Автор: Жувенель Б.
Теги: формы политической организации государство как политическая власть теория политической системы история общественно-политических учений философия политика
ISBN: 978-5-91066-036-0
Год: 2010
Текст
Серия: «Политическая наука»
Бертран де ЖУВЕНЕЛЬ
ВЛАСТЬ
Естественная история ее возрастания
пер. с франц. В. П. Гайдамака и А. В. Матешук.
«ИРИСЭН»
2011
УДК 321.01
ББК 66.02
Ж83
Учредитель: В. Завадников
Редакционный совет серии:
Дипак Лал (председатель),
Д. Арментано, С. Бернс, Дж. Бест, Т. Беттел, Т. Вудс,
О. Герземанн, Дж. Дорн, Л. Котликофф, М. ван Кревельд,
Р. Кубедду, Б. Линдси, Э. Льюс, Т. Палмер, Я. Романчук,
В. Смит, X. Уэрта де Сото, Дж. Финнис, Дж. Хиггс, Э. де Ясаи
Редколлегия: Н. Измайлова, И. Комарова,
А. Куряев, А. Матешук, А. Якимчук
Перевод с французского:
вводная часть, главы I—VI — А. В. Матешук
главы VII—XIX — В. П. Гайдамака
Жувенель Б. де
Ж83 Власть: Естественная история ее возрастания / Бертран де Жувенель ;
пер. с франц. В. П. Гайдамака и А. В. Матешук. — М.: ИРИСЭН, Мысль,
2011. 546 с. (Серия: «Политическая наука»)
ISBN 978-5-91066-036-0 (ИРИСЭН)
ISBN 978-5-244-01132-6 («Мысль»)
Бертран де Жувенель — выдающийся французский политический
мыслитель XX века — в своей книге дает всесторонний анализ феномена
политической власти как в теоретическом, так и в историческом аспектах.
Автор исследует различные теории суверенитета и показывает, к каким
результатам приводит применение этих теорий на практике. По его мнению,
власти свойственно неуничтожимое стремление к экспансии. Ученый
выявляет психологические корни и культурные последствия этой экспансии.
Особое внимание в книге уделяется взаимоотношениям власти и права.
Б. де Жувенель прослеживает эволюцию политических институтов на
протяжении демократической эпохи, вручившей президентам и парламентам
такую власть, которой позавидовали бы средневековые бароны. В книге
ярко показаны опасности, скрытые в современной демократии, а также
тоталитарные тенденции, таящиеся в доктрине суверенитета народа.
УДК 321.01
ББК 66.02
Все права защищены. Никакая часть этой
книги не может быть воспроизведена в ка-
кой бы то ни было форме и какими бы то ни
было средствами без письменного разреше-
ния владельца авторских прав.
ISBN 978-5-91066-036-0 (ИРИСЭН)
ISBN 978-5-244-01132-6 («Мысль»)
© Hachette, 1972
© Hachette Litteratures, 1986
© АНО «Институт распространения ин-
формации по социальным и экономиче-
ским наукам», 2010
© В. П. Гайдамака, перевод, комментарии,
2010
© А. В. Матешук, перевод, вступительная
статья, комментарии, 2010
Оглавление
ОТ ИЗДАТЕЛЯ......................................15
А. Матешук. ПАРАДОКСЫ БЕРТРАНА ДЕ ЖУВЕНЕЛЯ . . . 17
ПРЕДИСЛОВИЕ......................................22
ЯВЛЕНИЕ МИНОТАВРА............................... 25
КНИГА I. МЕТАФИЗИКА ВЛАСТИ..................... 41
Глава I. О гражданском повиновении........... 43
Глава II. Теории суверенитета..................54
Глава III. Органические теории Власти..........77
КНИГА II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВЛАСТИ...................101
Глава IV. Магическое происхождение Власти.....103
Глава V. Приход воина.........................124
КНИГА III. О ПРИРОДЕ ВЛАСТИ......................145
Глава VI. Диалектика повелевания...............147
Глава VII. Экспансионистский характер Власти...176
Глава VIII. О политическом соперничестве.......195
КНИГА IV. ГОСУДАРСТВО
КАК ПОСТОЯННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ........................215
Глава IX. Агрессия Власти
против социального строя......................217
Глава X. Власть и плебс.......................242
Глава XI. Власть и верования ..................266
КНИГА V. ВЛАСТЬ МЕНЯЕТ ОБЛИК, НО НЕ ПРИРОДУ . .291
ГлаваXII. Революции...........................293
5
Оглавление
Глава XIII. Imperium и демократия ..............319
Глава XIV. Тоталитарная демократия..............344
КНИГА VI. ОГРАНИЧЕННАЯ ВЛАСТЬ
ИЛИ ВЛАСТЬ НЕОГРАНИЧЕННАЯ.........................377
Г лава XV. Ограниченная Власть..................379
ГлаваXVI. Власть и право........................403
Глава XVII. Аристократические корни свободы.....422
Глава XVIII. Свобода или безопасность...........449
Глава XIX. Режим социального протектората.......471
КОММЕНТАРИИ..................................... 495
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН.................................. 537
Содержание глав
ПРЕДИСЛОВИЕ...................................... . 22
ЯВЛЕНИЕ МИНОТАВРА................................... 25
Ближайшее объяснение...........................26
Прогресс войны.................................27
Короли в поисках армий....................,. . 28
Размах Власти — размах войны...................30
Люди, вовлеченные в войну......................32
Выживание абсолютной Власти....................33
Минотавр в маске...............................35
Минотавр без маски.............................37
Минотавр повсюду...............................39
КНИГА I. МЕТАФИЗИКА ВЛАСТИ............................41
Глава I. О гражданском повиновении..................43
Тайна гражданского повиновения.................45
Исторический характер повиновения..............48
Статика и динамика повиновения.................50
Повиновение, связанное с доверием..............52
Глава II. Теории суверенитета.......................54
Божественный суверенитет.......................55
Народный суверенитет...........................60
Демократический народный суверенитет...........65
Динамика Власти................................68
Как суверенитет может
контролировать Власть..........................71
Теории суверенитета, рассматриваемые
с точки зрения их результатов..................74
7
Содержание глав
Глава III. Органические теории Власти..................77
Номиналистическая концепция общества..............78
Реалистическая концепция общества.................82
Логические следствия реалистической концепции.... 84
Разделение труда и органицизм.....................87
Общество как живой организм ......................91
Вопрос об объеме Власти
, в органицистской теории................................94
Вода на мельницу Власти......................... 98
КНИГА П. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВЛАСТИ...........................101
Глава IV. Магическое происхождение Власти.............103
Классическая концепция: политическая Власть
происходит из власти отеческой................. 106
Ирокезский период: отрицание патриархата........110
Австралийский период: магическая Власть . , . . . .113
Теория Фрейзера: царь жертвоприношений . . . . . .115
Невидимое правительство..........................116
Магическая геронтократия........................119
Консервативный характер магической Власти........121
Глава V. Приход воина.................................124
Социальные последствия воинственного духа........126
Рождение патриархата из войны....................129
Воинственная аристократия является
также плутократией...............................129
Правительство................................ . 132
Царь.............................................133
Государство, или общее дело......................135
Где царская власть становится монархией..........136
«Общее дело» без государственного аппарата.......138
Античные республики..............................139
Управление посредством нравов....................140
Монархическое наследие
государства Нового времени.......................141
КНИГА III. О ПРИРОДЕ ВЛАСТИ............................ 145
Глава VI. Диалектика повелевания......................147
Власть в чистом состоянии...................... 148
8
Содержание глав
Синтетическая реконструкция
феномена Власти..................................149
Повелевание как причина .........................151
Первый аспект повелевания........................152
Повелевание «для себя»...........................154
Чистая Власть сама себя отвергает................155
Установление монархии............................157
От паразитизма к симбиозу........................158
Формирование нации под Властью короля............161
Град Повелевания.................................162
Свержение Власти............................... 163
Два пути....................................... 164
Естественная эволюция всякого
аппарата управления..............................165
Правящее Я.......................................167
Сущностный дуализм Власти........................169
Эгоизм Власти....................................170
Благородные формы
правительственного эгоизма.......................172
Глава VII. Экспансионистский характер Власти..........176
Власть непременно должна
обладать долей эгоизма ..........................176
От эгоизма к идеализму...........................180
Эгоизм как двигатель роста ......................183
Социальные оправдания роста......................186
Власть как средоточие человеческих надежд........188
Мысль и Власть, Философ и Тиран..................191
Глава VIII. О политическом соперничестве..............195
(
Чужда ли война современной эпохе?........... . .196
Милитаризующаяся цивилизация.....................198
Закон политического соперничества........... . .199
Прогресс Власти — прогресс войны.
Прогресс войны — прогресс Власти.................202
От феодальной армии к королевской..........' ' . . 204
Война — повивальная бабка
абсолютной монархии............................ 205
Каждая из соперничающих
на международной арене Властей борется
внутри страны с противящимися ей «свободами». . . . 206
Воинская повинность..............................207
9
Содержание глав
Эпоха «пушечного мяса»......................... 210
Тотальная война . . .............7 2 11
КНИГА IV. ГОСУДАРСТВО
КАК ПОСТОЯННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. .............................215
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя . . . .217
Конфликт Власти с аристократией;
союз с плебсом.................................. 219
Власть — консервативный
или революционный элемент общества?..............221
Периоды «спада» государственной волны ...........223
Власть и родовая ячейка........................ 225
Власть и сеньориальная ячейка. ..................227
Власть и капиталистическая ячейка.......... . .231
Апогей и расчленение государства . . . . . . . . . .238
Политическая динамика...............'. . ... 240
Глава X. Власть и плебс...................?.... 242
Феодальная «республика»........................244
Утверждение Власти.............................247
Плебей в государстве...........................249
Плебейский абсолютизм..........................253
Аристократическая реакция......................256
Неверные маневры и самоуничтожение
аристократии во Франции..........................261
. Глава XI. Власть и верования........................266
Власть, поддерживаемая верованиями...............267
Божественный закон...............................271
Величественность Закона..........................273
Закон и законы...................................276
Два источника права..............................278
Закон и обычай..................................281
Развитие законодательной власти .................283
Рационалистический кризис
и политические следствия протагореизма ....... 285
КНИГА V. ВЛАСТЬ МЕНЯЕТ ОБЛИК, НО НЕ ПРИРОДУ . .291
Глава XII. Революции..................................293
Революции устраняют слабость и рождают силу . . . .294
Три революции....................................295
10
Содержание глав
Революция и тирания...............................297
Тождество демократического государства
с королевским государством........................298
Преемственность Власти............................299
«Рыхлость» власти при Старом порядке..............301
Ослабление Власти,
аристократическая коалиция........................302
Третье сословие восстанавливает
монархию без короля...............................304
Наполеоновский префект, детище Революции..........309
Революция и личные права..........................311
Правосудие, безоружное перед Властью..............313
Государство и Русская революция...................315
Глава XIII. Imperium и демократия......................319
О судьбе идей.....................................320
Принцип свободы и принцип законности..............321
Верховенство закона оборачивается верховенством
парламента........................................323
Народ судит о законе..............................329
Закон, «благоизволение» народа....................336
Стремление к Imperium.............................338
О суверенитете парламента.........................340
От верховенства закона к верховенству народа......342
Глава XIV. Тоталитарная демократия.....................344
Суверенитет и свобода.............................344
Общность (totalite) в развитии....................346
Борьба с центробежными тенденциями................348
Авторитарный дух в демократии.....................351
Общий интерес и его монополизация.................353
Самозащита интересов..............................355
. О формировании Власти............................357
Партии.......................................... 362
О политической машине: сбор голосов;
как управляющие машиной в конце концов
становятся хозяевами депутатов....................364
От гражданина к бойцу:
> состязание за Власть милитаризуется...............366
К плебисцитарному режиму..........................368
11
Содержание глав
Состязание «машинизированных» *
партий кончается диктатурой
одной партии, т.е. одной команды.............•. .370
Деградация демократического строя связана
с деградацией идеи закона..................... 371
КНИГА VI. ОГРАНИЧЕННАЯ ВЛАСТЬ
ИЛИ ВЛАСТЬ НЕОГРАНИЧЕННАЯ...............................377
Г лава XV. Ограниченная Власть........................379
Ограниченная Власть.............................380
О внутреннем препятствовании................ . .383
Противовласти...................................385
Уничтожение противовластей
и подчинение права............................. 387
О том, что неограниченная Власть одинаково опасна,
откуда бы она ни исходила
и кому бы ни принадлежала................ .391
Возвращение умов к ограниченной Власти:
усвоение уроков Англии..........................394
Формальное разделение властей...................398
Глава XVI. Власть и право............................ 403
Право: норма, предписанная Властью?.............403
О неограниченной законодательной власти.........406
Сенсуалистическое
и утилитаристское заблуждение...................408
Право, стоящее над Властью......................410
В эпоху изменчивого права.......................412
Иск против закона...............................413
Когда судья останавливает
представителя Власти............................414
Об авторитете судьи.............................417
Затрагивает ли движение
идей основы права?............................ 419
Каким образом право
становится зоологическим........................420
Глава XVII. Аристократические корни свободы...........422
Где коренится свобода?..........................422
О свободе.......................................424
Древнее происхождение свободы...................425
Система свободы............................... 427
12
Содержание глав
Свобода как классовая система.....................430
Свободные, несвободные, полусвободные.............431
Инкорпорация
и дифференциальная ассимиляция....................433
Цезаристский натиск...............................435
Условия свободы ..................................437
Два направления народной политики.................439
Современность проблемы............................441
Об историческом формировании
национальных характеров...........................443
Почему демократия расширяет права
Власти и сокращает личные гарантии................446
Глава XVIII. Свобода или безопасность................. . 449
Цена свободы......................................450
Ruunt in servitutem...............................452
«Архитектура» общества............................454
Власть и продвижение в обществе...................456
Средний класс и свобода...........................457
Уровень или уровни свободы . . ...................459
Аристократия, ориентированная
на безопасность...................................460
Исчезновение свободолюбивого элемента.............462
«Pactum subject) onis»............................463
Общественная безопасность
и всемогущество государства.......................465
Социальный протекторат, его оправдание,
его предназначение................................467
Теократии и религиозные войны.....................469
.Глава XIX. Режим социального протектората.............471
Либеральное отрицание . 1.........................472
Критика с точки зрения законов....................474
Современная проблема и ее абсурдное решение . . . .478
Феномен доверия...................................479
Образы поведения..................................482
О социальной регуляции............................484
Новые функции требуют
новых принуждающих образов........................486
Социальные власти без своей этики.................488
Следствия ложной концепции общества ..............490
От разобщенности к тоталитаризму..................492
Плоды индивидуалистического национализма..........493
От издателя
Публикация очередной книги в политической серии издатель-
ского проекта ИРИСЭН по-своему знаменательна: сочине-
ние Бертрана де Жувенеля «Власть: Естественная история ее
возрастания» выходит вслед за «Предательством интеллекту-
алов» Жюльена Бенда и представляет собой следующую веху
в развитии европейской общественной мысли.
Если для Бенда решающим фактором его формирования
как мыслителя была Первая мировая война, то для Жуве-
неля таким фактором стала Вторая мировая война. Главная
книга Бенда увидела свет в 1927 г., когда Жувенель только
делал свои первые шаги в качестве литератора, главная книга
Жувенеля вышла в 1947 г. — на следующий год после выхода
второго издания книги Бенда. Если, согласно Бенда, причи-
ной катастрофы человечества стало предательство интеллек-
туалами вечных моральных и философских ценностей, то, по
Жувенелю, причиной катастрофы еще более ужасной (предре-
кавшейся Бенда!) стали бессилие и безнравственность власти.
Жувенель, разумеется, был представителем тех самых интел-
лектуалов (уже следующего их поколения), которых увещевал
Бенда, обвиняя их в приверженности к политическим стра-
стям. Но по сути эти мыслители демонстрируют два разных
подхода к осмыслению глобальных катастрофических обще-
ственных потрясений.
И в этом смысле книга Бертрана де Жувенеля может при-
нести нам сегодня неоценимую пользу. Как никогда рань-
ше, актуален теперь разговор о власти, о ее взаимоотношении
с обществом и ответственности перед ним. Жувенель точно
подметил факт все большего разрастания и усиления полити -
ческой власти, даже в демократических государствах. В ходе
своего исследования он показывает, как этому способствуют
различные теории власти и как влияют на реальную политику
правительств сложившиеся в общественной науке стереоти-
пы, зачастую неверные по сути. В результате, как показыва-
ет Жувенель, теории, задумывавшиеся для обоснования сво-
боды и защиты от власти, становились и продолжают стано-
виться почвой для разрастания последней.
15
От издателя
Автор заставляет нас задуматься над тем, что же такое
демократия, и является ли она лучшим общественным устрой-
ством, какова роль революций в становлении власти, оправ-
дываются ли злоупотребления власти теми услугами, которые
она оказывает обществу, не является ли суверенитет народа
в конечном счете губительным для личных свобод граждан,
возможно ли усовершенствование власти и т.д.
Сегодня невооруженным глазом заметен все увеличива-
ющийся разрыв между громадным ростом средств власти и
ослаблением контроля за их использованием. Говоря слова-
ми Жувенеля, «наступила эпоха скорее высоких башен, чем
форумов», а значит опять возможно воспроизведение «рево-
люционной ситуации» со всеми вытекающими из нее траги-
ческими последствиями.
Надеемся, что книга французского мыслителя привлечет
широкий круг читателей, интересующихся проблемами об-
щественного развития и серьезно задумывающихся над воз-
можными путями их решения.
Валентин ЗАВАДНИКОВ
Октябрь 2010 г.
Парадоксы
Бертрана де Жувенеля
Полное имя Бертрана де Жувенеля (1903—1987) — Бертран
де Жувенель дез Юрсен: мыслитель происходил из знатного рода,
имеющего особые заслуги перед французской монархией, и, может
быть, то, что монархии он отдавал явное предпочтение перед други -
ми видами Власти, не является случайным. Будущий ученый полу-
чил хорошее гуманитарное образование и начинал как журналист,
выступая со статьями по экономическим вопросам. Первую свою
книгу «L’Economy dirigee. Le programme de la nouvelle generation»
(«Управляемая экономика: программа нового поколения») он
опубликовал в 1928 г. Затем, в 1933 г., вышла его книга «La crise
du capitalisme american» ( «Кризис американского капитализма»).
Кроме того в молодости Жувенель принимал активное участие в
политической жизни Франции. Однако накануне войны он отка-
зался от политики и в дальнейшем полностью посвятил себя науч-^
ной и литературной деятельности, став автором 37-ми книг.
Жувенель был экономистом1, социологом и футурологом.
Его книга «L’Art de la conjecture» («Искусство предвидения»),
вышедшая в 1964 г., — важный этап в становлении футуроло-
гии как области знаний: автор представил в ней систематиче-
ское философское обоснование методов прогнозирования соци-
альных процессов. В 1967—1974 гг. Жувенель был председате-
лем французского футурологического общества, а в 1973 г. стал
президентом-основателем Всемирной федерации исследований
будущего. Он являлся также членом Римского клуба — междуна-
родного сообщества ученых, общественных деятелей и бизнесменов.
Научные и публицистические труды Жувенеля посвящены глав-
ным образом проблемам будущности социально-экономического
развития. Мыслитель считает, что здесь перед людьми открыты
замечательные перспективы, если только не строить ненужных
иллюзий и не поддаваться неверным теориям.
Предлагаемый читателю труд французского ученого можно
считать главным и самым известным из его сочинений. Замысел
1 Нашему читателю известна одна из его работ: Бертран Ъе Жу-
венелъ. Этика перераспределения. М., 1995.
17
Парадоксы Бертрана де Жувенеля
его созрел под влиянием напряженных событий, предшествовав-
ших Второй мировой войне, а его создание происходило в драма-
тических обстоятельствах этой войны. По словам самого автора,
книга была начата в оккупированной Франции, но, чтобы про-
должить работу, он в 1943 г. был вынужден нелегально покинуть
страну и перебрался в Швейцарию, где книга и была опублико-
вана в Женеве в 1945 г.
Исследование Жувенеля посвящено анализу феномена
Власти, главным образом — выяснению причин его возникнове -
ния и постоянного затем существования. Сам автор характеризу-
ет книгу как «полемическую во всех отношениях». С этим нельзя
не согласиться: Жувенель полемизирует со многими известными
социальными теориями, находя так или иначе неудовлетвори-
тельными их представления о сути Власти и перспективах ее воз-
можного совершенствования. Мы бы еще добавили, что это кни-
га — парадоксальная, ибо автор показывает в ней парадоксаль-
ность почти всех основных идей, которые признаны в науке об
обществе в качестве очевидных.
Поначалу кажется, что точка зрения автора одинаково дале-
ка как от чисто психологического, так и от чисто экономическо-
го подходов к проблеме. Жувенель считает, что власть не возни-
кает в результате возникновения общества, как не возникает она
и одновременно с ним. Напротив, Власть по отношению к обще-
ству первична, именно она его формирует, и до ее возникновения
всякая человеческая совокупность являет собой лишь некий агре-
гат, в лучшем случае сообщество, но не единое целое. Поэтому
власть в принципе не есть проявление, или выражение, нации
либо чьей-либо воли — Бога, партии или народа.
Здесь уместно остановиться на термине «Власть» в сочине-
нии Жувенеля. Во французском языке этому понятию соответст-
вует ряд синонимов — pouvoir, puissance, autorite, empire, а так-
же commandement, domination, martrise, souverainte, — которые
автор активно использует и которые мы, исходя из контекста,
переводим соответственно как «власть», «повелевание», «гос-
подство», «влияние», «могущество», «владычество», «сила»,
«мощь», «верховная власть» и пр. «Властью» же с большой буквы,
«Pouvoir», у автора называется именно политическая власть.
Путь возникновения Власти, согласно Жувенелю, один —
завоевание, о чем, какой считает, свидетельствует вся социальная
история. Причиной же существования Власти является... стрем-
ление к повелеванию, которое глубоко свойственно человеческой
18
Парадоксы Бертрана де Жувенеля
природе; именно повелевание и составляет суть Власти. Таким
образом, мыслитель все-таки оказывается на психологической
позиции, которая, как всякий односторонний подход, уязвима.
Тем не менее именно этот подход, а вернее последовательность,
с которой автор его держится, позволяет ему высказывать на пер-
вый взгляд парадоксальные, но по сути весьма глубокие мысли
и убедительно опровергать общепризнанные мнения. Так, Жуве-
нель не согласен с тем, что лучшая Власть — это Власть демокра-
тическая, а худшая — монархическая, что высшим достижением
политической науки является идея о том, что народ есть суверен
и что принцип верховной Власти народа — самый справедли -
вый, что революции осуществляются ради достижения социаль-
ных целей и свободы и что возможна идеальная Власть, имею-
щая в виду лишь общественное благо, что суеверие служит опо-
рой абсолютизму, что римский народ на своих общих собраниях
обсуждал и принимал законы, что право большинства действует
только при демократии, и т.д., и т.д.
Прежде всего Жувенель уверен, что Власти всегда был и всег-
да будет присущ эгоистический элемент, и притязания на создание
абсолютно благой Власти наивны и несостоятельны; иными сло-
вами, Власть эгоистична по своей сути, и сделать ее по сути соци-
альной невозможно. Но философ далек от того, чтобы ограничи-
ваться простой констатацией этого факта, а тем более видеть в нем
повод для пессимизма. Вовсе нет. Свою задачу он видит в том, что -
бы, «рассуждая логически», показать, как Власть, воодушевлен-
ная изначально одним только эгоизмом, являясь чистым могуще-
ством и чистой эксплуатацией, неизбежно приходит к тому, что-
бы отстаивать общие интересы и преследовать социальные цели.
В ходе длительного своего существования Власть «социализирует-
ся». И наоборот, она должна «социализироваться», чтобы суще-
ствовать как можно дольше. В этом своем рассуждении Жувенель
заходит довольно далеко: поскольку, говорит он, человеческой при-
роде свойственно, чтобы привычка порождала привязанность, то
Власть сначала действует побуждаемая собственными интересами,
«затем — с любовью, а потом, наконец, посредством любви»2.
Пожалуй, одной из наиболее ярких по своей парадоксально-
сти является у Жувенеля трактовка демократии. Это только види-
мость, заявляет он, что при демократии Власть становится наиме-
нее эгоистичной и в наибольшей степени противостоит тирании.
2 Наст. изд. С. 160.
19
Парадоксы Бертрана де Жувенеля
Напротив, согласно Жувенелю, демократия является «инкуба-
ционным периодом» тирании. Именно при демократии утверж-
дается всеобщая воинская повинность, а монополия образования
уже с детства подготавливает умы к повиновению. Даже полицей-
ская власть — самый невыносимый институт тирании — выросла
под сенью демократии. Демократия придала Власти облик внеш-
него простодушия, под которым та обрела невиданный размах.
И именно при демократии, когда народ полностью доверяется
Власти, Власть получает возможность полностью использовать
подвластных в своих целях и, что самое ужасное, в целях войны,
которая, таким образом, именно благодаря демократии стано-
вится тотальной. Как замечает автор, «когда мы отказываемся от
большей части себя в пользу государства, мы рискуем... вскормить
будущую войну»3. С этим можно поспорить, но в логике данно-
му рассуждению не откажешь: Власть всего народа и в самом деле
требует, чтобы ее защищал весь народ.
Жувенель убежен, что при любой форме правления сутью
Власти неизменно остается повелевание. Новые претенденты на
Власть почти всегда в качестве своей цели декларируют обще-
ственное благо. Однако, захватив Власть — это «машинное отде-
ление» государственного управления, — они неизбежно начинают
стремиться к удовлетворению собственных амбиций и материаль-
ных интересов. Поэтому даже если они начинают с решительно-
го уничтожения старого «машинного отделения», со временем
обнаруживается, что «побеждает более простая идея сохранения
прежнего аппарата», хорошо приспособленного к осуществле-
нию повелевания. При демократии у Власти в этом смысле шансы
наилучшие: поскольку каждый член общества имеет здесь (тео-
ретически) возможность воспользоваться в свою очередь правом
на повелевание, никто не склонен к уничтожению инструментов
Власти, которыми надеется однажды попользоваться сам.
По Жувенелю, речь, в сущности, всегда идет о сохране-
нии монархического аппарата, поскольку, по его мнению, этот
аппарат является наиболее совершенным и в период буржуазных
революций в нем только «физическая личность короля заменя-
ется духовной личностью Нации»4. Этот государственный аппа-
рат невозможно просто так сломать, подтверждение чему, как мы
полагаем, автор усматривал в истории самой Франции, где до сих
3 Наст. изд. С. 39.
4 Там же. С. 165.
20
Парадоксы Бертрана де Жувенеля
действуют Кодекс самодержавного императора Наполеона и соз-
данные им государственные учреждения. Тем не менее Жувенель
далек от идеализирования монархии, считая, что она подверже-
на слабостям, как и любая другая форма Власти.
Когда в 1974 г. Жувенель готовил второе издание своей книги,
он мог с полным правом считать, что за время, прошедшее после
выхода — почти 30 лет — первого издания, историческая действи-
тельность лишь подтвердила его теорию. Тогда импульс к напи-
санию книги ему дали бездействие и бессилие Власти, которые
в обстановке кризиса экономики и безработицы оборачивались
социальным злом. Теперь, уже в других исторических обстоя-
тельствах, Власть вновь демонстрировала свою несостоятельность
перед лицом революционного возмущения народа.
Середина 60-х — золотые годы правления де Голля. Президент
успешно играл роль всенародно избранного монарха. Он привел
в порядок послевоенную французскую экономику и уверенно зани-
мался внешней политикой, утверждая «величие Франции». К это-
му времени во всех западных странах самое широкое распростране-
ние получилатэйлоровская «научная система» организациипроиз-
во детва, и благодаря этому утвердилось мнение, будто недовольство
рабочих — дело прошлого и забастовки в качестве средства борьбы
себя исчерпали. Кризис 68—69 годов был шоком. Де Голль не мог
не только справиться с кризисом, но даже понять его природу.
Жувенель конкретно не останавливается на этих событиях,
но с горечью признает, что книга его до сих пор не теряет своей
актуальности. К началу 70-х годов XX в. люди не освободились от
своих иллюзий в отношении Власти, а Власть не извлекла никаких
уроков из истории. Хотя прогресс социальной жизни налицо — она
совершенствуется и общественные цели достигаются во все более
полной мере, — автора тревожит тот факт, что при все большем
росте средств власти контроль за их использованием ослабляется.
Решение проблемы он видит в утверждении объективного подхо-
да к феномену Власти: исходя из понимания, что власть «всегда
ищет лишь собственного могущества; но путь к могуществу проле-
гает через служение»5, надо отбросить политические и метафизи-
ческие мечтания и взять по контроль средства Власти.
Но не является этот подход очередной иллюзией?
А. Матешук
5
Наст. изд. С. 159.
Предисловие
Это книга полемическая во всех отношениях.
Она была задумана в оккупированной Франции, я начал
писать ее под сенью монастыря де ла Пьер-ки-Вир, и тетрадь,
содержавшая текст, составляла наш единственный багаж, когда
мы пешком перешли швейцарскую границу в сентябре 1943 г.
Великодушное швейцарское гостеприимство позволило нам
продолжить работу над книгой, которая была опубликована
в Женеве в марте 1945 г. стараниями Констана Буркена.
Но эта полемическая книга в одном отношении особен-
но важна: она возникла из размышлений о движении исто-
рии к тотальной войне. Я наметил эту тему в моей первой ста-
тье — «О политическом соперничестве» («De la concurrence
politique » ), которую Робер де Траз вывез из Франции и опубли -
ковал в январе 1943 г. в своем «Revue Suisse Contemporaine».
Из этого короткого эссе (сохраненного как глава VIII) и воз-
никла эта книга. Именно из него читатель поймет причину
гнева, который воодушевил автора на создание этого сочине-
ния и обеспечил ему успех и которым объясняется некоторая
резкость авторских суждений.
Гнев был вызван разочарованием. Глядя на общество
открытыми глазами, я отчетливо увидел, что происходящие
перемены требовали в интеллектуальном плане их осозна-
ния и предвидения будущего, а в практическом — неослаб-
ного действия, там — исправляющего, тут — побудительно-
го, а в целом — ориентирующего. Следовательно, необходима
была энергичная Власть. И уж тем более это стало необходи-
мым, когда из-за бездеятельности правительств разразился
скандал безработицы!
Но в это время Власть приняла ужасный вид и всеми сила-
ми, переданными ей в интересах блага, вершила зло! Как же
могло не потрясти мою душу это зрелище?
Мне показалось, что причина катастрофы была в соци-
альном доверии к Власти: с одной стороны, оно постепенно
обеспечивало создание богатого арсенала ее материальных
и моральных средств, а с другой — оставляло свободным вход
в этот арсенал и еще более свободным — его использование!
22
Предисловие
Именно это заставило меня обратить в моей книге внимание
на всех тех, кто стремился ограничить Власть, хотя эти люди
не всегда следовали социальной мудрости, а часто руководст-
вовались корыстным интересом.
В конце концов проблема со всей очевидностью возникла
после столь губительного эксперимента. О ней, однако, поч-
ти не говорили — гораздо меньше, чем после наполеоновской
авантюры.
Может быть, потому, что казалось, будто столь немыслимое
зло должно тем самым остаться единичным? Допустим. Тог-
да давайте радоваться великому прогрессу, совершившемуся
с начала войны в социальных службах. Но не будем закрывать
глаза на все более увеличивающийся и вызывающий тревогу
разрыв между громадным ростом средств Власти и ослабле-
нием контроля за их использованием — и это даже при основ-
ной, демократической, власти.
Сосредоточение власти, усиление монархического харак-
тера повелевания, тайна важных решений — разве все это не
заставляет задуматься? В не меньшей степени интеграция осу-
ществляется и в области экономики. Наступила эпоха скорее
высоких башен, чем форумов.
Вот почему эта книга, серьезные недостатки которой мне
известны, остается, быть может, своевременной. Как бы мне
хотелось, чтобы она не была таковой!
Январь 1972 г.
Бертран де Жувенель
Laborem extulisti Helena
ut confovente dilectione
hoc evigilaretur opus dum
evertuntur funditus gentes*
Явление Минотавра
Мы пережили самую жестокую и самую разрушительную
из войн, какие до сих пор знал Запад. Самую разрушитель-
ную — поскольку в ней использовались громадные средства.
Были не только поставлены под ружье армии в десять, пятнад-
цать, двадцать миллионов человек, но и все население в тылу
оказалось мобилизованным в порядке трудовой повинности,
чтобы снабжать эти армии самыми эффективными орудия-
ми смерти. Все, что страна отнимала у живых, служило войне,
и труд, поддерживающий жизнь, рассматривался — и допу-
скался — только как необходимая опора гигантской военной
машины, которой стал весь народ1.
Поскольку все — и рабочий, и крестьянин, и женщи-
на — способствуют борьбе, постольку всё — и завод, и поле,
и дом — стало мишенью; воспринимая всё — и человече-
скую плоть, и землю — в качестве врага, противник стремил-
ся к полному его уничтожению посредством авиации.
Ни такое поголовное участие народов в войне, ни столь
варварские разрушения не были бы возможны без изменения
самих людей под влиянием единодушно воспринятых ими гру-
бых страстей, которые позволили привести к полному извра-
щению их естественных действий. Вызывать и поддерживать
эти страсти было делом той военной машины, которая опре-
деляла использование и всех других страстей, — Пропаганды.
Жестокость событий она подкрепила жестокостью суждений. *
«Следует в достаточно полной мере удовлетворять потребности
гражданского населения, чтобы работа, которую оно выпол-
няет. в секторе военного производства, не пострадала», — пи-
сала «Frankfurter Zeitung» от 29 декабря 1949 г. Намерения га-
зеты были либеральными! Речь шла об оправдании некоторой
части деятельности ради жизни. Это можно было сделать, лишь
показывая ее как необходимое условие деятельности ради смерти.
Точно также в Англии, в ходе повторных парламентских дебатов,
было выдвинуто требование, чтобы из армии были возвращены
шахтеры, поскольку добыча угля имеет первостепенную необхо-
димость для войны.
25
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
Самое поразительное, что этот спектакль, который мы сами
самим себе представляем, так мало нас удивляет.
Ближайшее объяснение
Тот факт, что в Англии и в Соединенных Штатах, где не было
никакой воинской повинности и где личные права были свя-
щенны, весь народ стал простым человеческим потенциа-
лом, распределяемым и используемым Властью таким обра-
зом, чтобы производить максимум полезного военного уси-
лия2, легко объясняется. Как можно было сопротивляться
гегемонистским притязаниям Германии, привлекая лишь
часть национальных сил, в то время как та использовала все
свои силы? Судьба Франции, которая попыталась поступить
подобным образом3, стала уроком для Великобритании и Со-
единенных Штатов. В Великобритании дело дошло до призы-
ва на военную службу женщин.
В целях более умелого манипулирования своими войсками
противник мобилизует даже мысли и чувства людей, и что-
бы не оказаться в невыгодном положении, следует подражать
ему и в этом. Таким образом, миметизм поединка приводит
к тому, что нации, ведущие борьбу с тоталитаризмом, с ним
сближаются.
Полная милитаризация обществ является, стало быть,
делом Адольфа Гитлера, в Германии — непосредственно,
в других странах — косвенно. И если у себя в стране он и осу-
ществил эту милитаризацию, то только благодаря тому, что
для обеспечения его воли к власти потребовалась по меньшей
мере вся совокупность национальных ресурсов.
С этим объяснением не поспоришь. Но оно недостаточ-
но глубоко. Европа видела до Гитлера и других честолюб-
цев. Почему же ни Наполеон, ни Фридрих II, ни Карл XII
2 Выражение президента Рузвельта.
3 В своей книге «Apres la Defaite», опубликованной в ноябре 1940 г.,
я показал, каким образом единое управление, осуществляемое
над всеми, даже экономическими и умственными, силами, дает
народу, послушному подобной дисциплине, огромное преиму-
щество перед нацией, которая не является в такой же степени
«объединенной». Увы, эта сплоченность в сплачивающие времена
становится условием военного сопротивления общества.
26
Явление Минотавра
не использовали полностью свои народы для войны? Толь-
ко потому, что не могли этого сделать. С другой стороны, из-
вестны случаи, когда перед лицом опасного агрессора было
желательно полное использование резервов национальных
сил; достаточно упомянуть императоров XVI в., земли кото-
рых опустошал турок, — в своих необъятных владениях они,
однако, никогда не могли собрать против него сколь-нибудь
значительной по величине армии.
Следовательно, сами по себе ни воля честолюбца, ни необ-
ходимость защиты от нападения врага не объясняют, каким
образом сегодня пускаются в ход столь громадные средства.
Но все дело в материальных и моральных рычагах, нахо -
дящихся в распоряжении современных правительств. Именно
власть этих правительств позволила произвести такую тоталь-
ную мобилизацию в целях как нападения, так и защиты.
Прогресс войны
Война не является и никогда не являлась с необходимостью
такой, какой мы видим ее сегодня.
В эпоху Наполеона в нее вовлекались мужчины призывного
возраста — но не все, — и Император обычно призывал лишь
половину контингента. Все остальное население могло вести
свое обычное существование, и от него требовались лишь уме -
ренные денежные налоги.
Во времена Людовика XIV войне нужно было еще меньше:
военная повинность была неизвестна, и частное лицо жило вне
военного конфликта.
Если, таким образом, вовсе не неизбежно, чтобы в слу-
чае войны общество участвовало в ней всеми своими членами
и всеми своими силами, станем ли мы утверждать, что собы-
тие, свидетелями и жертвами которого мы являемся сегод-
ня, случайно?
Конечно же, нет; ведь если расположить в хронологическом
порядке войны, которые раздирали наш западный мир в тече-
ние почти тысячелетия, то с поразительной ясностью обна-
руживается, что от одной войны к другой коэффициент уча-
стия общества в конфликте все время возрастал и что наша
Тотальная война есть не что иное, как завершение непрерыв-
27
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
ного движения к своему логическому концу безостановочно -
го прогресса войны.
Следовательно, объяснение нашего несчастья надо искать
не в нынешнем положении дел, а в истории.
Какая постоянно действующая причина всегда придавала
войне больший размах (под размахом войны я имею в виду
здесь и буду иметь в виду в дальнейшем более или менее пол-
ное поглощение войной общественных сил) ?
Ответ дают сами факты.
Короли в поисках армий
Как только мы возвращаемся назад, в эпоху XI—XII вв., когда
начинают формироваться первые из современных государств,
нас сразу поражает тот факт, что во времена, представляющие-
ся столь воинственными, армии были крайне малы, а кампа-
нии непродолжительны.
Король имеет в своем распоряжении солдат, которых ему
приводят его вассалы, но эти солдаты обязаны ему служить
только в течение сорока дней. В районе военных действий
король находит местное ополчение, но оно не годится для вой-
ны4 и следует за ним лишь два-три дня похода.
Как с такой армией решиться на крупные военные дей-
ствия? Королю нужны дисциплинированные войска, кото-
рые будут следовать за ним более долгое время; но тогда он
должен им платить.
Чем же ему им платить, если у него нет иных средств, кро-
ме доходов с его собственных владений? Совершенно недопу-
стимо, чтобы король мог поднять налоги5; главный способ для
него получить денежные средства — это добиться от церкви
(если та одобряет поход) предоставления в его распоряже-
ние в течение нескольких лет церковной десятины. Но даже
4 Роли ополченцев в битве при Бувине придают слишком большое
значение; но гораздо чаще они бежали с поля боя, как это было
в битве при Креси, когда, как свидетельствует Фруассар*, они вы-
таскивали свои шпаги за две мили до врага и кричали: «На смерть!
На смерть!», — чтобы потом стремительно убежать при первом
виде армии противника.
5 См.: A. Gaullery. Histoire du Pouvoir royal d’imposer depuis la
Feodalite jusqu’a Charles V. Bruxelles, 1879.
28
Явление Минотавра
при наличии этих ресурсов еще и в конце XIII в. арагонский
Крестовый поход, длившийся сто пятьдесят три дня, предста-
нет как чудовищное предприятие и надолго ввергнет монар-
хию в долги.
Война в ту пору является весьма незначительной пото-
му, что незначительна Власть, которая отнюдь не располага-
ет двумя такими важными рычагами, как военная повинность
и право облагать налогом.
Но Власть изо всех сил стремится к своему возрастанию,
короли стараются добиться того, чтобы, с одной стороны, ду-
ховенство и, с другой, — сеньоры и городские общины все чаще
оказывали им финансовую поддержку. При английских коро -
лях Эдуарде I и Эдуарде III и французских королях Филип-
пе Красивом и Филиппе Валуа эта тенденция продолжает
развиваться. До нас дошли расчеты для кампании в Гаскони
советников Карла IV, который требовал пять тысяч всадников
и двадцать тысяч пехотинцев, всех на денежном содержании
(soldes) — всех «солдат»* на пять месяцев. Другой документ,
составленный позже лет на двенадцать, предусматривает для
четырехмесячной кампании во Фландрии десять тысяч всад-
ников и сорок тысяч пехоты.
Но для того чтобы собрать средства, король вынужден
объезжать все главные центры королевства и, созывая народ
«знатный, средний и простой», изъяснять ему свои нужды
и просить его о помощи6.
Такие демарши будут непрестанно повторяться в ходе Сто-
летней войны, которую надо представлять себе как ряд по-
следовательных коротких кампаний, требующих каждый раз
финансирования. Таков же механизм и в лагере противника7,
где король имеет сравнительно больше власти и потому с боль -
шей регулярностью извлекает более значительные средства из
намного менее богатой и менее населенной страны8.
6 Согласно документам, опубликованным Морисом Жюсленом:
«Bibliothequedel’Ecoledes Chartes», 1912, р. 209.
7 Baldwin Schuyler Terry. The Financing of the Hundred Years War,
1337—1360. Chicago and London, 1914.
8 О богатстве Франции в начале войны, Фруассар пишет: «Тогда
королевство Франция было плодородным, равнинным и крепким,
люди были богатыми, владели большим имуществом и не было
речи ни о какой войне».
29
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
Подати, необходимые для выкупа короля Иоанна, будут
взиматься несколько лет*, но никто так и не решится признать
их постоянными, да и народ восстанет против податей почти
одновременно как во Франции, так и в Англии.
Только в конце войны привычка к пожертвованию позво-
лит установить постоянный налог — талью — для содержания
постоянной армии, или ордонансовых рот**.
Таков величайший шаг, совершенный Властью: отныне она
не выпрашивает милостыню в чрезвычайных обстоятельствах,
а имеет постоянные дотации. И она намерена приложить все
свое старание к тому, чтобы их повысить.
Размах Власти — размах войны
Как же это сделать? Как увеличить часть национального
богатства, которая, переходя в руки Власти, становится, таким
образом, силой?
До самого конца монархия так и не осмелится принуди-
тельно мобилизовывать людей, т.е. ввести воинскую повин-
ность. Она так и будет нанимать солдат за деньги.
Впрочем, она начнет весьма хорошо выполнять граждан-
ские задачи, что свидетельствует о приобретении ею законо-
дательной власти, которой в Средние века еще не существует,
но которая начинает развиваться. А законодательная власть
включает в себя право облагать население налогом. В данном
направлении эволюция будет долгой.
Попытки трех великих западных монархий повысить нало -
ги9 и неистовое сопротивление народов составляют подоплеку
великого кризиса XVII в., завершившегося Английской и Неа-
политанской — совершенно забытой, но сколь значитель-
ной! — революциями и в конечном итоге Фрондой***.
Когда Власть в конце концов одерживает победу, резуль-
тат налицо: двести тысяч человек истребляют друг друга при
Мальплакё вместо пятидесяти тысяч при Мариньяно****.
Вместо двенадцати тысяч вооруженных людей, как это было
у Карла VII, Людовик XVI имеет сто восемьдесят тысяч сол-
9 Это повышение в определенной степени сделалось необходимым
из-за общего подорожания товаров вследствие притока драго-
ценных металлов из Америки.
30
Явление Минотавр!
дат. Король Пруссии — сто девяносто пять тысяч, Импера-
тор — двести сорок тысяч.
У Монтескьё этот прогресс вызывал тревогу10 *: «И при нашем
желании иметь побольше солдат мы скоро ничего не будем иметь,
кроме солдат, и станем подобны татарам! »** С замечательным
предвидением он добавляет: «Для этого надо только надлежа-
щим образом ввести в действие новое изобретение — милицию,
организованную почти во всей Европе, и довести его до той же
чрезмерности, до которой доведены регулярные армии»11.
Но этого монархия сделать не могла: Лувуа создал терри-
ториальные полки, контингент которых должен был наби-
раться из местного населения; в принципе они были предна-
значены единственно для службы на местах, и когда министр
пытался потом использовать их как запасные полки действу-
ющих войск, то столкнулся в этом отношении с самым реши-
тельным сопротивлением. В Пруссии (указ 1733 г.), должно
быть, достигли большего****. Но именно это начало введе-
ния воинской обязанности даже еще сильнее, чем утяжеление
бремени налогов, раздражало население и вызывало основное
недовольство против Власти.
Было бы абсурдным считать, что дело монархии своди-
лась к увеличению армий. Достаточно хорошо известно,
какой она установила в стране порядок, какую поддержку
дала слабым против сильных, насколько изменила жизнь
общества и чем ей обязаны сельское хозяйство, торговля
и промышленность.
Но именно для того, чтобы оказаться способной совер-
шать все эти благодеяния, монархии потребовалось создать
правительственный аппарат, состоящий из конкретных орга-
нов — администрации и из прав —законодательной власти,
10 «Новая болезнь распространилась в Европе; она охватила на-
ших государей и заставляет их содержать беспорядочную массу
войск. Она усиливается и становится заразной, ибо как только
одно государство увеличивает то, что оно называет своими вой-
сками, другие тотчас же делают то же самое, так что в результате
не получается ничего, кроме всеобщего разорения. Каждый мо-
нарх держит наготове столько войска, сколько ему пришлось бы
иметь разве лишь в том случае, если бы его народам угрожало
истребление; и это состояние борьбы всех против всех называют
u миром» (О духе законов, кн. Х1П, гл. XVII)*.
Op. cit.***
31
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
который можно себе представить как «машинное отделение»,
откуда осуществляется управление подданными с помощью
все более мощных рычагов.
Тем самым — с помощью этих рычагов, посредством этого
«машинного отделения» — Власть стала способной во время
войны или при подготовке к ней требовать от нации то, о чем
средневековый монарх не мог даже мечтать.
Размах Власти (или способность управлять национальной
деятельностью в более полной мере), таким образом, стал
причиной размаха войны.
Люди, вовлеченные в войну
Абсолютная монархия, династические войны, жертвы, кото-
рые вынужден приносить народ, — нас учили соединять эти
понятия. И вполне законно. Ибо если и не все короли власто-
любивы, то хотя бы один таковой среди них мог оказаться, и его
великая власть позволяла ему вводить тяжелые повинности.
Именно от этих повинностей стремился освободиться народ,
когда ниспровергал королевскую Власть. Именно это было для
него невыносимо — налоговое бремя, а больше всего — обя-
занность поставлять определенное количество рекрутов.
Насколько же поразительным в таком случае выглядит уве-
личение этих повинностей в современных государствах, и в
особенности использование в них — не абсолютной монар-
хией, а в результате падения последней — призыва на воен-
ную службу!
По мнению Тэна, народ согласился на воинскую повин-
ность перед лицом угрозы вражеского вторжения и боясь
страданий:
«Он думал, что она только временна и случайна. После
победы и заключения мира его правительство продолжает
требовать от него выполнения той же повинности, которая
делается постоянной и окончательной. После Люневильского
и Амьенского договоров Наполеон сохраняет ее во Франции,
после Парижского и Венского договоров прусское правитель-
ство сохраняет ее в Пруссии.
С каждой войной эта система становится тяжелее; как
зараза, она переходит от государства к государству; теперь она
обнимает всю континентальную Европу, она царит в ней со
32
Явление Минотавра
своим естественным спутником, всегда предшествующим ей
либо следующим за нею, со своим братом-близнецом — все-
общим избирательным правом. Каждый их двоих, выступая
более или менее очевидно, влечет за собой другого, более или
менее неполного или скрытого; оба, слепые и страшные, ведут
за собой или направляют будущую историю: одно — вклады-
вая в руку каждого совершеннолетнего выборный бюллетень,
другая — вешая на спину каждого совершеннолетнего солдат-
ский ранец. Мы знаем, какой резней и к каким банкротством
это чревато для XX столетия, какую крайнюю международ-
ную злобу и недоверие предвещает, с какой потерей челове-
ческого труда это делается, с помощью каких искажений про-
дуктивных открытий, посредством какого отступления к низ-
шим и губительным формам древних воинственных обществ,
какого возврата к эгоистическим и грубым инстинктам, к чув-
ствам, нравам и морали античного города и варварского пле-
12
мени» и т.д.»1
Разве не увидел всего уже Тэн?
Три миллиона человек оказались в армиях в Европе в конце
наполеоновских войн. Война 1914— 1918 гг. убила или пока-
лечила народу в пять раз больше.
И как сегодня относиться к тому факту, что мужчи-
ны, женщины и дети оказываются вовлеченными в битву так
же, как они вовлекались в нее когда-то, находясь в повозках
Ариовиста**?
Мы заканчиваем тем, с чего начинают дикари. Мы зано-
во открыли утерянное искусство заставлять голодать мирное
население, поджигать хижины и уводить побежденных в раб-
ство. Зачем нам нашествия варваров? Мы сами себе гунны.
Выживание абсолютной Власти »,
Это великая загадка. Народы, которые не переставали жало-
ваться на то, что их господа, короли, использовали их для
войны, в конце концов сбрасывают этих господ и теперь сами
облагают налогом не только часть своих доходов, но и свои
жизни! *
12 Н. Taine. Les Origines de la France contemporaine, ed. in-16, t. X,
p. 120*.
33
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
Какой неожиданный поворот! Может быть, мы объясним
это тем, что на смену соперничеству династий пришло сопер-
ничество наций? Или станем утверждать, что воля народа
жаждет экспансии, стремится к войне, что гражданин хочет
платить за войну и идти в армию? И что, в конце концов, мы
сами себе внушаем воодушевление жертвами, более тяжелы-
ми, чем те, на которые мы некогда шли столь неохотно!
Это было бы смешно.
Человек, который получает уведомление налогового
инспектора или которого вызывает к себе жандарм, далек от
того, чтобы признавать в уведомлении или повестке — какую
бы важность и какой бы вид им ни придавали — проявле-
ние собственной воли. Напротив, это веления некой чужой
воли, некоего безликого господина, которого народ называ-
ет «ОНИ», как прежде он называл злых духов. «ОНИ повы-
шают нам налоги, ОНИ призывают нас на войну» — такова
мудрость простонародья.
Для нее все происходит так, как будто некий наслед-
ник исчезнувшего короля довел до конца прерванное дело
абсолютизма.
Если мы видели, что армия и налоги выросли с ростом
монархической Власти и что максимальная численность
войск и максимальная величина налогообложения соответ-
ствуют максимуму абсолютизма, как же нам тогда не при-
знать — видя, как длится кривая этих неопровержимых при-
знаков, видя чудовищное развитие тех же самых следст-
вий, — что действует все та же причина, и что Власть, в иной
форме, продолжала и все продолжает усиливаться.
Это почувствовал Виолле: «Современное государство есть
не что иное, как король последних веков, который с триумфом
и не покладая рук продолжает свои упорный труд»10.
«Машинное отделение», созданное монархией, только
и делало, что совершенствовалось: его материальные и мораль-
ные рычаги постепенно стали способными проникать все более
глубоко в общество и добывать оттуда средства и людей одним
приемом, каждый раз все более неотразимым.
Единственное изменение состоит в том, что эта возросшая
Власть стала ставкой в игре.
13 Paul Viollet. Le Roi et ses ministres pendant les trois derniers siecles
de la monarchic. Paris, 1912, p. VIII. '
34
Явление Минотавра
«Эта исполнительная власть, — говорит Маркс, — с ее гро-
мадной бюрократической и военной организацией, с ее мно-
госложной и искусственной государственной машиной, с этим
войском чиновников в полмиллиона человек рядом с армией
еще в полмиллиона, этот ужасный организм-паразит, обвиваю-
щий точно сетью все тело французского общества и затыкаю -
щий все его поры, возник в эпоху абсолютной монархии, при
упадке феодализма, упадке, который этот организм помогал
ускорять [...] Все перевороты усовершенствовали эту маши-
ну вместо того, чтобы сломать ее. Партии, которые, сменяя
друг друга, боролись за господство, рассматривали захват это-
го огромного государственного здания как главную добычу
при своей победе»14.
Минотавр в маске
С XII по XVIII в. государственная власть не перестава-
ла расти. Этот процесс был понятен всем его очевидцам
и вызывал беспрестанно повторявшиеся протесты и яростное
противодействие.
В последующее время она продолжала возрастать в уско -
ренном темпе, и по мере собственного расширения она рас-
ширяла войну. Но мы этого больше не понимаем, мы больше
не протестуем и не сопротивляемся.
Эта пассивность, совершенно новая, возникла благодаря
той мгле, которой Власть себя окружает.
Прежде Власть была видимой, она проявлялась в личности
короля, который осознавал себя господином и которому были
свойственны страсти.
Сегодня, под маской своей анонимности, она претендует на
то, что не имеет никакого собственного существования и явля-
ется лишь безличным и бесстрастным инструментом общей
воли.
«Посредством фикции (другие говорят — абстракции)
утверждают, что общая воля, которая в действительности про-
истекает от индивидуумов, облеченных политической властью,
исходит из коллективного существования, т.е. из нации, пра-
вители которой являются лишь органами. Эти самые пра-
14 Карл Маркс. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта*.
35
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
вители, впрочем, во все времена силилась внедрить данную
идею в сознание народа. Они поняли, что это было действен-
ное средство заставить принять их власть или их тиранию»15.
Сегодня, как и всегда, власть осуществляется коллективом
людей, которые имеют в своем распоряжении «машинное
отделение». Этот коллектив составляет то, что называют Вла-
стью, и его отношение к людям есть отношение повелевания.
Изменилось только одно: люди получили простые средства
для замены главных участников Власти. В некотором смыс-
ле Власть оказывается ослабленной, поскольку избиратели
могут сами — в установленный период времени — выбирать
среди кандидатов, претендующих на управление социальной
жизнью.
Но такой порядок, открывая перспективу Власти всякому
честолюбцу, значительно облегчает ее расширение. Ведь при
Старом порядке* умы, способные оказывать влияние, пони-
мая, что никогда не будут принимать участия во Власти, не
медлили с изобличением малейшего попрания их права. Тог-
да как сегодня все суть претенденты и никто не заинтересован
в сокращении должности, которую надеется однажды полу-
чить, и в том, чтобы была парализована деятельность машины,
которую он думает использовать, когда придет его черед16.
Именно поэтому в политических кругах современного
общества обнаруживается столь полное согласие в пользу рас-
ширения Власти.
Социалисты подают здесь пример наиболее поразительный.
Их теория учит: «В действительности государство есть не что
иное, как машина для подавления одного класса другим, и в
демократической республике ничуть не меньше, чем в монар -
хии17. Через все буржуазные революции, которых видела
Европа многое множество со времени падения феодализма,
идет развитие, усовершенствование, укрепление этого чинов-
15 L. Duguit. L’Etat, le Droit objectif etla Loi positive. Paris, 1901,1.1,
p. 320.
16 Ср. у Бенжамена Констана: «Люди партии, как бы ни были чи-
сты их намерения, всегда противятся ограничению суверенитета.
Они смотрят на себя, как на его наследников, и бережно обра-
щаются со своей будущей собственностью, даже когда она нахо-
дится в руках их врагов» (^Benjamin Constant. Cours de Politique
constitutionnelle, ed. Laboulaye. Paris, 1872,1.1, p. 10).
17 Энгельс, в предисловии 1891 г. к «Гражданской войне» Маркса**.
36
Явление Минотавра
ничьего и военного аппарата...18 Все перевороты усовершен-
ствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее**».
Тем не менее они весьма благосклонны к этой «машине
подавления», не замечая, как она растет, и помышляя скорее
о том, чтобы забрать ее в свои руки, чем «сломать»19.
И, справедливо восставая против войны, они даже не видят,
что ее ужасное расширение связано с расширением Власти.
Напрасно Прудон всю свою жизнь разоблачал демо-
кратию за ее скатывание к простому соперничеству ради
Imperium***.
Это соперничество дало свои необходимые плоды — Власть,
одновременно обширную и слабую.
Но для Власти неестественно быть слабой. В таком случае
обстоятельства побуждают сам народ по своему усмотрению
находить сильную волю. Тогда отдельный человек или груп-
па людей могут, захватив Власть, беззастенчиво использовать
ее рычаги.
Они демонстрируют ее непомерную тяжесть. Они кажутся ее
создателями. Но нет! Они только незаконные пользователи.
Минотавр без маски
«Машинное отделение» создано, они лишь используют его.
Гигант прочно встал на ноги, они лишь наделяют его ужас-
ной душой.
Он выпустил страшные когти, но эти когти выросли в пери-
од демократии. Он мобилизует население, но именно при
демократии утверждается принцип воинской повинности.
Он захватывает богатства, но именно благодаря демократии
возник фискальный и инквизиционный аппарат, который
он использует. Плебисцит не придал бы никакой законности
тирану, если бы общая воля не была провозглашена достаточ-
18 Lenine. L’Etat et la Revolution, ed. «Humanite», 1925, p. 44*.
19 «У них вызывают недоверие, — говорил еще Констан, — такая-то
и такая-то форма правления, такой-то и такой-то класс прави-
телей: но дайте только им организовать власть на их собственный
манер, допустите, чтобы они предоставили ее уполномоченным
по их выбору, и они сочтут, что у них недостаточно возможностей
для ее расширения» (Benj. Constant. Op. cit.).
37
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
ным источником власти. Инструмент консолидации, како-
вым является партия, возник в результате соперничества ради
Власти. Приведение умов к повиновению с детства было под-
готовлено монополией — более или менее полной — образо-
вания. Присвоение государством средств производства под-
готовлено в общественном мнении.
Сама полицейская власть, являющаяся наиболее невыно-
20
симым институтом тирании, выросла под сенью демократии .
Древнему строю она едва ли была известна20 21.
Демократия, которую мы осуществляли на практике, цен-
трализующая, регламентирующая и абсолютистская, является,
таким образом, инкубационным периодом тирании.
Именно под покровом внешнего простодушия, которое
демократия придала Власти, та обрела размах, проявившийся
в деспотизме и беспрецедентной войне в Европе. Если пред-
ставить себе, что Гитлер непосредственно наследовал Марии
Терезии, верится ли, чтобы он смог создать столько совре-
менных средств тирании? Не должен ли он был найти их уже
готовыми?
По мере того как наши размышления движутся в данном
направлении, мы все лучше понимаем проблему, которая воз-
никает у нас на Западе.
Увы, мы больше не можем верить, что, уничтожив Гитлера
и его режим, мы поразили зло в его источнике. В то же время,
строя планы на послевоенный период, мы вновь хотим сде-
лать государство ответственным за все индивидуальные судьбы
и непременно дать в руки Власти средства, адекватные огром-
ности ее задач.
Как можно не осознавать того, что государство, которое
привязывает к себе людей всеми узами потребностей и чувств,
тем более может быть способным обречь их однажды на воен -
ный удел? Чем больше атрибуты Власти, тем, следователь-
но, больше ее материальные средства для войны; чем более
20 См.: A. Ullmann. La Police, quatrieme pouvoir. Paris, 1935.
21 В иерархическом обществе в действительности полицейский всег-
да опасается столкнуться с людьми знатного происхождения. Из-
за этого он испытывает постоянный страх попасть в неприятную
историю, и этот страх его унижает и парализует. Необходимо
нивелировать общество, чтобы функция полицейского ставила
его выше всех; такое моральное возвышение способствует возвы-
шению института. / > - <».:
38
Явление Минотавра
демонстративно ее служение, тем быстрее повиновение ее
призыву.
И кто осмелится гарантировать, что этот огромный госу-
дарственный аппарат никогда снова не попадет в руки какого-
нибудь гурмана власти? Не существует ли воля к власти в при-
роде человека и не являются ли выдающиеся командирские
способности, необходимые для управления становящейся все
более и более громоздкой государственной машиной, зачастую
лишь спутниками духа завоевания?
Минотавр повсюЪу
Итак, достаточно — мы это только что видели и об этом сви-
детельствует вся история, — чтобы в одном из будущих веемо -
гущих государств нашелся лидер, который бы обратил полно-
мочия, взятые им на себя ради общественного блага, в сред-
ства войны, и все другие государства будут принуждены вести
себя так же. Ибо чем полнее государство овладевает нацио-
нальными ресурсами, тем оглушительнее, внезапнее, непрео-
долимее волна, которая может обрушиться со стороны воору-
женного общества на общество мирное.
Значит, когда мы отказываемся от большей части себя
в пользу государства, мы рискуем — какое бы доверие ни
внушало оно нам сегодня своим видом — вскормить буду-
щую войну и поднять волну войн, подобную волне войн
Революции*.
Я не собираюсь здесь выступать против возрастания Власти
или расширения государства. Я знаю, что люди от этого ждут
и насколько их вера в грядущую Власть подогревается теми
страданиями, которые им причинила Власть ушедшая. Они
жаждут общественной безопасности. Руководители государств
или те, кто стремятся быть таковыми, ничуть не сомневают-
ся, что наука даст им возможность формировать умы и тела,
подгонять каждого индивидуума к некоторой созданной для
него социальной ячейке и обеспечивать посредством систе-
мы государственных служб благо всех. Попытка достичь это-
го — и ей нельзя отказать в значительности — является вен-
цом истории Запада.
Если думают, что здесь, возможно, с одной стороны, слиш-
ком много уверенности, а с другой — слишком много пред-
39
ВЛАСТЬ. Естественная история ее возрастания
убеждения, что преждевременное применение неопределен-
ной науки опасно, поскольку может обернуться жестокостью,
едва ли известной варварам (свидетельство тому — расистский
опыт), что неправильный перевод стрелки для огромных че-
ловеческих эшелонов с неизбежностью приведет к катастро-
фе, что резервы масс, наконец, и влияние лидеров предвеща-
ют нам конфликты, в отношении которых последний явля-
ется лишь предзнаменованием, надо ли изображать из себя
Иеремию*?
Я об этом не думал, и мой замысел ограничивается лишь
поиском причин и способа возрастания Власти в обществе.
Книга I
МЕТАФИЗИКА ВЛАСТИ
Глава I
О гражданском повиновении
Аристотель, описав в своих (потерянных) трактатах «Об уста-
новлениях» государственные устройства нескольких различ-
ных обществ, в «Политике» свел эти устройства к основным
типам — монархии, аристократии, демократии, — и посред-
ством смешения их характерных черт в различных пропорциях
дал объяснение всем формам Власти, которые рассматривал.
С того времени политическая наука, или та, которую гак
называют, послушно следует указаниям учителя. Спор о фор-
мах Власти вечно актуален, поскольку в любом обществе осу-
ществляется повелевание и, следовательно, вопросы о том,
кому это последнее предоставлено, как организовано и как
используется, должны интересовать всех.
Но оттачивать свой ум в данном направлении стоит как раз
вследствие того, что над любым человеческим коллективом
находится некое правительство. Его формы, которые разнят-
ся от одного общества к другому и меняются в недрах одного
и того же общества, являются, говоря философским языком,
акциденциями одной субстанции — Власти.
И скорее можно задаваться вопросом не о том, какой долж-
на быть форма Власти — что, собственно, составляет предмет
политической морали, — а о том, каковой является сущность
Власти, — что составляет политическую метафизику.
Можно подойти к рассмотрению предмета и под дру-
гим углом, который допускает более простую формулиров-
ку. Всегда и везде мы констатируем наличие проблемы граж-
данского повиновения. Благодаря порядку, исходящему от
Власти, достигается повиновение членов сообщества. Когда
Власть делает какое-либо заявление иностранному государ-
ству, этому заявлению придает вес ее способность заставить
себе повиноваться и обеспечить себе посредством повиновения
средства для действия. Все держится на повиновении. И знать
причины повиновения — значит знать природу Власти.
Впрочем, опыт показывает, что повиновение имеет грани-
цы, которые Власть не способна преодолеть, как имеет грани-
43
Книга I. Метафизика Власти
цы и та часть социальных средств, которыми она может распо-
лагать. Эти границы, как свидетельствует наблюдение, изме-
няются на протяжении истории одного общества. Так, короли
династии Капетингов не могли собирать налоги, а Бурбоны не
могли требовать военной службы.
Объем, или quantum*, социальных средств, которыми
может располагать Власть, есть величина, в принципе, изме-
римая. Очевидно, что она тесным образом связана с quantum
повиновения. И похоже, что эти изменчивые величины отра-
жают quantum Власти.
Мы имеем основание говорить, что Власть простирается
тем шире, чем совершеннее она может управлять действиями
членов общества и чем полнее использовать свои средства.
Изучение последовательных изменений вышеуказанного
quantum Власти есть история Власти относительно ее расши-
рения; т.е. это совершенно другая ее история, нежели обычная
писанная история Власти относительно ее форм.
Эти изменения quantum Власти в зависимости от возрас-
та общества можно было бы, в принципе, представить в виде
некой кривой.
Будет ли она причудливо изломанной? Или скорее ее
общий вид окажется достаточно ясным, чтобы можно было
говорить о некоем законе развития Власти в рассматривае-
мом обществе?
Если принять эту последнюю гипотезу и если к тому же
полагать, что человеческая история, насколько мы ее зна-
ем, представляет собой сочетание следующих одна за дру-
гой историй «великих обществ», или «цивилизаций», состоя-
щих из более мелких обществ, захваченных общим движени-
ем, можно легко вообразить, что кривые Власти для каждого
из этих великих обществ могут явить некоторую аналогию
и что само исследование этих кривых может прояснить судь-
бу цивилизаций.
Мы начнем наше изыскание с того, что постараемся узнать
сущность Власти. Не факт, что мы в этом преуспеем, но эго
тоже не является больше абсолютно необходимым. Что дей-
ствительно важно, так это соотношение, грубо говоря, Вла-
сти и общества. И мы можем их рассматривать как два изме-
няемых неизвестных, отношения которых только подлежат
установлению.
44
Глава I. О гражданском повиновении
Тем не менее история не до такой степени сводится к мате-
матике. И чтобы видеть как можно яснее, не следует упускать
из рассмотрения ничего.
Тайна гражданского повиновения
Великая воспитательница нашего рода, любознательность,
пробуждается только чем-то необычным; понадобились чуде-
са, затмения или кометы, чтобы наши далекие предки заинте-
ресовались устройством неба; понадобились кризисы и трид-
цать миллионов безработных, чтобы началось широкое иссле-
дование экономических процессов. Самые поразительные
факты, если становятся повседневными, уже не развивают
нашего ума.
Вот, вероятно, почему так мало размышляли о чудесном
повиновении человеческих обществ, когда тысячи или мил-
лионы людей склоняются перед чьими-то правилами или
приказами.
Достаточно приказа, и бурный поток машин, который
в целой огромной стране тек налево, разворачивается и течет
направо. Достаточно приказа, и весь народ покидает поля,
мастерские, кабинеты, чтобы стекаться в казармы.
«Подобное подчинение, — сказал Неккер, — должно пора-
жать людей, способных к размышлению. Повиновение значи-
тельного большинства незначительному меньшинству — это
удивительный акт, почти мистическая идея»1. Для Руссо
Власть — это «Архимед, спокойно сидящий на берегу и без
труда спускающий на воду большой корабль»1 2.
Всякий, кто создавал небольшое общество ради конкрет-
ной цели, знает естественную склонность его членов — свя-
занных все-таки определенным актом, выражающим их волю,
и имеющих в виду цель, которая им дорога, — уклоняться от
общественного повиновения. Сколь неожиданна, стало быть,
покорность в большом обществе!
Нам говорят «Приходи!», и мы приходим. Нам говорят
«Иди!», и мы идем. Мы повинуемся сборщику налогов, жан-
дарму, унтер-офицеру. Это, конечно, не означает, что мы
1 Necker. Du Pouvoir executive dans les Grands Etats, 1792, p. 20—22.
2 Руссо. Об общественном договоре, кн. Ill, гл. VI*.
45
Книга I. Метафизика Власти
склоняемся перед этими людьми. Но, может быть, — перед
их начальниками? Бывает, однако, что мы их презираем и не
доверяем их намерениям.
Как же они движут нами?
Если наша воля уступает их воле, то не потому ли, что они
располагают материальным аппаратом принуждения, что они
самые сильные? Конечно, мы боимся насилия, которое они
могут применить. Но чтобы прибегнуть к нему, им нужна еще
и целая армия помощников. Остается объяснить, откуда при-
ходит к ним это сословие исполнителей и чем обеспечивается
их преданность; Власть предстает перед нами в таком случае
как малое общество, которое господствует над большим.
Однако далеко не всякая Власть располагает обширным
аппаратом принуждения. Достаточно напомнить, что Рим
на протяжении веков не знал профессиональных чиновников,
в его пределах не было видно никакого специального войска,
а его магистраты могли иметь в своем распоряжении лишь
нескольких ликторов*. Если Власть и имела тогда силы для
принуждения отдельного члена общества, то это были силы,
которые она получала только благодаря содействию других
его членов.
Можно ли сказать, что эффективность Власти обуслов-
лена не чувством страха, но ощущением причастности? Что
человеческое сообщество обладает коллективной душой,
национальным духом, общей волей? И что его правитель-
ство олицетворяет собой это сообщество, проявляет эту душу,
воплощает этот дух, осуществляет эту волю? Так что загадка
повиновения рассеивается, поскольку мы повинуемся лишь
самим себе?
Таково объяснение наших юристов, чему способствует дву-
смысленность слова «государство» в соответствии с его совре-
менным употреблением. Термин «государство» — и именно
поэтому мы его избегаем — содержит в себе два весьма раз-
личных значения. Прежде всего оно обозначает организо-
ванное общество, имеющее автономное правительство, и в
этом смысле мы все являемся членами государства, государ-
ство — это мы. Но, с другой стороны, оно обозначает аппа-
рат, который управляет данным обществом. В этом смыс-
ле членами государства являются те, кто принимают участие
во Власти, государство — это они. Если теперь, имея в виду
аппарат управления, мы скажем, что государство управляет
46
Глава I. О гражданском повиновении
обществом, то всего лишь выразим некую аксиому; но если тут
же слову «государство» незаметно придать другой его смысл,
оказывается, что это само общество управляет самим собой,
что и требовалось доказать.
Разумеется, это лишь неосознанный интеллектуальный
подлог. Он не бросается в глаза, поскольку как раз в нашем
обществе правительственный аппарат является или должен
являться в принципе выражением общества, простой системой
передачи, посредством которой общество само собой управ-
ляет. Если предположить, что это действительно так — это еще
надо посмотреть, — очевидно, что так было не всегда и не вез-
де, что власть осуществлялась органами Власти, совершенно
отличными от общества, и повиновение было достигнуто при
их посредстве.
Господство Власти над обществом не является делом одной
только конкретной силы, поскольку Власть обнаруживают
и там, где эта сила незначительна; это господство не является
делом и одного лишь участия, поскольку Власть находят и там,
где общество в ней никак не участвует.
Но, может быть, скажут, что в действительности сущест-
вуют две различные по своей сути Власти: Власть немногих над
обществом — монархия, аристократия, — которая удержива-
ется одной только силой, и Власть общества над самим собой,
которая удерживается одним только участием?
Если бы это было так, то мы, естественно, должны были
бы констатировать, что в монархических и аристократиче-
ских государствах инструменты принуждения используются
максимально, поскольку здесь рассчитывают только на них.
В то время как в современных демократиях эти инструменты
должны были бы использоваться минимально, поскольку здесь
от граждан не требуется ничего такого, чего бы они не хотели.
Однако мы, напротив, констатируем, что прогресс от монар-
хии к демократии сопровождается необычайным развити-
ем инструментов принуждения. Ни у какого короля не было
в распоряжении полиции, сравнимой с полицией современ-
ных демократий.
Значит, это грубая ошибка — противопоставлять две раз-
личные по своей сути Власти, каждая из которых достигала бы
повиновения, используя игру одного лишь чувства. В этих ло-
гических подходах недооценивается сложность проблемы.
47
Книга!. Метафизика Власти
Исторический характер повиновения .
По правде говоря, повиновение является следствием сочета-
ния весьма различных чувств, которые обеспечивают Вла-
сти разнообразие ее основания: «Эта власть, существует толь-
ко посредством объединения всех качеств, формирующих ее
сущность; она черпает свою силу и из реально предостав-
ленной ей помощи, и из постоянного содействия привычки
и воображения; ее авторитет должен быть разумно обоснован-
ным, а влияние магическим; она должна действовать подоб-
но природе с помощью как видимых средств, так и неведомо-
го превосходства»0.
Формула хорошая, если не считать, что в ней дано систе-
матическое и исчерпывающее перечисление оснований Вла-
сти. Она высвечивает преобладание иррациональных факто-
ров. Чтобы повиноваться, человеку недостаточно уметь вполне
взвесить риск неповиновения или сознательно отождествлять
свою волю с волей руководителей; и не это нужно в первую
очередь. В сущности, подчиняются потому, что такова при-
вычка рода человеческого.
Мы находим Власть в начале зарождения социальной жиз -
ни, как находим отца в начале зарождения жизни физической.
Это подобие, столько раз служившее основанием для их срав-
нения, будет продолжать наталкивать нас на него, несмотря
на самые веские возражения.
Для нас Власть — естественная данность. На нашей кол-
лективной памяти Власть всегда руководила человеческими
жизнями. Поэтому ее сегодняшний авторитет встречает в нас
поддержку со стороны очень древних чувств, которые — в их
последовательных формах — она нам внушила одно за другим.
«Преемственность человеческого развития такова, — гово-
рит Фрейзер, — что основные институты нашего общества по
большей части (если не все) уходят корнями в дикое государ-
ство и были переданы нам с видоизменениями скорее внеш-
ними, чем глубинными»3 4.
Даже наименее развитые, на наш взгляд, общества обла-
дают многотысячелетним прошлым, и власти, которым эти
3 Necker. Op. cit.
4 J. G. Fraser. Lectures on the History of Kingship. London, 1905,
p. 2—3.
48
Глава I. О гражданском повиновении
общества подчинялись когда-то, исчезли, завещав свой авто-
ритет своим преемникам и оставив в душах отпечатки, накла-
дывающиеся друг на друга. Следующие на протяжении веков
одно за другим правительства одного и того же общества
можно рассматривать как одно - единственное правительство,
которое всегда существует и постоянно развивается. Поэтому
Власть скорее — предмет не логического, а исторического зна-
ния. И мы могли бы, пожалуй, не принимать в расчет теории,
стремящиеся свести ее различные свойства к одному единст-
венному принципу, как к основе всех прав, осуществляемых
представителями власти, и источнику всех предписываемых
ими обязанностей.
Этим принципом оказывается то божественная воля,
наместниками которой они будто бы являются, то общая
воля, которой они будто бы являются уполномоченными, а то
еще — национальный дух, который они будто бы воплощают,
либо коллективное сознание, которое они будто бы выражают,
либо социальный финализм, в отношении которого они будто
бы являются действующей силой.
Чтобы признать в каком-либо из перечисленных прин-
ципов то, что Ъелает Власть Властью, мы должны, разу-
меется, допустить, что не может существовать никакой Вла-
сти, где бы указанная «сила» отсутствовала. Однако очевид-
но, что Власти существовали в эпохи, когда национальный
дух еще не имел своего выражения; можно привести и при-
мер такой Власти, которую не поддерживала никакая общая
воля, совсем наоборот. Единственная теория, которую мож-
но было бы считать отвечающей фундаментальному условию
объяснения всякой Власти, это теория божественной воли; св.
Павел сказал: «...ибо нет власти не от Бога; существующие
же власти от Бога установлены»* — и это даже при Нероне
дало теологам объяснение, единственно способное охватить
все случаи Власти.
Другие метафизические теории здесь бессильны. По прав-
де говоря, они здесь даже ни на что не претендуют. В псев-
дометафизических теориях аналитический интерес более или
менее полно поглощается интересом нормативным. Их вол-
нует не столько, что нужно Власти, чтобы быть... Властью,
сколько — что ей нужно, чтобы быть хорошей.
49
Книга I. Метафизика Власти
Статика и динамика повиновения
Должны ли мы в таком случае оставить в стороне эти теории?
Нет, поскольку их идеальные представления о Власти спо-
собствовали распространению в обществе воззрений, которые
играют существенную роль в развитии конкретной Власти.
Движения небесных тел можно изучать, оставляя без вни-
мания астрономические концепции, которые общеприня-
ты, но не соответствуют реальности фактов, поскольку такие
воззрения никоим образом не повлияли на эти движения.
Но когда речь идет о последовательно существовавших кон-
цепциях Власти, это уже не то же самое, поскольку прави-
тельство — феномен человеческий, и идея, которую люди соз-
дают себе о нем, влияет на него коренным образом. И Власть
расширяется именно благодаря распространяемым о ней
воззрениям.
Действительно, обратимся вновь к нашему размышле-
нию о повиновении. Мы признали, что оно непосредствен-
ным образом вызывается привычкой. Но привычка доста-
точна для объяснения повиновения, только пока повелевание
держится в границах, которые повиновению привычны. Как
только повелевание хочет навязать людям обязанности, пре-
восходящие те, в которых они искушены, оно перестает полу-
чать выгоду от давнего, заложенного в подчиненном авто-
матизма. Для возрастания результата, наибольшего пови-
новения, требуется возрастание причины. Привычка здесь не
сработает, нужно какое-то объяснение. Что логика подска-
зывает, то история проверяет: в самом деле, именно в эпохи,
когда Власть стремится к возрастанию, обсуждаются ее при-
рода и те содержащиеся в ней принципы, которые вызыва-
ют повиновение; неважно, содействует это росту Власти или
препятствует ему. Такой «оппортунистский» характер теорий
Власти делает их, впрочем, неспособными обеспечить общее
объяснение феномена.
В этой особой сфере деятельности человеческая мысль всег-
да шла в двух определенных направлениях, соответствующих
категориям нашего разума. Она искала теоретическое оправ-
дание повиновения — и на практике распространяла воззре -
ния, делающие возможным возрастание повиновения, — либо
в действующей, либо в целевой причине.
50
Глава I. О гражданском повиновении
Иными словами, утверждалось, что Власти надо повино-
ваться, либо потому что, либо для того, что.
В направлении потому что были развиты теории сувере-
нитета. Утверждалось, что действующая причина повинове-
ния коренится в осуществляемом Властью праве, переходя-
щим к ней от Majestas*, которым Власть обладает, которое
она воплощает или представляет. Власть владеет этим правом
при условии — необходимом и достаточном, — что она явля-
ется законной, т.е. на основании своего происхождения.
В другом направлении были развиты теории государствен -
ной деятельности. Утверждалось, что целевая причина пови-
новения состоит в цели, которую преследует Власть и которая
есть общее благо, — впрочем, такого рода, как его понимают.
Чтобы заслужить послушание подданного, Власти необходимо
и достаточно искать и обеспечивать общее благо.
Эта простая классификация охватывает все нормативные
теории Власти. Конечно, среди них мало таких, в которых дей-
ствующая и целевая причины не рассматриваются одновре -
менно, но большая ясность достигается при этом благодаря
последовательному анализу сначала всего того, что относится
к одной, а затем — к другой категории.
Прежде чем входить в детали, посмотрим, не можем ли мы
в свете данного изложения создать себе приблизительную идею
Власти. Мы признали за последней некое мистическое свой-
ство, это ее — через ее превращения — длительность, придаю-
щая Власти влияние, которое нами не осознается и не под-
лежит суждению логической мысли. Последняя различает во
Власти три конкретных свойства — Силу, Законность, Благо-
творность. Но по мере того как эти качества пытаются изо-
лировать подобно химическим телам, они исчезают из виду.
Поскольку они не существуют сами по себе и могут воспри-
ниматься как таковые только в человеческом разуме. То же,
что существует на самом деле, — это вера человека в закон-
ность Власти, надежда на ее благотворность, ощущение, что
сила Власти является и его силой. Но совершенно очевид-
но: Власть, имеет законный характер только благодаря сво-
ему соответствию тому, что люди расценивают как законную
форму Власти; она имеет благотворный характер только бла-
годаря соответствию своих целей тому, что, по мнению людей,
является благим; наконец, она имеет силу (по крайней мере
51
Книга I. Метафизика Власти
в большинстве случаев), лишь соответствующую тем средст-
вам, которые люди полагают должным ей давать.
Повиновение, связанное с Ъоверием
Итак, нам представляется, что повиновение в огромной сте-
пени состоит из веры, долга и доверия.
Власть может быть, в принципе, основана единственно
только силой и поддержана единственно только привычкой,
но возрастать она может не иначе как при посредстве доверия,
которое логически не бесполезно для ее создания и обеспече-
ния и в большинстве случаев исторически им не чуждо.
Не претендуя здесь на то, чтобы дать определение Власти,
мы уже можем описать ее как некое постоянное образова-
ние, которому люди имеют привычку повиноваться, которое
обладает материальными средствами принуждения и сущест-
вование которого поддерживается мнением, будто нам при-
надлежит его сила, верой в его право повелевать (т.е. в его
законность) и надеждой на то, что оно простирает на нас свои
благодеяния.
Мы не напрасно подчеркнули роль доверия в возраста-
нии могущества Власти. Ведь сегодня понятно, сколь цен-
ны для нее теории, которые проецируют в умах конкретные
образы. Когда теории внушают больше уважения к более абсо-
лютно понимаемому суверенитету, когда они возбуждают
больше надежды на более точно представляемое общее бла-
го, они — соответственно — доставляют конкретной Власти
более эффективную поддержку, открывают ей дорогу и приу-
готовляют ее прогресс.
Замечательно, что этим абстрактным системам для под-
держки Власти даже необязательно признавать ее в каче-
стве такого суверенитета или поручать ей задачу реализа-
ции этого общего блага: достаточно, чтобы они формирова-
ли в умах понятия того и другого. Так, Руссо, который создал
очень высокую идею суверенитета, отрицал суверенитет Вла-
сти и противопоставлял его последней. А социализм, который
создал бесконечно привлекательное представление об общем
благе, вовсе не считал, что забота о его обеспечении — дело
Власти, а наоборот, провозглашал смерть государства. Это не
имеет значения, поскольку Власть занимает в обществе такое
52
Глава I. О гражданском повиновении
место, что только она способна завладеть этим столь священ-
ным суверенитетом и только она оказывается способной осу-
ществлять это столь пленительное общее благо.
Теперь мы знаем, под каким углом рассматривать теории
Власти. Прежде всего нас интересует, каким образом они спо-
собствуют укреплению Власти.
Глава II
Теории суверенитета
Теории, которые исторически получили в нашем западном
обществе наибольшее распространение и имели наибольшее
влияние, объясняют и оправдывают политическое управ-
ление посредством его действующей причины. Это теории
суверенитета.
Повиновение есть долг, поскольку существует — мы долж-
ны это признать — «право повелевать в обществе в конечной
инстанции», называемое суверенитетом, право «управлять
действиями членов общества посредством власти принужде-
ния, право, которому все частные лица обязаны подчиняться
и никто не может противиться»1.
Власть пользуется данным правом, которое, вообще гово-
ря, не воспринимается как принадлежащее ей. Напротив, это
право, превосходящее все частные права, право абсолютное
и неограниченное, не могло бы быть собственностью одно-
го человека или группы людей. Оно предполагает достаточно
высокого владетеля, чтобы мы совершенно отдали себя его ру-
ководству и не могли бы помышлять о том, чтобы с ним тор-
говаться. Этот владетель — Бог или Общество.
Мы увидим, что теории, считающиеся совершенно про-
тивоположными, такие, как теории божественного права
и народного суверенитета, на самом деле суть ответвления от
одного общего ствола — понятия суверенитета, идеи, соглас-
но которой где-то существует право, которому подчинены все
другие.
За этой юридической концепцией нетрудно обнаружить
концепцию метафизическую. Она заключается в представ-
лении, что человеческое сообщество устраивается и управля-
ется некоей высшей волей, которая является благой по приро-
де и которой было бы преступно противостоять, и что эта воля
есть либо божественная, либо всеобщая.
1 Burlamaqui. Principes de Droit politique. Amsterdam, 1751, t. I,
p. 43.
54
Глава II. Теории суверенитета
От какого бы высшего суверена — Бога или Общества — ни
исходила конкретная Власть, она должна воплощать эту волю:
в той мере, в какой Власть выполняет это условие, она закон-
на. И в качестве выбранной или уполномоченной она может
осуществлять суверенное право. Именно здесь рассматривае-
мые теории, помимо их двойственности в отношении приро-
ды суверена, представляютзначительноеразличие. Как, кому
и особенно в какой мере будет передано право повелевать? Кто
и как будет следить за его осуществлением, так чтобы упол-
номоченный не предавал замысел суверена? Когда можно
будет сказать и по каким признакам можно будет узнать, что
неверная власть теряет свою законность и что, низведенная до
состояния простого явления, она не может больше ссылаться
на трансцендентное право?
Мы не сможем углубляться в такие детали. Нас занимает
здесь психологическое влияние рассматриваемых доктрин, то,
каким образом они воздействовали на представления людей
о Власти и, следовательно, на отношение людей к Власти;
в конечном счете — на размах Власти.
Воспитывали ли они Власть, обязывая ее оставаться под-
чиненной некой благодетельной сущности? Направляли ли
они ее в нужное русло, устанавливая средства контроля, спо-
собные принудить ее к верности? Ограничивали ли они ее,
сокращая ту долю суверенного права, которую ей позволено
осуществлять ?
Большинство авторов теорий суверенитета имели то или
иное из этих намерений. Но среди этих теорий нет ни одной,
которая бы в конце концов, рано или поздно отклонившись от
своего первоначального замысла, не усилила бы Власть, дав
ей мощную поддержку невидимого суверена, с которым та
стремилась — и ей это удавалось — отождествляться. Теория
божественного суверенитета привела к абсолютной монар-
хии, теория народного суверенитета ведет сначала к сувере-
нитету парламента, а в конечном итоге — к плебисцитарно-
му абсолютизму.
Божественный суверенитет
Идея, что Власть исходит от Бога, во «времена обскурантиз-
ма» поддерживала самоуправную и неограниченную монар -
55
Книга I. Метафизика Власти
хию; это грубое и ложное представление Средних веков прочно
укоренилось в невежественных умах, служа удобным terminus
a quo для последующего развертывания истории политической
эволюции в направлении terminus ad quern* свободы.
Здесь все ложно. Напомним (долго на этом сейчас не оста-
навливаясь) , что средневековая Власть была разделенной
(с Curia Regis**), ограниченной (другими властями, неза-
висимыми в их собственных пределах) и, самое главное, она
не была суверенной2. Ибо для суверенной Власти характер-
но обладать законодательной властью, быть способной изме-
нять по своему усмотрению нормы поведения, предписан-
ные подданным, и определять по своему усмотрению руко-
водящие нормы собственных действий, обладать, в конечном
итоге, законодательной властью, находясь при этом над зако-
нами, legibus solutus***, являясь абсолютной. Однако сред-
невековая Власть, напротив, теоретически и практически дер-
жалась на lex terrae, понимаемом как неизменный; Nolimus
leges angliae mutare**** английских баронов выражает в этом
отношении общее ощущение эпохи3.
Вместо того чтобы быть источником величия Власти, кон-
цепция божественного суверенитета, таким образом, в про-
должении долгих веков совпадала с ее ничтожностью.
2 Мы имеем в виду, что она не была суверенной в современном
смысле слова. Средневековый суверенитет был не чем иным,
как всего лишь превосходством (от просторечного латинского
superanum). Это качество, которым обладает власть, находя-
щаяся выше всех других, над которой в данное время нет выше-
стоящей власти. Но из того, что право суверена — самое высокое,
совершенно не следует, что оно имеет какую-то иную природу,
чем права, над которыми оно возвышается: оно их не уничтожает
и оно не считается их источником или автором. Когда мы опи-
сываем здесь характер суверенной власти, мы ссылаемся на со-
временную концепцию суверенитета, которая расцвела в XVII в.
3 В объемном труде братьев Р. У. и А. Дж. Карлайл, посвящен-
ном политическим идеям Средних веков (A History of Political
Mediaeval Theory in the West, 6 vol. London, 1903—1936), мы
находим сотни раз повторенной эту идею, доказанную общим
ходом их исследований, — что монарх понимался средневеко-
выми мыслителями и обычно считался стоящим ниже закона,
как подчиненный ему и неспособный его изменять своей властью.
Закон есть для него нечто Ъанное и, по правде говоря, закон и есть
подлинный суверен.
56
Глава II. Теории суверенитета
Пожалуй, здесь можно процитировать яркие высказыва-
ния. Разве не говорил Яков I своему наследнику: «Бог сделал
вас малым богом, призванным восседать на троне и царить над
людьми» ?4 И разве Людовик XIV не наставлял дофина в весь-
ма похожих выражениях: «Тот, кто дал миру королей, поже-
лал, чтобы их уважали как Его представителей, оставив толь-
ко за Собой право судить их действия. Тот, кто рожден под-
данным, должен безропотно покоряться: такова Его воля»?5
Разве сам Боссюэ, проповедовавший в Лувре, не писал: «Вы
боги, хотя вы и умрете; а ваша власть не умрет!» ?6
Конечно, если Бог, отец и покровитель человеческого обще-
ства, сам назначил некоторых людей для управления, назвал
каждого из них своим Христом, сделал их своими наместни-
ками, вложил им в руки меч для отправления Его правосу-
дия, как утверждал еще Боссюэ, то король, сильный благода-
ря такой инвеституре**, должен представляться своим под-
данным как абсолютный господин.
Но высказывания подобного рода и в таком смысле ветре -
чаются только в XVII в., для средневековой теории божест-
венного суверенитета это суть положения неортодоксальные;
и здесь мы неожиданно сталкиваемся с удивительным явле-
нием подрыва теории Власти в угоду конкретной Власти, под-
рыва, о котором мы уже сказали и который, как мы увидим,
составляет явление весьма распространенное.
Одна и та же идея — что Власть происходит от Бога, — выска-
зывалась и использовалась в течение более пятнадцати веков
с совершенно разными намерениями. Св. Павел7, очевид-
но, стремился побороть в римской христианской комму-
не тенденции гражданского неповиновения, которые пред-
ставляли двойную опасность, — могли навлечь на христи-
ан преследования и уводили их деятельность от ее настояще-
го предмета — завоевания душ. Григорий Великий8 понимал
необходимость укрепления Власти в эпоху, когда воинствен -
ная анархия на Западе и политическая нестабильность на Вос-
4 Цит. по: Marc Bloch. Les Rois thaumaturques, p. 351*.
5 Louis XIV. CEeuvres, t. II, p. 317.
6 Le jour des Rameaux, 1662.
7 См.: Послание к римлянам, XIII, 1. Комментарии см.: Carlyle.
Op. cit., 1.1, p. 89—98.
8 Св. Георгий. Regula Pastoralis, III, 4.
57
Книга I. Метафизика Власти
токе разрушали римский порядок. Канонисты* IX в.9 стара-
лись поддержать шаткую императорскую власть, которую цер-
ковь восстановила ради общего блага. Какова эпоха, таковы
и потребности; таковы также и представления. Но до Средних
веков доктрина божественного права вовсе не превалирова-
ла: в умах доминировали идеи, исходящие из римского права.
Если же мы возьмем теорию божественного права времени ее
расцвета с XI по XIV в., то что же мы констатируем?
То, что ее авторы повторяют выражение св. Павла «нет
Власти не от Бога», но не столько для того, чтобы призвать
подданных к повиновению Власти, сколько для того, что-
бы призвать Власть... к повиновению Богу. Называя госуда-
рей представителями или слугами Бога, церковь не только не
желала передавать им божественное всемогущество, но, нао-
борот, ставила себе целью дать им понять, что они получают
свою власть только как полномочие и должны, следовательно,
пользоваться ею в соответствии с намерениями и волей Госпо-
дина, от которого ее получили. Речь идет не о том, чтобы раз-
решить князю бесконечно создавать закон, но именно о том,
чтобы подчинить Власть Божественному закону, который над
ней доминирует и налагает на нее обязательства.
Священный король Средневековья являет нам Власть
наименее свободную и наименее самоуправную — насколь-
ко только мы можем себе это представить. Ибо она связана
одновременно человеческим законом, обычаем, и Божествен-
ным законом. И ни с той, ни с другой стороны она не полага-
ется только на свое чувство долга. Но в то время как двор пэров
понуждает Власть соблюдать обычай, церковь заботится о том,
чтобы Власть оставалась ревностной служительницей небес-
ной монархии, наставлениям которой она должна следовать
абсолютно во всем.
Церковь предупреждает об этом Власть, передавая ей
корону: «Посредством этой короны вы становитесь частью
нашего священства, — говорил архиепископ королю Фран-
ции, коронуя его в XIII в. — Как мы, осуществляя духовную
власть, являемся пасторами душ, так вы, осуществляя свет-
скую власть, должны быть истинным служителем Бога...»
Церковь не переставая заклинала Власть об одном и том же.
9 См. особенно сочинение Гинкамара Реймского (Hincmar de
Reims) «De Fide Carolo Rege Servanda», XXIII.
58
Глава II. Теории суверенитета
Так, Ив Шартрский писал Генриху I Английскому после его
восшествия на престол: «Не забывайте, князь, что Вы слу-
га слуг Бога, а не их господин, что Вы защитник, а не вла-
делец Вашего народа»10 11. В конце концов, если король плохо
выполнял свою миссию, церковь располагала в его отношении
санкциями, которых, должно быть, очень страшились, раз уж
император Генрих IV вынужден был стоять на коленях перед
Григорием VII в снегах Каноссы*.
Такова, во всем своем блеске и во всей своей силе, была
теория божественного суверенитета. Поскольку она небла-
госклонна к необузданной власти, то император или король,
озабоченные расширением Власти, находятся, естественно,
в конфликте с данной теорией. И если они, дабы освободиться
от контроля церкви, доказывают иногда, как мы видим, в суде,
что их власть происходит непосредственно от Бога, так что
никто из смертных не может надзирать за тем, как они ее при-
меняют, — тезис, принципиально опирающийся на Библию
и послание Павла, — то особенно замечательно, что они все
чаще и все успешней прибегают к римской юридической тра-
диции, которая приписывает суверенитет... народу!
Так, один из многих поборников Власти, отважный Марси -
лий Падуанский, поддерживая некоронованного императора
Людовика Баварского, постулирует принцип народного суве-
ренитета на место суверенитета божественного: «Верховным
законодателем человеческого рода, — утверждает он, — явля-
ется только совокупность людей, по отношению к которым
применяются принудительные положения закона...»11 Весьма
показательно, что Власть опирается на эту идею, чтобы пред-
стать в качестве абсолютной12.
Именно эта идея будет использована, чтобы освобо-
дить Власть от контроля церкви. Но чтобы оказался воз-
можным необходимый для построения абсолютизма двой-
ной маневр — после использования народа против Бога,
10 Epist., CVIP.L.,t. CLXII, col. 121.
11 См. замечательный очерк Ноэля Валуа о Жане Жодене и Мар-
силии Падуанском в «Histoire litteraire de la France», t. XXIV,
P- 575 sq.
«Демократическая теория Марсилия Падуанского привела к про-
возглашению всемогущества императора», — говорит Ноэль Ва-
луа (Op. cit., р. 614).
59
Книга I. Метафизика Власти
использовать Бога против народа, — потребуется религиоз-
ная революция.
Потребуется кризис европейского общества, и он будет
вызван Реформацией и решительными выступлениями Люте-
ра и его последователей в защиту светской Власти: она долж-
на была быть освобождена от папской опеки, чтобы иметь
возможность принять и узаконить доктрины докторов-
реформаторов. Последние преподнесли этот подарок проте-
стантским князьям. Вслед за Гогенцоллерном, управлявшим
Пруссией в качестве магистра Тевтонского ордена и на основе
положений Лютера объявившим себя собственником террито-
рии, которой владел как правитель*, и другие князья, порвав-
шие с Римской церковью, использовали те же положения для
присвоения себе в собственность суверенного права, которое
до того времени было признано лишь как подконтрольное пол-
номочие. Божественное право, которое было пассивом Вла-
сти, становилось активом.
И это происходило не только в странах, принявших Рефор -
мацию, но также и в других; в самом деле, церковь, принуж-
денная настойчиво просить поддержки князей, больше не была
в состоянии осуществлять в отношении их свои многовеко-
вые санкции13.
Так объясняется «божественное право королей», каким
оно нам является в XVII в., — отдельное положение доктрины,
которая сделала королей представителями Бога перед поддан-
ными лишь для того, чтобы одновременно подчинить их Бо-
жественному закону и контролю церкви.
Народный суверенитет
Абсолютизм не мирится с тем, что не находит своего оправда-
ния в теологии: в ту пору, когда Стюарты и Бурбоны выдвига-
ют свои притязания, рука палача сжигает политические трак-
таты иезуитских докторов14. Эти последние не только снова
13 «Без Лютера нет Людовика XIV», — справедливо говорит Фиг-
гис: J. 2V. Figgis. Studies of political thought from Gerson to Grotius,
2-d ed. Cambridge, 1923, p. 62.
14 Так, в Париже в 1610 г. сжигают «De Rege et Regis Institutione»
Марианы и «Tractatus de Potestate Summi Pontificis intemporalibus»
60
Глава II. Теории суверенитета
и снова напоминают о главенстве Папы: «Папа может низла-
гать одних королей и назначать на их место других, как он уже
сделал. И никто не должен отрицать его власть»15, — но еще
и создают теорию власти, совершенно не допускающую идеи
о том, что короли обладают прямым полномочием, которое
им вручил небесный Суверен.
Согласно иезуитам, Власть происходит от Бога, но не Бог
избрал лицо, имеющее право на Власть. Бог пожелал, что-
бы Власть существовала, поскольку дал человеку социальную
природу16, предназначив его тем самым к жизни в обществе;
а обществу необходимо гражданское правительство17. Но Бог
не сам устроил такое правительство. Это дело народа данного
общества, который, следуя практической необходимости, дол-
жен передавать управление какому-то одному или несколь-
ким лицам. Обладатели Власти пользуются вещью, исходя-
щей от Бога, и значит, подчинены Его закону. Но эта вещь
для них установлена также обществом и на условиях, которые
сформулированы им самим. Следовательно, они ответственны
перед этим обществом.
«Назначение царя, консулов и других магистратов зави-
сит от воли большинства, — указывает Беллармин. — И если
на то случается законный повод, большинство может сменить
царскую власть на аристократию или демократию, и наобо-
рот; как, мы читаем, это делалось в Риме»18.
Известно, что высокомерный Яков I крайне раздражался,
когда читал подобные суждения; они-то и побудили его напи-
сать апологию права королей*. Опровержение Суареса, напи-
санное по указанию папы Павла V, было публично сожжено
перед собором св. Павла в Лондоне.
Еще раньше Яков I утверждал, что перед лицом несправед-
ливого порядка «народу остается безропотно избегать гнева
своего короля; он должен отвечать ему только слезами и вздо-
Беллармина; а в 1614 г. — «DefensioFidei» Суареса. То же самое
в Лондоне.
15 Vittoria. De Indis, I, 7.
16 «Природа человека предполагает, что он является социальным
и политическим животным, живущим в сообществе», — сказал
св. Фома (De Regimine Principum, I, 1).
17 См.: Suarez. De Legibus ac Deo Legislatore, lib. Ill, cap. I, II, III,
IV. — «Сумма» en 2 vol., p. 634—635.
18 Беллармин. De Laicis, lib. III.
61
Книга I. Метафизика Власти
хами, призывая на помощь только Бога». Беллармин возра-
жает: «Народ никогда не передает свою власть так, чтобы не
сохранять ее в потенции и не иметь возможности в определен-
ных случаях снова отобрать ее в действии»19.
Согласно этой иезуитской доктрине, Власть устанавлива-
ется самим обществом в ходе его формирования. Граждан-
ская община, или республика, представляет собой «некий по-
литический союз, зарождающийся лишь при наличии опре-
деленного, открыто или негласно одобренного соглашения,
по которому семьи и отдельные индивидуумы подчиняются
некой высшей власти или правителю сообщества, и указанное
соглашение является условием существования общества»20.
В этой формуле Суареса признаётся общественный дого-
вор. Именно по желанию и согласию большинства сформи-
ровано общество и установлена Власть. И пока народ дове-
ряет правителям право повелевать, существует «pactum
subjectionis»*’ 21.
Понятно, что эта система была предназначена для проти-
водействия абсолютизму Власти. Вскоре, однако, мы увидим,
как она изменится таким образом, чтобы служить оправда-
нию этого абсолютизма. Что для этого нужно? Из трех тер-
минов: Бог — создатель Власти; большинство, предостав-
ляющее Власть; правители, получающие и осуществляющие
Власть, — достаточно убрать первый и утверждать, что Власть
принадлежит обществу не опосредствованно, а непосредст-
венно, что правители получают ее только от самого общества.
Это теория народного суверенитета.
Однако, скажут, как раз данная теория самым убедитель-
ным образом будет противостоять абсолютизму. Сейчас мы
увидим, что это ошибка.
Средневековые поборники Власти довольно неуклюже
строят свои рассуждения. Так, Марсилий Падуанский, про-
19 Bellarmin. Reponse a Jacques Ier d’Angleterre (CEuvres, t. XII,
p. 184 et suiv.).
20 Suarez. De Орете, LV, cap. VII, n. 3, t. Ill, p. 414.
21 Новаторство Руссо состояло лишь в том, что он разделил дан-
ный первоначальный акт на последовательные Ъва акта. По-
средством первого будет формироваться гражданское общество,
посредством второго оно будет назначать правительство. Что
в принципе увеличивает подчиненность Власти. Но по сути это
лишь дальнейшее развитие иезуитской мысли.
62
Глава II. Теории суверенитета
возгласив, что «верховный законодатель» есть «все мно-
жество людей», заявляет затем, что законодательная власть
была перенесена на римский народ, и торжественно заключа-
ет: «В конечном итоге, если римский народ перенес законода-
тельную власть на своего князя, то надо сказать, что эта власть
принадлежит князю римлян», т.е. клиенту Марсилия, Людо-
вику Баварскому*. Лукавство довода простодушно выставле-
но напоказ. Ребенок бы заметил, что большинство было ода-
рено столь величественной властью лишь для того, чтобы по-
степенно перенести ее на деспота. В дальнейшем та же самая
диалектика станет более убедительной.
Возьмем Гоббса, который в середине XVII в., в великую
эпоху божественного права королей, желает превознести абсо-
лютную монархию. Посмотрите, как он остерегается исполь-
зовать аргументы, взятые из Библии, которой епископ Фил-
мер вооружится поколением позже, чтобы пасть от крити-
ки Локка* *.
К выводу о неограниченности власти Гоббс придет исходя
из верховенства не Бога, а народа.
Он представляет людей естественно свободными; в его лице
не юрист, а физик определяет состояние первоначальной сво-
боды как отсутствие любых внешних препятствий. Данная сво-
бода действия осуществляется до тех пор, пока не сталкивает-
ся со свободой кого-нибудь другого. Конфликт регулируется
сообразно соотношению сил. Спиноза говорит, что «каждый
индивидуум имеет верховное право на все, что он может, или
что право каждого простирается так далеко, как далеко про-
стирается определенная ему мощь»22. Значит, нет иного дей-
ствующего права, кроме права тигров есть людей.
Дело идет о том, чтобы выйти из этого «естественного состо-
яния», в котором каждый хватает все, что может, и защища-
ет, как может, все, что захватил23. Эта свобода хищников не
обеспечивает никакой безопасности и не допускает никакой
цивилизации. Как же было людям не прийти к тому, чтобы
взаимно от нее отказаться ради мира и порядка? Гоббс даже
дает формулу социального договора: «Я передаю мое право
управлять собой этому человеку или этому собранию лиц
Спиноза. Богословско-политический трактат, XVI***.
23 77г. Huxley. Natural and Political Rights. — Method and Results.
London, 1893.
63
Книга I. Метафизика Власти
при условии, что ты таким, же образом передаешь ему свое
право... Таким образом, — заключает он, — множество людей
становится единым лицом, которое называется государством,
или республикой. Таково рождение того великого Левиафа-
на, или смертного Бога, которому мы обязаны всяким миром
„ ~ 24
и всякой защитой» .
Человек или коллектив, которому безоговорочно переда-
ются неограниченные личные права, оказывается обладате-
лем неограниченного коллективного права. С этого момента,
утверждает английский философ:
«Так как каждый подданный, благодаря установлению
республики, является ответственным за все действия и суж-
дения установленного суверена, то что бы последний ни делал
по отношению к кому-либо из подданных, он не вредит и не
может быть кем-либо из них обвинен в несправедливости. Ибо
поскольку он действует исключительно по полномочию, то как
те, кто вручили ему это полномочие, могут жаловаться?
Благодаря этому установлению республики каждый от-
дельный человек является доверителем в отношении всего,
что суверен делает, и, следовательно, всякий, кто жалуется на
несправедливость со стороны суверена, жалуется на то, вино-
вником чего сам является, и поэтому должен обвинять лишь
самого себя»24 25.
Не есть ли это величайшая нелепость? Однако и Спино-
за в одинаковой мере (в терминах менее ярких) утверждает
24 Гоббс. Левиафан, гл. XVII, «De causa generatione et definitione
civitatis»*.
25 Гоббс. Левиафан, ч. II, гл. XVIII**. Это основное положение Гоб-
бса, и он повторяет его в разных формах. Говоря о конкретном
действии суверена — представителя народа по отношению к ин-
дивидууму:
«.. .все, что бы верховный представитель ни сделал по отношению
к подданному и под каким бы то ни было предлогом, не может
считаться несправедливостью или ущербом, так как каждый под-
данный является виновником каждого акта, совершаемого суве -
реном» (там же, гл. XXI)***.
Говоря о законе:
«.. .никакой закон не может быть несправедливым. Закон издается
верховной властью, а все, что делается этой властью, признается
[заранее] каждым из людей, а то, что соответствует воле всякого
отдельного человека, никто не может считать несправедливым»
(там же, гл. XXX)****.
64
Глава II. Теории суверенитета
неограниченное право Власти: «Ибо известно, что верховное
право приказывать все, что хочется, принадлежит тому, кто
имеет верховную власть, будет ли это одно лицо, или несколь-
ко, или, наконец, все... подданный решил безусловно пови-
новаться, пока царь, или аристократы, или народ сохраня-
ют высшую власть, которая была основанием перенесения на
них права» *.
Он также утверждает: «...никакого правонарушения для
подданных не может приключиться от верховной власти, для
которой по праву все позволительно»26.
Итак, вот он, самый совершенный деспотизм, выведенный
двумя замечательными философами из принципа народно-
го суверенитета. Тот, кому принадлежит суверенная власть,
может все, чего он хочет, ущемленный подданный должен сам
считать себя виновником несправедливого действия. «Мы без-
условно обязаны исполнять абсолютно все, что нам повелева-
ет суверен, хотя бы его приказания были самыми нелепыми на
свете», —уточняет Спиноза27.
Как отличается это от того, что говорит св. Августин:
«...пока мы верим в Бога и пока мы призваны в Его царство,
мы не должны быть подчинены никакому человеку, который
бы попытался уничтожить дар вечной жизни, данный нам
Богом»28!
Какой контраст между Властью, держащейся исполнения
Божественного закона, и Властью, которая, вобрав в себя все
личные права, совершенно свободна в своем поведении!
Демократический -народный суверенитет
Если сначала дано естественное состояние, при котором люди
не связаны никаким законом и имеют столько «прав», сколь-
ко у них есть силы, и если предположить, что они организова-
ли общество, поручив суверену установить между ними поря-
док, необходимо, чтобы суверен получил все их права, и еле-
26 о
Спиноза. Богословско-политический трактат, гл. XVI, «Обосно-
ваниях государства» * *.
28 Хам же .
Св. Августин. Комментарий на Послание к римлянам.
65
Книга I. Метафизика Власти
довательно, у индивидуума не остается из этих прав ни одно-
го, которое он мог бы противопоставить суверену.
Это ясно выразил Спиноза: «Ведь все должны были мол-
чаливо или открыто передать суверену всю свою мощь само-
защиты, т.е. все свое естественное право. Конечно, если они
хотели сохранить себе что-нибудь из этого права, то должны
были в то же время обеспечить себе возможность защищать
это, не подвергаясь наказанию; но так как они этого не сде-
лали и не могли сделать без того чтобы не разделить и, следо-
вательно, не нарушить тем самым договор, они подчинились
воле — какой бы она ни была — верховной власти»*. Напрас-
но Локк будет настаивать на предположении, что личные пра-
ва передаются не все вместе, что среди них есть такие, которые
участник договора оставляет себе. Политически плодотворная,
данная гипотеза несостоятельна с точки зрения логики. Руссо
будет презрительно повторять доказательство: личные права
отчуждаются полностью, «и ни одному из членов ассоциации
нечего больше требовать. Ибо, если бы у частных лиц остава-
лись какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого
старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры
между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому
себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то,
чтобы стать таковым во всех отношениях»29.
«Но, может быть, — обеспокоен Спиноза, — кто-нибудь поду-
мает, что мы таким образом превращаем людей в рабов? » * * *
И сам отвечает, что рабами людей делает не повиновение,
а необходимость повиноваться в интересах господина. Если же
приказания делаются в интересах того, кто повинуется, тот не
раб, а подданный.
Но как же предусмотреть, чтобы суверен никогда не искал
пользы того, кто повелевает, но только пользу того, кем
повелевают?
Заранее запрещается противопоставлять ему покровителя,
или защитника, народа, поскольку он сам есть народ] и зара-
нее предполагается, что у индивидуумов не остается ника-
ких прав, которыми они могли бы облечь — против Цело-
го — некий контролирующий орган.
Гоббс признаёт, «что состояние подданных, вынужденных
безропотно подчиняться всем порочным страстям того или тех,
29 Об общественном договоре, кн. I, ra.VI**.
66
Глава II. Теории суверенитета
кто имеет в своих руках такую неограниченную власть, явля-
ется весьма жалким»30.
Благополучие народа зависит только от совершенства того
или тех, кому он повинуется. Так кто же они?
По Гоббсу, люди, заключая первоначальное соглашение, бра-
ли на себя обязательство повиноваться монарху или собранию;
сам он определенно отдавал предпочтение монархии. Соглас-
но Спинозе, люди обязывались повиноваться королю, дворянам
или народу; и он подчеркивал преимущества последнего реше-
ния. Для Руссо в данном случае немыслим никакой выбор: люди
могут связать себя повиновением только в отношении всей общ-
ности. И если Гоббс, выступая от имени человека, заключающего
общественный договор, сказал: «Я передаю мое право управлять
собой этому человеку или этому собранию лиц», то Руссо в про-
екте конституции на Корсике от имени договаривающихся сто-
рон сказал: «.. .соединяюсь я телом, имуществом, волею и всеми
моими силами с корсиканскою нацией, чтобы принадлежал я ей
безраздельно, я сам и все, что зависит от меня» * *.
Если постулируется такое право повелевания, которое не
имеет никаких границ и которому частное лицо не может
ничего противопоставить — логическое следствие гипотезы
общественного договора, — то предполагать это право при-
надлежащим всем коллективно является куда менее шокирую-
щим, чем предполагать его принадлежащим какому-то одно-
му или нескольким лицам31.
30 Левиафан, ч. II, гл. XVIII*.
31 Это является менее шокирующим. Но, как заметил Гоббс до
Монтескьё и Бенжамена Констана, из этого совершенно не сле-
дует, что личная свобода должна быть больше.
«Та свобода, о которой часто и с таким уважением говорится
в исторических и философских работах древних греков и римлян
и в сочинениях и рассуждениях тех, кто позаимствовал у них по -
литические познания, вовсе не есть свобода частных лиц, но сво-
бода коллектива...
Афиняне и римляне были свободны, т.е. их государства были
свободными; это не значит, что частные лица могли оказывать
сопротивление своим представителям, но что их представители
имели свободу оказывать сопротивление другим народам или за-
воевывать их. На башнях города Лука еще и в наши дни можно
прочитать написанное большими буквами слово LIBERTAS; тем
не менее никто не может из этого заключить, что частное лицо
обладает здесь большей свободой или большими привилегиями
67
Книга I. Метафизика Власти
Как и его предшественники, Руссо считает, что суверенитет
создается посредством безоговорочной передачи личных прав,
которые образуют общее право, — праву суверена, которое
является абсолютным. Это единое положение теорий народ-
ного суверенитета.
Но Гоббсу казалось, что передача прав предполагает кого-
то, кому эти права передаются — человека или коллектив, воля
которого отныне распоряжалась бы общим правом и считалась
бы волей всех, была бы по закону волей всех. Спиноза и другие
признавали, что общее право могло быть предоставлено воле
одного, нескольких лиц или большинства. Отсюда три традици-
онные формы правления — монархия, аристократия, демокра-
тия. Согласно их представлениям, в результате действия, создаю-
щего общество и суверенитет, ipso facto** создается и прави-
тельство, являющееся сувереном. И этим превосходным умам
казалось немыслимым, чтобы — притом что признана фунда-
ментальная гипотеза — события происходили по-другому32.
Руссо, тем временем, говорит, что посредством перво-
го действия индивидуумы становятся народом и посредством
следующего — дают себе правительство. Так, что народ, кото-
рый в предыдущих теориях, создавая общее право — сувере-
нитет, отдавал его, у Руссо его создает, не отдавая, и оста-
ется навечно им облеченным.
Руссо, допуская все формы правления, находит демокра-
тическую подходящей для малых государств, аристократиче-
скую для средних и монархическую для больших33.
Динамика Власти
Но в любом случае правительство не есть суверен. Руссо назы-
вает его государем или магистратом — именами, которые
в отношении службы государству, чем в Константинополе. Сво-
бода одинакова как в монархическом, так и в демократическом
государстве» (Левиафан, ч.П, гл. XXI)*.
Гоббс хочет сказать, что подданный всегда свободен, как част-
ное лицо, лишь в отношении тех вещей, которые ему позволяет
суверен, и протяженность этих вещей не зависит от формы прав-
ления.
32 См.: Bossuet. Cinquieme avertissement aux protestants.
33 Об общественном договоре, кн. Ill, гл. III.
68
Глава II. Теории суверенитета
могут относиться к коллективу людей: так, сенат может быть
государем, а при совершенной демократии сам народ являет-
ся магистратом.
Верно, что этот государь, или магистрат, повелевает. Но не
на основании суверенного права, той безграничной Imperium,
которая есть суверенитет. Нет, он лишь осуществляет доверен-
ные ему полномочия.
Однако, как только идея абсолютного суверенитета осозна-
на и существование его в общественном организме утвержде -
но, правительственный организм проявляет великое желание
и получает великую возможность этот суверенитет захватить.
Хотя Руссо, на наш взгляд, совершил большую ошибку,
предположив существование столь чрезмерного (где бы его
ни находить) права, заслуга его теории в том, что в ней осо-
знается факт роста власти.
Руссо привносит политическую динамику. Он хорошо
понял, что люди Власти формируют организм34, что в этом
организме живет воля35 и что он нацелен на присвоение себе
суверенитета: «Чем больше эти усилия, тем больше портится
государственное устройство; а так как здесь нет другой воли
правительственного корпуса, которая, противостоя воле госу-
даря [понимайте — Власти], уравновешивала бы ее, то рано
или поздно должно случиться, что государь в конце концов
угнетает суверена [народ] и разрывает общественный договор.
В этом и заключается неизбежный порок политического орга-
низма, присущий ему с самого рождения и беспрестанно веду-
щий его к разрушению, подобно тому, как старость и смерть
разрушают в конце концов тело человека»36.
34 «Между тем, для того, чтобы правительственный организм по-
лучил собственное существование, жил действительной жиз-
нью, отличающей его от организма государства, чтобы все его
члены могли действовать согласно и в соответствии с той целью,
для которой он был учрежден, он должен обладать отдельным я,
чувствительностью, общей всем его членам, силой, собственной
волей, направленной к его сохранению. Это отдельное сущест-
вование предполагает ассамблеи, советы, право обсуждать дела
и принимать решения, всякого рода права, звания, привилегии,
принадлежащие исключительно государю» (Об общественном
договоре, кн. III, гл. I.)*.
Г5 Кн. III, гл.Х.
1амже .
69
Книга I. Метафизика Власти
Эту теорию Власти отличает громадное продвижение впе-
ред по сравнению с теориями, которые мы рассмотрели ранее.
Они объясняли Власть исходя из обладания ею таким неогра-
ниченным правом повелевания, которое исходило бы от Бога
или от общества в целом. Но из них не было ясно, почему от
одной Власти к другой или от одной эпохи до другой в жизни
одной и той же Власти конкретный объем повелевания и пови -
новения оказывался столь различным.
В основательной конструкции Руссо, мы, напротив, нахо-
дим попытку такого объяснения. Если данная власть обрета-
ет разный размах от одного общества к другому, то это потому,
что общество, единственный обладатель суверенитета, пре-
доставило ей более или менее широкую возможность его осу-
ществления. Если же размах одной и той же Власти изменяет-
ся на протяжении ее существования, то это прежде всего пото-
му, что она беспрестанно стремится узурпировать суверенитет,
и по мере того как ей это удается, все более свободно и более
полно распоряжается людьми и общественными средствами.
Так что правительства наиболее «узурпаторские» представ-
ляют наиболее высокую степень власти.
Однако остается не объясненным, откуда Власть черпает
силу, необходимую для этой узурпации. Ибо если ее сила при-
ходит к ней от общественных масс и потому, что она воплоща-
ет общую волю, то тогда ее сила должна уменьшаться по мере
того как она отходит от упомянутой общей воли, и ее влия-
ние должно исчезать по мере того как она становится отлич-
ной от общего желания. Руссо полагает, что правительство по
некой природной склонности из большого становится малым,
переходя от демократии к аристократии — он приводит при-
мер Венеции* — и наконец, к монархии, которая кажется ему
заключительным состоянием общества и которая, став деспо-
тической, в конечном итоге приводит к смерти общественного
организма. История не показывает нам нигде, чтобы такая
последовательность была неизбежной. И непонятно, откуда
кто-то один мог бы извлечь средства для осуществления воли,
все более и более полно отделяющейся от общей воли.
Недостаток теории Руссо в ее неоднородности. У нее есть до-
стоинство — она рассматривает Власть как факт, как средото-
чие силы; но она пока еще представляет суверенитет как право,
в духе Средневековья. Здесь есть путаница, из-за которой оста-
70
Глава II. Теории суверенитета
ется необъясненной сила Власти и остаются неизвестными силы,
способные — в обществе — ее умерить или остановить.
Тем не менее какой прогресс по сравнению с предше-
ствующими системами! И в отношении сути дела — какая
проницательность!
Как суверенитет может
контролировать Власть
Созданная Руссо теория народного суверенитета являет пора-
зительный параллелизм со средневековой теорией божествен -
ного суверенитета.
Та и другая допускают неограниченное право повелевания,
которое, однако, не присуще правителям. Это право принад-
лежит верховной власти — Богу или народу, — которая по сво -
ей природе сама препятствует его осуществлению. И которая,
таким образом, должна предоставлять полномочие на реаль-
ную Власть.
Более или менее ясно, что уполномоченные сдерживают-
ся нормами: поведение Власти определено божественной или
общей волей.
Но эти уполномоченные — будут ли они с необходимо-
стью преданными? Или они будут стремиться присвоить себе
повелевание, которое осуществляют посредством предста-
вительства? Не забудут ли они вовсе цель, для которой были
назначены, — общее благо — или условия, на которых они
подчинились, — исполнение Божественного или народного зако-
на37 — и не узурпируют ли они в конце концов суверенитет?
Так что в результате они будут выдавать себя за личности,
выражающие божественную либо общую волю, как, например,
Людовик XIV, присваивающий себе права Бога, или Наполе-
он, присваивающий себе права народа38.
37 Никогда не нужно забывать, что, оставляя народу исключитель-
ное право создавать закон, Руссо при этом имеет в виду весьма
общие предписания, а не все те определенные частные положе-
ния, которые современное конституционное право охватывает
под именем законодательства.
38 Он всегда старался обосновать свой авторитет на суверенитете на -
рода. Как, например, в этом заявлении: «Революция завершена;
ее принципы закреплены в моей личности. Настоящее прави-
71
Книга I. Метафизика Власти
Как этому помешать, если не посредством контроля суве-
рена над Властью? Но природа суверена не позволяет ему не
только управлять, но и контролировать. Отсюда идея тако-
го организма, который, представляя суверена, следит за дей-
ствующей Властью, уточняет при случае нормы, по которым
та должна действовать, и, если необходимо, объявляет о лише-
нии ее прав и принимает меры по ее замещению.
В системе божественного суверенитета таким организмом
неизбежно была церковь39. В системе народного суверените-
та это будет парламент.
Следовательно, осуществление суверенитета оказывается
конкретно разделенным, он обнаруживает дуализм челове-
ческой Власти. Власть светская и Власть духовная в мирской
области либо исполнительная и законодательная. Вся мета-
физика суверенитета ведет к этому разделению и не может его
допустить. Эмпирики могут найти здесь защиту свобод. Но это
должно вызывать возмущение у всякого, кто верит в сувере-
нитет единый и неделимый по существу. Как так — он, оказы-
вается, поделен между двумя категориями действующих сил!
Две воли сталкиваются лицом к лицу, но сразу обе не могут
быть волей божественной или народной. Необходимо, чтобы
подлинным отражением суверена была одна из двух; значит,
противная воля является мятежной и должна быть подчине-
на. Эти следствия логичны, если в воле, которая должна быть
повинующейся, присутствует принцип Власти.
Значит необходимо, чтобы суверенитет был захвачен
каким-то одним организмом. На исходе Средних веков это
была монархия.
тельство является представителем, суверенного народа1, а
против суверена не может быть революции».
И Моле замечает: «С губ или с пера этого человека не слетело
ни одного слова, которое не несло бы одного и того же смысла,
которое не было бы привязано к одной и той же системе, кото-
рое не имело бы в виду одной и той же цели — отобразить прин -
цип народного суверенитета, который он считал самым ложным
и самым пагубным по своим последствиям...» (Mathieu Mole.
Souvenirs d’unTemoin. Geneve, 1943, p. 222).
39 Мне нет нужды говорить, будто церковь в средневековом обще-
стве была единственным органом, контролирующим и сдержи-
вающим Власть. Мы не описываем здесь факты, мы анализируем
теории.
72
Глава II. Теории суверенитета
В Новое время это исполнительная или законодательная
власть, в наибольшей степени связанная с народным сувере-
нитетом40, — когда глава исполнительной власти выбран не-
посредственно народом, как Луи Наполеон, как Рузвельт; при
парламенте, наоборот, как в Третьей республике во Франции*,
глава исполнительной власти в наибольшей степени отдален от
источника права.
Так что те, кто контролируют Власть, либо оказываются
в конечном итоге устранены, либо, как представители суве-
рена, подчиняют себе действующие силы и присваивают себе
суверенитет.
Замечательно в этом отношении, что, умаляя, как только
можно, власть правителей, Руссо питал необычайное недоверие
к «представителям», которых в его время так ценили, за то, что
они постоянно приводили Власть к исполнению своего долга.
«Средство предотвратить узурпацию правления» он видит
только в периодических собраниях народа, на которых оцени-
вается, как использовалась власть, и решается, не следует ли
заменить форму правления и тех, кто его осуществляет.
Руссо не заблуждался, он понимал, что данный способ дей-
ствий неприемлем. В упорстве, с которым он его предлагал,
следует видеть доказательство его категорического неприя-
тия метода контроля, который действовал в Англии и кото-
рый Монтескьё превознес до небес, — контроля со стороны
парламента. Руссо восстает против этой системы с какой-то
яростью. Она ему явно ненавистна: «Суверенитет не может
быть представляемым... Депутаты народа, следовательно, не
являются и не могут являться его представителями... Понятие
о представителях принадлежит новым временам; оно доста-
лось нам от феодального правления, от этого вида правления,
несправедливого и нелепого, при котором род человеческий
пришел в упадок, а звание человека было опозорено»41.
40 «Всякий раз, — замечает Сисмонди, — как признается, что любая
власть происходит от народа посредством выборов, те, кто имеют
свою власть от народа наиболее непосредственным образом, — те,
у кого наиболее многочисленные избиратели, — должны также
верить, что их власть более законна» (Sismondi. Etudes sur les
Constitutions des Peuples modernes. Paris, 1836, p. 305).
41 Об общественном договоре, кн. Ill, гл. XV**.
73
Книга I. Метафизика Власти
Он нападает на представительную систему страны, кото-
рую Монтескьё считал образцом совершенства: «Английский
народ считает себя свободным; он жестоко ошибается. Он сво-
боден только во время выборов членов парламента; как только
они выбраны — он раб, он ничто. Судя по этому применению,
которое он дает своей свободе в краткие мгновения обладания
ею, он вполне заслуживает того, чтобы он ее лишился»42.
Почему же столь гневно?43 Потому что Руссо понял: после
того как суверенитет сделался таким великим, стоит лишь при-
знать, что суверен может быть представленным, и уже нельзя
помешать представителю присвоить себе этот суверенитет. И в
самом деле, всякая тираническая власть, с тех пор возникав-
шая, оправдывала свою несправедливость в отношении лич-
ных прав претензией на присвоение себе представительства
народа.
Особо отметим — Руссо предвидел то, что, кажется,
ускользнуло от Монтескьё: что сила парламента, растущая
в данный момент в ущерб исполнительной власти и, следо-
вательно, ограничивающая Власть, в конце концов подчинит
себе исполнительную власть, сольется с нею и создаст такую
Власть, которая сможет претендовать на суверенитет.
Теории суверенитета, рассматриваемые с точки
зрения их результатов
Если теперь мы бросим общий взгляд на рассмотренные выше
теории, то заметим, что все они имеют целью заставить под-
данных повиноваться, и показывают, что за Властью стоит
некий трансцендентный принцип, — Бог или народ, наделен-
42 Там же.
43 У Канта мы находим такое же недоверие к «представителям»:
«Народ, — пишет философ, — который представлен своими де-
путатами в парламенте, находит в лице этих поручителей своей
свободы и своих прав людей, явно заинтересованных в своем соб-
ственном положении и в положении членов своих семей в армии,
во флоте, в гражданских ведомствах, которое полностью зави-
сит от министров; эти люди, вместо сопротивления притязаниям
властей, всегда скорее готовы сами захватить правитель-
ство» {Kant. Metaphysique des Moeurs, trad. Barni. Paris, 1853,
p. 179)*.
74
Глава II. Теории суверенитета
ный абсолютным правом. Все они также имеют целью дейст-
вительно подчинить Власть указанному принципу. Следова-
тельно, эти теории являются вдвойне дисциплинарными, имея
в виду дисциплину подданного и дисциплину власти.
В качестве меры по дисциплинированию подданного они
предлагают усиление фактической Власти. Но, строго обу-
здывая эту Власть, они уравновешивают ее усиление... при
условии, что им удается практически осуществить упомяну-
тую подчиненность Власти. В этом загвоздка.
Средства, используемые на практике для того, чтобы дер-
жать Власть в узде, получают тем большее значение, что суве-
ренное право, Которое она отваживается себе присвоить, пони-
мается как самое неограниченное и, следовательно, заключа-
ет в себе больше опасности для общества, если захватывает-
ся Властью.
Но суверен не способен выступать in toto*, чтобы застав-
лять правителей выполнять свой долг. Значит, ему нужен
некий контролирующий орган; а этот последний, занимая
место рядом с правительством или над ним, будет старать-
ся захватить и объединить в себе оба качества — правителя
и надсмотрщика, что практически облечет его неограничен-
ным правом повелевания.
Следовательно, не будут лишними никакие меры предо-
сторожности, иначе то, что ведет к разъединению Власти и ее
контролера — разделение прерогатив или быстрая сменяе-
мость должностных лиц, — становится причиной слабости
в управлении социальными интересами и беспорядка в обще -
стве. Слабость и беспорядок, в конце концов невыносимые,
естественно, становятся причиной объединения частей суве-
ренитета в единое целое, и тогда Власть оказывается наделе-
на деспотическим правом.
И притом деспотизм будет тем сильнее, чем шире будет
пониматься право суверенитета, в то время как полагали, что
он защищен от любого захвата.
Если никоим образом не допускается, что законы общества
могут быть изменены, то деспот будет поддерживаться всеми
ими. Если же допускается, что в этих законах есть некая неиз -
менная часть, которая соответствует божественным установ-
лениям, то она во всяком случае будет незыблемой.
Здесь неясно угадывается, что из народного суверените-
та может выйти деспотизм более основательный, чем из суве-
75
Книга I. Метафизика Власти
ренитета божественного. Ведь тиран — будь то индивидуум
или коллектив, — сумевший, предположим, захватить тот или
иной суверенитет, не смог бы, приказывая невесть что, ссы-
латься на божественную волю, которая представляется в виде
вечного Закона. Общая воля, напротив, не является незыбле-
мой по природе, но изменчива. Поскольку она не предопре-
делена Законом, ее можно заставить говорить в последова-
тельно меняющихся законах. В таком случае у узурпаторской
Власти развязаны руки и она является более свободной, а сво-
бода Власти называется произволом.
Глава III
Органические теории Власти
В теориях суверенитета гражданское повиновение объясня-
ется и оправдывается исходя из права повелевать, которое
Власть обретает в силу своего божественного либо народно-
го происхождения.
Но разве у Власти нет цели? Разве не должна она стре-
миться к общему благу (расплывчатый термин с изменчивым
содержанием, нечеткость которого соответствует неопреде-
ленному характеру человеческих устремлений) ?
И разве возможно, чтобы Власть, законная по своему про-
исхождению, правила настолько вразрез с общим благом, что-
бы повиновение оказалось поставленным под вопрос? Тео-
логи часто обращались к этой проблеме, также подчеркивая
идею цели. Некоторые из них утверждали, что Власти должно
подчиняться, даже если она несправедлива, но подавляющее
большинство и самые высокие авторитеты, наоборот, пришли
к мнению, что несправедливая цель правительства разруша-
ет его справедливое основание. И в частности, св. Фома под-
черкивал большее значение цели Власти, чем самого ее осно-
вания: восстание против власти, которая не преследует общее
благо, уже не является мятежом1.
Сыграв в католической средневековой мысли роль коррек-
тива понятия суверенитета (от повиновения Власти, надлежа-
щего по причине ее законности, можно отказаться, если Власть
перестает преследовать общее благо1 2 3), идея цели ушла в тень
в теориях народного суверенитета.
1 Сумма теологии, Па Пае, 42, 2: «Ad tertiam dicendum, quod
regimen tyrannicum non est justum; quia non ordinatur ad bonum
commune, sed ad bonum privatum regentis, ut patet par Phil, in
3 Polit. et in 8 Ethic.; et ideo perturbatio hujus regiminis non habet
rationem seditionis » *.
Говоря средневековыми терминами, если она правит in destructio-
nem, то ее надо сделать in aedificationem**.
77
Книга !. Метафизика Власти
Это не означает, конечно, что больше не говорилось, буд-
то задача Власти — обеспечение общей пользы; об этом нигде
столько не говорилось, как в этих теориях. Но было постули-
ровано, что Власть, которая являлась бы законной и исходи-
ла бы из общества, уже тем самым с необходимостью была
бы направлена на общее благо, ибо «общая воля никогда
не отклоняется от цели и всегда стремится к общественной
пользе»0.
Идея цели появляется вновь только в XIX в. С тем чтобы
оказать совершенно иное, нежели в Средние века, влияние.
Тогда она действительно создала препятствие развитию Вла-
сти. Теперь, наоборот, она будет способствовать ее развитию.
Этот переворот связан с совершенно новым подходом к рас-
смотрению общества — уже не как совокупности индивидуу-
мов, признающих общие принципы права, но как развиваю-
щегося организма. Следует остановиться на этой интеллекту-
альной революции, поскольку это она придала новым теориям
конечной причины их значение и характер.
Номиналистическая концепция общества '
Теории суверенитета находят объяснение и в значительной
степени обоснование в этой концепции общества.
До XIX в. западным мыслителям не приходило в голову,
что в человеческом сообществе, подчиненном общей поли-
тической власти, могло бы реально существовать и нечто еще,
помимо индивидуумов.
Римляне не воспринимали действительность по-другому.
Римский народ был для них объединением людей, а именно
конкретным объединением, связанным узами права и создан-
ным ради приобретения общей пользы3 4.
Они не представляли себе, чтобы это объединение дало
рождение «личности», отличающейся от объединенных инди -
видуумов. Когда мы говорим «Франция», у нас есть ощуще-
3 Руссо. Об общественном договоре, кн. II, гл. III*.
4 См.: Цицерон. De Republica, I, 25, 39: «Res publica, res populi,
populus autem non omnis hominum coetus quoquo modo congregatus,
sed coetus multitudinis juris consensus et utilitatis communione
sociatus» **.
78
Глава III. Органические теории Власти
ние, что мы говорим о «ком-то»; римляне же, в соответствии
с эпохой, говорили «Populus romanus piebisque» или «Senatus
populusque romanus»*, ясно показывая посредством тако-
го, по сути описательного, наименования, что они не вообра-
жали себе какую-то личность — Рим, но видели физическую
реальность, множество объединенных индивидуумов. Слово
Populus в его широком смысле означает для них нечто совер -
шенно конкретное — римские граждане, созванные на собра-
ние; они не нуждаются в слове, равнозначном нашему сло-
ву «нация», поскольку в результате сложения индивидуумов
получается, по их мнению, только арифметическая сумма,
а не сущность особого вида. Они не нуждаются также в сло-
ве «государство», поскольку не имеют понятия о существова-
нии некой трансцендентной вещи, существующей вне их и над
ними, а осознают только свои общие интересы, составляющие
Res Publica* *.
В этой концепции, завещанной Средним векам, един-
ственной реальностью являются люди. Средневековые тео-
логи и философы XVII и XVIII в. согласны объявить их пред-
шественниками всякого общества. Эти люди создали общество,
когда оно стало для них необходимым либо из - за испорченно-
сти их природы (теологи), либо из-за жестокости их инстин-
ктов (Гоббс). Но данное общество остается искусственным
телом; Руссо говорит это совершенно ясно5, и сам Гоббс, хотя
и поместил на фронтисписе одного из своих сочинений изо-
бражение Левиафана, фигура которого состоит из соединен-
ных человеческих образов, не думал, чтобы этот гигант жил
некой собственной жизнью. У него нет воли, но воля человека
или собрания считается его волей.
Эта чисто номиналистическая концепция общества объ-
ясняет понятие суверенитета. В обществе существуют только
объединенные люди, разъединение которых всегда возможно.
В этом оказываются одинаково убежденными и авторитарист
вроде Гоббса, и анархист вроде Руссо. Один видит в таком
разъединении бедствие, которое надо предупредить самой
Таким образом, «хотя искусственный организм правительства
есть творение другого искусственного организма (политического
тела или общества)...» (Об общественном договоре, кн. III,
гл. I)***.
79
Книга I. Метафизика Власти'
крайней строгостью6, другой — последнее средство, предо-
ставленное угнетенным гражданам.
Но если общество есть лишь искусственное соединение по
природе независимых людей, то чего только не потребовалось
для того, чтобы склонить их к совместимому образу действий
и заставить признать общую власть! Тайна основания обще-
ства требует божественного вмешательства или по крайней
мере некоего первого торжественного договора всего наро-
да. И какой авторитет еще требуется, чтобы ежедневно под-
держивать сплоченность общества! Для этого должно предпо-
лагаться такое право, которое вызывает уважение и которое
в этих целях никогда не будет слишком преувеличено, — суве-
ренитет (немедленно, впрочем, по согласию или нет, переда-
ющийся Власти).
Безусловно, когда самостоятельные части объединяют-
ся, чтобы установить между собой определенные отношения
6 Гоббс, которому гражданские смуты внушали такой ужас, что он
покинул свою страну, как только они там начались, желал пред-
ставить власть столь абсолютной лишь потому, что помимо всего
прочего считал отвратительным возвращение человека к состоя -
нию, представлявшемуся ему, справедливо или нет, примитив-
ным государством, войной всех против всех. Развив свою теорию
права неограниченного повелевания, он так отвечал оппонен-
там: «Могут, однако, возразить здесь, что состояние подданных,
вынужденных безропотно подчиняться прихотям и порочным
страстям того или тех, кто имеет в своих руках такую неограни-
ченную власть, является чрезвычайно жалким. И обыкновенно
бывает так, что те, кто живет под властью монарха, считают свое
жалкое положение результатом монархии, а те, кто живет под
властью демократии или другого верховного собрания, припи-
сывают все неудобства этой форме государства, между тем как
власть, если только она достаточно совершенна, чтобы быть
в состоянии оказывать защиту подданным, одинакова во всех ее
формах. Те, кто жалуется на указанные стеснения, не принимают
во внимание, что положение человека всегда связано с тем или
иным неудобством и что величайшие стеснения, которые может
иногда испытывать народ при той или иной форме правления,
едва чувствительны по сравнению с теми бедствиями и ужасаю -
щими несчастьями, которые являются спутниками гражданской
войны, или с тем разнузданным состоянием безвластия, когда
люди не подчиняются законам и не признают над собой никакой
принудительной власти, удерживающей их от грабежа и мести»
(Левиафан. 1-е изд. 1651 г., р. 94)*.
80
Глава III. Органические теории Власти
и поручить определенным распорядителям соответствую-
щие функции, тогда нельзя, если хотят обеспечить непрерыв-
ность связи и строгое исполнение предписанных обязанно-
стей, предоставлять слишком много величия тем, кто должен
будет все время направлять единичные воли в общее рус-
ло. Мы уже видели в наши дни, как заключается обществен-
ный договор между личностями, находящимися в естествен-
ном состоянии — bellum omnium contra omnes*. Эти личности
были мировыми державами, а договор — Лигой Наций. И это
искусственное тело распалось, поскольку в нем не было Власти,
поддерживаемой трансцендентным правом, которому права
частей не были бы противопоставлены.
Если мне позволят более простой пример, федерации по
футболу тоже необходима неограниченная власть, чтобы
арбитр, слабый среди тридцати разгоряченных великанов,
заставил слышать свой свисток.
Если in abstract©** выдвигалась проблема установления
и сохранения связи между независимыми элементами, если
представлялось, что присоединением к общественному дого-
вору характер этих элементов существенно не изменяется, если
предполагалось, что всегда возможны несоответствие и обо-
собление, то нельзя было обойтись без некоего внушительно-
го суверенитета, который мог бы передавать свое достоинство
магистратам, считавшимся беззащитными и бессильными.
Рассмотренная в рамках своих постулатов идея суверените-
та логична и даже величественна.
Но если общество — явление естественное и необходимое,
если для человека материально и морально невозможно быть
из него удаленным, если многие другие факторы помимо вла-
сти законов и государства связывают человека в социальных
отношениях, тогда теория суверенитета доставляет Власти
чрезмерное и опасное подкрепление.
Опасности, которые заключает в себе эта теория, не могут
проявиться полностью, пока в умах существует породившая
ее фундаментальная гипотеза — идея, что люди суть реаль-
ность, а общество есть соглашение. Это мнение поддер-
живает идею о том, что личность есть абсолютная ценность,
рядом с которой общество должно восприниматься только
как средство. Отсюда и Декларации прав человека — прав,
о которые разбивается право самого суверенитета. Это кажет-
ся логически абсурдным, если вспомнить, что данное пра-
81
Книга I. Метафизика Власти
во абсолютно по определению, но очень хорошо объясняется,
если вспомнить, что политическое тело является искусствен-
ным, что суверенитет есть престиж, которым оно вооружи-
лось с определенной целью, и что все эти призраки ничто перед
реальностью человека. До тех пор пока сохранялась индиви-
дуалистическая и номиналистическая социальная философия,
понятие суверенитета не могло, таким образом, нанести вре-
да, причиной которого оно стало, как только эта философия
потеряла свою силу.
Исходя из этого отметим, между прочим, двоякий смысл
демократии, которая в социальной индивидуалистической
философии понимается как система прав человека, а в поли-
тической философии, порывающей с индивидуализмом, — как
абсолютизм правительства, ссылающегося на массы.
Реалистическая концепция общества < .
• f ; -
Мысль не так уж независима, как ей кажется, и философы
в гораздо большей степени, чем полагают, обязаны ходячим
представлениям и просторечию. Прежде чем метафизика
утвердила реальность общества, это последнее должно было
сначала принять форму сущности под именем нации.
Это был результат, возможно, наиболее важный, Фран-
цузской революции. Когда Законодательное собрание втянуло
Францию в военную авантюру, на которую монархия никог-
да бы не рискнула, стало вдруг очевидно, что Власть не рас-
полагает средствами, которые ей позволили бы противостоять
Европе. Потребовалось призвать к участию в войне почти весь
народ — вещь беспрецедентная. Но от чьего имени? От имени
скомпрометированного короля? Нет. От имени нации; и так
как патриотизм принимал на протяжении тысячи лет фор-
му привязанности к одной личности, естественная склонность
чувств заставила нацию принять характер и вид одной лично -
сти, черты которой запечатлело народное искусство.
Не признавать потрясений и психологической перестрой-
ки, вызванных Революцией, — значит обрекать себя на непо-
нимание всей последующей европейской истории, включая
историю мысли. Когда раньше французы объединялись вокруг
короля, как после Мальплаке, это были индивидуумы, кото-
рые оказывали поддержку своему любимому и уважаемо-
82
Глава III. Органические теории Власти
му вождю. Теперь же они объединяются в нацию, как чле-
ны единого целого. Возможно, это понимание единого цело-
го, живущего собственной жизнью, которая превыше жизни
частей, существовало, не будучи явным. Но оно неожидан-
но кристаллизуется.
Трон не был опрокинут, но на трон взошло Целое в обра-
зе Нации. Такое же живое, как король, которому оно насле-
довало, но имеющее перед ним громадное преимущество: ибо
король очевидно есть Ъругой по отношению к подданному,
и тот, естественно, заботится о сохранении своих прав. Нация
же не есть Ъругой'. это сам подвластный; и тем не менее она
больше, чем он, она есть гипостазированное Мы. И этой рево-
люционной морали совсем неважно, что на деле Власть оста-
лась намного более похожей на саму себя, чем это представ-
ляли, и весьма отличается от конкретного народа.
Вера — вот что важно. И тогда во Франции утвердилась
вера, распространившаяся затем в Европе, что существует
такая личность, как Нация, естественный обладатель Вла-
сти. Наши армии посеяли эту веру в Европе в гораздо большей
степени посредством разочарований, которых они были при-
чиной, чем евангелием, которое они принесли. Те, кто сна-
чала оказали им самый восторженный прием (как Фихте),
впоследствии проявили себя как самые горячие проповедни-
ки противостоящего им национализма.
Именно на фоне подъема немецкого национального чув-
ства Гегель формулирует первую связную доктрину нового
явления и присуждает нации диплом о философском сущест-
вовании. Противопоставив свою доктрину доктрине Руссо, он
дает почувствовать, насколько обновилась концепция обще-
ства. То, что он называет «гражданским обществом», соот-
ветствует представлению об обществе, которое существовало
вплоть до Революции. Тогда самым главным были индиви-
дуумы, а самым ценным — их цели и частные интересы. Тем
не менее, для того чтобы обеспечить защиту этих индивидуу-
мов от внешней опасности и от опасности, которую они сами
представляют друг для друга, необходимы институты. Личный
интерес сам по себе требует порядка и Власти, которая бы этот
порядок гарантировала. Но сколько бы силы ни хотели при-
дать этому порядку и какими бы полномочиями ни наделяли
эту Власть, тот и другая являются морально подчиненными,
поскольку установлены лишь для того, чтобы разрешить инди-
83
Книга I. Метафизика Власти
видуумам преследовать личные цели. То, что Гегель называ-
ет «государством», наоборот, соответствует новой концеп-
ции общества. Как в семье — которая не является для человека
простым удобством — человек определяет свое Я и соглаша-
ется существовать лишь в качестве члена этого единства, так
в нации приходит он к пониманию себя в качестве ее чле-
на, к признанию того, что его предназначение — участвовать
в коллективной жизни, сознательно интегрировать свою дея -
тельность в общую деятельность, находить удовлетворение
в осуществлении общества, чтобы принимать, наконец, обще-
ство как цель.
Логические следствия реалистической концепции
Такова, насколько можно перевести ее на простой язык, кон-
цепция Гегеля7 *. Мы видим, как тесно она связана с эволюци-
ей политических мнений; в XIX и XX в. можно будет думать об
обществе, как Гегель, никогда о Гегеле не слышав, потому что
в этой области он только придал форму новому убеждению,
присутствующему, более или менее явно, в умах многих.
Этот новый взгляд на общество чреват далеко идущи-
ми последствиями. Понятие общего блага получает содер-
жание, совершенно отличное от того какое оно имело рань-
ше. Речь больше не идет только лишь о содействии каждому
индивидууму в реализации его личного блага, которое тот себе
ясно представляет, но о том, чтобы обеспечивать обществен-
ное благо, являющееся намного менее определенным. Поня-
тие цели Власти обретает совершенно другое значение, чем
в Средние века. Тогда этой целью была Справедливость, сле-
довало «jus suum cuique tribuere»*, заботиться о том, чтобы
соблюдалось право каждого; но какое право? Право, кото-
рое за ним признавал незыблемый закон — обычай. Деятель-
ность Власти была, таким образом, по существу консерватив-
ная. Отсюда следует, что идея цели, или финальной причины,
не могла быть использована для расширения Власти. Но все
7 Из-за особенности гегелевского языка я воздерживаюсь от пря-
мого цитирования. Важные для сути дела тексты можно най-
ти в VII т. полного собрания сочинений, изданном Лассоном:
Schriften zur Politik und Rechtsphilosophie.
84
Глава III. Органические теории Власти
меняется с того момента, как права, принадлежащие индиви-
дуумам, личные права, теряют свою ценность по сравнению со
все более и более высокой моралью, которая должна осущест-
вляться в обществе. Как действующая сила этого осуществле-
ния и в соответствии с этой целью, Власть сможет оправды-
вать любое увеличение своего объема. Мы полагаем, таким
образом, что отныне есть место для теорий финальной причи-
ны Власти, бесконечно выгодных этой последней. Достаточ-
но взять, например, в качестве цели неопределенное понятие
социальной справедливости.
А что же содержит в себе новая идея относительно Власти?
Раз существует коллективное бытие, бесконечно более важное,
чем индивидуумы, то, очевидно, ему и принадлежит передавае-
мое право суверенитета. А именно суверенитет нации, совер-
шенно отличный, как это часто подчеркивалось8, от сувере-
нитета народа. В этом последнем, как сказал Руссо, «суверен
образуется лишь из частных лиц, которые его составляют... »9.
Но в суверенитете нации общество реализуется как целое лишь
настолько, насколько участники осознают себя его членами
и признают его как свою цель; из этого логически следует, что
только те, кто приобрели это знание, ведут общество к его
осуществлению. Они суть проводники, гиды, и только их воля
идентична общей воле, она и есть общая воля.
Таким образом, Гегель полагает, что прояснил понятие,
которое, следует признать, у Руссо является достаточно туман-
ным. Ибо женевский мыслитель говорит, что «общая воля
никогда не отклоняется от цели и всегда стремится к обще-
ственной пользе»10, но, слишком хорошо зная античную исто-
рию, чтобы не помнить о некоторых весьма несправедливых
или губительных народных решениях, он тотчас добавляет:
«...но из этого не следует, что решения народа имеют всегда
такое же верное направление» и утверждает: «Часто суще-
ствует немалое различие между волею всех и общею волею.
Эта вторая блюдет только общие интересы». Все это весьма
неясно, если только не принимать формулы «она никогда не
См. особенно: Carre deMalberg. Contribution a la Theorie generale
de 1’Etat, 2 vol. Paris, 1920 и исключительно важное сочинение:
Paul Bastid. Sieyes et sa Pensee. Paris, 1939.
lo Об общественном договоре, кн. I, гл. VII*.
Об общественном договоре, кн. II, гл. III**.
85
Книга I. Метафизика Власти
отклоняется от цели и всегда стремится к общественной поль-
зе... она блюдет только общие интересы» в качестве положе-
ний, определяющих некую идеальную волю. Вот что говорит
Гегель: общая воля есть та, которая ведет к цели (и это уже не
частные интересы с точки зрения того, что есть в них общего,
но осуществление более высокой коллективной жизни). Общая
воля, двигатель общества, — это воля, которая совершает то,
что должно быть совершено, с согласия или без согласия инди-
видуумов, которые не имеют сознания цели.
Речь идет в итоге о том, чтобы привести социальный орга-
низм к подлинному расцвету, видение которого дано толь-
ко сознательным членам. Они составляют «всеобщий класс»,
в противоположность тем, кто пребывав замкнутым в сво-
ей особенности.
Следовательно, только сознательной части общества над-
лежит требовать ради целого. Это вовсе не значит, по мыс-
ли Гегеля, что данная часть свободна выбирать ради целого
какое угодно будущее. Нет: ее можно назвать сознательной,
поскольку она знает, что должно быть, знает, чем должно стать
целое. Ускоряя появление того, что должно быть, она уже не
совершает насилия над целым, как не совершает его и акушер,
даже если применяет силу.
Совершенно очевидно, что может извлечь из этой теории
группа, претендующая быть сознательной, утверждающая,
что знает цель, и убежденная, что ее воля соотносится с «ра-
циональным в себе и для себя», о котором говорит Гегель.
Так, прусская администрация, достигшая тогда полно-
го своего развития, находит в гегельянстве оправдание сво-
ей роли и своих авторитарных методов. Beamtenstaat*, бю-
рократическая и ученая Власть, убеждена, что ее воля есть
проявление не прихоти самоуправства, но знания того, что
должно быть. Следовательно, она может и должна подталки-
вать людей к формам действия и мышления, осуществляющим
цель, которую позволил предвидеть разум.
Воплощение в одной группе образа того, что должно быть,
дает этой группе право на руководящую роль. Научный социа-
лизм Маркса знает, чем должен быть пролетариат. Созна-
тельная часть пролетариата может поэтому говорить от име -
ни целого, изъявлять волю от имени целого и должна дать
инертной массе сознание того, что та образует это пролетар-
86
Глава III. Органические теории Власти
ское целое. Впрочем, осознавая себя, пролетариат сам себя
упраздняет как класс и становится социальным целым.
Точно так же и фашистская партия есть сознательная часть
нации, требует ради нации и требует, чтобы нация была такой,
какой должна быть.
Все эти теории, практически освящающие право некоторо-
го меньшинства — называемого сознательным — вести за собой
большинство, исходят непосредственно из гегельянства. Впро-
чем, концепция социального целого породила не только систе-
мы, очевидно родственные гегельянству. Мы уже говорили, что
эта концепция распространилась в постреволюционной мысли;
не следует поэтому удивляться, что мы находим в ней отпечаток
современной политики. В то время как конкретный народ преды-
дущих веков мог быть представлен только в своем многоликом
образе (Генеральные штаты* ) или не представлен вовсе (Руссо),
целое может быть выражено теми, кто знает или претендует на
то, что знает, его необходимое становление и кто, следователь-
но, может или претендует на то, что может, выразить объектив-
ную волю. Это будут либо олигархия избранных, либо народные
общества, с полной уверенностью высказывающиеся от име-
ни нации. Любая группа или партия будет обладать истиной.
Одновременно и оппозиционные партии, по-разному понимаю-
щие цель, смогут стремиться полностью направлять целое.
Подведем итог: опыт общего национального чувства заста-
вил рассматривать общество как единое целое. Не реализован-
ное, поскольку многие индивидуумы, находящиеся в обще-
стве, еще не ведут себя как члены единого целого, ибо ско-
рее осознают себя индивидуумами, нежели членами. Но это
целое реализуется как таковое по мере того как сознательные
члены заставляют других вести себя и чувствовать себя долж-
ным образом, для того чтобы целое как таковое осуществля-
лось. И значит, они могут и должны беспрестанно подталки-
вать и тянуть несознательных. По-видимому, Гегель не хотел
создавать авторитарную теорию. Но его теория, судя по ее
плодам, говорит сама за себя.
Разделение -труда и органицизм
Между тем, к середине XIX в. умы были настолько же потря-
сены индустриальным прогрессом и произошедшими соци-
87
Книга I. Метафизика Власти
альными изменениями, насколько уже в начале века они были
поражены феноменом национализма.
Однако эта колоссальная перемена, совершавшаяся в беше-
ном темпе начиная приблизительно с эпохи « Общественного
договора», была объяснена уже с момента ее бурного прояв-
ления шотландцем Адамом Смитом. На страницах, ставших
сразу знаменитыми и остающимися таковыми до сих пор, автор
труда «Богатство наций» подчеркивал влияние разделения
труда на увеличение его общественной производительности.
Идея о том, что человеческое общество производит тем
больше (на языке Бентама — создает тем больше средств сча-
стья), чем сильнее составляющие его индивидуумы развива-
ют дифференциацию своих частных видов деятельности, ста-
ла быстро общим мнением.
Идея привлекательная, поскольку дает понять двоякое дви-
жение — дивергенцию, которая заканчивается конвергенци-
ей. Гегель извлек из этого огромную пользу: напоминая, что
Платон в своем «Государстве» строго следил за тем, чтобы
граждане оставались подобными, и видел в этом необходимое
условие единства общества, немецкий философ утверждает,
что современному обществу, напротив, свойственно позволять
совершаться процессу дифференциации и приводить всевоз -
растающее разнообразие ко все более богатому единству11.
Уже в наше время Дюркгейм выразит эту мысль, противо-
поставляя «механическую» солидарность первобытного обще-
ства, где индивидуумы связаны своим сходством, «органиче-
ской» солидарности развитого общества, члены которого ока-
зываются необходимыми друг для друга именно по причине
их различия11 12.
Это понятие разделения труда введено в политическую
мысль Огюстом Контом, который очень хорошо различает
материальные и моральные результаты явления. Верно, что
11 «Необычайная сила и глубина принципа современного государ-
ства состоит в том, что оно предоставляет принципу субъектив-
ности достигнуть полного завершения в качестве самостоятельной
крайности личной особенности и одновременно возвращает его
в субстанциальное единство и таким образом сохраняет его в са-
мом этом принципе» (Hegel. Principes de la Philosophic du Droit,
ed.fr. N. R. F., 1940. § 260)*.
12 Cm.: Durkheim. De la Division du Travail social, lre ed. Paris,
1893.
88
Глава III. Органические теории Власти
в материальной сфере дифференциация видов деятельно-
сти приводит к более эффективному взаимодействию меж-
ду ними13 14. Тем не менее Конт еще не убежден, что согласова-
ние всех различий делается здесь столь автоматически, как это
утверждают либеральные экономисты, которых он обвиняет
в квиетизме*. По его мнению, публичная власть обязана вме-
шиваться, с тем чтобы облегчать такое согласование. Одна-
ко особое внимание Конт обращает на то, что развитие про-
цесса способствует моральной дифференциации, от которой
необходимо найти лекарство. Он полагает, что Власть долж-
на «главным образом сдерживать и предупреждать, насколь-
ко возможно, эту фатальную наклонность к фундаментально-
му рассеиванию чувств и интересов, — неизбежный резуль-
тат самого принципа человеческого развития, которое, если
бы оно могло беспрепятственно следовать своим естествен-
ным курсом, неизбежно закончилось бы остановкой социаль-
14
ного прогресса» .
Но концепция разделения труда не завершила на этом
свое удивительное продвижение. Она еще захватит биологию
и оттуда вновь возвратится в политическую мысль — благо -
даря Спенсеру, — с уже более богатым содержанием и с воз-
росшим напором.
Биология делает решительный шаг вперед, когда открыва-
ет, что все живые организмы состоят из клеток: эти послед-
ние поистине являют собой почти бесконечное разнообра-
зие, как между отдельными организмами, так и внутри одного
и того же организма; и чем более высоко организованы орга-
низмы, тем более велико разнообразие находящихся в них кле-
ток. Концепция разделения труда, заимствованная из поли-
тической экономии, рождает идею о том, что все эти клетки
эволюционировали, возможно, посредством функциональ-
ной дифференциации, начиная от одной элементарной, отно-
сительно простой, клетки. И что последовательные степени
совершенства организмов будут соответствовать процессу все
более и более возрастающего разделения жизненного труда.
Так что в конечном итоге организмы можно будет рассмат-
13
Aug. Comte. Cours de Philosophic positive. Paris, 1839; особенно
14 t. IV, p. 470-480.
Конт, цитируемый Дюркгеймом в «Разделении труда» (р. 401 —
402)**.
89
Книга I. Метафизика Власти
ривать как все более и более развитые посредством разделе -
ния труда состояния одного и того же процесса взаимодей -
ствия клеток. Или как все более и более сложные «общества
клеток».
Это одна из самых гениальных идей в истории человече -
ской мысли. И хотя современная наука больше не принима-
ет ее в такой примитивной форме, понятно, что ее появление
основательно потрясло умы, захватив над ними почти абсо-
лютную власть, и привело к изменению мировоззрения, осо-
бенно политической науки.
Если биология представляла организмы как общества,
почему политическая мысль, в свою очередь, не могла видеть
в обществах организмы?
Почти одновременно с выходом «Происхождения видов»
(ноябрь 1859 г.) Герберт Спенсер публикует в «Westminster
Review» сенсационную статью (январь 1860 г.), озаглавлен-
ную «Социальный организм». В ней он показывает15 * сход-
ство между обществами, состоящими из людей, и организма-
ми, состоящими из клеток. Те и другие, начиная с малых сово-
купностей, мало-помалу увеличиваются в массе, и некоторые
достигают размера, до тысячи раз превосходящего первона-
чальный. И те и другие имеют вначале структуру столь про-
стую, что считается, будто они не имеют ее вовсе; но в ходе
развития эта структура постоянно усиливается и усложняет-
ся. Вначале едва ли существует взаимная зависимость состав-
ляющих частей, но в ходе последующего роста эта зависимость
становится таковой, что в конце концов жизнь и деятельность
каждой части оказывается возможной только благодаря жизни
и деятельности остального. Жизнь общества, как жизнь орга-
низма, независима от составляющих его частных судеб: от-
дельные единицы рождаются, растут, работают, воспроизво-
дятся и умирают, тогда как целое тело выживает и идет вперед,
увеличиваясь в массе, усложняясь по структуре и функцио-
нальной деятельности.
Этот взгляд тотчас же обретает громадную популярность.
Современному чувству принадлежности целому он дал объ-
15 См.: Н. Spencer. Essays, scientific, political and speculative, 3 vol.
London, 1868—1875. Цитируемая статья находится в 1 -м томе,
р. 384—428, фрагмент, кратко здесь излагаемый, — р. 391 —
392.
90
Глава III. Органические теории Власти
яснение более понятное, чем объяснение гегелевского идеа-
лизма. И потом, на протяжении веков, сколько раз сравни-
вали политические тела с живыми телами? Легче всего при-
нимают ту научную идею, которая готова подтвердить уже
привычный образ.
Общество как живой организм
Действительно, на протяжении всей античности (свидетель-
ство тому — Менений Агриппа* аргументы для суждения об
обществе выводились по аналогии с телом человека.
Св. Фома писал: «Группа может распасться, если в ней нет
того, что проявляет о ней заботу. И тело человека, как любого
животного, разложилось бы, если бы в этом теле не было опре-
деленной ведущей силы, направленной на общее благо всех его
членов16... Между членами тела есть один главный, который
может всё, это сердце либо голова. Следовательно, надо, что-
бы в любой множественности было управляющее начало17».
Порой аналогия заходила весьма далеко. Англичанин Фор-
сет в сочинении 1606 г. орган за органом сопоставил естест-
венное тело и тело политическое18. Считается, что именно
у него Гоббс позаимствовал многие из своих идей. Я в этом
сомневаюсь, поскольку для Гоббса, мне кажется, Левиафан
принимает лишь вид жизни, получающейся из единственно
реальной жизни составляющих его элементов, людей. Тем не
менее метафора, конечно, всегда опасная служанка: внача-
ле она кажется лишь скромной иллюстрацией рассуждения,
но вскоре оказывается его госпожой и руководителем.
Рувре19 и даже Руссо20 также ссылаются на естественное
строение человека, чтобы объяснить то, что они признают
16 De Regimine Principum, I, 1.
18 Id-’1’2-
E. Forsett. A Comparative Discourse of Bodies Natural and Politique.
London, 1606.
2Q DeRouvray. Le Triomphe des Republiques, 1673.
В «Энциклопедии», в статье «О политической экономии», он
пишет: «Политический организм, взятый в отдельности, может
рассматриваться как членосоставленный живой организм, по-
добный организму человека. Верховная власть — это его голова;
законы и обычаи — мозг, основа нервов и вместилище рассуд-
91
! Книга I. Метафизика Власти
искусственным, — общество. У Руссо, однако, чувствуется, что
ум его находится во власти используемого образа.
Прогресс естественных наук делает устаревшими все разра-
ботки относительно социального тела, опирающиеся на пси-
хологические примеры. Эти примеры не имели никакого обо-
снования; сначала потому, что покоились на грубо ошибоч-
ном представлении об организме и органах, взятых в качестве
частей сравнения, затем (и особенно) потому, что если мы
хотим уподоблять существующее сегодня общество организ-
му, то надо, чтобы это был организм гораздо менее развитый
и неизмеримо меньше продвинутый в двойственном процессе
дифференциации и интеграции, чем человек.
Иначе говоря, если общества являются живыми сущест-
вами, если они над животным рядом формируют «соци-
ка, воли и чувств, органами которых являются его судьи и маги-
страты; торговля, промышленность и сельское хозяйство — его
рот и желудок, которые готовят пищу для всего этого организма;
общественные финансы — это кровь, которую мудрая экономия,
выполняющая функцию сердца, гонит, чтобы она по всему телу
разносила пищу и жизнь; граждане — тело и члены, которые дают
этой машине движение, жизнь и приводят ее в действие, и их
нельзя ранить ни в какой отдельной их части так, чтобы ощуще-
ние боли не дошло сразу же до мозга, если животное находится
в здоровом состоянии.
Жизнь и первого, и второго — это я, общее для целого, взаим-
ная чувствительность и внутреннее соответствие всех частей.
Если это сообщение прекращается, если единство формы рас-
падается и смежные части перестают принадлежать друг другу
иначе, как при наложении, — человек мертв или государство
распалось.
Политический организм — это, следовательно, условное существо,
обладающее волей, и эта общая воля, которая всегда направлена
на сохранение и на обеспечение благополучия целого и каждой
его части и которая есть источник законов... etc.»*.
Далее Руссо говорит (неоднократно повторяя), что дело идет об
«искусственном организме». В этой статье метафора зашла, та-
ким образом, слишком далеко; возможно, по этой причине Руссо
избегает в дальнейшем каких бы то ни было ссылок на данный
фрагмент, как это отмечает исследователь его творчества Шинц.
Но этот образ все же у него сохраняется и будет сильно воздей-
ствовать на его разум, в частности подсказав ему мысль, что со-
циальный организм хорошо направляется «любовью к себе». См.
мою работу «Essai sur la Politique de Rousseau».
92
Глава III. Органические теории Власти
альный ряд», как не колеблясь предположит Дюркгейм, то
надо признать, что существа этого нового ряда находятся на
такой стадии развития, что им еще далеко даже до низших
млекопитающих.
Уточненная Спенсером, эта гипотеза, кажется, согласо-
вывает древнюю тенденцию понимания проблемы с недав-
ними фактическими открытиями; она получает от них
огромный толчок. И притом оказывается плодотворной,
давая импульс и смысл этнологическим исследованиям:
разве первобытные общества, находящиеся на разных уров-
нях эволюции, не являют нам последовательность состоя-
ний, через которые, должно быть, прошли мы сами? Мы
еще столкнемся с этой точкой зрения и увидим, что здесь
есть над чем подумать.
Для нас здесь важны политические выводы, к которым при-
ведет «органицистская» теория.
Мы снова окажемся свидетелями переворачивания докт-
рины, сформулированной с намерением ограничить Власть:
почти сразу же она, наоборот, начнет объяснять и оправды-
вать расширение Власти.
Спенсер, как викторианский виг, с первых своих литера-
турных выступлений, видел свою задачу в том, чтобы сужать
сферу деятельности Власти. Будучи многим (и даже больше,
чего он не хочет признавать) обязан Огюсту Конту, Спенсер,
однако, приходит в негодование от заключений, которые тот
делает исходя из процесса социальной дифференциации:
«Интенсивность регулятивной функции, — сказал фран-
цузский философ, — по мере того как совершается человече-
ская эволюция, не только не должна уменьшаться, но, нао-
борот, должна становиться все более и более необходимой...
[... ] Каждый день — вследствие существующего великого раз-
деления человеческого труда — каждый из нас прямо ставит
само сохранение своей собственной жизни во многих отно-
шениях в зависимость от способности и моральности толпы
Почти неизвестных деятелей, глупость или развращенность
Которых могут опасно поражать массы, часто весьма мно-
гочисленные... [...] Различные частные функции социаль-
ной экономики, естественно включенные в отношения все-
возрастающей общности, должны постепенно все стремиться
К тому, чтобы в конечном счете подчиниться универсально-
му направлению, исходящему из функции, которая являет-
93
Книга I. Метафизика Власти
ся самой общей для всей системы и прямо характеризуется
постоянным воздействием целостности на ее части»*1.
Спенсер упрекает Конта за такое предположение: «По мне-
нию Конта, — говорит он, — самое идеальное общество есть
такое, в котором управление достигло своего высшего разви-
тия; в котором отдельные функции подчинены в значительно
большей степени, чем теперь, общественной регламентации;
в котором иерархия, крепко сложенная и снабженная при-
знанной властью, заправляет всем; в котором индивидуальная
жизнь должна быть подчинена в наивысшей степени жизни
социальной» — и противопоставляет свой собственный тезис:
«По моему мнению, напротив, идеалом, к которому мы идем,
является общество, в котором управление будет доведено до
наивозможно меньших пределов, а свобода достигнет наи-
возможной широты; в котором человеческая природа будет
путем социальной дисциплины так приспособлена к граждан-
ской жизни, что всякое внешнее давление будет бесполезно
и каждый будет господином сам себе; в котором гражданин не
будет допускать никакого посягательства на свою свободу (по
interference), кроме разве того посягательства, которое необ-
ходимо для обеспечения равной свободы и для других; в кото -
ром самопроизвольная кооперация, развившая нашу промыш -
ленную систему и продолжающая развивать ее с быстротой все
более возрастающей, поведет к упразднению почти всех соци-
альных функций и оставит в качестве цели правительствен -
ной деятельности былого времени только обязанность блю-
сти за свободой и обеспечивать эту самопроизвольную коо-
перацию; в котором развитие индивидуальной жизни не будет
ведать себе иных пределов, кроме наложенных на него соци-
альной жизнью, и в котором социальная жизнь будет пресле-
довать только, одну цель — обеспечение свободного развития
„ 22
индивидуальной жизни » .
Вопрос об объеме Власти в органицистской теории
В этой борьбе мнений четко поставлен вопрос об объеме Вла-
сти. Конт и Спенсер согласны в том, чтобы признать Власть *
21 Philosophic positive, t. IV, р. 486, 488, 490.
22 Spencer. Essays, t. II, p. 72—73*.
94
Глава III. Органические теории Власти
продуктом эволюции, органом — в биологическом смысле для
Спенсера и фигурально для Конта, — конечная причина, или
цель, которого есть согласованность социального разнообра-
зия и связь частей.
Надо ли полагать, что по мере того как общество развива-
ется и правительствующий орган приспосабливается к своей
функции, он должен все более строго и со все большей тща-
тельностью управлять действиями членов общества, или же,
наоборот, он должен ослабить свою хватку, умерить свое вме-
шательство и ограничить свои требования?
Руководствуясь своими предпочтениями, Спенсер хотел
вывести из собственной органицистской гипотезы вывод — уже
существовавший в его уме — о сокращении Власти.
Он хотел этого тем более, что в юности видел, как снижа-
ется кривая Власти, в зрелости видел, как начался ее подъем,
а в старости это повышение Власти стало его удручать23. Этот
подъем, совпадающий с развитием демократических инсти-
тутов, достаточно убедительно доказывал, что Власть нельзя
ограничить, передавая людям суверенное право. Спенсер
задумал показать, что такое ограничение достигается в ходе
эволюции и прогресса.
Для этого он использовал сен - симоновское различие меж-
ду обществами военного и промышленного типа, переводя это
противопоставление в термины физиологии. Конечно, гово-
рил он, для своей внешней деятельности, которая представля-
ет собой борьбу против других обществ, социальный организм
23 Он напишет в «Les Institutions professionnelles et industrielles» (ed.
fr., p. 517—518): «В середине века была достигнута, особенно
в Англии, степень свободы самая высокая с тех пор, как стала
формироваться нация... Но движение, которое в столь огромной
мере покончило с деспотическим порядком прошлого, достигло
того предела, начиная с которого оно пошло вспять. На место
ограничений и сдерживаний, характерных для старого порядка,
были постепенно введены новые виды ограничений и сдержива-
ний. На место господства могущественных социальных классов
люди собственными руками воздвигают царство официальных
классов, которые тоже станут могущественными, и вдобавок
эти кассы в конечном счете будут так же отличаться от того, что
имеют в виду социалистические теории, как богатая и гордая ие-
рархия Средних веков отличалась от групп бедных и скромных
миссионеров, из которых вышла».
95
Книга I. Метафизика Власти
всегда мобилизуется в более полной мере, более интенсивно
собирает свои силы, и этот процесс осуществляется посред-
ством централизации и возрастания Власти. Но его внутрен-
няя деятельность, которая, наоборот, развивается посред-
ством диверсификации функций и все более эффективного
приспособления друг к другу все более дробных и обособлен-
ных частей, не требует единого центрального механизма, а
напротив, создает различные многочисленные органы регу-
лирования (такие, как рынки сырья или ценных бумаг, бан-
ковские компенсационные палаты, разнообразные синдика-
ты и ассоциации) за пределами правительствующего органа.
И этот тезис был подкреплен четкими аргументами, заим-
ствованными из физиологии, где философ обнаруживал все
ту же двойственность: с одной стороны, ту же концентрацию,
а с другой — то же упорядоченное рассеивание.
Но представление об обществе как об организме, которое
Спенсер так старался поддержать, готово обернуться против
него.
Биолог Гексли может немедленно ему возразить: «Если
сходство между физиологическим телом и политическим телом
должно пролить нам некоторый свет не только на то, каковым
является это последнее, но и на образ действий, посредством
которого оно становится тем, чем должно и стремится стать, я
вынужден констатировать, что вся сила аналогии противоре-
чит ограничительной доктрине функций государства»24.
24 «Предположим, — продолжает Гексли, — что, в соответствии
с этой доктриной, каждый мускул приходит к заключению, что
нервная система не имеет права вмешиваться в его собственное
сокращение, если только это не служит тому, чтобы воспрепят-
ствовать ему помешать сокращению другого мускула; или что
каждая железа считает, что может секретировать в полной мере
там, где ее секреция не повредила бы никакой другой железе;
предположим, что каждая клетка предоставлена своему собствен-
ному интересу и в отношении всего царит попустительство, — что
бы тогда произошло с физиологическим телом?
Истина состоит в том, что суверенная власть тела думает за фи-
зиологический организм, действует за него и управляет всеми со-
ставными частями железной рукой. Даже кровяные шарики не
могут соединяться вместе, чтобы не оказаться причиной прилива
крови, и мозг, каки другие известные нам деспоты, тут же призы-
вает сталь... ланцета. Каки в „Левиафане" Гоббса, представитель
суверенной власти в живом организме, хотя и получает всю свою
96
Глава III. Органические теории Власти
Не нам решать, кто из них, Спенсер или Гексли, более кор-
ректно интерпретировал «политические склонности физио-
логического организма». Важно, чтоорганицистскийподход,
одобряемый со всех сторон, говорит исключительно в пользу
объяснения и оправдания безграничного умножения функций
правительства и увеличения его аппарата25 26.
Наконец, Дюркгейм в сочинении, которое положит нача-
ло школе26, соединяет гегельянство и органицизм, утверждая,
что размеры и функции правительствующего органа долж-
мощь от массы, которой управляет, находится над законом. Ма-
лейшее сомнение в его авторитете влечет смерть или частичную
смерть, которую мы называем параличом.
Отсюда следует, что если аналогия политического тела с физио-
логическим и стоит чего-то, то, мне кажется, что она оправ-
дывает возрастание, а не сокращение государственной власти».
(Из эссе «Administrative Nihilism», написанного как ответ Спен-
серу и опубликованного в книге «Method and Results». London,
1893.)
25 См. среди многих прочих: Lilienfeld. Die menschliche Gesellschaft
als realer Organismus. Mittau, 1873. Общество есть самый вы-
сокий класс живых организмов. АЫ. Schaffle. Bau und Leben des
sozialen Korpers, 4 Bde, 1875 — 1878, где автор старательно, ор-
ган за органом, производит сравнение тела физиологического
и тела социального. Что не помешает Вормсу заново проделать
туже самую тяжелую работу: Worms. Organisme et Societe. Paris,
1895. См. также G. de Graef. Le Transformisme social. Essai sur
le Progres et le Regres des Societes. Paris, 1893: «В истории раз-
вития человеческих обществ органы, регулирующие коллективную
силу, постепенно совершенствуются, осуществляя все более и бо-
лее мощную координацию всех социальных деятелей. Не то же ли
самое происходит в иерархическом ряду всех живых видов, и не
является ли степень их организации фактором, предписывающим
им их место на лестнице животных? То же самое в отношении об-
ществ: уровень организации есть общая мера, показатель, уровня
прогресса; не существует другого критерия их взаимной ценности
либо их относительной ценности в истории цивилизаций». Можно
сослаться еще на работу: 'Novicow. Conscience et Volonte sociales.
Paris, 1893. Этот тезис имеет большой успех в социалистических
кругах, где Вандервельд сделался его пламенным пропаганди-
стом. Наконец, самое недавнее — и лучшее — рассмотрение во-
проса находим у биолога Оскара Гертвига: Oskar Hertwig. Der
26 Staat als Organismus, 1922.
De la Division du Travail social. Paris, 1893.
97
Книга I. Метафизика Власти
ны с необходимостью возрастать с развитием обществ27 и что
мощь власти должна увеличиваться в соответствии с силой
общих чувств28. Позже он пойдет еще дальше и будет настаи-
вать, что даже религиозные чувства суть лишь чувства при-
надлежности к обществу, неясные предчувствия того, что мы
создадим существо более высокого, чем наш, уровня; нако-
нец, он будет утверждать, что под именами богов или Бога мы
поклонялись лишь Обществу29.
Вода на мельницу Власти
Мы рассмотрели четыре группы теорий, четыре абстрактные
концепции Власти.
Две, теории суверенитета, объясняют и оправдывают Власть
исходя из права, которое она получает от суверена — Бога или
народа и которое она может осуществлять соответственно сво-
ей законности или правильному происхождению. Две теории,
которые мы назвали органическими, объясняют иоправды-
27 «Следовательно, рассматривать теперешние размеры правитель-
ственного органа как болезненный факт, вызванный случайным
стечением обстоятельств, — значит противоречить всякому мето-
ду. Все вынуждает нас видеть в этом нормальное явление, зави-
сящее от самой структуры высших обществ, так как оно прогрес-
сирует постоянно и непрерывно по мере приближения обществ
к этому типу», и т.д., и т.д. (р. 201—202)*.
28 «Всякий раз, когда мы сталкиваемся с правительственным
аппаратом, наделенным большой властью, нужно стараться
искать основание ее не в особом положении управляющих,
но в природе управляемых им обществ. Надо наболюдать, ка-
ковы общие верования, общие чувства, которые, воплощаясь
в какой-нибудь личности или семье, сообщили ей такое могу-
щество». (р. 213 — 214)**.
Согласно этому тезису Дюркгейма (на который его вдохновил
Гегель), общество отходит от крепкой моральной солидарности,
чтобы через процесс дифференциации вернуться к солидарности
еще более полной; и в результате власть, после того как была осла-
блена, в конечно счете должна усилиться.
29 См.: Les Formes elementaires de la Vie religieuse, 2е ed. Paris, 1925:
«Верующий не заблуждается, когда верит в существование мо-
ральной власти, от которой он зависит и от которой сам становит-
ся лучше; такая власть существует: это общество... Бог есть лишь
фигуральное выражение общества» (р. 322—323).
98
Глава III. Органические теории Власти
вают Власть исходя из ее функции, или предназначения, кото-
рая состоит в обеспечении физической и моральной сплочен-
ности общества.
В двух первых теориях Власть предстает как распоряди-
тельный центр внутри множественности. В третьей — как очаг
кристаллизации, или, если хотите, как освещенная область, от
которой распространяется свет. В последней, наконец, — как
орган в организме.
В одних право Власти повелевать мыслится как абсолютное,
в других функция Власти мыслится как возрастающая.
Как бы ни были различны данные теории, среди них нет
ни одной, из которой нельзя было бы извлечь — и из которой
в какой-то момент не было бы извлечено — оправдание абсо-
лютного господства Власти.
Тем не менее две первые, поскольку они основаны на номи-
налистическом понимании общества ина признании инди-
видуума единственной реальностью, содержат в себе опре-
деленное отвращение к поглощению человека: они допускают
идею личных прав. Самая первая, поскольку она подразу-
мевает незыблемый Божественный закон, в конечном сче-
те подразумевает объективное право, которое она заставля-
ет уважать императивно. В новейших теориях можно увидеть
только объективное право, которое создано обществом и всег-
да им изменяется, и только личные права, которые дарованы
обществом.
Итак, эти теории, похоже, исторически расположены друг
за другом таким образом, что Власть находит в них — от одной
к другой — все большую поддержку. Еще показательнее соб-
ственная эволюция каждой из теорий. Даже если они рожда-
ются с намерением воспрепятствовать Власти, то заканчива-
ют все-таки тем, что служат ей; тогда как противоположного
процесса: чтобы теория родилась как благосклонная к Власти,
а потом стала ей враждебной, — не наблюдается.
Все происходит так, будто некая непонятная притягатель-
ная сила Власти вскоре заставляет вращаться вокруг нее даже
интеллектуальные системы, задуманные против нее.
Здесь налицо одно из свойств, проявляемых Властью.
Известна ли она нам сегодня в своей природе — как то, что
длится, что способно на физическое и моральное действие?
Отнюдь нет.
99
Книга I. Метафизика Власти
Тогда оставим великие системы, которые не показали нам
сути, и начнем заново открывать Власть.
Вначале попытаемся найти свидетельства ее рождения или
по крайней мере застать ее там, где она ближе всего к своим
отдаленным истокам.
Книга II
ПРОИСХОЖДЕНИЕ
ВЛАСТИ
Глава IV
Магическое
происхождение Власти
Чтобы узнать природу Власти, выясним прежде всего, как
она родилась, какой сначала имела вид и какими средствами
достигла повиновения. Такой ход рассуждений естественно
приходит на ум, тем более на ум современный, сформирован-
ный эволюционистским образом мысли.
Однако тут же оказывается, что дело это весьма трудное.
Историк появляется на сцене лишь с опозданием, в уже доста -
точно развитом обществе: Фукидид — современник Перикла,
Тит Ливий — современник Августа. Вера, которой заслужи-
вает историк, когда описывает близкие ему по времени эпо-
хи и использует многочисленные документы, уменьшается,
но по мере того как он восходит к истокам государства. Ведь
в этом случае историк опирается только на устную традицию,
которая изменяется от поколения к поколению и которую он
сам приспосабливает ко вкусам своего времени. Отсюда эти
небылицы о Ромуле или Тесее, которые строгая рационали-
стическая критика XVIII в. считала поэтическими выдумка-
ми и которые к концу XIX в., наоборот, начали изучать, будто
под микроскопом, разрабатывая с помощью филологии искус-
ные интерпретации, часто фантастические, во всяком случае,
неопределенные.
Может, обратимся к археологу? Какую он проделал рабо-
ту! Он извлек из земли похороненные в ней города и воскре-
сил забытые цивилизации1. Благодаря ему тысячелетия, на
протяжении которых наши предки знали только библейских
персонажей, были заселены могущественными монархами,
а белые пятна на карте вокруг страны Израиль заполнились
могущественными империями.
1 Г-н Марсель Брион рассуждает о начале этого завоевания чело -
веческого прошлого в своем сочинении «La Resurrection des Villes
mortes» (2 vol. Paris, 1938).
103
Книга II. Происхождение Власти
Но кирка археолога открывает нам свидетельства социаль-
ного расцвета, сопоставимого с нашим и являющегося, как
и наш, плодом тысячелетнего развития2. Таблички, смысл
которых мы постепенно открываем, суть своды законов, архи-
вы зрелых правительств3.
Добираемся ли мы через слои обломков, свидетельствую-
щих о богатстве и могуществе, до следов некоего более ранне-
го состояния, или перекапываем скудную землю в прошлом
нашей Европы в поисках остатков наших собственных начал,
мы находим нечто, позволяющее строить догадки только о том,
как жили малоразвитые люди, но не об их правительстве.
Остается этнолог, наша последняя надежда.
Во все времена цивилизованные люди интересовались вар -
варами, свидетельство тому — Геродот и Тацит. Но если им
и нравилось дивиться необычайным историям о варварах, они
не представляли себе, чтобы это могло также прояснить им их
собственное происхождение. Сообщения о путешествиях были
для них только романами, чудеса которых было позволитель-
ным преувеличивать рассказами о людях без головы и други-
ми фантазиями.
Отец-иезуит Лафито является, возможно, первым, кто
догадался искать в обрядах и обычаях дикарей следы состоя-
2 Совершенно понятно, что нет одной цивилизации, состояние ко-
торой мы могли бы представить как самое развитое, и что разные
общества в ходе человеческой истории развили некие цивилиза-
ции, каждая из которых дошла до определенного расцвета, ино-
гда довольно низкого относительно нашего, иногда равного ему,
4 а в некоторых отношениях его превосходящего. Сказанное стало
столь общим местом, что я не считаю нужным на этом останав-
ливаться.
3 Дикман написал об этом следующее: «В момент, когда первые
конкретные социальные группы являются нам в Египте, в част-
ности, в изображениях, фигурирующих на до династических слан-
цевых палетках*, мы имеем дело с организованными государст-
вами, которые окружены крепостными стенами, управляются
коллегиями магистратов и ведут прибыльную морскую торгов-
лю с сирийскими берегами. Все, что предшествует этой эпохе,
близкой к заре истории, остается нам неизвестно: многовековая
эволюция, движущаяся от социальных истоков к подобным го-
сударствам, к первым конфедерациям и к первым царствам, по-
хоронена в глубинах предыстории» {Dykmans. Hist. econ. etsoc.
de 1’ancienne Egypte, 1.1. Paris, 1923, p. 53).
104
Глава IV. Магическое происхождение Власти
ния, через которое, возможно, прошли мы сами, и объяснять
социальную эволюцию, сопоставляя свои наблюдения над
ирокезами с тем, что сообщают греческие авторы о более древ-
них нравах, воспоминания о которых еще сохранялись4.
Идея о том, что первобытные общества являют нам
в некотором роде запоздалые свидетельства нашей собствен-
ной эволюции, утвердилась много позже. Сначала надо было
догадаться рассматривать живые организмы как родствен-
ные между собой, а виды — как выходящие из общего ство-
ла через трансформацию. Когда книга Дарвина5 сделала это
воззрение популярным, оно было смело приложено к «соци-
альным организмам», был найден общий ствол — простой
вид «первобытное общество»6, отделяясь от которого пред-
положительно развивались разные цивилизованные обще-
ства; а в отличных друг от друга диких обществах хотели
найти разные стадии единого для всех исторических обществ
развития.
В первом порыве дарвиновского энтузиазма эволюция от
племени к парламентской демократии устанавливалась без
малейших сомнений столь же основательно, как и эволюция от
обезьяны до человека в пиджаке. Открытия и гипотезы Льюи-
«Я признаю, что если благодаря древним авторам я смог подтвер-
дить некоторые счастливые предположения, касающиеся дикарей,
то благодаря обычаям дикарей я смог легче понять и объяснить
многое из того, что есть у древних авторов» (Lafitau. La Vie et les
Moeurs des Sauvages americains, comparees aux Moeurs des premiers
temps. Amsterdam, 1742,1.1, p. 3).
5 В 1859 г.
6 Идея единого первобытного общества была сформулирована
Спенсером в следующих выражениях: «Понятия физиологов
значительно продвинулись вперед с открытием того, что орга-
низмы, которые в своем зрелом возрасте кажутся не имеющими
ничего общего между собою, на своих первых ступенях разви-
тия чрезвычайно подобны друг другу; и даже что все организмы
выходят из некой общей структуры. Если общества развились
и если постепенно усилилась взаимная зависимость их частей,
возникшая вследствие кооперации, то следует предположить,
что как бы ни различались структуры этих развитых обществен-
ных тел, существует единая рудиментарная структура, из
которой все они происходят» (Principles of Sociology, t. II,
§464)*.
105
Книга И. Происхождение Власти
са Г. Моргана7 заставили взяться за перо Энгельса, кото-
рый рассмотрел их все разом в своей работе «Происхождение
семьи, частной собственности и государства».
Как это случается в любой науке, после первых наблюде-
ний, открывших блестящие перспективы, увеличение количе-
ства исследований осложняет и затуманивает картину. Сме-
лые и категоричные реконструкции Дюркгейма теперь отбра-
сываются. Уже не кажется очевидным, чтобы существовало
одно примитивное общество, но более охотно допускается, что
группы людей с самого начала явили разные черты, которые,
соответственно обстоятельствам, сделали возможными раз-
личные пути развития либо это развитие задержали. Больше
не решались, как полвека назад, искать в Австралии модель
нашего самого раннего сообщества и объяснение наших рели-
гиозных чувств8.
Тем не менее столь великий сдвиг в размышлениях и иссле-
дованиях не мог произойти, не дав значительной массы мате-
риалов. Посмотрим, что мы можем из них почерпнуть. ,
Классическая концепция:
политическая Власть происходит
из власти отеческой ....... .......
В человеческой жизни отеческая власть есть первая, кото-
рую мы знали. Как же не быть ей и первой в жизни общества?
Начиная с античности вплоть до середины XIX в. все мысли-
тели видели в семье первоначальное общество, простейшую
7 Морган представил свою систему в 18 7 7 г. в весьма нашумевшей
книге «Ancient Society or researches in the lines of human progress
from savagery through barbarism to civilization».
8 Чем больше успехи увлекательной науки, именуемой сегодня
• «социальной антропологией», и чем внимательнее изучаются
данные, собранные исследователями, тем больше кажется, что
далекие от того, чтобы быть сходными, общества, называемые
«первобытными», фундаментально различаются между собой,
' Идея прогрессивной дифференциации, начиная с некой модели,
по-видимому, должна быть целиком отброшена. Еще не вре-
мя разворачивать новые перспективы, предлагаемые нам этим
фактом.
106
Глава IV. Магическое происхождение Власти
клетку последующей общественной системы, а в отеческой
власти — первую форму повелевания, основу для всех других.
«Семья есть естественное общество», — говорит Аристо-
тель, который цитирует более древних авторов: «Про чле-
нов такой семьи Харонд говорит, что они едят из одного ларя,
а Эпименид Критянин называет их “питающимися из одних
яслей”».
«Самое древнее из всех обществ и единственное из них ес-
тественное — это семья», — утверждает Руссо9 10 *, а соглас-
но Бональду, «общество сначала было семьей, а потом
государством»11.
Нет никаких сомнений, что вследствие объединения семей
сформировалось общество: «Объединение, состоящее из
нескольких семей и имеющее целью взаимное обслуживание
не кратковременных только потребностей, — селение. Впол-
не естественно, что селение можно рассматривать как коло-
нию семьи; ибо индивидуумы, ее составляющие, — “молоч-
ные братья”, как их называют некоторые авторы»12. В дейст-
вительности они являются «детьми детей». В этом коллективе
правит естественный глава; как показывает также Аристотель,
«самый старый облечен полномочиями царя»***.
От этой расширившейся семьи можно перейти к политиче-
скому обществу посредством того же процесса рождения, при-
нимая во внимание, что семьи происходят на свет так же, как
и индивидуумы, и что в конце концов возникает «семья семей»,
в которой, естественно, правит своего рода «отец отцов».
К этому образу обращается епископ Филмер в своем сочине -
нии «Patriarcha»13. Разве не учит нас Священная история, что
дети Иакова остаются вместе и образуют один народ? Когда же
семьи увеличились до наций, патриархи превратились в царей.
Или же, наоборот, как представляют себе некоторые, гла-
вы патриархальных семей сошлись вместе на равных усло-
виях, чтобы объединиться по доброй воле. Так, Вико пишет:
9 Аристотель. Политика, кн. I, гл. I*.
10 Об общественном договоре, кн. I, гл. II.
1 «Pensees sur divers sujets». Бональд также писал: «Каждая от-
дельная семья образует сама по себе домашнее общество, неза-
висимое по природе» (Legislation primitive, livre II, ch. IX).
Аристотель. Указ. соч.**.
Patriarcha, or the natural rights of kings. London, 1684.
107
Книга II. Происхождение Власти
«В героическом государстве отцы были суверенными царями
в своих семьях. Эти цари, естественно равные между собой,
создают управленческие сенаты и решают, руководствуясь не
столько разумом, сколько некоторого рода инстинктом сохра-
нения, объединить свои частные интересы и подчинить их
интересу коммуны, которую они называют отечеством»14.
В зависимости от того какую принимают гипотезу, в каче-
стве «естественного» начинают рассматривать либо монар-
хическое, либо сенаторское правление. Известно, сколь осно-
вательно дискредитировал Локк слабую систему Филмера15.
С тех пор сенат отцов семьи — семьи, понимаемой в самом
широком смысле, — представлялся в качестве первой поли-
тической власти.
Общество, могло, таким образом, обнаруживать два уров-
ня власти совершенно разного характера. С одной стороны,
глава семьи осуществляет самое властное повелевание в отно -
шении всего, что касается семейного коллектива16. С другой
стороны, главы семей объединяются и принимают совместные
14 Vico. La Science nouvelle, trad. Belgioso. Paris, 1844, p. 212*.
15 «An essay concerning certain false principles» — первый из двух его
трактатов о правлении**.
16 В 1861 г. английский юрист Самнер Мейн показывает, наконец,
живой образ патриархальной семьи, которую единодушно рас-
сматривали как первоначальное общество. Мейну не преподава-
ли римское право, поэтому, когда он столкнулся с его наиболее
древними нормами, их контраст с современной юриспруденцией
вызвал у него нечто вроде интеллектуального шока, и ему вдруг
представился образ жизни, который они предполагали. С тех пор
он узнал, как ни один историк, patres* первобытного Рима, рев-
нивых собственников группы людей, в отношении которой они
осуществляли закон. Отец имеет над своими родственниками
право жизни и смерти, наказывает их как ему угодно, подбирает
жену своему сыну, уступает одну из своих дочерей другому отцу
для одного из сыновей этого последнего. Он принимает обратно
свою дочь, выданную замуж, изгоняет невестку, исключает из
своей группы непослушного члена, вводит в нее того, кого считает
достойным, посредством усыновления, которое имеет последствия
законного рождения. Вещи, животные, люди — все, что состав-
ляет группу, ему принадлежит и ему подчиняется в одинаковой
степени; он может продать своего сына точно также, как любую
домашнюю скотину; существуют только законы и порядок, ко-
торые вводятся им самим, и он волен сделать своим преемником
в качестве главы группы последнего из своих рабов. См.: Samner
108
Глава IV. Магическое происхождение Власти
решения; они связаны только своим согласием, подчиняются
только воле, выраженной ими сообща, и заставляют участво-
вать в ее исполнении своих подопечных, на которых распро -
страняются только закон и власть глав семей.
Проиллюстрируем концепцию патриархальной семьи
посредством одного примера, предоставляемого современ-
ной этнологией. У самосов Ятенги17 18 * * * * * 24 мы видим патриархаль-
ную семью в своей чистоте. Мы находим здесь фактически
семьи, состоящие из более, чем сотни индивидуумов, которые
собираются вместе в одном жилище вокруг общего прароди-
теля. Каждый, кто живет в одной из таких обширных четыре-
хугольных хижин, подчиняется власти главы семьи. Послед-
ний распределяет работу и обеспечивает существование каж-
дого, кто живет под его крышей. Расширяясь, семья начинает
разделяться по отдельным жилищам, и в каждом жилище при-
знается начальственная власть его главы. Отныне люди рабо-
тают на него, все еще признавая, однако, религиозную власть
главы семьи. Память общего происхождения особенно прочно
сохраняется у силми-моей того же региона, этот народ насчи-
тывает пять тысяч шестьсот двадцать семь человек и разделен
только на двенадцать больших семей. Они, конечно, практи-
чески разделены и подразделены на подсемейства и прожива-
ют в разных жилищах, но именно глава большой семьи владе-
ет хижиной предков и совершает жертвоприношения для всего
сообщества; за ним остается право выдавать замуж всех доче-
рей семьи, хотя на самом деле он ограничивается тем, что под-
тверждает предложения глав подсемейств °.
Maine. Ancient Law: its connection with the early history of society
and its relation to modem ideas. London, 1861*.
17 В излучине реки Нигер. См.: L. ТаихгегЪе Noir du Yatenga. Paris,
1917.
18 Живость семейной памяти, какую мы находим у силми-моей,
прекрасно сочетается с развитием процесса физической дезинте-
грации; в самом деле, их жилище (zaka) вмещает в себя в среднем
только одиннадцать или двенадцать человек.
У моей, которые являются господствующим народом региона,
в кантоне Кусука, например, на 3 456 человек насчитывается
24 семьи, разделенные, однако, на 228 жилищ, примерно по
15 человек в каждом.
Глава семьи, или boudoukasaman, удерживает в своей полной
власти только свою собственную гака (жилище), но он осу-
109
Книга II. Происхождение Власти
Насколько же лучше эти конкретные наблюдения помо-
гают понять, что мог представлять собой римский gens! Как
же хорошо теперь видно, что в обществе, организованном
таким образом, естественным правлением было собрание
глав gentes*, которые пользовались религиозным авторите-
том и которых, вероятно, поддерживали главы наиболее зна-
чительных подсемейств!
Ирокезский период: отрицание патриархата
Эта классическая концепция первобытного общества как
основанного на патриархате, была внезапно отброшена око-
ло 1860 г., почти в то же самое время, когда мир потрясло
открытие Дарвина.
Мы будем называть здесь это время «ирокезским перио-
дом», поскольку начало ему было положено открытием, сде-
ланным одним молодым американским этнологом, много лет
прожившим среди ирокезов. Прежде всего он констатиро-
вал, что наследование у них (это отмечал уже Лафито) идет
по материнской, а не по отцовской линии, и кроме того — что
их наименования родства не соответствуют нашим, что имя
«отец» применяется у них также по отношению к дяде со сто-
роны отца, а имя «мать» — к тетке со стороны матери. Ученый
увидел в этом сначала только особенности, но найдя такие же
явления в других нациях Северной Америки, задался вопро-
сом, не напал ли он на след совершенно иной семейной орга-
низации, нежели патриархальная.
ществляет, как глава семьи, религиозные и судейские функции,
и именно в его компетенции выдавать замуж дочерей семьи. Ког-
да он умирает, ему наследует его младший брат, потом — младший
и- брат этого последнего, до тех пор, пока эта цепочка не прервется;
; тогда власть переходит к старшему сыну старшего брата. Такая
форма наследования очень хорошо понятна: она направлена на
то, чтобы во главе семьи оставался тот, кто является наиболее
близким родственником. Г лава жилища называет себя zakasoba.
' Члены zaka в течение одной части года должны работать на него
большую часть своего времени, два дня из трех, а он их кормит
в течение большей части года, семь месяцев из двенадцати. На-
ряду с семейными полями существуют и маленькие частные поля.
См.: Louis Tauxier. Op. cit.
НО
Глава IV. Магическое происхождение Власти
Пока он при поддержке Смитсоновского института*
и самого федерального правительства осуществляет опрос по
семейным наименованиям во всех обществах, разбросанных
по земному шару, один профессор из Базеля публикует порази-
тельное сочинение17, основанное на древнегреческих текстах
и архаических памятниках.
Фрагмент из Геродота послужил ему исходной точкой:
«Есть, впрочем, у них один особенный обычай, какого не
найдешь больше нигде: они называют себя по матери, а не по
отцу. Если кто-нибудь спросит ликийца о его происхожде-
нии, тот назовет имя своей матери и перечислит ее предков
по материнской линии. И если женщина-гражданка сойдется
с рабом, то дети ее признаются свободнорожденными. Напро-
тив, если гражданин — будь он даже самый влиятельный сре-
ди них — возьмет в жены чужестранку или наложницу, то дети
не имею прав гражданства» * *.
С бесконечным терпением Бахофен собрал множество ана-
логичных свидетельств относительно других народов древно -
сти — с тем чтобы практика ликийцев предстала не как исклю-
чение, но как след былого повсеместного обычая. Родство
когда-то могло передаваться по материнской линии19 20.
Идея о том, что родство передавалось сначала не по отцов-
скои, апо материнской линии, возникает со всех сторон*41.
19 Bachofen. Das Mutterrecht: eine Untersuchung uber die Gynoikokratie
der alten Welt nach ihrer religidsen und rechtlichen Natur. Stuttgart,
1861.
20 Воодушевленный своим открытием, базельский профессор по-
зволяет себе увлечься настолько, что даже утверждает, будто
власть принадлежала Великой Матери, противостоявшей гла-
ве рода. Первая великая революция человечества будто бы за-
ключалась в ниспровержении матриархата. Память об этом
перевороте сохраняется в мифе о Беллерофонте, убийце Химеры
и победителе амазонок. Являясь столь лестной для воображения,
эта гипотеза не была поддержана научным миром. См. также:
2 Briffault. The Mothers, 3 vol. London, 1927.
Замечательно, что начиная с 1724 г. отец Лафито наблюдал у
ирокезов феномен передачи родства по материнской линии и от-
метил, что вследствие этого женщина оказывается в центре семьи
и нации. Он установил здесь сходство с тем, что сообщает Геро-
дот о ликийцах. Прошло почти полтора века после того как были
сделаны эти разумные наблюдения, прежде чем из них извлекли
какую-то пользу. «Именно в женщинах, — говоритЛафито, — за-
111
Книга II. Происхождение Власти
Многочисленные наблюдения покажут, что так обстоит дело
в большом количестве обществ; впрочем, они покажут также,
что дети принадлежат не женщине, а тем, кто распоряжается
женщиной, — ее отцу и особенно ее братьям. Так что скорее
стоит говорить об авункуларном наследовании*.
В одинаковом наименовании родства, данном целому
классу индивидуумов, мы видим доказательство существо-
вания когда-то группового брака; так, мой дядя по отцу (или
любой другой индивидуум) является также моим отцом, по-
скольку когда-то моя мать принадлежала ему, как и мое-
му отцу, потому что была супругой всех братьев (или другой
группы мужчин). Точно так же моя тетка по матери являет-
ключается то, что составляет собственно нацию, благородство
крови, генеалогическое древо, порядок рождения, сохранность
семей. Именно у них вся реальная власть; страна, поля и весь уро-
жай принадлежат им; они душа советов, арбитры мира и войны;
они сохраняют государственную казну; именно им дают рабов;
они совершают браки, дети являются их собственностью и именно
в их крови заложен порядок наследования. Мужчины, напротив,
совершенно изолированы и ограничены собственным кругом: их
дети им чужие; с ними все гибнет: одной только женщиной дер-
жится хижина. Но если в этой хижине есть только мужчины, то
сколько бы их ни было и сколько бы детей они ни имели, их семья
угасает; и если хотя бы для почета среди них выбирают главу рода,
они не работают ради самих себя; кажется, что они существуют
только для того, чтобы представлять и поддерживать женщин...
...Следует знать, что браки совершаются таким образом, что су-
пруг и супруга вовсе не уходят из своих семей и из своих хижин,
чтобы создать отдельную хижину. Каждый остается у себя, и дети,
которые рождаются от этого брака, принадлежат женщинам,
произведшим их на свет, и считаются происходящими из хижи-
ны и из семьи женщины и совершенно не связанными с семьей
мужчины. Никакого имущества мужа нет в хижине женщины,
для которой сам он является чужим, и в хижине женщины девоч-
ки считаются более предпочтительными наследниками, чем дети
мужского пола, поскольку эти последние не имеют ничего, кроме
собственного существования. Таким образом подтверждается то,
что говорит Николай Дамаскин, касаясь наследования (у ликий-
цев), и то, что говорит Геродот, касаясь благородного сословия:
поскольку дети были зависимы от своих матерей, они имели такое
же значение, каки сами их матери... Женщины не осуществляют
политической власти, но они передают ее...» (Op. cit., 1.1, р. 66
et suiv.).
112
Глава IV. Магическое происхождение Власти
ся тоже моей матерью, поскольку с этой последней она вхо-
дит в группу женщин, состоявшую в близком общении с той
же группой мужчин. В самом деле, этот феномен группового
брака наблюдался у некоторых народов22.
На этой двойной основе начинают обретать значение когда-
то опубликованное исследование Моргана23 и другие амбици-
озные и рискованные реконструкции прошлого человеческих
обществ24.
Их разрабатывают, отбрасывают, заменяют — они побуж-
дают к поискам, которые делают очевидным одно: во мно-
гих обществах патриархальная семья отсутствует, значит, как
нельзя последнюю считать составной частью всех обществ,
так, следовательно, нельзя отцовскую власть считать исхо-
дным пунктом любого правительства.
Итак, путь открыт для новой концепции происхождения
Власти. ......
Австралийский период: магическая Власть
МакЛеннан первым, в 1870 г., обратил внимание на то, что
первобытные группы отправляли культ какого-нибудь особого
растения или животного: это был их тотем. В отношении дан-
ного факта, который подтверждается наблюдениями в Авст-
ралии за наиболее «примитивными» из известных нам дика-
рями, создается новая теория.
В основе ее лежит концепция первобытного мышления.
Если Вико мог вообразить себе «отцов», которые обсужда-
ют свои общие интересы и сознательно создают «отечество»,
государство отцов, и если Руссо представил собрание, кото-
рое сознательно, взвесив преимущества свободы перед опас-
ностью разобщенности, заключает общественный договор, то
22 См. особенно об урабуна Центральной Австралии: Spencer and
Gillen. The Northern Tribes of Central Australia. London, 1904,
P- 72”74-
3 Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Family. —
Smithsonian Contributions to Knowledge, vol. XVII. Washington,
1871.
24 Giraud-Teulon. Les Origines de la Famille. Questions sur les
antecedents des societes patriarcales. Geneve, 1874. И особенно:
Lewis H. Morgan. Ancient society. New-York, 1877.
113
Книга II. Происхождение Власти
это потому, что в их эпоху совершенно не знали природы пер -
вобытного человека.
Этот последний для внимательного этнолога больше не
рыцарь, украшенный плюмажем, и не голый философ, кото-
рым страстно увлекался XVIII век. Тело его подвергает-
ся страданиям, от которых нас защищает наша социальная
организация, адуша терзаема страхами, слабым воспоми-
нанием о которых, возможно, являются наши самые ужас-
ные кошмары.
На все опасности, на все страхи человеческая толпа реаги-
рует подобно животным, сжимаясь, съеживаясь, ощущая соб-
ственное тепло. В массе человек находит основу для индиви-
дуальной силы и уверенности.
Значит, индивидуум не только свободно присоединяется
к группе — он существует лишь в группе и благодаря ей; по-
этому худшее из наказаний есть изгнание, оно оставляет че-
ловека без собратьев и без защиты, на милость людей и диких
животных.
Но группа, которая живет строго коллективной жиз-
нью, сохраняется только благодаря постоянной бдительно-
сти в отношении всего, что ей угрожает в природе. Смерть,
болезнь, несчастье — свидетельства злобности окружающе-
го — возникают неожиданно. У дикаря нет никакого поня-
тия о случайности. Всякое зло вытекает из намерения навре-
дить, и незначительное злополучное событие есть не что
иное, как предостережение об этом намерении, которое ско-
ро проявится во всей своей силе. Значит, надо торопиться
его нейтрализовать с помощью действенных в данном слу-
чае обрядов.
Ничто: ни необычайная продолжительность зимы, истощаю-
щая продовольствие группы, ни знойная засуха, уничтожаю-
щая скот и людей, ни голод, ни эпидемии, ни даже ребенок,
ломающий себе ногу, — ничто не является случайным. Следо-
вательно, всякое зло может быть предупреждено посредством
определенного поведения и подходящих обрядов.
Но кто тогда, если не старцы, может знать, что должно
делать? И среди старцев это в особенности те, кто обладают
магическим знанием. Значит, они-то и будут править. Пото-
му что именно они будут сообщать, как договориться с неви-
димыми силами.
114
Глава IV. Магическое происхождение Власти
Теория Фрейзера: царь жертвоприношений
Ряд фактов способствовал значительному распространению
идеи правительства как заступника. Так, выдвигалось предпо-
ложение, что <в первобытных обществах> царем признавал-
ся — и в случае надобности принуждаться к исполнению этой
должности25 — человек, способный повелевать вовсе не людь-
ми, но невидимыми силами, которые он мог делать благо-
приятными. Его функция должна была состоять в том, чтобы
усмирять плохие намерения, навлекая их в случае надобности
только на самого себя и жертвуя собой. А также в том, чтобы
поддерживать растительные силы. Так, в очень старой песне
с острова Пасхи королевской добродетели приписываются рост
и увеличение урожая батата и папоротника, количества лан-
густов и т.д. В то время как зимой рыбная ловля в открытом
море подвергается строжайшему запрету, при ее возобновле-
нии первые тунцы должны приноситься царю. Только после
того как он их съел, их может не опасаясь есть народ26.
Практика приношения первых плодов, столь распростра-
ненная, свидетельствует, возможно, о недоверии древних
к пище, которая еще не была попробована. Царь, делая жест,
показывающий, что он взял на себя риск, говорит своим под-
властным: «Можете есть».
В некоторых местах мы видим также, что царь лишает
девушек девственности, и воспоминание об этом в истории
сохранилось в обычае, получившим название «право сеньо-
25 Фрейзер приводит следующее свидетельство царя Этатина (Etatin)
(Южная Нигерия): «Все село заставило меня быть верховным
вождем. Мне на шею повесили наш большой жюжю (или фетиш,
рога буйвола). Согласно существующей здесь старой традиции,
верховный вождь никогда не покидает свой участок. Я самый
старый в поселке, и меня здесь держат для того, чтобы я присма-
тривал за жюжю и совершал обряды при рождении детей и другие
церемонии того же рода. Благодаря тщательному исполнению
этих церемоний я помогаю охотнику добывать дичь, произвожу
богатый урожай ямса, обеспечиваю удачу рыбаку и заставляю
идти дождь. А мне также приносят мясо, ямс, рыбу и т.д. Что-
бы вызвать дождь, я пью воду, разбрызгиваю ее и молю наших
великих богов. Если бы я вышел с этого участка, то, вернувшись
к хижине, упал бы замертво» (J. G. Frazer. Les Origines magiques
delaRoyaute, ed. fr., p. 127).
Cm.: AZ/. Metraux. L’He de Paques. Paris, 1941.
115
Книга П. Происхождение Власти
ра». Очевидно, что дефлорация считалась опасным действи-
ем, поэтому в Австралии, например, она никогда не совер-
шалась мужем, но здесь имела место церемония, во вре-
мя которой другие мужчины «обезвреживали женщину»,
прежде чем она отправлялась к мужу. Это был закон царско-
го вмешательства.
Царь должен был беспрестанно обуздывать злые силы,
вызывать умножение благ, а также поддерживать силу племе-
ни; есть предположение, что он мог быть предан смерти в слу-
чае неэффективности своих действий. Или даже племя счита-
ло неблагоприятным для себя ослабление потенции царя. Так,
у народа шиллук в Судане жены царя, как только его муж-
ская сила ослабевает, должны сообщить об этом; тогда бес-
полезный царь кладет голову на колени одной из девствен-
ниц и его вместе с ней зарывают в землю; так, задохнувшись,
27
он умирает .
Все эти факты вполне свидетельствуют о существовании
магических королевских достоинств. Но их недостаточно для
доказательства предположения Фрейзера о том, что же дви-
гало власть вперед, — что именно из магической власти с не -
обходимостью создается власть королевская.
Невидимое правительство
По мере того как продвигаются этнологические исследова-
ния, становится все более и более ясным, что дикие общества
не укладываются в нашу трехчастную — монархия, аристокра-
тия, демократия — классификацию. Поведение индивидуумов,
как и коллективная деятельность, здесь совершенно не пред-
писываются волей кого-то одного, многих или всех, но явля-
ются необходимыми вследствие господства в обществе неких
сил, которым отдельные члены общины способны дать иску-
сное истолкование. *
27 J.G. Fraser. Totemica. London, 1937. См. также общую картину .
в работе: А.М. Hocart. Kingship. Oxford, 1927, и особенно заме-
чательную главу «The divine King» в кн.: С.К. Meek. A Sudanese
Kingdom. London, 1931.
116
Глава IV. Магическое происхождение Власти
Нам показывают первобытные народы, созывавшие собра-
ния. В результате, наше воображение разыгрывается и мы уже
представляем себе примитивные демократии.
Полагать, что это были совещания, устраиваемые с целью
представить аргументы за или против того или иного реше-
ния, после чего племя склонялось к более убедительным из
них, — значит совершать грубую ошибку. На этих собра-
ниях вовсе ничего не обсуждалось; скорее в них надо видеть
черты черных месс, имевших целью заставить бога сообщить
свою волю.
Даже в истории народов менее всех религиозных, напри-
мер народа Рима, мы видим, что перед тем как начать обсуж-
дение, приступали к жертвоприношению и совершали ауспи-
ции* . Наш современный ум видит в этом только церемониаль-
ную подготовку к заседанию. Но в начале истории сожжение
жертвы, рассмотрение ее внутренностей и истолкование их
расположения, безусловно, составляли само заседание. По-
скольку собрание имело религиозный характер, оно мог-
ло собираться только в определенные дни и в определенных
местах. Англичанин Дж. Л. Гомм приложил немало сил, что-
бы найти такие места28; эти древние заседания всегда прохо-
дили на свежем воздухе, а в центре здесь находился жертвен-
ный камень, вокруг которого теснились старейшины. Именно
они в большинстве случаев участвовали в экзорцизмах и счи-
тались способными лучше всех понимать приговор бога, про-
износимый сивиллой. Стоит представить себе этот жертвен-
ный камень и старейшин вокруг него — вместе они составля-
ют духовный очаг, из которого исходит политическое решение,
облеченное в форму религиозного оракула и заимствующее
силу последнего.
Естественные толкователи воли божества, старцы, припи-
сывают ему свою собственную приверженность древним обы -
чаям. Наши далекие предки чувствовали, каким чудом равно-
весия поддерживалось продолжение жизни. Здесь требовалось
знание секретов, которое благоговейно передавалось из поко-
ления в поколение. Каким сокровищем, должно быть, было
знание металлурга, который снабжал племя надежным ору-
жием! Сколь ценны были ритуалы, предшествовавшие про-
28
G.L. Gomme. Primitive Folk Moots. London, 1880.
117
Книга II. Происхождение Власти
изводству металла! Сколь опасным — малейшее упущение
в необходимой последовательности жестов!
Человечество идет, таким образом, по неведомой земле,
засеянной трудностями, и чувствует себя в безопасности толь-
ко на узкой тропинке, которую ему показывают старики и на
которую оно вступает за ними след в след. Божественность
и обычай неразличимы.
Самнер Мейн приводит пример, показывающий, сколь
сильное отвращение испытывают нецивилизованные народы
к правлению, основанному на обдуманных решениях. Буду-
чи государственным служащим в Ост-Индской компании,
он видел, как администрация создает ирригационные кана-
лы и предоставляет в распоряжение деревенских общин воду,
которая затем должна была продаваться в розницу. И вот как
только трудная работа по распределению закончилась и систе-
ма начала действовать, жители деревни намеренно забы-
ли, что распределение воды исходило от человеческой вла-
сти! Они делали вид и внушали себе, что знают, будто доли
этой новой воды были определены очень древним обычаем, от
29
которого и шло первоначальное предписание .
При таком характере древних обществ понятно, что стари-
ки занимали там первое место. Риверс29 30 видел, сколь могу-
щественными они были в Меланезии, где монопольно владе-
ли женщинами, так что самым обычным из браков здесь был
брак внука с состарившейся женщиной, которую ему усту-
пает дед по отцу. Риверс отметил также, что младший брат
мог жениться на внучке своего старшего брата, поскольку
она являлась одной из тех, которыми старший брат не мог
воспользоваться.
Старцы — хранители обрядов, с помощью которых совер-
шаются все жизненно важные действия. Не пахота и не спо-
соб ведения сельского хозяйства обеспечивают хороший уро -
жай, а, разумеется, обряды. Не сексуальный акт оплодотво-
ряет женщин, но дух мертвеца, который входит в них и вновь
появляется под детской формой.
Как мог молодой человек поставить под вопрос власть ста-
риков, если без их вмешательства он всегда оставался ребен-
29 Sumner Maine. Village Communities. London, 1871.
30 Rivers. The History of Melanesian Society, 2 vol. Cambridge,
1914.
118
Глава IV. Магическое происхождение Власти
ком? Чтобы считаться одним из воинов, он в самом деле дол-
жен был подвергнуться от рук старцев обряду инициации31.
Когда приходил нужный возраст, юношей изолировали, их
держали взаперти, морили голодом, били; испытав страда-
ния, они получали имя мужчины. Юноша знал, что в случае,
если старики откажутся так его назвать, он навсегда останется
в числе детей. А благодаря этому имени «он получает по пра-
ву принадлежащую ему долю силы, рассеянной в группе, счи-
тающейся единой сущностью»32.
Магическая геронтократия
Знать волю оккультных сил, понимать, когда и при каких усло-
виях они являются благоприятствующими, — верное средство
обеспечить себе политическое повелевание над первобытны-
ми людьми.
Данное знание, естественно, принадлежит старикам.
При этом некоторые из них находятся ближе к богам — настоль -
ко, что могут заставить их действовать. Речь здесь идет не
о том, чтобы смягчить мольбой божественную волю, но о том,
чтобы каким-то образом завладеть последней посредством
определенных инкарнаций или определенных обрядов, кото-
рые сдерживают бога.
Все первобытные люди верят в эту магическую силу.
Например, римляне: составители Двенадцати таблиц внес-
ли в них помимо прочего запрещение заставлять посредством
магии прорастать на собственном поле зерну, посеянному на
чужом поле! Кельты верили, что друиды были способны воз-
вести вокруг армии воздушную стену, непреодолимую под
угрозой немедленной смерти. Фрейзер собрал свидетельства,
доказывающие, что в разных частях земного шара люди вери-
ли, будто некоторые личности способны вызывать или оста-
навливать дождь33.
1 Hutton Webster. Primitive Secret Societies. New-York, 1908.
V. Larok. Essai sur la valeur sacree et la valeur sociale des noms de
personnes dans les societes inferieures. Paris. 1932.
См. «Золотая ветвь», ч. I: «Магическое искусство и эволюция
королей», т. 1.
119
Книга II. Происхождение Власти
Как же тут не бояться тех, кто владеет подобными сила-
ми, и как же не уповать на таких людей? И если эти силы
передаваемы, как же не пожелать больше всего на свете их
приобрести?
Отсюда невероятный расцвет тайных обществ у дикарей.
Их внутренний круг составляют старейшины, наиболее осве-
домленные в оккультных науках. Все племя им покорно34.
На архипелаге Бисмарка священный ужас, обеспечиваю-
щий социальную дисциплину, периодически пробуждается
появлением бога-чудовища Дюкдюка. Пока не засияет пер-
вый месяц новой луны, женщины пребывают в страхе, думая,
что умрут, если увидят бога. Мужчины племени собираются
на берегу, поют и бьют в барабаны, как для того, чтобы скрыть
свой страх, так и для того, чтобы выказать почести ДюкЪюкам.
На заре, наконец, можно увидеть пять или шесть лодок, свя-
занных вместе, на них держится платформа, на которой вер-
тятся две фигуры высотой в десять футов. Сооружение при-
чаливает, и ДюкЪюки выпрыгивают на берег, тогда как люди,
помогающие им в этом, в страхе расступаются: отважившийся
коснуться чудовищ был бы поражен ударом томагавка. Дюк-
Зюки танцуют один вокруг другого, издавая пронзительные
крики. Потом они исчезают в кустарнике, где им приготов-
лен дом, полный подарков. Вечером они появятся снова, во-
оруженные один — прутьями, другой — дубиной, и люди, став
в ряд, позволят им бить себя до крови, до обморока, иногда
до смерти.
Осознавали ли старейшины, переодетые Дюдюками, что
они совершают некое мошенничество? Делали ли они это ради
той оплаты натурой, которую получали? Или ради укрепления
своего господства над обществом? Или же они действительно
верили в оккультные силы, которые чувственно воспроизводи-
ли своим кривлянием? Как знать? И знали ли они?
Как бы там ни было, мистификаторы представляют собой
религиозную, социальную и политическую Власть, единствен-
ную, какую знают эти племена.
Обладатели данной Власти отбираются путем тщательной
кооптации и медленно проходят различные уровни посвяще -
34 Полное представление о тайных обществах в Африке дает
Н. У. Томас в «Encyclopedia of Religion and Ethics», в ста-
тье «Secret Societies».
120
Глава IV. Магическое происхождение Власти
ния в Дюкдюку. В Западной Африке было найдено магическое
общество такого же рода, Эгбо. Авторы считают его дегради-
ровавшим, поскольку в него вступают и в нем продвигают-
ся посредством денег. Продвижение вплоть до внутреннего
круга посвященных обходится туземцу в сумму, последова-
тельно возрастающую до трех тысяч фунтов стерлингов. Таким
образом магическая геронтократия присоединяет к своей вла-
сти социальные силы. Сначала она укрепляется через обло-
жение их данью, затем через их поддержку и в конечном ито-
ге — лишая возможную оппозицию средств, благодаря кото-
рым та могла бы сформироваться.
Магическая Власть, осуществляющая политическое управ-
ление, — единственная, которую знают эти первобытные
народы35.
Посредством запугивания она обеспечивает строгое под-
чинение женщин и детей, посредством вымогательства соби-
рает коллективные средства этих общин. Социальная дисци-
плина, соблюдение законов оракулов, которые она объявляет,
приговоры, которые она выносит, — все это держится суевер-
ным страхом. Вот почему Фрейзер мог восхвалять суеверие,
как кормилицу государства36.
Консервативный характер магической Власти
Основанием магической Власти является страх. Его социаль-
ная роль состоит в закреплении обычаев. Дикарь, который
отклоняется от практики, унаследованной от предков, навле-
кает на себя гнев оккультных сил. Напротив, чем больше он
придерживается этой практики, тем больше ему благоволят
эти силы.
Это не значит, что магическая Власть никогда не вводит
ничего нового. Она может дать народу новые правила поведе-
35 Г. Браун пишет об о-вах Самоа и архипелаге Бисмарка: «Ника-
кого правительства помимо тайных обществ, национальный доход
составляется только из дани, которую они требуют, и из штра-
фов, которые они налагают. Их установления — единственные
существующие законы» (G. Brown. Melanesians and Polynesians.
London, 1910, p. 270). Ср. также: Hutton Webster. Primitive
Secret Societies. New-York, 1908.
36 J. G. Frazer. The Devil’s Advocate. London, 1937.
121
Книга И. Происхождение Власти
ния; однако, провозглашенные, они тут же оказываются инте-
грированы в наследие предков: посредством характерной для
первобытного менталитета фикции народ признаёт почтенную
древность новых действий, и они больше не ставятся под во-
прос — как являющиеся старыми. Они, так сказать, приобре-
тают соответствующую консервативную форму.
Индивидуальные различия поведения считаются непозво -
лительными, и общество остается совершенно неизменным.
Магическая Власть есть сила, способствующая сплочению
группы и сохранению социального опыта.
Прежде чем закончить ее рассмотрение, отметим, что ее
падение не уничтожит результаты правления, которые долж-
ны были быть достигнуты в течение десятков тысяч лет.
Магическая Власть оставит народам определенный
страх перед всем новым и ощущение, что необычное пове-
дение вызывает наказание Господне. Власть, которая сме-
нит магическую Власть, унаследует, конечно, религиозный
авторитет.
От протоисторического периода до нас дошел (приняв
новую форму) предрассудок наделять королей силой, спо-
собной исцелять золотуху или останавливать эпилепсию; отту-
да же и этот страх перед королевской персоной, столько при-
меров которого нам дает история.
Мы склонны думать, что по мере ликвидации монархий
обезличенная Власть теряет всякую связь с религией. И в
самом деле, индивидуумы, осуществляющие управление,
больше не имеют никакой святости! Однако наш образ чув-
ствования более устойчив, чем наш образ мысли, и на безлич-
ное государство мы переносим некий остаток нашего перво -.
бытного почтения.
Внимание некоторых философов37 привлекал феномен
презрения к законам, и они нашли его причины. Однако он
гораздо менее удивителен, чем противоположный феномен
уважения к законам и глубокого почтения к власти. Вся исто-
рия показывает, что огромные массы людей, несущих невыно-
симое бремя, предоставляют по своему единодушному согла-
сию средство для сохранения ненавистной власти.
37 См. особенно: DanielBellet. Le Mepris deslois et ses consequences
sociales. Paris, 1918.
122
Глава IV. Магическое происхождение Власти
Это странное благоговение объясняется тем, что люди бес-
сознательно продолжают поклоняться дальнему наследнику
очень древнего авторитета.
Так, умышленное, открытое, демонстративное неповинове-
ние законам государства чем - то похоже на вызов богам, кото -
рый, однако, представляет собой испытание их истинной вла-
сти. Кортес сокрушает идолов о-ва Колумел (Columel), с тем
чтобы его безнаказанность доказала местным жителям, что их
боги — ложные. Гемпден отказывается платить налог — ship-
money, — установленный Карлом I, друзья Гемпдена дрожат
за его жизнь, но его оправдательный приговор* делает оче-
видным, что божественный гнев больше не находятся в руках
Стюарта: его власть падает.
Если мы углубимся в историю революций, то увидим, что
при каждом падении строя ему безнаказанно бросали вызов.
Сегодня, как и десять тысяч лет назад, Власть, потеряв свою
магическую силу, больше не остается незыблемой.
Стало быть, самая древняя Власть завещала что-то самой
современной. Мы столкнулись с первым примером данного
феномена, который будет становиться все более и более оче -
видным. Как бы резко повелевающие ни сменяли один другого,
они тем не менее всегда являются наследниками друг друга.
Приход воина
Нет никаких достоверных свидетельств, что наше общество
прошло через то состояние, в котором мы находим сегодня то
или иное примитивное сообщество. Теперь прогресс уже боль-
ше не кажется нам ровной дорогой, вдоль которой, как вехи,
стоят отсталые общества. Скорее мы представляем себе че-
ловеческие группы, устремленные к цивилизации достаточно
разными путями, так что большинство из них заходит в тупик,
где они влачат жалкое существование или даже гибнут1.
Сегодня мы не решились бы утверждать, что тотемизм был
религиозной и социальной стадией организации, через кото-
рую прошли все общества без исключения. Похоже, напротив,
2
что он характерен только для конкретных регионов землгг.
Не решились бы мы утверждать и того, что родство по мате -
ринской линии всегда предшествовало родству по отцовской
линии. Этому далекому от реальности мнению противоречит
сохранение родства по материнской линии в некоторых обще -
ствах, достигших относительно развитого состояния цивили-
зации, тогда как в других патриархальная семья возникает уже
в недрах самого грубого варварства.
Таким образом, мы склонны думать, что человече-
ские общества, независимо появившиеся на просторах зем-
ли, могли сразу иметь различные структуры, которые, веро-
ятно, определили либо их великое будущее, либо их вечную
посредственность. 1 2
1 Тема «погони за цивилизацией» замечательно рассмотрена Арнол-
дом Тойнби ( «А study of History». Oxford, 6 вышедших томов).
2 «За исключением Индии, тотемизм в качестве живого инсти-
тута не был обнаружен ни в какой части Северной Африки, Ев-
ропы или Азии. Никогда также не было доказано — так, чтобы
не оставалось места никакому разумному сомнению, — что этот
институт существовал в трех великих человеческих семьях, сы-
гравших в истории наиболее заметную роль — у арийцев, семитов
. и туранцев*» (Frazer. Les Origines de la Famille et du Clan, ed. fr.
Paris, 1922).
124
Глава V. Приход воина
Во всяком случае, те общества, которые были патриархаль-
ными по своей природе или же первыми организовались по
патриархальному типу, те, которые по своей природе были
таковы, что усматривали в мире меньше злых умыслов или
же раньше всех избавились от страхов, предстают как настоя-
щие учредители государств, как действительно исторические
общества.
Нет необходимости подчеркивать, до какой степени преу-
величение мистических страхов сдерживает всякую попытку
предпринять новое действие и, значит, препятствует всякому
нововведению, всякому прогрессу3. Ясно также, что патри-
архат совсем иначе способствовал социальному развитию, чем
авункулат. При авункулате социальная группа фактически
присваивает себе детей своих дочерей и, значит, может умно-
жаться только соразмерно количеству последних. При патри -
архате же группа присваивает себе детей своих сыновей и, зна-
чит, увеличивается гораздо быстрее, если эти сыновья могут
посредством войны или как-то иначе получать одновремен-
но нескольких жен.
Совершенно очевидно, что патриархальная группа ско-
ро станет более сильной, чем группа авункуларная, а также
и более единой. Это позволило некоторым авторам предполо-
жить, что патриархальный обычай был введен в матриархаль-
ное общество наиболее могущественными правителями и что
3 Леви-Брюль для иллюстрации этого страха приводит порази-
тельное свидетельство одного эскимосского шамана: «Мы не
верим, мы боимся! ...Мы страшимся духа земли, который вы-
зывает непогоду и заставляет нас с боем вырывать нашу пищу у
моря и земли. Мы боимся бога луны. Мы боимся нужды и голо-
да в холодных жилищах из снега... Мы боимся болезни, которую
постоянно встречаем вокруг себя... Мы боимся коварных духов
жизни, воздуха, моря, земли, которые могут помочь злым ша-
манам причинить вред людям. Мы боимся духов мертвых, как
и духов убитых нами животных.
Вот почему наши отцы унаследовали от своих отцов все древ-
ние правила жизни, основанные на опыте и мудрости поколений.
Мы не знаем как что происходит, мы не знаем почему это про-
исходит, но мы соблюдаем эти правила, чтобы уберечь себя от
несчастья. И мы пребываем в таком неведении, несмотря на всех
наших шаманов, что все необычное внушает нам страх» (Levy-
Bruhl. Le Surnaturel et la Nature dans la mentalite primitive. Paris,
1931, p. XX-XXI)*.
125
Книга II. Происхождение Власти
группы, образованные таким образом, поглотили всех других,
обратив их в пыль, в плебс.
При всем возможном различии общественных структур
сказанное нами о геронтократической и ритуалистической
власти кажется, однако, справедливым для всех первобыт-
ных обществ. Такая власть была необходима, чтобы направ-
лять неуверенные шаги человека среди суровой природы. Но,
чтобы взять новый подъем, общество должно будет отбросить
или, точнее, отставить в сторону, эту власть, консервативную
по своей сути. Это была, можно сказать, первая политиче-
ская революция. Как она произошла? Без сомнения, посред-
ством войны.
Социальные последствия воинственного духа
Антропология отклоняет равным образом гипотезы о «приро-
де человека», сформулированные, с одной стороны, Гоббсом,
а с другой — Руссо. Человек не является ни столь жестоким,
ни столь невинным. В небольшом коллективе, которому он
принадлежит, человек показывает довольно способности жить
в обществе. Без сомнения, то, что не относится к его коллек-
тиву, ему чуждо, лучше сказать, враждебно.
Но разве обязательно, чтобы обособленные общества пребы-
вали в конфликте? С какой стати? Они занимают так мало места
на обширных континентах4. Разве ссорятся между собой люди,
когда живут абсолютно независимо друг от друга? Фихте пола-
гал, что нет: в установлении совершенно автономной жизни для
каждой нации он видел истинное средство вечного мира5.
По чистом размышлении, сосуществование диких общ-
ностей не приводит неизбежно ни к миру, ни к войне между
ними. Что мы узнаём из наблюдений на территориях Цент-
ральной Африки и Центральной Австралии? Что узнали наши
предшественники из наблюдений на территории Северной
Америки?
4 Эжен Кавеньякв первом томе своей «Всеобщей истории» (Histoire
universelie, De Boccard ed.) строит интересные предположения от-
носительно народонаселения в доисторическую эпоху.
5 Fichte. L’Etat commercial ferme (1802), trad. Gibelin. Paris,
1938.
126
Глава V. Приход воина
Что есть народы мирные и народы воинственные. Внешние
обстоятельства совершенно недостаточны для объяснения это -
го факта. Он кажется неизбежным, первичным. Воля к вла-
сти либо присутствует, либо ее нет вовсе.
Это приводит к громадным последствиям. Возьмем мир-
ный народ. Почитания и повиновения добиваются у него те,
кто знают обряды, способные укрощать и делать благопри-
ятными силы природы. Этим людям народ обязан изобилием
урожая и множеством скота.
Но возьмем, напротив, воинственный народ: он не очень
склонен покоряться участи, уготованной ему природой. Ему не
хватает женщин или животных? Их обеспечит насилие. Понят-
но, что уважение здесь должно достаться воину-добытчику.
Вся история человека есть только восстание против его пер-
воначального положения, напряженное усилие, направленное
на то, чтобы обеспечить себя чем-то большим, нежели плоды,
лежащие под рукой. Набег есть грубая форма этого восстания
и этого усилия. Возможно, тот же самый инстинкт, который
сначала порождает войну, сегодня побуждает к эксплуатации
земного шара. Во всяком случае, очень похоже, что именно
люди, отличавшиеся духом завоевания, являются главными
творцами материальной цивилизации.
Как бы там ни было, война производит глубокое социаль-
ное потрясение.
Допустим, что старейшины совершили все ритуалы и снаб-
дили воинов амулетами, которые должны сделать их неуязви-
мыми. Теперь они готовы к бою, — что это, как не примитив-
ная форма научного эксперимента? Но верх берет более силь-
ный и храбрый, а не тот, у кого более тяжелый амулет. И эта
бескомпромиссная очная ставка с реальностью уничтожает
узурпированный авторитет. Тот, кто возвращается прослав-
ленным, лучший воин, будет с этих пор занимать в обществе
совершенно новое место.
Война переворачивает установленную иерархию. Посмот-
рим, например, на австралийских дикарей6, единственное
богатство которых составляют женщины, способные трудить-
ся. Они ценятся столь высоко, что получить их можно толь-
См.: Р. Beveridge. Of the aborigines inhabiting the Great Lacustrine
and Riverine depression, etc. — «Journal and Proceedings of the
Royal Society of New South Wales», XVII (1883).
127
Книга П. Происхождение Власти
ко посредством обмена. А старики столь могущественны и эго-
истичны, что единолично распоряжаются девушками своей
хижины и обменивают их не в пользу своих молодых мужчин,
с тем чтобы обеспечить этих последних супругами, но исключи -
тельно для собственной выгоды, увеличивая число своих сожи-
тельниц, тогда как молодые мужчины их лишены. Чтобы сде-
лать ситуацию еще более напряженной, старейшины племе-
ни под страхом наказания запрещают молодым людям ходить
красть женщин с оружием в руках. Получается, что молодые
люди должны смиряться с одиночеством, счастливые, если
находят какую-нибудь старуху, которая уже никому не желан-
на, чтобы она поддерживала огонь в их жилище, заполняла их
бурдюки и носила их кладь от одного лагеря до другого.
Предположим теперь, что некоторые из этих молодых
людей объединились в группу и, в то время как старики раз-
глагольствуют, выходят на тропу войны7. Воины возвраща-
ются, с лихвой обеспеченные супругами. Их статус, не толь-
ко материальный, но и моральный, оказывается измененным.
Если набег приводит к военному конфликту, тем лучше. Ибо,
когда племя в опасности, награду стяжают крепкие руки. Чем
дольше идет война, тем более полным оказывается смещение
влияния. Авторитет переходит к сражающимся. Те, кто проя-
вили наивысшую доблесть, получают и наиболее значитель-
ную поддержку: они формируют аристократию.
Необходимо, однако, чтобы этот процесс был быстрым.
Ведь походы — короткие и редкие. Между тем авторитет ста-
риков восстанавливается, а сплоченность воинов ослабевает.
Впрочем, все происходит по-разному, в зависимости от того,
является ли общество патриархальным или нет. В первом случае
подвиги сыновей приносят пользу отцам, укрепляя их влияние.
Во втором — более решительно усиливается оппозиция меж-
ду старейшинами и воинами, партией сопротивления и партией
движения, партией, удерживающей поведение племени в косно-
сти, и партией, обновляющей его через соприкосновение с внеш-
ним миром. Геронтократия была богата благодаря захвату богат-
7 Лафито описывает такие специальные экспедиции у ирокезов:
«Эти маленькие группы состоят обыкновенно лишь из семи-
восьми жителей деревни; но их число достаточно часто возрас-
тало за счет присоединявшихся к ним жителей других деревень ...
их можно сравнить с аргонавтами» (<Ор. cit.,> t. Ill, р. 153).
128
Глава V. Приход воина
ства племени; аристократия тоже богата, но благодаря грабежу:
она, таким образом, вносит вклад в жизнь общины. В этом, воз-
можно, состоит секрет ее политического триумфа. Самые храб-
рые лучше всех способны исполнять обязанности знати — госте-
приимство и дарение. Потлач* позволяет им проникать даже
в тайные союзы, которые они себе подчиняют. Одним словом,
они — парвеню первобытных обществ.
Рождение патриархата из войны
Если совсем не принимать идеи, что патриархат мог быть пер-
вобытным установлением, то можно легко объяснить его воз-
никновение в связи с войной.
Допустим, что вначале, поскольку роль отца в физиче-
ском рождении игнорировалась8, ребенок везде, естественно,
принадлежал мужчинам материнской семьи. Но воины-
победители, которые во время набега похитили женщин, могут
не отчитываться ни перед какой материнской семьей. Они
будут при себе держать детей, умножение которых составит
их богатство и силу. И таким образом можно объяснить пере-
ход от авункуларной семьи к семье патриархальной.
В равной степени можно объяснить и абсолютизм отцов-
ской власти — власти, причиной рождения которой в общем
и целом является завоевание мужчинами женщин. Война,
следовательно, могла определить смену одного социально-
го строя другим; впрочем, видные филологи заставляют нас
признать — будь то в Китае или в Риме — два пласта культов:
хтонические культы аграрного и матриархального общества
и полностью потом их вытеснившие небесные культы общества
воинственного и патриархального. .........
Воинственная аристократия является
также плутократией
Все это предположения. Однако определенно установлено, что
когда возникает патриархальная семья и осуществляется вой-
8 /1 1
С этим фактом часто сталкивались этнологи.
129
Книга II. Происхождение Власти
на, тогда основанием превосходства и причиной социальной
дифференциации становится военная доблесть. ?
Война обогащает и обогащает неодинаково.
Что является богатством в таком обществе? Не земля — про-
странства ее почти необъятны, принимая во внимание незна-
чительность населения. Запасы продовольствия — конечно,
но они быстро истощаются и важно их постоянно восстанавли-
вать. Орудия — да, но они имеют цену только для тех, кто уме-
ет ими пользоваться. Скот — на стадии достаточно развитого
общества, но требуется персонал, чтобы охранять животных
и ухаживать за ними. Быть богатым, таким образом, — зна-
чит располагать большими силами для работы: сначала жен-
щинами, потом рабами.
Война дает и то и другое, и непременно самым доблест-
ным воинам. Они лучше всех обслуживаются. У них также
самые многочисленные семьи. Герой побеждает и производит
потомство соразмерно своим победам.
Позже, когда устанавливается моногамный порядок, линии
воинов гаснут из-за военных потерь, и ничего не остается от
нашей феодальной знати. Вот мы и привыкли видеть общества,
увеличивающиеся благодаря их нижним слоям. Но когда-то
это было не так. Когда-то возрастали именно военные семьи.
Сколько разных легенд о древнейших временах повествуют
о «ста сыновьях» героев!
Но семьи увеличивались не только естественным образом.
Первобытные люди до такой степени понимают, что их сила
и богатство зависят от их численности, что ирокезские вои-
ны, возвращаясь из похода, сначала сообщают число своих
убитых9. Заменить погибших — самое главное, и для это-
го используются пленники, которых отдают в семьи, понес-
шие утрату10.
«Прибыв к воротам деревни, — сообщает Лафито, — отряд оста-
навливается и один из воинов издает крик смерти, «КоЬё», крик,
пронзительный и скорбный, который тянется сколь возможно
долго и повторяется число раз, равное количеству убитых.
Как бы ни была полна их победа и какую бы добычу ни принесли
они с собой, первое чувство, которое они выказывают, это чувство
скорби» (<Ор. cit.,> t. Ш, р. 238—239).
10 Как только пленник, отдаваемый в семью, вступает в хижину, ко -
торой должен принадлежать, «он обрывает все свои связи, с него
снимают мрачное одеяние, уподобляющее его жертве, предназна-
130
Глава V. Приход воина
Полигамия и усыновление дают gentes, отличившимся в вой-
не, все весомые преимущества. Слабые или вялые не могут вос-
производить потомство достаточно активно. В могуществен-
ных языческих пирамидах они образуют множество самых низ -
ких и разобщенных групп. Так, без сомнения, возник первый
плебс.
Поскольку всякая ссора — если только она не возни-
кает в одном gens и остается в таком случае внутренним
делом — выливается в ссору между двумя семьями, каждая
из которых отстаивает интересы своих членов, то изолиро-
ванные или почти изолированные семьи не могут поддержи-
вать друг друга против сильного gens. Ища защиты, они при-
соединяются к некой могущественной группе, подопечными
которой становятся.
Так общество предстает в качестве федерации gentes, соци-
альных пирамид, различающихся по степени силы.
Общества делаются богаче еще и благодаря изобретению
рабства. Следует говорить «изобретение», ибо, похоже, уста-
новлено, что наиболее многочисленные народы не имели об
этом понятия. Они не представляли себе живущего среди них
чужака. Его надо было либо отвергнуть — изгнать, либо уни-
чтожить, либо, скорее, ассимилировать, приняв в какую-
нибудь семью. Когда догадались беречь противника и исполь-
зовать его рабочую силу, тогда совершилась первая индустри-
альная революция, сравнимая с наступлением механизации!
Однако кому — рабы? Победителям. Аристократия, таким
образом, становится также плутократией. И только эта плу-
тократия отныне будет инициировать войну или, во всяком
случае, играть в ней только главные роли. Ведь богатство дает
новые средства для битвы, такие, например, как боевая колес-
ница, которую может снарядить лишь богатый человек. Бога-
чи, сражающиеся на колесницах, кажутся людьми особого
роди: они благородные.
ченной к жертвоприношению, его омывают теплой водой, чтобы
смыть краски, которыми раскрашено его лицо, и одевают, как по-
добает. Он сразу же принимает визиты родителей и друзей семьи,
куда он вошел. Спустя некоторое время устраивается пиршество
для всей деревни, чтобы ему дали имя того человека, которого
он сменяет; друзья и родственники покойного тоже устраивают
пиршество в его честь, и с этого времени бывший пленник входит
во все свои права» (Lafitau. Op. cit.).
131
КяигаП. Происхождение Власти
Так было в гомеровской Греции. Об этом свидетельст-
вует не только эпос, но и Аристотель, который сообщает, что
в политической жизни, как и в военной, существовало время
«всадников».
Война, таким образом, сформировала касту захватчи-
ков богатства, военных должностей и политического могуще-
ства — римских патрициев и греческих евпатридов.
Остальное общество сосредоточилось в рамках рода таким
образом, что формируется ряд человеческих пирамид, на вер-
шинах которых находятся вожди gentes, а в основании — кли-
енты* и, затем, рабы. Это маленькие государства, в которых
господин есть правительство, право и справедливость. Это
также религиозные твердыни, каждая со своим собственным
культом.
Правительство
Общество выросло. Мы уже далеко ушли от той первобытной
группы, которая нам представляется из наблюдений, сделан-
ных в Австралии11, где мы находим укрепленный форт с насе-
лением в количестве от пятидесяти до двухсот человек под вла -
стью старейшин.
Теперь gentes чрезмерно увеличились, и каждый из них
может быть также силен, как первобытная группа. Сплочен-
ность, существовавшая в том, что неточно называют малень-
кой первобытной нацией, есть теперь в большой патриархаль-
ной семье. Но как эти семьи связаны между собой?
Заметим, что здесь мы снова обнаружим проблему прави-
тельства — в том виде, как она представала перед классически-
ми авторами. Они, возможно, недооценили наличия полити-
ческой предыстории, но не ошибались относительно исходной
точки политической истории.
И мы, естественно, вновь принимаем их вывод: сенат глав
gentes — сила, объединяющая общество, царь — его военный
символ.
11 A. Knabenhans. Die Politische Organisation bei den australischen
Eingeborenen. Berlin und Leipzig, 1919.
132
Глава V. Приход воина
Тем не менее наше краткое исследование темного прошлого
подготовило нас к пониманию того, что эти правительствен-
ные органы имеют далеко не простой характер.
Само собой разумеется, что для войны необходим вождь,
что если войны часты и их успехи непрерывны, позиция вождя
укрепляется; естественно, что переговоры с иноземцами ведут-
ся от имени этого воина, поскольку его боятся; понятно, что он
каким-то образом назначается на должность и пользуется во
время похода абсолютной властью, память о которой сохраня-
ется в абсолютном характере Imperium extra muros* у римлян.
Логично также, что этот вождь, в иное время свободно рас-
полагая только силами собственного gens, вынужден догова-
риваться с другими вождями gentes, без которых он ничего не
может сделать, — отсюда необходимость поддержки сената.
Но ни один из институтов не должен рассматриваться как
просто часть действующего механизма. Они всегда заряжены
своего рода электричеством, которое передается им из прош-
лого и в котором сохраняются ощущения, унаследованные от
прошлого.
Сенат вождей gentes не только административный совет,
где каждый вносит свою лепту. Но он воспроизводит некото-
рые мистические черты ритуалистического совета старейшин.
Еще более сложной является проблема царя.
Царь ,, .. t .
Мы не можем вникать в детали данной проблемы и не пре-
тендуем на то, чтобы дать ее решение. Но, грубо говоря, цар-
ская власть, как нам кажется, представляет фундаменталь-
ный дуализм.
У одних народов мы находим действительное присутствие,
а у других — следы присутствия двух разных персонажей, не-
определенно соотносящихся с нашим понятием короля. Пер-
вый персонаж по сути является жрецом, совершающим публич-
ные обряды, хранителем «национальных»12 силы и сплочен-
12 Мы часто будем употреблять — и просим за это прощения — слово
«нация» в неправильном смысле для обозначения социального
целого, управляемого одной и той же политической властью.
133
Книга II. Происхождение Власти
ности, второй — вождем от случая к случаю, предводителем
походов, использующим национальную силу1 .
Замечательно, что военный вождь, благодаря одному толь-
ко своему положению, очевидно, не может добиться того, что
мы понимаем под царской властью13 14.
Его уважают и почитают, он возглавляет пиршества, и ему
подносят пойманную дичь, чтобы он произнес похвалу ловко-
му охотнику, его признают хорошим судьей в том, что касает-
ся опасности или благоприятного момента, по его требованию
собирается совет; но он лишь человек среди людей.
Чтобы быть другим, ему надо к своей функции dux присое-
динить функцию тех**, которая имеет религиозный характер.
Rex — это тот, в ком сконцентрирована древняя магическая
сила, древняя функция священнодействия. Везде мы находим
его скованным строгими табу: он не может есть того-то, не
должен видеть этого. Он окружен поклонением, но, являясь
поистине заступником и исцелителем, он пленник и жертва
своей мистической роли.
Мы предвидим более или менее ясно, как этим саном завла-
деет dux, который присвоит преимущества данного положения
без принятия его пут.
13 Систему двух царей, одного — пассивного и почитаемого и друго -
го — активного и популярного, первый из которых есть мудрость
и власть неосязаемая, а второй — воля и власть осязаемая, на-
блюдали, например, путешественники на островах Тонга (см.:
R. W. Williamson. The social and political systems of Central
Polynesia, 3 vol. Cambridge, 1924).
Но, как показывают замечательные и впечатляющие изыскания
Жоржа Дюмезиля, в особенности это было свойственно индоев-
ропейским народам, которые всегда создавали себе двойственный
образ верховной власти, что иллюстрируют, например, легендар-
ные образы Ромула и Нумы: молодой и сильный вождь отряда
и старый и мудрый друг богов. То, что индоевропейцы перенесли
этот дуализм верховной власти также и в свой пантеон, иллю-
стрирует двойной персонаж Митры—Варуны. (см.: G. Dumezil.
Mitra—Varuna. Paris, 1940.)
Мы вернемся к этому большому вопросу в нашем эссе «Суве-
ренитет» (см. нашу статью о Дюмезиле в «Times Litt. Sup.»
15.2.47).
14 См.: William Christie Me Leod. The origin of the state reconsidered
in the light of the data of aboriginal North America.
134
Г лава V. Приход воина
Исходя из этого может быть объяснен двоякий характер ис-
торической царской Власти, двойственность, передаваемая ею
всем властям — ее преемницам. Царская Власть есть символ
общности, ее мистическое ядро, ее связующая сила и сохраняю -
щаяся добродетель. Но это также — для себя — честолюбие,
эксплуатация общества, воля к могуществу и использование
национальных ресурсов ради престижа и опасных походов.
Государство, или общее дело* '1: •
Какие бы мы ни строили здесь предположения, очевидно,
что в некоторый момент исторического развития находится
тип честолюбивого царя, ревниво относящегося к независи-
мости вождей gentes — по словам Вико, «суверенных царей
в своих семьях» — и желающего расширить свои прерогати-
вы за их счет.
С необходимостью зарождается конфликт. Относитель-
но легко мы можем проследить его у народов, царь которых,
как нам кажется, мало наделен мистическим авторитетом.
Вероятно, именно поэтому в Греции и Риме он не одержива-
ет победы; на Востоке все наоборот.
Сначала определим ставку в игре.
Царь ничего не может без вождей gentes и gene**, по-
скольку лишь они приносят ему повиновение групп, которы-
ми руководят, групп, внутрь которых царский авторитет не
проникает.
Чего хочет, чего обязательно должен хотеть царь? Лишить
власть имущих того прочного основания, из-за которого он
вынужден привлекать их к участию в правительстве. И, сло-
мав родовые формирования, обрести прямую власть над всеми
содержащимися в них силами. Для выполнения этой програм-
мы он ищет поддержку и находит ее у плебса, влачащего жал-
кое существование за пределами величественных аристокра-
тических пирамид; в некоторых случаях он находит ее и среди
элементов, принадлежащих самим пирамидам, но занимаю-
щих в них только униженное и угнетенное положение.
Если царь победит, то одновременно произойдет соци-
альное переустройство15, осуществится новая независимость
15 Ср. устройство, которое приписывают Сервию Туллию***.
135
Книга II. Происхождение Власти
нижних членов общности и будет возведен правительственный
аппарат, с помощью которого все индивидуумы будут приво-
диться к подчинению непосредственно Властью.
Если же царь будет побежден, то социальное переустрой-
ство замедлится, социальные пирамиды на время сохранятся,
управлять общим делом станут патриции — это будет олигар-
хическая республика.
Надо ясно представлять себе, что Власть стремится одним
движением, согласно необходимой логике, уменьшить соци-
альное неравенство и усилить централизацию общественного
правления. Вот почему историки сообщают, что в Риме после
изгнания Тарквиния народ сожалел о своих царях.
Где царская власть становится монархией - ч 1
Усилия царя имеют тем меньше шансов на успех, чем меньше
сообщество и чем крепче сплоченность патрициев.
Но общество стремится к увеличению — сначала посред-
ством объединения, затем посредством завоевания. Трой-
ной пример Спарты, Рима и ирокезов свидетельствует о том,
что объединение является достаточно естественным для во-
инственных народов. Оно внесло конкретную разнородность
в новую «нацию». Общие вожди — двое в Спарте, двое у иро-
кезов и первоначально двое в Риме — получили благодаря это-
му объединению изрядное увеличение влияния. Они с необхо-
димостью компаньоны, когда, например, выступают в поход,
или торжественно отправляют различные обряды каждого из
обществ, входящих в союз. Вожди предстают как фактор кри-
сталлизации мифологического процесса, который собирает
верования и роднит богов отдельных обществ.
Но греческое или римское общество недостаточно вели-
ко16, весьма разнородно и не очень религиозно настроено,
чтобы цари нашли в нем духовное оружие, гарантирующее им
успех.
На Востоке картина менее ясная. Но царям здесь служат,
кажется, лучше: судя, во-первых, по тому, что здесь сильнее
подчеркивается их религиозная функция, а во-вторых, — по
стремительности их территориальной экспансии.
16 В момент кризиса царского правления.
136
Глава V. Приход воина
Всякий раз, когда многочисленное объединение разных
обществ завоевывается малой нацией, ее вождю предоставля-
ется огромный шанс для установления абсолютизма. В поко-
ренном населении — в эпоху, когда еще совсем не сформирова-
но национальное чувство, — он находит необходимую ему под-
держку против патрициев, в то время как внутри гражданской
общины он мог рассчитывать только на слабую чернь. Стоит
вспомнить, например, Александра, который, когда македонцы
взбунтовались, призвал юных персов, чтобы создать свою гвар-
дию. Или турецких султанов, которые набирали войско янычар,
обеспечивавшее как их внутренний деспотизм, так и их внеш-
нюю силу, из захваченных детей христианских народов*.
Благодаря завоеванию и возможностям игры, которые ему
предоставляет разнообразие завоеванных, царь может избав -
ляться от аристократии, по отношению к которой он был лишь
своего рода председателем; он становится монархом.
Иногда даже больше. В сложном целом, сформирован-
ном отрядом завоевателей и массой завоеванных, смешива-
ются культы, собственные для каждой группы. И в каждой
группе существует привилегированная патрицианская элита1',
Ибо общение с богами было средством достижения согласия
сними, особого завета, в котором никакая другая группа
участвовать не могла.
Царь проявляет, таким образом, безмерную милость к тол-
пе подвластных, если предлагает им одного бога на всех. Наши
современники глубоко заблуждаются, полагая, что правители
Египта, вводя культ одного бога, более или менее совпадаю-
щего с ними самими, унижали своих подвластных. Наоборот,
в соответствии с представлениями той эпохи, правители дали
толпе новое право и новое достоинство, поскольку призыва-
ли малых и униженных объединиться с optimates*** в общем
культе17 18.
17 «С точки зрения религиозных прав, — говорит Ланге, — плебс,
даже в случае, если он уже завоевал политические права, остается
совершенно чужим народу тридцати курий... Факт, что плебей
мог бы приносить жертвы богам так же, как священник граждан-
ской общины, кажется патрициям кощунством» {Lange. Histoire
interieure de Rome, trad. A. Berthelot, t, I, p. 57)**.
Это хорошо показано в замечательной работе Ж. Пиренна
(«Histoire du Droit et des Institutions de 1’ancienne Egipte», 4 vol.
Bruxelles, начиная c 1932 r.).
137
Книга II. Происхождение Власти
Такими средствами, политическими и религиозными,
монархия может создавать целый аппарат управления, ста-
бильный и постоянный, с чиновничеством, армией, полицией,
налогами, словом, со всем тем, что вызывает в нашем пред-
ставлении слово «государство».
« Общее Ъело» без государственного аппарата ' 5
Государственный аппарат создается личной Властью и ради
личной Власти.
Чтобы воля одного человека, одна-единственная воля,
проводилась и исполнялась в обширном царстве, требуют-
ся целая система ее передачи и целая система ее исполнения,
а также средства для поддержания той и другой. Иначе гово-
ря — чиновничество, полиция, налоги.
Этот государственный аппарат — естественный и необхо -
димый инструмент монархии. Но его вековое существование
оказывает такое влияние на общество, что, когда с течением
времени царь исчезает, а аппарат сохраняется, то, что должно
приводить его в движение, сможет быть представлено не ина-
че, как одна воля — воля некой абстрактной личности, заняв-
шей место монарха. Мы представляем себе, например, Нацию,
принимающую решения, и затем — государственный аппарат,
обеспечивающий их исполнение.
Вследствие такого образа мысли нам трудно понять антич-
ную республику, где все осуществляется содействием воль,
которое необходимо как для исполнения, так и для принятия
решения, ибо нет никакого государственного аппарата.
Просто удивительно, как могут авторы — даже Рус-
со и Монтескьё — рассуждать абсолютно одинаково о совре-
менных государствах и о древних гражданских общинах, не
обращая внимания на столь очевидную разницу между теми
и другими.
Античная республика не знает государственного аппара-
та. Ненужно механизма, посредством которого обществен-
ная воля могла бы охватить всех граждан, и от этого совер-
шенно никто не будет страдать. Граждане, каждый из кото-
рых обладает собственными волей и силой (поначалу это узкая
группа, но потом она расширится), приводя к согласию свои
138
Глава V. Приход воина
воли, принимают решение и затем, приводя к единству свои
силы, исполняют его.
Именно потому, что все покоится на согласии всех воль и на
поддержке со стороны всех сил, этот строй именуется «общим
делом».
Античные республики
Мы знаем, что царь воинственного родового общества, чтобы
действовать, должен был добиваться поддержки старейшин
родов. Понятно, сколь естественным было для него стремление
сосредоточить всю Власть в себе самом и что это стремление
должно было привести его к слому родовых рамок, для чего ему
пришлось прибегнуть к помощи низших групп общества, пле-
беев всякого происхождения, как своих, так и побежденных.
Намерения родовой аристократии являются по необходи-
мости совершенно противоположными. Она желает утвердить
не только свое положение квазинезависимости, квазиравен-
ства с царем, но и свои превосходство и власть по отношению
к другим социальным элементам.
К этому стремятся соратники Александра, которые отка-
зываются падать перед ним ниц, тогда как сами своим высо-
комерием подавляют новых побежденных, даже своих союз-
ников — греков.
Таковы настроения, которые, должно быть, привели к рево-
люциям, уничтожившим царскую власть как в Греции, так и в
Риме. Лишь по причине глубокого незнания античной соци-
альной структуры их можно было принять за эгалитарные в со -
временном смысле. Эти революции были направлены против
двух взаимосвязанных явлений — политического возвышения
царя и социального возвышения плебса. Они защитили соци-
альную иерархию.
Об этом весьма красноречиво говорит пример Спарты,
которая лучше всех других полисов сохраняла свои первобыт-
ные нравы; она позволяет нам судить о том, насколько эти
нравы были аристократичны. Какой парадокс, что она вызы-
вала такое восхищение у деятелей нашей Революции!
В Спарте воинственные завоеватели являются всем. Спра-
ведливо, что они называют себя «равные». Они захотели быть
таковыми между собой и только между собой. Внизу — рабы,
139
Книга II. Происхождение Власти
которые им служат, илоты, которые работают для них на полях,
ипериэки, свободные, но не имеющие политических прав*.
Это социальное устройство является типичным. Совершен-
но таким же было устройство Рима в первые века республи -
ки. Populus** изгнал царя. Но под populus тогда понимают-
ся исключительно патриции — те, кто принадлежат к трид-
цати куриям, объединениям знатных gentes, представленных
в сенате, совете patres. Само слово «отечество», как заме-
тил Вико19, напоминает об общих интересах отцов и знатных
родов, которые они возглавляют.
Когда хотят назвать совокупность римлян в древности,
пишут «populus piebisque» — народ и плебс, который, следо-
вательно, не есть «народ».
Управление посредством нравов
Нигде в античной республике мы не находим правящей воли,
снабженной какими-то средствами, которые были бы ей свой-
ственны и которые позволяли бы ей принуждать граждан.
Можно ли сказать, что такая воля воплощается в консулах?
Но сначала консулов двое, и главный принцип состоит в том,
что они могут взаимно сдерживать друг друга. Если бы они
захотели навязать свою общую волю, какое они имеют для это -
го средство? В их распоряжении лишь несколько ликторов; на
протяжении всего республиканского периода в Риме никогда
не будет никакой другой публичной силы, кроме силы populus,
способного объединиться по призыву вождей общества.
Возможно лишь то решение, в котором сходятся воли, и воз-
можно лишь то исполнение, которое — ввиду отсутствия госу-
дарственного аппарата — осуществляется посредством объеди-
нения усилий. Армия — это лишь народ в доспехах, а денеж-
ные средства — лишь пожертвования граждан, и если бы они
не предоставлялись добровольно, то не было бы никакого спо-
соба заставить их поступать в казну. Наконец, — и это самое
существенное, — нет административного корпуса.
«Слово patria вместе со словом res, которое подразумевает-
ся, означает в действительности “интересы отцов”» (Vzco, ed.
Belgioso, р. 212)***.
140
Глава V. Приход воина
В античном государстве ни одну из публичных должностей
не занимает профессионал, держащийся своего места во Вла-
сти, но на все должности путем выборов назначаются граж-
дане на короткий срок, в основном на год, и часто (Аристо-
тель говорит, что это истинно демократический метод) по
жребию.
Таким образом, правители не составляют — как в нашем
обществе, от министра до жандарма — сплоченного корпу-
са, который приходит в движение как единое целое. Наобо-
рот, магистраты, будь то крупные или мелкие, в исполнении
своей службы почти независимы.
Как же мог функционировать такой строй? Посредством
исключительной моральной сплоченности и квазиспособно-
сти индивидуумов определяться через род.
Семейная дисциплина и государственное образование фор-
мировали определенное поведение; оно было настолько естест-
венным для членов общества, а общественное мнение настоль-
ко поддерживало и укрепляло их в этом поведении, что люди
чувствовали себя почти взаимозаменяемыми.
Особенно в Спарте. Ксенофонт, описывая государство
20
лакедемонян в своем одноименном сочинении, с пол-
ным правом распространяется не столько о государственном
устройстве, сколько об образовании. Именно последнее соз-
давало сплоченность и обеспечивало жизнеспособность строя.
Поэтому и говорили, что управление этим обществом при-
надлежало нравам.
Монархическое наследие государства ; -
Нового времени
Тот момент юности народа, когда происходит кризис в отно-
шениях между царем и вождями групп, является поистине
решающим: именно тогда в результате конфликта формиру-
ются различные политические характеристики, которые оста-
нутся почти неизменными.
Авторы конституционных теорий смешивают понятия
«республика» и «государство», а также «гражданин» и «под-
20 Издание Франсуа Олье (Lyon, 1934). См. также замечательную
диссертацию того же автора «Le Mirage spartiate».
141
Книга П. Происхождение Власти
данный», сформировавшиеся в результате противополож-
ного опыта, поскольку не вполне понимают значение этой
бифуркации.
Там, где вожди группы одерживают верх, политическое
целое, естественно, рассматривалось как общество, которое
утверждается между ними для продвижения их общих инте-
ресов, res publica. Это общество в действительности состоит из
отдельных личностей и видимым образом проявляет себя в их
собрании, comitia. Со временем те члены общества, которые
сначала не являлись участниками собрания, становятся тако-
выми вследствие повышения их статуса, и собрание расши-
ряется, возникают комиции центуриатные, азатем трибут-
ные*. Но именно данное конкретное объединение, populus,
и его интересы, res publica, — вот то, к чему апеллируют, что-
бы противопоставить целое частному лицу или чужому сооб-
ществу. О государстве не говорится совсем, нет никакого тер-
мина, обозначающего существование некой моральной пер-
соны, отличной от граждан.
Если, наоборот, верх берет царь, то он становится тем, кто
повелевает всеми, будучи над всеми (supra, supranus, sovrano**).
Члены целого являются подвластными (subditi — покор-
ные) . Они предоставляют суверену поддержку своих сил по его
приказанию и пользуются преимуществами, которые он им
обеспечивает.
Король на троне есть точка кристаллизации целого и его види-
мое проявление. Он принимает решения и действует в интере-
сах народа, развивая для этого единый аппарат, все части кото-
рого сходятся к монарху. Социальная плоть — люди — облекает
этот костяк. Осознание общности связано не с чувством объе-
диненности, а с чувством общей принадлежности.
Так формируется сложное понятие государства. Республи-
ка — это отчетливое «мы»: мы римские граждане, рассматри-
ваемые как общество, которое мы образуем ради наших общих
целей. Государство — это то, что суверенно повелевает нами
и во что мы включены.
Неважно, что потом в результате политической револю-
ции царь исчезает, его дело остается: общество формируется
вокруг аппарата, который над ним господствует и становит -
ся ему необходим. Из его существования и отношений, уста-
новленных между ним и подданными, естественно следует, что
современный человек не может быть гражданином в антич -
142
Глава V. Приход воина
ном смысле — таким, который содействует всякому решению
и всякому исполнению решения и в любом случае является
активным участником публичного собрания.
Даже если демократия даст ему право каждые четы-
ре года полновластно исполнять роль того, кто распределяет
и направляет функцию повелевания, во всякое другое время
он не будет в меньшей степени подвластным, аппарату, при-
ведению которого в движение он, если угодно, сам содейство-
вал в числе прочих граждан.
Эра монархии, таким образом, создала тело, отличное от
социального тела, — Власть, — которое живет собственной
жизнью и имеет собственные интересы, характеристики и цели.
Именно это и следует изучать сегодня. , t
[лава VI
Диалектика повелевания
Современное общество являет зрелище огромного государ-
ственного аппарата — комплекса материальных и мораль-
ных рычагов, который направляет действия индивидуумов
и вокруг которого организовывается их существование.
Он развивается соответственно социальным нуждам, а его
болезни отражаются на общественной и индивидуальной жиз -
ни; так что, оценивая оказываемые им услуги, нам представ-
ляется почти немыслимым предположение об исчезновении
этого аппарата, и мы, естественно, полагаем, что если таково
его отношение к обществу, то он создан для общества.
Он состоит из человеческих элементов, которые ему пре-
доставляет общество, его сила — это лишь мобилизованное
и централизованное quantum общественных сил. Одним сло-
вом, он находится, в обществе.
Если, наконец, посмотреть, что им двигает, какая воля
одушевляет эту Власть, оказывается, что на нее воздействует
огромное количество импульсов, очаги которых находятся
в разных точках общества; эти импульсы, беспрестанно проти-
воречащие друг другу и борющиеся между собой, в определен-
ные моменты принимают вид волн, которые сообщают целому
аппарату новое направление. Вместо того чтобы анализиро-
вать это разнообразие, удобнее скрепить его, соединить в одну
волю, именуемую общей. Или же волей общества. И значит,
Власть, которая функционирует как орудие этой воли, долж-
на рассматриваться как выкованная самим обществом.
Власть настолько зависит от нации, а ее деятельность
настолько соответствует общественным потребностям, что
почти неизбежно приходит на ум, будто органы управления
были сознательно изобретены или бессознательно порожде-
ны обществом для его собственного пользования. Вот почему
правоведы отождествляют государство с нацией: государство,
По их мнению, есть персонифицированная нация, организо-
ианная как должно для того, чтобы управлять собой и общать-
ся с другими нациями.
147
Книга III. О природе Власти
Весьма красивая точка зрения; к несчастью, она не прини-
мает в расчет одного слишком часто наблюдаемого явления:
захват государственного аппарата одной частной волей, кото-
рая использует его, чтобы господствовать в обществе, и зло-
употребляет своим положением ради эгоистических целей.
Тот факт, что Власть может отступать от своего справед-
ливого основания и от своей справедливой цели и отделять-
ся, так сказать, от общества, чтобы существовать над ним как
отдельное тело и угнетательница, легко опровергает теорию
тождественности.
Власть в чистом, состоянии .. . ...
Здесь почти все авторы отводят глаза. Они отказываются рас-
сматривать эту незаконную и несправедливую Власть.
Такое неприятие понятно. Но его надо преодолеть. По-
скольку рассматриваемое явление встречается слишком часто,
теория, не способная его учитывать, не может быть достаточ-
но обоснованной и должна быть отвергнута.
Совершённая ошибка очевидна: она состояла в том, что зна-
ние о Власти основывалось на наблюдении за Властью, сохра-
няющей с обществом определенные, сложившиеся в результа-
те истории, отношения, и качества, которые были всего лишь
приобретенными, принимались за сущность Власти. Таким
образом достигалось знание, адекватное относительно кон-
кретного положения дел, но несостоятельность которого обна-
руживается во время великого разлада Власти с обществом.
Неправда, что Власть исчезает, когда отрекается от источ-
ника права, из которого вышла, и когда действует в противо-
речии с функцией, для которой предназначена.
Она продолжает повелевать и ей продолжают повиновать-
ся, а это и есть необходимое условие того, чтобы Власть суще-
ствовала; и условие достаточное.
Следовательно, Власть не совпадала с нацией субстанци-
ально: она имела собственное бытие. И ее сущность вовсе не
состояла в ее правом деле или правой цели. Власть способ-
на существовать как чистое повелевание. И чтобы постичь ее
субстанциальную реальность, надо рассмотреть теперь имен-
но то, без чего не бывает Власти, — эту самую сущность, кото-
рая есть повелевание.
148
Глава VI. Диалектика повелевания
Я возьму, таким образом, Власть в чистом состоянии — как
повелевание, существующее само по себе и Ъля себя, — в ка-
честве фундаментального понятия и, оттолкнувшись от него,
попытаюсь объяснить черты, развитые Властью входе исто-
рического развития и столь изменившие ее вид.
Синтетическая реконструкция
феномена Власти
Приступая к такому рассмотрению, надо полностью разве-
ять недоразумения как эмоционального, так и логического
порядка.
Невозможно построить умозаключение, объясняющее
конкретные политические явления, если читатель — а такова,
к сожалению, сегодня его позиция — хватается за часть этого
умозаключения, чтобы оправдать свою пристрастную пози-
цию, или с этой позиции обрушивается на него. Если, напри-
мер, из понятия чистой Власти выводят апологию господствую-
щего эгоизма как принципа организации, то в этом понятии
хотят видеть зачаток такой апологии. Либо еще заключают,
что Власть, в принципе порочная, есть сила, главным образом
творящая зло, или приписывают это мнение автору.
Надо понимать, что мы исходим из абстрактного, четко
ограниченного понятия, с тем чтобы в ходе последовательного
логического продвижения вернуться к сложной реальности.
Для нашего предмета существенна не «истинность» базового
понятия, но его «адекватность», т.е. оно должно быть способ-
ным обеспечить связное объяснение всей доступной наблюде-
нию реальности.
Таков ход всех наук, нуждающихся в фундаментальных
понятиях, вроде «линия» и «точка» или «масса» и «сила».
Не следует, однако, ожидать — это второе возможное недо-
разумение, — чтобы мы подражали строгости этих великих
Дисциплин, по отношению к которым политика всегда будет
оставаться в несравненно более низком положении. Если даже
самая абстрактная с виду мысль сопровождается образами, то
политическая мысль ими полностью управляется.
Геометрический метод был бы здесь уловкой и обманом.
Мы ничего не можем утверждать относительно Власти или
149
Книга III. О природе Власти
общества без того, чтобы в нашем сознании не возникали
события предшествующей истории.
Наша попытка реконструировать последовательную транс-
формацию Власти не претендует, таким образом, на то, что-
бы быть диалектической теорией, ничего не заимствующей из
истории, и есть не более чем исторический синтез. Мы лишь
стремимся разобраться в сложной природе исторической Вла-
сти путем рассмотрения тысячелетнего взаимодействия иде-
ально упрощенных причин.
Одним словом, необходимо понять, что речь здесь идет
исключительно о Власти в больших целостностях.
Мы уже установили, что чистая Власть состоит в повелева-
нии, которое существует само по себе.
Это представление наталкивается на широко распростра-
ненное мнение, что повелевание есть некое следствие. Следст-
вие естественной склонности сообщества, которое своими по-
требностями побуждается к тому, чтобы «отдаться» вождям.
Идея повелевания как следствия плохо подтверждается. Из
двух гипотез, по предположению не поддающихся провер-
ке, разумный метод требует выбрать более простую. Проще
представить одного или нескольких индивидуумов, имеющих
волю к повелеванию, чем всех, имеющих волю к повиновению,
и скорее — одного или нескольких индивидуумов, движимых
страстью господства, чем всех, склонных покоряться.
Разумное согласие на дисциплину является по природе
более поздним, чем инстинктивная страсть господства. Оно
всегда остается политическим — менее активным — факто-
ром. Сомнительно, чтобы оно возникло само по себе и даже
чтобы его способно было породить коллективное ожидание
повелевания.
Более того. Идея о том, что повелевание было желанно для
тех, кто повинуется, не только маловероятна. Относительно
больших целостностей она противоречива и абсурдна.
Ибо она подразумевает, что коллектив, в котором устанав-
ливается повелевание, имел общие потребности и чувства, что
он был общностью. Однако широкие общности были созда-
ны, как об этом свидетельствует история, не иначе как имен-
но посредством подчинения разнородных групп одной и той
же силе, одному и тому же повелеванию.
Власть в принципе не есть проявление, или выражение,
нации, и не может им быть, поскольку нация рождается лишь
150
Глава VI. Диалектика повелевания
в результате долгого сосуществования отдельных элементов
под одной и той же Властью. Последняя обладает неоспори-
мым первородством.
Повелевание как причина
Эта очевидная взаимосвязь была затемнена в XIX в. метафи-
зикой национальности. Воображение историков, потрясенное
захватывающими демонстрациями национального чувства,
проецировало в прошлое, даже самое отдаленное, реальность
настоящего. Недавние «единства чувств» они восприня-
ли как предшествование их нового осознания. История стала
романом Нации — особы, которая, как героиня мелодрамы,
в условленный час вызывала необходимого ей заступника.
Посредством странного превращения грабители и завое-
ватели, вроде Хлодвига или Вильгельма Нормандского, стали
служить воле к жизни французской или английской нации.
Как искусство, история благодаря этому выиграла колос-
сально, найдя, наконец, то единство действия, ту непрерыв-
ность движения и особенно тот центральный персонаж, кото -
рых ей прежде недоставало1.
Но это только литература. Верно, что «коллективное
сознание»2 — явление самой глубокой древности; требуется
все же добавить, что это сознание имело узкие географиче-
ские границы. Непонятно, как иначе оно могло быть расши-
рено, если не посредством связывания друг с другом отдель-
ных обществ, — а это дело повелевания.
1 История захватывает нас лишь тогда, когда является историей
кого-то. Отсюда привлекательность биографий. Но конкретные
действующие лица умирают, и вместе с ними угасает и интерес
к истории. Значит, его надо оживлять, выводя на свет другой
персонаж. Это придает повествованию вид цепи не имеющих
эмоциональной связности эпизодов — полноты, разделенной пу-
стотами. Положение дел меняется, с тех пор как создается био-
графия личности Нации. То было искусство XIX в. Замечательно,
что всеобщая история, столь более значимая интеллектуально, не
могла получить такого же размаха, какой обрели истории нацио-
нальные.
Это выражение надо воспринимать метафорически, а не в дюрк-
геймовском смысле.
151
Книга Ш. О природе Власти
Многие из авторов совершают чреватую последствиями
ошибку, утверждая, что такое большое политическое форми-
рование, как государство, возникает естественным образом
вследствие человеческой общительности. Это кажется само
собой разумеющимся, поскольку таков, конечно, в самом деле
принцип общества как факта природы. Но такое естествен-
ное общество является малым. А переход от малых обществ
к большим не может происходить таким же образом. Здесь
нужен связующий фактор, каковым в подавляющем большин-
стве случаев является инстинкт не объединения, а господства.
Именно инстинкту господства обязаны своим существованием
большие целостности3.
Нация не создавала сначала своих вождей по той прос-
той причине, что она им не предшествовала ни на деле, ни по
инстинкту. Пусть нам поэтому не объясняют стягивающую
и согласующую энергию человеческого сообщества посред-
ством какой-то там эктоплазмы*, внезапно возникшей из
его глубин. Наоборот, в истории больших целостностей эта
энергия является первопричиной, за пределы которой нельзя
выйти.
Словно для того, чтобы лучше это доказать, данная энер-
гия чаще всего приходит извне.
Первый аспект повелевания
Принцип формирования обширных образований только
один — завоевание. Иногда это дело одного из элементарных
обществ целостности, но часто — дело воинственной дружи-
ны, пришедшей издалека4. В первом случае одна гражданская
община повелевает многими общинами, во втором — малень-
3 Можно отметить, что дело завоевания начинается с объединения
(ирокезы, как и франки и римляне, были, если верить преданию,
союзными государствами). Но когда этот процесс обретает до-
статочную силу, его продолжением является унификация, а за-
вершается он покорением завоеванных. Так что в результате ядро
составляют завоеватели, а протоплазму — завоеванные. Таков
первый аспект государства
4 Даже если объединение осуществляется одним из обществ це-
' лостности, это обычно общество периферическое, и порядок его
самый варварский.
152
Глава VI. Диалектика повелевания
кий народ повелевает многими народами. Несмотря на раз-
личия, которые необходимо допустить, когда мы перехо-
дим в область конкретной истории, не стоит сомневаться, что
понятия столицы и знати обязаны частью своего психологиче-
ского содержания этим древним явлениям5.
В качестве движущих сил «синтезирующей деятельности»,
как ее называет Огюст Конт, судьба избирает весьма жесто-
кие орудия. Так, современные государства Западной Евро-
пы должны признать, что их основателями были те герман-
ские племена, ужасный портрет которых нарисовал Тацит
(несмотря на то, что как человек цивилизованный и немного
идеалист, он был к ним благосклонен). Ине стоит представ-
лять себе, будто франки, от которых мы получили свое имя,
отличались от готов, изображенных Аммианом Марцелли-
ном, чей захватывающий рассказ заставляет нас следовать за
этими бродячими племенами, грабящими и опустошающи-
ми все вокруг.
Слишком близко они от нас, чтобы можно было прези-
рать их характер, эти нормандские основатели Сицилийско-
го королевства, эти авантюристы — товарищи Вильгельма
Бастарда**.
И нам хорошо знакома эта картина — алчная шайка, отплы -
вающая от берега Сан-Валери-сюр-Сон***; она прибудет
в Лондон, и вождь отряда завоевателей, сидящий на камен-
ном троне, станет делить страну.
Конечно, не стоит говорить о них как о настоящих объеди-
нителях территорий, но они приходят, чтобы вытеснить дру-
гих, весьма похожих, которые сделали свое дело.
Римляне, прославленные объединители, вначале не силь-
но отличались от таких завоевателей. Св. Августин не имел на
этот счет иллюзий: «...и сами разбойничьи шайки есть не что
иное, как государства в миниатюре. И они так же представ-
ляют собою общества людей, управляются властью начальни-
5 Не следует, естественно, полагать, что знать всегда составляет-
ся из дружины завоевателей: история это категорически отри-
цает. Замечательно, однако, что знать, которая совершенно не
имеет такого происхождения, как, например, французская знать
XVHI в., несомненно, проявляет (см. у Буленвилье*) естествен-
ную склонность на это претендовать, свидетельствуя тем самым,
что с древних времен продолжает существовать смутное воспоми-
нание о некотором отличии класса, основанного таким образом.
153
Книга III. О природе Власти
ка, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добро-
вольно установленному закону. Когда подобная шайка поте-
рянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает
области, основывает оседлые жилища, овладевает городами,
подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принима-
ет название государства... »6
Повелевание «для себя»
Таким образом, «государство» возникает, в сущности, бла-
годаря успехам «разбойничьей шайки», которая ставит себя
выше отдельных маленьких обществ и — сама организован-
ная в общество настолько братское и справедливое, насколь-
ко это требуется7, — представляет перед лицом побежденных
и покорных поведение чистой Власти.
Эта Власть не может ссылаться ни на какую законность.
Она не преследует никакой справедливой цели; ее единствен-
ная забота — эксплуатировать ради своей пользы завоеван-
ных, покоренных, подвластных. Она питается населением, над
которым властвует.
Когда Вильгельм делит Англию на шестьдесят тысяч рыцар-
ских ленов, это определенно означает, что каждая из шестиде-
сяти тысяч человеческих групп будет обеспечивать своим тру-
дом средства одному из победителей. В глазах завоевателей это
единственное оправдание существования покоренного населе-
ния. Если бы нельзя было сделать его полезными таким обра-
зом, то не было бы резона оставлять ему жизнь. Весьма при-
мечательно, что там, где завоеватели — более цивилизованные,
местное население совсем не будет использоваться и в конеч-
ном счете окажется истребленным, как бесполезное для завое-
вателей, не имеющих в нем надобности, — так было в Север-
ной Америке и в Австралии. Туземцы лучше выживают под
господством испанцев, которые их порабощают.
История неумолимо свидетельствует, что между победи-
телями — членами государства и их побежденными не было
6 О граде Божием, кн. IV, гл.IV*.
7 Древние авторы верно заметили, что требуется право между пи-
ратами, чтобы они могли эффективно осуществлять свои набеги.
. 154
Глава VI. Диалектика повелевания
других непосредственных отношений, кроме отношений
эксплуатации.
Когда турки утвердились в Европе, они жили на харадж
(Kharadj)*, который им платили немусульмане, — те, чей
костюм, отличаясь, указывал, что они не входят в число побе-
дителей. Это был как бы ежегодный выкуп, цена за позволение
жить, которую должны были платить те, кого могли убить.
Римляне воспринимали вещи точно так же. Они вели вой-
ны ради непосредственной выгоды, драгоценных металлов
и рабов; победа тем более шумно приветствуется, чем боль-
ше она приносит богатства и чем большее число захвачен-
ных жертв приводит за собой консул. Отношения с провин-
циями состояли по сути во взимании дани. Завоевание Маке-
донии осталось в сознании римлян тем моментом, начиная
с которого оказалось возможным жить полностью на «про-
винциальные» — т.е. выплачиваемые покоренными народа-
ми — налоги.
Даже в демократических Афинах платить налог счита-
лось недостойным гражданина. Сундуки заполнялись пода-
тями «союзников», и наиболее популярные вожди добивались
любви граждан, увеличивая это бремя. Клеон доводит пода-
ти с шестисот до девятисот талантов, Алкивиад — до тысячи
двухсот8.
Кажется, повсюду большую целостность, «государство»,
отличает паразитарное господство одного малого общества над
совокупностью других обществ.
И если внутренний строй этого малого общества может
быть республиканским (как в Риме), демократическим (как
в Афинах), или эгалитарным (как в Спарте), то отношения
с покоренным обществом представляют точный образ пове-
левания самого по себе и для себя.
*
Чистая Власть сама себя отвергает
i
Вот, скажут, какое безнравственное явление! Не торопитесь.
Ибо здесь дело получает замечательный поворот: эгоизм
повелевания ведет к своему собственному уничтожению.
8 См.: A. Andreades. Le montant du Budget athenien aux Vе et IVе
siecles avant J.-C.
155
Книга III. О природе Власти
Чем больше господствующее общество, побуждаемое своим
социальным аппетитом, расширяет сферу своего господства,
тем более недостаточной становится его сила, чтобы сдержи-
вать растущую массу подвластных и защищать от аппетитов
других все более богатую добычу.
Вот почему спартанцы, которые представляют совершен-
ную модель эксплуататорского общества, ограничили свои
завоевания.
И чем больше господствующее общество утяжеляет бре-
мя налога, тем более сильное желание стряхнуть это ярмо оно
будит у подвластных. Афинская держава освободилась от это -
го ярма, когда Спарта стала требовать большей дани. Поэтому
спартанцы взимали с илотов только умеренную арендную пла-
ту и разрешали им богатеть.
Они умели дисциплинировать свой властный эгоизм.
Согласно формуле Иеринга, у спартанцев эгоизм вел силу
к праву.
Но с какой бы осмотрительностью ни осуществлялось гос-
подство, оно имеет свой срок. Господствующая группа со вре-
менем редеет. Ее силы исчерпываются настолько, что в кон-
це концов она становится неспособной сопротивляться силам
чужеземцев. Что тогда остается делать, как не черпать силу
в массе подвластных? Но Агис* вооружает периэков и меня-
ет их положение, только когда число граждан падает до семи-
сот и Спарта в агонии.
Лакедемонский пример иллюстрирует проблему чистой
Власти. Основанная на силе, она должна сохранять эту силу
в разумном соотношении с массой порабощенных. Самая
элементарная предусмотрительность вынуждает тех, кто
господствует, укрепляться товарищами, набираемыми сре-
ди подвластных. В зависимости от того, является ли форма
господствующего общества полисной или феодальной (соот-
ветственно, Рим или «норманны» Англии), этот союз при-
нимает форму либо распространения на «союзников» прав
полиса, либо возведения зависимых крестьян в рыцарское
достоинство.
Отвращение к этому необходимому процессу обновле-
ния силы особенно ярко проявляется в гражданских общинах.
Вспомним, как протестовал Рим против программы Ливия
Друза**, сформулированной в интересах союзников, иразо-
156
Глава VI. Диалектика повелевания
рительную войну, которую республика вела перед тем, как
уступить.
Итак, отношение господства, установленное в результате
завоевания, стремится к сохранению; Римская империя есть
власть Рима над провинциями, regnum Francorum* есть гос-
подство франков в Галлии. Таким образом создаются систе-
мы, в которых не прекращается как бы наложение повелева-
ющего общества, на общества повинующиеся; власть Венеции
дает здесь относительно недавний пример**.
Установление монархии
До сих пор мы подходили к господствующему обществу так, как
если бы оно само по себе было недифференцированным. Из рас-
смотрения маленьких обществ мы знаем, что это не тот случай.
В то время как со стороны этого господствующего общества на
подвластные ему общества происходит воздействие повелевания,
которое существует само по себе и для себя, внутри господствую-
щего общества силится утвердиться повелевание по отноше-
нию к самому этому обществу. Это личная — царская — власть.
Она могла потерпеть неудачу и исчезнуть до начала широких
завоеваний, как в случае Рима. Ее монархическая карта могла
оказаться еще не разыгранной в момент завоеваний, как в слу-
чае германцев. Наконец, эта карта могла быть уже разыграна
и партия частично выиграна, как в случае Македонии.
Если существует такая царская власть, объединение импе-
рии дает ей огромный шанс, с одной стороны, упрочить заво-
евание и, с другой — положить конец квазинезависимости
и квазиравенству компаньонов по завоеванию.
Что для этого требуется? Чтобы rex Francorum***, нуж-
дающийся для поддержания Власти силы во всех своих союз -
никах, вместо того чтобы выполнять роль вождя победивше-
го войска, организовал в завоеванном обществе выгодную для
себя партию скрытых сил, которую он мог бы использовать как
против партий этого общества, так и против своих собствен-
ных союзников, низводя их самих таким образом до положе-
ния подвластных.
Именно это, как мы видим, в самой грубой форме дела-
ют турецкие султаны. Из воинственных феодальных князей
они превращаются в абсолютных монархов, когда становят-
157
Книга III. О природе Власти
ся независимыми от непобедимой турецкой кавалерии, соз-
дав «новое войско» (Yeni сега; отсюда «янычары») из хри-
стианских детей, которые всем обязаны султанам, щедро осы-
пающим их привилегиями, и потому составляют в их руках
послушный инструмент. Те же самые устремления побужда-
ют турков выбирать и чиновников из христиан.
Принцип повелевания ничуть не изменился: это всегда сила.
Но вместо того, чтобы быть общей силой в руках завоевателей,
теперь это личная сила в руках короля, который может исполь-
зовать ее даже в отношении своих бывших компаньонов.
Чем большим будет количество скрытых сил, которыми
удастся завладеть королю, тем больше он будет иметь власти.
Уже немало — привлечь непосредственно на свою службу
отдельных подданных, давая им возможность занять положе-
ние, совершенно противоположное тому, на которое они мог-
ли надеяться при тирании.
Еще лучше, если король может привлечь к себе сообще-
ство подданных, сокращая им те налоги, которые не приносят
выгоды ему самому: это борьба против феодализма.
И, наконец, дело обстоит наилучшим образом, если он
может обратить себе на пользу традиции каждой группы, вхо-
дящей в сообщество: так делал Александр, выдававший себя за
сына Гора*. Не у всех наставником был Аристотель* *, но столь
естественный прием так или иначе используется во многих слу-
чаях. Нормандский король Генрих I Английский женился на
представительнице древней саксонской королевской династии.
И как только у них родился сын, распространяется пророче-
ство: будто бы последний из англосаксонских королей, Эду-
ард Исповедник, предвещал своему народу, что этому ребен-
ку будет предназначено положить конец череде захватов вла-
сти и восстановить в стране законное правлением
От паразитизма к симбиозу ’ : '<
Вот в общих чертах логический способ образования того, что
можно назвать «национальной монархией», если отвлечься от
анахронического употребления слова «нация».
9 Marc Bloch. Les Rois thaumaturges. Publ. de la Faculte des Lettres
de Strasbourg, 1924***.
158
Глава VI. Диалектика повелевания
Сразу становится очевидным, что природа Власти совер-
шенно не изменилась, что речь всегда идет о повелевания
самом по себе и для себя.
Власть обязана своим существованием двойному триумфу:
военному — триумфу завоевателей над покоренными и поли-
тическому — триумфу короля над завоевателями.
Один-единственный человек может править громадной
массой народа, потому что выковал инструменты, позволяю-
щие ему странным образом быть «самым сильным» в отно-
шении кого угодно: это государственный аппарат.
Покоренное целое создает «благо», которым монарх живет
и посредством которого он поддерживает свое великолепие,
питает свою силу, награждает преданных ему и добивается
целей, выдвигаемых перед ним его честолюбием.
Но с таким же успехом можно сказать, что это повелевание
установилось благодаря тому, что монарх покровительствовал
побежденным; что он силен благодаря тому, что сумел при-
влечь к себе слуг и вызвать всеобщую готовность к повинове-
нию; что, наконец, он извлекает у народа средства благодаря
тому, что сам обеспечивает процветание последнего.
И то и другое, сказанное выше, является совершенно вер-
ным. Власть оформилась, укоренилась в привычках и веро-
ваниях, развила свой аппарат и умножила свои средства, по-
скольку сумела обратить на пользу себе существующие усло-
вия. Однако обратить их себе на пользу она смогла, только
служа обществу.
Она всегда ищет лишь собственного могущества; но путь
к могуществу пролегает через служение.
Когда лесник подрезает лесную поросль, чтобы способст-
вовать росту деревьев, а садовник собирает улиток и устраи-
вает молодым растениям парник или помещает их в счастли-
вый жар тедлицы, мы не считаем, что тот или другой дейст-
вуют из любви к растительному народу. Конечно, они «любят»
его гораздо холоднее, чем это можно себе представить. Одна-
ко любовь, не являясь логическим мотивом их забот, непре-
менно их сопровождает. Разум хотел бы, чтобы человек вел
себя без привязанности. Но человеческая природа так устро-
ена, что привязанность подогревается заботами.
Вот что мы должны иметь в виду, размышляя о Власти.
Повелевание, которое принимается в качестве цели, застав-
ляет заботиться об общем благе. Те же самые деспоты, что
159
Книга III. О природе Власти
оставили в пирамидах свидетельство чудовищного эгоизма,
регулировали также течение Нила и удобряли поля фелла-
хов. Логика Власти побуждает западных монархов заботить-
ся о национальной промышленности, но это становится их
склонностью и страстью.
Поток повинностей, направлявшийся в одностороннем
порядке из Града Повиновения в Град Повелевания, имеет
тенденцию к уравновешиванию посредством встречного пото -
ка, даже если подданные не в состоянии выражать какие-либо
потребности. Или, взяв другой образ, можно сказать, что рас-
тение Власти, достигнув определенной степени своего раз-
вития, не может больше питаться почвой, на которой стоит,
ничего не возвращая ей назад. Власть отдает в свой черед.
Монарх вовсе не назначается коллективом, чтобы удовлет-
ворять потребности последнего. Монарх — господствующий
паразитический элемент, который выделился из господству-
ющей паразитической ассоциации завоевателей. Но установ-
ление, сохранение и эффективность его власти обеспечивают-
ся таким правлением, при котором может найти свою выгоду
наибольшее число подданных.
Представление, что право большинства действует лишь при
демократии, есть не что иное, как иллюзия. Король — один-
единственный человек — скорее, чем какое-либо правитель-
ство, нуждается в том, чтобы большая часть социальных сил
склонялась в его пользу.
И поскольку человеческой природе свойственно, что при-
вычка порождает привязанность, то сначала монарх дейст-
вует побуждаемый интересами власти, затем — с любовью,
а потом, наконец, посредством любви. Мы снова обнаружи-
ваем мистический принцип тех.
В ходе естественного, в сущности, процесса Власть перехо-
дит от паразитизма к симбиозу.
Бросается в глаза, что монарх в одно и то же время являет-
ся разрушителем республики завоевателей и создателем нации.
Отсюда, впрочем, двойственность суждения относитель-
но, например, римских императоров, проклинаемых респу-
бликанцами Рима и благословляемых подданными отдален -
ных провинций. Таким образом, Власть начинает свой путь
к успеху, низводя то, что было в обществе наверху, и возвы-
шая то, что было внизу.
160
Глава VI. Диалектика повелевания
формирование нации под Властью короля
Материальные условия существования нации создаются завое-
ванием, в результате которого из разрозненных элемен-
тов формируется некий агрегат. Но это еще не единое целое.
Ибо каждая входящая в его состав группа имеет свое особое
«сознание». Как же может возникнуть общее сознание?
Необходимо, чтобы существовала точка соединения чувств
всех членов общества. Кто же составит центр кристаллизации
«национального» чувства?
Этой точкой соединения оказывается монарх. Верный
инстинкт помогает ему представать перед каждой другой
группой в качестве субститута, преемника вождя, к которому
эта группа привыкла.
Сегодня вызывает улыбку почти нескончаемый перечень
титулов, которые принимал, например, Филипп II. В этом
видят только тщеславие. Но нет, это была необходимость.
Повелитель разных народов, он должен был в отношении каж-
дого принимать вид, который делал бы его для них близким.
Король Франции, в Британии он должен был представлять-
ся как герцог, а во Вьенне — как дофин*. И в других случа-
ях — соответственно.
Нагромождение титулов — лишь перечень этих видов, кото-
рые со временем обосновываются. Моральное разнообразие
королевской личности воплощается в ее физическом единстве.
Это важнейший процесс. Ибо трон, таким образом, становит-
ся местом взаимодействия различных эмоций, местом форми-
рования национального чувства. Бретонцев и жителей Вьенна
объединяет то, что герцог первых является дофином вторых.
Значит, в определенном смысле нация формируется на
троне. Соотечественниками становятся, став преданными
одной и той же личности. Теперь ясно, почему монархически
сформированные народы будут с необходимостью сохранять
Нацию как личность, по образу и подобию живой личности,
в отношении которой сформировалось общее чувство.
Римляне понятия об этом не имеют. Они не воображают
себе никакого морального существа, находящегося вне их или
над ними. Они не представляют себе ничего, кроме societas**,
которую образуют. И покоренные народы, если они не при-
нимаются в эту societas — животрепещущий вопрос граждан-
ского права, — остаются в ней чужаками. Напрасно римляне
161
Книга III. О природе Власти
стараются с помощью ритуалов присвоить себе богов побеж-
денных народов и перевезти этих богов в Рим — подвласт-
ные народы не объединятся в Риме; у них не возникнет чув-
ства, что там их духовный очаг... до тех пор пока им не явятся
императоры, которые предложат в качестве объекта поклоне-
ния самих себя — каждому отдельному народу в соответствии
с представлением этого народа о том, каким должен быть его
вождь.
Именно благодаря императорам агрегат становится еди-
ным целым.
Град Повелевания
Соберем теперь все, что повелевает, в большую систему, кото-
рую рассмотрим на разных этапах ее становления.
При первых шагах государства это соединение элементов
только иногда имеет конкретное существование. Вот толпы
завоевателей — готы и франки; вот объединенный римский
народ; вот окружающий короля двор нормандских баронов.
Это властители, которые очевидным образом формируют
тело, располагающееся над всем обществом, Власть, существую-
щую саму по себе и для себя.
Перенесемся дальше во времени. Мы больше не находим
ни поля, ни форума, ни зала, которые то переполнены людь-
ми, то пустынны, но мы видим дворец, окруженный целым
ансамблем строений, где занимаются делами сановники
и служащие.
Теперь повелевает король со своими постоянными слуга-
ми, ministeriales*, «министрами». Воздвигается целый Град
Повелевания, престол господства, очаг справедливости, место,
которое манит, притягивает и собирает честолюбцев.
Найдем ли мы, что этот Град играет совершенно другую
роль, нежели собрание властителей? Станем ли говорить, что
сановники и служащие не являются властителями, но что они
слуги? Слуги короля, воля которого отвечает нуждам и жела-
ниям общества? Что наконец-то мы видим аппарат, являю-
щийся инструментом в руках одной «общественной» воли?
Такая интерпретация не является неверной. Но лишь
отчасти. Ибо хотя воля властителя и может приспособить-
ся к обществу, она остается волей властителя. Исам аппа-
162
Глава VI. Диалектика повелевания
рат не является неподвижным инструментом. Его составля-
ют люди, которые наследуют — и фактически наследуют лишь
постепенно — прежним владыкам. И которые в процессе это-
го наследования и благодаря сходству ситуации приобретают
определенные черты своих предшественников. В такой сте-
пени, что отделившись однажды от аппарата, разбогатевшие
и возвысившиеся, они будут считать себя прямыми потомка-
ми расы-завоевательницы, как об этом свидетельствуют Сен-
Симон и Буленвилье.
Таким образом, Власть, состоящую из короля и его адми-
нистрации, надо рассматривать как еще одно господствующее
тело, лучше оснащенное для господства. И настолько лучше,
что одновременно эта Власть есть тело, которое осуществляет
огромное необходимое служение.
Свержение Власти
Такое служение и столь замечательная забота о человеческом
обществе с трудом позволяют думать, что Власть по своей сути
все еще — эгоистичный владыка, как мы это постулировали
вначале.
Ее поведение совершенно изменилось. Она насаждает блага
порядка, справедливости, безопасности, процветания.
Ее человеческое содержание совершенно обновилось. Она
пополняется наиболее способными элементами из подвласт-
ной ей массы.
Это чудесное превращение, безусловно, может быть объ-
яснено стремлением повелевания удержаться, что вынуждало
Власть всегда быть более тесно связанной со своим substratum*
посредством системы служения, циркуляции элит и выясне-
ния настроений.
В результате Власть ведет себя практически так, как буд-
то ее базовая, эгоистическая, природа сменилась природой
приобретенной, социальной. Впрочем, Власть обнаруживает
способность к колебанию, и то совпадает со своей асимптотой
и представляется вполне социальной, а то возвращается обрат-
но к своему происхождению и оказывается эгоистической.
Кажется парадоксальным, но в высшей степени социали-
зированную Власть мы вынуждены упрекать в том, что она
господствует.
163
Книга III. О природе Власти
Такие упреки может порождать только ее совершенное
духовное творение — нация, организованная как сознатель-
ное целое. Чем сильнее ощущается национальная целостность,
тем большим нападкам подвергается Власть за то, что она не
есть проявление нации, а навязывается ей сверху. По стече-
нию обстоятельств, отнюдь нередких в социальной истории,
мы осознаем чуждый характер Власти в то время, когда он
является уже глубоко национальным. Как рабочий класс осо-
знает свое угнетение именно тогда, когда оно ослабевает. Факт
должен приблизиться к идее, чтобы она родилась — посред-
ством простого процесса обобщения констатированного явле-
ния, — и чтобы пришло в голову упрекнуть факт в том, что он
не является идеей.
Тогда ее ниспровергают — эту чуждую, деспотическую
и эксплуататорскую Власть, которая существует сама по себе
и для себя! Но как только эта Власть пала, она уже больше не
является ни чуждой, ни деспотической, ни эксплуататорской.
Ее человеческое содержание целиком обновилось, ее нало-
ги теперь лишь условие ее служения: творец нации, она ста-
ла ее орудием.
При этом повелевание, сколько его есть во Власти, может
трансформироваться, не переставая существовать.
Два пути
Я не собирался здесь представлять историческую эволюцию
Власти, но хотел рассуждая логически показать, что Власть,
полагаемая как чистая сила и чистая эксплуатация, с необ-
ходимостью стремилась договориться с подданными и при-
спосабливалась к их нуждам и чаяниям, что, воодушевлен-
ная одним чистым эгоизмом и принимая саму себя в качестве
цели, она бы вследствие фатального процесса все равно при-
шла к тому, чтобы покровительствовать коллективным инте-
ресам и следовать социальным целям. Продолжая существо-
вать, Власть «социализируется»; она должна социализиро-
ваться, чтобы продолжать существовать.
В связи с этим возникает идея устранить остаток ее исхо -
дной природы, лишить ее любой способности возвращения
к своему первоначальному поведению, сделать ее, одним сло-
вом, социальной по сути.
164
Глава VI. Диалектика повелевания
Здесь обнаруживаются два пути — один, логический, похо-
же, неосуществим; другой, который кажется легким, являет-
ся обманчивым.
Сначала мы можем сказать: «Власть, рожденная повеле-
ванием и для повелевания, должна быть уничтожена». Затем,
признав себя соотечественниками и объявив себя согражда-
нами, мы сформируем societas и станем вместе заботить-
ся о наших общих интересах; таким образом, мы созда-
дим республику, где больше не будет ни суверенной лично-
сти — ни физически, ни морально, — ни воли, повелевающей
отдельными волями, и где все сможет совершаться только
посредством действительного consensus*. А значит, не будет
больше иерархического и централизованного государствен-
ного аппарата, составляющего сплоченное тело, но вместо
этого — множество независимых магистратов, т.е. должно-
стей, исполняемых гражданами по очереди таким образом,
что каждый из них попеременно проходит через повелевание
и подчинение, в чем Аристотель видел сущность демократи-
ческого устройства.
Действительно, в этом случае монархическое устрой-
ство было бы совершенно уничтожено. Подобные тенден-
ции и вправду проявляются, но они ни к чему не приводят.
Побеждает более простая идея сохранения всего монархи-
ческого аппарата, только в нем физическая личность короля
заменяется духовной личностью Нации.
Град Повелевания остается. Просто из дворца изгоняются
его обитатели и их место занимают представители нации. Вновь
прибывшие найдут в завоеванном городе память о господстве,
традиции, образы и средства господства.
Естественная эволюция
всякого аппарата управления
Но ради логической строгости нашего изыскания от этого
наследия надо абстрагироваться. Предположим, что, допу-
ская необходимость слаженного государственного аппара-
та — Града Повелевания, революционеры не хотят ниче-
го сохранять от старого аппарата, от старого Града. Что они
создают теперь совершенно новую Власть, установленную для
165
Книга III. О природе Власти
общества и обществом, которая по определению является его
представительницей и служанкой.
Я утверждаю, что возникшая таким образом Власть избе-
жит этого изобретательного замысла и будет стремиться су-
ществовать сама по себе и для себя.
Каждая человеческая ассоциация являет одно и то же. Как
только люди перестают все время сообща10 11 следовать соци-
альной цели и, чтобы заниматься этим постоянно, выделяет-
ся особая группа, а участие других членов общества допуска-
ется лишь в определенные промежутки времени, — как толь-
ко производится эта дифференциация, ответственная груп-
па формирует тело, обеспечивающее ее собственные жизнь
и интересы.
Эта группа противостоит целому, из которого выходит.
И возглавляет его11. Трудность, в действительности, состо-
ит в том, что участвующие в собрании индивидуумы, заня-
тые личными заботами и не имеющие между собой предва-
рительного согласия, не чувствуют в себе должной уверенно-
сти, чтобы отклонять меры, которые господствующая группа
ловко представляет им с высоты своего положения и в необ-
ходимости которых убеждает их с помощью аргументов выс-
шего порядка, для них непривычного.
Вот почему, между прочим, римлянам разрешалось столь
долго обсуждать свои законы на публичной площади: доста-
точно внимательно посмотреть на эту процедуру, как стано-
вится ясным — действительная роль народа ограничивалась
10 Как это происходит, например, в обществе пиратов, где обяза-
тельно нужен вождь, но где не формируется никакого активного
тела, противостоящего пассивной команде.
11 «Всякое тело, учрежденное человеком, — замечает Спен-
сер, — есть пример той истины, что регулирующая структура
всегда стремится к увеличению власти. История каждого уче-
ного общества, любого общества, создающегося с какой-нибудь
целью, показывает, как его штаб, в целом или частью постоянный,
направляет средства и определяет действия, не встречая боль-
шого сопротивления...» (Н. Spencer. Problemes de Morale et de
Sociologie, ed. fr. Paris, 1894, p. 101).
Мы видели в наши дни, как в этих братских ассоциациях, про-
фсоюзах, развивается постоянный аппарат повелевания, заня-
тый руководителями, стабильности которых могут позавидовать
руководители государств. И власть, осуществляемая над членами
профсоюзов, является в высшей степени авторитарной.
166
Глава VI. Диалектика повелевания
ратифицированием того, что уже постановили магистраты
в согласии с сенатом.
Современные нравы демонстрируют воспроизведение
в общих собраниях акционеров точно такой же практики.
Как же лидерам, сильным, поскольку они осведомлены
и владеют документами, позволяющими приводить в заме-
шательство оппонентов, не увериться в том, что они — выс-
шие, что только они защищают социальные интересы и что для
общества в самом деле нет ничего более важного, чем сохра-
нять свое руководящее тело и заботиться о его процветании!
Правящее Я
Если эти явления развиваются в любой человеческой ассоци-
ации, то в ассоциации политической они должны принимать
особую напряженность12.
Допустим, что все правители, выбранные из массы людей,
были люди идеально средние и совершенно похожие на своих
подвластных. Однако с того момента, как они были призва-
ны владеть суверенной властью, их воли приобрели, по заме-
чанию Дюги, иные характер и власть.
«Личности, которые выступают от имени суверените-
та и выражают суверенную волю, выше других и действуют
по отношению к другим посредством повелевания и только
посредством повелевания. Личности, к которым обращает-
ся суверен, обязаны исполнять его распоряжение вовсе не на
основании содержания последнего, но потому, что оно исхо-
дит от воли, по природе высшей по отношению к их собствен-
ной воле»13.
12 «Итак, очевидно, что в органах управления, возникших в наше
время и сформированных из людей, в большинстве случаев сво -
бодных в проявлении своей независимости, верховенство власть
имущих сделается таким же, как верховенство власть имущих
в органах управления, которые утвердились с давних пор, ста-
ли обширными и весьма организованными, и вместо того, что-
бы управлять только частью жизни целого, регулируют всю его
жизнь!» {Spencer. Op. cit.)
13 LeonDuguit. Souverainete et Liberte. Paris, 1922, p. 78—79.
167
Книга III. О природе Власти
Владение суверенной властью порождает, таким образом,
чувство превосходства, которое и вправду наделяет людей,
похожих на обыкновенных граждан, «непохожестью».
Но нам могут возразить, что они действуют тем не менее
только как уполномоченные граждан. Посмотрим! Из свое-
го опыта депутата Национального собрания 1848 г. Прудон
извлек следующий урок: «Что толку говорить, что избранник,
или представитель, народа есть лишь уполномоченный наро-
да, его делегат, адвокат, выразитель его мнения и т.д.; вопре-
ки этому теоретическому суверенитету массы и официальной
и законной подчиненности ее представителя, или выразите-
ля, всегда будет так, что власть, или влияние, этого последнего
будет более великой, чем власть, или влияние, первой, и он
никогда серьезно не примет указанное полномочие. Всегда,
несмотря на принципы, делегат суверена будет господином
суверена. Голый суверенитет, если я осмелюсь так выразиться,
есть нечто еще большее, чем голое право собственности»14.
Возвысившиеся над массой и психологически отличаю-
щиеся от нее благодаря отличию своего положения, правите-
ли сближаются между собой благодаря влиянию одинаковых
обстоятельств и служебной деятельности: «Все те, — говорит
Спенсер, — кто составляют правительственную или админи-
стративную организацию, объединяются между собой и отде-
ляются от других»15 16.
Они формируют организм; это хорошо подметил Руссо,
одновременно указав на социальную необходимость и мораль-
ные последствия данного явления: «Между тем, для того, что-
бы правительственный организм получил собственное суще-
ствование, жил действительной жизнью, отличающей его от
организма государства, чтобы все его члены могли действо-
вать согласно и в соответствии с той целью, для которой он
был учрежден, он должен обладать отдельным я, чувстви-
тельностью, общей всем его членам, силой, собственной волей,
“ 16
направленной к его сохранению» .
14 Proudhon. Theorie du Mouvement constitutionnel au XIXе siecle.
Paris, 1870, p. 89-90.
15 Spencer. Principles of Sociology, § 444*.
16 Об общественном договоре, кн. Ill, гл. I**.
168
Глава VI. Диалектика повелевания
Сущностный Ъуализм Власти
Нельзя было бы лучше выразить мысль о том, что общество,
создавая предназначенный для служения ему аппарат, дало
рождение малому обществу, отличному от него самого, неиз-
бежно обладающему собственными чувствами, интересами
и волей.
Если в нации хотят видеть «моральную личность», наде-
ленную «коллективным сознанием» и способную к «общей
воле», тогда во Власти надо признать, как это делает Руссо,
некую Ъругую личность, обладающую собственным созна-
нием и собственной волей, и естественный эгоизм которой
побуждает ее преследовать частную выгоду.
В отношении этого эгоизма можно привести порази-
тельные свидетельства: «Верно, — констатировал историк
Лависс, — что при всех режимах государственная власть во
Франции — республиканская также, каки все прочие, — име-
ет свои собственные, узкие и эгоистические, цели. Она пред-
ставляет собой если не сказать клику, то consortium* лично-
стей, пришедших к власти благодаря начавшейся катастрофе
и озабоченных тем, чтобы предотвратить катастрофу оконча-
тельную. Суверенитет нации, несомненно, есть ложь»17.
Что касается чувств, воодушевляющих этот consortium, то
мы находим свидетельство — тем менее сомнительное, что его
автор сам себя упрекает, — великого Болингброка: «Боюсь, что
мы одержали верх при дворе, руководствуясь теми же устрем-
лениями, что и все партии до нас; что нами двигало главным
образом желание иметь в своих руках управление государст-
вом; что главной нашей задачей было сохранение этой вла-
сти и важных должностей для самих себя, чтобы иметь боль-
шие возможности для вознаграждения тех, кто способство-
вал нашему возвышению, и нанесения удара по тем, кто нам
противостоял»18.
Такая откровенность является редкой для тех, кто повеле-
вает. Но те, кто повинуются, судят об этом именно так. Про-
ницательный благодаря своей интуиции и наученный опытом
народ считает тех из своих представителей, кто вступает в Град
Повелевания, переметнувшимися в другой лагерь. В сыне кре-
17 В статье в «Revue de Paris», 15 janvier 1899.
Bolingbroke. Works, 1.1, p. 8—9.
169
Книга III. О природе Власти
стьянина, ставшим сборщиком налогов, или в секретаре проф-
союза, ставшим министром, свои внезапно чувствуют чужака.
Атмосфера власти действительно портит людей. Поэтому оби -
татели Власти с необходимостью являются также и ее защит -
никами, как курильщики опиума являются защитниками сво-
ей привычки курить.
Подданные чувствуют, что правление не осуществляет-
ся исключительно ради них, и обвиняют режим — все рав -
но монархию или республику — в пороке, который обуслов -
лен человеческой природой, — в эгоизме, который неизбежно
присутствует во Власти.
С самого начала мы предположили, что Власть по сути
эгоистична, и видели, как она приобрела социальную приро-
ду. И вот теперь, полагая, что Власть по сути социальна, мы
видим, как она приобретает эгоистическую природу.
Это схождение рациональных рядов приближает нас
к иррациональному заключению: в структуре реальной Вла-
сти две природы с необходимостью взаимосвязаны. Каким бы
образом и в каком бы духе ни была установлена Власть, она
не ангел и не зверь, но смешение, в котором — как и в чело-
веке — соединяются две противоположные природы.
Эгоизм Власти ;
Ничего не может быть абсурднее намерения выявить в любой
исторической Власти соединение — в одинаковых или в разных
пропорциях — двух чисто «химических» принципов — эго-
изма и правительственного социал-изма.
Любая зарождающаяся наука — и Бог знает, продвину-
лась ли политическая «наука» хоть немного вперед! — долж-
на пользоваться абстрактными понятиями. Но ни в коем слу-
чае нельзя забывать, что эти понятия, в сущности, абстраги-
рованы от образов, сохраняемых нашей памятью, которые
окрашены ассоциациями и будут очищены от них — впрочем,
всегда не полностью — только в результате долгого употре -
бления. Следовательно, пользоваться этими понятиями надо
крайне осмотрительно. Необходимо сохранять их расплывча-
тыми, чтобы они могли допускать привнесение других обра-
зов. Рискну даже сказать, что еще слишком рано давать им
определения; это надо будет сделать позже — после того как
170
Глава VI. Диалектика повелевания
достаточно полно будут описаны обобщаемые в них конкрет-
ные восприятия.
Если, к примеру, составляя понятие об эгоизме Власти,
мы воображаем, себе царя народа банту, для которого пра-
вить означает главным образом утопать в изобилии, есть до
отвала — так что одно и то же слово, fouma, обозначает обе
вещи19, — и если мы будем искать в современном обществе
точный эквивалент этого образа тучного вождя с лоснящейся
от жира кожей, то наше ожидание будет обмануто: осущест-
вление Власти не представляется здесь как курс усиленного
питания, и министры, ищущие удовольствий или обогащения,
являются скандальным исключением.
Значит ли это, что при более внимательном рассмотрении
нельзя найти ничего quid communum* между обычаями бан -
ту и нашими? Вот груда питательной дани — она соответст-
вует нашим налогам. Если царь поедает это обилие пищи, то
не в одиночестве, а со своими приближенными и с теми, кто
помогает ему править, — они соответствуют нашему адми-
нистративному корпусу и нашим вооруженным силам. Суще-
ствует, таким образом, «коллектив пожирателей», заинтере-
сованный в расширении дани, в который стремятся попасть
управляемые, т.е. те, кто платят налог — здесь тоже одно
слово, louba, обозначает обе вещи, — чтобы из положения
поставщиков пропитания перейти в положение «питаемых».
Кто посмеет утверждать, что ничего подобного не наблюда-
ется в нашем обществе?
Но это не всё. Царь расходует значительную часть дани
на свои щедроты, устраивая пиршества или одаривая тех, чья
поддержка укрепляет его власть, а измена может являть для
нее угрозу. Но разве не видим мы, что современные прави-
тельства также предоставляют пользование общественными
средствами социальным группам и классам, голоса которых
хотят себе обеспечить? Сегодня это называется перераспре-
делить доходы посредством налоговой системы.
Конечно, было бы ошибкой утверждать, что современ-
ный налог поднимается Властью сначала в пользу ее собст-
венного аппарата, а потом — чтобы посредством благодея-
ний, beneficia, привлечь к себе сторонников. Но не выступа-
19 Н.-A. Junod. Moeurs et Coutumes des Bantous, 2 vol. Paris, 1936,
1.1, p. 381.
171
Книга III. О природе Власти
ет ли такая эго-истическая интерпретация налога в качестве
полезной поправки социал-истической концепции, которая
обычно преподается? Действительно ли верно, что рост нало-
гов лишь соответствует умножению социальных нужд? Что
число мест в аппарате увеличивается только соответственно
расширению услуг и что услуги никогда не расширяются, с тем
чтобы оправдать увеличение числа этих мест? Бесспорно ли,
что единственно только заботой о социальной справедливости
определяется общественная щедрость и никогда — интересом
правящей фракции?
Тут перед нами встает образ удивительно бескорыстного
и преданного общественному делу чиновника — один из самых
материально незаинтересованных человеческих типов, пред-
лагаемых нашим обществом, — чтобы упрекнуть нас за эти
предположения. Но разве они не подтверждаются всякий раз,
когда Власть переходит в другие руки и завоевавшая ее партия
на манер банту «устраивает пир», где вновь прибывшие делят
между собой места, а остатки бросают своим бойцам?
Заметим — больше на этом не останавливаясь, — что эгои-
стическое начало оказывается возрожденным в самой варвар-
ской форме всякий раз, когда происходит смена Власти, даже
если при этом в качестве цели декларируется победа нача-
ла социального. И сделаем на данном этапе вывод, что если
было бы неверным создавать исключительно эго-истический
образ Власти, то точно так же было бы неверным создавать ее
исключительно социал-истический образ. Посредством сте-
реоскопического комбинирующего видения добиваются объ-
единения двух этих образов в один портрет, который имеет
совершенно другие черты и в котором содержится совершен-
но другая истина.
Благородные формы правительственного эгоизма
Следует остерегаться чересчур узкого и чересчур циничного
понимания правительственного эго-изма'. мы называем так
лишь склонность к существованию для самого себя, которую
признали свойственной Власти. Но эта склонность проявляет-
ся не только в том, что люди, осуществляющие Власть, исполь-
зуют ее ради материальной выгоды. Если не считать душ без-
172
Глава VI. Диалектика повелевания
надежно низких, обладание Властью доставляет много других
наслаждений помимо удовлетворения алчности.
Себялюбивый человек, рожденный для действия, уважа-
ет самого себя и воодушевляется соответственно расширению
свободы своей личности и увеличению своих способностей.
Всякий, кто управляет каким-нибудь человеческим коллек-
тивом, чувствует себя выросшим почти физически. С другим
ростом — развивается другая природа. У такого человека мы
редко увидим осторожность и скупость, в которых узнаём эго-
изм. Он больше не стеснен в своих жестах — они широки; у
него, как справедливо говорят в народе, добродетели и поро-
ки «правителя». Он человек-история20.
Повелевание есть высота. На этой высоте дышат другим
воздухом, отсюда открываются другие перспективы, нежели
в юдоли повиновения. Здесь проявляются страсть к порядку
и архитектурный гений, которым был одарен наш вид. С высо-
ты своей башни выросшему человеку видно, что мог бы он соз-
дать из кишащих масс, над которыми господствует.
На пользу ли обществу цели, которые он ставит перед собой?
Возможно. Соответствуют ли они его желаниям? Часто. По-
этому лидер легко внушает себе, что хочет только служить
обществу, и забывает, что его истинным двигателем являет-
ся наслаждение действием и расширением < своего Я>. Я ни
капли не сомневаюсь, что Наполеон был искренен, когда гово-
рил Коленкуру: «Люди ошибаются, я не честолюбив... меня
трогают горести народов, я хочу, чтобы они были счастливы,
и французы будут счастливы, если я проживу десять лет»21.
Это достопамятное утверждение иллюстрирует вечную пре-
тензию повелевания — принимая себя в качестве цели, выда-
вать себя за простое средство на службе социальным задачам.
Это не значит, что ложь всегда была столь очевидной, а про-
20 «Быть центром действия, деятельным средоточием множества,
поднять внутреннюю форму собственной личности до формы
целых народов и эпох, взять историю в свои руки, чтобы вы-
вести свой народ или племя и его цели на передний край собы-
тий — это едва осознаваемое и почти неодолимое стремление
всякого единичного существа, имеющего историческое предна-
значение», — говорит Шпенглер (Le Declin de 1’Occident, trad,
fr., vol. 5. N.R.F.,p. 670)*.
«Memoires de Caulaincourt» — из отрывка, опубликованного в из-
дании Palatine, Geneve, 1943, р. 112 et 169**.
173
Книга III. О природе Власти
тиворечие столь вопиющим. Ведь сколько раз случалось, что
события некоторым образом оправдывали ложь, поскольку,
если в самом деле достигаются социальные цели, для исто-
рии уже неважно, являлись ли именно они главным двигате-
лем людей Власти!22
Мы начинаем путать эго-мзм и социал - изм Власти.
Мы заблудились?
Нисколько. Мы.у цели: перед лицом Власти, такой,
какая она есть, сформированная в процессе исторического
развития.
Насколько же тщетными и наивными будут нам теперь
казаться эти вечные притязания на создание Власти, из кото-
рой было бы изъято всякое эгоистическое начало!
Стремящийся к простоте, которую он тщетно ищет в при-
роде, человеческий ум никогда не умел убедить себя, что двой-
ственность составляет суть Власти.
Начиная с возвышенных фантазий Платона (унаследован-
ных в свою очередь от более древних утопий), мы неутомимо
ищем правительство, которое было бы хорошим во всех отно-
шениях и всегда и во всех случаях руководствовалось бы толь-
ко интересами или желаниями управляемых.
Эта иллюзия мыслящих людей помешала созданию настоя -
щей политической науки, а спустившись в народ, стала — с тех
пор как он располагает Властью — действенной причиной
великих потрясений, которые омрачают наше время и ставят
под угрозу само существование цивилизации.
Мы не желаем прощать Власти никаких злоупотреблений
и присущих ей пороков и призываем другую Власть, беско-
нечно справедливую и благодетельную. Мы изгоняем, стало
быть, такой эгоизм, который приспособился к обществу в ходе
длительных с ним взаимоотношений, научившись удовлетво-
рять свои желания, удовлетворяя нужды целого, и который
всю силу собственных страстей ставит на службу обществен -
ному благу.
Мы верим, что даем дорогу вполне социальному уму, ког-
да люди, претендующие на таковой, утверждают, что они им
руководствуются. Даже если бы они говорили правду, нет уве-
ренности, что абстрактное идеальное представление об общей
пользе, которое они приносят, окажется лучше того прак-
22 См. в этой связи замечательные рассуждения Гегеля.
174
Глава VI. Диалектика повелевания
тического, обретенного на опыте знания общества, которым
овладели их утвердившиеся предшественники. И коль скоро
они были бы совершенно лишены эгоизма, Власти тем самым
недоставало бы того, что для нее является, как мы увидим,
абсолютно необходимым. Но такие притязания никогда не
бывают оправданными. К незаинтересованным чувствам,
которые могут двигать некоторыми из завоевателей Власти,
примешиваются — и у них самих, и у их компаньонов — амби-
ции и аппетиты. Всякое изменение государственного строя
и (в меньшей степени) всякое изменение правительства озна-
чает повторение (в более или менее сокращенном виде) вар-
варского вторжения. Вновь прибывшие блуждают в машин-
ном отделении со смешанным чувством любопытства, гордо-
сти и алчности.
Кредит, который им сначала открывают, позволяет им пол-
ностью использовать этот огромный аппарат и даже пристра-
ивать к нему дополнительные рычаги. Когда другая группи-
ровка, обещающая использовать его лучше, проникнет в свою
очередь в Град Повелевания, она найдет его еще более разбо-
гатевшим. Так что вечно возобновляющаяся надежда лишить
Власть всякого эгоистического начала всегда лишь подготав-
ливает более широкие возможности для эгоизма, который
придет в будущем.
Таким образом, политической науке необходимо прий-
ти к признанию того, что Власть двойственна по своей сущ-
ности: мы не можем очистить ее от эгоистического начала.
Мы видели, какими естественными средствами она прино-
равливается к общественному интересу; существуют, без со-
мнения, и искусственные средства, но они принадлежат поли-
тическому искусству, которое не составляет предмета нашего
исследования.
Нам достаточно сколько-нибудь продвинуться в знании
конкретной Власти.
Глава VII
Экспансионистский характер Власти
Коль скоро Власть устроена таким образом, что эгоистиче-
ские побуждения сочетаются у нее с общественным служением,
на ум естественно приходит мысль, что ее служение обществу
будет тем более плодотворным, чем слабее окажутся в ней эти
побуждения: стало быть, совершенство правительства состоит
в полном устранении эгоистического начала. За этой химерой
упорно гонялись умы столь же недалекие, сколь и благонаме-
ренные, не понимая, что подобный замысел не оправдывает
человеческая природа и не приемлет природа общества. Ведь
именно эгоистическое начало дает Власти ту внутреннюю силу,
без которой она не могла бы выполнять свои функции.
Этот дуализм непреодолим. И Власть при взаимодействии
двух антиномических начал занимает в обществе все большее
и большее место. Ее расширение всегда отвечает конъюнкту-
ре, вместе с тем она разбухает вследствие собственной по-
требности. Поэтому мы наблюдаем беспредельное возраста-
ние Власти, по видимости все более и более альтруистической,
но неизменно одержимой духом господства.
Власть непременно должна обладать
долей эгоизма
Конечно, представление о правящем сословии, движимом
исключительно благожелательством, очень лестно. Созна-
вая привлекательность подобного портрета, власть имущие
охотно делают вид, будто они тяготятся исполнением госу-
дарственных обязанностей и принимают их на себя только из
самопожертв ования.
Но такая преданность, не будь она притворной, не пошла
бы на пользу обществу. Если ее можно где-нибудь найти, то
лишь у чисто созерцательных умов, которых нередко жела-
ли вовлечь в государственные дела. Подобное правительство,
помимо еще одного, очень большого, недостатка, к которому
176
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
мы потом вернемся, грешит отсутствием живого тепла, а это
народы безошибочно распознают.
В царстве природы все живущее поддерживается в сво-
ем существовании могучей и хищной любовью к самому себе.
Точно так же и Власть сохраняет необходимое влияние только
благодаря могучей и хищной любви, которую правящие пита-
ют к своей власти. Увы, надо констатировать, что мягкосер-
дечие, доходящее до самоотречения, приводит к самоубий-
ству Власти, как о том свидетельствует политическая карье-
ра Ламартина, а еще убедительнее — незабываемый пример
Людовика XVI. Токвиль1 блестяще показывает, как монар-
хия становится обвинительницей своих же злоупотреблений,
навлекая на себя гнев и не желая защищаться. Ей недостает
воли к жизни: «Скажите швейцарцам, чтобы не стреляли»*.
История отвергает героев, которых предлагает ей поэ-
зия, — щедрого Карлоса, мягкого Алексея, благодушного Кар-
ла Эдуарда. Их любили современники, чувствительные сердца
сострадают им и поныне. Но, как говорит Лютер, «Бог дал
правителям саблю, а не лисий хвост». Это значит, что людям,
стоящим у кормила, подобают убеждение в собственном пре-
восходстве, вкус к поклонению подданных, уверенность в сво-
ей правоте, наконец, властный характер. Никогда и нигде не
бывало короля, схожего с королем Ивто**.
Наша эпоха тоже знала добросердечных правителей. Они
оказались на свалке истории, несмотря на свои замечательные
качества или, скорее, именно по причине таковых.
В этом отношении в высшей степени поучительна жизнь
Фридриха Великого. Каким он был славным товарищем!
Но, оставшись таким, он разделил бы судьбу цесаревича Алек-
сея. Взойдя на трон, Фридрих предстает перед удивленной
Европой совсем другим человеком.
Так не будем же искать в тех, кто повелевает, добродетели,
не соответствующие их положению.
Власть заимствует свою жизнь у людей, ее осуществляющих,
она беспрерывно поддерживается и укрепляется наслаждения-
ми, которые она им доставляет. Самые глубокие из них — вовсе
не те ребяческие удовольствия от роскоши и суетных почестей,
что будоражат воображение народа, раздражают малоимущих *
Токвиль. Старый порядок и Революция, кн. III, гл. V: «Как по-
будили народ к восстанию, желая облегчить его положение».
177
Книга III. О природе Власти
и демонстрируют им эгоизм Власти. Пиршества, живопису-
емые хрониками Бургундии, парадные кортежи, все велико-
лепие, каким окружали себя Карл Смелый, Юлий П, Лоренцо
Медичи, Франциск I, Людовик XIV, весь этот ослепительный
блеск богатства — вот что осуждает население. Но благодатны
безоглядные траты, которым мы обязаны Ван Эйком, Мике-
ланджело, да Винчи, Сикстинской капеллой и Версалем: рас-
точительность владык составила драгоценнейший капитал
человечества.
Для правящих достаточно создать видимость жестко-
го самоограничения, строгой экономии, и чернь простит им
всякий эгоизм. Да только истинные наслаждения властите-
ля состоят в ином!
При любой сословной принадлежности, при любом обще-
ственном положении человек ощущает себя в большей мере
человеком, когда он добивается признания, превращает дру-
гих в орудия своей воли, в средства достижения великих целей,
мысль о которых опьяняет его. Управлять народом — какое
расширение человеческого Я\ Лишь та кратковременная
радость, которую доставляет нам послушность наших членов,
вернувшаяся после длительной болезни, может дать отдален-
ное представление о несравненной радости ежедневно посы -
лать импульсы в огромное тело, издали приводя в движение
миллионы неизвестных членов. Такую радость может испыты-
вать в сумрачном кабинете бледный чиновник в черном сюр -
туке. Он мысленно прослеживает судьбу своих распоряже-
ний. И вот ему грезится канал, прорытый по линии, собствен-
норучно проведенной им на карте: плавающие там корабли;
выросшие по берегам селения; груды товаров, шум и суто-
лока на пристанях города, вырванного из сонного оцепене-
ния. Немудрено, что Кольбер, подходя по утрам к письмен-
ному столу, потирал руки от удовольствия, как рассказыва-
ет Перро.
Упоение человека, расставляющего фигуры в социальной
игре, ярко выражено в переписке Наполеона. Только ли из
скрупулезности определяет он даже в мирное время передви -
жение каждого войска по обширной империи, устанавливает,
сколько ружей надо иметь на каждом складе, сколько пушеч-
ных ядер — в каждом гарнизоне или же какие партии хлоп -
ка будут получены во Франции, через какие таможни, каким
путем они должны прибыть из Салоник и в какие сроки? Нет,
178
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
регулировать гигантский круговорот людей и вещей — это для
него все равно что чувствовать биение чужой крови, словно
вливающейся в его собственную кровь.
Подвластный народ становится как бы распространением
Я, доставляющим наслаждение сначала через «двигательные»
ощущения, а затем и через ощущения «рефлексивные» — ког-
да не только испытывают удовольствие от того, что приводят
в движение множество частей огромного тела, но и глубоко
чувствуют всё, что затрагивает какую-то из них в отдельности.
Эгоизм Власти принимает тогда весь народ за единого под-
данного, происходит отождествление. Монархический прин-
цип когда-то отвечал двоякой необходимости: необходимо-
сти властвующего эгоизма и его отождествления с обществом
как единым целым.
Таким образом, монархия отнюдь не сводила интере-
сы целого к интересам одной личности — она распространя -
ла на целое личные чувства правителя. Стабильность облада-
ния Властью и отлаженный механизм ее передачи обеспечи -
вали максимальное отождествление эгоизма с общей пользой.
И напротив, при пожизненном либо отзывном предоставле-
нии Власти нацию стремятся сделать орудием частного пре-
успевания, орудием не поглощаемого ею эгоизма.
Чем быстрее сменяются обладатели Власти, тем менее веро-
ятно, что их эгоизм распространится на социальное тело, кото-
рое лишь на короткое время служит для них опорой. Их «я»
остается более обособленным и пробавляется более зауряд-
ными наслаждениями. Или же, если их эгоизм способен пре-
одолеть себя, он распространяется на такое целое, с которым
может быть связан продолжительное время, — как, например,
партия. Так что нацией поочередно управляют люди, отож-
дествляющие свое «я» не с нею, а с партиями.
Тогда сублимированный охранительный эгоизм Власти
переходит к функционерам. Они берегут и возвышают долж-
ность, всегда внутренне воспринимаемую ими как собствен-
ность, с пожизненным и зачастую наследственным старанием.
Социальное достоинство монархии, состоящее в отождествле-
нии личного Я с обществом, обнаруживается, в меньшей сте-
пени, и в группах функционеров или в «высших школах», обе-
спечивающих другими средствами все ту же преемственность
убеждений.
179
Книга III. О природе Власти
От эгоизма к идеализму
‘ '4 1 >
Если мы признаём необходимость Власти в обществе, мы
должны согласиться с тем, что ей нужна охранительная сила,
а такую силу ей придает приверженность правящих к должно-
стям, которых они не отделяют от себя самих и посредством
которых простирают свою физическую чувствительность на
все социальное тело. Это конкретное, доступное наблюдению
явление породило, вследствие неосознаваемого хода мысли,
весьма распространенную теорию Нации-личности и ее зри-
мого выражения — Государства. В теории этой содержится
лишь психологическая истина: для всякого, кто отождествляет
себя с Государством, Нация есть выражение его личности.
Надо остерегаться следствий, к которым мы неизбеж-
но пришли бы, предполагая полноту этого отождествления.
Если бы и в самом деле правительственное Я могло проникнуть
собою людскую массу, так чтобы не только управлять всеми
ее движениями, но и воспринимать все ее впечатления, тогда
традиционные политические антиномии оказались бы разре-
шенными: задавать вопрос, должен ли импульс распростра-
няться от Власти вниз в авторитарных распоряжениях или же
от социального тела вверх в выражениях общей воли, было бы
бессмысленно, поскольку эти распоряжения необходимо со-
ответствовали бы этой воле; оставалась бы только философ-
ская проблема первенства.
Взяв за отправной пункт эгоистическую природу Власти,
мы заключили бы, что, позволяя полностью развернуться сво-
ему эгоизму, она в конце концов могла бы желать лишь в точ -
ности того же, что требуется для общественной пользы. Такая
теория была бы не абсурднее той, на которой долгое время
основывалась политическая экономия. Ведь если предостав-
ленные самим себе индивидуальные эгоизмы должны произ-
вести наилучший возможный результат, почему это не отно-
сится и к правительственному эгоизму?
Надо очистить политическую науку от подобных софизмов.
Все они получаются от одной и той же ошибки: кривую, зна-
чимую в известных пределах, продолжают в бесконечность.
Как наблюдения, так и умозаключения позволяют утверждать,
что эгоизм властвующих тем сильнее побуждает их отождеств-
лять себя с обществом, чем дольше и стабильнее их обладание
Властью. Понятие легитимности есть выражение этой исти-
180
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
ны. Легитимная Власть — та, чьи интересы взаимная привыч-
ка примирила с интересами общества.
Но что инстинкт может сделать это примирение полным,
не позволяет утверждать логика и опровергает опыт. Тут мы
наталкиваемся на подводный камень, о который разбились все
доктрины, и древние и новые, основывающие совершенный
альтруизм на совершенном эгоизме. Если верно — а это никем
еще не было строго доказано, — что человек может получить
для себя наибольшую выгоду, помышляя только о пользе дру-
гих, тогда мы должны констатировать, что на практике он не
способен довести свой эгоизм до этого счастливого предела.
Эгоизм даже самых «легитимных» правителей останавли-
вается на полпути, достаточно обильный антиобщественными
проявлениями, для того чтобы при соответственном их осве-
щении люди усомнились в этом инстинкте и перестали при-
знавать его неоспоримое служение обществу. От Власти тре-
буют альтруизма, который был бы теперь уже не полуосознан -
ным результатом, а сознательным началом правления.
Но коль скоро Власть мыслится исключительно как ревни-
тельница общего блага, ей нужно руководиться ясным пред-
ставлением об этом благе. Уже сама жизненная необходи-
мость каждодневно приспосабливаться к социальной действи-
тельности формировала у эгоистичной Власти представления
об общественных нуждах, хотя и смутные, но порождаемые
конкретными чувственными впечатлениями. Когда, имея аль-
труистические намерения, Власть обозревает все сообщество,
чтобы определить, что для него благотворно, недостаточность
интеллектуальных средств несомненна. Объективное сужде-
ние оказывается более грубым, нежели чувственная ориента-
ция, и притом зрение, если угодно, уступает осязанию.
Примечательно, что самые крупные политические ошиб-
ки происходят от превратного понимания общего блага и эго -
изм, если бы Власть прислушалась к его голосу, предупредил
бы их.
Возьмем, к примеру, отмену Нантского эдикта. Людовик
XIV не оставил без внимания выдающиеся заслуги поддан-
ных, отличившихся в механических искусствах, перед его дер-
жавой2; привлечение талантов из-за рубежа давно вошло
2 Во второй и третьей главах моего элементарного курса истории
экономики: L’Economie mondiale au XXе siecle, а также в напи-
181
Книга Ш. О природе Власти
° 3
в систему и успешно практиковалось монархией , так что госу-
дарь, конечно же, взвесил все невыгоды правового акта, кото-
рый заставлял лучших наших ремесленников бежать к нашим
голландским противникам и английским конкурентам. И все
же он принял столь пагубное решение, руководствуясь лож-
ным понятием об общем благе и о своем долге правителя. Об
этом ясно свидетельствует Массийон в своем надгробном ело -
ве: «Обманчивый здравый смысл Государства, вотще возра-
жал бы ты Людовику, излагая перед ним робкие доводы чело -
веческой мудрости: тело монархии ослаблено бегством мно-
жества граждан; торговля зачахла от потери их промыслов и от
тайного вывоза их богатств; соседние нации, покровительни-
цы ереси, готовы вооружиться, дабы ее защищать. Опасности
умножают рвение короля... »3 4 *
Если мы сумеем посмотреть на переживаемую нами сей-
час катастрофу со стороны и будем судить о ней как историки,
мы увидим, что она представляет нам аналогичный пример.
Здоровый эгоизм даже при отсутствии иных чувств должен
был удержать амбициозную Власть от расовых преследований.
Ведь ей было известно, что они вызовут всеобщее возмущение,
и ею же самой было озвучено, что тогда чаша весов склонит-
ся в пользу противника, приняв огромную тяжесть — мощь
нации, располагающей неограниченными ресурсами. Разве
не произвольное представление о том, чем должно быть обще-
ство, ввергло Власть в грубые заблуждения, столь же разру-
шительные, как и преступные, от которых ее мог бы уберечь
простой инстинкт самосохранения?
Неверно, что Власть искупает свой эгоизм, стараясь достичь
целей, которые она почитает общественными. Ведь общество
устроено сложно; идеологическая страсть и лженаука жесто-
ко обманываются относительно способов его усовершенство-
вания; и когда в заблуждение впадает сам народ, обман оста-
ется обманом.
? санной мною небольшой работе: L’Or au temps de Charles-Quint
et de Philippe IL Paris, Sequana, 1943 — показано, что монархия
в XVI—XVII вв. рассматривала экономический подъем почти ис-
ключительно как средство достижения военной мощи.
3 См. фундаментальные труды Буассонада (Boissonnade): «Le
Socialisme d’Etat en France au temps des Valois» и «Colbert».
4 Massillon. Oraison funebre de Louis XIV. — CEuvres, ed. de Lyon,
1801, t. II, p. 568.
182
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
Власть может сослужить обществу неоценимую службу,
будучи эгоистичной, и причинить неисчислимый вред, желая
быть общественно полезной. Но только путем рационально-
го анализа в ней можно выделить два аспекта, в реальности
неразличимые.
Движущий ею эгоизм и та идея, которую она намерена осу-
ществить, составляют неразделимые черты, что ярко прояв-
ляется в личности исполинов Власти: они уже сами не знают,
восхищены ли они собою или своим народом, и, всё забирая,
думают, будто всё отдают.
В истории Власти обе эти черты служат ее разбуханию:
с одной связан порыв, с другой — постоянство.
Эгоизм как двигатель роста
Поскольку повелевание есть форма проявления эгоизма, оно
естественно стремится расширить свою сферу.
Человек, замечает Руссо, ограничен, «жизнь его коротка,
удовольствия не безмерны, способность наслаждаться всегда
одна и та же; тщетно пытается он возвысить себя в идее — он
всегда остается ничтожным. Государство5, напротив, будучи
искусственным телом, не имеет никакой определенной меры,
его величина не установлена раз и навсегда, оно может посто-
янно увеличиваться»6. Создающий и одушевляющий его эго-
изм полностью раскрывается в завоеваниях.
Завоевательный дух навлек на себя гневные разоблаче-
ния, но были у него и апологеты, восхвалявшие его за пер-
воначальное и последующее сплочение малых политических
единиц, которое увенчалось образованием широких целост-
ностей, составляющих условие, говорили они7, более совер-
шенного разделения труда, более эффективного обществен-
ного сотрудничества и в конечном счете — самого развития
Цивилизации.
Экстенсивное возрастание Власти обсуждалось достаточ-
но, а вот ее интенсивное возрастание — на удивление мало.
В смысле «народ», «нация», «политическое целое».
См.: Rousseau. Du Contrat social, ed. Dreyfus-Brissac, Appendice
7 (fragm. «Que la guerre nait de I’etat social»). Paris, 1896, p. 309.
Spencer. Principes de Sociologie, ed. fr., t. Ill, § 438, 451, 481, etc.*
183
Книга Ш. О природе Власти
Немногие обращали внимание на то, что всякая Власть рас-
сматривает целое, которым она управляет, как источник
ресурсов, необходимых для воплощения в жизнь ее собствен-
ных замыслов, как материал, обрабатываемый согласно ее
собственным взглядам. Если опять воспользоваться сравне-
нием Нации с человеческой личностью, не забывая, что в дей-
ствительности она такова лишь с точки зрения правящих, то
голова неизменно желает заставить тело служить ей как мож-
но больше и лучше, мозг стремится усилить свой волевой конт-
роль над членами.
Такое поведение Власти конкретно проявляется в росте
бюджета, которым она располагает, в неуклонном увеличении
количества предписаний, от нее исходящих, и функционеров,
которые обеспечивают их исполнение. Если судить по этим
осязательным признакам, какая Власть не склонна, в силу глу-
бокого инстинкта, умножать себя подобно другим?
Я не говорю, что всякая Власть одинаково преуспевает
в этом. Не говорю, что последовательное развитие бюдже-
та, законодательства и бюрократии объясняются единственно
усилием Власти. Но я утверждаю, что это усилие свойственно
всякой Власти, подпитывается всеми эгоизмами, большими
или малыми, благородными или корыстными, в сумме состав-
ляющими эгоизм Власти. Великому человеку открываются
перспективы, о которых и не подозревает племя семенящих,
вечно снующих в повседневных делах и заботах. Обольщением
ли, принуждением ли, он должен получить от них необходи-
мые для него средства. Человек же заурядный допускает осла-
бление всех гаек государственного механизма; только из-за
неоправданных расходов и собственной нерадивости ему нуж-
ны новые взимания и новые представители власти. На низших
ступенях правительственной лестницы потихоньку, незаметно
чиновник создает чиновника, привлекает на государственную
службу родственника и протеже.
История Запада после разделения континента на коро-
левства являет нам почти непрерывный процесс возраста-
ния государства. Не видеть этого могут лишь те, кто держится
примитивно-схематичного понятия о формах Власти: монар-
ха рисуют себе фантастическим господином, чьим требовани-
ям не было предела; на смену абсолютизму приходит предста-
вительный строй, когда король ограничен в средствах; и нако-
нец устанавливается демократия, при которой общее согласие
184
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
лишь по своему произволу обеспечивает всем необходимым
покорную ему Власть.
Все это не измеришь. Но можно измерить численность
армий, бремя налогов, количество чиновников. Весомость
этих инструментов — верный показатель возрастания Вла-
сти. Начните с государства Филиппа Августа8. Нет налога,
за счет которого он бы существовал; как и всякий другой зем-
левладелец, король живет со своего домена. В его распоряже-
нии нет армии, есть только небольшая стража, которая кор-
мится с его стола. Нет чиновников, а только лица духовного
звания, к помощи которых он прибегает, и служители, кото-
рым он поручает государственные дела. Даже казна, так же
как и его личные сокровища, находится в храме, доверенная
этим монахам-банкирам. Если я подданный, я никогда не
сталкиваюсь с этим верховным сеньором, он не требует пода-
ти, не призывает меня на военную службу, не вводит ни еди-
ного закона, который затрагивал бы мое существование.
А что вы видите на исходе царствования Людовика XIV?
Какая разительная перемена! Вековое упорство Власти при-
нудило народ регулярно наполнять королевские сундуки.
Монарх содержит на счет народа двухсоттысячную постоян-
ную армию. Интенданты обеспечивают повиновение королю
во всех провинциях, полиция расправляется с недовольными.
Король издает законы, заставляет преследовать тех, кто молит-
ся не так, как надлежит молиться по его разумению, много-
численный корпус чиновников иннервирует нацию и приво -
дит ее в движение. Власть навязала всем свою волю. По отно-
шению к обществу она уже не точка, а расплывшееся в центре
его пятно или, точнее, наброшенная на него сеть.
Впечатляющая картина, не так ли? И что же сделает Рево-
люция, свергнув короля? Уничтожит и созданные монархи-
ей структуры, обрушится на аппарат управления, сломает его
хотя бы частично, сократит налоги, обременяющие народ?
Вовсе нет. Зато Революция введет воинскую повинность,
которую при всем желании не в силах была претворить в жизнь
монархия. Правда, уйдут в прошлое бюджеты Калонна*,
но это означает, что они будут удвоены при Наполеоне и утро-
8 Достаточно полное представление о нем дает прекрасное иссле-
дование Ф. Ло и Р. Фотье: F. Lot, R. Fawtier. Le premier budget
de la monarchic frangaise, 1202—1203.
Д85
Книга III. О природе Власти
ены в период Реставрации. Интендант исчезнет, но его место
займет префект. И разбухание Власти продолжится. От одно-
го государственного строя к другому больше солдат, больше
налогов, больше законов, больше чиновников!
Я не утверждаю, что собственное усилие Власти является
единственной действующей причиной; я утверждаю другое:
читая историю, нельзя не почувствовать его постоянного при-
сутствия. Иногда онб ослабевает, как, например, когда КарлУ
на смертном одре отменяет налоги, учрежденные и сохраня-
емые им с таким трудом и позволившие ему успешно править
страной. Но их почти сразу же восстанавливают, пролив при
этом немало крови9.
Остановки и даже отступления — не более как случайные
эпизоды в закономерном многовековом процессе разбухания
Власти. И несомненно, что Власть способна прогрессировать
таким образом только благодаря ее вполне реальному служе-
нию обществу и надеждам, пробуждаемым альтруистически-
ми проявлениями ее природы.
Социальные оправдания роста
Требуя для себя средств, Власть быстро исчерпывает терпе-
ние подданных. Так, в XIII в. какой-нибудь король при слу-
чае мог в разгар празднества испросить «помощи» в приоб-
ретении рыцарской амуниции для старшего сына. Но всех
возмутило бы, если бы вскоре после этого он решил выдать
замуж дочь и пожелал таким же способом собрать ей достой-
ное приданое.
Чтобы получать дань, Власть должна ссылаться на общий
интерес. Так, Столетняя война, часто создававшая обстоятель-
ства, когда монархия была вправе требовать содействия наро-
да, после длительной практики чрезвычайных сборов нако-
нец приучила народ к постоянному налогу; результат оказал-
ся долговечнее причин.
Или возьмем другой пример. Революционные войны
оправдали воинскую повинность, несмотря на то что нака-
зы* 89-го года выражают единодушную враждебность к сла-
9 См.: Leon Mirot. Les Insurrections urbanes.
186
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
бым начаткам ее при монархии. Этот институт утвердился на
века.
Таким образом, грозные обстоятельства, в которых Власть
действует ради общественного спасения, ведут к умноже-
нию ее инструментов, апо миновании кризиса она сохраня-
ет приобретенное.
Поэтому давно подмечено, что эгоизм Власти находит
свою выгоду в нависающих над обществом опасностях: «Вой-
на, — восклицал Омер Талон*, — это чудовище, которому
отнюдь не жаждут свернуть шею! Всегда ведь нужен повод для
тех, кто злоупотребляет королевским правом пожирать все,
что еще осталось от имущества частных лиц».
Роль войны в разбухании Власти невозможно переоце-
нить; но война далеко не единственный случай, когда послед-
няя может ссылаться на общий интерес, чтобы усилить свое
господство над нацией. Она не только выставляет себя защит-
ницей подданного от других Властей того же рода, но и пре-
тендует на защиту его от иного вида властей. Этот факт заслу-
живает тем большего внимания, что он часто остается в тени.
На удивление распространенная ошибка — усматривать
в обществе одну-единственную Власть — власть правитель-
ственную, или публичную. А между тем это только одна из
присутствующих в обществе властей, сосуществующая с мно-
жеством других, которые являются одновременно ее помощ-
ницами, поскольку вместе с нею обеспечивают общественный
порядок, и соперницами, поскольку, каки она, требуют пови-
новения и пользуются силами общества.
Эти негосударственные власти, которые мы будем называть
социальными властями^, так же как и Власть, имеют дале-
ко не ангельскую природу. Иначе между ними, конечно, мог-
ли бы существовать лишь полная гармония и сотрудничество.
Но это не так. Сколь бы альтруистическим ни было предна-
значение какой-либо власти, например власти отеческой или
Церковной, человеческая природа сообщает ей эгоизм, и она
стремится стать самоцелью. И обратно, власть эгоистической
направленности, как, например, феодальная или хозяйская,
естественно умеряется, в большей или меньшей степени, духом
10 Под «Властью» (с большой буквы) мы всегда подразумеваем
власть политическую.
187
Книга III. О природе Власти
покровительства и благодеяния. Всякая власть в силу самой
своей природы обладает двойственной сущностью.
Будучи амбициозной, всякая частная власть стремит-
ся умножить себя, будучи эгоистичной — склонна считаться
только со своим непосредственным интересом, ревниво ста-
раясь сократить долю других властей. Таким образом, власти
ведут между собой беспрерывную борьбу. Это-то и Дает госу-
дарству его главный шанс.
Возрастание власти государства представляется индиви-
дуумам не столько непрестанным покушением на их свобо-
ду, сколько долгим усилием положить конец их подчинению
другим властям. Прогресс государства влечет за собой про-
гресс индивидуализма.
В этом основная причина постоянного сообщничества под-
данных с Властью; в этом подлинный секрет ее разбухания.
Власть как средоточие
человеческих надежд
Человек страстно желает избежать неотвратимых следствий
своего удела и своего положения в обществе. Эта воля, пре-
творенная в действие, является началом всякого прогресса.
Но она составляет и суть обычной молитвы11 — той, когда мы
просим о вмешательстве незримых сил в наши личные дела.
Как же этой мольбе, имеющей практические цели, не обра-
щаться и к силе зримой, достаточно могущественной, что-
бы уничтожить нашего обидчика или угнетателя, достаточ-
но щедрой, чтобы исполнить все, чего мы желаем, наконец,
вознесенной достаточно высоко, чтобы изменить всю нашу
жизнь?
Скипетр — это волшебная палочка, способная сотворить
для нас чудо: «Если бы король повелел...» Но чудо возможно
лишь постольку, поскольку Власть преступает границы строгой
законности. Если она не способна на скорый суд, на внезапную
милость, она теряет свое феерическое очарование. И оттого
умеренные государственные установления, как метко сказал
Ламартин, «вызывают скуку».
11 В противоположность молитве мистической, когда человек про-
сит дать ему силу все принять.
188
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
Сколько бы ни доказывали вред самоуправной Власти,
она будет возрождаться снова и снова. Чтобы с нею покон-
чить, люди должны отказаться слишком дорого оплачивать
ничтожно малую вероятность того, что произвол обернется
в их пользу, — как теряют охоту к лотерее, если долго ничего
не выигрывали. Но такая Власть всегда воскресает благодаря
обещаниям, которые, заключая в себе неодолимый соблазн,
прокладывают ей дорогу. Чем больше разрыв между пробу-
дившимися в человеке желаниями и реалиями его существо -
вания, тем живее страсти, взыскующие чародея и понуждаю-
щие мириться с ним. Можно сказать, что Власть спекулирует
на человеческих желаниях.
Власть — это средоточие не только эгоистических надежд,
но и альтруистических или, лучше сказать, социалистических
чаяний.
Бедна та философия, которая объясняет человеческое пове-
дение единственным движителем — эгоистическим интересом;
она опровергается беспрерывным возникновением в созерца-
тельных умах представлений о лучшем общественном устрой-
стве и властью этих представлений над людьми, ничего не выи -
грывающими от перемен. Ложной была бы история преобра-
зований общества, которая не учитывала бы определяющего
влияния этих представлений.
Но и они, наравне с самыми смутными и самыми призем-
ленными надеждами, работают на Власть.
Ничто в природе не удовлетворяет изначальных склонно -
стей человеческого ума. Восхищенный своими первыми опы-
тами — простыми соотношениями и прямыми причинными
связями, которые удалось выявить, схемами, которые уда-
лось построить, — он хочет, чтобы мироздание оказалось воз-
веденным не только с помощью тех же инструментов, какими
владеет он сам, но и с помощью освоенных им самим «прие-
мов» . Все, что может быть сведено к единству, вызывает у него
восторг, природа же беспрестанно смущает его сложностью,
которой она, похоже, отдает предпочтение, о чем свидетель-
ствует хотя бы химическое строение органических тел12.
12 z
Как справедливо замечает Конт, то, что мы называем злом, мы
и надеяться не смеем устранить из природного мира, но желаем
исключить из мира социального: «По причине его высочайшей
сложности политический мир, конечно, должен быть еще хуже
189
Книга III. О природе Власти
Забавная игра — воображать себе, как человек, будь у него
такая власть, переделал бы мир, как он упростил бы его и при-
дал бы ему единообразие. В этом он не властен, но он обладает,
или думает, что обладает, властью переделывать социальный
строй. И, полагая, что эта область свободна от гнета законов
природы, человек стремится водворить здесь ту манящую его
простоту, которую он путает с совершенством.
Когда интеллектуал выдумывает простой социальный
порядок, он служит возрастанию Власти. Ведь существую-
щий порядок в обществе, как и всюду, является сложным,
имеет множество разнородных опор: это и власти, и убежде-
ния, и различные формы урегулирования. Если все его рыча-
ги хотят заменить одним-единственным, то им должна быть
весьма могущественная воля; если хотят, чтобы вместо всех
этих опор довольно было одной, какую же мощь ей нужно при-
дать? Это может быть только Власть, и какая Власть! Созер-
цательная мысль уже потому, что она пренебрегает множе-
ством второстепенных факторов порядка, с неизбежностью
ведет к усилению центральной власти, и ведет всего вернее
тогда, когда колеблет всякую власть; ибо власть необходима,
и когда она восстанавливается, то непременно в самом кон-
центрированном виде* 13.
упорядочен, нежели мир астрономический, физический, хими-
ческий или биологический. Почему же тогда коренные несовер-
шенства человеческой жизни, против которых мы всегда гото-
вы с негодованием восстать, ежели речь идет о первом из этих
миров, наоборот, встречают с нашей стороны преимущественно
спокойствие и смирение, если говорить обо всех остальных, не-
взирая на то что там они не являются ни менее выраженными, ни
менее обидными? Думаю, этот странный контраст, вне всякого
сомнения, объясняется главным образом тем, что позитивная
философия до сих пор способна была развить наше первоосновное
чувство естественных законов лишь относительно самых простых
явлений, исследование которых, будучи более легким, совершен-
ствовалось в первую очередь» (Aug. Comte. Cours de Philosophic
positive, 1839, t. IV, p. 152-153).
13 Токвиль проницательно заметил по поводу Революции, что обще-
ственная мысль, критикуя как противные разуму, развенчивая
и стремясь низвергнуть вместе с политической властью власти
социальные и духовные, способствовавшие порядку, подготавли-
вает ipso facto последующую победу политической власти, которая
с необходимостью должна восстановиться, над властями соци-
190
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
Мысль и Власть, Философ и Тиран
Люди странным образом обманываются насчет реальных отно-
шений Мысли и Власти. Если Мысль основательно критикует
существующий порядок и утвердившиеся власти, никто уже не
видит ее распорядительных и авторитарных склонностей.
Она изобилует идеями о Прекрасном, Гармоничном
и Справедливом, а между тем всё в социальной действитель-
ности уязвляет и возмущает ее. Неужели эти построенные как
придется, оскорбляющие взор и обоняние города, где копо-
шатся уродливые, тупые и несчастные существа, где правит бал
глупость, где торжествуют мелочная жадность и низменная
злоба, — неужели это и есть царские палаты владыки земли,
наделенного искрой божественного ума? Как же не воззвать
из этой ненавистной темницы к идеальному граду, где испол-
ненная достоинства красота граждан сочеталась бы с величе-
ственностью монументов! Не где-нибудь, а в тюрьмах Неапо-
ля доминиканский монах Кампанелла мечтает о своем Горо-
де Солнца. Стены его вместо непристойных надписей были бы
покрыты начертаниями геометрических фигур, изображения-
ми известных науке животных и растений, а также инструмен-
тов, созданных человеческой изобретательностью. Всей жиз-
нью города ведал бы Верховный Метафизик.
Так, одушевляемый той «божественной приязнью, кото-
рая презирает и любит, которая преображает и возвышает
предмет любви»14, созерцательный человек воздвигает свое
совершенное общество, свою Республику, свою Утопию, отку-
да изгнаны разлад и несправедливость.
Но поглядите, как берутся за дело наши великие устрои-
тели Рая — Платон, Мор или Кампанелла. Они кладут конец
альными и духовными, которым это не под силу. Отсюда — воз-
растание политической власти, избавленной от того, что ее сдер-
живало.
«Централизация была поднята из руин и восстановлена. А по-
скольку все то, что ранее способствовало ограничению центра-
лизации, оставалось разрушенным, из недр нации, только что
низвергнувшей королевскую власть, возниклалювая власть — об-
ширная, организованная и сильная, какой не пользовался ни один
из наших королей» ( Tocqueville. L’Ancien Regime et la Revolution,
p. 308-309)*.
4 Nietzsche. La Volonte de Puissance, ed. fr. N. R. F., t. II, p. 283.
191
Книга Ш. О природе Власти
столкновениям, уничтожая различия: «... Пусть человеческая
душа приобретет навык совершенно не уметь делать что-либо
отдельно от других людей и даже не понимать, как это воз-
можно. Пусть жизнь всех людей всегда будет возможно более
сплоченной и общей»15.
Общая собственность: должностные лица делят между
гражданами все необходимое. Одинаковая одежда, общие тра-
пезы, общее жилище. Кампанелла рассказывает нам, что раз
в полгода начальники распределяют жителей по спальням, и у
каждого над кроватью пишется его имя**. Трудовые обязан-
ности предписываются должностными лицами, и чтобы осно-
вательно заняться науками, нужно получить их позволение,
которое всегда может быть отменено. У Мора утопийцы, по
очереди переселяясь из деревень в города, занимаются то зем -
леделием, то каким-либо городским ремеслом — обыкновен-
но отцовским, если власти не приняли иного решения. Никто
не вправе покинуть место своего жительства без паспорта, где
обозначена точная дата возвращения. А в государстве Плато-
на никому не дозволяются путешествия в чужие края; поки-
дать страну можно только по государственным надобностям.
Возвратившись на родину, граждане обязаны указывать моло-
дежи, что главные законы в чужих странах уступают законам,
определяющим государственный строй в отечестве* * *.
Таковы порядки в вымышленных философами идеальных
республиках, приводивших в восхищение наших предков в те
времена, когда фантазии эти были явно неосуществимы. Вни-
мательно оглядывая воздушные замки, сошедшие с небес, мы
ищем там свободу, но не находим ее. Все эти государства меч-
ты — тирании более суровые, более тяжкие, более гнетущие,
чем любая из тех, которые когда-либо являла история. В каж-
дой из них порядок обеспечивается за счет всеобщей регистра-
ции и поголовной мобилизации в армию труда.
Вот куда стремится раскрепощенная Мысль? Фанта-
зии разоблачают ее естественную склонность. Искательница
порядка, потому что она есть разум, она представляет его про-
стым, потому что принадлежит человеку. Когда она пытается
реализовать себя, мы видим мрачную жестокость Савонаролы
или Кальвина. Но чаще она обращается к человеку действия,
находя в нем свое временное орудие: так, Платон ожидал от
15 Платон. Законы, кн. XII*.
192
Глава VII. Экспансионистский характер Власти
Сиракузского тирана проведения в жизнь придуманных им
законов.
Союз философа с тираном — парадокс? Вовсе нет. Созер-
цательному человеку власть никогда не кажется слишком
деспотичной, пока он льстит себя надеждой, что сила произво-
ла будет служить осуществлению его проектов. Об этом свиде-
тельствует неизменная притягательность русского деспотизма
для интеллектуалов. Огюст Конт, обращаясь к царю Николаю,
лишь повторяет Дидро, ожидавшего от Екатерины Великой
обнародования высочайшим указом основных догм энцикло -
педистов. Недовольный своим собственным орудием — убеж-
дением, ум восхищается инструментами Власти, действую-
щими куда быстрее. Вольтер находит прекрасным, что Ека-
терина может «отправить пятьдесят тысяч человек в Польшу,
дабы водворить терпимость и свободу совести»16. Так легко-
верный философ трудится на Власть, превознося ее заслуги,
покуда Власть не разочарует его; тогда он разражается обли-
чительными речами, но по-прежнему служит делу Власти как
таковой, поскольку надеется на безоговорочное и последова-
тельное применение своих принципов, а на это способна толь-
ко могучая Власть.
Бенжамен Констан справедливо высмеял непомерное при-
страстие кабинетных людей к авторитарным методам: «Все
памятные случаи употребления силы без суда, все приме-
ры принятия противозаконных мер в опасных обстоятельст -
вах из века в век пересказывались уважительно и описыва-
16 Известно удивительное письмо, где Вольтер одобряет угнете-
ние Польши: «Есть женщина, которая приобрела великую славу:
это северная Семирамида, отправляющая пятьдесят тысяч че-
ловек в Польшу, дабы водворить терпимость и свободу совести.
Событие беспримерное в мировой истории, и, скажу Вам, оно
возымеет далеко идущие следствия. Похвалюсь Вам, что поль-
зуюсь у нее некоторым благоволением: я ее рыцарь пред все-
ми и против всех. Знаю, ее упрекают в каких-то прегрешениях
касательно мужа; но это дела семейные, в них я не вникаю; да
впрочем, ине худо, если приходится заглаживать вину, это за-
ставляет прилагать большие усилия, чтобы принудить общество
к уважению и восхищению, и уж наверное ее недостойный муж не
совершил бы ни одного из тех великих дел, которые моя Екатерина
вершит каждодневно» (Voltaire. Lettre a Mme du Deffand, 18 mai
1767. - CEuvres, vol. XLV, p. 267-268).
193
Книга III. О природе Власти
лись с удовольствием. Автор, мирно сидя за письменным сто-
лом, источает произвол. Он старается придать своему стилю
ту же быстроту, какую рекомендует в действиях; на минуту
воображает себя облеченным властью, потому что пропове-
дует злоупотребление ею; разнообразит свою созерцательную
жизнь теми свидетельствами силы и могущества, которыми
украшает фразы, выходящие из-под его пера; доставляет себе
таким образом некое подобие наслаждения властью; с упое-
нием повторяет выспренние слова о спасении народа, о выс-
шем законе, об общественном интересе; восхищается своей
глубиной и дивится своей энергии. Жалкий глупец! Все это он
говорит людям, которые прислушаются к нему весьма и весь-
ма охотно и при первой возможности опробуют его теорию на
нем самом»17.
Мечтая о слишком простом и слишком жестком поряд-
ке, желая поскорее установить его слишком императивными
и слишком радикальными мерами, Мысль оказывается в по-
стоянном сговоре с Властью: даже борясь против конкрет-
ных носителей Власти, она работает на расширение ее функ-
ций. Ибо она сеет в обществе идеалы, для воплощения которых
потребовалось бы приложить огромное усилие в направлении,
противоположном естественному ходу вещей, а на это способ-
на только Власть, и очень большая Власть. Так что в конеч-
ном счете Мысль доставляет Власти самое веское оправдание
ее неуклонного роста.
Явно эгоистичная, Власть наталкивается на сопротивление
всех частных социальных интересов, с которыми ей надо быть
в ладах. Но, провозглашая себя альтруистической и будто бы
осуществляя мечтания Мысли, она приобретает по отноше-
нию ко всем реальным интересам трансцендентность, кото-
рая позволяет ей жертвовать ими ради своей миссии и сметать
любое препятствие на своем триумфальном пути.
17 Benj. Constant. De 1’Espritde Conqu^te etd’Usurpation. — CEuvres,
t.I,p. 249.
Глава VIII
О политическом соперничестве1
История — это борьба властей.
Всегда и всюду человек завладевает человеком, чтобы поко-
рить его своей воле, заставить служить осуществлению своих
планов; и потому общество — это система властей, которые
беспрестанно возвышаются, возрастают и ведут друг с дру-
гом борьбу.
Между властями разного рода, как, например, политиче-
ской властью и властью семейной, или господской, или религи-
озной, есть и сотрудничество, и конфликт2. Между властями
одного рода, причем такими, которым их характер не полагает
пределов0, естественным состоянием является воина.
Случайность в глазах человека, живущего всецело в своем
времени, может статься, по счастью мирном, война предстает
перед тем, кто наблюдает развитие и последовательную смену
эпох, как важнейшая деятельность государств.
Взгляните на карту Европы, не застывшую, какой пред-
ставляет ее политическая география, а подвижную, какой она
была в течение веков. Посмотрите, как розовое, голубое или
желтое пятно, обозначающее такое-то владение, то увели-
чивается за счет других, то уменьшается, теснимое соседни-
ми. Оно выпускает псевдоподии* к морю, продвигается вдоль
реки, перекидывается через горы, поглощает и переварива-
ет чужое тело. Наконец оно теряет свою силу и однажды, став
жертвой чужой ненасытности, исчезает.
1 Эта глава была опубликована в январе 1943 г. в «Revue Suisse
contemporaine».
В главе IX читатель увидит, в силу какой необходимости полити-
ческая Власть покушается на социальные власти.
«Государство, — говорит Руссо, — будучи искусственным те-
лом, не имеет никакой определенной меры... неравенству людей
сама природа положила границы, а неравенство обществ может
непрерывно расти, до тех пор пока одно из них не поглотит все
остальные» {Rousseau. Du Contrat social, ed. Dreyfus-Brissac,
Appendice II, p. 309).
195
Книга III. О природе Власти
Все эти трепещущие пятна напоминают кишение амеб под
микроскопом. Увы! Такова История.
Чужда, ли война современной эпохе?
Эта антропофагия составляла главный предмет исторических
исследований до XIX в. Потом ученые отвернулись от такого
зрелища. Они справедливо считали, что в современную эпо-
ху завоевательный дух никогда не исходил от народов, а толь-
ко лишь от правящих, но несколько поспешили с предположе-
нием, что политическая эволюция постепенно подчиняла пра-
вящих народам. Таким образом, война была для них чем-то
принадлежащим прошлому, настоящее выдвигало совсем дру-
гие темы: человек освобождается от различных форм социаль-
ного господства и средствами науки и техники, силой объеди-
нения завоевывает земные ресурсы.
Когда это новое воззрение переносили на прошедшие сто -
летия, казалось, что конфликты, которые прославляли монар-
хов и оставляли школьникам многочисленные названия битв,
были не более как случайными событиями, не соответствую-
щими магистральному пути развития человечества.
Развитие это куда более достойно внимания историка, чем
военные авантюры! Ведь оно представляет собой постоянный
прогресс в одном направлении, устремлено к отчетливой еди-
ной цели — комплексной эксплуатации земного шара объеди -
нившимися людьми.
Отныне, полагали ученые, народы благодаря просвеще-
нию сознательно, а не вслепую идут к этой цели, став хозя-
евами своей судьбы. Всякая Власть, служа нации, способст-
вует такой эволюции всего человечества. Если и случаются еще
какие-то конфликты, то лишь в качестве досадных «дорожных
столкновений» государственных колесниц — по вине неловких
возничих либо, как исключение, из-за непомерной, патоло-
гической амбиции.
Но верно ли, что воля к расширению государства — это
только заблуждение правителей? Почему тогда самые жадные
до завоеваний были одновременно и лучшими организатора-
ми своих народов? Таковы Петр Великий, Фридрих II, Напо-
леон, Бисмарк; быть может, к ним придется добавить и Ста-
лина. Разве не очевидно, что государственный талант равно
196
Глава VIII. О политическом соперничестве
проявляется в экспансии и в управлении, что Власть управ-
ляет, чтобы завоевывать, и завоевывает, чтобы управлять?
Что инстинкт возрастания свойствен Власти, принадлежит к ее
сущности и не меняется с изменением образа правления?
Ибо Власть всегда остается повелеванием, с неотъемлемы-
ми от повелевания страстями, из которых главная — страсть
к расширению покоренного пространства.
Страсть эта десятилетиями может пребывать в дремлющем
состоянии, но непременно пробуждается вновь. Ведь подоб-
ное притягивает к себе подобное, и, стало быть, власть — вла-
стных, imperium* — склонных повелевать.
Завоевательная способность связана с Властью также, как
вирулентность с бациллой, тоже имеет свои фазы притупле-
ния, но восстанавливается быстрее.
И современные формы господства после периода затишья
нашли для себя неожиданные средства в древних образцах; так
спящий Уэллса, проснувшись, обнаружил чудесное преумно-
жение своего состояния**.
К тому времени, когда ученые решили, будто из истории
изгнано насилие, оно отнюдь не прекратилось. Только осу-
ществляли его издалека, легко покоряя неразвитые или тех-
нически отсталые народы. Цветные пятна владений почти не
менялись в Европе, но простирались за моря и, оказавшись на
других континентах, быстро множили там границы, террито-
риальные споры и, наконец, поля сражений.
Богатство, скопившееся у частных лиц, готовило государ-
ству огромные военные ресурсы. Строились металлургические
заводы, способные выпускать гигантские пушки. В банки сте-
кались капиталы, которые могли бы быть частично потраче-
ны на войну. Если, с другой стороны, Германия вела актив-
ную разработку бассейна Брие, если Англия поощряла захват
мировых нефтяных промыслов ее крупными акционерны-
ми обществами, если Россия покрывалась сетью железных
Дорог — эти как будто бы мирные усилия были только нако-
плением козырей для вечной игры в могущество.
Наконец, даже прогресс демократии вооружал правитель-
ства для войны. Власти, явно чуждые подвластным народам,
не могли бы принудить их пойти на достаточно большие жерт-
вы; и напротив, чем теснее они по видимости связаны с эти-
ми народами, тем больше от них получают, как это доказали,
к примеру, колоссальные силы, предоставляемые Францией
197
Книга III. О природе Власти
эпохи Революции и Империи последовательно сменявшимся
властям, которые она считала исходящими от нее самой.
Итак, те самые явления, которые, казалось, предвещали
эру вечного мира, готовили Властям огромные материальные
и психологические средства для войн, превосходящих по тяже-
сти и размаху все, что было видано прежде.
Милитаризующаяся цивилизация
Но, может быть, по законам истории одно великое общество,
образующее единую цивилизацию, такое как современный
Запад, должно демилитаризоваться по мере своего развития?
Не наблюдалось ли подобное явление в римском мире?
Чем дольше существовала эта древняя цивилизация, тем
меньшую склонность к оружию выказывали ее представите -
ли. Военное дело, первоначально считавшееся естественным
призванием всякого взрослого мужчины, что мы наблюдаем
у всех первобытных народов — ирокезов, зулусов, абиссин-
цев, — в конце концов стало особой профессией, не пользую-
щейся большим уважением.
Эта постепенная демилитаризация проявляется в числен-
ности римских вооруженных сил. Еще примитивное государ-
ство, которое ко времени походов Ганнибала насчитывало
только миллион человек, способных держать в руках оружие,
в сражении при Каннах выставило против него более восьми-
десяти тысяч воинов. Республика простиралась на весь Сре-
диземноморский бассейн, когда ее враждующие силы стол-
кнулись в Фарсале: там находилось в общей сложности лишь
семьдесят пять тысяч человек. Когда Тиберий приложил все
усилия, чтобы отомстить за легионы Вара, он мог дать буду-
щему Германику только пятьдесят тысяч солдат. Вряд ли у
Антонина было намного большее войско для разрешения веко -
вого спора с парфянами. Когда Юлиан останавливает алама-
нов близ Страсбурга, он располагает тринадцатью тысяча-
ми человек, а Велизарий получает от Юстиниана одиннадцать
тысяч человек, чтобы отвоевать Италию у готов4.
4 Цифры заимствованы из известного трактата Ханса Дельбрюка:
Hans Delbruck. Geschichte der Kriegskunst, 4Bde, 1900—1920*.
198
Глава VTII. О политическом соперничестве
Вот какова естественная эволюция цивилизующегося наро-
да. Что, впрочем, объясняет беспомощность римлян перед
вторжениями готов и вандалов — малочисленных вооружен-
ных народов, насчитывавших по нескольку десятков тысяч
человек, которых могла бы уничтожить малейшая провин-
ция Империи, если бы ее жители еще способны были воору-
житься. И конечно, Аларих не взял бы древний Рим, а Гензе-
рих — древний Карфаген.
Наша цивилизация движется в прямо противоположном
направлении; она идет к столь же глобальной катастрофе,
но совсем иного характера.
В решающем сражении XIV века — битве при Пуа-
тье — сошлись около пятидесяти тысяч человек. Столько же
и близ Мариньяно. Ненамного больше, шестьдесят пять тысяч,
как сообщается, в решающем сражении Тридцатилетней вой-
ны — при Нёрдлингене. Но уже двести тысяч человек — у
Мальплаке (1709) и четыреста пятьдесят тысяч — у Лейп-
цига (1813)*.
Мы действуем масштабнее. Война 1914 г. искалечи-
ла и убила в пять раз больше народу, чем Европа имела под
ружьем к концу наполеоновских войн5.
И как вести счет теперь, когда всякий — мужчина, женщи-
на, ребенок — вносит свой вклад в борьбу, подобно тому как
было с повозками Ариовиста? * *
Мы заканчиваем тем, с чего начинали дикари, мы зано-
во открываем утраченное искусство морить голодом мирных
жителей, сжигать дома и уводить побежденных в рабство.
Зачем нам вторжения варваров? Мы сами себе гунны.
Закон политического соперничества
Почему же мы возвращаемся назад, а не следуем естествен-
ному ходу развития цивилизации, как римляне?
5 Согласно аббату де Праду, в 1813 —1814 гг. на военной службе
состояло три миллиона человек. Война 1914—1918 гг. убила во-
семь миллионов и искалечила шесть миллионов, согласно Эдгару
Мило (Edgar Milhaud, Enquete sur la production. Geneve, 1920
et annees suiv.).
199
Книга III. О природе Власти
Отличие их мира от нашего бросается в глаза: первый был
монистическим, второй плюралистичен; быть может, не столь
разнообразный в своей человеческой субстанции, как рим-
ский, он разделен между многими правительствами, из кото-
рых каждое, говорит Руссо, «чувствует себя слабым, если есть
более сильные, чем оно; его безопасность, само его сохранение
требуют, чтобы оно сделалось сильнее соседей».
Далее наш автор утверждает: «Поскольку величина поли-
тического образования чисто относительна, оно вынуждено
сравнивать себя с другими, дабы познать себя, оно зависит
от всего окружающего и должно принимать участие во всем
происходящем, ибо, как бы ни хотело оно держаться в сво-
их границах, ничего не приобретая и не теряя, оно становится
слабым или сильным в зависимости от того, расширяется или
сокращается, усиливается или ослабевает его сосед».
Эта естественная ревность Властей породила, с одной сто -
роны, хорошо известный принцип, временное забвение кото-
рого дорого обходится государствам, а именно: всякое тер-
риториальное увеличение одного государства, расширяя базу,
откуда оно берет ресурсы, понуждает все остальные стремить-
ся к аналогичному росту, чтобы восстановить равновесие.
Но есть и другой способ усиления, более опасный для сосе-
дей, чем приобретение какой угодно области: это прогресс
Власти в эксплуатации национальных ресурсов. Если она уве-
личивает степень присвоения сил и богатств своего народа и ей
удается заставить его смириться с этим, тогда она изменя-
ет соотношение собственных средств со средствами соседей,
при скудных резервах встает вровень с крупнейшими держа-
вами, а если резервы у нее обширны, становится способной
на гегемонию.
Если Швеция Густава Адольфа заняла в политике место,
несоизмеримое с ее территорией, то именно потому, что этот
великий король, как никто прежде, поставил деятельность
нации на службу своим замыслам.
Пруссия Фридриха II смогла оказать сопротивление коали-
ции трех великих монархий, из которых каждая должна была
бы ее раздавить, только благодаря такому же интенсивному
использованию своих возможностей.
И наконец, Франция в революционную эпоху как бы одним
прыжком достигла пределов, о которых и не помышлял Людо -
200
Глава VIII. О политическом соперничестве
вик XIV, потому что Власть более императивная в более пол-
ном объеме востребовала национальные ресурсы.
Это хорошо понимал Бёрк, писавший в 1795 г.: «Госу-
дарство [во Франции] является высшим началом. Все под-
чинено выработке силы. Государство является военным по
своему принципу, по своим правилам, по духу своему и во
всех своих устремлениях... Будь у Франции только полови -
на ее нынешних сил, она все еще была бы слишком сильна для
большинства государств Европы с их устройством и их обра-
зом действий»6.
Любой прогресс Власти в контроле над обществом, достиг-
нутый ею будь то с расчетом на войну или ради любой другой
цели, дает этой Власти военное преимущество7.
Об этом свидетельствует сравнение двух германских втор -
жений во Францию, с промежутком в четверть века. Раз-
гром 1940 г. вместо восстановления позиций на Марне*, быть
может, объяснялся не столько ослаблением Франции, сколько
усилением могущества Германии вследствие тотальной моби-
лизации всей возможной энергии.
Об этом свидетельствует и столь разнящийся успех русских
армий в двух войнах: победы во Второй мировой войне все-
цело обусловлены завоеваниями, осуществленными Властью
в своей обширной вотчине.
Отсюда следует, что государство не может оставаться без-
различным, когда другое приобретает больше прав над своим
народом. Ему необходимо добиться аналогичных прав над соб-
6 Burke. Letters on a Regicide Peace.
7 He надо повторять мне, в качестве возражения, общее место
о деспотической власти Ксеркса, бессильной против свободы афи-
нян. Когда я говорю здесь о Власти более полной, я подразуме-
ваю Власть, которая больше требует и больше получает от своего
народа. Несомненно, что в этом отношении Власть греческих
полисов над их членами намного превосходила власть Великого
Царя над его подданными. И, например, ионийские города, по-
коренные персидским монархом, обязаны были только платить
необременительную дань, да и та им часто прощалась, а в осталь-
ном управляли собой самостоятельно. Я должен говорить здесь
не об азиатском деспотизме, отнимавшем совсем немного сил у
своих подданных, а о современном, который отнимает у граждан
огромные силы, и делает это тем успешнее, чем дальше он отсту-
пает от царственного облика азиатского деспотизма.
201
Книга III. О природе Власти
ственным народом, иначе оно дорого заплатит за отставание;
так Франция в 1870 г. потерпела поражение, выставив против
Пруссии армии, намного уступающие в численности, из-за того
что не ввела по примеру своей соседки воинскую повинность.
Это явление в самом наглядном его аспекте известно как
гонка вооружений.
Но гонка вооружений — лишь отбрасываемая тень, лишь
проекция (как в начертательной геометрии) гораздо более
важного процесса, а именно развития тоталитаризма. Власть,
находясь в некоторых отношениях со своим народом, может
увеличить свой военный аппарат только в известных преде-
лах. Чтобы их преступить, она должна революционизировать
эти отношения, присвоить себе новые права.
Прогресс Власти — прогресс войны. 1 .
Прогресс войны — прогресс Власти
Таким образом, всякий значительный шаг вперед в милита-
ризации связан с ощутимым продвижением Власти — как его
результат или как его причина.
С одной стороны, политическая революция резко усили-
вает Власть и делает возможным немыслимое прежде нара-
щивание вооружений. Кромвель беспрепятственно стро-
ит английскую морскую державу, о которой мог только меч-
тать Карл I. Французская революция устанавливает воинскую
повинность, которую не отважились бы предложить королев-
ские чиновники.
С другой стороны, на необходимость сравняться в военной
мощи с грозным противником могут ссылаться, чтобы оправ-
дать продвижение Власти, — как во Франции Карла VII или
в сегодняшних Соединенных Штатах.
Итак, если всякое продвижение Власти служит войне, то
и война, в свою очередь, служит продвижению Власти: она
действует наподобие собаки пастуха, подгоняя отставшие Вла-
сти и понуждая их присоединиться к продвинувшимся далее
всех на пути к тоталитаризму.
Тесная связь войны и Власти прослеживается на протяже-
нии всей европейской истории. Каждое государство, когда-
либо осуществлявшее политическую гегемонию, обеспечивало
себе средства к этому, добиваясь более полного, сравнительно
202
Глава VIII. О политическом соперничестве
с Властями-соперницами, господства над собственным наро-
дом. И чтобы оказывать сопротивление таким лидерам, Вла-
стям континента надо было становиться с ними вровень.
Если какая-то феодальная монархия все чаще получала от
своих вассалов финансовую помощь и соответственно привлека-
ла на службу все больше наемников, другим приходилось делать
то же самое. Если «помощь» эта в конце концов закрепилась
в виде постоянного налога, предназначенного на содержание по -
стоянной армии, остальным опять-таки нужно было двигаться
в том же направлении. «Как только система постоянной армии
была принята одной цивилизованной нацией, — пишет Адам
Смит, — необходимость ввести ее возникла и у всех соседних
наций; этого требовала безопасность, ибо их войска были совер-
шенно неспособны противостоять такой армии».
Но, опираясь на постоянную армию, монархия могла уста-
навливать налоги по произволу, иными словами, она могла
стать абсолютной. И тогда она должна была стремиться вве-
сти воинскую обязанность, угрозу которой предугадывал еще
Монтескьё.
Эту воинскую обязанность, к которой несмело подвигались
монархии, учреждает революционная Франция. Ией обя-
зана своими победами, по большей части одержанными за
счет огромного численного превосходства. Вплоть до 1809 г.
французские армии будут сохранять это превосходство на всех
полях сражений. Гнейзенау* сформулировал единственно воз-
можный вывод: «Революция привела в действие всю нацио-
нальную силу французского народа... Европейские государ-
ства должны черпать из тех же источников, чтобы восстано-
вить в Европе прежнее равновесие».
Принимая в соображение такой механизм политического
соперничества, мы полагаем тщетными усилия, направлен-
ные на ограничение вооружений. Вооружения — это одно из
проявлений Власти. Они растут, потому что растет Власть.
И партии, упорнее всех требовавшие их ограничения, были,
в силу незамеченного алогизма, самыми рьяными сторонни-
цами экспансии Власти!
Власть сопряжена с войной, и если общество хочет сокра-
тить ущерб, причиняемый войнами, для этого нет иного сред-
ства, как только сократить полномочия Власти.
203
Киига III. О природе Власти •
От феодальной армии к королевской
Общественный строй, дающий войне меньше всего, — это
аристократический строй, поскольку он в наивысшей степе-
ни противится экспансии Власти. Аристократический строй
представляется по существу своему военным, потому что гос-
подствующий класс в такой социальной структуре — военный
класс. Но это и единственный воюющий класс. В Лакедемоне
несоразмерность количества гоплитов* с численностью насе-
ления поразительна. На Западе установление феодального
строя неожиданно приводит к резкому сокращению армий.
До XVII в. мы не увидим вновь вооруженных сил, равных тем,
какими обладали Каролинги. Необходимость отражать напа-
дения сарацинской или венгерской конницы, перемещаться
так же быстро, как нормандские пираты на своих легких бар-
ках, влечет за собой начало эпохи кавалерии, сеньориальных
конниц, из которых собственно королевским войском является
лишь одна. Народ в эту пору не принимает никакого участия
в войне — которая становится для него бедствием только тог-
да, когда переходит непосредственно на его земли, — и память
об этом сохраняется в сегодняшнем протесте народа: «Те, кто
хотят войны, пусть воюют сами, а нас оставят в покое».
Существуют большие различия между армией земельной
аристократии, естественно, не сплоченной и не дисциплини-
рованной из-за разнородности контингента, и армией город-
ской аристократии, которой, напротив, общность интересов,
единообразие воспитания и тесные связи, обусловленные обы-
чаем, придают особенную силу. Вторая обладает преимуще-
ством над наемниками, первая не выдержит натиска оплачи-
ваемых регулярных войск, как было, например, в сражениях
при Креси и у Никополя**. Отряды янычаров — это выраже-
ние Власти гораздо более мощной, чем любая из ее западных
современниц, которые до концаXVII в. будут неспособны ока-
зать ей сопротивление. Английская армия, от последнего луч-
ника до принца Уэльского состоящая на жалованье, — выра-
жение монархии, уже получающей от своих вассалов и город-
ских общин регулярные субсидии8, наложившей руку на все
национальное производство шерсти, чтобы брать оттуда сред-
8 См.: Carl Stephenson. Taxation and Representation. — Haskins .
anniversary essays. Boston, 1929; James Field Willard. Parliamentary
204
Глава VIII. О политическом соперничестве
ства обмена9, наконец, умеющей привлекать к себе на службу
крупнейших ростовщиков того времени.
Что такое Столетняя война в истории Франции, как не
попытки монархической Власти сравняться с Властью, ей
враждебной? Это субсидии, которых Филипп VI и Иоанн II
требуют у сословных собраний, и общих, и местных. Это нало -
ги, введенные для выкупа Иоанна II*, которые КарлУ продол-
жит взимать и после смерти отца; они обеспечат ему победы,
а с упразднением их удача снова окажется на стороне англи-
чан. Подлинный итог Столетней войны — это утверждение
постоянной тальи, идущей на содержание ордонансовых рот,
т.е. постоянной оплачиваемой кавалерии (1444). Таким
образом, первое крупное столкновение в западном обществе
имеет следствием укрепление Власти.
Война — повивальная бабка
абсолютной монархии
Так будет веками при любом противоборстве европейских
государств. Война, развязанная за рубежом, — это всег-
да благоприятный случай для очередной победы Власти над
подданными.
В XVI и частично в XVII столетии Испания является в Евро-
пе доминирующей властью, сильной благодаря золоту Амери-
ки, но главное — благодаря армии, созданной Гонсальво Кор-
довским, «великим командиром»**. Королевский указ 1496 г.
устанавливает уже своего рода воинскую повинность. Вся-
кий подданный в возрасте от 20 до 45 лет объявляется военно-
обязанным; государство берет в рекруты каждого двенадца-
того. Призванные носят наименование «солдаты». Так рож-
дается та «грозная испанская инфантерия»***, которой воз-
даст хвалу Боссюэ.
Развитие абсолютной монархии как в Англии, так и во
Франции связано с усилиями обеих династий противостоять
испанской угрозе. Именно Армаде**** Яков I будет обязан
taxes on personal property, 1290—1334. Cambridge, Mass.,
9 1934.
Cm.: Baldwin Schuyler Terry. The financing of the hundred years
war. London, 1914.
205
Книга III. О природе Власти
расширением своих полномочий. Если Ришельё и Мазарини
смогли возвести на такую высоту права государства, то лишь
потому, что им позволительно было без конца ссылаться на
внешнюю опасность.
Фонтене-Марёй показывает, как военная необходимость
способствовала ликвидации старых форм правления и расчи-
щала пути для абсолютной монархии: «Для спасения коро-
левства поистине требовалось... чтобы Король обладал в нем
достаточно полной властью и делал все, что соизволит. Ведь
его противник — Король Испании, в распоряжении которо-
го столько стран, где он берет все что угодно; а если бы тому
нужно было собирать Штаты, как принято в других местах,
или кланяться парламенту, чтобы получить все необходимое,
он, конечно, никогда бы этого не получил»10 11.
Ришельё, заставший вооруженные силы Франции сокра-
щенными Марией Медичи до десяти тысяч человек, довел их
численность до шестидесяти тысяч; потом, под конец долгой
войны с Германией, «пользуясь скорее кошельком, неже-
ли шпагой», он бросает на поля сражений сто тридцать пять
тысяч пехотинцев и двадцать тысяч кавалеристов, — подоб-
ных сил Франция не знала восемь столетий.
Какие же налоги понадобились, чтобы поддерживать это уси-
лие? И как умерить взимание налогов соблюдением форм, или
заручиться некоторым согласием на их сбор? Забыто наставле-
ние Коммина: «Ни один король или сеньор на земле не властен
за пределами собственного домена облагать подданных своих
налогом без позволения и согласия тех, кто должен его платить,
если только он не прибегает к тирании и насилию».
Эту тиранию во Франции оправдывали «неизменным наме-
рением остановить поступательное движение Испании»11.
Каждая из соперничающих на международной
арене Властей борется внутри страны
с противящимися ей «свободами»
Но когда Ришельё ради победы в политическом состязании
нарушал все права и ломал все институты, которые ограни-
10 Fontenay-Mareuil. Memoires, ed. Petitot, t. II, p. 209.
11 Richelieu. Memoires, ed. Petitot, t. IV, p. 245.
206
Глава VIII. О политическом соперничестве
чивали полномочия государства в сфере налогообложения,
в соперничающих державах, старающихся удержать свои
позиции, совершалась аналогичная работа.
В Испании Оливарес* внушает, что «благо нации и армии
превыше любого закона и любой привилегии»12 1. В Англии
Карл I, раздосадованный сопротивлением парламента, неза-
конно собирает налог на содержание флота, вызывая сопро-
тивление Гемпдена.
Суд над Гемпденом проходит в конце 1637 г. В 1639 г.
Нормандия восстает против Ришельё, чтобы воспрепятство-
вать взиманию всех налогов, установленных после смерти
короля Генриха IV. В 1640 г. вспыхивает революция в Ката-
лонии; каталонцы требуют сохранения исконных привилегий
и свобод. Рассматриваемая в контексте европейских событий,
Фронда — это лишь одна из реакций, вызванных общим движе-
нием конкурирующих Властей к внутреннему абсолютизму.
Фронде не удастся разрушить творение Ришельё, который,
по словам Реца, утвердил «в самой законной из монархий
тиранию, быть может, самую постыдную и опасную, какая
когда-либо порабощала государство»13, **. Держава Людо-
вика XIV будет занимать доминирующее положение в Евро-
пе. Но другие Власти, естественно, будут в свою очередь ссы-
латься на необходимость остановить поступательное движе-
ние Франции.
Зависть, которую испытывают все правители к Людови-
ку XIV, — вот истинная первопричина их вторжения в жизнь
народов. Но угроза его гегемонии дает им самый благовидный
предлог следовать примеру этого монарха.
Воинская повинность
Право запускать руку в кошелек подданных, чтобы поддержи-
вать свои предприятия, было первой крупной победой Власти
в Новое время. Вначале налог подлежал согласованию; это
эпоха парламентов в Англии, Генеральных штатов во Фран-
ции, Кортесов в Испании. Потом он уже вводился произволь-
но, что означало огромный прогресс Власти.
12
1з Инструкции вице-королю, посылаемому в Каталонию.
Рец говорит скорее как памфлетист, а не как историк.
207
Книга III. О природе Власти
Оставалось сделать другой шаг, еще более важный для веде-
ния войн: принудить подданных лично пополнять армии.
Нет ничего более чуждого духу аристократических обществ.
Естественно, что их защищают только аристократы, которые
по логике вещей должны сохранять эту функцию за собой в ка-
честве привилегии.
Именно как воины они нужны и монарху, их предводителю,
и народу, который от них зависит. Ратники первого, заступ-
ники второго, они заставляют уважать и свою нацию, и свое
положение, одинаково способные защищать национальные
интересы от поползновений извне и свои собственные инте-
ресы от посягательств сверху и волнений снизу.
Эта монополия на оружие, уже подорванная использова-
нием наемников14, была уничтожена, когда военная служба
перестала быть уделом одного дворянства, распространив-
шись на все население.
Как мы увидим далее15, короли всегда желали такой гене-
рализации воинской обязанности. Они усматривали в ней, во
внутреннем плане, возможность разрушить барьер, воздвиг-
нутый аристократическим строем против вторжений государ-
ства. А главное, во внешнем плане, — колоссальное преумно-
жение средств.
Уже Густав Адольф для содержания своих армии в Германии
добился, чтобы каждая община Швеции периодически посы-
лала определенное количество людей на службу королю. Лувуа*
решил подпитывать таким же образом французские полки, по-
скольку вербовки в них оказалось недостаточно для укомплек-
тования войск. Поначалу он разъяснял, что тридцать пять соб-
ственно территориальных полков формируются исключительно
14 «До Филиппа Августа, — пишет Буленвилье, — во Франции
не знали иных вооруженных людей, кроме владетелей феодов;
но поскольку этот король затевал войны, которые были не по
нраву баронам, он придумал оплачиваемые войска, и с той поры
наши короли всегда нанимали всадников, когда воевали будь то
во Франции или в Германии; правда, тогда еще не было смеше-
ния — до восстаний во Фландрии, показавших, что среди простого
народа есть люди столь же отважные и столь же сообразитель -
ные, как и в дворянском сословии. Во время войн с англичана-
ми служба состоящих на жалованье отрядов вошла в обычай»
, (JBoulainvilliers. Essai sur la noblesse de France).
15 В главе IX.
208
Глава VIII. О политическом соперничестве
в целях местной обороны. Его инициатива, однако, встретила
такое сопротивление, что отбор рекрутов пришлось заменить
назначением по жребию. Подозрения недоверчивых крестьян
вскоре подтвердились: эти полки стали источником пополнения
полков, участвующих в военных кампаниях.
Таковы были первые осторожные шаги к милитаризации
целого народа.
Новая система стала быстро развиваться в Пруссии. Это
королевство, возникшее совсем недавно, не располагает ни
большим населением, ни богатством, и не имеет территори-
альной целостности. У каждой из его областей свое прош-
лое, между ними нет единства. Фридрих Вильгельм посвя-
щает себя армии, которую набирает из самых красивых сол-
дат, каких только можно завербовать во всей Германии, во
всей Европе. За каждым из своих полков он закрепляет опре-
деленную часть прусской территории, определенный «кан-
тон»*. Каждый кантон поставляет «своему» полку попол-
нение. Эти рекруты, называемые кантонистами, находятся
в армии лишь несколько месяцев, но их ежегодно собирают на
несколько недель и призывают в военное время.
В таком духе был составлен известный регламент 1733 г.
Воинская служба, положение резервиста, мобилизация в военное
время — все это изобретение Пруссии. Первоначальная скуд-
ность человеческих и финансовых ресурсов этого народа приве-
ла амбициозную Власть к невиданной прежде степени исполь-
зования национальных сил. Пруссия, все еще малое государ-
ство в сравнении с Францией, несмотря на новые территории,
завоеванные ею вследствие блестящих побед, накануне Фран-
цузской революции содержала армию в 195 000 человек, про-
тив 180 000 во Франции. Правда, эти 195 000 человек по при-
близительной оценке обходились ей — большое преимущество ее
системы — всего в 45 миллионов, тогда как французская армия
при меньшей численности стоила 107—108 миллионов.
180 000 французских солдат, 195 000 прусских,
240 000 австрийских — эти цифры вполне объясняют пассив -
ность Франции в последние годы существования старой монар-
хии, глухой к призывам Голландии в 1787 г. иБельгиив 1789 г.,
упускающей возможности закрыть наконец «отворенную для
врагов Франции дверь» — северо-восточную границу страны.
Какой отвагой сменится это малодушие!
209
Книга III. О природе Власти
Легкомысленные правители, не знающие политической
науки, ввергают Францию в войну не с одной, а с двумя воен-
ными державами континента. К ним присоединяются Испа-
ния, Англия, Пьемонт. Как же революционная Франция
выдержала удар? Поначалу ее спасло непонятное поведе-
ние Брауншвейга*. А потом? Потом она выставляет армии
гораздо более многочисленные, чем соединенные армии союз-
ников. Нужна была Власть, абсолютная в значительно более
полном смысле, чем старая монархия, чтобы провозгласить:
«С настоящего момента и до тех пор, пока враги не будут
изгнаны с территории Республики, объявляется постоянная
реквизиция всех французов для укрепления армии»**.
Эпоха «пушечного мяса»
За этим постановлением Конвента от 23 августа 1793 г. по-
следовали меры по его исполнению. В 1794 г. на военном уче-
те во Франции состояли уже миллион сто шестьдесят девять
тысяч человек.
В военной истории открылась новая эпоха — эпоха «пушеч-
ного мяса». Ни один генерал при королевском строе не осме-
лился бы бросить своих людей глубокими колоннами*** под
огонь противника. Фолара, предложившего такое, не стали
даже слушать. Расчлененный строй, который не давал ника-
кого четкого решения, берег людей. Генералы времен Револю-
ции и Империи с потерями не считались: Власть брала для них
солдат у всей французской нации. Историки скажут, что с этой
бойни во Франции началась убыль населения и национальной
энергии.
В 1798 г. закон Журдана**** оформляет систему моби-
лизации людских ресурсов. Мужчины от двадцати до двад-
цати пяти лет — пять разрядов, всего около миллиона чело-
век — признаются военнообязанными; закон устанавливает,
сколько из них будет призвано; призывники определяются
жребием. Каждый год может быть вызван из резерва старший
разряд, а также призван более молодой. Эту систему приме-
нит Наполеон. Сначала он возьмет по восемьдесят тысяч че-
ловек из каждого разряда. В дальнейшем, готовясь к русской
кампании, он призовет сто двадцать тысяч человек из разряда
1810 г. После проигранных сражений он привлечет сто пять-
десят тысяч человек из разряда 1814 г. и вернет в строй три-
210
Глава VIII. О политическом соперничестве
ста тысяч человек из тех разрядов, которые держал в запасе.
В целом с сентября 1805 г. по ноябрь 1813 г. Наполеон вос-
требовал от Франции два миллиона сто тысяч человек поми-
мо солдат Республики, состоящих на службе.
Как могла бы Европа воевать, не прибегнув к схожей прак-
тике? Многие правители с трудом решились на меры, грани-
чащие с варварством. Но это позволило численно подавить
Наполеона.
Преимущество, полученное Францией от интенсивных
методов использования человеческого потенциала, было поте-
ряно, когда их переняли соперники. Соотношение внутренних
сил предрекало разгром французов в 1793 —1794 гг. Мас-
совый набор рекрутов предотвратил катастрофу. Но методы
уравнялись, и Франция ничего не выиграла от этого отдале-
ния неизбежной расплаты.
Тотальная война
Однако Германию этот опыт ничему не научил. Из держав -
победительниц, заставивших Францию отказаться от систе-
мы, с помощью которой она опустошила Европу, одна толь-
ко Пруссия сохраняет для себя аналогичную — ужесточен-
ную — систему, что подготавливает победы 1870 г. Этот успех
повергает в ужас Европу, все страны континента по приме-
ру Германии вводят воинскую обязанность. В результате
к 1888 г. армии в мирный период достигают той же численно -
сти, что и во время самой кровопролитной из наполеоновских
войн: три миллиона человек. Государственные расходы евро-
пейских стран, в 1816 г. составлявшие 170 миллионов фун-
тов стерлингов, в 1898 г. доходят до 868 миллионов. И всюду
главная статья этих расходов — содержание армии.
Наконец грянула буря; итог известен. Восемь миллионов
убитых, шесть миллионов искалеченных. В европейских госу-
дарствах, участвовавших в войне, уничтожено в общей слож-
ности 8 % мужчин трудоспособного возраста; во Франции
и Германии — 10 %.
И ради чего? Исход конфликта был бы тот же, если бы при-
бегли к профессиональным армиям XVII в. Революционная
Франция, несмотря на интенсивное использование нацио-
нальных ресурсов, в конце концов уступила коалиции, обла-
дающей значительно большим человеческим и экономиче-
211
Книга III. О природе Власти
ским потенциалом; так и Германия Вильгельма II не смогла
сопротивляться межнациональному объединению сил, могу-
щество которого должно было рано или поздно превзойти ее
собственную мощь.
Таким образом, во второй раз было доказано, что увеличе-
ние объемов изымаемого государством у нации дает лишь эфе-
мерное преимущество в политической конкуренции, побуж-
дает соперников обращаться к сходной практике, приводит
к ненавистному бремени в мирное время и к катастрофиче-
ским массовым убийствам и разрушениям в период войны.
Нужно еще и третье доказательство? У нас не хватает духу
измерить цену такого преимущества в человеческих жизнях,
в страданиях, в погибшем культурном наследии.
Доктрина тотальной войны порождена самой блокадой
Германии в Первую мировую войну.
Для государства, как и для частных лиц, удовлетворе-
ние нужд лимитируется не только финансовыми возможно-
стями, но и физическим пространством. Суженное простран-
ство, контролируемое немецкими армиями, диктовало свои
требования.
Меры, принимаемые соответственно этому фактическому
положению дел, постепенно приводятся в систему. Воюю-
щее государство управляет производственной деятельностью,
чтобы получить от нее оптимум вооружения, совместимый
с гарантией жизненного минимума для населения. Вся нация
становится в руках государства орудием войны, коэффициент
использования которого ограничен только необходимостью
поддерживать его в рабочем состоянии.
Тотальное отождествление нации с армией, мне кажется, было
ясно осознано лишь к исходу войны. Сначала в этом направлении
двигались ощупью, а доктрина выявилась из практики, до кон-
ца сохранявшей импровизированный и эмпирический характер.
Идея продолжает жить в очагах германского национализма. Ее
наследует национал-социалистское движение.
Придя к власти, национал-социалисты предпринимают
реконструкцию немецкой экономики, в результате чего она
становится подобной крейсеру. Его задача — вести бой; каж-
дый член экипажа находится на своем посту — или сражает -
ся сам, или снабжает бойцов всем необходимым. Склады на
корабле полны артиллерийских снарядов, но в них не забыли
загрузить и продовольствие для экипажа.
212
Глава VIII. О политическом соперничестве
До сих пор государство в случае конфликта изымало из
национальной жизни quantum необходимых сил, чтобы под-
держать свое военное предприятие. Теперь оно еще в мир-
ное время подготавливает комплексное использование нацио-
нальных ресурсов для войны.
Первые потрясения Второй мировой войны были следст-
вием столкновений между крейсером и оснащенными оруди-
ями трансатлантическими лайнерами, на борту которых стю-
арды продолжали обслуживать праздных пассажиров.
Иное дело, когда Германия наталкивается на страну, где
в течение двадцати лет задачи индивидуумов определялись
государственной властью, — это Россия.
Политическое соперничество производило свое обычное
действие: Англия и Соединенные Штаты вынуждены были
копировать германские методы. В этих двух странах более
чем где-либо соблюдались права индивидуумов в их отноше-
ниях с государством. Соединенные Штаты установили воен-
ную обязанность только во время войны Севера и Юга, а ког-
да опасность миновала, отменили ее. Даже мировая война
заставила Англию создать национальную армию лишь после
долгих отлагательств, и право государства принуждать граж-
дан представлялось настолько спорным, что мирились с отка-
зом от военной службы по религиозно-этическим соображе-
ниям. Безусловно, Власть в случае необходимости привлекала
национальное богатство через заем и инфляцию, но она вме-
няла себе в обязанность впоследствии возместить эти изъятия,
возвращая деньгам, доллару или фунту стерлингов, их пер-
воначальную стоимость. В военное время государство, что-
бы направить производство на удовлетворение своих потреб -
ностей, использовало лишь собственные финансовые резервы,
предназначенные для чрезвычайных расходов.
Однако в годы, непосредственно предшествовавшие Второй
мировой войне, государство заметно расширило сферу свое-
го господства, особенно в Соединенных Штатах. Причина его
триумфа — борьба с Германией. Впервые в истории президент
Соединенных Штатов рассматривает совокупность американ-
ских граждан как «человеческий потенциал», который надо
как можно эффективнее использовать в военных интересах.
Таким образом, со времен Средневековья государства, что-
бы выдержать политическую конкуренцию, требовали от сво-
их наций все больших и больших жертв. Если Капетинги вели
213
Книга III. О природе Власти
войны силами сеньориальных войск, которыми они распола-
гали только в течение сорока дней, то сегодняшние народные
государства имеют полное право призывать на военную служ-
бу и, не ограничивая себя сроками, держать под ружьем все
мужское население. Если феодальные монархи расходовали на
вооруженные конфликты исключительно средства своих доме-
нов, то в распоряжении их преемников весь национальный
доход. В средневековых государствах населению, сколько-
нибудь удаленному от театра военных действий, позволено
было игнорировать войну. В наше время враги и союзники
сжигают дома, вырезают семьи и мерой своих подвигов счи-
тают гектары опустошенной земли. Даже сама человеческая
мысль, прежде презиравшая такие конфликты, мобилизована
теперь на службу завоеваниям, дабы провозглашать цивили-
заторскую добродетель палачей и поджигателей.
Как не увидеть в этом невероятном вырождении нашей
цивилизации плоды государственного абсолютизма?
Все вкладывается в войну, потому что Власть распоряжа-
ется всем.
С промышленной конкуренцией дело обстояло бы так же,
как и с политической, если бы предприниматели обладали
безграничной властью над рабочими. Сколь бы ни были они
гуманны, они требовали бы всё больших усилий от подчинен-
ной им массы, из-за жизненной необходимости отвечать на
усилия соперника.
Это отвратительное следствие конкуренции нейтрализует-
ся лишь тем, что требованиям предпринимателя кладет пре-
дел сопротивление профсоюза.
Почему же государство не наталкивается на подобную пре-
граду, не встречает «профсоюзного» сопротивления народа?
Такое сопротивление существовало при Старом порядке,
его оказывали представители различных социальных групп
нации, совместно боровшиеся против Власти.
Но при современном строе они стали Властью, и народ остал-
ся без защитников. Те, кто сами — государство, присвоили себе
право говорить от имени Нации и не признают никакого нацио -
нального интереса, отличного от интереса Государства. Они
подавили бы как мятеж то, что монархия принимала как ремон -
страцию*. Вещая, что Власть дана была Нации, и отказываясь
видеть в них две различные сущности, которые никогда не будут
тождественными, Нацию оставили на произвол Власти.
Книга IV
ГОСУДАРСТВО
КАК ПОСТОЯННАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ
Глава IX
Агрессия Власти
против социального строя
Власть есть авторитет, ей свойственно стремиться к большему
авторитету. Она есть могущество, ей свойственно стремиться
к большему могуществу.
Или, выражаясь не столь метафизическим языком, амби-
циозные воли, прельщенные Властью, отдают ей свою энер-
гию, прилагают старания к тому, чтобы более полновесно
управлять обществом и извлекать из него больше сил.
Проявляемые при более или менее благоприятных обстоя-
тельствах, получающие большую или меньшую поддержку,
увенчивающиеся большим или меньшим успехом, эти стара-
ния обогащают публичную власть закрепляемыми обычаем
правами над подначальными, которые принимают все боль-
шее участие в расходах Власти.
Процесс этот не является беспрерывным. Но, несмотря на
временные остановки, а порой и движение вспять, продолжа-
ется многовековое поступательное развитие государства, о чем
убедительно свидетельствует история налогообложения, исто-
рия законодательства, история армии и полиции. Очевидно,
что публичная власть требует для себя возрастающую долю об-
щественного богатства, мобилизует все большую часть населе-
ния, все строже регламентирует действия индивидуумов, все
бдительнее следит за подвластными1.
1 Мы стали особенно чувствительны к этому процессу из-за его
необычайного ускорения в наши дни. Он захватил даже те страны,
где прежде был малоощутим. Так, в Соединенных Штатах еще
до Второй мировой войны налог за три четверти века (1860—
1938 гг.) возрос с 4,3 % национального дохода до 22,7 % (см.:
Simon Kuznets. Taxes and National Income. — Proceedings of the
American Philosophical Society, vol. 88, N 1). В Англии воинская
повинность впервые стала постоянным институтом.
217
Книга IV. Государство как постоянная революция
Эта картина наводит на размышления. Возникают два
вопроса. Как же стало возможным такое продвижение Вла-
сти? И почему его мало кто замечает?
Прежде всего, не понимают того, что ей удается все более
полновесно управлять действиями индивидуумов, захватывать
все в большем объеме существующие в обществе силы.
Всякое возрастание государственной власти представля-
ется непосредственным ущемлением свободы каждого, вся-
кое увеличение государственных ресурсов — непосредствен-
ным сокращением доходов каждого. Эта явная угроза должна
была бы вызвать единодушный заговор, и тогда прогресс Вла-
сти неминуемо был бы остановлен.
Отчего же она, наоборот, продолжает свое победное шест-
вие сквозь историю?
Значит, людей нисколько не тревожит, что Власть стано-
вится все более крупным кредитором, требующим повинове-
ния и служения. По правде сказать, этого даже видят!
Но тут есть другая загадка. Разве не бросается в глаза, что
индивидуум в отношениях с государственной властью неу-
клонно превращается в должника, обязанного платить долг
повиновения и служения?
Почему же до сих пор ход истории обычно интерпретиро-
вали как постепенное освобождение индивидуума?
Дело в том, что индивидуум в обществе никогда не был
один на один с государством. Существуют и другие вла-
сти — социальные власти, которым он тоже платит долг
повиновения и служения. Поэтому человек может быть более
чувствителен к сокращению или устранению обязанностей
перед какой-либо социальной властью, нежели к отягчению
обязанностей перед Властью политической. Соответственно
и наблюдатель может быть внимательнее к первому, чем ко
второму.
Поскольку всякая власть в обществе зиждется на повинове-
нии и дани, между властями происходит естественная борьба
за их присвоение. Прогрессу государства способствует то, что
оно борется против других владык и люди обращают внима-
ние скорее на падение первых, чем на возвышение последнего.
Иначе могло бы быть лишь там, где не существовало бы соци-
альных властей, — в идеально простом обществе.
218
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
В обществе, приближающемся к этой абстрактной модели,
например, в общинах свободных крестьян, почти равных соб-
ственников, Власть встречает максимум сопротивления. Она
не только не разбухает, но даже не может выделиться из обще-
ства как особое образование. Она остается, или всякий раз
становится, общим делом, члены общества поочередно уча-
ствуют в управлении, остерегаясь расширять его правомочия.
Но обычно общество предстает иным. Оно являет тесное
соседство, соединение и взаимопроникновение групп, вну-
три которых существуют отношения зависимости и эксплуа-
тации. Иначе говоря, общество есть иерархия, неравенство,
борьба классов. Это сознавал уже Платон: «.. .в них <государ-
ствах> заключены два враждебных между собой государства:
одно — бедняков, другое — богачей»2.
Итак, Власть осуществляет свое давление на общество
в сложной среде. И поскольку люди занимают неодинаковое
положение, поскольку их интересы и стремления различны, ей
оказывают не только сопротивление, но и содействие.
Кто ее помощники? Кто враги?
Конфликт Власти с аристократией;
союз с плебсом
Мы сразу чувствуем, что если в обществе различные власти
управляют поведением групп, больших или малых, то они
должны вступать в конфликт с Властью, которая намерена
управлять поведением всех: их право полагает пределы ее пра-
ву, и она жаждет уничтожить его. Но те, над кем господству-
ют эти социальные правители, напротив, не боятся прогресса
государства, нисколько не угрожающего их свободе: для них,
самое большее, одно управление сменяется другим.
В поисках средств Власть опять-таки наталкивается на
социальных правителей, которые их перехватили. Что такое
богатство и могущество, как не возможность распоряжать-
ся трудящейся массой и человеческими силами? Человек
богат постольку, поскольку от этой массы он может получать
наслаждения, могуществен — поскольку он может использо-
вать эти силы, чтобы диктовать свою волю. Слово «богатство»
2
Государство, 422 е*.
219
Книга IV. Государство как постоянная революция
вызывает ассоциацию с армией прислужников, слово «могу-
щество» — со строем солдат.
Всегда и всюду человеческий труд эксплуатируется, чело-
веческие силы оказываются покоренными. Значит, требую-
щая их Власть должна отнять их у предыдущих захватчиков.
Вожатые групп, хозяева сил, собиратели десятин, распоряди-
тели труда — их она оставляет ни с чем, не затрагивая, однако,
их инструментов, которые только меняют владельца.
Ясно, что заведомые жертвы и естественные противники
возрастающей Власти — сильные мира сего, предводители, те,
кто осуществляет власть и обладает в обществе определенным
могуществом.
Власть обрушивается на них вовсе не оттого, что испытыва-
ет к ним враждебность: с бессознательностью животного она
крушит препятствия и пожирает пищу.
Препятствием для нее является всякое повелевание помимо
ее собственного. Пищей ей служит всякая сила, где бы она ни
пребывала. Если человеческий атом, носитель силы, включен
в социальную молекулу, Власть должна ее разложить.
Таким образом, уравнительный характер, вопреки обще-
распространенному мнению, отнюдь не свойство, которое
Власть приобретает, когда становится демократической. Она
уравнивает постольку, поскольку она есть Государство, по
той самой причине, что она есть Государство3. Ей нет нуж-
ды включать уравнивание в свою программу: оно входит в ее
предназначение. Стараясь завладеть средствами, которыми
располагает сообщество, Власть так же естественно разруша-
ет социальные структуры, как медведь в поисках меда лома-
ет рамки в улье.
Как воспринимает плебс — эта огромная масса зависи-
мых и эксплуатируемых — ее многовековую работу? Конеч-
но же, с радостью. Власть уничтожает определенные формы
господства: ею движет честолюбие, но подверженные господ-
3 Эту же мысль я нахожу у Токвиля. Она составляет главную
тему III тома «Демократии в Америке»: «Любая центральная
власть, — говорит Токвиль, — следуя этим естественным ин-
стинктам, проявляет склонность к равенству и поощряет его,
поскольку равенство в значительной мере облегчает действия
„ самой этой власти, расширяет и укрепляет ее»» (Tocqueville. De
la Democratic en Amerique, t, III, p. 484)*.
220
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
ству приветствуют в этом свою эмансипацию. Власть разби-
вает скорлупу отдельных маленьких империй, чтобы высо-
сать их энергетическое вещество: ею движет ненасытность,
но эксплуатируемые приветствуют в этом падение своих
эксплуататоров.
Конечное следствие этого беспримерного вторжения дол-
гое время остается скрытым от взоров.
Без сомнения, на смену частным формам господства при-
ходит общее господство, аристократию сменяет статокра-
тия^' *. Но плебеи поначалу могут только приветствовать это:
наиболее способные среди них постоянно вербуются в армию
Власти — органы управления — и так возвышаются над свои-
ми прежними социальными распорядителями.
Как же плебсу не быть союзником Власти, не содейство-
вать разбуханию государства своими ожиданиями и своим
призывом?
Власть — консервативный
или революционный элемент общества ?
Показывать, что Власть по природе призвана ниспровергать,
лишать средств социальные власти, что она неизбежно скло-
няется к союзу с плебсом, значит противоречить привычным
представлениям. Видеть в ней революционное начало — раз-
ве это не парадокс? Для вдумчивого ума всякое подобие пара-
докса — сигнал к тому, чтобы вернуться назад и тщательно
выверить свой путь.
Тут против меня не только общее убеждение, но и мнение
Монтескьё и Маркса. Дворянство, говорит первый, склонно
защищать престол, государство, утверждает второй, есть ору-
дие господства одного класса над другим.
Действительно, кто получает выгоду от покровительства
законов, от решений государственных чиновников, от вмеша-
4 Я противопоставляю аристократа — под которым подразуме-
ваю того, кто сам по себе возглавляет определенную социаль-
ную группу, того, чье могущество пришло к нему не от государ-
ства, — статократу, могущество которого обусловлено лишь его
положением и функцией в государственной структуре.
221
Книга IV. Государство как постоянная революция
тельства полиции? Собственники, чье положение узаконено,
гарантировано и защищено властями государства.
И кто, как не жертвы социального строя, будет смотреть
на Власть как на врага? Не имея собственности, пролетарий
неизменно настроен против жандарма — ее верного стража.
История изобилует примерами насильственных действий
Власти против тех, кто хотел избавиться от гнета аристокра-
тии. Надо ли указывать на массовые расправы с участниками
жакерии, на расстрелы стачечников?
Впрочем, Власть, добавят к этому, выступала в обычной
для нее роли. Как феодальный король собрал бы армию, если
бы сеньорам, которые должны были привести к нему каждый
своих людей, перестали повиноваться в их владениях? И как
промышленники платили бы налоги, если бы рабочие отказа-
лись трудиться?
Посмотрите, скажут мне еще, насколько ревностно госу-
дарство по природе своей охраняет приобретенные права.
Даже в наши дни, когда оно находится в руках представи-
телей многих и это обстоятельство побуждает его устранять
социальные власти, оно все же одной рукой поддерживает то,
что поражает другой: оно продолжает санкционировать право
наследника, хотя от закона к закону уничтожает вещественное
содержание наследства.
Хороший пример. Государство здесь, как видим, испол-
няет две роли одновременно — гарантирует через свои орга-
ны установившийся порядок вещей и подрывает его своим
законодательством.
Я утверждаю, что такая двойственная роль была у него
всегда. Конечно, чиновники, полиция, армия, если надо,
заставляют уважать приобретенные права. И когда государ-
ство рассматривают как некую совокупность институтов, как
некий механизм, совершенно очевидно, что эти институты
носят охранительный характер, что этот механизм работает
для защиты существующего социального строя.
Но мы достаточно ясно дали понять, что государство в ка-
честве объекта исследования для нас не «Это», а «Они».
Как отлаженный механизм, оно автоматически исполняет
свою охранительную роль; как сущность, живущая своей соб-
ственной жизнью, требующая для себя пищи и развивающа-
яся, оно может питаться и развиваться только за счет соци-
ального строя.
222
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
Если рассматривать государство в его бытии, оно — защит-
ник привилегированных. Если же рассматривать его в станов-
лении, оно с необходимостью ведет себя агрессивно по отно-
шению к патронату, под которым я здесь подразумеваю все
виды социальных властей.
Как показывает история Франции, короли содержат все
более и более пышный двор, все более многочисленный пер-
сонал управляющих. Разве не очевидно, что эти придворные
и «служащие» отняты у сеньоров, которые разом потеряли
и свои свиты, и своих администраторов? Современное госу-
дарство кормит необъятную бюрократию. Но нельзя не заме-
тить параллельное сокращение челяди собственников.
Эксплуатация производящей массы на определенном эта-
пе технического прогресса позволяет существовать опреде-
ленному количеству непроизводящих. В зависимости от того,
выгодна ли эксплуатация социальным властям или властям
политическим, эти непроизводящие будут либо разделены на
многочисленные группы, либо объединены в одну гигантскую
корпорацию. Задача объединить их и поставить себе на служ-
бу выражает потребность, устремление и самый смысл суще-
ствования Власти. Тут она проявляет такое рвение — идущее
не от теорий, а от инстинкта, — что естественным образом
разрушает породивший ее социальный строй.
Периоды «спада» государственной волны
Тенденция эта обусловлена не формой государства, а сущно-
стью Власти. По отношению к социальным властям она с не-
обходимостью является агрессором и поистине вампиром.
Этот вампиризм тем активнее, чем сильнее Власть. Когда
она попадает в слабые руки, а сопротивление аристократии,
наоборот, становится более организованным, революцион-
ная черта государства на время сглаживается, независимо от
того, противопоставляют ли силы аристократии ослабленно-
му государственному, импульсу оплот, способный его оста-
новить, или же, что бывает чаще, берут агрессора под свое
покровительство, завладевают аппаратом, представляющим
Для них угрозу, и создают для себя гарантии самим захватом
государства.
223
Книга IV. Государство как постоянная революция
Именно это происходило в те эпохи, когда сформировалось
мировоззрение Монтескьё и Маркса.
Чтобы понять такие контрнаступления социальных вла-
стей, надо учитывать, что процессу разрушения аристократий
сопутствует обратный процесс. Одновременно с принижением
знати, независимой от государства, возвышается статократия,
и статократы не только коллективно подчиняют себе соци-
альные силы, но и стремятся подчинить их себе индивидуаль-
но, стало быть, отделить их от Власти, овладеть ими в обще-
стве, где они, статократы, присоединяются тогда, по сродству
положения и интересов, к старым аристократам, оказавшим-
ся не у дел.
С другой стороны, по мере того как государственная кис-
лота разлагает аристократические молекулы, Власть завла-
девает отнюдь не всеми силами, которые она высвобождает.
Часть их остается свободной, предоставляя новым социальным
вождям работников, необходимых, чтобы воздвиглись новые
князья. Так, распад домениальной ячейки раннего Средне-
вековья дает трудовые ресурсы, эксплуатацией которых тор-
говцы сукном наживают состояния, обеспечивающие им по-
литический вес.
Или, например, когда в Англии Генрих VHI, исчерпав сред-
ства для осуществления своей политики, обрушивается на цер-
ковные власти, чтобы захватить их богатства, большая часть
награбленного у монастырей переходит в вовремя протянутые
частные руки. И доставляет первоначальный капитал нарож-
дающейся английской буржуазии5.
Так беспрестанно строятся новые ульи, скрывающие
в себе силы нового рода и разжигающие у государства новые
вожделения.
Вот почему агрессия государства, видимо, никогда не при-
дет к своему логическому концу — полной атомизации обще-
ства, так чтобы его элементами были только индивидуумы
и государство осталось их единственным господином и един -
ственным эксплуататором.
Итак, мы обозначили общий характер воздействия Вла-
сти на общество, констатировали сочетание борьбы Власти за
5 См. мою работу: L’ Or au temps de Charles - Quint et de Philippe II.
Paris, Sequana, 1943.
224
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
большую власть с борьбой классов. Теперь надо рассмотреть
это более подробно.
Сначала мы проиллюстрируем на трех примерах проблему,
которую ставит перед Властью устройство общества, разде-
ленного на замкнутые патрональные ячейки. Затем покажем,
какова конечная цель государственной агрессии.
Далее, в другой главе, мы рассмотрим государственную
агрессию в динамике, выявим стадии ее развития, факторы, ей
содействующие, препятствия, которые она встречает на своем
пути, и чрезвычайные средства, к которым приходится прибе-
гать государству для преодоления этих препятствий.
Власть и родовая ячейка
Крупные общества, называемые политическими, рождаются
не внезапно, как воображал Гоббс, думая, будто Власть долж-
на внести порядок во взаимные отношения хаотического мно -
жества индивидуумов.
Наоборот, они возникают в результате объединения, будь
то насильственного или добровольного, более мелких и гораздо
более древних обществ, именуемых, применительно к индоев-
ропейским народам, родовыми обществами.
Это сплоченные, упорядоченные, повинующиеся властям
множества людей. Политическая власть, таким образом, лишь
накладывается на них, устанавливает связь и порядок между
этими первобытными группами.
Афины, разъясняет Фюстель де Куланж, «должно быть,
весьма походили на федеративное государство. Объединение
вовсе не разрушило внутреннего устройства каждого genos;
оно даже не изменило его. Genos — эта своеобразная большая
семья, — оказавшись составной частью гражданской общины,
сохранил свой древний культ, свои обычаи, законы, праздни-
ки, свое внутреннее правосудие. Он оставался под управлени-
ем своего вождя — евпатрида и по - прежнему был маленьким
монархическим государством, в котором власть города прак-
тически не ощущалась...» 6.
6 Fustel de Coulanges. Art. «Attica Respublica». — Dictionnaire des
Antiquites (ed. Daremberg).
225
Книга IV. Государство как постоянная революция
Так, даже убийство, совершенное внутри genos, не требо-
вало никакого вмешательства Власти. Вождь карал виновно-
го, как считал нужным. Убийства касались царя только тог-
да, когда убийца и жертва принадлежали к разным группам.
И опять-таки он был лишь умиротворителем. Он не наказы-
вал деяние, которое возмущало только «братьев» погибше-
го. Он старался не допустить, чтобы месть нарушила согла-
сие между группами, и для этого требовал от семьи виновно-
го возмещения, способного удовлетворить мстителей.
Таким образом, эта Власть имеет дело только с предводите-
лями групп: улаживает их споры, руководит ими. Сама группа
не подчиняется ее авторитету. Историки XIX в. принимали за
легенду переворот, вызванный в Риме всего только насилием над
Лукрецией*. Однако событие это не столь уж неправдоподобно,
поскольку на той же стадии развития цивилизации против нор-
вежского царя, вторгшегося в жилище семьи, поднимаются все
свободные люди, которые ищут его, чтобы убить, а если он скры-
вается, навсегда воспрещают ему возвращаться в страну.
Итак, Власть — это лишь нечто вроде председательства над
вождями самого доблестного, самого богатого, самого почи-
таемого среди них. Политическое общество — композиция из
социальных пирамид, соприкасающихся одними вершина-
ми. Армия, как мы видим в «Илиаде», представляет собой
просто собрание отдельных войск. Мы знаем также, что gens
Fabia, уже в исторические времена, самостоятельно предпри-
нял военную экспедицию**. Царь вследствие этого принуж-
ден постоянно совещаться с равными, которые только и могут
предоставить необходимые для него силы. Как же ему не под-
даться искушению заменить свою опосредованную власть вла-
стью непосредственной, не потребовать от членов genos пря-
мого повиновения? Но тогда он вторгается в заповедные вла-
дения «отцов», вступает с ними в конфликт. И одновременно
становится союзником тех элементов общества, которые хоте-
ли бы уйти от сурового патриархального закона.
Сломать рамки родовой общины — такова великая мис-
сия царей. Наталкиваясь на сопротивление общинного уклада,
точно на риф, они терпят крушение; но сменяющая их Власть,
несмотря на то что она представляет родовую аристократию,
продолжает начатое ими дело, принципиально важное для раз-
вития Власти.
226
Г лава IX. Агрессия Власти против социального строя
Поэтому деление граждан на разряды, приписывае-
мое Солону и Сервию Туллию, приобретает в истории Гре-
ции и Рима первостепенное значение. Это разобщение есте-
ственных групп, члены которых относятся теперь к различным
категориям и в индивидуальном порядке являются солдатами,
налогоплательщиками, избирателями.
Борьба против семейной ячейки не окончилась. Она про-
должается на протяжении всей истории. Самнер Мейн, пока-
зывая эволюцию римского права, с замечательной проница-
тельностью выбрал своей путеводной нитью последователь-
ное отступление patria potestas*. Первоначально в поле зрения
законодателя не попадают сын, дочь, раб, послушные толь-
ко закону отца. Постепенно эти лица становятся субъектами
права: государство силой проникло в мир, исконно бывший
для него закрытым, оно потребовало себе в подданные тех, кто
прежде был подвластен лишь отцу.
Власть и сеньориальная ячейка :
Мы видели, что политическая Власть упорно сокрушает суще-
ствовавшее до нее «вождество». Посмотрим теперь, как она
ведет себя по отношению к «вождеству», рожденному вме-
сте с нею. Ведь можно сказать, перифразируя Шекспира, что
«феодальная монархия и феодальная аристократия — это две
львицы, рожденные в один день»**.
В заложении основ европейских государств было что - то от
пиратства. Франки при завоевании Галлии, нормандцы при
завоевании Англии и Сицилии, даже крестоносцы в Палести-
не — все похожи на разбойничью братию, которая делит добы-
чу. Какую именно? Во-первых, сокровища. Во-вторых, зем-
ли, но не пустые, а с людьми, чьи трудом будет жить побе-
дитель. Каждому своя доля захваченного. И вот простой
Дружинник — уже сеньор. В этом смысле показательна эво-
люция слова Ьаго, которое в Германии означало «свободный
человек», а в Галлии обозначает степень достоинства***.
В-третьих, государственный аппарат там, где он существу-
ет: это, естественно, доля предводителя. Но когда варвар вро-
де Хлодвига оказывается перед административным механиз-
мом поздней Римской империи, он его не понимает. Он видит
в нем только систему всасывающих насосов, доставляющую
227
Книга IV. Государство как постоянная революция
ему богатства, и пользуется им7, нимало не заботясь о госу-
дарственных надобностях, для которых предназначались эти
ресурсы. Поэтому он раздает лучшим своим дружинникам
достояние государства, даруя им земельные владения либо
уделяя часть доходов казны.
Так цивилизованное правление постепенно приходит в упа-
док, и Галлия в IX—X вв. ввергается в то же состояние, в каком
Вильгельм в XI в. найдет Англию.
Устанавливается варварская система правления — систе-
ма «верных людей»8. Использует ли Карл Великий в каче-
стве точек опоры для Власти могущественных, которых он
застал, создает ли Вильгельм могущественных через пожало-
вание крупных феодов — это все равно. Суть одна: централь-
ная власть облекает полномочиями представлять ее в той или
иной области тех, кто являются там главными собственника-
ми, или тех, кого она делает таковыми.
По общей наклонности варварского духа, а точнее, по ес-
тественной предрасположенности человека, которой в душе
варвара не противоборствует никакое начало, эти могущест-
венные незамедлительно присоединяют возложенную на них
функцию к своей собственности, чтобы владеть ею так, как
владеют имуществом.
7 Фюстель де Куланж говорит о королях династии Меровингов:
«Почти все они, по-видимому, рассматривали королевскую
власть как достояние, а не как деятельность. Потому они и поль-
зовались ею, как доменом, исчисляя сопряженные с нею земли,
налоги, сокровища» (Les Transformations de la Royaute, p. 26).
8 Карл Великий быстро добьется повиновения в обширной импе-
рии, потому что будет использовать как проводников своей власти
утвердившихся до него potentes*. «Пусть каждый владетель, — го-
ворит он, — обуздывает и умиряет своих подданных, дабы они всё
более послушно исполняли повеления и предписания императора»
(цит. по Марку Блоку). Так государственная Власть, практически
несуществующая, прибегает к посредничеству феодальных вла-
стей и заимствует их весьма реальную силу. В подобной ситуации
нет иной возможности восстановить за несколько лет могущество
государства. Но в дальнейшем, без личного авторитета Карла Ве-
ликого, империя Каролингов окажется хрупкой, не обладающей
собственной силой. Капетинги будут строить державу медленно,
совсем другими способами, постепенно противопоставляя пона-
чалу используемым potentes таких проводников Власти, которые
будут только ее служителями, и ничем иным.
228
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
Каждый местный властитель оказывается тогда законо-
дателем, судьей, управителем своего рода княжества, более
или менее обширного, дань с которого позволяет ему жить
и содержать прислужников и дружину.
Но Власть, обращенная в ничто, выходит из оцепенения:
неудовлетворенные потребности не дают ей покоя.
Она располагает средствами, до смешного несоразмерными
покоренным ею территориям и людской массе, признающей
ее верховенство. Ведь человеческие силы захвачены сеньором.
То, что прежде было данью, теперь феодальная повинность.
У Власти нет иного пути, как отнимать у сеньориальной ячей-
ки ресурсы, которые она в себе скрывает.
Вот почему монархия вблизи границ каждого сеньориаль-
ного владения устанавливает коммуны, чтобы они притягивали
лучшую часть населения. Так у барона будет меньше податных
душ, а у короля больше горожан, благодарных за обретенные
вольности и готовых в случае нужды помочь ему деньгами.
Через легистов* монархия вмешивается в отношения меж-
ду сеньором и его подданными, добиваясь, чтобы господин
довольствовался обычными повинностями и воздерживался
от произвольного наложения податей на своих людей.
Таким образом монарх, с одной стороны, умеряет запросы
сеньора, а другой — служит самому себе.
Он все чаще требует «помощи», т.е. вместо того чтобы жить
только за счет трудящихся, непосредственно ему подвластных,
в возрастающей степени пользуется трудом тех, кто подвла-
стен сеньору.
Послания Генеральных штатов полны обращенных к коро -
лю призывов воспрепятствовать лихоимству сеньоров и одно -
временно — протестов против распространения королевских
поборов.
Без сомнения, Власть все решительнее выступает как
покровительница, но вместе с тем она обнаруживает все боль-
шую алчность.
Ее борьба против феодальной ячейки — это, в сущности,
поведение кредитора второй очереди, который всеми способа-
ми пытается освободить должника от долгового обязательства,
Подлежащего удовлетворению в первую очередь: ею движет не
Щедрость, а желание, чтобы служили ей самой.
И нельзя не удивляться тому, какими путями, неясными
Даже для нее самой, Власть достигает своих целей.
229
Книга IV. Государство как постоянная революция
Хорошо известно, что войны умножали «помощь», требуе-
мую королем, что, поначалу исключительная, она становится
в течение долгого франко-английского конфликта* все более
частой, покуда Карл VII не утверждает наконец постоянную
талью, к которой затем прибавляется тальон. На этой основе
строится и крепнет целая система королевских налогов.
Меньше известен тот факт, что неуклонное возрастание
требований государства стало возможным вследствие непре-
рывного сокращения феодальных платежей. Трудящийся не
выдержал бы дополнительных поборов; но в действительно-
сти одна подать заменяла другую, которая мало-помалу сво-
дилась на нет в результате девальваций.
Ученые нередко заблуждаются относительно причин этих
акций, не осмысляют всей важности их последствий. Короли
обыкновенно не были фальшивомонетчиками, т.е. они не отда-
вали распоряжений чеканить монеты меньшего веса при той же
нарицательной ценности, чтобы облегчить платежи. Все про-
исходило иначе. Для упрочения их могущества, главным обра-
зом ввиду военных нужд, требовалось определенное количество
драгоценного металла. Средством привлечения его в монетные
дворы было повышение цены, предлагаемой за марку9 золота,
за марку серебра. Этим достигался приток металла, но так как
за марку приходилось теперь платить больше ливров10, то, что-
бы не понести убытков, из нее надо было изготовлять монеты,
на которых и значилось бы, соответственно, большее число лив -
ров. Таков истинный механизм девальваций: их ритм совпада-
ет с ритмом государственных нужд.
Но поскольку аристократия живет за счет оброка с кре-
стьян, установленного в серебряных деньгах, каждая деваль-
вация делает ее беднее, а крестьянина — богаче. За четыре
века серебряное содержание ливра снижается в восемнаЪ-
9 Единица веса.
10 Так, Филипп Красивый ввиду войны с Англией, а потом войны -
с Фландрией, отмеченной разгромом при Куртрё, столь остро
нуждается в деньгах на выплату жалованья наемникам, что цена
марки серебра постепенно повышается с 2 ливров 18 су до 8 лив-
ров 10 су, по Дюпре де Сен-Мору {Dupre de Saint-Maur. Essai
sur les Monnais). Понятно, что невозможно было вкладывать то
же количество серебра, что и раньше, в монету того же номинала
и монеты, выпускаемые в обращение, получали более высокую
* нарицательную ценность.
230
Г лава IX. Агрессия Власти против социального строя
цать раз по сравнению с тем, которое было до Столетней вой-
ны. Нетрудно представить себе, насколько сократились уже
по одной этой причине1 11 доходы сеньоров. Конечно, феодал,
будучи полным господином над подвластными ему людьми,
мог избежать уменьшения своих реальных доходов, увеличи-
вая оброк. Но сначала он не понимал происходящего, а когда
наконец он решил исправить положение, королевское право-
судие было уже достаточно сильным, чтобы этому воспрепят-
ствовать. И потому в конце монархической эпохи родови-
тые дворяне, владеющие огромной собственностью, получа-
ли несоразмерно низкие доходы и нередко вынуждены были
жить на пенсионы12.
Таким образом, даже без какого-либо умысла Власть,
единственно по ее природной склонности, разоряет potentes,
освобождает тех, которые им подчинялись, и, прекращая одну
эксплуатацию, отворяет двери для другой, желая в свою оче-
редь стать эксплуататором.
Власть и капиталистическая ячейка
Если родовая аристократия существовала прежде античного
полиса, а феодальная аристократия была сестрой-двойняшкой
готической монархии, то буржуазная аристократия рождена
современным государством. Она сформировалась под его по-
кровительством, можно сказать, что она — его дитя. Однако
государство преследует ее с прожорливостью Сатурна.
Вырывая людей из первоначальных замкнутых групп, Власть
создает основное условие рыночной экономики: возможность
располагать индивидуумами двояким образом — как рабочей
силой и как потенциальными потребителями.
Непримиримая к могущественным, удерживающим людей
в узах личной зависимости, она благосклонно взирает на вос-
хождение богатых, которые как будто бы не посягают на ее
1 Мы абстрагируемся от обесценения серебра по отношению к то-
варам после открытия копей Америки.
В аналогичной ситуации сейчас находятся домовладельцы. Го-
сударство воспрещает им повышать арендную плату в ответ на
обесценение денег, так что их доход уже никак не соответствует
реальной, или восстановительной, стоимости их собственности.
231
Книга IV. Государство как постоянная революция
Хорошо известно, что войны умножали «помощь», требуе-
мую королем, что, поначалу исключительная, она становится
в течение долгого франко - английского конфликта* все более
частой, покуда Карл VII не утверждает наконец постоянную
талью, к которой затем прибавляется тальон. На этой основе
строится и крепнет целая система королевских налогов.
Меньше известен тот факт, что неуклонное возрастание
требований государства стало возможным вследствие непре-
рывного сокращения феодальных платежей. Трудящийся не
выдержал бы дополнительных поборов; но в действительно-
сти одна подать заменяла другую, которая мало-помалу сво-
дилась на нет в результате девальваций.
Ученые нередко заблуждаются относительно причин этих
акций, не осмысляют всей важности их последствий. Короли
обыкновенно не были фальшивомонетчиками, т.е. они не отда-
вали распоряжений чеканить монеты меньшего веса при той же
нарицательной ценности, чтобы облегчить платежи. Все про-
исходило иначе. Для упрочения их могущества, главным обра-
зом ввиду военных нужд, требовалось определенное количество
драгоценного металла. Средством привлечения его в монетные
дворы было повышение цены, предлагаемой за марку9 золота,
за марку серебра. Этим достигался приток металла, но так как
за марку приходилось теперь платить больше ливров10, то, что-
бы не понести убытков, из нее надо было изготовлять монеты,
на которых и значилось бы, соответственно, большее число лив-
ров. Таков истинный механизм девальваций: их ритм совпада-
ет с ритмом государственных нужд.
Но поскольку аристократия живет за счет оброка с кре-
стьян, установленного в серебряных деньгах, каждая деваль-
вация делает ее беднее, а крестьянина — богаче. За четыре
века серебряное содержание ливра снижается ввосемнад-
9 Единица веса.
10 Так, Филипп Красивый ввиду войны с Англией, а потом войны
с Фландрией, отмеченной разгромом при Куртрё, столь остро
нуждается в деньгах на выплату жалованья наемникам, что цена
марки серебра постепенно повышается с 2 ливров 18 су до 8 лив-
ров 10 су, по Дюпре де Сен-Мору {Dupre de Saint-Maur. Essai
sur les Monnais). Понятно, что невозможно было вкладывать то
же количество серебра, что и раньше, в монету того же номинала
и монеты, выпускаемые в обращение, получали более высокую
' нарицательную ценность.
230
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
цать раз по сравнению с тем, которое было до Столетней вой-
ны. Нетрудно представить себе, насколько сократились уже
по одной этой причине11 доходы сеньоров. Конечно, феодал,
будучи полным господином над подвластными ему людьми,
мог избежать уменьшения своих реальных доходов, увеличи-
вая оброк. Но сначала он не понимал происходящего, а когда
наконец он решил исправить положение, королевское право-
судие было уже достаточно сильным, чтобы этому воспрепят-
ствовать. И потому в конце монархической эпохи родови-
тые дворяне, владеющие огромной собственностью, получа-
ли несоразмерно низкие доходы и нередко вынуждены были
жить на пенсионы11 12.
Таким образом, даже без какого-либо умысла Власть,
единственно по ее природной склонности, разоряет potentes,
освобождает тех, которые им подчинялись, и, прекращая одну
эксплуатацию, отворяет двери для другой, желая в свою оче-
редь стать эксплуататором.
<' • ' 1
Власть и капиталистическая ячейка
Если родовая аристократия существовала прежде античного
полиса, а феодальная аристократия была сестрой-двойняшкой
готической монархии, то буржуазная аристократия рождена
современным государством. Она сформировалась под его по-
кровительством, можно сказать, что она — его дитя. Однако
государство преследует ее с прожорливостью Сатурна.
Вырывая людей из первоначальных замкнутых групп, Власть
создает основное условие рыночной экономики: возможность
располагать индивидуумами двояким образом — как рабочей
силой и как потенциальными потребителями.
Непримиримая к могущественным, удерживающим людей
в узах личной зависимости, она благосклонно взирает на вос-
хождение богатых, которые как будто бы не посягают на ее
11 Л/Г
Мы абстрагируемся от обесценения серебра по отношению к то -
12 варам после открытия копей Америки.
В аналогичной ситуации сейчас находятся домовладельцы. Го-
сударство воспрещает им повышать арендную плату в ответ на
обесценение денег, так что их доход уже никак не соответствует
реальной, или восстановительной, стоимости их собственности.
231
Книга IV. Государство как постоянная революция
авторитет, поскольку под ними нет какой-либо группы, при-
нимающей их закон в ущерб закону государства.
Поэтому известные деления граждан, введенные Сервием
Туллием и Солоном, чтобы принизить родовую аристократию,
возвышают богатых. Короли, с величайшим упорством разо-
ряющие феодальных сеньоров, в то же время весьма доброже-
лательны к купцам, банкирам, хозяевам ремесленных мастер-
ских и мануфактур.
Судовладелец не капитан, который отнимает у Власти
моряков, а работодатель, в случае надобности, наоборот, пре-
доставляющий их в ее распоряжение. Отсюда, например, бла-
говоление Франциска I к Анго*.
Банкир стремится не к могуществу, а к богатству. Нако-
пленные им средства составляют своего рода хранилище, отку-
да Власть, когда придет пора, будет черпать деньги, чтобы
превратить это богатство в могущество.
Торговая аристократия, таким образом, не изымает силы у
государства, а прибавляет к ним новые, виртуальные, которые
станут реальными, когда того потребуют обстоятельства.
Политическая Власть долгое время смотрела на денежные
власти исключительно с этой точки зрения.
Но вот наконец финансовое господство осталось единствен -
ным после уничтожения всех прочих видов социального гос -
подства. Тогда признали, что оно формирует новые ячейки.
Это было очевидно в отношении промышленного патрона-
та. Предприниматель не только устанавливал законы на своем
заводе — часто он строил поблизости от завода рабочий город,
где оказывался единоличным правителем. Доходило до того,
что, к примеру, в некоторых штатах на юге СИТА, промыш-
ленник, владея территорией, на которой стоял завод, имел
свою полицию и не терпел никакой другой.
Ревнивая ко всякому повелеванию, сколь бы мало ни сопер-
ничало оно с ее собственным, Власть не могла мириться с этой
независимостью. К тому же, как и всегда в ее борьбе против
аристократических групп, к ней взывали подверженные гос-
подству. Она проникла в патрональный город, проникла и в
самый в цех, ввела свои законы, свою полицию, свои правила
внутреннего распорядка на производстве.
Если бы мы не знали о ее предшествующих наступлениях на
замкнутые аристократические группы, мы, пожалуй, увидели
232
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
бы здесь единственно только следствие народного характера
современного государства и социалистических идей.
Спору нет, эти факторы сыграли свою роль, но для такого
вмешательства достаточно, чтобы Власть была Властью и по
природе исключала всякую другую власть.
Финансовая ячейка не так заметна, как промышленная.
Обладая денежными средствами и, главное, располагая тыся-
чами, десятками, сотнями тысяч частных вкладов, финанси-
сты создали гигантские акционерные общества и приобрета-
ют все более очевидную власть над растущим множеством сво -
их клиентов. Этим финансовым империям Власть тоже дала
бой. Сигнал к атаке исходил не от социалистического государ-
ства, принципиального противника капиталистических сеньо -
ров, а от Теодора Рузвельта, человека Власти и, следователь-
но, непримиримого врага частных властей.
Так возник союз, столь же естественный, как союз античной
Власти с пленниками родовых ячеек или монархии — с под-
данными феодалов: союз современного государства с теми,
кого эксплуатирует капиталистическая промышленность,
с теми, кто попал в зависимость от финансовых операций.
Борьба государства с новыми патронами часто велась
слишком вяло. Это бывало тогда, когда оно отрекалось от себя
самого, когда оно не хотело быть Властью. Такому отрече-
нию способствовала внутренняя слабость современной Вла-
сти: чувствуя непрочность своего положения, ее преходя-
щие носители изменяли ей, предпочитая служить финансо-
вой аристократии.
Но Власть естественно привлекает тех, у кого есть охота ею
пользоваться. С такой же неизбежностью, с какой админи-
стративные кадры монархического государства пополнялись
антифеодальными элементами, антикапиталистические эле-
менты пополняют административный аппарат буржуазно-
го государства.
Однако вовсе не они главные виновники ослабления капи-
талистических властей. Так, например, изменение направле-
ния финансовых потоков, поддерживавших могущество ка-
питалистов, произошло без их вмешательства. Рост сберега-
тельных касс, сосредоточение их продукта в гигантском банке,
превосходящем любой капиталистический банк, их пополне-
ние за счет общественных фондов, использование государст-
венными фондами депозитов коммерческих банков — все, что
233
Книга IV. Государство как постоянная революция
предоставило в распоряжение Власти большую часть общест-
венного богатства, совершилось без какой-либо социалисти-
ческой программы.
Это для нужд государства, а не ради осуществления неко-
его антикапиталистического замысла был разработан такой
эффективный инструмент, как налог на прибыль, с которым
связаны имена Питта и Кайо.
Наконец, под видом социализации или национализации
государство стремится присвоить крупные системы, создан-
ные экономическим феодализмом, — железнодорожные ком-
пании, компании по электроснабжению и т.д.
Надо совсем уж ничего не знать, кроме своего времени, не
иметь никакого понятия о тысячелетнем поведении Власти,
чтобы видеть в подобных действиях только плод определенных
доктрин. Это нормальные проявления Власти, по сути своей
ничем не отличающиеся от конфискации монастырских иму-
ществ Генрихом VIII.
У всех этих действий одна и та же первопричина: жаж-
да владычества и острая потребность в средствах; у всех одни
и те же характерные черты, в том числе быстрое возвышение
наживающихся на изъятой собственности.
Социалистическая или нет, Власть с необходимостью
должна бороться против капиталистической власти и отни-
мать накопленное капиталистами; тут она следует собствен-
ному закону.
Социалистическая или нет, она, таким образом, с необхо-
димостью выступает союзницей тех, кто страдает от капита-
листического господства. Конечно, в этот союз вмешивается
и филантропия. Но инстинкт разбухания государства немину-
емо обращает филантропию к славе и могуществу Власти.
Примечательная особенность борьбы, которую Власть
ведет в современную эпоху, — то, что борьба эта до сих пор
была направлена исключительно против одной из двух кате -
горий социальных властей, появившихся во второй половине
XIX в.: против капиталистических властей, но не против вла-
стей профсоюзных.
Эти две власти развивались почти параллельно. Обе начи-
нались с реальных объединений — между собственниками,
лично знавшими друг друга, между знакомыми друг с другом
рабочими. Обе при попустительстве недальновидных зако-
нодателей выросли до гигантских размеров и тогда изменили
234
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
свою структуру. Теперь это мнимые объединения, в которых
над рядовыми членами господствует управленческий аппарат,
еще более независимый от контроля с их стороны, чем прави-
тельство — от народного контроля. Победив капиталистиче-
ский феодализм при содействии профсоюзного феодализма,
обратится ли политическая Власть против него самого?
Если нет, тогда не она будет осуществлять широчайшие пра-
ва, понемногу ссужая их индивидуумам как кредитор. Креди-
торами станут профсоюзные феодалы. А государство будет их
«общим делом».
Либо, как в России, Власть поставит профсоюзную верхуш-
ку в подчиненное положение. Мы видим, что повсюду разго-
рается битва.
Куда же ведет беспрестанно возобновляемая борьба Власти
против формирующихся в обществе властей, неослабная агрес-
сивность величайшего потребителя человеческих сил ко всем
последовательно сменяющимся объединителям этих сил?
Где предел? Предел — это устранение всякого повелева-
ния помимо государственного. Полная свобода каждого по
отношению к семейным и социальным властям, оплачен-
ная полным подчинением государству. Совершенное равен-
ство всех граждан, достигнутое ценой их равного уничижения
перед могуществом государства, безраздельно господствую-
щего над ними. Отсутствие какой-либо силы, исходящей не от
государства, отрицание всякого превосходства, не освящен-
ного государством. Одним словом, это атомизация общества,
разрыв всех частных связей между людьми, которых отны-
не удерживает вместе только общее рабство перед государст -
вом. Это неизбежное совпадение двух крайностей — индиви-
дуализма и социализма.
По-видимому, все исторические общества постепенно при-
ходили к подобному устройству, при котором всякая жизнь
устремлена к Власти, всякое движение исходит от Власти.
Устройству деспотическому, при котором богатство, могуще-
ство и даже свобода неотделимы от Власти, так что она — сре-
доточие всех вожделений и ее носители могут защитить себя
от соперничества, порождающего анархию, только путем
самообожествления.
Относительно этого «имперского» устройства общества мы
придерживаемся того же мнения, что и Тацит*. Однако спра-
ведливости ради надо признать, что в некоторые эпохи люди
235
Книга IV. Государство как постоянная революция
считали себя счастливыми, живя спокойно, хотя бы и под при-
смотром стражей. Ничем не ограниченный Владыка, который
мог творить над ними все что угодно, бывало, требовал от них
немногого. Значит, он не преследовал никакой грандиозной
цели, не одушевлялся никаким фанатизмом и не страшился
никакого внешнего соперника. Но этого было бы недостаточ-
но без другого, решающего условия: Власть обладала силой,
соразмерной ее широте.
Пусть могучая и упорная воля осуществляет самые широ -
кие полномочия — каково бы ни было бремя обязанностей
и запретов, со временем оно становится неощутимым вслед-
ствие привычки. Его по-настоящему облегчает внутренняя
и внешняя безопасность, гарантируемая Властью. В извест-
ные периоды истории Римской империи действительная сво-
бода индивидуумов, судя по всему, была очень велика.
Но такое невозможно, когда сила Власти, так сказать,
обратно пропорциональна ее широте, как мы это видим сегод-
ня, когда управляющие всем политические рычаги одновре-
менно или последовательно подвергаются разнонаправлен-
ному давлению и перемены в обществе производит не единая
воля, а сутолока в верхах.
Поскольку права государства при этом остаются широкими,
самое верное — взять наконец государственные вожжи в один
имперский кулак, какое бы название он ни носил и откуда бы
ни появился.
К какой форме стремится тогда нивелированное обще-
ство? И где высшее управление уже не открывает взору кар-
тину лихорадочной толчеи?
Это можно представить себе на примере Древнего Египет-
ского царства:
«В индивидуалистическом обществе, где не существует
никаких родовых или социальных групп, все публичные функ-
ции выполняются исключительно государством. Первая из
них — обеспечение внешней безопасности. Государство, при-
званное ее гарантировать, располагает усовершенствованной
военной организацией, не подчиненной гражданским вла-
стям и возглавляемой царем. Армия, разделенная на такти-
ческие единицы, находящиеся под командованием кадровых
офицеров, экипируется, снабжается продовольствием, пол-
ностью содержится интендантской службой; флот, состоящий
из крупных кораблей, построен на государственных верфях;
236
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
строительством пограничных крепостей ведает служба воен-
ных работ. Армия формируется из рекрутов; ради безопас-
ности нация несет бремя установленной государством воин-
ской службы.
Мир внутри страны обеспечивает судебная организация,
наиболее важное звено в системе гражданской администрации.
Всякое правосудие исходит от царя, от имени которого выно-
сят приговоры суды первой инстанции и апелляционные суды.
Правда, стороны могут прибегать к третейскому суду, но он
обладает значимостью и авторитетом лишь потому, что госу-
дарство обеспечивает исполнение его постановлений.
Социальная жизнь, внешнюю и внутреннюю безопасность
которой обеспечивают армия и судебная организация, зиж-
дется на трех службах: службе записи актов гражданского
состояния, определяющей и сохраняющей для каждого под-
данного его место в обществе; службе кадастра — основе вся-
кой частной собственности; службе регистрации, через запись
договоров и актов передачи обеспечивающей соблюдение обя -
зательств и гарантирующей каждому полное распоряжение
своим имуществом и правами.
Экономическая жизнь в значительной мере зависит от ве-
домства водных ресурсов. О внешнем великолепии верховной
власти этого государства, приобретающего все большее могу-
щество, печется управление общественных работ. Связь меж-
ду всеми ведомствами осуществляет канцелярия.
Отделения каждой из этих служб охватывают всю стра-
ну; повсюду чиновники разных уровней пишут на папирусах,
впоследствии скапливаемых и сортируемых в государствен -
ных архивах.
Администрация, таким образом, стала не только основой,
но и условием существования этого индивидуалистического
общества, которое может жить только благодаря всемогуществу
государства, все более навязчивого в своем покровительстве.
Само развитие администрации усиливает влияние государ-
ства, беспрерывно умножает количество ведомств и чиновни-
ков и повышает их роль.
Все управленческие должности оплачиваются. Государ-
ство, правда, имеет обширные владения, приносящие огром-
ные доходы. Но ему постоянно нужны дополнительные
средства. Мало того, что администрация обходится ему все
Дороже: сростом могущества государства растет иавтори-
237
Книга IV. Государство как постоянная революция
тет царя; возведенный в достоинство бога — величайшего из
богов, — монарх окружает себя пышным двором, который
требует привлечения все большего числа жрецов, сановников,
придворных, секретарей и слуг. Запросы государства намно-
го превышают доходы от его владений. Поэтому оно прибега-
ет к налогообложению.
Запись актов гражданского состояния, кадастр, реги-
страция, благодаря которым каждый египтянин гарантиро-
ван в своей собственности и в своих правах, с другой стороны,
позволяет государству получать точные сведения об имуще-
стве каждого подданного и облагать его налогом пропорци-
онально доходам. Управление финансов и налоговая служба,
таким образом, приобретают первостепенное значение, ибо
если египетское общество с третьей по пятую династию не жиз -
неспособно без своей искусной и сложной администрации, то
сама она может существовать лишь благодаря сбору налогов.
Система налогообложения является важнейшей характери-
стикой египетского царства в эпоху четвертой династии.
Если все египтяне равны перед законом, то это равенство
заставляет их равно повиноваться всемогущему государству,
1 з
воплощаемому царем» .
Апогей и расчленение государства
Вот предел развития государства. Социальная иерархия раз -
рушена; индивидуумы, подобные горошинам, вынутым из
стручков, образуют множество равных элементов. Государ-
ство — единственное организующее начало, и потому эту
функцию оно выполняет со всей тщательностью и крайне
авторитарно.
Означает ли это, однако, что в обществе не осталось при-
вилегированных? Отнюдь нет; но они уже не предсуществуют
власти государства. Они пребывают в лоне государства и соз-
даны им самим.
Ж. Пиренн отмечает13 14: «Культ царя, установленный, что-
бы упрочить всемогущество верховного правителя, и возобла-
13 J. Pirenne. Histoire du Droit et des Institutions privees de 1’ancienne
Egipte, 1.1, p. 204.
14 Id.
238
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
давший над местными древними культами, которым прежняя
территориальная знать обязана была своей властью и авто -
ритетом, безусловно, способствовал падению древней знати,
но одновременно порождал новую знать, состоящую из цар-
ских чиновников. Чиновная аристократия, не отличающая-
ся родовитостью и глубоко преданная царю, постепенно пре-
вращалась в новую значительную социальную силу, не всегда
подконтрольную царской власти».
Всесилие бюрократии естественно делает из тех, кто зани-
мает ключевые позиции в огромном государственном меха-
низме, potentes, или optimates, новой разновидности.
Так было в Римской империи раннего периода. Аристо-
кратов разоряли налоги. Напротив, поставленные на стра-
тегические посты в государственном аппарате, вбирающем
богатства, — часто это вольноотпущенники, выходцы из поко-
ренных народов — извлекают из своего положения огром-
ные материальные выгоды и приобретает влияние в обществе.
Ростовцев замечает по этому поводу: «Реформы Диоклетиа-
на и Константина чрезвычайно затруднили производительную
экономическую деятельность, они сделали ее почти невозмож-
ной. Правда, они вовсе не препятствовали созданию крупных
состояний, но способ приобретения этих состояний корен-
ным образом изменился. В основе частного владения лежал
теперь не созидательный потенциал каждого, не открытие и
использование новых вспомогательных источников, не улуч-
шение и не организация коммерческого, промышленного и
сельскохозяйственного процесса; главным теперь было лов-
кое использование привилегированного положения в госу-
Ъарстве, чтобы в равной степени обмануть и истощить народ
и государство. Государственные чиновники всех рангов обо-
гащались за счет взяток и коррупции»15.
Понятно, что эти новые господа будут стремиться присво-
ить себе должности, дающие им столь большие преимущества,
и пожелают обеспечить их передачу по наследству. Так поя-
вятся феодалы16.
15 Rostovtzev. Social and Economic History of the Roman Empire.
16 Oxford, 1926, p. 475*.
Ростовцев показывает, что плоды поборов они вкладывали в зем-
ли, воздвигая посреди своих владений «блистающие роскошью
громадные укрепленные виллы, где они царствовали в окружении
239
Книга IV. Государство как постоянная революция
Победив аристократию, сформировавшуюся в обще-
стве, государство будет расчленено порожденной им самим
статократией.
Таким образом, пользователи государства отделяются от
него, унося с собой богатство и могущество и покидая его бед-
ным и бессильным. Теперь оно должно уничтожить те соци-
альные молекулы, которые перехватывают у него людей, чье
служение питает его. И процесс разбухания государства начи-
нается снова.
Вот какую картину показывает нам история. То агрессив-
ное государство разрушает патрональные структуры, то все-
могущее и непомерно растянутое государство лопается, точ-
но зрелая спора, извергая из своих недр феодализм, который
похищает у него его субстанцию.
Политическая Ъинамика
И что же, этот нескончаемый процесс созидания и уничтоже-
ния не имеет ни цели, ни смысла? Мы так не думаем. Попе-
ременное построение и разрушение государства вносит ритм
в общественную жизнь.
От химика, описавшего какую-либо реакцию, не ждут,
что он вынесет о ней оценочное суждение. Почему же поли-
тический аналитик должен характеризовать одну фазу этой
беспрерывной трансформации как прогресс, а другую — как
упадок?
Мы только можем сказать, что в течение всего периода по-
строения государства современников не покидает ощущение
прогресса, сравнимое с эйфорией, которая в пределах одного
экономического цикла соответствует периоду повышения цен.
Когда процесс приближается к своему апогею, наиболее чут-
кими умами овладевают сомнение и беспокойство. Они осо-
знают, что это совершенное равенство, эта тщательная орга-
низация — творение людей, существующее вопреки естест-
венным законам, только за счет напряжения воли, и что при
первом же ослаблении правящих или внешнем потрясении
выделятся сильные и будут объединять вокруг себя слабых.
домочадцев, рабов, целого войска вооруженных клиентов и тысяч
прикрепленных к земле крестьян».
240
Глава IX. Агрессия Власти против социального строя
Можно также задаться вопросом, что выгоднее для массы
эксплуатируемых: эгалитарное общество, создаваемое деспо -
тическим государством, или патрональное общество? Этот во-
прос не предполагает категоричного ответа. Потому что поло-
жение человека, связанного патрональными или государст-
венными узами, зависит не столько от природы его господина,
сколько от степени соперничества между господами. В период
острой конкурентной борьбы за мировой рынок рабочие семьи
Ланкашира, занятые в хлопчатобумажной промышленности,
влачили нищенское существование. Этим трудящимся было бы
очень выгодно тогда перейти на службу к мирному государ -
ству. Когда же государства находятся в стадии войны, даже то
из них, которое провозглашает самые популярные принципы,
требует от граждан такой производительности труда, что им
впору пожалеть о самом суровом из частных работодателей.
Однако по досадному стечению обстоятельств именно
в военные времена государство с наибольшим упорством стре-
мится непосредственно привязать к себе трудящиеся классы,
а в мирные времена охотнее всего оставляет их в руках патро -
нов; ибо оно следует ритмичному чередованию собственных
потребностей.
Если бы историю не превращали в нечто непостижимое,
разделяя ее на политическую, экономическую, социальную,
то, может быть, увидели бы в ней главное: состязание авто-
ритарных воль, всеми средствами оспаривающих друг у дру-
га общий материал всего, что они возводят, — человеческие
трудовые силы.
[лава X
Власть и плебс
Если Власть естественно стремится к возрастанию и если она
может расширять свои права и умножать свои средства, толь-
ко ущербляя могущественных, то плебс должен быть ее вечным
союзником. Тяготение к абсолютизму неизбежно соединяется
с тяготением к равенству.
История постоянно дает тому подтверждения и порой, буд-
то затем чтобы сделать этот многовековой процесс более зри -
мым, обращает его в короткую драму.
Как, например, драма Марино Фальеро*. Венецианская
знать настолько независима от дожа, что Микеле Стено, оскор-
бив догарессу, понес смехотворное наказание, которое лишь
усугубило оскорбление. Эта знать настолько выше народа, что
плебей Бертуччо Иксарелло, несмотря на свои морские под-
виги, не добился удовлетворения за пощечину, полученную от
Джованни Дандоло. По преданию, Бертуччо явился к дожу,
чтобы показать щеку, пораненную патрицианским перстнем,
пристыдить его за смирение и предложить ему приблизитель -
но следующее: «Сокрушим совместными усилиями могущество
аристократов, которое длит унижение моих близких и полагает
столь тесные пределы твоей власти». Уничижением знати каж-
дый достиг бы своей цели: равенства — для плебса, абсолютно-
го господства — для Власти.
Казни Марино Фальери, означающей крах этой попытки,
можно противопоставить казнь Барневелта.
В истории Нидерландов мы обнаруживаем тот же конфликт
между правителем, желающим умножить свою власть (стат-
хаудеры** Оранского дома), и социальными силами, кото-
рые ему препятствуют (богатые купцы и судовладельцы Гол-
ландии) . Вильгельм, в продолжение тридцати трудных и слав-
ных лет лично командовавший войском, почти достиг короны
и уже отказался от нее, как Цезарь и Кромвель, когда он был
сражен рукой убийцы. Мориц наследует его авторитет, одер-
живает новые победы и чувствует, что близок к цели, когда
Барневелт втайне организует патрицианское сопротивление
242
Глава X. Власть и плебс
Я, заключив перемирие, кладет конец победам, опасным для
республики1. Что же предпринимает Мориц? Он объединяет-
ся с самыми невежественными проповедниками, способными
своей ярой нетерпимостью возбудить простонародье: подстре-
каемая ими толпа требует голову Барневелта. Это вмешатель-
ство плебса позволяет Морицу казнить главного противника
его тирании.
Единовластия он не достиг, но средство было выбрано вер-
но. Один из его преемников, Вильгельм III, в конце концов
установит господство над страной, спровоцировав народ-
ное восстание и убийство Яна де Витта — Барневелта свое-
го времени.
Витт и Барневелт продолжали традицию Катона, защища-
ли республику, управляемую наиболее значительными людь-
ми сообщества. Принцы Оранские следовали традиции Цеза-
ря, поднимая толпу, чтобы получить верховную власть.
Каждому школьнику известна бурная сцена: разъяренная
толпа стаскивает с ростров** Катона, тщетно предупреждаю-
щего ее, что, отказываясь слушать своих выборных начальни-
ков, она творит себе властителя.
Мы хорошо знаем, как служит амбициям демагогия, но зна-
ние о кровопролитных заговорах между Властью и плебсом
будет односторонним, если не обращать внимания на их по-
стоянный, многовековой мирный союз.
Для осуществления того, что Цезарь совершил за несколь-
ко лет, монархии Капетингов понадобилось четыре столетия;
но они решали одну и ту же задачу и придерживались одина-
ковой тактики.
1 Сэр Уильям Темпл*, этот рассудительный политик, пишет:
«Влияние и могущество принца Морица, основывавшиеся на
высоком положении и заслугах его отца, но возросшие благодаря
собственным его доблестям и достоинствам, а тем паче военным
успехам, были в то время так велики, что многие члены Гене-
ральных штатов, руководимые Барневелтом, человеком умным
и пользовавшимся большим авторитетом, возревновали к власти,
приобретенной принцем, и опасались, как бы она не стала абсо-
лютной. Они понимали, что влияние принца будет расти, если
продолжится война, ведение которой было полностью в его руках,
и думали, что в мирное время сумеют добиться преобладания.
Эта мысль расположила партию Барневелта к миру».
243
Книга IV. Государство как постоянная революция
Всегда и всюду аристократия противится возвышению Вла-
сти, сама располагая возможностями, которые делают ее неза-
висимой от общества, т.е., в сущности говоря, от постоянной
администрации, постоянной армии, постоянного налога.
Порядок, отвечающий духу аристократии, — это государ-
ственные должности, поочередно занимаемые наиболее знат-
ными людьми; вооруженная сила, формируемая, когда того
требует ситуация, путем объединения социальных сил; финан-
совые средства, собираемые в складчину для конкретных слу-
чаев главными членами сообщества.
Эта система тем эффективнее, чем меньше территориаль-
ная разрозненность аристократии, чем большая часть ее сосре-
доточена в городах, чем осязательнее общность ее интересов.
И наоборот, система менее эффективна, если аристократия
склонна демонстрировать свою самостоятельность, больше
привязана к земле и интересы ее разобщены.
Такое устройство государства составило силу Афин в период
Мидийских войн* и Рима во время Пунических войн, но так-
же и слабость Германии в эпоху Возрождения.
Всегда и всюду внутри аристократической республики стре -
мится конституироваться определенная Власть; ее успех зави-
сит от создания соответствующих инструментов: бюрократи-
ческого, финансового, военного; содействие плебса — фактор
ее прогресса, аристократия — ее жертва.
Об этом со всей ясностью свидетельствует история
Франции.
Феодальная «республика»
Что получает Гуго Капет в 987 г.? Власть? Скорее предсе7
дательство в аристократической республике с очень рыхлой
структурой, а еще точнее, в конфедерации сеньоров.
Общеизвестно, что наиболее важные политические реше-
ния наши короли издавна принимали, непременно посове-
щавшись с членами двора** — своими пэрами, и что судебные
вердикты выносились таким же образом. Но было бы неверно
полагать, будто монарх нуждался в советах.
Этот обычай отражал общественное устройство. Сила го-
сударства существовала лишь как результат сложения частных
сил, так что предпринять что-либо можно было только при
244
Глава X. Власть и плебс
содействии тех, кто владел этими силами. К чему послужило
бы королю решение начать войну, если бы бароны не приве-
ли к нему свои войска? Стал бы он выносить приговор кому-
либо из могущественных вассалов, зная, что пэры наверняка
откажутся содействовать его исполнению?
Двор выполнял функцию современного «административ-
ного совета»: распоряжался средствами, которые не принад-
лежали одному владельцу, а являлись общими2.
Немощность Власти была следствием процесса распада,
достаточно хорошо изученного историками.
Вероятно, франкские вожди увидели в Галлии крупные
государственные владения и даже государственные мастер-
ские, обнаружили источники регулярного поступления нало-
гов. Но они поделили эту собственность между собой, отда-
ли эти доходы знатным франкам и римским епископам, — то
ли щедрость дикарей, то ли скорее необходимость беспрерыв-
но покупать верность, которую их династические распри очень
часто превращали в товар.
Вероятно, завоеватели держались обычая германцев
являться с оружием по призыву короля и распространили его
2 Даже язык ордонансов указывает на общий характер решений.
Так, «Stabilimentum Feudorum»*, изданное после 1204 г., еще
начинается словами: «Филипп, Божией милостью король Фран-
ции, Эд, герцог Бургундский, Эрве, граф Неверский, Рено, граф
Булонский, Гоше, граф Сен-Польский, Ги де Дампьер и прочие,
единодушно признав...»
Монарх в этом дворе не более чем председатель, который не всегда
одерживает верх. Двор — начало, противоположное государству,
начало республики, возглавляемой социальными правителями.
Это начало мы находим в Иерусалимском королевстве**, где су-
верен может посягать на особу вассала или его феод не иначе, как
только по приговору феодального суда, т.е. по решению целого
сообщества вассалов. В Испании Альфонс IX дает клятву не со-
вершать действий, направленных против личности и собствен-
ности какого бы то ни было вассала, не выслушанного прежде
судом. В Англии Бриттон заявляет, что в случаях, когда король
оказывается одной из сторон в споре, дело рассматривает суд; а
в «Зерцале правосудия»*** утверждается, что суд должен быть
готов к процессам против короля, как если бы речь шла о любом
другом лице.
См. доклад А. Дж. Карлайла на третьей сессии Международного
института философии и социологии права.
245
Книга IV. Государство как постоянная революция
на покоренные народы. Но эта служба, которая была безвоз-
мездной и которую воин должен был нести, самостоятельно
обеспечив себя снаряжением и провизией3, предполагала, что
он достаточно богат, чтобы приобрести необходимое вооруже-
ние4, и владеет достаточным количеством рабов, чтобы иметь
возможность отлучиться5. Удовлетворявший этим условиям
класс свободных людей, еще многочисленный в эпоху Даго-
берта, в период с VIII по Хв. постепенно исчезает. Видя, что
его «аллоду»**** угрожают опустошительные набеги нор-
маннов, или сарацин, или венгров, независимый собствен-
ник отдавал себя и своих близких под власть могущественного
покровителя, способного защитить его вместо короля. Как
следствие, создавались феодальные «жандармерии» — кон-
ные войска, одетые в дорогостоящие кирасы; их могли содер-
жать лишь великие мира сего.
Итак, больше не существовало национальной армии, созы-
ваемой королем, а были только феодальные войска, которые
он просил ему предоставить. > , . ;
3 Каролинги попытались поддержать или, может быть, восстано-
вить этот древний обычай. Частота их капитуляриев* на сей счет,
очевидно, свидетельствует о том, что «национальная» армия со-
биралась уже не так легко, как встарь. Один капитулярий 811г.
гласит, что ратники должны везти с собою продовольствие, по-
зволяющее им воевать в течение трех месяцев за пределами коро-
левства. Здесь же сказано, что они должны быть снаряжены с рас -
четом на полугодовое отсутствие. «Capitulare Aquisgranense»**
уточняет минимум вооружения: копье, щит, луке двумя тетивами
и дюжина стрел.
4 Во времена, когда ремесла пришли в упадок, копье и щит стоили
столько же, сколько один взрослый бык. Меч с кинжалом стоили
* •, трех сильных быков и одного среднего. Кираса, которая тогда еще
представляла собой просто кожаный плащ с нашитыми на него
наподобие чешуи железными кольцами, достигала цены десяти
быков. А шлем с султаном по цене равнялся трем быкам. Таким
образом, уже для того, чтобы полностью вооружиться, требова-
> лось целое состояние.
См. «Рипуарскую правду»*** {Mlle de Lezardiere. Theorie des
lois politiques de la Monarchic frangaise, 1.1, p. 391).
5 Карл Великий уточняет, что воинская обязанность налагается на
тех, чей доход по меньшей мере четырехкратно превышает сто-
, имость пропитания; это соответствовало доходу от двенадцати
гектаров земли, на которых работали четыре семьи крепостных.
246
Глава X. Власть и плебс
Король не мог править без сеньоров именно потому, что
богатство и сила принадлежали каждому из них в отдельности.
И естественно, что они в конце концов заняли в государ-
стве должности, соответствующие их фактической значимости,
получив от них меньше власти, чем принесли с собою. Ста-
ло быть, не администрация служила королю, а скорее это он
нанимался «высшими служителями» королевства.
Утверждение Власти
Власть преодолела свою первоначальную слабость путем
непрерывной и последовательной работы по замещению эле-
ментов, предоставляемых ей социальными силами, элемента-
ми, принадлежащими ей самой.
Головой политического тела был двор, где находили выра-
жение разнящиеся интересы баронов. Король допускает туда
церковников — не крупных епископов, таких же сеньоров, как
и прочие, а простых аббатов, которым, казалось бы, не место
в этом собрании малых государей. Их облачение, их ученость,
однако же, заставляют относиться к ним с почтением; они
говорят то, что нужно королю. Далее, в королевское окруже-
ние вводятся легисты, плебеи, униженно сидящие на приступ-
ке у скамьи «пэров и высокородных баронов», как пренебре-
жительно замечает Сен-Симон6, чтобы те по мере надобно-
сти консультировались с ними. Поскольку они выведены из
безвестности монархом, их советы, основывающиеся на зна-
нии римского права7, всегда благоприятны для центральной
власти. Король наконец дает им право высказывать свое мне-
ние и таким образом нарушает давний порядок, при котором
вес человека в государстве соответствовал его влиянию в обще-
стве. Двор в конце концов превратился в парламент**, рупор
исключительно королевских интересов.
? Saint-Simon. Memoires, ed. Boilisle, t. XXV, p. 204.
Монархия поначалу была враждебна к римскому праву, с по-
мощью которого мог обосновывать свои притязания император*.
Когда опасность миновала, она стала смотреть на него благо-
склонно, находя в нем оправдание собственных притязаний на
абсолютную власть.
247
Книга IV. Государство как постоянная революция
Ударной силой была армия, собираемая из феодальных
войск; каждое из них признавало над собой лишь непосредст-
венного начальника — сеньора, который привел его под сво-
им знаменем. Из этого сооружения, выстраиваемого без свя-
зующего материала, каприз одного барона мог внезапно изъ-
ять целый блок. Эту коалицию, где отсутствовала дисциплина,
нельзя было приучить к правильным движениям, как показала
битва при Креси8. Скоро король предпочтет наемную конницу,
растущую пропорционально финансовым средствам монар-
хии. Он хотел получить от общин, выведенных из-под власти
феодалов, крепкую инфантерию, истинную «национальную»
армию, которая находилась бы в его распоряжении. Однако
все попытки окончились неудачей. Последняя надежда возла-
галась на вольных лучников Карла VII, но она рухнула после
их поражения при Гингате*.
Только когда швейцарцы заново откроют греческую тактику
круговой обороны, инфантерия будет способна выдерживать
кавалерийские атаки, и вот тогда, располагая армией из пле-
бейских «солдат», монархия сможет стать абсолютной.
Нервами в организме политического управления сначала
были те «высшие служители», могущественные сеньоры, кото-
рые следили за королем, контролировали его и ограничивали
и при случае обращались против него. Поэтому он осторожно
отстраняет опасных помощников.
Так обстоит дело с сенешалем. Обязанность этого «слу-
жителя» — попечение о королевском столе; кормит он и вои-
нов короля; он же ведет их в бой, является их военачальником.
С другой стороны, поскольку о регулярном поступлении про-
довольствия для двора заботятся прево, которые управляют
королевскими доменами, естественно, что сенешаль — кон-
тролер этих прево и суперинтендант этих доменов. <
8 Когда, желая упорядочить движение конницы, два маршала
командуют: «Остановить войска!», первые исполняют приказ,
последние же, ревнуя о своей чести, продолжают скакать, го-
воря, что остановятся, только очутившись в голове армии; «и
когда первые видели, как те приближаются к ним, они скакали
вперед... ибо каждый хотел превзойти товарища». Но «увидев
врага, все они сразу отступили, в таком беспорядке, что задние
• оторопели и подумали, будто первые сражались и уже разбиты»
(Фруассар).
248
Г лава X. Власть и плебс
Когда такие функции доверены одному, и без того могу-
щественному, сеньору, можно опасаться чего угодно. Толь-
ко дворцовый переворот 1127 г. приводит к падению Этьенна
де Гарланда. Филипп Август упраздняет должность сенеша-
ля в 1191 г. Но позднее коннетабль, который носит королев-
скую шпагу, становится не менее опасным. Свидетельство
тому — измена коннетабля де Бурбона9’*.
Дольше всего крупные сеньоры будут служить монархии
в военных делах. Во всех других сферах она систематически
пользуется услугами плебеев.
Что может быть важнее для королевского могущества, чем
финансы? Но до чего же опасно поручать заведование финан-
сами могущественному сеньору, такому как камергер, чей
ключ постоянно напоминает, что в его руках казна! И потому
доходами государя фактически управляют скромные церков-
нослужители и простые горожане. Борелли де Серр составил
перечень этих чиновников со времен Филиппа Красивого: все
они люди незначительные.
Итак, плебейские советники, плебейские солдаты, пле-
бейские чиновники — вот орудия Власти, которая, более или
менее сознательно, стремится стать абсолютной.
Плебей в государстве
Простой народ думает, будто монархия предназначает долж-
ности для аристократов, не допуская к ним плебеев.
В действительности все как раз наоборот: монархия прини-
мает служение могущественных постольку, поскольку состо-
9 Чтобы назвать ее изменой, надо понимать государство так, как
понимали его короли и как понимаем его мы с вами. Но кон-
нетабль мыслил иначе: королевство — конфедерация сеньорий,
возглавляемая Франциском I; одна из должностей в конфеде-
рации — должность коннетабля; но конфедерату дозволительно
расторгнуть союз и прибегнуть к собственным силам. В Сред-
ние века так думали все. Во Франции это представление тогда
уже не соответствовало действительности, однако оно отражало
действительность в Германии, где империя явственно приобрела
характер конфедерации аристократических держав, в которой
центральная власть стала подобием тени.
249
Книга IV. Государство как постоянная революция
ит под опекой аристократов, но привлекает на службу плебеев
постольку, поскольку стремится стать абсолютной.
Самой полной Властью, какую знала Европа при королев-
ском строе, была Власть Османов. Откуда же Великий вла-
стелин брал самых верных воинов и самых надежных слуг?
Отнюдь не из знатных турок, своих соратников: он боялся их
гордости и мятежного духа. Своих янычар султан набирал
из покоренных и униженных христианских народов. Там он
находил и администраторов — даже верховного визиря.
Таким образом, он ставил выше родовой аристократии ста-
тократию, сформированную из людей низкого происхождения,
обязанных ему всем10 11.
Наши короли двигались в том же направлении. Одни — созна-
тельно, как Людовик XI, изображаемый у Коммина «другом
людей невысокого звания и врагом всякой знати, способной
обойтись без него»*. Другие — повинуясь инстинкту.
Удовлетворяя насущные потребности Власти, плебеи сде-
лали себе состояния. Эти незначительные люди, заполонив-
шие, как показывает Дюпон-Ферье11, Казначейскую палату
и Палату косвенных сборов, недаром расположились в госу-
дарственной нише: они увеличивают свое состояние, увеличи-
вая богатство государства. За счет кого? За счет аристократов.
С дерзостью безвестности они посягают на фискальные пра-
ва сеньоров и постепенно переводят доходы знати в королев -
скую казну. По мере их вторжений финансовый организм раз -
вивается и становится все сложнее. Они придумывают новые
должности, чтобы создать новые места и поставить туда род-
10 Бюсбека, посла, прибывшего из феодальной Европы, очень удив -
ляло, что при дворе нет турецкой знати, а есть только чиновники:
«В этом многолюдном собрании невозможно было сыскать ни
• единого человека, который не был бы обязан своим положением
исключительно личным достоинствам и заслугам. Турки не при -
дают значения происхождению; почтение, оказываемое чело-
• веку, зависит единственно от того положения, какое он занимает
в государстве. Нет никаких споров о превосходстве рода: выдви-
нуться позволяет только должность. Производя назначения,
' султан не берет во внимание ни звание, ни богатство... Те, кто
получает от него самые высокие должности, — чаще всего сыновья
пастухов».
11 G . Dupont -Ferrier. Etudes sur les Institutions financieres de la
France, 2 vol. Paris, Firmin-Didot, 1930; 1932.
250
Глава X. Власть и плебс
ственников. Целые семейства пополняют все более много-
численную и могущественную бюрократию. По мере того как
умножается «помощь», требуемая от населения королевства,
буржуа из Палаты косвенных сборов, пользуясь возможно-
стью, добиваются возвышения им подобных в провинциях.
Вначале установление облагаемого дохода и взимание нало-
га лежат на выборных из податного населения; но скоро эти
«выборные» уже назначаются администрацией и продолжают
отправлять свою должность в промежутке от одной «помощи»
до другой, формируя целую иерархию подчиненных им заме-
стителей, секретарей и писарей. Так государственная служба
повсюду дает плебеям возможность отличиться, продвинуть-
ся и приобрести вес в обществе12.
В сфере правосудия происходит то же, что и в области
финансов. Бедные бакалавры, призванные к королевско-
му двору, понемногу вытесняют оттуда баронов; они обрета-
ют уверенность, надевают парики, становятся парламентом
и мало-помалу проникают даже на земли сеньора — выступа-
ют судьями между ним и его людьми, иными словами, лиша-
ют его прежнего влияния.
Какую картину представляет это нашествие людей в чер -
ном13, этот муравейник, который исподволь снедает феодаль-
ное величие, оставляя от него только пышность и титул!
12 Аналогичное явление Самнер Мейн наблюдал в колониальной
Индии: ответственные за сбор налогов становились местными
властями.
13 Накануне религиозных войн, говорит Огюстен Тьерри, «третье
сословие, в силу своего рода предписания, менее ограничительно-
го по отношению к духовенству, нежели к дворянству, занимало
почти все должности в гражданской администрации, включая
и самые высокие, даже те, которые впоследствии стали имено-
ваться министерскими. Благодаря установленной системе уни-
верситетских степеней и различных экзаменов из плебейского
класса выходили канцлер — хранитель печатей, государственные
секретари, докладчики, королевские адвокаты и прокуроры, весь
судейский корпус, состоящий из Большого совета, суда по спо-
рам о подсудности и по делам, оставленным без рассмотрения,
Парижского парламента с его семью палатами, Счетной палаты,
Палаты косвенных сборов, восьми провинциальных парламентов
и множества подчиненных им учреждений, возглавляемых чле-
нами президиальных судов*. Равным образом и чиновники вся-
кого ранга, составляющие финансовую администрацию, — каз-
251
Книга IV. Государство как постоянная революция
Не очевидно ли, что государство обогатило всех этих пле-
беев, а они определили судьбу государства?
Узы глубокой преданности связывают их с должностью,
обладание которой преобразило их жизнь. Когда король без-
умен, а дофин мало что смыслит, когда герцог Бургундский,
опьяненный гордостью и воодушевленный поддержкой наро -
да, ввергает Париж в анархию, отдав его на произвол мясни-
ков и живодеров, один лишь королевский адвокат, Жан Жуве-
нель, отстаивает права государства и добивается успеха*.
Их приверженность монарху, будучи консервативной, вме-
сте с тем и агрессивна. Принижая знать, они не только служат
государству, но и берут реванш. Бывает, что интересы аристо-
кратии совпадают с интересами общества. «Преемственность
всего положительного, — говорит Ренан, — должны сохра-
нять институты, которые, если угодно, составляют для иных
привилегию, но, однако же, являются органами националь-
ной жизни, так что без них определенные потребности оста-
ются неудовлетворенными». «Служителям» из плебеев это-
го не понять. «Маленькие крепости, где сберегается достоя-
ние общества, — добавляет Ренан14, — выглядят как башни
феодалов». Эти башни люди короля штурмовали с неослабе-
вающей энергией.
Историки итальянских городов показывают нам, как бур-
жуа устраивали вылазки против соседних замков, брали их
приступом и, захватив, постепенно превращали в развалины.
Они вынуждали старинных сеньоров жить среди них в качестве
простых горожан и таким образом распространяли городскую
власть на окрестности. То же воспоминание о пережитых уни-
жениях, о застарелом чувстве зависти, та же приверженность
своему, особому, городу — Граду Повелевания — побуждает
начеи, суперинтенданты, интенданты, контролеры, генеральные
и частные сборщики — были выходцами из среды образованных
буржуа, которых называли людьми в мантии. Что до правосу-
дия, осуществляемого сенешалями, бальи и прево короля, то, если
должности этого рода по-прежнему занимали дворяне, послед-
ние, опять-таки, непременно имели дипломированных замести-
телей или асессоров» {Aug. Thierry. Histoire... du Tiers Etat, ed.
1836, p. 83-84).
14 Renan. La Monarchic constitutionnelle en France. — La Reforme
intellectuelle et morale de la France, ed. Calmann-Levy, p. 249—
250.
252
Глава X. Власть и плебс
политика-плебея ниспровергать все частные власти, все, что
ограничивает, стесняет, сдерживает государственную власть,
ущербляет ее величие.
Плебейский абсолютизм
Таким образом, успехи плебса внутри государства и государ-
ства — внутри нации тесно взаимосвязаны.
Государство находит в плебеях слуг, которые укрепля-
ют его, плебеи находят в государстве господина, который их
возвышает.
Благоприятствуя освобождению рабов, ограничивая право
сеньоров эксплуатировать подданных, король тем самым ослаб-
ляет своих естественных противников. Заботясь о формирова-
нии слоя крупной буржуазии, об установлении олигархии го-
родских общин, о развитии торгового класса, он готовит для
себя верных слуг и обеспечивает себе поддержку. Вводя систему
продажи должностей, отворяет буржуазии двери государства.
Санкционируя переход должностей в наследственную собст-
венность, привязывает к этой собственности целые буржуазные
фамилии. Университеты, поощряемые королем, доставляют ему
самых деятельных поборников. Ученые посвящают блестящие
диссертации защите королевского права перед императорским
и папским престолом, но главное, они изо дня в день непримет-
но подтачивают сеньориальное право. Огюстен Тьерри с пол-
ным основанием утверждает: «В течение шести веков, с XII по
XVII в., история третьего сословия неразрывно связана с исто-
рией королевской власти... От воцарения Людовика Толстого до
кончины Людовика XIV всякий важный этап на пути различных
классов разночинствак свободе, благосостоянию, просвещению,
общественной значимости соответствует в череде царствований
имени какого-нибудь великого короля или министра»15.
Только в периоды регентства или когда слабый государь,
вроде Людовика X или Людовика XVI, послушен знати, это по -
ступательное движение прерывается и намечается реакция.
Напротив, чем властолюбивее монарх, тем больше ударов
наносит он по социальным правителям, тем дальше продви-
гает дело освобождения.
15 Op. cit.,p. IX.
253
Книга IV. Государство как постоянная революция
Третье сословие это прекрасно понимает, и в Генеральных
штатах те, которые говорят, стоя на коленях, — его предста-
вители — истово поддерживают Власть. То их сетования, опе-
режая желания короля, побуждают его ускорить узурпацию
сеньориальных прав на судопроизводство16. То они решитель-
но принимают сторону королевской власти, как это было во
время первого созыва Генеральных штатов Филиппом Кра-
сивым*, а в 1614 г. даже предоставляют монархии неограни-
ченные и неотменимые полномочия17, словно порожденные
16 Когда этот процесс уже набрал силу, третье сословие в Генераль -
ных штатах 1560 г. протестует против того, чтобы сеньоры вво-
дили повинности и сборы сверх положенных и вызывали своих
подданных «к судьям, всецело им преданным и пользующимся
их покровительством»; «отныне, — требуют депутаты, — при
возникновении между сеньорами и подданными судебных споров,
затрагивающих частный интерес сеньоров, означенные поддан-
ные должны представать только перед королевским судьей про-
винции».
Как же способствуют подобные требования разбуханию Власти!
17 Вот статья, помещенная в начале послания третьего сословия под
заголовком « Основной закон»:
«Молим короля принять в собрании этих Штатов как незыбле-
. мый основной закон королевства и довести до всеобщего сведения
следующее: поелику он признан сувереном в своем государстве,
восприяв венец единственно от Бога, нет на земле власти, будь то
духовной или светской, имеющей какое-либо право на его королев-
ство и могущей лишать престола священную особу наших королей,
а также разрешать подданных от должной преданности и повино-
вения или прощать им непослушание — по какой бы то ни было
причине и под каким бы то ни было видом; и пусть все королевские
подданные, независимо от их звания и состояния, почитают та-
ковой закон за истинный и священный, согласный с учением Бо -
жиим, без какого-либо разделения, сомнения или ограничения'.
Всем депутатам Штатов и отныне всем бенефициариям** и чи-
новникам королевства перед вступлением во владение бенефицием
и принятием на службу надлежит приносить клятву в соблюдении
сего закона; равно и всем воспитателям, регентам, ученым и про-
поведникам, обязанным изъяснить его и обнародовать. Инакое
же мнение — якобы в некоторых случаях позволительно даже пре-
давать смерти или низлагать наших королей, восставать против них
и устраивать мятежи, низвергать бремя повиновения им — не-
честиво, богомерзко, противно истине и обращено против устоев
Государства Французского, которые прямо зависят от одного лишь
Бога».
254
Глава X. Власть и плебс
воображением Гоббса, — такие полномочия могли быть даны
только классом, заинтересованным в абсолютизме.
Аристократия тоже почувствовала, что главное орудие ее
планомерного ослабления — плебейские кадры, которым все
более смело вверяла себя Власть.
Послушаем, как досадует Сен-Симон на Мазарини. Он по-
нял, что во времена Фронды произошел переворот — не тот
бурный переворот, которого добивались возмутители спокой-
ствия, а тихий и незримый, который совершил министр, душе-
приказчик Ришельё, наставник Людовика XIV: «Все его забо-
ты и старания обратились на то, чтобы всевозможными спо-
собами унизить достоинства рождения, лишить знатных особ
всякого влияния, а для этого удалить их от дел; допустить на
службу людей столь же низкого происхождения, как и он сам;
дать им власть, превосходство, богатство, вес; убедить Коро-
ля, что всякий вельможа — естественный враг короны, что
к управлению делами предпочтительно привлекать людей
безродных, коих, чуть только ими будут недовольны, можно
ввергнуть в ничтожество, сместив с должности с такою же лег-
костью, с какою их вызвали из безвестности, возведя в чины.
Напротив того, старинные дворяне, значительные уже в силу
своего рождения, своих брачных союзов, часто и своих владе-
ний, через должность министра и сопряженные с нею занятия
приобретали угрожающее влияние и, отлученные от службы,
по тем же причинам становились опасны. Отсюда — засилье
пера и мантии и последовательное уничижение дворянства,
которое в других местах еще примет баснословный вид; сегод-
ня мы воочию зрим и на себе испытываем это уничижение,
а люди пера и мантии умеют его поддержать, так что гнет их
день ото дня все тягостнее. Дошло до того, что знатнейший
владетель уже никому не может быть полезен; он так и этак
зависит от ничтожнейшего разночинца»* 18.
18
Конечно, это заявление продиктовано обстоятельствами, оно со-
ответствует кампании, развернутой теологами-иезуитами; в нем
отразилось воспоминание о страшных беспорядках, учиненных
Лигой*. Но какие бы частные соображения ни обусловили его,
заявление было сделано, и это не что иное, как предоставление
неограниченных и неотменимых полномочий.
Memoires de Saint-Simon, ed. Boilisle, t. XXVII, p. 6, 7.
255
Книга IV. Государство как постоянная революция
И дальше: «Иноземец, вышедший из низов, который ничем
не дорожит и не ведает иного бога, кроме собственного величия
и могущества, думает о государстве [читайте: о нации], коим он
управляет, лишь соотносительно с самим собою. Он презирает
его законы, дух, нужды и пользу, не знает его обычаев и поряд-
ков и помышляет лишь о том, чтобы все подчинить, все
смешать, сделать так, чтобы все было народом».
Замечательно, что гневная речь выдающегося писателя
наконец разрешается истиной. Все подчинить, все смешать,
сделать так, чтобы все было народом, — в этом и состоит дух
монархического правления. Сентиментальные историки сожа-
лели, что королевская власть стала абсолютной, иодновре-
менно восхваляли ее за то, что она дала ход плебеям. Это несе -
рьезно. Она возвысила плебеев, потому что хотела стать абсо-
лютной, и стала абсолютной, потому что возвысила плебеев.
Нигде и никогда не построить всеобъемлющую Власть
с аристократами. Забота о фамильных интересах, классовая
солидарность, усвоенные в детстве понятия — все отвращает
их от того, чтобы доверить государству независимость и бла-
госостояние себе подобных.
Абсолютистский образ действий, подчиняя множествен-
ность обычаев единству законов; ослабляя верноподданство
местного значения и поощряя преданность государству; пога-
шая все очаги жизни, чтобы ярче горел один - единственный
очаг; наконец, заменяя механическим правлением админист-
рации личное влияние знатных и авторитетных людей, — есте-
- ственно ломает традиции, которыми гордятся династии ари-
стократов, и уничтожает отношения покровительства, состав-
ляющие их силу.
Стало быть, им и сопротивляться абсолютизму.
Аристократическая реакция
Историки восхищаются резким замечанием Филиппа По19’*,
укорившего монархию за деспотическую направленнЪ.сть,
сообщенную ей Людовиком XI. Но, толкуя о том, как он защи-
19 На собрании Генеральных штатов 1484 г.; напомним, что Лю-
довик XI умер годом раньше.
256
Глава X. Власть и плебс
щал права и свободы нации, часто забывают сказать, что гово-
рил он от имени дворянства.
Губернатор Лангедока герцог де Монморанси выступал
в своей естественной роли аристократа, когда, бросив вызов
Ришельё, встал на защиту старых провинциальных вольностей
и заплатил за это сопротивление головой.
Прав Бональд, утверждающий: «Дворянство оберегает
подданных от угнетения уже самим своим существованием.
Угнетающая власть — это власть, которая может все разру-
шить, все перевернуть, все изменить; власть, которая может
все перевернуть, — власть беспредельная; дворянство же пола-
гает власти предел, ибо монарх не может уничтожить дворян-
ство: оно сосуществует с ним, порожденное, как и он, соци-
альным строем и точно так же связанное с обществом нераз -
20
рывными узами...»
Невозможно объяснить короче, почему монархическая
Власть, постоянно стремясь к унификации и единообразию,
однако, не дошла на этом пути до логического конца — до цели,
которой Революция достигнет в несколько месяцев.
Власть наталкивалась на дворянство, всегда настороженное
и готовое к сопротивлению, часто мятежное, и хотя по логике
вещей следовало бы сокрушить его, королям это претило; тут
сказывались и влияние традиций, и убеждения, и определен-
ное понимание значительной роли дворянства.
Существенные различия в историческом развитии Фран-
ции и Англии почти целиком обусловлены противоположным
поведением высшего дворянства этих двух стран, что глубоко
осмыслил де Лольм*.
Во Франции дворянство, вместо того чтобы защищать себя
изо дня в день, периодически наносит противнику яростные
контрудары, беспорядочные, непродуманные, жестокие, как,
например, когда при Людовике X оно добивается повешения
Ангеррана де Мариньи, истязаний Пьера де Латильи, кан-
цлера Франции, и Рауля де Преля, королевского адвока-
та21. Оно не умеет привлечь на свою сторону третье сосло-
вие, разъяснив ему, что уже сглаженное временем различие
0 Bonald. Theorie du Pouvoir politique et religieux, livre III.
1 Aug. Thierry. Op. cit., p. 29.
«Легистов XIV в., теоретиков и слуг королевской автократии, по-
стигла обычная участь великих революционеров. Самые отваж-
257
Книга IV. Государство как постоянная революция
в правах между ним и двумя высшими сословиями устраня-
ют лишь затем, чтобы подчинить его тираническому господ-
ству государства. Если французское дворянство и солидари-
зуется с третьим сословием, как в начале Фронды, то скоро
теряет этого союзника, показав себя неспособным предста-
вить свое неповиновение королю как защиту общего интере-
са; да и само оно разъединено алчностью мятежников, каж-
дый из которых не прочь за хорошую плату отдельно от дру-
гих заключить мир с короной.
Одним словом, у него нет продуманной политики и оно
отвоевывает сданные позиции только за счет гражданских
волнений, таких как религиозные войны или Фронда, кото-
рые расшатывают власть и позволяют сеньорам из-за отсут-
ствия общественного порядка вновь стать малыми государя-
ми, чье союзничество в периоды умиротворения приходит-
22
ся покупать .
Английская аристократия, наоборот, действует сплочен-
но; возможно потому, что, в отличие от Франции, где парла-
мент, перейдя в руки легистов, стал орудием королевской вла-
сти, в Англии парламент остался органом социальных властей,
центром их оппозиции.
Аристократия в Англии так умеет оправдать свое сопротив-
ление соображениями общественного порядка, что, к примеру,
в хартии баронам*, означающей просто-напросто капитуля-
цию короля перед успешно защищаемыми частными интере-
сами, мы находим формулировки прав и свобод, действитель-
ные на все времена.
ные из них пали жертвой противодействия ущемленных интересов
и попранных обычаев».
22 Сен - Симон ясно видел, что волнения обращались к выгоде арис -
тократии: «Все, чего смог достигнуть Генрих IV при содействии
верного ему дворянства, — это с превеликим трудом заставить
признать за собой то, на что у него было полное право; он, так
сказать, купил корону у своих поЪЪанных посредством мирных
соглашений и заплаченных за них миллионов, равно как купил
и огромные владения, и территории безопасности у преЪво-
Ъителей католиков и гугенотов. Утвердившиеся таким образом
сеньоры, однако же, почитали себя приниженными, обманувшись
в своих радужных ожиданиях, и управлять ими было нелегко»
(Op. cit.,t. XXVII, р. 9).
, 258
Глава X. Власть и плебс
Если французские дворяне предстают перед народом малы-
ми деспотами, часто более требовательными и своевольными
и всегда более надменными, чем королевские сановники, то
английская знать, напротив, внушает классу свободных соб-
ственников, yeomen, что они — как бы малые аристократы
и должны отстаивать вместе с сеньорами общие свободы.
Эта островная аристократия в 1689 г. делает мастерский
ход. Наученная скорее Харрингтоном, нежели Локком, она
столь искусно ограничивает полномочия короля, призванно-
го с континента*, что Власть веками будет держаться в уста-
новленных для нее пределах.
Что является главным орудием Власти? Армия23.
Поэтому одна из статей «ВШ of Rights» объявляет о неза-
конности постоянных армий, a «Mutiny Act»**** санкци-
онирует военные трибуналы и военное обучение только на
один год; это заставляет правительство ежегодно созывать
парламент, чтобы, так сказать, заново создать армию, кото-
рая по закону подлежит роспуску. Не случайно даже сегодня
англичане хотя и говорят «королевский флот» и «королевская
авиация», ноне употребляют словосочетания «королевская
армия». Так сохраняется память о том, что когда-то армия
была поставлена в зависимость от парламента.
При Стюартах парламент созывался нерегулярно и утверж-
дал субсидии всегда на несколько лет вперед, иногда на все
23 Если бы, например, Карл I располагал хорошей армией, пусть
даже небольшой, он подавил бы в Шотландии массовое восстание
ковенантеров под водительством Лесли**. Он не был бы при-
нужден, когда шотландцы уже вторглись в Англию, созвать анг-
лийский парламент и предстать перед ним просителем, после того
как гордо распустил предыдущий парламент. Пришлось пойти
на уступки англичанам в тщетной надежде найти средства по -
корить Шотландию, а потом, обороняясь от их дерзости, просить
поддержки у тех же шотландцев. От одной капитуляции к другой
несчастный терял и силы, и честь. Что же требовалось ему, чтобы
не допустить этих унижений? Армия.
А что потребовалось Кромвелю, чтобы на руинах монархии воз-
двигнуть беззаконную, ничем не сдерживаемую власть? Армия,
та, которую он создал от имени парламента и обратил про-
тив него, — памятный пример неверности войск по отношению
к установлениям и принципам и их преданности личностям.
И разве не армия Монка помогла Карлу II осуществить Рестав-
рацию?***
259
Книга IV. Государство как постоянная революция
время царствования. Вильгельму III парламент дал пожиз-
ненное право взимать таможенные пошлины, но ежегодные
собрания предполагали ежегодное утверждение расходов.
Значит, не только армия, но и сама администрация зависе-
ли от парламента, а точнее, от составлявшей его аристокра-
тии. Де Лольм проницательно усмотрел в этом первоосно-
ву английской свободы. «Принадлежащее англичанам право
самим решать, какие они будут платить налоги, обыкновенно
рассматривают как гарантию личной собственности от притя-
заний короны; при этом не видят более возвышенного и более
важного следствия такой привилегии.
Право определять субсидии короне, которым пользуется
народ Англии, охраняет все его свободы, будь то граждан-
ские или религиозные. Обеспеченное конституцией, это пра-
во позволяет ему действенно влиять на поведение испол -
ните ль ной власти и держать ее в узде. Конечно, у суверена
есть возможность каким - то образом смещать представителей
народа, но править без них он не может»24.
Там, где женевский автор пишет «народ», естественно,
подразумевается populus, в том смысле, какой первоначаль-
но придавали этому слову в Древнем Риме, — т.е. аристокра-
тия. Ей одной принадлежат и будут принадлежать до 1832 г.
места в парламенте.
Уже в 1689 г. аристократия в Англии состоит не только из
старого дворянства. Значительную часть ее составляют те, кто
разбогател на кромвелевских конфискациях, например, круп-
ные торговцы из Ост-Индской компании, выкупившие зем-
ли по низкой цене, а также лица, непосредственно причаст-
ные к Реставрации. Крупная торговля будет постоянно попол-
нять ее новыми элементами. Аристократия — это, по существу,
класс крупных собственников.
Ограничения, которые она устанавливает для Власти, чре-
ваты историческими последствиями. Не имея права облагать
подданных налогами, король вынужден занимать денеж-
ные средства, и предоставляющий займы класс через парла-
мент следит за надлежащим обращением с долгом, что порож-
дает государственный кредит — более чем за сто лет до его
24 De Lolme. Constitution de 1’Angleterre, 1771. Я привожу цитату по
английскому переизданию 1826 г. (р. 275), которое воспроизво-
дит текст английского издания, выпущенного автором в 1772 г.
260
Глава X. Власть и плебс
внедрения во Франции, — и дает заметные политические
2S
результаты .
Эта аристократия, возможно потому, что в нее проникли
купцы из Ост-Индской компании, сведуща в вопросах эко-
номики и немедленно пресекает всякую попытку девальвации,
обеспечивая тем самым реальную стабильность своих доходов
и даже их повышение в течение XVIII в., благодаря характер-
ным для этого периода значительным колебаниям цен.
Находясь во всеоружии прав и богатства, британская арис-
тократия при Ганноверской династии будет поистине хозяй -
кой государства.
Когда впоследствии поднимется демократическая волна,
в Англии она натолкнется на Власть, со всех сторон окружен-
ную аристократическими укрытиями, а во Франции внезапно
накроет ничем не сдерживаемую монархическую Власть. Это
в достаточной мере объясняет различие английской и фран -
цузской демократий.
Неверные маневры и самоуничтожение
аристократии во Франции
XVIII век был во Франции эпохой аристократической реак-
ции, столь, однако же, безуспешной, что вместо ограничения *
«С тех пор как государственные займы стали почти единствен-
ным, во всяком случае единственно успешным, способом изы-
скания средств на военные нужды, могущество правящих в их
внешних сношениях теперь уже не измеряется, как в древности,
обширностью сферы их господства, количеством подданных,
мощью и выучкой армий, а определяется успехами сельского
хозяйства, промышленности и ремесел, степенью распростра-
нения, эффективностью и величиной государственного кредита.
Всех могущественнее тот, кто может занять больше, по самой
низкой ставке и на самый длительный срок. Покуда деньги
будут нервом войны, правительство самого богатого народа,
пользующееся наибольшим кредитом, повсюду найдет силы,
готовые ему служить, союзников, расположенных ему содейст-
вовать, сторонников, заинтересованных в его победе, и заведо-
мо сумеет подчинить себе, поработить народ, не имеющий бо-
гатства, или свергнуть и уничтожить правительства, у которых
нет кредитов» {Ch. Ganilh. Essai politique sur le revenue public.
Paris, 1823).
261
Книга IV. Государство как постоянная революция
монархической Власти она привела к уничтожению и монар-
хии, и аристократии и к возвышению Власти гораздо более
абсолютной, чем Власть Великого короля.
Как показывает нам Сен-Симон, высшее дворянство ожи-
дало смерти Людовика XIV, чтобы отвоевать территорию,
потерянную при Мазарини. Но как вернуть прежнее влия-
ние? Противопоставить монарху другую, сдерживающую,
власть? Герцогу об этом не думают, а просто хотят завла-
деть государством. Наученные плебейскими «служителями»,
жертвами которых они стали, они уже не мыслят политиче-
ской деятельности без применения государственных рычагов.
«По моему замыслу, — рассказывает Сен-Симон, — надле-
жало начать привлекать дворянство на службу, подобающую
его достоинству и авторитету, в противность людям мантии
и пера, и, действуя мудро, неспешно, сообразно с возможно-
стями, устроить дела так, чтобы эти разночинцы мало-помалу
потеряли все свои места в каких бы то ни было ведомствах, за
вычетом мест чисто судейских, а знатнейшие и прочее дворян-
ство заняли их должности, особливо же те, кои разночинство
исполняло бы чужими руками, — дабы все подчинить дворян-
ству в любого рода управлении»26.
Этот бессмысленный проект, сдобренный утопиями Фене-
лона, уже вбили в голову герцогу Бургундскому. В нем,
во-первых, отразилось ошибочное представление о составе
аристократии; в то время она уже состояла не из одного толь-
ко дворянства, но и из этих самых людей мантии, у которых
были с нею общие интересы, между тем каких неразумно хоте-
ли устранить от управления государством. Во-вторых, в нем
отразилось непонимание исторической роли аристократии,
призванной не только править, но и устанавливать ограни-
чители для правительства. Пример Венеции и Англии вскру-
жил головы. Но воспитание и нравы венецианской знати были
совсем иными. Она представляла собой не конгломерат обособ -
ленных князей с несовпадающими интересами, покоренных
одним и тем же князем, а корпорацию выдающихся горожан,
взращенных для государственных дел. Что же до английского
дворянства, то оно воспитывалось долгим диалогом с прави-
тельством в парламенте.
26 Memoires, ed. Boilisle, t. XXVII, p. 8—9.
262
Глава X. Власть и плебс
Реакция 1715 г. только дезорганизовала государство,
из-за «невежества, небрежения, легкомыслия этого дво-
рянства, пригодного разве лишь к тому, чтобы давать себя
убить»27.
Постепенно плебейские чиновники, которых пришлось
оставить в качестве секретарей смехотворных Советов, опять
возглавили администрацию.
Но Власть была ослаблена, чем и воспользовались люди
в мантиях, проявившие исключительные способности. По про-
исхождению это были статократы. Возвысившись, по их соб-
ственному признанию28, благодаря государству, они неда-
ром хвалились, что возвысили государство: «Если крупные
вассалы принуждены были смирить свою гордость перед
престолом Ваших предков, отречься от независимости
и признать в Короле высшую юрисдикцию, государствен-
ную власть, верховную по отношению к той, которой они
обладали.. ,29, то эти послуги, без сомнения наиважнейшие из
всех, оказаны королевской власти, как свидетельствует исто-
рия, Вашим Парламентом»30.
Черпая силу в этих заслугах, разбогатевшие наследники
легистов, служителей Власти, стремятся теперь контролиро-
вать ее действия31, и конечно, невозможно было бы найти
27 Ibidem.
28 В 1770 г., во время конфликта с королевской властью, Париж-
ский парламент заявляет королю: «Составляющие его должно-
стные лица неизменно признают, что наделены полномочиями
лишь как служители Вашего Величества» (Representations arretees
et lues au Roi le 3 decembre 1770).
29 Здесь же говорится: «.. .если независимость Вашей короны под-
держивалась вопреки проискам Римской курии, тогда как про-
чие государи почти повсюду уступили ультрамонтанским при-
тязаниям*; если, наконец, скипетр сохранялся за старшим из
королевского дома, передаваясь от мужа к мужу самой долгой
и самой благословенной чередою, какие только вписаны в анна-
лы держав...»
Representations du 3 decembre 1770.
Ремонстрации духовенства в 1788 г. свидетельствуют о том,
насколько распространенными были идеи ограничения Вла-
сти: «Воля государя, не проясненная его палатами, может
рассматриваться как его сиюминутная воля. Она обретает
то величие, которое обеспечивает исполнение и повиновение,
только если мотивы и ремонстрации Ваших палат были пред-
263
Книга IV. Государство как постоянная революция
в стране корпорацию, более подходящую для того, чтобы уме-
рять Власть.
Если должности покупаются, то контроль за их продажей,
осуществляемый самой корпорацией, сопровождает возвыше-
ние нового должностного лица такими гарантиями, что никог-
да никакой сенат не рекрутировался рациональнее. Если чле-
ны парламента не избираются населением, от этого они лишь
заслуживают большего доверия, будучи не льстецами, по не-
обходимости потакающими народу, а его принципиальны-
ми защитниками. Вместе они составляют учреждение, более
солидное и более дееспособное, чем британский парламент.
Стало быть, монархия должна принять и санкционировать эту
противовласть?
Или ее достоинство требует, чтобы она боролась против
притязаний парламента? За это выступает партия, кото-
рая объявляет себя наследницей Ришельё и которую действи -
тельно возглавляет внучатый племянник великого кардина-
ла. Но если надо сокрушить аристократию мантии и усилить
королевскую власть, то опять-таки под рукоплескания плеб-
са, используя новых разночинцев в противоборстве с теми,
кто носит парик. Мирабо это понимает, а группировка Эгий-
она* нет.
В нее входят дворяне, в той или иной степени пострадав-
шие от монархической Власти, которые восстанавливают свое
благосостояние, внедряясь в богатый государственный аппа-
рат, построенный плебейскими чиновниками. Должности
стали прибыльнее сеньорий? Они заступают на должности.
Феодальные повинности перенаправляются в государствен-
ную казну? Они черпают средства из казны. И, занимая все
места, преграждая другим все пути к Власти, они истощают ее
своей неспособностью, обескровливают ее, не позволяя при-
тягивать к себе, как прежде, плебейские амбиции.
варительно выслушаны в Вашем личном Совете». Идея, что не
; всякая воля человека, являющегося сувереном, есть ipso facto
суверенная воля, сыграла первостепенную роль при Старом по-
рядке. В годы самостоятельного правления Людовика XTV она
' временами отступала на второй план, но никогда полностью не
исчезала.
264
Глава X. Власть и плебс
Поэтому все, что должно было служить государству, ока-
завшись отлученным от него32, «якобинизируется». За оппо-
зицией парламента, которая в случае успеха трансформиро-
вала бы абсолютную монархию в ограниченную, стояла пле-
бейская элита. Допущенная к управлению государством, она
все дальше продвигала бы монархическую централизацию.
Она столь естественно была служительницей королевской вла-
сти, что останется ею и без короля.
32 В частности, по нелепому регламенту 1760 г., требующему от
придворных иметь дворянство, восходящее, по меньшей мере,
к 1400 г. Таким образом короля обрекали жить в окружении
одного дворянства. И, спрашивается, ради чего? Да попросту
из жадности. Чтобы получить монопольное право на милости
и места, которые король раздавал лишь тем, кто был у него перед
глазами.
Глава XI
Власть и верования
Ум, исследующий человеческое сообщество, вначале выделя-
ет из общей массы власти, которые возглавляют в нем различ-
ные группы и руководят их делами. Но скоро ему становится
ясно, что распоряжений этих зримых властей и мер принуж-
дения с их стороны было бы недостаточно, чтобы обеспечить
гармоничное сосуществование и сотрудничество людей.
Поведение индивидуумов в гораздо меньшей степени управ -
ляется силами, действующими на них извне, чем невидимым
внутренним регулятором их поступков. Каждое лицо, зани-
мающее в определенном обществе определенное место, чрез-
вычайно редко отклоняется от типичного поведения — регу-
лярность, обусловленная системой верований и обязанностей,
глубоко укорененной в природе общественного человека.
Это хорошо знали древние, придававшие огромное значе-
ние нравам, совершенство которых делает правительство поч-
ти ненужным, а порча — почти невозможным.
До тех пор пока люди каждой категории ведут себя соот -
ветственно всем известным установленным нормам, их сото-
варищи могут предвидеть, как они поступят в любой ситуа-
ции, и в человеческих отношениях царит доверие. И наоборот,
отклоняющееся поведение опрокидывает все расчеты, вынуж-
дает принимать всевозможные предосторожности, из-за при-
чиняемых им вреда и страданий вызывает репрессии, а ста-
новясь массовым, возбуждает недоверие и гнев и порожда-
ет насилие.
Поэтому древние вполне оправданно держали иноземца на
расстоянии. Это человек других нравов, нельзя знать заранее,
что он будет делать. Столь же логичным было крайне суро-
во наказывать всякое поведение, нарушающее обычный ход
вещей. В этих условиях от правящих не требовалось больших
усилий: поведенческую практику регулировало воспитание.
Следовательно, постольку, поскольку Власть ставит целью
обеспечить общественный порядок, нравы и поддерживающие
их верования — ее ценнейшие помощники.
266
Глава XI. Власть и верования
Но присущий ей эгоизм побуждает ее распространять-
ся вширь. В этом процессе, она, как мы убедились, натал-
кивается на социальные власти, однако же оказывающие ей
содействие, и развертывается за счет их уничтожения, заме-
щая естественную аристократию своей статократией. Точно
так же надо разрушить нравы и верования, чтобы она не толь-
ко могла, но и должна была заменить их влияние собственным
авторитетом и воздвигнуть на их руинах теократию.
Власть, поддерживаемая верованиями
Те, кто меру могущества публичной власти ищет в ее устрой-
стве, лишают себя возможности что-либо понять в ее после-
довательном развитии.
При таком подходе всякое правительство располагают
на более или менее высоком уровне в зависимости от того,
насколько сдерживаются носители Власти контролирующими
органами. Самым абсолютным, самым произвольным, нако-
нец, самым свободным правлением считают то, которое не
имеет никаких организационно оформленных ограничений.
Этот критерий, довольствующий умственную лень, совер-
шенно ошибочен, ибо оставляет в стороне колоссальную власть
моральных чувств, независимую от их достоинства. Я говорю
здесь не о благороднейших эмоциях индивидуального созна-
ния, занятого поисками Высшего блага, а о приверженно-
сти общества определенному образу действий и определен-
ному образу мыслей, составляющим его «как надо» в бук-
вальном значении этого выражения. Понимаемые в таком
смысле, моральные чувства тяготеют над социальной груп-
пой правящих, даже над их сознанием, и поляризуют их дея-
тельность: она эффективна, если не противоречит усвоенным
моделям поведения и убеждениям, и неэффективна, если гру-
бо нарушает их.
Итак, чем более постоянны, чем глубже укоренены обык-
новения и верования общества, тем более предсказуемы
поступки людей, тем менее свободна Власть в своей деятель-
ности. Она может показаться абсолютной, когда исполняет
роль, которую оставляют ей нравы, но обнаруживает крайнюю
слабость, если восстает против могущества обычаев. И чем
суровее обычаи, тем меньше сфера повелевания.
267
Книга IV. Государство как постоянная революция
Поэтому древние деспоты, которым общие привычки и суе-
верия позволяли поражающие нас излишества и жестокости,
вместе с тем были бессильны предпринять меры, совсем прос-
тые на взгляд современного человека. В некоторых отношени-
ях суеверие поддерживало деспотизм, но в других отношени-
ях препятствовало ему.
Таким образом, следует критически воспринимать типи-
чное для философии XVIII в. положение: «Суеверие —
опора деспотизма». Прежде чем покончить с этой темой,
давайте составим себе более ясные и дифференцированные
понятия.
Рационалистическая мысль XVII—XVIII вв. представляла
первобытного человека совершенно свободным действовате-
лем, исполняющим любые прихоти своеволия. Только когда
он склонился под гнетом общества, появилось «недозволен-
ное», определяемое в качестве такового законом. А благоче-
стивый обман придал закону видимость божественного откро-
вения. Так что Власть — автор всех запретов и правил поведе-
ния, религия же — ее духовный жандарм.
Сегодня мы смотрим на дело иначе. Чем больше мы узнаем
о первобытных людях, тем больше нас поражает не безгранич-
ная свобода, а, наоборот, удивительно строгая регламентиро-
ванность их поведения.
В примитивных обществах человеческая жизнь представ-
ляет собой в высшей степени определенный цикл единообраз-
ных событий и действий. Эта регулярность — отнюдь не тво-
рение законодателя, ее наблюдают и в сообществах с наиме-
нее развитой верховной властью.
Дикарь испытывает явную радость от того, что поступа-
ет как все. Если его склоняют к непривычному поступку, он
выказывает отвращение, скоро переходящее в ужас. Это лег-
ко объяснимо. Все, что еще не испробовано, пробуждает без-
отчетный страх. То-чего-делать-нельзя предстает обшир-
ным пространством, не разделенным на привычные для нас
части — «аморальное», «недозволенное», «неприличное»,
«опасное». Дурное есть некая недифференцированная мас-
са, заполняющая почти все поле зрения первобытного чело-
века. Если представить себе все физически возможное как
плоскость, то морально допустимое — это только узкая поло-
са, почти что линия, на плоскости. Или, лучше сказать, узкая
268
Глава XI. Власть и верования
тропа сквозь трясину неизведанного, проложенная предка-
ми, по которой можно идти без опаски.
Даже если такое общество возглавляется деспотом, ясно,
что неизменность нравов обрекает его следовать той же тропой.
Вопреки распространенному мнению, не он ввел эту строгую
социальную дисциплину, он сам ей подчинен.
Понятие законодательства — новейшего происхождения.
Я имею в виду не то, что оно принадлежит исключительно
нашей эпохе, а то, что оно входит в жизнь какого бы то ни было
общества лишь на поздней стадии его развития.
В ранних обществах немыслимо, чтобы нормы поведения
предписывались людьми. Эти нормы составляют императив-
ную Ъанность для всех членов общества — и для самого сла-
бого, и для сильнейшего.
Нормы поддерживаются авторитетом предков, внушающих
каждому боязливое почтение. Дикари способны объяснить свои
«законы». Всякое установление оправдано преданием о мифи-
ческом пращуре, обладавшем сверхчеловеческими качествами.
Совокупность преданий служит основанием целой систе-
мы ритуалов, церемоний, обрядов, которые носят безусловно
обязательный характер. Дикарь гораздо менее способен пре-
небрегать ими, нежели мы с вами — не повиноваться зако-
нам, придуманным, как мы знаем, людьми и опирающимся
на принуждение со стороны людей.
Чем менее развито общество, тем более свят обычай,
и монарх, который неосмотрительно повелел бы что-либо
с ним не согласное, утратил бы власть, да и жизнь свою под-
верг бы опасности1.
1 Этнология в изобилии доставляет иллюстрации этих положений,
впрочем, и без того очевидных. Вот некоторые факты, собранные
Вестермарком: Westermarck. L’Origine et le Developpement des
Idees morales, ed. fr., 1.1, 1928, p. 170—173.
Реджанги Суматры «не признают за вождями права вводить
законы по своему благоусмотрению или упразднять либо из-
менять древние обычаи, которых они твердо придерживают-
ся, соблюдая их с величайшей ревностью. В языке реджангов
нет слова, обозначающего закон, и когда вожди оглашают свои
решения, то говорят не “Так повелевает закон”, а “Таков обы-
чай” » (Marsden. History of Sumatra. London, 1811). По Эллису,
уважение мальгашей к обычаям, передаваемым из поколения
в поколение, и к повествованиям о временах предков влияет на
269
Книга IV. Государство как постоянная революция
Такова сила внушения, присущая неизменным образ-
цам. Инстинкт подражания исключает всякое отклоняющее-
ся поведение, и даже нет необходимости предусматривать его
конкретные формы.
Это объясняет особенность санкций, действующих в самых
примитивных обществах, например в Гренландии. На перио-
дических всеобщих собраниях, которые являются единствен-
ным правительственным органом гренландских эскимосов,
всякого нарушителя общественного порядка обличают и отда-
ют на мучения «задирам», пляшущим вокруг него и выпева-
ющим насмешливые слова.
Такого публичного унижения, очень похожего на бытую-
щий в детских сообществах обычай высмеивания, достаточно,
чтобы виновный, отчаявшись, бежал в горы и скрывался там,
покуда не «выпьет до дна чашу позора».
Если же преступление слишком глубоко оскорбило обще-
ственные чувства, тогда не остается иного наказания, кроме
бессрочного изгнания из племени, как это наблюдается у эски-
мосов или бедуинов; о подобной каре, впрочем, можно про-
честь и в Библии.
их привычки, как частные, так и общественные; и нет человека,
который испытывал бы это влияние в такой мере, как монарх:
сколь бы авторитарным он ни был в других отношениях, ему не-
достает либо воли, либо власти отменить существующие правила
суеверного народа» ( William Ellis. History of Madagascar, 2 vol.
London, 1838).
Король ашанти, которого представляют себе деспотичным мо-
нархом, тем не менее обязан сообразоваться с национальными
обычаями, унаследованными народом со времен глубокой древ-
ности; не посчитавшись на практике с традицией, один из коро-
лей, пожелавший изменить какой-то давний обычай, лишился
трона (см.: Beecham. Aschantee and the Gold Coast. London, 1841;
Franz Stuhlmann. Mit Emin Pascha ins Herz von Afrika. Berlin,
1894).
«У африканцев, — пишет Уинвуд Рид, имея в виду, прежде всего,
жителей Дагомеи, иногда бывают просвещенные короли, как не-
когда у варваров были свои мудрецы и свое жречество. Но редко
вожди народа властны изменять обычаи, с незапамятных вре-
мен почитаемые священными» (Winwood Read. Savage Africa.
London, 1863).
270
Глава XI. Власть и верования
Божественный закон
Неукоснительное выполнение подробнейших предписаний
свойственно первобытным малым обществам. Понятно, что
проблема усложняется, когда в результате завоевания — явле-
ния относительно позднего в истории человечества — несколь-
ко общностей с разными нравами подпадают под одно прав -
ление. Каждая из них, разумеется, сохраняет свои обычаи,
но соприкосновение между ними все же в тенденции облег-
чает для индивидуума самостоятельное действие, высвобож-
дает скованную инициативу. Впрочем, чтобы стать завоева-
телем, народ должен был отчасти избавиться от затаенного
страха привести в движение присутствующие повсюду незри-
мые силы.
Выведенный из тысячелетней спячки рабских подражаний,
народ-новатор со всех сторон побуждается к самостоятель-
ным действиям. И тут поднимает голос Закон, открывающий
перед ним перспективные пути развития и одновременно всем
авторитетом божественной воли преграждающий ему пути,
которые привели бы его к самоуничтожению.
У каждого народа, находящегося на пути к цивилизации,
была своя божественная книга, составлявшая для него условие
прогресса. Книги великих исторических народов так велико-
лепны, что сколько-нибудь религиозный ум охотно признает
здесь вмешательство Провидения. С другой стороны, вслед-
ствие их величайшей общественной значимости их принима-
ют за памятники человеческой мудрости, которым, прибег-
нув к ловкому обману, приписали небесное происхождение.
Это грубое заблуждение влечет за собой другое, а именно ког-
да полагают, будто Власть творит Закон, тогда как она, нао-
борот, подчинена ему, как явствует из Второзакония, где ска-
зано, что царь должен сделать себе со священной книги список
Закона, читать его во все дни жизни своей и строго соблю-
дать все повеления Закона сего, не уклоняясь от них ни впра-
во, ни влево2.
Законодательствует не Власть, но Бог устами вдохновен-
ных или глубоко убежденных людей. Поэтому преступившие
закон посягнули не на авторитет общества, а того страшнее,
на божественный авторитет. То, что под запретом, воспре-
2
Второзаконие, 17, 16—20.
271
Книга IV. Государство как постоянная революция
щено сверхъестественными силами. Это им нанесено оскор-
бление, это они разгневаны и будут вершить возмездие3 — до
того ужасное, что образумившийся преступник искупит свою
вину, наказав себя сам и таким образом «поладив» с Богом,
который преследует его.
Самнер Мейн отметил4, что древнейшие священные кни-
ги Индии не предусматривают никакого наказания, налагае-
мого государством, а советуют виновному наказать себя само-
лично, например, трижды бросившись в огонь или выйдя без-
оружным к нападающим врагам, затем чтобы Бог не посту-
пил с ним еще хуже.
Но вследствие связи между людьми, живо ощущаемой
молодыми народами, нечестие индивидуума ставит под угрозу
союз всего народа с ниспославшей Закон сверхъестествен-
ной силой. Преступника уже нельзя считать членом общно-
сти, иначе его прегрешение может быть вменено сообществу
в целом. «Если соблазняет тебя рука твоя...»*
Люди карают нарушителя Закона из страха, как бы высшее
возмездие не обрушилось и на них самих, если они будут тер-
пимы к тому, кого преследует божественное мщение; они не
наказывают, а изгоняют из своей среды осужденного, соседство
с которым грозит им бедствиями. Преступивший Закон ответ-
ствен перед Богом, и общество не может, не смеет его про-
стить. Это прекрасно выражает миф об Эдипе. Эдип — хоро-
ший царь, и ради общественной пользы следовало бы утаить
преступления, совершенные им по неведению. Словно желая,
чтобы читатели прочувствовали ценность Эдипа для общества,
Софокл яркими красками рисует нам государство после его
падения, раздираемое войной между Этеоклом и Полиником,
а позднее угнетаемое тираном Креонтом. Конечно же, луч-
ше было бы оставить Эдипа. Но никто не мог решиться на это.
Божества прогневались, узрев на троне человека, повинного
в отцеубийстве и кровосмесительстве, и поразили Фивы моро-
Поскольку преступление причиняет ущерб частным лицам, по-
стольку мстит за него частное лицо или небольшая группа связан -
ных с ним людей. Может быть так, что одновременно с семейной
местью совершается божественное отмщение. Бывает, что, на-
рушая Закон, не обижают людей, а причиняя вред людям, не на-
рушают Закона.
4 Sumner Maine. Dissertations on early Law and Custom. London,
1887, p. 36-37.
272
Глава XI. Власть и верования
вой язвой. Эдипа, выколовшего себе глаза, пришлось отпра-
вить в изгнание. Зачем? Чтобы удовлетворить людей? Нет,
чтобы умилостивить богов.
Если греческий кормчий отказывается принять на судно
убийцу, то не из отвращения к нему, а из боязни, что боже-
ственное возмездие настигнет вместе с виновным и несущий
его корабль.
Преступление состоит в ведении Бога. На сравнительно
невысоких уровнях развития цивилизации ему и предостав -
ляется суд. Полинезийцы усаживают осужденного на смерть
в пирогу; если так пожелает Бог, изгнанный благополучно
пристанет к берегу. Ордалии*, явление почти повсеместное,
основаны на том же принципе. Во времена не столь далекие
в нашем западном обществе можно было доказать свою неви-
новность, по окончании мессы схватившись за раскаленный
крест, пробывший в огне всю предыдущую ночь. Если через
три дня ожог заживал, значит, Бог вынес оправдательный
приговор.
Бог — законодатель, судья, исполнитель Закона.
Величественность Закона
Люди взяли на себя лишь последнюю роль, подвергая каз-*
ни — т.е. буквально принося в жертву Богу5 — того, на чью
виновность указывал верный знак. Потом они отважились
выносить приговоры. Однако примечательно, что эта роль
чаще отводилась народному собранию, нежели человеку,
облеченному властью, о чем свидетельствуют палаты пэров
в Средние века или обращение к народу в главнейших делах
в Древнем Риме.
Не существовало только законодательной Власти.
То, что представляется нам высочайшим выражением
власти — диктовать, что подобает и чего не подобает делать,
различать дозволенное от недозволенного, — не было пре-
рогативой политической Власти до самой поздней стадии ее
развития.
5 Слово supplicium («смертная казнь») этимологически восходит
к идее умилостивления богов (subplacare, supplex), как заметил
Иеринг (Jhering. L’Esprit du Droit romain, ed. fr., 1.1, p. 278)**.
273
Книга IV. Государство как постоянная революция
Это истина первостепенной важности. Ибо Власть, кото-
рая определяет Благое и Справедливое, является, независи-
мо от ее формы, гораздо более абсолютной, чем Власть, для
которой Благое и Справедливое определены свыше. Власть,
регулирующая человеческое поведение исходя из сообра-
жений общественной пользы, гораздо более абсолютна, чем
Власть, управляющая людьми, чье поведение предписа-
но Богом. И понятно, что отрицание божественного зако-
нодательства и установление законодательства человече-
ского — величайший шаг общества на пути к подлинному
абсолютизму Власти6.
Этот шаг был невозможен, пока признавали сверхъесте-
ственное происхождение закона.
Если творец закона — Бог, кто осмелился бы его исправить?
Нужен новый закон. Поэтому христиане называют Новым
законом тот, носителем которого был Христос, а Ветхим зако-
ном — закон Моисеев в тех его положениях, которых Христос
не затронул. Так изъясняется св. Фома.
Тут мусульмане согласны с христианами. Но они призна-
ют и третье откровение — данное Магомету. Больше нас при-
верженные религиозным традициям, они и сегодня рассма-
тривают его как единственное основание права. Читая опи-
сания путешествий Ибн Баттуты, поражаешься тому, что
он, пришелец из Танжера, отправлял правосудие на берегах
Инда! Можем ли мы вообразить абиссинца, по прибытии во
Францию приглашенного возглавить у нас Верховный суд?
Как он мог бы судить, не зная законов? Но Ибн Баттута знал
Закон — единственный, который действует на земле ислама.
Из единства веры следует единство законодательства, потому
что нет законодателя, кроме Бога.
Все великие цивилизации сформировались в правовой сре-
де воспринятого обществом Божественного закона, который
самая могучая воля — воля стоящих у власти — бессильна была
поколебать или заменить другим.
Так было даже у наименее религиозных народов: у греков
и римлян7. Без сомнения, римские нормы права очень рано
6 Стадия, наступающая раньше или позже в зависимости от спец-
ифики народов и цивилизаций. Известно, что в Риме секуляри-
зация права была особенно ранней.
7 Ihering. L’Esprit du Droit romain, ed. fr., 1.1, p. 266*.
274
Глава XI. Власть и верования
оказались свободными от всякой религиозной коннотации.
Но эти гражданские предписания, эти гражданские установ-
ления, как показал Иеринг, скопированы с древних священ-
ных предписаний и установлений8 9.
Современный человек, убежденный, что законы — это все-
го только человеческие постановления, принятые ради обще-
ственной пользы, с удивлением увидит, что Цицерон, живу-
щий в более позднюю эпоху, в начале трактата «О законах»
еще излагает подробные соображения о том, как надлежит
поклоняться богам. Однако все логично: соблюдение законов
есть лишь форма почитания богов.
Цицерон высказывается о характере закона с предель-
ной ясностью: «...Мудрейшие люди, вижу я, полагали, что
закон и не был придуман человеком, и не представляет собой
какого-то постановления народов, но он — нечто извечное,
правящее всем миром благодаря мудрости своих повелений
и запретов. И вот, — говорили они, — этот первый и послед-
ний закон есть мысль божества, разумом своим ведающего
всеми делами, принуждая или запрещая. Ввиду этого, закон,
данный богами человеческому роду, был справедливо про-
славлен: ведь это — разум и мысль мудреца, способные и при-
Q
казывать, и удерживать» .
Конечно, божественные предписания и запреты не охва-
тывают всей сферы потребностей общества. На разные слу-
чаи нужны правовые нормы, о которых наш автор упоминает
с пренебрежением, называя их «постановлениями народов».
Но как различны Божественный закон и эти человеческие
законы!
Высший закон пребывает и в божественном разуме, от
которого он исходит, и в разуме мудреца, или совершен-
ного человека. Что касается писаных законов, разнящихся
в отношении одних и тех же вещей и действующих в течение
ограниченного времени, то они именуются законами ско-
рее по милости народа, чем потому, что такова их истин-
ная суть10.
8 Op. cit.,t. I, р. 305*.
9 Сгсёгоп. Traite des Lois, livre П, ed. Morabin, 1796**.
10 ' I' Че Че Че
1амже .
275
Книга IV. Государство как постоянная революция
Закон и законы . г , .
Итак, есть два рода законов. Во-первых, то, что можно назвать
законом-повелением; этот закон ниспослан свыше, верит ли
глубоко религиозный народ, что он был открыт пророку, или
же народ, больше полагающийся на человеческий разум, счи-
тает своих мудрецов способными познать его. В любом случае
его творец — Бог. Нарушить этот закон — значит оскорбить
Бога. Виновного постигнет кара, независимо от того, будет ли
участвовать в наказании земная власть.
Во - вторых, есть законы - постановления, принимаемые людь -
ми, чтобы упорядочивать поведение, которое вследствие
возрастающей сложности общества становится все более
многообразным.
Этот дуализм тем понятнее, чем больше внимания обра-
щают на процесс эволюции общества. Человек, мало-помалу
меняющий привычки, остается верен определенной поведен-
ческой практике, соблюдает определенные запреты. Стро-
гий императив поддерживает эти социальные константы. Это
область абсолютного.
С другой стороны, новые виды деятельности и новые фор-
мы общения порождают новые проблемы, требуя новых моде-
лей поведения. Нужны предписания, относящиеся к различ-
ным ситуациям.
Как будут выработаны эти предписания? У народа под-
линно религиозного нет никаких сомнений. Божественный
закон — единственное основание морали, единственный базис
права; по мере возникновения вопросов «доктора» религии
вырабатывают ответы, исходя из принципов священной книги.
Таким образом, нация может обойтись без всякой законодатель-
ной власти, поскольку ее заменяет церковная юриспруденция.
Благодаря последней рассеянный территориально еврейский
народ улаживал даже самые запутанные споры. Этот пример
практического законодательства, выработанного при отсутствии
сложившегося государства, кажется, не привлек должного вни-
мания политических мыслителей. В исламском мире кораниче-
ская юриспруденция сыграла аналогичную роль11.
11 Показательно, что один из самых известных мусульманских
трактатов по юриспруденции назван Ат-Такриб («Прибли-
276
Глава XI. Власть и верования
Законы, таким образом, не создают. Через толкова-
ние Закона получают ответы во всех частных случаях. За-
конодательство сводится к юриспруденции, а юриспруден-
ция — к казуистике.
К такому решению склонен восточный гений — но не запад-
ный. Запад стремится ограничить Божественный закон особой
областью — областью безусловно обязательных или безусловно
воспрещенных действий — и постулировать безразличие Бога
к действиям, не определенным Законом. В этом свободном
пространстве могут проявляться личная инициатива и энер-
гия индивидуума, не сдерживаемые ничем, кроме сопротив-
ления со стороны других индивидуумов, которое на практике
выражается в конфликте или в судебном процессе.
Чем больше отдаляется поведение людей от первобытно-
го конформизма, тем больше возникает между ними стол-
кновений, что наглядно отражает эволюцию общества. Ко-
личество споров возрастает, когда ускоряется ход преобра-
зований. Взаимное согласие уже не является естественным,
как в неподвижном обществе, а должно непрерывно устанав-
ливаться вновь. Отсюда — необходимость частных (судеб-
ных) или общих (законодательных) решений, которые, быстро
умножаясь в числе, добавляются к Закону. Это будет челове-
ческое, а не божественное право.
Возьмем Древний Рим, где противоположность этих двух
областей особенно явственна. Римлянин вступает в любовную
связь с весталкой — он оскорбил божество, царь карает такое
оскорбление, действуя как орудие небесного гнева. Римля-
нин убил своего согражданина — он обидел только семейство
жертвы, на которое и возлагается мщение. Но семья убийцы
встает на его защиту, эта стычка между двумя группами утро -
жает целостности сообщества; царь вмешивается как посред-
ник, действуя сообразно с общественной пользой.
Подчеркиваю, причины вмешательства царя различны:
в первом случае он руководствуется моральным, или рели-
гиозным, принципом, во втором — общественным, или
утилитарным.
И надо учитывать, что второй принцип значим лишь по
недостатку религиозности, потому что западный человек
жение», или «К Богу»), а комментарий к нему — Фатх алъ-
Кариб — «Откровение Вездесущего».
277
Книга IV. Государство как постоянная революция
мыслит своих богов имеющими ограниченный круг интере-
сов. Римляне, быть может, наименее склонны к мистике из
всех существовавших на земле народов. Поэтому они так рано
разделили fas (то, чего требуют боги) и jus* (то, что приво-
дят в порядок люди).
Два источника права
Итак, у права можно признать два источника. С одной сто-
роны, существуют императивные правила поведения, состав-
ляющие объективное право религиозного характера. С другой
стороны, индивидуумы, вступающие в конфликт, противо-
поставляют свою волю воле других и в конце концов, в сво-
их общих интересах, признают друг за другом субъективные
права, совокупность которых, рассматриваемая объективно,
составляет объективное право утилитарного характера.
Области действия этих двух видов права разграничиваются
по-разному в зависимости от того, представляет ли общество
почитаемые им высшие силы эгоистичными и требующими
одних только церемоний или же воздающими справедливость
и желающими, чтобы люди поступали согласно нравственным
законам. Первое наблюдается в чистом виде у ряда африкан-
ских народов, чья религия, как сообщают нам исследовате-
ли, «состоит единственно в церемониальном культе, и только
небрежное исполнение или забвение какого-то ритуала может
прогневать богов...»12. Но если отбросить такую крайность,
боги бывают более или менее «нравственными». Чем они
снисходительнее к провинностям, тем больше остается места
для чисто человеческого права.
Эти две области, впрочем, не разделены раз и навсегда. Че-
ловеческое право поддерживается всем течением жизни, силой
интересов и страстей. По словам Неринга, субъективное пра-
во — не что иное, как защищенный интерес. Очевидно, что
интерес утверждается и получает юридическое выражение,
если громко заявляет о себе. В известном смысле человече-
ское право есть нынешнее состояние мирного договора, пе-
риодически пересматриваемого под давлением обстоятельств.
Развиваясь через необходимые изменения, это право естест-
12 См.: А. В. Ellis. The Yoruba speaking peoples of the slave coast of
West Africa. London, 1894.
278
Глава XI. Власть и верования
венно стремится вторгнуться в область божественного права;
без живой и действенной веры оно встречает здесь лишь пас-
сивное сопротивление.
Более того, сами идеи бывают затронуты столкновением
интересов и страстей. Они не вырабатываются в templa serena*,
а претерпевают определенное влияние среды. Накал обще-
ственной борьбы может изменить даже понятие о том, чего
хотят высшие силы, и тогда моральное правило оказывается
потесненным извне, а не только ослабленным внутренне.
Продемонстрируем, насколько неодинаково могут быть
разграничены две названные области, и покажем, что меж-
ду ними нет непреодолимой преграды.
Такой «обмирщенный» народ, как римляне, вырабатывая
свое право, довольствуется тем, что сохраняет право богов13.
Достаточно не оскорблять их явственным образом. В обще-
стве столь глубоко религиозном, как средневековое, наоборот,
преобладает божественное право. Чем возвышеннее понятие
о Боге, тем больше оно должно давать ответов на человеческие
вопросы. Поэтому св. Фома утверждает, что божественное за-
конодательство объемлет собою всё:
«И так как вечный закон составляет принцип правления у
высшего правителя, необходимо, чтобы все принципы прав-
ления, какие есть у подчиненных [земных] правителей, вели
свое начало от вечного закона. Но эти принципы подчинен-
ных правителей суть любые другие законы, помимо вечного
закона; отсюда следует, что все законы постольку, поскольку
они причастны правому разуму, ведут свое начало от вечно-
го закона. ...Человеческий закон имеет достоинство закона
постольку, поскольку он соответствует правому разуму; ког-
«Как вообще во всех римских нормативных актах, в законах есть
постоянная статья, объявляющая незаконным все, что могло бы на-
рушить права богов. Эта категория включает нарушение сакральных
норм; но она включает также и нарушение какого бы то ни было пра-
ва, принадлежащего богам, что, вероятно, в первую очередь отно-
сится к неприкосновенности res sacrae* *. Меры, которые подпадают
под действие этой нормы, автоматически, по закону, утрачивают
силу; следовательно, нет надобности их отменять, достаточно кон-
статировать факты. Но даже и тогда, когда такая статья отсутство-
вала, должно быть, рассматривали как недействительные положения
закона, противоречащие религиозному праву» (Mommsen. Manuel
des Institutions romaines, ed. fr., t. VI, Ire partie, p. 382—383).
279
Книга IV. Государство как постоянная революция
да же он отклоняется от разума, его называют несправедли-
вым законом; и таким образом, он не имеет достоинства зако-
на, но, скорее, является неким насилием»14.
Яснее не скажешь: человеческий (или положительный) закон
должен согласоваться с Божественным (или естественным)
законом. «Кроме того, — уточняет далее этот теолог, — есте-
ственный закон содержит некоторые общие предписания, всег-
да пребывающие неизменными; закон же, установленный че-
ловеком, содержит те или иные частные предписания, связан-
ные с различными случаями»15.
Таким образом, возрастающая сложность общества может
требовать все более и более многочисленных предписаний.
Для св. Фомы важно только, чтобы они всегда вырабатыва-
лись на основе незыблемых принципов.
Нетрудно понять, какие гарантии дает такой порядок инди-
видууму. Следуя некоторым принципам, усвоенным чуть ли
не с колыбели, он находится в полной безопасности, пото-
му что у закона нет иного основания, кроме этих принципов,
а у людей — иного правила поведения, даже у людей, осущест-
вляющих Власть.
Общество, исповедующее Закон, конечно, не обеспече-
но от его нарушений. Увлеченные страстью или обольщенные
могуществом, люди часто совершают серьезные прегрешения
и более всех — государи. Св. Людовик не был бы знаменит,
если бы все христианские государи вели себя по-христиански.
Тем не менее подданный, даже когда он подвергается
угнетению, противоречащему Закону, все еще может видеть
в Законе нечто вроде дамбы, на мгновение накрытой волной,
но, однако, выдерживающей натиск воды.
Злоупотребление властью воспринимают как таковое и сами
виновные в нем. К внешнему осуждению прибавляется вну-
треннее колебание, заставляющее правителя отступить. В Сред-
ние века короли довольно часто отрекались от своих прошлых
деяний, и угрызения совести содействовали этому больше, чем
полагает рационалистическая история.
Таким образом, Закон поощряет или порицает нравы, уста-
навливая рамки, в которые более или менее четко вписывает-
14 Св. Фома. Сумма теологии, 1а Пае, вопр. 93, разд. 3. Trad, de la
«Revue des Jeunes».
15 Там же, вопр. 97, разд. 1.
280
Глава XI. Власть и верования
ся частное и публичное поведение. Он придает расчетам мак-
симальную степень вероятности, какая только возможна в че-
ловеческих делах.
Закон и обычай
Божественный закон не следует смешивать с обычаем. Обы-
чай — это кристаллизация всех без исключения правил и тра-
диций данного общества. Народ, над которым безраздель-
но господствует обычай, можно сказать, покорился деспо-
тии предков. Закон же, напротив, предписывая и закрепляя
формы поведения, важные для сохранения общества, с другой
стороны, допускает благоприятные перемены: он, если угод-
но, действует наподобие фильтра.
Конечно, под влиянием религии над послушным народом
может установиться верховная власть учителей Закона, кото-
рые пожелают навсегда упорядочить всякое поведение. Но у
западных народов до сих пор обнаруживались слишком силь -
ные личности, чтобы следовало опасаться такого ига. Пере-
мены в поведении произошли под мощным давлением воли
к могуществу. И Закон, который их нисколько не осуждал,
напротив, давал критерии, позволяющие улаживать конфлик-
ты, порождаемые этой новью, и доставлял общие принципы,
организующие новые формы поведения.
Но если Закон и обычай логически не являются едиными,
то на деле они тесно взаимосвязаны.
Чувство почтения к Закону, завещанному предками, рас-
пространяется и на их поведенческую практику. «Так посту-
пал мой богобоязненный отец». Традиционные формы пове-
дения и древние установления, даже не имеющие религиозной
подоплеки, «примыкают» к религии, подобно торговым лав-
кам, в старину лепившимся к стенам соборов.
Из верований и обычаев выводятся правовые нормы, при-
меняемые в ходе эволюции общества для беспрерывного вос-
становления гармонии, беспрерывно нарушаемой столкно-
вением воль.
Эта регуляционная деятельность осуществляется или толь-
ко через судебные постановления, или также и законодатель-
ным путем.
281
Книга IV. Государство как постоянная революция
В первом случае «знатоки»*, сталкиваясь с проблемами,
которые всегда различны, должны при помощи все более сме-
лых измышлений сводить их к прецедентам, все более и более
искусственным. Но жизнь не стоит на месте, право идет в ногу
со временем, и из множества принципов и обычаев, состав-
ляющих наследие общества в целом, одна за другой выхо-
дят самые сложные общественные нормы; так что тончайшая
комбинация, придуманная «знатоками», — наверняка родня
притчам, сказываемым деревенским стариком.
Когда регулирование новых форм поведения осуществля -
ется посредством судебных процессов, отсюда вытекают важ-
ные психологические и политические следствия.
Что касается общества в целом, то практическая обязан-
ность держаться древних обычаев укрепляет чувство преем-
ственности, компенсируя таким образом постепенное осла-
бление культа предков.
Для индивидуума то, что он не защищен частными зако-
нами на любой случай, а должен сам судить о своем праве
и отстаивать его в судебном состязании, — школа нравствен-
ности и общественной активности.
Наконец, для Власти — интересующей нас в первую оче-
редь — разработка права вне ее пределов имеет принципи-
альное значение.
Перемены в поведении происходят сами собой, без ее пред-
писаний, и проблемы, к которым приводят эти перемены, раз-
решаются без ее вмешательства. Человеческое право в силу сво-
ей давности приобретает собственный авторитет, можно сказать,
сопоставимый с авторитетом божественного права, с которым
оно связано более или менее тесными узами. Оба вида пра-
ва вместе составляют огромную силу: Власть принуждена счи-
таться с ними, и люди, стоящие у власти, сознают себя включен-
ными во всеобщую систему обязанностей. Право превыше их
пожеланий, и действовать они могут только в его пространстве.
В Древнем Риме государство, вместо того чтобы применять про-
тив гражданина специальные полицейские меры, должно было
возбудить против него судебный процесс, actio popularis16’**.
В Англии, отмечает Дайси, «так называемые конституционные
принципы представляют собой индуктивные выводы, или обоб-
16 См.: Ihering. L ’Esprit du Droit remain, ed. fr., t. II, p. 81; Mommsen.
Manuel des Institutions romaines, ed. fr., 1.1, p. 364 et suiv.
282
Глава XI. Власть и верования
щения, базирующиеся на частных решениях, вынесенных суда-
ми относительно прав конкретных лиц»17.
Итак, у нас есть все основания видеть в corpus juris* мощ-
ное средство социальной дисциплины, которое ничем не обя-
зано Власти, которое противопоставляется и навязывается ей,
ограничивает ее и стремится ею управлять.
Развитие законодательной власти
Власть, разумеется, играет в обществе разную роль в зависи-
мости от того, вводит ли она законы, диктует ли нормы поведе-
ния или же довольствуется тем, что заставляет их соблюдать.
Когда мы наблюдаем, что в определенный момент исто-
рического развития Власть принимает законы при содействии
народа или представительного собрания и может принимать
их только при таком содействии, мы обычно истолковыва-
ем соответствующие права народа или собрания как ограни-
чение Власти, как ее ослабление в сравнении с первоначаль-
ным абсолютизмом.
Но этот первоначальный абсолютизм — чистейшая выдум-
ка. Неправда, что в некоем предшествующем состоянии обще-
ства должностные лица или монарх диктовали от себя нормы
поведения. В действительности у них никогда не было такого
права или, лучше сказать, такой власти.
Стало быть, народ или собрание не лишают Власть способ-
ности самой устанавливать законы, ибо этой способностью она
отнюдь не обладала.
Надо иметь совершенно ошибочное представление о ран-
них обществах, чтобы предположить, будто один человек или
группа людей, носителей практической власти, могли в то вре-
мя навязывать подвластным формы поведения, означающие
разрыв с их системой верований и обычаев. Наоборот, они,
как видим, и сами зависят от этой системы.
Содействие народа или представительного собрания не
только не стесняло свободу, которой у правящих вовсе не было,
нои, наоборот, позволяло расширить сферу правительствен-
ной деятельности.
17 А. V. Dicey. Introduction a Г Etude du Droit constitutionnel, trad. fr.
A. Batut et G. Jeze. Paris, 1902, p. 176.
283
Книга IV. Государство как постоянная революция
Именно Власть в Средние века созывает парламенты в Анг-
лии и Генеральные штаты во Франции — прежде всего, с целью
собрать налоги, на которые ей не давал права обычай. Даже
в 1789 г. опять-таки сама Власть созывает Генеральные шта-
ты, рассчитывая через поддержку народа получить средства,
чтобы сломить сопротивление реформам, которые она пола-
гает необходимыми.
Законодательное правомочие — не атрибут, который отъем-
лется у Власти при введении такого института, как предста-
вительное собрание или народный опрос. Это — прибавление
к правомочиям Власти, настолько новое, что лишь собрание
представителей или народный опрос делают его возможным18.
Надо заметить, правомочие это из осторожности не торо-
пятся развертывать во всю ширь. Вначале только констати-
руют обычай19.
18 Поллард ясно показал, как английские короли использовали пар -
ламент, благодаря его поддержке наделяя себя полномочиями,
которыми прежде не обладали. Парламент вовсе не ограничивал
суверенитет монарха; он созывался, чтобы расширить его: король
в парламенте мог повелевать то, чего не мог повелевать король
единолично.
«Корона никогда не была суверенной сама по себе, ибо в допар-
ламентскую эпоху суверенитета не существовало (в современном
смысле слова. — Б. Ж.). Суверенитет был приобретен лишь уси-
лиями короны в парламенте...
Таким образом, суверенитет рос вместе с народным представи-
тельством...» (A. F. Pollard. The Evolution of Parliament, 2nd ed.
London, 1934, p. 230, 233).
19 Мысль о том, что люди могут вводить законы, идущие вразрез
с обычаем, совершенно чужда Средневековью. Когда, к приме-
ру, св. Людовик издает ордонанс (1246), каким он пользует-
ся языком? Он говорит, что собрал в Орлеане местных баронов
и магнатов, дабы осведомиться у них о бытующем в этих краях
обычае, каковой обычай король ныне и провозглашает, повеле-
вая соблюдать его: «Nos volentes super hoc cognoscere veritatem et
quod erat dubium declarare, vocatis ad nos apud Aurel baronibus et
magnatibus earundem terrarum, habito cum eis tractatu et consilio
diligenti, communi assertione eorum, didicimus de consuetudine
terrarum illarum, quae talis est... Haec autem omnia, prout superius
continentur, de communi consilio et assensu dictorum baronum
et militum volumus et praecipimus de caetero in perpetuum firmiter
observari»* (цит. no: Carlyle, t. V, p. 54).
284
Глава XI. Власть и верования
Потом постепенно принимают законы-нововведения,
но охотно преподносят их как возврат к старым добрым
традициям.
Мало-помалу законодательная практика внушила людям
понятие, что обнародованием можно не констатировать
права, право в целом, а создавать их.
В общем, не к прихотям баснословного деспота, а к народ-
ным, или представительным, институтам следует возводить
рано или поздно появляющееся в истории всякой цивилизации
убеждение, что управляющая воля в любой момент может по-
ставить под вопрос права или образцы поведения людей.
Для этого помимо освящающего их божественного авто-
ритета должен был утвердиться не авторитет одного монар -
ха, но авторитет всех.
Идея, что общество само вырабатывает обязательные для
всех его членов правила поведения, возникает, как мы уже
сказали, тем раньше, чем меньшая часть правовых норм дер-
жится на божественном авторитете (пример — Древний Рим).
Триумфу этой идеи в особенности способствует рационалисти-
ческий кризис, отмечаемый в истории каждой цивилизации.
Рационалистический кризис и политические
следствия протагореизма * *
Всякая цивилизация впору юности страшится сверхъесте-
ственных сил, почитает предков, привержена обычаям. Если
она мыслит лучший строй, то относит его к прошлому, и вер-
Законодательство предстает здесь как деятельность, состоящая
в том, чтобы констатировать и удостоверять обычай. Отсю-
да — присутствие «баронов и магнатов», выступающих в роли
свидетелей. Таким образом, было бы ошибочным полагать, будто
собрание баронов составляло вместе с королем единый законода-
тельный корпус, позднейший вид которого — King in Parliament*.
Но понятно, что, собираясь для констатации, король и его курия
в конце концов смогли издавать законы. И очень легко предста-
вить себе переход: стали выдавать за соответствующее обычаю
и «постоянное» то, что на самом деле было ново. См. по этому
поводу сведения, сообщаемые Мейном относительно пользования
водными ресурсами в Индии (Supra, р. 96).
285
Книга IV. Государство как постоянная революция
ным признаком ее развития является то, что она больше все-
го боится вырождения и оберегает себя от него.
Но вот в ее жизни наступает период, когда, полагаясь на
свои знания, она ставит перед собой цель регулировать челове-
ческое поведение так, чтобы получать максимальную пользу;
она уверена, что достигнет таким путем золотого века, кото -
рый теперь уже совпадает с будущим, и, всецело сосредоточен-
ная на своих грядущих успехах, больше не заботится о сохра-
нении прежних завоеваний; иногда она распадается и гибнет
в апогее самых дерзновенных надежд.
Линией или, точнее, зоной раздела становится рационали-
стический кризис.
Именно благодаря силе, какую придает ему постоянство
нравов, народ осваивает новые территории и входит в контакт
со множеством различных обществ. Сначала он презрительно
смеется над ними, потом внимательно изучает чужие верова-
ния и правила поведения.
Тревожные уроки! Как же так? «Справедливость и неспра-
ведливость меняются с переменой климата, три градуса широ-
ты переворачивают всю юриспруденцию»20. Что это зна-
чит, «как не то, что мы должны руководствоваться случай-
ным правилом? »21. «Истина должна быть одинакова для всех.
Если бы человек познал подлинную сущность справедливости
и правосудия, он не связывал бы их с обычаями той или иной
страны: добродетель не зависела бы от фантазии персов или
индийцев»22. «Фантазия» — вот ключевое слово.
Соприкосновение с другими народами оказывает благо-
творное влияние на умы, способные возвыситься над множе-
ственностью внешних форм и прозреть глубинное единство
законов (как это удалось миссионерам - иезуитам в Китае),
но оно опасно для заурядных умов, которые, не понимая вну-
тренней связности всей системы верований и обычаев любо -
го общества, думают, будто им дозволено наудачу принимать
тот или иной образ жизни, и сомневаются, чтобы какой-либо
образ жизни был не случаен, а необходим.
Верование, которому были привержены, не является все-
общим: отсюда заключают, что оно не является необходимым,
20 Pascal. Pensees, Havet, III, 8*.
л 1 > г г
Монтень. Опыты, кн. II, гл. XII**.
22 Там же.
286
ГлаваХ!. Власть и верования
не сознавая того, что оно может быть необходимо примени-
тельно к данному конкретному обществу.
В силу ли корреляции, по совпадению ли, но и созерцатель-
ный ум на этой стадии тоже начинает разрушать свое древнее
творение. Раньше он стремился ясно определить понятие ес-
тественного порядка, постичь разумность и красоту сущего,
показать, сколь выигрывают люди, материально и морально,
подчиняясь замечательным законам.
Теперь он оглядывается назад и ставит под сомнение все,
что утверждал прежде.
Так, в Греции, где пифагорейцы обосновывали божествен-
ное происхождение и божественную природу права23 и неиз-
менность установленных обычаем законов, философы уже
нередко представляют законы как чисто человеческое тво-
рение, искусно поддерживаемое ложью о божественном
вмешательстве24.
Очевидно, что законы изменчивы25; более того, в них нет
ничего постоянного и необходимого, — это доказывают, ссы-
лаясь на то, что ни один закон не признавался повсеместно и во
все времена26. Отсюда легко сделать вывод, что не существу-
23 См.: A. Delatte. Essai sur la Politique pythagoricienne. Paris,
1922.
24 Таково известное толкование законов у Крития *: « Придумав пер -
вые человеческие законы против явных несправедливостей, после
того, дабы избежать опасностей, заключенных в несправедливо -
стях потаенных, измыслили некое могущественное и бессмертное
существо, которое разумом прозревает и внемлет все сокровенное
и карает зло. Цель этих вымыслов первых мудрецов — внедрить
страх в сердце человека» (Дильс, фрагм. 25).
25 «На моем веку наши соседи англичане трижды или четыреж-
ды меняли свои законы, не только в политике, где, как принято
считать, нет никакого постоянства, но ив области наиважней-
шей — в делах религии» {Монтень. Опыты, кн. II, гл. XII).
26 Таков аргумент Монтеня, в сжатом виде воспроизведенный
Паскалем: «Они признают, что источник справедливости — не
в обычаях, но в естественных законах, общих всем странам. Разу-
меется, они бы яростно это отстаивали, если бы безрассудный
случай, сеющий законы по свету, нашел хоть один всеобщий закон.
Но ирония в том, что прихоти человеческие слишком разнятся
между собой, и такого всеобщего закона нет» (Pensees, Havet, III,
8)**. Примечательна сила выражений: «случай, сеющий законы
по свету», «прихоти человеческие».
287
Книга IV. Государство как постоянная революция
ет никакого естественного права, а законодательство и мораль
конвенциональны, созданы человеческой волей.
С таким воззрением нас знакомит Платон: «О богах...
подобного рода люди утверждают прежде всего следующее:
боги существуют не по природе, а в силу искусства и некоторых
законов, причем в различных местах они различны сообраз-
но с тем, какими каждый народ условился их считать при воз-
никновении своего законодательства. Точно так же и <нрав-
ственно> прекрасно по природе — одно, апо закону — дру-
гое; справедливого же вовсе нет по природе. Законодатели
пребывают относительно него в разногласии и постоянно вно -
сят здесь все новые и новые изменения. Эти изменчивые по-
становления законодателей, каждое в свой черед, являют-
ся господствующими для своего времени, причем возника-
ют они благодаря искусству и определенным законам, а не по
27
природе» .
Рационалистический кризис, как мы сказали, наступает во
всяком обществе, достигшем определенной фазы. Его истори-
ческое значение всеми признано, однако результат его толку-
ют превратно, поскольку принимают во внимание лишь непо-
средственные следствия кризиса.
Суеверие, говорят нам, было опорой трона, и потому-
натиск рационализма расшатывает Власть, ослабляя под-
держку, которую ей оказывали верования.
Но посмотрим на вещи более широко. Единство верований
было мощным фактором сплочения общества, поддерживаю-
щим установления и сохраняющим постоянство нравов. Оно
обеспечивало общественный порядок — дополнение иопо-
ру политического порядка, — который, обнаруживая свое су-
ществование в независимости и святости права, освобождал
Власть от огромной доли ответственности и воздвигал против
нее почти неприступный бастион.
Как же не увидеть временного совпадения двух явлений,
характерных для XVI—XVIII вв., — расшатывания верований
и возвышения абсолютных монархий?
Как не понять, что абсолютные монархии возвышаются,
в частности, благодаря расшатыванию мировоззренческих
основ? Ведь совершенно очевидно, что великий век рацио- *
27 Законы, кн. X*.
288
Глава XI. Власть и верования
нализма — это и век просвещенных деспотов28 29, впавших в без -
верие, убежденных в конвенциональное™ установлений, уве-
ренных, что они могут и должны круто изменить обычаи сво-
их народов, чтобы привести их в соответствие с разумом,
непомерно раздувающих бюрократию, чтобы через нее во-
плотить в жизнь свои замыслы, и полицию, чтобы сломить
сопротивление.
Управляющая воля считается способной все переустро-
ить, законодательная власть разворачивается в полную силу,
и право уже не доминирует над человеческими предписа-
ниями, не обусловливает их: под правом отныне понимают
просто-напросто их обобщение.
Ничто в истории не способствовало в большей степени рас-
ширению Власти. Понимая это, величайшие умы XVIII века
решили противопоставить законодателю сдерживающее
и руководящее начало: такова «естественная религия» Рус-
со и даже «естественная мораль» Вольтера. Мы увидим, как
действовало это ограничение в XIX в. и как оно в конце кон-
29
цов отпало^ .
По логике, оно и не могло сохраниться. Коль скоро человек
объявлен «мерой всех вещей», тогда уже нет ни Истины, ни
Блага, ни Справедливости, а есть лишь равноправные мнения,
столкновение которых может быть прекращено только поли -
тической или военной силой; и всякая победившая сила возво-
дит на престол свою истину, свое благо, свою справедливость,
которые будут существовать не дольше, чем она сама.
28 См.: Robert Leroux. La Theorie du Despotisme eclaire chez Karl-
Theodor Dalberg. Paris, 1932.
29 Дальнейшее развитие этого процесса будет рассмотрено в главе
XVI: «Власть и право».
Глава XII
Революции
Острейшие кризисы в развитии общественных институтов, по-
литические революции, приковывают к себе внимание истори-
ков. Внезапная вспышка тлеющих страстей, громкое провоз-
глашение и бурное распространение незаметно вызревавших
принципов, стремительный взлет новых личностей, раскры-
тие характеров в резком и торопливом действии, чудовищ-
ные волнения толпы, в которой очень скоро степенные лица
мастеровых сменяют страшные маски ненависти и звериной
жестокости, — какая благодатная тема для захватывающего
повествования, способного привести в трепет читателя, мир-
но сидящего у огня!
Переломные эпохи освещены наиболее подробно, но поня-
ты хуже всех остальных. Разум человеческий еще не вышел из
детского возраста, и даже познания зачастую скорее забавля-
ют, нежели поучают его. Сосредоточиваясь на внешней сто-
роне событий, он ищет их смысл на поверхности, принимая
видимое нарастание волны за движение моря, которое сле-
довало бы вычислить. Зачарованный звучащим в начале вся-
кой революции лозунгом «Свобода!», он не отдает себе отче-
та в том, что революция всегда приводит к утяжелению бре-
мени Власти.
Чтобы понять истинную роль революций, чтобы правильно
определить влияние этих стремнин и этих головокружитель-
ных перепадов на общее течение истории, надо отвести глаза
от завораживающего кипения вод и сравнить картину потока
до того как его движение стало неукротимым, и после того как
восстановился нормальный ход событий.
До беспорядков была власть Карла I, ЛюдовикаXVI, Нико-
лая II. После — власть Кромвеля, Наполеона, Сталина. Тако-
вы повелители, которым покорны народы, поднявшиеся про-
тив «тирании» Стюарта, Бурбона или Романова.
Это совершенно очевидное явление истолковывают невер -
но: увы, революция вышла из своего естественного русла,
антиобщественные излишества свободы вызвали к жизни при-
293
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
нуждающую силу, которая ввела их в рамки дисциплины; они
причинили так много разрушений, что понадобился переу-
строитель. Ах, если бы сумели избежать такой-то или такой-
то ошибки! Интеллектуальные усилия тратятся на то, чтобы
доподлинно узнать, с какого момента начались бесчинства,
указать на роковой шаг, назвать виновника.
Близорукость, достойная сожаления! Глубокое непони-
мание сути феномена революции! Нет, Кромвели и Стали-
ны — не случайные явления, не катастрофические послед-
ствия социальной бури, а закономерный, неотвратимый финал
всего переворота; цикл открывается потрясением несосто-
ятельной Власти и завершается утверждением Власти более
абсолютной.
Революции устраняют слабость
и рождают силу
В начавшейся революции есть невыразимое обаяние. Еще
неясное событие, кажется, таит в себе все возможности. Не-
осуществленным мечтам, непризнанным системам, ущем-
ленным интересам, несбывшимся чаяниям оно обещает все
поправить, все исполнить, все воплотить. Радостная уверен-
ность и юный задор его участников возбуждают всеобщую
симпатию и воодушевляют даже тех, кому оно несет прямую
угрозу.
Эта счастливая пора оставляет неизгладимый отпеча-
ток в памяти народов и окрашивает собою в глазах потом-
ков последующие годы, которые, однако же, развенчивают ее.
В восторгах первоначальной поры будут искать значение всего
движения, вникая в замыслы зачинателей, — как будто люди
знают, что делают, и делают то, что думают!
Они думают, что борются с угнетением, ограничивают
Власть, кладут конец произволу, гарантируют свободу и безо-
пасность каждого, избавляют народ от эксплуатации и застав-
ляют паразитирующих на его труде вернуть награбленное.
Они хотят построить... но это неважно, ибо такая судьба
им не уготована. Они выполнили свою историческую функцию
тогда, когда принизили и осмеяли Власть. Их безнаказанность
свидетельствует о ее слабости и подает сигнал к наступлению
против бессильного монстра. На Власть яростно набрасыва-
294
Глава XII. Революции
ются завистливые желания и неуемные вожделения; в то вре-
мя, когда она падает, не выдержав натиска, вокруг нее рушатся
социальные власти. Теперь это уже только обломки, над ними
бушует поток, несущий новых людей. Спрашивать у новоис-
печенных деятелей об их программе — какая насмешка! Ведь
это всего лишь паруса, раздуваемые ветром эпохи, раковины,
в которых шумит разразившаяся буря.
Но вот наконец общество являет ровную поверхность.
Какая возможность открывается для тех, кто обосновывает-
ся теперь в разбитых стенах Града Повелевания, укрепляет их
уцелевшими фрагментами разных видов социального господ-
ства, распространяет свою Власть, не встречая более никаких
ограничительных сооружений.
Как не увидеть в этом предопределенное, провиденциаль-
ное завершение всего катаклизма: устранение слабой Власти
и воздвижение Власти сильной?
Три революции
Английская революция начинается с протеста против неболь-
шого территориального налога, ship-money, как нарушающе-
го право собственности. Вскоре она уже обременяет графства
налогом, в десять раз более тяжелым. Она упрекала Стюартов
в ряде конфискаций: сама она не только систематически оби-
рает церковь, но и захватывает под разными политическими
предлогами изрядную долю частной собственности. В Ирлан-
дии это выливается в экспроприацию целого народа. Шотлан-
дия, взявшаяся за оружие, чтобы защитить свой статус и свои
обычаи, оказывается лишенной всего, что было ей дорого1.
В результате подобных мер Кромвель может позволить себе
содержать армию, отсутствие которой предрешило падение
1 В годы Реставрации Кларендон констатирует: «Все устроение
прежнего правительства Шотландии было изменено Кромвелем,
ее законы и обычаи переиначены по образцу законов и обычаев
Англии — то бишь тех, которые установил Кромвель, — так что
едва ли остались даже следы существовавшего в прошлом. Могу-
щество дворянства было полностью уничтожено, и людей теперь
почитали и отличали смотря по тому, каким доверием они поль-
зовались у Кромвеля и какую должность от него получили» (Life
of Clarendon by himself. Basel, 1793, t. II, p. 113).
295
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Карла, и изгнать тех членов парламента, которых приходи-
лось терпеть государю. Диктатор создает морскую державу,
о которой несчастный монарх мечтал для своей страны, и ведет
в Европе войны, на которые у Карла не было средств.
Французская революция освобождает крестьян от феодаль-
ных повинностей, но ставит их под ружье и бросает мобиль-
ные колонны на борьбу с уклоняющимися от военной служ-
бы*. Она отменяет тайные королевские указы о заточении
и изгнании, но сооружает на площадях гильотину. Она отзы-
вает в 1790 г. представленный королю план войны в союзе
с Испанией против одной Англии, но зато втягивает нацию
в военную авантюру против всей Европы и, предъявляя народу
неслыханные требования, извлекает из страны столько ресур-
сов, что выполняет программу завоевания естественных гра-
ниц, от которой пришлось отказаться монархии.
Чтобы уяснить истинное значение революции 1917 г.,
понадобился период в четверть века. Власть, простирающа-
яся намного дальше, чем власть царя, делает страну гораз-
до сильнее и позволяет отвоевать территорию, потерянную
империей.
Таким образом, обновление и усиление Власти представля-
ются нам истинной исторической функцией революций. И не
стоит приветствовать в них возмущение духа свободы про-
тив угнетательской власти. Это так далеко от действительно-
сти, что нельзя назвать ни одной революции, которая и вправ-
ду свергла бы деспота.
Против кого взбунтовался народ? Против Людовика XIV?
Нет, против благодушного Людовика XVI, даже не приказав-
шего своим швейцарцам стрелять. Против Петра Великого?
Нет, против незлобивого Николая II, который не осмелился
даже отомстить за своего дорогого Распутина. Против Генри-
ха VIII — Синей Бороды? Нет, против Карла I, который после
нескольких поползновений к единовластию покорно согласил-
ся на прозябание и никому не угрожал. И, как мудро гово-
рил Мазарини, если бы он не пожертвовал своим министром
Страффордом, то не сложил бы голову на плахе.
Воздвигаемые народами эшафоты — не моральная кара
деспотизма, а биологическая санкция, наказание бессилия.
Народы никогда не восстают против Власти, которая гне-
тет их и попирает. Ее жестокость вызывает страх, а бывает, что
и восторг перед этим бичом великих мира сего. Мягкость же
296
Глава XII. Революции
презирают. Во-первых, повинуясь тому природному инстин-
кту, из-за которого под робким всадником становится почти
неукротимым самый послушный конь. Во-вторых, потому,
что мягкость Власти, даже при наилучших намерениях, дейст-
вительно вредит народу. Ведь такая Власть не может помешать
могущественным обойти ее и усилить свое давление на обще-
ство. В-третьих, потому, что закон конкуренции побуждает
народы собирать свои силы в один грозный кулак.
Революция и тирания
Революции гремят изобличениями тиранов. Однако они не
застают таковых в начале, а творят их в конце.
Ниспровергаемый ими принцип правления исчерпал себя,
внушает мало уважения, обосновывает теперь уже истощен-
ную власть. Те же причины, которые обусловливают падение
правительства, делают его неспособным к деспотизму.
На месте жалкого пугала народное движение водружает
знамя своего энтузиазма, и у кормила государства взамен уста-
лых и зараженных скептицизмом становятся атлеты, вышед-
шие победителями из кровавых состязаний Революции.
Неудивительно, что такие люди, зажигающие других сво-
ей ревностной приверженностью принципу, встречают фана-
тичное повиновение.
Власть укрепляется не только в центре; движение, кото-
рое она сообщает нации, больше не наталкивается на препят-
ствия со стороны социальных властей, сметенных революци-
онным вихрем.
Революция устанавливает тем более суровую тиранию, чем
дальше зашел процесс ликвидации аристократии.
Кромвель провел огромные конфискации; однако земля
не развеялась по ветру, а была передана большими долями
другим собственникам, в частности, разбогатевшим купцам
из Ост-Индской компании. Так что общество по-прежнему
имеет охранительные интересы. Они обрекают на неудачу
«уравнителей», они одушевляют Монка, а после уничтожения
Commonwealth* заставляют политических деятелей бороться
за ограничение государственной власти; для достижения этой
цели потребуются три десятка лет и смена династии, но, стро-
го говоря, процесс займет полтора столетия.
297
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Во Франции уничтожение аристократии через отмену при-
вилегий и дробление собственности носит гораздо более ради-
кальный характер. Но растут респектабельные буржуазные
состояния и стяжаются новые — за счет разорения церкви, позд-
нее за счет ограбления Европы, а также благодаря контрабанде,
процветающей из-за континентальной блокады. Выигрывают
и на приходе к власти Бонапарта, и на падении Наполеона. Так
накапливаются крупные состояния, так подготавливаются пре-
грады, которые поставит капитал всемогуществу государства.
Русская же революция завладела всей собственностью
в стране. Поэтому государству в России противостояли толь-
ко «нэпманы», которым оно позволило развернуться, а позд-
нее — кулаки, так как поначалу оно не заботилось об уничто-
жении столь незначительных секторов независимости.
Вот почему Английская революция повлекла за собой менее
эффективное и менее долговременное усиление Власти, чем
Французская, а последняя уступает в этом отношении Рус-
ской революции.
Но во всех трех случаях происходил один и тот же процесс.
Эти революции лишь по видимости были направлены про-
тив Власти. По существу же они придали Власти новую силу
и твердость и разрушили препятствия, которые давно меша-
ли ее развитию.
Тождество демократического государства
с королевским государством
Неизменность государственной субстанции при изменении
форм государства и ее приращение в результате этого измене-
ния наглядно проявляются в истории нашей Революции.
Мощное потрясение устоев общества — не нарушение пре-
емственности в развитии французского государства, а реши-
тельное устранение препятствий, которые в концеXVIII в. сто-
яли на его пути, затрудняя движение вперед.
Это ясно понимал Виолле2: «Общая тенденция к объеди-
нению и к единообразию составляет преобладающую особен-
2 См.: Paul Viollet. Le Roi et ses Ministres durant les trois derniers
Siecles de la Monarchic. Paris, 1912. Цитаты взяты из Введения
(р. VI, VII, VIII).
298
Глава XII. Революции
ность исторического развития трех последних веков [монар-
хии] . Повсюду власть возвышается в ущерб свободе...
Революция похожа на внезапный прорыв гигантской пло-
тины, тотчас же смываемой скопившейся массой воды. Сам
этот поток — во многом результирующая издавна действу-
ющих исторических сил; так что дух Старого порядка, важно
заметить, служит утверждению новых идей. Будучи, по суще-
ству, духом авторитаризма и централизма, он побеждает вме-
сте с Революцией и правит ее разрушительной работой. Живая
душа прошлого умножает силу Революции во сто крат.
Таким образом, наше понятие о всемогущем государстве —
это, если вдуматься, главный инстинкт Старого порядка, воз-
веденный в доктрину и в систему. Иными словами, современ-
ное государство есть не что иное, как король последних
веков, который победно продолжает свою неутомимую
работу, подавляя любые местные свободы, беспрерывно
нивелируя и водворяя единообразие».
Если эта истина еще не стала общепризнанной, тому
виной свойственный многим историкам подход к изуче-
нию XVIII века. В литературе этого периода, от «Телемака»
до «Размышлений о революции во Франции»*, в изобилии
высказываются идеологические суждения. Никогда столько не
писали, не разглагольствовали, не иронизировали, не спори-
ли относительно государства. Наши ученые с величайшим ста-
ранием, вникая во все тонкости, установили генеалогические
древа идей века Просвещения вплоть до полного их расцве -
та. Это очень увлекательные исследования. Но, может быть,
история больше проясняется не тогда, когда мы слушаем, как
люди говорят, а тогда, когда мы смотрим, как они действуют.
В политике деятельность — это в конечном счете управ-
ление, администрация. Надо раскрыть папки с администра-
тивными документами от Людовика XIV до Наполеона. Тог-
да обнаружится поразительная преемственность Власти; тог-
да будут видны препятствия, на которые она наталкивалась,
И выяснится истинный смысл событий.
Преемственность Власти
V королевских канцелярий была постоянная дипломатия,
дипломатия Ришельё и Мазарини, — борьба против дома
299
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Габсбургов, восходившая к Людовику XI. Вследствие тон-
ких расчетов Мазарини, оцененных и воплощенных в жизнь
Людовиком XIV, Габсбурги лишились мадридского престола.
В Испании и в Италии австрийских князей сменили Бурбоны.
Оставалось вести борьбу с Веной, не затем, чтобы сокрушить
уже не грозную державу, а по другой причине: в своем про-
тивостоянии Австрии Франция служила естественной опо-
рой для германских князей, опасавшихся императора. Так мы
препятствовали не только объединению Германии под скипе -
тром Габсбургов, чего можно было уже не бояться, но и, глав-
ное, ее сплочению вокруг внутреннего очага сопротивления,
Пруссии, которая тотчас же взяла бы на себя роль покрови-
тельницы, если бы Франция отказалась от этой роли.
Канцелярии неуклонно придерживались такой линии пове -
дения, простой и благоразумной. Но они не смогли продол-
жать ее, потому что знатные интриганы, завладевшие должно -
стями послов и министров, расстраивали французскую поли-
тику, или из тщеславного желания играть самостоятельную
роль, или даже оттого, что они, как Шуазёль, искали при ино-
странном дворе поддержку для себя и для своей группировки
в беспрестанных версальских интригах.
Если Марией Антуанеттой пренебрегали, как ни одной дру-
гой королевой Франции, то, без сомнения, прежде всего пото-
му, что она олицетворяла союз с Австрией, который стоил нам
бедствий Семилетней войны и который исключил Францию из
числа европейских держав первого ранга.
Как же повлияла Революция на нашу внешнюю полити-
ку? Революция возобновила войну с Австрией. С Пруссией,
конечно, тоже, но с нею спешат восстановить мир, ищут сою-
за. И война продолжается с тем же противником, с теми же
планами, с теми же целями, что и в лучшие времена монархии.
Канцелярии победили, преемственность государства восста-
новлена. «К чему скрывать от себя, что Французская респу-
блика — это новый Людовик XIV? »3 Случайное совпадение?
Нет, Бёрк рассказывает огневе, царившем в канцеляриях
после раздела Польши; доходило даже до оскорблений госуда-
ря. Это под диктовку канцелярий разносторонний автор Сула-
ви пишет труд «Об упадке французской монархии» («De 1а
3 Формулировка, принадлежащая памфлетисту д’Ивернуа, уро-
женцу Женевы и английскому агенту.
300
Глава XII. Революции
Decadence de la Monarchie frangaise» ), где излагает принципы
старой французской системы, «которая имела внешнеполити-
ческой целью возвысить малые государства и принизить вели -
кие державы, а внутри страны стремилась возвысить могуще-
ство государства и принизить подчиненные власти»4.
«Рыхлость» власти при Старом порядке
Вторая часть этой программы выполнялась монархией не луч-
ше первой.
Королевская власть взрастала медленно, шла твердой,
но осторожной поступью, приспосабливая принципы к об-
стоятельствам. Она в неравной мере проникала в различные
части королевства и, например, получала налог, устанавли-
ваемый и распределяемый ее представителями, собственно,
лишь в финансово-податных областях, тогда как в государст-
венных областях* региональные собрания постановляли, что
они дадут королю, и делили общую сумму между налогопла-
тельщиками. Различные степени власти обнаруживались так-
же при обращении короля к разным сословиям. Налог с ду-
ховенства сохранял наименование «добровольное даяние»5.
К региональным привилегиям и привилегиям, определяемым
сословной принадлежностью, прибавлялись еще и привиле-
гии представителей государства, собственников своих долж-
ностей; главными из них были члены парламентов, убежден-
ные, что их одобрение необходимо для вступления в силу ко-
ролевских указов.
Таким образом, Власть «останавливалась на каждом
шагу, обязанная воздавать дань уважения нашим правам
и обычаям.
4 Soulavie. Memoires du regne de Louis XVI. Paris, an X, t. I,
5 P144-
«Не думаю, — отвечал Людовик XVI на предложение Некке-
ра, — что было бы разумно убирать слова “добровольное даяние”.
Во-первых, выражение это старинное и привлекательное для тех,
кому небезразлична форма; во-вторых, быть может, полезно
оставить моим преемникам слова, показывающие им, что они
должны рассчитывать на любовь французов и не распоряжаться
собственностью подданных с помощью военной силы».
301
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Когда она требовала от своих подданных добровольных
даяний, налогов, субсидий, то, чтобы их получить, она обязана
была созывать представителей французского духовенства.
Она договаривалась о регистрации налогового указа с Пар -
ламентом.
Она просила дополнительной подати у Штатов Лангедока.
Требовала ее в Бургундии.
Чаще всего вынуждена была покупать ее в Бретани, пря-
мо или косвенно.
Взимала ее с помощью военной силы в интендантствах»6.
Итак, королевское правление было делом тонким. Чтобы
укрепить его, следовало постоянно подавлять все центробеж-
ные тенденции и ни в коем случае не допускать объединения
интересов, враждебных государству.
В XVIII в. такому гибельному объединению способствует
ряд ошибок, которые приведут к падению монархии.
Ослабление Власти,
аристократическая коалиция
Короля осаждает придворная знать, и этот заслон мешает воз-
вышению плебейских служителей, некогда отдававших свои
силы его прадедам. Людовик XIV бдительно отстранял при-
дворную аристократию от всякого вмешательства в полити-
ку. Теперь толпа придворных, жаждущая влияния и высоких
постов, беспрестанно воюет с министрами короля, из кото-
рых каждый должен кормить целую группировку, чтобы удер-
жаться на своем месте.
Монархическое правление утрачивает ту стабильность, то
превосходство над конкурирующими элементами, которые
составляют его принципиальные достоинства. Каждая при-
дворная партия ищет поддержки в провинциях и ради времен-
ной выгоды служит какому-либо групповому интересу, — так,
Шуазёль усиливает парламенты.
Просят помощи даже у иностранных держав; их послы или
агенты могут играть роль, забытую со времен Лиги.
Власть поколеблена. Парламенты сплачивают против нее
центробежные силы. Для того чтобы законоведы оставались
6 Soulavie. Op. cit., t. VI, p. 341—342.
302
Глава XII. Революции
связанными с властью, как раньше, нужно было всего лишь,
чтобы они рекрутировались из бедного судейского сословия
или, по крайней мере, из буржуазии, по социальному положе-
нию далеко отстоящей от дворянства. Однако практика насле-
дования должностей, привязав буржуазные семейства к госу-
дарству, отделила их от буржуазии и объединила в особую
касту, которую брачные союзы все чаще связывали с высшим
дворянством. Члены парламентов, поначалу статократы,
всем обязанные только выполняемой ими функции, превра-
тились в аристократов, обладающих собственным могуще-
ством и имеющих собственные интересы, отличные от интере-
сов государства. Хотят ли сократить смехотворно большое ко-
личество чиновников, многочисленность которых усложняет
ведение дел, — члены парламентов выступают против. Ведь,
как и они сами, эти чиновники купили свои должности — соз-
данные в периоды острой нехватки средств ради поступле-
ния денег в казну, — а господа, заседающие в парламентах,
не могут потерпеть посягательства на форму собственности,
обусловившую их общественное значение7. Хотят ли обложить
налогом одинаково все сословия, принимая во внимание толь-
ко финансовые возможности подданных, — господа из пар-
ламентов, пользующиеся налоговыми привилегиями, объеди-
няются с другими привилегированными. Традиционно оспа-
ривавшие провинциальные вольности, они ввиду неизбежного
конфликта с Властью неожиданно становятся защитниками
этих самых вольностей.
В конце концов они приобретают такую силу, что смеще-
ние их по распоряжению Мопу равнозначно государственному
7 Когда Мопу, подвергнув гонениям парламенты*, примется за
массовое упразднение ненужных должностей, для буржуазии это
будет сущей финансовой катастрофой. В дневнике одного чле-
на парламента читаем запись, датированную 26 апреля 1772 г.:
«Невозможно передать, какое уныние царит во многих семействах
Франции из-за огромного множества упраздненных должностей,
которое увеличивается с каждым днем. Все это — банкротства,
увольнения из канцелярии суда, самоубийства ит.д. Хотя в ис-
текшем году в советах насчитывалось 2 350 объявлений о не-
состоятельности и 200 случаев самоубийств, число тех и других
еще возрастет, если это продолжится...» (Journal historique de la
Revolution орёгёе dans la Constitution de la Monarchic frangaise par
M. de Маирёои, Chancelier de France. Londres, 1775, t. Ш, p. 69).
303
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
перевороту. Власть настолько слаба, что придворные, поддер-
живающие оппозицию парламентов, насмехаются над мини-
стром финансов даже в передней у королевских покоев8.
За парламентом стоят дворянство, духовенство, провин-
ции, даже сами принцы. Мы ищем партию короля, но не нахо-
дим ее. Партией короля был народ.
Третье сословие восстанавливает
монархию без короля
В 1788 г. администрация повсюду встречает сопротивление.
Она доведена до крайней степени бессилия. Революция вне-
запно избавит ее от всех противников.
Монархия пребывает в таком упадке, что вынуждена по
общему настоянию пожертвовать своими интендантами в про-
винциях, исполнителями центральной воли, которые уступа-
ют место провинциальным собраниям. Эта мера противоре-
чит всему ходу нашей истории. Революция же более едино-
образно, более слаженно, чем когда-либо, подчинит всю стра-
ну импульсу Власти.
Дело революции — восстановление абсолютной монархии.
Филипп Красивый понял смысл плебейских чаяний, и пото-
му он первый призвал третье сословие в Генеральные штаты.
Спустя пять столетий действительность все еще подтвержда-
ет его правоту; но Людовик XVI не Филипп Красивый. И вос-
становление произойдет... без короля.
Когда подробно изучают бурную жизнь революционных
собраний, поначалу теряются в идейных течениях и противо-
течениях, в различных фракционных заговорах, язык которых
«Несколько дней тому назад в Версале, в передней перед “Бы-
чьим глазом”, где только что объявили второй выход по про-
буждении короля*, стояла группа молодых военных и штатских,
которые, завидев аббата Терре, решили сыграть с ним злую шутку
и в самом деле до того сжали ему бока, что он жалобно стенал
и смиренно просил дать ему пройти; тем временем прибыл г-н
маркиз де Мюи, первый дворецкий г-жи графини де Прованс;
тут все расступаются, сей господин свободно проходит и какой-
то голос восклицает так, чтобы слышал генеральный контролер:
“Здесь пропускают только порядочных людей!”» (запись от 29
марта 1772 г. в цитированном выше «Journal historique»).
304
Глава XII. Революции
часто маскирует их истинные цели. Но нетрудно заметить, что
Учредительное собрание* сразу жертвует интересами тех, кто,
требуя созыва Штатов, рассчитывал на сохранение привиле-
гий. Хватило нескольких заседаний, чтобы истребить привиле-
гии, на которые не смели посягать короли. Упразднение про-
винциальных Штатов, с которыми веками боролась монар-
хическая администрация, оказалось минутным делом. Также
быстро переходят в распоряжение Власти огромные богатства
духовенства, и парламенты, сопротивлению которых обязаны
своим созывом Генеральные штаты, устраняются решительнее,
чем во времена Мопу.
Это великое уничтожение противовластей. Мирабо почув-
ствовал, что это и великая возможность для короля9. Он пишет
государю: « Идея образовать один - единственный класс — класс
граждан — понравилась бы Ришельё. Эта ровная поверхность
облегчает осуществление Власти»10. Он видит себя в должно-
сти и в роли кардинала, пожинающего плоды грандиозного
выравнивания почвы.
Но Людовик XVI того не желает, — как и Собрание, как
и сама история.
Напрасно пытаются разгадать намерения членов Учреди-
тельного собрания. Да, конечно, они провели в жизнь докт-
рину разделения Власти на исполнительную, оставленную
за королем, и законодательную, переданную представите-
лям народа. Да, они доверили местное управление местным
выборным и таким образом осуществили еще одно разделение
Власти. Но это двоякое расчленение Власти, какую бы важ-
9 С поразительной проницательностью он констатирует: «За один
год свобода поборола больше губительных для власти предубеж-
дений, сокрушила больше врагов престола, приняла больше
жертв ради процветания нации, нежели королевская власть — за
несколько веков. Я всегда указывал на то, что уничтожение духо-
венства, государственных областей, феодальных порядков, осо-
бых прав провинций, всякого рода привилегий — это общее заво-
евание нации и монарха» (28е note pour la Cour, du 28 septembre
1790, in: Correspondance de Mirabeau avec le comte de La Marek,
3 vol. Paris, 1851, t. II, p. 197).
Мирабо ясно видел, что Революция работала на Власть. Но Власть
в ее традиционной форме не сумеет пожать плоды этой работы.
Lettre au roi du 9 juillet 1790. — Corresp. avec le comte de La Marek,
t. II, p. 74.
305
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
ность ни придавали ему его инициаторы, не было историче-
ски значимым. Ибо Собрание в противоречии с самим собой,
о чем свидетельствуют позднейшие сожаления его депутатов,
работало ради того, чтобы сохранить Власть и обеспечить ее
преемственность.
Оно лишает короля законодательной власти и не отважи-
вается на большее. Лалли-Толландаль11 и даже Мирабо11 12 во
весь голос говорят о том, насколько опасным стало бы Собра-
ние, если бы оно присвоило себе полномочия, оставленные за
королем. «Да, я заявляю, — восклицает Мирабо, — что не
могу вообразить ничего страшнее, чем верховенство аристо-
кратии из шестисот человек!»
Однако такой исход борьбы неминуем. Есть над чем заду-
маться философу: депутаты Учредительного, а позднее Зако-
нодательного собрания спорят со своей судьбой, и желая ее,
и страшась.
11 В своем докладе о Конституции Лалли - Толландаль пишет ( 31 ав -
густа 1789 г.): «Мы спрашиваем, не будет ли влияние короля как
части законодательного корпуса неизменно обращаться в ничто
объединением всех воль в одной национальной палате?
Не отступит ли он тогда? И где пределы власти Палаты? Надо
защитить народ от всех видов тирании: Англия претерпела от
своего Долгого парламента больше, чем от любого из королей-
деспотов...
...При Карле I Долгий парламент, покуда он соблюдал кон-
ституцию и действовал в согласии с королем, искоренил мно-
го несправедливостей и предложил много полезных законов,
но когда он присвоил себе законодательную власть, отстранив
от нее короля, то в скором времени захватил администрацию,
и следствием этого захвата и этого соединения властей стало
угнетение народа, тягчайшее, чем то, от которого его помыш-
ляли избавить».
12 В известной дискуссии о праве войны он разъясняет: «Властные
полномочия осуществляются людьми; люди злоупотребляют вла-
стью, когда она недостаточно ограничена, и преступают ее пре-
делы. Так монархическое правление превращается в деспотизм.
Вот почему мы вынуждены принимать столько предосторожно-
стей. Но точно так же и представительное правление ста-
новится олигархическим, если одна из двух властей, созданных,
чтобы уравновешивать друг друга, не будет поддерживать другую,
а возобладает над нею и захватит ее» (Речь в Учредительном со-
брании 20 мая 1790 г.).
306
Глава XII. Революции
Революционеры первой волны, чтобы сформироваться
в Национальное собрание, ссылались на общую волю, объ-
являя себя ее выразителями. Любопытно, что этот принцип
привлекает их постольку, поскольку служит для обоснования
новой Власти, и отодвигается на задний план, когда начина-
ет стеснять эту Власть. Так как единственный источник Вла-
сти — воля нации, то чтобы король продолжал частично обла-
дать ею, он тоже, вместе с Собранием, должен быть «пред-
ставителем нации». Но что же выходит? С одной стороны,
представители, избранные населением, с другой — предста-
витель наследственный. Парадокс! И вот король уже не более
как первый чиновник, но если так, то почему несмещаемый?
Дождавшись подходящего момента, его устраняют, и тогда
исполнительная власть соединяется с законодательной в руках
Конвента.
«Что касается равновесия властей, мы еще могли поддавать -
ся обаянию этой идеи...» Но теперь: «Какое нам дело до вся-
ких комбинаций, уравновешивающих власть тиранов! — вос-
клицает Робеспьер. — Надо с корнем вырвать самоё тира-
нию. Народы не должны искать для себя минутной передышки
в ссорах между их хозяевами. Гарантию своих прав народы
должны видеть только в своей собственной силе»13. Иными
словами: мы были сторонниками ограничения Власти, покуда
ею обладали другие; с тех пор как Власть перешла к нам, она
не может быть чрезмерной.
Собрание стало сувереном. Но если его правомочность обу-
словлена тем, что оно выражает общую волю, то, оно, конечно,
должно быть неизменно подчинено своим избирателям?
Ничего подобного! С первых же дней14 депутаты Учре-
дительного собрания сочли себя свободными от полученных
многими из них императивных мандатов**.
Не рассуждения Сьейеса, а движущая собравшимися воля
к могуществу подменяет суверенитет народа суверенитетом
парламента. Надо, чтобы народ был абсолютным сувере-
ном в тот момент, когда он определяет своих представителей,
ибо таким образом они могут получить от него неограничен-
ные права. Но как только он эти права передал, роль народа
Речь Робеспьера на заседании Конвента 10 мая 1793 г. *
Заседания 7 и 8 июля 1789 г.
307
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
выполнена, теперь он ничто, он подвластен, суверенно лишь
Собрание.
«Общая воля» формируется только в Собрании15, и сове-
щание с народом — это своего рода процесс плавления, пре-
вращающий нацию в микрокосм из шестисот человек, которые
в силу невероятно смелой фикции считаются самой собрав-
шейся нацией16.
Однако эта гордая верховная власть, которая осмеливается
отправить короля на эшафот, которая презрительно отвергает
предложение жирондистов о собраниях избирателей, унижен-
но склоняется перед толпами одержимых, требующих от Кон-
вента суровых мер, чьи петиции воспринимаются как выра-
жение народной воли!
Крупные юристы проявляют чудеса изобретательности,
чтобы претворить все противоречия в конституционные тео -
рии. Не постигаю, как они не слышат уличных криков и гро-
хота повозок, везущих на казнь осужденных, и как они могут
принимать всерьез документы, наспех составленные в парок-
сизме ненависти или страха или подправленные в минуты ком-
промисса и усталости.
Логика революционной эпохи заключена не в идеях, а в де -
лах и фактах.
Факт — установление новой власти, власти так называемых
представителей, из которых те, кто не будет истреблен сорат-
никами, после роспуска Конвента сохранят свое руководя-
щее положение в период Директории и Консульства и попол-
нят кадры Империи.
Истинное воплощение новой Власти — Сьейес. Никто не
принимал большего участия, чем он, в революционных собы-
тиях. Депутат Учредительного собрания, депутат Конвента,
член Комитета общественного спасения, член Директории,
консул, это, верно, он подсказал Бонапарту слова, которые
15 «Мы здесь не затем, — говорит Сьейес, — чтобы регистриро-
вать результаты демократического голосования, а затем, чтобы
предлагать, выслушивать, сосредоточивать внимание, изменять
мнение народа, наконец, сообща формировать общую волю»
(Речь 9 сентября 1789 г.).
16 «Решение, — говорит Сьейес, —- принадлежит и может принадле-
жать лишь собравшейся нации. Голос народа, или нации, только
один — это голос национального законодательства» (Речь 9 сен-
тября 1789г.).
308
Глава XII. Революции
произнес бы от собственного имени, будь у него необходи-
мые физические средства: «Революция окончена; я олице-
творяю незыблемость ее принципов. Нынешнее правитель-
ство — представитель суверенного народа. Не может быть
оппозиции суверену».
Наполеоновский префект,
детище Революции
Огромная наполеоновская власть — это конечная цель, к кото-
рой был направлен весь переворот, после того как честолюбие
Орлеанского дома или тщеславие Лафайета дали ему толчок.
«Можно сказать, что создать Наполеона I — неизменная
задача огромного большинства революционеров, то, ради чего
они упорно трудятся изо дня в день»17.
Этому содействовало все. Посмотрите, как последова-
тельно подготавливалась, к примеру, диктатура префектов,
которая останется характерной особенностью французского
общества.
Население провинций не хотело больше подчиняться коро-
левским интендантам и требовало местного самоуправления.
Учредительное собрание, казалось бы, удовлетворяет эти тре-
бования, доверяя все административные функции местным
выборным собраниям. Но одновременно оно разрушает имен-
но те исторические единицы, которые обладали способностью
и волей к самоуправлению. Сьейес настаивал, чтобы террито-
риальное деление было геометрическим: восемьдесят равных
прямоугольников, в свою очередь подразделяемых на девять
равных «коммун», порождающих согласно той же ребяческой
геометрии по девять кантонов18. Этим искусственным образо-
ваниям теперь вполне можно было предоставить автономию.
17 Е. Faguet. Le Liberalisme. Paris, 1903, p. 243.
«Мы берем большую карту треугольников Кассини*. Принимая
Париж за центр, мы строим правильный квадрат восемнадцать
на восемнадцать лье. Эти 324 квадратных лье образуют терри-
ториальный департамент. На каждой стороне первого квадрата
мы строим другой квадрат той же площади и так далее до самых
границ. Приближаясь к границам, мы уже не сможем строить пра-
вильные квадраты, но все же будем выделять площади как можно
более близкие к 324 квадратным лье. Вероятно, в итоге мы по-
309
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Нет ни малейшей опасности, что они будут жить собственной
жизнью! «Сначала систематизирующий ум, — говорит Бенжа-
мен Констан19, — пришел в восхищение от симметрии. Вско-
ре властолюбие открыло, какую огромную выгоду сулит такая
симметрия. Они только что не обозначили цифрами населенные
пункты и провинции, как обозначили полки и войсковые сое-
динения, — до того боялись они, что к их установлениям будет
примешана какая-нибудь моральная идея».
Но в скором времени даже ничтожные директории депар-
таментов уже обвиняются в том, что сдерживают или оста-
навливают импульс, исходящий от центральной власти. Бийо-
Варенн не питает на сей счет никаких иллюзий: «Этого пагуб-
ного результата придется опасаться до тех пор, пока усложнение
руководящих органов будет ослаблять нерв управления. Туго
натянутый, он должен, не прерываясь, с единственной проме-
жуточной опорой идти от центра к периферии»20.
«Промежуточной опорой» станет наполеоновский префект.
Бенжамен Констан продолжает: «Деспотизм, сменивший
демагогию и унаследовавший плоды всех ее трудов, весьма
благоразумно держался проложенной дороги. Тут две крайно-
сти сблизились, потому что в основе обеих была воля к тирании.
лучим восемьдесят департаментов. Можно будет добавить одну
территориально-административную единицу для Корсики...
При таком территориальном делении берется во внимание только
чистая логика. К тому же между великой нацией и индивидуумами
существуют лишь произвольные промежуточные объединения...
Каждый департамент подразделяется затем на девять “коммун”
площадью по возможности в тридцать шесть квадратных лье.
Это новое геометрическое деление служит только руководящим
правилом для окончательного разграничения. Наконец, каждая
коммуна делится на девять кантонов приблизительно по четыре
квадратных лье. Таким образом, для континентальной Франции
мы имеем 720 коммун и 6 480 кантонов» (Paul Bastid. Sieyes et
sapensee. Paris, 1939, p. 388—389).
19 B. Constant. De 1’Esprit de Conquete, chap. XIII, «De I’Unifor-
mite». — CEuvres, ed. 1836, p. 170.
20 Доклад о порядке управления, сделанный Бийо-Варенном от
имени Комитета общественного спасения 28 брюмера II года.
Враждебное отношение к местным властям отмечается с самого
начала Революции. Сьейес, лучше других понимающий избран-
ный путь, четко высказывается по этому вопросу уже 7 сентября
1789 г. Я привожу его мнение в следующей главе*.
310
Глава XII. Революции
Интересы и воспоминания, порождаемые местными обычая-
ми, заключают в себе ростки сопротивления, которые власть
терпит неохотно и торопится искоренить. Ей легче справиться
с индивидуумами; она, не прилагая усилий, давит на них сво-
ей огромной тяжестью, укатывая их, точно песок».
Революция и личные права
Что революция, независимо от ее фразеологии, работает на
Власть, а не на Свободу, разительно доказывает участь личных
прав во время переворота, начавшегося в 89-м году.
Никогда еще не заявляли более громогласно — и более
искренне — о намерении признать за человеком как таковым
некие священные права. Это великая мысль депутатов Учре-
дительного собрания, это их бесспорная заслуга. Как и они,
члены Законодательного собрания, Конвента, термидориан-
цы — все, включая и самого Бонапарта, стремились закрепить
и обеспечить эти права.
И, однако, повинуясь не столько провозглашенным ею иде-
ям, сколько своему движущему началу, неведомому ей самой,
Революция растоптала права, которые стремилась возвели-
чить, и надолго лишила гражданина сколько-нибудь твер-
дой гарантии против Власти, которой она дала безграничные
правомочия.
Рассмотрим факты.
Судебные институты призваны защищать права личности.
Неблагодарное к старым парламентам, чья обструктивная
политика в отношении Власти вызвала необходимость в созы -
ве Генеральных штатов, Учредительное собрание немедленно
упраздняет их. Правосудие перестраивается на новых осно-
ваниях. Оно должно быть «всесильным, чтобы содействовать
обеспечению всех прав и оказывать помощь каждому». Оно
совершенно независимо от Власти. Гражданин может быть
привлечен к уголовной ответственности, только если суд при-
сяжных объявит, что преступление имело место. Таким обра-
зом, для того чтобы предать человека уголовному суду, надо,
чтобы произвольно выбранные граждане, возглавляемые
судьей без совещательного голоса, предварительно приняли
соответствующее решение. Затем он предстает перед судом
департамента, где приговор выносит другая коллегия присяж-
311
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
ных. Роль судей, как бы ни желали свести ее к минимуму, все
же остается значительной. Поэтому они избираются народом.
Таким образом, гражданина судит один только народ и у Вла-
сти нет никакой возможности подвергнуть наказанию лицо,
признанное другими гражданами невиновным.
Можно ли представить себе более полные гарантии?
Но Власть, рожденная Революцией, молода, горяча, амби-
циозна; она рвется переделать общество на свой лад, она нетер-
пима к сопротивлению и склонна квалифицировать его как
преступление. Очень скоро гарантии, данные ею самой, ста-
нут для нее помехой. Она требует, чтобы судьи брали за руко-
водящее начало не законы, достойные этого названия, — зако-
ны, сразу же сформулированные Учредительным собранием
и установившие общие принципы, — а приуроченные к обстоя-
тельствам меры, направленные против тех или иных категорий
граждан и прикрываемые названием законов. Судей упрека-
ют в излишней мягкости. Дантон, после 10 августа* занявший
пост министра юстиции, повергает их в трепет, говоря, что он
пришел на свое место сквозь пробоину в Тюильри, что пушка
стала последним доводом народа, что кровопролития удалось
бы избежать, если бы чиновники исполняли свой долг, но они
преследовали народные общества и мужественных писате-
лей и защищали неприсягнувших священников. По иници-
ативе одного из народных обществ Филиппо требует обнов-
ления судов, двумя годами ранее избранных на шестилетний
срок. «Я удостоверяю, — говорит он, — что в большинстве
судов достаточно быть патриотом, чтобы проиграть дело».
Проводятся новые выборы. Однако народ все равно не будет
избирать так, как угодно Власти, и его выбор будут исправлять
апостериори: так, Директория признает недействительными
выборы судей в сорока девяти департаментах.
Но Террору мало было подобного исправления. Ему пона-
добились чрезвычайные трибуналы по образцу парижского
революционного трибунала, который, отказавшись от колле-
гии присяжных, вскоре уже не выслушивал ни защитника, ни
свидетелей и выносил осудительные приговоры, не поднимая
с мест обвиняемых, чьи имена и предполагаемые преступле-
ния едва называли вслух.
Когда это чудовищное творение прекратило существование,
Власть, вернувшись к обычным судьям, не решилась предо-
ставить им независимость. Чтобы не приходилось постоянно
312
Глава XII. Революции
отменять результаты народных выборов, в VIII году Власть
берет на себя назначение и дальнейшее продвижение судей21.
С тех пор она бережно сохраняла это средство давления, кото-
рым не располагала при Старом порядке, поскольку должно-
сти тогда покупались или наследовались.
В прежние времена парламенты образовывали в монар-
хии как бы федерацию малых республик, ревниво охранявших
свою свободу и подражавших римским учреждениям. При всех
недостатках системы правосудия при Старом порядке, говорит
Токвиль, «мы никогда не увидели бы в ней раболепия перед
властями, представляющего собой худшую форму продаж-
ности. Этот великий порок, не только развращающий судью,
но быстро поражающий и народ, был совершенно чужд наше-
му правосудию»22. Независимое, величественное, не позво-
ляющее устрашить себя даже королю, оно оказывало глубокое
влияние на характер народа. «Многие судебные обычаи обра-
тились в национальные привычки. Главным образом у судов
была заимствована идея, что всякое дело подлежит публично-
му обсуждению, а всякое решение — обжалованию. Оттуда же
вели свое начало такие враждебные раболепию вещи, как обы-
чай гласности и склонность к формалистике»23 24.
Эта независимость была потеряна безвозвратно: «Подчи-
ненность судебных органов правительству — одно из заво-
еваний Революции. Провозглашая Права Человека, она
в то же время уничтожала их обладателя и парализовала их
24
защитника » .
Правосудие, безоружное перед Властью
Правосудие утратило не только свою независимость, но и свою,
быть может, самую важную функцию.
В прошлом парламенты без колебаний вызывали предста-
вителей Власти и вели против них судебные дела, защищая
права частных лиц.
1 См.: Jean Bourdon. L’Organisation judiciaire de 1’an VIII, 2 vol.
22 Paris, 1941.
Tocqueville. L’Ancien Regime et la Revolution, p. 171*.
24 Id., p. 173**.
Faguet. Le Liberalisme.
313
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Как это ни странно, люди, стремящиеся обеспечить непри-
косновенность личных прав, ставят парламентам в упрек, что
те охраняли права индивидуума даже от действий правитель -
ства. Кто же говорит таким языком? Депутаты Конвента?
Нет, уже депутаты Учредительного собрания. Они дружно
аплодируют своему коллеге Туре25, упрекающему судебную
власть в том, что должно было бы стать поводом для похва-
лы: «Соперничая с административной властью, она нару-
шала ее работу и беспокоила ее представителей». 8 января
90-го года Собрание выпустило инструкцию, согласно кото-
рой любое решение судов и судебных палат, затрудняющее или
приостанавливающее деятельность администрации, является
неконституционным, не имеет силы и не должно сдерживать
административные органы. Закон, изданный 24 августа того
же года, гласит: «Судьи, под страхом обвинения в должност-
ном преступлении, не будут нарушать каким бы то ни было
образом работу административных учреждений или вызы-
вать представителей администрации в суд в связи с исполне-
нием ими своих обязанностей» *.
Когда наблюдательные комитеты отовсюду будут слать
донесения о том, что депутаты, отправленные в миссии**,
попирают все принципы справедливости и гуманности, Кон-
вент обрушится гневом не на них, а на слабые и робкие попыт -
ки судей — не будем забывать, избранных народом — защи-
тить людей от грубого произвола.
«Национальный конвент... постановляет прекратить все
процессуальные действия и отменить все приговоры судеб-
ных учреждений в отношении представителей административ-
ных органов и членов наблюдательных комитетов по жалобам
касательно ареста имущества, сбора революционных налогов
и других административных актов, совершаемых, во испол-
нение законов, названными властями и депутатами в мисси-
ях, а также по искам о возврате средств, отошедших в госу-
дарственную казну.
Суды получили повторный запрет разбирать админи-
стративные акты любого рода; определены правовые меры
наказания...»26
25 Заседание 24 марта 1790 г.
26 Декрет от 10 фрюктидора III года.
314
Глава XII. Революции
Я привел эти подробные выдержки, потому что из них мы
видим: Революция лишила правосудие функции, которую оно
выполняло прежде, — функции защиты индивидуума от дей-
ствий Власти. Потому что из них явствует: ограничение пра-
восудия и обезоружение индивидуума — деяние не Терро-
ра, а Учредительного собрания. Потому что такое положение
вещей Революция оставила в наследие современному обще-
ству, где эти принципы продолжают действовать27.
Итак, уничтожив органы, способные ограничить могуще-
ство государства, Революция равным образом лишила граж-
данина всякого конституционного средства отстоять перед
государственным правом свои личные права.
Она работала на абсолютизм Власти.
Государство и Русская революция
Русская революция являет еще более выраженный кон-
траст между обещаниями свободы и реальным укреплением
власти.
Не ту или иную конкретную Власть, а Власть как тако-
вую школа Маркса и Энгельса изобличила и осудила с резко-
стью, едва ли уступающей обличительному пафосу анархистов.
В брошюре, справедливо пользующейся известностью, Ленин
утверждает, что ход событий вынуждает революцию «“кон-
центрировать все силы разрушения" против государствен-
ной власти, вынуждает поставить задачей не улучшение госу-
дарственной машины, а разрушение, уничтожение ее»28.
27 Если право индивидуума можно было на практике защищать про -
тив Власти, то это связано с тем, что Власть перешла — заметим,
на время — к буржуазии, которую воспитание и классовые ин-
тересы побуждали опасаться злоупотребления властью и кото -
рая сформировала такое превосходное, восхищения достойное
судебное учреждение, как Государственный совет*. Но в этом
учреждении государство соглашается выносить решения против
себя самого и в один прекрасный день может отказать в подобной
милости, единственно по воле правительства, если оно пожелает
осуществлять абсолютную власть, которую в принципе дает ему
наше право — завоевание Революции.
28 Lenine. L’fitat et la Revolution, ed. fr. de «L’Humanite». Paris,
1925, p. 47. Курсив принадлежит Ленину**.
315
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Государство в корне порочно. Энгельс осмеивает его обо-
жествление Гегелем: «...По учению философов, государство
есть “осуществление идеи” или, переведенное в философский
язык, царство Божие на земле, государство является таким
поприщем, на котором осуществляется или должна осуще-
ствиться вечная истина и справедливость. А отсюда вытекает
суеверное почтение к государству и ко всему тому, что имеет
отношение к государству, — суеверное почтение, которое тем
легче укореняется, что люди привыкают с детства думать, буд-
то дела и интересы, общие всему обществу, не могут быть ина-
че выполняемы и охраняемы, как прежним способом, то есть
через посредство государства и его награжденных доходными
местечками чиновников. Люди воображают, что делают не-
обыкновенно смелый шаг вперед, если они отделываются от
веры в наследственную монархию и становятся сторонника-
ми демократической республики. В действительности же госу-
дарство есть не что иное, как машина для подавления одно-
го класса другим, и в демократической республике ничуть не
29
меньше, чем в монархии» .
Поскольку «государство есть особая организация силы, есть
организация насилия для подавления какого-либо класса»29 30 31,
смысл его существования исчезнет вместе с угнетением:
«Что вместе с отменой классов произойдет и отмена государ-
ства, этому марксизм учил всегда»01.
Энгельс выразил эту мысль в сочинении, признаваемом у
марксистов фундаментальным: «Пролетариат берет госу-
дарственную власть и превращает средства производства
прежде всего в государственную собственность. Но тем
самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым
он уничтожает все классовые различия и классовые противо -
положности, а вместе с тем и государство как государство. Су-
ществовавшему и существующему до сих пор обществу, кото -
рое движется в классовых противоположностях, было необхо-
димо государство, т.е. организация эксплуататорского класса
для поддержания его внешних условий производства, значит,
в особенности для насильственного удержания эксплуатиру-
29 Энгельс. Введение к работе К. Маркса «Гражданская война во
Франции» (1891)*.
30 Lenine. Op. cit., р. 39**.
31 Idem, р. 81***.
316
Глава XII. Революции
емого класса в определяемых данным способом производства
условиях подавления (рабство, крепостничество или феодаль-
ная зависимость, наемный труд). Государство было офици-
альным представителем всего общества, его сосредоточением
в видимой корпорации, но оно было таковым лишь постоль-
ку, поскольку оно было государством того класса, который
для своей эпохи один представлял все общество: в древности
оно было государством рабовладельцев — граждан государ-
ства, в Средние века — феодального дворянства, в наше вре-
мя — буржуазии. Когда государство наконец-то становит-
ся действительно представителем всего общества, тогда оно
само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни
одного общественного класса, который надо бы было держать
в подавлении, с того времени, когда исчезнут вместе с клас-
совым господством, вместе с борьбой за отдельное существо-
вание, порождаемой теперешней анархией в производстве, те
столкновения и эксцессы, которые проистекают из этой борь-
бы, — с этого времени нечего будет подавлять, не будет и на-
добности в особой силе для подавления, в государстве»32.
Вот текст, который по смелости мысли и ясности выраже-
ния вполне заслуживает своей известности. Он не оставляет
никаких сомнений относительно доктрины. Так же как и пись -
мо Маркса Кугельману33, написанное в дни Парижской ком-
муны: «...Следующей попыткой французской революции я
объявляю: не передать из одних рук в другие бюрократически -
военную машину, как бывало до сих пор, а сломать ее».
Похоже, Маркс хочет, чтобы аппарат принуждения сломали
уже в ходе революции. Ленин же, напротив, считает, что сна-
чала надо использовать его «и для подавления сопротивления
эксплуататоров и для руководства громадной массой населе -
ния, крестьянством, мелкой буржуазией, полупролетариями,
в деле “налаживания” социалистического хозяйства»34.
Как бы то ни было, Власть рано или поздно должна исчез-
нуть. И, поставив вопрос, «чем заменить эту подлежащую
уничтожению государственную машину», Ленин отвеча-
ет: «Вместо особых учреждений привилегированного мень-
шинства (привилегированное чиновничество, начальство по-
32 Engels. Anti Duhring, trad. Laskine, p. 360—362*.
33 От 12 апреля 1871 г.**
4 Eenine. Op. cit***.
317
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
стоянной армии), само большинство может непосредственно
выполнять это, а чем более всенародным становится самое
выполнение функций государственной власти, тем меньше
становится надобности в этой власти.
Особенно замечательна в этом отношении подчеркивае-
мая Марксом мера Коммуны: отмена всяких выдач денег на
представительство, всяких денежных привилегий чиновни-
кам, сведение платы всем должностным лицам в государстве
до уровня “заработной платы рабочего1'. Тут как раз всего
нагляднее сказывается перелом — от демократии буржуаз-
ной к демократии пролетарской, от демократии угнетатель-
скои к демократии угнетенных классов... »
А теперь сопоставьте с этими принципами колоссальный
аппарат принуждения, созданный революцией в России!
Пусть себе сторонники доктрины обличают измену револю -
ционным целям. Пусть враги и доктрины, и режима подчер-
кивают противоречия между ними. Пусть поборники режи-
ма оправдывают их потребностями переходного периода и по-
строения социализма.
Полемика нас не волнует. Нам важно другое. Величай-
шее событие современности иллюстрирует то, что мы считаем
законом революций, а именно: они всегда стремятся к тому,
чтобы укрепить Власть путем обновления ее кадров и самого
ее духа. Впрочем, Маркс уже отметил это в отношении преды-
дущих революций. Теоретически обоснованная им революция
тоже должна была это подтвердить.
Итак, если нация может найти в революции новую силу,
как слабая Франция Людовика XVI — силу завоевать естест -
венные границы, как Россия, побежденная в 1917 г., — силу
победить в 1942 г.**, то она отнюдь не должна ожидать от нее
свободы. Революции в конечном счете совершаются не для че-
ловека, а для Власти.
35
Lenine. Op. cit*.
Глава XIII
Imperium и демократия
Мы видели, что на протяжении всей истории происходит сосре-
доточение полномочий у одного лица — Государства, распо-
лагающего все более разнообразными средствами, требую-
щего для себя все более широких прав над сообществом, все
менее терпимого к существующим помимо него властям. Оно
есть повелевание; оно стремится быть организующим началом
общества и хочет постепенно монополизировать эту роль.
С другой стороны, мы видели, что социальные власти обо-
роняются от него, противопоставляют свои права его правам,
свои свободы, нередко анархичные или угнетательские, — его
влиянию.
Между ними и государством развернулась непрестанная
борьба.
Борьба интереса, объявляющего себя общим, против инте-
ресов, признающих себя частными.
У Власти были свои взлеты и падения, но достаточно пол-
ный исторический обзор показывает ее непрерывное продви-
жение вперед. Оно отражается в колоссальном умножении ее
инструментов, увеличении финансовых поступлений, росте
вооруженных сил и полиции, возрастании законодательных
правомочий.
Потом эта Власть была низложена. Но за революцией
не последовало расчленение Власти. Наоборот, социальные
власти, которые ей препятствовали, погибли в катаклизме.
А религиозная власть, предписывавшая ей правила поведе-
ния, стала значительно слабее. Составляемый Властью ком-
плекс прав и средств не распался: он перешел в другие руки.
То, что называют установлением демократии, есть, соб-
ственно, переход законной Власти к новым держателям или,
если угодно, захват Града Повелевания новыми хозяевами.
Так как этот переход, или захват, сопровождался уничто-
жением или отступлением сил, противодействующих Imperium,
Власть оказалась в обществе более одинокой и, следовательно,
более могущественной.
319
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Так как эта Власть к тому же объявила себя выразитель-
ницей воли общества, она возбудила меньше недоверия, чем
прежняя.
Мы увидим, что отсюда воспоследовало.
Однако было бы неверно трактовать эту политическую
трансформацию просто как замену одного суверена другим.
Не будь в ней чего-то еще, мы не сознавали бы, что в поня-
тие демократии, которое, stricto sensu*, означает лишь вер-
ховную власть, принадлежащую народу и осуществляемую от
имени народа, оказались включенными понятия, если разо-
браться, с ним не связанные, — понятия свободы и законности.
Их присутствие в этом понятии — определенное свидетель-
ство. Как присутствие раковин на вершине горы удостоверя-
ет, что когда-то здесь было море, так и эмотивные ассоциации
свободы и законности с демократией напоминают, что хотели
другого, большего, чем просто сменить суверена. Стремились
окультурить, приручить Минотавра, превратить властителя
с непомерными аппетитами в некий механизм, очищенный от
всякого субъективного элемента, в бесстрастного исполнителя
справедливых и необходимых законов, неспособного посягать
на свободу личности, наконец, заставить его служить великим
и прекрасным идеям законности и свободы.
Если бы эта попытка имела успех, социальные или религи -
озные силы, сдерживавшие государство, оказались бы ненуж-
ными. Одиночество Власти в обществе стало бы безопасным
для человека и даже представлялось бы желательным.
Но могла ли увенчаться успехом такая попытка? Поддает -
ся ли исправлению природа Власти?
Ее положение, ее притягательность, возможности, которые
она открывает, возлагаемые на нее надежды — все приводит
к тому, что она приобретает некоторые постоянные черты.
Участь, постигшая систему идей, ратующую за свободу,
законность, демократию, свидетельствует об этом достаточ-
но красноречиво.
О судьбе идей . • . <
Управляет ли мысль последовательным преобразованием
человеческого сообщества? Гегель утверждает, что это так;
изменения в форме государства для него лишь тень царствен-
320
Глава XIII. Imperium и демократия
но шествующих идей, которые порождают друг друга, непри-
ступные в своем великолепии. У Маркса эти царицы стано-
вятся служанками, они не более чем точное выражение по-
требностей и мнений, создаваемых обстоятельствами: их
наблюдаемая действенность отнюдь не присуща им самим,
а обусловлена общественными движениями, от которых они
исходят.
Маркс неправ, отрицая созидательную способность духа,
Гегель же не учитывает политического механизма.
Верно, что идеи — по рождению царицы: однако они заво-
евывают доверие, только поставленные на службу интересам
и инстинктам. Если мы проследим какую-нибудь идею от ее
возникновения до триумфа, мы заметим, что силой она ста-
ла лишь за счет удивительного процесса деградации. Система
умозаключений, устанавливающих логические связи между
определенными терминами, не вошла в общественное созна-
ние в своем первозданном виде, а подверглась давлению, кото-
рое разрушило ее внутренний строй. Сохранилась только рас-
плывчатая ассоциация понятий, из которых самое магическое
внушает доверие ко всем остальным. Так что система эта — не
водительница для разума, а знамя для страсти.
История демократической доктрины представляет рази-
тельный пример интеллектуальной системы, которую ветер
общественных перемен повернул в обратную сторону. Заду-
манная для обоснования свободы, она подготовила тиранию.
Призванная создать защиту от Власти, она доставила обиль-
ную, как никогда, наносную почву для разрастания Власти на
общественной ниве.
Принцип свободы и принцип законности
Чтобы осмыслить это невероятное превращение, снача-
ла восстановим порядок понятий, который сегодня нарушен
и запутан.
Зачинатели доктрины, приняв свободу человека за фило-
софскую основу своих построений, поставили перед собой
задачу прийти к ней теперь как к политическому результату
приложенных ими усилий.
К чести для этих мыслителей, они решили спасти представ-
ление о человеческом достоинстве, пострадавшее при медлен-
321
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
ном обрушении возведенного христианством храма, уничто-
жению которого, впрочем, способствовали и они сами.
Согласно их убеждению, у всякого человека есть свои соб-
ственные цели, к которым его влечет внутреннее чувство.
Помешать человеку достичь этих целей могут две внешние
причины: тяжкий гнет естественной необходимости и агрес-
сия ему подобных в какой бы то ни было форме. Объедине-
ние между людьми позволяет облегчить бремя необходимости
и должно оградить человека от воли ближнего. Но оно явля-
ется обманом, когда подчиняет его «непостоянной, неопреде-
ленной, неизвестной, самовластной воле другого человека»1,
его государя.
Наши авторы исходят из принципа, что человек, «объеди-
няясь с другими», принимает тем самым определенные пра-
вила поведения, необходимые, чтобы сохранять объедине-
ние. Но он обязан повиноваться только им одним, и на земле
у него нет господина и властителя, кроме Закона. «Свободный
народ, — говорит Руссо, — повинуется законам, но повинует-
ся единственно лишь законам, и именно силою законов он не
9
повинуется людям ».
Как не отдать дань уважения благородству этой концепции,
приниженной не столько насмешками критиков, сколько под-
держкой нежданных поборников!
Свобода — начало и конечная цель общества: нет иного
приемлемого верховенства, кроме необходимого и достаточ-
ного верховенства закона. Таковы постулаты.
Они непосредственно оправдывают низведение Власти
с недосягаемой высоты, ее подчинение обществу. У нее нет
другого смысла существования и другого права, как толь-
ко исполнение закона. Предписывает один лишь закон, и его
авторитет, который защищает человека от человека, удержи-
вает Власть от превышения своих правомочий. «Закон дол-
жен охранять общественную и личную свободу от правитель -
ственного гнета»1 2 3.
Эти основы закладываются с недвусмысленным намерени -
ем ограничить Власть.
1 Локк. Второй трактат о правлении, гл. IV*.
2 Rousseau. Lettres ecrites de la Montagne, part. II, lettre VIII.
3 Декларация прав <человека и гражданина> 1793 г., ст. 9**.
322
Глава XIII. Imperium и демократия
Посмотрим теперь, какие понятия следуют далее в постро-
ении доктрины.
Поскольку закон повелевает всеми, кардинальный во-
прос — откуда исходит закон, выражающий норму.
Средневековье не знало этой проблемы; для него закон был
установлен, норма определена. Но когда Божественный закон
отвергают как суеверие, а обычай — как рутину, тогда закон
нзщо создавать.
Нужна законодательная власть. Вырабатывая высшую
норму, она по необходимости будет верховной4.
Но как же так? Люди будут предписывать правила поведе-
ния людей. Власть, поставленную в положение «исполнитель-
ной» , заключат в оковы лишь затем, чтобы воздвигнуть новую,
более высокомерную Власть.
Опасность была очевидна. Угрозу почувствовали все трак-
тующие о народовластии. В зависимости от своего духовного
склада и своей национальности они пытались предотвратить
ее или прагматически, или же обращаясь к философии.
Верховенство закона оборачивается
верховенством парламента > < •
Средство, найденное английской мыслью, было, по термино-
логии Монтескьё, «готического» происхождения**.
Англия имела вековой опыт созываемых монархом собра-
ний, всегда расположенных ограничивать его права и отказы-
вать в полномочиях, которых он для себя требовал. В смутные
времена они даже осмеливались давать королю указания, зна-
чительно ограничивающие его правомочия.
«Ведь то, что может создавать законы для других, — говорит
Локк, — необходимо должно быть выше их; а поскольку законо-
дательная власть является законодательной в обществе лишь по-
тому, что она обладает правом создавать законы для всех частей
и для каждого члена общества, предписывая им правила поведе-
ния и давая силу для наказания, когда они нарушены, постольку
законодательная власть по необходимости должна быть вер-
ховной и все остальные власти... проистекают из нее и подчинены
ей» (Указ. соч., гл. XIII)*.
323
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Никто не задумывается над тем, что стойкая склон-
ность к отрицанию связана с природой и положением этих
собраний.
Чем они были первоначально? Конгрессами привилегиро-
ванных. Там заседали или были представлены, прежде все-
го, отдельные индивидуумы (крупные сеньоры), показавшие
себя достаточно сильными, чтобы утвердить свою автономию;
далее, такая крупная корпорация, как церковь, сохранявшая
духовную и материальную независимость, необходимую для
исполнения возложенной на нее миссии; наконец, мелкие кор-
порации — самостоятельно освободившиеся от феодальных уз
городские общины, за которыми король признал право собст-
венных решений.
Итак, созыв парламента изначально был, по существу,
созывом больших и малых властей, которым король не мог
повелевать и с которыми ему приходилось вести переговоры.
Заседает ли английский король в своем парламенте или
французский король в своих Генеральных штатах — это съезд
властей нации, где публичная власть встречается с частными
властями, где общий интерес, воплощаемый королем, дости-
гает соглашения с групповыми интересами, заявляющими
о себе «лично» или через представителей.
Это диалог Единства и Многообразия, в котором Нация
фигурирует дважды: как целое, со своими интересами, в сово-
купности выражаемыми сувереном, и как множество, тоже
имеющее свои интересы, изъясняемые представителями5.
Подобное собрание было необходимо для Власти, кото-
рая «не распоряжалась собственностью подданных с помощью
военной силы» * и должна была требовать от каждого частного
интереса частного вклада в общее дело.
К требованиям Власти представители относились более или
менее негативно. Они санкционировали не все, что им пред-
лагалось, они оговаривали свое согласие условиями, их пол-
ное одобрение король легко получал только в случае явной
необходимости.
Притом же императивные мандаты тесно связывали их
с групповыми интересами, которым они служили.
5 Изъяснение стало неполным, не всегда правильным, непропор-
циональным, потому что за общественными преобразованиями
не последовало изменение в представительстве.
324
Глава XIII. Imperium и демократия
Взимая налоги без утверждения их в качестве субсидий
собраниями, Людовик XIII или Карл I совершали своего рода
революцию*: «общий интерес» больше не учитывал част-
ные интересы, а распоряжался собственностью подвластных
с помощью военной силы.
Обеспокоенное этой абсолютистской революцией, обще-
ство, естественно, хотело возвращения к обычаю собраний,
охраняющих частные интересы.
Нежелание, чтобы суверен вводил законы без них, было
вполне оправданным. Ведь именно с ними и при их содей-
ствии началась его законодательная деятельность: король впал
в заблуждение, притязая единолично осуществлять эту опас-
ную власть. Она удерживалась бы в надлежащих границах,
если бы требовала согласия между сувереном и собранием,
расположенным, как можно было ожидать, скорее к отри-
цанию, склонным предоставлять и утверждать лишь самое
необходимое.
Но когда собранию отдали преимущество перед монархом
и наделили законодательной властью исключительно собра-
ние, как единственного представителя нации, то не осознали,
что тем самым изменили его характер и что позиция его так-
же должна была измениться.
Раньше оно было соединением различных интересов, пред-
ставленных обладателями императивных мандатов, теперь
же становилось тотальным представлением нации в целом6.
Таким ему и следовало быть согласно системе мысли, возла-
гавшей на него создание законов от имени нации.
При старом государственном устройстве закон, предлагае-
мый Властью во имя общественного интереса, мог стать зако-
6 Этот принцип, объявленный на первых же заседаниях Учре-
дительного собрания Сьейесом, вошел в Конституцию 1791 г.
в следующем виде: «Представители, избранные в департаментах,
являются представителями не отдельного департамента, а всей
нации» (РазделIIIКонституции, гл. I, отделIII, ст. 7. См.: Bastid.
Op. cit.)**.
Он вошел в конституционное право.
Примечательно, что в английском парламенте, сформировав-
шемся в процессе медленной эволюции из средневекового со-
брания, где каждый, без всякого сомнения, представлял своих
собственных доверителей, в конечном счете возобладала та же
идея: отдельный депутат есть представитель всей нации.
325
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
ном, только если он удовлетворял различные интересы, суще-
ствующие внутри нации.
Но чтобы эти различные интересы, в качестве таковых,
предлагали закон — это было бы нелогично, поскольку закон
обращен к общему интересу. Статус творца законов собрание
могло получить только благодаря новой идее: что оно пред-
ставляет нацию как единое целое, в ее общем интересе, — то,
что прежде представлял король. Но это означало изменение
его сущности и соответственно большую свободу представите -
лей по отношению к своим избирателям, на которой и наста-
ивали создатели новой доктрины7 8.
Они не принимали во внимание, что, приведенный к еди-
нообразию, освобожденный, ставший главным, высшим твор-
цом закона и стремящийся стать единственным его твор-
цом°, парламент не мог сохранять поведение, свойственное
7 Уже на заседании 7 июля 1789 г. Сьейес в Учредительном со-
брании отверг средневековую идею императивного мандата.
Французская конституционная юриспруденция объявляет не-
(/ действительным всякий императивный мандат, принятый де-
путатом. Те же взгляды бытуют в Англии, но в этой стране они
являются результатом долгого преобразования характера пред-
ставительства.
8 В отношении Англии сэр Эдуард Коук пишет в своем «Fourth
Institute»*: «Власть и юрисдикция парламента столь высоки
и столь абсолютны, что не могут быть ограничены, в рассужде-
нии лиц и вещей, никаким пределом... Он обладает неконтро-
лируемой высшей властью вырабатывать и утверждать законы,
расширять, сужать, отменять, обновлять, а равно и толковать их
во всех вопросах — церковных или светских, гражданских, воен-
ных, морских либо касающихся уголовных преступлений; именно
парламент конституция этих королевств облекает абсолютной
деспотической властью, которая при любом правлении должна
где-то пребывать. Всякого рода злоупотребления, причинение
ущерба, совершаемые действия и применяемые средства, обык-
новенно связанные с законами, находятся в ведении сего чрезвы-
чайного суда. Он может устанавливать или пересматривать поря-
док престолонаследия, как это было в царствование Генриха VIII
и Вильгельма III. Может изменять утвердившуюся религию, как
это не раз происходило в царствование Генриха VIII и троих его
детей. Может исправлять, и весьма существенно, конституцию
королевства, даже в части самих парламентов, как, например,
посредством «Act Union» и различных Statutes относительно вы-
боров на трехгодичный и семигодичный срок. В общем, он может
326
Глава XIII. Imperium и демократия
ему в прошлом, когда он был отмечен многообразием, связан
обязательствами и не имел собственной власти.
Парламент заменил короля как представителя целого, взяв
на себя миссию и требования монарха. И он больше не вклю-
чал в себя представителей многообразия, выразителей частных
интересов, с которыми надо было бы считаться!
Из двух форм представительства национального интереса,
принятых при старом государственном устройстве, — пред-
ставительство intoto, склонное требовать, и представительство
singulariter*, склонное отказывать, — одна отпала. Ноне та,
о которой думают. Исчез не король: Власть, создающая зако-
ны и представляющая национальный интерес, — его преем-
ница; нет, исчезло представительство интересов, существую-
щих внутри нации7.
И не тот орган, который стремится защищать частные инте-
ресы, а тот, который ставит во главу угла публичный интерес,
облекли огромной законодательной властью.
В новой своей форме Власть располагала гораздо большими
возможностями, чем в прежней. Суверена-монарха сдержи-
вали высшие принципы, исходившие от религии и поддержи-
ваемые церковью, а также нормы обычного права, на стороне
которых были общественное мнение и сила противовластей.
Но ни эти принципы, ни эти нормы уже не противопостав-
ляются законодательствующей Власти, за которой призна-
ют право и обязанность провозглашения принципов и норм. *
делать все, за исключением физически невозможного». Правда,
слово «парламент» означало в тогдашнем лексиконе «король
и обе палаты». Но значение королевского элемента постепенно
уменьшалось, так что в конце концов «верховенство парламента»
стало равнозначным верховенству собрания.
Этот принципиальный недостаток при системе административ-
ных округов на деле компенсировался конкретной зависимостью
представителей от их избирателей на местах. Вопреки тому, что
предписывало конституционное право, депутат во многом оста-
вался представителем определенной части нации. Ему справед-
ливо пеняли на то, что, выражая местные интересы, трудно быть
представителем всего сообщества. Действительно, он сочетал
в своем лице две роли, которым следовало быть разделенными.
Но такая двойственность, по крайней мере, оказывала сдержива-
ющее влияние, а когда эти частные связи нарушаются, оно сходит
на нет.
327
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Недаром появилась шутка: «Английский парламент может
все — не может только превратить мужчину в женщину».
Конечно, философы не предполагали ничего подобного.
Они были глубоко убеждены в существовании естественного
и необходимого порядка. Законодатель, по их мысли, должен
выявить этот порядок и непрестанно призывать правительство
к его соблюдению. Локк безоговорочно осуждал абсолютную
и произвольную власть, создавать законы10 11. Блэкстон, раз-
деляя мнение всех мудрецов древности и всех теологов, счи-
тал, что человеческие законы приобретают авторитет только от
своего соответствия, или связи, с Божественным законом11.
Но это соответствие, эту связь не обеспечивает никакая
конкретная санкция.
Остается надеяться, что их обеспечат законодатели, про-
никнувшись высшими принципами.
А это, очевидно, зависит в конечном итоге от влияния рели-
гиозных и моральных идей.
Так что принцип законности, который должен безусловно
гарантировать свободу каждого, в конце концов будет оправ-
дывать предоставление безусловного права распоряжаться
свободой индивидуумов парламентской аристократии12.
10 «Хотя законодательная власть... является верховной властью
в каждом государстве, но все же... она не является и никак не
может являться абсолютно деспотической в отношении жизни
и достояния народа... Закон природы выступает как вечное руко -
водство для всех людей, для законодателей в такой же степени,
как и для других. Те законы, которые они создают для направле-
ния действий других людей, должны, так же как и их собственные
действия и действия других людей, соответствовать закону при-
роды, т.е. Божьей воле, которую он выражает...» (Локк. Второй
трактат о правлении, гл. XI, парагр. 135)*.
11 «Естественное право, будучи столь же древним, как и челове-
чество, и ниспосланным самим Богом, по природе своей имеет
обязательную силу, превосходящую всякую другую. Оно обя-
зательно на всей земле, во всех странах и во все времена; ника-
кой человеческий закон не действителен, если противоречит ему;
действительные же человеческие законы получают всю свою силу
и весь свой авторитет, прямо или косвенно, от этого естественного
права» (Blackstone. Commentaries, I, р. 40).
12 «Скажем прямо, парламент, рассматриваемый как представи-
тель нации, на самом деле становится сувереном» (R. Carre de
Malberg. Laloi, expression de la volonte generale. Paris, 1931).
328
Глава XIII. Imperium и демократия
Эта аристократия превращается в «Государя» — прави-
теля более могущественного, чем король, ибо король не вла-
стен над законами. И тут возможны два случая. Первый: такой
«Государь» освобождается от своих избирателей, как, например,
в Женевской республике в XVIII в.; тогда он — абсолютный вла-
ститель; но он еще может удерживаться от нарушения свободы
граждан, потому что признает высшие принципы, диктующие
ему законы, так же как монарх признавал их в подлинной систе-
ме божественного права, которая управляла его поведением.
Второй случай: члены законодательного собрания, на-
оборот, становятся орудиями партий или внешних по отно-
шению к собранию движений. Партии или движения, выра-
жающие групповые интересы, тем опаснее для общества, если
они являются также выражением философских ересей. По-
скольку все они добиваются первенства, развертывается битва.
На карту поставлена теперь не только Власть, как в династи-
ческих распрях, а сами законы, которые не будут отражением
высших истин, а станут меняться в зависимости от соотноше-
ния сил между воюющими. При таком режиме у закона боль-
ше не будет ни твердости, ни свободы, необходимых для того,
чтобы он служил гарантией.
Народ судит о законе
Великие поборники законности XVII и XVIII вв. настойчи-
во утверждали, что человек пользуется свободой и безопас-
ностью только в обществе, где правящие опираются на ясные
и определенные законы.
Но от них не ускользнуло, что это «верховенство законов»
представляет большие трудности13.
13 В политике, пишет Руссо, есть «большая проблема, на мой
взгляд, сопоставимая с задачей квадратуры круга в геометрии:
найти форму правления, которая поставила бы закон над
человеком».
И он же прибавляет (через пять лет после выхода в свет «Об-
щественного договора»!): «Если, к несчастью, такую форму най-
ти невозможно, — а я, чистосердечно сознаюсь, думаю, что так
оно и есть...» (Lettre au marquis de Mirabeau. — Rousseau. Corr.,
XVII, 155).
Как видим, Руссо отнюдь не считал, что все легко и просто.
329
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Трудность еще не так велика, когда законами, долженству-
ющими царить, признаются те, которые «предрассуждение об
их древности делает с каждым днем все более почитаемыми»14.
Ибо, как говорит скептик Монтень, «вся сила законов — в дав-
ности и привычке»15. Если хотят, чтобы действующая норма
связывала правителей, а нарушение ее вызывало общее него-
дование, не надо забывать, что «именно великая древность
законов и делает их священными и почитаемыми... народ
скоро начинает презирать такие законы, которые постоянно
меняются на его глазах»16.
Наибольшая трудность возникает тогда, когда, желая обе-
спечить «верховенство законов», в то же время отверга-
ют существующие законы как порождение суеверия и реликт
заблуждений; когда хотят, чтобы Власть издавала, а народ
принимал новые законы, которые и впредь будут обновлять-
ся с прогрессом разума.
Видя, как они рождаются и умирают, народ решит, что они
случайны, и не будет считать их обязательными к исполнению,
но каждый пожелает переделать их по своей прихоти или ради
своей выгоды. Это потребует от правительства чаще прибегать
к принуждению, к силе. Так что не законы будут давать силу
людям, а люди — законам.
Но главное, кто их будет изменять? Конечно, не те, кто
правит. Положение, что человек свободен, когда повинует-
ся не людям, а законам, потеряло бы смысл, как только пра-
вящие получили бы возможность именовать законами свои
желания.
«Если... служители законов, — предостерегает Руссо, — ста-
новятся единственной над ними властью и могут заставлять их
говорить или молчать по своему усмотрению... то я не вижу
рабства, которое могло бы сравниться с вашим...» 17
Итак, если законы создает особый орган, то он должен быть
отделен от Власти. Там, где это условие не соблюдено, «каж-
дое ведомство обладает... как исполнитель законов, всею пол-
нотой власти, которую предоставило себе как законодатель.
14 Руссо. Об общественном договоре, кн. III, гл. XI.
15 Монтень. Опыты, кн. II, гл. XII.
16 Руссо. Рассуждение о происхождении неравенства, Посвящение*.
17 Письма с Горы, Письмо XI**.
330
Глава XIII. Imperium и демократия
Оно может разрушить государство своей волей, облеченной
в форму общеобязательных законов...»18.
Но учредите такой законотворческий орган — и он сосредо -
точит в себе законодательную власть. Руссо ясно понимал это
и не допускал мысли, чтобы высшая власть создавать нормы
принадлежала представителям: такая власть должна принад-
лежать одному народу, народу не представленному, а реаль -
но присутствующему.
Подразумевал ли он под этим, что народ, собравшись, берет
на себя инициативу нововведений? Нет.
Система Руссо явно была направлена на то, чтобы умень-
шить число законов, сократить объем обязательств, налагае-
мых на подвластных, и полномочий, предоставляемых долж-
ностным лицам.
Он не думал, что народ может создавать законы19 20, но решил
дать ему возможность отвергать те, которые будут представ-
ляться неоправданными. И действительно, именно отрица-
тельную, исключающую роль играет на практике референ-
дум — вольное переложение руссоистского принципа .
18 Монтескьё. О духе законов, кн. XI, гл. VI*.
19 О народе Женевы он писал: «К чему могли бы стремиться те,
кто вознамерился бы взбунтовать его, дабы потешить свое че-
столюбие? К тому, чтобы создать новые, выгодные для него за-
коны? Но этого права народ не требует, да и не подобает народу
им обладать» (Lettres de la Montagne, lettre IX, Ire vers. — Ann.
J.-J. Rousseau, XXI, 136).
20 «Законы, собственно, — это лишь условия гражданской ассо-
циации. Народ, повинующийся законам, должен быть их твор-
цом: лишь тем, кто вступает в ассоциацию, положено опреде-
лять условия общежития. Но как они их определят? Сделают это
с общего согласия, по внезапному наитию? Есть ли у политиче-
ского организма орган для выражения его воли? Кто сообщит
ему предусмотрительность, необходимую, чтобы проявления его
воли превратить в акты и заранее их обнародовать? Как иначе
провозгласит он их в нужный момент? Как может слепая толпа,
часто не знающая, чего она хочет, ибо она редко знает, что ей на
пользу, сама совершить столь великое и столь трудное дело, как
создание системы законов? Сам по себе народ всегда хочет бла-
га, но сам он не всегда видит, в чем оно. Общая воля всегда на-
правлена верно и прямо, но суждение, которое ею руководит, не
всегда бывает просвещенным. Ей следует показать вещи такими,
какие они есть, иногда — такими, какими они должны ей пред-
ставляться; надо показать ей тот верный путь, который она ищет;
331
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Поясним эту мысль на примере техники законодательства
в Древнем Риме, которую философ всегда держал в уме.
Новый закон народу предлагает кто-то из числа наделен-
ных исполнительной властью: он знакомит граждан с проек-
71
том закона и, отсчитав три недели , назначает день вынесе-
ния народного вердикта. «Законодательствовать» (legiferer)
означает, собственно, предлагать на обсуждение закон* 21 22 23.
До дня голосования ораторы на форуме обращаются с речами
к народу с целью убедить или разубедить его. На таких обсуж-
дениях присутствуют только те, кто приходит туда специально,
и слушать следует в молчании, хотя это правило часто наруша-
ют. В день голосования, наоборот, должны присутствовать все
граждане. Магистрат ставит перед ними вопрос: «Одобряете
ли вы этот закон?», и происходит голосование в соответствии
с одной из конституционных процедур (по центуриям или по
трибам). Принятие народом закона есть, собственно, дого-
вор между ним и магистратурой: впрочем, слово lex как раз
и означает договор .
Не все законы, предлагаемые магистратурой или, если
угодно, правительством, принимаются народным собрани-
ем. Таким образом, законодательный процесс — это во мно-
гом процесс отрицательный, исключающий.
Надо упомянуть и о том, что в конце республиканской эпо-
хи народом принималось множество законов, не исходящих от
исполнительной власти. Эти народные решения24, принятые
по инициативе лиц, не относящихся к правительству — три-
бунов, — в длительном процессе эволюции были приравне-
ны к законам в собственном смысле слова. Тут уже не испол-
нительная власть требует расширения своих полномочий или
предлагает народу новые нормативные акты, а народ, во-
одушевляемый своими вожаками, побуждает к деятельности
оградить от сводящей ее с этого пути воли частных лиц; раскрыть
перед ней связь стран и эпох; уравновесить привлекательность
близких и ощутимых выгод опасностью отдаленных и скрытых
бед» (Об общественном договоре, кн. II, гл. VI)*.
21 Точнее, три nundines * *.
22 Mommsen. Manuel des Institutions romaines, trad. P.-F. Girard,
t. VI, ler volume. Paris, 1889, p. 335.
23 Mommsen. Op. cit., p. 352.
24 Plebiscitum*** значит не что иное, как решение народа..
332
Глава XIII. Imperium и демократия
исполнительную власть. Народная воля уже не пассивна, она
не просто отсеивает ненужное — она играет активную роль.
Если бы Руссо действительно придерживался тех воззрений
на суверенитет народа, которые ему приписывали, то имен-
но этот способ законодательства должен был бы вызвать у
него одобрение. Однако, посвятив трибунату отдельную гла-
ву «Общественного договора»25, он ясно высказывает свое
мнение: «Трибунат вовсе не есть составная часть гражданской
общины и не должен обладать никакой долей ни законода -
тельной, ни исполнительной власти»*.
«Я желал бы, — говорит он в другом месте26, — напротив,
закрыть дорогу своекорыстным и плохо продуманным зако-
нопроектам и опасным нововведениям, которые в конце кон-
цов погубили афинян, и чтобы поэтому не всякий имел воз-
можность предлагать новые законы, когда и как ему забла-
горассудится; чтобы право это принадлежало одним только
магистратам; чтобы сами магистраты пользовались им весь-
ма осмотрительно; чтобы народ, со своей стороны, был столь
же осторожен, когда он дает свое согласие на эти законы; что-
бы обнародование их могло происходить лишь с соблюдени-
ем такого рода процедуры, что прежде, чем государственное
устройство было бы поколеблено, у людей было бы время убе-
диться, что именно великая древность законов и делает их свя-
щенными и почитаемыми. Потому что народ скоро начина-
ет презирать такие законы, которые постоянно меняются на
его глазах, и потому что, привыкнув пренебрегать старыми
обычаями, люди часто вносят большее зло, чтобы исправить
меньшее».
Таким образом, для Руссо народ — «творец законов» в том
смысле, что только с его согласия они вступают в силу и он же
волен их отвергать, но не в том смысле, что всякое давление со
стороны народа должно, будь то прямо, будь то косвенно, будь
то при посредстве представителей, претворяться в законы.
Отвлечемся от теоретического основания оставляемого за
народом права законодательствовать. Практическая поль-
за, на которую рассчитывал Руссо, — предугадываемое им
отрицательное отношение к нововведениям, и длительный
Кн. IV, гл. V.
Рассуждение о происхождении неравенства, Посвящение**.
333
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
опыт референдума в Швейцарии в целом подтверждает его
прогноз.
Те же из современников Руссо, кто не испытывал тако-
го недоверия к новшествам, наоборот, передавали законо-
дательную функцию деспотам, просвещенным философами:
так, Дидро радовался тому, что Екатерина ввела новые зако-
ны — как он полагал, под его влиянием.
И в самом деле, есди хотят, чтобы меняющиеся законы
всегда отвечали новым потребностям, то это задача для спе-
циалистов. Но тогда человек полностью от них зависим.
Руссо никогда не утверждал, что народ способен выбирать
«прогрессивное» законодательство: он, как известно, не верил
в прогресс27. От народного законодательства в небольших го-
сударствах, которые только и были ему интересны, философ
ожидал лишь, что оно будет препятствовать пролиферации
законов и наделению Власти безграничными правами.
Чтобы Власть не могла завладеть оружием законодательства
и чтобы закон являлся для нее непреложным правилом — это
общая забота всех поборников законности, которые хотели
гарантировать свободу28.
Чтобы закон, кроме того, был внутренне сколь возможно
совершенным — это уже другой вопрос, и весьма обширный.
Мы коснемся его лишь затем, чтобы напомнить, что от
сочетания юридических условий, делающих закон «легитим-
ным», он не становится необходимо совершенным с точки
зрения справедливости или пользы. Можно доказывать, что
закон всегда справедлив, если считать, что закон и составляет
справедливое, но бессмысленно доказывать, что закон всег-
да благотворен29.
27 См. мою работу «Essai sur la Politique de Rousseau».
28 «Свобода всегда разделяет судьбу законов, она царит или гибнет
вместе с ними; я не знаю ничего более достоверного» (Rousseau.
Lettres de la Montagne, partie II, lettre VIII).
29 Таково одно из возражений Платона Протагору:
«Если же взять государственные дела, то что каждый город со-
чтет для себя прекрасным или постыдным, справедливым или
несправедливым, священным или нет и утвердит это как законное,
то и будет для него таковым поистине... А вот что касается опре-
деления полезного или неполезного для города, то здесь — если
уж придется Протагору согласиться — он признает, что сточки
зрения истины один член Совета отличается от другого, как от-
334
Глава XIII. Imperium и демократия
Поэтому все приверженцы законности, которые хотели
подчинить волю Власти законодательной воле, полагали, что
сама законодательная воля подчиняется высшей необходимо -
сти. Последнюю мыслили различно: у большинства авторов
это естественное право, у Руссо — интересы отечества.
Законы, убежден Руссо, не могут быть какими угодно, они
не прихотливое творение преобладающих интересов и мнений,
они должны стремиться к наибольшему благу целого и доста-
точно определены своей целью, чтобы некоторым образом
предсуществовать открытию их законодателем, т.е. тем, кто
их предлагает. И общая воля есть непогрешимый инстинкт,
который их распознает.
Общая воля — понятие довольно загадочное, с ним сопря-
жено немало заблуждений: как бы ни старался Руссо проти-
вопоставить ее воле всех30, в ней желают видеть просто сум-
му частных воль, или их составляющую, или же усредненную
частную волю; но это нечто совсем иное, воля, очищенная от
всякого субъективного элемента, ставшая объективной, как
скажет Гегель, и по необходимости стремящаяся к лучшему.
Эта воля к лучшему существует в каждом из нас, но маски-
руется нашими индивидуальными страстями, которые гораз-
до сильнее. Всенародный опрос, по мысли Руссо, нейтрали-
зует и гасит индивидуальные страсти, между тем как патри-
отическая страсть вселяет во всех и в каждого одну и ту же
общую волю.
Отсюда столь отрицательное отношение Руссо к вражду-
ющим группировкам. Они сплачивают интересы и страсти,
вследствие чего эти факторы не устраняются и мешают про -
являться общей воле.
Итак, народ после представления ему закона выносит суж-
дение. Это опосредствованное правовым чувством — если
личаются и мнения разных городов, и едва ли он отважился бы
сказать, что, в чем бы город ни полагал свою пользу, в том, скорее
всего, она и будет заключаться» (Платон. Теэтет, 172)*.
30 Заявляя: «общая воля неизменно направлена прямо к одной цели
и стремится всегда к пользе общества» (кн. II, гл. III), он тут же
добавляет: «но отсюда не следует, что решения народа имеют
всегда такое же верное направление».
И далее: «Часто бывает немалое различие между волею всех и об-
щей волею»**.
335
Книга V. Власть меняет облик, йо не природу
условия будут благоприятны для его проявления — суждение
о том, чему надлежит стать действующим правом.
Может быть, мы лучше поймем эту теорию, сопоставив
ее с современной концепцией, принадлежащей Леону Дюги.
Выдающийся юрист считает подлинным законом лишь тот,
который соответствует «правовой норме». А правовая норма,
полагает он, запечатлена в общественном сознании. Выража-
ясь его языком, предложение закона народу в руссоистской
системе имеет целью не только не допустить, чтобы на граж-
данина налагались обязательства, под которыми он не подпи-
сывался, но и обеспечить соотнесение закона с общественным
сознанием и тем самым с правовой нормой.
Закон, «благоизволение» народа
Вот как увенчал Руссо теоретическое построение обществен -
ной мысли, отстаивающей свободу и законность.
Какой же урок социально-политической истории дает уди-
вительное, невероятное извращение его доктрины! От нее
оставили только магические слова «народный суверенитет»,
оторванные от предметов, к которым они применялись, и от
основного условия осуществления этого суверенитета — собра-
ния народа. Переосмысленная, доктрина оправдывает проли-
ферацию законов, которой призвана была воспрепятствовать,
и способствует наделению Власти безграничными правомочи-
ями, которое философ хотел ограничить!
Школа Руссо сделала право личности альфой и омегой сво-
ей системы. Его должна была гарантировать двухуровневая
подчиненность конкретной, человеческой — исполнитель-
ной — Власти. Она, прежде всего, подчинена Закону, стро-
го отделенному от нее; сам же Закон подчинен незыблемым
принципам естественного права.
Идея подчиненности Закона не утвердилась. Несколь-
ко лучше обстояло дело с идеей подчиненности Власти Зако -
ну, но ее истолковали таким образом, что власть, создающая
закон, присоединила к себе власть, его применяющую; они
сплотились, и всемогущий Закон вознес Власть на небывалую
высоту, предоставив ей все права.
Школа сосредоточила усилия на разработке идеи Зако-
на. Напрасный труд: в общественном сознании сохранилась
336
Глава XIII. Imperium и демократия
лишь ассоциация понятий «закон» и «народная воля». Того,
что закон, как его понимал Руссо, является законом только
благодаря согласию народа, оказалось мало. Теперь уже все,
чего желает народ, или все, что воображают себе таковым, есть
закон. По Руссо, закон может касаться только общих предме-
тов31 . Теперь же любое изъявление предполагаемой народной
воли узурпирует достоинство закона.
Изменив лишь носителя власти, вернулись к возмущавшей
философов поговорке: «Что государю угодно, то и закон»32.
Разрушение этой главной опоры обрушило всю построй-
ку. Принцип свободы основывался на принципе законно-
сти: утверждение, что свобода состоит в том, чтобы пови-
новаться только законам, предполагает в законе справедли-
вость и постоянство, благодаря которым гражданин может
точно знать, что от него требуется и будет требоваться впредь;
поскольку сфера предписаний общества приобретает, таким
образом, четкие границы, он сохраняет автономию в собст-
венных огражденных владениях. Но если закон становится не
более чем отражением прихотей народа, или органа, которому
«Когда я говорю, что предмет законов всегда имеет общий харак-
тер, я разумею под этим, что закон рассматривает подданных как
целое, а действия — как отвлеченные, но никогда не рассматри-
вает ни человека как индивидуума, ни отдельный поступок. Так,
закон вполне может установить, что будут существовать приви-
легии, но он не может предоставить их никакому определенному
лицу; закон может создать несколько классов граждан, может
даже перечислить те качества, которые дадут право принадлежать
к каждому из этих классов; но он не может конкретно указать, что
такие-то и такие-то лица будут включены в тот или иной из этих
классов; он может учредить королевское правление и наследова-
ние короны; но он не может ни избрать короля, ни провозгласить
какую-либо семью царствующей, — словом, никакое действие,
объект которого носит индивидуальный характер, не имеет от-
ношения к законодательной власти» (Об общественном договоре,
кн. II, гл. VI)*.
32 Карре де Мальберг во Франции (Carre de Malberg. La loi,
expression de la volonte generale. Paris, 1931) и Дайси в Англии
(Dicey. Introduction au Droit constitutionnel, trad. Batut—Jeze.
Paris, 1902) ясно излагают мысль, что в современном праве
единственное, что составляет закон, — это требование, чтобы ре-
шение было принято властью, обозначенной как законодательная.
Она может издать любой закон относительно любого предмета.
337
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
доверена законодательная власть, или преобладающей в нем
фракции, то повиноваться законам означает в действительно -
сти зависеть от «непостоянной, неопределенной, неизвестной,
самовластной воли» * тех, кто возводит эту волю в закон.
Свобода тогда уже не поддерживается законом. Внутрен-
ние связи системы нарушаются, и то, что должно быть гаран-
тией, становится орудием угнетения.
Правят посредством законов, посредством законов осу-
ществляют передачу Власти законодательному органу. После
такого смешения из законодательного органа, структурно
не приспособленного к управлению, постепенно выделится
новая Власть, которая объявит себя выразительницей народ-
ной воли и притом еще гарантом свободы личности. Так дав-
ление со стороны общества разрушает весь логический строй
доктрины, оставляя только ассоциацию «народного сувере-
нитета» со «свободой».
Стремление к Imperium
Эта деформация, непонятная для человека, по натуре склон-
ного искать связь между идеями, представляется естественной
тому, кто наблюдает социальную механику.
Верно подмечено, что читатель решает судьбу книги. Точ-
но так же класс, завладевший идеей, придает ей политиче-
ский смысл.
Вообразим государство, где конкретная Власть, Imperium,
с которой успешно боролись социальные власти, замкну-
та в узком кругу определенных правомочий и за нею следит
орган, представляющий патрицианский народ. Где автономно
выработалась система личных прав и где предписания рели-
гии сохранили большую силу. Естественно, что патрицианский
народ будет использовать принцип законности, чтобы пресе-
кать поползновения Власти, а закон будет обусловлен сфор-
мировавшейся в обществе системой прав. Представитель-
ная власть будет строго контролирующей, и законодательство
сохранит ограничительный характер. Таковы реальные осо-
бенности Англии, пока ощутимо преобладание аристократии
и нет народа помимо патрицианского.
Вообразим другое государство — где Власть не имеет про -
шлого и ее конституируют ex nihilo**. Где ей противостоят
338
Глава XIII. Imperium и демократия
старые местные власти, которым давно привержены жите-
ли страны. Где при этом введено основное законодатель-
ство, на стражу которого станет судебная власть, привержен-
ная традиционалистской системе личных прав. Новообразо-
ванный Imperium с неизбежностью надолго останется слабым,
его будет сковывать законодательная власть, которой он тоже
мешает развернуться в полную силу. И обе эти власти сдер-
живаются нормами основного законодательства, а кроме того
и бдительной ревностью частных властей. Это — случай Сое-
диненных Штатов.
Иначе обстоит дело там, где Минотавр уже присвоил себе
широкие права, где он вынуждает социальные противовласти
вести все более отчаянную оборонительную борьбу. Власть
составляет там столь богатую добычу, столь заманчивую цель,
что все желания и амбиции должны быть направлены на то,
чтобы ее получить. Если какому-то органу доверено регулиро-
вать посредством законов осуществление Imperium, то высшие
полномочия, которыми он облечен, будут казаться ему иллю-
зорными, пока он не сможет завладеть этой сокровищницей
почестей и прав. Он будет хуже исполнять миссию контроля
и обнаружит более мощную завоевательную тенденцию, если
в меньшей степени будет представлять интересы аристократии,
которые нуждаются в защите, и в большей степени — интере-
сы народа, которые выступают на первый план. Таким обра-
зом, законодательная Власть, представляющая, как принято
считать, контроль народа над Imperium, будет все настойчивее
стремиться завладеть этим Imperium. И так как в этой стране
не существует автономной системы личных прав, законода-
тельные правомочия будут использоваться без ориентации на
какую-либо высшую норму, исходя лишь из классовых убеж-
дений законодательного корпуса, который скоро становится
суверенным. Это случай Франции.
Ее политическая судьба, в сущности, была предопреде-
лена концентрацией власти при Бурбонах. С тех пор Власть
сияет таким блеском, что на нее отовсюду обращены жадные
взоры. Те, кто могут надеяться стать ее новыми носителями,
живут этой томительной надеждой. Другие ожидают, что сила,
чудесные свойства которой они преувеличивают, будет дей-
ствовать в их пользу.
Вот почему законодательная власть во Франции всег-
да ценилась лишь как высота, находящаяся в непосредствен-
339
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
ной близости от Града Повелевания, — высота, откуда мож-
но его захватить. Вот почему «представители» втайне всегда
мыслили народный суверенитет как нечто предполагающее,
что Imperium осуществляют они сами. Это не логика идей,
а побеждающая ее в политике логика обстоятельств.
Именно к передаче Власти представителям народа приве-
ла Революция, заменившая королевских министров комите-
тами Конвента. К передаче Власти привела и эволюция, увен-
чавшаяся в 1879 г. отставкой Мак-Магона*.
О суверенитете парламента
Эволюция общества в XIX и, с некоторыми оговорками,
XX веке позволяет нам выделить три значительных факта,
относящихся к Imperium. Первый — политический: это заво-
евание Imperium парламентским корпусом, который осущест-
вляет власть через комитет, вышедший из его недр, — через
кабинет министров. Второй — социальный: состав парламент-
ского корпуса медленно, но неуклонно становится все более
плебейским. Третий — моральный: это общая привержен-
ность демократическому принципу, трактуемому таким обра-
зом, что народ, взятый как единое целое, должен не только
выражать свое мнение о законах (истинное понятие которых,
впрочем, утрачено), но и править.
Всегда принимают как постулат, что последний, мора-
льный, факт является причиной двух других. Однако с боль-
шей вероятностью можно предположить обратное соотно-
шение.
Парламентский корпус в течение указанного периода играл
туже роль, что и королевская служба при Старом порядке: он
определенно становился путем возвышения плебеев. Посте-
пенно проникаясь их амбициями — тут мы видим разитель-
ный контраст между Учредительным собранием и Конвен-
том, — он все более настойчиво стремился взять в свои руки
конкретное управление, исполнительную власть.
Народный суверенитет, естественно, был призван на служ-
бу этому притязанию. Не смущаясь дерзостью такой фикции,
парламент отождествлял себя с самим собравшимся народом:
следовательно, ему надлежало создавать законы, это были
340
законы народа. Но ему надлежало также править, и это было
правление народа.
Никто из мыслителей не ратовал за суверенитет собрания,
одновременно и законодательного, и выполняющего прак-
тически административные функции, — собрания, которому
нельзя противопоставить никакие частные интересы, так как
оно якобы воплощает всеобщий интерес, и которое не могут
остановить законы, поскольку оно их единственный творец.
Руссо характеризует подобный строй в самых резких выра -
жениях: «Дивлюсь я небрежению и, смею сказать, неразу-
мию английского народа, который, вручив депутатам сво-
им высшую власть, не налагает на них узды, чтобы влиять на
то употребление, какое они сделают ей за семь лет, что длит-
ся их комиссия»33.
Итак, суверенитет парламента — это не осуществление
идеи: наоборот, идея была приспособлена для достижения
целей парламентского корпуса, жаждущего Imperium.
Конкретный вред, причиняемый верховной властью пар-
ламента, сильно преувеличивали; но совершенно не осмыслен
крайний вред интеллектуальной системы, в которой она иска-
ла себе оправдание.
В действительности она являлась, по крайней мере в тече-
ние некоторого времени, правлением элиты, сдерживаемой
истинной приверженностью возвышенному понятию Права.
Декларация 89-го года утвердила в умах определенные
принципы, с тех пор не покидавшие сознание юридически
образованных буржуа.
Нарушение этих принципов в период террора воочию пока-
зало их ценность, и хотя для противоречащего им законода-
тельства не было бы никаких конкретных препятствий, они
создавали рамки, которые еще не смела преступать законода-
тельная власть.
Впрочем, долгое время народ успешно справлялся с под-
бором членов парламента. Об этом писал Монтескьё: «Народ
в высшей степени удачно избирает тех, кому он должен пору-
чить некоторую часть своей власти»34. Здесь цитату обыч-
но заканчивают, тем самым произвольно расширяя смысл
33 Rousseau. Considerations sur le Gouvernement de Pologne et sa
reformation projetee en 1772, chap. VII.
О духе законов, кн. II, гл. И*.
341
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
предложения. Верно то, что жители достаточно маленько-
го территориального округа вполне могут знать кандидатов
и, естественно, отличают тех, кто известен достойной жиз-
нью, доблестной службой отечеству и личным превосходст-
вом. Хорошие собрания получают тогда, когда этот принцип
отбора — единственный.
Действительно, народные привычки меняются медлен-
но. Призванный избрать тех, которые практически станут его
государем, народ все еще думал, что по-прежнему назнача-
ет тех, кто будет защищать местные интересы перед Властью.
Поэтому он выбирал людей известных, способных, как он знал
из опыта, выполнять такую задачу. И эти социальные власти,
верные своему аристократическому духу, нимало не стреми-
лись укреплять политическую власть.
Разделение властей пусть и не могло долго выполнять уме-
ряющую функцию, но хотя бы создавало помехи парламент-
скому абсолютизму.
Этот абсолютизм, в конечном счете, сам в себе заключал
сдерживающее средство, правда опасное. Столь многочислен-
ный корпус не пригоден к постоянной и оперативной работе.
Опасное средство, сказали мы, ибо если деспотизм встречал
сопротивление, то верховенствующий парламент, сосредото-
чивая властные полномочия, подготавливал Власть без гра-
ниц и одновременно, из-за естественной своей неспособно-
сти эффективно применять ее, призывал к этой Власти чудо-
вищного захватчика. , .
> • • 14 • ?
От верховенства закона к верховенству нароЪа >
Поставив задачей конкретно изучить, как взрастает Мино-
тавр, как растут его права, полномочия и возможности, я мог
бы в отношении демократии показать только, что она реально
внесла в процесс трансформации государства; и тогда я опу-
стил бы эту главу. Но эпоха демократической Власти харак-
теризуется недоразумением, столь благоприятствующим воз-
растанию Imperium, что надо было кое-что прояснить.
Надо было напомнить, что основополагающий идеал состо-
ял не в том, чтобы вместо деспотической воли монарха сделать
верховным началом деспотическую волю правительствующе-
го органа или массы людей. «Воля одного, воля многих, воля
342
Глава XIII. Imperium и демократия
всех — это лишь более или менее могучая сила; никто не обя-
зан приносить дань повиновения и уважения никакой из этих
воль в качестве таковых», — с достоинством говорит Руайе-
Коллар. Ту же мысль высказывает Клемансо: «...если бы мы
ожидали от каждого временного большинства осуществления
власти, соизмеримой с властью наших старинных королей, мы
только сменили бы одну тиранию на другую»35.
Мечтали о том, чтобы верховенствовала норма, и не какая-
нибудь, анорма, необходимая сама по себе. Гарантия сво-
боды заключалась в верховенстве нормы права, верховенстве
Закона.
Блага законности и свободы, вменяемые в заслугу «демо-
кратии», на самом деле были плодом сложных устройств го-
сударственного управления, при которых никакая человече-
ская воля, будь то личная или коллективная, не обладала вер-
ховенством, — законно установленных режимов, собственно
politeia* *.
Эти politeia, более или менее скованные в своих действиях,
навлекли на себя упреки в исполнительном бессилии. С другой
стороны, сетовали на то, что Власть не имеет под собой раци-
онального основания.
Всё более нетерпеливо требовали претворения в жизнь
абсолютного верховенства народа; иными словами, требовали,
чтобы сложные пружины, смягчавшие мощные толчки, были
предельно упрощены и чтобы соединенная Власть, чутко улав -
ливая «желания момента», имела силу их удовлетворить. Этот
принцип был принят здесь должностным лицом, там орга-
ном, который видел в провозглашении народного абсолю-
тизма способ увеличить собственную власть. Не поняли, что
это означало отказ от труднодостижимого верховенства зако -
нов и от гарантий свободы; что в конце концов восстановили
Цезаристский Imperium, который теперь должен был — similia
similibus*** — найти своих Цезарей.
35
Речь при открытии памятника Шереру-Кестнеру* (J<oumal>
0<fficiel>, 13 fevrier 1908).
[лава XIV
Тоталитарная демократия
Прудон заметил1, что народный инстинкт лучше схватывает
простое понятие Власти, нежели сложное понятие обществен-
ного договора. Психологические причины вполне объясняют
перерождение демократического принципа, который вначале
мыслился как верховенство закона, а восторжествовал, пони-
маемый исключительно как верховенство народа.
Комплекс прав, обязанностей и возможностей, сложив-
шийся в монархическую эпоху в пользу короля, попросту
перешел в другие руки — в руки представителей народа.
При этом Imperium не претерпел никакого сокращения, а,
напротив, обнаружил возрастание. Традиционно считавший-
ся необходимым, но враждебным свободе властным началом,
он стал рассматриваться как фактор свободы. Когда-то он был
некой волей, в известных пределах благотворной, но встреча-
ющей другие достойные уважения воли, — отныне его прини-
мают за Общую Волю. Раньше в нем признавали некий зна-
чительный, существенный интерес в обществе — теперь он стал
интересом общества.
Предположили такую трансформацию Власти, которая
развеяла всякое недоверие к ней. Открытый ей кредит доверия
подготовил эпоху тираний. Посмотрим, как это произошло.
Суверенитет и свобода
Исторически свобода была состоянием, достигнутым неко-
торыми людьми ценой немалых усилий. Она поддерживалась
благодаря деятельной защите и гарантировалась завоеванны -
1 См.: Proudhon. La Revolution sociale demontree par le coup d’Etat
du 2 decembre. Bruxelles, 1852, p. 17: «В централизации, от-
стаиваемой якобинцами, можно распознать влияние народного
инстинкта, легче схватывающего простое понятие власти, нежели
сложное понятие общественного договора».
344
Г лава XIV. Тоталитарная демократия
ми привилегиями. Из нее стремились сделать право, предо-
ставляемое всем; полагали, что можно гарантировать это пра-
во общими нормативными актами. Несмотря на то что тем
самым произвольно упрощали труднейшую проблему поли-
тической науки, эта идея была еще слишком тонкой для того,
чтобы войти в общественное сознание. Вдобавок она не отве-
чала желаниям новых людей, которые свободы хотели гораз-
до меньше, чем повелевания.
Идея свободы по природе своей безразлична к характеру
Власти. Ее основа — признание, или предположение, во всех
людях достоинства и гордости, прежде освящаемых и ограж-
даемых привилегиями только в отношении аристократов. Ког-
да провозглашается суверенитет каждого над самим собой,
необходимо и достаточно, чтобы каждый член общества имел
собственный домен, где он был бы сам себе владетель. И соот-
ветственно, чтобы Власть не выходила из отведенной ей сферы
влияния. Если это условие выполнено, неважно, остается ли
правление монархическим, сохраняя преимущества стабиль-
ности и нейтральности по отношению к борющимся интере-
сам; становится ли оно аристократическим, извлекая пользу из
беспрерывного соперничества титулованных амбиций и про-
свещенных мнений; или же оно становится демократическим.
Сам Руссо свидетельствует об этом безразличии: выбор фор-
мы правления, по его мнению, диктуют размеры сообщества,
и если он склоняется к аристократическому образу правления,
то как к наиболее подходящему для средних государств, кото-
рым он отдает предпочтение.
Но это безразличие не устраивает амбициозных полити-
ков, вооруженных новыми идеями. Они не достигли бы сво-
ей цели, если бы, превратив чаяния свободы в ударную силу,
направили ее на то, чтобы просто ограничить Imperium. Этот
Imperium они прочат себе самим. С одной стороны, они не
терпят никакой Власти, кроме своей собственной, а с другой
стороны, не признают никакого ограничения своей Власти.
Отсюда — идея, что личные суверенитеты не только гаранти-
рованы от Власти, но и не должны признавать какую бы то ни
было Власть, не исходящую от них самих. Если они неприкос-
новенны, как допустили бы они управление собою, которого им
следует остерегаться? Довершим дело, уничтожим эту Власть,
и пусть сумма частных свобод составит новую власть, которая
по природе не может быть враждебна своим творцам.
345
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Таким образом, к средствам защиты от Власти, к установ-
ленной законом свободе стремятся добавить право человека
соперничать с Властью, установленный законом суверенитет.
Но это значит променять орла на кукушку.
Кажется, что со-суверенитет гражданина дает ему больше
свободы, которая, следовательно, получает твердую и окон-
чательную гарантию. Заблуждение, наперед опровергнутое
Монтескьё: «Поскольку в демократиях народ по видимо-
сти может делать все, что хочет, свободу приурочили к это-
му строю, смешав, таким образом, власть народа со свобо-
“ 2
дои народа» .
Это смешение — основа современного деспотизма.
Можно путем разумной организации институтов обеспе-
чить каждому реальную гарантию от произвола Власти. Но нет
таких институтов, которые позволили бы заставить каждого
участвовать в осуществлении Власти, потому что Власть есть
повелевание, а все повелевать не могут. Поэтому суверенитет
народа — всего лишь фикция, и притом фикция, в конечном
счете губительная для личных свобод.
Принцип свободы трудно поддерживать на практике. Это
требует постоянной бдительности, ибо дух господства никог-
да не дремлет. Не отрицая необходимость Власти, позволяя
ей беспрепятственно развернуть свою силу в предназначенной
для нее области, принцип свободы боится Власти как потен-
циального захватчика и охраняет границы свобод.
Но когда Власть основывается на суверенитете всех, недове-
рие кажется беспочвенным, бдительность — излишней и поло-
женные Власти границы больше никто не обороняет.
Общность (totalite) в развитии
Общество предстает перед наблюдателем как огромное мно -
жество индивидуумов, движимых частными волями и вслед-
ствие разнообразия характеров, ролей и ситуаций естественно
соединяющихся в своего рода корпорации, каждой из кото-
рых соответствует какой-то интерес, общий по отношению
к ее членам, частный по отношению ко всему обществу. Эти
индивидуальные воли, эти групповые интересы составляют
2 О духе законов, кн. XI, гл. II*.
346
Глава XIV. Тоталитарная демократия
элементарные реальности социальной жизни. Конечно, они
находятся в непрестанной борьбе, но эта борьба, если толь-
ко ее регулируют определенные правила, есть сама душа вся-
кого общества.
Воля и интерес Власти всегда вмешивались в эту борьбу.
Власть неизменно стремилась сделать свою волю непререка-
емой, поставить свой интерес превыше всех прочих интере-
сов. Но при монархическом строе ей это не вполне удавалось,
несмотря на поступательное движение абсолютизма. Демо-
кратическая Власть вооружена значительно лучше. Ее персо-
нифицированная предшественница зримо пребывала не толь -
ко над народом, но и вне народа. Сама же она же выдает себя
за тождественную народу и, однако, по природе вещей возвы-
шается над ним.
Королевскую волю знали как волю коронованного лица,
его фаворита, его министра: она была человеческой м. част-
ной, наравне с другими волями. Воля демократической Вла-
сти объявляет себя общей. Она подавляет каждого индиви-
дуума всей совокупностью (totalite) индивидуумов, которую
она представляет, и ущемляет всякий частный интерес во имя
воплощенного в ней общего интереса.
Демократическая фикция придает правящим авторитет
Целого. Изъявляют волю и действуют не они, а Целое через
их посредство.
Такая персонификация целого — великое новшество в запад-
ном мире. Идея была заимствована из греческого мира.
Но граждане античного полиса, замкнутые в его стенах, вос-
питанные по одному образцу, качественно не различавшие-
ся по своему социальному положению, были гораздо ближе
к тому, чтобы составлять реальное целое, чем многообразный
по происхождению, лишенный общих традиций, диверсифи-
цированный соответственно выполняемым функциям народ
крупного государства.
Это целое не является фактом, сколько бы ни старались раз-
рушить все традиции и все существующие образования част-
ного характера3. Оно не более как фикция, которую насаж-
Подобные старания с тревогой наблюдал Токвиль: «Старые
местные власти исчезают без обновления и без какой-либо за-
мены, и повсюду центральное правительство берет на себя вместо
них руководство делами. Вся Германия представляет пример-
347
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
дают тем ревностнее, что через нее обосновывают правомо-
чия Власти.
Несомненно, что уничтожение или ослабление Imperium,
предоставленная людям возможность следовать своей частной
воле способствовали бы определенному разъединению населе-
ния и территории государственного образования, созданного
по монархическому принуждению.
Новые обладатели. Imperium такого не потерпели. Сьейес
высказался на этот счет4 предельно ясно: «Франция не должна
быть скопищем малых наций, которые управлялись бы каж-
дая по отдельности на демократических началах; она не собра -
ние государств, а одно целое, состоящее из частей; эти части
отнюдь не должны порознь обладать полноценным существо-
ванием, потому что они не соединенные целостности, а всего
лишь части, образующие единое целое. Это большое, сущест-
венное для нас различие. Все будет потеряно, если мы позво-
лим рассматривать учреждаемые муниципалитеты, или дис-
трикты, или провинции как республики, объединенные только
под воздействием силы и вследствие необходимости совмест-
ной защиты».
Борьба с центробежными тенденциями
Всякая Власть по необходимости борется с центробежными
тенденциями. Но поведение демократической Власти обнару-
живает примечательные особенности. Она считает своей мис-
сией освобождение человека от пут, наложенных на него преж-
ней Властью, утвердившейся, прямо или косвенно, в резуль-
тате завоевания. Однако же Конвент отправляет на гильотину
федералистов; английский парламент мерами, которые зна-
чатся в истории среди самых кровавых репрессий, подавляет
ирландский национальный сепаратизм; правительство Джор -
но одинаковую картину; можно сказать, что и весь континент.
Повсюду люди отдаляются от средневековой свободы не затем,
чтобы шагнуть в современную свободу, а затем, чтобы вернуться
к древнему деспотизму, ибо централизация — это не что иное,
как модернизированный принцип управления Римской импе-
рией» {Tocqueville. Lettre а Н. de Tocqueville. — CEuvres, t. VII,
p. 322-323).
4 Речь в Учредительном собрании 7 сентября 1789 г.
348
Глава XIV. Тоталитарная демократия
джа Вашингтона развязывает войну, какой не видала Европа,
чтобы пресечь попытки южных штатов организоваться в от-
дельное государство. Напомним и о действиях, предпринятых
Испанской республикой в 1934 г. против Каталонии, попы-
тавшейся добиться независимости.
Эта нетерпимость к формированию более мелких сооб-
ществ несовместима с притязанием установить правление
самого народа, ибо такое правление, бесспорно, тем реаль-
нее, чем более мелкими сообществами оно осуществляется5.
Только там граждане могут прямо выбирать должностных
лиц, поскольку знают их по опыту. Да, именно там оправ-
данна похвала Монтескьё: «Народ в высшей степени удач-
но избирает тех, кому он должен поручить часть своей вла-
сти». «Он знает, например, что такой - то человек часто бывал
на войне и воевал успешно, — и вот он уже способен избрать
полководца. Он знает, что такой-то судья усердно исполня-
ет свои обязанности, никогда не был уличен в подкупе и что
люди вообще довольны им, — и он уже достаточно осведомлен
для избрания претора. Он поражен роскошью и щедростью
какого - нибудь гражданина, и это все, что ему нужно знать для
выбора эдила. Все это факты, которые он узнает на своих пло-
щадях гораздо лучше, чем монархи в своих дворцах»6.
Требуется еще, чтобы было публичное место — городская
площадь — и назначение членов администрации производи-
лось на муниципальном уровне.
Стремление обеспечить суверенитет народа в самом широ -
ком масштабе по логике вещей должно было бы привести к фор-
«Рассмотрев все основательно, — говорит Руссо, — я считаю, что
суверен отныне может осуществлять среди нас свои права лишь
в том случае, если гражданская община очень мала» (Об обще-
ственном договоре, кн. III, гл. XV)*.
И еще: «Многолюдие наций, пространность государств — первая
и главная причина несчастий рода человеческого, в особенности
бессчетных бедствий, ослабляющих и разрушающих цивилизо-
ванные народы. Почти все малые государства, будь то республики
или монархии, процветают оттого только, что они малы, оттого,
что все их граждане наблюдают друг за другом, оттого, что правя-
щие сами могут узреть зло, которое творится, и благо, которое им
должно творить, и отдаваемые ими распоряжения исполняются
чуть ли не на их глазах» (Gouvemement de Pologne, chap. V).
О духе законов, кн. II, гл. II**.
349
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
мированию высших властей по тем же принципам. Население
провинции уже слишком велико и слишком рассеяно, чтобы
его могли реально собрать и чтобы каждый кандидат на адми-
нистративную должность был лично известен всем гражда-
нам. Поэтому назначение членов региональной администра-
ции и контроль над ними будут возлагаться на представителей
муниципалитетов. И по тем же причинам назначение членов
национальной администрации и контроль над ними — на пред-
ставителей регионов.
Такая система, конечно, была бы наиболее пригодной для
воплощения в жизнь народного суверенитета, особенно если
бы контролирующие представители получали императив-
ные мандаты7 и в любой момент могли быть отозваны свои-
ми избирателями — как представители в Генеральных штатах
Нидерландов могли быть отозваны их провинциями, а пред-
ставители в провинциальных Штатах — их городами8.
Однако новые люди, которые на волне народного возму-
щения взяли в свои руки Imperium, никогда не выказывали
склонности к подобному строю. Наследники монархической
власти, они вовсе не думали ни дробить ее, ни ставить в зави-
симое положение. Наоборот, опираясь на новую законность,
они намеревались укрепить государственную власть. Перспек-
тивам федерализма Сьейес противопоставлял9 их концеп-
цию: «.. .общая администрация, из одного центра единообраз-
но управляющая самыми отдаленными частями Державы...
законодательство, элементы которого, доставляемые всеми
гражданами, собираются и доводятся до Национального со-
7 «Второе средство [помешать представительству стать угнетатель-
ным] — обязать представителей неукоснительно следовать на-
казам и отдавать строгий отчет тем, кто их содержит...» (О духе
законов, кн.П, гл. II).
Ял Z
«Действительно установить демократию, подлинное управление
народа самим народом, — пишет Карре де Мальберг, — значит ор -
ганизовать общество на началах федерации. Единство интересов,
существующее на разных уровнях, распределит членов общества
по группам, но суверенная власть, разумеется, будет корениться
только в группах первого уровня, от которых необходимо должны
будут зависеть делегированные граждане, осуществляющие ис-
полнительную власть в различных группах» ( Carre de Malberg.
Contribution a la Theorie generale de I’Etat, t. II, p. 254).
9 В цитированной выше речи. .
350
Глава XIV. Тоталитарная демократия
брания, так что оно одно истолковывает общую волю — волю,
которая после этого давит всей тяжестью неодолимой силы
на те самые воли, что содействовали ее формированию».
Авторитарный дух в демократии
Итак, на частные воли давит всей тяжестью неодолимой
силы «общая воля», оправдывающая эту силу содействием
названных частных воль... В такой формулировке сочетаются
истина — неодолимость «общей воли» — и ложь — порожде-
ние этой общей воли частными желаниями.
Народ не только не является единственным творцом зако-
нов — ему даже не позволено высказывать свое мнение о наи-
более общих из них, глубоко затрагивающих его существова-
ние. Хотя имеется способ всенародного опроса, референдум,
испытанный в Швейцарии, демократическая Власть далека от
того, чтобы прибегать к нему.
Провозглашенный ею суверенитет народа сводится исклю-
чительно к выбору представителей, которые и будут его осу-
ществлять. Члены общества являются гражданами всего один
день, а подвластными четыре года, — порядок вещей, осуж-
даемый Руссо в самых резких выражениях. В Америке изби-
рают, с одной стороны, законодателей, а с другой — админи-
страцию. В Европе — только законодателей, так что они прак-
тически господствуют над администрацией и Imperium даже не
подвергается разделу.
Во Франции граждане избирали депутатов, а те шаг за
шагом переходили к назначению министров10, которые про-
10 Президент Республики, сначала сам подбиравший себе мини-
стров, скоро был ограничен в этом своем праве и мог назначать
уже только одного министра. Притом с учетом мнения пред-
седателей обеих палат*, а затем и после совещания с главами
парламентских групп. В конце концов решения нижней палаты,
принятые голосованием, стали для него императивными указа-
ниями. Голосование нижней палаты по представлении кандидата
на должность премьер-министра —- это в действительности от-
рицательный способ избрания председателя Совета министров.
Кроме того, согласно заведенному порядку, интерпеллянты**
рассматривали подобранные председателем кандидатуры для
различных портфелей и выражали одобрение или неодобрение.
351
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
изводили назначение на государственные должности, и в част-
ности назначали префекта, осуществляющего региональные
властные полномочия, и даже распорядителя, практически
осуществляющего муниципальную власть.
Таков был фактический порядок во Франции в 1939 г.
Конечно, не соответствовало Конституции, что министры
назначались законодательным собранием11. Конечно, муни-
ципальная власть принадлежала избранным на местах, но они
стремились переложить ее на распорядителя. Что он испол-
нял свою должность компетентно и с сознанием гражданского
долга, никто не отрицает. Но следует заметить, что даже там,
где Власть не отстраняет граждан от управления государством,
1 2
они устраняются сами .
Таким образом, декларированная «Власть Народа» свя-
зана с народом очень слабо, соединена с ним только пупови-
ной всеобщих выборов11 12 13; на самом деле это лишь «Власть над
народом». Но Власть тем большая, что она ссылается имен-
но на эту связь.
Imperium не мог получить более убедительное оправда-
ние, Минотавр — принять облик, более благоприятствующий
его аппетитам. Imperium уничтожает автономию провинций,
перед которой отступила монархия. Завладевает финансовы-
ми средствами, в которых было отказано королю. Проводит
в жизнь воинскую повинность, казавшуюся Лувуа недости-
жимым идеалом. Находит секрет, как заставить весь народ
собраться на войну, затеянную Властью. >
Последнее нередко вынуждало председателя правительства вно-
сить изменения в состав своего кабинета.
11 С тех пор как это было написано, стало конституционным, что
председатель Совета министров избирается законодательным со -
бранием. И его министры делегируются во власть фракциями
собрания.
12 В Соединенных Штатах можно отметить аналогичное стремление
муниципальных органов передать городское управление в руки
«City manager»*. Но, по крайней мере, он не зависит от цент-
ральной администрации.
13 Связь эта настолько слаба, что законодательный корпус может
править, как было, например, в 1926—1928, в 1934—1936,
в 1938—1939 гг., вопреки ясно выраженной воле избирателей.
Резкая смена направления в середине срока полномочий парла-
мента даже стала правилом.
352
Глава XIV. Тоталитарная демократия
Общий интерес и его монополизация
Демократический строй, как утверждают, обеспечивает неиз-
менное представление Властью общего интереса. Из этого
постулата вытекает следствие: общему интересу не может про -
тивостоять никакой законный интерес. Таким образом, всякий
местный или особый интерес должен отступить перед Властью,
поскольку целое, естественно, предпочтительнее части. Сегод-
ня стало банальной истиной, что «частные интересы должны
быть принесены в жертву общему интересу»14. Беспрестанно
повторяемая, она не встречает возражений.
14 При Старом порядке эту максиму принимали, проявляя спаси-
тельное сомнение. К примеру, Дюпон де Немур изобличал в ней
стенобитное орудие, применяемое, чтобы сокрушить права ин-
дивидуума.
«Этот поход организовали с большим искусством. Поначалу до-
вольствовались тем, что выставляли, внушали, распространяли
весьма привлекательный принцип: общественный интерес дол-
жен преобладать над частным. В этом расплывчатом принципе
содержалось только противоположение частного интереса, кото-
рый может рассматриваться с хорошей либо с дурной стороны, как
правый либо как неправый (ив этом последнем смысле даже не
является подлинным частным интересом), интересу обществен-
ному, радение о котором, казалось бы, свидетельствует лишь о до-
стохвальных намерениях. Еще не отважились бы утверждать, что
общественный интерес предпочтительнее соблюдения прав
частных лиц', ибо частные лица и представители власти в равной
мере понимали, что каждый должен пользоваться своими пра-
вами и общество было учреждено лишь затем, чтобы обеспечить
каждому такое пользование — единственную основу устойчивого
и счастливого для государей и для народов правления. Но недо-
стойным гражданам, вынашивающим коварные замыслы, по-
надобилась общая максима, которая, по видимости имея целью
общественное благо, заключала бы в себе смутный и неопреде-
ленный смысл: максима, которую можно было бы толковать то
шире, то уже, смотря по обстоятельствам. Такую максиму можно
было бы внедрить в сознание самих народов, взводя обвинения на
частные интересы, вступающие в противоречие с общественным
интересом, а потом этим народным одобрением ее в ограничен-
ном смысле оправдать во мнении суверенов ту же самую макси-
му, взятую в более сильном и более общем смысле — требующую
пожертвовать интересом частных лиц, которые хотят всего лишь
законно пользоваться своею собственностью.
353
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
И, разумеется, не терпит таковых, если под угрозой само
существование общества. Но это редкий случай. Часто бывает,
что Imperium наталкивается на групповой интерес, успешное
сопротивление которого не создало бы опасности для обще-
ства. Однако это сопротивление осуждается как эгоистиче-
ское, считается незаконным, его руководящий орган пред-
стает некой враждебной силой. Основоположники демокра-
тии даже признавали в качестве фундаментального принципа,
что никакой орган такого рода не имеет права на существо -
вание. Что Власть, коль скоро она воплощает общую волю
и общий интерес, не может терпеть в обществе никакого по-
литического образования, которое воплощало бы более част-
ные воли и интересы; что она обладает монополией, правом
оставаться в одиночестве.
Само словосочетание частный интерес стало чуть ли не
оскорбительным. Если вдуматься, развитие языка отража-
ет постоянную мобилизацию общественного мнения против
составных частей сообщества.
Это априорное осуждение всякого частного интереса как
такового — явление удивительное. Чем дальше развивает-
ся общество, тем больше дифференцируются выполняемые
людьми функции, тем более многочисленными становят-
ся стихийно формирующиеся категории населения. В период
раннего Средневековья человек повелевал и сражался, иссле-
довал мир и возносил молитвы, возделывал землю и достав-
Эта двусмысленная максима, которая, казалось, расширяла
власть и права суверена и вверяла общественное устройство в его
наиглавнейшей части просвещенности и доброй воле правитель-
ства, была наконец принята. Построенная в соответствии с нею
политическая система туманно подчиняла все права общества,
а также и власти человеческому законодательству, произволь-
ному и деспотическому, столь же вредоносному для нации и для
1 суверена, сколь и потворствующему соблазнам и алчности лю-
: дей неправедных и лицемерных. Скоро пример их преуспеяния
» стал заразителен; он распространился, он упрочил эту темную
политику, сбивавшую с толку правительство. Последнее мнило,
будто увеличивает свою власть и могущество, внося в государст-
венное управление все больше произвола, все меньше стесняя себя
ограничениями. От него постарались скрыть, что тем самым оно
лишь сеет повсюду путаницу и беспорядок и опустошает страну»
(JJupont de Nemours. Physiocratie, Discours del’editeur. In: Daire.
Physiocrates, I, 30—31).
354
Глава XIV. Тоталитарная демократия
лял хлеб насущный — три категории, из которых одна крепо-
стная. Позднее помимо дворянства и духовенства возникает
третье сословие, сословие торговцев, ремесленников, право-
ведов. В то время признавали, что у дворянства как таково-
го есть свои интересы, несомненно эгоистические, но, однако
же, законные, и они могут противопоставлять себя интересам
королевской Власти. Это относится и к другим сословиям.
Внимательно присмотревшись, мы увидим, что социаль-
ные категории сегодня не менее определенны и гораздо более
многочисленны, чем тогда. Но эгоистические интересы любой
из них теперь уже не законны и не могут противопоставлять
себя демократическому целому. Офицеры, например, были
бы мятежниками, если бы они потребовали уважать лич-
ные права, как военные прежних времен. Однако если каж-
дая социальная группа для общества необходима, то столь же
необходимы, столь же важны и условия, позволяющие этой
группе выполнять свою функцию. И принесение их в жертву
так называемому общему интересу — не победа, а пораже-
ние общества.
Весьма неразумно рассчитывать на то, что Власть сама обе-
спечит каждой категории условия для исполнения отведен-
ной ей роли: с каждой из них Власть рано или поздно вступает
в конфликт. Любое меньшинство она подавляет всей тяжестью
большинства — ссылаясь на остальных граждан. Она заявля-
ет, что служит им, но будет поочередно угнетать их таким же
способом.
Самозащита интересов
Эволюция демократического общества изобличила его мони-
стический принцип. Больше не охраняемые интересы пыта-
лись защищать себя самостоятельно. Многовековой опыт ука-
зал способ защиты: формирование представительных органов.
Они развивались и утверждались, несмотря на все запреты
и преследования, и завоевали права, борясь за них. Естест-
венно, права эти соразмерны силе реакции каждой группы.
Напрасно разоблачали и осуждали стихийное превращение
общества в союзы тайных или не скрываемых интересов. Это
естественное явление, корректирующее ложное, тоталитарное
понимание общего интереса.
355
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Однако эти частные власти оказались в непростых отно-
шениях с политической Властью. Последняя, объявляя себя
выразительницей общей воли, не желала терпеть, чтобы вся-
кий групповой интерес был автономным в своей обособлен-
ной области. Интересам, не имеющим цитадели, укрывшись
в которой они могли бы остановить натиск Власти, не оста-
валось иного средства, как только защита. А именно: им надо
было приобрести такое влияние на Власть, чтобы обратить ее
деятельность себе на пользу. Отсюда — та осада Власти част-
ными интересами, самый наглядный пример которой нам
показывают американские законодательные собрания. Всякая
значительная социальная категория, будь то фермеры, про-
мышленники или рабочие, держит в федеральном парламен-
те своих представителей. Они оккупируют кулуары, так что
даже берут от них наименование15, и осаждают «представи-
телей нации». Это настолько очевидный факт, что часто гово-
рят о «третьей палате»16. Нетрудно догадаться, откуда они
черпают средства, чтобы препятствовать или, наоборот, спо-
собствовать вотированию законов, которые затрагивают их
избирателей. Если они не достигают успеха, их объединения
развертывают пропагандистские кампании, озадачивающие
законодателей.
Демократическая Власть не признает в обществе никакой
другой власти и действует, повинуясь, или делая вид, будто
повинуется, «общей воле».
Но если Власть нельзя остановить, то ее вполне возмож-
но уловить.
Всякая Власть составляет объект уловляющих маневров,
тем более необходимых, чем менее она ограничена, и тем
более эффективных, чем шире ее социальная основа. Если
правит король, интересы могут обольстить его только одним
способом: после медленного поиска подступных путей побу-
див ходатайствовать кого-нибудь из наиболее приближен-
ных к нему придворных. Если у кормила стоит аристократия,
интересы должны использовать семейные отношения и свет-
15 Их называют «лоббистами» или «кулуарными политиками»
(antichambriers).
16 Donald С. Blaisdell, Jane Greverus. Economic Power and Political
Pressure. — Investigation of concentration of Economic Power.
Washington, 1941 (monogr. 26).
356
Глава XIV. Тоталитарная демократия
ские связи. Таким образом Власть можно умилостивить или
привлечь на свою сторону.
Но это ничто в сравнении с тем, как интересы могут воз-
действовать на демократическую Власть. В демократиях вла-
стью наделяет мнение большого числа людей. И если груп-
повым интересам удается сорганизоваться и овладеть искус-
ством влиять на общественное мнение, они могут покорить
себе Власть, принизить ее или даже захватить, чтобы осущест-
влять ее в свою пользу и получать выгоду за счет других групп
или всего общества.
Они покоряют тех, кто причастен к Власти, когда в пери-
од выборов требуют от них конкретных обязательств перед
какой-то группой; они принижают Власть, когда заставля-
ют ее отступить перед «срежиссованной» кампанией в печа-
ти; наконец, они захватывают Власть, когда приводят к власти
партию, которая служит выражению и удовлетворению част-
ных потребностей.
Таким образом, не обеспечив частным интересам средств
защиты, их вынуждают к наступательной активности, кото-
рая ущемляет другие интересы; а эти последние побуждают-
ся к тому, чтобы сдерживать, подталкивать или завоевывать
Власть подобными же методами.
Теперь уже Власть — всего только ставка в игре, она теряет
всякую устойчивость и утрачивает всякое уважение. Нрав ее
обладателей становится все хуже и хуже, и наконец во Двор-
це Повелевания поселяется хозяин, не позволяющий выгнать
его оттуда: это тиран.
Едва ли тогда необходимо расширять правомочия Власти,
чтобы ввести самый ужасный деспотизм. Каждый из ее сме-
няющихся завоевателей добавлял ей, для собственных целей,
какую-то новую функцию, и если государство, ставшее мон-
стром, еще не было душителем, то лишь потому, что оно по-
стоянно переходило в другие руки. Ему достаточно было оста-
ваться в одних руках, чтобы все почувствовали его гнет.
О формировании Власти
Есть существенное различие между силой Власти и ее объемом.
Она может иметь весьма ограниченные правомочия, но в сво-
ей собственной области действовать уверенно ирешитель-
357
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
но и добиться полного повиновения. И наоборот, она может
обладать самыми широкими правомочиями, но по причине
несовершенного государственного устройства лишиться силы
и потерять уважение общества. Однако во втором случае сло-
жившееся положение неустойчиво: нужно, чтобы Власть либо
сузила свои границы, либо укрепила себя структурно. Во вре-
мена Помпея римское государственное устройство стало
непригодным для управления огромной империей: все пони-
мали необходимость более централизованной и более стабиль-
ной системы правления. Такой системой должен был стать
принципат.
Подобно тому как территориальные завоевания Римской
республики привели к установлению принципата, расшире-
ние государственных правомочий в демократии делало неиз -
бежной победу авторитарного принципа.
Без сомнения, этого бы не произошло, если бы стабильная,
сильная и единая исполнительная власть нашла в законода-
тельной власти просто ограничительное начало. Но мы виде -
ли, что законодательная власть, напротив, стала верховной
или, если угодно, регентствующей. Провозглашение верховен-
ства народа только заменило живого короля на иллюзорную
королеву — общую волю, по природе своей всегда малолет-
нюю и всегда неспособную править самостоятельно. Случай-
ные для монархии затруднения, связанные с малолетством
или недееспособностью суверена, приобрели здесь постоян-
ный характер, и королева эта рисковала довериться сменяю-
щимся фаворитам, тем больше склонным к злоупотреблени-
ям, чем более неоспоримой была ее власть. Единственное спа-
сение состояло в гражданском достоинстве и просвещенности
этого регентского совета.
Античность оставила нам замечательный образец: собра-
ние — сенат — сумело построить Римскую империю и управ -
лять ею. Не оно было причиной ослабления государства,
вызвавшего необходимость в личной власти, а, скорее, неуря-
дицы начались с упадком его могущества.
Сенат в пору расцвета Рима действительно осуществлял
верховную власть, как и современные парламенты, но он не
исходил из того же принципа. Сенат не обладал законодатель-
ной властью, которая принадлежала народу, принимающему
решения под влиянием избранных им самим магистратов; он
был не представительным учреждением, а обязательным сове-
358
Глава XIV. Тоталитарная демократия
том отправляющих исполнительную власть магистратов, по-
степенно оказавшихся у него в подчинении. В эту достослав-
ную коллегию входили только те, кто занимал самые высокие
исполнительные должности, к которым к тому же получали
доступ лишь после ряда более скромных магистратур. Таким
образом, сенат включал в себя одних только ветеранов госу-
дарственной службы, и все они глубоко почитались и были
несменяемыми.
Безумие современной эпохи состояло в том, что возомнили,
будто собрания, которые не отличались таким отбором канди-
датов, таким опытом, такой стабильностью, поскольку фор-
мировались совсем по другому принципу, способны играть ту
же руководящую роль.
Конечно же, сознавали, насколько важно, чтобы в их состав
вошли достойные. Но заботу об этом трудно было согласовать
с принципом, что собрания должны изъявлять общую волю.
Потребовалось ввести ограничительное понятие. Не всем
подобает участвовать в формировании общей воли, потому
что не все независимы и образованны и, значит, не все могут
быть активными гражданами. Так говорит Кант: «Только
способность голосовать составляет квалификацию граждани -
на; а эта способность предполагает самостоятельность того из
массы народа, кто намерен быть не просто частицей общно-
сти, но и членом, т.е. ее частицей, действующей по собствен-
ному произволу совместно с другими. Но это последнее ка-
чество делает необходимым различение граждан активных
и пассивных. ..»1‘
К пассивным философ относил «всех тех, кто вынужден
поддерживать свое существование (питание и защиту) не
собственным занятием, апо распоряжению других», т.е. он
отказал бы в праве голоса всему оплачиваемому персоналу
завода. Другие мыслители считали критерием предоставле-
ния гражданских прав не независимость, а досуг. Тут мы чув-
ствуем влияние Аристотеля: непременным условием граждан-
ства является досуг размышлять о государственных делах, нет
досуга — нет гражданина. У Сьейеса и даже у Руссо мы нахо-
дим что-то похожее на постыдное сожаление о тех возмож-
ностях, которые античное рабство давало свободному чело -
17 Kant. Metaphysique des moeurs, Ire partie, XLVI, trad. Barni. Paris,
1853, p. 170*.
359
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
веку для формирования просвещенного мнения. «У древних
рабское состояние большого числа индивидуумов, — говорил
Сьейес, — привело к очищению свободных классов. Как след-
ствие, всякий свободный человек мог быть активным гражда-
нином. В наше время основа объединения, к счастью, более
широка, принципы более гуманны, закон одинаково защи-
щает всех. Но именно потому, что “гражданство” охватывает
все ярусы общественного здания, есть люди, которые по уму
и чувствам своим гораздо более чужды интересам объедине-
ния, чем даже наименее уважаемые граждане древних сво-
бодных городов»18.
Руссо чуть ли не прямо говорит, что уничтожение рабства
сделало невозможной республику античного типа: «Как! Сво-
бода опирается на рабство? Возможно. Две крайности сходят-
ся. Все, чего нет в природе, имеет свои отрицательные сторо-
ны, а у гражданского общества их больше, чем у всего осталь-
ного. Бывают такие прискорбные положения, когда можно
сохранить собственную свободу только за счет свободы другого
и когда гражданин может быть совершенно свободен, только
если раб будет до последней степени рабом. Таково было поло -
жение Спарты. У вас же, современные народы, рабов нет, зато
вы сами рабы; вы платите за их свободу своею. Напрасно хва-
литесь вы этим преимуществом; я нахожу тут больше трусо-
сти, чем гуманности»19.
Во многих местах «Общественного договора» Руссо выка-
зывает недоверие к массе, неспособной выносить здравые
суждения.
Таким образом, наши авторы были согласны в том, что
не всех членов общества следует допускать к формирова-
нию «общей воли». «Но как отличить, — спрашивает Сис-
монди, — тех, у кого есть некая воля, от тех, у кого нет вовсе
никакой? Все имеют право на счастье, все имеют право на
самосовершенствование. По каким признакам определить
тех, которые из-за своей неспособности помешали бы сча-
стью и развитию других? Пришлось провести существенные,
но почти произвольные различия... Мы сочли, что те, кого
скудные средства обрекают на повседневный ручной труд, у
18 См.: Paul Bastid. Sieyes et sa Pensee, These de lettres. Paris, 1939,
p. 391.
19 Об общественном договоре, кн. Ш, гл. XV.
360
Глава XIV. Тоталитарная демократия
кого не остается времени для чтения, для размышления, для
обсуждения с согражданами серьезнейших вопросов, не име-
ют. .. своей воли. Мы решили их отстранить... хотя прекрасно
знали, что у этого правила есть исключения».
Философия цензового избирательного права излагалась
перед представительным советом Женевы. Этот город явля-
ет чистейший пример применения такого права20. Оно дало
хорошие практические результаты21, но, несмотря на это, удер-
жаться не смогло. Оно не удержалось ни в одной стране.
В самом деле, если бы избирательная функция была дове-
рена только части народа, это не согласовалось бы с тота-
литарным характером, принятым Властью. Она не терпит
в обществе никакого сопротивления, не признает никакого
группового интереса, противопоставленного общему инте-
ресу, который она воплощает. Не участвовать в формиро-
вании Власти — значит быть совершенно безоружным. По-
этому несправедливо отстранять от голосования какой-либо
общественный класс. Конечно, нежелательно, чтобы люмпен-
пролетариат, как его называл Маркс, мог своими голоса-
ми влиять на внешнюю политику. Но политическая система
построена так, что у этой категории нельзя отнять возмож-
ность нарушить дипломатию, не лишив ее одновременно воз-
можности защищать себя и улучшать свое положение.
20 См. замечательное исследование Вильяма Э. Раппара: William Е.
Rappard. L’Avenement de la democratic moderne a Geneve, 1814—
1847. Geneve, 1936. В женевском микрокосме можно видеть
общую тенденцию эпохи.
21 «Аристократический строй, порожденный женевской Реставра-
цией, погубило отнюдь не возмущение жертв его злоупотребле-
ний... Сколь бы ограниченными, сколь бы властными и высо-
комерными ни казались некоторые из правительствующих, этот
строй все же был честным и гуманным. Долгое время его отличали
бескорыстие всех, кто ему служил, и сверх того просвещенность
и таланты многих из их числа. Все были равны перед правосуди-
ем. Государственными финансами распоряжались с экономией
тем более замечательной, что этот строй не обнаруживал безуча-
стия к бедности и безразличия к инициативе, проявляемой ради
общественной пользы. В действительности Женева, быть может,
никогда не знала ни большего материального благополучия, ни
большего духовного расцвета, чем после аристократической ре-
ставрации» (W. Rappard, р. 424—425).
361
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Печально, но неоспоримо: каждая социальная категория
в демократии получает то, что ей должны были бы дать спра-
ведливость и гуманность, лишь постольку, поскольку ей позво-
ляет добиться этого весомость ее голосов. Не будет социальных
законов без голосования рабочих. Не будет законов, охраняю-
щих женщин, если женщины не допускаются к голосованию.
И так как групповые интересы не обеспечены надлежащими
средствами выражения и орудиями защиты, нужно призвать
разделить суверенитет социальные категории, неспособные
высказать здравое суждение относительно общих интересов.
В той битве за Власть, какой является демократия, те, кого
никто не представляет, неминуемо будут раздавлены. Так,
дети, в голосовании не участвующие, совершенно забыты и все,
что связано с их благополучием, приносится в жертву. В этой
системе помочь детям можно не иначе, как уже в колыбели
вручив им личную карточку избирателя — единственное сред-
ство защиты!
Это абсурдное следствие объясняется смешением мне-
ний и интересов. Если бы интересы охранялись и располагали
средствами выражения и действия, можно было бы конститу-
ировать Власть через борьбу одних только мнений и притом
допускать к состязанию лишь просвещенные мнения.
Без этого фундаментального различения Власть — игрушка
интересов, которые, прикрываясь личиной мнений и прибегая
к содействию страстей, ведут между собою спор за большинство,
выступающее арбитром в том, в чем оно не компетентно.
Партии
Акт голосования — явление, указывающее на демократию,
но неоднозначное. Голосующие осуществляют право или
исполняют обязанность? Выбирают политику или только пред-
ставителей, которые будут вместо них принимать решения?
Здесь не так важно толкование юристов, как общее убеждение.
Несомненно, что с точки зрения гражданина голосовать — это
право. Столь же несомненно, что сначала он осознанно выби-
рал человека, а со временем стал выбирать политику. Причина
этой трансформации — партии, следствие ее — то, что режим
парламентского суверенитета постепенно сменился плебис-
цитарным режимом.
362
Глава XIV. Тоталитарная демократия
До тех пор пока народ, собираемый по округам, чтобы
назначить своих национальных представителей, смотрит на
личные заслуги, а не на объявленное мнение, собрание обра-
зует элита, состоящая из независимых личностей. Группы
здесь формируются по сродству, но они должны беспрерывно
распадаться и возникать в новом составе, поскольку мнения,
совпадавшие в одном вопросе законодательства, касающемся,
например, обороны, могут расходиться в другом, к примеру,
связанном с налогами. В таком живом, подвижном собрании
мнения, неизменно свободные, борются между собой на бла-
го отечества и в назидание публики.
Но когда представительное собрание получает Власть, как
это происходит в демократии, жажда повелевать побужда-
ет членов собрания объединяться в постоянные фракции,
частично жертвуя своей личностью ради сплоченности груп-
пы и эффективности завоевательных действий.
В будущих выборах усматривают теперь не средство попол-
нить собрание новыми талантами, а средство усилить или осла-
бить ту или иную группу. Желая укрепиться, группа обраща-
ется к избирателям, просит их предпочесть человеку, хорошо
зарекомендовавшему себя благодаря личным заслугам, того,
кто причисляет себя к данной группе. «Голосуя за человека
как за личность, вы передаете ему свой суверенитет», — гово-
рят избирателю, и это правда. «Голосуйте за определенное
мнение, т.е. на практике за человека, которого вы можете не
уважать и даже не знать, но который является рупором это-
го мнения. Так вы осуществите свой суверенитет, вы сообщите
правительству определенное направление». Благодаря авто-
ритету своих лидеров и популярности своих принципов груп-
па добивается победы кандидатов, выбранных ею не столько за
их достоинства, сколько за то, что они обещают повиновение;
причем такие кандидаты будут тем более ей верны, чем менее
способны они сделать самостоятельную карьеру.
Отсюда — первое снижение уровня собрания, которое боль-
ше не рекрутируется из лучших. Надо иметь соответствующий
настрой, чтобы разрешить голосовать вместо себя «почтальо-
ну» своей группы или при голосовании позволить понукать
себя своему whip*. Надо согласиться быть всего лишь количе-
ственным, а не качественным пополнением собрания.
Отсюда и первое унижение для избирателя. В нем видят
теперь только вес, который он может положить на ту или дру-
363
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
гую чашу весов. Нужно любыми средствами вырвать у него
принадлежащий ему голос. После того как в результате рефор-
мы 1832 г. избирательное право было распространено на
большее число граждан, у обеих английских партий появи-
лась новая забота: всякий раз следить за тем, чтобы записа-
ли избирателей, которых удалось привлечь, и в день голосо-
вания поехали за ними, из опасения, как бы они не позабыли
выразить свою поддержку. Это было не зрелище народа, гор-
до осуществляющего свои гражданские права, а, скорее, зре-
лище двух группировок, всеми правдами и неправдами соби-
рающих голоса, которые могли дать им Власть.
Неуважение к избирателю и принижение избранного, пона-
чалу отмечаемые лишь в отдельных случаях, постепенно вой-
дут в систему. Интересы и амбиции создадут союзы, для кото-
рых собрание будет просто носителем Власти, а народ — неким
субъектом, комплектующим собрание. Эти союзы научатся
завоевывать избирательные голоса и проводить послушных
депутатов, которые отдадут своим хозяевам главную добы-
чу — бразды правления.
О политической машине: сбор голосов;
как управляющие машиной в конце концов
становятся хозяевами депутатов
Политическая машина — быть может, важнейшее изобрете-
ние XIX века; честь ее создания, похоже, принадлежит аме-
риканцу Мартину Ван Бурену*.
Как и всякая другая машина, она экономит много усилий
за счет сложности механизма.
Во время предвыборной кампании кандидат должен взять
на себя труд убедить электорат, что его мнения — самые здра-
вые, его персона — самая достойная. Машина избавляет кан-
дидата от большей части работы, доставляя ему избирателей,
заранее разделяющих его взгляды, так что их даже не прихо-
дится излагать, и разражающихся приветственными возгла-
сами, когда называют его имя, которого они прежде никог-
да не слыхали.
Избиратель в предвыборный период должен взвесить все
«за» и «против» предложенных программ и оценить заслуги
364
Глава XIV. Тоталитарная демократия
кандидатов. От этой мороки его избавляет машина, выдающая
ему готовый список тех, кого он должен выбрать.
Чтобы получить столь благоприятный двоякий эффект,
требуется только организация. Когда-то пример ее показал
город Нью-Йорк. В каждом округе — партийное бюро с по-
стоянными оплачиваемыми представителями, которые через
иерархию подчиненных, вплоть до руководителя квартальной
ячейки, вступают в контакт с каждым индивидуумом, имею-
щим право голоса. Надо связать их с партией, чтобы на них
можно было рассчитывать. Но как? Прожужжать им уши по-
литическими идеями? Так ли восприимчивы люди к доводам
разума? Не властвует ли над ними скорее чувство? Не испы-
тывают ли они привязанность к тем, кто в трудную минуту
помог им добрым словом, оказал конкретную помощь, нашел
работу? Если открыть для них игровые клубы, где они могли
бы каждый вечер отдохнуть и выпить в компании одних и тех
же товарищей, разве не усвоят они корпоративный дух, раз-
ве не будут гордиться эмблемой, под которой проходили их
праздники? И когда настанет время, откажут ли они в такой
малости, как опустить в урну бюллетень с привычной эмбле-
мой и списком имен?
Руссо, Джефферсон и им подобные, бесспорно, были вели-
кие умы. Конструкторы политической машины чужды столь
высоких устремлений; но они знают реального человека, кото-
рый хочет теплоты, товарищества, хочет ощущать себя чле-
ном коллектива и способен на благородные жертвы ради сво -
ей группы. Основанная на эмпирической психологии, маши-
на посрамляет и обращает в ничто притязания политической
философии.
Нелепые, но громкие лозунги, которые легко повто-
рять, песни, восхваляющие «друзей» и осмеивающие «вра-
гов», — вот что нужно людям. Плюс к этому немного докт-
рины, только самый минимум, укладывающийся в несколько
простых предложений.
Хороший армейский офицер может изложить солдатам цели
войны, но не с этим он ведет их в бой: прежде он должен поза-
ботиться об их душевном состоянии, убедить их, что они всегда
могут положиться на него, внушить им доверие и симпатию.
Немало говорилось о неприглядной стороне Tammany Hall*,
но, как мне представляется, слабо освещен тот факт, что по-
литическая машина демократов готова была оказывать мате-
365
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
риальную и моральную поддержку не в порядке благотвори-
тельности, а на условиях товарищества.
Для инженеров и техников машины предусмотрены солид-
ные вознаграждения. Длительная успешная служба в конце
концов приносит им соответствующую их значению админи -
стративную должность. Тут им позволены некоторые злоупо-
требления, не вызывающие больших скандалов. Предостав-
ление этих должностей облегчается тем, что, согласно давней
традиции, многие должности являются выборными, а в отно-
шении прочих принято отзывать чиновников, назначенных
проигравшей партией. «Плоды победы — победителю».
Такова была машина Tammany Hall, ныне разрушенная,
но давшая толчок новой политике.
Потому что повсюду искушенные умы позаимствовали
опыт и организовали вербовку избирателей.
Те, кто запускает машину, сначала рассматривались круп-
ными лидерами как вспомогательный персонал, очень нуж-
ный, но занимающий низкое положение. Так морские офице-
ры когда - то свысока смотрели на судовых механиков. Но люди,
приводящие машину в действие, быстро дали почувствовать
собственную значимость. Проделав всю предвыборную рабо-
ту, как бы они позволили воспользоваться ее плодами канди-
датам, ими не одобренным? Скоро они сами взялись за под-
бор кандидатов. И, естественно, выбирали их по своей мерке:
это были не Катоны. Отсюда — невероятное падение уровня
парламента и правительства.
От гражданина к бойцу:
состязание за Власть милитаризуется
История политической машины в Соединенных Штатах
и в Англии, где она была введена Джозефом Чемберленом,
превосходно описана русским правоведом Острогорским22.
Его сочинение переведено на несколько языков. Ив каж-
дой стране из него извлекли пользу. Повсюду осознали, что,
коль скоро голоса дают Власть, высшее искусство полити-
22 М. Ostrogorski. La democratic et Г organisation des partis politiques,
2 vol. Paris, 1903. Второе издание, в некоторых частях сокращен-
ное, в некоторых дополненное, в одном томе, вышло в 1912 г.
366
Глава XIV. Тоталитарная демократия
ки — искусство заставлять голосовать. А это дело организа-
ции и пропаганды.
Что касается организации, тут только усовершенствова-
ли то, что осуществил Tammany Hall, без каких-либо иннова-
ций, и даже национал-социалистская партия не создала ниче-
го такого, что не содержалось бы в зародыше в старых мето-
дах, примененных в Нью-Йорке.
Но какой прогресс в пропаганде!
Родоначальники демократии считали, что избирательная
кампания — это время воспитывать народ подробным изло-
жением противоположных взглядов. Особое значение они
придавали публичности парламентских дебатов: отчеты о них,
позволяющие гражданину следить за работой правительства,
разовьют в нем способность суждения. Если участие невеже-
ственной массы в верховной власти имеет свои отрицательные
стороны, они будут компенсированы постепенным исцелени-
ем от невежества благодаря дискуссиям, в которые придется
вникать любому избирателю. Поскольку лучшие умы вынуж-
дены будут добиваться голосов самых посредственных граж-
дан, последние, пройдя такую школу, станут наконец достой-
ны той ответственной роли, которая была им отведена без
какой-либо дискриминации.
Это самый благородный аргумент в пользу демократии.
Но современные политики, люди дальновидные, сообра-
зили, что формировать ум избирателей — значит и открывать
его для аргументов их противников и, стало быть, это ненуж-
ный труд.
Если большинство населения не слишком часто упражняет
мыслительную способность, то эмоции испытывают все. По-
этому воздействовать надо на эмоции. Вызывать к себе дове-
рие и симпатию, вселять надежду, а против конкурента воз-
буждать негодование, ненависть, гнев — вот секрет успеха.
Полный успех можно констатировать, когда публика аплоди-
рует речи, которую она не в состоянии понять, и топает нога-
ми, не желая слушать возражения противника. Чтобы указать
избирателям на их обязанность, им подают пример в нацио-
нальном собрании.
Никто не стремится пробудить гражданское сознание в тех,
кто его еще не обрел; наоборот, его стараются притупить в тех,
кто им обладает.
367
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Чтобы подавить любопытство, которое может вызвать неза-
урядный оратор с противной стороны, чтобы отбить желание
знакомиться с различными аргументами, чтобы вытравить ес-
тественное расположение человека к своему ближнему, играют
на чувстве преданности. Изменничество — читать газету врага,
ходить на его собрания, если только не затем, чтобы перекри-
чать его, а потом опровергнуть по заданному шаблону. Потому
что политическая баталия — это настоящая война. Еще Бодлер
удивлялся военному языку политиков: «Авангард демокра-
тии» , «В передовых рядах сражающихся за республику» и т.д.
Поэт был прав. Избирателей превратили в солдат, в «бойцов».
И немудрено, ведь их вожди — завоеватели Власти.
К плебисцитарному режиму
Чем более организованны партии, тем вернее обеспечива-
ют избрание «знамя» и «машина», тем больше зависимость
избранного от «машины», которой, собственно, и принадле-
жит его место в парламенте. Парламент теперь уже не явля-
ется высшим собранием, где независимые люди, образующие
элиту, сопоставляют свободные мнения и приходят к разум-
ному решению. Это не более чем компенсационная палата*,
где партии меряются собранными голосами.
Чем мощнее «машина», тем более дисциплинирован-
ны голосующие, тем меньшее значение имеет дискуссия: она
больше не влияет на итоги голосования Хлопанье крышками
столов заменяет аргументы. Парламентские дебаты уже не
академия для граждан, а цирк для бездельников.
Машина начала оттеснять умы и характеры. Теперь они
отдаляются сами. Тон и поведение законодательного собрания
меняются к худшему. Оно теряет всякое уважение граждан23.
23 После окончания Первой мировой войны лорд Брайс писал в за-
ключение обзора крупных современных демократий: «Люди по-
- жилые и опытные повсюду в один голос твердят, что ораторский
талант, тон и манеры пребывают в упадке; что наиболее способ-
ные граждане все реже изъявляют готовность войти в законо-
дательный корпус; что в газетах сокращаются отчеты о парла-
ментских дебатах, интересующих народ все меньше и меньше;
' что членство в парламенте не внушает никакого почтения и что,
* наконец, по той или иной причине, палаты больше не пользуются
368
Г лава XIV. Тоталитарная демократия
Собрание утрачивает и реальную силу, по мере того как
партии становятся более сплоченными и дисциплинирован-
ными. Если одна из них располагает достаточным количе-
ством мест, чтобы преобладать в собрании, оно превраща-
ется в регистрационную палату, фиксирующую ее решения.
В этих условиях возможно только правительство, угодное пар-
тии, а точнее — правительство партии.
Отношения между кабинетом и парламентом оказываются
перевернутыми. Дайси еще в 1889 г. предчувствовал это явле-
ние. Отметив, что исполнительная власть в Англии в прин-
ципе независима от парламента, так как министров назнача-
ет и смещает один король, он констатировал, что на практике
«кабинет исполняет волю парламента, ибо по существу изби-
рается, хотя и косвенно, палатой общин и последняя может
отправить его в отставку; к тому же членов кабинета всег-
да выбирают из состава обеих палат парламента». Но Дайси
видел, что кабинет постепенно освобождается от своей зависи-
мости. Так как предвыборные совещания принимают характер
борьбы между различными «машинами», та, которая возьмет
верх, может поставить своего главу правительства, и он на деле
не будет считаться с собранием, где whips обеспечат ему ста-
бильное большинство. «Возможно, настанет время, — писал
наш автор, — когда без изменения какой бы то ни было из
формальностей, предусмотренных английской Конституцией,
премьер - министр Англии будет обладать такой же реальной
властью, как американский президент»24. В 1904 г. на то же
явление обратил внимание Сидни Лоу: «Английский премьер-
министр, заручившись поддержкой парламентского большин-
ства, может делать то, в чем не властен германский император.
Он может изменять законы, вводить или упразднять налоги
и вообще распоряжаться всеми силами государства. Единст-
венное условие, которое он должен выполнять, — это сохранять
за собой большинство»25. Но сохранять большинство нетрудно,
когда выборами в стране заправляет партийный аппарат, ког-
да депутат уверен, что, поступив наперекор машине, лишит-
уважением публики» (James Bryce. Les Democraties modernes,
trad. Mayra de Fonlongue, 2 vol. Paris, 1929, t. II, p. 371).
A. V. Dicey. Introduction а Г etude du Droit constitutionnel, trad.
2i_ Batut—Jeze. Paris, 1902, p. 385—391.
Sidney Low. The Governance of England, reed, of 1918, p. 47—48.
369
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
ся своего места, наконец, когда его моральный облик и соци-
альное положение таковы, что потерять место в парламенте
означает для него впасть в ничтожество26.
Чем жестче контролирует голоса машина, тем откровеннее
депутата сводят просто к учетной единице и тем сильнее стрем-
ление партийного руководителя осуществлять безраздельный
и неограниченный Imperium. Эта система принесла ощути-
мые плоды в Германии, когда в 1933 г. депутаты национал-
социалисты совершали в парламенте военные маневры, обе-
спечивая своему руководителю абсолютную власть. Если бы
коммунисты, организованные таким же образом, имели такую
же относительную численность во французском парламенте
в 1936 г., результат был бы тот же.
Итак, практика партийной борьбы привела к тому, что вер-
ховенство перешло от парламента к Машине-победительнице.
Выборы теперь уже только плебисцит, посредством которого
целый народ отдает себя под управление одной команды.
Состязание «машинизированных» партий
кончается диктатурой одной партии, '
т.е. одной команды i :
Когда наконец одна из партий обнаруживает больше порядка
в своей организации, больше искусства в пропаганде, излагает
свою доктрину в еще более простых и, значит, еще более лож-
ных понятиях, превосходит противников в брани, в грубости
и в лукавстве — тогда, схватив вожделенную добычу, она уже
не выпускает ее из рук. Устанавливается тоталитаризм.
Все оставшиеся не у дел сетуют и кипят негодованием.
Но разве не способствовали они такому исходу?
Один человек, одна команда располагают огромными
ресурсами, собранными в арсенале Власти. Кто постепенно
26 Диктатура машины встречает препятствие в народе, которого
долгая привычка к аристократическому правлению еще побужда-
ет выбирать своих представителей из разряда людей выдающихся,
как это происходит в Англии. Не случайно эта страна, первой
познавшая суверенитет парламента, первой испытавшая на себе
партийный режим, не первой познала логическое следствие того
и другого — партийную диктатуру.
370
Глава XIV. Тоталитарная демократия
накопил их, если не сами негодующие, которые до этого, заво-
евав государство, всё считали его недостаточно развитым?
В обществе нет никакой противодействующей силы, спо-
собной остановить Власть. Кто же разрушил те влиятельные
учреждения, на которые в прошлом не дерзали поднять руку
монархи?
Единственная партия заставляет нацию почувствовать
вожжи хозяина. Кто же до нее пожелал раздавить индиви-
дуальности сокрушительной тяжестью партии? И кто мечтал,
что именно его партии достанется победа?
Граждане принимают эту тиранию и слишком поздно начи-
нают ее ненавидеть. Но кто же отучил их от самостоятельных
суждений, кто заменил в них независимость гражданина вер-
ностью бойца?
Свободы больше нет. Но свобода принадлежит свободным
людям, а позаботился ли кто-нибудь о том, чтобы сформиро-
вать свободных людей?
Деградация демократического строя
связана с деградацией идеи закона
В столь существенном и сложном вопросе очень важно исклю-
чить всякую двусмысленность.
Дискуссии о демократии, аргументы, приводимые и «за»,
и «против», интеллектуально недействительны, потому что
спорящие толком не знают, о чем они говорят.
Сколько авторов, столько и определений демократии.
Неразбериха эта объясняется соединением в одном слове про-
тиворечащих понятий. Это, с одной стороны, понятия свободы
и законности, с другой стороны — понятие абсолютного суве-
ренитета народа.
Не замечая того, что в реальной жизни демократий эти два
принципа борются друг с другом, и веруя в неуклонный про-
гресс демократии — измеряемый последовательными победа-
ми народного суверенитета, — удивляются, что развитие де-
мократического общества в конце концов приводит к деспо-
тизму — режиму, изгоняющему свободу и законность.
Этот процесс мы и попытаемся прояснить. Повторим
главное.
371
Книга V. Власть меняет облик, но не природу
Сначала социально-политическая мысль поставила целью
свободу. Индивидууму хотели обеспечить максимальную
независимость, совместимую с жизнью в обществе; его хоте-
ли оградить от всякой самовластной воли, реально гаранти-
ровав его права.
Для этого провозгласили верховенство законов. Соглас-
но формуле Руссо, законы выше человека, но над человеком
нет ничего, кроме законов. Индивидуум не должен трепетать
перед более могущественным частным лицом, перед угрожа-
юще многочисленной группой, ибо споры между ним и этим
могущественным лицом или этой группой разрешает беспри -
страстное правосудие на основе установленных законов. Он не
должен страшиться правителей, ибо их естественный экспан-
сионизм сдерживается законами, по отношению к которым
они только слуги. Таким образом, гражданин обладает досто-
инством и неприкосновенностью, каких не признают за ним
другие системы. Человеческая воля избавлена от всякой зави-
симости, кроме зависимости от Закона, тождественного бла-
готворной высшей Необходимости.
Такая система могла сохраняться лишь до тех пор, пока
закон внушал глубочайшее уважение. Священный и незыбле-
мый, он способен был управлять обществом, где утвердились
законность и свобода. Назначались ли должностные лица на
длительный срок или периодически избирались, в сущности, не
имело значения, ведь в любом случае то, что управляло ими
самими, оставалось неизменным.
Но чтобы закон не менялся вовсе — разве такое возможно?
Конечно нет! Для сохранения его священного характера тре-
бовалось, по крайней мере, чтобы изменение было или делом
времени, следствием медленной, неощутимой трансформации
обычая, которой содействовал бы незаметный труд ученых,
исподволь меняющих толкования, — или же значительным
актом, единодушно признаваемым опасным и почти нечести-
вым по форме и оправданным, только когда соответствие его
содержания императивам Объективного Разума подтвержде-
но самыми широкими гарантиями вероятности.
Одним словом, требовалось, чтобы верили в необходимый
характер законов, чтобы их считали укорененными в при-
роде вещей, а не смотрели на них как на творение человече-
ской воли.
372
Глава XIV. Тоталитарная демократия
Но законы, наоборот, стали рассматривать как постановле-
ния, подлежащие критике и ревизии. Беспрестанно переделы-
вать их доверяли либо парламентскому корпусу, либо самому
народу, в обоих случаях превращая их в порождение мнения.
При этом, однако, не думали, что законы могут быть какими
угодно: верили в их необходимость и полагали, что необходи-
мый закон открывается народу тогда, когда молчат интересы
и страсти. Эта концепция, которая сама по себе заслужива-
27
ет тщательного анализа , не должна отвлекать наше внима-
ние. Нас интересует не предсказанный, а полученный резуль-
тат. В действительности высшие нормы общественной жизни
стали предметом политических споров.
И частные воли, которые надлежало подчинить верхов-
ной власти законов, оказались ничем не связанными, так как
они сами были властны устанавливать или отменять законы.
От соревнования партий зависел теперь уже не только подбор
должностных лиц. Все нормы, управляющие жизнью общества,
могли быть перевернуты после очередных выборов. В тече-
ние жизни демократий это непостоянство законов возраста-
ло. Короли, палаты пэров, сенаты, способные помешать тому,
чтобы всплеск каких-либо настроений в обществе немедлен-
но претворился в законы, повсюду были устранены или пара-
лизованы. Жизнью государства больше не управлял закон как
высшая необходимость: закон стал выражением сиюминут-
ных страстей.
Но изменение законов отзывается на всех общественных
отношениях и затрагивает существование каждого индиви-
дуума. Оно затрагивает индивидуумов тем больше, чем сме-
лее обращаются с законами реформаторы, чем больше вкла-
дывают в них амбиций, чем большую свободу себе позволяют.
Гражданин тогда уже не находит надежной правовой защиты,
поскольку правосудие следует изменчивым законам. Он уже
не гарантирован от произвола правящих, чья смелость санк-
ционируется законами, которые они вводят по своему усмот-
рению. Новый закон может причинить такой ущерб или доста-
вить такие преимущества, что гражданин привыкает опасаться
чего угодно и очень многого ожидать от изменений в законо -
Дательстве. Так как завоевать законодательную власть, с кото-
рой сопряжена и власть исполнительная, может лишь хоро-
27
См. нашу работу «Essai sur la Politique de Rousseau».
373
Книга Угфлэсть меняет облик, но не природу
шо организованная политическая группировка, враждующие
группировки наращивают сплоченность и силу. Чем боль -
ше возможностей открывает Власть и чем больше несет она
в себе угроз, тем острее борьба группировок, тем недолговеч-
нее обладание Властью.
Реальная власть уже не принадлежит ее формальным носи-
телям, а рассеяна между группировками. Каждый из их руко-
водителей пользуется у определенной части населения тем
доверием, каким в подлинной республике пользуются у все-
го населения руководители государства и должностные лица.
Эти группировки, будучи государствами в государстве28, либо
противодействуют друг другу, ослабляя публичную власть,
либо сменяют друг друга у кормила правления, переход кото-
рого из одних рук в другие бывает подобен землетрясению.
Препятствует ли равновесие группировок полноценной
деятельности правительства, или, поочередно побеждая, они
впадают в противоположные крайности, неважно. Как бы то
ни было, неустойчивость достигает такой степени, необходи-
28 Это выражение надо понимать буквально. Партия — явление,
которое претерпело быструю эволюцию, более или менее зна-
чительную в различных странах и применительно к конкретным
партиям. В итоге этой эволюции партия составляет в националь-
ном организме организм более мелкий, но имеющий аналогич-
ную природу, в национальном сообществе — сообщество более
ограниченное, но так же связанное единством воспоминаний,
интересов и чаяний. У партии есть свой язык и свои нравы, свои
собственные герои, у нее есть свои университеты, где преподает-
ся ее мировоззрение (школы пропагандистов), есть учреждения
солидарности, бюджет, вооруженные силы (милиция, служба
порядка, штурмовые отряды). У нее есть свое знамя, свои пар-
тийные гимны, свои пророки и «погибшие за правое дело», у нее,
наконец, есть свой парти-отизм, более узкий и потому более
страстный, чем патри-отизм, и отождествляемый с ним лишь по-
стольку, поскольку нация становится достоянием или орудием
партии.
У партии есть свое правительство, по форме полумонархическое-
полуолигархическое, и во многих отношениях она похожа на во-
инственное племя, которое ведут завоевывать и эксплуатировать
целый народ, — наподобие нормандских отрядов, некогда за-
владевших Англией. Одним словом, мы вновь наблюдаем важ-
нейший феномен завоевания большего общества меньшим, уже
. рассмотренный в главе VI. Партийное завоевание воспроизводит
все основные черты нашествия варваров.
374
Глава XIV. Тоталитарная демократия
мые условия общественной жизни нарушаются настолько, что
народы, уставшие от Imperium — будь то бессильного и оспа-
риваемого все более ожесточенно или же все более мощного
и, значит, разрушительного в своих колебаниях, — стремят-
ся упрочить изнурительный гнет Власти, по воле случая пере-
ходящей из рук в руки, и в конце концов находят постыдное
облегчение в покое деспотизма.
Глава XV
Ограниченная Власть
Власть имеет два аспекта, не одинаково очевидные для умов.
Концентрация внимания на том или другом аспекте зависит
от характеров, от ситуаций и особенно от исторических усло-
вий эпохи.
Прежде всего, Власть представляет общественную необ-
ходимость. Устанавливая порядок и согласие, она позволя-
ет людям достичь лучшей жизни1. Ее заслуги произвели на
большинство авторов такое впечатление, а мысль о несуще-
ствовании государства (Гоббс1 2, Иеринг3) внушила им такой
ужас, что они сочли чрезвычайно важным обосновать права
Власти. Их либо возводили к Богу, либо полагали неотдели-
мыми от общества, рассматривая Власть как его наивысшее
выражение (Кант) или как его предопределенную руководи-
тельницу (Гегель).
Мы с самого начала подвергли эти теории критике; мы
показали, что неоспоримые благодеяния Власти можно объ-
1 Андре Бертло (Berthelot) в статье «Etat» в «Grande Encyclopedic»
отмечает: «В Центральной Африке Бейкера поразил контраст
между Уньоро, где свирепствует деспотизм, где истязают и каз-
нят за малейшие провинности, и сопредельными странами, где у
племен нет вождей. С одной стороны, процветающее земледелие,
промыслы и даже зодчество, народ, хорошо одетый и не испы-
тывающий недостатка в пище, с другой — орды голых дикарей,
терзаемых голодом».
Впрочем, эта иллюстрация заимствована у Спенсера: Spencer.
Principes de Sociologie, ed. fr., t. Ill, p. 337—338.
См. цитаты из Гоббса в I главе.
3 Ср. у Иеринга: «Анархия, т.е. отсутствие государственной силы,
не является формой государства, и кто бы ни положил ей конец
каким бы то ни было способом, национальный узурпатор или
чужеземный завоеватель, оказывает обществу службу. Он спа-
ситель и благодетель, ибо самая нетерпимая форма государ-
ства — это отсутствие государства» (цит. по: М. Prelot. Dictionnaire
de Sociologie, art. «Autorite»).
379
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
яснить исходя из совершенно иной гипотезы, не затемняющей
другой ее аспект.
Власть представляет также общественную опасность.
Она не абстракция, а живое динамичное целое; она присва-
ивает силы, развившиеся в человеческом сообществе, состо-
ящем под ее управлением, чтобы использовать их для свое-
го укрепления.
Видение Власти под двояким углом зрения и даже, если
угодно, стереоскопическое видение, есть основное условие
всякой политической науки.
Резонно, правда, оспаривать самую возможность такой
науки. Нет дисциплины, где интересы и стремления настоль-
ко отклоняли бы ум от нейтральной позиции. Нет дисципли-
ны, где необходимая строгость терминов была бы до такой
степени нарушена из-за их использования в далеко не науч-
ных спорах и обрастания их различными эмотивными значе-
ниями. Об этом убедительно свидетельствуют слова «демо-
кратия» и «социализм»: сними связывали и связывают
столько надежд, что они уже не обладают никаким точным
смыслом.
Поскольку наблюдатель находится внутри общества, а не
стоит в стороне, он неизбежно преувеличивает значимость
происходящих на его глазах событий и принимает за дости-
жение то, что является лишь очередным колебанием.
И наоборот, найденные когда-то решения проблем, волно-
вавших здравомыслящих людей какой-либо эпохи, впоследст-
вии предаются забвению или переходят в разряд устаревших,
тогда как в действительности они остаются актуальными.
Доктрина ограничения власти — ярчайший тому пример.
Ограниченная Власть . . : •
Власть должна быть ограничена, — у этой истины странная
судьба! На протяжении одного столетия она вначале блиста-
ла, привлекая к себе все выдающиеся умы, яркими вспышка-
ми освещала неприглядную картину разнузданного абсолю-
тизма, сияла политическим мыслителям, словно Полярная
звезда — мореплавателям, ив самый момент своего триум-
фа потускнела так, что этот трюизм 1830 г. кажется сегодня
смелым утверждением.
380
Глава XV. Ограниченная Власть
Чтобы понять, как она родилась, надо вернуться в прошлое,
в то Средневековье, из которого мы вышли.
Средневековое общество являет многообразие взаимно
ограничивающих друг друга властей. Власть короля, государ-
ства, — только одна из них. И вместе со всеми остальными она
погружена в некую правовую среду. Я хочу сказать, что опре-
деленные понятия общи всем людям и даже самая значитель -
ная из властей не может их изменить, а должна сообразоваться
с ними. Иоанн Солсберийский в XII в. выражал это так: «Раз-
личие между государем и тираном в том, что государь повину-
ется закону и повелевает своим народом в согласии с правом».
Смысл этой формулировки полностью раскроется, только если
мы заметим, что речь идет от законе и праве, проистекающих
из источника более высокого, нежели Власть.
Нам известно, вследствие какого процесса государство воз-
высилось в ущерб другим властям. Мало того, что оно покори-
ло их: воспользовавшись расколом в церкви, светский монарх
стал притязать на непосредственную связь с небесным сюзе-
реном, оправдывая тем самым присвоение себе определенной
законодательной власти, к которой он стремился с давних вре-
мен. Какой бы малой она ни казалась с нашей точки зрения,
для современников это было смелое новшество.
Таким образом, Власть, прежде существовавшая наря-
ду с другими властями и в пространстве права, стремилась
вобрать в себя социальные власти и само право. Тогда могу-
щественные были бы могущественными только благодаря при-
нятым от нее полномочиям, а справедливое — справедливым
только по ее постановлению.
Мы настолько далеки от понимания старого общества, что
рассматриваем XVII и XVIII столетия как века феодализма
и клерикализма. Но для тогдашних людей, оглядывавших-
ся на прошлое, они уже были веками чрезвычайно развито-
го государства.
Из-за невиданного прежде сосредоточения функций
в руках Власти участвовать в ее осуществлении желали боль-
ше, чем когда-либо. Милости ее становились более осязатель-
ными, заблуждения — более пагубными, наказания — более
страшными.
Правительство является наиболее устойчивым не тогда,
когда у него самые широкие функции. Наоборот, в этом слу-
чае оно ущемляет больше интересов, и сама тяжесть, которую
381
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
оно на них обрушивает, побуждает их перекладывать бремя на
другие интересы. Пока сила правительства пропорциональна
широте его притязаний, это только желание. Но если прави-
тельство утрачивает силу, желание претворяется в действие.
В таких условиях неизбежно начинается период смут. Кри-
тика в адрес руководящих, порицание доктрин, сторонни-
ками которых они себя объявляют, изобличение интересов,
которым они служат или покровительствуют, оборачиваются
ненавистью и вооруженным насилием. По крайней мере часть
населения вовлекается в конфликт. Законными средствами,
если таковые существуют, или насилием на государственные
посты ставят других людей, объявляющих себя сторонниками
других доктрин, отстаивающих другие интересы, преследую-
щих, карающих, казнящих своих предшественников и тех, кто
были их помощниками, приверженцами, участниками деле-
жей имущества. Но эти новые люди, впадающие в тем большее
неистовство, что они берутся за дело с новыми вожделениями
и орудуют со всей силой победивших страстей, скоро вызывают
у другой части сообщества столь же фанатический гнев.
Наступает время проскрипций.
Тогда проницательные умы подмечают, что эти люди, сме-
няющие друг друга, их доктрины, их интересы столь одиозны
лишь по причине предоставленной им возможности абсолют-
ного господства.
Когда на протяжении полувека в Англии против инако-
мыслящих и членов оппозиционных партий систематически
применялись такие меры, как тюремное заключение, конфи-
скация имущества, смертная казнь, Локк, нашедший убежи-
ще в Голландии, выразил убеждение, что гражданин обретет
безопасность, свободу и мир только при условии, что Власть
лишат права все предписывать, всем руководить, ко всему
принуждать.
Великая заслуга XVIII века в том, что он нашел способы
ограничения Власти.
Законоведы восстановили принципы естественного права.
В Средние века эти принципы обосновывались императивом
божественной воли. Распад единства христианской церкви,
многообразие сект, распространение вольнодумства подры-
вали этот фундамент. Его заменили основанием Разума, по
правде сказать, более хрупким. Важно было поддерживать
382
Глава XV. Ограниченная Власть
всеобщее законодательство, которое ни один человек не мог бы
извращать по своей прихоти и в своих интересах.
С другой стороны, Монтескьё показал необходимость про-
тивовластей. « Известно уже по опыту веков, что всякий че-
ловек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею,
и он идет в этом направлении, пока не достигнет поло-
женного ему предела. Ав пределе — кто бы это мог поду-
мать! — нуждается и сама добродетель ». О Кальвин! О Саво-
нарола! О Сен-Жюст!
Но как заставить соблюдать эти пределы? «Необходим
такой порядок вещей, при котором различные власти могли
бы взаимно сдерживать друг друга»4.
О внутреннем препятствовании
Чтобы одна власть могла сдерживать другую, трудно пред-
ставить себе там, где разные публичные власти — это партии,
зависящие от одного и того же центрального аппарата, дви-
жимые одной и той же авторитарной волей.
Именно такова структура наших европейских государств,
правительственная машина которых была построена абсо-
лютной монархией и по-прежнему пригодна для исполне-
ния распоряжений, исходящих от единственного высшего
органа. Так что наша демократия — это в действительности
единовластие.
Совсем иными были античные республики, в частно-
сти Рим. Вследствие независимости различных магистратур
Власть, Imperium, не сосредоточивалась ни в чьих руках, раз-
ве только у временного диктатора, когда того требовали обсто-
ятельства. И каждая власть имела свое правомочие, potestas.
Так что эти власти могли вступать в конфликт, и одна могла
сдерживать другую. Взаимное препятствование властей даже
было существенным элементом римского конституционного
права. Один магистрат мог воспрепят ствозать деятельности
Другого через запрет на совершение какого-либо действия или
через вето, отменявшее совершенное действие.
4 О духе законов, кн. XI, гл. IV*.
383
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Таким образом консул мог воспрепятствовать претору,
а трибун — консулу. Особый вклад в политическую историю
Рима внесло право вето, принадлежащее трибуну.
Помимо того что одна власть могла нейтрализовать дру-
гую, в пределах одной и той же власти множественность ее
носителей позволяла одному из них нейтрализовать колле-
гу или коллег. Так5, против постановления одного консула
мог возражать другой консул, против действия одного три-
буна — другой трибун. Отрицательная воля обладала пре-
имуществом над положительной: in re pari potiorem causam
esse prohibentis6 7' *.
Людям, с детства знакомым с римской историей и знав-
шим ее несравненно лучше, чем свою национальную исто-
7
рию , идея власти, сдерживающей другую власть, представ-
лялась вполне естественной. Трудность состояла в том, чтобы
найти эквивалент этому для конституций государств Ново-
го времени.
Быть может, не было ни целесообразным, ни благоразу-
мным вносить во Власть, веками пребывавшую единой, вну-
треннюю напряженность8. Но история западного обще-
«Если монархический принцип заменили принципом коллеги-
альности, то именно затем, чтобы ограничить высшую власть
и чтобы новая, двуединая, магистратура полагала пределы себе
самой» {Mommsen. Manuel des Institutions Romaines, ed. fr., 1.1,
p.306).
b Поэтому, чтобы предупредить опрометчивость со стороны трибу -
нов, увеличили их число, что должно было умерить их активность,
ибо ex tribunis potentior est qui intercede* *.
7 Если об Израиле, Афинах и Риме размышляли охотнее, чем
о непосредственно данном, то объяснялось это тем, что имелись
хорошие обобщающие труды о глубокой древности и не было ис-
торических обзоров, посвященных недавнему прошлому. Как
известно, изыскания Монтескьё о феодальных институтах вы-
звали удивление и насмешки. И только после него стали быстро
множиться подобные исследования.
8 Перспективным путем был, вероятно, тот, который при Старом
порядке намечали крупные юристы из среды государственных чи-
новников. Сегодня полностью забытые, их умеряющие положе-
ния относительно верховной власти могут быть упомянуты здесь
только для осведомления читателя. К ним мы обратимся в другом
месте.
384
Глава XV. Ограниченная Власть
ства показала возможность ограничить Власть не внутренне,
а внешне. Помехой для нее являются противовласти.
Противов ласти
Что такое противовласть? Конечно же, это некая социальная
сила, некий оформившийся групповой интерес. Во времена
Монтескьё такой силой было английское высшее дворянство,
которым он восхищался, или французское судейское сословие,
к которому он принадлежал. В наше время это рабочие проф-
союзы или союзы предпринимателей. И во все времена — те
стихийно формирующиеся в обществе объединения людей со-
ответственно интересам и склонностям, которые стремится
разрушить авторитарный инстинкт.
Достаточно обособившимися, достаточно сильными, что-
бы «составить одно целое» и выступить в роли противовла-
стей, в разные эпохи, естественно, оказываются разные груп-
повые интересы. Было бы абсурдно отводить какую-то поли-
тическую роль общественному классу, лишенному собствен-
ной энергии, или отказывать в ней деятельно утверждающей-
ся группе. Впрочем, интересы без труда распознаются по их
активности. Монтескьё убежден, что их self-defence*, сколь
бы эгоистической ни была она в своей основе, содействует
установлению социального равновесия, которое характери-
зуется существованием противовластей, способных сдержи-
вать Власть.
Такие группы Монтескьё находил в обществе своего време-
ни повсюду. Это было дворянство, влияние которого замет-
но уменьшилось с уменьшением его общественной значимо -
сти. Это было духовенство, тоже клонящееся к упадку, но еще
независимое, так как оно владело огромной собственностью
и, кроме того, давало интеллектуалам возможность двигаться
вверх по социальной лестнице. Это было восходящее, в отли-
чие от первых двух сословий, сословие судей, собственников
своих должностей, перед которыми часто отступала королев-
ская власть. Это были собрания Штатов в тех провинциях, где
они сохранились, — ревностные стражи полученных от коро-
ля привилегий, поддерживаемые стойким партикуляризмом.
Это были и цеховые организации, тоже отживающие свой век,
но уступающие место торговым и даже промышленным ком -
385
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
паниям, стремящимся завладеть торговыми палатами и поль-
зоваться ими как орудием Л
Монархия всегда старалась погасить эти очаги общест-
венного сопротивления. Те, откуда постепенно уходи-
ла жизнь, — такие, как дворянство, — тревожили ее меньше,
чем новые, более мощные. Дух авторитаризма и централи-
зации, который восторжествует с победой Революции, делал
свое дело.
Монтескьё, пользуясь затишьем в этом процессе, разо-
блачает его губительную суть. «Монархия погибает, — пишет
он, — когда государь, все относя единственно к самому себе,
сводит государство к своей столице, столицу — к своему дво-
ру, а двор — к своей особе»9 10.
По его мнению, социальное равновесие обеспечивается
беспрестанным спором властей. Такая позиция вполне понят-
на, если вспомнить, что в дипломатии того времени утверди-
лась доктрина баланса сил и европейского равновесия.
На континенте тогда существовало множество малых госу-
дарств: они сохранялись только благодаря соперничеству боль-
ших; повсюду одна власть сдерживала другую, и крошечные
суверенитеты могли укрепиться в промежутках между круп-
ными государствами.
Видимо, по аналогии философ связывал сохранение свобо-
ды личности с социальным равновесием.
Подобно тому как международное право, само по себе
неспособное сохранить малые суверенитеты, санкционировало
их и требовало относиться к ним с уважением, так и судебная
власть могла создать дополнительные гарантии свободы.
Практика продажи должностей обеспечивала полную неза-
висимость власти судьи от государства. Нужно было добить-
ся, чтобы король прекратил забирать дела для рассмотре-
ния их королевскими советами. Тогда правосудие стало бы
объективным, тем более что законы были еще немногочис-
ленны и основу судебных решений составляли скорее естест-
венное право, договоры и обычай. Такое правосудие, кроме
того, постоянно смягчалось бы толкованиями, соответствуй
9 Об этом свидетельствует кампания против договора о торговле
между Францией и Англией, развернутая в 1787—1788 гг. Тор-
говой палатой Нормандии.
10 О духе законов, кн. VIII, гл. VI*.
386
Глава XV. Ограниченная Власть
ющими изменению умонастроений: ввели бы суд присяжных
по английскому образцу и тем самым отдали бы дань тому, что
современные социологи назвали бы «общественным сознани-
ем эпохи». И наконец, нужно было добиться, чтобы правосу-
дие стало доступно всем.
Уничтожение противовластей
и подчинение права
Приблизительно так представляли себе режим ограничен-
ной Власти здравомыслящие люди XVIII в. Им не приходи-
лось ломать голову над проблемой формирования Власти:
испытанным веками решением было престолонаследие. Или
над проблемой формирования права: трансцендентное Право
досталось по наследству от предыдущих поколений, и филосо-
фия довольствовалась тем, что сглаживала острые утлы. Проб-
лема ограничения Власти была поэтому главной заботой. Что-
бы ее разрешить, предлагали различные рецепты.
Пока не грянул переворот. Не только политический,
но и духовный, провозвещенный Руссо и Мабли.
Над суверенитетом короля восторжествовал суверенитет
народа.
Старая Власть, с ее хорошо известными достоинствами
и пороками, с ее изученной природой, внезапно была заме-
нена новой Властью.
Члены Конвента, из тех, которые читали Монтескьё, смо-
трели на него свысока, с презрительной насмешкой. Прене-
брежение и насмешку философ встретил уже у своего корре-
спондента Гельвеция. Сколько ненужного труда — создавать
целый аппарат, чтобы пресечь антиобщественные деяния Вла-
сти! Эффективно лишь радикальное средство. Прежняя Власть
была порочной в силу внутренней необходимости: «Мы пре-
красно знаем, — говорит Грегуар, — что всякая династия — это
прожорливое отродье, сосущее кровь из народа»11. Ныне мы
воздвигаем Власть, которая в силу внутренней необходимости
будет благотворной. Государственное управление мы приво-
дим в соответствие с общественным интересом. *
Заседание Конвента 21 сентября 1792 г.
387
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Проблема ограничения Власти, полагают деятели Рево-
люции, возникла только из-за неверного решения в прош-
лом проблемы формирования Власти12. Если правительство
происходит из чистого источника, тогда уже не слабость его,
а сила приносит свободу и не широта его полномочий, а любая
граница, какую вздумали бы для него установить, была бы
антиобщественной!
Таким образом, враги Власти13 становятся ее фанатичны-
ми поборниками и в несколько месяцев довершают построение
Абсолютизма, осуществлявшееся монархией в течение веков.
«Французская монархия, — писал Одилон Барро, — потра-
тила столетия на то, чтобы сокрушить все оказывающие ей
сопротивление силы общества... однако она еще не покончи-
ла с остатками средневековых институтов. И что же? Учреди-
тельное собрание смело эти последние препятствия. Незави-
симость духовенства, традиции дворянства, органы городско-
го самоуправления, цеховые объединения, провинциальные
Штаты, парламенты, наследственные должности — все исчез-
ло в одночасье, не преобразованное ради свободы, а уничто-
женное, чтобы за счет изъятия имуществ обогатить и еще боль-
ше усилить центральную власть»14.
Рьяные революционеры уничтожили противовласти столь
радикально, что французская нация, видя над собою теперь
уже только государство, из поколения в поколение усвоит при-
вычку возлагать на него все надежды, ожидать от него всех бед
и постоянно желать перехода его в другие руки.
Недаром же появилось «повсеместное неумеренное жела-
ние добиваться государственных назначений», о котором Ток-
виль говорил, что оно превращает политику в некий промы-
сел и что «подобный род занятий порождает лишь бесполез-
ную активность, которая будоражит страну, нисколько ее не
обогащая»15.
12 «В монархии, — утверждает Бийо-Варенн, — нация подверга-
ется тирании соразмерно строгости исполнения указов государя»
(Доклад о временном революционном порядке управления, сде-
ланный от имени Комитета общественного спасения).
13 Как, например, Сен-Жюст, который говорил: «У народа есть
только один опасный враг — его правительство» (Доклад от име-
ни Комитета общественного спасения 19 вандемьера II года)*.
14 Odilon Barrot. De la centralisation et de ses effets. Paris, 1861.
15 Tocqueville. Democratic en Amerique, III, p. 406**.
388
Глава XV. Ограниченная Власть
Это естественный результат того, что в современном обще-
стве, сего мощнейшим административным аппаратом, гото-
вым чинить произвол, положение подвластного сопряжено
с опасностями, а выдвинуться на поприще управления ста-
ло гораздо легче. Тому, кто не хочет быть беззащитным перед
государственной машиной, надо стать частью этой машины.
Руайе-Коллар в запоминающемся пассаже ярко описал
централизацию общества стараниями Власти: «У нас на гла-
зах погибло старое общество, и вместе с ним прекратили су-
ществование многочисленные национальные учреждения
и независимые административные должности, которые оно
оберегало, — подлинные средоточия частных прав, поистине
республики внутри монархии. Эти учреждения и эти долж-
ности, правда, не разделяли верховной власти, но они всюду
полагали ей пределы, на страже которых неколебимо стояла
честь. Все они были упразднены, и никакие другие не заняли
их место. Революция оставила только индивидуумов. Дикта-
тура, увенчавшая Революцию, докончила ее работу; она, так
сказать, физически разрушила городскую общину; она обра-
тила в ничто звание судьи, хранителя прав, призванного их
защищать. Невиданная доныне картина! Пока еще только
в книгах философов фигурировала нация, разложенная таким
образом, сведенная к первичным элементам. Общество, раз-
дробленное в пыль, породило централизацию; не надо искать
ее начало в чем-то ином. Централизация не явилась с высоко
поднятым челом из области принципов, подобно многим дру-
гим, не менее пагубным доктринам; она скромно пришла как
следствие, как необходимость. Действительно, там, где есть
только индивидуумы, все дела, касающиеся не их одних, — это
публичные дела, дела государства. Там, где нет независимых
должностных лиц, есть только представители власти. Так мы
стали народом управляемых, народом, покорным безответ-
ственным чиновникам, в свою очередь, во всем послушным
централизованной власти, которой они служат»16.
Если бы еще эта Власть, господствующая над индивидуу-
мами, хотя бы признавала постоянный и определенный Закон,
который бы она неукоснительно исполняла!
Но нет! Суверенная воля больше не служит Закону. Наобо-
рот, это воли, соревнующиеся за Imperium, создают закон, ког-
16 La Vie politique de M. Royer- Collard, II, 130—131.
389
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
да обретают Власть. Так что в широте власти нет даже такого
преимущества, как порядок, на который можно было бы рас-
считывать: странное сочетание пороков деспотизма с порока-
ми анархии.
Над Властью, говорил Цицерон, во все времена стоит Пра-
во, распространяющееся на всех людей во всех землях и не
подчиненное воле сената или народа1'.
Это верховное Право революционеры низводят с эмпирея
и отдают Власти на забаву.
Нужна была смелость Гоббса, чтобы утверждать, что госу-
дарство — источник права, что «когда установлено государ-
ство, есть и законы, ноне прежде»17 18 19, что «все законы, писа-
ные и неписаные, имеют свой авторитет и силу в зависимости
от воли государства, т.е. от воли его представителя, каковым
является в монархии монарх, а в других государствах — вер -
ховное собрание». Что именно через эти законы каждый под-
данный «различает хорошее и дурное, т.е. то, что согласуется,
и то, что не согласуется с правилом»1 .
Эти принципы восприняла Революция. Право — творе-
ние общей воли, на деле — парламента, который сразу же стал
единственной инстанцией, правомочной не только изъяснять,
но и формировать эту волю20. Этому действительному суве-
рену была дана неограниченная власть не только практически
нарушать в процессе управления, но и подавлять, находясь во
всеоружии права, едва провозглашенные личные свободы.
Без сомнения, члены Учредительного собрания изначаль-
но намеревались ограничить государство: ни одно прави-
тельственное действие, считали они, не может быть соверше-
но иначе, как в силу закона, и ни один закон не может быть
введен иначе, как в силу consensus populi***. Но их система
логически вела к тому, чтобы допустить возможность любо-
го правительственного действия, лишь бы его санкциониро-
17 О государстве, III, XXII. . ..< •
18 Левиафан, р. 138 первого издания 1651 г. *
19 Id., р. 139, <137>**.
20 Согласно системе Сьейеса, перешедшей во французское консти-
туционное право, нация способна формировать общую волю не
иначе, как только собравшись. А так как собрание нации на прак-
тике неосуществимо, то Национальное собрание условно счита-
•. ется собранием всей нации.
390
Глава XV. Ограниченная Власть
вал какой-нибудь закон21, и любого закона, лишь бы за него
проголосовал парламент.
Уничтожение общественных учреждений и поглощение
права государством заложили двоякую основу того режи-
ма, который в наши охарактеризован как «монолитность».
Нет Власти помимо государственной, нет права помимо раз-
работанного государством.
О том, что неограниченная Власть одинаково
опасна, откуда бы она ни исходила
и кому бы ни принадлежала
Вся эта политическая философия зиждилась на заблуждении,
заранее опровергнутом Монтескьё: «Поскольку в демократи-
ях народ по видимости может делать все, что хочет, свободу
приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть
народа со свободой, народа»22.
Власть народа была только фикцией23 в обществе, где прак-
тически установился режим парламентского суверенитета.
Однако эта фикция24 оправдывала подавление свободы, како-
го еще не знала Европа.
21 «Французская система представительства, — пишет юрист Карре
де Мальберг, — с1789—1791гг. уклонилась от принципа суве-
ренитета нации: смешивая общую волю с законодательной волей
парламента, она сделала парламент равным суверену или, вернее,
фактически превратила его в суверена» (I?. Carre de Malberg. La
loi, expression de la volonte generale, fitude sur le concept de la loi
dans la Constitution de 1875. Paris, 1931, p. 72).
22 О духе законов, кн. XI, гл. II*.
23 «Французская революция торжественно провозгласила принцип
суверенитета нации; но она отнюдь не применяла его; ибо, как
мы сказали выше, этот пресловутый принцип — только обман,
фикция, средство управления, и реальной силы в нем не больше,
чем в принципе божественного права» (Leon Duguit. L’Etat, le
Droitobjectif etlaLoipositive. Paris, 1901, p. 251).
24 «Французская революция нанесла смертельный удар божест-
венному праву и законности. Но точно так же и суверенитет на-
рода, и общая воля, которая правит и законодательствует через
представителей, уже не находят никакой веры у людей мыслящих.
Государство — это повелевание, а все повелевать не могут. Такова
391
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
То были, видите ли, родовые муки нового принципа. Ново-
го? Но еще Цицерон вынес ему приговор25. Следствия этого
принципа были достаточно хорошо известны в древности и в
Новое время, чтобы комментатор «Духа законов»26 написал
вскоре после выхода в свет «Общественного договора»: «Ког-
да, опираясь на большинство голосов, группа людей, стоящая
у власти, может приказывать все что угодно, это столь же дес-
потическое правление, как и то, при котором повелевает один,
руководствуясь единственно законом своей воли».
По прошествии более чем двадцати лет после роспуска Кон -
вента Бенжамен Констан говорит о его деспотизме, все еще
содрогаясь от ужаса и гнева:
«Когда представительной власти не полагают никаких пре-
делов, представители народа — не защитники свободы, а кан-
дидаты в тираны. И когда устанавливается тирания, она может
быть тем страшнее, чем больше число тиранов...
Собрание, которое нельзя ни образумить, ни обуздать, из
всех властей является самой слепой в своих действиях, самой
непредсказуемой в их результатах — даже для самих членов
его. Оно кидается в крайности, которые, казалось бы, исклю-
чены. Непомерно кипучая и чересчур разносторонняя деятель-
ность; лавина законов; желание угодить наиболее эмоциональ-
ной части народа, отдаваясь ее порыву или даже упреждая его;
истина. Общая воля — фикция» {Gumplovicz. Die Soziologische
Staatsidee, 1902, S. 3).
25 « Ни одному государству не откажу я в этом названии с такой легко -
стью, как именно этому, в котором все целиком находится в полной
власти толпы. Ибо если мы признали, что государства не существо-
вало ни в Сиракузах, ни в Агригенте, ни в Афинах, когда там прави -
ли тираны, ни здесь, когда у нас были децемвиры, то я не понимаю,
почему понятие государства более применимо к владычеству толпы;
ибо, во - первых, для меня народом является только такой, которого
удерживает вместе согласие относительно прав, как ты, Сципион,
превосходно определил, но такое сборище людей, о котором ты упо-
мянул ранее, есть тиран в такой же мере, как если бы им был один
человек, и это даже еще более отвратительный тиран, так как нет
более свирепого зверя, чем тот, который подражает внешнему виду
народа и принимает его имя» (Ciceron. La Republique, Ш, XXXIII,
trad. ViUemain. Paris, 1859, p. 189—190)*.
26 Эли Люзак, из семьи протестантов, нашедших убежище в Голлан-
дии, в 1764 г. выпустил в Амстердаме издание «Духа законов»,
снабженное комментариями.
392
.. Глава XV. Ограниченная Власть
досада от явного сопротивления или от заподозренного осуж-
дения, и тогда — полное неприятие мнения нации и упорство
в заблуждении; кастовый дух, дающий силы лишь для узурпа-
ции; попеременно то безрассудная смелость, то нерешитель-
ность, то насилие, то слабость, то благоволение к кому-то одно-
му, то недоверие ко всем; подверженность чисто физическим
чувствам восторга и страха; отсутствие всякой моральной ответ -
ственности, уверенность в том, что за счет многочисленности
законодателей удастся избежать позора трусости или опасности
чрезмерной отваги. Таковы пороки собраний, не ограниченных
рамками, которых они не могли бы преодолеть»27.
Другой современник заключает: «Мы слишком долго гово-
рили, что мнение правит миром... непостоянное, пристраст-
ное, капризное мнение — это тиран, которого мы должны
остерегаться точно так же, как и прочих тиранов»28.
И даже больше, ибо ни один деспот не позволяет себе зайти
так далеко, как те, кто ссылается на суверенитет народа.
«Коль скоро общая воля может все, люди, ее представля-
ющие, тем более опасны, что они объявляют себя всего лишь
послушными орудиями этой мнимой воли и располагают сред-
ствами принуждения или обольщения, необходимыми, чтобы
изъяснять ее так, как им выгодно. То, чего не посмел бы сделать
от своего имени ни один тиран, они узаконивают беспределъ -
ностью общественной власти. Нужного для них расшире-
ния полномочий они требуют у обладателя этой власти, у наро-
да, всемогущество которого лишь оправдывает их пополз-
новения. Самые неправедные законы, самые угнетательные
установления обязательны как выражение общей воли... Народ,
который может все, столь же опасен, более опасен, чем тиран,
или, точнее сказать, тирания наверное завладеет правом, пре-
доставленным народу. Ей надо будет только провозглашать все-
могущество этого народа, одновременно посылая ему угрозы,
и говорить от его имени, обрекая его на молчание»29.
Таковы были уроки поколения, умудренного опытом. В тече-
ние четверти века наблюдали смену противоположных режимов,
27 В. Constant. Cours de Politique constitutionnelle, ed. de 1836,
28 P-16-17.
Bismondi. Etudes sur les constitutions des peuples libres, ed. de
29 1836, p. 204.
B. Constant. Cours de Politique constitutionnelle, ed. Laboulaye de
1872, p. 279-280.
393
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
сходных лишь в том, что все они требовали от граждан повинове-
ния и заверений в ревностной службе, преданности, восторжен-
ном почитании. Характеры портились из-за страха, который
стремился отвести удары, зависти, которая пыталась их направ-
лять, алчности, которая набрасывалась на тех, на кого они обру-
шились. Проскрипции были уготованы для благородных душ,
почести — для отступников, безопасность — ни для кого.
В 1819 г. Дону так выражал свой протест против волнами
накатывавшего террора: «Революция напрасно полагает целью
восстановление гарантий для индивидуумов: она никогда их не
дает, покуда длится. Честолюбие, алчность, ненависть, жажда
мщения — все безудержные или тлетворные страсти завладевают
подобными общественными движениями. В этой нескончаемой
сумятице вслед за побежденными гибнут, раздавленные неу-
правляемой мощью, и победители, а если раздаются голоса, взы-
вающие о порядке и безопасности, то их увещевания объявляют
вероломными или несвоевременными. Тяжелые обстоятель-
ства, в которых могли бы помочь лишь правомерные законы,
создающие гарантии, становятся аргументом и назойливым реф -
реном при оповещении о всякой новой несправедливости, о вся-
ком новом бесчинстве. За тридцать лет деяния произвола в раз-
ных сферах жизни достигли такого числа, что уже не осталось ни
одного гражданина, который не был бы единожды или неодно-
кратно их жертвою. Но что из того? Правящие все равно будут
время от времени требовать для себя власти действовать по про-
изволу, видя в ней средство и залог общественного спасения»30.
Опыт подтвердил правоту слов Монтескьё: «Нельзя осущест -
влять больших наказаний, а следовательно, и больших измене-
ний, не доверяя нескольким гражданам большой власти... Надо
как можно скорее возвратиться к обычному порядку правления,
при котором закон все охраняет и никого не угнетает»31.
Возвращение умов к ограниченной Власти:
усвоение уроков Англии , ...
Двадцать пять лет деспотизма и проскрипций политически
воспитали мыслителей эпохи Реставрации. Сходство ситуа-
30 Daunou. Essai surles garanties individuelles. Paris, 1819, p. 23—24.
31 О духе законов, кн. XII, гл. XVIII*.
394
Глава XV. Ограниченная Власть
ций приводит Бенжамена Констана к истинам, в свое время
высказанным Локком.
«Когда утверждают, что суверенитет народа безграничен,
создают и оставляют на волю случая слишком большую сте -
пень власти, которая сама по себе является злом, в какие бы
руки ее ни отдали»32.
Итак, снова нужен принцип ограничения Власти. «Доверьте
ее [эту беспредельную власть] одному, некоторым, всем — вы
так или иначе сочтете ее злом. Вы станете укорять носителей
этой власти и, смотря по обстоятельствам, обвинять по очере-
ди монархию, аристократию, демократию, смешанные фор-
мы правления, представительную систему. Вы будете непра-
вы; винить надо степень силы, а не носителей этой силы,
бороться — против оружия, а не против руки. Бывает тяжесть,
непомерная для рук человеческих»33.
Эта идея проходит сквозь все творчество великого писателя -
либерала. Оставалось только претворить ее в жизнь.
Как воздвигали всемогущество Власти? Разрушая от име-
ни будто бы представляемой ею массы, обладающей быти-
ем лишь в понятии, реально существующие группы. Порабо-
щая право, которому прежде была подчинена сама государ-
ственная власть.
Поэтому по логике вещей, чтобы ограничить Власть, сле-
довало бы позволить беспрепятственно развиваться объеди -
нениям, строящимся либо на территориальной, либо на про-
фессиональной основе, и в условиях полной независимости
восстанавливать прежние процессы формирования права
и принципов управления правовой системой.
Но власть предержащие не хотели терять чрезвычайно
эффективные средства, предоставленные в их распоряже-
ние в эпоху Революции и Империи. С 1814 г. герцог Ангу-
лемский* находил, что Францией, разделенной на департа-
менты, управлять гораздо легче, чем Францией, «пестрящей
свободами»34 во времена старых провинций. Оппозиция при
парламентском строе, открывшем ей доступ к власти, тоже не
думала уменьшать наследство, которое надеялась получить.
Стремление общества к формированию групп и дух независи -
32 В. Constant. Cours de Politique... ed. Laboulaye, 1872, p. 8.
33 B. Constant. Op. cit., p. 8.
Maurras, «Action frangaise», 15 mai 1930.
395
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
сходных лишь в том, что все они требовали от граждан повинове-
ния и заверений в ревностной службе, преданности, восторжен-
ном почитании. Характеры портились из-за страха, который
стремился отвести удары, зависти, которая пыталась их направ-
лять, алчности, которая набрасывалась на тех, на кого они обру-
шились. Проскрипции были уготованы для благородных душ,
почести — для отступников, безопасность — ни для кого.
В 1819 г. Дону так выражал свой протест против волнами
накатывавшего террора: «Революция напрасно полагает целью
восстановление гарантий для индивидуумов: она никогда их не
дает, покуда длится. Честолюбие, алчность, ненависть, жажда
мщения — все безудержные или тлетворные страсти завладевают
подобными общественными движениями. В этой нескончаемой
сумятице вслед за побежденными гибнут, раздавленные неу-
правляемой мощью, и победители, а если раздаются голоса, взы-
вающие о порядке и безопасности, то их увещевания объявляют
вероломными или несвоевременными. Тяжелые обстоятелъ-
ства, в которых могли бы помочь лишь правомерные законы,
создающие гарантии, становятся аргументом и назойливым реф -
реном при оповещении о всякой новой несправедливости, о вся-
ком новом бесчинстве. За тридцать лет деяния произвола в раз-
ных сферах жизни достигли такого числа, что уже не осталось ни
одного гражданина, который не был бы единожды или неодно-
кратно их жертвою. Но что из того? Правящие все равно будут
время от времени требовать для себя власти действовать по про-
изволу, видя в ней средство и залог общественного спасения»30.
Опыт подтвердил правоту слов Монтескьё: «Нельзя осущест-
влять больших наказаний, а следовательно, и больших измене-
ний, не доверяя нескольким гражданам большой власти... Надо
как можно скорее возвратиться к обычному порядку правления,
при котором закон все охраняет и никого не угнетает»31.
' ...г
Возвращение умов к ограниченной Власти:
усвоение уроков Англии , . , .
Двадцать пять лет деспотизма и проскрипций политически
воспитали мыслителей эпохи Реставрации. Сходство ситуа-
30 Ваипои. Essai surles garanties individuelles. Paris, 1819, p. 23—24.
31 О духе законов, кн. XII, гл. XVIII*.
394
Глава XV. Ограниченная Власть
ций приводит Бенжамена Констана к истинам, в свое время
высказанным Локком.
«Когда утверждают, что суверенитет народа безграничен,
создают и оставляют на волю случая слишком большую сте -
пень власти, которая сама по себе является злом, в какие бы
32
руки ее ни отдали» .
Итак, снова нужен принцип ограничения Власти. «Доверьте
ее [эту беспредельную власть] одному, некоторым, всем — вы
так или иначе сочтете ее злом. Вы станете укорять носителей
этой власти и, смотря по обстоятельствам, обвинять по очере-
ди монархию, аристократию, демократию, смешанные фор-
мы правления, представительную систему. Вы будете непра-
вы; винить надо степень силы, а не носителей этой силы,
бороться — против оружия, а не против руки. Бывает тяжесть,
непомерная для рук человеческих» ♦
Эта идея проходит сквозь все творчество великого писателя-
либерала. Оставалось только претворить ее в жизнь.
Как воздвигали всемогущество Власти? Разрушая от име-
ни будто бы представляемой ею массы, обладающей быти-
ем лишь в понятии, реально существующие группы. Порабо-
щая право, которому прежде была подчинена сама государ-
ственная власть.
Поэтому по логике вещей, чтобы ограничить Власть, сле-
довало бы позволить беспрепятственно развиваться объеди-
нениям, строящимся либо на территориальной, либо на про-
фессиональной основе, и в условиях полной независимости
восстанавливать прежние процессы формирования права
и принципов управления правовой системой.
Но власть предержащие не хотели терять чрезвычайно
эффективные средства, предоставленные в их распоряже-
ние в эпоху Революции и Империи. С 1814 г. герцог Ангу-
лемский* находил, что Францией, разделенной на департа-
менты, управлять гораздо легче, чем Францией, «пестрящей
свободами»32 33 34 во времена старых провинций. Оппозиция при
парламентском строе, открывшем ей доступ к власти, тоже не
думала уменьшать наследство, которое надеялась получить.
Стремление общества к формированию групп и дух независи-
32 В. Constant. Cours de Politique... ed. Laboulaye, 1872, p. 8.
33 B. Constant. Op. cit., p. 8.
Maurras, «Action frangaise», 15 mai 1930.
395
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
мости, присущий юристам, оказались ослабленными долгим
рабством: люди скорее хотели пользоваться Властью, неже-
ли обходиться без нее. Позднее Одилон Барро заметит: «Чем
больше вы расширяете сферу Власти, тем больше будет жела-
ющих туда проникнуть. Живое устремляется туда, где кипит
жизнь, и когда вся жизненная сила нации сосредоточена в ее
правительстве, вполне естественно, что каждый желает при-
нять участие в управлении» ,
Соответственно обстоятельствам, а также и вследствие из-
вестной лености человеческого ума принцип ограничения
Власти был сведен к формальной системе разделения властей.
Разве не приветствовал Монтескьё этот аспект английского
государственного устройства в знаменитой главе «Духа зако -
нов» ? * Честь и хвала толстой книге! Пророками становились,
прочитав одну-единственную главу. Так вошла в политиче-
скую науку, которую мы распространяли на всем континен-
те, столь же простая, как и строгая, доктрина: нужна испол-
нительная власть, нижняя палата, верхняя палата, и все проб-
лемы будут решены.
Можно себе представить, какое сильное впечатление про-
изводили английские порядки на наших соотечественников.
Они находили в Елизавете, Якове I, Карле I предначертате-
лей французской абсолютной монархии. В Английской рево-
люции — нашу революцию. В Кромвеле — Робеспьера и Бона-
парта, вместе взятых. Карл II был прообразом Людовика XVIII,
Яков II — Карла X. А в дни Июльской революции люди верили,
что Франция обрела своего Вильгельма III и ту стабильность,
какую демонстрировала Англия с 1689 г.
Как же было не искать по ту сторону Ла-Манша образец
для наших институтов?
Однако рассматривать следовало бы не только официаль-
но признанные власти, но и социальные подосновы, дававшие
им реальную силу.
Английский парламент существовал уже почти шесть веков.
Точнее сказать, он появился вместе с самой монархией. Его
прародитель — colloquium**, на который король, желая полу-
чить средства, собирал тех, кто реально владел социальны-
ми силами, чтобы вести с ними переговоры. По мере того как
мелкие рыцари и незнатные жители графств становились спо-
35 Odilon Barrot. De la centralisation... Paris, 1861.
396
Глава XV. Ограниченная Власть
собными «оказывать ему помощь», он привлекал и их тоже.
«Король в парламенте» обладал наибольшей силой, потому
что ему содействовали социальные силы; и парламент не нуж-
дался в правах, будучи конгрессом властей, которые суще-
ствовали сами по себе и в отношении которых Власть была
просительницей.
С течением времени пэры не утратили своего обществен -
ного значения. Положение крупных земельных собственни-
ков постоянно обеспечивало им взамен потерянного воен-
ного могущества могущество финансовое. В период бурного
развития сукноделия они были поставщиками шерсти. Ког-
да в результате роста населения в XVIII в. поднялись цены на
продовольствие, они выиграли от этого больше всех. ВХ1Хв.
они выиграют от повышения цен на земельные участки под
застройку и на сырье, добываемое в шахтах и рудниках, по-
скольку хозяин земли, согласно английскому праву, владе-
ет и недрами.
Связанные с землей, они связаны и с людьми на земле,
и прочность их местных корней — секрет их неизменного по-
литического влияния.
Даже недостатки системы назначения в палату общин авто-
матически обеспечивали представительство всего, что возвы-
шалось в обществе, поскольку состояния трансформировались
в земли, а земли, включающие «гнилые местечки»*, давали
места.
Таким образом, две палаты были органом фактических
социальных властей. Отсюда их сила, которую они черпали
отнюдь не из конституции. Отсюда и их осмотрительность.
Они не столько уравновешивают Власть, сколько обступают
ее. Они могли бы удушить ее, занять ее место, но воздержива-
ются от этого — единственно из благоразумия, секрет которо-
го раскрыл де Лольм: очерченный таким образом очаг Власти
находится у всех на глазах и гораздо менее опасен, чем тот, что
сформировался бы после его гибели и обнаружил бы все пре-
имущества неожиданности и всю привлекательность новизны.
Но социальные власти, лишь только пожелают, заставляют
Власть действовать в нужном для них направлении, что оче-
видно уже в 1739 г., когда они принуждают Уолпола начать
войну**.
Итак, принятое в Англии «разделение властей» — в дейст-
вительности результат процесса вытеснения королевской вла-
397
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
сти, Imperium, социальными властями. Парламент — это кон-
ституционное выражение сил, которые утвердились парал-
лельно с Властью, следят за нею, контролируют ее, выделяют
ей средства и тем самым всегда сдерживают ее и все чаще руко -
водят ею. Такова была ситуация во времена Монтескьё. Она
еще сохранялась и во времена Бенжамена Констана. Произо-
шедшая в дальнейшем радикальная трансформация не отно -
сится к теме настоящей Главы.
Формальное разделение властей
Уже одно изложение обстоятельств, обусловивших двойствен-
ность властей в Англии, позволяет почувствовать произволь-
ность введения этой системы во Франции. Здесь нет исто-
рического диалога центральной Власти с социальными вла-
стями, а есть победивший Центр, Imperium, пребывающий
в гордом одиночестве. Нет двойственности, данной как факт,
а есть искусственная двойственность, введенная составителя-
ми конституций. Imperium делят на части и распределяют их
между королем, нижней палатой и верхней палатой.
Но обычаи имеют великую силу. Каждый фрагмент змеи
стремится регенерировать целую змею: король считает себя
преемником абсолютного монарха, а собрание видит себя пре-
емником собрания, обладавшего абсолютной властью. И тот
и другой органы власти естественно стремятся выйти из роли,
отведенной им конституцией, и завоевать Imperium, все еще
мыслимый как единое целое. Так некогда августы и цезари,
между которыми Диоклетиан хитроумно поделил Империю*,
рассматривали вверенные им территории как плацдарм для
завоевания господства над всей Империей.
Мы знаем, что монархия допускала нарушение за наруше-
нием и что призывы парламента к народу вызвали наконец
революцию 1848 г.
Боль и удивление, испытанные Огюстеном Тьерри после
внезапного падения Июльской монархии — свидетельство
порожденных ею надежд. Казалось, ее построили на века.
И что же? Всего восемнадцать лет!
Это событие улаживало проблему формирования Власти.
Побеждал народный суверенитет.
398
Глава XV. Ограниченная Власть
И тут воскресло основное заблуждение первой революции,
иллюзия, будто Власть, сформированная исходя из благого
принципа, в высшей степени благодетельна. Вот что говорит
Ламартин: «Эта сильная власть, централизованная власть, без
сомнения опасная там, где правительство и народ разобщены,
более не опасна, когда правительство — не что иное, как дей-
ствующая нация»36.
Однако Национальное собрание, которое, приветствуя
общую волю как суверенную, поклоняется манам* Руссо,
зажигает и благодарственную свечу Монтескьё, организаци-
онно оформляя разделение властей.
Отныне это элементарная истина, известная всем соста-
вителям конституций. Но какое бездумье! Одна власть будет
сдерживать другую... Да, если каждый из институтов власти
является орудием определенной силы, существующей в обще-
стве. Нет, если они исходят от одной и той же силы.
Противопоставить президенту, избранному народом,
избранное народом собрание, как это сделала Вторая респу-
блика**, не значит обеспечить равновесие различных элемен-
тов общества. Это означает лишь предусмотреть возможность
спора между людьми, получившими власть из одного и того
же источника. При равенстве прав президент неизбежно воз-
обладает над законодательным корпусом с его разнородными
волями. Наученные опытом, составители Конституции 1875 г.
уже не допускают назначения президента народом. Но тогда
палата, принимающая полномочия непосредственно от суве-
рена***, должна возобладать над президентом и обратить
в ничто его полномочия.
Предсказание этого можно было найти у Сисмонди: «Когда
признается, что всякая власть происходит от народа, те, кому
народ доверил власть самым непосредственным образом, те, у
кого самые многочисленные избиратели, должны считать свою
власть самой законной»07.
Судьба третьего элемента, верхнего собрания, при различ-
ных конституциях иллюстрирует социальные условия суще-
ствования политического института.
Примечательно, что во Франции сенат ощутимо сопро-
тивлялся инициативам нижнего собрания. Причина кроет-
La France parlementaire, t. II, p. 109.
Sismondi. Etudes sur les institutions des peuples libres, p. 305.
399
Книга V1. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ся в том, что он реально представлял отдельную социальную
силу — малые земельные олигархии. Еще более примечатель-
но, что из двух палат американского парламента лучший про-
тивовес президенту составляет не та, которая, как и он, изби-
рается всеобщим голосованием: будь она единственной, он
поработил бы ее, как Луи Наполеон — Национальное со-
брание*. Это сенат долгое время уравновешивал президент-
скую власть; кроме того, имея в своем составе по два члена от
каждого штата безотносительно к численности его населения,
он представляет существующие местные силы, сложившиеся
группы, управляющие ими олигархии — словом, нечто иное,
нежели народ как таковой.
О пользе второй палаты, умеряющей крайности первой,
написаны целые тома. «Но целесообразность ее в этом отно-
шении будет полностью зависеть от той общественной под-
держки, на которую она может рассчитывать вовне. Собра-
ние, не опирающееся на какую-нибудь крупную силу в стране,
бессильно против собрания, имеющего такую опору»38. Так,
палата лордов, которая в XIII в. могла противодействовать
власти, а порою покровительствовать ей, по-прежнему спо-
собна сдерживать народную власть лишь постольку, поскольку
лорды еще являются социальной силой39 и разумная политика
постоянно прибавляет к ним новые социальные силы.
Таким образом, это собрание не сразу отступило перед
палатой общин. Однако оно могло оставаться для нее уздой,
только согласившись — в 1911г. — не быть больше препятст-
вием***. Сейчас мы видим в нем академию, и только.
Какие бы органы ни учреждала конституция, жизненную
силу они берут лишь от той или иной социальной власти, кото-
рая создается не учредителями.
Итак, расчленять Власть, происходящую из единого источ-
ника (большинство народа), на различные органы — пустое
ухищрение. Пока сохраняется такая расчлененность, конечно,
есть и конфликт, но это пагубный конфликт личных или кор-
поративных амбиций, а не оздоровляющий конфликт разных
социальных интересов. На этой стадии непомерно широким
38 S'. Mill. Le Gouvernement representatif, trad. Dupont-White. Paris,
1865, p. 277**.
39 Мы уже отмечали, что земельная аристократия, естественно, ока-
залась в выигрыше от увеличения потребности в угле.
400
Глава XV. Ограниченная Власть
государственным правомочиям сопутствуют расслабленность
власти и потеря доверия к ней. Но в конце концов, поскольку
ничто, кроме искусства создателей конституций и самолюбия
разного рода представителей, не поддерживает власти разде-
ленными, они объединяются в органе, который побеждает и в
своем абсолютизме уже не знает никаких преград.
Поэтому Власть нельзя ограничить, просто разделив
Imperium и отдав его составные части различным органам.
Подлинное ограничение требует вполне сформировавшихся
и вполне осознанных групповых интересов, достаточно хорошо
вооруженных, чтобы остановить Власть, когда она вторгается
на их территорию, и кроме того — правовой системы, доста-
точно независимой, чтобы быть арбитром в конфликтах, а не
орудием Центра.
Природа этого равновесия в обществе — вопрос сложный.
Могут ли его установить и поддерживать прозорливые зако-
нодатели? Или ситуация скорее такая, какая складывает-
ся на некоторых стадиях исторического развития, когда обе
чаши социальных весов оказываются на одном уровне и их
движение прекращается? Так бывает, например, тогда, ког-
да перед социальными властями восходит поначалу необу-
зданная политическая власть. Или когда перед клонящейся
к упадку политической властью утверждаются сильные соци-
альные власти.
Мы не будем рассматривать здесь эту проблему, вклю-
чающую в себя проблему автономности и действенности че-
ловеческой воли, а лучше сказать, полагаемых человеку
ограничений.
Отметим только, что вторая гипотеза объяснила бы яркие
вспышки и долгие затмения личной свободы, которая пред-
стает перед историком как периодически повторяющийся
феномен.
Эта свобода объяснялась бы тогда временной неспособно-
стью борющихся властей стать абсолютными — неспособно-
стью, которая не может быть длительной, так как среди этих
властей, живущих своей жизнью, одни ослабевают, а другие
набирают силу. И непостоянство свободы приобретало бы
характер социальной фатальности, так как она не может под-
держиваться ни когда семья, община, сеньор или предприни-
матель абсолютно автономны, ни когда государство обладает
всеобъемлющей верховной властью.
401
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Стали бы понятны и резкие перемены в положении лич -
ности в XIX—XX вв.: угнетение со стороны государства после
революционного уничтожения противовластей; затем осла-
бление Власти из-за ее внутреннего разделения и возвышение
новых социальных властей, сначала капиталистических, потом
профсоюзных; определенная тенденция к угнетению, прояв-
ляемая некоторыми из этих властей там, где они завоевывают
известную автономию; далее процесс восстановления един-
ства Власти и противодействие государства социальным вла-
стям, которое поначалу защищает человека, а доведенное до
конца, по логике вещей должно его поработить.
Заметим также, что Власть, основанная на суверените-
те народа, лучше всякой другой вооружена для победонос-
ной борьбы.
Если суверенитет пребывает в короле или в аристократии,
принадлежит одному или некоторым, он не может выпячивать
себя, не ущемляя интересы многих, и достаточно обеспечить
эти интересы соответствующим органом, хотя бы и с весьма
ограниченными правомочиями, — вроде первоначального
трибуната в Древнем Риме, — чтобы огромные силы, выража-
ющие себя таким образом, постепенно расширили этот орган,
подобно тому как армия, имеющая значительное численное
превосходство, овладев плацдармом, непременно увеличит
его. И наоборот, предоставленный меньшинству орган сопро-
тивления власти большинства будет постепенно атрофиро-
ваться, также как сужается плацдарм, удерживаемый армией,
“ 40
значительно уступающей противнику в численности .
Так что Власть может вызвать сопротивление, достаточно
сильное, чтобы ограничить ее, только если она имеет минори-
тарный характер. При мажоритарном характере она способна
дойти до абсолютизма, господство которого изобличит лож-
ность ее основания. Называя себя Народом, она всегда толь-
ко Власть.
40 «Когда демократия является высшей властью, — говорит Стю-
арт Милль, — нет человека или нескольких людей, достаточно
, сильных, чтобы поддерживать диссидентские мнения и отстаи -
’ вать интересы, которые нарушаются или оказались под угрозой»
?' (Le Gouvernement representatif, trad. Dupont-White. Paris, 1863,
p. 277)*.
Глава XVI
Власть и право
То, что Власть больше не находит в обществе конкретных вла-
стей, способных сдерживать ее, не имеет значения, если она
почтительно останавливается перед отвлеченной властью
Права.
Материальные силы, противодействующие Власти, могут
с таким же успехом воспрепятствовать ее благотворной дея-
тельности, как и помешать ей развернуть вредоносную актив-
ность. Идея ограничения Власти со стороны права означает
не механический, а духовный процесс. Это общее отвраще-
ние, вызываемое руководителями государства у всей нации,
это испытываемые ими самими угрызения совести, это, нако-
нец, возможное возбуждение против них судебного процесса
и осуждение их, невзирая на высокое положение.
Безусловно, верховенство права — великая идея, централь-
ная идея всякой политической науки.
Но она предполагает, что право старше государства и его
отношение к государству — отношение наставничества. В этом
надо отдавать себе отчет. Ведь если право вырабатывается
Властью, то как оно могло бы ей препятствовать или быть для
нее руководителем либо судьей?
А между тем, когда социальные власти были уничтожены,
право под воздействием тех же страстей и под прикрытием тех
же идей потеряло свою автономию.
Этот процесс мы и рассмотрим вместе с его последствиями,
сознавая, впрочем, что сохранившееся в душах смутное чув-
ство трансцендентности права облегчает восстановление его
независимости.
Право : норма, предписанная Властью ?
Народная мудрость неосознанно вторит средневековым
богословам, требуя от тех, кто управляет обществом, быть
справедливыми.
403
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Но что такое справедливость? Как сказано в «Институци-
ях» Юстиниана, это «постоянная непоколебимая воля возда-
вать каждому должное в соответствии с его правом».
Предельно ясно: у каждого из нас есть права, называе-
мые субъективными правами; они существуют и примиря-
ются в объективном праве — переработке обязательной для
всех моральной нормы, которую Власть должна соблюдать
сама и заставлять соблюдать подвластных.
Мы охотно повторим вслед за Дюги: «Публичная власть
имеет целью воплотить в действительность право». И неваж-
но, каков источник Власти, — она становится законной, ког-
да осуществляется в соответствии с правом1.
Но что же такое право? Спросим об этом у юристов. Боль-
шинство ответит, что право есть совокупность или резуль-
тат поведенческих норм, предписанных компетентной вла-
стью. «Таким образом, — прибавляет один из них, — то, что
соответствует закону, хорошо, а то, что расходится с ним,
предосудительно»1 2. «Умение различать справедливое и неспра-
1 «Политическая власть — нечто вполне осязательное, и после того
как люди обрели понятие права, они уяснили, что распоряжения
этой власти законны, только если соответствуют праву, что фи-
зическое принуждение со стороны политической власти законно,
только если предназначено обеспечить юридическую санкцию...
Никто не вправе повелевать другими: ни император, ни король,
ни парламент, ни народное большинство не могут навязывать
свою волю как таковую; их акты могут быть обязательными для
исполнения, только если соответствуют праву. Поэтому часто
обсуждаемый вопрос, в чем состоит цель государства или, точ-
нее, политической власти, решается следующим образом: поли-
тическая власть имеет целью воплотить в действительность право;
право это требует от нее сделать все возможное, чтобы обеспечить
господство права. Государство основано на силе; но сила эта за-
конна лишь тогда, когда применяется в соответствии с правом...
С течением веков менялись формулировки; но суть всегда оста-
валась неизменной. С X в. под влиянием церкви в умах глубоко
укоренилось представление о том, что Бог поставил государей,
дабы воцарились право и справедливость. Г-н Люшер блестяще
показал, что могущество монархии Капетингов зиждилось глав-
ным образом на вере, что Бог поставил королей, дабы они вер-
шили суд и водворяли мир между людьми, что это первейшая,
существеннейшая из их обязанностей» (Leon Duguit. Traite de
Droit constitutionnel, 1.1. Paris, 1921, p. 518—519).
2 Маркаде.
404
Глава XVI, Власть и право
ведливое, — уточняет другой, — совпадает с умением толковать
и применять закон»3.
Разве это не порочный круг? Политическая власть должна
быть справедливой, т.е. действовать в соответствии с правом.
Но право, говорят нам, есть не что иное, как совокупность
норм, предписанных ею самой. Выходит, власть, создающая
законы, всегда справедлива — по определению.
Каков софизм! Но, видно, его легко обойти, если даже Кант
пришел к безоговорочному оправданию Власти. В «Метафи-
зике нравов» читаем: «Итак, против законодательствующе-
го главы государства нет правомерного сопротивления наро-
да, ведь правовое состояние возможно лишь через подчинение
его устанавливающей всеобщие законы воле; следовательно,
нет никакого права на возмущение (seditio), еще в меньшей
степени — на восстание (rebello)... Обязанность народа тер-
петь злоупотребления верховной власти, даже те, которые счи-
таются невыносимыми, основывается на следующем: сопро-
тивление народа, оказываемое высшему законодательству, ни
в коем случае не должно мыслиться иначе как противозакон-
ное и, более того как уничтожающее все законное государст-
венное устройство. В самом деле, для того чтобы быть пра-
вомочным сопротивляться, требовался бы публичный закон,
который разрешал бы подобное сопротивление народа, т.е.
верховное законодательство содержало бы в себе определение,
в силу которого оно не было бы верховным... »4
Умозаключение построено великолепно. Только закон
составляет право. Следовательно, все, что есть право, есть
закон и нет права против закона.
Поэтому искать в праве оплот против Власти — заблуж-
дение.
Право является, как говорят юристы, «положительным».
«Сама суть правовой нормы, — поясняет один современный
мэтр, — в том, что она снабжена санкцией, а именно сред-
ствами непосредственного принуждения, т.е. человеческими
средствами. Право, таким образом, необходимо предполага- * I
Демоломб. Цитаты приведены по кн.: Н. Levy-Ullmann.
Elements d’introduction generale a I’etude des Sciences juridiques, I,
«La definition du Droit». Paris, 1917.
Kant. Metaphysique des moeurs, trad. fr. Barni. Paris, 1853,
Ire partie, XLIX*.
405
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ет публичную власть, полномочную принуждать индивиду-
умов к исполнению ею же изданных постановлений. Отсю-
да ясно, что в правовой сфере мыслимо лишь положительное
С
право».
О неограниченной законодательной власти
Значит, мы должны, склоняясь перед такими авторитетами,
отказаться от иллюзии права, способного сдерживать Власть?
Должны признать в нем всего лишь творение государства, бес-
сильное против своего творца?
Но разве история не показала нам5 6 право совсем иного до-
стоинства — основанное на Божественном законе и обычае?
Еще и сегодня мы чувствуем: не все, что есть закон, есть пра-
во. Поэтому лучше попробуем выяснить, как произошло иска-
жение понятий, о котором свидетельствуют приведенные нами
цитаты, и порабощение права.
Тут сошлись заблуждения, происходящие из весьма различ-
ных источников. Заблуждение Гоббса, иллюзии Руссо и Кан-
та, в особенности же грубые ошибки сенсуалистической и ути-
литаристской школ — таких посредственных, но весьма влия-
тельных умов, как Гельвеций, Бентам, Дестют де Траси.
Гоббс, как известно, считает, что одна лишь Власть создает
и поддерживает порядок в отношениях между людьми. До нее
или без нее — только грубое столкновение вожделений.
Поэтому, «когда установлено государство, есть и законы,
но не прежде». «Гражданским правом являются для каждого
подданного те правила, которые государство устно, письменно
или при помощи других достаточно ясных знаков своей воли
предписало ему, дабы он пользовался им для различения меж-
ду хорошим и дурным, т.е. между тем, что согласуется, и тем,
что не согласуется с правилом»7.
Как похоже это определение на дефиницию некоторых со -
временных юристов! Что же следует из этих принципов?
5 Carre de Malberg. Contribution a la theorie generale de I’Etat. Paris,
1920, p. 57, note 6.
6 См. главу XI.
7 Гоббс. Левиафан, часть II, гл. XXVI, р. < 138,> 137 первого из-
дания 1651 г.*
406
Глава XVI. Власть и право
«Суверен государства, будь то один человек или собрание,
не подчинен гражданским законам. В самом деле, обладая
властью издавать и отменять законы, суверен может, если ему
угодно, освободить себя от подчинения отменой стесняющих
его законов и изданием новых»8.
Гоббс по крайней мере видел следствия постулированно-
го им принципа и принимал их. Ему доставляло удовольст-
вие воображать всепокоряющую Власть; с логическим фана-
тизмом он нарисовал ее ужасающий портрет: хозяйка всей
собственности, цензор всех мнений, она не подлежит пори-
цанию, что бы ни творила, так как ей одной дано судить об
общественном благе, а моральное благо сводится к обществен-
ному благу.
Иное дело — Руссо и Кант. Они остерегаются доверить эту
неограниченную законодательную власть монарху или собра-
нию. Нет, она может принадлежать лишь всему народу, и при
таком условии, как им представляется, она безопасна. Ибо,
рассуждает Кант, «когда кто-то принимает решение в отно-
шении другого лица, то всегда существует возможность, что он
тем самым поступит с ним не по праву; однако такой возмож-
ности никогда не бывает в решениях относительно себя само-
го (ибо volenti non fit injuria) »9.
Для того чтобы это умозаключение можно было отстаивать,
требуется, как минимум, чтобы все без исключения подзакон-
ные субъекты действительно давали обдуманное согласие на
каждый закон. При помощи скольких фикций из него выво-
дится необходимая справедливость законодательной власти!
Фикция — что «весь народ» не может обдуманно принять
несправедливое решение в отношении некоторых.
Фикция — что «весь народ» выражает обдуманную волю:
разве американский народ, дружно проголосовавший за
«сухой закон», не опроверг результат собственного голосова-
ния в своем повседневном поведении?
Наконец, фикция — имеющая исключительное значе-
ние, — что с народом советуются относительно каждого зако-
на: это бывает, и то лишь в отношении некоторых законов,
только в Швейцарии.
Idem, р. 137—138*.
Op. cit.**
407
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Та неограниченная законодательная власть, которой Рус-
со и Кант наделили общество в целом, неизбежно должна, как
писал Бенжамен Констан, «перейти от него к большинству,
от большинства — в руки нескольких человек, часто в руки
одного - единственного человека...»10.
Однако злу, которое могла породить эта идея, препятство-
вало понятие общества, сформированное в духе времени Рус-
со и Кантом. Эти великие умы видели во всем обществе толь-
ко одну реальность — человека. Они вдохновенно провозгла-
шали его достоинство и права. Они не вполне сознавали, что
права эти могут вступать в противоречие с неограниченной
законодательной властью. Но, без сомнения, они разрешили
бы всякое противоречие в пользу прав человека и в ущерб Вла-
сти. Умонастроение Руссо ясно показывает его защита liberum
veto*. В XIX в. разделение исполнительной и законодательной
властей — с необходимостью временное — и, главное, царя-
щие повсюду индивидуалистические представления предохра-
няют от возможных следствий чудовищной концепции зако -
нодательной власти. Декларации прав сыграли роль Права,
стоящего над законом.
Сенсуалистическое
и утилитаристское заблуждение ! - <
Более серьезно заблуждение сенсуализма и утилитаризма.
Это — крайнее проявление рационалистического кризиса.
Не существует блага самого по себе, говорит Гельвеций, «раз-
ные народы во все века и во всех странах именовали доброде -
тельными лишь те поступки, которые были, или по крайней
мере считались у них, полезными для общества»**.
Но, разумеется, они заблуждались насчет того, что же
полезно. Им преподают новую науку о пользе и указывают
средство «достичь максимального общественного благососто-
яния» (Бентам).
Прежде всего, надо изгнать «старый предрассудок» о мора-
ли, «данной свыше», которая необходима сама по себе.
10 В. Constant. De la Souverainete du Peuple. — Cours de Politique
constitutionnelle, ed. Laboulaye, Paris, 1872, t. II, p. 9.
408
Глава XVI. Власть и право
«Это очень давнее и совершенно нелепое заблужде-
ние, — говорит Дестют де Траси, — полагать, что принципы
морали как бы внедрены в наши головы и что во всех головах
они одни и те же, и, согласно с этой иллюзией, воображать их
невесть какое небесное происхождение... Признаем, что эти-
ка есть наука, которую мы создаем подобно всем прочим; это
только знание о влиянии наших склонностей и чувств на наше
счастье... Из всех наук она всегда совершенствуется в послед-
нюю очередь, всегда наименее развита, в ней всегда отмеча-
ется наибольшее расхождение мнений. Если вдуматься, наши
моральные принципы так далеки от единообразия, что в сфе-
ре нравственности есть столько образов восприятия и чувство-
вания, сколько и людей. Именно это многообразие и состав-
ляет многообразие характеров, и, хотя мы того не замечаем,
у каждого человека своя собственная моральная система или,
вернее, нагромождение бессвязных понятий, которое вряд
ли заслуживает названия системы, но, однако же, заменя-
ет ее»11.
Читатель, может быть, пожмет плечами: Траси не принад-
лежит к мыслителям первого порядка или к тем, кто оказал
значительное, и притом непосредственное, влияние на раз-
витие культуры.
Это так, но он прекрасно описывает множественность веро-
ваний и убеждений как следствие потрясения, произведенного
рационализмом. Благо и зло, справедливое и несправедливое
стали предметом мнения.
Сталкивающиеся мнения претворятся в законы, а зако-
ны составят право, так что в итоге одно будет справедливым,
а другое — несправедливым.
От нашего автора не ускользнуло, что тогда возникнет боль-
шой разброд. Поэтому он хочет возложить на «законодате-
ля, располагающего системой морали, выстроенной в мето-
дическом порядке, при помощи строгих дедукций» задачу
диктовать практические моральные предписания, причи-
ну которых невозможно подробно разъяснить. Какими сред-
ствами заставить людей повиноваться им? «Самые сильные
из всех моральных средств, по действенности несоизмери-
11 Destuttde Tracy. Elements d’ideologie, t. IV, p. 456—459.
409
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
мне с прочими, — репрессивные законы и их неукоснитель-
12
ное исполнение»
Здесь поставлена современная проблема. Коль скоро боль -
ше нет права, неприкосновенного в своих основных частях,
поддерживаемого верованиями, едиными для всего обще-
ства, коль скоро право даже в своих наиболее существенных
моральных аспектах может до бесконечности меняться по воле
законодателя, не остается иного выбора, кроме дилеммы: либо
уродливое хаотическое разрастание его по прихоти суетных
интересов и переменчивых мнений, либо его систематическое
построение властителем, знающим, чего он хочет, и надолго
подчиняющим общество нормам поведения, которые он счи-
тает нужным предписать.
Эта дилемма — неизбежное следствие сочетания двух явле -
ний: свободного пересмотра всех первичных понятий, безу-
держного и бессистемного, и неограниченной законодатель-
ной власти.
Право, стоящее над Властью
Скажем прямо: нынешняя волна новых законов не создает
права. Эти законы — проявление натиска интересов, прихо-
ти мнений, неистовства страстей. Они смешны в своей беспо-
рядочности, когда измышляются Властью все более широкой,
но неуклонно ослабляемой спором различных группировок,
и ненавистны в своем несправедливом порядке, когда исхо-
дят от Власти, сжатой в один кулак. Уважения к ним доби-
ваются только путем принуждения. Они антиобщественны,
потому что основаны на ложной и смертельно опасной кон-
цепции общества.
Неправда, что общественный порядок целиком и полно-
стью обеспечивается Властью. Важнейшую часть его состав-
ляют верования и нравы. Ни те, ни другие не должны беспре-
рывно ставиться под сомнение; их относительное постоян-
ство — непременное условие общественного благополучия.
Необходимая сплоченность общества не может быть обе-
спечена одной только Властью. Нужно, чтобы существова-
ла глубокая общность убеждений, укорененных в общей вере,
12 Idem, р. 454.
410
Глава XVI. Власть и право
которая претворяется в непререкаемую мораль, поддержива-
ющую нерушимое право.
Все это должно быть недосягаемо для Власти. Когда эта
общность убеждений распадается, когда право предоставлено
законодательному произволу, тогда, без сомнения, Власть не
только может, но и должна распространяться вширь. Ей надо
восстанавливать путем всеобъемлющего непрерывного вме-
шательства подорванную сплоченность.
Так развивалась Власть в эпоху, когда была поколе-
блена католическая вера. Так она развивалась и после того
как были поколеблены индивидуалистические принципы
89-го года — оплот не настолько твердый, но все же чрезвы-
чайно ценный.
Католические правоведы первыми в нашей стране загово-
рили о том, что существует право само по себе, для выраже-
ния которого и предназначены законы13. Эта истина, казав-
шаяся очевидной Монтескьё14, в наше время наделала шуму,
поскольку люди внушили себе, что фундаментальные уста-
новления и главнейшие принципы могут бесконечно менять -
ся, находясь в полной зависимости от временно преобладаю-
щих воли или мнения.
Перебивая хор протестующих голосов, Дюги формулиру-
ет истинную доктрину права и определяет его политическую
функцию: «Неважно, каково наше понятие о государстве...
надо неустанно и решительно утверждать, что деятельность
13 « Закон, рассматриваемый как средство установления обществен -
ной дисциплины, ничуть не лучше, чем сила, когда он сам — толь-
ко выражение силы; ведь над ним тоже есть законы, и если он
выходит за их рамки, он ничем не лучше тех опасностей, которые
призван предотвратить... Они [эти законы над законами] со-
ставляют право в самом высоком смысле, какой только доступен
для человеческого ума: идеал, который прокладывает и освещает
путь законодателю... Закон не есть право, он есть лишь его слу-
чайное проявление, временное или локальное выражение, свое-
го рода инструмент» (Ch. Beudant. Le Droit individuel et Г Stat,
p. 12-13).
14 « Законам, созданным людьми, должна была предшествовать воз -
можность справедливых отношений. Говорить, что вне того, что
предписано или запрещено положительным законом, нет ничего
ни справедливого, ни несправедливого, — значит утверждать, что
до того как был начерчен круг, его радиусы не были равны между
собою» (О духе законов, кн. I, гл. I)*.
411
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
государства во всех ее проявлениях ограничена правом, выс-
шим по отношению к ней; что некоторых вещей оно делать
не может, а некоторые делать должно; что это ограничение
налагается не только на тот или иной орган, но и на государ-
ство в целом... Главное — понять и утверждать с неослабной
настойчивостью, что есть норма права, высшая по отношению
к публичной власти, ограничивающая ее и налагающая на нее
известные обязанности»15.
В эпоху изменчивого права
Эта концепция, четко сформулированная, представляет-
ся уму неотразимо убедительной. Она единственная придает
смысл тому, что в противном случае превращается в словесные
побрякушки: в отношениях между нациями, как сейчас при-
нято говорить, воцарилось право, — что это может означать,
если каждый народ обладает неограниченным правом опре-
делять свои действия?
Но сколь бы истинной ни была идея о правовой норме,
налагаемой на Власть, ее воплощение в жизнь в наше время
сопряжено с большими трудностями.
Ведь если принять принцип, что закон должен соответство-
вать праву, кто помешает Власти, представляющей на обсужде-
ние законопроект, группе, мобилизующей общественное мне-
ние, чтобы провести его, утверждать, что такой закон — выра-
жение, проявление, осуществление права? И если бы я считал
его несправедливым, мне сказали бы только, что мое понятие
о праве ложно и, хуже того, устарело.
Ведь право изменчиво, как и мораль, которая его под-
держивает; они постоянно развиваются и совершенствуются,
и следовательно, в них нет ничего устойчивого.
Гений современности интуитивно находит, как обойти
принцип верховенства права. Он приспосабливается к этому
принципу, нет, больше: берет его на вооружение! Посягатель-
ства на личные права, провозглашенные в 1789 г. священны-
ми, привилегии для одних социальных групп и дискриминация
других, незащищенность всех без исключения интересов, при-
несение их в жертву Власти — все это объясняется, ©правды -
15 Duguit. Traite de Droit constitutionnel, t. Ill, p. 547.
412
. z Глава XVI. Власть и право
вается, проповедуется как отражающее все более прогрессив-
ное и все более высокое понимание права.
И что на это возразить? В чем состоит то право, которое
противополагают изменчивому праву?
Оно лишилось обоих корней, некогда обеспечивавших его
незыблемость: для важнейших его составляющих это вера в Бо-
жественный закон, для прочих — уважение к древним обыча-
ям. Второй корень не мог сохраниться во времена быстрых
преобразований. А первый?
Современный человек, не имеющий над собою высшего
начала, без предков, без верований, без морали, прельщает-
ся нарисованной ему радужной перспективой лучшей жизни
и большей общественной пользы, обретенных благодаря зако-
нодательству, которое противоречит устаревшему праву толь-
ко потому, что руководится лучшим правом!
Итак, нельзя ожидать, что непостоянное право будет защи-
щено колеблющимся общественным мнением. Чувство права
еще не утрачено, но его оскорбляет лишь ничем не прикрытое
насилие, и оно никак не реагирует, да и не может реагировать
на неприметное повседневное вторжение.
Иск против закона
Как же обеспечить на деле верховенство права? — Во-первых,
ясно формулируя высшие правовые нормы, во-вторых, уста-
навливая конкретную власть, сопоставляющую законы с пра-
вом и отвергающую те, которые его нарушают.
Такая система стараниями американского юриста Мар-
шалла была принята в 1803 г. в Соединенных Штатах. Если
закон нарушает права, гарантированные Конституцией, граж-
данин прибегает к правосудию и последняя инстанция, Вер-
ховный суд, отменяет действие этого закона в отношении ист-
ца, так что закон, ставший неприменимым, утрачивает силу.
В этом институте американцы нашли оплот своей свободе,
преграду захватническим поползновениям Власти. Именно он
помешал страстям, на волю которых демократический строй
отдавал законодательную власть, воспользоваться ею против
той или иной категории граждан.
Были предложения перенести этот институт во Фран-
цию и принять за непререкаемую основополагающую норму
413
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Декларацию прав 89-го года. Суды и, в случае необходимо-
сти, Верховный суд, выносили бы решения в пользу рьяного
законодателя или понесшего ущерб гражданина.
Это, конечно, соответствовало бы истинным намерени-
ям членов Учредительного собрания. Их осмеивают за то, что
они сделали «бессмертные принципы» краеугольным кам-
нем законодательной системы, которую предстояло вырабо-
тать новому строю. Здесь, как это нередко бывает, скептицизм
неразумен, а энтузиазм был оправдан. После того как некото-
рым людям дали безграничную власть создавать Закон, надо
было установить для них жесткие рамки, упорядочивающие
и сдерживающие их деятельность. Декларация была в опреде-
ленном смысле заменой Божественного закона. Но насколь-
ко же она уступала ему в действенности!
Можно ли в настоящее время придать ей эффективность,
пересадив на французскую почву американский институт?
Но ведь он развился как естественный плод судебных обыча-
ев, принесенных иммигрантами из Англии, у которых нет или,
точнее, давно уже нет подобия на континенте.
Если судья в Америке может остановить законодателя,
который вторгается в область свободы частного лица, то бла-
годаря тому, что еще в Англии судья мог остановить предста-
вителя Власти, вторгающегося на эту территорию.
Существовал судебный тормоз для исполнительной вла-
сти; когда законодательная власть приобрела огромный раз-
мах, логично было прибавить к нему и тормоз для самой зако-
нодательной власти. Какой прок гражданину в том, что судья
защищает его от представителя Власти, явившегося к нему без
закона, если, как это происходит в наши дни, завтра он может
вернуться вооруженный законом? Именно эту опасность пре-
дотвращает Верховный суд. И, как видим, нововведение 1803 г.
связано с более древней ролью судьи, с определенным понима-’
нием судебной власти, от которого мы, к сожалению, далеки.
Когда судья останавливает
представителя Власти
Когда в XVIII в. стали восхищаться английскими свободами,
так что восхищение это, передаваясь многократным эхом,
дошло до наших дней, основу их ошибочно усмотрели в парла-
414
Глава XVI. Власть и право
ментском строе. В действительности же она крылась в судеб-
ной системе.
Если представитель Власти преследует человека в частной
сфере, чтобы заставить его что-либо сделать или отказаться
от каких-либо действий, то ему помогает целый аппарат при-
нуждения, которому человек не в состоянии сопротивлять-
ся в одиночку. Предоставленный самому себе, он раб Власти.
Свободу он получит, только если какая-нибудь противовласть
сможет удержать повелителя за руку. Такова была первая
задача трибунов в Древнем Риме, и плебс считал учреждение
этой должности началом своей свободы. В Англии и, в под-
ражание, в Соединенных Штатах такая миссия возложена на
судью.
Во всякой цивилизованной стране судебная функция состо-
ит в том, чтобы наказывать преступников и возмещать граж-
данам ущерб, причиненный посягательством одного частного
лица на права другого. Логично, если она включает и охрани-
тельные меры, которые могут пресечь действия, причиняю-
щие ущерб.
В так называемых англосаксонских государствах полномо-
чия органов правосудия распространяются не только на дей -
ствия одного частного лица в отношении другого, но и на дей-
ствия представителя Власти в отношении кого бы то ни было.
«Любой министр, — говорит Дайси, — подчиняется обще-
му законодательству королевства, как в своей частной жизни,
так и в своей официальной деятельности. Если бы министр
внутренних дел совершил, в приступе гнева, насильственные
действия против лидера оппозиции или приказал аресто-
вать его, полагая свободу своего политического против-
ника опасной для государства, этот министр в обоих случаях
подлежал бы судебному преследованию и всем другим санк-
циям, предусмотренным законом относительно случаев само-
управства. То, что арест влиятельного политического деятеля,
чьи речи могут вызвать беспорядки, является строго админи-
стративным актом, не извиняло бы ни министра, ни сотрудни-
ков полиции, которые выполнили бы его распоряжения»16.
Этот пример наглядно показывает существенное отличие
британского общества от общества континентального и обна-
руживает истинное основание английской свободы. Оно не
16 А. V. Dicey. Op. cit., р. 247.
415
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
там, где его ищут, не в политической форме, скопированной
понапрасну, а именно в концепции права.
Политическая мысль ставит Власть над «обыкновенным»
правом. Тем самым она разделяет членов сообщества на два
четко разграниченных класса. Всякий, кто причастен к управ -
лению государством, может действовать против всякого, кто
принадлежит к «народу», и неподсуден судам общей юрис-
дикции. Эти суды бессилены чему-либо воспрепятствовать,
что-либо исправить, кого-либо наказать.
«Напротив того, в Англии идея равенства перед законом
или подчиненности всех классов одному-единственному
законодательству, применяемому судами общей юрисдик-
ции, была доведена до крайнего предела. У нас, англичан,
все чиновники, от премьер-министра до сотрудников поли-
ции или налогового ведомства, несут такую же ответствен-
ность, как и всякий гражданин, за любое незаконное дейст-
вие. В сборниках судебной практики мы найдем множество
конкретных случаев, когда должностные лица привлека-
лись к суду с последующим наказанием или постановлени-
ем о возмещении ущерба за действия, совершенные ими при
исполнении служебных обязанностей с превышением пол-
номочий, предоставленных им законом. Губернатор коло-
нии, министр, офицер и все их подчиненные, даже если они
выполняют распоряжения своих начальников, ответст-
венны за действия, не дозволенные законом, в той же сте-
пени, что и всякий гражданин, не состоящий на государ-
ственной службе»17.
Эти гарантии эффективны не столько благодаря санкци-
ям, которые они заключают в себе, сколько благодаря состо-
янию ума, которое они поддерживают. Наказуемый за дей-
ствия, совершаемые во исполнение предписаний свыше, под-
чиненный вникает в них, прежде чем исполнять, и естест-
венным критерием для него служат элементарные понятия
общего права. То, что от них отклоняется, подозритель-
но ему с самого начала. Что до начальника, то угроза суда
беспрестанно напоминает ему, что он такой же гражданин,
как и прочие. Подобных преимуществ нет в тех государст-
вах, где, как во Франции, частному лицу в виде милости дано
право обращаться в суд с жалобой на злоупотребление вла-
17 А. V. Dicey. Op. cit., р. 172.
416
Глава XVI. Власть и право
стью, но жалоба не влечет за собой личной ответственности
виновных.
Об авторитете судьи
французская революция, как мы видели, упорно стреми-
лась уничтожить ту драгоценную гарантию свободы, кото-
рую дает вмешательство судьи в действия Власти. Впослед-
ствии ни один из сменявших друг друга режимов не позволил
ей возродиться.
Сегодня нам трудно оценить ее значение: современному
человеку естественно приходит на ум, что достаточно издать
закон, и представитель Власти окажется вооруженным. И если
в Соединенных Штатах судья может остановить даже закон,
то в Англии он этого сделать не может.
Что институт, сдерживающий исполнительную волю, но бес-
сильный перед волей законодательной, мог бы быть весьма
эффективным, мы признаем, вспомнив, что законодательная
власть долгое время отсутствовала вовсе или была очень роб -
кой, что под законом понимали неизменное право, которое
все согласны поддерживать в таком состоянии: nolimus leges
angliae mutare*.
Однако право эволюционировало, только его развитие про-
исходило незаметно. Чтобы разрешать все более разнообраз-
ные споры, судьи, выносившие частные постановления, ком-
бинировали и по-своему истолковывали прецеденты.
Трудная наука, отталкивавшая охотно используемым ею
нормандским наречием и фикциями, к которым она вынуж-
дена была прибегать, право как бы принадлежало тем, кто
творил это своеобразное священнодействие.
Так сформировалось право, ни в кое мере не обусловленное
собственными потребностями Власти, а отвечающее только
потребностям общества. Из его таинств вышло то, что в Анг-
лии называют конституционными принципами18. Эти прин-
18
«В Англии, — говорит Дайси, — так называемые конституци-
онные принципы суть индукции, или обобщения, основанные на
частных постановлениях, принятых судами касательно прав кон -
кретных индивидуумов» (Op. cit., р. 176).
417
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ципы — только «обобщение прав, которые суды гарантируют
19
индивидуумам» .
Составляя особую корпорацию, с достоинством осущест-
вляя сопровождаемую торжественными ритуалами и в неко -
тором смысле загадочную деятельность, английские судьи
веками накапливали престиж и моральный авторитет, объяс-
няющие уважение парламента к тому, что справедливо назва-
ли судебным законодательством. Парламент, «который может
все», проявлял большую сдержанность по отношению к выра-
ботанному таким образом праву. «От степени независимости
и степени власти, предоставленных общим судебным учреж-
дениям, зависят, — говорили англичане, — духи основа наших
установлении» .
И понятно, что именно из-за престижа, унаследованно-
го американскими судами, им доверили право контроля над
самими законами.
Но поток новых законов не пощадил в Англии систему древ-
него права. В Соединенных Штатах Власть восстала против
препятствия, которое противополагал ей Верховный суд. Его
упрекали в том, что он не идет в ногу со временем.
Вступив в конфликт с Властью на территории, удачно
выбранной для нее и неудачно для него, Суд оказался мише-
' нью для общественного мнения и, после формальной победы,
вынужден был свести свою активность до минимума: загово-
рили о его упадке.
Обманываясь кажущейся простотой вопроса, современ-
ные люди ни в одном государстве не могут потерпеть, чтобы
мнение некоторых препятствовало тому, чего требует мнение
всего общества. Это считают попранием принципа народно-
го суверенитета.
То, что во Франции закон не подлежит никакому судеб-
ному контролю и даже судебному толкованию, объясняет-
ся, как справедливо замечает Жени, «инстинктивной и смут-
ной, но глубоко укоренившейся в умах французов уверенно-
стью, что, ослабляя определенные законоположения — хотя
бы просто конкретными решениями, имеющими относитель-
ную силу*, — наши судьи фактически стали бы противодей-
ствовать верховной власти законодателя и, таким образом, * *
19 Idem, р. 179.
20 А. V. Dicey. Op. cit., р. 203.
418
Глава XVI. Власть и право
судебная власть, даже строго исполняя свою миссию, оказа-
лась бы высшей по отношению к законодательной, которая
в представлении современных людей обладает исключитель-
ным правом поддерживать суверенитет»21.
Рассматриваемая как выразительница интересов всех, а луч -
ше сказать, общества в целом, законодательная власть осущест-
вляет полный суверенитет. Кто посмел бы ее остановить?
При такой постановке вопроса — мнение некоторых про-
тив мнения всех — ответ очевиден. Но только мнения тут ни
при чем. Есть, с одной стороны, кратковременная эмоция, без
труда вызываемая правительством или партией с помощью
постоянно совершенствующихся методов агитации. И, с дру-
гой стороны, правовые истины, к которым все безусловно обя-
заны проявлять уважение. Конечно, малейший ложный шаг
подрывает доверие к блюстителям этих истин22. Однако сами
истины не утрачивают своего необходимого характера.
Затрагивает ли движение
идей основы права ?
Важно, чтобы отстаиваемые истины были вечными истинами.
Американский Верховный суд пострадал оттого, что защищал
вопреки политической конъюнктуре принципы, которые в свое
время тоже были связаны с политической конъюнктурой.
Авторы Конституции — независимые собственники — соз-
давали законодательство для независимых собственников.
Во время конфликта, который привел к ослаблению Верховно -
го суда, Власть пользовалась поддержкой массы пролетариев,
страдающих от следствий чудовищно искаженного представле-
ния о праве собственности. Именно потому, что Суд не поки-
дал области преходящих истин, и пошатнулся его авторитет.
Когда говорят, что право, основополагающее право, долж-
но следовать движению идей, совершают аналогичную ошиб-
ку. То, что громко именуют «движением идей», в действитель-
ности есть лишь постепенное смещение интересов. Меняется
21
Francois Geny. Science et Technique en droit prive positif, 4 vol.,
22 1914-1924, t. IV, p. 93.
Так, в Соединенных Штатах Верховный суд иногда недальновид-
но противился своевременным социальным законам.
419
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
состав классов и социальных групп, меняется соотношение сил.
И нужно, чтобы право приспосабливалось к этим изменениям.
Но в нем есть неизменная часть, и я, увы, не вижу в духов-
ной истории человечества бурлящего потока новых истин.
Наоборот, идеи — это редкие родники в пустыне человеческой
мысли. Однажды открытые, они вечно драгоценны, хотя из-за
глупости и невежества их порою заносит песками. Где же ваш
поток, испив из которого я утолил бы жажду? Кругом одни
миражи. Надо вернуться к Аристотелю, св. Фоме, Монтескьё.
Вот что существенно и ничуть не утратило актуальности.
Каким, образом право становится зоологическим
Что все всегда может быть поставлено под сомнение — это,
вероятно, главное заблуждение нашей эпохи. Ни одно обще-
ство, говорит Конт, не может существовать без единодушного
уважения к некоторым основополагающим понятиям, не под-
лежащим пересмотру. И «подлинная свобода может состо-
ять только в разумном подчинении единственно лишь господ -
ству — с достоверностью установленному — основных законов
21
природы и в защищенности от всякого личного произвола .
Метафизическая политика напрасно пыталась оправдать свое
засилье, удостаивая названия законов любые, часто неразум-
ные и непоследовательные, решения верховных собраний,
каков бы ни был их состав. Решения, к тому же мыслимые,
вследствие величайшей фикции, не меняющей, однако же, их
природы, как безошибочное выражение народной воли»23 24.
Совершенно очевидно, что законодательная мания, раз-
вивающаяся в течение двух-трех поколений, приучает обще-
ство смотреть на основополагающие нормы и понятия как на
нечто, что можно без конца изменять, и тем самым создает
благоприятнейшую ситуацию для деспота.
Изменчивое право — игрушка и орудие страстей. Если на
волне какого-то социального движения к власти придет деспот,
он может фантастически деформировать то, что и так уже не
имело определенной формы. Поскольку больше нет незыблемых
истин, он может навязывать свои собственные истины — Интел-
23 Почти дословное воспроизведение мысли Локка* (сознавал ли
это Конт?).
24 Comte. Philosophic positive, t. IV, p. 157.
420
Глава XVI. Власть и право
лектуальных монстров наподобие порожденных кошмарными
грезами существ с головой одного животного и туловищем дру-
гого. Устраивая как бы «алиментарное короткое замыкание»,
он может кормить граждан идеями, которые они возвраща-
ют ему в виде «общей воли». Эта общая воля — удобрение, на
котором вырастают законы, все более расходящиеся не только
с божественным умом, но и с человеческим разумом.
Право лишилось души, оно стало зоологическим25.
25 В энциклике «Mit Brennender Sorge»* от 14 марта 1937 г. мы
читаем: «Кто возводит расу, или народ, или государство, или
частную форму государства, или носителей власти, или какую-
либо иную основополагающую ценность человеческого сообще-
ства — все, что в мире земном занимает необходимое и почетное
место, — кто возводит эти понятия превыше принадлежащего им
достоинства и обожествляет их до степени идолопоклонства, тот
искажает и извращает порядок вещей, замышленный и сотворен-
ный Богом; тот далек от истинной веры в Бога и от понимания
жизни, соответствующего этой вере.
Роковое стремление нашего времени таково, что отделяют от бо-
гоустановленного фундамента Откровения не только мораль, но
и право, теоретическое и практическое. Мы подразумеваем здесь
в особенности так называемое естественное право, которое напи-
сано рукою самого Создателя на скрижалях человеческого сердца
и которое здравый разум может там прочесть, когда не ослеплен
грехом и страстью. Только сообразуясь с велениями естественного
права можно оценить положительное право, от какого бы за-
конодателя оно ни исходило, в его моральном содержании и тем
самым определить степень его обязательности для совести. Чело-
веческие законы, находящиеся в неразрешимом противоречии с
естественным правом, отмечены изначальным пороком, который
не исправит ни власть, ни сила. В свете этого принципа и надо
судить об аксиоме: “Право — это польза народа”. Конечно, в это
положение можно вкладывать правильный смысл, если понимать,
что воспрещенное моралью никогда не послужит истинному благу
народа. Однако уже древнее язычество признавало, что аксиома
эта, чтобы стать совершенно верной, должна быть перевернута
и выражена так: “Нет ничего полезного, которое в то же время
не было бы нравственно-прекрасным, и ничто не прекрасно в
нравственном отношении, так как оно полезно, но — так как оно
прекрасно в нравственном отношении, оно полезно” [Цицерон.
De Officiis, III, 30]**.
Отрешенный от этого морального правила, названный принцип
[что право — это польза] в международной жизни привел бы на-
ции в состояние беспрерывной войны. В жизни народов смеше-
Глава XVII
Аристократические
корни свободы
Где коренится свобода ?
Европейское общество ищет ее веками — и обрело самую широ -
кую, самую обременительную, самую тяжеловесную государ-
ственную власть, какую когда-либо знала наша цивилизация.
Когда мы спрашиваем, а где же свобода, нам указыва-
ют на избирательные бюллетени у нас в руках: по отношению
к колоссальной машине, которой мы подвластны, мы облада-
ем неким правом; мы, десяти-, двадцати- или тридцатимил-
лионная часть Суверена, временами можем, растворившись
в огромной толпе, вместе со всеми приводить ее в движение.
Это, говорят нам, и есть наша свобода. Мы теряем ее, ког-
да машиной управляет воля одного индивидуума: это авто-
кратия. Мы вновь обретаем ее, когда нам дается право пери-
ние права и пользы означает непонимание того существенного
факта, что человек в качестве личности обладает правами, по-
лученными от Бога, и сообщество не должно ни отрицать их,
ни пытаться отменить, ни предавать забвению. Пренебрегать
этой истиной — значит не видеть, что подлинное общее благо
в конечном счете определено природой человека, гармонически
сочетающей личные права и общественные обязанности, и целью
общества, которая также определена человеческой природой.
Общество угодно Творцу как средство полного развития способ-
ностей индивидуумов и преимуществ совместной жизни, кото-
рые каждый, поочередно давая и принимая, должен ценить ради
собственного блага и ради блага других. Что же касается всеоб-
щих, более высоких ценностей, которые в состоянии воплотить
в жизнь только сообщество в целом, а не отдельные индивидуу-
мы, то они также в конечном счете угодны Творцу ради чело-
века, ради его полного природного и сверхприродного расцвета
и усовершения».
422
Глава XVII. Аристократические корни свободы
одически коллективно сообщать ей импульс: это демократия.
Тут или путаница, или обман. Свобода — это совсем другое.
Свобода состоит в том, что наша воля не подчинена другим
человеческим волям, но одна управляет нашими действиями,
сдерживаемая только тогда, когда она нарушает необходимые
условия общественной жизни.
Свобода — это отнюдь не наше участие (в большей или
меньшей степени иллюзорное) в абсолютной верховной вла-
сти общества как единого целого над его частями; это прямая,
ничем не опосредствованная и конкретная верховная власть
человека над самим собой, которая позволяет ему и застав-
ляет его развивать свою личность, вверяет ему его собствен-
ную судьбу, делает его ответственным за свои поступки как по
отношению к ближнему, наделенному равным правом, кото-
рое он должен уважать — здесь вмешивается правосудие, — так
и по отношению к Богу, чьи предначертания он исполняет или
оставляет в небрежении.
Самые возвышенные умы восхваляли свободу вовсе не
потому, что она — элемент личного счастья, а потому, что
она не дает превратить человека в орудие, к чему всегда стре-
мится воля к могуществу, и освящает достоинство человече-
ской личности.
По какой же причине эти высокие предначертания были
упущены из виду в ходе исторического развития человечества?
Отчего участие в управлении государством, неверно называе-
мое политической свободой, а на деле представляющее одно
из средств, данных человеку, чтобы гарантировать его свобо-
ду наперекор постоянным усилиям верховной власти, пока-
залось ему ценнее, чем сама свобода? Почему такое участие
граждан во Власти повлекло за собой новые поползновения на
их права со стороны государства, благодаря содействию массы
гораздо более смелые, чем в период абсолютной монархии?
Явление это парадоксально лишь на первый взгляд1.
Оно легко объяснимо, если составить себе сколько-нибудь
Его предвидели политические мыслители, в частности Бенжамен
Констан: «Абстрактное признание суверенитета народа нисколько
не увеличивает совокупную свободу индивидуумов; и если народ-
ному суверенитету придают широту, которой он иметь не должен,
свобода может быть утрачена, несмотря на этот принцип или
даже из-за этого принципа» (В. Constant. De la Souverainete
423
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ясное представление о тысячелетнем поединке между Вер-
ховенством и Свободой, между Властью и Свободным
человеком.
О свободе
Свобода — не современное изобретение, как думается нам
с нашим самомнением. Наоборот, идея свободы принадлежит
к нашему древнейшему духовному достоянию.
Когда мы говорим на языке свободы, мы с необходимо-
стью восстанавливаем формулы, выработанные в отдаленном
прошлом человеческих обществ. Никак не в период абсолют-
ной монархии, которая, собственно, является первым из со-
временных режимов и которая начала уничтожение личных
прав в интересах Власти.
Например, когда мы говорим, что никто не должен быть
подвергнут заключению или лишен собственности иначе, как
в силу принятого закона или судебного решения, вынесенно-
го равными ему людьми, мы воспроизводим слова английской
Великой хартии* 2. Или если мы вслед за Чатамом настаива-
ем на неприкосновенности частного жилища, мы, сами того
не зная, возрождаем проклятие древнего норвежского зако-
на: «Если король вторгнется в жилище свободного человека,
все пойдут к нему, чтобы его убить».
И еще, когда мы требуем свободы действий, при условии что
лицо несет ответственность за причиненный им ущерб, — тако-
ва, например, британская система свободы печати, — это со-
ответствует духу древнейшего римского права.
Наше «интуитивное» понятие о свободе в действитель-
ности есть воспоминание общества, воспоминание о свобод-
ном человеке. В отличие от природного человека, он не явля-
ется философским предположением, ареально существовал
du Peuple, in: Cours de Politique constitutionnelle, ed. Laboulaye.
Paris, 1872,1.1, p. 8).
2 «Nullus liber homo capiatur vel imprisoneretur, aut disseisietur de
libero tenemento suo nisi per legale judicium parium suorum vel per
legem terras» *.
• В это же время во Франции Мэтью Парис пишет (1226): «Quod
nullus de regno Francorum debuit ab aliquot jure sui spoliari, nisi per
judicium parium suorum» * *.
424
Глава XVII. Аристократические корни свободы
в обществах, которые не покорила себе Власть. Это от него мы
унаследовали наше представление о личных правах. Мы толь-
ко забываем, как их отстаивали и закрепляли.
Мы так привыкли к Власти, что ожидаем от нее, что-
бы она предоставляла их нам. Нов истории право на сво-
боду не было получено от щедрот Власти, у него совсем иное
происхождение.
И, вопреки нашим современным понятиям, это право не
было общим, основанным на предположении в каждом чело-
веке достоинства, которое Власть априорно должна уважать.
Оно было частным, возникшим для определенных людей из до-
стоинства, которое они заставляли уважать. Свобода — факт,
утверждавшийся как субъективное право.
Чтобы правильно поставить проблему свободы, надо исхо-
дить из этого исторического основания.
Древнее происхождение свободы
Мы обнаруживаем свободу в древнейших известных нам фор-
мациях индоевропейских народов.
Это субъективное право принадлежит исключительно тем,
кто имеет возможность защитить себя, т.е. членам тех силь-
ных родов, которые, как бы составив федерацию, образова-
ли общество.
Тот, кто принадлежит к такому роду, свободен, потому что
у него есть «братья», чтобы его защитить и отомстить за него.
Способные, в случае его ранения или убийства, с оружием
в руках осаждать жилище убийцы, способные также, когда его
обвиняют, заступиться за него.
Все древнейшие формы судопроизводства объясняют-
ся этой крепкой родовой солидарностью. Как, например,
способ вызова на суд, память о котором для нас сохранили
«Законы Альфреда»3’*: изображая жестами нападение на
дом ответчика, от него добивались согласия предстать перед
судом, — явное напоминание о том, что судебный процесс
первоначально означал третейский суд, к которому услови-
лись прибегать, чтобы предотвращать вооруженные столкно-
3 См.: Glasson. Histoire du Droit et des Institutions de 1’Angleterre.
Paris, 1882,1.1, p. 240.
425
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
вения. И понятно, что процесс мог принять форму состязания
клятв; верх одерживал тот, кто приводил больше «соклятвен-
ных», клавших свою руку поверх его руки, чтобы поклясться
вместе с ним4. Это было настоящим испытанием силы: побеж-
дал наиболее многочисленный и наиболее сплоченный род.
Именно эти могущественные роды, ревниво оберегавшие
свою независимость, но всегда готовые участвовать в общих
делах, определили характер установлений свободы. Понача-
лу допуская над собою внешнее руководство лишь под давле -
нием обстоятельств5, они в конце концов смирились с посто-
янным правительством, но считали себя связанными, только
если выразили свое согласие. Власть обладает только тем авто-
ритетом, теми силами и ресурсами, какие дают ей собравши-
еся свободные люди. Жизнь в городах постепенно разлагает
gentes на отдельные семейства, но главы семейств сохраня-
ют дух первобытной независимости, который царил в раннем
обществе. Об этом свидетельствует древнейшее римское пра-
во, построенное на принципе автономии воли6 * В.
4 Glasson. Op. cit., р. 251.
5 См. у Моммзена: «Члены общины [в архаическом Риме] собира-
лись, чтобы соединенными силами прогнать чужеземного угне-
, тателя, и помогали друг другу в случае пожара; для этой защиты
и для этого спасения они ставили над собой начальника».
Помимо названных случаев необходимости — никакой верховной
власти intra muros, и «глава domus* вначале мог рассчитывать
только на себя и на своих домочадцев и сам отправлял правосу-
дие» {Mommsen. Le Droit penal remain, 1.1, trad. fr. de Duquesne.
Paris, 1907).
6 «Древнее право базировалось на принципе субъективной воли.
Согласно этому принципу, сам индивидуум — основание и ис-
точник своего права; он сам себе законодатель. Его решения
имеют в сфере его власти тот же характер, что и народные реше-
ния в сфере власти народа. С обеих сторон это leges: здесь leges
privatae, там leges publicae**, но их правовое основание одинаково.
В отношении всего, что касается его дома и его частных интересов,
глава семейства обладает такой же законодательной и судебной
властью, как и народ в том, что касается всех граждан. ИЪея, ле-
жащая в основе Ъревнего частного права, — иЪея автономии.
Lex publica вносит ограничения в область частного законодатель -
ства только там, где этого настоятельно требует общий интерес.
В сравнении с ограничениями более позднего права эти огра-
ничения малозначительны: понадобились века, чтобы обратить
в ничто древнее представление и рассеять сопряженное с ним
426
Глава XVII. Аристократические корни свободы
Система свободы
Мы с трудом представляем себе, чтобы могло существовать
общество, где каждый — судья и хозяин своим поступкам.
Вначале нам кажется, что там, где Власть не диктует нормы
поведения, должен царить ужасный беспорядок. Но патрици-
анский Рим свидетельствует об обратном. Он являл картину
достоинства и благопристойности, которые потускнели лишь
спустя несколько столетий; порядок был утрачен как раз тог-
да, когда множились регламенты.
Почему автономия воль отнюдь не привела к тому, что пред-
ставляется нам ее естественным порождением? Ответ заключен
в трех словах: ответственность, формальности, нравы.
Верно, что римлянин свободен делать все. Но ему прихо-
дится терпеть все последствия содеянного. Если он, не поду-
мав, утвердительно ответил на вопрос: «Spondesne? », он свя-
зан обязательством; неважно, что он ошибся, что его ввели
в заблуждение или даже принудили: человек не поддается
принуждению, etiamsicoactus, attamenvoluit7, *. Он свободен,
но, легкомысленный, неосмотрительный, глупый, он обязался
уплатить такую - то сумму — и вот он раб своего кредитора.
В мире, где так жестоко страдают от последствий собст-
венных ошибок, требуются и вырабатываются мужественные
характеры.
Люди обдумывают свои поступки. И словно затем, чтобы
призвать их к размышлению, каждый акт предстает в офи-
циальном аспекте. Сделать можно все, можно продать сына
или вместо него назначить своим наследником иноземца, надо
только соблюсти необходимые формальности. Эти формаль-
ности, чрезвычайно строгие в раннюю эпоху римской истории,
дают людям почувствовать, что их решения, их действия суть
нечто важное, официальное. Они накладывают на их пове-
дение печать умеренности и величественности8. Без сомне- * 7 8
опасение ограничить свободу частного лица» (Ihering. L’Esprit
du droit remain, ed. fr., t. II, p. 147).
7 Ihering. Op. cit., t. II, p. 296—297.
8 «Наиболее полный расцвет эпохи свободы знаменует и царство
самой обременительной строгости в отношении формы. Форма
стала менее строгой в то самое время, когда незаметно умира-
ла свобода, и под руинами свободы, после того как постоянное
давление цезаристского строя уничтожило ее навсегда, исчез-
427
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ния, ничто так не способствовало тому, что сенат приобрел вид
«собрания царей».
Наконец, важнейшим фактором общественного порядка
являются нравы.
Культ предков, рано запечатленный в душе почитаемым
и внушающим страх отцом9, единообразное суровое воспи-
ли формы и формулы древнего права. На этот факт мы должны
обратить внимание: форма исчезает именно в тот период, когда
восходит на престол высочайшее соизволение, прямо и открыто
утверждаясь как высший принцип публичного права. И далее,
эпоха византийских императоров, надгробное слово, которым
они сопровождали исчезновение формы, отвращение и презрение
к ней, которое они демонстрировали, укажут нам на связь, суще-
ствующую между свободой и формой.
Заклятый враг произвола, форма — родная сестра свободы.
Форма — это узда, налагаемая на тех, кого свобода влечет к свое-
волию: она руководствует свободой, сдерживает ее и защища-
ет. Неизменные формы — это школа дисциплины и порядка,
а следовательно, и свободы, они — бастион, охраняющий от на-
падений извне; они могут разбивать, но порабощать — никогда.
Народ, исповедующий истинный культ свободы, инстинктивно
понимает ценность формы, чувствует, что она не внешнее иго,
а палладиум* его свободы» (Jhering. L’Esprit du droit romain,
t. Ill, p. 157-158).
9 Примеры, наблюдаемые еще и сегодня, свидетельствуют о том,
как дисциплинирует общество культ предков: «У народа фанг
постоянство и единообразие общего духа обеспечиваются самыми
патриархальными во всей тропической Африке представлениями.
Тень предков витает над этим интересным во многих отношениях
народом. Каждое племя хранит предания, устно передаваемые из
поколения в поколение, свято чтит славные деяния и подчиняется
своего рода дисциплине, одновременно индивидуальной и обще-
ственной. Без сомнения, именно этим древним преданиям, этой
родовой религии пахуин** обязан своей моральной силой и своей
неколебимой стойкостью.
Культ предков придает каждой социальной группе сплоченность,
восполняя отсутствие всякой политической организации. Нечего
и говорить, что плодовитость этого народа, его медленная победа
над соседями, его неудержимое распространение, его нетронутая
самобытность показывают, какую огромную мощь дает челове-
ческим объединениям общая вера» (Dr A. Cureau. Les Societes
primitives del’Afrique equatoriale. Paris, 1912, p. 337—338).
428
. Глава XVII. Аристократические корни свободы
тание10 11, совместное обучение подрастающего поколения11,
с детства знакомые примеры достохвальных поступков — все
в конечном счете располагает свободных людей к определен -
ному поведению. Те, кто из слабости или по прихоти нарушает
принятые нормы, подвергаются общественному порицанию,
которое закрывает для них гражданское поприще и может
даже лишить их статуса свободных людей.
Чтение Плутарха так увлекательно потому, что в поведе-
нии всех его персонажей, от самых доблестных до послед-
них злодеев, неизменно обнаруживается некое благородство.
Неудивительно, что они доставили трагедии едва ли не всех ее
героев, ведь и в жизни они были как будто на сцене, воспи-
танные, чтобы играть определенных персонажей, и не выхо-
дящие из роли, дабы не обмануть ожидания взыскательных
зрителей.
10 Воспитание — существенный фактор поддержания нравствен-
ности в аристократическом обществе. Недаром англичане так
высоко ценят Итон*.
11 Приведем в качестве примера институт эфебов в Древней Гре-
ции: «В восемнадцать лет государство забирает юношей и на-
значает им наставников; возможно, они станут стратегами,
архонтами, пританами; их заставляют пройти политическое
ученичество. Государственное учебное заведение — не толь-
ко школа философии и риторики, гимнасий или религиозный
союз; это, прежде всего, учреждение, где учат быть гражданами.
Требования, предъявляемые к гражданину, столь же многочис-
ленны, сколь сложны и разнообразны обязанности афиняни-
на. Афинянин воюет, он выступает и голосует в собраниях, он
принимает или отменяет законы. Политика и религия вменяют
ему в обязанность неукоснительно отправлять отечественные
культы. Он свободный человек, значит, он должен обладать ка-
чествами, отличающими его от рабов; должен знать поэтов, чьи
творения — часть священного наследия прошлого, хранилище
древних преданий, воздающих почести богам и великим дея-
ниям предков; должен упражняться в искусствах, без которых
немыслима афинская жизнь, в гимнастике, особенно в музыке;
должен воплощать в себе тот идеал, черты которого обозначил
Аристотель, нарисовав портрет гражданина свободного государ-
ства — гражданина, ведущего свое происхождение, как Эллин,
от бессмертных, рожденного, милостью богов, для изощрения
мысли и чувств. Таким надлежит быть афинянину, таким бу-
дет эфеб» {Albert Dumont. Essai surl’Ephebie attique, t. I. Paris,
1876, p. 7).
429
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Античное общественное мнение в ранний республикан-
ский период — это мнение небольшого привилегированно-
го общества, освобожденного от рабских трудов и низменных
забот, вскормленного повествованием о прекрасных деяниях
и навеки осуждающего тех, кто совершил подлость. Попутно
заметим: политические мыслители XVIII в. потому отводили
общественному мнению столь значительную роль, что пред-
ставляли его по классическому образцу — не обратив внима-
ния на то, что общественное мнение, которым они восхища-
лись, было не общим и естественным мнением всех, а тщатель-
но сформированным классовым мнением.
СвобоЪа как классовая система
Система свободы целиком зиждилась на постулате, что люди
пользуются своей свободой определенным образом.
Этот постулат не заключал в себе никакого предположе-
ния о природе человека вообще. Такие умозрения появляют-
ся лишь на закате греческой цивилизации и в порядке внеш-
него заимствования переносятся в Рим.
Основывались на том очевидном факте, что определенные
люди, люди определенных классов, в силу приобретенных и сохра-
няемых свойств реально вели себя именно таким образом.
Система свободы была жизнеспособна только с ними и для
них.
Это была классовая система. Здесь лежит пропасть, отде-
ляющая античный полис от современного государства, антич-
ную мысль — от современной мысли.
Слова «свободный человек» звучат для нашего слуха не так,
как для слуха древних. Для нас ударение падает на слово «че-
ловек». Им обозначено достоинство, а прилагательное здесь
только избыточное дополнение, лишь развертывающее поня-
тие, которое уже содержится в главном слове. Для римлян же
ударение, напротив, падало на слово «свободный», и они даже
• 12
превращали его в существительное: ingenuus .
Свободный человек — это человек особого вида и, если сле-
довать Аристотелю, особой природы. *
12 В период раннего Средневековья термин, обозначающий свободу,
будет предшествовать другому: liber homo*.
430
Глава XVII. Аристократические корни свободы
Привилегии свободы связаны с этой природой. Они утра-
чиваются, если человек изменяет ей. Например, когда рим-
лянин на войне сдается в плен, или если он замечен в бесчест-
ном поступке, или если в поисках безопасности отдает себя
«в руки» другого человека.
Свободные люди способны и выделиться, и объединить-
ся, горды и собственным своим величием, и величием госу-
дарства. Такие люди, спартиаты или римляне, не позволят
себя поработить ни внутри страны, ни извне. Власть, кото-
рая пожелала бы развернуться, встретила бы у них исполнен-
ное достоинства сопротивление ее поползновениям, но, обла-
дая гордым сознанием долга, они с готовностью содействуют
общественной дисциплине и защите общества.
Они — душа республики или, лучше сказать, они и есть
республика.
А что же другие?
Странно, что наши философы в своем представлении
о свободном обществе ориентировались на общества, где сво-
бодны были не все, где огромное большинство было лише-
но свободы. И что они не задались вопросом, а не связаны
ли характеры, вызывающие у них такое восхищение, с суще-
ствованием несвободного класса? Проницательный Руссо
увидел эту проблему: «Как, свобода опирается на рабство?
Возможно»13.
Свободные, несвободные, полусвободные
Античная система свободы основывалась на социальной диф-
ференциации, возмутительной для современного ума. В Афи-
нах на пятнадцать—двадцать тысяч свободных граждан при-
ходилось четыреста тысяч рабов. И последнее, в глазах самих
философов, было условием первого; нужны были люди-орудия.
«Польза, доставляемая домашними животными, — говорит
Аристотель, — мало чем отличается от пользы, доставляемой
рабами: и те и другие своими физическими силами оказывают
помощь в удовлетворении наших насущных потребностей»14.
Только благодаря рабам свободные люди имели досуг, что-
13 Об общественном договоре, кн. III, гл. XV*.
14 Аристотель. Политика, кн. I, гл. II, парагр. 15**.
431
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
бы возвыситься до истинно человеческого состояния, как его
определяет Цицерон: «...хотя другие и именуются людьми,
но люди — только те, чей ум изощрен в знаниях, свойствен-
ных просвещенному человеку»15.
Притом же ситуация в Афинах во времена Аристотеля или
в Риме во времена Цицерона — обширный класс свободных
людей, существующий на основе рабства, — уже есть резуль-
тат долгого процесса генерализации свободы.
Дело обстоит не так, что в эпоху, когда свобода сияет самым
ярким блеском, всякий, кто не раб, свободен. Полная свобода
принадлежит лишь некоторым, тогда как многие пользуются
только тем, что Моммзен называет полусвободой.
Гражданское и политическое полноправие вначале было
уделом лишь евпатридов или патрициев, являвшихся одно-
временно членами основных родов, gene или gentes, и воен-
ных отрядов, объединение которых представляло обще-
ственную силу (память об этих отрядах сохраняют фратрии
и курии16).
Не были настоящими гражданами и свободными людьми
плебеи, чуждые этим группам или входившие в них лишь как
клиенты.
Конечно же, эта масса оказывала социальное давление на
привилегированную аристократию. Давление, которое гене-
рализовало систему свободы. Но также изменило ее черты.
И для нас, — а нас может удовлетворить только всеобщая
свобода, — нет ничего поучительнее, чем это давление, его
различные формы и его следствия — как мы увидим, и со зна-
ком «плюс», и со знаком «минус».
15 Ciceron. Republique, trad. Villemain, ed. de 1859, p. 30*.
16 Об истинном характере курий см., в частности: Vasilii Sinaiski. La
' Cite quiritaire. De 1’origine de 1’Histoire agraire, de 1’Histoire du droit
b de la Rome ancienne et de ses Institutions religieuses et guerrieres.
, Riga, 1923; La Cite populaire consideree au point de vue de la Cite
quiritaire. Riga, 1924.
«Курия, — пишет Синайский, — в действительности была сооб-
ществом мужественных людей, носящих оружие. Это была груп-
па воинов, связанных общими убеждениями» (La Cite quiritaire,
р. 17). Квирит**, свободный человек, — член одной из таких
групп.
432
Г лава XVII. Аристократические корни свободы
Инкорпорация
и Ъифференциальная ассимиляция
Мы можем привести здесь лишь основные схемы крайне
сложного процесса, недостаточно освещенного историками.
Это инкорпорация, дифференциальная ассимиляция, проти-
воорганизация.
Достоверно известно, что в начале римской истории целые
роды были приобщены к патрициату. Древние авторы не раз
говорят нам об этом. Например, после аннексии Альбы знат-
ные альбанские gentes были приняты в Риме как равные. Такое
расширение аристократии нисколько не затрагивает систе-
му. Равно как и допущение в нее отдельных лиц, часто путем
усыновления. Просто к тем, кто привычен к свободе, мас-
сово присоединяют тех, кто имеет схожие обыкновения, или
индивидуально тех, кто в наивысшей степени обладает черта-
ми, связываемыми с фактом свободы. Допущение отдельных
лиц обеспечивает почти непрерывный приток новых людей,
усиливающий патрициат. Допущение родов, напротив, ско-
ро прекращается.
Таким образом, активные плебейские роды, вместо того
чтобы умножать и укреплять патрициат, остаются в составе
плебса, возглавляют его и ведут долгую политическую борь-
бу, в ходе которой постепенно добиваются для себя доступа
к магистратурам. Представители этих родов, гордые испол-
няемыми магистратурами, образуют вместе с патрициатом
новый правящий класс: nobilitas*, который вершит судьбы
Рима в его славнейшие времена17.
17 Как могло произойти это постепенное изменение состава пра-
вящего класса без существенного изменения его духа, прекрасно
изложено у Вильмена:
«Изначально управление Римом было привилегией и почти свя-
щеннодействием небольшого числа семейств, которые отправляли
все публичные обязанности, магистратуру, жреческое служение
и обладали исключительным знанием законов и религиозных об -
рядов. Несмотря на то что время пробило бреши в этом бастионе,
несмотря на то что большинство барьеров, преграждавших доступ
в эту влиятельную аристократию, постепенно преодолевались
новыми состояниями и новыми амбициями, она, однако, неиз-
менно стремилась восстановиться; она укреплялась от того, что
она уступала; она прирастала от своих поражений, присоединяя
433
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Организовав народ и воспользовавшись народным нати-
ском, новая знать преодолела поставленный перед нею барьер
и ослабила его.
В ходе этой борьбы положение плебса изменилось. Он заво-
евал гражданские и политические права18. Это не патрициан-
ские права в собственном смысле слова, и потому мы говорим
о «дифференциальной ассимиляции». Например, патрициан-
ский брачный обряд, confarreatio, связан с чисто патрициан-
скими культами — значит, надо найти другие формы заклю-
чения брака. Еще один пример: завещание через официальное
объявление намерений перед курией на народном собрании
не подходит плебею, поэтому придумывают завещание через
фиктивную продажу имущества. Все эти формы, предна-
значенные для плебса, к тому же более удобны, чем древние,
которые будут забыты и самими патрициями.
Дух права претерпевает изменение. До тех пор пока обще-
ство было организовано в отдельные группы, каждой из кото-
рых управляла сильная воля (все эти воли, впрочем, укро-
к себе и подчиняя своим правилам незаурядных людей, которых
принесла к ней волна народных законов. Таинственную конфар-
реацию*, некогда связывавшую всех членов патрицианских се-
мейств, она заменила амбициозным союзом достоинств, богатств
и талантов. Когда монополия на суеверия авгуров, которую она
так долго удерживала за собой, утратила силу, она сохранила ис-
ключительное знание государственных интересов, становившихся
с каждым днем все более сложными, более многочисленными,
более непроницаемыми для массы из-за великих дел и великого
процветания государства» {Уillе main. Introduction a la traduction
de la «Republique» de Ciceron, ed. 1858, p. XVII). Можно держать
пари, что Вильмен думал и об Англии.
Но в этом замечательном пассаже, возможно, преуменьшается
степень трансформации правящего класса. Одно дело — то, что
он открывается для людей, родственных ему по натуре, другое
дело — наводнение его людьми, врывающимися без спросу и от-
рицающими саму основу его существования.
18 «Плебс приобрел право гражданства по частям. Приобретение
права домовладычества и права наследования, права носить ору-
жие, неограниченного права предъявлять иск в суде, права голоса,
права connubium**, права исполнять магистратуры и жреческое
служение были стадиями этой эволюции, и каждое из перечис-
ленных прав возникало по большей части благодаря особому
акту, изданному в определенный год» {Mommsen. Manuel des
Antiquites romaines, ed. fr., vol. VI, Ire partie. Paris, 1887, p. 74).
434
Глава XVII. Аристократические корни свободы
щались верованиями и моралью), достаточно было охранять
«перепутья», где могли произойти столкновения.
Но когда речь идет о множестве людей, чьи воли не столь
воспитаны, тогда поступки менее предсказуемы. Боль-
ше нельзя допускать, чтобы люди слабохарактерные, кото-
рые прежде не пользовались бы полной правовой автономи-
ей, страдали от жестоких последствий ошибок, ставших более
частыми. Важно смягчить, гуманизировать право. Публичной
власти, и в частности претору, приходится защищать индиви-
дуумов. Она умножает предписания.
И это не все. Первоначальному праву не требовались сред-
ства принуждения. С решением третейского суда были соглас-
ны заранее. Самнер Мейн отметил отсутствие санкции в древ-
нейших правовых системах. Теперь же, действуя в более широ-
кой сфере, Правосудие выступает скорее как суверен, а не как
посредник. Оно нуждается в средствах исполнения решений.
Свобода, приспособленная для большего числа людей,
отчасти потеряла свою первоначальную суровость и возвы-
шенность. Однако она еще царит. Правда, уже обозначается
явление, которое уничтожит ее.
Цезаристский натиск
Для плебея приобрести гражданские и политические пра-
ва — большое достижение. Этого оказалось достаточно для
твердых характером и смелых духом: они сумели подняться,
основать могущественные роды, затмив многих утративших
влияние патрициев и в свою очередь собрав вокруг себя мно -
гочисленную клиентелу.
Но если плебса нет юридически, то он существует де - факте.
В Риме, владычествующем над миром, сословия неравны
по-иному, чем во времена, когда самые гордые патриции
были всего лишь богатыми селянами. Появляются огромные
состояния, которые ненарушимость личных прав охраняет так
же, как прежде охраняла земельную собственность.
Люди из народной массы ценят теперь не столько свою
юридическую свободу, сколько свое участие в публичной вла-
сти. За счет первой, то ли по своей вине, то ли в силу обстоя-
тельств, они не могут в достаточной мере улучшить свое поло-
жение. Они воспользуются второй, да так, что уничтожат саму
435
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
свободу: вместе со свободой могущественных, которая их уяз-
вляет, и свою собственную. Двояким орудием этого уничто-
жения свободы будут трибунат и плебисцит.
Во времена, когда плебей был бесправным, он получил
после знаменитого удаления на Авентинский холм* инсти-
тут неприкосновенных трибунов, его всемогущих заступников,
способных остановить в его интересах любые действия прави -
тельства. Власть трибунов имеет явные признаки произвола,
поначалу необходимого, чтобы восполнить отсутствие прав у
плебея. По логике вещей, она должна была бы исчезнуть после
установления равенства в правах. Но она, напротив, продол-
жает существовать, поддерживаемая сенатом, который, уме-
ло пользуясь ею, чинит препятствия слишком независимым
магистратам и сосредоточивает в своих руках всю публичную
19
власть .
Сенат терпит, что трибуны объединяют плебеев в особое
сообщество внутри государства, что они побуждают плебс
путем голосования принимать постановления, plebiscita, и эти
постановления в конце концов приобретают силу подлинных
20
законов .
Законов, весьма отличных по своему содержанию и по
своей цели от тех законов, которые раньше представлялись
магистратами с согласия сената ив которых формулирова-
лись общие принципы. Устраиваемые трибунами плебисци-
ты, почти всегда обусловленные сиюминутными потребно-
19 «Оружие трибунов, первоначально направленное против родо-
вой знати, потом перешло в руки новой знати магистратур, за-
тем использовалось сенатом против магистратуры, а позднее
послужило нарождающейся монархии в ее борьбе против власти
сената, — трансформация, принадлежащая скорее истории, чем
публичному праву. Этот странный институт, вызванный к жиз-
ни не практическими нуждами, а политическими тенденциями,
не имеющий никакой положительной компетенции и созданный
только ради отрицания, в зависимости от обстоятельств мог по
, очереди служить различным партиям, и он последовательно слу-
жил всем и против всех. Была оправданная ирония разума, кото-
рый правит миром, в том, что власть трибунов, революционная
в своей глубочайшей основе, в конечном счете стала юридической
опорой монархии» (Mommsen. Op. cit., ed. fr., t. Ill, p. 355).
20 Вначале требовалось согласие сената. Но оно в конце концов пе-
рестало быть необходимым. И за что бы ни проголосовал плебс,
это становилось законом.
436
Глава XVII. Аристократические корни свободы
стями и страстями, часто противоречат непреложным прин-
ципам права.
Из этой практики римское общество усвоило глубоко оши-
бочное понятие, что законодательная власть — это власть
предписывать или запрещать что угодно. Толпа встречает
приветственными возгласами того, кто вносит предложение,
кажущееся в данный момент полезным, даже если оно уни-
чтожает все неизменные условия порядка. Именно трибунат
приучил народ думать о спасителе, разом восстанавливаю-
щем социальное равновесие. У народа будет Марий и будет
Цезарь*. И на руинах республики и свободы сумеют вольгот-
но расположиться императоры.
Кто же сделает попытку остановить этот процесс? Свобод-
ные люди старого закала. Кинжал Брута, столь превозноси-
мый якобинцами, был оружием аристократа.
Условия свободы
С одинаковым основанием можно сказать и что римская
республика погибла по вине народной массы, и что ее погу-
била знать.
Система гражданской и политической свободы была жиз-
неспособной, пока ее распространяли на людей, усваивавших
ее мораль21. Но она перестала быть таковой, когда охватила
21 Руссо подчеркнул это в пассаже, который вульгаризаторы его
творчества предпочитают обходить молчанием. Обращаясь к по-
лякам, он писал:
«Я сознаю трудности, сопряженные с проектом освобождения
ваших народов. И опасаюсь я не только превратно понятого инте-
реса, себялюбия и предрассудков господ. Если бы это препятствие
было преодолено, я опасался бы пороков и малодушия крепост-
ных. Свобода — здоровая, но тяжелая пища, чтобы переварить
ее, нужны крепкие желудки.
Мне смешны те опозорившие себя народы, которые, восставая по
зову политических союзов, дерзают говорить о свободе, не имея
о ней никакого понятия, и, с душою, полной рабских пороков, во-
ображают, будто для того, чтобы быть свободными, достаточно
быть мятежниками.
Гордая и святая свобода! Если бы эти жалкие люди могли познать
тебя, если бы они ведали, какой ценою тебя обретают и сохраняют,
если бы они сознавали, что суровость законов намного превос-
437
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
слои общества, для которых свобода была ничто в сравнении
с политической властью, которые ничего не ждали от первой
и надеялись получить всё от второй.
За это ответствен плебс. Ответственность господствующе-
го класса не меньше. Это уже не строгие патриции былых вре-
мен, а ненасытные капиталисты, нажившиеся на ограблении
провинций, незаконном захвате покоренных земель, низком
ростовщичестве. Так, некий Цецилий Клодий владел 3 600 пар
волов и 257 000 голов скота. Патриции приобретают част-
ные поля по мере того, как разоряются из-за отлучек на войну
мелкие собственники, и — красноречивый символ — настоль-
ко портят плодородную прежде землю, перегоняя свои полчи-
ща быков, что на протяжении почти двух тысяч лет она будет
непригодна для возделывания22.
Разве не был прав Тиберий Гракх, желая ограничить
крупную собственность и умножить мелкую и таким обра-
зом сократить угрожающий разрыв в социальном положении
граждан ?
Он постиг важнейшую истину — то, что можно назвать
тайной свободы. Невозможно поддерживать режим свободы,
т.е. общественный строй, при котором непреложно соблю-
даются субъективные права, если большая часть политиче-
ски правоспособных членов общества не заинтересована в том,
чтобы поддерживать их ненарушимость. Но что для этого тре-
буется? Чтобы все граждане имели если не равнообъемные, то,
по крайней мере, однородные и не слишком различающиеся по
уровням интересы, которые они хотели бы видеть защищен-
ными одинаковыми правами.
В лучшие времена республики наиболее зажиточные граж-
дане беспрепятственно одерживали верх в голосовании (как,
впрочем, и в сражении они были в первых рядах). Дело в том,
что их «крупные» интересы существенно не отличались от
интересов более «мелких».
. ходит тяжесть ига тиранов, то их слабые души, рабыни страстей,
которые следовало бы подавить, страшились бы тебя во сто крат
больше, чем рабства; они в ужасе бежали бы от тебя, как от бре-
мени, грозящего их раздавить».
22 См.: Alb. Grenier. La Transhumance des Troupeaux en Italie, in:
Melanges d’Archeologie et d’Histoire, 1905, p. 30.
438
Глава XVII. Аристократические корни свободы
Эта естественная гармония могла поддерживаться лишь
постольку, поскольку материальные условия образовывали
непрерывный и не очень длинный ряд. И наоборот, она пол-
ностью разрушается, когда на одном конце социальной лест-
ницы находится обездоленная масса, а на другом — бессовест-
ная плутократия. Субъективные права, воспринимавшиеся как
законные, когда они охраняли скромную собственность квири-
тов, становятся одиозными, когда охраняют огромное богат-
ство, какими бы путями его ни приобрели, какие бы размеры
оно ни приняло, как бы им ни пользовались. И тогда в обще-
стве развертывается движение против личных прав, которые
должны быть дороги каждому члену политического сообще-
ства, но в действительности стали обманом для большинства
и обернулись злоупотреблениями со стороны меньшинства.
Большинство старается уничтожить эти права. Ас ними гиб-
нет и свобода.
Два направления народной политики
Одинаково восхищаться всяким, кто «отстаивал народное
дело», и не видеть того, что есть два способа служить ему, два
пути реформирования общества, — значит впадать в заблуж-
дение, пагубное для понимания истории и для политической
науки.
Исходная данность одна и та же: глубокое несоответствие
между правовым и экономическим аспектами жизни челове-
ческой общности.
Если на первой стадии преобразований экономическая
независимость, практическая автономия частного лица гене-
рализовались такими же темпами, как и право на свободу,
или даже быстрее, то на второй стадии эта независимость, эта
автономия, наоборот, сужаются, тогда как право на свободу
продолжает распространяться на тех членов общества, кото-
рые были его лишены (допущение Марием capite censi*).
Таким образом, значительное множество индивидуумов,
по отдельности ничтожных и бессильных, коллективно ока-
зывают огромное влияние на государство. Это влияние, есте-
ственно, пытаются купить плутократические группы. Но, по
логике вещей, им в конечном счете должны воспользоваться
народные лидеры.
439
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Тогда они могут задаться двумя целями. Первую намеча-
ет Тиберий Гракх. Он констатирует, что дух гражданствен-
ности, воля совместно отстаивать сходные интересы и убеж-
дения утрачены одновременно и сверху, и снизу, поскольку
капиталистам нужно защищать слишком много, а пролета-
риям — слишком мало. Он хочет восстановить между граж-
данами подлинное подобие и вытекающую из него солидар-
ность, разом положить конец существованию плутократии
и пролетариата, сделать так, чтобы каждый гражданин обла-
дал реальной независимостью и автономией и все были при-
верженцами системы свободы.
Вторая цель, к которой стремится Гай Гракх после кру-
шения проектов своего брата, — совсем иная. Он принимает
как свершившийся факт колоссальное личное влияние могу-
щественных граждан, слабость человека из народа и полага-
ет своей задачей установить публичную власть, управляющую
делами народной массы.
Контраст представляется мне очевидным. Старший брат
желает, чтобы всякий гражданин снова стал собственником,
а младший проводит закон, обеспечивающий каждому граж-
данину рацион зерна по низкой цене, который скоро станет
даровым23. Эта мера идет вразрез с программой Тиберия
Гракха. Он хотел увеличить число независимых собственни-
ков, а теперь в Рим стекаются последние из плебеев, привле-
ченные бесплатной раздачей хлеба.
Он намеревался генерализировать конкретную независи-
мость членов общества — теперь худшие из них становятся
«клиентами» публичной власти.
Чтобы выполнять свои новые функции, эта власть необхо-
димо должна превратиться в особый организм. Таковым будет
принципат с его постоянными должностными лицами и его
преторианскими когортами.
Подлинная республика есть лишь там, где Власть не пред-
стает как конкретное существо со своими собственными чле-
нами. Там, где граждане могут быть почти без различий при-
званы временно управлять делами в общих интересах, так
как общие интересы все понимают одинаково. Где никто не
пожелает умножить и отягчить обязанности, которые лежат
на всех.
23 По закону П. Клодия, изданному в 58 г. до Р. X.
440
Глава XVII. Аристократические корни свободы
И напротив, Власть, государство в современном смысле
слова, возникает тогда, когда разрыв между личными интере-
сами достаточно велик, чтобы для множества слабых потребо-
вался постоянный опекун, заботливый и всемогущий, который,
само собой разумеется, ведет себя как господин.
Современность проблемы
Нас упрекнут в том, что мы слишком углубились в древнюю
историю? Да нет же, мы находимся в новейшей истории.
Параллель между двумя Гракхами своеобразно дублирует-
ся параллелью между двумя Рузвельтами.
Первый, сознавая, что конкретная независимость большин-
ства граждан составляет условие их приверженности институ-
там свободы, ведет борьбу с плутократией, так как она превра-
щает граждан в зависимых наемных работников.
Он наталкивается на тот же слепой эгоизм могуществен-
ных, который погубил Тиберия.
Второй принимает свершившийся факт, берет на себя
защиту безработных и малоимущих, с помощью их голосов
выстраивает ради их непосредственной пользы систему Власти,
явственно напоминающую творение первых римских импера-
торов. Личное право — щит каждого, ставший средством обо-
роны лишь для некоторых, — должно склониться перед соци-
альным правом.
Теперь, когда мы поняли суть явления, оно бросает свет
на политическую историю Европы. Проследим эволюцию
итальянских республик, которая, от патрициата до тирании,
в точности воспроизводит процесс, происходивший в Риме.
Не республики, а монархии сформировали государства, при-
дав им неизменные черты.
Во тьме меровингских времен мы смутно различаем очень
важный класс свободных людей. Но бурные эпохи вверга-
ют их в зависимость де-факто от могущественных сеньо-
ров, которая становится зависимостью де-юре. Средневе-
ковые королевства можно представить себе как своего рода
обширные и слабые республики, где гражданство принадле-
жало только знати.
Но мы уяснили, что шансы сохранить институты свободы
зависят от доли политически активных членов общества, кото -
441
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
рые выигрывают от их существования. Поэтому нас не долж-
но удивлять, что короли нашли такую широкую поддержку,
вознамерившись заменить своей властью свободы, выгодные
лишь немногим и угнетавшие многих.
Борьба монархии и аристократии озадачивает всех исто-
риков, которые испытывают глубинную потребность принять
ту или другую сторону. Они могут приветствовать авторита-
ризм монархии, избавившей людей от феодального рабства.
Эта позиция была описана Альбером де Бройлем:
«В недавнем прошлом у нас бытовали, притом даже в выс-
ших сферах, весьма последовательные и связные концепции
истории Франции, построенные на редкость логично. По мне-
нию создателей этих систем, два начала, которые всегда управ -
ляли развитием Франции, достаточны и для того, чтобы сбы-
лись все ее чаяния, — это равенство и власть. Максималь-
но возможная степень равенства, охраняемая максимальной
властью, какую только можно вообразить, — вот идеальное
правление для Франции. Именно этого вместе искали коро-
на и третье сословие, невзирая на наши долгие метания. Уни-
чтожить высшие ранги, подавлявшие буржуазию, а тем самым
и промежуточные власти, сковывавшие королевскую власть,
и прийти к полному равенству и к неограниченной вла-
сти — такова в конечном счете провиденциальная направлен -
ность истории Франции.
Королевская демократия, как мы сказали выше; ины-
ми словами, один властитель и никаких других господ; рав-
ные подданные, а не граждане; нет привилегированных,
но нет и прав — таково подходящее для нас государственное
„ 24
устройство» .
Историки, отдающие предпочтение антиабсолютистским
институтам, стоящим на страже свободы, наоборот, восхища-
ются аристократическим сопротивлением абсолютизму. Сис-
монди, например, констатирует, что в Средние века «всякий
истинный прогресс в независимости характеров, в гарантии
прав, в ограничении абсолютной власти, достигаемом через
24 Статья в «Revufe de Deux Mondes», 15 jarivier 1854, цит. по:
Proudhon. De la Justice dans la Revolution et dans I’figlise.
442
Глава XVII. Аристократические корни свободы
обличение ее прихотей и пороков, был заслугой наследствен-
нои аристократии» .
Только английское общество не ставит ум перед этой дилем -
мой, — в силу исторических особенностей, которые хоро-
шо осветил де Лольм. Здесь монархическая власть изначаль-
но была достаточно велика и безопасность — достаточно обе-
спечена, для того чтобы обширный класс свободных людей не
сужался до малочисленной касты.
Если во Франции оттесненные честолюбцы и люди, чью
деятельность эксплуатирует угнетательская свобода знати,
объединяются под знаменем верховенства короля, то в Анг-
лии политические силы сословия, которое уже можно назвать
«средним классом», собираются под знаменем свободы вокруг
сеньоров, — «влиятельных» свободных людей.
Этот феномен имеет решающее значение: в течение веков
и на века он сформировал в Великобритании политическое
мышление, весьма отличное от континентального.
Об историческом формировании
национальных характеров
В известном пассаже Стюарт Милль противопоставил полити-
ческий темперамент французского и британского народов.
«Существуют, — говорит он, — две склонности, по сути
совершенно различные, но имеющие между собою нечто
общее и вследствие этого часто совпадающие в направлении,
которое они дают усилиям отдельных лиц и народов. Одна
из них — желание властвовать, другая — нежелание под-
чиняться чьей-либо власти. Различная сила, с какою эти две
склонности проявляются у разных народов, составляет один из
важнейших факторов в их истории»25 26.
Принимая лишь стилистическую предосторожность, фило-
соф осуждает французов, жертвующих своей свободой, как он
разъясняет, ради самого незначительного, самого иллюзорно-
го участия во Власти.
25 Sismondi. fitudes sur les Constitutions des Peuples libres. Paris,
1836, p. 315-316.
26 S. Mill. Le Gouvemement representatif, trad. Dupont-White. Paris,
1865, p. 95*.
443
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
«Есть нации, у которых страсть повелевать другими
настолько преобладает над стремлением сохранить личную
независимость, что они дажеради призрачной власти гото-
вы всецело пожертвовать своей свободой. В таком народе
каждый человек, подобно простому солдату в армии, охот-
но отрекается от личной свободы в пользу своего начальника,
лишь бы армия торжествовала и ему можно было гордиться
тем, что и он — один из победителей, хотя бы его участие во
власти, проявляемой над побежденными, было совершен-
но призрачно. Правительство, строго ограниченное в своих
полномочиях... не по вкусу такому народу. В его глазах пред-
ставители власти могут делать все, что угодно, лишь бы самая
власть была открыта для общего соискательства. Средний че-
ловек из этого народа предпочитает надежду (хотя бы отда-
ленную и невероятную), что он достигнет некоторой власти
над своими согражданами, уверенности, что власть не будет
без нужды вмешиваться в его дела или в дела его ближних.
Эта черта характеризует народ, состоящий из карьеристов.
Направление политики определяется у него главным обра-
зом погоней за местами; все заботятся только о равенстве,
но не о свободе; борьба политических партий сводится к тому,
чтобы решить, будет ли власть во все вмешиваться, принад-
лежать тому или другому классу или даже, может быть, про-
сто той или другой группе политических деятелей; о демокра-
тии имеют лишь то представление, что она открывает доступ
к государственным должностям всем, а не одному только
ограниченному числу лиц; чем учреждения демократичнее,
тем больше создается мест и тем чрезмернее излишек вла-
сти, проявляемой всеми над каждым и исполнительной вла-
стью над всеми» 27.
Англичане, согласно нашему автору, наоборот, «немедлен-
но восстают против всякой попытки проявить над ними власть,
не освященную укоренившимся обычаем или их собственным
правосознанием; но они обыкновенно очень мало заботят-
ся о приобретении власти над другими»; нисколько не стре-
мясь к участию в управлении, они, как никакой другой народ,
«склонны выказывать непокорность власти, выходящей из
предписанных ей границ»28.
27 S.Mill. Op.cit.,p. 95-96.
28 S. Mill. Op. cit.,p. 96-97.
444
Глава XVII. Аристократические корни свободы
Если нам покажется, что эта двойная картина выражает
истину, как мы объясним такой контраст? Характерами, при-
обретенными в ходе весьма различной эволюции.
Вожди среднего класса, английские аристократы приоб-
щили его со времен Великой хартии к своему сопротивлению
захватническим поползновениям Власти. Отсюда — общее
требование личных гарантий, утверждение права, независи-
мого от Власти и способного ей противостоять.
Во Франции, наоборот, средний класс в борьбе с приви-
легиями объединился вокруг монархии. Победы, одержан-
ные государственным законодательством над обычаем, были
народными победами.
Таким образом, две страны вступят в демократическую эру,
обладая противоположными чертами.
В одной система свободы, права лиц аристократического
происхождения будут постепенно распространяться на всех.
Свобода будет генерализованной привилегией. Поэтому не
вполне корректно говорить о демократизации Англии. Скорее,
надо сказать, что плебс был наделен правами аристократии.
Неприкосновенность британского гражданина — это непри-
29
косновенность средневекового сеньора .
В другой стране, наоборот, система власти, абсолютистская
машина, построенная монархией Бурбонов, окажется в рас-
поряжении всей массы народа.
С одной стороны, демократия будет распространением на
всех личной свободы, обеспечиваемой вековыми гарантиями.
С другой — она будет наделением всех верховной властью с ее
вековым всемогуществом, властью, признающей в индивиду-
умах всего лишь подданных.
29 Впрочем, вплоть до наших дней люди чувствовали, что если все
должны пользоваться аристократической свободой, то не все
в равной мере способны соблюдать ее условия. Д. Г. Лоренс ясно
выразил безотчетные, но глубокие убеждения, которые царили
еще недавно: «Так вот, Сомерс был англичанин по крови и вос-
питанию, и хотя у него не было корней, он чувствовал, что он
один из ответственных членов общества, в противоположность
бесчисленным неответственным. В старой Англии, культурной
и нравственной, есть коренное различие между ответственны-
ми и неответственными членами общества» (D. Н. Lawrence.
Kangouroo, trad, fr., p. 26).
445
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Почему демократия расширяет права Власти
и сокращает личные гарантии , ,
Когда народ вступает на политическую арену как главный дей-
ствующий субъект, он обнаруживает здесь следы многовеко-
вого поединка между монархией и аристократией, из которых
одна формировала наступательные органы власти, а другая
укрепляла оборонительные,институты свободы.
В зависимости от того, возлагал ли он надежды, во время
своего долгого бесправия, на монархию или на аристократию,
содействовал ли расширению или ограничению Власти, в за-
висимости от того, восхищался ли он традиционно королями,
вешающими баронов, или баронами, заставляющими отсту-
пать королей, могущественные обычаи, вкорененные убеж-
дения будут побуждать его продолжать вместе с монархом
дело абсолютизма или вместе с аристократией дело свободы.
Поэтому Английская революция обращается к Вели-
кой хартии, тогда как в годы Французской революции ото-
всюду слышатся восхваления Ришельё, святого «монтанья-
ра и якобинца».
Но даже там, где яркие воспоминания направляют народ-
ную силу на защиту личных прав, неизбежен поворот наро-
да к правящей верхушке, его дыхание рано или поздно разду-
ет паруса верховной власти.
Этот поворот происходит по тем же причинам, которые,
как мы убедились, действовали в Древнем Риме. До тех пор
пока народ, состоящий из свободных людей, участвующих
в публичной власти, включает только индивидуумов, имею-
щих личные интересы, которые надо защищать, и, следова-
тельно, приверженных субъективным правам, свобода в их
глазах драгоценна, а Власть — опасна. Но когда большинство
«политического народа» составляют индивидуумы, которым
объективно или, по крайней мере, по их собственному мнению
нечего защищать и которых возмущает слишком большое фак-
тическое неравенство, этот народ начинает ценить единствен-
но лишь вытекающую из его суверенитета правомочность раз -
рушать порочную социальную структуру: он предается месси -
анизму Власти.
Это хорошо понимал Луи Наполеон, и Бисмарк, и Диз-
раэли. Великие поборники авторитаризма, они почувство-
вали, что, расширяя избирательное право в период сокраще-
446
Глава XVII. Аристократические корни свободы
ния собственности и апеллируя к народу, они готовят разбу-
хание Власти. Это — цезаристская политика.
Насколько же потомки менее проницательны, чем совре-
менники! А ведь на их суд так неразумно полагаются госу-
дарственные деятели. Современники Наполеона III ясно
видели, что он не был нелогичен, с одной стороны, устанав-
ливая всеобщее избирательное право, ас другой — благопри-
ятствуя концентрации богатств и углублению социального
неравенства30.
Для цезаризма важны три условия. Первое, и самое необ-
ходимое, заключается в том, что члены общества, чья свобо-
да древнее свободы остальных, утрачивают моральное влия-
ние и оказываются неспособными передать тем, кому пред-
стоит разделить с ними свободу, благородство поведения,
сковывающее Власть. Токвиль в связи с этим отметил, какую
роль сыграло во Франции полное искоренение старинного
дворянства.
«...Можно лишь сожалеть о том, что дворянство уничто-
жили и искоренили, вместо того чтобы подчинить его все-
властию закона. Поступив подобным образом, Революция
лишила нацию необходимых элементов ее существования
и нанесла свободе незаживающую рану. Класс, на протяже-
нии стольких веков стоявший во главе общества, в длитель-
ном и никем не оспариваемом величии приобрел известное
благородство души, естественную уверенность в своих силах,
привычку быть предметом общего внимания, т.е. черты, пре-
30 Уже в 1869 г. французский автор писал: «Банки, кредитные
общества, пароходы, железные дороги, крупные заводы, метал-
лургия, газодобывающая промышленность, товарищества лю-
бой значимости сосредоточены в руках ста восьмидесяти трех
(183) человек.
Эти сто восемьдесят три человека полностью располагают ско-
плениями капиталов, которыми они управляют, владеют более
чем двадцатью миллиардами выпущенных акций и облигаций, т.е.
располагают большей частью общественного богатства, а главное,
всеми промышленными механизмами, через которые должно
пройти все остальное производство, называемое свободным».
Как видим, явление имеет более давнюю историю, чем по-
лагают. Цитируемый автор считает, что его развитие значи-
тельно ускорилось после революции 1848 г. См.: G. Duchene.
L’Empire industriel. Histoire critique des Concessions financieres et
industrielles du Second Empire. Paris, 1869.
447
Книга VI. Ограниченная Власть иди Власть неограниченная
вращавшие дворянство в общественный элемент, наибо-
лее склонный к сопротивлению. Дворяне не только обладали
мужественным нравом — они воспитывали мужество в дру -
гих классах. Уничтожив дворянство, Революция обескрови-
ла всех, даже врагов дворянства. Эта утрата невосполнима,
дворянство никогда не сможет возродиться. Прежние титу-
лы, имущество еще могут быть восстановлены, но душа пред-
71
ков — никогда» .
Второе, что необходимо для цезаризма, — возвыше-
ние нового класса капиталистов, не пользующегося никаким
моральным авторитетом и вследствие чрезмерного богатства
оторванного от остальных граждан.
Наконец, третье условие — соединение политической
силы и социальной слабости в обширном классе зависимых
граждан.
Таким образом, все более богатеющие и убежденные, буд-
то от этого они становятся более могущественными, «аристо-
краты» из капиталистических кругов, вызывая враждебность
всего общества, неспособны быть его лидерами в борьбе про-
тив агрессивных действий Власти. Народ же естественно ищет
спасения от своей слабости во всемогуществе государства.
Итак, устраняется единственное препятствие на пути цеза-
ристской политики — сопротивление институтов свободы
в лице граждан, отстаивающих свои субъективные права и ес-
тественно возглавляемых выдающимися людьми, которые не
дискредитируют себя вызывающей роскошью и пользуются у
них доверием.
31 Tocqueville. L’Ancien Regime etla Revolution, p. 165*.
Глава XVIII
Свобода или безопасность
История западного общества была истолкована в последнем
столетии как поступательное движение народов к свободе.
На первом этапе люди, связанные узами теснейшей зави-
симости и эксплуатации с непосредственными господами, по-
степенно освобождаются от этих уз, отчасти благодаря стол-
кновению между их владыками и политической властью.
На втором этапе, более или менее освобожденные от своих
повелителей, они пользуются определенной гражданской сво-
бодой под управлением государства, высоко вознесенного над
всякой социальной властью. Остается превратить государство
из высшего господина общества в его слугу. Такова цель демо-
кратии. Достижение этой цели приносит политическую сво-
боду: люди повинуются теперь не господам, а управителям,
которых сами назначили ради общего блага.
Этому процессу материального освобождения сопутству-
ет процесс освобождения духовного. Не желая больше под-
чиняться императивам относительно веры и поведения, люди
стряхивают с себя эти предрассудки и сами решают, во что они
должны верить и как должны поступать.
Таковы были убеждения XIX века, еще сохранившиеся
в некоторых умах.
Однако современный наблюдатель констатирует сегодня
совсем иную эволюцию. Власть, заново установленная, чтобы
служить обществу, в действительности господствует над ним.
Ее господство тем более непререкаемо, что она заявляет, будто
исходит от него самого, тем более неодолимо, что она не встре-
чает никакой внешней силы, способной ее ограничить. После
ниспровержения древней веры, которая связывала даже госу-
дарство, вместо верований и норм осталась пустота, позволя-
ющая Власти диктовать свои собственные. Обращение к госу-
дарству как к защитнику от эксплуататоров человеческого тру-
да приводит к тому, что оно занимает их место. Так что мы
приближаемся к единому политическому и единому эконо-
мическому управлению, осуществляемому из одного центра,
449
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
т.е. к абсолютному Imperium, какого наши прадеды не мог-
ли даже вообразить. Аналоги его можно найти лишь на зака-
те других цивилизаций, например египетской.
На вершине общества — правители, которые, чтобы гармо-
низировать действия людей, следят за гармонизацией мыслей.
У основания — масса, одновременно подвластная, верующая
и трудящаяся, которая исполняет распоряжения суверена
и принимает от него веру и хлеб, которая находится в своего
рода крепостной зависимости от бесконечно далекого и без-
личного господина.
Что эта всеобщая крепостная зависимость является необ-
ходимым пределом сходящегося исторического ряда, образо-
ванного последовательными состояниями цивилизации, мож-
но было бы утверждать с большим количеством аргументов,
нежели доказывать шествие человечества к Свободе.
Но было бы слишком смело постулировать, что ряд явля-
ется сходящимся. Мы этого не знаем. Нам известно слиш-
ком мало цивилизаций в их последовательном развитии, что-
бы можно было делать обобщения относительно их истории.
Мы лишь констатируем, что всякое общество, эволюциониро-
вавшее к состоянию личной свободы, внезапно резко отклоня-
ется в сторону как раз тогда, когда оно, казалось бы, достиг-
ло его.
И нас интересуют причины этого феномена.
Цена свободы
Язык обладает загадочной способностью выражать больше
истин, чем их ясно мыслит человек.
Так, мы говорим: «Свобода — самое драгоценное благо»,
не задумываясь о социальном содержании этой формулы.
Благо, которое имеет большую ценность, не является бла-
гом первой необходимости. Вода вообще не имеет цены, а цена
хлеба очень мала. Что имеет цену, так это Рембрандт, одна-
ко эта драгоценность нужна лишь немногим, и никто не при-
давал бы ей значения, если бы в силу обстоятельств лишил-
ся хлеба и воды.
Итак, драгоценные вещи реально нужны лишь немногим
людям, и только после того как в достаточной мере удовлет-
ворены их насущные потребности.
450
Глава XVIII. Свобода иди беЗОйасность
Под этим углом зрения и надо рассматривать свободу. Луч -
ше понять ее нам, возможно, поможет следующая притча.
Человек скитается в джунглях, с переменным успехом
добывая себе пропитание охотой и рискуя быть растерзан -
ным дикими зверями. Увидев проходящий караван, он бежит
туда, с радостью присоединяется к путникам и наслаждает-
ся безопасностью и обилием провизии. Став самым послуш-
ным слугой начальника, он вместе с ним прибывает в город, на
первых порах дивится его чудесам, но, скоро привыкнув к сво-
ей безопасности, в один прекрасный день осознает, что он раб,
и хочет быть свободным. Наконец он обретает свободу. Но тут
внезапно появляются племена кочевников; они завоевывают
страну, грабят, жгут и убивают. Наш человек бежит в сель-
скую местность и здесь укрывается в крепости, где сеньор дает
приют людям и животным; в уплату за спасенную жизнь он не
покладая рук трудится на своего защитника.
Но вот некая сильная Власть вновь водворяет порядок,
и вскоре наш человек уже сетует на сеньориальные повин -
ности, добивается превращения их в денежный оброк, кото-
рый он постепенно уменьшает, и стремится стать свободным
собственником. Или же он отправляется в город, чтобы сдать
внаем свои рабочие руки по своему желанию или заняться
каким-то подходящим для него промыслом. Тут разражает-
ся экономический кризис. Земледелец или предприниматель,
он теперь не может сбывать продукцию по прежним ценам.
Если он рабочий, его выбрасывают на улицу. Он опять ищет
себе хозяина, который обеспечит ему пропитание, либо при-
нимая у него оговоренное количество продукта по твердой
цене, либо гарантируя ему постоянное рабочее место и ста-
бильный заработок.
Таким образом, у героя нашей притчи воля быть свободным
ослабевает в случае какой-либо угрозы и снова крепнет, как
только удовлетворяется его потребность в безопасности.
Свобода — лишь вторичная потребность по отношению
к первичной потребности в безопасности.
Поэтому понятие безопасности заслуживает анали-
за. При первой же попытке разобраться в нем оно оказыва-
ется сложным. Удобнее рассматривать его противополож-
ность — отсутствие безопасности и, соответственно, неуверен-
ность. Мы определим неуверенность как постоянное чувство
угрозы бедственного события. Нетрудно заметить, что неуве-
451
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ренность — это функция трех переменных. Прежде всего, что
такое бедственное событие? Для одного это просто потеря де-
нег; для другого даже и смерть — не бедствие. Таким образом,
в зависимости от благородства души количество бедственных
событий будет большим или меньшим. Рассмотрим индиви-
дуума, для которого определенное количество событий будут
бедственными. В зависимости от того, в какое время он живет
и какое положение занимает в обществе, шансы наступления
какого-либо из этих событий более или менее велики. Вероят-
ность насильственной смерти неодинакова в эпоху нашествий
варваров и в XIXв. Но люди не оценивают риски по их мате-
матическому значению. Сангвиник их недооценивает, а чело-
век беспокойный преувеличивает.
Таким образом, чувство неуверенности можно представить
себе как функцию, которая для каждого члена данного обще-
ства в данный момент принимает различные значения, в за-
висимости от количества возможных событий, вызывающих у
него тревогу, от математической вероятности того или иного
из этих событий и от его склонности преувеличивать или недо -
оценивать эту вероятность. Чем больше чувство неуверенно-
сти, тем больше желание индивидуума быть защищенным, тем
больше и цена, которую он заплатит за свою защиту.
Чувство безопасности, как мы сказали, есть противополож-
ность этой в принципе измеримой величины. Следовательно,
оно тоже — измеримая величина. И чем сильнее это чувство,
тем сильнее воля к свободе.
Ruunt in servitutem*
Итак, понятно, что в любом обществе существуют такие инди-
видуумы, которые не чувствуют себя достаточно защищенны-
ми, и такие, которые не чувствуют себя достаточно свобод-
ными. Первых я назову приверженцами безопасности, вто-
рых — приверженцами свободы.
Очевидно, что это рассуждение заставляет нас внести кор-
рективы в наши прежние предположения об отношениях Вла -
стей с социальными властями. Социальные посты управления
могут постепенно занять приверженцы безопасности, кото-
рые не успокоятся, пока не променяют возможную для них
452
Глава XVIII. Свобода или безопасность
независимость на государственные гарантии. Мы еще вернем-
ся к последствиям этого явления.
Мы видим также, что в разных странах дух свободы, при
одинаковых рисках, будет более распространен там, где боль-
ше гордых характеров, и даже там, где попросту больше санг-
винических темпераментов.
Если люди мельчают от изнеживающего воспитания или
если изменившийся образ жизни усиливает тревогу, хотя и не
увеличивает реальные риски, доля приверженцев безопасно-
сти возрастет. Такое произошло, например, во второй полови-
не XIX в.: один из симптомов этого — развитие страхования.
А если реальная вероятность гибельных событий резко воз -
растает, общество почти все целиком может стать привержен -
нъм безопасности.
Так, в VIII—Хвв. вольные люди отдают свою свободу за
бесценок. Тоскуя по сильной руке, которая защитила бы их
от ярости сарацин, норманнов или венгров, они сами возво-
дят цитадель, где их потомки будут крепостными на протя-
жении столетий. Лишь отдельные смельчаки отважатся поки-
нуть домен. Вездесущие торговцы, искатели приключений,
они положат начало крупным состояниям и целым династиям
купеческого патрициата. Понадобится тепло разгорающегося
королевского очага безопасности, чтобы начал таять айсберг
феодальной зависимости, чтобы стали постепенно высвобож-
даться наиболее активные элементы, составляющие городскую
буржуазию. Остальные долго еще будут пребывать в феодаль-
ных узах.
История класса интеллектуалов показывает, как отсутствие
безопасности приводит к порабощению.
Архимед, убитый при осаде Сиракуз, символизирует судь-
бу мыслителей во времена разгула насилия. Завоевывают ли
древнее общество варвары или в нем самом страсти пробуж-
дают дремавшее варварство — первыми жертвами неизменно
становятся интеллектуалы.
Что же им делать? В эпоху, когда рушится римский строй,
они устремляются в церковь. Для них это спасение, а в буду-
щем, благодаря щедрости новых господ, и быстро растущее
богатство.
На протяжении более чем пятисот лет всякий интеллектуал
будет человеком, принадлежащим к церкви. И дело, конечно,
не в том, что всякий интеллектуал — верующий: интеллекту-
453
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
альная и социальная дисциплина — это цена, которую платят
за безопасность.
По мере обеспечения физической безопасности некото-
рые отваживаются выйти за охранительные рамки церкви.
Но подавляющее большинство интеллектуалов остаются чле-
нами этой семьи, дающей им верное пропитание. Так, еще
и в XVIII в. Кондильяк и Сьейес — аббаты.
«Архитектура» общества
Рассматривая чувства свободы и безопасности как измери-
мые величины, имеющие противоположные знаки, любое
общество в любой момент его существования можно вооб-
разить как множество точек — соответствующих индивиду-
умам, — которые можно расположить по вертикали согласно
показателю свободолюбия. Наиболее приверженные безопас-
ности будут находиться в самом низу, наиболее свободолюби-
вые — на самом верху, прочие — соответственно степени их
стремления к свободе и потребности в безопасности. Ясно, что
эта фигура может принять общий вид пирамиды или верете -
на. Здесь это неважно: в любом случае можно будет провести
горизонтальные линии, разделяющие индивидуумов на кате-
гории в зависимости от их склонностей. Обозначим эти кате-
гории а, р, у и т. д., начиная сверху.
Но, изображая членов общества точками, можно распре-
делить эти точки и по другому принципу — в зависимости от
положения в обществе. Общественное положение есть нечто
логически неопределенное, но весьма ощутимое. Не будем
уточнять это понятие и, основываясь только на своих впечат-
лениях, начертим другую фигуру, где высота, на которой раз-
мещаются индивидуумы, зависит от их сословной принадлеж-
ности. Здесь мы тоже можем выделить части, обычно называ-
емые классами. Обозначим их А, В, С и т.д.
Если мы теперь сравним две фигуры, что покажет нам такое
сопоставление? Существует ли корреляция между классами
и категориями, так что классу А соответствует категория а,
В — Р и т.д.?
Конечно, полной корреляции не будет. Мы не увидим, что-
бы все А, чрезвычайно гордые своим превосходством, пре-
зирали всякую форму покровительства. Или чтобы все Z,
454
Глава XVIII. Свобода или безопасность
боясь своего бессилия, торопились получить помощь. В каж-
дом классе и для каждого общества будет некоторая степень
корреляции1.
Совершенно очевидно, что корреляция будет максималь-
ной в обществе, находящемся в стадии формирования или
только что претерпевшем резкий переворот.
Наиболее смелые характеры покажут свою силу. Прини-
мая любые риски, проявляя всяческую инициативу, они ста-
нут лидерами. Слабые духом, наоборот, будут искать укрытие
и поддержку, и их покорность станет довольно точной мерой
их страхов.
В подобном обществе отмечается большое неравенство,
но тем не менее можно говорить о социальном равновесии,
поскольку свободы соответствуют рискам.
Это равновесие, однако, с необходимостью нарушается. Че-
ловеку присуще закреплять в субъективных правах достигну-
тое положение, монополизировать его и передавать потомкам.
Конечно, примеры, воспитание, возможно, наследственность,
о которой мы пока еще знаем очень мало, стремятся сохранить
за каждым классом свойственные ему черты. Но, несмотря на
это, даже в самом низу мы встретим свободолюбивые харак-
теры, тогда как на верхних ступенях все чаще обнаруживается
тяготение к безопасности. Так что социальная лестница боль-
ше не соответствует градации характеров. Степень корреляции
снижается, равновесию в обществе приходит конец. Его могла
бы поддерживать предельная социальная текучесть, которая
одним позволяла бы повысить свой статус, а других выталки-
вала бы вниз. Но, как мы сказали, могущественный приобре-
тательский и охранительный инстинкт стремится стабилизи-
ровать уровни и сделать барьеры непреодолимыми.
Нетрудно представить себе все возможные комбинации.
Бывает, что высшие классы долгое время успешно воспроиз-
водят мужественные типы, благодаря суровому воспитанию
и строгим процедурам исключения: такова Спарта. Быва-
ет, что, поддерживая сословное деление, они широко откры-
вают себя для новых сил: такое наблюдалось в определенную
эпоху римской истории и в определенную эпоху истории Анг-
1 Z-1
Степень корреляции можно определить как долю индивидуумов
класса А, входящих также в категорию а, индивидуумов класса В,
входящих также в категорию Р, и т.д.
455
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
лии. Ярчайший тому пример являет Средневековье, прибли-
зительно до св. Людовика. Барон, который вел на войну самых
сильных своих простолюдинов, возводил в рыцари крепостного
крестьянина, отличившегося доблестью. Таково происхожде-
ние подлинной феодальной знати. Позднее, с развитием эко-
номической деятельности, дворянство могло приобретаться
богатством. Достаточно было купить феод и выполнять соот-
ветствующие военные обязанности. И если человек мог дока-
зать, что три поколения его предков «жили благородно», то
его дворянское звание было неоспоримо.
Социальное восхождение может осуществляться и через
каналы Власти. Но этот способ обновления высших слоев
общества менее всего способен укрепить в них такое достоин-
ство, как свободолюбие.
Власть и продвижение в обществе
В нарисованной нами картине социальной «архитектуры» не
фигурировало государство.
На то есть причина. В рождающемся или полностью обно-
вившемся обществе не может быть политической власти,
отличной от власти социальной. Политическая власть может
быть установлена только при содействии людей, стихийно
взявших на себя управление. Не опираясь на них, Власть не
обладала бы силой. А выражается их содействие в поддержке
ее решений.
Это слияние политической Власти с социальными властя-
ми, однако, не вечно. Разделение происходит по-разному,
но главный путь — появление «вождя вождей», который хочет
подчинить себе равных, короля. Он, как мы видели, ищет сою-
за с низшими классами; но теперь надо уточнить, что опира-
ется он на сильные элементы этих классов, на тех, чье поло-
жение не соответствует их энергии. Чем более затруднен пере-
ход из одного класса в другой, тем больше бурлят эти элементы
в поисках выхода; монарх открывает для них выход — берет их
к себе на службу. Их сила питает разбухающий государствен-
ный аппарат. И вот мы имеем первое явление: поступательное
развитие политической Власти в ущерб аристократическим
властям. Его сопровождает второе, также описанное нами:
чтобы ослабить сопротивление аристократии, Власть стремит -
456
Глава XVIII. Свобода или безопасность
ся свести на нет господство potentes над их подначальными.
Это меняет положение последних. Жалкий жребий — наде-
яться на милость господина. Но когда вашу преданность оспа-
ривают двое господ — покровитель и государство, — эта борь-
ба рождает некоторую свободу. Не ту, какая следует из само-
утверждения, а свободу низшего свойства, свободу по стече-
нию обстоятельств — единственную свободу, совместимую
с тяготением к безопасности.
Наконец, третье явление — постепенное вливание в высшие
слои общества низовых элементов, которые поднимаются по
государственным каналам и, обогатившись на службе, затем
отделяются от государства.
Эти новые аристократы отнюдь не обладают всеми черта-
ми первых или тех, кто самостоятельно взбирается по ступе -
ням социальной лестницы. Одно дело — действовать на свой
страх и риск, и другое — продвигаться вверх милостью госпо-
дина. Пират вроде Дрейка, сколотившего богатство морскими
экспедициями, чье дворянство лишь констатирует его обще-
ственную значимость, всем обязан только себе самому и явля-
ется аристократом совсем иного рода, чем кабинетный ад-
министратор, сделавший карьеру скорее благодаря гибкости,
нежели энергичности.
Мы не можем сформулировать здесь безусловное прави-
ло. И чиновник способен проявить незаурядное мужество.
Но часто, как это было в ранней Римской империи, он все-
го лишь вольноотпущенник, сохранивший черты своего пер-
воначального состояния. Пополняемый из вольноотпущен-
ников, высший класс ранней Римской империи не отличается
гордостью и независимостью.
На французской аристократии в последние десятилетия
Старого порядка тоже сказывался способ возвышения боль-
шинства ее членов, о чем свидетельствует нарисованный Сен-
Симоном впечатляющий портрет Поншартрена*.
Средний класс и свобода
Внутреннее вырождение, обновление за счет недостаточно
свободолюбивых характеров меняют стиль поведения арис-
тократии: элементы, ориентированные на безопасность, ста-
новятся в ней доминирующими.
457
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
В истории общества не было зрелища печальнее. Вместо
того чтобы поддерживать свое положение собственными сила-
ми и собственным авторитетом, вместо того чтобы брать на
себя инициативу, ответственность и риск там, где отступи-
ли бы другие, привилегированные члены общества, чья соци-
альная роль — защищать и покровительствовать, сами ищут
покровительства.
Кто же стоит так высоко, чтобы оказывать им покровитель-
ство? Государство. Они требуют от государства защищать их
статус, неспособные защитить его самостоятельно и, следова-
тельно, недостойные его.
Именно тогда, когда французское дворянство, пополняемое
через куплю должностей, уже неспособно отличиться на вой-
не, оно по закону оставляет за собой офицерские места*. Ког-
да купцов, плавающих со всем своим капиталом, как Синдбад,
сменяют осторожные коммерсанты, они хотят, чтобы коро-
левские суда обеспечивали их приказчикам исключительное
право посещать тот или иной отдаленный берег — право, кото-
рого их предшественники добивались пушками.
Каким же образом могущественные, пребывающие таковы -
ми только благодаря полученным от Власти гарантиям, были
бы способны сохранить перед нею ту гордую независимость,
которая составляла честь и славу старинной аристократии?
Не имея больше собственной силы, они уже не поддер-
живают Власть; не поддерживая ее, они неспособны ее огра-
ничивать. Единство понятий «аристократия» и «свобода»
распалось.
Теперь свободолюбивые устремления исходят от средне-
го класса.
Если надо его определить, мы скажем, что он состоит из
тех, которые обладают в обществе достаточной силой, чтобы
не нуждаться ни в каком частном покровительстве и желать
большей свободы, но, с другой стороны, не имеют достаточной
силы, чтобы их свобода стала угнетать свободу других.
Такой класс может развиваться, только если общая безо-
пасность достигает определенного уровня. Ибо при полном
отсутствии безопасности социальные элементы должны обра-
зовывать достаточно широкие объединения, — таковы сеньо-
рии. Позднее, когда публичная Власть окрепнет, нужно будет
меньше сил, чтобы поддерживать независимое существование
индивидуума. Тогда и пробьет час среднего класса.
458
Глава XVIII. Свобода или безопасность
Он становится, как подчеркивал Аристотель, важнейшей
частью общества. Естественный союзник Власти, если нужно
обуздать аристократию, которая злоупотребляет своим могу-
ществом. Естественный союзник аристократии, когда госу-
дарство хочет подавить свободу.
Собственные интересы делают его поборником республики,
в которой порядок, необходимый для поддержания его без-
опасности, оставлял бы ему значительную широту пользова-
ния своей свободой. Средний класс неотделим от современного
строя: последний не может не утвердиться там, где процветает
первый, и не прийти в упадок с его исчезновением.
Хорошо известно, что, когда этот класс римского общества
подвергся децимации* и пролетаризации вследствие много-
численных войн, республика утратила жизнеспособность.
С такой же уверенностью можно сказать, что крушение
среднего класса — прямая причина современного деспотизма.
По мере того как инфляция уничтожала независимость, обу-
словившую буржуазную безопасность и буржуазный либера-
лизм, появлялись тирании.
Уровень или уровни свободы
Посмотрим на вещи более широко. Этот класс, сказали мы,
имеет такую основу безопасности, что ему остается желать
только свободы.
Предположим, он контролирует Власть. У него есть выбор:
либо принять свободу, не генерализируя ее, и обеспечить низ-
шим слоям необходимую безопасность, при этом допуская
и даже облегчая переход из области безопасности в область
свободы; либо распространить свободу на всех.
Как мы видели, в XVIII—XIX вв. он избрал вторую
политику.
Но, предоставляя всем подходящую для него самого сте-
пень свободы, он неизбежно лишает нижестоящие классы
средств защиты, в которых сам не нуждался.
Хотя тут есть очевидная логическая связь, на нее, однако, не
обращают внимания. Остановимся на этом подробнее.
Нам поможет пример. Один из важнейших аспектов сво-
боды — свобода договоров. Свободный человек может, в част-
ности, брать на себя обязательства и быть связанным актом
459
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
своей воли. Так понимали достоинство свободных римляне,
которые употребляли одно и то же слово, leges, для обозначе-
ния законов, обязательных для всех, и договоров, обязатель-
ных для сторон. Ту же мысль мы найдем и в нашем граждан-
ском кодексе: договор — закон для каждой из сторон.
Сделав на основании этих посылок неопровержимое умо-
заключение, юристы неколебимо стояли на том, что рабочий
связан трудовым договором, что забастовка — это односто-
ронний разрыв договора, дающий нанимателю право требо-
вать возмещения убытков. Даже в наши дни знаменитый Дюги
решительно возобновил это доказательство.
Но такая логика была неприемлема. Слишком уж сурова она
к наемному работнику. Так же как слишком сурово было бы
возлагать на него ответственность за любой несчастный случай
на производстве, произошедший не по вине предпринимателя.
И, однако, именно так должны были бы строиться отношения
между свободными людьми, из которых каждый должен тер-
петь последствия своей неловкости или же неудачи.
Чтобы защитить трудящегося и предоставить ему опреде-
ленные преимущества, было разработано целое социальное
законодательство. И высшие классы, призванные нести это
бремя, не вправе были протестовать. Таким образом посте-
пенно утверждался обеспечительный статут, который всег-
да будет необходим для многих. Но, как нам представляется,
оборотная сторона этой обеспечительной политики осталась
в тени: в конечном итоге она является дискриминационной,
так как проводит различия между людьми, которые считают-
ся свободными; она избавляет массу от сопутствующих свобо-
де рисков и ответственности и, как естественное следствие, от
сопряженных с нею почетных обязанностей.
Аристократия, ориентированная
на безопасность
Это бегство от обязанностей, налагаемых свободой, привле-
кало к себе тем меньше внимания, что на другом конце соци-
альной лестницы наблюдалось то же явление, и здесь его уже
нельзя было оправдать ссылкой на необходимость.
Если аристократии, располагающей значительными сред-
ствами и пользующейся большой свободой, подобает преду-
460
Глава XVIII. Свобода или безопасность
преждать злоупотребления и нарушения порядка строгостью
своих нравов, тогда никакая аристократия не пренебрегала
своим долгом больше, чем та, которая возвысилась внутри
класса собственников.
Если, уклоняясь от рисков и от ответственности и стремясь
лишь к сохранению собственного имущества и собственного
статуса, аристократия изменяет своей роли, тогда никакая
аристократия не дезертировала быстрее, чем эта.
В начале XIX в. существовало множество собственников,
которые подвергали себя рискам частного предпринима-
тельства. К концу столетия класс, уже гораздо меньшей чис-
ленности, с помощью механизма анонимных товариществ*
и финансового рынка управлял гигантскими предприятия-
ми и регулировал экономическую деятельность. Стало быть,
аристократия, но без своей сословной чести, которая понуж-
дала бы ее действовать по определенным правилам; аристо-
кратия, не желающая брать на себя ответственность, связан-
ную с выполняемой ею функцией управления, и переклады-
вающая риски на акционеров.
Нельзя отрицать, что немногочисленная капиталистическая
аристократия была не так сурова со своими работниками, как
предшествовавший ей обширный класс собственников. Одна-
ко не стоит удивляться тому, что она возбудила больше гнева
и ненависти. Люди повинуются любым господам, лишь бы те
были строги к себе самим и мужественны. Римские легионеры
не роптали, когда консул, всегда показывавший им примеры
стойкости, забирал львиную долю добычи. Но когда городские
интриги позволили ловким людям захватить большую часть
ager romanus**, это вызвало возмущение.
И точно так же буржуа, посвящавший все свое состояние
и все свое время делу, которое носило его имя и за которое он
отвечал честью, был достоин уважения. Но при режиме ано-
нимности ситуация изменилась.
Для новой аристократии все средства были хороши, что-
бы избавиться от рисков. И мало - помалу, действуя так, как
извечно действуют все, кто предпочитает безопасность сво-
боде, она монополизировала достигнутое положение и отны-
не сохраняет его, опираясь на силу государства.
Лишь только разражается буря, эти социальные лидеры
приходят в ужас и во имя общего интереса умоляют Власть
поддержать и спасти их.
461
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Исчезновение свободолюбивого элемента .
Когда наступил глубокий кризис межвоенного периода, про-
летарии были на пути к достижению мизерной безопасности,
выражающейся в пособии по безработице. Аристократы обре-
ли иную, более внушительную безопасность в государствен-
ной поддержке.
Оставался средний классЛ уже наполовину, а в некоторых
странах и полностью пролетаризовэнный в результате инфля-
ции. Он и стал главной жертвой нестабильности.
Социальные потрясения опровергли тысячелетнюю муд-
рость.
Считалось несомненной истиной, что человек, одаренный
способностями и пригодный к работе, никогда не останется
без дела. И, однако, инженеры с дипломами лучших учебных
заведений, как последние чернорабочие, слышат от предпри-
нимателей, что в них не нуждаются. Пережив позор безрабо-
тицы, люди постепенно приходят к мысли, что получить рабо-
ту — это вопрос удачи и связей.
Другим убеждением, передаваемым из поколения в поко-
ление, было то, что больше производить — значит улучшать
свою жизнь. Но теперь виноградарь, рыбак и многие дру-
гие видят, что рост продукции может уменьшить заработок,
а сокращение — увеличить его.
Наконец, все были уверены, что экономить — значит обе-
спечивать себе и своим близким лучшее будущее. Новые
девальвации, довершая урок войны, обращают в ничто личные
сбережения; вопреки разуму, предоставленные ссуды обога-
щают должника и разоряют кредитора.
Житейская мудрость, простая, но до сих пор достаточ-
ная, заходит в тупик. Представьте себе множество рыбаков,
управляющих каждый своей лодкой. Внезапно приливы, ветер,
косяки рыбы повели себя самым безумным образом, обманы-
вая всякое ожидание. Что произойдет?
А произошло следующее. Люди приметили существова-
ние защищенных секторов. Они видели, что чиновник удоб-
но устроился на своем месте и гарантирован от увольнения.
Видели, что крупное предприятие, монополизировавшее ту
или иную службу общественного назначения, сохраняет на
прежнем уровне и даже приумножает свою прибыль.
462
Глава XVIII. Свобода или безопасность
Как же массе, выбитой из колеи, не устремиться в защи-
щенные секторы? И поскольку там нет места для всех, каж-
дый, естественно, пожелал, чтобы защита распространялась
и на его сферу деятельности.
«Pactum subjectionis » *
Главная психологическая черта нашего времени — преобла-
дание страха над уверенностью в себе. Рабочий боится остать-
ся без работы, боится, что будет испытывать нужду в старо-
сти. Он требует того, что сегодня называют «социальным
обеспечением».
Но и банкир не менее боязлив; он страшится потерять свои
инвестиции и вкладывает капиталы в государственные фонды,
довольствуясь разницей между прибылью, получаемой им без
каких-либо усилий от ценных бумаг, и процентом, который он
дает вкладчикам.
Каждый индивидуум, каждый класс старается опереться
в своем существовании на государство, стремится сделать его
всеобщим страховщиком. Президент Рузвельт показал себя
прекрасным психологом, охарактеризовав как «новые права
человека» право рабочего на постоянную занятость и постоян-
ную заработную плату, право производителя продавать посто-
янное количество продукции по твердой цене и т.д. Действи-
тельно, таково стремление к безопасности, знаменательное
для нашего времени.
Эти новые права человека выдают за дополнение к тем,
которые были провозглашены в XVIII столетии. Но если хоть
немного задуматься, ясно, что они им противоречат и отменя-
ют их. Объявляя свободу, человека превращали в единствен-
ного хозяина своих поступков. Государство не должно гаран-
тировать результаты его действий; всю тяжесть их последствий
должен нести сам индивидуум. Чтобы гарантировать чело-
веку верные результаты, наоборот, нужно, чтобы государство
взяло на себя контроль за его деятельностью. В первом случае
человек рассматривается как совершеннолетний, он раскре-
пощен и подвержен рискам. Во втором случае ставят целью
избавить его от рисков, к нему относятся как к недееспособ-
ному, его берут под опеку. Так что нынешние обещания завер-
шают цикл, открытый тогдашними декларациями. Свобода,
463
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
полученная и возвращенная в обмен на безопасность, кото-
рую рассчитывают получить.
У человеческого ума, как и у сердца, есть потребность
любить, также располагающая его к малодушию. Человек
хочет видеть в одном и том же явлении лишь те стороны, кото -
рые льстят ему и воодушевляют его, а не те, которые его огор-
чают и подавляют. Он разъединяет то, что в жизни неразде-
лимо, он славит причину и порицает следствие, приветству-
ет цель и отвергает средства, отстаивает идею и отрицает то,
что из нее вытекает. Так, права человека нас воодушевляют,
а буржуазная жестокость общества эпохи Луи Филиппа, столь
равнодушного к безработным, столь безжалостного к разо-
рившимся, оскорбляет наши чувства. Мы отказываемся при-
знать в этом два тесно связанных проявления одного и того
же духа.
Духа, присущего классу, который, ощущая в себе нерастра-
ченные силы, пожелал разорвать любые путы, не дающие ему
развернуться, точно великан, изображенный на фронтисписе
знаменитого памфлета2 рядом с эпиграфом: «Снимите с него
оковы, и пусть идет». Он хотел убрать с общественной арены
все преграды, не думая о том, а не составляют ли они необхо-
димые защитные сооружения, спасительные укрытия. Он объ-
явил, что человек сам управляет своим поведением, сам тво-
рит свою судьбу. Но когда был взят этот курс, правилом могло
стать только то, которое выразил, негодуя, Карлейль3: «Каж-
дый за себя, и к черту тех, кто плетется в хвосте».
Полнота свободы влекла за собой полноту риска. Когда для
сильных не было никаких ограничений, для слабых не могло
быть никакого спасения. На идею «борьбы за существование»
Дарвина, как известно, натолкнуло не наблюдение природы;
напротив, он заимствовал ее у философов индивидуализма.
Суровость такого режима почувствовали на себе, прежде всего,
те, у кого были «плохие стартовые условия», — пролетарии.
Одинаковая степень свободы, предоставленная всем чле-
нам общества, и одинаковое отсутствие защищенности порож-
дали у граждан, занимающих самое низкое социальное поло-
жение, невыносимое чувство неуверенности.
2 Dupont de Nemours. Reponse aux observations de la Chambre de
commerce de Normandie.
3 См. бессмертные страницы «Past and Present» (1843).
464
Глава XVIII. Свобода или безопасность
Они первые стали протестовать против всеобщего права на
свободу, требовать законодательных мер защиты.
Но и те, кто считали себя сильными, в свою очередь, под-
дались тревоге. Общество дружно требует безопасности. А за
нее надо платить.
Вот почему сегодня мы становимся свидетелями того, что
старые авторы именовали «pactum subjectionis». Люди переда-
ют государству свои личные права, чтобы пользоваться полу-
чаемыми от него социальными правами.
Общественная безопасность
и всемогущество государства
Так в поисках общественной безопасности обретают автори-
тарное государство. Требуется конкретное доказательство?
Факты налицо.
В двух странах с противоположными политическими тра-
дициями два абсолютно несхожих человека одновременно
были приведены к Власти одним и тем же стремлением обе-
зумевшего от кризиса народа — стремлением к безопасности,
При резком контрасте между двумя нациями и двумя
руководителями, не поразительно ли, что роль спасительни-
цы, которую взяла на себя Власть, оправдала и в Соединен-
ных Штатах, и в Германии огромный прогресс государства,
выражающийся в обеих странах в пролиферации бюрокра-
тии, победе центральной власти над региональными властями,
подчинении экономического управления политическому.
Конечно, в Америке процесс не зашел так далеко, как
в Германии. Но ведь и отправной пункт был иным. Герма-
ния из федеративного государства превратилась в унитар-
ное, но унитаризм опирался на преобладание в рейхе вели-
кой Пруссии. Вашингтон же непосредственно управлял лишь
небольшим округом Колумбия. Региональные правительства
были настолько сильны и жизнеспособны, что их подчинение
в кратчайший период времени похоже на чудо4.
Соединенные Штаты были государством, где не сущест-
вовало военной службы, где сложилась традиция выборно-
4 В 1938 г. в федеральную казну денежных средств поступало
в двадцать четыре раза больше, чем в начале века.
465
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
сти чиновников, где Власть подлежала судебному контролю.
Не удивительно ли, что за несколько лет Власть смогла прак-
тически упразднить этот контроль, сформировать гигантскую
бюрократию и наделить ее широчайшими правами: отдельные
службы получили полномочия одновременно и формулировать
нормы — законодательствовать, — и применять их — испол-
нять, — и выносить приговоры правонарушителям — судить.
Наконец, ничто так не усилило Власть, как ее постоянное
пребывание — вопреки обычаям — в одних и тех же руках.
Итак, два государства, максимально отличных друг от
друга, одновременно продвинулись во всемогуществе или
к всемогуществу вследствие одного и того же стремления
к безопасности.
Мы видели, что это стремление способствует разбуханию
государства. Покажем теперь, каким образом.
От государства ожидают, что оно предоставит укрытие;
отсюда — готовность всех, кто жаждет безопасности, сми-
риться с его возрастанием. Усматривая в нем, если угодно,
некое подобие зонта, принимают и одобряют его пролифера-
цию. В другие времена любое усложнение бюрократического
аппарата вызвало бы критику, но когда речь идет о введении
социальных гарантий, голоса критиков быстро умолкают.
С тех пор как от государства стали ждать защиты и без -
опасности, для оправдания своих притеснений ему достаточ-
но сослаться на необходимость исполнять покровительствен -
ную, «патронажную» роль. Уже Бисмарк почувствовал, что
эта роль дает власти возможность расширяться5.
«По видимости стремясь к благу индивидуумов, государствен-
ный социализм работает, прежде всего, на государство. В этом
он не ошибся, великий политик-реалист, который поддерживал
и официально признал социализм в Германии. Он видел, что го-
сударство, приучая гражданина обращаться к нему с просьбой
> издать какой-либо закон, какое-либо постановление публичной
администрации, какое-либо распоряжение полиции, привязыва-
ет его к себе узами зависимости и подчинения. Он прекрасно по-
нимал, что государство укрепляется как таковое через кажущиеся
уступки. Его политические формы могут измениться, но сумма
власти, степень принуждения, унаследованные новыми форма-
ми от старых, возрастают» {Henry Michel. L’Ideede 1’Etat. Paris,
1898, p. 579).
466
Глава XVIII. Свобода или безопасность
Если, с одной стороны, отсутствие безопасности, генера-
лизуясь, генерализует и готовность повиноваться, то с другой
стороны, оно активизирует и одушевляет Власть.
Последняя черпает свою энергию у социальных атомов,
которые ее вооружают. В эпоху безопасности энергичные
и предприимчивые индивидуумы стремятся, скорее, возвы-
ситься в обществе, нежели войти в государственный аппарат.
Но социальные неурядицы поворачивают их в сторону Власти.
Тот, кто анализировал бы новые руководящие кадры новых
режимов, нашел бы, что в подавляющем большинстве они
состоят из элементов, которые в нормальное время не были
бы ориентированы на правительство.
Итак, в обществе — исключительная предрасположен-
ность быть управляемым, в правительстве — исключи-
тельно ревностные кадры. Эти факторы в нашу эпоху все-
общей нестабильности обусловливают режим социального
протектората.
Социальный протекторат, его оправдание,
его предназначение
Одно и то же течение увлекает сегодня все народы, хотя и с
неравной скоростью, к социальному протекторату.
Интересы, ущемленные неуверенностью, разум, воз-
мущенный беспорядком, чувство, оскорбленное нищетой,
воображение, воспламененное картиной возможных благ,
вместе взывают к распорядителю и заступнику. Натиск
потребностей, желаний, страстей и надежд помогает ему
сокрушить все конституционные, юридические и моральные
преграды, уже подорванные распадом абсолютов, отвраще-
нием к приобретенным правам, воинственным и варвар-
ским духом партий. Чтобы Власть делала все, надо, что-
бы она все могла. Народы рассчитывают на то, что Власть
будет следовать их порывам и при этом добиваться конкрет-
ных результатов, которых можно достичь только система-
тической и планомерной работой. Ученые ожидают, что она
урегулирует все социальные механизмы согласно с объек-
тивным разумом, а между тем она не более чем центр водо-
ворота или средоточие субъективных воль. Людей, стоящих
у власти, все располагает к величайшим амбициям. Самые
467
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
благородные из них также представляют опасность: они
хотят быть творцами общественного благоденствия и ис-
торического прогресса.
С тех пор как религия потеряла свое влияние на умы, целью
человеческого существования признается счастье. Американ-
ская Конституция числила среди прав человека «the Pursuit
of Happiness», стремление к счастью. Подразумевалось, что
обрести счастье — это личное дело каждого индивидуума.
Но разве не могут огромные силы государства содействовать
его обретению? Не должны ли они использоваться для этой
цели? Уже в 1891 г. Джозеф Чемберлен полагает, что госу-
дарство вправе принять любой закон или совершить любой акт,
способный увеличить сумму человеческого счастья6.
Так как ученые отнесли человека к категории животных,
появляется новое понятие: совершенствование вида. Не долж-
на ли Власть направлять человека — как животный вид — на
путь совершенства?
Человеческое поведение стало предметом исследований,
которые выявили его иррациональность. XVIII век верил в то,
что инстинкт будет руководить человеком, свободным от при-
нуждения и от суеверий, в полном соответствии с его интереса-
ми. В наше время инстинкт уже не рассматривается как непо-
грешимый природный вожатый; сейчас в нем видят коллек-
тивную память, которая очень медленно обогащается новым
содержанием. В качестве вожатого инстинкт настолько несо-
вершенен, что порою дикие племена вымирали от голода, не
распознав съедобные травы и корнеплоды.
С точки зрения науки, человеческое поведение можно зна-
чительно улучшить, что преумножило бы счастье индивидуу-
мов и обеспечило бы прогресс рода человеческого.
Возьмем самые простые примеры. Человек не получа-
ет в семье правильного питания, не заботится надлежащим
образом о своем теле. Люди могли бы быть гораздо здоровее
и красивее, не будь они рабами косности и игрушками случая.
Мы живем в мире, где дети, зачатые по недосмотру, растут как
сорная трава, где города возникают и развиваются в резуль-
тате грязных спекуляций и подобны слепым животным, пол-
зающим среди собственных экскрементов!
6 Выступление в палате общин 23 марта 1891 г.
468
Глава XVIII. Свобода или безопасность
Мне жаль того, кто не испытал благородного искушения
окультурить этот беспорядок, построить Города Солнца, насе-
ленные более благородной расой.
Но такие мечтания небезопасны. Опьяняя умы, чье зна-
ние ограниченно, они могут убедить их в том, что благоден-
ствие континента требует полного отказа от напитков бро-
жения или, того хуже, искоренения целого народа ввиду его
нечистокровности.
Кто сам искал истину, знает, насколько обманчиво внезап-
но ослепляющее вас сияние очевидности; вскоре оно исчеза-
ет, и поиски надо начинать вновь. Кто обозревает всю область
познания, понимает, сколь немногие открытия достаточ-
но существенны, чтобы на их основе можно было развер-
нуть деятельность, затрагивающую все человеческое обще-
ство, и сознает трудность согласования зачастую расходящих-
ся сведений, доставляемых независимыми дисциплинами.
За неимением этого интеллектуального видения ограни-
ченности знания, мирская мудрость старинной аристократии
может предостеречь от энтузиазма, который желает созидать,
но рискует стать разрушительным.
Однако управление общими интересами повсюду возложено
на класс, испытывающий физическую потребность в достовер-
ности и принимающий недостоверные истины с тем же фана-
тизмом, который когда-то создал гуситов и анабаптистов.
Теократии и религиозные войны
Напрасно религию изгнали с политической сцены. Религиоз-
ные устремления настолько естественны для человека, что он
облагораживает интересы и обращает мнения в идолопоклон -
нические культы: он приносит золотые кольца всем Ааронам*,
творящим для него богов. В руках победившей секты Власть
приобретает характер теократии, без чего она не добилась бы
от подначальных той степени повиновения, которая необхо-
дима для осуществления ее протекционных задач.
В самом деле, эти задачи требуют большей дисциплины,
чем может обеспечить разумное согласие граждан. Бывало,
что они в определенной мере давали свое одобрение какому-то
решению Власти, а потом почти единодушно противились его
469
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
проведению в жизнь7. Нужны, стало быть, средства принуж-
дения. Увеличение численности полиции, возрастание ее зна-
чимости и достоинства — повсеместное явление нашего вре-
мени. Но прямое принуждение лучше приберечь для крайних
случаев. И потому надо воздействовать на умы. Пропаган-
да — необходимое дополнение полиции.
Но пропаганда, в свою очередь, нуждается в ключевых сло-
вах, которые затрагивали бы во всех индивидуумах струны,
натянутые единой верой.
Таким образом, система нового государства охватывает всё.
Минотавр бесконечно щедр на покровительство; но ему следу-
ет быть и бесконечно авторитарным. Чтобы никогда не сомне-
ваться в себе самом, он должен быть убежден, а чтобы ему
повиновались, должен убеждать: мирское влияние он подкре-
пляет духовным. Он совмещает две власти, которые западная
цивилизация всегда разделяла; секрет его невероятного успе-
ха — в его единственности.
Мы с поразительной слепотой идем к такому режиму уско -
ренным шагом. Именно поэтому политическая борьба прини-
мает особую остроту и жестокость. Люди чувствуют, что уже
нет места тому, что прежде называли частной жизнью.
Минотавр до такой степени предопределяет частное суще-
ствование индивидуумов, что избавиться от его опеки невоз-
можно; одно спасение — покорить его. Человек уже не может
сказать себе: «Я буду жить так-то»; надо говорить себе: «Что -
бы жить так, как я считаю нужным, я должен взяться за рыча-
ги огромного механизма и управлять ими в свою пользу».
Это эпоха проскрипций и гражданских войн.
Войн между государствами тоже, ибо титаны эти не могут
терпеть друг друга. И каких разрушительных войн! Ведь го-
сударства имеют в своем распоряжении теперь уже не часть
национальных сил, а все материальные и духовные ресурсы
сообществ, для которых они оказались и становым хребтом,
и кровом, и небесами.
7 ft
«Сухой закон» в Соединенных Штатах — яркий тому пример.
Глава XIX
Режим социального
протектората
Мы живем в период радикальной трансформации общества,
в период наивысшего развития Власти. Революции и государ-
ственные перевороты, ознаменовавшие нашу эпоху, — лишь
незначительные эпизоды, сопровождающие формирование
системы социального протектората.
Благодетельная власть будет заботиться о каждом чело-
веке от колыбели до могилы, помогая ему в несчастьях, даже
происходящих с ним по его вине, направляя его индивидуаль-
ное развитие и ориентируя его на оптимальную деятельность.
Как следствие, эта власть будет распоряжаться всеми ресурса-
ми общества с целью добиться их наибольшей отдачи и таким
образом умножить свои благодеяния.
Власть как бы берет на себя обязательство обеспечить обще-
ственное и частное благополучие, и необходимая статья это-
го договора предусматривает, что ей будут отданы вся собст-
венность, все производительные силы, все свободы — сырье
и рабочие руки, без которых она не могла бы выполнять столь
гигантскую задачу. Речь идет о том, чтобы установить нечто
вроде всеобъемлющего патриархата или, вернее, матриар-
хата, поскольку нам говорят, что Власть, представляющая
коллективную мощь, должна быть движима материнскими
чувствами.
Конечно, всеобщее движение к социальному протектора-
ту не означает, что во всех умах присутствует ясное сознание
цели этого движения. Но для вдумчивых умов она очевидна.
Одни приходят в ужас и разоблачают ее, не сознавая, однако,
сложности и силы действующих причин. Другие приветствуют
ее, не осмыслив всех последствий.
И спор на самом деле ведется не спокойно и обстоятельно,
подобно спору двух врачей, которые совещаются друг с дру-
гом относительно лечения, а в состоянии эмоционального воз-
буждения, — так спорят два пловца, захваченные течением,
471
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
один из которых хочет высвободиться, а другой предпочитает
не сопротивляться стихии.
Наш анализ возрастания Власти подготовил нас к пони-
манию великого феномена современности. Мы объясним, по
каким соображениям ему оказывают противодействие, рас-
смотрим непосредственные факторы, ему благоприятству-
ющие, обрисуем таящиеся в нем опасности, наконец — и это
главное, — вскроем глубинные причины, которые делают его
в настоящее время неизбежным, и зададимся вопросом, явля-
ются ли они абсолютно или же относительно необходимыми.
Либеральное отрицание .
Нет, говорят представители либеральной школы, государство
не должно брать на себя заботы, которые оно, откликаясь на
призыв общества, вменяет себе в обязанность; ибо они нахо-
дятся за пределами сферы ее нормальных правомочий.
Употребленное выражение предупреждает нас о том, что
здесь мы покидаем привычную для нас область и переходим
от положительного рассмотрения Власти к нормативному рас -
смотрению государства. Это изменение системы координат
законно и даже обязательно, так как мы теперь уже не конста-
тируем то, что есть, а сопоставляем мнения о том, что должно
быть. Требовалось лишь четко обозначить это, ибо нет ничего
хуже, как смешивать нормативное и положительное.
Итак, нам говорят, что государство выходит за пределы
сферы своих нормальных правомочий. Поспорим с либералом,
заимствуя его аргументы у рассудительного Эмиля Фаге1.
Существует, говорите вы, сфера нормальных правомочий
государства. Безусловно! Как же вы ее определяете? «Обеспе-
чивать внутренний порядок и внешнюю защиту»1 2. Что детер-
минирует эту сферу? Природа общества, которое образовано
для защиты всех от насилия извне и каждого — от покушений
всех остальных!
Но тут я вас остановлю. Кто заставляет меня принимать
вашу концепцию общества? Предположим, что я крестья-
1 См. в особенности: Е. Faguet. Le Liberalisme. Paris, 1903. Пре-
красная книга, где мы находим мудрые истины.
2 Op. cit., р. 102, а также во многих других местах.
472
Глава XIX. Режим социального протектората
нин, мелкий собственник, живущий натуральным хозяйст-
вом, — без сомнения, общество будет для меня лишь репрес-
сивным институтом, обеспечивающим мою безопасность
с помощью армии и жандармерии. Если же я, напротив, рабо-
чий, производящий то, в чем сам не нуждаюсь, получающий
то, что мне необходимо, в результате сложной трудовой дея-
тельности множества других людей, общество будет представ-
ляться мне скорее трудовой ассоциацией. Я буду склонен рас-
сматривать его, прежде всего, как институт кооперации, при
посредстве которого за quantum труда я получаю quantum про -
дукции и услуг. И если этот обмен нарушается или кажется
мне неэквивалентным, почему бы мне не обратиться к Вла-
сти с призывом вмешаться и урегулировать отношения ко-
операции? Ведь обращаетесь же к ней вы сами, либерально
настроенный собственник, чтобы пресечь посягательства на
вашу собственность.
Что же такое ваша «сфера нормальных правомочий»?
Не что иное, как ваше представление о том, чем должна быть
публичная власть. Я считаю его узким, устаревшим, оно не
отвечает моим потребностям. Я противопоставляю ему свое
представление и постараюсь, чтобы оно одержало верх.
Но, допустим, я согласен принять ваше определение «сфе-
ры». «Внешняя защита», — сказали вы. Но если соседние го-
сударства распоряжаются всеми национальными силами
и направляют их к достижению максимальной военной мощи,
то, стало быть, забота о защите, которую вы включаете в «нор-
мальные правомочия», обязывает нашу Власть распоряжать-
ся всем и все направлять.
«Внутренний порядок», — сказали вы еще. Но какой же это
порядок, если я не могу найти применение своей рабочей силе,
не могу быть уверен, что добуду для своих детей то, что при-
рода раздает любым дикарям, и малейшее финансовое потря-
сение может обратить в ничто сбережения всей моей жизни?
Сама ваша формула вас опровергает!
Мне досадно порицать либеральную школу. Вина либера-
лов в том, что они занимают позиции, которые невозможно
ни отстоять перед аргументами разума, ни противопоставить
потребностям и страстям.
Их представление о Власти не соответствует действитель-
ности — ни в какое время и ни в какой стране. Власть никог-
да не закрывала для себя область экономических и социаль -
473
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ных интересов. Когда Гражданский кодекс* предписал раз-
дел наследства, это было именно экономической и социальной
мерой, и по замыслу, и по результатам А какие существенные,
далеко идущие последствия имел закон 1867 г. об аноним-
ных обществах!
Итак, либеральное отрицание в тех формах, которые оно
принимает, является совершенно утопическим.
Критика с точки зрения законов
А есть ли иная критическая позиция? Конечно, есть.
Чтобы четко изложить ее, позаимствуем несколько элемен-
тарных понятий из теологии. Когда человеческий разум без
содействия науки и откровения устремляется к своей важней -
шей цели, познанию Бога, он естественно формирует антите-
тические концепции. Концепцию творящего чудеса Провиде-
ния, которое, внимая молитвам, нарушает ход вещей во благо
призывающего. И концепцию высшей Премудрости, устано-
вившей для всего величественные в своей регулярности Законы
и предоставившей им действовать без ее вмешательства3.
Достойно восхищения то, как теология согласовала эти две
концепции в трактовке божественной природы. Здесь нам
достаточно позаимствовать антитезу в самом общем виде, с тем
чтобы применить ее к управлению человеческими делами.
Это управление может принимать законосообразную
или провиденциальную форму. Правительство может снаб-
дить санкциями ясные и определенные законы, относитель-
но неизменные, и следить за их неукоснительным исполнени-
ем, не корректируя производимые ими действия; или же оно'
может в отдельных случаях вмешиваться, придумывая в каж-
дой частной ситуации частное средство, так что уже не оста-
ется определенных законов, а есть непрерывный ряд «чудес»,
произвольных актов.
Во все времена политическая философия противопостав-
ляла два понятия, введенные китайцами двадцать пять веков
назад: «правление законов» и «правление людей».
« Fixit in aetemum causas, qua cuncta coercet / Se quoque lege tenens »
{Лукан. Фарсалия, II, ст. 9—10)**.
474
Г лава XIX. Режим социального протектората
Первое — конечно же, идеал, к которому можно только
приближаться. Рассмотрим его в общих чертах. Для ясности
попробуем сначала разобраться в различных понятиях, обо-
значаемых словом «закон».
Материальным миром управляют законы, которым мы
с необходимостью подчинены как физические существа; так,
оказавшись в воздухе без опоры, я должен упасть, точно также
как падает яблоко. Наше подчинение этим законам безуслов-
но, и пусть не говорят, что наука освобождает нас от такой за-
висимости. Наоборот, все успехи техники состоят в разумном
и благотворном подчинении законам.
Когда мы говорим о естественных законах общества, это
уже нечто иное; так, популяция скотоводов-кочевников, чьи
пастбища уничтожены засухой, должна сменить место обита-
ния. Но здесь необходимость уже не является механической:
население может остаться на прежнем месте... и погибнуть.
И наконец, мы пришли к законам, наше подчинение кото-
рым не столь вынужденно. К моральным законам, которы-
ми мы можем пренебрегать, и законам гражданским, кото-
рые мы можем преступать. Моральные законы предписывают
то, что является благим само по себе, гражданские зако-
ны — то, что полезно для общества. Положительное законо-
дательство общества снабжает санкциями предписания благо-
го и полезного, соблюдая необходимую субординацию полез-
ного благому.
Таким образом, правление законов — это, по существу,
правление, закрепившее нормы, которые доставляют поль-
зу людям, приверженным благу, в рамках, установленных
физическими законами природы и естественными законами
общества.
Власть ограничивается тем, что заставляет подвластных
соблюдать эти законы. Индивидуум находится на террито-
рии, где воздвигнуты преграды и проложены пути; если он
не разрушает этих преград и следует этими путями, он сво-
боден, в том смысле что никакая человеческая воля не рас-
строит его планы внезапным самоуправным вмешательством
и не подвергнет волю его принуждению. Он признан хозяи-
ном своей судьбы, несущим за нее ответственность. Его до-
стоинство свято.
Конечно, слабость человеческая не позволит нам когда-
либо воплотить в жизнь такую систему. Наши суждения о бла-
475
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
ге бывают неверными; а главное, составляя представление
о возможной пользе, мы не способны учесть все обстоятель-
ства. Поэтому наши законы не могут быть абсолютно неиз-
менными и незыблемыми; требуется неусыпная бдительность,
постоянная забота о принятии мер в частных случаях и перио -
дическое вмешательство мудрости, пересматривающей нормы.
Однако же очевидно, что избыток этой бдительности или чрез-
мерная частота этих вмешательств сужают свободу и умаляют
достоинство индивидуума. Так что чистое правление законов,
неосуществимое в совершенном виде, остается образцом, на
который надо ориентироваться, и мифом, которым надо вдох-
новляться. Стремясь к этому идеалу, служат делу обществен-
ного порядка и возвышают человеческое достоинство.
Каждое из обществ, ставших на путь развития цивилиза-
ции, на каком-то этапе своей истории приближается к такому
совершенству, но вскоре отдаляется от него и быстро эволюци-
онирует к произволу в правлении и рабству граждан.
Достаточно перечислить лишь некоторые причины это-
го явления. Прежде всего, действие даже самых адекватных
положительных законов не избавляет индивидуумов от мно -
жества несчастий и страданий. Разве мог бы политик удив-
ляться этому в отношении человеческих законов, когда теолог
признает это в отношении законов божественных? Но жерт-
вам не свойственна такая беспристрастность: они помыш-
ляют, они молят о провиденциальном вмешательстве, кото-
рое исправило бы объективные следствия. В некоторые эпохи
«наплыв» недовольства внезапно возрастает. Или потому, что
изменились реальные обстоятельства и гражданские законы
больше не обеспечивают удовлетворительным образом обще -
ственную пользу. Или потому, что изменились психологи-
ческие наклонности индивидуумов и они уже не довольству-
ются обеспеченной для них пользой. Или по причинам еще
более значительным: потому, что они отрицают необходи-
мую субординацию полезного благому, думают, что польза
и составляет благо, и таким образом разрывают нисходящую
цепь, которая связывает разного рода законы. Или, наконец,
потому, что, преисполненные тщеславной веры в человече-
ские силы, они мнят, будто можно отменять положительны-
ми законами естественные законы общества.
Все эти причины могут действовать совместно, и в самом
деле, в истории мы видим их, как правило, соединенными.
476
Глава XIX. Режим социального протектората
Они дают дремлющим вожделениям прекрасную возмож-
ность оживить Власть, усилить присущий ей захватнический
и произвольный характер.
Конечно, поначалу ее вмешательство, вследствие усвоенных
привычек, принимает форму законов. Но это лишь кажущие-
ся законы, предназначенные для конкретных ситуаций, вве-
денные под влиянием непосредственных потребностей и стра-
стей. В облачении объективных мер выступает разнузданность
субъективных желаний, о чем свидетельствует хотя бы много-
численность и противоречивость этих мнимых законов. Нет
больше ни постоянства, ни уверенности: сиюминутные воли
«создают закон», уже не сообразуясь с понятиями морального
блага и естественной необходимости, а смешивая их с поняти-
ем пользы, мыслимой в самом преходящем ее аспекте. Это уже
не долговременная польза общества, а краткосрочная польза
фракции, группы, приспосабливающей мораль и науку к сво-
им интересам и страстям.
Как бы ни желали таким образом принести добро человеку,
он теряет при этом всякую свободу и всякое достоинство. Ибо
он не может основывать свое поведение на чем-либо твердом
и достоверном и собственные усилия дают ему гораздо меньше,
чем милость Власти. А это располагает его к рабским амби-
циям: он стремится войти в число тех, кто близок к источнику
чудес, чтобы извлекать выгоду из произвола.
Кто возьмет на себя смелость отрицать, что такова тенден-
ция нашей эпохи? И как не видеть ее опасность?
Тенденция эта поддерживается очень сильными чувст-
вами. Не знаю, откуда взяли, что люди ненавидят деспотизм.
Я думаю, они, наоборот, питают к нему склонность.
Достаточно поглядеть, как они бросают деньги на ветер,
играя в азартные игры, заключая пари, участвуя в лотереях,
и сразу станет ясно, как велика их надежда на случайное бла-
годеяние и чем они готовы пожертвовать ради возможности
его получить. А самочинная Власть — это своего рода лотерея:
тут можно выиграть.
Если, с другой стороны, рассмотреть романы, пьесы,
фильмы и различные факты, которые зачаровывают публи-
ку, мы заметим повышенное внимание к необычным событи-
ям, зрелищам, личностям. Самочинная власть отвечает этой
потребности.
477
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Так моральные предрасположения облегчают утверждение
самочинной Власти, естественно призываемой для выполне-
ния задач социального протектората.
Современная проблема
и ее абсурдное решение
Попытаемся сформулировать в ряде ясных положений проб-
лему, поставленную нашей эпохой.
Во-первых, тревога в обществе, которую намерены успоко-
ить, установив протекторат, — не плод воображения. В огром-
ной ассоциации сотрудничества совершенно реально суще-
ствует недостаток слаженности и взаимосвязи между частями,
требующий коррекции. И широко распространилось недо-
вольство, идущее от убеждения, что ассоциация не уделяет
каждому его справедливую социальную долю.
Во-вторых, если мы предположим, что в рамках системы,
ориентированной на законность, в принципе могут быть при-
няты удовлетворительные меры — посредством приспособле-
ния положительных норм к новой ситуации, которое время
от времени становится необходимым в такой системе, — тог-
да нам придется констатировать, что возможности осущест-
вить это приспособление отсутствуют. Ибо новых законов надо
было бы ожидать от размышления, предваряемого исследова-
нием. А между тем то, что именуют законодательной деятель-
ностью, напротив, есть только лихорадочная активность бли-
зоруких интересов и слепых страстей.
И таким образом, в-третьих, эти мнимые законы, умножа-
ющиеся в числе, в действительности всего лишь повседневные
правительственные акты, напрямую связанные с конкретны-
ми обстоятельствами. Сохраняет ли Власть эту легкую маски-
ровку или отказывается от нее — в любом случае она прини-
мает решения произвольно.
В-четвертых, эта самочинная Власть, увлекаемая страстя-
ми толпы и движимая страстями индивидуумов — ее носи-
телей, Власть без правил, без узды и без границ, невзирая на
всю мишуру, представляет деспотию, какой еще не знал Вос-
ток. Если она неустойчива, как, впрочем, и всякая деспотия,
она не менее опасна. Способная к любым формам господства,
478
Глава XIX. Режим социального протектората
она распространяет рабство; послушное орудие в руках тех, кто
ее захватит, она порождает амбиции.
И наконец, требование порядка, которое было для нас
отправным пунктом, приводит к высвобождению колоссаль-
ной силы беспорядка.
На этом мы могли бы закончить свое исследование, по-
скольку наша цель достигнута. Мы намеревались объяснить
постепенное возрастание Власти и ее непомерное развитие
в современную эпоху. Изыскание завершено, досье заполне-
но. Установлены причины, показаны следствия.
Однако нам не хотелось бы оставлять предмет исследова-
ния, не затронув заблуждение, которое обращает нашу эпоху
к абсурдному насаждению общего непорядка как спасения от
всякого непорядка частного свойства4.
Но, разумеется, такое дополнение к нашему изыска-
нию составляет лишь беглый и поверхностный обзор дру-
гой обширной области, которую мы надеемся когда-нибудь
исследовать.
Итак, вернемся к наблюдаемым в наши дни явлениям
общественной и моральной дисгармонии, способствующим
процветанию абсолютной Власти.
Феномен доверия
Существование человека в обществе всецело основывает-
ся на доверии. Встретившийся нам неизвестный не пред-
ставляет угрозы для нас и для нашего имущества. Наобо-
рот, мы видим в нем одного из бесчисленных безымянных
работников, обеспечивающих нам повседневное удовлетво-
рение потребностей, которые век от века становятся все более
многочисленными.
Мы рассчитываем не только на его честность, как, напри-
мер, когда доверяем ценные вещи случайному соседу, но так-
же и на его активное содействие нашему благополучию — как,
например, когда мы полагаемся на добросовестность мно-
жества работников, переправляющих письмо в пункт назна-
4 Какой бы частный порядок он ни обеспечивал, я вижу в деспо-
тизме лишь непорядок по преимуществу.
479
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
чения или, шире, доставляющих нам в любой момент все
необходимое.
Наша уверенность зиждется на замечательной регулярно -
сти, с какой нам оказывают столько услуг бесчисленные чле-
ны общества, которые нас не знают и которых не знаем мы.
Мы тоже играем свою роль, успех и значимость которой зави-
сят от ее согласованности со всеми другими ролями.
Ум слишком склонен к пассивной констатации этой гар-
монии, но как только он ее осмысляет, он дивится ей, восхи-
щается ею и признает, что слова «Один за всех, все за одно-
го» — не утопический девиз, а формула существующего ныне
общества.
Поверхностно и ложно воззрение тех, кто воображает, буд-
то массу подчиненных, клиентов, потребителей обслужива-
ют такие «органы», как полиция, железные дороги, торговля.
Все эти «органы» в действительности только функции, выпол-
няемые представителями этой массы. Так что общественный
порядок надо рассматривать скорее как удивительное сложе -
ние миллионов индивидуальных траекторий. Функции регу-
лярно выполняются работниками и клиенты регулярно обслу-
живаются за счет удивительного следования каждого социаль -
ного атома своей траектории, удивительной верности своему
поведению в двоякой роли работника и пользователя.
Пускай стрелочник на час отступит от своего нормального
поведения — какая произойдет катастрофа! Но это не исклю -
чительный случай, а лишь один из наиболее ярких приме-
ров. Каждое частное нарушение порядка вызывает неполад-
ки, и механизм может функционировать лишь постольку, по-
скольку отклоняющееся поведение не превышает предельного
уровня, который он способен выдержать без явного сбоя. Все-
общее нарушение порядка повлекло бы за собой гибель рода
человеческого, каждый представитель которого неспособен
в одиночку удовлетворить свои потребности. Мы все так хоро -
шо это сознаем, что даже при наличии серьезнейших причин,
вносящих разлад, мы тут же инстинктивно принимаемся зано -
во связывать нити, разорванные вследствие бомбардировки
или восстания.
Но как же возникло разделение функций, как люди распре-
делились на группы и как произошло необходимое согласова-
ние их обязанностей?
480
Г лава XIX. Режим социального протектората
Тут можно усмотреть действие некой воли. Это первый
ответ, который приходит людям на ум. Разнообразные мифы,
к сожалению, еще не ставшие предметом систематического
исследования, объясняют функциональное разделение людей
на различные категории, каждой из которых подобает опре-
деленное поведение. Такая организация общества, объясняют
они, была предписана каким - то распорядителем, демиургом,
героем или даже баснословным животным, и рабская вер-
ность традиционным формам поведения — плод почитания
и страха. Здесь5 установление порядка в природе и обществе
мыслят одновременным и взаимосвязанным. Там, напро-
тив, сознают, что вещи, не обладающие волей, управляются
иначе, нежели человеческие существа. У последних был осо-
бый учредитель; со временем ему перестают суеверно покло-
, няться; миф разрешается в нечто худшее: в ложную историю.
Некий человек создал социальную организацию, значит, дру-
гие могут перестроить ее на других началах. Священный ужас
перед каким-либо изменением естественно сменяется верой
в возможность любого изменения. Заблуждение крайнего
консерватизма породило свою противоположность — заблуж-
дение утопизма. И это неудивительно, так как остаются в той
же системе, придерживаясь волюнтаристической концеп-
ции общественного порядка.
Концепция его законосообразности, которая может поя-
виться лишь на определенной стадии развития человеческого
ума, исходит из признания законов природы и утверждает, что
человеческое общество тоже имеет свои естественные законы.
Они обеспечивают и сохраняют общественный порядок, бес -
прерывно восстанавливают и усложняют его. При всей спра-
ведливости этого тезиса, его применение порочно из-за не-
обдуманного уподобления «сил», движущих людьми, «силам»
природы, а также из-за простительной неспособности про-
вести различие между «законами», управляющими неоду-
5 Я намеренно употребляю расплывчатую формулировку «Здесь...
там, напротив...», не указывая никакой логической последова-
тельности, чтобы ясно обозначить, что я не ставил перед собой
нелепой задачи вместить в одну страницу исследование мифов
и доктрин, относящихся к общественному порядку. Я ссылаюсь
на них лишь в той мере, в какой этого требует ход рассуждения.
Надеюсь когда-нибудь вернуться к ним в Теории общества.
481
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
шевленными вещами, и теми, которые управляют существами,
наделенными свободой воли. Так что в конце концов прихо-
дят к известному квиетизму.
Две вкратце изложенные нами точки зрения — волюн-
таризм и квиетизм — порождают вульгарный социализм
и вульгарный либерализм, не заслуживающие обсуждения.
Необходимо предпринять положительное исследование
путец сохранения и восстановления социальной гармонии.
О том, чтобы делать это здесь, не может быть и речи. Мы удо-
вольствуемся замечаниями, которые будут развернуты и, воз-
можно, пересмотрены в другом месте.
Образы поведения
Начнем с малого. Рассмотрим отдельного человека в обще-
стве, выполняющего какую-то функцию и придерживающе-
гося какого - то поведения.
На ум естественно приходит некий подвижный элемент,
описывающий заданную кривую. Какая сила предопре-
деляет для него эту кривую и заставляет его следовать этой
траектории?
Эгоизм, отвечает нам школа Гоббса и Гельвеция, забота
о собственном интересе! Исходя от этого, все общественные
институты объясняли как результат естественного и необходи-
мого сложения эгоистических интересов. Приверженцы этой
идеи создали прекрасные интеллектуальные построения6,
и было бы нелепо осуждать их за такую направленность мыс-
лей. К подобной концепции их склонило естественное для уче-
ных желание отыскать в моральной области простой принцип,
играющий туже роль, что и сила — в физическом мире.
Как бы ни претил нам их постулат, мы должны были бы
выразить им признательность, если бы им удалось постро-
ить последовательную систему. Но это не так. Они подво-
дят эгоизмы к общему благу, только предположив в них неве-
роятную расчетливость и прозорливость. Однако интересы
недальновидны, и наши философы вынуждены обеспечивать
6 См., в частности, весьма связную систему Иеринга: Ihering.
, Evolution du Droit (Zweck im Recht), ed. fr. О. de Meulenaere. Paris,
1901.
482
Глава XIX. Режим социального протектората
посредством принуждения порядок, для установления кото-
рого отнюдь не достаточно одного разума. Постулируя доста-
точную эффективность эгоизма, они в дальнейшем признают
необходимость подавления и в конечном итоге отводят при-
нуждению слишком большую роль.
Полагают ли общественный порядок основанным на хоро-
шо обдуманном интересе или на репрессивном принуждении,
в обоих случаях ошибка связана с погрешностью наблюдения.
Ни тщательный расчет наибольшей выгоды, ни страх перед
уголовной ответственностью не детерминируют в значитель-
ной степени действия конкретного человека или его отказ от
каких-то действий. Он действует под влиянием чувств и убеж-
дений7, которые обусловливают его поступки, его порывы
и влечения. Никто из нас не спрашивает себя ежедневно, ког-
да наступает время отправляться в поле, на завод, в учреж-
дение: «Идти мне или нет? » Так же как никто не спрашивает
себя, увидев ребенка в опасности: «Спасти мне его или нет?»
Или при виде соседа с туго набитым портфелем: «Выхватить
или нет?»
Мы животные, вышколенные для жизни в обществе. Ясное
сознание своего интереса, страх перед наказанием дают нам
лишь дополнительные силы, чтобы подавить какое-то пре-
досудительное побуждение. Но такие случаи редки. Обычно
мы ведем себя как добрые родственники, друзья и соседи, как
исполнительные работники, потому что это наша вторая нату-
ра, впрочем, развившаяся на основе общительности и благо-
желательства, которые не следует недооценивать.
Как же действует эта вторая натура? Не претендуя на объ-
яснение, скажу, что, очевидно, посредством образов. Обы-
денный язык часто дает ключ к психологии. Когда мы гово-
рим: «Не представляю себе, чтобы я мог так поступить», мы
обнаруживаем, что руководствуемся определенными образа-
ми поведения.
С детства многочисленные воспитатели формируют в нас
эти образы. Это не только родители, учителя, священнослужи-
7 Заметим, что наш частный интерес, когда мы сознательно руко-
водствуемся им, может рассматриваться лишь как одно из убеж-
дений, поскольку мы, конечно, никогда не располагаем всеми
элементами оценки, позволяющими нам выявить наш подлинный
интерес.
483
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
тели, начальники, но и соученики, которыми мы восхищаемся,
коллеги, которые нас воодушевляют, выдающиеся люди про-
шлого, вдохновляющие нас своим примером. То, что можно
назвать «социальной наследственностью», здесь гораздо силь-
нее физической наследственности: семья, отечество, избран-
ное нами поприще оказывают на нас огромное влияние.
Все, что нас окружает, подсказывает нам наши обязанно-
сти; мы должны только подражать, только повторять. Посто-
янно наблюдаемые действия других, постоянно восхваляе-
мые поступки доставляют нам образцы, которым мы следуем,
не отдавая себе в этом отчета. Даже на смертном одре вели-
кие люди воспроизводят выражения и жесты, заимствованные
в исторических сочинениях или у поэтов.
Эти властные образы управляют нашим поведением, дела-
ют его предсказуемым для наших современников и совмести-
мым с их деятельностью и поступками. Они сохраняют соци-
альную гармонию.
О социальной регуляции
Отсюда следует, что искажение образов поведения ставит эту
гармонию под угрозу. Это может произойти даже в непод-
вижном обществе, где поколения за поколениями распреде-
ляют между собой в одних и тех же пропорциях одни и те же
обязанности и занятия. И это почти неизбежно происходит
в быстро эволюционирующем обществе, где без конца созда-
ются новые функции и новые образы жизни.
Возьмем первый случай. Каждый член общества, при-
обретающий новое социальное положение и осваивающий
новое занятие, является преемником, воспитанным приме-
рами и уроками. Он прошел обучение у того, кого он заменит,
будь то у средневекового каменщика или у римского импера-
тора. Долг его прост и ясен. Однако он может им пренебре-
гать. Это — явление упадка нравов, на которое древние обра-
щали пристальное внимание.
Началом его может стать упадок религиозных верований,
сопровождаемый взлетом рационализма, который, обрушива-
ясь на все «предрассудки», управляющие поведением, оказы-
вается неспособным заменить их и порождает анархию мне-
ний. Но причину этого нарушения можно увидеть и в разло-
484
Глава XIX. Режим социального протектората
жении элит, приводящем к разрыву подлинного общественного
договора — того, в силу которого каждый человек ведет себя
соответственно своему функциональному типу, при условии
что другие люди, с которыми он связан, ведут себя соответ-
ственно своим типам. Разлад распространяется сверху вниз,
и часто потрясение духовных основ есть только следствие, ибо
человек скорее будет сомневаться в своей религии, усомнив-
шись в своем епископе, нежели наоборот. Таким образом гар-
мония нарушается даже в неподвижном обществе.
Насколько же труднее поддерживать или, вернее, беспре-
рывно восстанавливать ее в развивающемся обществе, где
к старым видам деятельности без конца прибавляются новые,
влекущие за собой новые формы поведения и требующие адап-
тации даже тех форм, которые не претерпели непосредствен-
ного изменения.
Осмыслив всю сложность проблемы, мы будем удивляться
не столько функциональным нарушениям в развивающемся
обществе, сколько высокой степени согласования, обеспечи-
ваемой скрытым автоматизмом; мы поймем характерное для
XIX века восхищение механизмами регуляции8; но мы уяс-
ним себе также, что, накапливаясь, нарушения в конце концов
превосходят допустимый уровень, особенно если механизмы
постепенно утрачивают силу.
Эти механизмы, по существу, не познаны, практически не
изучены. Но, возразят мне, разве экономисты не проанали-
зировали во всех деталях сложные взаимодействия? Конеч-
но, но заблуждение состоит именно в том, что думают, буд-
то проблема целиком находится в ведении экономистов. Они
могут объяснить нам, как растущее предложение автомобилей
постепенно сокращает спрос на лошадей и экипажи и наконец
полностью уничтожает его; как автомобильные заводы погло-
щают каретников, шорников и прочих мастеров; как конюш-
ни превращаются в гаражи. Но даже если бы количествен-
ная адаптация достигла совершенства, оставался бы бесконеч-
но более важный вопрос о качественной адаптации. Сравним
шорника, живущего в квартале Храма*, рядом со своей
мастерской, и его сына, затерявшегося в безымянной и кос-
мополитичной толпе рабочих Ситроена, проживающих в при-
8 Восхищение, наиболее показательное выражение которого мы
найдем у Спенсера.
485
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
городе. Мы увидим разительную перемену в морали, чувст-
вах и убеждениях. Перемену, которая не может не отразиться
на самом основании общества и в конечном счете затрагивает
даже подвижный баланс спроса и предложения.
Политическая экономия может быть наукой благодаря
тому, что она рассматривает социальную жизнь, человеческую
деятельность, отношения между людьми и удовлетворение по-
требностей как кругообращение одной и той же энергии, то
кинетической (труд), то потенциальной (богатство), но одно-
родной и всегда измеримой в единицах стоимости. Но имен-
но с тем, что делает ее наукой, связана ее неспособность объ-
яснить всю социальную действительность и даже осмыслить
все явления, относящиеся к ее собственной области. Она рас-
крывает причины, по которым капиталы уже не вкладываются
на местах при посредничестве местных банкиров, а стекаются
в огромные финансовые фонды и оттуда перераспределяются
в национальном и даже международном масштабе; но ей не
нужно особо отмечать то, что люди, заправляющие капитала-
ми, стали другими, принадлежат к различным типам, руково-
дятся совершенно несхожими образами поведения. Она пока-
зывает регулятивное значение биржевой игры, но не выясняет,
какие темпераменты привлекает и какие характеры вырабаты -
вает биржа. Это наука ценная, но привитая на ложную пси-
хологию, которая рассматривает человека как точечную мас-
су, движимую исключительно силой интереса.
Поэтому экономист последним замечает социальную дис -
гармонию: чтобы на нее обратили внимание, она должна
затронуть количественную адаптацию. В конце концов это
и произошло. И нарушение экономических функций обнару-
жилось в виде трудностей в непроизводственной сфере, заста-
вивших признать застарелую болезнь общества.
Новые функции требуют
новых принуждающих образов 'Ч- м
Эта болезнь состоит в социальной разобщенности, не-связ-
ности, в несовершенном соединении негармоничных, без-
нравственных поведений.
Негармоничное поведение происходит от сопутствующего
развитию общества искажения образов поведения. Общественное
486
Глава XIX. Режим социального протектората
развитие не дает достаточно быстро достаточно четких и доста-
точно императивных образов, способных руководить людьми
в новых ситуациях. Люди предоставлены внушениям интереса,
которые, даже если им противоборствует страх перед уголовны-
ми санкциями, бессильны обеспечить гармоничное поведение.
Явление растерянности в непривычной обстановке и утра-
ты нравственных ориентиров по сути своей одно и то же, идет
ли речь о крестьянине, брошенном на гигантский завод, или
о мелком служащем, ставшем крупным спекулянтом.
Опасно не само по себе резкое изменение положения, а то,
что, оказавшись в новом положении, люди, «потерявшие
почву» или «выдвинувшиеся», не находят образов поведения
для своей новой личности.
Конечно, они приносят с собою мергельные понятия, усво-
енные с детства. Но казуистика, т.е. применение общих пред-
писаний к частным ситуациям, — трудное искусство, упраж-
нение, к которому склонны лишь немногие умы. Когда не
выработан комплекс практических правил, соответствующий
новому положению, одни общие принципы бессильны9. Так
что же, этот комплекс правил надлежит вырабатывать законо-
дательной власти? Нет. Она не может вдаваться в такие дета-
ли: она не духовный наставник.
Это тем, кто создает новые социальные положения, нова-
торским элитам, руководимым духовными властями, следует
создавать поведенческий код, образы поведения, гармонизи-
рующие изобретенную функцию с общественным порядком.
Эти новаторские элиты10 в то же время должны думать
о привлекаемом персонале и готовить не только материаль-
ную, но и моральную среду, чтобы его принять.
Одним словом, каждой функции соответствует свой рыцар-
ский закон и свой долг покровительства. Однако в ходе соци-
ального развития нашего времени новаторы не выработали
этих законов и не осознали этих обязанностей.
9 Понимаемое в таком смысле, высказывание Дюркгейма спра-
ведливо: «Мораль состоит не из двух-трех самых общих правил,
которые служат в жизни путеводной нитью и должны лишь кон-
кретизироваться нами применительно к разным случаям, но из
большого числа специальных предписаний» (Durbheim. De la
Division du Travail, p. 16).
10 Понятно, что слово элиты обозначает здесь влияние личности,
творческую энергию, а не нравственное достоинство.
487
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Социальные власти без своей этики
Рассмотрим конкретные случаи.
Придумав акцию на предъявителя и к тому же небольшой
нарицательной стоимости, сделали возможным участие сред-
них и малых сбережений в крупных экономических предпри-
ятиях. Финансисты, привлекающие сбережения, играли весь-
ма благотворную роль, если, с одной стороны, предприятия,
для которых они собирали капиталы, были выгодны сообще-
ству и если, с другой стороны, они заботились о сохранно-
сти сбережений. Нельзя отрицать, что финансисты думали
и о том и о другом, однако не сформировалась финансовая
этика, настолько императивная, чтобы удерживать всякого
финансиста от недостойного поведения. Наоборот, эта соци-
альная категория отмечена постоянно растущим цинизмом.
В анналы капитализма вписано множество эмиссий, не имев-
ших иной цели, как ограбить вкладчиков, например, продав
им капитал товарищества выше его стоимости (mouillage) или
спровоцировав падение курса акций и скупив их по низкой
цене. Помимо многочисленных случаев откровенно мошен-
нических маневров, инициаторы эмиссии часто безразличны
и к использованию, и к безопасности капиталов, озабоченные
исключительно комиссионным вознаграждением.
Это безразличие оправдывают двумя ложными понятиями.
Во-первых, полагают, что приток капиталов на предприятие
возможен лишь постольку, поскольку оно приносит прибыль,
свидетельствующую о его общественной полезности и указы-
вающую на необходимость его расширения, — заблуждение,
обусловленное нелепой верой в экономический автоматизм.
Во-вторых, считается, что эмитент заключает договор на рав-
ных условиях со вкладчиком, — абсурдное следствие эгалитар-
ной фикции, господствующей в современном праве.
Перейдем теперь к промышленнику, который, пользуясь
щедро предоставленными капиталами, открывает крупный
завод. Поскольку он производит продукцию и создает рабо-
чие места, он — благодетель общества. Естественно, при усло-
вии, что производимая продукция полезна и, с другой сторо-
ны, он чувствует себя ответственным за судьбу собранной им
армии рабочих.
Но первая забота снимается с него ошибочной догмой, что
спрос есть мерило полезности, каким бы образом этот спрос ни
488
Глава XIX. Режим социального протектората
был стимулирован, и даже если его наличие — результат бес-
совестной рекламы.
Что до второй заботы, то предприниматель освобождает-
ся от нее фикцией равенства. Он не феодальный сеньор, не
покровитель и не страж людей, которые будут на него рабо-
тать; он заключает договор с «равными» на равных усло-
виях. Отсюда умопомрачение XIX века — убеждение, будто
положения договора исчерпывают обязанности предприни-
мателя. Когда изучают судебную практику и законодатель-
ство, касающиеся несчастных случаев на производстве, неле-
пость становится очевидной: к каким только ухищрениям ни
прибегали, чтобы добиться ответственности предпринима-
теля, тогда как она должна была бы естественно вытекать из
фактического признания экономической «сеньории», влеку-
щей за собой все обязанности покровительства и поддержки.
Предприниматель — это сеньор, чей произвол ограничен
«общиной», интересы которой могут представлять другие
акционеры.
А вот владелец популярной газеты. Он не просто торговец,
удовлетворяющий спрос. Он пропагандирует мнения, воз-
буждает эмоции, формирует или разрушает образы поведе-
ния. Однако со времени выпуска первой «грошовой газеты»
так ине была создана этика многотиражной прессы. Гене-
рализация образования, призванная смягчить последствия
универсализации избирательного права, снабдив граждан
минимальными знаниями, необходимыми для формирова-
ния здравых мнений, доставила неисчерпаемый резерв потре-
бителей продавцам эмоций.
Поверхностные умы возмущает лишь прямое влияние
прессы на политику. Но суть явления не в этом, а в пропа-
ганде антиобщественных образов поведения11 и создаваемой
1 9
ею привычке к «эмоциональным суждениям» . 11 12
11 Газета, падкая на сенсации, широко рекламирует отклоняющее-
ся поведение, «незаурядные судьбы». Она порождает иллюзию,
будто общество состоит из Ландрю, Стависких и Гарбо*. Исклю-
чение, похоже, становится правилом, и это обескураживает лю-
дей, придерживающихся общепринятых норм поведения.
12 Вероятно, это самый важный аспект, но его невозможно рас-
смотреть в столь беглом обзоре.
489
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Производимое прессой потрясение нравов, которому
к тому же содействует кинематограф, едва ли поддается оцен-
ке. Журналисты, люди гораздо более честные, чем мы дума-
ем, в узком смысле слова, совершенно не сознают своей общей
ответственности.
Еще пример? Возьмем рекламного агента, мастера убеж-
дения. Он обслуживает любого заказчика, навязывая публике
лекарства, которые могут быть неэффективными или опасны-
ми — фармацевтическая реклама, — привычки, которые могут
оказаться вредными — реклама аперитивов, — разрушитель-
ные политические принципы — политическая реклама, назы-
ваемая пропагандой.
Следствия ложной концепции общества
Подытожим наш беглый обзор. Нам представляется, что
финансист, промышленник, журналист, рекламный агент
повинны в безнравственном поведении по отношению к обще-
ству даже тогда, когда они добропорядочные люди, по той при-
чине, что не существует достаточно определенной и достаточ-
но императивной профессиональной чести, которая направ-
ляла бы их деятельность к общественному благу.
Отсутствие этой «чести», этих образов поведения отчасти
объясняется быстротой социального развития. Но прежде все-
го — несостоятельностью духовных и социальных властей.
Духовным властям надлежит следить за развитием обще -
ства и формулировать более конкретные обязанности, выте-
кающие для людей всякого социального положения из все-
общих моральных истин. Напрасный труд — проповедовать
в церкви, посещаемой «кулисье»*, правила, сформулирован-
ные для сельских патриархов. «Кулисье» может почтительно
выслушать проповедь и уйти, по-прежнему не имея никакой
линии поведения.
Однако у духовных властей, законность которых подвер-
гают сомнению и которые, занимая оборону, ограничивают-
ся совершением обрядов, отсутствует уверенность, необходи-
мая для того, чтобы активно исполнять эту роль.
Практическим лидерам, руководителям, патронам, хозя-
евам, начальникам надлежит думать о том, куда они идут
и куда ведут других. Однако их не называют лидерами и руко -
490
Глава XIX. Режим социального протектората
водителями, за ними отрицают это достоинство и это звание.
Ложная догма о равенстве, льстящая слабым, на деле обора-
чивается вседозволенностью для сильных мира сего. Никогда
восхождение по социальной лестнице не влекло за собой мень-
ше обязанностей, никогда действительное неравенство не было
сопряжено с большими злоупотреблениями, чем со времени
включения в положительное право принципа равенства, пред-
полагающего отрицание всякого сословного долга.
Таковы следствия поверхностной мысли, признававшей во
всем социальном механизме лишь элементарные части — инди-
видуумов — и центральную пружину — государство, — пре-
небрегавшей всем остальным и отрицавшей роль духовных
и социальных властей.
У этого заблуждения были интеллектуальные причины:
в новую область исследований переносили презумпцию вдох-
новленной Ньютоном юной науки, усматривающей в миро-
здании лишь примитивное взаимодействие простых сил.
Были и политические причины. Государство и индивиду-
ум вышли победителями из долгой совместной борьбы про-
тив властей, вытесняемых государством в качестве соперниц
и отвергаемых индивидуумом в качестве повелительниц.
Как они разделили между собой победу? Сохранил ли
индивидуум все преимущества двоякого освобождения (инди-
видуалистическое решение), или же государство взяло на себя
функции, прежде выполняемые уничтоженными властями
(решение государственное) ? XIX век сначала испробовал пер-
вое решение: ничем не ограничиваемая Власть ограничива-
ла себя сама, полагаясь на то, что взаимодействие индивиду-
альных интересов обеспечит стихийный порядок, наилучший
из всех возможных. Благодаря этому невмешательству воз-
вышались новые, непризнанные, социальные власти13, нахо-
дящие в абсурдном отрицании их существования причину для
крайней разнузданности. И появлялись самые фантастиче-
ские кандидатуры на духовную власть: под видом новых идей
возродились самые примитивные ереси, вокруг которых сфор-
мировались воинственные, неистовствующие церкви — совре-
менные партии.
Так что в конце концов напористость интересов и несовме-
стимость убеждений потребовали восстановления порядка.
13 т-г
Пресловутая «власть денег», а также власть прессы.
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
Располагая только одним дисциплинарным средством — Вла-
стью, пришлось возложить на нее функцию неограниченного
принуждения.
От разобщенности к тоталитаризму
Во всех исторических.обществах существовали и во всех воз-
можных обществах будут существовать люди, возглавляющие
группы, как, например, феодальный сеньор или руководитель
предприятия. Это факт, из которого следует двоякая ответст-
венность — за гармоничное включение группы в сообщество
и за благосостояние группы. Ответственность эта естествен-
на; если положительное право пренебрегает ею или отказы-
вается ее закрепить, она тем не менее существует.
Точно также в каждой группе, выполняющей определенную
социальную функцию, будь то старую или новую, существуют
вожатые, seniores*, показывающие примеры поведения и вслед-
ствие этого тоже несущие естественную ответственность.
Есть много видов potentes, и для каждой из многочислен-
ных ролей в социальной драме есть seniores. Никакой обще-
ственный порядок не мог бы ни поддерживаться, ни восста-
навливаться, если бы руководители групп и старшие в них не
исполняли свою важнейшую миссию, о которой им должна
неустанно напоминать духовная власть.
Пустая метафизика может отрицать их существование
и считать их обычными гражданами — это не уничтожает их
власть и влияние, а только освобождает их от почетного слу-
жения общественному благу. Интерес становится единствен-
ным принципом их действий, нарушение порядка исходит
от тех, кто как раз должен обеспечивать порядок. Искаже-
ние образов поведения распространяется сверху вниз; во всех
социальных и функциональных группах индивидуумы теря -
ют то ясное и конкретное представление о своих обязанностях,
которое делает их активными членами общественной трудо -
вой кооперации.
Социальная сплоченность может быть восстановлена толь-
ко Властью, детально формулирующей правила поведения,
соответствующие каждой функции. И так как обычаи, нравы,
образы поведения как мощный внутренний регулятор не обе-
492
Глава XIX. Режим социального протектората
спечивают спонтанной согласованности, надо обеспечить ее
через подавление.
Но подавление не может распространяться на всё и вся:
понадобилось бы столько жандармов, сколько есть граждан.
И потому внешнее принуждение пытаются дополнить при-
нуждением наиболее эффективным — тем, что связано с конт-
ролем совести индивидуума над его поступками. В индиви-
дуальное сознание внедряют образы поведения. При этом
пользуются грубыми методами коллективного внушения
и пропаганды. В результате и образы получают грубые, а не
разработанные во всех нюансах согласно с определенными
функциями, как те, которые формируются благодаря нравст-
венному влиянию и непосредственным примерам.
Так создают социальную сплоченность, гораздо более при-
митивную, чем та, которую позволили разрушить. Расхожде-
ния, от которых страдало общество, устраняют, но устраняют
ценой утраты различий, составлявших его цивилизованность.
Это — тоталитарное решение, зло, вызванное злом инди-
видуализма, ибо противоположность, порождаемая заблуж-
дением, — не истина, а другое заблуждение.
Плоды индивидуалистического национализма • • -
Не сумев ни сохранить, ни восстановить тонкую и зыбкую гар-
монию общества, достигшего высокой ступени цивилизации,
мы возвращаемся к способу сплочения, свойственному перво-
бытному племени. В общем неистовстве выковываются силь-
ные чувства, со своими тотемами и табу, которые надо раз-
делять под страхом быть приравненным Khostis, к внешнему
врагу.
Что сказали бы индивидуалисты и вольнодумцы XVIII—
XIX вв., видя, каких идолов надо почитать, какие шляпы
Гесслера приветствовать*, чтобы не навлечь на себя гонений!
«Суеверие», с которым они боролись, показалось бы им при-
емлемым для «просвещения» в сравнении с теми, что при-
шли ему на смену! А ниспровергнутый ими «деспотизм » — мяг -
ким и снисходительным в сравнении с тем, бремя которого мы
вынуждены нести!
Сознающие ценность человеческой жизни, порицающие
жестокость в отношениях между людьми, выступающие про-
493
Книга VI. Ограниченная Власть или Власть неограниченная
тив суровых наказаний, возмущенные преследованиями за
убеждения, какой ужас испытали бы они, сопоставив обще-
ство, которое их создало, с обществом, которое они создали
для нас!
Ибо при всей нашей склонности к индивидуалистическим
идеям надо признать, что невозможно осуждать тоталитарные
режимы, не осуждая вместе с ними разрушительную метафи-
зику, которая сделала установление их неизбежным.
Она усмотрела в обществе лишь государство и индивидуума.
Она не поняла роли властей моральных и всех тех промежу-
точных социальных властей, которые ограничивают, защища-
ют и направляют человека, не допуская вмешательства Вла-
сти. Она не предвидела того, что освобождение от всех этих пут
и разрушение всех этих бастионов погружает общество в хаос
эгоистических интересов и слепых страстей и фатально приво-
дит к установлению зловещей тирании.
Напрасны были предостережения Токвиля, Конта, Тэна
и многих других. Мы составили бы книгу, без сомнения луч-
шую, чем эта, но близкую ей по духу, если бы собрали проро-
чества выдающихся умов.
Кассандры, чей голос не услышан! Но почему же к ним не
прислушались? Как знать, не управляются ли общества в сво-
ем поступательном движении неведомыми законами? Спо-
собны ли они избежать гибельных ошибок? Не влечет ли их
к таким ошибкам тот самый порыв, который определил их
развитие вплоть до состояния зрелости? Не достигается ли их
цветение и затем обилие плодов ценою взрывоподобного рас -
пада форм, в которых была заключена их сила? Такой фейер-
верк оставил бы после себя лишь аморфную массу, обречен-
ную деспотизму либо анархии...
Комментарии
Комментарии к вступительной части, I и II книгам и гл. VI кни-
ги III написаны А. В. Матешук, к остальной части текста —
В. П. Гайдамака.
В авторском тексте многие термины — «общество», «нация»,
«право», «закон», «благо», «справедливость» и др. — часто
даются с прописной буквы, как это вообще принято у француз-
ских авторов. (Слово Etat, «государство», во французском язы-
ке всегда пишется с прописной.) В русском переводе пропис-
ные буквы оставлены только в тех случаях, когда это требуется по
смыслу. Относительно ключевого термина «Власть» см. вступи-
тельную статью.
В соответствии с нашей традицией авторские вкрапления в
цитатах мы заключаем не в круглые, каку автора, а в квадратные
скобки. Текст в угловых скобках принадлежит переводчикам.
При цитировании Б. Жувенель часто не воспроизводит выде-
ления в авторском тексте. В цитатах, которые мы даем по имею-
щимся русским изданиям, мы, не оговаривая этого, воспроизво-
дим курсив. С другой стороны, Жувенель иногда выделяет курси-
вом часть текста, не уведомляя читателя, что курсив принадлежит
ему. Такие случаи мы всегда оговариваем в комментариях.
С. 24 *
Елена, ты потрудилась,
чтобы заботливая любовь
помогла обдумывать и писать это сочинение
в годину, когда истреблялись народы (лат.).
Явление Минотавра
С: 28*
Бу вин — населенный пункт на северо-востоке Франции; близ него
27 июля 1214 г. произошло сражение между французским коро-
лем Филиппом II Августом и германским императором Отто-
ном IV. Французское войско состояло из пешего ополчения горо-
дов севера Франции и рыцарской конницы. Сражение проис-
ходило в форме одиночных схваток рыцарей и столкновений
495
Комментарии
отдельных отрядов. Всего с обеих сторон участвовало ок. 30 тыс.
чел., из них рыцарей — ок. 5 тыс. Французы одержали победу,
имевшую большое значение для объединения Франции.
Креси (Crecy-en-Ponthieu) — город на северо-востоке Франции;
близ него 26 августа 1346 г. произошло одно из крупных сра-
жений Столетней войны 1337—1453 гг., в котором английские
войска под командованием короля Эдуарда III разгромили фран -
цузскую армию короля Филиппа VI. Стороны имели от 14 до
20 тыс. чел. каждая; у английской армии были более совершен-
ные организация и вооружение.
Жан Фруассар (Froissart, 1337—1405), французский хронист
и поэт, представитель дворянской историографии, часть жиз-
ни провел при королевском дворе Англии и при дворах круп-
ных французских феодалов. Его хроники, в которых описывают-
ся события 1325—1400 гг., дают яркую картину жизни и нравов
рыцарского общества и в то же время представляют собой цен -
ный источник для изучения Столетней войны и крупных народ-
ных движений того периода.
С. 29*
Слово «солдат» происходит от итальянского soldato — от soldare
(«нанимать», «платитьжалованье»).
С. 30*
Французский король Иоанн II Добрый (1319—1364), преемник
Филиппа VI, при котором началась Столетняя война, в 1356 г.
в битве при Пуатье был взят англичанами в плен и привезен в
Англию, но в 1359 г. был отпущен на условии уплаты выкупа в
4 млн. золотых экю. Несмотря на то что во Франции Иоанн силь -
но повысил налоги, внести выкупной суммы в установленные сро-
ки он не сумел и в 1364 г. был вынужден вернуться в Англию, где
и умер.
С. 30**
Налог талья возник в XIII в. как подать, заменявшая повинность
являться в известных случаях в королевское войско и содер-
жать военные посты. С 1439 г. — по другим свидетельствам,
i с 1444 или 1445 г. — этот налог становится постоянным в свя-
зи с выходом ордонанса, т.е. указа короля Карла VII о созда-
нии наемных кавалерийских подразделений из местных уро-
женцев — орЪонансовых рот. Это было первое постоянное
войско в Западной Европе; его личный состав получал денеж-
ное жалованье от короля и натуральное довольствие от мест-
496
Комментарии
ных властей. Талья была отменена во время Великой француз-
ской революции.
С. 30***
Под Неаполитанской революцией имеется в виду народное вос-
стание под предводительством рыбака Мазаньело, произошед-
шее в Неаполе в 1647 г. Оно было направлено против испанского
экономического и политического гнета; причиной его послужило
введение испанской администрацией новых налогов.
Фронда (Fronde, букв.: праща) — название (сначала в шутку, по
имени детской игры) выступлений против абсолютизма во Фран-
ции в 1648 — 1652 гг., возникших вследствие конфликта между
королевой (ее поддерживал кардинал Мазарини) и парламен-
том, который пытался ограничить правительственный произвол
в деле наложения новых податей. Вначале Фронду возглавляли
представители буржуазии и чиновничества, потом — придвор-
ные аристократы (Фронда принцев). Среди народа Фронда была
непопулярна, можно сказать, что он относился к ней презрением.
Слово «фронда» стало нарицательным для обозначения неприн-
ципиальной оппозиции.
С. 30****
Близ селения Мальплакё в Бельгии 11 сентября 1709 г., во вре-
мя войны за Испанское наследство, произошло сражение меж-
ду французской — 90 тыс. чел. — и союзной англо-австро-
голландской — 117 тыс. чел. — армиями; французы были вынуж-
дены отступить.
В районе г. Маринъяно (совр. Меленьяно) в сентябре 1515 г. во
время Итальянских войн 1494—1559 гг. произошло сражение, в
котором друг другу противостояли французские войска Франци-
ска 1 — 40 тыс. чел. — и швейцарцы-наемники под командовани-
ем миланского герцога Максимилиана Сфорцы — ок. 30 тыс. чел.
Французы одержали победу.
С. 31*
Монтескье Ш. Л. О &ухе законов. М., 1999. С. 194—195.
С. 31 **
Там же. С. 195.
С. 31 ***
Там же. С. 597.
С 31 ****
Франсуа Мишель Ле Телье, маркиз де Лувуа (Louvois, 1639—1691),
будучи военным министром Франции в 1666—1691 гг., осуще-
497
Комментарии
ствил ряд реформ, превративших французскую армию в регуляр -
ную и одну из самых сильных в Европе.
Упомянутым указом прусского короля Фридриха Вильгельма I была
введена система военных поселений и определен новый поря-
. док рекрутского набора: королевские владения были разделены
на округа, каждый из которых обязан был доставлять рекрутов
для одного из прусских полков. Таким образом, за счет прус-
ского крестьянства обеспечивалась половина живой силы армии,
остальные солдаты набирались по всей Европе. К 1740 г. прус-
ская армия стала третьей по численности в Европе.
С. 33*
См.: Тэн И. Происхождение современной Франции. Т. V. Новый
порядок. СПб., 1907. С. 140-141.
С. 33**
Имеется в виду второй галльский поход Юлия Цезаря 58 г. до н.э.,
в котором он разбил объединенные силы германских племен под
предводительством вождя свевов Ариовиста. Германские вои-
ны, отступая, скрывались за повозками, на которых располага-
лись их семьи и имущество. См.: Цезаръ Гай Юлий. Записки о
галльской войне, I, 51.
С. 35*
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 205—206.
С. 36*
Старый порядок (Ancien Regime) — название всего периода суще-
ствования во Франции монархии в течение десяти веков: с 751 г.
(начало царствования Пипина Короткого) по 1824 г. (кончи-
на Людовика XVIII).
С. 36**
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 200—201.
С. 37*
Ленин ВМ. Поли. собр. соч. Т. 33. С. 30.
С. 37**
Фрагмент цитаты из К. Маркса, приведенной на с. 35.
С.37***
Высшей власти (лат.)
С. 39*
Имеются в виду Наполеоновские войны, начавшиеся вслед за Вели-
кой французской революцией 1789—1794 гг. и длившиеся в
общей сложности четверть века — со времени Консульства гене-
рала Наполеона Бонапарта до конца существования империи
Наполеона I — с 1799 по 1815 г.
498
Комментарии
С. 40*
Деятельность библейского пророка Иеремии происходила в самый
мрачный период иудейской истории. Все его многочисленные
пророчества были пессимистичными и имели свойство сбывать-
ся (в том числе предсказание о разрушении Иерусалима и о вави-
лонском пленении). См.: Иеремия, Плач Иеремии, Евангелие от
Матфея, 2, 17; 14, 14 и др.
Глава I
С. 44 *
Некоторое количество (ла/я.).
С. 45*
Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 203. Пер. А. Д. Хаютина и
В. С. Алексеева-Попова.
С. 46*
Магистрат у древних римлян — лицо, исполнявшее государствен-
ную должность. К высшим магистратам относились, например,
консулы, преторы, трибуны, провинциальные наместники. Лик-
торы — служители высших магистратов; число ликторов сооб-
разовывалось со значением магистрата. Ликторы шли впереди
магистрата один за другим, неся его отличительные знаки — фас-
цы (пучок розог и топор), расчищали ему путь в толпе и следили,
чтобы ему оказывались надлежащие почести. На ликторах лежало
также исполнение назначенных магистратом наказаний.
С. 49*
Послание к Римлянам, 13,1.
С. 51*
Величия (лат.).
Глава II
С. 56*
Исходным пунктом... пункта назначения (л®?г.).
С. 56**
Королевской курией (лат.).
С. 56***
Будучи свободной от законов (лат.).
499
Комментарии
С. 56****
Мы не хотим менять английские законы (лат.). Lex terrae — местный
закон (лат., XI—ХШ вв.), в противоположность lex communis,
общему закону.
С. 57*
См.: БлокМ. Короли-чудотворцы. М., 1998. С. 483. •? .
С. 57**
Имеется в виду средневековая католическая церемония введения в
должность епископа или аббата. В Средние века правом инве-
ституры обладал король; утверждая епископа в духовном сане,
он передавал тому в знак его утверждения кольцо и посох.
С. 58*
Ученые богословы — создатели канонического, или церковного,
права.
С. 59*
Имеется в виду известный эпизод периода борьбы римско-
германского императора Генриха IV (1050—1106) с немецкими
князьями, которая привела его к конфликту с немецкими еписко-
пами, а затем с папой Григорием VII. Последний проклял Григо -
рия и наложил интердикт — запрещение общественного богослу-
жения. Чтобы добиться прощения, Генрих суровой зимой 1077 г.
переправился через Альпы в Италию, где папа находился в это
время в знаменитом горном замке Каносса, и каялся перед ним,
стоя в снегу на коленях, три дня.
С. 60*
Католический духовно-рыцарский Тевтонский орден сложился в
кон. XII в. в эпоху Крестовых походов как военная организация
немецкого рыцарства. К кон. XIII в. он захватил огромную тер-
риторию между устьями рек Вислы и Немана, образовав здесь
обширное государство. В 1511 г. великим магистром ордена стал
Альбрехт Гогенцоллерн, который в 1525 г., воспользовавшись
реформационным движением, секуляризировал владения орде-
на и объявил его территорию своим наследственным княжеством,
получившим название герцогства Пруссия.
С. 61*
Имеется в виду сочинение Якова I «The True Lawe of Free Monarchies»
(«Истинный закон свободных монархий», 1603), где, с одной
стороны, подчеркивается божественность происхождения коро-
левской власти, а, с другой, — ее независимость от парламен-
та. Опровержение Суареса, о котором говорится дальше, назы-
500
Комментарии
валось «Defensio Fidei Catholicae contra anglicanae sectae errores»
(1613).
C. 62*
Договор о подчинении (лат.).
С. 63*
В Древнем Риме существовал юридический институт клиентелы,
при котором клиента и патрона соединяла тесная родственная
связь, основанная на взаимном доверии и взаимопомощи, подоб-
ная связи отца семьи с его подвластными. Патрон брал клиента
под свою защиту и покровительство, представлял его интересы
в суде и уступал ему для обработки участок земли. В вассально-
феодальной организации начала Средних веков клиентела посте-
пенно становится союзом более нравственным, чем юридическим.
Людовик Баварский назван клиентом Марсилия, поскольку тот
был его лейб-медиком и одним из ближайших советников.
С. 63 **
См. комм. кс. 108 **.
С. 63***
Спиноза. Трактаты. М., 1998. С. 185. Пер. М. Лопаткина.
С. 64*
О причинах, возникновении и определении государства (лат.). См.:
Гоббс Т. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 133.
С. 64 **
См.: Там же. С. 137.
С. 64 ***
См.: Там же. С. 165—166.
С ,64****
См.: Там же. С. 270.
С. 65 *
См.: Спиноза Б. Указ. изд. С. 191.
С. 65**
Там же. С. 192.
С. 65***
См.: Там же. С. 189-190.
С. 66*
См.: Там же. С. 189. Курсив Жувенеля.
С. 66**
Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 161.
С. 66***
См.: Спиноза Б. Указ. изд. С. 190.
501
Комментарии
С. 67*
См.: Гоббс Т. Указ. изд. С. 142—143.
С. 67**
Руссо Ж. -Ж. Проект конституции для Корсики / / Руссо Ж. -Ж. Указ,
изд. С. 294. Пер. А. Д. Хаютина и В. С. Алексеева-Попова.
С. 68*
См.: Гоббс Т. Указ. изд. С. 167.
С. 68**
Самим этим фактом (лат.).
С. 69* :
Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 195.
С. 69**
См.: Там же. С. 214.
С. 70*
См.: Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 125. Венеция cN до 1797 г. (до ее
завоевания Наполеоном) существовала как «аристократическая»
республика. С кон. XIII в. она управлялась олигархией (земель-
ная знать, купцы и судовладельцы) во главе с дожем.
С. 73*
Третья республика — режим, созданный во Франции в 1871 г.
после франке - прусской войны и Парижской коммуны. Просу-
ществовал до 10 июля 1940 г.
С. 73**
Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 222.
С. 74*
См.: Кант И. Метафизика нравов // Соч. В 6 т.Т.4.4.2. М., 1965.
С. 242. Пер. С. Я. Шейнман-Топштейн.
С. 75*
Весь целиком (лат.).
Глава III
С. 77*
«На третье надлежит ответить, что тиранический строй не являет -
ся справедливым; ибо он не подчинен общему благу, но лишь
частному благу правителя, как показал Фил<ософ> в <кн.> 3
«Политики» и в <кн. > 8 «Этики»; и потому выступление против
такого строя не считается мятежом» (лат.). Философ — Ари-
стотель. См. также: Аристотель. Политика, 1279 b 5; Никома-
хова этика, 1160 b 2.
502
Комментарии
С. 77**
Для разрушения... для созидания (лат.).
С. 78*
См.: Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 170.
С. 78 **
«Итак, государство есть достояние народа, а народ не любое соедине-
ние людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соеди -
нение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах
права и общностью интересов» (Цицерон. О государстве // Цице-
рон М. Т. Диалоги. М., 1994. С. 20. Пер. В. О. Горенштейна.
С. 79*
«Римский народ и плебс» или «Сенат и римский народ» (лат.).
С. 79 **
Государство (лат.), букв.: «общее дело».
Q 79***
Руссо Ж. ~Ж. Указ изд. С. 195.
С. 80*
Гоббс Т. Указ. изд. С. 142—143. Пер. А. Гутермана. Курсив вцита-
те принадлежит Жувенелю.
С. 81 * ; и
Война всех против всех (лат.)
С. 81 **
Абстрактно, вообще (лат.).
С. 84*
Каждому воздавать соответственное его праву (букв.: воздавать
каждому его право) (лат.). Положение римского права, вклю-
ченное в «Институции» Юстиниана.
С. 85*
См.: Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 163.
С. 85**
См. комм. кс. 78*.
С. 86*
Чиновничество (нем.).
С. 87*
Так назывались в Средние века сословно-представительные учреж-
дения во Франции (с нач. XIVв.) и Нидерландах (со второй пол.
XV в.); Генеральные штаты созывались королем и состояли из
представителей дворянства, духовенства и горожан. См. также
комм, к с. 254 * и комм, к с. 325 *.
503
Комментарии
С. 88*
Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 286.
С. 89*
От лат. quietus — «спокойный», «безмятежный». Квиетизмом
называлось возникшее в XVII в. религиозно-этическое уче-
. ние, проповедовавшее идеал пассивного подчинения воле Бога.
В переносном смысле это слово стало означать созерцательность,
бездейственность.
С. 89**
Имеется в виду т. IV, с. 430—431 вышеуказанного в тексте сочине-
ния Конта; см.: Дюркгейм Э. О разделении общественного тру-
да. М., 1966. С. 366-367.
С. 91 *
Менений Агриппа, римский политический деятель кон. VI — нач. V в. В
494 г. при переговорах с плебеями, ушедшими на Авентинский холм
в знак протеста против притеснений патрициев, убедил их вернуть-
ся, рассказав притчу, в которой сравнивал общество с человеческим
организмом, в котором желудок — патриции и руки — плебеи не
могут существовать друг без друга. См. также комм, к с. 436 *.
С. 92*
Руссо Ж. -Ж. Указ. изд. С. 113. Пер. А.Д. Хаютина и В. С. Алексеева-
Попова.
С. 94*
Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. Минск,
1998. С. 609-610.
С. 98*
Дюркгейм Э. Указ. соч. С. 230.
С. 98**
Там же. С. 204.
Глава IV
С. 104*
В искусстве Древнего Египта палетка — каменная пластина для
растирания краски, часто украшенная плоским рельефом.
С. 105*
См.: Спенсер Г. Основания социологии. // Соч. в 7 т. Т. 4. СПб.,
1898. С. 281-282.
С. 107*
Политика, 1252 b 13—15 // Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 4.
М., 1983. С. 377. Пер. С.А. Жебелева.
504
Комментарии
С. 107**
См.: Политика, 1252 b 16—19.
С. 107***
См.: Политика, 1252 b 22.
С. 108*
См.: Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. М.;
Киев, 1994. С. 24.
С. 108**
«Исследование относительно некоторых ложных принципов»
(огл.), Локк создал «Два трактата о государственном прав-
лении»; первый из них (1689) был написан как опровержение
«Patriarcha» Филмера. См.: Локк Дж. Указ. соч. Т. 3. М., 1988.
С. 140-261.
С. 108***
Отцов {лат.).
С. 109*
Рус. пер.: Мэн Г. С. Древнее право, его связь с древней историей и
его отношение к новейшим идеям. СПб., 1873.
С. 110*
Gens — род (лат.); мн. число: gentes.
С. Ill*
Научный институт в Вашингтоне, созданный для содействия иссле-
дованиям по этнографии, астрономии и земному магнетиз-
му; основан в 1846 г. на средства, завещанные видным англий-
ским ученым, химиком и минерологом, Джемсом Смитсоном
(1765-1829).
С. 111**
Геродот. История, I, 173. Пер. Г. А. Стратановского.
С. 112*
От лат. avunculus — дядя по линии матери. Обычай авункулата
выражается в том, что дядя по линии матери обязан заботиться о
племяннике больше, чем о собственном сыне.
С. 117*
Лат. auspicia — наблюдение за вещими птицами; в Древнем Риме
гадание по птицам: предугадывание по полету птиц воли боже-
ства, впоследствии — гадание вообще (по голосам животных,
по различным явлениям на небе и пр.). Ауспиции совершались
авгурами (жрецами) перед началом каждого важного государ-
ственного мероприятия.
505
Комментарии
С.123 *
Ship-money — корабельные деньги {англ.). Речь идет о конфлик-
те английского короля и парламента по поводу корабельно-
го налога — старинной повинности прибрежных графств сна-
ряжать определенное число кораблей. Когда, вопреки традиции,
король наложил эту подать и на внутренние провинции Англии,
Джон ГемпЪен, богатый землевладелец графства Букингем и член
Долгого парламента,..отказался ее платить. Приговор суда не был
оправдательным'. хотя суд и признал подать незаконной, он при-
нял сторону короля. Решение суда тем не менее способствовало
росту популярности Гемпдена и его переходу с умеренных пози-
ций к открытому противостоянию монархии.
[лава V
С. 124 *
Туранцами в период зороастризма назывались кочевые восточно-
иранские племена в противоположность иранцам — оседлым
землевладельцам; область их обитания в Средней Азии к северу и
. северо-востоку от Ирана именовалась Тураном. Греки (а вслед
за ними и европейцы) называли страну туров Скифией.
С. 125 *
См.: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышле-
нии. М., 1999. С. 378.
С. 129*
Празднество у американских индейцев с раздачей подарков, устра-
иваемое с целью подтверждения его устроителем своего социаль-
ного статуса.
С. 132*
См. комм, к с. 63 *.
С. 133*
Высшей власти за пределами города {лат.).,
С. 134 *
Военачальника... царя {лат.).
С. 135*
Французское chose publique — калька с латинского res publica. См.
комм, к с. 79 **.
С. 135**
Родов {лат.\ грен.).
506
Комментарии
С. 135***
С именем Сервия Туллия, правившего в Древнем Риме в VI в. до н.э.,
связаны реформы, способствовавшие разрушению родового строя
и утверждению государства. Все имущие граждане были разделе-
ны на пять разрядов по имущественному цензу, а родовые трибы
заменены территориальными. Каждый разряд выставлял опреде-
ленное количество вооруженных «сотен» — центурий и получал
такое же количество голосов в народных собраниях — центури-
атных комициях. Таким образом плебеи были включены в состав
римского гражданства.
С. 137*
Янычары, букв.: новые войска {тур.), — регулярная пехота, создан-
ная в Турции в XIV в. как профессиональное постоянное войско.
Они набирались из военнопленных и угнанных в рабство христиан -
ских мальчиков и юношей (в возрасте 8—20 лет), которые опреде-
лялись в турецкие семьи, где жили и работали несколько лет, обра-
щались в ислам и постепенно ассимилировались. Затем их направ-
ляли в специальные школы, обучали военному делу и воспитывали
в духе мусульманского фанатизма и слепой преданности султану.
Подготовленные в военном и идейном отношении юноши зачис-
лялись в войско и жили в казармах. Им не разрешалось жениться,
заниматься торговлей и хозяйством, но они имели ряд льгот и при -
вилегий и получали хорошее жалованье. См. также ниже, с. 119
С. 137**
В Древнем Риме граждане делились на курии. Каждая курия состоя -
ла из десяти родов, имела свои святыни, жрецов; во главе ее стоял
курион. Десять курий образовывали трибу, или племя. Три трибы,
т.е. тридцать курий, составляли весь римский народ, к кото-
рому, следовательно, относился только тот из жителей Рима, кто
был членом какого-либо рода, а значит — членом курии. Плебеи в
число граждан не входили. По куриям собирались так называемые
куриатные народные собрания; см. также комм, к с. 142 *.
С. 137***
Лучшими {лат.). В Древнем Риме в период республики лучшими,
или оптиматами, называлась часть сенатской аристократии.
С. 140*
Илоты — в Древней Спарте порабощенные земледельцы, считавши-
еся собственностью государства; периэки — порабощенная спар-
танцами группа коренного (лаконского) населения, занимавшая-
ся ремеслом и торговлей, в отличие от илотов, лично свободная.
507
Комментарии
С. 140**
Народ (лат.); см. комм, к с. 79*.
С. 140***
См.: Вико Дж. Указ. соч. С. 241.
С. 142*
Комиции — народные собрания в Древнем Риме, в которых прини-
мали участие только свободные граждане. Первыми, древнейши-
ми, были комиции куриатные (см. комм, к с. 137**), в которых,
видимо, участвовали лишь патриции. Центуриатные комиции
возникают в VI в. дон. э. (см. комм, к с. 135 * * * ), трибутные —
с сер. V в. до н.э., как собрания по трибам, т.е. территориальным
округам; трибутные комиции были бессословными и для участия
в них не требовалось ценза.
С. 142**
Над (лат.); высший, верховный (superanus, ср.-век. лат.); вер-
ховный, возвышающийся (итал.).
Глава VI
С. 152*
Наружный слой протоплазмы в теле одноклеточных животных, слу-
жащий для передвижения, захвата добычи, а также для защиты.
С.153 *
Имеется в виду сочинение Буленвилье «Essai sur la noblesse de France»
(1732). См. также ниже, с. 208.
С. 153 **
Прозвище Вильгельма I, поскольку он был побочным сыном нор-
мандского герцога Роберта II Дьявола. Сицилия была отвоевана
норманнами у арабов в 1060 г.
С. 153***
В 1066 г. флот Вильгельма I отплыл из гавани Сан-Валери нар. Сон
к берегам Англии.
С. 154 *
Блаженный Августин. О граде Божием. Минск; М., 2000.
С. 165-166.
С. 155*
Поземельный налог в мусульманских странах.
С. 156*
Имя четырех спартанских царей. Здесь имеется в виду Агис IV, пра-
вивший в 244—241 гг. до н.э.
508
Комментарии
С. 156**
Имя двух римских политических деятелей; имеется в виду Друз Марк
Ливий Старший (ум. 109 до н.э.).
С. 157*
Франкское королевство (лат.).
С. 157**
См. комм. кс. 70 *.
С. 157***
Царь франков (лат.).
С. 158*
Гор — Египетский бог неба и Солнца, изображался в виде сокола. По
свидетельству Плутарха, египетские жрецы приветствовали Алек-
сандра (он захватил Египет зимой 332/331 г.) как сына бога
Аммона. См.: Плутарх. Александр, XXVII.
С. 158**
Аристотель был наставником Александра Македонского, когда тот
был в возрасте от 13 до 15 лет. См.: Плутарх. Александр, VII.
С. 158***
БлокМ. Указ. соч. С. 117.
С. 161 *
Вьенн — владения графов Вьеннских, или область Дофине, на юго-
востоке Франции. Дофин — первоначально название владетеля
области, а с 1349 г., когда область была присоединена к Франции
и стала уделом французского наследника, — титул последнего.
С. 161**
Общности (лат.).
С. 162*
Министериалы, императорские сановники (лат.).
С. 163*
Субстратом, основой (лат.).
С. 165*
Согласия, единодушного решения (лат.).
С. 168*
См.: Спенсер Г. Основания социологии. С. 250.
С. 168**
Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 195.
С. 169*
Сообщество (лат.).
С. 171*
Что <есть> общего (лат.).
С. 173*
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. М., 1998. С. 467. Пер. И. И. Маха-
нькова.
Комментарии
173**
См.: Коленкур А. де. Мемуары. Поход Наполеона в Россию. Жуков-
ский; М., 2002. С. 438 и 486.
Глава VII
С. 177*
Накануне восстания 10 августа 1792 г. для охраны королевского
. дворца в Париже прибыли несколько сотен наемных швейцар-
цев. 10 августа Людовик XVI с семьей покинул дворец и укрыл-
ся в здании Законодательного собрания. По требованию членов
Собрания король велел передать швейцарцам приказ прекра-
тить сопротивление. Однако посланный в Тюильри генерал, уви-
дев, что борьба еще продолжается, утаил приказ. Во время штур-
ма дворца со стороны восставших погибло около 100 человек (по
другим сведениям потери доходили до 500 человек).
С. 177**
Ивто — княжество на северо-западе Франции, подчинявшееся не-
посредственно французской короне. Владетелей Ивто называли
королями, так как они не платили ни тальи, ни субсидий и кня-
жество сохраняло максимальную степень независимости. Когда
говорят о «короле Ивто», как правило, имеют в виду не реаль-
ное лицо, а героя песенки Беранже — добродушного правителя,
живущего в свое удовольствие и нисколько не озабоченного рас-
ширением пределов королевства. Песенка, сочиненная в 1813 г.,
после возвращения армии Наполеона из России, и содержавшая
явный намек, пользовалась большой популярностью.
С. 183*
См.: Спенсер Г. Основания социологии. С. 241 — 242, 262—264,
311-312.
С. 185*
Шарль Александр Калонн (Calonne, 1734—1802) в 1783—1787 гг.
был генеральным контролером финансов; пытался пополнить
государственную казну, в частности, за счет займов под высокие
проценты и повышения налогов.
С. 186*
То есть наказы третьего сословия депутатам Генеральных штатов.
510
Комментарии
С. 187*
Омер Талон (Talon, 1595—1652) — генеральный адвокат Париж-
ского парламента (см. комм, к с. 247**); автор «Мемуаров»,
впервые опубликованных в 1732 г. (в 8 томах).
С. 191*
Токвиль А. де. Старый порядок и Революция. М., 1997. С. 165. Пер.
М. Федоровой.
С. 192*
942 с. Пер. А. Н. Егунова. '
С. 192**
Ср.: «Но через каждые шесть месяцев начальники назначают, кому
в каком круге спать и кому в первой спальне, кому во второй:
каждая из них обозначается буквами на притолоке» (Кампа-
нелла Т. Город Солнца / / Утопический роман XVI—XVII веков.
М., 1971. С. 154).
С. 192 ***
См.: Платон. Законы, 949 е — 951 а.
Глава VIII
С. 195*
Псевдоподии — ложноножки, временные цитоплазматические
выросты у одноклеточных организмов, а также у некоторых кле-
ток многоклеточных организмов.
С. 197*
У латинского слова imperium, помимо значения « (высшая) власть»,
«государство», «империя» и др., есть и значение «повелевание»,
«командование».
С. 197**
В романе Г. Уэллса «Когда спящий проснется» («When the Sleeper
wakes», 1899) 30-летний англичанин впадает в летаргический
сон и, пробудившись спустя 203 года, узнает, что за это время
ему были завещаны огромные капиталы.
С. 198*
Крупнейший труд немецкого военного историка Ханса Дельбрюка
«История военного искусства в рамках политической истории»
(т. 1—7, 1900—1936) имеется в русском переводе (1936—1939).
С. 199*
19 сентября 1356 г. около Пуатье во время Столетней войны 1337—
1453 гг. английские войска Черного принца Эдуарда разбили
войска французского короля Иоанна II Доброго.
511
Комментарии
О сражениях при Мариньяно и при Малъплаке см. комм,
кс. 30 ****.
Битва при Нёрдлингене (в Южной Германии) произошла 6 сентя-
бря 1634 г., в шведско-русский период Тридцатилетней войны
1618—1648 гг. Шведская армия потерпела тяжелое поражение
от объединенных австрийских и испанских войск.
В битве у Лейпцига 4 (16) — 7 (19) октября 1813 г. армии России,
Австрии, Пруссии и Швеции нанесли поражение войскам Напо-
леона, что лишило Францию всех ее территориальных завоева-
ний в Европе.
С. 199**
См. комм, к с. 33 **.
С. 201 *
Во время Первой мировой войны 5—12 сентября 1914 г. на реке
Марна произошло крупное сражение между англо - французскими
и германскими войсками. Союзники, до начала сражения вынуж-
денные отступить за Марну, одержали победу и оттеснили про -
тивника на Запад, за реку Эна, что привело к провалу германско-
го стратегического плана войны.
С. 203 *
Август Вильгельм Антон Гнейзенау (Gneisenau, 1760—1831) —
прусский генерал-фельдмаршал, с 1830 г. главнокомандующий
прусской армией.
С. 204 *
Гоплитами в Древней Греции назывались тяжеловооруженные
пешие воины. Гоплитом мог стать лишь тот, кто имел граж-
данские права и располагал средствами, чтобы приобрести себе
снаряжение.
С. 204**
О сражении при Креси (1346) см. комм, к с. 28 *.
Близ Никополя на Дунае 25 октября 1396 г. состоялась битва уча-
стников Крестового похода Сигизмунда I, короля германского
и венгерского, собравшего рыцарей Германии, Венгрии, Чехии,
Франции, Польши, с армией Османской империи. Битва закон-
чилось полным поражением рыцарского войска.
С. 205 * >
См. комм. кс. 30 *.
С. 205**
Гонсальво Кордовский — Гонсало Фернандес де Кордоба (Fernandez
de Cordoba, 1453—1513), испанский полководец. В начале сво-
ей карьеры сражался с арабами, участвовал в отвоевании Грана-
512
Комментарии
ды. С 1495 г. защищал интересы Фердинанда Католика в Ита-
лии. После успешной кампании 1496 г. получил прозвище Вели-
кий Командир.
С. 205***
Инфантерия — то же, что пехота.
С. 205****
«Непобедимая армада» —- крупный военный флот, созданный Испа-
нией в 1586—1588 гг. во время англо-испанской войны 1587—
1604 гг.
С. 207*
Испанский государственный деятель Гаспар де Гусман Оливарес
(Olivares, 1587—1645), фаворит Филиппа IV, в 1621 — 1643 гг.
был первым министром. По его инициативе Испания возобновила в
1621 г. войну с Голландией, участвовала в Тридцатилетней войне.
С. 207**
Кардинал де Рец. Мемуары. М., 1997. С. 55. Пер. Ю. Я. Яхни-
ной.
С. 208*
См. комм. кс. 31 ****.
С. 209 *
Кантон (нем. Kanton) означает здесь военный округ.
С. 210*
Карл Вильгельм Фердинанд фон Брауншвейг (герцог Брауншвейгский,
1735—1806) в 1792 г. командовал австро-прусскими войсками,
выступившими против революционной Франции. Поведение его
характеризуется автором как «непонятное», поскольку, после того
как в сражении при Вальми (сентябрь 1792 г.) батальоны фран-
цузской армии отбили две атаки, он, несмотря на приблизительное
равенство сил, не стал продолжать наступление и со словами «Здесь
мы не будем сражаться» дал приказ отступить. Возможно, причи-
ной этого была эпидемия дизентерии в прусско-германской армии.
С. 210**
См.: Революционное правительство во Франции в эпоху Конвента
(1792—1794). Сборник документов и материалов. М., 1927.
С. 323.
С. 210***
Глубиной колонны называется расстояние от головы до конца
колонны.
С. 210****
Закон о всеобщей воинской повинности, подготовленный маршалом
Франции Жаном Батистом Журданом (Jourdan, 1762—1833).
513
Комментарии
С. 2М*
Ремонстрация (от позднелат. remonstratio — «указание») —
принадлежавшее французским парламентам, Штатам, выс-
шим палатам и созывавшимся королем собраниям нотаблей
(т.е. представителей высшей знати и городских верхов) право
отказа от регистрации королевских актов, не соответствующих,
по мнению их членов, законам и обычаям данной провинции или
страны в целом. (Чаще всего это право использовалось для отка-
за от утверждения новых налогов.) Ремонстрации — соответст-
вующие речи и послания, обращенные к королю.
Глава IX
С. 219*
Пер. А. Н. Егунова.
С. 220*
Токвиль А. Ъе. Демократия в Америке. М., 1994. С. 485. Пер.
Б. Н. Ворожцова. В русском издании III тому французского
издания соответствует текст Книги второй, начиная с Части вто-
рой и кончая Частью четвертой.
...следуя этим естественным инстинктам... — речь идет об
«инстинктах», присущих человеку демократического общества.
С. 221 *
Термин statocratie автор образует от итал. stato (происходящего от лат.
status — «положение», «состояние», «звание» и др.). В эпоху Воз-
рождения итальянские писатели, в частности Макиавелли, первыми
стали употреблять слово, соответствующее латинскому status, в зна-
чении «государство» (ср. англ, state, нем. Staat, франц. Stat).
С. 226*
Лукреция — супруга Луция Тарквиния Коллатина, которую обес-
честил сын римского царя Луция Тарквиния Гордого. По Титу
Ливию, ее самоубийство привело к свержению царской власти и
провозглашению Рима республикой (История Рима от основа-
ния города, I, 57—60).
С. 226**
Род Фабиев (лат.). См.: Тит Ливий, И, 48—50.
С. 227*
Отеческой власти (лат.).
С. 227**
Шекспир. Юлий Цезарь, II, 2: «Мы с нею львы, что в тот же день
родились».
514
Комментарии
С. 227***
На феодальной лестнице бароны стояли между графами и кастеля-
нами (владельцами или комендантами замка).
С. 228 *
Сильных, могущественных (лат.).
С. 229*
Легисты — средневековые юристы, способствовавшие распростра-
нению римского права в Западной Европе. Легисты были сторон-
никами централизации королевской власти и выступали за огра-
ничение компетенции сеньориальных и церковных судов, а так-
же органов городского самоуправления.
С. 230 *
Имеется в виду Столетняя война 1337—1453 гг.
С. 232*
Жан Анго (Ango или Angot, 1480—1551), французский судовладе-
лец, наживший огромное богатство на торговле в Африке и Ост-
Индии, в 1544—1545 гг. участвовал в вооружении Франциска I
для военных действий против Англии; под конец жизни был поч-
ти разорен.
С. 235 *
Римский историк Публий (?) Корнелий Тацит (ок. 58 — после 117)
считает смену изжившего себя республиканского строя импера-
торской формой правления неизбежной и закономерной. По его
мнению, императорское единовластие возникло в интересах мира,
ради прекращения междоусобных войн. Он осуждает и сенат-
скую оппозицию новому строю, и попытки сопротивления ему со
стороны народных масс. В то же время Тацит видит заключен-
ную в нем опасность тирании. Единственной силой, способной
противостоять императорскому деспотизму, он считает верхуш -
ку общества — сенаторов, всадников. При этом наиболее высо-
кие требования историк предъявляет к тем членам сената, кото -
рые являются представителями старинных родов.
С. 239*
Ростовцев М. И. Общество и хозяйство в Римской империи. В 2 т.
Т. II. М., 2001. С. 234. Курсив Жувенеля.
Глава X
С. 242 *
Венецианский дож Марино Фалъеро (Faliero, 1274—1355), стре-
мившийся ограничить власть патрициев, вступил в конфликт с
515
Комментарии
некоторыми знатными горожанами. По наущению Микеле Сте-
на у входа во дворец дожа они сделали надписи, оскорбитель-
ные для него самого и его супруги (догарессы). Рассчитывая на
поддержку рабочих-судостроителей и матросов, Фальеро соста-
вил заговор против олигархического правления, однако заго-
вор раскрыли, и дож был казнен. Судьба Фальеро отображена
в ряде произведений искусства (драма Дж. Байрона «Марино
* Фальеро», одноименная драма К. Делавиня, опера Г. Доницет-
тии др.).
С. 242**
Статхаудер — наместник (штатгальтер) государя из Бургундской
и Габсбургской династий в Нидерландах в XV—XVI вв.; после
Нидерландской буржуазной революции XVI в. — глава исполни-
тельной власти в Республике Соединенных провинций.
С. 243 *
Уильям Темпл (Temple, 1628—1699) — английский дипломат и
писатель. Умеренный роялист, он стремился к союзу с Республи-
кой Соединенных провинций, чтобы создать противовес внешне-
политическим притязаниям Франции. В 1668 г. его стараниями
Англии удалось заключить Тройственный союз с Нидерландами и
Швецией. Темпл оставил множество сочинений (эссе).
С. 243**
Ростры, или ростральная трибуна, — ораторская трибуна на рим-
ском форуме, украшенная носами (рострами) захваченных в
сражениях кораблей.
С. 244 *
Мидийские войны — название греко-персидских войн, употребля-
емое греческими историками, не проводившими четкого разли-
чия между мидянами и персами.
С. 244**
Слово Cour (Эвор) во французском языке обозначает и окружение
монарха, и короля вместе с его министрами, и, в расширитель-
ном смысле, собрания церковных и светских лиц, вассалов коро-
ля, созываемые для обсуждения важных вопросов управления
(в феодальную эпоху). Двор выполнял также судебные функции.
В кон. XII — нач. XIII в. королевская курия (узкий Королевский
совет) во Франции разделилась на две палаты: судебную (парла-
мент — Cour de parlement) и финансовую ( Счетная палата).
С. 245*
«Установление о феодах» (позднелат.
Комментарии
С. 245**
Государство, основанное участниками Первого крестового похода
после захвата Иерусалима в 1099 г. и окончательно сложивше-
еся в нач. XII в.
С. 245***
Бриттон — английский правовед XIII в. «Зерцало правосудия»
(«Mirror of Justice») — сборник законов, изданный в Англии в
царствование Эдуарда II (1307—1327).
С. 246*
Капитулярии — законы и распоряжения франкских королей из
династии Каролингов.
С. 246**
Наименование этого капитулярия связано с местом пребывания
короля — столицей государства Карла Великого г. Aquae Grani
(на территории нынешней ФРГ). Французское название города —
Э-ла-Шапель (Aix-la-Chapelle), немецкое — Ахен (Aachen).
С. 246***
«Рипуарская правда» — составленный в VI—VII вв. свод законов
рипуарских, т.е. береговых, франков, живших по берегам Рей-
на выше салических (морских) франков и расселившихся вплоть
до Майна.
С. 246****
Аллод — свободно отчуждаемая индивидуально-семейная земельная
собственность в Западной Европе в раннефеодальный период; как
пережиток существовала и при развитом феодализме.
С. 247*
Имеется в виду император «Священной Римской империи». К кон-
цу Средневековья Империя представляла собой архаическое го-
сударственное образование; однако императоры боролись за
гегемонию в Европе и за сохранение своей власти в завоеван-
ных землях. Так, Франциску I с 1521 по 1544 г. пришлось вести
с императором Карлом V четыре войны. Войны продолжались
и при его сыне Генрихе II. После Тридцатилетней войны власть
императора стала номинальной.
С. 247**
Парламент — высшее судебно - административное учреждение во
Франции XIII—XVIII вв. Выделился при Людовике IX (пра-
вившем в 1226—1270 гг.) из Королевского совета (см. комм, к
с. 244**). Вначале парламент был собранием крупных сеньоров,
но постепенно главную роль в нем стали играть чиновники.
Комментарии
С. 248 *
В сражении при Гингате (Франция) 7 августа 1479 г, Максими-
лиан I Австрийский, император «Священной Римской империи»,
одержал победу над преемником Карла VII, Людовиком XI.
С. 249*
Французский полководец, коннетабль (главнокомандующий)
Франции Шарль III, герцог де Бурбон (1490—1527), вынуж-
денный в 1521 г. по Приказу Франциска I инкогнито покинуть
страну, нашел убежище у императора «Священной Римской
империи» Карла V и стал командующим императорской арми-
ей. В 1525 г. в битве при Павии победил и захватил в плен Фран-
циска I.
С. 250*
См.: Филипп де Коммин. Мемуары. М., 1986. С. 35.
С. 251 *
Президиальные суды — апелляционные суды, учрежденные в
1552 г. в наиболее важных бальяжах (судебных округах, в пре-
делах которых назначенное королем лицо — бальи — ведало
судопроизводством).
С. 252* х
В период правления психически больного Карла VI (1380—1422)
развернулась междоусобная борьба за королевскую власть меж-
ду арманьяками (сторонниками Орлеанского дома) и бургиньо-
нами (бургундскими герцогами). В 1413 г. в Париже произо-
шло восстание под предводительством мясника Большой бойни
Парижа Симона Кабоша (собств. Лекутелье). Герцог Бургунд-
ский Иоанн Бесстрашный использовал это движение в борьбе с
арманьяками. ЖанЖувенель дезЮрсен (Jouvenel des Ursins, ок.
1360 — 1431) — купеческий старшина Парижа (глава муници-
палитета), затем генеральный адвокат в Парижском парламен-
те. Приверженный Орлеанскому дому, он навлек на себя враж-
дебность бургундских герцогов. В 1407 г. принял сторону арма-
ньяков; боролся протии кабошьенов. Когда бургиньоны овладели
Парижем, вместе с дофином (будущим Карлом VII) скрывался
в Пуатье. Дофин назначил его президентом парламента Пуатье,
затем парламента Тулузы. Вернувшись в Пуатье, Жувенель оста-
вался там до самой смерти.
С. 254 *
В период острого конфликта с Папой Бонифацием VIII из-за обло-
жения налогом духовенства Филипп IV Красивый в 1302 г. впер-
518
Комментарии
вые созвал Генеральные штаты, рассчитывая на поддержку фео-
далов и городских верхов.
С. 254**
Бенефициарии — духовные лица, владеющие бенефициями (доход-
ными должностями или земельными участками, полученными в
качестве вознаграждения).
С. 255 *
Речь идет о Католической лиге — созданном в 15 76 г., во время рели -
гиозных войн, объединении части французского духовенства и
дворянства для борьбы с гугенотами. Действительной целью Лиги
было ограничение королевской власти феодальной знатью, осла-
бление централизации. Борьба католиков с гугенотами на новом
этапе религиозных войн сопровождалась грабежом и разорением
населения. В 1577 г. Лига фактически распалась; позднее была
восстановлена (1585—1594).
С. 256 *
Филипп По (Pot, 1428—1494), сеньор де Ла Рошпо, на собрании
Генеральных штатов 1484 г. с большим красноречием обосновы-
вал требование, чтобы налоги утверждались регулярно созывае-
мыми Штатами. За свое красноречие получил прозвище Цице-
роновы Уста.
С. 257*
Жан Луи Ъе Лолъм (Lolme, 1740—1806) — женевский юрист.
В 26 лет после опубликования политической брошюры вынужден
был покинуть родной город. Обосновавшись в Лондоне, Лольм
тщательно изучал английские политические институты. В 1775 г.
он вернулся в Женеву. Его главный труд, выдержавший пять
изданий на французском языке (в Амстердаме, Женеве и Пари-
же) и большое число английских изданий, — «Конституция Анг-
н лии, или Состояние английского правления в сравнении как с
республиканской формой, так и с другими монархиями Европы»
(Амстердам, 1771).
С. 258 *
Хартия баронам — Великая хартия вольностей, грамота, подписан-
ная английским королем Иоанном Безземельным в 1215 г. Под-
писанию грамоты предшествовало восстание баронов, недоволь-
ных усилением королевской власти; в восстании участвовали так-
же рыцари и горожане.
С. 259*
В 1688 г., после того как был низложен Яков II Стюарт, парламент
передал английский престол голландскому статхаудеру Виль-
519
Комментарии
гельму Оранскому (мужу дочери Якова II Марии), ставшему
в 1689 г. королем Англии Вильгельмом III. Этот политический
переворот получил название «Славная революция». Принятый в
октябре 1689 «Билль о правах» сузил границы королевской пре-
рогативы и укрепил положение парламента. Так, король поте-
рял право отменять законы парламента о наказаниях; не мог без
согласия парламента приостанавливать действие других законов;
не имел права содержать в мирное время постоянную армию и в
случае необходимости дополнительных расходов на военные нуж-
ды должен был обращаться к парламенту.
С. 259**
Ковенантеры — сторонники «Национального ковенанта» (т.е. согла-
шения), подписанного в 1638 г. шотландскими пресвитериа-
нами, которые обязались защищать свою веру от посягательств
Карла I Стюарта, предпринимавшего попытки ввести в Шот-
ландии литургию по англиканскому образцу. Армия восставших
под командованием шотландского генерала Александера Лесли
(Leslie, 1580—1661) нанесла поражение английским войскам
и вступила в Англию (1640). Гражданская война закончилась
: (1642) союзом между английским парламентом и ковенанте-
рами; Лесли продолжал возглавлять шотландские вооруженные
силы в Англии. Восстание в Шотландии было подавлено Кром-
велем (1651).
С. 259***
После смерти Кромвеля (1658) и восстановления республиканско-
го государственного устройства (1659) гёнерал Монк с шотланд-
скими войсками предпринял поход на Лондон, завладел столицей
и подготовил политические условия воцарения Карла II. /
С. 259****
«Bill ofRights» — «Билль о правах» (дшл.). «Muting Act» — «Закон
о беспорядках в армии» (1689).
С. 263 *
Ультрамонтанство — направление в католицизме, представители
1 которого добиваются признания неограниченного права Папы
. Римского на вмешательство в религиозные и светские дела всех
католических государств.
С. 264 *
Эмманюэль Арман де Виньеро дю Плесси де Ришельё, герцог
д’Эгийон (d’Aiguillon, 1720—1788), представляя королев-
скую власть в Бретани, вступил в конфликт с местным парла-
ментом из-за новых налогов, которые собирался ввести. Он аре-
520
Комментарии
стовал генерального прокурора и еще пятерых членов парламен-
та; остальные члены парламента подали в отставку. Впоследст-
вии д’Эгийон стал министром Людовика XV.
Глава XI
С. 272*
«...отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя
руками идти в геенну...» (Евангелие от Марка, 9, 43).
С. 273*
То есть определение виновности путем «Божьего суда».
С. 273**
См.: Меринг Р. Дух римского права на различных ступенях его раз-
вития. СПб., 1875. С. 238.
С. 274 *
См.: Меринг Р. Дух римского права... С. 228.
С. 275*
См.: Меринг Р. Дух римского права... С. 266.
С. 275**
Цицерон. О законах, кн. II, <IV, 8> // Цицерон М. Т. Диалоги.
С. 112. Пер. В. О. Горенштейна.
С. 275***
Кн. II, V, 11.
С. 278 *
Fas — высший закон, веление неба; jus — право, совокупность зако-
нов (лат.).
С. 279*
Безмятежных святилищах (лат.).
С. 279**
Сакральных вещей (лат.), т.е. вещей, принадлежащих божествам
на основании публичного решения.
С. 282 *
Французское слово prudent («благоразумный», «осторожный»)
автор употребляет в архаическом значении («сведущий», «зна-
ток»): его этимологический источник, латинское prudens, вхо-
дит в состав выражения juris prudens — «законовед» (ср. : juris-
prudentia— «правоведение»).
С. 282**
Народный иск (лат.).
С. 283 *
Своде законов (лат.).
521
Комментарии
С. 284 *
«Желая узнать истину в этом вопросе и прояснить то, в чем были
сомнения, мы призвали к себе в Орлеан баронов и магнатов тех
самых земель и после долгого обсуждения и совещания с ними из
их общего заявления узнали, что обычай этих земель таков... Все
вышеозначенное мы согласно общему совету и одобрению ска-
занных баронов и рыцарей постановляем и предписываем твер-
до соблюдать ныне и в будущем »ч(лаж.).
С. 285*
Король в парламенте (аигд.).
С. 285** . .. .
То есть учения Протагора из Абдер (ок. 485 — 415 дон.э.), осново-
положника движения софистов. Приняв тезис предшествующих
философов об относительности и противоречивости человеческого
знания, Протагор в то же время отказался от его противопостав-
ления знанию божественному, проникающему в скрытую сущ-
ность явлений. Согласно Протагору, за миром явлений нет ника-
кого «подлинного бытия». Соответственно нет и различия между
истиной и мнением: «Человек есть мера всех вещей».
С. 286*
Б. Паскаль. Мысли, III, 60 по изд. Лафюма. Пер. Ю. Гинзбург.
С. 286**
Пер. Ф. А. Коган-Бернштейн.
С. 287*
Критий (ок. 460 — 403 до н.э.) — афинский политический деятель
и писатель, близкий кругу софистов. .
С. 287**
Мысли, III, 60 по изд. Лафюма. Пер. Ю. Гинзбург.
С. 288*
889 е. Пер. А. Н. Егунова. <
.Глава XII
С. 296* ,
24 февраля 1793 г. был издан декрет Конвента о призыве в армию
300 тыс. человек. После этого к роялистским мятежам на западе
Франции, возглавляемым дворянством и духовенством, присое-
динилась значительная часть крестьянства. Уклонение от служ-
бы в армии стало массовым. Направлять против непокорных
мобильные колонны стал П. Филиппо, депутат «в миссии» (см.
522
Комментарии
комм. кс. 314**) в департаменте Вандея, одном из главных оча-
гов мятежей. ; .
С. 297*
Республики (аш.).
С. 299*
«Приключения Телемака» («Les aventures de Telemaque», 1699) —
философско-утопический роман Франсуа де Салиньяка де Ла
Мот Фенелона (1651 — 1715). Герой романа знакомится с раз-
ными типами государственного устройства, причем Фенелон
отстаивает принципы просвещенной монархии, что сделало кни-
гу весьма популярной в эпоху Просвещения. Ее изучали филосо-
фы, монархи, революционеры.
«Размышления о революции во Франции» («Reflections on the
Revolution in France», 1790; pyc. nep. 1993) — памфлет англий-
ского философа, публициста и политического деятеля Эдмун-
да Бёрка (Burke, 1729—1797), в котором он выступает против
идеи народовластия, противопоставляет концепции революци-
онного насилия буржуазно-либеральную теорию органического
развития общества и призывает к «контрреволюции», консоли-
дации всех сил Европы в борьбе против якобинства.
С. 301 *
Финансово-податные области (pays d’election) — административ-
ные единицы во Франции при Старом порядке, управлявшиеся
выборными лицами. В противоположность государственным
областям (pays d’Etat), в этих регионах сбор налогов не пору-
чался провинциальным властям, а осуществлялся непосредст-
венно представителями центральной власти, и налоги шли пря-
мо в королевскую казну. Государственные области сохранили, в
s отличие от финансово-податных областей, местные собрания и
пользовались некоторыми привилегиями и определенной авто-
номией в отношении королевской власти.
С. 303 *
Рене Никола де Мопу (Maupeou, 1711 — 1792), в 1768 г. назна-
ченный Людовиком XV на должность канцлера, стал вести актив-
ную борьбу с парламентами. В ночь с 19 на 20 января 1771 г. по
его приказу было арестовано значительное число членов Париж-
ского парламента, выступавших против королевского произвола.
После этого он полностью реорганизовал парламенты, а некото-
рые из них ликвидировал. Людовик XVI, вступивший на престол
. в 17 74 г., вынужден был отстранить Мопу от дел и восстановить
прежнюю организацию парламентов.
Комментарии
С.304 *
«Бычий глаз» — приемная (салон) в королевском дворце в Версале,
получившая свое название из - за окна овальной формы. По утрам
там собирались на церемонию «вставания» короля придворные и
знать. После «большого выхода» (когда перед кроватью короля
проходили принцы крови и маршалы Франции) наступал вто -
рой выход: в королевскую спальню допускалось множество при-
дворных и титулованных лиц.
С. 305*
17 июня 1789 г. депутаты третьего сословия в Генеральных штатах
(собравшихся в Версале 5 мая 1789 г.) провозгласили себя Наци-
ональным собранием. К третьему сословию постепенно присо-
' единились представители двух других сословий. 9 июля депу-
таты всех сословий, объявив себя Национальным учредитель-
- ным собранием, создали комиссию для разработки Конституции.
Согласно принятой 3 сентября 1791 г. Конституции был учреж-
ден однопалатный парламент — Национальное законодательное
собрание. 20 сентября 1792 г. состоялось последнее заседание
Законодательного собрания, и в тот же день начал свою работу
Национальный конвент.
С. 307*
Робеспьер М. Избр. произв. В 3 т. Т. 2. М., 1965. С. 341—342.
С. 307**
Императивный мандат (в противоположность диспозитивному) —
наказ избирателей своему депутату, которому он обязан следо-
вать. Б. Жувенель допускает неточность: Национальное собра-
ние стало называться Учредительным с 9 июля.
С. 309*
Французский астроном и геодезист Сезар Франсуа Кассини де Тюри
(Cassini de Thury, 1714—1784) по поручению короля составил
большую карту Франции, над которой работал сорок лет (карта
была закончена его сыном в 1789 г.).
С. 310*
См. ниже, с. 325, а также (и в особенности) гл. XIV, с. 348.
С. 312*
10 августа 1792 г. в Париже произошло народное восстание
(см. комм. кс. 177*). Король был низложен и арестован.
С. 313*
Токвиль А, де. Старый порядок и Революция. С. 95.
С. 313**
Там же. С. 96.
524
Комментарии
С. 314 *
См.: Документы истории Великой Французской революции. В 2 т.
Т. 1.М., 1990. С. 91.
С. 314**
Миссии народных представителей из состава Конвента были учреж-
дены при всех армиях и почти во всех департаментах, чем дости-
галась большая централизованность правительственной власти.
Депутаты, отправленные в миссии, наделялись чрезвычайными
полномочиями, действительными в границах определенной тер-
ритории. Некоторые депутаты злоупотребляли властью и терро-
ризировали местное население.
С. 315 *
Государственный совет — высший юридический консультатив-
ный орган, учрежденный в 1799 г. Наполеоном Бонапартом.
С 1872 г. стал высшей инстанцией административной юстиции.
С. 315**
Ленин В. И. Государство и революция // Поли. собр. соч. Т. 33.
С. 31. Жувенель не воспроизводит курсив в начале цитаты.
С. 316*
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 200—201.
С. 316**
Ленин В. 14. Указ. соч. С. 24.
С. 316***
Там же. С. 59.
С. 3/7*
Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс ф. Соч. Т, 20.
С. 291-292.
С. 317**
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 33. С. 172.
С. 317***
Ленин В. И. Указ. соч. С. 26.
С. 318*
Там же. С. 43.
С. 318**
19 ноября 1942 г. под Сталинградом началось контрнаступление
советских войск. 10 января — 2 февраля 1943 г. немецкие вой-
ска были окружены и разгромлены. В результате Сталинград-
ской битвы полностью провалилась военная доктрина немецко-
фашистского командования и были созданы условия для перехо-
да Советской армии в общее наступление.
525
Комментарии
[лава XIII
С. 320*
В строгом (узком) смысле (лаги.).
С. 322*
Локк Дм. Соч. В 3 т. Т. 3. М., 1988. С. 275. Пер. КХ В. Семе-
нова.
С. 322**
Революционное правительство во Франции в эпоху Конвента
(1792—1794). С. 459. Декларация прав человека и гражда-
нина была принята Учредительным собранием 26 августа 1789 г.
Декларация, принятая в 1793 г. Конвентом вместе с новой Кон-
ституцией, была более демократичной. В ней, в частности, рас-
ширялся перечень прав и свобод, более четко обозначались соци-
альные обязанности государства.
С. 323 *
Локк Дж. Соч. Т. 3. С. 350.
С. 323**
Монтескьё в 8 - й главе XI книги «Духа законов » дает высокую оценку
«готическому правлению» у европейских народов раннего Сред-
невековья. Зародыш его он видит у германских племен, заво-
евавших Римскую империю: после того как они рассеялись по
завоеванной территории, народ уже не мог сходиться на общее
собрание и «стал совещаться посредством представителей». Пер-
воначально такое правление являло собой смесь аристократии с
монархией. «...Вскоре гражданская свобода народа, прерогативы
знати и духовенства, власть королей, — пишет Монтескьё, — были
так хорошо согласованы, что я не знаю, было ли когда-нибудь на
земле правление, столь хорошо уравновешенное, как то, которым
пользовались все части Европы в то время, когда оно там сущест-
вовало» (Указ. соч. С. 149).
С.324 *
См. выше, с. 301 (ответ Людовика XVI Неккеру).
С. 325*
В правление Людовика XIII (1601 — 1643) Генеральные штаты в
последний раз (до 1789г.) собирались в 1614 г. В Англии Карл I
(1625 — 1649) в 1629 г. распустил парламент и единолично пра-
вил до 1640 г.
С. 325**
Документы истории Великой Французской революции. Т. 1.
С. 120.
526
Комментарии
С. 326*
Английский юрист и политик ЭЪуарЪ Коук (Соке, 1552—1634),
защищавший верховенство общего права против притяза-
ний Стюартов на расширение королевской прерогативы, ока-
зал большое влияние расширить развитие английского законода-
тельства. Наиболее значительный из его трудов — четырехтом-
ные «Institutes» (комментарии к законам Англии). Б. Жувенель
цитирует 4-й том: «The fourth part of the Institutes of the laws of
England» («Четвертая часть правовых установлений Англии»),
вышедший посмертно в 1644 г.
С. 327*
В целом; по отдельности (лат.).
С. 328 *
См.: Локк Дж. Соч. Т. 3. С. 341.
С. 330*
См.: Руссо Ж. -Ж. Указ. изд. С. 34.
С. 330 **
Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 404. Пер. Н. А. Полторацкого.
С. 331 *
Монтескье III. Л. О духе законов. С. 139.
С. 332 *
См. : Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 178.
С. 332 **
Nundinum — рыночный день (лат.), т.е. каждый девятый день
девятидневной недели у римлян. Trinum nundinum — промежу-
ток времени, содержащий три рыночных дня.
С. 332***
Или, в неслитной форме, plebis scitum; мн. ч.: plebis scita.
С. 333 *
Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 242. Пер. А. Д. Хаютина. Курсив при-
надлежит Жувенелю.
С. 333 **
См.: Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 34.
С. 335 *
Пер. Т. В. Васильевой.
С. 335**
См.: РуссоЖ.-Ж. Указ. изд. С. 170.
С. 337*
См.: Руссо Ж.-Ж. Указ. изд. С. 177.
С. 338 *
См. выше, с. 322.
Комментарии
С. 338**
Из ничего (лага.).
С. 340*
Мари Эдм Патрис Морис Мак-Магон (Mac-Mahon, 1808—1893),
президент Французской республики в 1873—1879 гг., оказы-
вал поддержку монархическим кругам, стремившимся к восста-
новлению монархии. После провала подготавливаемого при его
участии в 1877 г. монархического переворота в январе 1879 г.
досрочно сложил с себя президентские полномочия.
С. 341*
Монтескье Ш. Л. Указ. соч. С. 18.
С. 343*
Огюст Шерер-Кестнер (Scheurer-Kestner, 1833—1899) — фран-
цузский государственный деятель либеральных взглядов, бур-
жуазный республиканец. Сенатор, вице-председатель сената.
В 1880 г. провел закон об амнистии осужденных участников Па-
рижской коммуны.
С. 343**
Politeia (полития) — «государственное устройство», «государство»
(грен.'). Форма правления в греческих полисах могла быть арис-
тократической, олигархической или демократической.
С. 343***
Подобное <радуется> подобному (<любит> подобное) (лага.).
Глава XIV
С. 346*
Монтескье Ш. Л. Указ. соч. С. 136.
С. 349*
Руссо Ж. -Ж. Указ. изд. С. 223.
С. 349**
МонтескьеШ. Л. Указ. соч. С. 18.
С. 351 *
То есть палаты депутатов и сената (речь идет о Франции 1939 г.). >
С. 351**
Интерпеллянты — лица, подающие парламентские запросы.
С. 352 *
Градоначальника, букв.: «заведующегогородом» (англ.).
Комментарии
С. 359 *
См.: Кант И. Метафизика нравов // Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 235 (этан
нижеследующая цитаты).
С. 363 *
Французское слово bolder («почтальон, занятый выемкой почты»)
в переносном смысле обозначает депутата, уполномоченного голо-
совать за всю группу. Буквальное значение английского whip —
«кнут», «кучер», фигуральное — «партийныйорганизатор».
С. 364 *
Мартин Ван Бурен (Уan Buren, 1782—1862) — восьмой прези-
дент США (1837-1841).
С. 365 *
Таммани-холл — центр (Исполнительный комитет) Демократиче-
ской партии в Нью-Йорке.
С. 368 *
Компенсационная палата осуществляет зачет взаимных требова-
ний банков.
Глава XV
С. 383*
Монтескье Ш. А. Указ. соч. С. 137. Курсив Жувенеля.
С. 384 *
При равных правах основание, приведенное воспрещающим, <счи-
тается > более сильным (лаж.).
. С. 384 **
Сильнейший из трибунов тот (решающее слово за тем из трибунов),
кто возражает (лат.).
С. 385 *
Самозащита {англ.).
С. 386*
МонтескьеШ. А. Указ. соч. С. 106.
С. 388*
Документы истории Великой Французской революции. Т. 1. С. 232.
С. 388**
Токвиль А. де. Демократия в Америке. С. 458. Пер. В. Т. Олейника.
С. 390*
См.: Гоббс Т. Соч. Т. 2. С. 207.
Комментарии
С. 390**
Первую из двух цитат мы приводим по указанному русскому изда-
нию Гоббса (с. 208). Вторая дана в соответствии с переводом
Б. Жувенеля. В английском тексте — «...for the Distinction of
Right, and Wrong, that is to say, of what is contrary, and what is not
contrary to the Rule». Ср. в рус. пер.: «...для различения между
правильным и неправильным, т.е. между тем, что согласуется, и
тем, что не согласуется с правилом» (с. 205).
С. 390***
Согласия народа (лат.).
С. 391*
См. выше, с. 346. Курсив Жувенеля.
С. 392*
Цицерон. О государстве // Цицерон М. Т. Диалюги. С. 68—69.
С. 394 * . .
Монтескье Ш. Л. Указ. соч. С. 177.
С. 395*
Герцог Ангулемский — Дуй Антуан де Бурбон (1775—1844), сын
графа д’Артуа, будущего короля КарлаХ, последний французский
дофин. В 1789 г. вместе с отцом эмигрировал; после воцарения
Людовика XVIII в 1814 г. вернулся во Францию.
С. 396*
Кн. XI, гл. VI («О государственном устройстве Англии»).
С. 396**
Разговор, собеседование (лат.).
С. 397*
«Гнилые местечки» — обезлюдевшие в кон. XVIII — нач. XIX в.
деревни и городки в Англии, сохранившие представительство в
парламенте. Голосами избирателей в этих населенных пунктах
часто распоряжался лендлорд, хозяин земли.
С. 397**
Роберт Уолпол (Walpole, 1676—1745), с 1721 г. премьер-министр
Англии, возглавляя правительство вигов, проводил политику в
интересах и лендлордов, и буржуазии. Но его отказ от немед-
ленного развязывания новых войн для расширения английских
колоний вызвал недовольство экспансионистских кругов бур-
жуазии. В 1739 г. по их настоянию была начата война против
Испании (по существу, против попыток Испании воспрепятство-
вать развитию английской контрабандной торговли с испанскими
колониями), которая закончилась неудачей и привела к отстав-
, ке Уолпола.
Комментарии
С. 398*
Римский император Диоклетиан (245—316), стремясь укрепить
центральную власть и обеспечить защиту границ, в 286 г. сде-
лал своим соправителем Максимиана, назвав его вторым авгу-
стом, а в 293 г. разделил Империю на четыре части (тетрархии),
назначив в помощь августам двух младших соправителей (цеза-
рей) — Гая Галерия и Констанция Хлора. Хотя столицей Импе-
рии номинально оставался Рим, тетрархи правили из пригранич-
ных городов-резиденций.
С. 399*
Маны — в римской мифологии боги загробного мира и, позднее,
обожествленные души предков.
С. 399**
Вторая республика — период республиканского правления во
Франции, установленного 25 февраля 1848 г. после падения
Июльской монархии. Существовала до государственного пере-
ворота, совершенного президентом Шарлем Луи Наполеоном
Бонапартом, 2 декабря 1851 г. распустившим Законодательное
собрание; формально — до 2 декабря 1852 г., когда он был про-
возглашен императором Наполеоном III.
С. 399***
То есть палата депутатов. Сенаторы избирались путем двухстепенных
выборов сроком на девять лет, с обновлением одной трети каж-
дые три года. 75 сенаторов избирались пожизненно.
С. 400*
В годы бонапартистского режима во Франции осталась только види-
мость парламентского строя. Формально продолжало существо-
вать всеобщее избирательное право, однако выборы проходили в
условиях грубого давления на избирателей со стороны официаль-
ных властей. Полномочия обеих палат — сената (члены которого
назначались пожизненно императором) и законодательного кор-
пуса — были крайне ограниченны.
С. 400**
См.: Милль Дж. Ст. Представительное правление. СПб., 1897.
С. 132. Пер. подред. Р. И. Сементковского.
С. 400***
Конфликт либералов с палатой лордов закончился в 1911 г. парла-
ментским актом, лишавшим верхнюю палату права вето в отно-
шении финансовых законов и ограничивавшим это право в отно-
шении остальных; теперь законы, одобренные палатой общин на
531
Комментарии
трех сессиях подряд, принимались, даже если палата лордов их
отклоняла.
С. 402*
См.: Милль Дж. Ст. Указ. соч. С. 133.
Глава XVI
С. 405*
Кант И. Метафизика нравов // Соч. Т. 4. Ч. 2. С. 242—243. Цер.
С. Я. Шейнман-Топштейн.
С. 406*
См. выше, с. 390 и комм, к с. 390 **.
С. 407*
Гоббс Т. Соч. Т. 2. С. 206. Пер. А. Гутермана. .
С. 407**
Кант И. Указ. соч. С. 234. Volenti non fit injuria — «изъявляюще-
му волю не причиняется несправедливость (не наносится обида;
не причиняется ущерб) ». Иными словами, юридически не счита-
ется понесшим ущерб лицо, давшее согласие на совершение вре-
доносного для него действия.
С. 408*
Liberum veto — свободное вето, букв.: свободное «запрещаю» (лат.).
Право наложения единоличного запрета на постановления зако-
нодательного собрания, практиковавшееся, например, в поль-
ском сейме в XVII—XVIII вв.
С. 408**
См. : Гельвеций К. А. Об уме, II, 13//Соч. В 2 т. Т. 1.С. 244.
С. 411*
Монтескье Ш. Л. Указ. соч. С. 12.
С. 417*
См. комм. КС. 56 ****.
С. 418* - . ...
То есть распространяющимися не на всех заинтересованных лиц, а
лишь на тех, кто в них указан.
С. 420*
См.: Локк Дж. Два трактата о правлении, кн. П, гл. IV, 22 // Соч.
Т. 3. С. 274.
С. 421 *
«С глубокой тревогой» (нем.). Энциклика Папы Пия XI (1922—
1939).
532
Комментарии
С. 421**
Цицерон. Об обязанностях // Цицерон М. Т. О старости; О друж-
бе; Об обязанностях. М., 1993. С. 153—154. Пер. В. О. Горен-
штейна.
Глава XVII
С. 424 *
«Ни один свободный человек не будет схвачен или заключен в тюрьму
или же лишен владения <...> иначе, как по законному пригово-
ру равных ему или по закону страны» {лат.). См.: Петрушев-
ский Д.М. Великая хартия вольностей. Москва, 1918. С. 119.
С. 424**
«Никто в королевстве франков не мог быть лишен какого-либо из
своих прав иначе, как по законному приговору равных ему людей»
(лат.). Мэтью Парис (Matthew Paris), или Матвей Парижский
(ум. 1259), — английский монах-бенедиктинец, хронист. Про-
исхождение прозвища неизвестно.
С. 425*
При Альфреде Великом (ок. 849 — ок. 900), короле Уэссекса, было
создано первое общеанглийское законодательство — «Правда
короля Альфреда» (ок. 890).
С. 426 *
Intra muros — среди своих (букв.: в своих стенах); domus — зд. се-
мейство (лат.).
С. 426**
Частные законы (решения); публичные законы (решения) (лат.).
С. 427*
Обязуешься ли ты? ...Хотя бы и вынужденный, он все же изъявил
волю (лат.).
С. 428*
Палладиум — священная реликвия, охраняющая от действия враж-
дебных сил (у древних греков первоначально статуя богини Афи-
ны Паллады со щитом и поднятым копьем).
С. 428**
Пахуин — другое название группы народов фанг.
С. 429*
В городе Итон в Англии находится старинный колледж (основанный
в 1440 г.), где обучаются главным образом выходцы из аристо-
кратических семей.
533
Комментарии
С. 430*
Ingenuus — свободнорожденный; liber homo — свободный чело-
век {лат.}.
С. 431 *
См. выше, с. 360.
С. 431**
Пер. С. А. Жебелева.
С. 432*
Цицерон. О государстве, кн. I, гл. XVII, 28 // Цицерон М. Т. Диа-
логи. С. 17.
С. 432** •
Квириты — древнее названий римскиэЕграждан, употреблявшееся
на народных собраниях. ,
С. 433 *
Знать, аристократы {лат.}.
С. 434 *
Конфарреация (confarreatio) — самый торжественный и священный
вид бракосочетания у римлян. Обряд совершался в присутствии
верховного жреца, жреца Юпитера и десяти свидетелей.
С. 434**
СоппиЫит — брак {лат.}. Jus connubii — право вступать в брак.
С. 436*
В ранней римской республике плебс был неполноправным населени-
ем. В 494 г. до н.э. в трудный для государства момент, когда над
Римом нависла угроза внешнего нападения, плебеи отказались
от набора в войско и удалились на Авентинский холм, (по дру-
гой версии — на Священную гору). Уход (secessio) плебеев осла-
бил римское войско; мятеж испугал патрициев. Плебеи добились
учреждения должности народных трибунов, которым вменялось
в обязанность защищать плебеев от злоупотреблений патрици-
анских магистратов; были избраны два народных трибуна. (См.:
Тит Аивий, II, 32—33; III, 54, 9.)
С. 437*
Гай Марий (156—86 до н.э.) — римский полководец и государст-
венный деятель, в 107—101 гг. неоднократно избиравшийся кон-
сулом. Вождь популяров (политиков — прежде всего народных
трибунов, — стремившихся использовать в своей борьбе против
сената народное собрание).
Римский политический деятель и полководец Г ай Юлий Цезарь (102
или 100 — 44 до н.э.) в 59 г. был избран консулом. Как лидер
партии популяров, он стремился заменить власть сената еди-
534
Комментарии
ноличной властью. В 44 г. Цезарь получил пожизненные пол-
номочия диктатора и фактически стал монархом; сенат даро-
вал ему титул «император». Погиб в результате заговора сенат-
ской аристократии.
С. 439*
Марий стал проводить набор в войска без учета цензовых норм, при-
нимая всех желающих. Таким образом, в армию были допущены
capite censi — граждане, вносимые в опись лишь персонально, без
указания имущества, т.е. беднейший класс, неимущие.
С. 443 *
См.: Милль Дж. Ст. Представительное правление. С. 42—43 (эта
и две нижеследующие цитаты). Курсив Жувенеля.
С. 448*
Токвиль А. де. Старый порядок и Революция. С. 91. Курсив
Жувенеля.
Глава XVHI
С. 452*
Устремляются к рабству {лат.').
С. 457*
См.: Сен-Симон. Мемуары 1691-1701. М., 2007. С. 507-511.
С. 458 *
В 1781 г. был издан королевский указ, который предписывал допу-
скать на офицерские должности только лиц дворянского проис-
хождения и требовал «очистить» командный состав от немного-
численных представителей третьего сословия (исключение дела-
лось лишь для инженерных и артиллерийских войск).
С. 459*
Децимация — в буквальном смысле казнь каждого десятого в римском
войске (в наказание за трусость или невыполнение приказа).
С. 461 *
Анонимные товарищества — то же, что акционерные общества.
С. 461**
Римских пахотных земель {лат.). •
С. 463*
См. комм. кс. 62 *.
С. 469*
Аарон — первый первосвященник еврейского народа; старший брат
пророка Моисея, возглавивший вместе с ним исход евреев из
535
Комментарии
Египта. См.: Исход, 35, 20—22. Золотые кольца, в числе про-
чих приношений, несли для устроения скинии (походного пере-
носного храма).
Глава XIX
С. 474*
Гражданский кодекс французов — свод законов, принятый во
Франции в 1804 г.; был разработан по инициативе и под руко-
водством Наполеона.
С. 474**
Создал навек и закон, который, всем управляя,
Держит творца самого <в предначертанном беге столетий >...
Пер. Л. Е. Остроумова
С. 485*
Квартал Храма (quartier du Temple) в Париже получил свое назва-
ние от укрепленного монастыря ордена тамплиеров, владевшего
значительной территорией на северо-востоке города.
С. 489*
Из перечисленных имен только одно — имя Ставиского включено
в биографические справочники. В начале 1930-х годов русский
эмигрант С. А. Ставиский (1886—1934) через ссудно-закладной
банк выпустил обязательства на большую сумму, в обеспечение
которых передал банку драгоценности. Впоследствии выяснилось,
что эти драгоценности отчасти краденные, отчасти фальшивые.
Разразился скандал, возникло так называемое дело Ставиского.
С. 490*
Ку лисье — неофициальный биржевой маклер.
С. 492*
Старшие (лат.).
С. 493*
Герой швейцарской народной легенды «Сказание о стрелке» (нач.
XIV в.) Вильгельм Телль отказался поклониться шляпе австрий-
ского герцога, по приказу наместника Гесслера поднятой на шесте
в качестве символа австрийской власти. . /
Указатель имен
А
Аарон (библ.) 469
Август, Гай Юлий Цезарь Окта-
виан (римский император)
103
Августин, Аврелий, св. 65, 153
Агис IV, царь Спарты 156
Аларих! (король вестготов) 199
Александр Македонский 137,
139, 158
Алексей Петрович (русский ца-
ревич) 177
Алкивиад 155
Альбрехт Бранденбургский из
рода Гогенцоллернов (первый
герцог Пруссии) 60
Альфонс IX (король Леона и
Астурии) 245
Альфред Великий (король Уэс-
секса) 425
Аммиан Марцеллин 153
Анго, Жан 232
Ангулемский, герцог — см. Бур-
бон, Луи Антуан де
Антонин Пий, Тит Элий (рим-
ский император) 198
Ариовист 33, 199
Аристотель 43, 107, 132, 141,
158, 165, 199, 359, 420,
429-432, 459
Архимед 45, 453
Б ' .
Барневелт, Олденбарневелт
(Oldenbamevelt), Ян ван 242,
243
Барро (Barrot), Одилон 388,
396
Бахофен (Bachofen), Иоганн
Якоб 111
Бейкер (Baker), Сэмьюэл Уайт
379
Беллармин, св., Беллармино
(Bellarmino), Роберто Франче-
ско Ромоло 61, 62
Бентам, Иеремия 88, 406, 408
Бёрк, Эдмунд 201, 300
Бертло (Berthelot), Андре 379
Бийо-Варенн, Жан Никола 310,
388
Бисмарк, Отто Эдуард Леопольд
фон Шёнхаузен 196, 446, 466
Блок (Bloch), Марк 228
Блэкстон (Blackstone), Уильям
328
Бодлер, Шарль Пьер 368
Болингброк, Генри Сент Джон
169
Бональд, Бона (Bonald), Джо-
ванни 107
Бональд (Bonald), Луи Габриель
Амбруаз 257
Бонапарт — см. Наполеон I
Борелли де Серр (Borelli de
Serres), Леон Луи 249
Боссюэ (Bossuet), ЖакБенинь
57, 205
Брайс (Bryce), Джеймс, виконт
368
Браун (Brown), Джордж 121
Брауншвейг, Карл Вильгельм
Фердинанд фон (герцог Бра-
уншвейгский) 210
Брион (Brion), Марсель 103
Бриттон (Britton) 245
Бройль, Брольи (Broglie), Аль-
бер, герцог де 442
Буассонад (Boissonnade), Про-
спер Бенжамен 182
Буленвилье (Boulainvilliers),
Анри де, граф де Сен-Сер 153,
163, 208
537
Указатель имен
Бурбоны (французская дина-
стия) 44, 60, 300, 339, 445
Бурбон, Луи Антуан де, герцог
Ангулемский 395
Бурбон, Шарль III, герцог де
(коннетабль Франции) 249
Бургундский, Иоанн Бесстраш-
ный, герцог 252
Бургундский, Людовик Француз-
ский, герцог (дофин) 262
Буркен (Bourquin), Констан 22
Бюсбек (Busbecq), Ожье Гислен
де 250 -
В
Валуа (Valois), Ноэль 59
Ван Бурен (Van Buren), Мартин
364
Вандервельд (Vandervelde),
Эмиль 97
Ван Эйк, Ян 178
Вар, Публий Квинтилий 198
Вашингтон, Джордж 349
Велизарий, Велисарий 198
Вестермарк (Westermarck), Эд-
вард 269
Вико, Джамбаттиста 107, 113,
135, 140
Вильгельм Бастард — см. Виль-
гельм I Завоеватель
Вильгельм Нормандский — см.
Вильгельм I Завоеватель
Вильгельм I Завоеватель (Виль-
гельм Нормандский, Виль-
гельм Бастард; английский
король) 151, 153, 154, 227
Вильгельм II (германский импе-
ратор и прусский король) 212
Вильгельм I, принц Оранский,
граф Нассауский (статхаудер 1
Нидерландов) 242
Вильгельм III Оранский (стат-
хаудер Нидерландов и король
Англии) 243, 260, 326, 396
Вильмен (Villemain), Абель
Франсуа 433, 434
Виолле (Viollet), Поль 34, 298
Витт (Witt), Ян де 243
Вольтер (псевд.; наст, имя Мари
Франсуа Аруэ) 193, 289
Вормс (Worms), Рене 97
Г
Габсбурги (австрийская дина-
стия; императоры «Священной
Римской империи») 300
Ганнибал, Аннибал Барка 198
Ганноверская династия (англий-
ская династия) 261
Гарланд (Garlande), Этьенн де
249
Гегель, Георг Вильгельм Фри-
дрих 83-88, 98, 174, 316, ,
320, 321, 335, 379
Гексли, Томас Генри 96, 97
Гельвеций, Клод Адриан 387,
406, 408, 482
Гензерих, Гейзерих (король ван-
далов и аланов) 199
Гемпден (Hampden), Джон 123,
207
Генрих I Английский (король)
59, 158
Генрих VIII Тюдор (английский
король) 224, 234, 296, 326
Генрих IV (германский король и
император «Священной Рим-
ской империи») 59
Генрих IV Бурбон (французский
король) 207, 258
Германик, Юлий Цезарь (рим-
ский полководец) 198
Геродот 104, 111, 112
Гертвиг (Hertwig), Оскар 97
Гинкмар Реймский 58
Гитлер, Адольф 26, 38
Гнейзенау, Август Вильгельм
Антон 203
Гоббс, Томас 63, 64, 66, 68, 79,
80,91, 126,225,255, 379,
390,406,407,482
Гогенцоллерн — см. Альбрехт
Бранденбургский
Гомм (Gomme), Джордж Лоренс
117
538
Указатель имен
Гонсальво (Гонсало) Кордов-
ский — см. Фернандес де
Кордоба
Гракх, Гай Семпроний 440, 441
Гракх, Тиберий Семпроний 438,
440, 441
Грегуар (Gregoire), Анри 387
Григорий Великий, св. 57
Григорий VII (Папа Римский)
59
Гуго Капет (французский ко-
роль) 244
Густав II Адольф (шведский ко-
роль) 200, 208
д
Дагоберт I (франкский король)
246
Дайси (Dicey), Алберт Венн 282,
337, 369,415,417
Дандоло (Dandolo), Джованни
242
Дантон, Жорж Жак 312
Дарвин, Чарлз Роберт 105, 110,
464
Дельбрюк (Delbriick), Ханс Гот-
либ Леопольд 198
Демоломб (Demolombe), Жан
Шарль Флоран 405
Дестют де Траси (Destutt de
Tracy), Антуан Луи Клод 406,
409
Джефферсон, Томас 365
Дидро, Дени 193, 334
Дизраэли, Бенджамин, лорд
Биконсфилд 446
Дикман (Dykmans), Гоммер Луи
104
Диоклетиан, Гай Аврелий Вале-
рий (римский император) 239,
398
Дону (Daunou), Клод Франсуа
394
Дрейк, Фрэнсис 457
Дюги (Duguit), Леон 167, 336,
404,411,460
Дюмезиль (Dumezil), Жорж 134
Дюпон де Немур (Dupont de
Nemours), Пьер Самюэль 353
Дюпон-Ферье (Dupont-Ferrier),
Гюстав 250
Дюпре де Сен-Mop (Dupre de
Saint-Maur), Жан Пьер Эмиль
230
Дюркгейм, Эмиль 88, 89, 93, 97,
98, 106,486
Е
Екатерина Великая (Екатерина II
Алексеевна, российская импе-
ратрица) 193, 334
Елизавета I Тюдор (английская
королева) 396
Ж
Жени (Geny), Франсуа 418
Жоден (Jaudin), Жан де 59
Жувенель дез Юрсен, Жан 1-й
252
Журдан, Жан Батист 210
Жюслен (Jusselin), Морис 29 ,
И
Ибн Баттута 274
Ивернуа (Yvemois), Франсис д’ 300
Ив Шартрский 59
Иеремия (библ.) 40
Иеринг (Ihering), Рудольф фон
156,273,275,278,379,482
Иксарелло (Ixarello), Бертуччо
242
Император — см. Наполеон I
Иоанн II Добрый (французский
король из династии Валуа) 30,
205
Иоанн Солсберийский 381
К
Кавеньяк (Cavaignac), Эжен 126
Кайо (Caillaux), Жозеф 234
Калонн, Шарль Александр 185
Кальвин, Жан 192, 383
539
Указатель имен
Кампанелла, Томмазо 191, 192
Кант, Иммануил 74, 379,
405-408
Капетинги (французская дина-
стия) 44, 213, 228, 243, 404
Карл I Стюарт (английский ко-
роль) 123, 202, 207, 259, 293,
296, 306, 325, 396
Карл II Стюарт (английский
король) 259, 396
Карл Великий (король франков,
император) 228, 246
Карл IV Красивый (французский
король из династии Капетин-
гов) 29
Карл V Мудрый (французский
король из династии Валуа) 186,
205
Карл VII Валуа (французский ко-
роль) 30, 202, 230, 248
Карл X Бурбон (французский
король) 396
Карл XII (шведский король) 26
Карл Смелый (герцог Бургунд-
ский) 178
Карлайл (Carlyle), Александер
Джеймс 56, 245
Карлайл, Роберт Уорранд 56
Карлейль, Карлайл (Carlyle),
Томас 464
Карлос, дон (наследник испан-
ского престола, сын Филип-
па II) 177
Карл Эдуард (претендент на анг-
лийский престол) 177
Каролинги (королевская и
императорская династия во
Франкском государстве) 204,
228, 246
Карре де Мальберг (Carre de
Malberg), Ремон 337, 350, 391
Кассини де Тюри, Сезар Франсуа
309
Катон Утический (Младший),
Марк Порций 243, 360
Кларендон (Clarendon), Эдуард
Хайд, граф 295
Клемансо, Жорж 343
Клеон 155
Клодий, Цецилий 438
Клодий Пульхр, Публий 440
Коленкур (Caulaincourt), Арман
Огюстен Луи, маркиз де 173
Кольбер, Жан Батист 178
Коммин (Commines), Филипп де
206, 250
Кондильяк, Этьенн Бонно де 454
Констан де Ребекк, Бенжамен
Анри 36, 37, 67, 193, 320,
392, 395, 398,408,423
Константин I Великий, Флавий
Валерий (римский император)
239
Конт, Огюст 88, 89, 93—95,
153, 189, 193, 420, 494
Кортес (Cortes), Эрнан, маркиз
дель Валье де Оахака 123
Коук, Кок (Соке), Эдуард 326
Критий из Афин 287
Кромвель, Оливер 202, 242, 259.
293-295,297,396
Ксенофонт 118, 141
Ксеркс (персидский царь) 201
Кугельман, Людвиг 317
Л
Лависс (Lavisse), Эрнест 169
Лалли-Толландаль (Lally -
Tollendal), Жерар, маркиз де
306
Ламартин, Альфонс Мари Луи де
177, 188, 399
Ланге (Lange), Людвиг 137
Лассон (Lasson), Георг 84
Латильи (Latilly), Пьер де 257
Лафайет, Мари Жозеф Поль Ив
Рок Жильбер Мотье, маркиз
де 309
Лафито (Lafitau), Жозеф Фран-
суа 104, 110, 111, 128, 130
Леви-Брюль, Люсьен 104, 125
Ленин (Ульянов), Владимир
Ильич 315, 317
Леонардо да Винчи 178
Лесли, Александер, граф Левен
259
Ливий, Тит 103
540
Указатель имен
Ливий Друз, Марк 156
Ao (Lot), Фердинан 185
Локк, Джон 63, 66, 108, 259,
323, 328, 382, 395, 420
Лольм, Жан Луи де 257, 260,
397,443
Лоренс, Лоуренс (Lawrence),
Дейвид Герберт 445
Лоу (Low), Сидни 369
Лувуа (Louvois), Франсуа Ми-
шель Ле Телье, маркиз де 31,
208, 352
Луи Наполеон — см. Наполе-
он III
Луи Филипп (французский ко-
роль из младшей ветви дина-
стии Бурбонов) 464
Людовик VI Толстый (фран-
цузский король из династии
Капетингов) 253
Людовик, св. (Людовик IX
Святой, французский король
из династии Капетингов) 280,
284
ЛюдовикX Сварливый (фран-
цузский король из династии
Капетингов) 253, 257, 456
Людовик XI Валуа (французский
король) 250, 256, 300
Людовик XIII Бурбон (француз-
ский король) 325
Людовик XIV Бурбон (француз-
ский король) 27, 57, 71, 178,
181, 182, 185, 200, 207, 253,
255, 262, 264, 296, 299, 300,
302
ЛюдовикXVI Бурбон (фран-
цузский король) 30, 177, 253,
293, 296, 301, 304, 305, 318
Людовик XVIII Бурбон (фран-
цузский король) 396
Людовик Баварский (герман-
ский король и император
«Священной Римской импе-
рии») 59, 63
Люзак (Luzac), Эли 392
Лютер, Мартин 60, 177
Люшер (Luchaire), Ашиль 404
м
Мабли, Габриель Бонно де 387
Магомет (Мухаммед) 274
Мазарини, Джулио 206, 255,
262, 296, 299, 300
Мак-Магон, Мари Эдм Патрис
Морис 340
Мак-Леннан (McLennan), Джон
Фергюсон 113
Мариана (Mariana), Хуан де 60
Марий, Гай 439
Мариньи (Marigny), Ангерран
де 257
Мария Антуанетта (французская
королева, супруга Людовика
XVI) 300
Мария Медичи (французская
королева, супруга Генриха IV)
206
Мария Терезия (эрцгерцогия
австрийская из династии Габ-
сбургов) 38
Маркаде (Marcade), Виктор На-
полеон 404
Маркс, Карл 35, 86, 221, 224,
315, 317, 318, 321, 361
Марсилий Падуанский 59, 62,
63
Маршалл (Marshall), Джон 413
Массийон, Масильон (Massillon),
Жан Батист 182
Матвей Парижский — см. Мэтью
Парис
Медичи, Лоренцо Великолепный
(правитель Флоренции) 178
Медичи, Мария — см. Мария
Медичи
Мейн, Мэн (Maine), Генри
Джеймс Самнер 108, 118, 227,
251,272,285,435
Менений Агриппа 91
Меровинги (франкская дина-
стия) 228
Микеланджело Буонарроти 178
Милль, Джон Стюарт 402, 443
Мило (Milhaud), Эдгар 199
Указатель имен
Мирабо (Mirabeau), Оноре
Габриель Рикети, граф де 264,
305,306
Моисей (библ.) 274
Моле (Mole), Матьё 72
Моммзен, Теодор 426, 432
Монк (Monk, Monck), Джордж
259, 297
Монморанси (Montmorency),
Анри (Генрих) II, герцог де
257
Монтень, Мишель Эйкем де 287,
330
Монтескьё, Шарль Луи де Се-
конда, барон де 31, 67, 73, 74,
138, 203, 221, 224, 323, 341,
346, 349, 383-387, 391, 394,
396, 398, 399, 411, 420
Мопу, Рене Никола Шарль Огю-
стен де 303, 305
Мор, Томас 191, 192
Морган, Льюис Генри 106, 113
Мориц, принц Оранский, граф
Нассауский (статхаудер Ни-
дерландов) 242, 243
Мэн — см. Мейн
Мэтью Парис, Матвей Париж-
ский 424
Наполеон I Бонапарт (француз-
ский император) 26, 27, 31,
32, 71, 173, 178, 185, 196,
210, 211, 293, 298, 299, 308,
309, 311, 396
Наполеон III (Шарль Луи Напо -
леон Бонапарт, французский
император) 73, 400, 446, 447
Неккер (Necker), Жак 45, 301
Нерон, Клавдий Цезарь (рим-
ский император) 49
Николай II (Николай Алексан-
дрович Романов, российский
император) 193, 293, 296
Николай Дамаскин 112
Нума Помпилий (легенд, царь
Древнего Рима) 134
Ньютон, Исаак 491
О
Оливарес, Гаспар де Гусман,
граф 207
Олье (Ollier), Франсуа 141
Оранский дом (нидерландская
княжеская и королевская фа-
милия) 242
Орлеанский дом (младшие ветви
династий Валуа и Бурбонов)
309
Османы (династия турецких
султанов) 250
Острогорский, Моисей Яковле-
вич 366
п
Павел, св. (библ.) 49, 58, 59
Павел V (Папа Римский) 61
Паскаль, Блез 287
Перикл 103
Перро (Perrault), Шарль 178
Петр I Великий (Петр Алек-
сеевич Романов, русский царь,
российский император) 196,
296
Пиренн (Pirenne), Жак 137, 238
Питт (Pitt), Уильям Старший,
граф Чатам 424
Питт, Уильям Младший 234
Платон 88, 174, 191, 192, 219,
288, 334
Плутарх из Херонеи 429
По, Филипп 256
Поллард (Pollard), Алберт Фре-
дерик 284
Помпей Великий, Гней 358
Поншартрен (Pontchartrain)
(сын), Луи Фелипо, граф де
457
Прад (Pradt), Доминик Жорж
де Рион де Прольяк де Фур де,
аббат 199
Прель (Presle), Рауль де 257
Протагор из Абдер 334
Прудон, Пьер Жозеф 168, 344
542
Указатель имен
Pannap (Rappard), Вильям 361
Распутин (Новых), Григорий
Ефимович 296
Рембрандт Харменс ван Рейн
450
Ренан (Renan), Эрнест 252
Рец (Retz), Жан Франсуа Поль
де Гонди де 207
Риверс (Rivers), УильямХальс
118
Рид (Reade), Уинвуд 270
Ришельё, Арман Жан дю Плесси
206,207,255, 257,264, 299,
305, 446
Робеспьер, Максимильен Мари
Изидор де 307, 396
Ромул (легенд, царь Древнего
Рима) 103
Ростовцев, Михаил Иванович
239
Руайе-Коллар, Пьер Поль 343,
389
Рувре (Rouvray), Жан Луи де 91
Рузвельт, Теодор 233, 441
Рузвельт, Франклин Делано 26,
73,441,463
Руссо, Жан Жак 45, 52, 62,
67-74, 79, 83, 85, 87, 91,
92, 107, ИЗ, 126, 138, 168,
169,183, 195, 200, 289, 322,
329-331, 333-337, 341,
345, 349, 351, 359, 360, 365,
372,399, 406-408,431
Савонарола, Джироламо 192,
383
Сен-Жюст, Луи Антуан 383, 388
Сен-Симон, Луи де Рувруа,
герцог де 163, 247, 255, 258,
262,457
Синайский, Василий Иванович
432
Сисмонди (Sismondi), Жан
Шарль Леонар Сисмонд де 73,
360, 399,442
Ситроен, Андре 485
Смит, Адам 88, 203
Солон 227, 232
Софокл 272
Спенсер, Герберт 89, 90, 93—97,
105, 166, 168,379,485
Спиноза, Бенедикт (Барух)
63-68
Ставиский (Stavisky), Серж
Александр 489
Сталин (Джугашвили), Иосиф
Виссарионович 196, 293, 294
Стено (Steno), Микеле 242
Страффорд (Strafford), Томас
Уэнтуорт, граф 296
Стюарты (королевская династия
в Шотландии и в Англии) 60,
259, 295
Суарес, Франсиско 61, 62
Сулави (Soulavie), Жан Луи
Жиро 300
Сьейес, Сиейес, Сийес (Sieyes),
Эмманюэль Жозеф 307—310,
325, 326, 348, 350, 359, 360,
390, 454
т
Талон, Омер 187
Тарквиний Гордый (царь Древ-
него Рима) 136
Тацит 104, 153, 235
Темпл, Уильям 243
Терре (Теггау), Жозеф Мари 304
Тиберий, Клавдий Нерон (рим-
ский император) 198
Тойнби, Арнолд 124
Токвиль (Tocqueville), Алексис
Шарль Анри Морис Клерель де
177, 190, 220, 313, 347, 388,
447, 494
Томас (Thomas), НорткотУай-
тридж 120
Траз (Traz), Робер де 22
Траси — см. Дестют де Траси
Туллий, Сервий (царь Древнего
Рима) 135, 227, 232
Type (Thouret), Жак 314
Тьерри, Огюстен 251, 253, 398
Указатель имен
Тэн (Taine), Ипполит 32, 33,
494
У
Уолпол, Роберт, граф Орфорд
397
Уэллс, Герберт Джордж 197
Уэльский, принц — см. Черный
принц Эдуард
ф
Фаге (Faguet), Эмиль 472
Фальеро, Марино (венецианский
дож) 242
Фенелон, Франсуа де Салиньяк
де Ла Мот 262
Фернандес де Кордоба
(Fernandez de Cordoba) Гон-
сало 205
Фиггис (Figgis), Джон Невилл
60
Филипп II Август (французский
король из династии Капетин-
гов) 161, 185, 208, 245, 249
Филипп IV Красивый (фран-
цузский король из династии
Капетингов) 29, 230, 249,
254, 304
Филипп VI Валуа (французский
король) 29, 205
Филиппо (Philippeaux), Пьер
312
Филмер (Filmer), Роберт 63, 107,
108
Фихте, Готлиб 83, 126
Фолар (Folard), Жан Шарль де
210
Фома Аквинский, св. 61, 77, 91,
274, 279, 280, 420
Фонтене-Марёй (Fontenay-
Mareuil), Франсуа дю Валь,
маркиз де 206
Форсетт (Forsett), Эдуард 91
Фотье (Fawtier), Робер 185
Франциск I Валуа (французский
король) 178, 232, 249
Фрейзер, Фрэзер (Frazer),
Джеймс Джордж 48, 115, 116,
119, 121
Фридрих II Великий (прусский
король из династии Гогенцол-
лернов) 26, 177, 196, 200
Фридрих Вильгельм II (прусский
король из династии Гогенцол-
лернов) 208
Фруассар (Froissart), Жан 28,
29, 248
Фукидид 103
Фюстель де Куланж, Нюма Дени
225, 228
X
Харонд 107
Харрингтон, Гаррингтон
(Harrington), Джеймс 259
Хертвиг (Hertwig), Оскар 97
Хлодвиг I Великий (франкский
король) 151, 228
Христос, Иисус 274
Ц
Цезарь, Гай Юлий 242, 243, 343
Цицерон, Марк Туллий 275, 390,
392,432
Ч
Чатам — см. Питт, Уильям
Старший
Чемберлен, Джозеф 366, 468
Черный принц Эдуард, принц
Уэльский 204
ш
Шекспир, Уильям 227
Шпенглер, Освальд 173
Шерер-Кестнер, Огюст 343
Шинц (Schinz), Альберт 92
Шуазёль (Choiseul), Этьенн
Франсуа, граф де Стенвиль,
герцог де 300, 302
544
Указатель имен
э ю
Эгийон, Эмманюэль Арман де Виньеро дю Плесси де Ришельё, герцог д’ 264 Эдуард I Плантагенет (англий- ский король) 29 Эдуард III Плантагенет (англий- ский король) 29 Эдуард Исповедник (английский король) 158 Эллис (Ellis), Уильям 269 Энгельс, Фридрих 106, 315, 316 Эпименид Критский 107 Юлиан (Отступник), Флавий Клавдий (римский император) 198 Юлий II (Папа Римский) 178 Юстиниан I (император Визан- тии) 198, 404 Я Яков I Стюарт (король Англии и Шотландии) 57, 61, 205, 396 Яков II Стюарт (английский король) 396
В Москве все книги издательства «ИРИСЭН»
всегда можно купить в магазине «Гнозис»:
11:00—18:00 Пн-Пт
м. Парк Культуры
Зубовский пр., д. 2, стр. 1
Тел. (499) 246-05-48
Бертран де ЖУВЕНЕЛЬ
ВЛАСТЬ
Естественная история ее возрастания
Корректоры: Т. Жезеняк,
И. Голубева
Дизайнер: Е. Тулупова
Верстка: Д. Зотов
Подписано в печать 27.10.2010. Формат 60x90 1 /16-
Бумага офсетная № 1. Печать офсетная.
Объем 34,5 печ. л. Тираж 2000 экз. Заказ № 4066.
АНО «Институт распространения информации
по социальным и экономическим наукам»
тел. (495) 956-17-40
Отпечатано в ОАО «Можайский полиграфический комбинат».
143200, г Можайск, ул. Мира, 93.
www.oaompk.ru, www оаомпк.рф тел : (495) 745-84-28, (49638) 20-685
Mg
Ар ментана Д. Антитраст против конкуренции. (Серия: «Экономи-
ка») 2005. 431 с.
Бенда Ж. Предательство интеллектуалов. (Серия: «Политическая
наука») 2009. 310 с.
Бетелл Т. Собственность и процветание. (Серия: «История») 2008.
476 с.
Вудс Т. Как Католическая церковь создала западную цивилизацию.
(Серия: «История») 2010. 287 с.
Герземанн О. Ковбойский капитализм. (Серия: «Экономика»)
2006. 270 с.
Готфрид П. Странная смерть марксизма. (Серия: «Политическая
наука») 2009. 256 с.
Карлсон А. Шведский эксперимент в демографической политике.
(Серия: «Социология») 2009. 312 с.
Котликофф А., Бёрнс С. Пенсионная система перед бурей. (Серия:
«Экономика») 2005. 348 с.
КревелъдМ. ван. Американская загадка. (Серия: «Международные
отношения») 2008. 552 с.
Кревельд М. ван. Расцвет и упадок государства. (Серия: «Полити-
ческая наука») 2006. 544 с.
КревелъдМ. ван. Трансформация войны. (Серия: «Военная мысль»)
2005. 344с. 307 с.
КубеддуР. Политическая философия австрийской школы: К. Менгер,
Л. Мизес, Ф. Хайек. (Серия: «Политическая наука») 2008. 405 с.
Аал Д. Непреднамеренные последствия. (Серия: «Экономика»)
2007. 338 с.
Леони Б. Свобода и закон. (Серия: «Право») 2008. 308 с.
Линдси Б. Глобализация: повторение пройденного. (Серия: «Эко-
номика») 2006. 413 с.
НисбетР. Прогресс: история идеи. (Серия: «Социология») 2007.
557 с.
Нозик Р. Анархия, государство и утопия. (Серия: «Политическая
наука») 2008. 424 с.
Смит В. Экспериментальная экономика. (Серия: «Экономика»)
2008. 806 с.
Уэрта де Сото. X. Социализм, экономический расчет и предприни-
мательская функция. (Серия: «Экономика») 2008. 488 с.
Фуллер А. Мораль права. (Серия: «Право») 2007. 308 с.
Хайек Ф. фон. Право, законодательство и свобода. (Серия: «Поли-
тическая наука») 2006. 644 с.
Хайек Ф. фон. Судьбы либерализма в XX веке. (Серия: «История»)
2009. 336 с. .
Шёк Г. Зависть: теория социального поведения. (Серия: «Социоло-
гия») 2010. 538 с.
Шеллинг Т. Стратегия конфликта. (Серия: «Международные отно-
шения») 2007. 374 с.
Ясаи Э. де. Государство. (Серия: «Политическая наука») 2008.
409 с.