УЧЕБНИКИ
ВЫСШЕЙ ШКОЛЫ экономики
И.М .Савельева, А.В .Полетаев
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ
О ПРОШЛОМ
Допущено Министерством образования
Российской Федерации в качестве учебного пособия
для студентов высших учебных заведений,
обучающихся по направлению подготовки
521200 «Социология»
ВШЭ
ш
Издательский дом ГУ ВШЭ
Москва 2005

УДК 316.74:001(075)
ББК60.5
С12
Подготовлено при содействии НФПК —
Национального фонда подготовки кадров
в рамках проекта “ Развитие системы социологического
образования на базе традиционных методов обучения
и современных информационных технологий”
Рецензент
доктор социологических наук,
профессор Н.Е. Покровский
ISBN 5-7598-0287-9
© И.М . Савельева, 2005
© А.В. Полетаев, 2005
© Оформление. Издательский дом
ГУ ВШЭ, 2005

СОДЕРЖАНИЕ
В в е д е н и е ......................................................................................................... 7
РАЗДЕЛ 1. РЕАЛЬНОСТЬ, ЗНАНИЕ И П Р О Ш Л О Е ......................... 13
Лекция 1. Структура социальной реальности .......................................... И
1Л. Система л ич ности ......................................................................... 20
1.2. С оциальная система ..................................................................... 24
1.3. Система культуры ......................................................................... 30
Лекция 2. Конструирование р еальности.................................................... 37
2.1. С истемные с в я з и ........................................................................... 38
2.2. Объективация и л е г и ти м а ц и я ...................................................... 42
2.3. Действительность и в ы м ы с е л ...................................................... 48
Лекция 3. Концепции знания ..................................................................... 56
3.1. Ф ило софия познани я ................................................................... 57
3.2. С оциология з н а н и я ....................................................................... 66
Лекция 4. Характеристики з н а н и я ..............................................................76
4.1. Внутренние п а р а м е т р ы ................................................................. 77
4.2 . Внешние параметры ..................................................................... 82
4.3 . Метапараметры ..............................................................................89
Лекция 5. Формирование знания ...............................................................97
5.1. Психологические ф а к т о р ы .......................................................... 98
5.2. С оциальная л егитимация ........................................................... 107
Лекция 6. Деньги и власть ....................................................................... 115
6.1. Экономические механизмы .........................
115
6.2. С оциальная к о н к у р е н ц и я ........................................................... 127
Лекция 7. Вечность и время .........................
136
7.1. Дв а образа времени ..................................................................... 136
7.2. Базовые х а р а к т е р и с т и к и ............................................................. 144
7.3. Время в и с т о р и и ............................................................................ 152
5

Лекция 8. Прошлое и настоящее ............................................................. 158
8.1. Темпоральные п р е дс та вл е н и я.....................................................159
8.2. К онцепту ал изация п р о ш л о г о .....................................................166
8.3. Историческое з н а н и е .................................................................... 170
РАЗДЕЛ2. ТИПЫ ЗНАНИЯ О ПРОШЛОМ ......................................179
Лекция 9. Архаичное знание .....................................................................180
9.1. Мифическо е время ......................................................................183
9.2 . Образы изменений во в р е м е н и .................................................. 190
9.3 . Модели мира ................................................................................ 195
Лекция 10. Религиозное знание ............................................................... 203
10.1. Темпоральная структура ...........................................................206
10.2. Схемы и с т о р и и ............................................................................210
10.3. Образы “прошлого — настоящего — будущего”
.................219
Лекция 11. Философское знание ............................................................. 225
11.1. Историософия ............................................................................226
11.2. Исторический процесс ............................................................. 232
11.3. Всемирная история ................................................................... 241
Лекция 12. Идеологическое знание ........................................................ 249
12.1. Две трактовки понятия “идеология” ......................................250
12.2. Темпоральные у н и в е р с у м ы ...................................................... 254
12.3. Идеология и и с т о р и я ................................................................. 263
Лекция 13. История общества ................................................................. 271
13.1. Ф ормиро вание историч еской науки ..................................... 272
13.2. Изучение со циальной с и с те м ы ................................................ 282
Лекция 14. История кулыуры и л и ч н о с т и .............................................. 293
14.1. Исследование к у л ьт у р ы .............................................................293
14.2. Постиж ение человека ............................................................... 301
Лекция 15. События и с тр у кт ур ы ........................................................... ...
15.1. Исторические события .....................
314
15.2. Структурный п о д х о д ................................................................. 322
Библиографический список .......................................................................
6

ВВЕДЕНИЕ
Задачей данного курса является ознакомление студентов с одним из
важнейших направлений современной социологической теории —
социологией знания, связанной с проблемой конструирования со­
циальной реальности. В рамках этого направления особый интерес
представляют темпоральные (временные) характеристики констру­
ируемой картины мира и анализ различных символических систем,
существующих в обществе. Курс основан на выполненном автора­
ми оригинальном исследовании проблемы конструирования про­
шлой социальной реальности в разных типах знания1. Предложен­
ный подход позволяет концептуализировать ведущиеся в любом со­
временном обществе дискуссии о соотношении прошлого и насто­
ящего, тесно связанные в свою очередь с важными для любого
общества и отдельных социальных групп проблемами самоиденти­
фикации, что особенно актуально для современной России.
Ключевые понятия данной работы — “реальность”, “знание ” и
“прошлое” . Поэтому в первом разделе курса подробно рассматрива­
ются генезис и эволюция этих понятий, их философская и социоло­
гическая концептуализация и взаимосвязь в рамках феноменологи­
ческой социологии знания. С точки зрения конструирования соци­
альной реальности особое значение имеет разделение прошлого,
настоящего и будущего, являющееся ключевым элементом соци­
ального темпорального сознания.
Во втором разделе курса показано, как общие принципы фор­
мирования темпоральной картины мира реализуются на уровне от­
дельных типов или форм знания — архаичного знания, религии,
философии, идеологии. В курсе дается краткая характеристика раз­
ных типов знания, их функций и механизмов формирования, что
позволяет выявить специфику складывающихся в обществе в раз­
1Савельева И.М ., Полетаев A.B. Знание о прошлом: теория и история: В 2 т. X 1.
Конструирование прошлого; Т 2. Образы прошлого. СПб .: Наука, 2003—2004 .
7

Введение
ные исторические эпохи представлений о социальной реальности.
Поскольку в современных обществах особое значение имеет науч­
ное знание, в заключительных лекциях курса подробно обсуждается
специфика современного исторического знания, включая проблемы
спецификации предмета истории и конструирования целостной
картины прошлого в ведущих исторических школах и направлениях.
При разработке данного лекционного курса авторы стремились
последовательно реализовать ряд методологических принципов,
обеспечивающих целостность исследования: системный подход,
междисциплинарность, историзм и дистанцированность.
Системный подход. Системный подход ориентирует студента на
раскрытие целостности объекта и обеспечивающих эту целостность
механизмов, на выявление многообразных типов связей изучаемого
объекта и сведение их в единую теоретическую картину. Примени­
тельно к социальному миру системный анализ в явном виде впервые
был использован В. Дильтеем в конце XIX в., общая теория систем­
ного анализа была предложена Л. фон Берталанфи в 1950-е гт. При­
менительно к социальным процессам системный подход наиболее
последовательно был разработан Т. Парсонсом в 1960—1970-е гг.
В системном исследовании анализируемый объект рассматри­
вается как определенное множество элементов, взаимосвязь кото ­
рых обусловливает целостные свойства этого множества. Основной
акцент делается на выявлении многообразия связей и отношений,
имеющих место как внутри исследуемого объекта, так и в его взаи­
моотношениях с внешним окружением, средой. Свойства объекта
как целостной системы определяются не только и не столько сум­
мированием свойств его отдельных элементов, сколько свойствами
его структуры, особыми системообразующими, интегративными
связями рассматриваемого объекта. Важное значение имеет тезис о
многообразии типов связей объекта, из которого следует, что любой
сложный объект допускает существование множества его моделей.
К ключевым особенностям системного подхода следует отнести
то, что не только объект, но и сам процесс исследования выступает как
сложная система, поэтому одна из основных задач состоит в соедине­
нии в единое целое различных моделей объекта. Системные объекты,
как правило, не безразличны к процессу их исследования, и в ходе си­
8

Введение
стемного анализа возникает взаимовлияние объекта и исследователя,
характеристик самого объекта и процесса исследования.
В рамках данного курса использование системного анализа иг­
рает существенную роль при рассмотрении понятий “социальная
реальность” и “знание” , к которым следует подходить как к целост­
ным системам, находящимся во взаимодействии между собой. Не­
смотря на некоторую неизбежную, особенно при кратком изложе­
нии, схематичность системного подхода, он позволяет студентам
составить законченное представление о предмете курса и основных
принципах его изучения.
Междисциплинарность. Тематика данного курса, в основе кото­
рого лежит социологическая теория знания, разработанная в XX в.
М. Шелером, К. Манхеймом, А. Шюцем, П. Бергером, Т. Лукманом
и др., требует активного привлечения теоретического инструмента­
рия, накопленного в рамках других научных дисциплин, равно как
и в рамках философии. Этим определяется необходимость исполь­
зования междисциплинарного подхода к рассматриваемой теме.
В настоящее время междисциплинарный подход понимается
прежде всего как проблема исследовательской практики и перевода
ее результатов в систему знания. При этом главная задача состоит в
том, чтобы преодолеть в процессе исследования противоречие меж­
ду строением реальности, представляющей собой некую целост­
ность, и наукой, знания которой организованы по научным дис­
циплинам с характерными для каждой из них базовыми допущени­
ями, гипотезами и расширительными интерпретациями сведений о
реальности и ее организации.
Методологическое обеспечение междисциплинарного подхода
предполагает создание предметной конструкции, включающей сле­
дующие главные компоненты: 1) систематически организованное
отображение эмпирических данных об объекте; 2) исследователь­
ские средства и методы наблюдения; 3) набор теорий разной степе­
ни общности, разработанных разными дисциплинами; 4) языковые
средства, с помощью которых строятся и модифицируются теорети­
ческие описания.
В данном случае речь идет, по существу, об использовании ме-
татеоретического подхода, где под метатеорией подразумевается
9

Введение
анализ структуры, методов и свойств определенного набора так на­
зываемых предметных или объектных теорий. Исторически термин
“метатеория” был введен в начале XX в. в исследованиях по основа­
ниям математики и логики (Д. Гильберт, К. Гёдель, А. Тарский,
Р. Карнап и др.) . Основная задача метатеоретического анализа со­
стоит в представлении соответствующих предметных теорий и ана­
лизе их свойств.
В рамках данного курса в качестве предметных теорий выступа­
ют разные типы знания о социальной реальности (архаичное зна­
ние, религия, философия, идеология, общественно-научное зна­
ние, равно как и другие, не рассматриваемые нами типы знания —
искусство, обыденное знание и т.д.) . Их метатеоретический анализ
требует, в первую очередь, использования соответствующего мета­
языка (терминологии), позволяющего рассматривать отдельные ти­
пы знания в комплексе и во взаимосвязи. Помимо логического ап­
парата здесь может привлекаться терминология таких метатеорий,
как упомянутый выше системный анализ, семиотический анализ,
психологический анализ и т.д.
Историзм. Тематика данного курса предполагает динамический
анализ, причем вдвух аспектах: рассмотрение процессов изменения
самого объекта (коллективных представлений о прошлой социаль­
ной реальности) и представлений об этом объекте (т.е. теоретичес­
ких концептуализаций самих коллективных представлений). Мето­
дологические основы такого подхода разрабатывались в XX в. в
рамках истории идей (А. Лавджой), истории науки (Т. Кун), истории
ментальностей (Р. Мандру, Ж. Дюби), интеллектуальной истории
(Д. Келли, Л. Репина) и др.
Историзм как принцип подхода к социальным явлениям под­
разумевает рассмотрение предмета исследования как изменяюще­
гося во времени, развивающегося. Поскольку предметом исследо­
вания в данном случае являются прежде всего идеи (экстернализо-
ванные мысли, представления и т.д .), с методологической точки
зрения существенно акцентировать взаимодействие эволюционной
и парадигмальной моделей развития знания. В первом случае речь
идет о демонстрации преемственности европейской культурной
традиции, восходящей к античной Греции. В то же время преемст­
10

Введение
венность или даже неизменность интеллектуальных традиций соче­
таются с резкими, своего рода скачкообразными изменениями в ба­
зовых способах концептуализации социального мира, обычно име­
нуемых парадигмами (Т. Кун) или эпистемами (М. Фуко).
Историзм как методологический принцип акцентирует не
только само наличие изменений, но и их социальные характеристи­
ки. В рамках данного курса этот принцип реализуется на несколь­
ких уровнях. Прежде всего трактовка знаний как коллективных
представлений требует вычленения социальных групп, являющихся
носителями тех или иных представлений, и соответственно рассмо­
трения социальной структуры общества в ее развитии. Отсюда вы­
текает, в частности, необходимость разделения “массовых” и “эли ­
тарных” представлений, а внутри последних — различных интел­
лектуальных школ, направлений, течений и т.д.
История в данном курсе определяется как наука о прошлой со­
циальной реальности. Таким образом, история в значении знания
фигурирует как: 1) научное знание; 2) знание о социальном мире (со­
циальной реальности); 3) знание о прошлом. Первый смысл связан с
определением по методу, второй — по предмету, третий — по време­
ни, и историческое исследование ведется параллельно по всем трем
направлениям. Вместе с тем очень часто даже в новейшее время по­
нятие истории как научного знания о прошлой социальной реально­
сти размывается, и под историей начинают понимать любое знание о
прошлом. Тому есть несколько вполне объективных причин.
Первая и, пожалуй, основная причина смешения понятий ис­
торического (научного) знания о прошлом и знания о прошлом в
целом коренится в самой исторической науке. В силу своего ком­
плексного, всеобъемлющего и в чем-то разнородного характера ис­
торическая наука, быть может, в большей степени, чем другие об­
щественные дисциплины, испытывает влияние иных типов знания
(хотя взаимовлияние типов знания наблюдается едва ли не в любой
области). Возникающее время от времени преувеличенное внима­
ние к присутствующим в историческом знании (впрочем, как и в
любой другой науке) вненаучным элементам (мифологическим,
философским, идеологическим, художественным и т.д.) провоци­
рует постоянно возобновляющиеся попытки отождествления исто­
11

Введение
рического знания с каким-либо из перечисленных типов вненауч-
ного знания или, по крайней мере, стремление изобразить истори­
ческое знание не как научное, а как некую смесь разных типов зна­
ния, которым придается равный вес.
Дистанцированное!!». Одной из важных методологических про­
блем, решаемых в рамках данного курса, является воспитание у
студентов чувства исследовательской дистанции. Значительная
сложность этой задачи определяется самим объектом исследова­
ния — представлениями о социальной реальности. Поскольку каж­
дый социальный субъект имеет определенные представления о со­
циальной реальности, включая те или иные специализированные
представления (религиозные, философские, идеологические, на­
учные, эстетические, этические и т.д.), эти индивидуальные воз­
зрения существенно влияют на оценку коллективных представле­
ний, бытующих в обществе.
Выработка навыков исследовательской дистанции включает,
среди прочего, способность к саморефлексии, т.е. анализу собст­
венных представлений, их оценке в определенном социально-исто ­
рическом контексте. Важную роль здесь играет ознакомление
студентов с такими социологическими понятиями, как различение,
соотношение действующего субъекта и наблюдателя и т.д. Особое
внимание следует уделить проблеме соотношения индивидуальных
субъективных мнений и коллективно признанных объективирован­
ных знаний.
Эта тема чрезвычайно актуальна в связи с развитием антисци-
ентистских, противостоящих научному подходу постмодернист­
ских концепций, постулирующих едва ли не абсолютную субъек­
тивность любых представлений о социальной реальности, включая
ее прошлое. Кроме того, в российских условиях эта проблема при­
обретает особую значимость из-за деструкции экспертных сооб­
ществ в постсоветском обществе, что также создает базу для анти-
сциентистских настроений и стимулирует распространение “пара­
нормального”, “нетрадиционного” и подобных видов знания, в том
числе знания о прошлой социальной реальности (“новая хроноло­
гия” и т.п.).

РАЗДЕЛ 1
РЕАЛЬНОСТЬ, ЗНАНИЕ
И ПРОШЛОЕ

1
лекция
СТРУКТУРА
СОЦИАЛЬНОЙ
РЕАЛЬНОСТИ
Объектом нашего исследования является знание о прошлой соци­
альной реальности. Начнем с определения понятия “социальная
реальность” .
В соответствии с логико-семантической терминологией вся­
кое понятие характеризуется триединством: знак (в естественном
языке — слово или словосочетание), предметное значение (дено­
тат, означающее) и смысл (коннотат, означаемое), т.е. реализация
значения в знаке. Само слово (знак) “реальность” относительно
недавнего происхождения. Оно стало активно использоваться лишь
в Средние века, в рамках известной дискуссии об универсалиях (о
ней — чуть ниже). Поэтому говорить о понятии “реальность”
применительно к античной мысли, ввиду отсутствия соответству­
ющего слова (знака), можно лишь с очень большой степенью ус­
ловности.
В большинстве современных европейских языков слово “ре­
альность” в той или иной форме присутствует, но при этом трудно
выделить не только устоявшиеся смыслы, но даже значения этого
понятия. Наиболее активно понятие “реальность” используется в
философии. В самом общем виде под реальностью понимается “не ­
14

Лекция 1
Структура социальной реальности
что существующее” или “все существующее” . Иногда это понятие
сужается до “истинно существующего”, “существующего на самом
деле”, “существующего объективно”, но при этом сразу возникает
проблема с определением понятий “существование”, “бытие”, “ис ­
тина”, “на самом деле” и т.д. (см. вставку 1).
Сепулькии реальность
Вставка 1
Лем С. Звездные дневники Ийона Тихого [1958]. Пер. с польск. // Биб­
лиотека современной фантастики: В 15 т. М .: Молодая гвардия, 1965. Т. 4 .
С. 11— 142.
“ ...Я пошел к Тарантоге, чтобы посмотреть в сКосмической энциклопе­
дии > статью о сепульках. Нашел короткую информацию:
«Сепульки — играющий значительную роль элемент цивилизации ардри-
тов (см.) с планеты Интеропия (см.) . См. Сепулькарии».
Я последовал этому совету и прочитал:
«Сепулькарии — устройства, служащие для сепуления (см.)».
Поискал сепуление, там было:
«Сепуление — занятие ардритов (см.) с планеты Интеропия (см.) . См. Се­
пульки».
Круг замкнулся, больше искать было негде” (с. 45— 46).
Философский энциклопедический словарь / Ред. Л.Ф. Ильичев и др.
М.: Советская энциклопедия, 1983.
“ Реальность (от позднелат. realis — вещественный, действительный) — су­
ществующий в действительности” (с. 572).
“ Существование — в диалектико-материалистической философии сино­
ним бытия” (с. 665).
“Действительность — объективная реальность как актуально наличное
бытие” (с. 141).
“ Бытие — философская категория, обозначающая реальность, существу­
ющую объективно” (с. 69).
“ Объективная реальность — см. Материя” (с. 453).
“ Материя (от лат. materia — вещество) — «философская категория для
обозначения объективной реальности» (Ленин)" (с. 354).
Круг замкнулся, больше искать было негде.
Даже с учетом того, что в приведенном примере речь идет о по­
пытке определения реальности в рамках марксистско-ленинской
философии, понятно, что и в общем случае эта задача оказывается
15

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
весьма непростой. К этому добавляются известные сложности, воз­
никающие при попытках выделения “общепринятых” взглядов,
обусловленные высокой степенью индивидуализации философских
воззрений, отличающей философию от большинства других типов
знания. Иллюстрацией к сложностям определения реальности явля­
ются и упомянутые во вставке “сепульки” — не вполне ясно, “суще­
ствуют” ли они в действительности и являются Ли ^реальностью” .
Еще сложнее обстоит дело с концептуализацией собственно со­
циальной реальности. С содержательной точки зрения значительная
часть суждений о социальной реальности (точнее, о том, что мы те ­
перь подразумеваем под этим термином), бытовавших в античности
и в Средние века, а отчасти и в первые века Нового времени, восхо­
дит к архаичному (мифологическому) мышлению. Исходным пунк­
том осмысления мира в целом был мир природы с его изначальной
очевидностью существования. Этот мир отличала “внеположен-
ность” по отношению к человеку, что служило основой для формиро­
вания представлений о его бытии независимо от сознания и действий
людей и, что самое главное, в качестве “предсуществующего” , т.е. су­
ществующего до человека. Эти верования закреплялись и на уровне
мифов о сотворении мира, в которых человек обычно возникает (со­
здается, появляется) после всех остальных предметов и животных.
Первичность природы в осмыслении “существующего” сильно
влияла на последующие, более сложные конструкции. Дело в том,
что построение “картины мира” изначально основывалось на прин­
ципе уподобления, т.е. использования “понятных ” явлений и пред­
метов, прежде всего природных объектов, для описания “непонят­
ных” (например, жизнь уподоблялась дереву, время — реке и т.д.) .
Наглядность вещественной природы обусловила такую черту арха­
ичного мышления, как стремление к реификации, т.е. овеществле­
нию понятий, осмыслению их в образной (визуализированной)
форме “вещей” или “предметов”, что позднее особенно ярко про­
явилось в средневековом символизме. Эти исходные “природные”
принципы осмысления мира долго сдерживали концептуализацию
социальной реальности, которая, во-первых, не является “предсу-
ществующей” по отношению к человеку, а во-вторых, в основной
своей части невещественна.
16

Лекция 1
Структура социальной реальности
До сих пор речь шла об архаичных подходах к построению кар­
тины мира, которые были унаследованы европейской философией
и присутствие которых обнаруживается по сей день. Если же гово­
рить о разрыве с архаичной традицией, то здесь важнейшей являет­
ся идея дифференциации, или различения. В архаичных культурах
мир представлялся как единое целое, в котором не существовало
качественных различий между людьми и животными, живой и не­
живой природой, трансцендентными (божественными) и земными
существами, предметами и знаками и т.д.
Античная философия покончила с этой гомогенностью, начав
делить все сущее на качественно различные части (например, “ве­
щи и идеи”, “материю и форму” и т.д.). В Средние века в рамках
христианской традиции в качестве самостоятельной (и главной)
сущности выделяются Бог и божественная реальность. Но вычлене­
ние собственно социальной реальности из комплекса представле­
ний о мире шло очень медленно и неравномерно. Социальный мир
как нечто, отличное и от природы, и от божественной реальности,
осмысливался не целиком, а по частям, и лишь к концуXIX в. сфор­
мировалось относительно устойчивое представление о социальном
мире как об особой и самостоятельной сущности.
Затруднения, связанные с концептуализацией социальной ре­
альности, проявлялись и на терминологическом уровне. В классиче­
ской латыни широко использовался корень “socio” — ‘соединять’,
‘объединять’, и производные от него слова (sociabilis — общитель­
ный; socialis —товарищеский; societas — общность, союз; socius — об­
щий, сообщник). Однако в Новое время производные от этого корня
относительно широко начинают употребляться лишь во второй по­
ловине XVIII в. в значении “общества” как более общего понятия,
чем бытовавшее в XVI—XVII вв. латинское “civitas” , которым обозна­
чалось в первую очередь то, что сейчас именуется “гражданским об­
ществом” . В значении “общества” производные от socio используют­
ся в современных европейских языках (англ, society, фр. société), од­
нако и в этом случае “общество” все равно обычно остается сравни­
тельно узким понятием, относящимся лишь к одной из частей
“социального”.
17

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Лишь в конце XIX в., в рамках разделения “наук о природе” и
“ наук о духе”, начались активные поиски термина, обозначающего
весь “человеческий мир” . В качестве такого термина В. Дильтей в
работе “Введение в науки о духе: Опыт полагания основ для изуче­
ния истории и общества” (1883) первым использовал сочетание
“социальная реальность” (в русском переводе “общественная дей­
ствительность”). ВXX в. этот термин получил широкое распростра­
нение благодаря работам А. Шюца, П. Бергера, Т. Лукмана и других
представителей феноменологического направления в социологии.
Однако, как показывает лингвистическая практика, термин “соци­
альная реальность” не слишком удобен в употреблении. Поэтому
для обозначения всей социальной реальности иногда используются
термины “общество” или “культура” .
Что касается вопроса о том, что есть социальная реальность, или
что именно ею является, то в данной работе мы опираемся на социо­
логический подход, связанный с именем А. Шюца, который, в част­
ности, писал, что социальная реальность содержит в себе элементы
веры и убеждения, которые реальны, поскольку так их определяют
участники, и которые ускользают от чувственного наблюдения. “Для
жителей Салема вXVII столетии колдовство было не обманом, а эле­
ментом их социальной реальности, и вследствие этого оно является
предметом изучения для общественной науки” [Шюц, 1994, с. 487J.
Дальнейшее развитие этот подход получил в работе П. Бергера
и Т. Лукмана “Социальное конструирование реальности” (1966).
Как отмечают Бергер и Лукман, ключом к пониманию специфики
социологического подхода к определению реальности является
употребление кавычек. Каждый индивид и каждая социальная
группа имеют свои собственные представления о том, что именно
является “реальностью” ( “существует на самом деле”). Поэтому со­
циолог, говоря о реальности, всегда подразумевает кавычки, т.е. со ­
циальную, культурную и индивидуальную относительность этого
понятия. Таким образом, социологический подход к реальности ха­
рактеризуется исследовательской дистанцией: в этом случае объек­
том изучения является не реальность, а представления о реальности
(это объясняется и тем, что, как мы покажем ниже, социальная ре­
альность не существует вне представлений о ней).
18

Лекция 1
Структура социальной реальности
Понятно, что здесь немедленно возникает внутреннее противо­
речие. Анализируя те или иные представления, мы вынуждены это
делать в рамках некоей системы представлений, поэтому никакая
абсолютная дистанцированность невозможна. Единственный вы­
ход — это по крайней мере попытаться четко указать, в рамках ка­
кой теоретической концепции мы сами проводим наш анализ. Го­
воря о реальности в целом и социальной реальности в частности,
мы используем набор представлений, сформированный в рамках
системного анализа. В XX в. этот подход получил большое распро­
странение, как в рамках общей теории систем, одним из создателей
которой является Л. фон Берталанфи, так и в различных социоло­
гических теориях, прежде всего в работах М. Вебера, Т. Парсонса,
Н. Лумана и др., и стал одним из общепризнанных инструментов
анализа общества.
В соответствии с используемой нами моделью картину мира
можно представить как состоящую из трех реальностей: социаль­
ной, природной и трансцендентной (божественной). Далее в этой
лекции мы попытаемся более детально проследить эволюцию под­
ходов к социальной реальности и ее постепенному концептуально­
му отделению от природной и божественной. Понятно, что этот
анализ имеет условный характер, поскольку в данном случае прихо­
дится рассматривать прошлые культуры, в которых такие общепри­
нятые ныне понятия, как “общество”, “личность” , “система” ,
“н орма”, “институт” и т.д. имели другие значения или не существо­
вали вовсе, но в то же время использовались понятия (например,
хорошо известное в истории идей “тело”), которые ныне вышли из
употребления. Поэтому, в сущности, речь идет о реконструкции ис­
тории базовых понятий, связанных с концептуализацией социаль­
ной реальности.
В рамках используемой нами модели социальная реальность
может быть представлена как состоящая из трех систем: а) системы
личности (охватывающей мыслительные и поведенческие аспекты
существования человека), б) собственно социальной системы и
в) системы культуры (включающей продукты материальной и ду­
ховной культуры). Такое “трехчленное” деление социального мира
одним из первых ввел В. Дильтей в указанной выше работе. Он обо-
19

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
значал эти три системы как систему человеческого индивида, сис­
тему внешней организации общества и систему культуры. В XX в.
эта модель получила дальнейшее развитие, и в настоящее время ее
можно считать относительно общепринятой в современном теоре­
тическом обществоведении.
1.1
Система личности
Человек является биологическим существом, и в этом смысле он —
часть природы. Но биологические характеристики человека не оп­
ределяют его качественного, радикального отличия от животных.
Важнейшими же отличительными свойствами человека принято
считать мышление (точнее, особые его формы) и социальность,
причем специфическая мыслительная природа человека и его соци­
альность переплетены необычайно тесно: “Homo Sapiens всегда и в
той же степени есть Homo Socius” [Бергер, Лукман, 1995, с. 87].
Психика человека, его “внутренний мир”, оказывается первой
реальностью, качественно отличной от окружающего его мира при­
роды. Наличие у человека психических способностей (думать, по ­
нимать, чувствовать) осознается людьми в процессе развития чело­
веческой культуры достаточно рано. Об этом свидетельствуют, в ча­
стности, так называемые семантические универсалии или семанти­
ческие примитивы, т.е. понятия, которые присутствуют во всех или
в подавляющем большинстве известных языков, включая языки
примитивных племен.
Но хотя в рамках архаичного знания человеческие психические
качества были неким образом осмыслены, они не считались атрибу­
том одного лишь человека. Ими наделялись и все другие объекты, что
выражалось в таком многократно показанном антропологами явле­
нии, как антропоморфизация мира, заключающаяся в приписывании
всем его компонентам (живым существам, а зачастую и неживым
предметам) человеческих способностей думать, чувствовать, созда-
20

Лекция 1
Структура социальной реальности
вать вещи и т.д. Эти же свойства приписывались трансцендентным су­
ществам, представления о существовании которых также возникают
во времена архаики и играют очень важную роль в осмыслении мира.
Лишь в греческой философии человеческая психика впервые
начинает рассматриваться как качество, присущее исключительно
человеку и трансцендентным существам — богам. Важную роль в
этом сыграло осознание Я, которое как в филогенезе (процессе раз­
вития человеческого общества), так и в онтогенезе (развитии от­
дельного человека) происходит позже осознания Они и Мы. В эпо­
ху античности заметно активизируются и попытки дифференциро­
вать отдельные части психики и (или) отдельные психические про­
цессы: например, в виде разделения ума и души, тематизации
понятий “восприятие”, “разум”, “память” , “воображение” ит.д .
Но окончательно идея особой сущности человеческой психики,
отделяющей его от остального мира, утверждается благодаря христи­
анской религии, одарившей человека “бессмертной душой”, которой
не обладают все остальные Божьи творения. Даже в тех случаях, ког­
да душой наделялся не только человек, но и животные или растения,
человеческая душа концептуализировалась как качественно отлич­
ная от остальных (например, “сознательные” и “бессознательные”
души у Фомы Аквинского). При этом сохранялась и отчасти усилива­
лась тенденция к разделению органов познания (ума) и души — по ­
следняя в значительной мере связывалась с божественной реальнос­
тью. Но одновременно было введено качественное различие между
человеческой и божественной психикой (в том числе вформе разли­
чения души и духа, человеческого и Божественного разума, и т.д.) .
В Новое время процесс осмысления человеческой психики еще
больше активизируется. Особую роль в этом сыграли работы Р. Де­
карта, Дж. Локка и Г. Лейбница, благодаря которым, начиная с
XVII в., на первый план вышли проблемы сознания, т.е. самоосо -
знания человека, его способности к саморефлексии, а также анализ
интеллектуальной (логико-аналитической) подсистемы психики.
В частности, благодаря Декарту психика человека начинает рассма­
триваться не только как пассивный инструмент познания и отраже­
ния окружающего мира, но и как активное начало, влияющее на
мир и в каком-то смысле конституирующее его.
21

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Если процесс осмысления человеческой психики начался
очень рано и шел весьма интенсивно, то с концептуализацией со­
циальной сущности человека — вторым параметром, отделяющим
его от мира природы, — дело обстояло несколько хуже. В принци­
пе, уже по крайней мере начиная с Аристотеля предпринимались
попытки тематизировать “социальность” человека. Отсюда идут
аристотелевское представление о человеке как о “политическом
животном” или ставшие популярными в Новое время понятия “об­
щественное животное”, “общественное существо” и т.д. Но эти яр­
лыки лишь формально акцентировали человеческую социальность,
не придавая ей особого статуса. Общественная сущность человека
сводилась к природно заданной: одни живые существа живут в стае,
другие — в стаде, третьи — в муравейнике, четвертые — в улье или
рое, а “животное человек” — в государстве или в обществе.
В Средние века представления о социальности человека и пред­
писанной ему социальной роли фактически абсолютизируются. Все
средневековое общество и отдельные его структуры (корпорации,
сословия и т.д .) понимались как единое целое, “единое тело”, и
каждый человек рассматривался лишь как часть этого целого.
В свою очередь, социальные роли трактовались как “предсуществу-
ющие” по отношению к человеку элементы Божьего замысла. На­
конец, исполнение той или иной социальной роли также зачастую
интерпретировалось как предназначенное или предуготовленное
каждому конкретному человеку (“написанное на роду”), несмотря
на относительно широкое распространение представлений о свобо­
де человеческой воли.
Акцентированная социальность позднесредневекового обще­
ства вызвала своего рода обратную реакцию, возникшую сначала в
среде итальянских гуманистов, и усиленную затем немецким проте­
стантизмом. Речь идет об индивидуализме, интенсивность рефлек­
сий по поводу которого начиная с XVI в. приобретает гипертрофи­
рованный характер.
Слово “индивид” (лат. individuum = in + dividuum ‘недели­
мый’) использовалось в классической латыни для перевода грече­
ского “атом ” (axopoç —
-
неделимый). В средневековой латыни
смысл его несколько расширился, но также подразумевал недели-
22

Лекция 1
Структура социальной реальности
мость, неразъединимость чего-либо (например, в выражении
“святая индивидуальная Троица”). В позднее Средневековье это
слово стало обозначать своеобразие, уникальность. Гуманисты
Возрождения, употребляя понятие “индивид”, подчеркивали
своеобразие, “отдельность” конкретного человека. Именно это
значение заимствовали немецкие протестанты, утверждавшие
индивидуальный характер отношений человека с Богом, не опо­
средованный церковью, и в Новое время “индивид” стал обозна­
чать уже только человека.
В XVII в., начиная с Р.Декарта, в центре внимания философов
оказалось человеческое сознание, что еще больше акцентировало
идею человеческой индивидуальности. Но одновременно все ак­
тивнее начинает обсуждаться феномен социальных институтов, ос­
нованных на идее “естественного права” и общественного догово­
ра. Именно в этот период возникает известное противопоставление
“и ндивида” и “общества” . Идея естественного права позволяла
анализировать социальные феномены (в первую очередь, государ­
ство и гражданское общество) и меняла акценты в подходе к чело­
веческой психике, обращаясь не только к интеллектуальной, но и к
эмоциональной подсистеме, хотя и в очень упрощенном виде. Речь
шла о наличии у человека неких природных склонностей (инстинк­
тов, стремлений, желаний, влечений, интересов и т.д .), не сводимых
к “стадным” инстинктам — например, к агрессивности, стремле­
нию к свободе, достижению выгоды, удовлетворению духовных по­
требностей и т.д.
Исходя из этого социальные феномены трактовались как ре­
зультат рациональных (интеллектуальных) усилий, направленных
на реализацию или ограничение этих природных стремлений и дик­
туемых необходимостью обеспечить возможность совместного су­
ществования людей (общественного договора). Но, пожалуй, толь­
ко Ж. Руссо впервые осмыслил социальность человека как нечто, не
имеющее аналога в природе. Таким образом, если Декарт первым
высказал идею о том, что человек получает ощущение собственно­
го существования из своего сознания, то Руссо первым предполо­
жил, что человек получает ощущение собственного существования
из мнения других.
23

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Во второй половине XVIII в. наряду с “индивидом” возникает
понятие “личности” (нем. Persônlichkeit, англ, personality), допол­
няющее мыслительную сущность человека его социальной сущнос­
тью. Хорошо известно, что ни античность, ни Средневековье не
знали понятия “личность” . Даже культура Возрождения еще не зна­
кома с этим понятием. По-видимому, первым ввел или, по крайней
мере, концептуализировал термин “личность” (Persônlichkeit)
И. Кант, отделив его от известных ранее понятий “лицо” (Persona)
и “индивид” . В частности, в работе “Религия в пределах только ра­
зума” (1792) он выделял три уровня “человечности”: 1) человек как
живое существо; 2) человек как существо живое и разумное (инди­
вид); 3) человек как существо живое, разумное и способное отве­
чать за свои поступки (личность).
Окончательно понятие “личность” утверждается лишь в конце
XIX — начале XX в., в процессе становления психологии как само­
стоятельной научной дисциплины, когда был достигнут своего рода
баланс между представлениями о человеческой индивидуальности
и социальности, благодаря которым понятие “личность” стало объ­
единять в себе представления о мыслительных способностях чело­
века (Homo sapiens) и о его социальной сущности (Homo socius).
В целом сегодня кажется очевидным, что отдельные культуры,
независимо оттого, знают ли они понятия “индивид” и “личность” ,
детерминируют разные конкретно-исторические формы соотно­
шения индивидуальности и социальности в человеческом поведе­
нии и психике.
1.2
Социальная система
Согласно определению, предложенному Т. Парсонсом, “социаль­
ные системы — это системы, образуемые состояниями и процесса­
ми социального взаимодействия между действующими субъекта­
ми” [Парсонс, 1997, с. 18]. В принципе, элементы социальной сис-
24

Лекция 1
Структура социальной реальности
темы (общества в узком смысле) стали выделяться в качестве чего-
то особого, отличного от природы, уже в Древней Греции. Словами
“ н о м о с” (vopoç — закон) или “тесис” (0еац — установление) обо­
значались социальные нормы и правила (примерно то, что теперь
обозначается словом “институты”), в частности, софисты еще в V в.
до н.э . противопоставляли их “природе” (сриац), т.е. “естественно­
му порядку” . В Риме представления об организации общества ста­
новятся более разнообразными, например, применительно к соци­
альной системе начинают активно использоваться понятия “ordo”
(порядок, сословие), “institutum” (установление, учреждение),
“persona” (роль, положение) и т.д.
Уже в античности различные политические образования — по ­
лис, республика — становятся объектом философских рассужде­
ний. Платон рассматривал полис (совместное поселение) как не­
что, созданное людьми для удовлетворения их потребностей — в
пище, жилье, одежде и т.д., и связывал его возникновение с необхо­
димостью разделения труда, вплоть до торговли, военного дела, го­
сударственного управления, искусства и т.д. Но в основном полити­
ческие, а также социальные и экономические институты (равно как
и социальные нормы и правила, включая мораль) обычно считались
“естественными” или “природными” феноменами.
Представления о “внеположенности” , “предсуществовании”
большинства социальных феноменов закреплялись сакрализацией
некоторых институтов, прежде всего верховной гражданской влас­
ти (императорской, королевской, царской и т.д.) и церкви, а затем и
семьи (“священный институт брака”). Иными словами, большин­
ство социальных феноменов представлялось существующими не
просто “от природы”, но и “от Бога”.
Уподобление социальных феноменов природным объектам и
соответствующее овеществление социальной реальности проявля­
лись и на уровне визуальных образов, в частности, образа тела. Еще
Платон уподоблял государство (точнее, полис) человеческому телу,
и эта традиция была унаследована христианскими мыслителями.
В христианстве понятие “тело ” (лат. corpus) в применении к обще­
ственным институтам — церкви, корпорациям и т.д.
—
и к общест-
25

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ву в целом становится более мистическим (т.е. менее плотским), од­
нако все еще сохраняет связь с человеческим телом.
Начиная с XIII в., когда в Европе стало возрождаться аристоте-
лианство, понятие “тело ” все чаще трактуется не только в мистиче­
ском, но и в физическом смысле, и к XVI в. преобразуется в абст­
рактные “тела” , те самые, которые фигурируют в ньютоновском за­
коне всемирного тяготения (“два тела притягиваются друг к другу с
силой...”). Примерно в таком абстрактно-физическом смысле “те ­
ло” (как понятие, обозначающее нечто, имеющее объем и движу­
щееся в пространстве) используется затем Т. Гоббсом, несмотря на
его антиаристотелианские взгляды.
В качестве предзаданных, природных или божественных обра­
зований, рассматривались не только социальные институты, но и
социальные роли. Как известно, уже в Средние века необычайно
активизируется процесс социального структурирования — общест­
во состоит из множества групп или сословий.
Средневековая картина социального мира, рассматриваемого
как органическая часть мира в целом, абсолютно статична, в отли­
чие от сегодняшних представлений о его постоянной изменчивос­
ти. В рамках этой статичной картины подавляющая часть социаль­
ных феноменов относилась к категории “природы” (natura) в рам­
ках трехчленного деления мира на Бога, природу и человека.
Подход к проблеме социальной реальности начинает меняться
в Новое время. Усложнение социальных феноменов, с одной сторо­
ны, и упрочение городской культуры, ослабляющей доминирую­
щую роль природы в окружающем человека мире, — с другой, обус­
ловили усиление интереса к социальному миру, который становит­
ся все более значимым объектом осмысления.
В начале XVI в. в известном труде Никколо Макьявелли “Госу­
дарь” было концептуализировано понятие “государство”. Макья­
велли совершенно сознательно избрал слово “государство” (итал.
“stato” от лат. “status” ‘стояние, состояние’) для обозначения новой
политической реальности, отказываясь от устойчивых понятий, пе­
речисленных выше, и многих других, хорошо ему известных, таких,
как монархия, автократия, тирания, принципат, доминат, сатрапия,
деспотия, султанат и т.д. Он предложил новый термин для обозна-
26

Лекция 1
Структура социальной реальности
чения больших, независимых, централизованных государств, уч­
реждавшихся на “стояние ” (stare) на постоянном месте (statio) —
национальной территории. В XVII в. именно этим смыслом наделя­
ется французское “état”, английское “state”, в XVIII в. немецкое
“ Staat” . На протяжении XVIII в. идея государства как независимой
сущности в основном была разработана (власть отделена от общест­
ва и от личности монарха).
С середины XVI в. начинает активно использоваться и понятие
“общество” (civitas) — правда, сначала в основном как “граждан­
ское общество”, наряду с государством и семьей. Пожалуй, лишь
Ж. Руссо в трактате “Об общественном договоре” (1762) в опреде­
ленном смысле завершил процесс разделения понятий “общество”
и “государство” . “ Общество”, которое на протяжении веков если и
рассматривалось отдельно от государственной власти, то в связи с
сословной или корпоративной структурой, Руссо начинает осмыс­
ливать и анализировать как сообщество отдельных независимых
индивидов — граждан государства.
Формально картина мира и в XVI—XVIII вв. сохраняет трех­
членную структуру — Бог, природа и человек, но фактически она
радикально меняется. Социальные феномены (прежде всего соци­
альные институты, нормы и подсистемы социального взаимодейст­
вия — политическая, экономическая и т.д.) “перемещаются” из ру­
брики “природа” в рубрику “человек” . Такой подход встречается,
например, уже в XVI в. у Жана Бодена, а в начале XVII в. это виде­
ние мира закрепляется в работах Фрэнсиса Бэкона. Социальные
феномены впервые начинают осмысливаться прежде всего как про­
дукт человеческих действий. Однако процесс отделения общества
от природы шел с большими трудностями.
В XVII—XVIII вв. главной теоретической основой для анализа
социальных феноменов оказывается понятие “естественного пра­
ва” (jus naturalis), возникшее еще в Древнем Риме. В принципе, в
этой концепции связь с “природой” еще очень выражена —лишь к
концу XVIII в. “естественное” начинает пониматься не только как
“природное”, но и как “нормальное”. Речь шла о “природе” чело­
века, которая могла трактоваться как индивидуальная (в этом слу­
чае общество — искусственное образование) или как общественная
27

Разде л 1
Реальность> знание и прошлое
(в этом случае общество — природное образование). Первая точка
зрения была развита в работах Т. Гоббса и Дж. Локка, и в соответст­
вии с ней социальные феномены начинают в явном виде тракто­
ваться как продукты человеческих действий. С этим связана и пред­
ложенная Гоббсом новая постановка проблемы социального поряд­
ка как необходимого элемента системы социальных отношений,
обусловленного внутренней предрасположенностью людей к кон­
фликту и дезорганизации.
Сохраняющаяся приверженность к “природе” наглядно прояв­
лялась в различных “физических” концепциях социальных фено­
менов. “Социальная физика” существовала вдвухформах — “соци­
альной механики” (в смысле социальной “классической физики”)
и “социальной биологии” . Применяя средневековый образ “тела” к
обществу и отдельным его структурам, философы раннего Нового
времени скорее использовали это понятие в физическом (механи­
ческом или геометрическом) смысле. “ Механистические” анало­
гии, восходящие по крайней мере к Т. Гоббсу, активно употребля­
лись, например, во второй половине XVIII в. в работах французских
просветителей. А, скажем, заимствованные из механики (как разде­
ла физики) понятия “статика” и “динамика” до сегодняшнего дня
продолжают играть существенную роль в экономической теории и
отчасти — в социологии.
В то же время с конца XVIII в. возрождается и более ранняя (ан­
тичная и раннесредневековая) трактовка тела в “биологическом”
смысле. “Органицизм”, т.е. уподобление отдельных социальных
институтов или общества живым организмам, достигает своего апо­
гея в XIX в. благодаря работам А. де Сен-Симона, О. Конта и
Г. Спенсера. Всплеск интереса к “биологическим” аналогиям был
отмечен и в середине XX в. (в частности, в работах Т. Парсонса) и
даже реализовался в новой дисциплине — кибернетике.
Еще одним выражением архаичного принципа уподобления со­
циальных феноменов природным (или общества — природе) стали
поиски “законов общественного развития”, пик которых пришелся
на XIX в. По сути речь опять-таки шла о наличии неких “изначаль­
ных”, “природных”, “предсущих” характеристик общества, данных
ему вне и до человека, его сознания и действий.
28

Лекция 1
Структура социальной реальности
С точки зрения современных теоретических представлений в
рамках социальной системы (общества в узком смысле) можно вы­
делить отдельные подсистемы в соответствии с видами социально­
го взаимодействия, прежде всего политическую (политическое вза­
имодействие) и экономическую (экономическое взаимодействие),
которые традиционно привлекают наибольшее внимание исследо­
вателей. Помимо этого существует и целый ряд других подсистем
общества — семья, соседская община, церковь, система образова­
ния и т.д.
—
которые играют не менее (а в прошлом — заведомо бо­
лее) важную роль, чем политическая и экономическая подсистемы.
Внутренней средой для всех подсистем социальной системы явля­
ется подсистема обыденной жизни (термин А. Шюца), т.е. повсе ­
дневного взаимодействия.
Социальное взаимодействие и его конкретные виды, в том чис­
ле дифференцированные в отдельные подсистемы, характеризуют­
ся двумя ключевыми параметрами — институтами, регулирующи­
ми взаимодействие, и ролями, формирующимися в результате ин­
ституционального структурирования социального взаимодействия.
Социальные институты представляют собой устойчивый ком­
плекс формальных и неформальных правил, принципов, норм, ус­
тановок, регулирующих различные сферы человеческой деятельно­
сти и организующих их в систему ролей и статусов, образующих со­
циальную систему. Под институтами также подразумеваются органи­
зационные структуры и социальные учреждения, поддерживающие
институциональный порядок и обеспечивающие выполнение соот­
ветствующих правил и норм.
Социальная роль рассматривается или как совокупность норм,
определяющих поведение действующих в социальной системе лиц в
зависимости от их статуса или позиции (функциональная трактов­
ка), или как само поведение, реализующее эти нормы (интеракцио-
нистская трактовка). Во втором случае, по существу, речь идет не
столько о роли, сколько о “ролевом поведении”, “действии в роли”,
“исполнении роли”, и т.д. Роли рассматриваются в качестве элемен­
тов, на основе которых строятся различные социальные институты.
Обобщенной характеристикой социальной системы является
социальный порядок, который в современной социологической те-
29

Раздел 1
Реальность,знание и прошлое
ории часто трактуется как предельно общее понятие, выражающее
идею организованности общественной жизни, упорядоченности
социального действия или социальной системы. Мы, со своей сто­
роны, будем использовать несколько более узкое определение, рас­
сматривая социальный порядок как синоним институционального
порядка, т.е. как совокупность институтов, существующих в данном
обществе, и формируемых ими социальных ролей.
1.3
Система культуры
Если элементами социальной системы являются взаимодействия
личностей, то элементами системы культуры — продукты деятель­
ности людей. Систему культуры обычно подразделяют на две под­
системы, включающие продукты материальной и продукты духов­
ной культуры. В русском языке это деление укоренилось достаточ­
но прочно, но оно не вполне согласуется с терминологией, приня­
той в других странах. Две подсистемы культуры целесообразнее
обозначать как предметную и семиотическую (знаковую), в этом
случае очевидно, что каждый продукт культуры одновременно об­
ладает предметной формой и знаковым содержанием. Эти обозна­
чения мы будем использовать как синонимы соответственно мате­
риальной и духовной подсистем культуры.
Предметная (материальная) часть системы культуры в силу сво­
ей очевидной наглядности осмысливалась уже в архаичных общест­
вах. В Древней Греции для обозначения этого предметного компо­
нента использовалось слово “техне” (те'хлБ — искусство, мастерст­
во, умение), которым именовалось все, созданное руками человека
(включая, например, произведения искусства). Созданные людьми
“ вещи” или “предметы”, естественно, не рассматривались как
часть природы, но и не становились, как правило, объектом фило­
софских рассуждений. Что же касается символической составляю­
щей системы культуры, то с ее интерпретацией и осмыслением воз­
30

Лекция 1
Структура социальной реальности
никали большие проблемы, поскольку очень долго она считалась
“внеположенной” по отношению к человеку и его сознанию.
Типичный пример — нравственные нормы и ценности, кото­
рые формируются уже в архаических обществах, а в эпоху антично­
сти становятся одним из важнейших объектов осмысления. Анализ
нравственных норм и ценностей не только выделяется в самостоя­
тельные области — этику или мораль, но ценностные понятия в
значительной мере пронизывают все размышления о мире (на­
пример, понятие “блага” у Платона). Но при этом доминирующи­
ми являлись представления о “внеположенности”, “предсущество­
вании” нравственных норм и ценностей. И лишь очень постепенно
складывались представления об их вариативности на практике, ко ­
торые вытекали как из знакомства с другими (“варварскими”) куль­
турами, так и из очевидных случаев аномии1(нарушения установ­
ленных норм и правил поведения), существующих в любом общест­
ве. Тем самым возникало понимание того, что конкретные нормы и
ценности все-таки формируются людьми, но при этом в основном
обсуждалось их соответствие или несоответствие неким предуста­
новленным, “предсуществующим” нормам.
Еще сложнее обстояло дело с понятием “знания” , которое также
было объектом пристального интереса античных и средневековых
мыслителей. Далее (см. лекцию 3) мы остановимся на этом вопросе
более подробно, а здесь лишь отметим, что концептуализация знания
(включая и мораль) происходила почти исключительно в рамках ана­
лиза индивидуальной психики и попыток выделения мыслительных
процессов, “ответственных” за производство “знания” .
Характерно, что главным камнем преткновения для античных и
средневековых мыслителей стала проблема “понятий” (т.е. наличия у
слов общих значений и смыслов), которая включала в себя в том чис­
ле и проблему моральных ценностей, и знания в целом. Понятия, как
известно, именовались по-разному — идеи (греч. iôsa), эйдосы (греч.
ei'ôoç), формы (лат. forma), универсалии, категории, концепты и
т.д., — но, в принципе, уже во времена античности был четко осмыс­
лен факт наличия понятий, их существования. Тогда же было осозна­
1От греч. а ‘отрицательная частица* и vopoa ‘закон ’; ср. с фр. anomie.
31

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
но, что понятия не похожи на все природные объекты. Это знамено­
вало собой еще одно важное размежевание с архаичной традицией, в
которой предметы и знаки различались весьма нечетко.
В результате понятиям был придан “внеположенный”, “пред-
сущий” статус (как и всем остальным объектам), но при этом они
были выделены в самостоятельную сущность. Явно или неявно
предполагалось, что люди “узнают” (в смысле “открывают”) поня­
тия так же, как они “открывают” новые природные объекты. По­
этому в лучшем случае выдвигалась идея о том, что люди придумы­
вают (подбирают, находят) слова для обозначения “вновь открыва­
емых” понятий, хотя часто полагалось, что слова существуют сами
по себе, и их также “открывают” . Идея “предсуществования” поня­
тий естественно подталкивала к поискам их местонахождения (в ве­
щах, вне вещей, в особом мире и т.д.), а также к размышлениям об
их субстанции. Эти темы в течение нескольких веков находились в
фокусе известной средневековой дискуссии об универсалиях.
В принципе проблема понятий как особых сущностей активно
обсуждалась уже Платоном и Аристотелем, соответственно в учени­
ях об идеях и эйдосах (в лат. варианте — формах). Но “классичес­
кую” формулировку проблемы понятий дал Порфирий из Тира
(III в.), который в своем “Введении” к “Категориям” Аристотеля
сформулировал три вопроса о статусе общих понятий (которые он
именовал “родами” или “видами”): 1) существуют ли понятия в
действительности или только в уме; 2) материальны они или нема­
териальны; 3) существуют ли они вне чувственных вещей или при­
сутствуют в них. В начале XII в. Петр Абеляр добавил к ним четвер­
тый сакраментальный вопрос об “имени розы” (который получил
постмодернистскую интерпретацию в известном романе У. Эко):
4) обладает ли общее понятие значением, если оно ни к чему не от­
сылает в действительности1. Позднее этот вопрос стал более широ­
1“Можно — с тем же успехом — интерпретировать и так, как бы присоединив <к
упомянутым> четвертый вопрос, а именно: необходимо ли, чтобы роды и виды, посколь­
ку они суть роды и виды благодаря именованию, становились некоей субъект-вещью; или
же — по исчезновении самих этих поименованных вещей —разум с помощью обозначе­
ния устанавливает универсалию, чем является, например, имя «роза» <в момент>, когда
не существует ни одной из роз, для которых <это имя> — общее” [Абеляр, 1995, с. 61].
32

Лекция 1
Структура социальной реальности
ко известен под названием “проблемы единорога” или “бороды
Платона”, а именно, понятий о несуществующем “в действитель­
ности”.
По сути, лишь в Новое время обсуждение проблемы понятий,
знаков и символов стало выходить за узкие рамки философских и
теологических дискуссий. Постепенно начинают разбираться про­
блемы языка в целом, появляются исследования в области лингви­
стики, а затем и семиотики (этот термин первым использовал
Дж. Локк в XVII в.) . В начале XIX в., благодаря работам Ф. Шлеге-
ля и Ф. Шлейермахера, по-новому начинает трактоваться герме­
невтика (истолкование текстов). В XX в. в обсуждении проблемы
понятий начинают активно участвовать психологи, в частности,
представители когнитивной психологии и психолингвистики. Есте­
ственно, что в Новое время, вплоть до сегодняшнего дня, проблема
понятий продолжала обсуждаться философами, и здесь также было
выработано много принципиально новых интерпретаций.
Тем не менее в целом в Новое время проблема понятий отходит
на второй план как относительно частная, и все больше внимания
начинает уделяться культуре в целом. В Древнем Риме и в средневе­
ковой Европе слою “культура” (лат. cultura) означало активное воз­
действие на что-либо. Вначале оно относилось к земле (сельскому
хозяйству) — возделывание, обработка почвы, уход за растениями,
затем стало применяться к человеку в значении “воспитание, образо­
вание, развитие” . Такое значение перекликается с греческим “пай-
дейя” (7taiôsia — воспитанность), которое рассматривалось как глав­
ное отличие греков от “некультурных” варваров. В позднее Средневе­
ковье культура дополнительно приобретает значение позитивной
оценки городского уклада социальной жизни, близкое к возникшему
позже понятию “цивилизованность” . В эпоху Возрождения культура
начинает ассоциироваться с признаками личного совершенства, под
которым понималось соответствие некоему идеалу человека, и в этом
значении используется вплоть до эпохи Просвещения.
Французские просветители (Вольтер, А. Тюрго, Ж. Кондорсе)
сблизили социальное и антропологическое значения, рассматривая
культуру как процесс цивилизации, отождествляемый с развитием
человеческого “разума” . В свою очередь немецкие философы стали
33

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
связывать культуру с развитием “духа”, морального (И. Кант), эсте ­
тического (Ф. Шеллинг) или философского (Г. 1егель) сознания.
Культура предстает как область духовной свободы человека, лежа­
щая за пределами его природного и социального существования.
Наконец, изучение культуры начинает ассоциироваться с анализом
обычаев и этнических признаков (И. Гердер). Благодаря немецким
философам-романтикам культура осмысливается как нечто, каче­
ственно отличное от природы. В первой половине XIX в. разделение
мира природы и мира духовного (пневмы), хотя все еще во многом
формальное, а не качественное, вводится в работах И. Бентама,
А. Ампера и некоторых других философов. Но только в последней
трети прошлого столетия, прежде всего благодаря трудам И. Дрой-
зена, В. Дильтея, В. Виндельбанда и Г. Риккерта, “культура” или
“дух” (точнее, проявления человеческого “духа”) радикально отде­
ляются от “природы” . В работах неокантианцев, а позднее у М. Ве­
бера культура начинает трактоваться как система ценностей и идей,
различающихся по их роли в жизни и организации общества.
Определенную роль в формировании целостного представле­
ния о культуре в конце XIX — начале XX вв. сыграла этнография,
которая фактически превратилась в культурную антропологию.
Впрочем, достаточно скоро стало ясно, что представления о культу­
ре как о чем-то целостном и едином пригодны лишь для относи­
тельно примитивных народов с низким уровнем дифференциации
общества. Строго говоря, в таких обществах слабо дифференциро­
ваны даже основные подсистемы — культурная, социальная и сис­
тема личности, о чем свидетельствует, в частности, использование
этнографами понятий “культурная антропология” и “социальная
антропология” в качестве синонимов. Применительно к развитым
обществам с высоким уровнем дифференциации исследование под­
системы культуры ведется, естественно, на гораздо более специали­
зированном уровне.
В рамках современных представлений, как отмечалось выше,
система культуры подразделяется на семиотическую и предметную
части. В семиотической подсистеме культуры прежде всего можно
выделить языковую систему, важнейшей частью которой является
естественный (для данного общества) язык. Эта подсистема являет-
34

Лекция 1
Структура социальной реальности
ся внутренней средой для всех остальных подсистем семиотической
системы: в ней, условно говоря, “плавает” символическая система
знания. Поскольку существует изрядный разнобой в определении
знаков и символов и отличий одного от другого, мы просто исходим
из того, что “знак ” (греч. отщвшу) — это более общее понятие, чем
“символ” , т.е. что символические системы знания являются разно­
видностями семиотических (знаковых) систем. Наконец, в системе
знания можно выделить ряд самостоятельных символических под­
систем — религию, философию, общественные науки, мораль и
право и т.д. (подробнее эти подсистемы мы рассмотрим во втором
разделе), — которые функционируют во внутренней (с точки зре­
ния системы знания) среде обыденного или повседневного знания.
Система культуры в общем плане представляет собой упорядо­
ченный и взаимосвязанный набор ценностных и когнитивных об­
разцов (паттернов). Эти внутренние структуры системы культуры
можно обозначить как “парадигмы”, поскольку термин “парадиг­
ма” (греч. Kapaôciypa ‘пример, образец’) активно использовался в
античной и средневековой философии именно в смысле первооб­
раза или изначального образца.
Мы используем термин “парадигма” применительно к системе
культуры в широком плане как соответствующий понятию “инсти­
туты”, применяемому к социальной системе. В этом значении “па­
радигма” соответствует “символическим универсумам” у П. Берге­
ра и Т. Лукмана и “порядкам знания” у Г. Шпинера. К числу сход­
ных понятий можно отнести и “эпистёму” у М. Фуко, хотя он исхо­
дит из того, что в обществе в каждый момент времени существует
одна, единая для всей системы культуры эпистема, т.е. общий поря­
док знания.
Целостность системы культуры характеризуется понятием
“культурный порядок”, которое пока является не столь общеприня­
тым, как понятие “социальный порядок”, соответственно отсутст­
вует и единое определение данного термина. Конкретизируя это по­
нятие применительно к целям нашего исследования, мы можем, по
аналогии с социальным порядком, который в современной литера­
туре обычно обозначается как “институциональный”, назвать куль­
турный порядок “парадигмальным” .
35

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Наконец, отметим, что, помимо разделения системы культуры
на семиотическую и предметную (духовную и материальную), для
нас не менее существенно ее деление на активную и пассивную ча­
сти. Под активной мы понимаем ту часть продуктов деятельности
людей, которая используется в данном обществе, а под пассив­
ной —те продукты культуры, которые в данном обществе наличест­
вуют, но не используются. Активную и пассивную части можно вы­
делить в обеих подсистемах культуры — как в семиотической, так и
в предметной. Пассивная часть системы культуры относительно не­
существенна с точки зрения анализа современного общества, но
весьма важна для изучения прошлого. Используя традиционную
историческую терминологию, эту часть культуры можно обозна­
чить как “запасник” или “архив”.

2
лекция
КОНСТРУИРОВАНИЕ
РЕАЛЬНОСТИ
Социальная реальность есть продукт человеческих действий. По­
этому к знанию о социальной реальности не применим тезис о
“предсуществовании” объекта познания по отношению к познаю­
щим субъектам, который лежит в основе религиозного и естествен­
но-научного знания. С точки зрения феноменологической социо­
логии любое знание в некотором смысле тождественно самому объ­
екту: объект — это существующие на данный момент коллективные
представления о нем. И если в отношении природной или божест­
венной реальности этот тезис может вызывать разногласия, то при­
менительно к социальной реальности он является бесспорным (хо­
тя и не общепринятым). Согласно определению социальной реаль­
ности не может существовать никаких ее элементов, о которых бы
не знал ни один человек.
Ключевым здесь является вопрос о том, каким образом субъек­
тивные представления отдельных индивидов превращаются в “зна ­
ние”, т.е. в коллективные представления, а они , в свою очередь,
формируют социальный мир, который становится (и является) ре­
альностью для его обитателей. В данной лекции мы попытаемся ко­
ротко изложить механизм этого процесса, который достаточно де­
тально исследован в социологии и психологии.
37

Разде л 1
Реальность, знание и прошлое
2.1
Системные связи
В предыдущей лекции мы рассмотрели основные компоненты со­
циальной реальности (общества в широком смысле), которые могут
быть выделены на основе теории социального действия, а именно,
систему личности, систему культуры и социальную систему (обще­
ство в узком смысле). Теперь мы переходим к связям между этими
компонентами, т.е. к механизму их взаимодействия и взаимовлия­
ния. Здесь, наряду с парсоновской схемой, мы активно используем
подход, предложенный П. Бергером и Т. Лукманом и тесно связан­
ный, в свою очередь, с концепциями М. Вебера, Дж. Мида и
А. Шюца.
Модель Парсонса и ее многочисленные последующие модифи­
кации обычно называют “структурно-функциональными”, но, как
отмечал сам Парсонс, “структура и функция — понятия, не соотно­
сящиеся на одном и том же уровне... «Функция» — более общее по­
нятие, определяющее некоторые необходимые условия сохранения
независимого существования системы внутри какой-то среды, тог­
да как одноуровневое родственное слово для «структуры» вовсе не
функция, а «процесс»” [Парсонс, 1997, с. 236]. Поэтому, строго го­
воря, данный подход следует обозначать как “структурно-процессу­
альный” . Однако в теории информационных систем более распро­
страненными терминами, чем “структуры” и “процессы”, являют­
ся “элементы” и “связи”; с учетом этого мы можем назвать нашу
модель “элементарно-связной” .
В рамках используемой нами трехкомпонентной модели систе­
ма личности оказывает влияние на социальную систему и систему
культуры благодаря совершению людьми неких действий — соот ­
ветственно “социальных” и “культурных” . Понятие социального
действия (“действования”) было введено в социологию М. Вебером
для обозначения индивидуальных действий, ориентированных на
ответное поведение других людей: “«Действованием» будет при
этом называться человеческое поведение (все равно, внешнее или
38

Лекция 2
Конструирование реальности
внутреннее делание, воздержание или терпение), если и поскольку
действующий или действующие связывают с ним субъективный
смысл. «Социальным» же действованием будет называться такое,
которое по своему смыслу, предполагаемому действующим или дей­
ствующими, соотнесено с поведением других и ориентировано на
него в своем протекании” [Вебер, 2002, с. 72].
Эта установка образует предпосылки для возникновения соци­
альных взаимодействий (интеракций), которые, как отмечалось,
являются основой социальной системы. По аналогии можно ввести
понятие культурного действия, т.е. действия, направленного на со­
здание новых продуктов материальной и нематериальной культуры
(предметных и символических сущностей). Эти действия также
ориентированы на других людей, в частности, рассчитаны на то, что
создаваемые продукты будут неким образом использоваться в об­
ществе.
В свою очередь в основе любых действий (поведения) человека
лежит некая психическая активность. Процесс, в результате кото­
рого внутренняя психическая жизнь человека получает внешне вы­
раженную (знаковую или социальную) форму своего существова­
ния, в психологии именуется экстернализацией или экстериориза-
цией (от англ, extemalization или фр. extériorisation ‘обнаружение,
пpoявлeниe,). Человек должен непрерывно экстернализировать се­
бя в деятельности, и в процессе этой экстернализации он констру­
ирует мир, в котором экстернализирует себя. Таким образом, обще­
ство — это человеческий продукт или, точнее, непрерывное челове­
ческое производство. Оно создается человеком в процессе его по­
стоянной экстернализации.
Социальная система воздействует на систему личности, задавая
определенные социальные нормы, т.е. правила поведения (взаимо­
действия), в том числе ролевого, которое, в свою очередь, определя­
ется существующими социальными институтами. Сигналы, переда­
ваемые социальной системой системе культуры, обычно именуются
социальными интересами или социальными потребностями.
Система культуры влияет на систему личности, предоставляя в
ее распоряжение набор культурных ценностей, представлений, зна­
ний, предметов, орудий и т.д. В принципе, примерно так же систе­
39

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ма культуры воздействует на социальную систему, передавая по­
следней так называемые культурные образцы (паттерны), включаю ­
щие, в частности, культурные ценности и когнитивные системы.
Наконец, следует упомянуть и о материально-предметной состав­
ляющей системы культуры, от которой социальной системе
переходит то, что Маркс называл “производительными силами”1.
Резюмируя, можно сказать, что система личности “произво­
дит” социокультурные действия, социальная система — социаль­
ные нормы, а система культуры — культурные образцы, благодаря
чему каждая из систем воздействует на две другие. Соответствую­
щие воздействия (сигналы) воспринимаются и перерабатываются
каждой из систем.
Применительно к системе личности процесс приема и обработ­
ки (усвоения) внешних сигналов обычно именуется интернализа­
цией или интериоризацией (от англ, internalization или фр. intérior­
isation, образованных от лат. interior ‘внутренний’). Таким образом,
интернализация — это процесс усвоения индивидом социального и
культурного опыта того общества, к которому он принадлежит.
Процесс интернализации детально рассматривался психологами:
3. Фрейдом (который именовал этот процесс интроекцией), Ж. Пи­
аже, Л. Выготским, А. Леонтьевым и др. В социологии существен­
ный вклад в разработку теории интернализации внесли Г. Тард,
Э. Дюркгейм, Т. Парсонс и др.
В результате усвоения (интернализации) индивидом социо­
культурного знания (социальных норм, ценностей, образцов пове­
дения, ролей, установок, обычаев, культурной традиции, коллек ­
тивных представлений и верований и т.п .) происходит формирова­
ние личности, и она связывается с социальной системой и систе­
мой культуры. Усвоение социальных норм обеспечивает
социализацию личности, усвоение культурных ценностей и знаний
1 Напомним, что, в отличие от рассматриваемой нами схемы, Маркс использовал
иерархическую модель, в которой нижний уровень занимают производительные силы (в
нашей терминологии —материальная подсистема системы культуры), над ними находят­
ся производственные отношения (соответственно — экономическая подсистема соци­
альной системы), а верхний уровень занимает общественное сознание (соответствен­
но —духовная подсистема системы культуры).
40

Лекция 2
Конструирование реальности
обеспечивает “инкультурацию” или “культурализацию” личности.
Часто термин “социализация” используется в широком смысле,
охватывающем и собственно социальные, и культурные аспекты
формирования личности.
Процесс приема и обработки социальной системой поступаю­
щих в нее внешних сигналов обычно именуется процессом институ­
ционализации. Процесс институционализации включает перера­
ботку (усвоение) социальной системой двух типов сигналов: “про­
дуктов” системы культуры (культурных ценностей) и “продуктов”
системы личности (социальных действий). Применительно к пер­
вому типу сигналов в социальной системе действуют механизмы
институционализации ценностей и “образцов” культуры, превра­
щающие их в принудительные “нормы” поведения. Благодаря про­
цессу институционализации культурных образцов, формируемых в
рамках подсистемы духовной культуры, социальное взаимодействие
структурируется и легитимируется. В свою очередь “образцы” , гене ­
рируемые материально-предметной подсистемой системы культу­
ры, посредством институционализации задают “технологические”
параметры институциональной организации социальной системы,
включая соответствующие типы социальных учреждений и социаль­
ных ролей.
Аналогичным образом социальная система взаимодействует и с
системой личности, институционализируя генерируемые ею соци­
альные действия. Здесь процесс институционализации проходит в
два этапа. На первом этапе социальные действия хабитуализируют-
ся (“опривычиваются”) (по терминологии П. Бергера и Т. Лукмана)
или рутинизируются (по терминологии И. Гофмана, Э. Гидденса и
др.) . Второй этап связан с типизацией “опривыченных” действий.
Таким образом, рутинизация и типизация являются частными ме­
ханизмами институционализации социальной системой сигналов,
поступающих в нее от системы личности, т.е. социальных действий.
По аналогии с процессом интернализации личностью социаль­
ных норм и культурных ценностей и знаний, с одной стороны, и
процессом институционализации социальной системой продуктов
культуры и социальных действий — с другой, процесс “усвоения”
культурной системой социальных норм и социальных интересов и
41

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
культурных действий личности можно обозначить как процесс асси­
миляции. Хотя мы стараемся избегать излишнего “биологизма”,
присущего кибернетическим схемам, здесь не можем удержаться от
использования этого термина1. Чуть ниже мы более подробно рас­
смотрим взаимодействие социальной и культурной систем общества
и специально остановимся на процессе “усвоения” системой куль­
туры внешних сигналов, обозначенном нами как “ассимиляция” .
Перефразируя Т Парсонса, можно сказать, что отношения
между системами личности, культуры и социальной системой явля­
ются трехсторонними, поскольку части культурной системы, так же
как и части социальной системы, интернализированы в личностях,
но в то же время части культурной системы, так же как и части сис ­
темы личности, институционализированы в социальной системе, а
части социальной системы и системы личности ассимилированы в
системе культуры. Как мы покажем далее (см. лекцию 8), использу­
емая нами модель функционирования общества, несмотря на всю
ее условность, значительно облегчает систематическое рассмотре­
ние проблем, связанных с анализом знания о прошлом, формирую­
щего “образ прошлого” .
2.2
Объективация и легитимация
Социальный мир — это продукт человеческих действий. Но любые
действия являются следствием субъективных процессов, происходя­
щих в сознании человека. В то же время общество предстает как объ­
ективная реальность, точнее, общество является объективной реаль­
ностью. Поэтому одним из важнейших направлений развития со­
временной социальной теории является попытка совместить (орга-
1Ассимиляция (лат. assimilatio ‘уподобление, усвоение’); в биологии —синтез в ор­
ганизме сложных веществ из более простых (в конечном счете из элементов внешней
среды) с накоплением энергии.
42

Лекция 2
Конструирование реальности
нично соединить) так называемый объективистский подход к анали­
зу общества, который, с известной долей условности, связывается с
именами К. Маркса и Э. Дюркгейма, с субъективистским подходом,
столь же условно ассоциируемым с именами М. Вебера и А. Шюца
(см. вставку 2). Условность этого деления обусловлена тем, что речь
отнюдь не идет о полном господстве одного подхода и отрицании
другого представителями каждой из групп, а скорее о расстановке
акцентов, некотором доминировании соответственно “объективиз­
ма” и “субъективизма” в теориях каждого из классиков.
Вставка 2
Синтез объективистского и субъективистского
подходов в социальной теории
"Дюркгейм говорит нам: «Первое и наиболее фундаментальное правило
гласит: рассматривайте социальные факты как вещи». А Вебер отмечает:
«Идля социологии в ее нынешнем смысле, и для истории объект познания
—
это совокупность субъективных значений действия». Эти два положе­
ния не противоречат др уг другу. Общество, действительно, обладает объ­
ективной фактичностью. И общество, по сути дела, создается благодаря
деятельности индивидов, имеющих субъективные значения, что, кстати,
знал Дюркгейм, подобно тому, как Вебер знал о том, что общество пред­
ставляет собой объективную фактичность. Именно двойственный харак­
тер общества в терминах объективной фактичности и субъективных зна­
чений придает ему характер «реальности sui generis <лат. о со бого рода>»,
если использовать другой ключевой термин Дюркгейма” [Бергер, Лукман,
1995,с .35].
"Наряду с натурализмом и функционализмом объективизм являл собой
третий «-изм», свойственный ортодоксальному консенсусу <в социаль­
ной теории>... В теоретической схеме <Парсонса> объект (общество)
преобладает над субъектом (разумным человеческим существом)...
Критикуя объективизм — и структурную социологию, — те, кто находил­
ся под влиянием герменевтики или феноменологии, способны были об­
наружить и разоблачить основные недостатки подобных взглядов. Одна­
ко они в свою очередь четко ориентировались на субъективизм... <На-
ша> теория структурации исходит из предположения о том, что этот ду­
ализм следует переосмыслить с позиций двойственности структуры”
[Гидденс, 2003, с. 15].
43

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
“ В самом общем виде социальная наука — антропология, социология или
история — колеблется между двумя с виду несовместимыми точками зре­
ния: объективизмом и субъективизмом или, если угодно, физикализмом и
психологизмом (который может принимать различные окраски: феноме­
нологические, семиологические и т.п.). С одной стороны, согласно старой
дюркгеймовской максиме, социальная наука может «рассматривать соци­
альные факты как вещи» и устраняться, таким образом, от всего, чему те
обязаны своим существованием в качестве объектов познания (или не­
знания) в социальном бытии. С другой стороны, она может сводить соци­
альный мир к представлениям о нем, конструируемым самими агентами...
<Преодоление данной оппозиции я считаю> постоянной и важнейшей за­
дачей моей работы... С одной стороны, объективные структуры, которые
конструирует социолог в рамках объективизма, отстраняясь от субъек­
тивных представлений агентов, лежат в основе субъективных представле­
ний и содержат структурные принуждения, влияющие на взаимодействия;
но, с другой стороны, эти представления должны быть усвоены, если хо­
тят, чтобы с ними считались... Это означает, что оба подхода — объекти­
вистский и субъективистский — находятся в диалектической связи" [Бур-
дьё, 1994, с. 182-185].
Вопрос о том, каким образом результаты человеческих дейст­
вий, имеющие субъективный смысл, превращаются в объективную
реальность, имеет существенное значение и для нашего анализа.
В соответствии с устоявшейся традицией этот процесс превраще­
ния общества в объективную реальность для его членов мы будем
именовать объективацией.
По определению Т. Парсонса, которое мы уже приводили в пре­
дыдущей лекции, “социальные системы —это системы, образуемые
состояниями и процессами социального взаимодействия между
действующими субъектами” [Парсонс, 1997, с. 18). Таким образом,
в рамках социальной системы первичным компонентом реальности
для любого человека является “другой”, т.е. субъект, с которым лич­
ность вступает во взаимодействие. “Другой” выступает в качестве
некой внешней данности, независимой от индивида. В то же время
каждый индивид осуществляет действия, основанные на своих
субъективных представлениях. Поэтому для того чтобы взаимодей­
ствие могло возникнуть, каждый из участников должен понять (по-
44

Лекция 2
Конструирование реальности
стигнуть) субъективно подразумеваемый смысл действий другого
индивида.
Как показано во множестве работ по социологии и психологии,
это возможно лишь в том случае, если субъективные смыслы дейст­
вий приобретают характер интерсубъективных значений, общих для
взаимодействующих субъектов. В соответствии с феноменологичес­
кой социальной теорией, впервые разработанной А. Шюцем на ос­
нове идей Э. Гуссерля, значения конституируются в потоке жизнен­
ного опыта. Поэтому существенным элементом процесса понима­
ния является типизация социальных взаимодействий и соответству­
ющая типизация смыслов, благодаря чему смыслы и преобразуются
в “значения”.
Проблема опосредования социальных взаимодействий “пони ­
манием” и “значениями” играет ключевую роль не только в феноме­
нологической социологии, но и в символическом интеракционизме,
хотя эти два классических направления социологической теории в
некотором смысле противоположны друг другу. В феноменологии
рассматривается процесс возникновения социальной системы из
субъективных действий индивидов, а интеракционисты анализиру­
ют процесс влияния социальной системы на формирование личнос­
ти. Иными словами, феноменологи в основном относятся к предста­
вителям субъективизма, а интеракционисты — к объективистскому
направлению в социологии. В результате феноменологи считают,
что понимание смысла действий и формирование значений являют­
ся предпосылкой социального взаимодействия, а интеракционисты
полагают, что значения возникают в процессе социального взаимо­
действия, т.е. являются его результатом. Тем не менее и те, и другие
исходят из того, что социальное взаимодействие неотделимо от вы­
работки значений.
В свою очередь процесс выработки значений и их использова­
ния, т.е. процесс обозначения (сигнификации), неотделим от созда­
ния знаков и знаковых систем. Знаки, возникающие как средство
выражения интерсубъективных значений, участвуют в процессе
объективации несколькими способами. Первичными знаками яв­
ляются, вообще говоря, знаковые действия — телесные, голосовые
и т.д. В этом смысле взаимодействие, опосредованное значениями,
45

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
существует уже у животных, по крайней мере у млекопитающих.
Например, такие знаковые действия, как виляние хвостом или ры­
чание одновременно обладают интерсубъективным значением, хо­
рошо понятным всем участникам взаимодействия.
В человеческом сообществе сами знаки и знаковые системы,
важнейшей из которых становится язык, обретают объективный
статус, выступая как внешняя для человека реальность, существую­
щая вне и независимо от конкретного индивида. В этом пункте фе­
номенологический подход сближается со структуралистским, в со ­
ответствии с которым объективность в социуме представлена в пер­
вую очередь языком. Эта общая позиция стимулировала обмен иде­
ями между феноменологами и структуралистами и способствовала
развитию исследований языка в целом.
Одновременно знаковые системы, и в первую очередь язык,
объективируют социальную систему, равно как и все элементы и
связи социального мира (общества в широком смысле). Как пишут
П. Бергер и Т. Лукман, язык формирует лингвистически обозначен­
ные семантические поля и смысловые зоны. Словарь, грамматика и
синтаксис способствуют организации этих семантических полей.
Таким образом, язык формирует схемы классификации для разли­
чения объектов, высказывания действия и высказывания существо­
вания, показывает степень социальной близости и т.д. В результате
язык соединяет различные зоны реальности и интегрирует их в еди­
ное смысловое целое [Бергер, Лукман, 1995, с. 71, 68].
На основе естественного языка и иных знаковых систем в рам­
ках системы культуры формируются более сложные символические
универсумы — в частности, мораль, религия, философия, искусст­
во, наука и т.п. Параллельно происходит процесс развития социаль­
ной системы, в которой начинают формироваться социальные ин­
ституты и постепенно выделяются подсистемы специализирован­
ных видов социального взаимодействия — экономическая, полити­
ческая и т.д.
В результате возникают так называемые социальный и культур­
ный порядки, о которых мы говорили выше: социальная и культур­
ная системы становятся системами в полном смысле слова, т.е . при­
обретают определенную структуру и в них начинают происходить
46

Лекция 2
Конструирование реальности
некие относительно устойчивые процессы (взаимодействия). Таким
образом, термином “порядок” мы обозначаем внутренние характе­
ристики относительно стабильных систем (что не означает, естест­
венно, отсутствия изменений в этих системах).
Институциональный порядок социальной системы непосред­
ственно связан с парадигмальным или когнитивным порядком,
складывающимся в системе культуры, и наоборот. Применительно
к научным сообществам и парадигмам это было наглядно проде­
монстрировано Т. Куном, но указанное взаимоотношение имеет и
более общий характер. Как отмечает известный социолог К. Кнорр-
Цетина, проблема социального порядка превратилась в проблему
когнитивного порядка. Социальный порядок — не то, что сохраня­
ет целостность общества, контролируя желания и устремления ин­
дивидов, а то, что возникает в многочисленных и повседневных
взаимодействиях и взаимоприспособлениях этих желаний и уст­
ремлений.
Социальный и культурный порядки должны восприниматься
членами общества в качестве данности, признаваться людьми, и
члены общества должны следовать им. Поэтому для обеспечения
“общественного порядка” (т.е. устойчивости социального и куль­
турного порядков) он должен обладать легитимностью в глазах от­
дельных членов общества, быть общепризнанным или значимым,
по терминологии М. Вебера. Легитимность является не столько
свойством самого порядка, сколько свойством совокупности фак­
тических представлений о нем, отправляясь от которых, люди ведут
себя определенным образом, тем самым признавая его и используя
в качестве образца. Процесс легитимации социального и культур­
ного порядков имеет двусторонний характер. Система культуры ле­
гитимизирует социальную систему, и наоборот — социальная систе­
ма легитимизирует культурную. При этом легитимация одновре­
менно является, по выражению Бергера и Лукмана, процессом
“объективации второго уровня”, превращающим символические
универсумы в “объективную истину”, а общество и его компонен­
ты — в “объективную реальность”.
Объективация (легитимация) сложных символических подсис­
тем осуществляется в виде придания этим системам статуса знания.
47

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
То, что определено обществом или какой-то группой как “знание ” ,
воспринимается как объективно существующая истина соответст­
венно всеми членами общества или данной социальной группой.
При этом процесс социального признания знания формируется под
воздействием нескольких групп факторов (социальных, семиотиче­
ских, психологических).
В свою очередь символические универсумы (парадигмы, “по ­
рядки знания”), сформировавшиеся в рамках системы культуры,
легитимизируют и объективируют социальную систему и ее инсти­
туциональную структуру, придавая им нормативный характер и од­
новременно обеспечивая их когнитивную значимость. В результате
нормативной и когнитивной легитимации, осуществляемой культур­
ной системой в целом и ее отдельными символическими подсистема­
ми, институциональный мир воспринимается в качестве объектив­
ной реальности, и институты в качестве исторической и объективной
реальности предстают перед индивидом как неоспоримые факты.
Однако П. Бергер и Т. Лукман обращают внимание на то, что важно
понимать, что объективность институционального мира — это со ­
зданная человеком, сконструированная объективность. Институци­
ональный мир — как и любой отдельный институт — это объекти­
вированная человеческая деятельность. Иначе говоря, несмотря на
то что социальный мир отмечен объективностью в человеческом
восприятии, тем самым он не приобретает онтологический статус,
независимый от человеческой деятельности, в процессе которой он
и создается [Бергер, Лукман, 1995, с. 100—102].
2.3
Действительность и вымысел
Как отмечалось выше, понятие реальности традиционно включало в
себя не все существующее, а только то, что существует “на самом де­
ле”, “в действительности” . Поэтому реальность неоднократно пыта­
лись “доопределить”, ограничивая ее то непосредственными “лич-
48

Лекция 2
Конструирование реальности
ными наблюдениями” (восприятием с помощью органов чувств), то
“материальными предметами”, то “существующим вне человеческо­
го сознания” . Все эти попытки неизменно оказывались безуспешны­
ми. С точки зрения современной психологии и социологии не суще­
ствует никакой реальности вне представлений о ней, как на индиви­
дуальном, так и на коллективном уровне. Существует лишь то, о чем
люди думают, что это существует. Новые сущности возникают только
тогда, когда мы начинаем думать о них. Более того, как только мы на ­
чинаем размышлять о чем-то, существующем вне наших представле­
ний, мы тем самым “создаем” это нечто, и оно начинает “существо­
вать” — например, еще “не открытые” материальные объекты: звез­
ды, острова, элементарные частицы и т.д., и т.п. “Существование” —
это только модус человеческого мышления, как ни тяжело с этим
смириться. Более того, “существование” — это всего лишь понятие,
которое человек относит к определенной части мыслимого.
Однако хотя все “существующее” есть только человеческие
представления о нем, это не значит, что все представления однотип­
ны и равнозначны. Соответственно “существующему” (представле­
ниям о существующем) придается разный статус. Эти статусы фор­
мируются на коллективном уровне и затем проецируются на инди­
видуальное сознание, в котором они приобретают субъективный,
индивидуализированный характер. Ключевым элементом типоло­
гии представлений о существующем является их разделение на ре­
альность, или действительность (существующее на самом деле) и
вымысел (как бы существующее) (см. вставку 3).
Вставка 3
“ Насамомделе”и “какбы”
“ «На самом деле» и «как бы» — выражения, характеризующие различные
поколения сегодняшних русских интеллигентов и, соответственно, их
картины мира. Привычка через каждые пять предложений добавлять
«Н. с. д.» характеризует поколение, выросшее в 1960-х гг. и реализовав­
шееся в 1970-х гг. К. б. говорит поколение, выросшее в 1980-х гг. и не ре­
ализовавшее себя в 1990-х. Н. с. д. —
выражение мыслящих позитивно
физиков, кибернетиков, семиотиков-структуралистов. К. б.
—
выраже­
ние современников постструктурализма и постмодернизма.
49

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Н. с. д. расставляет все точки над i, утверждая истину в последней ин­
станции. Говорящий Н. с. д. более чем уверен в своих словах и в том, что
реальность можно описать истинными высказываниями, отбросив лож­
ные. Его запоздалый идеал — логический позитивизм с «Логико-фило­
софским трактатом» во главе, который как раз был введен в оборот рус­
ской культуры в самом конце 1950-х гг. ...Для говорящего Н. с. д. реаль­
ность и описывающие ее тексты разведены и изоморфны...
Противоположный образ мысли представляют люди, говорящие К. б. Эти
люди читают скорее не «Логико-философский трактат», а «Философские
исследования» того же автора. Они любят повторять слова Барт мД ерр и ­
да. Мышление К. б. —
ровесник семантики возможных миров, вернее, ее
массовой интеллигентской адаптации... Существование реальности и
вообще существование чего бы то ни было для человека К. б. далеко не
бесспорно. При этом в отличие от картезианца и солипсиста он готов да­
же сомневаться в существовании собственного Я... Он вполне может ска­
зать «Я как бы существую». Текст и реальность для сознания К. б. пере­
плетены, причем реальность всегда менее фундаментальна, чем текст,
выступающий как интертекст в 1980-е гг. и как гипертекст в 1990-е гг."
[Руднев, 1998, с. 170-171].
Не вдаваясь в детальное обсуждение этой интересной темы,
обозначим только несколько ключевых моментов. Во-первых, раз­
личие между вымыслом и реальностью является социально обус­
ловленным, оно появляется в процессе социального взаимодейст­
вия, общения и т.д. Именно здесь возникает потребность в иденти­
фикации и классификации высказываний (дискурсов), своего рода
паттернизация второго уровня (первый уровень — понятийный, т.е.
образование и использование общезначимых понятий).
Во-вторых, на уровне индивидуального сознания различение
вымысла и реальности обеспечивается интеллектом (интеллекту­
альной подсистемой психики). В тех случаях, когда интеллектуаль­
ная система отключена или подавлена (во сне, при психических на­
рушениях и т.д .), разница между вымыслом и реальностью (в соот­
ветствии с принятыми в данном обществе определениями) исчеза­
ет. Как показано в психологии, способность к различению вымысла
и реальности возникает только при определенном уровне развития
интеллекта, как в филогенезе (развитии человеческого вида), так и
в онтогенезе (развитии индивида).
50

Лекция 2
Конструирование реальности
Хорошо известно, что в архаичных культурах грань между вы­
мыслом и реальностью практически отсутствует, а у детей возника­
ет не ранее трех-, пятилетнего возраста (науровне осознания суще­
ствующего и не существующего “на самом деле”). Поскольку раз­
личение вымысла и реальности является социальным феноменом
и, по сути, представляет собой компонент существующей в данном
обществе системы знаний, на уровне индивидуального сознания
это тесно связано с образованием. Например, в исследовании “На­
родное чтение и народный читатель в России концаXIX в.” , посвя­
щенном восприятию художественной литературы русскими крес­
тьянами, которым читали книги вслух, С. Оболенская показывает,
что крестьяне погружались в мир текста как в живой мир, воспри­
нимая его не как вымысел, а как реальность; сопереживали героям
от всего сердца, не предполагая, что это вымышленные персонажи,
относились к ним, как к реальным, живым людям и все происходя­
щее с ними воспринимали как происходящее “здесь и сейчас” .
Крестьяне предполагали, что все описанное в книге происходило
на глазах у автора в момент ее написания.
С операциональной и терминологической точки зрения удоб­
нее разделять не реальность и вымысел, а два типа реальностей —
действительную и вымышленную. Как уже было сказано, эти стату­
сы реальностей (существующего) являются приписываемыми, т.е.
определяются самими людьми. При этом, естественно, следует раз­
личать индивидуальные и коллективные (групповые) статусы. Ре­
альность, которой индивид может приписывать статус действитель­
ной, может рассматриваться как вымышленная на групповом уров­
не, и наоборот. Нас интересуют в первую очередь коллективные
представления, хотя и это понятие является не полностью опреде­
ленным. В принципе, коллективными можно считать представле­
ния, которые разделяются хотя бы двумя людьми, однако на прак­
тическом уровне приходится оперировать более многочисленными
группами.
Разделение представлений и выражающих их дискурсов по
статусу существования объектов этих представлений возникает в
эпоху античности. Уже тогда классификация представлений (дис­
курсов) по статусу существования их объектов приобрела сложный
51

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
характер и не сводилась к бинарному противопоставлению реаль­
ности и вымысла. В Средние века эти различия упростились, что
объяснялось некоторыми институциональными причинами.
Стремление к распространению христианской религии и укрепле­
нию авторитета Церкви как ее институционального носителя под­
талкивало к некритическому отношению к дискурсам, связанным
с представлениями о божественной реальности, равно как и вооб­
ще к любым дискурсам (экстернализованным представлениям)
клириков.
Конечно, внутри церкви шли весьма интенсивные дискуссии о
том, какие представления о божественной реальности считать ис­
тинными или ложными (т.е. правильными или неправильными), и
заключались соответствующие соглашения. Однако эти дискуссии
в основном касались лишь теоретических взглядов и практически
не регламентировали все менее теоретические дискурсы (например,
рассказы о житиях святых). По существу лишь в XII в. церковь на­
чинает активно определять статус всех представлений и высказыва­
ний о божественной реальности, в том числе на уровне “низов*” (на­
родных “ересей”). Вводится регламентация на рассказы о чудесах,
точнее, устанавливаются определенные правила, по которым они
признаются церковью в качестве истинных, и т.д.
В эпоху позднего Средневековья и раннего Нового времени
представления о мире все больше усложняются и становятся все бо­
лее разнообразными. Именно в этот период возникают чрезвычай­
но жесткие, крайние методы регламентации представлений, когда
дело не ограничивается признанием их “лживыми” или “вымыш­
ленными”, но часто переходит на уровень физического воздействия
на “инакомыслящих”, взгляды которых отличаются от легитимизи­
рованных церковью.
Тем не менее разнообразие представлений продолжало возрас­
тать, что требовало соответствующего усложнения их типологии.
Формируемая на коллективном уровне типология представлений (и
соответствующих им дискурсов) является необходимым условием
существования общества. Человеческие действия определяются
используемой картиной мира, и выделение реальности в общей
массе представлений нужно в первую очередь для обеспечения нор­
52

Лекция 2
Конструирование реальности
мального функционирования общества. Как показывает практика,
в обществе могут существовать большие группы с разными пред­
ставлениями о реальности, однако возможности такого сосущест­
вования не беспредельны. На определенном уровне начинается дез­
интеграция общества, возникают социальные конфликты, обуслов­
ленные разными представлениями о реальности и о соответствую­
щем этой реальности поведении.
В XX в. акцент в осмыслении этой проблемы сместился в сторо­
ну выявления многообразия реальностей и соответствующих им
статусов существования — реальности сновидений, текстовой ре­
альности, виртуальной реальности и т.д. Свой вклад в формирова­
ние нового понимания реальности внесла, в частности, семиотика.
В некотором смысле семиотический подход оказывается связан с
социологическим: если в традиционной философии объектом ана­
лиза выступала сама реальность, то в социологии и семиотике объ­
ектом исследования становится создаваемая людьми картина ре­
альности, т.е. знание о ней, представленное в знаковой (символиче­
ской) форме.
Исследования в области философии (философия текста, фило­
софия возможных миров и т.д.) продемонстрировали, что с точки
зрения “внутреннего устройства” очень трудно установить разницу
между описаниями действительной и вымышленной реальности,
если и те, и другие описания внутренне непротиворечивы. Так, в
произведениях искусства конструируется некая художественная ре­
альность, включающая, например, сепульки, о которых шла речь
выше. Понятно, что эта реальность существует, поскольку сущест­
вует само произведение искусства, в котором она изображена. Но
что означает это существование, существует ли эта реальность “на
самом деле”?
С философской точки зрения данная проблема выглядит нераз­
решимой, но на практике она решается самым тривиальным спосо­
бом. Каждое общество вырабатывает определенные критерии клас­
сификации дискурсов, в частности, подразделяя их на описание
действительной реальности и вымышленной реальности. В соот­
ветствии с установившимися социальными нормами полагается,
что члены общества должны совершать социальные действия, осно-
53

Разде л 1
Реальность, знание и прошлое
вываясь на принятых в нем представлениях о “действительной” ре­
альности. В противном случае возникают проблемы в осуществле­
нии социального взаимодействия, а в случаях, когда подобная ано­
мия начинает представлять угрозу для данного общества, таких лиц
ограничивают в правах или даже изолируют от общества.
Разделение двух типов дискурсов — описывающих “действи­
тельную” и “вымышленную” реальность — всегда наталкивалось
на значительные затруднения. До наступления Нового времени
это обусловливалось прежде всего слабой дифференциацией раз­
личных типов знания и соответствующих им дискурсов. Но и се­
годня эта проблема не имеет окончательного теоретического ре­
шения. В результате разделение “вымышленной” и “действитель­
ной” реальности, точнее, дискурсов, конструирующих разные ти­
пы реальности, существует прежде всего на эмпирическом уровне,
в рамках сложившейся в данной культуре (обществе) социальной
практики.
С этой точки зрения постмодернистский “интеллектуальный
анархизм” является относительно мирной формой или субститу­
том “социального анархизма” . Авторы, утверждающие, что реаль­
ность не отличается от вымысла (точнее, что описания действи­
тельной реальности не отличаются от описаний вымышленной ре­
альности), по сути, лишь хотят сказать, что наличествующая в дан­
ном обществе культурная практика (культурный порядок), в
соответствии с которой осуществляется типология дискурсов, в их
понимании является “неправильной” (проще говоря, эта практика
им не нравится). “ Социальные анархисты” точно так же относятся
к существующей социальной практике или социальному порядку.
Интерес здесь скорее представляет идейно-политический аспект
этой проблемы, а именно , вопрос о том, почему вместо существо­
вавших всегда “революционеров”, стремившихся к созданию но­
вого социального или культурного порядка взамен данного, в кон ­
це XX — начале XXI в. гораздо более заметными и активными ста­
ли “анархисты”, которые стремятся прежде всего к разрушению
имеющегося порядка.
В заключение подчеркнем, что, несмотря на разделение пред­
ставлений (дискурсов) на “действительные” и “вымышленные” ,
54

Лекция 2
Конструирование реальности
последние активно участвуют в конструировании социальной реаль­
ности. Вся система культуры участвует в формировании образцов —
аксиологических и когнитивных, которые являются легитимными,
т.е. значимыми для действующих субъектов. Социокультурные дей­
ствия основываются на этих образцах, независимо от того, форми­
руются ли они в рамках действительных или вымышленных дискур­
сов. Так, хотя художественная литература, пьесы , кинофильмы и т.д.
имеют четко определенный статус вымысла, они активно формиру­
ют представления о реальности, задавая определенные образцы по­
ведения, как аксиологические, так и когнитивные. Последнее осо­
бенно важно в отношении “массового” искусства, не только в силу
его массовости, но и в силу отсутствия у широких групп населения
специализированных знаний о действительной социальной реаль­
ности.
Это же относится и к представлениям о прошлой социальной
реальности — на уровне массового сознания они формируются не
только на основе специализированных типов знания (научного, фи­
лософского, идеологического, религиозного), имеющих статус опи­
саний действительности, но и на основе художественной литературы
и кинофильмов, формально наделенных статусом вымысла.

3
лекция
КОНЦЕПЦИИ
ЗНАНИЯ
Поскольку предмет нашего курса составляет знание о прошлом,
термин “знание ” является для нас ключевым, а очерк истории это­
го понятия и современных научных представлений в этой облас­
ти — необходимым условием дальнейшего анализа. Надо сказать,
что понятие “знание ” почти столь же трудноопределимо, как и по ­
нятие “реальность” . В самом общем виде “знание ” можно обозна­
чить как “правильные представления о чем-либо” . Этому значению
всегда соответствовал какой-то знак (слово), хотя они отличались
большим разнообразием в разных языках (греч. е7иатт{цг|, лат. sci-
entia, нем. Wissen, фр. savoir, англ, knowledge, рус. знание, и т.д.) . По­
этому со знаковой точки зрения понятие “знание” отличается от
понятия “реальность” — для последней в эпоху античности доволь­
но трудно найти общеупотребительный знак (слово), но зато в со ­
временных языках этот знак является относительно неизменным.
Для обозначения же знания все время существовал какой-то устой­
чивый знак, но эти знаки (слова) различались и продолжают разли­
чаться в разных языках.
Мы исходим из социологического значения, согласно которо­
му знание является синонимом коллективных представлений о
чем-либо. Такое понимание, как мы покажем ниже, возникает
лишь в XX в. и представляет собой радикальный разрыв с предше-
56

Лекция 3
Концепции знания
ствующей многовековой философской традицией, в рамках кото­
рой использовались гораздо более узкие определения, ограничивав­
шие знание некоей его “элитарной” частью.
Понятие “знание” возникает едва ли не вместе с возникнове­
нием греческой философии. По крайней мере уже Парменид из
Элеи (V в. до н.э .), который еще писал стихами, а не прозой, по ­
дробно обсуждал понятие “знание” — “эпистеме” (греч. е7псттццт|),
которое в принятой ныне русской транслитерации выглядит как
“эпистема” . В течение последующих двух с половиной тысячелетий
проблема знания обсуждалась множеством мыслителей. Попытаем­
ся выделить лишь некоторые важнейшие направления концептуа­
лизации этого понятия.
3.1
Философия познания
Прежде всего знание всегда понималось как продукт человеческой
психики, связанный с некой мыслительной деятельностью. Но при
этом вплоть до XIX в. оно концептуализировалось как “правильные
представления” о мире, возникающие в рамках индивидуального со­
знания, и все концепции знания были связаны в первую очередь с
психикой. Социальный, коллективный его аспект практически не
учитывался.
Второй характеристикой представлений о знании, также сфор­
мировавшейся еще в античности, было то, что к знанию относились
отнюдь не все представления о мире, а только некоторые из них.
Селекция основывалась как на особенностях мыслительных опера­
ций, так и на характеристиках объекта осмысления. В современных
терминах можно условно говорить о селекции по методу и по пред­
мету, т.е. знанием считались представления, полученные только оп­
ределенным методом (с помощью специфических мыслительных
процедур) и относящиеся только к некоторым объектам.
57

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Третьей общей особенностью было устойчивое представление
о существовании абсолютного знания (абсолютной истины), кото ­
рое активно использовалось даже в марксистско-ленинской фило­
софии. Абсолютное знание могло отождествляться с “внеполо -
женными” идеями, Божественным разумом как носителем абсо­
лютного знания, трансцендентальностями и т.д. Другой стороной
этих представлений была трактовка знания как результата процес­
са познания — внешнего мира (и приближения к абсолютному зна­
нию) или непосредственно самого абсолютного знания (его по­
стижения).
Отсюда вытекали три группы проблем: во-первых, какие виды
мыслительных операций можно считать производящими знание;
во-вторых, размышления о каких объектах можно считать знани­
ем; в-третьих, как соотносится субъективное знание с абсолют­
ным.
Первая группа обсуждавшихся проблем относилась в основном
к процессу мышления, в том числе к выработке знания. Существен­
ную роль здесь играла концептуализация самой психики (ума, со ­
знания, духа, души и т.д .) и разных типов мыслительных процедур,
которые во многих случаях ассоциировались с разными частями
психики или даже с разными “органами” . Наиболее распростра­
ненными обозначениями “центров” выработки знания были разум,
рассудок, воля, чувство, воображение, интуиция и т.д. Так форми­
ровалось представление, что разные виды знания производятся раз­
ными способами “духовной деятельности”, и в зависимости от ин ­
дивидуальных предпочтений того или иного философа выстраива­
лась иерархия знаний, соответствующая иерархии психических
“ центров” и (или) процессов.
Вторая группа проблем — рассмотрение знания с точки зрения
его предмета: к знанию относились прежде всего суждения о чем-то
“высоком” , например, о “бытии сущности” или “сущности бытия”,
а, скажем, знание того, что к лошади лучше подходить спереди, а к
корове — сзади, или вообще не рассматривалось как знание, или
считалось “второсортным” . И хотя “низкое” знание интенсивно
развивалось, оно почти полностью выпадало из сферы внимания
философов. В принципе, как и в случае с мыслительными процес­
58

Лекция 3
Концепции знания
сами, обычно вводилась некая иерархическая шкала знаний приме­
нительно к предмету или сфере приложения, от “высокого ” к “бо­
лее низкому”, и здесь также существовал значительный разброс
мнений о нижней границе знания, о его предметной структуре и ие­
рархии.
Таким образом, представления о знании в эпоху античности и
Средневековья существенно отличались от нынешних. Немного
упрощая, можно сказать, что знанием считались любые размышле­
ния или любой дискурс (связанный набор высказываний), относя­
щиеся к определенному типу. Понятие “знание ” напоминало сего ­
дняшнее понятие “художественная литература” — любое произве­
дение, отвечающее заданным литературным правилам, считается
художественной литературой, независимо от его конкретного со­
держания и, строго говоря, от качества, хотя при этом может ис­
пользоваться некоторое видовое или жанровое разделение (“быто­
вая проза”, “лирическая поэзия” и т.д.).
Третья группа проблем была связана с трактовкой знания как
результата процесса познания или “узнавания” каких-либо сведе­
ний. Иными словами, со времен античности и по крайней мере
вплоть до XVII в. человеческое сознание в основном рассматрива­
лось как вторичное по отношению к “предсуществующему” миру
(миру природы и (или) миру идей). Человек познавал мир, и его со ­
знание (мысли) всегда трактовалось как отражение (изображение)
этого “внеположенного ” , “предсущего” мира. Конечно, “внеполо-
женный” мир состоял из разных сущностей — природных объектов
(включая социальные “сущности”), элементов трансцендентной
реальности, идей или универсалий и т.д., но независимо от выде­
лявшегося набора сущностей человеческое сознание рассматрива­
лось как вторичное по отношению к ним.
Процесс познания (обретения субъективного знания) одно­
временно трактовался как процесс приближения к абсолютному
знанию, его постепенного постижения. Применительно к природ­
ному миру это было постижение внутренней, глубинной сути “ве­
щей” ( “вещи в себе”, используя выражение И. Канта). Одновре­
менно или независимо от этого “производство знания” могло
трактоваться как постижение “внеположенных” , “предсуществу-
59

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ющих” идей (“трансцендентальностей”, опять-таки используя
кантовский термин).
Все эти подходы можно найти уже у Платона, который сформи­
ровал базовые представления о соотношении субъективного и абсо­
лютного знания в рамках своей концепции анамнесиса (греч. avcr
pvriaiç ‘припоминание’). Согласно Платону, душа припоминает в
здешнем мире виденное ею в мире потустороннем. Объектами при­
поминания являются сверхчувственные “внеположенные” идеи.
Таким образом возникает правильное представление, которое есть
неосознанное непосредственное знание. В христианстве эта кон­
цепция трансформировалась в идею откровения, т.е. непосредст­
венно постигаемого Божественного знания. В Новое время этот
подход использовался Декартом (врожденные и приобретенные
идеи), Лейбницем, который прямо развивал платоновскую идею
припоминания (“исходно душа знает все”), затем — Кантом (транс­
цендентальные идеи), Гегелем (приближение к абсолютной идее че­
рез самопознание разума) и т.д.; наконец, его отклик мы находим в
концепции архетипов К. Юнга.
Платон в сочинении “Государство” выстроил также первую
четкую схему гносеологическо-онтологических соответствий в
рамках сформулированного Парменидом различения знания (эпи-
стеме) и мнения (доксы). Согласно Платону, настоящему (истин­
ному) знанию (эпистеме) на онтологическом уровне соответствует
сущностное (истинное) бытие (эйдос), а мнению (доксе) на онто­
логическом уровне соответствует чувственный мир, т.е. здесь ис­
пользуется деление по предмету (объект познания) и одновременно
по методу (способ познания). Уточняющее резюме дано им в виде
мысленной диаграммы: линия делится на две части — область зри­
мого (объект доксы) и область умопостигаемого (объект эпистеме);
каждая из частей в свою очередь также делится надвое: мир бытия-
знания — на сферу, постигаемую интуитивным разумом (ноэсис,
греч. v 6 t|ctiç, о т v o o ç ‘ум’) и дискурсивным рассудком (дианойя,
греч. ôiavoia); мир становления-доксы — на область веры и догад­
ки (уподобления).
Тем самым был задан принцип определения и членения знаний
по характеру мыслительной деятельности. В частности, разделение
60

Лекция 3
Концепции знания
мыслей на знание и мнение активно использовалось по крайней
мере вплоть до начала Нового времени. В свою очередь платонов­
ское деление знания на ноэсис и дианойю было развито Аристоте­
лем и унаследовано в схоластике в виде различения рассудка и разу­
ма (лат. intellectus et ratio). Позднее Кант назвал эти познавательные
способности “Vfemunft und Vferstand”, которые переводятся на рус­
ский язык обратным образом, т.е. как разум и рассудок, но по смыс­
лу иерархия не изменилась — способность к образованию метафи­
зических идей (v o tictiç, intellectus, \femunft) рассматривается как
высшая по отношению к способности к логическому мышлению и
образованию понятий (Ôiavoia, ratio, Vferstand).
Но двух категорий для разделения всех психических процессов
и познавательных способностей было явно недостаточно, поэтому
к ним часто добавлялись еще чувства, воля, способность суждения
и т.д. Другим вариантом членения психической деятельности было
предложенное Аристотелем деление способностей на разум — па ­
мять — воображение. В Средние века это деление использовалось
арабами, в том числе Ибн Синой в трактате “Толкование снов” . Как
и предыдущая схема, этот принцип классификации через арабов
перенимается европейскими средневековыми мыслителями. На­
пример, его используют в XII в. Гильом Коншский (Шартрский), в
XIII в.
—
РоджерБэкон,вXVIв. — испанскийфилософХуанУарте,
в XVII в.
—
Ф. Бэкон, Т. Гоббс, Ж. Гарнье, в XVIII в.
— Д.Дидрои
Ж. д ’Аламбер.
Классификации познавательных способностей служили осно­
вой для систематизации знаний, которые опять-таки, как и многое
другое, были заложены Платоном и Аристотелем. При этом и Пла­
тон, и Аристотель в разных сочинениях предлагали разные схемы
классификации, что обеспечило их последователям значительную
“свободу маневра” . Тем не менее все классификации знания в той
или иной мере ориентировались на различия в предмете и методе
(способе производства знания). Рассмотрим кратко основные вари­
анты, которые обычно имели троичную структуру.
Одну из предложенных Платоном схем мы уже описали выше,
но гораздо большую популярность приобрела платоновская схема,
реконструированная его учеником Ксенократом. В соответствии с
61

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ней знание делилось на три части по видам или способам познания:
познание в понятиях (диалектика), чувственное восприятие пред­
метов окружающего мира (физика) и проявления воли и желания,
служащие источником человеческих действий (этика).
В свою очередь Аристотель в одной из своих классификаций
попытался учесть не только метод, но и предмет познания, отмечая,
что имеется три вида положений и проблем, а именно: одни поло­
жения, касающиеся нравственности, другие — природы, третьи —
построенные на рассуждении (Аристотель. Топика 105Ь20). Эта
классификация выглядит немного странно, поскольку здесь две ру­
брики выделяются по предмету, а третья — по методу. Поэтому в
дальнейшем эти схемы были уточнены эпикурейцами и стоиками.
Основатель стоицизма Зенон из Китиона (ок. 336—264 до н.э .) ввел
“классическое” деление знаний на “логику —физику — этику”, и
оно использовалось в течение многих столетий.
В XIII в. возникла новая разновидность этой классификации,
что было связано с распространением аристотелианства. Во-пер­
вых, Аристотель, как известно , не вьщелял логику в качестве облас­
ти знания, а считал ее предваряющей частью всей философии. Во-
вторых, распространение идей Аристотеля (Философа, как по -про­
стому именовал его Фома Аквинский) породило проблему совме­
щения их с теологией. Выход из этой ситуации предложил Альберт
фон Больштедт, прозванный впоследствии Альбертом Великим, ко ­
торый первым концептуализировал теологию и философию (науку)
как два разных типа знания, каждый из которых обладает собствен­
ной предметной сферой, своими методами и своими авторитетами.
Вслед за тем идея различия (особости) религиозно-теологического
и философско-научного знания развивается в трудах Сигера Бра-
бантского, Фомы Аквинского, Роджера Бэкона и других мыслите­
лей XIII в. В результате “логика — физика — этика” преобразуются
в “теологию (религию) — философию (науку) — этику (мораль)”.
Таким образом, по предмету знание делилось на Бога, природу и че­
ловека, а по методу — на знание, основанное на вере, разуме (рас­
судке) и нравственности.
Такое деление активно использовалось вплоть до XVIII в., хотя
на рубеже Нового времени содержание рубрик в этой схеме измени-
62

Лекция 3
Концепции знания
лось: как отмечалось в лекции 1, некоторые элементы социальной
подсистемы (общества) были переведены из раздела “природа” в
раздел “человек” . Параллельно стали использоваться и дополни­
тельные схемы, в частности, основанные на упомянутом выше де­
лении на “разум — память
— в о ображение”. Ф . Бэкон первым сов­
местил это деление “по методу” с традиционным делением “по
предмету” (“Бог — природа — человек”), создав своего рода мат­
ричную классификацию знаний или, как уже стали говорить в то
время, наук.
Начиная с XVII в. интерес к проблемам классификации знаний
заметно возрастает, в частности начиная с П. Гассенди и Дж. Локка
снова становится популярной схема “логика —физика —этика” (по­
следний, правда, заменил “логику” на “семиотику”) и вплотьдо Г. Ге­
геля, который довел эту схему до совершенства. В оборот вводятся и
некоторые забытые античные классификации, например, аристоте­
левское деление философии на теоретическую, практическую и
творческую. Схемы классификации знаний начинают все больше
“ветвиться” , как в переносном, так и в прямом смысле, как, напри­
мер, у Р. Декарта в “Началах философии” (1644), где он сравнивает
философию с деревом, корни которого — метафизика, ствол — фи­
зика, а ветки, растущие из этого ствола, — все остальные науки, ко­
торые сводятся к трем основным: медицине, механике и этике.
Коренной перелом в подходе к определению и классификации
знания происходит в XIX в. “Физики” одерживают победу над “ли ­
риками” — из триады “логика — физика — этика” достойным объ­
ектом внимания признается только “физика”, а из триады “Бог —
природа — человек” — только “природа” . Наука отождествляется с
физикой (или наоборот), и только за ней закрепляется статус зна­
ния. Все остальное переводится в разряд веры, нравственности, ис ­
кусства и т.д. и соответственно лишается упомянутого статуса. Соб­
ственно говоря, такого рода тенденции возникли уже в XVII в., в п е ­
риод “Великой естественно-научной революции”, но тогда вера в
Бога была еще достаточно сильна, чтобы кто-то решился отнять
статус знания у теологии или этики.
А. де Сен-Симон первым выделил из триады знаний в качестве
объекта классификации “физику” как научное знание, разделив ее
63

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
на органическую и неорганическую. Позднее О. Конт расширил эту
классификацию, введя в нее, в частности, “социальную физику” . За
этим последовали схемы А. Ампера, О. Курно, Дж.С . Милля (кото­
рый выделил в качестве отдельной дисциплины “моральные нау­
ки”), Г. Спенсера и множества других менее известных авторов. Все
более дробное деление по предмету сопровождалось столь же ин­
тенсивным разграничением по методу. О. Конт делил науки на аб­
страктные, конкретные и практические; О. Курно — на абстрактно­
теоретические, конкретно-теоретические (описательные) и техни­
ческие (практические); Т. Хаксли (Гекели) — на проспективные и
ретроспективные; В. Вундт — на феноменологические, генетичес­
кие и систематические и т.д ., и т.п.
Это классификационное безумие, которое началось в XVII в. и
шло по нарастающей вплоть до начала XX в., на самом деле было
вполне оправдано: процесс интенсивного формирования специа­
лизированных научных дисциплин (сначала естественных, а затем и
общественных наук) требовал их идентификации и демаркации.
Впрочем, вплоть до Нового времени представления о знании
отнюдь не ограничивались рассмотренными выше умозрительны­
ми философскими схемами. Параллельно происходил интенсив­
ный процесс накопления знания в самых разных областях челове­
ческой деятельности. Косвенными индикаторами развития систе­
мы знания в целом могут служить системы образования, професси­
ональная (в частности, цеховая) структура общества, библиотечные
классификации, энциклопедии и т.д.
В рамках европейской образовательной системы определение
“ пространства знания” первоначально осуществлялось путем со­
ставления списка учебных дисциплин. Этот подход восходит к
платоновскому перечню дисциплин в “Государстве”, которым
должны обучаться юноши, предназначаемые быть “стражами-вои -
нами” идеального государства, или те, кому предстоит править им.
Предваряет этот список гимнастика или физическое воспитание,
а собственно “познавательные” предметы можно разделить на две
группы:
1) гуманитарные дисциплины —чтение (включая письмо), сло ­
весность (грамматика) и диалектика;
64

Лекция 3
Концепции знания
2) “точные” предметы —арифметика, геометрия, астрономия и
музыка.
Сам Платон перечислял предметы в несколько ином порядке,
но позднее утвердилась именно эта последовательность. (Присутст­
вие музыки в разделе “точных” предметов не должно вызывать
удивления — речь шла, в частности, о законах гармонии, ритма и
механики, что связывало музыку с астрономией. Например, Пифа­
гор был известен не только как математик, но и как видный музы­
кальный теоретик, построивший систему тонов, основанную на том
факте, что при уменьшении длины струны на треть высота извлека­
емого из нее звука увеличивается на одну пятую.)
Платоновский список из семи дисциплин распространился в
эллинистической Греции, затем получил признание в Древнем Ри­
ме, а позднее и среди христианских авторов. В IV—V вв. список
стандартизируется под названием “Septem artes liberales”, что обыч­
но переводится как “семь свободных искусств” . Тогда же возникает
деление семи дисциплин на две упомянутые выше группы: “trivi­
um” (трехпутье) и “quadrivium” (четырехпутье). С VIH в. семь “сво ­
бодных” искусств утверждаются в качестве стандарта образования в
так называемых придворных (светских) школах, а с XII в. образуют
программу университетского обучения на факультете “свободных
искусств” .
Важным источником сведений о наиболее распространенных
представлениях о знании в эпоху Средних веков и раннего Нового
времени являются энциклопедии. Как известно, первой энциклопе­
дией считаются “Этимологии” Исидора Севильского (570—636), ко ­
торого впоследствии Данте поместил в рай, а современная католиче­
ская церковь предлагает считать патроном Интернета. В качестве ос­
новы для рубрикации Исидор выбрал схему “семи свободных искус­
ств”, дополнив ее, вслед за своим предшественником Кассиодором,
такими предметами, как медицина, право и богословие. В XII в. этот
расширенный список дисциплин был также канонизирован в систе­
ме университетского образования: кроме факультета “свободных ис­
кусств” , считавшегося подготовительным, в университетах (хотя и
не во всех) обычно существовали и три “высших” факультета — бо­
гословия, медицины и права, на которые могли поступать успешно
65

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
окончившие факультет “свободных искусств” . В таком неизменном
виде система университетского образования, а тем самым и список
изучаемых предметов, просуществовали вплоть до XIX в.
Но хотя основу энциклопедии Исидора Севильского составлял
относительно стандартный набор дисциплин, за ними следовали
“прочие” полезные сведения, от “различных вещей, расположен­
ных по алфавиту”,до географии и “орудий ухода за лошадьми” . По­
следующие средневековые энциклопедии, ориентировавшиеся на
“ Этимологии” Исидора, также формировали гораздо более “демо­
кратичное” и менее иерархизированное представление о знаниях,
чем теоретические философские схемы (например, написанное в
XIII в. трехтомное “Зерцало” Винсента из Бове). Эту традицию
унаследовали и развили энциклопедии раннего Нового времени —
Анжело Полициано, Раффаэлло Маффеи и многих других авторов.
Весьма разветвленными были и библиотечные классификации, ис ­
пользовавшиеся в монастырях1и университетах. Но возрастающее
разнообразие знаний по существу игнорировалось философами и
теологами, которые продолжали мыслить в рамках представлений,
заданных Платоном и Аристотелем.
3.2
Социология знания
Конечно, философская мысль не стояла на месте, и даже в рамках
традиционных античных схем представления о знании постепенно
расширялись и обновлялись. С нашей точки зрения, можно выде­
лить несколько радикально новых идей в этой области, сформули­
рованных в Новое время и ставших основой для формирования в
XX в. социологического подхода к знанию.
К числу таких идей прежде всего следует отнести выдвинутый
Р.Декартом в “Началах философии” (1644) тезис о том, что наука
1См., например, уже упоминавшийся роман У. Эко “Имя розы” .
66

Лекция 3
Концепции знания
(научное знание) конструирует некий гипотетический мир, а не
просто отражает “внеположенную” реальность. Как и в номинализ­
ме XIII—XIV вв., это положение было связано с идеей Божествен­
ного всемогущества. Согласно логике Декарта, Бог мог воспользо­
ваться бесконечным множеством средств для осуществления своего
замысла, а потому и тот вариант конструкции мира, который пред­
лагает наука, равносилен всякому другому, если он способен объяс­
нить явления, данные в опыте.
И. Фихте в работе “Основы естественного права” (1796) пер­
вым в явном виде поставил проблему существования “другого”
(“других Я ”) и ввел понятие интерсубъективности. Тем самым была
сделана попытка ответить на вопрос, как индивидуальное сознание
выходит к опыту “другого Я ” и через это — к универсальному гори­
зонту опыта. Из этих размышлений, в частности, следовал вывод о
том, что наличие множества свободных индивидов служит услови­
ем возможности “самого Я ” как разумного свободного существа.
Г. Гегель в “Философии права” (1821) предложил принципиаль­
но новый подход к проблеме соотношения субъективного и объек­
тивного знания. По Гегелю, на стадии объективного духа индивиду­
альный дух постигает, что всё внешне данное и противостоящее ему
также есть дух, в результате человек погружается в скрытое в его ин­
дивидуальности родовое всеобщее. Объективный дух охватывает у
Гегеля сферу социальной жизни и понимается как сверхиндивиду­
альная целостность, возвышающаяся над людьми и проявляющая­
ся через их различные связи и отношения. Оставляя в стороне тер­
минологию, можно считать, что эта модель по существу описывает
механизм “объективации” (нем. Versachlichung, Vergegenstând-
lichung) субъективного знания.
Важнейшую роль в формировании социологического подхода к
системе знаний сыграл К. Маркс, который в разгар построения бес­
численных схем классификации науки (физики), в чем, кстати, ак­
тивно участвовал его друг Ф. Энгельс, едва ли не первым попытал­
ся уравнять в правах разные типы знания (“К критике политичес­
кой экономии”, 1859). Правда при этом он называл их то “формами
общественного сознания”, то “идеологическими формами”, т.е.
формами идеологии, но суть дела от этого не менялась.
67

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Конечно, это был еще далеко не окончательный разрыв с пред­
шествующей традицией, но главный шаг, позволяющий перейти от
философии познания к социологии знания, был тем самым сделан.
Революционность заключалась в отказе от конечного определения
того, что есть знание, а что — нет, и попытке проанализировать то,
что люди считают знанием. Половинчатость же этого шага состоя­
ла в том, что в соответствии с предшествующей традицией наука
выносилась за рамки анализа. Иными словами, по отношению к
определению естественно-научного знания сохранялся философ­
ский подход, а ко всем остальным видам знания начал применяться
социологический подход.
Последующее становление социологии знания во многом было
связано с поисками решения проблемы естественно-научного зна­
ния, точнее, преодоления стереотипов в представлениях о науке,
сформировавшихся в Новое время (и восходящих к стереотипам ан­
тичных представлений о философии). Дело в том, что социология
знания довольно долго продолжала следовать сложившимся в эпо­
ху раннего Нового времени и закрепленным в работах позитивистов
XIX в. представлениям об особом статусе естественно-научного
знания и математики. Им приписывалась внутренняя объектив­
ность и своего рода асоциальность (в отличие от гуманитарного
знания); более того, естествознание по существу сакрализирова-
лось. Все эти позиции сформулировал еще Г. Галилей в своей глав­
ной работе “Диалог о двух главнейших системах мира — птолемее ­
вой и коперниковой” (1632).
В соответствии с этими представлениями естественные науки
понимались как точное знание, основанное на беспристрастном
наблюдении реальности, проверенное по универсальным, неизмен­
ным и безличным критериям и соответственно никоим образом не
зависящее от социальных позиций познающего субъекта. Такого
рода представления обнаруживаются даже в фундаментальной ра­
боте В. Штарка “Социология знания”, вышедшей в 1958 г., где он,
ничтоже сумняшеся, писал: “Содержание <естественно>научного
знания не определяется социальным развитием просто потому, что
им не определяются факты природы” [Stark, 1958, р. 171].
68

Лекция 3
Концепции знания
Бурное развитие естественных наук, с одной стороны, и ослаб­
ление позиций религии, а затем и философии (метафизики) —с дру­
гой, привели к тому, что в XIX в. естественные науки стали воспри­
ниматься не просто как высшая форма знания, а как его синоним,
т.е. все знание было сведено к естественным наукам и математике.
Формировавшиеся в это время общественные науки — экономика,
социология, психология — “приписывались” к естествознанию , а
всем остальным типам символических универсумов — религиоз­
ным, философским, гуманитарным, этическим , эстетическим и
т.д.
—
вообще было отказано в статусе “знания” . В результате соци­
ология знания на первых порах выступала как социология “не зна­
ния”, или “псевдознания”.
С конца XIX в. эта установка стала постепенно преодолеваться
по двум взаимосвязанным направлениям. Первое ориентировалось
на переход от “идеологических форм” или “форм общественного
сознания” к “типам знания”, т.е. на повышение статуса различных
не естественно-научных “форм общественного сознания” . Вторая
линия была связана с лишением естественных наук особого эписте­
мологического статуса, их “десакрализацией” .
Существенную роль в формировании современных взглядов на
проблему знания сыграли работы немецких историков и филосо­
фов последней трети XIX в. — И . Дройзена, В. Дильтея, В. Виндель-
банда, Г. Риккерта. При всех различиях в подходах они были едины
в трактовке общественных и гуманитарных наук (наук о духе, куль­
туре, человеке и т.д.) как самостоятельной области знания, сущест­
венно отличной от естественных наук (наук о природе). Тем самым
постулировалось, что наряду с естественными науками существует
качественно иное, но не менее “истинное” знание, а именно, обще­
ственно-научное и (или) гуманитарное.
Тогда же в сферу внимания исследователей впервые попало ар­
хаичное (мифологическое), недифференцированное и неспециали­
зированное знание. Важную роль в формировании представлений
об архаичной системе знаний в последней трети XIX в. сыграли ра­
боты английских этнологов (Э. Тайлора, Э. Лэнга, Дж. Фрейзера), а
в начале XX в. проблему архаичного знания начали активно разра­
батывать французские исследователи (Э. Дюркгейм, М. Мосс,
69

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
А. Юбер, А. ван Геннеп). Помимо общего анализа архаичных пред­
ставлений о мире в этих работах был обоснован подход к религии
как к особой форме знания. Хотя в основном исследования фран­
цузских социологов и этнологов относились к “элементарным фор­
мам религиозной жизни” (название работы Дюркгейма, опублико­
ванной в 1912 г.), т.е. мифам и верованиям примитивных народов,
эти работы оказали сильнейшее влияние на последующие исследо­
вания высших форм религиозного знания.
В конце XIX — начале XX в. впервые предпринимаются попыт­
ки социологизации естественно-научного и математического зна­
ния. Первопроходцем здесь, по-видимому, стал известный фран­
цузский математик и физикА. Пуанкаре, показавший, что лежащие
в основе математических систем и физических теорий аксиомы яв­
ляются продуктом соглашений (конвенций) между учеными (отсю­
да концепция Пуанкаре получила название “конвенционализм”).
В начале XX в. появляются работы Э. Гуссерля по феноменологии, в
которых, в частности, был выдвинут тезис о том, что в основе объ­
ективности научного знания лежит логическая связь идей, образу­
ющая единство истин науки как единство значений. Тем не менее
для Гуссерля наука все еще сохраняет свой главенствующий статус
по отношению к остальным типам знания, что отражено, в частно­
сти, в названии его известной статьи “Философия как строгая нау­
к а ” (1911).
Следующий этап становления социологии знания приходится
на 20—30 -е гг. XX в., когда появляется сам термин “социология зна­
ния” . Впервые его, по-видимому, использовал М. Шелер в работе
“ Проблема социологии знания” (1924), в которой он сконцентри­
ровал внимание на трех типах знания: религии как знании о дейст­
вительности, трактуемой сакрально; метафизике как знании об иде­
альных сущностях бытия; и позитивной (естественной) науке как
знании о физической реальности. К . Манхейм в работе “Идеология
и утопия” (1929) выделил в качестве самостоятельного типа знания
идеологию, которая до этого, в соответствии с марксистской тради­
цией, в основном рассматривалась как вторичная социально-клас ­
совая характеристика разных типов знания. Дальнейшее развитие в
эти десятилетия получил и анализ архаичного (мифологического)
70

Лекция 3
Концепции знания
знания, в первую очередь благодаря работам Ф. Боаса, Л. Леви-
Брюля, Б. Малиновского, А. Рэдклифф-Брауна, А. Крёбера и др.
Наконец, особую роль в становлении социологии знания как само­
стоятельного научного направления сыграла работа А. Шюца
“Смысловое строение социального мира” (1932), опиравшегося на
поздние работы Э. Гуссерля. Помимо всего прочего, благодаря
А. Шюцу в сферу анализа было включено обыденное (повседневное,
житейское) знание, которое в течение многих веков полностью иг­
норировалось европейскими интеллектуалами.
Параллельно продолжалась активная работа по преодолению
особого статуса естественно-научного знания. В 1930—1940-е гг.
“ко нвенционалистские” идеи Пуанкаре получили развитие в рамках
логического позитивизма, в частности, в работах Р. Карнапа, К. Ай-
дукевича и др. В свою очередь, в 1935 г. вышла работал. Флека “Воз­
никновение и развитие научного факта”, в которой было показано,
что научные факты — это мыслительные конструкции, возникаю ­
щие и развивающиеся на основе принятых и усвоенных учеными
стилей мышления. Наконец, в конце 1930-х гг. появляются и первые
работы Т. Знанецкого и Р. Мёртона по социологии науки.
С 1960-х гг. количество исследований, развенчивающих пред­
ставления о внесоциальном и внутренне объективном характере
естественных наук, быстро нарастает. Эти исследования условно
можно разделить на несколько направлений — постпозитивист ­
скую философию науки, социологию науки и, наконец, психоло ­
гию науки, хотя эти три направления были существенно связаны
между собой. Подчеркнем, что подавляющая часть этих работ ори­
ентировалась на естественные науки, поскольку именно они были
основным камнем преткновения на пути формирования единых
представлений о системе человеческого знания. Тем не менее эти
исследования послужили катализатором для формирования социо­
логии знания в целом. В частности, уже в конце 1950-х гг. Р. Мёртон
в работе “Социальная теория и социальная структура” хотя и не ис­
пользовал термин “типы знания ” , а говорил о “формах мыслитель­
ного производства” (forms of mental production), тем не менее урав­
нивал все эти формы в правах, включив в их число моральные веро­
вания, идеологии, идеи, категории мышления, философию, рели-
71

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
гиозные верования, социальные нормы, позитивную науку, техно ­
логию и т.д.
Однако решающую роль в формировании социологического
подхода к знанию сыграла работа П. Бергера и Т. Лукмана “Соци­
альное конструирование реальности: Трактат по социологии зна­
ния” (1966). С этого времени в социологии за различными “симво ­
лическими системами” или “формами общественного сознания”
начинает утверждаться статус знания. Как писали Бергер и Лукман,
“согласно нашей точке зрения, социология знания должна изучать
все то, что считается в обществе «знанием», невзирая на обоснован­
ность или необоснованность (по любым критериям) такого «зна­
ния»” [Бергер, Лукман, 1995, с. 12].
Спустя десятилетие эта идея была акцентирована Д. Блуром,
который обозначил свой подход как “сильную программу социоло­
гии знания”: “Для социолога знание — это то, что люди считают
знанием. Оно состоит из тех представлений (beliefs), которых люди
уверенно придерживаются и с которыми живут. В частности, соци­
олог должен заниматься представлениями, которые воспринима­
ются как данные или институционализированные, либо наделен­
ные авторитетом группами людей” [Bloor, 1976, р. 2].
Дальнейшее развитие социология знания получила в работах
Б. Барнса, К. Кнорр-Цетины, М. Малкея и др. Расширяется и поле
“отраслевых” исследований, посвященных отдельным типам зна­
ния: наряду с социологией науки быстро увеличивается число ис­
следований по социологии знания применительно к отдельным его
типам —религии, идеологии, литературе и искусству. Когнитивный
аспект усиливается и в рамках изучения массового сознания (обще­
ственного мнения). Не вдаваясь в детальный обзор полученных в
этих работах результатов, попытаемся выделить некоторые аспекты
социологического подхода к проблеме знания, имеющие сущест­
венное значение для нашего лекционного курса.
Врамках социологии знания меняются представления о соотно­
шении знания и реальности, прежде всего социальной. Господство­
вавшее в течение более чем двух тысячелетий в европейской культу­
ре представление о существовании некой “внеположенной”, “пред-
существующей” реальности, материальной и (или) идеальной, пред­
72

Лекция 3
Концепции знания
полагало ее постепенное и частичное познание человеком. И если
вопрос о первичности материи и духа еще вызывал разногласия, то
тезис о вторичности человеческих знаний по отношению к реально­
сти сомнению не подвергался. Знания традиционно рассматрива­
лись как отражение реальности, существующей независимо от чело­
века. Вплоть до XIX в. этот подход распространялся на все три вида
реальности — божественную, природную и социальную (вспомним
“познание законов общественного развития”). Но в XX в. три вида
реальности стали дифференцироваться не только по “субстанции”,
но и по их соотношению со знанием. И если применительно к боже­
ственной и природной реальности традиционный подход в целом
остается доминирующим, то для социальной реальности он стано­
вится все менее применимым.
Дело в том, что общество отнюдь не является чем-то “внеполо -
женным”, существующим само по себе, “независимо от воли и со ­
знания людей” . Общество создано и постоянно создается людьми,
это продукт коллективной человеческой деятельности в широком
смысле. Поэтому никаких “внутренних”, “объективных” и прочих
внечеловеческих “законов” функционирования общества не может
существовать по определению (на самом деле не существует никаких
“законов” и в мире природы —речь может идти лишь о конструиру­
емых людьми теоретических обобщениях наблюдаемых эмпиричес­
ких закономерностей). Из “рукотворности” общества с очевиднос­
тью следует, что социальная реальность неотделима от знания о ней:
невозможно представить существование каких-то элементов соци­
альной реальности, о которых никому никогда ничего не было бы
известно. В частности, “открытие” археологами исчезнувших циви­
лизаций не означает, что эти цивилизации не были известны челове­
честву — как минимум, о них знали те, кто в них жил.
Здесь сразу следует оговориться: тот факт, что общество являет­
ся человеческим продуктом и неотделимо от знания о нем, во -пер­
вых, никоим образом не означает, что этот продукт не является ре­
альным. Более того, например, на уровне обыденного сознания об­
щество гораздо более реально для живущих в нем людей, чем какое-
нибудь космическое излучение, регистрируемое физиками с
помощью приборов. Во-вторых, из того, что общество является че-
73

Раздел 1
Реальность,знание и прошлое
ловеческим продуктом, не вытекает его “понятность” , “прозрач­
ность” и отсутствие необходимости его изучения. В отличие от лю­
бого другого продукта, который создается отдельными индивидами
или относительно небольшими группами, общество является кол­
лективным продуктом всех живущих и живших в нем людей, и по ­
нимание этого продукта индивидуальным сознанием требует значи­
тельных усилий. В этом смысле знание об обществе можно рассма­
тривать в классическом смысле — как отражение социальной реаль­
ности и результат процесса ее познания.
Как отмечалось выше, в рамках философии познания основное
внимание уделялось процессу производства знания, понимаемого
как некий тип или класс мыслей, возникающих в сознании индиви­
да. В социологии знания объектом является не только и не столько
“производство мыслей”, но главным образом процесс их социаль­
ного признания, в результате которого мысли или мнения, экстер-
нализованные в форме высказываний или дискурсов, получают
групповое признание и тем самым превращаются в знание. Не ме­
нее важным объектом исследования являются распространение, со ­
хранение и передача знания. Наконец, на другом конце этой цепоч­
ки оказывается процесс “потребления”, или усвоения, принятых в
данном обществе знаний, их интернализации.
В связи с этим необходимо внести некоторые терминологичес­
кие уточнения. Продукты индивидуальной мысли (экстернализован-
ные представления) мы впредь будем обозначать как “мнения” , а
коллективно признанные мнения (коллективные представления) —
как “знание ” . В данном случае, в отличие от античной традиции,
различение мнений и знания не связано с характером мыслитель­
ной деятельности и объектом познания, а определяется местом в
системе формирования знания. Иными словами, мнения являются
субъективными, а знание — объективным (точнее, социально объ­
ективированным). Естественно, что определяемые таким образом
знания в свою очередь тесно связаны с понятиями “коллектив” или
“ группа”, масштабы которых могут варьироваться от нескольких
человек (“семейная тайна”) до максимально широких общностей
(“общечеловеческие ценности”), хотя возможность признания ка­
ких-либо представлений в качестве истинных абсолютно всеми
74

Лекция 3
Концепции знания
людьми, населяющими Землю, выглядит, мягко говоря, нереалис­
тичной. Особый интерес для нас представляют так называемые экс­
пертные группы, которые в обществе “отвечают” за определенные
специализированные виды знания.
Иногда знание трактуется как представления или мнения, кол ­
лективно признаваемые истинными, однако этот подход выглядит
ограниченным. Признание тех или иных мнений в качестве знания
скорее должно интерпретироваться в терминах модальностей, вы­
ражающих более разнообразные способы оценки высказываний
(правильное, хорошее, нужное и т.д.). Это особенно существенно
при анализе произведений искусства, которые несут колоссальную
познавательную нагрузку, в значительной мере формируя наши
представления о мире, но в то же время признаются обществом от­
нюдь не по критерию истинности. Поэтому точнее говорить о зна­
нии не как о мнениях, признаваемых истинными, а как о мнениях,
просто признаваемых некой группой.
Знание можно рассматривать с самых разных точек зрения, но
мы ограничимся системным подходом, в рамках которого анализи­
руются, с одной стороны, состояние (характеристики) системы и ее
элементов, с другой — механизмы взаимодействия между отдель­
ными частями системы. Как представляется, в этом случае появля­
ется возможность интегрировать основную часть современных ис­
следований по проблеме знания в относительно единое целое.

4
лекция
ХАРАКТЕРИСТИКИ
ЗНАНИЯ
В XX в. много внимания было уделено концептуализации парамет­
ров (характеристик, критериев) отдельных типов знания и системы
знания в целом. Эти параметры (критерии) обычно исследуются
a posteriori. Иными словами, вначале анализируется структура при­
знанных в обществе типов знания, определяются ее характеристи­
ки, а уже затем предполагается, что выявленные признаки (параме­
тры) и являются теми критериями, которыми руководствуются лю­
ди, производя или признавая те или иные продукты мыслительной
деятельности. Учитывая множественность исследований такого
рода, можно условно выделить три группы проблем, привлекаю­
щих наибольшее внимание:
1) специфические характеристики разных типов знания, опре­
деляющие различия между ними (внутренние параметры);
2) взаимное влияние, которое разные типы знания оказывают
друг на друга (внешние параметры);
3) наличие общих формальных характеристик, присущих всем
типам знания (метапараметры).
76

Лекция 4
Характеристики знания
4.1
Внутренние параметры
Переход от философии к социологии знания в значительной мере
снял проблему классификации знаний, которой ранее придавалось
огромное значение. На смену изощреннейшим классификацион­
ным схемам XIX — начала XX в. пришло старое доброе определение
типов знания простым перечислением через запятую. В некотором
смысле отношение к этой проблеме стало даже проще, чем у Плато­
на —тот хотя бы пытался составить полный список дисциплин, те­
перь же обычно никто не претендует и на это. Начиная с К. Маркса
возникла замечательная, на наш взгляд, традиция: давать не всеобъ­
емлющий перечень типов знания, а завершать его словами “и т.д .” ,
“и др.”, “и пр.” Мы полностью поддерживаем этот подход и поиме­
нуем лишь некоторые наиболее известные типы знания: архаичное
(мифологическое), религиозное, философское, общественно-науч­
ное, естественно-научное, идеологическое, эстетическое (литерату­
ра и искусство), техническое знание, этическое (мораль и право),
обьщенное и др.
Лишение естественных наук и математики особого эпистемо­
логического статуса поставило их в один ряд с другими символиче­
скими системами. В результате “десакрализации” естественно -на ­
учного знания многие авторы предпочли вообще лишить науку ста­
туса знания, определяя ее как разновидность идеологии, религии
(верований), общественного сознания и т.д. Сведение всех типов
знания, включая науку, к разновидностям идеологии, мифологии
или литературы в XX в. было типично для авторов, придерживав­
шихся левых взглядов, от Д. Лукача до П. Фейерабенда и француз­
ских философов-постструктуралистов (Р. Барт, Ж. Деррида, С. Жи­
жек и др.) . Например, П. Фейерабенд в своей известной работе
“Против метода: очерк анархистской теории знания” (1975) назы­
вал науку то религией, то мифом, то просто “формой жизни”, а по­
зднее решил считать ее идеологией.
77

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Эти тенденции являлись обратной стороной предшествующих
установок, в соответствии с которыми все “правильное” знание на­
зывалось “наукой”, а все, что считалось “неправильным”, объявля­
лось “не наукой” . Например, марксистско-ленинская философия
считалась в СССР “наукой о всеобщих законах развития природы,
общества и мышления”, а вся прочая философия — “м ировоззре­
нием” или “формой общественного сознания” . Точно такж е марк­
систско-ленинская (“пролетарская”) идеология считалась “науч­
ной”, а все прочие идеологии — “ненаучными”, т.е. по сути “непра­
вильными” . В случае с “интеллектуальными анархистами” уже все
виды знания объявляются “неправильными”, и им присваиваются
ярлыки “идеологии” или “мифов”, используемые в качестве эвфе­
мизмов для обозначения “не знания”.
В рамках социологического подхода все типы символических
универсумов также “уравниваются в правах”, рассматриваются как
равноправные способы осмысления мира, но при этом они тракту­
ются как разновидности знания. Такой подход развивают и некото­
рые философы (Н. Гудмен, Дж. Поллок, Г. Шпинер), рассматрива­
ющие разные типы знания как относительно равноправные формы
конструирования (описания и объяснения) социальной реальнос­
ти, различающиеся лишь конкретными признаками. Но в то же вре­
мя в рамках социологии знания акцентируется различие между раз­
ными типами знания, их несводимость к аморфному и неструкту­
рированному понятию “знание вообще” . Поэтому хотя вопрос о
точной классификации знаний теперь уже не стоит так остро, как в
XIX в., это не снимает проблему разграничения разных видов зна­
ния, выявления различий между ними.
Понятно, что типы знания различаются по своим внутренним
параметрам. Эти параметры одновременно являются инструмента­
ми разграниченния разных типов знания, а также выступают в ка­
честве критериев, по которым осуществляется признание мнений в
том или ином типе знания. Первым и самым очевидным таким вну­
тренним параметром (критерием) является предметная область.
Например, для того чтобы некая статья была признана в качестве
естественно-научной, прежде всего необходимо, чтобы она была
посвящена проблемам природной реальности, а не божественной
78

Лекция 4
Характеристики знания
или социальной. То же самое относится и к отдельным дисципли­
нам в рамках научного знания — работа, претендующая на призна­
ние в области экономических знаний, должна быть посвящена, как
правило, экономике.
Вместе с тем данный критерий отнюдь не универсален —• н а­
пример, философия всегда претендовала на универсальность свое­
го предмета. Для таких же типов знания, как этическое и эстетиче­
ское, предметная область вообще неопределима, по крайней мере в
терминах, аналогичных естественно-научному и общественно-на ­
учному знанию. Наконец, уже на уровне такого первичного крите­
рия отбора и признания начинают размываться дисциплинарные
границы: например, статья по психологии может претендовать на
признание в качестве социологического знания и наоборот. В ре­
зультате дискурс, относящийся к одной предметной области, может
оказаться признанным в качестве знания в иной предметной обла­
сти. Ситуация усугубляется все большим усложнением системы
знания, возникновением новых предметных полей, находящихся
на границе между существовавшими ранее дисциплинами. Напри­
мер, на стыке психологии и социологии возникает социальная пси­
хология, а затем на стыке последней с политологией — социально-
политическая психология, и т.п.
Второй тип внутренних параметров можно условно определить
как специфические для данной области знания методологические
принципы, исходные постулаты и т.д. Так, признаками научного
знания традиционно считаются рациональность и взаимное соот­
ветствие между эмпирическими наблюдениями и теорией. Иногда к
этим критериям добавляют объективность, но объективность, по
сути, является производным от первых двух критериев — рацио­
нальная теория, опирающаяся на факты и подтверждаемая факта­
ми, считается объективной по определению.
Для христианской религии основополагающим методологичес­
ким принципом является принятие Священного Писания. Этическое
знание (мораль) должно соответствовать нормам и понятиям добра и
зла. Эстетическое знание (произведения искусства) обычно определя­
ется канонами красоты (прекрасного) —гармонией и т.п., хотя в XX в.
была концептуализирована эстетизация уродства (безобразного).
79

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
В принципе, внутритиповые критерии признания знания раз­
работаны довольно хорошо, прежде всего на философском уровне.
Для научного знания эти критерии интенсивно анализировались в
рамках философии науки, для этического — в рамках этики как фи­
лософии морали, для эстетического знания — в рамках эстетики
как философии искусства и художественного творчества и т.д. Вме­
сте с тем специфические внутритиповые критерии (параметры)
знания разрабатывались и в самих соответствующих его видах: на­
пример, в теологии — правила отделения канонического религиоз­
ного знания от ересей, в искусствоведении и литературоведении —
каноны, служащие нормативными принципами для признания
произведений искусства и литературы “художественными” .
Важно подчеркнуть, что внутренние параметры (критерии)
знания подвержены существенным изменениям во времени. В ча­
стности, в научном знании на протяжении Нового времени не­
сколько раз менялись критерии рациональности. В рамках христи­
анской религии неоднократно пересматривались критерии соот­
ветствия тех или иных верований “истинной вере” . На протяжении
истории человечества заметно модифицировались понятия о пре­
красном как критерии эстетического знания. Наконец, как показа ­
но во многих исследованиях, эти внутритиповые параметры могут
значительно различаться не только в отдельные периоды, но и в
разных культурах. Понятно, например, что внутренние критерии
признания религиозного знания существенно различны в разных
религиях. Это же в полной мере относится к этическому и эстети­
ческому знанию.
Соответствие внутритиповым критериям не является ульти­
мативным требованием к дискурсам, претендующим на статус
знания соответствующего типа. Хорошо известны, в частности,
примеры теорий (как в естественных, так и в общественных на­
уках), которые никак не были связаны с эмпирическими наблюде­
ниями, по крайней мере непосредственно, но это не помешало их
признанию в качестве научного знания. Довольно много и приме­
ров произведений искусства, которые были признаны в качестве
таковых (а тем самым и в качестве носителей эстетического зна-
80

Лекция 4
Характеристики знания
ния), абсолютно не соответствуя критериям красоты или эмоцио­
нального воздействия.
Но в целом роль внутритиповых критериев не следует и пре­
уменьшать. Например, в науке и религии соотнесенность с пред­
метной областью и следование базовым методологическим прин­
ципам, отмеченным выше (рациональности и взаимосвязи эмпири­
ки и теории для науки, соотнесенности со Священным Писанием
для христианской теологии) является важным условием признания
тех или иных дискурсов (“мнений”) в качестве соответствующего
знания.
Как отмечалось выше, внутренние параметры отдельных ти­
пов знания одновременно являются инструментами их демарка­
ции. Термин “демаркация” был введен К. Поппером в 30-е гг.
XX в. с целью выработать критерии, позволяющие отделять науку
от философии (“метафизики”) и (или) от псевдонауки (хотя это
разные вещи). Мы, со своей стороны, будем использовать этот
термин в более широком смысле, включающем проблемы теоре­
тического различения и институционального размежевания обла­
стей знания. В самом общем виде проблема демаркации возника­
ет в процессе концептуализации системы знания, ее структуриро­
вания и упорядочения, включая представления о различиях между
отдельными ее компонентами. Поэтому демаркация явно или не­
явно присутствует во всех схемах классификации знания, созда­
вавшихся со времен античности. Подчеркнем, что различение ти­
пов знания имеет не только теоретическое, но и практическое зна­
чение. Речь идет о системе воспроизводства знания, которая
включает его хранение (библиотечные, архивные и музейные
классификации), передачу (предметная структура образования) и
институциональное поддержание (воспроизводство экспертных
групп).
Но в целом теоретическая концептуализация различий между
типами знания до сих пор во многих случаях остается неопределен­
ной. Это обусловлено взаимосвязанностью разных типов знания и
их взаимным влиянием.
81

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
4.2
Внешние параметры
Простейшие концепции взаимосвязи разных типов знания форму­
лируются на уровне выделения “доминирующих” типов знания,
оказывающих влияние на все остальные виды символических уни­
версумов. Предполагается, что такие доминирующие типы знания
задают внешние параметры или критерии, которым должны в той
или иной степени соответствовать все остальные. В каждую истори­
ческую эпоху определяющее влияние на все сферы духовного про­
изводства оказывала какая-нибудь одна (а порой и несколько) из
форм общественного сознания, которая выступала как своеобраз­
ная доминанта духовной жизни общества. Действительно, все начи­
налось с искусства в эпоху Возрождения, затем необычайно велика
была роль права и философии, а с середины XIX в.
—
идеологии.
Только естествознание, пожалуй, оказалось вне этого ряда, ибо, по
крайней мере с XVIII в., его гегемония выглядела неоспоримой. Од­
нако в XX в. основное внимание исследователей привлекает все же
не столько проблема выделения типов знания, доминировавших в
те или иные эпохи, сколько более общий вопрос о взаимном влия­
нии разных типов знания. В центре этого обсуждения во многих
случаях действительно оказывалась наука, но проблема имеет более
общий характер.
Со времен Просвещения было распространено мнение, что
только естественные науки оказывают влияние на другие виды зна­
ния, а само естествознание абсолютно автономно и самодостаточ­
но. Однако в XX в. эта идеальная модель стала быстро разрушаться.
На эпистемологическом уровне подверженность естествознания
“ вне ш нему” воздействию впервые была продемонстрирована в уже
упоминавшейся работе Л. Флека “Возникновение и развитие науч­
ного факта” (1935). Но настоящий бум такого рода исследований
начался в последней трети XX в., после выхода в свет книги Т. Куна
“Структура научных революций” (1962), хотя в строгом виде идея о
роли вненаучных представлений на науку была сформулирована им
82

Лекция 4
Характеристики знания
только во втором издании книги (после критики, которой было
подвергнуто первое издание). Кун ввел понятие “дисциплинарная
матрица”, где параметры научного знания (парадигмы) зависят, с
одной стороны, от дисциплины, с другой — от четырех общих кри­
териев, к которым относятся:
1) “символические обобщения” (выражения, используемые
членами научной группы без сомнений и разногласий, которые мо­
гут быть без особых усилий облечены в логическую форму);
2) “метафизические части парадигм” (общепризнанные пред­
писания или убеждения);
3) “ценности” (понимаемые как определенные стандарты точ­
ности, простоты, логичности, эвристических возможностей);
4) “образцы” (признанные примеры решения научных проблем).
Дальнейшее развитие этот постпозитивистский подход полу­
чил, в частности, в работе С. Тулмина “Человеческое понимание”
(1972), в которой он акцентировал разделение “внутренних” (зада­
ваемых внутри науки) и “внешних ” (формируемых вне науки) стан­
дартов или параметров знания.
Несмотря на обилие последующих работ, развивающих идеи
Куна и Тулмина, проблема взаимного влияния разных типов знания
до сих пор не концептуализирована в общем плане, поэтому мы вы­
нуждены ограничиться рассмотрением некоторых частных приме­
ров, в первую очередь, связанных опять-таки с наукой, привлекаю­
щей наибольшее внимание исследователей. Первый и наиболее
очевидный пример — взаимоотношения науки и философии.
Строго говоря, вплоть до XIX в. понятия “наука” и “филосо­
фия” вообще не разделялись: хотя со времен античности существо­
вало различение метафизики и физики, но они обе были частями
философии. В Новое время это различение сохраняется, просто
греческая “философия” заменяется на латинскую “сциенцию” . Из­
менения начинаются только в XIX в., когда основное внимание на­
чинает привлекать “физика”, и термин “наука” закрепляется за ес­
тествознанием. С середины XIX в. возникают попытки превратить
“м етафизику” (философию) в науку (например, К. Маркс всерьез
полагал, что он занимается не философией, а “наукой”), и это
стремление к “сциентизации” философии отчасти сохраняется и в
83

Разде л J
Реальность, знание и прошлое
XX в. (вспомним хотя бы уже упоминавшуюся работу Э. Гуссерля
“ Философия как строгая наука”, 1911). Влияние научной методоло­
гии отчетливо ощущается в целом ряде философских направлений,
возникших в XX в.: логическом позитивизме, постпозитивизме,
аналитической философии и т.д.
В то же время “чистая” философия, или “метафизика”, почему-
то все же не исчезла, что обусловило стремление некоторых “науч­
ных” философов, в частности К. Поппера, если не истребить ее
окончательно, то хотя бы низвести до уровня псевдонауки. Правда,
выяснилось, что хотя предложенный К. Поппером для идентифика­
ции науки принцип фальсифицируемости (возможности опровер­
жения), равно как и выдвинутый неопозитивизмом принцип вери-
фицируемости (возможности эмпирической проверки) действитель­
но применимы для доказательства “ненаучности” многих философ­
ских концепций, они не могут использоваться для доказательства
“ научности”, поскольку многие признанные научным сообществом
теории тоже не соответствуют этим критериям. В принципе, еще
французский физик и философ П. Дюэм на рубеже XIX—XX вв. по ­
казал, что в основе большинства физических теорий лежат невери-
фицируемые “метафизические” гипотезы, но эта идея стала ут­
верждаться только в середине XX в., когда была выявлена ограни­
ченность попперовских построений.
Во второй половине XX в. выяснилось, что существуют боль­
шие проблемы с различением не только науки и философии, но
также науки и религии, хотя считалось, что начиная с XVII в. они
разведены окончательно и бесповоротно. Оказалось, что между ре­
лигией и естественными науками как типами знания есть много
общего.
С одной стороны, это можно отнести на счет доминирующего
положения науки в культуре Нового времени и стремления религии
“уподобиться” научному знанию, ставшему синонимом истины.
В этом смысле весьма характерно появление работ, в которых дока­
зывается тождественность методов производства религиозного и
научного знания. Наиболее известный пример — работа теолога
И. Барбура “Религия и наука: история и современность” (1998), ко­
торый сравнивает использование моделей и парадигм в религии и
84

Лекция 4
Характеристики знания
науке. В его трактовке религия предстает чуть ли не как наука, отли­
чающаяся от прочих наук лишь предметом и коэффициентом “лич ­
ной вовлеченности” .
С другой стороны, оказалось, что не столько наука влияет на
религию, сколько естествознание Нового времени, выросшее из
средневековой схоластики, обнаруживает влияние определенных
форм религиозного сознания на когнитивную структуру научного
знания, воплощенную как в исходном категориальном аппарате
(понимание пространства, времени, континуума, причинности и
т.д.), так и в господствующих методах исследования и средствах до­
казательства.
Кроме того, в современных исследованиях наглядно демонст­
рируется, что естественные науки Нового времени в период своего
формирования испытали сильнейшее воздействие не только тради­
ционной средневековой схоластической теологии, но и различных
форм оккультизма и мистицизма, что, хотя и в сильно ослабленной
форме, проявляется в научном знании и по сей день.
Заметим, что ныне носители оккультного знания в большинст­
ве случаев стараются придать ему статус науки. Хотя имеются и слу­
чаи противопоставления оккультного (“духовного”) знания науч­
ному, в целом многочисленные астрологи, гадалки, прорицатели,
ясновидящие, парапсихологи, уфологи и пр. предпочитают обозна­
чать знания о трансцендентных феноменах как “оккультные на­
уки”, о чем свидетельствуют создание соответствующих академий,
ассоциаций, система “ученых” степеней (например, магистров чер­
ной и белой магии) и т.д. Ситуация осложняется тем, что, напри­
мер, разница между гипнозом и психотерапией как элементами на­
учного знания, с одной стороны, и, скажем, ясновидением и заго­
ворами как элементами оккультного (трансцендентного) знания —
с другой, действительно достаточно условна. Существенные про­
блемы возникают и в случае с так называемой нетрадиционной ме­
дициной — иглотерапией, траволечением и т.д.
—
здесь граница
между научным и ненаучным знанием оказывается еще более раз­
мытой. Наконец, например, адепты НЛО нередко используют
вполне научные методы исследования, вплоть до самых высокотех­
нологичных (как в случае с Тунгусским метеоритом).
85

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Естествознание и религию объединяет, в частности, исходное
представление о существовании “внеположенной” или “предсу-
щей” реальности (соответственно природной или божественной),
которая постепенно “познается” людьми. Применительно к рели­
гии плохо работают и традиционные демаркационные критерии
“ ненаучности”, связанные с использованием (не использованием)
эмпирических данных. Существенная часть религиозного знания
(в том числе вневероисповедного) базируется на многочисленных
“эмпирических наблюдениях”, начиная с Евангелий и кончая кон­
тактами с инопланетянами. Правда, все эти наблюдения невоспро­
изводимы, но эта ситуация не является уникальной и для науки —
например, до изобретения фотографии наблюдения за вспышкой
сверхновой звезды были столь же невоспроизводимы, как и чудо-
творность мощей какого-нибудь святого (а уж количество “свидете­
лей” нечего и сравнивать). В результате по чисто теоретическим
основаниям религия может тематизироваться как научное знание,
а наука, наоборот, — как разновидность верований.
Если для естествознания существенную проблему представляет
взаимосвязь с религией, то для других типов знания такую же про­
блему создает идеология. В частности, еще в начале XX в. В. Ленин
выдвинул положение о “партийности” науки, философии, искусст­
ва (литературы) и т.д. По сути его тезис сводился к утверждению,
что все типы знания являются подчиненными по отношению к иде­
ологии, и если в “буржуазном” обществе это происходит стихийно,
то в “социалистическом” — должно быть частью сознательной го­
сударственной политики. Вторая, “нормативная” часть ленинского
тезиса была, как известно , успешно реализована на практике в
СССР, фашистской Германии и ряде других стран с тоталитарными
режимами. Оказалось, правда, что, естествознание плохо поддается
идеологическому влиянию, и поэтому пришлось ограничиться об­
щественными науками, философией, искусством, моралью и неко­
торыми другими видами знания, которые в той или иной мере
должны были соотноситься с господствующей идеологией или, по
крайней мере, не противоречить ей.
Что же касается первой, “антибуржуазной”, части ленинской
концепции, то позднее она была развита Д. Лукачем в работе “Ис-
86

Лекция 4
Характеристики знания
тория и классовое сознание” (1923) и до сегодняшнего дня активно
поддерживается различными сторонниками левых взглядов (от
марксистов и социалистов до троцкистов и анархистов). Однако эта
проблема имеет не только идеологический характер. Как показано
в ряде исследований, многие типы знания действительно испыты­
вают сильнейшее давление идеологии, причем отнюдь не только в
тоталитарных режимах. Это воздействие нисколько не ослабло, а,
может быть, даже диверсифицировалось в последние годы: в допол­
нение к традиционным идеологиям (от консерватизма до либера­
лизма и от расизма до антисемитизма) на научное знание стали ока­
зывать сильнейшее влияние новые идейно-политические течения
—
феминизм (гендеризм), мультикультурализм, антиглобализм.
В свою очередь, сами идеологии во многих случаях отталкива­
ются от научных или философских концепций. Классическим при­
мером служит социализм, изначально связанный с философией и
политэкономией. Расизм опирался на определенные этнографиче­
ские и антропологические исследования, то же самое относится к
фашизму, который, кроме того, основывался и на некоторых впол­
не “невинных” философских построениях, не имевших к идеоло­
гии никакого отношения.
Постоянной темой для дискуссий является и вопрос о соотно­
шении морали и научного знания. Эта проблема ставится в двух ас­
пектах — позитивном (влияет ли этика на науку) и нормативном
(должна ли наука считаться с моралью). Первый аспект попытался
детально исследовать еще Р. Мёртон в работе “Социология науки”
(1973). Отталкиваясь от идеи М. Вебера о решающей роли религи­
озных ценностей в развитии европейского капиталистического об­
щества, Мёртон сформулировал концепцию нормативного этоса
науки как профессионального сообщества. Деятельность этого со­
общества, по мнению Мёртона, регулируется комплексом ценнос­
тей и норм, унаследованных от господствовавшей в Англии XVII в.
пуританской религиозной морали (полезность, рационализм, ин ­
дивидуализм и т.д .), и включает в себя четыре основополагающих
“институциональных императива”: универсализм, коллективизм,
бескорыстность и организованный скептицизм. Наука рассматри­
вается им как деятельность, соответствующая этим всеобщим нор­
87

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
мам, остающимся практически неизменными на протяжении всей
истории науки (т.е. начиная с XVII в.) . Из этого подхода вытекают
все дальнейшие построения, связанные с проблемой функциониро­
вания науки как социального института: ценности, нормы, роли,
санкции, система стратификации, система обмена и специфичес­
кий порядок распределения вознаграждения за осуществление ин­
ституционально предписанных ролей.
Поскольку реальное функционирование института науки силь­
но отличается от этой идеализированной нормативной концепции,
уже сам Мёртон начал исследовать отклоняющееся (девиантное)
поведение, или аномию (плагиат, шельмование оппонентов и пр.) .
За этим последовало формулирование нескольких (если точно, то
девяти) амбивалентных нормативных принципов (в дополнение к
нормам), в частности: как можно быстрее передавать свои научные
результаты коллегам, но не торопиться с публикациями; быть вос­
приимчивым к новым идеям, но не поддаваться интеллектуальной
“ моде”; стремиться добывать такое знание, которое получит высо­
кую оценку коллег, но при этом работать, не обращая внимания на
оценки других; и т.д.
Хорошо известны и бесконечные дискуссии по нормативному
аспекту проблемы соотношения научного знания с этикой —доста­
точно вспомнить споры о вивисекции и евгенике, отравляющих га­
зах и ядерном оружии. На исходе XX в. эта тематика стала обсуж­
даться особенно активно, в первую очередь применительно к био­
логической науке (речь идет, в частности, о клонировании, генной
инженерии и биологическом оружии). То же относится к медицине
(медицинская этика) — аборты, эвтаназия и пр.
Список отчетливо наблюдаемых “парных” взаимодействий
между разными типами знания можно легко продолжить. В числе
таких очевидных пар — религия и искусство (религиозные и ми­
фологические сюжеты в искусстве и роль искусства в религии, от
иконографии до соборов). Столь же очевидна, например, взаимо­
связь технического и эстетического знания — от техники живопи ­
си и изобретения кинематографа до промышленного дизайна и
моды.
88

Лекция 4
Характеристики знания
4.3
Метапараметры
Еще в 30-е гг. XIX в. О. Конт в сочинении “Курс позитивной фило­
софии” выдвинул модель трех стадий развития общества, связан ­
ных с “доминирующими типами мышления”: теологического, ме­
тафизического (абстрактного) и позитивного (научного) мышле­
ния. Согласно Конту, первая стадия охватывает древность и раннее
Средневековье (до 1300 г.) и делится, в свою очередь, на три пери­
ода: фетишизм, политеизм (Древняя Греция и Рим) и монотеизм
(христианство). Метафизическая стадия (1300—1800 гг.)
—
пере­
ходная, для нее характерны разрушение старых верований, нарас­
тание анархии. Третья стадия (с 1800 г.)
—
эпоха распространения
наук, развития промышленности, гармонизации всех сторон жиз­
ни общества.
В 60-е гт. XX в. подход Конта был развит М. Фуко в его концеп­
ции “археологии знания” (“Слова и вещи”, 1966; “Археология зна­
ния”, 1969). В европейской истории познания он вычленил три
эпистёмы (порядки знания или познавательные поля) — Возрожде­
ние, классический рационализм (XVII—XVIII вв.) и современность
(“после Канта”, т.е. XIX—XX вв.) . По мнению Фуко, для каждого из
этих исторических периодов характерен некий общий тип речевых
(дискурсивных) практик, т.е. способов построения высказываний, и
их определенная связь с “недискурсивными” практиками — эконо ­
мическими и политическими отношениями. Три выделенных перио­
да в развитии европейской системы знания Фуко именует “дискур­
сивными формациями”, для каждой из которых типичен определен­
ный способ установления связи между “словами и вещами”, способ
обозначения и познавательной деятельности в целом.
Тогда же, в 1960-е гг., Ю. Лотман в ряде работ выдвинул сходное
понятие “семиосфера” или “семиотическая культура”, которое бы­
ло концептуализировано в работах представителей так называемой
Тартусско-московской школы. В рамках этого подхода культура по­
нимается как сфера коммуникации индивида с социумом, осуще-
89

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ствляемая знаковыми средствами. Иными словами, в центре иссле­
дования опять-таки оказывается символическая организация куль­
туры в целом, т.е. общие характеристики процессов обозначения и
понимания (интерпретации) “культурных текстов” (включая невер­
бальные).
Во всех этих концепциях, по существу, проводится мысль о том,
что в рамках одной культуры и определенного исторического пери­
ода имеются некие общие для разных компонентов культуры харак­
теристики, присущие, в частности, разным типам знания независи­
мо от их конкретного содержания. Такие характеристики мы можем
обозначить как “метапараметры” или “метакритерии” знания, по ­
скольку в общем виде этот подход реализуется применительно к так
называемым метатеориям, т.е. теориям, анализирующим некото­
рый класс теорий (если читателя смущает слово “теория”, его мож ­
но заменить на “концепцию”).
Метатеория — теория, предназначенная для анализа структу­
ры, свойств, методов и законов некоторого класса теорий, называ­
ющихся предметными или объектными. Возникновение понятия
метатеории правомерно связать с именем немецкого математика
Д. Гильберта (точнее, Гильберт ввел понятие метаматематики, а за ­
тем А. Тарский разработал концепцию металогики и генерализовал
ее до уровня метатеории). Позднее предпринимались попытки по­
строения метатеорий для таких научных дисциплин, как физика,
химия, биология, лингвистика и др. Метатеоретическими по свое­
му характеру являются науковедение — наука о науке, а также мета­
этика, метапсихология и т.д.
Исходным пунктом анализа в метатеории выступает формали­
зация соответствующей содержательной теории, превращение ее в
так называемое формальное исчисление. Формализованная теория
формулируется с использованием особого языка — языка -объекта,
а исследующая ее свойства, правила построения, методы доказа­
тельства и т.п. метатеория “говорит” на метаязыке, который должен
включать все свойства языка-объекта и быть богаче его, т.е. содер­
жать необходимые средства для описания строения, структуры,
свойств языка-объекта. Метатеория включает по крайней мере два
аспекта — синтаксический, т.е. изучение структуры формализован­
90

Лекция 4
Характеристики знания
ной теории, и семантический, т.е. анализ интерпретации ее языка (в
принципе, можно выделить и больше компонентов).
Исходное требование к метатеории — наличие метаязыка, —
как показала практика, не может быть полностью реализовано. Та­
кой специальный метаязык был построен, пожалуй, лишь для мета­
логики (в работах Г. Фреге, а затем — в трехтомном труде Б. Рассела
и А. Уайтхеда “Принципы математики”, 1906). В качестве метаязы­
ка здесь выступают формальные символы, связки, кванторы и опе­
раторы. Однако затем этот язык начал использоваться в рамках са­
мих логических систем. В дальнейшем построение метаязыков в
рамках метатеорий шло не столько по пути создания специальных
языков, сколько по линии развития особой терминологической си­
стемы в рамках естественных языков.
Одной из наиболее общих метатеорий является общая теория
систем, одним из основателей которой считается Л. фон Берталан-
фи. В рамках системного подхода, в свою очередь, выделяются два
наиболее распространенных варианта метатеорий: теория инфор­
мационных систем и теория знаковых систем. Анализ систем зна­
ния в рамках информационного подхода, к сожалению, не получил
сколько-нибудь серьезного развития. Это связано прежде всего с
тем, что теория информационных систем до настоящего времени в
основном была ориентирована на оценку количества информации,
а проблема оценки ее качества, т.е. содержания, полезности и т.д.,
пока остается нерешенной.
Что касается теории знаковых систем, обычно именуемой се­
миотикой, то здесь складывается более сложная ситуация. Начиная
с 1960-х гг. и по сей день семиотика предъявляет претензии на ста­
тус наиболее общей метатеории, которая может быть использована
в том числе и для сравнительного анализа систем знания. Потенци­
ально эти претензии выглядят вполне обоснованными, однако на
практике они реализовались далеко не в полной мере. На наш
взгляд, причины такой ситуации следует искать в истории станов­
ления этой метатеории.
Исторически семиотика как анализ знаковых систем возникла
из двух направлений — логики и филологии (лингвистики). В XX в.
было сделано немало попыток соединить эти две дисциплины в
91

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
рамках единой метатеории, и некоторые из них оказались успеш­
ными. Так, в рамках семиотики (прежде всего ее логического на­
правления) было впервые преодолено различие между так называе­
мым точным и гуманитарным знанием (не путать с естественно- и
общественно-научным): выяснилось, что логика исчислений по сути
тождественна логике высказываний.
Однако в целом, несмотря на довольно бурное развитие от­
дельных ветвей семиотики и определенный прогресс в слиянии
двух истоков этой метатеории (логического и лингвистического),
исходные различия в подходах к семиотике еще продолжают да­
вать о себе знать. По существу, семиотика как единая метатеория,
к сожалению, не состоялась. На сегодняшний день семиотическая
проблематика остается разделенной между двумя разными дис­
циплинами или даже областями знания — лингвистикой (относя­
щейся ныне к филологии) и логикой (являющейся в современной
структуре знания частью философии, но также связанной с мате­
матикой). Поэтому, отталкиваясь от потенциальных возможнос­
тей семиотики как наиболее общей метатеории систем знания, на
практике приходится вести речь о двух относительно более част­
ных метатеориях, в рамках которых анализируются общие параме­
тры социального запаса знания. Соответственно разные типы зна­
ния могут рассматриваться как: 1) лингвистические системы (ме­
талингвистический анализ); 2) логические системы (металогичес­
кий анализ).
Первое направление — лингвистическое
—
рассматривает сис­
темы знания как речевые и литературные феномены. Анализ ведет­
ся с помощью метаязыка, в основном сформированного ранее в
рамках риторики и поэтики (иногда используется понятие “дискур­
сивный анализ”).
Здесь есть некоторые терминологические проблемы, связанные
с разделением риторики и поэтики. В античности грань между ни­
ми была относительно четкой. Поэтика относилась к письменным
художественным произведениям — поэтическим и драматическим,
а риторика — к устным выступлениям, причем обычно всего трех
видов — торжественному, совещательному (т.е. политическому) и
судебному.
92

Лекция 4
Характеристики знания
ВXX в. и риторика, и поэтика стали рассматриваться в качестве
универсальных теорий анализа текстов в широком смысле: как ли­
тературных, т.е . изготовленных на основе естественных или пер­
вичных языков (художественных — поэзия в широком смысле, и
нехудожественных — проза в широком смысле), так и внелитера-
турных (искусственных или вторичных языков, включая языки
изобразительных искусств). Также была ликвидирована разница
между устным и письменным текстами (в частности, благодаря тех­
нике звукозаписи, позволяющей переводить устные тексты в пись­
менные).
В результате и риторика, и поэтика могут выступать как мета­
лингвистические теории и в значительной мере оказываются тожде­
ственными. Поэтика (риторика) определяется как дисциплина, изу­
чающая структуру текстов и систему используемых в них художест­
венных средств (стилистические фигуры, тропы, рифмы и т.п .)1, в
более широком определении —литературных приемов (имея в виду
и “нехудожественную” литературу).
Данный подход к анализу системы знания мы обозначаем как
“металингвистический”;его активизация начиная с 1960-х гг. часто
именуется “лингвистическим поворотом” (работа “Лингвистичес­
кий поворот” вышла в 1967 г. под редакцией Р. Рорти). Типичными
работами в рамках данного подхода являются, например, “Поэтика
мифа” Е. Мелетинского (1976), “Риторика экономики” Д. Мак-
Клоски (1982) и т.д. К естественным наукам этот подход первыми
применили английские исследователи Дж. Гилберт и М. Малкей в
конце 1970 — начале 1980-х гг. Применительно к исторической на­
уке и субстанциальной философии истории пионерными стали ра­
боты X. Уайта “Поэтика истории” (1973)2и П. Гея “Стиль в исто­
рии” (1974), за которыми последовало большое число подобных
исследований.
1Стилистические фигуры — особые зафиксированные стилистикой обороты речи,
применяемые дня усиления экспрессивности высказывания. Троп —употребление слова
в образном смысле, при котором происходит сдвиг в семантике слова от его прямого зна­
чения к переносному, например: метафора — сдвиг по сходству, метонимия — по смеж ­
ности, оксиморон — по контрасту, и т.д.
2Так называется концептуальное введение к книге X. Уайта “Метаистория” .
93

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Второе направление — металогическое
— связано
преимущест­
венно с логическими параметрами разных видов знания, изучением
используемых в них методов анализа (индукции, дедукции, генера­
лизации) и внутренних логических правил построения высказыва­
ний. В принципе, в металогике исследуются правила построения,
формы доказательства и общие свойства (непротиворечивость,
полнота, разрешимость и т.п .) формализованных логических сис­
тем, формальных исчислений.
Таким образом, логический синтаксис изучает формальные свой­
ства и структуру формальных логических систем безотносительно к
содержательным интерпретациям (моделям), которые могут соответ­
ствовать таким системам. Специфическими проблемами логическо­
го синтаксиса являются: доказательство непротиворечивости логиче­
ских систем, т.е. невозможности вывести в рамках этих систем одно­
временно некоторое высказывание и его отрицание; доказательство
полноты логических систем и т.п.
Логическая семантика изучает свойства и способы построения
содержательных интерпретаций (моделей) формальных логических
систем, т.е. устанавливает значения их элементов. Задачей логичес­
кой семантики является разработка всей совокупности понятий
(истинность, обозначение, смысл, именование и т.п .), которые не­
обходимы для установления и анализа содержательных интерпрета­
ций логических систем (чтобы истолковать абстрактные символы
на языке содержательного знания, установить объекты, которые
они обозначают, и т.д.) . В частности, в 1930-е гг. было доказано, что
нельзя сформулировать понятие истины для некоторого формали­
зованного языка в рамках данного языка. Это можно сделать лишь
на другом, более богатом языке (метаязыке, сконструированном в
рамках метатеории).
Согласно этому подходу одной из центральных является про­
блема логического анализа языковых высказываний, и прежде все­
го языка науки. Так, уже в работах Р. Карнапа 1930-х гг. главная фи­
лософская проблема анализа языка науки была сформулирована
как проблема логического синтаксиса. В свою очередь А. Тарский
предложил использовать и семантический анализ, т.е. отношение
значений терминов к описываемой ими реальности. Чаще всего под
94

Лекция 4
Характеристики знания
“а нал изо м ” понимается техника аргументации, нормы рациональ­
ного рассуждения — осмысленность вопросов, сознательное опре­
деление посылок и концептуальных средств, установление смысло­
вой зависимости между высказываниями, логичность рассуждения
и обоснованность вывода, и т.п . Применительно к историческому
знанию логический анализ конструируемых в нем высказываний
проводился в исследованиях К. Гемпеля, М. Нагеля, М. Уайта,
Г. фон Вригта, У. Дрея, А. Данто и др. Это направление условно обо­
значается как “аналитическая философия истории” .
Хотя на практике два выделенных нами типа метапараметров
социального запаса знания функционируют относительно само­
стоятельно, они тесно взаимосвязаны. Каждым из двух направле­
ний семиотики —лингвистическим и логическим
— предпринима­
ются попытки разработки всех трех компонентов семиотического
анализа, т.е. синтактики, семантики и прагматики, но все же про­
блемы семантики, пожалуй, больше всего привлекают внимание
исследователей. В свою очередь для семантики центральной явля­
ется проблема соотношения значения и смысла. В рамках мета­
лингвистического подхода это различение обычно концептуализи­
руется в терминологии датского лингвиста Л. Ельмслёва (план вы­
ражения и план содержания). При металогическом подходе обыч­
но используются термины немецкого логика Г. Фреге (денотат и
концепт).
Объектом анализа в обеих метатеориях может выступать от­
дельное слово (в логике — “им я”), предложение (в логике — “вы­
сказывание”) и, наконец, текст, т.е. набор связанных предложений
(“высказываний”). Однако здесь существует, на наш взгляд, серьез­
ное концептуальное различие между двумя метатеориями. Условно
можно сказать, что в металингвистике текст разлагается на предло­
жения, а предложения — на слова, а в металогике текст складывает­
ся из высказываний, а те, в свою очередь, — из имен .
Подводя итоги обсуждению параметров социального запаса
знания, отметим, что в разные периоды и в разных дисциплинах
интерес вызывали разные типы параметров или критериев зна­
ния — внутренние, внешние, металингвистические или металоги­
95

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ческие. Историческое знание в этом отношении не является исклю­
чением. В конце XIX и в первой трети XX в. в центре внимания на­
ходились внутренние и внешние критерии формирования истори­
ческого знания. Во второй трети XX в. центральной была проблема
металогических критериев. В последние десятилетия интерес сдви­
нулся в сторону металингвистических параметров. Ясно, впрочем,
что интенсивность обсуждения тех или иных параметров или крите­
риев не характеризует степень их значимости для формирования
социального запаса знания, а скорее отражает изменчивость науч­
ной моды.

5
лекция
ФОРМИРОВАНИЕ
ЗНАНИЯ
Проблема функционирования системы знания является объектом
внимания самых разных дисциплин. Выше мы говорили о фило­
софских концепциях формирования знания, теперь же остановим­
ся на некоторых операциональных подходах к этой теме. В частно­
сти, можно выделить три наиболее очевидных направления иссле­
дований механизмов функционирования системы знания — психо ­
логическое, социологическое и экономическое. Заметим, что эти
три направления являются не столько конкурирующими, сколько
взаимодополняющими.
Формирование системы знания, как отмечалось выше, включа­
ет несколько этапов — производство “мнений”; их социальное при­
знание, объективация и превращение в “знание”; распространение
знаний и их “потребление” (в том числе в рамках системы образо­
вания). На каждом из этих этапов действуют психологические, со ­
циальные и экономические факторы. Наиболее подробно исследо­
ван процесс формирования научного (особенно естественно-науч­
ного) знания, как на этапе производства мнений, так и на этапе их
социального признания. В последнем случае подробно анализиро­
вался не только процесс принятия тех или иных исследований на­
учным сообществом, но и механизм их отклонения, т.е. непри­
знания “заявок на новое знание” ( “knowledge-claims” — термин
97

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Дж. Гилберта) в качестве научного (например, френологии, пара­
психологии и т.д.) . Мы, со своей стороны, попытаемся дать более
общую характеристику процесса признания знания в целом, не ог­
раничиваясь только наукой, а тем более естествознанием, которое,
вообще говоря, не имеет прямого отношения к теме нашего лекци­
онного курса.
В данном разделе мы рассмотрим лишь основные теоретиче­
ские концепции формирования социального запаса знания. Вмес­
те с тем существуют и другие аспекты этого процесса, а именно —
институционально-эмпирические. К числу важнейших институ­
циональных механизмов такого рода относится прежде всего рас­
пространение дискурсов в рамках как устной, так и письменной
традиции (пересказ, изготовление копий, типографское тиражи­
рование, а также переводы с иностранных языков). В письмен­
ных культурах особую роль играют система хранения текстов и
обеспечение доступа к ним (библиотеки и архивы). Наконец,
ключевым институциональным механизмом воспроизводства
знания является система образования, точнее, воспитания и обу­
чения.
5.1
Психологические факторы
Как мы уже говорили, проблемы знания традиционно исследова­
лись философами на уровне индивидуального сознания. В Новое
время это направление постепенно переходит в ведение психоло­
гии, которая первоначально была ориентирована именно на изуче­
ние познавательных процессов. Сам термин “психология” впервые
появился в XVI в. в работах Ф. Меланхтона и Р. Гоклениуса, но из­
вестность он получил лишь после выхода книг немецкого филосо­
фа X. Вольфа (“Эмпирическая психология”, 1732; “Рациональная
психология”, 1734), который особое внимание уделял проблеме
психических способностей. Примерно тогда же появилась работа
98

Лекция 5
Формирование знания
английского врача Д. Гартли “Наблюдения над человеком” (1749),
где была предложена ассоцианистская версия мышления, в рамках
которой содержание сознания рассматривалось как комплекс ощу­
щений и представлений, соединенных по законам ассоциаций. Ас-
социанизм играл доминирующую роль в представлениях о психике
вплоть до середины XIX в.
После превращения психологии в самостоятельную научную
дисциплину в конце XIX в., познавательные процессы продолжа­
ют занимать важнейшее место в психологических исследованиях,
хотя и рассматриваются при этом лишь как часть психической ак­
тивности в целом. Мы не будем подробно останавливаться на дан­
ной теме, упомянем лишь коротко о тех направлениях, в которых
анализ собственно когнитивных процессов играет центральную
роль: прежде всего, о гештальт-психологии, генетической психо­
логии, советской психологической школе и, наконец, о когнитив ­
ной психологии.
Гештальт-психология возникла в 1920-е гг. в Германии, и ее ста­
новление было связано с именами М. Вертгеймера, В. Келера,
К. Коффки и, отчасти, К. Левина. Большое влияние на это направ­
ление оказала феноменологическая философия Э. Гуссерля. 1лавная
идея данной школы сводилась к тому, что в основе психики лежат не
отдельные элементы сознания, а целостные структуры — гештальты,
свойства которых не являются суммой свойств их частей. В рамках
этой теории познание связано с процессом изменения, трансформа­
ции целостных гештальтов, которые определяют характер восприя­
тия внешнего мира и поведение в нем. В исследованиях этой школы
были открыты почти все известные в настоящее время свойства вос­
приятия, доказано значение этого процесса в формировании мыш­
ления, воображения и других когнитивных функций. Впервые опи­
санное в рамках этого направления образно-схематическое мышле ­
ние позволило по-новому представить весь процесс формирования
представлений об окружающем мире, доказало значение образов и
схем в развитии творчества, раскрыв важные механизмы творческо­
го мышления. Уже после Второй мировой войны гештальтный под­
ход получил развитие в различных теориях когнитивного соответст­
вия (и несоответствия, или диссонанса, как у Л. Фестингера).
99

Раздел J
Реальность, знание и прошлое
В генетической психологии (Ж. Пиаже, Л. Кольберг, Дж. Бру­
нер) и советской социально-психологической школе (Л. Выгот­
ский, П. Блонский, А. Леонтьев, С. Рубинштейн, А. Лурия) в пер­
вую очередь исследовались механизмы развития психических
функций в целом и познавательных функций в частности. Так, Пи­
аже сосредоточил внимание на проблеме развития интеллекта у де­
тей и обеспечивающих его психических механизмов — ассимиля ­
ции и аккомодации1. Л . Кольберг и Дж. Брунер стали учитывать
влияние социокультурных факторов на развитие ребенка, форми­
рование у него ценностей, потребностей и норм. Еще больше вни­
мания социальным факторам, в частности, проблемам интериори-
зации и экстериоризации, о которых мы упоминали (см. лекцию 2),
уделялось в советской психологии. В обоих направлениях — генети ­
ческом и социально-психологическом
—основная
часть исследова­
ний была посвящена онтогенетическому анализу, т.е. развитию ког­
нитивных процессов у детей. Но в работах советских психологов
онтогенетический подход был также дополнен филогенетическим,
т.е. историческим анализом развития познавательных способностей
человеческого рода (поэтому работы Л. Выготского и его последо­
вателей иногда обозначают как культурно-историческую школу в
психологии).
Наконец, в 1960-е гг. возникает когнитивная психология, кото ­
рая рассматривает психику как систему когнитивных реакций. При
этом постулируется связь этих реакций не только с внешними сти­
мулами, но и с внутренними переменными, например, с самосо­
знанием, когнитивными стратегиями, селективностью внимания
и т.д. У истоков этого направления стояли Д. Миллер и У. Найссер,
которые, в частности, отошли от традиционных, восходящих к ан­
тичной философии, представлений о когнитивных процессах как о
последовательных операциях (восприятие —запоминание
—мыш­
ление и т.д .), и стали рассматривать их с точки зрения системно­
информационного подхода. Этот подход позволяет, хотя бы на те­
1Ассимиляция подразумевает использование жесткой схемы для осмысления ситу­
ации; типичным примером является игра. Аккомодация связана с изменением имею­
щихся схем при изменении ситуации.
100

Лекция 5
Формирование знания
оретическом уровне, разрешить традиционный спор об “устройст­
ве” психики и ликвидировать противопоставление структур (эле­
ментов) и процессов (сигналов). Кроме того, в рамках когнитив­
ной психологии было достигнуто относительно органичное сочета­
ние представлений о роли сознательных и бессознательных про­
цессов, которые ранее в основном также противопоставлялись друг
другу.
Наконец, с конца 1960-х гг. в относительно самостоятельную
область выделяется психология социального познания, т.е. позна ­
ния собственно социального мира (С. Фиске, Ш. Тейлор, А. Тэш-
фел, С. Московичи и др.) . Это направление, с одной стороны, опи ­
рается на перечисленные выше традиционные психологические
школы, анализирующие индивидуальную когнитивную психичес­
кую активность, с другой — активно использует достижения соци­
альной психологии, восходящей к работам В. Вундта, Г. Тарда и
Г. Ле Бона.
Естественно, нас интересуют не собственно психологические
исследования когнитивных процессов, а некоторые “смежные”
подходы, акцентирующие роль психологии в формировании соци­
ального запаса знания. В основе процесса накопления знаний ле­
жит их производство, т.е. мыслительная деятельность людей, реали­
зуемая в определенных интеллектуальных продуктах. В данной об­
ласти накоплен огромный материал, который условно можно раз­
делить на анализ внутренних и внешних факторов процесса
мышления. В зависимости от конкретного исследовательского под­
хода к этой проблеме в качестве внутренних могут выделяться са­
мые разные факторы — от чисто физиологических и бихевиорист­
ских до полумистических (например, архетипы К. Юнга). Столь же
разнообразны подходы к анализу воздействия внешних факторов
на мышление: огромное количество исследований посвящено про­
блеме влияния культуры и общества на мыслительные операции,
связанные с производством мнений.
Характеристики процесса производства мнений особенно по­
дробно изучались применительно к естественным наукам. Как бы­
ло показано в многочисленных исследованиях, посвященных этой
проблеме (обычно именуемой как “контекст открытия”), на произ­
101

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
водство мнений влияет несколько групп факторов. Прежде всего,
конечно, индивидуальные психологические характеристики учено­
го (способности, талант, интуиция, креативность мышления и т.д.),
проявляющиеся на уровне не только сознания, но и подсознания
(сделанные во сне открытия и т.п .). Существенное влияние на про­
цесс производства научных концепций оказывают принятые в дан­
ном обществе культурные ценности, установки, стереотипы и т.д.
(культурный порядок), как непосредственно в данной области на­
уки, так и в других типах символических систем (философии, мора­
ли, эстетике, религии), укорененных в данном обществе.
Наконец, не последнюю роль играют параметры “социального
порядка” и непосредственно связанные с ними “социальные инте­
ресы” . На контекст открытия отчасти воздействуют интересы опре­
деленных социальных групп (в том числе внутри самого научного
сообщества), а также “общественные потребности”, но прежде все­
го — социальные интересы самого ученого: стремление к повыше­
нию статуса и сопутствующим символическим и материальным вы­
игрышам, Тем самым психология науки (и знания в целом) оказы­
вается тесно связанной с социологией.
В более общем плане роль психологических факторов в форми­
ровании социального запаса знания рассматривается в различных
функционально-психологических концепциях, в которых разные
типы знания анализируются с точки зрения их познавательных
функций. В известном смысле все они восходят к кантовскому по­
нятию трансцендентального сознания, воспринимаемому как свое­
го рода “чистое” сознание, одинаковое у всех людей, которое содер­
жит некие априорные (доопытные) формы (например, пространст­
во и время), благодаря чему только и возможно всякое познание,
всякий опыт. Здесь можно выделить несколько относительно само­
стоятельных подходов — прагматический, игровой, психоаналити­
ческий и др.,
—
которые также тесно связаны между собой.
Первый подход развивался в рамках философии прагматизма и
восходит к утилитаризму И. Бентама и Дж.С . Милля. Родоначаль­
ником собственно прагматизма в гносеологии считается Ч. Пирс,
один из основоположников семиотики. Согласно этому подходу,
принятие тех или иных дискурсов в качестве знания определяется
102

Лекция 5
Формирование знания
их прагматическими характеристиками, среди которых обычно вы­
деляются простота, внутренняя связанность (логичность), удобство
применения (полезность) и т.д. Первоначально прагматизм приме­
нялся прежде всего к научному знанию и мог рассматриваться как
специфический критерий его признания, наряду с рационализмом
и взаимообусловленностью эмпирики и теории, или как составная
часть рационализма. К этому направлению примыкает также кон­
венционализм, идущий от А. Пуанкаре и получивший развитие в
работах представителей так называемого логического позитивизма,
в частности К. Айдукевича и Р. Карнапа. Что касается других обла­
стей знания, то в принципе еще У. Джеймс дал прагматическое
обоснование религии, поскольку вера в Бога имеет благие послед­
ствия для жизни человека и общества, а Дж. Дьюи попытался при­
менить этот подход к морали. Как отметил М. Уайт в работе “Век
анализа” (1955), “Пирс — это прагматистский философ науки,
Джеймс — прагматистский философ религии, а Дьюи — прагма­
тистский философ морали” . Наконец, во второй половине XX в.
прагматизм начал рассматриваться в качестве общего подхода к си­
стеме знания в целом и отдельным его типам. Такого рода идеи вы­
сказывают, в частности, Н. Гудмен и Р. Рорти.
К функционально-психологическому направлению можно от­
нести и игровую концепцию знания (удовлетворение потребности в
игре), идущую от Й. Хёйзинги и Е. Финка. Например, Е. Финк в ра­
боте “Основные феномены человеческого бытия” (1960), развивая
концепцию игрового генезиса культуры в русле феноменологичес­
кого подхода, дает типологию феноменов человеческого бытия:
смерть, труд, господство, любовь и игра. “ Игровой” подход к зна­
нию использовался и некоторыми последователями “позднего”
Л. Витгенштейна, которые рассматривали, например, теологию как
особую “языковую игру”, подчиняющуюся своим собственным
правилам, отличным от правил философии и науки.
Наконец, к функционалистскому направлению можно отнести
и психоанализ, кстати, претендующий на статус метапсихологичес-
кой теории. Согласно 3. Фрейду, который сам обозначал свою тео­
рию как метапсихологию, человек руководствуется в жизни двумя
принципами — принципом удовольствия и принципом реальности.
103

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Принцип удовольствия — внутренне присущая каждому индивиду
программа функционирования психических процессов, в рамках
которой бессознательные влечения автоматически направляются в
русло получения максимального удовольствия. Принцип реальнос­
ти корректирует ход протекания психических процессов в соответ­
ствии с требованиями окружения и задает ориентиры, помогающие
избежать потрясений, связанных с невозможностью непосредст­
венного и сиюминутного удовлетворения влечений.
Применительно к проблемам формирования социального за­
паса знания существенное значение имели работы К. Юнга. В рам­
ках подхода, который Юнг обозначил как “аналитическая психо ­
логия” (сравним с “аналитической философией”), развивается
Фрейдова концепция бессознательного на основе тезиса о том, что
бессознательное включает в себя не только субъективное и инди­
видуальное, вытесненное за порог сознания, но прежде всего кол­
лективное и безличное психическое содержание, уходящее корня­
ми в глубокую древность. Носителями коллективного бессозна­
тельного являются архаические образы и переживания, которые
Юнг назвал архетипами (“Об архетипах коллективного бессозна­
тельного”, 1934; и др.).
Эти образы представляют собой первичные формы адаптации
человека к окружающему миру. В разных работах Юнга можно
найти разную трактовку архетипов: они понимались им то как
психический аналог инстинктов, то как результат спонтанного по­
рождения образов инвариантными для всех времен и народов ней-
родинамическими структурами мозга, то как чистый, формообра­
зующий элемент восприятия, обусловливающий саму его возмож­
ность. Но в любом случае архетипы выступают как проявления не­
которых инвариантных параметров процессов мышления и
осмысления мира.
Наиболее четко функционально-психологический подход к
формированию социального запаса знания реализуется в рамках
направления, которое можно условно обозначить как “структура­
лизм” . К этому направлению относятся, в частности, структурная
лингвистика (начиная с Ф. де Соссюра); структурная поэтика (ана­
лиз структуры литературных произведений, возникновение которо-
104

Лекция 5
Формирование знания
го связано с именами Б. Томашевского, Р. Якобсона и др.); струк­
турная антропология, точнее, структурная мифология или структура
примитивных (первобытных или недифференцированных культур)
(систем знания), которая начала разрабатываться К. Леви-Стросом,
и, наконец, работы Тартуско-московской школы (Ю. Лотман, Б. Ус­
пенский и др.), которую мы уже упоминали в предыдущей лекции.
Структурализм — направление, связанное с выявлением устой­
чивых структур в отдельных областях культуры, т.е. совокупностей
отношений между элементами целого, остающихся неизменными
при различных преобразованиях (см. вставку 4). Поиск структур
осуществляется в разных областях: языке и литературе, социальных
установлениях и истории идей, искусстве и явлениях массовой
культуры и, что особенно важно для последующего изложения, в
представлениях о времени.
Вставка 4
Структурализм
“ Основой для структурализма послужила методология структурного ана­
лиза, применявшегося с 1920-х годов к разработке проблем лингвисти­
ки... и литературоведения... как средство выявления инвариантных
структур языковой деятельности. Другим источником структурализма
стал психоанализ Фрейда и особенно Юнга, структурализм заимствовал
из него понятие бессознательного как универсального внерефлективно-
го регулятора человеческого поведения...
Общими для структурализма можно назвать следующие теоретико-мето­
дологические положения:
—
представление о наличии универсальных инвариантных психических
структур, скрытых от сознания, но определяющих механизм реакции че­
ловека на весь комплекс воздействий внешней среды (как природной,
так и культурной);
—
представление о культурной динамике как следствии постоянной ве­
рификации человеком представлений об окружающем мире н изменения
в результате этой верификации принципов комбинаторики внутри под­
сознательных структур его психики, но не самих структур;
--
представление о возможности выявления и научного познания этих
структур путем сравнительного структурного анализа знаковых систем и
культурных текстов...
105

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
На этой основе делалась попытка определить структурированный ком­
плекс правил, инвариантный для любой знаковой системы (любого текс­
та), а следовательно, максимально приближенный к искомым глубинным
психическим структурами [Культурология, 1998, с. 233— 235].
В упрощенном виде можно сказать, что в рамках структура­
листского подхода основным фактором, влияющим на формирова­
ние социального запаса знания, являются инвариантные характе­
ристики мыслительной деятельности. Они определяют формы ос­
мысления мира, как на уровне отдельной личности (производство
мнений), так и на уровне общества (социальное признание мнений
в качестве знания или истины). Соответственно инвариантные,
присущие всем людям характеристики процесса мышления задают
культурологические критерии, которым должны удовлетворять раз­
ные типы знания. Ярким примером здесь может служить подход
Ж. Лакана (“Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разу­
ма после Фрейда”, 1966), который неоднократно подчеркивал сход­
ство механизмов защиты бессознательного с поэтическими тропа­
ми, понимаемыми в широком структурно-лингвистическом смысле
как макрориторические элементы.
Лакан полагал, что феномены, описанные Фрейдом как меха­
низмы “первичного процесса”, определяющие режимы деятельно­
сти бессознательного, в точности соответствуют функциям, кото ­
рые структуралистская школа (В. Шкловский, Р. Якобсон и др.)
считает ключевыми для двух наиболее ярких аспектов деятельности
языка —метафоры и метонимии, т.е. эффектам замещения и комби­
нации означающих. Другими словами, использование людьми ме­
тафор и метонимий, обнаруженных лингвистами в подавляющем
большинстве текстов, признанных в качестве знания, объясняется
действием бессознательных механизмов мышления, обозначенных
Фрейдом как “смещение” (сдвиг, замещение) и “сгущение” (ком­
бинации).
Заметим, что наряду с представлениями о наличии “вечных”
инвариантных способов мышления в рамках структурализма суще­
ствуют и гораздо более гибкие подходы. Например, в работах М. Фу-
106

Лекция 5
Формирование знания
ко или представителей Тартуско-московской школы “инвариант­
ность” имеет относительный характер и трактуется не только как
психологический, но и как культурно и социально обусловленный
феномен, специфичный для каждого общества в пределах опреде­
ленного исторического периода.
5.2
Социальная легитимация
Общие контуры социологического подхода к формированию систе­
мы знаний мы уже обрисовали выше, поэтому здесь ограничимся
рассмотрением некоторых относительно конкретных механизмов.
Точкой отсчета в социологии знания является идея о том, что
производители идеологических форм или, пользуясь марксистской
терминологией, “форм общественного сознания”, выражают инте­
ресы той группы, к которой они принадлежат. Соответственно при­
знание (легитимация) тех или иных видов знания также осуществ­
ляется определенными социальными группами, руководствующи­
мися своими интересами. Первоначальный этап становления соци­
ологии знания в основном связан с развитием этого тезиса.
Ключевыми здесь оказались две проблемы: уточнение понятия со­
циальных групп, участвующих в формировании социального запаса
знания, и попытки выделить механизмы принятия этими группами
соответствующих решений.
Поскольку вплоть до начала XX в. наука не рассматривалась
как социальный феномен, едва ли не первым типом знания, к ана­
лизу которого стал применяться социологический подход, оказа ­
лось искусство. Создатели произведений искусства рассматрива­
лись как члены определенной социальной группы или, в культур­
но-историческом варианте, как члены общества в целом. Отсюда
выдвигалась идея о том, что состояние общества, его структура и
существующие в нем проблемы влияют на творчество деятелей ис-
107

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
кусства. Так, уже И. Гердер писал о том, что в искусстве отражается
“характер народа”, а Ф. Шиллер в эссе “О наивной и сентимен­
тальной поэзии” (1796) обосновывал зависимость типов поэзии и
поэтов от социально-психологического климата разных эпох. В се­
редине XIX в. социологический подход к искусству активно отста­
ивали В. Белинский, Н. Чернышевский и Н. Добролюбов, которые
говорили о наличии зависимости литературы и искусства от соци­
ально-исторических и общественно-психологических условий
жизни общества.
В последней трети XIX в. существенный вклад в развитие соци­
ологии искусства внесли французские исследователи — И . Тэн
(“История английской литературы”, 1871), Ж .М . Гюйо (“Искусство
с социологической точки зрения”, 1887), Э. Геннекен (“Опыт пост­
роения научной критики (Эстопсихология)” , 1890). При этом Гюйо
и Геннекен впервые стали анализировать не только влияние соци­
альной среды на творчество, но и восприятие искусства разными
социальными группами. Был сформулирован даже так называемый
закон Геннекена, согласно которому произведения искусства вос­
принимаются и признаются только представителями примерно той
же социальной группы, к которой принадлежит художник, по ­
скольку эстетические вкусы социально обусловлены.
Распространение марксизма в конце XIX — начале XX в. приве­
ло к тому, что, с одной стороны, социология знания вышла за пре­
делы искусства и постепенно распространилась на другие “формы
общественного сознания”, с другой —социологический анализ су­
зился до жесткой классовой схемы формирования социального за­
паса знания, как на уровне его производства, так и на уровне его
признания. Ортодоксальные марксистские концепции, в соответст­
вии с которыми знание является только орудием классовых интере­
сов, естественно, не принимались большинством социологов. Не­
приятие вызывал не только одномерный подход к структурирова­
нию общества по имущественному признаку, но и аскриптивный
характер марксистских концепций, в соответствии с которыми оп­
ределенному классу приписывалось наличие некоего объективного
интереса, свойственного ему даже в том случае, если его представи­
тели этого не осознают. (Данный тезис является нефальсифицируе-
108

Лекция 5
Формирование знания
мым, т.е. его нельзя ни доказать, ни опровергнуть с помощью эмпи­
рических данных.)
Представители неомарксистской социологии знания потратили
много сил, чтобы избавить марксистскую модель от одиозности.
В частности, с 1930-х гг. начинается постепенный отказ от жесткого
“классового” принципа выделения социальных групп, и в работах
К. Манхейма, а также Г. Маркузе и других представителей Франк­
фуртской школы разрабатывается гораздо более гибкий подход. Так,
Манхейм отмечал, что знание складывается в процессе совместной
жизни группы, поэтому “в каждом понятии, в каждом конкретном
осмыслении содержится кристаллизация опыта определенной
группы” . В свою очередь, тип осмысления реальности становится
основой для формирования “социальных единств”, но, как уточнял
Манхейм, “в отличие от догматического марксизма, мы понимаем
под этими социальными единствами не только классы, но и поколе­
ния, группы статусов, секты, профессиональные группы, школы и
т.д .” [Манхейм, 1994, с. 230].
Совершенствование исходной марксистской модели продол­
жалось и во второй половине XX в., в частности, в работах Ю. Ха­
бермаса, который пытался адаптировать ее к современным характе­
ристикам социальной системы. Однако, как мы увидим ниже, сто ­
ронники более крайних левых взглядов на устройство общества (от
ортодоксальных марксистов до анархистов) продолжают и по сей
день активно участвовать в разработке социологии знания, что ве­
дет к некоторому смещению общей картины исследований. Конеч­
но, наряду с многочисленными “левыми” в этой области стало ра­
ботать немало авторов, занимающих нейтрально-объективистскую
позицию. Но основное изменение в подходе к анализу процесса
производства и социального признания знания во второй половине
XX в. было связано с выдвижением в центр внимания так называе­
мых экспертных групп, ответственных за специализированные об­
ласти знания. Иными словами, фокус исследований стал смещать­
ся с проблемы “масс” на проблему “элит”.
Дело втом, что на первом этапе развития социологии знания ос­
новное внимание уделялось общему, неспециализированному зна­
нию и соответственно группам-потребителям такого знания, выде­
109

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ляемым по тем или иным признакам (пол, возраст, имущественное
положение и т.д.) . Но во второй половине XX в. акцент сдвигается в
сторону анализа специфически-ролевого знания и соответственно
экспертных групп. В современном дифференцированном обществе
эти группы являются производителями, носителями, хранителями
и передатчиками знания. И именно они в первую очередь осуще­
ствляют формирование социального запаса знания, т.е. не только
производят мнения, претендующие на статус знания, но и призна­
ют или не признают то или иное мнение в качестве знания.
Наиболее полно вопрос о взаимоотношениях внутри эксперт­
ных групп был исследован применительно к научному сообщест­
ву — самой многочисленной экспертной группе в современных ус­
ловиях. Основополагающими здесь стали труды Т. Знанецкого и
Р. Мертона в области социологии научного сообщества (их первые
работы по этой теме вышли в свет в начале 1940-х гг.), а после появ­
ления работы Т. Куна “Структура научных революций” (1962) эта
тематика приобрела необычайную популярность. В результате было
признано, например, что научные группы выполняют, помимо про­
чего, и важную оценочную функцию — вырабатывают свои, до­
вольно специфические представления о том, какие идеи считать
ценными и творческими. Таким образом, не только само научное
знание, но и его наделение всеми теми характеристиками, в контек­
сте которых оно оценивается наукой, тоже является “социально
конструируемым” феноменом.
По образу и подобию социологии науки (научного сообщества
как профессиональной или экспертной группы, специализирую­
щейся на определенном типе знания) были проведены исследова­
ния и в других областях культуры, например, в искусстве.
Еще одним популярным направлением исследований стал ана­
лиз роли экспертных групп в обществе в целом, обычно трактуемый
в терминах “власти” . В принципе, роль интеллектуалов в обществе
анализировалась уже давно, но в рамках анализа элит, идущего по
крайней мере от В. Парето и Г. Моска, основное внимание уделя­
лось политическим властным элитам. Одной из первых работ, по ­
священных роли ученых как части элиты общества, стала выпущен-
110

Лекция 5
Формирование знания
ная в 1940 г. книга Т. Знанецкого “Социальная роль человека зна­
ния”, а в более общем плане роль интеллектуальной элиты, по су­
ществу, обсуждается начиная только с 1950-х гг. Тогда же, кстати,
возникло внимание к интеллектуальным элитам прошлого (см., н а­
пример, работу Ж. Ле Гоффа “Интеллектуалы в Средние века”,
1957).
Впрочем, на первых порах речь шла скорее о вхождении интел­
лектуалов в политическую элиту, т.е. о “хождении во власть” . В част­
ности, интерес представляет тот факт, что деятельное “хождение во
власть” представителей экспертных групп наблюдается во времена
политических потрясений, по крайней мере начиная с Французской
революции и кончая недавними событиями российской истории.
Другая традиционная тема — роль интеллектуалов как советников
(экспертов) власть имущих, которая имеет куда более длительную
историческую традицию. Однако, как показывает практика, даже в
современном обществе количество ученых, непосредственно прича­
стных к принятию государственных решений, сравнительно невели­
ко, даже если речь идет о таких специальностях, как экономика или
политология. Еще меньшее влияние на принятие решений оказыва­
ют представители иных экспертных групп, связанных с вненаучны-
ми типами знания (философией, религией, искусством); исключе­
ние составляет, пожалуй, лишь право.
Но в теоретической социологии вопрос о власти интеллекту­
альной элиты ставится гораздо шире. Применительно к эксперт­
ным группам проблема знания и власти обсуждается в русле раз­
вития максимы Ф. Бэкона “knowledge is power”, которая традици­
онно переводится как “знание — сила” , но ее также можно пере­
вести и как “знание — власть”. Как пишут П. Бергер и Т. Лукман,
“специализация знания и сопутствующая ей организация персо­
нала, управляющего теми или иными специализированными сис­
темами знания, развиваются в результате разделения труда... Экс­
перты по этим специализированным системам знания предъявля­
ют претензии на новый статус. Они не только выступают как экс­
перты в той или иной области социетального запаса знания, но
требуют всей полноты полномочий, распространяющихся на этот
111

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
запас знания во всей его целостности... Во всех таких случаях спе­
циалисты становятся управляющими теми секторами запаса зна­
ния, которые были социально предписаны им” [Бергер, Лукман,
1995, с. 190-191, 192].
Эта тема обычно обсуждается в рамках концепции символиче­
ской власти, которую выдвинул Т. Парсонс в работе “Социологиче­
ская теория и современное общество” (1967), определив власть как
средство символического обмена (по аналогии со свойством денег
обретать ценность в обмене, а не в прямом материальном использо­
вании). В применении к знанию эта концепция активно разрабаты­
валась в 1980-е гг. П. Бурдьё, развивавшим в работах “Homo acade-
micus” (1984), “Интеллектуалы и власть” (1990) и др. тему символи­
ческой власти, которой обладают интеллектуалы. Их власть состоит
во владении культурно-информационным капиталом; они осуще­
ствляют ее посредством речи.
В частности, по мнению Бурдьё, “производители культуры об­
ладают специфической властью, властью чисто символической за­
ставить видеть или верить, пролить свет, сделать эксплицитным,
объективированным опыт, в большей или меньшей степени спу­
танный, неясный, несформулированный и даже неформулируе-
мый, о природном и социальном мире и тем самым заставить его
существовать” [Бурдьё, 1994, с. 217]. И благодаря этому интеллек­
туальная власть осуществляет “символическое насилие” , навязы ­
вая свою систему значений, иерархию ценностей. Символическая
власть дает мандат на конструирование социальной реальности,
возможность производить и навязывать определенное видение ми­
ра, в рамках которого легитимизируются отношения господства и
подчинения.
Тема “знания и власть” активно разрабатывалась и М. Фуко,
хотя в целом эта работа осталась незавершенной. Перейдя от анали­
за проблем знания (“Слова и вещи”, 1966; “Археология знания”,
1969) к анализу генеалогии власти (“Надзирать и наказывать”,
1975), Фуко затем попытался связать эти две проблемы (“Воля к
знанию”, 1976; и сборник “Власть/знание”, 1980). В частности, Фу­
ко старался вычленить и проанализировать специфические ком-
112

Лекция 5
Формирование знания
плексы власти-знания, стратегий власти и дискурсивных практик.
По его мнению, современная диспозиция власти-знания возникла
на рубеже Просвещения и XIX в. Она предполагает определение
стратегии управления индивидами, надзора за ними, процедуры их
изоляции, перегруппировок, наказания или терапии социальных
недугов. Иными словами, власть интерпретируется им как некое
знание об осуществлении социального контроля и управления об­
ществом. Поэтому если Бурдьё развивал тезис “знание — это
власть”, то Фуко считал, что “власть —это знание”.
Смена доминант в творчестве Фуко (от археологии знания к
власти-знанию) отражает общий переход от структурализма к пост­
структурализму. Такой переход вообще оказался относительно ти­
пичным для некоторых семиотиков — например, Р. Барта и
Ю. Кристевой во Франции, У. Эко в Италии и т.д. Как отмечалось
выше, структуралистская версия формирования социального запа­
са знания является крайним выражением функционально-психоло ­
гического подхода. Ему противостоит столь же крайняя чисто соци­
альная позиция, сторонники которой сводят механизм формирова­
ния социального запаса знания исключительно к социальным (вла­
стным) интересам. В структуралистском подходе семиотическая
система рассматривается фактически как структурированная систе­
ма высказываний (упорядоченное множество). Постструктуралист­
ский (постмодернистский) подход исходит из того, что эта упорядо­
ченность является не внутренним, а социально сконструированным
свойством знаковых систем (в частности, смыслы являются соци­
ально фиксированными). Например, Ж. Деррида отождествляет на­
учный дискурс с властью логоса, языка и мысли. Этот дискурс рег­
ламентирует, запрещает, предписывает, ограничивает, исключает,
демонстрируя механизмы власти, которые, основываясь на выборе
определенных критериев научности, обеспечивают оценку одних
областей знания как научных, а других — как не соответствующих
идеалам научности.
Все сторонники “социальной” концепции формирования со­
циального запаса знания, от Маркса до постструктуралистов, раз­
деляют одну общую идею: структура социальной системы общест-
113

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ва (в том числе структура властных отношений) определяет струк­
туру системы культуры (включая критерии, в соответствии с кото ­
рыми происходит процесс формирования социального запаса зна­
ния). Однако, если марксисты и неомарксисты считали необходи­
мым или пытались изменить социальную структуру, то постструк­
туралисты отказались от попыток социального переустройства и
отстаивают необходимость ниспровержения “культурного поряд­
ка” . Впрочем, это уже относится не к теоретическому осмыслению
функционирования системы знания, а к области социокультурной
практики.

6
лекция
ДЕНЬГИ И ВЛАСТЬ
В ходе предшествующего изложения неоднократно упоминалось о
влиянии экономических факторов на процесс формирования соци­
ального запаса знания. При этом экономические механизмы тес­
нейшим образом связаны с психологическими и социальными —
например, с утилитаристско-прагматическими психологическими
теориями (основная часть экономических теорий базируется на по­
сылке о максимизации экономическими субъектами предельной
полезности благ или удовлетворения потребностей). Столь же важ­
ную роль в формировании “социального запаса знания” (термин
А. Шюца) играет социальная конкуренция между различными
группами — носителями знания .
6.1
Экономические механизмы
В принципе экономической наукой довольно подробно исследова­
ны основные компоненты механизма формирования социального
запаса знания —от производства до потребления. Проблема заклю­
чается в том, что все эти компоненты рассматриваются в разных
115

Разде л 1
Реальность, знание и прошлое
разделах экономической теории (или, точнее, в разных теориях) и,
по существу, плохо связаны между собой. Поэтому наша задача в
данном случае состоит в том, чтобы связать эти разрозненные под­
ходы.
Прежде всего знание является общественным благом (это не
оборот речи, а строгий термин). По определению, сформулирован­
ному П. Самуэльсоном, чистое общественное благо (pure public
good) должно обладать двумя свойствами, суть которых состоит в
следующем:
• увеличение числа потребителей блага не влечет за собой сни­
жения полезности, доставляемой каждому из них — свойство несо-
перничества или неконкурентного потребления (non-rival consump­
tion);
• ограничение доступа потребителей к такому благу практичес­
ки невозможно — свойство неисключаемости (non-excludability).
Блага, которые обладают лишь одним из этих свойств или обла­
дают ими частично, называются смешанными общественными бла­
гами. Формально знание относится именно к этому классу благ, по ­
скольку доступ потребителей к нему может быть ограничен с помо­
щью экономических или внеэкономических инструментов (напри­
мер, возможность потребления знания может предоставляться
только тем, кто готов заплатить за него, как это происходит в случае
с рыночными или частными благами, или только определенным
группам населения, выделяемым по внеэкономическим призна­
кам). Однако специфическая природа данного блага препятствует
введению ограничений на доступ к нему.
Дело в том, что в соответствии с нашей концепцией на стадии
производства возникают не знание, а мнения, ценность которых не­
известна a priori. Для того чтобы мнение обрело ценность, т.е. пре­
вратилось в знание, с ним должны ознакомиться (“попробовать”
его) и дать оценку его ценности. Но поскольку отдельные мнения
неделимы, то если вы “пробуете” мнение, тем самым вы “потребля­
ете” его. Таким образом, мнения, а тем самым и знания (поскольку
момент превращения мнения в знание невозможно уловить), по су­
ти, являются чистым общественным благом.
116

Лекция 6
Деньги и власть
Как показано в экономической теории, к общественным бла­
гам не применимы традиционные рыночные механизмы формиро­
вания предложения (производства) и спроса (потребления), соот­
ветственно невозможно установление рыночной цены таких благ
(см. вставку 5).
Вставка 5
Общественные блага: предложение и спрос
“ Когда потребление не конкурентно, назначение цены товара или услуги
является неэффективным с точки зрения принципа Парето (Pareto p rin ci­
ple), согласно которому увеличение предельной полезности имеет место
только тогда, когда при изменении улучшается положение хотя бы одно­
го человека и не ухудшается положение других. В случае общественных
благ прибавление дополнительной единицы потребления приносит выго­
ду потребителю без всяких затрат, тогда как назначение цены сократит
потребление, вызвав таким образом чистую потерю удовлетворения или
полезности. Из этого следует, что даже тогда, когда возможно получение
общественного блага через рынок, это не обеспечит достижение наилуч­
шего или оптимального уровня производства.
Предложение общественного блага является предметом коллективного
выбора (collective choice). Обычно предполагается, что общественное
благо поставляется государством за счет обязательного налогообложе­
ния. Другой альтернативой является добровольное соглашение членов
некоторого сообщества людей о поставке и оплате товара (voluntary
exchange model) (эта модель была предложена К. Викселлем и разрабо­
тана Э. Линдалем). Трудность этого варианта заключается в том, что ин­
дивиды могут скрывать свою истинную оценку товара или пытаться по­
лучить его бесплатно (free-rider problem — англ.).
Общий спрос на общественное благо может быть оценен сложением инди­
видуального спроса всех членов общества. Однако если для рыночных благ
кривая спроса рынка получается горизонтальным сложением индивидуаль­
ных кривых (т.е. для каждой цены суммируются объемы спроса каждого ин­
дивида), то для общественного блага кривая общего спроса получается с
помощью вертикального сложения индивидуальных кривых (т.е. для каждо­
го объема спроса суммируются цены, которые готовы заплатить разные ин­
дивиды)... поскольку (при заданной неконкурентности потребления) каждая
единица блага доступна всем индивидам...
Наилучший или оптимальный уровень производства общественного
блага соответствует точке пересечения кривых предельных издержек и
117

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
суммарной кривой спроса. В этой точке затраты сообщества на одну
дополнительную единицу товара точно равны той сумме, которую сооб­
щество готово заплатить за эту единицу. Следует, однако, обратить
внимание на то, что кривые спроса в этом случае построены на основе
нереалистического предположения о том, что индивиды раскрывают
свои «истинные» потребности в товаре через политические действия,
т.е. кривые являются графиками псевдоспроса (pseudo-demand sched­
ule)" [Словарь современной экономической теории Макмиллана, 1997,
с. 409— 410].
К общим сложностям определения предложения и спроса и со­
ответственно цены и объема производства общественных благ до­
бавляются и некоторые “отягчающие обстоятельства”, связанные
со спецификой знания как одной из разновидностей таких благ.
Ценностьзнания определяется в течение длительного времени, а не
одномоментно, причем с течением времени эта ценность может как
возрастать, так и убывать. К тому же знание разнородно, в то время
как многие общественные блага являются однородными, напри­
мер, чистый воздух или уличное освещение.
Хотя экономическая теория общественных благ была создана
только в XX в., идея о том, что производство этих благ, и знания в
частности, не может полностью финансироваться на основе рыноч­
ных принципов спроса-предложения, была осознана довольно ра­
но. Соответственно довольно давно производство знания начинает
оплачиваться за счет средств общества. Это могли быть: государст­
венные средства (точнее, средства, выделяемые правителем), на­
пример, в эллинистической Греции; финансирование обществен­
ными или негосударственными организациями (церковь в Средние
века); наконец, добровольные пожертвования со стороны отдель­
ных членов общества (меценатство).
Субъекты, оплачивающие производство знания (в отличие от
производства многих других благ), практически не в состоянии
контролировать, какой именно продукт будет произведен. Нако­
нец, как и в случае с большинством общественных благ, существу­
ют проблемы прав собственности и оплаты труда производителей
этих благ. Эти две темы являются, наверное, самыми болезненными
118

Лекция 6
Деньги и власть
для сообщества производителей знания, но, к сожалению , они до
сих пор не имеют ясного теоретического и практического решения.
Экономическая теория прав собственности исходит из пред­
ставления о собственности как о “пучках” прав. Эта концепция бы­
ла предложена А. Оноре в работе, которая так и называется “Собст­
венность” (1961). Он выделил 11 таких “пучков”, в том числе права
владения (физического контроля), использования объекта, управ­
ления им, право на доход от объекта, право на его капитальную сто­
имость (т.е. на отчуждение, потребление или безнаказанное уничто­
жение), право на защиту собственности (иммунитет от экспропри­
ации, от воздействия на собственность и т.д.). Кроме того, права
собственности должны иметь бессрочный характер, передаваться
по наследству и т.п.
Производители знания могут пользоваться этими правами в
очень ограниченной степени. В XX в. в этой области произошли не­
которые изменения (появились понятия авторского права, прав ин­
теллектуальной собственности и т.д.), но как в теории, так и на
практике эти права соблюдаются очень плохо (чуть лучше, может
быть, в сфере искусства). А в конце XX в. по едва начавшим форми­
роваться правам собственности в области производства знания был
нанесен сокрушительный удар со стороны Интернета, от которого
система знания вряд ли оправится.
Применительно к знанию важнейшим показателем прав соб­
ственности является авторство. Поэтому уже с XII в. постепенно
распространяется упоминание авторства при использовании того
или иного знания, например при цитировании. С этим связана
проблема приоритета, особенно в сфере научного знания, где пра­
ва собственности реализуются только в форме признания и автори­
тета. В социологии применительно к науке обе эти темы, особенно
проблема приоритета, были детально исследованы Р. Мертоном,
но в экономике этот сюжет, насколько нам известно, не получил
особого развития. К сожалению, и на практике во многих областях
знания авторство часто игнорируется, особенно на уровне потре­
бителей.
Спрос и предложение труда по производству знания, как и дру­
гих общественных благ, формируются в рамках функционирования
119

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
общественного сектора в целом, и являются вторичными или про­
изводными по отношению к общим принципам функционирова­
ния общественных благ. Что же касается оплаты труда производите­
лей знания, то здесь есть свои особенности, выделяющие эту об­
ласть из общего набора общественных благ. Поскольку в силу уст­
ройства системы знания оценить качество продукта, создаваемого
тем или иным работником, в момент его производства практически
невозможно, то текущая оплата ставится в зависимость от качества
предшествующей продукции. Эта идея также была подробно иссле­
дована Р. Мертоном в работе “Социология науки” (1973). Он обо­
значил ее как проблему “вклада”, индикатором которого может
служить частота цитирования. Текущий “ранг” ученого и соответст­
венно его текущая заработная плата зависят от его предшествующе­
го “вклада” — в экономических терминах, от ценности (полезнос­
ти) его предшествующей работы. Эта же модель используется и в
других областях знания, например, в религии, философии, искусст­
ве и т.д.
Поскольку продуценты знания производят, как было сказано
выше, не знание, а мнения, то особенно интересными являются
проблемы, связанные с процессами обращения и потребления зна­
ния, и здесь сосредоточены основные теоретические усилия эконо­
мистов. Строго говоря, сама спецификация общественных благ и
знания, в частности, формируется на стадиях обращения и потреб­
ления, а не производства.
Здесь можно выделить несколько популярных тем. Во-пер­
вых, довольно подробно исследованы проблемы монополизации
потребления общественных благ и издержки, связанные с ограни­
чением монополии. Например, в случае с произведениями искус­
ства государство или выкупает их у частных владельцев, или ис­
пользует экономические механизмы (налоговые льготы и т.д .),
стимулирующие частных владельцев обеспечивать общественный
доступ к тем или иным произведениям искусства. Одним из древ­
нейших изобретений в этой области являются публичные библио­
теки, обеспечивающие возможности доступа к текстовым носите­
лям знания.
120

Лекция 6
Деньги и власть
В то же время государство, равно как и любой другой субъект,
финансирующий производство знания (частная фирма или меце­
нат), склонно к присвоению и монополизации произведенного
продукта. Примеры тому многообразны — от средневековых алхи­
миков и художников, финансировавшихся феодалами, до совре­
менных военных и других прикладных научных исследований. Од­
нако специфика знания как особого блага препятствует монополи­
зации его потребления, и здесь опять-таки вступают в силу соци­
альные факторы. Для того чтобы мнение превратилось в знание,
оно должно быть социально признано, а это возможно, только если
оно становится предметом группового потребления. Вы не можете
знать, является ли написанная по вашему заказу картина шедевром,
пока не выставите ее на всеобщее обозрение. Эта же проблема воз­
никает в научных исследованиях в военной области (финансируе­
мых государством) или имеющих потенциальный прикладной ком­
мерческий эффект (финансируемых частными фирмами). Прави­
тельство или руководство фирмы, равно как и сами ученые, не мо­
гут быть уверены в том, что произведенные мнения являются
знанием, поэтому в той или иной форме с результатами военных и
коммерческих исследований приходится знакомить экспертное со­
общество.
Учитывая необходимость массового потребления мнений для
их превращения в знание, особое значение имеет обеспечение этой
массовости. Одним из вариантов является создание условий для
массового доступа в места хранения знаний (библиотеки, архивы,
музеи), другим — тиражирование мнений (знаний). В последнем
случае вступают в силу уже рыночные механизмы (по крайней мере
частично), но в силу нерыночного характера производства знания
возникает большая неясность с теми же правами собственности:
принадлежат ли права на то или иное произведение автору или из­
дателю. Эта проблема также не имеет однозначного решения, как
на теоретическом, так и на практическом уровне. Заметим, что про­
блема прав собственности практически не существует во взаимоот­
ношениях производителей и конечных потребителей знания —лю ­
бой композитор будет счастлив, если услышит свою мелодию, кото­
рую насвистывает какой-то прохожий. Применительно к знанию
121

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
конфликты в отношении прав собственности возникают едва ли не
исключительно между самими производителями знания (крайний
случай — плагиат) и между производителями и посредниками (дис­
трибьюторами), тиражирующими то или иное мнение (знание),
включая нарушение права на защиту собственности от воздействия
на нее, т.е. изменения ее формы или содержания.
Особое внимание экономистов привлекает проблема образова­
ния. Здесь, правда, часто смешиваются две разных проблемы —зна ­
ния и обучения. Мы исходим из четкого различения этих понятий.
Знание выступает в качестве общественного товара, а обучение —
это услуга, потребность в которой возникает в силу специфики по­
требления знания. Дело в том, что особенность этого товара такова,
что его очень трудно, а подчас и невозможно потреблять самостоя­
тельно — например, практически невозможно самому научиться
читать и считать. Поэтому в отличие от подавляющего большинст­
ва других благ потребителю знания должна оказываться помощь в
самом процессе потребления.
Образовательные услуги (т.е. услуги по доведению знания до
конечного потребителя) во многом являются рыночным благом, во
всяком случае признаки общественного блага в них выражены го­
раздо слабее, чем в самом знании. Блага такого рода относятся к
особому классу так называемых клубных или коллективных благ,
которые могут рассматриваться как промежуточный вариант между
общественным и частным благом (примерами таких благ являются
общественный транспорт, бассейны и т.д.) . Строго говоря, эконо ­
мическая теория клубов, которая была предложена Дж. Бьюкене­
ном, распространяется не только на систему образования, но и на
музеи, библиотеки, театры, концертные залы, кинотеатры и т.д.,
т.е. на все учреждения, связанные с дистрибуцией знания.
В отличие от общественного блага потребление клубного блага
может “отсекать” некоторые группы людей. “Членство в клубе”, т.е.
доступ к потреблению блага, формируется по разным критериям: по
оплате (например, в кинотеатре), социальному статусу и т.д. Воз­
можны и смешанные формы регулирования “членства” (ценовая
сегментация, как в случае с ценами на студенческие билеты в кино
и музеи).
122

Лекция 6
Деньги и власть
Но хотя потребление клубных благ не является неэксклюзив­
ным (не обладает свойством неисключительности), оно обладает
свойством “неконкурентности”, т.е. их потребление одним челове­
ком не уменьшает потребления другими людьми, и в этом смысле
клубноеблаго является общественным. Вто же время ^конкурент­
ность клубного блага может быть ограничена, в частности, физиче­
скими размерами помещения. С какого-то момента увеличение
числа потребителей начинает влиять на уровень индивидуального
потребления данного блага: если в зрительном зале больше зрите­
лей, чем мест, или просто зал слишком большой, это создает поме­
хи для восприятия, то же самое относится к процессу обучения.
В экономической теории разработаны довольно четкие критерии
определения оптимального размера клубов и соответственно объе­
ма потребления клубных благ.
Таким образом, если сами знания —*практически “чистое” об­
щественное благо, то услуги по их доведению до потребителя явля­
ются или частным, или, в лучшем случае, клубным благом, в чем и
кроется источник конфликтов, требующий регулирования со сто­
роны общественных институтов (государства, церкви, обществен­
ных организаций и т.д.). Промежуточное положение дистрибутив­
ных услуг в экономической системе формирования знания обуслов­
лено тем, что на другом конце этой цепочки находится частное ин­
дивидуальное потребление. Даже оставляя в стороне промежуточное
потребление знания другими производителями мнений, чистые ко ­
нечные потребители используют полученное знание как капиталь­
ное благо. Существование знания не прекращается в момент его
потребления (что характерно для многих общественных благ), но
это знание обладает способностью приносить доход его обладате­
лю. Эта часть экономики знания получила детальное развитие в
рамках теории “человеческого капитала” , разработанной Т. Шуль­
цем и Г. Беккером.
При потреблении знаний люди осуществляют затраты, как пря­
мые финансовые, например, в виде платы за книги, обучение и т.д.,
так и альтернативные (opportunity cost), т.е ., проще говоря, тратят на
потребление знаний время, которое они могли бы использовать для
работы и получения за нее вознаграждения. Поэтому с экономиче­
123

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ской точки зрения возникает естественный вопрос: для чего люди
производят эти затраты? В случае с обычными благами ответ очеви­
ден: для удовлетворения потребностей. Частично это применимо и
к знаниям (удовлетворение любопытства, потребность в мысли­
тельной игре и т.д.). Однако здесь есть и другая причина, а именно:
потребление знаний приносит экономическую выгоду. На интуи­
тивном уровне люди понимали это всегда, но теоретически этот
процесс был осмыслен лишь во второй половине XX в. в рамках бо­
лее общей теории “человеческого капитала” , рассматривающей за­
траты на приобретение знания как частный случай, наряду, напри­
мер, с затратами на воспитание детей.
Тот факт, что более высокий уровень знаний (обычно говорят:
“уровень образования”) приносит более высокий доход, был под­
твержден многочисленными эмпирическими оценками, что позво­
лило построить теорию “человеческого капитала” (основную часть
которого как раз составляют имеющиеся у человека знания), во
многом аналогичную теории “обычного” вещественного или физи­
ческого капитала.
С учетом этого обстоятельства понятно, почему проблема госу­
дарственных расходов на образование (образовательные услуги) вы­
зывает так много дискуссий и не имеет однозначного практическо­
го решения. Поскольку для потребителя знания являются частным
капитальным благом, приносящим доход, то непонятно, почему об­
щество должно предоставлять ему образовательные услуги бесплат­
но. И тем не менее практически во всех обществах (начиная с ан­
тичных, не говоря уже о современных) по крайней мере какая-то
часть знаний (в том числе и в рамках системы образования, но так ­
же в виде бесплатных библиотек, музеев и т.д.) предоставляется бес­
платно, т.е. индивидуальное потребление и накопление капиталь­
ного блага финансируются обществом. Эта проблема также получи­
ла решение в рамках экономической теории — в частности, в рам­
ках теории благосостояния (welfare economics), теории рынка
капитала и теории внешних эффектов.
Экономическая теория благосостояния во многом имеет нор­
мативный характер, в отличие от других разделов экономической
науки, осуществляющих позитивный анализ, поэтому мы не будем
124

Лекция 6
Деньги и власть
касаться этого направления (например, идея равных возможнос­
тей, в том числе обеспечения равного доступа к знаниям, незави­
симо от имущественного положения, является нормативной). Что
же касается позитивной науки, то применительно к знаниям и об­
разованию обычно выделяется проблема неэффективности рынка
капитала.
Если бы “человеческий капитал” обладал абсолютно теми же
свойствами, что и обычный капитал, то люди с более высокими
способностями, т.е. те, у кого отдача от новых знаний превышает
затраты на их получение, могли бы брать в долг, чтобы оплатить
образование. Но поскольку способности плохо поддаются апри­
орной оценке и их, как отмечалось выше, не принимают в залог,
частные кредиторы в большинстве случаев крайне неохотно дают
ссуды на высшее образование, не говоря уже о школьном (для
обучения в частных школах). В тех же случаях, когда кредиты на
высшее образование все же выдаются, их предоставление во мно­
гом обусловливается благосостоянием (платежеспособностью) ро­
дителей, а не уровнем способностей самого студента. Если бы
рынки капитала (человеческого и финансового) были эффектив­
ными, то образование в первую очередь получали бы наиболее
способные люди, но поскольку эти рынки не эффективны, в дан­
ный процесс приходится вмешиваться обществу (в том числе госу­
дарственным органам).
Наконец, при потреблении/накоплении знаний образуются так
называемые экстерналии, или внешние эффекты (externalities). Они
возникают, когда производство или потребление товара оказывает
непосредственное воздействие на производителей или потребите­
лей, не вовлеченных в процесс купли-продажи данного товара, и
когда эти побочные эффекты не находят полного отражения в ры­
ночных ценах. Внешние эффекты могут быть негативными (напри­
мер, загрязнение окружающей среды какой-нибудь фабрикой) или
положительными (например, разведение пчел, способствующее
опылению и повышению урожая у соседей).
К сожалению, в экономической теории проблема экстерна­
лий, возникающих при потреблении знания, плохо концептуали­
зирована, поскольку, как отмечалось выше, в ней не проводится
125

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
различий между знанием и образовательными услугами. Кроме то­
го, экономисты плохо различают образование, обучение и воспи­
тание, сводя весь анализ к традиционным образовательным ин­
ститутам — школе и университетам, причем вне исторической
перспективы. Соответственно содержание образования (и поня­
тие знания) сводится к сегодняшним “школьным предметам”. Эта
проблема нуждается в дальнейшем анализе, поэтому мы рассмот­
рим ее лишь в общем виде.
Обычно в качестве экстерналий образования приводятся не
слишком впечатляющие примеры. Скажем, считается, что люди с
высшим образованием совершают меньше правонарушений, в том
числе дорожных; более восприимчивы к техническому прогрессу
и тем самым способствуют его распространению в обществе в це­
лом; активнее участвуют в выборах, и т.д. Такая узкая трактовка
“ образовательных” экстерналий дает основания для того, чтобы
вообще усомниться в их существовании или считать, что ими мож ­
но пренебречь.
Но в рамках развиваемой нами социологической концепции
возникновение экстерналий при потреблении знания очевидно:
приобретенные человеком знания, включая, естественно, не только
закон Ома или правило буравчика, но и моральные, эстетические,
идеологические и т.п. (не говоря уже об обыденном) знания, явля­
ются важнейшим фактором, воздействующим на поведение людей
и на их взаимодействия с другими членами общества. При этом в
зависимости от того, какое именно знание усвоено тем или иным
человеком, могут возникать отнюдь не только положительные, но и
отрицательные внешние эффекты, вплоть до самых крайних: на­
пример, если молодой человек в процессе “образования” усваивает
фашистскую идеологию.
Столь же очевидна в рамках нашей концепции и еще одна груп­
па внешних эффектов, возникающих при потреблении знаний. Де­
ло в том, что имеющийся у человека их запас влияет не только на
образ его действий, но и на образ мыслей. Поскольку человек скло­
нен к экстернализации (внешнему выражению) своих мыслей, тем
самым формируется основа для производства новых мнений, кото ­
рые затем могут превращаться в знание. Производство мнений, ко ­
126

Лекция 6
Деньги и власть
торые представляют собой практически чистое общественное благо
(в экономическом смысле), является неотъемлемым внешним эф­
фектом, возникающим в результате потребления знаний.
Как показано в экономической теории, наличие экстерналий
приводит к нерациональной аллокации ресурсов и снижает сово­
купную экономическую эффективность. Согласно теореме Р. Коуза
(“Проблема социальных издержек”, 1960), этого не происходит
только в том случае, если отсутствуют трансакционные издержки, а
права собственности четко определены и обеспечиваются. В свою
очередь мы можем сделать вывод, что, поскольку в потреблении
знания, с одной стороны, существуют явные экстерналии, а с дру­
гой — как было показано выше, права собственности на знание не
определены, максимальная эффективность не может быть достиг­
нута в результате действия рыночных механизмов, т.е. в этой облас­
ти возникает “изъян ” , или “несостоятельность” , рынка (market fail­
ure), что также обусловливает необходимость общественного (не­
рыночного) вмешательства в процесс формирования социального
запаса знания.
6.2
Социальная конкуренция
Учитывая множественность социальных групп и, более того, типов
таких групп, не вызывает удивления то обстоятельство, что в любом
обществе существует множество определений реальности, разделя­
емых разными группами. Эти группы и соответствующие представ­
ления о социальной реальности формируются по самым разным
критериям — полу, возрасту, профессии, религиозным предпочте­
ниям, эстетическому вкусу и т.д. Относительно общая картина со­
циальной реальности складывается в ходе постоянных социальных
конфликтов и социальной борьбы. Формы и методы этой борьбы
разнообразны. Конкурентный процесс определяется соперничест­
вом внутри локальных экспертных групп, между группами экспер­
127

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
тов, принадлежащих к одной области знания, между глобальными
экспертными группами, отвечающими за разные типы знания.
К этому добавляется сложный процесс взаимодействия между экс­
пертами и другими социальными стратами.
В последние десятилетия основное внимание социологов при­
влекает борьба между экспертными группами — как локальными,
так и глобальными. Особенно популярной эта тема оказалась в со­
циологии науки. Как отмечалось выше, довольно долго наука отде­
лялась от других типов знания, и считалось, что выбор между кон­
курирующими теориями, концепциями, подходами и т.д. (а тем са­
мым и “победа” одной группы экспертов над другой) осуществляет­
ся на некой внесоциальной основе. В качестве такой основы
обычно фигурировала эмпирическая проверка. Однако в работах
Л. Флека, Т. Куна, И. Лакатоса и многих других было показано, что
эмпирическая проверка не является решающим фактором призна­
ния или отвержения научных теорий. Доминирование какой-либо
теории и представляющей ее экспертной группы в значительной
мере определяется социальными механизмами.
Но если в науке результаты конкуренции между разными экс­
пертными группами и отстаиваемыми ими символическими уни­
версумами еще как-то связаны с эмпирической проверкой, то в дру­
гих типах знания она просто исключена. Доминирование в данном
обществе в какой-то период времени той или иной религии, стиля в
искусстве, системы права, философской концепции и т.д. никак не
связано с их эмпирической ценностью, а является прежде всего ре­
зультатом социальной конкуренции.
Как свидетельствует история развития различных типов зна­
ния, состояние знания в каждой области характеризуется или моно­
польной, или конкурентной ситуацией. В первом случае можно вы­
делить доминирующий символический подуниверсум и представ­
ляющую его группу экспертов. Во втором случае в данном типе зна­
ния существует несколько равносильных групп, конкурирующих
между собой. Применительно к науке эта ситуация была исследова­
на Т. Куном, который определил монопольную ситуацию как “пара-
дигмальную” или “нормальную науку”, а конкурентную ситуа­
цию — как “смену парадигмы”.
128

Лекция 6
Деньги и власть
Если в результате конкурентной борьбы между группами экс­
пертов, поддерживающими разные виды символических подуни­
версумов в рамках данного типа знания, какая-то группа занимает
монопольные позиции, она, естественно, старается сохранять эту
монополию, подавляя экспертные группы, поддерживающие аль­
тернативные символические универсумы, прибегая к разным спо­
собам защиты: частичной интеграции альтернативных концепций,
сегрегации сторонников альтернативной традиции и даже их физи­
ческому уничтожению.
В большинстве случаев интеграция альтернативных определе­
ний реальности в концепцию, занимающую монопольное положе­
ние, происходит путем развития или “усовершенствования” самой
монопольной концепции. Как и при любом теоретизировании, в
ходе этого процесса в рамках традиции появляются новые теорети­
ческие построения, и сама традиция, согласно новой концептуали­
зации, меняет свою первоначальную форму. Блестящей историчес­
кой иллюстрацией этого процесса является развитие христианской
теологической мысли вследствие ряда еретических вызовов, бро­
шенных “официальной” традиции.
Многочисленны примеры социальной сегрегации носителей
альтернативных взглядов — от евреев в средневековой Европе до
“запретов на профессию” в послевоенной Германии. При этом ме­
ханизмы сегрегации существенно различаются в зависимости от
того, принадлежат ли эти носители к “своему” обществу или к “чу­
жому” . Замечательный пример разного отношения к “своим ” и
“чужим” представителям альтернативных определений реальности
являет собой борьба с “буржуазной идеологией” в СССР. По отно­
шению к “чужим” властные структуры проявляли гораздо боль­
шую терпимость, чем к “своим” . “Чужие” взгляды также подверга­
лись постоянной критике, однако эта критика в значительной ме­
ре сводилась к обвинениям в недомыслии или недопонимании.
Совершенно иным было отношение к “своим ”. В этом случае сег­
регация принимала крайние формы, граничащие с физическим
уничтожением.
Примеры физического уничтожения носителей альтернатив­
ных взглядов в рамках разных типов знания хорошо известны.
129

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Прежде всего, это относится к религии, в том числе христианской,
где еретики в Средние века довольно часто уничтожались именно
физически. Или пример из области науки — физическое уничтоже­
ние “вейсманистов-морганистов” и других противников господст­
вующих научных школ в СССР.
Надо сказать, что как абсолютно монопольная, так и абсолют­
но конкурентная ситуация, по сути, нежелательны для общества.
Любая монополия, как известно, ведет к застою и сдерживает соци­
альные изменения. Что же касается конкуренции, то основная про­
блема здесь заключается в том, что различные варианты знания, под­
держиваемые определенными социальными группами, не просто
конструируют разную реальность, но легитимизируют разный со­
циальный порядок. Однако все социальные группы какого-либо
общества существуют в рамках общего социального пространства и
нуждаются в некоей общей “картине мира”, позволяющей осуще­
ствлять социальное взаимодействие между членами общества. В ус­
ловиях абсолютной конкуренции или равноправных позиций всех
альтернативных определений реальности общество оказывается дез­
интегрированным.
Отечественная история дает превосходный пример негативного
влияния на развитие общества как абсолютно монопольной ситуа­
ции в некоторых областях знания (во времена СССР), так и абсо­
лютно конкурентной ситуации (в 1990-е гг.). В настоящее время в
России большие группы общества ориентируются на разные и не­
совместимые определения социальной реальности. Часть населе­
ния “знает ” , что она живет в демократической стране с рыночной
экономикой, другая часть “знает” , что она живет в коррумпирован­
ном государстве, осуществляющем “геноцид собственного народа”
(можно выделить и другие перспективы видения социальной реаль­
ности, поддерживаемые большими социальными группами). В ре­
зультате оказывается, что разные группы формально одного и того
же социума defacto живут в абсолютно разных обществах.
Итак, формирование социального запаса знания происходит в
результате конкурентной борьбы между различными социальными
группами, поддерживающими те или иные типы символических
универсумов или конкретных символических концептуализаций
130

Лекция 6
Деньги и власть
реальности. В рамках этого подхода решающим фактором, со всеми
возможными оговорками, оказываются групповые интересы и преж­
де всего властные и имущественные интересы, тесно связанные
между собой: размеры властных полномочий существенно опреде­
ляют объем ресурсов общества, приходящихся на долю данной
группы. Это также относится и к экспертным группам. В рамках
разделения труда общество оплачивает экспертов в той или иной
области знания. Признание той или иной группы в качестве экс­
пертной (ответственной за определенное знание) позволяет членам
этой группы получать соответствующее вознаграждение. Отказ же в
подобном статусе сильно ограничивает возможности претендовать
на часть ресурсов общества. Тем не менее не следует также сводить
все интересы, в том числе и властные, к сугубо материальным. Как
свидетельствуют работы в области социальной психологии, облада­
ние определенным социальным статусом может само по себе слу­
жить достаточной мотивацией для действий индивида или группы,
даже если не дает непосредственных материальных выгод.
Институциональные конфликты между экспертными группами
в основном происходят внутри какого-то типа знания и соответст­
вующего экспертного сообщества и остаются практически неизве­
стными широкой публике. Например, выделение химической фи­
зики или физической химии в самостоятельную научную дисцип­
лину может вызывать институциональные конфликты только в сре­
де профессиональных физиков и химиков.
Объектом внимания более широкого круга людей скорее ока­
зываются процессы дифференциации и демаркации типов знания.
Во-первых, такие случаи возникают относительно редко, в отличие
от дисциплинарной дифференциации. Во-вторых, в это размежева­
ние вовлекаются гораздо более многочисленные экспертные груп­
пы. Наконец, в этих случаях эксперты обычно начинают апеллиро­
вать к общественному мнению и “выносить сор из избы” . Впрочем,
и размежевание разных типов знания может проходить достаточно
мирно. Классический пример — размежевание теологии, с одной
стороны, и философии/науки — с другой, которое осуществили в
XIII в. Альберт Великий, Фома Аквинский, Роджер Бэкон и многие
другие выдающиеся мыслители. Все они хотели спокойно зани­
131

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
маться как теологией, так и философией/наукой, избегая при этом
гносеологических и институциональных конфликтов. Поскольку
это даже не потребовало разделения экспертных групп (одна и та же
группа продолжала заниматься как теологией, так и философи­
ей/наукой), такой эпохальный “раздел” по сей день остается мало
известным.
Первый конфликт между экспертными группами, получивший
широкую известность, произошел в эпоху Возрождения. Строго го­
воря, он был мало связан с образованием новых типов знания, и мы
упоминаем о нем лишь для полноты картины. “ Возрождение” и те
новые веяния, которые обычно ассоциируются с этим понятием, во
многом были вызваны появлением светских интеллектуалов (не
университетских, поскольку начиная с XV в. большинство универ­
ситетских интеллектуалов принадлежали к монашеским орденам).
Поэтому речь шла не столько о конфликте между представителями
религиозного и светского знания, сколько между институционали­
зированным (университетским) экспертным корпусом и группами
интеллектуалов, претендовавших на экспертный статус.
Как отметил Й. Шумпетер, это новое сообщество состояло из
трех групп. Во-первых, светские врачи и юристы, которые сущест­
вовали и ранее, но лишь в эпоху Возрождения стали теснить клири­
ков. Во-вторых, светские художники, ремесленники, торговцы —
а между ними не было существенных социальных различий — нача ­
ли накапливать фонд инструментальных знаний (например, в ана­
томии, перспективе, механике, бухгалтерском учете и т.д.), который
явился важным источником современных знаний, но при этом воз­
ник за пределами схоластической университетской науки. “ В-тре­
тьих, существовали гуманитарии... Их научная работа состояла в
критическом редактировании, переводе и интерпретации греческих
и латинских текстов, которые стали доступными в XV и XVI вв.
Но им нравилось верить в то, что владение греческим языком и ла­
тынью делает человека компетентным во всех областях; а это вкупе
с их социальным положением — также вне схоластических универ­
ситетов — превратило этих критиков текстов в критиков людей, ве­
роучений и институтов, а также в разносторонних littérateurs Л и те ­
раторов (фр.)>” [Шумпетер, 2001, т. 1, с. 99 —100].
132

Лекция 6
Деньги и власть
Второй известный конфликт, порожденный разделением зна­
ний, возник в конце XVI — начале XVII в. Довольно долго он пода­
вался как прогрессивная борьба за отделение науки от религии, од­
нако в действительности эта история была не столь однозначной.
Во-первых, речь шла не о науке, а о философии/науке, поскольку
философия и наука в то время еще составляли единый тип знания.
Размежевание между ними началось гораздо позже, и в данном слу­
чае мы сталкиваемся с типичным анахронизмом. Во-вторых, кон ­
цептуальное разделение теологии и философии/науки произошло,
как отмечалось выше, еще в XIII в., и с этого времени считалось об­
щепринятым. Поэтому конфликт имел прежде всего институцио­
нальный характер и был вызван стремлением к автономии опреде­
ленной экспертной группы.
Наконец, что самое существенное, эта борьба во многом имела
религиозную основу. Поскольку в то время наука/философия тесно
сомкнулась с мистицизмом и оккультизмом (герметизмом, кабба­
лой, алхимией, астрологией), которые считались ересями, в некото­
ром смысле это было и стремление к религиозной автономии, поз­
волявшей исповедовать верования, отличные от официальной хри­
стианской религии. В частности, события, связанные с Джордано
Бруно и Галилеем, были гораздо более сложными, чем это всегда
подавалось в антирелигиозной пропаганде.
Еще одно известное противостояние возникло в конце XIX в.
входе размежевания естественных и общественных наук. Начало
ему положили известные работы И. Дройзена, В. Дильтея, Г. Рик-
керта и В. Виндельбанда. Мы уже неоднократно упоминали об этом
водоразделе, подчеркнем лишь, что и этот конфликт имел не толь­
ко эпистемологический, но и институциональный характер. Борьба
шла внутри академического (университетского) сообщества, и ее
целью было не просто выделение обществоведения в самостоятель­
ный тип знания, но и сохранение за ним статуса научного знания,
который уже тогда обеспечивал определенные институциональные
выгоды для соответствующей экспертной группы. Формально эта
борьба оказалась успешной, и общественные (гуманитарные) науки
были уравнены в правах с естествознанием: они были включены в
систему присвоения ученых степеней, в институциональные обра­
133

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
зования (научные академии) и т.д. Правда, на семантическом уров­
не “дискриминация” гуманитариев сохраняется: под “наукой” (sci­
ence — англ .) понимается в первую очередь естествознание, а обще-
ствознание обычно доопределяется (общественные науки, social sci­
ences — англ .) .
Наконец, можно упомянуть о наиболее свежем примере, а
именно о постмодернизме. Идейными и философскими основами
постмодернизма, как известно, являются постструктурализм, ак ­
центирующий социальные аспекты функционирования системы
культуры, а также концепция постмодерна, стоящая в одном ряду с
многочисленными социально-философскими теориями постинду­
стриального общества, но выделяющая не столько технико-эконо ­
мические, сколько нормативные и ценностные характеристики со­
временного социума (хотя, например, Ж. Бодрийяр пытался со­
здать “политическую экономию знака”). Первоначально постмо­
дернизм был ориентирован не столько на создание нового, сколько
на разрушение “старого культурного режима”; как справедливо от­
мечает С. Зенкин, анархистские идеи в социальной области, не ре­
ализовавшиеся во Франции в 1968 г., в последние десятилетия реа­
лизуются в области культуры. Отсюда — призыв к разрушению сло­
жившихся семиотических структур, к свободной, произвольной,
анархичной компоновке элементов знаковых систем, к неподчине­
нию социально признанному культурному порядку.
Анархистские тенденции в сфере культуры и искусства возни­
кали на протяжении всего XX в., начиная с футуристов в поэзии и
абстракционистов в живописи. Обычно эти анархистские тенден­
ции или быстро терпели неудачу (как в случае с футуризмом), или
институционализировались и становились еще одним элементом
общего культурного порядка (как в случае с абстракционизмом).
Последнее происходит и с “художественными” постмодерниста­
ми — например, в России такие писатели, как Д. Пригов, В. Соро­
кин, В. Пелевин и др. уже приобрели определенную символическую
власть и превратились в часть истеблишмента. То же произошло и в
философии: после некоторого “шумного” периода, связанного с
борьбой экспертных групп, постструктурализм и постмодернизм
(как социально-философские и эстетико-философские течения)
134

Лекция 6
Деньги и власть
институционализировались и заняли определенное место в акаде­
мических структурах. В науке влияние постмодернизма оказалось
еще более скромным: по существу, оно ограничилось филологией и
литературоведением, где постмодернизм стал просто одним из под­
ходов к анализу текстов. С этим связаны и попытки проникновения
постмодернистов в историческую науку, также имеющую дело с
текстами, однако здесь преодолеть сопротивление экспертного со­
общества постмодернистам не удалось.
В принципе стремление к изменению существующего культур­
ного порядка (в частности, порядка системы знания) является важ­
нейшим условием развития общества. Более того, любой новый
компонент системы знания так или иначе изменяет эту систему, до­
бавляя в нее новые элементы и соответственно новые структурные
связи. Новые научные теории, новые стили в искусстве, новые фи­
лософские концепции — все они так или иначе ориентированы на
изменение существующего культурного порядка.

7
лекция
ВЕЧНОСТЬ И ВРЕМЯ
В данной лекции мы рассмотрим эволюцию представлений о
“прошлом” и его роли в темпоральной картине социального мира.
Но для этого необходимо начать с анализа категории времени.
Время фигурирует во всех типах знания о социальной реальности,
в основном на уровне неких образов. Но по своей сути эти образы,
или представления, являются инструментальными: с их помощью,
а точнее, на их основе формулируются теоретические гипотезы и
выводы.
7.1
Два образа времени
Особенно почетное место проблема времени занимает в филосо­
фии. Количество трудов, специально посвященных этой теме, ис­
числяется сотнями, если не тысячами, не говоря уже о том, что поч ­
ти каждый крупный философ так или иначе ее затрагивал. В фило­
софии времени важнейшим является сакраментальный вопрос:
“Что есть время?” Его несомненно можно отнести к числу “основ­
ных вопросов философии” . Для нашего анализа, однако, существе­
136

Лекция 7
Вечность и врем я
нен несколько иной вопрос, а именно, как “выглядит” время. Речь
идет об образе времени, складывающемся в сознании, и о тех каче­
ствах, которыми наделяется этот образ.
Представления о времени формируются в разных типах зна­
ния — в философии, религии, искусстве, естественных и общест­
венных науках (в том числе в истории). Анализируя разнообразные
концепции времени, прежде всего обращаешь внимание на то, что
почти все они подразумевают наличие двух типов, точнее, двух об­
разов времени. Представления о двух типах времени, несмотря на
некоторые различия в способах описания, в основе своей остава­
лись практически неизменными на протяжении нескольких тыся­
челетий. Этот факт, как нам кажется, уникален и представляет са­
мостоятельную тему для размышлений. Эти два типа или образа
времени иногда обозначаются как “вечность” и “время”, но для
простоты мы будем обозначать их как “Время-1” и “Время-2” .
Исходными являются, естественно, архаичные образы време­
ни, формирующиеся уже в примитивных обществах. Детально мы
рассмотрим их далее (см. лекцию 9), здесь же отметим, что уже в
эпоху архаики формируются два базовых представления о времени,
связанные с движением или изменением и так или иначе соотнося­
щиеся с пространством. В простейшем виде “Время-1” представля­
ется как некая среда, в которой происходит движение (изменение),
а “Время-2” — как нечто движущееся (меняющееся).
Первая группа образов основывалась на уподоблении времени
пространству; в этом случае “изменения во времени” схожи с “дви­
жением в пространстве” . Непосредственными образами такого ти­
па являются “океан времени” или “море времени”, но такие обра­
зы могли возникать только у приморских народов. Поэтому обычно
создавался не столько образ самого времени, сколько образ движе­
ния (изменения) во времени. Для этого использовались эталонные
образы предметов, которые постоянно движутся или постоянно из­
меняются, — солнца, дерева и т.д.
Образы “движущегося” времени, относящиеся ко второй груп­
пе, часто имели антропоморфный или зооморфный характер: соот­
ветственно время могло идти, лететь, нестись вскачь и т.д. Но также
137

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
движение времени могло ассоциироваться и с некоторыми “текучи­
ми” субстанциями — водой, песком (особенно после изобретения
водяных и песочных часов) — или с быстро движущимися предме­
тами -- стрелой, колесницей и т.д. Образ движения времени допол­
нялся некоей пространственной системой координат, определяв­
шей, откуда и куда оно движется.
В античной философии четкое различение двух образов време­
ни было впервые введено, насколько можно судить, Платоном, хо­
тя он сам при этом ссылался на “древних и священных философов”
как на своих предшественников. Для обозначения этих образов
Платон использовал два термина — “э о н ” (auov) и “хронос” (хрб-
voç), которые в русских переводах традиционно звучат как “веч­
ность” и “время”1. Аристотель определял “время” (xpovoç) как
“число движения” или “мерудвижения”, так как движение измеря­
ется временем (а время, в свою очередь, движением). Наряду с вре­
менем существуют некоторые вечные сущности, которые не нахо­
дятся во времени, так как они не объемлются временем и бытие их
не измеряется временем; доказательством этому служит то, что они,
не находясь во времени, не подвергаются воздействию со стороны
времени (Аристотель. Физика 22lb). Сходные идеи относительно
вечности и времени можно найти, например, и у Плотина (ок.
205- ок. 270).
Оппозиция “вечность — время” продолжала оставаться исход­
ным пунктом теологических дебатов о времени в рамках христиан­
ской доктрины. Возникнув в эпоху античности как проблема раз­
граничения сфер приложения понятий вечности и времени, она
превратилась в проблему отношения Бога к сотворенному им миру.
На смену зону и хроносу, отождествлявшимся с языческими боже­
ствами, пришла идея “вечности” (aeternitas — божественного вре-
1Трудность перевода заключается в том, что термины “эон ” и “хронос” активно ис­
пользовались во множестве философских и литературных произведений, написанных на
греческом языке в течение более чем двух с половиной тысячелетий — от Гомера до
поздневизантийских авторов. Естественно, что разные авторы, среди которых были и
собственно греческие философы, и иудеи-эллинисты, и раннехристианские отцы Церк­
ви, и византийцы, вкладывали в эти термины разный смысл, не всегда соответствующий
русским “вечность” и “время”.
138

Лекция 7
Вечность и время
мени) и собственно “времени” (tempus — земного времени)1. Нача­
ло этой традиции положил Аврелий Августин (354—430), давший
яркую характеристику “времени Бога”: “Все годы Твои одновре­
менны и недвижны: они стоят; приходящие не вытесняют идущих,
ибо они не проходят... Твой сегодняшний день не уступает места за­
втрашнему и не сменяет вчерашнего. Сегодняшний день Твой —это
вечность...” [Августин. Исповедь И, XIII, 16].
Не менее блистателен пассаж, содержащий размышления Авгу­
стина о “земном времени” и развивающий, вслед за Аристотелем и
Плотином, идею о том, что понятие времени связано с душой (со­
знанием). “Совершенно ясно теперь одно: ни будущего, ни про­
шлого нет, и неправильно говорить о существовании трех времен —
прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожа­
луй, говорить так: есть три времени — настоящее прошедшего, на ­
стоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти
существуют в нашей душе, и нигде в другом месте я их не вижу: на­
стоящее прошедшего — это память; настоящее настоящего — его
непосредственное созерцание; настоящее будущего — его ожида­
ние” [Там же, XX, 26]. Позднее идеи Августина были развиты Боэ­
цием (ок. 480—524/526), Фомой Аквинским (1225/1226—1274) и
другими средневековыми мыслителями.
Заметим, что хотя внешне в центре христианских теологичес­
ких дебатов постоянно находилась проблема соотношения божест­
венного времени (вечности) и земного времени, на протяжении
Средневековья трактовка этой оппозиции постепенно изменялась.
Если Августин в основном интересовался проблемой времени, то
затем в центр теологических изысканий выдвинулась проблема веч­
ности, а начиная с XIII в. опять начинает усиливаться интерес ко
времени, который достигает апогея в эпоху Возрождения.
В принципе, в христианской теологии существовали не два, а
три образа времени. Еще Августин в “Граде Божием” ввел промежу­
точное понятие “век” (aevum), поместив его между “вечностью”
1Термин “aetemitas” активно использовался уже римскими авторами — Сенекой,
Плинием Младшим и др.
—
в значении “бессмертная слава” , “увековечить чье-либо
имя”. Цицерон употреблял его в значении “незапамятная древность”.
139

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
(aetemitas) и “временем” (tempus), между божественным постоян­
ством и все разрушающими земными изменениями. Спустя не­
сколько столетий это деление времени на три типа было возрожде­
но Фомой Аквинским. Вечность оставалась исключительной харак­
теристикой Бога, ниже располагались ангелы, души, небесные тела
и Церковь, существование которых предполагалось неизменным и
определялось идеей “века” . Самый нижний уровень иерархии зани­
мали бренные тела, подверженные процессам развития и разруше­
ния. Однако, по мнению большинства исследователей, эта конст­
рукция не отменила оппозицию “вечность — время” в христиан­
ской доктрине, а лишь встроила в нее проблему постоянства и из­
менчивости.
Переход от Средневековья к Новому времени знаменовался,
среди прочего, замещением религиозных представлений о времени
естественно-научными. Уже в XVII в. концепция двух времен при­
обретает новый вид: идея божественной вечности сменяется идеей
абсолютной длительности, а на смену представлениям о сущност­
ном отличии “божественного” и “земного” времени приходит тезис
о наличии объективного (абсолютного) времени и его субъективно­
го восприятия (относительного времени). Одним из первых этот
новый подход сформулировал, по-видимому, Р. Декарт, позднее эта
идея была развита Б. Спинозой, Г. Лейбницем, И. Ньютоном и др.
Свое окончательное оформление идея двух образов времени
получила в конце XIX — начале XX в. По мере вытеснения натурфи­
лософии философией человека на смену представлениям о наличии
двух сущностно разных типов времен и пришло понимание того
факта, что речь должна идти лишь о двух разных мыслительных оо
разах времени. Существенный вклад в разработку такого подхода к
проблеме времени внес, по общему признанию, А. Бергсон. По
мнению Бергсона, следует отличать длительность времени — каче ­
ство, которое наше сознание постигает непосредственно, и “мате­
риализованное” время, становящееся количеством благодаря свое­
му развертыванию в пространстве.
Мысль о том, что разные типы времени есть не что иное, как
разные его образы, сосуществующие в сознании, была особенно
четко выражена в работах основоположника феноменологии Э. Гус­
140

Лекция 7
Вечность и время
серля. Вообще говоря, концепция времени Гуссерля имеет два уров­
ня классификации. На первом уровне он выделяет три типа време­
ни: “объективное время” — время мира; “являющееся время” ( “яв ­
ляющаяся длительность”) — восприятие времени; “существующее
время” — имманентное время протекания сознания. Для нас, одна­
ко, особый интерес представляет второй уровень классификации, а
именно: два типа “являющегося времени”, т.е. два образа времени,
формирующиеся в сознании (точнее, два типа восприятия време­
ни), — “ объектив<ирован>ное время” и “интенциональное время”1.
В XX в. два образа времени начинают широко использоваться в
общественных науках. В социологической литературе факт наличия
двух образов или концепций времени впервые был отмечен, по -ви -
димому, П. Сорокиным и Р. Мёртоном в работе “Социальное время:
методологический и функциональный анализ” (1937). Эти два об­
раза времени они определили как “астрономическое время” (“вре­
мя часов”) и “социальное время” . В течение почти трех десятилетий
статья Сорокина и Мёртона оставалась едва ли не единственной со­
циологической работой, в которой проблема “двух времен” обсуж­
далась в явном виде. По существу, лишь У. Мур (“Человек, время и
общество”, 1963) предпринял попытку развить и дополнить первые,
довольно простые, характеристики различий между “астрономиче­
ским” и “социальным” временем. Ситуация кардинально измени­
лась в 1980-е гг., которые знаменовали собой резкое усиление инте­
реса социологов к проблеме “двух времен” .
Э. Жак (“Форма времени”, 1982) выделил два типа времени —
“хронос” и “кайрос”, т.е. “время эпизодов”, имеющее начало, сере­
дину и конец, и “проживаемое время интенций” (living time ofinten­
tions), которым, по его мнению, соответствуют две разных времен­
ных оси -- “ по сл едования” (succession) и “намерений” (intent; ср. с
“интенциональным временем” у Э. Гуссерля). Анализ двух концеп­
ций времени был проведен Н. Элиасом (“О времени”, 1984), кото­
рый обозначил их как “структурное” и “экспериментальное” вре­
мя. Еще один пример — концепция Т. Хэгерстранда (“Время и
1Мы обозначаем здесь первый тип представлений как иобъекгив<ирован>ное вре­
мя” , чтобы отличать его от “объективного времени” , упоминаемого Гуссерлем на первом
уровне его классификации.
141

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
культура”, 1985), который различает “символическое” и “вопло­
щенное” (embedded) время, т.е. концептуализированное время ча­
сов и календарей и время, воплощенное в событиях, вещах, услови­
ях. “ Воплощенное” время, по его мнению , является составной час­
тью знания социального исследователя.
Обсуждение двух концепций времени в экономической литера­
туре, как и в социологии, началось лишь в 1930-е гг., в работах
шведских экономистов Г. Мюрдаля и Э. Линдаля. В частности, они
первыми поставили вопрос о непригодности “Времени-1” для ана­
лиза динамических процессов установления равновесия и попыта­
лись решить эту проблему с использованием концепции “Время-2” .
Однако, как и в социологии, всерьез проблема “двух времен” стала
осознаваться экономистами лишь в 1960-е гг., прежде всего, благо­
даря работам Дж. Шэкла. Как отмечал Шэкл, существуют две кон­
цепции времени: бесконечное время, о котором можно мыслить, и
моментное время (momentary time), в котором возникает мысль.
Время как схема мышления отличается от времени как двигателя
опыта. Первое — время, наблюдаемое извне вневременным наблю­
дателем. Второе — реальное время, в котором существует наблюда­
тель и в котором действуют экономические субъекты. Второе время
является одномоментным, но именно оно обладает реальной дина­
мической структурой, задаваемой памятью и ожиданиями.
Самостоятельный и интереснейший объект изучения представ­
ляет трактовка времени в художественной литературе. Художест­
венные образы времени традиционно перекликались с общими
представлениями, присущими той или иной эпохе.
Так, в “Божественной комедии” Данте огромное внимание уде­
лялось актуальной для XIII в. проблеме пересмотра взаимоотноше­
ний между временем и вечностью. Для средневекового сознания
время было “бесправным”, все “права” принадлежали вечности как
“времени Бога”, и эта ситуация впервые изменяется во временной
структуре “Божественной комедии” . Время главного героя стре­
мится разорвать границы сугубо индивидуального опыта, оно пере­
ливается во время всего современного Данте поколения, более того,
становится временем всемирно-исторической смены и обновления.
Вечность со своей стороны утрачивает абсолютную трансцендент­
142

Лекция 7
Вечность и время
ность, из надмирского бытия превращается в итог и сумму челове­
ческой жизни.
В XV—XVI вв. время превращается в один из главных объектов
философских рассуждений гуманистов, популярными становятся
архаичные антропо- и зооморфные образы времени, актуализирует­
ся проблема борьбы со временем и т.д. Этот общий сдвиг представ­
лений ярко проявляется, например, в пьесах и сонетах Шекспира.
У времени прожорливого можно
Купить ценой усилий долгих честь,
Которая косу его притупит
И даст нам вечность целую в удел.
(Шекспир. Бесплодные усилия любви I, 1.)
В XX в. огромное влияние на художественные образы времени
оказали работы А. Бергсона, который, как известно, стал лауреатом
Нобелевской премии по литературе за 1927 г. “в зн ак признания его
ярких жизнеутверждающих идей, а также за то исключительное ма­
стерство, с которым эти идеи были воплощены” . В частности, берг-
соновские представления о времени и сознании постоянно фигури­
руют в романах Марселя Пруста и Вирджинии Вулф. Более того,
бергсоновская концепция времени прямо излагается по крайней
мере в двух известных произведениях: в “Волшебной горе” Томаса
Манна (раздел “Экскурс в область понятия времени) и в “Аде” Вла­
димира Набокова (начало IV части “Ткань времени”).
Наконец, наличие двух образов времени, концептуализирован­
ных философами, плодотворно используется авторами научно-
фантастических произведений, посвященных “путешествиям во
времени” . Но если философы стараются разделить эти два образа,
то писатели-фантасты, наоборот, стремятся их объединить, и “сме­
шение времен”, т.е. одновременное сосуществование в сознании
двух образов времени, приводит к довольно любопытным художест­
венным эффектам.
С одной стороны, во всех научно-фантастических описаниях
путешествий во времени (начиная с “Машины времени” Г. Уэллса и
особенно ярко уА. Азимова в “Конце вечности”) отчетливо присут­
ствует “Время-1” , в котором все события, происходящие в разные
143

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
времена, сосуществуют или происходят как бы одновременно, что и
делает возможным перемещение в некую “точку” прошлого или бу­
дущего. С другой стороны, в литературных произведениях такого
рода обычно присутствует и “Время-2 ” , так как предполагается, что
изменение прошлого (которое для действующего является настоя­
щим в момент действия) может повлечь за собой изменение нашего
настоящего (являющегося будущим относительно этого настояще­
го-прошлого).
Именно в результате одновременного использования двух, в
некотором смысле противоположных, концепций — “ Времени-1” и
“ Времени-2” в наших обозначениях — возникает большинство так
называемых парадоксов путешествий во времени (встреча самого
себя в прошлом, вмешательство в прошлые события, приводящее к
изменениям настоящего и будущего, и т.д.). Классический при­
мер — рассказ Р. Брэдбери “Раскат грома”, в котором человек, от­
правившийся на охоту в доисторическое прошлое, случайно убива­
ет там бабочку и, вернувшись в настоящее, обнаруживает, что в ре­
зультате оно полностью изменилось.
7.2
Базовые характеристики
Следует заметить, что все процитированные нами и многие другие
мыслители не просто говорили о двух образах времени, но и пред­
ставляли их примерно одинаково. При этом можно заметить, что
хотя общий принцип использования бинарной оппозиции при со­
здании образов времени остается неизменным — все авторы гово­
рят о двух типах времени и даже используют похожие термины для
их описания —смысловая наполненность двух образов времени мо­
жет варьироваться. Эти вариации сводятся к нескольким пунктам.
Материя или сознание. Прежде всего речь идет, естественно , о
“ первичном” философском отношении, а именно, о соотношении
материи и сознания. Даже в рамках сугубо материалистических воз-
144

Лекция 7
Вечность и время
зрений, в соответствии с которыми время существует вне человече­
ского сознания, никто, пожалуй, не рискнет утверждать, что роль
сознания применительно к категории времени несущественна.
Строго говоря, здесь довольно четко проходит граница между есте­
ственно-научными и общественно-научными подходами к пробле­
ме времени. Представители естественных наук (и философы, по об­
разованию и кругу интересов больше ориентированные на естест­
вознание) в первую очередь осмысливают время в связи с материей,
как нечто, существующее вне сознания. В свою очередь, представи­
тели общественных и гуманитарных наук, равно как и получившие
гуманитарное образование философы, исследуют проблему време­
ни прежде всего в ее связи с сознанием, поскольку в социальной ре­
альности время проявляется только через сознание.
Субстанция или отношение. Даже у сторонников материалисти­
ческих воззрений на природу времени существуют принципиально
разные подходы к концептуализации этого феномена. Вплоть до
начала XX в. ведущее положение в науке занимала точка зрения на
пространство и время, которая наиболее последовательно была
сформулирована И. Ньютоном. Согласно этой позиции, простран­
ство и время представляют собой некие, ни от чего не зависящие
сущности, в которых располагается и движется материя. В соответ­
ствии с этой “субстанциальной” концепцией, ни один материаль­
ный объект не может существовать вне пространства и времени,
тогда как последние вполне могут существовать без каких-либо ма­
териальных систем и даже их свойства не зависят от наличия или
отсутствия этих систем.
Современные научные представления о пространстве и време­
ни сформулированы в теории относительности А. Эйнштейна.
Концепция пространства и времени, лежащая в основе этой теории
(обычно именуемая как “реляционная”), берет свое начало от Ари­
стотеля, Г.Лейбница и X. Гюйгенса. Согласно этой концепции, про­
странство и время не являются некими самостоятельными сущнос­
тями, а представляют собой всеобщие и неотъемлемые свойства и
отношения материальных систем. Пространственные и временные
отношения рассматриваются как производные от материальных
взаимодействий между физическими явлениями, событиями.
145

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Движение времени или движение во времени. Эта проблема явля­
ется одной из древнейших, она возникала уже в архаичных системах
знания и до сих пор остается нерешенной даже среди естествоиспы­
тателей, которые зачатую одновременно рассуждают и о движении
самого времени (в не вполне понятном “пространстве”), и о движе­
нии (изменении) во времени как в пространстве.
Вообще говоря, если время уподобляется пространству, то в
двойственности представлений о соотношении времени и движе­
ния нет ничего удивительного. Применительно к пространству
пример такой двойственности входит в любой современный школь­
ный учебник, и едва ли не каждый испытывал эту двойственность
на себе. Речь идет об ощущениях наблюдателя, находящегося внут­
ри движущегося предмета (поезда или автомобиля). Если отсутству­
ют шумы и качка, то вы не можете точно сказать (особенно в мо­
мент начала движения), движется ли ваш поезд (автомобиль) или
находящийся рядом (но движущийся в противоположном направ­
лении). В рамках пространственных представлений о времени, ус­
ловно говоря, могут возникать те же эффекты неясности ощуще­
ний — то ли вы движетесь во времени, то ли движется само время,
то ли движетесь и вы, и время. 1лавное — не забывать о том, что все
это относится к сознанию и субъективному человеческому воспри­
ятию и ощущению времени.
Статичность или динамичность. Статическая концепция пред­
полагает реальное и в определенном смысле одновременное суще­
ствование событий прошлого, настоящего и будущего, рассматри­
вая становление и исчезновение материальных объектов как ил­
люзию, возникающую в момент осознания того или иного измене­
ния. Динамическая концепция полагает реально существующими
лишь события настоящего времени, рассматривая события про­
шлого и будущего как реально уже или еще не существующие. По­
добное различение можно найти в работах античных философов,
но наиболее четко оно было сформулировано Августином, пола­
гавшим божественную “вечность” статичной, а земное “время”
динамичным.
На современном научном языке это различение было сформу­
лировано в начале XX в. в работе английского философа Дж. Мак-
146

Лекция 7
Вечность и время
Таггарта (“Нереальность времени”, 1908). В рамках первого подхо­
да, который Мак-Таггарт назвал В-сериями событий, за каждым со­
бытием закреплена фиксированная временная точка, и события со­
относятся по некоей абсолютной шкале в терминах “до” ( “раньше
чем”), “одновременно” и “после” (“позже чем”). Во втором вари­
анте (A-серии событий) связь между событиями устанавливается
наблюдателем, для которого все события упорядочены относитель­
но его собственного времени, и отношение между событиями зада­
ется представлениями о “прошлом”, “настоящем” и “будущем” .
Временная шкала в этом случае имеет относительный характер.
В первом случае, например, убийство Цезаря произошло
“раньше” Великой французской революции, а первая мировая вой­
на — “позже”. Во втором случае временные позиции этих трех со­
бытий могут быть самыми разнообразными: во время Галльской
войны все они были “будущим”, во время штурма Бастилии убий­
ство Цезаря было “прошлым”, революция — “настоящим”, а пер­
вая мировая война — “будущим”, и т.д. В свою очередь “прошлое”,
как и “будущее”, может быть более и менее отдаленным, и воспри­
ятие (оценка, представление) событий зависит от временной пози­
ции наблюдателя относительно этих событий.
Гомогенность или гетерогенность. Данная дихотомия характери­
зует прежде всего качественную однородность или неоднородность
времени. В первом случае подразумевается, что время является “пу­
стым” или “открытым” и не имеет никакого самостоятельного со ­
держания. Оно заполняется, только если мы помещаем в него некое
событие. Это означает, что все моменты времени ничем не отлича­
ются друг от друга, разве что положением на некоторой условной
временной оси. В соответствии же с альтернативным подходом
каждый момент времени имеет собственную смысловую наполнен­
ность, задаваемую присущими тому или иному индивиду представ­
лениями о прошлом и будущем.
Представления о качественной однородности или неоднород­
ности времени существенным образом влияют и на его количест­
венные измерения. В рамках второго подхода предполагается суще­
ствование некоторой универсальной абсолютной шкалы времени,
расстояние между отдельными точками которой зафиксировано раз
147

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
и навсегда (временной интервал между двумя данными событиями
всегда неизменен). Во втором варианте никаких фиксированных
промежутков времени между событиями не существует, и мера вре­
мени зависит от субъективных представлений каждого человека (ср.:
с тех пор прошло много времени, мало времени, мгновение и т.д.).
Отсюда вытекают и различия в определении понятия “скорость
течения” времени. В первой концепции время не имеет собствен­
ной меры, оно измеряется движением, т.е. в конечном счете прост­
ранством (достаточно вспомнить школьную формулу “время = рас­
стояние : скорость” или тот факт, что все привычные единицы вре­
мени — секунда, минута, сутки, год и т.д. — н е п о средственно опре­
деляются на основе движения небесных тел). В контексте же
представлений второго типа время не только обладает собственной
мерой, но и может служить для определения характера процесса
(время медленно текло, быстро летело и т.д.) .
Дискретность или континуальность (математическая или психоло­
гическая непрерывность). Проблема дискретного и континуального
времени является одной из древнейших в философии времени —она
была поставлена в явном виде еще в V в. до н.э . Зеноном Элейским в
его апориях “Ахиллес”, “Стрела” и др. Если в каждый момент време­
ни предмет находится в определенной точке, то как осуществляется
движение, т.е. в какой момент предмет перемещается из одной точки
в другую? Или, каким образом из геометрических точек (идеализиро­
ванных объектов, не имеющих измерения, т.е. длины и ширины),
складывается непрерывная линия, имеющая длину?
Концепция дискретного времени представляет процесс как со­
вокупность состояний изменяющегося предмета, каждое из кото­
рых должно обладать строго определенной пространственно-вре­
менной локализацией. В соответствии с этим каждый движущийся
предмет находится либо там, где он еще находится, либо там, куда
он движется. Это предполагает невозможность его нахождения в
некотором переходном состоянии, ибо если предмет не там, где он
пока есть, и не там, где он, переместившись, окажется, то он должен
был бы находиться и здесь, и там, а это невозможно.
Представление о дискретности времени подразумевает так на­
зываемую математическую непрерывность (в данном случае речь
148

Лекция 7
Вечность и время
идет не о непрерывности в смысле взаимосвязи череды мгновений,
а о непрерывной делимости). Отсюда следует, что на какие бы ма­
лые промежутки мы ни делили время, один промежуток (или точка)
всегда отделен от других, и между ними есть некоторое расстояние,
т.е. каждая точка времени отделена (изолирована) от других (точно
так же, как разделены точки на числовой прямой).
В соответствии же с континуальной концепцией время облада­
ет, условно говоря, “психологической непрерывностью” . Динами­
ческая структура времени состоит из двух элементов: памяти и
ожиданий. Благодаря им текущий момент времени связан со всеми
остальными через восприятие индивида. Прошлое и будущее опре­
деляются “настоящим” и не существуют вне его, но точно так же те ­
кущий момент времени не может существовать без прошлого и бу­
дущего, ибо именно они и образуют настоящее.
Каузальная нейтральность или эффективность. Представление о
каузальной нейтральности времени подразумевает независимость
каждого состояния системы от данного момента времени. Само
“перемещение” во времени, т.е. переход из одного момента в дру­
гой, не вызывает изменений. Пространственная ориентирован­
ность этой концепции времени означает, в частности, что нам без­
различно, сравнивать ли разные состояния в пространстве или во
времени.
Альтернативная концепция времени предполагает его каузаль­
ную эффективность. Это означает, что меняется само время (или
что “пространство” времени неоднородно), и состояние системы
зависит от данного момента. Например, переход из одного момента
времени в другой меняет представления как о прошлом, так и о бу­
дущем, т.е. меняется не только настоящее, но и множество других
связанных с ним моментов времени. Кроме того, в соответствии с
принципом каузальной эффективности состояние системы в опре­
деленный момент зависит от ее состояния в предшествующий мо­
мент времени — например, наши сегодняшние представления о бу­
дущем непосредственно влияют на это будущее.
Большая часть перечисленных дихотомий может комбиниро­
ваться в произвольном порядке. Чаще всего эти дихотомии группи­
149

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
руются в два основных образа времени, о которых шла речь выше
(“вечность” и “время”, или “Время-1” и “Время-2” в наших обо­
значениях). Обычно “Время-1” ( “вечность”) представляется мате­
риальным, статическим, дискретным, гомогенным и каузально­
нейтральным, а “Время-2” (собственно “время”) — психологичес ­
ким, динамическим, континуальным, гетерогенным и каузально­
эффективным. Такое объединение не является обязательным —
если внимательно проанализировать представления о двух типах
времени, формулировавшиеся разными авторами, то можно обна­
ружить существенные вариации в концептуализации каждого из об­
разов. Тем не менее приведенный нами набор характеристик явля­
ется, по-видимому, наиболее распространенным.
В рамках первого образа время, как правило, пространственно
ориентировано (spatialized). Разные даты описываются как отрезки
или точки временной оси. В любом случае, время оказывается ана­
логичным пространству. Как подчеркивал А. Бергсон, сторонники
концепции “Время-1” (которое он называл “физическим”), пред­
ставляют время как ряд состояний, каждое из которых гомогенно и
соответственно само по себе неизменно. Отсюда следует, что любое
движение осуществляется извне системы, т.е. является экзоген ­
ным. В ньютонианской системе просто связаны вместе статичес­
кие состояния, и она не генерирует эндогенные изменения. Каж­
дый период изолирован от остальных. В результате или нам дан
один период, в котором не происходит изменений, или есть изме­
нение, но мы не можем показать, как оно было вызвано предшест­
вующим периодом.
В рамках образа, обозначаемого нами как “Время-2 ” , время яв­
ляется необратимым. Эта мысль выражена, в частности, в приписы­
ваемом Гераклиту изречении “в одну и ту же реку ты не вступишь
дважды... <ибо> на вступающих в одну и ту же реку все новые воды
текут” . При этом само течение времени образует “Творческую (в
смысле созидательную.
—
И.С ., А П .) эволюцию” (название работы
Бергсона, опубликованной в 1907 г.), порождает непредсказуемые
изменения, а тем самым задает неопределенность будущего.
В современной литературе широко распространен тезис о том,
что любые концепции времени являются продуктами человеческо­
150

Лекция 7
Вечность и время
го сознания. Наряду с этим со времен Э. Дюркгейма укоренилось
представление, что продукты сознания являются социально и
культурно обусловленными. Очевидно, что оба тезиса не слишком
хорошо согласуются с феноменальной стабильностью двух образов
времени. Взгляды на проблему времени оказались необыкновенно
устойчивыми: ни рост научного знания, ни творческая индивиду­
альность мыслителей не проявляются здесь столь же сильно, как в
случаях с иными философскими концепциями. Следует ли из это­
го, что образы времени — это разновидность архетипов сознания
(по К. Юнгу) и поэтому не могут рассматриваться как социально
обусловленные? Или устойчивость представлений о времени озна­
чает, что в каких -то кардинальных аспектах европейская культура и
общество уже два с половиной тысячелетия остаются неизменны­
ми?
На наш взгляд, в данном случае скорее справедлива вторая ги­
потеза. В сущности, здесь мы действительно видим наглядное под­
тверждение преемственности европейской культурной традиции.
Приведенные выше взгляды на проблему времени не являются изо­
лированными или, говоря языком математиков, “независимыми
наблюдениями” . Как правило, каждый из мыслителей, занимав­
шихся проблемой времени, усердно цитировал своих предшествен­
ников начиная с Платона и Аристотеля, а если даже и не делал это­
го, то явно демонстрировал знакомство с их работами.
Факт многовекового сосуществования двух образов времени не
означает, естественно, их равноправия и одинаковой значимости на
протяжении всей истории европейской цивилизации. В частности, в
эпоху Нового времени разработка концепции “Время-1” существен­
но продвинулась в XVII в., когда начали бурно развиваться матема­
тика и механика. Развитие концепции “Время-2” интенсифициро­
валось в конце XIX — начале XX в., когда произошла резкая “субъ-
ективизация” общественных наук. Соответственно с некоторой до­
лей условности можно говорить о доминировании образа “Время-1”
вXVIII—XIX вв. и образа “Время-2” в XX в. Впрочем, хотя большин­
ство современных философов уделяют основное внимание разра­
ботке концепции “Время-2” , почти никто из них, даже ярые экзис­
тенциалисты, не отрицает полностью существования “Времени-1”.
151

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
7.3
Время в истории
Существование двух типов или образов времени совершенно отчет­
ливо проявляется и в исторической науке. Обращение к концепции
“ Время-1” выражается в попытках “заполнить” время событиями.
“ Время-1 ” присутствует, в частности, в хронологии, без которой не­
мыслима история: например, для любого современного европей­
ского историка, использующего эру “от Рождества Христова”, па ­
дение Рима произошло в 476 г., а первая мировая война началась в
1914 г., и между двумя этими событиями прошло именно 1438 лет
независимо от субъективных представлений того или иного иссле­
дователя. Далее, историк может практически одновременно размы­
шлять, например, об убийстве Цезаря, крестовых походах и Ватер­
лоо, что подразумевает одновременное “сосуществование” всех
этих событий в сознании, в котором каждое из них находится в сво­
ей собственной “точке” времени.
Но вместе с тем историческое время воспринимается и как не­
однородное: оно может быть более плотным, насыщенным или, на ­
оборот, разреженным. Одни и те же интервалы времени, измерен­
ные в календарных годах, представляются более или менее продол­
жительными. Точно так же очевидно, что упоминавшиеся выше Ав­
густин (354—430) и Боэций (ок. 480—524/526) жили примерно “в
одно время”, а И. Кант (1724—1804) и А. Бергсон (1859—1941) — “ в
разное”, хотя промежутки времени, отделяющие смерть одного
мыслителя от рождения другого, в обоих случаях более или менее
одинаковы. Для любого российского историка дистанция, напри­
мер, между 1909 и 1913 гг. совсем не такая же, как между 1913 и
1917 гг., хотя в обоих случаях речь идет о промежутке в четыре года.
Наконец, типичный историк Нового времени, начиная с эпохи
Просвещения, размышляет в контексте каузально-эффективного
времени, а выявление причинно-следственных связей между по­
следовательными событиями является почти непременным атрибу­
том любого исторического сочинения.
152

Лекция 7
Вечность и время
Подобные примеры можно приводить и дальше, но, по -види­
мому, уже ясно, что в исторических исследованиях присутствуют
как “Время-1”, так и “Время-2” . Вопрос заключается лишь в про­
порциях этой “смеси” времен, равно как и в определении факторов,
влияющих на эти пропорции.
В связи с этим мы хотели бы остановиться еще на одной про­
блеме взаимодействия двух образов времени, а именно, времени на­
блюдателя и времени действующего субъекта. В социологической и
экономической литературе, посвященной проблемам времени,
“ Время-1” иногда ассоциируется с представлениями наблюдателя,
а “Время-2” — с представлениями действующего социального субъ­
екта. Правомерность такого подхода, наверное, нуждается в даль­
нейшем уточнении, но для целей нашего исследования он вполне
удобен и позволяет более четко структурировать обсуждаемую про­
блему.
Изучая общество, каждый исследователь, с одной стороны, яв ­
ляется как бы внешним наблюдателем, и в качестве такового ис­
пользует в своем анализе “Время-1”; события социальной жизни
при этом размещены во времени и заполняют его. С другой сторо­
ны, сам процесс наблюдения как действия протекает во “Времени-
2” . Описание и анализ социальных процессов зависят от положе­
ния наблюдателя во времени, от того, что именно для него являет­
ся “прошлым”, “настоящим” и “будущим”, и соответственно от
его представлений о каждом из этих трех компонентов временного
процесса — его “памяти ” (знаний, информации, представлений о
прошлом) и его “ожиданий” (прогнозов, представлений о буду­
щем). Существенное значение имеет, наконец, степень осознания
исследователем своей двойственной роли — наблюдателя и дейст­
вующего.
Заметим, что время действующего субъекта (т.е., условно гово­
ря, “Время-2 ”) также выступает в научных исследованиях в двух
разных качествах. В первом случае темпоральные представления
действующего в обществе субъекта (или субъектов) могут являться
объектом анализа, проводимого наблюдателем, и исследоваться как
самостоятельный феномен социальной жизни. Во втором случае,
который мы, собственно, и обсуждаем в данной лекции, речь идет о
153

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
концепции времени, используемой самим исследователем (социо­
логом, экономистом , историком и т.д.) при анализе общественного
развития. Здесь образ “Время-2” выступает не как объект, а как ин ­
струмент исследования.
Рассматривая эволюцию исторического времени, можно отме­
тить, что до середины XVIII в. историю пытались писать исключи­
тельно с позиций наблюдателя, т.е. в рамках концепции “Время-1” .
Сообщавшиеся в работах исторические сведения претендовали на
роль абсолютной истины (независимо от степени их надежности).
Соответственно историческое знание предполагалось абсолютным,
а история прошлого — однозначной. Требовалось лишь установить
характер и очередность событий, т.е. “запо л ни ть” историческое
время, и, будучи однажды расположена во времени, история про­
шлого не должна была претерпевать никаких изменений. Конечно,
это не означает, что все писали одну и ту же “историю”, но каждый
автор исходил из того, что рассказанная им “история”, так же как и
“история”, на которую он опирается, — верна и не подлежитдаль­
нейшему пересмотру.
Со второй половины XVIII в. время все чаще начинает рассма­
триваться не просто как среда, в которой происходят все “истории”,
оно приобретает историческое качество, производное от опыта. Это
означало, что прошлое в ретроспективе можно интерпретировать
по-разному. Стало само собой разумеющимся, что история должна
постоянно переписываться. История была темпорализована в том
смысле, что благодаря течению времени она изменялась в соответ­
ствии с данным настоящим, и по мере дистанцирования изменя­
лась также природа прошлого.
Но “Время-1” не исчезло. Оно продолжает существовать как в
традиционных формах — хронологическом принципе построения
истории, нарративах и т.д .,
—
так и в модернистских попытках ис­
пользования каузально-нейтрального времени при создании
“ко нтрфактической” и “акцидентальной” истории. “ Время-2 ” , в
свою очередь, в соответствии с научной модой все полнее воплоща­
ется в постмодернистских подходах к интерпретации истории, в по ­
пытках заменить рациональные способы репрезентации прошлого
интуитивным “проникновением”.
154

Лекция 7
Вечность и время
История издавна обладала монополией на время мира в самом
широком, предельном смысле. Но в отличие от настоящего, кото­
рым занимается целый ряд социальных наук, прошлое изучено
крайне неравномерно и по тематике, и по периодам. С одной сторо­
ны, предполагается, что история “заполнена” событиями, которые
сосуществуют одновременно. С другой стороны, эта “заполнен­
ность” истории не являет себя в некоем абсолютном абстрактном
смысле. Историческое время “заполняют” историки. И как наблю­
датели они действуют во “Времени-2” , “заполняя” прошлое в соот­
ветствии с представлениями своего настоящего. Временная неодно­
родность “заполнения” прошлого и субъективность этого “заполне­
ния” являются отличительными признаками исторического знания.
Эти рассуждения легко пояснить на примере любой хронологи­
ческой таблицы, с которой знаком каждый. Если вас попросят со­
ставить хронологическую таблицу, скажем, для XV в., то вы приве­
дете в ней список важных с вашей точки зрения событий, проставив
соответствующие даты. Вообще говоря, идеология хронологичес­
ких таблиц имеет еще более выраженные параметры “Времени-1” ,
так как сначала пишется год, т.е. указывается время, а уже затем со­
бытие, т.е. то, чем это время было “заполнено ” . Но, так или иначе,
улюбого изучающего вашу таблицу возникнут вопросы: что проис­
ходило между указанными датами и какие еще события имели мес­
то в отмеченные вами годы. Очевидно, что выбор и дат, и заполня­
ющих их событий является достаточно субъективным, ибо любая
хронологическая таблица, да и история в целом, пишутся во “Вре-
мени-2”.
Содержательное насыщение времени детерминируется разны­
ми факторами. Прежде всего, возможность “заполнить” время за­
висит от наличия сведений о нем — источников . Этот фактор дей­
ствует в нескольких измерениях. Во-первых, существенно, какие
элементы той или иной прошлой реальности фиксировались, какие
данные или сведения собирались, что именно то или иное общест­
во хотело оставить потомкам. Во-вторых, важное значение имеет и
степень сохранности источников, что именно , почему и в каком ви­
де дошло до наших дней. Немаловажным обстоятельством является
также доступность источников. Под доступностью имеется в виду в
155

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
том числе и возможность обработки: например, чтобы прочесть
многие древние рукописи, нужно было сначала расшифровать
мертвые языки.
Эти факторы, конечно, важны с точки зрения возможностей
“заполнения” прошлого, но их роль все же не следует чрезмерно
преувеличивать. Количество источников в целом постоянно увели­
чивается. Особенно существенный прогресс был достигнут во вто­
рой половине XX в., когда появилась возможность обработки боль­
ших массивов документов с помощью компьютеров. Кроме того,
как показывает современная практика, для конструирования про­
шлой реальности можно с успехом использовать косвенные источ­
ники, дающие нам информацию о том, о чем создатели этих источ­
ников и не помышляли.
Но главное, что влияет на “заполнение” прошлого историка­
ми, — это их интересы. Историки, как и другие обществоведы, изу­
чают не время само по себе (период времени, момент времени), а
социальную реальность, отдельные ее элементы, связи, типы дейст­
вий и т.д. Степень изученности прошлого является лишь результа­
том процесса “освоения” пространства знаний о прошлой социаль­
ной реальности. Процесс постижения социальной реальности в ис­
торическом знании мы рассмотрим в деталях во втором разделе на­
шего курса. Подчеркнем лишь еще раз, что “заполнение” прошлого
соответствует концепции “Время-1” , в которой один момент време­
ни абсолютно ничем не отличается от другого, но сам процесс про­
исходит во “Времени-2” — в проживаемом настоящем. Поэтому
интересы настоящего в основном и определяют степень освоения
прошлого времени, глубину, прочность и конфигурацию наших
знаний о том или ином периоде.
“Заполненность” времени определяется также политическими
обстоятельствами и идеологическими доктринами. Помимо поли­
тической моды или политических веяний в Новое время существу­
ет и диктат научной моды, влиятельных или ярких социальных тео­
рий. И наконец, не следует забывать о “духе” времени. Именно он
нередко порождает увлеченность определенными историческими
периодами. Так, историки Возрождения разделяли со своими со­
временниками пристрастие к античности, романтики XIX в.
—
к
156

Лекция 7
Вечность и время
Средним векам, а, к примеру, националисты XX в.
—
к временам, в
которых обнаруживаются исторические корни нации, и т.д.
Неупорядоченность, дробность, неравномерность, мозаич­
ность изученности различных подсистем в разные исторические
эпохи и в разных географических ареалах, “белые пятна” и “серые
ниши” прошлого — таково полотно исторического времени. Но ис­
торическое знание в целом позволяет, когда необходимо, перевести
взгляд и увидеть все многообразие “мира истории”: структуры и
связи, события и действия, бытие народов и повседневную жизнь,
героев и “маленького человека” , обыденное сознание и глобальные
мировоззрения.

8
лекция
ПРОШЛОЕ
И НАСТОЯЩЕЕ
Основу современного понимания истории составляет разделение
прошлого (являющегося объектом исторического знания) и насто­
ящего. Но такое разделение существовало далеко не всегда. Здесь
мы рассмотрим два вопроса: как это различение формировалось и
как оно концептуализируется в наше время.
Темпоральные представления, связанные с различением про­
шлого, настоящего и будущего, часто именуют историческими.
Это вносит некоторую терминологическую путаницу в обсуждае­
мую проблему. Во-первых, вплоть до XIX в. история в значении
знания не специфицировалась как знание о прошлом. Такой смысл
укореняется только в XX столетии. В то же время темпоральные
представления появились намного раньше. Во-вторых, не следует
смешивать историческое знание и знание о прошлом в целом. Зна­
ние о прошлом существует в самых разных символических универ­
сумах — философии, религии, искусстве, естественных и общест­
венных науках. Таким образом, в аналитических целях мы разделя­
ем темпоральные представления (различение прошлого и настоя­
щего), знание о прошлом в целом (присутствующее в разных типах
знания) и историю как специализированное общественно-научное
знание о прошлом.
158

Лекция 8
Прошлое и настоящее
8.1
Темпоральные представления
История темпоральных представлений, т.е. различения прошло­
го, настоящего и будущего, рассматривалась рядом исследовате­
лей с разных точек зрения. Но, как и в случае с любыми коллек­
тивными представлениями, эта проблема продолжает оставаться
дискуссионной.
Одним из наиболее перспективных подходов к изучению этой
темы является, в частности, лингвистический анализ языковых
темпоральных конструкций. И здесь сразу же выявляется тот факт,
что проблема разделения прошлого и настоящего, столь тривиаль­
ная на первый взгляд, далеко не так проста. Еще Ф. де Соссюр в на­
чале XX в. отмечал, что различение времен, столь привычное для
нас, чуждо некоторым языкам, которые не улавливают даже эле­
ментарного различия между прошлым, настоящим и будущим. Эту
же точку зрения разделяют современные лингвисты, которые также
подчеркивают, что структура “прошлое — настоящее — будущее” не
является универсальной.
Согласно исследованиям А. Вежбицкой, многие годы занимаю­
щейся поиском семантических универсалий, общих для всех язы­
ков, применительно ко времени универсальными семантическими
понятиями являются: “когда” (время), “сейчас”, “до”, “после” ,
“долго”, “недолго”, “некоторое время” . В этом списке, как легко
заметить, нет никаких слов, напоминающих “прошлое” и “буду­
щее”, хотя эти понятия могут быть сконструированы из указанных
семантических универсалий. Формально прошлое — это “до сей­
час”, а будущее — “после сейчас” . Потенциально из приведенных
семантических примитивов могут быть построены и гораздо более
сложные темпоральные конструкции.
Как показали К. Леви-Строс и многие другие этнологи, в
примитивных обществах разделение прошлого, настоящего и бу­
дущего практически отсутствует. “ Сущность неприрученной мыс­
ли — быть вневременной; она желает охватить мир и как синхрон-
159

Разде л 1
Реальность, знание и прошлое
ную, и как диахронную целостность” [Леви-Строс, 1994, с. 321].
В примитивных обществах мир выглядит как организованный не
столько во времени по оси “прошлое — будущее”, сколько в про­
странстве по оси “низ — верх” (эту тему мы подробнее обсудим в
лекции 9).
Можно высказать гипотезу, что темпоральные представления
начинают формироваться только в эпоху цивилизации, т.е. с воз ­
никновением письменности. В частности, специалисты по истории
Древнего мира обнаруживают элементы темпорального сознания в
Вавилоне, Египте, Китае и т.д. Как ни странно, наибольшие дискус­
сии вызывает вопрос о темпоральных представлениях (которые
обычно не совсем точно именуются “историческим сознанием”)
древних греков. Как отмечал М. Барг, суждения и оценки исследо­
вателей все еще группируются вокруг двух диаметрально противо­
положных заключений. Полностью негативная позиция формули­
руется кратко: греческая античность была эпохой мысли не истори­
ческой (или даже антиисторической), а натуралистической, что
проявлялось прежде всего в истолковании категории времени. Эти
суждения были в конце XIX в. развиты Ф. Ницше и вслед за ним с
небольшими вариациями повторены О. Шпенглером, Б. Кроче,
Р. Коллингвудом. Характерно, однако, что специалисты-антикове -
ды придерживаются мнения совершенно отличного, чтобы не ска­
зать, противоположного: не должно быть никаких сомнений отно­
сительно того, что грекам было присуще сильно выраженное созна­
ние мира исторического. Очевидно, что как в случае отрицания это­
го факта отразилась невозможность подогнать античный историзм
под современный смысл этой категории, так и при позитивном
подходе явно сказывается столь же неправомерное стремление мак­
симально “приблизить” тип историзма древних греков к современ­
ным его определениям.
С некоторой долей условности можно сказать, что темпораль­
ные представления древних греков, и в частности концептуальное
различение прошлого и настоящего, начинают складываться толь­
ко в эпоху эллинизма и примерно соответствующий ей по времени
римский позднереспубликанский период. Еще более отчетливо
чувство прошлого проявляется в римском раннеимператорском пе-
160

Лекция 8
Прошлое и настоящее
риоде (периоде принципата)1. Сама политическая система Рима
способствовала становлению чувства прошлого в гораздо большей
степени, чем полисная организация Греции классического периода.
Идея Рима включала постулат о возрастании его могущества, т.е.
предполагала осознание изменений во времени. Как считает
П. Бёрк, представления об изменениях во времени у Цицерона, Лу­
креция и др. выглядят гораздо более современными, чем что-либо,
написанное даже в эпоху Ренессанса.
Появление понятия изменений во времени было тесно связано
с началом формирования структуры прошлого. В частности, рим­
ские авторы уже отчетливо различали более далекое и близкое про­
шлое (см., например, “О законах” Цицерона). В античном Риме
возникают и первые схемы прошлого — так, в работах римских пи­
сателей эпохи гражданских войн и принципата Августа, по-видимо-
му, впервые история общества начинает уподобляться развитию че­
ловека с выделением соответствующих “возрастов” римского “ми ­
ра”, как правило, четырех — младенчество или детство, отрочество
или юность, зрелость, старость или дряхлость. Эту аналогию ис­
пользовали Цицерон, Саллюстий, Теренций Варрон, Анней Флор,
Аммиан Марцеллин, Лактанций и др.
Но уже в эпоху поздней античности (позднеимператорский пе­
риод) “чувство прошлого” начинает постепенно разрушаться, при­
чем существенную роль в этом сыграло распространение позднеях-
вистских и раннехристианских представлений о прошлом, настоя­
щем и будущем. Как отмечают многие исследователи, в принципе,
вся библейская история после Моисея в значительной мере высту­
пает как описание хода исполнения пророчеств, открытых Моисею
при заключении “договора” с Богом. Эта традиция замещения на-
1Напомним, что эпоха эллинизма обычно датируется 336/323—30 гг. до н.э . (от во­
царения или от смерти Александра Македонского до покорения Римом последнего элли­
нистического государства — Египта), но в ее рамках можно выделить период с 280 г.
до н.э ., когда завершился распад империи Александра на отдельные государства. Поздне­
республиканский период истории Рима датируется 287—31 гг. до н.э . (от закона Гортензия,
придавшего законодательную силу решениям плебейских комиций, до установления им­
перии). Раннеимператорский период, или период принципата, датируется 31 г. до н.э .
—
284 г н.э ., позднеимператорский период (период домината) датируется 284—476 гг.
161

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
стоящего и прошлого будущим особенно заметна в ветхозаветных
Книгах Пророков, в которых фактические описания прошлого и
настоящего представлены как описания (пророчества) будущего.
Но своего апогея эта традиция достигает в позднеяхвистской апо­
крифической апокалиптической литературе (Книгах Еноха и др.) .
Вывод о некоторой утрате “чувства прошлого” в патриотичес­
кой литературе становится вполне очевидным, если сопоставить
способы членения прошлого, предлагавшиеся христианскими авто­
рами III—V вв. с их “языческими ” прототипами. Эти схемы доста­
точно хорошо известны: например, предложенная Юлианом Афри­
канским ок. 220 г. схема шести тысячелетий мировой истории (от­
талкиваясь от новозаветного “у Господа один день, как тысяча лет, и
тысяча лет, как один день” — Второе послание Петра, 3 ,8); разрабо­
танная Августином схема шести возрастов мира, заимствованная им
у Аннея Флора, но приложенная к библейской истории; наконец,
сконструированная Иеронимом схема четырех царств. Но, в отли­
чие от четко датированных и по сути исторических римских схем,
они или имели чисто механический характер или были привязаны к
слабо датированным событиям библейской истории (Сотворение
мира, потоп, рождение Аврама и т.д.), или вообще не датировались,
как в случае с четырьмя царствами. Поэтому в рамках христианской
теологии понятия прошлого и его структуры оказались, как ни
странно, несколько размытыми (подробнее см. лекцию 10).
После падения Рима добавилось еще и влияние примитивных
варварских темпоральных представлений, которые подробно рас­
смотрены, в частности, А. Гуревичем. В результате в средневековом
историзме, как писал М. Барг, были совмещены все три модальности
времени, тем самым будущее наряду с прошедшим и настоящим пре­
вращалось, с одной стороны, в предмет веры, а с другой — в предмет
исторического знания. Впрочем, “историческое” знание будущего
было не более поразительным, чем “фактическое” знание той части
прошлого, когда не только не существовало ни одной из форм фик­
сации человеческой памяти, но и не было самого человека.
Как утверждает английский историк П. Бёрк, в Средние века,
т.е. на протяжении тысячи лет с 400-х до 1400-х гг., “чувство про­
шлого” отсутствовало даже среди образованных людей. Весьма по­
162

Лекция 8
Прошлое и настоящее
казательно, с этой точки зрения, отношение к очевидным элемен­
там прошлого, присутствующим в средневековом настоящем: пред­
метам культуры, Библии и праву. Например, руины Древнего Рима
воспринимались как привычные объекты среды обитания. Так же и
Библия рассматривалась как нечто, данное Богом, вечное; не как
документ, а как пророчество. Это же относилось и к праву: законы
Юстиниана были известны и использовались как прецеденты, но
вне исторического контекста.
Средневековые люди знали, что в некоторых отношениях про­
шлое было непохоже на настоящее, но они не относились к этим
отличиям очень серьезно, у них не было чувства отличия времени.
Например, они знали, что древние не были христианами, но все
равно могли написать о древней римлянке, которая “пошла к мес­
се”, о монахах с крестами на похоронах Александра Македонского
или утверждать, что Катилина отслужил обедню во Фьезоле. Точно
так же они могли назвать Сарданапала царем Греции, а Магомета —
кардиналом, восставшим против Рима. А если что-то из прошлого
отличалось от настоящего слишком сильно, средневековые авторы
прибегали к двум способам объяснения: это создали диковинные
иноземцы или вообще не люди (Бог или дьявол).
Отношение к прошлому начинает постепенно меняться в эпоху
позднего Средневековья. Эту эволюцию коллективных представле­
ний фиксирует, в частности, историческая грамматика. Например,
Ф. Брюно (“История французского языка”, 1905) отметил, что в
старофранцузском языке (между IX и XIII в.) существовало значи­
тельное смешение времен, размывание границ между прошлым, на­
стоящим и будущим, при этом интенсивно использовался импер­
фект, особенно в XI—XIII вв. В то же время в среднефранцузском
(XIV—XV вв.) использование каждого времени становится более
четким и отграниченным.
Постепенное становление “чувства прошлого” было связано по
меньшей мере с двумя факторами. Во-первых, как показал Ж. Ле
Гофф, начиная с XII в. усиливается “чувство времени” в целом. Ре­
шающую роль в этом сыграло развитие городов, одновременно с
которым ускорилось совершенствование техники и интенсифици­
ровалась торговля. Технические нововведения привели к распрост­
163

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
ранению башенных часов в городах, а развитие торговли и рост чис­
ла хозяйственных сделок стимулировали появление чувства “эко ­
номического времени” или “времени купцов”, используя выраже­
ние Ж. Ле Гоффа.
Вторым фактором, способствовавшим формированию “чувства
прошлого”, стало усиление феодально-сословной организации об­
щества и возрастание роли семейного прошлого. В принципе семей­
ная память или родовая история играли существенную роль уже в ан­
тичности, прежде всего в римской. В эпоху Средневековья в “семей­
ном времени” доминировали не горизонтальные (от прошлого к бу­
дущему), а архаичные вертикальные представления о времени, в
соответствии с которыми умершие являются такой же частью насто­
ящего, как и живущие члены рода (см. лекцию 9). Но эти представле­
ния начинают меняться в эпоху позднего Средневековья, когда со­
словность превратилась в доминирующую характеристику социаль­
ного устройства, стержнем которого был принцип наследственности.
Но хотя некоторые сдвиги в отношении к прошлому появляют­
ся уже в XII—XIII вв., тем не менее, как считает большинство спе­
циалистов, “чувство прошлого” возникает по существу лишь в пе­
риод Ренессанса. При этом, как показано в работе П. Бёрка “Ренес­
сансное чувство прошлого” (1969), становление этого чувства
(включая ощущение анахронизмов) происходило весьма непросто и
довольно причудливым образом. Например, Пьеро делла Франчес­
ка (1420—1492) на одной из фресок, изображавших жизнь импера­
тора Константина, рисует человека в придуманном римском воору­
жении, что свидетельствует по крайней мере о понимании им того
обстоятельства, что древние римляне были вооружены иначе, чем
его современники. Но на той же фреске изображен рыцарь в доспе­
хах XV в., принимающий участие в той же битве!
В XVI—XVII вв. существенную роль в развитии “чувства про­
шлого” сыграла церковная история. Первый толчок этому дала Ре­
формация. В начале XVI в. возникает идея о том, что Церковь долж­
на вернуться к истокам христианской веры и соответственно к на­
чалу своей истории. Крайнюю фундаменталистскую позицию в
этом вопросе занимали анабаптисты, которые требовали букваль­
ного следования наставлениям Библии. Лютер и Кальвин были бо-
164

Лекция 8
Прошлое и настоящ ее
лее прагматичны и избирательны и хотели вернуться к духу Еванге­
лий и Посланий апостола Павла. Но, так или иначе, реформатор­
ские идеи свидетельствовали о понимании того, что Церковь меня­
лась во времени. Хотя, конечно , новое чувство истории оставалось
противоречивым. Бёрк точно подмечает: тот факт, что реформаторы
считали возможным вернуться ко временам первоначальной Церк­
ви, в равной мере говорит и о неисторичности их мышления.
В XVI—XVII вв. развитие “чувства прошлого” происходило в
разных направлениях. Прежде всего это относится к историческим
сочинениям: например, в 1599 г. была издана первая работа по исто­
риографии (“История историй” Ланселота Вуазена де Ла Поплень-
ера). Другой пример развития этого чувства в XVI—XVII вв.
—инте­
рес к хронологии (работы Жозефа Скалигера, Дионисия Петавия,
придумавшего обратный отсчет времени до Рождества Христова, и
др.) . В формировании представлений о прошлом активную роль иг­
рало искусство. В конце XVI — начале XVII в. появляются “Истори­
ческие хроники” Шекспира и его “римские трагедии” . В 1580 г. ита ­
льянский поэт Торквато Тассо создает героическую поэму “Осво­
божденный Иерусалим”, считающуюся одним из образцов истори­
ческой прозы эпохи Возрождения. В XVII в. Никола Пуссен более
других художников был озабочен созданием атмосферы прошлого.
Он осматривал Палладиум, чтобы выяснить, как когда-то выгляде­
ли монументы Рима, на его картине “Ревекка” женщины были оде­
ты в древнегреческие пеплосы, и даже мебель у Пуссена “историч­
на” — апостолы во время последней вечери возлежат вокругдревне­
римского триклиния.
Непременное для образованного человека владение сведениями
о прошлом, в том числе и блестящие познания в области античной
истории, стали устойчивой традицией раннего Нового времени. Эта
традиция была унаследована и поднята на еще более высокую сту­
пень в эпоху Просвещения. Но ни тогда, ни даже в первой половине
XIX в. история еще не специфицировалась как знание о прошлом.
Иными словами, не существовало специализированных знаний о
прошлой социальной реальности, они были интегрированы в об­
щую систему знаний о социальном мире, в которой сведения “о про­
шлом” соединялись со сведениями “о настоящем” . В этом смысле
165

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
мышление эпохи Просвещения, как и эпохи Ренессанса, оставалось
неисторическим.
8.2
Концептуализация прошлого
Итак, по мнению большинства исследователей, в европейской
культуре “чувство прошлого” окончательно оформляется лишь в
XIX в., и вслед за этим выделяется специализированное знание о
прошлом, которое начинают именовать историей (до этого “исто­
рия” в значении “знания” имела другие смыслы). Однако концеп­
туализация различения прошлого и настоящего остается предметом
дискуссий и по сей день. Эти дискуссии вращаются вокруг двух вза­
имосвязанных вопросов, над которыми размышляли еще Аристо­
тель и Августин: чем отличается прошлое от настоящего и где про­
ходит граница между ними.
Проблема отличия прошлого от настоящего обычно решается
следующим образом: настоящее — это то , что существует (присутст­
вует), прошлое — то, что уже не существует, соответственно буду­
щее — это то, что еще не существует. Подобный подход, однако, не
слишком плодотворен. Как было показано в предыдущей лекции, в
рамках одной из двух основных концепций или образов времени,
существующих с древнейших времен, все события сосуществуют
одновременно. Прошлая реальность — такая же реальность, как и
настоящее, и она точно так же существует (присутствует) в нашем
сознании, как и настоящее.
Другой вариант разделения: то, что произошло; то, что проис­
ходит; то, что произойдет. Однако любые события (т.е. действия и
взаимодействия людей) всегда или уже находятся в прошлом, и мы
узнаем о них postfactum, или оказываются прошлым сразу, как толь­
ко мы стали их свидетелями. В рамках такого определения фактиче­
ски исчезает настоящее. Прошлое и будущее предполагаются бес­
конечными, в то время как настоящее — это всего лишь мгновение,
166

Лекция 8
Прошлое и настоящ ее
точка на оси времени. Этот подход, как показано выше, был сфор­
мулирован Аристотелем, но он говорил не о “настоящем”, а о “те ­
перь” . В отличие от “теперь”, мало кто понимает настоящее как
мгновение; подразумевается, что настоящее, во-первых, представ­
ляет собой некоторый отрезок времени, во-вторых, зона настояще­
го несимметрична по отношению к прошлому и будущему. Будущее
отделено от настоящего четко, а прошлое как бы сливается с ним, и
границу между прошлым и настоящим мы проводим интуитивно.
При этом настоящее включает ближайшее прошлое, отрезок бли­
жайшей истории1.
Как показывают экспериментальные психологические исследо­
вания, разделение прошлого и настоящего имеет множество индиви­
дуальных вариаций. В психоанализе же, например, неразделенность
прошлого и настоящего или присутствие прошлого в подсознании
вообще является едва ли не центральным объектом и отправным
пунктом любого исследования. Вариации в восприятии прошло-
го/настоящего обусловлены также особенностями индивидуального
сознания и, наконец, культурными факторами. Например, как отме­
чал Й. Хёйзинга (“Homo ludens” , 1938), определение настоящего и
прошлого обусловлено тем, какими знаниями обладает человек.
По его мнению, исторически ориентированный индивидуум, как
правило, охватывает больший кусок прошлого в своем представле­
нии о современном, чем тот, кто живет настоящим моментом.
Существует и множество других попыток определения прошло­
го и настоящего, включая лингвистические. В качестве примера
можно привести известное высказывание М. Оукшота: “Пока я на­
блюдаю человека с деревянной ногой, я говорю о длящемся насто­
ящем, как только я говорю о человеке, который потерял ногу, я го­
ворю о прошлом” [Oakeshott, 1999, р. 7]. Однако и лингвистический
подход выявляет неоднозначность разделения и различения про­
шлого и настоящего, даже в современных языках. Например, про­
шлое может выражаться настоящим временем, и наоборот, про­
шлое время может использоваться применительно к настоящему.
1Выражаясь языком математиков, можно сказать, что настоящее — это “односто­
ронняя Б-окрестность” данного мгновения.
167

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Возможны и более сложные временные грамматические конструк­
ции —будущее впрошлом и тд.1
Сложность разделения прошлого и настоящего имеет вполне
объективную основу. Грань между настоящим и прошлым в общест­
ве действительно весьма условна. Специфика социальной реальнос­
ти, отличающая ее от природы, состоит в том, что ее основой явля­
ются человеческие действия. Любая информация (сведения) о лю­
бом событии (действии), происходящем в обществе, является ин ­
формацией о прошлом, о чем-то, что уже состоялось (произошло),
будь то поход Цезаря или последнее изменение биржевых котировок
акций. Все, что мы знаем, за исключением того, что мы переживаем
(наблюдаем, ощущаем) непосредственно — относится к прошлому.
Различение прошлого и настоящего тесно связано с понятием
“другой” . Это понятие использовал еще Платон в диалоге “Тимей”,
а в Новое время его концептуализировал сначала И. Фихте, а позд­
нее — В. Дильтей. В XX в. этот концепт стал одним из базовых в со­
циологии, психологии и культурной антропологии и постепенно
укореняется в исторической науке. Понятие “другой” означает осо­
знание действующим субъектом другого субъекта как “не себя” .
Другой — это “не я ” . Из этого вытекают две возможности: другой
может быть такой же как я, и не такой как я. В принципе то же от­
носится и к понятию “наблюдатель” и связано с концепцией разли­
чения. В полной мере это применимо к историческим исследовани­
ям, где понимание прошлого как “другого” по отношению к насто ­
ящему может означать выявление как сходства, так и различия меж­
ду прошлым и настоящим.
Следует еще раз подчеркнуть, что “различение” не тождествен­
но “различию” . В принципе ощущение различий между прошлым и
будущим появляется давно — прошлое могло быть лучше или хуже,
чем настоящее. Различия могли быть и более существенными, но
это были различия состояний чего-то одного и того же. Самая на­
глядная иллюстрация этому — весьма популярная со времен Рим­
ской империи и до XX в. концепция возрастов мира, в которой раз-
' В языке также существует общая тенденция использовать настоящее время, гово­
ря о будущем, например: “Завтра я еду в Санкт-Петербург” .
168

Лекция 8
Прошлое и настоящее
витие общества уподобляется жизни человека. В рамках этого под­
хода есть различие между прошлым и настоящим состояниями, но
нет различения прошлого как “другого”, равно как и в случае с опи­
санием жизни человека: мы знаем его сейчас, в старости, а в моло­
дости он был совсем другим, но это тот же самый человек.
Итак, первая линия концептуализации понятия прошлого свя­
зана с понятием “другого”. Не менее важна и вторая линия, в рам­
ках которой речь идет о выделении разных типов прошлого. Ины­
ми словами, выясняется, что “прошлое” — это не одно, а несколь­
ко понятий, и они должны концептуализироваться по-разному.
Первые подходы к этой проблеме были намечены еще И. Дройзе-
ном и Э. Бернгеймом во второй половине XIX в. в рамках разделе­
ния исторических источников на “предания” и “остатки” . Эта
концепция была развита спустя сто лет Э. Шилзом, выделившим
два типа прошлого. Первое — “реальное прошлое”, это прошлое
таких институтов, как семья, школа, церковь, партия, фракция, ар­
мия, администрация. Сюда же относятся знания, произведения ис­
кусства, вещи. Но кроме того, как считает Э. Шилз, есть “ощущае­
мое (perceived) прошлое”, более пластичное, более поддающееся
ретроспективной переделке, заключенное в памяти и письме.
Более интересный подход был предложен известным англий­
ским специалистом в области истории политической мысли
М. Оукшотом, который выдвинул идею о наличии трех типов про­
шлого. Первое — это прошлое, присутствующее в настоящем, кото ­
рое он именует “практическим”, “прагматическим”, “дидактичес­
ким” и т.д. Оно не просто присутствует в настоящем, но является
частью настоящего — дома, в которых мы живем, книги, которые
мы читаем, изречения, которые мы повторяем, и т.д ., т.е. все, чем
мы пользуемся в настоящем, создано в прошлом. Это прошлое не
отделено от настоящего, оно является его составной частью, и в
этом смысле это — практическое или утилитарное прошлое.
Второе, по Оукшоту, — это зафиксированное (recorded) про­
шлое. Речь идет о продуктах прошлой человеческой деятельности,
отчетливо воспринимаемых как созданные в прошлом. На самом
деле это могут быть те же элементы, которые составляют прагмати­
ческое прошлое — дома, книги и т.д., но явно отождествляемые с
169

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
прошлым. Кроме того, в это прошлое входят те предметы, которые
могут вообще не использоваться в настоящем — например, архив­
ные документы.
Наконец, третье — это прошлое, сконструированное в челове­
ческом сознании (Оукшот пишет только об историках, но на самом
деле речь может идти о гораздо более широком подходе). Это про­
шлое конструируется прежде всего на основе прошлого второго ти­
па, а именно, зафиксированных или сохранившихся остатков про­
шлого. Но прошлое третьего типа, в отличие от второго, физически
не присутствует в настоящем, оно существует лишь в человеческом
воображении.
Таким образом, первое прошлое является составной частью на­
стоящего и фактически не воспринимается как прошлое. Второе
прошлое —зафиксированное или сохранившееся —по сути являет­
ся тем, что в современной терминологии именуется источниками.
Наконец, третье прошлое, которое можно обозначить как “образ
прошлого”, составляет предмет данного лекционного курса. По су­
ти дела речь идет о прошлой реальности, которую конструируют на­
ши знания о ней.
8.3
Историческое знание
Как было показано в предшествующих лекциях, существуют раз­
ные типы символических универсумов (систем знания), констру­
ирующих социальную реальность и ее подсистемы. Эти символи­
ческие универсумы, как правило, темпорализованы, т.е. они кон ­
струируют не только настоящее, но также прошлое и будущее.
Большинство темпоральных универсумов — обыденное знание,
философия, знание о трансцендентной реальности (мифы, рели­
гия), эстетическое знание (искусство), идеология — не специали­
зированы по времени.
170

Лекция 8
Прошлое и настоящ ее
Что касается общественно-научного знания, то ситуация, сло­
жившаяся в рамках данного символического универсума, до неко­
торой степени схожа с остальными — практически во всех общест­
венных науках наряду со знанием о настоящем присутствуют эле­
менты знания о прошлом (хотя бы на уровне информации) и о бу­
дущем (прогнозы). Но кроме того, в общественных науках
существует отдельная специализированная область знания, занима­
ющаяся изучением прошлой социальной реальности (самостоя­
тельной общественной науки, связанной с конструированием зна­
ний о будущем, не появилось, хотя и предпринимались попытки
создания “футурологии”).
Попытаемся понять, каким образом историческая дисциплина
сформировалась как особый вид знания, а именно — как научное
знание о прошлой социальной реальности, и каким образом эта
специализация концептуализируется в современных условиях.
Со времен античности термин “история” в значении знания ис­
пользовался в самых разных смыслах. Но все же в их многообразии
всегда присутствовало, наряду со многими другими, понимание ис­
тории как вроде общественно-научного знания (точнее, прообраза
того, что мы теперь называем обществознанием). Начиная с эпохи
эллинизма историей (когда более, когда менее отчетливо) обознача­
лось эмпирико-теоретическое знание о социальной реальности. Это
знание о социальном мире чаще всего переплеталось с философией,
мифами (религией), искусством, моралью и т.д., но элементы обще­
ственно-научного знания явно присутствуют в большинстве тех со­
чинений, которые именовались историческими начиная с Геродота,
Фукидида, Ксенофонта, Полибия, Ливия, Тацита и т.д.
Общественно-научный смысл термина “история” в значении
знания по известным причинам уходит на задний план в эпоху
Средневековья, когда религиозное знание становится абсолютно
доминирующим, и возрождается только в эпоху Ренессанса. “ Исто­
рические” сочинения Никколо Макьявелли, Флавио Бьондо, Жана
Бодена и их последователей все больше напоминают современное
обществознание, т.е. эмпирико-теоретическое (не философское, не
эстетическое, не этическое и т.д.) знание о социальном мире, отли­
чаемом от мира божественного и природного. Наряду с обществен­
171

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
но-научным смыслом термину “история” продолжают придаваться
и иные смыслы, отождествляющие его со знанием о божественной
и природной реальности. Но уже со времен Фрэнсиса Бэкона, как
правило, в этих случаях слово “история” доопределяется как “есте­
ственная (природная)” или “божественная (церковная)” . “ Просто
история” все чаще отождествляется с особым типом знания о соци­
альной реальности.
Ко второй половине XVIII в. этот смысл “истории” в значении
общественно-научного знания становится доминирующим — до­
статочно обратиться к известным работам Г.-Б . де Мабли, лорда Бо-
лингброка, французских энциклопедистов. Отождествление исто­
рии и общественно-научного знания, по сути сформировавшееся в
середине XVII в., отчасти сохранялось вплоть до конца XIX в.: так,
например, И. Дройзен, В. Дильтей, В. Вицдельбанд, Г. Риккерт име­
новали все общественные науки “историческими” . Более того, сле­
ды отождествления истории с обществознанием можно увидеть и в
дискуссиях середины XX в., когда в рамках аналитической филосо­
фии стал обсуждаться вопрос о методах объяснения в естественных
и общественных науках. В этих дискуссиях, в том числе у К. Гемпе-
ля, Э. Нагеля, У. Дрея и др., естественно-научное знание сопостав­
лялось прежде всего с историей, под которой неявно понималось
общественно-научное знание в целом.
В середине XIX в., т.е. в период, который условно можно обо­
значить как позитивистский этап представлений о структуре зна­
ния, история все еще не идентифицировалась как знание о прошлой
социальной реальности. В этот период общественно-научное зна­
ние постепенно отделилось от философии, но в результате единое
общественно-научное знание (т.е. эмпирико-теоретическое знание
о социальной реальности) представлялось разделенным на “теоре­
тическую” часть, которая присоединялась к естественным наукам,
и “эмпирическую” часть, которая и называлась историей.
Коренной перелом наступает в последней трети XIX в., когда
начинают формироваться современные представления о структуре
знания. Во-первых, в этот период в явном виде концептуализирует­
ся понятие общественных наук как эмпирико-теоретического зна­
ния о социальной реальности, отличного от других видов знания.
172

Лекция 8
Прошлое и настоящее
Во-вторых, выделяются самостоятельные общественно-научные
дисциплины (политология, социология, экономическая наука, эт ­
нология, психология и т.д.). Наконец, что существенно для нашего
анализа, именно в этот период происходит размежевание истории
как общественно-научного знания о прошлой социальной реальнос­
ти и всех остальных общественных наук (наук о человеке).
Не вдаваясь в детальное исследование этого перехода, заметим
лишь, что в русском языке, например, история не определялась как
знание, относящееся к прошлому, по крайней мере до 80-х гг. XIX в.
В толковом словаре В. Даля издания 1881 г. “история” фигурирует
еще “в значении того, что было или есть, в противоположность
сказке, басне” (курсив наш.
— И.С., А.П.),иникакнесвязываетсяс
прошлым. Но в любом случае уже к началу XX в. в большинстве ев­
ропейских стран история начинает отождествляться со специализи­
рованным знанием о прошлом, отличным от остальных обществен­
ных наук, прежде всего по параметру времени.
Принятие определения истории как знания о прошлой соци­
альной реальности не означало конца дискуссий о характере исто­
рического знания. С точки зрения традиционных представлений о
знании деление по параметру времени выглядело довольно стран­
ным, прежде всего при сопоставлении с естественно-научным зна­
нием, которое задавало своего рода стандарт “научности” до сере­
дины XX в. Поэтому вплоть до этого времени выдвигался тезис о
том, что история не является наукой. Это позволяло элиминировать
“странное” разделение между общественными науками и историей,
но по сути просто переводило проблему на другой уровень.
Если считать историю каким-то вненаучным видом знания, на­
пример искусством (как это делал Б. Кроче), то снова возникает во­
прос о том, почему в искусстве надо выделять специализированное
знание, определяемое по параметру времени, если искусство в целом
всегда включает знание о прошлом. Точно так же не решает пробле­
мы утверждение, что история является неким смешанным видом зна­
ния, включающим элементы науки, философии, искусства, морали и
т.д. Это опять-таки не объясняет причин тематизации прошлого в ка­
честве самостоятельного объекта изучения, так как оно не диффе­
ренцируется специально ни в одном из перечисленных типов знания.
173

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
Историческое знание является по своей природе общественно­
научным (рациональным эмпирико-теоретическим знанием о со­
циальной реальности). При этом история не отличается от общест­
венных наук ни по методу, как эмпирико-теоретическое знание, ни
по предмету, так как изучает социальную реальность. Однако исто­
рия дифференцируется по времени, являясь знанием о прошлой со­
циальной реальности.
Но если история все же идентифицируется по времени как об­
щественно-научное знание о прошлой социальной реальности, то
из этого следует, что общественные науки в целом занимаются на­
стоящим. Принятие этого тезиса требует ответа на несколько во­
просов. Во-первых, почему только в общественно-научном знании
выделилось в самостоятельную область знание о прошлом? Во-вто ­
рых, если история — знание о прошлом, то как определить по пара­
метру времени остальные общественные науки? Если они являются
знанием о настоящем, то где граница между прошлым и настоящим
в общественно-научном знании, и чем она определяется?
Как отмечалось выше, отделение истории от остальных обще­
ственных наук произошло далеко не сразу. Например, на начальном
этапе специализации общественно-научного знания крупные рабо­
ты по исторической социологии не были исключением, каковым
они стали впоследствии. Причина заключалась не только в том, что
социология проходила некий этап самоопределения и еще не сдела­
ла окончательного выбора. Дело и в некоторых характерных для
XIX в. иллюзиях относительно возможности “открыть” универсаль­
ные или “естественные” законы, пригодные для “всех времен и на­
родов” . Естественно-научная парадигма в обществознании, идущая
от О. Конта, толкала социологов к определению всеобщих законов
развития общества. Эволюционный подход, связанный с призна­
нием социальной динамики, также ориентировал на поиски зако­
нов — в данном случае законов развития, законов перехода от одной
общественной системы к другой. Но затем по целому ряду причин
социологи охладели к истории, а если и обращались к ней, то, за
редкими исключениями (М. Вебер или Н. Элиас), делали это столь
неумело, что ничего кроме раздражения у историков это вызвать не
могло.
174

Лекция 8
Прошлое и настоящ ее
То же самое можно было наблюдать, скажем, в экономической
науке: если в работах А. Смита, Т. Мальтуса, К. Маркса и многих
других экономистов XVIII—XIX вв. исторический анализ был не­
отъемлемым элементом теоретических построений, то в XX в. эко ­
номическая теория стала все больше пренебрегать историей. Ска­
занное справедливо и по отношению к другим социальным дисцип­
линам. Выработка ими самостоятельного категориального и теоре­
тического аппарата, отказ от некогда модного исторического
подхода и обращение к методам структурно-функционального ана­
лиза в некотором смысле отрезали их от прошлого. Как справедли­
во заметил американский историк Л. Стоун, ни одна группа пред­
ставителей социальных наук не интересуется серьезно ни фактами,
ни интерпретацией изменений, если они происходили в прошлом.
Вместе с тем и сегодня нельзя говорить в обычном смысле о
том, что общественные науки занимаются настоящим. Как уже от­
мечалось выше, подавляющая часть информации о социальной ре­
альности, которой оперируют исследователи, так или иначе отно ­
сится к прошлому. Любая сегодняшняя газета рассказывает о вчераш­
них событиях, т.е. о прошлом, хотя читатели воспринимают свежую
газетную информацию как рассказ о настоящем. То же самое отно­
сится и к телевизионным новостям: за исключением прямых репор­
тажей, все остальные новости — это рассказ о событиях, которые
уже произошли, т.е. относятся к прошлому.
Размежевание прошлого и настоящего связано с формировани­
ем понимания прошлого как “другого”, о чем речь шла выше. Тем
самым определяется граница между настоящим и прошлым: к на­
стоящему, т.е. предмету специализированных общественных наук,
относится та часть прошлого, когда общество не было “другим” по
отношению к настоящему, и поэтому к нему применимы схемы, мо­
дели, теории и концепции, созданные для анализа современности.
Ясно, что эта граница условна; по отдельным дисциплинам и даже
внутри каждой из них грань между прошлым и настоящим может
сильно размываться. Но общий принцип деления “по времени” ос­
тается неизменным.
Говоря о том, что современные общественные науки (в широ­
ком смысле, включая и гуманитарные) не занимаются специально
175

Разде л 1
Реальность, знание и прошлое
прошлым, а передали его в ведение исторической науки, необходи­
мо сказать об одном важном исключении, а именно, о филологии.
Хорошо известна тесная связь истории и филологии, которая про­
являлась в структуре образования: от включения истории в курс
грамматики, входившей в состав “тривиума”, до возникновения в
XIX в. историко-филологических факультетов университетов. Эта
“см ы чк а” определялась тем, что история, как и филология, связана
с текстами: историки используют тексты для изучения прошлого и
пишут “истории-тексты ”. Но и филология, по крайней мере со вре­
мен Возрождения, имеет дело с прошлым. Более того, именно Ло­
ренцо Валла едва ли не первым концептуализировал понятие про­
шлого как “другого” на уровне анализа текстов, выдвинув и доказав
идею о том, что в прошлом создавались другие тексты. Часть гума­
нитарных дисциплин сохраняют изучение прошлого в своей компе­
тенции (например, искусствоведение).
Но хотя некоторые дисциплины и не передали изучение про­
шлого в ведение исторической науки, в рамках этих дисциплин все
же присутствует определенное разделение исследований “по време­
ни”: существуют специалисты по античной литературе и искусству,
по литературе раннего Нового времени, по искусству XIX в. и т.д.,
равно как и по современной литературе и искусству. Эти разграни­
чения отчасти также закреплены на институциональном уровне:
так, на филологических факультетах, среди прочих, обычно выде­
ляются кафедры античной и (или) средневековой литературы, или
“классической” филологии. Конечно, специализация “по време­
ни” здесь не является жесткой, но все же ее можно обнаружить.
Точно так же в общественных науках специалисты по истории мыс-
^и обычно образуют отдельную экспертную группу, в том числе в
рамках соответствующих кафедр.
Таким образом, мы подошли к ответу на вопрос, почему толь­
ко в одном типе знания — научном знании о социальной реально­
сти — специально выделяется знание, относящееся к прошлому.
С точки зрения “предмета” ясно , что из трех типов реальностей —
божественной, природной и социальной — только последняя мыс­
лится как подверженная существенным изменениям. Божествен­
ная реальность зачастую вообще предполагается неизменной, если
176

Лекция 8
Прошлое и настоящее
же какие-то изменения в ней и допускаются, то периоды, качест­
венно отличающиеся от настоящего (например, в христианстве —
эпоха до Рождества Христа), обычно привлекают гораздо меньше
внимания, чем настоящее. В мире неживой природы постулирует­
ся или низкая скорость изменений, или отсутствие качественных
изменений, и анализ прошлых состояний объекта изучения той
или иной науки уже не требует специальных дисциплин и решает­
ся непосредственно в рамках астрономии, геологии и т.д. Для жи­
вой природы, где скорость изменений выше, эта проблема выраже­
на уже более отчетливо, и с этим связано возникновение таких раз­
делов биологии, как палеозоология и палеоботаника.
С точки зрения “метода” также понятно, почему специализа­
ция “по времени” возникает в рамках научного знания о социаль­
ной реальности. Философия, мораль, искусство, идеология и т.д.
хотя и конструируют не только нынешнюю, но и прошлую, а также
будущую социальную реальность, но в основном делают это с помо­
щью вневременных, атемпоральных категорий (бытие, добро, кра­
сота, польза, власть и т.д.). В общественно-научном же знании не
существует “теории вообще”, не привязанной к времени и социаль­
ному пространству. Даже самые формальные экономические моде­
ли исходят из некоей реальности, существующей в определенное
время и в определенных странах.
Поэтому, в частности, мы не можем согласиться с распростра­
ненным мнением, будто бы историк лишь транспортирует в про­
шлое проблемы, которыми применительно к современному обще­
ству занимаются представители других социальных наук. Дело в
том, что теории общественной жизни относятся только к опреде­
ленному историческому периоду и адекватны только ему. Каждая
область человеческой деятельности имеет свое прошлое, а следова­
тельно, и свою историю, и свою теорию.
Временная глубина действия и применимости большинства со­
временных экономических, социологических, политологических
концепций не превышает 100—150 лет (а во многих случаях много
меньше). Все, что находится за пределами этого периода, требует
иного теоретического и категориального аппарата, на создание ко­
торого обществоведы, как правило, просто не имеют времени (или
177

Раздел 1
Реальность, знание и прошлое
желания, так как это явно не вписывается в ту часть науки, которая
ценится их сообществом и оплачивается власть предержащими).
Поскольку по мере углубления в прошлое современный теоре­
тический аппарат становится все менее пригодным для анализа ме­
нявшегося общества, то начиная с какого-то момента для теорети­
ческого анализа исчезнувшей реальности надо разрабатывать дру­
гие схемы, модели и концепции. Очевидно, что эту функцию тоже
должны выполнять историки. Таким образом, историческое знание
оказывается не одной наукой, а системой наук, точнее даже множе­
ством систем, каждая из которых соответствует какому-либо типу
общества из существовавших в прошлом. Условно говоря, в идеале,
например, для эпохи Просвещения должны существовать свои со­
циология, экономическая наука, политология и т.д. Или по-друго­
му: должны быть социология эпохи Просвещения, социология эпо­
хи Возрождения, социология позднего Средневековья, социология
раннего Средневековья и т.д.
Применительно к экономике эту идею развивали представи­
тели немецкой историко-экономической школы XIX — начала
XX в. (К. Бюхер, А. Шпитгоф и др.), считавшие необходимой раз­
работку специальных теорий для каждой “хозяйственной стадии”
или “хозяйственного стиля” . Такие теоретические концепции,
привязанные к тому или иному историческому периоду, они име­
новали “наглядными теориями” в противоположность “вневре­
менной” или “формальной” теории хозяйства, которая должна
объяснять явления, не подверженные историческим изменениям.
Конечно, предлагаемая нами концепция применима только к
современной научной эпистеме, в которой существует целый ряд
сложившихся социальных дисциплин, отвечающих стандартам на­
учного знания. И методы, которые использует, разрабатывает (или
должна была бы найти и применять) историческая наука для позна­
ния своего объекта, отражают (или должны отражать) состояние со­
циального знания на данный момент. Но, как нам кажется, внесе­
ние третьей “классификационной оси” — времени — позволяет
точнее определить место истории в системе знания.

РАЗДЕЛ 2
ТИПЫ ЗНАНИЯ
О ПРОШЛОМ

9
лекция
АРХАИЧНОЕ ЗНАНИЕ
Архаичное знание привлекает внимание исследователей не только
как общая праоснова современных представлений о мире. Многие
компоненты или характеристики архаичного сознания сохраняют­
ся по сей день и постоянно проявляются в современном знании.
Иногда они именуются архетипами, но в силу неоднозначности
данного термина мы предпочитаем называть их архаичными пред­
ставлениями о мире.
Важную роль в изучении архаичной системы знаний в послед­
ней трети XIX в. сыграли работы английских этнологов (Э. Тайло-
ра, Э. Лэнга, Дж. Фрейзера), а в начале XX в. эту проблему начали
активно разрабатывать французские исследователи (Э. Дюркгейм,
М. Мосс, А. Юбер, А. ван Геннеп). В 1920—1930-е гг. благодаря ра­
ботам Ф. Боаса, Л. Леви-Брюля, Б. Малиновского, А. Рэдклифф-
Брауна, А. Крёбера и др. по сути формируется новая дисципли­
на — культурная или социальная антропология, одним из основ­
ных объектов которой становятся именно знания о мире, сущест­
вующие у примитивных племен. В дальнейшем этнографический
подход был генерализован в соответствии с идеей эволюции чело­
веческого общества и культуры, что позволяет, хотя и с некоторой
долей условности, говорить о простейших представлениях о мире
как об архаичных.
180

Лекция 9
Архаичное знание
Общие характеристики архаичного мышления и архаичной
(мифологической) картины мира детально исследованы в литерату­
ре, поэтому мы лишь коротко напомним основные из них1. Как по­
лагает большинство исследователей, отличительной чертой архаич­
ной картины мира является ее недифференцированность. “ Главны­
ми предпосылками своеобразной мифологической «логики» явля­
лось, во-первых, то, что первобытный человек не выделял себя из
окружающей природной и социальной среды, и, во-вторых, то , что
мышление сохраняло черты диффузности и нерасчлененности...
В мифе форма тождественна содержанию и поэтому символичес­
кий образ представляет то, что он моделирует. Мифологическое
мышление выражается в неотчетливом разделении субъекта и объ­
екта, предмета и знака, вещи и слова, существа и его имени, вещи и
ее атрибутов, единичного и множественного, пространственных и
временных отношений, начала и принципа, т.е. происхождения и
сущности” [Мелетинский, 1990, с. 634].
В контексте нашего исследования существенной особенностью
архаичного мышления и архаичного знания (картины мира) являет­
ся установка на целостность, взаимосвязанность, стремление к по­
ниманию мира в целом. В частности, в архаичной картине мира
практически отсутствуют границы между божественной (трансцен­
дентной), социальной и природной реальностями.
Еще одна примечательная особенность архаичной картины ми­
ра —его предметность. Мир осмысливается прежде всего через фи­
зические предметы, вначале — это элементы мира природы, кото­
рые позднее дополняются предметами, изготовленными людьми.
При этом в рамках установки на целостность, взаимосвязанность
мира возникает тенденция к уменьшению, размыванию различий
между предметами. Отсюда — известные явления антропо- и зоо -
морфизации растений и неживой природы, с одной стороны, и
1Вданной работе мы используем термин “ мифологический” как синоним “архаич­
ного” , не акцентируя внимание на его сакральной составляющей. В случае же, когда речь
идет о собственно сакральных компонентах мифологии или мифов, мы обозначаем их
как знание о трансцендентной, или божественной реальности (подробнее см. следую­
щую лекцию).
181

Раздел 2
Типы знания о прошлом
отождествления живых существ с растениями и элементами нежи­
вой природы — с другой.
Особую роль в архаичном знании играли мифологические
(трансцендентные) компоненты, и именно они в первую очередь
привлекали внимание исследователей примитивных культур в кон­
це XIX — начале XX в. (поэтому все архаичное знание часто имену­
ется мифологическим). Мифология может трактоваться как прооб­
раз специализированного религиозного знания: в этом качестве
она рассматривалась, например, в работах Э. Дюркгейма и фигури­
рует в современном религиоведении. Но в архаичных культурах
миф не был отделен от всех других знаний о мире, а органично
вплетался в них и одновременно служил своего рода соединитель­
ной тканью.
Так, по мнению Б. Малиновского, миф примиряет различные
аспекты архаичного мироощущения: он увязывает воедино слово и
дело, настоящее и прошлое, предсказание будущего и ожидание его
свершения, коллективное и индивидуальное. К . Леви-Строс опре­
деляет миф как логический инструмент для разрешения противоре­
чий, для ликвидации или смягчения существующих разрывов в по­
нимании бытия. Следуя П. Бергеру и Т. Лукману, можно “опреде­
лить мифологию как концепцию реальности, которая полагает не­
прерывное проникновение священных сил в мир повседневного
опыта. Подобная концепция, естественно, предполагает непрерыв­
ную последовательность между социальным и космическим поряд­
ками, равно как и между соответствующими их легитимациями; вся
реальность выступает как сотканная из единой ткани” [Бергер,
Лукман , 1995, с. 180—181).
Нас, главным образом, интересуют архаичные представления о
прошлой социальной реальности и их проявления в современной
культуре. В архаичных культурах возникает понятие прошлого как
некоего времени, отличного от настоящего, и тогда же возникает
традиция насыщения прошлого мифологическими элементами.
Степень мифологизации прошлого в некотором смысле превосхо­
дит степень мифологизации настоящего или примыкающего к нему
“актуального прошлого” . Проще говоря, в архаичной картине мира
наполненность прошлого трансцендентными компонентами возра-
182

Лекция 9
Архаичное знание
стает по мере удаления от настоящего (это же, заметим, справедли­
во и по отношению к будущему).
Набор первичных понятий и представлений, относящихся преж­
де всего к миру природы, на протяжении тысячелетий играл домини­
рующую роль в осмыслении социального мира. По существу, этот на ­
туралистический подход не изжит до сих пор, несмотря на формаль­
ное признание в XX в. фундаментальных различий между социальным
и природным мирами. Здесь мы рассмотрим вытекающие из этих пер­
вичных природных представлений образы темпоральной структуры
социального мира, связанные с концептуализацией и различением
прошлого, настоящего и будущего и формированием их образов.
Идея “прошлого — настоящего — будущего” является гораздо
более сложной, чем простые понятия “раньше — позже” , “до — по ­
сле”, “сейчас — потом” и т.д. Как отмечалось в лекции 8, если про­
стейшие темпоральные понятия присутствуют практически во всех
языках, то понятия прошлого, настоящего и будущего отнюдь не
являются повсеместно распространенными. Их концептуализация
требует выработки целостной картины мира. И хотя эта картина ос­
нована на природных образах, она в существенной мере социетизи-
рована, точнее, антропоморфизирована (идет ли речь о социальной
или божественной реальности). Это вполне естественно, так как
прошлое и будущее теснейшим образом связаны с функционирова­
нием сознания, в частности, с памятью и ожиданиями. В результа­
те концептуализация прошлого и будущего, равно как и ориентация
в таком “темпоральном пространстве”, оказываются весьма слож ­
ными и разнообразными даже в архаичной картине мира.
9.1
Мифическое время
Современные концепции архаичных представлений о прошлом,
настоящем и будущем объединены прежде всего идеей “смешанно ­
сти”, неструктурированности и антиисторичности мифологическо­
183

Раздел 2
Типы знания о прошлом
го сознания. Но, на наш взгляд, эта проблема нуждается в более де­
тальном изучении. В частности, для упорядочения характеристик
архаичных представлений о темпоральной картине мира, целесооб­
разно обратиться к общей структуре мифов. Опираясь на работы
отечественных исследователей, в соответствии с целями нашего
анализа мы выделим возможные подходы к структурированию ар­
хаичной темпоральной картины мира.
Подчеркнем, что в наши задачи не входит полное и целостное
изучение архаичных представлений о времени во всем их многообра­
зии. Цель данной лекции — выделить те компоненты архаичной
темпоральной картины мира, которые были унаследованы система­
ми знания, дифференцировавшимися в европейской культуре. Это
ведет к неизбежным упрощениям и некоторой искусственной “мо­
дернизации” или “актуализации” архаики, о чем мы и предупреж­
даем читателей.
Прошлое
Первый структурообразующий элемент, значимость которого под­
черкивается большинством исследователей, — это существование
так называемых мифического времени и эмпирического времени.
Заметим, что термин “время” весьма неоднозначен, и в данном
случае более точным нам представляется термин “времена”, по­
скольку речь идет о некоем “периоде” или “отрезке” времени,
пользуясь современной терминологией. “ Мифическое время есть
время «начальное», «раннее», «первое», это «правремя», время до
времени, т.е. до начала исторического отсчета текущего времени.
Это время первопредков, первотворения, первопредметов... сак ­
ральное время в отличие от последующего профанного, эмпири­
ческого, исторического времени. Мифическое время и заполняю­
щие его события, действия предков и богов являются сферой пер­
вопричин всего последующего, источником архетипических про­
образов, образом для всех последующих действий. Реальные
достижения культуры, формирование социальных отношений в
историческое время и т.п . проецируется мифом в мифическое вре­
мя и сводится к однократным актам творения. Важнейшие функ­
184

Лекция 9
Архаичное знание
ции мифического времени и самого мифа — создание модели,
примера, образца. Впоследствии, в эпических памятниках мифи­
ческое время преобразуется в славную героическую эпоху единст­
ва народа, могучей государственности, великих войн и т.д. В ми­
фологиях, связанных с высшими религиями, мифическое время
преобразуется в эпоху жизни и деятельности обожествленных про­
роков, основателей религиозной системы и общины” [Мелетин-
ский, 1990, с. 635].
На наш взгляд, впрочем, точнее говорить не о превращении ми­
фических времен в героические, а о дифференциации мифических
времен. В рамках такой дифференциации мифические времена на­
чинают делиться на, условно говоря, доисторические, предыстори-
ческие и героические. В доисторических временах еще нет людей,
они фактически появляются только в предысторические времена,
но играют в этом периоде незначительную роль. В свою очередь ге­
роические времена оказываются связующим звеном между мифиче­
скими и эмпирическими временами. Доисторические времена име­
ют вселенский характер (“мир”), предысторические — универсаль­
но-социальный (“люди”), наконец, героические времена обретают
отчетливо выраженный национальный (племенной, родовой) харак­
тер (“мы ”). Существенно при этом подчеркнуть, что в архаичном
знании как мифические времена в целом, так и их более дифферен­
цированные типы уже отчетливо выступают в качестве прошлого,
“другого” по отношению к настоящему.
Например, в рамках Ветхого Завета к доисторическим време­
нам можно отнести период до изгнания из рая включительно, к
предысторическим — последующий период вплоть до разрушения
Вавилонской башни и потопа включительно (или даже до рождения
Аврама), к героическим — от Авраама до Соломона включительно.
Точно так же в греческой мифологии в качестве доисторических
можно рассматривать времена вплоть до победы олимпийских бо­
гов над титанами, предысторическими опять-таки являются време­
на вплоть до потопа (Девкалиона и Пирры, т.е. вплоть до “медного
века”), включающие все “дары” человечеству (Прометея, Пандоры
и т.д.) . Наконец, героические времена условно охватывают период
от потопа вплоть до Троянской войны (все это, конечно , сильно
185

Раздел 2
Ъты знания о прошлом
стилизованное представление, учитывая отсутствие канонического
свода мифов в греческой культуре).
Особую роль в архаичных системах знания играли так называе­
мые этиологические мифы (букв.
—
“ причинные” или объясняю­
щие). С точки зрения мифа знание о какой-либо вещи есть знание о
том, как она была создана. Обобщая, можно сказать, что людям ар­
хаичных культур для понимания сути чего-либо надо знать его про­
исхождение. Эта установка действует, естественно, и применительно
к социальному миру в целом и его отдельным элементам и подсис­
темам. Поэтому по сути все мифы о прошлом (мифических временах
или их более дифференцированных вариантах) являются мифами о
возникновении, происхождении — мира, людей (человечества),
данной социальной общности, обычаев и социальных норм и т.д.
Таким образом, к этиологическим в широком смысле можно
отнести все мифы о “другом” прошлом, когда появлялись (создава­
лись, возникали) компоненты настоящего. Речь идет, в частности, о
космогонических мифах (происхождение космоса в целом и его
элементов, включая астральные, солярные и лунарные мифы), ант-
ропогонических и тотемических мифах, объясняющих происхожде­
ние людей в целом и данного племени (рода) в частности, героиче­
ских мифах и отчасти — культовых мифах.
С точки зрения анализа символических репрезентаций про­
шлого и соответствующих конструкций, создававшихся в архаич­
ных культурах, существенное значение имеет форма таких репре­
зентаций или дискурсов. Существуют две основные классификации
архаичных дискурсов, повествующих о прошлом. В первом случае
дискурсы делятся на мифы и легенды, в свою очередь легенды де­
лятся на собственно легенды и предания. Во втором случае дискур­
сы делятся на мифы и эпос, в свою очередь эпос делится на архаи­
ческий и классический. В обеих системах подразумевается посте­
пенное вытеснение сакрально-фантастических представлений о
прошлом “историческими” или эмпирическими. Но в целом следу­
ет подчеркнуть, что различие между типами дискурсов, повествую­
щих о прошлом (мифами, легендами, преданиями и разными типа­
ми эпосов), — не слишком четкое и в любом случае не универсаль­
ное для всех архаичных культур.
186

Лекция 9
Архаичное знание
Настоящее
Несколько проще обстоит дело с настоящим (условно — “ э м пири­
ческие времена”). Как и ныне, настоящее охватывало некую часть
прошлого, но в архаике оно, видимо, включало и некоторую бли­
жайшую часть будущего (впрочем, может быть, такие представле­
ния в неявном виде продолжают сохраняться и в современных об­
ществах). Хотя хронологически в эмпирическом времени есть про­
шлое, оно не отличается от настоящего и будущего. Все эмпириче­
ское время условно можно отождествить с настоящим.
Собственно настоящее определялось довольно просто, оно ох­
ватывало период жизни трех-четырех поколений предков и потом­
ков. Иными словами, оно было непосредственно связано с эмпири­
ческой памятью и эмпирическими ожиданиями. Таким образом,
можно считать, что настоящее определялось социально-биологиче­
скими факторами. Учитывая, что в силу биологических ограниче­
ний одновременно живут и могут общаться между собой три-четы ­
ре поколения (от дедов до внуков или максимум от прадедов до
правнуков), непосредственная передача информации от предков к
потомкам может осуществляться только в этих пределах. В хроно­
логическом измерении диапазон настоящего мог достигать, таким
о бразом , 100—150 лет.
С настоящим, или текущим, временем сопрягаются прежде
всего календарные мифы, теснейшим образом связанные с циклом
календарных обрядов, как правило, с обрядной магией, ориентиро­
ванной на регулярную смену времен года, прежде всего на возрож­
дение растительности весной, на обеспечение урожая. Особенно
распространен календарный миф об уходящем и возвращающемся
или умирающем и воскресающем боге (ср.: мифы об Озирисе, Адо­
нисе, Дионисе и др.).
Будущее
Символическая репрезентация будущего в архаичных системах зна­
ния была связана с двумя основными категориями мифов — мифа­
ми о загробном мире и эсхатологическими мифами.
187

Раздел 2
Тйпы знания о прошлом
Мифы о загробном мире формировали представления об инди­
видуальном будущем, о “жизни после смерти” . Мифы такого рода
присутствуют почти во всех архаичных культурах, но свое наивыс­
шее развитие они получили в Древнем Египте. Согласно египет­
ским верованиям со смертью человека умирает только его тело, тог­
да как остаются жить другие составные части его существа: имя
(“рен”), душа (“ба”), вылетающая из тела в виде птицы и уносящая­
ся на небо, и, наконец, таинственный двойник человека (“ка ”). По­
смертная судьба “ка” обычно связывалась с пребыванием на “полях
Налу”, расположенных где-то на западе (куда уходит солнце), где
“к а ” продолжает вести ту же жизнь, которую вел человек до смерти.
Души умерших пребывали в стране мрака (“дуат”), куда нисходит
солнце ночью.
Эти представления о загробной жизни как простом продолже­
нии земной были характерны для времени Древнего царства, а в пе­
риод Среднего царства на смену им приходит идея о загробном воз­
даянии. Наиболее подробно эти представления были зафиксирова­
ны в так называемой “Книге мертвых”, собрании магических за­
упокойных формул, постепенно создававшемся из надписей на
стенах гробниц, саркофагах вельмож, а позднее — на папирусных
свитках, которые клали на грудь мумии умершего. Впоследствии
именно египетское религиозное учение о страшном загробном суде
повлияло на развитие такого же учения в христианстве.
Второй тип мифов о будущем —эсхатологические мифы, расска­
зывающие о будущей гибели (возрождении) мира, точнее, о его ради­
кальной трансформации, превращении, по сути, в иной мир. В отли­
чие от мифов о загробном мире, с темпоральной точки зрения опи­
сывающих индивидуальное будущее, эсхатологические мифы фор­
мируют представления о коллективном будущем. Мифы такого типа
четко присутствуют лишь в нескольких мифологиях: индуистской,
иранской, древнескандинавской, а также в иудаистической и христи­
анской религиях, о которых мы поговорим в следующей лекции.
Например, в циклических концепциях индуизма вселенная по­
гибает, когда засыпает Брахма и наступает его ночь; с наступлением
своего дня бог снова творит вселенную. Одновременно индуист­
ской мифологии (особенно поздней) присущи представления о по-
188

Лекция 9
Архаичное знание
степенном упадке добродетели людей от “критаюги” ( “золотого ве­
ка”) до современной “калиюги” , а завершиться все должно гибелью
мира в огне, поднявшемся со дна океана. С этими эсхатологически­
ми мотивами связано и представление о грядущем судии и спасите­
ле человечества Калкине.
В германо-скандинавской мифологии будущий эсхатологичес­
кий период именуется “рагнарёк” ( “судьба/гибель богов”), так как
обычно он связан с описанием гибели богов в борьбе с хтонически-
ми чудовищами. Этому периоду должна предшествовать трехгодич­
ная “великанская зима ” (“фимбульветер”). В свою очередь вслед за
гибелью мира (богов и людей) должно последовать его возрожде­
ние, которое для мира богов будет связано с сыновьями Одина и То­
ра, а для мира людей — с Ливом и Ливтрасир, новыми “прародите­
лями” человеческого рода.
Помимо двух указанных типов мифов (загробных и эсхатологи­
ческих), картина будущего в архаичных культурах формировалась
на основе разнообразных пророчеств, прорицаний и предсказаний.
Наличие этих типов дискурсов само по себе свидетельствует о суще­
ствовании понятия будущего в архаичном сознании.
В целом в архаичных системах знания задается достаточно це­
лостная темпоральная структура “прошлое — настоящее — буду­
щее”, причем как прошлое, так и будущее могут дополнительно
подразделяться на более и менее отдаленное от настоящего. Мифи­
ческие темпоральные представления, таким образом, имеют до­
вольно сложную структуру (что отчасти тоже создает поле для дис­
куссий). Но в разных мифических системах удельный вес отдельных
компонентов этой темпоральной структуры может сильно разли­
чаться, а некоторые из них вообще могут отсутствовать. Пожалуй,
только мифы о первотворении (этиологические и антропогоничес-
кие) присутствуют и занимают важное место в мифологии всех
стран и народов. У кочевых народов или племен, не занимающихся
земледелием или живущих близко к экватору, где не выражена сме­
на времен года, часто вообще не представлены календарные мифы,
далеко не у всех народов существовали эсхатологические мифы о
будущем, и т.д.
189

Раздел 2
Т1ты знания о прошлом
9.2
Образы изменений во времени
Уже на самых ранних этапах развития человеческой цивилизации,
судя по дошедшим до нас источникам и современным этнографи­
ческим наблюдениям, в сознании людей возникают как цикличес­
кие, так и линейные представления о развитии, движении, измене­
нии жизни и общества, однако характер соотношения этих двух ти­
пов представлений остается предметом дискуссий среди специали­
стов. Так, согласно М. Элиаде, циклическая картина развития мира
была главной особенностью сакральных (мифологических) архаич­
ных темпоральных образов (“миф о вечном возвращении”), в то
время как “профанное” (мирское) время в архаичном сознании бы­
ло линейным и необратимым. Однако, по мнению Е. Мелетинско-
го, Элиаде ошибочно приписывал мифологическому мышлению
сознательное и последовательное неприятие истории, поскольку он
отталкивался от ритуала. Ритуалы возрождения времени призваны
поддерживать истощившиеся силы природы, они связаны с куль­
том плодородия, а циклическое восприятие времени в них вторич­
но. Как полагает Мелетинский, архаическая мифическая модель
времени прежде всего представляла собой дихотомию “начальное
время — эмпирическое время” и имела сугубо линейный характер.
Впрочем, как показывает непредвзятый анализ, в любой арха­
ичной культуре можно обнаружить представления как о круговом,
так и линейном движении или изменении во времени. Попытки
выделить доминирующий тип представлений в рамках данной куль­
туры в целом или какой-то ее области (например, сакральной или
профанной), могут быть приняты лишь с очень большой условнос­
тью. Так, обычно считается, что в Древней Греции доминировали
представления о круговом движении, а в Древнем Риме и Древней
Иудее —линейные образы. Но это является, конечно, большим уп­
рощением: на протяжении нескольких столетий существования
каждой из этих культур возникали и распространялись в обществе
самые разные концепции его изменения. Это же, кстати, относится
190

Лекция 9
Архаичное знание
и к европейской культуре Нового времени; принято считать, что для
нее характерно доминирование линейных представлений, но это
вряд ли можно признать адекватной характеристикой всего много­
образия темпоральных концепций, созданных в Европе за послед­
ние пять столетий. Если же речь идет о древних культурах, к этому
следует добавить и мизерность выборки, которой мы оперируем, —
репрезентативность сохранившихся текстов весьма условна.
Еще одна проблема связана с тем, что с точки зрения современ­
ных представлений время одномерно (в отличие от трехмерного
пространства), а в архаичных системах представлений существова­
ли, как минимум, два “измерения” или две “оси ” времени — верти­
кальная и горизонтальная. В рамках этих двух измерений (по осям
“впереди — позади” и “наверху — внизу”) определялось “местопо­
ложение” ( “времяположение”) прошлого и будущего.
Горизонтальная ориентация была преимущественно динамич­
ной и больше связывалась с движением — к прошлому или будуще­
му. Вертикальная ориентация была преимущественно статичной, в
ней прошлое и будущее сосуществовали одновременно. Условно го­
воря, вертикальная ориентация во времени была ближе к рассмот­
ренному образу “Время-1” , а горизонтальная — к “Времени-2” (см.
лекцию 7). Соответственно в рамках вертикальной ориентации
ключевыми образами были относительно статичное “дерево”, в
рамках горизонтальной — динамичная “река” и движение по “до­
роге” ( “пути”). Наконец, существовал смешанный образ, позволяв­
ший совместить горизонтальную и вертикальную ориентацию, ста­
тику с динамикой, а именно — образ “горы” .
При этом ответ на вопрос о том, где находятся будущее и про­
шлое в вертикальном измерении времени, представляет известную
сложность. Напомним, что во “Времени-1” все события и элементы
сосуществуют одновременно. Это отражается в общих архаичных
концепциях ярусного устройства мира. Как известно, в рамках таких
ярусных представлений все существа — как земные, так и трансцен­
дентные — сосуществуют одновременно в настоящем. При этом
пространственная иерархия существ, их размещение по ярусам или
уровням мира (космоса) не зависит от степени их древности (возра­
ста) или очередности возникновения, появления, создания и т.д.
191

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Пространственная иерархия в архаичных системах описания мира
определяется прежде всего “важностью” , “степенью совершенства”
или “степенью позитивности” тех или иных образов. Типичным
примером подобного структурирования является греческая мифоло­
гия: высшие боги находятся на Олимпе, низшие божества и люди —
на земле, души умерших людей — в царстве Аида, титаны — в Тарта­
ре, при том, что титаны являются самыми “старшими” по возрасту,
а ныне живущие люди — самыми “молодыми” .
Но все же наряду со статичной “вечностью ” во многих архаич­
ных культурах использовался более динамичный (хотя и менее гло­
бальный) образ вертикального движения во времени. Этот образ
был связан прежде всего с процессом смены поколений в так назы­
ваемом эмпирическом времени, не распространявшемся на мифи­
ческое прошлое. В эмпирическом времени (которое, как отмеча­
лось выше, охватывало ближайшее прошлое, настоящее и ближай­
шее будущее), пространственная иерархия членов семьи (рода) ус­
танавливалась уже по времени. Эта иерархия была воплощена
прежде всего в образе дерева — старшие предки уподоблялись кор­
ням, следующее поколение — стволу, затем шли ветви рода — побе­
ги, отпрыски и т.д.
В рамках простой аналогии с деревом эмпирическое (семейное)
прошлое находилось “внизу”, а будущее — “наверху” . Этот образ
иногда закреплялся благодаря помещению на небо душ еще не ро­
дившихся потомков. Проблема, однако, заключалась в том, что по­
добный образ входил в противоречие с культом предков и с предпо­
чтением прошлого будущему, типичным для архаичных культур.
Поскольку, в соответствии с аксиологией вертикальной ориента­
ции, “верх” был лучше, чем “низ” , помещение предков “внизу”, а
потомков “наверху” порождало конфликт двух типов ценностных
установок. Во многих архаичных культурах это противоречие лик­
видировалось путем “переворачивания дерева”, когда “корни” по ­
мещаются наверху, а “побеги” — внизу. В европейской культуре этот
образ закреплен в форме всем хорошо знакомого генеалогического
дерева, которое и по сей день изображается в перевернутом виде.
В рамках такой системы представлений прошлое оказывается на­
верху, а будущее — внизу.
192

Лекция 9
Архаичное знание
Но наряду с этим в европейской культуре Нового времени (на­
пример, в некоторых историософских концепциях) в качестве обра­
за вертикального движения во времени активно используется и об­
раз “нормального” дерева, “растущего” вверх. Подобная картина
соответствует современным аксиологическим установкам, подразу­
мевающим, что будущее лучше прошлого. Таким образом, верти­
кальная ориентация движения во времени оказывается производ­
ной от ценностной шкалы, ранжирующей прошлое, настоящее и
будущее.
Еще одним распространенным образом движения во времени
является течение воды. При использовании образа воды ее переме­
щение в первую очередь осмысливается как движение сверху вниз.
Наиболее явно этот образ возникает после появления водяных и
песочных часов (датируемого II тыс. до н.э .) . В этом случае исполь­
зуется вертикальная ориентация движения во времени, причем
прошлое связывается с “верхом”, а будущее —с “низом ” . Сложнее
обстоит дело в тех случаях, когда движение во времени ассоцииру­
ется с движением воды в реке, текущей от истоков к устью. Соот­
ветственно в рамках этого образа прошлое всегда ассоциируется с
истоками. При этом истоки часто осмысливаются как находящие­
ся “наверху” (ср.: “вверх по течению” и “вниз по течению”).
Но вместе с тем образ реки явно имеет и горизонтальную ориента­
цию. В этом случае “местонахождение” прошлого зависит от ори­
ентации “наблюдателя”, т.е. видит ли он себя стоящим спиной или
лицом к истокам.
Заметим, что хотя образы движения неодушевленных предме­
тов (рост дерева, течение воды и некоторые другие) довольно актив­
но использовались для концептуализации темпоральной организа­
ции социальной реальности, гораздо более значимое место здесь за­
нимали антропоморфные или, точнее, персонализированные обра­
зы социального мира. Говоря о социальном мире как субъекте
движения (перемещения) во времени, мы имеем в виду и его про­
стейшие определения (“мы ” , “люди”), и возникшие позднее более
сложные концепты (“общества”, “государства”, “народы”, “куль­
туры”, “цивилизации” и т.д.).
193

Разде л 2
Типы знания о прошлом
Пожалуй, наиболее распространенным образом персонализи­
рованной темпоральной организации социального мира является
универсалия “путь” . Заметим, что в отличие от вышеупомянутой
универсалии “дерево”, являющейся чисто природным образом,
“путь” относительно однозначно символизирует перемещение че­
ловека или людей в пространстве (пешком, верхом, в повозке, колес­
нице и т.д. вплоть до поезда, автомобиля и ракеты). Иными слова­
ми, “путь” не является чисто природным образом, он связан с чело ­
веческим действием, во многих случаях — с целеполаганием, т.е.
обладает телеологичностью. Путь может “вести” в будущее, к Богу,
к совершенству, познанию самого себя, но также в ад, в тупик, в ни ­
куда и т.д. Эти телеологические характеристики одновременно иг­
рают аксиологическую роль — цель движения во многом определя­
ет его ценностность, соответственно формируются представления о
“правильном”, “верном” или “праведном” пути.
Рассмотренные базовые образы движения во времени форми­
ровали специфичные архаичные представления об ориентации во
времени. Как показано в исследованиях по истории Древнего мира,
в древних цивилизациях существовала иная, отличная от нынешней
“пространственная” ориентация прошлого, настоящего и будуще­
го. Если в современной европейской культуре доминирующим яв­
ляется представление о том, что прошлое находится позади, а буду­
щее — впереди, то в древних цивилизациях ориентация была обрат­
ной: будущее находилось позади, а прошлое — впереди1. Подобная
пространственная ориентация основывалась на посылке о том, что
“человечество движется” из будущего в прошлое, т.е. что потомки
приходят из будущего, а предки уходят в прошлое.
Для современного европейского сознания в целом характерна
ориентация во времени, в соответствии с которой прошлое находит­
ся позади, а будущее — впереди. В то же время в современном обще­
стве отчасти сохраняется и архаичная темпоральная ориентация, ког­
да прошлое представляется находящимся впереди. Такая ориентация
1Этот факт был выявлен на основе лингвистических исследований, в частности,
применительно к культурам древнего Вавилона (Шумерское и Вавилонское царство),
древней Иудеи и для индоевропейской языковой группы в целом.
194

Лекция 9
Архаичное знание
проявляется, например, в выражениях типа “это ушло в прошлое”
“за нами придут новые поколения” и т.д.
9.3
Модели мира
Перейдем теперь к рассмотрению основных темпоральных конст­
рукций социального мира, использовавшихся в архаичных систе­
мах знания. Наш анализ неизбежно будет носить условный харак­
тер, так как мы, в соответствии с современными установками, по ­
пытаемся каким-то образом разделить образы темпоральной орга­
низации мира по неким видам или типам. Однако особенностью
архаичного мышления, отмечаемой многими исследователями, яв­
ляется прежде всего целостность восприятия и объяснения мира.
Но поскольку ни мы, ни наши читатели не в состоянии начать ду­
мать только в рамках мифологического способа осмысления мира,
подобный анахронизм оказывается неизбежным.
На качественном уровне описание темпоральной структуры
мира (“прошлое —*настоящее — будущее”) реализуется прежде все­
го в рамках аксиологической шкалы “лучше — такой же — хуже” .
Эта шкала может включать как все три темпоральных компонента
(прошлое, настоящее и будущее), так и прилагаться к ним попарно
(“прошлое — настоящее” , “настоящее — будущее”). Обычно качест­
венное различение прошлого, настоящего и будущего в рамках упо­
мянутой шкалы именуется прогрессом (движение от худшего к луч­
шему), регрессом (движение от лучшего к худшему) и циклами (че­
редование хорошего и плохого), но эти понятия в их современном
виде формируются лишь в Новое время, поэтому их следует упо­
треблять с осторожностью.
Очевидно, что использовавшиеся древними значения и смыслы
понятия прогресса существенно отличались от тех, которые сфор­
мировались в Новое время. Как полагают некоторые исследовате­
ли, главное отличие античного представления о прогрессе состояло
195

Раздел 2
Типы знания о проймам
не столько в самой идее, сколько в ее историко-политическом кон ­
тексте и функциях. Хотя мысль об усовершенствовании, увеличе­
нии, улучшении (auxesis, progressus) фигурировала издавна, она, как
правило, была подчинена идее цикличности всех вещей и времен.
Даже когда идея прогресса становилась элементом государственной
идеологии — “цивилизующий прогресс” в античной Греции или
“противодействие распаду”, которым угрожали нашествия варва­
ров, в Римской империи, — античные авторы допускали лишь час­
тичный прогресс, предрекая рано или поздно распад.
Трактовка темпоральных образов даже в наиболее простых об­
ществах сопряжена со значительными трудностями и до сих пор яв­
ляется объектом дискуссии. Еще нагляднее это проявляется при
анализе систем представлений, существовавших в древних цивили­
зациях. Видимо, попытки выделить в каждом случае единственную
или главную концепцию развития (как это делается во многих рабо­
тах) вряд ли правомерны. Практически в любой культуре существо­
вали прогрессивные, циклические и регрессивные модели истори­
ческого движения. Иногда эти концепции возникали последова­
тельно и сменяли друг друга, но чаще они существовали параллель­
но, в том числе в трудах одних и тех же авторов.
Классический пример тому дают воззрения Гесиода (ориентиро­
вочно VII в. до н.э .), едва ли не наиболее раннего из известных нам
греческих авторов (не считая Гомера). В дошедших до нас двух поэмах
Гесиода представлены и прогрессивная, и регрессивная модели исто­
рического развития. В “Теогонии” (“Происхождение богов”), где из­
лагается сакральная история, используется прогрессивная концеп­
ция: развитие от “низших” божеств к “высшим” , от “диких” титанов
к “цивилизованным” богам-олимпийцам. В “Трудах и днях”, повест­
вующих прежде всего о “земной” (профанной) истории человечества,
дается регрессивная модель, сформулированная в форме знаменитой
схемы пяти веков — золотого, серебряного, бронзового, века героев и
железного века, к которому Гесиод относит свое время1.
1Исторические периоды, обозначаемые в русском переводе словом “век” , у Геси­
ода на самом деле называются “поколения” (yévoÇ); о смене поколений как об одном из
способов организации темпоральной структуры социального мира см. далее.
196

Лекция 9
Архаичное знание
Попытаемся теперь выделить основные типы архаичных моде­
лей мира, задающих его темпоральную организацию. Заметим, что
приводимая ниже типология является условной, поскольку в рам­
ках архаичных систем знания они не были жестко разделены между
собой и во многих случаях фактически сливались в сознании. В по­
давляющем большинстве эти модели были связаны с простейшими
представлениями о космосе и природе.
Космологические модели
Одними из наиболее распространенных являются циклические ко­
смологические модели, связанные с представлениями о влиянии
космических тел на человеческую жизнь. Естественно, что обнару­
жение цикличности или периодичности в движении Луны, планет,
комет и т.д. рождало убежденность в цикличности оказываемого
ими влияния, а тем самым и цикличности земных событий. Эти
представления распространялись на жизнь не только отдельных
людей, но также государств и народов. Астрологические концепции
цикличности земных событий существовали в Вавилоне, Ассирии и
Египте, Китае и Индии, Древней Греции и Риме.
В качестве базовых выступали три вида циклов, связанных , в
современных понятиях, с вращением Земли вокруг своей оси (сут­
ки), Луны вокруг Земли (месяц) и Земли вокруг Солнца (год). Су­
точный цикл и связанные с ним природные явления порождают на­
бор моделей, использующих такие образы, как “день — ночь” ,
“свет — тьма” , “рассвет — закат” , “сумерки” и т.д. Лунный цикл и
его фазы порождают символику семидневной недели, которая игра­
ла особенно значимую роль в иудаизме и христианстве.
Но, пожалуй, наибольшее количество образов формируют го­
довой цикл и связанные с ним природные явления — прежде всего
сезоны (зима, весна, лето, осень), а также сезонные изменения в
мире растений — всходы, цветение, плодоношение, увядание, в том
числе связанные с архетипом дерева (мирового древа, древа позна­
ния, жизни и смерти, добра и зла). В дальнейшем этот семантичес­
кий ряд дополняется соответствующими сезонными сельскохозяй­
ственными операциями (пахота, прополка, полив, удобрение, сбор
197

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
урожая), а также такими образами, как “плодородная нива”, “непа­
ханое поле” и т.д.
Календарные модели мира были весьма распространены в ми­
фологии европейских народов — германских и славянских племен.
В силу резких колебаний климата в течение года, здесь, в отличие от
более южных народов, календарные мифы и ритуалы играли перво­
степенную роль. Естественным исключением из этого “географиче­
ского правила” были, конечно, Египет и Месопотамия, где регуляр­
ные разливы Нила, Тигра и Евфрата также способствовали возник­
новению календарных моделей мира.
Семейно-родовые модели
К числу древнейших относятся и семейно-родовые модели. “ Се­
мейное” (“родовое”) время существует даже в самых примитивных
культурах. У народов с гентильной (повозрастной) организацией
общества основной функцией семейного времени является соци­
альная стратификация: положение всех членов рода (семьи, племе­
ни) самым существенным образом зависит от возраста. Соответст­
вующие социальные группы — например, дети до достижения по­
ловой зрелости или не прошедшие инициацию, не состоящие в бра­
ке юноши и девушки, замужние (женатые), имеющие детей,
старики и т.д.
—
обладают разными правами и обязанностями, т.е.
занимают разные социальные позиции.
Семейно-родовые модели широко использовались для темпо­
ральной организации мира. С древнейших времен история семьи
(рода) в эмпирическом времени периодизировалась по смене глав
рода. Из семейного времени концепция поколений перешла в исто­
рию. Неудивительно, что поколения как единица времени исполь­
зуются в самых ранних исторических описаниях, в частности в Вет­
хом Завете и трудах древнегреческих авторов — Гесиода, Геродота и
др. Эта “семейная” трактовка поколения перешла и в исторические
исследования — периоды правления издревле использовались в ка­
честве единицы исторического времени.
Модель смены поколений широко использовалась в трудах ан­
тичных авторов — Гесиода, Гераклита, Геродота, Зенона, Платона,
198

Лекция 9
Архаичное знание
Аристотеля, Полибия, а также Вергилия, Лукреция, Плутарха, Вар-
рона, Цензорина и др., в иудаистической мифологии. Эта модель
задавала не только единицу исторического времени, но и формиро­
вала первичные представления о цикличности исторического раз­
вития. Чередование поколений от смерти к смерти или от рождения
к рождению символизировало бесконечную повторяемость и одно­
типность исторического развития.
“Технико-экономические” модели
Наконец, в наиболее развитых архаичных культурах возникает еще
один тип моделей темпоральной организации мира, связанный уже
не только с природой в чистом виде, но и с деятельностью челове­
ка. Модели такого типа еще сохраняют мифологическую основу, в
частности, они связаны с мифами о так называемых культурных ге­
роях, но вместе с тем они могут рассматриваться как первые попыт­
ки символической репрезентации темпоральной структуры собст­
венно социального мира.
К моделям такого типа относятся прежде всего различные кон­
цепции “золотого века” (поколения, периода, эпохи и т.д.) . В таких
моделях каждый период истории ассоциируется с неким металлом
или минералом (золотом, серебром, бронзой, железом, камнем).
Первая известная нам модель такого типа была предложена, как от­
мечалось выше, Гесиодом, и в разных вариантах ее можно обнару­
жить в последующих работах древнегреческих авторов, в Древнем
Риме, в древнеиудейских текстах Ветхого Завета (Книга пророка
Даниила) и в некоторых других не столь развитых архаичных куль­
турах (хотя и в менее разработанном виде). Так, в германо-сканди­
навской мифологии не существовало развернутой модели смены
“века” , но все же в начальный период после творения боги (“асы”)
живут в мире, где все сделано из золота.
Рассматриваемая модель еще связана отчасти с древними обра­
зами “первоэлементов”, но все же ее основу образуют некие соци­
альные представления. Речь здесь идет в первую очередь о социаль­
но-ценностном отношении к соответствующим металлам или ми­
нералам, будь то стоимостная оценка, определяемая редкостью,
199

Раздел 2
Типы знания о прошлом
или важные для человека свойства этих металлов или минералов
(твердость, устойчивость к воздействию времени, сложность обра­
ботки, возможности использования и т.д.) .
К этому же классу принадлежат модели, основанные на ассоци­
ации отдельных исторических периодов с разными видами хозяйст­
венной деятельности человека (или отсутствием таковой). Речь идет
о моделях типа “охота — скотоводство — земледелие”, которые,
строго говоря, уже выходят за рамки архаичных систем знания. По­
добные модели появляются в эпоху развитой античности, сначала в
Древней Греции, а затем и в Риме, хотя нам известны лишь единич­
ные примеры такого рода. Но при небольшом числе известных цело­
стных многокомпонентных моделей данного типа степень распрост­
ранения этого подхода не следует недооценивать. Его элементы
можно обнаружить даже в наименее развитых архаичных культурах,
по крайней мере на уровне этиологических мифов. В частности,
происхождение и начальный период бытия мира и человека часто
связываются с какой-то хозяйственной деятельностью, воплощаю­
щейся в соответствующих образах богов или первопредков. К числу
таких древнейших видов деятельности и “профессий” относятся
охота и рыболовство (“охотник” , “рыбак”), скотоводство (“пас­
тух”), земледелие (“пахарь”), обработка металлов (“кузнец”), изго­
товление изделий из глины (“гончар”), строительство (“строитель”,
“каменщик”, “плотник”).
В рамках обеих разновидностей данного класса моделей могли
конструироваться самые разнообразные представления о развитии
мира (прежде всего социального). Так, в рамках “горнорудной” мо ­
дели весьма распространенной является регрессивная схема, впер­
вые заданная Гесиодом и позднее популяризированная Овидием, в
которой “золотой”, т.е. самый лучший период находится в начале
времен. Но, скажем, в Книге пророка Даниила наилучшим являет­
ся будущий “каменный” период (“царство”). А в интерпретации
Лукреция эта схема приобретает уже абсолютно прогрессивный ха­
рактер, концептуализируемый в виде идеи развития общества от
“каменного” через “медный” к “железному веку”, в соответствии с
изготавливаемыми орудиями труда.
200

Лекция 9
Архаичное знание
Точно так же разные образы темпоральной структуры мира мог­
ли формироваться в рамках моделей, использующих описания раз­
ных видов хозяйственной деятельности. Первая известная нам мо­
дель такого типа была предложена Дикеархом из Мессины (III в.
до н.э .) в сочинении “Жизнь Эллады”, где он выделил три ступени
в истории человечества: первобытную, пастушескую, земледельчес­
кую. При этом первобытная ступень являлась, с точки зрения Дике-
арха, наилучшей, жизнь людей этого времени рисуется им лишен­
ной излишеств, близкой к природе, не затронутой сомнительными
благами культуры. Но, например, у Варрона эта схема, представлен­
ная в виде смены эпох “охоты —*скотоводства —земледелия”, име­
ет явно выраженную прогрессивную окраску, и поэтому модели та­
кого типа обрели необычайную популярность в период доминиро­
вания идей прогресса в конце XVIII—XIX в., начиная с Адама Сми­
та до работ представителей немецкой экономической школы (см.
лекцию 11).
В целом анализ архаичных представлений позволяет понять не
только “истоки и корни” современных моделей темпоральной орга­
низации мира, но и некоторые общие принципы их построения.
Процесс понимания (включая описание и объяснение) в самом об­
щем виде сводится к пониманию непонятного через понятное, то ­
го, что кажется сложным, через то, что кажется простым. Представ­
ления о том, что “непонятно” , а что “понятно”, непостоянны. Так,
в архаичных обществах предметный мир природы считался более
“понятным” , и поэтому через него понималась, в частности, кате­
гория времени. В эпоху Средневековья, когда понятийный и кате­
гориальный аппарат стал необычайно тонким и разветвленным, со ­
хранялся тот же принцип, который обычно именуется средневеко­
вым символизмом. Но его конкретные формы были гораздо более
сложными: наряду с традиционным пониманием через уподобле­
ние природным объектам (например, растениям), возникают гораз­
до более сложные конструкции. Например, божественное устройст­
во могло объясняться через социальное, нравственные категории —
через элементы одежды, и т.д.
201

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
Аналогичные процессы можно было наблюдать в XIX в. Тогда
физика (на уровне механики) и биология (на уровне эволюциониз­
ма) казались “понятными” , и через них понимался “непонятный”
социальный мир. Но теперь квантовая физика и молекулярная би­
ология оказываются не менее непонятными, чем социология и эко­
номика. Поэтому ныне мало кто пытается “понять” социальный
мир через кванты или гены, хотя по-прежнему многие обществове­
ды используют “понятные” представления из области механики
или эволюции видов.

10
лекция
РЕЛИГИОЗНОЕ
ЗНАНИЕ
Религиозное знание — это знание о трансцендентной реальности
или основанное на представлении о существовании трансцендент­
ной реальности. Следуя Канту, мы используем термин “трансцен­
дентный” для обозначения “потустороннего” — того, что лежит за
границами сознания и познания или за пределами мира. Условно
религиозное знание можно разделить на три вида — политеистичес ­
кие религии (иногда также именуемые мифологиями), монотеисти­
ческие религии (иудаизм, христианство, ислам) и вневероисповед-
ные формы религии (оккультизм, мистицизм и пр.) .
Поскольку в центре нашего внимания находится европейская
культура, мы сосредоточимся прежде всего на христианском моно­
теистическом религиозном знании. Христианское религиозное зна­
ние играло в Европе доминирующую роль в формировании образа
прошлого человечества на протяжении более чем тысячелетнего пе­
риода — по крайней мере с IVдо XV в. Более того, в Западной Евро­
пе в этот период религиозное знание было практически единствен­
ным типом специализированного знания в обществе (не считая не­
специализированного обыденного знания). В течение последних
пяти столетий роль религиозного знания в конструировании про­
шлой социальной реальности постепенно уменьшалась, и в настоя­
щее время она сравнительно невелика, хотя в некоторых элементах
203

Раздел 2
Т1мы знания о прошлом
это знание продолжает играть весьма существенную роль. Но ана­
лиз процесса конструирования прошлого в рамках религиозного
знания представляет не только исторический интерес: религия ока­
зала колоссальное влияние на те формы знания о прошлом, кото­
рые возникли и специфицировались в Новое время — прежде всего
на историософию и идеологию, а отчасти и на общественные науки
(не говоря уже о естественных науках, рассмотрение которых, впро­
чем, выходит за рамки нашего курса).
В XX в. религиозное знание испытало некоторый подъем, обра­
тившись (под влиянием философии жизни и экзистенциализма) в
первую очередь к человеку. Существенный вклад в развитие теологии
внесли как протестантские — К . Барт, Э. Бруннер, Р. Бультман,
П. Тиллих, Р.Нибур идр., так и католические мыслители —Э. Жиль­
сон, Ж. Маритен, К. Войтыла (папа Иоанн Павел И), И. Барбур,
Г. Кюнг и др. Благодаря этим работам на Западе религиозное зна­
ние, в отличие от стран, где доминирует Восточная церковь и тео­
логия находится исключительно в ведении клириков, смогло со ­
хранить значимые позиции даже в современном секуляризован­
ном мире.
Впрочем, если говорить о роли религиозного знания в констру­
ировании прошлого, то в этой области, являющейся предметом на­
шего рассмотрения, позиции религиозного знания в Новое время
заметно ослабли. Прежде всего это относится к христианской исто­
риографии, которая фактически свелась к конфессиональным
“ церковным историям” . Однако при этом следует помнить слова
О. Конта, сказанные полтора столетия назад: “Высокое социальное
назначение теологической философии должно получить правиль­
ную оценку с двух точек зрения: во-первых, поскольку она вначале
указала руководящие принципы организации общества, а затем по ­
тому, что она дала возможность длительного существования класса
мыслителей” [Конт, 1994, с. 124].
Религия как познавательное отношение есть прежде всего зна­
ние о божественной реальности. Знание же о социальной реально­
сти, в принципе, играет в религии подчиненную или служебную
роль. Но это не означает, что эта роль несущественна; более того,
в отдельные периоды она становилась едва ли не первостепенной в
204

Лекция 10
Религиозное знание
системе религиозного знания. Значимость знания о социальном
мире в системе религиозного знания определяется представления­
ми о взаимной соотнесенности божественной и социальной реаль­
ности и соответствующего этим реальностям знания. Эта соотне­
сенность, в свою очередь, связана с двумя базовыми характеристи­
ками божественной реальности: ее онтологическим и эпистемоло­
гическим статусами.
Под онтологическим статусом мы имеем в виду представления
как о самой социальной реальности, так и о характере влияния на
нее различных трансцендентных сил. Такое влияние в широком
плане включает Творение социальной реальности, текущее вмеша­
тельство в ее функционирование и возможную финальную “ликви ­
дацию” социального мира.
Вторая характеристика взаимосоотнесенности социальной и
божественной реальности тесно примыкает к первой, но акценти­
рует познавательную сторону религиозного отношения. Речь идет о
способе познания божественной реальности, в частности, о роли в
этом познании знания о социальной реальности. В крайнем вари­
анте предполагается, что поскольку Бог проявляет (раскрывает) се­
бя людям только в воздействии на социальную реальность, то по ­
знание Бога возможно лишь через познание последней.
В самом общем виде эти два базовых комплекса представле­
ний — онтологических и эпистемологических
— о пределяли знание
о социальной реальности в рамках христианской религии, и по ­
скольку каждый из комплексов существенно варьировался как во
времени, так и в пространстве, соответственно изменялись религи­
озное знание о прошлой социальной реальности, его значимость и
смысловая наполненность.
Теология истории связана прежде всего с проблемой Божест­
венного Провидения. Ключевым здесь является вопрос о сути Бо­
жественного плана в отношении человечества и ходе его исполне­
ния, прежде всего на уровне определения этапов реализации данно­
го плана. В рамках этой проблематики, во-первых, концептуализи­
руется понятие прошлого применительно к социальной реальности
и, во-вторых, формируется образ прошлого и отдельных его перио­
дов в соотнесенности с провиденциальным планом. Учитывая мно­
205

Разде л 2
ТЬпы знания о прошлом
жественность таких построений, мы попытаемся выделить лишь
наиболее распространенные теологические концептуализации ис­
тории человечества.
Ключевым элементом всех вариантов христианской теологии
истории являются три божественных действия: Сотворение мира и
человека, Воплощение Бога в Иисусе Христе и “ликвидация” или
“закрытие” социального мира (прекращение существования чело­
вечества в его земном временном бытии). К настоящему моменту
свою незыблемую позицию (концептуальную и темпоральную) со­
хранило только одно Божественное действие — Воплощение в
Иисусе, в то время как два других действия (Творение и Страшный
суд) не обладают ни концептуальной, ни темпоральной определен­
ностью и до некоторой степени утратили свое значение в теологии
истории.
Впрочем, проблемы с концептуализацией темпоральной струк­
туры истории существовали едва ли не с момента зарождения хрис­
тианства, и способы решения этих проблем существенно менялись
по мере его развития. Итак, прежде всего остановимся на проблеме
структурирования истории, т.е. “ж и зн и ” или “бытия человечества”
в рамках прошлого, настоящего и будущего.
юл
Темпоральная структура
В общем виде христианская концепция истории мира и человека
задается начальной и конечной точками отсчета эсхатологической
концепции (учения о конце света). Такими точками истории чело­
вечества в теологических трактатах считались моменты утраты
благодати и ее предстоящего обретения: рай до изгнания Адама и
Евы и рай после Страшного суда. При этом образы прошлого и бу­
дущего рая существенно различаются: первый — это ветхозавет ­
ный рай-сад (Эдем) (Бытие 2: 8 — 3: 24), второй — новозаветный
рай-город (Небесный Иерусалим) (Откровение Иоанна Богослова
206

Лекция 10
Религиозное знание
21:2 —22: 5). Между ними пролегает некое пространство мирской
истории, где есть относительные спады и подъемы, но, главное,
существует точка, делящая историю на два качественно разных от­
резка — до и после Воплощения Господа.
Детализированная темпоральная картина мира в христианстве
выстраивалась постепенно и была подвержена существенной эво­
люции. Первый этап концептуализации состоял в отделении насто­
ящего от прошлого. Это разделение было четко сформулировано
уже в Новом Завете. Заимствованную у иудаизма модель апокалип­
тического ожидания скорого пришествия Иисуса Христа как “кон ­
ца времен” полностью заменила эллинистическая концепция, бе­
рущая начало в двух трудах Луки (Евангелии и Деяниях Апостолов),
в которой Иисус Христос трактовался как “середина времен”: Во­
площение Бога в Христе рассматривалось как поворотный пункт
мировой истории, понимаемой как драма, разыгрываемая между
Богом и миром.
В результате период до Воплощения начинает трактоваться как
прошлое, а после Воплощения — как настоящее. При этом мирская
история или бытие человечества во времени было окаймлено “веч­
ностью”: до начала прошлого (т.е. до помещения Адама в Эдем) су­
ществовала только трансцендентная “вечность” . В свою очередь и
после мирского настоящего опять возникала трансцендентная “веч­
ность”, начинающаяся со Страшного суда.
Такая структура, получившая законченное выражение у Авгус­
тина, имела явные недостатки. Прежде всего, эта концепция проти­
воречила развитой самим Августином идее о параллельном сущест­
вовании и независимости (точнее, несопоставимости и несравни­
мости) мирского “времени” и божественной “вечности” . “ Время”
оказывалось встроено в “вечность” . Но поскольку к “вечности” не ­
применимы понятия “прошлое — настоящее — будущее” и даже
“раньше — позже” , вся темпоральная конструкция Августина вы­
глядела крайне неубедительной и противоречивой. Но даже остав­
ляя в стороне это фундаментальное противоречие, постоянно воз­
никали более конкретные проблемы структурирования темпораль­
ной картины социальной реальности, т.е. истории или земного бы­
тия человечества.
207

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Что касается прошлого, то здесь, во-первых, существовала про­
блема точки отсчета: считать ли началом истории пребывание Ада­
ма в Эдеме или момент после изгнания из рая. Дело в том, что биб­
лейское описание Эдема является относительно секуляризован­
ным, и в любом случае он представляется как “земной рай”, лока ­
лизованный “на востоке”: “И насадил Господь Бог рай в Едеме на
востоке; и поместил там человека, которого создал” (Бытие 2: 9).
Поэтому пребывание в Эдеме может рассматриваться и как часть
трансцендентной реальности, сопряженной с вечностью, и как
часть земной истории человечества, существующей во времени.
От включения или невключения в историю периода пребывания
Адама и Евы в Эдеме существенно зависела общая картина темпо­
ральной организации человеческого бытия, ее прогрессивный, рег­
рессивный или циклический образ.
Во-вторых, существовала проблема структурирования или пе­
риодизации прошлого. От того, на какие периоды делилось про­
шлое (т.е. история до Христа), опять-таки зависела окраска тенден­
ций исторического развития.
Наконец, третья проблема, которая возникла лишь в XIX в., но
оказалась едва ли не самой серьезной, это открытие того факта, что
жизнь на Земле в целом и человек в частности появились намного
раньше, чем это постулировалось в Библии. Обнаружение останков
ископаемых животных и предков человека и последовавшее за этим
развитие эволюционных биологических теорий стало серьезным
вызовом идее Творения. Христианская церковь оказалась вынужде­
на так или иначе подстраиваться под научное знание. С точки зре­
ния нашей темы здесь весьма важно произошедшее в XIX в. ради­
кальное “удлинение” прошлого человечества.
Существенные проблемы возникали и при концептуализация
настоящего. Дело в том, что исходно, в раннехристианской литера­
туре и трудах Отцов Церкви, настоящее понималось как период от
Воплощения до конца света, т.е. охватывало некоторую часть про­
шлого и будущего, ведя отсчет от “теперь” . Но с течением времени,
по мере удаления от момента Рождения Христа, настоящее стано­
вилось слишком продолжительным. На уровне христианской исто­
риографии эта проблема решалась путем укорачивания отрезков
208

Лекция 10
Религиозное знание
прошлого, охватываемых вновь создававшимися церковными исто­
риями. Но на уровне теологических концепций никаких карди­
нальных изменений в трактовке настоящего не происходило, и едва
ли не до начала Нового времени под настоящим формально подра­
зумевался весь период после Воплощения.
Наиболее значимым в христианской темпоральной схеме было
будущее, но будущее трансцендентное. И именно концептуализа­
ция будущего вызывала, пожалуй, наибольшие затруднения. Преж­
де всего это касалось концепций трансцендентного будущего,
обычно обозначаемых как “эсхатология” (от греч. éaxaxoç ‘послед­
ний’, ‘конечный’, и Xoyoq ‘слово/знание’), т.е. учение о конце (ми­
ра). Трансцендентное коллективное, общечеловеческое будущее
включало “последнюю битву” между силами добра и зла, воскре­
шение из мертвых, Страшный суд и последующее пребывание в
раю или аду в соответствии с решениями Божественного суда.
Концепция трансцендентного будущего постоянно находилась в
центре внимания христианских теологов, но особенно активизиро­
валась ее разработка в XII в., в частности в работах Бернара Клер-
восского, Исаака из Стеллы, Гонория Отенского, Оттона Фрейзин­
генского и др.
Еще более спорной была концептуализация мирского будуще­
го. Эта концептуализация осуществлялась в двух основных вариан­
тах. Первый связан с грядущим “царством Антихриста”, т.е. правле­
нием антагониста Христа, которое должно предшествовать Страш­
ному суду. Идея появления Антихриста была сформулирована в От­
кровении (греч. Апокалипсис) апостола Иоанна, а средневековые
толкователи (Августин, Феодорит Кирский, Григорий Великий и
др.) выстроили уже целостную картину его прихода и царствования.
На основе Апокалипсиса продолжительность правления Антихрис­
та или “освобождения” дьявола обычно оценивалась в три с поло­
виной года (Откровение Иоанна Богослова 13: 5).
Альтернативная концепция мирского будущего была связана с
возвращением к первоначальным иудаистским представлениям о
приходе мессии, и в рамках отдельных христианских течений этот
вариант реализуется в виде идеи о втором пришествии Христа и ус­
тановлении Царства Божиего на земле. Срок существования этого
209

Раздел 2
Типы знания о прошлом
“ царства” опять-таки на основе текста Откровения апостола Иоан­
на обычно определялся в 1000 лет (Откровение Иоанна Богослова
20: 1—6), отсюда — милленаризм или хилиазм как обозначение та­
ких представлений (соответственно от лат. mille или греч. %\кх6х;
‘тысяча*).
Характеризуя в целом христианскую темпоральную структуру
социального мира, подчеркнем несколько основных моментов.
Христианская религия является, пожалуй, наиболее темпорализо­
ванной религией в истории человечества. Хотя и не сразу, но все
же в христианстве была разработана наиболее полная и относи­
тельно целостная темпоральная структура социального мира, ох­
ватывающая прошлое, настоящее и будущее. В этой структуре на­
стоящее было более значимо, чем прошлое, а будущее — более
значимо, чем настоящее. При этом следует отметить, что, несмот­
ря на серьезные усилия, предпринимавшиеся в области теологиче­
ской концептуализации “прошлого — настоящего — будущего”, в
Средние века эти компоненты темпоральной картины мира разли­
чались весьма нечетко и часто смешивались, особенно на уровне
массового сознания.
10.2
Схемы истории
Количество схем или моделей исторического процесса, использо ­
вавшихся в христианской теологии истории, было сравнительно
невелико. Наиболее распространенными были схемы, состоящие
из трех, четырех и семи периодов, что обосновано у Августина:
“ ...Три есть первое совершенно неравное число, а четыре — первое
совершенно равное; из них-то и состоит число семь** [Августин.
О Граде Божием XI, 31J. Но немногочисленность типов схем от­
нюдь не препятствовала многообразию создаваемых в их рамках
концепций исторического развития человечества.
210

Лекция 10
Религиозное знание
В рамках трехчастного деления истории использовались две ос­
новные схемы, обе восходящие к Новому Завету. В первом вариан­
те трем частям истории соответствовали периоды: от Сотворения
мира до Авраама или до Моисея (период “естественного состоя­
ния” или “естественного закона”); от Авраама или от Моисея до
Рождения Христа (период Старого или Ветхого Завета/договора,
или “закона ”); от Христа до конца света (период Нового Завета или
“закона” , или “Божьей милости”). Эта схема была разработана Ев­
севием Кесарийским и Августином и неоднократно использовалась
впоследствии. В частности, в первой половине XII в. она была по­
пуляризована французским каноником-августинцем Гуго Сен-Вик-
торским.
В рамках второй трехчастной периодизации истории первый
этап относился к периоду от сотворения мира до Рождества Христо­
ва (прошлое), второй от Рождества Христова до Страшного суда
(настоящее), а третий относился уже к трансцендентному будущему
или небесному Царству Божиему, долженствующему наступить по­
сле Страшного суда. Помимо новозаветных корней, возникновение
этой схемы могло быть частично связано с манихейской моделью
мира, в которой используется деление на три времени, каждое из
которых характеризуется особым соотношением двух высших и из­
вечных принципов — света и тьмы. Согласно учению Мани, в пер­
воначальном времени существует идеальное равновесие: свет “на­
верху”, тьма “внизу” . В промежуточном (настоящем) времени идет
непримиримая борьба этих двух начал, успех сопутствует то свету,
то тьме. В конечном (завершающем) времени борьба закончится
победой света, который окончательно возобладает над тьмой.
Схема “прошлое — настоящее — будущее” появляется уже в па­
триотической литературе первых веков христианства. В IX в. ее ис ­
пользует Иоанн Скотт Эриугена в своем комментарии к Евангелию
от Иоанна, где он едва ли не первым связывает три эпохи (прошлое,
настоящее и будущее) — с ипостасями Святой Троицы (Бога Отца,
Бога Сына и Бога Духа Святого). Особую популярность эта схема (в
том числе во взаимосвязи с ипостасями Святой Троицы) приобрета­
ет опять-таки в XII в. в работах аббата-бенедиктинца Руперта фон
211

Разде л 2
Типы знания о проишом
Дёйтца; Ансельма, епископа Гевельбергского (приближенного
Фридриха Барбароссы); Оттона, епископа Фрейзингенского и др.
Радикальную модификацию этой схемы осуществил в конце
того же XII в. Иоахим Флорский, который концептуализировал не­
трансцендентное, земное будущее человечества, качественно от­
личное от настоящего и не связанное с “царством Антихриста” .
По Иоахиму, в течение ветхозаветной “эры Отца” Бог раскрывает­
ся человеку как властный господин, а человек подчиняется ему как
трепещущий раб; новозаветная “эра Сына” превращает эти отно­
шения в отношения отца и ребенка; наконец, грядущая “эра Свя­
того Духа” сообщит им полную интимность. Первая эра — закона
и страха или устрашения; вторая — благородства и веры и, нако ­
нец, третья — эра любви. Первая эра имела в основании труд, вто­
рая — обучение, третья — созерцание.
Эта концепция относительно секуляризованного (насколько
это возможно в рамках религиозного знания) будущего стала не
только основой для разнообразных ересей и различных реформа­
торских и революционных политических движений, но и явилась
прообразом многих историософских схем XVIII—XIX вв., в том
числе марксистской.
На основе членения всемирной истории на три периода могли
создаваться более сложные четырехчастные схемы. Например, в не­
которых работах, написанных после XII в., встречается совмещение
двух рассмотренных выше трехчастных схем, когда первые две час­
ти относились к прошлому (обычно от Адама до Моисея и от Мои­
сея до Христа), третья — охватывала настоящее (от Воплощения до
конца света), а четвертая часть относилась к трансцендентному бу­
дущему. Существовали и иные варианты: так, Николай Кузанский
(1401—1464) делил историю на периоды в 1700 лет (равнявшиеся
жизни 34 поколений по 50 лет1). Этот период, по его мнению , отде­
лял Адама от потопа, потоп от Моисея, Моисея от Христа и Христа
от конца света, который, по его расчетам, должен был наступить в
начале XVIII в.
1Эти 50-летние периоды Николай Кузанский называл “юбилеями” , хотя исходно в
иудейской традиции “юбилеем” именовался период в 49 лет.
212

Лекция 10
Религиозное знание
Самостоятельный тип четырехчастных схем основывался преж­
де всего на концепции четырех царств. Разработки этой схемы
обычно относят к IV в. и связывают с Иеронимом. На основе вто­
рой части ветхозаветной Книги пророка Даниила Иероним разра­
ботал план всемирной истории, основанный на последовательной
смене четырех “земных царств” — Ассиро-Вавилонского, Мидий-
ско-Персидского, Греко-Македонского и Римского*. В коммента­
риях Иеронима к книге Даниила утверждается, что Римская импе­
рия как “четвертая, последняя мировая монархия” будетдлиться до
конца мира. Эта идея была проявлением того внутреннего сближе­
ния светской власти с христианством, которое наступило со време­
ни императора Константина. Тем самым Римская империя была
включена в Божественный план и наделена священной, неземной
сущностью, что в конечном счете привело к отождествлению “рим­
ского мира” с христианским.
Августин был, естественно , знаком с идеей четырех царств, но
относился к ней более чем прохладно, считая, что только два царст­
ва (Ассирийское и Римское) были основными, а остальные —доба­
вочными [Августин. О Граде Божием XVIII, 2]. Более того, в “Граде
Божием” Августин предпринял немыслимую ранее демифологиза­
цию истории Рима как “неидеального”, “несправедливого” госу­
дарства, всю историю которого начиная с братоубийства Ромулом
Рема можно представить как длинную цепь насилий и бедствий.
Концепция четырех царств была, казалось бы, окончательно дез­
авуирована после распада Римской империи, факт гибели которой
уже отчетливо осознавался современниками этого события. С V до
X в. крупнейшие западнохристианские авторитеты (Григорий Тур­
ский, Исидор Севильский, Беда Достопочтенный), равно как и хро­
нисты каролингского времени, полностью игнорируют четырехча­
стную схему.1
1Вторая часть “Книги” (Книга пророка Даниила 7—12), по мнению современных
исследователей, относится к первой половине II в. до н.э . Упоминаемые в ней четыре
царства символизируются четырьмя зверями, после гибели которых наступит царство
Всевышнего, “ Которого царство —царство вечное” (Там же, 7:27). Заметим, что хотя на­
чиная с Иеронима пророчества Даниила интерпретировались в духе последовательной
смены четырех царств, в самих пророчествах они фигурируют скорее как одновременно
существующие и борющиеся между собой.
213

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
Возрождение идеи четырех монархий начинается в конце X в.,
когда создается Священная Римская империя1 (с конца XV в.
—
Священная Римская империя германской нации). Чисто политиче­
ские претензии франкских германских королей в союзе с папами на
европейскую гегемонию требовали идейного обоснования этого со­
бытия, не расходящегося, однако, с теологическими установками.
Поэтому при формальном следовании канонической идее о вечно­
сти “последнего царства” — Римской империи, “идеологи” герма­
но-итальянских политических притязаний дополнили ее идеей
translatif) imperii — так называемого переноса имперской власти из
Рима в Византию, затем на Запад — Карлу Великому, преемниками
которого объявили себя германские императоры.
Но концепция “переноса” принималась далеко не всеми; так,
уже вXII в. Ордерик Виталий и Иоанн Солсберийский подвергли ее
резкой критике, в том числе и по национально-политическим мо ­
тивам. В связи с этим кельнский каноник Александр де Роэс в рабо­
те “Translatio Imperii” (ок. 1281) предложил “компромиссную” схе­
му переноса империи: по его мнению, европейский мир поделен
между итальянцами, которые унаследовали папскую власть, гер­
манцами, которые унаследовали империю (политическую власть),
и французами, которые унаследовали от франков знание. Другими
словами, итальянцам досталась Церковь (священный институт),
немцам — империя (политическая власть), а французам — Париж­
ский университет (знание).
Учитывая политический характер данной концепции, неудиви­
тельно, что “возрождением” схемы четырех монархий занимались
практически исключительно германские и итальянские авторы.
Как политическая концепция схема четырех монархий и идея “пе ­
реноса” империи и в дальнейшем использовалась прежде всего в
Германии. Но для других государств она была неприемлема. Лишь в
XVII в. схема четырех монархий возрождается не как политическая,1
1Священная Римская империя была основана германским королем Оттоном I в
962 г. и формально просуществовала до 1806 г., хотя заключенный в 1648 г. Вестфальский
мир (ознаменовавший окончание Тридцатилетней войны) уже зафиксировал превраще­
ние империи в конгломерат независимых государств.
214

Лекция 10
Религиозное знание
а как теологическая концепция, прежде всего благодаря француз­
скому аббату Ж. Боссюэ и его сочинению “Рассуждение о всеобщей
истории” (1681).
Если же говорить о политических или политико-теологических
аспектах, то особый интерес представляет совмещение схемы четы­
рех царств с тремя эпохами, которое реализовалось в русской кон­
цепции “Третьего Рима” в XV—XVI вв. и немецкой концепции
“Третьего рейха” в XX в. По существу речь идет уже о семичастных
схемах как комбинации четырех- и трехчастных.
Как известно, концепция “Третьего Рима” возникла на Руси в
XVв. после падения Константинополя: “Два Рима падоша, третий
стоит, а четвертому не быти” . Правда, как отмечает Б. Успенский, это
представление никоим образом не может рассматриваться просто-на ­
просто как пример translatif)imperii. По его мнению, первичным в до­
ктрине “Москва — третий Рим” был религиозный мотив, а уже затем
политический. Вначале Москвабыла провозглашена новым Констан­
тинополем (в “Изложении пасхалии” митрополита Зосимы, 1492).
Поскольку Константинополь понимался как новый или второй Рим,
провозглашение Москвы новым Константинополем открывало воз­
можность ее восприятия в качестве третьего Рима. Однако Констан­
тинополь был не только “новым Римом”, но также и “новым Иеруса­
лимом”: в качестве нового Рима Константинополь воспринимался
как столица мировой империи, в качестве нового Иерусалима — как
святой, теократический город. Существенно при этом, что Москва
сначала понимается как новый Иерусалим, а затем — как новый Рим,
т.е. теократическое государство становится империей (а не наоборот!).
В случае с концепцией “Третьего рейха” (под первыми двумя
подразумевались Священная Римская империя германской нации
и Германская империя 1871—1918 гг.) секулярные, политические
мотивы были выражены более отчетливо, но и эта концепция была
богато окрашена трансцендентными (религиозными и мистически­
ми) красками. Благодаря тому, что разговор всегда шел не просто о
рейхе, а о “Третьем рейхе”, эта сакральная сущность воспаряла до
мистических высот. Причем словосочетание “Третий рейх” несло
дополнительную трансцендентную (“потустороннюю”) нагрузку не
только для образованных людей, знакомых с историей христианст-
215

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ва. Масса простых немцев также спонтанно воспринимала выраже­
ние “Третий рейх” как религиозное усиление и без того нагружен­
ного религиозными смыслами слова “рейх”1.
Если же говорить о самостоятельных семичастных схемах все­
мирной истории, то их основой являлось аллегорическое толкова­
ние семи дней творения, включая субботний день отдыха. Это алле­
горическое толкование концептуализировалось в двух основных ти­
пах схем.
Первая была предложена Секстом Юлием Африканским в
“Хронографии” (ок. 220) на основе новозаветного высказывания “у
Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день”
(Второе послание Петра 3: 8). Отсюда неделе Творения должно бы­
ло соответствовать семь тысячелетий истории человечества. Содер­
жательная наполненность этой схемы существенно зависела от да­
тировки Творения; этим, в частности, определялась концептуализа­
ция настоящего и будущего. Если по подсчетам данного автора его
настоящее попадало в шестое тысячелетие от Творения, то тогда
седьмое тысячелетие трактовалось как трансцендентное будущее, и
конец мирской истории должен был наступить с концом шестого
тысячелетия. Если же подсчеты даты Творения свидетельствовали о
том, что прошло больше шести тысяч лет, то считалось, что седьмое
тысячелетие также относится к мирской истории, и конец света
должен наступить лишь с его окончанием.
Эта схема не получила особенно широкого распространения по
нескольким причинам. Первая — имелось много различных датиро­
вок Творения, и ни одна из них не была канонической для всех хри­
стианских церквей во все периоды существования христианства.
Вторая причина была связана с отрицательным отношением
большинства Отцов Церкви, и прежде всего Августина, к попыткам
исчисления точной даты конца света и завершения настоящего. Та­
кая позиция также основывалась на соответствующих библейских
высказываниях, в частности: “Не ваше дело знать времена или сро­
1В немецком языке слово “рейх” {Reich — царство, империя) используется в рели­
гиозной лексике для обозначения Царства Божиего, например: Himmelreich (Царство
Небесное), Dein Reich komme (Да приидет Царствие Твое) и т.д.
216

Лекция 10
Религиозное знание
ки, которые Отец положил в Своей власти” (Деяния святых апосто­
лов 1: 7).
Третья причина слабого распространения схемы семи тысяче­
летий имела содержательный исторический характер. Дело в том,
что хронологически “значимые” даты, кратные 1000 лет, не были
маркированы какими-либо заметными событиями библейской ис­
тории, т.е. не имели “исторической” значимости (за исключением
относительно мало распространенной “антиохийской” эры).
По существу, о подобных чисто календарных периодизациях
вспомнили всего два раза. Первый раз — в середине XI в., когда
должно было завершиться шестое тысячелетие существования ми­
ра по первоначальной иудейской хронологии. Этими ожидания­
ми, в частности, была инспирирована написанная в то время изве­
стная хроника бургундского монаха Рауля Глабера “История свое­
го времени в пяти книгах” (в 1047 г. 1лабер скончался, не дожив
двух лет до определенной им даты конца света). Второй раз о пе­
риодизации по тысячелетиям вспомнили уже в конце XV в. на Ру­
си, где использовалась “византийская эра”, согласно которой в
1492 г. (по нынешнему летоисчислению) должно было завершить­
ся седьмое тысячелетие существования мира. Конец света пред­
ставлялся столь неминуемым, что пасхалии рассчитывались толь­
ко до этого года. Далее пасхалии не составлялись —время не пред­
виделось и, следовательно, жизнь не планировалась.
Гораздо шире распространилась схема семи веков, предложен­
ная Августином и основанная на делении библейской истории на
отрезки по значимым событиям. “Само число веков, как бы дн ей,...
есть семь; так, первый век... простирается от Адама до потопа, вто­
рой — от потопа до Авраама; равны они, впрочем, не продолжи­
тельностью времени, а числом поколений, так как в том и в другом
их по десять. Затем, от Авраама до пришествия Христова, по исчис­
лению евангелиста Матфея, следуют три века, из которых каждый
заключает в себе по четырнадцать поколений, а именно: от Авраама
до Давида, от Давида до переселения в Вавилон и от переселения в
Вавилон до рождества Христова. Всех, стало быть, пять. Теперь идет
шестой, который не следует измерять никаким числом поколений...
После этого века Бог как бы почиет в седьмой день, устроив так, что
217

Раздел 2
Типы знания о прошлом
в нем почиет и сам этот день, и то, чем будем уже мы сами... Этот
седьмой век будет нашей субботой, конец которой будет не вече­
ром, а Господним, как бы вечным восьмым днем” [Августин. О Гра­
де Божием XXII, 30].
Эта схема могла опять-таки иметь разное концептуальное на­
полнение. Сам Августин уподобил историю человечества истории
жизни отдельного человека, связав каждый исторический “век” с
определенным возрастом человеческой жизни. Этот подход был на­
веян “возрастными” концепциями истории римских авторов, в ча­
стности Аннея Флора. Но у римских авторов обычно использова­
лась схема из четырех возрастов, Августин же нарастил ее, увеличив
число возрастов до семи. Позднее концепция семи возрастов (или
шести земных возрастов) неоднократно использовалась самыми
разными авторами. В начале VII в. ее воспроизводит Исидор Се­
вильский, в начале VIII в. эту концепцию развивает Беда Достопо­
чтенный. В XII в. ее использовали французский монах Гуго из Фле-
ри, Оттон Фрейзингенский и др.
В Новое время к этой схеме обратился Ж. Боссюэ (“Рассужде­
ние о всеобщей истории”, 1681), который уже все семь возрастов
относил к земной истории, и более того, лишь к периоду “древней
истории” (до Карла Великого): 1) от Сотворения мира до потопа;
2) от потопа до призвания Авраама; 3) от Авраама до законодатель­
ства Моисея; 4) от Моисея до взятия Трои (!); 5) от взятия Трои до
царствования Соломона; 6) от Соломона до Рождества Христова;
7) от Рождества Христова до Карла Великого. С Карла Великого, по
мнению Боссюэ, начинается “монархия Франкская и славное цар­
ствование предков Людовика XIV”, т.е. Новая история.
Подводя промежуточные итоги, отметим, что количество базо­
вых схем или моделей исторического процесса в теологии истории
было сравнительно небольшим. Конечно, существовали разнооб­
разные вариации этих моделей, однако они были связаны, как пра­
вило, лишь с более дробным делением основных эпох или “возрас­
тов” истории человечества. Однако этот сравнительно небольшой
набор схем позволял конструировать самые разнообразные теоло­
гические концепции истории.
218

Лекция 10
Религиозное знание
10.3
Образы “прошлого — настоящего — будущего”
Уже в ветхозаветном иудаизме (точнее, яхвизме) сформировалась
сложная картина “прошлого — настоящего — будущего” . В совре­
менных терминах ветхозаветные представления об историческом
процессе можно условно обозначить как чередование регрессивно­
го и прогрессивного видения истории. Первый этап истории — от
Сотворения человека до потопа — в целом рассматривался как пе­
риод постепенного упадка. Второй этап — от Ноя до Давида — в ос ­
новном интерпретировался как период подъема. Третий этап — от
Давида до римской колонизации, т.е. по “настоящее” включитель­
но — снова имел регрессивную трактовку. Наконец, изменение от
настоящего к будущему приобретало прогрессивную окраску в со­
ответствии с мессианскими ожиданиями. Представления о буду­
щем имели и некоторые циклические или повторяющиеся мотивы,
поскольку были связаны с идеей возрождения, восстановления иу­
дейской государственности, величия и могущества иудейского на­
рода времен Давида.
Эта концепция с некоторыми модификациями была унаследо­
вана раннехристианскими сектами, темпоральные представления
которых можно условно описать следующим образом:
• хорошее состояние в прошлом;
• грех и переход к плохому состоянию;
• плохое состояние, царство зла;
• приход спасителя, мессии и наступление новой, переходной
эпохи, характеризующейся разделением на неверующих и верую­
щих, которым уготовано спасение;
• “последний бой”;
• восстано вление (окончательное) первоначального хорошего
состояния1.
1Заметим, что эта же схема присуща и большинству современных религиозных сект,
с той разницей, что на место Иисуса Христа основатели этих сект ставят самих себя.
219

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
С утверждением христианства характер переплетения прогрес­
сивных и регрессивных представлений о развитии мира еще больше
усложняется. В рамках формально единой доктрины оказываются
совмещенными разные подходы, что обусловило многие из после­
дующих теологических дискуссий, взаимных обвинений в ереси и
церковных расколов.
К традиционным иудейским представлениям о динамике исто­
рического развития добавились и статические модели бытия чело­
вечества, частично заимствованные из греческих пространственных
концепций космоса. Подобные статичные или “экстемпоральные”
представления об истории мира сформулировали еще первые хрис­
тианские авторы — Тертуллиан (конец II — начало III в.), Ориген
(III в.), Орозий (конец IV — начало V в.) и др. В дальнейшем стрем­
ление утвердить статичный образ мира распространяется и на неко­
торые элементы общественной жизни. Подобные попытки особен­
но отчетливо проявляются начиная с XIII в. До этого времени веч­
ность, подразумевавшая неизменность и статичность, полагалась
атрибутом одного Бога. Введенное Августином и развитое Фомой
Аквинским (XIII в.) промежуточное между “временем” (tempus) и
“вечностью” (aetemitas) понятие “век” (aevum) открыло возможно­
сти для утверждения непреходящего характера и неизменности не­
которых общественных институтов. Прежде всего этой возможнос­
тью воспользовалась Церковь, провозгласив себя институтом, не­
подвластным разрушительному влиянию земного времени. Вслед за
этим и представители светской власти попытались изменить гос­
подствовавший в то время образ преходящего характера земной
власти, циклической смены государств и правителей и выдвинули
тезис о том, что государство также не подвержено изменениям.
Но статичная концепция истории мира была далеко не единст­
венной в христианском мировоззрении. Несмотря на доминирова­
ние “линейных” мотивов, в христианстве можно выделить и цикли­
ческие трактовки исторического движения, имеющие в своей осно­
ве как минимум четыре основы. Первая из них — это циклические
мотивы, унаследованные от иудаизма и связанные прежде всего с
трактовкой будущего конца света как возвращения к исходному бо­
жественному состоянию. Вторая основа “циклизма” была унасле-
220

Лекция 10
Религиозное знание
дована христианством от греческой философии. Циклические кон­
цепции исторического движения, выражавшиеся обычно в идее по­
следовательной смены “миров” или “эонов” , разрабатывали глав­
ным образом ранние христианские философы.
Третья основа циклических воззрений в христианстве связана с
влиянием астрологических теорий, издревле популярных на Ближ­
нем и Среднем Востоке. В период становления христианского уче­
ния влияние астрологических циклических концепций и различно­
го рода сакральных чисел особенно заметно проявлялось (наряду с
эллинистическими образами космоса) в трудах гностиков II в.
—
Валентина, Василида и др. Новый всплеск интереса к астрологиче­
ским циклам возник в XII—XIV вв. благодаря влиянию арабов, ко ­
торые принесли с собой в Европу не только тексты древних авторов,
прежде всего Аристотеля, но и восточную астрологию. На протяже­
нии XII—XIV вв. теории циклического развития становились все
более разработанными, а в их основе все чаще оказывались астро­
логические концепции.
Наконец, четвертая основа “циклизма” в христианстве уже не
связана с посторонними влияниями и является собственным изоб­
ретением христианских теологов. Речь идет о сопоставлении двух
частей Библии — Ветхого и Нового Завета — и поиске так называе ­
мых “параллельных мест”, которым занимались многие поколения
христианских теологов начиная с Оригена и Евсевия. Иногда по­
добные изыскания вели к распространению идеи о воспроизведе­
нии ветхозаветной истории в новозаветной, вплоть до установления
параллелей между Иисусом Навином и Иисусом Христом. Одним
из наиболее известных примеров являются сочинения все того же
Иоахима Флорского “Согласование Нового и Ветхого Заветов” .
В целом циклические трактовки истории мира были широко
распространены среди раннехристианских авторов до IV в. Затем на
несколько веков возобладала жесткая “антициклическая” позиция
Августина, против которой решались выступать лишь отдельные
“еретики”, такие, как Эриугена. Ситуация начала меняться только
в XII в. С этого времени поток работ, в которых развивались те или
иные циклические мотивы — будь то эллинистические, астрологи­
ческие или какие-либо иные, — быстро нарастал.
221

Раздел 2
ТЪпы знания о прошлом
Попытки преодоления эсхатологического финализма христи­
анских темпоральных воззрений с помощью циклических концеп­
ций предпринимались не только в Западной Европе, но и в Древней
Руси. Как отмечалось выше, во второй половине XV в. здесь быто­
вало устойчивое представление о приближающемся конце света,
который должен был наступить по истечении 1492 г. Но в 1492 г. гла ­
ва Русской церкви, митрополит Зосима, составляет “Изложение па­
схалии”, предваряющее наступление нового, восьмого, тысячеле­
тия существования мира. Это сочинение начинается с рассуждений
о завершении одного временного цикла и начале другого цикла, ко ­
торый в некотором смысле повторяет первый.
Но, конечно , наиболее распространенным в христианстве было
линейное видение истории, использовавшее прогрессивные и рег­
рессивные мотивы. Что касается прогрессивного видения истории,
то следует напомнить, что уже в Новом Завете содержится идея пре­
восходства Нового Завета над Старым, соответственно —настояще­
го над прошлым. Эта прогрессивная линия восприятия историчес­
кого процесса позднее была закреплена прежде всего в трехчастных
схемах всемирной истории, о которых шла речь выше.
Развитию прогрессивных концепций истории в значительной
мере способствовали труды Августина. Усматривая в истории чело­
вечества эволюцию, Августин, несомненно, вносил в представле­
ние об истории идею прогресса, разумея под этим не культурный и
материальный, а религиозно-нравственный прогресс. Особое место
в развитии этой тенденции занимают труды византийских теологов,
от Псевдо-Дионисия Ареопагита (V в.) и Максима Исповедника
(VII в.) до Григория Паламы (XIVв.) . У византийцев образ мира раз­
деляется во времени и в пространстве на две неравные части, соот­
ношение между которыми иерархично. У времени два яруса: “сей
век” и превосходящий его “будущий век” . В католицизме попытки
бросить вызов прошлому и дать надежду на будущее особенно акти­
визируются в XII—XIII вв. В работах большинства мыслителей это­
го периода прогрессивные представления об историческом движе­
нии выражались не столько в форме целостных концепций, сколь­
ко в виде отдельных высказываний или осторожных “дополнений”
и “уточнений” .
222

Лекция 10
Религиозное знание
Вместе с тем, как отмечают многие авторы, средневековое мы­
шление и мироощущение зачастую были пронизаны глубоким пес­
симизмом. Регрессивная модель часто применялась не только к
прошлому, но и к будущему — унаследованное от иудаизма тради­
ционное ожидание наступления Царства Божиего трансформиро­
валось в ожидание конца света и Страшного суда, придавая будуще­
му апокалиптический характер.
Впрочем, страх перед будущим и вневременной пессимизм
Средневековья, покоившиеся на образе вечности, тесно переплета­
лись с прогрессивными воззрениями на исторический процесс. Это
переплетение наблюдалось и у одних и тех же авторов, и в рамках
одних и тех же схем исторического развития. Наиболее показатель­
на в этом смысле схема семи возрастов, допускавшая самые разные
представления о человеческой истории.
Так, у родоначальника этой схемы Августина явно доминирова­
ло прогрессивное видение истории. Августин относил торжество
религиозного начала к старейшему возрасту не потому, что в нем
происходит разрушение физических сил, а потому, что он приписы­
вал ему зрелость человеческой души.
Однако во многих последующих работах, опиравшихся на ту же
схематическую “возрастную” концептуализацию истории, акцент
делался на “дряхлости” и “немощи” старшего возраста (aetas
debilis), что соответствовало в целом регрессивному взгляду на ис­
торический процесс. Такой подход можно найти уже у Псевдо-Фре-
дегара (автора франкской хроники VII в.): “Мир стареет, и в нас ос ­
лабевает острота разума” . Этот же мотив явственно звучит у Беды
Достопочтенного в “Хрониконе”, где он постоянно напоминает чи­
тателям, что они живут в последнем веке истории, как выражается
Беда, в веке дряхлом, которому предстоит скорый конец.
В XIII в. католические теологи, например, Бонавентура, при­
нимая все ту же схему возрастов мира и диагноз о наступившей ста­
рости, возвращаются к августиновскому прогрессивному видению
истории и начинают подчеркивать преимущества старческого воз­
раста с точки зрения приумножения человеческих знаний. Сме­
шанное прогрессивно-регрессивное видение истории воплотилось,
например, и в известном сравнении Бернара Шартрского (XII в.),
223

Раздел 2
Типы знания о прошлом
уподобившего себя и своих современников карликам, стоящим на
плечах гигантов. Таким образом, эта идея была высказана как ми­
нимум за пять столетий до Ньютона, которому обычно приписыва­
ется ее авторство.
Существенное влияние на формирование образов прошлого,
настоящего и будущего оказала Реформация. Если в Средние века в
христианских историко-теологических схемах главную роль играло
будущее, то в Новое время в протестантизме, и особенно в кальви­
низме, акцент в значительной мере был перенесен на прошлое и на­
стоящее. Идеалом являлось “доисторическое” прошлое времен
раннехристианских общин; более близкое прошлое — это период
“ папистского безумия”; наконец, настоящее (т.е. Реформация) рас­
сматривалось как центр темпоральной структуры мира. Идея
Страшного суда отходит на задний план, и Второе пришествие на­
чинают связывать с установлением господства на всей земле истин­
но христианского общества.
Итак, в христианстве при ограниченном числе используемых
схем были возможны самые разнообразные представления о темпо­
ральной структуре социального мира (статичные, прогрессивные,
регрессивные, циклические). Соответственно этому конструирова­
лись самые разные образы прошлого, настоящего и будущего. И хо­
тя в рамках современной культуры религиозное знание о прошлом
является в известной степени периферийным, летоисчисление мы
по-прежнему ведем от Рождества Христова...

11
лекция
ФИЛОСОФСКОЕ
ЗНАНИЕ
Философские размышления о темпоральной структуре социальной
реальности, включая ее прошлое, настоящее и будущее, обычно
именуются философией истории или историософией (эти названия
мы будем употреблять как синонимы). Термин “философия исто­
рии” впервые использовал Вольтер в одноименной работе (1765)
для обозначения критической или научной истории, т.е. такого спо ­
соба исторического мышления, когда историк самостоятельно су­
дит о предмете, вместо того чтобы повторять “истории”, вычитан­
ные из книг предшественников. В свою очередь термин “историо­
софия” был введен польским философом А. Цешковским в работе
“ Пролегомена к историософии” (1838).
Во избежание терминологической путаницы следует сразу под­
черкнуть, что термины “философия истории” и “историософия”
мы употребляем только для обозначения так называемой субстан­
циальной (онтологической, спекулятивной) философии истории,
где слово “история” фигурирует в значении “бытие человечества во
времени” . Эта оговорка необходима, поскольку в XX в. философи­
ей истории стали именовать и философию исторического знания,
225

Раздел 2
Tïtnu знания о прошлом
которая не связана непосредственно с конструированием темпо­
ральной картины мира1.
ил
Историософия
Элементы или зачатки философского осмысления бытия человече­
ства во времени, бесспорно, присутствовали уже в античности.
Точно так же и религия, особенно христианская, содержит подоб­
ные размышления. В этом смысле можно говорить о существова­
нии философии истории и в Древней Греции, и в средневековой
Европе. Но первые попытки философских рассуждений по поводу
социального прошлого и настоящего, не растворенные в общем
знании о мире, как в античности, или в знании о трансцендентной
реальности, как в Средние века, обнаруживаются лишь в эпоху
Возрождения.
Если же говорить о философии истории как о некоей относи­
тельно самостоятельной области знания, то в этом смысле она фор­
мируется только в XVIII в., в эпоху Просвещения, сначала во Фран­
ции, а затем в Германии. Конец же XVIII в. знаменовался настоя ­
щим бумом историософских сочинений2.
Возникновение философии истории в эпоху Нового времени
было во многом обусловлено неспособностью средневековой тео­
логии решить ряд существенных проблем, связанных с осмыслени­
1 В свою очередь философия исторического знания обычно подразделяется на
“ критическую**, представленную работами конца XIX — первой половины XX в.
(В. Дильтей, Ф. Ницше, Г. Зиммель, Б. Кроче, В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Дж. Колл-
лингвуд, К. Поппер) и “аналитическую” , возникшую в 1930—1940-е гг и активно разви­
вавшуюся во второй половине XX в. (снова К. Поппер, К. Гемпель, Э. Нагель, У. Дрей,
М. Мандельбаум, М. Уайт, А. Данто и др.) . Замыкает (пока) этот ряд “новая философия
истории**, представленная в первую очередь работами Ф. Анкерсмита.
2Показательно в этом смысле даже название работы И. Гердера “ Еще одна филосо­
фия истории для воспитания человечества. Новый опыт в дополнение к множеству опы­
тов нашего века” (1774).
226

Лекция 11
Философское знание
ем бытия человечества во времени. Прежде всего речь идет о поня­
тии “современность” и о процессе изменений социального мира.
В принципе, понятия “настоящее”, “современность”, являющиеся
исходным пунктом социальной философии и общественных наук,
были сформулированы в христианской патриотической теологиче­
ской традиции, в основе которой и лежало отделение настоящего
(времени после Воплощения) от всей предшествующей истории.
Как отмечалось в предыдущей лекции, по мере удаления во време­
ни от Рождества Христова настоящее становилось слишком “дол­
гим”, и оказывалось все труднее поддерживать представления о не­
изменности социального мира на протяжении столетий.
Теология истории не смогла осмыслить понятия современнос­
ти и исторического развития, и не случайно именно они оказались
центральными для субстанциальной философии истории. Осмыс­
ление современности или настоящего автоматически влечет за со­
бой концептуализацию прошлого как некоего предшествующего
состояния социального мира, от которого и отличается настоящее.
Далее прошлое также начинает делиться на качественно различные
периоды, образуя ведущую к настоящему последовательность эта­
пов исторического развития.
Наконец, естественным логическим завершением подобных
рассуждений являются поиски признаков окончания настоящего
или современности и концептуализация наступающего или гряду­
щего социального будущего. Обсуждение идеи конца современнос­
ти начинается на исходе XVIII в. и продолжается по сей день, порож­
дая всевозможные оценки настоящего как периода упадка, заката,
увядания, гибели, конца — капитализма, европейской культуры, ин ­
дустриального общества, модерна, истории и т.д. Представления та­
кого рода во многом вызваны понятным стремлением определить
момент перехода настоящего в будущее.
Если исходно философия истории представляла собой ради­
кальный разрыв с христианской теологией, то в XVIII—XIX вв. ис ­
ториософия возродила многие традиции теологии истории в ее па­
триотическом варианте, представленном прежде всего работами
Иеронима и Августина. Влияние теологии истории на философию
истории проявляется в целом ряде аспектов. Прежде всего, это
227

Разде л 2
Типы знания о прошлом
стремление к кафоличности, вселенскому подходу, попытка объяс­
нить бытие человечества в целом. Далее, историософия унаследова­
ла от теологии истории темпоральную целостность, стремление ох­
ватить прошлое, настоящее и будущее в их неразрывной связи.
От патриотической теологии историософия заимствовала и некото­
рые базовые схемы или модели исторического процесса — “во зрас­
ты”, эпохи, равно как и августиновскую идею развития человечест­
ва. Наконец, во многих историософских работах присутствуют тра­
диционный для христианской теологии принцип телеологияности
истории человечества, равно как и идеи проявления действия неких
“внешних” по отношению к социальному миру сил, граничащих с
трансцендентными.
Специфика философии истории как особого типа знания была
четко концептуализирована в лекциях И. Фихте “Основные черты
современной эпохи” (1806). Во-первых, речь идет о соотношении
историософии и исторической науки: “Философ, который занима­
ется историей в качестве философа, руководится при этом априор­
ной нитью мирового плана, ясного для него без всякой истории; и
историей он пользуется отнюдь не для того, чтобы что-нибудь дока­
зать посредством последней (ибо его положения доказаны уже до
всякой истории и независимо от нее), а только для того, чтобы по­
яснить и показать в живой жизни то, что ясно и без истории” [Фих­
те, 1993, с. 499].
Во-вторых, основным объектом философии истории является
не прошлое, а современность — прошлое лишь инструмент для
анализа современности: “Это правило — считать доказанным су­
ществование фактов прошлого лишь в той мере, в какой это безус­
ловно необходимо для понимания еще существующего в данный
момент факта —должно быть строго соблюдаемо... Да и к чему нам
определять и выводить факты прошлого подробнее, чем это необ­
ходимо для объяснения при их помощи современности” [Там же,
с. 496].
В-третьих, постулируется субъективно-селективный априор­
ный подход к анализу “духа времени”: “ ...Наше <исследование>,
применяющее к современности априорный принцип наблюдения
мира и людей, должно охватить не всех живущих в настоящее вре-
228

Лекция 11
Философское знание
мя индивидуумов, но только тех, которые действительно являются
продуктом своего времени, в которых это время выражается с наи­
большей ясностью ” [Фихте, 1993, с. 372].
На этих “трех китах” философия истории стоит и по сей день.
Классическая философия истории (второй половины XVIII —
XIX вв.) не была чистой или метафизической философией, т.е. сугу­
бо априорным или умозрительным знанием. Любая работа по фи­
лософии истории включала некий эмпирический материал. Но эм­
пирические данные вместо основы для теоретических построений
часто служили лишь иллюстративным материалом, призванным
подтвердить априорные схемы исторического развития. Филосо­
фия истории, особенно в XIX в., выступала прежде всего в качестве
теории исторического процесса, и именно историософия именова­
лась “исторической наукой” в противоположность “нетеоретич­
ной” и “описательной” историографии.
Формирование специализированных общественно-научных
дисциплин во второй половине XIX в. несколько ограничило роль
философии истории в анализе социального мира. Тем не менее
историософия сохранилась как самостоятельный тип знания о
социальной реальности, в том числе прошлой. За философией ос­
талась прерогатива концептуализации социального мира и его
подсистем как некоторых целостностей. Кроме того, обществен­
ные науки унаследовали и продолжают заимствовать из филосо­
фии истории некоторые базовые образы социального мира, спо­
собы его осмысления.
Так, все основные “культурно-исторические эпохи” — антич ­
ность, Возрождение, Просвещение, романтизм и т.д.
—являются
в
первую очередь философскими, а не научными понятиями, что не
умаляет значимости этих концептов в общей системе представле­
ний о прошлом. Заметим попутно, что точно так же преимущест­
венно философскими обобщениями можно считать такие понятия,
как рыночное и плановое хозяйство, демократия и тоталитаризм, не
говоря уже о совсем еще недавно актуальных капитализме и социа­
лизме. Это же относится и к социально-культурным концептам,
связанным с пространственно-географическими характеристика­
ми: Запад и Восток, Север и Юг, цивилизация и культура.
229

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
М. Мандельбаум обозначил философский подход к концептуа­
лизации прошлого (точнее, отдельных периодов бытия социальной
системы) как “социологический монизм”: “Общей для всех вариан­
тов <социологического> монизма является посылка о том, что лю ­
бой элемент общества связан с другими элементами данного обще­
ства таким образом, что он может быть понят только через понима­
ние всех остальных элементов и через понимание данного общества
в целом” [Mandelbaum, 1965, р. 47]. Эта посылка ярко выражена в
работах Г. Гегеля, О. Конта, К. Маркса и О. Шпенглера, а также во
многих исследованиях по культурной/социальной антропологии,
прежде всего у А. Рэдклифф-Брауна и Р. Бенедикт.
Наряду с принципом полного социологического монизма Ман­
дельбаум выделяет две формы “частичного ” монизма. Первая из
них выражается немецкими понятиями “Denkenstil” (образ мыслей,
стиль мышления) или “Zeitgeist” (дух времени) и может быть обо­
значена как “культурный монизм”, который распространяется на
все формы “духовной” составляющей социальной системы (искус­
ство, мышление, вкусы и т.д.). Вторая форма — “институциональ­
ный монизм” — охватывает социальную подсистему, включая эко­
номическую организацию, семью, систему образования, политиче­
ский и юридический контроль.
Однако, на наш взгляд, точнее говорить не столько о “мониз­
ме” или “холизме” историософских концептуализаций прошлого,
сколько о стремлении определить некую доминанту, характеризую­
щую ту или иную эпоху. Такие доминанты могут выделяться как в
социальной подсистеме общества, так и в подсистеме культуры, ре­
же — в подсистеме личности. В рамках социальной подсистемы это
могут быть производственные, правовые и другие типы социальных
отношений (например, у К. Маркса — отношения собственности).
Сюда же относятся разные типы государственного устройства (фео­
дализм, абсолютизм и т.д.), равно как и иные социальные институ­
ты (например, семья, церковь и т.д.).
Но все же наиболее распространены концепции, основанные
на выделении доминант в системе культуры, как материальной (тех­
нологические факторы), так и, особенно, духовной. Именно по­
следняя область является сферой пристального интереса филосо-
230

Лекция II
Философское знание
фов. Речь идет о концептуализации “духа времени” — не случайно
это понятие возникает практически одновременно с “философией
истории” .
Термины “дух века”, “дух времени” (esprit du siècle, esprit du
temps) впервые были использованы в середине XVIII в. во Франции
Ш. Монтескьё (“О духе законов”, 1748) и Вольтером (“Опыт о все­
общей истории и о нравах и духе народов”, 1756). Вдальнейшем эти
словосочетания активно употребляли Ж. Кондорсе, А. Сен-Симон,
О. Конт и другие французские мыслители. В Германии появление
термина “Zeitgeist” в конце XVIII в. было в основном инспирирова­
но французским оригиналом. “Дух времени” концептуализировал
отдельные исторические периоды. Это понятие можно найти в ра­
ботах И. Гердера, И. Канта, Ф. Шиллера, И. Фихте, И. Гёте, Г. Геге­
ля, К. Маркса, а позже — у В. Дильтея, М. Вебера, Ф. Мейнеке и
многих других.
Темпоральная картина социальной реальности, формируемая в
рамках философии и обществознания, всегда основана на исполь­
зовании неких моделей исторического развития. В рамках таких
моделей обеспечивается сочетание представлений об изменениях, с
одной стороны, и об определенной целостности и устойчивости об­
щества или его подсистем в пределах отдельных периодов — с дру­
гой (подробнее см. лекцию 15). Однако концептуальная целост­
ность таких моделей, к сожалению, обычно достигается за счет не­
обычайно высокой степени упрощения и схематизации.
На практике для темпорального структурирования процесса
социального бытия (включая разделение прошлого и настоящего)
используются самые разнообразные эвристические процедуры. Ес­
тественно, мы не можем даже кратко охарактеризовать все их мно­
жество, и потому в данной лекции ограничимся выделением лишь
наиболее типичных или распространенных подходов, структуриру­
ющих процесс исторического развития в философии. Главной ха­
рактеристикой всех этих моделей можно считать ориентацию на
настоящее. Отсюда следует, во-первых, что прошлое в подавляю­
щем большинстве случаев не является самостоятельным объектом
исследования в историософии и обществознании, а оказывается
лишь частью конструируемого в них темпорального символическо­
231

Раздел 2
Тйпы знания о прошлом
го универсума. Например, сначала формируется некая картина
“сегодняшнего” состояния системы, а затем исследователь про­
двигается в прошлое, пытаясь “уловить” момент, когда характери­
стики системы начинают существенно отличаться от “сегодняш­
них” . Во-вторых, эти модели в большинстве случаев явно или не­
явно подразумевают некую концептуализацию не только прошло­
го и настоящего, но и будущего. Таким образом, основную задачу,
для решения которой создаются модели исторического развития,
можно обозначить как определение “времяположения” настояще­
го между прошлым и будущим.
11.2
Исторический процесс
От естественно-научной традиции философия истории унаследова­
ла страсть к поиску “законов”, “неизменных правил”, “механиз­
мов” и “движущих сил” исторического процесса. Во многих случаях
историософы прямо заимствовали терминологию, понятийный ап­
парат и даже целостные теории из естественных наук. В первую оче­
редь это была классическая физика, со второй половины XVIII в.
—
химия, а в XIX в. их дополнила и отчасти вытеснила биология. Соот­
ветственно общество уподоблялось то механизму (по типу “небес­
ной механики” или искусственных механических устройств), то ве­
ществу, то живому организму. Также как и в естествознании, в клас­
сической философии истории не было места для человека — глав ­
ными объектами анализа были “общество” или “культура”.
Связь классической философии истории с естествознанием от­
четливо проявляется и на уровне терминологии. Еще со времен ан­
тичности для характеристики социального мира использовался тер­
мин “движение”, связанный с миром физическим. С XVII в. под
влиянием классической механики утверждается термин “динами­
ка” . В XVIII в. благодаря успехам химии укореняется понятие “про­
цесс” . В XIX в. к ним добавилось еще и “изменение” , соответствен­
232

Лекция 11
Философское знание
но возникают теории социальных, политических, экономических
и т.д. изменений, а под влиянием биологии лексикон пополнили
“рост” и “развитие” (последнее стало подразделяться на “револю­
ционное” и “эволюционное”). Однако и по сей день различия меж­
ду движением, изменением, процессом, развитием и т.п. примени­
тельно к социальному миру остаются размытыми, а соответствую­
щие понятия по-прежнему четко не отделены от представлений о
мире природы.
Особенно наглядно это проявляется, когда речь идет о “фор­
мах” или “траекториях” исторического развития. В сущности, уже
почти два с половиной тысячелетия философы оперируют всего тре­
мя базовыми образами исторического процесса (или в лучшем слу­
чае их несложными комбинациями), которые можно обозначить как
“прогресс”, “регресс” и “повторение” . Каждый из этих образов за­
дает свой тип соотношения между прошлым, настоящим и будущим.
“ Прогрессивная” концепция исторического процесса предпо­
лагает, что настоящее превосходит (по некоему критерию или пара­
метрам) прошлое, а будущее будет по тому же критерию превосхо­
дить настоящее. “ Регрессивная” концепция отражает пессимисти­
ческий взгляд на историю: настоящее уступает (по некоему крите­
рию или параметрам) прошлому, а будущее будет по тому же
критерию уступать настоящему (по крайней мере, если все будет
идти так, как оно шло раньше). Наиболее сложной является кон­
цепция повторения, которая может реализовываться как в жестких
механистических циклических моделях, так и в достаточно аморф­
ных образах воспроизведения неких предшествующих состояний
социального мира. В рамках концепции повторения возможны и
весьма различные взгляды на соотношение прошлого, настоящего
и будущего, в зависимости от того, о “воспроизведении” каких
именно состояний социальной системы идет речь.
Прогресс
Концепция прогресса является порождением Нового времени, хотя
идея улучшения в приложении к социальному миру и отдельным
его компонентам имеет давние традиции, ее можно обнаружить и в
233

Раздел 2
Типы знания о прошлом
античности, и даже в Средние века, в том числе у Августина. Одна­
ко, как справедливо отметил Р. Нисбет, представления такого типа,
существовавшие до Нового времени, точнее было бы назвать “деве-
лопменталистскими” (представлениями о развитии), и они восхо­
дят к архаичным образам социального мира, изменения которого
уподобляются росту и развитию растений и животных.
На рубеже XVI—XVII вв. идеи “улучшения” овладевают умами
европейских мыслителей — начиная с М. Лютера и далее на протя­
жении всего XVII в. в работах Ф. Бэкона, Р. Декарта, Т. Гоббса,
X. Гюйгенса, Г. Лейбница. Но лишь с конца XVII в., в частности, в
работах французских мыслителей Б. де Фонтенеля и Ш. Перро, а
позднее — у Ш. Монтескьё и Вольтера рассуждения о прогрессив­
ной направленности общественного развития приобретают качест­
венно иное содержание, постепенно отдаляясь от простейшего при­
родного образа “роста” и превращаясь в философскую концепцию.
В явном виде идея общественного прогресса была впервые
сформулирована А. Тюрго в набросках “Рассуждений о всемирной
истории” (1749) и в лекции “Последовательные успехи человечес­
кого разума”, прочитанной в Сорбонне в 1750 г. Прогресс для Тюр­
го был не только фактом, определявшим будущее развитие, он был
принципом существования человека в противоположность естест­
венному порядку.
Уже к концу XVIII в. концепция линейного прогресса завоева­
ла господствующие позиции в философии, политических науках,
социальной теории. Ее развивали французские энциклопедисты и
Ж. Кондорсе, Д. Юм иА. Смит, Г.Лессинг, И. Кант, И. Гердер. Вера
в прогресс не только определяла дух эпохи, она вселяла надежду в
размышляющего индивида, задавала координаты индивидуального
мироощущения. В XIX в. идея прогресса получает еще большее рас­
пространение, ее усваивают не только мыслители, но и широкие
слои общества.
Развитие идеи прогресса во второй половине XIX в. было нераз­
рывно связано с эволюционизмом. Но представления об историче­
ском развитии, утвердившиеся в этот период, радикально отлича­
лись от понятия прогресса в философии эпохи Просвещения,
прежде всего в ее французском варианте. Французские мыслители
234

Лекция 11
Философское знание
второй половины XVIII в. акцентировали в первую очередь посту­
пательное развитие человеческого разума (духа, сознания, знаний),
выводя из него прогрессивное развитие социальных институтов.
Эволюционисты же практически не делали отличия между соци­
альным и природным миром. Они считали, что все процессы, раз­
вертывающиеся во времени, прогрессивны по своему характеру, и
что история прогрессивна просто потому, что она представляет со­
бой последовательность событий во времени. Исторический про­
гресс, с точки зрения тогдашних историософов, был лишь одним из
случаев проявления “закона эволюции” .
Строго говоря, существовали две разновидности эволюцио­
низма — “социологический” и “биологический” (дарвинистский).
Социологический эволюционизм был теорией онтогенеза, в кото ­
рой человеческое сообщество рассматривалось как единственное
уникальное целое, тогда как социал-дарвинизм был теорией фило­
генеза, в рамках которой исследовалось происхождение особей или
видов.
Первое направление, господствовавшее в середине XIX в., ас­
социируется прежде всего с именами О. Конта и Г. Спенсера. В фи­
лософии позитивизма прогресс человечества рассматривался как
результат простого развития основного порядка, который по необ­
ходимости содержит в себе зародыш всех возможных успехов. Ант­
ропологи, социологи, историки, экономисты, философы, полито­
логи, даже теологи создавали теории эволюции человека и челове­
чества, трактуя ее как движение от невежества к науке, от инстинк ­
та к разуму, от фетишизма к монотеизму, от деспотизма к свободе,
от беспорядка к порядку, от механической солидарности к органи­
ческой, от неравенства к равенству, от нищеты к высоким стандар­
там потребления.
Что касается второго, филогенетического или видового подхо­
да к социальной эволюции, то он стал основой прежде всего для
различных расовых теорий, которые восходят по крайней мере к со­
чинению Ж.А . де Гобино “Опыт о неравенстве человеческих рас”
(1853—1855) и множеству последующих полунаучных работ, опуб­
ликованных в последней трети XIX в. во Франции, Англии, Герма­
нии и США.
235

Раздел 2
Т1ты знания о прошлом
После Первой мировой войны вера в прогресс начинает терять
позиции, и этот процесс особенно усилился в 1930—1940-е гг., с
приходом к власти фашистов в Германии и Италии и последующим
началом Второй мировой войны. Однако в 1950—1960-е гг. произо­
шел новый всплеск прогрессистских настроений, во многом благо­
даря необычайно быстрому экономическому развитию, наблюдав­
шемуся едва ли не во всем мире.
В результате в последние десятилетия прошлого века утверди­
лась компромиссная точка зрения, в соответствии с которой идея
прогресса признается применимой лишь к некоторым областям че­
ловеческой деятельности и лишается своего всеобъемлющего стату­
са. Признание наличия прогресса в одних областях (наука, техноло­
гия, экономика), как правило, сопровождается указаниями на то,
что этот прогресс является причиной упадка в других областях (мо­
раль, экология и т.д.) . Но несмотря на утрату былых позиций идея
прогресса продолжает здравствовать и остается важной, хотя и не
единственной, основой современных историософских и общест­
венно-научных концепций.
Регресс
Идея регресса (упадка, ухудшения) в приложении к социальному
миру восходит к архаичным мифологическим представлениям о
“золотом веке”, поддерживавшимся в Средние века в виде легенды
о библейском рае. Отчасти они транслировались и в Новое время,
но большинство регрессивных концепций исторического развития
в Новое время имеют не всеобъемлющий, а темпорально-ограни­
ченный характер. В первую очередь они прилагаются к понятиям
“со временность”, “настоящее”, т.е. упадок постулируется относи­
тельно некоего относительно недавнего прошлого. Что касается бо­
лее отдаленного времени, то применительно к нему доминирую­
щим все же является представление о прогрессе. В таком виде идея
упадка непосредственно связана с архаичными моделями цикла
жизни, в течение которого сначала происходит рост, а затем начи ­
нается период упадка (увядания, старения, дряхления и т.д.
—
по­
дробнее см. далее).
236

Лекция JJ
Философское знание
Идея упадка в разных формах сохранялась в общественной
мысли XVII—XVIII вв., несмотря на все усиливающееся влияние
сторонников прогресса. Так, в том же 1749 г., когда А. Тюрго сфор­
мулировал концепцию прогресса, Ж. Руссо написал работу “Спо­
собствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?”,
в которой дал отрицательный ответ на этот поставленный Дижон­
ской академией вопрос.
Существенный всплеск регрессивных воззрений в конце
XVIII — начале XIX в. был связан с идеями консервативного роман­
тизма (Л. де Бональд, Ж. де Местр, Ф. де Шатобриан, Ф. де Монло-
зье, Э. Бёрк), явившегося реакцией на трагический опыт Француз­
ской революции.
Следующий подъем регрессивных и (или) антипрогрессистских
настроений приходится уже на конец XIX в. Так, отчетливая крити­
ка теории прогресса прозвучала в работе Ф. Тенниса “Общность и
общество” (1887), которая в первом издании имела подзаголовок
“О коммунизме и социализме как эмпирических формах культуры”
(у Тенниса термины “коммунизм” и “социализм” служили для обо­
значения семейной общности в противоположность индивидуализ­
му городского общения). По мнению Тённиса, развитие общества
от традиционного, общинного к современному, индустриальному
не улучшило, а ухудшило условия человеческой жизни и, главное,
состояние культуры.
Распространение регрессивных идей в конце XIX в. было свя­
зано с разными причинами: экономической депрессией 1870—
1880-х гг., социальной критикой и распространением социалисти­
ческих идей, протестом против “машинизации” и “индустриализа­
ции”, наконец, с тревожными предчувствиями “конца века” (fin de
siècle). К этому добавились влияние физических открытий, в част­
ности второго начала термодинамики (Р. Клаузиус и У. Томсон, бу­
дущий барон Кельвин, 1850 г.), и широкое распространение в кру­
гах “читающей интеллигенции” понятия “энтропия” (введенного
тем же Р. Клаузиусом в 1865 г.), которое стали пытаться приложить
к социальному миру. Наконец, в конце XIX — начале XX в. стано ­
вится популярной концепция декаданса, которая в значительной
мере имела социально-эстетический характер. Интеллектуальный
237

Раздел 2
Типы знания о прошлом
авангард дистанцировался от ценностей общества, наслаждаясь
зрелищем “упадка”, “разрушения”, “заката культуры” .
В результате в конце XIX — начале XX в. идеи декаданса распро­
странились едва ли не во всех европейских странах, равно как и в
Соединенных Штатах. Эти настроения стали нарастать в первой
половине XX в. под впечатлением мировых войн, экономических
депрессий, фашистских и тоталитарных режимов. В XX в. наряду с
“упадком” и “декадансом” становится весьма популярным термин
“кризис”, прежде всего применительно к области культуры. Но эти
представления об упадке имели темпорально-ограниченный харак­
тер. Речь все же шла не о регрессивном видении всей истории чело­
вечества, а о настоящем, которое сравнивалось с относительно не­
давними “благополучными” временами, отстоявшими от совре­
менности всего на несколько десятилетий. Тем не менее, если в
конце XIX — начале XX в. регрессивные взгляды на историю были
уделом или привилегией элитарного меньшинства социальных
мыслителей, то трагический опыт 1914—1945 гг. породил волну мас­
сового пессимизма относительно хода исторического развития.
Одним из вариантов темпорально-ограниченных регрессивных
представлений является их распространение на будущее. В некото­
ром смысле такие идеи восходят к иудео-христианской апокалип­
тической и эсхатологической традициям, но в Новое время они те­
ряют свою трансцендентную окраску В частности, некоторая акти­
визация регрессивных взглядов на будущее наблюдалась в послед­
ние десятилетия прошлого и сохраняется в начале нынешнего
столетия. Вдополнение к традиционным рассуждениям о грядущем
истощении природных ресурсов, упадке культуры и природных ка­
таклизмах (падение астероида на Землю, остывание Солнца, гло­
бальное потепление или похолодание) добавились такие темы, как
загрязнение окружающей среды и озоновые дыры, международный
терроризм и конфликт цивилизаций и т.д.
Повторение
Идея повторения применительно к социальному миру развивается
в нескольких вариантах. В первом, самом простом и наиболее арха­
238

Лекция JJ
Философское знание
ичном варианте речь идет о неких циклах, мало зависящих от самих
людей. Этот подход наиболее тесно связан с представлениями о
циклических процессах в природе, в том числе обусловленных кру­
говым движением космических тел. Можно выделить две основные
интерпретации циклов. Первая включает чередование фаз или од­
нотипных периодов (состояний), наподобие смены фаз луны или
смены годовых сезонов; вторая сводится к тезису о колебаниях со­
стояний между двумя крайностями (маятниковая модель). Сюда же
следует отнести архаичные представления о “циклах жизни” биоло­
гических организмов —от рождения до смерти. Здесь идея повторе­
ния реализуется на уровне множественности объектов анализа, по
аналогии с биологическими объектами.
Второй вариант концепций повторения основан на утвержде­
нии о неизменности человеческой натуры (в более изощренной
формулировке речь идет об однотипности человеческого поведения
в сходных условиях). Эта идея относится к менее архаичному плас­
ту представлений, формирующемуся лишь в древних цивилизаци­
ях, а то и в эпоху античности. В рамках такого подхода возможны
разные типы представлений о соотношении имманентных свойств
человеческой натуры и свободы воли — от сугубо природных или
трансцендентных воззрений, подразумевающих заданность и уни­
фицированность человеческого поведения, до современных социо­
логических теорий.
Наконец, третий вариант концепций повторения ограничива­
ется возможностью воспроизведения разовых или специфических
состояний социального мира, в том числе путем целенаправлен­
ных действий. Таковы все концепции возрождения, реставрации,
возврата к прошлому и т.д., получившие распространение в Новое
время.
Идеи повторяемости и цикличности, широко распространен­
ные в Древнем мире и особенно в античности, фактически находи­
лись под запретом в эпоху средневекового христианства, в частнос­
ти, из-за негативного отношения к ним Августина. Активное ис­
пользование в Средние века схемы “возрастов мира” не было связа­
но с идеей повторения в силу господства представлений о
единственности этого самого мира. И лишь с началом Нового вре­
239

Раздел 2
Типы знания о прошлом
мени разразился настоящий бум концепций исторического повто­
рения во всех трех вариантах.
Раньше других распространяются различные астрологические
интерпретации развития социального мира. В частности, в XV в. ас ­
трологические концепции исторических циклов развивал Николай
Кузанский, в XVI — начале XVII в.
—
датчанин Тихо Браге, немец
Иоганн Кеплер, итальянец Галилео Галилей и многие другие мыс­
лители, связанные прежде всего с естествознанием.
Неастрологические циклические модели развития общества
появляются в XVI — начале XVII в. в работах Никколо Макьявелли,
Жана Бодена, Фрэнсиса Бэкона, Томмазо Кампанеллы. Во всех
этих работах повторяемость исторического развития в большей или
меньшей степени связывалась с неизменностью или однотипнос­
тью человеческого поведения.
Наконец, в XV—XVI вв. впервые в явном виде возникает пред­
ставление о возможности целенаправленного повторения, возоб­
новления, уподобления прошлому. В частности, прилагаются со­
знательные усилия для возрождения античности. Подчеркнем, что
речь шла не об изначально предопределенном повторении, а имен ­
но об уподоблении античности, о более или менее осознанном
стремлении приблизиться к вершинам античного искусства и куль­
туры. И именно эта попытка позднее превратится в определяющую
характеристику раннего Нового времени, а сама эпоха получит в
XIX в. наименование Ренессанса.
В XVIII — первой половине XIX в. при доминирующем поло­
жении “прогрессивного” видения исторического процесса все же
присутствовали и некоторые представления о циклическом харак­
тере развития. Во-первых, сохранялись “классицистские” мотивы
эпохи Возрождения, утверждавшие повторение античных тради­
ций после “мрачного Средневековья” . Во-вторых, продолжали су­
ществовать и различные астрологические концепции — их поток
практически не иссякал. Наконец, циклические схемы время от
времени появлялись в трудах некоторых философов: например у
Дж. Вико (“Основания новой науки об общей природе наций”,
1725) или Г. Форстера (“Руководящая нить будущей истории
человечества”, 1789).
240

Лекция 11
Философское знание
Довольно явственно мотивы повторения звучат и у Г. Гегеля в
“Лекциях по философии истории”, которые он читал в 1820-е гг. Но
подлинный расцвет концепции повторения применительно к разви­
тию общества начался лишь в середине XIX в. В этот период новый
подъем переживают, в частности, астрологические циклические тео­
рии, модифицированные с учетом космических и природных факто­
ров. Однако главная новация в области циклических интерпретаций
общественного развития состояла, конечно , в переходе от стадиаль­
ных к цивилизационно-культурным моделям (подробнее см. ниже).
С конца XIX в. во многих работах появляется тема восстановле­
ния и возрождения, прежде всего былого национального или госу­
дарственного величия. Первопроходцами на этом пути были нем­
цы, прокламировавшие необходимость возврата то к Средневеко­
вью, то к античному культу героев. Как хорошо известно, историо­
софские и историко-политические концепции, содержащие
призывы к восстановлению былого величия (Великой Македонии,
Великой Албании и т.д .) продолжают возникать и по сей день.
ВXX в. основным механизмом, обеспечивающим повторяемость
в развитии общества и его отдельных подсистем, выступает стерео­
типность человеческого поведения. Именно такой подход в более
мягких вариантах становится основой множества циклических моде­
лей, созданных в общественных науках, прежде всего в экономике
(деловые циклы), но также в политологии (электоральные циклы),
теории международных отношений (циклы гегемонии) и т.д.
и.з
Всемирная история
Философия истории унаследовала от архаичного недифференциро­
ванного знания базовый способ представления социального мира
через природные и материальные образы. К числу древнейших об­
разов самого социального мира и происходящих в нем изменений
относятся чисто природные объекты, прежде всего дерево (рост,
241

Раздел 2
Типы знания о прошлом
корни), река (течение, истоки) и т.д .‘ Вторая по степени древности
группа образов социального мира включает различные материаль­
ные предметы, изготавливаемые людьми: колесо, гончарный круг,
мельничное колесо (качение, вращение), маятник (качание) и т.д.
К числу древнейших относятся и антропоморфные образы соци­
альных общностей (от племени до человечества), отсюда широко
распространенные пространственные метафоры “исторического
движения”: восхождение по ступеням лестницы и путь (дорога), со
всей сопутствующей “дорожной” лексикой (исторические перекре­
стки, тупики, развилки и т.д.)12.
Все эти простейшие образы активно используются при постро­
ении историософских моделей или схем всемирной истории. Ос­
новной задачей, которую призваны решать такие схемы, является
конструирование “хронологического монизма” (термин П. Андер­
сона), т.е. решение проблем синхронии и диахронии, многообразия
и единства исторического развития. По способу достижения “хро­
нологического монизма” все схемы всемирной истории можно ус­
ловно разделить на три группы, которые мы обозначим как: 1) вы­
деление “ядра”; 2) десинхронизация синхронии; 3) синхронизация
асинхронии.
Выделение “ядра” . В данном случае мы пользуемся терминоло­
гией И. Уоллерстайна, предложенной им при разработке концеп­
ции “мира-системы ” (Warld-system). Ключевую роль в этой концеп­
ции играет понятие “ядра”, т.е. наиболее развитых, “центральных”
регионов (стран и народов), задающих облик и ключевые парамет­
ры “мира-системы ” в целом. Хотя И. Уоллерстайн и другие сторон-
1Ср., например: “ Можно сказать, что исторический поток течет по единому смыс­
ловому слою, который, как дно реки, своим рельефом определяет особенности поведе­
ния потока — водовороты, водопады, омуты” (Гордин Я. О единстве истории //Знание —
сила. 1993. No 1. С . 132).
2Ср., например: “Так вот, <после дефолта 1998 г.> попали мы в 1995 год, примерно
в начало года... После возвращения в 1995 год у нас есть выбор из трех вариантов. Вари­
ант номер один — ... о т с тупление в 1994 год, 1993-й и так далее...Мы пойдем назад, бук­
вально по той же дороге, по которой когда-то прошли... Вариант номер два — быстрыми
темпами отвоевать прежние рубежи, двигаясь по той же трассе... Вариант номер три —
выбрать новый путь движения” (Лившиц А. Правительство пытается остановить бегу­
щую армию / / Независимая газета. 1998. 27 октября. С. 4).
242

Лекция 11
Философское знание
ники концепции “мира-системы” (за некоторыми немногочислен­
ными исключениями) используют ее лишь для анализа истории Но­
вого времени, т.е. начиная с XVI в., это понятие весьма точно отра­
жает суть первого типа историософских схем всемирной истории.
В этом случае всемирная история является историей “ядра”,
которое и отождествляется с “миром”. Состав “ядра” может изме­
няться, но все происходящие в нем события упорядочены на шкале
реального исторического времени. Подобная схема, увековеченная
в сатириконовской “Всеобщей истории”, до сих пор фигурирует в
большинстве школьных учебников, в которых последовательно
рассматриваются Древний Восток, Древняя Греция, Древний Рим,
средневековая Европа и европейская “Новая история” .
Ключевым элементом данного подхода является выделение
“ядра” . Конечно, решение в большой степени зависит (особенно на
ранних этапах развития историографии) от исторических и геогра­
фических знаний того или иного автора, но практически всегда ос­
новой для определения “мира” и “не мира” в каждый период време­
ни служит некий идеологический компонент. История некоторых
стран и народов объявляется всемирной (т.е. занимаемая ими часть
земного шара считается “ядром”), а все остальные рассматривают­
ся как периферия или не рассматриваются вообще (варвары, ино ­
верцы, нецивилизованные народы и т.д .) . В качестве такого “ядра”
могут выступать христианский мир, европейская цивилизация,
“народы, принадлежащие к осевому времени” (К. Ясперс) и т.д.
Естественно, что “ядро” также является неоднородным и со­
стоит из отдельных общностей (наций, государств и т.д.). Но обыч­
но в историософских схемах эта проблема игнорируется, и в преде­
лах “ядра” исторические события, происходящие в отдельных его
сегментах, рассматриваются как общие, имеющие универсальное
значение для всего “ядра”, а тем самым и для “мира” в целом.
Несмотря на начавшийся в XVI в. процесс расширения географи­
ческих, этнографических и исторических знаний, принцип построе­
ния всемирной истории на основе выделения “ядра” продолжал ис­
пользоваться и в Новое время, органично совместившись с идеей про­
гресса. Это выражалось в усилении “европоцентризма” историософ­
ских концепций, предлагавшихся, в частности, И. Изелином (“Об
243

Раздел 2
Типы знания о прошлом
истории человечества”, 1764); Г. Лессингом (“Воспитание человечес­
кого рода”, 1780); Ж. Кондорсе (“Эскиз исторической картины про­
гресса человеческого разума”, 1794); Ф. Шеллингом (“Система транс­
цендентального идеализма”, 1800); И. Фихте (“Основные черты со­
временной эпохи”, 1806); Г. Гегелем (“Лекции по философии исто­
рии”, 1837); О. Контом (“Курс позитивной философии”, 1830—1842).
“ Европоцентристский” подход обнаруживается и в работах К. Марк­
са и Ф. Энгельса, в частности, в “Немецкой идеологии”, которая пи­
салась в 1845—1846 гг., но была издана только в 30-е гг. XX в. в СССР.
Десинхронизация синхронии. Второй тип схем всемирной исто­
рии тесно связан с ростом географических и этнографических зна­
ний. Столкновение представителей “ядра” с другими народами по­
рождает стремление упорядочить страны по уровню развития, раз­
местив их на единой шкале времени. Но, как правило, и в этом слу­
чае в качестве стандарта все равно используется исторический опыт
развития некоего “ядра” , прежде всего европейского. В результате
история каждого народа рассматривается не столько в реальном ис­
торическом времени, сколько по некоторой условной шкале стан­
дартного “времени по Гринвичу”.
Впервые такой подход возникает в I в. до н.э . в Риме, когда в
процессе завоевательных походов римляне сталкиваются с варвара­
ми. Именно в этот период появляются схемы Лукреция (каменный,
медный и железный “века”) и Варрона (эпохи охоты, скотоводства
и земледелия). На протяжении последующих веков подобные схе­
мы практически не использовались, и их возрождение началось
лишь в середине XVIII в.
В Новое время триаду “охота — скотоводство — земледелие”
первым реанимировал А. Тюрго (в “Рассуждениях о всемирной ис­
тории”, 1750), в конце XVIII — начале XIX в. она встречается у
К. Гельвеция, Д. Дидро и у многих других просветителей. А. Смит
в “Богатстве народов” (1776) вслед за охотничьей, пастушеской и
аграрной ввел торговую стадию. В развитие этой схемы в XIX в.
представителями немецкой исторической школы в экономике —
Ф. Листом (“Национальная система политической экономии”,
1841); Б. Гильдебрандом (“Натуральное хозяйство, денежное хо­
зяйство и кредитное хозяйство”, 1864); Г. Шмоллером (“Система
244

Лекция 11
Философское знание
меркантилизма в ее историческом значении: городская, террито­
риальная и государственная экономическая политика”, 1884);
К. Бюхером (“Возникновение народного хозяйства”, 1893) и др. —
был предложен целый ряд более изощренных стадиальных эконо­
мических моделей.
А. Фергюсон в работе “Опыт истории гражданского общества”
(1765) предложил новые названия исторических эпох: дикость, вар­
варство и цивилизация, и деление по этому критерию также полу­
чило продолжение, например, в работах Л. Моргана “Древнее об­
щество, Или Исследование линий человеческого прогресса от дико­
сти через варварство к цивилизации” (1877); Ф. Энгельса “Проис­
хождение семьи, частной собственности и государства” (1884).
Новый всплеск интереса к подобным историческим схемам
возник уже после Второй мировой войны. Стимулом послужили ра­
боты в области экономической и социальной истории, в частности,
теории индустриализации и модернизации. На сей раз всемирная
история предстала как последовательная смена разных типов обще­
ства: доиндустриального (аграрного, традиционного) — индустри­
ального (модернизированного) — постиндустриального (информа­
ционного, технологического и т.д.). Наиболее детально разработан­
ной концепцией такого типа является модель стадий экономичес­
кого роста У. Ростоу.
Синхронизация асинхронии. Третий тип схем всемирной исто­
рии в некотором смысле противоположен предыдущему по способу
достижения “хронологического монизма” . Если в схемах второго
типа он достигается за счет диахронизации синхронных событий и
расположения всех обществ на единой шкале условного историчес­
кого времени исходя из уровня их развития, то в схемах третьего ти­
па “хронологический монизм” устанавливается благодаря синхро­
низации диахронной истории разных обществ. Предполагается, что
каждое общество (культура, цивилизация) проходит одни и те же
этапы (фазы, периоды) развития, поэтому историю каждого обще­
ства можно нанести на унифицированную временную шкалу, разде­
ленную на этапы, единые для всех обществ.
Наиболее представительными для класса историософских
схем, ориентированных на синхронизацию асинхронии, являются
245

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
“биологические” модели, уподобляющие общество живому сущест­
ву (переживающему младенчество, детство, юность, зрелость, ста­
рость, дряхлость и смерть) или растению. Во втором случае обычны
ассоциации с годовым аграрным циклом, поэтому для “ботаничес­
ких” моделей характерно использование таких терминов, как
“ростки”, “расцвет”, “плоды”, “увядание” и т.д., или обозначения
сезонов (“весна”, “лето”, “осень”).
Напомним, что модель цикла жизни человека прилагалась к об­
ществу еще Цицероном, Варроном, Флором и другими римскими
историками, а затем она была необычайно популярна в теологии
истории начиная с Августина. Но у них, равно как и у использовав­
шего позднее этот подход Гегеля с его “четырьмя возрастами мира”,
история была уникальной или монистичной — схема “возрастов”
прилагалась к истории одного “мира”. По сути лишь вXIX в. укоре­
няется идея множественности социальных “миров”, каждый из ко­
торых проходит свой цикл жизни. В относительно простых схемах в
цикле жизни обществ (государств, культур, цивилизаций) выделя­
ются периоды подъема и упадка, в более сложных — зарождение,
расцвет, упадок, гибель и т.п.
По-видимому, одну из первых схем “биологического” типа
предложил Г. Форстер в работе “Руководящая нить будущей исто­
рии человечества” (1789), но активное развитие моделей такого ро­
да начинается с середины XIX в. Во Франции к числу работ, в кото ­
рых они были представлены, можно отнести сочинения Ш. Фурье
“Заблуждение разума, доказанное смехотворными сторонами не­
определенных наук” (1847) и Ж. де Гобино “Опыт о неравенстве че­
ловеческих рас” (1852); в Германии — работу Г. Рюккерта “Учебник
мировой истории в органическом представлении” (1857), в России
сочинения Н. Данилевского “Россия и Европа” (1870), К. Леонтье­
ва “Византизм и славянство” (1875).
В прошлом веке эта тема была особенно популярной в межво­
енный период, когда заметно усилились кризисные процессы в об­
ществе (О. Шпенглер “Упадок Запада”, 1918—1922, в русском пере­
воде “Закат Европы”; Ф. Корнелиус “Мировая история и ее рит­
мы”, 1925; и др.) . В 1930-е гг. также публикуются первые тома изве­
стного сочинения А. Тойнби “Постижение истории” (1934—1961).
246

Лекция 11
Философское знание
Наконец, третий раунд появления моделей циклов жизни от­
носится к концу 1950 — началу 1960-х гг. (Ф. Бэгби “Культура и ис­
тория”, 1958; Р. Кулборн “Происхождение цивилизованных об­
ществ”, 1959; К. Куигли “Эволюция цивилизаций”, 1961;Дж. Сед-
жуик-мл . “Структура и эволюция основных культур”, 1962). Отча­
сти интерес к подобным концепциям был стимулирован
завершением публикации работы Тойнби, но в большей степени —
реакцией на распространение в этот период линейных моделей
развития, основанных на “стадиях роста”, “модернизации” и т.д.
После этого поток подобных моделей идет на убыль, хотя время от
времени они появляются в различных модификациях: упомянем в
качестве примера известную работу Л. Гумилева “Этногенез и био­
сфера Земли” (1979).
Схемы всемирной истории столь же разнообразны, как интере­
сы их создателей. Одних авторов больше всего интересовала культу­
ра (Г. Форстер, О. Шпенглер), других — религия (Ф. Шеллинг,
А. Тойнби), третьих — государство (Дж. Вико, Г. Гегель), четвер­
тых — национальная идея (А. Гобино, Н. Данилевский), пятых —
научно-технический прогресс (У. Ростоу, О. Тоффлер) и т.д., и т.п.
Вместе с тем они утомляют своим однообразием, как утомляли бы
биографии людей, написанные с целью разметить их деяния возра­
стными границами. Это однообразие усиливается и отмеченным
выше стремлением осмыслить настоящее и предвидеть будущее,
будь то коммунизм, технологическая и экологическая катастрофа
или расцвет человеческого разума.
В последние десятилетия XX в. принципиально новых моделей
всемирной истории практически не появлялось, но это не означает
исчезновения этого направления в целом. Классические историо­
софские схемы (условно говоря, вплоть до “модернизационных”
моделей 1960-х гг.) по-прежнему входят в современный “социаль­
ный запас знания” . Прежде всего они включены в систему высшего
образования во всех странах. Классические историософские произ­
ведения продолжают переиздаваться и переводиться на другие язы­
ки. Выходят работы, посвященные анализу историософских произ­
ведений. Наконец, публикуется множество работ, воспроизводя­
247

Разде л 2
Ъты знания о прошлом
щих, развивающих, комбинирующих классические историософ­
ские схемы. И хотя эти работы в абсолютном своем большинстве
являются, по сути, вторичными, они также обеспечивают сохране­
ние позиций моделей всемирной истории в системе знаний о про­
шлом.
Таким образом, современное влияние историософских воззре­
ний на формирование картины “человеческой истории” в целом и
образа прошлого в частности не следует недооценивать. Разрабо­
танные в них схемы явно или неявно продолжают играть заметную
роль в системе знания несмотря на свою очевидную архаичность и
упрощенность (а может быть, именно благодаря этим своим харак­
теристикам).

ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ
ЗНАНИЕ
Идеология — явление Нового времени. Сам термин ввел француз­
ский философ и экономист А.К . Дестют де Траси в своей четырех­
томной работе “Элементы идеологии” (1801—1815) для обозначе­
ния учения об идеях, устанавливающего твердые основы для полити­
ки, этики и т.д. Разработка понятия идеологии как типа знания свя­
зана прежде всего с работой К. Манхейма “Идеология и утопия”
(1929). В послевоенный период существенную роль в развитии это­
го подхода сыграла работа X. Арендт “Истоки тоталитаризма”, пер­
вое издание которой появилось в 1951 г.
Несмотря на свою короткую историю, понятие “идеология”
употреблялось в настолько различных смыслах, что можно вообще
отчаяться в поисках сколько-нибудь строгого его определения. Пу­
таница начинается уже с самого слова, которое, по словам
X. Арендт, “по-видимому, подразумевает, что идеи могут стать пред­
метом науки, подобно тому как животные есть предмет зоологии, и
что вторая часть — «логия» в слове «идеология», как и в слове «зоо­
логия», указывает не на что иное, как на logoi, научные высказыва­
ния о своем предмете... <На самом деле> идеология есть то, что бук­
вально выражает это название: она есть логика идеи, «идео-логи ­
ка » ” [Арендт, 1996, с. 608].
249

Раздел 2
Типы знания о прошлом
12.1
Две трактовки понятия “идеология”
Поскольку термин “идеология” выступает как “идеологическое”
понятие, его осмысление неизбежно связано с внетеоретическими
мотивами. В трактовке идеологии можно условно выделить ее ши­
рокую (идеология как совокупность “ложных взглядов”, “неверно”
отражающих “объективную реальность”) и узкую (идеология как
самостоятельная форма знания) интерпретации.
В расширительной трактовке проблема идеологии довольно
долго разрабатывалась преимущественно марксизмом, что суще­
ственно влияло на базовые представления в этой области. Исход­
ное определение идеологии было в общих чертах дано К. Марк­
сом в предисловии “К критике политической экономии” (1859) и
отражало установки середины XIX в., в соответствии с которыми
наука как “внутренне объективное” знание противопоставлялась
всему остальному. Поскольку термин “знание” был закреплен за
наукой, Маркс предпочел называть вненаучные типы знания
“формами общественного сознания” или
“ идеологическими
формами”.
В марксистской концепции идеологии можно выделить два
ключевых момента. Первый связан с традиционной для Нового
времени теологической установкой на существование “внеполо-
женной”, “предсущей” реальности, которая отражается в сознании
людей. Поэтому идеология рассматривалась как одна из форм отра­
жения объективной реальности, точнее, объективная реальность
отражалась, среди прочего, в “идеологических формах” . Второй ис­
ходный момент касался спецификации идеологии как особой фор­
мы отражения действительности. А именно, идеология определя­
лась как “ложное”, “неправильное”, “смещенное”, в общем “не­
объективное” отражение объективной действительности, что отли­
чало ее от других форм отражения этой действительности. Тон
задавала формула К. Маркса, определявшая идеологию как “лож -
250

Лекция 12
Идеологическое знание
ное сознание” . (Заметим, что ни К. Маркс, ни Ф. Энгельс не при­
меняли термин “идеология” к собственной системе воззрений.)
Первоначально понятие идеологии относилось к религии как
знанию о божественной реальности и ко всем видам “ложного” зна ­
ния о социальной реальности (философии, морали, общественным
наукам и т.д.). Однако уже марксист Д. Лукач в работе “История и
классовое сознание” (1923) исходя из представления о тотальности,
детерминирующей все части целого, распространил понятие идео­
логии как “необъективного отражения действительности” на есте­
ственные науки и природную реальность.
С этого времени в марксизме слово “идеология” начинает ис­
пользоваться для характеристики любых типов знания, когда хотят
подчеркнуть их “необъективность”. В 1920—1930-е гг. такой подход
четко прослеживается в работах А. Грамши и представителей
Франкфуртской школы. Туже линию продолжили многие неомарк­
систы во второй половине нашего века: достаточно упомянуть
Л. Альтюссера (“Идеология и идеологический аппарат государст­
ва”, 1970) и П. Фейерабенда (“Против метода: очерк анархистской
теории знания”, 1975). Поскольку теоретическая разработка поня­
тия “идеология” в значительной мере ассоциировалась с марксиз­
мом, то упадок влияния марксизма в 1950-е гг. (прежде всего в
США) стал рассматриваться некоторыми авторами, вслед за Д. Бел­
лом, как “Конец идеологии” (название работы Белла, вышедшей в
1960 г.). Однако не тут-то было.
С конца 1950-х гг. в рамках неомарксизма (точнее, среди интел­
лектуалов, придерживающихся левоанархистских взглядов) начи­
нает формироваться “лингвистический” подход к определению
идеологии. Одним из первых его попытался ввести Р. Барт (“Мифо­
логии”, 1957), а развитие он получил прежде всего в работах
Ж. Деррида, Э. Лаклау и С. Жижека. По существу при этом подходе
сохраняется понимание идеологии как опосредованного, непрямо­
го отражения реальности, “неверного” или “иллюзорного знания”,
но по другим основаниям. Акцент делается на ее рассмотрении как
исключительно языкового феномена. Идеология интерпретирует­
ся как жестко структурированное языковое отражение (описание)
реальности, фиксирующее определенные смысловые значения.
251

Раздел 2
Типы знания о прошлом
А поскольку реальность изменчива, текуча и т.д., то описывающие
ее жесткие языковые структуры (лингвистические и дискурсив­
ные) заведомо неверны, и борьба с существующими языковыми
структурами, прежде всего путем производства и насаждения нест­
руктурированных дискурсов, трактуется как необходимая борьба с
идеологией.
Идеологию в узком смысле — как тип знания
—
отличает явно
выраженная привязка к интересам определенной социальной груп­
пы. Для своих приверженцев представители той или иной идеоло­
гии формируют коллективно признанную социальную реальность.
Чтобы чувствовать себя в ней уверенно, надо чувствовать себя де­
мократом, пролетарием, патриотом и т.д. По определению П. Бер­
гера и Т. Лукмана, “когда частное определение реальности соединя­
ется с конкретным властным интересом, его можно назвать идеоло­
гией” [Бергер, Лукман, 1995, с. 201]. Идеологии существенно отли­
чаются от религиозного знания тем, что они — не одинаковые для
всего общества, и поэтому понятием “идеология” не стоит пользо­
ваться, когда речь идет о монопольной ситуации. Так, несмотря на
то что христианство в Средние века обладало политическим значе­
нием, прежде всего для правящих классов, нецелесообразно опре­
делять его как идеологию, поскольку в христианском универсуме
жили все члены средневекового общества.
То обстоятельство, что идеология теснейшим образом соедине­
на с властными интересами различных социальных групп, объясня­
ет ее изначальную связь со сферой политики, политической жизни,
политической борьбы, поскольку политическая власть является на­
иболее очевидной формой власти. Действительно, появление поня­
тия “идеология” совпало с формированием осознанных политичес­
ких интересов разных классов общества и их самоидентификацией
с помощью соответствующих идеологий. Поэтому, в частности,
первое систематическое исследование идеологии как типа знания,
выполненное К. Манхеймом, по сути, ограничивало это понятие
только “политическими идеологиями”, задавая тем самым жесткую
связь идеологий с политическими движениями или течениями.
Этот подход вполне правомерней и до сих пор разделяется многими
исследователями.
252

Лекция 12
Идеологическое знание
Ему противостоит предложенное X. Арендт определение идео­
логии как “всяческих «измов»”, связанных с “властью идеи”, т.е. с
навязыванием какой-либо группой своего видения реальности все­
му обществу. Большинство исследователей все же склоняется к не­
которой компромиссной точке зрения, не ограничивая это понятие
только политическими идеологиями, но и не включая в него абсо­
лютно все “измы ” (скажем, деизм, который X. Арендт приводила в
качестве примера идеологии).
Однако, будучи партикулярными, идеологические интересы,
как правило, выдаются за всеобщие. В XIX в., т.е. в период первич­
ной концептуализации понятия идеологии, в качестве основных
социальных групп выделялись прежде всего классы. Поэтому не­
удивительно, что идеология долго связывалась с понятием классов
и классовых интересов.
Процесс принятия той или иной социальной группой опреде­
ленной идеологии имеет довольно сложный характер. Конечно, для
того чтобы идеология была принята, предлагаемая ею “картина ми­
ра” должна соответствовать интересам определенной группы и ле­
гитимировать эти интересы. Однако связь между групповыми инте­
ресами и идеологическими принципами можно проследить далеко
не всегда. В идеологии могут быть и такие элементы, которые никак
не связаны с легитимируемыми интересами, а ориентируются на
нормы и ценности, включая религиозные, характерные для общест­
ва в целом, вплоть до “общечеловеческих” .
Если носители любой идеологии (да и любого знания вообще),
считают свое знание о социальной реальности более правильным,
чем альтернативные версии знания, то в рамках радикальных иде­
ологических течений идея превосходства знания переносится на
характеристики людей, разделяющих это знание, и воплощается в
представлениях о превосходстве “своей” группы над другими. Яр­
кими примерами такого подхода являются расизм, радикальный
феминизм, антисемитизм , шовинизм (как крайняя форма нацио­
нализма), большевизм (как крайняя форма социализма), в которых
идея превосходства одной группы над другой формируется по при­
знаку расы (расизм, фашизм), национальности (шовинизм, анти­
семитизм), вероисповедания (тот же антисемитизм, исламский
253

Раздел 2
Ъты знания о прошлом
фундаментализм), пола (феминизм) и даже класса (марксистский
социализм).
12.2
Темпоральные универсумы
Идеологии играют особенно важную роль в формировании обра­
за прошлого. Для большинства европейских стран идеологичес­
кое знание о прошлом неизбежно. Если европеец оглядывается на
историю своей страны, он видит поразительное идеологическое и
социально-политическое разнообразие интерпретаций прошло­
го. Прошлое для политиков — всегда источник и опоры, и опас­
ности, ибо любая идеология находит там свои “хорошие” и “пло­
хие” времена.
Показательно, что основные идеологические системы и соот­
ветствующие им партии возникли в весьма сжатый исторический
период — в первой половине XIX в., когда структуры современнос­
ти уже отчетливо проявились. К концу этого века, когда оформля­
ются основные идеологические течения — консерватизм, либера­
лизм, социализм — идеалы и политические программы обществен­
ного развития приобретают почти законченный облик. За каждым
течением стоят определенные силы, социальные ожидания и поли­
тическая стратегия.
Появление идеологий примерно совпадает по времени с рас­
пространением в обществе исторического сознания, небывалым
престижем исторической науки, господством историзма как науч­
ного метода и другими свидетельствами признания значимости
прошлого. В Европе именно в XIX в., во всяком случае со времен
романтизма, несмотря на отчетливую ориентацию европейского
темпорального сознания Нового времени на будущее и доминиро­
вание идеи прогресса, устремленность в будущее накрепко перепле­
тается с ностальгией по прошлому. Это культурное измерение тем­
порального сознания по существу укоренено во всех идеологиях,
254

Лекция 12
Идеологическое знание
поэтому даже самые радикальные из них очень внимательны к ис­
тории.
Однако заинтересованность в прошлом и стремление “присво­
ить прошлое” объясняются даже не столько значимостью историче­
ского сознания в современных обществах, сколько местом, кото­
рое, как показали еще К. Манхейм и X. Арендт, формирование об­
раза прошлого занимает в идеологиях. Траектория идеологических
концепций социума прочерчена от прошлого через настоящее к бу­
дущему. В силу своей темпоральной конструкции идеологии не мо­
гут обойтись без собственных интерпретаций прошлого. Все “ста­
рые” и “новые” идеологические системы в той или иной степени
занимаются конструированием прошлого в связи с политическими
задачами настоящего и перспективами будущего своей социальной
аудитории. Это касается и прошлого в целом (история государства),
и истории отдельных социальных и этнических общностей, и трак­
товки конкретных ключевых событий (например, восстаний, рево­
люций и войн).
Исторические интерпретации придают силу политическим ре­
шениям в настоящем и используются для обоснования проектов бу­
дущего, поскольку процесс исторических изменений приравнива­
ется к развитию той или иной идеи. Именно внутренняя логика
идеи используется идеологами для объяснения хода исторических
событий, включая интерпретацию прошлого и настоящего, а также
предсказания будущего. Поэтому приверженцы различных идеоло­
гических систем уверены, что обладают “истинным ” знанием о том,
каким было прошлое (сохранять ли его и что из него сохранять).
Облик прошлого задается ожидаемым будущим, различным в раз­
ных идеологиях. Будущее может быть либо радикально новым, пе­
речеркивающим прошлое и настоящее, либо новым, продолжаю­
щим настоящее, либо новым, отказывающимся от настоящего, но
возвращающим к прошлому.
Многие ключевые понятия “идеологического” XIX в. означают
именно изменения во времени и свидетельствуют о важности кате­
гории времени в идеологических построениях: прогресс, револю­
ция, движение. Подобный взгляд на историческую действитель­
ность выработал привычку смотреть на многие политические
255

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
структуры и явления не как на статичные и даже не просто как на
находящиеся в движении, но как на движения. Политическая дея­
тельность конструируется как доктринальный конфликт, и “истин ­
ная” доктрина рассматривается как путь к верному политическому
поведению.
С тех пор как в истории господствует не “героическая воля”, а
“движущие силы”, появились понятия, которые с помощью неоло­
гизмов или дополнительных значений определяли форму историче­
ского движения. Мир политики демаркирован “измами” , которые
служили для конструирования прошлого и настоящего как ярлыки
для “социальных сил” и организаций. Тенденция использовать “из-
мы” для обозначения политических течений формировалась в евро­
пейских языках на протяжении всего периода Нового времени. Два
периода в европейской мысли особенно урожайны на “измы ”: ко­
нец XVI — начало XVII в. и первая половина ХЕХ в.
Первый этап характеризовался религиозно-политическим
противостоянием, возникшим вследствие фрагментации христи­
анской ортодоксии в отдельные доктрины, учения, конфессии
(ереси): протестантизм, кальвинизм , баптизм, анабаптизм и т.д.
В XIX в. изменяется контекст основного доктринального кон­
фликта — он становится конфликтом идеологий; идеологии, а
также их компоненты (идеи, концепты) потребовали введения но­
вых понятий для обозначения. Лингвистическая практика приме­
нительно к идеологиям и политическим движениям развивается
довольно бурно по аналогии с практикой предшествующих рели­
гиозных дискуссий.
С XIX в. привычный нам ныне суффикс “изм ” означал, что век­
тор идеологии появлявшихся одного за другим политических дви­
жений направлен в будущее, тем самым как бы легитимируя их пер­
спективность. Политические и социальные концепции стали инст­
рументом, направляющим историю. Процесс образования “измов ”
шел бурно на протяжении XIX—XX вв., и в результате помимо ис­
ходных идеологических концептов — консерватизма, либерализма,
социализма —мы имеем национализм, расизм, тред-юнионизм , со ­
циал-реформизм, фашизм, популизм, милитаризм, пацифизм, сек­
сизм, феминизм и др.
256

Лекция 12
Идеологическое знание
Очевидно, что с какого-то момента суффикс стал жить само­
стоятельной жизнью и никто уже не задумывался о его истинном
значении. Он стал означать просто идеологии и стоящие за ними
политические группы. Заметим, что в длинном перечне социальных
движений Нового времени очень немногие не совмещаются с “из-
мом”, в частности аграрные, что, возможно, свидетельствует об их
неизменности во времени. Когда появился “традиционализм”,
смысл, приданный политическим движениям в XIX в., был утрачен
окончательно. В результате общая концепция движения распрост­
ранилась на явления, относящиеся к конкретным областям полити­
ческого и социального действия. Таким стало, например, понятие
“общественное движение”, обозначающее специфическое явление
Нового времени. Мы говорим: “национальное движение”, “рабочее
движение”, “феминистское движение” и т.д., даже не задумываясь
об уместности подобного тропа. Видимо, когда действия той или
иной совокупности индивидов по реализации своих интересов на­
зываются движением, подразумевается, что вследствие целенаправ­
ленных объединенных усилий конкретная общественная сила дви­
жется к своей социальной цели, т.е. сокращает во времени рассто­
яние между настоящим моментом и моментом, когда будут обеспе­
чены интересы данной группы, которые обычно ассоциируются с
общественным интересом.
К области темпорального компонента в идеологиях вполне
можно отнести и понятие ритма (способа) социальных изменений,
которым оперируют представители тех или иных групп. Например,
консерваторы выступают за естественный ритм, либералы — за со ­
циальный, радикалы и анархисты — за катаклизмы .
В течение XX в. базовые идеологии модифицируются, и для их
обозначения уже используются разные лингвистические ухищре­
ния, вроде приставок нео-, пост-, анти- .
Из терминов “либера­
лизм”, “консерватизм”, “социализм” и “коммунизм” на протяже­
нии XX в. относительно однозначным остается только понятие
коммунизма, по крайней мере с 1917 г. Социализм может быть де­
мократический, утопический, марксистский, максималистский,
реформистский (лейбористский и социал-демократический), эко ­
логический. Либерализм бывает экономический, моральный, поли-
257

Раздел 2
Типы знания о прошлом
тический, либерализм государства всеобщего благоденствия, но ­
вый. Консерватизм — традиционалистский, радикальный, новый.
Помимо этого в начале XX в. отчетливо заявила о себе новая разно­
видность идеологии — фашизм (национал-социализм).
Для анализа темпоральных характеристик идеологических сис­
тем удобно использовать типологию политического сознания, раз­
работанную К. Манхеймом. Речь в данном случае идет об устойчи­
вых формах политического сознания современности, основанных
на разном восприятии времени. Манхейм, которого механизм “по ­
литизированного” восприятия темпоральности интересовал в связи
с проблематикой идеологии и утопии, показал, что типам полити ­
ческого сознания (либерального, консервативного и социалистиче­
ского) соответствует определенное представление об историческом
времени. У Манхейма речь идет о динамической концепции (“Вре­
мя-2 ” в нашей терминологии), где реально существующими полага­
ются лишь события настоящего; события прошлого и будущего рас­
сматриваются как реально уже или еще не существующие. Тем са­
мым прошлое и будущее определяются настоящим. Но и текущий
момент не может существовать без прошлого и будущего, ибо имен­
но они и образуют настоящее. Структура времени состоит из двух
элементов: памяти и ожиданий, которые в разных комбинациях
присутствуют в консервативном, либеральном и социалистическом
сознании.
Согласно Манхейму, для либерального сознания длительность
существует лишь постольку, поскольку в ней проявляется общест­
венный прогресс. Либерализм представляет собой целостный
взгляд на человека и общество, который синтезировал идеи, выте­
кающие из самых возвышенных ценностей европейской традиции.
От классической культуры либерализм заимствовал веру в рацио­
нальность человека; от христианства — понятия долга, совести; от
эпохи Возрождения — оптимизм по поводу перспектив существова­
ния человека в этом мире; от эпохи Просвещения — принцип эга­
литаризма (всеобщего равенства), а от романтизма и протестант­
ского наследия Реформации — отношение к жизни как к постоян ­
ному поиску и постоянному улучшению. В либеральной концепции
полное осуществление идеала перемещается в далекое будущее, но
258

Лекция 12
Идеологическое знание
возникает в недрах настоящего, “здесь и теперь” . Нормативно-ли ­
беральное сознание “содержит качественную дифференциацию ис­
торического процесса и презирает как дурную действительность все
то, что завершило свое историческое становление, и все настоящее”
[Манхейм, 1994, с. 191].
Соответственно в либеральной истории действовали “предше­
ственники”, “основоположники”, “пионеры”, “основатели” , т.е.
герои, с именами которых связывались успехи науки, культуры,
экономики, демократии. В прошлом идентифицировались идеи,
события или люди, открывающие путь к новому. Конструировались
ряды личностей (политиков, мыслителей, ученых, художников),
как бы передающих эстафету прогрессивных идей или поступков из
прошлого в настоящее.
Если либеральное сознание и соответственно либеральная ин­
терпретация истории ориентированы на будущее, то консерватив­
ное восприятие времени находит важнейшее подтверждение обус­
ловленности всего существующего в том, что открыто признает зна­
чение прошлого, значение времени, создающего ценности. Для
консерватизма все существующее положительно и плодотворно
лишь потому, что оно формировалось в медленном и постепенном
становлении. В любом случае консервативная идеология вводит
прошлое во всем его объеме в настоящее. Тем самым прошлое не
только спасается от забвения, но непосредственно переживается
присутствие всего прошлого в настоящем. Консерватор инстинк­
тивно чувствует, что мудрость и опыт, накопленные многими поко ­
лениями, важнее сиюминутных новаций, и знает также, что многие
продукты культуры (как материальные, так и духовные) могут быть
уничтожены в результате волюнтаристских человеческих действий,
будь то проявление вандализма или реформа, проведенная с благи­
ми намерениями. Для консерватора важнейший принцип — прин­
цип континуитета (жизненно важной связи между прошлым, насто­
ящим и будущим). У. Элиот даже сказал, что консерватизм — это в
первую очередь “кредо континуитета” .
Консерватизм может представлять собой как апологию сущест­
вующих порядков, так и ностальгию по утерянному социальному
статусу. Одно из наиболее серьезных интеллектуальных усилий кон­
259

Раздел 2
Т1ты знания о прошлом
сервативной идеологии было приложено к проведению историчес­
кого анализа и реабилитации прошлого, изучению преемственнос­
ти как противоположности революции.
Социалистическое и коммунистическое сознание отмечены бе­
зусловной устремленностью в будущее. Будущее здесь вытесняет
настоящее и стирает прошлое. Для идеологов коммунизма социаль­
ное развитие — это перманентный разрыв с прошлым, радикальные
трансформации и сдвиги. Известная формула К. Маркса гласит:
“Традиции всех мертвых поколений тяготеют как кошмар над ума­
ми живых” [Маркс, 1957, с. 119]. Такая оценка роли прошлого со­
вершенно немыслима ни в либеральной, ни в консервативной, ни
даже в фашистской политической мысли. Очень показательно в
этой связи и то, что для Маркса вся история человечества была
лишь “предысторией” . Подлинная же история, по его мнению ,
должна была наступить с утверждением коммунистического обще­
ства. Правда, Маркс признавал, что и после социальных революций
элементы прежних формаций продолжают частично сохраняться в
качестве постепенно отмирающих пережитков.
Столь же уникальным является характерное для социалистиче­
ско-коммунистического сознания стремление оценивать все про­
исходящее в настоящем с позиций представлений о будущем. Зна­
ние законов исторического развития, согласно марксистской идео­
логии, дает возможность не только понимать прошлое и настоящее,
но и предсказывать будущее. Отсюда важное место пророчеств в
марксистских трудах, причем пророчеств активизирующих.
В марксистской перспективе элементы истории Нового времени
организуются в насквозь идеологичные концепции, ориентирован­
ные на проектирование будущей социалистической революции, не­
избежного триумфа пролетариата и т.д.
Неприятие прошлого, может быть, даже в истерической фор­
ме, унаследовано неомарксистами, которые трактуют историю
“капиталистической цивилизации” как фатально-необходимый
процесс прогрессирующего сумасшествия разума. В связи с этим
антикапиталистическая революция предстает как “конец исто­
рии”, всемирный катаклизм, результатом которого должно стать
260

Лекция 12
Идеологическое знание
появление радикально иного общества, отменяющего все предше­
ствующее развитие человечества как являющего собой “сплошное
недоразумение” .
У идеологии фашизма тоже весьма непростые отношения со
временем. Не случайно столь мудрый политик, как У. Черчилль, ко ­
торый долгое время полагал, что фашизм несет с собой угрозу воз­
вращения в темное и далекое прошлое, в речи 18 июня 1940 г. пре­
дупреждал уже не об угрозе возврата в Средневековье, а об опасно­
сти гигантского прыжка вперед.
Как и все идеологии Нового времени, фашизм частично опи­
рался на существующие философские идеи, но не имел крупных
философских предшественников. Важнейшая особенность миро­
воззрения национал-социализма — созерцание, мистика, внутрен­
нее зрение, т.е. интуиция и откровение. Сам Гитлер никогда ни на
кого не ссылался. Подобно Ф. Ницше и А. Шопенгауэру, Гитлер ве­
рил в абсолютную силу идей и власти; подобно романтическим пи­
сателям XIX в., он отводил себе роль связующего звена между идея­
ми и народом. В беспорядочном наборе идейного материала, ис­
пользованного при создании фашистской идеологии, все же без
труда различима матрица, на которой зиждется политическая кон­
цепция темпоральности. Фашизм не хотел вступать в компромисс с
будущим и в этом смысле враждебен всем утопическим системам.
Муссолини писал: фашизм не считает, что счастье достижимо на
Земле таким образом, как это представлялось в литературе XVIII в.;
тем самым он отвергал телеологические теории, согласно которым
человек достигнет искомого устойчивого состояния в определен­
ный период истории.
Немецкий вариант фашистской идеологии также возник как
национальный и апеллировал к истории, рассматривая национал-
социализм как радикальное выражение национальных немецких
традиций. Согласно фашистской доктрине, государство или на­
ция — мистическое единство, наделенное преобразующей исто­
рической миссией. В Веймарской республике одни жили буду­
щим, другие прошлым, а в национал-социализме будущее соеди­
нялось с прошлым. С одной стороны, в избытке был пессимизм
261

Раздел 2
Типы знания о прошлом
“асфальтовой цивилизации”, противопоставленный “почве” ,
прославлению полуархаического народа (крестьян и воинов). Но,
с другой, в национал-социализме присутствовало честолюбие,
направленное на будущее, на достижение технического превос­
ходства, создание самых современных технологий (при отрица­
нии “асфальтовой цивилизации” широко проводилось строи­
тельство автомобильных дорог, которому придавалось “историче­
ское” значение”). Крестьянские идиллии должны были осуще­
ствляться на территориях, завоеванных с помощью самой
передовой военной техники.
Таким образом, разные идеологические системы предлагают
разные темпоральные концепции социальной реальности. Либе­
ральная картина прошлой социальной реальности основана на идее
плавного постепенного прогресса без взрывов и скачков и на зна­
нии о постоянном развитии индивидуальных свобод и демократи­
зации общества. Консервативная картина прошлого утверждает не­
прерывность, устойчивость традиции, особенно в ценностях и ин­
ститутах, и роль Божественного Провидения. Социалистическая
панорама предполагает действие исторических закономерностей,
революции как способ перехода от одной формации к другой и не­
прерывную классовую борьбу в качестве “двигателя истории” . Фа­
шистская идеология мобилизует иррациональные идеи “крови и
почвы”, прославленного сословно-народного прошлого и, исходя
из органического единства нации, рассматривает историю как расо­
вый конфликт.
Идеологически заданное будущее служит основой для постоян­
ной смены интерпретаций истории, и даже для физического воз­
действия на прошлое. Известно, что уже Август приказывал сжигать
неугодные ему исторические произведения (Тита Лабиена, Крему-
ция, Корда и др.) . Книги сжигала средневековая инквизиция, жгли
при Лютере и после изгнания Наполеона из Германии. Обращение
к магическо-сакральной практике очищения через огонь существо­
вало и в “Третьем рейхе”, где сжигание книг, как и многое другое,
выступало отрицанием настоящего.
262

Лекция 12
Идеологическое знание
12.3
Идеология и история
На протяжении большей части Нового времени, когда история вы­
полняла функции обществоведения и поставляла знания для насто­
ящего, она решала в том числе и политические задачи своего време­
ни. Различия между интерпретациями истории определялись не
только методологическими пристрастиями или философскими
взглядами, но и социально-политическими характеристиками эпо­
хи. Время историографии современности —это не только век Раци­
онализма, век Просвещения и век Прогресса, но и век Революции,
век Нации, век Капитализма и эра Коммунизма. История была
пристрастной, партийной или, как тогда говорили, субъективной
(при том, что, как правило, все претендовали на объективность),
потому что идеологические мотивы были очень значимыми в труде
историков. Доктрина субъективной исторической перспективы,
политическая локализация исторического суждения заняла проч­
ное место в канонах исторической эпистемологии.
Примат настоящего надолго определил даже сами формы исто­
рических сочинений, способствовав созданию национальных “ис­
торий” и идейно-политических направлений в историографии. Со­
гласно указанным принципам до сих пор продолжают сортировать
исторические работы, хотя в последние десятилетия для классифи­
кации чаще используются предметные или методологические кри­
терии. Исторические сочинения, в которых отчетливо различима
конструкция идеологического знания о прошлом, включают “пар­
тийные” и “национальные” историографии, традиция которых
сложилась в XIX в. и сохранялась в XX в. Сюда же, по нашему мне­
нию, следует отнести некоторые новые виды “историй”, громко за­
явившие о себе в последние десятилетия прошлого века: историю
женщин, историю сексуальных меньшинств, историю националь­
ных меньшинств и т.д.
Идеология не просто детерминирует историческую интерпре­
тацию — она тем самым формирует прошлое. Эту неизбежную при-
263

Раздел 2
Типы знания о прошлом
страстность истории прокомментировал К. Леви-Строс, сказав, что
“как только поставлена цель написать историю Французской рево­
люции, то известно (или должно стать известным), что она не смо­
жет быть одновременно и под тем же заголовком и якобинской ис­
торией, и историей аристократов” [Леви-Строс, 1994, с. 317]. Идео­
логически заданное восприятие прошлого служит основой для по­
стоянной смены интерпретаций.
Историки пишут разную историю в зависимости от своих идей­
но-политических позиций. Так, историков-либералов и радикалов
долгое время интересовала проблема буржуазных революций и свя­
занных с ними прогрессивных преобразований. А историков-кон -
серваторов в революции привлекают террор, насилие и все, что до­
казывает ее бессмысленность. Проходит какое-то время, и интере­
сы решительным образом переключаются, например, на проблему
становления государства-нации или изучение национального со­
гласия как фактора социальной стабильности. И снова в явной или
неявной форме между историками идет дискуссия по поводу конст­
руирования прошлой социальной реальности на “тему дня”.
В качестве примера можно привести буржуазно-либеральную
историографию Франции 1820-х гг.
—
“великого десятилетия
французской историографии” . В течение всего десяти лет заявила
о себе плеяда французских историков (О. Тьерри, Ф. Гизо, А. Тьер,
А. Барант, Ф. Минье), сочинения которых переиздаются и читают­
ся до сих пор. Содержание этих работ показывает, что крупнейших
историков Франции в первой половине XIX в. интересовала пре­
имущественно национальная история на протяжении больших ис­
торических периодов. А если посмотреть на ретроспективу, кото­
рую рисуют эти труды, то обнаруживается, что в прошлом искали и
видели то, что было актуально в настоящем: революции, проис­
хождение неравенства, формирование буржуазии, истоки парла­
ментаризма (становление муниципалитетов, муниципальные рево­
люции XII в.).
Именно от этой литературы ведут свое начало идеи о классовой
борьбе, и понятно, почему К. Маркс, собирая исторический мате­
риал, обращался в первую очередь к сочинениям французских ли­
бералов, а не к трудам своих современников-соотечественников .
264

Лекция 12
Идеологическое знание
Господствовавшая в Германии во времена Маркса историческая
школа задавала прошлому другие вопросы и находила в нем другое
содержание, а именно , историю становления институтов государст­
венной власти или национальной идеи.
“Другую историю” писали во Франции и современники Марк­
са, представлявшие консервативное направление. Если для либера­
лов главным было проиллюстрировать прогрессивный ход истории
и их глазам всегда представал вектор, направленный в “лучшее бу­
дущее”, то в конструкциях консерваторов центральное место отво­
дилось традиции. Отказ от традиционных ценностей рассматривал­
ся ими как главная причина всех постигших Францию бед. Фран­
цузские консервативные историки сильно уступали в численности
либеральным, но и в их рядах были великие имена. Одно из самых
известных — А. де Токвиль. Его книгу “Старый порядок и револю­
ция” (1856) можно рассматривать как совершенно иное, чем у либе­
ралов, толкование Французской революции, прежде всего в контек­
сте исторического времени. Основная идея Токвиля состояла в до­
казательстве преемственности, непрерывной связи между старым
порядком и революцией 1789 г., которая, вовсе не являясь разрывом
в истории, может быть понята только как историческая непрерыв­
ность.
Укорененность идеологических систем в исторических иссле­
дованиях вовсе не исключает принадлежность последних к научно­
му знанию. Но применительно ко многим историческим трудам
идеология в каком-то смысле “первична”, а наука — “в торична” .
Сколько бы фактов классовой борьбы ни привел квалифицирован­
ный историк, в основе классового подхода лежит идеологическая
формула. Сколько бы точных замеров черепов ни произвел ученый,
выступающий с позиций расового подхода, сам подход рожден в не­
драх идеологии.
Надо заметить, что даже нацистскому режиму не удалось поста­
вить под полный контроль историческую мысль. Конечно, в те го­
ды было невозможно появление не только открыто оппозиционных
работ, но даже таких, которые недостаточно соответствовали офи­
циальной идеологии. Но чисто нацистские сочинения писали ис­
ключительно молодые историки и, возможно, скорее из карьерист­
265

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ских, чем из идейных побуждений. В то же время антидемократизм,
национализм и реваншизм большинства немецких историков были
точками соприкосновения истории с идеологией фашизма. Это
позволило историографии без существенных трений занять свое
место в системе национал-социализма. Более того, поскольку боль­
шинство немецких историков ориентировалось на пангерманизм,
славянофобию и антисемитизм, они вольно или невольно решали
задачу легитимации мировоззрения национал-социализма посред­
ством “изобретения традиций”, предлагая историческое обоснова­
ние демографической и переселенческой политики национал-со ­
циалистов.
Идеология играла заметную, а порой решающую, роль в ста­
новлении историографических школ и даже в их обосновании. Так,
романтическое направление в историографии возникает как кон­
сервативная реакция на революцию 1789 г., а уж сами принципы ро­
мантического подхода к истории формируются по мере становле­
ния этой литературы.
Историки всех идейно-политических направлений XIX столе­
тия — “века революций” и становления национальных госу­
дарств — обосновывали необходимость исторического подхода, в
первую очередь, к изучению государственных институтов, полагая
государство основным условием формирования национальной
идентичности и национальных интересов, а власть — основной це­
лью политической борьбы.
Примат государства и политики, характерный для господству­
ющей школы в немецкой историографии конца XIX в., тож е имел
идеологическую подоплеку. Например, в Германии основополож­
ники социально-культурной истории Э. Готхайн и К. Лампрехт, из­
бравшие своим предметом не государство, а культурные и социаль­
ные аспекты истории, оставались аутсайдерами в кругу профессио­
нальных историков, большинство которых было в то время аполо­
гетами сильного немецкого государства. Академический историк
Д. Шефер с позиций государственника вел полемику с Э. Готхай-
ном, который “расширил” историю за счет экономической, соци­
альной и культурной проблематики. Для Шефера именно государ­
ство являлось средоточием истории, и именно немецкое государст­
266

Лекция 12
Идеологическое знание
во, созданное Бисмарком, было прототипом современного государ­
ства. Отсюда вытекала уже методологическая посылка о том, что
исследование, не сфокусированное на государстве и государствен­
ной политике, неизбежно будет ущербным.
Экономическая история конца XIX — начала XX в. развивалась
в основном усилиями марксистских и лейбористских историков,
чьи идеологические концепции базировались на постулате об опре­
деляющем значении экономики в развитии общества. Именно иде­
ология определяла как выбор предмета исследования, так и концеп­
туальный подход экономических историков этого направления.
Еще более показательно оформление такого направления, как
фолькистория в немецкой историографии времен нацистского рей­
ха, которую в 1980—1990-е гг. некоторые немецкие историки стали
рассматривать в качестве предшественницы новой социальной ис­
тории. Выдвижение на первый план “простого народа” оказалось
вполне совместимым с нацистскими идеями о “народном духе”,
“народной энергии” и т.д., а потому и “дозволенным”. Теоретичес­
кие модели (концепция Г. Фрейера о “революционном становлении
народа” и “агроцентристская социология” Г. Ипсена) выбирались в
соответствии с исходными позициями, согласно которым не госу­
дарство и культура являются значимым предметом истории, но на­
род и рейх.
Даже “новая научная история” (ведущее направление второй
половины XX в.), несмотря на отчетливо сциентистскую ориента­
цию, тоже была идеологически окрашена и представлена непропор­
ционально большим количеством радикальных историков в США и
историков-марксистов — в Англии, Франции, Италии. Такие веду­
щие представители социальной истории в Англии, как М. Добб,
Р. Хилтон, К. Хилл, Э. Хобсбаум и Э.П . Томпсон с 1947 по 1952 г.
входили в “группу историков Коммунистической партии” Велико­
британии. Они вышли из компартии в 1956 г., но их интересы и
впоследствии концентрировались на прошлом трудящихся. В 1960—
1970-е гг. именно они создали в Англии школу новой социальной ис­
тории. Характерно, что приоритетность социальной истории они
неоднократно объясняли прежде всего необходимостью исследо­
вать прошлое трудящихся классов (масс), а вовсе, например, не воз­
267

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
можностью применить методы макросоциологического анализа.
Последний рассматривался скорее как средство.
Последовавший затем отход историков от макромоделей объяс­
нялся опять же не только интересом к альтернативным научным ме­
тодам, а идейным “разочарованием” в идолах эпохи: модернизации,
технологическом и социальном прогрессе, массовизации культуры.
Немаловажную роль сыграло и открытие новых “угнетенных”. Вмес­
то “пролетариев всех стран” достойными изучения были признаны
“маргиналы всех стран” . Определения “потерянные”, “забытые”
применительно к социальным группам, слоям, народам и целым
континентам замелькали в заглавиях программных исследований.
Даже весьма ориентированные на методологические новации
итальянские основатели микроистории начинали свои научные ма­
нифесты с критики политических и этических издержек “большой
истории”.
Идеология до сих пор остается важным фактором, способству­
ющим появлению все новых элементов прошлой социальной ре­
альности в поле зрения историка. Кругозор, заданный идеологией и
ограниченный раньше почти только изучением политической под­
системы, расширился до системы культуры (включая язык и по­
вседневность) и системы личности (включая психику и менталь­
ность). Это, конечно, в первую очередь, стало возможным опять-та ­
ки благодаря достижениям социальных наук, но мотивация во мно­
гом была идеологической. При этом, если традиционные
идеологизированные исторические сочинения сегодня не в моде,
хотя и создаются (особенно в молодых национальных государст­
вах), то нетрадиционные — очень поддерживаются академическим
сообществом, проявляющим политкорректность по отношению к
новым “угнетенным” и обеспокоенность новыми проблемами (гло­
бализация, этноцентризм).
Конечно, всякий раз смена предмета требовала и принципи­
ально иного исследовательского аппарата, но в целом можно ска­
зать, что научное обоснование метода очень часто было следующим
шагом после идейного обоснования предмета (это не касается дог­
матического марксизма, который предлагал предмет и метод в од­
ном комплекте).
268

Лекция 12
Идеологическое знание
Таким образом, между романтическим идеалом консерваторов,
возродившим интерес к Средневековью, и новейшими историогра­
фическими школами, отказавшимися от структурного подхода, за
которым их адептам виделись издержки модернизации, технологи­
ческого прогресса, американского образа жизни, массовой культу­
ры и лингвистической зависимости личности, не трудно провести
линию преемственности. Правда, новые направления в историо­
графии достаточно редко можно ассоциировать с полноценной
идеологией, скорее в них различимы “родовые” признаки идеоло­
гического знания о прошлом.
Идеологическое знание о прошлом обусловило партийность ис­
ториографии Нового времени, которая отличала практически все
исторические школы и долго считалась неизбежным злом даже в на­
учной (позитивистской) интерпретации. Ни одно политическое
движение или идейно-политическое направление не обходилось и
не обходится без “своей” (идеологизированной) истории — консер­
вативной, лейбористской, марксистской, ревизионистской, нацио­
налистической, феминистской и т.д.,
— связаннойсполитическими
задачами определенной социальной группы. В идеологическом зна­
нии о прошлом важен элемент героизации главного коллективного
персонажа, рассказ об угнетении, борьбе и исторических победах.
Так же как либеральные историки пишут о созидательной роли бур­
жуазии, а историки-марксисты представляют свидетельства славно­
го прошлого пролетариата, женская история свидетельствует о вкла­
де женщин в историю, история сексуальных меньшинств —о дости­
жениях гомосексуалистов, и т.д.
Стремление оказывать идеологическое влияние на современное
общество реализуется ныне в таком ставшем недавно популярным
среди историков направлении, как “историческая память” . Истори­
ческая память концептуализируется отдельными авторами как спо­
соб сохранения и трансляции прошлого в эпоху утраты традиции,
индивидуальная память о прошлом — как социальная память о про­
шлом, как синоним исторического сознания. Не вдаваясь в анализ
концепций и определений, отметим, что мы считаем понятие “исто­
рическая память” избыточным и связываем его появление во мно­
гом именно с очередной волной идеологизации знания о прошлом.
269

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Задачи формирования исторической памяти решаются и на по­
литическом уровне, включая такую сферу деятельности, как “поли ­
тика памяти”, направленную на создание “нужного” синтеза насто ­
ящего с прошлым. Национальное и социальное угнетение историки
нередко распространяют и на область самого исторического зна­
ния, в котором принижена и искажена роль низов, женщин, этно­
сов, меньшинств, и ставят своей целью ликвидацию этих диспро­
порций. Подобная активность называется сегодня весьма красно­
речиво: “политика памяти” или даже “движение за память” .
Острые исторические дискуссии о забвении, преодолении, воз­
величивании прошлого тоже вносят немалый вклад в “политику па­
мяти” . И здесь важно подчеркнуть не только содержательные мо­
менты актуальных для общества исторических дебатов. Следствием
того, что сама историческая память с недавних пор стала предметом
исследования историков, являются попытки, в том числе и специа­
листов по политическим технологиям, применить научные знания,
накопленные в этой области, для более осмысленного влияния на
общественные настроения. По отношению к событиям прошлого
индивиды выступают в качестве реципиентов готовых историчес­
ких формул, которые весьма разнообразны — от примитивных про­
пагандистских лозунгов до изощренных политических технологий,
учитывающих психологические особенности каждой адресной
группы.
Сжато суммируя все изложенное, можно сказать, что собствен­
ные темпоральные конструкции, мобилизация идей традиции или
прогресса, интерпретация политических процессов и сил как дви­
жений, оценочный подход к прошлой социальной реальности,
уничтожение и замалчивание прошлого с целью создания “пра­
вильной” картины, “политика исторической памяти” — все это
приметы идеологического знания о прошлом.

13
лекция
ИСТОРИЯ
ОБЩЕСТВА
Согласно современным представлениям, под историей понимается
научное знание о прошлой социальной реальности. Задача данной
лекции — показать, как системы и элементы социальной реальнос­
ти освоены историографией в качестве объектов. Речь пойдет толь­
ко об “истории”, и даже уже —о предмете “истории”. Имеется в ви­
ду тот ракурс исторического анализа, когда внутреннее единство
историографии обеспечивается предметом (историография чего), а
не идеологическим направлением (например, либеральная), фило­
софской школой (скажем, позитивистская) или страновой принад­
лежностью (допустим, французская). Предметное поле современ­
ной исторической науки маркируется большим количеством иссле­
довательских меток, за которыми скрываются различные теорети­
ко-методологические ориентации. Конечно, расставить метки без
таких ориентаций невозможно, но в данной лекции мы попытаем­
ся взглянуть на предмет “истории” по возможности без отсылок к
способам его освоения.
271

Раздел 2
Типы знания о прошлом
13.1
Формирование исторической науки
Путь к пониманию истории как науки о прошлой социальной ре­
альности занял более двух тысячелетий. Началом этого процесса
можно считать осознание существования общества, социального
мира. Процесс выделения социального мира в качестве объекта ис­
торического знания шел неравномерно. В Древней Греции, в силу
общего представления о единстве мира, практически не существо­
вало разделения божественной, природной и социальной реальнос­
ти, в том числе и в исторических сочинениях (точнее, в сочинени­
ях, которые относились к разряду исторических).
Специфика мифологического сознания, характерной особен­
ностью которого является неразделенность божественной, соци­
альной и природной реальности, в полной мере проявлялась в трак­
товке понятия “история”, где генеалогии божественных и аристо­
кратических родов были неразрывно связаны и переплетены между
собой и при этом могли излагаться одновременно со сведениями о
мире природы, космогоническими представлениями и т.д. В этот
период “история” включала самые разнообразные, если не любые,
сведения или факты, относящиеся ко всем видам реальности.
Такова была композиция многих произведений, написанных в
эллинистический период, в названиях которых фигурировало слово
“история”, начиная с “Историй” Ферекида Сирского (VI в. до н.э.)
до “Исторических воспоминаний” Зенодота из Эфеса, первого
главного библиотекаря Александрийской библиотеки (IV в. до н.э .) .
Наиболее известный образец такого понимания можно найти у Ди­
одора Сицилийского (I в. до н.э .) в его “Исторической библиотеке” .
“ История” у Диодора имеет универсальное значение, начиная от
космологии и мифологии, переходя через чёловеческую историю и
кончая происхождением всех живых существ.
Лишь в позднюю эллинистическую эпоху понятие “история”
начинает постепенно (хотя и далеко не всегда) прилагаться к собст­
венно социальной реальности. Огромную роль в этом сыграл Поли­
272

Лекция 13
История общества
бий (II в. до н.э .) и его “Всеобщая история”. Эта работа, в частнос­
ти, оказала прямое воздействие на последующую римскую историо­
графию и тем самым способствовала некоторому сужению понятия
“и стория” и приближению его к специализированному знанию о
социальной реальности.
В античном Риме тенденция к выделению социального мира
как основного объекта исторического знания резко усилилась. По­
давляющая часть исторических работ была ориентирована именно
на изучение социального мира, а знание, относящееся к природ­
ной и божественной реальности, в “истории” было сведено к ми­
нимуму. В Древнем Риме большинство наиболее крупных сочине­
ний, обозначавшихся словом “история” или имевших его в назва­
нии, концентрировалось на описании социальной реальности. Так
же, как и у Полибия (а еще раньше —уФукидида), “история” здесь
означала изложение (а в некоторых случаях и анализ) последова­
тельности событий, происходивших в обществе, и тем самым пред­
метом этих сочинений оказывались деяния (res gestae), т.е. социаль­
ные действия.
Конечно, и в Риме термин “история” прилагался не только к
социальным событиям. Наиболее известным примером служит
“ Естественная история” Плиния Старшего (I в. н .э .), в которой
речь шла в основном (хотя и не только) о “естествознании” , или
“природоведении” . Точно так же, несмотря на преимущественную
ориентацию на социальную реальность, сочинения римских исто­
риков могли включать (хотя и в гораздо меньшей степени, чем в
Греции) элементы божественной реальности. В первую очередь это
относилось к описанию “древней” истории, в частности, периода
возникновения и становления Рима. Даже автор единственного до­
шедшего до нас античного трактата по методологии истории “Как
следует писать историю” Лукиан из Самосаты (II в. н .э .), трактовав­
ший историю прежде всего как описание военно-политических со ­
бытий, в других своих работах под историей имел в виду и мифы.
Согласно Плутарху (I в. н .э .), “история” вообще не должна бы­
ла заниматься отдельными личностями и их моральной жизнью
(поэтому Плутарх подчеркивал, что он пишет не историю, а жизне­
описания), а должна описывать деяния больших человеческих масс,
273

Раздел 2
Типы знания о прошлом
воспитывая людей на примерах прошлого. Что же касается подсис­
темы культуры, то она вообще очень долго исключалась из понятия
истории как объекта познания.
Наконец, словом “история” в Древнем Риме могли обозначать­
ся, как и в Греции, самые разные сведения, относящиеся к любому
типу реальности и вообще к чему угодно. Самый яркий пример та­
кого понимания истории — сочинение Элиана (конец II — начало
III в.) “Пестрая история”, написанное на греческом — сборник не­
больших рассказов на самые разнообразные темы, среди которых
мы находим, например, рассказы из области физической и общей
географии, биологии или зоологии, психологии, повествования об
истории, обычаях и законах, о мифологии, философии и филосо­
фах, искусстве, художниках и поэтах, о морали и моралистах, меди­
цине и гимнастике, изобретениях.
В эпоху средневекового христианства ситуация снова резко ме­
няется. Христианство характеризовалось радикальным разрывом с
древнегреческой традицией отождествления истории и природы,
исторического и физического времени. Частично это было продол­
жением и развитием тенденции, возникшей уже в Риме, частич ­
но — отражало обусловленный христианским мировоззрением об­
щий упадок интереса к знаниям о природе. Благодаря этому средне­
вековая историография довольно четко отделяла историческое зна­
ние как знание о социальной реальности от естествознания. Так или
иначе, ни о какой “естественной истории” или “истории природы”
на протяжении Средних веков речи уже не шло.
Но если в отношении природы средневековая историография
следовала тенденции отделения истории как специфического зна­
ния о социальном мире, то в отношении божественной реальности
христианская историография унаследовала не римскую, а иудей­
скую традицию, в которой история божественной и социальной ре­
альности нераздельны. Социальная реальность оказывается тесней­
шим образом связанной с божественной, которая становится пер­
вичным объектом средневекового знания в целом. Хотя формально
имелись две истории — священная и профанная (т.е. история соци­
ального мира), последняя была полностью подчинена священной
истории.
274

Лекция 13
История общества
Христианская историография тесно связана с проблематикой
конкретной, условно говоря, “эмпирической” реализации Божест­
венного Промысла. В самом общем виде предметом христианской
историографии являются действия людей и трансцендентных субъ­
ектов (и, естественно, результаты этих действий) в их соотнесенно­
сти с общим Божественным планом в отношении человечества. Та­
ким образом, христианская историография в строгом смысле охва­
тывает лишь те работы, в которых конструируемая картина соци­
альной реальности включает прямые упоминания о Божественных
действиях или прямо соотносит действия людей с Провидением
или Божиим Промыслом. Иными словами, к христианской историо­
графии относятся такие темпоральные конструкции, в которых Бо­
жественное присутствие является эксплицитным элементом карти­
ны социальной реальности.
События земной истории рассматривались в средневековых со­
чинениях лишь как проявление или отражение “истории священ­
ной” . В результате священная история была “всем”, а мирская —
“ ни ч ем ” . Знание о божественной реальности, таким образом, про­
низывало любое знание о социальной реальности, в том числе и ис­
торическое.
Только в XVI в. мирская история начинает постепенно отмеже­
вываться от священной истории, становясь более автономной. Так,
Ж. Боден в “Методе легкого познания истории” выделял три само­
стоятельные области познания: Бога, природу и общество, которым
соответствуют три вида “истории” — божественная (сверхъестест­
венная), природная (естественная) и человеческая. Выбрав челове­
ка в качестве предмета своих исследований, Боден выделил два ас­
пекта человеческого существования (самореализации в современ­
ных терминах): созерцание (мышление) и делание (действия).
Разделение “истории” на три части — божественную (священ­
ную), природную (естественную) и социальную (человеческую или
гражданскую) стало активно использоваться в XVII—XVIII вв. бла­
годаря работам Ф. Бэкона, Т. Гоббса и ряда других авторитетных ав­
торов. Правда, начиная с Бэкона и до французских энциклопедис­
тов прежде всего акцентировался эмпирический характер этого ти­
па знания, а его теоретическая составляющая игнорировалась (точ­
275

Раздел 2
Типы знания о прошлом
нее, не распознавалась в рамках традиционных представлений о
том, что теоретическим является только философское или естест­
венно-научное знание).
Во второй половине XVIII в. “история” — это, по сути, сино­
ним общественных наук. Понятно, что этого термина еще не суще­
ствовало, просто “истории” придавался смысл, примерно соответ­
ствующий современному смыслу общественных наук, с учетом ес­
тественных различий в уровне общественно-научного знания.
В частности, “исторические” труды включали в себя политоло­
гию; эта традиция является древнейшей — от Геродота и Фукидида,
через Никколо Макьявелли (“История Флоренции”, 1520) до
А. Фергюсона (“Опыт истории гражданского общества”, 1765).
В свою очередь работы родоначальников современной экономичес­
кой науки — А. Смита и Т. Мальтуса, были столь же историческими,
сколь экономическими. Точно так же первые протосоциологические
труды Ш.Л . Монтескьё (“Размышления о величии и падении рим­
лян”, 1734; “О духе законов”, 1748) и Вольтера (“Опыт о всеобщей
истории и о нравах и духе народов”, 1769) в свое время считались
прежде всего “историями” . Понятно, что “история” со времен того
же Геродота (а в XVIII в. это проявилось особенно отчетливо) вклю­
чала в себя и этнографию, которая потом превратилась в этнологию
или культурную антропологию.
Некоторые отклонения от схемы, делящей “историю” на три
части в соответствии с тремя реальностями, впервые появились во
второй половине XVIII в. в работах французских энциклопедистов.
Так, Вольтер предложил исключить из общего понятия истории ес­
тественную историю, которую “неточно называют историей, так
как она составляет существенную часть физики” . Еще дальше по­
шел Д. Дидро, который исключил из понятия истории не только ес­
тественную, но и священную историю. Формально сохранив бэко-
новскую схему классификации наук, Дидро предложил обозначать
термином “история” именно действия людей (причем относящиеся
не только к прошлому).
Но до середины XIX в., а фактически и позже, божественная ре­
альность оставалась составной частью предмета исторического зна­
ния, по крайней мере применительно к “допотопным” (или до-
276

Лекция 13
История общества
письменным) временам. Только благодаря сделанным Ж. Буше де
Пертом в 1830-е гг. находкам останков “доисторического” человека
история дописьменного периода развития человечества стала по­
степенно десакрализироваться.
Точно так же очень медленно и непросто шел в XIX в. процесс
отделения понятия “история” от знания о природной реальности.
Быстро развивавшееся естественно-научное знание оказывало не­
посредственное влияние на выработку представлений о социальной
реальности, в том числе и прошлой. Материалистическая трактовка
человека, рассматриваемого лишь как часть природы, в существен­
ной мере определила и содержание исторического знания. Несмот­
ря на попытки отдельных “диссидентов” отделить социальный мир,
социальную и культурную системы и человека (как социальную и
культурную личность) от мира природы, представления о единстве
социального и природного мира достигли своего апогея в XIX в. в
концепциях “социальной физики”, “социального дарвинизма”,
поисках “законов” исторического развития и т.д.
С середины XIX в. общественно признанное превосходство ес­
тественно-научного знания стимулировало уже прямое заимствова­
ние “подходящих” идей и методов точных и естественных наук. Гос­
подствующие эволюционистские концепции в понимании природы
легко сочетались с утверждавшимся историзмом и придавали ему
“научный” облик. Натурализм и эволюционизм как методы интер­
претации общественных явлений внедрила позитивистская социо­
логия, которая, в свою очередь, превратилась в теоретический фун­
дамент историографии своего времени. Придерживаясь органичес­
кой теории развития общества, применяя к социуму “универсаль­
ные” законы эволюции, сохранения энергии, равновесия и
адаптации, позитивисты постулировали сходство общества с миром
природы или биологическим организмом. Таким образом, социаль­
ная реальность, формально отделявшаяся от природной, фактичес­
ки конструировалась способами, которыми в то время оперировали
естественные науки, и тем самым объединялась с ней природной ре­
альностью. Вопрос о единстве научных методов был подменен тези­
сом об однотипности природного и социального миров (наличия у
них единых “законов движения” и т.д.), т.е. объектов исследования.
277

Раздел 2
Тйпы знания о прошлом
Радикальный перелом в подходе к спецификации предметного
поля исторического знания начался лишь в последней трети XIX в.
Первый шаг в этом направлении сделал И. Дройзен, но его “Исто­
рика: энциклопедия и методология истории”, написанная в 1858 г.,
осталась недооцененной современниками. Поэтому с точки зрения
влияния на общественное сознание родоначальником нового под­
хода к историческому знанию считают В. Дильтея. Разделив все
знание соответственно двум предметным областям — природе и со­
циальному миру человека —Дильтей не только четко зафиксировал
отличие природного и социального миров и соответствующих ти­
пов знания, но и предложил принципиально новый подход к опре­
делению “истории” . По Дильтею, все “знание о духе”, т.е. любое
знание о человеке и обществе, является историческим. Иными сло­
вами, “история” — это знание о социальном мире вообще.
Впоследствии, в связи с развитием специализированных об­
щественных наук, акцент в определении предметной области “ис­
тории” снова меняется. Вместо введенного Дильтеем обозначения
любого знания о социальной реальности как исторического, на­
оборот, историческое знание начинает определяться как знание о
социальном мире.
В итоге в соответствии с представлениями, окончательно сло ­
жившимися уже вXX в., “ историю” или “исторические науки” ста­
ли трактовать как знание о прошлой социальной реальности или
обществе в целом, не ограниченное отдельными компонентами со­
циального мира. То, что историческое знание относится не к ныне
существующей, а к прошлой реальности, еще больше усложняет
ситуацию — ясно, что прошлых социальных реальностей было за­
ведомо больше, чем ныне существующих. Уже по этой причине (в
силу нехватки людских ресурсов) историки всегда были обречены
на междисциплинарный, а точнее, на полидисциплинарный под­
ход. Понимание того, что историческое знание фактически являет­
ся полидисциплинарным, что история — “наименее дифференци­
рованная из всех социальных наук”, мы обнаруживаем в размыш­
лениях самых разных ученых. Соответственно наименее диффе­
ренцированными остаются и предмет истории, и специальность
историка.
278

Лекция 13
История общества
Было бы неправильным, однако, считать, что только ограни­
ченность ресурсов вынуждала историков к широкой специализа­
ции. Осознавая многозначность и сложность общества как объекта
для анализа, историки тем не менее страстно мечтали об “историче­
ском синтезе”, полагая его оптимальным способом представления
прошлой реальности.
Временами казалось, что требование целостности историчес­
кой науки, “исторического синтеза”, неоднократно выдвигавшее­
ся на протяжении XX в., вот-вот реализуется. Однако описывать и
анализировать социальную реальность в целом, нерасчлененно,
оказалось непосильной задачей для историков, что они , кажется,
окончательно осознали. Этому во многом способствовали, с од­
ной стороны, утрата интереса к историософским построениям, с
другой, — отказ от редукционистких моделей конструирования
прошлого, связанных с попытками подогнать стандарты истори­
ческой науки под естественно-научную модель. Развитие истори­
ографии намного интенсивнее происходит в другом направлении.
Хотя настоящий объект остается целостным, волевым решением
историк делает выбор между многими элементами, чтобы писать
историю целого методом “избранных мест” . Продолжается посте­
пенное выделение отдельных подсистем и элементов в прошлых
обществах, и историки, как теперь говорят, “тематизируют” и
“ проблематизируют” все новые и новые объекты, которые мы по­
пытаемся условно классифицировать по трем подсистемам соци­
альной реальности.
При изучении социальной системы, системы культуры и систе­
мы личности исследования, включающие исторический компо­
нент, разделены на два типа: соответствующую “историю” (к при­
меру, экономическую историю, социальную историю, политичес­
кую историю и др.) и неисторическую дисциплину, анализирующую
прошлое (скажем, историческую экономику, историческую этноло­
гию, историческую социологию). Это утверждение актуально только
для тех случаев, когда речь идет о парном подходе. Он имеет место
не всегда, например, историческая антропология — это по сути ан­
тропологическая история, а историческая психология — психоло ­
гическая история. История искусства, история науки и история тех-
279

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ники существуют во многом как самостоятельные, не принадлежа­
щие “истории” дисциплины.
Конечно, на ранних этапах развития исторического знания
специализация была выражена не так явно, скорее она существова­
ла в форме преимущественного внимания, уделяемого тем или
иным его подсистемам. При этом многими элементами социальной
реальности полностью пренебрегали. Хронист позднего Средневе­
ковья Ранульф Хигден в своей “Полихронике” называет семь родов
деяний, которые чаще всего упоминались в книгах по истории:
строительство городов, победа над врагами, применение юридичес­
ких прав, наказание за преступления и исправление преступников,
организация политической жизни, управление домашними делами,
спасение души.
Однако историческое знание постоянно расширяло сферу ох­
вата, включая все новые и новые компоненты социального мира.
Этот процесс особенно ускорился в XVIII в., когда в рамках анали­
за современных для того периода обществ началось выделение от­
дельных подсистем — социальной, культурной, личностной — и
стала формироваться специализация в обществознании. Соответст­
венно и история учреждений, история хозяйства и права, история
культуры, в целом гражданская история — стали фактом только в
середине XVIII в.
В XIX в., наряду с расширением ареала “исторического”, воз­
никла реальная угроза редукционизма, подразумевавшего подавле­
ние неких потенциальных интересов историка. В результате очень
многие элементы социальной реальности выводились за скобки,
как малозначимые для построения той или иной исторической кон­
цепции, и “прозябали” на периферии исторического знания в со­
чинениях любителей исторических казусов.
Возможность выделить отдельные элементы социальной реаль­
ности определяется не только сознательным интересом к детализа­
ции предмета. С одной стороны, она связана с дифференциацией
современного общества и специализацией современного знания о
нем, с другой — со степенью дифференциации прошлых обществ.
В частности, в рамках культурной антропологии, изучающей слабо
дифференцированные общества, очень трудно отделить анализ
280

Лекция 13
История общества
подсистемы культуры от социальной подсистемы и от системы лич­
ности. Аналогичные проблемы возникают при изучении опреде­
ленных слоев общества, представляющих “низкую культуру” или
“народную культуру” . Здесь, например, верования и символы едва
ли отделимы от ритуалов и традиций социального взаимодействия,
а личность практически лишена возможности самовыражения и са­
мореализации и потому фактически исчезает как объект самостоя­
тельного анализа.
Вообще не стоит преувеличивать четкость границ между основ­
ными подсистемами социальной реальности (последнее в некотором
смысле относится и к водоразделу между социальной и природной
реальностями). Все три основные подсистемы социальной реальнос­
ти тесно связаны между собой, и речь идет скорее об аналитическом
представлении отдельных компонентов социальной реальности, чем
о фактическом их разграничении. Например, история динамики
промышленного производства на самом деле включает анализ эко­
номической системы, социальной системы (социальная мобиль­
ность, трудовые отношения) и культуры (продуктов деятельности
людей), а также природной реальности (от экологии до профессио­
нальных заболеваний). Точно так же и культуру нельзя рассматри­
вать как один из уровней социальной целостности, сконструирован­
ной по образу трехэтажного дома, поскольку все межличностные от­
ношения имеют культурную природу, в том числе и те, которые мы
определяем как экономические или социальные.
Условно и противопоставление публичной и частной жизни в
едином по сути социальном пространстве. Столь же относительна
антитеза “индивид — общество”, ошибочность которой хорошо
показали Н. Элиас, П. Бурдьё и многие другие социологи. Действу­
ющий индивид, интересующий в конечном счете историка, не мо ­
жет существовать иначе как в переплетении разнообразных соци­
альных связей, и именно это разнообразие позволяет ему реализо­
ваться. А в таких новейших направлениях историографии, как
история семьи, детства, сексуальности, или даже в столь экзотиче­
ских направлениях, как история еды, запахов, чистоплотности и
т.д., по сути, исследуется взаимодействие социальной реальности с
природной. Даже самый “мелкий” элемент исторической реаль-
281

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ности, что хорошо продемонстрировали представители микроис­
тории, можно представить как своеобразный “узел” множества со ­
циальных связей.
Предпринимая попытку структурирования “предмета” путем
выделения компонентов социальной реальности — социальной си­
стемы, системы культуры и системы личности — мы вполне отдаем
себе отчет в том, что возможность отдельного изучения ее подсис­
тем, элементов и связей весьма условна, они неизбежно конструи­
руются во всевозможных сочетаниях.
13.2
Изучение социальной системы
В соответствии с нашей схемой социальная система состоит из эко­
номической, политической и других подсистем, к которым мы от­
носим все не экономические и не политические взаимодействия и
институты, такие, как семья, соседская община, система образова­
ния и т.д. Внутренней средой для этих подсистем является система
обыденной жизни, т.е. повседневного взаимодействия. Соответст­
венно “предмету” определяются и политическая, экономическая,
социальная история и история повседневности; в основном они
действительно оперируют элементами социальной системы, хотя,
как мы покажем, далеко не всегда ограничиваются только ими.
Долгое время основным объектом исторических исследований
была социальная система в целом, концептуализированная после­
довательно в некоторых понятиях, в ряду которых “государство” и
“общество” были завершающими. Античность, строго говоря, не
разграничивала понятия “общество” и “государство” . Для описа­
ния социальной системы в античности использовались понятия
“полис” (7ибА.ц) и “политика” (7иоА.тка) удревних греков, “res pub-
lica”, “imperium”, “civitas”, s’ocietas civilis” — y римлян. Эти поня­
тия y античных мыслителей выступали в качестве взаимозаменяе­
мых терминов, охватывая все сферы жизни людей. Точно так же и
282

Лекция 13
История общества
средневековый мир не пользовался концептом “государство”, а
оперировал понятиями “империя”, “королевство” (Régna), “царст­
во”, “земля” , “республика” (применительно к городам). Знания о
социальном мире были прежде всего знаниями о едином обществе-
государстве.
В начале XVI в. Никколо Макьявелли впервые вводит понятие
“государство” как обобщенную категорию политической власти.
Чуть позже начинается разработка понятия “общество” (см. лек ­
цию 1). Осмысление социальных феноменов резко активизируется
в конце XVI — начале XVII в., и с этого момента занимает важное
место в философских рассуждениях. Развитие политической фило­
софии подготовило почву для первой большой фрагментации пред­
мета истории. Внутри социальной системы были дифференцирова­
ны типы социального взаимодействия и соответствующие институ­
ты. В рамках политической системы историки начали изучение го­
сударственных институтов (армия, суды и др.), общественных
политических организаций (партии, профсоюзы), истории полити­
ческой борьбы, внешней и внутренней политики, войн, в том числе
религиозных и гражданских, и многих других занимательных (пере­
вороты, интриги и т.д.) или тоскливых сюжетов из области “поли­
тического” . В результате возникли истории государства, межгосу­
дарственных отношений, хозяйства, общества, политических и об­
щественных организаций.
Вместе с тем начиная с XIX в. историю трактуют как науку об
обществе в некоем аморфном, предельно широком смысле, невзи­
рая на то что такое общество, удобное для макросоциологии, —
очень сложный предмет для исторического исследования. Различ­
ные значения понятия “общество” и бесконечное число характери­
стик, которые могут исчерпывающе его описать, делают конструи­
рование этого объекта весьма затруднительным. Ведь для отнесения
той или иной совокупности людей к обществу необходимо введение
самых разных критериев — территориальных, этнических, полити­
ческих и т.д. В результате неизбежны значительные упрощения, и
изучение общества превращается в анализ структуры (модели, ти ­
па). Но этим сложности не исчерпываются. Общество существует в
динамике и соответственно таким его приходится изучать. Разме­
283

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ры, сложность и объем объединений, к которым применимо поня­
тие “общество”, изменяются в разные исторические периоды. По­
этому историки всегда будут подвергаться совершенно оправданно­
му искушению выбрать один из комплексов отношений как цент­
ральный и характерный для данного общества, а весь остальной ма­
териал группировать вокруг него.
Политическая подсистема
История в период Нового времени генетически оказалась связан­
ной прежде всего с политическими процессами, характерными для
трансформации традиционного общества в современное. Соответ­
ственно самый значимый объект политической истории в XIX —
начале XX в.
—
национальное государство. Создание властных
структур, характерных для абсолютизма, политическое оформление
новой социальной конфигурации общества, отражавшее становле­
ние буржуазии, формирование новой государственности, равно как
и сопровождающие все эти, не всегда явные для современников
трансформации, войны, бунты и революции, стали благодатной
почвой для развития исторического знания.
Хотя сейчас кажется, что история всегда и прежде всего была
историей политического, на самом деле примат политической те­
матики в ней утверждался медленно. Раньше всего политическая
история завоевала позиции в Италии. Франции, столь богатой по­
литическими событиями, пришлось дожидаться XVII столетия,
чтобы существительное “политика” стало широкоупотребитель­
ным. Лишь с этого времени во французском языке укореняется
комплекс слов, производных от “polis”, равно как и от “urbs” . Но
уже в XVIII в. известный немецкий историк А. Шлёцер не сомне­
вался, что история без политики ничем не превосходит монашеские
хроники.
В XVIII в. наряду с широким распространением всемирной ис­
тории формируется принципиально новый тип политической исто­
риографии — национальная, а с XIX в. история государства-нации
становится доминирующей. Подъем политической истории во вто­
рой половине XIX в. объяснялся не только обстоятельствами разви-
284

Лекция 13
История общества
тия исторической науки, но и политическими факторами нацио­
нальной самоидентификации. В это время национальные движения
в Европе использовали историческое мифотворчество как свое
главное орудие.
Как и многие другие политически актуальные темы, “нация”
осмысливалась совокупными усилиями представителей искусства,
философии, идеологии и общественных наук. По мнению француз­
ского историка П. Нора, в Германии носителями национальной
идеи являлись в основном философы. В Центральной и Восточной
Европе велик вклад филологов, специалистов по национальному
фольклору. Во Франции роль организатора и руководителя нацио­
нального сознания всегда принадлежала историкам, прежде всего
О. Тьерри, Ж. Мишле и Ф. Гизо. Но роль историков XIX и начала
XX в. в оформлении национальной идеи и в других странах Европы
в любом случае очень велика. Как остроумно заметил известный ан­
глийский историк Э. Хобсбаум, “историки для национализма — это
то же самое, что сеятели мака в Пакистане для потребителей герои­
на: мы обеспечиваем рынок важнейшим сырьем... Прошлое и есть
то, что создает нацию; именно прошлое нации оправдывает ее в
глазах других, а историки — это люди, которые «производят» это
прошлое” [Хобсбаум, 2002, с. 332].
Вследствие этого политическая история, в которой обосновы­
валась положительная роль государства и власти, стала бесспорным
лидером историографии, и надолго. Базовые понятия политичес­
кой истории: государство, парламент, административные учрежде­
ния, партии, народ, раса, нация, этничность, международные отно­
шения, дипломатия, война. Особенно сильные позиции политиче­
ская история со времен Л. фон Ранке занимала в Германии и со вре­
мен Н. Карамзина вплоть до наших дней — в России.
После Второй мировой войны идея непрерывной националь­
ной истории чем дальше, тем больше размывается. Это связано
прежде всего с радикальной политической переоценкой “историче­
ской роли” национализма: подавляющее большинство историков
перешло на позиции критиков национальной идеи, высказывая по
отношению к ней скептицизм и даже враждебность. В плане про­
фессиональном и интеллектуальном также произошли изменения.
285

Раздел 2
Ъты знания о прошлом
Историки признают, что “национализированная”, служащая инте­
ресам национального государства история отдаляла от познания
нации, а не способствовала ему. Угасание интереса к традиционной
национальной истории было связано и с подрывом идеи приорите­
та публичной жизни, и с появлением сначала новой социальной ис­
тории, а затем и множества других исторических субдисциплин,
ориентированных на внедрение методов социальных наук.
Реакция представителей политической истории на новации в
тематике и методологии исторических исследований была разно­
плановой. В это время появляются панорамные исследования на­
циональной истории принципиально иного типа. “Американцы”
(1958—1973) — трилогия крупнейшего американского историка
Д. Бурстина; “Немцы” — опять -таки вышедшие из под пера амери­
канца, Г. Крейга (1982), и др.
—
многоплановые истории народа, с
совершенно нестандартными сюжетными ходами, включающие
массу элементов не только социальной системы, но и системы
культуры и системы личности, использующие разные техники кон­
струирования прошлой реальности. Обратим внимание на сами на­
звания этих трудов: не “История Германии”, а “Немцы”; не “Исто­
рия США”, а “Американцы” .
Другая часть политических историков (Л. Бенсон, Дж. Силби,
Т. Александер) уже с 1960-х гг. пыталась модернизировать свои ис­
следования, используя социологические теории и методы количест­
венного анализа. Этим особенно отличилась американская школа
политической истории, в рамках которой было создано немало но­
ваторских для того времени крупных работ по истории Конгресса и
законодательных органов штатов, избирательных кампаний и вы­
боров, партий и государственной политики.
По-настоящему радикальное переосмысление предмета осуще­
ствили представители “новой политической истории” . Сознавая
необходимость создания современной истории “политического” , а
не отказа от нее, они начали активно ревизовать проблемный, кон ­
цептуальный и понятийный аппараты политической истории.
В конце 1960-х гг. эти историки вслед за социологами обратились не
к проблеме политической власти как таковой, а к изучению меха­
низмов реализации разных типов власти в прошлом. Огромную
286

Лекция 13
История общества
роль в этом процессе сыграли работы М. Фуко о власти, насилии и
принуждении. Возникло целое направление истории микрополити­
ки, изучающее властные отношения в небольших институтах —
больницах, тюрьмах, школах, семье.
В последние десятилетия вместе с утверждением идеи мульти-
культурализма обозначилось еще одно направление в политической
истории. Началось восстановление “исторической справедливос­
ти” в исторической литературе: отказ от европоцентризма и форми­
рование нового подхода к истории неевропейских стран. Но в это
же время “детской болезнью” национализма заболевают молодые
национальные историографии тех стран, которые не имели тради­
ции работ по политической истории, потому что не имели нацио­
нального государства. Стремясь удовлетворить “чувство прошло­
го”, историки этих стран, догоняя Запад и повторяя в методологи­
ческом плане “зады” историографии, создают свою национальную
героическую и древнюю историю.
В этой связи очень интересен опыт развития национальных ис­
ториографий на постсоветском пространстве, который уже не­
сколько лет анализируют и сравнивают историки бывших совет­
ских республик. Современную историографическую ситуацию в
бывшем СССР отличает явное усиление этноцентризма, для кото­
рого характерны сочувственная фиксация черт своего этноса,
вплоть до выделения этнонационального фактора в качестве основ­
ного критерия исторического познания. За последние десять лет из
контркультурных практик, существовавших на фоне официальной
исторической науки СССР, национальные историописания сами
превратились в официальные, и “национальная история” воспри­
нимается в качестве суммы знаний о прошлом какого-либо этноса,
взятого во взаимодействии с его историческими соседями, которая
организована посредством национальной идеи, обосновывающей
культурные и политические притязания господствующих элит.
В работах наших исследователей приводится много занима­
тельных и поучительных сведений о поисках древних и славных эт­
нических корней, национальных героев и “врагов народа”, опреде­
лении границ исторических территорий и т.д. Так, благодаря изыс­
каниям российского этнографа и историка М. Шнирельмана, мы
287

Раздел 2
Т1ты знания о прошлом
теперь знаем множество национальных историй: от истории Вели­
кой Алании до Великой Якутии в алфавитном порядке. Но, спра­
ведливости ради, отметим, что и в западных странах этноцентризм
до сих пор обнаруживает себя, правда, все реже в научных трудах, но
достаточно явственно в учебниках и энциклопедиях.
Экономическая подсистема
С конца XVIII в. и до последней трети XIX в. экономическая исто ­
рия в целом была составной частью экономической науки. В боль­
шинстве экономических трудов, написанных в этот период, от
А. Смита и Т. Мальтуса до К. Маркса, содержался подробный и,
как правило, весьма содержательный исторический компонент.
Особый вклад в экономическую историю в XIX — начале XX в.
внесли представители немецкой историко-экономической школы
(Ф. Лист, В. Рошер, Б. Гильдебранд, К. Книс, Г. Шмоллер, К. Бю-
хер, В. Зомбарт, М. Вебер).
С последней трети XIX в., т.е. с начала “маржиналистской рево­
люции” в экономической науке, возникает размежевание между
экономической теорией и экономической историей. Если не счи­
тать работ упомянутых представителей немецкой школы, в этот пе­
риод большая часть историко-экономических исследований пред­
ставляла, по существу, описательную историю народного хозяйства,
в рамках которой лишь фиксировались те или иные факты прошлой
экономической жизни отдельных стран. В значительной мере исто­
рия народного хозяйства продолжала линию классической полити­
ческой экономии и уделяла основное внимание истории государст­
венной экономической политики (в таком-то году английский пар­
ламент принял такой-то закон, такой-то русский царь издал такой-
то указ, что оказало такое-то влияние на... и т.д., и т.п.).
Становление современной экономической истории можно да­
тировать концом XIX в., и оно было во многом связано с появлени­
ем новой базы источников. В частности, в это время начинается
сбор материала и построение статистических рядов различных по­
казателей цен, а с начала XX в. нарастает поток работ, вводивших в
научный оборот все новые и новые статистические ряды, охватыва­
288

Лекция 13
История общества
ющие все больше стран и все более отдаленное прошлое. В 1920—
1930-е гг. экономическая история получила новый стимул благода­
ря возрождению интереса к истории со стороны представителей
экономической науки. Этот интерес, в свою очередь, был обуслов­
лен кризисными потрясениями в экономике всех стран и необходи­
мостью изучения долговременных тенденций развития экономики
(экономических циклов, экономического роста, динамики денеж­
ной массы и т.д.).
Во второй половине XX в. экономическая история развивалась
весьма бурно, в частности опять-таки благодаря колоссальному раз­
витию Источниковой базы и методов ее обработки (в частности,
массовых источников: цензов, долговременных динамических ря­
дов, данных по отдельным предприятиям и т.д.). Существенное
влияние на экономическую историю оказало возникновение “кли­
ометрики” — направления, в котором экономическая история ана­
лизировалась с использованием разнообразных экономико-статис ­
тических моделей.
С точки зрения объекта исследования историко-экономичес ­
кие штудии охватывают едва ли не все сферы экономики. Приме­
нительно к истории Нового времени эти исследования можно клас­
сифицировать по разным направлениям, используя основные типо­
логические схемы, применяемые в современной экономической
науке. Во-первых, исследуются все типы “рынков”: товаров (услуг),
труда, капитала (денег), причем анализ ведется как на макро-, так и
на микроуровне. В традиционной терминологии к этой типологии
относится, в частности, “отраслевая” проблематика (аграрная исто­
рия, история промышленности, торговли и др.), экономическая со­
ставляющая “рабочей истории” (labor history), а также история де­
нежного обращения, финансовых рынков и т.д.
Во-вторых, изучаются все типы “экономических субъектов”:
домохозяйства, фирмы, государство, финансовые посредники,
внешнеэкономические субъекты. Наряду с традиционной “государ­
ственной” проблематикой в XX в. колоссальную популярность при­
обрела история “фирм” (предприятий, заводов и фабрик) или “ис­
тория бизнеса” (business history). Особое внимание в последние годы
уделяется институциональным аспектам экономической истории.
289

Раздел 2
Т)мы знания о прошлом
Применительно к докапиталистическим экономикам разделение
по “рынкам” или “субъектам”, естественно, не вполне корректно, и
здесь доминируют общеэкономические исследования, анализирую­
щие хозяйственную систему в целом, включая хозяйственные систе­
мы примитивных обществ, где исторический анализ сближается с
культурной антропологией, экономики Древнего Востока и Китая,
античной Греции и Рима и, наконец, европейского Средневековья.
Заметим, что в настоящее время выбор объектов (равно как ме­
тодологии и периода) историко-экономических исследований во
многом определяется национальными традициями. Дело в том, что в
США, где, как известно, национальная история очень коротка, кафе­
дры экономической истории являются частью экономических фа­
культетов, во Франции они “приписаны” к историческим факульте­
там, а в Англии вообще выделены в отдельные самостоятельные ка­
федры. Это отражается и в характере исследований: американские
экономические историки прежде всего занимаются экономико-ма ­
тематическим моделированием, ограничиваясь в основном периодом
XIX — первой половины XX в., французские и немецкоязычные исто­
рики известны своими работами по раннему Новому времени и дока­
питалистическим экономикам (А. Пиренн, Ф. Бродель, П. Шоню,
А. Допш, М. Ростовцев и др.), в то время как английские историки ча­
ще других ориентируются на создание обобщающих работ.
Другие подсистемы общества
Другие подсистемы социальной системы как предмет исследования
принадлежат нескольким историографическим направлениям, но
прежде всего социальной истории. Предмет социальной истории
едва ли поддается определению, ибо в рамках самой общей дефини­
ции — история социальных структур, процессов и явлений — диа­
пазон ее тематики то безгранично расширяется, то оказывается
предельно узким. В какой-то мере это объясняется характером са­
мого понятия “социальный” . В нем уже заложена способность к
почти неограниченному распространению.
Социальная история в историографии Нового времени по пра­
ву гордится старыми традициями, заложенными в работах Вольте-
290

Лекция 13
История общества
ра, Э. Гиббона, Т. Маколея, Я. Буркхардта и многих других авторов.
Элементы анализа и описания, характерные для социальной исто­
рии, особенно широко представлены в трудах известных француз­
ских историков XIX в.
— Ф . Гизо, Э. Левассера, Ф . Минье, О. Тьер­
ри, Н. Фюстельде Куланжа.
Социальная история, сумевшая к началу XX в. сформулировать
многие проблемы, оказавшиеся позднее в центре ее внимания, в по­
следующие десятилетия была оттеснена на обочину. И хотя в 1920—
1930-е гг. очень немногие историки отдавали свои силы разработке
социальных сюжетов, тем не менее в историографии этого периода
социальная история представлена великими именами (М. Блок,
Л. Февр — самые знакомые из них). В социальном ракурсе рассмат­
ривались экономические и неэкономические отношения между
классами, характер семьи и домашнего хозяйства, условия труда и
досуга, отношение человека к природе, культура, выраженная в ре­
лигии, литературе, музыке, архитектуре, а также система образова­
ния и общественная мысль. Очевидно, что в такой трактовке соци­
альная история на самом деле в равной степени включала в себя эле­
менты как социальной системы, так и системы культуры, изучая не
только взаимодействия внутри них, но и связи между ними.
С конца 1950-х гг. в качестве самостоятельного историографи­
ческого направления стала формироваться так называемая новая
социальная история, и в 1970-е гг. она уже лидировала в методоло­
гическом обновлении историографии. Однако предмет социальной
истории по-прежнему не поддавался определению, ибо диапазон ее
тематики практически не доопределялся. Социальная история бы­
ла, с одной стороны, изучением прошлого конкретных социальных
явлений: детства, досуга, семьи, с другой — конструированием ми­
нувшей жизни маленьких городков, рабочих поселков и сельских
общин, с третьей — различных социальных групп и социальных
движений. В социальной истории изучаются также такие институ­
ты как университеты и школа, церковь и секты. Но одновременно
она включала историю громадных территориальных пространств,
массовых социальных движений и насилия, социальных процессов
исторической трансформации и кризисов, свидетельством чему
служат работы П. Стирнза, Ч. Тилли, Э. Хобсбаума, Ф. Броделя,
291

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Ю. Кокки, Г.-Ю . Велера и др. В принципе новая социальная исто­
рия в период становления замахнулась на конструирование почти
всей прошлой социальной реальности, интегрировав многие эле­
менты системы культуры и системы личности, и тем самым дала ко­
лоссальный импульс для расширения предметного поля историчес­
ких исследований.
Только с конца 1970-х гг. предельно широкое толкование соци­
альной истории стало постепенно сужаться вследствие отделения и
переопределения отдельных субдисциплин: демографической исто­
рии, рабочей истории, истории женщин, истории детства и старо­
сти, гендерной истории и др.
Система обыденной жизни, т.е. повседневного взаимодейст­
вия, которая является внутренней средой для рассмотренных под­
систем социальной системы, изучается в рамках нового направле­
ния — истории повседневности. История повседневности имеет де­
ло с событиями и процессами, которые изо дня в день повторяются
в действиях и мыслях человека и создают прочный фундамент его
жизни и деятельности. Возникнув в последние десятилетия, это
направление использует передовую исследовательскую программу,
которая предполагает воспроизведение всего многообразия лично­
го опыта и форм самостоятельного поведения индивидов. Люди
предстают и действующими лицами, и творцами истории, активно
создающими и изменяющими социальную реальность прошлого.
Индивиды в истории повседневности рассматриваются не как
“автономные” личности, а как личности в системе социальных от­
ношений и культурных норм, и человеческие действия тем самым
не отделяются от их контекста. Такой подход в действительности
делает историю повседневности достаточно сложной конструкци­
ей, синтезирующей все три системы социальной реальности. Воз­
можно, отчасти именно в силу своей сложности и многоплановости
история повседневности — столь позднее явление в историческом
знании. До этого идеологические мотивы стимулировали появле­
ние лишь многочисленных “историй о положении...” (рабочего
класса или других угнетенных), а познавательный интерес — близ­
кие к этнографии “истории быта” .
292

14
лекция
ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
и личности
В данной лекции мы продолжим обзор “территории историка” и
займемся анализом двух подсистем социальной реальности: куль­
туры и личности. Как мы покажем, они издавна интересовали ис­
ториков, хотя, в отличие от общества, их присутствие в поле исто­
рического знания не было постоянным и непременным. Только к
концу прошлого века все три подсистемы социальной реальности
становятся равноправными объектами исторической науки, более
того, в результате предельно расширительной трактовки термин
“ культура” вновь (как уже было с “науками о культуре”) применя­
ется ко всей сфере “социального” и порой выступает как субсти­
тут термина “общество”, охватывая всю социальную реальность.
14.1
Исследование культуры
Зачатки истории культуры обнаруживаются уже во времена антично­
сти — прежде всего в “Жизни Эллады” Дикеарха из Мессины (III в.
до н.э .), которая не сохранилась, “Десяти книгах об архитектуре” Ви­
трувия (I в. до н.э .), “Естественной истории” (кн. 34—36) Плиния
293

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Старшего (I в. н .э .), “Описании Эллады” Павсания (II в. н .э .), “Пи­
рующих софистах” Афинея (III в. н .э .) . Эти труды можно, условно
говоря, отнести к исследованиям по истории культуры. Затем — уже
в эпоху Возрождения — с истинной страстью начинается изучение
истории античной культуры в разных ее проявлениях. С XVIII в.
культура в интерпретации просветителей становится полноправным
объектом в исторических штудиях.
Если до XIX в. культура отождествлялась больше всего с исто­
рией цивилизаций или искусством, то во второй половине XIX в. в
рамках позитивизма появляется влиятельное историко-культурное
направление, трактующее культуру как социальную систему
(Я. Буркхардт, И. Тэн, К. Лампрехт, К. Брейзиг и др.) . Начав с син­
теза культурных, политических и социально-экономических аспек ­
тов истории общества, представители “культурно-исторического
синтеза” впоследствии расширили понятие культуры до всеобщей
социологической морфологии и социальной психологии.
Следующий радикальный шаг в трактовке культуры сделали в
XX в. культурные антропологи. Культура, следуя современному ши­
рокому понятию, введенному культурной антропологией, охваты­
вает идеальные и институциональные традиции, ценности и идеи,
мировоззрения, идеологии и формы их выражения, короче — сим ­
волическое понимание и толкование реальности, с помощью кото­
рых поддерживается и накапливается не только устный и письмен­
ный, но вообще любой вид коммуникаций. Все социальные взаи­
модействия укладываются в этот комплекс символических контак­
тов и подчиняются ему.
Так же предельно широко, как ее понимают в антропологии,
трактуется культура в современно ориентированной историогра­
фии, анализирующей “образцы культуры”, символически-экспрес-
сивные аспекты человеческого поведения. Общее направление в
конструировании культуры сегодня можно охарактеризовать как
стремление к замене социальной истории культуры культурной ис­
торией общества. Здесь же речь пойдет о системе культуры в пред­
ложенной нами, более узкой, трактовке.
Основные современные направления в конструировании сис­
тем культуры прошлого представлены двумя типами исторических
294

Лекция 14
История культуры и личности
работ. Первое направление прослеживается от античности, и его
можно обозначить как историю идей (хотя сам термин ввел в упо­
требление А. Лавджой уже в XX в.) . Второе — история культуры —
сформировалось вначале как история высокой культуры (искусст­
ва), но в XX в., в связи с утверждением широкого понимания куль­
туры, приобрело совершенно нетрадиционную направленность и
очертания.
История идей (история мысли) включает историю разных ти­
пов знания или символических систем в целом. История техники,
история науки, история религии, история философии, история ме­
дицины и даже история искусства в Новое время в силу специали­
зации знания в основном не принадлежали истории, а составляли
часть соответственно техники, науки, религии, искусствознания
и т.д. Но в последние десятилетия произошел качественный сдвиг,
сделавший эти разделы знания достоянием в том числе и истории.
Это случилось, как только возникло понимание взаимосвязи между
символическими универсумами, социальной системой и системой
личности, позволяющее рассматривать отношения, например,
между болезнями людей и властью, техникой и империализмом,
языком и социальным статусом и т.д.
Так же как политическая история, современная история идей
во многом продолжает традиции XIX в. Как в политической исто­
рии практикуется биографический подход к личности, так и в исто ­
рии идей очень важной фигурой является автор идеи: от Платона до
Фуко все изучены, и не один раз. Заметим, что история мысли пре­
красно развита в России, отчасти под влиянием некоторых идеоло­
гических ограничений советского периода.
Другим направлением в истории идей является изучение куль­
турного контекста: прежде всего идейного климата накануне рево­
люций, во времена реформ, кризисов; влияние таких мировоззре­
ний, идей и идеологических понятий, как Просвещение, империа­
лизм, национализм и т.д. на политические, национальные, меж ­
страновые отношения. В этом ряду стоят работы и по истории
политической культуры.
“ Новую жизнь” история культуры обрела, сместив фокус вни­
мания с социальной истории культуры на культурологическую ис­
295

Раздел 2
Типы знания о прошлом
торию общества. Благодаря антропологической трактовке культуры
в поле зрения историков попали те же темы, которыми занимается
современная антропология, то, что сами антропологи называют
культурой в широком значении: образцы смыслов, проявляющихся
в ритуалах и символах и определяющих индивидуальное и коллек­
тивное поведение. Историческая антропология, выдвигающая на
первый план проблемы механизма развития культуры, пытается от­
ветить на вопросы о том, каким образом культура передается во вре­
мени (от поколения к поколению), как осуществляется процесс
взаимодействия культур, каково содержание этого взаимодействия
и куда направлен его вектор.
Многие достижения антропологии историки просто примени­
ли к прошлому как к “другому”, т.е. использовали для конструиро­
вания прошлого знания о примитивных и традиционных обществах
современности. Как отмечает английский историк Дж. Тош: “Исто­
рик, познающий общество прошлого через посредство докумен­
тальных источников, испытывает — или должен испытывать — тот
же «культурный шок», что и современный этнограф, оказавшийся в
изолированной «экзотической» общине...” “ Некоторые давно утра­
ченные нашим обществом черты, такие, как кровная месть или об­
винения в колдовстве, сохраняются кое-где и поныне; непосредст­
венное наблюдение за их современным вариантом позволяет лучше
понять похожие черты нашего собственного прошлого, сведения о
которых скудны или отрывочны” [Тош, 2000, с. 252, 251].
Бесспорно, что открытия антропологии дали новый ключ к
изучению ментальности людей, которые страдали от холода и бо­
лезней, не владели средствами “научного” контроля над окружаю­
щей средой и были привязаны к местам своего обитания, т.е. людей
Средневековья и начала Нового времени. Благодаря достижениям
антропологии в историографии успешно развивается новый под­
ход — культурологическая интерпретация повседневного поведе­
ния. Его адепты пытаются “прочитать” (и соответственно расска­
зать) историю карнавалов и праздников, торжественных церемоний
и посиделок с той же пользой, что и дневник, политический трак­
тат, проповедь или свод законов. Интересно, что едва ли не самые
знаменитые исторические книги 1970—1980-х гг.
—
“Монтайю”
296

Лекция 14
История культуры и личности
Э. Ле Руа Ладюри, “Сыр и черви” К. Гинзбурга и “Возвращение
Мартена Герра” Н. Земон Дэвис — это грандиозные конструкции
повседневной жизни в контексте культуры прошлого.
Совершенно новые предметы исследования, связанные с ши ­
роким пониманием культуры, появились и в политической исто­
рии: политический символизм, политическая ментальность, поли­
тический компонент в истории культуры (пропасть, отделявшая об­
разованных от неграмотных, естественно предполагала разные
формы и разные степени обладания властью) и религии (присутст­
вие политического в религиозных движениях и ересях). Историки
все больше признают значение “воображаемого”, занимаются кон ­
струированием “символических универсумов”, имиджей нации и
культуры.
Интересно отметить, что историки стали использовать социоло­
гический подход к знанию, по существу, даже раньше, чем это поня­
тие было окончательно концептуализировано в теоретической соци­
ологии. Начало этим исследованиям положили работы Л. Карсави­
на о народной средневековой религиозности в Италии XII—XIII вв.,
Й. Хёйзинги о средневековом символизме и французская история
ментальности (М. Блок, Л. Февр), возникшая в 1920—1930-е гг. под
прямым влиянием работ Э. Дюркгейма, М. Мосса, Л. Леви-Брюля
и других представителей французской социологии и антропологии.
Ведущие историки неоднократно обращались к проблеме “картины
мира” или “ведения мира”, в рамках которой как раз и анализиро­
вались знания о социальной реальности, существовавшие в про­
шлом. По определению Р. Мандру, видение мира охватывает сово­
купность психических рамок — как интеллектуальных, так и этиче­
ских, — посредством которых индивиды и группы каждый день
строят свое мышление и действия.
Вторая, еще более мощная, волна интереса к истории представ­
лений, тесно связанная со становлением исторической антрополо­
гии, приходится на вторую половину XX в. Хотя в исторических ра­
ботах обычно используются термины “коллективные представле­
ния”, “верования”, “видение мира”, “ментальность” и даже “кол­
лективные эмоции” или “идеи бедняков”, по существу, речь идет
именно о разных формах знания в современном социологическом
297

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
определении. Назвать совокупность этих представлений “знанием ”
историки не решились и поныне, поскольку резервируют этот тер­
мин за специализированными формами знания. Их же больше при­
влекают как раз повседневное знание и преломление в массовом со­
знании таких форм, как мифология и религия, да и ведутся подоб­
ные исследования почти исключительно на материале Средневеко­
вья. Поэтому постепенно собирательным понятием, которое,
кстати, в качестве научного используют только историки, стало по ­
нятие “ментальность” , т.е. система образов, представлений, кото­
рые в разных общностях сочетаются по-разному, но всегда лежат в
основе человеческих представлений о мире и о своем месте в мире
и, следовательно, определяют поступки и поведение людей.
В истории ментальности подробно исследованы проблемы вза­
имосвязи разных форм знания, например, нагруженность религи­
озной символикой и переплетенность с обыденным знанием право­
вой и политической мысли Средневековья — тема, открытая еще в
1920-х гг. М. Блоком (“Короли-чудотворцы”, 1924). “ Социологизм”
современной историографии проявляется и в том, что в исследова­
ниях этого направления часто рассматриваются не только сами
представления (“знание ”), но и обусловленные ими человеческие
действия, поведение людей. Историки не единожды “наталки ­
вались” и на проблему существования в обществе не только конку­
рирующих социальных групп, но и конкурирующих символических
универсумов, которые постоянно провоцируют социальные кон­
фликты. Параллельно, изучая представления, проявляющиеся в
разных видах коллективных действий, историки обнаружили залог
стабильности общества в наличии некоей общей для всех социаль­
ных групп картины социальной реальности.
К системе культуры, конечно , относится история искусства
(история художественной культуры) — составная часть искусство­
знания, дисциплины, включающей, кроме того, теорию искусства и
художественную критику. Первый этап истории искусства Нового
времени завершается в середине XVIII в., когда в классической ра­
боте И. Винкельмана “История искусства древности” (1763) искус­
ствознание отделяется собственно от истории. После этого история
искусства (без “знания” и “критики”) была представлена огромным
298

Лекция 14
История культуры и личности
количеством работ по истории отдельных видов искусства, направ­
лений, школ, персоналий и т.д. Появление новых видов искусства
(фотоискусство, кино , телевидение, различные виды электронных
искусств, компьютерное искусство и их всевозможные комбина­
ции) вызвало к жизни соответственные истории (кино, телевидения
и т.д.). В то же время внимание исследователей стали привлекать
виды искусства с более скромным обаянием: пантомима, мода, ди­
зайн, игрушка и т.д.
В отношении субъекта творчества и восприятия можно выде­
лить элитарную, народную и массовую культуру. Исследования по
культуре плебейской, создаваемой и распространяющейся в народе,
в XIX — начале XX в. велись преимущественно в рамках фолькло­
ристики и тесно увязывались с формированием национального со­
знания. Затем этой темой увлеклись представители новой социаль­
ной истории, а чуть позднее — и исторической антропологии. В це­
лом и высокая культура, и народная культура до сих пор изучались
историками до тонкостей, но, как правило, в отрыве одна от другой.
Лишь совсем недавно “новая культурная история”, отвергнув жест­
кое противопоставление народной и элитарной культур, начала раз­
рабатывать более гибкие модели их взаимодействия.
Роль внутренней среды для рассмотренных символических
подсистем системы культуры выполняет язык, и он тоже является
предметом исследования историка. Современная историография,
чрезмерно озабоченная своими отношениями с семиотикой и линг­
вистикой, как -то потеряла из виду ту роль, которую сыграла в ее
судьбе филология. Но именно с нее началось изучение истории
Средневековья в период Возрождения (Лоренцо Валла). И не слу­
чайно в области изучения древней истории в XIX в. имена блестя­
щих филологов — Ж . Шампольона, Г. Гротефенда, Б. Нибура — ед­
ва ли не затмевали имена признанных историков.
Современная теория языка начинается с посылки, что язык яв­
ляется не нейтральным посредником, а реальностью, которая оп­
ределяет смысл мысли или выражения. Опыт и действия людей
структурированы языком. Роль использования таких терминов,
как “средние классы”, “рабочий класс” и других языковых постро­
ений в конституировании соответствующих социальных групп —
299

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
тема уже не одной исторической книги. В истории искусства давно
и последовательно изучаются условные языки: язык театра, язык
кино и др. Язык тела также стал самостоятельной темой историче­
ских штудий.
Предметную подсистему системы культуры представляет исто­
рия продуктов человеческой деятельности — история материальной
культуры: техники и технологий (например, книгопечатания),
предметов искусства и быта (история искусства и быта), градостро­
ительства в урбанистической истории, питания и потребления,
одежды и жилища. Изучение продуктов человеческой деятельности
имеет первостепенное значение для истории дописьменных об­
ществ и обществ, от которых осталось мало письменных источни­
ков. Остатки поселений, жилища, захоронения, орудия труда, ору­
жие и предметы быта, украшения и декор позволяют судить не
только об общем уровне развития данного социума, но и о характе­
ре социальной стратификации, хозяйственной деятельности, эсте­
тических представлениях, верованиях и многом другом.
Но не обязательно углубляться в далекие времена и обращаться
к дописьменным обществам. Любая эпоха и любое общество, если
его нельзя наблюдать непосредственно, конструируются с учетом
знаний о продуктах материальной культуры. Отсюда — страсть к
коллекционированию и описанию не только предметов искусства,
но и всяческих древностей вообще, возникшая еще во времена Воз­
рождения и неутоленная поныне (музеи под открытым небом, му­
зеи “всего” — вплоть до мыльниц и зубных щеток). Масштабно
мыслящие историки современности интуитивно или сознательно
всегда учитывали важность воссоздания вещественного мира. Как
люди перемещались, чем воевали, что ели и как хранили припасы,
во что одевались, как строили и обустраивали жилища. Д . Бурстин
в “Американцах” сочинил настоящий гимн консервной банке, а
Ф. Бродель в “Материальной цивилизации” — хлебу насущному.
История костюма — не только объект изучения в истории моды
или источник идей для швейного дела, для внимательного истори­
ка — это материал по истории социальных отношений, понимания
социальных ролей и анализа их эволюции. Отсутствие специальной
детской одежды — один из аргументов в обосновании точки зрения
300

Лекция 14
История культуры и личности
(весьма спорной) об отсутствии социальной роли ребенка в Сред­
ние века. А сколько написано об эмблематике и костюме Великой
французской революции! Существует даже направление, утвержда­
ющее, что вся социальная реальность Французской революции
сконструирована благодаря символике внешних атрибутов.
14.2
Постижение человека
“ Предмет истории есть жизнь народов и человечества”, — писал
Л. Толстой. А Р. Коллингвуд говорил, что “история — это наука о че­
ловеческих действиях: историк изучает поступки, совершенные
людьми в прошлом”. Между этими двумя высказываниями, разде­
ленными более чем полувековым периодом, несмотря на их внеш­
нюю схожесть существует огромное концептуальное различие.
В первом случае, в терминах нашей схемы, речь идет о социальной
системе, во втором —о системе личности . От одного высказывания к
другому путь по предметному полю проходит от общества к человеку.
То обстоятельство, что история занимается изучением всей со­
циальной реальности и соответственно всех типов действий, выра­
жается, в частности, в том, что, как известно, в теории существуют
homo economicus, homo politicus, homo sociologicus, но науке неизвестен
homo historicus (известен только доисторический человек). Человек,
или система личности, является столь же значимым объектом исто­
рической науки, как социальная и культурная системы. Тема “чело ­
век в истории”, будучи чрезвычайно многообразной, включает хо ­
рошо знакомую нам проблему роли личности в истории, биографии
великих людей, появившиеся сравнительно недавно жизнеописа­
ния “маленького человека” , многие сюжеты политической исто­
рии, истории повседневности, истории ментальности и историчес­
кой антропологии.
Человек (герой) становится объектом изучения очень рано. Уже
античности были известны три основных вида произведений в жан­
301

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ре биографии. Целью гипомнематического направления было запе­
чатлеть в памяти потомства факты и события из жизни чем-либо
выдающегося лица, начиная его рождением и кончая смертью. На­
иболее отчетливо специфика этого вида биографии представлена в
“Жизни двенадцати цезарей” Светония. Цель другого вида антич­
ной биографии — прославление (или порицание) того лица, жизнь
которого описывалась. Классические его образцы — “ Евагор” Исо­
крата, “Агесилай” Ксенофонта, “Агрикола” Тацита. Третий вид би­
ографии в античной литературе впервые появляется у Плутарха,
придавшего этому жанру суть и форму моралистико-психологичес ­
кого этюда с непременной дидактикой и установкой на развлека­
тельное чтение особого рода.
В период Средневековья жизнеописания принимают форму
“ж и тий”, рассказывающих о мучениках, святых, Отцах Церкви
и т.д. Эти сочинения, как и античные жизнеописания, имели преж­
де всего морализаторскую направленность, но тем не менее жития
можно считать своеобразными попытками изучения личностей,
живших в прошлом, их характеров и поступков. Жития находились
в ведении агиографии, что же касается светской историографии, то
она вообще “описывает события преимущественно в связи с лица­
ми, их вызвавшими” (Б. Гене), поскольку историку Средневековья
были интересны не столько замечательные дела, сколько деяния
замечательных людей. В последние столетия Средневековья спи­
сок героев, достойных пера историка, цель которого состояла с
том, чтобы представить образец христианского благочестия или
гражданской доблести, включал таких лиц, как суверен в своем ко­
ролевстве, рыцарь на войне, судья в суде, епископ среди духовен­
ства, политик в обществе, хозяин в своем доме, монах в своем мо ­
настыре.
Возрождение, ознаменованное “открытием мира и человека”,
создает культ исторической личности (политиков, поэтов, полко­
водцев). При этом трансформация единичного приключения во
всемирно-историческое событие присутствовала уже у Данте. Зада­
чей деятелей эпохи Ренессанса было увековечение памяти выдаю­
щегося персонажа для потомков. Итальянские города стали вспо­
минать и запоминать своих сограждан. Люди в эпоху Ренессанса не
302

Лекция 14
История культуры и личности
просто знали биографии и творчество выдающихся представителей
античности, в известном смысле они жили среди них (см. письма
Петрарки). Для Макьявелли поступки Ганнибала или Чезаре Борд-
жа стояли в одном ряду.
После Возрождения увлечение историческими личностями
процветает на подходящей политической почве в эпоху абсолютиз­
ма, когда возвышение монархического государства, государя и его
двора завораживало историков, равно как и обывателей.
Устойчивая традиция интереса к человеку нарушается просве­
тителями. Историки Просвещения исходя из того, что человек —
часть природы, а культура — лишь способ адекватной реализации
природы человека, исключили для себя возможность разработать
концепцию самого человека, ибо такая концепция предполагает из­
менчивость, а не постоянство человеческой природы. Как писал
М. Фуко: “Никакая философия, никакое мнение политического
или этического характера, никакая из уже существующих эмпири­
ческих наук, никакое наблюдение над человеческим телом, никакое
исследование ощущения, воображения или страстей ни в XVII, ни в
XVIII веке ни разу не столкнулись с таким предметом, как человек...
Поэтому под именем человека или человеческой природы XVIII век
передал... некоторое очерченное извне, но пока еще пустое внутри
пространство” [Фуко, 1994, с. 364].
Однако в идеалистической историографии романтиков первой
половины XIX в. (с ее акцентом на духовное начало и волю к дейст­
вию) тема личности вновь выдвинулась на первый план. Такие ро­
довые черты романтизма, как идеализм, духовность, вера, мисти­
цизм не могли не произвести переворота в трактовке исторической
личности. В романтической историографии проявляется способ­
ность к индивидуализации, к восприятию конкретного лица, ду­
шевного состояния. Историческая биография в романтическом на­
правлении обрела новую установку: рассматривать чувства и по­
ступки индивида в свете его миссии или идеи, которую он воплоща­
ет. И хотя романтики выступили против того, чтобы ограничивать
историю лишь биографией великих людей, они время от времени
признавали, что все же “история королей имеет большее значение,
чем история плотников” (А.-Г.-П . де Барант), так как связана с бо-
303

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
лее широким кругом явлений. Такие персонажи, как О. Кромвель и
Наполеон, воплощали для историков принцип романтизма в поли­
тической сфере, а Данте и У. Шекспир — в искусстве.
Нередко биография писалась с умыслом заменить “историю в
целом” . Одной из самых претенциозных и самых успешных подоб­
ных попыток была 25-томная “Библиотека американской биогра­
фии” Дж. Спаркса (1834—1838), задуманная в качестве “достаточно
последовательной истории страны”, у которой было слишком ко­
роткое прошлое.
Но возвращение человека в историю продлилось на сей раз не­
долго. Уже в середине XIX в. в позитивистской парадигме конкрет­
ная личность надолго изгоняется из истории, создается механисти­
ческая картина “исторического процесса” . “ Изгнание” человека
закрепляется достижениями социологии XIX в., ориентирующей
историю на изучение макропроцессов. Случай и роль выдающейся
личности отошли на обочину исследований во время поисков псев­
донаучных законов истории. Теоретическая история концентриро­
вала внимание на массах, причем последние анализировались в ка­
честве категории. История личностей (но не человека как системы
личности) становится уделом нарративной историографии.
Между тем на рубеже XIX—XX вв. парадигма обществознания
начала меняться. Этот процесс был связан с осознанием различий
природы и культуры, отличия природных объектов от социальных и
появлением в связи с этим культуроцентристской исследователь­
ской парадигмы. Понимание культуры как второй после природы
онтологической реальности означало отказ от ее интерпретации как
деятельности, направленной на реализацию природной сущности
человека. Когда культура была открыта как особая реальность, как
продукт истории и сама история человека, началось освоение про­
странства под именем “человек” .
Парадоксально, но в то самое время, когда в социальных науках
происходила “субъективистская” революция, история все больше
переключалась на изучение структур, систем и институтов. В пред­
ставлении историков, исторический процесс оставался историей
социально-экономических формаций и способов производства, го­
сударств, классов и классовой борьбы, политики и общественных
304

Лекция 14
История культуры и личности
институтов, идеологических систем и религий, — словом, чем угод­
но, но только не историей человека как индивида и общественного
существа. Исторический субъект был выведен за рамки исследова­
ния или по меньшей мере нейтрализован, что на практике привело
к усилившемуся безразличию по отношению к сознанию и воле
действующих лиц.
Правда, тема психологии человека возникла в универсалист­
ских построениях сторонников культурно-исторического синтеза.
Подчеркивая, что только человек может быть источником и носите­
лем исторического развития, К. Брейзиг, например, утверждал, что
целью социального историка, задающего вопрос о создателе соци­
альных феноменов, должно стать исследование человеческой души.
Универсальная история при такой постановке вопроса становилась
социальной психологией, “историей души в процессе становления
человечества” или, еще проще, “психологией истории” .
Однако если Брейзиг, несмотря на свои сугубо отвлеченные и
схематичные конструкции прошлого, декларировал роль индивиду­
альности, то у других социологизирующих историков-позитивис -
тов интерес вызывала лишь “коллективная личность” — нация или
класс со своей социальной психологией. Так, К. Лампрехт усматри­
вал в коллективной психологии нормативную основу исторической
науки, поскольку движущей силой истории считал развитие соци­
альной психики. Интерпретируя историю как закономерное эволю­
ционное развитие, главным содержанием которого является куль­
турный прогресс, а носителем последнего — нация, он настаивал на
том, что базовым объектом изучения историка должна стать имен­
но социальная общность.
“ Коллективистский” подход развивала и структурная история,
но в ней человек изучался не как модель определенного психологи­
ческого типа, а как представитель разных общностей. Проникнове­
ние в тайну человека предполагалось через исследование социаль­
ных целостностей. Уже в середине XIX в. в историографии появля­
ются и затем надолго задерживаются два типа личности: “человек
классовый” и “человек национальный”. Эти персонажи очень креп­
ко увязаны с известными идеологическими концепциями. Если
классовые типы — творение разных идеологий, то носители “наци­
305

Раздел 2
Ъты знания о прошлом
онального характера” и “национального духа” в значительной мере
являются продуктом националистической историографии и художе­
ственной литературы.
В послевоенной структурной истории, особенно начиная с
1960-х гг., к индивиду подходят уже диверсифицированно, с пони ­
манием того, что он является членом не одной доминирующей, а
многих социальных общностей: национальной, профессиональ­
ной, соседской и т.д. В историографии конца 1960-х гг. движение
против увлечения историческими личностями продолжается и даже
усиливается, во всяком случае приобретает программный характер.
Не выдающаяся личность, не элиты, а “массы” объявляются глав­
ным героем историка, но изучение масс становится не абстрактно­
типологическим, а действительно историческим: появляется огром­
ное количество работ о культуре, ментальности, быте преимущест­
венно “простых людей” (горожан, рабочих, крестьян, деклассиро­
ванных групп и т.д .) . На фоне всех этих теоретико-идеологических
перемен нарративная биография исторических личностей, конеч ­
но, сохраняется, но ведет научно непрестижное существование, ас­
социируясь нередко с популярной исторической литературой.
Только в 1970-е гг. акцент начинает смещаться от изучения со­
циального поведения, активности человека в группе и группового
менталитета к исследованию индивидуального поведения и его мо­
тивации. На смену затянувшемуся “социологическому повороту” с
большим запозданием, но пришел “антропологический поворот” .
Возвращение субъектов истории, конечно, стало возможным благо­
даря внедрению понятия “культура” в широком смысле, с которым
не совмещаются безличные структуры, “серии” или “срезы” .
В рамках “культурной” парадигмы произошла новая демаркация
предметного поля историографии с переносом центра тяжести на
систему личности. В фокус интересов исторической антропологии
помещается конкретный исторический человек с его опытом и об­
разом поведения, обусловленными культурой. Таков новый синтез
человеческих действий, опыта и структур, в которых реализуется
еще одна попытка подхода к тотальной истории.
Как отмечал французский историк П. Нора в 1974 г., “человек
как целое — его тело, его пища, его язык, его представления, его
306

Лекция 14
История культуры и личности
технические орудия и способы мышления, изменяющиеся более
или менее быстро, — весь э тот прежде невостребованный материал
стал хлебом историка” (цит. по: [Стоун, 1994, с. 160]). Таким обра­
зом, с полным правом можно говорить о возвращении человека уже
в качестве объекта научного анализа в историографию (социальная
история, историческая антропология, история повседневности, мик­
роистория, история женщин и т.д.).
Соответственно изменилась и историческая биография. Глав­
ная задача такого исследования, как ее в итоге стали понимать в
XX в.,
—
не просто поместить историческую личность в широкий
социально-политический и культурный контекст, в какой-то мере
сфокусировав в ней эпоху. Желательно при этом еще и преуспеть в
совмещении биографического и исторического времени. Показать
социальные роли исторического актера и “производство памяти” о
нем. И не пренебрегать психоанализом.
В возможности создать вариант “тотальной истории” состоит
ныне сверхзадача исторической биографии. Такие попытки особен­
но важны применительно к политическим системам, когда власть в
огромной степени концентрируется в руках одного человека (Гит­
лер, Сталин), или к переходным эпохам, когда радикальные пере­
мены во многом зависят от воли одной личности, инициирующей
их (Фридрих II, Махатма Ганди), или когда личность воспринима­
ется как тип эпохи (Данте, Петрарка) либо как актер в определен­
ной социальной роли или, скорее, ролях (Людовик Святой).
В последние десятилетия для конструирования исторической
реальности историки стали обращаться к разработке биографий
“незамечательных людей” . На основании анализа самыхразных до­
кументов они конструируют типы индивидов прошлого, которых
предшествующая историография вообще не замечала. В подобных
исследованиях попутно воссоздаются детали и приметы прошлой
социальной реальности, обреченные прежде пребывать в “архиве” .
Кроме того, во всех случаях, как заметил Дж. Леви, “биография
конституирует... идеальное место для верификации промежуточно­
го (и тем не менее важного) характера свободы, которой располага­
ют действующие лица, а также для наблюдения за тем, как конкрет­
307

Разде л 2
Типы знания о прошлом
но функционируют нормативные системы, исполненные противо­
речий” (цит. по: [Ле Гофф, 2001, с. 20]).
Отдельно стоит сказать об исторических биографиях, написан­
ных с позиций психоистории. Этот термин появился в 1950-е гг. в
США, в исследовании психоаналитика Э. Эриксона, посвященном
истории молодого Лютера. Бесспорно выдающийся талант автора
обеспечил его опыту успех — реакция на книгу была столь бурной,
что даже тогдашний президент Ассоциации американских истори­
ков, вполне “традиционный” ученый У. Лангер, удивил своих кол­
лег, определив первоочередную задачу историков как более внима­
тельное отношение к возможностям психологии. Героями психоис­
тории вслед за Лютером стали такие исторические личности, как
А. Гитлер, Л. Троцкий, М. Ганди и др. Психоанализ оказал большое
влияние на критику некоторых источников — дневников, писем
(например, стал учитываться факт психологической потребности
автора в фантазиях).
Сегодня для историков очевидны и значимость, и ограничен­
ность возможностей психоанализа для их дисциплины. Если “ба­
зисная” личность варьируется от общества к обществу, то она изме­
няется и от одного периода к другому. Области, где может эффек­
тивно использоваться психоанализ, очерчены достаточно четко: ис­
следование выдающейся личности, изучение культурной традиции.
Известны и примеры применения психоанализа к социальным
группам, например к истории крестьянских и городских религиоз­
ных движений, при изучении которых историк постоянно имеет де­
ло с психическими отклонениями, но в целом это направление не
очень прижилось в исторических исследованиях.
В последние десятилетия психологизм более ощутимо присут­
ствовал в исторической науке не в качестве психоистории, а в рам­
ках уже упоминавшейся истории ментальности. История менталь­
ности связана с эмоциональным, инстинктивным и имплицитным
мышлением, иными словами, с теми его областями, которые часто
вообще не находят непосредственного выражения.
“ Менталь­
ность — понятие, альтернативное понятию психики как обобще­
нию лабораторно-эмпирических действий с человеком. В нем со­
пряжены социолого-культурологический анализ и психологизиру-
308

Лекция 14
История культуры и личности
ющая интерпретация, что позволяет использовать его в диапазоне
от специальных исторических тем до общегуманитарных рассужде­
ний” [Шкуратов, 1992, с. 109].
В исследованиях конца XX в. разработан инструментарий, поз­
воляющий расслышать даже молчание. В определенном смысле как
тема исторических исследований начинают использоваться объек­
ты психологии. Если история массовых истерий и отклонений в по­
ведении толпы — сюжет довольно старый в исторических штудиях,
то история сумасшествия и отношений между “безумными” и “нор­
мальными” людьми освоена относительно недавно (см., например:
М. Фуко “История безумия в классическую эпоху”, 1972).
Существует еще одна линия дискуссий по поводу предмета или
даже объекта исторического знания. Она связана с попытками су­
жения объекта истории лишь до одного из продуктов человеческих
действий, а именно — текстов, и имеет непосредственное отноше­
ние к системе личности. Эта тенденция возникает также из опреде­
ленной терминологической двусмысленности, уходящей корнями в
античность: как уже отмечалось, с древнейших времен слово “исто­
рия” имеет, среди прочего, значение “разновидности текста” . По­
скольку эта двусмысленность в полной мере проявилась в послед­
ние десятилетия, остановимся на ней более подробно.
Если мы понимаем историю как определенного вида текст (на­
пример, любой текст, в названии которого фигурирует слово “исто ­
рия”), то тогда историческое знание (знание истории или об исто­
рии) может рассматриваться как знание об этих историях-текстах .
Соответственно занятие историей (как производство определенно­
го знания) превращается в изучение и толкование историй-текстов .
Правда, в этом случае следует говорить не “я занимаюсь изучением
истории”, а “я занимаюсь изучением историй”, причем историй в
значении текстов (сочинений, дискурсов, повествований, расска­
зов). Подобное понимание исторического знания восходит по
крайней мере к поздней античности, а затем снова возникает в эпо ­
ху Возрождения.
Но такое “историческое знание” является частью филологии
или лингвистики, о чем писал еще М. Вебер в начале XX в.: “Толко­
вание языкового «смысла» литературного объекта и толкование его
309

Раздел 2
Типы знания о прошлом
«духовного содержания», его «смысла» в этом ориентированном на
ценность значении слова, пусть даже они часто — и с достаточным
основанием — связываются, логически представляют собой различ­
ные в корне акты... Лингвистическое «толкование» — это (не по цен­
ности и интенсивности духовной деятельности, но по своему логи­
ческому содержанию) элементарная предварительная работа для
всех видов научной деятельности и научного использования «мате­
риала источников». С точки зрения историка, это техническое сред­
ство, необходимое для верификации «фактов», орудие исторической
науки (а также и многих других дисциплин)... В той мере, в которой
«толкование» объекта является «филологическим» в обычном зна­
чении этого слова, например толкование языка литературного про­
изведения, оно служит для историка технической вспомогательной
работой. В той мере, в какой филологическая интерпретация, «тол­
куя», анализирует характерные черты своеобразия определенных
«культурных эпох», лиц или отдельных объектов (произведений ис­
кусства, литературы), она служит образованию логических поня­
тий” [Вебер, 1990, с. 447, 460-461].
Применительно к историографии как исследованию историче­
ских текстов или текстов, написанных историками, можно выде­
лить два подхода. В рамках первого подхода, идущего от В. Дильтея,
рассматриваются тексты как выражение индивидуального созна­
ния. В этом случае продукт сознания интерпретируется как резуль­
тат процесса интернализации социальных и культурных ценностей
и внутренней работы сознания. Для того чтобы понять то или иное
произведение индивидуального творчества, нужно как можно пол­
нее изучить среду (социальную и культурную), в которой это произ­
ведение создавалось, а также попытаться воспроизвести процесс
восприятия окружающей реальности автором, по возможности, ре­
конструируя личный жизненный опыт автора, и тем самым проник­
нуть в его психику (сознание).
Второй подход, идущий от Г. Риккерта и концептуализирован­
ный М. Вебером, связан с рассмотрением процесса экстернализа-
ции. Продукты, создаваемые людьми, рассматриваются как разно­
видность социального действия, ориентированного на других (в
том числе и самовыражения, которое всегда ориентировано на вос-
310

Лекция 14
История культуры и личности
приятие другими). В этом случае акцент делается на интенцио-
нальности поведения. Отсюда можно попытаться ответить на во­
прос, каковы были намерения данного человека, для чего он совер­
шил то или иное действие, например написал историографическую
работу или иной текст.
В принципе, и в том , и в другом случае предпринимаются поис­
ки ответа на вопрос, почему было написано именно такое произве­
дение, но в первом случае акцент делается на “входе” системы лич ­
ности, во втором — на “выходе” . Оба подхода традиционно реали­
зуются в историографических исследованиях1. В первом случае де­
лается попытка воссоздать максимально целостную и комплексную
картину внутренней работы сознания (состояния системы), во вто­
ром — проанализировать функционирование этой системы: анализ
специфики внутреннего мира данной личности в противополож­
ность типизированным (базисным) характеристикам поведения.
Мы попытались показать, как на протяжении тысячелетий исто­
рия осваивала свой предмет. Процесс освоения социальной реально­
сти историками осуществляется не только путем экспансии (вовле­
чения в поле зрения все новых элементов и связей), но и путем углуб­
ления в уже освоенную тематику. Новые ракурсы и новые подходы к
предмету прослеживаются повсеместно — от всемирной истории до
исторической биографии, от универсальной истории до такого инно­
вационного направления историографии как микроистория.
В конце XX в. произошла лавинообразная фрагментация исто­
рии, что отразило включение новых элементов социальной реаль­
ности в круг исторических сюжетов. Если в 1930-е гг. французский
историк Л. Февр сетовал: “Подумать только — у нас нет истории
Любви! Нет истории Смерти. Нет ни истории Жалости, ни истории
Жестокости. Нет истории Радости”, то по прошествии чуть более
50 лет наряду с привычными всеобщей, страновой, экономической,
1В частности, в упрощенном виде они присутствуют в марксистском анализе: дан­
ный автор вырос и воспитывался в такой-то среде, поэтому он написал то-то; или: автор
выражал интересы такого-то класса либо преследовал такие-то цели и поэтому написал
то-то . Но в обоих случаях практически не рассматривались само сознание или процесс
мышления человека, внутреннее состояние его психики.
311

Раздел 2
Типы знания о прошлом
социальной, политической, культурной, военной, аграрной исто­
рией и историей международных отношений мы имеем историю
повседневности, включая историю еды и историю запахов, рабочую
историю, историю города, демографическую историю и отдельно
историю детства и историю старости, историю женщин и гендер­
ную историю, экоисторию, психоисторию, историю ментальности
и многое другое. Культурная история раскалывается на множество
вариантов в соответствии с широким определением культуры, но и
этого мало: мы обнаруживаем, например, “культуральную исто­
рию” . Однако теперь другой известный историк Л. Стоун задается
вопросом: “Как связать историю обоняния с историей политики?
Никто толком не знает” .
Представляется, что предложенное нами понимание предмета
истории в какой-то мере снимает риторический характер вопроса
Л. Стоуна. Пример социальных наук, предлагающих все новые и
новые теории для объяснения настоящей социальной реальности,
позволяет историкам создавать немыслимые прежде дискурсы для
прошлого (язык и власть, природная среда и национальная иден­
тичность, культура смеха и социальная иерархия). Эти и другие дис­
курсы вполне наглядно можно представить как простую или слож­
ную связь элементов разных систем социальной реальности и тем
самым “связать историю обоняния с историей политики” .
Обретение нового предмета в историографии, конечно, остает­
ся и способом самоутверждения отдельных социальных групп, а
также научных школ, центров и даже поколений (в том числе и по­
колений историков). Но, справедливости ради, заметим, что все но ­
вации в освоении предмета исторической науки, произошедшие на
протяжении последних десятилетий, не отменили старых традици­
онных объектов исследования. Продолжают реализовываться ши­
рокомасштабные проекты многотомных “Всеобщих историй”, из­
даются истории государств, войн и международных отношений, в
огромном количестве выходят исторические биографии. И в этих
многочисленных трудах по-прежнему нет многих “новых” элемен­
тов исторической реальности и связанных с ними понятий нацио­
нальной идентичности, аккультурации, ментальности, образцов,
гендера, актера и др.
312

СОБЫТИЯ
И СТРУКТУРЫ
В двух предыдущих лекциях мы рассмотрели предмет историческо­
го знания в статике. Однако прошлая социальная реальность, равно
как и настоящая, — это не статическое состояние, а динамический
процесс, который складывается из событий, а не из объектов. По­
этому в данной заключительной лекции рассматриваются динами­
ческие аспекты, связанные с конструированием исторической ре­
альности в исторической науке.
Развитие исторического знания предполагает различение от­
дельных этапов исторической жизни и осмысление их специфичес­
кого содержания. Выделение этапов, по существу, означает опреде­
ление единицы времени, которое отличается наполненностью ис­
торическим смыслом. Подобные приметы мы обнаружим и в смыс­
ловом наполнении единиц времени: век, период, этап, эпоха и т.д.
А выделение и ранжирование самих временных структур является
намного более поздним способом организации исторического вре­
мени, связанным с отказом от “событийности” как основы истори­
ческого анализа.
313

Раздел 2
Типы знания о прошлом
15.1
Исторические события
Событие всегда было и остается основой, исходным пунктом исто­
риографии. В отличие от происшествия или случая, событие — это
категория исторического анализа. На протяжении большей части
своего существования историография была прежде всего историей
событийной и писалась в форме рассказа. Существуют три типа со­
бытий, значимых для конструирования прошлой социальной ре­
альности, — трансцендентные, природные и собственно социаль­
ные. Природные события включают физические (солнечные затме­
ния, наводнения, да и просто перемена погоды перед битвой, на ­
пример) и биологические (рождение, болезнь и смерть). Ранее в
исторических сочинениях фигурировало и множество трансцен­
дентных событий — явления, откровения, вмешательство транс­
цендентных субъектов (подробнее см. лекцию 10). Но, конечно ,
главные для исторического знания — социальные события, т.е. че ­
ловеческие действия.
Социальные события, в соответствии с нашей схемой социаль­
ной реальности, можно соотносить с социальными или культурны­
ми действиями. Социальные действия, в свою очередь, можно раз­
делить, например, на политические, экономические, бытовые, а
культурные — на творчество, ритуалы, обучение и т.д. Отбор “исто­
рических” событий, т.е. событий, значимых д ля историка, их интер­
претация, да и общая оценка роли событий в истории и историчес­
ком исследовании — тема перманентной дискуссии, которую ведут
историки.
Представления о значимости событий, о том, какие из них яв ­
ляются историческими и поэтому должны попадать в поле зрения
историка, значительно менялись на протяжений веков. Как мы уже
говорили, для иудейской и христианской историографии сущест­
венное значение имели действия, описанные в библейской исто­
рии. В христианской историографии к ним добавлялись новые со­
бытия религиозной жизни, которые совмещались с событиями
314

Лекция 15
События и структуры
гражданской истории — вступлениями на престол правителей и пр.
Очевидно, что религиозное знание о прошлом включает как транс­
цендентные, так и социальные события, а также и природные, ко ­
торые нередко наделяются смыслом знамений. Базовыми, опреде­
ляющими “ход истории”, “управляющими” всеми другими событи­
ями в религиозной историографии являются, естественно, события
трансцендентные. Но, как заметил Б. Гене, средневековая история,
будучи преимущественно событийной, редко употребляет слово
“событие” (лат. accidens, eventus, adventus), потому что средневеко­
вые историки описывали не столько то, что произошло, сколько то,
что было сделано. И термины “res gestae”, “gesta”, “acta”, “facta” —
“деяния”, “дела”, “поступки” — встречаются чаще всего.
Чем прочнее становились позиции рационалистической на­
уки Нового времени, тем последовательнее представители форми­
рующейся “научной истории” пытались отделить историографию
от средневековых историописаний. Отличие новой “истории” от
традиционной “хроники” в значительной мере связывалось имен­
но с различиями в качестве событий, которые были объектами ис­
торических исследований. Например, индивидуальные события
относили к хронике, а общезначимые — к истории, несуществен­
ные — к хронике, а важные — к истории. Или: подчеркивали тес­
ную взаимосвязь между событиями в истории и их несвязанность
в хронике, логическую упорядоченность — в истории, сугубо хро­
нологический порядок —в хронике, способность проникать в суть
событий — в истории, поверхностность — в хронике и т.д. Впро­
чем, как иронично заметил М. Уайт, различие между хроникой и
историей на самом деле не столь велико: “Хронист говорит нам
что-то вроде: «Король Англии умер, а потом королева Англии
умерла, а потом принц Англии умер, а потом принцесса Англии
умерла. И на этом кончается наша хроника». А соответствующая
история может гласить: «Король Англии умер, поэтому королева
Англии стала горевать. Ее горе довело ее до смерти. Ее смерть по­
вергла принца Англии в тоску, и эта тоска довела его до самоубий­
ства. Его смерть сделала принцессу одинокой, и она умерла от это­
го одиночества. И этим заканчивается наша печальная история»”
[White, 1965, р . 223].
315

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Однако “понизив ” статус событий, историография продолжала
активно оперировать ими, ибо в значении “человеческие действия”
они и есть история (в конечном счете ничего другого, кроме челове­
ческих действий и их результатов в истории нет). Чаще всего собы­
тие рассматривается как исторически важное из-за того, чему оно
послужило причиной. При этом, как замечает У. Дрей, “то , что не
является исторически важным событием, может... быть важным ис­
торическим событием” [Dray, 1970, р. 257]. Точно так же некое собы­
тие может выделяться в качестве предвестника событий, наступив­
ших позднее, или симптома какой-либо более общей тенденции
или явления.
К числу важных традиционно относились политические собы­
тия. Исторически власть претендовала на главенство в анналах ис­
тории, и правящие элиты с древнейших времен были заинтересова­
ны в определенной интерпретации событий. Во все времена и у всех
народов, имеющих историю, последовательно отмечается приход к
власти очередного правителя, и значимость события такого рода не
требует проверки временем. Оно признается историческим автома­
тически, что свидетельствует о значении власти. Издавна заслужи­
вающими внимания считались и другие события военной и дипло­
матической истории: победы и поражения в битвах, чужеземное
иго, восстания, бунты, мятежи.
Безусловной значимостью в глазах историков всегда обладали
такие происшествия, как возникновение и падение государства, го­
рода. Помимо бесспорной завораживающей силы подобных собы­
тий, содержащих в себе аналогию с рождением и смертью, здесь,
видимо, велика роль связи конкретной человеческой общности с
пространством, которое, с одной стороны, служит способом иден­
тификации, с другой — задает границы легитимности власти. Надо
сказать, что смерть как событие биологическое тоже традиционно
относилась к числу важных исторических событий, приобретая тем
самым социальное значение. Да так оно и было. Вспомним хотя бы,
как круто изменилось течение Семилетней войны, когда в результа­
те смерти русской императрицы Елизаветы Петровны на престол
вступил Петр III, ярый поклонник Фридриха И. Он немедленно
прекратил военные действия против Пруссии и возвратил ей завое­
316

Лекция 15
События и структуры
ванные русскими войсками территории без всякой компенсации, а
корпусу Чернышева приказал присоединиться к прусской армии
для войны против Австрии.
Значимость смерти признавалась не только в отношении пра­
вителей, но и когда речь шла о “широких массах населения”, — от ­
сюда то внимание, которое заслужили у историков стихийные мо­
ровые бедствия: эпидемии и неурожай. Например, чума, война и го­
лод являются главными событиями многовековой исторической
эпопеи средневековой Франции, нарисованной мэтром современ­
ной историографии Э. Ле Руа Ладюри в его знаменитой лекции
“ Неподвижная история” (1974).
Интерпретация события требует различать внешнюю сторону
социального действия и его внутреннее содержание. Анализ “внут­
ренней стороны события” — это и есть соотнесение его с контекс ­
том (что и характерно для исторического знания, начиная от Геро­
дота, и концептуализируется уже в работах Я. Буркхардта). Именно
по этой причине отнесение происшествия к рангу исторических со­
бытий не всегда определяется его важностью в глазах современни­
ков, а чаще происходит postfactum, когда очевидными становятся
последствия случившегося.
Например, известно, что историческое значение английской
революции XVII в. было совершенно бесспорно для англичан — со ­
временников революции. Но выходящей за рамки британской ис­
тории роль английской революции была признана лишь в середине
ХЕКв., в частности, благодаря К. Марксу, который придал ей значе­
ние победы нового общественного строя, полагая, что эта револю­
ция ознаменовала победу буржуазной собственности над феодаль­
ной со всеми сопутствующими трансформациями. На этом приме­
ре мы видим, что для определения ранга события оказалось необхо­
димым включить его в широкий исторический контекст, который к
моменту его свершения еще не сформировался, произвести сравни­
тельный анализ (в данном случае типологии революций) и затем
разместить событие в определенной структуре (в данном случае
формационной).
“ История событий” рассказывает о социальном мире, пред­
ставляя его как констелляцию, или цепь событий разных уровней.
317

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Другой вариант, типичный для современной историографии и свя­
занный с появлением микроистории, — применение комплексного
подхода, который был традиционно характерен для макроистории,
к единичному событию, локализованному во времени и в простран­
стве. Он предполагает пристальный (что недостижимо при изуче­
нии крупных событий и протяженных периодов) и всесторонний
(экономический, социальный, политический, ментальный и т.д.)
анализ на примере конкретных явлений.
Отношения события со временем очень тесные, но не столь
простые, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны,
как отмечал Ф. Бродель, время можно измерять событиями, с дру­
гой — человеческие действия сами измеряются астрономическим
временем (“битва длилась до захода солнца”, “Столетняя война”).
Более того, как утверждает Э. Гидденс, именно в отношениях меж ­
ду событиями мы можем постичь время и пространство, которые
являются способами выражения отношений между объектами и со­
бытиями.
Роль человеческого действия как исходного элемента истори­
ческого времени связана, прежде всего, с датировкой. Сама приро­
да события такова, что событийная история привязана к хроноло­
гии. Проще говоря, датирование как маркировка времени означает,
что когда нас спрашивают, что происходило в таком-то году, мы на­
зываем некие события, придавая этому времени определенные ка­
чественные характеристики. В свою очередь датировка как темпо­
ральная организация истории означает, что при ответе на вопрос о
каком-либо событии мы прежде всего называем время, когда оно
произошло, тем самым помещая это событие в объективно протека­
ющее время не для того, чтобы оно соучаствовало в его протяжен­
ности, но для того, чтобы каждое событие получило соотносимое с
другими “времяположение” . Кроме того, выделение события не­
мыслимо без установления хронологических “до” и “после” .
Так или иначе, события, происшествия, случаи в историческом
повествовании располагаются последовательно, а их датировка из­
давна входила в обязанности историка и для многих составляла од­
ну из увлекательнейших сторон исторического поиска. Но при этом
как способы датировки, так и отношение к датам существенно раз­
318

Лекция 15
События и структуры
личались в разные эпохи. В частности, хронология Средневековья
имела знаковый характер, т.е. она не определялась объективным
временем, которое может быть точно измерено. Средневековый че­
ловек не испытывал нужды в отсылке к числу, но ему нужна была
ссылка на время. Поэтому историки Средневековья не терзались
сомнениями, характерными для современных историков, расска­
зывая подряд о событиях и происшествиях, единственная связь
между которыми состояла в том, что они происходили в одно вре­
мя: град, мор, битвы, договоры, кончины правителей.
Новое время породило иное отношение к датировке событий,
которая в гораздо большей степени несет смысловую нагрузку, и
цепь событий, выстроенных в хронологическом порядке, стала под­
чиняться некоему замыслу, концепции, априорным правилам отбо­
ра значимых событий и т.д. Одновременно возрос интерес к науч­
ной хронологии, которая начала формироваться в XVII в. В свою
очередь И. Кант выдвинул задачу создания исторически имманент­
ных временных критериев, настаивая, что хронология должна сле­
довать за историей, и эти критерии все четче проявлялись в истори­
ческих и теоретических дискуссиях конца века Просвещения.
Для конструирования прошлой социальной реальности суще­
ственно, когда произошло то или иное событие, хотя бы ради опре­
деления порядка человеческих действий, не говоря уже об установ­
лении каузальной связи; и датирование события — важный вклад
историка в обществознание. Кроме того, если хронологическое
время легко разрушается в структурной истории, в истории мен­
тальности или в истории культуры, то в событийной истории, боль­
ше чем в какой-либо другой, мы сталкиваемся с необратимостью
исторического времени.
Первоначально в историографии событие полагалось как еди­
ничное — происшествие, возведенное в ранг значительного, затем
появились “неточечные” события, или макрособытия — политиче ­
ские, социальные, экономические. Они обычно понимаются как
цепь событий, охватывающих протяженный период (война, рево­
люция и др.) . В подобные критические периоды события, следую­
щие одно за другим и обычно относимые к рядовым (встречи, пере­
говоры и т.д.), уже в глазах современников становятся исторически-
319

Раздел 2
Типы знания о прошлом
ми и определяют параметры макрособытия. В цепи событий, харак­
теризующих макрособытия, нередко можно выделить центральное
событие-символ: например, похищение Елены, Бостонское чаепи­
тие, взятие Бастилии, выстрел в Сараево, залп “Авроры”, поджог
Рейхстага, 11 сентября 2001 г. (сплошной терроризм и экстремизм!).
События, следующие одно за другим, образуют временной ряд,
который не является простой совокупностью несвязанных собы­
тий. Историческое мышление как раз и основывается на предполо­
жении (или априорном принципе) о существовании внутренних,
или необходимых, связей между событиями во временном ряду, так
что одно событие необходимо ведет к другому, и поэтому можно ве­
сти исследование от настоящего к прошлому. Анализ, продвигаю­
щийся от следствия к причине, когда единичное событие легко или
с некоторыми трудностями увязывается с предшествующими фак­
тами и кажется нам неотделимым от них, Ф. Бродель назвал излюб­
ленной историками игрой.
Событие является исходным элементом структурирования вре­
мени в историческом повествовании. В рамках концепции “Время-1”
время “заполняется” событиями, и датировка событий по существу
означает маркирование точек на временной оси. Следующая функ­
ция события, связанная со структурированием исторического вре­
мени, — разграничение исторических периодов. Событие в этом
значении трактуется как разрыв исторического времени, перерыв в
постепенности. Периодизация необходима исторической науке как
организующая и упорядочивающая схема знаний об исторических
событиях и процессах. Отделив прежде всего настоящее время от
прошлого, историография последовательно продолжает этот акт
разделения. Хронология делится на эпохи (например, античность,
Средние века, Новое время, новейшая история), эпохи — на пери­
оды, периоды — на этапы, и т.д.
Уже античные историографы за основу деления истории на пе­
риоды брали события, но не любые, а только значимые. Еще более
характерна “разметка” прошлого по важным событиям для христи­
анской историографии. Историография Нового времени придала
эпохам и периодам совершенно новое звучание, наполнив их каче­
ственным содержанием. В бесконечной череде исторических собы­
320

Лекция 15
События и структуры
тий выделяются события эпохальные — это события, определяю­
щие век или эпоху. Историки рассматривают их как начало или да­
же как источник множества последующих событий и считают эпо­
ху исчерпанной, когда влияние этих событий сходит на нет.
Эпохальные события конденсируют вокруг себя эпоху, выражая
ее сущность и “дух” . К несчастью для современников, это преиму­
щественно события драматического, даже трагедийного плана. Но,
по понятным причинам, эпохальные события привлекают к себе
особенное внимание историков. Споры о них не утихают и длятся
нередко не один век. Поиски исходного события, события-ядра,
требуют установления некоего предела, “порога фрагментации”, за
которым событие как таковое разрушается.
В историографии существуют общепризнанные случаи эпо­
хальных событий. Одно из них — Великая французская революция.
Ее значение в Европе и США было очевидно уже современникам,
которые называли свое время эпохой революции и не сомневались,
что процесс этот будет продолжаться. Возьмем для примера слова
великого Гёте, произнесенные им в обращении к прусским офице­
рам накануне проигранной затем битвы при Вальми против войск
Французской революции: “Отсюда и сегодня начинается эпоха в
мировой истории, и вы можете сказать, что вы были при этом” .
Социально значимое событие делает исторически важным со­
ответствующий период времени. Таково, например, историческое
значение для американцев 1929—1933 гг. (Великая депрессия) или
1861—1865 гг. (Гражданская война). Социальная значимость време­
ни, отмеченного определенным событием, может существовать для
одних социальных или политических групп и отсутствоватьдля дру­
гих (например, 1937 г. в России). Впрочем, роль того или иного мо­
мента или периода, связанного с конкретным событием, может оп ­
ределяться не только политическими пристрастиями, но и кругозо­
ром той или иной общественной группы, спецификой ее образова­
ния или интересов. Сказанное особенно справедливо для событий,
относящихся к сферам культуры, науки, техники и т.д.
Даже протяженность рассматриваемого периода оказывает
влияние на отбор значимых событий и их интерпретацию. Однако
как бы плотно ни был заполнен событиями период, привлекший
321

Раздел 2
TUnu знания о прошлом
внимание историка, между реальным временем, когда произошли
те или иные события, и их исторической конструкцией пролегает
глубокий разрыв. Процитируем пример из Г. Зиммеля: “Историчес­
кая картина, именуемая нами Семилетней войной, не содержит в
себе пустот, она тянется с августа 1756 г. по февраль 1763 г. Но в дей­
ствительности непрерывны только события, которые длились в
этих временных границах, а также в локализуемых войной прост­
ранственных границах. «История» этого времени никоим образом
не является непрерывной... Историческая картина, которой мы
действительно располагаем на основе исследований и фантазии,
состоит из прерывных отдельных картин...” [Зиммель, 1996, с. 525].
С конца XIX в. в историографии идет непрекращающаяся дис­
куссия о роли событий в историческом исследовании. Очевидно,
что событийная история в “чистом ” виде, подразумевающем после­
довательное шествие событий в единой хронологической и каузаль­
ной связи, является весьма условной. Она может рассматриваться
либо как простейшая форма исторического дискурса, либо, с совре­
менной точки зрения, как одна из крайних степеней абстракции ис­
торического анализа. Например, мало кто будет спорить, что исто­
рию культуры невозможно интерпретировать в рамках линейного
хронологического времени. Каждая группа явлений в искусстве
имеет собственную временную последовательность, а хронологиче­
ски они могут далеко отстоять друг от друга и занимать разные мес­
та на своих “кривых времени” . То же относится к философским
доктринам, истории коллективных представлений и др.
15.2
Структурный подход
В Новое время в изучении истории постепенно сложились два ос­
новных подхода, ни один из которых в конкретном исследовании
последовательно реализовать нельзя, но можно декларировать. Сто­
ронники первого полагают, что история собственно состоит в опи-
322

Лекция 15
События и структуры
сании событий, сторонники второго пытаются анализировать исто­
рию, по возможности, игнорируя исторические события и фокуси­
руя внимание на социальных целостностях (обществах, культурах,
цивилизациях, общественно-экономических формациях, т.е. под­
системах и элементах подсистем социальной реальности), которые
интерпретируются как структуры.
Поскольку понятие “структура” используется в разных значе­
ниях, коротко остановимся на истории термина. Само слово
“структура” (лат. structura) уже в классической латыни имело два
значения: здание, сооружение, постройка и расположение, поря­
док. В Средние века термин “структура” служил одним из способов
определения понятия формы (форма как структура, т.е. организа­
ция содержания). В Новое время термин “структура” стал активно
использоваться лишь в XIX в., прежде всего в химии, где он приме­
нялся в рамках возникшей в это время теории химического строе­
ния вещества. В конце XIX в. понятие “структура” стало приме­
няться в психологии, в частности, в работах В. Вундта и его после­
дователей. Тогда же, в конце XIX в., термин “структура” впервые
применил в лингвистике Ф. де Соссюр.
В первой половине XX в. понятие “структура” берут на воору­
жение этнологи или культурные антропологи (начиная с работ
Б. Малиновского и А. Рэдклифф-Брауна) и литературоведы. В част­
ности, в исследованиях представителей русской формальной шко­
лы в литературоведении — В. Проппа, Б. Томашевского, А. Рефор­
матского и др.
—
“структура” связывалась и со средневековым зна­
чением “формы”, и с психологическим понятием “гештальт” . На­
конец, во второй половине XX в. термин “структура” прочно
утверждается в социальных и гуманитарных науках благодаря раз­
витию так называемого структурно-функционального подхода в со­
циологии (Т Парсонс, Р. Мёртон и др.) и структуралистского на­
правления в культурологии (К. Леви-Строс, М. Фуко в период “ар­
хеологии знания” и др.).
Соотношение понятий “структура” и “система” не вполне яс ­
но. С одной стороны, под структурой часто понимаются компонен­
ты или элементы системы. С другой стороны, точно так же структу­
ра определяется как совокупность устойчивых связей или отноше-
323

Раздел 2
ТЬпы знания о прошлом
ний в системе. Наконец, структура может интерпретироваться как
некая целостная система в совокупности ее элементов и связей, об­
ладающая определенной устойчивостью и упорядоченностью. В ре­
зультате возникает и четвертое значение, а именно — “п орядок” си­
стемы (социальный порядок, культурный порядок), ее внутренняя
устойчивая организация.
Суммируя, можно сказать, что в целом понятия “система” и
“структура” довольно близки. Напомним, что в общем виде “систе­
ма” (греч. спхтттцкх ‘целое, составленное из частей, соединение*)
определяется как совокупность элементов, находящихся в отноше­
ниях и связях друг с другом, которая образует определенную цело­
стность, единство. Но если система подразумевает постоянное из­
менение, то структура характеризует устойчивые, относительно не­
изменные характеристики системы, ее “внутреннее устройство” .
Именно акцент на постоянстве, неизменности и был заложен во
всех основных структуралистских концепциях — от Вундта и де
Соссюрадо Парсонса иЛеви-Строса. В некотором смысле все кон­
цепции структуры исходили из химических или биологических ас­
социаций: например, когда вы мнете пластилин, меняется его фор­
ма, но молекулярная структура остается неизменной; человек мо­
жет двигаться, но его структура (органы и связи между ними) не
меняются.
Вэтом смысле систему социальной реальности (см. лекции 1и 2)
мы, по сути, интерпретировали как структуру, рассматривая ее ос­
новные компоненты и связи между ними. Структура — это теорети­
ческая схема системы. В качестве типичного примера структурной
концептуализации можно привести существовавшие со времен ан­
тичности и особенно популярные в Средние века и раннее Новое
время представления об обществе как подобии человеческого тела,
выделявшие отдельные элементы (голова, руки, ноги и т.д.) и связи
между ними. Легко заметить, что применительно к социальной ре­
альности начиная с конца XIX в. понятие “структура” используется
в рамках всех трех дифференцированных нами подсистем —лично ­
сти (структуры психики), общества (социальные структуры) и куль­
туры (языковые структуры, текстовые структуры, а также структуры
системы ценностей, системы знания и т.д.) .
324

Лекция 15
События и структуры
В XX в. системный подход, опирающийся на методологию
внешне далеких от изучения общества дисциплин —биологии и ки­
бернетики, — оказал ся мощным инструментом в руках представи­
телей социальных наук. Неудивительно, что к нему активно начали
обращаться и историки. С появлением современных социологичес­
ких версий — структурно-функциональной и структуралистской —
в историческом исследовании, прежде всего в рамках “структурной
истории”, постепенно утверждается более формализованный ана­
лиз отдельных общественных структур. При этом представители
разных историографических направлений и школ в зависимости от
подхода к исследованию социальной реальности не только анали­
зируют разные структуры, но и используют разные структурные
концепции.
В современной историографии можно выделить аналоги всех
основных структурных походов к анализу социальной реальности:
прежде всего структурно-функциональный, где концепция струк­
туры относится к комплексу социальных институтов (государство,
семья и т.д .), и структуралистский, в центре внимания которого на­
ходятся структуры и системы культуры. Естественно, историки вы­
деляют и более дробные структуры, например демографические,
властные, геополитические, экономические, ментальные и множе­
ство других. Структурная история занимается конструированием не
человеческих действий, а общественных структур (и, кстати, в
структурной истории процесс конструирования прошлой социаль­
ной реальности предстает более наглядно). В то время как события
инициируются и переживаются конкретными людьми, структуры
надындивидуальны и интерсубъективны. Их никогда нельзя свести
к отдельным личностям и лишь изредка можно связать с четко оп­
ределенными группами.
Проблема отношений междудействиями индивидов и социаль­
ной структурой включает ряд вопросов, актуальных для современ­
ной социологии и стимулировавших многолетнюю дискуссию.
В этой дискуссии отчетливо различимы три основных подхода.
Представители методологического индивидуализма, этнометодоло-
гии или феноменологической социологии считают первичным че­
ловеческое действие, отрицая детерминирующее воздействие
325

Раздел 2
Типы знания о прошлом
структур на индивидов, которые сами “создают мир вокруг себя” .
В этом лагере можно встретить даже крайнюю позицию, утвержда­
ющую, что “никакой социальной структуры вообще не существу­
ет”. Представители второго подхода, основы которого заложил
Э. Дюркгейм (а наиболее последовательное развитие он получил в
работах функционалистов), предлагают заниматься исключительно
социальными структурами, определяющими, в свете их теорий, и
действия, и характеристики индивидов.
Сторонники третьего, синтезирующего, подхода (например,
П. Бергер и Т. Лукман, Э. Гидценс, П. Бурдьё) отвергают и идею
структур, полностью детерминирующих действия индивида, и тезис
об индивидах, свободно создающих свой мир. В их концепциях ак­
цент делается на взаимовлиянии человеческих действий и сущест­
вующих в социальном мире структур. Очевидно, что ключевыми
для указанного подхода являются следующие вопросы: каким обра­
зом структуры определяют действия индивидов, или каким образом
индивиды создают свой мир (и структуры этого мира); чем опреде­
ляется соотношение между свободой действий субъектов и струк­
турными ограничениями?
Легко заметить, что те же вопросы, чуть-чуть иначе сформули­
рованные, всегда представляли интерес для историков Нового вре­
мени: общество vs. индивид, социальные закономерности и свобода
воли, роль личности в истории (структура и действующие субъекты),
роль случая (события) в истории (структура и действие). Наиболее
распространенным вариантом теоретического противопоставления
объективных структур и субъективных действий в историографии
является противопоставление структур и событий (которые, как бы­
ло показано выше, в основном и являются действиями или результа­
тами действий).
В середине XX в., когда одним из контрапунктов исторических
дебатов стало противопоставление событий структурам, на какое-
то время возобладал дихотомический подход, при котором событие
и структура рассматривались как оппозиции, взаимоисключающие
друг друга. Но нам представляется более конструктивной точка зре­
ния, согласно которой концепция структур и концепция событий
образуют не дихотомию, а симбиотическую дуальность, и к концу
326

Лекция 15
События и структуры
XX в. большинство историков оказалось именно на этой позиции.
Разница между дихотомическим и дуальным подходами состоит в
том, что первый основан на противопоставлении; в результате мно­
гие представители структурной истории старались по возможности
исключить событие из исторического дискурса, а сторонники со­
бытийного подхода заявляли, что они вообще не пользуются поня­
тием “структура” , что было заведомо неправдой. В рамках второго,
дуального, подхода события и структуры трактуются как относи­
тельно автономные объекты, несводимые один к другому и в то же
время неразрывно связанные.
Вторая важная проблема, возникающая при проведении струк­
турного анализа — это соотношение постоянства и изменений. Ка­
ким образом можно совместить представления о существовании
постоянных структур и относительной неизменности социальной
реальности с не прекращающимся ни на минуту потоком социаль­
ных и культурных действий, каждое из которых в той или иной ме­
ре влияет на систему и обусловливает ее изменения? Уже в XIX в.
многим обществоведам стало очевидно, что в теоретических целях
анализ социальной реальности должен быть разделен на две части,
отражающие идеи постоянства и изменения.
К тому времени такое разделение уже было концептуализирова­
но в рамках одного из разделов физики (а именно — механики, где
существовали понятия статики и динамики). В середине XIX в. ос ­
нователь “социальной физики” О. Конт прямо перенес концепцию
статики и динамики в социологию. В конце XIX в. эти понятия ста ­
ли использоваться в экономической теории, причем экономисты
пошли дальше и заимствовали из механики еще и принцип равнове­
сия системы (статического и динамического). Тогда же, в конце
XIX в., Ф. де Соссюр фактически ввел понятия статики и динамики
в лингвистический анализ языковой системы, но, чтобы слегка от­
межеваться от физики, обозначил их как синхронию и диахронию
(термины “диахрония” и “синхрония” образованы соответственно
от греч. Ôia ‘через’, xpovoç ‘время’ и aovxpovoç ‘одновременный’).
Вдальнейшем именно эти термины стали активно использоваться в
историографии (видимо, историки также хотели дистанцироваться
от физики в большей степени, чем социологи и экономисты).
327

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Говоря о диахроническом и синхроническом анализе, можно
сказать, что в первом случае явление трактуется как звено в длинной
исторической цепи, определяются его “генетический” код, связь,
историческая преемственность и прерывность по отношению к од­
нотипным, родственным явлениям. Во втором случае в поле зрения
оказывается горизонтальный срез, анализируются связи данного
феномена или процесса с другими, существующими и взаимодейст­
вующими с ним одновременно. Первый подход предполагает ис­
следование эволюции явления, происходящей при сохранении
внешней по отношению к нему причины (факторов), которые дейс­
твуют на протяжении длительного периода. Второй — включает в
поле зрения всю совокупность взаимодействующих явлений и про­
цессов, которые и определяют в конечном счете форму и историче­
скую роль интересующего нас феномена.
Различие между событийной и структурной историей одно вре­
мя также тематизировалось как диахрония и синхрония. Изначаль­
но структурная история в самом деле была связана прежде всего с
синхроническим анализом состояний систем социального мира, в
рамках которого проблемы изменений, эволюции оказывались на
заднем плане. Но полностью игнорировать динамику невозможно,
и сторонникам структурного подхода все равно пришлось решать
проблемы соотношения стабильности и изменений, постоянства и
прерывности и вытекающую отсюда задачу деления прошлого на
“однородные” состояния (эпохи или периоды) и периоды транс­
формации, “разрывов” и т.д.
С теоретической точки зрения в основе любой простейшей со­
держательной периодизации истории общества лежат две посылки,
которые, впрочем, редко артикулируются в явном виде. Первая со­
стоит в представлении об относительной неизменности, постоянст­
ве каких-то характеристик социальной реальности, вторая подразу­
мевает наличие “разрывов” или качественных изменений состоя­
ния системы (ее структуры). При этом посылка о постоянстве явля­
ется частичной: она подразумевает выделение какой-то одной
неизменной структуры, но при этом могут анализироваться измене­
ния во всех остальных структурах при условии, что они не влияют
на ту, которая была выделена в качестве основы для периодизации.
328

Лекция 15
События и структуры
Идея “разрывов” или “переломов”, впрочем, также имеет частич­
ный характер и относится к радикальному изменению лишь какой-
то определенной структуры.
Из вышесказанного очевидно, что на самом деле историки за­
нимались структурированием прошлой социальной реальности за­
долго до появления структурного подхода и освоения структура­
листских методов. В историографической практике разрывно-ста ­
ционарная модель исторического процесса издавна концептуализи­
ровалась двумя способами.
Первый и очень древний способ в качестве точек “разрыва” ис­
пользует определенные события. Имплицитно предполагается, что
данное событие (или действие) радикально меняет состояние сис­
темы (ее структуру), соответственно история делится на “до” и “по ­
сле” события. Событие нередко служит вехой, отделяющей одно
стационарное состояние от другого. Понятно, что когда мы имеем
дело с непродолжительными периодами, событие, как правило, и
служит водоразделом при переходе от одной структуры к другой.
Глобальный пример события-“разрыва” в религиозном знании —
Воплощение Господа: до этого события земной мир находился в од­
ном состоянии, после — в качественно ином .
При таком подходе предельно очевидна и связь между структу­
рой и человеческим действием. Например, решение начать войну,
принимаемое в конечном счете одним человеком, приводит к фор­
мированию структур общественной жизни в военных условиях, со ­
вершенно отличных от условий мирного времени. Это касается всех
втянутых в войну государств, их институтов (в широком смысле) и
ценностей, повседневной реальности и в не меньшей мере системы
личности (психика и поведение индивидов в условиях войны пре­
терпевают радикальные изменения). Точно так же день заключения
мира, связанный с принятием важных решений и соответственно с
человеческими действиями, для победителей и побежденных озна­
чает переход к иной структуре “мира” (контрибуции, восстановле­
ние экономики, формирование механизмов контроля над побеж­
денными, оживление культуры и образования, воссоединение се­
мей и т.д.).
329

Раздел 2
Типы знания о прошлом
Второй подход идет с другой стороны, от периодов стабильнос­
ти определенных структур. В рамках структурного подхода к перио­
дизации объектом исследования становились времена, наполнен ­
ные определенным содержанием, например: Ренессанс, период аб­
солютизма, классицизм, Викторианская эпоха в истории Англии,
нэп и т.д. Во всех таких случаях границы периода становятся более
расплывчатыми, но в неявном виде наличие таких границ (и соот­
ветственно некоего “разрыва”) все равно подразумевается. Этот
подход первоначально возник за пределами собственно историо­
графии, а именно — в социальной философии или историософии, в
XVIII в. Именно тогда возникли попытки выделения различных
стадий, эпох, периодов, этапов и пр. (см. лекцию 11).
Историософские поиски, естественно, не прошли мимо внима­
ния историков. Это видно даже на примере основной из сугубо ис­
ториографических систем периодизации — деления истории на
Древнюю, Среднюю и Новую. Первоначально она шла от событий-
разры вов” (падение Западной Римской империи 476 г. и падение
Восточной Римской империи в 1453 г.). Но в XVIII в. акценты меня­
ются: исходной становится идея постоянства (содержания эпохи), а
точное определение границ между ними отходит на второй план
(хотя наличие “разрывов” все равно подразумевается). Уже с сере­
дины XIX в. “с тационарно-разрывная” модель начинает фигуриро­
вать в исторических исследованиях в явном виде, например у
Л. фон Ранке.
В дальнейшем развитие структурных подходов шло по несколь­
ким направлениям. Речь идет, в частности, о переходе от точенных
“разрывов” к интервалам и о дифференциации структур. В истори­
ческой науке эти новые веяния концептуализировал Ф. Бродель в
середине XX в., хотя сами идеи были выработаны до этого в рамках
социальной философии и в общественных науках помимо историо­
графии.
Первая новация была связана с возникновением понятия “пе­
реходные периоды” . Исторически она возникла как следствие от­
каза от определения стационарных периодов по событиям и вни­
мания к обратному процессу — выделению стационарных перио­
дов, а затем — к поиску границы, отделяющей один такой период
330

Лекция 15
События и структуры
от другого. Но точная датировка “разрыва” в этом случае оказыва­
ется невозможной, поэтому “разрыв” тоже должен определяться
как период.
В исторических работах “разрывы” концептуализируются как
динамические переходные периоды, на протяжении которых фор­
мируются новые структуры. Часто эти периоды именуются как
“кризисы” . Ф . Бродель еще в работе “Средиземноморье и среди­
земноморский мир в эпоху Филиппа И” (1949) отмечал, что исто­
рия предстает перед нами как ряд кризисов, между которыми суще­
ствуют какие-то площадки, эпохи равновесия.
Второе изменение в подходах было связано с осознанием необ­
ходимости дифференциации структур. В XVIII —XIX вв., по мере
активизации структурного подхода (хотя само слово тогда еще не
использовалось), начали множиться различные модели историчес­
кого процесса, делившие историю на периоды по разным структу­
рам (экономическим, политическим, социальным, интеллектуаль­
ным и т.д., вплоть до стилей в искусстве). В XX в. это многообразие
продолжало нарастать, в итоге стал образовываться своего рода ха­
ос: каждый исследователь выбирал “свою ” структуру, а затем начи­
нал выделять в ней стационарные периоды и “разрывы” и прово­
дить соответствующую периодизацию.
Ф. Бродель попытался внести элемент упорядоченности в этот
процесс, по крайней мере, в концептуальной форме, предложив от­
носительно целостную схему, подразделяющую исторические
структуры на три уровня по критерию скорости происходящих в
них изменений. Вместо равномерно текущего календарного ритма,
размеченного большими и малыми событиями, Бродель в статье
“ История и общественные науки” (1958) разработал концепцию
взаимодействия трех различных временных протяженностей, каж ­
дая из которых соответствует определенному типу исторических
структур. В самых нижних слоях общественного бытия господству­
ют постоянство, стабильные структуры, основными элементами
которых являются человек, Земля, космос. Время протекает здесь
настолько медленно, что кажется почти неподвижным. Изменения
взаимоотношений общества и природы, привычки мыслить и дей­
ствовать измеряются столетиями. Это, по выражению Броделя,
331

Раздел 2
Типы знания о прошлом
“длительная <временная> протяженность” (longue durée). На вто­
ром уровне находятся экономические и социальные структуры, где
скорость изменения измеряется десятилетиями. Наконец, на по ­
верхностном — политическом
—
слое истории события действи­
тельно определяются не отрезками времени, а хронологическими
датами.
Такой подход, естественно, предполагал концентрацию интере­
са на изучении структур (говоря словами Броделя, “ансамбля, архи­
тектуры исторических явлений”). Существенно при этом, что Бро­
дель понимал под структурой не умозрительную конструкцию, а ис­
торическую реальность, но не всякую, а лишь стабильную и, следо­
вательно, медленно изменяющуюся во времени.
В дальнейшем можно выделить несколько направлений разви­
тия броделевских идей на конкретном историографическом уровне:
теория стационарных периодов (Э. Ле Руа Ладюри), концептуали­
зация исторических кризисов1, циклические модели (И. Уоллер-
стайн и др.) и версии равномерных изменений (Ф. Фюре и Д. Рише,
П. Шоню, М. Ферро и др.) . Правда, большая часть проявлений этой
активности ограничилась 1960—1970-ми гг.
—
была заметна в ос­
новном во французской литературе и в настоящее время представ­
ляет интерес скорее для историографов.
В завершение отметим еще одну тенденцию, связанную с нега­
тивным отношением к попыткам структурирования исторического
времени. Поскольку компоненты социальной реальности относят­
ся к разным подсистемам и структурам, то все они, в некотором
смысле, принадлежат “разным временам” и не могут анализиро-
1В исторической литературе определение какого-то этапа как “ кризиса” необы­
чайно популярно. Это приводит к забавным результатам: при сопоставлении несколь­
ких работ с соответствующими заглавиями возникает картина своего рода “перманент­
ного европейского кризиса” . Ср., в частности: “Время реформ: кризис христианства,
1250—1550”; “Кризис Ренессанса, 1520—1600”; “Кризис в Европе, 1560—1660”; “Евро­
па в кризисе, 1598—1648”; “Экономика Европы в век кризиса, 1600—1750”; “Кризис ев­
ропейского сознания, 1680—1715”; “Век кризиса: человек и мир в французской мысли
XVIII в.” ; “Надвигающийся кризис, 1848—1861” и т.д. Особенно “ кризисным” почему-
то выглядит период с середины XVI до середины XVII в.: “ Кризис аристократии, 1558—
1641”; “Кризис датского дворянства, 1580—1660”; “Аграрный кризис в Иль-де-Франс,
1550—1670” и т.д.
332

Лекция 15
События и структуры
ваться в рамках единых исторических периодов. Очевидная огра­
ниченность любой системы периодизации для нужд исторической
интерпретации, конечно , провоцирует постоянную критику. В по­
следние десятилетия XX в. возникло направление, полностью от­
рицающее темпоральную сторону структурного подхода. Эта пози­
ция характерна для некоторых представителей системного анали­
за, экспериментирующих с использованием дехронологического
подхода. Например, английский историк-неомарксист П. Андер­
сон в исследовании о феномене абсолютизма пишет, что времена
Абсолютизма необыкновенно разнообразны, и никакая единая
темпоральность не охватывает их. По его мнению, даже те отдель­
ные фундаментальные явления, которые хорошо укладываются в
формальную сетку “периодов” и рассматриваются как одновре­
менные, на самом деле таковыми не являются. Их даты те же, их
времена разные.
Очевидная попытка адептов дехронологизации довести до ло­
гического конца постулат о “различии исторических времен” со­
бытий, даты которых совпадают, многими историками восприни­
мается с огромной озабоченностью. Как бы полезно ни было от­
носить одно и то же явление к разным временам, не менее важно
расположить множество человеческих действий в едином истори­
ческом континууме, в котором события вступают между собой в
отношения последовательности, причинности и взаимозависи­
мости и — по воле историка — образуют самые разнообразные
структуры.
Конструкция исторического исследования, реализованная на
основе структурного подхода, может задавать разную периодич­
ность для разных систем социальной реальности. Для любой систе­
мы сначала определяются элементы структуры, далее связи между
ними, а затем выясняется, как долго такая структура оставалась от­
носительно стабильной. Например, в демографической истории
сначала определяются такие параметры, как численность населе­
ния, рождаемость, смертность, возраст вступления в брак, количе­
ство детей в семье и тип семьи вцелом, и т.д., затем их взаимовлия­
ние, после чего “демографический процесс” делится на соответст-
333

Раздел 2
ТЬпы знания о проимом
вующие отрезки. Далее исследователь может заняться выяснением
причин перехода системы из одного состояния в другое, ориентиру­
ясь не только на эндогенные, но и на экзогенные факторы, т.е. на
элементы внешних по отношению к демографической систем: эко­
номической (занятость, урожайность), политической (войны, ре­
прессии), социальной (миграции, рост благосостояния) и т.д.
вплоть до факторов природной реальности (изменения климата,
болезни). Аналогичным образом можно смоделировать множество
структурных подходов к периодизации.
Надо сказать, что выделение исторических периодов на осно­
ве структурных характеристик все равно имеет связь с событием,
но отбор и интерпретацию событий определяет дизайн структуры.
Акцент на структуры подразумевает упорядоченность причинных
факторов и постулирует, что репрезентация событий подчиняется
логике конструкции, в основе которой лежат структурные элемен­
ты (экономические функции, социальные иерархии, культурные
смыслы и т.д .), а не временная последовательность. Таким обра­
зом, во всех подобных работах события, попадающие в поле зре­
ния историка, будут задаваться структурой, избранной для иссле­
дования.
Дуальность связи между событием и структурой состоит и в
том, что нередко одно и то же явление можно трактовать и как со­
бытие, и как структуру, с чем мы и сталкиваемся в разных иссле­
дованиях. Так, выше мы рассматривали революции как модель
макрособытия, воплощающего в себе множество человеческих
действий, но во многих исследованиях они концептуализируются
как самостоятельные структуры с повторяющимся набором эле­
ментов. Например, в господствовавшей более века классической
либеральной интерпретации время Великой французской рево­
люции 1789—1799 гг. трактовалось как период трансформации, а
сама революция — как результат системного кризиса феодально­
го общества и становления институтов и ценностей общества бур­
жуазного. Эта интерпретация охватывала одновременно эконо­
мические, социальные и политические структуры, в результате
изменения которых во Франции за очень короткий исторический
334

Лекция 15
События и структуры
отрезок времени умер “старый порядок” и утвердился “принци­
пиально новый” .
Рассуждения по поводу содержания отдельных исторических
периодов и их соотносимости между собой становятся все более
сложными по мере развития исторического знания о прошлом. Од­
нако основополагающие принципы структурирования историчес­
кого времени до сих пор остаются непоколебленными. Более того,
основная тенденция Нового времени состояла в совершенствова­
нии и унификации хронологических и периодизационых систем,
что и позволило в масштабах всеобщей истории классифицировать
исторические свидетельства и разработать базовые схемы констру­
ирования прошлой социальной реальности.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Абеляр. Логика “для начинающих” / / Петр Абеляр. Тео-логиче -
ские трактаты: Пер. с лат. М .: Прогресс: Гнозис, 1995. С . 50—97.
Августин. Исповедь / / Аврелий Августин. Творения: Пер. с лат.
СПб.: Алетейя; Киев: УЦИММ-Пресс, 1998. С . 469-741 .
Августин. О Граде Божием: В 2 т.: Пер. с лат. СПб: Алетейя; Ки­
ев: УЦИММ-Пресс, 1998.
Арендт X. Истоки тоталитаризма: Пер. с англ . М.: ЦентрКом,
1996 (1951; 1966].
Арутюнова Н.Д . Время: модели и метафоры / / Логический ана­
лиз языка. Язык и время / Ред. Н.Д. Арутюнова, Т.Е. Янко. М.: Ин-
дрик, 1997. С . 51-61.
Барбур И. Религия и наука: история и современность: Пер. с
англ. М .: ББИ св. ап. Андрея, 2000 [1998].
Барг М.А. Эпохи и идеи: становление историзма. М .: Мысль,
1987.
Беккер Г.С . Человеческое поведение: экономический подход.
Избранные труды по экономической теории: Пер. с англ . М.: ГУ
ВШЭ, 2003.
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности:
Трактат по социологии знания: Пер. с англ . М .: Медиум, 1995
[1966].
Бергсон А. Творческая эволюция: Пер. с фр. М .: КАНОН-пресс:
Кучковополе, 1998 [1907].
Берталанфи Л., фон. Общая теория систем — критический об­
зор [1962] // Исследования по общей теории систем. М .: Прогресс,
1969. С. 23-82.
Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая дли­
тельность [1958] // Философия и методология истории. Сборник
переводов / Ред. И .С . Кон. М.: Прогресс, 1977. С. 115—142.
336

Библиографический список
Бурдьё П. Социальное пространство и символическая власть
[1987] // Бурдьё П. Начала: Пер. с фр. М .: Socio-Logos, 1994 [1987].
С. 181—207; см. также: THESIS. 1993. Вып. 2. С . 137-150.
Вебер М. Критические исследования в области логики наук о
культуре [1905] / / Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем.
М.: Прогресс, 1990. С. 416—494.
Вебер М. Основные социологические понятия (Хозяйство и об­
щество, гл. 1) [1921] // Теоретическая социология. Антология / Ред.
С.П . Баньковская: В 2 ч. М.: Университет, 2002. Ч . 1. С . 70—146.
Вежбицкая А. Семантика, культура и познание: общечеловечес­
кие понятия в культуроспецифических контекстах [1992] // THE­
SIS. 1993. Вып. 3. С . 185-206.
Гегель Г.В .Ф . Лекции по философии истории: Пер. с нем . СПб.:
Наука, 2003 [1837].
Гене Б. История и историческая культура средневекового Запа­
да: Пер. с фр. М.: Языки славянской культуры, 2002 [1980].
Герметизм, магия, натурфилософия в европейской культуре
XIII-XIX вв. / Ред. И.Т. Касавин. М.: Канон+, 1999.
Пщденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации:
Пер. с англ . М.: Академический проект, 2003 [1984].
Гуревич А.Я . Категории средневековой культуры. 2 -е изд. М.:
Искусство, 1984 [1972].
Гуссерль Э. Лекции по феноменологии внутреннего сознания
времени [1928] / / Гуссерль Э. Собрание сочинений: Пер. с нем . М.:
Гнозис, 1994. T. 1.
Дильтей В. Введение в науки о духе: Опыт полагания основ для
изучения истории и общества [1883] // Дильтей В. Собрание
сочинений: В 6 т.: Пер. с нем . М.: Дом интеллектуальной книги,
2000. T. 1.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда [1893] //
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социоло­
гии: Пер. с фр. М.: Наука, 1991. С. 3—390.
Дюркгейм Э. Социология: ее предмет, метод, предназначение:
Пер. с фр. М.: Канон, 1995.
Зиммель Г. Проблема исторического времени [1917] / / Зиммель Г.
Избранное: В 2 т.: Пер. с нем . М.: Юрист, 1996. T. 1. С. 517—529.
337

Библиографический список
Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития совре­
менного экономического человека: Пер. с нем . М.: Наука, 1994 [1913].
Кимелев Ю.А . Философия истории. Системно-исторический
очерк / / Философия истории. Антология / Сост. Ю .А. Кимелев. М.:
Аспект Пресс, 1994. С . 3—19.
Кимелев Ю.А . Философия религии. М.: Nota Bene, 1998.
Коллингвуд РДж . Идея истории [1946] / / Коллингвуд Р.Дж.
Идея истории. Автобиография: Пер. с англ . М .: Наука, 1980.
Конт О. Основные законы социальной динамики, или Общая
теория естественного прогресса человечества [1841] // Философия
истории. Антология / Сост. Ю .А. Кимелев. М .: Аспект Пресс, 1994.
С. 116-130.
Культурология. XX век. Энциклопедия: В 2 т. / Сост. С .Я . Левит.
СПб.: Университетская книга, 1998. T. 1.
Кун Т. Структура научных революций: Пер. с англ . М .: Про­
гресс, 1977 [1962; 1970].
Лакан Ж. Функции и поле речи и языка в психоанализе. М.:
Гнозис, 1995 [1953].
Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследова­
тельских программ: Пер. с англ . М.: Медиум, 1995 [1970].
Ле Гофф Ж. Людовик Святой: Пер. с фр. М .: Ладомир, 2001
[1985].
Ле Гофф Ж. Средневековье: время церкви и время купца [1960] / /
Ле Гофф Ж. Другое Средневековье: Пер. с фр. Екатеринбург: Изд-во
Уральского у н- та , 2000 [1977]. С . 36—48.
Леви-Crpoc К. Неприрученная мысль [1962] / / Леви-Строс К.
Первобытное мышление: Пер. с фр. М.: Республика, 1994. С. 111—336.
Малиновский Б. Магия, наука и религия: Пер. с англ . М.: Рефл-
бук, 1998.
Малкей М. Наука и социология знания: Пер. с англ . М.: Про­
гресс, 1983 [1980].
Манхейм К., фон. Идеология и утопия [1929] / / Манхейм К.,
фон. Диагноз нашего времени: Пер. с нем . и англ . М .: Юрист, 1994.
С. 7 -276.
Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта [1852] //
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2 -е изд.: Пер. с нем . М.: Госполит-
издат, 1957. Т. 8. С. 115-217 .
338

Библиографический список
Мелетинский Е.М . Общее понятие мифа и мифологии // Ми­
фологический словарь / Ред. Е .М . Мелетинский. М .: Советская эн­
циклопедия, 1990. С . 634—640.
Мелетинский Е.М . Поэтика мифа. М .: Наука, 1976.
Молчанов Ю.Б . Проблема времени в современной науке. М.:
Наука, 1990.
НортД. Институты и экономический рост: историческое введе­
ние [1989] //THESIS. 1993. Вып. 2. С. 69-91.
Оукшот М. Деятельность историка [1955] // Оукшот М. Рацио­
нализм в политике: Пер. с англ . М .: Идея-Пресс, 2002. С . 128—152.
Парсонс Т. О социальных системах: Пер. с англ . М .: Академиче­
ский проект, 2002.
Парсонс Т. Система современных обществ: Пер. с англ . М.: Ас­
пект Пресс, 1997 [1971].
Полани М. Личностное знание: Пер. с англ . М.: Прогресс, 1985
[1957].
Про А. Двенадцать уроков по истории: Пер. с фр. М .: РГГУ, 2000
[1996].
Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре [1899] // Рик-
керт Г. Науки о природе и науки о культуре: Пер. с нем . М .: Респуб­
лика, 1998. С . 44 —129.
Руднев В.П . Морфология реальности: исследования по “фило­
софии текста” . М.: Аграф, 1996.
Руднев В.П . Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и
тексты. М.: Аграф, 1998.
Руссо Ж .Ж . Об общественном договоре. Трактаты: Пер. с фр.
М.: КАНОН-пресс: Кучково поле, 1998.
Савельева И.М ., Полетаев А.В . История и время: в поисках ут­
раченного. М .: Языки русской культуры, 1997.
Савельева И.М ., Полетаев А.В . Знание о прошлом: теория и ис­
тория: В 2 т. T. 1. Конструирование прошлого; Т. 2. Образы прошло­
го. СПб.: Наука, 2003-2004.
Словарь современной экономической теории Макмиллана:
Пер. с англ . М .: ИНФРА-М , 1997 [1992].
Современная западная социология науки: критический анализ /
Ред. В.Ж . Келле и др. М.: Наука, 1988.
339

Библиографический список
Сорокин П. Социальная и культурная динамика: Пер. с англ .
СПб.: Изд-во РХГИ, 2000 [1957].
Стоун Л. Будущее истории [1994] / / THESIS. 1994. Вып. 4.
С. 160-176.
ТошДж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством исто­
рика: Пер. с англ . М.: Весь Мир, 2000 [1984; 2000].
ТУлмин С. Человеческое понимание: Пер. с англ . Благовещенск:
Б ГК, 1998 [1972].
Февр Л. Бои за историю: Пер. с фр. М.: Наука, 1991.
Философия истории. Антология / Сост. Ю .А. Кимелев. М.: Ас­
пект Пресс, 1994.
Фихте И.Г . Основные черты современной эпохи [1806] // Фих­
те И.Г. Сочинения: В 2 т. СПб.: Мифрил, 1993. Т. 2. С. 359—618.
Фуко М. Археология знания: Пер. с фр. Киев: Ника-центр, 1996
[1969].
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук: Пер.
с фр. СПб.: A-cad, 1994 [1966].
Хобсбаум Э. Принцип этнической принадлежности и национа­
лизм в современной Европе [1992] // Нации и национализм / Ред.
Б. Андерсон: Пер. с англ . М .: Праксис, 2002. С. 332—346.
Хэлд Д. Интересы, знание и действие (к критической методоло­
гии Юргена Хабермаса) [1980] // Современная социальная теория:
Бурдьё, Гидденс, Хабермас: Пер. с фр. и англ . Новосибирск: Изд-во
Новосибирского ун-та, 1995. С . 81—114.
Хюбнер К. Истина мифа: Пер. с нем . М.: Республика, 1996
[1985].
Шкуратов В.А. Историческая психология на перекрестках че-
ловекознания // Одиссей. Человек в истории. 1991. М .,
1992.
С. 103-114 .
Штомпка П. Социология социальных изменений: Пер. с англ .
М.: Аспект Пресс, 1996 [1993].
Шумпетер Й.А. История экономического анализа: В 3 т.: Пер. с
англ. СПб.: Экономическая школа, 2001 [1954].
Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом: Пер. с нем . и
англ. М.: РОССПЭН, 2004.
Шюц А. Формирование понятия и теории в общественных на­
уках [1954] // Американская социологическая мысль: тексты / Ред.
340

Библиографический список
B. И . Добренькое: Пер. с англ . М .: Изд-во Московского ун-та, 1994.
C. 481-496.
Элиас Н. Изменение баланса между Я и Мы [1987] // Элиас Н.
Общество индивидов: Пер. с нем . М .: Праксис, 2001. С . 215—330.
Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и пси­
хогенетические исследования: В 2 т.: Пер. с нем . T. 1. Изменения в
поведении высшего слоя мирян в странах Запада; Т. 2. Изменения в
обществе. Проект теории цивилизации. М .; СПб.: Университетская
книга, 2001 [1939].
Юнг К. Архетип и символ: Пер. с нем . и англ . М .: Renaissance,
1991.
Юревич А.В . Скрытое лицо науки // Алахвердян А.Г. и др. Пси­
хология науки. М.: Флинта, 1998. С. 251—290.
Ясперс К. Истоки истории и ее цель [1948] // Ясперс К. Смысл
и назначение истории: Пер. с нем . М.: Политиздат, 1991. С . 27 —287.
Abercrombie N. Class, Structure and Knowledge. Oxford: Blackwell,
1980.
Abrams Ph. Historical Sociology. Somerset: Open Books, 1982.
Barnes B. Interests and the Growth of Knowledge. L.: Routledge &
Kegan Paul, 1977.
Bell D. The End of Ideology. Glencoe (111.): Free Press, 1960.
Bloor D. Knowledge and Social Imagery. L.: Routledge & Kegan
Paul, 1976.
Burke P. History and Social Theory. Ithaca (N.Y.): Cornell Univ.
Press, 1993.
Burke P. The Renaissance Sense of the Past. N.Y.: St. M artin’s Press,
1969.
Certeau M ., de. The Writing of History. N.Y.: Columbia Univ. Press,
1988 [Fr.ed. 1975].
Dray W.H. On Importance in History // Mind, Science, and History /
Ed. by H .E . Kiefer, M.K. Munitz. Albany: State Univ. of New York Press,
1970. P. 251-269.
Dray W. Laws and Explanations in History. Oxford: Oxford Univ
Press, 1957.
Evans R .J . In Defense of History. L.: G ranta Books, 1997.
341

Библиографический список
Habermas J. Knowledge and Human Interests. L.: Heinemann Edu­
cational Books, 1971 [Germ. ed. 1968].
Halbwachs M . Les cadres sociaux de la mémoire. Paris: Albin Michel,
1994 [1925].
Knorr-Cetina K.D . The Manufacture of Knowledge. Oxford:
Pergamon Press, 1981.
Koselleck R. Futures Past. On the Semantics of Historical Time.
Cambridge (Mass.); L.: The MIT Press, 1985 [Germ. ed. 1979].
Kroeber A., Klackhohn C. Culture: A Critical Review o f Concepts
and Definitions. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1952.
Le Goff J. History and Memory. N.Y.: Columbia Univ. Press, 1992
[1981].
Lloyd Ch. The Structures of History. Oxford: Blackwell, 1993.
Lukacs J. Historical Consciousness, or The Remembered Past. N.Y.;
L.: Harper & Row, 1968.
Mandelbaum M. The History of Ideas, Intellectual History, and the
History of Philosophy / / Theory and History. 1965. Beiheft 5. The
Historiography of the History of Philosophy. P. 33—66.
Merton R.K . Social Theory and Social Structure. Glenkoe (111.): The
Free Press, 1957.
Merton R. The Sociology of Science. Chicago: Chicago Univ. Press,
1973.
Moore W.E. Man, Time and Society. N.Y.; L.: John Wiley, 1963.
Oakeshott M .J . On History and Other Essays. Totowa (N.J .): Barnes
& Noble, 1999 [1983].
Pollock J.L . Contemporary Theories of Knowledge. Totowa (N.J .):
Rowman and Littlefield, 1986.
Stills E. Tradition. Chicago: The Univ. o f Chicago Press, 1981.
Spinner H. Die Wissensordnung. Ein Leitkonzept fur die dritte Grund-
ordnung der Informationszeitalter. Opladen: Leske und Budrich, 1994.
Stark W. The Sociology of Knowledge. L.: Routledge & Kegan Paul,
1958.
Stone L. The Past and the Present Revisited. L.: Routledge, 1987.
White M. Foundations of Historical Knowledge. N.Y.; L.: Harper &
Row, 1965.
Znaniecki F. The Social Role of the Man of Knowledge. N.Y.:
Columbia Univ. Press, 1940.
342

Учебное издание
Серия “Учебники Высшей школы экономики”
Савельева Ирина Максимовна
Полетаев Андрей Владимирович
Социология знания о прошлом
Редакторы КМ . Канюк, ЕЛ . Рязанцева
Художественный редактор А.М . Павлов
Корректор Е.Е . Андреева
Компьютерная верстка Ю.Н . Петрина
ЛР No 020832 от 15 октября 1993 г.
Подписано в печать 29.11.2004 г. Бумага офсетная. Формат 60x88Vi6-
Гарнитура Newton. Печать офсетная. Уел. печ. л. 21,02. Уч.-изд. л . 17,57.
Тираж 1500 экз. Заказ No971. Изд. No 367
ГУ ВШЭ. 125319, Москва, Кочновский проезд, 3
Тел.: (095) 772-95-71
e-mail: id.hse@mail.ru
Отпечатано в ООО «МАКС Пресс».
105066, г. Москва, Елоховский пр., д. 3. стр. 2.
Тел. 939-38 -90,939-38 -91. Тел./факс 939-38-91.

Савельева, И . М .
С12
Социология знания о прошлом [Текст] : учеб, пособие для
вузов / И. М. Савельева , А. В. Полетаев ; Гос. ун-т
—
Высшая
школа экономики.
—
М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005.
—
344 с.
—
(Учебники Высшей школы экономики).
—
Библиогр.: с. 336—
342. -
1500 экз.
-
ISBN 5-7598-0287-9 (в пер.).
Курс лекций знакомит читателей с одним из важнейших направлений современной
социологической теории — социологией знания, связанной с проблемой конструирова­
ния социальной реальности. В книге рассматриваются генезис и эволюция понятий
“реальность” , “зн ан и е” и “ прошлое”, их философская и социологическая концептуали­
зация и взаимосвязь в рамках феноменологической социологии знания. Показывается,
как общие принципы формирования темпоральной картины мира реализуются на уров­
не отдельных типов или форм знания —архаичного знания, религии, философии, идео­
логии. Подробно обсуждается специфика исторической науки, включая проблемы спе­
цификации предмета истории и конструирования целостной картины прошлого в веду­
щих исторических школах и направлениях.
Для студентов и аспирантов, преподавателей и специалистов в области социологии и
других наук о человеке и обществе, для всех интересующихся социологией и историей.
УДК 316.74:001(075)
ББК 60.5