науке и
высшем образовании, о научных степенях и званиях, не защищена законо¬
дательно автономия вузов и Болгарской академии наук.
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА
Новые направления внутреннего развития, начало которого было положено
10 ноября 1989 г., сопровождались пересмотром внешней политики. Главным
в деятельности на международной арене стала интеграция Болгарии в Европу
и общеевропейские структуры. В этой связи болгарская дипломатия поставила
перед собой три главные задачи: ознакомить ведущие развитые государства
с переменами в стране, связанными с демократизацией болгарского общества,
заручиться их поддержкой для принятия Болгарии в европейские организации,
получить экономическое и финансовое содействие для перехода к рыночному
хозяйству.
В поисках внешних гарантий своей безопасности Болгария предприняла
шаги в сторону сотрудничества с НАТО, совпавшие с усилиями НАТО
приспособить свои структуры, задачи и функции к изменяющимся европейским
реалиям. В феврале 1994 г. Болгария присоединилась к инициативе НАТО
«Партнерство во имя мира». Расширение контактов с НАТО осуществляется
по линии обмена военными делегациями, обучения болгарских офицеров в
военных учебных заведениях стран — членов НАТО, содействия при подготовке
болгарского контингента для сил ООН по поддержанию мира. С декабря
1990 г. болгарские депутаты присутствуют в качестве наблюдателей на сессии
Ассамблеи Западноевропейского союза.
17 См. Държавният департамент на САШ дава оценка на човешките права в България.—
Демокрация, 1994, № 29—30.
49

Одним из важных шагов на пути приобщения Болгарии к Европе стало
принятие ее ассоциированным членом в Совет Европы в мае 1992 г. Кроме
того, за прошедшие годы Болгария стала членом Международного валютного
фонда и Международного банка развития и реконструкции. Вхождение Болгарии
в международные европейские структуры — свидетельство признания ее как
европейского государства, равноправного участника европейских процессов,
нацеленных на развитие сотрудничества и обеспечения безопасности в Европе.
Важное место в болгарской внешней политике отводится США. В последние
три года болгаро-американские отношения развивались активно, особенно в
таких областях, как политика и культура. В экономическом сотрудничестве
не произошло существенного сдвига, хотя в деле развития рыночных структур
Болгарии американские инвестиции и американская экспертная технологиче¬
ская помощь могли бы сыграть значительную роль.
За эти же годы связи Болгарии с недавними союзниками и партнерами
в лице стран Центральной и Восточной Европы и государств бывшего
Советского Союза заметно ослабли. В значительной степени это относится
и к болгаро-российским отношениям.
В немалой степени причина замедленного развития болгаро-российских
отношений кроется в труднодостижимости консенсуса между политическими
силами Болгарии при выработке официальной линии Софии по отношению
к Москве. Примером тому может служить почти двухлетняя (с осени 1992
и до весны 1994 г.) история поиска подходящей кандидатуры на пост посла
Болгарии в Москве. В конечном счете новым послом был назначен дипломат
Христо Мил ад инов, бывший посол в Гааге и Джакарте.
Вот как оценивает развитие болгаро-российских отношений в интервью
газете «Сегодня» Ж. Желев:
«Конечно, у нас традиционно хорошее отношение к России: нас связывают
давние связи, я уже не говорю о древних славянских корнях, которые
зафиксированы в языке, в лексиконе. Нас связывает освобождение Болгарии
от векового турецкого рабства русскими войсками в результате русско-турецкой
войны 1877—1878 гг. Даже памятники подтверждают это — самый большой
храм-памятник в Болгарии — это Софийский собор Александра Невского. На
площади перед парламентом стоит монумент царю-освободителю Александру II.
После 1989 г. наступило охлаждение, появилось негативное отношение к
Советскому Союзу, которые затем были перенесены на Россию. Я объяснял
этот феномен президенту Ельцину на встрече по черноморскому сотрудничеству
в Константинополе. Он задал вопрос об антирусских настроениях в Болгарии,
и я ему объяснил, что это временное явление. Все эти идеологические
наслоения эпохи большевизма постепенно отпадут и останется главное —
непреходящие ценности в отношениях двух стран. Г-н Ельцин согласился со
мною.
Кроме того, мы должны вернуться на русский рынок, это очень важно.
Мы знаем его структуру, потребности. Варшавский договор исчез, советская
империя распалась. Все старые экономические связи рухнули, изменились
субъекты экономических отношений. Это уже не государственная бюрократия,
которая приказывает, что и как покупать. Это — частные фирмы, компании
и т. д. Они будут заниматься этим делом. Ответственность государства
заключается в том, чтобы создать юридические и политические условия для
успешной торговли и экономических отношений»18.
С середины 1994 г. болгаро-российские отношения стали оживляться, чему
способствовали поездки в мае — июне 1994 г. в Болгарию секретаря Совета
безопасности РФ О. И. Лобова и членов Федерального собрания РФ во главе
с председателем Совета Федераций В. Ф. Шумейко.
18 См. Желев Ж. Россия — страна труднопредсказуемая.— Сегодня, 4.V.1994.
>0

Другое приоритетное направление в болгарской внешней политике —
Балканы. Одним из первых шагов болгарской дипломатии после 1989 г. стала
нормализация отношений с Турцией, замороженных в 1985—1989 гг. в резуль¬
тате нарушения прав турецкой этнической общности в Болгарии. Коррективы
во внутренней политике по отношению к этническим туркам: отмена
ограничений на отправление мусульманских религиозных обрядов и запрета
на изучение турецкого языка, оплата государством административных расходов
по возвращению турецких имен, возвращение собственности вернувшимся из
Турции болгарским гражданам, уехавшим туда в годы «возродительного
процесса»,— создали благоприятную атмосферу для развития двусторонних
отношений. В мае 1992 г. при посещении болгарским премьером Ф. Димитровым
Турции был подписан договор о дружбе, добрососедстве, сотрудничестве и
безопасности между Болгарией и Турцией — первый в таком роде после
1925 г. В развитие добрососедских связей между двумя странами в июле
1994 г. состоялся официальный визит Ж. Желева в Стамбул. В отношениях
между двумя сторонами сохраняются и открытые вопросы — пограничные,
экономические, социальные, которые представляют собой предмет дальнейших
переговоров.
Двусторонние отношения с Грецией продолжали развиваться интенсивно
и после 1989 г. В октябре 1991 г. в Софии премьер-министрами двух стран
Д. Поповым и К. Мицотакисом был подписан договор о дружбе, сотрудничестве
и добрососедстве. Остаются различия в позиции двух сторон о признании
Македонии — греческая сторона по-прежнему крайне негативно воспринимает
решение болгарского правительства о признании независимости Македонии
в ее нынешнем наименовании.
Принципиально новым в отношениях с Турцией и Грецией является
соглашение по укреплению мер доверия в военной области. Зато, несмотря
на подписание в январе 1992 г. президентами Ж. Желевым и И. Илиеску
договора о дружбе, сотрудничестве и добрососедстве между Болгарией и
Румынией, сохраняется отставание в болгаро-румынских отношениях по всем
областям. В частности, никак не удается разрешить проблему выбросов
румынских химических заводов, создающих крайне тяжелую экологическую
обстановку, особенно в районе болгарского города Русе на Дунае.
Отношения с бывшей Югославией претерпели существенную эволюцию.
Они были продиктованы развитием событий в этой стране — распадом феде¬
ративной Югославии и войной в Боснии и Герцеговине. Если первоначально
Болгария делала акцент на сохранение единства и территориальной целостности
Югославии, то весной 1991 г. поддержала право всех народов Югославии
на самоопределение вплоть до образования самостоятельных государств мирным
путем и без насильственного перекраивания границ. В начале 1992 г. Болгария
признала независимость Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговины и Ма¬
кедонии, в результате заметно ухудшились отношения с Белградом.
Одновременно Болгария поддержала резолюцию Совета Безопасности ООН
о направлении миротворческих сил в бывшую Югославию и присоединилась
к резолюции ООН о торговом, энергетическом и воздушном эмбарго Союзной
республики Югославии (в составе Сербии и Черногории), хотя и осознавала,
на какие огромные экономические издержки идет. Действия болгарской дипло¬
матии лежали в русле усилий международной общественности по прекращению
военного конфликта. Этим же целям служила декларация президента Ж. Же¬
лева о неучастии вооруженных сил Болгарии в миротворческих акциях в
Югославии, содержавшая призыв к остальным балканским государствам также
воздержаться от этого.
В создавшейся взрывоопасной ситуации Болгария прилагает усилия для
предотвращения общебалканского военного конфликта и стремится играть
роль стабилизирующего фактора в регионе.
51

ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ
Основной вопрос современного этапа демократических преобразований в
Болгарии — какая политическая сила в условиях глубокого экономического
кризиса, обнищания широких слоев населения, растущей преступности, роста
общественного недовольства сумеет осуществить на деле не терпящие отла¬
гательства радикальные реформы. Эту задачу ни СДС, ни БСД не смогли
осуществить до сих пор, во многом из-за конфронтации между собой.
Контуры сегодняшнего политического пространства во многом были очер¬
чены еще в начале 1990 г. на «Круглом столе», и нынешней политической
модели Болгарии присущи две определяющие характеристики: сильная
поляризация общества по оси БСП — СДС («красные» — «синие») и
периферийность социально-экономических проблем.
Если проблема СДС сегодня — завоевание парламентского большинства,
то проблема БСП — избежать изоляции при ее возможном возврате к власти.
На политическую ситуацию в стране сегодня оказывают влияние два
важных фактора. Первый — возникший после отставки правительства Берова
политический кризис, а именно: неудачи с формированием нового кабинета,
роспуск президентом Народного собрания и объявление им досрочных выборов
в парламент 18 декабря 1994 г. Второй фактор — «восточноевропейский
синдром». Победа левых сил в Литве, Польше и Венгрии невольно проецируется
и на Болгарию, тем более что исследования показывают — БСП по своему
политическому влиянию опережает СДС. Таким образом, проблема власти
накаляет политические страсти в стране.
Проблема власти — новая для БСП. Стратегия, которой социалистическая
партия придерживается в новом политическом пространстве, предполагает
отказ от прямого участия в управлении государственными делами, дабы не
давать объединяющего импульса для ее противников. Но недавно БСП устами
своего лидера Виденова официально заявила, что в случае победы на выборах
готова взять на себя ответственность за управление страной. Ключевые
моменты новой стратегии партии таковы: центристская экономическая прог¬
рамма, налаживание отношений с Международным валютным фондом,
формирование правящей левоцентристской коалиции. Последняя задача пока
самая сложная. Болгарская социал-демократическая партия с лидером
П. Дертлиевым, самостоятельные партийные формации с левоцентристской
ориентацией: Альтернативная социалистическая партия, Гражданское
объединение за республику не проявляют энтузиазма по поводу единых
действий с БСП, считая, что бывшие коммунисты еще недостаточно
продвинулись в сторону социал-демократии.
Что касается СДС, то он, не сумев лишить социалистов их электората
и осуществить пакет радикальных реформ, оказался в параличе. Вырисовы¬
ваются две основные стратегии, представляемые двумя различными центрами
власти. Лидер СДС Ф. Димитров необходимое условие успеха видит в
превращении СДС в полноценную политическую партию. Радикализация
политических взглядов и выход за рамки чисто парламентского образа
действий являются, по его мнению, основным инструментом для превращения
руководящего органа СДС Национального координационного совета в
партийное, а не в коалиционное руководство.
Стратегия «широкой некоммунистической коалиции», защищаемая группой
политиков СДС, включает в себя как основной приоритет изоляцию БСП.
Речь идет о подписании соглашения о неблокировании с БСП и попытке
применить в болгарских условиях итальянскую послевоенную модель, когда
Итальянскую коммунистическую партию, на протяжении 45 лет одну из
самых влиятельных в стране, не подпускали к власти. Эта стратегия пред¬
полагает одним из условий активную роль президента Ж. Желева.
Биполярная модель является классической формулой, пустившей глубокие
52

корни в европейской политической практике. Беда болгарского варианта —
его политизированность и контрпродуктивность. Вместе с тем его большое
достоинство — мирный характер разрешения возникавших до сих пор споров
на фоне событий, сотрясающих другие части Балкан.
В политическом развитии Болгарии возможны разные повороты, но курс
на углубление политических и экономических перемен, скорее всего, будет
продолжен, ибо это одно из условий развития и процветания болгарского
общества.
53

© 1994 г.
М. А. ШТ О Л ЕР (США)
АМЕРИКАНСКОЕ
ВОЕННОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ И СССР.
1943—1944 гг.
Серьезное расхождение взглядов относительно возможности и целесооб¬
разности сотрудничества с СССР во время войны и после ее окончания
сохранялось среди офицеров США, занятых военным планированием, на
протяжении всей войны. Эти разногласия и являются предметом анализа
данной статьи. Как свидетельствуют документы из американских военных
архивов, выводы и рекомендации сторонников сотрудничества на протяжении
большей части войны принимались в целом командованием вооруженных сил
и правительством, ложились в основу их официальной политики. Однако в
то же самое время другая часть военных аналитиков критиковала эту
политику и выступала за проведение принципиально иного курса. Их росшее
влияние привело к пересмотру политики в отношении СССР, но произошло
это лишь в конце войны, в 1945 г.
* ♦ *о
Рекомендации, которые давались американскими военными в связи с
советско-американскими отношениями, определялись решающей ролью со¬
ветских военных усилий для общего дела союзников. Уже в октябре 1941 г.
американские военные аналитики пришли к выводу, что в результате поражения
СССР Германия станет «практически непобедимой», а потому выступили за
помощь СССР для удержания Восточного фронта в качестве «первоочередной
задачи» На протяжении 1942 г. они разрабатывали и отстаивали стратегию
форсирования Ла-Манша в пику предложениям англичан о сосредоточении
боевых действий в Средиземноморье, ссылаясь на необходимость операции
по отвлечению немецких войск с Востока в помощь СССР, и предостерегали,
что с крахом Советов всякие шансы на выигрыш войны в Европе будут
утрачены * 1 2.
Несмотря на то, что в 1942 г. форсирование Ла-Манша англо-американскими
войсками так и не было организовано, Красная Армия избежала разгрома.
Более того, она развернула успешное контрнаступление под Сталинградом,
которое к началу 1943 г. привело к драматическим переменам как в ходе
самой войны, так и в оценке американцами реальной мощи Советского
Союза. О поражении русских говорить более не приходилось, но теперь
американские стратеги опасались возможности подписания Москвой сепаратного
мира с Германией, что сделало бы победу над Гитлером нереальной. Они
0 Перевод В. В. Познякова.
1 WPD, War Department Strategic Estimate, October 1941; WPD 4510, Records of the War
Department General and Special Staffs, Record Group (далее — RG), 165, National Archives (далее —
NA), Washington.
2 Staler M. A. The Soviet Union and the Second Front in American Strategic Planning, 1941 —1942.—
Soviet-U. S. Relations, 1933—1942. Moscow, 1989, p. 88—103.
54

вновь призвали помочь СССР посредством давно обещанного вторжения в
Европу через Ла-Манш, рассматривая эту акцию как способ сохранить русских
в качестве активного и лояльного союзника 3.
Успех, достигнутый советскими войсками под Сталинградом, был, однако,
столь грандиозен, что перед американскими стратегами встали две до¬
полнительные проблемы: вступление русских в войну с Японией и усиление
мощи СССР в послевоенное время. Сами по себе проблемы были не новы,
но после того, как в конце 1942 г. критическая фаза войны была пройдена,
они начали беспокоить американских военных все чаще и чаще.
О желательности подключения Советского Союза к войне на Дальнем
Востоке начали говорить сразу же после нападения японцев на Пёрл-Харбор
в конце 1941 г., однако в 1942 г., пока русские отчаянно пытались остановить
наступление немецких войск, думать о нем всерьез не приходилось. К 1943 г.
сочетание военных успехов СССР, тяжелых потерь, понесенных США на
Тихом океане, и постоянных проблем, возникавших на китайском театре
военных действий, привело к тому, что вступлению Советского Союза в
войну против Японии стало придаваться все большее значение4.
Хотя возможность усиления советской военной мощи в послевоенном мире
учитывалась некоторыми аналитиками еще в 1941 г., пока Россия вела битву за
выживание, эта проблема не привлекала большого внимания. После победы под
Сталинградом такая перспектива, однако, стала беспокоить многих американских
стратегов. Тем не менее какие-либо попытки ограничить советскую послевоенную
мощь путем переноса стратегических усилий США в Восточное Средиземноморье,
сокращение помощи в рамках программы ленд-лиза или использование ее в
качестве рычага для оказания давления на СССР — предложения, выдвигавшиеся
в это время как военными, так и гражданскими лицами,— могли серьезно
осложнить отношения с Москвой и сделать более вероятным заключение сепаратного
мира между Россией и Германией, серьезно снизив тем самым шансы на победу
союзников в Европе и поставив под вопрос подключение русских к войне на
Тихом океане. С учетом этого президент Рузвельт отказался использовать ленд-лиз
в качестве оружия своей дипломатии. Вместо этого он придерживался позиции,
что для осуществления политики сотрудничества как в годы войны, так и после
ее окончания необходимо убедить Москву в своих добрых намерениях и завоевать
ее доверие 5.
Военные аналитики разделяли мнение о большой значимости советско-
американских отношений.
Уже 1 декабря 1942 г. член созданного президентом «Комитета по Советскому
протоколу» генерал Дж. X. Бёрнс направил советнику президента Гарри Гопкинсу
меморандум, в котором подчеркивалось, что Россия представляет ценность для
США не только «как мощный союзник, ведущий войну», но и как «реальный
друг и заказчик» после ее окончания. «Если союзники одержат победу,—
предрекал Бёрнс,— Россия станет одной из трех наиболее сильных держав
мира». В этой связи он выступал за улучшение американо-советских отношений,
для чего предлагал организовать встречу на высшем уровне, увеличить поставки
по ленд-лизу, направить в СССР в качестве посла дипломата высшего ранга,
а также одного из членов Объединенного комитета начальников штабов
(ОКНШ) и предложить русским дружбу и помощь на послевоенные годы6.
3 Ibidem; Staler М. A. The Politics of the Second Front: American Military Planning and Diplomacy
in Coalition Warfare, 1941—1943. Westport, 1977.
4 The Entry of the Soviet Union into the War Against Japan: Military Plans, 1941 —1945. Washington,
1955, p. 1—24.
5 Mailoff M. Strategic Planning for Coalition Warfare, 1943—1944.— U. S. Army in World War II.
Washington, 1959, p. 281—283; Herring G. C. Aid to Russia, 1941 —1946: Strategy, Diplomacy and the Origins
of the Cold War. New York, 1973, p. 279—286; Gaddis J. L. Strategies of Containment. New York, 1982,
p. 4—15.
55

В августе 1943 г. Бёрнс представил Гопкинсу аналогичные рекомендации,
подкрепленные выдержками из «стратегической оценки России высшими
военными кругами США», в которой содержались тщательный анализ и
комментарии, касавшиеся советской военной мощи в годы войны и после ее
окончания. Как отмечалось в аналитическом документе, с военной точки зрения
«Россия занимает доминирующую позицию и является важным фактором, опре¬
деляющим поражение «держав оси» в Европе». Запланированные на будущее
англо-американские операции не изменят положения и будут иметь «определенно
второстепенное» значение по сравнению с «решающими усилиями» на Востоке.
«Без участия России в войне», предостерегал этот документ, «нанести поражение
«державам оси» в Европе невозможно». Соответственно «Россия будет располагать
доминирующим положением в Европе. С поражением Германии в Европе не
будет ни одной страны, способной противостоять ее огромной военной мощи».
В этой ситуации политика Соединенных Штатов «ясна» и очевидна: России
как «решающему фактору в этой войне» «должна быть предоставлена любая
возможная помощь, необходимо предпринять все усилия для того, чтобы добиться
ее дружбы. Кроме того, в связи с тем, что после поражения «держав оси» она,
вне сомнения, будет доминировать в Европе, еще более важным представляется
развитие и поддержание с Россией самых дружественных отношений». Такие
отношения имели, в частности, особое значение для гарантированного вступления
русских в войну против Японии — конфликт с последней представлял собою
«наиболее важный фактор, который Соединенные Штаты должны учитывать в
своих взаимоотношениях с Россией». Имея СССР в качестве союзника на
Дальнем Востоке, эту войну можно было бы «завершить в более короткие
сроки и с меньшими потерями в живой силе и ресурсах, нежели без его участия
в ней» 7.
Хотя авторство этого документа пока не удалось установить, он поразительно
похож на другой, одобренный ОКНШ спустя менее чем два месяца. Второй
документ был подготовлен Объединенным комитетом по стратегическим за¬
просам (ОКСВ) — «высшими» военными деятелями, предоставлявшими ОКНШ
рекомендации по проблемам большой стратегии и национальной политики,—
в ответ на вопрос секретаря ОКНШ генерала Джона Р. Дина накануне его
отъезда в Москву для участия в конференции министров иностранных дел.
В документах ОКСВ, так же как и у Бёрнса, подчеркивалось важное значение
России в войнах в Европе и на Дальнем Востоке, равно как и ее военная
мощь в последующие годы. Если Россия выйдет из активных боевых действий
в Европе, то англо-американские операции там придется «существенно
ограничить» и свести к активным действиям ВВС. Если же она не выйдет
из войны и Германия окажется побежденной, то русские будут располагать
в послевоенном мире огромной мощью. После поражения Германии Россия
станет обладать «военной машиной, которой не сможет бросить вызов никакая
держава или союз держав». Что же касается войны с Японией, то участие
в ней СССР будет иметь для США чрезвычайно важное значение. Любая
политика, «реалистически учитывающая» «военные возможности и интересы»
Соединенных Штатов Америки, должна была, таким образом, включать в
себя следующие «кардинальные факторы»:
Memorandum, Burns to Hopkins, «Importance of Soviet Relationships and Suggestions for
Improving Them», December 1, 1942; Harry Hopkins Papers, Box 217, Russia folder, Franklin
D. Roosevelt Library. Похоже, что Рузвельт на протяжении следующего месяца действовал
на основе большинства, а возможно, и всех этих рекомендаций, особенно той из них,
которая касалась идеи конференции в верхах и посылки члена ОКНШ в Москву. См.
Foreign Relations of the United States: The Conferences at Washington, 1941 —1942, and
Casablanca, 1943. Washington, 1968, p. 487, 506.
7 Foreign Relations: The Conferences at Washington and Quebec, 1943. Washington, 1970,
p. 624—627.
56

а) откровенное признание того факта, что поражение Германии находится
в прямой зависимости от продолжения Россией политики сотрудничества с
союзниками;
б) необходимость примириться с тем фактом, что после ее поражения Россия будет
располагать достаточной военной мощью для того, чобты навязать союзникам территориаль¬
ное урегулирование в Центральной Европе и на Балканах на любых, желательных
для нее условиях;
в) признание огромной важности для США полномасштабного участия России
в войне против Японии после разгрома Германии, поскольку оно является
необходимым условием скорого и сокрушительного разгрома Японии при
значительно меньших потерях со стороны США и Великобритании8.
На протяжении всего 1943 г. ОКСВ отмечал, что улучшению отношений
с Советским Союзом постоянно мешает то обстоятельство, что в пред¬
ставлении советских партнеров США ассоциируются с британской стратегией
и политикой. Предпочтение операции в Средиземноморье со стороны
англичан в противовес форсированию Ла-Манша усиливало подозрения
русских в том, что Вашингтон, так же как и Лондон, не выполняет
обещаний и заинтересован в максимальных потерях Советского Союза.
Британские предложения об операциях в восточной части Средиземноморья
помимо прочего воскрешали исторический спор между Великобританией и
Россией из-за контроля над Дарданеллами, и любая поддержка таких
акций со стороны США была бы воспринята в Москве как поддержка
Англии. Подозрения и негодование, возникавшие в этой связи, могли
сделать русских «более восприимчивыми» к немецким предложениям о
заключении сепаратного мира. Во избежание этого Соединенным Штатам
следовало не только настаивать на приоритете операций по форсированию
Ла-Манша перед действиями в районе Средиземного моря, но и воз¬
держиваться от любых значительных военных или дипломатических акций
в Восточном Средиземноморье, а также не предпринимать никаких действий
в регионе, не проконсультировавшись предварительно с русскими и не
получив их согласия. В октябре такие же рекомендации предлагались в
связи с капитуляцией Румынии и Венгрии, а также относительно любой
поддержки, оказываемой подрывной антигерманской деятельности на Бал¬
канах, хотя, как отметил один из военных, занятых планированием
операций, такие рекомендации «подразумевали признание за Россией
относительной свободы действий на Балканах»9.
Эти выводы обрели значительный политический вес в конце 1943 г. в'
результате Московской конференции и последовавшей за нею трехсторонней
встречи на высшем уровне в Тегеране, которые создали основу для более
8 JCS 506 and 506/1, «Instructions Concerning Duty as Military Observer at American-British-Soviet
Conference», September 18 and October 5, 1943, CCS 337 (9—12—43), Sec. 1, Records of the Joint
and Combined Chiefs of Staff. RG 218, NA. В Объединенный комитет по стратегическим вопросам
входили генерал-лейтенант Стэнли Д. Эмбик, представлявший армию США (сухопутные силы),
вице-адмирал Рассел Уиллсон от ВМФ и генерал-майор Мьюир С. Фэйрчайлд (ВВС армии
США). Их комментарии, адресованные генералу Дину, считались столь важными и секретными,
что они должны были быть «переданы ему в устной форме», а сам документ «не должен был
покидать» США.
9 JSSC Memorandum, «Probable Russian Reaction to Anglo-American Operations in the Aegean»,
May 5, 1943; CCS 381 (9—5—43), RG 218, NA JCS 283 and 283/1, «Current British Policy and
Strategy in Relationship to That of the United States», May 3, 1943; CCS 381 (4—24—43), Sec. 3,
RG 218, NA; «Notes of JCS 121st Meeting», November 2, 1943; JCS 548, «Rumanian Cooperation
With Anglo-American Forces», October 28, 1943; ABC 335 Rumania, Sec. 1A, September 26, 1943;
RG 165, NA. См. также: JCS 484/1, «Subversive Efforts in the Balkans», September 5, 1943; ABC
091.411 Balkans, August 21, 1943; ICS 555 «Withdrawal From the War of Hungary and Rumania»,
October 30, 1943; ABC 384 Hungary Rumania, October 30, 1943; both in RG 165, NA; Boll M. M.
U. S. Plans for a Postwar Pro-Western Bulgaria: A Little-Known Wartime Initiative in Eastern Europe.—
Diplomatic History, 1983, № 7, p. 121 —123.
57

тесного сотрудничества между США и СССР. Под давлением этих двух
стран Великобритания отказалась от планов проведения операций в Восточном
Средиземноморье и согласилась на форсирование Ла-Манша в мае 1944 г.
(план «Оверлорд») одновременно с советским наступлением на Восточном
фронте. В то же время Сталин дал обещание после поражения Германии
вступить в войну с Японией, а члены его делегации согласились с политикой
безоговорочной капитуляции и общей линией на сотрудничество и коллективную
безопасность после войны. Дин остался в Москве в качестве главы миссии,
задачей которой стало обеспечение более тесного военного сотрудничества
в войне против Германии и вступление русских в войну против Японии, в
то время как ОКНШ начал указывать на важность скорейшего подключения
России к войне на Дальнем Востоке 10 11.
В ОКНШ продолжали, однако, опасаться того, что действия,
предпринимавшиеся США и Англией в Восточной Европе, могут вновь
оживить подозрительность русских и разрушить достигнутый уровень сот¬
рудничества. В этой связи в комитете в начале 1944 г. согласились с тем,
чтобы Советский Союз единолично продиктовал Румынии условия капитуляции,
точно так же, как это сделали Вашингтон и Лондон в отношении Италии
в 1943 г., чтобы операции на Балканах предпринимались лишь после достижения
соглашения с русскими, что не следует помогать англичанам в стремлении
ограничить влияние СССР на полуострове и не разрабатывать каких-либо
планов американского военного присутствия там в годы войны и после ее
окончания. Как заявил один из генералов, «основополагающая военная
политика» ОКНШ заключается в «отказе от использования американских
войск в операциях на Балканах», а «бремя послевоенного переустройства»
этого региона «не является вытекающей из природы вещей задачей Соединен¬
ных Штатов» и. С этим подходом был согласен и Объединенный штаб
планирования (ОШП), ссылавшийся на многочисленные заявления, сделанные
в этой связи президентом. Эту же точку зрения разделял и ОКСВ, еще раз
предостерегший о том, что на протяжении последних двух столетий в этом
регионе имел место «прямой, бескомпромиссный и острый» конфликт интересов
России и Англии, в особенности вокруг вопроса о контроле над Дарданеллами.
В случае, если британские или англо-американские войска предпримут попытку
вторжения на Балканы без предварительного согласия России, негодование
Москвы будет, «вероятно, столь велико, что поставит под угрозу не только
согласие между тремя державами в послевоенные годы, но и отразится на
их единстве в дальнейших операциях, проводимых против «держав оси»» 12.
К этому времени военных, занятых планированием, стал также бес¬
покоить и вопрос, которым Рузвельт был озабочен с 1941 г., а именно —
негативные последствия для единства союзников предварительной
10 См.: Deane J. R. The Strange Alliance: The Story of Our Efforts at Wartime Cooperation
with Russia. New York, 1947, p. 47; Sainsbury K. The Turning Point: Roosevelt, Stalin, Churchill
and Chiang Kai-shek, 1943, The Moscow, Cairo and Teheran Conferences. New York, 1985; Eubank
K. Summit at Teheran. New York, 1985; Mayle P. D. Eureka Summit: Agreement in Principle and
the Big Three at Teheran, 1943. Newark, 1987; The Entry of the Soviet Union into the War
Against Japan, p. 25—29.
11 Memorandum, Handy to Commanding General in North Africa, March 7, 1944, OPD 014.1 (Sec.
Il-a), 73, RG 165, NA. См. также: 778/1, «Withdrawal From the War of Hungary, Rumania and
Bulgaria», March 27, 1944; ABC 384 Hungary, Rumania; JCS 779/1, «Proposed Procedure for Surrender
of Rumanian Forces», March 28, 1944; ABC 336 Rumania (9—26—43); JCS 812/1, «Rumanian Armistrice
Terms Proposed by U. S. S. R.», Notes of Emblick-Roberts Telephone Conversation. April 10, 1944;
ABC 116 Rumania (9—26—43); JCS 1954, «Allied Control Commisation for Rumania», September 26,
1944; ABC 336 Rumania (9—26—43).— All in RG 165, NA.
12 JCS 577/12—14, «Occupation of Certain Areas in the Mediterranean Theater Under Rankin
«С» Conditions», May 18—26, 1944; ABC 384 NW Europe, August 20, 1943, Sec. 5A, RG 165, NA.
В этой папке см. также: ICS 820, 820/2, «Policy for the Surrender of the German Fleet Under
Rankin Case «С» Conditions», April 21 — May 2, 1944.
58

дискуссии о послевоенном территориальном устройстве. Речь шла в первую
очередь о Восточном Средиземноморье, поскольку среди территорий, судьба
которых подлежала обсуждению, были колонии Италии в Эгейском море. В
этой связи 6 мая 1944 г. ОКСВ выступил с возражениями против намерения
англичан начать обсуждение вопроса о возможной судьбе колоний ввиду
угрозы, которую могли бы представлять эти дискуссии для солидарности
участников «Большой тройки». Это было бы «катастрофой» не только для
результатов войны, но и с точки зрения революционных изменений в соот¬
ношении военной мощи отдельных держав, изменений, обусловленных войной
и ведущих к «феноменальному росту прежде скрытой военной и экономической
роли России» в сочетании с резким ослаблением позиций Великобритании.
Эти изменения были настолько велики, что Британия уже не могла надеяться
на победу над Россией в будущей европейской войне даже при поддержке
США. «Мы были бы в состоянии успешно защитить Великобританию, но
никогда не смогли бы нанести поражение России»,— признал Объединенный
комитет по стратегическим вопросам. Не могла рассчитывать на победу над
США и Россия. Принимая во внимание этот факт, политика Соединенных
Штатов должна была быть нацелена на предотвращение этой войны, никому не
оставляющей шансов на выигрыш. Наиболее вероятной причиной такого конфликта
могла бы стать попытка одного из союзников по коалиции усилить свою мощь
путем «присоединения к себе части Европы». Учитывая имевшиеся у русских
подозрения, столь же большую опасность могли представлять и соглашения по
территориальным вопросам, заключенные между Англией и США без пред¬
варительной консультации с Москвой, особенно те из них, которые касались
Эгейского моря (в свете «давнего» интереса России к Дарданеллам). Следовательно,
прежде чем согласиться с британскими предложениями, требовалось узнать точку
зрения русских 13.
В конце июля 1944 г. ОКСВ, опираясь на эти выводы и прогнозы относительно
послевоенного соотношения сил, предостерег Государственный департамент от
участия в дискуссиях по территориальным вопросам на запланированной конфе¬
ренции в Думбартон-Оксе, которая должна была разработать планы создания в
послевоенные годы организации для обеспечения коллективной безопасности. Вновь
было отмечено, что такие дискуссии чреваты конфликтом, способным ослабить
военные усилия участников коалиции и прежде всего повлечь за собою отсрочку
или отмену вступления России в войну с Японией. Если обсуждения территориальных
вопросов избежать все же не удастся, то Государственному департаменту следует
четко представлять их увязку с перспективой колоссального роста советской
военной мощи. Поражение Германии обеспечило бы Советскому Союзу «га¬
рантированное военное господство в Восточной Европе и на Ближнем Востоке»,
в то время как разгром Японии дал бы ему с учетом «доминирующих позиций
в континентальной части Северо-Восточной Азии... возможность навязать волю
всему этому региону». Помимо этого послевоенный мир претерпел бы «глубокие
изменения» в том, что касается соотношения военной мощи отдельных государств,
«более всего сравнимые», по оценке ОКСВ, «с теми, что были вызваны падением
Римской империи». К концу войны Соединенные Штаты и Советский Союз
окажутся «единственными военными державами первой величины» и их относительная
мощь и географическое положение «исключат возможность военной победы одной
из держав над другой, даже в том случае, если союзником первой станет Британская
империя». А эта империя выйдет из войны куда более слабой в экономическом
и военном отношении, нежели в момент вступления в конфликт 14.
13 JCS 838/1, «Disposition of Italian Overseas Territories» May 6, 1944; ABC 092 Italy, April
27, 1944, RG 165, NA.
14 JCS 973, «Fundamental Military Factors in Relation to Discussions Concerning Territorial
Trusteenships and Settlements», July 28, 1944, CCS 092 (7—27—44), RG 217, NA.
59

Объединенный комитет по стратегическим вопросам не делал на основании
этого анализа каких-либо определенных выводов, он лишь отмечал «фунда¬
ментальную важность» приведенных выше факторов для «будущего между¬
народного политического урегулирования». Тем не менее косвенным образом
повторялись — с еще большей настойчивостью — высказанные ранее предо¬
стережения об опасности обсуждения территориальных проблем: это обсуждение
могло посеять рознь между союзниками. Также подчеркивалась важность
сохранения тесных межсоюзнических отношений для обеспечения вступления
СССР в войну против Японии и сотрудничества с ним в послевоенные годы.
В сентябре Комитет вновь заявил о необходимости поддержания хороших
отношений с Россией за счет распространения на Чехословакию балканской
политики и отметил, что оснащать воинские формирования западноевропейских
союзников следует лишь после консультаций с СССР, чтобы «у России не
создалось впечатления, будто Соединенные Штаты поддерживают
формирование западноевропейского блока или помогают перевооружению
такового блока на двусторонней основе» 15.
Помимо оснований, официально сформулированных в представленных до¬
кументах, у военных аналитиков была еще одна веская причина выступать
против обсуждения в Думбартон-Оксе каких-либо территориальных проблем:
нерешенность их спора с Государственным департаментом о послевоенном
статусе японских островных колоний в Тихом океане. На протяжении всего
1943 г. эти аналитики разрабатывали глобальную схему размещения воен¬
но-воздушных и военно-морских баз, которая в качестве одного из элементов
включала в себя американский суверенитет над островами. Государственный
департамент возражал против этой идеи на том основании, что ее реализация
означала бы нарушение принципов Атлантической хартии и создавала бы
дурной прецедент на будущее; взамен предлагалось установление фактического
контроля над островами через опеку, осуществляемую США от имени Объеди¬
ненных Наций. Армейское командование находило такой контроль недоста¬
точным. А поскольку к лету 1944 г. вопрос все еще не был решен, ОКСВ
не желал выносить его на обсуждение в Думбартон-Оксе. Комитет рекомендовал
отложить рассмотрение всех проблем, связанных с территориальным уре¬
гулированием и опекой, и в качестве дополнительного довода в пользу такой
точки зрения вновь подчеркнул высказанное ранее мнение относительно
негативных последствий дискуссий по территориальным вопросам для совет¬
ско-американских отношений 16.
Упоминание советско-американских отношений в таком контексте диктовалось,
однако, не одними только доводами текущего порядка. Принцип quid pro quo
(кто за что) в отношениях двух формировавшихся сверхдержав должен был
гарантировать их сотрудничество во время войны и в последующие годы. Об
15 Ibidem; JCS 1039/1, «Policy for the Equipping of the Forces of the West European Allies»,
September 28, 1944, CCS 400 (7—30—44), RG 218, NA; JCS 1954/1, «Allied Control Commission for
Rumania», September 26, 1944; JCS 779/3, 779/11, «Rumanian Withdrawal From the Axis and Assumption
of Co-Belligerent Status With the Allies», September 1944.— All in ABC 336 Rumania Sec. 1A, September
26, 1943, RG 165, NA; JCS 1038, «Proposed Accreditation of Military and Naval Attaches to the
Czechoslovakian Government», September 8, 1944, ABC 840 Czechoslovakia, September 8, 1944, RG 165,
NA.
16 JCS 183 series; JCS 183/5, «Air Routes Across the Pacific and Air Facilities for International
Police Force», March 15, 1943; CCS 360 (2—9—42), Sec. 1, RG 218, NA; JCS 570, «U. S. Requirements
for Post-War Air Bases», November 6, 1943, CCS 360 (1209—42), Sec. 2, RG 218, NA; JCS 968/1,
«Australia-New Zealand Agreement of 21 January 1944», March 24, 1944, ABC 092 Pacific (2—9—44),
RG 165, NA; JCS 656, «Japanese Mandated Islands», January 8, 1944, CCS 093 (1—8—44), Sec. 1,
RG 218, NA; Louis W. R. Imperialism At Bay: The United States and the Decolonization of the
British Empire. New York, 1978, p. 259—261, 271—273, 366, 373—377; Foltos L. J. The New
Pacific Barrier: America’s Search for Security in the Pacific, 1945—1947.— Diplomatic History, 1989, №
13, p. 318—322.
60

этом шла речь во всех меморандумах, представлявшихся ОКСВ на протяжении
1943—1944 гг. Его военным выражением, официально зафиксированным по
итогам Тегеранской конференции, являлось открытие путем форсирования
Ла-Манша «второго фронта» в обмен на вступление СССР в войну против
Японии. В рамках аналогичной политической договоренности США соглашались
с советской гегемонией в Восточной Европе, отказавшись от поддержки
военных операций или дипломатических инициатив, затрагивавших эту сферу
интересов, а СССР признавал американское господство на Тихом океане,
включая контроль над Японскими островами. Стратегию и завоевания периода
войны предлагалось нацелить на создание необходимых предпосылок для
такого соглашения: к моменту окончания войны американские войска берут
под контроль острова, Красная Армия — Восточную Европу. Контроль этот
не следует ограничивать каким-либо военным или политическим соглашением,
будь то британские инициативы по Восточной Европе или выдвигавшиеся
государственным департаментом предложения об опеке над тихоокеанскими
территориями ввиду их опасности для единства союзных держав и соответ¬
ственно для их военных усилий 17. Тот факт, что позиция ОКСВ отвечала
давнему стремлению президента отложить рассмотрение всех территориальных
вопросов, держаться подальше от Балкан и развивать тесные советско-
американские отношения, только придавал ей дополнительный вес в 1944 г.
На протяжении того же года, однако, в армейских кругах росла оппозиция
такой политике. Отчасти она базировалась на традиционном для американских
военных представлении, что политические вопросы должны обсуждаться только
гражданскими лицами 18. Но главное — росло убеждение в том, что америка¬
но-советское сотрудничество в послевоенные годы может оказаться невоз¬
можным, поскольку послевоенная советская мощь будет представлять угрозу
безопасности США. В условиях же грядущего противостояния СССР в
Восточной Европе и других регионах «естественным союзником Америки» в
послевоенном мире следует считать скорее Британию, чем Россию.
Оппозиционность официальной точке зрения находила выражение по преиму¬
ществу в скрытой форме. Планируя послевоенную безопасность, США не
могли не учитывать Россию, даже если прямо не упоминали о ней, хотя бы
по той причине, что в послевоенном мире она должна была стать единственной,
помимо самих США, великой державой и — в этой связи — единственным
потенциальным противником. Действительно, еще П. И. Смит обратил внимание
на «неписаное, но всеми признанное правило» аналитиков из ВВС, что «ни
один из нынешних союзников не должен рассматриваться как потенциальный
враг», даже в том случае, если подобная возможность реально существует.
Это было связано с опасениями утечки информации и «отчетливым осознанием
чувствительности русских к недружественным актам со стороны Америки».
Однако даже при наличии такого правила СССР время от времени специально
упоминался в документах по послевоенному планированию как возможный,
а то и наиболее вероятный противник 19. Более того, подозрения в адрес
СССР и неприятие коммунизма, весьма распространенные в США в пред¬
военный период, явно разделялись вооруженными силами и в годы войны.
Они были весьма характерны для офицеров военной разведки, а по мере
17 Любопытно отметить в этой связи, что американская поддержка СССР и помощь ему при
вступлении в войну с Японией не должны были осуществляться за счет обеспечения главных операций,
проводившихся США на Тихом океане. См. Entry of the Soviet Union into the War Against Japan, p.
39—41.
18 Адмирал Уильям Д. Леги, начальник личного штаба президента Рузвельта, осуществлявший
также связь с ОКНШ, особенно резко выступал против того, чтобы документы по военному
планированию касались вопросов высшей политики. Его негативные комментарии по проблеме
можно проследить в стенограммах совещаний ОКНШ. См. CCS 334, RG 218, NA.
19 Smith P. Me. The Air Force Plans for Peace, 1943—1945. Baltimore, 1970, p. 40—42, 109—111.
61

умножения в 1943 г. числа побед СССР на полях сражений были подхвачены
и другими группами американских военных.
Уже в марте 1942 г. в прогнозах, представленных разведкой, была отмечена
вероятность наличия у СССР значительных территориальных амбиций в
отношении стран Европы, Азии и Ближнего Востока. К июню 1943 г. в этих
прогнозах появились дополнительные предостережения о том, что Россия
будет откладывать свое вступление в войну на Дальнем Востоке до последней
минуты и ее поведение будут определять «лишь ее собственные интересы.
Апелляции же к чувству благодарности за предоставленную ей помощь или
к духу союзнической солидарности едва ли возымеют действие». Еще два
месяца спустя в одном из представленных разведкой докладов сделанные
ранее предостережения относительно послевоенной советской мощи повто¬
рялись, и при этом добавлялось, что «из России продолжают поступать
доказательства того, что она не определила еще для себя характер своих
послевоенных отношений с США и Великобританией»
К этому времени такие настроения были характерны уже не только для
разведчиков. Распространение в армии «растущей неуверенности» по поводу
того, к чему могут «привести успехи русских», отметил 23 февраля 1943 г.
в качестве аргумента против посылки в СССР тяжелых бомбардировщиков
начальник штаба армейских ВВС генерал Генри X. Арнолд 20 21. С этой точкой
зрения была согласна влиятельная Группа по стратегии и политике (ГСП),
являвшаяся подразделением Отдела операции Армии США (ОО). Так, еще
в декабре 1942 г. ее начальник генерал Алберт К. Ведемейер предупреждал
о возможности серьезного конфликта с Советами и рекомендовал занять в
отношении СССР «жесткую позицию»22. В январе 1943 г. подчинявшийся
ему Комитет по политике рекомендовал продолжать оказывать СССР пол¬
номасштабную помощь в рамках ленд-лиза «при условии — но только при
условии,— что Россия будет сотрудничать с нами», и призвал к тому, чтобы
«г-ну Сталину об этом сказали прямо». С мнением Арнолда и его комитета
был согласен и начальник Отдела операций генерал Томас Хэнди, который
предложил даже сократить помощь по ленд-лизу, поскольку она уже сыграла
свою роль. Он считал, что «до тех пор, пока мы не выиграем мир, победа
в этой войне будет бессмысленной. Мы должны быть достаточно сильны за
столом мирных переговоров, чтобы заставить считаться с нашими требо¬
ваниями», и поэтому следует «давать нашим союзникам только то оружие,
которое они могут использовать лучше и быстрее, нежели мы сами» 23.
Адмирал Уильям Д. Леги, относившийся к Москве, по свидетельству
20 War Department Russian Combat Estimate as of March 1942, Records of the Joint Chiefs of
Staff, Part 1, 1942—1945: The Soviet Union (Frederick Md.: University Publications of America Microfils),
Reel 1; Combined Chiefs of Staff Russian Combat Estimate, April 1, 1942, CCS 350.05 USSR (4—1—42),
RG 218, NA; CIC 30, «Russian Intertions», June 30, 1943, ABC 381 Japan, June 25, 1943; JIC 129
(rev.), «USSR-Situation, Capabilities and Intentions», August 20, 1943; ABC 336 Russia, August 22,
1943, Sec. 1A, RG 165, NA.
21 Memorandum, Arnold to Chief of Staff, «Heavy Bambers for Russia», February 23, 1943, OPD
452.1. Russia (Sec. 1), Case 23, RG 165, NA.
22 Memorandum, Wedemeyer to Handy, December 19, 1942, OPD 381 Russia, RG 165, NA. ГСП,
которую часто называли «мозговым трестом» армии, с июня 1942 по сентябрь 1943 г. находился
под командой Ведемейера. В мемуарах и устных интервью Ведемейер утверждает, что он
неофициально высказал озабоченность успехами СССР своему начальству уже в 1941 г. и что
эта озабоченность повлияла на сделанные им рекомендации по стратегическим вопросам. См.:
Wedemeyer А. С. Wedemeyer Reports. New York, 1958; Interview with Wedemeyer, October 17, 1945,
OPD Historical Unit File, Item 30a, Office of the Chief of Military History, Washington.
23 «The Weekly Strategic Resume», January 24, 1943, 24rd mtg. PC, ABC 334.3 PC, August 1,
1943; 3; Memorandum, Handy to Chief of Staff, «Heavy Bombers for Russia», March 8, 1943, OPD
452.1 Russia (Sec. 1), Case 24, RG 165, NA, quoted in Matloff, Strategic Planning, 282.
62

бывшего посла в СССР Джозефа Й. Дэвиса, «откровенно недружественно» 24,
получал такие же оценки от многих гражданских лиц. Получал их и Рузвельт.
В одном из документов, содержащих аналогичные оценки и адресованных
им обоим, который, как отметил Леги, он прочел с «большим интересом и
пользой для себя», была высказана тревога в связи с тем, что в свете
военных успехов СССР «самой главной проблемой Западной Европы» может
оказаться следующая: «Как остановить наступление русских в западном и
юго-западном направлениях?»25. Похожие предостережения высказал и
бывший американский посол в СССР Уильям К. Буллит, ратовавший за
изменение политики ленд-лиза и стратегии, которой союзники придерживались
в Восточном Средиземноморье, на том основании, что Сталин является
«кавказским бандитом», цель которого — послевоенная экспансия, человеком,
«у которого, когда он получает что-либо даром, возникает лишь одна мысль:
что за болван его партнер!» 26.
Оппозиция линии на сотрудничество усилилась еще более в апреле 1944 г.,
когда Отдел по гражданским делам (О ГД) Армии США поддержал ГСП,
выступавшую против политики, проводившейся Объединенным комитетом по
стратегическим вопросам в связи с капитуляцией Румынии, на том основании,
что Соединенным Штатам Америки «не следовало позволять (русским.—
Перев.) полностью закрывать двери на Балканы, а... необходимо защищать
свое право на установление с Румынией военных и политических контактов,
если она этого пожелает... Соглашаться на меньшее означало бы поставить
послевоенные позиции США под угрозу». Группа по стратегии и политике
согласилась с этой точкой зрения, отметив, что любое «признание гегемонии
Советов на Балканах легко может привести к тому, что Соединенные Штаты
утратят часть своего престижа и не смогут поддержать в этом регионе
интересы Британии даже в том случае, если это будет в наших интересах» 27.
Эти проявления несогласия были, можно сказать, мягкими по сравнению
с реакцией Группы по стратегии и политике месяцем позже на майский
меморандум ОКСВ о ситуации в районе Эгейского моря. Секция стратегии
ГСП «серьезнейшим образом поставила под сомнение ту политику, которую
предлагал проводить» ОКСВ, откровенно назвав ее политикой умиротворения.
Сторонники задабривания «медведя», предупреждала она, забывают, что,
сколько зверя ни корми, он все так же коварен и кровожаден. СССР,
борющийся за свое существование против общего врага, отмечалось далее,
«имеет мало общего с СССР, сознавшим свою силу и ощутившим, что он
не нуждается в одолжениях со стороны Соединенных Штатов и Британии».
Более того, хотя интересы США и СССР в данный момент не противоречат
друг другу, СССР на протяжении последних 25 лет «никоим образом» не
мог рассматриваться в качестве друга Соединенных Штатов Америки. Напротив,
Россия вела себя как угодно, но только не в духе сотрудничества, а в
настоящий момент проявляла активность в Латинской Америке, «пытаясь
24 Davies J. Е. Davies Diary, Entry for October 2, 1943.— Davies Papers, Container 14, Chronological
File, 1—29 October 1943; Folder Libarary of Congress. Washington.
25 Letter, Grew to Leahy, April 8, 1943; Сопроводительное письмо см. William Howard Gardiner
to Grew, March 12, 1943.— Leahy Papers, Box 3, addition to v. 8 of Diary, Library of Congress;
Thorne, Allies of a Kind, 293.
26 Bullitt PK. C. How we Won the War and Lost the Peace.— Life, 1948, № 25, p. 91—94;
См. также: Memorandum, Bullitt to Roosevelt, January 27, May 12, August 10, 1943; Franklin D.
Roosevelt Papers, PSF, Box 1, Bullitt Folder, Roosevelt Library, reprinted in part.— For the President:
Personal and Secret: Correspondence Between Franklin D. Roosevelt and William C. Bullitt.
Boston, 1972, p. 573—580, 591—599; Leahy Diary, March, 4, 1943, June 10, 1944; Library of
Congress. См. также: Staler A. Politics of the Second Front, p. 86—90, 105—106, 117—123.
27 «Informal Notes on ICS 812 and 812/1 «Rumanian Armistice Terms Proposed by U. S. S. R.»,
April 9, 1944; ABC 336 Rumania, Sec. 1A, September 26, 1943, April 10, 1944; ABC 381 Strategy
Sections Papers, January 7, 1943 (Nos. 227—240/10), Tab. 231, RG 165, NA.
63

втянуть в свою орбиту страны, которые всегда считались находящимися в
сфере влияния Соединенных Штатов». Помимо этого, «с нашей стороны было
бы откровеннейшей глупостью продолжать подчиняться всем советским тре¬
бованиям и пожеланиям только в силу опасений, что Советы могут ввергнуть
нас еще в одну войну и превратиться в противника, которого трудно, а
может быть, и невозможно победить». Напротив, «тезис, заключающийся в
том, что для сохранения мира Россию следует умиротворять, сомнителен в
самой своей основе», и в будущем Вашингтону «необходимо поддерживать
Британию везде, где это только возможно» 28.
Еще через три месяца Секция стратегии ГСП подвергла критике пред¬
ложения ОКСВ по формированию политики на том основании, что британский
контроль над Эгейским морем был жизненно необходим для защиты средизем¬
номорских коммуникаций и торговли и что такой контроль был «в интересах
Соединенных Штатов», поскольку «сильное Соединенное Королевство призна¬
ется в высшей степени важным для обороны Соединенных Штатов» 29. В это
же время разведка Армии США (Джи-2) высказала несогласие с докладом
о послевоенном военно-морском планировании. Ввиду слабости советского
военного флота и озабоченности СССР проблемами послевоенного восста¬
новления его авторы не предвидели «никаких серьезных политических стол¬
кновений» с Россией и вообще отрицали опасность такого столкновения «при
наличии реалистического государственного подхода». Выступая против осно¬
вополагающих тезисов этого доклада, Джи-2 предупреждала, что и после
войны Россия сохранит значительные военно-воздушные и сухопутные силы,
которые она сможет использовать на Дальнем Востоке, в Иране и Европе,
а также в состоянии будет осуществлять «политическое проникновение» в
страны Латинской Америки, а это приведет к серьезному конфликту между
нею и США. Хотя Россия на протяжении ближайших послевоенных лет,
возможно, и не предпримет широкомасштабной вооруженной агрессии,
пророчила Джи-2, ясно, что она вновь займется раздуванием во всех
капиталистических странах социальных конфликтов и переворотов, т. е. вер¬
нется к политике, которая неизбежно приведет к «серьезному политическому
столкновению с США» 30.
Правильность выводов, к которым пришел в майском меморандуме ОКСВ,
оспаривал и заместитель начальника ГСП генерал Джордж А. Линкольн. Он
подчеркивал, что уступки России с целью сохранения солидарности союзных
держав приведут к ее господству над Восточной Европой и в конечном
счете — к еще одной войне. Он также выразил сомнение в том, что
Великобритания больше не является великой державой, ведь она сохранила
в своем распоряжении «огромные ресурсы» империи и к тому же революционные
изменения в способах ведения войны — возможно, здесь имелась в виду
атомная бомба — могут в «значительной степени» изменить существующее
положение вещей. Что самое важное, Линкольн поставил под сомнение вывод
ОКСВ, что «имеет место конфликт между Британией и Россией, в то время
как вероятность конфликта между Россией и Соединенными Штатами ма¬
28 Memorandum, Lt.-Col. Paul Caraway, Deputy Chief, Strategy Section, to Chief, and Group,
«JCS 838/1, Disposition of Italian Overseas Territories», May 13, 1944, ABC 092 Italy, April 27,
1944, RG 165, NA.
29 SS 307, «Course of Action in the Balkans and Aegean», July 1, 1944, ABC 384 Sweden-Turkey,
October 25, 1944, sec. 4, RG 165, NA.
30 Memorandum Bissell and Weckerling, G-2, to Director, SPD, «Navy’s Basic Demobilization Plan
№ 3», July 27, 1944, SPD 370.01, RG 165, NA. О планах ВМФ см.: Memorandum, Admiral H. E.
Yarnell to Vice Chief of Naval Operations, «Basic Demobilization Plan № 3».— Ibidem; Operational
Archives of the Naval History Division, SPD, Series 14, Box 198, Al6—3(5), Department of the Navy,
Washington, D. С. См. также: Memorandum by Andrew Wylie, «Postwar Aims of the Soviet Navy
and Merhcant Marine», October 24, 1944; Naval History, Navy WPD, Strategic Plane Division, CNO,
Series 14, Box 195, A8-Intelligenca, October 1944 — August 1945.
64

ловероятна». Он полагал, что при агрессивном поведении России в Восточной
Европе ее столкновение с США станет весьма вероятным. Более того,
принимая во внимание «подозрительность русских, их пристрастие к одно¬
сторонним акциям и нежелание сотрудничать с союзниками», он высказал
сомнение в том, «стоит ли Россию относить к той же категории, что и
Британию», и стоит ли ОКНШ вообще заниматься вопросами такого рода.
В заключение Линкольн отметил, что Россия как союзник необходима лишь
на время войны и не следует рассчитывать на сохранение ее дружбы в
послевоенные годы. Выводы ОКСВ, сохраняя определенную ценность на время
войны, после ее окончания теряют свое значение, поскольку основаны на
сомнительных посылках. При всем том их можно будет использовать как
общую основу послевоенной политики Объединенного комитета начальников
штабов, если принять их сейчас3l.
Такая возможность стала представляться еще более вероятной после
появления июльского меморандума ОКСВ, посвященного вопросам опеки над
территориями. Хэнди информировал начальника штаба армии США генерала
Джорджа К. Маршалла 30 июля о том, что, несмотря на согласие Отдела
операций с мнением о нецелесообразности обсуждения вопросов территориаль¬
ной опеки на конференции в Думбартон-Оксе, он не разделяет предложения
Объединенного комитета по стратегическим вопросам о том, чтобы ОКНШ
в то же самое время предоставил Государственному департаменту доклад о
стратегической ситуации в послевоенном мире. Такой документ для конфе¬
ренции не был нужен и «был бы основан на сомнительных предположениях».
Двумя днями позже Министр обороны Генри Л. Стимсон, высказав свое
согласие с меморандумом ОКСВ «в целом», подчеркнул, что, по его мнению,
этот документ «был отмечен неоправданным пессимизмом в отношении бу¬
дущего Британской империи»» и что со стороны ОКНШ было бы «неразумно»
«столь подробно и в письменной форме высказываться по этому вопросу» 32.
Еще более жесткую позицию занял только что назначенный министр
военно-морского флота Джеймс В. Форрестол. «Я обнаружил, что, если
кто-нибудь из американцев предлагает, чтобы мы действовали в соответствии
с требованиями, предъявляемыми нашей безопасностью, его тут же называют
проклятым фашистом или империалистом»,— отметил он в дневниковой записи
за 2 сентября. В то же время, когда Сталин «говорит, что ему необходимы
Балтийские провинции, половина Польши, вся Бессарабия и доступ к Средизем¬
ному морю, все соглашаются с тем, что он отличный, откровенный, искренний
и очаровательный человек, так как он открыто заявляет о своих требованиях».
Вскоре после этого Форрестол начал основательную перетряску подразделений
ВМФ, занятых планированием на послевоенные годы, рассматривая Россию
как потенциального противника33.
Подозрения, которые питал в отношении русских Форрестол, в значительной
степени усилило поведение СССР после вступления в 1944 г. его вооруженных
сил в Восточную Европу, и прежде всего в Польшу. Внезапная остановка
Красной Армии на рубеже Вислы и отказ в помощи подразделениям Армии
Крайовой, сражавшимся в Варшаве, побудили посла США в СССР Аверелла
Гарримана и многих других задаться вопросом: а возможно ли послевоенное
сотрудничество вообще? Впервые «глубоко обеспокоенный» позицией и пове¬
31 Memorandum, Lincoln to Handy, «JCS 838/1», May 15, 1944, ABC 092 Italy, April 27, 1944,
RG 165, NA. См. также: Notes on JCS 162nd Meeting.
32 Memorandum, Handy to Marshall, July 30, 1944, «Fundamental Military Factors in Relation to
Discussions Concerning Territorial Trusteeships and Settlements (JCS 973)»; Memorandum, Marshall to
Handy, August 1, 1944.— OPD Exec. 17, Item 24, RG 165, NA. См. также: Memorandum by Handy,
July 28, 1944, OPD Exec. 2, Item 11.—Ibidem.
33 From the Forrestal Diaries. New York, 1951, p. 14; Davis V. Postwar Defense Policy and
the U. S. Navy, 1943—1946. Chapel Hill, 1962, p. 101 — 102, 296, n. 7.
3 Новая и новейшая история, № 6
65

дением русских, Гарриман высказал тревогу в связи с тем, что в поведении
СССР «произошел поразительный поворот» и что «эти люди опьянены своей
мощью и... полагают, что смогут навязать нам и всем остальным странам
принятые ими решения без какого-либо обсуждения». «Великодушная
позиция» США была «воспринята ими как проявление слабости и как
одобрение» и поэтому ее необходимо пересмотреть34.
Польша была не единственной восточноевропейской страной, ситуация с
которой вызывала беспокойство. Назвав внезапное объявление Россией войны
Болгарии акцией, осуществленной «за спиной» союзников, начальник Секции
стратегии Оперативного отдела Армии США Дж. Дж. Билло в меморандуме
от 5 сентября предупредил, что теперь Советы могут оккупировать эту
страну и продвинуться в южном направлении вплоть до Салоник, обеспечив
себе таким образом контроль над всеми Балканами и создав «угрозу расп¬
ространения в будущем своего влияния на Ближний Восток». А это было
бы «для Британии столь же неприемлемым, как поражение в войне с
Германией», и могло стать равно неприемлемым и для США. «Возможно,
нам придется решать, кого из союзников поддержать в определении этой
критически важной политической ситуации»,— предостерегал меморандум.
Акция, предпринятая Россией, создала «весьма серьезную возможность» осу¬
ществления Германией своей цели — достижения более легких условий мира
путем продолжения войны и «использования разногласий между ее
противниками» 35. Билло активно поддержал в декабре военную интервенцию,
осуществленную англичанами в Греции для того, чтобы воспрепятствовать
распространению влияния России. «Неудачное утверждение влияния союзников
в Греции,— предостерегал он,— открыло бы русским дверь в эту страну» 36.
Столь же отчетливый антисоветский характер имели комментарии
американских военных, имевших с русскими непосредственный контакт и
постоянно жаловавшихся на их нежелание сотрудничать и враждебность.
Генерал Дин суммировал и поддержал эти жалобы во внеочередном донесении
Маршаллу от 2 декабря 1944 г., в котором он так же, как и Гарриман,
призвал к серьезному изменению политики в отношении СССР. «Все согласятся
с тем, что сотрудничество с Россией — и сейчас, и в будущем — важно»,—
отметил он. Однако оно не будет иметь никакого смысла в том случае, если
не будет «основано на взаимном уважении и не станет двусторонним», каким
оно до сих пор не было. «Я присутствовал на бесчисленных русских банкетах,
и постепенно меня стало тошнить от русской кухни, водки и изъявлений
дружеских чувств»,— писал Дин своему начальнику. «То, насколько все эти
тосты неискренни,— просто потрясает. После этих банкетов мы посылаем
Советам еще тысячу самолетов, а они дают визу, которую задерживали
несколько месяцев. Затем мы ломаем голову над тем, какие же еще подарки
им послать, а они чешут затылки, думая, о чем бы еще нас попросить» 37.
Дин допускал, что предоставление русским «всей возможной помощи без
выдвижения каких-либо условий» было оправдано, «когда Красная Армия
сделала поворот кругом» и нужно было «любыми способами укрепить ее
боевой дух». Однако к концу 1944 г. ситуация была уже совершенно иной.
«Положение изменилось,— отмечал он,— а наша политика осталась прежней».
Кроме того, для Вашингтона было чрезвычайно важно осознать, насколько
34 Foreign Relations, 1944, IV, р. 988—990, 992—998; Harriman A,, Abel Е. Special Envoy to
Churchill and Stalin, 1941 —1946. New York, 1975, p. 340—341.
35 Memorandum, Col. J. J. Billo, Chief, SS, to Chief, S and P Group, «Declaration of War by
Russia on Bulgaria», September 5, 1944, SBC 380, USSR Bulgaria, September 5, 1944, RG 165, NA.
36 Memorandum, JJB to Chief, S and P Group, «Operations in Greece (CCS 750), December 21,
1944, ABC 384 Greece, December 20, 1944, RG 165, NA.
37 Letter, Deane to Marshall, December 2, 1944, ABC 336 Russia, August 22, 1943, Sec. I A, RG
165, NA.— Deane J. R. Op. cit., p. 84—86.
66

велики подозрительность русских и их стремление иметь как можно меньше
дел с иностранцами. «Они просто не в состоянии понять, что можно что-то
давать, ничего не требуя взамен,— отметил он в выражениях, схожих с более
ранними высказываниями Буллита,— и в результате сам факт дарения с
нашей стороны воспринимается с подозрением. В Советском Союзе не стоит
полагаться на чувство благодарности» и на любого иностранца там смотрят
«либо как на ловкого и хитрого торгаша, либо как на простофилю, достойного
презрения». Та политика, которой придерживались США, привела к тому,
что американских представителей отнесли к последней категории, поставив
их в положение, «когда они одновременно являются дарителями и просителями.
А это и недостойно, и вредно для престижа Соединенных Штатов Америки» 38.
Невзирая на такого рода заявления, Дин подчеркивал, что не выступает
за проведение враждебной политики в отношении СССР. Сами по себе
русские были «приятны» и «были бы дружелюбны, если бы смели», в то же
время «интересы» двух народов «сталкиваются мало и нет особых причин
для того, чтобы ныне и в обозримом будущем нам нельзя было поддерживать
дружественные отношения друг с другом». Дружественного расположения
русских, однако, нельзя добиться, продолжая «навязывать им себя» — эту
политику следовало заменить такой, которая «побудила бы советские власти
пойти навстречу нам». Выбор названия для нее — «всего лишь вопрос целе¬
сообразной тактики,— отметил в заключение Дин,— чтобы приобрести их
уважение и возможность работать с ними в будущем, нам следует вести
себя жестче». Месяц спустя он вновь высказал эти предостережения и
рекомендации в адресованном ОКНШ 54-страничном меморандуме, в котором
приводились многочисленные примеры нежелания русских сотрудничать с
США 39.
Несмотря на предостережения и призывы, Объединенный комитет на¬
чальников штабов продолжал поддерживать политику сотрудничества с СССР,
сформулированную Бёрнсом и Объединенным комитетом по стратегическим
вопросам. Все меморандумы, подготовленные ОКСВ в 1943—1944 гг., были
одобрены ОКНШ, внесшим в них лишь незначительные изменения, включая
те два, которые касались проблемы итальянских колоний и опеки над ними
и были направлены в Государственный департамент, где, как того и опасался
генерал Линкольн, они были восприняты как документы, отражавшие официаль¬
ную политику ОКНШ. В конечном счете они стали частью инструктивных
документов, подготовленных для Ялтинской и Потсдамской конференций40.
К началу 1945 г. Объединенный комитет начальников штабов продолжал
формально выступать против участия США в обсуждении каких-либо
территориальных вопросов, вопросов использования вооруженных сил в Во¬
сточной Европе и изменений в политике, которые могли бы привести к
трениям между союзными державами.
Почему ОКНШ не внял доводам военных, придерживавшихся иной точки
зрения, и одобрил все эти меморандумы, остается (при отсутствии документов,
относящихся к этим событием) загадкой. По всей вероятности, основным
фактором, определившим позицию ОКНШ, было то, что любой поворот к
более жесткой политике в отношении русских мог привести к конфликту,
грозившему серьезными последствиями для хода военных действий. Худшим
вариантом таких последствий стал бы, конечно, раскол Большой коалиции,
38 Ibidem.
39 Ibidem; Memorandum, Deane to JCS, «Present Relations Between the United States Military
Mission, Moscow, and the Soviet Military Authorities», January 22, 1945, microfilm Records of the
Joint Chiefs of Staaf, Reel 2.
40 Foreign Relations, 1944, т. 1, p. 699—703; Foreign Relations: The Conferences at Malta and
Yalta, 1945, p. 107—108; Foreign Relations: Conference of Berlin, t. 1, p. 264—266.
3*
67

а это, по мнению американцев, был бы желанный подарок немцам, которые
все еще продолжали упорно сопротивляться. «Они всегда рассчитывали на
разрыв между союзниками»,— отметил в этой связи Маршалл в начале
1941 г. 41 И хотя сотрудничество между союзниками в военной области
протекало далеко не гладко, оно продолжало оставаться необходимым для
успеха общего дела союзников в целом и для планов США в частности.
Операции, осуществлявшиеся СССР на Восточном фронте, были главным
предварительным условием реализации плана «Оверлорд» и последовавшего
за ним наступления в Западной Европе, поскольку лишали Гитлера возможности
перебросить подкрепления на Запад. Судя по замечанию Маршалла, они
также стали, «возможно, самым важным фактором», позволившим армии
США предпринять «рискованный шаг» — ограничить численность сухопутных
войск лишь 90 дивизиями42.
Потребность в широкомасштабном участии СССР в войне не перестала
существовать и после освобождения Франции летом 1944 г. Напротив, нужда
в нем была особенно заметна осенью и в конце этого года, когда немцы
начали контрнаступление в Арденнах, а СССР ответил на него досрочным
наступлением на Восточном фронте. Воплотить в такое время в жизнь
предложения генерала Дина и его коллег было бы слишком рискованно. Как
откровенно писал Рузвельту Леги, после того как он был ознакомлен с
предупреждениями относительно послевоенных целей СССР в Европе, «будь
они даже верны на 100%, похоже, что мы ничего не сможем предпринять
в этом отношении до тех пор, пока Гитлер не разбит» 43 44.
На необходимость скорейшего вступления СССР в войну на Дальнем
Востоке и на риск, связанный с принятием предложений Дина, указывала
также и ситуация, сложившаяся в конце 1944 г. Летом и осенью этого года
после мощного наступления японцев и вынужденного отзыва из Китая генерала
Джозефа Стилуэлла потерпели поражение и военные усилия Чан Кайши, и
американская политика в отношении этой страны. Одновременно, несмотря
на успехи в завоевании ключевых по своему значению островов, американские
войска, действовавшие на Тихом океане, продолжали сталкиваться с яростным
сопротивлением противника. С конца года японцы начали широко использовать
смертников-камикадзе, что обернулось ростом потерь среди американцев.
Ввиду сопротивления японцев и с учетом поражения китайцев быстрое и
полномасштабное вступление СССР в войну на Дальнем Востоке становилось
все более важным для достижения конечной победы над Японией. Как
отметил один из историков, «каким бы ни было состояние американо-русских
отношений в Европе, Соединенные Штаты Америки все еще нуждались в
сотрудничестве с СССР в войне с Японией»
Другим мощным фактором в пользу политики сотрудничества с СССР
являлась поддержка Рузвельта. Можно лишь догадываться о том, в какой
степени подготовленные ими меморандумы побуждали его придерживаться
этой политики и в какой степени его приверженность ей влияла на содержание
этих меморандумов. По всей вероятности, отношения между ними были
сродни симбиозу: политика президента одновременно и определяла рекомен¬
41 Notes for Off-the-Record Talk to Overseas Press Club in New York City, March 1, 1945,
George C. Marshall Papers, Pentagon Office File, Box III, Folder 49, Marshall Research Library,
Lexington.
42 Memorandum, Marshall to President, June 17, 1943, «Reduccion in Army Strength in 1943»,
Roosevelt Papers, MRF, Box 171, Roosevelt Library. См. также: Matloff M. The 90-Division Gamble.—
Command Decisions. Washington, 1960, p. 383—400.
43 Memorandum, Leahy to Roosevelt, May 26, 1944, Roosevelt Papers, PSF, Box 146, Earle Folder,
Roosevelt Library.
44 Iriye A. Power and Culture: The Japanese-American War, 1941 —1944. Cambridge, 1981, p.
220. См. также: The Entry of the Soviet Union into the War Against Japan, p. 19—44.
68

дации военных, и определялась их влиянием. Каким бы ни был этот процесс,
его результатом стала некая комбинированная и поэтому подчинявшая себе
все и вся объединенная политика Белого дома и Комитета начальников
штабов.
Играли свою роль и остатки подозрений в адрес той стратегии, которой
придерживалась в 1942—1943 гг. Великобритания, когда американским военным
приходилось вести с британскими коллегами ожесточенные споры, доказывая
им преимущество операции по форсированию Ла-Манша в сравнении с
действиями в Средиземноморье. В ходе этих споров американцы все время
подозревали, что истинной целью Лондона в Средиземноморье (хотя она
никогда открыто не называлась англичанами) были Балканы. И поэтому,
исходя как из политических, так и военных соображений, США выступили
против британской стратегии 45. К 1943—1944 гг. любое упоминание о Восточной
Европе рассматривалось американцами с подозрением, как еще одна попытка
использовать вооруженные силы США для защиты послевоенных интересов
Британии, чему они всячески противились.
И, наконец, следует отметить еще один возможный фактор — присущий
ОКНШ как любой бюрократической структуре «момент инерции» в принятии
политических решений. История декабрьского письма Дина в этом смысле
показательна: не приведя к немедленной смене курса, оно тем не менее
сыграло немалую роль в повороте, который произошел весной и летом 1945 г.
Продолжая поддерживать курс на сотрудничество, Маршалл «в целом» сог¬
ласился с комментариями Дина и направил его письмо Стимсону, который
послал его Рузвельту и обсудил с президентом его содержание 46. К апрелю
Объединенный комитет начальников штабов все-таки начал пересмотр политики
в отношении России. То же самое сделали Государственный департамент и
президент. Однако этот процесс растянулся более чем на четыре месяца, и
за это время состоялась Ялтинская конференция, произошли драматические
изменения в военной и политической ситуации, умер Рузвельт.
Какова бы ни была роль факторов, рассмотренных выше, результатом их
было то, что на протяжении 1943—1944 гг. официальные военные круги
США настаивали на проведении политики сотрудничества с СССР и стремились
избегать с ним конфликтов. Однако за рамками официальной политики
многочисленные военные, имевшие высокий ранг и положение, высказывали
серьезное несогласие с этим курсом и рекомендовали внести в него суще¬
ственные изменения. Эти офицеры продолжали действовать в том же на¬
правлении и в 1945 г. и в конце концов добились успеха: курс на сотрудничество
с СССР был свернут. Однако это произошло только тогда, когда война была
уже практически завершена, а в Белый дом вселился новый президент.
45 Staler М. A. The American Perception of British Mediterranean Strategy, 1941 —1945. New
Aspects of Naval History. Annapolis, 1981, p. 325—339.
46 Memorandum, Marshall to Stimson, December 21, 1944; Marshall Papers, Pentagon Office file,
Box 63, Folder 32, Marshall Library; Memorandum, Stimson to Roosevelt, January 3, 1945, Franklin
D. Roosevelt Papers, PSF SAFE: Russia file, Roosevelt Library; Sherry M. S. Preparing for the Next
War: American Plans for Postwar Defense, 1941 —1945. New Haven, 1977, p. 171 —172.
69

Интервью
АКАДЕМИКУ ВЛАДИМИРУ ГРИГОРЬЕВИЧУ
ТРУХАНОВСКОМУ — 80 ЛЕТ
15 июля 1994 г. исполнилось 80 лет академику Владимиру Григорьевичу
Трухановскому. Его жизненный путь — это путь одаренного человека из
народа. Рабочий-слесарь, учитель, дипломат, ученый, общественный деятель —
таковы разнообразные вехи его судьбы.
Он родился в бедной белорусской деревне, в семье агронома. Окончил
сельскую школу, семилетку в районном центре Мстиславле, затем ремесленное
училище в городе Кричеве, где за два года приобрел рабочую специальность.
В 1931 г. уехал в Ленинград и поступил на завод «Электроприбор» слеса¬
рем-механиком.
Стремление к знаниям привело молодого человека на рабфак, а затем
на исторический факультет Ленинградского педагогического института.
Получив диплом с отличием, он стал учителем истории в средней школе и
с увлечением занялся преподавательской работой.
В 1939 г. произошел радикальный перелом в жизни В. Г. Трухановского.
Из Ленинграда в Москву в распоряжение Народного комиссариата иностранных
дел (НКИД) была направлена группа молодых специалистов. Они могли
пойти сразу в аппарат НКИД на практическую работу и учиться на ходу
или стать слушателями Высшей дипломатической школы (ВДШ). Владимир
Григорьевич выбрал второй путь.
Окончание ВДШ совпало с началом Великой Отечественной войны. Вместе
со всем выпуском 1941 г. Трухановский вступил в ряды народного ополчения.
Однако вскоре большинство выпускников, и он в том числе, были отозваны
в аппарат Наркомата иностранных дел.
В начале 40-х годов объем деятельности советской дипломатии значительно
расширился. Наша страна вела войну в составе антигитлеровской коалиции,
куда входили не только великие державы, но и ряд других государств.
Выживание и победа в войне во многом зависели от прочности коалиции,
от согласования политических и военных усилий ее участников, которое
обеспечивалось дипломатическими средствами. Для этой ответственной и
напряженной работы требовались дополнительные кадры. Молодым, неопытным
еще сотрудникам НКИД давались сложные, серьезные поручения.
В ноябре 1941 г. В. Г. Трухановский в составе большой группы сотрудников
НКИД был направлен в Иран. В годы войны эта страна являлась важным
стратегическим пунктом, германские агенты готовили здесь удары по СССР
и по колониальным владениям Англии на Ближнем Востоке и в Индии. В
случае их успеха для двух союзных государств могла возникнуть реальная
опасность. С целью отвести эту угрозу в августе 1941 г. в северные провинции
Ирана вступили советские, а в южные — английские войска. По иранской
территории шла союзническая помощь СССР, поставлявшаяся через Персидский
залив и через Ирак.
Владимир Григорьевич был назначен генеральным консулом в г. Керманшах,
через который проходила важная транспортная магистраль из Ирака в
Закавказье.
Весной 1943 г. В. Г. Трухановского отозвали в Москву для работы во
70

Втором европейском (английском) отделе НКИД. Многообразная и напряженная
деятельность отдела определялась ролью Англии в антигитлеровской коалиции.
Вскоре В. Г. Трухановский становится помощником, а затем заместителем
заведующего отделом, принимает участие в подготовке и проведении мно¬
гочисленных встреч и совещаний на уровне министров иностранных дел.
Окончание войны поставило перед отечественной дипломатией новые
задачи. Речь шла о создании послевоенного устройства мира. В. Г. Трухановский
являлся участником конференции по учреждению Организации Объединенных
Наций в Сан-Франциско 25 апреля — 26 июня 1945 г., на которой было
представлено 50 стран мира. Положение заместителя генерального секретаря
советской делегации позволило ему соприкоснуться с реалиями международной
политической жизни, стать непосредственным свидетелем зарождения
принципиально новой структуры взаимоотношений между государствами.
Ту же работу Трухановский выполнял и на Потсдамской конференции,
проходившей с 17 июля по 2 августа 1945 г. Присутствуя на заседаниях
«Большой тройки», молодой дипломат собственными глазами видел, как
делается большая политика, и имел возможность не с чужих слов составить
представление о ее творцах. Так закладывались зерна будущих книг, хотя
сам автор об этом еще не подозревал.
В знак признания вклада советской дипломатии в дело победы большая
группа ответственных работников Министерства иностранных дел (МИД) была
удостоена высоких государственных наград. Указом Президиума Верховного
Совета СССР от 5 ноября 1945 г. В. Г. Трухановский был награжден орденом
Трудового Красного Знамени за успешное выполнение заданий правительства
во время Отечественной войны.
Несмотря на сложный режим работы, существовавший в послевоенные
годы в МИД, Владимиру Григорьевичу удавалось выкраивать время, главным
образом в период отпусков, для научных исследований. Результатом явилась
защищенная в 1947 г. в ВДШ кандидатская диссертация на тему «Позиция
Англии по вопросу о России на Парижской мирной конференции 1919 г.»
За год до этого в Москве было создано новое высшее учебное заведение —
Институт международных отношений при МИД СССР. Требовались препо¬
давательские кадры со знанием оперативной дипломатической работы. В. Г.
Трухановскому было предложено — по совместительству — заведование ка¬
федрой всеобщей истории. Затем он с 1949 по 1976 г. возглавлял в МГИМО
кафедру истории международных отношений. В 70-х годах в качестве про¬
фессора — в этом звании он был утвержден в 1959 г.— преподавал на
историческом факультете Московского государственного университета.
Блестящий лектор, неизменно завоевывавший признание и популярность
студенческой аудитории, Владимир Григорьевич был учителем нескольких
поколений дипломатов, воспитал целую плеяду историков-международников,
являлся научным руководителем многих отечественных и зарубежных диссер¬
тантов.
Последней его должностью в Министерстве иностранных дел была должность
заведующего отделом ООН. В 1953 г. В. Г. Трухановский перешел на работу
в Институт истории Академии наук СССР. С этого времени он становится
профессиональным историком.
За прошедшие с тех пор годы им были написаны 18 монографий и
научно-популярных книг, обширные разделы в учебниках и коллективных
трудах, многие из которых выходили под его редакцией, около 200 научных
статей. Своими трудами В. Г. Трухановский снискал широкую известность
в России и за рубежом как один из виднейших специалистов в области
новейшей истории стран Запада, истории международных отношений и внешней
политики нашей страны. Среди научных трудов академика доминируют книги
по истории Англии XIX—XX вв.; они обеспечили ему признание как ведущему
специалисту среди отечественных англоведов.
71

За опубликованную в 1958 г. книгу «Новейшая история Англии» ему
была присуждена докторская степень.
В 1968 г. Владимир Григорьевич опубликовал политическую биографию
Уинстона Черчилля, в которой сквозь призму личности исследуется эпоха.
Затем последовали его книги об Антони Идене, адмирале Нельсоне и
Бенджамине Дизраэли.
Биографический жанр стал для Владимира Григорьевича любимым. Рисуя
портреты своих героев, он раскрыл перед читателем новые грани своего
исследовательского и литературного таланта: мастерство психологической
характеристики, умение вписать отдельную судьбу в общий ход исторического
развития, способность создавать живой эффект «авторского присутствия».
Увлекательность повествования, собственный, неординарный стиль, богатство
и выразительность языка в сочетании со строгим исследовательским анализом,
с научной документальностью обеспечили биографическим произведениям
историка стойкий успех у широкого читателя. В 1977 г. В. Г. Трухановский
был принят в Союз писателей СССР.
Крупномасштабностью мышления отличаются его многочисленные работы
по истории международных отношений. Это относится даже к таким камерным
по форме публикациям последнего времени, как рецензии на книги английского
историка Р. Эдмондса «Большая тройка» 1 и академика Г. Н. Севостьянова
«Европейский кризис и позиция США»2. В обеих рецензиях автор сумел
емко сформулировать свою позицию по ключевым проблемам, дискутирующимся
сегодня в среде историков-международников в России и за рубежом. При
этом он выдвинул ряд новых важных положений, имеющих актуальное
звучание на современном этапе развития исторической науки.
Большинство работ В. Г. Трухановского выдержали по нескольку изданий
(«Черчилль» — до двадцати: четыре на русском, семь на немецком и т. д.)
и были переведены на иностранные языки — английский, французский,
китайский, итальянский, испанский, венгерский, чешский, польский, болгарский,
а также на языки народов СССР — литовский, эстонский, армянский. Согласно
данным, опубликованным в газете «Книжное обозрение» от 12 марта 1992 г.,
в книжных магазинах страны четко прослеживается неудовлетворенный спрос
на исторические произведения ряда авторов. Среди них названо и имя
В. Г. Трухановского.
Владимир Григорьевич обладает необходимым для исследователя качест¬
вом — научной интуицией. Не раз бывало, что коллеги-англоведы, получившие
доступ в открытые после долгих лет традиционного запрета британские
архивы, находили там документальные подтверждения высказанным им задолго
до этого важным предположениям и гипотетическим выводам.
Нельзя не сказать об исключительной трудоспособности В. Г. Трухановского.
Все его книги были написаны как внеплановые: параллельно он выполнял
другие ответственные задания по коллективным трудам — таким, как
«Всемирная история», трехтомный учебник по истории международных отно¬
шений и внешней политики СССР, многочисленные сборники проблемного и
юбилейного характера.
Велика была и его административная нагрузка. Наряду с заведованием
кафедрой в МГИМО В. Г. Трухановский несколько лет (с 1957 по 1960 гг.)
работал заместителем директора Института истории АН СССР по научной
части, а в связи с болезнью д. и. н. А. Л. Сидорова почти год исполнял
обязанности директора.
На протяжении 27 лет Владимир Григорьевич являлся главным редактором
журнала «Вопросы истории». Он пришел в редакцию в 1960 г. в трудный
1 Новая и новейшая история, 1992, № 2.
2 Новая и новейшая история, 1994, № 2.
72

для нее час. После разгрома в 1956 г. редколлегии, возглавлявшейся академиком
А. М. Панкратовой и Э. Н. Бурджаловым, для журнала наступило «смутное
время». Новому редактору удалось добиться искреннего уважения со стороны
коллектива, сделать обстановку в редакции творческой, а журнал — интерес¬
ным, стремящимся поднимать важные для исторической науки проблемы.
Под руководством В. Г. Трухановского журнал завоевал высокий научный
авторитет. Характерно, что только в западных странах вышло несколько
работ, в которых анализировалось (причем в основном с доброжелательных
позиций) содержание «Вопросов истории» за 60—80-е годы.
Нельзя не сказать и о том, что В. Г. Трухановский в течение многих
лет был членом редколлегии журнала «Новая и новейшая история», входил
в ее первый состав, немало сделал для становления и развития нашего
журнала и использовал опыт работы в нем, став главным редактором
«Вопросов истории». В. Г. Трухановский неоднократно выступал на страницах
журнала «Новая и новейшая история» с содержательными статьями и очерками.
За время работы в журнале «Вопросы истории» В. Г. Трухановский был
награжден вторым орденом Трудового Красного Знамени, орденами Дружбы
народов и Октябрьской революции.
Особую главу в биографии Владимира Григорьевича составляет его обще¬
ственная деятельность в международных организациях — Пагуошском
движении ученых мира (где он был членом Совета Пагуоша), Всемирной
федерации ассоциаций содействия ООН и др. Долгие годы он являлся
президентом Общества СССР — Новая Зеландия. Глубокое знание междуна¬
родных отношений, свободное владение английским языком, опыт общения
с представителями зарубежных стран, ораторский и полемический дар в
сочетании со столь ценимым на Западе остроумием позволили В. Г. Труха-
новскому установить прочные, а иногда и дружеские контакты со своими
партнерами. Некоторые из этих контактов не прерываются до сих пор,
несмотря на то, что практическое сотрудничество в рамках международных
организаций давно уже прекратилось.
Уйдя по собственной инициативе с поста редактора журнала «Вопросы
истории» в 1987 г., В. Г. Трухановский является с тех пор главным научным
сотрудником-консультантом в Институте всеобщей истории РАН. При его
активном участии в марте 1992 г. при институте была создана соответствующая
духу времени авторитетная творческая Ассоциация российских англоведов
«Английский клуб: история, культура, бизнес». Президентом ассоциации был
избран Владимир Григорьевич.
Важным признанием научных заслуг В. Г. Трухановского явилось его
избрание 11 июня 1992 г. действительным членом-академиком Российской
академии наук (членом-корреспондентом АН СССР он являлся с 1964 г.).
Юбилейный для Владимира Григорьевича 1994 г. был ознаменован выходом
в свет очередной книги — «Бенджамин Дизраэли или история одной невероятной
карьеры». Уйдя и на этот раз в новую для себя эпоху, автор посвятил свое
исследование золотому «викторианскому» веку английской истории, станов¬
лению Великобритании — мощной мировой, империи, ее роли в сложной
системе альянсов и конфронтаций между государствами того времени. Написан¬
ная с блеском и мастерством книга оказалась неожиданно актуальной благодаря
своей ключевой теме: жажда власти оправдывает себя лишь тогда, когда
одержавший победу властитель печется о могуществе и национальном до¬
стоинстве своей страны, о благе народа.
80-летний рубеж для академика Владимира Григорьевича Трухановского —
не только пора богатого жизненного опыта, зрелости и мудрости, а еще и
пора творческого расцвета.
Редколлегия и коллектив редакции журнала сердечно поздравляют
Владимира Григорьевича с юбилеем и желают ему крепкого здоровья и
новых научных свершений.
73

Редакция журнала обратилась к Владимиру Григорьевичу с просьбой
поделиться с нашими читателями своим жизненным, общественным и научным
опытом.
ОТВЕТЫ АКАДЕМИКА В. Г. ТРУХАНОВСКОГО
НА ВОПРОСЫ РЕДАКЦИИ ЖУРНАЛА
— Первый вопрос традиционный: откуда вы родом? Расскажите о
своем детстве, семье, предках.
— Родился в Белоруссии, в соответствии с горькими реалиями сегодняшнего
дня — за границей. Деревня моего детства — Ботвиновка — располагалась в
той части Могилевской губернии, которая граничит со Смоленщиной, поэтому
родным языком большинства моих односельчан был русский.
Деревенские жители вопросами генеалогии интересовались мало, да и
бурные годы, на которые пришлось мое детство, не стимулировали такого
интереса. Знаю только историю моего деда Трухановского, как рассказывал
ее отец. После усмирения польского восстания 1863—1864 гг. через Белоруссию
из Польши шли обозы с повстанцами и их семьями, осужденными на высылку
в Сибирь. Один такой обоз остановился на ночевку в имении Смольяны,
принадлежавшем помещику Энгельгардту. Наутро обнаружилось, что мальчик
лет шести—восьми остался без родителей — они умерли в пути или на
ночлеге. Один следовать с обозом он не мог, и его приютили в имении.
Вырос дед среди дворни, был ночным сторожем в Смольянах, женился на
местной девушке, народил много детей и среди них сына Григория Ип¬
политовича. Просвещенное семейство Энгельгардтов стремилось внедрять в
своем имении последние достижения сельскохозяйственной науки. В Смольянах
была открыта сельская школа с агрономическим уклоном. Отец ее окончил,
и знания, полученные за четыре года учебы, позволили ему в дальнейшем
работать агрономическим старостой, а затем — до конца жизни агрономом-
практиком. Скончался он в декабре 1944 г. в возрасте 66 лет. Сказались
тяжелая жизнь в условиях немецко-фашистской оккупации и неоднократные
допросы в гестапо: кто-то донес, что его сын — «комиссар».
Мать мою, Анну Николаевну, родом из крестьянок, война застигла в
Ленинграде; на протяжении блокады она жила у моей сестры Зои и умерла
в феврале 1942 г. от голода, обретя последний приют на Пискаревском
кладбище.
Из деревенской жизни больше всего запомнились мои домашние обязанности.
Одна была ненавистная — пасти корову Буланку. Сон на заре самый сладкий,
а мать уже расталкивает, пора выгонять корову. Белорусские летние зори
холодные, роса крупная, как горох. Босые ноги от мокрой травы коченеют,
и можно согреться только ступив в теплую коровью лужицу.
Другая обязанность приятная — пилить и колоть дрова для печки; до сих
пор с удовольствием занимаюсь этой работой на даче. Любил удить рыбу,
ловить раков, кататься по озеру на лодке-плоскодонке, которую сам сколотил
под отцовским руководством.
По условиям работы мой отец, а вместе с ним и семья, переезжал из
деревни в деревню, и я вынужден был переходить из одной школы в другую.
Никаких книг у нас в семье не было, тем более детских. Читать что-то
помимо учебников я начал только в ремесленном училище. Первой книгой
был журнал «Всемирный следопыту, очень мне нравился. Я выпросил у отца
деньги и подписался на журнал.
Отец мечтал дать мне хорошее образование и потому после окончания
ремесленного училища послал работать и учиться в Ленинград, где меня
приютила его дальняя родня.
— Ленинград, вероятно, поразил Вас? После сельской жизни и вдруг
большой город?
74

— Поразил — не то слово. Я очутился в другом мире. Счастлив был
своим первым жильем. Сейчас много говорят о кошмаре коммуналок. С
моими теперешними представлениями и привычками я бы, наверное, в том
же духе мог отозваться о моей ленинградской квартире. Но тогда мне моя
клетушка — переделанная под жилье ванная комната, представлялась дворцом,
а городская кровать после жесткой деревенской лавки — царским ложем.
Удивительным казалось все: и величественные здания, и транспорт на
улицах, и огромный завод. Но главное — люди. И родственники, у которых
я жил, и рабочие из механического цеха, где я работал в три смены, были
обычными ленинградцами, простыми и скромными людьми, но насколько же
выше меня в интеллектуальном отношении они стояли. Даже язык у них
был совсем другой.
Я быстро понял, что смогу подняться до их уровня, только если буду
учиться, и с головой ушел в книги: брал их в библиотеках, у знакомых,
кое-что покупал в букинистических лавочках на Литейном. Очень скоро
испортил чтением глаза, с тех пор у меня сильная близорукость.
Отдельное воспоминание — завод «Электроприбор». До сих пор помню
свой рабочий номер — 5748; я вешал его на табельную доску в проходной.
Работать в механическом цеху было интересно: станки все новые, заграничные,
с виду очень красивые. Особенно мне нравились их звучные названия:
«Цинциннати», например.
Среди рабочих было много молодежи. В обеденный перерыв за десять
минут съедали чечевичную кашу — почему-то она мне запомнилась,— и еще
20 минут веселились в заводском скверике, заросшем бурьяном. Одежда у
всех была плохонькая, но никого это особенно не заботило. С уважением
относились к старым опытным рабочим, мастерам своего дела, обучавшим
нас ремеслу и рабочей этике.
— А что определило выбор Вами вуза?
—• Я со времен мстиславльской семилетки полюбил уроки истории. Хорошая
была там учительница, она не только заметила мой интерес к предмету, но
и поощряла его. Как я был горд, когда она поручила мне перед всей школой
сделать доклад по истории Белоруссии в связи с десятилетием образования
БССР. Помню, как слушатели изнемогали от жары, учительница волновалась
и ежеминутно смотрела на часы, а я говорил, говорил и никак не мог
остановиться.
Хоть я и выучился потом на слесаря и работать на заводе мне нравилось,
ни техника, ни естественные науки меня не привлекали. А с приездом в
Ленинград, в город, где каждый камень дышит историей, всякие колебания
в выборе профессии отпали сами собой. Поступив в институт, я стал читать
исключительно историческую литературу и даже начал составлять собственную
библиотечку. Денег, правда, было мало, зато книги тогда были дешевые.
Самообразование для меня на всех этапах играло большую роль, чем
официальные занятия. Наиболее сильным впечатлением за все годы учебы
остались лекции академика Е. В. Тарле в Высшей дипломатической школе.
— Чем же запомнились Вам эти лекции?
— Тарле говорил о событиях прошлого так, как будто перед его глазами
в красках стояла живая картина происходившего, и он лишь описывал то,
что видел. И об исторических деятелях Евгений Викторович рассказывал
как о хороших знакомых. В его изображении они представали живыми
людьми с различными характерами, способностями и складом мышления.
Этому подходу я старался следовать в дальнейшем, когда работал над серией
своих биографических книг.
Помню такой эпизод. В лекции по внешней политике России XIX в.
Тарле рассказывал об участии российского канцлера А. М. Горчакова в
Берлинском конгрессе 1878 г. Он относился к канцлеру с симпатией и
75

охарактеризовал его так: «Горчаков был очень умным человеком, что не
часто встречалось среди русских дипломатов».
Впоследствии я сам занимался изучением Берлинского конгресса и полностью
солидарен с мнением Тарле о Горчакове. Но речь о другом. Сразу после
лекции было созвано заседание парткома ВДШ. Вскоре распространился слух
о том, что группа активистов отправила наркому В. М. Молотову письмо с
жалобой на поведение Тарле, в недопустимых выражениях отзывавшегося о
русском народе. В следующие два дня лекции Тарле оказались отмененными
под благовидными предлогами, однако на третий день он вновь продолжил
чтение своего курса. Рассказывали, что пришел ответ от Молотова: «Не
мешайте Тарле работать!».
Вспоминаются лекции и другого популярного в ВДШ профессора члена-
корреспондента АН СССР Евгения Александровича Коровина, который читал
международное право. Читал в буквальном смысле артистически. На его
лекции приходили, чтобы получить не только знания, но и удовольствие.
Суть предмета постигалась как бы сама собой при помощи увлекательного
повествования с обильными примерами из практики международного права.
Мастерские приемы Коровина я старался держать в памяти, когда сам
выступал в качестве лектора.
— Создается впечатление, что второй вуз имел для вашей дальнейшей
жизни большее значение, чем первый.
— Совершенно верно. Два года учебы в ВДШ дали мне очень многое в
плане конкретных профессиональных знаний, значительного расширения
эрудиции и общего интеллектуального роста.
К работе в Высшей дипломатической школе были привлечены наиболее
квалифицированные специалисты — профессора и преподаватели иностранных
языков. Наша группа по изучению английского языка состояла всего из трех
человек и занималась ежедневно по нескольку часор, не считая обширных
домашних заданий. Я хорошо освоил чтение и перевод политической лите¬
ратуры, газет. В этой сфере мне моего знания языка хватало. Однако
достаточный навык устной речи пришел лишь годы спустя. Не слишком
оттачивалось и произношение, хотя мой английский всегда хорошо понимали.
Справляться с домашними заданиями по языку, да и по другим предметам
было трудно, особенно в первый год. Жили мы в общежитии на углу
Кузнецкого моста и Лубянки, в здании, перед которым стоял памятник
Воровскому. Десять—двенадцать человек размещалось в огромной комнате
под самым куполом крыши. Было, конечно, очень шумно. В памяти запе¬
чатлелась повседневная картина: на кровати, по-турецки скрестив ноги, сидит
слушатель-китаист и в полный голос зубрит китайские глаголы, а соседи
весьма оживленно реагируют на их не всегда приличное русское звучание.
На следующий год неперспективных слушателей из нашего набора
отчислили. Тем же, кто подавал надежды, улучшили бытовые условия. Я
оказался в комнате на четверых, и заниматься по вечерам стало легче.
Второй год в Высшей дипломатической школе запомнился как самый пло¬
дотворный за все время моей учебы.
Последние дни в ВДШ пришлись на июнь 1941 г. Политическая атмосфера
была сильно наэлектризована: опасность войны ощущалась осязаемо. И все
же в душе теплилась надежда — вдруг еще как-либо обойдется без войны.
У меня с каждым днем эта надежда таяла. Мы пользовались материалами
ТАСС из зарубежной печати, а они оставляли самое тревожное впечатление.
По утрам мы шли из общежития в ВДШ на Большой Козловский переулок,
по Большому Комсомольскому переулку и по Кировской улице. И вдруг я
стал замечать, что окна в полуподвалах заделывают массивными деревянными
щитами, обтянутыми листовым железом. Это было дыхание войны — срочно
готовились бомбоубежища. Вскоре на Кузнецком мосту мы увидели закра¬
76

шенную белой краской кромку тротуаров. Стало ясно, что это на случай
затемнения.
Выступление Молотова с сообщением о начале войны я слушал по
уличному репродуктору у гостиницы «Метрополь». Привычная жизнь обор¬
валась, все думали об одном: что же теперь будет? Помню, как вечером 22
июня в общежитии говорили о том, что рассчитывать на поддержку Англии,
а следовательно, и США нельзя, ведь переговоры о союзе с Англией и
Францией летом 1939 г. оказались сорванными. Гадали, с какой миссией
прибыл в мае 1941 г. в Англию Рудольф Гесс — представитель Гитлера, и
договорится ли он с англичанами. Угнетала мысль о нашем одиночестве
перед лицом страшного врага.
А назавтра в шесть утра радио передало заявление У. Черчилля: «Мы
поможем России и русскому народу всем, чем только сможем. Опасность для
России — это опасность для нас и для Америки». Мы слушали его слова в
нашей комнате в общежитии и восприняли их с огромным духовным облег¬
чением.
В самом начале июля в маленьком клубе Наркомата иностранных дел,
который помещался на втором этаже в том же здании, что и общежитие,
проходила запись в народное ополчение. Записались все выпускники ВДШ
и большинство сотрудников НКИД. Наркомат обезлюдел. И тогда начался
выборочный отзыв из ополчения и в дальнейшем даже с фронта.
Я уже получил извещение о том, когда мне надлежит явиться в одну из
московских школ для перехода на казарменное положение, но отправиться
туда не успел: был отозван в распоряжение НКИД. Несколько моих товарищей
по ВДШ погибли в ополчении; их имена значатся на мемориальной доске
в здании Дипломатической академии на Большом Козловском.
В НКИД я получил назначение во «вторую Европу» — так и поныне
называют мидовцы Второй европейский отдел, ведавший Англией. Меня
определили туда еще до окончания ВДШ, там я проходил практику, оттуда
через четыре месяца был послан на работу в Иран, где приходилось иметь
дело с английскими представителями, а в 1943 г. вновь вернулся во «вторую
Европу».
— Принесла ли дипломатическая служба пользу Вам как историку?
— Работа в МИД была отличной школой. Система международных отно¬
шений — это своего рода театр, и мне довелось увидеть изнутри то, что
скрывалось за закрытым занавесом, а иногда даже и за кулисами. Неоценимое
значение для меня как англоведа имела возможность наблюдать многие
процессы вблизи: как делается внешняя политика Англии, как строятся ее
отношения с разными странами, как действуют ее государственные руко¬
водители.
Мне часто приходилось встречаться с английскими представителями. Сна¬
чала в Иране, где я столкнулся с «живой Англией» в лице ее консульских
работников, военных, бизнесменов и сотрудников спецслужб. Самое сильное
впечатление на меня произвел британский военный представитель в порту
Бендер-шахпур. Я был поражен видом этого майора в лишенной минимального
комфорта обстановке, при отсутствии всякой санитарии и при большой
служебной загруженности: в элегантном мундире с иголочки, со стеком в
руке, и при нем две собаки с длинной белоснежной шерстью. Они выглядели
еще более ухоженными, чем их хозяин.
Впоследствии, работая во Втором европейском отделе наркомата, а затем
Министерства иностранных дел, я вплотную познакомился с английскими
дипломатами, наблюдал вблизи представителей правящих кругов, приезжавших
в нашу страну. Забавно, однако, что на земле «туманного Альбиона» мне
удалось в первый раз побывать лишь после ухода из МИД в качестве
туриста.
Опыт работы в МИД помог мне избавиться от той фетишизации архивного
77

документа, которая присуща иногда исследователям. Через мои руки прошло
множество дипломатических документов — и наших, и зарубежных, некоторые
из них я сам составлял. Впоследствии все они отложились в архивные фонды.
Однако далеко не каждый документ отражает правду, а тем более всю
правду. Поэтому своим ученикам я обычно советую: не подменяйте
цитированием архивных источников исследовательский анализ.
Меня часто спрашивают: как вы, редактируя журнал «Вопросы истории»
и одновременно заведуя кафедрой в Московском государственном институте
международных отношений (МГИМО), умудрялись при этом так много писать?
И здесь я обязан мидовской закалке. Ответственные документы приходилось
писать срочно, в любое время дня и поздно ночью, не ожидая вдохновения
и не всегда в подходящей обстановке.
Выработалась и своя система: сначала составляю подробный план, размечаю
количество страниц и срок написания и стараюсь строго его выдерживать.
Весьма пригодился также для экономии времени необходимый при составлении
дипломатического документа навык точной и емкой формулировки.
Особой требовательностью и придирчивостью к формулировкам отличался
Вышинский, бывший до 1949 г. заместителем Молотова, а затем сменивший
последнего на посту министра иностранных дел.
— Вы долго работали с А. Я. Вышинским. Ваши впечатления о нем?
— Биография Вышинского известна. Находиться под его началом было
очень трудно. Личностью он был весьма’ неприятной, но работал много и
старательно.
Режим работы в МИД тогда полностью копировал кремлевский. Покончишь
с делами в два часа ночи, к половине третьего доберешься до дому, и тут
же телефонный звонок. Ехидный голос Вышинского: «Вы уже устали? А не
могли бы Вы приехать на пару часиков, чтобы закончить ,с таким-то вопросом?
Машина за Вами уже ушла».
Сам он отличался большой выносливостью и любил подчеркивать это.
Как-то в конце 40-х годов — ему было тогда далеко за 60 — его помощник
в поздний ночной час предложил прервать работу, поскольку Вышинский
лишь недавно перенес операцию по удалению аппендицита. «Не говорите
ерунды,— оборвал его Вышинский.— Я вполне здоров. Вот вы можете переплыть
Дунай? А я еще месяц назад его переплывал».
У Вышинского была такая манера: свои выступления — на Генеральной
ассамблее ООН, , например,— он поручал писать четырем работникам сразу.
Каждый готовил свой вариант. Когда написанное приносили, он неизменно
раскритиковывал все четыре текста в пух и прах, при этом не стеснялся в
выражениях. На моих глазах Вышинский швырнул профессору В. М. Хвостову —
будущему академику, работавшему тогда в МИД,— подготовленный им до¬
кумент со словами: «Заберите ваше профессорское г...!». Всех четверых он
заставлял переделывать свои варианты и после переделки говорил: «Теперь
лучше. Но пока это еще не годится. Идите и доведите материал до готовности».
Изучив привычки Вышинского, мы обычно делали так: в третий раз
приносили ему тот текст, который был им забракован с первого захода.
«Вот видите, вы же умеете работать, когда захотите,— говорил он.— На этот
раз получилось».
Брал наши тексты и писал свой собственный, совершенно отличный от
них вариант. Однажды, в редкую для Вышинского минуту благодушия, мы
спросили, зачем нужны наши усилия, если все равно свои выступления он
пишет сам. «Как вы не понимаете, это очень важно,— ответил он.— Я
отталкиваюсь от ваших тезисов, они будят мою мысль».
Вышинский страшно боялся Сталина. Ездил к нему на доклад по четвергам
и уже загодя, в ожидании этой встречи, приходил в дурное настроение. Чем
ближе к четвергу, тем мрачнее и раздражительнее он становился. Мне
казалось, что, уезжая на аудиенцию к Сталину, он никогда не был уверен,
78

что вернется с нее обратно. А в пятницу, когда все уже было позади,
позволял себе на пару дней расслабиться. Опытные люди знали, что именно
в эти дни следовало докладывать ему наиболее сложные дела и обращаться
с просьбами по личным вопросам.
В раздражении Вышинский мог сказать своим подчиненным все, что
угодно. Я слышал, как он обещал одному сотруднику бубновый туз на спину.
Мне он однажды пригрозил: «Я вас в лагерную пыль сотру». Вина моя
заключалась в том, что я показал одной английской делегации — кстати, в
полном соответствии с утвержденной свыше программой визита — Институт
нейрохирургии Н. Н. Бурденко. Почему-то это донельзя рассердило Вышинско¬
го. Правда, на моей памяти ни одна из его угроз не была приведена в
исполнение.
— Вы и ваши коллеги боялись этих угроз?
— Конечно, боялись. Но это отнюдь не значит, что мы работали в МИД
из-под палки. Чувствовали огромную ответственность, огромный интерес к
своему делу. Не променяли бы его ни на какое другое. Мы гордились своей
работой, своей страной.
— Вы участник конференции в Сан-Франциско, на которой была уч¬
реждена Организация Объединенных наций. Чем Вам запомнилось это
событие?
— Прежде всего вспоминается настроение того времени — пожалуй, такого
чувства общего подъема, окрыленности, как весной 1945 г., не довелось
испытать никогда. Наши войска двигались по территории врага, со дня на
день ждали взятия Берлина.
То, что меня включили в многочисленную делегацию, готовившуюся к
отлету на конференцию, добавляло радости: еще бы — стать участником
исторического события такого масштаба! Хотелось, конечно, и увидеть своими
глазами Америку. Вдруг, за неделю до отлета,— печальная весть: умер
президент США Франклин Рузвельт. Из членов «Большой тройки» он был
самым активным поборником создания ООН — хотел, видимо, достичь того,
что не удалось его предшественнику Вудро Вильсону, ведь созданная последним
после первой мировой войны Лига наций оказалась неприемлемой для США.
Думали, что конференцию отменят. Но все сроки остались в силе, и вскоре
с московского Центрального аэродрома, помещавшегося на Ходынском поле,
на месте теперешнего Аэровокзала, поднялись в воздух семь военно-транс¬
портных самолетов во главе с «Летающей крепостью» с министром иностранных
дел Молотовым на борту. Летели через Казань, Новосибирск, Якутск, на
Аляску только днем, по ночам летчики отдыхали. Спустя шесть суток прибыли
в Сан-Франциско.
Когда нас из аэропорта на машинах доставили в первоклассный отель
Сан-Фрэнсис, его огромный холл был до отказа забит жителями, а главное
жительницами города. Они хотели своими глазами посмотреть на «этих
легендарных русских». Толпа в светлой пестрой одежде (здесь, в отличие от
холодной Москвы, уже было лето в полном разгаре) расступилась, и мы шли
по узкому проходу к лифтам в тяжелых драповых пальто и велюровых
шляпах — точь-в-точь, как показывают русских в комедийных западных
фильмах. Чувствовали себя при этом, надо сказать, весьма неловко.
Вообще отношение к нам рядовых американцев — самое сильное мое
впечатление от Сан-Франциско. По двое, по трое члены делегации посещали
многочисленные собрания жителей города. Когда после встреченных вежливыми
аплодисментами голливудских звезд на сцену приглашали нас, зал разражался
восторженными овациями. На русских обрушивался шквал дружеских
приветствий. Мы смущенно переминались на сцене под лучами прожекторов,
не представляя, как себя держать. Но это не имело никакого значения.
Приветствовали не нас — нас никто не знал. Приветствовали великую Россию,
которую знали все.
79

По-своему выражал симпатии к нашей стране персонал кафе самообс¬
луживания, где часто обедали рядовые члены делегации. При нашем появлении
в дверях слышался возглас: «Рашнз каминг!— Русские идут!», и девушки на
раздаче накладывали в наши тарелки чуть ли не тройные порции О
проявлениях подобных чувств к России можно рассказывать долго.
Открытие конференции состоялось в здании мемориального Оперного
театра — оно было выстроено в память погибших в первой мировой войне.
Теперь, в век телевидения и бурных международных контактов, такие форумы
не в диковинку. Тогда же зрелище разноименной, разноязычной толпы
поражало. В ее восторженно-приподнятом настроении, во взаимном радостном
дружелюбии как бы светился отблеск Победы.
Вступительную речь произнес новый президент США Гарри Трумэн.
Чувствовалось, что он весьма неравнодушен к вниманию аудитории. Когда
стихли аплодисменты после его речи, Трумэн призывно заулыбался, глядя
в зал, и слушатели вновь захлопали. Так повторялось три раза. Наконец,
государственный секретарь США Эдуард Стеттиниус, наблюдавший за происхо¬
дящим из-за кулис, не стерпел: четким солдатским шагом он прошел через
всю авансцену к трибуне, взял президента под руку и увел со сцены под
особенно бурные аплодисменты.
Многочисленные комитеты, комиссии работали над согласованием текста
Устава ООН, проект которого был подготовлен заранее, в процессе многолетних
переговоров. Кроме работы в качестве помощника, а затем заместителя
генерального секретаря делегации, я участвовал в заседаниях комитета по
международной опеке, где решался вопрос о будущем колониальных территорий.
На заседаниях комитета мне в течение двух месяцев пришлось близко
наблюдать английского министра по делам колоний лорда Крэнборна. Это
был представитель высшей британской аристократии, выходец из рода лордов
Сесилей — последние были заметными действующими персонажами английской
истории на протяжении ряда веков. В его поведении своеобразно сочетались
прирожденный аристократизм и подчеркнутая скромность. Крэнборн с большим
искусством отстаивал позицию английского правительства, сформулированную
Черчиллем в его знаменитой фразе: «Я стал первым министром короля не
для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи».
Лорд Крэнборн действовал совместно с представителями доминионов, из
которых наиболее активным был министр иностранных дел Австралии Герберт
Эватт. Темпераментный оратор, он с азартом вступал в дискуссию по любому
вопросу. В конце конференции Эватту единогласно вынесли признательность
за энергичное и умелое отстаивание прав средних и малых народов в
отношениях с великими державами.
В вопросе о судьбе колоний у англичан сохранялись серьезные расхождения
с американцами, заинтересованными в получении новых возможностей на
территории Британской империи. В итоге дипломатической борьбы конференция
приняла формулу, близкую к предложенной СССР: система опеки ООН
должна вести подопечные территории «в направлении к самоуправлению и
независимости».
Торжественным событием стало подписание Устава ООН. Кроме страны
его подписывавших документ делегатов, для участия в процедуре приглашалось
пятеро из числа советников делегации. Я был одним из советников, пригла¬
шенных от советской стороны. От имени Советского Союза Устав подписал
наш посол в США А. А. Громыко (Молотов, как и ряд других министров
иностранных дел, улетел из Сан-Франциско раньше, после согласования
основного вопроса — проблем безопасности).
— Вероятно, еще больший след оставило в Вашей памяти участие в
открывшейся в следующем месяце Потсдамской конференции?
— Это было, несомненно, наиболее важное событие в моей мидовской
жизни. Когда мой непосредственный начальник, заведующий Вторым евро¬
80

пейским отделом К. В. Новиков сказал мне по возвращении из США: «Ну,
теперь собирайтесь на Берлинскую встречу», я решил, что он меня просто
разыгрывает. Не мог поверить. Тогда Кирилл Васильевич вынул из сейфа
список нашей делегации, показал мне мою фамилию: «Смотрите, утверждено
инстанцией» (такая формулировка была принята в МИД). На первой странице
документа в левом верхнем углу синим карандашом редкими буквами было
написано «Сталин».
Из Москвы нас доставили в Германию по воздуху — на «дугласах». С
летного поля на военных легковых машинах быстро перевезли в Бабельсберг —
пригород, где располагались виллы немецкой знати, писателей, актеров,
художников. Игра случая сохранила эти виллы в целости и сохранности,
когда советские войска штурмовали Берлин и вокруг бушевал смерч стали
и огня. Каждая делегация имела в Бабельсберге свой обширный сектор, где
она размещалась и постоянно находилась все время вне официальных заседаний.
Нас поместили в виллу вдвоем с еще одним сотрудником МИД, он занял
первый, я — Второй этаж. Когда через много лет я посмотрел фильм «Сем¬
надцать мгновений весны», то решил, что именно на нашей вилле снимались
кадры загородного жилья Штирлица.
Война пощадила и замок Цецилиенхоф — резиденцию германских
кронпринцев, где проходили заседания конференции. Как только ее работа
началась, сразу же обнаружились некоторые черты характера главных
участников Берлинской встречи. Эти черты находили отражение даже в том,
как члены «Большой тройки» приезжали на заседания.
В первый же рабочий день наше внимание неожиданно привлек шум, рев
моторов и грохот выхлопов, похожий на стрельбу. Грохот нарастал, и вскоре
ко входу в левое крыло проследовал внушительный кортеж — мотоциклы со
снятыми глушителями, грузовики с автоматчиками, черные машины с
охранниками как внутри, так и гроздьями висевшими на подножках. Затем
следовал автомобиль с Трумэном, после которого все повторялось в обратном
порядке и завершалось мотоциклистами.
Черчилль подъезжал спокойнее: были и мотоциклисты, и грузовик с
автоматчиками, и машины со специальной охраной, но все это без излишнего
шума и грохота.
Сталин подъезжал с обратной стороны здания. Между кромкой воды озера
и стеной здания замка по дорожке из гравия почти бесшумно проезжали
три черные большие легковые машины. Из средней выходил Сталин в
сопровождении некоторых членов делегации и входил в дверь, выводившую
в сравнительно небольшой, вытянутый прямоугольником холл — там собирались
все наши сотрудники, которые должны были присутствовать в зале заседаний.
В центре холла находилась тумбочка и на ней черный телефон, рядом стоял
генерал-полковник. Сталин спрашивал у него: «Ну как, союзники прибыли?».
Генерал отвечал: «Прибыли». Еще через минуту-две сообщал: «Направляются
в зал заседаний. Можно проходить». Наши товарищи двигались к двери и
почти всегда оказывались в зале одновременно с американцами и англичанами.
До сих пор не понимаю, как достигалась такая синхронность.
Когда закрывалась дверь за нашим последним сотрудником, генерал, чуть
выждав, снимал трубку телефона и произносил одну и ту же неизменную
фразу: «Лаврентий Павлович, докладывает генерал-полковник Круглов.
Прибыли. Все в порядке. Началось заседание». Мы, т. е. средний персонал,
были убеждены, что это действовал прямой провод с Москвой. Здесь, в
Германии, никто Берию не видел. Правда, в последние годы появились
утверждения, что Берия жил в Бабельсберге на вилле Сталина.
В зале заседаний за круглым столом размещались 15 человек, по пять
от каждой страны. Глава делегации сидел в кресле, остальные на стульях.
С советской стороны за столом обычно сидел А. А. Громыко рядом с
американской делегацией, затем переводчик В. Н. Павлов, далее И. В.
81

Сталин, В. М. Молотов и, наконец, А. Я. Вышинский, справа от него была
английская делегация. Трумэна сопровождал Дж. Бирнс, не так давно
сменивший на посту своего предшественника — государственного секретаря
Стеттинуса. С Черчиллем сидели министр иностранных дел А. Иден и лидер
лейбористской партии К. Эттли. Небольшое число советников и других
сотрудников занимали второй ряд стульев за своими делегатами.
В нашей делегации во втором ряду сидели посол в Англии Ф. Т. Гусев,
помощники Молотова и Вышинского, заведующие основными отделами МИД,
генеральный секретарь делегации Новиков, а также советники, менявшиеся
в зависимости от рассматриваемых вопросов.
Мое место было рядом с Новиковым. Иногда во время заседания приходилось
несколько раз выходить из зала в комнаты, где размещался технический
аппарат делегации: по ходу дискуссии требовалось представить дополнительные
документы и справки или нужно было организовать срочный перевод рас¬
пространяемых на конференции материалов, их перепечатку и т. п.
На первом пленарном заседании со мной получился курьез. Я вошел в
зал заседаний через несколько минут после того, как все расселись. Прямо
передо мной оказалось кресло Сталина, он сидел ко мне спиной. И вдруг
я увидел большой круглый просвет в его волосах. А ведь мы все тогда
привыкли к парадным портретам, где он был изображен с густой блестящей
шевелюрой. Лысина у Сталина! Это было для меня просто шоком.
От изумления я застыл, как вкопанный, и вид, наверное, имел нелепейший.
Сидевший напротив Трумэн заметил мою растерянную физиономию и начал
весело меня разглядывать, стараясь понять, что же происходит с этим русским.
Бдительный Новиков резко дернул меня за рукав и усадил на место. Но
Трумэн тот смешной инцидент запомнил и всякий раз, видя меня в зале,
улыбался как старому знакомому.
На конференции обсуждалось множество вопросов: будущее Германии,
обустройство послевоенной Европы, какой будет Польша, ее границы и многое
другое. Казалось, что всем трем участникам конференции присуще стремление
к компромиссу. Однако вскоре обнаружилось, что это далеко не так: ветры
«холодной войны» были уже не за горами.
Члены «Большой тройки» по-разному вели себя за столом переговоров.
Трумэн был в хорошем настроении, озирался по сторонам, рассматривал
окружающих и, казалось, не особо вникал в суть споров. Зато его помощники
были начеку и усердно отстаивали интересы США. В это время позиция
американцев ужесточилась, они чувствовали прочность своего положения и
старались максимально ее использовать.
Черчилль был раздражен, заметно нервничал. Очень многословный, он
говорил, упершись тяжелым взглядом в стол перед собой. Причина его
состояния была ясна: создатель антигитлеровской коалиции, ее лидер, Черчилль
с 1943 г. утратил свою ведущую роль в «Большой тройке». Соотношение
сил изменилось. Теперь лидировали США, второе место занял Советский
Союз. Вопреки прогнозам союзников он пришел к финишу не обескровленным,
а напротив, набравшим небывалую военную мощь. В Потсдаме среди западных
генералов ходили такие разговоры: «Русским нужны только ботинки, чтобы
достичь Ла-Манша, и только приказ, чтобы дойти до Бискайского залива».
Угроза применения силы с советской стороны ни разу не прозвучала на
конференции, но в поведении Сталина чувствовалось, что он рассматривает
военную мощь СССР как важный козырь в переговорах. В качестве второго
козыря он использовал обещание вступить в войну с Японией (на чем
настаивали американцы, стремясь спасти жизни своих солдат). Сталин держался
спокойно, уверенно. Раскуривал «Герцоговину Флор», пачка которой всегда
лежала перед ним на столе, и внимательно слушал все выступления, пристально
глядя на оратора. Когда оппоненты возражали ему (чаще всего это был
Черчилль, темпераментно провозглашавший: «Нет, мы никак не можем принять
82

это русское предложение!»), Сталин индифферентно замечал: «Ну, что ж,
нам не к спеху; подождем, пока вы будете готовы».
Однажды удалось как будто достигнуть договоренности по острому вопросу,
и Черчилль взялся сформулировать ее к завтрашнему дню на бумаге, чтобы
утвердить затем соответствующий официальный документ. Утром он читает
свой текст и спрашивает: «Утверждаем?». Сталин просит прочесть еще раз,
помедленнее. Английский премьер читает снова. Пауза. «Так мы договаривались
вчера,— волнуется Черчилль,— и сейчас можно это утвердить». «На слух
хорошо,— отвечает неторопливо Сталин,— но надо вчитаться. Давайте рас¬
печатаем документ, раздадим делегациям и затем вернемся к этому вопросу».
К этому вопросу уже никогда не вернулись: Черчилль понял, что Сталин
передумал.
— Но ведь Черчилль присутствовал на конференции не до конца?
— Да, он вынужден был покинуть ее в связи с результатом парламентских
выборов. Это был случай, когда все мировые лидеры оказались неспособными
сделать правильный прогноз об исходе избирательной кампании в Англии.
Выборы проходили 5 июля 1945 г., но объявление результатов было отложено
на три недели, чтобы учесть голоса солдат, находившихся за пределами
Англии. Участники Потсдамской конференции согласились сделать перерыв
после девятого пленарного заседания, чтобы Черчилль мог присутствовать
26 июля в Лондоне при объявлении результатов голосования. Он обещал
вернуться через 48 часов.
Желая Черчиллю счастливого пути, Сталин спросил, что он думает об
исходе выборов. «Победят консерваторы»,— ответил тот с абсолютной уве¬
ренностью. «А что думает об этом господин Эттли?»— спросил Сталин. Лидер
лейбористов сказал, что и он не сомневается в успехе консервативной партии,
но уверен в увеличении числа лейбористских депутатов в палате общин.
Трумэн и Сталин были согласны с этим прогнозом — это было видно по их
поведению. Так думали и все члены английской делегации: личный врач
Черчилля лорд Моран, уезжая вместе с ним в Лондон, оставил в Потсдаме
все свои вещи, чтобы не таскать их туда и обратно.
Известно, что Черчилль распорядился устроить в своей лондонской квартире
обед для избранного круга в честь победы на выборах. Однако консерваторы
потерпели сокрушительное поражение. Гости тем не менее пришли, и хозяин,
раненный в самое сердце неожиданным фиаско, не смог скрыть перед ними
слез обиды и огорчения.
Главой английской делегации на конференцию возвратился из Лондона
Эттли — не зря Черчилль брал его с собой в Потсдам. Идена сменил Эрнст
Бевин, новый министр иностранных дел, в прошлом видный профсоюзный
деятель.
— Изменилась ли обстановка на конференции после замены руководства
английской делегации?
— Да, и очень заметно. Сама личность Черчилля — яркая, экспансивная,
оригинальная — вносила особый колорит в официальную процедуру заседаний.
Если раньше английский премьер-министр совершенно затмевал своего
министра иностранных дел, то теперь ситуация изменилась. Эттли по большей
части молчал, но был весьма сосредоточен и принимал участие в консультациях
со своими коллегами по всем проблемам. Ораторствовал же главным образом
Бевин, который, в отличие от Идена, рвался в бой. Хотя Черчилль рекомендовал
сохранить Идена в составе делегации для преемственности, новые лидеры
не вняли его совету.
Важнейшая же перемена, как ни парадоксально, проявилась в том, что
лейбористы сразу же показали себя гораздо более несговорчивыми партнерами,
чем их предшественники. Особенно усердствовал по этой части Бевин, недаром
в Англии его стали именовать «лучшим консервативным министром иност¬
83

ранных дел». Вскоре обнаружилось, что некоторые' намечавшиеся при Черчилле
и Идене договоренности не будут санкционированы лейбористами.
Что касается американцев, то я сначала думал, что причина перемены в
их поведении после смерти Рузвельта кроется в новой расстановке сил на
мировой арене: не было уже общего врага, борьба против которого требовала
сплочения, и на передний план выдвинулись собственные интересы стран-
союзниц, противоречившие друг другу. Однако поведение англичан за столом
переговоров выявило, как мне кажется, и другую причину. Ни Трумэн, ни
Эттли, ни их окружение не имели опыта союзнического взаимодействия, не
испытывали того «чувства локтя» с русскими, которое, несмотря ни на что,
было присуще и покойному Рузвельту, и ниспроверженному Черчиллю. Эпоха
великого антигитлеровского союза кончилась.
— Историки и публицисты неоднократно обыгрывали эпизод, когда
Трумэн сообщил Сталину об изобретении атомного оружия. Довелось Вам
быть свидетелем этого разговора?
— Это очень интересный эпизод. На протяжении ряда лет вначале англича¬
не, а затем американцы в условиях предельной секретности, не жалея сил
и средств, работали над изготовлением атомной бомбы. В день прибытия в
Потсдам Трумэн получил сообщение о том, что испытание бомбы прошло
успешно, а 21 июля специальный курьер доставил подробный доклад о
взрыве. Доклад показали Черчиллю, и он пришел в неописуемый восторг.
Условились, что 24 июля сразу после заседания Трумэн сообщит о произве¬
денном взрыве Сталину.
Это был первый акт политического использования атомного оружия против
Советского Союза. Но связанные с ним расчеты западных союзников не
оправдались.
Разговор Трумэна со Сталиным происходил в присутствии двух десятков
людей. Впоследствии я встречал минимум шесть неточных вариантов описания
этого разговора. Из-под пера известного нашего журналиста-международника
вышла такая версия: Трумэн взял Сталина под руку, увлек его на воздух
и, прогуливаясь под дубами, окружавшими замок, сообщил об атомной бомбе.
Этот рассказ, опубликованный в газете с многомиллионным тиражом,— абсурд.
Подобные прогулки совершенно исключались порядком, существовавшим на
конференции.
Я хорошо помню, как происходил разговор. По окончании заседания
Трумэн поднялся и направился к Сталину; видя это, тот тоже сделал пару
шагов навстречу. Переводчик Павлов, как обычно, в ту же минуту оказался
у локтя Сталина. Президент тихо произнес несколько слов. Их не было
слышно; потом уже от Павлова я узнал, что именно говорил Трумэн. Он
сказал, что хочет сообщить Сталину о создании и успешном испытании
принципиально нового, огромной мощности оружия.
Помню, как Черчилль и Иден, стараясь не обнаружить своего интереса,
наблюдали за реакцией Сталина. Именно по их настороженности я понял,
что речь между Трумэном и Сталиным идет о чем-то крайне важном. Сталин
молча выслушал президента, кивнул головой и направился к выходу. Американ¬
цы и англичане казались растерянными.
Иден в мемуарах рассказывает: союзники ожидали, что сообщение о бомбе
произведет на русских сильнейшее впечатление, что они тут же попросят
открыть им ее секрет и будут готовы пойти на многое, лишь бы его
заполучить. Видя реакцию Сталина, английские лидеры решили: тот не понял,
о чем идет речь. Он ограничился, по словам Идена, кивком головы и кратким
«спасибо».
Описание Идена вернее многих других, но и в нем имеются две неточности.
Во-первых, Сталин, конечно, сразу же понял суть дела: он не только знал
о бомбе от советских ученых и из данных разведки, но в СССР уже несколько
лет упорно и успешно работали над созданием атомного оружия.
84

А во-вторых, ознакомившись с мемуарами Идена, я специально выяснял
у Павлова — слово «спасибо» не было сказано. И думаю, умышленно: Сталин
понимал, что союзники хотят использовать бомбу для нажима на Советский
Союз. За что же тут было благодарить? Неточность у Идена вполне понятна:
английский джентльмен не мог допустить, что кивок головы собеседника не
сопровождался обычными в таком случае словами благодарности.
Разнобой в описании одного и того же эпизода на Потсдамской конференции
еще раз подтверждает известную аксиому: наличие большого числа свидетелей
отнюдь не способствует установлению истины, но приводит лишь к множе¬
ственности версий одного и того же события, усложняя работу исследователей.
— Batu уход из МИД был добровольным или вынужденным шагом?
— Не только вынужденным, но и совершенно неожиданным для меня.
Работа шла успешно, я был целиком в нее погружен, не представлял другой
жизни. Мне присвоили ранг советника первого класса, я заведовал одним
из важных оперативных отделов министерства. Но когда в марте 1953 г.
министром иностранных дел вновь стал Молотов, находившийся в последние
годы жизни Сталина в полуопале, последовало увольнение из МИД ряда
руководящих сотрудников. Я оказался одним из них.
Мы с товарищами по несчастью не раз ломали голову над причиной
нашего увольнения, но так и не пришли к определенному выводу. Никакой
мотивировки не содержал и официальный документ о моем отчислении из
министерства. Именно это было самым обидным. Сейчас я думаю, что дело
заключалось либо в собственной антипатии Молотова к уволенным сотрудникам,
либо во влиянии его ближайших помощников.
Уход из МИД оказался для меня на первых порах тяжелым ударом. Но
оправдалась старая русская пословица: «Нет худа без добра». Получилось,
что Молотов сотворил для меня великое благо: уйдя целиком в науку, я
начал новую жизнь, и она оказалась для меня счастливой.
— За 40 лет Вами написано и издано два десятка книг. Как протекала
Ваша работа над ними, что Вы думаете о них сегодня?
— После МИД жизнь академического института на первых порах казалась
пресной. В ней не хватало того драматизма, напряжения, которое дает прямое
соприкосновение с большой политикой. Я остался один на один с письменным
столом и всю энергию стал вкладывать в свои книги. В них нашли отражение
мои мысли, раздумья, отношение к жизни и людям. Именно работа над ними
в конце концов и запомнилась больше всего из этого пласта жизни.
Далеко не все мои книги выдержали испытание временем. Но есть такие,
которые живут еще и сейчас. Первой крупной работой стала «Новейшая
история Англии». В 1958 г. еще не изобрели прокрустова ложа в виде
ограничений на объем монографий, и на 39 листах я сказал все, что хотел.
Тогда я впервые попытался сделать книгу читаемой за счет живого языка,
использования психологических оценок, объяснения ряда событий, наряду с
прочим, особенностями человеческой натуры.
Из трех томов, посвященных внешней политике Англии в новейшее время,
наиболее основательным мне представляется второй том. Он был издан у
нас на английском языке и успешно продавался в Лондоне на Чаринг-кросс.
Порадовал меня и читательский успех «Адмирала Нельсона»: в 1990 г.
книга вышла в свет в объединенной Германии; в том же году, к моему
удивлению, она 30-тысячным тиражом была издана на армянском языке в
Ереване — после землетрясения, после Карабаха...
По-своему дорога мне монография «Английское ядерное оружие» (она
переведена на четыре языка). Это память о моей работе в составе Пагуошского
комитета, где я встречался с крупнейшими учеными мира. Беседы с такими
прославленными физиками, как Р. Пайерлс, Б. Фелд, Дж. Кистяковский,
М. А. Марков и другими, вдохновили меня на эту работу.
Своей главной книгой я считаю политическую биографию Черчилля. Я
85

взялся за ее написание, потому что пришел к убеждению: без изучения
жизни и деятельности этой выдающейся личности нельзя понять историю
Англии конца XIX—XX вв. К тому же хотелось попробовать себя в наиболее
интересном для меня жанре — биографическом, хотя я и не знал еще тогда
высказывания другого моего будущего героя — Бенджамина Дизраэли: «Не
читайте книг по истории, ничего не читайте, кроме биографий, ибо в них
показана реальная жизнь, без каких-либо теорий».
Случилось так, что договорные сроки подпирали, и я решился на необычный
шаг — отдиктовать книгу прямо на машинку. Получившийся в результате
такой работы текст после основательной редактуры стал основой первого
издания.
Больше я никогда ничего не диктовал. Это требует очень большой
подготовительной работы, и сам процесс диктовки для меня лично огромная
нагрузка на нервную систему.
Книга нашла читателя и за пределами сообщества историков. Не скрою,
мне было очень приятно, когда ее попросил у меня мой коллега по Пагуошскому
движению академик В. А. Энгельгардт (видимо, потомок той семьи, у которой
служил ночным сторожем мой дед).
Не менее приятно было и увидеть, как выглядит «Черчилль» из библиотеки
академического санатория «Узкое». Черный томик оказался зачитанным на¬
столько, что листы начали рассыпаться и библиотекарю пришлось переплести
его кустарным способом. В обмен на новый экземпляр мне презентовали
этого «инвалида», и с тех пор я храню его как сувенир.
Книга выдержала много изданий (последнее в Москве в 1989 г.) на русском
и других языках. Она широко издавалась и за границей. Не так давно мой
ученик-китаец Ши Цзинсюй привез мне «Черчилля», выпущенного в Пекине.
Первое издание 1968 г. готовилось в разгар идеологической борьбы, в
эпоху «холодной войны», когда Черчилль считался у нас «врагом № 1».
Естественно, это сказалось на книге, и це только под воздействием официальных
установок, но и в связи с авторской позицией. Помню, как я был удивлен,
услышав мнение одного коллеги-историка: «Да, Вы разоблачаете Черчилля,
но, прочтя книгу, приходишь к мысли, что как личность он Вам симпатичен».
Действительно, личность Черчилля обладает магнетизмом, который не мог
не повлиять даже на предубежденного автора. От издания к изданию текст
дорабатывался с учетом появлявшихся новых материалов. Постепенно
снимались наслоения «холодной войны», авторский подход становился менее
пристрастным.
А сейчас происходит странная вещь: моя книга значительно благожела¬
тельнее к национальному герою Великобритании, чем ряд монографий и
статей, недавно увидевших свет на его родине. Газета «Таймс» в начале
1993 г. в передовой статье под заголовком «Другой Черчилль» писала: «В
истории ничто не является неизбежным, за исключением того, что история
должна быть переписана».
Этот тезис вполне подошел бы в качестве девиза для продукции тех, кто
активизировался в последние годы в английской исторической науке и кого
именуют «ревизионистами». Они объединились в оппозицию против
традиционной либеральной историографии, которая говорит о прошлых триум¬
фах Британии, о превосходстве ее государственных учреждений и национальных
лидеров. «Ревизионисты» пересматривают трактовку и оценку важнейших
событий и фигур английской истории, начиная от Генриха VIII и кончая
Невиллем Чемберленом и Уинстоном Черчиллем.
Черчиллю особенно достается. То его обвиняют, что, выступая против
гитлеровской Германии, он плясал под дудку определенных кругов, оказавших
крупную финансовую поддержку будущему премьеру в трудное для него
время. Некоторые авторы, напротив, договариваются до того, что изображают
Черчилля... немецким агентом.
86

В первые дни 1993 г. в Англии, а затем в Германии и во Франции
развернулась горячая дискуссия вокруг вышедшей тогда книги английского
историка-ревизиониста Дж. Чармли «Черчилль. Конец славы». Автор трудился
над своей обширной монографией 15 лет, и она выглядит солидным изданием.
В работе содержатся некоторые неизвестные ранее материалы, например, о
противоречиях и разногласиях в правительстве и верхушке консервативной
партии. Однако главная новация книги — общий вывод: если бы Великобритания
заключила в 1940 г. мир с Гитлером (а он будто бы готов был пойти на
это), то ее судьба, да и судьба всей Европы сложилась бы более благоприятно.
Вспомним слова Владимира Набокова: «Есть острая забава в том, чтобы,
оглядываясь на прошлое, спрашивать себя, что было бы, если бы...» «Забавы»
Чармли не подкрепляются ни общеизвестными фактами, ни какими-либо
новыми документами. Та же газета «Таймс», между прочим, замечала в этой
связи: «Если бы Британия заключила мир в 1941 г. ...Германия господствовала
бы над миром от Британии до Украины». Опять если бы... И все же не
наивно ли со стороны серьезного историка предполагать, что, добившись
господства над всей остальной Европой, Германия затем не поставила бы и
Англию на колени? Что же касается благоприятной судьбы Европы под
владычеством Гитлера, то об этом лучше судить европейцам, испытавшим
на себе прелести фашистской оккупации.
Однако я ушел в сторону от вопроса. Возвращаясь к своим книгам, скажу
в заключение: я благодарен судьбе за то, что она подарила мне возможность
заниматься творческой работой. Ни один другой вид деятельности, по крайней
мере из тех, что мне знакомы, не дает такой пищи уму и воображению.
— Что дала Вам как ученому и человеку работа в журнале «Вопросы
истории»?
— Очень много. Принципиальным приобретением стало прежде всего
чрезвычайное расширение и углубление моих профессиональных знаний. Два
высших учебных заведения, интенсивное самообразование дали в свое время
немало, но они не сделали меня историком широкого профиля. Я был
сосредоточен исключительно на областях, в которых специализировался. Для
редактора главного исторического журнала этого было, конечно, мало.
Я начал с того, что провел серию встреч с ведущими историками, активно
действовавшими в то время. Беседы с ними позволили составить представление
о тех сферах науки, которые требовали первоочередного внимания журнала.
Я до сих пор благодарен моим советчикам: они указали мне основные
ориентиры в необъятном историографическом море, помогли наметить стра¬
тегическую перспективу работы журнала, превращенную затем на заседаниях
редколлегии в конкретный долгосрочный план.
В каждодневной работе редакции приходилось сталкиваться с самыми
разнообразными, часто неожиданными темами, и я волей-неволей должен
был постигать их, составлять по ним свое мнение. Таким образом, журнал
превратился для меня в специфическую «школу по усовершенствованию»,
обучение в которой растянулось на четверть века.
Работа в «Вопросах истории» много дала мне и для моих собственных
исследований. Она показала мне, как важно для историка не замыкаться в
узких хронологических пределах, и я обратился в своих книгах к XIX в.
Подготовка каждого номера к печати — кропотливый и нелегкий труд. Со
всеми материалами я знакомился заранее, узнавал мнения непосредственно
работавших над ними сотрудников отделов. Это были в основном
квалифицированные и преданные делу люди. Они сами обладали основатель¬
ными знаниями, а в необходимых случаях советовались со специалистами
со стороны. Существенную научную поддержку оказывали главному редактору
его заместители, компетентные и опытные специалисты — Г. Н. Голиков,
очень помогший мне на самом ответственном, начальном этапе работы,
Д. К. Шелестов, Л. К. Шкаренков, Е. И. Тряпицын. Особенно ценным
87

сотрудником на протяжении многих лет оставался мой заместитель И. В.
Созин, человек обширнейших знаний во всех областях истории, поистине
влюбленный в журнал.
Большую роль в работе «Вопросов истории» играла редколлегия. За время
моего редакторства ее состав менялся несколько раз, но, к сожалению, в
выборе ее членов я был не волен. При согласовании редколлегии в Бюро
Отделения истории АН СССР мне еще удавалось отстаивать свои предложения,
но в Отделе науки ЦК с мнением главного редактора считались мало, не
раз отводили мои кандидатуры и вписывали другие, иногда навязывая весьма
для меня нежелательные. И все же заседания редколлегии, регулярно про¬
водившиеся раз в месяц, я вспоминаю с теплым чувством. В ее состав
входили в большинстве своем высококвалифицированные специалисты, каждый
имел свою точку зрения, и развертывавшаяся на заседаниях научная дискуссия
часто приносила мне как историку большую пользу, пополняла мой научный
багаж. Я пытался учесть все мнения, выделить самое важное и на этом
основании сформулировать приемлемое для всех решение; здесь, кстати,
мидовский опыт тоже очень пригодился.
Ценность научных дискуссий на редколлегии ощущал не только я. Ограни¬
чусь лишь одним примером. Как-то я сказал члену редколлегии, весьма
занятому на повседневной основной работе, что он может пропускать отдельные
заседания, сообщая нам свои замечания в письменном виде. В ответ я
услышал: «А мне очень интересно. На редколлегии я узнаю для себя много
полезного и нового».
Иногда решение редколлегии не совпадало с моей позицией. Если оно
было отрицательным, материал старались доработать, исправить в соответствии
со сделанными замечаниями. Но случалось, что и это не помогало и статья
забраковывалась окончательно. В таких случаях бывало досадно, но принцип
коллегиальности все же соблюдался. Гораздо неприятнее было получать
запрет на ту или иную публикацию извне.
Нередко оказывалось так, что я не имел возможности напечатать ценный
в научном отношении или просто интересный материал, о чем сожалел тогда
и сожалею сейчас. Расскажу лишь о двух случаях, поскольку они связаны
с известными людьми.
Однажды писатель Константин Симонов предложил нам свою статью-раз¬
мышление о начальном этапе Великой Отечественной войны, критическое
осмысление которого тогда только-только начиналось. На заседание редкол¬
легии Симонов пришел с собственной стенографисткой, тщательно записы¬
вавшей все суждения. Члены редколлегии высказали много различных сооб¬
ражений, и хотя часть их представлялась мне справедливой, все же количество
перешло в качество. Симонов ни с кем не спорил, держался очень спокойно.
После обсуждения он встал, отошел от стола заседаний и несколько минут
молчал, глядя в окно. Потом сказал: «Спасибо. Я буду думать».
Этот интересный материал в редакцию уже не вернулся.
Второй случай связан с талантливым, оригинально мыслящим историком
Львом Николаевичем Гумилевым, работавшим над теорией этносов. Неодно¬
кратно предлагавшиеся им статьи для нашего журнала несколько раз после
обсуждения одобрялись редколлегией, но так и не были тогда напечатаны.
И вновь не по научным соображениям. Доступ работ Гумилева к читателю —
кстати, не только нашего журнала — блокировали влиятельные в академических
кругах лица, видевшие в нем конкурента по исследовательской проблематике.
Лев Николаевич не раз бывал в редакции, мы с ним много и интересно
беседовали, я прочел, по-видимому, все его книги. Однако опубликовать хотя
бы одну работу Гумилева в журнале не смог, так как получил строгий
запрет со стороны академического и цековского руководства. Преодолеть это
препятствие мне оказалось не под силу.
Опубликовать свою работу стремится каждый историк, поэтому портфель
88

редакции всегда оставался туго набитым. Но вот такие материалы, которые
представляли бы собой новый шаг в науке, были редкостью. Ощущался
дефицит и в статьях, где ставились острые проблемы, выдвигались оригиналь¬
ные, пусть и спорные идеи. Нужно иметь в виду, что журнал читали от
корки до корки специально назначенные для такой работы сотрудники трех
отделов ЦК — науки, агитации и пропаганды, а также международного отдела
по их профилю. Не всегда эти «читчики» были достаточно грамотны и
доброжелательны. Они усиленно стремились найти какие-либо огрехи политиче¬
ского или методологического характера — ведь в этом и состояла их работа.
Если они что-нибудь находили, то связывались с Отделением истории АН
СССР и поручали последнему заняться этим вопросом. В наиболее выигрышных,
по их мнению, случаях отдел готовил записку на имя секретарей ЦК,
сигнализируя об обнаруженном в журнале «ЧП». Наверху принималось решение:
провести беседу с редактором и предупредить. Само собой подразумевалось,
что в случае повторения подобных вещей последует более радикальное
решение. Недавно в журнале «Исторический архив» были опубликованы
документы, из которых видно, что именно по такому сигналу двух сотрудников
ЦК был осуществлен разгром «Вопросов истории» при Панкратовой и Бур-
джалове.
Эти административные методы обеспечения идеологической дисциплины
резко отрицательно сказывались на инициативе и творческой деятельности
редакции. Журнал делали живые люди; иной раз, бывало, что, обжегшись
на молоке, мы дули на воду. Теперь, задним числом, все это видится яснее,
чем раньше.
Однако в целом, вспоминая о работе в «Вопросах истории», я испытываю
удовлетворение. Хочу надеяться, что журнал принес определенную пользу
на том этапе науки.
Думаю также, что за долгие годы в редакции мне удалось освоить трудную
«науку» общения с людьми, и считаю это своим важным приобретением. Те,
кто занимается творчеством (все равно — научным ли, литературным или
художественным), всегда ранимы. Придя в журнал, я понял, что взаимоот¬
ношения редакции с авторским коллективом — это большое искусство и ему
нужно учиться. Может быть, не всегда это удавалось, но я стремился
относиться с уважением к чужому мнению. Пытался до конца понять позицию
автора и, если она меня в чем-то не устраивала, предлагал решить вопрос
компромиссом.
Аппарат редакции с небольшими изменениями сохранялся более четверти
века. Почти со всеми сотрудниками у меня установились добрые, а с
некоторыми — по-настоящему дружественные отношения. Были, конечно, и
сложности, и острые проблемы, конфликты, но не о них сейчас речь. За 27
лет я привык к журналу, сроднился с ним. Мысленно даже отождествлял
себя с «Вопросами истории». Но годы берут свое, и приходится отдавать
себе в этом отчет. Согласно английской традиции, нужно уметь уходить
вовремя. Я рад, что у меня хватило сил и разума это сделать.
Больно было мне отрываться от «Вопросов истории», но я сразу же засел
за новую книгу — «Бенджамин Дизраэли или история одной невероятной
карьеры», и напряженная работа над ней помогла залечить рану расставания
с журналом. Потом появились новые заботы: Институт всеобщей истории,
Ассоциация англоведов. К тому же мне повезло — дожил до «полного ака¬
демика». Ведь скольких моих коллег — член-корров судьба лишила этой
возможности.
— Вы были избраны в члены-корреспонденты АН СССР в 1964 г., а
академиком стали лить в 1992 г. Чем объясняется такой временной
разрыв?
— Наверное, имелись и объективные факторы, но прямо скажу, что
главная причина — субъективного свойства. Впрочем, когда переваливает за
89

80, не хочется вспоминать о враждебности, злобе, интригах, с которыми
приходилось сталкиваться на жизненном пути. Лучше помнить о добром и
светлом, что было в прошлом. К примеру, я всегда с благодарностью смотрю
на висящую в моем кабинете фотографию президента Академии наук М. В.
Келдыша. Когда в 1968 г. в результате далеких от науки распрей я подал
заявление об уходе из «Вопросов истории», Келдыш вызвал меня к себе.
Состоялся долгий разговор, в итоге которого я остался в журнале.
В памяти запечатлелось стремление президента самому вникнуть в ситуацию,
разобраться в ней, не перекладывая дело на помощников. Вскоре по сово¬
купности причин руководство Бюро Отделения истории АН СССР было
заменено. Однако в беседе президента со мной речь шла главным образом
не о моем заявлении. Келдыш глубоко интересовался состоянием исторической
науки, ее проблемами. Он вообще придавал существенное значение гуманитар¬
ным отраслям знания.
Мстислав Всеволодович запомнился мне не только как большой ученый,
но и как сильная и своеобразная личность, человек с государственным
складом мышления. Он любил науку и с брезгливостью относился к тем,
кто видел в ней средство для достижения собственных корыстных целей.
Горько, что так рано Келдыш ушел из жизни. Думаю, его вспоминают
добром и другие ученые из моего, тоже уходящего уже поколения.
— Что бы Вы хотели сказать от имени этого поколения тем, кто
идет ему на смену? ч
— Трудно ответить на такой вопрос в двух словах. Но попробую. Мое
пожелание сводится к следующему: в любой ситуации сохранять достоинство —
человеческое, национальное и профессиональное.
90

Публикации
РИХАРД ЗОРГЕ
ТЮРЕМНЫЕ ЗАПИСКИ1
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ
ГЛАВА I. РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МОЕЙ ГРУППЫ
В ЯПОНИИ
МЕТОДЫ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ МОЕЙ ГРУППЫ
В ЯПОНИИ
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ОБЯЗАННОСТЕЙ И СБОР МАТЕРИАЛОВ
Вопрос распределения функций по сбору информации и разведывательных
сведений, естественно, определялся людьми, составлявшими мою группу.
Клаузен был целиком занят выполнением чисто технических задач, и поэтому
фактически не имел возможности участвовать в сборе информации и сведений.
Одзаки добывал главным образом политическую и экономическую информации.
Мияги собирал материалы по экономике и военным проблемам и, кроме
того, отвечал за перевод всех документов с японского языка. Вукелич получал
информацию в основном от иностранных корреспондентов и знакомых фран¬
цузов, а также занимался фотографированием и другой технической работой.
Сам я добывал информацию от иностранцев, главным образом от немцев.
Вообще члены группы знали о нашей работе только то, что я сам им
рассказывал и только о тех специальных заданиях, которые я им непосред¬
ственно давал. В то же время, когда кто-то из моих сотрудников приходил
ко мне, мы вместе обсуждали проблемы, которые представляли интерес для
него или казались ему важными. Поэтому не только Одзаки, но также Мияги
и Вукелич должны были добывать всю возможную информацию по политическим
и экономическим вопросам, а Одзаки должен был делать то же самое в
отношении военной информации. При распределении заданий я намеренно
поступал гибко, стремясь получать информацию по возможности из самых
широких областей. В случае с Мияги, например, для меня самым важным
было, чтобы он, уйдя с головой в политические и экономические вопросы,
не забывал о военной информации. В принципе каждый член группы все
свои усилия сосредоточивал на поставленной разведывательной задаче, однако
я сохранил за собой право в случае необходимости вносить в это правило
некоторые изменения. Разумеется, я старался насколько возможно не менять
правил, однако время от времени прибегал к коррективам.
В некоторых особых случаях, не придерживаясь персонального распреде¬
ления задач, я всех членов группы нацеливал на ту или иную специальную
проблему. Вот несколько подобных примеров.
1 Продолжение. Начало см. Новая и новейшая история, 1994, № 4—5.
91

Когда произошел известный инцидент 26 февраля 1936 г.2, я поручил
всем членам группы сосредоточить усилия на сборе разнообразной информации,
на основе которой я вырабатывал собственные заключения. Во время япо¬
но-китайского конфликта 1937 г.3 я дал указание своим сотрудникам в первые
несколько недель особое внимание уделить вскрытию планов первичной
мобилизации японской армии. Когда происходили бои на Халхин-Голе, я
всех нацелил на выяснение планов военного усиления Японии в районах,
прилегающих к государственным границам Монголии, и потребовал материалов,
которые позволили бы сделать вывод о возможных пределах расширения
конфликта. После нападения Германии на Советский Союз вся группа занима¬
лась сбором различных подробных данных о политической позиции Японии
в отношении этой войны, а я в это время внимательно следил за масштабами
и направлением (север или юг) начинавшейся в Японии широкомасштабной
мобилизации. Когда же у меня созрела уверенность в том, что войны между
Японией и СССР не будет, я дал указание всем членам группы переключить
внимание на проходившие тогда в условиях обостряющейся обстановки япо¬
но-американские переговоры и тенденцию их развития в будущем.
Когда по информации, собранной членами разведывательной группы и
мной лично, возникали вопросы, требовавшие, как представлялось, особого
внимания, я нацеливал на них своих коллег. В случаях, когда те или иные
проблемы не представляли важности для нашей работы или в результате
обсуждения выяснялось, что по некоторым вопросам сообщается противоречивая
информация, я дал указания искать более достоверные сведения и стремился
вскрыть истинные причины событий.
Кроме того, я определял, какую часть информации, полученной лично
мной или собранной по моему распоряжению, нужно сообщить в Москву по
радио, какую необходимо после этого отправить курьерской почтой в более
подробной письменной форме, а какую — вообще не докладывать.
Я не раскрывал своим сотрудникам, как я использовал полученные сведения
и информацию. Только Клаузен, занимавшийся шифрованием, знал, что я
передаю в Москву и как я дополняю полученную мною информацию (разумеется,
время от времени я совещался с Одзаки, чтобы наиболее точно оценить и
истолковать разнообразные сообщения и важные политические события). Я
полностью засекречивал свои письменные доклады, независимо от характера
содержавшихся в них сведений. Стремясь придать докладу законченный вид,
я просил кого-либо (чаще всего Мияги) собрать дополнительные или уточняющие
сведения, но старался не злоупотреблять этим. Я часто просил Одзаки и
Мияги подготовить сообщения в письменной форме по военным или другим
вопросам для моих очередных докладов, но к этому я прибегал, только когда
чувствовалось, что Москва проявляет особый интерес к тем или иным
специальным проблемам или требуется доложить по какому-то срочному
вопросу.
Я не только отбирал информацию, необходимую для доклада в Москву,
но и решал, как лучше всего ее использовать. Другими словами, я не
отправлял в Москву полученную от своих сотрудников информацию в ее
первоначальном виде. Используя в качестве материала для моих донесений
по радио и другим каналам различную информацию, я сопоставлял ее с
другими данными и проверял степень ее ценности и достоверности. Именно
2 Инцидент 26 февраля 1936 г. — неудавшийся фашистский мятеж «молодого офицерства»
во главе с генералом Араки, требовавшим расширения японской агрессии против Китая и СССР.
Заговорщики убили ряд государственных деятелей, которых они считали «умеренными». Попытка
государственного переворота поддержки не получила и была подавлена.
3 Японо-китайский конфликт 1937 г.— агрессивная война Японии с целью захвата всего
Китая началась нападением японских войск на мост Лугоуцяо под Пекином 7 июля 1937 г.
92

поэтому мои радиограммы и другие донесения не обязательно дословно
повторяли текст сообщений моих коллег. Конечно, это не означает, что я
действовал произвольным образом. Я очень добросовестно использовал всю
получаемую информацию после ее серьезного изучения.
Я очень редко беседовал со своими сотрудниками об информации и
материалах, добываемых мной или другими членами группы. Я делал это
только в тех случаях, когда необходимо было выработать четкий курс в
отношении способов работы или избежать сбора ложной информации. Были,
впрочем, случаи, когда я считал полезным сообщить моим коллегам собранные
мной или другими членами группы сведения в связи с общей политической
ситуацией.
В общем, я самостоятельно решал вопросы распределения заданий, отбора
информации, подготовки донесений в Москву.
МЕЖДУНАРОДНЫЕ КОНТАКТЫ, КОТОРЫЕ МОЯ
РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ГРУППА ПОДДЕРЖИВАЛА ЧЕРЕЗ КАНАЛЫ СВЯЗИ
Международные контакты в нашей деятельности сводились исключительно
к передаче документов в Москву и обратно. Другими словами, мы поддерживали
только техническую связь с Центром через курьеров и не имели непосред¬
ственного контакта с какими-либо организациями или отдельными людьми
независимо от того, было ли это в Японии или за границей. Курьерская
связь между нами и Москвой, как и между Москвой и нами, носила, почти
без исключения, чисто технический характер. По предварительной догово¬
ренности курьер из моей группы встречался с московским курьером, передавал
ему тщательно запечатанный пакет и в обмен получал пакет, присланный
из Москвы. Этим их работа заканчивалась; они ничего друг другу не говорили,
не передавали никакой информации и только обменивались общими фразами.
Беседы о секретных вопросах, связанных с работой, разрешались только в
тех случаях, когда заранее было получено согласие Москвы. Впрочем, не
воспрещалось спросить у курьера, был ли он недавно в Москве или нет, и,
если был, узнать у него о тамошних делах и знакомых. Если мы встречали
курьера, который уже несколько раз бывал у нас, мы спрашивали его о
ситуации в Советском Союзе, о старых друзьях. Однако, как было отмечено
выше, разговоры не касались работы, ее содержания и организации, за
исключением специальных случаев.
Курьеры, прибывавшие из Москвы, не были уполномочены давать нам
распоряжения. За исключением одного человека все они были нам незнакомы.
Мы не знали ни их имен, ни положения, которое они занимали в Москве
или за границей. У нас было впечатление, что люди, с которыми мы
неоднократно встречались в течение длительного периода времени, были
«профессиональными» курьерами, т. е. им была поручена перевозка советской
официальной и так называемой «неофициальной» почты (такой, как, например,
материалы моей разведгруппы).
В большинстве случаев было непонятно, находился ли их центральный
орган в Москве или в какой-либо советской официальной или неофициальной
организации за границей. Курьеры, с которыми мы встречались, в большинстве
были сравнительно молодыми людьми, прошедшими, как правило, определенную
политическую и прочую подготовку. Связь с ними осуществлялась по пред¬
варительной договоренности с Москвой. Место, время и условия встречи
согласовывались по радио. Если курьеры не знали друг друга, по радио
устанавливались специальные опознавательные признаки, пароли, фразы для
взаимного подтверждения. Например, встреча с курьером в одном из ресторанов
Гонконга была устроена следующим образом. Курьер, прибывший из Москвы,
должен был войти в ресторан в три часа с минутами, достать из своего
93

кармана толстую длинную черную манильскую сигару и держать ее в руках,
не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак,
должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме
сильно бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться
ее раскурить. После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару,
а я в ответ — свою трубку. Затем московский курьер должен был покинуть
ресторан, а я, также выйдя из ресторана, медленно идти за ним в один из
парков, где находилось место нашей встречи. Он должен был начать со
слов: «Привет! Я — Катчер», а я произнести в ответ: «Привет! Я — Густав».
После этого все должно было развиваться по плану.
Второй пример — способ, применявшийся в одной из шанхайских кофеен.
В качестве условного знака при этом использовались маленькие свертки: у
одного из курьеров был сверток желтого цвета, у другого — красного.
Третий способ использовался в крошечном токийском ресторанчике, куда
никогда не заходят иностранцы. Курьер, как запоздавший посетитель, должен
был заказать какое-нибудь специфическое японское блюдо. Человек, посланный
мной, должен был завязать с ним по этому поводу разговор, спросить, сладкое
ли это блюдо, и сказать, что его товарищ Пауль тоже всегда его заказывает.
Московский курьер должен был ответить, что он слышал об этом блюде от
своего друга Джимми. Произнеся эти заранее согласованные пароли, они
должны были затем условиться о передаче материалов.
Если регулярно встречались одни и те же курьеры, они договаривались
между собой о следующей встрече. Однако, когда возникала необходимость
срочно что-то изменить, об этом сообщалось в Москву.
Что бы ни говорилось, с 1933 г. по 1941 г. прошло слишком много
времени, поэтому я не могу точно вспомнить количество и даты встреч
курьеров из Москвы с представителями моей группы. Но я постараюсь
описать то, что помню.
Первая встреча состоялась в конце 1933 или в начале 1934 г. в Токио.
Она была назначена еще в Москве, перед моей отправкой. Курьер, незнакомый
со мной, прибыл из Шанхая, зная мое имя и рассчитывая на германское
посольство в качестве канала для установления связи. Он позвонил в
посольство и передал письмо на мое имя. Он писал, что в назначенный
день я должен прийти в отель «Империал», где меня по его просьбе будет
ждать швейцар и проводит к нему. Встреча состоялась в соответствии с
этим планом. На следующий день мы условились отправиться на экскурсию
в Никко и обменяться там посылками, предназначенными друг для друга.
Пакет курьера содержал главным образом деньги. Он оставил мне номер
своего личного почтового ящика в Шанхае для использования в случае
необходимости.
Следующая встреча состоялась примерно в мае 1934 г. в Шанхае. Этот
курьер говорил по-английски, но я понял, что он скандинав. Он стремился
создать впечатление очень умного человека. Я не знал, откуда он и кто он
такой, и особо не спрашивал его об этом. Пароли, которыми мы должны
были обменяться при первой встрече в отеле, были заранее установлены в
Москве. Теперь я их забыл, но, думаю, это были имена вымышленных людей.
На очередную встречу в Шанхай я послал жену Бернхардта. В соответствии
с предварительной договоренностью утром назначенного дня она остановилась
в отеле «Палас». На следующий день, примерно в то же время, в ее номер
пришла женщина, с которой и были согласованы последующие действия.
На следующую встречу отправился сам Бернхардт. Встреча также состоялась
в Шанхае осенью 1934 г., условия ее проведения были предварительно
оговорены по радио. Насколько я помню, в виде опознавательного знака
были использованы свертки различных цветов, а в качестве паролей — имена
двух людей.
Жена Бернхардта в начале 1935 г. еще раз ездила в Шанхай. В течение
94

этого года Бернхардт и его жена должны были вернуться в Москву, поэтому
мадам Бернхардт, помимо обязанностей курьера, имела также задание сделать
для нас различные покупки.
В следующий раз я сам доставил документы прямо в Москву. Это было,
как я писал выше, в 1935 г., когда я был в Москве с отчетом.
Мне в принципе не разрешалось самостоятельно перевозить в длительных
поездках любые вещи, которые следовало доставлять только через курьеров.
Но я сделал фотокопии документов и благополучно довез их. Прибыв в
Москву, я обобщил ранее доставленные курьерами мои донесения и сделал
подробный устный доклад.
Вернулся я в Токио 26 сентября 1935 г., а весной 1936 г. направил
курьера в Шанхай. В качестве курьера я направил Клаузена, поскольку он
должен был привезти оттуда жену. Условия этой встречи были заранее
согласованы по радио.
В августе 1936 года я поехал в Пекин, чтобы отвезти материалы. Человек,
которого я встретил на этот раз, не был обычным курьером. Это был мой
старый московский друг Алекс (но не тот Алекс, который был в Шанхае в
1930 г., ранее работавший в Секретариате Советской Коммунистической
партии, а в настоящее время — в четвертом Управлении РККА). На этой
встрече мы обсудили с ним различные проблемы, связанные с нашей работой,
в том числе организационные и политические. Как было предварительно
условлено по радио, мы должны были в установленный день встретиться в
пекинском Храме Неба. Так оно и произошло.
Примерно в то же время к моей группе, действующей в Японии, под¬
ключились Гюнтер Штейн и его подруга мадемуазель Гантенбайн. Таким
образом, я мог использовать в качестве курьеров несколько людей, а именно:
Клаузена, его жену, Гюнтера Штейна и его подругу. С начала 1937 до лета
1938 г. я раз за разом посылал их в Шанхай перевозить документы. До
лета 1938 г. я отправлял курьеров два или три раза. В конце 1938 г. я
лично совершал поездки в Манилу и Гонконг в качестве курьера германского
посольства и одновременно отвез материалы для передачи в Москву. Встречный
курьер, кажется, прибыл в Гонконг самолетом из Чунцина. Место встречи
было назначено по радио, опознавательными признаками являлись, как я
уже писал, сигара и трубка.
Я не помню точно, в 1939 или в 1940 г. я перестал отправлять курьеров
в Шанхай. В 1939 г. я, возможно, один раз посылал в Шанхай жену Клаузена
или его самого. Во всяком случае курьерская связь с Шанхаем стала
постепенно осложняться, так как был введен строгий контроль при обратном
въезде в Японию. Поэтому я стал изучать возможности организации связи
в Токио. Возникли различные сложности для Москвы, но в конце концов
были выработаны способы связи в Токио.
Техническая сторона связи была поручена Клаузену. Я точно не знаю,
сколько раз он встречался с курьерами в 1940 г., но уверен, что не меньше
трех. Возможно, были и другие встречи. Однажды Клаузен был болен, и я
лично встречался с курьером в маленьком ресторане около станции Симбаси.
Способ связи, который использовался в этот раз, уже описан мною выше.
Опознавательным признаком был заказ специфического японского блюда. В
1941 г. встречи стали более частыми. После того, как началась война
Германии с СССР, мы передавали материалы курьерам особенно часто —
через каждые шесть—восемь недель. Однажды лично я присутствовал на
встрече в доме Клаузена, чтобы увидеться с курьером.
Я вспоминаю, что на встречи в Токио приезжали два различных курьера.
Один был высокий, крепкого телосложения молодой человек, другой,
появившийся позднее, выглядел еще моложе и имел прекрасную фигуру.
Однако на фотографии, которую показывал мне полицейский офицер во
время расследования, я не смог опознать высокого сильного человека. Человек,
95

с которым я встречался, не носил очков. Мужчина на второй показанной
мне фотографии несколько похож на человека, с которым я встречался в
доме Клаузена, но у меня нет уверенности, что это тот самый курьер.
Человек, с которым я встречался в последний раз, был со всех точек зрения
типичный профессиональный курьер, переезжавший из страны в страну.
Однако я старался не задавать ему вопросов по этому поводу. Мы расстались
с ним, только немного поговорив о войне Германии с СССР.
Последняя перед моим арестом встреча с курьером состоялась, кажется,
в начале октября. На встречу ходил Клаузен, поэтому я не помню даты. В
этот раз среди материалов, переданных курьеру, не было фотокопий. Это
была в основном информация, добытая Мияги, причем в том виде, в каком
она от него была получена. Насколько я знаю, следующая встреча должна
была состояться в ноябре.
С технической точки зрения материалы, которые мы отправляли в Москву
через курьеров, представляли из себя многочисленные ролики фотопленки,
заснятой фотоаппаратами типа «Лейка» и других аналогичных марок. Мы
туго скручивали пленку, делая ролики насколько возможно маленькими.
Когда мы долго (по три-четыре месяца) не отправляли посылок, скапливалось
до 25—30 роликов. После начала войны в Европе количество посылаемых
нами материалов постепенно сократилось. Это объясняется тем, что мы все
шире стали использовать способ передачи результатов нашей работы по
радио. Особенно после начала войны Германии с СССР мы заметно уменьшили
количество многословных докладов и громоздких документов и стали преиму¬
щественно сообщать важные сведения по радио.
Курьеры из Москвы доставляли главным образом деньги. Распоряжения
в письменном виде мы получали очень редко, причем обычно они излагались
очень простыми фразами. Редко приходили из Москвы и отзывы на информацию,
которую мы посылали, а также указания о том, что те или иные данные
представляют незначительный интерес или, напротив, чрезвычайно важны.
Только иногда от нас требовали представить более подробную информацию
по тем или иным вопросам.
Таким образом, внешняя связь через особо доверенных курьеров была
единственным средством общения, имевшимся в нашем распоряжении.
Лишившись его, мы оказались бы полностью изолированными.
СВЯЗЬ МЕЖДУ ЧЛЕНАМИ ГРУППЫ
Теоретически принципы связи между членами группы вкратце сводились
к следующему: я был единственным, кто имел непосредственную связь с
основными членами разведывательной группы. Количество встреч было
минимально необходимым, причем они проводились с чрезвычайной осторож¬
ностью.
Места встреч должны были, по возможности, каждый раз меняться, а
сами встречи выглядеть случайными. Основные члены группы между собой
не встречались или встречались только в очень редких случаях. Этот принцип
был предложен мной, но соблюдать его с самого начала было не всегда
легко. Например, я часто встречался с Клаузеном и скрывать это в течение
длительного времени было невозможно. Необходимо было создать впечатление,
что эти встречи являются естественными встречами двух людей и не возбудить
подозрений в их скрытых целях. Поводом к тому, чтобы отвести подозрения
от наших частых встреч, было то, что мы оба принадлежали к немецкому
клубу, то, что Клаузен прежде занимался торговлей мотоциклами и авто¬
мобилями, а также то, что когда в 1938 г. я получил тяжелую травму в
мотоциклетной аварии, он проявил настоящую заботу обо мне. Клаузен часто
бывал у меня, даже когда дома была моя прислуга. Кроме того, при этом
%

ему случалось встречаться и с другими приходившими ко мне немцами. Мы
звонили друг другу и по телефону, не беспокоясь о том, что, возможно,
телефоны прослушивались.
Мои отношения с Вукеличем держались в тайне. Иногда я говорил
германскому послу, что мне, как немецкому журналисту, целесообразно до
известных пределов поддерживать отношения с отделением французского
информационного агентства «ГАВАС», чтобы совершенно не прерывать связей
с корреспондентами стран-противников и стран антигерманской ориентации.
Однако число наших встреч и способы их проведения мы сохраняли в
секрете.
Сначала я часто приходил к Вукеличу домой и обсуждал с ним вопросы,
относящиеся к нашей работе. Клаузен тоже в связи с работой нередко бывал
у него. Этот дом знал и Мияги, который ходил туда несколько раз, чтобы
встретиться со мной, передать материалы Вукеличу для фотографирования
или согласовать с ним следующую встречу. Но после того, как Вукелич
вторично женился, я прекратил ходить к нему домой. Он приходил ко мне
сам, предварительно договорившись о встрече по телефону-автомату. Вукелич
поддерживал непосредственную связь с Клаузеном, несколько раз бывал у
него дома, чтобы вернуть радиоаппаратуру, которую Клаузен хранил в его
доме. Первая жена Вукелича нередко бывала у Клаузена дома с аналогичными
целями. Я тоже заходил к нему в первое время, но в последние два-три
года это бывало очень редко. Однако постепенно взаимоотношения между
двумя-тремя иностранцами в группе стали неизбежными. Строгое соблюдение
принципа, о котором я писал раньше, стало не только трудным делом, но
и просто пустой тратой времени.
Гюнтер Штейн и его подруга во время пребывания в Токио имели связь
только с Клаузеном и со мной. Клаузен использовал дом Штейна для своей
работы. У Штейна не было непосредственных контактов с Вукеличем. В мое
отсутствие, или когда я был болен, он устанавливал связь с Мияги или
Одзаки, но встречались они не в его доме, а в ресторанах.
В добавление к сказанному отмечу, что я обеспечивал связь раздельно с
Одзаки и Мияги. С 1939 по 1940 г. мои встречи с ними проходили главным
образом в ресторанах. Изредка Мияги посещал дом Вукелича и там встречался
со мной. Мы старались использовать рестораны, в которых никогда раньше
не бывали или бывали очень редко, однако, спустя некоторое время, стало
совсем нелегко найти новый ресторан для новой встречи. Я редко посещал
европейские рестораны, и если бывал там, то только с Одзаки. Я избегал
отеля «Империал», опасаясь полицейской слежки.
С 1940 или 1941 г. я начал встречаться с Одзаки и Мияги у себя дома.
С этого времени иностранцы, которые бывали один на один с японцами в
японских ресторанах, стали привлекать внимание. Действительно, у Одзаки
и Мияги стали спрашивать, кто я такой, или чем они занимаются, поэтому
я рассудил, что будет разумнее избегать мест, посещаемых людьми. Поэтому
и решил встречаться с ними у себя дома вечерами, после того, как стемнеет.
Начиная с этого времени, и Вукелич несколько раз посещал мой дом. Клаузен
часто приходил ко мне, когда в доме были Одзаки или Мияги. Естественно,
он несколько раз виделся с ними. Я могу ошибаться, но думаю, что Вукелич
ни разу не встречался с Одзаки ни у меня дома, ни где-либо еще. Во всяком
случае, я не связывал Мияги и Вукелича с другими людьми и строго проводил
линию, чтобы они встречались только со мной. С течением времени непос¬
редственное общение между Одзаки и Мияги в ходе их работы стало
неизбежным, поэтому я, под подходящим предлогом, организовал их встречу
в доме Одзаки.
За двумя исключениями у меня не было контактов с рядовыми членами
группы. В первом случае это был Мидзуно, с которым я встречался вместе
с Одзаки в ресторане, во втором — Косиро, которого я видел один или два
4 Новая и новейшая история, № 6
97

раза. Я не мог держать под своим контролем такие вещи, как способы,
которые использовали Одзаки и Мияги для связи с рядовыми членами группы.
Я не видел другого пути, кроме как доверять им действовать, полагаясь на
свой опыт и способности. Но иногда я расспрашивал их о способах связи
и обращал их внимание на необходимость соблюдать особые меры предо¬
сторожности.
РАДИОСВЯЗЬ С ЦЕНТРОМ
Я лично ничего не знаю о радио. Клаузен давал подробные показания
по этому вопросу, поэтому ниже я ограничусь общими пояснениями.
Непрерывная регулярная радиосвязь с Центром имела исключительную
ценность для нашей работы, поэтому установление радиосвязи, ее постоянное
поддержание и тщательное соблюдение предосторожностей от пеленгования
были чрезвычайно важными направлениями в нашей нелегальной деятельности.
Как я уже писал выше, примерно в конце 1933 г. Бернхардт с женой
прибыли в Японию. Бернхардт должен был работать в качестве моего радиста.
Он развернул одну радиостанцию у себя дома в Иокогаме, другую — в доме
Вукелича в Токио. Однако с технической точки зрения его работа была
крайне неудовлетворительной, поэтому я мог передавать только очень короткие
сообщения и делать это очень редко. И не только поэтому. Бернхардт
совершенно растерялся от невозможности защитить обе станции от пеленгации.
Когда в Японию приехал Клаузен, положение изменилось. Его способности
и энтузиазм в отношении работы поистине не знали границ. При Бернхардте
я должен был сам шифровать тексты, в связи с чем это отнимало у меня
изрядное количество времени. Но после прибытия Клаузена я с разрешения
Москвы обучил его шифру и поручил ему шифровальную работу. По прежним
установкам обязанность шифровки возлагалась только на руководителя
группы, однако Клаузен был настолько надежным человеком, что разрешение
из Москвы было получено беспрепятственно.
Для полной гарантии постоянной радиосвязи Клаузен развернул как можно
больше радиостанций. Иной раз он мог вести передачи из четырех различных
мест. Обычно в основном он обеспечивал связь по крайней мере из трех
точек. Это были дома Клаузена и первой жены Вукелича. Когда Штейн
находился в ^Гокио, его квартира тоже использовалась для радиосвязи.
Насколько я помню, Клаузен однажды пытался развернуть радиостанцию и
у меня в доме, но у него ничего не получилось и мы решили использовать
этот вариант в крайнем случае, если у нас больше не будет выбора.
Мы полагали, что контроль за радиопередачами рано или поздно уже¬
сточится, и поэтому часто меняли места расположения радиостанций, чтобы
избежать обнаружения или ввести контрольные службы в заблуждение. Клаузен
постоянно стремился уменьшить размеры радиопередатчика для того, чтобы
он не бросался в глаза во время перевозки к месту работы, а также чтобы
его можно было легко спрятать. Трудности заключались только в том, что
в Японии нелегко было найти хорошие детали. Более того, покупка радиоде¬
талей, особенно иностранцем, была очень подозрительным делом. Поэтому
Клаузен приобретал необходимые материалы в Шанхае. Я припоминаю, что
он сам лично привозил их из Шанхая.
Радиоузел, видимо, находился во Владивостоке или в его окрестностях,
но однажды была предпринята попытка создать пункт связи и в Шанхае.
Но он не предназначался для установления самостоятельной связи с Китаем.
Однако за исключением двух-трех случаев попытки установить связи с
Шанхаем были неудачны. По распоряжению Москвы мы пытались установить
прямую связь с Хабаровском, но Клаузен прекратил эти попытки, опасаясь
радиоперехвата. Радиосвязь использовалась для передачи в Центр срочной
98

информации и наших донесений по организационным вопросам и получения
из Москвы указаний по организационным и оперативным проблемам.
Клаузен, за очень редким исключением, всегда мог установить прекрасную
радиосвязь с Центром.
КУРЬЕРСКАЯ СВЯЗЬ С МОСКВОЙ
Я уже достаточно подробно писал о курьерской связи. Среди материалов,
которые мы через неравные интервалы времени направляли в Москву с
помощью курьеров, были документы по экономическим, политическим и
военным вопросам, полученные из германского посольства или добытые
Одзаки и Мияги, а также подготовленные ими сообщения по этой тематике
(эти сообщения в большинстве случаев представляли собой не больше, чем
простую информацию). Я с каждой курьерской почтой посылал также личные
отчеты, касающиеся изменений общего состояния японской внутренней и
внешней политики за прошедший со времени прошлой связи период. Я
отправлял довольно обширные и относительно регулярные доклады о суще¬
ствовании опасности войны между Японией и СССР, подкрепляя их подробными
сообщениями о японо-китайских инцидентах и других японских военных
акциях. Позже я посылал сведения о военных приготовлениях Японии, ее
авиации, увеличении количества дивизий, механизации сухопутных войск и
т. д. Кроме того, я почти каждый раз докладывал об организации моей
разведгруппы. Иногда в моих отчетах рассматривались специальные вопросы,
такие, как рациональное использование Вукелича или Клаузена. В большинстве
случаев я представлял, кроме того, финансовый отчет за очередной период
нашей деятельности.
Мы сразу фотографировали добытые документы и материалы, включая
японские публикации по военным вопросам. Некоторые из них я лично переснимал
прямо в германском посольстве. Часть документов я фотографировал дома,
однако чаще это делалось у Вукелича. Доклады я писал непосредственно перед
отъездом курьеров. Иногда я поручал Вукеличу и Клаузену подготовить личные
донесения по вопросам, которыми они занимались.
Размеры перевозимой курьерами почты были различны. Как я уже говорил,
она часто содержала до 30 роликов фотопленки или, в пересчете на отдельные
фотокадры, до тысячи кадров. Иногда переправлялось всего около 15 пленок.
Когда курьерская почта отправлялась с интервалом в пять—шесть недель,
посылки были еще меньше. В последнее время, а конкретнее — в 1941 г.,
из добываемой информации я направлял только наиболее важные и срочные
сообщения. Содержание курьерской почты, получаемой из Москвы, я описывал
в разделе, посвященном курьерам.
За некоторым исключением, все материалы отправлялись в центр в виде
фотографий. Чтобы быть уверенными в читаемости сделанных снимков, мы
сами проявляли пленки. Качество фотосъемки, которую я проводил в сложных
условиях прямо в германском посольстве, нередко было неудовлетворительным.
Однако в силу обстоятельств, в которых я работал, приходилось довольствоваться
и этим. По мере того как пленки накапливались, мы прятали их у меня дома,
у Клаузена и, иногда, у Вукелича. В германском посольстве у меня хранились
только оригиналы материалов и документов, фотопленок там не было.
ЗАДАЧИ МОЕЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ГРУППЫ В ЯПОНИИ
Задачи группы могут быть разделены на две части. К первой относятся
задачи, поставленные нам в 1933 г. в общем виде, и более подробные и
конкретизированные в 1935 г. Ко второй — задачи, которые я сам выдвигал,
исходя из различных событий, происходивших во время моего пребывания
4*
99

в Японии. Эта вторая группа задач была затем признана Москвой как весьма
важная и необходимая.
ЗАДАЧИ, ПОСТАВЛЕННЫЕ НАМ В 1993 г. И БОЛЕЕ
КОНКРЕТИЗИРОВАННЫЕ В 1935 г.
В целом они сводились к следующему:
1) Пристально следить за политикой Японии по отношению к СССР после
Маньчжурского инцидента, тщательно изучать вопрос о том, планирует ли
Япония нападение на СССР.
В течение многих лет это были самые важные задачи, поставленные мне
и моей группе. Не будет большой ошибкой сказать, что эта задача вообще
была целью моего командирования в Японию. В 1935 г., когда Клаузен и
я были с прощальным визитом у генерала Урицкого4 из четвертого управления
РККА, он особенно отмечал важность этой нашей миссии. Считалось, что в
случае ее успеха Советский Союз, пожалуй, сможет избежать войны с
Японией, а это было объектом повышенного интереса всех московских
инстанций. При этом мы должны были помнить о чувстве недоверия в
Советском Союзе в отношении Японии. А именно, Советский Союз, видя
возрастающую роль японских военных кругов и их внешнеполитический курс
после Маньчжурского инцидента, начал испытывать серьезные опасения, что
Япония планирует напасть на СССР. Это чувство подозрительности было
настолько сильным, что сколько бы я ни посылал противоположных версий,
московские власти никогда полностью не разделяли их, особенно во время
боев на Халхин-Голе и в период крупномасштабной мобилизации японской
армии летом 1941 г.
Кроме главной задачи по выяснению намерений Японии относительно
нападения на СССР, на нас была возложена также обязанность следить за
различными внешнеполитическими акциями, связанными с японской политикой
по отношению к СССР. При этом, однако, Москва проявляла гораздо больше
интереса к маньчжуро-сибирским и монголо-маньчжурским пограничным проб¬
лемам, чем к вопросам, касающимся рыболовства или Сахалина.
2) Осуществлять тщательное наблюдение за реорганизацией и наращиванием
японских сухопутных войск и авиационных частей, которые могут быть
направлены против Советского Союза.
Эта задача была связана с первой. Поскольку японские военные круги
для оправдания своих требований по разбуханию военного бюджета объявили
СССР своим главным противником, для ее выполнения необходимо было
добывать секретную военную информацию, охватывающую очень широкий
круг вопросов. В соответствии с этим моя разведывательная деятельность
не ограничивалась только вопросами наращивания японских вооруженных
сил в Маньчжоу-Го5. Интерес представляли также различные мероприятия,
указывающие на планы войны против СССР, и особенно, проблемы реор¬
ганизации сухопутных войск. Нечего и говорить, что важной частью нашей
работы было пристально следить за механизацией и моторизацией японской
армии. Общим сюрпризом стали реализация программы значительного роста
японских вооруженных сил и их широкая реорганизация, причем считалось,
что целью этих изменений был не только Китай, но и СССР. Военная мощь
4 Урицкий, Семен Петрович (1895—1937) — в 1935 г. сменил Я. К. Берзина на посту
начальника разведуправления Красной Армии, до 1937 г. лично курировал деятельность Зорге.
5 Маньчжоу-Го— марионеточное государство, провозглашенное японцами в марте 1932 г.
после оккупации японскими войсками Маньчжурии. Было признано в мире только членами
Антикоминтерновского пакта.
100

возросла втрое, количество дивизий почти сравнялось с количеством советских,
после событий на Халхин-Голе стала быстро развиваться механизация. Это
стремительное развитие вместе с публичными заявлениями многих военных
лидеров наводило на мысль, что целью приготовлений является СССР, почему
и представляло для меня большой интерес. Конечно, я не мог из Японии
непрерывно следить за военными приготовлениями в Маньчжурии, поэтому
мои наблюдения носили не более, чем случайный характер. Но тем не менее
я уделял внимание этой проблеме, поскольку не имел возможности судить,
была ли создана в Маньчжурии наша секретная организация и занималась
ли она непосредственно данными вопросами. Я обязан был постоянно следить
также за японскими войсками в Китае, потому что из его оккупированных
районов японская армия имела возможность быстро выдвинуться к советским
границам.
3) Скрупулезно изучать японо-германские отношения, которые, как счита¬
лось, после прихода Гитлера к власти неизбежно станут более тесными.
Конечно, в середине 1933 и летом 1935 г. было еще слишком рано
предсказывать, до какого уровня дойдут в своем развитии постепенно улуч¬
шавшиеся японо-германские связи. Однако Москва была уверена, что между
этими двумя странами произойдет сближение, к тому же направленное,
главным образом, против СССР. В Советском Союзе настолько сильны были
подозрения, что внешняя политика Японии и Германии нацелена против
СССР, что для Москвы оказалось полной неожиданностью, когда в 1941 г.
Япония осуществила «большой поворот» в своей государственной жизни и
развернула военные действия против Америки и Англии.
Эта особая задача была определена для меня как одна из основных, так
как в московском центре, исходя из характера моей работы в Китае, полагали,
что я наверняка смогу установить тесные контакты в высших германских
кругах в Японии. Конечно, основным объектом, через который можно было
бы детально раскрыть эту проблему, было германское посольство, и пред¬
полагалось, что я найду там надежный канал получения информации.
4) Непрерывно добывать сведения о японской политике в отношении
Китая. Эту задачу можно рассматривать как продолжение моей разведыва¬
тельной и аналитической деятельности, которую я проводил в Китае. В то
время, когда эта задача ставилась мне, никто даже подумать не мог, насколько
масштабной она станет летом 1937 г. В Москве лишь полагали, что, если
знать японскую политику в отношении Китая, то в определенной степени
можно судить о намерениях Японии относительно СССР и, даже более того,
делать выводы о будущих отношениях Японии с другими странами.
5) Внимательно следить за политикой Японии по отношению к
Великобритании и Америке. Эта задача была особенно важной, потому что
до начала японо-китайского конфликта в Москве верили в возможность
поворота Японии против СССР при поддержке Великобритании и Америки.
В Москве полагали, что идея о совместной войне всех великих держав против
СССР была не из тех, от которых так легко можно отказаться.
6) Постоянно следить за ролью военных в определении внешнеполитического
курса Японии, уделяя пристальное внимание тем тенденциям в армии, которые
влияют на внутреннюю политику, особенно деятельности группы молодых
офицеров и, наконец, внимательно следить за общим курсом внутренней
политики во всех политических сферах.
Москва поставила эту задачу в связи с тем, что была достаточно осведомлена
о решающей роли, которую играют японские военные во всех областях
японской политики, и особенно в иностранных делах. Советские власти
хорошо знали, как резко возросло влияние армии после 1931 г. Поэтому
они Ъе могли не проявить интереса к тому, будет ли и в дальнейшем расти
влияние военных на японских политических лидеров. Этот вопрос действительно
имел важное значение для Москвы, так как в течение нескольких десятилетий
101

японские военные лидеры считали царскую Россию, а затем СССР единственным
своим реальным противником. В 1933 г. никто не думал, что в будущем
возрастет политическое влияние японского военно-морского флота и что
необходимое для военной экономики сырье (нефть, резина, металлы) будет
приобретаться на юге. Поэтому для Москвы было естественным предполагать,
что если влияние армии, обладавшей решающей силой, будет продолжать
расти, оно будет направлено против Советского Союза. Следовательно, и эта
частная задача была очень важной.
7) Непрерывно добывать информацию о японской тяжелой промышленности,
уделяя особое внимание проблемам развития военной экономики. Возможности
японской армии эффективно реализовать свою мощь в большой степени
определялись уровнем развития тяжелой промышленности, поэтому, естест¬
венно, что Москва проявляла интерес к этой проблеме. К тому же до 1931 г.
Япония главные силы направляла на развитие легкой промышленности —
основу экономики мирного времени. СССР сам на практике испытал трудности
переориентации с легкой промышленности на тяжелую, поэтому опыт решения
этих проблем Японией также представлял большой интерес для Москвы.
В эту задачу входило и отслеживание развития экономики Маньчжоу-Го,
особенно его тяжелой промышленности, однако из Токио не было возможности
непрерывно следить за этой проблемой. Поэтому мне удалось только два-три
раза собрать информацию по этим вопросам.
Задачи, самостоятельно взятые на себя в Японии.
Важнейшие задачи, которые возникали в связи с различными политическими
событиями, перечислены ниже (я буду излагать их в хронологическом порядке).
1) Так называемый инцидент 26 февраля, случившийся в 1936 г., и его
влияние на внутриполитическую ситуацию. Этот случай подпадает в разряд
задач, поставленных Москвой и изложенных в пункте (6) предыдущего раздела.
Однако значение «Инцидента 26 февраля» было настолько велико, что
изучение как самого события, так и его влияния на внутреннюю политику
следует рассматривать как специальную проблему. В течение довольно длитель¬
ного времени, предшествующего 26 февраля, напряженность во внутренней
обстановке все более нарастала, но «взрыв» инцидента и, особенно, его
своеобразное развитие явились крайне неожиданными для других государств
и иностранцев. Как бы то ни было, инцидент имел типично японскую
специфику, и для выяснения его причин необходимы были особо глубокие
исследования. Детальное изучение инцидента и выявленных в ходе его
социальной напряженности и внутреннего кризиса дало гораздо больше для
понимания японской внутренней структуры, чем материалы или секретные
документы по вооруженным силам. Прекрасным материалом стали также
результаты масштабных исследований внутренних кризисов, возникавших при
кабинетах Хироты6, Хаяси7 и первом кабинете Коноэ8. С инцидента 26
февраля фактически начался японо-китайский конфликт, что было полностью
скрыто, и этот факт оказался очень полезным для понимания японской
внешней политики и внутренней структуры. Поэтому естественно, что наша
разведгруппа рассматривала инцидент 26 февраля как особую задачу. И
Москва проявила к этому большой интерес не только с чисто военной точки
6 Хирота — японский государственный деятель, в 1932—1938 гг.— министр иностранных дел,
с марта 1936 г. по февраль 1937 г.— премьер-министр. Его правительство заключило с Германией
25 ноября 1936 г. Антикоминтерновский пакт. Повешен в 1948 г. как один из главных японских
военных преступников.
7 Хаяси — генерал, с февраля по июнь 1937 г. занимал пост премьер-министра Японии.
8 Коноэ, Фумимаро (1891 —1945) — принц, крупный государственный деятель Японии, в
1933—1937 гг. председатель палаты пэров, трижды занимал пост премьер-министра: с июня
1937 г. по январь 1939 г.— первый кабинет, с июня 1940 г. по июль 1941 г.— второй кабинет,
с июля по октябрь 1941 г.— третий кабинет. В 1945 г. покончил жизнь самоубийством.
102

зрения, но и по различным политическим и социальным причинам. Нечего
говорить о том, что и в дальнейшем мы уделяли внимание вопросам
разрешения и подавления этого внутреннего кризиса.
2) Японо-германский союз. Уже на самом первом совещании по так
называемому Антикоминтерновскому пакту9 стало ясно, что как германские
правящие круги, так и влиятельные японские милитаристские лидеры хотят
не просто политического сближения двух государств, а, насколько возможно,
тесного политического и военного союза. Несомненно, что при этом главным
пунктом, связывающим оба эти государства, являлся СССР, или, выражаясь
точнее, их противостояние Советскому Союзу. Поэтому задача, поставленная
мне Москвой по изучению японо-германских отношений, проявилась в со¬
вершенно новом свете. До меня давно доходили слухи о том, что идут
секретные переговоры между послом Осимой и министром иностранных дел
Риббентропом в Берлине, поэтому задача наблюдения за отношениями обоих
государств не могла не стать одной из важнейших в моей работе. Тем более,
что эти переговоры, как сейчас хорошо известно, проводились о заключении
не только Антикоминтерновского пакта, но и подлинного союза. Переговоры
проходили через различные этапы и одновременно менялась международная
обстановка, и в течение всего периода моего пребывания в Японии эти
проблемы постоянно требовали максимального внимания с моей стороны.
Безусловно, значительный интерес для Москвы представляло, насколько сильны
антисоветские позиции Германии и Японии на этих переговорах. После
начала войны Германии с СССР летом 1941 г. наибольший интерес стал
представлять вопрос, будет ли Япония предпринимать практические действия
в соответствии с ее исходной позицией в начале переговоров о союзе с
Германией. Найти ответ на этот вопрос было одной из важнейших задач,
которые возникли во время моего пребывания в Японии, и в решении ее
моя разведгруппа достигла выдающегося успеха.
3) Японо-китайский конфликт 1937 г. Японо-китайский конфликт явился
еще одним непредвиденным событием, выдвинувшим перед нами задачу особой
важности. Этот конфликт изменил принципиальную основу японо-китайских
отношений и предоставил Японии монопольные права в Китае. Свершилось
то, что прежде считалось великими державами невозможным. В результате
новой ситуации в японо-китайских отношениях с совершенно новыми проб¬
лемами столкнулись не только Великобритания и Америка, но и Москва.
События ограничивались пределами Китая. Но в результате, в период
развития конфликта, направление японской экспансионистской политики не¬
возможно было быстро или легко повернуть на север.
Японо-китайский конфликт был очень важен для нас и с экономической
точки зрения, потому что именно в это время были осуществлены планы
японской военной экономики и поворот к развитию тяжелой промышленности.
Наблюдение за переходом Японии к военной экономике было одной из задач,
поставленных Москвой,, и в результате японо-китайского конфликта мы
получили прекрасный шанс для ее выполнения.
Позднее японо-китайский конфликт предоставил нам отличную возможность
для детального выяснения способов развязывания войны Японией, структуры
и путей укрепления военно-морского флота. Этот конфликт явился испыта¬
тельным полигоном для развития японского вооружения и реорганизации ее
армии, в связи с чем было достаточно легко следить за этими процессами.
Помимо вышесказанного из-за этого конфликта коренным образом
изменилась и советская политика в отношении Китая. Изменилась также
9 Антикоминтерновский пакт — договор между Германией и Японией, подписанный 25 ноября
1936 г., оформил , блок этих государств для завоевания мировой гегемонии под флагом борьбы
против Коминтерна. В ноябре 1937 г. к Антикоминтерновскому пакту присоединилась Италия.
103

обстановка и в самом Китае, который ранее в течение ряда лет был объектом
моей работы. Вот таким образом японо-китайский конфликт и поставил перед
нами особые проблемы.
4) Разрыв долгосрочных японских отношений с Великобританией и Америкой.
Очевидно, что если бы японо-китайский конфликт вылился в полномасштабную
войну, в результате или Великобритания и Америка полностью покорились
бы Японии, или разразился бы очень серьезный кризис в отношениях между
Японией и этими двумя странами. По прошествии нескольких месяцев после
начала японо-китайского конфликта отчетливо прояснились изменения в
обстановке. Неясным оставался только один вопрос: уступят ли Великобритания
и Соединенные Штаты японской политике или же все-таки возникнет кризис
в отношениях между обеими сторонами. В политике Великобритании про¬
сматривалась, как хорошо известно, тенденция поддержки Японии и, скорее,
одобрения ее китайской политики. Однако после начала войны в Европе
усилилась степень зависимости Великобритании от США и ей ничего не
оставалось, как пересмотреть свою прояпонскую политику и следовать
американскому дипломатическому курсу. Отношения Японии с
Великобританией и США окончательно испортились, когда в дополнение к
конфликту в Китае и политике германо-японского союза Япония взяла курс
на экспансию в южном направлении. Великобритания, которая прежде была
союзником Японии, и США, поддерживавшие этот союз, теперь стали
противниками Японии.
Поскольку японо-китайский конфликт с самого начала содержал в себе
отмеченные выше возможности развития обстановки, все внимательные дипло¬
матические наблюдатели проявляли чрезвычайный интерес к отношениям
между Японией, Великобританией и США. Дальнейшее развитие событий
подтвердило, что я не зря занялся изучением этой проблемы.
5) Позиция Японии по отношению ко второй мировой войне и к войне
Германии с СССР. Теперь уже можно раскрыть характер и значение задачи,
полученной мною в связи с этим. Разумеется, ее важность вполне очевидна,
если подумать об усилиях, предпринятых Германией в течение последних
двух с половиной лет по вовлечению Японии в войну. Непосредственно
перед началом войны Германия стремилась заключить союз с Японией,
направленный главным образом против Великобритании. В 1940 г. Германия
успешно сумела убедить Японию в необходимости подписания договора,
направленного против Великобритании и США. В 1941 г. она принимала
все меры для вовлечения Японии в войну с Советским Союзом. Поэтому
естественно, что отношение Японии ко второй мировой войне очень инте¬
ресовало Москву. Нет также необходимости говорить, что после начала войны
с Германией Советский Союз проявлял к позиции Японии чрезвычайный
интерес. Ничто другое не имело такой непосредственной связи с выполнением
моей важнейшей задачи — проблемы войны или мира между Японией и
СССР — как отношение Японии к отмеченным выше двум мировым
политическим событиям (вторая мировая война и война Германии с СССР).
Исходя из сказанного, можно понять, почему моя разведгруппа имела особую
заинтересованность в этой проблеме и активно стремилась выполнить данную
задачу. Во всяком случае, мы выполняли эти обязанности до октября 1941 г.
6) Общая мобилизация лета 1941 г. Задачи по этой проблеме частично
затронуты в предыдущем разделе. Но так как в течение нескольких месяцев
для моей разведгруппы это была проблема чрезвычайной важности, ее можно
рассматривать как самостоятельную задачу. Получение достоверных сведений
о масштабах и направленности (север или юг) мобилизации делало ясным
стремится или нет Япония к войне с СССР. Крупные масштабы мобилизации
и отправка некоторых резервных частей на север сначала дали нам повод
для беспокойства, но постепенно стало понятным, что эти действия не имеют
главной целью СССР. Поэтому на вопрос, поставленный в пятом пункте,
104

мы наконец-то смогли дать четкий ответ. Короче, можно было сделать вывод,
что этим летом или осенью Япония не планирует нападения на СССР, или,
выражаясь иначе, нападения не будет, по крайней мере, до весны будущего
года.
После такого заключения перед нами непосредственно встала проблема
крупного кризиса в японо-американских отношениях. В декабре этот кризис
в конце концов вылился в войну, но мы смогли изучить только начальный
его этап и были, к несчастью, лишены возможности завершить свою миссию.
ДИРЕКТИВЫ МОСКВЫ, КАСАЮЩИЕСЯ СПЕЦИАЛЬНЫХ ЗАДАЧ
В течение многих лет пребывания в Японии я, в добавление к задачам,
перечисленным в первой части, получил множество директив из Москвы.
Они передавались главным образом по радио, но иногда я получал их и с
курьерской почтой. Директивы носили как общий, так и очень специальный
характер. Общие директивы содержали инструкции по активизации разведы¬
вательной деятельности, требовали подбора более надежных источников инфор¬
мации и время от времени рекомендовали предпринимать различные меры
предосторожности. Специальные директивы предписывали уточнить те или
иные конкретные вопросы, например: существует ли на самом деле та или
иная дивизия, где она дислоцируется, какие новые типы самолетов приняты
на вооружение в японской армии, какие новые типы танков производятся.
Иногда также присылались директивы по политическим вопросам. Например,
однажды был получен запрос о возможности достижения взаимопонимания
между Японией и США в вопросах, касающихся СССР. Однако я не получал
новых заданий, выходящих за рамки обязанностей, определенных Москвой
или выбранных мной самостоятельно. По крайней мере, я не помню сообщений,
содержавших такие задания. Москва полностью доверяла политическому чутью
и политической сознательности моей разведгруппы. Полное описание задач,
возложенных на мою группу, содержится в первом и втором разделах.
ОБЩИЕ. ЗАМЕЧАНИЯ
Я хотел бы рассказать немного о том, как выполнялись задачи, о которых
шла речь выше.
В период с осени 1933 по весну 1935 г. говорить о реальном выполнении
задач почти не приходилось. Это время мы провели в подготовительных
работах в условиях очень трудной обстановки в Японии. Надо было организовать
разведывательную группу и создать основу для разведывательной деятельности.
Будучи иностранцами, мы должны были прежде всего хорошо узнать проблемы,
ставшие объектом нашей миссии. Добиться точного понимания различных
проблем, которыми мы обязаны были заниматься, сразу было почти невозможно.
Даже для Мияги, который долго жил за границей, потребовалось определенное
время для того, чтобы войти в курс японских проблем. Нам же, иностранцам,
для этого был необходим гораздо больший срок. Начало действительной
разведывательной деятельности пришлось на то время, когда я вернулся из
своей короткой поездки в Москву летом — осенью 1935 г., а примерно с
осени 1936 г. группа стала сильной организацией и смогла выполнять свои
функции. Предыдущий период следует рассматривать как время изучения
ситуации в Японии и подготовки к реальной работе. Критиковать начальный
период моего пребывания в Японии значит то же самое, что и критиковать
результаты моей плодотворной деятельности. Это означает, что до 1936 г.
не могли бы быть достигнуты результаты такой же ценности.
105

ИНФОРМАЦИОННЫЕ ИСТОЧНИКИ, КОТОРЫЕ МОГЛИ ИСПОЛЬЗОВАТЬСЯ
НЕПОСРЕДСТВЕННО ЧЛЕНАМИ МОЕЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ ГРУППЫ
В ЯПОНИИ
Общие замечания
Перед тем как подробно изложить этот вопрос, я хочу пояснить некоторые
общие моменты. Я не знаю полностью всех источников информации, которые
могли использовать члены группы. Я знаю только те из них, которые были
особенно важными, и те, которые пригодились в работе. Я знаю только
общий характер источников и не располагаю данными о конкретных людях
и их именах. То, что я недостаточно знал об информационных источниках
своей группы, объясняется не отсутствием интереса к деятельности и усилиям
своих сотрудников и не тем, что я ленился. Характер нашей работы был
таков, что большая часть с трудом созданных источников информации быстро
«пересыхала», и я не считал источник действительно ценным и пригодным,
если он не был проверен в течение длительного времени. Поэтому, если
канал информации моих сотрудников не проходил подобной проверки, я
считал эти сведения не очень ценными. Моим принципом было не придавать
важного значения именам людей, от которых исходила информация. Я делал
это умышленно, для того, чтобы на вопрос об этих людях я не мог бы
ничего ответить и тем самым доставить им неприятности. Это одно из
традиционных правил нелегальной деятельности.
а) Источники информации Одзаки
Самым важным источником информации Одзаки была группа лиц, вра¬
щавшихся около принца Коноэ, своего рода «мозговой центр», в который
входили Кадзами 10 11, Сайондзи п, Инукаи 12, Гото 13 и сам Одзаки. Возможно,
там были и другие люди, но я помню только те имена, которые иногда
слышал. Когда Одзаки или я сам упоминали этих людей, мы обычно называли
их «группа Коноэ». В сообщениях в Москву я называл их «круги, близкие
к Коноэ». Я полагаю, что большая часть информации Одзаки по вопросам
внутренней и внешней политики, если только ее источником не являлись
личные обширные знания и глубокие выводы самого Одзаки, несомненно,
поступала через эту группу. Информация, исходившая от группы Коноэ,
касалась внутриполитического курса кабинета Коноэ, разнообразных сил,
оказывающих влияние на формирование внутренней и внешней политики, а
также различных планов, находящихся в стадии подготовки. Иногда Одзаки
представлял экономическую информацию и, в очень редких случаях, обще¬
политическую и военную. Он продолжал получать сведения от этой группы
и в то время, когда Коноэ уже не был премьер-министром, но не так часто,
и их содержание не всегда было достоверным. Я не могу сказать, кто из
членов этой группы давал больше всего информации. Определить это было
10 Кадзами, Акира — генеральный секретарь первого кабинета министров Коноэ и министр
юстиции во втором кабинете Коноэ в июле — декабре 1940 г., друг Одзаки. В 1955 г. вступил
в Социалистическую партию Японии.
11 Сайондзи, Кинкадзу — сын принца Сайондзи Киммоти, неофициальный советник кабинета
министров Японии, друг Одзаки, арестован по «делу Зорге» 16 марта 1942 г., освобожден из-под
ареста 16 мая 1942 г., осужден на три года заключения условно.
12
Инукаи, Кэн — член японского парламента, экономический советник марионеточного китай¬
ского правительства на захваченной японцами территории Китая, друг Одзаки, арестован по «делу
Зорге» 4 апреля 1942 г., освобожден из-под ареста 16 мая 1942 г.
13 Гото, Рюносукэ — друг принца Коноэ, основатель в 1936 г. исследовательского общества
«Сёва кэнкюкай» — «мозгового центра» принца Коноэ.
106

очень сложно. Возможно, это был Кадзами, с которым Одзаки был в наиболее
близких отношениях, а может быть, это был Инукаи. Я хочу подчеркнуть,
что это только мои смутные предположения, так как с Одзаки не было
специального разговора на эту тему. Так или иначе, с этими двумя людьми
Одзаки был наиболее близок. Однако иногда казалось, что их близости
наступал конец. Одзаки был очень независимый человек, и не всегда он
был в гармонии с ними. По этой причине то различия во взглядах на
что-либо, то испорченное настроение оказывали влияние на их отношения.
Одзаки иногда встречался непосредственно с принцем Коноэ, но наедине
или нет, не знаю. Информация, получаемая им в результате этих встреч,
не представляла собой конкретные политические доклады, а отражала лишь
мнения и соображения по общеполитическим вопросам, а иногда даже на¬
строение принца Коноэ. Такая информация, хотя и не отличалась конкрет¬
ностью, была чрезвычайно важной, так как давала более глубокое понимание
политики японского правительства, чем целые горы подробных фактов. У
меня в памяти осталось, в частности, очень важное сообщение Одзаки о его
встрече с принцем Коноэ в 1941 г. Она ясно показала, как стремился принц
Коноэ разрешить японо-китайскую проблему и избежать столкновений на
дипломатическом фронте. Эта встреча лучше вереницы политических доку¬
ментов отобразила политику третьего кабинета Коноэ по отношению к СССР,
Великобритании и США. Однако такие личные встречи между Одзаки и
принцем Коноэ происходили очень редко.
Южно-Маньчжурская железнодорожная компания
В связи с работой в этой компании Одзаки мог получать массу информации
политического и экономического характера, часть которой можно было исполь¬
зовать для нашей деятельности. Иногда в руки попадали политические и
экономические документы, а иногда — чисто военные материалы. Однако
военной информации было мало и, по-моему, только очень небольшая ее
часть поступала ко мне из этого источника.
Я особо подчеркиваю, что никогда не запрашивал о подобных источниках
информации ничего, кроме самых общих обычных сведений. В большинстве
случаев для меня было вполне достаточно иметь мнение Одзаки о том, что
та или иная информация ценная или средняя, или не представляет интереса.
Думаю, что Одзаки ежемесячно готовил доклады экономического и политиче¬
ского характера для этой компании. Кажется, его донесения для меня по
экономике и политике готовились на основе информации, которую он получал
через компанию или были частью его докладов для компании.
Очень были кстати поездки, которые совершал Одзаки в интересах компании.
Мне доставляло много неудобств его отсутствие, но и от его поездок мы
получали очень многое. Он имел связи со многими необходимыми людьми
и обладал замечательной наблюдательностью, поэтому всегда возвращался с
очень ценной информацией для нашей работы. По поручению Южно-Мань¬
чжурской железной дороги он ездил один раз в Маньчжурию и несколько
раз в Китай, и в каждом случае я особо просил его обращать внимание на
те или иные политические или военные проблемы, связанные с нашей
деятельностью.
Источники военной информации Одзаки
Я думаю, что максимум одно или два сообщения Одзаки содержали общие
военные и политические сведения, полученные от действующих офицеров
японской армии. По-моему, офицеров интересовало мнение Одзаки как
107

специалиста по Китаю. Конечно, Одзаки тоже пытался получить от них
информацию, но как бы там ни было, постоянных источников военной
информации у Одзаки не имелось.
Связи Одзаки с газетами
Как широко известный ранее газетчик, Одзаки имел много знакомых
среди японских журналистов. Полагаю, что большинство из них были его
коллегами, когда он работал в газете «Асахи симбун». От общения с ними
он получал много информации, главным образом политического характера.
Впрочем, в двух-четырех случаях прошла политическая информация, связанная
с военными вопросами. Думается, что у него были связи и с Информационным
бюро кабинета министров, а до этого — и с Информационным департаментом
министерства иностранных дел. Полученные из этих источников сведения
содержали, главным образом, данные о текущих политических событиях,
информация же по вопросам фундаментальной политики была очень редкой.
О самом Одзаки
Одзаки получил прекрасное образование. Обширные знания и твердость
взглядов сделали его одним из тех редких людей, которые сами были
источником информации. Беседы и дискуссии с ним были очень содержа¬
тельными. Я часто отправлял в Москву как весьма ценную информацию его
многие суждения по тем или иным вопросам будущего развития ситуации.
В тех случаях, когда я сталкивался со сложнейшими, специфическими, чисто
японскими проблемами и у меня не было полной уверенности в их понимании,
я полагался на его мнение. В двух или трех случаях я советовался с ним,
окончательно принимая важные решения, касающиеся сути моей работы.
Таким образом, Одзаки был исключительной личностью и сам по себе должен
рассматриваться как прямой источник информации. Я очень многим обязан
ему.
В интересах работы моей разведывательной группы Одзаки использовал
двух или трех помощников. Один из них — Мидзуно, которого я знал раньше
в Китае. С ним я встречался один раз в ресторане, и, насколько я помню,
темой нашей беседы тогда было сельское хозяйство. Помощником Одзаки
можно считать также и Каваи, хотя, как я уже говорил раньше, более
правильно считать его иждивенцем Одзаки. Наконец, нужно упомянуть одного
«специалиста» 14. Он был старым другом Одзаки, и его вовлекли в нашу
работу вскоре после моего прибытия в Японию. Он, однако, оказался далеко
не тем человеком, на которого мы рассчитывали. Мы сначала рассматривали
его как военного специалиста, но он, к удивлению, оказался экспертом по
деньгам. Некоторые связи с подобными помощниками Одзаки имел и Мияги.
б) Источники информации Мияги
Самой старой связью Мияги был его давний друг, личный секретарь
генерала Угаки15, с которым он постоянно встречался 16. Большая часть
информации от этого секретаря касалась внутренней политики, главным
14 Синохара Торао.— Прим. Зорге. Торао — фабрикант, приятель Мияги, был арестован по
«делу Зорге».
15 Угаки — японский генерал и политический деятель, был министром в правительстве Коноэ,
предпринимал неудачные попытки занять пост премьер-министра.
16 Ябэ Сю.— Прим. Зорге.
108

образом изменений в японских политических кругах. Кроме того,. иногда
поступали сведения о японо-советских отношениях и японской политике в
Китае, но, разумеется, преобладала информация о проблемах кабинета У гаки.
После того, как Угаки занял пост министра иностранных дел в кабинете
Коноэ, этот источник смог предоставлять разнообразную обширную инфор¬
мацию. Одновременно он сообщил о сильной оппозиции попыткам Угаки
сформировать свой кабинет. Когда Угаки был министром иностранных дел,
им была передана нам подробная информация о напряженности в отношениях
между Угаки и Коноэ по вопросам китайской политики и проблемам создания
«сферы процветания Азии».
Мияги имел также давние связи с одним жителем Хоккайдо 17, который
передавал подробную информацию о Хоккайдо и, порой, о Сахалине. Ин¬
формация была главным образом по военным вопросам, таким, как масштабы
мобилизации в оборонительном районе Хоккайдо, обстановка полного спо¬
койствия в этом районе, переброска отдельных частей на Сахалин, строитель¬
ство аэродромов на Хоккайдо и Сахалине и т. д. Иногда тот же источник
сообщал экономическую информацию о трудностях с материальным снабжением
северных территорий, а также сведения о запрещении поездок туда по
военным и политическим причинам.
По словам Мияги, этот человек был его старым другом, который многие
годы придерживался левых убеждений. Однако, насколько я слышал, он уже
давно отошел от политической деятельности и сейчас, похоже, всецело
поглощен бизнесом, по крайней мере, я так понял. Кажется, он занимался
на Хоккайдо рыболовным бизнесом.
Кроме того, Мияги говорил, что у него имеются также давние связи с
несколькими газетчиками, с одним или двумя йз которых он был особенно
близок. Один из них был человеком с откровенно правыми экстремистскими
взглядами 18. Информация о японских крайне правых организациях поступала
к Мияги, главным образом, от него, так же как, похоже, и сведения о
внутренней напряженности и экономических трудностях в стране. Еще один
репортер 19, кажется, имел какие-то связи с военными кругами. Неизвестно,
был ли он профессиональным газетчиком или работал на временной основе.
Он тоже имел правые политические взгляды.
Среди тех, кто снабжал Мияги чисто военной информацией, я довольно
хорошо знал Косиро. Кроме того, Мияги время от времени упоминал имена
людей, которые только что оставили военную службу или были призваны
на нее, но у меня создалось впечатление, что они не были в числе постоянных
или регулярных источников информации. Думаю, что они были случайными
знакомыми, а не настоящими приятелями.
По-моему, реальным его сотрудником был только Косиро. Когда Косиро
вернулся из Маньчжурии, Мияги установил с ним близкие отношения. Решив,
что и мне следует познакомиться с ним поближе, я встречался с ним один
или два раза в ресторане. Кажется, что информация о мобилизации в
Токийской и Уцуномийской дивизиях поступила от Косиро. От него также
получены два или три сообщения о формировании смешанных частей на
базе личного состава Токийской и Уцуномийской дивизий. Косиро предоставлял
Мияги также разнообразные сведения об условиях жизни и деятельности
войск на границе с Сибирью. Думается, что от него также были получены
фрагментарные данные о новых артиллерийских системах и танках японской
армии.
Мияги собирал военную информацию больше в оживленных местах Токио,
17 ’
Тагути Угэнда.— Прим. Зорге.
18 Кажется, Сано Масахико.— Прим. Зорге.
19 Думается, Кикути Хатиро.— Прим. Зорге.
109

в ресторанах и барах. В связи с этим он вынужден был часто посещать
различные подобные заведения. Он часто жаловался, что ему приходится
много выпивать в барах ради получения даже небольшой информации.
Мияги часто ездил в Осаку, но я не знаю, с кем он был там связан. Он
говорил только, что посещал там двух или трех знакомых. Иногда он
добирался и до Кобе, чтобы разузнать что-либо о ходе или отмене мобилизации
размещенных там дивизий. В последнее время Мияги, кажется, часто встречался
со своим старым другом, вернувшимся из Америки 20. По моему впечатлению,
Мияги использовал его не в качестве источника информации, а в качестве
переводчика и помощника в повседневных делах. Мияги несколько раз говорил
мне об Акияме и всегда твердо подчеркивал, что он заслуживает доверия,
если я проявлял беспокойство о его дружбе с этим возвратившимся из
Америки знакомым.
Кроме того, у Мияги было много случайных знакомых, от которых он
время от времени также получал сведения, но нельзя считать кого-либо из
них достоверным или регулярным источником информации. Поскольку Мияги
переводил информацию Одзаки и раз за разом передавал мне донесения
Одзаки, в последние годы я очень тесно сошелся с ним.
Я уже и ранее отмечал, что Мияги поддерживал контакты с помощниками
Одзаки — Каваи, Мидзуно, так называемым «специалистом». Поэтому и этих
людей иной раз нужно рассматривать в качестве источников информации
Мияги. Как и с Одзаки, с Мияги у меня были близкие личные отношения.
в) Источники информации Вукелича
У Вукелича было две задачи. Одна касалась технической стороны нашей
деятельности, другая заключалась в сборе информации.
Самым важным источником его сведений было информационное агентство
«Домэй». По работе он бывал там каждый день и поэтому мог легко
заполучить разнообразную информацию, как опубликованную, так и не¬
опубликованную. Кроме того, он мог узнавать скрытые политические нюансы
непосредственно в агентстве «Домэй» и его отделах. Информация, получаемая
оттуда, была чисто политической, а некоторая просто отражала политическую
атмосферу. Поэтому, в принципе, важной информации оттуда не поступало,
но она была значимой и интересной как дополнение к огромному количеству
сведений, полученных моей группой по другим каналам. Это впечатление
особенно укрепилось после докладов Вукелича об атмосфере в агентстве в
связи со второй мировой войной и настроениях, связанных с развязыванием
войны Германии с СССР. Агентство «Домэй» совершенно не было прогер¬
манским, и такая позиция отражала чувства большинства японцев.
Вукелич часто мог получать сведения, которые были широко известны в
«Домэй», но из-за цензуры обычно не публиковались. Благодаря этому мы
могли изучать политическую обстановку в Японии и знать позицию правитель¬
ства. Он также общался с французами из отделения агентства «ГАВАС» и
получал от них различные отрывочные сведения. Благодаря этому он мог
узнавать позицию своих друзей-французов после падения Франции по отно¬
шению к Германии и политику Японии по отношению к Индокитаю и Южным
странам. Однако это были скорее материалы, отражающие общую атмосферу
событий, чем достоверная информация.
Отделение агентства «ГАВАС» имело контакты с французским посольством,
и Вукелич при случае лично бывал там, в связи с чем нас очень интересовали
текущие сведения и капитальная информация, которые он там добывал.
20
Акияма Кодзи.— Прим. Зорге.
ПО

Вукелич также несколько раз встречался с военным атташе французского
посольства, однако информация, полученная по этому каналу, не была особо
важной.
В качестве корреспондента информационного агентства «ГАВАС» Вукелич,
с разрешения японских военных властей, смог совершить поездку на Халкин-
Гол, и нечего говорить, что благодаря этому случаю он собрал информацию
для нас.
В последнее время он получал много информации от иностранных, особенно
американских, журналистов, среди которой были очень интересные сведения,
связанные большей частью с дипломатической политикой. Например, из
представленной им информации наиболее важной была речь посла США
Грю в 1941 г. В последнее время он, пожалуй, еще более сблизился с
американскими журналистами.
г) Источники информации Гюнтера Штейна
Штейн был в Токио с 1936 до начала 1938 г. Он симпатизировал нам,
но никогда не был настоящим членом моей группы. Однако практически он
активно сотрудничал с нами.
Штейн был близко знаком с послом Дирксеном, которого знал еще с
Москвы. Посол считал его умным человеком и значительной персоной. Кроме
того, для нашей работы ценным было то, что у него как представителя
британской газеты были связи с послом Великобритании. В Британском
посольстве он имел особенно тесные отношения с известным сэром Сэнсомом 21.
Он мог добывать в посольстве информацию, связанную, главным образом, с
общей дипломатической политикой. Иногда у него бывала возможность лично
побеседовать с послом и военно-морским атташе посольства. Штейн был
очень дружен со всеми иностранными журналистами, особенно с английскими
и американскими, от которых получал различную интересную информацию.
В последнее время он имел тесные связи с информационным агентством
«Домэй», в связи с чем через это агентство, как и Вукелич, мог добывать
сведения об общей политической атмосфере и различных скрытых политических
действиях. К тому же он сам был ценным источником информации, так как
очень скрупулезно изучал экономическую ситуацию в Японии и писал прек¬
расные книги об этом. Благодаря его исследованиям прояснились многие
факты экономической жизни, до тех пор не вполне понятные. В сферу его
личных профессиональных интересов входили внешняя торговля и финансы
Японии.
МОИ СОБСТВЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ
Общие замечания
О германском посольстве, которое было моим важнейшим источником
информации, я подробно расскажу в другом разделе.
Думается, я могу утверждать, что по сравнению с источниками информации,
которые были у меня в германском посольстве, и с источниками, которые
имелись у членов моей разведывательной группы, другие мои информационные
каналы носили второстепенный характер. Информация, поступавшая из моих
источников, кроме двух вышеуказанных, была только относительно значимой.
21 Сэнсом, Джордж Бэйли — британский экономист и дипломат, в 1925—1940 гг. торговый
атташе при Посольстве Великобритании в Токио.
111

Получить информацию по этим каналам я стремился лишь только в первое
время после прибытия в Японию. После 1938 или 1939 г. эти источники не
играли никакой роли в моей разведывательной деятельности, и я полностью
оставил их и к ним не обращался. Причиной «пересыхания» источников, из
которых я ранее получал сведения, были постоянно ужесточавшиеся в связи
с японо-китайскими событиями антишпионские законы в Японии. После
начала этих событий перечисленные ниже информаторы из-за страха перед
законом переставали передавать какие бы то ни было сведения. Объем
информации, которой они располагали, также резко сократился.
Наконец, я хочу заявить еще об одном: я убежден, что никто из людей,
общавшихся со мной, имена которых появятся ниже, ничего не знали ни о
моей подлинной миссии, ни о характере моей работы. Все они считали, что
я только известный журналист.
Немецкие предприниматели и инженеры
Впервые приехав в Японию, я слышал много различных высказываний
бизнесменов и инженеров об общей экономической ситуации. Однако дело
не в том, что все они без исключения рассматривали только общеэкономические
вопросы, а в том, что представленная ими информация ограничивалась узким
кругом вопросов, которыми они занимались, притом в весьма общем виде.
Кроме того, опасаясь, что о содержании наших бесед от меня смогут узнать
конкуренты, они уверяли, что не знают каких-либо подробностей. Вообще-то
говоря, я предпочитал беседовать с инженерами, которые были не так робки,
как предприниматели, и, по крайней мере, знали свою специальность. После
1938 г. я уже не имел дела с бизнесменами и инженерами. Работая в
германском посольстве, я переключился на изучение еще более, чем раньше,
конкретных экономических и особенно военных проблем. Используя собранные
в посольстве соответствующие материалы, я готовил донесения и для военного
атташе, и для себя. Поэтому для получения информации я больше не
полагался на предпринимателей и инженеров.
Главным образом я поддерживал дружеские отношения с инженером
Мюллером из Германской машиностроительной компании, а кроме того, у
меня были тесные связи с их конкурентом, компанией «Гуден Хоффман», и
использовал также г-на Кальбаума, представителя одной химико-фарма¬
цевтической компании. Думается, что эти люди покинули Японию перед тем,
как разразилась война в Европе. Во всяком случае я не встречал их в
течение долгого времени. От первых двоих я узнал о положении в черной
металлургии Японии, от последнего — некоторые данные о японской химиче¬
ской промышленности. Кроме того, я узнал, что Япония закупила в Германии
несколько лицензий на производство синтетического горючего, но выяснить
подробности мне не удалось. Позже, однако, я обнаружил их в документах
германского посольства. Я часто встречался также с инженером, ответственным
за сборочные работы в фирме «Хейнкель». Он имел дела с компанией
«Ниппон хикоки когё» и прибыл в Японию вместе с упоминавшимся мною
ранее Хаагом. Я несколько раз получал от них сведения общего характера
о производстве германских авиадвигателей в Нагое. После 1938 г. я больше
ни с кем из этих инженеров-сборщиков не встречался. Однако позднее в
досье аппарата военно-воздушного атташе германского посольства я обнаружил
более подробную информацию о производстве этих двигателей японской
авиакомпанией и закупке германских самолетов.
Когда несколько германских самолетов совершили прямой перелет из
Германии в Японию, я, естественно, расспросил пилотов об обстоятельствах
полета и об их планах в Японии. С одним из пилотов, бароном фон
Габленцом, я совершил полет из Японии в Маньчжурию и обратно на
самолете «Юнкере», на котором он прилетел в Японию из Германии. Впрочем,
112

переговоры о закупке крупных самолетов «Фокке-Вульф» и «Юнкере» позже
закончились безрезультатно. Я узнал об этом из досье германского посольства.
От уже упоминавшегося Мюллера я два или три раза слышал о строительстве
завода «Варц» в Маньчжурии одной германской компанией тяжелого машино¬
строения. Однако, как я уже говорил, с 1938 г. поступление подобной
информации стало постепенно сокращаться и в начале 1939 г. полностью
прекратилось. В результате подготавливаемые мною доклады для военного
атташе Матуки22 стали готовиться только на основе материалов, которые я
мог получить в германском посольстве.
Немецких предпринимателей и инженеров я по большей части встречал
в германском клубе и на приемах в посольстве. Как корреспондента немецкой
газеты меня иногда приглашали в Германскую торговую палату в Токио.
Само собой разумеется, что как журналист я обязан был изучать общие
проблемы, вставшие перед германскими коммерсантами в Японии и, естест¬
венно, в ходе моих бесед с предпринимателями и инженерами во время
таких встреч в центре внимания оказывались экономические вопросы. В
личном плане я был связан с крайне ограниченным числом предпринимателей
и это не имело никакого отношения к моей разведывательной деятельности.
Я встречался с ними в семейном кругу, и при этом присутствовали также
женщины и другие гости.
В моих записках, посвященных личным друзьям, часто упоминаются имена
Мор и Кауфман. Это были предприниматели, с которыми я очень сблизился.
Я с обоими подружился и в семейном отношении и поэтому всегда испытывал
удовольствие, бывая у них дома. Их семьи общались с семьями сотрудников
германского посольства, однако это обстоятельство не только не было связано
с моей разведывательной деятельностью, но скорее наоборот. Это были
знакомства в обществе, которые я завел отчасти для усиления маскировки,
чтобы моя деятельность в Токио выглядела более легальной, отчасти потому,
что у меня с ними сложились личные хорошие отношения. Когда я ездил
в Китай, а особенно в Шанхай, я непременно посещал там германские
дипломатические учреждения. Я подружился с германским посланником Фише¬
ром и мог с ним, разумеется, беседовать на различные политические темы.
Я получил много подробной информации о японской политике в отношении
Китая и германских интересах в Китае, при этом в виде оригинальных
документов. Но помимо этого, у Фишера и меня были общие интересы в
области истории Китая и древнего китайского искусства.
Я поддерживал дружеские отношения с немецкими предпринимателями в
Китае. Приезжая в Шанхай, я всегда встречался с двумя-тремя из них,
чтобы побеседовать об экономической ситуации и состоянии германской
торговли. Встречался я также с доктором Войдтом, которого рекомендовал
Клаузен. Он приезжал в Токио примерно два раза в год, поэтому мы с ним
встречались и здесь. Большинство немецких предпринимателей из Китая,
приезжая в Токио, заходили ко мне. Войдт не был членом моей разведы¬
вательной группы, но как правительственный чиновник знал очень много в
различных областях, поэтому я с удовольствием поддерживал с ним контакты.
Безусловно, какую-то часть услышанных от него сведений я использовал в
своей разведывательной деятельности. В своих радиосообщениях в Москву я
называл его и других немецких торговцев из Китая «коммерсантами». Пос¬
ледний раз мы встречались с Войдтом около года назад. Он и лично мне
очень нравился, и был одним из немногих людей, к которым я питал
дружеские чувства. Большинство немецких предпринимателей в Китае мне
не очень нравились и были для меня неприятны.
22 Матуки, Герхард (1894—1983) — в 1938—1940 гг. полковник, военный и военно-воздушный
атташе Германии в Японии и Маньчжоу-Го.
113

Нацистская партия в Токио
Вступив в нацистскую партию по причинам, изложенным в другом разделе,
я часто имел контакты с партячейкой, ее членами и получал от них
различную отрывочную политическую информацию о Германии. Например,
я узнал о широкомасштабных приготовлениях Германии к войне и росте
антисоветских настроений внутри нацистской партии после начала мировой
войны, хотя и был заключен с СССР дружественный пакт. С этого момента
я был убежден в том, что, несмотря на заключение пакта, рано или поздно
отношения между двумя странами обязательно будут разорваны. Позиции
членов нацистской партии относительно Японии разделялись. Одна часть не
особенно приветствовала тесные отношения между Германией и Японией,
они полагали, что Германия не получит никаких экономических выгод от
такого партнерства, а некоторые из них открыто призывали к союзу с
Китаем. Даже близкий к министру иностранных дел Риббентропу Штамер,
о котором я уже упоминал ранее, после того как были прерваны переговоры
1939 г. о японо-германском союзе, стал придерживаться такого же мнения.
В последнее время и в нацистской партии уверенность в победе заметно
уменьшилась и возникло определенное чувство тревоги за будущее, если
война затянется надолго. Кажется, в начале 1938 г., незадолго до удаления
маршала Тухачевского, среди нацистов в Токио шли разговоры о том, как
бы скрытно организовать сейчас в СССР внутренний распад. В связи с этим
упоминались имена Тухачевского и военного атташе в Лондоне Путны. Эта
мысль широко распространилась среди членов нацистской партии и ее особенно
пропагандировали нацисты, только что вернувшиеся из Германии. Я также
слышал от них, что Союз контрреволюционеров в Германии имел связь с
Путной, а тот — с Тухачевским.
Голландская колония в Токио
Хотя мои связи с голландской колонией в Токио оборвались в начале 1939 г.,
ее тоже следует считать моим источником информации. Я посылал корреспон¬
денции в газету «Амстердам Хандельсблатт», поэтому, естественно, имел контакты
с голландскими дипломатическими и деловыми кругами. Из этих источников
ко мне поступала информация о масштабах сопротивления голландской стороны
японской экономической экспансии в Голландскую Восточную Индию. Кроме
того, я получал много сведений о голландских, британских, а позднее и
американских объединенных усилиях против экономической агрессии Японии в
голландских владениях. Из голландских банковских кругов я мог получать
отдельные материалы, касающиеся японо-голландской торговли, а также опре¬
деленную информацию о внешней торговле, состоянии финансов и об общей
экономической ситуации в Японии. Однако с 1938 г., когда в результате
европейской политики Германии ухудшились ее отношения с Англией и Францией,
а также до некоторой степени и с Голландией, поступление сведений из этих
источников прекратилось. В это время голландцы уже окончательно отвернулись
от немцев и сблизились с англичанами и американцами.
Немецкие журналисты в Японии
Между немецкими журналистами в Японии и мной, естественно, сущест¬
вовала тесная профессиональная связь. Я часто встречался с Виссэ и Каровом
из DNB 23, Шульцем из «Дойче Альгемайне цайтунг», Магнусом из Германского
23 Deutsches Nachrichtenburo (DNB) — Германское информационное бюро.
114

, агентства экономических новостей и Зермайером из «Трансоушен Пресс».
Однако никто из них не имел ни малейшего представления о том, кем я
на самом деле был и чем занимался. Разумеется, мы как журналисты
обменивались мнениями о различных событиях и политической ситуации,
дискутировали о различных проблемах и по журналистской привычке энергично
поносили все, связанное с политикой. Среди других журналистов я считался
очень хорошо информированным. Они не могли сообщить мне каких-либо
стоящих новостей или сведений, а скорее, наоборот, стремились получить
новости от меня. Однако, я хочу подчеркнуть, что никогда не сообщал
никому из журналистов информацию, полученную от сотрудничавших со
мной японцев, и секретные сведения, добытые в германском посольстве. За
этим я строго и тщательно следил.
Я пользовался уважением среди других корреспондентов не только как
известный немецкий журналист, но и как добрый товарищ, всегда готовый
в случае необходимости протянуть руку помощи. Например, когда Виссэ
уехал на родину в отпуск, я вместо него работал в DNB, или, если происходило
что-либо, о чем надо было во что бы то ни стало телеграфировать, а другие
журналисты не знали, я ему сообщал об этом. Мы встречались не только
в оффисе, но и обедали вместе и дома бывали друг у друга. С другой
стороны, они, узнав, что я не хочу идти в агентство «Домэй» или в
Информационное бюро японского правительства, тут же брали на себя заботу
об этом. Меня считали немного беспокойным, роскошествующим журналистом.
Конечно, они не знали, что помимо работы в газете я должен был выполнять
еще очень многое. По этим причинам у меня были дружеские отношения с
немецкими спецслужбами.
Иностранные корреспонденты
Все другие иностранные журналисты были настроены антигермански и
считали меня нацистским репортером, поэтому я был отдален от них. Наши
отношения никогда не выходили за рамки обычных деловых связей, а в
1939 г. вообще прекратились. До 1938 г. у меня было несколько профессиональ¬
ных контактов с представителем агентства «Рейтер» Коксом и американцами
Морином и Томпсоном, но по мере постепенного роста напряженности политиче¬
ской ситуации в Европе, и в довершение всего из-за смерти Кокса и высылки
Морина и Томпсона из Японии, мои личные связи с иностранными коррес¬
пондентами практически сошли на нет. Сейчас в Токио нет почти ни одного
иностранного корреспондента, которого бы я знал лично. Я всегда избегал
Редмана, потому что он был мне неприятен. Я ничего не знаю о шпионской
деятельности, которую приписывают Коксу. Я считал его беспечным и про¬
стодушным человеком. Вообще-то говоря, у меня не было интереса к ино¬
странным корреспондентам. Поскольку Гюнтер Штейн и Вукелич уже имели
возможность получать от них информацию, лично мне заниматься этим делом
не было необходимости.
Агентство новостей «Домэй» и японские журналисты
По тем же причинам с агентством «Домэй» я поддерживал отношения
только первое время после прибытия в Японию, да к тому же они
ограничивались всего лишь разовыми контактами. В последующем у меня
полностью пропал интерес к агентству, поэтому даже такие отношения
прекратились и я полагался, главным образом, на информацию, предостав¬
ляемую Штейном и Вукеличем, а также на сплетни со всего мира, которые
115

собирал Виссэ. Он был насмешником и страшно любил всякие слухи. Но я
говорю это не в плохом смысле, а просто в шутку.
С японцами, кроме тех, кто входил в мою разведывательную группу, в
течение последних нескольких лет я старался по возможности не встречаться.
До этого вместе с другими немецкими журналистами я общался с коллегами
из «Асахи», «Нити-Нити» и «Домэй». В последние годы я приглашал на
ланч Мурату, Кумасаки и Мори из «Джапан Адвертайзер», но и это в
каких-нибудь особых случаях и обычно вместе с другими немцами. Я приглашал
их в рамках своих служебных обязанностей, имея при этом цель не создавать
впечатления, что я окончательно оборвал связи с японцами. У меня и в
мыслях не было тайных разведывательных целей, так как я хорошо знал,
что не смогу получить от них интересной информации и даже после того,
как Мурата перешел в сферу бизнеса, я в отношении него занимал такую
же позицию. До этого он по крайней мере давал мне кое-какую информацию
о Накано и «Тохокай» но потом все его интересы свелись только к деньгам
и выгоде.
Военное министерство
Мои отношения с пресс-группой военного министерства и с армейскими
офицерами, с которыми меня знакомили генерал-майор Отт и полковник
Матуки, не отличались от описанных выше. Можно сказать, что в последние
годы у меня почти не было связей с такими людьми.
Через Отта и Матуки я познакомился с генералом Осимой и неоднократно
встречался с ним. А после заключения японо-германского союза я даже брал
у него интервью для моей газеты. Кроме того, в то время я познакомился
с тогдашним полковником Манаки, майорами Ямагата и Сайго, с теперешним
генерал-майором Муто и с другими офицерами, имена которых я позабыл.
Из пресс-группы военного министерства я встречался с тогдашним полковником
Сайто, и он часто приглашал меня вместе с другими немецкими журналистами.
Я также несколько раз приглашал его как член группы немецких коррес¬
пондентов. У меня почти не было дел с его преемником Акиямой, но я
встречался несколько раз с полковником Уцуномия и даже посещал его раз
или два в Шанхае. В последний раз мы встречались с ним весной 1941 г.
Помимо перечисленных людей, я один раз брал интервью у посла Сиратори
(до того как он заболел) и беседовал с ним так долго, как это было только
возможно. Я также часто встречался с Накано — политиком и партийным
лидером. Кроме того, мне несколько раз довелось встречаться на приемах
с адмиралом Кобаяси. Нынешний министр иностранных дел Того очень давно
однажды согласился на мою просьбу дать интервью, а затем мы раз или
два виделись на приемах в посольстве.
По обыкновению министры иностранных дел при назначении на должность
проводят пресс-конференции для иностранных корреспондентов, где и я
присутствовал несколько раз. Но это не выходило за рамки обычных фор¬
мальных пресс-конференций. Последняя, на которой я был, проводилась по
возвращении министра иностранных дел Мацуоки из поездки в Германию и
СССР.
Окончание следует
24 Накано, Сэйго (1886—1943) — японский журналист, государственный и партийный деятель,
в 1933 г. основал фашистскую организацию «Тохокай», с 1940 г. генеральный секретарь «Движения
единства за укрепление трона».
116

Из истории общественной мысли
© 1994 г.
Б. С. ИТЕНБЕРГ, В. А. ТВАРДОВСКАЯ
КАРЛ МАРКС И АЛЕКСАНДР ГЕРЦЕН:
ИСТОРИЯ ОДНОЙ ВРАЖДЫ
Долгие годы Карл Маркс и Александр Иванович Герцен прожили в
эмиграции — в Лондоне, но так и не вступили в личный контакт, испытывая
друг к другу устойчивую неприязнь, переходившую порой в открытую вражду.
Основанная Герценом вольная русская пресса являлась одним из источников
сведений о положении дел в России для К. Маркса и Ф. Энгельса. Однако
Герцен, антисамодержавная и антибуржуазная позиция которого столь ясно
выразилась в «Колоколе», не только не попал в число российских
«социалистических Лессингов», но и подвергался со стороны вождей проле¬
тариата нападкам столь же злым, сколь и несправедливым. Да и сам
Александр Иванович относился к «марксидам» (как он называл своих идейных
противников) с недоверием и враждебной настороженностью.
Столь скверные отношения двух замечательных приверженцев
социалистической идеи требовали объяснений. Однако в нашей литературе
делались попытки скорее определить причины и природу конфликта Маркса
и Герцена, нежели их исследовать. Здесь прочно утвердилось мнение, выска¬
занное еще Г. В. Плехановым, о «печальнейших недоразумениях», препят¬
ствовавших «сближению с основателем научного социализма того русского
публициста, который сам всеми своими силами стремился поставить социализм
на научную основу» К таким недоразумениям относили недостоверность
информации, получаемой Марксом и Герценом друг о друге. Но ведь лучшим
противоядием от «клеветнических измышлений» должны были бы явиться
доступные каждому их собственные выступления в печати, по которым
надежнее всего определяется общественная позиция.
И, надо сказать, советские исследователи выявляли все новые доказательства
того, что Маркс и Герцен читали друг друга * 1 2. Однако это почему-то почти
не влияло на сложившуюся историографическую концепцию. Появились лишь
оговорки, что вождям пролетариата остались неизвестными «Письма об
Представленная статья — глава из подготовленной авторами монографии «Русские и Маркс:
выбор или судьба?»
1 Плеханов Г. В. Соч., М,—Л., 1922—1927, т. ХХШ, с. 443.
2 См.: Конюшая Р. П. Карл Маркс и революционная Россия. М., 1975, с. 386—387. Обобщенью
сведения в книге Р. П. Конюшей дают возможность для вывода, что в поле зрения Маркса и
Энгельса были все основные произведения Герцена, а также его издания «Колокол» и «Полярная
звезда». По последним данным, Энгельс также читал «С того берега», «О развитии революционных
идей в России», «Русский народ и социализм. Письмо к Мишле», «Старый мир и Россия. Письма
Линтону», «Былое и думы» («Тюрьма и ссылка»).— Энгельс и его время. К 170-летию со дня
рождения. М., 1990, с. 288. С идеями и деятельностью Маркса Герцен мог познакомиться и по
европейской периодической печати.— Смирнова В. А, Некоторые источники информации Герцена
о К. Марксе и Ф. Энгельсе (1850—1851 гг.).— Литературное наследство, т. 96. М., 1985, с. 643—662.
117

изучении природы», столь близкие диалектическому материализму, что якобы
и помешало им всесторонне оценить Герцена.
Но если можно было упрекнуть великого русского мыслителя в том, что,
«остановившись перед историческим материализмом», он не сумел понять
подлинной роли К. Маркса и Ф. Энгельса 3, то упрек Марксу — в непонимании
или нежелании понять оппонента — был попросту невозможен.
С упомянутым мнением о том, что плохие отношения Маркса и Герцена
сложились под влиянием «недоразумений», т. е. обстоятельств случайных,
странным образом уживалось суждение как раз о принципиальном характере
их конфликта, вызванного «противоположностью классовых позиций»4. Рас¬
пространенным в советской литературе оказался вывод о том, что народнические
взгляды Герцена создали «теоретический барьер между ним и основопо¬
ложниками марксизма» 5. И даже едва ли не самый вдумчивый исследователь
Герцена — А. И. Володин посчитал достаточным объяснить их «обоюдную
неприязнь» «глубоким различием между теорией научного социализма Маркса
и теорией «русското социализма» Герцена» 6.
Но «противоположность классовых позиций» (а с точки зрения марксизма
любая не тождественная ему позиция являлась классово противоположной)
не исключила дружеских отношений вождей пролетариата с другими рево¬
люционерами-разночинцами. «Теоретический барьер» между марксизмом и
народничеством не воспрепятствовал в ряде случаев тесным связям и сот¬
рудничеству с теми деятелями российского освободительного движения, в
которых Маркс увидел союзников. Думается, что объяснение «обоюдной
неприязни» Маркса и Герцена следует искать не только в области идейных
разногласий.
Многие исследователи, наверное, это понимали, но предпочли уклониться
от углубления в эту тему, чреватую опасностями7. Серьезное продвижение
в ее изучении неизбежно требовало пересмотра ряда оценок и представлений,
которые по неписаным правилам должны были оставаться незыблемыми.
Скованные догмами официальной идеологии, историки оказывались перед
неразрешимым противоречием. Признать сколько-нибудь реальные основания
в герценовском неприятии марксизма оказывалось невозможным: основопо¬
ложники научного социализма критике не подлежали.
Но и осудить Герцена за его критику, опять же по неписаным правилам,
было нельзя: это значило бы умалить его историческую роль, высоко оцененную
В. И. Лениным.
Между тем взаимоотношения Маркса и Герцена представляются важными
не только для более глубокого постижения личности каждого из них, но и
для понимания происходившего в русском и международном социалистическом
движении. Стоит поэтому обратиться к ним как бы заново, не теряя при
этом из виду уже достигнутого, но и не связывая себя в ходе анализа
априорными представлениями об изначальной правоте марксизма.
3 Эльсберг Я, Герцен. Жизнь и творчество. М., 1963, с. 407; Летопись жизни и творчества
А. И. Герцена. 1812—1850. М., 1974, с. 16.
4 Эльсберг Я. Указ, соч., с. 313—334, 348 и др.; Волк С. С. Карл Маркс и русские
общественные деятели. Л., 1969, с. 45—51; Фридлендер Г. М. Маркс и Энгельс и вопросы
литературы. М., 1978, с. 544—549; Смирнова В. А. Указ, соч., с. 643.
Фридлендер Г. М. Указ, соч., с. 549; Смирнова 3. В. Герцен и Германия.— Литературное
наследство, т. 96, с. 85.
6 Володин А. И. В поисках революционной теории (А. И. Герцен). М., 1962, с. 96.
7 В последней из книг о Герцене его отношение к Марксу и марксизму вообще не
затрагивается. Видимо, автор посчитал эту тему лишней в решении поставленной задачи: вос¬
становить черты Герцена-человека, революционера, мыслителя, «представить своеобразие его
революционности».— Пирумова Н. М. Герцен — революционер, мыслитель, человек. М., 1989,
с. 5—6. Не касается темы «Маркс и Герцен» в своих работах 1970—1980-х годов и А. И. Володин.
118

ЖИВЫЕ ИСТОЧНИКИ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ГЕРЦЕНА О МАРКСЕ
Имя Маркса было, что называется, «на слуху» у Герцена с конца 1840-х
годов, когда в окружении русского революционера-эмигранта и среди его
корреспондентов неизменно оказывались люди, лично знакомые с лидером
коммунистов. М. А. Бакунин, П. В. Анненков, Н. И. Сазонов, И. Г. Головин,
а также Г. Гервег, М. Гесс, П.-Ж. Прудон, А. Эвербек, Л. Бернайс, Л. Симон —
вот далеко не полный перечень тех, кто мог поделиться с Александром
Ивановичем личными впечатлениями о Марксе еще в Париже. В Лондоне
это могли сделать Э. Джонс, А. Руге, Ф. Фрейлиграт, Л. Блан.
Впечатления эти были не только многообразны и пестры — порой они
спорили между собой, опровергая одно или другое, воздействуя тем самым
на Герцена самым противоречивым образом. Если Мойзес Гесс считал Маркса
гениальным и рекомендовал читать его труды, то Людвиг Симон уличал
пролетарского вождя в разжигании общей вражды мешающей залечить раны,
нанесенные демократии в 1848 г.8
Анненков и Бакунин уже в середине 1840-х годов усмотрели в Марксе
черты диктатора, а для Сазонова он и в 50-е годы оставался «дорогим
учителем», единомыслием с которым он гордился.
В скрещении противоборствующих суждений складывалось представление
Герцена о личности, начинавшей играть все более значительную роль в
международном социалистическом движении, а вскоре — ив судьбах русской
интеллигенции.
В приближении к внутреннему миру Маркса для Герцена живые черты
этого человека, запечатленные его друзьями и недругами,— теми, кто непос¬
редственно сталкивался с ним в идейной полемике или в гуще общественной
борьбы,— имели не меньшую значимость, чем знакомство с трудами идеолога
коммунизма. Можно предположить, что свой образ немецкого революционера,
на его глазах превращавшегося в вождя международного социалистического
движения, Герцен создавал не только на основании этих трудов, но и с
помощью свидетельств знавших его людей.
Было что поведать о Марксе немецкому революционеру-демократу Георгу
Гервегу, одно время (1847—1849 гг.) весьма близкому к Герцену. Гервег
несколько лет был в дружеских отношениях с Марксом, сотрудничал с ним.
Именно он встречал чету Марксов в Париже после их свадьбы в 1843 г.
Гервеги приютили Женни после высылки Маркса из Парижа, где они
постоянно общались.
Однако Гервег был человеком неискренним. Симптоматично, что до Маркса
дошли некоторые его суждения, чуть было их не поссорившие. Общие
знакомые рассказали редактору «Новой Рейнской газеты», что Гервег после
встречи с ним недоумевал, чем вызвано слишком доброе расположение
редактора. Явно не поверив бескорыстию Маркса, он посчитал, что тому от
него что-то нужно9.
Соратники Маркса Август Эвербек и Мойзес Гесс в конце 1840-х годов
прервали свои прежде тесные отношения с лидером коммунистов. Гесс
познакомился с Герценом, когда между ним и Марксом уже наметились
разногласия и взаимное недовольство. В «Манифесте Коммунистической
партии» были грубо раскритикованы «истинные социалисты», к которым
причислял себя Гесс.
Вожди коммунистов бичевали их за стремление «подсластить и замазать
8 Письма М. Гесса к А. И. Герцену.— Литературное наследство, т. 7—8. M., 1933, с. 85;
см. также: Литературное наследство, т. 96, с. 652.
9 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 27, с. 414—415.
119

всякую партийную борьбу» 10. Гесс преданно сотрудничал с Марксом в годы
их брюссельской эмиграции. Но, порывая с прежними соратниками по идейным
соображениям, Маркс начисто забывал об их прошлых заслугах. Однако
Гесс — как видно из его писем к Герцену — не только сохранил к прежнему
наставнику уважение, но и остался поклонником его таланта. Скорее всего,
удар, который обрушил Маркс на своих бывших союзников — «истинных
социалистов», не прошел мимо внимания Герцена.
Сильное впечатление на него произвела полемика Маркса с К. Гейнценом,
также поддержавшим пролетарского вождя в брюссельском изгнании. Отвечая
на критику Гейнценом коммунистов, Маркс причислил его работы к
«грубиянской литературе», характерной для Германии XVI в. Адресуя обвинения
оппоненту в грубости, низости и глупости, Маркс сам оказался далеким от
академического спора в характеристике Гейнцена: «При всех его глупостях
и низостях, этот святой грубиян может найти себе моральное утешение в
том, что глуп и низок он по убеждению, что он, следовательно, действительно
цельная натура» 11.
Подобная форма идейной борьбы настолько поразила Герцена, что о
взаимной брани Маркса и Гейнцена он вспоминал и несколько лет спустя —
в «Былом и думах»: «Глаз наш не привык видеть в печати такие выражения,
такие обвинения, ничего не пощажено — ни личная честь, ни семейные дела,
ни поверенные тайны» 12. В кружках российской интеллигенции 30—40-х
годов, где Александр Иванович начинал свою общественную деятельность,
много спорили, порой яростно и резко, но уважение к личности оппонента
соблюдалось неукоснительно. Маркс-полемист, стремившийся унизить и
оглупить идейного противника, чтобы его сокрушить, заставлял предполагать
в нем самом недостаток душевного благородства. Не тогда ли зародились у
Герцена первые признаки неприязни к Марксу?
Можно предположить, что к восторженным отзывам о Марксе Николая
Ивановича Сазонова, считавшего себя его единомышленником, Герцен должен
был отнестись скептически — он не высоко ставил этого русского эмигранта.
Сазонов хорошо знал работы Маркса, которые стремился пропагандировать.
В мае 1850 г. он сообщал Марксу о Герцене как о возможном союзнике в
борьбе за великую идею коммунизма 13. Однако брошюра «С того берега»,
упомянутая в письме Сазонова, как раз могла бы показать Марксу, насколько
далеко отстоит Герцен от программы коммунистов. Но об этом — впереди.
Характеристика, данная Герцену скорее как человеку «увлечений, чем
убеждений», и «воображения, чем науки», думается, не показалась Марксу
сомнительной и спорной — он сам был склонен к противопоставлению этих
понятий как несовместимых. А определения русского революционера, как
«очень преданного и очень способного» вряд ли его заинтересовали: эти
качества он ценил только в единомышленниках.
Сазонов приглашал Маркса к сотрудничеству в затевавшемся им журнале:
предлагал ему писать о Германии, сообщал, что Герцен напишет о России.
По-видимому, Александр Иванович знал о планах Сазонова, но от выступления
в одном издании с Марксом не отказался. Маркс же явно посчитал «демок¬
ратический журнал» слишком пестрым и разношерстным (Герцен, Ф. Пиа,
Л. Фрапполи, М. А. Массоль) и своего согласия на участие в нем так и не
дал.
10 Эти слова «Манифеста Коммунистической партии» полностью совпадают с тем, что написал
Маркс Гервегу о Бернайсе и Эвербеке в августе 1847 г., когда Герцен уже был знаком с немецким
поэтом.— Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 25, с. 34.
11 Маркс К, и Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 320.
12 Герцен А. И. Собр. соч. в 30 т. М., 1954—1964 (далее ссылки на это издание), т. X, с. 90.
13 К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия. М., 1967, с. 151.
120

О нетерпимости лидера коммунистов Герцен мог знать и от Павла
Васильевича Анненкова. Не исключено, что и с письмами Маркса к Анненкову
Александр Иванович мог познакомиться: вопросы Анненкова, обращенные к
Марксу, сродни тем, что они обсуждали с Герценом в Париже — накануне
и во время революции 1848 г.
Человек весьма наблюдательный, с цепким взглядом, с пристальным
вниманием к деталям, Анненков и в поздних своих воспоминаниях 1880-х
годов сумел передать ряд значительных подробностей о вожде коммунистов.
Еще больше их могло оказаться в живом разговоре, возникшем по следам
встреч и переписки с Марксом. Можно предположить, что из такого разговора
значительно ярче и полнокровнее, чем 35 лет спустя, мог возникнуть образ
«демократического диктатора» — с его жесткой нетерпимостью, скон¬
центрированностью на деле, готовностью отбросить все, что этому Делу
мешает.
В пестром окружении Герцена, в постоянном многолюдье его дома — в
Париже, Ницце, Лондоне, среди разноликих его корреспондентов всегда
встречались люди, само знакомство с которыми для Маркса уже могло
послужить причиной для зачисления русского революционера в стан
противников. Для вождя коммунистов не существовало понятия нейтралитета
в борьбе. Он руководствовался девизом: «Кто не с нами, тот против нас».
Уже одного сотрудничества с Прудоном или контактов с Бакуниным в разгар
борьбы в Интернационале было более чем достаточно, чтобы объяснить
нападки на Герцена Маркса и Энгельса, которые иногда кажутся
беспричинными, непонятными.
Михаил Александрович Бакунин, сотрудничество которого с Марксом
сменилось открытой враждой, мог быть весьма серьезным источником инфор¬
мации о вождях Союза коммунистов, а затем Интернационала. Хорошо
знавший произведения Маркса, переводивший на русский язык «Манифест
Коммунистической партии» и приступивший к переводу «Капитала», Бакунин
был вполне осведомлен и об организационно-практической деятельности Маркса
и Энгельса.
Свою пищу для размышления давало и отношение Маркса к Бакунину.
В июле 1848 г. «Новая Рейнская газета», редактируемая Марксом, опубликовала
письмо своего парижского корреспондента А. Эвербека, заявившего, что Жорж
Санд располагает документами, компрометирующими Бакунина как агента
царского правительства. Незамедлительно последовал протест Бакунина и
опровержение самой Жорж Санд. Все это газета Маркса тоже напечатала.
И уже в августе 1848 г. Маркс, по его словам, возобновил с Михаилом
Александровичем «тесную дружбу» 14.
Но Герцен в отличие от отходчивого Бакунина был потрясен этой историей.
Он и в воспоминаниях возвращался к ней, так и не сумев уразуметь, как
же Маркс, «очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою
голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского
шпиона» 15. Поведение Маркса, усомнившегося в честности того, кого он
считал своим другом, Александр Иванович воспринял как предательство.
И когда в 1853 г. вокруг имени Бакунина снова стали распространяться
недобрые слухи, Герцен и Головин, защищая русского революционера, на¬
помнили, что начало клевете на него положила в 1848 г. «Новая Рейнская
газета».
Маркс был возмущен, считая, что сполна выполнил долг перед Бакуниным,
опубликовав опровержение на ту клевету, которую предал гласности в своей
газете. Он определил выступление русских эмигрантов как «инсинуацию» с
14 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 9, с. 296—298.
15 Герцен А. И. Собр. соч., т. XI, с. 157.
121

целью «замешать» его в полемику по поводу Бакунина 16. Он не понимал
(или делал вид, что не понимает?), какие могут быть претензии к нему
после того, как Бакунину была предоставлена возможность «рассеять
выдвигаемые против него подозрения». Тем более что его газета выполняла
свой долг, проявив «строгую бдительность по отношению к общественным
деятелям».
Это непонимание Маркса всегда разделялось нашей литературой, где —
начиная с работы Д. Б. Рязанова — неизменно отдавалось должное редактору
«Новой Рейнской газеты» за оперативное опровержение им же напечатанной
клеветы. Здесь не возникало вопросов, почему с такой поспешностью Маркс
предал гласности непроверенные сведения, почему не запросил Жорж Санд,
не обратился к своим русским знакомым, наконец, к самому Бакунину,
которого называл другом. Легкость, с какой Маркс отказал в доверии
человеку — коего «высоко ценил», и полное отсутствие покаяния в содеянном
не могли не повлиять на Герцена, щепетильного в вопросах нравственности.
Его устойчивая антипатия к Марксу не была стихийной — она складывалась
не без воздействия подобных столкновений.
Но и сам Александр Иванович после защиты Бакунина ощутил «грубую
неприязнь» немецких эмигрантов и «гнев Маркса» 17.
Когда Маркс в конце 1850-х годов выступил с разоблачениями К. Фогта
как платного агента бонапартизма, Герцен, памятуя историю с Бакуниным,
имел основания не верить ему. Высказывалось, правда, мнение, что Герцен
вряд ли читал книгу Маркса «Господин Фогт» 18, вышедшую в 1860 г., но
оно едва ли правомерно. Книга не прошла незамеченной в европейских
научных и политических кругах, а сам объект нападок Маркса был Герцену
далеко не безразличен. Карл Фогт помог пережить Александру Ивановичу
едва ли не самую тяжелую полосу в его жизни. Он был рядом, когда на
Александра Ивановича обрушились одно за другим страшные несчастья —
гибель матери и сына Коли, измена и смерть жены. В семью Фогта он
определил сына Александра для изучения естественных наук — профессор
Фогт был видным естествоиспытателем. «Это не только светлый ум, но и
самый светлый нрав, из всех виденных мною»,— писал о нем Герцен 19. А
ведь Александр Иванович немало повидал достойных людей и был известен
своими высокими требованиями к уму и нравственности.
В упомянутой уже книге о Герцене Н. М. Пирумовой Фогту дается самая
похвальная характеристика. При этом, глухо упоминая о «неосведомленности
Герцена о некоторых аспектах деятельности своего друга», автор отсылает
читателя к статье Н. Ю. Колпинского20. Обвиняя Фогта, говорится в этой
статье, Маркс опирался не только на слухи, но и на выявление сходства
высказываний профессора с идеями бонапартизма. Но, согласимся, что подобным
образом можно уличить лишь в приверженности этим идеям, а не доказать
продажность. Тем более что письма Фогта к Герцену свидетельствуют о
весьма критическом отношении герценовского корреспондента к бонапартизму.
Н. Ю. Колпинский заверяет, что «подозрения» Маркса подтвердились находкой
венгерского исследователя в государственных архивах Венгрии, однако весьма
глухо и неясно сообщает о найденном документе21. Ранее советские иссле¬
дователи столь же прозрачно намекали на документ, уличающий Фогта в
16 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 9, с. 296—298.
17 Герцен А. И. Собр. соч., т. XI, с. 160—161.
18 Колпинский Н. Ю. Переписка с К. Фогтом.— Литературное наследство, т. 96, с. 91.
19 Герцен А. И. Собр. соч., т. X, с. 169.
20 Пирумова Н. М. Указ, соч., с. 152.
21 Литературное наследство, т. 96, с. 88.
122

продажности, обнаруженный парижскими коммунарами. Однако и тогда никаких
конкретных сведений о нем не было приведено22.
Но ведь у Маркса на руках никаких документальных доказательств
продажности Фогта не было, а высказывал он отнюдь не «подозрения», а
именно безоговорочное обвинение в том, что Фогт — платный агент бона¬
партизма. Подобные приемы уничтожения идейного противника были
неприемлемы для Герцена. Не случайно поэтому и самого Фогта Герцен
отказался поддержать, когда тот обличал Маркса как «орудие австрийской
реакции» 23.
Поистине не одни идейные разногласия способствовали отчуждению и
взаимной неприязни двух выдающихся деятелей социалистического движения.
И вряд ли идейные и политические расхождения были главными при этом
по сравнению с морально-этическими.
1848 год: НА РАЗНЫХ БЕРЕГАХ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПОТОКА
Первым серьезным идейным противостоянием Маркса и Герцена можно
считать их работы о Французской революции 1848 г., создававшиеся почти
в одно и то же время — по следам величайшего события в Европе XIX в.—
и почти одновременно печатавшиеся. Правда, к читателю в Россию они
пришли не одновременно. Статьи Маркса, публиковавшиеся в «Новой Рейнской
газете» в 1850 г., лишь в 1895 г. вышли отдельным изданием на немецком
языке под названием «Классовая борьба во Франции», будучи до этого
доступны лишь узкому кругу русских интеллигентов, преимущественно
эмигрантов. Книга же Герцена «С того берега», впервые опубликованная в
1850 г. на немецком языке, в 1855 г. вышла в Лондоне на русском. И хотя
именно русское издание имелось в библиотеке Маркса и Энгельса, логично
предположить, что они ознакомились с этой работой по ее немецкому изданию
в том же 1850 г., когда печатались и статьи Маркса. Тем более что именно
в 1850 г. Сазонов в письме к Марксу упоминал о брошюре «С того берега»,
предполагая, что Маркс ее уже читал24. Как сообщал московским друзьям
Герцен, не склонный к преувеличениям, книга его имела «большой успех».
Тогда же, в 1850 г., к статьям в «Новой Рейнской газете» внимание русского
революционера привлек Гесс, отметивший их противоположность позиции
автора «С того берега». Вряд ли Герцен не последовал совету прочитать
марксовы статьи — он высоко оценил критические замечания Гесса о своей
работе, заинтересовался его письмами, в которых тот многое излагал «по
Марксу», восхищался его анализом революционных событий во Франции25.
В советской литературе работы Маркса и Герцена о Французской революции
сопоставлялись довольно поверхностно — главным образом, чтобы
проиллюстрировать разницу в классовом сознании их авторов. Обращалось
внимание и на сходство некоторых отдельных оценок событий и политических
характеристик деятелей революции — как бы для того, чтобы «отсталость
Герцена» от Маркса выглядела не столь явной. Вслед за Лениным «отсталость»
эта объяснялась объективными условиями в Европе, когда революционность
пролетариата еще не созрела.
Однако две упомянутые работы — немецкого и русского мыслителей —
выражают не только два разных взгляда на развитие, уроки и итоги рево¬
люционных событий во Франции в 1848 г. В них запечатлелись не только
22 Герцен А. И. Собр. соч., т. XXVI, с. 458; Литературное наследство, т. 64. М:, 1958, с. 434.
23
Литературное наследство, т. 96, с. 170.
24 К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия, с. 151.
25 Литературное наследство, т. 7—8, с. 85—87; Герцен А. И. Собр. соч., т. XXIII, с. 287—290.
123

разные позиции в общественной жизни, но и расхождения в нечто большем —
в том, что называют мировоззрением или мирочувствованием.
Статьи Маркса, составившие впоследствии брошюру «Классовая борьба во
Франции», являлись по своему характеру теоретическими, хотя и не свободными
от элементов публицистики. Энгельс назвал их «первой попыткой Маркса
на основе своего материалистического понимания объяснить определенную
полосу истории, исходя из данного экономического положения» 26.
Герцен писал свою книгу, чтобы высказать все, что накопилось в уме и
сердце после событий, которым он в Париже был очевидцем, а случалось,
и участником. Он столько же стремился осмыслить их, постичь их уроки,
сколько хотел дать выход обуревавшим его чувствам горечи, боли, разоча¬
рования. Его книга почти исповедальна, как предупреждает сам автор, в ней
преобладает «элемент лирический». Нет, эмоции здесь не берут верх над
анализом. Но сама герценовская мысль, употребляя выражение Ф. М. До¬
стоевского, есть «мысль-чувство», «идея-чувство»: мысль не только от чувства
неотделимая, но часто и порожденная им, пропущенная сквозь сердце.
В марксовом труде менее всего лирики. Его строгое изложение — итог
теоретических размышлений, где особо подчеркивается научная выверенность
и объективность выводов. Нельзя сказать, чтобы повествование Маркса было
совсем очищено от эмоций. При нарочитой бесстрастности и беспристрастности
автор позволяет себе иногда и злую иронию, и едкую насмешку, и всплески
гнева и ненависти. Но все это не нарушает стройности изложения, его
железной логики, и все в конечном счете подчиняется одной задаче — доказать
закономерность революции, неизбежность ее как необходимой формы обще¬
ственного прогресса.
Статьи Маркса — авторский монолог, повествующий о его открытиях в
области общественной жизни, получивших подтверждение для него всем
ходом революции 1848 г. У Герцена — сплошные диалоги, споры, опровержение
собственных мыслей доводами оппонентов. Та или иная идея как бы проверяется
на прочность в этих спорах-размышлениях автора с самим собой и своими
собеседниками. Книга Маркса писалась, чтобы подтвердить добытые им новые
решения общественных вопросов. Герцен же предупреждал, что готовых
решений у него нет — их нет вообще у современного человека. В его книге —
раздумья, сомнения, новые надежды и опасения, беспощадный анализ прежних
верований, готовность многое пересмотреть.
Одно из наиболее горьких разочарований русского мыслителя — демократия.
В оценках ее деятелей Герцен очень близок Марксу. В демократии Герцен
увидел лишь «страшную мощь разрушения» и полную неспособность к
творчеству: как только примется созидать, теряется в ученических опытах,
в политических этюдах. Обвинение демократической стороне в том, что она
«везде боялась быть революционной до конца», сродни тому, что предъявлено
и Марксом.
Герцен обвинил либералов и демократов в том, что они, получив власть
с помощью народа, тут же забыли о его нуждах, оказались неспособными
ни предотвратить революционные события, ни воздействовать на них. «Кровь
лилась реками», а люди, избранные всеобщей подачей голосов от всей земли
французской, «не нашли слова любви, примирения» 27.
Маркса мысль о возможном предотвращении революции не занимала; он
как раз утверждал непримиримость интересов труда и капитала, выражением
которой могла быть только гражданская война. Но к демократии, которую
называл не иначе как буржуазной, лидер коммунистов относился столь же
критически. С появлением на исторической сцене пролетариата и вступлением
26 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 529.
27 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 47, 50—52.
124

его в борьбу демократия в глазах Маркса превращалась в нечто отжившее,
и ее несостоятельность, по его мнению, как раз и подтвердила революция
1848 г. Диктатура пролетариата — вот что, по марксовой мысли, должно
прийти на смену слабосильному, неспособному к решению социальных задач
парламентаризму.
Герцен как будто тоже не связывал будущее с демократией, с которой
воочию познакомился в Европе. Но только потому, что будущее для него —
вне политики. «Не будет миру свободы, пока все религиозное, политическое
не превратится в человеческое, простое, подлежащее критике и отрицанию» 28.
Считая, что «пора человеку потребовать к суду республику, законодательство,
представительство, все понятия о гражданине и его отношениях к другим и
к государству», он утверждал: «Свобода лица — величайшее дело. На ней,
и только на ней, может вырасти действительная воля народа». Вряд ли
Герцен имел в виду критику марксистских положений, когда писал книгу
«С того берега», хотя, возможно, и учитывал некоторые из них, выраженные
в «Манифесте Коммунистической партии» или «Нищете философии». Но
книга его во многом получилась антимарксистской по своей направленности,
несмотря на то, что содержание ее намного шире и значительнее, чем
своеобразное опровержение марксистских истин.
В «Манифесте Коммунистической партии», провозглашая необходимость
превращения пролетариата в «господствующий класс», авторы писали о
«завоевании демократии». Два года спустя в статьях о Французской революции
Маркс уже считал условием превращения пролетариата в «господствующий
класс» — завоевание им диктатуры 29.
Рассуждения же Герцена о революции и о послереволюционном развитии,
как видим, диаметрально противоположны тому, к чему призывали Маркс и
Энгельс.
Образ Революции в книге «С того берега» — страшный и трагический.
Наблюдавший ее как бы «изнутри» Герцен сохранил в памяти не только
величественные и героические, но и зловещие черты Революции: сумрачные
лица строящих баррикады, женщины и дети, помогающие таскать камни,
тяжелый звук лафетных колес по мертвым улицам, каменные раны домов,
стены которых разбиты ядрами.
В объемистой работе Маркса о событиях 1848 г. и в помине нет подобных
примет — автор целиком поглощен анализом хода классовой борьбы, прояв¬
лением ее закономерностей. Для Маркса революция — историческая необ¬
ходимость, объективная реальность, столь же естественная и неизбежная, как
явление природы. Революции надо приближать, к ним следует готовиться,
приветствуя все, что способствует им. Статьи Маркса и были написаны,
чтобы вооружить пролетариат приобретенным в 1848 г. опытом, предостеречь
от повторения допущенных ошибок в новых классовых битвах.
Для Герцена война одной части нации против другой — аномалия, обще¬
ственное потрясение, катастрофа, чреватая неисчислимыми тяжкими пос¬
ледствиями. Он признавался, что страстно любил Париж, но не мог уже
по-прежнему относиться к этому городу, где правительственные войска рас¬
стреливали баррикады как «неприятельскую позицию».
Символом Революции для русского мыслителя стала «Марсельеза» в
исполнении великой трагической актрисы Рашель: звуки скорби сменялись
у нее воплями радости и опьянения. А в кличе «К оружию, граждане! Пусть
нечистая кровь оросит борозды наших пашен» слышалось «жестокосердие
палача». Он звучал для Герцена «зовом на пир и погребальным звоном».
Герцен — едва ли не первый революционный мыслитель, поставивший
Там же, с. 46.
29 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 31.
125

вопрос об издержках революции. Маркса этот вопрос не занимал. Для него
революция — это рычаг прогресса, и те жертвы, которые понесет в ней
пролетариат (о других жертвах он даже не упоминает), окупятся завоеванием
бесклассового общества. Для Герцена издержки революции — не только кровь
и потери с обеих сторон, «правых и виноватых», погибшие, раненые и
изувеченные. Революция для него — это хаос и истребление нации, выпадение
ее на десятки лет из нормального, естественного развития. Революционное
насилие страшит его не только своими жертвами — оно неизбежно порождает
новое насилие, вызывает новую кровь. Когда русский революционер писал
о расстреле французских рабочих, он восклицал: «За такие минуты ненавидят
десять лет, мстят всю жизнь. Горе тем, кто прощает такие минуты!» 30. Вот
она, цепная реакция насилия, замкнутый круг, из которого столь трудно
вырваться стране, охваченной революцией.
Сама победа нового строя путем насильственного переворота способна
довести общество «до крайних последствий», до нелепостей, что вызовет
вновь протест революционного меньшинства и необходимость «грядущей
неизвестной нам революции». В самом вопросе, звучащем в книге «С того
берега»: «Неужели будущая форма жизни вместо прогресса должна водвориться
ночью варварства, должна окупиться утратами?» — слышится несогласие, не¬
желание принять это за норму.
Признавая, что «мысль о крутом и насильственном перевороте имеет в
себе что-то отталкивающее для многих», Герцен и себя относил к этим
многим. «Люди, видящие, что перемена необходима, желали бы, чтобы она
сделалась исподволь»,— утверждается в его книге, и желание это здесь
признается естественным и закономерным. Ведь и сама природа перестала
прибегать к катаклизмам — «более стройная, покойная метаморфоза свойст¬
венна той степени развития природы, в которой она достигла сознания» 31.
Герцен, предчувствуя, что революция 1848 г.— не последняя битва за
социальную справедливость, не мог преодолеть отвращения к кровопролитию,
он искал иных путей к достижению социальных преобразований, верил в то,
что их можно найти.
Маркс же связывал будущее человечества только с пролетарской рево¬
люцией. Несмотря на поражение пролетариата в 1848 г., он был преисполнен
оптимизма. Для него это поражение знаменовало лишь начало нового этапа
борьбы, и он стремился, опираясь на опыт революционных боев, раскрыть
ее закономерности и логику развития. Маркс доказывал, что в поражениях
1848 г. погибала не революция. По Марксу, «погибали пережитки дорево¬
люционных традиций, результаты общественных отношений, не заострившихся
еще до степени резких классовых противоположностей, погибали лица, иллюзии,
представления, проекты, от которых революционная партия не была свободна
до февральской революции, от которых ее могла освободить не февральская
победа, а только целый ряд поражений». Маркс указывал, что революция
порождала крепкую контрреволюцию, в борьбе с которой «партия переворота
только и вырастала в подлинно революционную партию» 32. Таково марксово
восприятие цепной реакции насилия — противоположное герценовскому.
Тогда же, в марте 1850 г., со страниц «Вуа дю попль» — газеты Прудона,
раздался зов Герцена: «Мир нельзя спасать насилием! Мир спасается благой
вестью... он спасается словом, носящим в себе зародыш нового мира» 33.
Анализ двумя мыслителями событий 1848 г. выявляет не только расхождение
в их понимании и оценках, но и в самом подходе к общественному развитию.
30 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 43.
31 Там же, с. 59.
32 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 7.
33 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 133.
126

События революции втиснуты Марксом в рамки железных законов классовой
борьбы. Все политические группировки и течения действуют в его работе
согласно логике этой борьбы, классовых интересов, классовых противоречий.
Поведение их в конечном счете сведено к экономическим мотивам, лежащим
в основе политики. Именно эти мотивы определили с марксовой точки зрения
причины революции, сделали ее неизбежной. Мнящий себя последователем
учения Маркса Гесс, критикуя книгу «С того берега», так сформулировал
свой главный упрек автору: «Экономическая подоплека Вашей философии
еще не осознана Вами» 34.
Это не совсем точное наблюдение. Герцен вовсе не отрицал социально-
экономические причины революционных боев 1848 г. Он гневно писал о
своекорыстии буржуазии и партий, выражающих ее интересы, о нежелании
буржуазии учесть потребности и права трудовых слоев, которые помогли ей
добиться господства. В его книге дана широкая панорама общественных
страстей и стремлений, в той или иной мере повлиявших на социальный
взрыв, и автор не торопился выделить главный фактор, объяснявший генезис
революции.
После 1848 г. Герцен был склонен подчеркивать сложность и непредска¬
зуемость общественной жизни, проводя аналогию между нею и природой.
Дело, думается, не в «применении Герценом к обществу понятий биологической
науки», не в «натурализации исторического процесса», как иногда утверждается
в литературе35. Речь у Герцена идет не об уподоблении общественного
развития биологическому, а именно об аналогии между ними с целью
подчеркнуть естественный характер общественного процесса, его непредска¬
зуемость, невозможность свести его к какой-либо формуле.
И опять-таки хочется поспорить с теми, кто видит в этом «недооценку
роли общественной теории», недоверие к ней, скептицизм и субъективизм 36.
Здесь, скорее, надо бы говорить об осознании невозможности уложить «живую
жизнь» в тесные пределы того или иного учения, понять ее с помощью тех
или иных доктрин. Не отказываясь от процесса познания общественной
жизни, Герцен предупреждал о трудностях, стоявших на этом пути, о том,
что «доля всего совершающегося в истории покорена физиологии, темным
влечениям» 37.
Маркс же категорически отрицал всякую «физиологию» в подходе к
общественным явлениям. В его анализе той же классовой борьбы нет и
попытки учесть социальную психологию. Марксизм всегда считал национальную
идею менее существенной, чем классовые противоречия. Вожди пролетариата
были уверены, что открытые закономерности развития общества дают воз¬
можность не только правильно объяснить его прошлое, но и предвидеть
будущее. Отрицая то «строгое предназначение истории», которое проповедовали
философы, Герцен все больше задавался вопросом: «Где лежит необходимость,
чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу?»38 Вопрос как
будто прямо обращен к марксистам: именно Маркс утверждал, что эта
необходимость заложена в законах общественного бытия, в смене общественных
формаций единственно возможным революционным путем.
«Жизнь имеет свою эмбриогению, не совпадающую с диалектикой чистого
разума»,— в этом открытии Герцена А. И. Володин видит прямой его отход
от идеализма 40-х годов, обретение более реалистического представления об
исторической действительности, и с этим нельзя не согласиться. Нельзя не
34 Литературное наследство, т. 7—8, с. 89.
35 Володин А. И. Герцен. М., 1970, с. 176.
36 Там же, с. 177—178.
37 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 67.
38 Там же, с. 29.
127

согласиться и с тем, что больший реализм позиции мыслителя сказался и
в его признании роли случайности в истории. Но вряд ли прав исследователь,
когда видит в этом сближение Герцена с диалектическим материализмом
Маркса и Энгельса39.
«История имеет свой собственный ход, и сколь бы диалектически этот
ход ни совершался, в конечном счете все же диалектике нередко приходится
довольно долго дожидаться истории»40. Эта мысль Энгельса действительно
близка Герцену, который все более убеждался, что история «имеет свой
собственный ход». Однако он считал, что «ход истории», непредсказуемый и
трудно постижимый, не может быть понят и переделан с помощью логических
формул. Позиция же сторонников марксизма как раз не совпадала с этим
высказыванием Энгельса, оставшимся чисто теоретическим постулатом: оно
ничуть не повлияло на их практику. Они-то как раз утверждали, что законы
истории им ясны, а сам ход их вполне предсказуем на многие десятилетия
вперед. И они вовсе не хотели «дожидаться истории», а всячески торопили,
подталкивали ее. Так что Герцен противостоял не только «революционному
идеализму» (Ледрю Роллен) и «фанатизму» (Дж. Маццини), но и марксизму
с его железным детерминизмом и классовым подходом к человеческому
обществу.
Позицию Герцена в осмыслении революции бесклассовой не назовешь —
он весь на стороне пролетариата, он убежден в справедливости его требований,
необходимости разрешить социальный вопрос. Но ни Маркс, ни Энгельс не
признали бы эту позицию русского революционера пролетарской. Взгляд
Герцена на революцию шире — он общечеловеческий, поскольку Герцена
волнует судьба не только пролетариата, но и нации, страны, народа, чело¬
веческого общества, наконец. Он скорбит не только о погибших на баррикадах.
Среди самых мрачных впечатлений русского писателя — раненый на носилках,
его рука, зажимающая рану, и кровь, стекающая сквозь пальцы. Для Герцена
неважно, чья это кровь — сторонника революции или ее врага: он видит
человека, гибнущего в братоубийственной войне,— от руки такого же француза,
как и он. Его книга — не только о революции, она — о судьбах человечества.
Разногласия между Герценом и сторонниками Маркса проявились не только
в текущей общественной борьбе, но и в представлениях о будущем, в решении
социального вопроса. Старший по возрасту, Герцен раньше Маркса стал
социалистом, увлекшись со всем жаром молодости еще в 30-е годы идеями
классического французского утопического социализма. Зрелость русского
мыслителя сопровождалась потерей многих иллюзий, в том числе и отходом
от юношеских социалистических мечтаний. 1848 г. немало содействовал этому.
Революционные потрясения в Европе, в которых общественные партии и
течения, классы и социальные группировки проявили себя без всяких идейных
прикрытий, грубо и зримо обнаружив истинные стремления и цели, заставили
Герцена повернуться к России — стране, почти не тронутой буржуазной
цивилизацией, и здесь искать путь в будущее.
Обратившись к крестьянскому миру, к поземельной общине с ее уравнитель¬
ными тенденциями, общим пользованием землей, обычаями помощи, круговой
порукой, самоуправлением — всем тем, что воспитывало навыки коллективизма,
русский мыслитель почувствовал реальную жизненную опору для давней
мечты человечества.
Нельзя не согласиться с утверждением в нашей литературе о том, что
социалистическая мысль России, представленная Герценом, возникла «как
своеобразное осознание кризиса буржуазно-демократической идеологии, обна¬
ружение ее тупиков, указание на ее ограниченность, как результат идейного
39 Володин А. И. Указ, соч., с. 171.
40 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 430.
128

поиска иных путей, чем те, по которым пошел послереволюционный Запад,
как антибуржуазная форма общественного сознания» 41. Однако идейные поиски
Герцена свидетельствуют, что и та идеология, которая называла себя про¬
летарской и научной, воспринималась им как ограниченная и тупиковая,
непригодная для России, не удовлетворявшая мыслителя, ищущего для своего
народа путь к преобразованиям наименее болезненный и трудный.
К тому времени, когда Герцен после революции 1848 г. стал разрабатывать
свою социалистическую идею, марксистская доктрина в основных своих
принципах уже была предана гласности — в «Манифесте Коммунистической
партии», в работе Маркса «Нищета философии» и упомянутых его статьях
о Французской революции в «Новой Рейнской газете». После переезда в
Лондон в 1850 г. Маркс возобновил свои исследования в области социаль¬
но-экономических отношений, итогом которых явилась работа «К критике
политической экономии» (1859 г.).
В том же Лондоне — почти параллельно — русский революционер был
занят поисками иного, чем указывал Маркс, пути к социализму для своей
Родины. Коммунизм уже перестал быть призраком — в Европе он становился
реальной общественной силой. Но идеи Маркса, о которых Герцен не мог
не знать, не увлекали его. Он так и не принял обоснованные Марксом как
общие и обязательные для всех народов закономерности перехода к социализму,
отказался согласиться с тем, что единственный путь к социальному равенству —
через пролетарскую революцию, не признал пролетариат в качестве единствен¬
ной силы, способной освободить общество от эксплуатации.
У Герцена обнаружился собственный взгляд на рабочий класс, в немалой
степени сложившийся под воздействием революции 1848 г. Он горячо сочув¬
ствовал рабочим, видел их не только на баррикадах с булыжниками в руках,
распевавших «Марсельезу», но и как они грабили и поджигали дворцы и
особняки. Герцен запомнил их не только мужественно сражавшимися, но и
неспособными отстоять свои требования. Герцен сделал вывод, что быть
готовым к революции — еще не значит быть готовым к свободе, к социальным
преобразованиям.
Он воспринимал пролетариат как самый обездоленный класс, вслед за
Марксом и Энгельсом сознавая, что массы, «задавленные работой, изнуренные
голодом, притупленные невежеством», плакать по старому порядку не будут 42.
Но он считал и самих рабочих частью этого старого порядка, старого
буржуазного общества, полагая, что они также во многом заражены его
пороками и предрассудками. Герцен был далек от того, чтобы вслед за
Марксом увидеть в пролетариате «единственную общественную силу, способную
стать творцом нового строя» (В. И. Ленин). Сами условия существования —
бедность, угнетенность, темнота,— по наблюдению русского мыслителя, на¬
ложили свой отпечаток на рабочих. А бедность, считал Герцен, искажает
душу не менее, чем богатство подавляет способности. Можно спорить с
некоторыми из этих соображений, высказанных вслед 1848 г. Многое Герцен
и сам впоследствии пересмотрел, но в историческую миссию класса-гегемона
так и не уверовал. «Я знаю, что есть люди, столь рационалистически
мыслящие, что они готовы променять определенный и надежный залог на
возможности, еще находящиеся в зачатке. Они радовались бы образованию
пролетариата, так как видели бы в нем источник революционного развития;
но разве достаточно быть пролетарием для того, чтобы сделаться рево¬
люционером?» 43 . Эти соображения Герцена высказаны в статье «Русское
41 Володин А. И., Шахматов Б. М. Утопический социализм в России 1833—1883.—
Утопический социализм в России. Хрестоматия. М., 1985, с. 22.
42 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 55.
43 Герцен А. И. Собр. соч., т. XII, с. 44.
5 Новая и новейшая история, № 6
129

крепостничество», опубликованной в лондонской газете «Лидер» осенью 1853 г.
Ее вполне мог держать в руках и Маркс, проживавший тогда в Лондоне.
Узнал ли бы он себя и Энгельса в этих «рационально мыслящих людях»?
Во всяком случае они-то Герцена к таким не относили и, вероятно,
соглашались с Сазоновым, что «он скорее человек увлечений, чем убеждений,
и воображения, чем науки». «В избе русского крестьянина мы обрели зародыши
экономических и административных установлений, основанных на общинном
землевладении, на аграрном и инстинктивном коммунизме»44,— подобные
заявления могли рассматриваться Марксом как прямой вызов его учению о
классе, растущем на фабриках и заводах, связанном с крупным производством,
лишенном собственности и предназначенном в силу своих особенностей к
роли могильщика классового общества.
Марксизм уже завоевывал умы и сердца, а Герцен о будущем России и
человечества писал так, будто этого учения не было и в помине. Но, хотя
русский революционер как бы игнорировал марксистскую теорию, порой,
казалось, он вступал с ней в прямую полемику.
Вопреки этой теории социализм Герцена шел «от земли, от крестьянского
быта», «от общинного владения землей и общинного управления». Герцен
связывал будущее своей страны с классом, для марксистов исторически
отжившим, бесперспективным. Класс мелких собственников, способный лишь
к расслоению, погрязший в идиотизме деревенской жизни, в глазах идеологов
коммунизма был второсортным по сравнению с пролетариатом и непригодным
к социальной перестройке общества. Герценовские рассуждения о том, что
образ жизни крестьянства России больше соответствует идеалу, о котором
мечтает Европа, чем «уклад цивилизованного германо-романского мира»,
должны были звучать для вождей пролетарского движения как утопия —
реакционная и вредная.
Но Маркса возмущали не столько планы Герцена относительно России,
сколько несоответствие «русского социализма» его учению. Научно выверенные,
указанные им пути обновления человечества должны были восприниматься
как аксиома. Особая позиция русского революционера выглядела как прямое
неподчинение общепризнанным международным авторитетам. Герцен как будто
их и имел в виду, когда писал, как опасна «уверенность, что помимо вами
открытых путей нет миру спасения» — у мира «свой шаг и свой такт» 45.
Сам Александр Иванович, размышляя над возможностью особого русского
пути — к социализму, был далек как от отрицания иных вариантов, так и
от абсолютизации своих планов и надежд. Он выдвигал их как некую
гипотезу, которая может способствовать решению социальной проблемы, но
не как ее окончательное решение. Но марксизму многовариантность была
чужда изначально. Маркс и Энгельс отстаивали свою социалистическую
теорию как безальтернативную.
До какой степени претили Марксу сентенции Герцена об особом пути
России к социальному переустройству, видно из того, что и много лет спустя
после смерти идеолога «русского социализма» он вспоминал о них с непос¬
редственным раздражением как о некой исторической бестактности. И в
конце 1870-х годов его продолжало возмущать, что у Герцена русская община
служит лишь аргументом для доказательства того, что «старая, прогнившая
Европа должна быть возрождена путем победы панславизма»46.
Здесь, как и в других случаях, нет и попытки полемизировать с Герценом
по существу — его позиция попросту отвергается как несовпадающая с
марксистской. Его взгляды на общину примитивизируются и оглупляются.
44 Герцен А. И. Собр. соч., т. XIII, с. 179.
45 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 65.
46 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 116.
130

Маркс и Энгельс неоднократно напоминали, что этот отживший патриархальный
институт присущ всем народам и в России, как и везде, должен уничтожиться
под натиском цивилизации.
Но Герцен все это понимал. Он вовсе не видел в общинном укладе
готовой формы для будущего — он писал лишь о возможности использовать
ее в новых условиях. Решающим для этого представлялась ликвидация
земельной нужды и демократизация общественного строя. В то время как
общинник должен был стать «совершенно свободным лицом», земля у него
должна была остаться «под ногами»47. Именно это позволило бы развить
лучшие традиции общинного быта, отрицательные стороны которого, в час¬
тности подавление личности, инициативы, Герцен ясно видел. «Предшест¬
венница социального единства», община потому и казалась реальной опорой
для социальных преобразований, что была частицей «преемственного быта» —
институтом исторически сложившимся, принятым самим народом. Маркс эти
стороны общинного социализма обходил в своей критике, высмеивая герце-
новские рассуждения о гнилости европейской жизни.
Действительно, Александр Иванович явно преувеличил «гнилость» евро¬
пейской цивилизации, недооценил потенциальные способности и возможности
западных стран, переживавших тогда раннюю и потому весьма непривлека¬
тельную стадию капиталистического развития. За это его критиковали многие
русские современники, и в первую очередь Н. Г. Чернышевский. Употребляя
несколько неточное, но прижившееся в нашем герценоведении выражение,
можно сказать, что Герцен идеализировал и общинный уклад и настрой
русского крестьянства. Но отлучать его от социалистической мысли, отож¬
дествлять с панславистами и славянофилами нет оснований. Не менее уто¬
пичными, чем герценовские упования на общину, оказались и надежды Маркса
и Энгельса на европейскую пролетарскую революцию.
Удивительная жизнеспособность идей, которые Маркс и Энгельс посчитали
за реакционную фантазию, их все более широкое распространение в российском
освободительном движении, заставили вождей пролетариата пересмотреть
свою оценку «русского» или «крестьянского» социализма. И хотя их отношение
к Герцену не изменилось, они вынуждены были решать вопросы, впервые
поставленные Герценом: о возможности особого пути к социалистической
цели, об использовании в ходе социалистического преобразования традиционных
институтов, сложившихся у народа. Вынужденные признать теоретически
такие возможности, Маркс и Энгельс ставили их в зависимость от пролетарской
революции на Западе. Тем самым их схема общественного развития не была
поколеблена, напротив, подобные исключения из нее как раз призваны были
подтвердить ее незыблемость.
ВОЖДИ ПРОЛЕТАРИАТА И «РУССКИЙ ГЕРЦЕН»
В МЕЖДУНАРОДНОМ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ
Для современников далеко не сразу стал очевиден масштаб расхождений
во взглядах Маркса и Герцена. Полемические выпады вождей пролетариата
против русского революционера давали весьма приблизительное и односто¬
роннее представление об этих расхождениях, по сути своей не только идейных
и политических, но и мировоззренческих. И хотя, как теперь уже известно,
Маркс и Энгельс читали основные работы Герцена 40—50-х годов, пользовались
«Колоколом» как источником информации о российской действительности,
они весьма произвольно трактовали взгляды русского революционера.
В начале 1855 г. в Лондоне был организован международный комитет с
целью отметить начало революции 1848 г. в Европе. Инициаторами его
47 Герцен А. И. Собр. соч., т. XIV, с. 183.
5*
131

создания явились чартисты во главе со своим лидером Эрнестом Джонсом.
Маркс с чартистами сотрудничал, а с Джонсом дружил. Однако, узнав, что
членом комитета избран Герцен, Маркс пригрозил отказом от своего участия
в нем, убеждая в нецелесообразности объединения рабочих с «мелкобуржуазной
демократической эмиграцией».
На очередном заседании комитета в феврале 1855 г. Маркс предпринял
усилия вытеснить из него Герцена, мотивируя это тем, что он «русский,
который во всем, что писал, поддерживает Россию» 48. К счастью, многие из
деятелей международного рабочего движения уже знали, какую Россию под¬
держивает Герцен: его работы «Россия», «Письмо русского к Маццини»,
«Развитие революционных идей в России», опубликованные на рубеже 1840—
50-х годов на французском языке, давали ясное представление о его отношении
к имперской политике, его революционной позиции любому непредубежденному
читателю. Публицистические выступления Герцена опровергали и обвинение
его в приверженности к панславизму, предъявленное Марксом. Именно царизм,
как доказывал Герцен, является препятствием для естественного исторического
тяготения славянских народов к объединению, центром которого могла бы
быть Россия — «организованный славянский мир», «славянское государство».
Но «свободная федерация» славян невозможна при самодержавии — царь
предает братские славянские народы, «предоставляет помощь и золото палачам
славян... Он боится всякого движения, всякой жизни; он боится национального
сознания, он боится пропаганды, он боится армии»49.
Согласимся, что подобные убеждения далеки от доктрины, провозглашавшей
союз славян под эгидой самодержавной империи. Однако предвзятость оценок
Маркса, выставлявшего Герцена-изгнанника представителем официального
имперского патриотизма, возможно, не случайна. Ему ведь и та свободная
демократическая федерация славянских народов, о которой мечтал Герцен,
была не по душе. Вожди пролетариата не признавали за национальной идеей
самостоятельного значения, подчиняя ее классовой борьбе. Национально-осво¬
бодительные движения в Европе оценивались ими исключительно с точки
зрения перспектив пролетарской революции, а народы, восставшие за
национальную независимость, соответственно разделялись на «революционные»
и «контрреволюционные», содействующие или мешающие (пусть невольно)
развертыванию классовой борьбы в европейских странах. Пр^ва наций на
самоопределение своей судьбы, на независимость не существовало для вождей
пролетариата вне этой борьбы и подчинялось ее интересам.
В ответ на требование Бакунина предоставить независимость австрийским
славянам Энгельс высказался категорически и однозначно: «На сентимен¬
тальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контррево¬
люционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает
еще быть у немцев их первой революционной страстью', со времени революции
к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи
самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы
совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы
знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских
областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределенное демок¬
ратическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам,
как к врагам» 50.
Взгляд на русских вскоре изменился — идеологи коммунизма с конца
1850-х годов стали именно в них видеть резерв и союзника пролетарской
революции, предсказывая в России крестьянскую революцию. Однако позиция
48 Герцен А. И. Собр. соч., т. XI, с. 166.
49 Герцен А. И. Собр. соч., т. VI, с. 235; т. VII, с. 231 и след.
50 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 6, с. 305—306.
132

их в национальном вопросе осталась прежней. И в 1880-е годы Энгельс
интересы европейского пролетариата ставил выше стремлений балканских
славян к национальной независимости, рассуждая об этих народах как о
«прислужниках царизма». Для Герцена же не было ничего выше свободы —
личной, гражданской, национальной. Он всегда был на стороне тех, кто
боролся за свою независимость. Эта «внеклассовая» позиция оказалась враж¬
дебной сторонникам Маркса.
В декабре 1854 г. Энгельс по настоянию Маркса взялся за сочинение о
«Германцах и славянах». Сохранились две части рукописи — «Германия и
славянство» и «Панславизм», лишь недавно опубликованные, антигерценовского
содержания. Здесь не только идет речь о «панславистском государстве г-на
Герцена» со столицей в Константинополе, а утверждается, что в работах
русского революционера-социалиста содержатся «явное невежество, ошибки,
беззастенчивая чванливость и плагиаты из Гакстгаузена». Необъяснимо лишь,
почему его работы пользовались столь пристальным вниманием идеологов
пролетариата 51.
Ставя знак равенства между герценовскими идеями и реакционным пан¬
славизмом, Энгельс не привел ни одного конкретного довода, ни одной цитаты
в подтверждение. Не потому ли его сочинение осталось незавершенным, а
написанные части неопубликованными, что он и сам сознавал слабость
собственной аргументации? Впрочем, свое воздействие могла оказать и
полемика вокруг Герцена по поводу избрания его в международный комитет
для подготовки юбилея революции 1848 г.
Требование Маркса вывести Герцена из комитета не нашло поддержки у
большинства его членов. Из его переписки с Энгельсом видно, насколько
уязвлен был лидер коммунистов тем, что его не послушались. Раздражен
был Маркс и письмом Герцена в «Пиплз пейпер». Маркс не скрыл от своего
единомышленника и того, каким образом он не допустил этой публикации:
«тотчас выманил у Джонса эту мазню», т. е. обманным путем завладел
заметкой Герцена. Благодарность русского революционера многим деятелям
международного рабочего движения за приглашение к совместной работе в
юбилейном комитете для чествования революции 1848 г. оказалась настолько
нежелательной для Маркса, что он прибегнул к недопустимому приему
борьбы.
Маркс упорно отказывался верить в общественное признание, которым
пользовался Герцен, в его растущий авторитет. Он пытался доказать, что
тот сам «навязал себя Международному комитету» и сам же «заставил
назначить себя одним из распорядителей празднества»52. Маркс как будто
не замечал, как странно выглядят в свете этих утверждений организаторы
Международного комитета, такие его друзья, как Э. Джонс.
Не сумев отстранить Герцена от участия в митинге, посвященном Фев¬
ральской революции 1848 г., Маркс устранился сам. «Я не хочу никогда и
нигде фигурировать рядом с Герценом, так как не придерживаюсь мнения,
будто старая Европа должна быть обновлена русской кровью»,— объяснял он
другу 53. И не случайно этот довод за пределы личной переписки не вышел —
его нельзя было бы подкрепить высказываниями Герцена. Можно лишь
предположить, что в письме к Энгельсу подверглась грубому искажению
мысль русского писателя, овладевшая им после революции 1848 г., о том,
что именно Россия начнет радикальные социальные преобразования, поскольку
у нее есть для этого условия в сохранившихся у крестьянства формах
землевладения. Мысль для тех, кто считал на очереди дня пролетарскую
51 Ф. Энгельс и его время. К 170-летию со дня рождения. M., 1990, с. 247—327.
52 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 363.
53 Там же, с. 364.
133

революцию в Европе, была неприемлема, и нетерпимость Маркса к тем, кто
выступал против предначертанной им схемы развития революционных событий
в Европе, сказалась здесь особенно отчетливо.
Маркс с удовлетворением сообщил Энгельсу об открытом письме Головина,
заявившего в «Морнинг эдвертайзер», что «немецкий еврей» Герцен не имеет
права представлять радикальную Россию на интернациональном митинге54.
Сам предполагавший поначалу участвовать в празднестве, Маркс не хотел
замечать, что довод Головина скорее имеет касательство к нему, а не к
«русскому Герцену». Вожди пролетариата спокойно относились к самым
недозволенным приемам борьбы, направленным против их идейных
противников. Ответил Головину Джонс, а не Маркс или Энгельс, претендо¬
вавшие на руководство международным социалистическим движением. В
редакционной заметке в «Пиплз пейпер» было заявлено, что Герцен стоит
во главе русской демократической литературы, он является самым выдающимся
из эмигрантов’его страны, а как таковой — и «представителем ее пролетарских
миллионов» 55.Выдающимся деятелем европейской демократии от России
значился Герцен и на афишах, развешенных в Лондоне в преддверии митинга.
Несмотря на то, что «бургграфы Революции», по словам Герцена, отказались
выступать, митинг «прошел блестяще»56. Он состоялся в Лондоне, в Сент-
Мартин-холле, под председательством Джонса. «Когда Герцен явился на
трибуне,— рассказывал В. А. Энгельсов,— рукоплескания и одобрительный
крик усилились до того, что он некоторое время не мог говорить; глубоко
тронутый, он три раза поклонился публике, гром рукоплесканий удвоился и
вдруг сменился совершенной тишиной» 57.
«Изгнанникам всех стран, старым бойцам и молодым ратникам против
тиранств, сошедшихся праздновать страницу из летописи революции» Герцен
говорил о своей стране, о борьбе, начавшейся в ней. Губительный для
русского народа, «несчастье для славян», политический режим империи пред¬
ставляет опасность и для Европы. Герцен рассказал о преследованиях всех,
кто протестует против установившегося порядка, о расправе с революционерами,
о гибнущих в Сибири ссыльных декабристах. Но общественное устройство
в странах Европы он не считал образцом, альтернативой самодержавной
империи. Здесь, по его словам, находятся «другие издания царского самовластья,
бесконечные вариации на тему «Николай». Подлинный интернационализм
звучал в речи того, кого Маркс и Энгельс нарекли панславистом. Герцен
раскрыл глубокую взаимосвязь не только революционных событий Европы с
российским демократическим движением, но и общего хода исторического
развития России и Запада.
С большим достоинством он ответил на обвинения в свой адрес «бургграфов
Революции» — в панславизме, в приверженности к России и в «русскости».
«Мне стали ставить в укор любовь мою к славянам, мою веру в величие
их будущности, наконец, самую мою деятельность... Доселе никогда еще не
требовали ни от одного выходца или изгнанника, чтобы он ненавидел свое
племя, свой народ»58. Естественность и благородство чувств русского рево¬
люционера нашли живой отклик в аудитории. Это была победа Герцена —
популярность его резко возрастала. Обвинения, брошенные Марксом в адрес
Герцена перед лицом международного демократического и рабочего движения,
были опровергнуты им столь же блестяще, сколь и убедительно. Отклики
54 Там же, с. 363—365.
55 Литературное наследство, т. 63. М., 1956, с. 804.
56 Герцен А. И. Собр. соч., т. XXV, с. 239.
57 Герцен А. И. Собр. соч., т. XII, с. 534; Мейзенбуг М. Воспоминания идеалистки. М.—Л.,
1933, с. 319—320.
58 Герцен А. И. Собр. соч., т. XII, с. 254.
134

на выступление Герцена появились в ряде европейских газет. В отчетах о
митинге говорилось о восторженном восприятии ее слушателями. Правда,
корреспондент «Таймс» замечал, что прочитанная невнятно речь потеряла
часть своего эффекта. Однако это противоречило многочисленным свидетель¬
ствам о живой реакции аудитории, неоднократно прерывавшей Герцена ап¬
лодисментами. Впрочем, и «Таймс» отдавала должное содержанию речи,
объяснявшей «вполне естественные для русского народа демократические
тенденции и рост этих тенденций»59.
Успех Герцена в Лондоне не только не заставил Маркса пересмотреть
свою оценку русского деятеля, но, казалось, усилил неприязнь к нему. Право
же, недобрые чувства, которые звучат в его мартовских письмах 1855 г.,
написанных по следам митинга, сродни зависти, ревности, соперничеству —
иначе их не объяснишь. Он готов был поссориться из-за сотрудничества с
Герценом с тем, кого долгие годы называл своим другом, как, например, с
Джонсом.
«Я тебе достану мазню Герцена,— писал он Энгельсу,— а также вчерашний
номер «Пиплз пейпер», где ты сможешь прочесть о совместных заседаниях
Джонса и Герцена. Выставить ли мне Джонса за дверь, когда он явится,
или действовать более «дипломатически»?60.
Огромный интерес европейской печати к Герцену после митинга 27 февраля
в Лондоне раздражал Маркса. Правда, он уже не говорил, что Герцен
«навязал» себя прессе, «заставил» опубликовать свою речь, произнесенную
по-французски, в разных переводах. Он просто зло иронизирует: «Г-н Герцен,
как ты, вероятно, видел, шумит сейчас»61. Ирония Маркса относилась, в
частности, и к корреспонденции из Лондона «Альгемайне цайтунг», в которой
рассказывалось о создании «русским Герценом» вольной прессы, о его стрем¬
лении вырвать из забвения русскую поэзию — Пушкина, Лермонтова и других,
запрещенную цензурой. Для Маркса это был все тот же «шум», что и другие
отклики на выступление Герцена. И позднее, читая «Колокол» и «Голоса из
России», ни Маркс, ни Энгельс, активно использовавшие тексты герценовских
изданий для своих выводов о приближении русской революции, никогда —
хотя бы друг перед другом в своих письмах, не то что бы в печати,— не
извинились за свои наветы на русского революционера.
РУССКИЕ ДЕЛА ГЛАЗАМИ ГЕРЦЕНА И МАРКСА
Отказавшись от сотрудничества с Герценом, Маркс и Энгельс во многом
ограничили свои возможности познания российской действительности. Интерес
их к России в немалой мере удовлетворялся с помощью герценовских изданий.
Однако «Колокол» (1857—1867 гг.) был не только важным источником инфор¬
мации, но и одним из идейных центров российского общественного движения,
притягивая к себе революционные, социалистические и оппозиционные эле¬
менты из России. Герцен, как никто из русских эмигрантов, имел широкие
и прочные связи с Родиной, сохранявшиеся не только с помощью переписки:
множество посетителей из России навещали Герцена и в Женеве, и в Париже,
и в Лондоне, воплощая эти живые связи с русской жизнью, которыми так
дорожил издатель вольной прессы.
Среди русских корреспондентов Маркса, среди его русских друзей не было
личности, равной Герцену по масштабу, столь всесторонне осведомленной о
развитии культуры и общественной жизни в России. Не только непосредственное
общение с Герценом, но даже простая переписка с ним дала бы вождям
59 Герцен А. И. Собр. соч., т. XXV, с. 238—242, 444—445.
60 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 366.
61 Там же, с. 368.
135

пролетариата возможность узнать Россию значительно лучше, чем по многим
другим, вместе взятым, источникам. Они сами от этой возможности отказались.
Однако за изданиями Герцена, за его трудами они следили внимательно,
признавая тем самым их значимость. Впрочем, взгляд вождей европейского
пролетарского движения на события в России отличался от герценовского
столь же резко, как и взгляд на Французскую революцию 1848 г. Всячески
принижая Герцена как мыслителя, они охотно черпали из его работ выводы,
соответствующие их пониманию русских дел, отбрасывая как непригодное
все то, что с этим пониманием расходилось.
Судя по письму Энгельса к И. Вейдемейеру от 12 апреля 1853 г., на
него сильное впечатление произвела работа Герцена «О развитии рево¬
люционных идей в России», опубликованная в 1851 г. на немецком языке.
Больше, чем состояние общественной мысли России, Энгельса интересовало
положение в стране, как его характеризовал Герцен. А Герцен утверждал,
что в самодержавно-крепостнической России растет недовольство народа,
выражающееся в крестьянских бунтах, убийствах помещиков. Эти наблюдения
Энгельсом не подвергались сомнению. Он даже делал вывод более опреде¬
ленный, чем это позволяло содержание герценовского текста: «Дворянско-
буржуазная революция в Петербурге с последующей гражданской войной
внутри страны вполне возможна» 62.
А ведь у Герцена столь твердого заключения нет. Недовольные, по его
мнению, «далеки от того, чтобы сплотиться». Да и само это назревающее
недовольство уподобляется «смутному гулу» в недоступных для нас морях,
предстает лишь предвещающим в будущем «ужасные бури»63.
Но, поскольку основоположники нового учения о смене общественных
формаций были убеждены в неизбежности революции в стране, где феодальные
отношения отживали, а капитализм развивался, они и воспринимали недо¬
вольство низов как симптом приближения социального взрыва. Между тем
объективный исследователь российской действительности не нашел бы в этом
недовольстве ничего экстраординарного, что предвещало бы «гражданскую
войну внутри страны». Россия под жёлезной пятой императора Николая I,
казалось, оцепенела, была как бы скована льдом, а «оттепель», давшая
возможность прорваться недовольству, началась позднее, с концом никола¬
евского царствования.
В то же время самый внимательный читатель не найдет на страницах
упомянутой герценовской работы «Демократически-социально-ком-
мунистически-прудонистской русской республики под главенством триумвирата
Бакунин — Герцен — Головин» 64. Этим странным определением Энгельс обоз¬
начил все то, что в герценовских демократических и социалистических идеях
не соответствовало учению Маркса. При этом его не интересовали ни рознь
Герцена с Бакуниным, ни отчуждение его от Головина — человека, которого
в среде русской эмиграции не уважали.
С изданием «Колокола» расхождения вождей пролетариата с Герценом в
подходе к российской действительности, в понимании перспектив развития
России становились все яснее и, соответственно, возрастала их неприязнь к
русскому революционеру. С конца 1850-х годов в связи с подготовкой
крестьянской реформы усилилось внимание Маркса и Энгельса к событиям
в России, возросли их упования на крестьянскую революцию, в неизбежности
которой они не сомневались. Падение крепостного строя в соответствии с
их концепцией исторического развития могло произойти только в результате
насильственного переворота. Вот почему они более чем скептически, с явной
62 Там же, с. 487.
63 Герцен А. И. Собр. соч., т. VII, с. 212.
64 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 487.
136

насмешкой отнеслись к брошюре Герцена, изданной на французском языке
в 1858 г. в Лондоне, содержавшей статьи «Русский заговор 1825 года» и
«Первый шаг к освобождению крепостных крестьян в России».
В том, что первый шаг к ликвидации крепостничества, по своему значению
важнейшее после восстания декабристов событие, был сделан Александром II,
Герцен усматривал нечто знаменательное. Оно воодушевляло его надеждой
на бесконфликтный исход величайшего социально-экономического и политиче¬
ского преобразования. «Да, это начало пробуждения мук совести, начало
восстановления в правах угнетенной России; это заря того дня, когда совершится
полное правосудие; это вступление России в ее новую фазу — фазу, которую
мы предсказывали со времен юности» 65.
Брошюра Герцена вышла в апреле, и уже в конце этого месяца Маркс
поделился своими впечатлениями от ее прочтения. События в России пред¬
ставлялись ему важными, но оценивались не с точки зрения судеб народов
России, а исключительно с точки зрения интересов европейского пролетариата.
Именно поэтому освобождение крестьян для него «знаменует начало в стране
внутренней истории, которая может встать поперек дороги ее традиционной
внешней политике». К надеждам русского публициста он отнесся с обычной
иронией: «Герцен, разумеется, еще раз сделал открытие, что „свобода"
переселилась из Парижа в Москву» 66,— заметил он Энгельсу. В этом «разу¬
меется» звучит уверенность, что Герцен для них предельно ясен и предсказуем.
Герцен в своем восприятии событий в России, где «все зашевелилось»,
снова оказался «на другом берегу», в отличие от вождей пролетариата. И
дело не только в том, что этот «берег» был ему родным — история творилась
в его отчизне, которая для Маркса и Энгельса представлялась прежде всего
«жандармом Европы». Герцен с воодушевлением приветствовал нравственную
значимость свершавшегося — очищение от скверны крепостничества, пробуж¬
дение «мук совести». Для русского писателя это едва ли не главное в
происходившем, во всяком случае не менее важное, чем социально-экономиче¬
ская сторона предстоявшей реформы. Теоретики коммунизма нравственным
смыслом событий в России не интересовались. Для них предстоявшие здесь
преобразования подготавливались не пробуждением совести, а противоречием
производительных сил и производственных отношений.
И не о правосудии для них речь — о приведении в соответствие этих
новых, буржуазных, выросших в стране производительных сил с отношениями
в процессе производства. А это, в их представлении, могла сделать только
революция. Надежды Герцена на мирное преобразование «сверху»
воспринимались ими как утопические, а его обращения к императору рас¬
ценивались только как недомыслие.
А между тем в «Колоколе» «много и радостно» говорилось о «великом
почине» Александра II. 15 февраля 1858 г. в статье «Через три года» Герцен
прямо заявил об изменении своего отношения к императору с момента
подписания им первого акта об освобождении крестьян. Пройдет еще три
года, и Герцен так же открыто станет на сторону народа, обманутого, по
его словам, царем. «Колокол» будет писать о неправедном освобождении,
грабительском характере реформы. Но тогда, в конце 50-х годов, вера Герцена
ничем не омрачалась. «Александр II, сумевший сломить сопротивление свое¬
корыстного дворянства, выступить против хищной толпы крепостников», для
него истинный освободитель.
В глазах Маркса такое отношение к феодальному монарху было тожде¬
ственно беспочвенным иллюзиям. Именно так оно и характеризовалось в
советской литературе. Автор одной из последних книг о Герцене не сомневается,
65 Герцен Д. И. Собр. соч., т. XIII, с. 155.
66 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 29, с. 267.
137

что надежду Герцена «на осуществление самодержцем реформы, ущемлявшей
интересы дворянства... признать правомерной нельзя». Историк с марксистских
позиций объясняет «невероятные упования» Герцена (как назвал их Г. В.
Плеханов) «неясными представлениями о причинной связи между экономикой
и политикой»67. Вооруженные пониманием этой связи Маркс й Энгельс
утверждали неотвратимость революции в России, предсказывая ее с года на
год — начиная с подготовки реформы. Но ведь просчитались: смена формаций
в России прошла не по Марксу. Революционное по своей сути преобразование
свершилось без кровопролития — мирным путем, хотя и не без насилия,
которое вовсе не тождественно кровопролитию. Власть смогла-таки «ущемить
интересы дворянства», принудить его отказаться от важных социальных
привилегий. Герцен переоценил реформаторские возможности этой власти,
ее самостоятельность. Но в целом его ставка на реформу, а не на революцию
на переломе российской истории оказалась более реалистической, чем позиция
«марксидов», ждавших и жаждавших гражданской войны в России.
С чувством тревоги всматривался Герцен из лондонского далека, как
развертывались события на Родине после реформы 1861 г. Там все «заше¬
велилось», все находилось в состоянии брожения. Александр Иванович не
только страстно желал, он всею душою надеялся, что переход России в
новое общество обойдется без братоубийственной войны. Совсем противопо¬
ложные чувства испытывали Маркс и Энгельс в своем нетерпеливом ожидании
революции в России, принимавшие порой желаемое за действительное. Ре¬
волюция, которую они «вычислили» по своим железным формулам, предсказали,
напророчили, должна была произойти неминуемо. Они жаждали подтверждения
своего учения — новой иллюстрации к той исторической схеме, которую
начертали еще в «Манифесте Коммунистической партии», а затем вновь и
вновь провозглашали как единственно верную. По мысли Герцена, «каждое
дело идет не по законам отвлеченной логики, а сложным процессом эмбриогении.
В помощь нашему делу (т. е. русскому.— Авт,) нужна мысль Запада и нужен
его опыт. Но нам столько же не нужна его революционная декламация, как
французам была не нужна римско-спартанская риторика, которой они говорили
в конце прошлого века» 68.
Отстраняясь от размышлений о судьбах страны и ее народа в свете
грядущих перемен, марксистская мысль сосредоточивалась на тех выгодах,
которые должны принести эти перемены делу пролетарской революции в
Европе. Отсюда — самое пристальное внимание к событиям в России Маркса
и Энгельса, от которых не ускользнула и прокламация, распространявшаяся
в Петербурге весной 1862 г.,— «Молодая Россия». В их русской библиотеке
сохранился экземпляр этой прокламации, но они откликнулись на нее несколько
позже, чем Герцен, тогда же, в 1862 г., посвятивший ей статьи в «Колоколе»,
одна из которых «Молодая и старая Россия» в переводе на французском
языке была опубликована и во втором номере брюссельского «Колокола» —
«Клош».
Вряд ли они не попали в поле зрения идеологов коммунизма. Прокламация,
изданная кружком П. Г. Зайчневского от имени мифического Центрального
Революционного Комитета, призывала к перевороту, инициативу которого
должна была взять на себя молодежь,— перевороту под красным знаменем
и социалистическими лозунгами. Авторы не только были «готовы жертвовать
лично своими головами», они заявляли, что не страшатся революции, хотя
и знают, «что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные
жертвы»69. Уверенные в поддержке народа, они и не пытались выяснить,
67 Пирумова Н. М. Указ, соч., с. 100—101.
68 Герцен А. И. Собр. соч., т. XVI^ с. 204.
69 Утопический социализм в России. Хрестоматия, с. 330.
138

согласен ли он заплатить такую цену за выдвигавшуюся ими социалистическую
программу.
Несколько лет спустя, когда, казалось бы, уже была ясна вся несерьезность
планов «Молодой России», коммунистические вожди оценили ее как манифест
левого крыла революционной молодежи, который «содержал ясное и точное
описание внутреннего положения страны, состояния различных партий и
условий печати и, провозглашая коммунизм, делал вывод о необходимости
социальной революции» 70. Как можно было согласовать между собой это
«ясное и точное описание положения страны» и призыв к социалистической
революции? Ведь и сами пролетарские вожди говорили о возможности в
России революции крестьянской, антифеодальной.
Они как будто не заметили ультракоммунистических требований: обще¬
ственного воспитания детей, уничтожения института брака. Прошли мимо
лозунга «федеративной социальной и демократической республики», который
они, приписав Герцену, подвергли резкой критике. Притягательным для них
оказалось само провозглашение переворота в стране, которая, по словам
прокламации, вступала «в революционный период своего существования». С
этим Маркс и Энгельс были согласны.
Они не случайно назвали подпольный листок, вышедший из малочисленного
кружка Зайчневского, «манифестом». Совсем как в «Манифесте Коммунистиче¬
ской партии», здесь утверждались непримиримые противоречия между угне¬
тающими и угнетенными, на которые раскололось русское общество. Харак¬
теризуя «современный общественный строй» как таковой, где «все ложно,
все нелепо», в прокламации провозглашался один выход из него — «революция
кровавая и неумолимая, революция, которая должна изменить радикально
все без исключения основы современного общества и погубить сторонников
нынешнего порядка». Мысль в прокламации о том, что для торжества рабочих
в революции 1848 г. нужна была диктатура и «кровавые реформы», наталкивает
на предположение, что ее автор Зайчневский читал статьи Маркса о Фран¬
цузской революции 1848 г. Явных свидетельств об этом, разумеется, нет —
просто «Молодая Россия» была проникнута тем самым духом классовой
борьбы или вражды, которым так дорожили марксисты разных поколений.
В советских изданиях 20-х годов не случайно указывалось на близость
«Молодой России» к большевистским представлениям о революции. Здесь в
заслугу ее авторам ставилось, что они «не боятся ужасов народной революции,
напротив, приветствуют ее в полном убеждении, что, лишь пролив море
крови, можно добиться освобождения трудящихся» 71. Восхищался этой прок¬
ламацией видный большевик Ф. Ф. Раскольников, подчеркивая: уверенность
ее авторов в том, что революции нельзя делать в белых перчатках, сродни
большевистской 72. Однако, когда террор, провозглашенный против всех, «кто
не с нами», коснулся его самого, он в открытом письме к И. В. Сталину
заговорил о нравственности в политике.
Очень схожа с этой позиция Маркса и Энгельса. Равнодушные к этическим
нормам в той борьбе, какую вели сами, они вспоминали о нравственности,
когда затрагивались их интересы. Дав высокую оценку прокламации «Молодой
России», они ни словом не обмолвились о чудовищных призывах ее авторов
истребить всех, «кто будет не с нами». Но они осудили подобные призывы,
безнравственные приемы борьбы в «нечаевской истории», где оказался замешан
Бакунин. Вот тут Маркс и Энгельс, сокрушая своего врага, с гневом обличали
грязь и обман в политике. Высокая оценка «Молодой России» без упоминания
близости ее девизу «Цель оправдывает средство» оказалась как раз в
70 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 433.
71 Историко-революционная хрестоматия, т. 1. М., 1923, с. 52.
72 Раскольников Ф. Ф. Вступительная статья.— Прокламации шестидесятых годов. М., 1926.
139

известной брошюре «Альянс социальной демократии», где этот девиз осуждался.
Но такое странное соседство заставляет усомниться в искренности этого
осуждения и задуматься: а не было ли оно тактическим приемом?73
Вчитываясь в отклики Герцена на «Молодую Россию», еще более убеж¬
даешься, что ему явно было не по пути с Марксом и Энгельсом. И дело
не столько в оценке самой прокламации и кружка молодежи, ее выпустившего,
сколько в подходе к капитальным вопросам общественного бытия.
Герцен не только не считал понимание «Молодой Россией» положения в
стране «ясным и точным», он говорил о его превратности, ложности. Он
увидел здесь вариацию на тему западного социализма, пожелания, «которым
придана форма вызова к оружию». «Ну есть ли тень вероятия, чтобы народ
русский восстал во имя социализма Бланки, оглашая воздух кликом из
четырех слов, в числе которых три длинных для него непонятны?»74 Речь
идет об упомянутом лозунге «федеративной социальной демократической
республики».
Разумеется, и Маркс, и Энгельс такого не допускали. Но выступление
революционной молодежи могло послужить толчком к всеобщим беспорядкам,
к возмущению крестьянских масс, недовольных реформой. С этой точки
зрения они готовы были поддержать любое начинание, способное привести
к развязке революционных событий. Герцен именно этого и страшился «средь
неопределенности и неурядицы настоящего, когда все бродит и ждет — одни
Думу, другие — землю», когда народ упорно верит в «другую волю».
Звать к оружию, считал он, можно только тогда, когда исчерпаны все
другие средства. Имея в виду обращенный к нему в прокламации упрек в
том, что, устрашившись революции 1848 г., он потерял веру в насильственные
перевороты, Герцен отвечал: «Не веру в них мы потеряли, а любовь к ним.
Насильственные перевороты бывают неизбежны; может, будут у нас; это
отчаянное средство, ultima ratio (последний, решительный аргумент.— Авт.)
народов, как и царей, на них надобно быть готовым; но выкликать их в
начале рабочего дня, не сделав ни одного усилия, не истощив никаких
средств, останавливаться на них с предпочтением нам кажется так же молодо
и незрело, как нерасчетливо и вредно пугать ими» 75.
А ведь логично было бы предположить, что подобные слова русская
молодежь должна была услышать от руководителей международного
социалистического движения,— тех, кто провозгласил борьбу за освобождение
человечества, за всеобщее счастье. Ведь Маркс и Энгельс сознавали огромную
роль России в судьбах европейских народов, значимость ее освободительного
движения для той революции, которую они готовили.
А. И. Володин не без оснований пишет о сходстве марксовой и герценовской
критики всевозможных «леваков» с их идеями скачков и прыжков в светлое
будущее76. Но критика Маркса была направлена против «детской болезни»
левизны в коммунизме исключительно на Западе, где эти «леваки»-анархисты,
террористы и экстремисты мешали работе вождей международного проле¬
тариата. А вот к действиям и идеям подобных же элементов в общественной
борьбе в России Маркс и Энгельс относились со спокойствием, порой вполне
доброжелательным.
Признавая насильственные методы «последним доводом», Герцен обратил
внимание на ответственность за это политиков и революционеров: «Какая
бы кровь ни текла, где-нибудь текут слезы, и если иногда следует перешагнуть
73 См. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 433—435.
74 Герцен А. И. Собр. соч., т. XVI, с. 204.
75 Там же, с. 221.
76 Володин А. И. Герцен и Запад.— Литературное наследство, т. 96, с. 37.
140

их, то без кровожадного глумленья, а с печальным, трепетным чувством
страшного долга, и трагической необходимости 77.
Поразительно полное отсутствие такого чувства ответственности у вождей
пролетариата. Маркс, будучи всего на несколько лет моложе Герцена, пережил
на своем веку самую крупную революцию в Европе — Французскую 1848 г.,
т. е. имел о революционных битвах, к которым призывал, отнюдь не только
теоретическое представление. В те же годы, когда он так ждал революции
в России, с негодованием отворачиваясь от всех, кто в нее не верил или
пытался отсрочить ее наступление, происходила гражданская война в Америке.
И о ней он мог судить из первоисточника — на стороне южан сражался
родной брат его жены Эдгар фон Вестфалей. Разумеется, Маркс сочувственно
слушал рассказы своего родственника об «ужасающих страданиях, лишениях
и всяческих бедствиях», которые тому пришлось пережить78.
Нет, по-видимому, не одни «недоразумения» развели в разные стороны
Маркса и Герцена. Невозможно представить, имея в виду хотя бы только
их оценки «Молодой России», чтобы эти деятели оказались в одном стане,
шли рука об руку в общественной борьбе. Слишком несхожими были их
представления о цене человеческой жизни, о средствах достижения всеобщего
благополучия.
ИНТЕРНАЦИОНАЛ: СУД СПРАВЕДЛИВОСТИ
ИЛИ ШТАБ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ?
Они как будто и сами сознавали свою несовместимость. «Колокол» создал
Герцену имя не только в России, но и в Европе — его авторитет в 1860-е
годы был очень высок. Открытые нападки «марксидов» на Герцена почти
прекратились: Маркс не забыл о своем поражении в Лондоне в 1855 г.
Однако он настороженно продолжал следить за русским революционером,
считая его своим идейным противником. Ни вольная русская печать, налаженная
Герценом, ни отзывы о нем деятелей международного революционного движения
не изменили отношения вождей европейского пролетариата к борцу против
самодержавия и социалисту из России.
Маркс и Энгельс равнодушно прошли мимо многих проявлений между¬
народного признания русского революционера, высоких оценок, данных Герцену
видными деятелями общественного движения и культуры европейских стран,
но не упустили ни одного враждебного выпада против него, чтобы сразу же
не взять его на вооружение.
Так, вышедшая в Женеве в 1867 г. на русском языке ничтожным тиражом
брошюра А. А. Серно-Соловьевича «Наши домашние дела» сразу же привлекла
их внимание. Здесь доказывалось, почему молодому поколению не по пути
с Герценом. Упреки, брошенные Герцену, во многом повторяли «Молодую
Россию». Автор говорил об иллюзиях Герцена по отношению к императору
Александру II, о его неверии в революцию и преувеличении реформаторской
деятельности, обвинял его в умалении роли Чернышевского и делал вывод,
что Герцен утратил роль лидера российского освободительного движения.
«Вы поэт, художник, артист, рассказчик, романист, вы все, что хотите, только
не политический деятель и еще менее теоретик, основатель школы, учения.
Учение предполагает прежде всего стройность, законченность, спокойствие
мысли, у вас мысль по преимуществу распущена, беспорядочна, тороплива» 79.
Маркс с большим удовлетворением воспринял антигерценовский памфлет,
утверждая в письме в редакцию «Газетино роза», что эта брошюра позволяет
77 Герцен А. И. Собр. соч., т. XVI, с. 222.
78 Маркс Ж. Беглый очерк беспокойной жизни.— Воспоминания о К. Марксе и Ф. Энгельсе,
ч. 1. М., 1988, с. 103.
79 Наши домашние дела. Женева, 1887, с. 5—6.
141

«выяснить, какого отношения к себе заслуживает социал-дилетант Герцен» 80.
Не потому ли Маркса так заинтересовали «домашние дела» русской эмиграции,
недостойные по отношению к Герцену? Грубые, оскорбительные выпады
против Герцена «молодой эмиграции» ничуть его не шокировали. Маркс счел
вполне справедливыми предъявленные Герцену от имени молодой эмиграции
обвинения. В свое время он легко простил либеральные иллюзии Г. Гервегу,
обращавшемуся к прусскому королю с призывом провести необходимые
реформы. «Маркс считал, что Гервегу надо простить его причуды и слабости,
ибо у него имеются неоспоримые заслуги в общей великой освободительной
борьбе»81. Таких заслуг за Герценом Маркс, как видно, не признавал. Об
отношении к Гервегу вспоминал соратник Маркса В. Блос, опровергая воз¬
веденную на вождя клевету — представления «многих современников» о нем
как о человеке надменном, язвительном и желчном. Случайно ли это мнение
«многих современников», которое отвергает Блос? Во всяком случае брошюре,
где грубо и бездоказательно отрицались заслуги Герцена в освободительной
борьбе, он, судя по всему, порадовался. Не Маркс ли вдохновил С. Боркхейма
на ее перевод? В пользу этого предположения говорит то, что, взявшись
переводить Серно-Соловьевича, Боркхейм еще до завершения работы пред¬
ставил Марксу резюме своего памфлета. Боркхейм помогал Марксу и в его
борьбе с К. Фогтом. 11 апреля 1867 г. Боркхейм писал Энгельсу о своей
работе над переводом: «Все это лишь подготовительная работа к регулярной
кампании, которую я намерен со временем повести против мнимых свобо¬
долюбцев а ля Герцен и пророков конституционализма а ля Катков» 82.
Герцен не увидел этого перевода, вышедшего в Лейпциге в 1871 г., уже
после его смерти. Но в нападках немецких социал-демократов Боркхейма и
Гесса против него и Бакунина в европейской печати он угадывал направляющую
руку Маркса. Когда Бакунин написал резкую отповедь и Боркхейму, и Гессу,
передав свои тексты Герцену, тот их не одобрил. «Я никак не могу согласиться
на то,— писал он „старому товарищу" 28 октября 1869 г.,— чтоб по примеру
русской цензуры дозволять ругать титулярных советников и не бранить
генералов. Маркса просто ты не хочешь зацепить, чтобы не попортить свое
отношение — хорошо, ну так оставь и Гесса и компанию» 83. Характерно, что
и Бакунин в ответном письме отмечал, что Маркс был «зачинщиком и
подстрекателем всех гадостей, возводимых на нас». Однако Михаил Алек¬
сандрович признавал заслуги Маркса «по делу социализма» и его междуна¬
родный авторитет. Все это, по словам Бакунина, удерживало его от открытой
войны против Маркса. Подобная тактика, как и неискренность Бакунина,
претили Герцену. Он был неспособен на интриги и тайные происки. Но
отметим ту прямоту, с которой Бакунин высказался о своей неприязни к
Марксу. По-видимому, он не сомневался в том, что она найдет сочувствие
и понимание Герцена.
Похоже, что Бакунин не сомневался и в том, что Герцен признавал эти
заслуги Маркса «по делу социализма». Маркс, восставший против ненавистного
80 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 82. Брошюра Серно-Соловьевича, по мнению
3. В. Смирновой, сыграла свою роль в складывании мнения Маркса о Герцене в 1870 — начале
1880-х годов, поскольку Маркс не располагал объективной информацией о нем.— Смирнова 3. В.
Герцен и Германия.— Литературное наследство, т. 96, с. 85. Но что мешало иметь «объективную
информацию» о человеке, открыто излагавшем в европейской печати на французском, немецком,
русском языках свои взгляды в течение двух десятилетий к моменту выхода брошюры Серно?
81 Блос В. Из книги «Воспоминания социал-демократа».— Воспоминания о К. Марксе и
Ф. Энгельсе, ч. 2. М., 1988, с. 206.
82 Бах И. А. К истории становления связей Маркса с представителями русского революционного
движения.— Научно-информационный бюллетень сектора произведений К. Маркса и Ф. Энгельса,
№ 13. М., 1966, с. 124.
83 Герцен А. И. Собр. соч., т. XXX, кн. 1, с. 228.
142

буржуазного мира, от лица пролетариев клеймивший их угнетателей, непод¬
купный и бескомпромиссный в требованиях социальной справедливости —
такой Маркс не мог быть не признан «полезным» в середине XIX в. Знал
Герцен от общих знакомых, как трудна и тяжела жизнь Маркса — труженика
науки и борца — в эмиграции. Сам терявший дорогих и близких, знал он и
о потерях Маркса в его изгнании. Не это ли отчасти объясняет незаинте¬
ресованность Герцена в прямой полемике с марксизмом?
В то же время при всей антипатии к идее пролетарской революции и
диктатуре пролетариата Герцену, по-видимому, казалось, что она еще и
слишком далека от «злобы дня» России. Сам учением Маркса не увлекшийся,
он не видел в ближайшем будущем возможностей его широкого распростра¬
нения. Оказывая глухое, хотя и твердое, противодействие «марксидам», Герцен
так и не вступил с ними в открытую борьбу.
С Бакуниным у Герцена тоже были расхождения. Взгляд Михаила Алек¬
сандровича на Россию, на необходимость и неизбежность революции в ней
был намного ближе Марксу, чем понимание русских дел Герценом. Бакунин
в письме от 22 декабря 1868 г., заверяя Маркса, что отношения с Герценом
у него порваны, объяснял разрыв идейными соображениями. «Я утверждал,
что первым условием действительного, то есть экономического, социального
и политического освобождения русских и нерусских народов, томящихся в
Российской империи, является радикальное разрушение этой империи — для
Герцена это было уже слишком, и мы поссорились»84. Бакунин был столь
же неискренен, сообщая о своем разрыве с Герценом, сколь и неточен,
характеризуя позицию последнего. Противник тотального разрушения, которое
должно расчистить место для нового социального общества, Герцен никогда
не оспаривал необходимость уничтожения самодержавия как условия осво¬
бождения народов, «томящихся в Российской империи».
Симптоматично, с какой прямолинейностью Бакунин излагает вождям
социалистического движения свою разрушительную идею с явной уверенностью,
что его не поправят. Маркс и не поправлял. «Радикальное разрушение»
империи в его сознании было одним из важных условий подготовки пролетарской
революции в Европе. Столь чуткий к любым всплескам анархизма Бакунина
в международном рабочем движении, Маркс спокойно относился к его агитации
в России, в которой тот призывал слить бунт крестьянский и разбойничий,
утверждая разбой как «почетную форму» народной жизни. Такая «постановка
революционного вопроса» (так называлась программная брошюра Бакунина)
почему-то не задержала внимания Маркса. Он, столь пристрастно следивший
за русскими делами, критиковавший Герцена по любому поводу, и здесь не
счел нужным сделать какое-либо замечание относительно призывов Бакунина,
значительно более опасных, чем мнимый «панславизм».
Восстал против этих призывов Герцен. В «Письмах к старому товарищу»,
напечатанных уже после смерти автора в 1869 г., Герцен протестовал против
бакунинского понимания пути к справедливому социальному строю, против
той цены, которой должен был быть оплачен этот путь. «Дикие призывы к
тому, чтоб закрыть книгу, оставить науки и идти на какой-то бессмысленный
бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и самой вредной»,—
утверждал Герцен, остававшийся горячим сторонником революционных пре¬
образований России 85.
Он убеждал старого товарища, что мир во всем изменился и социальный
вопрос следует теперь решать иначе, чем 20 лет назад. Нельз!я торопиться,
рассчитывать на «авось», не надо бояться слова «постепенность»: насильем
можно только разрушать — не больше. Герцен признавался, что он перестал
84 К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия, с. 167.
85 Герцен А. И. Собр. соч., т. XX, кн. 2, с. 592.
143

верить в «прежние революционные пути», старается понять «шаг людской»
для того, чтобы знать, как в «настоящем идти в ногу». Подобных раздумий
об изменении мира, о необходимости пересмотреть взгляд на способы борьбы
со старым строем у Маркса так и не появилось — вплоть до его кончины.
Лишь четверть века спустя после революции 1848 г.— в предисловии к
«Классовой борьбе во Франции» Маркса, Энгельс признал, что «условия
борьбы существенно изменились», и убеждал обратить большее внимание на
легальные ее формы, учитывая, что восстание старого типа, уличная борьба
на баррикадах до 1848 г., игравшая повсюду решающую роль, в значительной
степени устарели86. А ведь Герцен уже по следам революции 1848 г. заговорил
о необходимости пересмотреть эти старые формы борьбы и искать новые,
бескровные. Теперь уже Энгельс доказывал, что нежелание «немедленно выходить
на улицу» с тем, чтобы «сыграть роль пушечного мяса»,— не есть трусость.
В статье «Мясо освобождения» (1857 г.) Герцен протестовал против во¬
влечения в революционные действия масс, не осознавших ее целей и задач,
и в силу этого становящихся «материалом благосостояния» — «мясом обще¬
ственного благополучия»87. «Там, где дело идет о полном преобразовании
общественного строя,— писал Энгельс,— массы сами должны принимать в
этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они
проливают кровь и жертвуют жизнью» 88. Своеобразно корректируя и дополняя
статьи Маркса о революции 1848 г. с их призывом к дальнейшим классовым
битвам, Энгельс на пороге XX в. фактически повторил многое из того, о
чем говорил начиная с конца 1840-х годов Герцен, неуслышанный, непонятый,
искаженный.
Герцен не упускал случая в своем изгнании подчеркнуть — на далеком
от родины берегу, что все его помыслы и занятия — «в русских делах, и
книгах, а не в западных людях и интересах». Однако и эти последние все
больше занимали его. Он остро ощущал взаимозависимость и связь событий
в России и Европе. Он так и не уверовал в историческую миссию класса-гегемона
и в его диктатуру как средство преобразования мира. Но всегда верил в
работника, в человека труда, предназначенного для созидания более, нежели
для того, чтобы быть могильщиком части общества.
Уже первые шаги Международного товарищества рабочих привлекли внимание
Герцена. Он увидел нечто новое и многообещающее в том, что «французские
и немецкие работники сходились на совещание с английскими и швейцарскими»,
как это было на первом конгрессе Интернационала в сентябре 1866 г. Александр
Иванович был в курсе того, что происходило и на Брюссельском (1868 г.) и
на Базельском (1869 г.) конгрессах Интернационала. Хорошо был осведомлен
о развитии рабочего движения во Франции, в Германии, в Англии.
В «Письмах к старому товарищу», которые в нашей литературе справедливо
воспринимаются как своего рода герценовское завещание, уже более опре¬
деленно отразилось восприятие международного объединения рабочих как
события, способного привести Запад к решению социальных проблем. В
соединении пролетариев без капиталистов он увидел «первую сеть и первый
всход будущего экономического устройства». Международные конгрессы Ин¬
тернационала он расценивал как некие «ассизы (суды.— Авт.), перед которыми
вызывается один социальный вопрос за другим»89. Уподобление конгрессов
Интернационала суду присяжных заседателей — праведному суду представите¬
лей народа, способному решать по совести, — симптоматично. Подчеркивая
«серьезный характер» деятельности Интернационала, Герцен полагал, что
86 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 540—541.
87 Герцен А. И. Собр. соч., т. XVI, с. 28.
88 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 544.
89 Герцен А. И. Собр. соч., т. XX, кн. 2, с. 581—582.
144

было бы «огромным несчастьем», если бы такое знаменательное начинание
преждевременно прекратилось. Именно «Письма к старому товарищу» дали
Ленину, а вслед за ним и всей нашей литературе возможность сделать вывод,
что в конце жизни Герцен обратился к Интернационалу, которым руководил
Маркс 90.
«Где тут, спрашивается, призыв к революции?!» — восклицает современный
публицист, имея в виду те герценовские высказывания, на которые ссылался
Ленин 91. А ведь у Герцена речь шла именно о революционных преобразованиях,
только понимал он их не по Марксу. Герцен мечтал о таком соединении
работников разных стран, которое, став силой — организованной и сплоченной,
заставило бы мир, «пользующийся без работы» пойти на сделки, т. е. на
уступки, на удовлетворение требований пролетариев. «А не пойдет — тем
хуже для него, он сам себя поставит вне закона», — рассуждал Герцен, убежденный,
что под напором рабочих масс старый мир все-таки капитулирует 92.
Для автора статьи «Всполохи революции и стропила реформ» И. Задо-
рожнюка реформа и революция — антитезы. В понимании Герцена — между
ними весьма условная, живая и подвижная грань. Вопреки утверждению
автора, Герцен вовсе не отказывался от применения насилия, он против
кровопролития, против заговоров и бунтов, против вооруженной брато¬
убийственной бойни. Но, как видим, насилие, т. е. принуждение одной социаль¬
ной группы к отказу от привилегий в пользу другой, остается для него
необходимым и неизбежным инструментом общественной борьбы.
Пристальное внимание к Международному товариществу рабочих, признание
его огромной значимости Герценом не означало сближения его с марксовым,
пролетарским социализмом. Герцен нигде не давал понять, что видит в
Марксе руководителя Интернационала. >Да ведь и сама эта организация вовсе
не состояла сплошь из сторонников Маркса: в Интернационал входили
прудонисты, анархисты, бланкисты и бакунисты. К тому же сами задачи и
цели Интернационала Герцен в отличие от его основателей оценивал по-своему.
В способности договориться, объединиться, сообща решать свои проблемы
видел Герцен смысл соединений работников. Для него собирание их полков
шло не для классовых боев, как для Маркса и Ленина, а для сложной
созидательной работы. «Я больше верю, чем когда-нибудь, в успех именно
этих социальных сходок,— писал он Н. П. Огареву по поводу Базельского
конгресса в сентябре 1869 г.— и вижу... провижу... что дело пойдет ста
путями, в ином месте круче, в другом мирнее — но нигде не пойдет «раз-
нузданием дурных страстей» — вырезанием языков, «резней из-за угла».
Объединение рабочих и должно было подтвердить, что на свете существуют
«не только хирургия» как способы решения социальных вопросов 93.
Позиция Герцена — самостоятельная, независимая от «генерального штаба»
европейского социалистического движения, в котором заседали Маркс и
Энгельс, была им совсем не по душе. Авторитет Герцена воспринимался как
своего рода помеха для тяготевших к идейной монополии вождей. Но ведь
роль Герцена в российском освободительном движении, его значение как
создателя вольной русской печати уж должна была бы быть ими осознана
и признана? Как же объяснить злорадство этих социалистов-интер¬
националистов, когда «Колокол», которым они сами пользовались, замолк?
Энгельс поспешил порадовать Маркса, что «Герцен теперь окончательно сел
в лужу, иначе он не отказался бы от „Колокола"». Не выразив ни сочувствия,
90 См. Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 21, с. 257.
91 Задорожнюк И. Всполохи революции и стропила реформ.— Свободная мысль, 1993, № 13,
с. 111 — 113.
92 Герцен А. И. Собр. соч., т. XX, кн. 2, с. 582.
93 Герцен А. И. Собр. соч., т. XXX, кн. 1, с. 198—199.
145

ни сожаления, он лишь ругал при этом «отвратительный французский язык»
Герцена 94.
А ведь Герцен в отличие от того же Бакунина никогда не вел никакой
подрывной деятельности против вождей Интернационала, никогда не пытался
соорганизовать против них недовольных их идеями и действиями.
Герцен и сам не вступал ни в какие сообщества — его неоткуда было
исключать, невозможно было призвать к порядку, с ним можно было вести
лишь идейную борьбу, но от такой борьбы «марксиды» отказались после
первых же неудачных попыток. Зато нередко прибегали к недозволенным
приемам, стремясь ослабить влияние русского революционера, воспрепятст¬
вовать его активной деятельности в международном социалистическом
движении. И надо сказать, что Герцен мог бы проявить себя здесь значительно
полнее и результативнее, если бы не это нарочитое противодействие тех,
кто определил себя в руководители этого движения, всячески вытесняя из
него русского деятеля.
Александр Иванович никогда не стремился к роли лидера, не пытался
встать во главе какого-либо течения. Он так и не пристал ни к одному из
них — ни в Европе, ни в России. Герцен спорил с Чернышевским и Бакуниным,
К. Д. Кавелиным и Ю. Ф. Самариным, так и не признав своими существовавшие
в среде либералов, славянофилов, революционеров-разночинцев программы.
Не стало ему близким и ни одно из течений западного социализма. Он
дорожил своей независимостью — хотел убеждать, а не руководить, чувствовал
себя более «пропагатором», чем идеологом. Но непригодный к роли вождя
и учителя, Герцен стал центром притяжения самых разных представителей
русской и европейской интеллигенции — либеральной, социалистической, де¬
мократической, революционной. Герцен привлекал талантом, самобытностью,
способностью сомневаться в собственных же идеях и готовностью к новому
поиску, тем, что он сам называл «отвагой знания». Не менее ценной
оказывалась его способность к действенному сочувствию, сопереживанию,
готовность помочь гонимым и зависимым.
У «бургграфов революции» особое раздражение вызывала материальная не¬
зависимость Герцена, человека состоятельного, хотя и не миллионера, как называли
его Маркс и Энгельс. В их глазах богатство Герцена призвано было подтвердить,
что он случайный человек в социалистическом движении, занимающийся обще¬
ственной деятельностью чуть ли не от скуки — по прихоти. А ведь вожди
коммунистов не могли не знать, сколь многие изгнанники, в том числе и из их
же окружения, как, например, Гесс, пользовались помощью Герцена, который
поддерживал далеко не только своих единомышленников и соотечественников. К
Герцену тянулись не столько за помощью, сколько за общением, к Марксу и
Энгельсу — преимущественно за инструкциями. Среди знакомых и корреспондентов
русского социалиста оказалось неизмеримо больше людей ярких, талантливых,
неординарных, чем в более однородном окружении Маркса.
Герцен отмечен пристальным вниманием Достоевского, встречавшегося с
ним в бытность за границей. Он переписывался с И. С. Тургеневым, Ж. Мишле,
Ж. Прудоном; встреч с ним искали Дж. Гарибальди, Дж. Маццини, Л. Блан,
Р. Оуэн, Л. Кошут, С. Ворцель, Э. Джонсон и Ф. Фрейлиграт.
Но среди тех, кто тянулся к Герцену, не оказалось вождей пролетарского
движения. Для Маркса и его alter ego Герцен навсегда остался панславистом,
социал-дилетантом, реакционным мыслителем. И после смерти русского рево¬
люционера они не отказались от этих своих оценок, так и не простив ему
противостояния идее классовой борьбы и диктатуре пролетариата. Эта пред¬
взятость и необъективность по-своему характеризует тех, кто в борьбе за
диктатуру пролетариата обнаружил свою приверженность и к идейной диктатуре.
94 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 32, с. 193.
146

Документальные очерки
© 1994 г.
О. В. ОРЛИК
ТРАГИЧЕСКИЙ КОНЕЦ ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А. С. ГРИБОЕДОВА
К ИСТОРИИ ТЕМЫ
Историческое значение дипломатической деятельности Грибоедова все еще
до конца не раскрыто, несмотря на многочисленные труды о нем литерату¬
роведов, философов, историков. «Трагические прозрения» Грибоедова, о которых
в свое время говорил А. Блок1, продолжают волновать и сегодня, заставляют
еще раз задуматься о драматизме человеческой и писательской судьбы «одного
из самых умных людей России». О Грибоедове писали уже его современники.
А. С. Пушкин был одним из первых, кто глубоко проник в сложный душевный
мир автора «Горя от ума», показал его разностороннюю одаренность, трагедию
несовершившихся возможностей и надежд. Он же высоко оценил дипло¬
матический талант Грибоедова, который особенно ярко проявился в последние
годы его жизни, трагически оборвавшейся в Тегеране 30 января (11 февраля)
1829 г. В то время Грибоедов стал деятельным участником подготовки
важного для России Туркманчайского мирного договора, который завершил
русско-персидскую войну (1826—1828 гг.), затем возглавил в ранге полномочного
министра России императорскую миссию в Персии. На него тогда смотрели
как на восходящую звезду в дипломатии.
Об этом периоде жизни и дипломатической службы Грибоедова Пушкин
писал: «Совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему
новое поприще; он назначен был посланником. Приехав в Грузию, женился
он на той, которую любил... Не знаю ничего завиднее последних годов
бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного
боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она
была мгновенна и прекрасна.
Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию
было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают не оставляя
по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны»2.
Ошибся великий поэт. Имя Грибоедова навечно сохранилось в памяти
народа. Собраны и изданы его художественные произведения, его эпистолярное
наследие, написаны многие книги о нем самом. Опубликованы также доку¬
ментальные материалы, труды о его дипломатической службе на Кавказе и
в Персии, продолжают изучаться причины его гибели, ее разные версии.
Интерес к этим вопросам возник у исследователей еще в XIX в., их изучение
уже на более фундаментальной Источниковой основе было продолжено в
нашем столетии. Особенно много сделали для раскрытия дипломатической
деятельности А. С. Грибоедова современные отечественные ученые, в их
1 Литературное наследство. Т. 47—48 (А. С. Грибоедов). M., 1946, с. 3.
2 Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 т., т. VI. M., 1957, с. 668.
147

числе В. Т. Пашуто, И. К. Ениколопов, С. В. Шостакович, Б. П. Балоян и
др.3.
Длительное время в отечественной историографии была распространена
версия о том, что будто бы основная вина за происшедшие в Тегеране
трагические события лежит на самом Грибоедове. Большую роль в живучести
этой версии сыграло появление переведенной в 1830 г. с персидского на
французский язык анонимной «Реляции происшествий, предшествовавших и
сопровождавших убиение последнего русского посольства в Персии в 1829 г.
(Рассказ персиянина)». На русский язык она была переведена в 1858 г.
Сейчас полностью доказано, что «Реляция» — документ англо-персидского
происхождения4. Понятно, что официальная версия шахского правительства
относительно гибели полномочного министра России в Персии получила
распространение в персидских хрониках. Она же была отражена и в английской
печати 1829 г.— начала 30-х годов XIX в.5
Российских документальных материалов о гибели Грибоедова сохранилось
немного. Основной источник — это донесения главнокомандующему в Грузии
И. Ф. Паскевичу и главе российского Министерства иностранных дел К. В.
Нессельроде первого секретаря миссии И. С. Мальцова, чудом оставшегося
в живых. Поскольку в полном объеме по политическим мотивам они длительное
время не были опубликованы, то понятно влияние «Реляции» на первые
работы о гибели Грибоедова. Ныне их критический разбор блестяще сделан
в вышеназванных трудах отечественных ученых, а также в работах Д. С.
Комиссарова, С. Байбурди и других авторов6. В них же проанализированы
взгляды ряда английских и иранских исследователей на причины гибели
Грибоедова в Тегеране. Показано, что они в основном соответствуют официаль¬
ной версии причин тегеранской трагедии. По мнению Б. П. Балояна, специально
изучавшего работы современных иранских историков, только некоторые из
них отходят от традиционного для иранской историографии взгляда на
причины кровавых событий в Тегеране. Так, историк Махмуд, связывает их
с политическими мотивами. Эти причины, как верно замечает иранский
ученый, определили принятие царским правительством официальной персидской
и английской версий гибели Грибоедова и почти всего состава русской
миссии7. Однако иранская историография отечественными учеными изучена
еще далеко не полно.
В трудах современных отечественных историков представлена обширная
библиография по этой теме. В них же обращено внимание на необходимость
продолжения детального изучения документов самого Грибоедова и материалов
о нем, что даст возможность полнее осветить некоторые еще недостаточно
раскрытые страницы его дипломатической деятельности, выявить причины
его трагической гибели в Тегеране, отношения к ней царского правительства.
В настоящей статье, посвященной в основном последнему этапу дипло¬
матической службы Грибоедова, автор, опираясь на изданные ранее труды,
использует опубликованные документальные материалы. В то же время в
3 Пашуто В. Т. Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова.— Исторические записки,
т. 24. M., 1947; Ениколопов И. К. Грибоедов и Восток. Ереван, 1954; Шостакович С. В.
Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова. М., 1960; Попова О. И. Грибоедов — дипломат.
M., 1964; Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, 3-е изд. М., 1977; Балоян Б. П. Дипломатическая
история русско-иранских войн и присоединение Восточной Армении к России. Ереван, 1988;
Эйдельман Н. Я. Быть может за хребтом Кавказа. М., 1990.
4 Шостакович С. В. Указ, соч., с. 211—212.
5 Там же, с. 212—213.
6 Байбурди С. Новое о гибели А. С. Грибоедова (по данным иранской печати).— Русская
литература, 1959, № 4; Комиссаров Д. С. Иранские авторы о гибели А. С. Грибоедова.— Вопросы
истории, 1975, № 8.
7 Балоян Б. П. Указ, соч., с. 232.
148

ней приводится ряд новых документов из Архива внешней политики Российской
империи, критически анализируются ранее изданные материалы, относящиеся
к гибели Грибоедова. Все это позволяет углубить наше представление о той
сложной обстановке, в которой протекала деятельность полномочного министра
России в Персии, понять причины принятия Николаем I англо-персидской
версии тегеранской трагедии, распространения ее по дипломатическим каналам
в странах Европы. В этой связи большой интерес представляют документы
XV тома фундаментальной публикации архивных фондов Российского министер¬
ства иностранных дел8, а также материалы фонда Грибоедова в АВПРИ9.
Сама Коллекция еще мало использована исследователями истории внешней
политики России, международных отношений и совсем слабо — исследователями
дипломатической деятельности Грибоедова10. Фонд Грибоедова — это скорее
не личный архив писателя и дипломата, а архив именной. Он охватывает
1828—1829 гг. и 1897—1901 гг. В него входят не только бумаги самого
Грибоедова, но и документы, составленные российскими представителями в
Тавризе и Тифлисе в связи с гибелью российской миссии и ее главы в
Тегеране. В фонде находятся также инструкции Нессельроде дипломатическим
представителям за границей в связи с убийством Грибоедова, ответные
послания российских дипломатов о реакции на него правящих верхов евро¬
пейских стран и Турции.
Сохранилась часть переписки И. Ф. Паскевича с новым главой российской
дипломатической миссии в Персии князем Н. А. Долгоруковым по вопросу
отправления из Персии чрезвычайного посольства с искупительной миссией
в Петербург.
Большой интерес представляет опись книг из личной библиотеки Грибоедова,
которая находилась при нем во время трудного переезда из Тавриза в
Тегеран и от которой после разгрома российской миссии осталась только
малая часть. Но и по ней можно судить о широте интересов Грибоедова,
его серьезном изучении истории и современной ему жизни Востока11.
НАЧАЛО ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ КАРЬЕРЫ
Александр Сергеевич Грибоедов родился в Москве 4 января 1795 г. Он
происходил из старинного дворянского рода. Его родители были богаты, но
затем из-за их большой расточительности материальное положение семьи
весьма ухудшилось. Рано овдовевшая мать Александра, Настасья Федоровна
Грибоедова, сохраняла преклонение перед богатством, знатностью, чинами,
мечтала о видном положении в свете для своего сына. Она придавала
большое значение тому, чтобы он получил серьезное разностороннее обра¬
зование. Грибоедов сначала учился в Московском благородном пансионе, а
с 1806 г. был зачислен в университет, который закончил в 1812 г. За это
время он прослушал курсы на трех факультетах: на «словесном отделении»
философского факультета, где 3 июня 1808 г. получил степень кандидата
словесных наук, затем на юридическом, там 15 июня 1810 г. ему была
присвоена степень кандидата прав, и, наконец, после изучения математических
и естественных наук был признан подготовленным «к докторскому испытанию».
Ко времени окончания учебы Грибоедов к тому же свободно владел четырьмя
8 Внешняя политика России XIX и начала XX века. Документы Российского министерства
иностранных дел (далее — ВПР). Т. XV (январь 1827 — октябрь 1828 г.). М., 1992.
9 Архив внешней политики Российской империи (далее — АВПРИ), Коллекция документальных
материалов чиновников МИД, ф. 340, оп. 918, Грибоедов.
10 См. Чиркова Е. А. Дневники и воспоминания русских дипломатов в Архиве внешней
политики России (Краткий обзор).— Внешняя политика России. Источники и историография. Сб.
статей. М., 1991, с. 85—101.
11 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 20—22, 27 и др.
149

европейскими языками. Большое влияние на формирование мировоззрения
юного Грибоедова оказали атмосфера Московского университетского благо¬
родного пансиона и университета, студенческая среда. Тогда там учились
многие юноши, чьи имена оказались связанными с героической эпохой —
войной 1812 г. против наполеоновского нашествия на Россию, позднее — с
движением декабристов. Среди них — П. Я. и М. Я. Чаадаевы, И. Г. Бурцов,
И. Д. Якушкин, Никита и Артамон Муравьевы, В. Ф. Раевский, А. И.
Якубович и др. С некоторыми из них Грибоедов был знаком еще с детских
лет, со времени проведения летних каникул в родовом имении Хмелиты под
Вязьмой.
Когда началась война, большая часть воспитанников университета ушла
в армию. Среди них был и 17-летний Грибоедов. В 1815 г. в прошении об
отставке с военной службы он так мотивировал свое прежнее решение о
вступлении в армию: «Находясь в звании кандидата прав Московского
университета, я был готов к испытанию для поступления в чин доктора,
как получено было известие о вторжении неприятеля в пределы Отечества
нашего, и вскоре затем последовало высочайшее Его Императорского величе¬
ства воззвание к дворянству ополчиться для защиты Отечества. Я решил
тогда оставить все занятия мои и поступить в военную службу»12.
Грибоедов надеялся участвовать в сражениях, но ему это не удалось, так
как полк, в который его зачислили, был резервным. Он не продвинулся по
военной службе — как поступил, так и вышел из нее корнетом гусарского
полка. В то же время многие его друзья по университету встретились с ним
после окончания войны уже будучи отмеченными в сражениях, украшенные
орденами за Бородино, Лейпциг, Париж. Грибоедов полагал, что его не станут
уважать за вынужденное неучастие в боевых операциях, и это его очень
тяготило. Уже тогда он почувствовал невозможность реализовать все свои
жизненные замыслы, какой-то злой рок, мысль о котором преследовала его
всю жизнь.
Сестра Грибоедова, Мария Сергеевна Дурново, размышляя о несбывшихся
ранних мечтах и планах своего юного брата, с горечью отмечала, что война
1812 г. оборвала возможность для него проявить себя на научной стезе. Как
отмечал сам Грибоедов, он готовился перед войной к докторскому экзамену.
Из сохранившихся заметок и набросков научного характера можно судить о
его незаурядных исследовательских способностях, аналитическом мышлении.
Эти качества с годами окрепли, проявились в литературной деятельности,
помогали ему в нелегкой дипломатической службе.
После окончания Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов
1813—1814 гг. Грибоедов прибыл в Петербург. В петербургский период жизни
(1814 — август 1818 г.) Грибоедов научной деятельностью не занимался. Он
стал известен в театральных, литературных кругах столицы, написал сам и
в соавторстве несколько пьес. В кругу молодых интеллектуалов он выделялся
широтой знаний, образованностью, остротой ума, проявлением независимости
в суждениях на разные, в частности политические, темы.
При своеобразной «сосредоточенности характера», самолюбивости,
вспыльчивости, сочетавшейся с меланхолическим состоянием, молодой Грибо¬
едов был общительным и в общем-то сердечным человеком. Сохранявшиеся
на протяжении всей его жизни эти черты характера притягивали к нему
людей, сумевших понять его сложный душевный мир, оценить его талант
литератора и дипломата, но эти же черты стали причиной появления и
немалого числа его недоброжелателей. Среди последних были представители
высшего света, правительственных кругов.
Решив служить по гражданской части, Грибоедов в 1817 г. подал прошение
12 Цит. по: Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, с. 131.
150

о зачислении в Коллегию иностранных дел. Определенное давление в выборе
поприща оказала и мать: дипломатическая служба всегда считалась в России
престижной. Поэтому Н. Ф. Грибоедова, хлопоча о карьере сына, приложила
немалые усилия для того, чтобы убедить его поступить служить в ведомство
иностранных дел. После учреждения Александром I в 1802 г. восьми
министерств, в том числе Министерства иностранных дел, Коллегия13 еще
довольно длительное время продолжала сохранять свои штаты, но руководство
ею теперь осуществлял министр. Зачисление на службу в ведомство иност¬
ранных дел происходило по именному указу царя. После этого новый
служащий давал подписку о сохранении им государственных тайн и приносил
присягу.
Интересно отметить, что в 1817 г. свои подписи под требованием дейст¬
вовавшего Указа Екатерины II от 1791 г., предписывавшем дипломатическим
служащим сохранять государственные тайны, не ходить «в домы иностранных
послов, министров и прочих доверенных от других держав», «никакого с
ними обхождения и компании не иметь», поставили только что окончившие
Царскосельский лицей и зачисленные на службу в Коллегию иностранных
дел А. С. Пушкин, В. К. Кюхельбекер, А. М. Горчаков (будущий канцлер),
а также Грибоедов14. Однако только два последние стали профессиональными
дипломатами.
Обычно зачислению в Коллегию иностранных дел предшествовало про¬
хождение службы в Архиве иностранных дел, где молодые люди из дворян —
«архивны юноши», как назвал их Пушкин в поэме «Евгений Онегин»,
готовились к дальнейшей деятельности. Блестящие способности и образован¬
ность Грибоедова дали ему возможность быть зачисленным в штат коллегии
сразу.
Сначала Грибоедов не проявлял большого усердия к службе, больше
увлекаясь театром, музыкой, литературой и ведя светский образ жизни.
Однако его жизнь резко изменилась после предложения в 1818 г. стать
секретарем постоянной российской миссии в Персии.
В силу ряда обстоятельств — ухудшения материального положения его
самого и его матери, а также из-за участия в качестве секунданта в
нашумевшей в 1817 г. в Петербурге дуэли В. В. Шереметева с графом
А. П. Завадовским из-за балерины Е. И. Истоминой, что было наказуемо,—
он принял назначение на должность секретаря миссии в Персии и в августе
1818 г. выехал из столицы на Кавказ. В Петербурге остались многие его
друзья и приятели, с которыми он продолжал переписываться, особенно живо
интересуясь судьбой С. Н. Бегичева и П. Я. Чаадаева. Большую душевную
привязанность к ним Грибоедов сохранил на всю жизнь.
Ко времени отъезда на Восток Грибоедов впитал в себя свободомыслие
эпохи, стал противником рабства в самом широком смысле этого слова,
отстаивал право человека свободно выражать свои мысли, проявлять граж¬
данственность. Но и тогда, да и позднее, приезжая в Петербург и встречаясь
с деятелями тайных антиправительственных обществ, многих из которых он
знал со студенческих лет, он не верил, как нам представляется, в возможность
методом военной революции изменить существовавший в России строй. Грибо¬
едов был патриотом своей родины. В меру своих возможностей он способствовал
обличению пороков ее строя, властей, косного быта. Находясь на дипло¬
матической службе, он отстаивал внешнеполитические интересы России, ее
престиж великой державы.
13 Коллегия была создана Петром I в 1717 г. и ведала до 1802 г. внешнеполитическими
сношениями Российской империи.
14 Очерк истории Министерства иностранных дел ( 1802—1902). СПб., 1902, с. 64; Кесселъб-
реннер Г. Автограф из «Зеленой книги».— Книжное обозрение, 8.II.1991.
151

С отъезда из Петербурга и до конца жизни Грибоедов оказался самым
тесным образом связанным с Востоком. В течение многих лет он служил в
Персии под начальством поверенного в делах С. И. Мазаровича, главы
российской миссии, аккредитованной при наследнике шахского престола Аббас-
Мирзе, затем на Кавказе — у генералов А. П. Ермолова и И. Ф. Паскевича
и, наконец, снова в Персии. Уже в самом начале своей дипломатической
карьеры, занимая скромную должность секретаря миссии, Грибоедов проявил
себя как неординарный дипломат, способный в сложных ситуациях принимать
быстрые и взвешенные решения, ему удавалось добиваться от персидской
стороны нужных для России договоренностей. Это проявилось, в частности,
в 1819 г., когда он сумел получить разрешение шахских властей на вывод
из Персии в пределы России 158 пленных российских подданных. Эта акция
встретила полное одобрение Ермолова, поскольку вопрос о передаче пленных
был одним из самых важных при его переговорах с Фетх-Али-шахом во
время пребывания в Персии в 1817 г. российского чрезвычайного посольства.
Ермолову импонировала и сама манера поведения Грибоедова во время
переговоров, когда он благородно остановил грубость со стороны Аббас-Мирзы
и дал «ему уразуметь достоинство русского чиновника»15. Но в общем-то
отношения между Ермоловым и Грибоедовым были не простыми.
Как это ни парадоксально, успешные действия Грибоедова вызвали не¬
довольство главы Министерства иностранных дел Нессельроде. Видимо, он
боялся активизации действий миссии в Персии.
В следующем году во время отсутствия в Тавризе Мазаровича Грибоедов
по своей инициативе отправил протест английскому поверенному в делах в
Персии Г. Уиллоку в связи с намерением англичан создать из пленных так
называемый «русский батальон» и привлечь его к реорганизации персидской
армии. Проявил себя Грибоедов и на переговорах с Аббас-Мирзой в 1821 г.
Тогда в обстановке начавшегося Восточного кризиса, резко обострившего
отношения России с Турцией, перед российской дипломатией остро встал
вопрос о том, чтобы не допустить военного союза между султаном и шахом.
В Тифлисе при Ермолове, в 1825 г.— начале 1827 г., а после его отставки
при Паскевиче Грибоедов успешно исполнял обязанности «по дипломатической
части». Здесь же, в Тифлисе, он продолжал изучать персидский язык, историю
стран Востока. Особенно ярко его дипломатические способности проявились
во время русско-персидской войны и при заключении Туркманчайского мира.
После этого начался новый этап в дипломатической карьере Грибоедова.
Туркманчайский мирный договор был подписан в ночь с 9 на 10 февраля,
«в лето от рождества Христова 1828 и 5 шабана 1243 г. Хиджры»16. Согласно
договору мир между Россией и Персией устанавливался «на вечные времена»,
а положение России в Закавказье значительно упрочилось. Договор подтверждал
включение в состав России Эриванского и Нахичеванского ханств (Восточной
Армении), что создавало в перспективе условия для складывания в Закавказье
центра армянского национального возрождения; в договоре было дано также
точное описание пограничной линии. Фетх-Али-шах был вынужден отказаться
от реваншистских притязаний на Грузию и Северный Азербайджан, к чему
его усиленно толкали английские дипломаты в Персии, поскольку Британия
преследовала на Кавказе и свои политические цели. Он обязывался выплатить
России контрибуцию за причиненный в начатой им войне ущерб в размере
10 куруров туманов, или 20 млн. руб. серебром. Россия получала привилегии
в торговле с Персией, а также исключительное право держать военные суда
на Каспийском море, что ущемляло персидские права. Несмотря на нерав¬
15 Берже А. П. Грибоедов в Персии и на Кавказе. 1818—1828 гг.— Русская старина, 1874,
№ 10, с. 229—230.
16 ВПР, т. XV, док. 138.
152

ноправный характер, этот договор почти на столетие закрепил мирные
отношения между Россией и Персией17.
В Петербурге пристально следили за трудно шедшим процессом согласования
статей Туркманчайского трактата, с нетерпением ожидая окончания войны.
Подписание мирного договора с Персией было очень важно для России,
прочно втянутой в затянувшийся Восточный кризис и готовившейся разрубить
узел российско-турецких противоречий на Балканах, Черном море и в вопросе
о Проливах военным путем.
После подписания мира с Персией Грибоедов был послан в Петербург с
текстом Туркманчайского договора для вручения его на подпись Николаю I.
Это была почетная миссия, свидетельствовавшая об уважении к заслугам
Грибоедова со стороны главнокомандующего в Грузии и первого уполномо¬
ченного России по подписанию Туркманчайского мира Паскевича. По-видимому,
Грибоедов составил и отредактировал окончательный текст Туркманчайского
договора. Особенно много он сделал для формулировки статей, «охранявших
интересы Армении», интересы народов Закавказья. К этому выводу пришли
отечественные исследователи, проделавшие большую работу по текстологиче¬
скому анализу этого мирного договора18. О роли Грибоедова в подготовке
условий мирного договора, о его позициях в связи с этим знали уполномоченные
шаха. Впоследствии это сыграло свою роль в разжигании ненависти к
Грибоедову в среде высокопоставленных русофобов.
ВО ГЛАВЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ МИССИИ В ПЕРСИИ
Грибоедов ехал в столицу в приподнятом настроении. По пути его
встречали с почетом. Наверное, в дороге он вспоминал свою предыдущую
поездку с Кавказа в Петербург в начале 1826 г., когда его везли под стражей
после ареста в связи с подозрением в причастности к делу декабристов.
Затем он несколько месяцев находился в Петербурге под арестом, на него
было заведено следственное дело. Вскоре, правда, оно было прекращено, а
он сам в силу отсутствия доказательств о его участии в тайных антиправитель¬
ственных обществах, а также, видимо, в связи с ходатайством обласканного
Николаем I Паскевича, который был женат на родственнице Грибоедова,
Александр Сергеевич был отпущен и снова направлен на Кавказ для про¬
должения службы19. Но Николай I не доверял Грибоедову, требовал слежки
за его поведением и взглядами.
Итак, 14 марта 1828 г. Грибоедов прибыл в Петербург с текстом Турк¬
манчайского трактата. Он был приветливо встречен Нессельроде и самим
Николаем I, не ожидавшими получить столь выгодный для России мирный
договор с Персией. В придворных кругах Грибоедова приветствовали как
«деятельного участника» переговоров с персами, называли «отличным, усердным
и опытным в делах чиновником». 16 марта Нессельроде написал Паскевичу
в Тифлис, что договор, «без сомнения, произведет удовлетворительное впе¬
чатление на внешние наши сношения. Должно надеяться, что и дела наши
с Персиею примут с сей эпохи прочный и совершенно для нас удовлет¬
ворительный ход... Я нашел все статьи трактата Туркманчайского до мель¬
чайших подробностей обдуманными с строжайшей точностью»20.
17 Туркманчайский договор был отменен как неравноправный согласно договору между РСФСР
и Ираном от 26 февраля 1921 г. Однако в новом договоре были учтены некоторые статьи
прежнего трактата, отвечающие взаимной выгоде.
18 Семенов Л. С. К вопросу о значении Туркманчайского договора для истории Армении.—
Историко-филологический журнал АН Армянской ССР. Ереван, 1959, № 4/7, с. 113 и сл.; Балаян
Б. П. Указ, соч., с. 179—195.
19 Нечкина М. В. Следственное дело А. С. Грибоедова. M., 1982, с. 85—93.
20 Цит. по: Пашу то В. Т. Указ, соч., с. 129.
153

Вскоре Грибоедов получил от Николая I поздравление с производством
в чин статского советника, награждением орденом Анны второй степени с
алмазами, медалью за персидскую войну. Кроме того, Грибоедов получил
четыре тысячи червонцев, а Паскевич — графский титул и миллион рублей
серебром из сумм контрибуции. Заметим, что неофициальный английский
посредник на переговорах о мире дипломат Дж. Макдональд, кстати сказать,
выполнявший весьма сомнительные «дружеские» услуги, был награжден орде¬
ном Анны первой степени (!) и богатой табакеркой.
В общем Грибоедов был тепло встречен и обласкан. Но фортуна изменчива.
Ровно через год, когда в Петербург пришло сообщение о его гибели в
Тегеране, в угоду большой политике Грибоедов был объявлен царским
правительством виновным в тегеранской трагедии, вызванной его дипло¬
матической неопытностью и даже якобы бездарностью как дипломата.
Летом 1828 г. Грибоедов надеялся, что его служба на дипломатическом
поприще окончена, что он сможет остаться в Петербурге и заняться лите¬
ратурной деятельностью. К этому времени он был уже известным литератором,
автором нашумевшей и имевшей широкое хождение в рукописных списках
комедии «Горе от ума». По словам Пушкина, она поставила Грибоедова
«наряду с первыми нашими поэтами»21. Но его планам не суждено было
осуществиться. Как дипломатическому чиновнику российского министерства
иностранных дел Нессельроде предложил ему возвратиться в Персию, чтобы
возглавить там после восстановления мирных отношений российскую миссию.
Грибоедов пытался отказаться. Одним из аргументов было его мнение о
невозможности иметь во главе миссии великой державы поверенного в делах,
аккредитованного при министре иностранных дел, а не посланника, ак¬
кредитованного при главе правительства. Сам Грибоедов не претендовал на
такой высокий пост посланника.
Тем не менее российское министерство иностранных дел приняло решение
назначить в Персию главой миссии полномочного министра (посланника) и
поручить этот пост Грибоедову. Выбор на него пал не случайно, ибо в
петербургском кабинете понимали, насколько трудно было не только подписать
трактат о мире между Россией и Персией, но и добиться от нее выполнения
всех его статей. Для этого нужен был опытный дипломат, хорошо знавший
Персию и политическую обстановку в ней. 25 апреля 1828 г. императорским
Указом Правительствующему сенату объявлялось об учреждении российской
миссии в Тегеране во главе с полномочным министром Грибоедовым и
генерального консульства в Тавризе во главе с А. К. Амбургером22. Первым
секретарем миссии был назначен И. С. Мальцов, вторым — К. Ф. Аделунг.
Начинался новый этап в отношениях между Россией и Персией, в меж¬
дународных отношениях на Среднем Востоке, в которых большое место
занимали противоречия между Россией и Англией. Этот этап* имел свои
отличительные черты и свои сложности, в нем ярко высветилась борьба
политических группировок в шахском окружении, их отношение к наследнику
Аббас-Мирзе и внешнеполитические позиции последнего.
Одновременно это был и новый этап в жизни и деятельности Грибоедова.
Во второй половине апреля 1828 г., находясь в Петербурге, но еще до
своего назначения на пост полномочного министра России в Персии, Грибоедов
по распоряжению Нессельроде составил «Проект инструкции***, посылаемому
в Персию». В нем он выразил собственные соображения относительно задач
российской политики в Персии, которые несколько расходились с позициями
и взглядами Нессельроде и директора Азиатского департамента министерства
иностранных дел К. К. Родофиникина. В свое время Пашуто проанализировал
21 Пушкин А. С. Указ, соч., т. VI, с. 668.
22 Полное собрание законов Российской империи (далее — ПСЗРИ), 2-е собр., т. III, с. 501.
154

правку текста «Проекта инструкции» Грибоедова, сделанную Родофиникиным23.
Им было верно подмечено, что инструкция Грибоедова давала большие
возможности главе дипломатической миссии наладить с Персией мирные,
добрососедские отношения даже с учетом весьма острых вопросов — о сроках
уплаты оставшихся сумм по репарациям, вывода российских войск из двух
районов персидского Азербайджана, возврата пленных на родину и т. д.
Исправленный Родофиникиным текст инструкции осложнял положение главы
российской миссии и мог сказаться на состоянии отношений России с Персией.
Вот только некоторые примеры. Грибоедов разъяснял, что, исходя из реального
состояния финансов наследника шахского престола, целесообразно отсрочить
выплату им по репарациям 9-го и 10-го куру ров «или даже совершенно
простить долг, если он несоразмерен его доходам». Этим дипломатическим
приемом можно было бы укрепить ориентацию Аббас-Мирзы на Россию,
упрочить его положение в своей стране. Грибоедов писал: «Вы истолкуете
Аббас-Мирзе, что снисхождения по сему предмету от Российской Державы
он должен уметь заслужить чистосердечными дружественными поступками и
точнейшим исполнением прочих статей трактата».
Однако эта часть раздела инструкции о получении оставшихся сумм по
контрибуции была вычеркнута Родофиникиным и вместо нее был вписан
противоположный по смыслу текст: «По уплате 8/10 всей наложенной на
Персию контрибуции останутся еще 2 курура томанов, равняющихся 4 млн.
руб. сер. Обязанность доставить нам оные падает единственно на Аббас-Мирзу,
ибо шах решительно отказался способствовать на свою долю ко взносу сих
денег. Вы не оставите прилагать все ваше старание, чтобы те деньги к
определенному сроку были уплачены»'24.
Родофиникиным были внесены исправления и по разделу «Нейтралитет
Персии в наших делах с Турцией и наоборот». В проекте инструкции,
составленном Грибоедовым, говорилось о важности постоянных контактов в
Тавризе с Аббас-Мирзой, который фактически ведал внешней политикой, ибо
шах «сложил с себя попечения о внешних делах государства». Родофиникин
же ориентировал будущего главу российской миссии в Персии больше на
отношения с шахом. Что касается предложения Грибоедова сделать более
постоянным пребывание главы российской миссии в Тавризе, то на него
Родофиникин прореагировал так: «По временам дозволяется вам, под бла¬
говидным предлогом, посещать наследника престола в Тавризе и, укрепляя
его в дружественном расположении к России, иметь бдительный надзор за
его поведением»25. Инструкция в редакции Родофиникина осложняла действия
главы российской миссии по обеспечению нейтралитета Персии в начавшейся
русско-турецкой войне 1828—1829 гг.
Так негибко, бюрократически руководители министерства иностранных дел
подошли к решению персидских дел. Когда переработанный Родофиникиным
текст инструкции был вручен посланнику Грибоедову, тот сразу понял, к
каким последствиям может привести ее неукоснительное соблюдение. Вот
почему в Тифлисе, по пути следования в Тавриз, он предложил Паскевичу
в дипломатических целях оттягивать прибытие российской миссии в Персию.
По мнению Грибоедова, это могло бы заставить персидское правительство,
еще не получившее подписанный царем текст Туркманчайского мирного
договора, ускорить выплату оставшихся куруров. Однако главнокомандующий
в Грузии не понял или не захотел понять тонкость дипломатической тактики,
предложенной Грибоедовым. Он потребовал не затягивать отъезд миссии в
Тавриз и выполнять все указания инструкции.
23 Пашуто В. Т. Указ, соч., с. 130—133.
24 Там же.
25 Там же.
155

Положение Грибоедова как полномочного министра России в Персии было
уже заранее осложнено. Как это видно, немалая доля вины падает на
руководство российского министерства иностранных дел и на Паскевича, в
чьем двойном подчинении находилась российская миссия в Персии. Своими
требованиями к Аббас-Мирзе чиновники из министерства иностранных дел
и Паскевич отталкивали его от ориентации на Россию, а необходимость
получения займа от англичан для уплаты долга толкала его в британские
сети, уменьшала реальную возможность сделать Персию союзником России
в войне с Турцией. Вопрос о позициях Персии в связи с русско-турецкой
войной весьма волновал английскую дипломатию, так как они могли суще¬
ственно повлиять на ход войны, а следовательно, и на результаты шедшего
к своему завершению Восточного кризиса.
Российские купцы были весьма заинтересованы в развитии торговли с
Востоком. Условия Туркманчайского мирного договора как раз открывали
дорогу для более широкого товарообмена. Но российским товарам предстояла
нелегкая конкуренция с товарами Ост-Индской компании, особенно хлопча¬
тобумажными тканями. Грибоедов с вниманием относился к задачам развития
внешней торговли на Востоке. Он подчеркивал важность более активного
хозяйственного освоения Закавказья, включения его в сферу экономических
интересов России. Грибоедов полагал, что вхождение Восточной Армении в
состав России, разрешение переселения армян в Закавказье из персидских
провинций может поднять уровень экономической жизни края, способствовать
развитию его экономических связей. Переданная Грибоедовым Паскевичу в
октябре 1828 г. «Записка о переселении армян из Персии в наши области»
поднимала ряд вопросов по организации этого переселения. В ней также
подчеркивалась важность данного события в международном плане, значение
для роста авторитета России у народов Востока. Нечеткая организация
переселения армян затрудняла решение вопроса об охране оставшегося в
Персии их имущества, о предоставлении им льгот на новых поселениях.
Существовали большие трудности по розыску пленных из числа армян,
находившихся в Персии.
Раскрытие Грибоедовым отрицательных сторон деятельности переселенче¬
ской комиссии оказалось полезным. В результате были выработаны положения
о податных льготах: натуральные и денежные подати с армянских крестьян
были уменьшены вдвое по сравнению с их платежами Эриванскому и
Нахичеванскому сардарам. Конечно, царские власти, принимая такое решение,
преследовали и политические цели: они хотели «дать почувствовать новым
подданным милостивое внимание государя императора к их положению»26.
Комплекс мер, направленных на подъем экономической жизни в Закавказье,
на развитие торговых связей со странами Среднего Востока, был отражен в
разработанном в 1828 г. совместно с П. Д. Завелейс^им проекте учреждения
Российской Закавказской компании. Выдвинутые в нем предложения способ¬
ствовали бы также «борьбе с проникновением английского влияния в Передней
Азии»27
Несмотря на сложности внутренней обстановки в Персии и международных
отношений на Среднем Востоке, полномочному министру Грибоедову удалось
в короткий срок добиться определенных успехов в реализации условий
мирного договора. 9 октября 1828 г. в Тавризе он вручил Аббас-Мирзе
подписанный Николаем I текст Туркманчайского трактата для передачи его
шаху. Одним из неотложных дел главы российской миссии было возвращение
26 Акты Кавказской Археографической комиссии (далее — AKAK), т. VIII. Тифлис, 1881,
с. 516.
27 Маркова О. 77. Новые материалы о «Проекте Российской Закавказской компании» А. С.
Грибоедова и П. Д. Завелейского. Исторический архив, т. 6. M.— Л., 1951, с. 324.
156

пленных, что предусматривала статья XIII договора. Кроме того, необходимо
было обеспечить своевременное получение восьмой части контрибуции, ибо
это давало возможность быстрейшего вывода пяти русских батальонов, временно
остававшихся в Хойской провинции Персии. А они, как на это указывал
Паскевич Грибоедову, «с величайшей пользою могли бы быть употреблены
в настоящей войне против турок». Поэтому, считал Паскевич, «во всех
отношениях полезно было бы, получив 8-й курур, сколько можно поспешнее,
передать сию провинцию персиянам»28. Решить эти вопросы оказалось очень
сложно, так как они встречали активное противодействие правительства по
финансовым вопросам и лиц, у которых находились пленные. И хотя Фетх-
Али-шах отпустил своих личных пленных, чем «удивил всех вельмож персидско¬
го двора и жителей Тегерана», другие владельцы пленников их скрывали
или отпускали неохотно. Как сообщал Грибоедов Нессельроде 20 октября
1828 г., «только случайным образом удается мне открыть место их неспра¬
ведливого заключения, и только тогда мое вмешательно имеет успех»29.
Большие трудности возникли и по вопросу возвращения персидского долга.
После того, как в марте Аббас-Мирза выплатил седьмой курур, русские
войска ушли из Урмийской провинции. Наследник шахского престола тогда
же заявил, что он сможет заплатить в срок в счет восьмого курура лишь
350 тыс. туманов, а остальные 150 тыс. туманов только через семь месяцев,
считая с 4 апреля 1828 г. И хотя Паскевич и Нессельроде понимали, что
можно, получив основную сумму, взять под залог драгоценности Аббас-Мирзы
на сумму в 100 тыс. туманов и таким образом урегулировать вопрос о
своевременном выводе русских войск из Хоя, текст инструкции Грибоедову,
рассмотренный выше, давал иные установки. Когда Грибоедов прибыл в
Тифлис, он узнал, что Аббас-Мирза с трудом выплатил из восьмого курура
всего 200 тыс. Именно поэтому он и предложил Паскевичу в качестве
дипломатического нажима на наследника престола и Фетх-Али-шаха отсрочить
прибытие новой российской миссии в Персию с ратифицированным договором.
Как мы уже отметили, Паскевич отнесся к этому отрицательно. Видимо, на
его реакцию повлияло и обещание прибывшего в Тифлис английского личного
врача шаха, дипломата и советника представительства Ост-Индской компании
в Персии Дж. Макнейля. Он уверял Паскевича в возможности получения с
помощью англичан восьмого курура без затруднений.
На деле все оказалось не так просто. Англичане, разыгрывая свою карту,
стремились получить в Персии новые привилегии в торговле, добивались ее
внешнеполитической ориентации на британскую политику на Среднем Востоке.
Персидские чиновники по поручению Аббас-Мирзы докучали Грибоедову
бесконечными просьбами о сокращении выплат оставшейся части контрибуции.
Грибоедов же был связан данной ему инструкцией.
И все же Грибоедову удалось получить от персидских властей 400 тыс.
туманов и произвести вывод основной части русских войск, временно
занимавших Хойскую провинцию. В письме Паскевича Грибоедову от 5
декабря 1828 г. он благодарил за это посланника, но в то же время напоминал
о настойчивом требовании Николая I и Нессельроде получить еще 100 тыс.
туманов не позднее 10 марта 1829 г.30
В условиях шедшей русско-турецкой войны Грибоедов придавал большое
значение сохранению пророссийской ориентации Аббас-Мирзы и возможному
заключению с ним военного соглашения. Для урегулирования отношений
шаха с Аббас-Мирзой по финансовым вопросам, а также для решения ряда
28 Материалы к биографии А. С. Грибоедова. Кавказский сборник, т. XXX. Тифлис, 1910,
с. 39—43.
29 АКАК, т. VII. Тифлис, 1878, № 628.
30 Материалы к биографии А. С. Грибоедова. Кавказский сборник, т. XXX, с. 106.
157

других по взаимным обязательствам миссия во главе с Грибоедовым 9 декабря
1828 г. выехала в Тегеран. Накануне отъезда Александр Сергеевич написал
Паскевичу: «Поеду к шаху уговорить его уплатить за Аббас-Мирзу, хотя
очень сомневаюсь, что он заплатит»31. В Тегеране он должен был передать
шаху богатые подарки от Николая I по случаю восстановления мирных
отношений.
КРОВАВАЯ РАСПРАВА С МИССИЕЙ В ТЕГЕРАНЕ
Грибоедов представлял всю трудность переговоров с шахом, знал о противо¬
речиях по вопросам внешнеполитической ориентации в шахском окружении.
Поэтому он ехал в Тегеран с тяжелым сердцем. К этому добавлялись личные
причины. В августе 1828 г. он женился на горячо любимой юной красавице
княжне Нине Александровне Чавчавадзе. Он оставлял ее в Тавризе. Она
тяжело переживала переезд из Тифлиса, разлуку с родными и близкими.
Правда, Грибоедов, как и другие сотрудники миссии, надеялся на скорое
возвращение из Тегерана. Так, один из молодых сотрудников миссии, ее
второй секретарь К. Ф. Аделунг, чьи интересные письма к отцу с Кавказа
и из Персии сохранились и изданы, написал из Тавриза: «Мадам Грибоедова
остается до нашего возвращения здесь, так как путешествие в это время
года было бы для нее слишком тяжело, нашей же резиденцией остается, к
счастью, Тавриз»32. По пути следования из Казбина 24 декабря Грибоедов
написал жене: «Душенька! Завтра мы отправляемся в Тейран, до которого
отсюда четыре дня езды... Бесценный друг мой, жаль мне тебя, грустно без
тебя как нельзя больше. Прежде расставался со многими, к которым тоже
крепко был привязан, но день, два, неделя, и тоска исчезала, теперь чем
далее от тебя, тем хуже. Потерпим еще несколько, ангел мой, и будем
молиться Богу, чтобы нам после того никогда более не разлучаться»33. Это
письмо было написано Грибоедовым за пять недель до его трагической
гибели.
Во время пребывания в Тегеране Грибоедов отчетливо ощутил, что в
шахском окружении растет недовольство Аббас-Мирзой, его политикой
лавирования, его склонностью к ориентации на Россию. Поскольку Туркман-
чайский трактат признал Аббас-Мирзу наследником шаха, то его стремление
видеть в России союзницу было вполне понятно. Но ориентация на Россию
не была самодовлеющей во внешней политике Аббас-Мирзы. Влияние и
деньги англичан делали свое дело: наследник, поддаваясь их наставлениям,
вел тайные переговоры с представителями турецкого султана о возможности
военной поддержки Турции в ее войне с Россией.
Надо отметить, что в Персии после ее поражения в войне с Россией
значительно усилилось недовольство правлением Каджаров34. Определенным
группировкам в верхах, да и самому шаху, надо было «выпустить пар» этого
недовольства, направив его против России. В стране разжигались реваншистские
настроения, религиозный фанатизм. Хотя Фетх-Али-шах устроил Грибоедову
пышный прием, рассыпался в любезностях, говорил о его выдающихся заслугах
в деле заключения мира и восстановления дружественных отношений между
Персией и Россйей, Грибоедов и члены российской миссии ощущали рост
напряженности, угрозу денонсации Туркманчайского договора.
31 Там же, с. 104.
32 Грибоедов в письмах К. Ф. Аделунга к отцу. (Публикация О. Поповой).—Литературное
наследство. Т. 47—48. А. С. Грибоедов. М.,1946, с. 261 (письмо от 30 октября 1828 г.).
33 Грибоедов А. С. Сочинения. М.— Л., 1959, с. 640.
34 Каджары — династия шахов Персии из тюркского племени в Северной части страны,
правила с 1796 по 1925 г.
158

В разжигании антироссийских настроений немалую роль продолжали играть
английские дипломаты и ставленники султана. Каждая сторона преследовала
свои цели. Одним из идеологов ведения превентивной войны против России
был приближенный к премьер-министру А. Веллингтону Джордж де Ласси
Эванс. Он угрожал шаху возможностью вторжения русских в Индию, призывал
к борьбе с влиянием России на Среднем Востоке. На шаха оказывали
значительное воздействие английский посланник в Тавризе Макдональд и
врач шаха Дж. Макнейл. Заметим, что в Персии важную роль играла так
называемая «гаремная дипломатия»35. Ее проводниками становились евнухи
и врачи, допускаемые в гарем. Последние, среди которых особым доверием
пользовались английские медики, выполняли не только заветы Гиппократа.
Грибоедов прилагал немалые дипломатические усилия по стабилизации
отношений с английскими представителями в Персии, и прежде всего с
Макдональдом, хотя знал о его антироссийской политике36. Посланник понимал
также, что Англия, вложив с начала XIX в. 3 млн. ф. ст. в Персию, не
сможет смириться с тем, что после заключения Туркманчайского договора
ее влияние здесь пошатнулось и что «какая-нибудь угроза или изъявление
расположения от имени государя императора уже не ставятся постоянно на
весы с мнением англичан»37. Проводимая Грибоедовым в Персии в условиях
шедшей русско-турецкой войны «тактика активной обороны»38 в отношении
английской политики особенно раздражала английских дипломатов. Не
нравилось им и то, что Грибоедов умел лавировать. Заставляя персидскую
сторону выполнять обязательства по Туркманчайскому договору, он не хотел
«поступать круто и ссориться». «Нас боятся и уважают»39, — констатировал
Грибоедов в письме к Родофиникину в декабре 1828 г.
К концу пребывания в Тегеране, по словам первого секретаря миссии
Мальцова, Грибоедов выполнил основные намеченные им задачи. Главное —
он сумел не допустить заключения шахом военного союза с турецким
султаном. Шах издал ферман, запрещавший укрывать русских пленных и
препятствовать их возвращению в пределы России. В самом Тегеране было
освобождено много пленных. Другой ферман на имя правителя Гиляна
запрещал притеснять русских предпринимателей в столице Гиляна Реште.
Фетх-Али-шах, вынужденный идти на уступки в переговорах с посланником,
по сути же поддерживал антирусские настроения, распространившиеся в его
окружении.
Пребывание Грибоедова на дипломатическом посту становилось все более
неугодным как представителям «партии войны» из окружения Фетх-Али-шаха,
так и английским дипломатам40. Это весьма отчетливо проявилось в одном
из высказываний министра иностранных дел Мирзы Аболь-Хасан-хана в связи
с подготовкой акции против Грибоедова. «Мы заставим народ сильно кричать,—
как-то обронил этот министр,— и после напишем в Петербург: вы прислали
нам человека, который не умеет себя вести у нас... Отзовите его, если
желаете сохранить добросогласие между двумя странами... Поверьте мне, я
знаю Европу и особенно Россию: он будет отозван»41. Стали распространяться
35 Подробнее см.: Посольство князя Меншикова в Персию в 1826 году (Из дневника гене¬
рал-лейтенанта Ф. Ф. Бартоломея).— Русская старина, 1904, апрель, с. 85; Грибоедов А. С.
Письма к К. К. Родофиникину.— Русский архив, 1872, № 7—8, столб. 1544—1545.
36 Берже А. П. А. С. Грибоедов как дипломат. 1828—1829 гг.— Русская старина, 1876,
декабрь, с. 730—731.
37 Там же.
38 Фадеев А. В. Россия и восточный кризис 20-х годов XIX века. M., 1958, с. 283.
39 Грибоедов А. С. Полное собр. соч., т. III. Пг., 1917, с. 237.
40 Lord Ellenborough. A Political Diary. 1828—4829, v. II. London, 1881, p. 88, 117.
41 Симонин И. . О. Смерть Грибоедова.— А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников.
М., 1929, с. 206—207.
159

слухи, что российский посланник слишком затянул свой официальный прием
у шаха, во время которого шах стоял перед ним, что будто бы во время
следования из Тавриза в Тегеран Грибоедов грубо обращался с персидскими
чиновниками, что в пути бесчинствовала обслуга его миссии. Грибоедов был
человеком не простым, самолюбивым, вспыльчивым. Возможно, он и допустил
отдельные просчеты в соблюдении этикета во время официального приема
у шаха. Но он был опытным дипломатом с большим стажем службы в
Персии, хорошо знавшим ее нравы и обычаи, чтобы грубо нарушить придворный
этикет. В поездке из Тавриза в Тегеран он пользовался собственным экипажем,
так что не было необходимости требовать его у персидских чиновников, в
чем его обвиняли.
Дипломатические чиновники и сотрудники миссии вели себя достойно.
Исключение составляли, пожалуй, только служащие Рустам-бек и Дадаш-бек,
принятые на службу в Тифлисе. На их заносчивое, предосудительное поведение
было обращено внимание Грибоедова Аббас-Мирзой еще в Тавризе. Посланник
такое поведение осудил, не представив Рустам-бека к награде. Можно считать,
что распространявшиеся обвинения в адрес российского посланника в целом
были не более чем злонамеренные уловки, хорошо продуманные, а потому —
имевшие свое воздействие.
Ко времени отъезда миссии из Тегерана атмосфера враждебности вокруг
Грибоедова накалилась до предела. Поводом послужило обращение к нему
нескольких лиц с просьбой оказать им помощь в возвращении на Кавказ,
где они ранее проживали. Среди них были две женщины из гарема зятя
шаха Аллаяр-хана, одного из ярых противников сближения с Россией, а
также Мирза Якуб, армянин, родом из Эривани. В юности он был увезен
оттуда персами, принял ислам, был оскоплен, потом стал ведать делами
шахского гарема. Его хорошо знали в Тегеране. Шах его отмечал, даже
доверял составлять годовые отчеты о состоянии казны. Мирза Якуб мог дать
информацию о подлинном ее состоянии, чего шах явно опасался.
Защита пленных, оказание им помощи в возвращении на родину входили
в круг полномочий Грибоедова. Поэтому он после выполнения формальностей,
уведомления персидской стороны должен был разрешить Мирзе Якубу до
отъезда находиться в здании российской миссии. И это-то и стало поводом
к разгрому миссии религиозными фанатиками, поскольку Мирза Якуб был
провозглашен отступником от мусульманской веры, а Грибоедов — его
защитником.
Не все, как нам представляется, выяснено с появлением в здании миссии
двух женщин. Как известно, они сумели вернуться в гарем, а ненависть
против Мирзы Якуба могла быть использована для разыгрывания карты
шаха.
29 января 1829 г., накануне происшедших трагических событий в российской
миссии в Тегеране, сначала на базарах и на площадях, а затем и в мечетях
раздались призывы к ее разгрому. Трудно предположить, что шахское окру¬
жение, сам губернатор Тегерана не были об этом проинформированы. Ведь
Грибоедов вечером 29 января направил написанную Мальцевым ноту протеста
министру иностранных дел Мирзе Аболь-Хасан-хану следующего содержания:
«Нижеподписавшийся, убедившись из недобросовестного поведения персидского
правительства, что российские подданные не могут пользоваться здесь не
только должною приязнью, но даже и личной безопасностью, испросит у
великого государя своего всемилостивейшее позволение удалиться из Персии
в российские пределы»42. Ответа на ноту не последовало.
Видимо, потому, что такой поворот событий, когда виновной в выезде
42 Малыиинский А. Подлинное дело о смерти Грибоедова.— Русский вестник, 1890, июнь,
с. 171.
160

российской миссии за пределы Персии оказывалась персидская сторона, явно
не устраивала ни шахское окружение, ни их советников-англичан. В этом
случае Грибоедов и сотрудники российской миссии оказывались очевидцами
и свидетелями неблаговидной по отношению к России политики шахского
правительства, которое, вероятно, не исключало возможности и физической
расправы над Грибоедовым. После этого можно было беспрепятственно обвинять
полномочного министра в том, что он сам дал повод для нападения толпы
фанатиков. Во всяком случае тегеранские власти не предприняли никаких
мер по пресечению призывов к расправе над Грибоедовым, а также к охране
зданий, где размещалась российская миссия. Шах устранился от активного
вмешательства, впоследствии оправдывая это тем, что тогда «власть отошла
от него».
Итак, 30 января 1829 г. огромная толпа фанатиков ворвалась на территорию
российской миссии и долгое время там бесчинствовала. В результате этого
были злодейски убиты полномочный министр Грибоедов и почти весь состав
миссии. Всего погибло 37 человек. В живых остались только первый секретарь
Мальцов и два курьера: Арутюн Гасратов и Ибрагим-бек.
Как пишет Б. П. Балоян, «в целом, антирусский заговор отражал заво¬
евательные устремления Каджаров и колониальные интересы Англии»43. С
его мнением нельзя не согласиться. Им же очерчен и круг «непосредственных
исполнителей заговора — от шиитских улемов с Хаджи-Мирза-Месихом во
главе до Каджарских принцев и министров правительства». Среди них было
немало тех, кого открыто финансировали англичане. Их список возглавлял
экс-премьер-министр Аллаяр-хан, министр иностранных дел Мирза Аболь-
Хасан-хан и губернатор Тегерана принц Зель-эс-Султан. Последний после
смерти шаха в 1834 г. пытался захватить трон с помощью англичан. После
неудачи он при их содействии бежал в Багдад.
ПОЛИТИКА РОССИЙСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА
В СВЯЗИ С ТЕГЕРАНСКОЙ ТРАГЕДИЕЙ
В официальном сообщении персидского правительства об убийстве в
Тегеране российского полномочного министра, которое было направлено в
Тифлис Паскевичу, вина возлагалась на Грибоедова, якобы вызвавшего своими
опрометчивыми поступками внезапно вспыхнувшее возмущение фанатически
настроенной толпы.
После получения в Тавризе известия о гибели Грибоедова Макдональд в
соответствии с нормами международного права, а также в целях реабилитации
английских представителей в Тегеране 9 февраля направил шахскому министру
иностранных дел ноту протеста. В ней, кроме всего прочего, были намечены
и меры, которые, по рекомендации Макдональда, должно было осуществить
шахское правительство, «чтобы показать неприкосновенность свою к учинен¬
ному преступлению»44.
Первое официальное известие от Паскевича о разгроме российской импе¬
раторской миссии в Персии пришло в Петербург только 14 марта. Оно
основывалось на заявлении шахского правительства и английских дипломатов.
Паскевич, знавший о том, что в живых остался свидетель происшествия
секретарь миссии Мальцов, долгое время не мог получить от него никаких
сообщений. Дело в том, что Мальцов, попав в руки шахских властей, оказался
изолированным. Его донесения в Тавриз, в генеральное консульство и в
Тифлис Паскевичу не пропускались, да и жизнь самого Мальцова висела на
волоске.
43 Балоян Б. П. Указ, соч., с. 222—223.
44 Материалы к биографии А. С. Грибоедова. Кавказский сборник, т. XXX, с. 148.
6 Новая и новейшая история, № 6
161

В Петербурге донесение Паскевича вызвало в правительственных кругах
растерянность, которая, однако, была преодолена довольно быстро. Необходимо
было выработать позицию России в отношении Персии, сообщить о происшед¬
шем в Тегеране российским дипломатическим представителям за границей,
дать им инструкции по поводу реакции царского правительства на это
трагическое событие. 16 марта за подписью Нессельроде российским дипло¬
матическим представителям за границей была направлена циркулярная депеша.
В ней сообщалось о самом факте гибели в Тегеране состава русской миссии
и полномочного министра Грибоедова и предписывалось проявлять сдержанность
в суждениях об этом событии при разговорах с официальными властями
страны их пребывания до получения из Петербурга дополнительных веден ни
и указаний. В следующих депешах — от 31 марта и 8 апреля — уже говорилось
о сохранении России с Персией мирных отношений. Для российского Министер¬
ства иностранных дел особенно важным было продемонстрировать это Англии,
Австрии и Франции, основным соперницам России в Восточном кризисе,
противницам заключения без их участия готовившегося российскими дипло¬
матами мирного договора с Турцией. В таком случае после окончания
русско-турецкой войны могли значительно упрочиться положение России на
Балканах, на Кавказе и измениться статус Проливов. Этого-то стремились
не допустить великие державы. Осложнения в русско-персидских отношениях,
в международной обстановке на Среднем Востоке могли сказаться на шедших
переговорах о мире России с Турцией.
После того, как Мальцов был отпущен шахскими властями и выехал за
пределы Персии, он направил официальное донесение Паскевичу. Это четвертое
по счету донесение было послано 18 марта из Нахичевани45. Об официальном
характере донесения свидетельствует его заголовок: «Его сиятельству глав¬
нокомандующему в Грузии, господину генералу от инфантерии, генерал-адъ¬
ютанту и кавалеру графу Ивану Федоровичу Паскевичу-Эриванскому» от
«Секретаря Российско-Императорской миссии при Персидском дворе, титу¬
лярного советника Мальцева донесение». Далее он продолжал: «Наконец
достиг я до границы нашей и могу иметь честь донести Вашему сиятельству
об участи Российского посольства при Персидском дворе находившегося»46.
После ознакомления Паскевича с содержанием этого и ряда последующих
донесений у него появились большие сомнения в достоверности версии гибели
Грибоедова, которая была изложена в присланных ранее в Тифлис сообщениях
персидского правительства и Макдональда. В донесении № 9 от 23 марта
Мальцов, например, заявлял, что в основе происшедшего в Тегеране лежали
политические причины47. Он писал, что англичане страшились влияния русского
посланника, что в Персии шла борьба политических группировок по вопросам
внешнеполитической ориентации, возросли русофобские настроения, стремление
изменения установленных мирным договором русско-персидских границ.
В ряде донесений Мальцов описал расправу с Грибоедовым и разгром
миссии. После того как Мальцов сумел укрыться в одном из помещений
миссии, он кое-что узнал от других лиц, что и не скрывал.
И хотя донесения Мальцева, которые могли бы пролить новый свет на
трагедию в Тегеране, еще не дошли до Петербурга, оттуда послу в Вене
Д. П. Татищеву, а также в Лондон, Берлин и другие европейские столицы
уже 31 марта пошли предписания отрицать политическую преднамеренность
45 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 27, л. 55—60 об. (Копия донесения И. С. Мальцева). Впервые
ряд донесений Мальцева без упоминания имени автора и с некоторыми неточностями опубликован:
Ефремов П. А. О смерти А. С. Грибоедова в Тегеране.— Русский архив, 1872, № 7—8, столб.
1514—1538; донесение от 18 марта см. Берже А. П. Смерть А. С. Грибоедова. Подробности
трагической его кончины (1829 г.).— Русская старина, 1872, № 8. с. 174—179.
46 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 27, л. 55.
47 См. Шостакович С. В. Указ, соч., с. 238.
162

кровавой расправы с российской миссией в Тегеране. Как было указано
Татищеву, «до сих пор представляется, что персидское правительство не
принимало участия в подстрекательстве убийства Грибоедова»48. Такое пред¬
ставление высших правительственных кругов России, самого Николая I
основывалось на источнике весьма сомнительного свойства, а именно — на
официальных заявлениях английского посланника Макдональда, находившегося
30 января в Тавризе, но утверждавшего, что к трагедии непричастны ни
шахское правительство, ни английские дипломаты. Английская сторона была
заинтересована в сохранении своего реноме в Европе, в поддержании внешне
дружественных отношений с Россией. К этому же стремился и Николай I.
К депеше, направленной Татищеву в Вену для ознакомления с ней
К.-Л. Меттерниха, были «приложены две официальные бумаги министра
Англии в Персии. Заявление, в котором г-н Макдональд представляет дока¬
зательство прямодушия своего правительства и свидетельство выражения
ЛИЧНЫХ чувств, которые он испытывает в связи с катастрофой, в результате
которой стал жертвой его коллега»49.
Важное донесение Мальцова от 18 марта, где речь шла об убийстве
Грибоедова, было отправлено из Тифлиса в Петербург. После его получения
Нессельроде распорядился приложить копии этого донесения к новым депешам
российским послам за границей. В них же Министерство иностранных дел
сделало следующее разъяснение: в донесении Мальцова содержатся некоторые
нюансы по сравнению с ранее изложенной версией гибели посланника, на
они не меняют ранее данной официальной трактовки происшедших событий
и их причин. Особенно настойчиво такая мысль проводилась во всех донесениях
послу X. А. Ливену в Лондоне, направленных ему в течение апреля—мая
1829 г.50 Царское правительство не хотело обострять отношения с < Англией.
Различного рода предположения о причастности шахского двора и
английских представителей в Персии к дискредитации российского посланника,
к разжиганию ненависти к нему на религиозной почве продолжали
циркулировать на Кавказе, в Турции. Проникали они и в европейские страны.
В связи с этим Макдональд даже летом 1829 г. жаловался Паскевичу,
призывал его пресекать подобные предположения, распространяемые, в час¬
тности, на Кавказе. Нессельроде поспешил объясниться «с Великобританским
послом» по поводу «сомнительного расположения» англичан в Персии51.
Паскевич, вынужденный лавировать по требованию свыше, тем не менее в
одном из писем из Эрзерума к Нессельроде от 19 июля 1829 г. не преминул
упрекнуть английского посланника в проводимой им антироссийской политике
в Персии52.
Однако сам Паскевич в своих официальных донесениях в Петербург,
которые сопровождали последующие донесения Мальцова, стал более осто¬
рожным в суждениях о причинах гибели Грибоедова. Произошло это под
влиянием указаний Нессельроде. Так, еще 16 марта Нессельроде написал
Паскевичу: «Его Величеству отрадна была бы уверенность, что шах персидский
и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу и что сие
происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного
Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями
черни тегеранской»53.
Стали подвергаться редактированию новые донесения Мальцова в духе
48 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 27, л. боб.
49 Там же, л. 28об.
50 Там же, л. 54—54 об., 73—76.
51 Lord Ellenborough. Op. cit., v. II, p. 111.
52 Ениколопов И. К. Грибоедов в Грузии и Персии. Тифлис, 1929, с. 184.
53 Материалы к биографии А. С. Грибоедова. Кавказский сборник, т. XXX, с. 170.
6*
163

требований Николая I, особенно при изложении причин происшедшей трагедии
в Тегеране. Но пока предписание Нессельроде дошло до Тифлиса, первые,
еще не измененные донесения Мальцова были отправлены в Петербург и
даже, как уже отмечалось выше, были с разъяснениями приложены к депешам
Министерства иностранных дел за границу.
Видимо, одна из причин того, что длительное время все донесения Мальцова
не были изданы, заключалась в отличии содержания и оценок первых,
наиболее достоверных донесений от последующих, отредактированных и исправ¬
ленных. Как замечал в конце XIX в. А. Мальшинский, не все важнейшие
донесения Мальцова были включены в VII том АКАК, содержащий материалы
о Грибоедове54. В этом он усмотрел желание официальных властей «схоронить
эту тайну»55. Не сумел и сам Мальшинский в работах о Грибоедове полностью
использовать донесения Мальцова. Неполное издание этих донесений сыграло
свою роль в распространении в работах о Грибоедове и обстоятельствах его
гибели официальной версии происшедшего. Этому способствовало и то, что
погибла большая часть неизданных документов о смерти Грибоедова из
«Архива канцелярии наместника» в Грузии.
Первые донесения Мальцова раскрывали как политическую обстановку в
Персии, так и подготовку расправы с полномочным министром, и само
совершенное злодеяние. Он в них писал, что в течение двух дней муллы
призывали в мечетях правоверных к разгрому миссии, к отмщению мирзе
Якубу, который «поедет в Россию и надругается над нашей верой». Они
требовали закрывать базары, собираться в мечетях, где будет сказано «наше
слово»56. Мальцов нарисовал страшную картину нападения многотысячной
разъяренной толпы на русскую миссию: «Тысячи народа с обнаженными
кинжалами вторглись к нам в дом» — так начал он свое горестное повест¬
вование. Далее он писал, что сотрудники миссии, сам Грибоедов уговорами
пытались остановить разъяренную толпу. Но это ни к чему не привело.
Тогда они стали мужественно защищаться. Еще при приближении огромной
толпы к зданию миссии Грибоедов отверг предложение укрыться в армянской
церкви. Он считал это унизительным для дипломатического главы представ¬
ляемой им великой державы. Одетый в официальное парадное платье, с
орденами на груди, Грибоедов принял активное участие в обороне миссии.
И когда разъяренной, опьяненной кровью черни удалось проникнуть в здание,
занимаемое посланником, он был зверски зарублен. Его изувеченный труп
еще долго волокли по улицам Тегерана и затем сбросили в яму. После
убийств и грабежей — здесь же, во дворе миссии, делили добычу. «Деньги,
бумаги, журналы миссии — все было разграблено». «Я полагаю,— писал Маль¬
цов,— что бумаги находятся в руках персидского правительства»57. Заметим,
что на это заявление Мальцова ни российское Министерство иностранных
дел, ни Николай I не прореагировали должным для великой державы образом.
Описание Мальцевым поведения официальных властей Тегерана во время
разгрома российской миссии также не оставляло сомнения в их причастности
к злодеянию. Но царское правительство, как видно из текста депеш —
инструкций Нессельроде российским дипломатам за границей,— сочло это
«нюансами» ранее полученных сообщений от шаха, Аббас-Мирзы и английских
дипломатов в Персии. Мальцов же писал, что, когда кровавая оргия еще
продолжалась, вдруг как бы для защиты миссии пришла без патронов сотня
сарбазов (пехоты). Это войско «имело приказание против вооруженной свиреп¬
34 АКАК, т. VII.
55 Мальшинский А. Указ соч., с. 175.
56 АКАК, т. VII, с. 689.
57 Там же, с. 689; см. также: АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 27, л. 59об, 60.
164

ствующей черни употреблять одно красноречие, а не штыки, и потому было
спокойным свидетелем неистовства»58.
Только за час до захода солнца, когда злодеяние было уже совершено и
в здании миссии оставались одни сарбазы, пришел чиновник с шахским
ферманом — требованием «под опасением шахского гнева» народу разойтись
и «воздерживаться от всякого бесчинства».
Донесения Мальцова подтверждают версию подготовки правительственными
кругами заговора против Грибоедова и российской миссии в Тегеране, исполь¬
зования для этого разжигания ненависти к неверным среди религиозных
фанатиков. Анализируя обстановку в Тегеране накануне нападения на
российскую миссию, Мальцов писал: «В Персии секретных дел почти нет...
Визири рассуждают громогласно, при открытых окнах, и толпы феррашей,
стоящих на дворе, слышат слова их и через два часа разносят государственные
тайны по всему базару. Как же могло персидское правительство не знать
ни слова О деле, в котором участвовал целый Тегеран?»59. Как известно, на
этот вопрос царское правительство ответа не дало.
ОТКЛИКИ ЗАРУБЕЖНЫХ ПРАВИТЕЛЬСТВ
НА ГИБЕЛЬ ГРИБОЕДОВА
В донесениях российских дипломатов о выполнении ими в своих действиях
инструктивных установок Нессельроде раскрывается и конкретное отношение
к царской версии событий в Тегеране официальных кругов ряда европейских
стран. География этих донесений весьма обширна: Лондон, Париж, Вена,
Стокгольм, Гамбург, Гаага, Штутгарт, Франкфурт-на-Майне, Берн, Турин,
Неаполь, Мадрид, Константинополь. Из донесений видно, что тегеранская
трагедия сначала вызвала немалый переполох в правящих кругах, поскольку
возможная решительная реакция России на нее могла не только привести
к осложнению обстановки на Среднем и Ближнем Востоке, но и отразиться
на хрупком политическом равновесии в Европе. Сохранению равновесия
помогал баланс сил, сложившийся между Англией и Россией, а он мог быть
изменен после гибели российской миссии в Тегеране.
Что касается предписаний Нессельроде послу в Лондоне X. А. Ливену,
то в них особое внимание уделялось необходимости убедить лондонский
кабинет в полной лояльности России к Англии, в полном доверии к информации
английских дипломатов о причинах происшедших кровавых событий60. Нес¬
сельроде неоднократно указывал Ливену и Паскевичу на необходимость
«беречь англичан». Ливен с усердием выполнял эти требования главы российско¬
го Министерства иностранных дел, которые отражали повеления самого
Николая I. Однако он не мог полностью развеять слухи, проникавшие с
Востока в Англию и другие страны Европы, относительно причастности
английской дипломатии к разжиганию ненависти в правящих кругах Персии
к главе российской миссии Грибоедову. Это вызывало большое недовольство
премьер-министра Великобритании герцога А. Веллингтона. Даже осенью
1829 г. во время конференции трех держав по выработке соглашения по
греческому вопросу он снова призывал российских дипломатов опровергать
слухи о причастности Макдональда к гибели Грибоедова61.
Донесения российских дипломатов из государств Германского союза пока¬
58 AKAK, т. VII, с. 689; АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 27, л. 60.
59 Ефремов П. О смерти А. С. Грибоедова в Тегеране.— Русский архив, 1872, № 7—8, столб.
1533. Ферраши — стражи или слуги высокопоставленных должностных лиц в Персии.
60 См. АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 27, л. 45—45об. (Перевод с фр.).
61 Lang D. М. Griboedov’s Last Years in Persia.— The American Slavic and East European
Review, v. VII, December 1948, № 4, p. 338.
165

зывали, что главы правительств этих стран особенно рьяно поддерживали
официальную версию причин гибели Грибоедова, так как многие из них
были связаны с императорским домом не только политическими, но и
родственными узами. Весьма показательно в этой связи одно из донесений
российского посланника во Франкфурте-на-Майне при сейме Германского
союза И. О. Анстета. 30 марта он сообщал в Петербург: «О злосчастном
событии, происшедшем в Тегеране, здесь было известно и привело умы в
смятение. Как только циркуляр с его оценкой происшедшего мною был
получен, большая часть министров Сейма нашла возможность проявить мне
свою солидарность, и я могу сказать, что беспристрастность, благородство,
ставшие основными принципами этой инструкции, подействовали на все умы.
Не было никакого иного мнения»62. Понятно, что здесь речь шла только о
реакции правительственных кругов.
В тот же день в Петербург были направлены донесения министра-резидента
в Гамбурге Г. А. Струве и посланника П. А. Николаи из Копенгагена63. Они
также доносили об информировании ими правительств относительно официаль¬
ной версии причин тегеранской трагедии и о реакции на нее глав государств.
Тот же Струве, который одновременно представлял Россию в Великом
герцогстве Ольденбургском, сообщал в новом донесении Нессельроде о пос¬
тепенном успокоении правителей германских государств, удовлетворенных
позицией Николая I. Так, 2 апреля он писал: «Страшное событие, жертвой
которого стал посланник Его величества, вызвало здесь большую сенсацию,
и я осмеливаюсь привести слова... директора Департамента Иностранных дел,
адресованные мне по этому поводу: «Божественному провидению угодно,
чтобы правление Вашего Августейшего монарха и впредь было столь же
выдающимся»64.
Не остались безразличными к известию о событии в Тегеране правители
итальянских государств. После разъяснения российскими дипломатами позиций
царского правительства в связи с совершенным злодеянием они приняли его
официальную версию и восхваляли стремление Николая I к сохранению мира
с Персией. Так, в донесении из Турина от 15 апреля 1829 г. было подчеркнуто:
министр иностранных дел Сардинского королевства граф Латур «выразил
надежду на то, что происшедшее событие не сможет повлиять на взаимо¬
отношения России и Персии в связи с правом первой требовать сатисфакции»65.
Российский посланник Г. О. Штакельберг из Неаполя, отвечая на вопрос
Нессельроде о реакции в Неаполитанском королевстве на разгром российской
миссии в Тегеране, сообщал, что о событии писали итальянские газеты, что
оно имело значительный резонанс в правительственных кругах. Он сообщал
следующее: «О тегеранской катастрофе, жертвой которой стал г-н Грибоедов,
было известно в Неаполе несколькими днями раньше получения циркуляра
(из Петербурга.— О. (9.). Правительство было проинформировано депешей
князя де Кассаро, публикациями из газет Венеции и Флоренции. Король
выразил глубокое соболезнование по поводу происшедшего события и обязал
шевалье де Медичи мне это продемонстрировать. Его Величество, добавил
этот министр, выразил удовлетворение тем, что дружеские отношения между
Дворами Санкт-Петербурга и Тегерана не измен^уся»66.
С напряженным вниманием следили за политикой российского правительства
в Турции. Османские власти были заинтересованы в осложнении русско-
персидских отношений и даже в вовлечении Персии в войну Турции с
62 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 17, л. 13—13об.
63 Там же, л. 10—11, 15—16.
64 Там же, д. 17, л. 18.
65 Там же, л. 37—37об.
66 Там же, л. 42.
166

Россией на стороне Турции. Полученная 6 мая 1829 г. Нессельроде во время
его пребывания в Варшаве депеша из Константинополя от г-на де Дане от
11 апреля (н. ст.) свидетельствует, что напряжение в правительственных
кругах Турции не спадало, что они жаждали получения дополнительных
сведений о дальнейших намерениях царя67. Но надежды в Константинополе
на возможность заключения военного союза с Персией против России все
же постепенно угасали. Значительную роль сыграла не только дипломатическая
игра России, но и ее новые победы в русско-турецкой войне.
Опасение нарушить баланс политических сил в Европе в связи с возможным
ухудшением обстановки на Среднем Востоке, отношений России с Англией
выразили правители ряда северных стран Европы, имевшие с обоими госу¬
дарствами стабильные политические и экономические связи. Так, король
Шведско-Норвежского королевства Карл IV Юхан, предлагавший свою военную
помощь России еще в начале русско-турецкой войны (1828—1829 гг.), с
удовлетворением отмечал рухнувшие надежды султана на союз с шахом.
Посланник в Стокгольме граф П. К. Сухтелен сообщал в Петербург 10 мая,
что полученные здесь королем последние новости из Константинополя свиде¬
тельствуют о недовольстве Порты политикой шаха,— тем, что из страха
перед возможным возмездием за истребление российской миссии он не хочет
осуществить «эффективное вступление Персии в поддержку Турции». Пос¬
ланник также замечал, что шведский король не преминул ему заявить
следующее: по полученным им «последним сведениям из Константинополя,
там хорошо известно, что шах невиновен и что Персия останется в друже¬
ственных отношениях с Портой»68.
Из донесений российских дипломатов в Петербург видно, что они избегали
проявлять свое личное отношение к гибели российской миссии и коллеги-
дипломата Грибоедова. Но были и исключения. Среди тех немногих дипло¬
матических представителей России за рубежом, кто выразил свое собственное
отношение к гибели Грибоедова, был посланник в Штутгарте А. М. Обресков.
Он хорошо знал Персию, политическую борьбу в шахском окружении, поло¬
жение наследника престола Аббас-Мирзы. Знал он также и о влиянии на
шаха английских дипломатов, резидентов от Ост-Индской компании. И не
понаслышке, так как сам Обресков был вторым уполномоченным российского
правительства при подготовке и подписании Туркманчайского мирного договора.
Тогда он трудился вместе с Грибоедовым, заслуги которого в выработке и
редактировании статей этого договора ценил высоко. Поэтому Обресков в
ответе в Петербург на циркуляр Нессельроде от 16 марта 1829 г. не только
с большой горечью написал о случившемся, но и заявил о «праве России
наказать убийц!»69.
ЗАВЕРШЕНИЕ РУССКО-ПЕРСИДСКОГО КОНФЛИКТА
Для официального завершения затянувшегося дипломатического конфликта
между Персией и Россией царское правительство приняло решение допустить
в Петербург «искупительную миссию» от шаха. Для ускорения ее отправки
в Петербург Паскевич дал указание новому представителю России в Персии
генерал-майору князю Н. А. Долгорукову затягивать официальное уведомление
шаха о своем назначении, а также передачу ему письма Николая I, которое
тот ждал. О выполнении этого указания Долгоруков сообщил Нессельроде
23 мая70. Вскоре был согласован вопрос о главе персидской миссии и о
67 Там же, л. 28.
68 Там же, л. 46об, 47об.
69 Там же, л. 23.
70 Там же, д. 21, л. 6—8.
167

времени ее отправки в Петербург. Но еще большую роль сыграли
ультимативные письма Паскевича к Аббас-Мирзе, в которых он, вопреки
указаниям из Петербурга, в весьма жесткой форме потребовал определения
политики в отношении России. «Не употребляйте во зло терпение российского
императора. Одно слово моего государя — и я в Азербайджане за Кафланку
(горы между Тавризом и Тегераном.— О. О.), и может статься не пройдет
и года, и династия Каджаров уничтожится — так писал Паскевич.— Не пола¬
гайтесь на обещания англичан и уверения турок... С Турцией Россия не
может делать все, чего желает, ибо держава сия нужна и необходима для
поддержания равновесия политической системы Европы. Персия нужна только
для выгод Ост-Индской купеческой компании, и Европе равнодушно, кто
управляет сим краем»71.
Дошедшие до Нессельроде сведения о содержании писем Паскевича к
Аббас-Мирзе вызвали переполох в российском Министерстве иностранных
дел, опасения негативной реакции на них Макдональда. Паскевич был призван
к сдержанности в суждениях, а российскому послу в Лондоне Ливену поручили
проинформировать лондонский кабинет о несогласии Николая I с тональностью
писем главнокомандующего в Грузии72.
Так, в результате дипломатического нажима с российской стороны и новых
успехов русского оружия в войне с Турцией был решен вопрос об отправке
«искупительной миссии» в Петербург. После довольно длительных переговоров
шаха с Аббас-Мирзой главой миссии был назначен его 23-летний сын
Хозрев-Мирза, любимый внук шаха. Официальный состав миссии насчитывал
14 человек, всего же в ней было около 40.
Маршрут следования миссии от русско-персидской границы до Петербурга
был согласован с директором Азиатского департамента Министерства инос¬
транных дел Родофиникиным. Он же участвовал и в разработке сценария
приема Хозрев-Мирзы в Зимнем дворце. Официальный прием царем Хозрев-
Мирзы состоялся 12 августа 1829 г. в Георгиевском тронном зале Зимнего
дворца. Он был необыкновенно помпезен, не отвечал по своей форме и
содержанию встрече «искупительной миссии» шахского правительства. Этот
прием и последовавшие за ним торжества в столице по поводу пребывания
там Хозрев-Мирзы описаны современниками. Особенно интересен дневник
графа П. П. Сухтелена о пребывании Хозрев-Мирзы в России73. Участник
русско-персидской войны, один из образованнейших российских генералов,
граф Сухтелен познакомился с Хозрев-Мирзой еще во время своего пребывания
в Персии. Сухтелен был назначен Николаем I состоять при главе персидской
миссии, когда она находилась в Петербурге, церемониймейстером официального
приема. Как писал Сухтелен, для проведения приема «государь император,
государыня императрица, наследник цесаревич и вся августейшая фамилия
прибыли в Георгиевскую тронную залу. В некотором расстоянии от их
величеств, остановившихся пред последнею ступенею трона, находился вице-
канцлер (К. В. Нессельроде.— О, О,). По обе стороны зала поместились
члены Государственного Совета, Сенат, генералитет, штаб и обер-офицеры
гвардии, Главный штаб, дипломатический корпус, двор»74. В Галерее 1812 г.
находились армейские чины, а в большом Мраморном зале — купечество.
Согласно протоколу приема, Хозрев-Мирза вступил в тронный зал со
своей свитой, в руках он держал грамоту Фетх-Али-шаха. В ней шах
71 Щербатов А. П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность, т. III.
Приложения (октябрь 1827 — май 1831 г.). СПб., 1891, с. 96, 163 и сл.
72 Материалы к биографии А. С. Грибоедова. Кавказский сборник, т. XXX, с. 201.
73 Персидское посольство в России 1829 года (по бумагам графа П. П. Сухтелена).— Русский
архив, 1889, № 2, с. 209—260.
74 Там же, с. 220.
168

подтверждал свою непричастность к тегеранской трагедии, но в то же время
приносил извинения российскому императору, писал, что персидское правитель¬
ство за бессилие остановить кровопролитие «покрыто пылью стыда», что
виновные будут строго наказаны. Грамота была переведена заранее, прочитана
по-русски переводчиком Шаумбургом и затем принцем преподнесена Николаю I,
который ее передал К. В. Нессельроде. Он отвечал на нее от имени царя.
Известно, что царь выразил удовлетворение принесенными шахом
извинениями. После окончания речей он, взяв за руку принца, по словам
Родофиникина, «соизволил сам произнести примирительные слова: «Я предаю
всякому забвению злополучное тегеранское происшествие»»75.
Эти слова Николая I, ставшие почти хрестоматийными, подводили черту
под отношением официальной России к гибели Грибоедова. «Платой за кровь»
стал И полученный царем от Фетх-Али-шаха алмаз — «Шах». Вдове погибшего
Грибоедова И его матери выплатили единовременно по 30 тыс. руб.
ассигнациями, но не червонцами, и положили пенсию по 5 тыс. руб. в год.
Министр финансов Е. Ф. Канкрин посчитал, что это казне не будет накладно.
Н. А. Грибоедова (1812—1857) осталась верна памяти своего глубоко
почитаемого и любимого мужа, которого пережила почти на 30 лет.
Любопытно отметить такую деталь. Речь, которую должен был держать
Хозрев-Мирза перед царем до передачи ему шахской грамоты, была заранее
переведена на русский язык и... несколько отредактирована Нессельроде.
Так, из русского текста речи изъяли слова о сожалении шаха, что «горсть
злоумышленников, направляемых рукой провокаций и интриг, может нарушить
мирные и союзные отношения, восстановленные и укрепленные недавно с
Великим Государем России». Изъятие не было случайным, так как эта фраза
могла поселить сомнение в истинности официальной версии совершенного
злодеяния в Тегеране. Полный текст речи Хозрев-Мирзы опубликован иранским
исследователем М. Махмудом. Его перевод на русский язык сделан Б. П.
Балояном76. Воистину, нет ничего тайного, что не сделалось бы явным.
Царь простил шаху девятый курур контрибуции, а выплату последнего,
десятого курура продлил на пять лет. А ведь именно Грибоедов добивался
от правйтельства разрешения на проведение уступки для нейтрализации
обстановки в Персии, сохранения с ней дружественных отношений. Некоторые
из его предложений были реализованы только после его гибели.
Российское Министерство иностранных дел поспешило уведомить глав
дипломатических представительств страны за границей об итогах приема
Николаем I «искупительной миссии» персидского правительства. Одним из
первых, кому было направлено это сообщение и инструкция для дипло¬
матических действий, был Долгоруков. 12 августа, после окончания официаль¬
ного приема Хозрев-Мирзы в Зимнем дворце, Родофиникин направил в Тавриз
официальное письмо с приложением программы аудиенции. Он предписывал
Долгорукову незамедлительно передать принцу Аббас-Мирзе «три печатных
экземпляра помянутой аудиенции, как равно и копии речей, произнесенных
на оной». Родофиникин обращал особое внимание на дружеское отношение
Николая I к Хозрев-Мирзе, на процитированные выше слова царя. Он поручал
князю при разговоре с Аббас-Мирзой подчеркнуть, что этими словами Николая I
«правительство Персидское обнаружило пред лицом всего мира невиновность
свою в убиении нашего министра. Российский же Двор показал со своей
стороны чистосердечное доброжелательство к Персии». Не преминул он дать
и следующее наставление: «Само собой разумеется, что Вы, милостивый
государь, сообщите все сие и Английской Миссии, пребывающей в Тавризе»77.
75 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 23, л. 16.
76 Балоян Б. П. Указ, соч., с. 228—229.
77 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 23, л. 17.
169

Донесения российских дипломатов в Петербург отражали в целом благо¬
желательное отношение европейских правительств к завершению напряжен¬
ности на Среднем Востоке. Как сообщал 1 сентября 1829 г. поверенный в
делах в Берне Д. П. Северин, европейские монархи многих стран восхваляли
«сдержанность императора, который довольствовался за кровь своего несча¬
стного министра свидетельством раскаяния и смирения шаха»78.
Русско-персидская война 1826—1828 гг. и возникшая после подписания
Туркманчайского трактата новая напряженность между Персией и Россией
составили один из компонентов Восточного кризиса 1820-х годов. Он был
преодолен после подписания Россией 2 сентября 1829 г. в Адрианополе
мирного договора с Турцией. Сохранив с Россией мирные отношения, Персия
стала более активно втягиваться в орбиту ее восточной политики. Как
справедливо заметил Шостакович, «если бы Грибоедов не погиб, то, несомненно,
что имело бы место и более полное и более длительное сближение России
с ее восточным соседом»79.
ПАМЯТИ ГРИБОЕДОВА
Из-за карантина в связи с эпидемией чумы гроб с останками полномочного
министра был привезен в Тифлис только 17 июля. В Тифлисе хорошо знали
Грибоедова, ценили его любовь к Грузии. Едва ли не все взрослое население
города вышло встретить траурный кортеж. По воспоминаниям очевидца, «в
печальном шествии было нечто величественное... Сумрак вечера, озаренный
факелами, стены, сплошь унизанные плачущими грузинками, окутанными в
белые чадры, протяжное пение духовенства, за колесницею толпы народа»80.
Согласно ранее высказанному Грибоедовым распоряжению — в случае его
кончины в Персии похоронить в земле Грузии — он был погребен в Тифлисе
на кладбище монастыря Святого Давида. Останки других погибших из
российской миссии в Персии сначала были захоронены в общей могиле за
стенами Тегерана. В 1836 г. при содействии нового состава миссии они были
перезахоронены в каменный склеп во дворе армянской церкви в самом
городе.
Трагическая гибель Грибоедова потрясла мыслящую Россию. Узнали о его
смерти и откликнулись на нее сосланные на Кавказ и в Сибирь декабристы.
Среди них были те, с кем Грибоедова связывали давние дружеские узы.
Петр Бестужев, находившийся в действующей Кавказской армии, вспоминал,
что Грибоедов дерзнул просить у Николая I о смягчении участи ряда
осужденных81. Он писал 17 апреля 1829 г. братьям из Ахалцыха: «Общий
друг и благодетель наш, полномочный министр в Персии, А. С. Грибоедов
предательски зарезан в Тегеране со всею миссиею. Невольно содрогаешься
при сей страшной мысли». Его брат А. А. Бестужев-Марлинский из Сибири
в письме к матери выразил свою глубокую скорбь: «Просто как русский
могу ли не горевать о такой безвременной кончине человека, которому
счастие обещало все в будущем и который столько обещал Отечеству своими
познаниями и талантами»82.
А. С. Пушкин, направлявшийся в Арзрум, недалеко от крепости Гергеры
на армянской земле 14 июня 1829 г. повстречал простую арбу с останками
Грибоедова. Без специального конвоя гроб везли в Тифлис. После гибели
Грибоедова Пушкин проникновенно написал о нем, о трагедии подлинного
78 Там же, д. 17, л. 54—54об.
79 Шостакович С. В. Указ, соч., с. 273.
80 А. С. Грибоедов, его жизнь и гибель в мемуарах современников. Л., 1929, с. 224.
81 Воспоминания Бестужевых. M.—Л., 1951, с. 361—362.
82 Цит. по: Нечкина М. В. Грибоедов и декабристы, с. 662.
170

таланта в России: «Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его мелан¬
холический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости
и пороки, неизбежные спутники человечества,— все в нем было необыкновенно
привлекательно. Рожденный с честолюбием, равным его дарованиям, долго
был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека
государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан;
даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в
подозрении»83.
Отдавая дань большого уважения дипломатической деятельности Грибоедова,
современники подчеркивали, что во всех своих действиях он имел «в виду
честь, пользу и славу России»84.
Через 70 лет после гибели Грибоедова и сотрудников российской миссии
ему было начато сооружение памятника в Тегеране. Средства на памятник
были собраны по подписным листам от разных российских ведомств: дипло¬
матических, финансовых, от отдельных лиц, служивших в Персии, в других
странах Востока и Запада. Были получены деньги даже из российского
консульства в Бразилии. Инициатором проведения подписки и создания
памятника Грибоедову на территории российской миссии в Тегеране выступил
российский консул в Астрабаде К. Э. Аргиропуло. Памятник заказали скуль¬
птору В. А. Беклемишеву, который с большой благодарностью принял это
почетное предложение. Памятник был поставлен в 1900 г. Документы о его
создании хранятся в фонде Грибоедова в АВПРИ85.
Открытие памятника в Тегеране не осталось незамеченным российской
общественностью. На имя Аргиропуло поступало множество писем, в которых
выражалась признательность за память о Грибоедове. Так, в одном из писем
из российской миссии в Стокгольме от 30 января 1901 г. были такие слова:
«Нельзя не порадоваться тому, что знаменитому соотечественнику и пред¬
шественнику нашему в Персии воздвигнут достойный гения его памятник,
на нашей земле, в той самой стране, в которой он так безвременно погиб.
Честь и слава тем, кому принадлежит мысль о таком увековечении его
памяти, и тем, кто осуществил ее»86.
Грибоедов — неотъемлемая часть истории России, ее культуры, дипломатии.
Отмечаемое в январе 1995 г. 200-летие со дня рождения Грибоедова вновь
напоминает о его многогранном таланте, остром и пытливом уме, честном
и бескорыстном служении интересам России.
83 Пушкин А. С. Указ, соч., т. VI, с. 667.
84 AKAK, т. VII, с. 624.
85 АВПРИ, ф. 340, оп. 918, д. 36 (из фонда «Миссия в Персии», д. 2240), д. 37 (из фонда
«Персидский стол. Основной», д. 2512).
86 Там же, д. 37, л. 44об.
171

© 1994 г.
В. В. С О ГРИН
ПРЕЗИДЕНТ США ЭНДРЮ ДЖЕКСОН:
ПУТЬ К ВЛАСТИ
Седьмой президент США Эндрю Джексон (1767—1845) принадлежит к
самым почитаемым историческим деятелям в Америке. Годы его президентства
(1829—1837) стали после эпохи джефферсоновской демократии вторым по
важности периодом социально-экономических реформ в США.
Жизнь и политическая деятельность Джексона, особенно eh) путь к
вершинам власти, остаются малоизвестными нашему читателю L Перипетии
становления его как политика, приобретения национальной славы и завоевания
широкой поддержки среди простых американцев раскрываются в данном
очерке.
ЧЕЛОВЕК, СДЕЛАВШИЙ САМОГО СЕБЯ
Эндрю Джексон появился на свет 15 марта 1767 г. в семье бедных
ирландских переселенцев, обосновавшейся в местечке Уоксхоу на западной
границе Южной Каролины. Отца своего, скончавшегося очень рано, Эндрю
не помнил и с малых лет знал руку только матери, Элизабет Хатчинсон
Джексон.
У Элизабет Джексон, кроме Эндрю, было еще двое сыновей. Эндрю был
младшим, по этой причине ему, по-видимому, доставалось больше материнской
ласки и заботы. В отличие от старших детей, с ранних лет вынужденных
зарабатывать на хлеб, Эндрю отправили учиться в местную школу. Но вскоре
разразилась война за независимость североамериканских колоний. Тут уже
было не до упорной учебы: Эндрю с гораздо большей охотой стал тренироваться
в отряде местных добровольцев. Вместе с другими мальчишками Эндрю
занимался военными упражнениями, и, по воспоминаниям одного из одно¬
кашников, был во всем молодцом — «мужественным, настойчивым, преуспе¬
вающим во всех упражнениях». Впрочем, и в школе он кое-чего добился:
жители Уоксхоу вспоминали, что, когда в середине 1776 г. в поселок доставили
текст Декларации независимости, только что одобренный Континентальным
конгрессом, зачитать его доверили не кому-нибудь, а девятилетнему Эндрю
Джексону.
Военные действия докатились до самого Уоксхоу в 1780 г. Английский
кавалерийский полк, как ураган промчавшийся по поселку, нанес страшный
урон: 113 убитых и 150 раненых патриотов. Семья Джексонов потеряла
старшего из трех братьев, 16-летнего Уильяма. В следующем году, не
выдержав тягот жизни, умерла Элизабет Джексон. После этого Эндрю, без
году неделя выпускник местной школы, сам начал давать в ней уроки. Но
в 1784 г., 17 лет, он покийул Уоксхоу.
Предоставленный самому себе, Эндрю принял решение попытать счастья
1 Книга Н. X. Романовой «Реформы Э. Джексона. 1829—1837» (М., 1988) посвящена социаль¬
но-экономическим реформам Э. Джексона президентского периода.
172

на юридическом поприще. Профессия юриста давно уже Стала одной из
самых почитаемых в Северной Америке. Кроме того, она приносила немалые
доходы и позволяла в случае успеха быстро попасть в класс собственников.
После войны за независимость потребность в грамотных юристах резко
возросла: деловая жизнь закипела во всех штатах, быстро обнаружив явную
нехватку адвокатов, нотариусов, судей. Юридические конторы возникали как
грибы после дождя, и в одну из них, в городишке Солсбери на западе
Южной Каролины, устроился Эндрю Джексон. Владелец конторы, некто Спрюс
Маккей, взял Эндрю в ученики при условии, что тот будет выполнять самую
разную работу, вплоть до мытья полов в доме хозяина.
В течение двух лет Эндрю учился оформлять дарственные, завещания,
сделки, погружался во всевозможные юридические учебники и, кроме того,
вместе с другим учеником, Джоном Макнэри, ставшим его другом, поддерживал
идеальный порядок в конторе Маккея. При этом, как выяснилось, у него
еще оставались силы на развлечения. По вечерам он спешил в местный
танцевальный зал, где довольно быстро стал популярным кавалером. Одна
из юных посетительниц танцзала много лет спустя вспоминала, что Джексон
мог заворожить любую взглядом своих красивых светло-голубых глаз. Джексон
привлекал также высоким ростом, огненно-рыжими густыми волосами, веселым
легким нравом.
Нрав у Эндрю оказался не только веселым, но и весьма дерзким. Очень
скоро он стал позволять себе шутки и выходки, от которых у благовоспитанной
публики отнимался язык. Как-то он заявился в танцзал с двумя местными
проститутками. Присутствовавшие дамы были настолько шокированы и воз¬
мущены, что Эндрю пришлось принести свои извинения. Но дамы, кажется,
так и не простили ему этой дерзости, а одна из них 40 лет спустя, узнав
о том, что Джексон избран президентом США, в сердцах воскликнула: «Как!
Джексон президент? Джексон? Эндрю Джексон, который когда-то жил в
Солсбери? Да ведь этого повесу не приглашали в приличные дома. Конечно,
мой муж мог выпить с ним на скачках по стакану виски, но не более того.
Да если Эндрю Джексон стал президентом, значит, этот пост дозволяется
занять любому!».
Юный Джексон любил играть в карты, неплохо подзарабатывал этим на
жизнь, часто встревал в потасовки, а то и сам затевал их, увлекался
скачками. Но о деле при этом не забывал. Ровно через два года после
поступления в контору Маккея он уже держал экзамен в верховном суде
Южной Каролины. И весьма успешно! Члены верховного суда обнаружили
у юноши «устойчивые моральные представления», хорошее знание законов
и права и вручили ему свидетельство, позволившее самостоятельно заниматься
юридической практикой. В Солсбери Эндрю возвращаться не захотел: его
тянуло туда, где не было конкурентов, где бы он • мог стать главным
авторитетом. Короче говоря, на Дальний Запад, в края пионеров.
В 1788 г. Джексон держал путь в поселок Нешвилл, центр Западного
округа, переданного штатом Южная Каролина в земельный фонд федерального
правительства. Нешвилл и Западный округ еще только осваивались посе¬
ленцами, устремлявшимися туда со всех концов США. Прибыв в Нэшвилл
и открыв собственную юридическую контору, Джексон первым делом принял
70 исков от местных торговцев и ростовщиков, заждавшихся возвращения
долгов от мелкой сошки. Уже через две недели энергичный юрист заставил
должников рассчитаться с кредиторами. После этого к Джексону потянулись
десятки деловых людей. Год спустя он был непререкаемым юридическим
авторитетом во всей округе, доказательством чему стало назначение его
генеральным прокурором Юго-западной территории. В течение года Эндрю
не только добился серьезного продвижения по службе, но и сумел сколотить
хороший капитал. С Джексоном расплачивались также лошадьми, зерном,
участками земли. Вскоре Джексон основал и собственное поместье, приобрел
173

около десятка черных рабов. Всего год понадобился ему, чтобы прочно встать
на ноги и войти в круг самых уважаемых людей Нешвилла. А жизнь его
только начиналась: Эндрю исполнилось всего 23 года.
На двадцать четвертом году Эндрю присмотрел и спутницу жизни. Ею
оказалась Рэйчел Робардс, которая, как вспоминала впоследствии одна из
жительниц Нешвилла, «не имела себе равных на всей Западной территории»
как наездница и рассказчица веселых историй, а кроме того, «пленяла мужчин
совершенными формами и полными алыми губами». Правда, 21-летняя Рэйчел
курила трубку, но в глазах Эндрю это не было недостатком, ибо на границе
женщина без трубки — скорее исключение, чем правило. Гораздо более важным
было то, что она обещала стать хорошей хозяйкой. Как Эндрю определил
это? Оказывается, у него была простая примета, которой он не раз делился
с друзьями: присмотрись, как хозяйствует мать твоей избранницы, и узнаешь
о способностях дочери. А мать Рэйчел была дамой весьма предприимчивой.
С самого начала Рэйчел стала Джексону хорошей женой, надежным другом
и помощницей. После того как он всерьез занялся политикой, именно на
нее легли главные тяготы по поддержанию и умножению семейного богатства.
Оно увеличивалось с каждым годом. Особенно много оказалось в руках
Джексонов земельной собственности. Так много, что в 1795 г. Джексон
отправился в столицу США Филадельфию, чтобы предложить на торги около
10 тыс. гектаров земли. На вырученные от продажи деньги он смог приобрести
новый дом, рабов, нанять надсмотрщика, которому было поручено непосред¬
ственное управление его плантацией. После этого у Эндрю освободились
руки для активной политической деятельности.
К середине 1790-х годов население Юго-западной территории достигло 76
тыс. человек, и она получила основание претендовать на права суверенного
штата, для чего согласно федеральному закону требовалось 60 тыс. жителей.
В 1795 г. в ходе плебисцита решение об образовании отдельного штата
одобрило большинство взрослого населения территории. Тогда же было принято
решение о созыве конституционного конвента, делегаты которого должны
были разработать основы управления новым штатом. Среди нескольких
десятков делегатов оказался и Эндрю Джексон.
Конвент собрался в начале 1796 г. и в течение трех недель утвердил
государственное устройство штата. Остро поспорили о названии штата. Не¬
которые предлагали дать ему имя одного из великих американских отцов-
основателей, Франклина или Вашингтона. Джексон оказался среди тех, кто
воспротивился наименованию штата в честь какого бы то ни было исторического
лица, пусть даже самого выдающегося. «Не будем подражать восточным
штатам, названным сплошь и рядом в честь великих английских монархов
и аристократов!» — убеждал он делегатов. Запад должен порвать с этой
традицией! Джексон примкнул к тем, кто хотел дать штату имя «Теннесси»:
так называлась пробегавшая по его территории горная река. Хоть это и
было индейское название, его достоинства — напевность, величавость и в то
же время простота — были очевидны. Это предложение и было одобрено.
Больше всего споров развернулось вокруг конституционных принципов. При
рассмотрении вопросов избирательного права Джексон решительно высказался
против какого-либо имущественного ценза. Эта точка зрения и взяла верх: к
выборам допускались все мужчины старше 21 года, проживавшие на территории
штата не менее полугода. Билль о правах особо подчеркивал, что вёя госу¬
дарственная власть заключена в народе. В духе демократических заветов
Американской революции было определено соотношение законодательной и
исполнительной властей: за законодателями закреплялось право назначения на
большинство постов, в том числе избрание верховного суда штата, одобрение
бюджета, санкционирование всех важных решений исполнительной власти. Гу¬
бернатор же лишался права законодательного вето. В целом конституция
Теннесси стала одной из самых демократических в США.
174

Незамедлительно состоялись выборы представителей Теннесси в конгресс
страны. И вновь Джексону сопутствовал политический успех: его избрали
членом палаты представителей. В декабре 1796 г. Эндрю во второй раз
оказался в Филадельфии — на этот раз уже не в качестве продавца земли,
а как представитель суверенного штата. На первое заседание конгресса он
явился в темном смокинге, черном галстуке и белой рубашке. Но все же
даже внешний лоск не смог скрыть в нем жителя фронтира («пограничного»
штата, за которым простирались неосвоенные земли, населенные индейцами).
Волосы его, писал Альберт Галлатин, один из лидеров республиканской
партии, были спутаны, галстук сбит набок, а походка явно выдавала вчерашнего
ковбоя. Так воспринял его член республиканской партии, к которой Джексон
примкнул без промедления. А что уж тогда говорить о партии американской
элиты, федералистах, открыто окидывавших презрительными взглядами про¬
столюдина из западной глубинки? Но и Джексон ответил «аристократам» от
федералистов решительным осуждением всех их принципов.
Политические привязанности Джексона проявились сразу же. Они были
прореспубликанскими, демократическими и весьма незамысловатыми. Эндрю
решительно осудил одобренный федералистами в 1796 г. договор Джея как
попиравший национальный суверенитет Соединенных Штатов и запродавший
их на корню монархической Англии. Но сколько-нибудь глубокое осмысление
договора было ему чуждо: вместо этого Джексон многозначительно и весьма
туманно рассуждал о его противоречии «Закону наций» и «учению Вателя
(первый философ-просветитель, упомянутый им)» 2. Одобривших договор се¬
наторов он назвал аристократическими «набобами», причем, излагая свои
мысли на бумаге, в слове «набобы» вместо буквы «а» употребил сразу две
буквы «е». Грамматические ошибки он делал не только в иностранных словах.
На первых порах главной мишенью критики со стороны Джексона оказался
президент страны Дж. Вашингтон. «Президент,— доказывал он в Переписке
с друзьями,— не доверяет республиканским принципам и проявляет мо¬
нархические замашки». Дух монархизма он усмотрел и в прощальном обращении
Вашингтона к нации, зачитанном в конгрессе в конце 1796 г. Когда же
большинство конгресса решило тут же составить ответный адрес уходившему
в отставку президенту, Джексон оказался среди тех дерзких одиночек, которые
решительно воспротивились этому. Поступок Джексона многим показался
опрометчивым и даже опасным для его будущей карьеры, ведь в глазах
общества всякий, кто не склонял головы перед Вашингтоном, был чуть ли
не предателем. И действительно, политические оппоненты в будущем не
однажды ставили Джексону в вину неуважение к отцу нации.
Впрочем, вскоре выяснилось, что молодой конгрессмен не испытывал
особого почтения не только к главе нации, но и к центральной власти в
целом. Это недоверие опиралось на серьезные идеологические основания,
ибо, как явствовало из политического кредо, изложенного начинающим кон¬
грессменом, он был ярым поборником суверенитета штатов: «По моему
твердому убеждению, суверенитет штатов вытекает и из конституционных
принципов, и из Закона наций, так что только одно грубое насилие способно
отменить его»3. Каждый раз, упоминая в своих письмах о Соединенных
Штатах, он начинал первое слово с маленькой буквы, заУо второе — с
заглавной. Но его порой откровенно пренебрежительные высказывания о
федеральном правительстве определялись и недовольством конкретными
политическими действиями последнего. Особое неудовольствие Джексона вы¬
2 The Papers of Andrew Jackson, v. I. Ed. by Smith S. B. et al. Knoxville, University of
Tennessee, 1980, p. 74.
3 Ibid., p. 116—117.
175

зывала слишком мягкая, как он полагал, политика центральных властей по
отношению к индейцам.
Индейский вопрос был самым насущным для жителей Теннесси. И в
отношении к краснокожим «братьям» разногласий не возникало: большинство
из обитателей фронтира, и стар, и млад, и богатые, и еще относительно
бедные, были убеждены, что у индейцев нет никакого основания занимать
столь обширные территории. Индейцев методично теснили на запад, отторгая
у них самые лучшие земли. Индейцы, однако, не подчинялись воле белых
пионеров и время от времени совершали на их поселения набеги, расправляясь
с обидчиками по собственным варварским законам. Белые поселенцы, испытав
оторопь при вдде скальпированных собратьев, затем приходили в .себя и
продолжали еще энергичнее теснить «дикарей» с их исконных земель.
Федеральное же правительство требовало от западных штатов использовать
в отношениях с индейцами и цивилизованные средства: вести переговоры,
поддерживать мир. А если не удавалось «раскурить трубку мира», тогда уж
можно было прибегнуть и к силе. Джексону такой подход казался крайне
мягкотелым. «Как можно надеяться на мир с дикарями! — возмущался он
после очередной инструкции американского правительства.— Пусть сначала
кто-нибудь ответит на вопрос: почему мы должны заключать с ними новый
договор, если они нарушили прежний? Почему мы пытаемся прийти к
соглашению с диким племенем, которое не придерживается ни договоров, ни
Закона наций?»4. Взывать к разуму индейцев, считал он, бесполезно, им
можно только навязывать свою волю. Единственный язык, который они
понимают, — это язык ружья и дубинки!
Джексон требовал от конгресса покрыть расходы экспедиции, организованной
властями Теннесси против племени чероки. И сумма-то для этого требовалась
пустячная — всего 23 тыс. долл.! Конгресс, однако, упорствовал и отклонял
домогательства свежеиспеченного законодателя. Но и Джексон проявил себя
упрямцем, запугивая конгрессменов все более кошмарными картинами «крас¬
нокожих варваров» с ножами и томагавками, занесенными над головами
беспомощных женщин и детей. Он склонил на свою сторону Мэдисона и
Галлатина, признанных лидеров республиканской партии. А заручившись их
поддержкой, сумел заставить конгресс оплатить расходы антииндейской экс¬
педиции. Джексон счел эту победу самой крупной своей удачей в конгрессе.
После этого он даже позволил себе передышку и весной 1797 г. отправился
в Теннесси, чтобы проведать Рэйчел. Задержался дома ненадолго, ибо как
раз в это время один из двух членов сената США от его родного штата
был смещен со своего поста за «недостойное поведение» и Джексона уговорили
дослужить срок за соотечественника.
Сенатор Джексон ни на йоту не отступил от своих прежних позиций.
Главной его заботой оставались отношения с индейскими племенами. К
величайшему огорчению Джексона, новый президент страны Джон Адамс
(1797—1801), как и его предшественник Вашингтон, проявлял в этом вопросе,
на его взгляд, чрезмерную мягкость, и Эндрю бомбардировал главу исполнитель¬
ной власти записками и меморандумами, доказывавшими, что федеральное
правительство должно раскошелиться для защиты своих сограждан. И вновь
ему сопутствовал успех: вскоре федеральное правительство изменило условия
соглашений с индейцами в пользу белых поселенцев. Правда, и этих уступок
ему показалось недостаточно, и он продолжал выражать недовольство Адамсом.
Не устраивала Джексона и внешняя политика правительства: Адамс явно
держал курс на обострение отношений с Францией и выказывал симпатии
монархической Англии. Джексон же отдал свое сердце молодому французскому
консулу Наполеону Бонапарту, в котором увидел защитника «Закона наций»
4 Ibid., р. 40
176

и прав человека. Даже проводившаяся Бонапартом завоевательная внешняя
политика казалась ему справедливой и оправданной. «Высадись Бонапарт в
Великобритании,— восклицал Джексон,— и миллионам угнетенных людей будут
возвращены права человека, а английская монархия наконец-то будет заменена
республикой» 5.
Адамса, как когда-то и Вашингтона, Джексон считал поборником интересов
аристократии и «набобов». Вообще Адамс, по его мнению, сверх всякой меры
подражал английским традициям, откровенно насаждая патронаж и коррупцию.
«Если ты не разделяешь взглядов президента,— возмущался защитник де¬
мократии из глубинки,— у тебя нет никаких шансов получить место в
правительстве». По иронии судьбы, много позже, став президентом, Джексон
сам первым делом сколотил «правительство друзей». И ’именно он, а не
Адамс, вошел в американскую политическую историю как создатель принципа
«дележа политической добычи» между сторонниками победившей партии.
В должности сенатора Джексон прослужил менее полу года. Весной 1798 г.,
получив тревожное сообщение из Теннесси об аресте за долги его делового
партнера Дэвида Аллисона, Эндрю вышел в отставку и вернулся в Нэшвилл.
На какое-то время бизнес поглотил его полностью. Его предпринимательский
талант не уступал политическим способностям. Эндрю быстро вступил в
новый деловой альянс с Томасом Уотсоном и Джоном Хатчинсоном. Совместно
они весьма быстро наладили предприятие по очистке хлопка и винокурню.
Джексон, установивший также неплохие деловые связи в Филадельфии, стал
регулярно заказывать оттуда большие партии кофе, рома, соли, пороха,
одежды, которые затем продавал, оптом и в розницу, в Теннесси. Покупатели
расплачивались с ним деньгами, а также пшеницей, табаком, мехами и
хлопком. Эти товары он переправлял уже на рынок в Новый Орлеан, что
приносило самые большие доходы.
В качестве платы за свою продукцию Джексон брал выгодные товары и
звонкую монету, а вот к бумажным деньгам испытывал острое недоверие.
Инфляция, ставшая прочной спутницей американской экономики, обесценивала
именно бумажные деньги, и их накопление не сулило никакой выгоды. Уже
тогда Джексон критически относился к банкам, которые занимались эмиссией
бумажных денег и рассматривались им как главные орудия инфляции. Эндрю
исповедовал принципы честного бизнеса и честной коммерции, не любил
подолгу торговаться и представлял покупателю лаконичное требование: «Или
вы берете мой товар, или оставляете меня в покое».
Неплохо шли дела и на плантации Джексона, которая почти полностью
была отдана на попечение Рэйчел. С увеличением размеров плантации
увеличилось и количество обрабатывавших ее негров-рабов. В 1794 г. у
Джексонов было 10 рабов, в 1798 г.— 15, в 1820-м — 44, к концу 1820-х,
т. е. к моменту избрания Джексона президентом США, в его поместье,
носившем претенциозное название «Эрмитаж», работали уже 95 рабов. К
концу же жизни у Джексона было уже 150 черных невольников, и он
относился к верхнему классу плантаторов Запада.
От своих надсмотрщиков Джексон, если судить по оставшимся от него
письменным свидетельствам, требовал гуманного отношения к рабам. Заключая
договор с одним из них, Джексон вменял ему в обязанность «кормить и
одевать негров надлежащим образом и заставлять их работать в меру сил».
Но Джексон мог быть и суров в отношениях с рабами. Когда однажды
Рэйчел пожаловалась на служанку, обманувшую ее, Джексон приказал наказать
рабыню плетью. Он был безжалостен и к беглым рабам: в случае поимки
их заковывали в цепи, а со временем продавали. В целом Джексон стремился
поддерживать распространенный в плантаторской среде образ справедливого,
5 Davis В. Old Hickory. A Life of Andrew Jackson. New York, 1977, p. 31.
177

но строгого патриарха, должным образом заботящегося о своих слугах, но
требующего взамен неукоснительного послушания и добросовестной работы.
Энергичный предприниматель и плантатор, Джексон умудрялся совмещать
эти заботы с политическим служением штату Теннесси. В 1798 г. его избрали
членом верховного суда штата с окладом в 600 долл, в год — всего на 150
долл, меньше, чем получал губернатор. В задачу Джексона входили поездки
в различные города Теннесси для рассмотрения дел, отнесенных к компетенции
верховного суда штата. Как правило, он быстро вникал в суть вопросов,
ухитрялся в течение дня рассмотреть до 50 дел. По воспоминаниям очевидцев,
принимая решения, он не утруждал себя поиском прецедентов, что было
общепринято в судебной практике, а больше полагался на здравый смысл и
укоренившиеся на фронтире представления о справедливости^ Стиль судьи
Джексона немало импонировал его согражданам, упрочив его влияние среди
избирателей.
ВОЕННАЯ СЛАВА
В 1802 г. легислатура (законодательное собрание) Теннесси избрала Джек¬
сона генерал-майором милиции, фактически главнокомандующим войсками
штата. В жизни Эндрю начался новый период — он без колебаний сделал
ставку на военную карьеру, предпочтя ее бизнесу и юридической практике.
Интуиция не подвела 35-летнего Джексона: Соединенные Штаты всерьез и
надолго вовлекались тогда в борьбу с Англией, Испанией и индейцами за
территориальное расширение и честолюбцам с военными способностями откры¬
валось широкое поле для приложения сил.
Джексон не скрывал удовлетворения внешнеполитической линией рес¬
публиканской партии, пришедшей к власти в 1801 г.: она была нацелена на
экспансию на западе и юге. А об этом грезило во сне и наяву большинство
жителей границы. Самым замечательным достижением федерального правитель¬
ства он счел покупку у Франции в 1803 г. Луизианы: в поздравительном
письме президенту Джефферсону Джексон объявил этот акт «звездным часом»
администрации, которым «наслаждается все Западное полушарие». Над Новым
Орлеаном еще развевался флаг метрополии, а Джексон уже объявил о своем
желании стать губернатором Луизианы. Не скрывал он и своих намерений
в случае занятия губернаторского поста: дальнейшее вытеснение испанцев
из Северной Америки и присоединение. к США испанских владений: Флориды
и части Мексики.
Главным соперником Джексона в борьбе за губернаторское кресло в
Луизиане оказался У. Клэборн, который располагал в сравнении с ним тем
очевидным преимуществом, что был земляком Джефферсона. Впрочем, Джексон
не терял надежды на получение губернаторского поста и даже, забросив все
дела в Теннесси, отправился в Вашингтон, чтобы самолично похлопотать о
должности. Но Клэборн опередил его: когда Джексон добрался до столицы,
должность уже была отдана ему. Джексону же дали понять, что у него и
не было особых шансов на успех: президент недолюбливал не в меру
экспансивного, обладавшего, по его мнению, бонапартистскими замашками
молодого генерала из Теннесси.
Кто знает, может быть, это мнение президента и подтолкнуло Джексона
к политическому альянсу с вице-президентом А. Бэрром, который хоть и
состоял в одной партии с Джефферсоном, но все более вовлекался в противо¬
борство с главой администрации.
Стремясь вытеснить испанцев из Флориды и расширить территорию США
на западе, Бэрр в то же время все более склонялся к сепаратизму, намереваясь
создать на западных землях и завоеванной части испанских колоний не¬
зависимое государственное объединение. Действия Бэрра были расценены
президентом Джефферсоном как «заговор».
178

В течение 1805 и 1806 гг. Джексон поддерживал контакты с Бэрром, не
догадываясь, что тот не просто хотел завоевать для США новые территории,
но и намеревался расколоть американское государство. Тайные замыслы
Бэрра приоткрылись для него только в конце 1806 г., а 1 января 1807 г.
Джексон получил от самого Джефферсона приказ о приведении милиции
штата в боевую готовность с целью «подавления заговора против Соединенных
Штатов». Оправившись от шока, Джексон тут же послал часть милицейских
отрядов Теннесси для поимки заговорщиков. Джефферсон был вполне удов¬
летворен поведением Джексона, заявив публично, что не сомневался в
патриотизме генерала из Теннесси. Но сам Джексон не слишком-то верил
в глубину патриотических чувств президента. Это недоверие еще больше
усилилось во время суда над Бэрром. Вершивший его председатель Верховного
суда США Джон Маршалл искусно доказал противоречивость и недостаточность
правительственных улик против Бэрра.
Еще больше Джексон настроился против президента США после инцидента
с американским судном «Чесапик», грубо атакованным англичанами. Джеф¬
ферсон, по его убеждению, повел себя трусливо, отказавшись созвать чрез¬
вычайную сессию конгресса и начать военные приготовления против Англии.
После этого Джексон решительно отошел от сторонников Джефферсона и
на президентских выборах 1808 г. заявил о своей оппозиции Джеймсу
Мэдисону, в котором видел такого же беспринципного миротворца, как и в
Джефферсоне. При этом он не порвал с республиканской партией, а примкнул
к ее самому воинственному крылу. Джексон не сомневался в неизбежности
войны с Англией, более того, он хотел этой войны и готовился к ней. Он
выписал к себе в усадьбу десятки книг по военному искусству и основательно
занялся теоретической подготовкой к скорым испытаниям. Цель будущей
войны была для него очевидна: изгнать с североамериканского континента
всех иноземцев, присоединить к Соединенным Штатам территории, которые
не смог завоевать Бэрр.
В 1808 г. президентом США был избран Мэдисон (1809—1817 гг.). Все
воспринимали его как преемника внешней политики Джефферсона, тем более
что эта политика творилась самим Мэдисоном, бывшим в течение восьми
лет государственным секретарем США. Но логика событий вынудила Мэдисо¬
на-президента очень скоро встать на тропу войны с Великобританией.
Тогда многие в США были охвачены экспансионистскими настроениями.
На протяжении всей своей истории США периодически «созревали» для
поглощения очередной новой территории. У экспансионистов 1812 г. на уме
и на языке были две такие территории: Флорида и Канада. С 1810 г. в
конгрессе США возникла фракция «военных республиканцев», или «военных
ястребов», которую возглавили Г. Клей из Кентукки и Д. Кэлхун из Южной
Каролины. Их единство символизировало сделку между западными и южными
штатами, которые нацелились: первые — на захват Канады, а вторые —
Флориды.
Флорида продолжала принадлежать Испании, но фактически экс¬
пансионистским планам американцев на юге противостояло не это предельно
ослабленное наполеоновским вторжением государство, а его могущественная
союзница Англия. Не только на юге, но также на западе и севере путь к
экспансии лежал через войну с Англией. Для продвижения на запад американ¬
цам нужно было оттеснять, а то и истреблять индейские племена. Один из
вождей индейцев, Текумче, сумел, однако, благодаря поддержке английской
Канады, объединить разрозненные племена и успешно противостоять натиску
американских поселенцев. Американцы сделали для себя вывод, что для
захвата индейских территорий необходимо предварительно выбить англичан
из Канады. В 1811—1812 гг. лидеры экспансионистов в конгрессе в один
голос требовали от Мэдисона объявить войну Англии. Среди тех, кто горячо
поддерживал идею дойны, в Теннесси наибольшим влиянием, конечно, поль¬
179

зовался Джексон. В марте 1812 г. он призвал всех истинных патриотов к
войне против «вечных врагов американского процветания», потребовав «захвата
всех английских владений на континенте Северной Америки» 6.
Постепенно к объявлению войны с Англией склонялся и Мэдисон. Мэдисон
всегда поддерживал экспансию, поскольку она отвечала интересам плантаторов,
способствовала устремлениям широких слоев американского населения и,
кроме того, была надежным противоядием от опасного в его глазах антагонизма
между имущими и неимущими. В 1810 г., как только представился подходящий
случай, Мэдисон проявил ^инициативу и убедил кабинет в необходимости
аннексии Западной Флориды. В секретном послании конгрессу он указывал,
что США не могут ждать, пока Испания передаст Флориду Англии, что
нужно действовать без промедления и что конгресс поступит мудро, если
наделит исполнительную власть правом аннексии «части или нескольких
частей названной территории». Выступления Мэдисона становились все более
воинственными, и, наконец, в 1812 г., сомкнувшись с «ястребами», он объявил
войну Англии.
Начало военных действий для США ознаменовалось провалом экспедиции
в Канаду. Дела их чуть поправились в 1813 г., но уже в следующем году,
когда после поражения Наполеона в Европе Англия высвободила дополнитель¬
ные силы для ведения войны в Новом Свете, американцы вновь перешли к
обороне. Два с лишним года войны вернули американо-английские отношения
к начальному состоянию. Мэдисон, как, впрочем, все его окружение, не
снискал в ней лавров. Но одного героя Соединенные Штаты все же получили.
Им оказался Эндрю Джексон, единственный из американских генералов,
одерживавший тогда одну победу за другой. А к концу войны он вообще
стал самой популярной личностью в стране.
В первый год войны имя Джексона в окружении Мэдисона даже не
упоминалось. И только в начале 1813 г. ему позволили сформировать два
регулярных полка. Генералу Джексону поручалось действовать на юго-западе.
А в качестве его главного военного противника были определены союзники
Англии — индейские племена.
С начала войны вождь индейцев Текумче, получивший от англичан звание
генерала, провозгласил создание индейской конфедерации от Великих Озер
на севере до Мексиканского залива на юге. Наибольшего влияния Текумче
добился среди племен криков, занимавших 50 млн. акров земли в плодородных
долинах Миссисипи. Земли эти были вожделенной мечтой всех белых. Кровавые
стычки между ними и индейцами разгорелись здесь с самого начала войны.
Очень скоро крики вняли доводу Текумче: «Или белые истребят нас, или
мы истребим их». Война на истребление белых была начата индейцами в
августе 1813 г. с уничтожения форта Мимс. Ворвавшись в форт, крики в
течение дня уничтожили всех его обитателей — около 120 солдат, более 100
женщин и детей. Расправлялись жестоко: женщин скальпировали, мужчин
вздымали на пики, детям разбивали головы о мостовую. Жилища сжигали
дотла. К концу дня на месте форта дымилось пепелище с сотнями трупов.
Отмщение крикам стало первой боевой операцией для Джексона. Он
решил поразить индейцев в самое сердце — стереть с лица земли их столицу
Талучаче. До Талучаче полки Джексона добирались почти месяц. Пробивались
через чащи, штурмовали реки, совершали маневры, избегая мелких стычек
с индейцами. Наконец, ободранные, голодные, исполненные ненависти к
индейцам, они добрались до цели. Накануне штурма Джексон обратился к
своим солдатам: «Мы должны преподать дикарям жестокий урок. Кровь
6 Correspondence of Andrew Jackson, v. 1—7. Ed. J. S. Basset, J. F. Jameson. Washington,
1924—1935; v. 1, p. 220—222.
180

женщин и детей, пролитая в форте Мимс, не оставляет места для жалости.
Пожар, зажженный дикарями, должен испепелить их самих» 7.
Утром 3 ноября 1813 г. тысячный отряд Джексона начал штурм Телучаче,
охранявшегося двумястами индейскими воинами. Очень скоро сражение прев¬
ратилось в резню. «Мы убивали их, как собак»,— напишет в мемуарах Дэвид
Крокет, ставший среди жителей Запада живой легендой. К концу дня все
было кончено. Юный лейтенант Ричард Кейт Колл, обошедший Талу чаче,
содрогнулся от ужаса: «В каждой хижине было от восьми до девяти трупов —
мужчины, женщины, дети. Многие жилища были сожжены, собаки, только и
оставшиеся в живых, выли над трупами хозяев». Полковник Коффи, непос¬
редственно руководивший операцией, доложил Джексону об ее итоге: «У
американцев пять человек убитых и сорок один раненый, у индейцев убиты
все двести мужчин, взяты в плен только женщины и дети»8. Среди 84
пленных женщин и детей Джексон приметил трехлетнего малыша, у которого
убили и отца, и мать. Сердце генерала сжалось: он приказал взять малыша
с собой, а по возвращении в Нэшвилл отправил его в свою усадьбу на
попечение Рэйчел.
Уничтожение Талучаче было только началом индейских походов Джексона.
Цель свою он видел в ликвидации всей «крикской нации» и установлении
безраздельного господства белых на юго-западе. Ярд за ярдом генерал изгонял
индейцев с юго-западных территорий, а решающий удар нанес им в марте
1814 г. в Бленде. Этот индейский городок, окруженный со всех сторон водой,
был подвергнут методичному обстрелу артиллерии. Чтобы индейцы не смогли
спастись, все их лодки были предварительно уничтожены лазутчиками Джек¬
сона. После нескольких часов артобстрела американские солдаты ворвались
в город, поджигая по пути все сохранившееся дома и не щадя никого из
попадавшихся им индейцев. К утру стали подсчитывать трупы краснокожих.
Чтобы избежать повторного подсчета, каждому убитому отрезали кончик
носа. Всего убитых оказалось около 900. Среди пленных, как всегда, были
только женщины и дети. Потери Джексона составили около 50 человек.
После этого сражения крикские племена фактически прекратили свое
существование. Теперь «железный генерал», как прозвали Джексона индейцы,
мог спокойно продиктовать их оставшимся в живых вождям условия мира.
Всего у индейцев было отторгнуто 23 млн. акров, составлявших три пятых
Алабамы и одну пятую Джорджии. Отнятых земель — это была самая крупная
экспроприация индейских территорий — сполна хватило, чтобы покрыть все
военные расходы Соединенных Штатов. Благодарный конгресс США тут же
присвоил Джексону высший генеральский ранг и назначил его командующим
седьмым военным округом, включавшим все юго-западные штаты. Ему было
определено и федеральное жалованье, составившее вместе с положенными
расходами на слуг и транспорт 6,5 тыс. долл, в год.
Некоторые злые языки утверждали, что полководческие заслуги Джексона
были конгрессом явно преувеличены — ведь он не одержал еще ни одной
победы над регулярной армией. Но такими победами не мог похвастать ни
один из американских генералов, и в сравнении с ними Джексон, уничтоживший
индейских союзников Англии и увеличивший территорию Соединенных Штатов,
выглядел героем. Его и воспринимали тогда как героя. И не только руководители
страны, но и простые американцы: когда после заключения мира с индейцами
он возвращался для краткого отдыха в Нэшвилл, его повсеместно привет¬
ствовали толпы народа. Вот он, человек, освободивший их раз и навсегда
от угрозы со стороны дикарей! Особенно горячим был прием в Нэшвилле:
7 Davis В. Op. cit., р. 79.
8 Ibid., р. 80.
181

в честь Джексона устраивались банкеты и попойки, а легислатура при
огромном стечении народа вручила ему Меч Героя.
Передышка оказалась для Джексона недолгой. В последние месяцы 1814 г.
Англия высадила три мощных десанта — в центре, на севере и на юге США.
1 декабря Джексон принял командование обороной Нового Орлеана, куда в
обход оборонных сооружений, возведенных американцами, двигался южный
английский десант во главе с генералом Пакенхэмом. Джексон, разгадав
маневр англичан, смог произвести в ночь с 23 на 24 декабря мощный набег,
обескураживший противника и приостановивший его продвижение на несколько
дней. За это время Джексон сумел возвести прочные укрепления прямо на
пути англичан и 1 января встретил Пакенхэма близ Нового Орлеана мощным
артиллерийским огнем. Англичане отступили, но, дождавшись подкрепления,
атаковали американцев превосходящими по численности силами. Меткие
стрелки, специально отобранные на этот случай Джексоном, блестяще отразили
две атаки противника, сразив за полчаса более 2 тыс. англичан; среди
погибших был сам Пакенхэм и еще два генерала. Джексон же потерял всего
восемь человек. После этого англичане так и не смогли прийти в себя и с
позором покинули Луизиану.
Победа, одержанная Джексоном не над индейцами, как это было прежде,
а над отборными регулярными войсками англичан, вмиг сделала его фигурой
№ 1 в Америке. Да и момент, когда была одержана победа, оказался очень
подходящим: она совпала по времени с подписанием мирного договора с
англичанами и создала у многих впечатление, что война закончилась не
ничьей, как это было на самом деле, а пусть и с небольшим, но все же
перевесом для американцев.
Конгресс США, получив сообщение из Нового Орлеана, прервал все свои
дела и занялся сочинением пространной резолюции, восхвалявшей заслуги
Джексона. В конце ее президенту США настоятельно рекомендовалось выбить
в честь Джексона памятную золотую медаль. Схожие резолюции приняли и
легислатуры штатов. На этот раз был благодарен ему и президент Мэдисон:
ведь успех Джексона не только создавал впечатление об удачном окончании
войны, но и реабилитировал республиканскую партию накануне
приближавшихся президентских выборов. Восторгался и народ, распевавший
во всех углах страны гимн «бессмертному Джексону».
Джексон между тем полностью вошел в роль хозяина Нового Орлеана.
Хотя война уже закончилась и повсеместно стало известно о заключении
мирного договора с Англией в Генте в декабре 1814 г., Джексон не проявил
ни малейшего желания отменять в городе чрезвычайное положение. Начались
его беспрерывные стычки с гражданскими властями. Джексон запретил гу¬
бернатору и легислатуре принимать какие-либо решения вопреки его воле.
Возмущенные отцы города теперь уже проклинали Джексона и демонстративно
исключили из благодарственной резолюции в адрес защитников города имя
главнокомандующего. Затем стали роптать и местные призывники, потребо¬
вавшие освободить их от дальнейшего отбывания воинской повинности,
поскольку никакой угрозы вражеского вторжения не существовало. Джексон
в ответ приказал выслать их за пределы города.
В схватку с главнокомандующим после этого вступил местный журналист
Лаувалье, публично обвинивший Джексона в нарушении основных принципов
конституции и Билля о правах. Джексон отправил журналиста за решетку.
За Лаувалье вступился федеральный окружной судья, но главнокомандующий
упек в тюрьму и его. Тогда на защиту законности встал уже окружной
прокурор, но его постигла участь журналиста и судьи. В городе стали
говорить об утверждении правления «военного тирана».
Джексон освободил заключенных и передал власть губернатору и легисла¬
туре только 13 марта 1815 г., когда ему вручили официальное подтверждение
о заключении мирного договора с Англией. Но федеральный судья и прокурор
182

не простили ему унижения и незамедлительно выдвинули против главноко¬
мандующего обвинение, ставшее известным как «Соединенные Штаты против
Джексона». Превысившему свои полномочия герою пришлось предстать перед
судом, где он изложил собственное понимание законности: «Наши бесценные
права, которыми мы наслаждаемся благодаря нашей благословенной
конституции и которые никто не может нарушить в обычные времена, могут
быть в целях безопасности ограничены в чрезвычайные периоды... Частная
собственность, например, священна в любом хорошем государстве, особенно
в нашем, но должно ли уважение к ней помешать войскам вытоптать в
случае необходимости хлебное поле или сжечь дом, укрывающий врага?
Можно привести тысячи других случаев, в которых целесообразность оказы¬
вается выше закона» 9. Суд, однако, остался верен закону, а не целесообразности,
и приговорил главнокомандующего к штрафу в 1 тыс. долл. Генерал, оскор¬
бленный в своих, как он полагал, самых благородных чувствах, выложил
штраф и отправился залечивать моральную травму в Нэшвилл.
Моральное состояние Джексона улучшилось очень быстро: по пути в
Нэшвилл его повсюду чествовали как национального героя, нового Вашингтона.
В Нэшвилле его объявили спасителем нации и предложили выдвинуть кандида¬
том в президенты США на предстоящих выборах. Но к этой борьбе Джексон
еще не был готов.
Сразу после новых президентских выборов 1816 г. он спешил в Белый
дом, чтобы наладить связи с новой администрацией. Все знаменитости, с
которыми он в этот раз имел встречи, в том числе только что избранный
президентом страны Джеймс Монро (1817—1825), отнеслись к нему весьма
радушно. Монро предложил ему пост военного министра, но Джексон отказался,
предпочтя должность главнокомандующего Юго-западной территории, основной
обязанностью которого было продвигать американские границы как можно
дальше на юг и запад. Главнокомандующему были обеспечены самые бла¬
гоприятные условия для исполнения обязанностей: президент разрешил ему
разместить штаб округа в семейной усадьбе и прямо оттуда руководить
всеми операциями. После этого число домочадцев в Эрмитаже резко
увеличилось, что, однако, не подорвало благополучия усадьбы.
Джексон и его штаб редко задерживались в усадьбе подолгу. Главноко¬
мандующий методично продолжал дело, начатое им во время англо-американ¬
ской войны: отбрасывал от границ индейские племена. Вслед за криками он
принялся вытеснять чероков и семинолов. Как и прежде, Джексон использовал
в отношении «дикарей» принцип «разделяй и властвуй», приближая к себе
индейских вождей, готовых «раскурить трубку мира», и расправляясь с
непокорными. Но лояльные вожди вскоре убедились, что их послушание
отнюдь не гарантирует сохранения обжитых территорий. Джексон и им
предлагал «ужаться», поскольку, доказывал он, столь неравномерное распре¬
деление земель между краснокожими и белыми противоречит справедливости.
Переговоры Джексона с индейцами основывались на предельно простом
принципе: «Не спрашивать их ни о чем. Просто говорить, что им нужно
делать».
В 1818 г. Джексон решился на захват Восточной Флориды. Переговоры
о ее уступке США Испанией, по его убеждению, сверх всякой меры затянулись,
а без занятия Флориды, служившей убежищем для мятежных индейцев,
безопасность южных границ не могла быть обеспечена. Получив от президента
Монро двусмысленный ответ в связи с этим намерением, Джексон расценил
его как президентское благословение и с несколькими сотнями ветеранов
англо-американской войны двинулся во Флориду. Вся операция по захвату
9 Remini R. V. Andrew Jackson and the Course of American Empire. 1767—1821. New York,
1977, p. 313.
183

испанских территорий отняла у него не более двух месяцев, была осуществлена
малой кровью, но вызвала страшный шум в Вашингтоне.
Решительный протест против действий Джексона выразил испанский посол,
затем за дело взялась оппозиция: республиканская администрация обвинялась
в превышении конституционных полномочий. Сам президент Монро в письме
к Джексону заявил, что поручал генералу загнать индейцев во Флориду, но
не захватывать последнюю. Джексон отреагировал на письмо президента
спокойно и твердо: ему поручалось предпринять «все необходимые меры»
для снятия индейской угрозы, а захват Флориды был самой эффективной
среди этих мер 10 11. Логика Джексона в конце концов и взяла верх: именно
ее поддержало общественное мнение. Так что в ноябре государственный
секретарь Джон Куинси Адамс послал гонца в Мадрид с инструкцией-ультима¬
тумом, где утверждалось, что захват Флориды был вынужденной мерой
самообороны и Испания должна смириться с потерей.
Монро, уловивший, на чьей стороне симпатии населения, предложил
Джексону пост губернатора Флориды. В этой должности генерал пробыл
недолго, но и за те несколько недель, в течение которых он управлял новой
американской территорией, сумел оставить о себе память. В этот раз он
обнаружил приверженность демократическим политическим принципам: когда
встал вопрос об избирательном праве во Флориде, Джексон заявил, что здесь
не должно быть «никаких различий между богатыми и бедными, знатными
и простолюдинами» п, и отверг имущественный ценз. Но приверженность
политической демократии для белых сограждан вполне уживалась с намерением
загнать всех индейцев, проживавших во Флориде, в резервации. Политические
принципы Джексона, как выяснилось, находились в согласии с волей нации:
губернаторская деятельность генерала еще больше упрочила его популярность
в Америке.
ГЛАС НАРОДА
Англо-американская война 1812—1814 гг. не случайно приравнивается
многими историками ко второй войне США за независимость. Внешне ее
итоги отнюдь не были впечатляющими, но в действительности война очень
серьезно повлияла на весь ход американской истории, на политику,
территориальную экспансию, экономику, национальное самосознание. После
войны Америка стала во многом другой страной. Это обновление отразилось
на судьбах всех американцев.
В политической жизни одним из главных следствий войны был распад
двухпартийной системы федералисты — республиканцы и утверждение моно¬
полии республиканской партии. Крах партии федералистов был предопределен
ее открыто проанглийской позицией. Торгово-финансовые круги северо-вос¬
точных штатов, руководствуясь собственной экономической выгодой, с самого
начала не поддерживали планы войны против Англии, их главного торгового
партнера.
На исходе войны федералисты уже доказывали жителям северо-восточных
штатов, что их благополучие требует выхода из Союза и создания собственной
конфедерации. Орудием осуществления своих замыслов они попытались сделать
конвент штатов Новой Англии, созванный в 1814 г. в Хартфорде, штат
Коннектикут. Сепаратистам не удалось, правда, добиться успеха на конвенте:
большинство его членов предъявили серьезные требования к правительству,
но надеялись осуществить их в рамках Союза.
Угроза распада Союза была ликвидирована, и республиканцы с облегчением
10 Davis В. Op. cit., s. 168.
11 Remini R. V. Andrew Jackson and the Course of American Empire, p. 420.
184

перевели дух. А внушительная победа Эндрю Джексона у Нового Орлеана
в конце войны и заключение Гентского мира способствовали росту доверия
к республиканской партии со стороны широких масс избирателей. Рес¬
публиканская пропаганда, умело обыграв тот факт, что последнее сражение
войны было выиграно американцами, раструбила о ее победоносном исходе
для США. Воспользовавшись благоприятным поворотом событий, республикан¬
цы припомнили федералистам в деталях все их проанглийские и антиправитель¬
ственные акции. Престиж федералистов среди избирателей начал быстро
падать, и партия Гамильтона вскоре вообще сошла с исторической сцены.
Вместе с этим исчерпала себя и первая двухпартийная система США.
Республиканцы сумели утвердить свою политическую монополию при
помощи разнообразных политических маневров. Они смогли, например, внушить
американцам, что сами могут воплощать в жизнь здравые требования феде¬
ралистов, а посему наличие соперничающей партии излишне. Финансовые
затруднения республиканской администрации во время войны заставили ее
добиваться учреждения второго Национального банка (срок первого, созданного
еще по настоянию Гамильтона, истек в 1811 г.). Новый банк был основан
в конце президентства Мэдисона. Мэдисон же в своих посланиях конгрессу
настаивал на необходимости поощрения мануфактур и указывал, что при
рассмотрении вопроса о тарифах следует принимать во внимание интересы
национальной промышленности. Страна, доказывал он в обращениях к кон¬
грессу, крайне заинтересована в строительстве дорог и каналов, университетов
и академий. А это требует усиления власти федерального правительства.
Монро, сменивший в 1817 г. Мэдисона на посту президента, еще больше
упрочил новый курс республиканской партии. Он решительно утверждал
протекционизм, расширял активность федерального правительства и его рас¬
ходы, поощрял финансистов, земельных спекулянтов, предпринимателей. Он
также использовал идеи экспансии, которые призваны были привлечь на его
сторону всех американцев без исключения. А разве нашелся хотя бы один
человек, способный возразить против провозглашенного в его внешнеполитиче¬
ской доктрине принципа «Америка для американцев»? Монро был убежден,
что является истинно общенациональным президентом, а республиканцы —
общенациональной партией и что почва для соперничества, а следовательно
и существования разных партий, была устранена раз и навсегда. И действитель¬
но, современники все чаще и чаще стали называть республиканскую партию
партией «национальных республиканцев», т. е. выражающих интересы нации
в целом, а правление Монро — «эрой доброго согласия».
Но на поверку согласие это оказалось весьма призрачным. Да, говорили
оппоненты Монро из рядов его собственной партии, различия между рес¬
публиканцами и федералистами устранены, но какой ценой? Не ценой ли
чрезмерных уступок федералистским принципам? Не становились ли рес¬
публиканцы и правительство во все большей мере проводниками интересов
финансистов, промышленников и земельных спекулянтов и не пренебрегали
ли они все более интересами простых людей? Недовольные политикой Монро
полагали также, что он сверх меры укрепил привилегированное положение
Национального банка: его монополия на эмиссию денег в стране порождала
недовольство с разных сторон. Рабочие полагали, что денег в обращении
слишком много и что это ведет к инфляции и росту цен, а фермеры были
уверены, что выпуск денег искусственно сдерживается, порождая их нехватку
у покупателей, высокий кредитный процент и другие несчастья. Причину
утверждения монополии Национального банка его противники видели в
срастании администрации с финансистами. Следствием этого порочного альянса
считали коррупцию, продажность чиновничьего аппарата, раздачу государст¬
венных постов друзьям администрации и ставленникам денежного мешка.
Оппозиция политике Монро внутри его собственной партии стала нарастать,
185

разделение республиканцев на фракции и их соперничество постепенно
заступили на место прежнего противоборства республиканцев и федералистов.
Разнообразные конфликты вызревали в Америке и вследствие подстегнутого
войной промышленного переворота. За годы войны в десять раз возросло
количество текстильных предприятий, резко увеличилась выплавка металлов,
строительство судов. Одновременно в десятки раз возросло количество рабо¬
тающих по найму. Но с приходом промышленного капитализма пришли и
недостатки, свойственные его первоначальной, «дикой» стадии. Грубая экс¬
плуатация наемных тружеников, включая женщин и детей, безработица и,
как следствие, голодные бунты, луддистское «сведение счетов» с машинами,
бродяжничество,— все эти «родимые пятна» юного капитализма, известные
уже несколько десятилетий в Англии, распространились и в Америке. В
1819 г. страна узнала еще об одном следствии бурного промышленного
развития — кризисе перепроизводства, больно ударившем по простому люду.
А когда народ в отчаянии обратил взоры к своим избранникам в Белом
доме и Капитолии, то натолкнулся на полное равнодушие.
Американская финансово-промышленная элита, тесно связывавшая себя с
национальными республиканцами, менее всего следовала джефферсоновским
принципам. Напротив, из ее уст зазвучали тирады, воспринимавшиеся как
цитаты из федералистской классики. Когда малоимущие и неимущие американ¬
цы стали в 1820-е годы добиваться для себя избирательных прав, лидеры
элиты выдвинули против них аргументы, которые были отточены феде¬
ралистами еще на конституционном конвенте 1787 г. Видный политический
деятель США Дэниэл Уэбстер, выступая в 1820 г. перед участниками конвента
в Массачусетсе, объявил, что «власть естественным и закономерным образом
вытекает из собственности» и что предварительным условием получения
избирательного права является приобщение к классу собственников. В сле¬
дующем году в ходе уже конституционного конвента в Нью-Йорке судья
Чэнселлер Кент изрек: «Представление о том, что люди, работающие на
строительстве дорог или привлекающиеся в милицию штата, наделены равным
правом на формирование правительства, абсолютно неразумно и не имеет
под собой законных оснований». А Бенджамин Лей на конвенте в Виргинии
в 1829 г. доказывал, что отделение власти от собственности есть не что
иное, как зловредная утопия, и если это произойдет, то со стороны власти
будут предприниматься попытки узурпировать собственность, а со стороны
собственности — закупить власть. И в том, и другом случаях справедливое
правление неосуществимо 12. Исчезновение федералистской партии, как видно,
не искоренило ее духа: он возрождался под новой партийной вывеской,
которая вроде бы должна была служить демократии.
Неимущие и малоимущие американцы, не желавшие мириться с участью
граждан второго сорта, изыскивали разнообразные способы улучшить свое
положение. Как и прежде, большинство из них устремляли свои взоры на
обширные земли Запада. Заселение земель, отнятых у индейцев и испанцев,
было тогда как никогда активным: новые штаты — Индиана, Миссисипи,
Иллинойс, Алабама, Мэн, Миссури — возникали, как грибы после дождя.
Население западных штатов только в 1820-е годы увеличилось почти вдвое!
Большинство поселенцев были людьми бедными или небольшого достатка,
настроенными очень демократично, что находило воплощение и в политическом
устройстве новых штатов. Их конституции вводили всеобщее избирательное
право для мужчин, устанавливали простое и дешевое государственное уп¬
равление. Пример Запада заражал и приатлантические штаты, где под
напором демократии в конце концов пали имущественные цензы.
Неимущие и малоимущие посягали не только на политические, но и на
12 Schlesinger А. М., jr. The Age of Jackson. New York, 1963, p. 12—13.
186

экономические привилегии финансово-промышленной элиты. И здесь впереди
шли западные штаты. Вступив в схватку с Национальным банком, их
легислатуры вмешивались в денежное обращение, принимали разнообразные
постановления с тем, чтобы фермеры не испытывали недостатка в бумажных
купюрах. Голос неимущих и нового среднего^ класса, пополнявшегося ежегодно
за счет десятков тысяч фермеров и мелких предпринимателей, зцучал все
более весомо. Они остро нуждались в национальном политическом лидере,
способном побороться за власть на самом высоком уровне.
У Джексона были веские основания претендовать на роль такого
лидера. Он родился, вырос, стал знаменитым на Западе, большую часть
жизни провел в гуще людей, потом и кровью устраивавших собственное
благополучие. Неприязнь к «набобам» и «денежным аристократам» из
северо-восточных штатов была у него в крови и не исчезла, когда он
стал преуспевающим плантатором. Чаяниям миллионов малоимущих и
неимущих отвечали, по убеждению Джексона, и его военные походы:
разве не в их интересах вытеснял он с плодородных земель криков,
семинолов и испанцев? И когда его, блистательного военного генерала,
стали призывать под свои знамена различные фракции республиканской
партии, Джексон примкнул не к национальным республиканцам, а к
фракции «старых» республиканцев, верных демократическим заветам
отцов—основателей партии.
Едва Джексон вышел в отставку с поста губернатора Восточной Флориды,
как «старые» республиканцы заявили о желании видеть его будущйм кандидатом
в американские президенты. Под прицел были взяты выборы 1824 г. Теперь
Джексону надлежало пополнить свой идейно-политический багаж, который
до сих пор был весьма скуден. И он начал оттачивать свою программу в
переписке с друзьями, единомышленниками, всеми теми, кто сделал на него
ставку в борьбе с финансово-промышленными набобами.
«Мое политическое кредо,— высказался он вскоре,— оформилось под
влиянием старой республиканской школы». Одна из главных заповедей,
подхваченных тогда Джексоном,— свобода личности и народа, их суверенитет!
Правительство, разъяснял он, не должно вмешиваться в деятельность личности
и сообществ индивидуумов, если она не противоречит законам. Другая
заповедь старых республиканцев, усвоенная Джексоном,— право всех людей,
независимо от имущественного положения, участвовать в государственном
управлении. Джексон безусловно поддерживал распространение избирательного
права на всех свободных мужчин, даже бедных. Избранное ими правительство
должно было стоять на страже прав личности и республиканских добродетелей,
которые, по его убеждению, были несовместимы с патронажем и коррупцией,
укоренившимися в Вашингтоне. Развертывающаяся схватка между доброде¬
телями народа и правительственной коррупцией представлялась ему решающей
для республиканских устоев. Народ он неизменно ставил выше власти, но
подчёркивал, что верит только в тот народ, который твердо усвоил «добродетели,
религию и мораль». Таковыми, по мнению Джексона, были большинство
американцев 13.
Вслед за правами народа к основополагающим принципам американской
демократии Джексон относил права штатов. В суверенитете штатов, ут¬
верждал он в 1824 г., заключены свобода и счастье страны. Но Джексон
тут же подчеркивал, что идею раскола Союза или выхода из федерации
отдельных штатов не приемлет ни в коем случае. Напротив, одной из
главных его жизненных целей было расширение Союза за счет всей
«Испанской Северной Америки» и индейских территорий. Центральное
правительство должно быть достаточно сильным, чтобы реализовать эту
13 Correspondence of Andrew Jackson, v. 3, p. 269, 412.
187

цель, но оно же не должно выходить за конституционные рамки, мудро
очерченные отцами-основателями 14.
Чрезмерно сильное центральное правительство, доказывал Джексон, выгодно
только «денежной аристократии» и уже по этой причине неугодно народу.
Обуздание денежной аристократии, Национального банка и все больше сра¬
ставшегося с ними федерального правительства он включил в свои приоритеты.
Джексон высказывал открытую неприязнь к государственному долгу, участию
правительства в Национальном банке и другим гамильтоновским идеям,
воспринятым, к великому его сожалению, Мэдисоном и Монро15. Со всем
этим нужно было покончить, вернуть людям равные шансы в пользовании
благословенной экономической и политической свободой.
С таким багажом Джексон и дебютировал на президентских выборах
1824 г. Все другие претенденты, а их оказалось четверо, также выступали
от имени республиканской партии, к тому времени явно расколовшейся.
Самым опытным среди них был министр финансов Уильям Крауфорд, который
еще в 1816 г. весьма успешно соперничал за выдвижение в президенты от
республиканцев с самим Монро. Серьезным соперником для Джексона являлся
и Генри Клей, спикер палаты представителей конгресса. То был политик
милостью божьей, выдающийся оратор, блестящий тактик, будущий основатель
партии вигов. Но пока что он примыкал к национальным республиканцам,
являясь при этом приверженцем идей федералистов. Его «Американская
система» предполагала активное покровительство национальной промышлен¬
ности и финансам, цементирование Союза за счет прав штатов. Третьим
соперником Джексона стал Джон Куинси Адамс, сын Джона Адамса, одного
из самых видных деятелей войны за независимость, занявший свое место в
американской политической элите как бы по наследству. Он был самым
образованным среди претендентов, он великолепно говорил на нескольких
языках, знал премудрости дипломатии и механизм политического правления.
Наследственность и воспитание соединили в Адамсе педантичного пуританина
и сноба, презиравшего толпу (он не уделял внимания предвыборной демагогии
и интригам). Замыкал круг претендентов Джон Кэлхун из Южной Каролины,
один из главных «ястребов» периода англо-американской войны и будущий
лидер рабовладельцев. Но накануне избирательной кампании он снял свою
кандидатуру в пользу Джексона.
В год президентских выборов Джексон чувствовал себя весьма уверенно:
он был единственным кандидатом, выступавшим против денежной аристократии,
патронажа и коррупции и имевшим все основания рассчитывать на голоса
тружеников восточных и фермеров западных штатов, добившихся права голоса
в предшествовавшие десятилетия. Он нашел сторонников и среди влиятельных
людей. К ним, например, относился герой войны за независимость французский
граф Лафайет, посетивший тогда США. Как только Лафайет появился в
Америке, Джексон приветствовал его как одного из самых выдающихся
отцов-основателей Соединенных Штатов. Признательный Лафайет во время
турне по стране неизменно называл Джексона национальным героем и
достойнейшим продолжателем дела Американской революции.
Однако так рассуждали далеко не все великие. Томас Джефферсон,
например, высказывался с тревогой о возможности избрания Джексона президе¬
нтом. По мнению основателя республиканской партии, Джексон не питал
большого уважения к конституции и законам, был предрасположен к «ужасным
страстям» и, заняв Белый дом, представлял бы опасность для демократии.
Другой патриарх республиканской партии, А. Галлатин, вспомнил, что Джексон
грозился в свое время повесить участников федералистского конвента в
14 Ibid., р. 253, 412.
15 Ibid., р. 259.
188

Хартфорде как изменников родины, а это, конечно, ни в малейшей степени
не согласовывалось со священными принципами свободного соперничества
партий и терпимости к инакомыслящим.
Так рассуждали столпы американской демократии. Еще более суровы были
в отношении к Джексону политические конкуренты. Генри Клей определил
его как самого невежественного, неуравновешенного и лицемерного американ¬
ского политика. Джон Куинси Адамс видел в нем «варвара, не способного
написать грамотно и одного предложения и не знавшего даже, как пишется
его собственное имя». Политические пересмешники доказывали, что изобре¬
тенное Джексоном выражение «о’кей» происходит от незнания претендентом
правильного написания простых слов all correct (в действительности выражение
«о’кей» происходит от индейского слова «оке»).
Антиджексоновская пропаганда во многих случаях играла только на руку
генералу. Тысячи и тысячи простых американцев, получивших избирательные
права благодаря отмене в предшествующее десятилетие имущественного
ценза, увидели в Джексоне человека, походившего на них самих: он не был
силен в грамоте, не был обучен изысканным манерам, но зато мог защитить
свое достоинство и был непримирим к тем политическим противникам,
которые представляли сливки общества. В 1824 г. большинство простых
людей были настроены в пользу Джексона. Но на выборах ни одному из
кандидатов не удалось собрать необходимого большинства (более половины)
голосов. Джексон все же получил больше всех: он заручился голосами 99
выборщиков, Адамс — 84, Кроуфорд — 41 и Клей — 37. Теперь избрание
президента, согласно конституции, зависело от палаты представителей.
В палате представителей начались интриги. Первую скрипку играл ее
спикер Клей: не имея шансов стать победителем, он снял свою кандидатуру
и использовал теперь все влияние в конгрессе для того, чтобы обеспечить
избрание угодного ему претендента. В кулуарах Капитолия и в своих
апартаментах Клей горячо уговаривал конгрессменов голосовать только за
Адамса. Адамс же в дневниковых записях от 9 января 1825 г. зафиксировал
факт прямого соглашения между ним и Клеем: спикер палаты представителей
обещал ему голоса своих сторонников в случае приверженности принципам
«Американской системы». Месяц спустя Джон Куинси Адамс был избран
президентом. А еще через несколько дней стало известно, что в новом
правительстве пост государственного секретаря занял Клей. Заключение сто¬
ронников Джексона по поводу такого поворота событий было единодушным:
произошла самая грязная сделка со времен создания Американской республики.
Джексон, взбешенный исходом голосования в конгрессе, расценил его как
«распродажу конституционных прав народа». Но поражение не сломило, а
только разозлило и раззадорило генерала: теперь он был намерен вести
политическую борьбу по-настоящему, готовясь к новым выборам загодя,
сколачивая разнообразные коалиции и ведя хитроумные политические игры.
Не прошло и года после неудачных для Джексона президентских выборов,
как легислатура Теннесси выдвинула его кандидатом в американские президе¬
нты на следующий срок. И хотя до выборов было еще целых три года,
Джексон приступил к методичной работе по собиранию вокруг себя
оппозиционных сил. Его поместье Эрмитаж превратилось в штаб-квартиру
новой политической фракции. Она цементировалась вокруг личности Джексона
и состояла по преимуществу из его друзей, таких, как Джон Овертон, Хью
Уайт, Джон Итон.
Между тем в Вашингтоне сформировался еще один центр оппозиции
Адамсу, признавший Джексона своим лидером. Оппозиция в конгрессе и
вступивший в тесные контакты с ней Джексон находили все больше точек
соприкосновения. Ось «поместье Эрмитаж — оппозиция в конгрессе» це¬
ментировала новую фракцию, которая вскоре назвала себя «демократическими
республиканцами», или просто демократической партией. Ее вдохновителем
189

и отцом-основателем стал генерал из Теннесси- Впрочем, в становлении
новой партии, а вслед за тем и в восстановлении двухпартийной системы,
включавшей уже новых участников — демократов и вигов, выдающуюся роль
сыграли еще два человека — Джордж Кэлхун из Южной Каролины и Мартин
Ван Бюрен из Нью-Йорка. Личный альянс трех политиков символизировал
союз трех главных регионов Америки: Запада, Юга и Северо-Востока, подводя
под нарождавшуюся демократическую партию прочное общенациональное
основание.
Кэлхун в свое время испытал весьма затяжной роман с национальными
республиканцами и «Американской системой» Клея. Но с приходом к власти
Адамса он прочно связал свою судьбу с демократическими республиканцами.
Мотив Кэлхуна был прост: пропагандируемые Адамсом и Клеем ввозные
пошлины откровенно брали под защиту интересы капиталистического Севе¬
ро-Востока и ущемляли аграрные южные штаты. Будучи и сам сильной
личностью, Кэлхун все же понимал, что национальным лидером оппозиции
мог стать только Джексон. В июне 1826 г в письме к генералу он без
обиняков заявлял, что Джексону предназначено стать спасителем свобод
нации. Джексон без ложной скромности отвечал, что дело народа найдет в
нем надежного защитника и что в борьбе за спасение «счастливой формы
правления» Соединенных Штатов он и Кэлхун должны идти «рука об руку» 16.
Ван Бюрен, другой политик, ставший партнером Джексона, утвердился в
это время в качестве самого влиятельного деятеля демократов в Нью-Йорке.
Как и Джексон, он происходил из «простого люда», но смог стать превосходным
политиком и утонченным интеллектуалом. Идеалом для него всегда был
Джефферсон: Ван Бюрен откровенно поклонялся отцу американской демок¬
ратии. Одновременно он возмущался деятельностью Монро и Дж. К. Адамса,
с которыми связывал перерождение республиканской партии. Ван Бюрен
первым среди американских политиков усмотрел в однопартийном правлении
не добро, а зло, полагая, что оно утверждает в действительности не националь¬
ное согласие, а служит источником коррупции и деспотии. Обоснованию
преимуществ двухпартийной системы, конкуренции партий, только и создавшей,
по его убеждению, возможность совершенствования общества и демократии,
он посвятил специальную книгу 17. По сути, Ван Бюрен впервые дал идео¬
логическое обоснование партийно-политического плюрализма, обогатив
американскую, да и не только американскую политическую теорию.
В образовании джексоновской партии Ван Бюрен увидел как возможность
борьбы с финансово-промышленной аристократией, так и реальный шанс на
воссоздание двухпартийной системы. Явление Джексона американскому народу
приравнивалось им чуть ли не к благодати. К Джексону, убеждал он тех
своих сторонников, которые недолюбливали генерала, можно относиться по-
разному, но нельзя не видеть, что сам народ считает его лидером, а не
доверять гласу народа — величайшая ошибка.
Постепенно складывавшаяся вокруг Джексона демократическая партия
была необычайно разношерстной. Как и некогда в джефферсоновской партии,
в ней преобладали сельские жители, включая фермеров и плантаторов. Но,
как и во времена Джефферсона, противоречия между ними оставались еще
под спудом, а объединяла их совместная оппозиция финансово-промышленной
элите. Впрочем, между партиями Джексона и Джефферсона были серьезные
различия: партия Джексона пользовалась более широкой поддержкой, прежде
всего благодаря тем слоям из среднего и низшего классов, которые появились
16 Remini R. V. Andrew Jackson and the Course of American Freedom. 1822—1832. New York,
1982, p. 113.
17 Van Buren M. Inquiry into the Origins and Course of Political Parties in the United States.
New York, 1867.
190

в ходе промышленного переворота и бурной колонизации западных земель.
Если партия Джефферсона являлась аграрной партией, то партия Джексона
была аграрно-индустриальной. Но, как и ее предшественница, партия Джексона
использовала либерально-эгалитарную веру: плодами бурного промышленного
развития и колонизации Запада должны были, согласно ее кредо, восполь¬
зоваться самые широкие слои населения, а задача правительства заключалась
в обеспечении равных экономических шансов всем американцам.
У джексоновского движения появилась и собственная идеология, которую
пестовали Уильям Леджет, Уильям Гудж, Теодор Седжвик, Стефен Симпсон,
Фредерик Робинсон, другие яркие публицисты и политики. Все они, описывая
окружающую действительность, пользовались понятиями «классы», «аристок¬
ратия», «капитал» и «производители», свидетельствовавшими, что Америка
воспринималась ими как неоднородное и конфликтное общество. Главными,
как доказывал Уильям Леджет, были две силы: первая включала фермеров,
рабочих, механиков, других производителей из низшего и среднего классов,
вторая — узурпаторов богатства, превращавшихся в финансово-промышленную
аристократию 18. Джексоновцы брались защищать интересы среднего и низшего
классов и обуздать аристократию богатства, главными столпами которой в
их глазах были правительство Адамса и Национальный банк.
Последователи Джексона подхватили джефферсоновскую концепцию прав
человека: п/Жво на свободу, жизнь, стремление к счастью ставилось ими
выше права на частную собственность 19. Право на собственность при этом
не отрицалось, ибо, как утверждал Уильям Гудж, не имея средств к суще¬
ствованию, невозможно реализовать и право на жизнь. Но чрезмерное на¬
копление богатств рассматривалось как безусловное зло, ибо развращало
человеческую душу, делало личность рабом денежного мешка. Самое главное
заключалось в том, чтобы обеспечить каждому человеку обладание той
собственностью, которая создавалась его собственным трудом.
У Адама Смита они почерпнули идею о порочности альянса между прави¬
тельством и бизнесом: такой альянс вел к созданию привилегий для узкой
группы собственников, разрушал равенство в конкуренции. Джексоновцы
отвергали экономические принципы Гамильтона и Клея, как способствовавшие
укоренению в Америке аристократии богатства и упразднению равенства
возможностей в экономической конкуренции. Джексоновцы заявляли подчас,
что осуждают капиталистов, но чаще всего обрушивали гнев на финансовых
тузов, взращенных правительственными привилегиями. Против этих привилегий
и должен был в первую очередь направляться гнев масс: отсюда и название,
которое все чаще стали брать себе джексоновцы — «антимонополисты».
Джексоновское движение знаменовало нараставший раскол американского
среднего класса, в который по традиции включали всех собственников.
Его верхушка оформлялась в новый высший класс, тесно сотрудничавший
с правительством. Ему противостояли средне- и малообеспеченные слои,
лишенные покровительства государства и настаивавшие на неукоснительном
равенстве возможностей в накоплении собственности и любой предпринима¬
тельской деятельности. Но джексоновское движение не исчерпывалось
мелкими и средними собственниками, в нем все более активную роль
играли рабочие и их организации.
Первые партии рабочих появились как раз в конце 1820-х годов: за пять
лет в разных штатах возникло более 60 партий. Они протестовали против
тяжелых условий на производстве, добивались ограничения женского и детского
труда, введения 10-часового рабочего дня. Рабочие стали прибегать к стачкам,
18 Leggett Ж The Devision of Parties.— Social Theories of Jacksonian Democracy. Ed. by J. L.
Blau. New York, 1947, p. 67.
19 Schlesinger A. M. jr. Op. cit., p. 312.
191

организовывать профсоюзы. Но по своим целям это движение все же тяготело
к мелким собственникам: большинство рабочих мечтали, накопив необходимую
сумму денег, обзавестись фермой или открыть собственное дело. Идеалы
равенства предпринимательских возможностей, равных шансов в накоплении
богатств, антимонополизм были им не менее близки, чем сокращение рабочего
дня и повышение заработной платы. Поэтому рабочие легко объединялись
с мелкими и средними собственниками в джексоновском движении.
Была у джексоновцев и политическая программа, развивавшая демок¬
ратические заветы Джефферсона. Одним из главных среди них, декларировал
популярный публицист Джон О’Сул л иван, является «демократический рес¬
публиканизм» 20, означающий прямое самоуправление народа. Принцип пред¬
ставительного управления не отрицался вовсе, но во всех случаях, где это
только было возможно, он должен был, согласно политической доктрине
сторонников Джексона, уступить место прямому волеизъявлению народа.
Джексоновцы подхватили также и идею Джефферсона о праве каждого
поколения людей заключать новое общественное соглашение и менять таким
образом даже основные законы. Понимая демократию как «наибольшее благо
для наибольшего числа людей», они настойчиво подчеркивали, что, добившись
политической власти, большинство общества ни в коем случае не имеет
права ущемлять индивидуальные права и свободы меньшинству.
По убеждению джексоновцев, политическое управление США было далеко
от образцового. Но в то же время доказывалось, что оно самое демократичное
в мире. Демократизация государственного управления Соединенных Штатов
происходила и в 1820-е годы. Тогда наряду с повсеместной отменой в штатах
имущественного ценза произошла и передача от легислатур народу права
избрания президентских выборщиков. К 1828 г. только в двух из 24 штатов
это право сохранялось еще за законодательными собраниями. Это еще больше
упрочило шансы джексоновцев на политический успех.
На выборах 1828 г. сторонники Джексона агитировали за него как за
«народного кандидата», защитника простого люда, фермеров Запада и рабочих
Северо-Востока. Прибегали и к новой избирательной тактике: программа
лидера демократов излагалась на специально созывавшихся многолюдных
митингах. Демократическая партия успешно развивала собственную прессу,
а ее главным органом стала «Юнайтед Стейтс телеграф», издававшаяся на
деньги самого Джексона.
Сторонники же его соперника, Адамса, мобилизовали усилия на поиск
всевозможных фактов, компрометирующих Джексона. Суть обвинений про¬
яснилась быстро: работорговец, дуэлянт, убийца, картежник, выпивоха,
любитель петушиных боев, активный участник заговора Бэрра. Докопались
до мрачной истории времен американо-английской войны: оказывается, по
приказу безжалостного вояки были казнены шесть американских дезертиров
и двое пленных .англичан. Но тщетно! В этот раз победу у Джексона не
мог вырвать никто.
3 декабря стало известно, что Джексону гарантировано 178 голосов
выборщиков, а Адамсу только 83. Джексон смог взять верх и на Западе, и
на Юге, и на Востоке, одержав одну из самых триумфальных побед в истории
Соединенных Штатов. 4 марта 1829 г. Эндрю Джексон вступил в президентскую
должность, в которой пребывал в течение восьми лет.
ГОДЫ ПРЕЗИДЕНТСТВА
В какой степени предвыборные обещания Джексона реализовались в его
президентской деятельности, как соотносились «слова» и «дела» знаменитого
20 Social Theories of Jacksonian Democracy, p. 22.
192

американского политика? Вступая в должность, Джексон продемонстрировал
верность джефферсоновским заветам: он обещал неукоснительно уважать
права штатов, принципы разделения властей, конституционализма, поклялся
воссоздать «равные права» для всех американских граждан, сделав упор на
необходимость разрушения монополии Национального банка. Как и Джеф¬
ферсон, он намеревался возвыситься над партийными пристрастиями и за¬
ботиться о благе всей нации: «В каждом случае интересы партии и партийные
привязанности должны быть отодвинуты в сторону. Настало время покончить
с монстром, именуемым партийным духом. Глава великой и сильной нации
никогда не должен позволять партийным привязанностям пленить себя» 21.
Таковы были предвыборные доктрины Джексона. Но дела его с самого
начала отличались от программы. Президентскую деятельность Джексон начал
с чистки государственного аппарата, причем смещения с должностей и новые
назначения осуществлялись в очевидном соответствии с принципом партийной
принадлежности, а во главу угла возводилась лояльность самому главе
государства. Современники очень быстро и справедливо нарекли кадровые
смещения и назначения Джексона «политической добычей». Практика «дележа
политической добычи» победившей партией и ее кандидатом в президенты
со временем укоренилась в Америке, а ее истинным творцом признали именно
Джексона. Если Дж. К. Адамс, его предшественник на президентском посту,
уволил с государственных должностей за четыре года всего 12 человек, то
Джексон только за первые 18 месяцев правления сместил более 900 из 10
тыс. государственных чиновников. Больше всего сторонников своей партии
он назначил в государственный департамент. Из самых близких друзей он
сформировал «кухонный кабинет», который приобрел большее влияние, чем
правительство.
Кадровой политике президента пытался противостоять в первую очередь
сенат США, в котором виги сохранили большое влияние. Джексон вступил
с ним в жесткую схватку, утверждая при этом, что он является избранником
всего народа, а сенаторы — креатурами легислатур штатов. Со временем он
выказывал все большее желание расширить прерогативы главы исполнительной
власти. Так, вскоре после занятия высокой должности Джексон заявил, что
не только Верховный суд США, но и президент располагает правом судить
о соответствии принимаемых конгрессом законов Конституции. Эта формула
стала активно использоваться в противостоянии с законодателями. Джексон
принялся методично «наказывать» строптивый конгресс с помощью наложения
вето на его законопроекты. В течение восьми лет пребывания у власти он
воспользовался правом президентского вето 12 раз, в то время как все его
предшественники с 1789 по 1829 г. сделали это только в восьми случаях.
Противоречивой оказалась позиция Джексона в вопросе о соотношении
прав федерального правительства и штатов. Во время борьбы за президентское
кресло Джексон был верен принципу суверенитета штатов, который под¬
держивали и все фракции демократической партии. Но уже вскоре после
занятия Джексоном Белого дома внутри его партии произошел раскол по
этому важному вопросу. Южная фракция партии во главе с Д. Кэлхуном
встала на откровенно сепаратистскую позицию и заявила о праве любого
штата в случае несогласия с решением центральной власти выйти из феде¬
рального союза. Такой экстремистской трактовки прав штатов Джексон не
принял и даже принудил вице-президента Кэлхуна уйти со своего поста.
Став президентом, Джексон неизменно доказывал, что единство и сохранение
целостности страны являются в его глазах высшей ценностью.
В конфликте Джексона и Кэлхуна, как и в расколе демократической
партии, многие историки усматривают первые предгрозовые раскаты граж-
21 Ahl F. М. Andrew Jackson and the Constitution. Boston, 1939, p. 67.
7 Новая и новейшая история, № 6
193

данской войны Севера и Юга. Но демократы тогда раскололись по вопросу
о тарифной политике центрального правительства, а что касается рабства,
центральной проблемы, вызвавшей гражданскую войну, то она оставалась за
рамками их дискуссий. Джексон, сам рабовладелец, и не помышлял затевать
спор по этому вопросу, более того, он полагал, что собственность на рабов
столь же неприкосновенна, как и любая другая. Он защищал единство Союза,
не подозревая, что оно может оказаться несовместимым с рабовладением.
Критикуя южных сепаратистов, Джексон в своих высказываниях во многом
как бы перекликался с Клеем и вигами, но сходство между ними оставалось
все же только сходством, никогда не переходя в единение. Президент, отвергая
экстремистское толкование прав штатов, создававшее угрозу для обще¬
американской государственности, в то же время утверждал, что признание
верховенства федерального правительства не отрицает суверенитета штатов.
Их права, заявлял он, должны быть разведены таким образом, чтобы обеспечить
жизнеспособность и наилучшие условия для американской демократии. Без
суверенитета штатов, по его убеждению, демократия в США не может
осуществиться, а чрезмерная централизация власти является источником
коррупции и монополизма. Но без предоставления необходимых прав феде¬
ральному правительству в отношениях между штатами воцарился бы хаос,
в котором была бы погребена и демократия. Следовательно, увеличение и
развитие демократии в Америке требовало не абсолютизации суверенитета
штатов или, напротив, прав федерального правительства, а поиска баланса
между ними, который бы утверждал в стране политическую гармонию и
жизнеспособность всех частей государства и общества.
В поисках «золотой середины» во взаимоотношениях штатов и федерального
правительства Джексон все чаще руководствовался не конституционными
принципами, а политической целесообразностью. В одних случаях она требовала
от президента поддержать верховенство федерального правительства, в
других — права штатов. Права штатов были подняты им на щит при
подготовке законодательства в отношении индейцев. Причина этого была
проста: именно поддержка прав штатов наилучшим образом обеспечивала
выселение индейских племен с исконных территорий. Сама политика вытес¬
нения индейцев с их земель не была изобретением седьмого президента
США: ее обосновывали его предшественники в Белом доме, среди них и
Джон Куинси Адамс. Но не всем им доставало решительности твердо
воплощать эту политику практически. Тот же Адамс предпочитал закрывать
глаза на конфликты между белыми поселенцами и индейцами, устранившись
от их споров. Джексон был не таков: твердой рукой вознамерился он
вытеснить индейцев с территорий, на которые претендовали его белые
сограждане. При этом президент неизменно пытался подкреплять свои замыслы
демократическими фразами. Выселение индейцев с территорий, где расселились
белые, провозглашал Джексон, только и обеспечит краснокожим выживание
и сохранение самобытности 22.
Хотя президент и считал индейскую политику внутренним делом каждого
штата, он призывал и конгресс не жалеть федеральных средств на «благое
дело» — переселение индейцев. Конгресс внял ему: уже в 1830 г. им были
приняты соответствующие решения. Всего за восемь лет пребывания Джексона
на президентском посту у индейцев было выкуплено более 100 млн. акров
земель на сумму почти в 68 млн. долл. Выкупленные земли предназначались
для белых поселенцев.
Возникал вопрос: как распределить эти земли между белыми соотечест¬
венниками? И вновь разгорелся спор между поборниками прав федерального
22 A Compilation of Messages and Papers of the Presidents. 1789—1902. Ed. by J. D. Richardson,
v. 1—10. Washington, 1903; v. 2, p. 520—523.
194

правительства и сторонниками суверенитета штатов: первые утверждали, что
земли являются исключительно собственностью центральных властей, вторые,
что ими должны распоряжаться власти штатов. В данном вопросе Джексон,
вновь совершив политическое сальто-мортале, высказывался уже в пользу
верховенства центрального правительства. Но среди сторонников такого под¬
хода были свои разногласия: виги настаивали на том, что земли должны
продаваться белым американцам по рыночной стоимости с аукциона, а
демократы предлагали снижать размеры продававшихся участков и цену на
них, чтобы обратить в независимых собственников как можно больше белых
соотечественников. Джексон, проявив себя сторонником джефферсоновских
аграрных принципов, решительно поддержал интересы белого большинства.
Почти каждый год его пребывания у власти был ознаменован снижением
размеров продававшихся участков и цены на них. Территории, покинутые
индейскими племенами, занимали не только земельные спекулянты и план¬
таторы, а все чаще фермеры и рабочие.
Одна из главных черт джексоновской политики — расширение возможностей
вхождения белых американцев в средний класс, обращение их в собст¬
венников — наиболее полно проявилась в отношении седьмого президента
США к Национальному банку. Джексон не уставал повторять, что Националь¬
ный банк является монополией, заключает постоянную угрозу для демок¬
ратических институтов страны и не обеспечивает здорового денежного обра¬
щения в стране. Возмущало его и то, что львиная доля вкладов и дивидендов
банка принадлежала финансистам из северо-восточных штатов.
Схватка между президентом и банком достигла кульминации летом 1832 г.,
когда вопрос о продлении его полномочий был поставлен на голосование в
конгрессе США. И в сенате и в палате представителей сторонники банка
добились большинства. Джексон по получению сообщения из конгресса собрал
своих единомышленников и в первой же фразе отверг любые компромиссы
с противником: «Банк намеревается убить меня, но я убью его!». А его
мозговой трест получил задание подготовить президентское вето на решение
конгресса.
Президентское вето, обнародованное в июле 1832 г., напоминало идейно¬
политический манифест. В нем резко порицались попытки создавать богатство
с помощью «искусственных привилегий» и провозглашалось, что долг госу¬
дарства — обеспечить всем равные легальные возможности приобретать и
умножать собственность. Вето Джексона вызвало широкую поддержку масс
белых американцев и сыграло важную роль во второй победе Джексона на
президентских выборах в конце 1832 г. После этого дни Национального
банка были сочтены. Назначенный Джексоном на должность министра финансов
Р. Тэней подготовил специальное распоряжение, по которому федеральные
средства изымались из Национального банка и рассредоточивались в нескольких
банках штатов.
Политика Джексона в отношении Национального банка имела противо¬
речивые последствия, а те, кто осмысливал ее, неизменно задавались вопросом:
«Что же было меньшим злом: сохранение могущественного Национального
банка, осуществлявшего централизованный контроль над денежным обращением
и финансовыми операциями, или рассредоточение этих функций между мно¬
жеством банков, что способствовало оживлению экономической конкуренции,
но имело и негативные последствия, одним из главных среди которых стал
рост инфляции?» Наиболее справедливый ответ на этот вопрос, по-видимому,
дала сама история, свидетельствующая, что финансовая политика Джексона,
при всей ее противоречивости, все же стимулировала развитие в стране
свободной конкуренции и расширила предпринимательские возможности массы
американцев.
Покидая президентский пост, Джексон, подобно тому, как это сделал
некогда Дж. Вашингтон, подготовил прощальное обращение к нации. В нем
7*
195

он говорил о наличии в стране различных классов, подчеркивая при этом,
что неприятие с его стороны вызывал класс «крупных денежных корпораций»,
а что касается симпатий, то они были отданы «сельскохозяйственному,
предпринимательскому и трудящемуся классам», создававшим собственным
трудом благополучие своих семей и нации.
Джексон вошел в историю как сильный президент и даже получил
прозвище «король Эндрю». Он проводил свой политический курс жесткой
рукой: перетряс государственный аппарат, блокировал или даже «хоронил»
с помощью вето неприемлемые решения конгресса, несмотря на ожесточенное
сопротивление финансовой элиты и вигов разрушил Национальный банк. Он
облегчил доступ к западным землям простым американцам, да и в целом
весьма последовательно отстаивал принцип равенства экономических возмож¬
ностей, требуя, чтобы правительство «в равной степени покровительствовало
каждому и, подобно Господу, одаривало своей щедростью знатных и незнатных,
богатых и бедных» 23. Он неизменно стремился создать себе имидж «народного
президента», получившего мандат от всей нации, а потому имевшего право
противопоставлять свою волю всем органам власти — от штатных до феде¬
ральных. И до конца своих дней он оставался экспансионистом, убеждая
себя и других, что экспансия воплощает высшее благо для народа и нации.
Остаток жизни Джексон провел в семейной усадьбе в штате Теннесси.
Скончался он в 1845 г. в возрасте 78 лет. На его надгробной плите были
выбиты лишь три слова: «Генерал Эндрю Джексон».
23 Ibid., р. 590.
196

Из зарубежной книги
ДНЕВНИКИ ЙОЗЕФА ГЕББЕЛЬСА.
1940—1941 гг.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Публикуемые ниже фрагменты дневника1 Й. Геббельса относятся к более
раннему периоду второй мировой войны, нежели та часть данного источника,
которая уже вышла в журнале 2. Речь идет о времени с марта 1940 по
июль 1941 г.; в эти месяцы шла подготовка и осуществлялись крупные
наступательные операции вермахта в Северной, Западной и Южной Европе,
а затем подготовка агрессии против СССР и нападение на СССР. То, о чем
было сказано в предисловии к публикации дневника за 1945 г.— о его
значительной ценности как исторического источника, еще в большей степени
относится к фрагментам, предлагаемым вниманию читателя ныне. 1940—
1941 гг.— время, когда нацисты находились на вершине успеха, когда им
удавалось многое и в военном отношении, и в смысле дезинформации других
стран. Последнее и было в ведении Геббельса, и лишь его дневник может
дать полное представление о лживых хитросплетениях, создававшихся им, о
коварных измышлениях, при помощи которых он и его подручные маскировали
истинные намерения Германии.
Для нас особенно интересна эта сторона деятельности Геббельса применительно
к периоду, когда гитлеровская Германия замышляла и готовила нападение на
СССР. Дневник Геббельса существенно важен для истории советско-германских
отношений между августом 1939 г. и июнем 1941 г., ибо он позволяет наглядно
проследить эволюцию, которую претерпела позиция нацистских лидеров по
отношению к СССР за это время. Другого источника на сей счет, касающегося
высшего эшелона власти фашистской Германии, просто нет.
Характерны в этом смысле записи, сделанные Геббельсом осенью 1939 г.,
когда между двумя тоталитарными режимами установилась чуть ли не
гармония. Так, 10 октября Геббельс с удовлетворением отмечал «весьма
позитивную (по отношению к Германии.— Л. Г.) и вместе с тем враждебную
союзным державам статью в «Известиях», вполне отвечающую нашей точке
зрения. Предполагают, что ее написал сам Сталин. В данный момент она
пришлась нам чрезвычайно кстати и будет отмечена с благодарностью».
Фиксируя 27 октября заключение советско-германского соглашения о поставке
1 млн. т фуражной пшеницы, Геббельс добавлял: «Это большой человеческий
и деловой успех». А 14 марта 1940 г., сразу после заключения мирного
договора между СССР и Финляндией, он записал: «Во всяком случае мы с
Россией — союзники. До сих пор мы имели от этого только пользу. Фюрер
увидел Сталина в одном кинофильме и тот сразу стал ему симпатичен». И
еще запись от 31 марта 1940 г., в которой комментируется выступление
Молотова на сессии Верховного Совета СССР. Геббельс так передал содержание
1 Tagebucher von Joseph Goebbels. Samtliche Fragmente. Hrsg. von Elke Frohlich in Auftrage
des Instituts fur Zeitgeschichte und in Verbindung min dem Bundesarchiv. Teil I. Aufzeichnungen
1924—1941. B-de 3, 4. Munchen, 1987.
2 См. Новая и новейшая история, 1992, № 5.
197

этой речи: «Твердо держаться за германскую дружбу, занимать резкую
позицию против западных держав». И следовало резюме: «В общем и целом
мы можем быть довольны».
Такая идиллия продолжалась еще некоторое время. Например, 30 и 31
мая, уже в разгар боев на Западе, Геббельс радостно отмечал: «Сталин снова
отсылает сэра Стаффорда Криппса (посол Англии в СССР.— Л. Г.) в Лондон...
Москва дала пощечину английской плутократии. Тем самым козырная карта
о германо-русской размолвке бита». В это время, когда судьба'крупнейшего
сражения, развернувшегося на полях Западной Европы, не была окончательно
решена, дружественное отношение СССР к Германии еще было очень нужно
Гитлеру. И 1 июня Геббельс записал: «Сталин твердо остается с нами,
несмотря на лондонские соблазны». А 27 июля он констатировал: «Русские
поставляют нам даже больше, чем мы хотим иметь. Сталин не жалеет труда,
чтобы нравиться нам».
Положение изменилось после военного разгрома Франции. Перед гитле¬
ровской Германией вплотную встали вопросы, как вести войну дальше и кто
станет следующей жертвой ее агрессии? Дневник Геббельса недвусмысленно
свидетельствует, что планы высадки в Англии были не более, чем блефом.
А раз так, то в качестве объекта нападения оставался лишь СССР —
существование его в качестве великой державы неизбежно пришло бы в
противоречие с притязаниями Германии на господство в Европе и во всем
мире. Несмотря на сговор со Сталиным, у «фюрера» и его приспешников
были всегда чрезвычайно сильны намерения осуществить генеральную экс¬
пансию на Восток, которую Гитлер возвестил в начале 20-х годов и изложил
в «Майн кампф». Они никогда не отказывались и от идеологического прикрытия
этой экспансии — антибольшевизма, образцы которого во множестве рассыпаны
по страницам дневника Геббельса.
И вот 5 августа 1940 г. он записал: «Русский фильм «Петр Великий» я
и дальше пускать на экраны не буду. Не желаю никакого культурного
обмена с Москвой, и в этом фюрер со мной согласен». А 9 августа еще
определеннее: «Необходимо установить между Москвой и нами непреодолимую
стену. Ведь большевизм — это мировой враг № 1. Рано или поздно мы
столкнемся с ним». Какова причина резкого изменения позиции по сравнению
с той, которая характерна для записей, цитировавшихся выше? Она предельно
ясна: после окончания кампании на Западе, когда у Германии освободились
руки, Гитлер 31 июля приказал высшему командованию вермахта приступить
к разработке плана вторжения в СССР под кодовым названием «План
Барбаросса». А уже 15 августа в дневнике Геббельса появилась запись: «Мы
перебрасываем огромное количество дивизий на Восток». «Огромное количе¬
ство» — плод свойственной Геббельсу страсти к преувеличениям (тогда раз¬
работка плана только началась, так что перебрасывать войска, да еще в
большом количестве, было рано), но тенденция отмечена верно. В то же
время и после этого политические игры продолжались, например, в связи с
визитом Молотова в Берлин.
Это видно из записей Геббельса 14 и 15 ноября 1940 г.: «Совместные с
Россией действия и в будущем должны определяться политическими целесооб¬
разностями». Процитировав строки коммюнике о том, что «достигнуто согласие
по всем интересующим (стороны) вопросам», Геббельс констатировал: «Холодный
душ для всех лондонских друзей Советов. Все дальнейшее зависит от Сталина».
Речь шла о советском ответе на предложение Гитлера присоедйниться к
Тройственному пакту; как свидетельствуют недавние документальные публикации,
Сталин согласился на это предложение, но до реализации дело не дошло, ибо
со стороны Германии то был только маневр, предпринятый с целью выигрыша
времени. «План Барбаросса» был утвержден в декабре 1940 г.
Очень любопытны записи, появившиеся в дневнике Геббельса весной 1941 г.
и касавшиеся замыслов агрессии против СССР, который в первое время
198

в целях маскировки (от кого?) обозначался буквой «R» (Россия). «Психологически
все это имеет свои трудности,— записал Геббельс 29 марта.— Параллель с
Наполеоном и т. д. Но это мы легко преодолеем посредством антибольшевизма».
Это не помешало Геббельсу спустя две недели с воодушевлением зафиксировать
эпизод, когда во время проводов министра иностранных дел Японии Мацуоки
на московском вокзале «Сталин обнимает германского военного атташе и
при этом заявляет: Россия и Германия будут вместе идти к одной цели. Это
великолепно и в настоящий момент должно быть отлично использовано
нами!». Судя по этой и другим записям, упомянутый эпизод использовался
Геббельсом для фальсификации истинного положения, чтобы убедить Англию,
что у нее нет никаких оснований рассчитывать на СССР как на военного
союзника против Германии.
В то время и в последующие месяцы, остававшиеся до нападения на СССР,
уже была полностью пущена в ход геббельсовская машина маскировки и
дезинформации с целью ввести в заблуждение мировое общественное мнение,
но прежде всего — советское руководство. Дневник Геббельса полон подтверж¬
дающих это фактов, из которых отметим только некоторые. 25 мая 1941 г. он
записал: «В отношении России нам удалось организовать великолепную дезинфор¬
мацию. Из-за сплошных «уток» за границей уже больше не знают, что ложно,
а что верно». И вновь 6 июня: «Наша работа по маскировке идет безупречно.
Весь мир говорит о предстоящем вскоре заключении военного пакта Берлин —
Москва. То-то удивятся, увидав, что из этого выйдет». Запись от 14 июня: «В
Восточной Пруссии все сосредоточено так густо, что русские превентивными
авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон. Но они
этого не сделают». Геббельс резюмировал: «Русские, кажется, все еще ничего
не подозревают. Во всяком случае они сосредоточивают свои войска именно
так, как мы только и можем того пожелать: концентрированно, а это —
легкая добыча в виде военнопленных».
Правда, гитлеровский обер-пропагандист иной раз опасался, что маскировка
будет раскрыта, настолько недвусмысленны были военные приготовления
Германии. Так, еще 22 апреля он записал: «Статья в «Правде». Ничего
против Германии там не имеют. Москва, говорится в статье, хочет мира и
т. п. Значит, Сталин почуял, что уже запахло жареным». Аналогичная запись
1 мая: «ТАСС публикует сообщение о высадке германских войск в Финляндии...
Значит, там уже догадались и вся наша маскировка, как я и боялся, не
помогла». 8 мая: «Кажется, Сталин начинает медленно смекать. А впрочем,
он все еще уставился на нас, как кролик на удава». Но опасения Геббельса,
что Сталин ощутит всю глубину опасности, были напрасны. Вот запись от
13 мая: «Сталин снова действует к нашему удовольствию, дает наивные и
вводящие в заблуждение коммюнике и т. п.». Ни многочисленные агентурные
донесения из разных стран и из самых разных источников, ни публикации
зарубежной прессы, приводившей достоверные данные о вплотную
приблизившемся нападении, ни сводки, поступавшие от руководителей зару¬
бежных государств, дипломатов, от войсковой разведки, не могли убедить
Сталина. Масштабы последовавшей катастрофы даже превзошли ожидания
Гитлера и Геббельса.
Публикуемые фрагменты дневника дают яркое представление о том,
какими незаурядными мастерами самовосхваления и саморекламы были
нацистские лидеры, когда им улыбалась фортуна. В ходе кампании в Западной
Европе Геббельс 4 мая 1940 г. записал: «Это должно стать последней
европейской войной. За ней последует абсолютная германская гегемония». И
11 декабря того же года: «Победа у нас в кармане». Это хвастливое не в
меру утверждение возникло, вероятно, в связи с завершающей работой над
«Планом Барбаросса» — предстояло, правда, воплотить его в жизнь, но это,
по мнению нацистских главарей, как видно из дневника, было не слишком
трудно: возможности Красной Армии они оценивали весьма низко. После
199

нападения на СССР и значительных успехов вермахта в приграничных
сражениях эйфория нацистских лидеров еще более усилилась. Так, в помеченной
3 июля записи Геббельс, касаясь результатов боев под Белостоком, утверждал:
«Здесь свершился решающий акт исторического значения». Теперь каждый
знает, что таких «решающих актов» было много, однако они так и не
принесли германскому фашизму победу, ибо его стратегия была насквозь
авантюристична.
Любопытно «обоснование» уверенности нацистской верхушки в своей ко¬
нечной победе; оно содержится в записи от 16 июня 1941 г.: «Фюрер говорит:
справедливо или несправедливо, но мы должны победить...А когда мы победим,
кто спросит нас о методах! У нас все равно на совести столько, что мы
должны победить».
Дневник является ценнейшим документом и в вопросе о взаимоотношениях
гитлеровской Германии с ее союзниками. Речь шла прежде всего о военных
возможностях последних, их желании и способности адекватно поддержать
агрессивные военные начинания Германии. С этой точки зрения наибольшие
осложнения были связаны с Италией, которая приняла участие в войне
против Франции лишь тогда, когда военные действия шли к концу, а в
дальнейшем, напав на Грецию, потерпела от нее тяжелое поражение. 24
июня 1940 г. Геббельс записал: «В немецком народе постепенно растет
настоящий гнев против итальянцев». Ряд острых записей относится ко времени
итало-греческой войны. 15 ноября: «Греки сражаются уже на албанской земле.
Они сделали из итальянцев котлету. Досадный срам для всех нас». 26 ноября:
«Днем у фюрера. Самая резкая критика по поводу военных дел итальянцев
в Албании... Но теперь, по крайней мере, нет никакого сомнения в том, кто
должен руководить Европой — Гитлер или Муссолини». А 12 декабря у
Геббельса вырвался форменный стон: «Да, наш союзник — это наш тяжкий
крест!». В записи от 20 декабря он передал слова Гитлера: «Итальянцы
разрушили весь военный престиж оси». Прошло еще несколько месяцев, но
греки продолжали бить итальянцев, и 14 марта 1941 г. Геббельс, уже не
сдерживаясь, записал: «Гнилое, -трусливое отребье». И так до тех пор, пока
Германия не взяла все в свои руки и не оккупировала Грецию.
Из дневника видно также, что нацистские главари неприязненно относились
к генералу Франко, который не оправдал их ожиданий и не дал — в благодарность
за помощь, оказанную ему в 1936—1938 гг.,— втянуть Испанию во вторую
мировую войну. 1 ноября 1940 г., после встречи Гитлера с правителем Испании,
Геббельс писал: «В отношении Испании и самого Франко у фюрера оценка
отнюдь не хороша. Много крика, но мало настоящих слов. А по сути дела —
ничего. И при этом Испания совершенно неподготовлена к войне. А важничает —
словно мировая империя (которой уже и в помине нет)». В рейхсканцелярии
Франко предпочитали Петэна: «Петэн надежен и полон самообладания. С
реальным взглядом на факты... У Петэна все еще ясная и умная голова. Он
произвел на фюрера глубокое впечатление». Для Гитлера престарелый предатель,
плясавший под его дудку, был идеальным партнером.
Наибольшее количество записей в дневнике посвящено, кроме СССР,
пожалуй, Англии, а если более конкретно — Черчиллю. Нацистская верхушка
испытывала к нему сильнейшую ненависть, хорошо понимая, что если он
придет к власти, а в первые месяцы войны это еще было неясно и Геббельс
даже «хоронил» его, то о сговоре с Англией, на который они рассчитывали,
нечего было и думать. Лишь Гесс не захотел считаться с этим, отсюда и
его бросок на самолете. Точку же зрения тех, кто действительно решал
вопросы войны и мира, отразил Геббельс в записи 19 марта 1940 г.: «Теперь
надо глушить западные мирные фанфары. Победа — это вам не гнилой
компромисс, она должна быть результатом войны! Англию надо поставить
на колени». Тогда уже шла деятельная подготовка к вторжению в Данию
и Норвегию, которое мыслилось, как мощный удар по позициям Англии.
200

Обращают на себя внимание записи, сделанные летом и осенью этого года,
посвященные бомбардировкам английских городов. Злорадство, с которым
Геббельс писал о страданиях жителей Лондона и Ковентри, кощунственно.
Наконец, о взаимоотношениях в самой нацистской верхушке, где проис¬
ходило постоянное внутреннее соперничество. Геббельс наибольшую неприязнь
питал к Риббентропу. Вот запись 6 июня 1940 г., в которой речь идет о
беседе с ним в связи со стремлением министра иностранных дел прибрать
к рукам вещание на иностранных языках, что Геббельс категорически отверг.
По словам автора дневника, Риббентроп «сразу стал мелок и мерзок.
Отвратительный тип, с которым никто не дружит». И спустя год вновь:
«Риббентроп не является честным партнером. Он путает политику с торговлей
шампанским, в которой можно надуть партнера». Сильно досталось от Геббельса
Гессу после отлета последнего в Англию. А вот как характеризовал он преемника
Гесса Бормана: «Он, как я полагаю, нечестен и вообще темная личность... Нам
придется очень туго, если он захочет пробиться наверх». А о шеф-идеологе
нацизма Геббельс выразился 4 июля 1941 г. тоже достаточно определенно:
«Розенберг больше не смердит. Он передает всю пропаганду на Востоке нам».
Каждый дневник — своего рода зеркало его автора. Дневник Геббельса, как
нельзя лучше, отражает его сущность — человека предельно жестокого, даже
садиста, беззастенчивого во всех своих помыслах и действиях, ловкого, но
несамостоятельного. Принадлежность к «образованным» никак не повлияла на
его мировоззрение фанатичного нациста, смертельного врага свободы и прогресса.
Настоящие материалы переведены на русский язык Г. Я. Рудым.
Л. И. Гинцберг
ЙОЗЕФ ГЕББЕЛЬС
Имперский министр народного просвещения и пропаганды
«ВОЙНА — НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ»
Из дневников 3
(март 1940 — июль 1941 гг.)
8 марта 1940 г. Пятница.
[...] У фюрера. [...] Обсуждаем многие военные вопросы. В этих делах он
3 Геббельс, Йозеф Пауль (1897—1945) — один из главных нацистских преступников и идеологов
германского фашизма. Член НСДАП с 1922 г., в 1925—1945 гг. возглавлял в качестве гауляйтера
ее организацию в гау Берлин — Бранденбург. В 1927—1933 гг. издавал фашистский еженедельник
«Ангрифф», а затем газету «Дас рейх». С 1933 г.— имперский министр народного просвещения
и пропаганды. Руководил всем пропагандистским аппаратом нацистской Германии, проповедовал
антикоммунизм, расизм и милитаризм. Был членом Объединенного штаба связи Гесса. Принимал
активное участие в подготовке и развязывании второй мировой войны, а также в осуществлении
агрессии против Советского Союза. Один из инициаторов провозглашения в 1943 г. тотальной
войны против СССР. В 1944 г. назначен имперским руководителем тотальной мобилизации. В
качестве имперского комиссара возглавлял оборону Берлина от советских войск. По завещанию
Гитлера предназначался на пост рейхсканцлера. Пытался избежать безоговорочной капитуляции
Германии. После вступления Советской Армии в Берлин вместе с женой Магдой 1 мая 1945 г.
покончил самоубийством, предварительно отравив своих шестерых детей.
Фрагменты дневников публикуются по немецкому изданию выборочно и со значительными
сокращениями. Заглавие дано переводчиком.
Об обстоятельствах, при которых были найдены дневники Геббельса в Имперской канцелярии
после взятия советскими войсками Берлина, рассказывает в своей книге «Берлин, май 1945.
Записки военного переводчика» (М., 1988) Елена Ржевская — в то время военный переводчик
штаба 3-й Ударной армии.— Прим, перев. См. также Ржевская Е. М. Портрет на фоне дневника.
М., 1994.
201

абсолютный специалист. Нападение на наш Западный вал полностью исключено.
На это враг никогда и не рассчитывал. Предполагая, что мы прочно завязнем
в Польше, делал ставку на внутреннюю революцию, переоценивал блокаду
и т. д. и в остальном тоже — никакого ясного представления о войне. Отсюда
и отсутствие направляющей линии в его ведении войны, а также вечные,
действующие на нервы надувательства. Италия, к сожалению, против Англии
очень слаба. Муссолини, как кажется, находится под сильным давлением
королевского дома, там кристаллизуются все слабаки. Он должен апеллировать
к народу и оказать Лондону сопротивление. Иначе он все больше и больше
теряет свой престиж. Династии — это проклятие для любой большой политики!
Так можно и Италию потерять. А как с ее колониями? После выигранной
войны она получит их в двойном или тройном размере. Но если проявляют
слабость в самом начале, то и в конце по большей части она дает о себе
знать. А ведь что мог бы натворить сегодня храбрый Муссолини со своим
подводным флотом! Так почему же он не действует? Почему, несмотря на
это, поднимает страшный шум? Фюрер очень негодует по поводу такой
позиции. Муссолини, да действуй же наконец! Крах в Палестине. Неразбериха
в Индии. Кавардак в самой Англии. Чего еще ему ждать, чтобы использовать
благоприятный случай? В Париже и Лондоне значительное отрезвление в их
довольно-таки приукрашенной информационной политике. Это дело у нас
поставлено лучше. Швейцария строит нам золотые мосты. [...]
9 марта 1940 г. Суббота.
[...] Финляндия ведет переговоры с Москвой о мире. Подробностей еще
нет. Но в Лондоне очень обескуражены. Мы пока выжидаем. [...]
10 марта 1940 г. Воскресенье.
Вчера: [...] Риббентроп выехал в Рим. Будем надеяться, чего-нибудь да
добьется. Но Муссолини приходится тяжко из-за внутриполитических пре¬
пятствий. Мирные переговоры Россия — Финляндия вступили в решающую
стадию. Мы широко посредничали в этом деле и активно в нем участвуем.
Во всем обеспечивается большая секретность. В Лондоне и Париже неистов¬
ствуют. Ведь там так хотели, воспользовавшись историей с Финляндией,
распространить войну на Скандинавию. В нашей прессе мы насчет этой темы
помалкиваем. Только не суетиться и не растоптать снова нежные ростки
мира! Но мы должны обеспечить себе тыл против Англии. [...]
11 марта 1940 г. Понедельник.
[...] Возня вокруг заключения мира продолжается. Лондон и Париж под¬
стрекают к дальнейшей войне. Визит Риббентропа вызывает большой интерес.
В Лондоне распространяются слухи о мире: совесть нечиста! [...] Муссолини
пожинает плоды своей слабости. [...] Невероятная суета вокруг истории с
Финляндией. Мы и дальше проявляем сдержанность. [...]
12 марта 1940 г. Вторник.
Вчера: [...] речь фюрера привлекает к себе большое внимание всего мира.
Знак нашей воли к победе. Обобщенное изложение военных целей других
стран. Эту торпеду я выпущу в подходящий момент. [...] Финляндия ведет
переговоры с Москвой. Кажется, будет достигнуто соглашение. Мы по-прежнему
сохраняем сдержанность. Риббентроп посетил папу и короля. Известий пока
никаких нет. Надо дожидаться его возвращения. [...]
202

13 марта 1940 г. Среда.
[...] В Риме — частичный успех. Глубокое впечатление на Муссолини. Он
ждет своего часа. Во всяком случае, кажется, увидел, что должен начать
действовать, если хочет что-нибудь приобрести. Итальянская пресса весьма
прилична, но не слишком радикальна. Там все еще пребывают в нерешитель¬
ности.
Переговоры в Москве продвигаются хорошо. Хотя Гельсингфорсу
(Хельсинки.— Перее,} приходится нести ущерб, дело, как кажется, идет к
миру. Это было бы в данный момент хорошо. Чемберлен обещал Финляндии
помощь, если та запросит, но вызвал этим лишь гомерический хохот. Никто
в мире ни единому слову англичан больше не верит. Они стараются из
эгоистических соображений расширить войну. И Риму тоже стремятся встать
поперек дороги. Но все это им больше не поможет. Мы храним абсолютную
сдержанность. Только что передали на Америку опровержение насчет того,
будто бы Риббентроп предложил Ватикану крестовый поход против боль¬
шевизма. Это — подлый маневр с целью помешать нам. [...]
14 марта 1940 г. Четверг.
Вчера: мир России с Финляндией подписан. Финляндия, хотя и понесла
немалый ущерб [...] отделалась все-таки легко. Для нас это большая дипло¬
матическая победа. В Лондоне и Париже словно оцепенели. У нас великолепная
пресса, и мы хорошо используем это. Нанесем такой удар, что только пух
и перья полетят. [...] В Лондоне и Париже царит траур. [...]
15 марта 1940 г. Пятница.
[...] Вопрос о Финляндии все еще заслоняет все другие. Повсюду воспринима¬
ется как тяжелое поражение западных держав. В Лондоне и Париже несут
бессмысленную ложь. При этом делают одну глупость за другой. Плутократия
демаскирует себя. Она показывает свои зияющие раны, а мы непрестанно
сыплем на них соль. [...]
У фюрера. Там находится Колин Росс. Очень симпатичный человек.
Рассказывает о своих поездках: Япония увязла в Китае. Вперед уже не
продвигается. Слишком велики пространства. Чан Кайши — великий и вы¬
дающийся человек. До тех пор, пока он там, капитуляции не будет. Он
может ждать, а Япония — нет. Вмешаться в какой-либо другой конфликт
Япония — это можно гарантировать — сейчас не помышляет. На мир с Чан
Кайши она не пойдет, ибо должна сохранить свое лицо. В общем и целом
оценка эта правильна. Россию Росс рисует как просто безотрадную страну.
Нигде ни улыбки, ни радости. Несмотря на это, Сталин пользуется попу¬
лярностью. Ведь он — единственная надежда. Наследник Петра Великого.
Представитель панславизма. Вероятно, мы, германцы, никогда не поймем
этих славян. Сталин для русских — батюшка. А то, что он, как заботливый
садовник, отрезает слишком разросшиеся ветки, т. е. ликвидирует генералов
и журналистов, это заложено в самой сущности большевизма. Ведь он не
желает терпеть никаких выдающихся людей. В этом отношении он диаметрально
расходится с нами, желающими иметь личности и культивирующими их.
Немцы работают, чтобы создать себе лучшую жизнь. Русские, пожалуй,
такого побуждения не имеют. Впрочем, это очень хорошо, что у русских
отсутствует германское руководство: так они никогда не смогут стать опасны
для нас. А если Сталин расстреливает своих генералов, то нам это делать
ни к чему. Не ликвидирует ли Сталин постепенно и евреев? Вероятно, он
называет их троцкистами только для того, чтобы ввести в заблуждение весь
мир. Кто знает? Во всяком случае, мы с Россией — союзники. До сих пор
мы имели от этого только выгоду. Фюрер увидел Сталина в одном кинофильме,
203

и тот сразу стал ему симпатичен. Тогда, собственно, и началась германо-русская
коалиция. [...]
16 марта 1940 г. Суббота.
Вчера: [...] дальнейшие переговоры с Италией. Муссолини высказывается
теперь посильнее. Письмо фюрера произвело здесь действие, подобное чуду.
Риббентроп еще раз встречается с Чиано. Если бы только у Муссолини были
развязаны руки! [...]
[...] Что нам за дело, в конечном счете, каков социальный и культурный
уровень московского большевизма! Но благодаря ему мы воюем только на
одном фронте. Мы хотим сделать Германию сильной и великой, а вовсе не
преследуем утопические планы улучшения мира. [...]
19 марта 1940 г. Вторник.
Вчера: все отступает на второй план перед беседой фюрера с дуче на
Бреннерском перевале. Она начинается в 10 часов утра и продолжается весь
день. Мы не очень-то подаем ее в печати, так как это вызовет безумную
миротворческую возню западных держав. А мы в этом на данный момент
никак не заинтересованы. [...]
К концу дня уже получаю сообщение: все прошло хорошо. Муссолини
снова показал себя настоящим мужчиной. В его союзничестве сомневаться
не приходится. В решающий момент он пойдет вместе с нами. Мы снова
ориентируем всю германскую прессу на ось. А в остальном теперь надо
глушить западные мирные фанфары. Победа — это вам не гнилой компромисс,
она должна быть результатом войны! Англию надо поставить на колени. [...]
22 марта 1940 г. Пятница.
Вчера: [...] преемник Даладье — Рейно. [...] Это какой-то кабинет подст¬
рекателей к войне, причем самого явного характера. Так мы его немецкому
народу и преподносим. Мы и впредь будем бить его по протянутым к нам
щупальцам в поисках мира. Мы хотим воевать до победы. [...]
[...] У фюрера. Он иронизирует над англичанами. Они уже и сами не
знают, как выбраться из отчаянной ситуации. И французы — тоже. У них
ни плана, ни ясной цели. Сами не знают, чего, собственно, хотят. [...]
24 марта 1940 г. Воскресенье.
Вчера: Рейно правит, имея большинство в один голос. И тем не менее
произносит энергичную, воинственную речь. Делает униженные поклоны
Лондону. Твердит одно и то же: война, война, война! Этому человеку,
вероятно, очень скоро могут оказать помощь. Я приказываю германской
прессе отделать его по всем правилам. [...] Все-таки кое-какой прогресс есть.
США, кажется, хотят, по крайней мере пока, остаться вне войны. [...]
27 марта 1940 г. Среда.
[...] Наше радио должно вещать еще популярнее. И вечно повторять наши
термины. Мы говорим и пишем не для интеллигентов, а для народа. А тут
надо действовать совершенно примитивно. Народ хочет, чтобы побольше
обращались не к его интеллекту, а к его чувствам. Наши образованные
люди слишком часто забывают об этом. Нью-йоркские газеты констатируют,
что наша антиплутократическая пропаганда против Даладье привела к его
падению. Теперь в Лондоне пропагандируют расширение войны на юго-восток
204

Европы. Но там мы имеем на своей стороне Италию. Тем не менее мы
сразу же трубим тревогу. А Рим с этим соглашается. [...]
30 марта 1940 г. Суббота.
[...] У фюрера. Он снова весьма доволен нашей работой. Особенно хороша
наша работа на Францию.
31 марта 1940 г. Воскресенье.
Вчера: [...] выступил Молотов. Твердо держаться за германскую дружбу,
занимать резкую позицию против западных держав. Предостережение в адрес
Румынии насчет Бессарабии. В общем и целом мы можем быть довольны.
[...] Наше дипломатическое положение в настоящий момент замечательно.
[...]
1 апреля 1940 г. Понедельник.
Вчера: [...] опубликование польских секретных документов4 привлекает
огромное внимание всего мира. Американские дипломаты во главе с самим
Рузвельтом сильнейшим образом скомпрометированы. Они отчаянно отбиваются
ловкими опровержениями, но им ничто не поможет. Изоляционисты в США,
как и ожидалось, шумят. Весьма выгодное усиление нашей позиции. Рузвельту
теперь будет очень трудно вмешаться в войну. А это, собственно говоря, и
было нашей целью. Для нас — еще одна выигранная битва. Выступил Черчилль.
Сплошная ложь. Резкие нападки на нейтралов. Он тоже высказал мысль,
что война стала бы очень суровой и тяжелой. У Черчилля хороший стиль.
Человек с большим даром, но бесхарактерный и бесхребетный. Де¬
градировавший гений. А как таковой — и не очень опасный.
[...] Наша публикация документов вызвала в международном общественном
мнении настоящую панику. В Америке лепечут одни тухлые отговорки, в
Лондоне — отмалчиваются. Однако мы должны быть готовы к контрударам,
и мы к ним готовы. Но в данный момент мы впереди по всем пунктам.
Большой триумф для германской пропаганды войны. Инициатива действий
снова в наших руках. Нельзя не порадоваться этому от всей души. [...]
2 апреля 1940 г. Вторник.
Документы по-прежнему привлекают к себе большое внимание. В Америке
страстная борьба «за» и «против». В своих комментариях мы очень сдержанны,
чтобы не помешать этому процессу. Должны оставаться сторонними наблю¬
дателями. У Рузвельта — черные дни. Поделом ему. В Лондоне и Париже
бушуют. А в остальном весь мир на нашей стороне и в ужасе от той
пропасти, в которую он заглянул. Германская пресса помещает блестящие
комментарии. Мастерская тактика. [...]
3 апреля 1940 г. Среда.
[...] Воздействие польских документов все возрастает. Подлинность их
оспаривается только в Лондоне. Рузвельт в большом затруднении. Оппозиция
в лице изоляционистов наносит ему мощные удары. Шум на весь мир.
Теперь к этому присоединилась и Москва. Большую враждебность Чемберлену
проявляет лейбористская партия. Мы акцентируем это аргументами социального
4 Речь идет о сборнике тенденциозно подобранных дипломатических документов кануна
второй мировой войны, изданных в Германии весной 1940 г.— Прим, перев.
205

характера. Тут плутократы наиболее уязвимы. В эту точку мы и бьем
неустанно. Капля камень точит. Рейно сфотографировался вместе с Самнером
Уэллесом перед географической картой, изображающей новую Европу: пол¬
ностью расчлененную. Поделены также и Италия, и Югославия. Это — вода
на нашу мельницу. Радио должно несколько популяризировать наше военное
командование. Попытка сделать это с Рундштедтом5 не удалась: слишком
уж сух и по-генштабистски высокомерен. [...]
4 апреля 1940 г. Четверг.
[...] Фюрер считает, что Италия вскоре вступит в войну. Дай-то Боже!
5 апреля 1940 г. Пятница.
Вчера: английский кабинет переформирован. Теперь Черчиллю поручена
вся оборона. Итак, мечта его сбылась. Вне всякого сомнения, ужесточение
и обострение британского плана ведения войны. Подождем, что из этого
выйдет. [...]
9 апреля 1940 г. Вторник.
[...] Париж и Лондон направляют свою лицемерную ноту Норвегии. Они
хотят минировать норвежские территориальные воды, преподнося это как
меру против германского судоходства. Это тот трамплин, который мы искали.
О святая простота! Я кое-что приторможу в германской прессе: не снимать
маску слишком рано, избегать чрезмерной резкости, пока англичане не
наделают глупостей. В Лондоне в данный момент правит самый тупоумнейший
сброд, какой только бывал под этим солнцем. [...]
[...] Фюрер в наилучшем настроении. Хвалит близорукость англичан. [...]
Фюрер весьма недоволен позицией Венгрии. Мадьяры чертовски юлят и
лицемерят. Мы говорим с ним о ведении войны с англичанами и французами.
[•••]
16 апреля 1940 г. Вторник.
[...] Наши потери у Нарвика значительны. Вопрос заключается в том,
сможем ли мы там удержаться? Англичане хотят силой восстановить свой
престиж. [...]
21 апреля 1940 г. Воскресенье.
[...] Вчера: еду к фюреру поздравить его с днем рождения. Желаю ему
еще многих лет жизни. Застолье собрало большое общество. Фюрер без
конца шутит и блистает остроумием. Затем в более узком кругу обсуждаются
вопросы большой политики. Италия, кажется, все-таки хочет вступить в
войну. Да иначе она поступить и не может. Сейчас Муссолини занят тем,
что распаляет свой народ. Англия совершенно не сознает всю серьезность
своего положения. Фюрер намерен нокаутировать ее. Тем не менее он сегодня
же заключил бы с ней мир. Условия: Англия уходит из Европы и возвращает
нам колонии в округленном виде. На это стоило бы посмотреть! Он вовсе
не желает уничтожить Англию и разрушить ее империю. Но мы должны
иметь покой, чтобы не приходилось ждать новой войны. Норвегия была бы
превращена нами в европейский Сингапур. Тогда бы у Лондона пропало
5 \
В то время командующий группой армий «А», генерал-полковник.— Прим, перев.
206

желание воевать. То, что в сентябре (1939 г.— Перев.) Италия не действовала
вместе с нами, это хорошо, ибо иначе Англия отпрянула бы. А через три —
пять лет все началось бы сначала при несравненно более благоприятных
для Англии обстоятельствах. Если уж воевать, то теперь. Авиация рево¬
люционизировала все ведение войны. Ну, а в этом отношении мы — впереди.
Без войны мы осуществляли бы совершенно неправильную программу развития
военно-морского флота. Ведь теперь большие посудины еще долго не сравнятся
с авиацией. В этом мы сегодня убедились. Значит, так держать! Но фюрер
настаивает на том, чтобы военные действия начались как можно скорее.
Ждать мы больше не можем и не хотим. [...]
25 апреля 1940 г. Четверг.
[...] Фюрер излагает свои планы. Франция должна быть разгромлена. Тем
самым Лондон потеряет свою континентальную шпагу. Тогда Англия будет
бессильна. Разгром Франции — это и акт исторической справедливости. Но
Англии вовсе не нужно и не следует терять свои заморские владения. Этого
не требуют европейские интересы. Италия нам гораздо нужнее в мирных
условиях, чем во время войны. Хорошо, если она, как и следует полагать,
вступит в нее. Но после войны Италия необходима нам против Франции.
[...] Исходя из сложившейся ситуации, атакует ли нас Лондон сейчас? В
ответ фюрер только смеется. Ни в коем случае! Но пусть все идет своим
чередом. Когда же начнется на Западе? Это всего лишь вопрос погоды и
целесообразности. [...]
27 апреля 1940 г. Суббота.
[...] Фюрер счастлив, что зима идет к концу. Зимой, по крайней мере на
Западе, наступление предпринять нельзя. Снег и мороз — союзники обороняю¬
щегося, а не нападающего. Теперь все по-другому, и мы только ждем подходящего
момента сдвинуть дело с мертвой точки. Ждем с настоящим нетерпением.
Когда-нибудь надо же начать действовать. А иначе время станет союзником
другого. [...] В Лондоне повсеместно царит пессимизм. Из Рима приходят новые
сообщения. Муссолини решился на войну. Он только ожидает своего часа. Со
времени Бреннерской встречи он убежден в нашей победе. [...]
28 апреля 1940 г. Воскресенье.
Вчера: в Лондоне постепенно замечают, в какой ситуации находятся.
Жалкий лепет, но вместе с тем и глубоко пессимистические голоса. Людям
становится ясно значение предстоящего поражения. На сей счет нейтральная
заграница не питает никаких сомнений. Очень резкие голоса из Америки.
Италия смотрит на все свысока. Наша победа, особенно в психологическом
отношении, очевидна. Наше наступление в Норвегии идет планомерно. Тронхейм
почти достигнут. Суровы, но успешны для нас бои у Нарвика. Там мы покончим
с норвежцами. Их боевой дух не особенно высок. Англичан они люто ненавидят.
Своими радиопередачами мы усиливаем пораженческие настроения в Норвегии.
Они также очень заострены на Англию и Францию. [...]
1 мая 1940 г. Среда.
[...] У фюрера. Как раз приходит сообщение, что установлена связь между
Осло и Тронхеймом. Это хороший удар по британской роже. Фюрер сверх¬
счастлив. Ведь это — сказочный успех! [...] Мы через Рим затеваем небольшую
интригу против Черчилля. То-то старик удивится! Полностью сваливаем на
него поражение в норвежской операции. Я закручиваю это дело как только
могу. Хотим бросить в харю плутократам их наглую ложь. Продолжительная
207

беседа с фюрером о положении вообще. Он безгранично счастлив. [...] В
Лондоне — настроение полнейшего банкротства. [...] Это успех, но отнюдь
далеко не победа. Во имя нее еще надо принести немалые жертвы и пережить
в борьбе кое-какие тяжелые часы. [...]
2 мая 1940 г. Четверг.
Вчера: [...] Фюрер в прекрасном и впечатляющем обращении благодарит
войска, сражающиеся в Норвегии. На противной стороне царит ожидание
страшного краха. [...] По опыту известно, что виновник войны всегда тот,
кто ее проиграл. Нью-Йорк подтверждает нашу крупную победу льстивым
признанием заслуг нашего политического и военного руководства. Это уже
кое-что. Италия храбро стоит на нашей стороне. Римская пресса пишет
почти то же, что и берлинская. Только Ватикан всячески препятствует
вступлению Италии в войну. Но нас это мало волнует. [...] Какое прекрасное
и многообещающее 1 мая! Наш урожай уже созревает. [...]
3 мая 1940 г. Пятница.
[...] В Лондоне и Париже в результате норвежского поражения серьезный
правительственный кризис. Переживут ли его Чемберлен и Рейно? Уже
призывают на помощь Ллойд Джорджа. Но и он мало чем поможет. Тогда
(в первую мировую войну— Перее.} он победил потому, что ему противостоял
Вильгельм II, а не Адольф Гитлер. [...]
4 мая 1940 г. Суббота.
Вчера: английское поражение теперь стало полным. Речь Черчилля в
палате общин во всем мире восприняли как удар дубиной по башке. [...]
Мы ответили на нее насмешкой превосходства. Америка полностью придержива¬
ется нашего взгляда. Нейтральный мир единодушно выступает против Лондона.
Италия сильнейшим образом на нашей стороне. Говорят о правительственном
кризисе в Лондоне. Преемником называют даже Ллойд Джорджа. Военное
положение развивается планомерно. Наша взяла. Но мы не подарим англичанам
ничего ни в пропагандистском, ни в военном отношении. [...]
У фюрера. [...] Фюрер оценивает военное положение весьма оптимистически.
Насмехается над гнилыми увертками англичан. Но ожидает, что однажды
они где-нибудь да устроят нам ловушку. Ведь Черчилль совершенно непред¬
сказуем. Значит, надо быть начеку! [...] Фюрер говорит об этой войне, как
о втором акте первой мировой войны. В ней тогда просто победила не та
сторона, какой следовало. Мы притязали на победу на основании всех
мыслимых предпосылок, но оказались слабы. А теперь мы должны все
наверстать. Это должно стать последней европейской войной. За ней последует
абсолютная германская гегемония. [...]
5 мая 1940 г. Воскресенье.
Вчера: [...] Вся Южная и Центральная Норвегия в наших руках. [...]
Англичане убрались, даже не поставив норвежцев в известность. Чисто
по-английски! Мы всячески раздуваем это. Американская пресса тоже подает
это как сенсационное известие. Английскому престижу во всем мире нанесен
чудовищный удар. Нью-Йорк безгранично восхищается нашими ратными
деяниями. Рейх на коне с точки зрения мировой моральной и военной оценки.
Планы англичан по расширению войны в Средиземном море, на Балканах
продолжают и далее оставаться ведущей темой. Мы используем все, что
можно, в своих попытках разжечь огонь. [...] Немецкий народ ожидает
объявления Римом войны западным державам. Но до этого дело еще не
208

дошло. Муссолини пока еще взвешивает. [...] Решать все будет оружие. [...]
Военное положение — отличное. [...] Фюрер считает, что те англичане, которые
сейчас правят в Лондоне,— истинные преступники. Они могли бы иметь мир
с нами на самой лояльнейшей базе. Вместо этого они пожелали войны и
тем самым пришли к тяжелейшему потрясению своей империи. Конец этой
катастрофы даже невозможно себе представить. [...]
6 мая 1940 г. Понедельник.
Вчера: [...] Лондон не говорит о своих гигантских потерях на море ни
слова. Свидетельство его нечистой совести. Тем сильнее критика правительства
английской прессой. Чемберлен пускает в ход последние остатки своего
авторитета. Лепечет всякие оправдания, столь же ребяческие, сколь и комичные.
Военное и государственное руководство там совершенно одурело. [...]
7 мая 1940 г. Вторник.
[...] Фюрер показывает мне новое сообщение от Муссолини. Тот выразил
свое восхищение фюрером. Он — фашист и твердо стоит на нашей стороне.
Эта война — сама судьба и для Италии. Муссолини выступит вместе с нами,
как только для этого настанет время, и не придает никакого значения
болтовне, будто Италия окажется под гегемонией Германии.
Господство Италии на Средиземном море не противоречит нашим интересам,
а в остальном пусть об этом спорят грядущие поколения. Теперь же время
для войны, а он, фюрер, не остановится ни перед чем, чтобы полностью
использовать его. Сейчас все средства хороши, чтобы разбить Англию. Мы
нарушили многие договора, но разве не должны мы были сделать это, чтобы
установить наконец свой порядок? Для этого потребна не только сила, но
и хитрость. Так было всегда. Только один договор мы никогда не нарушали:
тот, который связывает нас обязательствами перед нашим народом. Все, что
выходит за эти рамки,— лишь средство достижения цели. Мы долго обсуждаем
с фюрером наши возможности и будущее. Фюрер — в самой лучшей форме и
с лихорадочным нетерпением ждет часа нанесения удара. Он придет, этот час,
как разразившаяся гроза, а уже потом мы снова поговорим о том, какой облик
придать всему миру. Ведь есть такие люди, до которых разумные слова доходят
только после того, как двинешь им в челюсть и выбьешь зубы. [...]
Чтобы избежать общего краха, хотят дать Черчиллю еще большие пол¬
номочия. [...]
9 мая 1940 г. Четверг.
[...] О Чемберлене фюрер говорит только с насмешкой. Он для всего мира
смехотворная фигура. [...]
Ворошилов лишен своего поста главнокомандующего6. Что там происходит?
Вероятно, это связано с Финляндией. Буря против Чемберлена усиливается.
Палата общин неистовствует. Сильнейшая атака со стороны Ллойд Джорджа.
Но и он тоже слишком стар. Великая дилемма демократии. Мы снова можем
спать спокойно.
10 мая 1940 г. Пятница.
Вчера: Черчилль произнес в палате общин весьма жидкую речь. Кажется,
и он не выдерживает удары. [...]
6 В действительности К. Е. Ворошилов был освобожден от обязанностей наркома обороны
СССР.— Прим, перев.
209

11 мая 1940 г. Суббота.
Вчера: ночью мне звонит из ставки Дитрих7, он уехал туда вместе с
фюрером, она находится где-то на фронте. Мы вырабатываем технику наших
публикаций. Три меморандума — Бельгии, Голландии и Люксембургу. Они
нарушают нейтралитет. Мы протестуем, в качестве оборонительной меры —
требование не оказывать сопротивления, защита нейтралитета. Германские
войска ни свет ни заря переходят границы. Риббентроп вызвал посланников
этих государств и сообщил им самое необходимое. Маскировка удалась до
самого последнего момента. [...]
Поступают первые известия. Голландия и Бельгия оказывают сопротивление.
Этого следовало ожидать. В военном отношении ничего еще не ясно. Со¬
противление становится вполне настоящим в укрепленном районе на Маасе
и на канале Альберта. Мы вынуждены неприятнейшим образом предостерегать
от преждевременного оптимизма. Центр тяжести приходится на сухопутные
войска. Такого похода, как в Польше, ожидать нечего. [...] Голландская
королева обращается к своему народу. Предположительно, скоро у нее такой
возможности больше не будет.
Фюрер отдает приказ по войскам Западного фронта: час пробил. Эта
борьба — решающая для всей тысячелетней германской истории. [...]
В Англии нарастает кризис. Париж словно долбанули по башке. Несут
просто дикий вздор. Распространяются слухи, что Черчилль стал премьер-
министром вместо Чемберлена. Это внесло бы полную ясность, кто против
кого. Даю на сей случай прессе соответствующие указания, как это ком¬
ментировать. Голландия и Бельгия запросили помощи у Парижа и Лондона.
Дурацкая затея!
У нас на Западе царит уверенное спокойствие. Сообщается о первых
успехах. Пал Маастрихт. Так же и Эйпен. В некоторых местах форсирован
канал Альберта. Концентрация военной техники против Бельгии и Голландии
весьма убедительна. Она оказывает желаемое воздействие на весь мир.
Обоснование, данное Риббентропом, может это впечатление только разбавить
водой. Сводка ОКВ (Верховное главнокомандование вермахта.— Перее,) говорит
лишь в общей форме о начале операций. Больших успехов так скоро ждать
не приходится. [...] Я объявляю о полном запрете трансляции по радио
танцев. Музыка по радио целиком изменена. Французский воздушный налет
и бомбежка Фрайбурга-в-Брайсгау8. 24 убитых. Мы пока не решили, должны
ли мы сфабриковать из этого крупное дело. Если да, то следует ли принять
контрмеры. Геринг тут еще своего слова не сказал. Вильгельмина обращается
к своему народу. Пусть эта старая тетка убирается ко всем чертям и больше
не сует палки в колесо истории! Звонил из ставки Дитрих: все идет хорошо.
[...]
Рузвельт заявил на пресс-конференции о своих надеждах на то, что
Америка останется нейтральной. И мы тоже надеемся на это. Во всяком
случае, до президентских выборов. А до тех пор кое-что (а, пожалуй, и все)
будет выиграно.
Ночью фюрер принимает решение об ответе на бомбежку Фрайбурга: в
качестве возмездия за любой последующий налет будет произведен налет
пятикратной силы на французские или английские города. Это наверняка
внушит должное почтение. Черчилль действительно назначен премьер-
министром. [...]
7 Имперский шеф печати.— Прим, перев.
8 По другим данным, этот воздушный налет на немецкий город был предпринят самой
германской авиацией в провокационных целях.— Прим, перев.
210

12 мая 1940 г. Воскресенье.
Вчера: второй день наступления на Западе. Наши операции идут по плану.
Ожидаемые цели достигаются. Сопротивление, которое мы встречаем, сильнее
не становится, но оно и не слабее того, на какое мы рассчитывали. [...]
Италия поддерживает нас — к сожалению, пока только прессой и
симпатиями. Америка, кажется, все еще желает остаться нейтральной. Правда,
Рузвельт разразился ужасной руганью в наш адрес, но нам от этого ни
жарко, ни холодно. Голландцы тоже очень наглы. Они вместе с бельгийцами
посетили наше министерство иностранных дел, чтобы заявить протест. Но
тут их весьма беспардонно выставили за дверь. Чемберлен произнес прощальную
речь с весьма грубыми оскорблениями в наш адрес. Старая баба!
13 мая 1940 г. Понедельник.
Вчера: [...] Погода для военных операций великолепная. Однако это
второстепенно. [...] Люксембург полностью захвачен, так же как вся северная
Голландия до самого побережья. Ряд мощных прорывов осуществлен и в
Бельгии. Недалеко уж до Седана. Наша авиация наносит сильные удары.
Но и нам перепадает. Французы продолжают придерживаться совершенно
неправильного направления марша. Если так пойдет и дальше, они уготовят
себе разгром. Мы очень скупимся на наши военные сообщения, чтобы не
давать противнику ясного представления об обстановке. По всей видимости,
он все еще топчется в полной неизвестности. Дикие слухи о наших парашютных
войсках. Противник сам порождает у себя смятение. Мы же в ответ ничего
не опровергаем. Да и вообще молчанье в данный момент — лучшее оружие
нашей пропаганды. Голландцы по-прежнему оперируют сообщениями о
творимых нами ужасах. [...]
Телефонный разговор с Дитрихом. Все идет по программе. Фюрер в
наилучшей форме. На этот раз все должно удаться. Черчилль — верховный
главнокомандующий. Чемберлен остается в его кабинете. Этот старый
простофиля очень нам подходил. Иден — военный министр. Тоже великолепно,.
С ними мы уж как-нибудь справимся.
14 мая 1940 г. Вторник.
Вчера: военная обстановка и дальше складывается хорошо. [...] Заграница
снова шумит насчет таинственного нового германского оружия. Мы на это
никак не реагируем, никаких опровержений не даем. Точно так же не
отвечаем на бессмысленные сообщения о так называемой пятой колонне.
Тем са^ым противник сам распространяет за границей панику. [...]
15 мая 1940 г. Среда.
[...] Психологическая обстановка для нас в настоящий момент максимально
благоприятна. Вся нейтральная заграница полна восхищения. Какая разница
по сравнению с 1914 г.! Снова сильное выпячивание вопроса о том, кто
объявил войну. Надо опять заставить наших противников расхлебывать
заваренную ими же кашу. Тайна нового оружия нами не раскрывается. Чем
больше фантазий на сей счет, тем лучше и благоприятней это для нас.
Превосходство нашей авиации бросается в глаза.
[...] Почти невероятные успехи. Заграница, прежде всего Америка, поражена.
В Лондоне и Париже — глубочайший пессимизм. Звонок д-ра Дитриха: у
фюрера все хорошо. Его ожидания давно превзойдены. [...]
Мы уже движемся на Брюссель. Огромный прорыв частично удался.
Впечатление от этого во всем мире даже нельзя себе представить. Наш
211

вермахт увенчан теперь венком непобедимости. А это тоже боевое средство.
[•••]
16 мая 1940 г. Четверг.
Вчера: предыдущей ночью приходят сообщения о просто немыслимых
победах. Голландская армия полностью капитулировала. Мы передаем об
этом по радио всему миру. На врага это производит поистине шоковое
действие. К тому же гигантские успехи авиации. [...] Какая чудесная ночь!
Мы стараемся создать у противника впечатление, будто всего лишь хотим
осуществить план Шлиффена. Будем надеяться, он на это клюнет. [...]
17 мая 1940 г. Пятница.
Вчера: во вражеской печати царит полная неразбериха. Сплошные противо¬
речия. Нам достаточно только противопоставлять эти голоса друг другу. И
мы весьма охотно делаем это. [...]
Звонит д-р Дитрих: слишком громких победных фанфар не надо. А то
еще наш народ подумает, что все это можно сделать в один миг. Мы же
пока находимся в самом начале тяжелейших боев. Сообщение из ставки: все
идет блестяще. Наши войска бьются с величайшим героизмом. Париж признает,
что наши танки северо-восточнее Седана вклинились во французские укреп¬
ления. Рейно произносит вечером полную драматизма, весьма озабоченную
речь. Во Франции постепенно уразумевают, перед какой катастрофой стоят.
Рузвельт требует денег на вооружение и старается свалить вину за это на
нас. Старый плут! Мы накануне событий решающего исторического значения.
18 мая 1940 г. Суббота.
[...] Если Италия не вступит в войну, я просто отказываюсь понимать
дуче. Но скоро время для того придет. Не может же Рим ждать вечно! Во
Франции, по нашим сообщениям, огромное возмущение Италией. Наша
авиация снова добилась сенсационных успехов против британского флота.
Паника среди западных держав растет. Я раздуваю ее через наши тайные
радиопередатчики, которые выдают себя за английские или французские. [...]
Все складывается самым лучшим образом. [...] Мы усиливаем нашу про¬
паганду паники на Францию и Англию. [...] Сражения во Франции идут
своим чередом. Там разыгрываются драматические судьбы народов. Какое
огромное счастье принимать участие в этом! [...] В Париже паника все
сильней, сообщают, что Гамелен9 зашатался. Вот так-то! Мы разжигаем огонь.
Наша пропаганда работает мастерски. Это повсеместно признано у нас, а
также и всей мировой общественностью. [...]
19 мая 1940 г. Воскресенье.
Вчера: положение на фронте меняется в бешеном темпе в нашу пользу;
пали два антверпенских форта. На юге начинается ожидавшийся фланговый
охват. Может быть, нам удастся окружить обе вражеские армии. Это стало
бы новыми Каннами10. Зеландия занята, а в остальном в Голландии все уже
тихо. Всего за восемь дней. Начиная с 1938 г. мы завоевали в Европе семь
стран. Самое невероятное из всех исторических свершений, какое вообще
9 Главнокомандующий французскими сухопутными войсками.— Прим, перев.
10 В 216 г. до н. э. войско Карфагена под водительством Ганнибала одержало при Каннах
победу над превосходившими силами римлян в битве, вошедшей в историю как классический
пример стратегического окружения.— Прим, перев.
212

можно себе представить! Ошеломление противной стороны — полное. Лон¬
донская, а особенно парижская пресса отражают всеобщее смятение во
вражеском лагере. Наша разлагающая пропаганда через тайные радиопере¬
датчики делает все остальное, чтобы взрастить там самые пышные цветы
растерянности. Беженцы из областей, которым угрожает оккупация, заполоняют
дороги и города. Сам генерал Гамелен в приказе по войскам вынужден
стрелять последним патроном: «Победить или умереть!». Вот как далеко
зашло там дело. Точно так, как мы и ожидали. Это будет, мы надеемся и
верим, невиданный крах плутократического мира. Мы полны чувства не¬
описуемого триумфа* [...]
22 мая 1940 г. Среда.
Вчера: [...] Настроение противника совершенно катастрофическое* Резуль¬
таты нашей работы по распространению паники уже становятся видны. Геринг
говорил перед представителями печати о полководческом гении фюрера,
рассказывал, как тот подготовил и провел все операции. Весьма впечатляюще.
Военное положение: окружение удалось. Готовятся новые Канны. [...] Невидан¬
ная по размаху битва на уничтожение. 9-я французская армия в состоянии
разложения. Ее командующий генерал Жиро11 взят в плен вместе со своим
штабом. На волосок от плена был даже Петэн, но ускользнул. [...] Виктория!
Несомненный триумф! Удалось крупнейшее окружение во всей мировой
истории. К этому нас привел гений фюрера. Предстоят еще суровые бои,
но результата этой битвы уже не изменить. У Нарвика нанесены крупные
удары по английскому флоту. Наша пропаганда совершенно ясна: внутри
страны — восхваление победы. Наш народ в великолепном настроении. Вне
страны: сеять панику и смятение. Наши предыдущие радиопередачи оказывали
губительное воздействие. [...]
Паника в Париже увеличивается. Официальные коммюнике преступно
необдуманны. [...] Уже взбудоражен красный пояс Парижа. Коммунистические
демонстрации. Великолепно! Надо только и дальше подливать масла в огонь.
Наши люди работают здесь мастерски. Мы разбиваем вдребезги и лондонские
безумные иллюзии. Мы возьмем реванш за то, что нам причинили в ноябре
1918 г. Действие наших тайных радиопередатчиков в Париже, и особенно
на эвакуированное население, катастрофически велико. Мы усиливаем свое
воздействие [...] Это все — успех наших военных побед и нашей систематической
работы по разложению. Только не ослаблять усилий! [...] На нью-йоркской
бирже курс английских бумаг катастрофически упал. Лучший признак тяжелого
кризиса в стане противника. [...]
23 мая 1940 г. Четверг.
[...] В Париже сущая паника. Поведение англичан совершенно открыто
критикуется с презрением. Пусть у нас все и дальше идет так. Военное
положение: противник в котле. Отчаянные попытки вырваться отражены. Огром¬
ный контингент войск сидит в .западне. Ведутся упорные бои. [...] Цель: Париж.
Не давать передышки! Голландия и Бельгия должны остаться суверенными
государствами, хотя бы уже из-за своих колониальных владений. Это правильно,
ибо иначе туда сунутся Япония, Америка и Бог знает кто еще.
Англия потребовала в Москве ограничения германо-советской торговли.
Получила заслуженный твердый отпор... [...] Тяжелые времена для Альбиона.
11 Был заключен в крепость Кёнигштайн на Эльбе, откуда бежал и затем примкнул к
французскому Сопротивлению. Погиб в авиационной катастрофе.— Прим, перев.
213

24 мая 1940 г. Пятница.
[...] Дела Парижа очень плохи. Особенно сильно воздействует наша
разлагающая пропаганда. [...] Настроение у нас — вполне отличное. Доклад
СД12 содержит только похвалу и признание моей работы. В прессе, по радио
и в кино все нам удается просто чудесно. Мы прилагаем к тому все усилия
и трудимся, как лошади. [...] Я усиливаю деятельность наших тайных радиопе¬
редатчиков. Распускаю слухи о мире, а потом через сутки сам опровергаю
их, заявляя, что предложения о мире торпедированы Англией. Это должно
постоянно действовать французам на нервы. Впрочем, эти слухи уже проникли
в прессу нейтральных стран. Это очень хорошо! Сумятица может быть нам
только на пользу.
[...] Телефонный звонок из ставки фюрера: тяжелые бои продолжаются.
Продлятся довольно долго. Мы должны вооружиться терпением и силой. У
фюрера дела идут хорошо. [...] Но Муссолини все еще не решился. Еще
немного и он опоздает.
[...] Мы подстрекаем французский народ к путчу, причем с видимым
успехом. [...] В Англии — волна арестов, направленная против фашистов,
арестован и Мосли13. Плутократы спасают свою шкуру. Но такие вещи лучше
делать перед войной, чем во время войны. Во время войны нужно быть
сильными и сражаться, иначе будешь побежден. [...]
25 мая 1940 г. Суббота.
Вчера: паника и хаос из-за беженцев в Париже растет. В Лондоне царит
полная диктатура. Ни Черчилль, ни Рейно не могут помешать разлагающему
действию наших тайных радиопередатчиков. Во вражеском лагере все надежды
теперь на США. Однако Рузвельт ограничивается бессильными протестами.
А нью-йоркская биржа реагирует понижением курса английских бумаг и
акций военной промышленности. Мы перенесли наше главное наступление
в область тайных передатчиков. Против Англии — сравнительно сдержанно,
а против Франции — на полную катушку.
Военное положение: большое сражение продолжается. У французов про¬
является сильная усталость. Однако они отчаянно сопротивляются окружению.
Тщетно. Где бы они ни пытались прорваться, их отбивают. Кольцо сжимается
все туже.
26 мая 1940 г. Воскресенье.
Вчера: Рейно в публичном заявлении возлагает всю вину на военных.
Очень дешево, но подло. Огромная масса сообщений о творимых нами ужасах,
особенно из США. В ответ мы резко опровергаем. Вообще из США раздаются
голоса то восхищения, то ненависти. Наши парашютисты для многих остаются
большой загадкой. [...] Наша пропаганда по распространению паники во
Франции весьма успешна. [...] Разложение в кольце окружения растет час
от часу. Там приближается катастрофа. Враг стоит перед крахом. [...] Франция
свершает свой путь на Голгофу. Это — кара истории за многовековую тиранию
над нами. [...]
28 мая 1940 г. Вторник.
[...] Наши войска в Нарвике вписывают бессмертную страницу героизма
в книгу нашей истории. Во Франции — настоящий невроз страха. [...] В
12 Служба безопасности (аббревиатура от нем.: der Sicherheitsdienst — SD).— Прим, перев.
13 Главарь английских фашистов.— Прим, перев.
214

Лондоне молятся. [...] А Рузвельт совершенно безобидно болтает у горящего
камина, но при этом допускает гнусные выпады против нас. О вступлении
США в войну и речи нет. [...] Бельгийское правительство смылось в Лондон.
[...] Для меня дело чести отплатить французам и англичанам за все то, что
они причинили нам в ноябре 1918 г. Это будет исторически справедливо.
[...] Только что получено известие, что бельгийский король предложил
капитуляцию своих войск. [...] Наше условие: немедленно сложить оружие.
Это — начало конца огромной битвы на окружение. Первая историческая
победа на Западе осязаемо близка.
29 мая 1940 г. Среда.
Вчера: великий исторический день! Бельгийская капитуляция подтвердилась.
Она была предпринята королем вопреки решениям его правительства, которое
хотело вести войну дальше. Речь идет о, круглым числом, полумиллионе
солдат. Рейно грубейшим образом оскорбляет бельгийского короля в своей
речи. Париж — в настоящем шоке. Мы раздуваем панику. Наступил наш
час. [...] Лондонская общественность очень угнетена. Но хотят сражаться.
Сколь долго еще? [...] С бельгийской армией по приказу фюрера обращаются
хорошо. Мы временно помещаем короля в один бельгийский замок. [...] В
котле — упорные бои. Мы тоже несем тяжелые потери. Наши войска уст¬
ремляются на врага с безумной отвагой. Кольцо все сужается. Тайные
радиопередатчики действуют с максимальной нагрузкой. Их лозунг для
Франции: кончать! [...] В ставке все чувствуют себя счастливыми. Фюрер
звонит мне. Он преисполнен радости и удовлетворения. Считает, что уничто¬
жение окруженных войск уже не составит слишком больших трудностей.
Смотрит на положение весьма оптимистически. Моей пропагандистской работой
в целом очень доволен. Сообщение из Италии: наивысшее напряжение. Но
дуче все выжидает. Тормозящий элемент — Чиано; но он, кажется, попал в
немилость. Однако во вступлении в войну больше сомневаться не приходится.
Весь вопрос только: когда? [...]
30 мая 1940 г. Четверг.
Вчера: настроение в стране просто великолепное. В докладе СД одна
сплошная похвала нашей пропагандистской работе. Радио и пресса действуют
превосходно. Но в народе стали больше обсуждать наши потери. Они очень
преувеличиваются. Поэтому мы со временем опубликуем данные о наших
потерях в Норвегии, которые, вопреки ожиданиям, незначительны. Цифры
потерь на Западе еще не поддаются оценке, но они ниже, чем следовало
предполагать. [...]
Настроение во Франции — ожидание катастрофы. [...] Мы разжигаем и
подстрекаем к путчу изо всех своих сил и по всем направлениям. Очень
уместны оказались наши тайные передатчики. Распространяемые ими слухи
проникают во всю мировую прессу и действуют на врага, прежде всего в
США, губительно. [...]
В кампании по распространению слухов о зверствах мы переходим в
наступление и вскоре возьмем верх. В таких вещах долго обороняться нельзя,
а надо переходить в атаку. Это правильно, и по национал-социалистски. [...]
Военное положение: котел столь узок, что окруженные войска тесно
прижаты друг к другу. Судьба французской армии в Артуа решена. Англичане
смогут продержаться еще недолго. Д-р Дитрих сообщает мне из ставки
обстановку. Все идет блестяще. Первая крупная битва — у нас, можно сказать,
в кармане. Паника у противника значительно усилилась. Мы будем бить в
эту точку и дальше и не дадим сбить себя с толку. [...] Звонок фюрера:
мы должны действовать против французов еще резче, и во всей нашей
215

пропаганде — тоже. [...] Битва в котле подходит к своему концу. Капитуляция
уже стучится в дверь.
Сталин снова отсылает сэра Стаффорда Криппса в Лондон. Непригоден
для торговых переговоров. Страшный конфуз для Англии. Империя стоит
перед распродажей.
31 мая 1940 г. Пятница.
Вчера: Москва дала пощечину английской плутократии. Тем самым козырная
карта о германо-русской размолвке бита. Итак, дан старт пропагандистскому
походу против Франции. [...] Работа тайных радиопередатчиков на Францию
запущена на полный ход. Я использую для этого все средства, в том числе
революционно-националистические. Поднимем большую шумиху. Цель: паника
и революция во Франции, а особенно в Париже. Выдающие себя за ком¬
мунистические радиопередатчики будут мною реорганизованы. Слишком они
доктринерские. Материалы их подготовлены министерством иностранных дел.
Я посажу там своих людей. Господа тайные советники этого делать не
умеют. Это должны делать настоящие нацисты. [...]
Бессмертные заслуги снискал себе Рундштедт. Наше положение временами
было очень опасным. Но смелость командования и мужество войск, а также
и немного счастья помогли нам преодолеть все трудности. Французы полностью
разгромлены. Любой знаток считает их положение безвыходным. Уже под¬
готовлен удар через Седан. Это будет для Парижа ужасным пробуждением.
Английская и французская пресса полностью настроились на минорный тон.
Утешают себя глупыми отговорками. Но чем больше иллюзий там, тем лучше
для нас.
1 июня 1940 г. Суббота.
Вчера: наша пресса по моему заданию ведет сейчас блестящую полемику
против Англии, а особенно против Франции. Наши дивизии высвобождаются
для новых операций. А они не заставят себя долго ждать. Театр военных
действий у Дюнкерка скоро будет ликвидирован. Нелетная погода несколько
помешала нашим операциям. Французам не до смеха. [...]
Сообщение из Москвы. Там не особенно-то расхваливают наши успехи,
чтобы в связи с финской кампанией не выглядеть слишком жалкими. В
остальном же никакого омрачения германо-русских отношений констатировать
нельзя. Сталин твердо остается с нами, несмотря на все лондонские соблазны.
Однако определенная партийная бюрократия нас терпеть не может. Сообщение
из Вашингтона: Рузвельт хочет, вероятно, снова избираться в президенты.
Нас терпеть не могут повсюду, но до президентских выборов никакого участия
США в войне ожидать не приходится. Наши успехи вызывают восхищение.
[...] Дела у плутократов плохи. Еще удар! Наносить удары вновь и вновь!
2 июня 1940 г. Воскресенье.
[...] Пресса и радио в своих обобщающих сообщениях работают в точности
по моим директивам. Все идет превосходно. [...] Тем временем Муссолини
изготовился к прыжку, каждый день можно ожидать его решения. [...]
Две вещи наиболее оживленно обсуждаются немцами: наши потери и
недостаточная действенность наших зениток. Я принял против этого соот¬
ветствующие меры. г
Военное положение: последние остатки сопротивления англо-французских
войск у Дюнкерка подавляются. Англичане бегут через каналы Ла-Манш и
Па-де-Кале. Французы прикрывают их отступление. И те, и другие сражаются
очень храбро. Торпедные катера топят массу английских транспортов и
216

военных судов. К сожалению, плохая погода для авиации весьма бла¬
гоприятствует англичанам.
Мы понесли все же значительные потери. Но эта война должна решить
все, ибо иначе все наши жертвы были напрасны. Европа должна наконец
обрести покой: сделать же это она сможет только, когда ею будет руководить
самая сильная, самая могучая и самая многочисленная нация, а. это — мы.
Значит, надо стиснуть зубы и идти до конца. [...] «
Муссолини [...] хочет вступить в войну 5 июня. Фюрер желает еще раз
обсудить это с дуче и затем дать ему возможность выступить. Само по себе
дело это решенное. Дата должна быть выбрана так, чтобы Париж получил
уничтожающий удар. Мы стоим перед историческими событиями. Муссолини
тоже скажет свое слово. Националистическая Европа — на марше. А либе¬
ральный мир стоит перед своим крахом. Боже, благослови наше дело! [...]
3 июня 1940 г. Понедельник.
[...] Англичане пытаются при помощи лжи выдать свое поражение за
победу. [...] Мы подходим все ближе к Дюнкерку. [...] Борьба идет за каждый
метр. Местность большей частью затоплена. Англичане пытаются уйти, но
наша авиация накрывает бегущих. Сообщения об этом вселяют ужас. Это —
Суд Божий! Наши трофеи — военная техника и люди — необозримы, их сейчас
невозможно подсчитать хотя бы приблизительно. [...] Лондон дает слезливое
и унылое объяснение предполагаемому вступлению Италии в войну. Чуют
недоброе. Они всегда хотели сами решать вопросы Средиземного моря. Но
Италия этого не хочет. Однако даже ее вступление в войну не может
поколебать их. Тщеславные дураки и плутократы-утописты, которых судьба
накажет ужасным образом! Эта непредсказуемость Черчилля. Он станет
могильщиком Англии. Нам это на руку. Наше положение великолепно. Если
только Бог не будет против нас, мы должны выиграть и одержать великую
победу. [...] А пока пусть говорит германское оружие.
4 июня 1940 г. Вторник.
Вчера: англичане продолжают болтать о славной победе во Фландрии.
Можно просто поражаться этим медным лбам, которые измышляют такую
наглейшую ложь. [...] Их «победа» на деле — самое катастрофическое пора¬
жение, какое только знает история. Я приказываю всеми имеющимися сред¬
ствами разъяснять это общественности. [...], Число захваченных нами пленных
(включая бельгийцев и голландцев) составляет примерно 1,5 млн. Трудно
представить себе такое количество! К тому же необозримая масса техники.
Англичане на одном только транспортном флоте потеряли примерно 100 тыс.
человек. Наши потери, учитывая успехи, ошеломляюще малы. Сухопутные
войска насчитывают до сих пор 10 тыс. убитых, но относительно высок
среди них процент офицеров. Таким образом, наши войска сражались не
только храбро, но умно и осмотрительно. [...] На юге царит тишина. Затишье
перед бурей. Готовится воздушный налет на Париж. Только на военные
объекты. То-то будет шума насчет убийств и последуют ответные репрессивные
меры. Мы должны подготовиться к этому и психологически.
Из ставки в Эйфеле прибыл для доклада д-р Дитрих. Вместе с фюрером
он провел три дня в районе боев. Фюрер поглядел на фронт, заслушал
доклады своих генералов, но прежде всего побывал в тех местах, где он
сражался в первую мировую войну. Этот район не подвергся особенно
большим опустошениям. [...] Обычно же фюрер находится с генералами в
своем бункере в Эйфеле. Точно так же, как в Берлине, только по-военному.
В ближайшие дни все начнется снова. Фюрер считает, что в течение шести —
восьми недель Франция будет повержена. Наши потери поразительно не¬
217

значительны и, как можно предполагать, такими и останутся. [...] Нашей
работой фюрер вполне удовлетворен. У нас все идет, как по маслу.
5 июня 1940 г. Среда.
Вчера: тема дня — бомбежка Парижа. В налете принимала участие тысяча
самолетов. Только военные объекты, Париж признает это. Лондон же, напротив,
твердит о варварстве и требует возмездия. Просто находится подальше от
выстрелов. В Америке возмущение хотя и есть, но не такое сильное, как я
ожидал. В этой войне все идет шиворот-навыворот. [...] Военное положение:
невероятное психологическое воздействие бомбежки на Париж. Она явилась
совершенно неожиданной и тем более суровой. Мы пока извлекли из нее
для своей пропаганды не особенно много. [...] Час Италии еще не наступил.
Весь мир ждет решения Рима. [...] *
6 июня 1940 г.14
[...] Фюрер высоко возвышается над всеми нами. Он — исторический гений.
Какое великое время, какое счастье тоже трудиться в это время! А затем
должен наступить великий покой, о котором все мы мечтаем, а фюрер,
верно,— еще больше, чем все мы. Тогда мы построим новую Европу. [...]
После войны покончим со всеми евреями. А церквам беспощадно и ясно
дадим понять: в государстве есть только один авторитет: это — само государство.
Как замечательно столь долго беседовать в ставке с фюрером с глазу на
глаз! Тогда он говорит так доверительно, беседует со мной как человек с
человеком. Когда наша беседа заканчивается, я снова полон энергии и
собранности. Это порой так необходимо. Иначе несколько теряешь представ¬
ление обо всем в целом.
Продолжительный разговор с Риббентропом. Он хочет отобрать у меня
вещание на иностранных языках. Я упрямо и своенравно отвергаю это и
высказываю ему свое мнение, да так, что он просто опешил. Сразу стал
мелок и мерзок. Отвратительный тип, с которым никто не дружит. С
Гиммлером он дело тоже проиграл. [...]
7 июня 1940 г. Пятница.
Вчера: во Франции под давлением нашего наступления растет скептицизм.
Рейно приходится преобразовать кабинет. Даладье выведен. Пост министра
иностранных дел занимает сам Рейно. Одни сплошные плутократы, которым
открыт путь. Не осталось ни одного разумного человека. По всей видимости,
Франция идет навстречу страшной катастрофе. А еще хотят защищать Париж!
Тем самым судьба этого государства была бы предрешена. Англичане уходят
с континента и предоставляют Францию ее собственной судьбе. Все фронтовые
сообщения Вейгана весьма мрачны. Не могу себе даже представить, чего же
вообще хотят французы. Америка становится несколько мобильнее. Но там,
возмущаясь, все еще выжидают. Италия совсем молчит. Но это — покой
перед бурей. Нейтральную заграницу мы приручили. А теперь и Румынию
с Югославией. Только они по-прежнему наглы. [...]
Я усиливаю работу тайных радиопередатчиков на Францию. Тем самым
мы должны подготовить французскую революцию. Это в обозримом будущем
вполне возможно. Надо только действовать энергично, умно и постоянно.
Мы снова раздуваем противоречие Англия — Франция. Лондон дает нам для
этого наилучший материал. [...]
Военное положение представляется следующим: несмотря на местами
14 Дата предположительная.— Прим. нем. изд.
218

сильное сопротивление, мы вклинились на глубину 15 км в так называемую
линию Вейгана, которая всего лишь блеф. Под Дюнкерком теперь 58 тыс.
пленных. Воздушные налеты на английские и французские аэродромы. Враг
потерял 143 самолета. Весь мир с лихорадочным напряжением ждет исхода.
Особенно озабочены в Париже. Даладье отстранили потому, что он хотел
мира. Рейно полностью послушен Лондону. Вечером он выступил по радио.
Заклинания в патетическом духе. Своего рода вопль о помощи. Но ему уже
ничто не поможет. [...]
8 июня 1940 г. Суббота.
Вчера: кризис в Париже еще не закончился. [...] Американская пресса
притихла. В Париже извиваются, как дождевые черви. Желаемого Рейно
чуда не произошло. Это видно даже дураку. Влиятельная американская пресса
на 80% делает ставку на нашу победу. Бельгийский король публикует экспозе
о капитуляции: потрясающий документ английского цинизма и французского
военного преступления. Здесь видно, чего могут ожидать малые государства
от этих плутократов. Военное положение вполне хорошее. Мы осуществили
прорыв по всей линии Вейгана. Около 30—40 км. [...] Теперь надо опять
замаскировать направление нашего наступления. Чемберлен окончательно
выставлен за дверь. На него перекладывают ответственность за катастрофу
во Фландрии, и с полным правом. Но такого еле шаркающего типа в
английском правительстве мы могли бы хорошо использовать.
9 июня 1940 г. Воскресенье.
Вчера: ситуация во Франции обостряется и становится все драматичнее.
Наши войска после прорыва уже далеко оставили позади линию Вейгана.
Сообщение французского командования вынуждено признать это в витиеватых
выражениях. Мы в своих сводках намеренно отстаем, чтобы ввести противника
в заблуждение. Но это удается не полностью. После битвы во Фландрии он
стал более чутким к таким вещам. Мы хотим преподнести ему несколько
непредвиденных неожиданностей. Будем надеяться, что это нам полностью
удастся. [...] Даже в самой Германии мы имеем скорее слишком много, чем
слишком мало оптимистов. Чересчур легко относятся к победам. Вовсю
распространяется «стратегия завсегдатаев пивнушек». Я борюсь против этого
публицистическими методами. Мы не должны впадать в иллюзии. В докладе
СД о настроениях это тоже подчеркивается.
Во Франции впервые заговорили о мире. Ага, значит, они начинают
понимать, эти свиньи. Но сначала заставим их сложить оружие, как мы в
1918 г., а уж потом поговорим. У Дюнкерка число пленных достигло 88 тыс.
А количество трофеев и не подсчитать. И несмотря на это, парижские
паникеры болтают о будущей победе. [...] Но война тяжелым бременем
ложится на все, что там думают и делают.
Вечером приходит драматическое сообщение агентства Гавас о сражениях
во Франции: немцы бьются, как их предки — кимвры и тевтоны, плечом к
плечу. Французские позиции прорваны. Французы отступают. От такой вести
сердце бьется сильнее. Великолепный германский народ! Ты призван установить
в Европе новый порядок. Мы давно трудимся над этим. Как прекрасно жить!
На понедельник в связи с вступлением Италии в войну намечен большой
митинг у итальянского посольства. Это произведет грандиозное воздействие
на Рим, а также и на весь мир.
10 июня 1940 г. Понедельник.
Вчера: прорыв в общем и целом совершен. Французы частично уже бегут.
Вейган призывает к последнему сопротивлению. Французы потерпят новый
219

ужасный крах. В Париже и Лондоне настроение паническое. А мы подливаем
масла в огонь. Немцы представляют себе, что наши победы достаются
слишком легко. Я приказываю снова выступать в печати и по радио против
«пивных стратегов».
Д-р Дитрих. Известия из ставки фюрера. Фюрер отправился во фронтовой
район. Все идет великолепно. Фюрер готовит новые, ошеломляющие удары.
Положение на фронте драматически изменчивое, но в целом весьма хорошее.
Прорыв с каждым часом расширяется. В бой вступает новая, еще совсем
свежая армия. В сводке ОКВ в целях маскировки никакие города и населенные
пункты не называются. [...] Тайные радиопередатчики работают на максималь¬
ных оборотах.
11 июня 1940 г. Вторник.
Вчера: драматический, судьбоносный день. Нервозность в Париже и Лондоне
растет. Большая загадка — Италия — все еще остается неразгаданной для
западных держав. Министерство иностранных дел очень стесняет нас в этом
деле. Военное положение: наступление продолжается в прежнем объеме. Наше
продвижение огромно, вплоть до Марны и Сены. При слове Марна сердца
наши замирают. Но противник еще не сокрушен, хотя то тут, то там бежит.
Долго он не выдержит. Южнее Седана — тоже массированное продвижение.
Капитулировала Норвегия. Король Хаакон сбежал в Лондон. Над Нарвиком
развевается флаг со свастикой. [...] Бессмертное германское геройство тор¬
жествует. Впрочем, сводка ОКВ весьма сдержанна. Противник должен угодить
в западню по всем правилам. [...]
Конфликт Рим — Москва ликвидирован и официально. Обмен новыми
послами15. Черчилль вынужден публично обещать Парижу помощь. Но фран¬
цузам придется долго ждать ее. Во Франции растет настроение против
Лондона. Мы усердно льем масло в огонь. Великий час наш пришел. [...]
Вечные трудности с министерством иностранных дел — с ним просто невоз¬
можно работать: самый что ни на есть чистейший дилетантизм. [...]
В Риме выступает дуче. Великолепная, монументальная речь. Собравшиеся
на митинге на площади Венеции готовы следовать за ним. Стиль выдает
крупного оратора. Слушать его просто наслаждение. Содержание: война
против Англии и Франции уже началась. Это борьба против плутократии.
Народы — пролетарии поднимаются против народов богатых и исторически
нисходящих. Обещаны гарантии Югославии, Греции, Швейцарии и Египту.
Высказана заинтересованность в локализации конфликта. Мы победим! Привет
и благодарность фюреру. К оружию! Речь производит захватывающее воз¬
действие и длится всего 12 минут. Тем более жалким выглядит затем
выступление Риббентропа на страницах иностранной прессы. Глупый и пошлый
лепет без всякого полета мысли! [...] Рейно снова прибегает к отговоркам.
Морализирующие фразы, а в остальном — горечь отступления и отчаяние.
Франция в руинах. Выступает и Рузвельт. Но у него для западных держав
есть только симпатия. А с нею, как известно, против пикирующих бом¬
бардировщиков не устоишь. [...]
12 июня 1940 г. Среда.
[...] В Париже готова разразиться паника. Стада беженцев покидают
многомиллионный город. Рисуют страшные картины этого исхода. [...] Работа
15 10 июня 1940 г. было опубликовано сообщение об отъезде итальянского посла Росса из
Рима в Москву, а полпреда СССР в Италии Горемыкина из Москвы в Рим. Долгое время до
этого дипломатические отношения между двумя странами поддерживались на уровне временных
поверенных в делах.— Прим, перев.
220

наших тайных передатчиков идет вовсю. Речи Рузвельта почти никакого
внимания не уделяем, снижаем ее значение. Он обещает западным державам
все возможные поставки военных материалов. Будем надеяться, к тому
времени Франция уже будет повержена. В Риме все бахвалятся, но таков
уж народный характер. [...] Военное положение: наши войска подходят к
Парижу. Там собираются укреплять и оборонять город. Но это было бы
самым безумным преступлением, какое только мог бы совершить Рейно. Тем
временем он со своим правительством перебрался в Тур. Продвижение
немецких войск идет в стремительном темпе. [...] Наши уже вступают в
черту города. Дуче принимает пост главнокомандующего. Еврейская пресса
исходит яростью. Бессильный гнев! Памятная записка об итальянской эко¬
номике: длительной войны итальянцам тоже не выдержать. Значит, надо как
можно скорее довести войну до победы. [...] В Париже кутерьма. Наш посев
постепенно всходит. После эвакуации правительства Париж накануне анархии.
Что станет с этим многомиллионным городом, с этой жемчужиной цивилизации!
Скоро, даст Бог, он будет в наших руках! [...]
13 июня 1940 г. Четверг.
Вчера: еще один драматический день. В Америке нас гнусно травят. Но
даже если бы Рузвельт и захотел вмешаться, теперь слишком поздно. Судьба
Франции кажется уже решенной. Париж потерян. Там царит паника. Похоже,
в Париже вспыхнет революция. Я указываю секретным радиопередатчикам
и прессе их задачи. [...] Наша разлагающая пропаганда действует ужасающе.
Мы делаем все для того, чтобы как можно глубже подкопаться под этот
город. [...]
14 июня 1940 г. Пятница.
Вчера: Турция вновь заявляет, что останется нейтральной. Заключает с
нами новый торговый договор. Париж объявлен открытым городом. Паника
и разложение деморализовали город. Французы отступают по всем направ¬
лениям. Около полудня Рейно обращается к Рузвельту с драматическим
криком о помощи. Но ее не видать и не слыхать. Париж полностью окружен.
Браухич16 слишком пропагандирует самого себя, что порой вызывает досаду
и становится неприятным. Я немного прикручиваю это. [...]
Бедная, брошенная на произвол судьбы Франция! Какова же будет твоя
участь? [...] Рейно вновь обращается за помощью к Рузвельту. Получает
холодный отрицательный ответ. Вечером он выступает опять: дела Франции
плохи, но мы должны держаться. Бросаются в бой последние резервы. [...]
15 июня 1940 г. Суббота.
Вчера: [...] победа за победой. Наши войска вступают в Париж. На
Саарском фронте форсированное наступление на линию Мажино. Французы
в безнадежном положении. [...] Ответ Вашингтона тоже содействовал этому.
Положение у Франции отчаянное. Новые лозунги для пропаганды: переключить
«коммунистическую» пропаганду больше на провинцию. Вообще вся пропаганда
на Францию должна быть коренным образом перестроена: лозунг «Бросай
16 Вальтер фон Браухич (1881 —1948) — с 1940 г. генерал-фельдмаршал. С 1938 г.— глав¬
нокомандующий сухопутными войсками. Руководил оккупацией Австрии, захватом Чехословакии,
военными действиями против Польши, стран Западной и Юго-Восточной Европы. Вийовен в
варварских методах ведения войны против Советского Союза. После разгрома немецко-фашистских
войск под Москвой уволен в отставку; его пост занял сам Гитлер. В 1945 г. сдался в плен
англичанам. Умер в лагере Для военнопленных.— Прим, перев.
221

оружие!» и требование отставки Рейно. Поступает сообщение о падении
Парижа.
[...] Звонит фюрер: вне себя от счастья, вызванного великой победой.
Рисует мне военное положение; сопротивление французов на Северном фронте
совершенно сломлено. Сена форсирована. Французы отступают. [...] Теперь
начинается окружение французов на линии Мажино. Мы — на вершине нашего
военного триумфа. Фюрер хочет бить французов до тех пор, пока они не
начнут клянчить мира. Сами объявили войну, пусть теперь сами и скулят
о мире. Как счастлив фюрер! Да, он может быть таким после этих исторических
деяний! [...] Заграница взирает на наши победы с восхищением и ужасом.
Фюрер приказывает в течение трех дней вывешивать флаги и бить в
колокола. Я счастлив вместе с фюрером. Какие успехи, какие успехи! Как
благодарны должны мы быть фюреру, что нам дано пережить это вместе с
ним! От этого сердце бьется сильнее: ведь за это мы боролись 21 год!
Глория, виктория! [...]
Литовский ответ Москву не удовлетворяет. Русские войска вступают в
Литву. Свержение кабинета в Ковно (Каунас.— Перее.).
Во второй половине дня градом сыплются успехи: линия Мажино южнее
Саарбрюккена прорвана на широком фронте. Сначала взяты два форта
Вердена, а затем в наших руках оказались и сама цитадель и город. Для
этого в первой мировой войне нам пришлось пожертвовать сотнями тысяч
солдат. От этих исторических побед на душе становится торжественно.
Революционный режим национал-социализма празднует сегодня свой великий
триумф.
В Прибалтике шум продолжается. Такое впечатление, что Москва хочет
сделать там tabula rasa. Самое умное, что она может сейчас сделать.
Звонит фюрер! Совершенно счастливый и воодушевленный. Он не желает
сейчас никаких слухов о мире. Сначала надо поставить французов на колени.
Это должно произойти в течение четырех—шести недель. А тогда посмотрим,
что захочет предпринять Англия. Много она так или иначе сделать не
сможет. Сначала выбить у нее из рук континентальную шпагу. Мы стоим
перед крупными военными успехами. Фюрер подробно обрисовывает их мне.
Он еще раз досконально изучил церемонию заключения перемирия (в Ком¬
пьене.— Перее.) и Версальского мира. Это должно послужить нам моделью.
Вот так будет правильно! Фюрер просто чудесен в своей четкости и несгиба¬
емости. Каждый разговор с ним — новый источник сил.
Рузвельт телеграфирует Рейно: Америка, насколько возможно, окажет
помощь военными материалами, она не призцает никакого захвата территории
Франции. Вряд ли это доставит нам хоть одну бессонную ночь. Рейно уже
вечером начинает прощупывать насчет мира; Франция готова принять условия
Германии, сообщает агентство Гавас через Анкару. Мы совершенно холодно
заявляем, что о таких условиях ничего не знаем. Затем поступает опровержение
от Юнайтед-Пресс. [...]
Продолжение следует
222

Рецензии
АКАДЕМИЧЕСКОЕ ДЕЛО 1929—1931 гг. Вып. I, ДЕЛО ПО ОБВИНЕНИЮ
АКАДЕМИКА С. Ф. ПЛАТОНОВА. СПб.: изд-во Библиотеки Академии наук,
1993, 369 с.
Слухи и разговоры об «Академическом деле»,
«деле Платонова» будоражили научные круги
давно, едва ли не с 30-х годов. События второй
половины 90-х годов открыли доступ к инфор¬
мации по этому делу. Вышел в свет первый
выпуск «Академического дела» 1929—1931 гг.
Сейчас все, кто интересуется историей Оте¬
чества первых лет и десятилетий советской
власти, хорошо знают и о терроре, начавшемся
сразу после установления большевистской
диктатуры, и об удушении многопартийности,
парламентской демократии, и о массовых рас¬
стрелах рабочих демонстраций, крестьянских
выступлений, и о гонениях на интеллигенцию,
как, например, «философский пароход».
Дошла очередь до публикации документов
по делам, сфальсифицированным сталинскими
«специалистами» из ГПУ и НКВД, МГБ и
КГБ. И это очень отрадно. Речь ведь идет не
о тысячах или десятках тысяч, а о миллионах
и десятках миллионов людей — расстрелянных,
искалеченных, сломленных психически, нрав¬
ственно. «Академическое дело» — одно из
многих и многих.
Когда читаешь документы опубликованного
выпуска, сразу ощущаешь атмосферу лжи и
насилия, исходящую от следственных органов
и стоявшей за ними партийной верхушки. Соб¬
ственно говоря, помимо нескольких формаль¬
но-протокольных документов — постановлений
о выделении в самостоятельное производство
дела на 29 человек, обвиненных в создании
мифического «Всенародного союза борьбы за
возрождение свободной России», постанов¬
ления, ордера и протокола обыска у академика
С. Ф. Платонова, его анкеты, все остальное
содержание тома, довольно объемистого —
около 20 печатных листов, — это показания
Платонова на допросах, его записки, ав¬
тобиография. В одних случаях ученый писал
собственноручные показания, заявления; в
других — следователями составлялись прото¬
колы его допросов. Всего их более 60, за
время с 13 января по 24 ноября 1930 г.
В опубликованном томе нет текстов вопросов
следователей, об их содержании можно дога¬
дываться по ответам Платонова. Нет возмож¬
ности судить и о методах следствия, воз¬
действия следователей и их подручных на
арестованного. Хотя мы знаем о них, и не
только по аналогии с другими процессами,
организованными сталинскими опричниками,
но и по сообщениям тех, кто, как и Платонов,
привлекался по «Академическому делу» — об
этом сказано во вводной статье.
Несколько слов о сути «дела», которое до¬
сконально рассмотрено в томе. Как показано
в предисловии (авторы — академик Б. В.
Ананьич, В. М. Панеях, А. Н. Цамутали),
«Академическое дело» было сфабриковано по
прямому указанию политбюро ЦК ВКП(б),
внимательно следившего за его ходом, вплоть
до вынесения приговора. А осуществлялось
ОГПУ и его ленинградскими органами.
«Дело», по существу, составило часть плана
по подчинению Академии наук диктату партии.
С этой целью в его состав ввели, по указанию
того же политбюро, группу академиков-ком¬
мунистов: Н. И. Бухарина, Д. В. Рязанова,
Г. М. Кржижановского, М. Н. Покровского,
А. М. Деборина, Н. М. Лукина, В. М. Фриче,
И. М. Губкина — их по указанию властей
«избрали» на Общем собрании АН СССР 12
января и 13 февраля 1929 г.; организовали
чистку в академии, она охватила управление
делами, секретариат, Библиотеку Академии на¬
ук, Пушкинский дом, Археографическую
комиссию, санкционировали травлю академии,
кампанию против нее в печати, в частности,
появилась статья А. В. Луначарского в «Из¬
вестиях» 5 февраля 1929 г.
Высшие руководители не стеснялись в на¬
падках на Академию наук, В. В. Куйбышев и
Г. И. Петровский требовали закрыть ее, причем
первый из них, по словам академика В. И.
Вернадского, «говорил о том, что надо дейст¬
вовать против Академии «огнем и мечом»»
(с. XXI). Пустили в ход проверенные «аргу¬
менты» — аресты и допросы, ссылки и казни.
В октябре-декабре 1929 г. арестовали более
223

100 академических работников (Академия наук
находилась тогда в Ленинграде). В их числе
— четыре академика: С. Ф. Платонов, Е. В.
Тарле, Н. П. Лихачев, М. К. Любавский; пять
членов-корреспондентов АН СССР, среди них
С. В. Рождественский, В. Н. Бенешевич,
Д. Н. Егоров, А. И. Яковлев; академик Бело¬
русской АН В. И. Печета, а также А. И.
Андреев, Ю. В. Готье, С. В. Бахрушин и др.
Обвиняемых разделили на две группы. В
первую включили 16 человек — основное ядро
той «контрреволюционной организации» —
«Всенародный союз», которая ставила-де своей
целью свержение советской власти, восстанов¬
ление монархии. На трон собирались, согласно
следственной версии, с помощью иностранной
интервенции и крестьянского восстания внутри
страны посадить великого князя Андрея
Владимировича, жившего в Париже.
Во вторую группу зачислили 86 обвиняемых,
которых разделили на семь подгрупп, среди
них тоже известные историки: С. К. Богояв¬
ленский, Б. А. Романов, П. Г. Васенко, В. Г.
Дружинин, П. А. Садиков, А. И. Заозерский,
М. Д. Приселков, С. И. Тхоржевский. Всем
им инкриминировали подготовку восстания,
связи с иностранными разведками,
организациями, вплоть до германского «Сталь¬
ного шлема», антисоветскую пропаганду, соз¬
дание нелегальных кружков и прочую чепуху
(с. V-XI).
Разумеется, никакой организации в
действительности не существовало, достовер¬
ность каких-либо показаний ничтожна, учиты¬
вая обстановку и методы следствия. Авторы
предисловия правы, отмечая, что «материалы»
«Академического дела» важны в научном отно¬
шении не с точки зрения достоверности фактов,
сообщавшихся подследственными, а как
памятник эпохи, отразивший в себе ее черты
и нравы, как обвинительный акт против режима
власти. А режим использовал политические
процессы, террор, обсуждения и осуждения в
печати как «средство укрепления власти и
своеобразного «воспитания» масс» (с. XI—XII).
Возвращаясь к самому «Академическому де¬
лу», отметим, что политбюро ЦК отдавало по
нему прямые указания и самой Академии наук,
и генеральному прокурору РСФСР Н. В. Кры¬
ленко — о привлечении к суду академических
работников, и другим учреждениям — о снятии
с работы, арестах и прочем. А в ходе следствия
арестованных, как и в других подобных случаях,
вынуждали давать те показания, которые
фабриковали сами следователи, под угрозой
расправы с близкими, под психологическим и
физическим воздействием. Например, Пичета
в письме М. Н. Покровскому, на помощь ко¬
торого он надеялся, хотя и напрасно — тот
сыграл весьма неприглядную роль в «Ака¬
демическом деле», сообщал: «Меня заставляли
признать себя участником организации, о ко¬
торой я не имел никакого понятия, — я
подписал все, что было написано следователем.
Так нельзя вести следствие. Это подделка. Я
не мог протестовать перед ними, ибо меня
засудили бы» (с. XXXVI). О том же впос¬
ледствии свидетельствовали и другие привле¬
ченные к делу, оставшиеся в живых.
По «Академическому делу» шесть человек
приговорили к расстрелу, остальных — к за¬
ключению в концлагеря, высылке в отдаленные
места. Многие погибли в лагерях и ссылках.
Некоторых повторно арестовали и расстреляли
в страшную пору конца 30-х годов. Другие
возвратились к активной научной деятельности:
Тарле вернули звание академика, Готье и
Пичета были избраны действительными чле¬
нами Академии наук, Бахрушин стал членом-
корреспондентом Академии наук. Полная
реабилитация по «Академическому делу»
произошла в 1966—1967 гг.
В первых показаниях Платонов спокойно,
рассудительно сообщал о так называемом
«архивном деле», т. е. о хранении в Библиотеке
Академии наук подлинников отречения Нико¬
лая II и Михаила, материалов охранки, что
для академических учреждений всегда было
делом обычным; теперь же власти, которым,
кстати говоря, сообщали об этих документах,
обвинили Платонова, Андреева и других в
«контрреволюционном» сокрытии их от совет¬
ской власти, о критическом отношении к су¬
ществующему ’ строю, о разговорах среди
историков, желавших видеть свою науку сво¬
бодной от политического диктата.
Чем дальше, тем больше в показаниях чув¬
ствуется «направляющая рука» следователей
и все более подробными становятся показания
о будто бы контрреволюционных замыслах,
кружках, о создании «Всенародного союза», об
агитации против советской власти, о сове¬
щаниях с иностранными представителями, пла¬
нах интервенции.
Из слов Платонова, не скрывавшего, что он
— монархист по убеждениям, но считавшего,
что восстановление монархии невозможно, а
организация интервенции — дело ненужное и
крайне опасное для России, можно заключить,
что в академической среде велись, вероятно,
разговоры о советской власти, как системе
партийной диктатуры, ее эксцессах, в частности
224

и по отношению к Академии наук. Но, конечно,
далее этих обсуждений, причем в кулуарах,
скрытно, дело не шло. А все «Академическое
дело», шитое белыми нитками, не более чем
гепеушный вариант «Союза меча и орла», к
которому, воспользовавшись так называемым
«архивным делом» и высказываниями «старо¬
режимных» академиков о новых академиках-
коммунистах, «пристегнули» многих ученых,
составлявших гордость отечественной науки.
Новым властителям-деспотам не впервой уже
было расправляться с ними, они ведь исходили
из того, что ученых нужно выжигать огнем,
поскольку они, диктаторы-палачи, и олицет¬
воряют соль земли российской.
К сожалению, том интереснейших докумен¬
тов, который получили читатели, не имеет
комментариев, поскольку отсутствует агентур¬
но-наблюдательное дело или же его не выдают
из-за пресловутой «секретности», существую¬
щей до сих пор, несмотря на все обещания и
заверения. Документы в целом очень хорошо
подготовлены в археографическом отношении.
Не совсем понятно, зачем публикаторы остав¬
ляют в тексте зачеркнутые слова, заключая
их в угловые скобки. Лучше было бы, пожалуй,
поместить их в примечаниях с соответству¬
ющими оговорками. То же можно сказать и
о разнобое в передаче фамилий — разночтения
хорошо было бы поместить в те же примечания,
в тексте следовало дать правильное написание.
Отметив также, что в томе, в приложении,
помещена весьма интересная автобиографиче¬
ская записка Платонова.
Коллектив редакторов и составителей
хочется поздравить с подготовкой и
публикацией ценного и важного сборника на
тему, ранее запретную. Теперь читатели,
широкая общественность имеют возможность
ознакомиться с интереснейшими материалами
«Академического дела» конца 20-х — начала
30-х годов нашего столетия, глубже понять
ситуацию того времени, обстановку, в которой
приходилось работать лучшим представителям
науки, особенно исторической, глубже вникнуть
в существо тоталитарной системы, ее губитель¬
ного влияния на духовную жизнь общества.
В. И, Буганов,
член-корреспондент РАН, руководитель Цент¬
ра по изучению и публикации источников
Института российской истории РАН
К. Ц. Саврушева,
кандидат исторических наук, доцент кафед¬
ры отечественной истории Университета
дружбы народов
Е. А. Нарочницкая. ФРАНЦИЯ В БЛОКОВОЙ СИСТЕМЕ
ЕВРОПЫ. 1960—1980-е ГОДЫ. М.: изд-во «Международные отношения»,
1993, 236 с.
История немногих запоминает на века. Она
фильтрует великих мира сего через густое
сито времени. Одни, еще недавно диктовавшие
свою волю народам, с течением времени попа¬
дают в разряд злодеев; других — гонимых и
презираемых современниками — через де¬
сятилетия, а иногда даже столетия потомки
возносят на пьедестал. И лишь немногим го¬
сударственным мужам судьба улыбается: они
и при жизни и после смерти сохраняют репу¬
тацию людей честных и талантливых. Именно
к этой редкой категории государственных де¬
ятелей относится Шарль де Голль.
Де Голлю — генералу, политику, человеку
— посвящены сотни книг и статей. И наша
отечественная историография голлизма — мно-
гопланова и обширна. Одна из последних работ
опубликована молодым историком, научным
сотрудником Института научной информации
по общественным наукам РАН (ИНИОН)
к. и. н. Е. А. Нарочницкой, Разумеется, мо¬
лодость и способности сами по себе заслужива¬
ют внимания и поддержки. Но эта истина
раскрывает свой внутренний смысл только тог¬
да, когда автор создает книгу, построенную
на источниках, самостоятельную по анализу,
оригинальную по выводам. Такая оценка
применима к рецензируемой монографии.
8 Новая и новейшая история, № 6
225

Автор использовала официальные документы
парламента и правительства Франции, научную
литературу на французском и русском языках,
прессу различных политических направлений.
В книге пять глав. Они посвящены концепциям
внешней и военной политики Пятой республики
Франции в европейской системе блоков и в
военной интеграции Западной Европы, в кон¬
троле над вооружениями.
Голлизм — социальное и духовное наследие
Шарля де Голля имеет по своему главному
содержанию не только национально-француз¬
ское, но и международное значение. Голлизм
— это и философская доктрина, и стратегия
внутренней и внешней политики Франции, и
концепция международных отношений, прежде
всего европейских. Доктрина, стратегия и кон¬
цепция, доказавшие, как справедливо считает
Е. А. Нарочницкая, свою жизнеспособность на
протяжении почти четырех десятилетий
истории Европы.
О чем обычно говорят и пишут, когда
оценивают принципы внешнеполитического
курса де Голля? О самостоятельности Франции,
ее военной автономии внутри НАТО, о спло¬
чении французского общества вокруг
национальной идеи. Бесспорные суждения. Но
автор книги считает их недостаточными и
подчеркивает: «За этими позициями стояла
масштабная программа глубокой трансфор¬
мации европейского и мирового порядка, пред¬
полагавшая преодоление его биполярной бло¬
ковой структуры, становление независимого в
военно-политическом отношении западноевро¬
пейского объединения в качестве одного из
центров мировой политики, демократизацию
коммунистических режимов посредством сот¬
рудничества с ними, достижение конст¬
руктивного взаимодействия между всеми го¬
сударствами и их союзами во имя решения
глобальных проблем человечества» (с. 223).
Такая постановка вопроса, единым узлом
связывающая проблемы мировоззренческие,
национальные и международные, — заслуга ав¬
тора. Но вместе с тем Е. А. Нарочницкая,
оценивая сильные стороны голлизма, не впа¬
дает в эйфорию. Она видит реальные противо¬
речия доктрины. Стремление де Голля и его
последователей к независимой внешней и внут¬
ренней политике страны неизменно наталкива¬
лось на необходимость для Франции сот¬
рудничества и солидарности с соседями по
Западной Европе и с США. Национальные
французские интересы никогда не требовали
проведения внешнеполитического курса,
граничащего с «блестящей изоляцией». Да к
226
тому же, и, пожалуй, это главное,— Франция
не располагала и не располагает для жесткой
самостоятельности в международных делах не¬
обходимым экономическим и военным
потенциалом. Голлистская идея «величия
Франции» не получила и не могла по своей
сути получить поддержку ни со стороны стран
Западной Европы, и прежде всего ФРГ, ни со
стороны США.
Цепи политики крепки, но цепи экономики
— крепче. И поэтому Е. А. Нарочницкая права,
когда она показывает, что интеграционные про¬
цессы в экономике Западной Европы, инициато¬
рами которых нередко выступала Франция,
ограничивали ее самостоятельность в между¬
народной жизни. Этот тезис автора подтвер¬
ждает и усиление интернационализации
производства и капитала в западном мире в
конце 70-х годов.
Необходимость строго контролируемого
политиками баланса между процессами интег¬
рации и самостоятельной политикой государ¬
ства в сфере международной жизни — один из
постулатов голлизма^ возникший на француз¬
ской почве, но имеющий универсальное зна¬
чение. Об этом свидетельствует и дипло¬
матический опыт постперестроечной России.
Его суть состоит в том, что интеграция нашей
страны в европейскую и мировую экономику
непременно должна сочетаться со строгим соб¬
людением национальных интересов, сот¬
рудничество — с самостоятельностью решений,
использование мирового опыта — с учетом
специфики отечественных традиций и истории.
Жизнеспособна ли внешнеполитическая
доктрина де Голля? Такой вопрос возникает
при чтении рецензируемой книги. И автор
дает на него ответ. При всех взлетах и падениях
влияние голлизма во французской истории пос¬
ледних четырех десятилетий, его основные
принципы, хотя и с некоторой модификацией
в зависимости от конкретных условий, оста¬
вались незыблемыми.
Первый принцип: объединение Западной Ев¬
ропы в независимую силу, противостоящую
США, политике атлантизма. По словам де
Голля, на протяжении 1943—1954 гг. он более
30 раз излагал свою концепцию западноевро¬
пейской конфедерации. Настойчивость генера¬
ла проистекала из двух его основных посылок:
недопустимость для Франции конфронтации с
Востоком Европы и противоречия интересов
США и западноевропейских государств. Кон¬
федеративное устройство Европы по де Голлю
предполагало создание системы «европейской
обороны», независимой от американцев.

Второй принцип: «ядерное сдерживание сла¬
бым сильного», противостоящее американской
стратегии гибкого реагирования. Практически,
как считал де Голль, это означало жесткий,
неизменный подход к ядерному оружию как
к независимому, находящемуся в исключитель¬
ном ведении Франции и предназначенному
только для защиты ее национальной
территории. Отсюда и перманентный отказ
французской дипломатии от предоставления
ядерных гарантий кому бы то ни было, включая
и союзников Франции. Позиция бескомп¬
ромиссная. Она подтверждается многочислен¬
ными в прошлом, и неизменно безуспешными,
попытками советской дипломатии получить сог¬
ласие правительств Пятой республики на вклю¬
чение ее ядерных вооружений на переговорах
по разоружению в счет ядерных сил западных
держав.
Разумеется, влияние принципов голлизма на
французскую политику проявлялось в разное
время с различной силой и в неодинаковых
формах: в явной и скрытой, в многоплановой
и ограниченной. Поэтому в рассматриваемой
монографии первостепенное значение имеет
периодизация. Е. А. Нарочницкая строит ее
по десятилетиям: 60-е, 70-е, 80-е годы. В
основе такого подхода не лежат ни переломные
события французской истории, ни сроки
президентств. Последний вариант для Пятой
республики, в которой глава государства обла¬
дает всей полнотой власти, предпочтительнее.
Было бы правильнее анализировать события
по периодам президентств де Голля, Ж.
Помпиду, В. Жискар д’Эстена, Ф. Миттерана.
Разумеется, любая персонификация истории
имеет свои слабые стороны. И тем не менее
«президентская периодизаций» для Франции —
как, впрочем, и для США, например,— более
оправдана.
Один из основных выводов автора книги
состоит в том, что принципы голлизма являются
самыми стабильными составными частями кон¬
цепции внешней политики и дипломатии
Франции. Однако споры по этому поводу среди
политиков, ученых, публицистов не прекраща¬
ются и в наши дни. Одни утверждают, что
внешнеполитический курс генерала ушел в
прошлое вместе с ним. Другие, наоборот, пере¬
оценивают значение голлизма для современной
Франции. И, наконец, третьи, признавая зна¬
чение ведущих идей создателя Пятой рес¬
публики по вопросам ее национальных инте¬
ресов, внешней и оборонной политики, рас¬
сматривают голлизм в процессе его эволюции
после де Голля. Именно этой точки зрения
придерживается автор монографии, ее разде¬
ляет и рецензент.
Из всех президентов Пятой республики
Помпиду по своим взглядам был ближе всех
к де Голлю. Двух государственных мужей
породнили многие годы общих испытаний и
совместной работы. И хотя на последнем этапе
президентства генерала его бывший премьер-
министр и позволил себе поступки, которые,
мягко говоря, можно назвать неэтичными,
Помпиду сохранил верность голлизму. Лишь
открытый, иногда даже по-солдатски грубова¬
тый антиамериканизм де Голля уступил место
у его преемника на посту президента Франции
более мягким, деликатным, хотя и не менее
решительным формам критики внешней
политики США.
Пожалуй, следует упрекнуть Е. А. На¬
рочницкую за то, что она анализу внешней
политики Помпиду не уделила того внимания,
которого эта политика, несомненно, заслужива¬
ет. Возможно, это результат периодизации по
десятилетиям — в 70-х годах на правление
Помпиду приходится только четыре года. Но
главное в том, что автор признает Помпиду
в качестве последовательного сторонника
внешнеполитической доктрины голлизма, не
шедшего на серьезные уступки политике ат¬
лантизма и французским атлантистам.
Третьего президента Пятой республики
Жискар д’Эстена автор берет под свою
«защиту»: она возражает против обвинений в
его адрес в «проатлантических сдвигах» в во¬
енной политике Франции. При этом, правда,
один из аргументов автора вызывает несог¬
ласие: «Имеются данные, что Жискар д’Эстен
поначалу неважно разбирался в военной стра¬
тегии и на первых порах испытал влияние
специалистов атлантической ориентации. Но
окончательный выбор он сделал все же в
пользу голлистской концепции» (с. 28).
Упрек ныне здравствующему экс-президенту
— незаслуженный. За долгое время дипло¬
матической работы во Франции мне неодно¬
кратно приходилось по долгу службы видеть
и слышать Жискар д’Эстена. Признаюсь, меня
всегда удивляла его компетентность, привле¬
кали логика и ясность мысли, изящество и
четкость аргументации, независимо от того, о
какой проблеме шла речь. Да и можно ли
себе представить, чтобы политический деятель,
десять лет занимавший пост министра эко¬
номики и финансов Франции, «неважно
разбирался» в военно-стратегических вопросах,
затрагивавших важнейшие стороны экономиче¬
8*
227

ского развития и финансового состояния стра¬
ны?
В целом оценка автором значения
голлистских принципов во внешней политике
Жискар д’Эстена — объективная, обоснован¬
ная. Признавая, что внешняя политика третьего
президента Пятой республики во Франции не
претерпела существенных изменений, Е. А.
Нарочницкая вместе с тем пишет, что прек¬
ратились попытки создания западноевропей¬
ской альтернативы НАТО, потеряла свою ак¬
туальность проблема «европейской обороны»,
а американские гарантии безопасности Запад¬
ной Европы французская дипломатия объявила
имеющими первостепенное значение. Франция
стала более активно, чем раньше, поддерживать
интеграцию Западной Европы, отказываясь от
претензий на руководящую роль в Европейском
Экономическом Сообществе.
Жискар д’Эстена на посту президента фран¬
цузской республики сменил социалист Франсуа
Миттеран. Два президентских срока, вот уже
почти 14 лет, возглавляет он великую евро¬
пейскую державу. Единственный случай подоб¬
ного «долголетия» в истории республиканского
строя во Франции.
До прихода Ф. Миттерана к власти две
различные внешнеполитические концепции —
голлизм и атлантизм — никогда в официальной
французской политике столь открыто не
противостояли друг другу. Глава государства,
премьер-министры П. Моруа и Л. Фабиус про¬
явили себя как энтузиасты атлантического сот¬
рудничества. Уже через три дня после вступ¬
ления в должность президента республики, 24
мая 1981 г., Ф. Миттеран поддержал план
размещения американских «Першингов» и кры¬
латых. ракет в Европе. И Е. А. Нарочницкая
права, когда пишет: «Поддержка Францией
курса НАТО в связи с проблемой евроракет
по своему смыслу и характеру выходила за
пределы конкретной ситуации и являлась, по
существу, признанием безусловной необ¬
ходимости военно-политического единства
США и Западной Европы, т. е. принципа ат¬
лантизма» (с. 142).
При нынешнем президенте Пятой рес¬
публики это был для французской дипломатии
не столько вопрос доктрины, теории, сколько
внешнеполитической практики. И автор
приводит длинный перечень конкретных шагов
Франции по пути развития военного сот¬
рудничества с Атлантическим союзом, и прежде
всего с ФРГ. Одновременно по инициативе
французской стороны началось заметное
охлаждение советско-французских отношений,
продолжавшееся до 1984 г. Советская дипло¬
матия не проявляла по этому поводу ни бес¬
покойства, ни торопливости. И оказалась права.
Лед в отношениях двух стран был сломан по
инициативе самого Ф. Миттерана.
Казалось, политика Франции круто и необ¬
ратимо повернула на антиголлистский курс.
Но принципы голлизма полностью не были
отброшены. И автор убедительно доказывает
это. Так, Франция по-прежнему не участвовала
в военном планировании НАТО, не разрешала
размещать на своей территории иностранные
войска и базы, использовать французские ком¬
муникации и транспортные средства в инте¬
ресах военной организации Североатлантиче¬
ского союза.
А между тем на Востоке Европы произошли
события всемирно-исторического значения.
Распался Советский Союз. Один за другим
рухнули коммунистические режимы в Восточ¬
ной и Центральной Европе. Е. А. Нарочницкая
права, когда утверждает, что французское
политическое руководство не было подготов¬
лено к столь стремительным и поистине обваль¬
ным переменам. За несколько дней до падения
Берлинской стены Миттеран говорил, что не
исключает объединения Германии через десять
лет. Президент оказался плохим пророком.
Неожиданным для него был и быстрый развал
Организации Варшавского Договора. Казалось,
преодолен раскол европейского континента и
мечта де Голля осуществлена. «Но реальные
формы этого процесса, его первые последствия
оказались весьма далекими от голлистских пла¬
нов»,— замечает автор (с. 227).
Именно так. Международное положение
Франции ухудшилось. Французская концепция
ядерного сдерживания потеряла свое прежнее
значение. Появилась реальная угроза быстрого
превращения Германии в мощную военную и
даже ядерную державу. Поворот французской
внешней политики и дипломатии в сторону
классического голлизма стал неизбежным. И
он произошел.
Уже в 1989 г. Ф. Миттеран вновь выдвинул
идею конфедерации — союза европейских го¬
сударств на базе постепенного объединения
Европейского союза, бывших социалистических
стран Европы и бывших советских союзных
республик. Более того, французская дипло¬
матия выдвинула и новую модель «европейской
обороны», основанной не на слиянии
национальных вооруженных сил под единым
командованием, а на их взаимодополняемости
и политической солидарности.
Голлизм во французской внешней политике
228

жив и будет жить. К такому главному выводу
подводит читателя интересная книга. Вот толь¬
ко жаль, что ее автор ограничил себя анализом
событий и фактов, но не нарисовал
политические портреты главных действующих
лиц французской внешней политики. А ведь
пример де Голля так заразителен! Первый и
единственный президент СССР много раз го¬
ворил о возможности своего 1958 г. А досужие
журналисты не раз одевали президента России
в кепи и мундир фрайцузского генерала.
Красиво, но неосуществимо для реальной
политики. Ведь Россия — не Франция, а
Франция — не Россия.
Ю. В. Борисов,
доктор исторических наук,
заслуженный деятель науки России,
профессор, Чрезвычайный и Полномочный
Посланник
К. Н ii s е г, R. О 11 о. DAS STAMMLAGER 326 (VIK) SENNE: 1941—1945.
SOWJETISCHE KRIEGSGEFANGENE ALS OPFER DES NATIONALSO-
ZIALISTISCHEN WELTANSCHAUNGSKRIEGES. VERLAG FUR REGIONAL-
GESCHICHTE. Bielefeld, 1992, 303 S.
К. Хюзер, P. Отто. ШТАМЛАГЕРЬ 326 (VIK) 3EHHE: 1941—1945.
СОВЕТСКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ КАК ЖЕРТВЫ МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКОЙ
ВОЙНЫ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМА. Билефельд, 1992, 303 с.
В любой войне есть не только убитые, ране¬
ные и искалеченные, но и пленные. И тот,
кто пережил плен, знает, что это трагедия не
только отдельной личности, но и миллионов
людей. Вторая мировая война была беспреце¬
дентной по количеству военнопленных. Со¬
ветских солдат, офицеров и генералов оказа¬
лось в немецком плену 5,7 млн. человек, из
них 3,3 млн. умерло от голода, болезней, истя¬
заний и изнурительного труда. По официаль¬
ным данным, в советский плен попало 3,2
млн. немецких солдат и офицеров, из них 1,1
млн. умерло. Эти страшные цифры поражают
масштабностью человеческой трагедии.
История советских военнопленных в Гер¬
мании остается весьма актуальной. В ФРГ
издаются документы, публикуются книги, про¬
водятся научные конференции; продолжаются
поиски захоронений советских солдат, восста¬
навливаются военные кладбища.
Проблеме советских военнопленных посвящены
работы германских исследователей А. Штрай-
ма, У. Херберта и К. Штрайта *. В их трудах
1 Streim A. Die Behandlung der sowjetischen
Kriegsgefangenen im «Fall Barbarossa». Heidelberg
— Karlsruhe, 1981; Herbert U. Freundarbeiter.
Politik und Praxis des «Auslander — Einsatzes»in
der Kriegswirtschaft des Dritten Reiches. Berlin
— Bonn, 1985; Streit Ch. Keine Kameraden. Die
Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgefangenen
1941 — 1945. Bonn, 1991.
дается обстоятельный анализ положения воен¬
нопленных, показывается обхождение с ними.
Авторы возлагают ответственность за преступ¬
ления против пленных на политическое руко¬
водство «третьего рейха» и командование вер¬
махта.
К сожалению, в отечественной
историографии данный вопрос изучен слабо,
неизвестна судьба бывших советских солдат,
вернувшихся из плена на родину в 1945 г.
Российские военные архивы остаются пока
труднодоступными для исследователей. В
истории советских военнопленных до сих пор
остается много неясного. Поэтому каждое новое
исследование открывает неизвестную страницу
этой трагедии.
Авторами рассматриваемой книги являются
профессор Падерборнского университета Карл
Хюзер и заместитель директора средней школы
Рейнхард Отто. Они написали интересный труд
о лагере советских военнопленных «Шталаг
326», который был расположен на территории
сегодняшней общины замка Хольте-Штукенб-
рок недалеко от города Зенне. Совет и уп¬
равление общины сочли своим долгом пролить
свет на одну из мрачных страниц второй
мировой войны. Правительство земли Северный
Рейн-Вестфалия содействовало реализации
проекта. С 1980 г. руководство общины начало
сбор материалов о лагере советских военно¬
пленных. В 1987 г. Хюзер и Отто приступили
229

к работе над книгой. В их распоряжении ока¬
зались обширные источники, почерпнутые из
Федерального архива в Кобленце, Военного
архива во Фрейбурге, Федерального политиче¬
ского архива в Бонне, а также из многих
земельных, коммунальных и городских архивов
ФРГ. Авторы использовали письма, вос¬
поминания очевидцев и пленных, оставшихся
в живых, карты, фотографии, статистику и
опубликованные документы.
В работе дан полный список исследований
западногерманских ученых и опубликованных
источников, связанных с изучением судьбы
советских военнопленных и насильственно уг¬
нанных в Германию. Это хорошее подспорье
для тех, кто хотел бы серьезно заниматься
названной темой. Работе немецких историков
свойствен высокий гуманизм, анализ проблем
с общечеловеческих позиций.
«Шталаг» — это сокращение названия
«Штамлагерь», что в переводе означает «основ¬
ной лагерь». Впервые о «Шталаге 326 Зенне»
упоминается 30 апреля 1941 г. в ежемесячном
обзоре Верховного командования вермахта. С
февраля 1943 г. и до конца войны он официаль¬
но назывался — «Шталаг 326 (VIK) Зенне». В
некоторых документах делается приписка «под
Падерборном». В последние годы войны наряду
с советскими военнопленными через этот ла¬
герь прошли французы, поляки, югославы,
итальянцы и бельгийцы. «Шталаг 326 (VIK)
Зенне», как и другие ему подобные, имел
большое значение для военной экономики. Ла¬
геря для военнопленных и концлагеря были
поставщиками дешевой рабочей силы.
Лагеря для военнопленных были частью
системы управления Верховного командования
вермахта, в структуру которого входило общее
управление вермахта (АВА), руководителем ко¬
торого был генерал Г. Рейнеке. В АВА под¬
готавливались важнейшие приказы, ка¬
савшиеся обхождения с советскими военно¬
пленными. Эти документы противоречили меж¬
дународному праву. Верховному командованию
вермахта подчинялся также генеральный
инспектор по делам военнопленных. С октября
1944 г. большую роль в системе управления
лагерей стала играть имперская служба без¬
опасности во главе с рейхсфюрером СС
Г. Гиммлером.
Примечательна антифашистская позиция
Хюзера и Отто. Они концептуально определили
свои взгляды, считая советских военнопленных
«жертвами расовой идеологии национал-
социализма», который, как подчеркивают ав¬
торы, начал в июне 1941 г. агрессивную войну
230
против СССР с целью уничтожения не только
коммунизма, но и «славянской низшей расы».
Историки отмечают, что вермахт был соу¬
частником фашистской политики истребления
людей и несет ответственность за преступления
гитлеровского режима против человечества.
В лагере пленные умирали тысячами, в
особенности от голода и сыпного тифа. Сна¬
чала умерших хоронили в индивидуальных
могилах, позднее, ввиду высокой смертности,
их стали закапывать в общих. Точное количе¬
ство погибших неизвестно, но данные
приближаются к 65 тыс. советских солдат и
офицеров. В лагере, как отмечается, господ¬
ствовал особый режим для быстрого уничто¬
жения военнопленных (с. 8). В «Шталаг» они
прибывали, пройдя ряд промежуточных лаге¬
рей, уже истощенные и изможденные от го¬
лода, больные, грязные, в оборванной одежде.
Зачастую транспортные поезда доставляли лю¬
дей уже мертвыми. Длительный марш от вок¬
зала в Зенне до лагеря был для обессиленных
пленных ужасным испытанием: за малейшее
нарушение дисциплины они подвергались
избиению, отставших и упавших убивали.
На 30 июля 1941 г. в «Шталаге 326» насчиты¬
валось 12 тыс. советских солдат, в середине
октября — 48 тыс., с мая 1942 г. в Зенне вновь
стали прибывать транспорты с военноплен¬
ными, по два железнодорожных состава в не¬
делю. При этом количество военнопленных на
состав увеличивалось с 1 тыс. летом и осенью
1941 г. до 2,5 тыс. в конце 1942 г. Каждый
человек обязательно регистрировался и полу¬
чал порядковый номер. Лагерное начальство
владело точной и полной информацией о плен¬
ных. К тому же с ноября 1942 г. «Шталаг
326» стал выполнять еще и функции цент¬
рального приемного лагеря. Из него пленные
пересылались в другие лагеря. Таким образом,
через Зенне прошли сотни тысяч советских
военнопленных.
Тщательно проработанный авторами доку¬
ментальный материал показывает, что
официальная пропаганда стремилась убедить
местное население в расовой неполноценности
военнопленных, призывала к грубому обхож¬
дению с ними. Газеты рекомендовали смотреть
на русских «как на зверей в зоопарке». Чаще
всего для наказания пленных применялись
кнут, плеть, палка, дубинка, свирепые сторо¬
жевые собаки. Нередко их забивали до смерти,
а в свидетельстве о смерти отмечалось «убит
при попытке к бегству». Любое возникшее
волнение жестоко подавлялось. «Совсем нор¬
мальным явлением» считалась часами дливша-

яся на плацу перекличка как особая форма
пытки. Кто падал, того жестоко избивали
(с. 66—67). Охрана лагеря в свободное время
с удовольствием развлекалась так называе¬
мыми «играми в дикого кабана»: узник играл
роль «убегающего кабана», а немецкие солдаты
стреляли в него. Справедливо утверждение,
что все объекты построены на костях пленных.
Каждый кирпич, каждый барак, каждый метр
ограды из колючей проволоки полит русской
кровью (с. 67).
С первых же дней встала серьезная проблема
размещения военнопленных. Первые партии
размещались под открытым небом, в поле,
обнесенном колючей проволокой с вышками
по углам и в центре. Жили люди в норах,
землянках, шалашах. Сооружение таких «нор»
заканчивалось для многих трагически. Бараки
стали строиться лишь поздней осенью 1941 г.
На протяжении многих месяцев в «Шталаге»
рядом находились «норы», землянки, шалаши
и бараки. Каждый барак был рассчитан на
140 пленных, а размещали их по 400—500.
Пленные спали на жестких деревянных нарах
без матрацев и подушек (с. 73). Ужасные
условия размещения приводили к высокой
смертности.
Сыпной тиф, дизентерия, туберкулез
приводили к массовому вымиранию. Особенно
это касалось пленных, работавших в шахтах
и на крупных предприятиях. Плохое питание
и размещение, холод зимой, голод, жестокая
эксплуатация пленных, их истощение, неуст¬
роенность в бытовом плане были важнейшими
причинами смертности. Ежедневный рацион
людей, выполнявших тяжелую и изнуритель¬
ную работу, составлял 200 г хлеба с большим
количеством древесной муки и сырой брюквы.
Суп варился в основном из брюквы и картошки
или только из брюквы. В книге отмечается,
что хотя любое общение немецкого граждан¬
ского населения с военнопленными в Зенне
было строго запрещено, тем не менее
женщинам и детям удавалось иногда передать
узникам что-нибудь съедобное. Немцы-ка¬
толики из среды гражданского населения со¬
чувственно относились к ним и из гуманных
соображений осуждали варварское отношение
к советским военнопленным. Авторы пишут,
что, несмотря на угрозы, многие немцы шли
на риск и пытались установить личные кон¬
такты с пленными. Если бы это стало известно
властям, местным жителям грозил не только
высокий штраф, но и заключение в концлагерь
(с. 102).
Книга немецких историков Хюзера и Отто
раскрывает трагические страницы минувшей
войны. Авторы напоминают нам, что прошлое
не следует забывать.
М. Е. Ерин,
доктор исторических наук,
профессор Ярославского государственного
университета
STALINGRAD. MYTHOS UND WIRKLICHKEIT EINER SCHLACHT.
Frankfurt a. M.: Fischer, 1992, 317 S.
СТАЛИНГРАД. МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ ОДНОГО СРАЖЕНИЯ. Фран-
кфурт-на-Майне, 1992, 317 с.
Выход в свет издания, осуществленного под
руководством ведущих научных сотрудников
Управления военно-исторических исследований
бундесвера ФРГ во Фрайбурге В. Ветте и
Г. Юбершера, свидетельствует как о непро¬
ходящем интересе немецкой общественности
к итогам и урокам Сталинградской битвы, так
и о плодотворных поисках новых подходов к
анализу этапных событий полувековой дав¬
ности, нового инструментария их исследования.
Создание книги стало в значительной степени
возможным в результате открытия фондов ряда
российских архивов: среди 22 ее авторов трое
представляют нашу страну \
Для авторов труда не существует сомнений
1 С. Арнольд, У. Барон, В. Бенц (все — ФРГ),
Л. А. Безыменский (Россия), X. Боберах,
В. Эккарт, Г. граф фон Айнзидель, X. Гирц,
М. Хетлинг, М. Хумбург, М. Кериг, П. Кнох
(все — ФРГ), Н. В. Крылова (Россия), А. Леманн,
И. Матейкова, Р.-Д. Мюллер, Р. Пападопоу-
лос-Килиус (все — ФРГ), О. Ратке (Россия),
Г. И. Шрёдер, Г. Юбершер, Д. Фогель, В. Вет¬
те (все — ФРГ).
231

в криминальном, противоправном характере
войны против СССР, они убеждены в том, что
ответственность за войну «несет немецкое
общество в целом» (с. 45). Им удалось отыскать
новый подход к истории сражения под
Сталинградом, противопоставив нацистскому
псевдоэпосу и позднейшим публикациям «с
позиции немецкого генерального штаба»
картину войны глазами немецкого солдата —
«маленького человека», попавшего под колеса
гитлеровской военной машины и выступавшего
«в двойной роли преступника и жертвы» (с. 45).
Авторы стремятся к объемному видению войны,
охватывая и сами события 1942—1943 гг.,
связанные с окружением немецкой военной
группировки, ее ликвидацией, и «субъективную
реальность» сражения — мысли, чувства и
действия солдат и офицеров в «котле» («пов¬
седневность катастрофы»), и «память о прош¬
лом» — отражение битвы на Волге в мемуар¬
ной, научной и художественной литературе, в
школьном преподавании, в общественном соз¬
нании граждан ФРГ.
В открывающей книгу статье Г. Юбершера
«Сталинград — одно сражение второй мировой
войны» анализ военной ситуации дается прежде
всего с учетом ответственности командования
6-й немецкой армии за жизнь и смерть подчи¬
ненных. Используя материалы архивов Бонна,
Кобленца, Потсдама, Фрайбурга, впервые
публикуя полный текст радиопереговоров меж¬
ду Верховным командованием вермахта (ОКВ)
и штабом Паулюса в конце января 1943 г.,
автор приходит к заключению, что Сталинград
стал символом «бесчеловечности и безответ¬
ственности нацистского режима», «бессмыслен¬
ного послушания Гитлеру», «предвестником то¬
тального поражения третьего рейха» (с. 42).
В. Ветте в очерке под названием «Массовая
смерть как «героический эпос». Сталинград и
нацистская пропаганда» пишет о том, как геб¬
бельсовская пропаганда создавала миф о ге¬
роической гибели немецких солдат под
Сталинградом. Автор выделяет три этапа: пер¬
вый — до конца января 1943 г. — полное сок¬
рытие правды о катастрофе. Невнятные фразы
в сообщении ОКВ от 16 января («оборонитель¬
ные бои против войск противника, нападающих
со всех сторон») должны были закамуфлировать
тот факт, что окруженные дивизии фактически
были приговорены к смерти Гитлером и его
генералами. Второй этап — «погружение темы
Сталинграда в туман героического мифа» с
использованием в циничном выступлении
Геринга 30 января высокопарных слов о «Нибе¬
лунгах» и «битве при Фермопилах». И третий
232
этап — речь Геббельса 18 февраля 1943 г.,
когда память о павших была преступно исполь¬
зована для обоснования призыва к «тотальной
войне» (с. 45—58).
ОКВ утверждало, что все солдаты, офицеры
и генералы 6-й армии погибли, сражаясь «до
последнего дыхания», «до последнего патрона».
Скрывались, хотя и безуспешно — немцы слу¬
шали передачи иностранных радиостанций, —
данные о пленении Паулюса и других гене¬
ралов. Был отдан строжайший приказ не до¬
ставлять родственникам прорывавшиеся через
Красный Крест письма из советского плена.
Когда по недосмотру военной цензуры такое
письмо было вручено родным генерала Хейтца,
их заставили молчать, а о военнослужащих
6-й армии сказали: «Они должны быть мерт¬
выми. Это — указание сверху» (с. 59).
В очерках В. Эккарта «Перед агонией армии,
используемой в преступных целях» и Р.-Д.
Мюллера «Вы не можете себе представить,
как мы голодаем» рассказано о мучительном
процессе умирания окруженных немецких сол¬
дат от ран, болезней и голода. Это была
организованная смерть, один из высших во¬
енно-медицинских чинов вермахта прямо на¬
звал ситуацию в кольце «голодным эксперимен¬
том» (с. 119). Эккарт обращает внимание чита¬
теля на едва ли не забытую в отечественной
литературе трагическую страницу Сталинград¬
ской битвы — гибель нескольких тысяч со¬
ветских военнопленных, лагеря которых ока¬
зались в боевых порядках 6-й армии 2 3.
Авторы книги вводят в научный оборот
значительный комплекс исторических
источников — письма полевой почты 6-й армии,
не доставленные адресатам и находящиеся в
Центре хранения историко-документальных
коллекций (бывшем Особом архиве) в Москве,
в закрытом фонде Музея-панорамы
«Сталинградская битва» в Волгограде, а также
з
в некоторых немецких архивохранилищах .
Для оценки ситуации внутри «котла» суще¬
ственно важны публикуемые впервые отчеты
германской военной цензуры. Если до начала
декабря 1942 г. настроение солдат и офицеров
вермахта признавалось «на 70% неизменно
хорошим» или даже «геройским» (досадным
2 См. об этом также: Епифанов А. Е. Счет
за Сталинград. Волгоград, 1993.
3 Для ученых ФРГ оказалась недоступной
осуществленная во время войны публикация
писем солдат и офицеров окруженной группы
войск: Разгром немцев под Сталинградом.
Признания врага. М., 1944.

исключением выглядели слова «все это
свинство» в одном из писем), то в первой
половине января 1943 г. цензура указала на
резкий «спад уверенности», на растущее осоз¬
нание того, что положение «постепенно ста¬
новится безнадежным». Приводились при этом
такие характерные выдержки из писем: «на¬
строение упало до нулевой отметки», «с нами
покончено», «лучше скорая смерть, чем мед¬
ленное угасание» (с. 94—99). Содержание писем
полевой почты служит индикатором на¬
чавшихся фундаментальных социально-психо¬
логических сдвигов в немецком обществе, пер¬
вых признаков распада нацистской «народной
общности» 4.
Читателей труда привлечет мастерски вы¬
полненный психоаналитический этюд исследо¬
вательницы из Франкфурта-на-Майне Р. Па-
падопоулос-Килиус «В предчувствии смерти».
Систематизируя содержание 192 писем, отно¬
сящихся к последним неделям окружения и
отражающих предельно четкую пограничную
ситуацию между жизнью и смертью, автор с
полным основанием считает, что через призму
этих человеческих документов «и через 50
лет все еще ощущается безвыходное поло¬
жение, в котором оказались солдаты». Письма,
написанные с конца декабря 1942 г., наполнены
гневом, отчаянием, предчувствием смерти: «Мы
никогда уже не покинем Россию»; «каждый
из нас здесь погибнет»; «если из-за этого
письма меня притянут к военному трибуналу
и расстреляют, то это будет для меня благом».
После чтения таких писем, замечает Пападо-
поулос-Килиус, «лозунг «нет — войне»
приобретает иное измерение» (с. 155—159).
Привлекают внимание в сборнике вос¬
поминания участников и очевидцев расс¬
матриваемых событий: известного российского
историка и журналиста, в прошлом военного
переводчика Л. А. Безыменского «Вос¬
поминания русского переводчика» и герман¬
ского публициста и общественного деятеля Г.
графа фон Айнзиделя — правнука Бисмарка,
бывшего офицера люфтваффе, ставшего в со¬
ветском плену активным антифашистом, вице-
президентом Национального комитета «Сво¬
бодная Германия» (НКСГ) «50 лет спустя:
встреча с Россией». Безыменский приводит
4 Один из самых авторитетных историков
ФРГ, недавно умерший М. Бросат, писал в
этой связи о «внутреннем отходе широких
кругов немецкого населения от идеологии
национал-социализма» (Von Stalingrad zur
Wahrungsreform. Munchen, 1988, S. XXV).
важные детали первых допросов Паулюса и
других немецких генералов в штабе Донского
фронта. Айнзидель повествует об эволюции
мировоззрения военнослужащих вермахта, ока¬
завшихся в плену после завершения
Сталинградской операции. Именно эти люди
стали ядром движения НКСГ.
В квалифицированных обзорах Г. Юбершера
«Немецкая историография Сталинградской
битвы», М. Керига «Сталинград в отражении
мемуаров немецких генералов», X. Гирца «Со¬
ветская историография Сталинградского сра¬
жения» дана обстоятельная характеристика на¬
учной и мемуарной литературы по пробле¬
матике Сталинграда. В 50-е — в первой
половине 60-х годов в ФРГ «под знаком хо¬
лодной войны» преобладали «публикации
оправдательного характера» (с. 207), тон за¬
давали мемуары генералов вермахта, в которых
были сформулированы долговременные
стереотипы о «единоличной ответственности»
Гитлера за военные поражения и военные
преступления, о высоких профессиональных и
моральных качествах немецких воена¬
чальников. И только позднее, когда нация
начала осознавать пагубность «неспособности
скорбеть», произошла «демифологизация»
истории Сталинградского сражения, был сделан
серьезный шаг к реалистическому освещению
операции — «в тесной взаимосвязи с общими
установками о германо-советской войне» (с. 192).
Значительную роль сыграл выход в 1990 г.
шестого тома комплексного исследования «Гер¬
манский рейх и вторая мировая война», под¬
готовленного Управлением военно¬
исторических исследований бундесвера ФРГ5.
В издании содержится, что пока достаточно
редко для литературы ФРГ, взвешенная ха¬
рактеристика советской историографии
Сталинградской битвы. Высоко оценивается
коллективный труд, вышедший в 1965 г. под
редакцией маршала К. К. Рокоссовского, иссле¬
дование академика А. М. Самсонова, биография
Паулюса, написанная А. С. Бланком и Б. Л.
Хавкиным 6. Одновременно отечественных уче¬
ных справедливо упрекают в том, что в их
работах немало «упрощений и идеологических
5 См. рецензии: Г. М. Иваницкого.— Новая
и новейшая история, 1992, № 6; А. С. Яку-
шевского.— Новая и новейшая история, 1994,
№ 3.
6 Великая победа на Волге. М., 1965; Сам¬
сонов А. М. Сталинградская битва. М., 1968;
Бланк А. С., Хавкин Б. Л. Вторая жизнь
фельдмаршала Паулюса. М., 1990.
233

клише», что пока еще далеко не удовлетворена
«значительная потребность» в освещении бо¬
евых операций под Сталинградом с точки
зрения «действий «простых» жителей и солдат»
(с. 197, 215).
Авторы книги полагают, что задача
написания «критико-аналитической истории
Сталинграда» (с. 220) еще впереди. Но могут
ли историки, может ли общественное сознание
России и Германии найти совместную основу
освещения Сталинградской битвы, если «для
каждого из бойцов Красной Армии она была
частью справедливой, оборонительной войны,
а для солдат вермахта — вопреки пропа¬
гандистскому туману — эпизодом захватниче¬
ской, преступной, истребительной войны»? Ведь
в этом «фундаментальном различии», отмечают
Г. Юбершер и В. Ветте, «за прошедшие 50
лет ничего не изменилось» (с. 14). Но общая
база исследований истории Сталинградского
сражения, считают немецкие ученые, сущест¬
вует. Это — восприятие войны как трагедии
обоих народов, это — стремление к реконст¬
рукции правды о войне. Было бы полезно,
чтобы книга, открывающая одну из страниц
взаимопонимания народов, была бы издана на
русском языке.
А. И. Борозняк,
доктор исторических наук, профессор
Липецкого педагогического института
ANGLO-DUTCH MOMENT. ESSAYS ON THE GLORIOUS REVOLUTION
AND ITS WORLD IMPACT. Ed. by Jonathan Israel. Cambridge: Cambridge
University Press, 1991, 502 p.
АНГЛО-ГОЛЛАНДСКИЙ СОЮЗ. ОЧЕРКИ О СЛАВНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
И ЕЕ МИРОВОМ ВЛИЯНИИ. Под ред. Дж. Израэля. Кембридж, 1991, 502 с.
В 1988—1991 гг. в Великобритании широко
отмечалось 300-летие Славной революции. Это
событие имело большой резонанс. В Соединен¬
ном королевстве, Нидерландах и США
появилось много исследований, состоялся ряд
совместных конференций, симпозиумов и вы¬
ставок, посвященных различным проблемам
Славной революции. Рецензируемая книга —
первая крупномасштабная совместная работа
в этой области и первая попытка собрать
вместе и предложить читателю новые иссле¬
дования и работы, определяющие место и роль
Голландии в Славной революции, ход рево¬
люции в британских колониях и ее мировое
значение.
Книга издана на хорошем полиграфйческом
уровне, с большим количеством иллюстраций.
В ней две большие части, каждая из которых
состоит из статей разных авторов. В первой
части освещаются политические, моральные,
религиозные аспекты Славной революции
1688—1691 гг. в самой Англии, ее
американских колониях, а также Голландии,
Шотландии, Ирландии. Вторая часть посвящена
международному влиянию Славной революции.
Основная цель настоящего издания, как отме¬
чено в предисловии, написанном Дж. Израэ¬
лем,— представить Славную революцию скорее
как событие мировой истории, нежели чисто
английское. Авторам книги это удалось, хотя
сама постановка вопроса довольно пробле¬
матична. В первую очередь Дж. Израэль в
отличие от так называемых «ревизионистов»,
умаляющих значение революции середины
XVII в. и Славной революции, отмечает, что
благодаря этому событию страна была спасена
от «стиля королевского правления, практику¬
емого Яковом II», который современники на¬
зывали абсолютизмом, и вступила в новую
политическую эру, для нее было характерно
уважение к конституционным процедурам и
собственности, привилегиям и хартиям (с. 3).
По мнению автора, основной трудностью, пре¬
пятствовавшей положительному восприятию
Славной революции современниками и после¬
дующими поколениями, отразившейся и в
историографии, явился факт голландского вме¬
шательства, споры о котором до сих пор не
утихают. Одно из главных достоинств книги
— широкий диапазон авторских концепций: от
консервативной до близкой к марксизму
радикально-демократической. Действительно,
авторы книги — крупные английские, гол¬
ландские и американские исследователи
234

различных научных направлений: Дж. Израэль,
X. Тревор-Ропер, Дж. Джонс, Я. Кован,
Р. Джонсон, В. Троост и др.
Примером консервативного подхода к со¬
бытиям Славной революции может послужить
статья исследователя стюартовской эпохи Дж.
Джонса «Революция Якова II: королевская
политика 1686—1692», являющаяся своеобраз¬
ным оправданием последнего Стюарта. Общий
вывод автора сводится к тому, что «трансфор¬
мацию» государственного управления в Англии
можно было бы осуществить и без «восстания»,
сохранив законную династию (с. 71). Дж.
Моррил, историк радикально-демократического
направления, придерживается прямо противо¬
положного мнения. В статье «Разумная рево¬
люция», посвященной взглядам виге кого
историка Дж. Тревельяна, он оценивает
вигскую классическую концепцию как «вос¬
торженный миф», а Славную революцию на¬
зывает революцией консервативной, не
решившей всех проблем английского общества
(с. 103). Еще дальше идет Б. Уорден в статье
«Революция 1688—1689 гг. и английская рес¬
публиканская традиция». Высоко оценивая
взгляды историков радикального направления,
Б. Уорден, следуя за ними, полагает, что
отношения между классами при изучении граж¬
данских смут в Англии имеют большее зна¬
чение, чем отношения между государством и
гражданами. Вопрос, поставленный автором в
конце статьи, весьма уместен: какие события
в истории Англии считать революцией — се¬
редины XVII в. или 1688 г.?
Дж. Израэль исследует весьма важную проб¬
лему — участие Республики Соединенных
Провинций в Славной революции. Автор пола¬
гает, что голландская экспедиция в Англию
была существенным фактором в деле
сближения и дальнейшего развития Англии,
Шотландии и Ирландии и, наконец, оконча¬
тельно подавила вооруженное якобинское
сопротивление вплоть до конца 1691 г. (с. 105).
При этом значительную роль сыграла политика
веротерпимости и умеренного рес¬
публиканизма, привнесенная из Голландии
(с. 121). В этом смысле с Дж. Израэлем солида¬
рен Е. Коссман, автор статьи «Свобода в гол¬
ландской мысли и практике», полагающий, что
голландский опыт стал инструментом для удер¬
жания общества в состоянии собранности
(с. 297—298). Следует отметить также еще
одну мысль Дж. Израэля, который считает в
корне ошибочным мнение, что парламент сыг¬
рал ведущую роль в подготовке и проведении
Славной революции, вполне оправданно ус¬
матривая ее главных творцов в Вильгельме
Оранском и вигской оппозиции. К сожалению,
Дж. Израэль не указал на связь между со¬
бытиями середины XVII в. и 1688 г. (с. 161—162).
Любопытен, хотя и несколько односторонен,
подход Я. Кована и Д. Хаутона к событиям
Славной революции в Шотландии и Ирландии:
авторы показывают, что различия в
сопротивлении шотландцев и ирландцев
режиму Вильгельма III имели конфессиональ¬
ную основу. Проблемы Славной революции в
американских колониях ставятся Р. Джонсоном
в рамках исследования природы английского
господства над ними. Усиление экономического
сотрудничества, имевшее тенденцию к пере¬
растанию в экономическую зависимость, пос¬
лужило причиной перехода от столетия полного
партнерства к конфликту наций, отмечает ав¬
тор (с. 240).
В. Троост выражает несогласие с мнением
большинства историков об авантюрном харак¬
тере экспедиции Вильгельма: последняя была
тщательно продумана и дипломатически под¬
готовлена, чтобы обезопасить себя от возмож¬
ного противодействия Франции. Одним из са¬
мых важных направлений дипломатии
Вильгельма III являлось обеспечение под¬
держки либо нейтралитета немецких князей,
чем и служили договоры с бранденбургским
курфюрстом Вильгельмом I, заключенный в
августе 1685 г., и с его сыном Фридрихом II
от июня 1688 г. (с. 299). Дипломатическую
историю Славной революции продолжает
статья Р. Ореско «Славная революция 1688—
1689 и Савойский дом». Основной вывод автора
неоспорим: в результате высадки Вильгельма
Оранского в Англии, привлекшей внимание
Франции, савойский герцог Виктор Амедей II
сумел освободиться от французского влияния
и стал одним из самых значительных евро¬
пейских князей (с. 388). Интересна и оригиналь¬
на совместная статья Дж. Израэля и Дж. Пар¬
кера, представляющая собой сравнительный
анализ голландской Армады 1688 г. и испанской
Армады 1588 г. Авторы верно отметили то
обстоятельство, что по иронии истории не¬
удачная испанская экспедиция 1588 г. занимает
в истории гораздо большее место, нежели ус¬
пешная высадка на британских островах
Вильгельма Оранского в 1688 г. (с. 363) —
несмотря на положительные результаты для
дальнейшего развития Англии, это событие
считается отнюдь не лучшей страницей в
истории страны. Итоги дипломатической
истории Славной революции подводит
Д. Джонс, посвятивший свою статью исследо¬
235

ванию международного значения этого события.
Англия приобрела статус великой военной де¬
ржавы уже после 1688 г. и одержала победу
над Францией еще задолго до блестящих побед
герцога Мальборо в годы войны за Испанское
наследство, считает автор. Явное преу¬
величение глубины падения французской роли
в Европе после 1688 г., характерное и для
других статей рассматриваемой книги, у этого
автора проявляется наиболее ярко. А ведь
Франция сохраняла свой, хотя и пошатнувшийся
после Утрехтского мира 1713 г., международный
престиж вплоть до 1789 г., а факт французской
гегемонии в Европе во время наполеоновских
войн ни для кого не является спорным.
Экономические и морально-политические
проблемы Славной революции также не обой¬
дены вниманием авторов книги. В результате
революции преобладание английской и гол¬
ландской Ост-Индских компаний в Индийском
океане значительно усилилось, особенно после
их слияния в одну в 1702 г., доказывают
К. Чаудури и Дж. Израэль. Политика
Вильгельма III по отношению к сефардам —
испанским евреям в Амстердаме — и их
позитивное восприятие Славной революции
рассматриваются в статье Дж. Израэля и
X. ден Боера. Спектр оценок голландских уче¬
ных унии Англии и Голландии отражен в
статье П. Ритбергена «Вильгельм III и Англия
в голландской историографии». Эти мнения на
протяжении трех столетий, замечает автор, как
бы сходятся в одном пункте: Англия от союза
с Голландией имела одни выгоды, а для пос¬
ледней, наоборот, уния была равнозначна эко¬
номическому и политическому поражению
(с. 479).
Задачу подведения итогов исследования взял
на себя автор эпилога X. Тревор-Ропер^. Слав¬
ная революция была осуществлена союзом трех
партий, положивших начало трем направ¬
лениям в ее историографии: вигами, которые
были ее движущей силой; тори, обеспечившими
парламентскую поддержку; и радикалами, ко¬
торые подвели под нее философский фундамент
(с. 481). После 1715 г., когда Ганноверская
династия утвердилась на английском престоле,
а виги у власти, последние навязали свою
интерпретацию революции. Она стала их рево¬
люцией, их монополией, отмечает X. Тревор-
Ропер, хотя виги много почерпнули из практики
тори и идей радикалов. Говоря о предпосылках
Славной революции, автор замечает, что люди,
которые выступили против Якова Стюарта в
1688 г., верили в угрозу «папства и рабства».
Это, разумеется, абстрактные термины, но
корни их понимания X. Тревор-Ропер выводит
из середины XVII в., поскольку мировоззрение
англичан, принимавших активное участие в
событиях 1688 г., формировалось в середине
XVII в., в годы первого кризиса абсолютизма,
из которого тот вышел окрепшим и утвердился
в окружавших Англию странах Европы (с.
485). Политическая система, установившаяся
в результате Славной революции, в своих
основных чертах осталась неизменной. Это —
главное достижение революции, вполне оправ¬
данно считает автор эпилога. X. Тревор-Ропер
приходит к кажущемуся бесспорным с первого
взгляда выводу о том, что, какие бы
модификации вигской интерпретации событий
ни проводились, трудно оспаривать тезис Ма¬
колея, считавшего Славную революцию 1688 г.
спасительницей Англии от революций
столетием позже (с. 494).
Революции в стране с таким уровнем
развития, как Англия, позднее произойти уже
не могло. X. Тревор-Ропер, да и почти все
авторы этого издания, рассматривая Славную
революцию в политико-конфессиональном пла¬
не, абстрагируются и забывают о том, на какой
ступени исторического развития по сравнению
с другими странами Европы конца XVII в.
находилась Англия. Славная революция 1688 г.
в Англии была одним из этапов формирования
государства нового времени, следующий этап
исторически был за Французской революцией
конца XVIII в., которая основательно напугала
англичан и только укрепила различных интер¬
претаторов Славной революции в их мнении.
Этот факт также повлиял на замалчивание и
умаление роли событий середины XVII в. и
их связи с 1688 г. Отмеченные особенности
трактовок Славной революции в издании нель¬
зя назвать погрешностями — они обусловлены
составом авторов и тематикой книги. Однако
самой характерной чертой этого труда является
то, что, несмотря на широкий диапазон мнений,
их объединяет модифицированная, но все та
же традиционная и по-прежнему популярная
в Англии вигская концепция Славной рево¬
люции.
Л. И. Ивонина,
кандидат исторических наук,
старший преподаватель кафедры всеобщей
истории Запорожского государственного
университет?
236

В отделении истории РАН
ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ ОТДЕЛЕНИЯ
В конце марта 1994 г. состоялось общее
собрание Отделения истории РАН. С докладом
об итогах деятельности учреждений Отделения
за прошедший год и перспективах на будущее
выступил академик-секретарь академик И. Д.
Ковальченко. Характеризуя обстановку,
сложившуюся в науке, он констатировал ее
сложность: если в 1992 г. шла борьба за
выживание Российской академии, то ныне надо
думать о спасении науки вообще. Государство
содержать науку, как это было ранее, в ближай¬
шей перспективе не сможет. Несмотря на это,
итоги работы Отделения истории, его подраз¬
делений оказались неожиданно успешными.
Объем опубликованной научной продукции в
полтора раза больше, чем в предыдущие годы.
В институтах интенсивно продолжался процесс
радикального обновления исследовательской
проблематики, о чем свидетельствует выход в
свет ряда обстоятельных исследований. Вместе
с тем, отметил И. Д. Ковальченко, проблема
реорганизации у нас зачастую обуживается,
сводится к чисто прагматическим аспектам
(сокращение штатов, финансирования и пр.).
Это не главное. Главное в том, что ныне
историческая наука уже не может развиваться
теми путями и в тех организационных формах,
как прежде.
До последнего времени господствующей была
экстенсивная модель развития. Наши институ¬
ты, выполняя функцию головных исследова¬
тельских учреждений, понимали ее таким обра¬
зом: они должны овладевать всем комплексом
научной проблематики, что привело к их
гигантскому разбуханию, к превращению в
монополистов. Образно говоря, мы ловили рыбу
если не удочками, то мелкими сачками. Если
надо было охватить какой-либо новый учас¬
ток — сажали новых «рыбаков». Таким спо¬
собом много «рыбы» не наловишь. Значит,
надо «вязать сети», переходить к интенсивной
модели. Сохранить свою ведущую роль, поль¬
зуясь административно-командными методами,
институты уже не могут. Выполнение этой
роли возможно лишь при наличии высоко¬
квалифицированных научных кадров. Такие
кадры есть, и их надо сохранять. Вместе с
тем необходимо делать все возможное для
ИСТОРИИ РАН
привлечения нового, молодого пополнения, не¬
смотря на падающий ныне интерес молодежи к
науке. Наконец, имеющийся кадровый потенциал
надо использовать более эффективно, ориенти¬
руясь на реальные возможности исследователя,
избавляясь от балласта. Однако механическое
сокращение штатов, видимо, нецелесообразно.
Рассматривая более подробно проблему
публикаций, докладчик выразил обеспокоен¬
ность их малотиражностью, что ведет к сок¬
ращению круга читателей — потребителей на¬
учной продукции. В связи с этим должна
радикально измениться роль наших журналов.
Необходимо введение практики публикации
аналитических обзоров, дающих читателю
представление о последних научных разработ¬
ках и их публикациях, о работе головных
институтов.
И. Д. Ковальченко остановился на проблемах
финансирования учреждений Отделения, кото¬
рое несколько улучшилось, но продолжает оста¬
ваться недостаточным, и дальнейшего развития
международных связей. Он высказал неудов¬
летворенность деятельностью самого Отде¬
ления. Утратив функции чисто
организационно-административного учреж¬
дения, оно пока не сумело стать научным
центром. Координация исследований, их интег¬
рация, поддержка тех межинститутских и даже
межведомственных проектов, с которыми мы
могли бы выходить на более высокий уровень,
должны стать главными задачами Отделения.
По докладу развернулась дискуссия.
Директор Института археологии и этно¬
графии Сибирского отделения РАН академик
А. П. Деревянко поддержал основные выводы
И. Д. Ковальченко. Несмотря на современные
сложности, гуманитарными институтами
Сибири опубликовано 1800 печатных листов,
что значительно больше, нежели в предыдущие
годы. Хорошие результаты дали архео¬
логические раскопки на юге Горного Алтая:
найдена полностью сохранившаяся мумия
женщины ашельского периода, ее одежда, ук¬
рашения. Исследования носят комплексный ха¬
рактер: привлекаются многочисленные
специалисты по естественным наукам. Числен¬
ный состав института расширяется. Финансо-
237

вые трудности можно смягчить, организуя ком¬
мерческие мероприятия: выставки, научный
туризм, изготовление сувенирной продукции.
Вместе с тем отношение к гуманитарной науке
государственных структур является совершенно
неудовлетворительным. Нужно активизировать
воздействие на них.
Директор Института истории материальной
культуры член-корр. АН Туркмении В. М.
Массон (Санкт-Петербург) остановился на рас¬
смотрении проблемы научного пространства,
отметил, что наука в настоящее время стала
полицентричной. Однако в условиях,
сложившихся после распада СССР, этот
полицентризм вышел на политический уровень.
Научное пространство в рамках бывшего СССР
продолжает существовать, сохраняется
общность исследовательской проблематики, а
сами исследователи, воспитанные в определен¬
ной методологической направленности, сохра¬
няют соответствующий менталитет, даже если
они выступают с позиций национализма. В
последнее время выросла плеяда
интеллигенции мирового уровня, которая испы¬
тывает психологический прессинг со стороны
исламского фундаментализма. Это опасно. По¬
тому одной из важных задач должна стать
реальная поддержка реально существующего
научного пространства. В данном направлении
и действует Институт истории материальной
культуры. Помимо изучения древних культур
и цивилизаций в их взаимодействии, он уделяет
большое внимание проблеме сохранения куль¬
турного наследия в бывших союзных рес¬
публиках: заключены договоры о сотрудниче¬
стве, проводятся совместные мероприятия.
Заместитель академика-секретаря Отделения
истории РАН член-корр. РАН В. А. Куманев
остановился на проблемах, связанных с раз¬
работкой программы «Школа и историческая
наука». Концептуальные основы этой програм¬
мы были заложены на всероссийском сове¬
щании, организованном РАН и Министерством
образования РФ, в котором участвовало около
500 человек. Первоначально сформулирован¬
ные идеи получали развитие на конференциях,
«круглых столах», шли поиски путей их
решения. Институты, входящие в Отделение,
участвовали в выработке новых программ, под¬
готовке учебных пособий и рекомендаций.
Институт славяноведения и балканистики РАН
организовал лицей, получивший в столице
большую известность. Есть и проблемы. Ряд
руководителей Министерства образования
выдвинули идеи, слепо копирующие опыт За¬
пада, реализация которых привела бы к ломке
существующей системы обучения истории.
Практические работники, забывая о сущест¬
вовании Российской академии образования
(РАО), пытаются требовать от РАН выполнения
несвойственных ей функций, например, сос¬
тавления конкретных методических разработок.
Важнейшей проблемой, отметил В. А. Ку¬
манев, является работа по созданию нового
поколения учебников. Думается, что их содер¬
жание не должно ограничиваться описанием
исторического процесса в рамках Российской
Федерации. Необходимо, чтобы в них учиты¬
вался фактор воспитательной роли историче¬
ского образования — воспитание интер¬
национализма, патриотизма. Изучение истории
в школе должно внести свой вклад и в ста¬
новление нравственных начал воспитуемой
личности. Следует дать учителю обоснование
новых дефиниций и обновление содержания
старых. Полагаем, например, что классовый
подход в интерпретации исторических событий
себя не исчерпал. Нужны общепринятые
понятийная система и концепция исторического
процесса.
Директор Института российской истории
РАН член-корр. РАН А. Н. Сахаров с удов¬
летворением констатировал успешную работу
института, несмотря на имеющиеся трудности.
Произошло существенное обновление методо¬
логического багажа. При этом следует исполь¬
зовать все лучшее, что дала дореволюционная
и советская историческая наука. К достижениям
последней нельзя относиться нигилистически.
Идет процесс обновления проблематики иссле¬
дований, но вместе с тем надо продолжать
изучение традиционных тем, таких, как рево¬
люционное движение, социально-экономичес¬
кая история и т. д. Историк должен отойти
от позиции «судья истории». Необходимо отка¬
заться от эйфорического отношения к западной
исторической науке. Практика общения с за¬
рубежными учеными показала, что уровень их
квалификации ничуть не выше наших
историков. Вместе с тем следует, независимо
от конъюнктурных соображений, избавляться
от балласта, от подмастерьев, которые уже
никогда не станут мастерами.
Директор Кунсткамеры д. и. н. А. С.
Мыльников посетовал на трудности, которые
стоят перед музеем. Они стандартны и коре¬
нятся прежде всего в недостаточном
финансировании. Он указал на уникальность
этого учреждения и отметил его не только
научное, но и просветительское значение.
Заведующий сектором источниковедения
Института российской истории РАН член-корр.
238

РАН В. И. Буганов продолжил рассмотренную
в выступлении В. А. Куманева тему о взаимо¬
действии РАН с Министерством образования
РФ и РАО в связи с необходимостью обнов¬
ления исторического образования в средней
школе. Он выразил беспокойство по поводу
планируемого существенного сокращения сетки
часов, отводимых на преподавание отечествен¬
ной истории. Чувство тревоги вызывает также
состояние некоторых музеев (в Коломенском,
в Царицыно) в связи с передачей части их
территории церкви.
Заместитель академика-секретаря Отделения
истории РАЦ академик Г. Н. Севостьянов в
своем выступлении затронул проблему жур¬
налов. Он поддержал высказанную И. Д. Ко¬
вальченко мысль о необходимости и целесо¬
образности регулярной публикации обзорно¬
аналитических статей, предложил более осно¬
вательно освещать в журналах текущую
научную жизнь институтов, более подробно
информировать о развитии исторической науки
за рубежом, отметил аннотационный характер
рецензий, публикуемых в журналах.
Завершая дискуссию, И. Д. Ковальченко под¬
держал высказывания о важности сохранения
научного пространства, о необходимости более
активной позиции Отделения в процессе реор¬
ганизации школьного исторического образо¬
вания. Он отметил, что в настоящее время
громадное значение имеет публикация
исторических источников. Ее расширение —
проблема номер один.
На Общем собрании были проведены выборы
новых действительных членов и членов-кор¬
респондентов РАН. Впервые была осуществ¬
лена практика избрания доктора honoris causa
по Отделению истории \
Были проведены и выборы директоров не¬
которых институтов. Директором Института
археологии стал д. и. н. Р. М. Мунчаев, дирек¬
тором Института востоковедения — д. и. н.
Р. Б. Рыбаков.
Е. А. Никифоров
1 См. Новое пополнение Российской Ака¬
демии наук. — Новая и новейшая история, 1994,
№ 4—5.
239

Научная жизнь
АЛЕКСАНДРУ СЕМЕНОВИЧУ ОРЛОВУ — 70 ЛЕТ
25 июля 1994 г. коллектив сотрудников
Института военной истории МО РФ поздравил
с 70-летнем со дня рождения ведущего научного
сотрудника института, доктора исторических
наук, члена-корреспондента Российской ака¬
демии естественных наук, полковника в отстав¬
ке Александра Семеновича Орлова. Его имя
хорошо известно в кругу исследователей
истории второй мировой войны и послевоенного
времени. Список научных работ ученого
насчитывает около 300 наименований, в том
числе четыре монографии (одна в соавторстве),
более 30 брошюр, глав и разделов в кол¬
лективных трудах, десятки статей в отечест¬
венной и зарубежной печати.
А. С. Орлов родился в г. Юрьевце Ивановской
области в семье учителя. 21 июня 1941 г. он
с отличием окончил среднюю школу. Дальше
была война. Трудовой фронт — участие в
строительстве оборонительных рубежей, работа
на оборонном предприятии, обучение в школе
радистов. С августа 1942 г. А. С. Орлов в
Красной Армии: стрелок-радист танка КВ,
младший лейтенант — командир танкового
взвода, затем взвода управления танкового
батальона. С 1943 г. он на фронте в составе
5-й гвардейской танковой армии, 9-й гвардей¬
ской танковой бригады 1-го гвардейского мех-
корпуса. Участвовал в Курской битве, битве
за Днепр, в освобождении Украины, Венгрии,
Австрии. Войну окончил старшим лейтенантом,
награжден орденами и медалями.
Дальнейшая судьба А. С. Орлова неразрывно
связана с армией, в рядах которой он прослужил
46 лет. После окончания в 1952 г. Военного
института он преподавал в Военной академии
им. М. В. Фрунзе, а затем по окончании курсов
Главного Разведывательного Управления
жизнь его надолго связывается с войсками
противовоздушной обороны страны. В качестве
офицера разведки он в 1955—1967 гг. служил
в Бакинском округе ПВО, а затем в Главном
штабе войск ПВО страны.
А. С. Орлов был участником многих событий,
которые до последних лет не освещались в
нашей историографии. В 1944 г. ему довелось
общаться с американскими летчиками, совер¬
шавшими «челночные операции» стратегичес¬
кой авиации США из Италии и Англии в
Полтаву, участвовать в отражении налета не¬
мецких бомбардировщиков на полтавский
аэродром. В конце 1945 — начале 1946 г. он
находился в гуще событий, связанных с соз¬
данием национальных просоветских режимов
в Иранском Азербайджане и Курдистане,
ставших одним из первых очагов «холодной
войны». В 1951 г. его командировали в Се¬
верную Корею. В составе 64-го истребительного
авиакорпуса советских ВВС он участвовал в
борьбе с американской авиацией, работал на
командном пункте Корейской Народной Армии
близ Пхеньяна. В 50—60-х годах, когда шло
становление советского ракетно-ядерного
потенциала и велась полная драматизма скры¬
тая от общественности необъявленная «воз¬
душная война» с иностранными самолетами-
разведчиками, нарушавшими воздушное про¬
странство СССР, А. С. Орлов активно участ¬
вовал в деятельности по пресечению
разведывательных полетов авиации США и
НАТО, в том числе известного инцидента с
американским самолетом У-2,
пилотировавшимся Ф. Г. Пауэрсом.
С начала 60-х годов в газете «Красная
Звезда», журналах «Вестник ПВО», «Военно¬
исторический журнал», «Новая и новейшая
история», «Советское военное обозрение» стали
появляться статьи А. С. Орлова по истории
второй мировой и «холодной» войн. Уже тогда
они привлекли внимание научной обществен¬
ности описанием малоизвестных исторических
эпизодов и анализом актуальных проблем
развития средств воздушного нападения США
и НАТО. В 1967 г. А. С. Орлову предложили
работу в «Военно-историческом журнале». 10
лет проработал А. С. Орлов в этом печатном
органе в качестве редактора отдела, ответст¬
венного секретаря, заместителя главного редак¬
тора. В 1972 г. он защитил кандидатскую
диссертацию «Применение фашистской Гер¬
манией крылатых и баллистических ракет
против Англии и борьба с ними (1944—1945
гг.)». С 1978 г. он сотрудник Института военной
истории. Был заместителем главного редактора
в редакциях «Советской военной энцикло¬
педии», начальником отдела, а после уволь-
240

нения из армии — ведущим научным сот¬
рудником.
Он принимал участие в создании ряда
капитальных военно-исторических трудов, в
том числе 12-томной «Истории второй мировой
войны», «Энциклопедии Великой Отечествен¬
ной войны», «Советской военной энцикло¬
педии» и «Военных энциклопедических слова¬
рей», «1939 год: Уроки истории» и др. Под
его редакцией в 1991 г. издан на русском
языке шеститомный труд У. Черчилля «Вторая
мировая война» в трех книгах. В 1992 г.
А. С. Орлов защитил докторскую диссертацию
«Ракетное оружие в политике и стратегии
стран Запада ( 1943—1991 гг.)», в 1993 г. избран
членом-корреспондентом РАЕН.
В выпущенных А. С. Орловым в 70-е годы
монографиях «Секретное оружие третьего
рейха» (М., 1975), «В поисках „абсолютного"
оружия» (М., 1989) и многочисленных статьях
и главах в коллективных трудах по проблемам
ракетно-ядерной войны была исследована
история создания и применения ракетного
оружия в Германии в годы второй мировой
войны, проанализирована роль стратегических
наступательных вооружений в политике и стра¬
тегии Запада. В книге «Третий рейх и третий
Рим» (М., 1993) рассмотрены советско-гер¬
манские отношения в 1933—1941 гг., между¬
народная обстановка 30-х — начала 40-х годов,
политика СССР в период действия советско-
германского пакта о ненападении 1939 г. В
работе «Факты и мифы» (М., 1986) и многих
публикациях по истории второй мировой войны
показаны роль в войне Советского Союза и
союзнические отношения в рамках антигитле¬
ровской коалиции.
А. С. Орлов — участник ряда научных кон¬
ференций, в том числе международных.
В последние годы А. С. Орлов член
специализированного ученого совета Института
военной истории, Научного совета РАН «Ис¬
тория международных отношений и внешней
политики России»; он входит в состав
исполнительного совета Ассоциации историков
второй мировой войны, активно работает во
многих общественных организациях
(Российский комитет ветеранов войны, Союз
журналистов Москвы, Международный фонд
«Победа-45», Московская ассоциация сот¬
рудничества с США и др.).
А. С. Орлов входил в состав группы экспертов
при комиссии съезда народных депутатов СССР
по политической и правовой оценке советско-
германского договора о ненападении от 1939
г., а также комиссии Верховного Совета СССР,
а затем Совета Министров СССР по перего¬
ворам по спорным проблемам с правительст¬
венной комиссией Эстонской ССР (1990—1991
гг.), участвует в работе совместной советско-
американской комиссии при Президенте России
по выяснению судеб американских граждан,
попавших в плен и пропавших без вести в
годы второй мировой войны и послевоенный
период.
Четверть века А. С. Орлов является автором
нашего журнала, выступает на его страницах
с содержательными материалами. Редколлегия
и коллектив редакции журнала «Новая и но¬
вейшая история» сердечно поздравляют Алек¬
сандра Семеновича с 70-летием и желают ему
крепкого здоровья и дальнейшей плодотворной
научной работы.
НОВЫЕ ПОДХОДЫ К ПРЕПОДАВАНИЮ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
5—6 октября 1993 г. в Барнауле состоялась
региональная научно-практическая конфе¬
ренция «Новые подходы в изучении и препо¬
давании всеобщей истории в высшей школе».
Инициатором ее проведения выступил Барна¬
ульский государственный педагогический
институт (БГПИ) — старейший вуз Алтая,
отметивший осенью свое 60-летие, а непос¬
редственным организатором — кафедра всеоб¬
щей истории этого института. Ее коллектив,
в составе которого два профессора, четыре
доцента и несколько преподавателей, начина¬
ющих свой профессиональный путь, за пос¬
ледние два года существенно обновил процесс
преподавания. Обобщенные результаты проде¬
ланной работы и легли в основу замысла
конференции, призванной аккумулировать но¬
вые идеи и поиски в области зарубежной,
главным образом новой и новейшей, истории
по двум основным направлениям: научно-педа¬
гогическому и исследовательскому.
Большую часть участников конференции со¬
ставили преподаватели пединститутов и
университетов Барнаула, Горно-Алтайска, Ир¬
кутска, Омска, Томска, Хабаровска и других
городов, в силу целого ряда причин испыты¬
241

вающие сегодня наибольшие трудности в рабо¬
те: за Урал практически не поступают новинки
учебной и научной литературы, чрезвычайно
дорогими и фактически невозможными стали
командировки в ведущие научные центры, а
также стажировки в них.
Открывший конференцию проректор БГПИ
проф. Г. А. Калачев познакомил ее гостей и
участников с состоянием дел в вузе, перс¬
пективами его превращения в учебное заве¬
дение нового типа — международный
университет.
На конференции обсуждались ключевые на¬
учные и методические проблемы, важнейшее
место среди которых заняла периодизация
всемирной истории. Она рассматривалась как
в общетеоретическом плане, так и на конк¬
ретном историческом материале, применитель¬
но к структуре тех или иных учебных курсов.
К. и. н. Л. Г. Семихатова (БГПИ) сделала
доклад «О принципах периодизации всеобщей
истории». По ее мнению, формационная схема
представляет собой лишь «умозрительную це¬
почку», даже если принять саму эту схему,
серьезных хронологических уточнений требуют
ее «водоразделы», например, между средневе¬
ковьем и новым временем. Принципиальное
разрешение данных проблем видится ей лишь
в развитии цивилизационного подхода.
Д. и. н. М. Я. Пелипась (Томский государ¬
ственный университет — ТГУ) в докладе «О
периодизации учебных курсов по истории стран
Европы и Америки в новейшее время» выска¬
зался в пользу концепции мирсистемного
анализа, для которой характерна условность
деления истории на периоды. Грани между новой
и новейшей историей весьма «прозрачны» и не
совпадают с бытующими до сих пор схемами.
Докладчик предложил следующий алгоритм
учебных курсов: 1920-е — середина 1950-х годов
(от создания Версальско-Вашингтонской системы
до раздела мира на военные блоки) — первый
период новейшей истории; с середины 1950-х
годов по настоящее время — второй период.
Условность существующей периодизации
всемирно-исторического процесса под¬
черкивали кандидаты исторических наук
Е. Ю. Пуховская (Иркутский государственный
педагогический институт) и Н. И. Кругова
(Алтайский государственный университет —
АГУ). Последняя вообще усомнилась в воз¬
можности стройной концепции всеобщей
истории, и в частности единой периодизации.
Есть же, например, вполне самостоятельные
понятия доколониального Востока и восточного
послеколониального общества. В
«примирительном» плане высказалась д. и. н.
Е. Г. Блосфельд (Волгоградский государствен¬
ный педагогический институт). Она сочла есте¬
ственным стремление многих специалистов ус¬
тановить «прозрачные» границы в
традиционной периодизации истории и не видит
противоречий между мирсистемным, фор¬
мационным и цивилизационным подходами,
взаимодополняющими друг друга.
Насущность осмысления методологических
проблем продемонстрировала в докладе «О ха¬
рактере и значении Французской революции
конца XVIII в.» к. и. н. Г. А. Мухина (Омский
государственный университет). Великая фран¬
цузская революция, полагает она,— одна из
основных проблем новой истории в целом, так
как «у ее истоков стоит современная
цивилизация, правовое общество и правовое
государство».
Оживленная дискуссия с большим разбросом
мнений развернулась по проблемам конкретно¬
методического обеспечения учебного процесса
по всеобщей истории. Доклад к. и. н. Л. Г.
Кузнецовой (Хабаровский государственный
педагогический институт — ХГПИ) «Система
организации и контроля за обязательной са¬
мостоятельной работой студентов на кафедре
всеобщей истории ХГПИ» показался некоторым
участникам конференции слишком
оптимистичным, особенно в части, содержащей
оценку состояния и перспектив массовой под¬
готовки дипломных работ по зарубежной
истории. К. и. н. В. Н. Тимошенко (ХГПИ)
рассказал о практике применения рейтинговой
системы контроля знаний студентов при изу¬
чении новой и новейшей истории. Однако, как
полагает к. и. н. В. А. Бармин (БГПИ),
рейтинговая система — не панацея, она к тому
же скорее американский принцип обучения, а
потому приемлема в той образовательной
системе, в которой имеет место престижность
и платность образования. Для успешной са¬
мостоятельной работы студентов необходима
также хорошая материальная база. В подобном же
плане поставил вопросы к. и. н., проф. А. Е.
Глушков (АГУ): студенты не привыкли к систе¬
матической работе, поэтому они — за модуль¬
но-рейтинговую систему. Но есть ли для этого
база, особенно в российской провинции, и пра¬
вомерно ли оставлять студента один на один
с учебником, уменьшая роль систематических
лекционных курсов?
«Переходная эпоха от феодализма к
капитализму в странах Европы и Америки
(организация самостоятельной работы студен¬
тов)» — тема выступления к. и. н. Н. Н. Со¬
242

колова (ТГУ). Сегодня, считает он, возможна
лишь корректировка учебного процесса по не¬
сложным социологическим схемам, а в перс¬
пективе — приобретение студентами навыков
стадиально-регионального подхода и
сравнительно-исторического анализа — того
минимума, который позволит будущему
специалисту реализовать свои знания в любой
аудитории.
Не обошлась без дискуссии и востоковедче¬
ская часть конференции. Хотя специалистов
и преподавателей данного профиля было не¬
много, они представляли весь хронологический
«ряд» данной дисциплины. К. и. н. Т. А.
Бычкова (ТГУ) в сообщении «О новых подходах
в изучении и преподавании новой истории
стран Азии и Африки» вновь привлекла
внимание коллег к потенциалу мир-системного
анализа в его трактовке российским востокове¬
дом д. и. н., проф. М. С. Мейером, а д. и. н.
Н. С. Индукаева (ТГУ) в докладе «О некоторых
проблемах преподавания курса истории стран
Азии и Африки (1918—1945 гг.)» изложила свой
подход к преподаванию этого курса.
Конкретные научные и методические воп¬
росы истории Востока нашли отражение в вы¬
ступлениях д. и. н. В. А. Моисеева (АГУ),
кандидатов исторических наук проф. 3. С.
Иониной и В. С. Бойко (оба — БГПИ) и не¬
которых других. Были также заслушаны и
обсуждены доклады и сообщения по проблемам
античной и средневековой истории, содержащие
ряд интересных обобщений междисциплинарного
характера.
В целом барнаульская встреча преподавате¬
лей вузов — специалистов по истории Запада
и Востока показала, что большинство их, не¬
смотря на объективные трудности, поддержива¬
ют должную профессиональную форму, стре¬
мятся быть в курсе всех научных и ме¬
тодических новинок своих дисциплин, выдвига¬
ют собственные оригинальные идеи и кон¬
цепции. Подтверждение тому — существование
уже зарекомендовавшей себя школы историко¬
международных исследований в Томске,
формирование группы высококвалифицирован¬
ных специалистов по всеобщей истории в Бар¬
науле. Именно эти обстоятельства в значитель¬
ной степени определили профессиональный
уровень конференции и набор предлагаемых
ее участниками новаций или уже испытанных
идей: в области методологии — это привер¬
женность цивилизационному и мир-системному
подходам, хотя иногда в их упрощенной трак¬
товке, интерес к социально-психологическим,
социокультурным аспектам исторического про¬
цесса, к теории международных отношений,
рабочего движения; в области конкретных ме¬
тодик — использование деловых игр, авторских
программ; в сфере индивидуального научного
поиска — разработка сюжетов просопографии,
социальных утопий, буржуазного реформизма,
внешних миграций.
Некоторые предложения были высказаны в
адрес журнала «Новая и новейшая история»:
более активно обсуждать на его страницах
проблемы концептуально-методологического
плана, а также такие ключевые для практиче¬
ского преподавания и организации учебного
процесса понятия, как «новейшая история».
Одним из очевидных итогов конференции
стала и своевременная публикация тезисов до¬
кладов и сообщений L
В. С. Бойко, Л. И. Ермакова
КОНФЕРЕНЦИЯ ПО ПРОБЛЕМАМ ТОТАЛИТАРИЗМА
21—23 сентября 1993 г. в Харькове состо¬
ялась международная научная конференция
«Тоталитаризм и антитоталитарные движения
в Болгарии, СССР и других странах Восточной
Европы (20—80-е годы XX в.)», посвященная
120-летию со дня рождения Крыстю Раков¬
ского. Она была организована Межрес¬
публиканской научной ассоциацией бол-
гаристов (МНАБ) при участии Харьковского
государственного университета (ХГУ) и Харь¬
ковского института культуры (ХИК). Конфе¬
ренция финансировалась фондом «Возрож¬
дение» — отделением фонда Джорджа Сороса
на Украине.
В программу конференции были включены
доклады 183 ученых Украины, России, Бело¬
руссии, Болгарии, Австрии, Германии,
Франции, Чехии. Большинство ее участников
— научные сотрудники академических
1 Новые подходы в изучении и преподавании
всеобщей истории в высшей школе. Тезисы
докладов региональной конференции. Барнаул,
1993.
243

институтов и преподаватели высших учебных
заведений.
На пленарном, пяти секционных заседаниях
и одном «круглом столе» были заслушаны и
обсуждены около 100 докладов, научная те¬
матика которых связана с выявлением сущ¬
ности, форм, специфики антидемократических
режимов в СССР, Болгарии и других государ¬
ствах Центральной и Юго-Восточной Европы,
проявлений тоталитаризма в различных обла¬
стях общественной, политической и культурной
жизни, международных аспектов его
формирования, функционирования и кризиса,
характера и своеобразия антитоталитарных
движений и революций; особенностей преодо¬
ления тоталитарных режимов в отдельных
странах.
Важнейшие проблемы истории и
функционирования тоталитарных систем рас¬
сматривались на первом пленарном заседании
в докладах докторов исторических наук А. С.
Завьялова (Днепропетровский государственный
университет — ДГУ) «Тоталитарные структу¬
ры: сопоставление методом функционального
анализа», В. А. Копылова и А. И. Эпштейна
(Харьковский авиационный институт)
«Манипулирование общественным сознанием
— орудие тоталитаризма»; к. филол. н. М. А.
Блюменкранца (ХГУ) «Идея пути и путь идей:
размышления о генеалогии тоталитаризма».
Директор Института Троцкого и главный
редактор журнала «Кайле Леон Троцки» («Тет¬
ради Л. Троцкого») проф. П. Бруэ (Франция)
рассказал о встречах, взаимосвязях,
взаимовлиянии двух видных деятелей совет¬
ского режима и в то же время его критиков
— Л. Д. Троцкого и X. Г. Раковского.
В центре внимания 22 докладов первой
секции «Тоталитаризм: сущность формы, эта¬
пы» были проблемы природы тоталитаризма,
соотношения тоталитаризма и демократии, то¬
талитаризма и правового государства,
исторической обусловленности советской мо¬
дели тоталитаризма и ее периодизации, месте
и роли институтов собственности, государства
и права в тоталитарной системе, оценки боль¬
шевизма в трудах российских философов, за¬
падных историков и политологов.
Во второй секции «Политический режим и
оппозиция ему в СССР» были заслушаны 17
докладов, которые можно сгруппировать в три
блока: тоталитаризм в экономической
политике; идеологический механизм диктату¬
ры; репрессивные органы в структуре то¬
талитарного государства.
В третьей секции «Социально-политические
режимы и демократические тенденции в
развитии Болгарии и других стран Центральной
и Юго-Восточной Европы (20-е — первая
половина 40-х годов)» из 22 заявленных до¬
кладов состоялось лишь 7. В них были про¬
анализированы формы, методы и цели
антибольшевистской борьбы российской
политической эмиграции в межвоенной
Польше, предпосылки государственного пере¬
ворота 1926 г. в Польше, борьба чешской
демократической мысли за устои парламен¬
таризма в 30-е годы, влияние либеральных
сил балканских государств на внешне¬
политический курс своих стран и региональный
международно-политический процесс начала
30-х годов, внешнеполитическая ориентация
царя Болгарии Бориса III в годы второй мировой
войны; характер решения словацкого вопроса
в условиях II Республики ( 1938—1939 гг.), в
годы второй мировой войны, «народной демок¬
ратии» (1945—1948 гг.) и социалистической
Чехословакии ( 1948—1989 гг.). С докладом по
этим проблемам выступили д. и. н. Г. Ф.
Матвеев (МГУ), кандидаты исторических наук
А. И. Елкин, Е. П. Пугач (оба — ХГУ), Н. Г.
Зимина, О. Н. Исаева (обе — Саратовский го¬
сударственный университет), Т. В. Татоли (Лу¬
ганский государственный университет), Е. Ф.
Фирсов (МГУ).
На заседаниях четвертой секции (15 докла¬
дов) «Тоталитаризм и антитоталитарные
движения в Болгарии и других странах Цен¬
тральной и Юго-Восточной Европы (вторая
половина 40-х — 80-е годы)» была обстоятель¬
но представлена общая панорама региона при
сочетании конкретно-исторического, подчас
компаративного, анализа с масштабными обоб¬
щениями. Так, доклад к. филол. н. О. П.
Иваницкой (Винницкий педагогический
институт) был посвящен проблеме «Тоталитар¬
ные режимы в послевоенной Восточной Европе:
этапы развития». В основу периодизации поло¬
жены факторы кризогенного характера — от
замедления темпов общественного развития и
падения жизненного уровня населения до соз¬
дания элементов гражданского общества и
дезинтеграции политических структур. С до¬
кладом «К вопросу о компаративном анализе
тоталитарного и посттоталитарного развития
Украины и славянских стран Центральной и
Юго-Восточной Европы» выступил к. и. н.
И. Я. Тодоров (Донецкий государственный
университет), который считает, что при выборе
путей перехода к плюралистическому откры¬
тому обществу наиболее полезным для Ук¬
раины может стать опыт Польши и Словении.
244

К. и. н. С. В. Потрашков (ХИК) в выступлении
«США, Великобритания и начало сталинизации
Болгарии» попытался определить меру ответ¬
ственности великих держав за установление
режима советского типа в этой балканской
стране.
К. и. н. Л. Б. Милякова (Институт славя¬
новедения и балканистики РАН) в докладе
«Противоречия и тупики экономической кон¬
цепции развития Чехословакии в 1944—1947
гг.» высказалась против идеализации режима
так называемой «народной демократии» в
развитии восточноевропейских стран. Доклад
д. и. н. Л. П. Лаптевой (МГУ) «О политических
процессах в Чехословакии 1948—1954 гг.», под¬
готовленный на основе «Заключения» комиссии
ЦК КПЧ 1968 г. по реабилитации
репрессированных, мемуарной литературы и
других источников, позволяет объективно
судить о масштабах и механизме политических
репрессий после узурпации власти ком¬
мунистами в феврале 1948 г.
«Модернизация общества или его со¬
ветизация? Чехословакия 1948—1989 гг.» —
тема выступления к. и. н. Н. В. Коровицыной
(Институт славяноведения и балканистики
РАН), которая полагает, что социалистический
тип модернизации, по существу, сводится к
тиражированию советской модели обществен¬
но-экономического развития.
В рамках многогранной темы «Тоталитаризм,
кризис тоталитарных режимов, демократизация
посттоталитарного общества и национальный
вопрос в странах Центральной и Восточной
Европы» д. и. н. И. С. Яжборовская (Институт
сравнительной политологии РАН) поставила
вопрос о взаимозависимости между типом
политического режима (политической культу¬
ры) и путями решения национального вопроса,
избираемыми для этой цели методами. К. и. н.
С. Ю. Страшнюк (ХГУ) в выступлении
«Организационное оформление политической
оппозиции режиму Т. Живкова в Болгарии
( 1988—1989 гг.)» вскрыл причины слабости
болгарского диссидентского движения и проа¬
нализировал деятельность первых неформаль¬
ных организаций, самиздатовских газет и жур¬
налов, закладывавших основы гражданского
общества в Болгарии.
Д-р М. Гайстлингер (Зальцбургский
университет) проанализировал антитоталитар¬
ные движения и революции конца 80-х годов
в странах Центральной и Юго-Восточной Ев¬
ропы с точки зрения международного права,
подчеркнув, что революции можно считать за¬
вершенными лишь в случае установления
политических режимов, в полной мере уважа¬
ющих права человека.
15 докладов, затрагивающих в основном
российские, украинские и болгарские сюжеты,
было заслушано в секции «Тоталитаризм и
культура».
«Круглый стол» был посвящен проблеме
«Крыстю Раковский: этапы деятельности и
эволюции взглядов». Здесь были представлены
10 докладов. Темы докладов д. и. н. В. Я.
Гросула (Институт российской истории РАН)
— «К. Раковский и группа «Освобождение тру¬
да»», М. В. Лобановой (ХИК) — «Сравнитель¬
ный анализ взглядов X. Г. Раковского на бал¬
канскую и советскую конфедерации». К. и. н.
В. В. Павленко (Институт истории Украины
АН Украины) и к. ф.-м. н. Н. Н. Саппа
(Харьковский физико-технический институт)
рассказали о разных аспектах деятельности
Раковского на Украине. Д. и. н. Г. И. Чер¬
нявский (ХИК) и д-р Т. Целлер (Франкфурт-
на-Майне) обратили внимание на критику Ра¬
ковским советского тоталитаризма изнутри в
его оппозиционной публицистике конца 20-х —
начала 30-х годов.
В «круглом столе» и в других мероприятиях
конференции участвовали заместитель дирек¬
тора Болгарского информационно-культурного
центра в Москве Н. Спасов и внучатая пле¬
мянница К. Раковского журналистка из Бол¬
гарии М. Тинева.
Во время конференции состоялась презен¬
тация монографии Г. И. Чернявского и М. Г.
Станчева «В борьбе против самовластия:
X. Г. Раковский в 1927—1941 гг.» (Харьков,
1993).
На втором пленарном заседании состоялось
выступление к. и. н. А. Н. Горяйнова (Институт
славяноведения и балканистики РАН), который
рассказал о только что вышедшем в Нью-Йорке
биобиблиографическом словаре «Славянове¬
дение в СССР», подготовленном учеными быв¬
шего СССР, но оставшемся для них недоступ¬
ным из-за высокой цены (90 долл. США).
Затем после подведения итогов работы секций
и «круглого стола» собравшиеся приняли реко¬
мендации, где отметили, что в последние годы
произошло существенное расширение исследо¬
вательского пространства проблемы то¬
талитаризма, более активно стал разрабаты¬
ваться этот вопрос применительно к Цент¬
ральной и Юго-Восточной Европе. Начато
интенсивное изучение биографии К. Раковского
и других деятелей тоталитарных режимов, эво¬
люция взглядов которых служит базой иссле¬
довательских поисков.
245

Вместе с тем участники конференции пола¬
гают, что научный анализ истории то¬
талитаризма и особенно антитоталитарных
движений требует существенного углубления
с применением современных исследовательских
методов. Хотелось бы сосредоточить внимание
историков, философов, культурологов, эко¬
номистов на теоретическом осмыслении
понятия «тоталитаризм», более полной его на¬
учной дефиниции, на научном анализе харак¬
тера, масштабов, форм, этапов, структуры, кон¬
кретных проявлений антитоталитарных
движений в странах Центральной и Юго-Во¬
сточной Европы, в СССР, а также в других
странах, где существовали тоталитарные
режимы.
Приветствуя расширение доступа исследо¬
вателей к архивным фондам в государствах
бывшего СССР и странах Центральной и Юго-
Восточной Европы, участники конференции вы¬
нуждены констатировать, что еще сохраняются
необоснованные ограничения в их использо¬
вании для научных целей. Следовало бы срочно
осуществить комплекс мер по собиранию и
хранению документов и печатных изданий
антитоталитарных движений, организаций и
отдельных деятелей, по концентрации этих
материалов в соответствующих хранилищах,
их классификации, описанию и внедрению в
научный оборот. Одобрения и широкого рас¬
пространения заслуживает в этом смысле опыт
Народного архива в Москве.
Отмечая важность многих докладов, пред¬
ставленных на пленарное и секционные засе¬
дания конференции, ее участники обратились
с предложением к правлению МНАБ издать
ее материалы. Предложение было принято.
Считая необходимым регулярное проведение
международных научных, форумов, посвящен¬
ных проблемам тоталитаризма и антито¬
талитарных движений, участники конференции
поддержали предложение ДГУ о проведении
международной научной конференции по проб¬
лемам тоталитаризма и посттоталитарных
структур в Днепропетровске в 1995 г.
Г. И. Чернявский,
С. Ю. Страшнюк
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ НАКАНУНЕ
И В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ войны
2 ноября 1993 г. в Уральском государственном
университете им. А. М. Горького (УГУ) по
инициативе исторического факультета прове¬
ден научный семинар «Международные отно¬
шения накануне и в годы второй мировой
войны», приуроченный к 80-летию проф.,
д. и. н. И. Н. Чемпалова.
И. Н. Чемпалов одним из первых среди
отечественных специалистов начал изучать
политику нацистской Германии на юго-востоке
Европы в 30-е годы XX в. Его докторская
диссертация, защищенная в 1973 г., называлась
«Германская экспансия в Юго-Восточной Ев¬
ропе (1933—1939 гг.)». С середины 70-х годов
ученый основное внимание уделял политике
великих держав, прежде всего США и Англии,
на Балканах, а также планам европейской
интеграции 1930-х годов. В течение многих
лет он заведовал кафедрой новой и новейшей
истории УГУ. По его инициативе и под его
руководством кафедра организовала регуляр¬
ный выпуск научных сборников, где публико¬
вались статьи специалистов-историков из
многих городов страны
И. Н. Чемпалов подготовил за минувшие
годы 20 аспирантов, все они успешно защитили
кандидатские диссертации. Трое его бывших
учеников стали докторами наук. И. Н. Чемпалов
и сегодня продолжает преподавательскую и
научно-исследовательскую работу по истории
международных отношений в должности про¬
фессора-консультанта исторического факуль¬
тета.
1 Международные отношения в новейшее
время. Сб. статей в 2-х частях. Свердловск,
1966; Международные отношения в новейшее
время. Сб. статей. Свердловск, 1968, 1970,
1972; Балканы и Ближний Восток накануне и
в начале второй мировой войны. Свердловск,
1968; Балканы и Ближний Восток в новейшее
время. Свердловск, 1973, 1974, 1975; Политика
великих держав на Балканах и Ближнем Во¬
стоке. Свердловск, 1976, 1977, 1979, 1981, 1982,
1983, 1984, 1986, 1987; Международные отно¬
шения на Балканах и Ближнем Востоке. Свер¬
дловск, 1988; Политика великих держав в Цен¬
тральной Европе, на Балканах и Ближнем Во¬
стоке в новейшее время. Свердловск, 1989;
Европа в системе международных отношений
(1917—1945 гг.). Свердловск, 1990.
246

Семинар открылся докладом д. и. н. В. И.
Михайленко (Екатеринбург) «Фашизм и проб¬
лемы модернизации». С докладами выступили
также д. и. н. А. И. Борозняк (Екатеринбург)
«Современная германская историография о
плане «Барбаросса»», кандидаты исторических
наук М. П. Лаптева (Пермь) и В. Н. Яловега
(Уфа) «Мировые войны в контексте политиче¬
ской культуры».
В ходе семинара анализировалась политика
отдельных держав в преддверии второй мировой
войны. Этой теме были посвящены выступ¬
ления докторов исторических наук А. Г. Чев-
таева (Екатеринбург) «Военно-политическое
планирование Великобритании в Европе осенью
1940 г.», А. Б. Цфасмана (Челябинск) «Гер¬
манский вопрос в годы второй мировой войны:
начало межсоюзнического диалога»; кандидатов
исторических наук В. К. Земцова ««Пакт
четырех» 1933 г.», В. А. Кузьмина «Ближний
Восток как объект притязаний фашистских
держав», К. И. Зубкова (все — Екатеринбург)
«Проблема геополитического равновесия в
стратигемах второй мировой войны».
Участники семинара уделили внимание и
особенностям развития общественной мысли в
Западной Европе в годы войны. Этому были
посвящены сообщения кандидатов
исторических наук Л. А. Фадеевой «Вторая
мировая война и духовная жизнь английского
общества» и О. Б. Подвинцева (оба — Пермь)
«Вторая мировая война и формирование
политических взглядов британских консерва¬
торов».
В. И. Шихов, Д, Л. Стровский
247

ПАМЯТИ ВИКТОРА ИВАНОВИЧА ЗУЕВА
21 октября 1994 г., в канун своего 70-летия,
ушел из жизни бывший редактор отдела жур¬
нала «Новая и новейшая история» Виктор
Иванович Зуев.
Он родился 7 ноября 1924 г. в деревне
Середа Шаховского района Московской области
в семье сельских тружеников. Ему не было и
17 лет, когда началась Великая Отечественная
война. С приближением рвавшихся в октябре
1941 г. к Москве гитлеровских войск отец
В. И. Зуева ушел в партизанский отряд. Все
тяготы, связанные с гитлеровской оккупацией,
легли на Виктора Ивановича как старшего
среди своих братьев и сестер. Им пришлось
почти четыре месяца жить под угрозой расп¬
равы со стороны оккупантов из-за отца-
партизана. Вскоре после изгнания оккупантов,
в феврале 1942 г., В. И. Зуев был призван в
армию. В ходе боевых операций получил тя¬
желое ранение ноги и навсегда остался
инвалидом. Его участие в Великой Отечест¬
венной войне отмечено орденами Отечествен¬
ной войны I и II степени.
В 1945 г. В. И. Зуев поступил на исторический
факультет Московского государственного
университета им. М. В. Ломоносова, который
окончил в 1950 г. по кафедре истории южных
и западных славян. Специализировался по
истории Болгарии.
В том же году был зачислен в штат Изда¬
тельства АН СССР, ныне «Наука», где про¬
работал на разных должностях 40 лет. Свой
длинный редакционный путь он начал с дол¬
жности научного редактора в редакции по
выпуску исторической литературы.
В феврале 1957 г. В. И. Зуев перешел в
только что созданный журнал «Новая и но¬
вейшая история», в котором ему было поручено
вести отдел истории стран Центральной и
Юго-Восточной Европы. Он внес заметный
вклад в становление и развитие журнала в
первые годы его деятельности.
В связи с реорганизацией журнала В. И.
Зуев в 1963 г. вернулся в книжную редакцию
издательства. Вначале он возглавил редакцию
по выпуску исторической литературы, а затем
стал главным редактором Главной редакции
по выпуску литературы по общественным нау¬
кам. На этом посту ярко проявились его вы¬
сокие качества организатора научной
редакционной работы, стремление оказать вся¬
ческое содействие изданию истинно
профессиональных исторических трудов.
Многие ученые-историки хранят в своей памяти
искреннюю благодарность В. И. Зуеву за
активную помощь в выпуске, зачастую вопреки
мнению официальных инстанций, своих книг.
В. И. Зуев как историк и участник событий
постоянно интересовался историей Великой
Отечественной и второй мировой войн. И не¬
случайно поэтому он при энергичной поддержке
тогдашнего директора издательства А. М. Сам¬
248

сонова (впоследствии академика) стал организа¬
тором издания серии книг по истории Великой
Отечественной и второй мировой войн. В этой
серии, в частности, впервые вышли в свет
мемуары видных полководцев Великой Отече¬
ственной войны.
Инициативная и в ряде случаев расходившая¬
ся с утверждавшимся в стране к концу 60-х
годов курсом на «замораживание» идео¬
логических стереотипов деятельность В. И.
Зуева как главного редактора Главной редакции
по выпуску литературы по общественным нау¬
кам вызывала все большее недовольство
официальных инстанций. И ему в 1972 г.
пришлось уйти с этого поста.
Он снова вернулся в журнал «Новая и но¬
вейшая история», в котором в качестве редак¬
тора отдела по истории стран Центральной и
Юго-Восточной Европы и истории второй
мировой войны со всей полнотой проявил свои
способности высококвалифицированного редак¬
тора и научного журналиста. В 1990 г. В. И.
Зуев ушел на пенсию.
За успешную редакционно-организаторскую
работу В. И. Зуев был награжден орденом
Трудового Красного Знамени.
Особо следует сказать о человеческих ка¬
чествах В. И. Зуева. Это был человек не¬
ординарный, исключительно общительный, с
сильно развитым чувством товарищества,
жизнелюбивый, очень отзывчивый на все беды
и радости окружавших его людей, неизменно
пользовавшийся большим авторитетом среди
сослуживцев. Его постоянно выбирали на раз¬
ные общественные посты. Всю свою энергию
на этих постах он направлял на защиту обще¬
ственных интересов. При этом ему никогда
не изменяло врожденное чувство спра¬
ведливости. Человеку, впервые знакомивше¬
муся с В. И. Зуевым, зачастую приходилось
привыкать к только ему присущей манере
общения, к его подчас «острому словцу». Но
все это перекрывалось доброжелательностью,
открытостью и чистосердечностью Виктора
Ивановича, его способностью притягивать к
себе людей.
В. И. Зуев был прекрасным семьянином,
любящим мужем, внимательным отцом и дедом,
заботливым наставником для свои младших
братьев и сестер.
В 1992 г. В. И. Зуев попал в тяжелую
автомобильную катастрофу и в течение двух
лет из-за травмы позвоночника был прикован
к постели. Он мужественно, с помощью близких
ему людей, и прежде всего жены Нины
Владимировны, боролся за жизнь. Но
трагический конец все же наступил.
Светлую память о Викторе Ивановиче Зуеве
навсегда сохранят его близкие, друзья, коллеги
по работе, все, кто общался с ним.
Издательство «Наука» РАН
Редакционная коллегия и коллектив сот¬
рудников журнала выражают глубокое и
искреннее соболезнование родным и близким
Виктора Ивановича Зуева.
249

УКАЗАТЕЛЬ СТАТЕЙ И МАТЕРИАЛОВ,
ОПУБЛИКОВАННЫХ В ЖУРНАЛЕ «НОВАЯ И НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ»
В 1994 г.
СТАТЬИ
Адибеков Г. М. Попытка
коминтернизации Коминформа в
1950 г. По новым архивным ма¬
териалам № 4—5
Вестад О. А. (Норвегия). Накануне
ввода советских войск в Афганистан.
1978—1979 гг № 2
Волков В. К. Трагедия Югославии № 4—5
Генерал армии Гареев М. А. О неу¬
дачных наступательных операциях
советских войск в Великой Отече¬
ственной войне. По неопубликован¬
ным документам ГКО № 1
Гримстед П. К. (США). Российские
архивы в переходный период . . № 1
Гросул В. Я. Российская политическая
эмиграция в США в XIX в. . . № 2 .
Денчев К. (Болгария). Болгария: время
перемен. 1989—1994 гг № 6
Додолев М. А. Венский конгресс 1815 г.
в современной зарубежной
историографии № 3
Егорова Н. И. «Иранский кризис»
1945—1946 гг. По рассекреченным
архивным документам № 3
Забалуев В. Г. Германский
политический католицизм как пред¬
шественник христианской демок¬
ратии № 3
Ионов И. Н. Теория цивилизаций: эта¬
пы становления и развития ... № 4—5
Козлов В. П. Зарубежная архивная
Россика: проблемы и направления
работы № 3
Кошкин А. А. Советско-японский пакт
о нейтралитете 1941 г. и его пос¬
ледствия № 4—5
Нитобург Э. Л. У истоков «черного»
христианства в США № 2
Орлова М. И. Канцлер Брюнинг как
консервативная альтернатива
Гитлеру. Споры германских
историков № 2
Пихоя Р. Г. Чехословакия, 1968 год»
Взгляд из Москвы. По документам
ЦК КПСС № 6
Серова О. В. Россия и объединение
Италии № 3
Смирнов В. П. Французская ком¬
мунистическая партия и Коминтерн
в 1939—1940 гг. Новые архивные
материалы № 1
Смоленский Н. И. О подготовке на¬
учных кадров по всеобщей истории № 6
Согрин В. В. Между социализмом и
радикализмом: левая альтернатива в
США XX столетия № 1
Соколов В. В. Неизвестный Г. В.
Чичерин. Из рассекреченных архивов
МИД РФ № 2
Тырсенко А. В. Андре Шенье и Фран¬
цузская революция конца XVIII в. № 4—5
Федосова Е. И. Идея европейского
единства в общественно-политичес¬
кой мысли Франции XVIII—XIX вв. № 3
Член-корр. РАН Чубарьян А. О. Ис¬
тория XX столетия: новые исследо¬
вания и проблемы № 3
Штолер М. А. (США). Американское
военное планирование и СССР.
1943—1944 гг № 6
Язьков Е. Ф. Изучение истории США
в МГУ и роль программы фонда
Фулбрайта № 6’
ИНТЕРВЬЮ
Академику Владимиру Григорьевичу
Трухановскому — 80 лет. Ответы
академика В. Г. Трухановского на
вопросы редакции журнала ... № 6
ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ
Академик Болховитинов Н. Н. В
поисках новой системы координат в
мировой истории ........ № 3
Ерин М. Е., Михайловский Е. Г., Дег-
теревская В. Н. (Ярославль). Неко¬
торые соображения к обсуждению
периодизации новой и новейшей
истории № 4—5
Журов Ю. В. (Брянск). Средняя про¬
должительность жизни человека как
критерий прогресса в историческом
развитии № 4—5
Остриков П. И., Сафонов В. Н.
(Курск). К вопросу о периодизации
новой и новейшей истории ... № 3
250

«КРУГЛЫЙ стол»
Первая мировая война и ее воздействие
на историю XX в №
ИЗ АРХИВА ПРЕЗИДЕНТА РФ
Документы «комиссии Суслова». Со¬
бытия в Польше в 1981 г. ...
Ржешевский О. А. Визит А. Идена в
Москву в декабре 1941 г. Переговоры
с И. В. Сталиным и В. М. Молотовым №
Академик Тихвинский С. Л. Переписка
И. В. Сталина с Мао Цзэдуном в
январе 1949 г №
ПУБЛИКАЦИИ
Тюремные записки Рихарда Зорге.
Предисловие А. А. Прохожева № 4-
РОССИЙСКИЕ АРХИВЫ
Будник И. В., Турилова С. Л. Архив
внешней политики Российской
империи №
ВОСПОМИНАНИЯ
Дубинин Ю. В. Тернистый путь к
Хельсинки. 1975 г №
Коваль К. И. Записки уполномоченного
ГКО на территории Германии . .
Член-корр. РАН Поляков Ю. А. По¬
хороны Сталина. Взгляд историка-
очевидца №
Член-корр. РАН Федоренко Н. Т.
Курильский архипелаг. Из записок
о Японии

ИЗ ИСТОРИИ ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
Овчаренко Н. Е. Две жизни Эдуарда
Бернштейна № 3,
Самарская Е. А. Жорж Сорель — веч¬
ный еретик (1847—1922) ....
Тютюкин С. В. Политическая драма
Г. В. Плеханова

Итенберг Б. С., Твардовская В. А.
Карл Маркс и Александр Герцен\
история одной вражды

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ ОЧЕРКИ
Бабиче нко Л. Г. Политбюро ЦК
РКП( б), Коминтерн и события в Гер¬
мании в 1923 г. Новые архивные
материалы

4—5
№ 1
2, 3
4—5
-5, 6
4—5
4—5
№ 3
4—5
№ 1
4—5
№ 2
№ 1
№ 6
№ 2
Вишлёв О. В. Была ли в СССР
оппозиция «германской политике»
Сталина накануне 22 июня 1941 г.
По документам германских архивов № 4—5
Лабутина Т. Л. Свифт и Темпль. Из
истории раннего английского Прос¬
вещения № 2
Мусатов В. Л. Трагедия Имре Надя № 1
Намазова А. С. Династия Саксен-Ко-
бург-Гота в Бельгии № 1
Орлик О. В. Братья Тургеневы и
Франция № 1
Орлик О. В. Трагический конец дипло¬
матической деятельности А. С.
Грибоедова № 6
Орлов А. С., Кожанов В. П. Ленд-лиз:
взгляд через полвека № 3
Попов Н. В. Династия Романовых в
семье европейских монархов . . № 2
Академик Севостьянов Г. Н. Миссия
М. М. Литвинова в Вашингтон в
1933 г. Новые материалы .... № 3
Согрин В. В. Президент США Эндрю
Джексон: путь к власти .... № 6
Черкасов П. П. Тайная дипломатия
Людовика XV и Россия (1749—
1756 гг.) № 4—5
ПОРТРЕТЫ ИСТОРИКОВ
Иванов Р. Ф. Член-корреспондент АН
СССР Алексей Владимирович
Ефимов (1896—1971) № 4—5
Сванидзе А. А. Евгения Владимировна
Гутнова(1914—1992) № 3
Серебряков И. Д. Непременный сек¬
ретарь АН академик С. Ф. Ольден¬
бург № 1
Чистякова Е. В. Академик М. Н.
Тихомиров (1893—1965) и изучение
всемирной истории № 2
ИСТОРИОГРАФИЯ И ИСТОЧ¬
НИКОВЕДЕНИЕ
Чистозвонов А. Н. Социальный состав
гаагского патрициата (1572—1700 гг.) № 3
Якушевский А. С. Многотомное
издание «Германский рейх и вторая
мировая война» № 3
СТРАНИЦЫ ПРОШЛОГО
Лузянин Г. И. (Магнитогорск). Канад¬
ское путешествие П. А. Кропоткина № 3
ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ КНИГИ
Де Голль Ш. Мемуары надежд. Обнов-
251

ление. 1958—1962 гг. Европа.
Предисловие В. И. Антюхиной-Мо-
сковченко № 4—5
Дневники Йозефа Геббельса. 1940—
1941 гг. Предисловие Л. И. Гинцберга № 6
ПИСЬМА И ЗАМЕТКИ
Генерал армии Гареев М. А. Еще раз
к вопросу: готовил ли Сталин пре¬
вентивный удар в 1941 г. ... № 2
Солнышков Ю. С. По поводу статьи
генерал-полковника Ю. А. Горькова № 1
РЕЦЕНЗИИ
Борисов Ю. В. Е. А. Нарочниц¬
кая. Франция в блоковой системе
Европы. 1960—1980-е годы. М., 1993 № 6
Борозняк А. И. (Липецк). Сталинград.
Мифы и реальность одного сражения.
Франкфурт-на-Майне, 1992 ... № 6
Член-корр. РАН Буганов В. И., Сав-
рушева К. Ц. Академическое дело
1929—1931 гг. Вып. I. Дело по
обвинению академика С. Ф. Плато¬
нова. СПб., 1993 № 6
Гарбузов В. Н., Королева Н. А., Мар¬
кова М. Т., Храпченкова 3. М.,
Шелег Б. А., Юнель А. И.(Псков).
Новейшая история. 1939—1992.
Учебная книга для 11 класса средней
школы. М., 1993 № 3
Достян И. С. Российская дипломатия
в портретах. М., 1992 № 4—5
Ерин М. Е. (Ярославль). К. X ю з е р,
Р. Отто. Штамлагерь 326 (VIK).
Зенне: 1941—1945. Советские воен¬
нопленные как жертвы мировоззрен¬
ческой войны национал-социализма.
Билефельд, 1992 № 6
Заостровцев Б. П. (Санкт-Петербург).
Е. В. Чистякова. Русские
страницы Америки. М., 1993 . . № 4—5
Зверева Г. И. Просветительское
движение в Англии. М., 1991 . . № 4—5
Ивонина Л. И. (Запорожье). Англо-
голландский союз. Очерки о Славной
революции и ее мировом влиянии.
Кембридж, 1991 № 6
Кандель Е. П. М. X у н д т. История
Союза коммунистов. 1836—1852 гг.
Франкфурт-на-Майне — Берлин,
1993 № 2
Керов В. Л. И. Я. Э л ь ф о н д.
Тираноборцы. Из истории француз¬
ской политической мысли XVI в. Са¬
ратов, 1991 № 4—5
Кондратьев С. В. (Тюмень). Р. Г р и в с,
Р. Ц а л л е р, Дж. Робертс.
Цивилизация Запада: человеческие
достижения. Нью-Йорк, 1992 . . № 2
Липицкий С. В. Русский архив.
Великая Отечественная. Т. 12( 1). На¬
кануне войны. Материалы совещания
высшего руководящего состава РККА
23—31 декабря 1940 г. М., 1993 № 4—5
Лыкошина Л. С. Н. В. К о р о в и ц ы-
н а. Агония соцмодернизации. Судьба
двух поколений двух европейских
наций. М., 1993 № 3
Мальков В. Л. У. Ф. Кимболл.
Жонглер. Франклин Рузвельт как
государственный деятель в годы вой¬
ны. Принстон, 1991 № 1
Орлов А. С. Документы внешней
политики СССР. Т. XXII. 1939, в
2-х кн. М., 1992 № 4—5
Попова Е. И. История новейшего вре¬
мени стран Европы и Америки.
1945—1990. Учебное пособие для
студентов вузов. М., 1993 .... № 3
Сергунин А. А. (Нижний Новгород).
А. Даллес. План Маршалла.
Провиденс — Оксфорд, 1993 ... № 2
Соколов А. А. История Латинской
Америки. 70-е годы XIX века — 1918
год. М., 1993 № 4—5
Академик Трухановский В. Г. Г. Н.
Севостьянов. Европейский
кризис и позиция США. 1938—1939.
М., 1992 № 2
Хачатуров К. А. Н. де Хесус.
Вокруг 500-летия; Ф. X. А р н а й с.
Компас, шлем и крест; Брат Педро
де Кордоба; Брат Франсиско де
Виториа; Брат Бартоломе де Лас Ка¬
сас. Евангелист и защитник индей¬
цев.— Санто-Доминго, 1992 ... № 1
Черкасов П. П. Ю. В. Борисов.
Дипломатия Людовика XIV. М., 1991 № 1
Шкундин Г. Д. Ю. А. Писарев.
Сербия на Голгофе и политика
великих держав. 1916 г. М., 1993 № 4—5
КОРОТКО О КНИГАХ
Волкова О. Ю. Д ж., Р. Б е н д ж а м и н.
Соединенные Штаты и происхож¬
дение кубинской революции: империя
свободы в век национального осво-
252

бождения. Принстон (Нью-Джерси),
1990 № 2
Телюкова Т. И. XX век: основные
проблемы и тенденции международ¬
ных отношений. М., 1992; Предво¬
енный кризис 1939 года в документах.
М., 1992 № 2
ФАКТЫ, СОБЫТИЯ, ЛЮДИ
Ивонин Ю. Е., Ивонина Л. И. (Запо¬
рожье). «Серый кардинал» ... № 4—5
Кучеренко Г. С. Людовик XVI (1754—
1793). От трона до гильотины № 2
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Академику Сергею Леонидовичу
Тихвинскому — 75 лет № 1
Александру Семеновичу Орлову — 70
лет № 6
Бойко В. С., Ермакова Л. И.(Барнаул).
Новые подходы к преподаванию все¬
общей истории № 6
Всеволодов В. А., Купцова Н. С. (Крас¬
ногорск). 50-летие образования
Национального комитета «Свободная
Германия» № 2
Кирьянов И. К., Подвинцев О. Б.
(Пермь). Консерватизм в современ¬
ном мире № 3
Кудрявцев О. Ф. Духовные связи
Швейцарии и России № 4—5
Лаптева М. П., Подвинцев О. Б.
(Пермь). О научной работе кафедры
новой и новейшей истории Пермского
государственного университета . № 4—5
Моисею Самуиловичу Альперовичу —
75 лет № 3
Мягков Г. П. (Казань). Историческая
наука в меняющемся мире ... № 2
Мягков М. Ю. Конференция в Канаде
по истории второй мировой войны № 3
Никифоров Е. А. Общее собрание
Отделения истории РАН .... № 6
Новое пополнение Российской ака¬
демии наук № 4—5
Олегу Александровичу Ржешевскому
— 70 лет № 4—5
Пелипась М. Я. (Томск). Обсуждение
журнала «Новая и новейшая история»
в Томском государственном
университете № 4—5
Петров П. Коллоквиум «Новый взгляд
на русско-французский союз 1891 —
1893 гг.» № 4—5
Профессору Евгению Федоровичу
Язькову — 70 лет № 2
Яогова Н. С. XIV российско-
финляндский симпозиум историков № 4—5
Семенов А. Л. Международный
семинар по истории Коминтерна . № 3
Чернявский Г. И., Страшнюк С. Ю.
(Харьков). Конференция по пробле¬
мам тоталитаризма № 6
Шихов В. И., Стровский Д. Л. (Ека¬
теринбург). Международные отно¬
шения накануне и в годы второй
мировой войны № 6
Юбилей Лидии Васильевны Поздеевой № 3
ХРОНИКА
Памяти А. М. Некрича № 2
Памяти В. И. Зуева № 6
| Б. Т. Рубцов-] № 4—5
253

CONTENTS
Articles. Pikhoya R. G. Czechoslovakia, 1968. View from Moscow (based on the
documents of the CC CPSU). Smolensky N. I. On the Training of Specialists in the
World History. Yazkov E. F. The Study of the US History in Moscow State University
and the Role of the Programme of the Fulbright Foundation. Denchev K. (Bulgaria).
Bulgaria: the Time of Transformations. 1989—1994. Schtoller M. A. (USA). The American
War Planning and the USSR. 1943—1944. Interview. The 80th Birth Anniversary
of Academician V. G. Trukhanovsky. Academician V. G. Trukhanovsky Answers the
Questions of the Journal. Publications. Richard Sorge’s Jail Notes (continuation).
From the History of Social Thought. Itenberg B. S., Tvardovskaya
V. A. Karl Marx and Alexander Herzen: the History of an Enmity. Documentary
Essays. Orlik О. V. The Tragic End of A. S. Griboyedov’s Diplomatic Activity. Sogrin
V. V. US President Andrew Jackson: the Road to Power. From Foreign Books.
From the Diaries of Joseph Goebbels. Forewarded by L. I. Gintsberg. Book Reviews.
Scientific Life.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
ИТЕНБЕРГ Борис Самуилович, доктор исторических наук, профессор, ведущий
научный сотрудник-консультант Института российской истории РАН, специалист по
общественному движению и международным революционным связям пореформенной
России, автор монографий «Первый Интернационал и революционная Россия» (М.,
1964), «Движение революционного народничества. Народнические кружки и «хождение
в народ» в 70-х годах XIX в.» (М., 1965), «Россия и Парижская Коммуна» (М., 1971),
«Южно-российский союз рабочих. Возникновение и деятельность» (М., 1974), «П. Л.
Лавров в русском революционном движении» (М., 1988), «Россия и Великая французская
революция» (М., 1988), а также глав в коллективной монографии «Россия в рево¬
люционной ситуации на рубеже 1870—1880-х годов» (М., 1983).
ДЕНЧЕВ Камен, кандидат исторических наук, докторант Института промышленной
собственности и инноватики, стипендиат Фонда Сороса в Болгарии — Фонда «Открытое
общество».
ОРЛИК Ольга Васильевна, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Института российской истории РАН, автор монографий «Россия и французская
революция 1830 г.» (М., 1968), «Передовая Россия и революционная Франция в
первой половине XIX в.» (М., 1973), «Декабристы и европейское освободительное
движение» (М., 1975), «Декабристы и внешняя политика России» (М., 1984), глав в
коллективных трудах «Бессмертная эпопея» (М., 1988), «Портреты российских дипло¬
матов» (М., 1991), «Российская дипломатия в портретах» (М., 1992), а также ряда
других публикаций по истории внешней политйки Росии.
ПИХОЯ Рудольф Германович, доктор исторических наук, профессор, Руководитель
Государственной Архивной службы РФ, автор моноц)афий «Седой Урал» (в соавторстве.
М., 1982), «Общественно-политическая мысль трудящихся Урала. Конец XVII—XVIII
вв.» (Свердловск, 1987), «Книги старого Урала» (Свердловск, 1989), глав в коллективной
монографии «История Урала», т. 1 (М., 1989) и ряда других работ по отечественной
истории.
СМОЛЕНСКИЙ Николай Иванович, доктор исторических наук, профессор, заве¬
дующий кафедрой новой и новейшей истории Московского педагогического университе¬
та, специалист по проблемам германской историографии и методологии истории,
автор ряда исследований по этой тематике, в частности монографии «Политические
категории немецкой буржуазной историографии. 1848—1871» (Томск, 1982).

СОГРИН Владимир Викторович, доктор исторических наук, профессор, заведующий
отделом зарубежной историографии Института всеобщей истории РАН, главный
редактор журнала «Общественные науки», автор монографий «Истоки современной
буржуазной идеологии в США» (М., 1975), «Идейные течения в Американской
революции XVIII в.» (М., 1980), «Основатели США: исторические портреты» (М.,
1983), «Мифы и реальности американской истории» (М., 1986), «Критические направ¬
ления немарксистской историографии США XX века» (М., 1987), «Джефферсон» (М.,
1989).
ТВАРДОВСКАЯ Валентина Александровна, доктор исторических наук, ведущий
научный сотрудник Института российской истории РАН, специалист по общественному
движению и внутренней политике пореформенной России, автор монографий
«Социалистическая мысль России на рубеже 1870—1880-х годов» (М., 1969), «Идеология
пореформенного самодержавия. М. Н. Катков и его издания» (М., 1978), «Н. А.
Морозов в русском освободительном движении» (М., 1983), «Достоевский в общественной
жизни России. 1861 —1881» (М., 1990), а также глав в коллективных монографиях
«Россия в революционной ситуации на рубеже 1870—1880-х годов» (М., 1983), «Русские
самодержцы» (М., 1993).
ЯЗЬКОВ Евгений Федорович, доктор исторических наук, заведующий кафедрой
новой и новейшей истории и лабораторией по истории США исторического факультета
МГУ, лауреат Государственной премии СССР и Ломоносовской премии. Автор мо¬
нографий «Фермерское движение в США (1918—1928)» (М., 1974), «Новейшая история
США» (в соавторстве. М., 1980), разделов в коллективных монографиях, глав в
учебниках.
Технический редактор Е. Н. Ларкина
Сдано в набор 01.09.94 Подписано к печати 20.10.94 Формат бумаги 70X1001/16
Печать офсетная Усл. печ. л. 20,8 Усл. кр.-отт. 126,8 тыс. Уч.-изд. л. 26,3 Бум. л. 8,0
Тираж 6015 экз. Зак. 1634
Адрес редакции: Москва, 103717, ГСП, Подсосенский пер., 21. Тел. 916-19-93,
Московская типография № 2 РАН, 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6

ЧИТАЙТЕ В № 1 1995 г. СЛЕДУЮЩИЕ МАТЕРИАЛЫ
АКАДЕМИК-СЕКРЕТАРЬ ОТДЕЛЕНИЯ ИСТОРИИ РАН АКАДЕМИК И. Д. КОВАЛЬЧЕНКО.
ЗАМЕТКИ И РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМАХ ИС-
ТОРИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
ЧЕХОСЛОВАКИЯ, 1968 ГОД. ВЗГЛЯД ИЗ МОСКВЫ. ПО ДОКУМЕНТАМ ЦК КПСС
СОВЕТСКАЯ ВОЕННАЯ РАЗВЕДКА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ СОВЕТСКО-ЯПОНСКУЮ ВОЙНУ 1945 г. ЧАСТЬЮ ВЕЛИКОЙ ОТЕ¬
ЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС ВО ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ СССР, США И ВЕЛИКОБРИТАНИИ.
1941—1943 гг. ОБЗОР ДОКУМЕНТОВ АРХИВА МИД РОССИИ
КАК ФАЛЬСИФИЦИРОВАЛОСЬ «ДЕЛО Н. И. БУХАРИНА»
ТРАГИЧЕСКАЯ СУДЬБА ИСТОРИКА А. Н. ШЕБУНИНА
«КРУГЛЫЙ СТОЛ». ПРОБЛЕМЫ ПЕРИОДИЗАЦИИ НОВОЙ И НОВЕЙШЕЙ ИСТОРИИ
С ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ МИССИЕЙ В АЛБАНИИ. 1946—1952 гг. ЗАПИСКИ ПОСЛА
К. КАУТСКИЙ. ОПЫТ ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЯ
ГОГЕНЦОЛЛЕРНЫ В РУМЫНИИ
«ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА»: ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА БУРБОНОВ. XVII в.
ИЗ ДНЕВНИКОВ Й. ГЕББЕЛЬСА. 1940—1941 гг.

1802р.
каталожная цена
600 р.
Индекс 70620
ISSN 0130-3864 Новая и новейшая история, No 6, 1994 г.
♦НАУКА»