Автор: Лахман Р.  

Теги: формы политической организации   государство как политическая власть   социология   политика   право   государство и право  

ISBN: 978-5-85006-184-5

Год: 2020

Похожие

Государство. Прошлое, настоящее и будущее

Пассажиры первого класса на тонущем корабле

О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989-1992)

О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс 1989-1992

Текст
                    РАНХиГС
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА
И ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ
л^ж
ПРИ ПРЕЗИДЕНТЕ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ


Richard Lachmann
States
and Power
POLITY
2010


Ричард Лахман
Государства
и власть
Перевод с английского
МАКСИМА ДОНДУКОВСКОГО
ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ ДЕЛО
Москва 12020


Лахман, Ричард
Государства и власть/Ричард Лахман ; перевод с ан­
глийского М. Дондуковского ; под научной редакци­
ей И.Чубарова. — Москва : Издательский дом «Дело»
РАНХиГС, 2020. — 352 С —ISBN 978-5-85006-184-5.
За минувшие 500 лет государства стали господствующими
институтами по всему миру, отправляя широчайшие и раз­
личающиеся полномочия в области экономического благо­
получия, здоровья, социального обеспечения и самой жиз­
ни своих граждан. Эта книга объясняет, как государства ста­
ли центрами власти за счет бесчисленного множества других
политий, сражавшихся друг с другом на протяжении пред­
шествующих тысячелетий.
Ричард Лахман прослеживает конкурентную и историче­
ски случайную борьбу, благодаря которой подданные начали
видеть себя гражданами наций и стали связывать свои инте­
ресы и идентичности с государствами. Он объясняет, почему
гражданские права и выгоды, которых они добились, а так­
же налоги и военная служба, которыми они, в свою очередь,
отплатили собственным нациям, были такими разными. За­
глядывая вперед, Лахман разбирается с тем, какое будущее
ожидает государства: наберутся ли они силы или, наоборот,
утратят ее, когда на них обрушатся глобализация, терроризм,
экономический кризис и экологические бедствия?
Книга предлагает всестороннюю оценку литературы по со­
циальным наукам, в которой решаются эти вопросы, и от­
водит государству центральное место во всемирной истории
капитализма, национализма и демократии. Она будет базо­
вым чтением для исследователей и всех, кто интересуется со­
циальными и политическими науками.
УДК 321
ББК60.5
ISBN 978-5 -85006-184-5
Переведено по: Richard Lachmann, States and Power. Cambridge: Polity,
2010.
Copyright © Richard Lachmann, 2010
Настоящее издание выпущено по соглашению с Polity Press Ltd.,
Cambridge
© ФГБОУ ВО «Российская академия народного хозяйства и госу­
дарственной службы при Президенте Российской Федерации», 2020


Содержание
Предисловие · 9
Слова благодарности · 19
ι. Когда государств еще не было · 20
2. Истоки государств · 55
3- Нации и граждане · 117
4- Государства
и капиталистическое развитие · 169
5- Демократия, гражданские права
и социальные льготы · 213
6. Слом государств · 279
7- Будущее · 305
Библиография · 329


Посвящается памяти моей сестры
Сьюзан Маргарет Лахман Хамфри


Предисловие
ЭТА КНИГА рассказывает о власти: власти
облагать налогами, власти строить об­
щественные сооружения и задействовать
при этом тысячи или миллионы рабочих, вла­
сти, в силу которой солдаты сражаются и умирают
на войне, и даже власти, заставляющей детей года­
ми сидеть в классах и слушать учителей. Также она
рассказывает о власти граждан требовать от своего
правительства услуг и заменять правительство, ко­
торое им не нравится, новым.
Власть, как писал Макс Вебер, —это способность
заставлять других людей делать то, что вы хоти­
те, чтобы они сделали, и что в противном случае
они бы делать не стали. Родители могут осущест­
влять такую власть над детьми, вооруженные пре­
ступники — над прохожими, а религиозные лидеры,
использующие силу личного авторитета, — над сво­
ими учениками. Эти разновидности власти являют­
ся достойными предметами анализа, но я не буду
их здесь обсуждать. Вместо этого я сосредоточусь
на том, как бесчисленные организации претендовали
на все более сильную и разнообразную власть над все­
ми жителями определенной территории и как под­
данные и граждане давали отпор, либо ослабляя дан­
ную власть, либо осуществляя коллективную контр­
власть против государственных правителей.
Государственная власть —это относительно не­
давнее человеческое творение. Человеческие су­
щества впервые появились на Земле не более чем
9


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
200 тысяч лет тому назад. Сельское хозяйство, сде­
лавшее возможным первые оседлые общества, на­
считывавшие более нескольких сотен человек, воз­
никло ю тысяч лет назад. Первым письменным
свидетельствам 6 тысяч лет. Первые империи сло­
жились на Ближнем Востоке пять с половиной ты­
сяч лет назад. А многих государств вообще не суще­
ствовало еще 500 лет назад. Лишь только в XX веке
практически все территории на земном шаре (за ис­
ключением Антарктики) стали независимыми го­
сударствами, заняв место империй, городов-го­
сударств, племен и теократии, которые некогда
правили большей частью людей и тех земель, на ко­
торых они жили.
Все читающие эту книгу, вы, ваши родители,
а возможно, еще и ваши дедушки и бабушки про­
жили свою жизнь, будучи гражданами государ­
ства. Кроме того, вы прожили свою жизнь в мире,
где всякий, кого бы вы ни встретили, также яв­
ляется гражданином государства (либо беженцем
из какого-либо государства). Если мы хотим думать
о государствах социологически, то есть как о творе­
ниях людей, сформированных теми институтами
и, в свою очередь, переустраивающих те институ­
ты, в рамках которых происходит наше взаимо­
действие, нам сначала нужно представить мир,
где государств не существует. Этот акт воображе­
ния не требует усилий, потому что еще 500 лет на­
зад в большинстве частей света государств не су­
ществовало, более того, не существовало никогда.
Когда мы восстановим исторический мир племен,
городов-государств, империй и теократии, мы смо­
жем увидеть государства тем, чем они являются: от­
носительно недавним европейским творением, ко­
торое стало господствовать в мире одновременно
с капитализмом.
Лишь поняв, что государства не являются
ни чем-то естественным или неизбежным, ни чем-то
статичным, мы сможем задать важные вопросы,
ю


ПРЕДИСЛОВИЕ
на которые стремится ответить эта книга. Лишь
осознав, что государства существовали не всегда,
мы сможем реалистично проанализировать, сохра­
нят ли государства за собой власть в будущем, и рас­
смотреть, какие еще институты и силы в принципе
могли бы соперничать с государствами или же вы­
теснить их.
В главе ι поднимается вопрос: что такое государ­
ство и в чем его отличие от политических форм, су­
ществовавших 5<х> лет назад и ранее? Для понима­
ния, как происходило становление необыкновенно
динамичных и мощных государств, нам нужно по­
нять, почему другие, просуществовавшие долгое
время формы власти, от племен до империй, имели
такое ограниченное влияние на образ жизни, труда
и мышления своих подданных.
Вторая глава начинается с вопроса, почему
местом, где эта новая форма государственной вла­
сти впервые развилась и вытеснила соперничавшие
институты власти, была Европа. Процесс государ-
ствообразования — это изученная тема, фигурирую­
щая во многих дебатах, и в этой главе я дам обзор
существующих объяснений и покажу как проница­
тельные догадки, так и ограниченность каждого
из них. Я не задаюсь целью раздать тем или иным
ученым критические замечания и похвалы. Ско­
рее, я проработаю эти теории и дебаты вокруг них,
чтобы сформулировать наилучшее синтетическое
объяснение появления государств, какое я только
смогу извлечь из исторического понимания, накоп­
ленного нами к настоящему времени.
Как только государства приобретают монопо­
лию на средства принуждения на своих террито­
риях, они углубляют осуществляемый ими кон­
троль над телами, умами и собственностью своих
граждан. В главе з каталогизируется тот потенци­
ал, который за века накоплен государствами. В дан­
ной главе меня заботит объяснение того, как го­
сударства стремились к установлению контроля
11


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
в четырех областях: присвоение ресурсов посред­
ством налогообложения, призыв граждан на во­
енную службу с нацеливанием их против граждан
вражеских наций в войнах, создание национальной
идентичности у своих граждан и развитие нацио­
нальных культур. Время формирования и измере­
ния государственного потенциала в каждой обла­
сти являлось совокупным продуктом чиновничьих
амбиций и активности граждан, так или иначе го­
сударству сопротивлявшихся или с государством
сотрудничавших.
Государства господствовали в Европе, а потом
и в мире как раз в то время, когда капитализм вы­
теснил все прочие способы производства. В гла­
ве 4 перед нами предстает та роль, какую госу­
дарства сыграли в капиталистическом развитии.
Я начинаю с меркантилистских стратегий, кото­
рые в тех или иных формах были приняты ран-
неновоевропейскими государствами, а затем пере­
хожу к попыткам постколониальных государств
развивать свои экономики. Меня занимает и то,
как государственные чиновники формулировали
политический курс, и то, в какой мере им прихо­
дилось отвечать запросам отечественных капита­
листов, иностранных держав и народных сил вну­
три своих наций. Также я рассматриваю вопрос,
почему одни стратегии развития были действенны,
а другие уже не столь и, наконец, почему в послед­
ние годы многие государства отказались от попы­
ток формировать свои экономики напрямую, отдав
предпочтение неолиберализму, и почему некото­
рые государства сопротивляются этому тренду.
Выборы и другие формы демократической по­
литики сдерживают многие государства, их пра­
вителей и их капиталистических союзников, кото­
рые хотели бы вести политику без вмешательства
со стороны народа. В главе 5 исследуются причи­
ны распространения демократии чередой волн, на­
чавшейся в конце XVIII века и продолжающейся
12


ПРЕДИСЛОВИЕ
доныне, а также причины поднявшихся с другой
стороны волн диктатуры в десятилетия до и после
Второй мировой войны. Важно пойти дальше про­
стой констатации существования выборов и иссле­
довать, в какой мере классы и другие группы в гра­
жданском обществе выборными и невыборными
средствами способны сказываться на государствен­
ном курсе. Для этого в главе 5 я сосредоточива­
юсь на социальных пособиях и льготах и выясняю,
как на протяжении времен у разных наций массо­
вая мобилизация — выборными и иными средства­
ми—сказывается на изменчивости социальных по­
литик. Я выясняю причины, почему Соединенные
Штаты, которые до Второй мировой войны были
лидером по части социальных пособий и льгот,
сильно отстали от других богатых стран и почему
в последние десятилетия так много стран в боль­
шей или меньшей мере с радостью восприняли нео­
либеральную ревизию социальных пособий и льгот.
В некоторых частях земного шара росту госу­
дарственной мощи и потенциала бросают вызов,
его блокируют и обращают вспять. В главе 6 пе­
ред нами предстают последствия для государств
революций, колониализма и военных поражений,
и мы рассматриваем, почему в последние десятиле­
тия некоторые государства, главным образом в Аф­
рике, стали столь уязвимы для дезинтеграции.
В недавнее время выяснилось, что государствен­
ная власть ослабевает, что до нее дотянулись и ее
заменяют многонациональные корпорации, ано­
нимно функционирующие глобальные финансовые
рынки или диктат международных организаций,
в том числе Международного валютного фонда,
Всемирного банка и Всемирной торговой организа­
ции. В седьмой и заключительной главе этой кни­
ги оценивается будущее государств. Я задаю во­
прос, неизбежна ли утрата США экономического
и геополитического господства и заменит ли Ки­
тай или еще какая-нибудь держава США в роли re­
iß


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
гемона либо мир впервые за 500 лет вступит в эру
без гегемона? Я выясняю, как на других государ­
ствах сказался бы мир без гегемона и стала ли бы
конкуренция держав причиной мировой или ре­
гиональных войн. Наконец, я рассматриваю, как го­
сударства реагируют на экологические катастрофы
и нехватку ресурсов и как в этих условиях граждане
могут влиять на государственную политику.
Когда в первом десятилетии XXI века я писал
эту книгу, власть государства заново была проде­
монстрирована тем из нас, кто является граждани­
ном Соединенных Штатов, так и тем, кого амери­
канская политика затронула в других частях мира.
Президент, выбранный меньшинством голосов из­
бирателей и только после беспрецедентного вме­
шательства Верховного суда США, быстро убедил
Конгресс принять закон о самом крупном в истории
страны снижении налогов, следствием чего стало
перечисление богатейшим гражданам сотен милли­
ардов долларов. На основе подтасованных развед­
данных он смог сделать так, что Соединенные Шта­
ты пошли на вторжение в Ирак, в результате чего
к концу его президентства погиб почти миллион
иракцев. В то же десятилетие Соединенные Шта­
ты, единственные среди крупных индустриальных
стран, отказались от ратификации или имплемен-
тации Киотского протокола и использовали весь
свой дипломатический вес, чтобы заблокировать пе­
реговорные усилия по заключению договора-преем­
ника для предотвращения глобального изменения
климата. В конечном счете эта на десятилетие затя­
нувшаяся отсрочка в деле сокращения выбросов уг­
лерода практически наверняка выльется в еще боль­
шее количество смертей, нежели во время войны
в Ираке. Снижения налогов и войны в Ираке не слу­
чилось бы, если бы на выборах 2θθθ года все пошло
иначе, хотя отказ администрации Буша от Киотско­
го протокола всего лишь закрепил существующий
Вашингтонский консенсус, отражением которого
Ч


ПРЕДИСЛОВИЕ
стала единогласная резолюция Сената 1997 г°Д
а
>
принятая в противовес этому протоколу. Совсем не­
давно правительства по всему миру вмешались, что­
бы нейтрализовать действие финансового кризиса
20о8 года с пока неустановленными последствия­
ми для банковского сектора, автомобилестроения
и других отраслей, а может быть, и для распределе­
ния в этих обществах богатства и власти.
Соединенные Штаты, как мы увидим, не уни­
кальны по части той власти, какую они осуществля­
ют над своими гражданами, даже если их власть,
сказывающая влияние на мировые события, и оста­
ется вне конкуренции. Когда в 2009 году я закон­
чил эту книгу, президент Зимбабве Роберт Мугабе
посредством сфальсифицированных выборов и от­
крытых нападок на оппозиционную партию обес­
печил себе еще один срок пребывания в должности.
В дело не вмешалось ни одно стороннее правитель­
ство, а граждане этой страны, несмотря на самые
высокие в мире уровни инфляции и безработицы,
даже не попытались сбросить режим Мугабе.
Одной из важнейших детерминант чьих-либо
жизненных шансов остается гражданство. Встань­
те на американо-мексиканской границе, у стены,
разделяющей Израиль и палестинские террито­
рии, или на пляжах европейских островов в Сре­
диземноморье, и вы увидите, какие усилия пред­
принимают правительства, чтобы обезопасить свои
границы, и поймете риски, на какие идут негра­
ждане, чтобы миновать эти рубежи. Рабочие места,
гражданские права, социальные пособия и льго­
ты, физическая безопасность и даже вода— по одну
сторону этих границ. Сегодня более 30 миллионов
человек являются беженцами, в попытках выжить
перебравшись из одной страны в другую.
Государства и их будущее имеют значение по­
тому, что на начало XXI века они остаются, пожа­
луй, самыми значительными в мире вместилища­
ми власти и ресурсов. Подавляющее большинство
15


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
насильственных смертей вызвано войнами между
государствами, насилием государств в отношении
собственных граждан и вооруженными попытками
захвата государственной власти.
Политика практически полностью связана с го­
сударствами. Люди мобилизуются, чтобы повли­
ять на государственный курс и посредством выбо­
ров или при помощи насилия обрести контроль
над государствами. Там, где государства слабы,
как во многих странах Африки, жизненные шансы
и продолжительность жизни граждан резко сокра­
щаются. Всякий реалистичный план экономическо­
го роста, сокращения бедности, голода, болезней
и деградации окружающей среды, а также замед­
ления или полного прекращения глобального по­
тепления во многом зависит от инициатив, продви­
гаемых правительствами поодиночке либо сообща.
В то время, когда последние события демонстри­
руют государственную власть, важность граждан­
ства и уязвимость государственных правителей пе­
ред избирателями в одни моменты и их необъятную
автономию — в другие, хор недавних комментато­
ров заявил, что государства и политические идео­
логии больше не имеют значения и что мир являет­
ся «плоским» (то есть в нем нет значимых границ).
Нации и их правительства, согласно этому взгляду,
должны подчиниться неумолимому диктату тех­
нологических инноваций, глобальной экономики
и универсального желания умножения материаль­
ных благ.
Фрэнсис Фукуяма (Fukuyama 1992; Фукуяма 2θΐο)
заявляет, что после падения Советского Союза уже
ни одна идеология или политическое движение
не бросают реальный вызов либеральной демокра­
тии и консюмеристским рыночным экономикам.
Коммунизм дискредитирован так же, как фашизм
и религиозный фундаментализм. Правительства,
цепляющиеся за религиозные, социалистические
или авторитарные идеологии, обрекают своих гра-
16


ПРЕДИСЛОВИЕ
ждан на репрессии и экономическую отсталость.
Либеральная демократия, изображенная Фукуя-
мой, —это не программа социального реформиро­
вания и даже не базис для коллективного принятия
решений, а всего лишь рамка, позволяющая корпо­
рациям получать прибыль, а индивидам — тратить
деньги на потребление. В книге Фукуямы, гегель­
янским языком описывающей триумф Америки,
просто-напросто утверждается идеологический
консенсус по поводу либерализма и не предлага­
ется никакого исторического освещения или кау­
зального анализа того, почему конкурирующие
идеологии и социальные системы пошли на убыль
в одних, а не других местах, и того, как бастионы
фундаментализма и государственные экономики
будут обращены в либерализм.
В книге Томаса Фридмана «Плоский мир» (Fried­
man 2005; Фридман 2007) политические акторы по­
чти полностью отсутствуют. Вместо этого он выяв­
ляет десять «выравнивателей», которые позволяют
всем индивидам, фирмам и государствам конкури­
ровать в глобальной экономике и вынуждают их де­
лать это. Лишь один из них является политическим
событием — падение Берлинской стены. Остальные
девять — это технологические или организацион­
ные инновации, к которым должны приспособить­
ся все, если они хотят избежать банкротства или ни­
щеты. Подобно Маргарет Тэтчер, Фридман убежден,
что у неолиберальных рыночных экономик «нет аль­
тернативы». Он утверждает, что с гибелью советско­
го блока государства больше не могут ограждать себя
и своих граждан от конкуренции. Государственная
политика может быть теперь эффективна только
при наличии образованных граждан и инфраструк­
туры, которые будут привлекать инвестиции от гло­
бализированных фирм.
В Фукуяме и Фридмане отражается (посколь­
ку они служат его интеллектуальными столпами)
консенсус, существующий в Соединенных Штатах
17


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
и все больше в других режимах. С этой точки зрения
политики бессильны контролировать события —
и граждане тоже. Выборы и выступления протеста
фактически ничего не значат. Эти предпосылки
оправдывают журналистский подход к политике,
при котором реальные вопросы в основном игно­
рируются, а стремящиеся к государственной долж­
ности представляются как люди, мотивированные
порочным желанием самообогащения или навязчи­
вой идеей славы. Слишком много написанного о по­
литике стало сплетней и биографией, вместо того
чтобы быть исторически обоснованным анализом.
Эту книгу я написал отчасти для того, чтобы
преодолеть разрыв между журналистским и акаде­
мическим анализом политики. В этом отражается
обычное неудовольствие академического работни­
ка по поводу того, что практически не содержа­
щие исследований и теоретически несостоятельные
работы получают такое широкое и уважительное
внимание просто потому, что в них сделаны поли­
тически удобные выводы. Правильная реакция со­
стоит не в том, чтобы академические исследователи
присоединялись к игре политического позерства,
рядясь в публичных интеллектуалов. Скорее я на­
деюсь, что, предлагая рассказ о том, что знают о го­
сударствах историки и обществоведы, я могу обес­
печить основу для контранализа неисторического
и запутанного мышления, которое во многих жур­
налистских и правительственных кругах принима­
ется за глубокомыслие. Только узнав о существую­
щей базе исторических знаний и приемах анализа
государств и интеллектуально ими овладев, мы мо­
жем понять тот фактический выбор, который от­
крыт перед чиновниками и гражданами. Альтер­
натива есть. У нас есть теоретическая база, чтобы
разобраться, что это за альтернатива, и таким об­
разом установить, когда, где и как граждане мо­
гут становиться публичными акторами, творящи­
ми свой политический мир.
18


Слова благодарности
Удовольствие написания синтетической работы
наподобие этой состоит помимо прочего и в том,
что она позволяет вспомнить советы, интуитив­
ные вспышки и подсказки, какую литературу чи­
тать, от многих учителей и коллег за десятки лет.
Их помощь отражена на страницах этой книги
в виде аргументов и цитат, многие из которых по­
строены на их собственной новаторской работе.
Несколько моих друзей поделились конкретными
советами в отношении рукописи этой книги. Мне
приятно выразить признательность Георгию Дер-
лугьяну, прочитавшему всю рукопись, а также Дэ-
нису О'Херну и Сэму Кону, прокомментировавшим
главу 4- Джонатан Скерретт и Эмма Лонгстафф
из издательства Polity Press были моими проводни­
ками на пути от предложения до готовой рукописи.


1
Когда государств еще не было
ГОСУДАРСТВО — это притязание и та власть,
благодаря которой данное притязание ста­
новится действительностью. Государства,
по определению Вебера (Weber 1978· 54; Вебер 2θΐ6:
по), претендуют на «монополию легитимного физи­
ческого принуждения ради утверждения его поряд­
ков», к чему Манн добавляет решающее уточнение:
«территориальной области, на которой устанавли­
вается монопольное и постоянное право издания
и приведение в исполнение законов» (Mann 1986:37;
Манн 20i8a: 80). Ключевыми в этих высказывани­
ях являются слова «легитимное» и «монополия».
Государства — это механизмы для определе­
ния понятия и порождения легитимности, рав­
но как и организации, аккумулирующие ресурсы
для проведения в жизнь этих притязаний на леги­
тимность. Государства заявляют властное полномо­
чие определять все права, и права каждого индиви­
да определяются относительно самого государства.
Вот притязание, которое шире и фундаментальнее,
нежели притязания, содержащиеся в определениях
Вебера или Манна. Государства не просто исполь­
зуют насилие и устанавливают нормы и не просто
стремятся к монополии в обеих сферах. Государства
хотят создать социальную действительность, в кото­
рой имущественные притязания каждого подданно­
го и их гражданские права и свободы, включая само
право на жизнь, существуют только лишь в контек­
сте их правового статуса в каком-то конкретном го-
20


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
сударстве. Успешные государства, обладающие си­
лой, организационным размахом
1
и идеологиче­
ской гегемонией, заставляют соответствовать этим
притязаниям всех, кто живет на их территории.
Государства не обязаны одинаково относиться
ко всем своим подданным. С точки зрения Карла
Шмитта (Schmitt 1985; Шмитт 2θθθ), государство,
или суверен, — это «тот, кто принимает решение
о чрезвычайном положении». Другими словами,
у государств есть власть установить, что опреде­
ленные лица или категории лиц находятся вне дей­
ствия закона, а некоторые периоды времени явля­
ются чрезвычайными ситуациями, когда обычные
законы не работают. В Конституции США прямо
сказано, что рабы — это имущество, а не гражда­
не. Данная категоризация была повторно подтвер­
ждена Верховным судом в его решении 1856 года
по делу Дреда Скотта, согласно которому рабам
отказывалось в правоспособности подавать иск
в федеральный суд, даже если они были завезе­
ны своими владельцами или сбежали в «свобод­
ный» штат. Рабы были и оставались исключени­
ем по части прав гражданства США, пока после
Гражданской войны не были приняты поправки
к Конституции. В 1944 Г
°ДУ Верховный суд в деле
«Коремацу против Соединенных Штатов» поста­
новил, что граждан японского происхождения
можно интернировать. Расовое различение пра­
вительства оправдывалось в этом последнем реше­
нии тем, что оно проводило временное различие
между чрезвычайными условиями военного вре­
мени и нормальными, мирными временами. Джор-
джо Агамбен в книге «Чрезвычайное положение»
(Agamben 2005; Агамбен 2θΐι) утверждает, что Тре-
1. Организационный размах (organizational reach) — термин, вве­
денный в книге Майкла Манна «Источники социальной
власти», которым характеризуется способность системы
осуществлять власть на расстоянии.— Прим. пер.
21


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
тий рейх являлся режимом, провозгласившим
чрезвычайное положение, которое длилось с са­
мого первого до самого последнего дня его власти
и которое позволяло режиму легально определять,
что у целых категорий граждан нет прав и что це­
лые категории граждан заслуживают уничтожения.
Говоря о недавних временах, Агамбен делает вывод,
что «война против терроризма» Джорджа Буша —
это новая попытка установить долгосрочное чрез­
вычайное положение, позволяющее государству
попирать указанные в Конституции США граждан­
ские права «вражеских комбатантов» и их права
как военнопленных, перечисленные в Женевских
конвенциях. Большинство государств в своей ис­
тории объявляли, что некоторые времена являют­
ся исключительными, а стало быть, на некоторых
их граждан не распространяется действие тех норм
и прав, которые государство сообщает им в перио­
ды нормального существования.
Отличие государств от всех остальных полити­
ческих форм состоит в том, что ими утверждает­
ся и зачастую достигается монополия и на наси­
лие, и на легитимность в пределах определенной
территории. Города-государства, империи, племе­
на и теократии обычно не покушались на утвер­
ждение монополии на легитимное применение
насилия, как и на большинство других форм леги­
тимности; когда же они заявляли подобные претен­
зии, они не могли провести их в жизнь. Эти поли-
тии не формулировали определения исключений
и не объявляли чрезвычайных положений (в том
смысле, как это понимается Шмиттом и Агамбе-
ном), потому что у них не было достаточного по­
тенциала для утверждения регулярных и прочных
правил, применимых ко всем обитателям их царств.
Действительно, границы этих политий, как мы уви­
дим, были подвижны и нечетки, а их силы и при­
тязания варьировались в зависимости от времени
и места, а также относительно их подданных.
22


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
Государства, таким образом, не имеют преце­
дентов, обладая амбициями и потенциалом делить
мир на территории, каждая из которых находится
под властью единого политического образования.
Чтобы по достоинству оценить самобытность и уни­
кальное функционирование государства, нам надо
сначала изучить реальную природу власти, а также
ее распределение в племенах, теократиях, городах-
государствах и империях. Как только мы это сде­
лаем, нам лучше удастся оценить оригинальность
и дерзновенность притязаний, которые выдвину­
ли и стремились претворить в жизнь государства.
Долгая предыстория политики
Примерно ю тысяч лет назад и ранее власть ограни­
чивалась пределами родственных групп. Вне таких
расширенных семей никакой человек не мог осуще­
ствлять долгосрочный контроль над другими. Свя­
зи между родственными группами подразумевали
обмен товарами и взрослыми особями (главным
образом женщинами) в целях размножения. Груп­
пы нападали друг на друга, но не умели вести пе­
реговоры так, чтобы победа в битве превращалась
в постоянное доминирование. Более того, Майкл
Манн в своем обзоре археологических и антропо­
логических свидетельств (Mann 1986: 63-70; Манн
20i8a: 116-126) не может найти никаких примеров
в дописьменных обществах, чтобы вожди (глава­
ри, большие люди, старейшины) могли постоян­
но забирать у других ресурсы или заставлять дру­
гих работать на них. Вожди разбирали споры среди
последователей и споры с соседними племенами,
но не могли претворить этот авторитет и престиж
«в постоянную принудительную власть» над други­
ми (Mann 1986: 63; Манн 2018а: 116) и, разумеется,
не могли создать институализированную власть, ко­
торую они могли бы передать преемникам.
23


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Уильям Кроной (Cronon 1983) в своем широко­
охватном исследовании экологии, созданной ин­
дейцами, обитавшими в Новой Англии до появ­
ления там британских колонистов, описывает,
как сахемы (вожди) договаривались друг с другом
от имени своих племен, чтобы прийти к решению
о границах земли, которую каждая деревня мог­
ла бы использовать для ведения сельского хозяй­
ства и охоты. Однако эта земля не была собственно­
стью, и сахемы не извлекали особых материальных
преимуществ, исполняя роль представителей сво­
их соплеменников. Хотя сам Кроной не приходит
к этому выводу, его изучение фактических свиде­
тельств ясно дает понять, что до прихода европей­
цев в Новой Англии не существовало государств
и никто не осуществлял власть за пределами своих
родственных групп.
Свидетельства о политической жизни в беспись­
менных обществах где бы то ни было в лучшем
случае расплывчаты. Антропологи по большей ча­
сти исследуют общества, которые уже были преоб­
ражены завоеванием, колониализмом и рынками.
В классической работе Эдмунда Лича по политиче­
ской антропологии «Политические системы Верх­
ней Бирмы» (Leach 1954) анализируется изощрен­
ная сеть связей между деревенскими политиями,
когда стратегии правителей в каждой местности
сказываются на общей структуре социальных от­
ношений между единичными узлами, тем самым
проталкивая весь нагорный регион через циклы
еще большего эгалитаризма и иерархии, где отдель­
ные правители достигают временного доминиро­
вания вне своих родных территорий. Лич анали­
зирует борьбу за землю и должности, фактически
не упоминая тот факт, что Бирма 120 лет пробыла
под британским контролем и в десятилетие, пред­
шествующее публикации его книги, как раз пере­
шла от японской оккупации к возобновившемуся
британскому владычеству и далее к независимости.
24


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
Слепые пятна Лича не вредят изяществу его струк­
турного анализа; более того, они делают его воз­
можным. Однако они показывают трудность обра­
щения к антропологии, которая все-таки является
дисциплиной, почти исключительно ограничиваю­
щейся изучением народов, колонизированных ев­
ропейцами и их потомками.
Исток и
цивилизаций
и
политики
Коалиции родственных групп были слабы и пе­
ременчивы, потому что для семьи или даже более
крупного рода существовала возможность выйти
из племени. Их размеры оставались небольшими
в силу отсутствия или ограниченного характера
земледелия. Группам приходилось перемещаться
с места на место в поисках пищи. У охотников и со­
бирателей не было постоянных обиталищ или эко­
номических излишков, чтобы поддерживать прави­
телей, и вооруженной прислуги, которая могла бы
осуществлять контроль и принуждение подданных.
С развитием в речных долинах земледелия эра
дополитической и доисторической жизни подо­
шла к концу. Орошение и ставшее благодаря этому
возможным более масштабное земледелие обеспе­
чили основу для первых постоянных и иерархи­
ческих политических структур. Манн утверждает,
что орошение земель было важно тем, что благода­
ря ему люди оставались в «клетке» речных долин.
«Обитатели этих территорий в отличие от людей,
живущих в других условиях по всему миру, были
вынуждены принять цивилизацию, социальную
стратификацию и государство. Они оказывались
в ловушке определенных социальных и террито­
риальных отношений, фокусируясь на том, как сде­
лать эти отношения интенсивнее, а не на том,
как их избежать. Это вело к появлению возмож­
ностей для развития коллективной и дистрибу-
25


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
тивной власти, результатом чего стали цивили­
зация, социальная стратификация и государство»
(Mann 1986: 755 Манн 2018а: 132).
Но какого рода власть и «государство» разви­
лись в этих речных долинах? Города в Месопота­
мии начиная с 5 тыс. лет назад управлялись ве­
дущими семьями. Временами во главе городов
стояли цари, в силах которых было заставить под­
данных строить оросительные каналы и стены
для защиты городов, в которых они жили, а так­
же служить в «„гражданской армии" всех свобод­
ных совершеннолетних мужчин» (Mann 1986: 101;
Манн 20i8a: 169). Наиболее яркий пример —это
египетские фараоны, которые возглавляли прави­
тельство, контролировавшее торговлю вдоль Нила,
а также с соседними народами и использовавшее
полученные за счет торговли ресурсы для содержа­
ния масс рабочих, строивших пирамиды и другие
памятники, являющиеся выдающимися реликта­
ми древнего мира. Египет создал армию, достаточ­
но большую, чтобы пленять и контролировать ра­
бов, хотя они и составляли меньшинство среди той
рабочей силы, которая строила пирамиды. Во всех
остальных древних империях от Китая до Амери­
ки рабство и другие формы принудительного труда
имели еще более ограниченное применение.
В целом древние цивилизации были край­
не ограниченны в их формах власти. Правите­
ли обычно были координаторами ведущих семей.
Даже у автократов, претендовавших на божествен­
ность, как в Египте, была ограниченная власть,
а их памятники в гораздо большей мере явля­
лись артефактами их способности координиро­
вать и контролировать торговлю, нежели пло­
дами завоевания и принуждения. Большинство
подданных, даже живших в нескольких киломе­
трах от «столицы», проводили свою жизнь в рас­
ширенных родственных группах, в которых об их
видимых правителях узнавали в основном че-
2б


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
рез свою включенность в торговые сети, во время
участия в религиозных ритуалах в центральных
храмах либо когда приходили вооруженные люди
и растаскивали их имущество или брали пленных.
Для подданных правители имели значение в ос­
новном потому, что они забирали, в ином случае
они мало что меняли в их жизни. Наибольшая
власть и легитимность оставались в пределах род­
ственных групп
2
.
По этим причинам Вебер (Weber 1978· 1006-1069)
оправданно отзывался о патримониализме как ос­
новной форме власти в том мире, какой существо­
вал до наступления капитализма и появления го­
сударств. В той мере, в какой в правителях видели
легитимных, а не просто применяющих насилие об­
ладателей власти, кому подданные должны повино­
ваться либо не попадаться на глаза, это объясняется
тем, что в оправдание своего контроля над родней
и неродственной прислугой они обращались к тра­
дициям отеческого авторитета и связям расши­
ренной семьи. Рамки домохозяйств расширились,
чтобы включать не только родственников, но и по­
следователей. Как патриарх мог дублировать и пе­
редавать свой авторитет сыновьям, позволяя им
властвовать над женами и детьми, как властвовал
их отец, точно так же и вождь, лорд манора, папа
или монарх могли жаловать «бенефиции» после­
дователям, позволяя им претендовать на авторитет
и доходные права над нижестоящим людом. В свою
очередь, патримониальный жалователь бенефиций
претендовал на долю доходов бенефиция и пред-
2. Чарльз Манн (Mann 2005а) предлагает сбалансированную
оценку состояния археологических исследований корен­
ных обществ доколумбовой Америки. Выводя на первый
план свидетельства о крупномасштабных и сложных об­
ществах, его описания политий на всей территории Аме­
рики в то же время дают ясно понять, что центральные
правители были крайне ограниченны в том, что касает­
ся их контроля над подданными.
27


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
лагал ту или иную, хотя обычно крайне ограни­
ченную, помощь в умиротворении земли и людей,
над которыми властвовал последователь.
Вебер приравнивает держателей бенефиция
к «штабу» правителя, но на деле правители осуще­
ствляли лишь ограниченный контроль над после­
дователями с бенефициями. Бенефиции, которыми
правители заманивали прислужников на службу,
затем «сделали чиновников... практически неустра­
нимыми... Чиновники, легально или фактически
присвоившие бенефиции, могли весьма эффектив­
но урезать правительственные полномочия власти­
теля. Прежде всего, они могли вредить любым по­
пыткам рационализировать администрирование
посредством введения хорошо дисциплинирован­
ной бюрократии и могли сохранять традициона­
листское стереотипное разделение политических
полномочий» (Weber 1978:1038).
Патримониализм был крайне децентрализо­
ванной формой авторитета. Контроль правителей
над их штабами был менее последователен и менее
назойлив, нежели контроль глав правительства в го­
сударствах, которые мы будем разбирать в следую­
щих главах. Средств от держателей бенефиция к па­
тримониальным властителям текло меньше, чем
от налогоплательщиков к государствам, и от своего
штаба правители могли требовать лишь ограничен­
ной военной и административной службы.
Правители, таким образом, могли распростра­
нять границы своего авторитета двумя способами.
Во-первых, они могли жаловать своим последо­
вателям бенефиции, что расширяло возможности
и закрепляло позиции этих держателей должно­
стей так же, как и их патрона. Такая стратегия
раздвижения патримониальных границ могла бы
увеличить номинальный размах царства или цер­
кви, но не углубляла контроль над подданными.
Во-вторых, правители могли использовать наси­
лие для извлечения ресурсов и навязывания пови-
28


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
новения. Пределы данной стратегии (или сочета­
ния обоих методов) станут очевидны в следующем
разделе.
Пределы древней власти:
Римская империя
Лучше всего пределы власти в древнем мире
мы поймем, сосредоточившись на Римской импе­
рии, которая была самым успешным политическим
образованием древности, вместо того чтобы зама­
хиваться на необъятный или схематичный обзор
всех империй
3
.
Поняв, как Рим образовал импе­
рию, чего эта империя добилась и почему после
своей гибели она оставила лишь ограниченный от­
печаток на своих бывших доминионах, мы поймем,
в чем отличие империй от государств и как импе­
риям недостает преобразовательного потенциала
государств. Как мы увидим, Римская и другие древ­
ние империи при осуществлении власти полага­
лись главным образом на вооруженную силу, и вот
так, изучая пределы римской власти, мы сможем
получить представление о пределах организован­
ного насилия как средства контроля.
В то же время важно делать различие между
древними и современными империями и прояв­
лять осмотрительность, когда уроки Рима перено­
сятся на империи, созданные в минувшие 500 лет.
Последние были образованы национальными го­
сударствами, существовали в капиталистическом
мире, а значит, у них был гораздо больший потен-
3- При обсуждении Римской империи в этом разделе исполь­
зуются следующие работы: Mann 1986, chapter 9; An­
derson 1974; Андерсон 2007; Ste. Croix 1981; Wells 1984;
и Greene 1986. Мои сравнения с Китаем основаны на кни­
ге Вальтера Шайделя (Scheidel 2009) и главах из томов
«Кембриджской истории Китая» (Twitchett and Loewe
1986, Twitchett 1979).
29


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
циал, чем у их древних аналогов. Вот почему в ра­
ботах, делающих попытку предложить общую мо­
дель империй (в особенности это касается книги
Ш.Н.Эйзенштадта «Политические системы им­
перий»: Eisenstadt 1963)5 не различаются радикаль­
но инаковые, хотя и одинаково именуемые систе­
мы политического контроля, в результате чего эти
работы не способны объяснить динамику образова­
ния и упадка империй в современном мире. Макс
Вебер не впал в эту ошибку. Он признавал, что в со­
временную эпоху капитализма, рационального дей­
ствия и национальных государств политика функ­
ционирует совсем не так, как раньше. Римскую
империю необходимо понимать на ее собственном
языке, и нам нужно воздерживаться от переноса ее
динамики в более поздние тысячелетия. Римская
империя преподносит уроки об ограниченном раз­
махе политических акторов в древнем мире. Нам
нужно будет проанализировать империи прошед­
ших 500 лет отдельно, чтобы понять, чего могут
добиться империи в союзе с капитализмом и совре­
менными технологиями.
Рим, подобно всем прочим древним импери­
ям, основывал свое господство на насилии. Рим­
ские армии, как и все остальные где бы то ни было
в мире еще два-три века назад, сталкивались с жест­
кими логистическими ограничениями при веде­
нии кампаний на удалении, превышающем не­
многодневный поход из дома. Их возможности
по транспортировке припасов были крайне ограни­
ченны, особенно в местах, к которым нельзя было
напрямую подойти с моря на кораблях. Живот­
ные, как и люди, за неделю съедали больше, чем
могли перевезти. В результате сражающимся ар­
миям приходилось кормиться самим и кормить
своих животных, обчищая деревенские хозяйства
и городские склады. Это ограничивало войну и за­
воевание рамками обжитых земледельческих рай­
онов с излишками, где производилось достаточ-
3°


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
но продовольствия, чтобы содержать и фермеров,
и мародерствующие войска. Если в районе произ­
водилось слишком мало пищи, то из-за военных
конфискаций местное население стало бы голодать
и там не осталось бы излишков для дани в будущие
годы. Вот почему рубежи Римской империи закан­
чивались в лесистых германских землях с редким
населением на северо-востоке и в пустыне, лежа­
щей к югу от ее африканских территорий. Подоб­
ным образом пустынями была окружена и Китай­
ская империя. Стоило армиям отважиться уйти
от дома на расстояние более нескольких дней пути,
как у них и их животных заканчивалась еда, кото­
рая была при них, и им приходилось разорять все
по пути вперед либо назад к дому.
Рим не поборол технологические ограниче­
ния, стоявшие перед древними империями. Одна­
ко благодаря организационным и политическим
нововведениям он построил и более 500 лет под­
держивал необъятную империю, приблизительно
с юо года до н.э. до 400 года н.э. В эту же эпоху
Китай не знал покоя от гражданских войн, кон­
фликтов между соперничающими царствами и пе­
риодов жесткой децентрализации, когда местные
элиты и землевладельцы присваивали себе фак­
тически все излишки и в центр мало что уходи­
ло (Scheidel 2009). Лучшим показателем способно­
сти Римской империи стягивать ресурсы в столицу
было население Рима, в юо году достигшее отмет­
ки в один миллион жителей и державшееся на этом
уровне еще более двухсот лет. На протяжении этих
веков население Рима более чем в два раза превы­
шало население самого крупного китайского горо­
да, при том что номинальные границы Римской
империи и империи Хань включали почти оди­
наковое количество людей и земли. Ни Чанъань,
ни Лоян, два города, поочередно бывшие столицей
Китайской империи, не насчитывали более 500 ты­
сяч жителей вплоть до 500 года, то есть до момен-
31


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
та, когда китайский город спустя тысячу лет пред­
шествующей истории впервые стал крупнейшим
в мире (Modelski 2003: 39~5^>
21
9)· Китай стал са­
мой крупной и самой преуспевающей политией
в мире только благодаря консолидации империи
Тан в 6ι8 году.
В мои планы не входит ранжировать империи
или раздавать медали: Риму—золото, а империи
Хань — серебро. Скорее, предстоит выяснить ту
меру, в какой любая древняя империя могла осу­
ществлять контроль над завоеванными народами,
выкачивать у них ресурсы и доставлять эти ресур­
сы в столицу. Действительно, Римская и Китайская
империи сталкивались с одинаковыми ограниче­
ниями и преследовали сходные стратегии по их
преодолению, хотя и с большим успехом у римлян.
Юлий Цезарь написал знаменитые слова «при­
шел, увидел, победил», и к ним он, как и все прочие
древние военачальники, мог бы, не погрешив про­
тив истины, добавить «разграбил, ушел». В поисках
пропитания и трофеев, чтобы было что привезти до­
мой, армии шли все дальше и дальше, иногда года­
ми, оставляя за спиной тысячи километров. Цезаря
и других римских завоевателей отличает то, что по­
сле своих завоеваний они оставили гораздо больше,
чем кто-либо из прочих древних строителей импе­
рий: дороги, гарнизоны, универсальный язык и куль­
туру, которыми элиты завоеванных земель были по­
литически и социально привязаны к империи.
Ключевым институтом римлян была армия,
то же самое касалось и всех остальных древних им­
перий. Высшие чины Римской республики и им­
ператоры более поздних веков по большей части
были выходцами из военной среды. Армия была
тем институтом, который гарантировал, что завое­
ванные территории так и останутся завоеванными,
что дань будет течь в Рим, а состоятельные гражда­
не империи смогут эксплуатировать провинции
и вести с ними торговлю. Римская армия не была
32


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
похожа на остальные древние военные силы, и по­
этому Римская империя тоже была более солид­
ной, хотя, как мы увидим, в решающих аспектах
она все же оставалась ограниченной и в конце кон­
цов была уничтожена. Чтобы понимать движущую
силу Рима, мы сначала должны проанализировать
его военные нововведения и тот эффект, который
на римскую политику оказывали военные.
Армия Римской республики была армией гра­
ждан. Это значило, что римские солдаты сохраня­
ли верность Риму, ибо надеялись вернуться домой
после завершения своей воинской службы, а поэто­
му противились любым усилиям своих полковод­
цев основать на подконтрольных им территориях
отколовшиеся царства. Полководцам-завоевателям
приходилось сохранять верность Риму, чтобы га­
рантировать, что их солдаты останутся верны им
самим. Правда, количество римских солдат, оста­
вавшихся на каждой территории, было незначи­
тельным. Рим всегда в немалой степени зависел
от местных элит, осуществлявших административ­
ные полномочия в каждой местности и провин­
ции. Так как же малочисленным римлянам, нахо­
дившимся вдали от дома, удавалось умиротворять
и держать в этом состоянии местные элиты и массы
земледельцев и городского люда? Первостепенное
значение имели два фактора — террор и торговля.
Римляне не скупились на насилие. Действитель­
но, владеть территориями получалось у них от­
части потому, что применение крайнего насилия
порождало память о терроре, которая способство­
вала тому, что побежденное население долгое вре­
мя после завоевания оставалось в повиновении. Од­
ним из наиболее впечатляющих примеров является
распятие 6 тысяч мятежных рабов после пораже­
ния Спартака в 71 году дон.э., которое стало зало­
гом того, что Римской империи никогда больше
не пришлось столкнуться с большим восстанием
рабов. Терроризм действовал как надо.
33


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Торговля привязывала к империи не толь­
ко местные элиты, но также римских полковод­
цев и администраторов. Торговлю облегчало одно
из великих римских нововведений: использование
армии для строительства дорог, укреплений и сто­
лиц провинций. Как результат Римская империя
была интегрирована гораздо лучше, чем все осталь­
ные древние империи. У местных элит в каждой
провинции появился интерес к поддержанию вер­
ности их местечек империи, поскольку это давало
им доступ к инвестициям, торговле и предметам
роскоши, производимым в Риме. Подобным обра­
зом простота торговли позволяла римским воена­
чальникам и администраторам на постоянной ос­
нове получать прибыль от своих постов. Не только
римляне, но и местные элиты внутри империи ста­
ли богаче, чем были бы вне ее.
Экономические и политические связи разных
уголков империи еще больше укрепились благо­
даря правовой и языковой общности. Рим создал
систему гражданского и имущественного права,
которая оставалась неизменной весь имперский пе­
риод
4
. Римское право обеспечило локальные эли­
ты источником защиты накопленных ими богатств,
а также возможностью легкой продажи имущества
или его передачи наследникам, дав им веское ос­
нование сохранять лояльность империи. Таким об­
разом, право вкупе с торговлей и угрозой военного
террора связывало элиты провинций и Рима воеди­
но, умеряя центробежные силы, которые в других
древних империях, в том числе и китайских, воз­
буждали гражданские войны, мятежи и децентра­
лизацию, граничившую с автономией. Коммерче­
ская и правовая интеграции углублялись по мере
4- Лучшее обсуждение важности римского права для создания
сплоченности в империи, а потом и в феодальной Ев­
ропе после падения Рима предлагает Андерсон: Ander­
son i974aî Андерсон 2007.
34


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
того, как благодаря им формировалось языковое
и культурное единение разных уголков империи.
Все элиты, римские и провинциальные (но толь­
ко элиты!), разговаривали и читали по-латыни
и получали сходное образование, в центре которо­
го были латинский язык, риторика и литература
(Mann 1986: З^'З
1
?» Манн 20i8a: 453~45^)·
Единственной империей, создавшей еще боль­
шую степень культурной интеграции, был Китай
с его единообразным иероглифическим письмом
(которое сосуществовало со значительными ре­
гиональными различиями в устной речи), а затем
с конфуцианством, являвшимся базисом для отбо­
рочных испытаний государственных чиновников
и, таким образом, базисом школ, где сыновья иму­
щих родителей готовились к экзаменам, в ходе ко­
торых отбиралось очередное поколение чиновни­
ков. Даже притом что Китай при династии Хань
(современной римлянам) достиг культурной ин­
теграции, Хань и их преемники были не в силах
поддерживать контроль над провинциальными
чиновниками или поместным дворянством в той
мере, в какой это делали римляне, в основном по­
тому, что китайские имперские армии были менее
централизованы, чем римские, и у Китая не было
единообразной правовой системы собственности
и гражданского права. Римская имперская спло­
ченность, таким образом, была продуктом множе­
ственных факторов, тогда как китайское культур­
но-религиозное единство вплоть до династии Тан
подрывалось дворянской автономией, что, в свою
очередь, создавало стимулы к тому, чтобы местные
чиновники в сотрудничестве с дворянством при­
держивали ресурсы, не спеша делиться ими с им­
перским двором.
Эйзенштадт (Eisenstadt 1963) утверждает, что
во всех империях имперская власть зависела от со­
здания того, что он именует «свободно плаваю­
щими ресурсами», то есть от создания ресурсов,
35


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
не привязанных к локальным институтам. Из соб­
ственности местных элит и добычи армейских чи­
нов римская правовая система создала подлинную
частную собственность, предельный свободно пла­
вающий ресурс. Конфуцианство создало из обра­
зования состоятельных китайцев ресурс, который
можно было конвертировать — через состязатель­
ные экзамены — в приносящие доход должности
в каких угодно частях империи. Однако в отли­
чие от римской собственности должности не явля­
лись столь же однородным и взаимозаменяемым
ресурсом, и Китай так и оставался собранием авто­
номных местечек, единство которого лишь эпизо­
дически и кое-как поддерживалось династически­
ми режимами, пока династия Тан не создала более
централизованные военные силы, государственную
администрацию и экономику, похожие на то, чего
римляне добились на боо лет раньше.
Римская империя, стало быть, была лучше ин­
тегрирована, коммерчески и культурно, неже­
ли любой из ее древних современников. И все же
не следует преувеличивать спаянность или эффек­
тивность даже этой крупнейшей и наиболее дееспо­
собной из древних империй. Величайшим вызовом
для Римской империи, как и для всех прочих древ­
них империй, а также, как мы еще увидим в этой
главе, феодальных монархий, было отсутствие бю­
рократических или каких-то иных механизмов
для прямого контроля территорий. В Римской им­
перии было мало администраторов, и даже с уче­
том универсальной латинской грамотности элит
по всей империи и наиболее передовой в древнем
мире системы дорог сообщение между провинци­
альными администраторами и столицей было мед­
ленным и неравномерным. Поэтому основным ор­
ганом администрирования была армия. Каждый
легион отвечал за то, чтобы на подчиненной ему
территории не возникало мятежей, а также чтобы
она выплачивала дань Риму.
36


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
Организационные и логистические пределы
римского геополитического единения сжимались
еще больше от внутренних противоречий в импер­
ской системе завоевания и контроля. Имперское
единение ограничивалось армией и администра­
тивными и коммерческими элитами, поэтому их
взаимоотношения и динамика являлись для судьбы
империи ключевым фактором. Риму пришел конец
из-за политических конфликтов среди правящих
элит, проявлявшихся в виде фискальных кризисов,
а также из-за уязвимости перед внутренними мяте­
жами и вторжениями варваров.
Военные силы Рима преобразились от его им­
перского успеха. По мере увеличения размеров им­
перии требовалось все больше легионов для под­
держания римского владычества. В то же время
потенциальное предложение солдат-граждан со­
кратилось. Рабы, завезенные в итальянскую глу­
бинку, и продукты земледелия, импортируемые
из провинций, вредили интересам крестьян-фер­
меров. Римских мелких землевладельцев загоняли
в банкротство, после чего нести военную службу им
было больше не по карману и она переставала быть
их обязанностью. Многие стекались в Рим, чтобы
жить за счет подачек, другие же вступали в военные
силы, но не как солдаты-граждане, а как наемни­
ки. Наемные войска, что мы увидим также в более
поздние эпохи, позволяют правителям пользовать­
ся гораздо большей автономией, чем в случае, когда
им приходится зависеть от солдат-граждан. До тех
пор пока Сенат, а потом и императоры могли раз­
добыть достаточно денег, наемники — не важно,
граждане или нет, — могли сражаться и оставаться
лояльными империи, не требуя в отличие от сол­
дат-граждан политических уступок.
Фискальные кризисы подорвали и в конечном
итоге уничтожили Римскую республику, а позд­
нее ослабили империю. Бюджет Рима рос, так как
ему приходилось выдвигать все больше легионов
37


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
для контроля своих расширяющихся террито­
рий. Единственные дошедшие до нас бюджетные
цифры, относящиеся к царствованию императо­
ра Августа в начале первого столетия, показыва­
ют, что ηο% трат шло военным, а дополнительные
15% — на «пособие», пищевые субсидии и развле­
чения, необходимые, чтобы растущее число без­
земельных и безработных плебеев в Риме остава­
лось лояльным своим правителям (Mann 1986: 273»
Манн 20i8a: 4
01
)· Из-за этого денег на оплату пуб­
личных работ или жалованье имперским чиновни­
кам было мало. По мере усиления военного нажима
на империю на содержание вооруженных сил шло
еще больше бюджетных средств. Когда у правитель­
ства мало денег на выплаты чиновникам, те поддер­
живают себя через коррупцию, ослабляя контроль
из центра. Основным решением фискальных кри­
зисов был перевод легионов на самофинансиро­
вание, когда полководцам разрешалось оставлять
себе военную добычу и дань от провинций в обмен
на оплату и снабжение наемников. Когда деньги за­
канчиваются и войска не получают регулярной пла­
ты, они трясут местное население, а когда времена
становятся еще более отчаянными, принимаются
за грабежи. По мере того как Сенат терял контроль
за тем, сколько Рим платит военным, сенаторы те­
ряли контроль также и над самими армиями и их
полководцами, результатом чего стала серия пере­
воротов, ознаменовавшая имперские столетия.
У римского имперского правительства не было
никакого решения, как преодолеть фискальный
кризис. Для увеличения поступлений потребова­
лась бы более многочисленная и более честная бю­
рократия, а продолжающийся фискальный кризис
гарантировал, что деньги, необходимые на такие
реформы, никогда не будут найдены. Даже если бы
деньги и были, наместники провинций, полковод­
цы и их наемники стали настолько тесно связаны
с местными элитами, что у них уже не было мо-
3»


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
тива перенаправлять местные ресурсы (которыми
сообща пользовались римляне и местные элиты)
в центр. Общий язык и культура империи, некогда
привязывавшие местные элиты к центру, теперь
облегчали слияние римлян и местных жителей
на уровне провинций, а в конечном счете — в пре­
делах каждого города и малой области.
Умение местных элит утаивать ресурсы от им­
перской администрации и дальше сокращало сла­
бое влияние римлян на общую экономику империи
и ограничивало размер торговых прибылей, а рав­
но и дани, которые текли в столицу для потребле­
ния римлянами и на военные предприятия. Тор­
говля, насколько можно судить по тем немногим
записям, которые до нас дошли, прекратила рас­
ти во втором столетии. В это же время началась
количественная убыль рабов, а рабы были и глав­
ным источником удобореализуемого капитала
для полководцев, и решающим источником трудо­
вой силы для общественного и частного строитель­
ства, а также для эксплуатации огромных планта­
ций, с которых в столицу поступало все больше
и больше продуктов питания. Реальный, но огра­
ниченный стимул, которым имперская торговля
была как для Италии, так и для провинций, утра­
тил свою силу со спадом притока дани и рабов.
По мере возникновения в Риме ресурсного голо­
да императоры, полководцы и сенаторы оборачи­
вались друг на друга, а массы становились строп­
тивыми всякий раз, когда сокращались подачки.
Ослабленная империя, стало быть, легко была рас­
колота на куски и захвачена варварами в IV веке.
Падение Римской империи обнаружило пределы
ее (или на самом деле любой древней империи) спо­
собности к преобразованию социальных, экономи­
ческих или политических отношений на завоеван­
ных ею территориях. За столетия римского господ­
ства мало изменились классовые отношения и то,
каким образом фермеры и торговый люд делали
39


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
свое дело. Технологические нововведения при рим­
лянах были невелики. Перечень изобретений, сде­
ланных при различных китайских императорах,
длиннее, что документально подтверждает вели­
колепный многотомный труд Джозефа Нидэма «На­
ука и цивилизация в Китае» (Needham 1954~2°°4)>
но все равно прогресс в Китае шел медленно, и есть
много веков, когда в любой из этих империй фак­
тически не было сделано никаких заметных шагов
в области сельского хозяйства, инженерного дела
или науки (Goldstone 2008:136-144; Голдстоун 2014:
2
35-2
47)· Большинство изобретений как в Римской,
так и в Китайской империях затрагивали главным
образом городские элиты. В том, как на протяжении
долгих столетий и тысячелетий римского и китай­
ского имперского владычества хозяйствовали фер­
меры, строили строители, лечили врачи или боль­
шинство людей думали о себе и своем физическом
и нравственном мире, мало что изменилось.
Не сильно в этих империях изменились и техни­
ки власти, и как результат центральный контроль
оставался поверхностным. Империи зиждились
на насилии, отправляемом наемниками или сол­
датами-гражданами. Первых ограничивала спо­
собность империи изыскивать средства, которая
в лучшем случае была скудна и вообще всегда нахо­
дилась под риском спада. Граждане же были огра­
ничены числом, а империи создавали потоки рабов
и трофеев, которые подрывали экономическую не­
зависимость граждан, сокращая этот запас солдат.
Все империи полагались на местные элиты, будь
то предводители вооруженных отрядов, лендлор­
ды или жрецы. Отношения между местными элита­
ми и верховной имперской властью были отноше­
ниями дани и номинальной верности, завоеванной
посредством военного насилия с прибавлением вы­
год для местных элит в виде заманчивой торговли,
а также защиты от внешних врагов и угроз со сто­
роны простолюдинов.
40


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
Большинство людей древнего мира осознава­
ли, что у них новые правители, только в момент
завоевания. В противном случае они продолжали
вести сельское хозяйство или заниматься своими
ремеслами, отдавая часть своей продукции местно­
му правителю. Подданные покидали свои деревни
и отправлялись в другие уголки империи, только
когда к ним относились как к рабам или силой за­
ставляли трудиться. Космополитический характер
имперской жизни обнаруживался лишь в столице
и в какой-то мере в главных городах провинций.
С падением же Рима политические и культурные
отличия, как по большей части и материальное бла­
госостояние империи, исчезли.
Феодальная политика
Падение Римской империи не оказало большого
влияния на локальные социальные отношения.
Элиты после гибели империи остались относи­
тельно неизменными. Римские наместники и ле­
гионеры отправлялись домой или же трансформи­
ровались в провинциальные элиты. Европейские
поселения то оказывались в условиях почти то­
тального отсутствия властного центра, то к ним яв­
лялись армии, в чьих силах было потребовать себе
долю верности и дани, которую некогда извлекали
римские легионы. Но и эти победоносные армии
оставили гораздо меньший след, нежели римляне.
Феодализм возник в отсутствие имперской вла­
сти. Феодализм систематизировал социальные от­
ношения среди чрезвычайно автономных элит
Европы в Темные века, наступившие вслед за па­
дением Рима. Феодальные лорды в какой-то мере
являлись главами мини-государств. Они командо­
вали вооруженными силами, зачастую, как в слу­
чае рыцарей в манориальных замках, армиями
одного сюзерена. Лорды использовали насилие,
41


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
чтобы вытягивать ресурсы из фермеров-крестьян.
Во многих областях Европы образовывались иерар­
хии лордов. Дворяне с шайками прислуги копили
силы, чтобы принуждать менее знатных рыцарей
давать обет верности и приносить своим сюзере­
нам небольшую дань. Некоторые лорды, стояв­
шие на верхушке своей иерархии, короновали себя
как королей.
Власти у средневековых королей было мало. За­
частую они не могли добиться, чтобы их вассалы
примкнули к ним на войне; если же лорды и ры­
цари приходили на битву, то не расставались с на­
чальствованием над собственными силами (Gelete
2002: ю-41; Finer 1975)· В результате средневеко­
вые сражения носили дезорганизованный харак­
тер и почти никогда не завершались окончательной
победой. Наиболее красноречивым показателем
слабой способности средневековых королей накап­
ливать силу служило их обычное неумение захва­
тывать территорию. Хотя короли заявляли гранди­
озные претензии на суверенитет над громадными
территориями, зоны их действительного контро­
ля были невелики. Собирать большие доходы с зе­
мель, которыми они вроде бы правили, короли
тоже не могли. Поступлений, даже у правителей
крупнейших средневековых королевств, еле-еле
хватало на содержание скромного двора.
Часто короли были не самыми большими ленд­
лордами, хозяевами не самых крупных дворов
или командующими не самой сильной вооружен­
ной силой в своих номинальных владениях. Про­
винциальная знать часто соперничала со своими
предполагаемыми правителями, а то и превосходи­
ла их. В каждом королевстве группы заключившей
союз знати могли перебороть короля — отсюда и ча­
стые смены династий в большинстве европейских
королевств. Даже когда король оставался на тро­
не и успешно передавал корону своему наследни­
ку, недовольная знать могла попридержать ресур-
42


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
сы (как наличность, так и вооруженных мужчин),
если король вызывал их гнев.
Эффектом войн в средневековой Европе обыч­
но были подрыв сплоченности элит и ослабление
контроля вельмож над меньшими сеньорами и ко­
ролевской власти над всеми лордами. Королям
и знати попросту не хватало вооруженных мужчин,
чтобы одновременно сражаться со своими соперни­
ками и поддерживать контроль над нижестоящими
рыцарями. Для средневекового правителя основ­
ной способ увеличения численности своей армии
состоял в том, чтобы нарезать из своих доменов
феоды и жаловать их тем, кто был ниже по стату­
су, в обмен на их лояльность и участие в бою. Таким
образом, в большинстве случаев войны приводи­
ли не к консолидации земли и власти, а к дальней­
шей субинфеодализации. Поджи приходит к за­
ключению, что «„феодальное государство" — это
государство, которое подрывает само себя, все бо­
лее и более затрудняя единообразное правление
над крупными территориями» (Poggi 1978· 26).
Когда короли и знать отвлекались на войны и вой­
ны дробили их державы, крестьяне — по крайней
мере на какое-то время — обретали некую степень
изолированности от запросов королей, лендлордов
и клириков. По итогам войн элиты с трудом вос­
станавливали усилия, необходимые, чтобы вновь
утвердить свои претензии на ренты, налоги и де­
сятины. Только когда великие лорды чувствова­
ли себя в безопасности от внешнего нападения,
они могли бросить свои ограниченные вооружен­
ные силы на обеспечение повиновения и истребо­
вание дани от меньшей знати.
И королей, и знать подтачивала вторая система
власти —духовенство. В большинстве стран Запад­
ной Европы крупнейшим лендлордом была Като­
лическая церковь, контролировавшая по меньшей
мере четверть всех маноров. Помимо этого, Цер­
ковь собирала десятины и другие взносы с большей
43


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
части земель, находившихся под контролем ленд­
лордов-мирян. Церковь действовала через систе­
му духовных судов, которые под личиной охраны
прав на десятину претендовали на отправление пра­
восудия в сфере земельных прав крестьян. Несмо­
тря на свою формально-иерархическую структуру,
на деле Церковь была децентрализована. Десяти­
на и манориальные поступления по большей части
оставались у епископов, монастырей и других ин­
ституций, имевших локальный характер. Относи­
тельно немногие платили папе и его двору. Как кле­
рикальные, так и мирские иерархии нарушались
перекрестными альянсами между церковниками
и знатью. Многие епископства и духовные ордена
по всей Европе находились под контролем знат­
ных семей, у которых де-факто существовало пра­
во ставить своих младших сыновей на церковные
должности, которые затем перекачивали немалую
часть доходов от этих постов. Клирики-аристокра­
ты использовали юридический и политический ав­
торитет своих должностей, чтобы изолировать свои
благородные семьи от вмешательства соперников.
Тесные связи на местах между клириками и аристо­
кратами служили «брандмауэрами» против усилий
королей и семей соперничающей элиты утвердить
свой авторитет над мирскими доменами и церков­
ными должностями и оберегали должности, земли
и доходы от присвоения и консолидации сверху
5
.
Из-за многочисленных элит с их перекрестны­
ми иерархиями феодальные классовые отношения
продолжали быть статичными, а власть — децен­
трализованной. Усилия лендлордов по углублению
контроля над землей и/или трудом их арендато­
ров блокировались конкурирующими интересами
соперничающих элит. В Европе было немало мест,
5· Подробнее о церковных отношениях с мирскими элита­
ми, а также об исторических источниках моего анали­
за см.: Lachmann 2000, chs 2 and 6; Лахман 2θΐο, гл. 2 и 6.
44


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
где земельная аренда и крестьянский труд регу­
лировались множественными правовыми система­
ми — королевским судом монарха, региональными
судами знатнейших аристократов, манориальны-
ми судами, представлявшими как сеньоров, так
и арендаторов, и духовными судами. Победа ко­
роля, дворянина или местного лендлорда в одном
суде могла быть заблокирована в другой юрисдик­
ции. У крестьян редко имелись средства, чтобы
подавать иск где-либо еще, кроме манориально-
го суда, однако, когда требования одной из элит
к крестьянам ставили под удар доходы и права их
соперников, эти другие элиты затевали судебные
тяжбы, чтобы защитить status quo. Таким образом,
даже там и тогда, когда крестьяне были дезоргани­
зованы и слабы, лендлорды обычно не могли углу­
бить свой контроль, потому что это подрывало бы
доходные интересы и политическое влияние сопер­
ничающих элит, а эти соперничающие элиты ис­
пользовали свой правовой авторитет, чтобы не до­
пустить изменений.
Феодализм, оказывается, представлял собой бо­
лее фрагментированный вариант той децентрали­
зации, которую мы видели на примерах Римской
и Китайской империй. Если в Римской империи
местные привилегии были защищены бюрократиче­
ской слабостью верховной имперской власти и гра­
жданскими правами собственности, то при фео­
дализме локальная автономия была на практике
институализирована параллельными правовыми
системами, иерархиями авторитета и привилегий
и множественными вооруженными силами.
Поэтому оправданы слова Макса Вебера, описы­
вавшего феодализм как «хроническое состояние»,
однако он был неправ, приписывая причину его за­
стоя католической теологии. Католицизм гораздо
более значим как институт со своими судами, де­
сятинами, имениями и даже армиями, чем как си­
стема верований, внушающая пассивное принятие.
45


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Действительно, в Японии феодализм поддерживал­
ся и сосуществовал с совсем иным мировоззрением
и идеологией. В структурном отношении японский
феодализм был почти идентичен феодализму евро­
пейскому. Местные лендлорды эксплуатировали
крестьян-арендаторов, а извлеченные ими излиш­
ки использовали, чтобы вооружать себя и — в слу­
чае более крупных лендлордов — шайки вооружен­
ной прислуги. Региональные блоки пронизывали
иерархии знати, а монастыри держали земли и ре­
гулировали землепользование. Японские монархи
были слабы и, как и в Европе, имели соперников
в лице магнатов, которые сплавляли местную знать
в региональные коалиции и зачастую военно-поли-
тически перебарывали монархов
6
.
Вплоть до XVIII века большинство европейцев
и японцев, подобно обитателям остального мира,
жили в сельских поселках. В 1500 году городские
европейцы, то есть жители городов с населением
как минимум 5 тысяч человек, составляли менее
ю% всего населения (de Vries 19^4
:
и). В Японии
в ι6οο году только 5% населения жило в городах
с численностью жителей более 5 тысяч человек
(Farris 2006: 247-2
4^)· Остальные более чем 90%
почти исключительно имели дело только с мест­
ным лендлордом и приходским священником. Сто­
ронние силы — короли, вельможи, высшие клири­
ки — представляли интерес главным образом тем,
насколько они были способны ослабить власть
местных лордов над арендаторами. Поступления,
собираемые лордами маноров и приходскими свя­
щенниками, по большей части не покидали мест­
ного уровня. Короли, вельможи и высшие чины
Церкви существовали в большей мере за счет соб­
ственных имений, нежели за счет поступлений, ко-
6. Перри Андерсон тоже указывает на это, см.: Anderson 1974b*
435~6ι; Андерсон 2θΐο: 4
00-
424· См. также: Bix 1986;
Hall 1968; Morishima 198г.
46


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
торые они смогли принуждением получить от низ­
ших лордов и клириков. Никакая сторонняя сила
не была способна заставить крестьян работать вда­
ли от дома на общественных работах либо военной
службе или соблюдать уголовные законы. Контроль
Католической церкви над верованиями и поведени­
ем индивидов имел ограниченный характер. Сред­
невековая Церковь почти ничего не знала о сво­
их прихожанах. Нам известно, насколько слаба
была идеологическая хватка католицизма в отно­
шении прихожан и приходских священников, по­
тому что Церковь, следуя решению Тридентского
собора в 1565 г., посылала по Западной Европе мис­
сии для изучения состояния религиозной практи­
ки в попытке укрепить богопочитание и остановить
дальнейшее нашествие протестантской Реформа­
ции. Церковные миссии обнаружили, что большин­
ство европейцев практикуют некую ситуативную
смесь католицизма и языческих суеверий. Священ­
ники претендовали на обладание сверхъестествен­
ными силами и использовали таинства для лечения
недугов, благословляли скот, чтобы повысить пло­
довитость и надои, и кропили поля святой водой.
Большинство священников не могли прочитать мо­
литву Господню и проявляли невежество относи­
тельно большей части церковного учения. Может
быть, это объясняет, почему, как оказалось, многие
из них сожительствовали с женщинами
7
.
Сельская Европа представляла собой архипе­
лаг обособленных островов. Многие селяне го­
ворили на таких языках или диалектах, которые
были уже непонятны, стоило отъехать на несколь­
ко миль (Robb 2007; Робб 2013; Muchembled 1985)·
7. Итоги многочисленных исследований об усилиях, предпри­
нятых церковными иерархами для расследования и ре­
формирования религиозных познаний и практик при­
ходских священников, отлично изложены Жаном Делю-
мо: Delumeau 1977·
47


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Большинство людей проводили всю свою жизнь
в пределах нескольких миль от места рождения.
Новости доходили медленно. Ни короли, ни папы,
ни вельможи, ни епископы не оказывали большо­
го влияния на то, как работали, женились, воева­
ли, думали или молились их номинальные поддан­
ные. Когда приходили голод, болезни, наводнения,
засухи, пожары или захватчики, никакой помощи
от сторонних элит европейцы не получали —у них
не было даже повода надеяться на помощь. Се­
мьи, родственные группы и деревни существовали
в основном сами по себе и поставляли мало ресур­
сов для элит, живших на расстоянии одного-двух
дней пешего пути от их домов. Феодальные Евро­
па и Япония представляли собой «созвездия» сла­
бо связанных и в основном автаркических селений.
Малые размеры и жалкие возможности королев­
ских, духовных и аристократических судов служи­
ли доказательством узкого размаха элит, не прости­
рающегося в глубину их «владений».
Города-государства и их пределы
Величайшие скопления власти и ресурсов в Европе
до XVI века находились в крупных городах. Круп­
нейшие города в Европе в XIV веке были коммерче­
скими центрами на территории нынешних Италии
и Бельгии. Париж и Лондон были меньше Венеции
или Флоренции. Париж стал самым крупным го­
родом Европы только в 1500 году (Lachmann 2000:
table 3·ΐ; Лахман 2θΐο: таблица З·
1
)'
в
момент, когда
французские монархи начали обретать способность
извлекать доходы со всей территории своего коро­
левства.
Города-государства получили автономию,
при которой они могли в собственных интересах
воспользоваться размежеваниями среди феодаль­
ных элит. Городское благосостояние являлось про-
48


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
дуктом экономической отсталости большей части
Европы. Другими словами, средневековые и воз­
рожденческие города были сильны потому, что все
остальное в Европе было слабым. Итальянский по­
луостров, и особенно Тоскана, был площадкой са­
мых больших в Европе размежеваний и конфликтов
элиты. За контроль над Италией друг с другом дра­
лись французские и бургундские короли, папы с со­
перничающими церковниками и германские импе­
раторы. Ни у кого из этих монархов не было воору­
женной силы или базы поступлений, чтобы затеять
продолжительную кампанию, в ходе которой мож­
но было бы овладеть Тосканой, не говоря уже о це­
лом полуострове. В результате тосканская знать
смогла натравить друг на друга конкурирующих за­
хватчиков и завоевать признание своих земельных
прав с автономией для своих городов. Вместо оди­
ночных и автаркичных феодальных лордов, отправ­
лявших власть над небольшими феодами, в Тоска­
не власть перешла к корпоративным образовани­
ям знати и нетитулованным семействам, живущим
в крупных городах.
И в других местах Европы города получали ав­
тономию, только когда обострялся конфликт элит.
Так, ярмарочные города Шампани получили по­
слабления от графов Шампани, сражавшихся, что­
бы сохранить свою независимость от французских
королей и папского престола. Когда этот конфликт
был исчерпан включением Шампани в королевство
Франции в 1285 году, ярмарочные города утрати­
ли свою автономию, а купцы, несмотря на их бо­
гатство, лишились своих привилегий (Abu-Lug-
hod 1989: 55
-
^7)· Лондон и другие английские го­
рода так и не обрели автономии, поскольку в эпоху
Средневековья английские короли и знать делили
контроль над территорией без больших конфлик­
тов. Более того, Лондон и другие английские города
были настолько слабы, а их купцы настолько незна­
чительны, что большинство торговых послаблений
49


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
английские короли жаловали итальянцам (de Roo-
ver 1963: 7
1
)· Этот шаблон держался по всей Евро­
пе: там, где одиночная элита господствовала на тер­
ритории, на которой находился город, этот город
и его купцы попадали под господство знати, короля
или епископа и были относительно бедны и бессиль­
ны. Там же, где конфликт элит носил напряженный
и неразрешимый характер, городская знать и куп­
цы получали автономию для себя и своих городов.
Вот почему не прав Поджи (Poggi 1978· 3^~42)> когда
рассматривает городскую автономию как пожало­
вание от королей, стремящихся завоевать финансо­
вую поддержку в их стараниях подчинить аристо­
кратию. Города завоевывали какую бы то ни было
власть, когда наносили поражение раздробленным
и конфликтующим феодальным элитам либо обыг­
рывали их более хитрым лавированием.
Правящие аристократии автономных средневе­
ковых городов являлись феодальной элитой с од­
ним решающим различием. Помимо своих фео­
дов (крохотных городских кварталов и небольших
сельских поместий), которые они контролировали
в качестве отдельных семей, они были также частью
коллективных образований (органов самоуправ­
ления их городов). Городской знати приходилось
действовать сообща, чтобы блокировать усилия мо­
нархов и вельмож, когда те хотели отозвать их при­
вилегии. В то же время знатные семейства воевали
друг с другом за получение большей доли город­
ских должностей и поступлений, которые они при­
носили. Городские фракции в своей междоусобной
борьбе временами искали могучих внешних союз­
ников (например, многие североитальянские фрак­
ции присягали папе или германскому императо­
ру), но это несло риск попадания под контроль
могущественных сюзеренов. Чаще бывало, что го­
родские фракции вербовали союзников снизу, сре­
ди недавно разбогатевших купцов и цеховых ма­
стеров. Благодаря этому политическая жизнь шла
5°


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
гораздо динамичнее, чем в сельской Европе. Фло­
ренция, наряду с Венецией бывшая самым богатым
и могущественным городом средневековой Европы,
славилась политическими интригами. Вероятно,
именно здесь впервые сложилась практика вброса
голосов. В то же время конкуренция за привлече­
ние союзников создала благоприятные возможно­
сти, чтобы неаристократы и цеховые мастера мог­
ли претендовать на политические права (избирать
на некоторые должности, владеть собственностью
и передавать ее, пользоваться свободой ассоциаций
и ограниченной свободой слова, иметь доступ к су­
дам по гражданским и уголовным делам), наличие
которых у неэлит в древней или средневековой Ев­
ропе было неслыханным делом.
Как же городские чиновники воспользовались
своей автономией? Во-первых, они строили коз­
ни, чтобы защитить от соперников контролируе­
мые ими должности и те поступления, которые эти
должности приносили. Таким образом, городская
политика в средневековой и ренессансной Европе
имела фракционный характер и преимущественно
состояла в электоральных и вооруженных битвах
за контроль над всеми или некоторыми органами
самоуправления города. Случалось, что одна-един-
ственная фракция добивалась продолжительного
контроля над городом (или же фракции придумы­
вали долговременную систему ротации должно­
стей среди семейств и альянсов), и городское само­
управление действовало в единстве, продвигая свои
интересы вовне. Так, некоторые города завоевыва­
ли ограниченные земледельческие районы вне сво­
их стен, позволяя городским семьям набирать де­
ревенские поместья, которые те эксплуатировали
не хуже сельских аристократов.
Что существеннее, городские купцы исполь­
зовали свою автономию от феодальных политий
для создания сетей торговых контор за пределами
своих домашних территорий. Флорентийцы ста-
51


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ли банкирами английских королей и экспортиро­
вали английскую шерсть, чтобы на выручку от это­
го те могли обслуживать свой долг. Наиболее же
прибыльное время для флорентийцев наступило,
когда они, выжав максимум из своего нейтралитета
в итальянских войнах XIV века, взяли на себя роль
банкиров папского престола. Флорентийцы осно­
вывали свои конторы в городах Западной Европы.
(Представительство флорентийцев существовало
даже в Кракове, Польша.) Венеция захватила и тор­
говалась за россыпь фортов и факторий в Восточ­
ном Средиземноморье
8
.
В трещинах феодальной Европы начали появ­
ляться политии нового рода. Их территориальной
базой был автономный город, но ограниченный
суверенитет они имели также и над территория­
ми, удаленными от родного города. Часто их ве­
личайшие полномочия воплощались в контроле
не над землей, а над торговыми маршрутами и по­
токами поступлений. Флоренция, Венеция и мень­
шие города-государства обрели рычаги влияния
над уделами других политии, эксплуатируя кон­
фликты между знатью и городами, королями
и аристократами, папами и епископами. Флорен­
ция получила папскую банковскую концессию, по­
тому что Медичи и несколько других флорентий­
ских семей наладили связи с папами, искавшими
союзников в своих усилиях выбить поступления
от диад епископов и знатных семей, состоящих
с ними в родстве.
Города-государства преуспели не столько пото­
му, что были сильны, сколько потому, что короли,
папы и знать оказались слабы. Готовность англий­
ских королей вести банковские дела с флорентий-
8. Для ознакомления с более полным обсуждением развития
и пределов политической экономии городов-государств,
а также с источниками моих выводов см.: Lachmann 2000,
ch.3; Лахман 2θΐο, гл-3 -
52


КОГДА ГОСУДАРСТВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
цами, а не с местными финансистами была в го­
раздо большей мере отражением конфликтов элит
внутри Англии, нежели флорентийских банковских
навыков или запасов капитала, которые, как с оче­
видностью показали случившиеся впоследствии
банкротства как английских монархов, так и самих
банкиров, были ограниченны. Папы полагались
на Медичи главным образом как на политических
союзников, а не финансистов. Действительно, поток
поступлений шел от папы к Медичи, а не наоборот.
Европа, конечно же, не стала континентом, ко­
торым правили города-государства. Славная эпоха
Флоренции и Венеции быстро закончилась по двум
причинам. Во-первых, те ресурсы, которые могли
мобилизовать эти города-государства (от собствен­
ных граждан и от контролируемых ими загранич­
ных представительств и сетей), были ограниченны.
Ни у какого города-государства не было в запасе
вооруженных сил или корпуса чиновников, необ­
ходимых для консолидации контроля над значи­
тельными территориями. Ресурсы, находящиеся
под началом этих городов, мобилизовывались ана­
логично тому, как это делали короли, — создани­
ем временных и переменчивых альянсов среди ве­
дущих семей и признанием, что эти семьи могут
пользоваться автономным контролем над землями,
должностями и своими вооруженными прислужни­
ками. Всякий раз, когда альянсы в городе-государ­
стве разваливались, «правительство» этого горо­
да теряло способность демонстрировать внешнюю
мощь, и внутрь городских стен прорывались вра­
жда и восстания.
Во-вторых, все альянсы между городским куп­
цом, с одной стороны, и королем или папой —с дру­
гой, длились ровно столько, сколько обе стороны
удерживали свои позиции. Феодальная нестабиль­
ность, как мы видели, вела к частым сменам монар­
хов. Даже если король и не лишался короны, вос­
стания и сопротивление знати и крестьян могли
53


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
пресечь поступления правителя, что вело к его ра­
зорению и банкротству его банкиров. Королевские
и папские финансы являлись рискованным делом,
и отзвуки феодальной войны гремели в фискаль­
ных кризисах и коммерческих депрессиях в горо­
дах-государствах, что, в свою очередь, создавало
политическую неразбериху внутри этих городских
анклавов.
Для городских купцов было гораздо безопас­
нее, пусть в чем-то и менее прибыльно, постарать­
ся «феодализировать» свои должностные и ком­
мерческие позиции. Медичи и все их подражатели
помельче покупали должности и сельские имения
и в своих спекуляциях все больше ограничивались
облигациями своих городов-государств. Такие ра­
циональные инвестиции оттягивали на себя капи­
тал, доступный для торговли или развития ману­
фактурного производства. По мере того как эти
купцы, ставшие рантье, убеждались в своей защи­
щенности в их городских усадьбах и деревенских
домах, они искали способы подточить коллектив­
ную мощь городской коммуны, которая угрожала
регулированием или оспариванием их семейных
интересов.
Оттого-то города-государства так и не стали
жизнеспособными площадками для накопления
значительных вооруженных или административ­
ных ресурсов. Их упадок во многом предшествовал
подъему в Европе мощных государств. Как обособ­
ленные монархи с недостаточным финансировани­
ем создали первые —после падения Римской импе­
рии—консолидированные политии в Европе, будет
предметом следующей главы.


2
Истоки государств
ВНАЧАЛЕ XV века Европа, подобно осталь­
ному миру, была крайне децентрализована.
Политические институты либо имели лока­
лизованный характер, контролируя группы или ме­
ста, где счет обитателей доходил самое большее
до тысяч, либо представляли собой огромные об­
разования, утверждавшие религиозные, культур­
ные и патримониальные притязания в отношении
миллионов, однако на деле имевшие возможность
распоряжаться лишь малой частью доходов, трудо­
вых ресурсов или внимания своих подданных. Всем
политическим образованиям, разбиравшимся нами
в предыдущей главе (племенам, городам-государ­
ствам, империям и феодальным королевствам), ме­
шало то, что у их способности принудительно до­
биваться лояльности либо от своих агентов, либо
от своих подданных существовали жесткие пределы.
Начало преодолению этих пределов было по­
ложено в Европе в XVI веке, и в последующие сто­
летия они преодолевались со все большими широ­
той и глубиной, по мере того как разработанные
европейцами политические формы копировались,
приспосабливались и далее трансформировались
политиками по всему миру. В этой главе я сосре­
доточиваюсь на истоках государств. Я разбираю
те стратегии, которые правители брали на воору­
жение для увеличения своей власти, и выясняю,
что принуждало или соблазняло некогда автоном­
ные элиты, сообщества, церкви, города и семьи
55


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
отдавать государствам все больше своих ресурсов
и полномочий.
Образование государства — это тема, которая
много изучалась и о которой много спорили. Лю­
бое правдоподобное объяснение обязательно дол­
жно отвечать на следующие три вопроса:
ι) как государства увеличивали свой контроль
в отношении народов и земель, на суверенитет
над которыми претендовали? (методы государ-
ствообразования) ;
2) кто предпринимал действия, сделавшие госу­
дарства мощнее? (акторы государствообразова-
ния);
3) почему в XVI и последующих веках государства
сумели обрести власть, если прежде им не уда­
валось достичь этих целей? (сроки государство-
образования).
Существующие теории дают на эти вопросы разные
ответы. Некоторое представление о теоретических
линиях разлома, существующих вокруг исследо­
ваний образования государства, можно получить,
если посмотреть, как вопросы методов, акторов
и сроков понимаются и решаются ключевыми ав­
торами. Давайте обзорно коснемся наиболее влия­
тельных и отточенных теорий.
Вебер
Контуры полемики по вопросам государствообра-
зования задали Маркс и Вебер, как во многом это
было и в других сферах социологии. В появлении
нововременных государств оба видели побочные
продукты других движущих сил, играющих цен­
тральную роль в их генеральных социальных моде­
лях: для Маркса этой силой было капиталистиче­
ское развитие, для Вебера — возникновение в ходе
56


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
протестантской Реформации рационального дей­
ствия. Не забывайте, что в феодализме и патримо-
ниализме (лишь финальным проявлением которых
был абсолютизм) Вебер видел «хронические состоя­
ния», неспособные к трансформированию за счет
собственной внутренней динамики.
Свою «Протестантскую этику и дух капитализ­
ма» (Weber 1958; Вебер 199°) Вебер начинает с на­
блюдения, что капитализм, государства и устой­
чивые научные достижения появились во время
Реформации и первоначально концентрировались
в протестантских регионах. Затем Вебер предлагает
объяснение, как протестантизм создал психологи­
ческий шок, нарушивший старые способы мышле­
ния и поведения и предваривший модерное соци­
альное действие.
Кальвинизм (и то, чем, по утверждению Вебера,
являются психологически равнозначные учения
пиетизма, методизма и баптизма) породил среди ве­
рующих тревогу за их вечную участь. Кальвин оспо­
рил уверенность средневековых католиков в том,
что они могут положиться на Церковь и ее ритуа­
лы и предписания, чтобы не беспокоиться о спасе­
нии. Учение Кальвина о предопределении означа­
ло, что ни какая-либо церковь, ни личные поступ­
ки в этой жизни не могут сказаться на Божьем суде,
потому что удел каждого был предрешен в вечном
плане Бога в то самое мгновение, когда он создал
Вселенную.
Вообще какое-либо облегчение беспокойству, вы­
званному верой в учение Кальвина о предопреде­
лении, давало только понятие призвания, того,
что Божий план включает в себя благоприят­
ные возможности для малого числа тех, кто был
спасен, чтобы служить Богу и чтить его. Горячо
желая уверить себя, что они в числе избранных
(что в действительности было психическим от­
чаянием), протестанты занимались систематиче­
ским трудом. По Фрейду, это анально-компульсив-
57


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ное поведение, и не случайно Мартин Лютер обрел
«премудрость [учения о спасении верой], данную
Святым Духом в отхожем месте в башне» (цит. по:
Brown 1959: 202). Вебер называет это рациональ­
ным действием, и в экономической сфере оно ста­
ло капитализмом, систематической организацией
производства для регулярных рынков с целью мак­
симизировать прибыль в долгосрочной перспек­
тиве. В интеллектуальной сфере это стало наукой,
осуществляемой подготовленными специалистами,
которые, занимаясь экспериментальной деятель­
ностью, разрабатывают всесторонние теории обо
всем природном мире в целом. Теоретизирование
распространилось на историю (как в трудах Марк­
са и Вебера) — и даже на теологию. В политической
сфере оно привело к созданию бюрократически ор­
ганизованных структур с монополией на легитим­
ную власть на определенной территории, иначе го­
воря — государств.
Таким образом, в увеличении государственного
потенциала в XVI веке Вебер видит прямой резуль­
тат Реформации. Создателями государств были те
протестанты, которые свою психическую компуль-
сию к исполнению своего призвания направили
в политическую сферу. Государства неожиданно
оказались эффективнее при сборе налогов, моби­
лизации вооруженной силы и территориальном ад­
министрировании. Стоило только этим новым спо­
собам политического и экономического действия
сложиться в нескольких местах, как людям в дру­
гих странах мира пришлось подражать капитали­
стическим и бюрократическим государствам. Те же,
у кого это не получилось (предположительно из-за
того, что их этика не воспитывала рационального
действия), были выведены из игры в ходе эконо­
мической конкуренции с капиталистами или были
завоеваны и поглощены либо колонизированы со­
перничающими политиями. Это-то и имел в виду
Вебер, говоря о «железной клетке». Он признавал,
5»


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
что протестантизм, подобно любой вере, быстро
становится чем-то рутинным и теряет свой пыл.
Как только это происходит, уже суровые условия
геополитической конкуренции, а не страх Судно­
го дня отвечают за то, чтобы правители государств
оставались рациональны, а их правительства —бю­
рократичны.
Социологи и историки весьма по-разному отно­
сятся к основному положению веберовской «Про­
тестантской этики». Первые, обычно несведущие
в истории Европы раннего Нового времени, прини­
мают его за чистую монету. В большинстве курсов
социологии оно все еще преподносится как что-то
основательное. Напротив, «все историки, — пи­
шет Фернан Бродель, — были против этой хлипкой
теории... Она очевидным образом ложна» (Вгаи-
del 1977: б5
-
6)· Историки правы. Проблема с моде­
лью Вебера в том, что политические акторы сильно
расходятся в понимании своих интересов, подхо­
де к своим должностным обязанностям и в орга­
низации своих режимов для достижения контроля
над своими подданными и отражения атак сопер­
ников. Последние же перелопатили ту историю,
которую не знал или которую обходил внимани­
ем Вебер, чтобы показать весь диапазон действий,
предпринимавшихся протестантами, и выявить па­
раллели между постреформационными католиче­
скими и протестантскими капиталистами и поли­
тиками. Протестантское призвание вдохновляло
на создание разнообразных политических про­
грамм, но и европейские католики и японские син­
то-буддисты преследовали похожие схемы строи­
тельства государства, завоевания и империализма.
Вебера оспаривает Майкл Уолцер, замечая,
что пуританство «привело к пронизанному страхом
запросу на экономические ограничения (и полити­
ческий контроль), а не к предпринимательской дея­
тельности, как описывал Вебер» (Walzer 1965: 3°4)·
Мэри Фулбрук (Fulbrook 1983) пришла к выводу,
59


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
что английские пуритане и немецкие пиетисты бра­
ли на вооружение экономические и политические
идеологии лишь тогда и в той степени, когда их
институциональные свободы оспаривались прави­
телями. Кристофер Хилл (Hill 1972) показывает,
что из английского протестантизма вышел либер­
тарианский коммунизм, равно как и капиталисти­
ческая идеология, носившая политически репрес­
сивный характер. Хилл прослеживает, как у каждой
пуританской деноминации сформировалась окон­
чательная политическая позиция, когда ее при­
верженцы боролись с соперничающими сектами
и с монархией и Церковью Англии. В то же вре­
мя во Франции и еще кое-где в Европе Католиче­
ская церковь, перетолковав католическое учение,
нашла оправдание для бюрократической рацио­
нальности и капиталистической предприимчиво­
сти, тогда как в других местах католические цер­
ковники держались дореформационных практик
(Delumeau 1977)·
Другими словами, те или иные государственные
формы, появившиеся после Реформации, не име­
ют непосредственной корреляции с религиозными
догматами. Не существует никакой единственной
или необходимой связи между религией, рацио­
нальностью и образованием государства. Универ­
сальные теории упускают изменчивый и случайный
характер государствообразования. Исторические
изъяны Вебера достигли еще более крайних прояв­
лений в работе таких социологов, как Ш. Н. Эйзен-
штадт, который ратует за «поиск эквивалентов
протестантской этики в незападных обществах»
(Eisenstadt 1968: 17) и считает, что они отыщутся
в тех местах, которые пережили наиболее быстрое
экономическое развитие и сильнее всего прибли­
зились к европейским государственным формам.
Анализ Эйзенштадта — это анализ post hoc; Эйзен-
штадт смотрит на религии успешных «модерниза­
торов» и утверждает, что они, подобно протестан-
6о


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
тизму, способствовали «автономии в социальном,
культурном и политическом порядках» (Eisen­
stadt 1968:14).
«Протестантизм» Вебера и функциональные эк­
виваленты Эйзенштадта сведены в теории модерни­
зации к общей «заинтересованности в улучшении
материальных условий» (Levy 1966: 74-6)· Стоило
только европейцам продемонстрировать, что подоб­
ное улучшение достижимо, и люди уже «всегда будут
стремиться реализовать этот интерес, если им по­
кажется, что для этого есть благоприятная возмож­
ность» (Levy 1966: 746)· Вопрос о том, когда и как пре­
доставляется такая возможность, сам мог бы служить
первым шагом к изучению образования государства,
но, как заметил Чарльз Тилли, теория модерниза­
ции с ее понятием устойчивой, упорядоченной эво­
люции «похоже, ничего не сообщает об условиях,
при которых данная политическая структура будет
распадаться, стагнировать, соединяться с другими
или трансформироваться, порождая доселе не ви­
данное разнообразие» (Tilly 1975: 6*5) ·
Критику Тилли в адрес теории модернизации
с еще большей силой можно приложить к работе
Джона Мейера
1
. Мейер заявляет, что «на Западе —
начиная по крайней мере с XVII века — националь­
ные государства претендуют на легитимность, в ос­
новном исходя из одних моделей; эта общность при­
вела к тому, что они копируют друг друга свободнее,
чем это обычно бывает в системах взаимозависимых
обществ» (Meyer 1997:1
^3)· Другими словами, Мей­
ер утверждает, что европейские государства ран­
него Нового времени смогли потребовать от под­
данных уплаты налогов, несения военной служ­
бы и повиновения законам, взывая к европейской
культуре, «наделяющей национальные государства
ответственной и внушающей авторитет субъектно-
1. Модель Мейера с наибольшей полнотой представлена в: Meyer
!997·
6l


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
стью» (Meyer 1997:1
^9)· Мейер и на удивление боль­
шая армия студентов и последователей, подклю­
чившихся к развитию его модели, мало что могут
сказать о том, как подданные, которые не занима­
ли государственных должностей и, как говорилось
в предыдущей главе, почти никак не контактирова­
ли с подобными чиновниками, стали разделять эту
«мировую культуру». Как мы увидим в следующей
главе, в XVII веке государства лишь частично справ­
лялись с задачей предъявления требований своим
подданным, как и в XVIII и XIX веках. Вопреки по­
нятию Мейера о некоей мировой культуре требова­
ния, на проведение которых были способны госу­
дарства, и институциональные механизмы, которые
они задействовали для извлечения ресурсов и пови­
новения у своих подданных, не являлись одинако­
выми и однотипными.
Вина Мейера и его последователей состоит в ис­
торическом анахронизме, равно как и в построе­
нии универсальной и однонаправленной модели,
схожей с теорией модернизации, которую крити­
кует Тилли. В той мере, в какой у Мейера с соавто­
рами представлены эмпирические свидетельства,
эти свидетельства относятся к XX веку и сосредо­
точиваются на усвоении правительствами прак­
тик и форм, заимствованных у наиболее успешных
государств. Этот «институциональный изомор­
физм», разумеется, играет свою роль в объяснении,
почему современные правительства проводят пе­
реписи населения, принимают конституции, при­
соединяются к международным учреждениям, со­
здают министерства образования и — по крайней
мере до недавнего времени —все они имели нацио­
нальные авиалинии, равно как и флаг. Однако его
заявление, что общая культура государств позво­
ляет «в большей мере проникать на уровень повсе­
дневной жизни» (Meyer 1997: И^),
н
е подкрепляет­
ся представленными им свидетельствами, которые
полностью сводятся к демонстрации общих черт
62


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
между государственными символами и организа­
ционными схемами. В любом случае его свидетель­
ства из XX века нельзя использовать для заявлений
о том, что в прежние века подданные считали госу­
дарства легитимными.
Вот поэтому-то и необходимо изучать религиоз­
ные и культурные факторы в рамках более нюанси­
рованного понимания государств. Филип Горски
(Gorski 2003) отводит кальвинизму более ограничен­
ную роль в образовании государства. Согласно его
анализу, кальвинизм дает волю желанию дисципли­
ны, присутствующему в самих верующих и, что важ­
нее, существующему у верующих, занимающих пра­
вительственные должности, в отношении их под­
чиненных. В модели Горски государства становятся
эффективнее и амбициознее в своих планах надзи­
рать и направлять подданных благодаря учению
кальвинизма. Горски признает, что прочие проте­
стантские деноминации и католицизм также взра­
щивали дисциплинарные импульсы — несколько
иные и зачастую не такие сильные. Горски не пред­
лагает всестороннюю модель государствообразова-
ния, потому что, даже признавая, что религия взаи­
модействует с институциональными переменными,
он не выявляет и не анализирует эти внекультурные
факторы всесторонним образом. Тем не менее рабо­
та Горски является моделью того, как концептуа­
лизировать взаимодействие культуры и структуры.
Подобным же образом Эйко Икегами (Ikega-
mi 1995) прослеживает, как по мере инкорпориро­
вания самураев в крепнущее японское государство
(как позже и в капиталистические предприятия)
трансформировались японская религия и самурай­
ские понятия о чести. Как и у Горски, ее целью
является объяснить культурные изменения и по­
казать, как они сказываются на структурных собы­
тиях в государстве и экономике и вступают с ними
во взаимодействие. Это совсем не похоже на под­
ход Эйзенштадта, который видит в японской ре-
63


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
лигии «эквивалент протестантской этики» (Eisen­
stadt 1968: 17), а следовательно, считает, что она
оказывает внезапное и всеобщее воздействие на все
аспекты поведения японцев, тем самым обеспечи­
вая быстрый переход к модерну в сфере экономи­
ки и государственно-политических образований.
Горски и Икегами показывают, как религиоз­
ные реформы и культурные преобразования, вос­
принятые под определенным углом зрения, могут
быть включены в каузальную модель государство-
образования. Они дают противоядие, необходи­
мое для нейтрализации универсалистских и исто­
рически невежественных моделей, предложенных
как самим Вебером, так и его преемниками, в том
числе Эйзенштадтом, Мейером и сторонниками
теории модернизации. Но все же Горски и Икега­
ми, которые не могут не уделять культуре повы­
шенного внимания, разбирают вопрос организации
и функционирования государств без учета специ­
фики, необходимой для построения всесторонней
теории образования государства. К счастью, у всех
остальных ученых, обращавшихся к проблематике
государствообразования, начиная с самого Марк­
са, структурные факторы удостаиваются отдельно­
го обсуждения. Теперь мы должны перейти к этим
моделям и взвесить их сильные и слабые стороны,
прежде чем сможем сформулировать теорию, учи­
тывающую конкретику тех взаимодействий между
культурным смыслом и структурным интересом,
под действием которых политические правители
и их подданные становятся частью государства.
Маркс
С точки зрения Маркса, все государства — инстру­
менты господствующих классов. Но если в феодаль­
ных государствах у руля стоял аристократический
правящий класс, интересы которого они оберега-
64


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
ли, в капиталистических—часто, хотя и не всегда—
управление осуществляется людьми, которые сами
не являются капиталистами. Маркс, а позднее
марксисты предлагают множество различных объ­
яснений, как капиталисты поддерживают контроль
над некапиталистическими государственными ме­
неджерами, и полемизируют о том, смогут ли го­
сударственные правители добиться значительной
автономии, если будут натравливать друг на друга
классы и классовые фракции. Маркс в разное вре­
мя высказывал мнение, что правящий класс сам со­
ставлял штат государственного аппарата, при том
что в других трудах, в особенности же в работе «Во­
семнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (Marx 1963;
Маркс 1957)»
он
анализировал, как расколы сре­
ди капиталистических фракций и размежевание
с остатками аристократии создали для Луи Бона­
парта возможность за счет гражданских свобод ка­
питалистов (и даже за счет их материальных ин­
тересов) достичь автономии, достаточной, чтобы
стать диктатором, а затем и императором. Марк­
са волнует, в чьих руках находится управление
государством и в чьих интересах действуют эти
люди. В неменьшей степени его занимает вопрос,
как у них получается приобрести те ресурсы и пол­
номочия, какими они располагают.
Марксистская теория государства говорит, что
по мере развития капитализма капиталисты начи­
нают все больше рассчитывать на то, что государ­
ство будет охранять их права собственности, кон­
тролировать и профессионально обучать рабочих,
воспроизводить средства производства и произво­
дительные силы, а также обеспечивать доступ к ре­
сурсам и рынкам по всему миру. По утверждению
марксистов, когда капиталисты понимают, что им
нужно более сильное государство, они без особых
проблем уступают свои прямые полномочия го­
сударственным менеджерам либо своим собрать­
ям капиталистам, сидящим в государственных
65


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
учреждениях. Таким образом, марксисты счита­
ют, что в любой момент, когда бы капиталисты
ни делегировали власть государству, государство
в принципе способно выполнить задания, кото­
рые ему поручает правящий класс, хотя ни Маркс,
ни его преемники не выявляют те механизмы, по­
средством которых функциональные потребности
капиталистов или капитализма приводят к измене­
ниям государственного потенциала
2
.
И сам Маркс в «Капитале», и Ленин в рабо­
те «Империализм как высшая стадия капитализ­
ма» (Ленин 1973) отмечали, что капиталисты стре­
мятся преодолеть внутренние противоречия ка­
питализма, прибирая к рукам торговые маршруты
и колонии, чтобы расширившиеся масштабы экс­
плуатации охватывали весь мир. Наиболее пол­
ное развитие это прозрение получило у мир-си­
стемных теоретиков, в особенности у Иммануила
Валлерстайна (Wallerstein i974-1
9^9i Валлерстайн
2015а, 20156, 2θΐ6) и Джованни Арриги (Arrighi 1994»
2007; Арриги 2007, 2009). По их мнению, мироси-
стема возникла во время кризиса XVII в. Этот эконо­
мический и демографический кризис нельзя было
разрешить, как разрешались предыдущие, в преде­
лах феодальных политий. Капиталисты уступили
власть политическим правителям, организованным
в государства, которых они — в обмен на призна­
ние их прав собственности и торговый протек­
ционизм — признали в качестве высшей инстан­
ции на каждой территории. Капиталисты зависели
2. В книге Боба Джессопа (Jessop 1982) дается блестящий обзор
марксистов, разделяющих такой «инструменталистский»
взгляд на государство, хотя Джессоп не преминул заме­
тить, что «Восемнадцатое брюмера» Маркса и «Поли­
тическая власть и социальные классы» Пуланзаса (Рои-
lantzas 1975) являются исключениями, в которых уделено
внимание вопросу, как благодаря внутренним размежева­
ниям среди капиталистов создается государственная ав­
тономия, хотя и не государственный потенциал.
66


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
от государств в деле организации и протекции клю­
чевых нововведений, позволивших выйти из кризи­
сов XVII и последующих веков: ι) развития колоний
поселенцев вне Европы; 2) рабства, организованно­
го как капиталистическое предприятие; з) экономи­
ческого национализма, сделавшего национальные
правительства основными акторами в состязании
за колонии и торговые сети. Каждое из этих ново­
введений позволило капитализму выйти на новые
рубежи и реализовать новые возможности для из­
влечения прибыли. Каждое из этих нововведений
требовало все более сильных государств, которые
обеспечивали бы правовое регулирование и воен­
ный мускул для поддержания этих форм капитали­
стической эксплуатации. В этом отношении теория
миросистем функциональна. Когда капиталистам
нужны более сильные государства, эти государства
обретают силу. Почему у одних государств все так
и происходит, а у других не получается, не стано­
вится предметом анализа, не считая указания на то,
что регионы ядра имеют и самые сильные государ­
ства. Однако поскольку регионы ядра сохраняют
свое центральное положение при помощи страте­
гий, которые требуют сильных государств, этот ар­
гумент превращается в тавтологию. Аналогичным
образом периферийные государства представляют­
ся слабыми с точки зрения обитателей периферии.
Впрочем, с точки зрения всей миросистемы и тех
капиталистов ядра, которые пожинают самые боль­
шие прибыли, периферийные государства очень хо­
рошо справляются со своими функциями, облегчая
эксплуатацию труда и ресурсов на периферии и спо­
собствуя перекачке прибылей в ядро.
Несмотря на то что теория миросистем помо­
гает понять вклад государств с разным потенциа­
лом в разделение труда, прибыли и власти в ка­
питалистической миросистеме, эта модель почти
ничего не говорит о том, как эти государства, осо­
бенно самые сильные в ранненововременной Ев-
67


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ропе, были учреждены и как они скопили силы,
облегчившие складывание капитализма на роди­
не и империализма за национальными границами.
Вместо этого мы остаемся с целым рядом вопро­
сов без ответа. Как капиталисты приняли решение
сдать полномочия государствам? Все ли капитали­
сты понимали необходимость уступки, а если нет,
как одни капиталисты убеждали или же вынужда­
ли других примкнуть к ним? Как вышло, что го­
сударственные правители сделали своей миссией
продвижение интересов своих местных капитали­
стов, а в случае государств периферии — интересов
капиталистов из регионов ядра? В главе 4
мы
про­
анализируем усилия государственных менедже­
ров повлиять на экономическое развитие и разбе­
рем, имеется ли (и когда она имеется) у государств
и их правителей или граждан достаточная автоно­
мия и потенциал для передвижения их территорий
с периферии к ядру, и наоборот.
Исходным образованием государств занимает­
ся другая ветвь марксизма, озабоченная перехо­
дом от феодализма к капитализму. Анализируя,
как за счет аристократов капиталисты обрели
власть и собственность, марксисты предлагают свои
ответы на вопросы о том, кто усиливал государства,
как у них это получилось и почему впервые это слу­
чилось в Европе XVI века?
Наиболее утонченный марксистский анализ
того, как классовая борьба сказалась на образова­
нии государства, принадлежит Перри Андерсону.
В книге «Родословная абсолютистского государ­
ства» (Anderson 1974b; Андерсон 2θΐο) истоки госу­
дарств он относит к кризису, наступившему вслед
за «черной смертью» XIV века. После этой демогра­
фической катастрофы феодальные лорды больше
не могли контролировать крестьян на локальном
уровне. «Результатом стал сдвиг политико-юри­
дического принуждения вверх, в сторону центра­
лизованной и милитаризованной вершины —абсо-
68


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
лютистского государства. Ослабленное на уровне
деревни, оно сконцентрировалось на „националь­
ном" уровне» (Anderson 1974b* 19* Андерсон 2θΐο: 19).
Пусть даже «для многих представителей аристокра­
тии» абсолютизм означал «бесчестье и крах, про­
тив которого они бунтовали» (Anderson 1974b· 47'
Андерсон 2010: 45)> «феодальный правящий класс
не мог отказаться от достижений абсолютизма, вы­
ражавших глубокую историческую необходимость»
(Anderson 1974b* 54' Андерсон 2θΐο: 52)· По мнению
Андерсона, у аристократов не было иного выбо­
ра, кроме как сохранять лояльность абсолютист­
ским монархиям, от которых они зависели с точ­
ки зрения власти и юридической законности, не­
обходимых для вытягивания из крестьян ресурсов.
Вот почему европейский аристократический класс
«на деле... никогда полностью не разделял цели
восстаний» (Anderson 1974b· 54' Андерсон 20io: 52).
Как локализованные аристократы впервые ре­
шились реорганизовать себя в абсолютистские го­
сударства? Андерсон, не пускаясь в исторические
подробности, предполагает, что дворяне уступа­
ли власть одному ведущему аристократу, зачастую
тому, кто уже носил номинальный титул короля,
кто организовывал коллективный военный ответ
бунтующим крестьянам. Аристократы, объединив­
шись в абсолютистское государство, получили воз­
можность извлекать из крестьян больше ресурсов,
чем когда-либо извлекали обособленные дворяне.
В результате увеличился коллективный потенци­
ал аристократии.
Первое время абсолютистские государства были
сильны только по сравнению с обособленной фео­
дальной знатью. В XVI веке лишь немногие из этих
монархий доросли до государств с реальным потен­
циалом. Как и почему это происходило? Ответ Ан­
дерсона сводится к тому, что это происходило бла­
годаря развитию буржуазии, которое он представ­
ляет как нечаянный итог абсолютистских политик,
69


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
задуманных аристократами, чтобы обезопасить свои
коллективные интересы. Там, где формировалась
буржуазия, государства становились могуществен­
нее. Монетизация налогов и рент, продажа государ­
ственных должностей и основание защищенных мо­
нополий внутри и колониальных предприятий вне
своих границ обернулись ростом и новыми прибы­
лями как для государства, так и для капитала. Ан­
дерсон объясняет разные траектории восточно-
и западноевропейских государств и разницу между
Англией и Францией исходя из силы сословной ор­
ганизации аристократов, степени автономии горо­
дов и результатов военного соперничества.
Даже если европейские буржуазии смогли со­
существовать и преуспевать при абсолютизме, эти
монархии, согласно модели Андерсона, являлись
правительствами аристократии, ею и для нее со­
зданными. В этом Андерсон отличается от Чарльза
Тилли и Майкла Манна (см. ниже), с точки зрения
которых абсолютистские правители преследовали
личные интересы и охотно сотрудничали с любым
классом, пока он помогал им возвеличивать госу­
дарственную власть. Позиция Андерсона также от­
личается от воззрений Энгельса в «Происхождении
семьи, частной собственности и государства» (En­
gels 1972; Энгельс 1961), самого Маркса в «Немецкой
идеологии» (Marx 197°; Маркс 1955) и Пуланзаса
(Poulantzas 1975)>
че
** тезис состоял в том, что абсо­
лютистские монархии натравливали друг на друга
равномощные аристократию и буржуазию. Этот ар­
гумент страдает неспособностью объяснить, откуда
взялась такая сильная буржуазия; Андерсон же ре­
шает эту проблему, показывая, как буржуазия мед­
ленно возникает в условиях абсолютизма в качестве
привилегированного, хотя и подчиненного класса.
Огромное достижение Андерсона состоит в объ­
яснении, почему в Европе развивались государ­
ства, когда они развивались (в века после «черной
смерти»), и в выявлении акторов этого процесса
70


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
(феодальные аристократии, занявшиеся самостоя­
тельной реорганизацией, чтобы переустановить
контроль над крестьянами), то есть в описании
механики государствообразования. Недостатком
Андерсона является неспособность раскрыть при­
чины случившихся впоследствии буржуазных ре­
волюций в Британии XVII века и во Франции
в 1789 году, преобразовавших абсолютизм в гораз­
до более мощные нововременные государства. Опо­
ра Андерсона на широкие марксистские классовые
категории — аристократия, крестьянство, буржуа­
зия — не оставляет ему возможности объяснить, по­
чему буржуазия и аристократические круги вошли
в противостояние. Те площадки формирования
буржуазного класса, которые он выявляет — госу­
дарственные должности, автономные города, коро­
левские монополии, мануфактурное производство,
внешняя торговля, — также были обжиты аристо­
кратами. Как мы можем приписывать разные клас­
совые идентичности тем, кто занимает одну и ту же
площадку? Какие факторы позволяют нам разо­
браться, когда именно акторы переориентируют
свои интересы, разминувшись с интересами госу­
дарств, некогда наделивших их привилегиями?
Андерсон ни разу не обращается к этим вопросам
напрямую. Читатели «Родословной» так и не узна­
ют, как можно было бы провести различия между
аристократическими и буржуазными акторами и их
интересами в рамках одного или нескольких госу­
дарств. По Андерсону, разница классовых фракций
создавала политическую напряженность внутри го­
сударств, но он так и не дает ответа, как из этого про­
истек революционный конфликт. Вместо этого нас
потчуют сжатыми сентенциями в конце глав об Ан­
глии и Франции, в которых просто утверждается,
что «аристократическая реакция против абсолю­
тизма [во Франции]... перешла в буржуазную рево­
люцию, которая свергла его» (Anderson 1974k: ш-112;
Андерсон 20Ю: 104) или что «английский абсолю-
71


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
тизм был втянут в кризис из-за аристократического
партикуляризма и кланового отчаяния на его пери­
ферии—силами, которые исторически далеко отста­
ли от него. Но он оказался подрубленным в самом
центре коммерциализованным джентри, капита­
листическим городом, ремесленниками и йомена­
ми—силами, толкающими за его пределы. Прежде
чем он достиг возраста зрелости, английский абсо­
лютизм был свергнут буржуазной революцией» (An­
derson 1974b: 142; Андерсон 2010: гзз)
3
·
Несовершенство анализа Андерсона связано
с тем, что он не способен точно указать агентов,
усиливавших абсолютистские государства. Его вер­
ность марксистским категориям не дает ему уви­
деть решающих размежеваний между акторами, ко­
торые занимали одни и те же классовые позиции,
но в силу отправляемых ими должностей принад­
лежали к разным элитам. Как мы увидим в конце
этой главы, конфликт элит и конфликт классов,
вступив во взаимодействие, преобразовали государ­
ства и создали капитализм. Когда даже наиболее
исторически насыщенный и теоретически утончен­
ный марксистский анализ не может раскрыть при­
чины развития некоторых абсолютистских монар­
хий в более крепкие и сложные государства, нужно
выйти за пределы чисто классового анализа.
Военно-налоговая модель
Господствующая социологическая модель государ-
ствообразования, разработанная Чарльзом Тилли,
порывает с марксизмом в том, что видит в государ-
3- Моя критика Андерсона не относится к его анализу Восточной
Европы, где буржуазных революций не было. Для этой
половины Европы его модель годится лучше всех суще­
ствующих на сегодняшний день, и я пользуюсь ею, когда
представляю образование государства в России и Восточ­
ной Европе в главе 2 настоящего издания.
72


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
ственных чиновниках не агентов класса, а людей,
преследующих личный интерес. Тилли стремится
объяснить, почему из «около 2θθ государств, потен­
циальных государств, небольших государств и го­
сударственно-подобных образований», существо­
вавших в 149°
Г
°ДУ> политии Европы к 199°
Г
°ДУ
консолидировались в «25-28 государств» (Til­
ly 1990:
42-43 anc
* passim; Тилли 2009: 77~7^
и
да­
лее). Заметьте, Тилли берет марксистскую пробле­
му того, как от феодальных лордов власть перешла
к государствам, и переформулирует ее в вопрос
консолидации многих малых политий в несколь­
ко крупных.
Согласно модели Тилли, инициатива принад­
лежит не столько капиталистам, сколько правите­
лям. Некоторым европейским монархам раннего
Нового времени удалось разгромить соперников,
поглотить их территории: «они наделяли пол­
номочиями относительно автономные местные
и региональные власти: эти власти должны были
от имени центральных правительств собирать
налоги, набирать армии, отправлять правосудие
и обеспечивать правопорядок» (Tilly 2004* 49> Тил­
ли 20Ю: 78). Успешные правители заключали сдел­
ки, благодаря которым на их стороне концентри­
ровалось больше капитала (на него можно было
покупать оружие и им можно было расплачиваться
с наемниками и администраторами) и больше при­
нуждения (вооруженных людей), нежели у сосед­
них политий, над которыми они затем одержива­
ли победу. Успех правителей отчасти зависел от их
политических навыков в создании альянсов и за­
воевании поддержки у богатых и могущественных
подданных, но более решительно определялся той
мерой концентрации капитала и принуждения, ка­
кую правители могли иметь на своих территори­
ях и какая была разной в разных странах Европы.
Вначале преимущество было у богатых капиталом
политий. Наемников можно было мобилизовать
73


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
быстрее и вооружить лучше, чем шайку феодаль­
ной прислуги. В XVI веке «разрастание войн и со­
бирание европейских государств в систему... обес­
печили военные преимущества тем государствам,
которые могли выставить регулярные армии; побе­
дили государства, где (в каком-то виде) сочетались
следующие факторы: значительное сельское насе­
ление, капиталисты и сравнительно прибыльная
экономика» (Tilly 199°
:
5$; Тилли 2009: 4
1
)·^Р
е
"
зультате господство перешло к государствам, со­
четавшим капитал с принуждением, в частности
к Франции и Британии.
Военно-налоговая модель видит в образовании
государства процесс, подверженный эффекту ко­
леи. Государства, однажды начав двигаться по сво­
им особенным траекториям, не сворачивают с них
под влиянием более поздних случайных событий.
Первоначальные сделки, заключенные правителями
с контролирующими капитал или принуждение под­
данными, определили организационное устройство
каждого государства и его конечный успех в разгро­
ме и поглощении соперников, равно как и его спо­
собность пресекать налоговые забастовки или вос­
стания подданных. Аналогичной логике эффекта
колеи следуют и другие ученые, хотя и с иной, не­
жели у Тилли, расстановкой акцентов и выделе­
нием других факторов. Эртман (Ertman 1997) Раз
"
личает государства по двум параметрам: их абсо­
лютистский или конституционный политический
режим и их патримониальное либо бюрократиче­
ское государственное устройство. Он высказывает
мнение, что государства встраиваются в свою ти­
пологическую ячейку, когда их втягивают в геопо­
литическую конкуренцию; таким образом, сроки
их вступления в европейские войны имеют решаю­
щую важность. В этом отношении аргумент Эртма-
на является параллелью тезиса Валлерстайна (Wal­
lerstein 1974-1
9^9^ Валлерстайн 2015а, 20156, 2θΐ6),
что характер государств и существующие в них клас-
74


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
совые отношения фиксируются в тот момент, когда
они инкорпорируются в миросистему. Сходным об­
разом Портер (Porter 1994) и Даунинг (Downing 1992)
утверждают, что войны вынуждали правителей идти
с подданными на компромиссы, из которых затем
сложились будущие социальные и политические ме­
ханизмы каждого государства.
Тилли (Tilly 199°* 2004) акцентирует — и гораз­
до сильнее, чем Эртман, Портер и Даунинг, — то,
насколько медленно и с какими затруднениями
государства учреждали бюрократии, которые дей­
ствовали в обход сословий, корпораций, держате­
лей продаваемых должностей, автономных городов
и прочих привилегированных посредников между
правителями и подданными. Даже когда государ­
ства обрели организационный потенциал, позво­
ляющий иметь дело с подданными напрямую, об­
лик их политических систем все еще определялся
той первоначальной смесью капитала и принужде­
ния и теми политическими сделками, которые зна­
меновали их появление.
Сосредоточенность Тилли на ресурсах и по­
литических альянсах — это старательная и небез­
успешная попытка отмежеваться от Макса Вебера
с его акцентированием роли протестантизма. Тил­
ли ухитряется, не ссылаясь на культурные факто­
ры, все равно предложить ясный ответ на эти два
вопроса: кто был инициатором государствообра-
зования и как эти люди набрались сил и сконцен­
трировали у себя власть. Акторы Тилли — это пре­
следующие личный интерес правители, которые
добывали территорию и власть при помощи стра­
тегий «разделяй и властвуй», кооптируя некоторые
элиты, а затем использовали людей и ресурсы, по­
лученные от этих новых союзников, для устраше­
ния и разгрома других. Тилли, равно как и Даунинг
с Портером, менее внятно высказываются насчет
того, почему правители сумели увеличить размер
и ресурсы своих королевств в XVI веке, если это
75


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
не удавалось сделать их предшественникам в преж­
ние века. Тилли предполагает, что завоевание стало
легче осуществлять благодаря новым военным тех­
нологиям. Этот аргумент развивался некоторыми
военными историками. В частности, они указыва­
ют на развитие более мощной артиллерии, которая
могла валить стены замков, лишая знать возможно­
сти оказывать сопротивление королевским силам.
Однако для противодействия такой артиллерии
вскоре возник trace italienne
4
, более сильные укреп­
ления, которые могли выдержать огонь артилле­
рии
5
. Такие стены позволили итальянским, испан­
ским и французским гугенотским городам и целой
Голландской республике сопротивляться испан­
ской и французской королевским армиям.
Большинство городов и провинциальных элит
избрали другой путь и решили связать свою судь­
бу с государствами, вместо того чтобы прикры­
вать свою автономию крепостями и частными ар­
миями. Затем у нас остается вопрос, почему в XVI
и последующих веках различные элиты принима­
ли либо их заставляли принимать разные полити­
ческие решения — одни в пользу сохранения авто­
номии, а другие в расчете на обретение положения
и привилегий в составе государств. В модели Тил­
ли прослеживаются последствия этого выбора, од­
нако он не дает настоящего объяснения, каким об­
разом государства соблазнили или вынудили элиты
4- Буквально «итальянский контур» {фр.), то есть бастионная
система фортификации. — Прим. пер.
5- См. сборник статей под редакцией Клиффорда Роджерса (Ro­
gers 1995)» особенно две главы Паркера, чтобы позна­
комиться с обсуждением военных нововведений в XVI
и XVII веках, и остальные главы в этом издании, чтобы
составить представление о всяческих военных нововве­
дениях той эпохи и о том, насколько все они зависели
от неодинаковых возможностей государств сосредото­
чивать ресурсы и заставлять некогда автономных офи­
церов и некогда автономные силы сражаться вместе с на­
циональной армией.
76


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
расстаться с военной и политической независимо­
стью. Эртман верно указывает на «представитель­
ные институты», коллективные органы знати, духо­
венства и состоятельных горожан как на ключевые
площадки, где либо монархи посулами склоня­
ли этих местных нотаблей подчиниться государ­
ству, либо происходила организация и мобилиза­
ция сопротивления элит. К сожалению, Эртман
не развивает эту догадку (догадку, возникающую
у многочисленных историков в их повествованиях
о конкретных конфликтах в отдельных странах),
чтобы создать модель того, как и когда элиты ре­
шили сопротивляться или покориться. Таким об­
разом, Эртман, как и Тилли, Даунинг и Портер,
на самом деле не вводит нас внутрь машинерии
этих ранненововременных государств в стадии об­
разования и не погружает нас в коллективный дух
и ухищрения некогда автономных элит.
Поджи (Poggi 1978) высказывает мнение,
что феодальные сословия и автономные города
были ослаблены изнутри, а не подавлены короля­
ми при помощи вооруженной силы. По мере ро­
ста масштабов войны ни города, ни аристократы
уже не могли позволить себе закупать новые виды
вооружений и выставлять более крупные силы, не­
обходимые для конкурирования. Средневековые
формы военной подготовки и боя устарели, и зна­
ти приходилось либо оставлять бранное попри­
ще, либо записываться в королевские армии в ка­
честве офицеров. Ужасом для знати и городов,
больше неспособных защитить себя, были в особен­
ности религиозные войны, разразившиеся во вре­
мя Реформации, и, по словам Поджи, они взирали
на королей в надежде на то, что те будут арбитрами
межрелигиозных конфликтов. По мнению Поджи,
короли еще больше соблазняли города и сословия
к отказу от их автономии, провозглашая едино­
образные национальные законы, которые стояли
на страже как коммерческих интересов городских
77


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
купцов, так и привилегий аристократов. Поджи
закрывает глаза на массированное сопротивление
городов и сословий, какое они демонстрировали
в ответ на подобные королевские усилия узурпиро­
вать их полномочия. Вместо этого Поджи полагает,
что аристократам не терпелось стать пассивными
рантье и держателями государственных должно­
стей и поэтому они с готовностью конвертирова­
ли свое положение членов сословий всего-навсего
в налоговые льготы и привилегии, «пользуясь ими
исключительно как компонентами наследственных
достояний» и одновременно отказываясь от «воз­
можности инициировать коллективное действие»
(Poggi 1978: 68).
Военно-налоговая модель предлагает правдопо­
добное рассмотрение кажущейся централизации
фискальных ресурсов и военной власти внутри го­
сударств за счет налогоплательщиков, призывников
и самообеспечивающихся сообществ. Однако мно­
гое остается без объяснения, потому что эта модель
совершает ошибку, овеществляя государства и до­
пуская, что все поступления, собираемые государ­
ственными чиновниками, использовались в целях,
угодных монарху. Действительно, абсолютистские
государства и их преемники представляли собой
рассредоточенные образования, начиненные мно­
жественными элитами с разными и зачастую про­
тивоположными интересами, каждая из которых
нередко была способна утаивать ресурсы от других
«государственных» чиновников. Армии не воевали
в унисон. До конца XVIII века военные офицеры —
почти все унаследовавшие или купившие свои по­
сты — командовали вооруженными людьми и кора­
бельными командами, пользуясь высокой степенью
автономности и пренебрегая приказами своих но­
минальных начальников, когда для них предпочти­
тельнее было не воевать или же когда они не при­
нимали военные планы своего монарха либо видели
удобную возможность обогатиться посредством
78


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
грабежа или пиратства. Вот почему способность го­
сударства завоевывать территории внутри Европы
или колонии в остальных частях света так мало свя­
зана с размером его бюджета. Самая богатая держа­
ва каждой эпохи (Испания с 1560-х по ιβοο-e годы
и Франция с 1630-х по 1789 год) не прирастала тер­
риториями большую часть срока своего фискаль­
ного превосходства, а у держав, собиравших терри­
тории (Нидерланды, а затем Британия), бюджеты
нередко были поменьше, чем у соперников, кото­
рым не удавалось ничего прибавить к своим вла­
дениям или которые теряли земли в пользу более
бедных держав.
Национальные бюджеты, чей рост является клю­
чевым показателем в военно-налоговой модели,
настолько же плохо позволяют предсказать вну­
тренний государственный потенциал, насколько
и военный успех. Немалая часть «государственных
поступлений», подсчитанных исследователями фи­
скальной истории, никогда не доходила до цен­
тральной казны. Не только провинции и города
получали высокий уровень автономии и налогово­
го иммунитета в обмен на номинальную верность
монарху, но и многие провинциальные чиновни­
ки имели возможность оставлять у себя налого­
вые поступления, которые они собирали во имя
государства. В результате у самых больших или са­
мых населенных территорий — или же террито­
рий с самыми крупными бюджетами — часто хуже,
чем у государств поменьше или победнее, увеличи­
вался потенциал для налогообложения подданных
и контроля за соблюдением законов, точно так же,
как у них хуже обстояло дело с прибавлением но­
вых территорий.
Государственный потенциал и сфера государ­
ства расширялись не постепенно, но скорее вне­
запными скачками. Прогресс государств происхо­
дил разными путями, со своими специфическими
помехами. В некоторых случаях государственный
79


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
потенциал утрачивался. Процесс государствооб-
разования носил контингентный и обратимый ха­
рактер. Нам нужна теория, которая учитывала бы
больше нюансов, чтобы объяснить, что же происхо­
дило внутри государств и как выстраивались сдел­
ки с негосударственными элитами. Нам нужна тео­
рия, которая, заглянув внутрь государств, увидит,
как принимали решения государственные прави­
тели и как происходил раздел ресурсов и автори­
тета между борющимися за власть группировками.
Также нам необходимо увидеть, что образование
государства — это цепочка контингентных собы­
тий, а не путь —будь то путь универсальной модер­
низации или совокупность расходящихся траекто­
рий,—предначертанный одним лишь положением
среди прочих стран мира или же досовременным
наследием. Есть два направления, откуда появля­
ются важные догадки: теория рационального вы­
бора и теория власти Майкла Манна.
Рациональный выбор
Теоретики рационального выбора привносят эле­
мент контингентности в это неослабевающее взаи­
модействие бюрократизации и войны, которые,
согласно военно-налоговой модели, выступают
в качестве движущих сил фискального роста. Ана­
лизируя, как правители и подданные решают, ис­
пользовать сотрудничество или конфронтацию
в своих усилиях, соответственно повысить или ми­
нимизировать налогообложение, авторы, внес­
шие ключевой вклад в ученую деятельность этого
толка (Кизер со своими соратниками, Розенталь
и Грейф), делают это иначе, нежели Тилли. Прави­
тели на одну чашу весов кладут выгоды повышения
налогов, из которых можно было бы финансиро­
вать потенциально прибыльные войны, а на дру­
гую — риск возможного бунта подданных. Нал ο­
δό


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
гоплателыцики же могут решать, платить более
высокие налоги, использовать взятки или увертки
для снижения налогового бремени лично для себя
или подключаться к коллективному действию с це­
лью отмены увеличения налогов.
Решения правителей и подданных о том, сотруд­
ничать или воевать, основывались на их (зачастую
недостаточной) информированности о «предугады­
ваемых реакциях других акторов» (Kiser and Linton
2002: 889). При принятии решений руководство­
вались прошлым опытом. Если в прошлом подъем
налогов приносил правителю успех, существовала
вероятность, что он снова попробует тот же метод,
когда ему захочется или понадобится вести очеред­
ную войну. Подданные уходили от налогов, если
агентам правителя не хватало сведений для расче­
та налогового бремени либо людей для сбора при­
читающегося. По мере того как короли создавали
бюрократии, способные собирать подобную инфор­
мацию, подданным приходилось либо подчиняться
требованиям и платить, либо бунтовать. Бюрокра­
тизация подхлестывала восстания.
На неудачах учились. Кизер и Линтон (Kiser
and Linton 2002) описывают повторяющиеся или ка­
тастрофические неудачи как «шарниры истории»,
благодаря которым акторы были вынуждены ме­
нять стратегии, а государства шли по разным путям
государствообразования. Успешные бунты приво­
дили к тому, что короли умеряли налоговые тре­
бования либо в крайних случаях признавали пред­
ставительные институты. Таким образом, эпизоды
наподобие Великого восстания 1381 года в Англии
«определили рамки налогообложения (а конкрет­
но, показали, что такого травматичного налога,
как подушный налог, люди не потерпят)» (Kiser
and Linton 2002: 9°6)· И наоборот, из того, что ис­
панская корона смогла сокрушить восстание кому-
нерос 1520-1521 годов, подданные усвоили, что цена
мятежа слишком высока, а шансы на успех слиш-
8ι


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ком низки. «После этого кортесы были маргина-
лизованы, административная централизация и на­
логи выросли, однако в Кастилии больше не было
восстаний против власти короны» (Kiser and Linton
2002: 9°6)· Французские налоговые бунты достига­
ли смешанных результатов, пока не наступило вре­
мя Фронды 1648-1653 годов. После победы короны
в этом восстании, самом крупном до революции
1789 года, французские подданные смирились с ро­
стом налогов. Восстания внезапно унялись, как раз
в тот момент, когда налоги устойчиво пошли вверх.
Розенталь (Rosenthal 1998) называет Англию
и Нидерланды, политии, в которых король и эли­
та
6
научились сотрудничать, «парламентскими»,
а Испанию и Францию, где король и подданные
продолжали борьбу вокруг войны и налогов, — «аб­
солютистскими» государствами. Согласно этой мо­
дели, ключевые восстания являлись моментами
контингентного структурного изменения, транс­
формируя отношения между королями и поддан­
ными и видоизменяя последующие формы государ­
ственного развития. Однако стоило только акторам
взять на вооружение сложившиеся после восстаний
стратегии, как государства пошли по путям, с кото­
рых они уже так и не свернули.
Розенталь вторит Кизеру и Линтон (Kiser and
Linton 2002), описывая выгоды, проистекающие
и для королей, и для подданных из их согласия
сотрудничать в установлении налоговых ставок
и сборе поступлений. Такие соглашения понижа-
6. Розенталь представляет аристократов, не принадлежащих
к знати землевладельцев и купцов как членов единой
элиты. Он утверждает, что различиями между этими ак­
торами можно пренебречь, потому что все элиты одина­
ково открыты для «подкупов и угроз» со стороны коро­
ны и одинаково способны демонстрировать «проблему
безбилетника» (Rosenthal 1998: 89)· Кизер тоже не делает
различий между группами платящих налоги подданных.
Проблемы с этими допущениями я рассматриваю ниже.
82


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
ли издержки сбора налогов, гарантируя, что в ру­
ках государства в итоге будет оставаться больше тех
денег, которые выплачивались подданными в виде
налогов, вместо того чтобы пропасть из-за кор­
рупции. В глазах кредиторов такие относитель­
но некоррумпированные политии были более без­
опасными местами для выдачи кредитов, что вело
к уменьшению процентной ставки.
Теоретики рационального выбора утверждают,
что соглашения о размерах налогов часто распро­
странялись (по крайней мере неявным образом)
и на решение, вступать или не вступать в войну,
а также на решение, как делить военную добычу.
И король, и элита потенциально могли бы извлечь
выгоды из слияния воедино своих ресурсов на веде­
ние войн, благодаря которым у соперничающих по­
литии были бы отобраны территории или торговые
маршруты. Элита не решалась вносить свою часть
ресурсов, потому что боялась, что король монопо­
лизирует военную добычу. Когда король и элита
успешно договаривались о правилах, дающих эли­
те слово при принятии решения о начале войны
и при распределении военной добычи, последняя
с большей охотой одобряла налоги, а также ослаб­
ляла ограничения, закреплявшие ее собственный
контроль над экономикой. Меры экономического
контроля со стороны элиты задерживали экономи­
ческий рост, и поэтому, когда такие меры ослабля­
лись, экономика росла, облегчая данной политии
возможность финансировать ведение войн.
Сотрудничество между королями и подданными
в вопросе налогов и войн также делало более спо­
койной обстановку внутри государства. Когда пар­
ламенты одобряли войны (или по крайней мере
увеличение налогов, необходимых, чтобы оплачи­
вать ведение войн), вероятность восстаний и ухо­
да от налогов уменьшалась. Кизер и Линтон (Kiser
and Linton 2002) замечают, что даже в «абсолю­
тистской» Франции восстания становились менее
83


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вероятными, когда Генеральные штаты или про­
винциальные штаты голосовали за военные нало­
ги, а также когда войны были не «наступательны­
ми» кампаниями по захвату новых территорий,
а «оборонительными» ответами на иноземные на­
падения.
Модель рационального выбора страдает неспо­
собностью объяснить, почему какие-то восстания
или военные победы и бюрократические нововве­
дения соперничающих политий становятся для ак­
торов поучительными уроками, а другие аналогич­
ные нет. Кизер и Линтон не предлагают никаких яс­
ных критериев для выявления поворотных точек.
Усвоение опыта не объясняется, оно всего-навсего
постулируется исходя из иначе необъяснимых из­
менений поведения. «Эти события редко предска­
зываются, если их вообще возможно предсказать,
однако их можно распознать по их последствиям
постфактум» (Kiser and Linton 2002: 893)· Далее, Ки­
зер и Линтон не всегда ясно говорят о том, что и кем
именно усваивается. Они отмечают, что «итоги
Фронды ознаменовались не только репрессиями,
но и уступками с включением в привилегирован­
ный круг» (Kiser and Linton 2002: 897)»
н
°
н
е объяс­
няют, почему корона научилась идти на уступки по­
сле своих вроде бы немалых успехов в применении
репрессий. На самом деле корона практиковала ре­
прессии в отношении одних элит и делала уступ­
ки другим, но, так как Кизер и Розенталь строили
свой анализ на крайне упрощенных расстановках
(монолитная элита или «налогоплательщики» про­
тив единой монархии), они не сумели объяснить,
почему акторы брали на вооружение разнонаправ­
ленные стратегии. В результате они не могут пояс­
нить, на чем основывались стратегические решения,
вылившиеся в спад государственного фискально­
го потенциала; более того, подобные спады вооб­
ще не были предметом рассмотрения в их работе.
Для Розенталя термины «парламентский» и «абсо-
84


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
лютистский» являются описательными. Он не спо­
собен объяснить, почему некоторые государства по­
шли по тому, а не иному пути.
Основной вклад теории рационального выбо­
ра состоит в том, что она признает, что у правите­
лей и игроков по ту сторону государства был вы­
бор, а значит, исследует стратегическое мышление
акторов, боровшихся за власть в те столетия, когда
правители втягивали элиты с их ресурсами в госу­
дарства. Как и у прочих рассмотренных нами тео­
рий, самым слабым местом теории рационального
выбора является проблема хронологии. Она ничего
не может сказать о том, почему правила игры изме­
нились в XVI и XVII веках, почему элиты, которые
прежде отказывались сотрудничать со своими но­
минальными правителями, с большей готовностью
стали сдавать свои позиции, переуступая деньги
и власть центральной политической институции.
Теория власти Майкла Манна
Теории, которые мы разбирали до сих пор, счита­
ют власть разменным ресурсом: имея деньги, мож­
но нанимать вооруженных людей, а имея воору­
женных людей, можно выбивать налоги. Занимая
политическую должность, можно контролировать
крестьян и рабочих, а контроль над землей и тру­
дом можно превратить в правительственный пост.
На самом же деле, как признают многие из этих ав­
торов, когда подробно касаются конкретных исто­
рических случаев (хотя не в своих общих теориях),
круговорот денег, военного могущества и должно­
стей протекает отнюдь не без сбоев. Власть, за­
воеванную на одной площадке, зачастую нельзя
перенести на какую-то другую. Подчиненные, ко­
торые следуют или подчиняются велениям лидера
в одной сфере, возможно, не послушают указаний
в другой области. Своим сопоставлением госу-
»5


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
дарств с мощным аппаратом принуждения и го­
сударств с мощными капиталами Тилли признает
разницу двух форм власти, но этим различением
он пользуется главным образом, чтобы провести
сравнение между политиями с целью объяснить,
почему государства, которые выигрывают войны
в одну эпоху, проигрывают их в более поздние века.
Нам нужна более объемлющая теория, чтобы объ­
яснить, как в XVI веке в некоторых частях Европы
носители власти внутри одной территории объеди­
нили ее разные формы, образовав государства, —
не когда-то ранее и не где-то в других местах.
Майкл Манн делает громадный вклад в форми­
рование подобной теории, когда признает, что «об­
щества не унитарны», но, наоборот, «составлены
из множественных пересекающихся и перекры­
вающих друг друга социопространственных сетей
власти... Общее представление об обществах, их
структуре и истории лучше всего давать исходя
из взаимоотношений того, что я буду называть че­
тырьмя источниками социальной власти: идеоло­
гическим, экономическим, военным и политиче­
ским» (Mann 1986:1-2). Прослеживая отправление
власти со времен древней Месопотамии до нача­
ла XX столетия (в предыдущей главе мы взгляну­
ли на его анализ древних цивилизаций и Римской
империи), Манн пытается объяснить, как полити­
ческие правители институализировали свою власть
и как они взаимодействовали с другими носите­
лями власти, чьи источники власти размещались
в других местах и в разнообразных вариантах соче­
тали в себе различные объемы идеологической ле­
гитимности, производительных ресурсов, воору­
женной силы и административной организации.
Ключевое прозрение Манна состоит в том,
что социальное изменение случается в «зазорах»
тех институтов, в руках которых находится и ко­
торыми отправляется власть. Изменения в рас­
пределении одного типа власти отражаются так-
86


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
же и на трех остальных типах. Другими словами,
когда один носитель власти ухитряется кооптиро­
вать или захватить властные ресурсы прочих, изме­
няется характер всего общества. Носители власти
могут обнаружить, что происходившие у других
трансферы власти, в которых они не принимали
прямого участия, с некоторых пор начали огра­
ничивать их способность господствовать над под­
властными или применять свою власть на некото­
рой территории.
В заключительных главах первого тома «Источ­
ников социальной власти» Манн использует эту об­
щую гипотезу, чтобы проследить образование го­
сударств в Европе. Он показывает, какой характер
носила децентрализация политической, экономи­
ческой и военной власти в средневековой Евро­
пе среди феодальных маноров и на территориях,
где господствовали знатнейшие вельможи. В то же
время носителем идеологической власти являлась
Католическая церковь, чья власть в этой области
охватывала всю Западную Европу.
Манн прослеживает рост денежных поступле­
ний и военного могущества британского государ­
ства, видя в этом архетип реорганизации власти
в Европе. Он утверждает, что политии с меньшей
территориальной централизацией (такие, как гер­
цогство Бургундское) не могли мобилизовать силу,
необходимую для защиты себя от новых централи­
зованных государств вроде Англии или сидящей
в Париже французской монархии. Подобно Тилли,
в растущем бюджете британской монархии и поку­
паемой на него военной мощи Манн видит первей­
шее мерило государствообразования. Как и Андер­
сон, Манн полагает, что аристократам пришлось
примкнуть к усиливающимся с недавних пор го­
сударствам (даже ценой своей политической и во­
енной власти), чтобы сохранять экономическую
власть над крестьянами. Манн проводит мысль,
что деполитизация аристократов сгладила капита-
87


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
листам путь к получению государственной защиты
их прав собственности, а тем самым поспособство­
вала капиталистическому развитию. Там, где ари­
стократы были ослаблены, а капиталисты окрепли,
короли встали на конституционный путь, жалуя ка­
питалистам парламентское представительство в об­
мен на более высокие налоги. Там же, где произо­
шла недостаточная деполитизация аристократов,
короли демонстрировали более абсолютистское
поведение, жалуя полномочия различным корпо­
ративным формированиям с целью подорвать все
еще могучих земельных магнатов. Таким образом,
у Манна в отличие от теоретиков рационального
выбора имеется ответ, почему государства стано­
вились парламентскими либо абсолютистскими.
И все же это лишь отодвигает проблему дальше
во времени. Манн не объясняет, каким образом
или почему деполитизация аристократов проис­
ходила в тех, а не иных частях Европы; поэтому
он не может рассказать о том, почему государства
развивались именно там и тогда, где и когда это
происходило.
Как и те, кто работает в рамках военно-налого­
вой модели, Манн видит в государстве унитарное
образование, думая, что весь британский бюджет
(и, пожалуй, бюджеты других государств) находил­
ся в распоряжении короля, который действовал
единолично либо с согласия парламента. Анало­
гичным образом Католическая церковь представ­
ляется ему единой иерархической организацией,
которой по силам пропагандировать христианство
как некую последовательную идеологию повсюду
в Европе. Он не замечает восточноевропейского
православия с совершенно иной теологией и орга­
низационной структурой и преувеличивает способ­
ность католицизма производить культурное едино­
образие как между разными странами, так и внутри
одной страны. Манн упускает из виду фактическое
влияние католицизма на европейскую политику,
88


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
потому что не следует логике своей же модели в це­
лом и исследует католических церковных функ­
ционеров как носителей власти, взаимодействую­
щих с другими носителями политической, военной
и экономической власти.
В модели Манна анализируется структура вла­
сти без выявления механизмов, благодаря кото­
рым акторы осуществляли власть. По этой при­
чине Манн правильно признает, что «возможно,
слишком много функционализма пронизывает»
то тут, то там его обсуждение государствообразо-
вания (Mann 1986: 43°)· ^
н
вносит важный вклад,
показывая, как переупорядочивание одного набора
властных отношений (между государством и цер­
ковью, между аристократами или между капита­
листами и государством) сказывается на всей соци­
альной структуре в целом. Но для создания полной
теории государствообразования требуется, чтобы
мы выявили акторов, захвативших власть каждо­
го типа, и конкретно описали, как они проделыва­
ли это в каждый момент преобразования. В свою
очередь, это даст возможность объяснить, поче­
му образование государства началось в XVI веке,
а не раньше или позже и почему оно происходило
в Западной Европе, а не где-то еще.
Конфликт элит
и образование государства
Власть, как проясняют, каждый по-своему, Маркс
и Манн, — понятие относительное. Действенность
военных, экономических, организационных или
культурных ресурсов актора колеблется по мере
того, как меняется структурная позиция акторов,
распоряжающихся этими ресурсами. Мы уже виде­
ли, что сведением акторов к классам (как поступают
марксисты) или к государству и налогоплательщи­
кам (как делают и Тилли, и теория рационального
89


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
выбора) не удастся уловить действительные отно­
шения между носителями власти и теми массами,
над которыми они господствуют, а значит, такое
сведение не даст нам проследить зачастую много­
ступенчатые и контингентные пути, которыми шло
преобразование децентрализованной политической
власти в государства.
Носители власти в средневековой Европе, как и
в других местах в досовременном мире, контроли­
ровали институты, осуществлявшие политическую
власть, и одновременно были тесно вплетены в эко­
номическое производство. Феодальные маноры яв­
лялись политическими и экономическими инсти­
тутами, благодаря которым их лорды в равной мере
имели военную мощь и идеологическую легитим­
ность. Крупнейшим манориальным лордом в нема­
лой части Европы была церковь. Лорды из мирян
и духовенства составляли соперничающие элиты,
которые теснили друг друга в борьбе за ресурсы
и авторитет, в то же время пытаясь отбиться от ко­
ролей и аристократических магнатов, требующих
контроля над их землями и эксплуатируемыми ими
крестьянами.
Коль скоро экономическую и политическую
власть, в разных сочетаниях перемешанную с во­
енной силой и идеологической легитимностью,
отправляли и манориальные лорды, и магнаты,
и короли, и церковники, каким же образом мы от­
личаем одну элиту от другой? Ответ состоит в том,
что каждая элита входила в обособленный орга­
низационный аппарат, обладавший способностью
присваивать ресурсы неэлит (Lachmann 2000: eh. 1;
Лахман 2θΐο: гл. ι) Согласно этому определению,
сходство элит с правящими классами заключа­
ется в том, что те и другие живут эксплуатацией
производительных классов. Однако между элита­
ми и правящими классами есть два значительных
отличия. Во-первых, хотя в теоретической пара­
дигме Маркса правящий класс фундаментально
9°


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
заинтересован в воспроизводстве своего эксплуа­
таторского отношения к производительному клас­
су, в модели конфликта элит этот интерес допол­
няется столь же насущной заинтересованностью
в распространении своей власти на соперничаю­
щие элиты. Во-вторых, способность всякой элиты
преследовать свои интересы в той же мере произ-
водна от структуры отношений между различными
сосуществующими элитами, сколь и от межклас­
совых производственных отношений. Конфликт
элит —это первейшая угроза для потенциала элит;
и все же в основании тех интересов, к защите ко­
торых стремится любая элита, лежат ее отношения
с производительными классами. Потенциал элит
изменяется прежде всего тогда, когда изменяется
структура отношений элит.
По мере того как институты элит стремятся
обезопасить свои интересы как от соперничающих
элит, так и от неэлит, у которых извлекаются ре­
сурсы, они заявляют некое сочетание экономиче­
ских, политических, военных и идеологических
полномочий. Аристократические, церковные,
провинциальные и городские институты в Евро­
пе раннего Нового времени выдвигали юридиче­
ские и фискальные притязания, аналогичные при­
тязаниям «государства», во главе которого стоял
монарх. Все авторы, которых мы разбирали выше,
считают, что, когда соперничающие элиты были
побеждены или инкорпорированы в государства
с монархами во главе, те ресурсы, которые контро­
лировались ими прежде, стали доступны для осу­
ществления геополитических целей, поставленных
правителями (в некоторых случаях в совете с пар­
ламентами). На самом деле контроль над ресур­
сами в рамках государств нельзя просто прини­
мать в качестве допущения — нужно, чтобы он был
предметом анализа. Точно так же, как институты
соперничающих элит могут стоять на пути «пра­
вителей» и бросать им вызов, так и элиты, ин-
91


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
корпорированные внутри государств, могут удер­
живать у себя полномочия и ресурсы из старых
организационных баз и стремиться к присвоению
государственных ресурсов ради собственной нажи­
вы. Давайте посмотрим, как разыгрывался в Евро­
пе конфликт элит и как он определял характер
ранних этапов развития государств, долгое время
выступавших аренами, на которых множественные
элиты распихивали друг друга в борьбе за ресурсы
и власть. Как только мы признаем и проанализи­
руем эту историческую действительность, мы пой­
мем, как по мере произвольного или насильствен­
ного объединения элит в одну унифицированную
политию образовывался и приумножался государ­
ственный потенциал.
Реформация трансформировала «хроническое
состояние» феодальных отношений элит и клас­
сов, но не так, как полагал Вебер. Как мы уже виде­
ли в этой главе, заявление Вебера, что протестан­
тизм способствовал появлению рационального
действия и это, в свою очередь, привело к бюро­
кратизации государств, не подкрепляется истори­
ческими свидетельствами. А вот что действительно
сделала Реформация, так это нарушила отноше­
ния элит, дав ход ряду конфликтов элит и клас­
сов, по-разному разыгравшихся в странах Запад­
ной Европы XVI века и приведших к образованию
различных типов государств в тех, а не иных ча­
стях континента. Давайте проследим, какой была
последовательность конфликта элит и структур­
ной трансформации в Испании, Франции, Нидер­
ландах и Британии — четырех странах, ставших
основными претендентами на геополитическое гос­
подство в Европе, а потом — величайшими коло­
ниальными державами. Затем я сравню эти четыре
задающие тон страны с Россией и более слабыми го­
сударствами Восточной Европы и автономным раз­
витием японского государства и в конце сделаю об­
щие выводы о процессе государствообразования.
92


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
Испания
Первоначально процесс образования государ­
ства в Испании повторял шаблон территориаль­
ной консолидации в империях: кастильские коро­
ли вели Реконкисту мусульманских земель. Затем
Фердинанд и Изабелла стали счастливыми на­
следниками многочисленных престолов от без­
детных родственников, создав вторую после Рос­
сии крупнейшую политию в Европе. Под началом
Габсбургов, как и средневековых королей и импе­
раторов до них, стояли армии, которые были слиш­
ком малы, чтобы усмирять их владения, и корпус
платных чиновников, который был чересчур ма­
лочислен, чтобы ими управлять. Как же тогда ка­
стильские короли сохраняли контроль над всей Ис­
панией, равно как и Португалией, итальянскими,
бургундскими, германскими, фламандскими и гол­
ландскими территориями, которые они унаследо­
вали либо завоевали в XVI столетии?
7
В каждой из своих иберийских территорий
Габсбурги заручались поддержкой главным об­
разом аристократических союзников, предлагая
этим представителям знати полное освобождение
от всех прямых налогов. В результате все бремя
налогов ложилось на крестьян и города, которые
были подчинены аристократии своих провинций.
Дополнительный источник поступлений обеспе­
чивала церковь, так как контроль над церковны­
ми должностями и собственностью отошел от пап
к правителям из Габсбургов в обмен на поддержку
этими правителями папских внешнеполитических
целей. Папы предлагали Габсбургам и прочим свет­
ским союзникам беспрецедентные уступки, потому
7- При обсуждении в этом разделе образования испанского госу­
дарства используются следующие источники: Lynch 1991
»
1992, 1989; Kamen 1991; Bush 1967; и Flynn 1982.
93


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
что Реформация поставила католическую церковь
перед вызовом протестантских правителей, аристо­
кратов, городов и простонародья в немалой части
Европы. Таким образом, Реформация — даже в це­
ликом католической Иберии — не прошла даром,
потому что она поменяла континентальный ба­
ланс сил, в результате чего папы отдали полномо­
чия церкви в гарантированно католических землях
ради того, чтобы заручиться помощью Габсбургов
в возвращении под свое влияние протестантских
областей.
На смену феодальному шаблону разделенного
суверенитета и раздельной юрисдикции в отно­
шении землепользования и крестьянского труда
пришло владычество унитарных элит в каждой ис­
панской провинции. Свою политику торговли ло­
кальной политической и фискальной автономией
в обмен на верность короне Габсбурги распростра­
нили и на другие свои европейские доминионы.
Трансформация отношений элит в этих землях но­
сила менее крайние формы, нежели в Иберии. Ари­
стократия набрала мощь за счет церковников, а го­
рода утратили некоторые из своих автономных
прав, однако институциональные базы соперни­
чающих элит пережили суверенитет Габсбургов,
хотя и ослабев при этом.
Вначале аристократы были главными бенефи­
циарами своего альянса с Габсбургами. Знать об­
рела полный контроль над крестьянами и адми­
нистративным аппаратом своих провинций, ей
больше не приходилось делить суверенитет и кон­
троль над землей и крестьянским трудом с церков­
никами и городскими купцами. Аристократиче­
ская гегемония в испанских провинциях создавала
предпосылки для слабого центрального государ­
ства, которое было предрасположено к фискаль­
ным кризисам, так как аристократы все успешнее
расстраивали планы Габсбургов, не давая им пе­
рехитрить знать и напрямую облагать налогами
94


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
сельское производство или городскую коммерцию.
Сухопутные и военно-морские силы Испании кон­
тролировались провинциальной знатью, и их ред­
ко можно было мобилизовать для ведения зарубеж­
ной военной кампании, что заставляло Габсбургов
рассчитывать на наемников как раз тогда, когда
контроль элит над поступлениями порождал по­
стоянный фискальный кризис и безостановочно ра­
стущий долг.
И все же провинциальная автономия аристо­
кратов зависела от предоставления габсбургскими
правителями, во-первых, юридического призна­
ния, а во-вторых, вооруженного содействия во вре­
мена крестьянских восстаний. Таким образом ис­
панские аристократы и стали частью государства.
Аристократы все больше инкорпорировались в го­
сударство в качестве покупателей продаваемых
должностей и инвесторов в государственные об­
лигации. Выгоды от законных привилегий, пожа­
лованных монархом, получила даже аристократия
во владениях Габсбургов за пределами Испании.
Вот поэтому-то долгое время после того, как Испа­
ния утратила способность бороться за европейское
или глобальное доминирование, большая часть
империи оставалась невредимой. Действительно,
американские движения независимости вспыхну­
ли из-за стараний Испании в конце XVIII века уси­
лить контроль над американскими элитами, а во­
все не по причине двухвековой военной слабости
Испании (Mahoney and vom Hau 2005; Lynch 1989:
З29-374).
Вплетенность аристократов в испанское государ­
ство мало чем помогала осуществлению континен­
тальных амбиций Габсбургов. В условиях ограни­
ченных денежных поступлений и множественных
стратегических интересов силы Габсбургов почти
постоянно были задействованы на множестве фрон­
тов. В результате Габсбурги фактически не завоева­
ли никаких новых территорий после вспышки кон-
95


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
солидации в XVI веке, а затем постепенно утратили
почти все свои европейские владения вне Испании.
Завоевание ими немалых территорий на Американ­
ском континенте приносило метрополии все мень­
ше денежных поступлений, так как, пока испанские
вооруженные силы и административные ресурсы
были плотно задействованы в Европе, контроль
над землей, рудниками и индейским трудом уста­
новили испано-американские элиты.
И все же по мере сокращения имперских владе­
ний и амбиций Габсбургов их ядерная испанская
полития становилась все более государствоподоб-
ной. Контроль аристократов над землей и тру­
дом становился все более опосредован королев­
скими эдиктами и должностями; их статус и доход
не в меньшей степени проистекали от должностей
и государственных пенсий и облигаций, чем от ти­
тулов и имений. Пусть даже государство было пло­
щадкой конкуренции между аристократически­
ми фракциями, разделенными принадлежностью
к разным провинциям и политическим сетям, в XVI
и XVII веках внутрь государства был втянут весь пра­
вящий класс, который остался там и в дальнейшем.
Государство было почвой, на которой происходи­
ли конфликты из-за власти и ресурсов, и в то же
время оно являлось объектом планирования все­
го правящего класса, нацеленного на самосохра­
нение и улучшение благосостояния семей. Когда
аристократы присоединились к королю, перенося­
щему их полномочия и активы в состав государства,
они стали разделять заинтересованность в упроче­
нии при помощи государства своего коллективного
потенциала для налогообложения и контроля всей
массы испанских подданных. Испанские элиты все
равно вступали в конфликты из-за раздела государ­
ственной власти и трофеев, но после XVI века эти
споры шли в рамках политии, обладающей опреде­
ленными границами и легитимностью, затем при­
нятой всеми элитами.
96


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
Франция
Во Франции господствующим вероисповедани­
ем оставался католицизм. И все же Реформация
разжигала конфликт между католиками и проте­
стантами, а затем в среде католических мирских
элит, желавших иметь в распоряжении или захва­
тить институциональные активы католической
церкви. Этот конфликт элит открыл француз­
ским королям, которые в прежние времена имели
лишь слабый контроль над герцогствами и неза­
висимыми территориями, к XV веку претендовав­
шими на Францию, возможность реализовывать
стратегию «вертикального абсолютизма» (Lach­
mann 2000: 99~
Ю2
> 118-146; Лахман 2θΐο: 188-194»
221-267). Вместо того чтобы расширять права
и возможности единой элиты на каждой террито­
рии, французские короли стравливали соперни­
чающие элиты друг с другом, жалуя полномочия
и должности в обмен на платежи. Продажа таких
должностей подрывала способность вельмож мо-
билизовывать меньшие элиты, чтобы бросить вы­
зов короне на национальном уровне. Продажный
характер должностей создавал новые пути изъятия
излишков, так как каждая новая должность была
наделена властью извлекать поступления от кре­
стьян или коммерсантов, отличной от существую­
щих сеньориальных прав
8
.
Вертикальный абсолютизм создал динамику,
которая была почти обратным вариантом той,
что сложилась при Габсбургах. Испанские пра­
вители передавали локальную власть и поступ­
ления элитам в обмен на признание суверените­
та Габсбургов, французские же короли извлекали
8. Источники моей аргументации о Франции в этом разделе
см.: Lachmann 2000: 262, nn. 28-9; Лахман 2θΐο: 233~234>
сноски 28-29·
97


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
поступления от конкурирующих элит, которым
не терпелось получить королевскую поддерж­
ку в их состязаниях за авторитет в провинциях.
К 1633 году половина всех поступлений короны
шла от продажи должностей и от полетты — еже­
годного взноса, уплачиваемого действующими
держателями должностей в обмен на королевское
признание их права перепродавать или завещать
свои купленные посты.
Стратегия короны по формированию вертикаль­
ного абсолютизма ограничивала сама себя, и но­
вые поступления, которые она создавала, имели
самоограничивающуюся природу. Каждая продан­
ная должность порождала постоянное обязатель­
ство перенаправлять какую-то часть поступлений
держателю должности. Каждая новая должность
также подтачивала авторитет и денежные поступ­
ления существующих должностей. Корона созда­
ла небольшой корпус интендантов (должности ко­
торых не продавались), добиваясь осуществления
большего контроля над чиновниками на продавае­
мых должностях и над собираемыми ими «государ­
ственными» доходами. Это в сочетании с гневом
провинциальных чиновников на продолжающуюся
продажу новых должностей разожгло Фронду, по­
следний значительный вооруженный вызов фран­
цузской короне до 1789 года.
Фронда продемонстрировала, что вертикаль­
ный абсолютизм был для короны успешной поли­
тической стратегией, пусть даже он ограничивал
объем того контроля, который французские ко­
роли имели над поступлениями. Фронда включа­
ла как представителей знати и держателей долж­
ностей, бросивших вызов короне, так и крестьян,
восставших против сеньоров и против налогов.
Независимо от источника крестьянского недоволь­
ства или мишени их гнева, держатели должностей
и сеньоры во время Фронды находились в гораздо
более уязвимом положении, нежели корона. Пе-
9«


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
рекрывающиеся юрисдикции и конфликты среди
чиновников на продаваемых должностях делали
их заманчивой мишенью для крестьянских и го­
родских бунтовщиков. Когда чиновники на про­
даваемых должностях бросали вызов королевской
власти, они подрывали также и легитимность соб­
ственного положения, основанное на королев­
ских пожалованиях «привилегий, которые истол­
ковывались различным образом и определялись
с оглядкой на короля» (Beik 1985: 2!9)· В резуль­
тате провинциальные сеньоры и держатели долж­
ностей были вынуждены прерывать свой мятеж,
обращаясь к короне за помощью в подавлении кре­
стьянских восстаний. Из своей неудачи во Фрон­
де элиты усвоили, что ими была утрачена спо­
собность действовать независимо от государства,
частью которого они теперь являлись и от которо­
го получали свою легитимность и немалую долю
доходов.
Нидерланды
Политическая структура Нидерландов выковалась
в ходе войны за независимость, которую они вели
против испанских оккупантов на протяжении не­
скольких десятилетий. В Нидерландах никогда
не существовало феодальных аграрных отноше­
ний, а малость элит (малочисленная знать, слабое
духовенство и почти отсутствующие государствен­
ные чиновники) не давала сложиться благоприят­
ным условиям для межфракционного конфликта.
Нидерланды были крайне децентрализованным со­
бранием городов и сельских глубинок, объединен­
ных только на основе протестантского противо­
стояния владычеству Габсбургов и католическим
репрессиям со стороны Испании. Без Реформации
не было бы нидерландской революции, а следова­
тельно, и государства. Восстанием против Габсбур-
99


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
гов руководила единая господствующая элита го­
родских купцов
9
.
Стоило прогнать испанцев, как над только
что ставшими независимыми городами и про­
винциями укрепился контроль городских куп­
цов, которые посредством «договоров согласия»
предупредили появление вызовов со стороны вы­
скочек-чужаков, создав систему ротации должно­
стей и раздела прибылей от торговых маршрутов
и купеческих компаний между семьями элиты. Эта
система также предотвратила ту разновидность
конкуренции среди множества элит, которая была
обычным делом во Франции. Не было в эти века
и значительных вызовов со стороны голландских
неэлит.
«Договоры согласия» вместе с увенчавшими
их конституционными соглашениями между гол­
ландскими городами и провинциями стали бази­
сом нидерландского государства — Соединенных
провинций. Жесткие защитные меры, которые вся­
кая голландская элита предпринимала против по­
тенциальных соперников, постоянно ослабляли
центральное государство, гарантируя поражение
республики от рук более бедной и вначале хуже
оснащенной Британии. Голландская республика
так и не смогла добиться центрального контро­
ля над потомственными офицерами в различных
армиях и военных флотах, которые содержались
каждой отдельной провинцией. Прогресс нидер­
ландского государства как растущего фискально­
го и бюрократического образования и его способ­
ность конкурировать с другими нациями в сфере
торговли и войны подтачивали склонность элит
преследовать собственные интересы и сохранять
9- Обсуждение голландского государствообразования в этом
разделе основывается на следующих работах: Israel
1995; Израэль 2θΐ8; de Vries and van der Woude 1997; 'tHart
!993-
IOO


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
существующие позиции даже при наступлении не­
запланированных и отчасти непредвиденных по­
следствий долгосрочного конкурентного спада.
Британия
В Англии Реформация почти полностью упраздни­
ла Католическую церковь как самостоятельный ин­
ститут. И все же Генрихова Реформация не просто
позволила крохотному королевскому правитель­
ству вобрать в себя все полномочия и собственность
католического духовенства. Нет, вместо этого коро­
на, имеющая под своим прямым контролем всего
несколько десятков чиновников и зависящая от зна­
ти в деле сбора налогов и привлечения вооружен­
ных людей, была вынуждена идти на сотрудниче­
ство с мирскими лендлордами при экспроприации
собственности и полномочий католической церкви.
Это трансформировало прежнюю тройственную
структуру элит (корона, мирские лендлорды и цер­
ковники) в структуру двойственную, в которой ни­
кто не бросал вызов короне на уровне страны, а дво­
рянство получило полный контроль над землей,
крестьянским трудом и политикой в графствах
и на местах. Генрих VIII и его преемники смогли
воспользоваться своей гегемонией на националь­
ном уровне, чтобы сломать военную и политиче­
скую мощь земельных магнатов, создав монопо­
лию на легитимное применение вооруженной силы
в Англии, а позднее и во всей Британии. Вот так
и возникло расхождение между английской двой­
ственной структурой элит и структурой элит Испа­
нии. Реформация дала английской короне ресурсы,
чтобы сломить магнатов и спустить землевладель­
ческую власть на местный уровень, в противопо­
ложность Испании, где отсутствие Реформации
означало, что Габсбургам приходилось улаживать
вопрос с аристократическим блоком каждой про-
101


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
винции, что исключало возможность прямого вы­
зова знатнейшим испанским вельможам
10
.
Английские короли, несмотря на то что им
не грозили военные или политические вызовы
на уровне страны, так и не смогли избежать сою­
за с мирскими лендлордами. Не сумев создать бю­
рократию, короли по-прежнему рассчитывали
на местных держателей должностей, которые в ос­
новном ничего не получали из казны, служили соб­
ственным интересам и контролировались поли­
тическими блоками графств. Не сумев натравить
друг на друга духовенство и мирян в парламенте
после вычистки оттуда большинства церковников,
корона сталкивалась со все большими трудностя­
ми в контроле за блоками в графствах, из которых
к XVIII веку вышли две общенациональные партии.
Гражданская война XVII столетия и Славная ре­
волюция продемонстрировали пределы королев­
ской власти и узость возможностей королей для са­
мостоятельных действий. Для всех королевских
инициатив, будь то повышение налогов, принятие
законов или ведение войн, требовалось согласие
членов парламента, представлявших интересы гос­
подствующей элиты землевладельцев в графствах,
а позднее — купцов, организованных в гильдии
и хартийные компании и имевших своих предста­
вителей в структурах городского самоуправления.
Британское государство, пожалуй, до XIX века оста­
валось сплавом элит, каждая из которых имела соб­
ственную институциональную базу для эффектив­
ного отправления экономической и политической
власти, а также прочную идеологическую легитим­
ность. И все же гражданская война и Славная ре­
волюция, окончательно ограничив королевскую
власть, подтвердили, что общенациональные ин-
ю. Обсуждение британского государствообразования в этом раз­
деле основывается на следующем источнике: Lachmann
2000, chs 4 and 6; Лахман 2θΐο, гл. 4 и 6.
102


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
ституты, и прежде всего парламент, являются пло­
щадками, на которых права собственности и поли­
тический авторитет получили свое место и защиту.
Россия и Восточная Европа
Слабые короли инициировали череду конфликтов
элит, позволивших в Западной Европе образовать­
ся государству. Короли смогли это сделать, потому
что Реформация активировала борьбу за бывшие
церковные полномочия и собственность в Брита­
нии, схватку из-за защиты или конфискации като­
лических владений во Франции, геополитические
разломы, эксплуатировавшиеся Габсбургами в Ис­
пании и за ее пределами, и народные волнения во­
круг религиозной и политической автономии про­
тив католического владычества в Нидерландах
11
.
Отсутствие Реформации означало, что Право­
славной церкви (либо — в Польше и Центральной
Европе —свободной от вызовов Католической цер­
кви) не нужно было отдавать свои ресурсы или всту­
пать в союз с короной для защиты своих интересов.
Короли были символическими фигурами, имевши­
ми лишь номинальное значение и привлекавшимися
из-за рубежа (Польша), либо выбирались аристокра­
тами (Венгрия и Богемия), или же являлись наслед­
никами местных династий, и все они были слабы.
Знать была крайне децентрализована. «Сложные
цепочки феодальной лестницы были здесь прак­
тически неизвестны [...] в результате вертикальная
феодальная солидарность здесь была гораздо сла­
бее, чем на Западе» (Anderson 1974b: 223; Андерсон
20Ю: 209, 2ю). Это значило, что знатные сановни­
ки не смогли консолидировать блоки сторонников,
il. Обсуждение в данном разделе основывается на следующих
работах: Anderson 1974b; Андерсон 2θΐο; Barkey 2008, eh. 3;
Downing 1992>
cn
· 6; Ertman 1997, ch. 6; and Yanov 1981.
103


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
чтобы начать процесс концентрации принуждения
и отъема территорий у более слабых соседей, как по­
стулирует Тилли (Tilly I99°î Тилли 2009)·
В отличие от Запада инициатива изменений шла
от децентрализованных аристократов. Как верно
утверждает Андерсон, восточноевропейской знати
пришлось реорганизоваться в рамках государств,
чтобы не утратить способность контролировать
и эксплуатировать крестьян после эпидемии «чер­
ной смерти». Возникший в итоге дефицит рабочей
силы оказался для крестьян кстати: они бежали
от тягостной работы и арендных обязательств на не­
занятые земли дальше к востоку либо в поместья
других господ, предлагавших лучшие условия. По­
кинутым господам не хватало либо союзников-ари­
стократов, либо собственных военных сил, чтобы
держать при себе или возвращать своих пропавших
арендаторов. В то самое время, когда способность
господ эксплуатировать крестьян была подорвана,
они оказались под угрозой внешнего вторжения.
Волны атакующих шли чередой: ханства Централь­
ной Азии, татары и османы на юге, Швеция на се­
вере. Децентрализованные аристократы не смогли
мобилизовать и скоординировать достаточную силу
для отражения захватчиков.
Решение для обеих угроз (бегущие крестьяне
и вторгающиеся армии) было одним. Мелкая, без­
защитная знать сбивалась в кучки, чтобы отбивать­
ся от нападающих. Чем крупнее становился кон­
гломерат знати, тем вероятнее была возможность
разгрома и поглощения более мелких соседей. Та­
ким образом, у знатных господ, не объединенных
в группы, имелся сильнейший стимул присоеди­
ниться к одному из этих формирующихся госу­
дарств, соглашаясь влиться в ряды «служилой зна­
ти», то есть связать себя обязательством всю свою
взрослую жизнь быть офицером или управленцем
на службе у государства, получая взамен защиту
от иноземных захватчиков.
104


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
Поэтому государствообразование в Восточной
Европе и пошло по другому пути, нежели это пред­
сказывала военно-налоговая модель. Оно не было
постепенным процессом, когда у правителей не­
больших территорий накапливались скромные
объемы средств принуждения, которые затем ис­
пользовались для завоевания соседней политии.
Если бы это было так, Восточная Европа состоя­
ла бы из очень многих мелких государств, которые
были бы консолидированы только после долгой
череды войн, как это происходило на Западе. Так­
же это не было только лишь ответом на иноземное
вторжение. Будь так, восточноевропейская знать
срослась бы в государства веками ранее и уберег­
лась бы от неоднократных вторжений и грабежей
захватчиков. Вместо этого картина соответствует
модели Андерсона. Только столкнувшись с исчезно­
вением целого класса после крестьянских побегов,
знать перестала держаться за свою автономию и объ­
единила свою мощь в рамках крупных государств.
Инициатива исходила не от амбициозных правите­
лей: действительно, как отмечалось выше, в Поль­
ше правил король без реальной власти, в иных стра­
нах короля избирали, в остальных же он был слаб.
Новообразованные государства были первыми
инструментами классового контроля: без крестьян
не могло быть и господ. И все же, стоило только зна­
ти консолидироваться в рамках государств, как ста­
ло возможным создание достаточно крупных ар­
мий, способных отражать захватчиков, а затем и за­
воевывать новые земли, пусть даже эти государства
объективно были слабее, чем их аналоги на Запа­
де. Мерой и свидетельством этого успеха были ма­
териальные поступления, административный раз­
мах, или бюрократизация, и военная конфронтация
с западными державами. Великое княжество Мо­
сковское стало царством, а в конце концов крупней­
шим государством (с точки зрения площади суши)
в мире. Как Россия смогла это сделать?
105


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Россия и государства Восточной Европы доволь­
но сильно отличались от тех государств на Западе,
которые мы разобрали ранее, потому что простран­
ство для конфликта элит и классов на Востоке было
гораздо уже. Лишь малая доля восточноевропейско­
го населения жила в городах, а уровень коммерции
был достоин сожаления. Купцы, по сути, не играли
никакой роли в политической жизни. Представите­
ли духовенства имели гарантированное положение
и контроль над своими имениями, однако были по­
ставлены вне сферы, где они могли бы вмешивать­
ся в дела мирских поместий и играть какую-либо
роль в государстве. Крестьян под давлением обра­
щали в крепостное состояние, а все поместья нахо­
дились под исключительным контролем мирского/
церковного господина или короля. На Западе кон­
троль над землей и трудовыми ресурсами не дро­
бился ни от разделения полномочий, ни от пере­
крывающих друг друга правовых систем. На Восто­
ке две элиты, дворяне и духовенство, почти всецело
были отделены друг от друга в тех институтах вла­
ствования и извлечения излишков, которые были
за ними закреплены.
По мере того как в государствах происходи­
ло объединение аристократов, исчезала осно­
ва для конфликтов внутри этой элиты. Катего­
рии и разряды знати были отменены либо приоб­
рели всего-навсего символический характер, так
как все аристократы поступили на одну государ­
ственную службу. Дворяне, стремящиеся выбить­
ся вперед, конкурировали за высокие должности
на военной службе, в гражданской администра­
ции или при дворе. «С тех пор знать интригова­
ла внутри самодержавия, а не против него» (An­
derson 1974b: 342; Андерсон 20Ю: 319)· Придворные
фракции не имели ни базы в регионах, ни опоры
на сословное положение, а следовательно, не мог­
ли рассчитывать на союзников вне государства
или создавать разделения, которые сказывались бы
юб


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
на классовых отношениях или государственном
правлении. Как раз в то время, когда дворяне по­
одиночке бились за должности, у них была общая
заинтересованность в расширении способности го­
сударства присваивать ресурсы гражданского обще­
ства. Таким образом, дворянство поддержало по­
рыв Екатерины II к присвоению владений Церкви,
что ослабляло духовенство как обособленную элиту.
Земельные угодья государства расширялись, пока
в его владении не оказалось 40% российских кре­
постных, которых в то время могли брать в армию.
В свою очередь, дворяне получили право переме­
щать крепостных по своим владениям или прода­
вать их и их труд другим землевладельцам. Царь
и дворянство, бывшие заодно в рамках государства
и дополняя друг друга, в течение XVIII века усилили
свой контроль за крестьянским трудом и церковны­
ми землями, что было не под силу их децентрали­
зованным предшественникам в прежние столетия.
Образование государства в России и многих стра­
нах Восточной Европы представляло собой процесс
аристократической реорганизации, который был
направлен как против крестьянства (по утвержде­
нию Андерсона), так и против самих аристократов,
ликвидируя у знати удобные возможности созда­
вать фракции или формировать альянсы с другими
элитами вне государства. Данный процесс был воз­
можен, потому что не существовало крепких регио­
нальных элит или фракций, представлявших про­
винции либо связанных с духовенством или город­
скими купцами, а поэтому ни одна элита не была
в состоянии блокировать государствообразование.
Польша и Венгрия демонстрируют негативный
пример того, как структура элит определяла силу
и форму зарождающихся государств. Польские
и венгерские аристократии имели тесную организа­
цию на региональном уровне и в XIV веке вторично
закрепостили крестьян при помощи провинциаль­
ных вооруженных сил, полностью контролировав-
107


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
шихся местной знатью. Короли избирались сейма­
ми, парламентами, всецело контролировавшими­
ся знатью, что гарантировало, что короли никогда
не смогут бросить вызов местной власти аристокра­
тов. Эти тесно организованные региональные эли­
ты пережили даже иноземное завоевание. Венгрия
попала под турецкий контроль, а затем под кон­
троль Габсбургов. Польша в XIV веке частично была
завоевана немцами. Венгерские и польские дворяне
сохраняли свой контроль над крестьянами и мест­
ным самоуправлением, даже находясь под инозем­
ным владычеством. Более того, даже тогда, когда их
завоевывали немцы, польские дворяне не прекрати­
ли вторичное закрепощение крестьян. У иноземных
завоевателей вряд ли было больше инструментов
воздействия или доступа в провинции, контроли­
руемые крепкими местными элитами, чем у поль­
ских или венгерских королей и их дворов. Только
в XVIII веке, когда Польша была разделена между
Россией, Пруссией и Австрией, а польское государ­
ство утратило даже свое номинальное существова­
ние, державы-завоеватели начали ломать местную
аристократическую власть и с успехом взимать на­
логи. Государствообразование в Польше и Венгрии
имело незавершенный характер как раз тогда, когда
упрочилось аристократическое классовое правле­
ние, потому что у местных элит была крепкая орга­
низация, равно как и свобода от вызовов со стороны
других элит. Слабые государства были уязвимы пе­
ред иноземным завоеванием, но это не имело боль­
ших последствий для знати, чья местная политиче­
ская и классовая власть держалась веками.
Япония
Феодальная Япония, как мы уже видели в пре­
дыдущей главе, была рассечена различными пе­
рекрывающими друг друга элитами. Император
ю8


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
и соперничающий сёгун стремились получить пре­
имущество друг над другом, жалуя захваченные
в сражениях земли прислужникам-самураям. Ба-
куфу (правительство) сегуна было мощнее импе­
раторского режима, но усилия обоих были ограни­
ченны, потому что большинство земельных угодий
в Японии контролировалось наследственными лор­
дами (даймё), содержавших для обороны этих зе­
мель имелись собственные корпуса самураев, ко­
торым были пожалованы субфеоды. Духовенство
получало доходы от собственных феодальных име­
ний и на защиту этих владений выводило собствен­
ные вооруженные силы
12
.
Ключевым моментом государствообразования
стало время Хидэёси — вторая половина XVI века.
Хидэёси не был ни императором, ни сегуном.
Он, скорее, построил коалицию многих даймё
и самураев, которая выдержала более двух веков
(с 1603 по ι868 г.) при сёгунате Токугава. Хидэё­
си добился поддержки элит, которые отчаялись
подавлять крестьянские восстания. Таким обра­
зом, японское государствообразование поначалу
напоминало образование государства в Восточ­
ной Европе: рассеянные фракции землевладельче­
ской мирской элиты, объединяющиеся в государ­
ство, чтобы сохранить свое классовое положение
в отношении крестьян. Как и в Восточной Евро­
пе, крестьяне подвергались более глубокой экс­
плуатации, не имели оружия, и закон запрещал
им покидать землю или уходить в торговлю либо
заниматься какой-либо профессией. Аналогично
и самураи проводили все больше времени на служ­
бе у бакуфу либо у своего господина (в регионах,
где у даймё был высокий уровень автономии). Са­
мураи были укрощены, отчасти в ходе идеологиче-
12. Обсуждение в этом разделе основано на следующих работах:
Anderson 1974b; Андерсон 2θΐο; Bix 1986; Hall 197°; Moris-
hima 1982; Yamamura 1979.
IO9


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ского и культурного процесса, как это описывается
у Икегами (Ikegami 1995)»
а
отчасти потому, что ис­
точником их дохода были средства, которые адми­
нистрации бакуфу или даймё присваивали непо­
средственно у крестьян, а затем централизованно
раздавали самураям, состоявшим у них на службе.
Самураи больше своего времени посвящали тогда
административным функциям, а не военной под­
готовке и сражениям и утратили какие-либо права
(или контроль) в отношении оговоренных земель­
ных участков. Подобным же образом даймё боль­
ше времени в году проводили при дворе (добиваясь
прибыльных позиций, предпринимая различные
уловки в борьбе за власть и наслаждаясь столичной
светской жизнью) — не меньше, чем провинциаль­
ные элиты во Франции.
Благодаря консолидации элит при Токугаве пре­
имущества получили даймё, высокопоставленные
государственные чиновники и некоторые самураи.
В торговле все больше господствовали даймё, у ко­
торых был контроль над городами. Некогда авто­
номные города, процветание которых было связано
с ролью посредников между сражающимися даймё,
теперь все больше маргинализировались, по мере
того как утрясались границы вотчин даймё и сегу­
на. Даймё и сёгун смогли разоружить духовенство
и присвоить их земли, подобно тому, как это было
в Восточной Европе.
Конфликт элит стал внутренним процессом в го­
сударстве, так как сёгун и даймё бились за положе­
ние при дворе и материальные поступления. Когда
данные конфликты достигли своей кульминации
в эпоху Реставрации Мэйдзи, упразднившей сегу­
на и отстранившей от власти большую часть даймё,
эти побежденные элиты были неспособны контр­
атаковать. Те самураи, которые когда-то составляли
их политическую и военную опору, за века государ-
ствообразования эпохи Токугавы были интегриро­
ваны в состав центральной администрации.
но


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
Новое правительство Мэйдзи пошло на ради­
кальные меры, повысившие государственную мощь:
отмену феодов, дарование равного гражданства
всем японским мужчинам и предоставление госу­
дарству непосредственного контроля над капита­
ловложениями, которые использовались, чтобы вы­
пестовать промышленность и выковать мощный
национальный военный потенциал. Данные рефор­
мы стали возможны, потому что любые элиты, ко­
торые могли бы иметь интерес или способность
противостоять этому курсу, уже были включены
в структуру государства (самураи и купцы) либо,
если они еще удерживали автономию в конце эпохи
Токугавы, были оставлены без союзников и не пред­
ставляли собой какой-либо значимой силы, мо­
гущей бросить вызов центральному государству.
Как только все элиты оказались внутри государ­
ства, они уже могли принять курс, который повы­
шал геополитическое и экономическое положение
Японии, потому что от этого развития событий вы­
гадывали все элиты.
Как получаются государства
Лучше пусть остается внутри
палатки и мочится наружу,
чем снаружи — внутрь.
Линдон Джонсон, президент США
Объяснение Джонсона, почему своим политиче­
ским врагам он давал посты в своей администра­
ции, раскрывает сущность государствообразования.
Государства по большей части не создавались уни­
чтожением врагов на поле брани либо отправкой
бюрократов или солдат из столицы для налогооб­
ложения и контроля глубинки. Государства по­
явились на свет, когда элиты и их организацион­
ный потенциал объединились в единый институт.
111


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Все разобранные нами государства в Западной и Во­
сточной Европе и Японии были созданы не пото­
му, что король успешно применял силу, заставляя
элиты и подданных отдавать ему ресурсы. Скорее
они являлись примерами самоцентрализации элит.
Это происходило по целому ряду причин; зачастую
у государствообразования были множественные мо­
тивы. Элиты сближаются:
• чтобы присвоить полномочия и активы других
элит (Англия, Франция, Испания);
• чтобы повысить контроль над крестьянами (Япо­
ния, Россия и Восточная Европа);
• чтобы защитить себя от иноземных захватчиков
(Россия, Восточная Европа, Нидерланды).
Как только элиты оказывались собраны вместе
в едином институте государства, они употребляли
свой новый потенциал для решения разнообразных
конечных задач:
• осуществления новых мер контроля над кресть­
янским трудом (Испания, Британия, Япония,
Восточная Европа);
• инициирования войн против иноземцев и захва­
та колоний (Британия, Франция, Испания, Ни­
дерланды, Россия);
• обеспечения поступлений за счет извлечения
средств у городов (Испания, Россия и Восточ­
ная Европа, Япония) и у духовенства (Испания,
Россия, Япония).
Нам нужно тщательно разграничить те мотивы
и конфликты, которые свели элиты в рамках госу­
дарств, и те возможности и новые конфликты, ко­
торые являлись случайными исходами первона­
чального слияния элит в государства. Образование
государства нигде не было единым проектом стре­
мившихся к величию правителей. Скорее, оно было
112


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
незапланированным побочным продуктом сбли­
жения множественных элит, хотевших обзавестись
рычагом давления в своих конфликтах с другими
элитами и крестьянами. Каждая победа в конфлик­
те элит создавала новую конфигурацию отношений
элит, зачастую видоизменяя аграрные классовые
отношения, и определяла почву для очередного ра­
унда конфликта элит.
Среди всех исторических частностей каждого
конкретного случая мы можем выявить некоторые
более общие взаимосвязи между структурой отно­
шений элит и видами образовавшихся государств.
Решающим фактором было то, какую степень ав­
тономности демонстрировали манориальные лор­
ды, изымая излишки у крестьян. Там, где изымать
излишки и регулировать крестьянское производ­
ство в своих имениях могло исключительно гос­
подское сословие (как это было в большинстве
стран Восточной Европы, в России и Японии), го­
сударство находилось под контролем одной этой
элиты. Государственная власть была вверена кол­
лективным рукам землевладельческой элиты —
не посредством представительных институтов
или положений конституции, но через военные
и административные должности, занятые знатью.
Со временем в центре межфракционных прений
оказался контроль государственных должностей
и ресурсов вместо той борьбы за землю и аристо­
кратический ранг, которая господствовала в дого-
сударственной феодальной политической жизни.
Духовные и купеческие элиты в таких политиях
утрачивали свою автономность, и их вынужда­
ли отдавать государству все большую и большую
долю их земли и дохода. По мере того как дво­
ряне сосредоточивали свое внимание на государ­
ственных должностях, получая от них все больше
богатств и статуса, короли обретали возможность
манипулировать аристократическими фракция­
ми. Благодаря таким манипуляциям короли уве-
113


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
личивали власть двора по отношению ко всем эли­
там и завоевывали растущую автономию, каковую
могли затем использовать для усиления государ­
ственного потенциала.
Напротив, в Западной Европе множественные
элиты содержали собственные институты, способ­
ные регулировать землепользование и извлекать
ресурсы у крестьян. В контексте такой сложной
феодальной политики государства образовыва­
лись, только когда у одной из элит получалось по­
бедить другую и присвоить ее полномочия. То,
как это происходило, имело свои отличия в Испа­
нии, Франции, Нидерландах и Британии. Однако
во всех четырех случаях протестантская Реформа­
ция дала ход серии событий, которые трансформи­
ровали отношения элит. В Англии эффект был наи­
более непосредственным: король и примкнувшие
к нему мирские лендлорды упразднили духовен­
ство как независимую элиту и поделили его полно­
мочия. Возникшая в результате двойная структура
элит определила форму британского государства.
Во Франции Реформация была неполной, но она
разожгла меж- и внутриэлитный конфликт. Все
элиты стремились улучшить свое положение, по­
ступая на государственные должности. Это дало
французской короне манипулятивную власть,
но также ограничило способы, как короли мог­
ли бы использовать свой новый верховный автори­
тет и поступления, поскольку государство теперь
включало другие элиты, у которых сохранялись по­
стоянные притязания на поступления и полномо­
чия их должностей.
В Испании и Нидерландах Реформация имела
косвенный эффект. Потребность папы в союзни­
ках в католической войне с протестантизмом дала
испанской короне рычаг влияния на католическое
духовенство. С вмешательством Габсбургов в кон­
фликты элит на новоприобретенных территори­
ях структура элит Испании больше уподобилась
114


ИСТОКИ ГОСУДАРСТВ
структуре элит Восточной Европы, где в каждой
провинции были единые элиты. Власть Габсбургов
объяснялась имеющейся у них возможностью пере­
мещения ресурсов с одной территории для вторже­
ния в другую часть их империи. Но в борьбе против
единых элит, господствующих на каждой террито­
рии, такой геополитический рычаг был делом труд­
ным и непомерно дорогостоящим. Подобным же
образом в борьбе против владычества Габсбургов
унитарные элиты появляются в каждой голланд­
ской провинции; тем не менее власть в одной про­
винции не могла применяться для подчинения
правящей элиты в провинции по соседству.
Государства были производными конфлик­
та элит. Форма каждого государства проистекала
из той структуры отношений элит, которая суще­
ствовала в догосударственных феодальных обще­
ствах. Духовенство как сословие носителей идео­
логии имело для образования государства меньшее
значение, чем в качестве власть предержащих.
Оно осуществляло не только лишь идеологиче­
скую власть, о чем заявляет Манн, но и все че­
тыре формы власти. Представители духовенства
формировали облик государства главным образом
посредством своего положения в общей структу­
ре отношений элит. Там, где они были уязвимы
перед присвоением со стороны соперничающих
феодальных элит, прежде всего в Англии, их по­
ражение и поглощение определяли характер от­
ношений оставшихся элит, которые образовывали
государство. Там, где духовенство было чрезмер­
но автономным (как в Японии, Восточной Евро­
пе и Нидерландах), оно не играло серьезной роли
в государствообразовании, даже если позднее его
покоряли элиты, унифицированные в рамках госу­
дарства. Во Франции и Испании роль духовенства
была более сложной, так как полномочия этого со­
словия были частично присвоены множественны­
ми элитами, притом что у него еще хватало авто-
"5


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
номии, чтобы повлиять на будущую конфигурацию
конфликтов элит. По этой причине прошлые тео­
рии, которые не принимают во внимание духовен­
ство, никак не объясняют разнообразные траекто­
рии государствообразования
13
.
Результатом феодального конфликта элит стало
образование множества различных государств. Не­
смотря на их различия, все они отвечали веберовско-
му определению государства. Все эти государства до­
бились монополии на легитимное применение силы
на определенной территории, пусть даже вначале
это делалось главным образом за счет приема в го­
сударство других держателей вооруженной силы.
Права всех элит и неэлит стали все больше опре­
деляться государством и в связи с самим государ­
ством. Как государства взялись за это определение
и какие права и обязанности каждое из них стреми­
лось навязать своим подданным (и что получилось
сделать) —это тема следующей главы о национализ­
ме, а также других глав, в которых разбираются го­
сударственная политика в области экономики и со­
циального обеспечения и наступление демократии.
13. Тилли и теоретики рационального выбора почти полностью
игнорируют духовенство. Спрюйт (Spruyt 1994) обсуждает
роль церкви в средневековой политике, но он ошибочно
полагает, что духовенство утратило власть в эпоху Сред­
невековья, за века до появления государств. Даунинг, ка­
жется, согласен со Спрюйтом, поскольку, заявив снача­
ла, что «рассказ о средневековой политической истории
был бы неполным без обсуждения роли церкви» (Downing
1992:34)> потом, анализируя образование государства, уже
не упоминает о духовенстве. Эртман (Ertman 1997) видит
в церкви источник идей о правлении и администрирова­
нии для европейских правителей и говорит, что в сред­
невековую эпоху она исполняла примерно ту же роль,
какую Горски (Gorski 2003) приписывает кальвинизму
в более поздние века. Но ни Эртман, ни Горски (опира­
ясь на Вебера) не видят в представителях духовенства по­
литических акторов, точно так же как и идеологических
или организационных образцов для подражания со сто­
роны мирских государственных деятелей.
11б


3
Нации и граждане
За годы моей жизни я составил
свое собственное представление
о Франции.
Шарль де Голль (de Gaulle iQ55:3>
де Голль 200$: 23)
Но особенно народ;
Вот что такое Америка
для меня.
Абель Миропол. Песня «Дом,
в котором я живу» (1943)
КАК ТОЛЬКО элиты объединились в рам­
ках унифицированных политий, у них на­
чал вырабатываться общий интерес к рас­
ширению потенциала их государств присваивать
ресурсы, забирать подданных на войны и песто­
вать чувство национальной идентичности, кото­
рое могло бы создать и углубить лояльность к го­
сударству. Когда подданные принуждением либо
посулами были поставлены на службу государству,
они увидели в себе граждан и, в свою очередь, ста­
ли требовать от государства гражданских прав и со­
циальных льгот, а также участия в принятии поли­
тических решений.
Государства и контролируемые ими территории
перестали быть лишь набором институциональ­
ных механизмов в признанных границах. Чинов­
ники и граждане все больше идентифицировали
себя в терминах нации, а свои политические поже­
лания оправдывали, взывая к национальным идеа­
лам и интересам. В приведенных цитатах Шарля
де Гол ля и Абеля Миропола выражается чувство
нации. В случае де Голля его идея Франции при-
117


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вела его к военной карьере и руководству «Свобод­
ной Францией», сопротивлявшейся нацистской ок­
купации. Более того, процитированной строкой
начинается его трехтомник «Военные мемуары».
«Собственное представление» де Голля — это его
готовность сражаться и умереть за Францию, яв­
ляющаяся одним из примеров коллективной пре­
данности нации. Миропол, нью-йоркский учитель,
композитор и поэт-песенник (а еще приемный отец
осиротевших сыновей Юлиуса и Этель Розенбер-
гов), написал «Дом, в котором я живу» для корот­
кометражного фильма с Фрэнком Синатрой в глав­
ной роли, который был снят и показан в последний
год Второй мировой войны. В песне образы повсе­
дневной жизни в Америке переплетаются с пред­
ставлениями Миропола о национальных идеалах
и устремлениях: «демократия... все расы и рели­
гии... право высказывать свое мнение... мечта, взра­
щиваемая сто пятьдесят лет... мои соседи, черные
и белые, люди, только что приехавшие сюда... дела,
которые еще предстоит сделать... богатый и пре­
красный край, где никто не будет обделен... при­
надлежащий тем, кто сражается». «Сражающиеся»
Миропола — это не солдаты из мемуаров де Гол­
ля, а скорее те, кто борется за свободу, справедли­
вость и равенство внутри Соединенных Штатов.
Контраст между нациями де Голля и Миропола —
это не просто различие Франции и Соединенных
Штатов или даже консервативной и левой поли­
тики, но разница между национализмом генерала,
премьер-министра и будущего президента и нацио­
нализмом учителя и писателя, который видит себя
частью рабочего класса.
Эти контрастирующие представления о миссии
и предназначении нации сформировались в рам­
ках государств и определили облик и мотивы элит
и классов, которые боролись за то, чтобы контро­
лировать национальные ресурсы и направлять их
на продвижение своих интересов и идеалов. В этой
п8


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
главе прослеживается, как государственные пра­
вители и подданные приобретали национальную
идентичность и сражались за обязанности, права
и значение гражданства. Вначале я сосредоточусь
на двух наиболее важных компонентах государ­
ственного потенциала: способность сбора поступле­
ний и набора солдат. Затем я рассмотрю то, как эти
усилия по мобилизации денег и людей подпиты­
вали национализм, что, в свою очередь, привело
к созданию национальных культур. В этой главе
я уделяю свое внимание тем решениям, которые
принимались государственными элитами, а так­
же их успехам и неудачам в достижении постав­
ленных целей. Действия государства как субъекта
провоцировали развитие капитализма и появле­
ние народных запросов на демократическое уча­
стие и социальные льготы, и, конечно, они находи­
лись во взаимодействии и с подобным развитием,
и с народным запросом, о чем будет сказано в дру­
гих главах.
Деньги
Когда элиты объединились в государства, они при­
шли вместе со своим потенциалом по извлечению
поступлений у контролируемых ими деревень, го­
родских коммун, церковных бенефициев и торговых
концессий. Элиты пытались сохранять свой кон­
троль над местными сообществами даже после того,
как они были инкорпорированы в государство. Го­
родской чиновник, лендлорд или клирик, возмож­
но, имели какое-то представление об относитель­
ном доходе или состоятельности отдельных лиц
и семей, находившихся под их контролем, однако
до центральных государственных администраторов
эти сведения не доходили. У местных элит зачастую
не было ни права, ни возможностей отслеживать
доходы или активы их подданных. Вместо этого
119


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
они собирали подати, начисленные по давнишним
формулам, которые все сильнее отрывались от ак­
туальной способности подданных платить налоги.
В любом случае поступления от сообществ государ­
ства получали через инкорпорированные ими эли­
ты, а не от подданных по отдельности.
Короли и их ближайшие союзники, которые ста­
новились государственной элитой со своим лич­
ным интересом, стремились завладеть более зна­
чительной долей поступлений, присваиваемых
местными элитами, тогда как местные элиты,
в свою очередь, предпринимали попытки защитить
присваиваемое ими от подобных централизующих
запросов. В то же время местные элиты по-преж­
нему пытались извлекать больше ресурсов у под­
данных под их контролем, а государственная элита
придумывала, как учредить собственные механиз­
мы для обхода местных элит и непосредственно­
го налогообложения подданных. Подданные, ко­
нечно же, непрерывно сопротивлялись запросам
как государства, так и местных элит, то явно бунтуя
против налогов, то по-тихому уходя от них, то до­
говариваясь с одной элитой с целью завоевать со­
юзника для блокирования запросов других элит.
Большинство налоговых поступлений сопро­
вождались обременением: те элиты, которые со­
бирали эти поступления, сохраняли контроль
и над тем, как ими будут распоряжаться, даже не­
смотря на то, что это были уже «государственные»
поступления. В результате немалая часть государ­
ственного бюджета шла на жалованье купивших
должности чиновников, комиссионные выплаты
налоговым откупщикам, пенсии и выплаты про­
центов либо выделялась для конкретных образова­
ний или конкретных задач, указываемых той эли­
той, которая и собирала эти поступления. Стоило
элитам заявить претензии на подконтрольные им
поступления, и уже мало что оставалось для фи­
нансирования военных или внутригосударствен­
но


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
ных проектов, инициируемых королями или зако­
нодательными органами. Короли почти полностью
финансировали войны за счет продажи должно­
стей или за счет займов, и в будущем эта практика
стала обязательной для купивших должности чи­
новников и финансистов.
Государственные элиты, таким образом, столк­
нулись с двумя проблемами: увеличить общую при­
ходную часть и обрести контроль за теми поступле­
ниями, которые собирались другими элитами. Это
в конце концов являлось политической, а не ад­
министративной проблемой. Европейские прави­
тели давно знали, как проводить оценку собствен­
ности и собирать эту информацию. Нормандским
правителям Англии хватило рычагов в отноше­
нии их только что завоеванных подданных, чтобы
в ю86 году провести перепись Судного дня, учи­
тывая землевладения и количество домашнего ско­
та. Эта опись была использована более слабыми ко­
ролями, чтобы раскидать налоги в Англии на века
вперед. Средневековые итальянские города-госу­
дарства сумели оценить как недвижимые (земля,
строения), так и движимые (корабли, коммерческие
товары, золото, драгоценности, урожай) богатства
своих жителей, в особенности же в ходе флорентий­
ского кадастра 1427 года (Herlihy and Klapisch-Zu-
ber 1978). Там, где правителям не удавалось полу­
чить такую информацию, дело было в подданных,
противящихся ее предоставлению, а также в том,
что правители не имели ни людских штатов, ни по­
литического рычага для истребования этих сведе­
ний. Так как же правители умудрялись своими си­
лами изыскивать и облагать налогом поступления
и выходить за пределы застойной базы доходов,
которые они имели от своих династических зем­
левладений? На этот вопрос мы ответим в первую
очередь, а затем разберем, как государства обрели
контроль за поступлениями, собираемыми други­
ми элитами.
121


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Торговля на дальние расстояния и ведущие ее
купцы были в наиболее уязвимом положении пе­
ред запросами и приманками центральных прави­
телей. В немалой части Западной Европы и многих
азиатских политиях купцы и города находились
вне контроля землевладельческих элит, что по­
зволяло правителям взыскивать тарифы без зна­
чительного вмешательства со стороны соперни­
чающих элит. В России же и Восточной Европе,
а также в Испании, после того как Габсбурги со­
здали там альянсы с едиными элитами, наоборот,
местные аристократии контролировали города
и потому правители не имели значительного до­
пуска, а тарифные поступления оставались низки­
ми. В других местах элиты конкурировали за кон­
троль над городами и торговлей, предлагая хартии,
жаловавшие политические и коммерческие свобо­
ды в обмен на тарифы. Правители извлекали поль­
зу из ситуаций, когда местные элиты оспарива­
ли юрисдикцию друг друга утверждать авторитет
и жаловать городские хартии. Как только города
получали такое королевское признание, у них по­
являлся интерес к поддержанию королевского ав­
торитета и блокированию усилий соперничающих
элит по возвращению контроля. Хартийные города
стали первичным источником королевских поступ­
лений, которые не могли быть присвоены или пере­
направлены соперничающими элитами.
Основным рычагом купцов против правителей
и их тарифных требований было бегство. Они мог­
ли переезжать и действительно переезжали в дру­
гие политии, где правители были готовы доволь­
ствоваться более низкими тарифными ставками
в обмен на более высокий объем торговли, кото­
рый вырастал благодаря прибывающим купцам.
В Средневековье и эпоху Ренессанса наиболь­
шей автономией купцы пользовались в независи­
мых городах-государствах Италии. Концентрация
торговавших там купцов позволяла городам-го-
122


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
сударствам конкурировать в фискальном и воен­
ном отношении с гораздо более крупными коро­
левствами. До XVI века города-государства были
основными торговыми узлами в Европе, а значит,
и теми площадками, где легче всего было взимать
тарифные пошлины. Также в торговых городах
в огромнейших количествах присутствовали люди
с денежными доходами и «движимыми» актива­
ми, которые могли быть конфискованы за неупла­
ту налогов. Города-государства выработали меры,
позволяющие оценивать состоятельность жите­
лей, и, хотя они не брали ни подоходный налог,
ни налог на богатство, от граждан требовалось по­
купать государственные облигации, плата за ко­
торые была пропорциональна их оцениваемому
состоянию (Lane 1973» Лейн 2017; Mohlo 1971; But­
ters 1985)· По мере того как независимые города
оказывались завоеванными, а все более крупные
королевства заводили собственные коммерческие
центры, соперничавшие с Флоренцией, Венецией
и Генуей и в конечном счете их вытеснившие, тор­
говля и тарифные поступления смещались в Ни­
дерланды, Францию и Англию.
Тарифные платежи до XIX века оставались един­
ственным общенациональным налогом в большин­
стве стран мира. В Соединенных Штатах это был
крупнейший источник доходов федерального бюд­
жета до начала Первой мировой войны. Более того,
в XX веке тарифы оставались главнейшим источ­
ником поступлений для многих государств третье­
го мира. Вот почему требования Международного
валютного фонда и Всемирной торговой органи­
зации, чтобы государства взращивали «свободную
торговлю» путем сокращения тарифов, начиная
с 1980-х годов оказывают такой уничтожающий эф­
фект на государственные бюджеты, а стало быть,
и на возможность государств финансировать обра­
зование и здравоохранение, в столь многих стра­
нах третьего мира.
123


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Тарифы обеспечивали правителям ограничен­
ный—и в военное время недостаточный —источник
независимых поступлений. Тем не менее громадная
часть национального дохода оставалась вне дося­
гаемости центральных государственных властей,
так как другие —главным образом землевладельче­
ские—элиты сохраняли контроль за извлекаемыми
ими поступлениями, а местные сообщества остава­
лись закрытыми для запросов и требований цен­
тральных правительств. Как и в случае тарифов,
основной фактор, блокировавший усилия по госу­
дарственному налогообложению, оставался поли­
тическим. Государства до тех пор не могли расши­
рить свои поступления, пока не находили способ
сломать автономию элит и сообществ.
Государства сначала освоили практику нало­
гового откупа, обретя тем самым рычаг для сбора
налогов на землю или на продажу таких товаров,
как соль. Финансисты авансировали государствам
деньги, получая взамен право собирать налоги
на землю и продажи на отдельных территориях
или по всему королевству. Короли, жалуя финан­
систам права на сбор налогов, создавали новую эли­
ту—элиту, имевшую общенациональный размах.
Некоторые члены старых элит, вложившие средства
в налоговые откупы или купившие платные права
на сбор налогов, одновременно стали членами но­
вой — созданной государством — элиты, подорвав
тем самым единство старых провинциальных элит.
Численность новой элиты росла и дальше,
по мере того как финансисты учреждали собствен­
ные отряды сборщиков налогов. Иногда сборщи­
кам платили жалованье, но чаще откупы сдавались
им в аренду, то есть они получали право собирать
данный налог на части территории, где основной
налоговый откуп уже был предоставлен государ­
ством. Сборщики на жалованье и откупщики-арен­
даторы часто набирались из рядов лендлордов, ду­
ховных лиц или городских купцов, пополняя число
124


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
тех, чей доход и статус проистекали из жалованных
королями налоговых откупов.
Рост поступлений от налоговых откупов не был
неуклонным. Скорее, были внезапные скачки на­
логовых поступлений, когда королям успешно
удавалось ослабить или нейтрализовать элиту. На­
логовые поступления также падали, когда элиты
объединялись и успешно сопротивлялись государ­
ственным усилиям по присвоению местных поступ­
лений (Kiser and Linton 2002). В XVI веке среди ев­
ропейских государств больше всего поступлений
собирала Франция, а затем Испания. За двести лет,
с 1515 по 1720 год, государственные поступления
выросли на 1365% в Британии, 275% во Франции,
8о8% в Нидерландах и 182% в Испании. К1720 году
Франция была явным лидером среди этих госу­
дарств, собирая столько же, сколько в совокупно­
сти собирали три остальных, у которых к 1720 году
были примерно равные поступления. Затем, в сто­
летие с 1720 по 1815 год, британские поступления
поднялись на 980%, французские — на 190%, гол­
ландские—на 40%, а испанские не выросли вооб­
ще. Британия стала самым богатым государством
в Европе, будучи намного беднее трех прочих госу­
дарств в 1515 году; на втором месте была Франция,
а остальные два государства оказались далеко поза­
ди (Lachmann 2009: table 1).
Испанский фискальный застой был обязан габс­
бургской стратегии государствообразования; ее
мы обсуждали в предыдущей главе. Как только кон­
троль над провинцией отходил к единым элитам,
рычагов для введения налоговых откупщиков уже
не было. В Нидерландах сбор налогов был весьма
действенным, поскольку каждый город и провин­
ция контролировались купеческими элитами, од­
нако решения об увеличении или снижении нало­
гов согласовывались этими элитами коллективно
в зависимости от их поддержки военных аван­
тюр Соединенных провинций, что было причиной
125


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
неустойчивости и в конечном счете стагнации госу­
дарственных поступлений как раз тогда, когда гол­
ландский конфликт с британцами за европейскую
и колониальную гегемонию достиг своего максиму­
ма. Французские налоги поднимались скачкообраз­
но, так как провинциальные элиты были ослаблены
либо инкорпорированы в формируемые на плат­
ной основе организации сборщиков налогов. За­
метное увеличение налогов в Британии произо­
шло после разрешения конфликтов между короной
и джентри в ходе гражданской войны и Славной
революции, когда через парламент создалось до­
статочное единство элит для поддержки и реализа­
ции повышения налогов в военный период и про­
фессионализации казначейства, а значит, и сбора
налогов на всей территории королевства (Kiser
and Kane 2001), хотя джентри смогли удержать низ­
кую ставку земельного налога на протяжении все­
го XVIII века, перекладывая на потребителей боль­
шую часть налоговых повышений в виде тарифов
(O'Brien 1988). Революция 1789 года, сметая многие
местные элиты, подхлестнула подобную экспан­
сию и профессионализацию центральных налого­
вых властей во Франции. В результате и Британия,
и Франция смогли заметно увеличить сбор налогов
в период Наполеоновских войн, во время которых
Британия стала первым европейским государством,
институировавшим подоходный налог, в рамках
которого оценивались и налогооблагались дохо­
ды отдельных лиц
1
. Реставрация Мэйдзи в Японии
(обсуждавшаяся в предыдущей главе) упразднила
возможность провинциальных элит противостоять
ι. Точнейший анализ политических и организационных параме­
тров налоговых откупов и финансирования государствен­
ного долга во Франции «старого режима» дан в: Collins 1988
и Dessert 1984· Наиболее проработанный взгляд на орга­
низацию сбора налогов и государственных финансов в За­
падной Европе начиная с эпохи Средневековья до 1815 года
представлен в: Воппеу 1999 и Ormrod et al. 1999·
12Ö


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
земельно-налоговой реформе центрального прави­
тельства. Как только произошла политическая пе­
реориентация, новое центральное правительство
без промедления смогло провести оценку всей сель­
скохозяйственной земли в Японии и ввести едино­
образный земельный налог, очень сильно повысив
объем государственных поступлений за счет ослаб­
ленных лендлордов, а не крестьян (Yamamura 1986).
По мере того как провинциальные и городские
элиты слабели или терпели поражение в ходе рево­
люций и гражданских войн либо вступали в связь
с государственными элитами посредством цепочек
политических переориентации, под контроль цен­
трального государства попадало больше поступле­
ний за счет не только элит, но и рядовых поддан­
ных. Когда элиты унифицировались, крестьянам
и рабочему люду становилось все сложнее сопро­
тивляться налогам, поскольку большинство восста­
ний пользовались разделенностью элит на местном
или национальном уровне. Таким образом, по мере
унифицирования элит в рамках государств налого­
вые восстания заметно пошли на убыль в XVII веке
и в XVIII веке по большей части исчезли. Крестья­
не и трудящиеся в то время лишь в той мере избе­
гали налогов, в какой они могли скрыть свои дохо­
ды и благосостояние от властей (Charlesworth 1983;
Lemarchand 199°; Vovelle 1993; Tilly 1995a). Наиболее
успешным подобное уклонение было там, где кре­
стьян, ремесленников или прочих представите­
лей неэлиты прочно связывали узы родства, тор­
говые отношения, религия либо иные структурные
или идеологические основания с формированием
того, что Чарльз Тилли называет «сетями дове­
рия». Тилли утверждает, что сети доверия слабели
и теряли действенность по мере того, как пролета­
ризация вытягивала из тесных сообществ их членов.
Пролетарии сталкиваются с рисками, с которыми
не способны справиться старые сети, да и само ко­
личество безземельных мигрантов таково, что ло-
127


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
кальные сети доверия не могут их вместить. Это со­
здает основу для компромиссной договоренности
между государством и его подданными. Коль ско­
ро ресурсы и жизни подданных вверяются государ­
ству, подданные видят себя гражданами, а государ­
ства, нуждающиеся в этих ресурсах, предлагают все
больше посулов (и что наиболее важно, выгоды со­
циального благосостояния и политические права,
в том числе демократические избирательные пра­
ва), чтобы добиться от подданных непротивления
налогам и воинскому призыву. В следующей гла­
ве мы разберем, как подданные боролись за льго­
ты и права.
Отношения между элитами и подданными ди­
намичны. Там, где государства объединяют в себе
элиты, с уменьшением внутриэлитных конфликтов
подданные становятся более уязвимыми перед за­
просами государства, даже еще не будучи подверг­
нуты пролетаризации. По мере того как растет
способность государств по извлечению ресурсов
у подданных, у многочисленных элит появляет­
ся все большая заинтересованность в том, чтобы
пролезть в государство и получить долю этих по­
ступлений. Единство элит и уязвимость подданных
в совокупности произвели заметное увеличение
правительственных поступлений в централизован­
ных национальных государствах в XIX и XX веках.
Британия учредила подоходный налог в пери­
од Наполеоновских войн в качестве чрезвычайной
меры, так же как это сделали Соединенные Шта­
ты и Конфедерация во время Гражданской вой­
ны. Британия в 1842 году реинституировала по­
доходный налог (предположительно в качестве
временной меры для привлечения поступлений
на войну), однако этот налог так и не был отменен
(Sabine 1966); в прочих европейских государствах
он был учрежден в 1890-х годах, в большинстве же
стран остального мира —во время Первой мировой
войны, чтобы с его помощью финансировать воен-
128


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
ные издержки. В Соединенных Штатах подоход­
ный налог принял постоянный характер в 1913 году.
Подоходные налоги наряду с налогами на прибыль
организаций, налогами на добавленную стоимость
или общегосударственными налогами с продаж,
а также специальные налоги на фонд заработной
платы в счет пенсий по возрасту и здравоохране­
ния привели в XX веке к заметному увеличению
правительственных поступлений. До Первой ми­
ровой войны поступления всех европейских госу­
дарств в общей сложности не достигали ю% вало­
вого внутреннего продукта; лишь в военное время
наблюдались краткие взлеты. После Первой миро­
вой войны средние показатели установились на от­
метке около 15-20%, а затем после Второй мировой
войны взлетели до отметки свыше 25% (Flora et al.
1983: 262-280). В тридцати странах ОЭСР2 в послед­
ние десятилетия эти показатели постепенно вы­
росли с 25,6% в 1965 году до 29,7
%в
W5Г
°ДУ> 32>9%
в 1985 году и 35»
х
^
в
*995 Г
°ДУ» пока не выровня­
лись на рубеже XXI века. В 2004 году правительства
этих стран за счет налоговых поступлений выручи­
ли 35>9% ВВП. Разброс составляет от 19% в Мекси­
ке до 5°,4% в Швеции. Соединенные Штаты, имея
25»5%» были ближе к Мексике, чем к среднеевро­
пейским 38,3%» едва подняв показатели с конца
1940-х годов (OECD 2006: 19, 7°)·
Фактическая возможность правительств соби­
рать налоги у миллионов граждан и корпораций
под их юрисдикцией обусловлена тем, что они вы­
работали способность отслеживать доходы и акти­
вы. Повторю еще раз: в гораздо большей мере это
дело политической воли и силы, нежели вопрос бю­
рократических приемов или технических нововве-
2. Организация экономического сотрудничества и развития —
это занимающаяся научно-практической деятельностью
и задающая стратегические ориентиры организация бо­
гатейших индустриально развитых стран мира.
129


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
дений. Британия и Соединенные Штаты достигли
высокого уровня соответствия и точности в подаче
деклараций, которые проверялись клерками, на­
бранными во время Наполеоновских и Граждан­
ской войн. С созданием постоянных налоговых
режимов отвечающая за поступления бюрократия
профессионализировалась и выработала практику
регистрации текущих доходов, позволяющую про­
верять, не выходят ли они за привычные рамки.
При том что компьютеризация явно повышает бы­
строту, с какой правительственные органы сверя­
ют налоговые декларации с отчетностью о доходах
от работодателей и корпораций, в прежние десяти­
летия подобные перекрестные проверки выполня­
лись с бумажными записями.
Политическое противостояние налогам может
негативно сказаться не только на ставках, нала­
гаемых правительствами, но и на честности, ре­
зультативности и всеохватности сбора. Волны
налоговых сокращений, узаконенные в Соединен­
ных Штатах при администрациях Рейгана и Буша
в 1980-х и 2000-х годах, сопровождались одно­
временными сокращениями бюджета Налогово­
го управления США. Эти сокращения — наряду
с юридическими ограничениями на аудиторскую
деятельность, которые были приняты контроли­
руемым республиканцами Конгрессом в 1990х
го~
дах, — упростили для состоятельных индивиду­
альных и корпоративных налогоплательщиков
составление подложных деклараций, скрываю­
щих доходы. Европейские правительства, особенно
британское, присоединились к американцам в их
потворстве офшорным банковским и налоговым
гаваням, позволяя своим гражданам и корпораци­
ям держать там счета и не предпринимая серьез­
ных усилий, чтобы заставить налогоплательщи­
ков или налоговые гавани раскрыть информацию
о доходах, прокачиваемых через офшорные сче­
та. Государства могли бы принудить к раскрытию
130


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
этой информации и могли бы исключить из уча­
стия в международных валютных потоках политии,
которые функционируют в качестве гаваней. Бес­
прерывное и расширяющееся перенаправление бо­
гатств в налоговые гавани — это не проявление не­
приспособленности правительств к глобализации,
а скорее сознательное политическое решение по­
зволить избранным категориям налогоплательщи­
ков уйти от своих обязательств на родине.
В то время когда центральные правительства за­
метно увеличили свои полномочия по присвоению
ресурсов у гражданского общества, они придумали
еще один способ генерирования поступлений — со­
здание национальной валюты. Большую часть чело­
веческой истории в качестве средств обмена исполь­
зовались золото и серебро (а подчас и другие редкие
и драгоценные вещества). Объем валюты каждого
государства был, таким образом, ограничен запа­
сом золота и серебра на его территории. В какой-то
степени правительства могли увеличить свой бюд­
жет, снижая качество монет, сокращая содержание
в них золота и серебра. Но у этой тактики всегда был
и обратный эффект. Подданные быстро понимали,
что монеты легки, и цены взлетали. Из-за ограни­
ченного запаса золота и серебра в Европе ни эко­
номический обмен, ни государственные бюджеты
не могли выйти за определенные рамки. В резуль­
тате государства стремились (малоуспешно) увели­
чить приток золота и серебра на свою территорию
и заблокировать их отток. Последствия подобной
меркантилистской политики мы обсудим в главе 5>
когда рассмотрим историю усилий государства с це­
лью подогреть экономическое развитие.
В конечном счете ограниченность металличе­
ских валют была преодолена созданием бумаж­
ных банкнот. Частные банки выпускали бумажные
средства обращения, и их стоимость варьировалась
в зависимости от того, имели ли банки (либо счи­
талось, что имеют) золото, серебро или другие ак-
Ц1


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
тивы, которые могли подкрепить эти денежные
знаки. Правительства в обмен на займы выпуска­
ли облигации, и этими облигациями торговали,
что де-факто делало их бумажными средствами об­
ращения. Когда правительства выпускали слишком
много облигаций, их стоимость могла обрушиться,
что и происходило множество раз в древнем Китае,
где были изобретены бумажные средства обраще­
ния, а позднее и в Европе. Тринадцать американ­
ских колоний выпускали валюту, чтобы оплачивать
издержки своей войны за независимость. Ее стои­
мость неуклонно падала по мере того, как выпу­
скали еще. Купивших ее спекулянтов выручило
правительство Соединенных Штатов, пообещав­
шее выкупать «континенталы» (Chown 19945 Tim-
berlake 1993)·
Государства (сначала Амстердам в 1609 году, а за­
тем Британия в 1694 г°Ду) наделили привилегия­
ми центральные банки: им позволялось выпускать
валюту, подкрепленную депозитным золотом и се­
ребром, а затем государственными облигациями
(Carruthers 1996; Neal 2004). Эти банки столетия­
ми сосуществовали с частными властями и струк­
турами местного самоуправления, выпускавшими
собственные банкноты и печатавшими бумажные
деньги. Британия, а затем и другие правительства
в XIX веке, а также Соединенные Штаты в нача­
ле XX века запретили частный выпуск денег, так
как контроль над частными банками осуществля­
ло государство и центральное правительство огра­
ничивало автономию местных и провинциальных
властей.
Как только были созданы национальные валю­
ты и отменены конкурирующие частные и мест­
ные средства обращения, государства могли уста­
навливать объем находящихся в обращении денег
и по желанию производить дополнительную эмис­
сию. Как и с ухудшением качества металлических
монет в прежние столетия, это создавало опасность
132


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
инфляции по мере того, как правительства печата­
ли деньги для покрытия дефицита. В ряде случаев
правительства печатали деньги с такой скоростью,
что гиперинфляция незамедлительно обнуля­
ла стоимость валюты; наиболее заметными при­
мерами этого являются Конфедеративные Штаты
во время Гражданской войны, Веймарская Герма­
ния с 1921 по 1923 год, Греция и Венгрия в конце
Второй мировой войны, Югославия после круше­
ния Советского Союза и Зимбабве в первое десяти­
летие XXI века, когда режим Мугабе пытался пла­
тить зарплаты своим приспешникам в то время,
как экономика вступила в стадию депрессии.
Если правительства не вольны когда угодно вы­
пускать денежные знаки, стоимость валюты мо­
жет поддерживаться в течение долгого времени,
а правительства могут пополнять свои поступле­
ния, не спеша расширяя предложение банкнот.
Величайшим бенефициаром этого являются, ко­
нечно, Соединенные Штаты: к 2θθ8 году у них в об­
ращении было 700 миллиардов долларов бумаж­
ной валюты, из которой немалая часть находилась
в употреблении вне страны и выполняла функцию
постоянного беспроцентного займа для правитель­
ства этого государства.
Также благодаря национальным валютам в жиз­
ни граждан повседневно присутствуют выпускаю­
щие валюту национальные правительства. Всякий
раз, когда кто-то пользуется валютой, ему напоми­
нают о его национальной идентичности и о том,
что его правительство имеет власть сообщать цен­
ность кускам бумаги, на которых стоит имя и сим­
волика этого правительства. Национальное начало
(nationality) укрепляется еще сильнее, когда гра­
ждане едут за границу и им нужно переводить до­
машнюю валюту в местную денежную единицу.
У правительств тогда настолько развилась спо­
собность облагать налогами доход подданных,
что они достигли политического контроля над со-
!33


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
перничающими элитами и разрушили местные сети
доверия. Сбор налогов был в первую очередь поли­
тическим, а не административным достижением,
как и создание единых национальных валют. Не­
которые национальные правительства отказались
от той политической власти, которую дают им соб­
ственные средства денежного обращения, в пользу
других государств (как, например, те латиноаме­
риканские страны, которые делают своей офици­
альной валютой доллар США) или наднациональ­
ных инстанций (в особенности те страны, которые
используют евро, а следовательно, передоверяют
кредитно-денежную политику Европейскому цен­
тральному банку). Но все же национальные прави­
тельства пока еще не позволяют международным
органам самостоятельно собирать значимые нало­
ги. Будь так, это означало бы фундаментальную пе­
редачу властных полномочий наднациональным
образованиям.
Люди
До конца XVIII столетия вооруженные силы пред­
ставляли собой конгломераты наемников, чья чис­
ленность, лояльность и боевой дух росли и падали
вместе с теми суммами, какие правителям прихо­
дилось им платить, и военных команд, вербуемых,
снаряжаемых и обучаемых провинциальными ари­
стократами, которые зачастую придумывали соб­
ственные планы сражений и могли уйти с поля боя
(и действительно уходили) со своими солдатами,
если решали, что они больше не разделяют наме­
рений своих правителей, или были не готовы нес­
ти финансовые или человеческие издержки войны.
Лишь за редким исключением под началом прави­
телей оказывались сплоченные силы, способные за­
воевывать и контролировать крупные территории.
Чаще всего такие завоеватели были харизматич-
х
34


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
ными лидерами, вызывавшими у последователей,
имевших одно племенное или этническое проис­
хождение, сильную преданность. Почти всегда,
когда эти лидеры умирали, их империи раскалы­
вались на куски или становились крайне децентра­
лизованными, потому что их менее харизматич-
ные наследники не могли содержать достаточно
большую и достаточно верную вооруженную силу,
чтобы гарантировать контроль над провинциаль­
ными элитами. Как мы видели в главе ι, Римская
и Китайская империи столетиями выделялись сво­
ей способностью рекрутировать верные вооружен­
ные силы
3
.
У правителей было три пути, как увеличить
численность сил, находящихся под их контролем.
Во-первых, они могли брать больше наемников,
но только в той мере, насколько могли увеличивать
контроль над ресурсами своих подданных, а в пре­
дыдущем разделе мы видели, как это было непро­
сто и как лишь в XVIII веке Франция и Британия,
единственные среди государств всего мира, реали­
зовали поступление средств, которых хватало, что­
бы выставлять армии и военные флоты, достаточно
многочисленные для ведения войн по всей Европе
и за ее пределами.
Во-вторых, правители могли попытаться взять
под непосредственное командование те войска,
которые выставляли аристократы и города. Мо­
нархи шли этим путем, когда элиты добровольно
или под принуждением инкорпорировались в го­
сударства, приводя в армию находившихся под их
контролем вооруженных людей, хотя обычно это
происходило в обмен на право служить в качестве
их командира. По мере того как элиты теряли свою
автономность, государству становилось легче тасо-
3- В этом разделе я опираюсь на работы: Kestnbaum 2002, 2009;
Mjoset and Van Holde 2002; Murray and Knox 2001; Knox
2001.
135


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вать офицеров, переводя кого-то на менее ответ­
ственные посты, а начальствование над их людьми
отдавая другим, более способным офицерам, часть
из которых уже не принадлежали к аристократии,
но были людьми, продвинувшимися по ступеням
служебной лестницы благодаря своим способно­
стям. В Восточной Европе слияние солдат в нацио­
нальные армии произошло раньше, чем на Западе,
несмотря на то что восточноевропейские аристо­
краты удерживали монополию на доступ к офи­
церскому корпусу, хоть и состоя под единым на­
чалом и не имея возможности получить платный
контроль над определенными постами. На Западе
первыми странами, в которых неаристократам по­
зволялось стать офицерами (пусть даже другие ко­
мандные посты по-прежнему получали за плату),
были Британия и Нидерланды, особенно в военно-
морских силах. Русские и османские правители за­
числяли в свои армии и простолюдинов, и знать,
жалуя земли с крепостными и арендаторами в об­
мен на долголетнюю военную службу. По мере того
как русские и османские армии набирали силу, пра­
вители могли использовать их для завоевания но­
вых земель, которыми потом можно было бы воз­
наградить новое пополнение воинов, тем самым
позволяя своим империям расширяться дальше
(Barkey 2008). Армии в Японии, Франции и доми­
нионах Габсбургов до XIX века оставались децен­
трализованными, в них начальствовали офицеры
из наследственной знати.
И наконец, правители могли постараться убе­
дить или силой заставить собственных подданных
служить в военных силах своих наций. Во мно­
гих политиях были местные ополчения, собирае­
мые лишь на время и несшие службу под началом
знати в период сельскохозяйственного межсезонья
или когда политии угрожало иноземное вторжение.
Такие силы не годились для наступательных воен­
ных действий вдали от дома, а также для затяжных
136


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
кампаний. Безработный городской люд и обнищав­
шие фермеры нанимались в качестве наемников
собственными правительствами, однако такие сол­
даты были мотивированы даже хуже, чем иностран­
ные наемники, и не в пример меньше умели, многие
дезертировали. Малый размер и низкий моральный
дух всех этих армий делали «старорежимное веде­
ние войны до предела нерешительным. На страте­
гическом уровне ограниченные цели — немного ко­
лоний или провинций —не оправдывали огромные
риски» (Knox 2001: 61), поскольку, если значитель­
ная часть армии правителя гибла или попадала
в плен, он не мог поставить в строй новых бойцов
и оказывался беззащитным перед своими врагами.
Медленный и неравномерный рост националь­
ных армий претерпел фундаментальное изменение
благодаря первому подлинному призыву в мировой
истории, который произошел в Соединенных Шта­
тах в 1778 году во время Войны за независимость.
Это было событием мирового исторического значе­
ния. Впервые государство смогло зачислять на во­
енную службу вооруженных людей, невзирая на их
бюджетный потенциал и не обращаясь к местным
элитам. Американский Континентальный конгресс
перед лицом поражения и вероятной казни своих
лидеров от руки гораздо более могучих британцев
пошатнул устроение национальной политической
жизни и международной войны, способствуя «по­
явлению национального гражданина как органи­
зующего принципа в политике», что обеспечивало
идеологическое оправдание государственного кур­
са на обязательный воинский призыв этих нацио­
нальных граждан и позволяло осуществлять «пер­
воначальную мобилизацию государством широкого
слоя „народа" на войну» (Kestnbaum 2002:119). Ре­
волюционное французское правительство, столк­
нувшись с риском исчезновения от рук иностран­
ных захватчиков и аристократов-изгнанников,
скопировало американское нововведение. Levée
1
37


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
en masse 1793 года дал более миллиона человек и по­
зволил Франции разгромить своих врагов. В даль­
нейшем призывы поставляли людей для наполео­
новских армий.
«Воинская повинность граждан... помогла кон­
солидировать режим, прибегающий к массовой по­
литической мобилизации... формально уравнивая
всех граждан... интегрируя их и их звание в единую
политию... политизируя их, их отношения друг
к другу и к государству» (Kestnbaum 2002:131)· Та­
кое радикальное нововведение, имевшее столь де­
стабилизирующее значение для власти и привиле­
гированного положения существующих элит, было
возможно только в революционных политиях на­
подобие Соединенных Штатов и Франции, где ста­
рые элиты оказались под ударом и революционные
лидеры видели в призыве самый мощный способ
добиться лояльности, формируя заинтересован­
ность масс в выживании государства, делая из них
граждан с индивидуальными и единообразными
политическими правами, равно как и с военными
обязанностями.
Призыв давал правительствам, готовым даро­
вать своим подданным гражданство, громадное
преимущество в живой силе. В конце концов это
вынудило соперников предпринимать собственные
попытки набора по призыву. В 1814 году с огляд­
кой на Наполеона институировала призыв Прус­
сия. Этому примеру не последовала больше ни одна
страна, пока Конфедерация и Соединенные Шта­
ты не стали набирать солдат по призыву во время
Гражданской войны. К концу XIX столетия почти
все европейские страны уже институировали при­
зыв, как это сделала Япония в 1872 году, обеспе­
чив базис для своей имперской экспансии в XX веке
(Jansen 2000). Британия была последней большой
державой, которой оставалось принять воинскую
4- Levée en masse (фр.) — массовый призыв.— Прим. пер.
138


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
повинность, что было сделано только в 1916 году. Ра­
нее Британия употребляла свои богатства для опла­
ты военной службы большого количества своих об­
нищавших пролетариев.
Воинская повинность позволила резко увели­
чить размер вооруженных сил. До введения воин­
ской повинности самыми крупными армиями в Ев­
ропе были армии Габсбургов в 1630-х годах (300 тыс.
человек) и Франции в 1690-х годах (400 тыс. чело­
век). Французская армия при Наполеоне была пер­
вой армией, насчитывавшей свыше одного миллио­
на человек, однако в мирный период конца XIX века
армии по призыву России и Франции достигли это­
го размера, и в Первой мировой войне все глав­
ные участники выставили многомиллионные вой­
ска и продолжали сражаться, даже понеся потери
в сотни тысяч убитых (Kennedy 1987· 5^» 99> х54> 2
°3)·
Во Второй мировой войне число потерь и смертей
было еще выше. Наличие массовых армий, которые
можно было заставить воевать годами без переры­
ва и которые можно было пополнять посредством
воинской повинности, также видоизменило воен­
ную стратегию. Война стала другой: из осад стра­
тегических пунктов и фланговых маневров с це­
лью захвата территории она превратилась в усилия
по уничтожению как можно большего числа вра­
жеских солдат. Военные использовали машинерию
промышленной революции для разработки и мас­
сового производства нового оружия, такого как пу­
леметы, отравляющие газы, бомбардировщики, ра­
кеты и т. д. — все рассчитанное на уничтожение вра­
га в больших количествах (Knox and Murray 2001;
Ellis 1975). Всеобщая воинская обязанность превра­
тила гражданских в военные цели, поскольку по­
тенциально они были солдатами (Kestnbaum 2009:
242-246). Правительства бомбили города, а в ходе
Второй мировой войны стремились истребить це­
лые группы населения. «Если в Первую мировую
войну доля гражданских лиц среди погибших не до­
та


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
стигала ю%, то во Вторую мировую войну она пре­
высила половину, а в войнах 9θ~
χΓΓ
·
хх
века состав­
ляла более 8о%» (Mann 2005b: 2; Манн 2θΐ6: 4
1
)·
Ядерное оружие по своему замыслу бьет по гра­
жданскому населению и является предельным вы­
ражением того, что все мобилизованное население
государства — враг.
Нации и граждане
Воинская повинность более любого другого пра­
вительственного действия превращает подданных
в граждан. Солдаты-граждане, их жены, родители,
дети и соседи почувствовали себя частью нации. На­
циональная идентичность, в свою очередь, углубила
готовность солдат убивать и умирать. Понимание
подданными своей нации и своего в ней граждан­
ства стало настолько всеохватным, что перешагну­
ло конкретные действия уплаты налогов и военной
службы, которые мы только что обсуждали, а так­
же голосования и получения социальных выгод
и льгот, о чем мы будем говорить в следующей гла­
ве. Граждане почувствовали себя членами коллекти­
ва, простирающегося далеко за пределы родослов­
ных линий, профессиональных групп, религиозных
общин и землячеств, которыми исчерпывались чув­
ства солидарности почти у всех людей, пока не слу­
чились американская и французская революции. Да­
лее в этой главе речь пойдет о том, как пестовались
и углублялись представления граждан о националь­
ной идентичности и как идеи национализма и на­
циональной культуры, распространившись за пре­
делы мест их появления на свет в Америке и Европе,
охватили земной шар.
Граждане отождествляются не только со своим
государством, но также и друг с другом. Граждане
видят себя частью нации и считают свое националь­
ное начало настолько ценным, настолько относят-
140


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
ся к нему как к части своего существа, что готовы
«дать взаимный обет и в том ответить нашей че­
стью, жизнью и имуществом», как писали авторы
Декларации независимости США в 1776 году. Люди,
подписавшие эту Декларацию, собрались в одной
комнате, но белые, от чьего имени они издали Де­
кларацию, были разбросаны по территории в ты­
сячи миль и до 1776 года являлись подданными
тринадцати отдельных колоний. Только потому,
что многие из этих никогда не видевших друг дру­
га людей поверили, что они граждане новой на­
ции, и стало реальным бросить вызов британскому
владычеству. На чем основывались эти люди, когда
связывали себя обязательствами с пока еще не при­
знанным государством? Почему мужчины и жен­
щины столь многих стран по всему миру риску­
ют своими жизнями ради неизвестных сограждан
и лелеют свою национальную идентичность? Ис­
токи таких мощных, исторически беспрецедентных
уз лежат в различных социальных сферах. Подоб­
ная связь вырабатывалась усилиями государствен­
ных чиновников, интеллектуалов, революционеров
и рядовых граждан, зачастую действовавших с раз­
ными намерениями.
Гражданам нужно коммуницировать друг с дру­
гом и со своим правительством. Бенедикт Андерсон
убедительно доказывает, что нации и языки фор­
мировались в тандеме. Андерсон отзывается о на­
циях как о «воображаемых сообществах... посколь­
ку члены даже самой маленькой нации никогда
не будут знать большинства своих собратьев-по-на­
ции... [и] поскольку независимо от фактического
неравенства и эксплуатации, которые в каждой на­
ции могут существовать, нация всегда понимается
как глубокое, горизонтальное товарищество» (An­
derson 1991:
6—7; Андерсон 2θθΐ: 31-32)· Истоки этих
воображаемых сообществ Андерсон относит к раз­
витию того, что он называет «печатным капитализ­
мом». Первые коммерческие книгопечатники бы-
141


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
стро насытили крохотный рынок латиноязычных
читателей, а затем переводили и издавали книги,
начав с Библии, однако скоро расширив ассорти­
мент до сочинений по земледелию, науке, до худо­
жественной литературы и порнографии, которая
в те времена, как и сейчас, была «убойной фишкой»
новой технологии.
Как же издатели отбирали, на какой из местных
разговорных языков эти сочинения будут перево­
диться или на каком они будут писаться, а затем из­
даваться? Обычно они останавливались на «адми­
нистративном родном языке», языке, на котором
короли общались с местными элитами, незнакомы­
ми с латинской грамотой. По мере того как издавае­
мые книги и административные документы входи­
ли в обиход, «изменчивые» устные языки людско­
го общения собирались «в печатные языки, которых
было намного меньше» (Anderson 1991:
43» Андер­
сон 2001: 66).
Эти печатные языки закладывали основы на­
ционального сознания... они создавали унифи­
цированные поля обмена и коммуникации, рас­
полагавшиеся ниже латыни, но выше местных
разговорных языков. Люди, говорившие на ко­
лоссальном множестве французских, английских
или испанских языков, которым могло оказы­
ваться трудно или даже невозможно понять друг
друга в разговоре, обрели способность понимать
друг друга через печать и газету. В этом процес­
се они постепенно стали сознавать присутствие...
миллионов людей в их особом языковом поле...
И именно эти сочитатели, с которыми они были
связаны печатью, образовали в своей секулярной,
партикулярной, зримой незримости зародыш на­
ционально воображаемого сообщества (Ander­
son 1991:
44; Андерсон 2θθΐ: 67).
Письменные языки творили собственные террито­
риальные карты по мере того, как устные языки,
близкие к письменным родным языкам, постепен-
142


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
но приспосабливались к возникающему националь­
ному языку. Это не похоже на то, как в досовре-
менные эпохи действовали латынь и китайский
язык. Эти письменные языки связывали элиты,
но не оказывали никакого влияния на устные мест­
ные наречия массы подданных, которые оставались
неграмотными и у которых не было нужды взаимо­
действовать с правительством посредством пись­
менных документов. Устные языки, которые слиш­
ком далеко отстояли от того, чтобы уподобиться
существующему письменному языку, низводились
в те времена до положения «,,суб"-национально-
стей», если и пока они не могли поднять борьбу
«за преодоление своего подчиненного статуса по­
средством настойчивого вторжения в печать» (An­
derson 1991· 45» Андерсон 2θθΐ: 68).
Печатные языки, помимо того что пестовали на­
циональную идентичность, помогли «выстроить
образ древности, занимающий столь важное место
в субъективном представлении о нации» (Anderson
1991:
44> Андерсон 2θθΐ: 67)· Национальные языки
становятся медиумом для национальных литера­
тур (мы обсудим это в следующем разделе), и суще­
ствование литературной традиции, за которую ра­
товала «давно и прочно утвердившаяся культурная
элита... было основой притязаний на статус нации
со стороны немцев и итальянцев, хотя указанные
народы не имели единого государства, с которым
могли бы себя отождествить» (Hobsbawm 199°
:
37>
Хобсбаум 1998: 63).
Как только у государства появлялся официаль­
ный письменный язык, он тут же становился язы­
ком обучения в государственных школах, языком
военной подготовки солдат и тем, чем должен был
уметь пользоваться каждый подданный, чтобы за­
полнять формы, принятые в государстве. По мере
того как школьное образование — по крайней мере
на начальном уровне — становилось всеобщим, все
граждане овладевали грамотой на национальном
НЗ


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
языке, а употребление исключительно устных язы­
ков шло на убыль. В настоящее время мир пережи­
вает период массового исчезновения устных язы­
ков. Половина из 6000-7000 языков, которыми
сегодня пользуются в мире, вероятно, будут мерт­
вы (то есть не останется ни одного живого челове­
ка, говорящего на этих языках) к концу XXI века
(US National Science Foundation 2008).
Осваивая национальный язык, подданные по­
казали, что они горячо желают и заслуживают гра­
жданства. После революции 1789 года «усвоение
французского языка являлось одним из условий
полноправного французского гражданства (а зна­
чит, и принадлежности к французской нации) —
как знание английского языка стало одной из пред­
посылок гражданства американского» (Hobsbawm
1990: 21; Хобсбаум 1998* 37)»
и это
стало требованием
у еще большего числа стран мира. Языковые мень­
шинства используют общий язык, чтобы отстаивать
национальное начало и требовать независимого го­
сударства, как это было с большинством негерма-
ноязычного населения бывшей Австро-Венгерской
империи после Первой мировой войны. Франко-
говорящие в Квебеке не добились успеха, стремясь
к независимости, но обеспечили себе языковое при­
знание от канадского государства, которое теперь
официально является двуязычным. Аналогичным
образом официальное признание своих языков за­
воевали языковые меньшинства в Индии, несмотря
на то, что языками государственного управления
остаются хинди и английский. На момент написа­
ния этой книги самый интенсивный языковой кон­
фликт идет в Бельгии, но пока не ясно, будет ли
эта полития расколота требованиями фламандо-
говорящих о независимом государстве. С наиболь­
шей вероятностью языковые меньшинства достига­
ют независимости, если они занимают отдельный
участок территории более крупной нации, а так­
же если они выдвигают свои требования в момент,
144


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
когда центральное государство уже ослаблено по­
ражением в войне и/или крушением той импер­
ской державы, которая господствует на их терри­
тории.
Соответствие языковых и государственных гра­
ниц не является точным, и, конечно, многие поли-
тии существовали задолго до того, как они стали
ассоциироваться с единым национальным языком.
Эрик Хобсбаум утверждает, что основой националь­
ной легитимности является простое долголетие го­
сударства или монархии. «А потому существование
английского или французского народов-наций, (ве­
лико) русского или польского народов не вызыва­
ло больших споров, как не было за пределами Ис­
пании сомнений относительно испанской нации,
обладающей четкими национальными признака­
ми» (Hobsbawm 199°
:
37> Хобсбаум 1998' 62). По­
добным же образом неразрывная линия имперско­
го наследия, тянущаяся на i8oo, а то и на 2боо лет
назад, была и остается центральной опорой леги­
тимности японского государства и краеугольным
камнем японского национализма. Тем же самым
древняя имперская история является и для Китая
даже при коммунизме.
Монархи и государства могут выводить легитим­
ность и связывать себя с долгой историей, представ­
ляя себя защитниками церквей, хотя действенность
этой привязки для поддержания национальных го­
сударств имела изменчивый характер. Притязания
этого рода относились к временам, предшествовав­
шим современной эпохе национальных государств.
Когда в XVI веке Османская империя расширилась
на восток, она «попала в иные демографические,
институциональные и культурные рамки, которые
изменили ее основную конститутивную идентич­
ность, став причиной того, чтобы она еще яснее мо­
делировала себя в качестве исламской империи»
(Barkey 2008: 70-71)· Ирландия и Польша успеш­
но определили себя как католические страны в от-
Н5


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ношении соседей-завоевателей (Hobsbawm κ)9°
:
67;
Хобсбаум 1998: ю8). Русские цари представляли себя
защитниками православной церкви, и эту же пози­
цию воскресили посткоммунистические руководи­
тели России. И в ту и в другую эпоху прочие пра­
вославные нации и народы не видели в одной вере
причину покоряться российскому владычеству.
Аналогично самопровозглашенная мусульманская
идентичность и raison d'être Пакистана не помешала
успеху сепаратистского движения мусульманского
Бангладеш или фактическому сепаратизму различ­
ных провинций и племенных районов. Официаль­
но секулярный государственный курс Индии бо­
лее успешно справляется с успокоением этнических
и религиозных расколов, нежели приобретающая
все более фундаменталистский характер государ­
ственная религия Пакистана или воинствующий
индуизм протофашистской Индийской народной
партии (Mann 2004: 371-
373î Манн 2019: 53^
—
541)·
Еще одним основанием национализма является
«уже доказанная на практике способность к завое­
ваниям... Быть имперским народом —вот что луч­
ше всего остального заставляет население осознать
свое коллективное единство как таковое» (Hobs­
bawm 1990:
3**; Хобсбаум 1998: 63). Кришан Ку-
мар утверждает, что не само по себе завоевание
сообщает национализм, но скорее те немногочис­
ленные «строители империи... [которые] видели
себя занятыми развитием и разнесением повсю­
ду цивилизационных проектов мировой истори­
ческой важности... [выводящих] „миссионерский"
или „имперский" национализм и национальную
идентичность» из своего успеха (Kumar 2003: х).
Список имперских националистов, составлен­
ный Кумаром, короток: древние римляне, русские,
австрийцы, османы и прежде всего англичане.
Но, как мы видели в предыдущих главах и как дает
понять список Кумара, многие из этих завоевателей
были империями, а не нациями.
146


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
Действительно, в империях и монархиях вой­
ны и завоевания создавали солидарность и привя­
занность к политии почти исключительно у элиты,
а группировки и разделения элит определяли облик
колониального курса. Стайнмец (Steinmetz 2007)
объясняет разные колониальные политики в гер­
манских колониях Самоа, Юго-Западной Африки
и Циндао как артефакты борьбы между офицера­
ми из аристократических семей, колониальными
поселенцами и предпринимателями буржуазного
происхождения и представителями среднего клас­
са с университетским образованием, чей политиче­
ский и культурный капитал покоился на претензиях
обладать экспертным знанием о завоеванных абори­
генах германских колоний. Немецкие националь­
ные интересы и даже немецкая — в противополож­
ность западной или европейской в широком смыс­
ле — культура играли лишь второстепенную роль
в том, как сами колониальные чиновники понима­
ли свою миссию. Нет практически никаких свиде­
тельств, что масса подданных в Германии, Брита­
нии или Франции чувствовали, что победы импе­
рии или королевства, в которых они живут, имеют
к ним хоть какое-то отношение или делают им честь.
В книге Кумара рассматривается только Британия,
единственная империя из его списка, которая была
образована в эпоху наций. Причинно-следствен­
ные связи между завоеванием и британским нацио­
нализмом тянутся в обоих направлениях; веками
они складывались неравномерным и случайным
образом и коснулись массы граждан только тогда,
когда империя начала рушиться, оставляя централь­
ный вопрос, который Кумар формулирует в своей
книге: что происходит с имперским национализ­
мом, когда империи больше нет? Впрочем, нель­
зя ответить на этот вопрос, не признав, что сегодня
Британия, подобно другим нациям, черпает инсти­
туциональную и культурную легитимность из мно­
жества разнообразных источников, так что ее быв-
47


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
шая империя уже не является, если вообще являлась,
решающей основой ее легитимности
5
.
Война подогревает национализм главным обра­
зом тогда, когда она дает начало воинской повин­
ности, что, в свою очередь, трансформирует спосо­
бы почитания ветеранов и поминовения погибших
на войне. «Собственное представление» де Голля
определяло французскую нацию главным образом
в терминах военной жертвы. Соединенные Шта­
ты, где была изобретена воинская повинность и чья
Гражданская война была первым в истории челове­
чества конфликтом, в котором сражались две на­
бранные по призыву армии, были также первоот­
крывателями нового метода чтить память войны.
Империи, в особенности Рим, строили военные па­
мятники, чтобы увековечить память своих побед,
и этому образцу следовали позднейшие империи
и монархии. Когда войны стали вестись граждана­
ми, особенно массовыми армиями из призывников,
«значение войны стало неразрывно связываться
с тем, чего она стоит. Ценность и важность нации
вытекали из человеческой цены и доказывались че­
ловеческой ценой, заплаченной ради ее выжива­
ния» (Faust 2008: 268). Соединенные Штаты, на­
чав с закона о национальных кладбищах 1867 г°Д
а
>
стали первым государством, берущим на себя от­
ветственность за идентификацию и захоронение
всех погибших на войне (Faust 2008: 211-249)· ДрУ"
гие государства, многие во время и после Первой
мировой войны, последовали этому образцу, учре­
ждая национальные кладбища, могилы Неизвест­
ного Солдата, праздничные дни и памятники, что­
бы почтить память погибших на войне.
Солдаты защищают целостность своих нацио­
нальных границ не только от внешнего вторжения,
5- Невнимательное отношение к другим основам национализ­
ма привело к тому, что Том Нэйрн (Nairn 1977) ошибоч­
но предсказал распад Британии.
148


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
но и от внутреннего раскола. Со временем границы
независимо от их происхождения придают нациям
историческую легитимность. Более новые государ­
ства используют границы (зачастую проведенные
колониальными державами), чтобы слепить нацио­
нальную историю. Стремительное появление неза­
висимых наций во всем мире, начавшееся в XIX веке
и особенно после 1945 г°Д
а
> стало возможным бла­
годаря рубежам и административным структурам,
которые были ранее созданы колониальными дер­
жавами. «Каждая из новообразованных южноаме­
риканских республик была с XVI до XVIII вв. админи­
стративной единицей» (Anderson к)91:
52î Андерсон
2001: 75)· Действительно, очень мало постколони­
альных государств как-либо передвинули свои рубе­
жи или раскололись на части с момента достижения
независимости. Национальные государства защи­
щают свои границы в гражданских войнах, зачастую
ценой гораздо большего числа жизней, чем при от­
ражении иностранных вторжений. Восстание тай-
пинов и Гражданская война в США были самыми
кровопролитными конфликтами в мире от окон­
чания Наполеоновских войн и до Первой мировой
войны. Аналогичным образом самыми яростны­
ми конфликтами начиная с 1945 г°Д
а
(не
считая тех
войн, которые вели Соединенные Штаты и Совет­
ский Союз в Корее, Вьетнаме, Афганистане и Ираке)
были гражданские войны, в которых правительства
Нигерии, Анголы, Мозамбика, Пакистана, Филип­
пин и других стран понесли и нанесли огромные
человеческие потери, чтобы сохранить террито­
риальную целостность своих наций. Новые нации
не только воюют, сберегая унаследованные от коло­
ниальных правителей границы, многие из них так­
же продолжают пользоваться английским, фран­
цузским, испанским или португальским языками
как своими официальными, поскольку эти «офи­
циальные родные языки» связывают местные эли­
ты с этническими группами, которые по-прежнему
149


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
говорят на других языках, но испытывают все боль­
шую необходимость писать и коммуницировать
в разных регионах на едином национальном языке.
Лишь изредка уже образованные национальные
государства раскалывались по этническим линиям
(в противоположность империям, которые все вре­
мя дробятся, как совсем недавно раздробился Со­
ветский Союз), и все эти случаи происходили вслед
за военными поражениями от других наций и/или
уходом оттуда имперских держав. Индийская ар­
мия воевала с Пакистаном, чтобы обеспечить неза­
висимость Бангладеш в 1971 году. Конец советской
гегемонии в Восточной Европе и крах коммуни­
стических режимов сделали возможными мирный
раскол Чехословакии и раздробление Югославии
на еще более мелкие и этнически однородные госу­
дарства. Курды де-факто завоевали независимость
в Ираке после разгрома Саддама Хусейна в войне
в Заливе 1991 года. Напротив, этнические и языко­
вые меньшинства все еще мощных государств, та­
ких как Китай, Испания и Британия, не смогли
добиться независимости. Курды в Турции, Иране
и Сирии и венгры в Румынии не добились ни не­
зависимости, ни автономии от своих сильных го­
сударств.
Стало быть, временные отношения между на­
циональной государственностью и языком из­
менчивы и служат идеологическим оправданием
для обеих логик гражданства, представленных Ро­
джерсом Брубейкером (Brubaker 1992)
:
французская
модель открывает гражданство любому, кто готов
обзавестись необходимыми языковыми и культур­
ными навыками, тогда как немецкая концепция —
это концепция объединенного общим языком наро­
да, который затем изо всех сил стремится достичь
политического единства в едином государстве. Не­
мецкая модель зависит от «существования давно
и прочно утвердившейся культурной элиты, об­
ладающей письменным национальным языком —
150


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
литературным и административным. Именно это
было основой притязаний на статус нации со сто­
роны немцев и итальянцев, хотя указанные народы
не имели единого государства, с которым могли бы
себя отождествить» (Hobsbawm 199°
:
37î Хобсба-
ум 1998' 63). Национализм как культурный проект
пользовался переменным успехом. Множествен­
ные немецкоязычные княжества в XIX веке соеди­
нились, образовав Германию, как и различные ита-
логоворящие политии были объединены в Италию,
но многие немецкоязычные отошли к австрийско­
му государству, тогда как остальные были низве­
дены до положения меньшинств в других государ­
ствах, возникших из Австро-Венгерской империи.
Желание, чтобы все немецкоязычные оказались
в Германии, было идеологическим фундаментом
нацизма, который также стремился лишить гра­
жданства тех, кто не был «чистым» немцем, а эту
«немецкость» нацисты определяли с точки зрения
расы, а не языка или культуры (Somers 2008; также
см.: Hobsbawm 199°; Хобсбаум 1998)·
Майкл Манн (Mann 2005b; Манн 2θΐ6) показы­
вает, что нации определяют себя в терминах этноса
и исключения чужеродного с наибольшей вероят­
ностью, когда это государства, «где процессы демо­
кратизации только начались [или недавно прекра­
тились]», чем когда это стабильные авторитарные
режимы, которые «стремятся править по принципу
„разделяй и властвуй"» (Mann 2005b: 4; Манн 2θΐ6:
43-44)· По этой причине Манн видит в этнических
чистках современный, патологический, но все же
социологически предсказуемый результат усилий
режимов определять и контролировать террито­
рии, которые когда-то были княжествами (коро­
левствами) или частями империй, идентифицируя
и мобилизуя отдельные этносы. Умение государства
мобилизовать этнонационализм «набирает особую
силу там, где его подпитывают другие виды экс­
плуатации» (Mann 2005b: 5; Манн 2θΐ6: 46), то есть
151


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
там, где одна этническая группа считает, что ее эко­
номически эксплуатирует другая. Манн утвержда­
ет, что этнические антагонизмы оказываются кро­
вавыми лишь тогда, когда соперничающие этниче­
ские группы организованы и «когда государство,
осуществляющее суверенитет над спорной терри­
торией, подвергается расколу и радикализации, на­
ходясь при этом в нестабильном геополитическом
окружении, которое обычно ведет к войне» (Mann
2005b: 7; Манн 2θΐ6: 49)· Таким образом, кровавое
этническое насилие отсутствует в местах, где власт­
вуют стабильные демократические или авторитар­
ные государства. Недавнему всплеску этнических
чисток предшествует дестабилизация государств
ввиду упадка государственного социализма, неоли­
беральных политик, подрывающих государствен­
ный потенциал, и роста религиозного фундамента­
лизма в некоторых из этих ослабленных государств,
пробуждающего религиозно-этнические идентич­
ности, которые обращены против сект меньшинств
(Mann 2005b: 5°9~5
1
4; Манн 2θΐ6: 862-871).
Соединенные Штаты и другие иммигрантские
нации следуют французской модели; более того,
во всем мире эта модель чаще ассоциируется с Со­
единенными Штатами, нежели с Францией. Толь­
ко что обретшие независимость нации приглашают
или принуждают многие этнические группы и ко­
ренные народы, живущие на их территории, к асси­
миляции в составе нации, определяемой в терминах
культуры и языка. Немецкая модель лишь изред­
ка становилась программой для объединения мно­
жественных политий в единое государство. Вместо
этого начиная с XIX века языковые, религиозные
и этнические претензии использовались главным
образом, чтобы потребовать независимости от мно­
гоязычных империй и государств. Не говорящие
на немецком языке жители Австро-Венгерской им­
перии претендовали на статус нации для Венгрии,
Чехословакии и Югославии в основном на языко-
!52


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
вых условиях, как того же требовали греки у Осман­
ской империи (Barkey 2008: eh. 8). Арабы в Осман­
ской империи в конце Первой мировой войны стре­
мились создать единую нацию, основанную на их
общем языке и религии. Множеству государств
Ближнего Востока недостает легитимности в гла­
зах некоторых из их граждан, потому что они—дело
рук Британии и Франции, а их границы — это ос­
корбительное попрание понятий арабского и му­
сульманского единства, и все же большее число гра­
ждан этих государств отождествляют себя со сво­
ими нациями и готовы воевать за сохранение этих
границ. Почвой сионизма была религиозная иден­
тичность, однако успешное воскрешение иврита
как современного языка имело переломное значе­
ние для формирования израильской нации из сте­
кающихся еврейских иммигрантов.
Национализм, национальные культуры
и мир наций
До сих пор в качестве основных проводников на­
ционализма были представлены государственные
чиновники. Для подобных государственных акто­
ров сам факт национализма важнее его содержа­
ния
6
. Государствам выгоден национализм (прежде
6. Джон Брейи (Breuilly 1982) доказывает, что национализм —
это главным образом творение политических правителей.
Он полагает, что культурный национализм затрагивает
лишь элиты. Массы, на его взгляд, вовлекаются в нацио­
нализм либо побочным образом, через усилия правите­
лей создать цепи сотрудничества среди местных элит,
либо когда такие элиты стараются объединиться, чтобы
отбросить иностранную оккупацию или колониальное
владычество. Вот почему национализм в собственно ев­
ропейских государствах развивался совсем иначе, неже­
ли он развивается в государствах, получивших независи­
мость в XX веке. Свои догадки насчет политического ге­
незиса национализма и разницы между национализмом
153


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
всего в военной горячке), независимо от того, ка­
кова его основа. Разница способов, какими госу­
дарственные элиты обставляют национализм, про­
истекает, как мы видели в предыдущем разделе,
главным образом из частностей исторической об­
становки: возраста старого режима и претензий
на легитимность, степени языковой, религиозной
или этнической однородности внутри его границ,
а также того, было ли государство уже независи­
мым или только пыталось завоевать независимость
от империи.
Взращивая национализм, государственные эли­
ты не действовали в одиночку. Интеллектуалы и ря­
довые граждане сыграли решающую роль в склады­
вании тех национальных идентичностей и культур,
лояльности к которым добиваются государства. Бо­
лее того, и французская, и немецкая модели гра­
жданства, которые были рассмотрены выше, — это
идеальные типы; их конкретные и разнообразные
реализации во всем мире возникали из взаимодей­
ствий между интеллектуалами, которые создавали
исторические мифы, утверждающие существова­
ние наций, и правительствами, которые производи­
ли отбор, а затем претворяли в жизнь культурные
программы национализма от интеллектуалов
7
. Ин-
в первом и третьем мире Брейи излагает главным обра­
зом на чрезвычайно абстрактном теоретическом уровне.
Его разборы и сравнения конкретных случаев слишком
кратки, оставаясь всего лишь произвольными намеками,
и как результат он не способен подкрепить свои заявле­
ния, что неэлиты и интеллектуалы, их запросы и идеи
никогда не играли решающей роли. В этой главе я буду
опираться на другие работы, основанные на более тща­
тельных исторических исследованиях, чтобы уточнить
роль неэлит и культуры для национализма.
η. То, что у идеальных типов может быть целый ряд конкретных
воплощений, показано у Лучано Канфоры, который об­
наруживает «основное расхождение» между Британией
и США, с одной стороны, и Францией —с другой, в том,
что «одни безмятежно сосуществовали с рабством... вто-
154


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
теллектуалы, как мы увидим на оставшихся стра­
ницах этой главы, — это важнейшие переносчики
национализма из мест его изобретения в Европе
и Соединенных Штатах в остальные части земно­
го шара в XX веке.
Где же интеллектуалы и прочие впервые выра­
батывали свои понятия о национальной идентич­
ности и рисовали картины национальных культур,
непохожих друг на друга? Норберт Элиас (Elias
1978, 1982, 1983; Элиас 2001, 2002) относит началь­
ное появление национальных культур к усилиям
правителей и придворных элит по инкорпориро­
ванию провинциальных нотаблей, а затем и воз­
никающей буржуазии в придворную культуру. На­
сколько особой была каждая придворная культура,
настолько же особыми были и национальные куль­
туры, формировавшиеся по мере того, как циви­
лизованность придворной жизни навязывалась
и усваивалась на социальной и географической пе­
риферии королевств. Именно так провинциалы,
буржуа и, наконец, простолюдины черпали свои
идеи национальной идентичности у государствен­
ных элит, однако они и сами были действующи­
ми агентами процесса образования национальной
культуры, вкладываясь в то, чтобы эти культуры
отличались друг от друга. Поскольку большинство
провинциалов, не говоря уже о буржуа и простолю­
динах, никогда не бывали при королевском дворе,
их идеи о национальной цивилизации приходили
рая пришла recta via к признанию никчемности «Прав
человека», если они на практике зависят от цвета кожи;
если с ними сочетается — за пределами «европейского»
пространства — культивирование дешевой рабочей силы,
принуждаемой к рабскому труду, который превраща­
ет человека в животное» (Canfora 2006: 48-49; Канфо-
ра 2012: 7^~77)· Канфора признает, что на самом деле
рабство не отменялось в большинстве уголков француз­
ской империи, а потом уже Наполеон восстановил его
законность.
155


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
из книг, написанных на новых литературных род­
ных языках.
Если Элиас сосредоточивается на книгах о хо­
роших манерах, рассматривая их как переносчиков
национальных культур, то Гельмут Кузмикс и Ро­
ланд Акстман (Kuzmics and Axtmann 2007) изучают
литературные произведения и показывают, как по­
средством романов вырабатывались и передавались
разные идеи английского и австрийского «нацио­
нального габитуса». Стивен Меннел (Mennell 2007),
говоря о складывании американского характера,
выявляет размытое облако политических, классо­
вых, религиозных и литературных влияний. Эти со­
временные авторы опирались на подход Элиаса, по­
казывая, как в современном мире продолжает идти
«процесс цивилизации», причем роль придворно­
го общества в создании и углублении националь­
ного характера дополняется, а затем вытесняется
(или же, как в Америке, замещается) другими со­
циальными силами. Их анализ также укладыва­
ется в русло, проложенное Бенедиктом Андерсо­
ном (хотя они и не ссылаются на него), поскольку
произведения национальных литератур, которые
они предъявляют как свидетельства в пользу нацио­
нальных культур, издаются на общем письменном
родном языке. Сложность с перенесением анали­
за Элиаса в нововременные реалии состоит в том,
что Кузмиксу с Акстманом и Меннелу не удается
выявить мотивы, толкавшие романистов, пропо­
ведников и, более того, любого негосударственного
актора принимать на себя ту роль, какую в трудах
Элиаса играют короли и придворные. Может быть,
национализм — это проект интеллектуалов, но нам
все еще нужно объяснить, почему интеллектуалы
сделали своим проектом национализм.
Национальные проекты встраиваются в глобаль­
ные системы наций. Национальная культура оди­
наково обретает смысл благодаря своим различи­
ям с другими культурами и благодаря тем общим
156


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
чертам, которые она утверждает среди граждан од­
ной страны. Лучшей из написанных книг, анали­
зирующих, как возникают национальные культу­
ры, является работа Паскаль Казанова «Мировая
республика литературы» (Casanova 2004; Каза­
нова 2003). Казанова идет дальше прозрений Ан­
дерсона и Хобсбаума о том, что печатные языки
не только отражают, но и формируют националь­
ные границы, когда разбирает, как писатели на са­
мом деле мыслят свое отношение, а также отноше­
ние тех книг, которые они пишут, к национальной
и мировой литературе.
Национальным литературам нужен собственный
язык, но, согласно анализу Казанова, они столь­
ко же заимствуют из устного родного языка, сколь­
ко и формируют его. Она отмечает, что писате­
ли эпохи Ренессанса быстро перешли от переводов
греческой и латинской классики, равно как и Биб­
лии, к сочинению оригинальных трудов на своих
родных языках. Первым языком, на котором пи­
сались значительные вещи новой литературы, был
итальянский. И все же, несмотря на счастливый
дебют XIV века во главе с Данте, Петраркой и Бок-
каччо, итальянская литература не осталась на пер­
вом плане: позднейшие авторы лишь подражали
все более архаичным формам трех бессмертных то­
сканцев. Казанова доказывает, что отсутствие на­
ционального государства и неоскудевающая сила
Католической церкви тормозили развитие италь­
янской литературы, особенно по сравнению с фран­
цузской, английской и в меньшей степени испан­
ской литературой, каждая из которых выработала
особую национальную траекторию.
Первым вкладом в эти литературы стали произ­
ведения, написанные на языке, испытавшем влия­
ние латыни, и в стилистике королевского двора
и высшего духовенства. Французский язык стал
первым современным литературным языком, когда
Рабле ввел в свои сочинения слова и выражения
157


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
(включая сексуальную и скатологическую лексику),
взятые из повседневной устной речи. Эти народ­
ные наречия, еще сильнее, чем характерные мане­
ры и риторика королевских дворов, акцентируемые
Элиасом, служили «показателями отличия» (Ca­
sanova 2004: 104; Казанова 2003:12о), придававши­
ми неповторимость каждой национальной культу­
ре и литературе.
Облик национальных литератур формировал­
ся их ключевыми авторами; для английской лите­
ратуры это был прежде всего Шекспир. Помимо
прочего, Шекспир изобрел большое число новых
слов, а его властное появление в мировой литера­
туре сделало английский язык соперником фран­
цузского в качестве ведущего литературного языка
Европы, пусть Франция и продолжала опережать
Англию как политическая и военная держава еще
два столетия. Сервантес сделал то же самое для ис­
панского языка благодаря безмерному влиянию
«Дон Кихота».
Установление английской и французской (и в мень­
шей степени итальянской и испанской) литератур­
ных традиций, которые по языковой и стилисти­
ческой глубине и мировому престижу были равны
классическим греческой и латинской, сделало воз­
можным заявление Гердера, немецкого литератур­
ного критика XVIII века, что каждая нация и эпоха
могут стремиться к созданию собственной аутентич­
ной литературы. Казанова прослеживает, как авто­
ры из стран, не являющихся устоявшимися литера­
турными центрами, создавали литературы своих на­
ций и в ходе этого строили свои карьеры. Наиболее
заметными писатели становились не тогда, когда по­
дражали престижным стилям сложившихся наций,
а когда позиционировали себя в рамках возникаю­
щих национальных литератур. Национализм был
для писателей купелью языка, стиля, и тем самым
он организовывал их аудиторию. Писатели и про­
чие художники и интеллектуалы становились ак-
ι58


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
тивными проводниками национализма, ключевы­
ми творцами национальных культур.
Индивидуальный и коллективный выбор, сде­
ланный писателями, определял, как будет скла­
дываться литература их наций и, в свою очередь,
какими будут решения и карьеры их преемников,
потому что:
у «национализации» были еще и другие послед­
ствия. Знание текстов национального пантеона,
знание важных дат национализированной исто­
рии литературы превратили эту искусственную
конструкцию в объект общего знания и всеобщей
веры. Работа над разделением литератур и их на­
циональным укоренением создала те черты куль­
турного различия, которые стали узнаваемыми
и которые превратились в предмет анализа, на­
циональная обособленность культивировалась
и была вынесена на главное место [вот основная
причина, почему Казанова видит в националь­
ном государстве необходимое условие нацио­
нальной литературы]: в первую очередь почита­
лись правила внутренней игры, которую могли
понять только коренные жители, пользующиеся
общими цитатами и ссылками на национальное
прошлое [но потенциально также и иммигранты,
готовые обучиться литературным тропам при­
нявшей их нации]. Особенности, ставшие общим
достоянием нации, вбитые в головы и закреп­
ленные школьным образованием, стали реаль­
ностью и, в свою очередь, способствовали тому,
что воспроизводились литературные произведе­
ния, подходившие под категорию национальных
(Casanova 2004: 106; Казанова 2003: 122-123).
Именно этот подход брали на вооружение боль­
шинство авторов в большинстве стран в XIX и по­
следующих веках, так как они хотели бросить вызов
французскому и английскому господству или при­
способиться к нему. В результате получились ли­
тературы, стилистически консервативные и часто
!59


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
напрямую завязанные на внутриполитическую дей­
ствительность. Подобная литература, впрочем, ока­
зывает мало влияния вне своих границ, поскольку
не является новаторской.
Нации, чьи литературы пользуются наивыс­
шим престижем, не обязательно порождают не­
что инновационное. Напротив, Казанова показы­
вает, что самые влиятельные авторы XX века — это
выходцы из наций или меньшинств, которые были
литературным захолустьем (самые яркие приме­
ры: Джойс и Беккет из Ирландии, Кафка, еврей
из австро-венгерской Праги, Фолкнер, американ­
ский южанин, магические реалисты из Латинской
Америки); тем не менее они либо на родине, либо
в изгнании вырабатывали новаторские формы, бла­
годаря которым они «превращают то, что было зна­
ком их литературной (а часто и экономической)
бедности, в литературные „ресурсы", открывают
путь к обновлению» (Casanova 2004: 3
2
$; Казанова
2003: 379)· Это «обновление» маргинального вынес­
ло этих авторов на передний план мировой лите­
ратуры. «Великие литературные революционеры...
существовали в... оппозиции к исконной для них
литературной среде» (Casanova 2004: по; Казано­
ва 2003: 128), остающейся стилистически консер­
вативной. Ирония в том, что источниками вдох­
новения новаторы чаще становятся для писателей
из других отсталых мест, нежели у себя на роди­
не: романами Фолкнера, действие которых проис­
ходит на сельском Юге США, живущем по законам
расовой сегрегации, вдохновлялись, в частности,
Габриэль Гарсиа Маркес из Колумбии, Рашид Бу-
джедра из Алжира и Хуан Бенет из Испании — и все
они писали о, если не на, собственной отсталой,
сельской родине (Casanova 2004: 33^
—
345» Казано­
ва 2003: 3^9
_
39^)· Подобные каналы влияния объ­
ясняют, как авторы накапливают культурный капи­
тал за пределами своей национальной литературы
и используют его как трамплин, выносящий их са-
ι6ο


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
мих и их нации на передний план мировой культу­
ры, как, опережая литературное время, они стано­
вятся самыми современными, а вдохновляя авторов
в других странах, оказываются центрами междуна­
родных сетей литературных новаций.
Модель мировой литературы, созданная Казано-
ва, показывает, как отдельные писатели могут опре­
делять облик своих национальных культур. Также
в ней прослеживается последовательность кросс-
национального влияния, которая сильно отличает­
ся от того, что говорит Джон Мейер в своей сырой
теории мировой культуры, созданной институцио­
нальным изоморфизмом. Вместо этого Казанова
показывает, что литературное и культурное раз­
витие каждой нации зависит от того, как писатели
и другие интеллектуалы понимают место своей на­
ции в мировой системе литературы. То или иное
понимание этих вещей порождает литературные
программы — от крайне консервативных до нова­
торских, от националистических до интернацио­
налистических, от политически ангажированных
до эстетически формалистских.
Художники, работающие на культурной пери­
ферии, могут создавать новаторские работы, вы­
двигающие их нацию на центральное место, даже
если их собственная цель состоит в том, чтобы от­
чалить от родных берегов и иметь возможность экс­
периментировать, заодно продвигая и свою карьеру.
Есть и другие примеры, когда карьеры художников
идут в гору вместе с расцветом культурной идентич­
ности их нации. Закономерности, найденные Каза­
нова в литературе, в творческих биографиях от Дан­
те и далее, проявляются и в других культурных фор­
мах. Серж Гильбо прослеживает, как абстрактные
экспрессионисты и их поборники перевели Соеди­
ненные Штаты с периферии в центр мирового ис­
кусства. Всю Вторую мировую войну американ­
ским искусством был Голливуд, «Нью-Йорк с его
небоскребами... промышленное искусство, кото-
1б1


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
рое, как говорили, представляет эту современную
цивилизацию, давящую и брутальную, конечно,
но все же бесконечно очаровательную» в глазах тех
парижских критиков, которые «формируя критиче­
ский дискурс... крепко взялись за западную культу­
ру, как всякому было понятно. Шагнуть на ступень
вверх по шкале культурных ценностей — нелегкое
дело. Эти ценности были расписаны так же четко
и охранялись так же ревностно, как колониальные
владения» (Guilbaut 1983: 43~44)·
Абстрактные экспрессионисты вознеслись на са­
мый верх послевоенного художественного мира
при содействии критиков, которые стремились пе­
реопределить критерии великого искусства. Так
эти критики повышали собственную интеллекту­
альную репутацию, в то же время продвигая пози­
цию США в культурной иерархии. В конце Второй
мировой войны художники бились над вопро­
сом, как изображать холокост и призрак ядерно­
го уничтожения. В Европе, как и в Америке, счи­
тали, что ни советскому реализму, ни кубизму
такая задача не по плечу. Абстрактный экспрес­
сионизм был как «логической кульминацией дав­
ней и неумолимой тенденции к абстракции», так
и способом проецировать «американскую „силу"
и „насилие" в качестве универсальных культур­
ных ценностей» (Guilbaut 1983· 177)· Джексон
Поллок и другие американские абстрактные экс­
прессионисты были, как Джойс и Беккет в литера­
туре, радикальными новаторами, хотя в отличие
от этих периферийных писателей они принадле­
жали к нации, которая после 1945 гсда находилась
в центре мировой власти и благосостояния. Эти
художники, а еще более те критики, которые рато­
вали за их произведения, переопределили амери­
канский национальный характер, по крайней мере
насколько его можно было выразить в искусстве,
и этим подняли престиж и влияние США в миро­
вом искусстве. Престиж американских деятелей
1Ö2


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
искусства среди ведущих критиков вскоре полу­
чил отражение в газетных статьях в США и Евро­
пе. Франция, которая сразу после Второй мировой
войны все еще господствовала в сфере журна­
листского освещения искусств, утратила первен­
ство, отдав его США, которые стали доминировать
(и остаются таковыми на начало XXI века) в боль­
шинстве форм высокого и популярного искусства
(Janssen et al. 2008).
Национальная культура имеет значение не толь­
ко в связи с тем, как она сказывается на способно­
сти художников и наций помещать себя в мировую
иерархию литературы, живописи, музыки и прочих
видов искусств. Как мы видели ранее, она также
влияет на то, как граждане понимают свою нацию,
а еще формирует процесс выучки, пройдя через ко­
торый дети и иммигранты становятся гражданами.
В завершение позвольте проиллюстрировать ска­
занное двумя примерами из жизни двух революци­
онных наций, создавших саму идею национального
гражданства, развитие и распространение которой
по миру были прослежены в этой главе.
Французские граждане в своей национальной
идентичности видят сплав языка, культуры и соб­
ственно земли. До символа этого единства возвы­
силась еда, а Франция сделалась мировым центром
кулинарного искусства. Французские авторы, в осо­
бенности Мари-Антуан Карем в начале XIX века
и Жорж Огюст Эскофье в начале XX века, кодифи­
цировали рецепты, в которых, по их уверению, со­
общались правильный способ приготовления блюд,
а также манера подачи.
Они возвели поваров с положения слуг до уров­
ня профессионалов и связали свое мастерство с на­
цией, заявляя, что для этих рецептов требуются
аутентичные ингредиенты, чье качество и аромат
нельзя воспроизвести вне Франции. Эта культур­
ная претензия была кодифицирована француз­
ским национальным правительством с созданием
163


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
в 1919 году сертификации Appellation d'origine cont­
rôlée
8
, подразумевающей наличие конкретной гео­
графической зоны, которой дано эксклюзивное
право делать определенное вино, сыр и другие
продукты. Понятие терруара
9
сослужило прекрас­
ную службу для того, чтобы сделать отличитель­
ный характер местности, который даже в начале
XX века для многих граждан был первейшим мо­
ментом идентичности (Robb 2007; Робб 2013), кон­
ститутивной чертой национальной сущности. Эта
французская претензия на аутентичность ингре­
диентов и искусность их творцов была продубли­
рована Италией, Испанией и Германией, которые
быстро создали собственные appellations и за кото­
рыми с тех пор последовали другие страны, а так­
же Европейский союз, который в н)92 Г
°ДУ начал
присваивать пищевым продуктам защищенный гео­
графический статус. Свои кухни кодифицировали
и другие нации, которые видят в этом один из ас­
пектов своей национальной культуры. Европейские
нации пока еще не включили вопросы о кулина­
рии в тесты на гражданство, которые даются имми­
грантам, однако для кухни припасен регулярный
раздел в большинстве газет, она —тема шоу, ей по­
священы даже целые телевизионные каналы, а ее
национальную основу укрепляет то, что рестораны
по всему миру классифицируются исходя из того,
кормят они национальной или иностранной кух­
ней. И наоборот, страны демонстрируют свою от­
крытость иммигрантам, возводя готовку в стиле
фьюжн до высокой кухни, как это уже сделали Со­
единенные Штаты и Канада.
8. Appellation d'origine contrôlée (фр.) — контролируемое наиме­
нование места происхождения. — Прим. пер.
9- Терруар — конкретный географический район, чьи климати­
ческие, биологические и производственные особенности
обеспечивают определенный набор качеств производимых
в нем сельхозпродуктов и продуктов питания. —Прим. пер.
164


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
Соединенные Штаты —это нация иммигрантов,
хотя темпы иммиграции всю их историю то пада­
ют, то поднимаются. Один из пиков иммиграции
пришелся на время между Гражданской войной
и Великой депрессией. Американские граждане,
чьи семьи поколениями жили в Америке и состоя­
ли главным образом из протестантов с корнями
в Северо-Западной Европе, спорили, как быть с но­
выми иммигрантами, которые по большей части
были из Южной и Восточной Европы и являлись
католиками, православными или иудеями. Одни
высказывались за то, чтобы оградить себя от новых
иммигрантов, удалившись в загородную местность
или в то, что в XIX веке было аналогом закрытых
поселков (gated communities). Позднее аргументы
в пользу иммиграционных ограничений, введен­
ных в 1920-х годах и продлившихся до 1960-х годов,
приводили нативисты. Нативисты также оказыва­
ли давление с целью ввести запрет на вещества, ко­
торые, как они полагали, делали иммигрантов не­
управляемыми. Таким образом, с 1920 по 1933 Г
°Д
в силе была поправка к Конституции, запрещавшая
алкоголь. Незаконными были объявлены различ­
ные наркотики в ответ на волны страха из-за ки­
тайских иммигрантов (опиум), мексиканцев (мари­
хуана) и афроамериканских внутренних мигрантов
в северные города (героин и кокаин).
Другая сторона спорящих напирала на то, что
посредством образования иммигрантов можно
было бы сделать американцами не только по юри­
дическому гражданству, но и по культуре и по­
ведению. Это образование принимало различные
формы — от школьных занятий по основам гра­
жданственности до создания общественных пар-
ков. Центральный парк Нью-Йорка открылся
в 1859 году. Фредерик Ло Олмстед, его устроитель,
«был убежден, что он создал „нечто, что оказыва­
ет гармонизирующее и облагораживающее влия­
ние на самые злосчастные, живущие без закона
1б5


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
классы города — влияние, располагающее к учти­
вости, самообладанию и воздержной жизни"» (Le-
vine 1988: 202). Центральный парк и его аналоги
в других городах США были американскими вер­
сиями общественных садов Лондона и Парижа,
приспособленными для задачи аккультурации им­
мигрантов, равно как и предоставления укромного
уголка коренным гражданам.
В 1872 году в Иеллоустоне Конгрессом США был
создан парк другого рода, не имевший прецеден­
тов в мировой истории. В противоположность ко-
ролевским и частным паркам Европы Иеллоустон
закладывался как бесплатное и открытое для всех
место, служащее символом демократичности самой
нации (хотя практически он был тогда недоступен
для большинства американцев). Этот парк, будучи
музеем под открытым небом, воплощал и сохра­
нял то, что передавало и до сих пор передает отли­
чительную природную красоту Америки. Как мно­
гие нации подражали французам в кодификации
собственной кухни и составлении реестра «терруа-
ров» для продуктов питания, точно так же многие
страны последовали примеру США, создавая пар­
ки для сохранения той природной красоты, в ко­
торой видят характерную и конститутивную осо­
бенность нации.
Центральный парк и Иеллоустон — это то,
что выражает и что формирует две стороны нацио-
нальной культуры и гражданства. Иеллоустон — это
выражение эссенциалистского взгляда на нацию,
укорененную в земле, уникальную, стойкую и не­
изменную. Граждане эссенциалистских наций ро­
ждаются в этом статусе, смотрят на себя как на уро­
женцев «земли» и связываются друг с другом узами
общего языка, культуры или расы. Это немецкое
понятие гражданства в изложении Брубейкера.
Центральный парк говорит с нацией амбициозных
мечтателей, спроектированной и сконструирован­
ной, пусть она и выглядит естественной, и задуман-
1бб


НАЦИИ И ГРАЖДАНЕ
ной такой, чтобы преобразовывать всех и всякого
из вновь прибывших, кто готов узнать обычаи, язык
и культуру принявшей их нации. Это французская
модель у Брубейкера, и в растущем числе наций,
принимающих существенные количества имми­
грантов, она становится все более господствующей.
Иммигрантские нации сочетают сердцевинную на­
циональную культуру, с которой должны ассими­
лироваться все иммигранты, и переопределение на­
ционализма, согласно которому тела и практики
иммигрантов приглашаются стать приращением
и дополнением к ядерной идентичности.
Иеллоустон и Центральный парк —это идеалы.
Граждане, живущие в реальных государствах, соче­
тают элементы и того и другого в своем понимании
своих национальных культур, и, конечно же, внутри
наций среди граждан существуют те или иные ва­
рианты того, как понимается собственная идентич­
ность и как оценивается идентичность сограждан.
Понятия гражданства непрерывно укрепляются,
модифицируются и испытываются конкретными
обязанностями, накладываемыми правительством,
самые тяжелые из которых — это военная служба
и фискальные платежи, разобранные нами в начале
этой главы, и правами, которыми государства наде­
ляют граждан, прежде всего избирательными пра­
вами и социальными льготами, о чем пойдет речь
в главе 5· Иммиграция, подобно военным победам
и поражениям, альянсы с другими нациями и фун­
даментальные экономические изменения (а в бу­
дущем, пожалуй, и экологическая катастрофа) —
все это потенциально способно до такой степени
трансформировать национальную культуру, что ее
нельзя будет рассматривать в тех категориях веры
и опыта, которые сложились вокруг гражданства
в минувшей истории каждой нации.
Национальные культуры, как и все остальное,
связанное с нациями, существуют в мире множе­
ственных и конкурирующих государств. Мы ви-
167


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
дели, что интеллектуалы — это часть мировой
культурной системы и что динамика, которой
подвержена эта система, не аналогична динами­
ке международной системы государств (и отчасти
автономна от нее). Интеллектуалы не одинаковы
в том, насколько сильно они равняются на нацио­
нальный культурный проект, и зачастую их наме­
рения по отношению к нации их рождения или пе­
реезда не стыкуются с тем, что получается в итоге.
И все же чаще всего интеллектуалы и деятели ис­
кусств когда они пытаются обеспечить себе при­
сутствие и имя в мировой культурной системе,
также вносят вклад в коллективный проект, кото­
рый отличает их национальную культуру от дру­
гой культуры и этим же конкретизирует и сообща­
ет определенную идею нации другим гражданам.
Так культура вливается в массив других действий
и обязательств, делающих нацию действитель­
ной, и оживляет понимание отдельными гражда­
нами своей роли в сообществе, которое часто со­
стоит из никогда не виденных соотечественников,
как живущих, так и умерших.


4
Государства
и капиталистическое развитие
ГОСУДАРСТВА и капитализм одновремен­
но пришли к господствующему положению
в мире. В этой главе разбирается, как госу­
дарства задают свой экономический курс в капи­
талистическом мире. Я не намерен пересматри­
вать и заново оценивать полемику об отношениях
между образованием государства и истоками ка­
питализма. Для этого потребовалась бы отдельная
книга . В этой главе разговор пойдет, скорее, с того
момента, когда капитализм уже стал господствую­
щим способом производства в Европе и посред­
ством колониализма и империализма распростра­
нился на весь земной шар.
В какой мере экономический курс разрабатыва­
ется государственными элитами по собственному
усмотрению и когда государственные менеджеры
отвечают на нужды или высказанные пожелания
капиталистов (или какого-то сегмента капитали­
стов) внутри их политии? Почему государства ока­
зываются неодинаково эффективными в подсте­
гивании экономического развития? Почему одни
государства поднялись с периферийных позиций
в мировой капиталистической экономике, тогда
как большинство других не справились с этой за­
дачей? Как шли дела у государств, стремившихся
ι. Мою трактовку истоков капитализма и мои оценки проде­
ланной в прошлом работы по этой тематике см. в: Lach­
mann 2000; Лахман 2θΐο.
1б9


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вывести себя из капиталистической мировой эко­
номики, в их усилиях развивать социалистическую
экономику? Почему в последние десятилетия с мо­
мента краха Советского Союза и государственно­
го социализма так много государств отказалось
от развивающей политики предшествующей эпохи,
хотя какое-то число государств ухитрилось оказать
сопротивление и изолировать себя от неолибера­
лизма? В этой главе меня занимает вопрос, как нео­
либерализм сказывается на экономических отноше­
ниях между нациями и на развитии внутри стран.
К неолиберальным политикам социального обес­
печения мы обратимся в главе 5> а обсуждение пер­
спектив будущих правительственных интервенций
в экономику и мер государственного реагирования
на экономический кризис, начавшийся в 2θθ8 году,
мы прибережем для заключительной главы.
Экономическое развитие
до появления государств
Сегодня для нас является чем-то само собой ра­
зумеющимся, что правительства заинтересованы
в наличии мер (и, более того, обязаны их форму­
лировать), которые должны обеспечивать эконо­
мический рост и предотвращать или парировать
сокращение экономической активности. И все же
до наступления капиталистической эпохи ни пра­
вители, ни подданные не считали, что экономи­
ческая экспансия — это что-то регулярное и нор­
мальное или что ее можно подогревать путем
сознательной политики. На протяжении большей
части человеческой истории правители не пред­
принимали каких-то серьезных усилий, которые
могли бы отразиться на экономическом производ­
стве. Типичным признаком докапиталистических
общественных формаций, как верно подчеркива­
ет Маркс (Marx 1967; Маркс, Энгельс i960), явля-
170


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
ется то, что господствующий класс использовал
свою власть для изъятия излишков после заверше­
ния производственного процесса. Рабы и крестья­
не вели производство по большей части самостоя­
тельно, обеспечивали свое существование, а затем
под угрозой силы передавали излишки хозяевам,
феодальным лордам и другим правителям.
Для члена докапиталистического правящего
класса было только три способа повысить свой до­
ход. Первый — отобрать землю и подданных у дру­
гих членов правящего класса. Второй — подчинить
меньших правителей в рамках одной более круп­
ной политии, позволяя им оставлять себе часть
того, что извлекалось непосредственно у поддан­
ных, а остальное заставляя отсылать по ступеням
правящей иерархии. Третий — выжимать из неэлит
больше того, что они произвели. Все три метода
в конечном счете полагались на силу, и все они в те­
чение долгих эпох экономического застоя были иг­
рами с нулевой суммой.
Хотя Маркс излагает свое открытие на языке
классов и способов производства, в прежних гла­
вах мы видели, что организации элит регулировали
производство для извлечения поступлений и что их
конфликты не подогревали, а загоняли в угол эко­
номическое развитие в империях, феодальных по-
литиях и городах-государствах. Ирригационные
сооружения, дороги и покупка правителями воен­
ных припасов стимулировали экономический рост
и взращивали зачаточную металлургию и торговлю
на дальние расстояния. И все же нужно проявлять
осмотрительность и не преувеличивать влияние
правителей на экономику в древнем и средневеко­
вом мирах. Производительность фермеров мало
увеличилась за тысячелетия, прошедшие от форми­
рования земледелия до наступления капитализма
(Allen 1992 · ^^ЗЗ)· Технологический застой и не­
достаточное улучшение уровня человеческой жиз­
ни, отмеченные нами в древних империях в главе ι,
ι7ι


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
сохранялись в тысячелетие от падения Римской
империи до путешествий Колумба. Также нигде
в мире не происходило увеличения экономическо­
го роста (Goldstone 2008; Голдстоун 2014). Не ис­
ключено, что Чарльз Манн (Mann 2005а) прав,
когда говорит, что растениеводство и экологиче­
ские перемены у коренных американцев привели
к более быстрому, нежели на других континентах,
прогрессу от обществ охотников-собирателей к зем­
ледельческим обществам, которые способствовали
возникновению существенного городского сектора
в Западном полушарии. Однако нет никаких дока­
зательств, что масштаб урбанизации или уровень
торговли и несельскохозяйственного производства
в Америке приближался к соответствующему уров­
ню в империях, которые мы разбирали в главе ι.
Почти все, что оставалось после удовлетворе­
ния нужд производительных классов, забиралось
элитами в виде дани и налогов и тратилось на де­
монстративное потребление и на военные силы,
необходимые для поддержания их власти. Для ин­
вестирования оставалось мало или вообще ничего
не оставалось. Там, где в дело вмешивались правите­
ли, это происходило для предотвращения образова­
ния соперничающих центров силы и для канализи-
рования существующих ресурсов в центр, как было
в Египетской империи с торговлей в долине Нила
и у римлян при строительстве дорог и предоставле­
нии правовой защиты частной собственности. Тща­
тельно разработанная китайская система складиро­
вания зерна и развоза его в местности, где случился
неурожай, система, предотвращавшая голод с эф­
фективностью, которую позднее не удалось воспро­
извести Британской империи (Davis 2001), задумы­
валась как политический механизм по предотвра­
щению восстаний, а не по оживлению экономик,
ослабленных стихийным бедствием.
У докапиталистических правящих классов
не было большого интереса к тому или рычагов
172


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
влияния на то, как эксплуатируемый класс при­
вык создавать средства своего существования и из­
лишки, которые присваивались правителями.
Наиболее динамичные экономики в досовремен-
ной Европе находились в городах-государствах,
где в зазорах феодальной власти, как мы видели
в конце главы ι, было раздолье для купцов и про­
изводителей с новаторскими идеями, точно так же
как азиатские купцы преуспевали главным обра­
зом за счет перевозок имперской добычи и удо­
влетворения запросов правителей на предметы
роскоши и военные товары. Купцы строили тор­
говые сети и развивали новые производства там,
где отсутствовала центральная власть. По мере того
как в городах-государствах укреплялся политиче­
ский контроль, купцы рефеодализировали свои
предприятия, представительства, землевладения
и капиталовложения, а экономики городов-госу­
дарств шли на спад (за расширенной трактовкой
и дополнительной информацией по теме мож­
но обратиться к книге Lachmann 2000: eh. 3; Лах-
ман 2010: гл. з)? так же как города, торговля и ману­
фактурное производство расцветали и приходили
в упадок вместе с азиатскими и ближневосточны­
ми империями. Как мы видели в нашем обсужде­
нии феодализма в главе 2, производство подвер­
галось влиянию элит главным образом косвенно,
через их усилия по охране от соперничающих элит
своих организационных средств изъятия. Консо­
лидация элит внутри централизованных политий
была базовой движущей силой государствообразо-
вания, и она преображала то, каким образом только
что унифицированные элиты эксплуатировали не­
элиты, создавая капиталистические производствен­
ные отношения, сначала в Англии (Lachmann 2000:
chs4and6;Лахман 2θΐο: гл.4 и6),авконцекон­
цов по всему земному шару (Wallerstein, i974_1
9^9î
Arrighi, 1994; Валлерстайн 2015а, 20156, 2θΐ6; Арри-
ги 2007).
*73


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Маркс, а позднее марксисты, как мы отметили
в главе 2, придерживаются инструменталистского
взгляда на отношения между капиталистами и го­
сударством; они утверждают, что государства раз­
вивают любые способности, какие только необходи­
мы, чтобы позволить капитализму воспроизводить
себя. Таким образом, государства охраняют пра­
ва собственности, расширяют рынки, увеличивают
предложение пролетарской рабочей силы и пре­
одолевают противоречия капитализма, из-за ко­
торых периодически возникает падение прибылей
и недостаточный спрос. Вопрос, как государства
делают это и почему государственные менедже­
ры (в большинстве своем не являющиеся капита­
листами) обслуживают интересы капиталистов,
адекватно не объясняется никаким марксистским
или немарксистским инструменталистом. Порой
признается (и самый известный пример —это «Во­
семнадцатое брюмера» Маркса) потенциальная воз­
можность того, что правители могли преследовать
собственные интересы
2
. Однако государственные
менеджеры, имеющие личный интерес, в свою оче­
редь, ограничены фактической способностью капи­
талистов не делать инвестиций и ослаблять эконо­
мику. Это вынуждает государственных менеджеров
подстраиваться под запросы капиталистов, пото­
му что экономический спад сокращает те ресурсы,
которые нужны правителям для финансирования
войн и своих администраций, и может провоциро­
вать народное недовольство (лучший обзор поле­
мики по поводу того, могут ли капиталисты осуще­
ствлять бизнес-вето в отношении государственного
курса, дает Кларенс Л о: Lo 1982). Проблема с по­
добным взглядом на государственных менедже-
2. Лучший обзор марксистских инструменталистов предло­
жен в книге Боба Джессопа (Jessop 1982). Ключевым про­
граммным заявлением немарксистского характера явля­
ется работа Теды Скочпол (Skocpol 1985)·
174


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
ров как на пассивных наблюдателей инвестицион­
ных решений капиталистов в том, что упускается
из виду, насколько правительства при капитализ­
ме отличаются от таковых во все предшествующие
эпохи.
В действительности государственные менедже­
ры не только реагировали на развитие экономиче­
ских событий, но и были их инициаторами. Если
у докапиталистических правителей отношения
с экономикой были простыми, потому что были
просто эксплуататорскими, то они усложнились
в плане причин и следствий, когда капитализм за­
нял господствующее положение в мировой эконо­
мике за минувшие пять веков. Изменчивые и кон­
тингентные пути этих отношений нельзя вывести
из марксистской или какой-либо еще общей тео­
рии. Вместо этого нам нужно проследить, каким
образом государства вмешались в экономику и всту­
пили во взаимодействие с капиталистами и други­
ми игроками. По мере того как мы конкретизируем
изменения во времени и вариации от государства
к государству, мы будем в состоянии сделать тео­
ретические выводы.
Меркантилизм
Отношения правителей с экономикой начали ме­
няться в XVI веке. Совокупность государственных
политик, нацеленных на привлечение в страну зо­
лота и серебра посредством поощрения отечествен­
ного производства и экспорта, налогообложения
импорта и выдачи хартий компаниям, которые за­
нимались бы торговлей и основывали бы колонии
и прочие формы территориального присутствия
за границей, получила название меркантилиз­
ма. Существеннейшее значение в меркантилиз­
ме имел военный элемент, так как государства пу­
скали в ход армии и военный флот и вели войны,
!75


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
чтобы контролировать торговые сети и захваты­
вать колонии. Хотя правители всегда использова­
ли вооруженную силу для захвата территорий и бо­
гатств, до эпохи меркантилизма они делали это
ради себя. Меркантилистские государства, подоб­
но некоторым итальянским городам-государствам,
применяли вооруженные силы также и во имя эко­
номических интересов своих подданных. Почему
государства приняли этот курс и был ли он эффек­
тивен?
3
Суть марксистского ответа лучше всего подыто­
живает, как ни странно, Макс Вебер (Weber 1981:347;
Вебер 1923: 217-218):
Меркантилизм есть возведенное в принцип по­
литики поддержание предпринимательского
производства для обогащения. Государство рас­
сматривается как бы состоящим исключитель­
но из капиталистических предпринимателей;
внешняя политика государства основывается
на стремлении преодолеть противника в полу­
чении максимальной прибыли — наиболее деше­
вой закупки и наиболее дорогого сбыта, и тем са­
мым достигнуть преобладания над ним. Целью
является здесь укрепление внешней мощи госу­
дарства. Таким образом, меркантилизм означает
образование современного могущественного го­
сударства, каковое достигается, с одной стороны,
непосредственно — путем увеличения государ­
ственных доходов, а с другой стороны — посред­
ственно, путем повышения налогоспособности
населения.
3- Я признателен Джулии Адаме за оказанное много лет назад
содействие в исследованиях и беседы, благодаря которым
я расширил свои познания и ввел меркантилизм в поле
своего мышления. В этом разделе я опираюсь на источни­
ки, приведенные в статьях Lachmann 2003 и 2009, а так­
же на работы Davis 197З' Lynch 1992» TePaske and Klein 1981
(обсуждение Испании); Deyon 1969; Ekelund and Tolli-
son 1981; Blackburn 1997; Adams 2005 (обсуждение Фран­
ции, Нидерландов и Британии).
176


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
Иными словами, государственные правители слу­
жили интересам своих отечественных капитали­
стов, потому что по мере обогащения капиталистов
увеличивалась бы экономика, а стало быть, и нало­
говая база
4
.
Теоретики рационального выбора (Ekelund
and Tollison 1981) уточняют анализ Маркса и Вебе-
ра, замечая, что не все капиталисты получали вы­
году от меркантилизма, а лишь те, кому были пре­
доставлены правительственные монополии и доли
картелей. С этой точки зрения, а в ее основе клас­
сическая история меркантилизма Хекшера (Heck­
scher 1955)' недавно централизованные европейские
государства продавали монопольные права, чтобы
изыскать денежные поступления для самовозвели­
чивания и военной конкуренции с соперничаю­
щими государствами. Если капиталисты как класс
и получали от этого какую-то выгоду, это не было
чем-то планомерным. Более того, Экелунд и Тол-
лисон утверждают, что меркантилизм в целом за­
держивал развитие капитализма, перенаправляя
капитал и предпринимательские усилия на «пого­
ню за рентой», то есть политическую конкуренцию
за монопольное положение.
Трудность со всеми этими подходами состоит
в том, что они не способны объяснить, почему так
мало европейских государств приняли большин­
ство этих политик и почему сделавшие это име­
ли далеко не одинаковый успех. У Испании, со­
здавшей первую и (до XIX века) самую крупную
колониальную империю, не получилось учредить
хоть какие-нибудь хартийные колониальные ком-
4- Сам Маркс описывает это (более пространно) в «Капитале»
(Marx 1967, vol. 1, eh. 31; Маркс, Энгельс i960: гл. 24 разд. 6).
Концептуальный фундамент современных марксистских
подходов к меркантилизму представлен работами Мори­
са Добба (Dobb 1947) и> конечно же, Иммануила Валлер-
стайна (Wallerstein i974-1
9^9î Валлерстайн 2015а, 20156,
201б).
!77


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
пании; колониальные компании Франции были
мертворожденными. Благодаря голландским хар-
тийным компаниям большинство независимых
купцов оказались в рамках единой организации, то­
гда как британские купцы, исключенные из участия
в королевских фирмах, стали господствовать в ат­
лантической торговле Британии и играть растущую
роль в коммерческих делах с Азией. Коммерчески­
ми и мануфактурными центрами стали только Бри­
тания и Нидерланды, а голландское государство
никогда не принимало меркантилистские полити­
ки контроля импорта и экспорта. Франция, наибо­
лее алчное меркантильное государство, осталась
второразрядной экономической державой, а в Ис­
пании так и не развилась значительная отечествен­
ная промышленность (Deyon 1969)·
Отказавшись от априорных заявлений по поводу
интересов капиталистов и государственных мене­
джеров, мы сможем уяснить смысл многообразных
государственных коммерческих и колониальных
политик. В главе 2 мы видели, что в ходе европей­
ского государствообразования в государства были
втянуты различные элиты. Эти элиты продолжа­
ли толкаться локтями в стремлении к привилегиям
и власти — теперь уже внутри государства. Их от­
носительная сила определяла, каким семьям и ка­
ким элитам предоставлялись монополии или доли
в хартийных компаниях, как эти компании функ­
ционировали и как регулировалась торговля.
Стратегия Габсбургов, благоприятствовавшая
единым, главным образом аристократическим эли­
там в каждой провинции, упразднила автономию
городов и привела к тому, что осталось мало куп­
цов, которые могли бы затеять колониальные пред­
приятия. Вместо этого Габсбурги отряжали конки­
стадоров и за финансирование и комплектование
людьми американских экспедиций и завоеваний
вознаграждали их энкомьендами — постоянными
правами на принудительный труд индейцев на за-
ι78


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
воеванной территории, равно как на золото и се­
ребро, которое уже имелось у туземцев или которое
можно было заставить туземцев добывать для их
господина. Система энкомьенды служила для того,
чтобы в каждой американской колонии власть была
консолидирована в руках единой аристократиче­
ской элиты. В результате корона была вынуждена
согласиться с тем, что доля приисковых поступле­
ний от все более независимой элиты американских
континентов будет неуклонно убывать. Ее доля упа­
ла с 30% в начале XVI века до 1,2% в 1650-х годах
(Flynn 1982:142; Lynch 1992: 283).
Малочисленность автономных купцов, будь то
на американских континентах или в Испании, от­
крывала для других европейцев возможность за­
хватить основную часть бизнеса по снабжению ис­
пано-американских поселенцев. Габсбурги сами
признавали необходимость усиления купцов
как в Америке (в качестве вызова держателям эн-
комъенды), так и на родине (в качестве противовеса
провинциальным аристократам). Одна из попыток
ввести меркантилистскую политику состояла в том,
что корона пожаловала купцам Севильи монопо­
лию на торговлю с американскими континентами,
надеясь на порождение нового потока поступле­
ний, который можно будет обложить налогами. Пе­
ред лицом аристократической власти эта меркан­
тилистская инициатива провалилась. Ни Севилья,
ни какой-либо еще испанский город не преврати­
лись в центр коммерции. Первейшими бенефи­
циарами торговли с американскими континентами
и обслуживания габсбургского долга стали генуэз­
цы, капитал которых был сразу доступен, а не се-
вильские купцы, у которых имелась только потен­
циальная возможность будущего благосостояния
(Muto 1995)· Ο
χ
вливания американских сокровищ
вспыхнула инфляция, выгодная только тем ленд­
лордам, которые смогли поднять арендную плату.
От неё страдали испанские фабриканты, конкури-
49


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ровавшие с устоявшимися отраслями промышлен­
ности в относительно низкоинфляционных эко­
номиках Франции, исторических Нидерландов
и Британии. Отсутствие привилегированной, а зна­
чит, лояльной купеческой элиты не оставило Габс­
бургам никакого пространства для маневра против
любой провинциальной аристократической оли­
гархии в пределах Испании или на американских
континентах, делая невозможным поддерживать
какой-либо меркантилистский курс.
Французские монархи приспособили свою стра­
тегию вертикального абсолютизма к колониаль­
ным предприятиям, создавая различные хартий-
ные компании. Эти компании привлекали мало
инвестиций, поскольку покупаемые должности
и правительственные ссуды на родине оставались
гораздо более прибыльным делом. В результате ко­
лониальные поселения и коммерция в большин­
стве своем выросли благодаря мелким купцам,
которые не могли наживаться на покупке долж­
ностей ввиду отсутствия достаточных капиталов
и политических связей. Успех независимых план­
таторов и купцов, создавших прибыльные колонии
с рабским трудом, привлек внимание короны. Ко­
рона осознавала, что «от колониального развития
больше всего могла бы выиграть метрополия, кон­
тролируя торговлю своими плантационными то­
варами на экспорт, благодаря чему Бордо и Нант
превратились бы в ведущих поставщиков сахара
и кофе» (Blackburn 1997: 2
9^)· Повышенное вни­
мание короны к торговле было также обусловлено
успешным сопротивлением французских поселен­
цев официальному контролю над их плантация­
ми и горячим желанием поселенцев, чтобы их уяз­
вимые суда имели защиту французского военного
флота.
Меркантилизм во Франции стреноживала неспо­
собность короны обойтись без поступлений от вну­
тренних тарифов и то, что купившие должность
ι8ο


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
чиновники были в силе препятствовать рефор­
мам, которые бы снизили их авторитет или потен­
циал для сбора поступлений от налогов, тари­
фов и монополий. Как и в колониях, французская
коммерция росла главным образом в ограничен­
ных зазорах между государством и элитой, зани­
мающей купленные должности в органах власти,
и ее движителем были мелкомасштабные капита­
листы. Государство подогревало экономический
рост в какой-то степени посредством транспорт­
ных улучшений, и более заметно это было в Париж­
ском регионе, так как траты придворных элит под­
держивали индустрию роскоши, а военные закупки
подстегивали мануфактурное производство. К тому
времени, когда королевские меры контроля в от­
ношении экономики были сметены Великой фран­
цузской революцией, Британия уже играла роль
гегемона в мировой торговле, что обессмысливало
новые меркантилистские усилия.
Государство, возникшее в голландской борьбе
за независимость, коллективно контролировалось
элитами и прежде всего амстердамскими купцами,
которые использовали «договоры о соответствии»,
чтобы точно определить ротацию должностей
между семьями и их долю поступлений. Эти дого­
воры стали шаблоном для уставов Голландских Ост-
и Вест-Индских компаний, в которых указывалось,
как колониальные должности, торговые маршру­
ты и колониальные имения будут делиться между
теми же семьями, контролировавших власть на ро­
дине. Единственное меркантилистское действие
голландского государства заключалось в том, что­
бы закрепить эти соглашения в уставах компаний,
что в дальнейшем препятствовало любому действию
государственной власти, которое могло бы внести
какие-то изменения в голландские колониальные
предприятия. Подобным же образом договоры ис­
ключали возможность какого-либо государственно­
го регулирования экономики в Нидерландах.
ι8ι


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Пока голландцы завоевывали торговые маршру­
ты, рынки и американские и азиатские колонии (ко­
торые в XVI и начале XVII веков были сравнительно
свободны от европейских конкурентов), своеко­
рыстная автономия каждой семьи и города не была
помехой для голландской коммерческой гегемо­
нии. Наоборот, те же самые локальные альянсы
и привилегии, которые защищали интересы каж­
дой семьи, также позволяли элитам быстро моби­
лизовать ресурсы для реализации своих сопостави­
мых целей и позволили Амстердаму господствовать
на европейских товарных рынках, сформировать
первый фондовый рынок и стать финансовой сто­
лицей Европы. Однако стоило только Британии
вступить в соперничество за возможности, кото­
рые прежде были монополизированы голландца­
ми, как голландцы, несмотря на то, что были бога­
че, оказались скованы правом каждой провинции
и города ветировать увеличение налогов и не по­
сылать свой отдельный военный флот, если сра­
жения не соответствовали их частным интересам.
Это позволило Британии использовать своих бо­
лее сплоченных и лучше финансируемых военных,
чтобы отнять у голландцев колонии и торговые
маршруты. Аналогичным образом в колониях чи­
новники и купцы, защищенные своим патримони­
альным владением долями предприятий компа­
нии, заключали сделки с конфликтом интересов,
зачастую действуя через Британскую Ост-Индскую
компанию.
В период 1660-1780-х годов за счет голландцев
Британия добивалась экономического господства
в одной за другой отраслях. Британское господ­
ство примечательно тем, что длилось два столе­
тия, а также тем, что Британия сумела поддержать
и упрочить свое преимущество как раз тогда, когда
ее экономика и экономики ее соперников соверша­
ли переход к использованию углеродного топлива
для получения энергии и как результат к массовому
182


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
производству промышленных товаров. Британия
примечательна еще и потому, что ее государство
не принимало большого числа меркантилистских
политик именно тогда, когда ее соперники стре­
мились взять под защиту свои рынки и спонсиро­
вать торговые компании. Британское государство
мало регулировало или субсидировало мануфак­
турное производство или финансовую сферу. Та­
рифы были низкими, не считая Хлебных законов
1815-1846 годов.
Первый большой скачок Британии вперед на­
блюдался в течение XVII века в сельском хозяй­
стве, когда урожайность на акр и производитель­
ность сельскохозяйственного труда повышались
быстрее, чем где-либо еще в мире, оставив позади
уровень, достигнутый Нидерландами и Бельгией,
прежними лидерами (Allen 1992)· Излишки, поро­
жденные улучшением в сельском хозяйстве, в боль­
шинстве своем оседали у лендлордов и либо сно­
ва вкладывались в земельные усовершенствования,
либо тратились на потребление роскоши. Основ­
ной вклад сельского хозяйства в британскую эконо­
мику состоял в освобождении трудовых резервов,
которые можно было занять в промышленности,
тем самым не допустив роста заработной платы
и позволив британским фабрикантам продавать
продукцию по более низким ценам, чем у их гол­
ландских конкурентов, которые не могли сокра­
тить свои трудовые издержки (Allen 1992: 235~28о;
Arrighi and Silver 1999: 5
1-
5б)· Движителем бри­
танской сельскохозяйственной революции были
джентри и йомены, получившие (посредством че­
реды конфликтов элит, которая началась с Ген-
риховой Реформации и достигла кульминации
в гражданской войне и Славной революции) част­
ную собственность на землю и возможность сго­
нять с земли арендаторов. В Англии государство
не трансформировало систему землепользования;
скорее, как мы видели в главе 2, само государство
183


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
образовалось из этих конфликтов уже после того,
как земля стала частной собственностью.
Та политическая система, которая была выкована
победившими в гражданской войне элитами и инсти-
туализирована после Славной революции ι688 года,
обеспечила механизм, посредством которого наби­
равшие все большую мощь промышленники и все бо­
лее многочисленные мелкие буржуа и квалифициро­
ванные рабочие могли влиять на правительственную
политику без риска дестабилизации или провоциро­
вания насильственных выпадов. Джентри и лондон­
ские купцы контролировали парламент, через фи­
нансовую подпитку получали доступ к королевской
администрации и посредством двухпартийной си­
стемы управляли в своих родных графствах и город­
ских районах (boroughs). Чтобы иметь власть в пар­
ламенте и при дворе, партиям нужно было обращать­
ся к растущему числу состоятельных и обладающих
правом голоса фабрикантов и купцов, а чтобы в граф­
ствах поддерживался порядок, они были вынужде­
ны давать «виртуальное представительство» мелким
буржуа и ремесленникам без права голоса (посколь­
ку те не удовлетворяли имущественному цензу). Узы
политического и экономического патронажа связы­
вали землевладельцев, фабрикантов и меньшие стра­
ты в партийные блоки на уровне графств и городов.
Эти блоки обеспечивали механизм, при помощи ко­
торого инвесторы из различных классов, капитали­
зировавшие железные дороги, объединялись с рыча­
гами влияния землевладельцев внутри парламента,
чтобы добиться принятия парламентских частных
актов, санкционирующих отвод земли под желез­
нодорожную инфраструктуру (Mann 1993: 127-128;
Манн 2θΐ86:172-174)· Каждая партия продавливала
общенациональные реформы, чтобы удержать сво­
их местных сторонников от присоединения к другой
партии, которая предлагала похожие концессии. Та­
ким образом, между 1760 и 1820 годами был институа-
лизирован принцип laissez-faire, при этом были отме-
ι84


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
нены правила, регулирующие ученичество с зарпла­
той и профсоюзы, и был положен конец торговым
монополиям. Эти шаги были предприняты перефор­
мированным парламентом, «члены которого были
купцами и банкирами или землевладельцами либо
профессионалами с торговыми или банковскими ин­
тересами. Они в целом не были промышленниками»
(Mann 1993: 101
> Манн 20186: 140). Линия XIX века,
способствовавшая непрерывному британскому эко­
номическому господству—свободная торговля, ре­
формирование отечественного и колониального го­
сударственного аппарата, отмена патронажа, — была
введена правительством, контролируемым старыми
элитами, которыми во времена конфликтов XVII века
был выкован каркас британской политической си­
стемы и государственного управления. Реформатор­
ский потенциал Британии отдалил вызовы ее эко­
номическому господству со стороны Соединенных
Штатов до XX века и вынудил быстро индустриали­
зирующуюся Германию избрать стратегию выстраи­
вания гегемонии в Центральной Европе — страте­
гию, в итоге обернувшуюся катастрофой.
Британский империализм не был ни laissez-faire,
ни патримониальным. Подобно Франции, Брита­
ния была неспособна воспрепятствовать колониаль­
ным купцам —«нарушителям монополий» посягать
на монопольные права, пожалованные хартийным
компаниям. Купцы-нарушители поддержали пар­
ламент в гражданской войне, и, как только корона
потерпела поражение, этим купцам и союзным им
фабрикантам открылся вход во внешнюю торговлю
(Brenner 1993)· Победа парламентских сил с их союз­
никами также предотвратила создание патримони­
альных должностей и привилегий в Индии и дру­
гих британских колониях. В результате Ост-Инд­
ская компания в отличие от своего голландского
аналога смогла дисциплинировать своих агентов.
Это позволило ей контролировать индийскую эко­
номику и извлекать богатства субконтинента. «Это
ι85


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
движение к политическому контролю не обходи­
лось без значительных споров в рамках самой ком­
пании... И совет директоров Ост-Индской компа­
нии, и британское правительство... при[шли] к по­
ниманию, что у британского правительства был
только один выбор — переходить к более прямоли­
нейному действию» (Wallerstein 1989* 180-182; Вал-
лерстайн 2θΐ6, 3· 223, 225)· Переход власти над ин­
дийскими колониями к британскому правительству
и как результат расширение колониального госу­
дарственного аппарата заложили политический
и институциональный образец для централизован­
ного контроля над обширной империей и гаранти­
ровали, что колониальные прибыли по-прежнему
будут стекаться в Лондон и что правительство изы­
щет в колониях достаточно налоговых поступле­
ний, чтобы финансировать военные и администра­
тивные издержки империи.
Империализм и капитализм
Четверка основных держав ранненововременной
Европы сталкивалась главным образом с внутри­
политическими ограничителями экономического
развития. Там, где провинциальные и колониаль­
ные олигархии выстояли и у элит сохранялась спо­
собность сращивать свои интересы с патримони­
альными должностями, ресурсы были обременены,
продуктивные инвестиции ограничены, а государ­
ства не способны отвечать на геополитические вы­
зовы. Тем не менее экономическими соперниками
этих государств были только они сами в отношении
друг друга. У всех прочих государств в мире, боль­
шинство из которых было колонизировано этими
европейскими государствами, динамика была иной.
В центре полемики марксистских и немарк­
систских авторов стоял вопрос о том, как охарак­
теризовать и объяснить экономическую отсталость
186


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
стран, не относящихся к ядру. Эта полемика нашла
отражение в собственных работах Маркса. В сво­
их первых статьях по Индии, опубликованных
в 1853 году в газете New York Daily Tribune, Маркс на­
хваливал британский империализм как прогрессив­
ную силу, которая затащила традиционное индий­
ское общество в капиталистические общественные
отношения. Позднее Маркс увидел в колониализ­
ме фактор, тормозящий развитие на периферии,
и утверждал, что только тогда, когда колонии ста­
нут независимыми, национальная буржуазия смо­
жет развиваться и быть защищена своим государ­
ством при помощи тарифов (Larrain 1989: 45~^
2
)»
но он не объяснил, как будет происходить образо­
вание классов и государства после обретения неза­
висимости
5
.
Ленин (Lenin 1996; Ленин 1973) рассматривал
империализм как сочетание военно-политическо­
го и финансового господства. Империализм как
таковой, будучи обращен на номинально незави­
симые страны, мог иметь столь же эксплуататор­
ский характер, как и в формальных колониях. Бо­
лее того, по мере того как капиталисты в странах
ядра сталкивались со все более суровыми кризиса­
ми, они усиливали эксплуатацию периферийных
стран
6
.
Ленин утверждал, что подлинное эконо­
мическое развитие может быть только после того,
5- Образцом анализа, как «на региональном и локальном уров­
нях осуществляются глобальные политики государств
и классов ядра для закрепления этой иерархии» мировой
системы (О'Неагп 2θθΐ: 2), является выполненное Дэни-
сом О'Херном исследование инкорпорирования Ирлан­
дии в атлантическую экономику, где сначала господство­
вала Британия, а затем Соединенные Штаты.
6. На протяжении главы 4 используется терминология Валлер-
стайна: термин «ядро» относится к тем капиталистиче­
ским государствам, которые находятся на вершине гло­
бальных рынков, тогда как «периферия» и «полуперифе­
рия» описывают наименее развитые, а также несколько
более развитые колонии и бывшие колонии.
1»7


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
как революция упразднит и иностранных экс­
плуататоров, и их отечественных буржуазных со­
юзников. В результате Ленин сосредоточил свое
внимание на том, как создавать революционные
движения, а не на том, как подстегивать разви­
тие в рамках империалистических ограничителей.
Этим Ленин минимизировал различия государ­
ственных форм и экономического развития пери­
ферийных стран.
Наиболее утонченным марксистским анализом
империализма является анализ Валлерстайна и Ар-
риги. Они показывают, как мировая система
7
фор­
мирует классовые отношения и определяет государ­
ственные формы в странах периферии. Имперские
державы переопределяли условия землепользова­
ния и трудовые отношения, заставляя своих под­
данных заниматься товарным производством
и добычей полезных ископаемых для нужд про­
мышленности в метрополии. В отличие от преж­
них империй и Габсбургов капиталистические
европейские державы не просто грабили свои ко­
лонии. Нет, они заручались поддержкой местных
элит, чтобы те налаживали устойчивое производ­
ство. Между капиталистами ядра, колониальными
администраторами и местными элитами склады­
вались сложные отношения. И все же для авто­
ров, пишущих о мировых системах, эти отноше­
ния варьировались только по местоположению
в мировой системе. Классовая структура в странах
ядра отличалась от таковой на периферии, а соци­
альные отношения в полупериферийных странах
принимали еще какую-то форму. Джованни Ар-
7- Касаясь мир-системного подхода Валлерстайна и Арри-
ги, Лахман использует выражение «мировая система»
(the world system) и говорит, например, о «теоретиках ми­
ровых систем» (world systems theorists), притом что сам
Валлерстайн оперировал понятием «мир-система»
(a world-system) и специально оговаривал концептуальные
резоны именно такого словоупотребления.— Прим. пер.
ι88


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
риги (Arrighi 19945 Арриги 2007) посвящает геге­
мону каждой эпохи пространный анализ и утвер­
ждает, что он не был таким же, как другие страны
ядра, и что государственная форма, необходимая
для достижения и поддержания гегемонии, варьи­
ровалась в каждую эпоху, так как на смену Нидер­
ландам пришла Британия, а затем превосходства
достигли США.
Проблема с анализом мировых систем состо­
ит в том, что подобные работы никоим образом
не дают ответ на вопрос о подъеме одних стран
с периферии к полупериферии, а других —с полу­
периферии к ядру. Эта модель раскрывает, как со­
храняется мировая система (the world system)
и как кризисы переупорядочивают отношения
между странами ядра. Она признает, что кризисы
создают в мировой системе открытые возможности
и что в такие моменты страны, занимающие более
низкое положение в системе, могут подняться, од­
нако то, как или почему некоторые из них действи­
тельно поднимаются, остается без объяснения.
Теория модернизации, господствующая немарк­
систская теория послевоенных десятилетий, в тече­
ние которых почти все бывшие колонии достигли
независимости, старательно избегает упоминания
большинства вещей об империализме, за исключе­
нием того, что это сила, которая «давал [а] толчок
к разложению традиционных обществ или уско­
рял^] уже начавшееся их разложение. Кроме того,
он[а] вызывал[а] у людей идеи и чувства, подсказы­
вавшие новые формы общества в противовес тра­
диционным, но исходя из основ старой культуры»
(Rostow i960: 6; Ростоу 1961:18-19). Происходил ли
вследствие этого толчка «подъем», зависело от того,
«возникала [ли] политическая власть, считавшая
модернизацию хозяйства своей первоочередной за­
дачей» (Rostow i960: 8; Ростоу 1961: 2о). Если у тео­
рии мировой системы не все в порядке с объяснени­
ем успешного развития, то теория модернизации
ι89


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
не может дать ответ, почему бывают неудачные слу­
чаи. Почему, если модернизация стала общемиро­
вой нормой, некоторые нации не создали модерни-
зационных элит? Действительно, теоретики модер­
низации считают, что все страны в конечном счете
достигнут модернизации; единственный вопрос —
это скорость трансформации (Larrain 1989: 98-102).
Наиболее влиятельное и теоретически нетриви­
альное усилие по наведению мостов между марк­
систской теорией и теорией модернизации совер­
шил Рауль Пребиш, основатель Экономической
комиссии ООН по странам Латинской Америки,
а потом Конференции ООН по торговле и разви­
тию. Пребиш утверждал вопреки классической
экономической теории относительного преимуще­
ства, что технический прогресс со временем сни­
зил относительные цены сырьевых товаров и под­
нял цены на промышленные изделия. В результате
периферийные регионы, в которых во главе угла
стояли сельское хозяйство и горнодобывающая
промышленность, все сильнее бы отставали от ин­
дустриальных регионов ядра. Это происходило бы
даже при отсутствии имперских или еще каких-то
форм эксплуатации. Решение, на взгляд Преби-
ша, состояло в том, чтобы периферийные государ­
ства взяли на вооружение политику импортозаме-
щения, используя отечественные ресурсы, а также
иностранную помощь для развития отраслей оте­
чественной промышленности
8
.
Рекомендации Пребиша по реализации поли­
тики адресовались в i95°"
e
годы сначала прави­
тельствам латиноамериканских государств, а затем
им последовали и на других континентах. Его те­
зис, что наследие недоразвитости и имперской экс-
8. Книга Ларраина (Larrain 1989) остается лучшим обзором ли­
тературы по зависимости и развитию от Маркса до кон­
ца XX века. В своем обсуждении на с. 191 гл. 4 я опира­
юсь на нее.
190


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
плуатации можно было бы преодолеть грамотными
стратегиями развития, в послевоенный период ка­
зался заслуживающим доверия. Посредством мас­
сированной зарубежной помощи, которая в период
1
947_1
95° годов превышала десятую часть феде­
рального бюджета (Amsden 2007: 57)' Соединенные
Штаты подстегнули быструю реиндустриализацию
Западной Европы и Японии. Казалось правдопо­
добным, что похожие стратегии сработают и в стра­
нах, не относящихся к ядру. Периферийные страны
стали площадками соревнования с Советским Сою­
зом и Соединенными Штатами в период холодной
войны, а Международный валютный фонд и Все­
мирный банк, контролировавшиеся тогда США,
«стали прислушиваться к неортодоксальным иде­
ям» (Amsden 2007: 39)' включая идеи о сильной
роли государства в развитии.
Импортозамещение, как и большинство других
элементов «проекта развития», не смогло вызвать
устойчивый экономический рост в большинстве
стран (McMichael 2004; Amsden 2007). С точки зре­
ния теоретиков мировых систем и таких немарк­
систских структуралистов, как Пинто, Сункель
и Фуртаду, развитие оставалось сковано неутрачен-
ной способностью США и других стран ядра экс­
плуатировать периферию. Хинкеламмерт, Кардозу
(ставший в 1995 Г
°ДУ президентом Бразилии) и Фа-
летто вместо этого сосредоточиваются на классовых
отношениях внутри зависимых стран. Признавая,
что господствующие классы этих стран сформиро­
ваны отчасти внешними державами, они тем не ме­
нее утверждают, что у внутренней классовой борь­
бы и экономического развития имеется собственная
динамика. К сожалению, важная догадка этих ав­
торов не сопровождается подробными разборами
или сопоставлениями конкретных случаев, по ко­
торым можно было бы проследить фактическую
политическую борьбу, которая определяет государ­
ственную экономическую политику.
Ц1


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Зависимое развитие
Генеральные процессы империализма, капитализ­
ма, мировой системы и модернизации суть теоре­
тические инструменты, которые слишком грубы,
чтобы объяснить несовпадающие экономические
судьбы периферийных государств. Для понима­
ния развития последних двух столетий нам нужен
тот же пристальный анализ, какой в начале этой
главы мы применяли к исходным странам ядра ка­
питалистической мировой экономики, которая воз­
никла в XVI веке.
Если мы хотим понять, как и почему некоторые
колонии и государства, над которыми господство­
вали имперские державы, сумели избавиться от эко­
номической эксплуатации и подняться до положе­
ния ядра в мировой экономике, мы должны начать
с признания, что подобные достижения были редки
и что в некоторых случаях развитие имело обрати­
мый характер. Нам нужно разобрать внутреннюю
политическую динамику каждой страны, причем
мы признаем, что элиты, классы и государства од­
новременно и встроены в мировую капиталисти­
ческую систему, и уязвимы перед формальным ко­
лониальным и косвенным имперским контролем.
Небольшое число независимых стран XIX века
были первыми государствами, которые взяли на во­
оружение политику подражания и оспаривания
экономической гегемонии Британии. Действитель­
но, если мы посмотрим на прошедшие двести лет
экономического развития, станет ясно, что полити­
ческая независимость —это необходимое, но не до­
статочное условие успеха. Никакое колониальное
правительство или номинально независимое пра­
вительство, которое косвенно контролируется ино­
странной державой, не смогло институировать по­
литику экономического развития. Однако, если
мы посмотрим на совокупность независимых стран,
192


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
мы обнаружим явную дивергенцию политик и до­
стижений XIX века.
Независимые государства в Скандинавии, Бель­
гия, Нидерланды, Франция, Швейцария, ново-
объединенная Германия плюс Соединенные Шта­
ты — все они начинали свое восхождение к бла­
госостоянию в течение XIX века. Все они взяли
на вооружение протекционистский курс: высокие
тарифы и/или государственные субсидии, а так­
же гарантированный сбыт для некоторого числа
защищенных отраслей (Chang 2002). Япония суб­
сидировала промышленность, поскольку нерав­
ноправные договоры, которые были навязаны за­
падными державами, не давали ей вводить тарифы
выше 5%· Как только в 1911 году истек срок действия
этих договоров, Япония также подняла тарифы
(Chang 2002: 46), как это сделала Ирландия сра­
зу же после достижения независимости от Брита­
нии (О'Неагп 1998: 3^)·
У всех этих государств было несколько общих ха­
рактеристик. Во-первых, они имели центральные
правительства, над которыми никогда —или уже —
не господствовали иностранные державы. Во-вто­
рых, структуры элит в этих политиях напоминали
структуру элит Британии XVII века. Существовали
множественные элиты, отрезанные друг от дру­
га экономическим сектором и/или местностью,
но все же связанные вместе в государстве через ме­
ханизмы, которые гарантировали, что их интересы
будут представлены, притом что им заблокирова­
ли возможность ветировать государственный курс
и они были неспособны оградить ресурсы от усло­
вий экономики в целом или от действий националь­
ного правительства. Патримониальные должности
были в основном упразднены. Эти структуры элит
создавались различными путями. Вторжение На­
полеона в исторические Нидерланды окончательно
уничтожило патримониальные должности и «до­
говоры о соответствии» (и аналогичные структуры
193


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
в Бельгии), блокировавшие государственные ини­
циативы. Реставрация Мэйдзи (рассматривавшая­
ся в главе 2) и Гражданская война в США растоп­
тали региональную автономию землевладельче­
ских элит.
Совсем иная картина складывается в Латин­
ской Америке, еще одном регионе мира, где боль­
шинство стран обрели независимость в XIX веке.
Какое-то время три страны Южного конуса —Ар­
гентина, Чили и Уругвай — были в числе самых бо­
гатых стран в мире, получая прибыль от экспорта
зерна, мяса и в случае Чили полезных ископаемых.
И все же ни одна из этих стран не индустриализи­
ровалась. Для теоретиков мировых систем причи­
на очевидна: по части капитала все они оставались
зависимыми от Британии, а позднее Соединенных
Штатов. Однако, как показывает Морис Цейтлин
(Zeitlin 1984), благодаря крупным запасам ключе­
вых полезных ископаемых у Чили был шанс стать
индустриализированной экономикой ядра. Госу­
дарство могло было бы создать инфраструктуру,
прежде всего железнодорожные пути, и предло­
жить другие дотационные меры, позволяющие чи­
лийским фирмам развиваться независимо от бри­
танских горнодобывающих интересов. Тогда
отечественная горнодобывающая промышленность
создала бы достаточный спрос для стимулирова­
ния обрабатывающего сектора Чили. Владельцы
крупных поместий в Центральной долине нашли
способ заблокировать такую политику, отчасти по­
тому, что в противном случае их обложили бы на­
логами для поддержки промышленного развития,
а растущий промышленный сектор оттянул бы
рабочих из сельскохозяйственной сферы, повы­
сив трудовые издержки. Судьба Чили решилась
на двух гражданских войнах в 1850-х и 1890-х го­
дах, в которых победила фракция, во главе ко­
торой стояли крупные землевладельцы, отчасти
потому, что горнодобывающая элита разделялась
194


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
по региональным и семейным признакам. Забавно,
что во второй гражданской войне горнодобываю­
щая буржуазия выступала союзницей авторитар­
ного президента, поэтому победа аграрной элиты
также упрочила электоральную демократию, став
в то же время гарантией зависимого экономическо­
го положения Чили. Цейтлин приходит к заклю­
чению, что «классовые отношения внутри наций
определяют облик глобальных отношений между
ними» (Zeitlin 1984: 234)·
Даже среди маленьких и экспортозависимых
стран Центральной Америки существовал раз­
брос в государственном потенциале, который тре­
буется для программ развития. Там, где владею­
щая кофейными поместьями элита была связана
(узами родства и принадлежностью к политиче­
ским группировкам) с промышленниками, пере­
рабатывающими кофе, аграрная элита господство­
вала и препятствовала государству инвестировать
в механизированное сельское хозяйство или мето­
ды переработки, которые увеличивали стоимость
кофе. Только там и тогда, где и когда две элиты рас­
калывались, имелось какое бы то ни было развитие.
Таким образом, особое место занимает Коста-Рика,
потому что много маленьких производителей яв­
лялись там противовесом для владельцев крупных
поместий, позволяя промышленной элите форми­
ровать государственный курс. В остальных странах
Центральной Америки владельцы поместий сохра­
няли господство и блокировали развивающие про­
екты, по крайней мере до тех пор, пока их не осла­
били в ходе успешной Сандинистской революции
1979 г°Д
ав
Никарагуа и провалившейся в конечном
счете революции в Сальвадоре (Paige 1997)·
Очередная большая волна независимости случи­
лась после Второй мировой войны. В следующую
четверть века почти каждая колония в мире стала
независимой. Устойчивое экономическое развитие
шло только в нескольких странах. Какие факторы
195


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
имеют значение и как они варьируются по странам,
отлично показано в целом ряде недавних исследова­
ний, которые придают эмпирическую и аналитиче­
скую существенность теоретическим догадкам Кар-
дозу и Фалетто. Переломным фактором во всех этих
государствах является структура собственных элит,
их отношение к государству и иностранным капи­
талистам. Структура собственных элит, в свою оче­
редь, в решающем смысле была сформирована в те­
чение эпохи иностранной колонизации и господ­
ства. Колонизация трансформировала правящие
элиты обществ по всему миру, так как европейцы
заручались помощью местных союзников для вы­
полнения большей части управленческой работы
в империях. Как мы говорили ранее, европейский
колониализм отличался от прежних империй тем,
что сделал шаг к замене (или по меньшей мере до­
полнению) грабежа и дани устойчивыми предприя­
тиями и сосредоточением на извлечении ресурсов,
критичных для промышленности в метрополии.
Это создавало местные элиты коммерческих земле­
владельцев и купцов, равно как и государственных
бюрократов
9
. За пределами метрополии жило мало
европейцев, если не считать колонии британских
поселенцев (Соединенные Штаты, Канада, Австра­
лия, Новая Зеландия и Южная Африка) и францу­
зов в Алжире. В 1890 году в британском министер­
стве по делам колоний было 2700 служащих и еще
2200 —в министерстве по делам Индии. Во второй
половине XIX века в армии и военном флоте числи­
лось 100-150 тысяч человек (Porter 2004: 26), но это
были не административные работники. Их вызыва­
ли, когда требовалось подавлять восстания.
9- Джон Брейи (Breuilly 1982) признает роль европейских коло­
нистов в формировании туземных политических элит,
но преуменьшает практическую роль экономических
элит, выпестованных европейским колониализмом, в по­
следующем развитии национализма третьего мира.
19б


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
После обретения независимости местные элиты
взяли в свои руки государство и экономику, хотя по­
следняя нередко все еще была подчинена иностран­
ному капиталу. Интересы элит не обязательно бла­
гоприятствовали развитию. Как верно утверждает
Макмайкл, теории развития и прочие универсалист­
ские теории страдают от «неспособности признать,
что государства—это в первую очередь инструмен­
ты владычества: смогут ли они успешно „развить"
свои общества, зависит от их социальных структур
и исторических обстоятельств, а не от предсказаний
теории развития и/или естественных процессов раз­
вития» (McMichael 2004: 29)·
Какие же социальные структуры и исторические
обстоятельства имеют значение, когда определяют­
ся политики и успехи развития каждого государ­
ства? Теоретики различаются тем, как они отвеча­
ют на этот вопрос. Большинство начинают с разбора
колониального наследия, структуры отношений
элиты и классов и правительственных форм, со­
зданных в колониальную эпоху. Там, где землевла­
дельческие и локально автономные элиты пережи­
ли колониализм или укрепились благодаря нему,
независимые государства-преемники были хищ­
ническими. Атул Коли (Kohli 2004) показывает,
как местные элиты Нигерии расправили крылья
при британском владычестве. Немногочисленные
британские администраторы в колониальной Ни­
герии стремились всего лишь к тому, чтобы не под­
пускать другие европейские державы и извлекать
ресурсы и поступления. Эта задача решалась сдел­
ками с местными элитами, когда внутри этниче­
ских областей выковывался режим личной власти.
После получения независимости электоральная по­
литическая жизнь была подорвана этническими
конфликтами, а власть оказалась в руках военных.
Сильная бюрократия, способная осуществлять про­
екты развития или хотя бы собирать значимые на­
логи, так и не была образована, поэтому военное
197


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
государство оставалось зависимым от колебаний
нефтяных поступлений. Деньги, когда они были,
прикарманивал какой-нибудь коррумпированный
военный или они терялись на престижных проек­
тах, которые зависели от иностранного надзора.
Поэтому-то Нигерия и стала одной из серьезней­
ших экономических катастроф предшествующих
пятидесяти лет.
Бельгийское владычество в Конго оставило
по себе такое же наследие автономных региональ­
ных элит и слабое центральное правительство,
которое, воспользовавшись тем, какая власть до­
сталась ему после независимости, вело себя исклю­
чительно хищническим образом, когда отдельные
должностные лица занимались самообогащени­
ем. Правители Заира вмешиваются в гражданское
общество только для дезорганизации противни­
ков и извлечения ресурсов (Evans 1995)»
иих
низ­
кая дееспособность делает невозможными другие
вмешательства, которые должны были бы подо­
гревать развитие, даже если они были в интере­
сах государственных чиновников. Большие про­
странства Африки, Центральной Азии (включая
Пакистан) и Филиппин отличаются крайне децен­
трализованными структурами элит со слабыми, па­
тримониальными хищническими государствами,
зачастую организованными через цепи искусствен­
ной этнической идентичности и лояльности, а ста­
ло быть, не демонстрирующими серьезного разви­
тия (Castells 2000: 95_11
4)·
Корее же японские оккупанты, напротив, заве­
щали сильное и авторитарное государство. В усло­
виях последующей американской оккупации это
государство усилилось еще больше. Промышлен­
ность, созданную при японцах, США также пере­
дали корейским предпринимателям, образовав ка­
питалистический класс. Тем временем, чтобы со­
здать препятствие коммунистической поддержке,
США протолкнули радикальную земельную рефор-
198


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
му, одновременно ударив по профсоюзам. Режим
Пак Чон Хи, который пришел к власти в 1961 году,
унаследовал идеальную социальную структуру
для развивающей политики: слабые крупные зем­
левладельцы и свободное крестьянство, небольшой,
но сплоченный капиталистический класс и крайне
бюрократическое государство. Южнокорейское го­
сударство предлагало субсидии и навязывало дис­
циплину, тогда как корейские капиталисты, ис­
пользуя капитал и рыночные связи японских фирм,
строили ориентированную на экспорт индустрию.
Атул Коли (Kohli 2004) и Элис Эмсден (Amsden
1989) особо выделяют способность корейского госу­
дарства навязывать дисциплину и вводить дально­
видное планирование, хотя инициатива открыть­
ся для Японии исходила от бизнеса (Chibber 2003)·
Администрация Пак Чон Хи отвернулась от преж­
ней коррупционной практики выделения субсидий.
Это было сделано под давлением студенческих де­
монстраций, а также потому, что ее военные чины
были связаны с небольшим числом фирм-гигантов
(чеболей), которым новая политика приносила вы­
году за счет капиталистов поменьше. Питер Эванс
(Evans 1995) справедливо видит в Корее выдающий­
ся пример «встроенной автономии» (embedded au­
tonomy), системы, в которой тесные связи между
бизнесом и государством не дают чиновникам при­
нимать коррупционные и хищнические политики,
в то же время позволяя чиновникам собирать све­
дения и выполнять надзорные функции, необхо­
димые, чтобы гарантировать то, что государствен­
ные льготы на самом деле используются фирмами
для долгосрочных национальных экономических
целей, причем государство не претендует на прибы­
ли этих фирм. Такая встроенность возможна только
тогда, когда капиталистический класс относитель­
но мал и сплочен и когда государство унифицирова­
но на национальном уровне, так что местные элиты
не могут присваивать ресурсы и авторитет.
!99


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Эванс (Evans 1995) утверждает, что похожее авто­
номное бюрократическое государство развивалось
на Тайване, когда чиновники Гоминьдана, которые
вели себя хищнически, правя в материковом Китае,
реформировали сельское хозяйство и передавали
предприятия, конфискованные у японских колла­
борационистов, бизнесменам из числа союзников.
Роберт Уэйд (Wade 199°) утверждает, что тайвань­
ское правительство смогло дисциплинировать ка­
питалистов, потому что сохранило в собственности
или под строгим контролем финансовый сектор
и, используя выделение капитала наряду с тарифа­
ми и адресной помощью, заставляло отечественные
фирмы инвестировать в ориентированное на экс­
порт производство. Также государство ограничи­
ло иностранные инвестиции в экспортный сектор.
Экспортный рывок Тайваня был правительствен­
ной инициативой в гораздо большей степени, чем
в Корее (может быть, потому, что Тайвань входил
на мировой рынок позже и был вынужден маневри­
ровать на рынках, уже контролируемых японо-ко­
рейскими объединениями). Однако оба государства
имели потенциал к развитию встроенной автоно­
мии, потому что там сформировался политический
ландшафт, в котором неэлиты были удовлетворены
(крестьяне) или угнетены (рабочие), местным эли­
там были урезаны возможности, а капиталисты от­
личались сплоченностью.
У большинства развивающихся наций колони­
альное наследие было менее однозначным, а го­
сударство менее централизованным. В центре ис­
следовательского интереса справедливо находятся
Индия и Бразилия — две крупнейшие экономики
в мире, не входящие в Организацию экономиче­
ского сотрудничества и развития, экономики, кото­
рые по траекториям своего развития помещаются
между «восточноазиатскими тиграми» и несостоя­
тельными и хищническими африканскими госу­
дарствами.
200


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
Бразилия вышла из португальского владычества
со слабым центральным государством. Землевла­
дельцы по-прежнему контролировали своих арен­
даторов и местное самоуправление, а национальное
правительство в конкуренции за власть и ресурсы
постоянно норовило во что бы то ни стало обой­
ти крайне автономные правительства штатов, обя­
занные своим местным элитам. Государство ста­
ло централизованным только при президентстве
Варгаса (1930-1945)· Коли (Kohli 2004) не объясня­
ет, как произошла эта централизация. Более того,
в его глазах государство предстает все еще слабым
и раздробленным, а значит, уязвимым перед запро­
сами массового избирателя на повышенное потреб­
ление, которое было причиной инфляции и не­
равномерного развития. Эванс (Evans i979> х995)
объясняет силу и ограниченность бразильско­
го государства с точки зрения процесса образова­
ния элит и классов. Он показывает, как иностран­
ные инвестиции подстегнули создание в Бразилии
отечественной буржуазии, а также целой когор­
ты бразильских менеджеров иностранных фирм.
Эванс прослеживает конвергенцию персоналий
и интересов бразильских капиталистов, менедже­
ров и государственных чиновников, которые со­
обща ослабляли землевладельческие круги и па­
тримониальные органы местного самоуправления.
И все же отношение бразильских фирм к тому кур­
су, которого они требовали от государства, было
непоследовательным, ведь они, оставаясь связан­
ными с иностранными поставщиками капитала,
технологий и рынков, больше сосредоточивались
на субсидиях и защите отечественных рынков,
а не на экспортоориентированном развитии. За­
щита государством крупного отечественного рын­
ка Бразилии сделала эту нацию привлекательной
площадкой для иностранных совместных пред­
приятий, и поэтому некоторым бразильским от­
раслям промышленности удавалось развиваться.
201


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Однако потенциал государства для взращивания
и дисциплинирования отечественной индустрии
продолжал страдать от политических размежева­
ний, а также от того, что государственные чинов­
ники имели возможность создавать конкурирую­
щие учреждения и щедро снабжать их клиентами.
Национальное правительство Индии было
ослаблено принятым им в самом начале независи­
мости решением предоставить автономию штатам,
а местным элитам — патронаж (вероятно, у нацио­
нальных политических лидеров не было силы ре­
шить по-другому), а позднее тем обстоятельством,
что Индира Ганди комплектовала бюрократию
политическими союзниками (Kohli 2004)· Впро­
чем, Вивек Чиббер (Chibber 2003), ссылаясь на до­
кументы, убедительно доказывает, что развитие
Индии тормозилось главным образом из-за того,
что индийские капиталисты имели возможность
блокировать эффективное планирование импор-
тозамещения. Индийские промышленники в связ­
ке с лидерами партии Конгресса подорвали проф­
союзы, которые могли бы послужить противовесом
капиталистам в период, когда сразу после получе­
ния независимости принимались законы, касав­
шиеся планирования. В отсутствие действенной
рабочей оппозиции индийские промышленники
могли не беспокоиться, что у правительственных
планировщиков когда-нибудь появится власть на­
лагать дисциплинирующие меры на капиталистов,
отклонявшихся от тех инвестиционных планов, ко­
торыми оправдывалось их субсидирование. Индию
оставили со слабой бюрократией в сфере планиро­
вания, а дальше эта бюрократия была подорвана
вызовами со стороны других правительственных
министерств. Столкнувшись с вызовами от сопер­
ничающих министерств и не имея достаточной по­
литической поддержки от верхушки правитель­
ства или партии Конгресса, индийские чиновники,
отвечающие за планирование, так и не смогли со-
202


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
здать реальную угрозу отзыва лицензий или возвра­
та назад выделенных объемов иностранной валюты
и других ресурсов.
Сравнивая Индию с множеством других случа­
ев, Чиббер объясняет, почему Индия «забуксовала»
и не смогла принять другой развивающий план,
когда проблемы с индийским импортозамещением
стали видны невооруженным глазом. Чиббер при­
водит убедительные аргументы, что Индия никогда
не смогла бы переключиться на успешную экспорто-
ориентированную стратегию. Благоприятные воз­
можности для этого были редки и, как и в случае
Кореи, в основном зависели от помощи извне, ко­
торой Индия никогда не располагала. Говоря бо­
лее реалистично, Индия могла бы принять более
проработанную политику по созданию комфортных
условий для индустриализации, ориентированной
на отечественные интересы. Ключом к такой стра­
тегии было бы усиление рабочего движения, как это
было в коммунистическом штате Керала, в котором
фиксировались самые высокие темпы роста и самые
здоровые социальные индикаторы в Индии.
Чиббер предложил на сегодняшний день наи­
более исторически обоснованный, учитывающий
множество нюансов анализ того, как устанавлива­
ются развивающие политики и почему успех Кореи
было так тяжело повторить и редко кому удавалось
это сделать. Индийское разделенное и прокапита-
листическое государство открыло дорогу для пер-
соналистского и коррупционного режима времен
Индиры Ганди, что привело к тому, что бизнес по­
требовал внутреннего дерегулирования вкупе с про­
должением протекционистских мер против более
эффективных иностранных конкурентов. Таким
образом, модель Чиббера объясняет не только от­
сутствие реформирования в переломные десятиле­
тия, когда восточноазиатские соперники прибира­
ли к рукам доступные международные возможно­
сти, но и ограниченный характер недавних реформ.
203


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Хотя Чиббер напрямую не рассматривает госу­
дарственно-социалистические экономики, его ана­
лиз экспортоориентированного развития, будучи
объединен с эвансовским обсуждением встроенной
автономии, может раскрыть вопрос, почему госу­
дарственно-социалистическое развитие в эпоху по­
сле 1945 года не показало заметных результатов.
Только Советский Союз, являясь первым социали­
стическим государством, выиграл от того, что его
экономику больше не контролировал иностранный
капитал. Всех прочих затолкали в меньшую, го­
раздо хуже капитализированную мировую систе­
му, в которой господствовал СССР и где они были
на подчиненном положении. Быстрый рост Ки­
тая наступил только после того, как Китай выбрал­
ся из советского экономического блока и утвер­
дился на перекрестках пересекающихся торговых
и финансовых сетей, связывающих его с США, ЕС
и, что важнее всего, с азиатскими соседями (Arrighi
2007; Арриги 2009). Все остальные социалистиче­
ские страны были окружены двойным барьером:
ими, втиснутыми в контролируемую Советами эко­
номическую систему, правила единая элита, под на­
чалом которой было как государство, так и фирмы.
Планы государственно-социалистического раз­
вития были зеркальным отражением существующей
бюрократической власти, воспроизводя в производ­
ственной сфере все более автаркический контроль
над фирмами и государственными учреждениями
со стороны партийных функционеров. По мере за-
костенения партий наступила и стагнация эконо­
мического роста в 197°"
е
годы (Castells 2000: 6-19;
Кастельс 2θθθ: 43^
-
449)· Причинами советского
технологического застоя Кастельс считает перена­
правление ресурсов в военную сферу и командно-
административную структуру экономики, но вы­
сокий военный бюджет Советского Союза был об­
условлен не только лишь низким уровнем средств,
выделяемых на потребительские товары, притом
204


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
что высшее руководство неоднократно говорило
о необходимости инноваций и создавало институ­
ты и механизмы, способствующие научно-техниче­
ским исследованиям. Проблема, как стало очевид­
но в ходе быстрого присвоения почти всех фирм
партийными инсайдерами после 1991
года (Bura-
woy and Krotov 1992; Буравой и Кротов 1992; Wal­
der 2003), заключалась в том, что у местных пар­
тийных функционеров и директоров фирм ока­
зался автономный контроль над промышленными
предприятиями, торгово-распределительными се­
тями и сырьем. Эти ресурсы не могли эффективно
направляться на централизованно запланирован­
ные инновации. После Сталина партийные функ­
ционеры были полны решимости больше никогда
не допускать, чтобы их оставили на произвол цен­
тральной власти. Их политический успех покон­
чил с возможностью какой-либо формы встроен­
ной автономии и продуктивных инноваций в Со­
ветском Союзе.
Джеймс Скотт (Scott 1998; Скотт 2005) предла­
гает иное, весьма влиятельное объяснение столь
многих неудач направляемого государством разви­
тия. Он утверждает, что планы крупномасштабно­
го развития можно навязать, только когда имеется
«обессиленное гражданское общество, неспособ­
ное сопротивляться этим планам. Война, револю­
ция и экономический крах резко ослабляют гра­
жданское общество и повышают восприимчивость
народных масс к идее передела собственности.
Позднее колониальное правление... иногда оказы­
валось способным выполнить это последнее усло­
вие» (Scott 199^: 5î Скотт 2005: 23). Анализ Скотта
отчасти является параллелью нашего обсуждения
выше: там и там ослабление местных группировок
(элит в нашем обсуждении, общин у Скотта) при­
знается необходимым условием того, чтобы госу­
дарственные менеджеры почувствовали себя в силе
присваивать и задействовать ресурсы. Впрочем,
205


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
машинистами развития Скотт считает одних толь­
ко государственных чиновников, а не их союз с ка­
питалистами. Государственными чиновниками,
на взгляд Скотта, движет желание видеть и кон­
тролировать своих подданных, желание, чтобы
они были «наглядны», чтобы затем переупорядо­
чить общество в соответствии с «идеологией высо­
кого модернизма. Это наиболее мощная... версия
веры в научно-технический прогресс, расшире­
ние производства, возрастающее удовлетворение
человеческих потребностей, господство над при­
родой (включая и человеческую) и, главное, в ра­
циональность проекта социального порядка, вы­
веденного из научного понимания естественных
законов» (Scott iggS: 4; Скотт 2005: 2i). Чиновники
воплощали в жизнь высокомодернистские систе­
мы, такие как запланированные города Бразилиа
и Чандигарх (Индия), советская насильственная
коллективизация и танзанийское «принудитель­
ное переселение в деревни», леса и фермы, произ­
водящие монокультуры, «потому что эти формы
были удобны для них как носителей идеологии вы­
сокого модернизма, а также отвечали их политиче­
ским интересам как государственных чиновников»
(Scott 1998: 5; Скотт 2005: 22).
По мнению Скотта, высокомодернистские систе­
мы обречены на неудачу, потому что центральное
планирование не может предугадать сложности,
связанные с человеческими отношениями и при­
родной средой. Коллективное сельское хозяйство
не справляется с повышением производства, моно­
культуры гибнут от болезней, а запланированные
города безжизненны и полны преступности. В сво­
ей критике государственного планирования Скотт
вторит (неосознанно, пожалуй) аргументу Хайе-
ка в «Дороге к рабству» о том, что государствен­
ное планирование и перераспределение неизбеж­
но уничтожают свободу. Причинно-следственная
связь у Скотта прямо противоположна хайеков-
2o6


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
ской. С точки зрения Скотта, высокомодернист­
ское планирование может идти только после того,
как уничтожена политическая автономия.
Подобно Хайеку, Скотт преувеличивает и со­
средоточивается на крайних, худших сценариях
государственного планирования (да, Бразилиа,
но что насчет Санкт-Петербурга и османовского
Парижа, что насчет «Нового курса», скандинав­
ской социал-демократии, системы межштатных
автомагистралей США, таких успехов здраво­
охранения, как искоренение желтой лихорадки,
холеры и полиомиелита?). И все же он подводит
к тому (о чем, разумеется, говорит само название
книги), что все государства предрасположены
действовать исходя из своих «благих намерений»
и тем самым угрожают причинить человеческому
благополучию указанный вред (Lukes 2006: 10).
Неолиберализм
Книга Скотта, хоть и написанная с нескрывае­
мо «анархистских» позиций, является знамением
не только политического, но и интеллектуального
размаха новейшей волны неолиберализма. В боль­
шинстве исследований, посвященных подъему нео­
либерализма, его преподносят как неостановимую
идеологическую силу, а упадок девелопментализ-
ма связывают с неодолимым диктатом Соеди­
ненных Штатов и таких глобальных институтов,
как Всемирный банк, Международный валютный
фонд и Всемирная торговая организация. Соглас­
но этому мнению, у правительств стран третьего
мира, особенно тех стран, которые объявили де­
фолт по долгам в Латинской Америке в 1982 году
и в Восточной Азии в 1997 Г
°ДУ>
нет
иного выбора,
кроме как снижать тарифы и сокращать субсидии
для своей промышленности, горячо приветство­
вать «свободную торговлю», урезать социальные
207


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
программы и привязывать свою валюту и финансо­
вые рынки к финансовым институтам со штаб-квар­
тирами в Соединенных Штатах и Западной Евро­
пе. (Лучше всего неолиберализм описан у Бреннера
(Brenner 2003) и Макмайкла (McMichael 2004), при­
том что настроены они к нему критично.) Государ­
ства сталкиваются не только с международными
дипломатическими и финансовыми требования­
ми, но и с интеллектуальным давлением. Экономи­
сты, впитавшие в Соединенных Штатах постулаты
неоклассической экономики, возвращаются домой
и делегитимируют теории развития и марксистские
теории, некогда служившие базисом для формули­
рования альтернативных политик (Babb 2004).
На самом деле в отношении неолиберальных
политик государства ведут себя по-разному, при­
нимают ли они их или сопротивляются им, пол­
ностью или частично. Самые богатые и могуще­
ственные страны, особенно Соединенные Штаты,
имеют возможность требовать внесения в междуна­
родные соглашения исключений и особых привиле­
гий, которые позволяют им защищать отечествен­
ные отрасли и манипулировать своими валютными
курсами и процентными ставками. Хорошо извест­
но, что США и ЕС субсидируют свое сельское хозяй­
ство, и это позволяет фермерам предлагать продук­
цию по более низким ценам, чем у производителей
из стран третьего мира. США, европейские госу­
дарства и Япония стремятся манипулировать сво­
ими валютами к выгоде отечественных произво­
дителей (подобные усилия и их эффекты Бреннер
(Brenner 2003) прослеживает на экономиках США,
Японии и Германии). Обычно правит бал геге­
мон, как в XIX веке это делала Британия, а начи­
ная с 1945 года —США. Китай в настоящий момент
пытается использовать свои огромные долларовые
авуары и торговый профицит, чтобы подорвать
контроль США над глобальными условиями тор­
говли, но свободу маневра Китая ограничивает его
2о8


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
заинтересованность в защите отечественных изго­
товителей и охране своих весьма немалых инвести­
ций в США (а обе эти задачи предполагают силь­
ный доллар), а также интересы других государств.
Страны с сильными отечественными капита­
листами и крупными фирмами с горизонтальной
или вертикальной интеграцией лучше могут со­
противляться требованиям внешних держав о де­
регулировании и поглощении родных фирм мно­
гонациональными корпорациями. Эмсден (Ams-
den 2001 ch: 9) обнаруживает явный и ширящийся
разрыв в 1980—199°"
е
годы между Аргентиной, Бра­
зилией, Чили, Мексикой и Турцией, с одной сто­
роны, и Кореей, Тайванем, Китаем и Индией —
с другой. В первом случае местные фирмы выкупа­
лись иностранными инвесторами или налаживали
с ними связи, сокращая отечественные инвестиции
(в исследования и разработки — от фирм, а в на­
уку и образование — от государства). Азиатские го­
сударства нашли, как обойти новые правила ВТО,
и по-прежнему субсидировали отечественные фир­
мы, обеспечивая их капиталом, необходимым, что­
бы избежать поглощения этих фирм иностранны­
ми предприятиями. Там, где для достижения мас­
штаба, без которого невозможно конкурировать
на международном рынке, требовалась консоли­
дация, эти государства курировали слияния между
отечественными фирмами.
Ирландия, Тайвань, Израиль и в меньшей мере
Сингапур начиная с 1980-х годов были первоот­
крывателями иной стратегии, в результате которой
они стали «сетевыми развивающими государства­
ми». Этими государствами выковывается «соци­
альное партнерство между бизнесом, профсоюзами
и правительством», делающее возможным соглаше­
ния по ограничениям зарплаты и сокращениям на­
логов наряду с правительственными инвестициями
в образование и промышленное развитие, такими
как инновационные центры и сотрудничество уни-
209


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
верситетов и промышленности (О Riain 2004: 10).
Эти политики неолиберальны, но включают адрес­
ное государственное инвестирование и регулиро­
вание, рассчитанное, чтобы максимально исполь­
зовать конкретные преимущества каждой страны,
что позволяет добиваться необычайной встроенно-
сти в международные сети высокотехнологичных
фирм. Ирландия и Сингапур шли к этому, поощ­
ряя иностранные инвестиции, в дополнение к ко­
торым Ирландия использовала субсидии и дру­
гие формы содействия, вытекающие из ее членства
в Европейском союзе. Однако, пока Сингапур обду­
манно искал инвестиции из различных стран и сек­
торов ядра и «очень рано начал диверсификацию,
развивая финансовые услуги», Ирландия остава­
лась в сильной зависимости от американских элек­
тронных и фармацевтических фирм, а ее страте­
гия порождала меньше рабочих мест и меньший
рост доходов, чем стратегия Сингапура или уси­
лия других «азиатских тигров» по развитию своих
отечественных фирм (О'Неагп 1998:153 an<
^ passim).
«В Израиле и на Тайване эта стратегия строится
на традиционных связях с диаспорой и с трансна­
циональными техническими сообществами» (О Ri­
ain 2004: 196)· Израильские высокотехнологичные
фирмы с выгодой использовали дополнительные
субсидии, обеспеченные крупными инвестициями
государства в военные исследования, немалая часть
которых выполнялась в университетах. Для реа­
лизации этой модели лучше подходила сеть ма­
леньких фирм Тайваня, нежели корейские чеболи.
На Тайване «гибкие спонсируемые государством
институты [являются] критически важной под­
держивающей и направляющей силой, соединяю­
щей относительно небольшие тайваньские фирмы
с несметным числом международных сетей» (О Ri­
ain 2004: 201). Эти институты, присущие «сильно­
му центральному государству... могут действовать
„гибко", потому что их редко сдерживают трево-
2Ю


ГОСУДАРСТВА И КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
ги центра по поводу политической конкуренции»
(О Riain 2004: 208-209), точно так же как синга­
пурское высокоцентрализованное и автономное го­
сударство может вкладывать средства в местные
фирмы и заключать сделки с иностранными ин­
весторами. В этой четверке стран под удар необуз­
данных рыночных сил неолиберализм ставит рядо­
вых граждан, но не высокотехнологичные фирмы,
предназначенные для роста.
Неолиберализм сулит конец проекта развития,
который начался в Европе раннего Нового време­
ни и в тех или иных формах был подхвачен каж­
дой страной, только что получившей независи­
мость. Неолиберализм на идеологическом уровне
отвергает националистические цели всех прежних
проектов развития. Вместо этого неолиберализм
заявляет, что экономический рост наступает толь­
ко благодаря демонтажу барьеров между внутрен­
ней и мировой экономиками. Конечно, во многих
странах капиталисты в прошедшие века нашли соб­
ственные возможности для накопления богатств
(индивидуальные, семейные, классовые) через свя­
зи с иностранным капиталом. Как мы увидели
в этой главе, чем больше была подчиненность оте­
чественного капитала иностранным инвесторам,
тем скромнее у государства возможности проводить
меркантилистские, протекционистские или разви­
вающие политики. Наименьшая свобода действий
была у колоний или государств, недавно получив­
ших независимость, над которыми все еще господ­
ствовали иностранные державы. Мировые системы
и другие модели капитализма как глобальной си­
стемы служат хорошим подспорьем для выявления
тех моментов, когда капиталистов в периферийных
странах подвергают сильнейшему давлению, что­
бы вынудить их согласиться на инвестиции, торго­
вые отношения и прочие организационные связи
из-за рубежа. И все же степень вынужденного под­
чинения периферийных капиталистов и их госу-
211


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
дарств иностранному контролю в каждую из этих
эпох не была одинакова. Экономическая автономия
и энергичное развитие концентрировались в стра­
нах с бюрократизированными государствами и ка­
питалистическим классом, который был внутренне
связан и представлен в государстве. Обособленные
элиты, и в первую очередь аграрные лендлорды,
способные укрывать ресурсы от изъятия нацио­
нальной политией, во все эпохи подрывали эко­
номическое развитие. Государство в унифициро­
ванных политиях имело возможность помогать
капиталистам, которые еще не подчинились ино­
странному капиталу, и эта помощь была результа­
тивна, когда у государств имелись дисциплинарные
механизмы, не дававшие капиталистам превра­
тить государственное содействие в патримониаль­
ные или коррупционные владельческие права. Тот
тип государства и отношений с капиталистами, ко­
торый максимально совместим с экономическим
развитием, стал постоянным; при этом стратегии,
необходимые для движения страны к ядру, варьи­
ровались по мере неоднократных трансформаций
мировой капиталистической экономики и суще­
ствующих в ее рамках форм производства.


5
Демократия, гражданские права
и социальные льготы
ДО СИХ ПОР история государств, как я пред­
ставил ее на страницах этой книги, была
в первую очередь историей элит: правите­
лей, капиталистов, государственных чиновников
и интеллектуалов. Все остальные жители государств
существовали в качестве налогоплательщиков, сол­
дат, националистов или прочих объектов исходя­
щих от элит инициатив. На самом деле неэлиты
тоже являлись активными силами, участвовавши­
ми в процессе становления государств. В этой гла­
ве мы увидим, как эти подданные становятся героя­
ми истории.
Граждане и подданные — это не одно и то же.
У граждан есть индивидуальные права, и гражда­
не коллективно избирают представителей зако­
нодательных и (по крайней мере косвенно) ис­
полнительных органов государства. В этой главе
объясняется, как у граждан появились эти пра­
ва и как в ряде мест начиная с XVIII века был до­
стигнут демократический контроль над системой
правления. Мы назовем факторы, которые отвеча­
ют на вопрос, почему отдельные страны не оста­
лись в стороне от волн демократизации и раздемо-
кратизации, прокатившихся по миру за минувшие
двести лет.
Демократия — это не одно лишь голосование.
Настоящая демократия должна также включать
право на участие в политической жизни поми­
мо выборов. Голосование граждан не будет иметь
213


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
смысла, если они не ограждены от произвольного
правительственного давления и угроз и если у них
нет средств и свободы вести организационную дея­
тельность и обсуждать свои дела с согражданами
1
.
Таким образом, необходимо разобрать, развива­
лись ли гражданские свободы в тандеме с избира­
тельными правами и как это происходило.
От массовой демократии выгадали граждане
по всему миру, получив возможность претендовать
на социальные льготы. И все же отношения между
голосованием и обеспечением социального благо­
состояния в высшей степени изменчивы и не скла­
дываются автоматически. Мы рассмотрим, почему
в одних политиях избиратели отвоевали обширные
ι. Похожие широкие определения демократии предлагают Рюше-
мейер (Rueschemeyer et al. 1992)> Даймонд (Diamond 1999)
и Гаррард (Garrard 2002). По утверждению Пшеворского
(Przeworski 2000), выборы могут быть ширмой для фик­
тивной демократии, как в Мексике при долгом правлении
Институционно-революционной партии (ИРП). С точ­
ки зрения Пшеворского, «политики — это ИРПэшники
от природы» (р. 26) и нельзя быть уверенным, что ре­
жим находится под демократическим контролем, пока
он не отрешен от дел и не уступил власть в рамках вы­
борной процедуры.
Канфора, напротив, определяет демократию как «не по­
литический строй, а такое отношение между классами, ко­
гда чаша весов склоняется в пользу „преобладания демо­
са"», то есть как классовое равенство в политической и эко­
номической сфере (Canfora 2006: 250; Канфора 2012: 373)·
Канфора утверждает, что подобная истинная демокра­
тия—явление редкое и временное. В результате он не спо­
собен конкретно ответить на вопрос, почему она возни­
кает в определенных местах и в определенные моменты.
Его основной вклад состоит в объяснении тех стратегий,
с помощью которых олигархи снова утверждают свой кон­
троль после подобных демократических проявлений. Од­
нако он ставит знак равенства между любыми элитными
режимами, а значит, не способен раскрыть, почему в од­
них случаях место народных сил было занято откровен­
ным фашизмом или бонапартизмом, а в других —либе­
ральной или социал-демократией. Эти различия как раз
таки и являются предметом рассмотрения в данной главе.
214


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
социальные льготы, тогда как в других получили
гораздо меньше. Говоря конкретно, мы разберем,
почему Соединенные Штаты, некогда лидер в об­
ласти социальных пособий и льгот, начиная с кон­
ца Второй мировой войны отстают в этом обеспе­
чении от европейских и некоторых других обществ
и почему реальные государства всеобщего благо­
состояния созданы в немногих странах третьего
мира и недемократических странах, а в большин­
стве нет. (Обсуждение будущих перспектив посо­
бий социального обеспечения как в богатых, так
и в бедных странах мы отложим до заключитель­
ной главы.)
Наконец, раз уж мы прослеживаем закат соци­
альных пособий и льгот при неолиберальных ре­
жимах, мы обязаны задать вопрос, можно ли сохра­
нить в силе гражданство и демократию там и тогда,
где и когда социальные права идут на убыль. Мар­
гарет Сомерс говорит о гражданстве как о «пра­
ве иметь права» — «политическое членство дол­
жно включать в себя де-факто существующее право
на социальную инклюзию в гражданское общество»
(Somers 2008: 5
-
6)· Требуется выяснить степень
и характер возможной политической инклюзии
в условиях, когда пространство социальных льгот
и пособий слишком узко, чтобы гарантировать уча­
стие в гражданской жизни. Иными словами, на­
сколько экономическое и социальное неравенство
совместимо с электоральной демократией и гра­
жданскими правами? Без каких льгот и пособий не­
возможно гарантировать социальную инклюзию?
На эти вопросы нет абсолютных ответов. Более
того, наша задача состоит в том, чтобы просле­
дить и объяснить, почему в одних политиях ассор­
тимент социальных пособий и льгот, без которых,
как считается, невозможно полное гражданство,
заметно расширился, тогда как в других странах,
тоже имеющих выборную систему, он остается бо­
лее суженным.
215


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Элита и догосударственные демократии
Большую часть человеческой истории лидеры при­
ходят к власти путем наследования либо силой.
Типология власти у Макса Вебера (Weber 1978:
901-1157) —
это еще и родословная смены режимов.
Лидеры, пришедшие к власти посредством наси­
лия, вначале были нелегитимны, пока не утвержда­
ли себя в качестве патримониальных чиновников,
использующих упорядоченную процедуру для пе­
редачи своего лидерства наследнику. До XVIII века
было мало лидеров, которые бы вступали в долж­
ность через бюрократические процедуры. Приме­
чательно, что во главе самой долгоживущей ор­
ганизации в мире стояли католические папы,
у которых (за редкими и нелегитимными исключе­
ниями) не было наследников. Католическая и дру­
гие церкви создали образец, когда элиты коллектив­
но выбирают лидера из своей среды; этому образцу
последовала знать Польши, Венгрии и Богемии —
как мы видели в главе 2, они избирали короля, ко­
торый правил пожизненно и не мог передавать ко­
рону наследнику.
Участие менее исключительных групп в выборе
лидера было редким и ограничивалось небольши­
ми политиями. Наиболее известен пример Афин,
где было создано народное собрание, в котором
все граждане-мужчины, составлявшие, наверное,
десятую часть всего населения, имели равное пра­
во произносить речи и голосовать. В других гре­
ческих городах V и IV веков до н.э. существовали
похожие демократические собрания. Два тысяче­
летия спустя эту модель ограниченное время вос­
производили в некоторых небольших городах-го­
сударствах средневековой и ренессансной Италии.
Кое-где в Европе в крестьянских селениях суще­
ствовали сходы или суды, где все главы семей с зем­
лей имели равный голос. На территориях, став-
2l6


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
ших потом Швейцарией, из укрупненных сельских
сходов образовались кантональные органы. По­
добным образом ирокезы Северной Америки ча­
сто избирали своих сахемов (вождей), а сахемы,
в свою очередь, выступали на совете племен. Неко­
торые протестантские церкви, особенно в Сканди­
навии и Англии, демократично управлялись члена­
ми конгрегации из мужчин. Примеры деревенской
демократии можно найти в Индии, кое-где в Аф­
рике и, без сомнения, в других частях света. Од­
нако все эти органы характеризовались мелким
масштабом, начиная от деревень с двумя-тремя
сотнями жителей и заканчивая городами-государ­
ствами или кантонами, насчитывавшими десятки
тысяч человек. Древние Афины, Римская респуб­
лика и ренессансные Флоренция и Венеция — един­
ственные политии, где существовали демократиче­
ские органы и численность населения превышала
юо тысяч человек (не считая более поздних Соеди­
ненных Штатов), и, конечно, в этих городах-госу­
дарствах голосовало только меньшинство мужчин
(а в Римской республике и того меньше), в то вре­
мя как в гораздо более мелких племенных, деревен­
ских и конгрегациональных политиях голосовали
все мужчины или же большая их часть (эта история
прекрасно резюмирована Тилли: Tilly 2007: 25-3
1
;
Тилли 2007: 42~49)·
Истоки демократии
Государства, как мы видели в главе 2, появились,
когда элиты и их организационный потенциал со­
единились в единый институт. Неэлиты тоже были
инкорпорированы в государства в качестве под­
данных, оказываясь уязвимыми перед новыми тре­
бованиями (которые дополняли или заменяли их
старые обязательства перед лендлордами, церков­
никами и другими элитами) по мере того, как го-
217


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
сударства наращивали свою способность набирать
подданных на военную службу и облагать их ресур­
сы налогами. Требования со стороны государства
неизменно наталкивались на сопротивление, но по­
мимо этого они подогревали растущее чувство на­
ционализма, превращая подданных в граждан (этот
процесс мы проследили в главе з)·
В то время когда государства становились пло­
щадками для консолидации элит и объектами на­
ционалистической лояльности, они одновременно
оказывались все больше подвержены демократиче­
скому контролю. Академическую полемику о при­
чинах и процессе демократизации можно сжато пе­
редать единственным вопросом:
Была ли демократия подарком государств своим
гражданам в обмен на уплату налогов и прохо­
ждение военной службы (а то и подачкой, чтобы
отделаться от экономических требований тру­
дящегося класса) или же правом, отвоеванным
в борьбе народных сил против элит, стремивших­
ся удержать свою монополию на государствен­
ную власть?
2
Маркс отстаивал тот взгляд, что демократия тво­
рится в борьбе и что это делает рабочий класс.
В «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» (Marx
1963; Маркс 1957) разбиралась беспрецедентная и ра­
дикальная ипостась демократии — Вторая француз­
ская республика 1848-1851 годов. Конституция этой
республики была первой в мировой истории кон­
ституцией, которая даровала всем мужчинам пра­
во участия в избрании национального правитель­
ства без имущественного ценза и предусматривала
прямые выборы президента республики. А еще это
была первая республика, свергнутая в результате
2. Рут Беринс Колье (Collier 1999: 4
-1
4) дает превосходный обзор
теоретиков, придерживающихся разных позиций по это­
му вопросу.
218


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
переворота. Как же Маркс объясняет демократиза­
цию и раздемократизацию Франции?
Маркс видит в пролетариате единственный класс,
который подлинно предан демократии. Франция
получила радикально демократичную конститу­
цию, потому что относительно малочисленный
французский рабочий класс был сконцентриро­
ван в Париже, где находилась и правительственная
резиденция. Рабочие свергли монархию и написа­
ли конституцию, прежде чем остальная Франция
смогла мобилизоваться. И все же рабочие составля­
ли меньшую часть нации, не считая Парижа, а по­
тому, на взгляд Маркса, демократия и республика
были обречены. Крестьянское большинство, напро­
тив, понимало свои интересы не в классовых тер­
минах или же как минимум было неспособно выра­
жать свои интересы через электоральную политику
(Маркс не исследовал этот момент в достаточной
мере, чтобы конкретизировать причины политиче­
ской пассивности крестьян). В результате крестьяне
прельстились красивой оберткой и голосовали глав­
ным образом за партии, которые финансировались
и контролировались капиталистами, землевладель­
цами и католической церковью, за партии, для ко­
торых республика не была главным делом. На пре­
зидентских выборах они поддержали Луи Бонапар­
та, племянника Наполеона, который, не предлагая
конкретной программы, был символом патриотиз­
ма и национального возрождения.
В анализе Маркса капиталисты занимают про­
тиворечивую позицию. С одной стороны, консти­
туционный строй для них предпочтительнее, чем
монархия или диктатура, поскольку верховенство
закона защищает их права собственности от про­
извола, а то, что они, как никто другой, облада­
ют потенциалом для финансирования кандидатов
и их кампаний, дает им инструмент воздействия
на выборных политиков. С другой стороны, капи­
талисты понимают, что электоральная демокра-
219


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
тия создает опасность, когда угнетенные классы,
составляющие большинство, могут избрать пар­
тии, которые представляют материальные интере­
сы этого большинства, а тем самым бросают вызов
капиталистическим производственным отношени­
ям и частной собственности. Перед такой дилем­
мой и оказалась французская буржуазия во Второй
республике. По мере того как рабочие набирали
силу, капиталисты стремились ослабить француз­
скую демократию, навязывая ценз оседлости, ко­
торый аннулировал бы избирательные права мно­
гих рабочих. Капиталисты получили зависимых
политиков в Национальном собрании в поддерж­
ку своих интересов, что делегитимизировало рес­
публику и создало ситуацию, когда переворот Луи
Бонапарта не вызвал массового ропота. Согласно
анализу Маркса, демократии всегда угрожают пре­
возносящие себя государственные лица вроде Луи
Бонапарта. Однако бонапартизм не может сверг­
нуть конституционную республику, если только
капиталисты не поладят с тем, кого прочат в дик­
таторы, либо невзначай не подорвут электораль­
ную демократию своими усилиями, направленны­
ми на то, чтобы вынудить государство поддержать
их интересы.
Дэвид Абрахам (Abraham 1981) в своем анализе
падения Веймарской республики приходит к похо­
жему заключению. Абрахам находит, что большин­
ство немецких капиталистов не поддерживали на­
цистов. Однако их маневры для подрыва мощного
рабочего движения в лице коммунистической и со­
циал-демократической партий дестабилизирова­
ли электоральную демократию, которая служила
ослаблению основных правых партий, открыв до­
рогу для захвата нацистами контроля над прави­
тельством в конституционном перевороте.
Майкл Манн (Mann 2004; Манн 2019) в своем ис­
следовании пяти стран, где фашисты пришли к вла­
сти—Германии, Италии, Австрии, Венгрии и Румы-
220


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
нии, — выявляет аграрных землевладельцев, воена­
чальников и церковь в качестве тех элит, которые
больше других ощущали угрозу со стороны появ­
ляющихся демократических государств и «обрати­
лись к более жестким режимам, надеясь с их помо­
щью защититься от двух тесно связанных угроз —
народных восстаний и своих оппонентов, левых
политиков» (Mann 2004: 24-25; Манн 2019: 44)· От­
личие этих пяти стран от Испании и других автори­
тарных политий заключалось в наличии творящих
насилие военизированных формирований, непод­
контрольных элитам. Военизированные формиро­
вания были подлинным источником электоральной
популярности фашистов и символами привержен­
ности фашистского движения очистке государства
от врагов и преодоления конфликтов между левы­
ми и правыми. Как таковые фашисты в конечном
счете стали угрозой для тех старых элит, которые
сделали их заявки на власть возможными, точно
так же, как Луи Бонапарт в итоге смог наброситься
на своих спонсоров из правящего класса.
Судьба демократии, по Марксу, зависит от балан­
са классовых сил. Он верил, что демократия разви­
вается там, где господствует рабочий класс. Если
капиталисты будут сильнее, то останется возмож­
ность ограниченной демократии, при которой ка­
питалисты контролируют выборных должностных
лиц. Диктатура случается, когда рабочие и капита­
листы находятся в патовом положении или когда
господствующими остаются докапиталистические
классы (в особенности лендлорды и крестьяне).
Сложный марксовский анализ электоральной
политики при капитализме был сильно упрощен
позднейшими марксистами. Более того, сегодня
многие понимают Маркса не через непосредствен­
ное чтение таких трудов, как «Восемнадцатое брю­
мера», но в истолковании, которое Марксу дал
Ленин. Центральный аргумент Ленина состоит
в том, что «государство есть... организация насилия
221


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
для подавления какого-либо класса» (Lenin 1976: 30;
Ленин 1974: 24)· ^
се
государства, на взгляд Ленина,
задуманы, чтобы служить только тому классу, ко­
торый его и создал. Значит, капиталистическое го­
сударство—это ложная демократия, не более того.
Ленин высмеивает парламенты как «говорильни»,
задуманные для отвлечения внимания от истинных
решений государства, которые принимаются невы­
борными бюрократами, орудующими втайне. По­
этому для свержения капиталистического государ­
ства и создания государства, которое служило бы
интересам рабочего класса и было бы истинно де­
мократическим, была необходима пролетарская
революция. То, как подобная революция будет
реализована, дорастет ли и как именно итоговая
«диктатура пролетариата» до демократии, стало
центральным пунктом полемики между Лениным
и другими интеллектуалами-марксистами в деся­
тилетия, предварившие Вторую мировую войну
3
.
Все эти авторы (помимо Ленина это Лев Троцкий,
Дьёрдь Лукач, Карл Каутский, Роза Люксембург
и Антонио Грамши), несмотря на свои различия,
отвергали и заявление Маркса, что у государства
есть потенциальная возможность (бонапартист­
ской) автономии при капитализме, и социал-де­
мократический взгляд, что выборы — это средство
для постепенного достижения рабочих интересов
в рамках государства, которое бы эволюционирова­
ло от слуги капитализма до нейтральной стороны
и далее до ниспровергателя капитализма
4
.
Грамши (Gramsci 1971; Грамши 1991) предлагал
марксистское понимание политики, утверждая,
3- Лучшим анализом этой полемики, как и самым внятным рас­
крытием Грамши, о котором я говорю на с. 223 главы 5»
остается работа Перри Андерсона (Anderson 1976)·
4. Наиболее грамотный марксистский сплав этих двух пози­
ций за последние десятилетия предлагает Горан Тер-
борн (Therborn 1978).
222


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
что в основаниях капиталистической власти лежа­
ла не только сила в руках государства, но и идео­
логическая гегемония, охватившая гражданское
общество, равно как и государство. В результате
революционные движения, по мнению Грамши,
должны ввязаться в «позиционную войну» про­
тив капиталистической гегемонии в обоих сферах.
Туманность рассуждений Грамши о том, как это
можно сделать, не умаляет остроты его анали­
за, как свержению капиталистического государ­
ства и созданию пролетарской демократии должна
предшествовать задача формирования рабочего
классового сознания на почве контр- и антикапи­
талистической гегемонии.
Маркс и Грамши повлияли на изучение демокра­
тии, причем не только марксистами, но и немарк­
систами. Предложенное Грамши понятие гегемо­
нии положило начало многочисленной литературе
по гражданскому обществу, которую мы разберем
далее в этой главе. Взгляд Маркса на государство
как выражение баланса классовых сил был подхва­
чен Баррингтоном Муром в его книге «Социаль­
ные истоки диктатуры и демократии» (Moore 1966;
Мур 2θΐ6). Мур напрямую обращается к пробле­
ме этой главы, стараясь объяснить, почему электо­
ральные демократии развились в Британии, Фран­
ции и Соединенных Штатах, тогда как в Германии
и Японии все закончилось фашистскими режима­
ми, а Россия и Китай прошли через коммунистиче­
ские революции. Ключевыми акторами он называ­
ет аграрные классы — помещиков и крестьян. Там,
где сельское хозяйство оставалось трудорепрессив-
ным, а не коммерческим, помещики были господ­
ствующим политическим классом. Исход в этом
случае зависел от революционного потенциала кре­
стьянства. Там, где крестьянские общины остава­
лись нетронутыми, случались коммунистические
революции. Там, где контролируемые помещиками
государства инициировали ограниченное развитие
223


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
сверху, крестьянство ослаблялось как класс, что де­
лало возможным появление фашистских режимов.
Только там, где помещиков ослабляла коммерциа­
лизация, буржуазия становилась господствующим
классом, способным создавать демократические ре­
жимы, которые обслуживали ее интересы. Таким
образом, Мур объясняет демократию как резуль­
тат так или иначе сложившегося баланса классовых
сил у капиталистов, помещиков и крестьян. В отли­
чие от Маркса Мур мало говорит о рабочем классе,
который, по его мнению, вступает в политическую
жизнь уже после того, как характер режима полу­
чил определенность.
В заключительной главе Мур обращается к Ин­
дии, где в отсутствие коммерциализированного
сельского хозяйства поддерживается демократи­
ческий режим. Обсуждение Индии у Мура бесси­
стемно и неубедительно; это наводит на мысль,
что для понимания режимов, сложившихся по ито­
гам колониального владычества, может понадобить­
ся анализ иного рода. Большинство работ по новым
демократиям появляются вне марксистской тради­
ции; мы обратимся к ним далее в этой главе. По­
следние марксистские исследования по демократии
представлены работами двух видов. Один из них—
его олицетворяют Пейдж (Paige 1997) и Цейтлин
(Zeitlin 1984) — предлагает точный анализ классо­
вых коалиций и того, как они повлияли на типо­
логию режимов, в то время как теория миросистем
стремится к объяснению демократических и авто­
ритарных режимов с точки зрения положения со­
ответствующих государств в мировой системе.
Валлерстайн отмечает, что «в мире-экономике
существовали различные типы трудящихся [рабы,
издольщики, наемные работники, квалифициро­
ванные ремесленники и т.д.]... каждый из... спосо­
бов контроля над трудом наилучшим образом под­
ходил для отдельных видов производства... способы
контроля над трудом обладают огромным влиянием
224


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
на политическую систему (в частности, на силу госу­
дарственного аппарата) и возможности процветания
национальной буржуазии» (Wallerstein 1974: 86-87;
Валлерстайн 2015а: 101-102). Только там, где в силь­
ных государствах господствовала национальная бур­
жуазия, она могла для успокоения революционных
бурлений рабочего класса проводить «либеральную
повестку», предлагая «всеобщее (для мужчин) изби­
рательное право, начало функционирования госу­
дарства благосостояния, национальное самосозна­
ние» (Wallerstein 2000: 421; Валлерстайн 2003: 239)·
Национальные правящие классы государств, не при­
надлежащих к ядру, для подавления «опасных клас­
сов» опирались на авторитарные режимы. Арриги
(Arrighi 1994» 2007; Арриги 2007, 2009; Arrighi and Sil­
ver 1999) вносит в теорию миросистем существен­
ное добавление, показывая, что расширение изби­
рательных прав и пособий социального обеспече­
ния происходило, когда конкуренция за гегемонию
среди капиталистических стран ядра достигала сво­
его максимума, в особенности же накануне и после
Первой и Второй мировых войн. По мнению Арри­
ги, взаимная конкуренция капиталистов ослабляет
их перед лицом рабочих.
Впрочем, электоральные выигрыши рабочего
класса в ядре то росли, то уменьшались, а крестьян­
ская политическая мобилизация на периферии была
неравномерной. Ни Валлерстайн, ни Арриги не спо­
собны раскрыть причины вариативности внутри зон
мировой системы. Их модели также не дают кон­
кретного объяснения смены режима в рамках еди­
ных политий. Эту проблему решает Морис Цейтлин
(Zeitlin 1984) в своем анализе альянсов и расколов
между классовыми подгруппами, при помощи кото­
рого он, как мы видели в предыдущей главе, объяс­
нял тупиковое экономическое развитие Чили. Цейт­
лин на конкретных примерах показывает, что по­
литический режим не определяется автоматически
положением в мировой системе. Напротив, классо-
225


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вые подгруппы в Чили добились контроля над го­
сударством благодаря альянсам, сберечь которые
можно было только посредством электоральной
демократии и либеральной конституции, даже це­
ной дарования рабочим и крестьянам права голоса
и медленно растущего политического рычага.
Геополитическое давление носит контингент­
ный и переменчивый характер, что демонстрирует
Пейдж на примере возникновения неолиберальной
демократии. Пейдж разбирает кофепроизводящие
страны Центральной Америки, которые, по-види­
мому, соответствуют типологии Мура: Сальвадор
причисляется к авторитарному типу, Никарагуа —
к революционному социализму, а Коста-Рика —
к демократическому типу. Однако ни в одной
из этих стран не наблюдалось явного раскола
между земельной аристократией и промышлен­
ной буржуазией, потому что эти классы были свя­
заны друг с другом семейными и деловыми узами.
В 199°"
е
годы в Сальвадоре и Никарагуа устано­
вились электоральные демократии. Пейдж следу­
ет Муру, воспринимая конец трудорепрессивного
сельского хозяйства как необходимое условие этой
трансформации, но добавляет, что отход от реак­
ционных форм аграрного производства и режи­
мов требовал разрыва между агропромышленными
и аграрными классовыми подгруппами. Этот рас­
кол случился только под давлением вооруженных
левых повстанческих движений. Американское по­
литическое и военное вмешательство, остановив ле­
вых повстанцев в шаге от победы, гарантировало,
что Центральная Америка не пойдет по русскому
и китайскому пути. Впрочем, поскольку повстан­
ческие движения ослабили аграрных землевладель­
цев, демократия развивалась, хотя правительства,
сформированные в результате выборов, и следо­
вали излюбленным США неолиберальным курсом.
Цейтлин и Пейдж приписывают классовым ак­
торам действующее начало и наделяют межклас-
226


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
совые альянсы причинной силой. И все же во всех
работах, рассмотренных в этом разделе (за исклю­
чением «Восемнадцатого брюмера» Маркса), го­
сударственные чиновники предстают пассивными
слугами господствующего класса либо межклассо­
вых альянсов. Авторы, видящие в государственных
акторах независимых агентов (а также тех, кем да­
руются демократические права), принадлежат глав­
ным образом немарксистской традиции.
Государства и демократия
Чарльз Тилли (Tilly 2007; Тилли 2007), приписы­
вая государственным акторам автономные инте­
ресы и инициативу действия, допускает возмож­
ность, что государственные чиновники могут
видоизменять социальные отношения в граждан­
ском обществе, благодаря чему создаются ком­
фортные условия для участия различных классов
в публичной политике. Согласно анализу Тилли,
избирательные права, гражданские свободы и по­
собия социального обеспечения, которые предла­
гают правители, — это способ привязать подданных
к государству в качестве граждан. Подданные тре­
буют этих прав не в рамках марксистской классовой
борьбы или хотя бы сдерживания произвольной
государственной власти, но потому, что два гене­
ральных процесса — капитализм и государствооб-
разование —подрывают те «местные сети доверия»,
которые служат защитной мерой от рисков в сфе­
рах экономики и безопасности
5
.
Государства, ис-
5- Тилли (особенно см. его обобщающие работы (Tilly 1986,
1995а)
по
Франции и Британии соответственно) немалую
часть своей карьеры посвятил отслеживанию, каким об­
разом менялись формы и поводы народной мобилиза­
ции по мере того, как государства и капиталисты обре­
тали власть.
227


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
пользуя полицию, национальное законодательство
и структуры социального обеспечения, создают но­
вую систему защиты от рисков, привязывая поддан­
ных к национальной политии. В то же время го­
сударства стремились к ослаблению «автономных
центров власти», отчасти атакуя их, отчасти пред­
лагая их членам «взаимообязывающие процедуры
обсуждения». Это значило, что право голосовать
сначала предлагалось привилегированным мень­
шинствам и лишь потом распространялось на боль­
шинство взрослого мужского населения. По мере
того как все больше и больше граждан отвоевывали
избирательные права, юридическую защиту и по­
собия социального обеспечения, «категориальные
неравенства» (институализированные привилегии
элит) сокращались.
«Расширение деятельности государства вовле­
кает все больше граждан в координируемые го­
сударством действия, отчего ширится публичная
политика» (Tilly 2007: i94î Тилли 2007: 231)· Этот
самораскручивающийся маховик приводит к ро­
сту электората из граждан, зависимых от нацио­
нального государства и не мыслящих себя в отры­
ве от него. Наоборот, «если богатые государства
демонтируют перераспределяющие и уравниваю­
щие механизмы, вызревшие в рамках демократи­
ческого капитализма, а богатые люди расторгнут
связь своих сетей доверия с публичной полити­
кой, изолировавшись в закрытых поселках и част­
ных школах, то эти меры ожидаемо дедемократи-
зируют их режимы» (Tilly 2007: 204)· Это кажется
штрихом к портрету современного неолиберализ­
ма, а не базой для системного анализа факторов,
ведущих к тому, что богатые в некоторых странах
пробуют, и небезуспешно, выйти из публичных се­
тей доверия.
Тилли, подобно Марксу, но не большинству
марксистов, признает личный интерес государ­
ственных чиновников, но отходит от Маркса, когда
228


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
показывает, как действия государственных чинов­
ников не только господствуют над классами и эли­
тами в гражданском обществе, но равно и преоб­
разуют их. Государства в союзе с подчиненными
группами строят демократию, тогда как привиле­
гированные элиты потенциально могут подорвать
демократию. Причинные модели Тилли представ­
лены с высокой степенью абстракции, а его краткий
рассказ об особенных национальных траектори­
ях демократизации носит всего-навсего описатель­
ный характер. К счастью, другие исследователи
уже выявили факторы, которые отвечают за вариа­
тивность процесса демократизации в зависимости
от времени и места.
Стейн Роккан (Rokkan 197°) называет предста­
вительные органы, такие как аристократические
собрания и штаты, источниками демократии. Чем
раньше такие органы завоюют признание правите­
ля и чем сильнее будут их полномочия, тем рань­
ше произойдет легитимация оппозиционных пар­
тий и институализация конкурентных выборов,
как это было в Британии. Однако подобные ско­
роспелые представительные системы служили так­
же и замедлению экспансии свободы голосовать —
в Британии, большинстве Скандинавских стран,
Нидерландах и Бельгии. Наоборот, во Франции,
Германии и Греции после внезапного создания
электоральной демократии наступал скорый от­
кат 1840-х годов, «когда новые режимы вводили
(на время) представительные законодательные со­
брания и избирательное право для мужчин, но за­
тем победили авторитарные режимы, подрывавшие
законодательную власть без упразднения выборов»
(Tilly 2007: 63; Тилли 2007: 84).
Джон Хигли и Майкл Бертон (Higley and Bur­
ton 2006) уверяют, что либеральная демокра­
тия возможна только в том редком случае, когда
«воюющие элиты» приходят к соглашению счи­
таться с выборами. Такие элитные «урегулиро-
229


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вания... бывают взвешенными или поспешными,
завися от весьма случайных обстоятельств и ре­
шений элит» (Higley and Burton 2006: 4)· Кроме
того, улаживания трений среди элит были возмож­
ны в поселенческих колониях с долгими тради­
циями самоуправления. В наши дни демократия
с наибольшей вероятностью институализируется
там и тогда, где и когда единство элит обеспече­
но экономическим благополучием и в силу этого
электорат «не расположен к резким сменам статус-
кво» (Higley and Burton 2006: 4)*
ч
^м подрывает­
ся поддержка лево- и праворадикальных партий,
угрожающих конституционным правительствам.
Работа Хигли и Бертона страдает от неспособно­
сти объяснить, почему урегулирования происхо­
дили, когда происходили или как элиты (а в по­
следние десятилетия весь электорат) становятся
рискофобами.
Джон Гаррард (Garrard 2002) обнаруживает,
что расширение британской демократии было
обусловлено связью неголосующих с получив­
шими право голоса элитами посредством мест­
ных цепочек патронажа. Именно элиты, а во­
все не государственные чиновники проталкивали
распространение голосования в качестве возна­
граждения для союзников из низших классов, от­
части потому, что эти элиты — не сомневающие­
ся, что их подчиненные последуют их указаниям
при голосовании, — видели в расширении свобо­
ды голосовать один из способов упрочить свою
политическую власть на местном и общенацио­
нальном уровнях. Демократизация в Британии
не была результатом классового конфликта, она
была результатом расширения региональных
межклассовых альянсов.
В историографии Гаррарда и Роккана времен­
ной и причинный приоритет отдается «сопер­
ничеству», праву и фактической способности оп­
позиционных партий «образовывать суверенное
230


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
правительство после своей победы на свободных
и честных выборах», а не «участию», формально­
му праву голоса (Mann 1993: 83; Манн 2018а: 119).
Манн отмечает, что монархи, такие как герман­
ские кайзеры, жаловали право голоса, чтобы та­
ким образом умиротворить массы, пусть даже это
право мало что значило, поскольку правительство
по-прежнему контролировалось монархом. Коро­
ли заигрывали с массами, чтобы этим насолить
региональным элитам, которые стремились под­
держать свою власть, пестуя «федерализм» вместо
централизации (Mann 1993: 84; Манн 2(н8а: 121).
Протестантское духовенство и транснациональная
католическая церковь зачастую вставали на сторо­
ну местных элит, с которыми у них были давние
альянсы.
Демократизация, по крайней мере в Северо-За­
падной Европе, возникла из веками длившейся
череды диалогов и конфронтации между прави­
телями и элитами. Однако Тилли, подобно марк­
систам, совершает ошибку, заключающуюся в слиш­
ком резком разведении правителей по одну и элит
по другую сторону государства. На самом деле,
как особо подчеркивает Манн, сосредоточиваясь
на локальных базах власти, негосударственные эли­
ты контролировали политические, экономические
и идеологические институты, которые оставались
государствоподобными по своим полномочиям
и функциям и которые также осуществляли кон­
троль над органами в рамках консолидирующегося
национального государства. Демократизация шла
в разной последовательности и в разные сроки, по­
тому что структура отношений в среде элит не была
постоянной и как результат не было постоянства
в том, каким образом эти элиты делали уступки
неэлитам, когда хотели поставить их под ружье
или демобилизовать в ходе конфликтов элит.
Каким образом конфликты элит определяли со­
держание уступок мобилизованным массам, наи-
231


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
более красочно изображено у Джона Маркоффа
(Markoff 1996b). Он показывает, как французское
Национальное собрание реагировало на кресть­
янские восстания (безотносительно к их мотивам
и целям), принимая законопроекты, отменявшие
феодальные привилегии. Это решение, с одной
стороны, представляло собой превратную трак­
товку народных желаний, а с другой — это была
дальновидная стратегия восходящего созвез­
дия правителей, стремившихся подточить инсти­
туциональные базы соперников из элит. Подоб­
ным же образом лидеры американской революции
оседлали народные мятежи, чтобы помимо напа­
дений на британцев еще и ликвидировать сопер­
ников в лице местных элит, которые теряли свое
имущество и которых силой изгоняли. Эта сдвоен­
ная цель отразилась в американской Конституции:
были созданы институты, защищавшие «индивиду­
альные [капиталистические] имущественные права
и свободы», также был легитимизирован механизм,
посредством которого все больше американцев за­
воевывало частное гражданство с правом голоса,
хотя «социальное гражданство» так и не разви­
лось (Mann 1993:
*58; eh. 5 passim; Манн 20i8a: 209;
гл.5
в
различных местах).
Обобщая, Маркофф (Markoff 1996а) говорит,
что демократизация — это сотрудничество между
реформаторскими (зачастую вторичными) элита­
ми и мобилизованными массами. Согласно этому
анализу, голос — это не уступка народным силам
со стороны «государства» (как заявляет Тил­
ли) либо со стороны капиталистов (по утвержде­
нию марксистов), но скорее продукт межклассово­
го альянса, душой которого является потребность
элит, добившихся в конечном счете успеха, зару­
читься поддержкой союзников, невзирая на клас­
совые различия. К сожалению, существует мало
систематических работ, где бы исследовалось,
как характер межэлитных и классовых конфлик-
232


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
тов был связан с конкретными способами, какими
с самого начала институализировалась демокра­
тизация. Рут Беринс Коллиер (Collier 1999) наибо­
лее всесторонне изучила акторов, которые двига­
ли демократизацию в Европе и Южной Америке,
но в ее книге почти не говорится о государствах,
возникших из этих цепей раздора. Пшеворско-
му же с соавторами, наоборот, «трудно объяснить,
почему отмирают диктатуры и возникают демокра­
тии» (Przeworski et al. 2000: 137)»
но их
описания
тех последствий, какие каждый тип режима несет
для государственных политик, конкретны и точны.
Они приходят к выводу, что у демократий и дик­
татур похожие показатели экономического роста,
но достигается он совсем по-разному. Диктатуры
быстро наращивают трудовые ресурсы (частично
за счет подчиненного положения женщин, имею­
щих тогда больше детей) и «опираются на силу,
чтобы держать труд в кулаке... платить низкие зар­
платы и иметь высокую доходность на капитал»
(Przeworski et al. 2000: 179)· В демократиях рабо­
чие зарабатывают больше, следствием чего явля­
ется более экономное использование труда и более
низкая доходность на капитал. Политическая не­
стабильность (в результате забастовок, смен прави­
тельства) чаще встречается при демократических
режимах, чем при диктаторских. Нестабильность
не оказывает воздействия на экономический рост
в демократиях, но сильно тормозит рост в дикта­
турах. «Перспектива гибели диктатуры вызывает
отток инвесторов, но когда она наступает, они ва­
лят толпами» (Przeworski et al. 2000: 212). Демо­
кратические режимы создают комфортные усло­
вия для формирования политик, при которых
происходит развитие классов и институциональ­
ных механизмов, сберегающих демократию, тогда
как диктатурам удается — по крайней мере какое-то
время — подавлять социальные силы, которые мо­
гут их сбросить.
233


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Деколонизация, волны демократии
и недемократическое прошлое
и настоящее
После медленного и неравномерного развития кон­
курентных выборов и всеобщего избирательного
права в Западной Европе и Северной Америке де­
мократия прошла по обширным нивам остально­
го мира тремя большими волнами в XX столетии.
Одна пришлась на годы до и после Первой миро­
вой войны, следующая сопровождала деколони­
зацию после Второй мировой войны, а последняя
началась с окончанием холодной войны. Теория
мировых систем не способна предсказать тот сме­
шанный состав, в каком страны ядра, полуперифе­
рии и периферии достигали демократии в каждую
из волн. Однако экономические кризисы в соче­
тании с военным поражением (а у стран-победи­
телей — большие потери в Первой мировой войне
и тяжелые экономические лишения обоих мировых
войн) более чем объясняют тот вал народного про­
теста, каким была отмечена каждая волна, сокра­
тившиеся возможности государств подавлять эти
протесты и, что существеннее всего, разногласия
среди элит в отношении того, каким должен быть
ответ на народные требования.
Эти разногласия среди элит ведут к несовпаде­
ниям (таким, как, например, описанное Маркоф-
фом (Markoff 1996b) в связи с Великой французской
революцией) между требованиями протестующих
и тем, что государственные элиты в конце концов
предлагают в качестве уступок. После Первой ми­
ровой войны ведущей силой протестов были взбун­
товавшиеся солдаты, бастующие промышленные
рабочие, женщины-суфражистки, а также этнона-
ционалисты (в потерпевших поражение Осман­
ской и Австро-Венгерской империях). У этих про­
тестующих было много требований, но чаще всего
234


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
уступки касались избирательного права. Отчасти
это объяснялось расчетами (зачастую верными) го­
сударственных правителей, что большинство новых
голосующих будут консервативнее протестующих.
После Первой мировой войны свобода голосовать
особенно распространилась на женщин, потому
что в них видели более консервативных избирате­
лей, чем мужчины (Markoff 1996а), и так оно и оказа­
лось во всех странах, кроме Соединенных Штатов.
Кризисные моменты являются благоприятным
временем для элит, готовящих себе надежное ме­
стечко внутри государства и/или подрезающих
электорат у соперничающих элит, когда союзни­
ки из низших классов связаны с ними патронажем
или общими экономическими либо региональны­
ми интересами. В Британии, как мы видели выше,
каждая партия выступала спонсором прав голоса
для клиентов из низших классов, связанных с пар­
тиями через систему «виртуального представитель­
ства». Белыми, которые были сторонниками изби­
рательных прав черных в США после Гражданской
войны и еще раз во время борьбы за гражданские
права 1950-1960-х годов, двигали глубокие мораль­
ные мотивы, а также благоприятная возможность
уничтожить «рабовладельческую власть» XIX века
и олигархии XX века, базирующиеся на юридиче­
ской сегрегации. В многолетней индийской демо­
кратии, оставшейся тайной для Мура, полнотой
возможностей пользуются местные элиты наверху
цепочек кастового патронажа с подпиткой из бюд­
жетов штатов, при этом национальное правитель­
ство оказывает поддержку крупным буржуа, мо­
нополизировавшим государственные лицензии
и субсидии, как мы видели по анализу Чиббера
в предыдущей главе.
Демократия шла волнами — не только потому,
что военные и экономические кризисы служили
топливом для народной мобилизации и открывали
возможность для меньших элит бросить вызов гос-
235


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
подствующим государственным элитам, но и пото­
му, что конец иностранного владычества (в Восточ­
ной и Южной Европе после 1917-го, в третьем мире
после 1945"
гоив
советском блоке после 1989 года)
породил схватку за власть во всех только что обрет­
ших независимость нациях. Беверли Сильвер (Silver
2003: 4) делает аналогичный вывод, что волнения
трудящихся по всему миру достигли максимума
в годы после двух мировых войн, когда были нару­
шены «общенациональные конвенции гегемонии»,
выкованные в ходе войн. В вакууме, оставленном
военной демобилизацией в ядре и деколонизаци­
ей на периферии, лидеры народных движений, ко­
лониальные марионетки, занявшие посты в прави­
тельствах и вооруженных силах новонезависимых
государств, и капиталисты, как здешние, так и все
еще завязанные на фирмы и рынки в метрополии,
все соревновались за власть и ресурсы, в то время
как рабочие забастовками хотели добиться от капи­
талистов и государств нужного результата. Даже са­
мое слабое и неразвитое государство было кладезем
военных, институциональных и экономических ре­
сурсов, с помощью которых прибравшие их к рукам
потенциально могли превратиться в новых прави­
телей нации.
Долговечная демократия с конкурентными вы­
борами была наиболее вероятна в таких странах,
как Индия, где множественные элиты — каждая
из которых заручалась поддержкой, взывая к клас­
совым, этническим, географическим или патро­
нажным узам, — были достаточно сильны, чтобы
состязаться за власть, но недостаточно, чтобы ли­
квидировать соперников. В большинстве африкан­
ских стран отсутствовали многочисленные обще­
национальные элиты, главным образом потому,
что европейские правители с успехом обособили
туземные элиты на локальном уровне. В результа­
те, несмотря на то, что первые выборы в новых, не­
зависимых нациях проводились под наблюдением
236


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
уходящих колониальных правителей с помощью
Организации Объединенных Наций в эпоху по­
сле 1945 г°Д
а
> власть перешла к единой элите в го­
сударстве с военным или гражданским уклоном.
В некоторых случаях эту элиту ставили во власть
в качестве доверенного лица уходящей имперской
державы. Африканских капиталистов было слиш­
ком мало, и они были слишком слабы, чтобы вы­
ступать противовесом, в то время как европейские
фирмы культивировали связи с новыми правителя­
ми в обмен на продолжение уступок в свою поль­
зу. Сочетание единых, слабых общенациональных
элит с автаркическими локальными элитами по­
ставило заслон на пути демократии для немалого
числа африканских стран и, как мы видели в пре­
дыдущей главе, вместо государств развития созда­
ло хищнические диктатуры.
Крайний вариант этой закономерности —Демо­
кратическая Республика Конго, представляющая
собой полярную противоположность демократии
Индии. Бельгия систематически ликвидирова­
ла туземные иерархии и политические сети, в ко­
нечном счете убив и обрекши на голодную смерть
от 4 до 8 миллионов конголезцев (Hochschild 1999)·
При независимости было две конголезские эли­
ты: этнические лидеры локального уровня и зача­
точное государство, которое само было поделено
между левой фракцией, возглавляемой Патрисом
Лумумбой, и военными под началом Жозефа Мо-
буту. Мобуту при бельгийской и, вероятно, амери­
канской поддержке убил Лумумбу и упразднил его
фракцию. Мобуту (сменивший имя на Мобуту Сесе
Секо и переименовавший Конго в Заир) грабил го­
сударство, ограничивая свои аппетиты только не­
обходимостью подкупать местные элиты, в то вре­
мя как иностранные фирмы извлекали ресурсы,
как это было в колониальную эпоху. К ΐ99θ~
Μ
го~
дам поддержку Мобуту из Европы и США переси­
лила поддержка провинциальных элит со стороны
237


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Руанды и Уганды. В Конго, как и во многих других
африканских странах, где нет никаких негосудар­
ственных общенациональных элит и где самостоя­
тельные шаги затруднены из-за обширного ино­
странного вмешательства, период диктаторской
центральной власти сменяется периодом граждан­
ской войны провинциальных элит, и наоборот.
Гражданский конфликт в Конго неординарен тем,
что в войну, ставшую «мировой африканской»вой-
ной 1998-2003 годов, оказалось вовлечено семь со­
седних стран.
Даже там, где множественность национальных
элит обеспечивала структурные основы для элек­
торальной демократии, иностранная интервенция
часто давала военным (или, как в советском блоке,
партийным) элитам рычаг для принятия диктатор­
ской власти. Соединенные Штаты неоднократно
способствовали военным переворотам в Латинской
Америке и Азии, обычно подковерными средства­
ми, но иногда и прямой военной интервенцией.
Политический и военный рычаг США в отношении
государств в их сфере влияния усугублялся аме­
риканским экономическим контролем, мешавшим
формированию тамошних капиталистов, которые
могли стать ядром оппозиционной партии.
Советский Союз после Второй мировой войны
подавлял множественные элиты и массовые ор­
ганизации в Восточной Европе, взращивая од­
нопартийные элиты, чьи кадры работали в госу­
дарственных администрациях, промышленных
фирмах и других учреждениях, блокируя появле­
ние соперничающих элит или народных сил. Эти
единые элиты были спаяны с правящей элитой Со­
ветского Союза, которая обеспечивала военный
мускул и формулировала легитимирующую идео­
логию. В моменты массовых смут эти элиты демон­
стрировали свое внутреннее единство и отсутствие
разногласий с их советскими спонсорами. Даже
когда отдельные члены правящих элит переходи-
238


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
ли на сторону мятежников, организационный сек­
тор, способный поддерживать существование новой
элиты, оставался на месте.
В 1980-е годы в структуре правящих восточно­
европейских элит произошло два ключевых изме­
нения. Во-первых, Советский Союз при Горбачеве
отказался от военной обороны восточноевропей­
ских коммунистических партий, оставив элитам
каждой нации контроль над автономными орга­
низациями извлечения и господства. Во-вторых,
унифицированная элита каждой страны раздели­
лась—отчасти это было ответом на то, что их бро­
сил Советский Союз, а отчасти реакцией на эко­
номические кризисы. Те члены правящей партии,
которые напрямую контролировали организации
производства, стремились конвертировать свои по­
литические позиции в частный капитал, способный
пережить трансформацию или гибель коммунизма.
Разрушение монолитности партийных элит со­
здало множественную структуру конкурирующих
элит, способную поддерживать существование элек­
торальной демократии. И наоборот, в большинстве
государств — преемников Советского Союза, вклю­
чая Россию, капиталистический класс в чистом виде
так и не появился. Собственники фирм оставались
связаны с государственной элитой, и новые государ­
ства либо получили выборы, которые были фаль­
шивыми или неполноценными в силу ограничений
свободы слова и организации, как в России, либо
стали откровенными диктатурами, как в большин­
стве центральноазиатских республик.
Резюмируя, можно сказать, что электоральная
демократия развивается там, где множественные
общенациональные элиты вынуждены рекрути­
ровать союзников из неэлит в своей конкуренции
за государственную власть. Хотя народные силы
ценой своей поддержки часто назначают голос,
обычно демократия — это всего лишь одно из мно­
жества требований. Элиты предлагают право го-
239


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
лоса — с гражданскими свободами и социальными
льготами или же вместо них, — когда это диктуют
острые обстоятельства политического конфликта.
Эти обстоятельства определяются структурой меж­
элитных отношений внутри страны, а также интер­
венцией внешних сил — имперских держав и ино­
странного капитала.
Капитализм и экономическое развитие не взра­
щивают демократию автоматически, что бы по это­
му поводу ни говорили неолиберальные идеологи
и что бы ни утверждалось в различных версиях тео­
рии модернизации. Скорее, капитализм создал ка­
питалистов, а те в какой-то момент, когда они бро­
сают вызов старым, аристократическим и государ­
ственным элитам, создают лазейку, через которую
неэлиты могут встроить свои требования в повест­
ку межклассовых коалиций. Как только потенци­
ал множественных коалиций дополняется и обо­
гащается электоральным доступом к государствен­
ной власти, демократия встает на ноги. Вывод
Пшеворского о прочном отношении между дохо­
дом на душу населения и демократией — это не ука­
зание на причинно-следственную связь. Вероятно,
структурная множественность элит создает ком­
фортные условия для форм экономического разви­
тия (как мы видели в предыдущей главе) и демокра­
тии, тогда как единые автаркические элиты блоки­
руют экономический рост и демократию.
Демократические волны, последовавшие за Пер­
вой и Второй мировыми войнами, отнюдь не в пер­
вую очередь были обязаны престижу демократиче­
ских государств, которые победили в этих войнах,
как утверждает Маркофф (Markoff 1996а). Ско­
рее, войны имели значение потому, что победите­
ли — посредством оккупации, изменения границ,
экспроприации земель и фирм вражеских элит,
форсированной демилитаризации и навязывания
конституций — нарушили межэлитные и межклас­
совые отношения в проигравших странах.
240


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
Не все послевоенные интервенции были столь
благостны по намерению или эффекту. Британцы
и французы консолидировали монархии в новых
государствах, созданных ими на Ближнем Восто­
ке после распада Османской империи, а также в их
колониях в мусульманской Северной Африке. Спу­
стя столетие одни остались монархиями, другие же
стали диктатурами, причем в Сирии (а в будущем,
может быть, и в Египте с Ливией) уже сложилась
наследственная диктатура. Эти правители пошли
против своих бывших колониальных патронов
и национализировали их нефтепромышленность,
тем самым упрочив свои «султанистские режимы»
(Brachet-Marques 2005). Контроль над такими ог­
ромными ресурсами, которые во многих нефтедо­
бывающих государствах составляют основную часть
ВВП и обеспечивают все поступления государства,
позволяет существующим королевским правите­
лям сохранять, а военным диктаторам утверждать
патримониальный контроль и над самим государ­
ством. В плане ресурсов негосударственные эли­
ты остаются зависимыми от правителя, у них нет
никаких рычагов влияния, поскольку правителю
не нужны ни их богатства, ни их услуги в каче­
стве управленцев и даже солдатами могут быть кон­
трактники из-за рубежа.
Иностранные интервенции также идут волна­
ми, по мере того как нарушается геополитический
баланс. Во время холодной войны и США, и Со­
ветский Союз подрывали или блокировали появ­
ление демократий у своих сателлитов. Нагляднее
всего это видно по Латинской Америке, где США
оказывали поддержку или прямо инициировали
волну военных переворотов в 19бо-197°~
х
годах,
а затем с окончанием холодной войны успокои­
лись, в то время как элиты в коалиции с народны­
ми силами требовали восстановления выборов. Чем
проще международным финансовым учреждени­
ям, таким как Всемирному банку и МВФ, становит-
241


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ся навязывать странам третьего мира жесткую эко­
номию, тем уязвимее государственный потенциал,
нестабильнее электоральные коалиции и уже мас­
штабы демократии, даже несмотря на сохранение
конкурентных выборов.
Гражданское общество
До сих пор мы были сосредоточены на наличии
или отсутствии конкурентных выборов, а не на со­
держательной или качественной стороне демо­
кратии. Голосующие имеют потенциальную воз­
можность выбрать не только официальных лиц,
но и курс. В этом разделе мы должны объяснить,
когда и как граждане это делают. Разобравшись
с этим, мы получим аналитическую основу для объ­
яснения, почему в сфере пособий социального обес­
печения существует многовариантность, о чем пой­
дет речь в заключительной части этой главы.
При объяснении, как голосование сказывается
на политическом курсе, нет большого смысла обра­
щаться к марксистам, так как они уверяют, что бур­
жуазная демократия — это фальшивка, которая
никогда не будет представлять интересы рабоче­
го класса. Грамши, решающая фигура, повлиявшая
на марксистские исследования гражданского обще­
ства, был занят вопросом, как рабочие по ту сторо­
ну государства могли бы подготовиться к позици­
онной войне, революционному приступу против
государства. Гражданское общество он отождест­
влял с площадкой, на которой формируются по­
нятия рабочих о своей идентичности, интересах
и союзниках, — не с пространством, где отбирают­
ся кандидаты на должности или формулируется за­
прос на реформирование политики.
Поздние марксисты (Williams 1977:108-114; здесь
формулировки наиболее ясны), развивавшие ту­
манное понятие Грамши о контргегемонии, ри-
242


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
совали себе ее как тотальный вызов капиталисти­
ческим общественным отношениям и государству.
Реформаторство и голосование были частью ка­
питалистической гегемонии, они не были вызо­
вом ей. Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф (Laclau
and Mouffe 1985) уверяют, что революционные вы­
зовы нельзя предсказать исходя из существующей
социальной структуры, потому что солидарность
может базироваться на неклассовых идентично-
стях. По их утверждению, начиная с 1960-х годов
классовый конфликт в основном уступает дорогу
«новым социальным движениям», чьих участни­
ков удерживает вместе общая тендерная, расовая,
этническая, сексуальная или поколенческая иден­
тичность или общая озабоченность неклассовыми
проблемами, такими как окружающая среда и пра­
ва человека. Лаклау с Муфф и другие исследовате­
ли
6
поют дифирамбы «новым социальным движе­
ниям» за то, что они повышают сознательность,
творят образ нового социального порядка и отвое­
вывают уступки, уйдя из электоральной политики
и действуя вне признанных государственных ин­
ститутов и механизмов.
Фрэнсис Фокс Пивен и Ричард Кловард (Piven
and Cloward 1971) все крупные завоевания в сфере
социального благосостояния в США относят на счет
демонстраций и бунтов, устраиваемых малоимущи­
ми. В ответ правительство предлагает ровно столь­
ко пособий социального обеспечения, сколько нуж­
но, чтобы покончить с беспорядками. Раскрытие
истории вопроса у Пивен и Кловарда напомина­
ет анализ Великой французской революции Мар-
коффа, в котором мало прямого взаимодействия
между протестующими и правительственными чи­
новниками. Впрочем, Пивен и Кловард в отличие
от Маркоффа прилагают мало усилий для выясне-
6. Нельсон Пичардо (Pichardo 1997) дает краткий пересказ
и критику этой литературы.
243


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
ния, чего вообще требовали протестующие в каж­
дую эпоху. Не объясняют они и того, почему прави­
тельство остановилось именно на тех конкретных
уступках, какие оно предлагало. Эта слабая сто­
рона работы Пивен и Кловарда еще сильнее про­
явлена в большей части написанного по социаль­
ным движениям. В подобных научных текстах речь
идет о том, как индивиды объединяются в движе­
ния, и временами делаются попытки объяснить,
почему протестующие выдвигают те, а не иные
требования, но движение обычно не включается
в динамическую модель формирования политик,
в которой присутствуют государственные акторы
и граждане вне социальных движений. К сожале­
нию, в этом массиве исследований социальные дви­
жения разбираются в отрыве от более масштабного
гражданского общества, и из них мы едва ли узна­
ем, как на социальные движения влияет —положи­
тельно или отрицательно — здоровье гражданского
общества. Не объясняется там и то, освежают ли со­
циальные движения гражданское общество или же
разрушают его и как они это делают
7
.
7- Наиболее грамотной версией теории социальных движений,
раскрывающей сильные стороны и лакуны данного под­
хода, является работа Дуга Макадама, Сидни Тэрроу
и Чарльза Тилли (McAdam, Tarrow, and Tilly 2001). Фе­
ликс Кольб (Kolb 2007) справедливо переключает внима­
ние на результаты социальных движений. Он утверждает,
что социальные движения задействуют целый ряд меха­
низмов — саботаж, судебные иски, голосование, мобили­
зацию общественного мнения — и что каждый из этих ме­
ханизмов оказывает разное воздействие на общественное
мнение, государственные политики и институты. Однако
объяснение Кольба, как и с каким эффектом работает каж­
дый механизм, — это объяснение ad hoc; анализу же его ос­
новного примера, движения за гражданские права в США,
мешает его ограниченное понимание американской поли­
тической жизни. Размежевания элит он анализирует толь­
ко с точки зрения расколов между ветвями государствен­
ной власти и толком не обсуждает, как государственные
чиновники связаны с элитами в гражданском обществе.
244


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
Джеффри Александер предлагает поместить со­
циальные движения в общий контекст разнообраз­
ных сил, действующих в гражданском обществе.
Он описывает «гражданскую сферу, мир ценно­
стей и институтов, который генерирует потенциал
для социальной критики и в то же время демокра­
тической интеграции. Подобная сфера опирается
на солидарность, на переживания за других, кого
мы не знаем, но уважаем из принципа, а не из опы­
та, потому что подразумевается, что мы привер­
жены общей секулярной вере» (Alexander 2006: 4)·
Определение гражданской сферы у Александера от­
лично подходит для исследовательской програм­
мы, в рамках которой изучалось бы, на каком языке
социальные движения говорят и с государственны­
ми чиновниками, и с более масштабным граждан­
ским обществом. С этой точки зрения он разбира­
ет американское движение за гражданские права
и показывает, как сам состав демонстрантов должен
был драматически заострить моральные проблемы
сегрегации и подсказать белым способ присоеди­
ниться к делу гражданского ремонта (civil repair).
Александер в точности описывает, как движение
за гражданские права строило свою стратегию и вы­
веряло тактику в расчете на то, что, спровоцировав
реакцию расистов, удастся изменить вектор сочув­
ствия широкой общественности, а тем самым по­
двигнуть правительственных чиновников, которые
не могли не прислушиваться к этому общественно­
му мнению, на соответствующие нормативно-пра­
вовые и законодательные шаги.
Отдельную страницу в исследованиях граждан­
ского общества открывает «Демократия в Америке»
Токвиля (Tocqueville 2000; Токвиль 1992)· В отли­
чие от Грамши и марксистов Токвиль и его после­
дователи не берутся утверждать что-либо опреде­
ленное об интересах негосударственных акторов.
Как объединяется общественность и какие требо­
вания она предъявляет государству—это предметы
245


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
открытые и изменчивые, подверженные влиянию
тех институтов, которые выстраиваются в граждан­
ском обществе.
Токвиль изображает Соединенные Штаты как
страну, уникальную по насыщенности и действен­
ности ее гражданского общества. «Американцы...
беспрестанно объединяются» в «союзы... религи­
озно-нравственные общества, объединения серьез­
ные и пустяковые, общедоступные и замкнутые...
И всегда там, где во Франции... вы видите пред­
ставителя правительства, а в Англии — предста­
вителя знати, будьте уверены, что в Соединенных
Штатах вы увидите какой-нибудь комитет» (Тос-
queville 2000: 489; Токвиль 1992: 37*0· Объедине­
ния стремятся «выявить все возможности, которые
могут быть использованы, чтобы оказать давление
на большинство», а затем делятся этими доводами
в газетах, независимых от государственного контро­
ля или цензуры (Tocqueville 2000:185; Токвиль 1992:
158). Эти объединения, успешно убеждавшие боль­
шинство избирателей, занимали свое место в офи­
циальных структурах, проводили в жизнь свои
идеи, а затем сами оказывались уязвимы перед но­
выми претендентами с новыми идеями.
Открытость и подвижность американской гра­
жданской жизни Токвиль связывает с тем, что «пер­
вые эмигранты, поселившиеся на побережье Новой
Англии, были во многих отношениях равны между
собой» (Tocqueville 2000: 46; Токвиль 1992: 5^)>
что, в свою очередь, объяснялось изобильностью
нового континента, доступностью для заселе­
ния новых земель (Tocqueville 2000: 265-274; Ток­
виль 1992: 214-220) и законами о наследовании, ко­
торые требовали равного раздела имущества между
детьми и предотвращали накопление богатств
на протяжении поколений (Tocqueville 2000: 47î
Токвиль 1992:57)· Благодаря подобному экономиче­
скому и социальному равенству и возникло «стрем­
ление человека к равенству» (Tocqueville 2000: 52;
246


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
Токвиль 1992:
6ι),
что
привело к последовательно­
му упразднению имущественного ценза для голо­
сования, особенно во время и после Войны за неза­
висимость. Токвиль проводит мысль, что равенство
и мобильность снижают напряженность и сужают
диапазон политических разногласий, хотя и не объ­
ясняет как. Вместо этого он утверждает, что в США
«различия во взглядах и мировоззрении основной
массы людей не существенны» (Tocqueville 2000:185;
Токвиль 1992: х
5^)> а
стало быть, граждане более от­
крыты к новым идеям и легче вливаются в новые
объединения, чем в Европе. Как бы то ни было,
Токвиль полагал, что в Европе централизация вла­
сти и ограничение свободы голосовать обескро­
вили локальные гражданские группы (Tocquevil­
le 2000: 651-661; Токвиль 1992: 489~495)· В Европе
власть могла перейти в другие руки только в резуль­
тате насильственных действий против националь­
ного правительства.
Европейская политика в анализе Токвиля ди­
намична: короли своими действиями подрыва­
ют локальные политические институты и некогда
независимые штаты и судебные органы, что дела­
ет общенациональную политическую жизнь более
бурной, а правителей — более тираничными. Аме­
рика же у него статична: райское общество равен­
ства и гармонии существует там начиная с первых
поселенцев, являясь условием насыщенной гра­
жданской жизни. Содержательная сторона поли­
тических споров почти никогда не упоминается.
Утверждение Токвиля, что автономное местное
самоуправление, экономическое и социальное ра­
венство, а главное — добровольные организации
предотвращают появление элит и являются залогом
демократии, положило начало длинной череде ра­
бот, превозносящих важность гражданского обще­
ства. В последнее время самым заметным вырази­
телем этого подхода является Роберт Патнэм (Put­
nam 2000). «Социальный капитал» он определяет
247


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
как сумму всех социальных связей, начиная с при­
частности к политическим партиям, социальным
движениям, церквям и ветеранским организаци­
ям и кончая обедом с соседями и пивом на команд­
ном турнире по боулингу. Он утверждает, что при­
верженность американцев к добровольным органи­
зациям и социальным взаимодействиям снизилась
из-за множества разнообразных социальных изме­
нений (от географической мобильности и попол­
нения рядов работающих женщин до постоянного
увеличения времени, проводимого у телевизора).
В результате политическое действие пошло на спад.
Патнэм (Putnam 1993» Патнэм 1996) сопоставляет
унылую гражданскую жизнь Америки конца XX века
с более энергичным политическим миром Италии,
где он наблюдает корреляцию между социальным
капиталом и гражданской вовлеченностью.
К сожалению, эта линия в исследованиях гра­
жданского общества, начатая Токвилем и олице­
творяемая Патнэмом, характеризуется в основном
голословными суждениями. Эти исследователи лю­
бовно описывают культуру и институты граждан­
ского общества, но их рассказ теряет четкость и ста­
новится аморфным, когда приходит черед объяс­
нить, как именно насыщенная гражданская жизнь
общества фактически сказывается на политиках го­
сударства. У Патнэма нет указаний на какой-либо
механизм, которым можно было бы объяснить, по­
чему одни граждане, используя свой социальный
капитал, устраивают ужин в складчину или трени­
руют команду по плаванию, а другие разворачива­
ют кампанию, чтобы получить должность. Разуме­
ется, Патнэм вообще не объясняет, как политически
активное население приходит к решению, какими
проблемами заняться или какую позицию принять.
Скочпол (Skocpol 2003) идет более продуктив­
ным путем, сосредоточиваясь на тех фактических
организациях, в которых объединяются и действу­
ют граждане. Она приходит к выводу, что до Вто-
248


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
рой мировой войны крупнейшие членские орга­
низации США были межклассовыми по составу
и имели местные филиалы, откуда избираемые
там лидеры могли подниматься в общенациональ­
ной иерархии. На локальном уровне эти организа­
ции занимались «социальной или ритуальной дея­
тельностью вкупе с бесплатными общественными
работами, взаимопомощью и участием в общена­
циональных начинаниях. Лейтмотивом был нацио­
нальный патриотизм» (Skocpol 1999: 4^5) ·
Подобные организации были крайне резуль­
тативны, когда речь шла о мобилизации членов
по всей стране для лоббирования правительствен­
ных программ, направленных на решение вопро­
сов, беспокоивших членов на местном уровне.
Главнейшим примером является закон о льготах
демобилизованным 1944 года (Солдатский билль
о правах), по которому возвращавшимся ветера­
нам предоставлялись ипотечные субсидии, посо­
бия по безработице и бесплатное университетское
образование. Этот билль был первым значитель­
ным социальным законом с 1937 года; он появил­
ся в момент, когда коалиция «Нового курса» уже
давно утратила контроль над Конгрессом. Его про­
талкивал в первую очередь Американский легион —
ветеранская группа, прославившаяся во время Вьет­
намской войны ультрареакционной политической
позицией своих членов. Планы, предлагавшиеся
Конгрессом в отношении миллионов солдат, кото­
рые с окончанием войны будут демобилизовывать-
ся и вбрасываться на рынки жилья и труда, ветера­
ны, пострадавшие от последствий такой же слабой
программы в конце Первой мировой войны, счита­
ли недостаточными. Эти ветераны, общаясь на со­
вместных встречах в залах Американского легиона,
обсудили проблему и сформулировали более силь­
ную программу. Организованное присутствие вете­
ранов в каждом избирательном округе позволило
им оказать давление на Конгресс, чтобы он одоб-
249


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
рил закон. Это было законодательным процессом,
идущим «снизу вверх».
Массовые членские организации утратили свой
вес во второй половине XX века, когда женщины
пошли работать, раздельные занятия и времяпро­
вождение полов перестали считаться безусловной
нормой, а ветеранов стало меньше. Их потеснили
организации новых типов, комплектуемые профес­
сионалами и функционирующие за счет взносов,
сбор которых объявлялся через почтовую рассылку
(а сегодня через интернет). Эти организации обра­
щаются к своим членам исключительно за деньга­
ми, а потому их предложения находят у них сла­
бый отклик. Поскольку члены не мобилизованы,
выборные чиновники спокойно пренебрегают ими
и угождают желаниям своих крупнейших финансо­
вых доноров, которыми в США являются главным
образом инвесторы и высокопоставленные сотруд­
ники крупных корпораций.
Благодаря особенностям своего анализа Скоч-
пол гораздо лучше Токвиля или Патнэма может
объяснить, почему мобилизуются граждане и какие
мотивы определяют тематику их активности. Она
показывает, что появление у ветеранов политиче­
ских требований обусловлено их идентичностью
и что принятие этих требований в качестве закона
связано со стратегическим положением Американ­
ского легиона в структуре американской политии.
Маргарет Сомерс (Somers 1993) берется за анало­
гичный анализ по Британии XVII-XX веков, показы­
вая, каким образом гражданство и связанные с ним
гражданские, политические и социальные права
представляли собой «институированный процесс»,
развивавшийся из «сетей членства и реляционно-
сти». «Между общественными классами как катего­
риальными сущностями и моделями формирования
гражданства нет твердой взаимосвязи. В той мере,
в какой капиталистической экономике, государству
или общественным классам приписывают какие-ли-
250


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
бо сущностные свойства, интересы или способности,
эти атрибуты явно не поспевают за случайностями
того реляционного и институционального окруже­
ния, в котором они функционируют» (Somers 1993:
611). Сомерс сопоставляет пахотные и пастбищные
области Англии. В пастбищных районах деревенское
самоуправление структурировало плотные сети фер­
меров, превращая их в политических акторов, за­
долго до того, как у граждан появилось какое-либо
серьезное влияние на общенациональное правитель­
ство, а трудящихся связали сети трудового учениче­
ства. В пахотных областях неучастие народа в систе­
ме управления, где всем заправляли джентри, и на­
следование по праву первородства, из-за которого
люди были вынуждены мигрировать, оставило не­
элиты в атомизированном состоянии.
Изощренный анализ Сомерс показывает, как
сквозь сложное взаимодействие сменяющих друг
друга случайных исторических событий происходи­
ло совместное развитие прав гражданства, граждан­
ского общества, политического участия и государ­
ственных форм. Граждане, их права и само граждан­
ское общество, в котором они живут, суть артефакты
локальных общественных сетей, их работы с государ­
ствами, которые находятся в стадии развития и явля­
ются объектами требований и борьбы с их стороны.
Государства и их стратегии поведения — это творе­
ния политических акторов, находящихся как в го­
сударстве, так и в гражданском обществе. Общена­
циональный курс, развившийся из содержания этих
стратегий, представляет собой исторический итог,
невыводимый из эссенциалистской логики.
Социальные льготы и пособия
Существует множество вариантов социальных по­
собий и льгот, различающихся по своей щедро­
сти, доле охватываемого населения и «способно-
251


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
сти к „декоммодификации"... по тому, насколько
они позволяют людям иметь уровень жизни, не за­
висящий от чисто рыночных сил. Именно в этом
смысле социальные права делают „товарный" ста­
тус граждан менее определяющим» (Εsping-Ander­
sen 1990:
З)· Широкий разброс нельзя объяснить
уровнем капиталистического развития или общего
экономического процветания, поскольку у некото­
рых стран, в особенности у Соединенных Штатов
сегодня и Британии в XIX веке, системы социально­
го обеспечения выглядели довольно бледно в срав­
нении с менее богатыми государствами. Кроме
того, сам по себе уровень расходов ничего не го­
ворит о многообразии тех форм, которые прини­
мают программы льгот, — когда есть разные сте­
пени универсальности, разные критерии охвата,
уровня и вида пособий, когда эти программы на­
ходятся в ведении или непосредственно государ­
ства, или церквей, некоммерческих организаций,
обществ взаимопомощи, или капиталистических
фирм с государственным регулированием и субси­
дированием
8
.
До XX века ни у одной страны не было соци­
альных программ, в рамках которых все гражда­
не были бы охвачены пенсиями по возрасту, стра­
ховками на случай инвалидности и безработицы
или услугами здравоохранения. В большинстве ев­
ропейских и американских стран первыми, кто по­
лучал такие пособия, были государственные рабо­
чие (начиная с Британии в 1834 году)· В Латинской
Америке они по-прежнему охвачены подобными
программами намного лучше остального населе­
ния. В 2θθ8 году в Соединенных Штатах сотруд­
ники государственных учреждений в пять раз ве­
роятнее были членами профсоюза, чем занятые
8. В этом разделе я опираюсь на работы Эспинг-Андерсена
(Esping-Andersen 199°)
и
Хаггарда и Кауфмана (Haggard
and Kaufman 2008).
252


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
в частном секторе, и с гораздо большей вероятно­
стью имели фиксированные выплаты к пенсиям
по возрасту, чем прочие работающие.
Правительства всегда заинтересованы в гаран­
тированной лояльности своих солдат и ветеранов,
а также «рабочих на заводах, снабжающих фронт».
Подобная лояльность покупалась «как расшире­
нием прав рабочих [на объединение в профсоюзы
и на забастовки], так и расширением общедемокра­
тических прав» во время и после двух мировых войн
(Silver 2003:174)) равно как и социальными пособия­
ми и льготами, которые зачастую адресовались сна­
чала ветеранам, что мы видели с жилищными кре­
дитами и образовательными льготами для амери­
канских ветеранов после 1945 г°Д
а
·
В США система
пенсий по возрасту была создана для ветеранов Гра­
жданской войны; к началу XX века она охватывала
большинство белых мужчин-северян и их вдов. Не­
однократные попытки использовать ветеранскую
систему в качестве платформы для создания уни­
версальной программы отвергались Конгрессом,
отчасти потому, что многие пенсионеры добились
льгот через политический патронаж, а не военную
службу, из-за чего сама система, да и вообще прави­
тельственные программы в целом, были окружены
атмосферой коррупции. В государственной служ­
бе Британии, напротив, к 1900 году было прикрыто
большинство коррупционных лазеек в правитель­
ственных программах, и обе главные партии не со­
мневались, что планы по завоеванию поддержки ра­
бочего класса новыми льготами действительно бу­
дут реализованы (Orloff and Skocpol 1984)·
Анализ Энн Орлофф и Теды Скочпол высвечи­
вает важность способности государств устанавли­
вать сроки и сферу действия социальных программ.
К этому относится как бюрократический аппарат
(государственная служба, способная собирать пер­
сональные данные и выделять средства либо ве­
дать работой госорганов), так и комплекс меха-
253


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
низмов, минимизирующих коррупцию. И все же
сама эта способность продуцируется в ходе поли­
тических процессов, плодом которых становятся
не просто государственные органы, но и полити­
ческие коалиции со своим пониманием приори­
тетности определенных программ и конкретных
механизмов для реализации этих программ. Если
мы хотим разобраться в многообразии и временных
рамках социальных пособий и льгот по ряду стран
за какой-то период времени, нам нужно проследить
развитие этих политических событий.
Обследовав все восемнадцать самых богатых
промышленно развитых стран, Эспинг-Андерсен
обнаруживает три модели политики, давших три
отдельных «режима государства всеобщего бла­
госостояния». Прототипом того, что у Эспинг-Ан-
дерсена именуется консервативным режимом, была
Германия. Мощные государства, которые вначале
часто были абсолютными монархиями и в которых
сохраняется связь с господствующей Католической
церковью, предлагали все более широкий перечень
льгот и пособий, стараясь нейтрализовать развитие
рабочих партий и профсоюзов. Интеграция элит
в рамках государства облегчала возможность стра­
тегического ответа левым и «акцентуировала цен­
тральную роль государства», хотя сильные католи­
ческие, а после 1945 г
од
а
христианско-демократи-
ческие партии были в состоянии требовать, «чтобы
частные организации (главным образом церков­
ные) заняли заметное положение в сфере социаль­
ного обслуживания» (Esping-Andersen 199°
:
!34)·
Ко всему прочему церкви имели ключевое значе­
ние в обеспечении поддержки консервативных пар­
тий фермерами, блокируя появление именно такого
альянса рабочих и фермеров, продуктом которого
являются социалистические режимы всеобщего бла­
госостояния. Мобилизация рабочих в этих странах
шла — и продолжает идти — через неокорпорати-
вистские организации (профессиональные группы,
254


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
выросшие из цехов, церковь, этнические и языко­
вые группы), и программы благосостояния подго­
нялись под нужды и запросы каждой группы, из-за
чего даже сегодня на выходе мы имеем системы
с неодинаковыми уровнями льгот и пособий.
Консервативный режим благосостояния гос­
подствовал также в Латинской Америке. Вплоть
до середины XX века пособия в большинстве этих
стран полагались только государственным служа­
щим, а потом выдавались только тем рабочим, кто
был мобилизован через корпоративистские группы,
союзничающие с авторитарными режимами. Цен­
трализованные государства плюс гражданское об­
щество, в основном организованное посредством
церквей и статусных групп, привели к созданию си­
стемы благосостояния, предлагавшей неодинако­
вые льготы и пособия разным социальным слоям,
при этом исключая бедноту и большинство сель­
скохозяйственных работников, которые оставались
дезорганизованными и подавляемыми почти всю­
ду в Латинской Америке.
Исключение составляла Аргентина со своим рас­
ширением социальных пособий и льгот, а также
быстрым перераспределением доходов при Перо-
не в 1940-195°'
х
годах. Альянс Перона с профсою­
зами и ту солидную отдачу, которую рабочие полу­
чили от этого альянса в виде правительственных
пособий, нельзя полностью объяснить силой рабо­
чей мобилизации: она не была больше, чем в дру­
гих латиноамериканских или европейских странах,
которые предоставляли гораздо более скромные
пособия. Скорее, сила профсоюзного рычага была
приумножена конфликтами Перона с капитали­
стами, помещиками и консервативными партия­
ми старой закалки. Между этими элитами прошла
трещина, а усилия Перона по консолидации кон­
троля над государством углубили его зависимость
от профсоюзов, а также побудили его расширять со­
циальные программы в качестве способа увеличить
255


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
корпус чиновников, лояльных ему в гражданском
секторе государства. Похожие соображения по­
догрели создание — что уникально для Централь­
ной Америки — сектора социального обеспечения
в Коста-Рике. Раскол между сельскохозяйствен­
ными и промышленными элитами, который был
отмечен в главе 4 (Paige 1997) > открыл для офице­
ров левых взглядов возможность заключить союз
с рабочими и мелкими фермерами, а потом воз­
наградить этих союзников и закрепить контроль
над недавно демилитаризованным государством
построением сектора социального обеспечения.
Эспинг-Андерсен видит в сельских классах ре­
шающий фактор в определении контуров поли­
тических коалиций и форм государства всеобщего
благосостояния, точно так же думал и Баррингтон
Мур, говоря о наличии или отсутствии демокра­
тии. Причина в том, что «традиционный рабочий
класс вряд ли когда-либо составлял электораль­
ное большинство... То, что построение государства
всеобщего благосостояния зависит от сколачива­
ния политических коалиций, — это исторический
факт... Там, где в сельской экономике господство­
вало мелкое, капиталоемкое фермерство... а не там,
где эта экономика покоилась на дешевой и много­
численной рабочей силе», развивались социал-де­
мократии, символом которых является Швеция.
Такие «красно-зеленые» альянсы развивались там,
«где фермеры имели политически внятную пози­
цию и были хорошо организованы (как в Сканди­
навии)» (Εsping-Andersen i990:
3°)·
Восточная Европа следовала иной модели дости­
жения социалистического благосостояния. Ферме­
ры не играли там решающей роли, и перед Второй
мировой войной социал-демократические партии
были в основном малорезультативны, когда речь
шла о расширении ограниченного числа пособий,
которые консервативные коалиции предлагали го­
родским рабочим. После того как к власти при-
256


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
шли коммунистические партии, пособия и льготы
были предоставлены сначала городским рабочим.
Только когда фермеров посредством коллективиза­
ции в 1950-х годах поставили под партийный кон­
троль, пособия распространились и на сельских ра­
ботников.
Либеральные режимы — это третий тип у Эс-
пинг-Андерсена. Они характеризуются ограничен­
ными социальными программами с проверкой ну­
ждаемости в сочетании с частными пенсионными
планами и медицинским страхованием, субсиди­
руемым государством через налоговые послабле­
ния. В политическом отношении это остаточная
категория, когда нет ни сильного центрального
государства, ни действенного альянса фермеров
и рабочих. У этих государств наименее развитая
система всеобщего благосостояния. Всплеск законо­
проектов в сфере социального обеспечения в пери­
од «Нового курса» Эспинг-Андерсен приписывает
временному альянсу фермеров и рабочих, который
позднее был подорван недостатком независимых
фермеров на Юге.
Японию Эспинг-Андерсен относит к либераль­
ному типу, в эту же категорию попадают и восточ-
ноазиатские страны, относительно недавно ставшие
развитыми. Сингапур и Малайзия, унаследовавшие
системы общественного здравоохранения от времен,
когда они были британскими колониями, формаль­
но относятся к странам с установленным размером
соответствующих взносов. Похожие схемы разви­
ваются в Корее и на Тайване, и ни в одной из этих
стран нет общенациональных пенсий по возрасту.
Филиппины и Таиланд не имеют и этого.
В схематике Эспинг-Андерсена действует эффект
колеи. Как только складываются политические аль­
янсы и образуется государство всеобщего благосо­
стояния, у классов появляется заинтересованность
в поддержании программ, обеспечивающих их по­
собия и льготы. Средние классы, растущие в пери-
257


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
од после 1945 г°Д
а
> включились в политику и полу­
чали льготы и пособия по лекалам существующих
в их странах режимов социального обеспечения.
Консервативные системы благосостояния имели
«наиболее подходящий инструментарий, чтобы
управиться с новыми, завышенными ожиданиями
[средних классов] в отношении государства всеоб­
щего благосостояния простым переходом от посо­
бий, начисляемых в зависимости от взносов, к по­
собиям, зависящим от размера заработка, не трогая
при этом рамки статусных различий» (Esping-An-
dersen 199°
:
25)· То есть наибольший размер посо­
бий имели те, у кого был наивысший заработок.
В либеральных государствах «сохранялся самый
скромный универсализм, а для растущих соци­
альных страт с повышенными запросами позво­
лялось царить рынку» (Esping-Andersen 199°
:
26),
примером чего служит расширение сектора част­
ного медицинского страхования в Британии и по­
купка частных страховок на случай инвалидности
или для получения сестринского ухода в Соеди­
ненных Штатах. В социалистических государ­
ствах «новым средним классам отводятся места
во включающем все страты бельэтаже страховой
схемы с привязкой к заработку сверх эгалитарной
схемы с единой ставкой... это решение снова вво­
дит неравенство в области пособий и льгот, но фак­
тически перекрывает рынок. Этим удерживается
универсализм, а значит, и та степень политическо­
го единодушия, которая требуется для сохранения
широкой и солидарной поддержки высоких нало­
гов, без которых такой тип государства всеобщего
благосостояния не может обойтись» (Esping-Ander-
sen i990:
26).
Анализ классовых альянсов Эспинг-Андерсена
нужно применять, не забывая о вопросах государ­
ственного устройства, если мы хотим объяснить
разброс вариантов в рамках каждого режима и кон­
кретные моменты, когда принятый курс государств
258


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
идет вразрез с траекторией их режима благосостоя­
ния. Подобные кажущиеся аномалии, в особенно­
сти Аргентина и Коста-Рика, лучше всего могут
быть поняты, если видеть в них следствия того,
каким образом элиты, классовые подгруппы и го­
сударственные чиновники сами встраивают свои
интересы внутрь государственных институтов и по­
литических режимов. Детали подобного широкого
анализа я обрисую, когда в заключение этой главы
перейду к рассмотрению: (ι) уникальной амери­
канской траектории стремительного реформиро­
вания в период «Нового курса» и почти полного
отсутствия мер по расширению социальных по­
собий и льгот начиная с 1937 г°Д
а
»(
2
) изменчивой
реализации неолиберальных «реформ» в отноше­
нии программ социального обеспечения.
Почему в Соединенных Штатах
нет социализма?
В вопросе Вернера Зомбарта (Sombart 1976; Зом-
барт 2005) смазано различие двух совершенно от­
дельных моментов. Один из них касается причи­
ны, почему в Соединенных Штатах нет социали­
стической партии. Обширность и туманность этого
вопроса оборачиваются обширностью и туманно­
стью даваемых ответов, как, например, у Липсета
и Маркса (Lipset and Marks 2001). Они ссылаются
на отсутствие феодального прошлого, в борьбе с ко­
торым могут возникнуть социалистические органи­
зации (хотя Эспинг-Андерсен показывает, что фео­
дализм вел к консервативным системам, а не к со­
циалистическому типу всеобщего благосостояния),
на мощную идеологическую поддержку представ­
лений о свободе, которые не стыкуются с коллек­
тивистскими программами (несмотря на непоко­
лебимую поддержку введенных всеобъемлющих
и перераспределительных программ), на геогра-
259


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
фическую и профессиональную мобильность, кото­
рая размывает классовые признаки и по мировым
стандартам оказывается, что рабочие преуспева­
ют, и на этнические —особенно расовые —деления,
которые подрывают классовую солидарность, —
все это они приводят в качестве первопричин по­
литической несостоятельности социализма. Од­
нако, если сосредоточиться на политическом кур­
се, а не на партийных ярлыках, мы получим более
сложную картину. После отставания от Британии
в начале XX века, как выше мы видели в анализе Ор-
лофф и Скочпол (Orloffand Skocpol 1984)^ во время
«Нового курса» американские пособия вырвались
вперед, оставив позади большинство пособий в ев­
ропейских странах. В 1938 году США тратили на со­
циальные программы более высокий процент ВВП,
чем любое государство в мире, и в два раза больше,
чем Швеция (Amenta 1998* 5)· Как
мы
отмечали ра­
нее, США одними из первых ввели правительствен­
ные субсидии на образование в Солдатском билле
о правах 1944 года, что дало такие количества обу­
чающихся в университетах, по которым США до сих
пор остаются вне конкуренции по сравнению с лю­
бым государством Европы. В ΐ93θ-ΐ94°"
χ
годах Де­
мократическая партия, как и любая европейская со­
циалистическая партия, служила родным домом
для профсоюзов и независимых мелких фермеров
и была реализатором новых социальных программ.
С учетом этого правильные вопросы будут такими:
почему США отклонились от социалистического
и остановились на либеральном режиме благосо­
стояния после Второй мировой войны и почему, не­
смотря на занимаемое на протяжении всего XX века
положение богатейшей капиталистической страны
в мире, США имеют такие пособия, которые начи­
ная с 1950-х годов уступают пособиям в большинстве
государств Европы?
Классовые коалиции — мы видели это в нашем
анализе того, как правительства формулируют по-
2бо


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
литику в сфере экономического развития (глава 4)
и сфере пособий и льгот (данная глава), —мобили­
зуются внутри тех структур государства, где на курс
также стремятся повлиять другие элиты и классы.
Государства не обязательно окрашиваются в один
цвет, как только власть в них заполучает какая-то
конкретная коалиция, как считает Эспинг-Андер-
сен. Возможно, отсутствие общего курса объясняет­
ся отсутствующим бюрократическим потенциалом,
как доказывает Скочпол и ее коллеги, но ведь и по­
тенциал может остаться неиспользованным или же
пойти в ход для утверждения той или иной поли­
тики. Американское государство всегда было поде­
лено между разнообразными ведомствами, которые
в некоторых случаях—в особенности это относится
к Федеральной резервной системе и другим агент­
ствам, чьи начальники остаются в должности доль­
ше, чем назначающие их президенты, —пользуются
высоким уровнем автономии и тесно связаны с эли­
тами, имеющими узкие отраслевые и групповые ин­
тересы. Члены Конгресса принимают, изменяют
или блокируют законопроекты, защищая интересы
капиталистов и массовых групп из тех штатов, от ко­
торых они избираются. Существуют программы —
существует и понимание группами своих интересов
относительно этих программ. Этот порядок прило­
жим не только к элитам, но и к массовым группам.
В США социальные программы утверждались то­
гда, когда массовые группы были в силе сформиро­
вать общенациональные организации и сформули­
ровать требования, перекрывающие региональные
размежевания. Это происходило во время «Но­
вого курса», когда движение Таунсенда за пенсии
по возрасту, клуб Хьюи Лонга «Поделимся богат­
ством» и быстро растущие профсоюзы оказыва­
ли давление на президента Рузвельта и Конгресс,
в котором подавляющее большинство принадле­
жало демократам. И все же эти требования обле­
кались в форму законов Конгрессом, в условиях
2βι


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
американской федеративной системы представляв­
шем штаты (Сенат) и округа (Палата представите­
лей), где выборы зачастую определялись классовы­
ми группировками, элитами, коррумпированными
политическими машинами и этническими земля­
чествами. Законопроекты «Нового курса» подго­
нялись Конгрессом под интересы многих из этих
групп. Наиболее известен факт, что чернокожее
население южных штатов исключалось из многих
программ «Нового курса» с подачи конгрессменов
от этого региона.
Однажды войдя в жизнь, «Новый курс» и про­
граммы «великого общества» 1960-х годов пере­
устроили американскую политическую действитель­
ность. Избиратели распределились по категориям,
а их интересы и идентичности получили определен­
ность в зависимости от их статуса в правительствен­
ных социальных программах. Бенефициары отно­
сительно щедрых всеобщих программ Social Security
и Medicare (а это главным образом пожилые люди)
были отделены от бедных реципиентов унизитель­
ных и плохо финансируемых программ благосостоя­
ния с проверкой нуждаемости, среди которых не­
пропорционально мало белых. Прогрессивные коа­
лиции 193°"
хи
1960-х годов разбивались вдребезги
по мере того, как белый рабочий класс испытывал
все большую досаду на то, что программы благосо­
стояния финансируются через налоги. Эти програм­
мы сами по себе, больше чем расизм или индивидуа­
листическая идеология, акцентируемая Липсетом
и Марксом, мешали образованию широких коали­
ций, которые были необходимы для узаконивания
новых социальных льгот и пособий.
Капиталисты разделились в своей реакции
на реформаторские предложения. Джилл Квада-
ньо (Quadagno 1984)» Теда Скочпол и Эдвин Амента
(Skocpol and Amenta 1985)» Крэйг Дженкинс и Бар­
бара Брентс (Jenkins and Brents 1989)» Эдвин Амен­
та (Amenta 1998) — это центральные фигуры, участ-
2б2


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
вующие в социологической полемике о той роли,
какую элиты играют в штамповке или ограничении
законопроектов. Несмотря на расхождения в част­
ностях, они согласны, что в 1930-х годах капитали­
сты не имели единства, а потому не смогли пол­
ностью заблокировать реформы и им пришлось
довольствоваться законодательными и админи­
стративными пунктами, предохраняющими их
от необходимости платить по полной, шла ли речь
о деньгах или утрате возможности коммодифици-
ровать труд.
Те капиталисты, которые наиболее решитель­
но поддержали «Новый курс», видели в реформах
шанс сломать власть банковских олигархов, не даю­
щую новым фирмам расширяться, а региональным
банкам привлекать капитал. Аналогичным образом
другая великая эпоха социальных законопроектов,
«великое общество» 1965-1966 годов при Линдоне
Джонсоне, привлекла поддержку от деловых кру­
гов, жаждущих покончить с игом региональных ка­
питалистов над сегрегированным Югом, от поли­
тиков, стремившихся в обход федеральных фондов,
контролируемых администрацией Джонсона, нару­
шить работу городских и региональных политиче­
ских машин, и от фирм, видевших удобный случай
получить прибыльные контракты, которые потек­
ли от новых федеральных программ в сфере здра­
воохранения.
Для проведения социальных реформ в Со­
единенных Штатах требуется совершенно осо­
бый уровень народного протеста и серьезный пе­
ревес в Конгрессе, чтобы региональные элиты
не смогли заблокировать соответствующие зако­
нопроекты. Необычность Соединенных Штатов
в ряду развитых капиталистических обществ со­
стоит еще и в том, насколько там высока степень
государственного регламентирования деятель­
ности фирм (Prasad 2006). Это регламентирова­
ние, притом что оно принципиально ненавистно
263


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
бизнесу, дает определенным блокам капитали­
стов и региональных элит, имеющих рычаги влия­
ния на законодателей и управленцев, благоприят­
ные возможности подмять соперников, получить
исключительный контроль над рынками и сесть
на правительственные субсидии и контракты.
У этих фирм тогда появляется заинтересованность
в существовании правительственных программ
и регулирующих структур, а их власть осущест­
вляется через связи с Конгрессом и «захваченны­
ми» федеральными ведомствами. У всех этих групп
интересов, таким образом, есть контролируемые
ими площадки внутри американского государства,
устройство которого допускает многочисленные
«точки ветирования», когда можно заблокировать
новые социальные законопроекты. Стефани Мол-
лер с соавторами (Moller et al. 2003) приходит к вы­
воду, что чем больше число таких точек ветиро­
вания, тем меньше развитые капиталистические
демократии способны проводить политику, сни­
жающую неравенство.
Усилия, которые в 1993-1
994 годах предпри­
нимал президент Клинтон, чтобы утвердить про­
грамму национального медицинского страхования,
блокировались, как и предыдущие предложе­
ния, страховыми компаниями, фармацевтически­
ми фирмами, врачами и прочими медицинскими
предприятиями, которые извлекали выгоду из су­
ществующей раздробленной системы и могли на­
ходить многочисленные точки ветирования, чтобы
не допустить реформирования. Отсутствие массо­
вых организаций того типа, который существовал
в первой половине XX века, не позволило Клинтону
мобилизовать уравновешивающую народную под­
держку, а у крупных фирм, имеющих дело с между­
народной конкуренцией, нет рычагов воздействия
на более мелкие фирмы — посредством банковских
или торговых взаимоотношений, корпоративист-
ских организаций или политических партий, —что-
264


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
бы принудить их согласиться на планы, которые
заставят их нести медицинские издержки своих ра­
ботников (Skocpol 1996; Quadagno 2004). Внутри­
государственные инициативы правительства США
с 1970х
годов ограничиваются областями, где за­
конопроекты не встречают сопротивления капи­
талистов, чьи интересы были поставлены на кон.
Таким образом, узакониваются только «неолибе­
ральные» реформы, хотя в США, как и в других
странах, характер и пределы этих политик зависят
от способности капиталистов и других акторов мо­
билизовать поддержку в рамках национальных по­
литических и государственных структур.
Неолиберализм
Дэвид Харви прямолинейно определяет неолибе­
рализм как «политэкономическую теорию, выводы
которой стали широко применять на практике... со­
гласно этой теории, индивид может достигнуть бла­
гополучия, применяя свои предпринимательские
способности в условиях свободного рынка, хотя
и в определенных институциональных границах—
сильного права собственности, свободного рын­
ка и свободной торговли» (Harvey 2005: 2; Харви
2007: ю). Это убеждение ведет к желанию сформи­
ровать «государственный аппарат, чьей основной
миссией было бы обеспечение условий для накоп­
ления капитала как местным, так и иностранным
бизнесом» (Harvey 2005: 7> Харви 2007: ι8). Нео­
либеральное государство «настроено агрессив­
но к любым формам ассоциаций, которые могут
препятствовать процессу накопления капитала»
(Harvey 2005: 75î Харви 2007: 104). Хотя защитни­
ки неолиберализма преподносят его как лекарство
от экономической стагнации 1970х
годов, на деле
у государств, принявших неолиберальный курс,
наблюдался более низкий рост, чем у государств,
265


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
избравших другой путь. Неолиберализм и глоба­
лизация не подстегнули экономический рост и в ми­
ровом масштабе. «Совокупный мировой темп эко­
номического роста в 1960-х составлял около 3>5^>>
а в сложные i97°~
e
снизился всего до 2,4%»> притом
что в 1980-е и 199°"
е
годы он упал до 1,4 и ι,ι% соот­
ветственно (Harvey 2005:154; Харви 2007: 2θ6; что­
бы ознакомиться с исчерпывающим анализом эко­
номического роста, см.: Brenner 2003).
Неолиберальные политики оказались намного
результативнее в деле перераспределения богатств
и доходов, чем в создании роста (Harvey 2005: 159;
Харви 2007: 212). Неолиберальные государства
и международные учреждения справляются с этой
задачей, используя метод, который Харви называ­
ет «накоплением путем лишения прав собствен­
ности»: подобно «первоначальному накоплению»
Маркса, это присвоение богатств других людей
с помощью политической власти, насилия и об­
мана. Харви выделил четыре типа элементов, со­
ставляющих этот метод перераспределения (Har­
vey 2005:160-165; Харви 2007: 213-220).
ι. Приватизация и коммодификация (превращение всех
ресурсов в предмет купли-продажи): государствен­
ные фирмы, коммунальные службы, школы, зем­
ли и другие активы приватизируются, а зачастую
(как в Советском Союзе и Восточной Европе
после 1989 года и в Китае за последние тридцать
лет) распродаются приближенным капиталистам
по немыслимо низким ценам. Знания, включая
ДНК-коды и семенной материал, являющийся
результатом многовековой, а то и тысячелетней
селекции, передаются во владение частным фир­
мам как «интеллектуальная собственность».
2. Повышение значимости финансового сектора: бан­
ки и прочие финансовые фирмы были выведены
из-под регулирования, и им позволили занимать­
ся спекуляциями, отчего прибыли от промыш-
266


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
ленных фирм сконцентрировались в финансо­
вом секторе. Этот процесс крайне нестабилен, им
вызваны восточноазиатский финансовый кризис
1997 г°Д
а
> крах пузыря доткомов в 2000-2001 го­
дах и крах в сфере недвижимости и финансов, на­
чавшийся в 20о8 году.
3- Кризисами манипулируют, чтобы принудить пра­
вительства отменить защитные меры для оте­
чественных фирм, приватизировать правитель­
ственные учреждения и упразднить социальные
льготы и пособия, часто в рамках «программ
структурных преобразований»,
спущенных
от МВФ или Всемирного банка в обмен на кре­
диты, которые будут смягчать последствия кри­
зисов, ставших возможными в первую очередь
из-за дерегулирования и финансиализации.
Наоми Кляйн (Klein 2007; Кляйн 2009) утвер­
ждает, что некоторые из этих кризисов вызы­
ваются умышленно, чтобы шок заставил гра­
ждан и правительства уступить курсу, который
они никогда бы не приняли, пока кризис не при­
тупил их способность к анализу и сопротивлению.
4- Государства перераспределяют богатства, делая на­
логи более регрессивными и откровенно субси­
дируя капиталистические фирмы. Эванс отмеча­
ет, что «политически защищенные монопольные
ренты [особенно от фармацевтических патентов
и авторских прав на программное обеспечение]
лежат в самой основе прибыльности в большин­
стве развитых секторов глобальной неолибе­
ральной экономики» и «оказывают такое же ан-
тиразвивающее воздействие, какое в аграрной
экономике оказывал политически поддержи­
ваемый монопольный контроль над землей»
(Evans 2008: 278).
Харви не дает ясных ответов на вопрос, как капи­
талисты смогли заставить государства усвоить нео­
либеральные политики. Он говорит, что у капита-
267


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
листов всегда была эта власть, но они готовы были
мириться с более эгалитарным распределением
«в растущем пироге... когда же в i97°~
e
годы рост
прекратился... граждане, относящиеся к верхушке
общества, должны были быстро принимать реше­
ния, чтобы защитить себя от политического и эко­
номического уничтожения» (Harvey 2005: 15; Хар­
ви 2007: 27-28). Тогда они целенаправленно стали
делать взносы на избирательную кампанию в поль­
зу неолиберальных партий и кандидатов (рес­
публиканцы в США и консерваторы в Британии)
и создали мозговые центры, распространявшие
неолиберальные идеи. Харви признает, но не объ­
ясняет неравномерную реализацию неолибераль­
ной политики в развитых капиталистических стра­
нах. Он убежден, что навязывание неолиберализма
всеобъемлюще и фактически не встречает сопро­
тивления в странах третьего мира. Разница лишь
в характере тех орудий, которые используют США
и капиталистические фирмы, чтобы навязать свою
волю. В большинстве случаев эту грязную работу
делают МВФ и Всемирный банк. В некоторых слу­
чаях—Чили в 1973"
ми
Ирак в 2003 году—США при­
меняли силу для свержения противящихся прави­
тельств и замены их другими, более сговорчивыми.
По сравнению с Майклом Хардтом и Антонио
Негри (Hardt and Negri 2000; Хардт и Негри 2004)
или Наоми Кляйн (Klein 2007; Кляйн 2009) Хар­
ви в своем анализе учитывает далеко не все нюан­
сы: так, он признает разную степень полноты реа­
лизации неолиберальной политики в богатейших
странах, хоть и не видит, что в остальном мире
дела обстоят примерно так же. Нашей задачей яв­
ляется учесть эти различия, что мы можем сде­
лать, сначала признав, что неолиберальная поли­
тика, подобно любой другой инициативе класса,
элиты или народной группы в гражданском обще­
стве, реализуется в рамках существующих полити­
ческих режимов.
2б8


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
Моника Прасад (Prasad 2006) предупреждает,
что нам лучше сосредоточиться на «эпизодах прак­
тической политики», конкретных изменениях в го­
сударственной системе, чем анализировать долго­
срочные количественные сдвиги в распределении
доходов, государственных расходах, уровне бедно­
сти или объеме внешней торговли и иностранных
инвестиций, у каковых может быть множество раз­
нообразных причин. Неолиберальная политика,
которую действительно смогли реализовать аме­
риканское, британское, французское и немецкое
правительства, была разной. Во Франции прива­
тизация фирм шла при Шираке, а в Британии —
при Тэтчер (как и приватизация муниципальных
домов, в которых жило 30% британцев), но в Герма­
нии или США фактически не было никакой прива­
тизации. В США основная неолиберальная полити­
ка состояла в сокращении налогов, что-то подобное
имело место в Британии, но в Германии и Фран­
ции такого почти не было. В США при Рейгане со­
циальные пособия и льготы урезались для бедных,
но не для среднего класса, в то время как в осталь­
ных трех странах социальные программы по боль­
шей части оставались нетронутыми. Дерегули­
рование применялось главным образом в США,
в Британии же оно ограничивалось только финан­
совым сектором. Как же Прасад объясняет непол­
ноту и специфику неолиберальных политик в этих
четырех странах?
Приватизация происходила только в тех стра­
нах и касалась только тех фирм, чьи руководите­
ли и работники не были встроены в политические
партии и правительственные учреждения. Госу­
дарственные фирмы Германии имели союзни­
ков в обеих основных партиях и, что самое суще­
ственное, в правительствах федеральных земель.
Они были в состоянии заблокировать любую при­
ватизацию. Во Франции подобные фирмы также
запустили свои щупальца глубоко в основные по-
269


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
литические партии и в правительственные орга­
ны, но эти альянсы были нарушены новой волной
национализации при социалистическом прави­
тельстве Миттерана в 1981 году. Государственные
фирмы обособились от правых партий и были де­
национализированы после того, как социалисты
потеряли власть. Тэтчеровская денационализация
первоначально была мотивирована желанием за­
ткнуть дефицит бюджета без повышения налогов.
Муниципальные дома продавались арендаторам,
а акции British Telecom — напрямую любым желаю­
щим. Только после того, как обе продажи оказались
чрезвычайно популярны и прибыльны, приватиза­
ция стала изюминкой британской политики.
Этот образец, сложившийся в странах ядра, вос­
производился и в прочих уголках мира. Продава­
лись фирмы, где руководители и работники были
оторваны от партий и не имели связей с органами
местного самоуправления и местными элитами,
как было с Мексиканской телефонной компанией,
но там, где фирмы благодаря плотным цепочкам
патронажа встраивались в государство и профсою­
зы (как в случае с Ретех — мексиканской нацио­
нальной нефтяной монополией), это было невоз­
можно. В Латинской Америке вслед за концом
военных диктатур, которые встраивали отставных
офицеров в государственные фирмы, началась ши­
рокомасштабная и стремительная приватизация
198о-1990_х
годов (Aguiar de Medeiros 2009)· Новые
гражданские режимы теперь были связаны с вос­
ходящими финансовыми капиталистами, которые,
в свою очередь, имели связи с европейскими и аме­
риканскими инвесторами. Американское прави­
тельство не прикладывало особых стараний, что­
бы покончить с военным правлением и тем самым
создать благоприятные возможности для инвести­
ций: после ослабления народных движений и кон­
ца холодной войны нужда в военных хунтах отпа­
ла сама собой. Впрочем, сход военных с дистанции,
270


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
разумеется, упрощал новым правительствам и их
спонсорам в США и в международных учреждени­
ях пропихивание политики, подтачивающей эко­
номические интересы военных, а также связанных
с ними капиталистов.
Восточноевропейские и советские фирмы могли
быть приватизированы только после того, как ком­
мунистические партии лишились власти, и прода­
жу пришлось политически «подсластить», раздавая
акции людям с улицы. Конечно, эти акции мгно­
венно выкупались, часто мошенническим путем, уз­
ким кругом олигархов, многие из которых опира­
лись на капитал иностранных партнеров. Однако
неолиберальным чиновникам, отечественным ка­
питалистам и иностранным инвесторам не хватило
власти, помноженной на аппетиты, чтобы отодви­
нуть фирмы, которые смогли сохранить обширные
и глубокие связи с партиями, местными структура­
ми и рабочими.
Даже в Чили и Ираке, а это, согласно Харви
и Кляйн, наиболее насильственные случаи навя­
зывания неолиберализма, политические узы защи­
тили некоторые государственные фирмы от при­
ватизации. Массовая приватизация в Чили после
переворота 1973 г°Д
а
> устранившего демократиче­
ски избранного президента-социалиста Сальвадора
Альенде, не включала предприятия медной отрас­
ли, даже притом что доля государства уже была рас­
ширена за счет национализации Альенде медных
рудников, хозяевами которых были американцы.
Диктатура Пиночета противилась политическим
требованиям США и идеологическим мантрам нео­
либералов, потому что чилийские военные по зако­
ну имели право на ю% поступлений от всех государ­
ственных медных холдингов. Альенде был согласен
продолжать эту практику и распространил ее на не­
давно национализированные холдинги в безуспеш­
ной попытке добиться лояльности военных. Пи­
ночет и все его гражданские преемники сохраняли
271


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
медную отрасль в зоне национальной ответственно­
сти. Военные, которые до сих пор удерживают за со­
бой конституционное право на эти ю%, являются
политическим якорем для сохранения медного сек­
тора в государственных руках, невзирая на тип ре­
жима или международные силы.
Соединенные Штаты приступили к реализации
программы крайнего неолиберализма в Ираке сра­
зу же после своего вторжения, отказав государствен­
ным фирмам в разрешении на повторное откры­
тие, пока они не будут приватизированы. Майкл
Шварц (Schwartz 2008) прослеживает, насколь­
ко США преуспели в уничтожении национальной
иракской промышленности и превращении Ира­
ка в страну, где импорт товаров и обслуживание
инфраструктуры зависят от иностранных компа­
ний (главным образом американских). В массовой
безработице и нужде, порожденной уничтожени­
ем государственного сектора, он видит первопри­
чину известного мятежа. Национализированным
остается только нефтяной сектор, а усилия США
принудить иракский парламент к одобрению со­
ставленного американцами законопроекта, кото­
рый давал бы иностранным фирмам долгосрочный
доступ к иракским нефтяным месторождениям
(на условиях, де-факто означающих приватиза­
цию), так и не встретили понимания. Связи Ирак­
ской национальной нефтяной компании с проф­
союзами и региональными элитами перевесили ее
связи с партией Баас, которая была уничтожена
при вторжении. Другие фирмы были меньше, ло­
кальнее, им недоставало тех политических сетей,
благодаря которым нефтяная отрасль была способ­
на организовать сопротивление американским тре­
бованиям в парламенте, на производстве и по всей
стране. Даже в экстремальнейших условиях ино­
странной оккупации политические сети, сохранив­
шие целостность и широту, могут сопротивляться
неолиберальным требованиям.
272


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
Неолиберальная политика в других сферах,
как выявил Харви, также натолкнулась на широ­
кое сопротивление и была реализована только в не­
которых странах и зачастую не в полном объеме.
Прасад утверждает, что налоги в Европе (сюда она
могла бы добавить еще и Восточную Азию) име­
ют регрессивный характер, нацелены не на дохо­
ды или богатства, а на потребление и напрямую
связаны с социальными программами. Любое сни­
жение налогов сразу стало бы спусковым механиз­
мом для сокращения пособий и льгот и не приве­
ло бы к серьезному перераспределению ресурсов,
идущих от рабочих к капиталистам. Там, где про­
граммы и налоговые поступления находятся в ве­
дении местного самоуправления (как в Германии
или Британии) или где органы местного самоуправ­
ления могут контролировать поступления в нацио­
нальный бюджет (как во Франции, где чиновники
одновременно замещают должности как в депар­
таментах, так и в общенациональных органах: Ash-
ford 1982), чиновники общенационального уровня
не имеют большой свободы действий для сокраще­
ния или реструктуризации налогов.
Преданность США налоговым сокращениям ста­
вит их особняком среди богатых капиталистических
стран (Martin 2008). Налоговые сокращения в США
гораздо больше, чем в любой другой стране—участ­
нице Организации экономического сотрудничества
и развития. Федеральные поступления (в процен­
тах от ВВП) снизились с 20,9% в 2000 году до ι6,3%
в 2004 году, этот спад сильнее, чем падение (2,2%
ВВП) в период 1981 — 1984 годов (Congressional Bud­
get Office 2006). Уровень 2004 года был самым низ­
ким с1959Г
°ДД. За исключением программы соци­
альной защиты Social Security, специальный налог
на которую увеличился при Рейгане, социальные
и другие расходы не привязаны к какому-либо кон­
кретному потоку поступлений. Налоги могут быть
урезаны без всяких последствий, кроме общего де-
273


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
фицита федерального бюджета, который пока лег­
ко финансируется, потому что доллар США — это
все еще мировая резервная валюта. Правительства
штатов и органы местного самоуправления финан­
сируют свои программы собственными крайне ре­
грессивными налогами.
Социальные пособия и льготы, эта вожделен­
ная цель идеологического наступления неолибе­
рализма, сохранились практически не тронутыми
во Франции, Германии и Британии (Prasad 2006)
и даже немного расширились в Восточной Евро­
пе в посткоммунистический период и еще в Во­
сточной Азии, тогда как в Латинской Америке все
по большей части осталось неизменным (Haggard
and Kaufman 2008: eh. 5). Довольно чувствительные
сокращения программ благосостояния с провер­
кой нуждаемости при Рейгане, Клинтоне и Буше
были в высшей степени необычным явлением сре­
ди богатых — и даже среди только еще индустриа­
лизирующихся — стран. Ошибочно думать, будто
американская политическая жизнь — первообраз
или будущий идеал для целого мира.
Финансовый сектор — это сфера, где неолибера­
лизм показал наибольшие успехи. В США регулятив­
ные механизмы последовательно демонтировались
с 197°
-х
годов, Британия же пережила «большой
взрыв» финансового дерегулирования в 1986 году.
Что важнее всего, США имеют возможность, пользу­
ясь своим контролем над Всемирным банком и МВФ
и своим (ныне исчезающим) положением гегемона,
форсировать торговую и финансовую либерализа­
цию через двусторонние торговые договоры и ВТО.
И все же некоторые страны, особенно восточноази-
атские, в силах сопротивляться тому, чтобы их бан­
ки и рынки были открыты для свободной торговли,
как мы видели в предыдущей главе. Там, где бан­
ки находились под контролем национальных пра­
вительств (в особенности в Китае и Сингапуре)
или же сами были центральными узлами сплочен-
274


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
ных национальных капиталистических классов, ко­
торые держались вместе благодаря связям кредито­
вания, инвестирования и совмещенного директор­
ства (как в Японии, Корее и Германии), банковской
либерализации можно было успешно сопротивлять­
ся, избегая худших проявлений финансиализации
и спекулятивного пузыря.
Даже в Соединенных Штатах финансовое дере­
гулирование было долгим процессом, не обходив­
шимся без споров и борьбы. В 1970-х и 1980-х годах
предложения по дерегулированию, напоминающие
проекты, утвержденные при Клинтоне, отклоня­
лись Конгрессом. Национальные фирмы, связан­
ные друг с другом присутствием в их руководстве
тех же людей, которые входили в советы директо­
ров самых больших коммерческих банков, сосуще­
ствовали с региональными и локальными банками
и фирмами, прикрытыми от конкуренции с бо­
лее крупными соперниками благодаря политиче­
скому мускулу местных элит, которые, пользуясь
влиянием на своих делегатов в Конгрессе и влия­
нием в правительствах штатов, могли поддержи­
вать в силе как федеральные меры регулирования,
так и меры регулирования на уровне штатов (Da­
vis and Mizruchi 1999; Prechel 2000). Слияния бан­
ков и фирм, ставшие более допустимой практи­
кой при администрации Никсона в 1970-х годах,
ослабили эти региональные и локальные полити­
ческие альянсы, снизив давление на федеральных
чиновников с целью блокировать регулятивные из­
менения, что, в свою очередь, сделало возможны­
ми дальнейшие волны слияний и приобретений.
В банковском секторе слияния создавали новых
региональных монстров, которые могли конку­
рировать с национальными банками. Слияния
уменьшили внутриотраслевые разногласия по по­
воду правительственной политики, создав единый
хор голосов в пользу утверждения законодатель­
ных изменений в 1990-х годах. Ослабление госу-
275


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
дарства вкупе с закатом профсоюзов подрывало
«две ключевые силы, которые дисциплинирова­
ли бизнес-сообщество» (Mizruchi 2004: 607; также
см.: Davis and Mizruchi 1999; Prechel 2000). Эта еди­
ная заинтересованность бизнеса, а заодно и оконча­
ние холодной войны, во время которой американ­
ское правительство по геополитическим причинам
было вынуждено поддерживать девелопментализм
во многих частях света, привела к тому, что США
целеустремленно и не жалея сил добивались от­
крытой торговли и финансового дерегулирования
в 199°
_е
и
2000-е годы.
Финансиализация и неолиберальный уклон
МВФ, Всемирного банка и ВТО оказали самое па­
губное воздействие на беднейшие нации. Как вер­
но замечает Харви, «заемщики под давлением госу­
дарства и международных организаций вынуждены
брать на себя бремя выплаты долга независимо
от того, какие последствия это может иметь в от­
ношении условий жизни местного населения. Если
при этом заемщики могли быть вынуждены усту­
пить какие-то активы в пользу иностранных ком­
паний по бросовым ценам, государство их не под­
держивало» (Harvey 2005: 29; Харви 2007: 44)· Это
не что иное, как дипломатия канонерок в ее вы­
сокотехнологичном варианте. Слабые правитель­
ства и их граждане всегда вынуждены открываться
для грабежа со стороны мощных государств и их
капиталистов. Методы и обслуживающая идеоло­
гия меняются, но последствия для уровня жизни
граждан остаются ужасающими. Дэвид Стаклер
(Stuckler et al. 2009) документирует значительный
подъем смертности после приватизации государ­
ственных фирм в Восточной Европе, даже притом
что, как мы уже заметили, социальные пособия
и льготы оставались в силе. В странах, где социаль­
ные программы так и не прошли утверждения, гра­
ждане, вынужденные освободить землю, сбиваются
в огромные трущобы, где нет водоснабжения, кана-
276


ДЕМОКРАТИЯ, ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВА И ЛЬГОТЫ
лизации или транспортной системы (Davis 2006).
Правительственные средства идут на уплату дол­
гов, а не на инфраструктуру, здравоохранение или
образование. Там, где национальные государства
со своими капиталистами слабы и дезорганизо­
ваны, странам можно принудительно навязывать
неолиберальную политику. В этих условиях мож­
но обойтись и без психологического шока или об­
ращения в новую идеологию.
Наконец, трудно понять, что собой представ­
ляет трансформация Китая с 1978 года, если рас­
сматривать ее в ключе неолиберализма. Большин­
ство китайцев никогда не получали социальных
пособий, которые в основном давались городским
рабочим, занятым на государственных фирмах.
Когда эти фирмы были приватизированы, посо­
бия практически исчезли. Но в прочих отношени­
ях государственные чиновники удерживают стро­
гий контроль над фирмами, пусть даже те делятся
прибылью с новым классом капиталистов и с ино­
странными инвесторами. Несмотря на то что Ки­
тай с 2001 года является членом ВТО, китайская ва­
люта остается регулируемой, а «частные» банки
плотно контролируются государством, причем кор­
рупция здесь сочетается с преследованием прак­
тических целей по реализации намеченной поли­
тики. Харви (Harvey 2009) отмечает, что в силу
государственного контроля над банками и суще­
ствования учреждений, способных осуществлять
широчайшие инфраструктурные проекты, Китай
сможет взять на вооружение кейнсианскую по­
литику для преодоления экономического кризи­
са 20о8 года, в то время как США, которые ушли
от регулирования и сократили строительство объ­
ектов общественного назначения и которым ме­
шает идеология, где государственные расходы —
это «социализм» (что едва ли является проблемой
в Китае, официально все еще коммунистическом),
будут менее успешны, затеяв кейнсианское вос-
277


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
становление. Мастерское сравнение, проведенное
Харви в статье 2009 года, опровергает его мнение,
что неолиберализм — это политическое и идеоло­
гическое цунами, смывающее государственное ре­
гулирование и социальные пособия во всем мире.
Нет, усвоение и воздействие неолиберализма варь­
ируются в зависимости от прочности и устройства
государства, организации отечественных капита­
листических и рабочих классов, а также их поло­
жения в мировой экономической и геополитиче­
ской системе.
Неолиберализм не является первейшей причи­
ной государственной слабости. Напротив, неоли­
берализм сильнее всего проявляется в государствах,
которые уже ослаблены. О том, что происходит
с государствами, когда они слабеют и разваливают­
ся, речь пойдет в следующей главе.


6
Слом государств
ГОСУДАРСТВА, по мере того как у них кон­
центрируются ресурсы и полномочия и они
становятся площадками для прений, судебных
решений и легитимации собственности, авторите­
та и идеологии, приобретают все более постоянный
и незыблемый характер. В современном мире слом
государств
1
— редкость. В отличие от древних импе­
рий или феодальных королевств, которые обрастали
территориями, выставляли армии, строили города,
организовывали сети коммерции, а затем исчезали,
оставляя после себя не крупномасштабных преемни­
ков, а децентрализованные политии, большинство
современных государств, будучи однажды основаны,
достигают, по крайней мере с сегодняшней точки
зрения, постоянства. Границы меняются редко, осо­
бенно когда государства граничат с другими госу­
дарствами. Революционеры, даже строя и реализуя
замыслы разрушения государств, работают над тем,
чтобы заменить эти ниспровергаемые государства
государствами новыми, у которых, как они надеют­
ся, будет еще больший контроль над гражданским
обществом, чем был у старых режимов.
ι. Для перевода выражения «state breakdown» выбрано сло­
во «слом» вместо «развала», поскольку в слове «раз­
вал» сильна коннотация «распада», «разделения», тогда
как «слом» не обязательно подразумевает потерю терри­
ториальной целостности; «слом» говорит об утрате функ­
циональности, что вполне соответствует тому смыслу,
в котором термин употребляется Лахманом. — Прим. пер.
279


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Социальные революции и катастрофические пора­
жения в войне—основные причины слома государств,
будь то история или современность, хотя постколо­
ниальные государства зачастую с самого начала слабы
и предрасположены к развалу. Я не берусь здесь объяс­
нять, почему случаются революции или почему госу­
дарства ведут и проигрывают войны. Каждая из этих
тем потребовала бы отдельной книги, и многие ис­
следователи уже освещали этот предмет. В этой главе
меня скорее волнует, какими последствиями для го­
сударств оборачиваются революции, колониализм
и военные поражения. Я разбираю варианты, каким
образом все это затрагивает государства, и пытаюсь
раскрыть причины этой многовариантности. Особен­
но меня занимает оценка заявления, что для совре­
менных государств слом менее вероятен, чем для их
исторических аналогов. Теда Скочпол (Skocpol 1979»
Скочпол 2017) писала в 1979 Г
°ДУ:
«...кажется крайне
маловероятным, что современные государства могут
распасться как организации управления и принужде­
ния, не разрушив при этом обществ, современной со­
циальной революции, вероятно, придется протекать
постепенно, не катастрофично, вытекая из длинной
серии „нереформистских реформ"» (Skocpol i979:2
93î
Скочпол 2017: 5*5) · С
тех по
Р как ее книга была опуб­
ликована, произошли революции в Иране и Никара­
гуа (обе в 1979 Г
°ДУ)>а десятилетие спустя — в России
и Восточной Европе. Государства распадались в раз­
личных странах и в более близкие времена, в основ­
ном в Африке. Таким образом, нам необходимо рас­
сказать о причинах уязвимости государств, актуали­
зировавшихся в последние десятилетия.
Революции
Революции — это нечто большее, чем неконститу­
ционные изменения системы государственной вла­
сти. Революции трансформируют государственные
28о


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
структуры, превращают колонии в независимые на­
ции, заменяют монархии республиками либо об­
ращают диктатуры в демократии или наоборот.
Скочпол проводит различие между «социальны­
ми революциями», в которых сочетаются совпаде­
ние «структурных социальных изменений с классо­
выми восстаниями» и совпадение «политических
трансформаций с социальными» и «политически­
ми революциями», которые «трансформируют го­
сударственные структуры, но не социальные струк­
туры, кроме того... не обязательно совершаются
путем классовой борьбы» (Skocpol 1979: 4î Скоч­
пол 2017: 25-26).
Я не ставлю перед собой цель выстроить типо­
логию, к которой можно отнести всякое измене­
ние системы государственной власти за минувшие
500 лет. Скорее, нам нужно признать, что подобные
изменения не поддаются дискретному описанию.
На одном конце континуума находятся социаль­
ные революции, которые в корне нарушают устрой­
ство государств и расстраивают их способность со­
держать правящий класс, такой как французская
монархия и аристократия в 1789 году, китайское
государство и помещики, а также иностранные ка­
питалисты в 1949 Г
°ДУ или
коммунистические го­
сударства и партии советского блока в 1989 году.
В середине лежат политические революции, не за­
трагивающие базовые социальные отношения, даже
когда государственная система трансформирована
и многие представители и государства, и правящего
класса убиты, изгнаны или отправлены в отставку.
В числе примеров можно назвать Английскую рево­
люцию и гражданскую войну 1640-1649 годов, Аме­
риканскую революцию 1776-1783 годов, большин­
ство латиноамериканских войн за независимость
начала XIX века и многочисленные эпизоды борьбы
за независимость после 1945 г°Д
а
> Южную Африку
в 1994 году и «цветные революции» 2000-2005 го­
дов в Югославии, Грузии, Украине, Кыргызстане
28ι


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
и Ливане. На другом конце — перевороты, подоб­
ные политическим нейтронным бомбам: они уни­
чтожают людей в правительстве, но оставляют
в целости институты и структурные взаимосвязи
правительства с группами гражданского общества.
Сто девяносто три переворота в Боливии между
1852 и 1981 годами практически не оказали никако­
го воздействия на социальные отношения в этой
стране или на устройство и политики государства.
Гражданские войны могут прийтись на какой
угодно отрезок континуума правительственного
изменения. Гражданские войны случаются, когда
революция или переворот не находят разрешения.
Старое правительство какое-то время имеет воз­
можность воевать, и этот период может растянуться
на годы. Против большевистской революции высту­
пили остатки старого режима в гражданской войне,
которая длилась до 1921 года. В случае победы бело­
гвардейцев не было бы никакой социальной рево­
люции, а государство вернулось бы к прежнему со­
стоянию. Поражение конфедератов в Гражданской
войне в США открыло путь для социальной рево­
люции на Юге, пусть даже в остальной стране со­
циальные отношения оставались стабильными. На­
ционалистический переворот в Испании в 1936 году
стремился обнулить частичную политическую ре­
волюцию, начавшуюся с победы левых на выборах
в том году. За годы войны республиканцы радика­
лизировались, и, если бы они выиграли, Испания,
возможно, пережила бы частичную социальную ре­
волюцию. Националистическая победа была поли­
тической революцией, на сорок лет устранившей
левых из испанского правительства. Фактически все
гражданские войны начиная с 1945 г°Д
а
шли по эт­
ническим и региональным признакам, и почти все
терпели неудачу. Если бы завоевание Биафрой не­
зависимости от Нигерии увенчалось успехом, госу­
дарство разделилось бы на два и были бы созданы
две отдельные политические элиты. С самого нача-
282


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
ла войны правители Нигерии и Биафры управляли
похожими государствами с похожими классовыми
базами сторонников. Война, по сути, ничего не по­
меняла в государственных структурах или полити­
ческих коалициях с обеих сторон. Победа Биафры
не стала бы социальной революцией.
Все революции, социальные и политические, вы­
зывают слом государств, по крайней мере времен­
ный. Перевороты, подобно выборам, могут носить
всего лишь эпифеноменальный характер: меняют­
ся верхушка и курс, в то время как государствен­
ные учреждения продолжают функционировать,
а отношения между государством и гражданским
обществом остаются, в сущности, теми же. В дол­
госрочной перспективе социальные революции уве­
личивают государственный потенциал. Политиче­
ские революции не дают каждый раз одинакового
результата, перевороты же ведут к слабости госу­
дарства, а в крайних случаях—к слому государства.
Давайте посмотрим, почему так происходит.
Социальные революции питает энергия классо­
вой мобилизации. Хотя среди важнейших современ­
ных теоретиков революции (Skocpol 1979» Скочпол
2017; Paige 1975> Wickham-Crowley 1992> Goldstone
1991; Goodwin 2001; Foran 2005) нет единого мнения,
кто и почему мобилизуется на противостояние ста­
рому режиму, они сходятся в том, что, как только
произошла массовая мобилизация, революцион­
ному руководству необходимо принимать полити­
ки, удовлетворяющие и умиряющие мобилизован­
ные силы. Революционные лидеры часто не име­
ют четкого представления, как поступать в ответ
на гнев и насилие снизу, как мы видели в предыду­
щей главе, когда Маркофф (MarkofF 1996b) анализи­
рует взаимодействия между мобилизированными
крестьянами и Национальным собранием во время
Великой французской революции. Даже когда рево­
люцию возглавляет партийный авангард, который
претендует на точное знание интересов и желаний
283


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
своих последователей, партийные программы мо­
гут быть переработаны перед лицом продолжающе­
гося насилия и потребности в создании коалиций
для разгрома оставшихся врагов. Ленин и комму­
нистическая партия шли на уступки и адаптирова­
ли свою программу в годы Гражданской войны; это
делалось и после того, как партия консолидировала
власть. Даже там, где революционеры быстро и не­
насильственно брали власть, как в Восточной Евро­
пе в 1989 году, необходимость участвовать и побе­
ждать в конкурентных выборах заставляла их пере­
рабатывать и расширять свои исходные платформы.
Революционеры предлагали самые разные уступ­
ки и программы, в зависимости от тех классов
и фракций, которые были мобилизированы, и тех
коалиций, которые они хотели и могли построить.
Понятно, что есть огромная разница между сверше­
ниями французского революционного государства
и программой коммунистического Китая, между Ни­
карагуа в 1979 Г
°ДУ и Венгрией в 1989 году. И все же
у всех этих новых режимов была общая черта: они су­
щественно расширили государственный потенциал.
Удовлетворить и нейтрализовать крестьян можно
было только тогда, когда государство обретало спо­
собность сбросить помещиков и учредить новые ме­
ханизмы, обеспечивающие фермеров необходимыми
средствами и материалами, а рынки —излишками их
труда. Промышленные рабочие рассчитывали на то,
что государство заменит капиталистов и гарантиру­
ет функционирование фабрик. Таким образом, ре­
волюционные волнения заканчивались, как толь­
ко новые государства достигали организационно­
го потенциала, необходимого для удовлетворения
запросов мобилизированных сил. Участниками ни­
карагуанской революции были женщины, причем
не только в качестве непричастных к насилию орга­
низаторов, но и в качестве партизан, и мера их уча­
стия была такой, какой не знала история прежних
революций. Мобилизация этих женщин происходи-
284


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
ла в основном через автономные женские организа­
ции (Kampwirth 2004). Эти организации были сдела­
ны частью сандинистского государства и стали ме­
ханизмами, посредством которых никарагуанское
государство создало потенциал, регламентирующий
тендерные отношения, предлагающий услуги жен­
щинам и семьям и учитывающий женские интересы
в самых разных ситуациях. Широчайшее проникно­
вение государственного потенциала в сферы тенде­
ра и семьи произошло потому, что женщины остава­
лись мобилизованными и имели организационную
базу, чтобы предъявлять требования государству.
Революции 1989 года — это огромное исключе­
ние, если говорить об отношениях между массовой
мобилизацией, социальной революцией и выигры­
шами государственного потенциала. Революции
в Восточной Европе были направлены против го­
сударственного потенциала: прежде всего против
способности государства контролировать поведе­
ние его подданных в гражданском обществе вку­
пе с государственной собственностью и контролем
над предприятиями. И все же даже эти револю­
ции создали новый государственный потенциал
для регулирования приватизированных экономик,
и, как мы видели в предыдущей главе, государство
удержало за собой способность предоставлять со­
циальные льготы и пособия.
Гораздо многообразнее действие на государствен­
ный потенциал революций политических. Первая
их этих революций носила антимонархический ха­
рактер, а в XX веке большинство таких революций
были антиколониальными. Постреволюционные
государства формировались теми силами, которые
свергали старые режимы. Сплоченность и потенци­
ал этих сил, в свою очередь, определялись в основ­
ном природой монархий и колониальных режимов,
которые правили в этих политиях. В главе 2 мы ви­
дели, как усилия английской короны по созданию
горизонтального абсолютизма невзначай оберну-
285


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
лись сдачей власти на уровне графств сплоченным
джентри. В результате, когда Карла I свергли в ан­
глийской гражданской войне, а его союзников уда­
лили из парламента и с постов в правительствах
графств и городов, должности заняли новые спло­
ченные элиты. Они смогли расширить правитель­
ственный потенциал на каждом из уровней. Пар­
ламент сформулировал и смог реализовать новый,
гораздо более агрессивный внешнеполитический
курс, который заложил основу для империи (Bren­
ner 1993)'
а
элиты графств стали гораздо эффектив­
нее регулировать бедноту (Somers 1993; Lachmann
2000:190-194; Лахман 2θΐο: 349~355)· Европейские
антимонархические революции XIX века имели мно­
гообразные последствия. Буржуазия континенталь­
ной Европы была гораздо менее сплоченной, неже­
ли английская, и ее победы были либо недолговеч­
ны, как все революции 1848 года, либо их плодами
были слабые режимы, сгибавшиеся перед контр­
революциями, как в Испании в 1874 году. Револю­
ции, возглавляемые слабыми классами или раздроб­
ленными коалициями, зачастую были лишь пер­
вым актом в ряду, который вел к слому государства.
За слабой испанской монархией i874-1
931 годов при­
шла Вторая Испанская Республика, опиравшаяся
на коалицию внутренне разделенных классов, ко­
торые конфликтовали друг с другом. У республики
не было достаточного потенциала и сплоченности,
чтобы организовать собственных граждан или вы­
ставить сплоченную армию, обладающую ресурса­
ми для противодействия силам Франко.
Постколониальные государства
Колонизация оставляет после себя политиче­
скую дезорганизацию и слабые административные
структуры, и антиколониальные политические ре­
волюции редко преодолевают это наследие. Им-
286


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
перские державы почти всегда завоевывают терри­
тории силами, которые ничтожны по сравнению
с населением, которое они контролируют, а лю­
дей, оставленных для управления на местах, еще
меньше. Колониальное владычество подкрепляется
угрозой крайнего насилия, но в своем ежедневном
функционировании действует хитростью, приду­
мывая, как вербовать сотрудничающих и раскалы­
вать местное население. То, каким образом колони­
альные режимы организовывали своих подданных,
наложило решительный отпечаток на постколони­
альные государства. Исследователи колонизации
только начинают заниматься разбором тонкостей
и сравнительными исследованиями, позволяющи­
ми установить, как конкретные цели и потенциал
имперских государств во взаимодействии с колла­
борационистами и сопротивляющимися в колони­
ях формировали режимы, которые, в свою очередь,
определяли устройство постколониальных госу­
дарств. Характерным примером является работа
Чарльза ван Онселена (van Onselen 1982), где по­
казано, как хитрости, взятые на вооружение в кон­
це XIX века Республикой Трансвааль (ее незави­
симость держалась на волоске), чтобы отбиться
от британского господства, построить самостоя­
тельную экономику, удовлетворить свою аграрную
политическую базу и получить прибыль от ино­
странных инвестиций в только что открытые
месторождения золота, создали государственный
потенциал и классовые отношения, взрастившие
спустя полвека апартеид. Значительным вкла­
дом Джорджа Стайнмеца (Steinmetz 2007), под­
ход которого мы обсуждали в главе $, стало вы­
явление у колониальных чиновников раздельных
стилей администрирования, результатом которых,
если говорить о германских колониях, был гено­
цид в Юго-Западной Африке, минимально травма­
тичное правление на Самоа и комплексное усилие
по переустройству и коллаборации в Циндао, не-
287


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
мецкой колонии на правах аренды. Стайнмеца за­
ботит описание германской политики, и поэтому
он рассматривает взаимодействие между колони­
альным правлением и сопротивлением коренных
народов лишь постольку, поскольку оно затраги­
вало немцев. И все же его анализ, если распростра­
нить его на постколониальную эпоху и особенно
если использовать его как шаблон для исследовате­
лей колонизации других наций, может послужить
теоретическим и эмпирическим базисом для пони­
мания различий между политиями, существующи­
ми в условиях обретенной независимости.
Полярными противоположностями в континуу­
ме имперского влияния являются Индия и Конго.
Конголезский случай мы разбирали в предыдущих
главах. Бельгийские колонисты смогли уничтожить
доколониальные политические структуры, и крат­
ковременное движение за независимость создало
лишь тонкую и разделенную национальную поли­
тическую элиту. У нового государства отсутство­
вал достаточный потенциал, чтобы наладить ра­
боту служб или даже просто утвердить авторитет
за пределами столицы. Региональные элиты так­
же были слабы, и только иностранная поддержка
придавала им силы бросить вызов национальному
правительству. Ни национальное, ни региональные
конголезские правительства не могли предпринять
какую-либо военную или организационную ини­
циативу без поддержки от иностранных спонсоров.
Поскольку иностранные державы не были заинте­
ресованы в развитии государственного потенциа­
ла, снизившем бы возможность извлекать ресурсы,
а конголезские классы были дезорганизованы, госу­
дарственный потенциал так и не преодолел ту низ­
кую отметку, на которой он был в момент получе­
ния независимости.
Индия очень отличалась от Конго, да и от боль­
шинства африканских стран. Столетиями до бри­
танского завоевания она была то империей, то на-
288


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
бором обладавших внутренним единством поли-
тий. Британия правила, поддерживая и кооптируя
туземные элиты, как в туземных княжествах, так
и в районах прямого правления. Британцы разру­
шали одни местные элиты и посредством патрона­
жа продвигали другие, но держали по всей Индии
внутренне единые провинциальные правительства
с повышенным потенциалом, позволяя коллабора­
ционистам контролировать население, опекать ком­
мерцию и направлять поступления в Лондон. Дол­
гие сумерки британского правления дали шанс пар­
тии Конгресса в связке с провинциальными элитами
создать общенациональный блок, ставший источни­
ком людских ресурсов для единого государства по­
сле независимости. Индийский национальный кон­
гресс был массовым движением, но в его руководстве
сплелись индийские служащие, работавшие на бри­
танцев, профессионалы и индийский капиталисти­
ческий класс, образовавшийся при британской ге­
гемонии. Национальная элита не сформировалась
лишь в тех районах, где в целях ослабления партии
Конгресса британцы поощряли мусульманский про­
тивовес (Brown 1999)· Когда эти районы стали Па­
кистаном, там остались только автаркические про­
винциальные элиты, слабо объединенные в нацию.
Шестьдесят лет спустя отсутствие мусульманского
эквивалента партии Конгресса накладывает отпе­
чаток на пакистанское государство и политическую
жизнь, так как провинции, ограбленные местными
элитами (такими, как Бхутто из Синда), лишь номи­
нально остаются под национальным контролем. По­
тенциал пакистанского государства по извлечению
доходов, административной деятельности и предо­
ставлению услуг по-прежнему низок.
Колонии располагаются ближе к индийско­
му или конголезскому полюсу в зависимости от:
(ι) силы политий до завоевания; (2) того, в какой
мере завоеватели применяли насилие для разруше­
ния и выкашивания туземных элит; (з) степени раз-
289


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вития при колониальном владычестве автономного
отечественного капиталистического класса. Более
сильные государства (наподобие Индии, Сингапу­
ра и Малайзии среди британских колоний и фран­
цузского Кот-д'Ивуара) имели относительно хо­
рошо развитые политии, пережившие завоевание
отчасти невредимыми. Британцы в Индии отли­
чались крайним насилием, но в силу глубинности
и жизнестойкости многих из тех политий, на ко­
торые делился субконтинент, элиты остались бо­
лее невредимыми, чем в некоторых слабых полити-
ях других частей света, подвергавшихся меньшему
насилию. Мало того, в Индии, Сингапуре и Ма­
лайзии из-за их центрального положения в им­
перской торговле и мануфактурном производстве
сформировалась сильная буржуазия. В Кот-д'Ивуа-
ре было меньше коммерции в абсолютном выраже­
нии, но эта страна стала центром французской Аф­
рики. Большинство африканских стран и других
колоний в иных местах претерпели уничтожение
местных элит, и капитализм был там мало развит.
Британские поселенческие колонии в Северной
Америке, Австралии и Новой Зеландии и испан­
ские в Чили, Аргентине и Уругвае были образованы
на землях, очищенных от аборигенных народов, ко­
торые были в основном истреблены поселенцами.
Поселенцы создали новые туземные элиты, и у всех
развились капиталистические классы. Обретя неза­
висимость, все имели государства с потенциалом,
который соперничал с потенциалом их бывших
властителей. Напротив, в поселенческих государ­
ствах, где многочисленное коренное население пе­
режило завоевание и/или к нему добавился много­
численный контингент рабов, сплоченные элиты
и буржуазия не получили развития, и эти государ­
ства остались со слабыми сословиями периода по­
сле независимости. Американские южные штаты
избежали этого удела, потому что вошли в состав
Соединенных Штатов.
290


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
Явное соответствие между колониальным режи­
мом и государством после обретения независимо­
сти нарушалось двумя привходящими факторами:
продолжительными движениями за независимость
и вмешательством иностранных держав после полу­
чения независимости. Движения за независимость,
такие как индийская партия Конгресса, южноафри­
канский Африканский национальный конгресс, ни­
карагуанский Сандинистский фронт национально­
го освобождения, иранские исламисты и коммуни­
стические партии почти повсюду, способны спаять
из местных элит сплоченный национальный блок,
который может укрепить потенциал нового госу­
дарства в период после получения независимости.
Движения за независимость, базой которых являют­
ся моноэтнические группы и которые не включают
другие этносы, создают слабые и коррумпированные
государства, как во многих африканских странах.
Там, где в экономике господствуют представители
этнического меньшинства, а движение за независи­
мость вместо попыток взять верх над этим меньшин­
ством демонстрирует договороспособность, там воз­
никает государство с более высоким потенциалом,
где есть политическая стабильность (но не обяза­
тельно много демократии), как в Сингапуре, Малай­
зии и Южной Африке после апартеида.
Многие государства стали независимыми
без серьезной антиколониальной борьбы. Решения
Британии и Франции предоставить независимость
многим колониям до того, как там сформирова­
лись вооруженные движения, отражали финансо­
вую слабость метрополий и исчерпание их военных
ресурсов после 1945 г°Д
а
·
Однако это было в об­
щем-то точной оценкой британцами и француза­
ми своего умения подбирать податливых правите­
лей и манипулировать новыми правительствами,
устанавливая в свои порядки.
Государства, появившиеся из подобных мягких
и управляемых переходов, были слабыми и не пода-
291


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
вали надежд на благое изменение, потому что пра­
вители после получения независимости имели воз­
можность оставаться у власти, опираясь на ино­
странную поддержку, а значит, у них отсутствовала
потребность или самостоятельность, чтобы разви­
вать собственный потенциал для оказания услуг
или построения отечественной базы сторонни­
ков. Такие режимы становились «султанистски-
ми... крайней формой патримониализма, при ко­
торой авторитет основан единственно на личном
владычестве, не знающем сдержек, не обременен­
ном правом, ценностями, идеологией или обыча­
ем, где лояльность правителю означает тотальное
подчинение, основанное на страхе и жадности»
(Brachet-Marques 2005: 469)· В предыдущей главе
мы видели, как султанистскими становились бога­
тые нефтью государства, в первую очередь на Ближ­
нем Востоке, обращаясь против своих имперских
спонсоров и национализируя нефть. Не имевшие
нефти режимы становились султанистскими, когда
лидеры, используя иностранную поддержку, ликви­
дировали базы отечественной оппозиции, вступали
в союз с иностранными капиталистами и присваи­
вали внутренние ресурсы, подрывая возможность
появления сплоченной туземной буржуазии, кото­
рая могла бы стать противовесом режиму. Олице­
творением этой модели является Мугабе в Зимбаб­
ве. Он занял пост при международной поддержке
борьбы против режима белого меньшинства. Побе­
див на первых своих выборах, Мугабе взял на воору­
жение бонапартистскую стратегию. Он предложил
уступки белым фермерам и бизнесменам и исполь­
зовал помощь и поддержку из-за рубежа, чтобы по­
дорвать меньшинство ндебеле и блокировать по­
явление черной буржуазии. В отсутствие жизне­
способной отечественной оппозиции Мугабе смог
закрепить свой контроль над армией и полицией
и наполнить правительство коррумпированными
прихлебателями. Затем он пошел против своих бе-
292


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
лых союзников и экспроприировал их собствен­
ность, направив режим в сторону султанизма.
Многие персоналистские режимы, особенно
в Латинской Америке, были задействованы Соеди­
ненными Штатами для охраны американских ин­
вестиций и подавления левых партий. В качестве
примера султанистского правителя Вивиан Браше-
Маркес (В rächet-M arques 2005) приводит Сомосу
в Никарагуа, о котором президент Франклин Руз­
вельт сказал: «Он —сукин сын, но это наш сукин
сын», а также Батисту на Кубе, Трухильо в Домини­
канской Республике, Реза-шаха в Иране и Маркоса
на Филиппинах. В целом слабые государства, будь
то султанистские или ослабленные межфракцион­
ным конфликтом, с легкостью эксплуатируются им­
перскими или неоимперскими державами. Майкл
Шварц (Schwartz 2008) пришел к выводу, что пла­
ны США по внедрению в Ираке неолиберализма,
о чем мы говорили в предыдущей главе, облегча­
лись военной стратегией, послужившей интенси­
фикации насильственного конфликта суннитов
и шиитов. Как показывает Шварц (Schwartz 2008),
этническое насилие в Ираке не дало образоваться
националистической коалиции, которая могла бы
потребовать вывода американских сил и заблоки­
ровать неолиберальный курс.
Международные войны
По своим последствиям войны между государства­
ми очень отличаются от имперских завоеваний
или подстроенных переворотов, которые мы толь­
ко что обсудили. Военный успех в Европе раннего
Нового времени не был аддитивен. Иными слова­
ми, победа в одной войне и завоевание территорий
в Европе или за ее пределами не увеличивали ве­
роятность дальнейших успехов в борьбе с европей­
скими соперниками. Абсолютный размер или тем-
293


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
пы роста государственных бюджетов в Европе
раннего Нового времени были плохими предска­
зателями государственных потенциалов и дости­
жений, будь то победы в битвах, завоевание евро­
пейских территорий или иностранных колоний
либо строительство общественных объектов. По­
ступления не коррелировали с военным успехом.
Испании, даже когда она в конце XVI века обогна­
ла Францию по поступлениям, не удалось завоевать
никаких новых земель ни в Европе, ни на других
континентах, и она утратила контроль над Нидер­
ландами (а это пятая часть испанского бюджета),
а также их колониями, проиграв Британии, бед­
нейшей из держав. Франция, самая богатая из дер­
жав с 1630-х годов до 1789 года, не завоевала в это
время почти ни одной территории, но потеряла
при этом многие из своих колоний, уступив более
бедной Британии. Нидерланды и Британия в XVII
и XVIII веках отнимали колонии у более богатых
Испании и Франции. Британия и Нидерланды вели
друг с другом войны и захватывали друг у друга ко­
лонии. Победителем тогда зачастую была страна
с меньшим бюджетом (Lachmann 2009)·
На государственном потенциале войны сказыва­
ются главным образом через трансформацию вну­
тренней политической динамики, прежде всего,
как мы видели в главах 3
и
5> углубляя политиче­
скую мобилизацию солдат-граждан внутри и про­
тив государства, что, в свою очередь, укрепляет
их запросы на социальные пособия и льготы. Мо­
билизация и государственная реакция на нее воз­
можны в государствах, проигрывающих войны,
хотя обычно не с такими хорошими результатами,
как в государствах-победителях, и с риском, что мо­
билизация может стать революционной, как это
было у проигравших после Первой мировой вой­
ны. Скочпол (Skocpol 19795 Скочпол 2017) утвер­
ждает, что военное поражение было необходимым,
хотя и не достаточным условием социальных ре-
294


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
волюций во Франции, России и Китае. Однако эти
социальные революции создали государства, кото­
рые «были сильнее, автономнее в обществе и мо­
гущественнее в противостоянии иностранным
соперникам в рамках международной системы го­
сударств», чем их дореволюционные предшествен­
ники (Skocpol 1979: 285; Скочпол 2017: 5°
2
)·
Военное поражение, когда оно не приводит к со­
циальной революции, оборачивается для государ­
ственного потенциала гораздо более пагубными
последствиями в долгосрочной перспективе. Оно
может вести к расщеплению многонациональных
политий, в особенности это относилось к Османской
и Австро-Венгерской империям в конце Первой ми­
ровой войны, но можно вспомнить и более недав­
ний пример Иракского Курдистана после разгрома
Саддама Хусейна в Войне в заливе 1991 года. Судь­
ба курдов иллюстрирует динамику этнической не­
зависимости в послевоенные эпохи. Независимость
завоевывается, только когда этническая группа ор­
ганизуется, часто посредством региональных пра­
вительств, учрежденных при старом имперском по­
рядке, или посредством долгой борьбы за независи­
мость. Поражение национального или имперского
правительства в войне устраняет или в достаточной
мере подрывает репрессивный аппарат, из-за кото­
рого этническая группа была вынуждена оставаться
в составе более крупной политий. Окончательным
арбитром в вопросе границ являются иностранные
державы с вооруженными силами в этой зоне. После
Первой мировой войны великие державы — победи­
тели (Соединенные Штаты, Британия и Франция)
поощряли независимость, чтобы подорвать цен­
тральную власть проигравших государств и опре­
делить итоговые рубежи новых наций. Союзники —
победители во Второй мировой войне, напротив, ре­
шили сохранить идентичности, хотя и не точные
границы побежденных держав Оси. В 1991 году Кур­
дистан завоевал автономию только потому, что аме-
295


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
риканские силы на Ближнем Востоке решили удер­
жать Ирак от подавления восстания. Югославия
раскололась в 1991 году, когда Россия была слиш­
ком слаба, чтобы обеспечить сохранение сербского
господства, а НАТО смогла перебросить туда силу
для защиты притязаний каждой этнической общ­
ности на национальную государственность.
Получается, действия войн не всегда единооб­
разны и последствия победы и поражения не обя­
зательно будут разными. Чтобы отследить эффек­
ты милитаризации, нам нужно смотреть, скорее,
на внутреннюю динамику довоенной политии каж­
дого комбатанта. Вторжение и даже оккупация ве­
дут к преобразованиям только в долгосрочной пер­
спективе и главным образом тогда, когда страна
в центре мировой системы подчиняет страну на пе­
риферии. Колонизация, как говорилось выше, про­
изводит на социальные отношения гораздо более
глубокое воздействие, чем оккупация одной раз­
витой капиталистической страны другой такой же
страной. Нацисты оставили в оккупированных ими
странах горы трупов, но в социальном плане прак­
тически ничего не поменялось (А1у 2005). Наиболь­
шее влияние в Восточной Азии Япония оказала
на Тайвань и Корею, которые она оккупировала за­
долго до начала Второй мировой войны.
Трансформационный эффект, который Напо­
леон произвел на некоторые оккупированные им
страны (как и США на Германию, Японию и Южную
Корею после 1945 г°Д
а
)э был вызван тем, что, раз­
бивая своих врагов, Франция и США сметали впол­
не определенные элиты и давали ход переориента­
ции политических и социальных структур. В то вре­
мя как разгром Наполеоном аристократий кое-где
в Италии и Германии породил прогрессивное из­
менение, его оккупация Испании и исторических
Нидерландов почти ничего не дала для перестрой­
ки социальных отношений и оставила незначитель­
ный отпечаток на функционале и потенциале этих
296


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
государств (Lynch 1989; Israel 1995: 1122-1130; Изра-
эль 2θΐ8, 2: 55
0—
557)· Политические системы и ли­
беральные конституции, навязанные американцами
Японии и Германии, ратифицировали и институа-
лизировали политическую переориентацию, приве­
денную в действие в те годы, когда эти державы Оси
участвовали в войне. Гитлер, по мере того как он со­
средоточивал власть в нацистской партии и моби­
лизовал ресурсы для ведения войны, ослаблял по­
мещиков и капиталистов, которые сыграли роковую
роль в подрыве веймарской демократии. Денацифи­
кация держав-оккупантов была вторична по отно­
шению к уничтожению Гитлером в военное время
политической базы для послевоенного авторитар­
ного режима. Поражение в войне дискредитирова­
ло и развеяло классовые силы, на которые опирался
военный режим в Японии и которые сотрудничали
с японскими оккупантами в Корее. Американским
оккупационным силам было тяжелее контролиро­
вать рабочих и крестьян, сорвавшихся с цепи по­
сле уничтожения их классовых врагов, чем сни­
мать с постов милитаристов. Придуманные США
в этих двух отдельных политиях решения создали
контраст либерального и авторитарного режимов
в Японии и Корее.
Трансформационные — или зачастую эпифено-
менальные —эффекты войны можно понять только
исходя из конкретной социальной структуры каж­
дого комбатанта. Замыслы и потенциал держав-
оккупантов вторичны. Вот почему схемы государ-
ствостроительства часто нереализуемы и почему
проваливаются усилия по переносу уроков кажу­
щегося успеха с одной нации на другую. Американ­
ские достижения в демократизации послевоенной
Германии и Японии нельзя воспроизвести в Ира­
ке или Афганистане не из-за отсутствия ресурсов
или воли, а потому, что США приходили в каждую
из стран в конкретный момент на особом отрезке
их контингентного структурного изменения.
297


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Распад государств
В большинстве случаев слом государств имеет вре­
менный характер. На месте политий, уничтожен­
ных социальной революцией, сверженных или пре­
терпевших катастрофическое военное поражение,
появляются новые режимы. Однако в некоторых
уголках света государств, в сущности, не стало. До-
государственный политический мир, разобранный
нами в главе 2, возрождается во многих африкан­
ских странах, на все больших пространствах Паки­
стана и Афганистана и местами на Филиппинах.
У правительств этих стран отсутствует монополия
на применение силы, и во многих сферах своей но­
минальной компетенции они не могут не считать­
ся с локальными правителями, под чьим началом
находятся территории, где на долю государства
приходится мало поступлений и авторитета. Эти
локальные правители финансируют себя, эксплуа­
тируя подконтрольные им земли и людей, и созда­
ют торговые сети, в основе которых жадный спрос
на товары — зачастую наркотики или природные
ресурсы — и услуги, в том числе рабов (Bales 2004;
Бэйлз 200б) и работников секс-индустрии, —произ­
водимые в их локальных царствах и продаваемые
за тридевять земель.
Почему после столетий растущей государствен­
ной власти этот процесс в некоторых уголках света
обратился вспять —вопрос, на который мы должны
ответить. Разве дело всего лишь в том, что с окон­
чанием холодной войны США и Россия отозвали
поддержку у режимов, которым без внешнего пле­
ча не хватило мощи, чтобы по-настоящему пра­
вить своими территориями? Согласно этому взгля­
ду (одним из первых его изложил Майкл Клаф:
Clough 199з)> сверхдержавы, подобно колониаль­
ным державам до них, несли современные поли­
тические институты децентрализованному скоп-
298


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
лению племенных политий. В этом образе Африки
больше литературной фантазии, представленной
в разных видах Чинуа Ачебе в «И пришло раз­
рушение» и Жаном де Брюнофф в его «Истории
Бабара»
2
, чем исторической действительности.
К тому же он поверхностен и не учитывает, каки­
ми способами, о чем говорилось выше, иностран­
ные державы, вместо того чтобы укреплять поли­
тий в своих колониях и зависимых территориях,
расстраивали их порядки. Таким образом, уход
иностранных держав производит многообразные
эффекты и даже в Африке какие-то государства ста­
ли сильнее, когда иностранное манипулирование
и вмешательство в дела пошло на спад.
Чарльз Тилли правильно переводит внимание
на внутреннюю динамику государств. Он утвер­
ждает, что точно так же, как государствообразо-
вание и демократизация были движимы инте­
грацией сетей доверия в национальные политий,
подорвать демократию и ослабить государствен­
ный потенциал могут усилия «тех, кто уже бо­
гат и наделен властью [чтобы] изолировать свои
сети доверия, вводить неравенства и создавать ав­
тономные центры власти» (Tilly 2007: 195)· Тил­
ли ясно говорит о преимуществах для элит жизни
вне государства, в «закрытых поселках и част­
ных школах» (Tilly 2007: 204), но он не объясняет,
как у элит получается организовать размещение
себя и своих ресурсов за пределами государствен­
ного контроля в том, а не ином месте и в то,
а не иное время. Единственным выявленным им
побудительным фактором является «рост рели­
гиозного фундаментализма по всему миру [кото­
рый] побуждает людей изолировать существующие
на религиозной основе сети доверия от публич­
ной политики... эта важнейшая перемена способ-
2. С критикой «Истории Бабара» — но не Ачебе — можно позна­
комиться в книге Ариэля Дорфмана (Dorfman 1983)·
299


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
на привести к широкой дедемократизации в рай­
онах религиозного экстремизма» (Tilly 2007: 204;
Тилли 2007: 242)· Это описание подходит Афга­
нистану, отчасти Пакистану, Йемену и исламским
странам Африки южнее Сахары и, возможно, яв­
ляется прогнозом для Египта, но, разумеется,
не для Ирана, чье государство при Исламской рес­
публике может решительнее блокировать амери­
канское вмешательство, чем при более светском
шахе, который был зависимым объектом манипу­
ляций со стороны США.
В другом тексте Тилли (Tilly 1995°) описывает
убыль «власти рабочих и плотности профсоюзов»
по всему миру начиная с 1980 года и верно указы­
вает, что «рассматриваемые сдвиги вызвали капи­
талисты, умышленно создавая транснациональные
структуры, чтобы избежать контроля со стороны
какого-либо государства и его организованных тру­
дящихся» (Tilly 1995D: χ
8> !9)· Но, как мы видели
в главе 5> у неолиберальных сил, имеющих, по об­
щему мнению, глобальный характер, разное дей­
ствие—в зависимости от наличной прочности го­
сударства и степени мобилизации классов и элит.
Права рабочих и социальные пособия и льготы по­
шли на спад не повсеместно. В любом случае Тилли
не может объяснить, как у капиталистов оказался
контроль над транснациональными институтами
и почему эти образования с политик, опекающих
развитие, переключились на политики, работаю­
щие на финансиализацию.
Личный интерес элит и религиозный фундамен­
тализм, подобно колониализму и неолиберализ­
му, действуют в существующих политиях, чья вну­
тренняя динамика определяет заинтересованность
элит в активах и полномочиях —как и способность
изолировать их — от государств. Тилли волнует,
что устранение элит от публичной политики со­
здает категориальные неравенства и что этим эли­
там, в свою очередь, становится легче существовать
Зоо


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
без государственных услуг. Но, хотя закрытые по­
селки, возможно, и являются чем-то новым, бога­
тые в США всегда платили за частное образование,
безопасность, здравоохранение и прочие услуги,
которые в Европе предоставляются государством.
В этом США ближе к модели третьего мира, но,
как мы видели в обсуждениях социальных посо­
бий и неолиберализма в главе 5» изменения госу­
дарственной политики (увеличение или уменьше­
ние контроля над размещением капитала, создание
или сокращение социальных льгот) являются ре­
зультатом прямых требований к государству со сто­
роны элит или народных сил. Односторонние ре­
шения групп о выводе ресурсов или отзыве участия
могут блокироваться сильными государствами.
В местах, где государства слабы, уход от налогооб­
ложения, огороженные резиденции, частные силы
безопасности и религиозные политии —это не при­
чины, а симптомы слома государства.
Некоторые авторы высказывают мнение, что сла­
беют все государства, а регионы, где наблюдает­
ся слом государства, — это предвестники будущего,
а не патологические аномалии настоящего. Томас
Фридман (Friedman 2005; Фридман 2007), с которым
мы встречались в предисловии, полагает, что бла­
годаря технологиям товары, люди и капитал мо­
гут течь так, что государствам будет не под силу их
контролировать. Джон Маркофф (Markoff 1996а:
130-139) утверждает, что глобализация ослабляет
государства главным образом тогда, когда она дей­
ствует посредством транснациональных организа­
ций, но начнем с того, что государства, наиболее
уязвимые перед МВФ и его подобиями, — это уже
не такие сильные государства. Глобальные эконо­
мические и организационные силы, подобно вол­
нам религиозного фундаментализма, сказываются
на государствах по-разному, и то, как это происхо­
дит, можно предсказать и понять исходя из потен­
циалов и структурных позиций этих государств.
301


ГОСУДАРСТВА И ВЛАСТЬ
Теоретики мировых систем выискивают разные
источники государственной слабости: это и функ­
ционирование самой системы, и «антисистемные
движения». В периферийных зонах, как мы ви­
дели в главе 4» государства слабее, чем в ядре
и на полупериферии. Таким образом, согласно
анализу Валлерстайна (Wallerstein i974_1
9^9î Вал-
лерстайн 2015а, 20156, 2θΐ6) и Арриги (Arrighi 1994?
2007; Арриги 2007, 2009), зоны со слабым госу­
дарственным потенциалом составляют неотъем­
лемую часть мировой системы, и они ширятся
по мере того, как гегемон теряет былую силу. По­
добно тому как ни один автор не предлагает под­
ходящих объяснений, почему отдельные государ­
ства поднимаются с периферии, так и ими не было
проанализировано, почему какие-то государства
теряют потенциал. Они довольствуются замечани­
ем, что США, будучи нынешним гегемоном, теря­
ют потенциал как во внутренних делах, так и в ка­
честве регулятора мировой системы в целом. Еще
они не объясняют, почему хаос мировой системы
сильнее поражает те, а не иные периферийные го­
сударства.
Другим основным следствием миросистемного
кризиса, на взгляд Валлерстайна (Wallerstein 2003),
является интенсификация антисистемных движе­
ний. Валлерстайн старательно различает «антиси­
стемное» и «антигосударственное». Он утверждает,
что движения XIX и XX веков, будь то социали­
стические, националистические или какая-либо
их комбинация, были сосредоточены на завладе­
нии государственной властью, пусть даже их обе­
щания фундаментальных преобразований в миро­
вом масштабе, стоило им только оказаться у власти,
так и оставались невыполненными. Однако в те­
кущий «век перехода, период бифуркации и хао­
са... ясно, что вопросы, стоящие перед антисистем­
ными движениями, преподносят себя совершенно
иным образом... Двухэтапная, государствоориенти-
302


СЛОМ ГОСУДАРСТВ
рованная стратегия [взять власть, а потом преобра­
зовать мир] перестала быть релевантной» (Waller­
stein 2003: 269). Валлерстайн подобающе скромен
в своих предсказаниях и рецептах для движений
нашего времени, поэтому он не претендует на то,
что нынешние антисистемные движения могут
прояснить причины ослабления государственной
власти как в ядре, так и на периферии.
Слом государств имеет конкретные причины,
специфичные для каждой нации. Крах является
крайним случаем, для которого требуются множе­
ственные причины: долгосрочное расстройство по­
литических сетей и потенциалов классов к моби­
лизации из-за колониальной и постколониальной
интервенции, э