АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Литературные ТГамятники

MAXIMILIEN
ROBESPIERRE
OEUVRES CHOISIES
en trois volumes
®

МАКСИМИЛИАН
РОБЕСПЬЕР
ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
в трех томах
том
ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВИЛИ
А.З.МАНФРЕД, А.Е.РОГИНСКАЯ
Б.В.РУБИНИН
ИЗДАТЕЛЬСТВО • НАУКА •
чМоскв а - 1у6$

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ» :
академики: \В. П. В о л г ин,\, И. И. Конрад (председатель),
М. П. Алексеев, В. В. Виноградов, С. Д. С к а з к и н, М. В., Тихомиров
члены-корреспонденты АН СССР: И. И. А ни сим о в, Д. Д. Благой,
В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев, А. М. Самсонов;
член-корреспондент АН Таджикской ССР И. С. Брагинский;
доктора филологических наук: А. А. Елистратова, Ю. Г. О к с м a w
доктор исторических наук С. Л. У т ч е н к о;
кандидат филологических наук Н. И. Балашов;
кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь)
Ответственный редактор
академик \в. П. В О Л Г И Н\

ОТ СВЕРЖЕНИЯ
МОНАРХИИ
ДО ПАДЕНИЯ
ЖИРОНДЫ

РЕЧЬ 10 АВГУСТА 1792 г.
В ОБЩЕСТВЕ ДРУЗЕЙ КОНСТИТУЦИИ 1
обеспьер излагает некоторые соображения относительно оо-
* бытии этого дня 2. Чтобы извлечь из (них все возможные
преимущества, он рекомендует народу поставить своих
избранников в условия, абсолютно исключающие возможность
вредить свободе народа; требовать созыва Национального конвента;
добиться декрета, осуждающего Лафайета и объявляющего его изменником
родины. Он доказывает, что было бы крайне неблагоразумно, если б
народ сложил оружие, не обеспечив предварительно своей свободы. Коммуна,
добавил он, должна -принять действенные меры, а именно: послать
комиссаров во все восемьдесят три департамента, чтобы ознакомить их с нашим
истинным положением; федераты должны положить начало этому,
посылая письма каждый в свой соответствующий департамент.
Г. Робеспьер предлагает гражданам призвать свои секции к тому,
чтобы они доводили до сведения Национального собрания подлинную
волю народа, а для того, чтобы ее знать, им следует завязывать и
поддерживать отношения с народными обществами, допускать на свои собрания
всех граждан без различия. Наконец, он напоминает Обществу о добрых
гражданах, которые содержатся в заключении за их патриотизм, и
предлагает срочно заняться вопросом о законных путях возвращения им
свободы.

8
Максимилиан Робеспьер
I
О СОБЫТИЯХ 10 АВГУСТА 1792 г.3
Постоянные измены правительства, кощунственный союз наших
внутренних врагов с нашими внешними врагами и с бесчисленным
множеством подкупленных двором должностных лиц, преследования добрых
граждан тиранией, действующей именем закона, бесстыдное нарушение
принципов конституции, превращение самого этого слова в страшное оружие
в руках деспотизма против патриотизма, открытое объявление Лафайе-
том и его сообщниками войны французскому народу и их скандальная
безнаказанность, наконец, открыто организованные заговоры против
безопасности столицы и жизни лучших граждан,— все это говорило о том,
что французы должны драться не только !за свою свободу, но и за свое
существование. Все эти преступления были грозньш комментарием к
провозглашенной Национальным собранием внушительной формуле:
«Отечество в опасности!» Весь французский народ, издавна униженный и
угнетенный, чувствовал, что пробил час выполнения священной обязанности,
возложенной самою природою на все живые существа и, тем более, на
все нации, а именно: обязанности позаботиться о своей собственной
безопасности, путем мужественного сопротивления угнетению4.
Огромные приготовления к новой варфоломеевской ночи, длительное
время производимые в Париже п в Тюильрийском дворце, лишили
граждан даже возможности какого-либо обсуждения, и народ явился в том же
состоянии, в каком он был в июле 178'9 г.
Однако восстание 10 августа 1792 г. имеет, по сравнению с
восстанием 14 июля 1789 г., некоторые преимущества, свидетельствующие о
происшедшем с тех пор движении вперед на пути просвещения.
В 1789 г. народ Парижа бурно восстал, чтобы отбить выпады двора
и освободиться от старого деспотизма, но еще не для завоевания свободы,
представление о которой было еще смутным, а ее принципы еще не были
известны. Все страстно хотели восстания, и народ Парижа дал всей
Франции сигнал к восстанию.
В 1792 г. народ, с внушительным хладнокровием, поднялся, чтобы
отомстить за нарушение законов, на которых зиждется его свобода,
чтобы призвать к порядку всех тиранов, затевавших против него заговоры,
всех нечестных избранников, которые опять пытались похоронить
неотъемлемые права человечества. Народ провел в жизнь- те принципы,
которые, тремя годами раньше, были провозглашены его первыми
представителями. Он осуществил свой признанный суверенитет и развернул
свою власть и свое правосудие, чтобы обеспечить свое спасение и свое
счастье.

Речи) письма, статьи 1792 г.
Ъ
В 1789 г. народу помогали многие из тех, кого тогда называли
великими мира сего, некоторые из числа людей, облеченных правительственной
властью.
В 1792 г. все ресурсы народа заключались в его просвещении и в его
силе. Он один защитил справедливость, равенство и разум против всех
врагов. На этот раз уже не только народ Парижа давал великий пример
всей Франции: восстал одновременно весь французский народ.
Торжественный характер этого великого действия был столь же
возвышен, как и мотивы и цель его.
Парижские секции с (момента провозглашения отечества в опасности
объявили свои заседания непрерывными. Их мудрость и энергия в
течение этого краткого периода времени ярко проявились в целом ряде
бессмертных постановлений. Эти секции пробудили патриотизм честных
избранников народа и руководили ими; секции гласно обсуждали мотивы
и наметили день этого мужественного мероприятия. Они согласовали его
в духе такого единства, которое возможно только среди друзей свободы.
Это отнюдь не был бесцельный мятеж, затеянный какими-нибудь
смутьянами. Это отнюдь не был заговор, скрывающийся во мраке. Обсуждение
происходило открыто, перед лицом всей нации. День восстания и его план
были указаны в афишах. Весь народ в целом осуществлял, таким
образом, свои права. Он действовал как суверен, слишком сильно презирающий
тиранов, чтобы бояться их, слишком глубоко уверенный в своей силе и
святости своего дела, чтобы снисходить до сокрытия своих намерений.
Секции начали с того, что назначили комиссаров для охраны
безопасности Коммуны и осуществления ее власти5. Эти комиссары отправились
в муниципалитет, которому от имени парижского народа они объявили,
что он смещен, за исключением мэра, прокурора Коммуны и
шестнадцати полицейских администраторов.
Тем временем ударили в набат. Граждане из всех секций вооружались
и собирались вместе.
Национальные гвардейцы, национальная жандармерия, оставшиеся в
Париже федераты всех департаментов, весь народ был одушевлен
единым чувством, единой целью. Среди них можно было отличить
бессмертный Марсельскйй батальон, прославившийся победами, одержанными над
тиранами юга. Эта армия, внушительная своею численностью и
бесконечным разнообразием вооружения и, особенно, возвышенной любовью к
свободе, воспламенявшей все лица, являла зрелище, которое невозможно
выразить никакими словами и о котором люди, видевшие только события
14 июля 1789 г., могут иметь лишь несовершенное представление.
Эта армия направилась ко дворцу, где был очаг заговора против
безопасности Парижа и где уже давно была собрана, для осуществления
этого заговора, армия, состоявшая из контрреволюционеров и швейцар-

10
Максимилиан Робеспьер
окой гвардии. Подошедший первым к воротам дворца, выходящим на
Площадь 'карусели, батальон федератов и граждан предложил швейцарцам
перейти на сторону народа. Швейцарцы ответили выражениями
дружбы, протягивали руку гражданам; многие из них надевали шапки
свободы *. Но между тем как граждане отдавались этой сладостной иллюзии,
из дворца загремели пушечные выстрелы и множество солдат народной
армии, в том числе сто марсельцев, было убито наповал. Ужасное
вероломство! И вина за это ложится не на швейцарцев вообще, а на гнусные
интриги пх аристократических начальников и двора, которые в течение
ряда дней непрестанно обманывали их, чтобы подготовить их к этим
злодеяниям.
Это предательство стало сигналом для сражения, в которо(М
разгоряченное негодованием мужество народа опять одержало победу над
деспотизмом. Дворец был взят приступом, швейцарцев обратили в бегство и
преследовали; многие из них пали искупительной жертвой за тех, кто,
защищая свободу, погиб от ударов тирании. Правосудие народа
покарало также многих контрреволюционных аристократов, позоривших
французскую нацию, и этим отомстило за вековую безнаказанность всех
угнетателей человечества. Но даже и в гневе своем народ соблюдал
формальные правила, необходимые для того, чтобы не пострадали невинные6, он
разил лишь тех, кто был приговорен новым муниципалитетом, на
основании письменных доказательств или общеизвестных фактов.
Чья рука вонзила кинжал в сердца патриотов или меч правосудия
в грудь преступников? Это сделала рука тиранов, которые одних
угнетали и предавали, других развращали- и обманывали. Несчастья людей
всегда имеют причиной преступления деспотизма.
Вначале Людовик XVI с Марией Антуанеттой Австрийской и
семейством покинули Тюильри и ушли в Национальное собрание. Находясь в этом
убежище, они прислушивались к грому пушек и стрельбе из мушкетов,
от которых падали и их поборники и друзья свободы. Они сохраняли
внешне спокойствие до тех пор, пока до их слуха не донеслись крики,
возвещавшие о поражении их поборников. Они, по-видимому,
рассчитывали на проведенные ими подготовительные меры против народа, на
раскол среди граждан, на измену -многих командиров национальной
гвардии, на часть этой гвардии, продавшуюся аристократам, наконец, на
всех подкупленных двором негодяев. Но не тиранам судить о силе народа.
Они не предвидели, что все это чудовищное сплетение преступлений и
вероломства исчезнет перед всемогуществом народа.
* Так Робеспьер называет, по-видимому, фригийские колпаки (прим.
переводчика) .

Речи, письма, статьи 1792 г.
11
Враги 'свободы так глубоко заблуждались на этот счет, что главный
генеральный прокурор Редерер, 'сопровождавший Людовика XVI,
благодушно выступая в (Собрании в качестве адвоката и защитника двора,
старался разжалобить Собрание рассказами о 'несчастьях Людовика и
его августейшего семейства. Вместе с тем он обвинял народ и
должностных лиц, известных своей преданностью делу народа; он это делал со
смелостью человека, который уже заранее видел народ обреченным на
казни и порабощение. Но едва лишь он закончил свои обвинения по
адресу канониров, выразивших .ему cBiOe презрение в ответ на данный им
приказ стрелять по гражданам, и ,свои обвинения по адресу офицеров
полиции, отказавшихся применять закон о военном положении, едва
лишь он высказал свою благодарную преданность, отстаивая с опасностью
для своей жизни человекоубийственные декреты, которых он добивался
от Национального собрания, как вокруг раздались грозные крики,
возвещавшие победу свободы. Оратор тиранов побледнел и исчез. И те, кто
до этого момента вызывал лишь негодование и ужас, казались тогда
почти достойными сожаления.
Зоркие наблюдатели обратили внимание на то, что Людовик XVI
счел нужным, как только раздались первые пушечные выстрелы,
заверить 'Собрание, что «он отнюдь не приказывал швейцарцам стрелять».
Что касается Собрания, временами казалось, что происходившие
вокруг него героические подвиги поднимали и Собрание на высоту,
соответствующую его обязанностям.
Честные депутаты, освободившись наконец от ярма, навязанного им
множеством подкупленных двором предателей, смогли заговорить. И
декреты Законодательного собрания становились законами, поскольку они
начали приближаться к общественным интересам и общей воле.
Собрание "решительно одобрило поведение представителей Парижской
коммуны. Оно вспомнило, что оно представляет народ и что народ его
спас. Лучший из его декретов несомненно тот, который отменил
преступное и политически неправильное установленное Учредительным
собранием разделение граждан на активных ,и неактивных, на обладающих
правом быть избираемыми и не обладающих этим правом. Этим декретом
было искуплено преступление против нации и человечества, которое
макиавеллизм и вероломство имели наглость прикрыть соображениями
благоразумия и политики, чтобы лишить гражданских прав как раз тех, кто
их завоевал, тех, кто составляет наиболее здоровую и честную часть
общества в любой нации 7. О, достопамятный и утешительный пример
успехов разума! Ибо мы были свидетелями того, как общественное мнение
властно добилось осуществления тех вечных законов справедливости и
общественного порядка, которые тремя годами раньше не были признаны
и нарушались из-за предрассудков.

12
Максимилиан Робеспьер
Собрание так же без колебаний приняло решение об отстранении
Людовика XVI; но надо признать, что мы не находим в принятых им по*
этому вопросу декретах той мудрости и энергии, которых требовали
обстоятельства. Оно отстранило того, кого оно должно было объявить
лишенным престола, оговорив, что это решение подлежит утверждению
Национальным конвентом. Оно таким образом предотвратило бы множество-
опасных проволочек и вопросов, которые при нынешних обстоятельствах
могут стать причиною гражданских раздоров. Плохое впечатление
произвели мотивы, содержащиеся в преамбуле. Странно было слышать о «воз-
никших против исполнительной власти подозрениях», тогда как нация
и Национальное собрание видят повсюду вполне доказанные
преступления Людовика, его семьи и его агентов.
Но особенно возмутило то, что Собрание сочло этот момент
подходящим для назначения гувернера сыну короля. С какой высоты, о праведное
небо, упали мы благодаря этому решению! Французы, вспомните о
пролитой крови, вспомните о чудесах разума и мужества, поставивших вас
над всеми народами мира, вспомните, что вы прославились, провозгласив
перед лицом тронов бессмертные принципы, чтобы возродить род людской,
похороненный в небытии рабства. Смотрите, как французская нация идет
вперед, чтобы исправить свои первые ошибки, чтобы установить свою
судьбу и судьбу мира, и сопоставьте эти идеи с декретом, назначающим
гувернера королевскому принцу. Но какое значение имеют предрассудки
и слабости бывших делегатов, если вскоре явится суверен? К тому жег
эти порочные решения следует отнести не столько на счет членов
Собрания, проявивших после нового возрождения известное рвение в
интересах общественного блага, сколько на счет влияния комитетов и
докладчиков.
Можно было бы также пожелать, чтобы Собрание выработало для
выборов в Национальный конвент порядок более простой, более краткий и
более благоприятный для прав народа. Следовало бы устранить
бесполезное и опасное посредничество избирательных корпусов, и предоставить
народу возможность самому непосредственно выбирать своих
представителей.
Собрание следовало больше рутине, чем принципам. Однако оно
заслуживает похвалы за то, что этот порядок выборов оно предложило лишь
в форме приглашения и совета и таким образом воздало дань уважения
суверенитету народа, объединенного в первичных собраниях.
Так началась прекраснейшая из революций, прославивших
человечество, вернее, единственная, имевшая вполне достойную человека цель
добиться, наконец, того, чтобы политические общества были построены на
основе бессмертных принципов равенства, справедливости и разума.
Разве какое-либо другое дело могло бы в один момент объединить этот огром-

Речи, письма, статьи 1792 г.
13
шый народ, это бесчисленное множество граждан всех состояний, и
побудить их действовать согласованно, не имея ни начальников, ни сборного
пункта! Какое другое дело могло бы возбудить в них такое высокое и
стойкое -мужество и породить все эти героические подвиги, превосходящие все,
о чем рассказывает история Греции и Рима! Вот уже вся Франция
откликается на этот сигнал. Все мелкие интриганы, все честолюбивые
предатели, осмелившиеся вызвать гнев народа, если даже им удастся
ускользнуть от его правосудия, сами впадут в ничтожество. Сотрясение,
низвергшее трон наших тиранов, уже поколебало все троны. И свобода всего
мира будет нашим делом и нашей наградой.
Французы, не забывайте, что вы держите в своих руках судьбы
всего мира. Не засыпайте на лоне победы; следуйте правилу того
великого человека, который считал, что он ничего не сделал, до тех пор, пока
ему оставалось что-то сделать. Не забудьте, что вам надо сражаться
против лиги деспотов и расстроить заговоры еще более опасных врагов,
пребывающих в вашем лоне. Вас ждет бессмертная слава. Но вы должны
добиться ее великими трудами. Будьте бдительны! Отныне пред вами
лишь выбор между самым отвратительным рабством и полной свободой,
между самой жестокой проскрипцией и самым чистым счастьем, какое
может выпасть на долю народа. Если не погибнут короли, то погибнут
французы. Таково положение, созданное славною борьбою, которую вы
до сих пор ведете против монархии. Отряхните же с себя окончательно
ярмо ваших старых предрассудков и твердо стойте на уровне принципов
свободы и тех событий, в которых вы участвуете.
Народы, до сих пор плуты говорили вам о законах лишь для того,
чтобы вас порабощать и истреблять. В действительности, у вас не было
законов. У вас были только преступные капризы некоторых тиранов,
пробравшихся к власти путем интриги и опирающихся на силу. Они вам
проповедовали уважение к установленным властям, но эти установленные
власти были лишь ловкими мошенниками, облеченными незаконной
властью, которой они пользовались, чтобы с соблюдением известной
процедуры уничтожить справедливость и гражданскую доблесть. Их
преступления заставили вас еще раз взять в свои руки осуществление ваших
прав. Осуществляйте свои права достойным вас образом, чтобы
обеспечить ваше счастье. Вы будете счастливы лишь тогда, когда у вас будут
законы. У вас будут законы лишь тогда, когда будут прислушиваться к
общей воле и уважать ее, и когда народные представители не смогут больше
безнаказанно нарушать ее и узурпировать суверенитет. Плодом ваших
усилий, ваших жертв и ваших побед должна быть самая лучшая
конституция, наиболее достойная велршодушного и просвещенного народа. Это
будет целью того Национального конвента, который вы вскоре образуете.
Не допустите в Конвент никого из ваших естественных врагов, никаких

14
Максимилиан Робеспьер
агентов, никаких лакеев ваших тиранов. Нельзя доверить интриге,
честолюбию и эгоизму того, что должно быть создано добродетелью и гением.
Но, каковы бы ни были ваши делегаты, остерегитесь делать их
абсолютными хозяевами вашей судьбы. Наблюдайте за ними, судите их.
И оговорите для себя регулярные и мирные средства в любое время
пресечь всякую узурпацию государственными деятелями прав и
суверенитета народа.
Однако вы должны подготовить успех Конвента путем возрождения
гражданского духа. Пусть все пробуждаются, пусть все вооружаются,
пусть враги свободы скроются во мраке. Пусть все департаменты
повторят набатный звон Парижа. Французы, вы должны уметь рассуждать и
драться. Отныне вы в войне со всеми вашими угнетателями. Вы добьетесь
мира только тогда, когда вы их покараете. Отбросьте малодушную
слабость или трусливую снисходительность, которой требуют исключительно
для себя тираны, жаждущие человеческой крови. Безнаказанность
породила все их преступления и все ваши беды. Да падут они от меча
законов! Милосердие, которое их прощает, есть варварство и преступление
против человечества.
II
ПОДРОБНОСТИ СОБЫТИЙ 10 АВГУСТА
И ПОСЛЕДУЮЩИХ ДНЕЙ
В ночь с 9 на 10 августа, господин Манда8 командовал национальной
гвардией. Это он вместе с двором задумал гнусный заговор против
народа. Он собрал во дворце всех тех из национальной гвардии, которые
продались Лафайету и двору, а именно часть батальонов ордена
дочерей Сен-Тома и ордена Пети-Пэр 9. Эти батальоны предоставили в
распоряжение тиранов восемь пушек, по признанию господина Манда, данному
им Генеральному совету Коммуны.
На совещании в Тюильри было решено завлечь народ, чтобы
захватить его между двух огней. И Манда взялся выполнить этот план.
Генеральный совет Коммуны, заседавший этой ночью, узнав по многим
признакам о заговоре, приказал названному Манда явиться. Тот 'сперва
отказался, но после повторного приказа явился. Его спросили, почему он
собрал в Тюильри чрезвычайные вооруженные 'силы без распоряжения
муниципальной власти. Он отвечал двусмысленно и хитро, но допрос был
прерван одним из членов Совета, предъявившим важный уличающий
документ. Это было письмо, написанное господином Манда начальнику
Гревского поста. Письмо это гласило:

Речи, письма, статьи 1792 г.
15
«Господин начальник, вы пропустите народ, а когда он пройдет, вы
прикажете стрелять по нему сзади, я распоряжусь о том, чтобы спереди было
сделано то же самое».
Начальник поста пришел в ужас и сам донес об этом приказе
Генеральному совету. Генеральный совет распорядился немедленно заключить
Манда в тюрьму Аббатства, и это решение было исполнено. Таким
образом, спасение народа и свободы является, быть может, заслугой
делегатов Коммуны, их бдительности и мужества, и верного своему долгу
начальника Гревского поста. Таким образом, некий интриган, именуемый
Манда, и другие, не менее подлые интриганы, собравшиеся в Тюильрий-
ской пещере, думали навсегда похоронить свободу Франции и всего мира.
По слухам, это чудовище уже понесло должную кару за свои злодеяния.
По его же приказу батальон Генриха IV, или, по крайней мере, штаб
его поджидал на Новом мосту марсельцев и батальон Французского
театра, чтобы обрушить на них внезапный артиллерийский залп. Но при
виде .марсельского легиона эти трусливые заговорщики оробели. Однако
они отказались пропустить марсельцев. Но как только последние заняли
расположение для наступления, бравые приспешники Лафайета
обратились в бегство, бросив свои пушки.
Нет надобности восхвалять чудеса бесстрашия, совершенные марсель-
цами в битве у Тюильри. Из них погибло сто человек10. Это больше чем
двадцать тысяч приспешников тиранов. Надо разрушить гнусный притон
деспотизма и на его месте возвести простой памятник, на котором
должна быть вырезана надпись, подобная начертанной в Фермопилах11. Нам
осталось четыреста марсельцев. Этого достаточно, чтобы привести в
трепет армию Ксеркса.
Расскажем об одном из героических действий, которыми отмечена эта
борьба между свободою и тиранией.
К Тюильри подошел отряд, состоявший из бретонцев, из федератов
разных департаментов и из граждан Парижа. Один из них, почтенный
Вестерман12, гражданин Юненга, равно известный своею преданностью
родине и своею храбростью, выходит один вперед и обращается к
швейцарским генералам, стоящим у входа во дворец и окруженным
многочисленными орудиями. Он заклинает их не допустить, чтобы была пролита
кровь граждан. Они отвечают ему в тоне, достойном приспешников
тирании. Он призывает тогда всех швейцарских солдат в свидетели того, что
.вина за все бедствия, которых можно ожидать в этот день, падет на их
начальников. Голос разума доходит до одного швейцарского офицера. Он
бросается в его объятия. По его примеру солдаты, которыми он командует,
снимаются с места и спускаются по лестнице, чтобы присоединиться к
народу. Но в это же мгновение расположенные выше швейцарцы,
разумеется по наущению своих начальников, открывают страшную канонаду

16
Максимилиан Робеспьер
против граждан и стреляют по своим товарищам. Тогда Вестерман
громким голосом призывает собравшихся у входа во дворец граждан и с
саблей в руке бросается прямо в огонь. Окружающие его бросаются вслед
за ним. Подходят новые батальоны, чтобы их поддержать. Так началась
кровопролитная битва, последствия которой должны были оказаться столь
решающими и благотворными для дела свободы.
Множество бегущих солдат было перебито. Но офицеры и штаб
ускользнули от справедливой народной мести. Само Национальное
собрание с нежной заботливостью взяло их под свою защиту. Несчастные и
преступные служители аристократии были принесены в жертву. А
руководители заговора остались безнаказанными. Погибли героические марсель-
цы. А отвратительные и опасные интриганы, которые с самого начала
революции причиняют бедствия своей родине, продолжают жить, чтобы и
впредь терзать ее!
О, сколь жалка судьба человечества, если несправедливость и тирания
торжествуют и в настоящее время, когда народ развертывает свою мощь,
чтобы покарать своих тиранов!
Канониры заслуживают восхищения и благодарности нации. Они
обратили против двора те удары, которые двор хотел направить на народ.
Они отказались повиноваться своим офицерам и главному прокурору
Редереру и остались верными родине. И храбрость, которую они показали
в бою, вполне соответствовала такому акту гражданской доблести. Давно
замечено, что артиллерийские части — лучшие друзья народа и самые
преданные защитники свободы. По-видимому, требуемое их службою
образование развило у них свойственное французским солдатам
патриотическое чувство.
Таких же похвал заслуживает национальная жандармерия.
Возбужденное ею чувство благодарности тем сильнее, что ей пришлось
выдержать борьбу со своими начальниками-аристократами и что народ всегда
особенно высоко ценит гражданскую доблесть и человечность тех, кто
является носителем государственной силы.
В день 10 августа мы с восторженною радостью увидели, как
спешили на помощь народу жандармы и вооруженные граждане из сел и
городов, близких к Парижу, как Версаль, Сен-Жермен, как повсюду на своем
пути они встречали самые трогательные выражения благодарности и
дружбы великодушного народа, одержавшего победу. Многие коммуны
с самого начала восстания обратились к новым делегатам Парижской
коммуны, предлагая им свои руки и свою преданность.
Кто мог бы описать замечательные картины этого дня? Кто мог бы
выразить возвышенные чувства, воодушевлявшие всех? В обширном
притоне двора и вокруг него повсюду глазам граждан являлись жертвы
его бешеной злобы, валявшиеся грудами. Граждане оплакивали своих

Ф. Р ю д. «Марсельеза» («Выступление добровольцев в 1792 г.»)
Рельеф на Триумфальной арке в Париже 1833—1836 гг.

Революция. Аллегория
Гравюра M а л а н о и К у а н и по рисунку Фрагонара-сына
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва

Речи, письма, статьи 1792 г.
17
отцов, братьев, друзей. Но над всеми чувствами поднималось чувство
любви к родине и энтузиазм завоеванной свободы. Граждане без
волнения смотрели на трупы приспешников тирании и тихо проливали слезы
над телами защитников свободы и клялись отомстить за них.
Те, кто обозрел Тюильрийокий дворец, кто видел в огромном особняке
Бриони еалы, заставленные кроватями, и все дворы и чердаки, те, кто
видел во всех углах следы приготовлений к заговору, множество оружия,
кинжалов необычной формы, один вид которых разоблачает все
преступления тирании, не знают, чему больше поражаться: злодейству двора,
победоносному мужеству граждан или великодушию, остановившему их
месть.
Что сказать об этом короле, который подготовил все эти ужасы и
который .накануне решающего для нашей судьбы сражения, обращаясь
к Национальному собранию, имел (смелость написать: «Я пришел к вам,
во избежание большого преступления?» Одна эта фраза говорит больше,
чем история преступлений королей.
А этот ответ председателя собрания: «Государь, ваше величество
может рассчитывать на твердость Национального собрания, его члены
поклялись умереть на своем посту, охраняя установленные власти».
О нация, чем бы ты 'стала с этими жестокими тиранами и трусливыми
рабами, если бы твоя могучая рука не разбила все преступные заговоры,
которыми они тебя опутали!
Как велик был народ во всех своих действиях! Те, кто находил во
дворце какую-нибудь утварь или деньги, считали долгом своим не
присваивать этой добычи, оставшейся от врага. Они приносили все это в
Национальное собрание или в (Коммуну. Присвоение вещей по праву
завоевателя они рассматривали как воровство. Эту деликатность они
довели даже до крайности. Народ сам казнил тех, кто счел возможным
присвоить себе некоторые вещи, принадлежавшие тиранам и их
сообщникам. Полагая быть справедливым, он был жесток 13.
Великие боги! в лице несчастных народ карает даже видимость
преступления. А все тираны, которые его истребляют, ускользают от кары
за свои злодеяния! Богатые эгоисты, тупоумные вампиры, разжиревшие
от крови и грабежей, попробуйте-ока опять обозвать народ разбойником,
попробуйте-ка опять изобразить наглые опасения за судьбу ваших
презренных богатств, добытых всякими подлостями. Попробуйте взойти до
источника ваших богатств, до источника нищеты ваших ближних.
Сопоставьте их бескорыстие и честную бедность с вашими пороками и вашей
роскошью, и «окажите затем, кто разбойники, кто злодеи. Жалкие
лицемеры, храните ваши богатства, заменяющие вам душу и добродетель, но
оставьте другим свободу и честь, Нет, они поклялись вечно ненавидеть
разум и равенство. Когда народ является, они прячутся. Как только
2 т. II

18
Максимилиан Робеспьер
народ отхлынет, они начинают плести заговоры. Они уже возобновили
свои клеветнические измышления и свои интриги. Граждане, вы только
тогда будете жить в мире, если ваши глаза всегда будут открыты на все
предательства, а ваша рука будет готова ударить по всем предателям.
ОБЗОР РАБОТ НАЦИОНАЛЬНОГО КОНВЕНТА
С НАЧАЛА ЕГО СЕССИИ
(21—25 сентября 1792 г.) 14
Пусть другие представят публике роман о Национальном конвенте,
или его скелет. Мы попытаемся показать его живым, с его подлинными
лицом и душою.
25 сентября15 депутаты в Национальный конвент собираются в том
самом Тюильрийском дворце, в котором незадолго до этого Людовик XVI
и его .сообщники плели заговор, имевший целью массовую резню и
уничтожение свободы 16. Первым делом депутатов была взаимная проверка
мандатов. Тот принцип, что народ волен устанавливать на своих выборах
те правила, которые он считает подходящими, признан всеми. Поэтому
проверка мандатов сводится к поименному вызову депутатов и зачтению
выписок из протоколов избирательных собраний 17.
Один или два члена Конвента выдвинули возражение против
депутатов Парижского департамента на том основании, что постановлениями
избирательного собрания несколько выборщиков были изгнаны из его
среды. Это возражение не было принято. Протокол заседания Конвента
дает основание предполагать, что Конвент потому принял по этому
вопросу решение о переходе к очередным делам *, что он счел молчание
первичных собраний выражением одобрения действий избирательного
собрания. Истина заключается в том, что избирательное собрание лишь
выполнило подлинную волю первичных собраний, единодушно
принявших решение об отстранении от всех общественных постов граждан,
состоявших членами антипатриотических клубов, а равно тех, кто
поставил свои подписи под контрреволюционными петициями18. К этому
можно еще добавить, что первичные собрания ясно и определенно
одобрили все действия избирательного собрания, подтвердив четкими
постановлениями все произведенные ими выборы. Ибо следует отметить, что
Париж и парижский департамент дали французскому народу благодат-
* Принятие решения о переходе к очередным делам после дискуссии по какому-
либо предложению означает в парламентской практике отклонение этого
предложения. В данном случае таким образом было отклонено «возражение» против
депутатов Парижа (прим. переводчика).

Речи, письма, статьи 1792 г.
19
яый пример утверждения и осуществления права непосредственного
избрания своих представителей. Мы видим, что парижские депутаты
имеют, по крайней мере, то преимущество, что они прошли проверку
первичных собраний, и что они одни, помимо голосования выборщиков,
опираются также и на прямой выбор народа. Мимоходом заметим, что
это позволяет судить о здравом смысле их хулителей, не соображающих,
по-видимому, того, что когда они клевещут на этих депутатов, они
наносят оскорбление гражданам Парижа.
После проверки мандатов было внесено предложение провозгласить
открытие Национального конвента и объявить о прекращении функций
Законодательного собрания. Против этого предложения,
удовлетворявшего, по-видимому, всех, возражали два депутата. Верньо и Ласурс
считали, что надо отложить это решение. Первый мотивировал это тем,
что надо дать Законодательному собранию время для зачтения и
закрытия своих протоколов. Второй ссылался на то, что Париж, как он
говорил, был полон смут, волнений, интриг, козней и заговоров, создающих
угрозу и для самого Национального конвента, и что все погибнет, если
Законодательное собрание будет распущено столь внезапно. Это мнение
не одержало верх и, после некоторых прений по чисто редакционным
вопросам, собрание провозгласило образование Национального конвента.
Одни хотели немедленно приступить к избранию председателя и
секретаря. Другие считали, что Конвент должен действовать только в
присутствии публики и в месте, назначенном для его заседаний, в то
время еще занятом Законодательным собранием. Первое мнение
одержало верх. Петион был избран председателем, а Бриссо, Верньо, Кондорсе,
Ласурс, Рабо и Камю — секретарями.
Утром следующего дня Конвент еще заседает в Тюильрийском дворце.
Было выдвинуто несколько довольно праздных предложений. Ласурс
рассуждал на тему о неудобствах и бесполезности присяги, его прервал
Дантон, заявивший, что уполномоченные народа должны вести свои об^
суждения только в присутствии народа. Ласурс ответил резкими
выпадами против тех, кого он именует смутьянами, льстящими народу. Он
дошел до того, что стал утверждать, будто бы Собрание вправе вести
закрытые заседания, будто бы гласность есть отнюдь не право народа,
а милость со стороны представителей. Это предложение лучше всяких
речей показало, сколь опасны тайные заседания. Все, кто верен
принципам, оценили это предложение как кощунство. Оно было энергично
отвергнуто Дантоном.
Конец этой дискуссии положило прибытие делегации от
Законодательного собрания, к которому Конвент направил ранее двенадцать своих
членов для уведомления о том, что он конституировался и намерен
прибыть в зал Манежа для ведения там своих заседаний19. Делегация
2*

20
Максимилиан Робеспьер
Законодательного собрания сообщила, что оно объявило об окончании
своей сессии, и в полном составе направляется навстречу своим
преемникам с тем, чтобы проводить их к месту их заседаний. Члены обоих
Собраний двинулись в путь, чтобы вместе занять места в зале Манежа 20.
Здесь, после зачтения протокола заседания, состоявшегося 'накануне,
первым берет слово Манюэль21. Он напоминает о высоких обязанностях,
лежащих на делегатах французского народа. К той мощи, которая их
окружает, говорит он, они должны присоединить мудрость богов. Они
должны предстать перед всем миром как философы, как друзья
человечества, на которых возложена задача подготовить всеобщее счастье. Но
в заключение он предложил, чтобы председатель Национального
конвента поселился в Тюильрийсжом дворце, чтобы впереди него всегда несли
знаки власти и чтобы всякий раз, когда он будет открывать заседание,
публика вставала в знак почтения.
Громкие протесты, которые оратор вызвал, особенно тем, что
несколько раз назвал председателя Конвента президентом Франции,
свидетельствовали о чистоте принципов Собрания.
Шабо, проявивший в этих обстоятельствах подлинный талант, развил
эти принципы с большою силою и точностью. Изгнать королей, это еще
не все, вскричал он; вы обязаны дать вашей стране самое народное
правление: остерегайтесь наклонностей к аристократическим идеям!
остерегайтесь превращения простого служащего уполномоченных народа в
некий кумир или в султана. Вместо того, чтобы отделять себя от своих
сограждан столь оскорбительною для равенства помпою, сплотитесь с
народом, с санкюлотами. Это люди добродетельные, это — подлинные люди.
Шабо требует отклонения предложения Манюэля путем голосования
предварительного вопроса *.
После этого выступил Тальен22, который также сумел возбудить
интерес Собрания. Всем друзьям свободы и равенства понравилось, когда,
отвечая на одно из возражений Манюэля, он сказал: «Когда он не
находится при исполнении своих функций, когда он не в стенах этого зала,
ваш председатель — всего лишь простой гражданин. Те граждане, у
которых будет к нему надобность, пойдут к нему то на первый, то на
четвертый этаж: там обитает добродетель».
Предложение Манюэля отвергается почти единогласно.
Тальен и Матье23 совместно вносят предложение о том, чтобы члены
Собрания поклялись не расставаться до тех пор, пока они не представят
французскому народу конституцию, основанную на свободе и равенстве.
* «Предварительный вопрос» (question préalable) означает обсуждение вопроса
о том, следует ли вообще открыть прения по данному предложению. Отрицательное
решение этого вопроса Собранием означает отклонение предложения без прений
(прим. переводчика).

Речи, письма, статьи 1792 г.
21
Мерлен из Тионвиля возражает против обряда присяги,
оскверненного позорными злоупотреблениями предыдущих легислатур.
Собрание проявило мудрость, одобрив эту мысль. Но не заслуживала
ли присяга сохранять свободу и равенство некоторого исключения? И не
могла ли эта формула, заключающая в двух словах все принципы
счастья людей и все обязанности законодателей, не могла ли эта формула
рассматриваться и как дополнительная гарантия их верности делу
народа, и окак искупление всех других лишенных значения или опасных
присяг, которые щедро расточались до последней революции?
Кутон, увечья которого побуждают еще выше ценить его патриотизм,
предлагает Собранию подтвердить тот принцип суверенитета, по
которому конституция, план которой будет выработан Конвентом, сможет
обрести силу закона лишь тогда, когда она будет принята французским
народом на его первичных собраниях.
На трибуне появляется Дантон, талант которого находит поддержку
в его мощном голосе и атлетической силе. Он поддерживает это
предложение, против которого выступал Тальен. Затем он предлагает объявить,
что собственность находится под охраною французского народа 24.
Оба предложения были приняты. Особенно горячими аплодисментами
было встречено второе. Керсен25 в порыве энтузиазма срывается со
своего места и объявляет, что он раскаивается в том, что утром в Тюильрий-
ском зале обозвал Дантопа мятежником. Теперь он публично воздал
дань уважения его добродетели. Мы, однако, не считаем, что это
предложение было необходимо для того, чтобы успокоить его насчет принципов
Дантона. Как все люди, обладающие в какой-то мере здравым рассудком,
он знал, что самые мужественные защитники свободы вовсе не безумцы
и что они никогда не выступали с проповедью аграрного закона. Но, хотя
не было никакой необходимости в предложенном объявлении для защиты
собственности, и без того находившейся под защитою закона, защитники
свободы нашли целесообразным провести такое объявление, во-первых,
для того, чтобы сорвать клевету тех, кто не постыдился приписать им
столь экстравагантные мысли, во-вторых, для того, чтобы успокоить тех
глупых собственников, которых эта клевета могла бы встревожить.
Затем, по предложению Матье, собрание объявляет, что временно
сохраняются неотмененные законы и действующие органы власти^0.
Слово берет Колло д'Эрбуа. Он -заявляет, что Собранию осталось
принять один декрет и что этого нельзя отложить ни на одно мгновение,
а именно, об упразднении монархии. При этих словах почти все
Собрание встает, и его аплодисменты смешиваются с аплодисментами
публики.
После того, как эа этим первым движением наступило успокоение,
Кинетт 27 пытается оспорить предложение Колло. Он утверждает, что Соб-

22
Максимилиан Робеспьер
рание было выбрано для решения вопроса не о монархии, а о
Людовике XVI; к тому же вопрос о монархии — вопрос столь
маловажный, что, не снисходя до того, чтобы им заниматься, он думает лишь о том,
чтобы дать Франции возможно лучшую конституцию.
Базир излагает разумные соображения на тему об опасности
энтузиазма, но делает из этого слишком далеко идущие выводы и требует
отсрочки обсуждения вопроса. Грегуар и некоторые другие резко нападают
на монархию, которую никто не осмеливается защищать, и монархию
упраздняют под общие аплодисменты Конвента и трибун, что, вероятно,
несколько удивило тех, кто даже хотел уверить нас, будто мы все без ума
от монархии 28.
В тот же день, на вечернем заседании, три парижские секции: Май,
Четырех наций и Тюильри29, явились в Конвент, чтобы заявить о своем
присоединении к декрету об упразднении монархии.
Билло-Варенн30, командированный временным Исполнительным
комитетом в армию центра, отчитывается в своей миссии. Он разоблачает
факт распространения в Шалоне афиши с прокламацией, подписанной
Люкнером, целью которой было убедить национальных добровольцев не
покидать свои домашние очаги.
Пруссак Клоотс31 предлагает Собранию послать обращение к
Соединенным Штатам Америки. Другие предлагают послать такие обращения
ко всем свободным народам, чтобы довести до их сведения декрет об
упразднении монархии. Где они, эти свободные народы? Есть ли в «мире
хоть один народ, который мы могли бы назвать свободным, не отрекаясь
от наших принципов и не изменяя делу человечества?
Это ребяческое предложение повлекло за собою другое, не более
разумное. Дюссо и Сержан32 внесли предложение о том, чтобы Собрание
занялось вопросом о сооружении памятников для увековечения славы
нашего оружия. «Прежде, чем славить свои победы,— воскликнул Мерлен
из Тионвиля,— надо сначала победить своих врагов. Посвятим все наше
время выработке благодетельных законов, а не пустым церемониям» 33.
Собрание отвергло все эти предложения.
Туре34 появляется на трибуне во главе кассационного суда, чтобы
воздать дань уважения Национальному конвенту и рождающейся
республике. Было над чем задуматься при виде того, как один из членов
Конституционного комитета, столь угодливо приносившего народ в
жертву двору, одним из первых прибежал простереться ниц (перед колыбелью
республики в тех самых местах, которые столько раз оглашались
проклятиями по адресу всех, уже тогда заподозренных в бессильных мечтаниях
о ней.
23 сентября заседание Конвента началось с принятия декрета,
обязывающего датировать все государственные акты эрою республики35.

Речи, письма, статьи 1792 г.
23
Делегация от секций, составляющих Коммуну Орлеана, разоблачает
перед Конвентом деятельность контрреволюционного муниципалитета
этого города. Этот муниципалитет не только оказал сопротивление воле
народа, который его сместил, но осмелился охранять себя пушками и
окружить себя всею аристократическою кликою, с целью зажечь пламя
гражданской войны и истребить честных граждан. По предложению
Дантона, Собрание декретировало назначить трех комиссаров для
восстановления порядка в Орлеане.
Вскоре являются делегаты от муниципалитета того же города и от
администрации департамента Луаре, выступают перед Конвентом с
наглыми обвинениями против народа и осмеливаются ставить себе в
заслугу свои преступления против свободы. Я требую напечатания этой
длинной речи, воскликнул Дантон, для красного знамени *. Собрание
направляет их к ранее назначенным комиссарам.
Собрание принимает декрет о временном обновлении
административных и .судебных органов. Выдвигается требование о предоставлении
народу возможности выбора своих судей из среды граждан. Общественное
мнение уже поняло нелепость декрета, установившего, что судьи могут
быть избраны лишь из числа юристов. Однако некоторые члены
Конвента были убеждены в том, что только люди этой категории могут
отправлять правосудие. Такого мнения были Шассе, Ланжюине, которые
горячо отстаивали эту исключительную привилегию юристов. Осселен36,
Дантон, Тальен и многие другие отстаивали принципы, и Собрание
декретировало, что народ может выбирать своих судей не из числа юристов
Однако этот декрет ухитрились свести на нет. Верньо нашел в этом декрете
различие между принципом и чем-то, что не является принципом. Он
заявил, что декретирован принцип, но нужно получить заключение
Законодательного комитета относительно возможных исключений и порядка
исполнения. Это мнение было принято с тем большею легкостью, что никто
его не понял, и эта галиматья, задержав обновление судов, удерживает
поныне патриотов под игом судебной тирании судейских аристократов
и контрреволюционных юристов.
Министр внутренних дел Ролан представляет Собранию общий
отчет о своем управлении. Речь его, содержащая в общем здравые мысли,
и выражающая патриотические чувства, заканчивается настоятельным
призывом к парижскому народу уважать законы и установленные власти,
и еще более настоятельным призывом к Национальному конвенту
окружить себя большою вооруженною силою для устрашения злонамеренных
людей, которыми, по его мнению, Конвент окружен. Министр,
* Так в оригинале (прим. переводчика).

24
Максимилиан Робеспьер
по-видимому, уверен в том, что среди граждан Парижа Конвент
подвергается величайшим опасностям, и что люди, выдвинутые всеобщим
доверием для укрепления революции посредством мудрых законов, не могут
доверить охрану своей безопасности силе того самого народа, который
защищал и уважал обе предшествующие легислатуры, несмотря на все их
предательства. Он полагает, что в том самом месте, где лишь недавно
победила свобода, основатели республики должны развернуть вокруг себя
военный аппарат, более грозный, чем тот, который был при их
предшественниках, окруженных заговорами двора и аристократии. Он так ценит
эту 'мысль, что воспроизводит ее во всех своих статьях и во всех своих
речах в Национальном конвенте. Я не собираюсь оспаривать ее. Я
предпочитаю, чтобы .министр-патриот сам о ней поразмыслил.
Генерал Монтескью разоблачен перед Собранием и смещен37.
24 сентября. До сведения Собрания доводят о вторжении Монтеакью
в Савойю. Собрание назначает трех комиссаров, которых посылает в
Южную армию и уполномочивает их смещать подозрительных офицеров и
заменять их другими, причем оставляет на их усмотрение выбор
целесообразного момента для смещения генерала.
Люкнер, будучи вызван Временным исполнительным комитетом в
Париж, обращается к Собранию с письменною просьбой разрешить ему
засвидетельствовать Собранию свое уважение. Собрание декретирует
вызвать его в Конвент к барьеру и, во избежание обычных уловок, к котовым
он столь часто прибегал в ходе легислатуры, обязать его изложить смтл
соображения письменно на немецком языке38.
Перед Конвентом выступает председатель уголовного суда. Он
сообщает, что два вора, осужденные судом за кражу из склада мебели, могут
дать сведения о соучастии некоторых важных лиц. Собрание принимает
решение об отсрочке исполнения приговора.
25 сентября. Заседание 25 сентября представляет картину столь же
странную по обсуждавшемуся вопросу, сколь внушительную по
отдельным деталям. Оно особенно интересно тем, что бросает яркий свет «а этот
важный период развития нашей революции. Мы должны сохранить эти
факты для истории с тем большею точностью, что дух клики с
неслыханною наглостью всячески извращает их.
Зачитывается страшное письмо министра Ролана. Смутьяны якобы
нагнали на Шалон такой ужас, что заместитель прокурора департамента
Марны и почтмейстер Шалона бежали оттуда39.
Министр умалчивает о том, были ли эти смутьяны подкуплены
парижским народом или Исполнительным комитетом или их подкупил
Брауншвейг для того, чтобы нарушить покой заместителя прокурора
департамента, известного, вообще говоря, своею преданностью двору и
заговорщикам.

Речи, письма, статьи 1792 г.
25
Керсен и Бюзо40 используют этот документ для бурных выступлений
против смутьянов. В Париже особенно им видится страшный заговор
против порядка и против закона. И [Комитет надзора, и Генеральный совет
Коммуны, все представляется им зараженным неким духом
возбуждения и брожения, направленным к волнениям, к беспорядку и анархии41.
Они,требуют, чтобы Собрание немедленно приняло грозный закон против
заговоров и против смутьянов.
После длительных и бурных дебатов Собрание принимает следующий
декрет:
1. Назначить шесть комиссаров для представления Конвенту отчета
о положении в республике и в Париже.
2. Выработать проект закона против людей, призывающих к убийствам.
3. Разработать проект -создания вооруженной силы из людей,
отобранных в восьмидесяти трех департаментах, для охраны Национального
конвента.
Собрание, находясь под влиянием как страха, так и заботы об
общественном благе, не могло еще разбираться в окружавших его интригах,
оно не могло знать, что, действуя таким образом, оно лишь
способствует осуществлению замыслов честолюбивой коалиции, согласованных на
тайном сборище, и что сам Бюзо был, вероятно, лишь слепым орудием
этой, введшей его в заблуждение, коалиции.
Сцена, занявшая остальную часть заседания, и связанная с
предыдущим более, че,м это думают, также осталась для Конвента загадкою.
Мерлен из Тионвиля слушал, как Ласурс *% по своему обыкновению,
разглагольствовал против депутатов Парижа, обвиняя их в стремлении
к диктатуре. Мерлен заявил, что это заставляет его объясниться перед
Национальным собранием.
Взяв слово, Мерлен сказал: «Одна часть Собрания обвиняет другую
в стремлении установить диктатуру, то ли трибунат, то ли триумвират.
Те, кому приписывают такой замысел, обвиняют, со своей стороны, своих
противников в том, что они замышляют разрушение Парижа и
расчленение республики под видом федерации. 'Господин Ласурс публично
заверяет, что он имеет доказательства существования первого из этих двух
замыслов. Во имя общественного блага, я требую от него представления
этих доказательств Конвенту».
Ласурс бросается к трибуне и говорит: «Да, есть такая партия, которая
хочет избавиться от всех членов легислатуры, проявивших энергию,
партия, стремящаяся к диктаторской власти, партия, стремящаяся навязать
Национальному конвенту свою деспотическую власть, чтобы затем
подчинить этой деспотической власти Францию. Меня обвиняют в том, что
я боюсь парижан. Я боюсь только разбойника, который грабит, и убийцы,
разящего кинжалом. Я страшусь тех, кто дает произвольные приказы,

26
Максимилиан Робеспьер
тех, кто выдает ордера на арест некоторых наших коллег в то время,
когда в тюрьмах совершаются убийства. Я страшусь этих подлых людей,
этих отбросов человечества, извергнутых не Парижем, а каким-нибудь
Брауншвейгом».
Осселен выступает против систематической клеветы, распространяемой
извращенными или тлупыми людьми с целью внушить Национальному
конвенту, будто парижские депутаты плетут заговор против свободы.
Чтобы пристыдить этих людей, он призывает всех своих коллег подняться
последовательно на трибуну и публично высказаться по вопросу о
принципах равенства и свободы, которые они постоянно защищали.
Я назову по имени главу партии, стремящейся к диктатуре,
восклицает Ребекки, это — Робеспьер. Вместе с тем он поднимается в бюро с
таким видом, как будто он хочет подписать это обвинение. Его коллега
Барбару поддерживает его.
Дантон в это время был на трибуне. Он выразил удовлетворение тем,
что выступающие с обвинениями дали повод для объяснений, которые,
сказал он, смогут обернуться на пользу делу свободы. Он обрисовал
поведение мужественных патриотов, проявивших свою храбрость в те
бурные моменты, когда другие прятались. Он оглашает свое политическое
исповедание веры, и подтверждает его перечислением своих действий.
Он говорит о тревоге, которую многим до1брым гражданам внушает
проект дробления республики и предлагает издать два декрета для
рассеяния тревог, подлинных или притворных*: один, прокламирующий
единство Французской республики, и другой, карающий смертною
казнью всякого, кто выступает за диктатуру, за трибунат или за
триумвират 43.
(Следует текст речи, произнесенной Робеспьером в Конвенте).
На трибуну поднимается Барбару, держа в руках написанную речь.
Он читает в основном следующее:
«Настоящим Барбару обосновывает обвинения, выдвинутые против
Робеспьера.
Мы были в Париже. Готовился патриотический заговор, подавивший
заговор тирана Людовика XVI. Нас пригласили прийти к Робеспьеру.
Нам сказали, что в этот критический момент следует объединиться с теми
гражданами, чей патриотизм давно испытан. Панис44 указал нам
Робеспьера как человека добродетельного, наиболее достойного такой
диктатуры. Но мы ему ответили, что марсельцы никогда не склонят голову ни
перед королем, ни перед диктатором. Граждане, вам говорят, что нет
* В оригинале явная опечатка: simultanées (одновременных) вместо simulées
(притворных) (прим. переводчика).

Речи, письма, статьи 1792 г.
27
никакого проекта диктатуры! А я вижу в Париже дезорганизаторскую
коммуну, которая хочет командовать всеми другими коммунами; и эта
коммуна пишет ко всем другим и предлагает им объединиться вокруг
нее в конфедерацию и одобрить все, что она делает! Они якобы не хотят
диктатуры! Почему же тогда они возражают против того, чтобы Конвент
декретировал, что граждане из всех департаментов соберутся в Париже
ради его безопасности и ради безопасности Парижа?
Восемьсот марсельцев находятся в пути, чтобы принять участие в
вашей охране. Это люди, избранные из среды людей, независимых от каких-
либо нужд, хозяйские сыновья, коим их родители дали по сабле, ружью,
пистолеты и ассигнацию в 1000 или 500 ливров».
Речь Барбару часто прерывалась бурными аплодисментами,
раздавались восторженные требования напечатать ее.
Как воскликнул Тальен, вы хотите напечатать эту клевету? И он
начал опровергать обвинения, касающиеся Парижской коммуны... Но ропот,
заглушающий его голос, не дает ему возможности закончить.
Мэр Авалона, Буало45, в доказательство существования проекта
диктатуры, рассказывает о разговоре, который он имел в Оксерре с
комиссарами исполнительной власти, сообщившими ему, будто Парижская
коммуна захватила всю власть в свои руки.
Камбон46 доказывает это же еще более безапелляционным образом:
1) ссылками на статьи Марата, которого он называет поджигателем,
негодяем..., 2) ссылками на доносы, исходящие от членов Коммуны и от
нескольких членов комиссии Законодательного собрания, известной под
названием Комиссии двадцати одного, 3) фактом опечатания именем
этого Собрания бумаг господина Дюма 47 и некоторых других
подозрительных депутатов, в особенности господина Амело, казначея по
чрезвычайным доходам.
Депутат из Дуэ, имени которого мы не знаем, раздувал все эти факты,
заявив Национальному конвенту, что он слышал, как, начиная с 10
августа, комиссары Парижской коммуны держали в Дуэ зажигательные
речи, вызвавшие патриотический гнев общественного обвинителя
департамента Севера.
Наконец, один депутат департамента Сены и Марны48, превзойдя в
энергии всех предыдущих ораторов, не побоялся со всей четкостью
утверждать, что члены Парижского муниципалитета — не что иное, как
поджигатели, воры и убийцы.
В числе обращенных к ним упреков «можно отметить такой факт:
двум комиссарам этой Коммуны было вменено в преступление то, что
они публично сказали на избирательном собрании в Mo, что народ суве-
ренен, что они привели в состояние возбуждения выбравшее их собрание
и что они вели это собрание от одного необдуманного поступка к другому.

28
Максимилиан Робеспьер
Все эти речи вызывали оживленные аплодисменты части Собрания.
Панису пришлось долго ждать, пока он смог дать объяснения
относительно разговоров, которые ему приписал Барбару.
«Я отвечаю на обвинения Барбару. Я видел его всего лишь два раза,
и я клянусь родиною, что никогда я не говорил ему о диктатуре. Я
припоминаю, что, когда он мне понадобился, чтобы убедить Марсельский
батальон разместиться у Кордельеров в секции Французского театра,— что
большинству патриотов представлялось мерою очень важною для
осуществления революции 10 августа,— то я обратился к нему. Я был
членом муниципалитета и управления полиции. Граждане ежеминутно
приходили к нам и сообщали о своих тревогах. Они предъявляли нам самые
очевидные доказательства заговора двора. Эти доказательства
сохранились и мы их предъявим. Я считал, что объединение марсельцев с
секцией Французского театра будет очень полезно для срыва этих заговоров.
Обращаясь к Барбару, часто встречавшемуся с марсельцами, я сказал
ему: „Вот уже несколько дней я тщетно стараюсь убедить ваших
земляков перебраться в казарму Кордельеров, в секции Французского театра.
Именно там им следует находиться, чтобы тесно связаться с этой
секцией, которая в моменты опасности всегда была самой стойкой опорой
свободы. Помогите мне в этом деле. Пятнадцать тысяч аристократов
готовятся вырезать нас. Если мы не поспешим покончить с троянским
конем, мы погибли". (Троянским конем я называл Тюильрийский
дворец). Вот все, о чем я говорил с Барбару. Многие патриоты,
проникавшие во дворец, информировали меня обо всех планах двора. Я знал, что
нам нельзя терять ни одного мгновения. Мы, небольшая группа честных
граждан, на которых ныне клевещут трусы, мы объединились тогда с
патриотическою целью тайно подготовить юсаду Тюильри.
Вы, председатель,—продолжает оратор, обращаясь к Петиону,— вы
были тогда в мэрии. Вы должны помнить, что в дни, предшествовавшие
дню 10 августа, я говорил вам: „Мы так не сможем устоять. -Необходимо
выгнать из дворца собравшуюся там армию заговорщиков. Наше
единственное спасение — священное восстание". Вы не захотели мне
поверить. Вы считали, что аристократическая партия окончательно, разбита,
что ее больше не следует опасаться. Нас в мэрии было только два
горячих патриота, Сержан и я, и мы были окружены со всех сторон
приказчиками аристократов и шпионами. Мы решили образовать тайный
комитет для сбора сведений, доставляемых добрыми гражданами. Марсель-
цы разделяли с нами наше страстное желание уничтожить тиранию. Они
отправились в казарму Кордельеров. Они пришли на следующий же день
и попросили у нас патронов. Мы не могли им выдать патронов без вашей
подписи, председатель-мэр. Но мы боялись говорить с вами об этом. Ведь
вы оценивали положение очень беспечно. Один молодой марселец в по-

Речи, письма, статьи 1792 г.
29
рыве патриотического пыла приставил дуло пистолета к своему лбу и,
обращаясь к лам, воскликнул голосом, который невозможно описать:
„если вы не дадите мне средств для защиты моей родины, я сейчас же
убью себя*'. У нас брызнули слезы из глаз и мы сами подписали приказ
о выдаче патронов.
Что касается Барбару, клянусь свободою, что я говорил с ним
исключительно только о переводе марсельцев в казарму Кордельеров и что я
никогда не сказал ему ни одного слова ни о диктатуре, ни о Робеспьере.
Я не знаю, чему больше поражаться — подлости, неправдоподобию или
лживости этого доноса. Какие доказательства он вам предъявил? Кто его
свидетели?»
Я,— восклицает Ребекки, ударяя себя в грудь обеими руками.
Пан и с. Вы друг Барбару, и к тому же обвинитель, и очень странно,
что в одном и том же деле, вы, поочередно, служите друг другу
свидетелем. Если марсельцы, сражавшиеся и победившие в Тюильри, были бы
сейчас еще в Париже, те марсельцы, с которыми я столь часто и близко
встречался, они сказали бы, держал ли я когда-либо перед ними подобные
речи. С какой же стати стал бы я вас выбирать в наперсники? И кто
поверит, будто я задумал план установления диктаториальной власти,
тогда как над нами и над всеми патриотами был занесен нож двора, и у
нас не хватало ни сил, ни времени, чтобы подавить страшный заговор,
которым мы были окружены со всех сторон? Разве это подходящее время
для заговора против свободы своей страны, когда вы всецело заняты тем,
чтобы спасти ее от бешенства тиранов? Отстаивайте, если у вас хватит
смелости, ваши клеветнические измышления. Я приложу все свои силы
к тому, чтобы восторжествовала истина.
Б р и с с о. По какому праву выдали вы .ордера на арест отдельных
депутатов?
Пани с. По принадлежащему каждому гражданину праву спасти
родину. Вы не хотите видеть разницы между тем временем, временем
бурь и кризиса, и обычным временем. Вы ссылаетесь на бессильные или
противные делу свободы законы, которые вы противоставите высшему
закону общественного спасения, единственному закону, которому надо
следовать. Вы не стыдитесь защищать изменников, продававших народ
тиранам: народ помиловал их, и они воспользовались этим, чтобы
оклеветать и народ, и тех людей, которые спасли их от его справедливого
гнева. Да, кое-кто из тех, кто сегодня обливает нас грязью и клеветою,
обязан нам жизнью. После революции 10 августа и при республике вы
рассуждаете так же, как рассуждали во времена господства и злодеяний
двора Людовика XVI. Вы забываете о нем самом, но преследуете
мучеников за дело свободы. Так вот каков удел людей, обеспечивших торжество
этого дела!

30
Максимилиан Робеспьер
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОБЗОРА РАБОТ
НАЦИОНАЛЬНОГО КОНВЕНТА
(25—26 сентября 1792 г.) 49
Марат просит слова для ответа на направленные против него
обвинения. Со всех сторон слышен сильный ропот, раздаются крики «долой
с трибуны». После того, как эта первая буря успокаивается, Марат
начинает:
«В этом Собрании у меня много личных врагов. („Мы все, да, все",—
вскричали вместе три четверти членов Конвента.) — Марат продолжает,
сохраняя самый спокойный вид и тон.— В этом собрании у меня много
личных врагов: я напоминаю им о чувстве стыда. Я призываю их
воздержаться от диких воплей и неприличных угроз человеку, послужившему
делу свободы и их делу в гораздо большей мере, чем они думают. Пусть
они хоть раз послушают. Я отдаю должное той скрытой руке, которая
бросила в вашу среду пустой призрак, чтобы нагнать страх на робких людей,
расколоть честных граждан и очернить депутатов Парижа. Их обвиняют
в стремлении к диктатуре, к триумвирату или трибунату. Это нелепое
обвинение нашло сторонников только потому, что оно направлено и
против меня. Так вот, в интересах справедливости я должен заявить, что мои
коллеги, а именно Робеспьер, Дантон и все другие, всегда отвергали идею
диктатуры, которую я изложил в своих статьях, и что мне пришлось
даже с ними сломать несколько копий по этому вопросу. Я полагаю, что
во Франции я первый, вернее, единственный политический писатель»
пустивший в обращение эту идею как единственное средство уничтожить
предателей и заговорщиков. Если это мнение заслуживает порицания,
я один виновен. Пусть месть нации падет на одну мою голову. Но
прежде чем обрушить на меня осуждение или удар меча, выслушайте меня.
Среди бесконечных интриг, затеваемых против родины, среди
непрерывно возобновляемых заговоров коварного короля и гнусного двора, при
виде всех злодеяний, совершаемых предателями, подло продающими как
в Учредительном собрании, так и в Законодательном собрании права
народа, неужели вы вмените мне в преступление, что я предложил' то, что
мне казалось единственным средством, способным остановить нас на
краю бездны, в которую они нас увлекли? Когда установленные
власти занимались лишь уничтожением свободы и истреблением патриотов
именем закона, неужели было преступлением с моей стороны призвать
народ обрушить свою карающую секиру на преступные головы? Нет.
Сам народ опроверг бы вас. Ибо, если он и не последовал моим советам,
он сам впоследствии понял, что ему не остается другого средства
избежать неистовства своих тиранов. И, став сам диктатором, он избавился
от предателей.

Речи, письма, статьи 1792 г.
31
Более, чем кто-либо, я трепетал при мысли о столь страшных
движениях. И именно для того, чтобы эти движения не оставались всегда
тщетными, именно для того, чтобы народ не был вынужден постоянно
возобновлять их, я желал бы, чтоб этими движениями руководил какой-нибудь
мудрый, справедливый и стойкий гражданин, чтобы обеспечить
общественное спасение и счастье. Если бы необходимость такой меры была
понята в дни взятия Бастилии, пало бы пятьсот злодейских голов, но
мир и свобода были бы закреплены тогда же. А из-за того, что такая
необходимая и мудрая энергия не была тогда проявлена, сто тысяч
патриотов было убито и другим ста тысячам грозит такая же судьба. Что
я не хотел превратить этого диктатора, трибуна, триумвира (название
не имеет значения) в тирана, как, судя по этому слову, могли бы
вообразить глупцы, а в жертву, посвященную родине, чьей судьбе не
позавидовал бы ни один честолюбец, это видно из того, что я хотел, чтобы
его власть длилась лишь несколько дней, чтобы она сводилась к праву
осуждения предателей. Я даже хотел, чтобы на это время ему
привязали ядро к ноге, для того, чтобы он сам всегда был у народа под рукою.
Все эти энергичные меры показались нелепыми многим, особенно
народным уполномоченным. Они сочли себя гораздо более мудрыми. И они
довели бы родину до гибели, если бы народ не попрал ногами их
трусливые рассуждения. Мои идеи, какими бы возмутительными они пи казались,
были направлены лишь к общественному благу, ибо никто никогда не
любил больше меня порядок и власть справедливых законов. Если вы не
в состоянии подняться до того, чтобы меня слушать, тем хуже для вас.
Таково было мое мнение. Я отнюдь не распространял его в кружках,
я его напечатал и подписал. Было ли оно сумасбродным? Следовало ли
меня жалеть? Было ли оно опасным? Но тогда людям, более
просвещенным, чем я, надо было оспаривать это мнение, а не направлять на
меня кинжалы злодеев и штыки деспотизма.
Мне осмеливаются приписывать честолюбивые замыслы. Если бы
я захотел получить плату только за мое молчание, я был бы осыпан
золотом, а я беден. Ради служения родине я презрел нищету,
опасности и страдания. Непрестанно преследуемый легионами убийц, я
блуждал из подземелья в подземелье. Я проповедовал правду с головою на
плахе. Если бы Лафайет или любой другой враг свободы захватил меня,
самого пылкого (защитника народа не было бы уже в живых.
Что касается вас, благоволите открыть глаза. Вместо того, чтобы
тратить священное время на позорные словопрения, остерегитесь помочь
маневрам интриганов, поддерживая нелепые слухи, ловко пущенные
с целью затормозить великое дело создания конституции. А для того,
чтобы подвергнуть моих противников тяжелому испытанию, разрешите
мне настоять перед вами на необходимости немедля усовершенствовать

32
Максимилиан Робеспьер
Декларацию прав и заложить священные основы справедливого и
свободного правления, что и является подлинною целью вашей миссии».
Эта речь произвела глубокое впечатление на Собрание. Оно уже было
расположено закончить прения переходом к очередным делам, когда
слова потребовал Верньо.
«Для представителя народа большое несчастье,— и мое сердце к
этому особенно чувствительно,— подняться на эту трибуну вслед за
человеком, против которого были приняты декреты об аресте, оставшиеся
без исполнения...» Такое начало, слишком резко противоречившее
настроению, созданному речью Марата, вызвало ропот.
Шабо. Не о тех ли декретах: идет речь, которые были изданы
в Шателе?
Тальен. Или о тех, которыми его почтили за разгром Лафайета?
Верньо продолжает: «Что <за несчастье быть вынужденным
подняться на трибуну вслед за человеком, против которого был издан
обвинительный декрет и который дерзко поднимает свою голову над
законами, за человеком, истекающим* клеветою, желчью и кровью». (Ропот
возобновляется.) Трибуны позволяют себе выражения неодобрения.
Делакруа обвиняет трибуны в том, что они уже давно навязывают свою
волю Собранию. Председатель призывает трибуны к порядку.
Верньо продолжает. Он представляет Национальному конвенту
обращение Комитета надзора Парижской коммуны. Это обращение уже
ранее было представлено Законодательному собранию. Поскольку этот
документ содержал лишь выражение энергичных чувств любви к
свободе, заканчивавшееся призывом ко всем департаментам объединиться
с парижанами, чтобы отбросить угрожавших Парижу врагов, оратор
напрасно его комментировал. Он вызвал у Собрания лишь удивление
тем, что он счел возможным выступить с разоблачением такого документа.
Выступает Буало, держа в руках номер журнала Марата50,
вышедший, по его утверждению, утром этого же дня. Он цитирует оттуда
отрывок, сформулированный в таких словах: «Наблюдая характеры
большинства депутатов, я отчаиваюсь в возможности осуществления
общественного блага; если на первых же восьми заседаниях не будут
декретированы основы конституции, то вам предстоит пятьдесят лет анархии, и вы
выберетесь из этого только при помощи диктатора». Этот текст опять
возбуждает в Собрании всю силу негодования, волновавшего его ранее.
В общей сумятице раздаются крики: «В Аббатство, на гильотину!»
«Я требую,— говорит Буало,— издания обвинительного декрета против
этого чудовища».
* В оригинале, по-видимому, опечатка: dégoûtant (отвратительный) вместо
dégouttant (истекающий) (прим. переводчика).

Речи, письма, статьи. 1792 г.
33
Марат с большим трудом получает слово и, сохраняя свое
непоколебимое хладнокровие, говорит: «Я умоляю Собрание не предаваться
крайностям неистовства против меня. Я сейчас отвечу на новые
обвинения моих противников. Они, не краснея, выдвинули против меня, в
качестве оснований для гонений, обвинительные декреты, изданные против
меня по предложению продавшихся двору членов Учредительного
собрания и Законодательного собрания. Эти декреты дают право на славу,
и я ими горжусь. Вдобавок для тех, кто этого не понимает, замечу, что
народ аннулировал эти декреты, избрав меня для защиты его прав и
приняв, таким образом, решение по моему делу и по делу народа.
Что касается только что представленного документа, который мне
предлагают дезавуировать, я отнюдь не собираюсь его дезавуировать.
Ибо никогда ложь не касалась моих уст и страх чужд моему сердцу.
Но я должен сказать вам, что эта статья не сегодняшняя, как это
утверждали, она опубликована десять дней тому назад. Я написал ее тогда,
когда Национальный конвент еще не был образован и когда я с
негодованием видел, что переизбирают вероломных представителей,
разоблаченных мною, и, в частности, эту клику из Жиронды, ныне меня
преследующую. Но вы найдете неопровержимое доказательство моей воли
идти с вами, моего истинного мнения о первых работах Национального
конвента, вы это найдете в первом номере журнала, именуемого
«Journal de la République», вышедшем сегодня. Этот журнал покажет вам
мои истинные чувства лучше, чем тот коварный комментарий, которым
сопроводили цитированный вам отрывок».
Зачитывают «Journal de la République», и это восстанавливает
благоприятное отношение Собрания. Выражения приятного удивления и
интереса сменяют волновавшую перед тем Собрание бурную горячность.
В это время Марат опять поднимается на трибуну. «Теперь,—
говорит он,— позвольте мне напомнить вам и обратить ваше внимание на
опасность предубеждения или вспыльчивости. В самом деле, если бы,
по небрежности моего типографа, мой журнал не вышел бы сегодня,
вы готовы были предать меня мечу тирании! Но нет... не в вашей
власти было осуществить такое беззаконие. Я имел при себе то, что
позволило бы мне остаться свободным. И если бы вы издали обвинительный
декрет, то это оружие спасло бы меня от ярости моих гонителей. (При
этих словах оратор приставил пистолет к своему лбу.)
Собрание принимает по всем обвинениям решение о переходе к
очередным делам.
Затем оно принимает декрет, провозглашающий единство и
неделимость Французской республики.
Эта дискуссия, завершение которой оказалось неожиданным, была
подготовлена письмом Ролана. Едва только она закончилась, как зачи-
3 т. и

34
Максимилиан Робеспьер
тали другое письмо Ролана, составленное в том же духе. Он начинает
с обвинения в адрес муниципалитета Гавра, якобы задержавшего муку,
предназначенную для Руана. Описав в ярких красках гибельные
последствия такого поведения, он заключает выпадом против тех, кого он
называет парижскими смутьянами, и призывает Национальный конвент
объединиться с ним для восстановления порядка и для удержания
в страхе наемных нарушителей спокойствия.
В вечернем заседании не было ничего примечательного, кроме
обвинительных выступлений нескольких членов, именующих себя
делегатами Генерального совета Коммуны. Эти выступления были направлены
против комиссаров, посланных Генеральным советом Коммуны в
департаменты, а также против Комитета надзора.
Для объяснения такой странности, необходимо знать, что
Генеральный совет Коммуны, существовавший 10 августа, и Генеральный совет
конца сентября, это отнюдь не одно и то же. С тех пор, как входившие
в его состав патриоты были избраны народом, или даже назначены
правительством на разные высокие должности, в нем взяли верх интриганы
и лжепатриоты, проникшие в Генеральный совет после 10 августа.
Поэтому-то данный демарш был столь очевидным образом приурочен
к утреннему выпаду против парижских депутатов, и было декретировано
совместное опубликование их обвинений и речи Барбару, отчет о
которой мы дали в предыдущем номере. Но вскоре прибыл Панис и,
выслушав его замечания, Собрание тут же отменило декрет, вырванный у него
обманом51.
В том же заседании Собрание упразднило тот Национальный
верховный суд, который на оказанное ему нацией доверие ответил тем, что
оправдал двух или трех заговорщиков и тщательно уклонялся от суда
над другими заговорщиками. Этот суд был более преступным, чем те
преступники против нации, которых его жестокая снисходительность
бросила под меч народного правосудия52.
26 сентября. До сведения Конвента доводят, что М. Дюма, один из
самых бравых защитников покойного двора в Законодательном собрании,
содержавшийся в заключении по приказу Руанского муниципалитета,
был освобожден своими коллегами, господами Делакруа и Арена,
комиссарами этого Собрания53.
Барбару сообщает, что по требованию генерала Ансельма54,
предъявленному администрации департамента Буш-дю-Рон, Марсель доставил
шесть тысяч человек, корабль и миллион звонкою монетою. По
предложению нескольких членов Конвент декретирует возмещение
департаменту Буш-дю-Рон четырех миллионов ассигнациями и одного миллиона
звонкою монетою. Затем Конвент объявляет, что департамент Буш-дю-
Рон заслужил благодарность родины.

Речи, письма, статьи 1792 г.
35
Новое письмо от министра Ролана, сообщающего о своей отставке,
на том основании, что он избран департаментом Соммы в Национальный
конвент. Он рекомендует гражданина Паш55 в качестве своего
преемника.
Один член, имени которого мы, к сожалению, не помним, говорит, что
отставка министров-патриотов есть общественное бедствие, и призывает
Собрание серьезно обсудить, не должно ли оно призвать их остаться на
своих местах.
«Ролан введен в правительство волею нации,— восклицает Руйе.—
Конвент должен убедить его остаться на своем посту».
«Я не возражаю,— говорит Дантон,— против такого обращения
к Ролану, с тем чтобы оно не распространялось на меня. Ибо я
заявляю, что качество представителя народа я предпочитаю титулу
министра».
«Что же это,— восклицает Шабо,— неужели вы можете забыть
принципы и достоинство народа до такой степени, чтобы поверить, что
судьба государства зависит от одного человека! Неужели вам надо
объяснять, что если Ролан серьезно предпочитает качество депутата посту
министра внутренних дел, то вы не вправе навязывать ему такую
жертву. Во всяком случае, подобное предложение может
рассматриваться только как подлая лесть, недостойная законодателей
французской нации...»
«Есть люди,— говорит Руйе, перебивая его,— которые были очень
огорчены уходом из правительства этого честного человека, ибо
известно, что он — гроза смутьянов».
Шабо. Я не собираюсь отвечать на клевету, мотивы которой для
меня яснее, чем ее предмет. Не пытаясь найти объяснение слов, которые
единственно известные мне смутьяны употребляют для того, чтобы
очернить патриотов, я скажу, что ночью 19 июня я отправился в
предместье Сент-Антуан и выступил там публично против проектов,
выдвигавшихся некоторыми интриганами, озабоченными не обеспечением
народной свободы, а выдвижением нескольких министров. Я приношу сюда
принципы, а не страсти. И я повторяю вам, что вы не вправе оскорбить
Ролана, отнимая его у Национального конвента, как вы не вправе
оскорбить французскую нацию допущением, будто оваши функции не столь
важны, как должность министра. Я отвергаю всякого рода обращения
не только к Ролану, но даже и к Дантону, который, на мой взгляд,
гораздо лучше служил делу свободы.
3*

36
Максимилиан Робеспьер
ПРОДОЛЖЕНИЕ ОБЗОРА РАБОТ
НАЦИОНАЛЬНОГО КОНВЕНТА
(25—26 сентября 1792 г.) 56
25 сентября. Собрание объявляет, что нет оснований для
обсуждения предложения об обращении к Ролану с просьбою остаться на посту
министра.
Секретарь Ласурс зачитывает письмо от одного гражданина из
департамента Соммы, который сообщает, что возникли затруднения в вопросе
об утверждении избрания Ролапа в Национальный конвент. В
результате зачтения другого письма, отменяется декрет о смещении Монте-
скыо. Этот генерал представил отчет о своем вторжении в Савойю,
и Национальный конвент оставил его ка посту командующего.
Единственный важный декрет, принятый на этом заседании в связи
с обвинениями против почтового управления, гласит, что управляющие
должны временно назначаться собраниями выборщиков дистрикта.
Правда, исполнение этого декрета было приостановлено в связи с
возражениями, представленными Конвенту два дня спустя министрами
Клавьером и Роланом.
26 сентября. Национальный конвент обсуждает письмо Люкнера.
Как и все ему подобные, на обвинения в актах измены государству он
отвечает ссылками на оказанное ему нацией доверие, и на якобы
бесспорную пользу, им принесенную. Он выражает удивление по поводу
того, что находятся достаточно дерзкие смутьяны, чтобы клеветать
на него. То неустанное покровительство, которое оказывали этому
человеку даже интриганы и мнимые патриоты Законодательного собрания,
было позором для депутатов и причиною возмущения всех добрых
граждан. Национальный конвент удовольствовался тем, что приказал ему
остаться в Париже до представления по этому вопросу доклада военным
комитетом, о котором, по-видимому, забыли.
Посланные в Орлеан для успокоения волнений, вызванных
контрреволюционными членами муниципалитета и администраторами,
комиссары представляют отчет о своей миссии. Собрание имело основание
быть удовлетворенным этим отчетом, ибо они доложили о том, что мир
восстановлен и скреплен патриотическим празднеством. Я бы желал
услышать развернутое и точное изложение истинных причин
беспорядков 57, ареною которых был этот город, и более ясное раскрытие
заговоров орлеанской аристократии и гонений на патриотов.
Альбит и Лекуантр сделали доклад о миссии, выполненной ими
в департаментах Эр и Кальвадос 58. Альбит выражался с патриотическою
непринужденностью, делавшею честь его рвению. Он воздал должное

Речи, письма, статьи 1792 г.
37
гражданской доблести санкюлотов, с одной стороны, и эгоизму
аристократов-интриганов этих краев — с другой.
Конвент принимает декрет, отменяющий пенсии, предоставленные
первою легислатурою священникам, не занимающим должностей;
исключение делается для увечных и стариков, которым больше 60 лет,
причем эти пенсии не могут превышать 1000 ливров, включая доходы
пенсионера.
Заседание заканчивается докладом министра иностранных дел,
содержащим обзор отношения к нам европейских держав. Из этого доклада
видно, что будущею весною нам угрожает генеральное наступление.
Собрание аплодировало мудрым и справедливым взглядам,
характеризующим эту речь. Я, однако, сомневаюсь в возможности осуществления
изображенной в нем перспективы, если только наши генералы,
Национальный конвент и Исполнительный комитет сами этого не захотят.
Во всяком случае, я думаю, что уничтожения прусской армии, судьба
которой была в наших руках, и покарания Людовика XVI было бы
достаточно, чтобы сразить эту немощную лигу и ошеломить всех деспотов.
ПО ПОВОДУ ОБВИНЕНИЯ В ДИКТАТУРЕ.
Речь в Конвенте 25 сентября 1792 г.59
Поднимаясь на эту трибуну для ответа на предъявленное мне
обвинение, я буду защищать не себя, а интересы общества. Когда я буду
доказывать свою невиновность, вы поймете, что я озабочен не самим
собой, а родиной. В том самом месте, где я защищал права народа, перед
лицом его представителей, меня обвинили в стремлении стать врагом
моей родины. Я благодарю граждан, которые осмелились на этот
отважный поступок. Я вижу в этом поступке проявление той гражданской
доблести, которой отличается славный город, избравший вас депутатами.
Я благодарен вам, ибо все мы выиграем от этого обвинения. После того,
как здесь так бурно выступили против определенной партии, надо было
знать, кто же является вождем этой партии. И вот явился гражданин,
чтобы назвать его. И он указал на меня.
Граждане, нелегко, конечно, отвечать на далеко не точные,
туманные и фантастические обвинения. Я, тем не менее, отвечу. Есть люди,
которые не устояли бы под тяжестью обвинения в тирании. Я не
опасаюсь подобного несчастья. И тем, что я избавлен от подобного
опасения, я обязан как моим врагам, так и всему тому, что я сделал для дела
свободы. В Учредительном собрании я в течение трех лет вел борьбу
со всеми кликами, боролся со двором, пренебрегал подарками, отвергал

38
Максимилиан Робеспьер
ласки еще более соблазнительной партии, которая возвысилась под
личиной патриотизма, чтобы подавить свободу (голоса: Не об ©том речь).
Тальен. Член собрания, против которого выдвинуто обвинение,
имеет право на ответ.
Робеспьер. Граждане, неужели вы думаете, что тот, кого
обвинили в измене своей стране, не имеет права противопоставить этому
туманному обвинению всю свою жизнь? Если вы так считаете, значит я
нахожусь сейчас не в святилище представителей нации. Я от всего сердца
воздаю вам должное, а вы прерываете меня, когда я оправдываюсь! Это
недостойно гражданина города Марселя, это недостойно представителя
французского народа. Ведь не случайно я в течение трех лет давал
неопровержимые доказательства моего патриотизма и отвергал все соблазны
тщеславия и честолюбия. Мое имя было связано с именами тех, кто
мужественно защищал права народа. Я не боялся ни ярости аристократов,
ни коварства лицемеров. Не опасаясь воплей врагов свободы, я сорвал,
наконец, маску с Ламетов и всех подобных им интриганов. Но вот тут
и начались мои преступления. Ибо человек, который столь длительное
время с суровым и несгибаемым мужеством боролся против всех партий,
не примыкая ни к одной из них, этот человек должен был испытать
на себе ненависть и преследования всех честолюбцев, всех интриганов.
Кто хочет заложить основы режима угнетения, тот должен прежде всего
устранить этого человека.
Несомненно, некоторые граждане лучше меня защищали права
народа, но я мог гордиться тем, что у меня было больше врагов и что мне
пришлось испытать гонений больше, чем кому бы то ни было. И эти
систематические гонения начались в тот час, когда в день завершения
работы Учредительного собрания народ Парижа проводил меня вместе
с гражданином, председательствующим на нашем заседании60. Это было
трогательное и теплое признание, память о котором вознаграждает меня
за столько горечи! Завершая эту свою почетную миссию, я не мог,
однако, бросить дело равенства и справедливости, к которому я был
привязан всем сердцем. Если кого и трудно было погубить в общественном
мнении, так это того, портрет которого я написал, с его недостатками
и достоинствами; того, который в Учредительном собрании навсегда
преградил себе путь почестей и власти; того, кто добился принятия
декрета, согласно которому ни оддн член Собрания не может получить
доступ к министерскому посту или к любой должности в органах
исполнительной власти до истечения двух лет после окончания полномочий
Собрания61.
О сселен. Не намеревается ли Робеспьер закончить эту длинную
литанию и дать нам краткое и чистосердечное объяснение?
(Аплодисменты.)

Речи, письма, статьи 1792 г.
39
Лекуант-Пюйраво62. Робеспьер, не рассказывай нам, что ты
делал в Учредительном собрании; скажи нам просто, стремился ли ты
к диктатуре и триумвирату. (Аплодисменты.)
Робеспьер. Первая обязанность, из всех возложенных на меня
теми, которых я представляю,— отстаивать свободу мнений, не допускать,
чтобы раздавались голоса, которые, лишая гражданина свободы
представить в полном свете доказательства своей невиновности, подрывали бы
справедливость Собрания. Так что же, хотят, чтобы я свел свое
оправдание всего-навсего к следующим словам: «Я вовсе не предлагал
диктатуру и триумвират!» Нет, я намерен воспользоваться правом доказать
свою невиновность всеми средствами, которыми я располагаю. Впрочем,
если я поднялся на эту трибуну, чтобы ответить на предъявленные :мне
обвинения, не думайте, что я собираюсь часто вам надоедать:
послушайте меня хотя бы сегодня, этого требуют от вас ваше положение
и чувство справедливости. Я уже говорил вам, что это я добился
принятия тех двух декретов, которые лишили всякой надежды честолюбие
представителей народа, которые отняли у них все, на что они могли бы
притязать в течение двух лет неограниченной власти. Это я...
{слышится ропот). Когда Собрание не пожелает больше меня слушать, оно
даст мне знать свое решение. Мне неприятно, что меня все время
прерывают (голоса: короче!). Я не буду говорить короче. Ну что ж, мне
придется заставить вас выслушать меня. Я осмелюсь напомнить вам
о вашем достоинстве. Не достаточно заслушать обвиняемого, надо
заслушать его не прерывая, не оскорбляя. Я же должен сказать вам, что
считаю себя не обвиняемым, а защитником дела патриотизма. Я должен
заявить вам, что положение, в котором я оказался, вынуждает 1меня
обратиться к чувству справедливости большинства Конвента против ряда
депутатов, которые являются моими врагами.
Камбон. Нас объединяет здесь единство патриотизма, и вовсе не
ненависть побуждает некоторых прерывать Робеспьера.
Бабей63. Председатель, заставьте Робеспьера закончить; не
входит же в его намерение испортить нам это заседание.
Салль64. Робеспьеру предъявлено обвинение депутатами. Пусть
вместо всех этих заявлений он даст основанное на фактах объяснение,
которого от него требуют.
Дюко65. Чрезвычайно важно, чтобы Робеспьеру была предоставлена
полная свобода в изложении своего оправдания. (В его интересах, в
наших интересах, прежде всего, чтобы его заслушали не прерывая.
(Аплодисменты.)
Робеспьер. Один из тех депутатов, которые меня прерывали,
высказал предположение, что я должен был лишь ответить на следующий
вопрос: предлагали ли вы диктатуру или триумвират? Я утверждаю,

40
Максимилиан Робеспьер
что отвечая простым отрицанием, я ничего бы не достиг. Я утверждаю,
что я не считаю себя обвиняемым. Я утверждаю, что это обвинение
является преступлением. Я утверждаю, что это обвинение преследует цель
погубить не меня, а общественное благо (в зале ропот). Я прошу, чтобы
те, кто отвечает мне смехом и ропотом, объединились против меня, чтобы
этот малый трибунал вынес мне приговор. Это будет самый славный день
моей жизни. Да, обвинять меня было нелепо, поскольку, не
довольствуясь исполнением возложенных на меня моими избирателями
обязанностей, как это подобает истинному патриоту, я к тому же лишил себя
всего, что я мог рассматривать как награду за мою преданность родине.
Доказать, что ты всегда действовал противоположно тому, в чем тебя
обвиняют,— лучший ответ на туманные обвинения. Я не только не
честолюбив, но я всегда вел борьбу с честолюбцами. О! Если бы я захотел
примкнуть к одной из тех партий, которые неоднократно пытались меня
соблазнить; если бы я пошел на сделку со своей совестью, поступился
интересами народа, мне не угрожали бы гонения. Я избежал бы
ненависти лиц, опасных своим влиянием, я обладал бы тем преимуществом,
что сочетал бы с репутацией патриота все утехи и награды, которыми
пользуется патриотизм, способный на угодливость. И за тот год, как я
веду борьбу против некоторых лиц, в патриотизме которых я, однако,
не сомневаюсь, мне неоднократно предлагали примирение; в знак мира
я принял даже поцелуй, но я не отступил от своего мнения, отказ
от которого у меня хотели вырвать66.
Париж был ареной политических боев, которые я вел с моими
хулителями. Поэтому Париж нельзя ввести д заблуждение на мой счет. В
Париже люди присутствуют при прениях в Национальном собрании, при
принятии решений патриотическими обществами. Иначе обстоит дело
в департаментах. Вот почему, представители народа, я заклинаю вас
выслушать меня. Ведь вы должны принести сюда с собой чувство
братства к своим коллегам... Иначе обстоит дело в департаментах; там вы
узнаете об этих прениях лишь из газет. Но ведь эти газеты в
большинстве случаев искажали истину в интересах той коалиции, в которой
состоят те, кого я только что назвал моими врагами. А мы,
отстаивающие взгляды, противоположные взглядам этой коалиции, не
противопоставили ей никаких газет, и клевета безнаказанно могла
свирепствовать в департаментах. Вы принесли с собою пагубные предубеждения
против некоторых людей. Я умоляю вас во имя общего блага —
избавьтесь от этих опасных представлений, выслушайте меня с
беспристрастием. Если клевета — одно из самых опасных орудий травли, она
приносит также наибольший ущерб интересам родины. Нас всюду обвиняли
в честолюбивых замыслах против свободы нашей страны. Однако еще
до того, как против нас было выдвинуто это обвинение, мы разоблачили

Речи, письма, статьи 1792 г.
41
многочисленные и вполне определенные факты аристократической
политики, выгодной лишь одной партии, вождю одной партии. Нас
обвиняли голословно. Мы же выступили с вполне определенными
разоблачениями. В то самое время, когда мы боролись с преступниками, когда я,
до войны, потребовал смещения Лафайета, находятся людд, которые
осмеливаются утверждать, будто у меня были совещания с королевой
и мадам Ламбаль67. В то время нам вменялись в преступление
необдуманные фразы одного патриота, склонного к преувеличениям, и
доверие, которое юн проявил в отношении лиц, чья неподкупность была им
испытана в течение трех лет68. И к этим коварным комбинациям вновь
возвращаются с началом деятельности Национального конвента; этп
комбинации даже предшествовали открытию Конвента, ибо те, кто
действительно намеревался притеснять свободу, решили, что нужно
сначала погубить в общественном мнении тех граждан, которые поклялись
бороться до последней капли крови, которые поклялись уничтожить все
клики, все партии.
Нам говорили без всяких доказательств: вы стремитесь к диктатуре;
мы же на основании фактов высказали подозрение, что те, кто
нас обвиняет, хотели навязать нам правление, чуждое нашим обычаям,
чуждое нашим принципам равенства; мы высказали подозрение, что
Французскую .республику хотят превратить в груду федеративных
республик, которые стали бы постоянной жертвой междоусобиц и ярости
врагов. Не знаю, обоснованны ли эти подозрения, но на них натолкнуло
нас лицемерие некоторых лиц, которые клеветали на тех, кто стремился
к полной свободе. Эти подозрения возникли у нас, когда мы услышали
разговоры о том, что аграрный закон был будто бы предложен на
собрании выборщиков, хотя мы, члены этого собрания, знали, что там вовсе
не ставились вопросы, касающиеся собственности69. Эти подозрения
возникли у нас, когда мы стали свидетелями того, как удары,
направленные против самых жестоких людей, стали изображаться как
преступления, и это достигалось тем, что их лишали всех характерных черт
революции. Когда мы увидели, что все эти факты приписываются
органам власти, созданным в Париже революционным путем, мы решили,
что существует определенный план создания федеративной
республики.
Возвращаюсь к себе. Итак, вы подозревали меня в заговоре против
свободы моей страны. Не заблуждайтесь. Значит ли «это предъявить
гражданину обвинение, заявив ему: вы стремитесь к диктатуре? Где
факты, подтверждающие ваше обвинение, где ваши доказательства? А!
Вы ничего не утверждали, но вы чувствовали себя настолько уверенно,
что рассчитывали, что одно лишь брошенное против меня слово может
сделать меня предметом гонений. Вы, стало быть, не знали, как могуча

42
Максимилиан Робеспьер
истина, сколько силы у правого дела, когда его отстаивают с
непреклонным мужеством. Вы предъявили мне обвинение — я вас от него
не освобождаю. Вы подпишете ваше обвинение, вы должны будете его
обосновать; оно будет разбираться перед лицом всей нации: нужно
знать, предатели ли мы, есть ли у нас замыслы, направленные против
свободы, против прав народа, которому мы никогда не льстили, ибо
народу не льстят; льстят тиранам; двадцатимиллионному народу не
льстят, как не льстят божеству.
Я слишком много говорил по поводу этого жалкого обвинения;
перехожу к выдвинутым здесь предложениям. Первое предложение —
выносить смертный приговор всякому, кто предложит диктатуру,
триумвират или любую иную форму власти, наносящую вред режиму
свободы, установленному Французской республикой; я утверждаю, что
уклониться от этого предложения могли бы лишь те, кто вознамерился
бы завладеть всеми постами и общественным мнением, либо
рассчитывает на поддержку иностранных держав. Мы все, несомненно, отдадим
свою жизнь, чтобы остановить эту коалицию деспотов, оддако, если эти
люди стремились к диктаторской короне, считая, что победа близка,
завтра у них не будет этой уверенности, народ вынесет им смертный
приговор. Другое предложение заключается в том, чтобы провозгласить,
что Французская республика образует единое государство. Что же
мешает принять подобную декларацию? Разве необходимость единства
Республики не признана? Разве на этот счет есть два мнения? Что
значат эти вечные требования передать этот вопрос на рассмотрение
комиссий? Не ясно ли, что великое собрание, которому поручено воздвигнуть
величественное здание конституции, должно само делать то, что оно
может делать, что оно не может, не ставя до некоторой степени под
угрозу интересы народа, поручать эту работу нескольким лицам? Можно
передать комиссиям рассмотрение частных вопросов, но передать им эти
предложения, значит нарушить все принципы.
Провозгласим, что Французская республика образует единое
государство, подчиняющееся единым конституционным законам. Лишь
уверенность в теснейшем союзе между всеми частями Франции может
обеспечить могучий и успешный отпор ее врагам. Я требую,
следовательно, чтобы эти в равной степени простые и естественные предложения
были тотчас же приняты и чтобы досконально был рассмотрен
касающийся меня вопрос.

Речи, письма, статьи 1792 г.
43
О ПРОЕКТЕ СОЗДАНИЯ ДЕПАРТАМЕНТСКОЙ ГВАРДИИ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 15 октября 1792 г. 70
Один странный по существу своему и столь же важный по своим
последствиям вопрос вот уже некоторое время волнует умы.
Те, кто составил себе правильное представление о могуществе и
величии Национального конвента, не ожидали, что в число самых
серьезных своих дел он включит вопрос о придании Конвенту особой и очень
внушительной охраны. Ненависть, которая, по-видимому, направляет
сейчас все действия коалиции против народа Парижа и против некоторых
депутатов от этого департамента, ярость оскорбленной гордости не дают
полного объяснения этому политическому явлению. Оно должно быть связано
с более глубокими и более важными целями.
Даже наименее внимательные наблюдатели должны были заметить,
как деятельно и как искусно сочинители этого проекта готовили его успех.
Непрестанные поклепы министра внутренних дел, в сочетании с вечным
ораторствованием некоторых депутатов против всего, что называется
парижским; все средства клеветы; Бее мелкие приемы интриги — все это
щедро использовалось, чтобы внушить Собранию мрачные предубеждения
и нелепые опасени'я по поводу своей собственной безопасности. Как вы
помните, декрет был принят после коварной^ речи министра Ролана и
яростного выпада Бюзо против тех, кого он называет «льстецами и
подстрекателями народа». Тогда был принят следующий декрет:
1. Будут назначены шесть комиссаров для доклада Конвенту о
положении республики и Парижа. 2. Будет подготовлен проект закона проти'в
людей, подстрекающих к преступлениям и убийствам. 3. Будет
разработано положение, которое позволит Национальному конвенту окружить
себя вооруженными силами, отобранными в восьмидесяти трех
департаментах.
В новую комиссию не преминули включить самых неутомимых
хулителей города Парижа71. Тем не менее половина депутатов, которые
составляют эту комиссию, выступила против создания вооруженных сил.
Был проведен декрет о включении в комитет еще трех депутатов:
председатель отобрал трех депутатов, чье ревностное отношение к проекту не
вызывало сомнений, и1 Бюзо было поручено сформулировать этот декрет
и представить его Собранию. Проект декрета встревожил всех честных
граждан. Я раскрою сущность этого проекта и связанные с ним опасности
в замечаниях, направленных Национальному конвенту. С этими
замечаниями я считаю необходимым ознакомить моих сограждан.
Обсуждение представленного вам проекта не займет много времени'
ж труда, если вы пожелаете начать с основ вопроса.

44
Максимилиан Робеспьер
В каждом хорошо устроенном государстве вооруженные силы едины,
как едина общая воля народа, которую эти силы призваны заставить
уважать. У них единая цель — обеспечить исполнение законов путем защиты
личности и1 прав всех граждан. Руководить этими силами можно только
от имени закона и по приказу должностного лица, которое является его
исполнителем. Личность и авторитет всех делегатов народа, как и права
и личность граждан, находятся под защитой этих единых и' всемогущих
вооруженных сил, ибо они созданы по образу всего общества.
Всякие особые вооруженные силы, приданные отдельному лицу или
собранию, какою бы властью оно ни было облечено, представляют собой
нечто уродливое для общественного строя. В них нет никакой
необходимости, ибо невозможно предположить, что для защиты Собрания
окажется недостаточно тех вооруженных сил, о которых я говорил. Они
опасны, ибо руководит ими не общая воля, а частная воля органа или лица*
которому эти вооруженные силы принадлежат. Они уже не являются
средством всеобщей защиты для общества. Это лишь орудие насилия и тирании
в руках тех, кто ими завладел. В лучшем случае, они представляют собой
лишь нелепую и опасную привилегию. Вот почему, даже в условиях
монархического режима окружавшая монарха вооруженная гвардия в
глазах просвещенных людей казалась всегда деспотической нелепостью. Вот
почему в период первой легислатуры верные принципам депутаты
выступили против учреждения гвардии для короля французов72. Если разумг
если гражданское чувство не могут смириться с военной свитой королей,
как должны отнестись они к военной свите уполномоченных народа, к
новому ко>мандиру гвардейцев, которого вам хотят дать? Подобный вопрос
решается следующей простой ди'леммой. Либо народные делегаты
пользуются доверием народа, либо они этого доверия лишены. В первом случае
они не нуждаются в вооруженных силах, во втором случае — они
используют эти вооруженные силы лишь для угнетения народа.
Если они опасаются действий каких-то недоброжелателей, народ и
закон защищают их от этой опасности. Если же они боятся самого народа,
их можно назвать лишь тиранами. Этих принципов достаточно, чтобы
отклонить проект комитета. Каким же нелепым и пагубным покажется
он вам, если вы рассмотрите его с точки зрения политических
соображений]
Как случилось, что Собрание, родившееся с правлением республики
и окруженное всеобщим уважением, устраняется от решения того
множества вопросов, представляющих общественный интерес, которые
осаждают его со всех сторон, чтобы заняться собственной охраной? Что
мешает ему доверить свое достоинство и свою безопасность той гвардии,
которая охраняла оба предыдущих Собрания и которая до последнего
времени оказывала ему те же услуги? Если не предположить, что эти

Речи, письма, статьи 1792 г.
45
действия вызваны какими-то скрытыми и необычными мотивами, то, что
бы там ни говорили, ответить на эти вопросы будет отнюдь не легко.
Итак, что это за мотивы? Необходимо особо на них остановиться.
Может быть, речь идет о безопасности Национального конвента? Если этот
мотив в какой-то степени обоснован, его следует считать наиболее
серьезным, и в этом случае я голосую за проект. В противном же случае
следует рассеять те напрасные опасения, которые были' вам внушены. Кто же
тот безумец, который рассчитывал убедить вас, что представителям
народа не обеспечена безопасность в этом великом городе, который был
одновременно колыбелью, центром и оплотом революции, среди того
самого народа, который охранял и защищал обе первые легислатуры,
несмотря на все их измены? 73 Если ваши предшественники из первого и
второго Собрания смогли спокойно завершить срок своих полномочий,
вопреки могуществу и заговорам двора, хотя они и предали подло общее
дело, так неужели вы, основатели республики, вы, чьи действия заслужат
признательность человечества, можете поверить, что вам грозит
опасность там, где Свобода одержала решающую победу над тиранией? Вам
непрестанно твердят о кликах, плетущих заговор против вас. Где они, эти
клики? Удалось ли вам обнаружить их следы? Но если бы они и
появились, эти клики, разве были бы они сильнее тех клик, которые
окружали ваших предшественников? Неужели нынче, после
свержения королей, враги свободы стали сильнее? Или же у вас
есть иные противники, кроме врагов свободы? Неужели они обладают
большим влиянием, чем представители народа, облеченные высшей
властью? Неужели они сильнее окружающего вас необъятного народа? Может
быть, вы не верите этому народу? Так знайте же: он не тронул бы вас,
даже если бы вы были деспотами, если бы вы нарушили свой долг! Самые
пламенные друзья свободы знают лучше кого бы то ни было, что ныне
даже самое законное восстание лишь ускорило бы гибель государства
и свободы. Французский народ терпеливо снесет ошибки и даже
преступления своих уполномоченных. Он будет ждать того дня, когда он сможет
оценить их труд. Какие же поводы для беспокойства остаются у тех, кто
хотел бы с честью выполнить возложенные на них обязанности? С каких
это пор добродетелью владеют страхи, которые обуревают преступников?
С каких это пор мужество рассуждает, как малодушие, свобода — как
тирания?
Говорить об этом нелепом и столь же позорном мотиве никто сейчас,
по-видимому, уже не собирается. Рассмотрим тогда мотивы, изложенные
в докладе комитетов.
Вся нация, говорят нам, призвана обеспечить защиту своих
представителей. Она должна также способствовать охране всех складов и
общественных предприятий, являющихся общенародной собственностью.

46 Максимилиан Робеспьер
Нация, несомненно, должна (быть очень признательна тем, кто с таким
рвением отстаивает те ее права, о которых она до сих пор не вспоминала.
А не вспоминала она о них потому, что ей, види'мо, приходилось
завоевывать и закреплять куда более священные права. Это им предстояло
открыть тот неизвестный ранее принцип, согласно которому суверенитет
французского народа подвергается угрозе, если 83 департамента не
назначат особых представителей для охраны министров, кассационного
трибунала, мало того — для охраны наших портов, наших арсеналов, наших
крепостей, которые также относятся к национальным складам и
учреждениям. А почему бы, подобно охране, не отбирать в 83 департаментах
республики также писарей и привратников Национального конвента? Ибо все
эти следствия совершенно очевидно вытекают из того же принципа. И если
следствия эти' нелепы, виноват в зтом сам принцип.
Откуда же возникли эти странные сомнения? Ведь всюду, где бы ни
находилось Национальное собрание, его будут охранять французы. В
Бордо ли, в Марселе или в Париже — для Национального собрания не должно
быть жителей Бордо, марсельцев ила' парижан. Все это граждане единого
государства и общей для всех .родины, размещенные в различных
пунктах. И уж если местопребыванием Национального собрания определен
Париж, то не естественно ли, что охранять его должна та часть
французского народа, которая проживает в Париже? Как же можно называть
постыдной привилегией то, что является лишь естественным следствием
природы вещей? Ведь при подо1бных обстоятельствах это право могло быть
равным образом передано другим.
Нас, тем не менее, хотят уверить, что вооруженные силы, которые
собираются призвать из департаментов, станут «связующим духовным
звеном, и недооценивать это звено, значит поставить под угрозу единство,
могущество и внутренний мир государства». Кто бы мог предположить, что
спасение государства зависит от отряда в 4000 человек, которых призвали
нести военную службу при представительном собрании?
Граждане, не кажется ли вам, что истинным связующим звеном
единства, неделимости Французской республики является правительство и
национальное представительство, вся система наших конституционных
законов?
Неужели нас хотят уверить, что проект, преследующий цель нарушить
политическое единство, будет способствовать укреплению этого единства?
Есть ли что-нибудь более тесно связанное с федеративными' замыслами,
чем систематическое противопоставление Парижа департаментам,
стремление навязать каждому департаменту особое военное представительство
и, наконец, попытки проводить демаркационные линии между различными
частями республики по самым незначительным вопросам и- пользуясь
самыми пустыми поводами?

Речи, письма, статьи 1792 г.
47
Более того, можно ли говорить об обстоятельствах, связанных с
проектом, против которого я выступаю, и предшествовавших ему, не замечая
того, что этот проект является лишь подготовкой к плану дробления
государства на федеративные республики? Что означают эти бесконечные
декламации против настроений, которыми охвачен народ Парижа, нападки
на депутатов, избранных этим городом? Что означают эти сопровождаемые
вероломными комментариями и яростно поддержанные разоблачения,
с которыми по любому поводу выступает один министр74 и которые
подаются как повод призвать для вашей защиты чрезвычайные вооруженные
си'лы? Что означает угрожающий тон беспрестанных разговоров о
батальонах, которые идут сдерживать нас? Не далее, как вчера, автор
обсуждаемого нами проекта самым определенным образом призывал остальные 82
департамента выступить против Парижа. Сеять тревогу в департаментах
и среди вас, расчленить государство и уничтожить Париж — к)акую и'ную
цель может преследовать эта систематическая клевета и гонения? Трудно
ли в этих условиях предвидеть, какие последствия будет иметь
предлагаемый вам декрет? Не кажется ли вам, что этот декрет посеет раздор среди
граждан Парижа? Мотивы декрета, сам характер учреждаемой гвардии
покажутся им оскорбительными. В этом декрете они усмотрят лишь
опасности1, связанные с появлением в Париже вооруженных надзирателей,
одержимых роковыми предубеждениями, порожденными бесчисленными
пасквилями и интригами. Мне видится уже, как я вновь становлюсь
свидетелем тех актов произвола против свободы личности, которые были
вызваны личной ненавистью и' групповыми интересами. Тут вижу я
угнетение, там сопротивление, повсюду вражду и недоверие. В Париже
вспыхивает, иными словами, гражданская овойна. Какой простор откроется
тогда для интриг, для всякого рода кли*к! Сколько поводов убеждать
департаменты, что они должны спешить на помощь своим
соотечественникам, сколько поводов кричать о заговорах и подстрекателях и увеличить
численность гвардии с 4000, как это сначала предлагалось, до 24 000!
И кто может заверить, что при формировании этой гвардии не сыграют
решающую роль интриги и дух групповщины, что она не будет сбита ими
с толку? Кто заверит, что в эту гвардию не проникнут скрытые
аристократы и роялисты, превратившиеся в республиканцев?
Вот те пагубные последствия, которые повлечет за собой этот проект.
Но. кто с определенностью скажет, какие последствия при'несет с собой
время? И кто может не опасаться этих последствий и не стремиться
предупредить их, насколько это в его власти?
И тем не менее, новую гвардию изображают как некое благодеяние,
оказываемое городу Парижу, как средство, необходимое для укрепления
уз доверия и любви, соединяющих Париж и департаменты. Не нужно
ослаблять эти узы, и они будут бессмертны. Не старайтесь разжечь

48
Максимилиан Робеспьер
против этого города бесплодную ненависть, нелепую ревность, и он будет
всегда рассчитывать да привязанность французов. Мы не боимся, что они
забудут о бессмертных событиях революции, о священном союзе,
которому мы столько раз присягали и' который мы скрепили нашей кровью
и смертью тиранов. Какое нам дело до похвал Парижу, которые тотчас
же опровергаются горькими упреками и уравновешиваются перечислением
преимуществ, вызывающих, по-видимому, зависть! Нет, что бы ни
говорил докладчик комитета, Париж отнюдь не кичится своим богатством,
которое он без сожаления принес в жертву свободе. Вы говорите о
«памятниках, которыми его украсили искусства». Он разрушил те из них,
которые воплощали идеи деспотизма. Мы забыли все искусства, чтобы
владеть лишь искусством борьбы с тиранией, и мы не гордимся
достоинствами той небольшой группы лиц из нашей среды, которые продолжают
поклоняться искусствам. Разложение, порожденное роскошью, в котором
вы нас упрекаете, не коснулось нас. Оно удел тех, кто владеет этими
богатствами, и по своим убеждениям эти люди стоят значительно ближе
к нашим клеветникам, чем к нам. Впрочем, мы полагаем, что
великодушный народ, свергнувший Бастилию и трон, испытавший в своей борьбе
за свободу гонения и нищету, не совсем еще разложился. Мы считаем,
что мужество наших санкюлотов не уступает добродетелям тех
напыщенных ораторов — фельянов и республиканцев-роялистов, которые изволят
упражнять среди нас свои возвышенные таланты.
Перестаньте же утверждать, что «гвардия эта необходима потому,
что может наступить день, когда жителей Парижа сумеют заставить
забыть (так сказано в докладе), что ш% существование связано с
независимостью представителей народа, присутствием которых в стенах своего
города они должны гордиться, но на которых они никогда не смогут
безнаказанно оказывать влияние».
Представители народа, вы поняли, о чем идет речь? Вот он, скрытый
мотив предлагаемого вам института. Проект создания гвардии направлен
против граждан Парижа. Это дух и язык тех яростных защитников
аристократии, которые, когда им пришлось расстаться со своими гнусными
привилегиями, выступили с братоубийственной войной против своего
отечества. Не этими ли настроениями был одержим Лафайет, когда он
купался в крови наших самых доблестных граждан и когда он окружил
этот зал сбитыми с толку приспешниками, дабы Учредительное собрание
могло бестрепетно погубить свободу? 75 Какую иную цель, как не измену
интересам народа, преследуют те, кто хотел бы поставить вооруженных
людей между собой и народом? Ибо добродетель обращается к
общественному мнению, а преступление его отвергает.
Тирания народа Парижа — вот обычное содержание напыщенных
речей всех этих врагов свободы, будто французы Парижа по природе

см
Oi
IN.
ce
О
о. х
* * s
О
52
S
5S5
со
о
^
<^>
8
S
С5
че
<^
S
S
<^>
«
^
N>
со
о
<30
о
^
С5
H
О.
ев
W
О
о
H
Он
а>
PQ
cd
О-
2
м
о.

Речи, письма, статьи 1792 г.
49
своей отличаются от французов, проживающих в других областях
Франции. Они прекрасно знали, что нападки против влияния французов
Парижа — это ловкий способ нанести удар по общественному мнению. Они
анали, что выступить против народа Парижа, значит нанести косвенный
удар по французскому народу. Ибо отнюдь не жители Перпиньяна или
Кемпера смогут осуществлять благотворное влияние общественного
наблюдения за делами, ареной которых является Париж. Вот в чем
заключается, по мнению всех политических мошенников, вина Парижа: он
насчитывает огромное население, которое является постоянным
свидетелем всех событий, затрагивающих общественную свободу. Для
укрепления свободы этой обширной империи необходим центр,— средоточие
света и энергии,— способный сообщать общественное сознание всему
бесчисленному множеству небольших ячеек, образующих французский народ
в целом. В этом качестве Париж и явился тем камнем, на котором
разбился королевский деспотизм. Ему предназначено быть причиной гибели
всех новых тираний. Вот почему до тех пор, пока во Франции останутся
честолюбцы, замышляющие козни против общественного блага, они будут
стремиться оклеветать и уничтожить Париж. Они попытаются, во всяком
случае, скрыть свои преступления от великодушного и просвещенного
народа, который живет в этом городе. Граждане представители, в этом
и заключается политика тех, кто хотел бы ввести вас в заблуждение и
подчинить себе. Что могу я добавить ко всему этому? Нужно ли мне
говорить, что особая гвардия, которую хотят вам придать, не более
достойна вас, чем те массы граждан, которые окружают вас, где бы вы ни
оказались? Что вся эта, отобранная административными органами военная
свита, ее экипировка, мундиры, которыми соизволили заниматься ваши
комитеты, не стоят в глазах друзей свободы пестрой и грубой одежды
наших санкюлотов, которых вы собираетесь удалить от себя, их
шерстяных эполет, их пик. Скажу вам еще лишь одно слово. Французская
нация смотрит на вас. Европа 'следит за вами, и она видит, что вы
занимаетесь обсуждением средств защиты от окружающего вас народа. Более
того, она слишком долго является свидетелем того, как вы помимо своей
воли играете на руку тем мелким страстям, к которым вы никогда не
должны иметь никакого отношения. Пора освободиться вам от этих
позорных дебатов. Спешите заявить, что нет оснований обсуждать
предлагаемый вам проект76.
4 т. II

50
Максимилиан Робеспьер
ИЗЛОЖЕНИЕ ПРИНЦИПОВ И ЦЕЛИ ИЗДАНИЯ
«ПИСЕМ К СВОИМ ДОВЕРИТЕЛЯМ»
19 октября 1792 г. 77
Граждане, новые порученные вами мне функции78 обязывают меня
посвятить счастью родины все мое существование, каждый час его.
Одною из первых моих обязанностей я полагаю время от времени давать
отчет моим согражданам о моих принципах, о моей деятельности и о
положении государственных дел.
Представители французского народа принадлежат, некоим образом;
всем народам.
Всякая их слабость есть преступление, всякое преступление есть
покушение против всего человечества; они обязаны отчитываться перед
ним в своих действиях и в своих мыслях. Им необходима трибуна более
доступная и более высокая, чем трибуна Национального конвента, им
необходима такая трибуна, с которой они могли бы быть услышаны всем
миром. Я взойду иногда на эту трибуну, открытую для всех людей, чтобы
дать верное описание работ Собрания, которое должно выработать законы
французского народа. Я покажу вам пружины всех великих событий, от
которых зависит судьба Франции и всего мира. Я даже проведу вас
по тому Дедалу, в котором издавна интрига старается запутать дело
свободы. Я с особенною силой буду отстаивать те незыблемые правила, те
основные принципы общественного порядка, признанные испокон веков
и испокон веков нарушаемые, которые шарлатаны не перестают
затемнять, а честолюбцы стремятся уничтожить. Я даже иногда позволю себе
апеллировать к общественному мнению и к потомству на те пагубные
решения, которые им удается вырвать, используя заблуждения или
предрассудки.
Во множестве листков, наводняющих все восемьдесят три
департамента, просвещенные друзья общественного блага стараются найти
принципы, разум, правду. Но, в большинстве случаев, они находили там лишь
проявления страстей и партийного духа, бесконечную лесть в адрес
кумиров, которых хотят навязать, потоки клеветы против всех патриотов,
которых ненавидят или страшатся. Все добрые граждане желают
появления правдивых изданий, которые могли бы быть противоядием этой
периодической лжи. Быть может, мне удастся частично исполнить это
желание.
Сегодня я вам изложу некоторые мысли о вашем нынешнем
положении, о принципах, которыми должны руководиться ваши представители
на поприще, куда вы их призвали, и которыми вы сами должны
руководиться при рассмотрении общественного договора, когда он будет
представлен на ваше утверждение.

Речи, письма, статьи 1792 г.
51
Монархия уничтожена. Дворянство и духовенство исчезли.
Начинается царство равенства. Эти великие завоевания свободы — награда за
ваше мужество и за ваши жертвы, они — следствие добродетелей и
пороков, просвещения и невежества ваших первых представителей и
бездарности ваших тиранов. Короли Европы обращают против вас свое
кощунственное оружие, но это готовит вам лишь новые победы. Они уже
расплачиваются за это преступление позорными неудачами. И если ваши
начальники умеют использовать вашу силу и ваш энтузиазм, то
невозможно даже представить себе то огромное и славное поприще, которое
открывает перед вами творческий дух человечества. Ваши новые
представители, защищенные силою вашего оружия и окруженные вашими
добрыми' желаниями и вашим доверием, могут легко дать вам самую
счастливую форму правления. И эта работа не должна быть ни
длительной, ни трудной.
Поскольку монархия свергнута, поскольку политическое равенство
восстановлено, временная конституция, освобожденная от двух
существенных пороков, уже возвышает вас над всеми теми народами, которые
порабощенные нации называют свободными. Фундамент этого
величественного здания так прочен, так прекрасны многие его части,
сохранившиеся в неприкосновенности, что новым архитекторам остается,
пожалуй, меньше работы, чем это думают. Совершенствовать, в
соответствии с признанными принципами, организацию и распределение
некоторых установленных властей, ограничить представительную аристократию
малым числом новых учреждений, которые будут держать в страхе
коррупцию и обеспечат сохранение прав суверена, вот, пожалуй,
единственная заслуга и единственная задача Национального конвента. Мне кажется,
по крайней мере, что мы находимся в довольно счастливом положении,
чтобы, в течение нескольких месяцев, укрепить свободу нашей страны
путем создания справедливой формы правления, и это вовсе еще не даст
нам право претендовать на титул великих политических деятелей или
чудесных законодателей.
Я признаю, что, для достижения этой цели, какой бы близкой она ни
казалась, вам следует избежать некоторых опасных подводных камней.
Сохранить свободу столь же трудно, как и завоевать ее. Те, кто
утверждает, что все враги свободы исчезли вместе с монархией, суть люди,
мягко выражаясь, доверчивые. Одно название республики не достаточно
для укрепления ее господства. Кто из нас согласился бы снизойти с
высоты провозглашенных нами бессмертных принципов, чтобы опусти'ться
до уровня, например, Бернской республики, или Венецианской, или
Голландской республик? Кто из нас согласился бы заменить прекрасные
учреждения ф)ранцузского народа конституцией Соединенных Штатов
Америки, построенных на аристократии богатств и ныне неуклонно
4*

52 Максимилиан Робеспьер
скатывающихся по наклонной плоскости к монархическому
деспотизму?
Мало того, что мы свергли престол. Необходимо построить на его
развалинах священное равенство и неотъемлемые права человека. Сущность
республики не в пустой славе, а в характере граждан. Душою республики
является добродетель, т. е. любовь к родине, та великодушная
преданность, которая сплавляет все индивидуальные интересы в общие
интересы. Врагами республики являются гнусные эгоисты, честолюбивые
и развращенные люди. Вы изгнали королей. Но изгнали ли вы пороки,
порожденные среди вас их пагубным господством? Вы представляете
собою, в массе, самый великодушный и самый нравственный из всех
народов и, если оставить в стороне некоторое легкомыслие, наиболее
достойный свободы. Но, с другой стороны, какой еще народ откармливает
на своей груди столь великое множество ловких плутов и политических
шарлатанов, искусных в деле обмана и узурпации власти?
Граждане, если вы хотите избежать новых ошибок и новых бедствий,
начните с уяснения перемены, которую последняя революция внесла
в ваше положение. До того, как были уничтожены дворянство и мюнар-
хия, интриганы, озабоченные лишь тем, как устроить свою карьеру на
развалинах двора, сражались бок о бок с друзьями свободы и разделяли
с ними звание патриотов. Этим объясняются различные последующие
метаморфозы многих лиц, гражданская доблесть которых исчезла, как
только она начинала затруднять осуществление их честолюбивых
планов. Народ, казалось, делился тогда на две партии: роялистов и
защитников народного дела. Сейчас, когда общий враг раздавлен, вы увидите,
как те, кого смешивала' под общим наименованием патриотов, неизбежно
разделятся на два класса. Одни захотят построить республику для себя,
а другие для народа, в зависимости от того, что возбудило их
революционный пыл. Первые будут стараться изменить форму правления в
соответствии с аристократическими принципами и интересами богачей
и государственных должностных лиц, другие захотят построить ее на
принципах равенства и общественных интересах. Вы увидите, что
к первым примкнут все, кто ранее шел под монархистским знаменем,
все дурные граждане, независимо от того, какую роль они играли ранее,
тогда как другие будут исключительно людьми чистой совести, которые
в революции' видели средство достижения свободы для их страны и
счастья всего человечества. Интриганы объявят им войну еще более
жестокую, чем та, которую вели с ними двор и аристократия. Они будут
стараться погубить их теми же маневрами, теми же клеветническими
измышлениями. Они будут тем опаснее, что захотят захватить все посты
и всю правительственную власть. Что б это было, если б они использовали
все эти средства для развращения и обмана общественного мнения?

Речи, письма, статьи 1792 г. 53
Ныне общественное мнение уже не может распознать врагов свободы
по ярко выраженным признакам роялизма и аристократии. Оно должно
выявить их по более тонким признакам отсутствия гражданских чувств
и интриганства. Общественное мнение впало бы в заблуждение или
плавало бы в состоянии гибельной неопределенности, если б оно продолжало
классифицировать людей по прежним наименованиям. В республике есть
лишь две партии, партия добрых граждан и партия дурных граждан,
иначе говоря, партия французского народа и партия честолюбцев и
стяжателей.
Отныне надо научиться судить о тех и других по степени их верности
признанным принципам общественного порядка и общественным
интересам, вокруг которых должны объединиться все друзья родины.
Я попытаюсь напомнить об этих принципах и развить, по крайней
мере, одну истину, которую я считаю основою всех политических
учреждений.
Давно уже было сказано, что люди, по самому существу своему,
свободны и равны и что целью всякого правительства является сохранение
их естественных и неотъемлемых прав. Каким образом может оно
достигнуть этой цели? Путем защиты слабого против сильного. Но самый
сильный в государстве это само правительство, поскольку оно вооружено
всеми против каждого в отдельности. Когда оно использует эту силу в
соответствии с общей волей, оно обеспечивает свободу и счастье общества.
Если оно этой силою злоупотребляет, оно становится самым страшным из
всех орудий угнетения. Что из этого следует? Что главная цель
конституционных законов должна состоять в защите общественной свободы про-
« 7Q
тив узурпации со стороны тех, кто управляет /у.
Окиньте взором историю наций, и вы увидите, что повсюду
правительства захватывают суверенитет. Смертельная болезнь политических
образований не анархия, а тирания. Если народу удается на некоторое
время восстановить свою независимость, то это происходит только при
чрезвычайных обстоятельствах, когда он, наконец, разбужен эксцессами
угнетения. Причины этих опасностей, или этих беспорядков, заложены
в самой природе вещей, в человеческом сердце.
Правительство установлено для того, чтобы обеспечить уважение к
общей воле, но те, кто правят, обладают индивидуальною волею.
Следовательно, закон должен постоянно возвращать их к общим интересам, он
должен быть достаточно сильным, чтобы заставить должностное лицо
действовать исключительно в интересах республики.
Дать правительству энергию, необходимую для того, чтобы заставить
отдельных людей подчиниться общей воле, и в то же время
воспрепятствовать тому, чтобы оно могло ею злоупотребить,-— такова большая
задача, которую должен решить законодатель. Это решение есть, вероятно,

54
Максимилиан Робеспьер
шедевр человеческого разума. Эта задача тем труднее, чем больше
пространство, занимаемое данным государством. Ибо надо тогда, с одной
стороны, предоставить правительству более широкое поле деятельности, а с
другой стороны, труднее объединить народ для оказания сопротивления
его покушениям.
Вряд ли хоть один раз в истории такое решение было найдено или
хотя бы было предметом серьезных исканий. Создается впечатление, что
законодатели думали только об одной половине задачи. Они занимались
только обеспечением власти правительства и совсем, или почти совсем,
не думали о средствах приведения его к его истинным задачам. Они
рассматривали народ только как подданных, а не как суверена. Если иногда
они на словах признавали, что государственные должностные лица
являются лишь слугами народа, в действительности они ставили их в
положение господствующих над народом или его кумиров. Этот принцип
оставался на их устах и в их книгах, но не в их сердцах. В чем причина этого
рокового заблуждения?
Дело в том, что законодателями были люди, прислушивавшиеся к
голосу своих страстей или своих предрассудков, когда надо было исполнить
дело разума и добродетели. Мне не надо искать примеров ни в прошлых
веках, ни в чужих странах; я нахожу эти примеры среди вас, в самом
лоне вашей революции.
Вспомним ваши две первые легислатуры. С какой нелепой
доверчивостью одна построила странную систему абсолютного представительного
правительства, без всякого противовеса в лице народного суверенитета,
и не задумываясь о том, что такое правительство есть самый невыносимый
вид деспотизма! С какой любовью она непрестанно проповедовала
суеверное уважение к развращенным должностным лицам! В то же время она
унижала народ, истребляла его на основе кровавого закона и окружила
себя вооруженною силою, чтобы с полною безопасностью осуществлять
над ним тираническую власть. Что мне сказать о второй легислатуре,
которая только расписывала слабости и ошибки своих предшественников?
И что же? Одна стала свидетелем гибели своего произведения, а другая
сама погибла даже до истечения намеченного для нее срока. Франция,
вероятно, погибнет, если Национальный конвент не проявит более
сильного характера, если он не будет следовать более чистым и народным
принципам. Он несомненно будет им следовать, и нас не должен пугать
тот портрет законодателя, который создан самым красноречивым из
наших философов. «Нужен был бы высший ум, который видел бы все
страсти и не испытал бы ни одной, который, в ходе времени, подготовляя себе
славу в далеком будущем, трудился бы в одном столетии с тем, чтобы
наслаждаться в следующем. Нужны были бы боги, чтобы дать людям
законы» 80.

Речи, письма, статьи 1792 г.
55
Во всяком случае, тут нужны философы, столь же просвещенные,
сколь бесстрашные, испытывающие человеческие страсти, но главной
страстью которых является отвращение к тирании и любовь к человечеству.
Это должны быть люди, попирающие ногами тщеславие, зависть,
честолюбие и все слабости малодушных, они должны быть безжалостными по
отношению к преступнику, вооруженному властью, и снисходительными
к ошибкам, сострадательными к бедности, нежными и почтительными
по отношению к народу.
Первое, что должен знать законодатель, это то, что народ — добрый.
Первым его чувством должна быть потребность отомстить за обиды,
нанесенные народу, и вернуть ему все его достоинство. Но надо признать,
что это качество труднее всето найти среди нас и среди всех подобных
нам народов. И, поистине, это не должно ни удивлять, ни раздражать нас.
Наши нравы еще не могли полностью измениться в соответствии с нашими
идеями и нашим языком. Ведь то воспитание, которое мы получили при
деспотизме, не имело другой цели, как привить нам эгоизм и глупое
тщеславие. Наши учреждения и обычаи были лишь кодексом наглости и
низости, в котором презрение к людям было подчинено своеобразному
тарифу, и дозировалось, с соблюдением множества самых странных правил.
Презирать и быть презираемыми, то господствовать, то ползать на
четвереньках, такова была наша судьба. После этого можно ли удивляться тому,
что многие буржуа сохраняют еще, по отношению к ремесленнику, то
презрение, с которым дворяне относились к этим буржуа? Правда, иногда
можно слышать почтительные речи о неимущей и трудовой части
общества; такие речи слышны бывают главным образом в моменты кризисов
и революций. Но то, что происходит, когда царит тишина, когда от слов
надо переходить к делам, ясно показывает, что наши красивые формулы
и высокопарные изречения пребывают в нашей памяти или в нашем
воображении, а не в наших душах.
Если вы в этом сомневаетесь, заметьте, с каким недоверием, я чуть
не оказал «со страхом», продолжают смотреть на самую многочисленную
категорию граждан, и на самую чистую, вопреки тому, что воображают
невежество и спесь. Заметьте эту вечную склонность связывать с народом
и беднотою представление о мятеже и разбое. Смотрите, как, с одной
стороны, закону трудно поразить могущественных заговорщиков, с другой
стороны, с какою легкостью он рубит головы несчастных, не столь
преступных, сколь слабых. Смотрите, с каким роковым упорством
продолжают оправдывать и защищать предателей, пользовавшихся
всевозможными преимуществами при старом режиме, и оказывать им
покровительство. И если иной раз случается, что, за отсутствием преступных
судей, народ кого-нибудь из них казнит во имя спасения родины, то
сравните лицемерную чувствительность, с которой слезы проливаются на его

56
Максимилиан Робеспьер
могилу, с тем, как равнодушно те же люди слушают сообщения о
преступлениях тирании и об убийствах наиболее великодушных защитников
свободы. Пройдет ряд лет, а они будут продолжать декламировать с трибуны,
чтобы дать честолюбцам и аристократии предлог для порабощения и
ограбления народа. Смотрите, как они упорно стремятся к этой цели, то
клеймя народ магическими наименованиями «мятежников» или
«разбойников», то отказываясь признать его волю, изображая ее как волю части
народа на том основании, что весь народ не может собраться в одном
месте, то клевеща на ту часть народа, которая их окружает, потому что
более отдаленная часть не может заставить выслушать себя. Надо сказать,
что суровая правда и республиканская энергия еще смущают наше
малодушие. Для построения наших политических учреждений нам нужны
были такие нравы, которые когда-нибудь эти учреждения создадут нам.
Мы возвели храм свободы руками, которые еще заклеймены оковами
деспотизма. Возникла необходимость перестроить его. Мы должны быть
готовы к тому, что он рухнет, если он не будет построен исключительно на
фундаменте справедливости и равенства.
Это большое дело должно быть делом Национального конвента. Я мог
бы ручаться за чистоту большинства его членов. О, да будут они
недоступны для соблазнов интриги и клеветы! Единственное средство избежать
этих соблазнов, это быть постоянно объединенными вокруг принципов.
Конвент славно выполнит возложенную на него высокую задачу, если он
никогда не потеряет из виду следующую основную истину: его главной за-
ботой должно быть обеспечение прав граждан и народного суверенитета
против того самого правительства, которое он должен установить. Было
важно развить этот принцип. Еще полезнее будет осуществись его.
Франция будет счастливой и свободной, когда этот принцип перейдет из
вступлений наших ораторов ib их заключения и в наши декреты. Я в
дальнейшем разовью вытекающие из этого принципа следствия, и я изложу
в другом письме мои соображения о том, какими путями согласовать силу,
необходимую правительству для подчинения граждан власти закона, с
силою, необходимою народу для сохранения своей свободы.
О ВЛИЯНИИ КЛЕВЕТЫ НА РЕВОЛЮЦИЮ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 28 октября 1792 г.81
Граждане, сегодня я хотел бы сделать сообщение на тему, которая,
насколько мне известно, еще не рассматривалась ни одним политическим
писателем. Речь идет о могуществе клеветы. Потребовалась революция,,
подобная нашей, чтобы она развернулась ibo всем своем величии. Я рас-

Речи, письма, статьи 1792 г.
57
скажу вам о подвигах, которыми она себя прославила, и вам придется
признать, что этим будет внесен значительный вклад в развитие
общественного сознания и истины.
При деспотическом режиме все жалко и мелочно, сфера пороков, как
и сфера добродетелей — ограничена. При прежнем образе правления
влияние клеветы ограничивалось раздорами среди братьев, ссорами супругов,-
возвышением интриганов за счет гибели честных людей. Клевета
осуществляла перевороты лишь в приемных и в королевских кабинетах.
Смещение министров и изгнание придворных — вот достойнейшие из ее
подвигов. Наша революция открыла перед клеветой необозримое поле
деятельности. Уже не отдельные лица, а все человечество стало предметом
ее коварных козней. Неразлучная спутница интриги, она вместе с ней
опутала мир сетью своих заговоров. Все клики, которым удалось возвыситься,
прибегали к клевете в своей борьбе против свободы.
Толчок к революции был дан общественным мнением, и лишь
общественное мнение могло остановить революцию. Поэтому каждая партия
должна была, естественно, приложить все усилия, чтобы завладеть
общественным мнением. Интриганам было хорошо известно, что
невежественная масса склонна связывать политические принципы с именами тех,
кто их отстаивает. Они приложили все усилия, чтобы очернить прежде
всего самых ревностных сторонников народного дела. Они пошли
дальше. Они оклеветали саму свободу. Но как опорочить свободу? Как
очернить тех, кто защищает народное дело? Было лишь одно средство'
добиться успеха — изобразить каждую добродетель красками
противоположного порока, крайне его преувеличивая; философские положения,
относящиеся к организации политических обществ, выдать за теорию,
направленную на дезорганизацию общественного порядка; свержение
тирании назвать анархией; революционное движение — смутами,
беспорядками, мятежами; энергичное отстаивание прав народа —
.мятежной лестью; выступление против тиранических декретов, которые
низводят большую часть граждан до положения илотов,— сумасбродными
и честолюбивыми декламациями. Короче говоря, следовало клеймить
позорными словами вещи, достойные похвалы и почета, и прикрывать
почтенными обозначениями замыслы интриганов и аристократов. Иба
известно, как действуют слова на людей. А люди революции были
людьми старого режима, и поэтому там, где встречается глупец, человек
слабый или испорченный, клевета и интрига наверняка обретают
простофилю или агента. Так удавалось возродить предрассудки и
малодушные, а то и порочные привычки старого режима с тем, чтобы
противопоставить их великодушным чувствам, здоровым и чистым
воззрениям, свойственным царству свободы. Таким образом общественное
мнение направляли по кривому пути, проложенному между чудовищными.

58
Максимилиан Робеспьер
злоупотреблениями старого режима и принципами справедливого
правления, которое должно было его сменить, чтобы достигнуть того, что
является целью честолюбивых интриганов, стремящихся подчинить его
себе.
Посмотрите, каких успехов с начала революции добилась клевета,
и вы убедитесь, что она является причиной всех злосчастных событий,
которые нарушили или обагрили кровью ход революции. Вы убедитесь,
что лишь она противится -еще царству свободы и .общественного
спокойствия.
Не клевета ли, устами священников, которые о работах
Учредительного собрания говорили лишь как о преступлениях против
нравственности, и против божества, восстановила суеверие против свободы,
пролила кровь граждан в Ниме, в Монтобане и в ряде других областей
французской империи? 82
Ведь это клевета надолго задержала развитие общественного
сознания. То она клеймила словом «цареубийцы» первых представителей
нации, не смелргвшихся даже притронуться к королю, то изображала
защитников прав человечества смутьянами, безумными апостолами
аграрного закона.
Ведь это клевета, развязав языки аристократов, .стала проповедовать
гражданскую войну, возбуждая против парижан ненависть и зависть
провинций. Ведь это она стремилась очернить колыбель свободы своими
бесконечными декламациями против первых актов правосудия,
свершенных народом над злодеями, замышлявшими его гибель. Ведь это она
воздвигла стену между революцией и другими народами Европы, рисуя
им французскую нацию полчищами каннибалов, а место гибели
тирании — ареной всех преступлений.
Я изложил вам методы открытых сторонников деспотизма и
аристократии. Пришел Лафайет и усовершенствовал эти методы. До него
никому так хорошо не было известно могущество клеветы, никто не
владел так искусством приводить ее в действие. Двор развил таланты,
которыми он был счастливо одарен природой.
Все знают теперь, куда были направлены его политические
устремления. Этот мелкий последователь Монка или Кромвеля, бывший
скорее орудием, чем главой клики, к которой он примкнул, намеревался
создать партию, которая занимала бы промежуточное положение между
гнусной аристократией старого режима и народом. Он собирался
обеспечить ей поддержку королевской власти, добиваясь участия в 'этом
замысле Людовика XVI. Однако, чтобы осуществить этот замысел, нужно
было назвать кликой саму народную партию. Нужно было представить
дух равенства и социальной справедливости как режим разрухи и
анархии; так изобразить самых ревностных защитников свободы в Учреди-

Речи, письма, статьи 1792 г.
59
тельном собрании, в Париже, повсюду в стране, чтобы нагнать страх на
люден невежественных, пропитанных предрассудками. Крупным
собственникам их рисовали как защитников ремесленников и бедняков,
торговцам — как бич торговли, малодушным — как зачинщиков всех
революционных действий, как нарушителей общественного спокойствия. Их
изображали чудаками и мятежниками. Этой партии удалось
использовать в своих целях законы и даже авторитет самой конституции, что
является высшим достижением ее политики. Прилагая вое усилия,
чтобы изменить конституцию в соответствии со своими честолюбивыми
планами и интересами двора, эта партия пыталась одновременно внушить,
будто друзья свободы думают лишь о том, как бы уничтожить
конституцию, в то время, как единственными их помыслами тогда было добиться,
чтобы она исполнялась честно и в интересах народа. Эта конституция,
в изъянах которой повинна клика Лафайета, стала вскоре в руках этой
кликп орудием тирании и гонений. Совершенно беспомощная, когда речь
идет о защите патриотов, подвергшихся преследованиям, она активно
использовалась для оправдания всех покушений на свободу, для
покрытия всех заговоров двора и аристократии.
С помощью этой политики клеветы все недостойные граждане,
слишком осторожные или слишком трусливые, чтобы открыто облачиться
в ливрею слуг аристократии, получили средство бороться против
свободы, не обнаруживая открыто своего отступничества. От народного дела
удалось отколоть всех робких, слабых или предубежденных. Под^
знамена этой клики, поставившей под угрозу революцию и названной
«умеренными», толпами устремились богачи, государственные чиновники,
эгоисты, честолюбивые интриганы, люди, облеченные властью.
Итак, мы видим, что клевета к тому же порождает фельянтизм, это
слащавое чудовище, которое пожирает, лаская, и которое намеревалось
погубить зарождающуюся свободу, напустив в ее колыбель всех змей
ненависти и раздоров. Клевета основала те антинародные клубы,
которые, разлагая общественное мнение, должны были обеспечить
господство клики. Это она с таким упорным и нелепым ожесточением
преследовала якобинцев и другие народные общества, чтобы уничтожить
вместе с ними патриотизм и народ.
Не клевета ли подготовила эти злодеяния еще более чудовищными
злодеяниями, когда Лафайет и его сообщники учинили резню
многочисленной толпы патриотов, мирно собравшейся, чтобы принятием петиции
добиться осуждения Людовика XVI? 83 Не прошло и мгновения, как вся
страна была погружена клеветой в траур! С величайшей легкостью она
внушала обществу предубеждения и ненависть к защитникам свободы,
которых она поносила как «мятежников», «республиканцев» и т. п., и т. п.,
м т. п.

60
Максимилиан Робеспьер
Клевета, и только клевета, добилась оправдания тирании и
предательства в лице последнего из наших королей. Каково же пагубное влияние
клеветы, если выступления с трибуны Учредительного собрания с
требованием справедливой суровости законов и в защиту прав юскорблен-
ного народа казались тогда представителям нации лишь мятежными
речами, лишь преступными планами ниспровержения всех законов и
развала государства? Какая волшебная способность превращать
добродетель в порок и порок в добродетель! И наделять глупость, коррупцию
и трусость правом открыто обвинять мужество, честность и разум!
Я был свидетелем этого скандала. Я был свидетелем того, как делегаты
великого народа, презренные марионетки вероломных шарлатанов,
предавших отечество, страшились народа, клеветали на него, объявили
войну тем уполномоченным народа, которые хотели остаться верными
его делу, вменяли им в преступление и уважение их сограждан, и
стихийные выражения народного возмущения, вызванные тиранией. Они
тупо верили всем фантастическим бредням о заговорах, грабежах,
диктатуре, которыми их пугали. Они аплодировали собственной мудрости,
собственной умеренности и гражданской доблести, сокрушая
собственными руками ими же воздвигнутые священные основы свободы. И еще
я номню, как встречен был -французскими сенаторами Петион на
следующий день после избиения лучших граждан, к законному
выступлению которых мы были столь же непричастны, как и к преступлениям их
палачей. Петион, который также выступал тогда против тиранов, был
встречен примерно так, как Катилина был встречен римским сенатом.
Я сам испытал ту же участь! Более тога, преступная коалиция,
господствовавшая в Учредительном собрании, те самые лица, которых
республика изгнала как предателей, серьезно рассматривали с нашими
коллегами в своем контрреволюционном клубе вопрос о том, чтобы вынести
против меня обвинительный декрет. И если бы проект подобного декрета
был предложен, Национальное собрание не решилось бы, вероятно,
принять его вовсе не из чувства справедливости. Этому помешали бы
лишь кое-какие остатки стыда.
Клеветой было воздвигнуто чудовищное здание пересмотра
конституционного акта.
Это она, в более ранние времена, убила в Нанси самых ревностных
защитников свободы84. Это она, посредством несправедливых
приговоров и противозаконных приказов аристократии, погубила или изгнала
из нашей армии о позорящими свидетельствами самых преданных
общественному делу солдат85. Во всех этих случаях это она, клевета,
диктовала письма офицеров армии, докладные записки министров,
административных органов, доклады законодателей, продавшихся
интриганам.

Речи, письма, статьи 1792 г.
61
Это она заполнила тюрьмы гражданами, которые нагоняли страх на
тиранов своей энергией. Много раз после начала революции пролила она
народную кровь, пользуясь законом, одно название которого позорит
французских законодателей86.
Боже, с какими незначительными причинами бывают связаны
несчастья наций! С какой жалостью усмехнется философ, когда увидит
грязные пружины великих событий, изменяющих порой облик земного
шара! Лафайет был великим человеком и героем Старого и Нового света.
Умение хорошо платить и угождать газетчикам заменяло ему таланты
и добродетели. И этот мелкий человек чуть было не возвысился на
грудах памфлетов до диктатуры. В руках газетных писак судьбы народов.
Они создают или развенчивают героев, как некий (Варвик87 венчал и
развенчивал королей. Подобно королям, которые рассчитывали свои силы
по числу своих солдат и по тому, какими финансовыми ресурсами они
располагают, главари соперничающих ныне клик при расчете своих сил
исходят из числа поддерживающих их писателей и денежных средств
на их содержание. Лафайет глубоко постиг эти великие принципы. Он
сумел окружить себя армией журналистов. На протяжении нескольких
месяцев «Газетт Юниверсель»88, «Ами де Патриот»89, «Журналь де
Пари» 90, «Кроник» 91, «Мёсье Перле люи-мэм» 92 и многие другие
газеты больше сделали для его партии, чем сумел бы он сделать для
революции за пятьдесят лет, даже если бы и стоял во главе французской
армии.
Кроме того, он основал прекраснейшие фабрики, великолепнейшие
арсеналы, он издавал всевозможные пасквили — хвалебные или
ругательные, в виде отдельных выпусков или периодические,— которые он мог при
помощи своих адъютантов или правительства переправить в любой момент
во все концы страны. Нет необходимости отмечать, что для расширения
этих полезных предприятий он не забывал извлечь пользу из влияния,
которым он пользовался при дворе, из своих взаимоотношений с
цивильным листом.
Истина, однако, тоже располагает своими силами, своими солдатами,
и поэтому небольшая фаланга якобинцев и защитников свободы
довольно успешно преследовала его. И ему не удавалось нанести им удар, пока
он не связался с кликой, которая стремилась добиться власти иным
путем и выступала иногда вместе с патриотами.
Я имею в виду ту группу, во главе которой стояли Ламеты, Барнав
и Дюпор. Незадолго до побега Людовика XVI они заключили союз для
подавления партии народа, и Ламеты укрепили ряды пасквилянтов Ла-
файета, присоединив к ним тех, кто был на их содержании, прежде
всего «Логографа»93, очень преданного журналиста, старательно
выполнявшего свои обязательства перед хозяином цивильного листа —

62
Максимилиан Робеспьер
искажать мнения депутатов-патриотов и приукрашивать взгляды ораторов,
продавшихся двору *.
Вот тогда обе объединившиеся клики, укрывшись за Тюильрий-
ским дворцом и пользуясь поддержкой конституционной партии,
обрушились всеми силами на патриотов и одержали победу на Марсовом
поле, в вопросе об абсолютной неприкосновенности, а также в вопросе
о пересмотре конституции. То было время, когда во Франции
свирепствовала 'эпидемия фельянтизма94.
В то время Лафайет и его 'союзники действительно правили
Францией. Он был героем, освободителем нации. Он явился в
Законодательное собрание, и председатель сказал ему: «Нация с гордостью покажет
друзьям своим и недругам конституцию и Лафайета», и
Законодательное собрание встретило эти слова восторженными аплодисментами.
В другой раз его обращение с представителями народа было
значительно более суровым, чем обращение Людовика XIV с Парижским
парламентом, когда он посетил его с хлыстом в руке. И представители народа
простерлись перед ним еще более почтительно, чем Парижский парламент
перед Людовиком XIV. Во времена его владычества любое слово, любое
выступление против Лафайета считалось преступлением. Все патриоты
хорошо знают это, ибо тюрьмы были переполнены ими. Дурно
отзываться о Лафайете значило разрушать воетшую дисциплину, значило играть па
руку Кобленцу и Австрии, значило проповедовать анархию и колебать
устои государства. И если бы он сам не позаботился о собственном
разоблачении и не злоупотребил слишком грубо легковерием,— я чуть было не
сказал: глупостью,— общественного мнения, то и сегодня тех, кто имел
мужество разоблачать его прежние и замышляемые им новые
преступления, не называли бы иначе, как безумцами и мятежниками. Народ Парижа,
который ненавидел его еще тогда, когда в других местах ему поклонялись,
и федераты других департаментов с помощью самого Лафайета разрушили
чудовищное здание его славы и благополучия, которое рухнуло вместо
с троном.
Все ли клики были погребены иод обломками этого здания? Разве
вместе с Лафайетом исчезли эгоизм, честолюбие, невежество, все
предрассудки и все дурные страсти, враждебные равенству? Нет, дух его живет
еще среди нас. Он оставил наследников своего честолюбия и своих интриг.
И как могут они не рассчитывать на всевозможные успехи, имея дело с
таким доверчивым, столь же легкомысленным, сколь и великодушным
народом, который так долго воскуривал фимиам столь нелепым кумирам?
* «Достоверное и буквальное подтверждение сказанному содержится в бумагах,
обнаружением которых народ обязан непоколебимой твердости и неустанной
бдительности Комитета надзора Парижской коммуны» (прим. Робеспьера).

Речи, письма, статьи 1792 г.
63
Более того, не считая слова «республика», ничего, на мой взгляд, не
изменилось. Повсюду вижу я те же пороки, те же интриги, те же методы
и, прежде всего, клевету. Тем, кто -собрался опровергать меня с добрыми
намерениями, я бы посоветовал научиться осторожно относиться к
собственным суждениям. Вспомните, что вы имеете обыкновение обнаруживать
истину с опозданием на два года, вспомните, что было немало
разоблаченных мною пагубных интриг, успеху которых вы способствовали своим
беспечным нежеланием 1верить. Тем же, кто собирается опровергать меня
не с добрыми намерениями, я делаю отвод — то, о чем я буду говорить, их
касается. Кто бы, однако, вы ни были, что можете вы ответить на факты?
Что скажете вы, когда я докажу, что существует клика «добродетельных
патриотов» и «суровых республиканцев», которая совершенствует
преступную политику Лафайета и его союзников подобно тому, как те
совершенствовали политику явных аристократов? Мне нет необходимости называть
их, вы их узнаете по их делам.
Более того, не кажется ли вам, что то, о чем я до сих пар рассказывал,
напоминает нынешние интриги? Неужели вы не узнали их тактику, их
манеру говорить?
После революции 14 июля вам приходилось слышать вопли
аристократов об анархии, их разговоры о демагогах, подстрекателях, постоянные
жалобы по поводу сожжения нескольких замков и наказания нескольких
злодеев. Вы были свидетелями того, как Лафайет и его сообщники
повторяли в своей манере те же самые слова, проникнутые тем же
духом.
Как, после революции 10 августа, поступает новая клика? Она кричит
об анархии, беспрерывно твердит о некой дезорганизующей партии
яростных демагогов, которые В1Водят народ в заблуждение и потакают ему.
Грабежи, убийства, заговоры — вот вечные темы ее обращений к
восьмидесяти трем департаментам. Она лишь заменила слово «мятежники»,
затасканное ее предшественниками, менее тривиальным словом «смутьяны».
Ибо она, как и ее предшественники, знает, что глупцов и невежд увлекают
словами. Кому же предъявляет она свои обвинения? Аристократам,
эмигрантам, роялистам? Нет. Фельянам? Лицемерам умеренным? Патриотам,
чье республиканское усердие ведет свое начало от 10 августа? Нет, ее
упреки адресуются тем патриотам, чуждым всяческим кликам и
неколебимо приверженным общественному благу, которые с начала революции
избрали путь, ведущий к единственной цели любой конституции
свободы — к царству справедливости и равенства. Эта клика обвиняет тех, кто
проявил себя в революции 10 августа и кто стремился к тому, чтобы эта
революция была совершена для народа, а не для какой-нибудь клики. Она,
наконец, обвиняет тех, кто был вечной жертвой гонений Лафайета, двора
и всех их сообщников.

64
Максимилиан Робеспьер
Аристократы и фельяны всегда находили предлог, чтобы посягнуть на
права народа и унизить его достоинство.
Интриганы республики рабски копируют их в этом. Подобно своим
предшественникам, они обрушиваются с нападками на публику,
присутствующую на заседаниях Национального собрания. Они не гнушаются
пользоваться остротами самых наглых хулителей народа. Подобно им, они
забавляются остротами о «властелине трибун», о «властелине террасы
фельянов». Д'Андре и Мори95 могли бы с полным правом преследовать за
плагиат тех журналистов, слывущих патриотами, которых читатели могут
узнать по этому штриху.
Аристократы и фельяны осмелились приписать друзьям свободы
нелепый проект аграрного закона96. Эту клевету они, однако, распространяли,
краснея от стыда и в полной тайне. Интриганы республики расклеили
афиши с этой клеветой на стенах Парижа. Они поручили некоему
министру, своей креатуре97, выступить с этой клеветой в Законодательном
собрании, где они господствовали. Они осмелились предъявить это нелепое
обвинение даже собранию выборщиков Парижского департамента, но оно
было с негодованием отвергнуто общественным мнением. Более того, когда
сразу же после декрета об упразднении монархии, принятого по
предложению депутата от Парижа98, другой депутат от того же департамента99,
известный своими большими заслугами перед революцией, предложил
декрет, согласно которому любая собственность находится под защитой
нации, один из журналистов и корифеев коалиции, о которой я говорил,
член Национального конвента, напечатал на следующий день, что это
предложение было сделано отнюдь не чистосердечно 10°.
Вы были свидетелями нескончаемых декламаций аристократов и
фельянов против Парижа. Интриганы республики постоянно выступают с
обвинениями против Парижа. С той лишь разницей, что у первых дело
ограничивалось декламациями', у вторых же речь идет о заговоре против
Парижа, против самой республики.
Обратите внимание, с каким ожесточением, в то самое время, когда
Париж завоевал свободу для французского народа, обвиняют они этот
город в безумных замыслах подавить эту свободу. Они попрекают Париж
его богатством, тогда как он разорился, защищая общее дело. Они
объявляют одиозной привилегией случайное пребывание в этом городе
представительного собрания, хотя этому обстоятельству в значительной степени
обязано как 1рождение революции, так и ее успехи. Они доходят до того,
что объявляют преступлением даже напоминание о заслугах и жертвах
Парижа, когда с подобным напоминанием выступают в ответ на их
клевету. Да они и не пытаются скрыть, что на борьбу с Парижем их толкает
ненависть к свободе. Почему не прекращают они до сих пор нападки на
Генеральный совет коммуны, который принял на себя всю ярость двора в

Речи, письма, статьи 1792 г.
65
ночь с 9 на 10 августа и придал этой бессмертной революции размах,
необходимый для свержения деспотизма? Почему не прекращают они
нападки против секций, избравших Генеральный совет, секций, избравших
тех самых выборщиков, которых интриганы чернили с такой наглостью?
Ведь эти секции по собственному почину торжественно утвердили
избрание тех депутатов, которых интриганы не стыдятся преследовать. Они
заслужили признательность не только французского народа, но и всего
человечества за глубокую мудрость, с которой они в течение пятнадцати
дней готовили последнюю революцию, за великое мужество, с которым они
торжественно подали Франции сигнал к священному восстанию, спасшему
отечество. В то время, как парижане, объединившиеся с федератами,
свергали деспотизм, в то время, как сорок тысяч отважных защитников было
направлено ими на борьбу с врагами государства, подлые пасквилянты
восстанавливали против них французов из других департаментов, внушали
депутатам, которые должны были образовать Национальный конвент,
нелепые опасения и пагубные предубеждения и сеяли повсюду семена
раздоров и сопровождающих раздоры бедствий. Если Национальный
конвент не совершил еще ничего, что отвечало бы величию революции и
чаяниям французского народа, причину этого следует искать лишь в том
доверии, с которым многие члены Конвента положились на вероломных
руководителей, которые уже давно вводили их в заблуждение. Можно ли
посвятить себя борьбе за благо нации и свободу человечества, если все силы
направлены на тяжбу с патриотизмом парижан, если беспрестанно
говорят о бурях, хотя вокруг безмятежная тишина, если клика интриганов
непрестанно твердит нам об ужасных подстрекателях и, по-видимому,
испытывает сожаление, что этих подстрекателей нигде не обнаруживают?
Стоит в каком-нибудь департаменте возникнуть какому-либо тесно
связанному с революцией движению, на которое в другое время никто не обратил
бы внимание, как тут же один из министров в самом ужасном свете
описывает это событие Национальному собранию, а интриганы начинают
разглагольствовать о смутьянах из Парижа 101. Озабоченный своим
пропитанием народ задерживает судно с зерном. Это дело рук смутьянов из
Парижа. Солдат обвиняют, обоснованно или необоснованно, в
неповиновении. Это дело рук смутьянов из Парижа. Из-за банкротства директоров
одного государственного предприятия сто тысяч обездоленных французов
-мотут остаться без хлеба 102. Вы думаете, интриганы будут искать средства
помочь им? Они выступают с напыщенными речами против Парижской
коммуны, которая нисколько во всем этом не виновата. Стоит гражданам
Парижа предложить петицию, которая в устах любого другого встретила
бы одобрение, как председатель очернит ее коварной и заранее
подготовленной репликой, а клика станет изобличать ее перед всей Францией 1и3.
Граждане и должностные лица, заслужившие признание республики за
5 т. II

66
Максимилиан Робеспьер
мужество и бдительность, с которой они раскрыли, представив
неопровержимые улики, и подавили заговоры двора, подвергаются лишь
преследованиям. Речь идет о Комитете бдительности Парижской коммуны 104. Если
же рабочие из лагеря, лишенные работы, мирно и стихийным образом
приходят, чтобы представить Собранию законную петицию, это, оказывается,
мятеж, вызванный депутатами Парижа 105. Член Собрания узнает, что на
площади Вандом собралось четыре тысячи восставших рабочих. Собрание
встревожено. В действительности на площади не было ни одного рабочего.
В другой раз один член Собрания сообщил, что народ восстал в Пале-
Рояле. Но в Пале-Рояле было тихо и безлюдно.
Что бы случилось, если бы действительно вспыхнуло волнение, которое
нельзя было предвидеть или предотвратить? Вот тогда бы департаменты
убедились, что .в страшных картинах, рисующих ужасы, ареной которых
будто бы стал Париж, нет никаких преувеличений, и представители
республики должны покинуть его, отряхнув его прах от своих ног. Именно
этого и ждут с нетерпением интриганы республики. До сего дня, к счастью,
гражданам, по-видимому, были ясны намерения интриганов. Этот якобы
столь свирепый народ мужественно переносил невзгоды, он не д^вал
проявиться негодованию, которое могли вызвать все эти подлые гонения.
И нужно признать, что глубокое спокойствие, царящее в огромном городе,
яшляется одним из немалых чудес революции. Ведь интриганы каяедоднев-
но прибегают к любым ухищрениям, чтобы вызвать беспорядки, которые
способствовали бы успеху их коварных замыслов. Это был также один из
основных пунктов политики Лафайета. Он также стремился вызвать
беспорядки, чтобы нагнать страх на Национальное собрание и на всех
мирных граждан и обвинить затем во всем патриотов. В этом нынешние
интриганы умеют подражать этому заговорщику, их старому другу, более,
может быть, близкому им, чем это даже подозревают.
Общественное спокойствие их раздражает. Они с тем большим пылом
клевещут на французов Парижа. Мятежный клич, с которым один из
интриганов осмелился с трибуны Национального собрания открыто
призвать все департаменты вступить в союз против Парижа, ежедневно,
в самых различных формах, повторяется по всей стране 106.
Даже аристократы из числа наиболее скомпрометированных депутатов
Учредительного собрания признавали, что в Париже можно жить
безбоязненно, даже оскорбляя (революцию. Я был свидетелем того, как аббат Мори
и ему подобные, выступив с клеветой против народа, изумлялись потом
тому, что они ежедневно совершенно беспрепятственно проходили сквозь
толпы граждан, знавших им цену. А логда он как-то вздумал угрожать
собравшемуся народу пистолетами, которыми он был вооружен, он затем,
в моем присутствии, открыто воздал должное гражданам Парижа,
избавившим его от им же вызванного справедливого гнева.

Речи, письма, статьи 1792 г.
67
Интриганам республики не удалось еще вызвать те проявления
общественного презрения, в которых они, по-видимому, весьма заинтересованы.
Встревоженные патриоты не образуют даже столь очерненных врагами
революции скоплений вблизи зала заседаний, так что интриганы
избавлены от чрезвычайно для них неприятной встречи с собравшимися на их
пути гражданами. Все равно, это не мешает им (разглагольствовать,
обращаясь ко всей Франции, об ужасающих опасностях, которым якобы
подвергаются их священные особы. Рядом с подобными республиканцами,
занимающими каждый день национальную трибуну, сколь любезным
должен казаться парижанам аббат Мори!
Лафайет и его друзья неплохо придумали, окружая себя иногда, под
предлогом охраны представителей народа, более плотным батальоном
парижской национальной гвардии. Но им никогда не приходило в голову
создать для депутатов военную свиту и придать им телохранителей. Им
никогда не приходило в голову призвать департаменты на защиту
депутатов от Парижа. Все эти конституционные тираны были добродушными
властелинами по сравнению с мелкими тиранами республики.
По-видимому, последние являются личностями значительно более важными, чем
члены предшествующей легислатуры, и доверить это священное сокровище
одному городу значит проявить неуважение ко всему роду человеческому.
Все французские департаменты должны разделить честь обеспечения их
сохранности. Нет, мало того, эту честь должны разделить все нации мира!
Если бы они были только смешны! Но сколько же в них глубокой
испорченности! Какое отсутствие стыда и сколько пренебрежения к самым
священным законам! Смотрите, как потешаются они над величием
представителей французского народа! Сегодня они представляют им внезапно
на утверждение свой позорный проект; когда же замечают, что
общественное мнение видит всю его мерзость, либо отвергает его из чувства
прирожденной порядочности,— запрещают его обсуждение. Трудно перечислить
все те ухищрения, к которым они тщетно прибегали, чтобы вынудить
Национальный конвент принять этот проект. Они умеют, однако,
прекрасно обходиться и без согласия Конвента. Предлагая этот вопрос на
рассмотрение Конвента, они без его ведома и в нарушение всех законов окружили
его значительными вооруженными силами, проявив тем самым весьма
пренебрежительное к нему отношение. Не будем бояться этих сил, они состоят
из граждан. Поспешим, однако, рассеять их заблуждение. Обратите
внимание на некоторые поступки, на речи отдельных лиц, на коварство, с
которым некоторые интриганы пытаются ввести их в заблуждение. Они
постоянно отравляют их сердца ядом ненависти и недоверия. И к чему только
не прибегают они, чтобы возбудить пагубные стычки и разжечь огонь
гражданской войны! О, французы, кто бы вы ни были, обнимитесь, как
братья, и пусть эгот священный союз станет наказанием для тех, кто
стремится внести среди вас раздор.

68
Максимилиан Робеспьер
Они хотят, чтобы их охраняли. Какое же преступление хотят они
совершить?
Они хотят покинуть Париж. Они не скрывают уже больше этот
замысел. Они правы. Им предстоит осуществить тайную мечту тех первых
врагов революции, которых, мне кажется, я иногда оскорбляю, сравнивая
их с ними. Действительно, если они собираются строить какие-то темные
козни, могут ли они оставаться среди многочисленного и просвещенного
народа, который хорошо их зндет и который научился распутывать нити
интриг? Могут ли они оставаться в городе, который служит как бы местом
встречи всех французов, под острым и всеохватывающим взором
общественного мнения? Париж оказался камнем преткновения и для прежней
аристократии, и для королевского деспотизма, и для конституционной
тирании. Он станет причиной гибели всех новых тираний. Пусть они
уезжают. Пусть перестанут докучать народу напрасными* страхами,
жалкими уловками, к которым они прибегают, чтобы добиться своей цели. Пусть
они уезжают. Куда направятся они? В каких холодных краях,
недоступных патриотическому горению и свету философии, в каком
невежественном, либо подготовленном их махинациями городе смогут они найти
применение своим редким талантам к клевете, мошенничеству и интригам?
Где укроются они, чтобы втайне приступить к расчленению государства
и к заговорам против всемирной свободы?
Разве могут они преследовать менее пагубные цели, пользуясь более
преступными средствами, чем все предшествующие клики? И есть ли
какое-нибудь различие между этими кликами? Те оспаривали друг у
друга призрачного монарха, чтобы господствовать под прикрытием его
имени. Эти хотят править под другой вывеской. Но если им для сохранения
власти понадобится восстановить на троне короля, разве станут они
колебаться? Ведь кто заинтересован в царстве справедливости и равенства?
Только народ. Честолюбцы, алчные и развращенные люди — ничто, когда
народ таков, каким он должен быть.
Вот почему они создают партию, занимающую промежуточное
положение между мятежной аристократией и народом или истинными
республиканцами. Обратите внимание на следующее. Не самые ли влиятельные в
республике лица бывают ими обласканы, не их ли они посещают, не им ли
оказывают содействие при каждом случае? Не к ним ли присоединяются
богачи, административный персонал, государственные чиновники и
граждане,-склоняющиеся к аристократическим взглядам, все те, кто
следовал прежде за той партией интриганов, которой они пришли на смену.
Они, наконец, почтенные, порядочные граждане республики, мы же —
сброд и санкюлоты.
Неужели они -слабее своих предшественников? Они значительно
сильнее. Они обвиняют нас в стремлении к диктатуре. Нас, у которых

Речи, письма, статьи 1792 г.
69
нет ни армии, ни богатств, ни должностей, ни партии; нас,
несговорчивых, как сама правда, несгибаемых, неизменных, я чуть было не сказал
несносных, как сами принципы. Но посмотрите, в какие руки перешла
вся власть и все богатства. Им досталась государственная казна, вся
полнота власти правительства, право раздавать все распределяемые
правительством должности. Вот их цивильный лист. Они пользуются
королевской властью, только под другим названием. Они господствуют
в Исполнительном совете, они господствуют в Конвенте. Создается
впечатление, что президиум, председательское кресло, комитеты, сама
трибуна стали их вотчиной. Выступать в Национальном собрании стало
скорее привилегией их друзей, чем правом представителей народа.
Быть заподозренным в стремлении противоречить их взглядам
равнозначно лишению права голоса. Если не быть начеку, они станут
принимать такие законы, какие они пожелают. А чтобы придать этим
законам характер декрета и авторитет общей воли, им нужно будет только
поддерживать в Собрании французских законодателей скандальный
беспорядок, благоприятствующий всем интригам, растягивать или искусно
обрывать обсуждение, пользоваться широко всеми возможностями,
какие предоставляются ловкому человеку великим искусством ставить
вопрос и, особенно, умением внезапно свертывать дискуссию. Горе
патриотам, не пользующимся поддержкой, которые осмелятся отстаивать
свободу! Они будут раздавлены, как гнусные насекомые. Горе народу,
если он решится дать о себе знать, если он проявит хоть какую-нибудь
энергию! Они умеют вносить раздор в ряды народа, чтобы погубить его
собственными его руками. Они жаждут его крови. Когда они были
заняты борьбой с другой партией, когда они пытались договориться с двором,
они вынуждены были льстить народу и щадить, в какой-то степени,
патриотов. Все это нужно было им для борьбы с противниками, чтобы
их припугнуть. И эта борьба между врагами равенства облегчала
честным гражданам их существование. Сегодня же, когда они стали
хозяевами, единственная их забота — избавиться от самых отважных друзей
отечества, подавить их всей тяжестью своего всемогущества. Правда, их
господство, как и господство их предшественников, основано на
недоразумении и должно быть столь же кратковременным. Добавлю даже,
что в Париже их уже знают. Не спешите, однако, успокаиваться.
Смотрите, какую стену воздвигли они между Парижем и другими частями
Республики. И не упускайте из виду, что их план в том и заключается,
чтобы покинуть Париж, устранить этот город, потушить тот великий
маяк, который должен светить всей Франции. И все это, по-видимому,
для того, чтобы иметь возможность уйти от общественного мнения,
пользуясь вызванным ими смятением и хаосом, царящим в
потрясенной в своих основах республике. Есть ли еще время просветить граж-

70
Максимилиан Робеспьер
дан 82 департаментов и подавить те пагубные распри, которые
пытаются разжечь интриганы? Располагаете ли вы для этого необходимыми
средствами? Ибо не следует заблуждаться: длительность их
господства объясняется теми неограниченными возможностями распространять
ложь и скрывать истину, которые они себе давно обеспечили.
В их руках вся стоустая молва, Bice каналы общественного мнения.
Этот союз стольких коварных писателей, поддержанный всеми
средствами государственной власти, представляет сейчас, может быть,
большую опасность для дела свободы, чем все заговоры двора.
Какими же средствами располагаем мы нынче, чтобы расстроить их
пагубные замыслы? На мой взгляд, сейчас есть только одно средство —
союз друзей свободы, благоразумие и терпение. Граждане, они хотят
сеять смуту в ваших рядах, чтобы ослабить вас, чтобы растерзать вас
вашими собственными руками. Они хотят возложить затем на вас
ответственность за плоды своей развращенности. Граждане, сохраняйте
спокойствие и невозмутимость. Следите в молчании за их преступными
происками. Дайте им самим разоблачить себя, пусть собственные их
злоупотребления станут причиной их гибели. Великодушный и
просвещенный народ сумеет всегда отстоять свои права и отомстить за
оскорбления. Просвещайтесь, просвещайте, насколько это в ваших силах, в
силах ваших сограждан. Рассейте заблуждение, на котором зиждется
господство интриги, и господству интриги придет конец.
Доводить до народа истину любыми путями, сквозь все преграды,
воздвигаемые врагами; 'множить и распространять всеми возможными
средствами указания, которые могут обеспечить торжество истины;
влиянию богатств и уловок, расточаемых в целях распространения
клеветы, противопоставить рвение и энергию гражданской доблести — вот,
на мой взгляд, чем сейчас с наибольшей пользой могли бы заниматься
истинные патриоты и в чем их самый священный долг. Оружие против
тиранов, книги против интриганов, сила для отпора иностранным
разбойникам, свет для разоблачения домашних жуликов — вот средство
одержать победу над всеми вашими врагами 107.
ПО ПОВОДУ ОБВИНЕНИИ РОЛАНА И ЛУВЕ.
Речь в Конвенте 29 октября 1792 г. 108
Робеспьер. Прошу слова по докладу министра внутренних дел и
по зачитанному после доклада письму, в котором затронут я лично.
Я имею в виду ту опасную инсинуацию, с которой выступили перед
этим Собранием... (его прерывает ропот части Собрания).

Речи, письма, статьи 1792 г.
71
Дантон. Председатель, обеспечьте оратору возможность
воспользоваться словю'м. И я тоже прошу слова. Настало время разобраться во
всем этом.
Председатель. Робеспьер, вы имеете слово лишь по
предложению издать доклад министра, ибо речь не идет еще о существе
вопроса.
Робеспьер. Я не нуждаюсь в ваших любезных наставлениях
{снова поднимается ропот). Я взываю к чувству справедливости
Собрания. Я прошу, чтобы представитель народа был выслушан с таким
же вниманием, с таким же беспристрастием, с каким был выслушан
министр. Если же Собрание отнесется ко мне иначе, дело, которое я хочу
отстаивать, будет проиграно. Чем значительнее вопросы, которые
Собранию предстоит решить, тем более обязано оно с полным беспристрастием
выслушать все мнения, всех людей. (Голоса: К делу, наконец.)
Председатель. Выступаете ли вы против издания?
Робеспьер. Я прошу у вас слова, чтобы говорить о вещах,
которые вам особенно важно знать, хотя бы о том, как избавить от гонений
многих граждан и даже представителей народа, не заслуживших того,
чтобы утратить ваше доверие и доверие нации. Как смогу я выполнить
эту задачу, если поднимаясь на трибуну, я оказываюсь настолько
окруженным всяческими предубеждениями, против которых я собирался
выступить, что мне не дают сказать слова, и председатель в такой .степени
ограничивает круг истин, о которых мне следует говорить, что мое
оправдание должно свестись к ничтожному вопросу об издании
доклада (вновь ропот части Собрания).
Председатель. Робеспьер, если вы выступаете против издания,
я ставлю этот вопрос на голосование.
Робеспьер. Послушайте, по крайней мере, что я хочу сказать.
(Голоса: Мы не хотим этого знать.—Другие голоса: Поставить
на голосование издание!) Неужели я не имею права сказать вам, что
сообщения, которые вам делают время от времени, преследуют одну
единственную цель — притеснить патриотов, которые не нравятся. (Те же
крики, ропот. Председатель призывает к порядку перебивающих). Если
то, что я говорю, не нравится вам,— и это служит основанием, чтобы
прерывать меня, и если председатель, вместо того, чтобы заставить уважать
свободу высказывания и все принципы, сам прибегает к несостоятельным
предлогам... (поднимается сильный ропот. Раздаются требования, чтобы
Робеспьер был призван к порядку как нанесший оскорбление
председателю).
Председатель. Я прошу Собрание разрешить мне простить эту
новую клевету.

72
Максимилиан Робеспьер
Робеспьер. С тех пор, как я начал говорить, я все время слышу
враждебные крики (новые реплики). Я свожу вопрос к одному весьма
простому пункту. Я являюсь свидетелем того, как словом «клика»
стремятся, с помощью коварных инсинуаций, обозначить людей,
заслуживших благодарность отечества. И хотя я не имею чести принадлежать
к их числу, меня, тем не менее, к ним причисляют. Защита должна
быть выслушана с той же терпимостью, с которой в том самом месте и
теми же людьми было выслушано обвинение,— таково, мне кажется,
первое требование справедливости. Я не вижу, почему представитель
народа не может быть выслушан с таким же вниманием, как и тот, кто
предъявил ему обвинение, каково бы ни было звание последнего.
(Восстанавливается тишина.) Будь иначе, чтобы погубить лучшего из
граждан, было бы достаточно предъявить ему обвинение перед лицом всей
Франции и беспрерывными и продуманными обвинениями набросить на
него тень туманных подозрений. И затем распространить зти
клеветнические домыслы во все концы республики, скрепив их авторитетом
Национального собрания. Если же крики предубеждения не дадут
-обвиняемому высказаться, какие средства останутся тогда пострадавшей
невинности? Не очевидно ли, что вас могут тогда обвинить в попрании всех
законов справедливости? Стоит поэтому какому-нибудь интригану,
находящемуся среди вас, злоупотребить вашим доверием, чтобы мы
оказались под гнетом той безграничной власти, которой вы облечены. Я
привожу сейчас общие замечания, которые пригодятся нам в дальнейшем.
Разве есть что-нибудь в этих принципах, что не волновало бы ваши
сердца, с чем бы вы не были согласны? Если же здесь найдутся люди,
которые, поддерживая аплодисментами любые обвинения и подавляя
яростными криками тех, кто пытался бы оправдаться, увлекут этим
Собрание, оказавшееся, не ведая того, в руках клики интриганов, разве не
приведет это к тому, что Национальное собрание станет проводить
опаснейшую и жесточайшую политику гонений? И разве тот вечный
ропот, которым нас преследуют, не наносит ущерб интересам
государства? Разве доброе имя части представителей народа и их право
голоса не в интересах государства? Можно ли, не ущемляя прав народа,
свести на нет поданные им голоса и подвергнуть его жестокой,
заблаговременно подготавливаемой расправе? Да что там! Ведь здесь нет
никого, кто бы осмелился обвинить меня открыто, кто привел бы против
меня определенные факты. Ведь нет ни одного, кто осмелился бы
подняться на трибуну, чтобы начать со мной спокойную и серьезную
дискуссию...
Л у в е. Я прошу слова, чтобы выступить с обвинениями против
Робеспьера.

Речи, письма, статьи 1792 г.
73
Ребекки, Барбару. Мы также будем его обвинять.
Робеспьер младший109. Я прошу, чтобы обвинители моего
брата были заслушаны до него.
M ер лен (из Тионвиля). Я прошу, председатель, чтобы вы
поставили на голосование издание доклада министра. Здесь не место слушать
споры между Робеспьером и такими людьми, как Ребекки и Луве.
Робеспьер. Я требую права высказать до конца мое мнение. Нет,
речь здесь идет не о частной ссоре! Ибо если бы обрисованная мной
политика одержала верх, успех крупнейших заговоров был бы обеспечен
заранее, а свобода была бы вскоре подорвана преследованиями части ее
защитников. Мне было предъявлено уже два рода обвинений. Первое,
с виду очень серьезное, но столь туманное, столь легковесное, столь
слабо подкрепленное, что, казалось, оно выдвинуто не для того, чтобы
привести доказательства, но чтобы внушить вам неприятные
впечатления. Ибо в этом и заключается великое искусство клеветы. Обвинение
второго рода содержится в письме, которое довел до вашего сведения
министр внутренних дел. (Голоса: К делу!) Если сотня депутатов
может безнаказанно заглушать мой голос своими выкриками, не
приведет ли 1Это к тому, что патриотов, всех, кому было предъявлено
обвинение, кто бы они ни были, будет судить не Собрание, а те самые враги,
против которых мы выступаем? Вы не прерывали обвинителя криками
и оскорблениями. Перехожу к делу. Министру было разрешено зачитать
здесь подряд множество выдержанных в одном духе донесений,
содержащих главным образом обвинения против одного человека, на
которого хотели бы указать, не осмеливаясь назвать его по имени. Я
утверждаю, что эти обвинения, направленные, в частности, против меня, дают
мне право требовать, чтобы Конвент отказался от обыкновения всякий
раз направлять в 83 департамента донесения и разоблачения министров,
без их расследования. Он должен заслушать прения по этим донесениям,
все за и против, и крики наших врагов не должны помешать Собранию'
услышать правду. (Поднимается ропот.) Не сердитесь на мои слова.
Министрам все равно будет легко нас погубить. Ведь у нас нет ни тех
богатств, ни той власти, ни тех средств связи, которыми располагает
правительство великой державы, не говоря уже о других средствах,
обеспечивающих влияние. Имея против себя подобные средства, мы будем
оклеветаны во всех частях республики, даже если бы мы были тысячу
-pas правы. Это будет сделано с помощью министерской почты самим
Национальным собранием, от которого хитростью добьются декретов о
рассылке официальным путем по департаментам в качестве документов,
имеющих отношение к общественной безопасности, материалов,
подготовленных нашими обвинителями. Я прошу, чтобы Собрание, приняв, если
оно того пожелает, решение об издании доклада министра, но без офици-

74
Максимилиан Робеспьер
альной рассылки 83 департаментам, установило день, когда было бы
дозволено обсудить это донесение. Ибо подобная откровенная дискуссия
могла бы рассеять немало предубеждений, немало заблуждений. Она
могла бы рассеять пагубную рознь. В связи с тем, что один депутат
заявил о своем намерении выступить с обвинениями против меня, прошу
выслушать его, но с тем, чтобы и я был выслушан в свою очередь.
(Аплодисменты.)
О ТОМ, КАК БЫТЬ С ЛЮДОВИКОМ XVI.
Речь 16 ноября 1792 г. по
Граждане!
Когда народ обсуждает вопрос о наказании отдельного человека,
есть ли это желание мести? Движет ли им удовольствие от
умерщвления жертвы? Нет, им движет разум и высший закон интересов
государства.
Чтобы найти решение проблем, связанных с обсуждаемым вами
сегодня делом, нам надо рассмотреть лишь два вопроса: 1. Что
разрешает справедливость и что она предписывает? 2. Чего требуют
государственные интересы?
К тому же эти два вопроса переплетаются между собою. Ибо это
вечная истина, что только то полезно, что справедливо. Когда лишился
жизни Карл I, то один тиран был принесен в жертву другому тирану.
Тот судебный процесс отделен от предмета нынешнего нашего
обсуждения таким же расстоянием, как то, которое отделяет век Кромвеля от
нашего века, революцию, воодушевленную честолюбием и фанатизмом, от
революции, которую философия должна направить к осуществлению
счастья людей.
Смерть английского деспота удивила Европу, но не взволновала ее.
Об этом событии судили, как могли, народы, самое мнение которых было
порабощено королевским деспотизмом.
Каков бы ни был результат дебатов, предметом которого является
тот, кто был королем французов, от вас зависит, чтоб этот результат не
рассматривался как крупное политическое событие: Людовик пережил
монархию, а монархия сама пережила тот суеверный престиж, коим она
когда-то была окружена. Ныне Людовик только человек. Если
преступление, в котором он обвиняется, крупнее совершенных обычными
преступниками, если вопрос об его оправдании или осуждении' более
широким образом связан с великими интересами нации, то разум не видит
никакого различия между его личностью и личностью других
обвиняемых. Когда-нибудь наши мудрые потомки с улыбкою жалости узнают,

Речи, письма, статьи 1792 г. 75
что мы продолжали придавать чрезвычайное значение воспоминанию о
том, что когда-то было, что титул, который мы упразднили,
по-прежнему -создавал вокруг короля такую большую иллюзию, что его дело
занимало место среди самых больших государственных вопросов.
Но есть другие стороны этого дела — моральные и политические,
которые делают его действительно важным. Прежде всего установим
четко те подлинные принципы, исходя из которых мы должны о нем
судить. Первое следствие гражданского общества заключается в том, что
права каждого индивида ставятся под охрану всех. Закон, или общая
воля, их признает, или определяет. Общественная сила защищает их.
Из этого принципа непосредственно следует, что все общество
обязано карать за преступления, совершенные против свободы, или
безопасности, или собственности его членов. Судьи и суды, это делегаты,
выбранные обществом для выполнения этой обязанности от его имени.
Судебная процедура — не что иное как формальные условия,
установленные обществом для защиты невинности или правды от страстей этих
делегатов, т. е. для воспрепятствования подмены воли закона частною
волею этих делегатов. Во всех случаях очевидно, что именно общество
решает споры между одними гражданами и другими гражданами.
Но есть такие преступления, которые нарушают не только права
отдельных людей, а, по самой своей природе, непосредственно наносят ущерб
всему обществу в целом. Главными такими преступлениями являются,
бесспорно преступления, совершаемые правительством против свободы
создавшего его народа111.
Здесь начинается новый порядок идей, абсолютно отличный от
порядка судебного, о котором мы только что говорили.
Это уже не процесс между одним индивидом и другим индивидом,
представленный на суд общества. Это дело общества против индивида.
Кто будет судьей в этом деле? Само общество. Стало быть, общество
будет и судьей, и стороной? Да. Это вытекает из природы вещей. С
одной стороны, справедливость и человечность требуют, чтобы
преступления, направленные против блага народов, не оставались
безнаказанными. С другой стороны, нет такого суда, который был бы выше нации, если
не говорить о суде вечного разума, но кто может лучше истолковать его
суждения, если не большинство членов общества? Теперь сведем вопрос к
более простым понятиям, освободив его от судебных терминов,
неприменимых к тем случаям, о которых мы говорим.
Когда правление вырождается в тиранию, когда юно действует
против воли и против интересов самого общества, тогда общественный
договор разорван. Нация оказывается в состоянии войны с тираном, и она
возвращает себе, в отношении его, все естественные права. И он должен
быть судим не по тем законам, которые он попрал, а по принципам

76
Максимилиан Робеспьер
естественного закона, под власть которого он сам себя поставил. Что же
предписывает этот закон? Он налагает на людей две обязанности.
Первая — это обязанность заботиться о собственном сохранении, откуда
следует право карать всех тех, кто причиняет ущерб свободе или
безопасности людей. Вторая — это обязанность оказывать помощь нашим
угнетенным братьям, откуда также следует право карать тех. кто их
угнетает. Ибо природа вложила в нас, наряду со склонностью защищать
наше существование, повелительное чувство сострадания, являющееся
лишь эманацией той первой склонности, и это чувство подсказывает
нам, что следует опасаться, что удар, нанесенный нашему ближнему г
рикошетом поразит и нас. Вы сейчас увидите, какое важное следствие я
выведу из этого принципа.
Каково же то преступление, в котором обвиняется Людовик? Он
составлял заговоры против свободы и против безопасности французского
народа. Если это преступление реально, то те принципы, на которые я
только что ссылался, применимы к его делу. Французский народ имеет
право его покарать. Эти принципы освобождают от необходимости
ответить на возражение о неприкосновенности, если бы кому-нибудь
захотелось его выдвинуть. Ибо его можно судить не на основании
конституции, которую он уничтожил, а только на основании законов вечной
справедливости, которых он не мог стереть. Это не значит, что
конституция способствует каким-либо образом системе безнаказанности. Ибо
если в конституции сказано, что в таких-то определенных случаях
король обязан отречься, то я не вижу, каким образом эта статья могла бы
освободить виновного от всех других наказаний и во всех возможных
случаях. Это была бы странная логика, которая, путем расширительных
толкований, привела бы к безнаказанности всех преступлений. И если
бы эта мнимая неприкосновенность была в самом деле привилегией
попирать ногами все законы божеские и человеческие, я сослался бы на
декларацию прав, на суверенитет народа, а также на другие статьи, по
меньшей мере столь же конституционные, которые решительно
опровергли бы такое толкование неприкосновенности. Я спросил бы, на
основании какого принципа общественного блага или адравото рассудка
хотите вы предпочесть тех, кто оскорбляет разум и свободу, тем, кто их
уважает и укрепляет. Я сказал бы, что если конституция создана для
общества, она не может допустить того, что прямо направлено к его
разрушению, что все, что наносит урон неотъемлемым правам человечества,
тем самым незаконно и недействительно. И может ли нация,
вынужденная крайностями угнетения осуществить свое всемогущество, принять в
качестве закона, регулирующего ее судьбы, чудовищные пороки того
самого кодекса, который она была вынуждена уничтожить, и
тиранические нелепости, свидетельствующие лишь о нарушении ее прав? Но,

Речи, письма, статьи 1792 г.
77
граждане, столь крупный вопрос не может быть решен ни пустыми
софизмами, ни презренным крючкотворством. Есть ли такая страна,
дикая или цивилизованная, где измена и убийство не карались бы? *
Есть ли такой кодекс, который бы не карал изменника родины? Есть ли
такой кодекс, который из этого всеобщего закона делал бы исключение
для предателей, вонзающих кощунственный нож в грудь родины, для
убийц народов и палачей человечества? И ваш кодекс сурово карает за
это преступление. Повсюду положительные законы в этом вопросе
совпадают с вечными законами. Стало быть, если Людовик был тираном, то
его можно карать. Ведь до сих пор право разить тиранов было признано
за всеми нациями. В течение столетий человечество восхищалось этими
мужественными делами и ставило их в ряду высших проявлений
доблести. Неужели же можно усомниться в праве французского народа
наказать своего тирана? Но, в таком случае, может быть следует судить
посмертно Тимолеона, Пелопида112 и всех основоположников свободы.
Мало того. Можно задать себе вопрос, не следует ли судить и тех
граждан, которые сражались и пали у Тюильрийского дворца, всех тех,
кто исторг оттуда Людовика XVI и отвел его в Тампль, да и вас самих,
удержавших его там и разбивших трон, на котором он восседал?
Но мало того, что справедливость допускает принятие данной меры.
Надо еще, чтоб это повелевали государственные интересы, ибо это есть
единственный критерий той строгости, которую общество должно
применять против своих врагов.
Итак, полезна ли эта мера? Есть ли необходимость в наложении
наказания на Людовика, ныне развенчанного, бессильного и покинутого?
Граждане, есть ли необходимость в наказании тех жалких обвиняемых
в краже или подлоге, которых закон запирает в ваших местах
заключения? Ведь эти-то еще более бессильны, еще более покинуты. Граждане,
если нужно устрашать нищету или жадность, или даже отчаяние, то
разве не нужно поразить ужасом тиранию? Неужели вы
удовольствуетесь охраною ваших сундуков? Неужели вы оставите на произвол
врагов человечества вашу свободу, вашу родину и даже ваше богатство?
Вы слышите, богачи? Да, ваши богатства. Ибо деспоты и их
приспешники не уважают даже права собственности. Если обыкновенный
разбойник может наносить вред отдельным лицам, то коронованные
разбойники пожирают целые нации, не щадя при этом и честных людей,
которых они находят нужным умертвить. Разве искоренить тиранию
легче, чем искоренить воровство? Закон легко разит тех преступников,
у которых нет поддержки, но на протяжении столетий он поразил лишь
одного короля. Между тем, все другие преступления порождаются пре-
* В оригинале: sont-ils punis, что лишено смысла. Очевидно, нужно читать: ne
sont-ils pas punis (прим. переводчика).

78
Максимилиан Робеспьер
ступлениями королей, а равно низкими страстями и нищетою. Граждане,
если вам труднее наказать монарха, чем простого преступного
гражданина, если ваша суровость обратно пропорциональна размерам
преступления и слабости совершившего это преступление, вы более далеки от
свободы, чем когда-либо, у вас души и взгляда рабов.
Свободные народы превыше всего заинтересованы в сохранении
принципов, на которых зиждется их свобода. Вот почему вы,
построившие вашу политическую систему на священных основах
справедливости и равенства, вы должны явить миру последнего из ваших королей,
склоняющим голову под мечом государственного правосудия так же
низко, как склоняются все преступные головы. Если вы его помилуете, то
как осмелитесь вы преследовать других заговорщиков, которые всего
лишь его агенты, и всяких других злодеев? Если деспотизм остается без
наказанным, то наказание жалких жертв, повседневно умерщвляемых
судами за меньшие преступления, представляется лишь судебным
убийством.
Дать Европе прим-ер столь гнусной пристрастности, -значило бы
формально отречься от вашего характера, от ваших принципов, от
Декларации прав, которую вы ей представили. Это значило бы отбросить разум
и свободу назад на целое столетие. Вправе ли вы сделать это?' Нет.
Не напрасно же разбудили вы в сердцах людей чувство их достоинства
и «надежду восстановить свои права. Всеми вашими силами должны вы
помочь развитию этой великой революции, которая должна изменить,
судьбу мира. Это вовсе не значит, что, я довожу эту идею до абсурда и
считаю, что французы, в качестве Дон Кихота человеческого рода,
должны обойти весь мир, свергая вое троны. Наоборот, я думаю, что все,
что в настоящее время диктует нам здравая политика, это помочь нашим
ближайшим соседям стряхнуть с себя иго деспотизма, чтобы поставить
между нами и тиранами свободные народы, и спешно приложить все
наши ресурсы и всю нашу энергию для устройства наших внутренних
дел, дабы закрепить среди нас свободу, мир, изобилие и законность. Но я
хочу особенно подчеркнуть, что вы обязаны развить и сохранить все
принципы морали, что вы должны дать миру образец героизма и
человечности. Вы должны использовать этот яркий случай, чтобы отомстить
за все бедствия, обрушенные в течение стольких столетий на
страдающее и униженное человечество. Таково священное веление природы,
обязывающее нации, еще больше чем индивидов, способствовать всеми
своими силами защите и счастью своих ближних.
Каковы политические неудобства или, вернее, пустые страхи,
которые пытаются противопоставить изложенным мною аргументам?
Кое-кто, говорят, глухо нашептывает, что такой акт силы мог бы
возмутить умы и вызвать чувство жалости, благоприятное для деспотиз-

Речи, письма, статьи 1792 г.
79
ма. Я этого не думаю. Ибо я слышал, как голос общества торопил вас
исполнить этот священный долг, возложенный на вас волею нации. Да и
кто дал нам право приписывать нашим доверителям столь подлое и
нелепое низкопоклонство, что опровергается всем их поведением.
Вспомним, с какою героическою преданностью они сражаются, чтобы
уничтожить союзников Людовика XVI. А те крики ликования, которые со всех
концов Франции приветствовали его свержение с престола? Неужто они
лишь для того аплодировали заключению Людовика XVI в тюрьму,
чтобы отвергнуть наказание, которое неизбежно за этим следует?
Представители народа, выполняйте ваш долг и рассчитывайте на
поддержку народа. Народ гораздо чаще жаловался на слабость, нежели
на энергию своих представителей. В сердцах людей заложен священный
инстинкт, повелительное сознание своих прав и интересов, которое
выше всяких ухищрений ложной политики. Этот инстинкт подсказал
французскому народу, что ему изменяют первые его представители,
когда в 1791 г. они старались прикрыть теми же софизмами нелепую
неприкосновенность, которою они облекли тирана. Этого инстинкта
тирания не смогла потопить в крови граждан, умерщвленных на алтаре
родины. Этот инстинкт всегда, во все времена, опрокинет все пустые
ухищрения, изобретенные коварством для того, чтобы безнаказанно
попирать права человечества.
Может быть опасаются, что наказание последнего из наших королей
произведет пагубное впечатление в других странах?
Если б это предположение обладало хоть самою малою долею
правдоподобия, я бы iMor ответить, что такие соображения не могут иметь
никакого значения в дискуссиях свободного народа. Вся его политика
построена на том, чтобы делать только то, что справедливо, и презирать
своих врагов. Если, опасаясь оскорбить их, он позволяет отвратить себя
от республиканских принципов, то он уже побежден. Ибо, не
заблуждайтесь, силу сопротивляться лиге тиранов Европы дает вам не
ловкость ваших генералов, не численность ваших войск и не ваши
финансовые ресурсы. Эту силу дает вам чувство республиканской гордости,
презрение к рабам и ненависть к деспотам. Ее дает вам гений свободы,
сражающийся вместе с солдатами родины. Но кого имеете вы в виду,
говоря об иностранных державах, с которыми надо считаться? О
народах ли вы говорите или о королях? О королях! Да разве вы допускаете,
что они могут быть еще более недовольны нами, чем до сих пор?
Неужели вы думаете, что они заинтересованы в судьбе нашего бывшего
деспота больше, чем в судьбе деспотизма? Не думаете ли вы, что
рождение республики является, в их глазах, более непростительным
преступлением, чем даже смерть Людовика? Французы, не обманывайтесь
относительно вашего положения. У вас есть лишь одно средство избежать мес-

80
Максимилиан Робеспьер
ти королей: победа. Раздавить их или погибнуть: вот единственные
договоры, которые вам подходят, единственная любезность, которую вы
можете проявить к ним. Чем больше вы проявите твердости, тем вернее вы
ускорите их падение. Нет более верного средства развенчать их во мнении
народов и повергнуть их самих в ужас, как вид их союзника,
умерщвленного на алтаре преданной им свободы. Это зрелище будет для них головою
Медузы. Короли — самые спесивые из смертных, и поэтому они самые
трусливые. Пусть они услышат гром народного гнева. Они затрепещут в
своих дворцах. Пусть трепещут, они уже не существуют. Я знаю, для
предупреждения такого удара, они попытаются сеять среди вас
волнения и раздоры. Они прольют потоки колота и используют все средства
соблазна. Но это все, на что они способны, и это единственная
опасность, которую вам следует предотвратить. Они когда-то таким же
образом пытались спасти Карла I пз. Но если ханжеский тиран смог
заставить их остаться спокойными зрителями казни Карла, то почему бы
французской нации страшиться их силы?
Неужто вы боитесь, что такое событие может вызвать раздражение
у других народов? Но ведь то, что не нравится королям, нравится
народам.
Я никак не могу поверить, что кара последнему королю может
встревожить европейские нации больше, чем наша революция,
неизбежным следствием которой она является. В наше время прогресса
человеческого разума и свободы я не могу поверить в неизлечимую любовь
людей к рабству. Монархию обожают до тех пор, пока вынуждены нести
ее иго. Пред нею простираются, как при виде готовой взорваться бомбы.
Но лишь только в глазах рабов блеснет надежда на свержение кумира,
они его любят так, как французский народ любил своих королей, когда
разбивал их изображения. Почему должны мы думать, что наши соседи
менее нас восприимчивы к этой сладостной склонности человеческого
сердца? Почему бы им ненавидеть свободу? Мало того. Вспомните, с
каким восторгом они обняли ее, когда мы ее им представили. А их
граждане смешались с нашими в сладостных объятиях святой дружбы. Хотите
ли вы приобрести симпатии народов Европы? Пропагандируйте ваши
принципы и, своею энергией, ускоряйте момент счастливой революции, по
которой втайне вздыхает каждый разумный смертный.
Какой вывод следует из только что сказанного нами? Что и
справедливость, и соображения здравой политики требуют, чтобы
Людовик XVI получил возмездие, которое он заслужил от человечества.
Остается рассмотреть вопрос о том, каким образом он должен быть
судим. Решить этот вопрос будет не труднее, чем предыдущие вопросы,
если мы будем исходить из истинных принципов. Надо только
избежать одного из самых обильных источников наших политических оши-

Речи, письма, статьи 1792 г. 81
бок, заключающегося, как это заметил Монтескье114, в приложении
норм положительного права к тому, что подлежит принципам
международного права, или 'естественного права.
Не следует упускать из виду: 1) что в обыкновенных делах суды
решают, от имени общества, споры по вопросам, непосредственно
интересующим определенных частных лиц, хотя и имеющим косвенное
отношение к государственным интересам, тогда как здесь нация судит свое
собственное дело; 2) что другие дела находятся в сфере гражданского
порядка, тогда как настоящее дело предполагает разрыв социальной
связи, соединявшей нацию с главою правления; поэтому они находятся
в отношении друг друга в природном состоянии, откуда следует, что
здесь не может быть речи о применении положительных и изменчивых
правил уголовного судопроизводства и судоустройства, а только о
неизменных принципах справедливости в сочетании с правилами здоровой
политики. Здесь речь идет не о судебном акте, а об акте мудрости и
суверенной власти.
Те, кто не представляет себе, что может быть разумный суд без
двойной процедуры двойного суда присяжных, назначаемых окружным
прокурором, принимают эти локальные учреждения за выражение
вечных принципов, а видимый ими горизонт — за горизонт мира. И,
конечно, они ничего не знают о чудовищных пороках этой судебной
организации, которою невежды восхищались, находясь во власти предрассудков.
Те, кто думает, что какое-нибудь собрание не может решить судьбу
врага родины, не приняв наименования судебной палаты, еще более
очевидным образом подменяют идеи словами, а мысли философов и
государственных мужей — адвокатским духом.
Было сказано, что Людовик не кто иной, как враг, захваченный с
оружием в руках, и с которым мы до такой степени в состоянии войны,
что каждый день проливаем потоки французской крови, защищая нашу
свободу против варваров — врагов, напавших на нас во имя его.
Вызвало удивление то, что при таких обстоятельствах формальные условия
суда, которому его хотят предать, становятся столь трудною для
решения проблемою.
Это правильная мысль. Но даже если бы рассматривать
Людовика XVI только как обвиняемого, подлежащего торжественному суду, то
формальные условия должны быть те же, что и при всех разумных
обсуждениях. Свидетели — это Франция и мир. Доказательства — это
революция, монархия, республика. Они всюду. Судом, по самой природе
вещей, была бы сама нация, если б она могла вея собраться. Поскольку
это невозможно, судом должно быть учреждение или собрание,
являющее наиболее совершенный образ национального представительства.
Этим характером обладает Национальный конвент. Рассматривая вопрос
6 т. и

82
Максимилиан Робеспьер
об объеме его полномочий, я убеждаюсь, что нация облекла его
неограниченными: полномочиями.
Анализируя мотивы его созыва и его задачи, я нахожу, что решение
вопроса о судьбе бывшего монарха занимает место в ряду его первых
обязанностей и некоим образом связано со всеми его работами. Я
нахожу даже, что Конвент уже вступил в осуществление своих
полномочий, отменив титул монарха. Словом, -куда бы я ни обратил свои
взоры, я не нахожу никакого другого учреждения, представляющего
французский народ, т. е. естественного и суверенного судью этого
обвиняемого1.
Но, может быть, предложат создать новое учреждение, новый суд?
Но оно будет создано либо вами, либо нацией. Но вы не имеете права
передоверять те полномочия, которые возложены на вас; представители
представителей не являются представителями нации. Что касается
самой нации, то на каком основании вы ей прикажете создать некую
новую комиссию ad hoc для решения вопроса о судьбе Людовика XVI,
если нация пожелала возложить обязанность именно на вас? Ведь ваш
декрет, разумеется, должен был бы ' быть представлен на утверждение
нации. Но в таком случае это не было бы шагом к решению этого дела.
Стало быть, кратчайшим и наиболее справедливым путем будет, если вы
сами не медля примете решение, наиболее соответствующее принципам.
Согласно принципам Конвент есть тот суд, который лучше всего
отвечает и интересам общества, и интересам обвиняемого.
Интересам общества! Никакой новый суд не мог бы быть облечен
доверием общества в такой же мере, как Конвент, ибо оно выбрало вас, как
своих лучших представителей, и этот выбор имеет в виду самые важные
интересы родины. Дело бывшего короля слишком тесно и многосторонне
связано с делом революции, с судьбою свободы, чтобы решение по этому
делу могло быть доверено кому-либо, кроме народных представителей,
выбранных для утверждения и укрепления свободы. Двойное национальное
представительство было бы в данном случае некиим политическим
чудовищем, и такое деление однородных функций привело бы к пагубным
волнениям и к усилению деятельности клик. Разве вы не видите заранее
тех темных интриг, которые могли бы плестись вдали от ваших взоров,
в лоне особого суда? Что особенно важно, это создать в этом деле самый
мощный барьер против коррупции. Можно ли сомневаться в том, что все
державы объединятся, чтобы подорвать честность судей, на которых будет
возложено решение о судьбе свергнутого монарха? Чтобы гарантировать
французский народ от опасностей, создаваемых столь мощными
искушениями, требуется численность и доблесть представителей нации; разве
особый суд мог бы представить такие же гарантии безопасности? Нет,
напрасно доверчивые простаки, судящие отвлеченно обо всех политиче-

Речи, письма, статьи 1792 г.
83
ских делах, думают, что все избранные народом должностные лица, по
самому существу своему, неподкупны. Эти простаки пытаются даже
иногда изобразить разумное недоверие как пугливую подозрительность или
желчную меланхолию. Опыт людского коварства и, в частности, история
нашей революции слишком очевидным образом опровергают эту
благодушную теорию. Всякий человек, обладающий некоторыми знаниями в
области человеческого сердца, или знающий наше нынешнее положение,
заметит, что за созданием особого суда скоро последует торжество
интриги, самой пагубной для общего дела. Не полагайтесь на то, что чувство
стыда может защитить судей от коррупции. Я допускаю, что от них
нельзя будет добиться сразу же какого-нибудь постыдного и решающего шага,
но можно будет сковать их действия, используя тысячу коварных
предлогов, и одни уже проволочки могли бы повредить делу свободы и
общественного спокойствия. Ибо кто может предвидеть все случайности бурного
течения революции?
Я оказал, что Конвент является также тем судьей, который лучше всего
подходит для обвиняемого, потому что я предположил, что интересы
обвиняемого, это интересы невинности и правды. В таком случае, ему,
очевидно, важно быть судимым теми гражданами, которые имеют
репутацию самых мудрых и самых добродетельных. В противном случае, все
возражения, которые можно было мне противопоставить, лишь
подтвердили бы мою концепцию.
Мне не нужно отмечать, что Людовик не может предъявить
Национальному конвенту никакого отвода, никакого подозрения в пристрастности,
ибо любое такое возражение могло бы быть предъявлено и самой нации и
любому суду, избранному ею и из ее лона. Ничто не может помешать тому,
чтобы тот, кто составлял заговоры против нации, был судим
заинтересованною стороною, разве лишь если передать процесс на решение
иностранного суда. Да и то, при данных обстоятельствах, нигде нельзя было бы
найти абсолютного беспристрастия. Ибо судил бы или деспотизм, или
свобода. Во всех случаях, справедливейший из судей — свободный народ.
Я, стало быть, того мнения, что приговор по делу Людовика должен
вынести Национальный конвент, придерживаясь самых простых
формальных условий и главным образом правил здравого смысла и честности.
Остается рассмотреть один вопрос: должно ли решение, которое будет
принято Конвентом, быть поставлено на ратификацию первичных
собраний.
На первый взгляд, принципы как будто подсказывают положительный
ответ. Но указывают и на связанные с этим неудобства. По правде сказать
те, о которых я слышал, не произвели на меня впечатления. Я не верю в
возможность волнений или сопротивления, как это некоторые предвещают.
Ибо я уверен в том, что решение Конвента будет справедливым.
6*

84
Максимилиан Робеспьер
Я доверяю его разуму, его любви к свободе и его интересам. Я знаю, что
народные представители пользуются почти неотразимым авторитетом,
даже когда Конвент действует вразрез с общественным благом, и что он
становится всемогущим, когда осуществляет общественное благо или дает
направленные к нему советы.
Я, вообще, сторонник всякого решения, обеспечивающего
осуществление прав народного суверенитета, и, с этой точки зрения, я не поколебался
бы представить решение Собрания на ратификацию народа. Но меня
останавливают соображения, которые я считаю весьма вескими. Почему надо
передавать на санкцию народа решение о личности Людовика XVI, если
мы не представляем народу на утверждение общие законы, которые,
согласно истинным принципам свободы, имеют гораздо более важное
значение? Впрочем, нация выразила свою волю в этом вопросе. Людовик XVI
осужден. Он должен быть наказан, иначе Французская республика есть
химера. Всякое промедление было бы западней, или даже должностным
преступлением. В заключение я заявляю, что Национальный конвент
должен объявить Людовика изменником родины и преступником в
отношении человечества, и приказать покарать его как такового.
О ПЕЧАТИ. СТАТЬЯ.
23 ноября 1792 г.115
Общественное мнение — царица мира. Как это бывает со всеми
царицами, за нею ухаживают и ей часто изменяют. Видимые деспоты
нуждаются в этом невидимом суверене для укрепления своей власти, и они не
жалеют никаких средств для овладения ею.
Секрет свободы в том, чтобы просвещать людей, так же как секрет
тирании в том, чтобы держать их в невежестве. Народ, знающий свои
права и интересы, способный составить себе правильное представление
о действиях своих делегатов, был бы всегда хорошо управляемым
народом, потому что его никогда нельзя было бы обмануть. Вот почему мы
во все времена видим, что правители стараются овладеть газетами и
всеми средствами воздействия на общественное мнение. Только поэтому
слово газета стало синонимом слова роман, и сама история стала
романом. Достойна сожаления судьба народа, которого настраивают на свой
лад как раз те, кто заинтересован в том, чтобы обмануть его, и его
агенты, став фактически его господами, вдобавок становятся его
наставниками. Это примерно то же, что доверить дельцу обучить арифметике того,
кто должен произвести проверку его отчетности.

Речи, письма, статьи 1792 г.
85
Правительство не только берет на себя заботу об осведомлении
народа; оно резервирует себе это дело, как свою исключительную
привилегию, и оно преследует всех, кто осмеливается конкурировать с ним. Этим
объясняется издание законов против свободы печати, под предлогом
защиты государственных интересов. По этому можно судить, какими
преимуществами ложь пользуется по отношению к правде. Ложь
путешествует на средства правительства, она несется на крыльях ветра. Она в
одно мгновение проносится по всему пространству обширного
государства. Она, в одно и то же время, оказывается в городах и селах, во дворцах
и хижинах. Она пользуется хорошим помещением, ее повсюду хорошо
обслуживают, ее осыпают ласками, милостями и ассигнациями. Правда,
наоборот, передвигается пешком, медленно. Она влачится с трудом и' на
собственные средства, из города в город, из деревни в деревню. Ей
приходится скрываться от ревнивых взоров правительства. Она должна
избегать писарей, полицейских и судей. Ее ненавидят все клики. Все
предрассудки, все пороки травят ее и осыпают оскорблениями. Глупость не
признает и отталкивает ее. Хотя она сияет небесною красотою, злоба и
честолюбие утверждают, что она ужасно безобразна. Ханжеская
умеренность называет ее преувеличенною и зажигательною. Ложная мудрость
обзывает ее дерзкою и сумасбродною. Коварная тирания обвиняет ее в
нарушении законов и в потрясении общественных устоев. Цикута и
кинжал — обычная плата за ее благотворные уроки, и часто она искупает на
эшафоте те услуги, которые она хочет оказать людям. Хорошо еще если
на ее тяжелом пути ей встретится несколько просвещенных и
добродетельных людей, которые предоставят ей убежище, пока время, ее верный
покровитель, сможет положить конец ее нищенству * и отомстить за
нанесенные ей обиды.
Не удивительно, что она имеет мало сторонников. Не думайте, что
это из любви к ней множество писателей объявляют себя апостолами
свободы и что они мечтают лишь о том, чтобы пожертвовать своим
покоем, богатством и жизнью ради счастья человечества. Посмотрите,
не находятся ли они всегда под знаменем самой сильной партии,
не достигают ли они власти и богатства раньше, чем народ добьется
равенства. Посмотрите, не подменяют ли они принципы системою взглядов
обслуживаемой ими клики, не оказывают ли антипатриотизму
предпочтение перед республиканскою твердостью. Посмотрите, не является ли
единственною целью их объединения стремление незаметно свести на нет
принципы разума и справедливости посредством клеветы на тех, кто
предпочитает эти принципы всем комбинациям честолюбивых политиканов.
* В оригинале cupidité (жадность, алчность), что делает фразу бессмысленною
(врим. переводчика).

86
Максимилиан Робеспьер
Довольные тем, что им удалось сначала приобрести влияние на
общественное мнение, защищая дело революции, они думают только о том,
чтобы использовать это, продавшись честолюбивым планам носителей
власти. Что это было бы, если б они сами эту власть осуществляли? Если
люди, глазами которых народ видит, или полагает видеть
государственные события, не только объединились бы, но и отождествились бы с теми,
кто эти события создает? Есть ли такая истина, моральная или
политическая, которой они не могли бы очернить? Есть ли такой гражданин,
которого они не могли бы очернить? Есть ли такая невинность, которой они
не принесли бы в жертву? Если простой сельский житель, если невежда
или доверчивый человек каждый день читает пасквилянтов, которым он
привык верить на слово, изображающих определенного человека в самых
черных красках; если каждый день с нетерпением ожидаемые и жаддо им
пожираемые периодические издания регулярно приносят ему яд клеветы,
изготовленной все более искусно, разве не понятно, что наиболее
преданные счастью своей страны люди будут, в конце концов, представляться
отвратительными чудовищами? Каким образом и в каком месте
отдельный человек может защищаться от такой подлой травли? Может ли он
противопоставить правдивые издания тем изданиям, которые его чернят?
Но, если он обладает теми качествами, которые я описал, то он беден. Как
может он вести борьбу против всех ресурсов его противников? Как мог бы
он преодолеть хотя бы все те препятствия, которые они поставят на пути
распространения его защиты? Может быть, он обратится в суд? Если б
даже он мог опуститься до такого способа оправдания, недостаточного и
недостойного его, разве он мог бы рассчитывать найти там верную защиту
против господствующей клики? Не попросить ли ему поддержки у
министра? Но он-то его и преследует. Не подняться ли ему на трибуну сената?
Но если там как раз его противники достаточно влиятельны, чтобы его
оттуда устранить, или они же запишут его речи с тем, чтобы их исказить?
В стране, где терпимы подобные эксцессы, свобода уступает место
господству самой подлой клики и гонениям на честных людей.
Именно таково наше нынешнее положение. Человек тридцать
политических плутов сказали себе: «Овладеем общественным мнением, и мы будем
господствовать». Они скупили всех аккредитованных газетных писак; они
умножили число пасквильных листков всевозможных видов. Они
непрестанно рекламируют сами себя и чернят всех граждан, не желающих
признать никакой партии и признающих только государственные
интересы. Они овладели министерством государственных налогов, почты и
министерством внутренних дел, т. е. почти всею королевскою властью.
Царящий под этим титулом министр составил больше пасквилей, чем
правительственных актов; он израсходовал на клеветнические афиши
богатства, которых хватило бы на пропитание ста тысяч бедных семейств.

Речи, письма, статьи. 1792 г.
87
Его доклады Национальному конвенту и его прокламации не что иное, как
клеветнические памфлеты. Административные органы и муниципальные
учреждения стали его подручными в удовлетворении его личных
антипатий и распространении его пасквилей. Нет такого департамента, города,
такой деревушки, которые не были бы наводнены его 'клеветническими
измышлениями, повсюду распространяемыми насчет нации. Мало того,
иногда сам Национальный конвент, обманутый коалицией, креатурой и
покровителем которой этот министр является, прилагает к этим пасквилям,
сам того не зная, печать своего священного авторитета.
Никогда еще клика не распространяла с таким бесстыдным лицемерием
ложные максимы фельянтизма. Никогда еще тиран не издевался более
нагло над честью и свободою граждан и не преследовал с большею силою
республиканскую доблесть.
Таким образом, у нас есть название республики и все пороки
анархического * деспотизма. Нас оглушают шумными реляциями о наших
военных успехах; но у нас еще нет законов, кроме тех, которые даны
королевскою или конституционною тиранией. Мы гордимся тем, что несем свободу
отдаленным странам, но не думаем о том, чтобы укрепить ее у нас.
Граждане, ваша самая настоятельная нужда, ваш самый священный
долг заключается в том, чтобы просветить общественное мнение, которое
эта прозная коалиция стремится ввести в заблуждение. Делегаты народа,
я ставлю перед вашею мудростью следующий вопрос: «Должна ли свобода
печати, целью которой является препятствовать узурпациям
правительства, превратиться в руках этого же правительства, в средство подавления
свободы граждан и извращения общественного мнения? Можете ли вы
стать на защиту преступного министра, которой уже так давно
злоупотребляет этою свободою печати со столь позорною безнаказанностью?»
ОТВЕТ НА ОБВИНЕНИЕ Ж.-Б. ЛУВЕ.
Речь в Национальном конвенте 25 ноября 1792 г. П6
Граждане, делегаты народа 117, обвинение, хотя и не очень грозное, но
поданное в очень серьезной и очень торжественной форме, предъявлено
мне в Национальном конвенте. Я отвечу на это обвинение, ибо я должен
считаться не только со своими личными соображениями, а с
обязанностями уполномоченного народа по отношению к общественным интересам.
Я отвечу, ибо необходимо незамедлительно разрушить чудовищное здание
* Не ошибка ли? Вместо anarchique не следует ли читать monarchique? (прим.
переводчика).

88
Максимилиан Робеспьер
клеветы, которое усердно возводили в течение, вероятно, ряда лет; ибо
необходимо изгнать из святилища законов злобу и мстительность, дабы
здесь вновь воцарились принципы и согласие. Граждане, вы слышали
пространную речь моего противника. Вы даже довели ее до сведения
общественности, опубликовав ее. Вы сочтете, вероятно, справедливым оказать
защите такое же внимание, какое было оказано обвинению.
В чем меня обвиняют? В том, что я будто бы замышлял диктатуру,
триумвират или трибунат. Более определенного мнения на этот счет у моих
противников нет. Переведем все эти несколько разношерстные понятия,
почерпнутые из римской истории, словом «высшая власть», которое мой
обвинитель употребляет в ином месте. Согласитесь, однако, что если
подобный замысел преступен, он еще более дерзок: ибо, чтобы осуществить его,
нужно не только свергнуть трон, но и уничтожить легислатуру, и, прежде
всего, не допустить ее замены Национальным конвентом. Но почему же
тогда я первый, в моих публичных выступлениях и статьях, призвал к
созданию Национального конвента как единственного средства от бед,
постигших наше отечество? Предложение это, правда, мои же противники
объявили поджигательским. Однако революция 10 августа не только
придала этому предложению законную силу, она воплотила его в жизнь. Стоит
ли говорить, что для того, чтобы стать диктатором, недостаточно подчинить
себе Париж, нужно покорить также остальные 82 департамента?
Располагал ли я богатствами? Имел ли свои армии? Были ли в моем
распоряжении крупные должности? Вся власть находилась в руках моих
противников. Из всего сказанного мною я могу сделать, по крайней мере,
следующий вывод: чтобы обвинение получило хотя бы видимость
правдоподобия, нужно предварительно доказать, что я был совершенным
безумцем. Мне кажется, правда, что и это предположение ничего бы не дало
моим противникам, так как тогда им пришлось бы объяснять, зачем это
разумным людям понадобилось утруждать себя сочинением стольких
прекрасных речей, стольких афиш, приводить в действие столько средств,
чтобы представить меня Национальному конвенту и всей Франции как
опаснейшего заговорщика?
Обратимся, однако, к вполне определенным доводам. Одним из самых
страшных обвинений в мой адрес — не буду этого скрывать — является
имя Марата. Поэтому я начну с того, что расскажу вам откровенно, каковы
были мои отношения с ним. Могу даже высказать свое мнение о нем.
Скажу, что думаю, не приукрашивая его и не черня, ибо я не умею
облекать свою мысль в выражения, угодные общепринятому мнению.
В январе 1792 г. Марат пришел навестить меня. До того дня я не
поддерживал с ним никаких, ни прямых, ни косвенных отношений. Разговор
шел о делах государственных, которые, как он говорил мне, приводят его в
отчаяние. Я, со своей стороны, высказал ему все, что думают о нем патрио-

Речи, письма, статьи 1792 г.
89
ты, даже самые пламенные. Я ему сказал, что он сам виноват в том, что
полезные мысли, изложенные в его статьях, не приносят того блага,
которое они могли принести, и это произошло потому, что он упорно настаивал
па своих чрезвычайных и резких предложениях (как, например,
предложение казнить пятьсот-шестьсот преступников), возбуждавших
негодование не только сторонников аристократии, но и друзей свободы. Он
отстаивал свои взгляды, а я не отступал от своих. И я должен признать, что он
нашел мои политические взгляды настолько узкими, что спустя некоторое
время, вернувшись к газете, которую он временно покинул, он, излагая
беседу, о которой я говорил, написал без обиняков, что он оставил меня,
твердо убежденный в том, что я не обладаю «ни кругозором, ни
отвагой государственного деятеля». И если считать, что критические
выступления Марата дают право на благосклонное отношение, я могу
представить вам некоторые из его листков, опубликованные за шесть недель до
последней революции, в которых он обвиняет меня в фельянтизме, потому
что в одной из своих 'статей я не утверждал открыто, что нужно свергнуть
конституцию 118.
После того первого и единственного визита я встретился с Маратом в
Национальном собрании. Здесь же я встретил г. Луве, который обвиняет
меня в том, будто я предложил избрать Марата депутатом и будто я плохо
отзывался о Пристли 119. Он утверждает, что я господствовал в собрании
выборщиков при помощи интриг и страха.
На все нападки, какими бы чудовищными и нелепыми они ни были,
на все фантастические домыслы, во всеуслышание опровергнутые
общественным мнением, я отвечу только фактами. Вот они. Собрание
выборщиков единодушно постановило, что все решения об избрании
должны быть переданы на утверждение первичным собраниям. И они
действительно обсуждались и утверждались секциями. Это важное решение
было дополнено еще одной мерой, столь же пагубной для интриги и не
менее достойной принципов свободного народа,— собрание постановило,
что выборы будут проходить путем открытого голосования с
предварительным публичным обсуждением кандидатов. Каждый пользовался
свободно правом выдвигать кандидатов. Я не выдвинул никого. Лишь по
примеру ряда моих коллег я считал полезным высказать некоторые
общие соображения, касающиеся правил, которыми могли бы
руководствоваться в своей деятельности собрания выборщиков 120. Я не говорил
ничего худого о Пристли. Не мог же я плохо отзываться о человеке,
который известен был мне лишь своей репутацией ученого да тем
несчастьем, которое располагало к нему друзей Французской революции.
Я не выдвигал Марата, как-то особо выделяя его среди тех
мужественных писателей, которые сражались или страдали за дело революции,
как, например, автор «Преступлений королей» 121 и некоторые другие,

90
Максимилиан Робеспьер
на которых остановился выбор собрания. Хотите знать истинную
причину, побудившую их, в частности, отдать предпочтение Марату? Дело
в том, что в разгар того кризиса, когда накал патриотизма достиг
наивысшей точки и когда Парижу угрожали наступающие армии
тиранов, все были поражены не столько преувеличениями и нелепыми
представлениями, которые ставились ему в вину, сколько
преступлениями коварных врагов, которых он разоблачал, и бедствиями, которые
он предсказал. Никто не думал тогда, что одно его имя станет вскоре
предлогом для клеветнических нападок на депутацию Парижа, на
собрание выборщиков п даже на первичные собрания. Что до меня, то пусть
те, кто знает меня, оценят по достоинству этот нелепый замысел —
отождествить м<еня любой ценой с другим человеком. Разве не было у
меня достаточно своих собственных ошибок? И разве приверженность
моя к свободе, борьба, которую я вел в защиту свободы, не
восстановили против меня достаточно врагов с начала революции, чтобы
понадобилось еще вменять мне в вину крайности, которых я избежал, и
взгляды, которые я сам первый осудил.
Остальные доказательства, на которых г. Луве основывает свое
обвинение, он выводит из двух других основных источников: мое
поведение в обществе якобинцев и мое поведение на Генеральном совете
Коммуны.
В клубе якобинцев, если верить ему, я будто бы деспотически
навязывал свои взгляды, что является не чем иным, как предвестием
диктатуры. Я не понимаю, прежде всего, что значит деспотически
навязывать свои взгляды, особенно когда речь идет об обществе свободных
людей, которое состоит, как вы ото сами говорите, из «1500 граждан,
слывущих самыми пламенными патриотами». Разве что речь идет о
естественной власти принципов. Эта власть не принадлежит, однако,
тому лицу, кто эти принципы излагает. Она принадлежит всеобщему
разуму и всем, кто желает прислушаться к его голосу. Этой властью
располагали мои коллеги из Учредительного собрания, патриоты
Законодательного собрания, все граждане, неуклонно отстаивающие дело
свободы.
Опыт подтвердил, вопреки мнению Людовика XVI и его союзников,
что взгляды якобинцев и других народных обществ были взглядами
французской нации. Эти взгляды не были выработаны каким-либо
одним гражданином, и я лишь разделял их. К какому времени
относите вы ошибки, в которых вы меня упрекаете? Имеете ли * вы в виду
время после событий 10 августа? С того дня, вплоть до моего
выступления сегодня, я был на заседаниях этого общества, наверное, не более
шести раз. Вы утверждаете, что с января месяца это общество
находилось полностью в руках «очень малочисленной, но отягощенной преступ-

Речи, письма, статьи 1792 г. 91
лениями и безнравственными поступками, клики, вождем которой
являлся я», в то время как все «разумные и добродетельные люди»,
такие, как вы, «страдали, лишенные голоса, или подвергались
притеснениям». Так что, добавляете вы с жалостью, «это общество,
знаменитое столькими заслугами перед отечеством, стало сейчас совершенно
неузнаваемо».
Но как быть, если после января .месяца якобинцы не потеряли
доверия и уважения нации и не перестали служить делу свободы, если с
того времени они с еще большим мужеством стали выступать против
двора и Лафайета, если Австрия и Пруссия объявили им войну, если
они приютили у себя федератов, собравшихся для борьбы с тиранией,
и подготовили вместе с ними священное августовское восстание? Из
ваших слов можно сделать лишь тот вывод, что деспотизм был свергнут
той горсткой негодяев, о которой вы говорите, и что вы и ваши 'были
слишком благоразумны, слишком привержены порядку, чтобы
оказаться замешанными в подобных затоворах. Ну, а если я приобрел у
якобинцев то влияние, которое вы мне безосновательно приписываете и с
чем я не собираюсь соглашаться, какой вывод против меня делаете вы
из этого?
Чтобы обеспечить ваше господство, вы прибегли к весьма
надежному -и весьма удобному методу: противников именовать негодяями и
чудовищами, а сторонников выдавать за примерных патриотов. И
обрушивать на нас ежеминутно всю тяжесть наших пороков, всю тяжесть
ваших добродетелей. К чему, однако, сводятся, в сущности, все ваши
упреки? Большинство якобинцев отвергало ваши взгляды. Они были
неправы, конечно. Не лучше относилась к вам <и публика. Как сможете
вы обернуть все это в вашу пользу? Может быть, вы заявите, что я
раздавал деньги, которых у меня не было, чтобы добиться победы
принципов, запечатленных в сердце каждого? Не стану напоминать вам, что
единственное, что разделяло нас тогда, было то, что вы без разбора
брали под защиту любые действия министров, мы же защищдли
принципы; вы, по всей видимости, предпочитали власть, мы — равенство.
Замечу лишь, что наши расхождения начались еще тогда. Это явствует из
ваших собственных жалоб.
По какому праву, однако, собираетесь вы использовать
Национальный конвент, чтобы отомстить за невзгоды вашего самолюбия, за
провалы вашей политики? Я отнюдь не собираюсь взывать к
республиканским чувствам, но старайтесь хотя бы не уступать в великодушии одному
королю: последуйте примеру Людовика XII. И пусть законодатель
предаст забвению брань г. Луве. О нет, вами руководят не личные
интересы. На борьбу с этим обществом, ставшим логовом мятежников и
грабителей, «удерживающих в своей среде небольшое число обманутых

92
Максимилиан Робеспьер
честных граждан», вас вдохновляют интересы свободы и забота о
нравственности. Это 'Слишком важный вопрос, чтобы говорить о нем между
прочим. Я подожду того времени, когда ваше рвение заставит вас
потребовать у Национального конвента преследования якобинцев. Мы
посмотрим тогда, приведете ли вы более убедительные доводы, будете ли
вы более удачливы, чем Леопольд и Лафайет.
Прежде чем закончить |Этот пункт, хочу лишь 'Спросить, что
подразумеваете вы под теми двумя группами народа, между которыми вы
делаете различие в ваших речах и в ваших докладах. Одна из этих групп
подвергается, будто бы, с нашей стороны лести и обману, вторая —
мирная, но запуганная. Одной группе дороги вы, другая же склоняется,
очевидно, к нашим принципам. Не собираетесь ли вы обозначить таким
образом тех, кого Лафайет называл порядочными людьми, и тех, кого
он называл санкюлотами и сбродом?
Остается самый плодотворный и самый интересный из трех
разделов, составляющих вашу клеветническую речь, тот, который касается
моего поведения на Генеральном совете Коммуны122.
Меня спрашивают, почему, отказавшись от должности общественного
обвинителя, я согласился принять звание муниципального должностного
лица. Я отвечаю, что отказался от доходного и, что бы там ни говорили,
нисколько не опасного поста общественного обвинителя в январе 1792 г.,
а обязанности члена совета Коммуны принял 10 августа 1792 г. Мне
вменяют в вину даже то, каким образом я вошел в зал, где заседал новый
муниципалитет, и мой обвинитель совершенно серьезно попрекнул меня
тем, что я направился к президиуму. В ïex условиях, когда нас
беспокоили иные заботы, мог ли я предположить, что в один прекрасный день мне
придется доложить Национальному конвенту, что я был в президиуме
лишь для проверки моих полномочий. Тем не менее г. Луве, как он
заверяет, сделал из этого вывод, что этому Генеральному совету, или, по
крайней мере, некоторым его члетаам предстоит большое возвышение. Как
можно в 'этом сомневаться?' Разве это не достаточное возвышение —
иметь возможность отдавать свои силы отечеству? Что касается меня, то
я горжусь тем, что должен 'защищать здесь дело Коммуны и мое
собственное дело. Я не моту не радоваться тому, что многие граждане лучше
послужили государству, чем я. Я отнюдь не собираюсь претендовать на
славу, которая мне не принадлежит. Я был избран лишь 10 августа.
Подлинные герои свободы — те, кто был избран ранее, кто собрался в
ратуше в ту грозную ночь, когда готов был вспыхнуть заговор двора. Это
они сплачивали вокруг себя патриотов, вооружали граждан, направляли
ход бурного восстания, от которого зависело общественное благо. Это они
добились 'ареста начальника национальной гвардии, продавшегося двору,
и этим расстроили предательские замыслы. Они уличили его написанным

Речи, письма, статьи 1792 г. 93
его рукой распоряжением, в котором он приказал командирам батальонов
пропустить восставший народ, чтобы обрушить затем на него огонь
сзади 123. Граждане, если большинству из вас неведомы эти события, которые
произошли вдали от вас, вам следует их знать для того хотя бы, чтобы не
осквернять представителей французского народа неблагодарностью,
пагубной для дела свободы. Выслушайте их хотя бы с вниманием, чтобы
нельзя было сказать, что здесь лишь доносы имеют право на внимание.
Не так уж трудно понять, что )Этот, столь оклеветанный муниципалитет
при подобных обстоятельствах должен был включать самых отважных
граждан. Там были люди, которых гнушаются цридворные подлецы, ибо
эти люди обладают лишь стойкими и возвышенными душами. Граждане
и члены нового муниципалитета проявили тогда черты подлинного
героизма, которых не похитит у истории предательство и клевета.
Интриги исчезают вместе с породившими их дурными страстями.
Остаются лишь великие деяния и большие характеры. Нам неизвестны
имена подлых мятежников, которые бросали камни в Катона 124, когда он
выступал с трибуны римского народа. Взгляды потомства обращены к
священному изображению этого великого человека.
Вы желаете судить революционный Генеральный совет Парижской
коммуны? Тогда перенесите себя в самый разгар этой бессмертной
революции, создавшей этот Совет, и порождением которой являетесь вы сами.
С тех пор, как вы собрались, вам беспрестанно говорят об интриганах,
проникших в этот орган. Я знаю, что действительно было несколько
таких интриганов, и кто, как не я, имеет основание жаловаться на это? Они
принадлежат к моим врагам. Да и бывает ли, чтобы какой-нибудь орган,
каким бы чистым и малочисленным он ни был, был бы совершенно
избавлен от этого бедствия?
К вам обращаются с бесконечными разоблачениями
предосудительных поступков, приписываемых отдельным лицам. Мне ничего не
известно об этих фактах. Я и не опровергаю их и не верю им. Ибо я слышал
слишком много клеветнических измышлений, чтобы верить
разоблачениям, имеющим тот же источник и носящим на себе печать
притворства или озлобленности. Не скажу вам даже, что тот член Генерального
совета, которого особенно хотели бы скомпрометировать, непременно
избежит этих нападок. Я не унижусь до того, чтобы отметить, что мне
никогда не давали каких-либо поручений, и я никоим образом не был
замешан ни в какой особой операции, что я никогда не
председательствовал в Коммуне и не имел никогда ни малейших сношений со столь
оклеветанным Комитетом бдительности. Ибо взвесив все, я охотно
соглашусь принять на себя все хорошее и все плохое, что приписывают
этому органу, на который столь часто нападают, имея в виду обвинить
меня лично.

94
Максимилиан Робеспьер
Новый муниципалитет обвиняют в якобы незаконных арестах, хотя
ни один арест не был произведен без допроса. Когда римский консул
подавил заговор Катилины, Клавдий обвинил его в нарушении законов.
Когда консул отчитывался перед народом в -своем правлении, он
поклялся, что спас отечество, и народ воздал ему хвалу. Я был свидетелем
того, как некие граждане, вовсе не Клавдии, имевшие, однако,
осторожность укрыться незадолго до революции 10 августа в Руане125, с этой
самой трибуны высокопарными словами разоблачали совет Парижской
коммуны. Незаконные аресты! С уголовным кодексом в руке, что ли,
нужно оценивать те 'Спасительные меры предосторожности, которых
требует общественная безопасность в кризисные моменты, вызванные
бессилием самих законов? Вам следует тогда обвинить нас также в том, что
мы незаконно сломали продажные перья, которые избрали своим
ремеслом распространение клеветы и поносили свободу126. Вам следовало бы
создать комиссию для сбора жалоб писателей-аристократов и роялистов,,
и предъявить нам обвинение в изгнании за пределы города всех
заговорщиков. А почему бы вам не вменить нам в вину то, что мы
разоружили подозрительных граждан и удалили с наших собраний, на которых мы
обсуждали меры общественного спасения, заведомых врагов революции?
И почему бы вам не осудить сразу и муниципалитет, и собрание
выборщиков, и парижские секции, и первичные собрания кантонов, и всех, кто
за нами последовал? Ибо все это вещи незаконные, они так же
незаконны, как революция, как свержение трона и взятие Бастилии, как сама
свобода.
Более того, то, что я представил вам как нелепую гипотезу, оказалось
лишь вполне определенной реальностью/ Нас действительно обвиняли во
всем этом. И во многом другом еще. Разве не упрекали нас за то, что мы
совместно с Исполнительным советом направили в некоторые
департаменты комиссаров для распространения наших принципов и для того,
чтобы убедить их сплотиться с парижанами в борьбе против общего
врага?
Как же представляют себе последнюю революцию? Таким ли уж
легким казалось свержение трона до победы? Неужели речь шла лишь о
налете на Тюильри? Ведь нужно было уничтожить повсюду во Франции
партию тиранов и сообщить тем самым всем департаментам то
спасительное волнение, которым был наэлектризован Париж. Могли ли члены
муниципалитета, призвавшие народ к восстанию, не проявить заботу об
этом? Речь шла об общественной безопасности. Они отвечали за нее
головой. А им вменяют в преступление, что они направили комиссаров в
другие коммуны, чтобы призвать их поддержать и укрепить их дело.
Более того, клевета обрушилась на самих комиссаров. Некоторые из них
были брошены в тюрьму. Стремясь найти предлог, который позволил бы

Речи, письма, статьи 1792 г.
95
и,м изобразить миссионеров революции смутьянами и врагами
общественного порядка, фельянтизм и невежество тщательно подсчитывали
температуру их стиля и при помощи конституционного циркуля измеряли
каждый их шаг. Лишь только перестали действовать обстоятельства,
связавшие руки врагам народа, как те же административные органы, все,
кто плел заговоры против нового муниципалитета, стали направлять в
Национальный конвент клеветнические донесения, направленные против
этих комиссаров.
Граждане, неужели в<ам нужна была революция без революции?
Откуда это стремление к травле, с которым пришли, если можно так
выразиться, ревизовать революцию, разбившую ваши оковы? Как можно
достоверно судить о последствиях, которые могут повлечь за собой эти великие
потрясения? Кто может точно указать, где должен остановиться поток
народного восстания, после того, как события развернулись? Какой
народ смог бы в этих условиях свергнуть когда-нибудь иго деспотизма? Ибо
если очевидно, что великая нация не может восстать в едином порыве,
и удар по тиранам может нанести лишь та часть граждан, которая ближе
всего к ним расположена, то как осмелятся они выступить, если после
победы, делегаты, прибывшие из отдаленных частей страны, мотут
возложить на них ответственность за продолжительность и ожесточенность
политической бури, спасшей отечество? Они должны считаться
уполномоченными всего общества в силу неписаного мандата. Французы,
приверженцы свободы, собравшиеся в Париже в августе этого года, действовали
на этом основании от имени всех департаментов. Следует либо целиком
одобрить их действия, либо целиком их отвергнуть. Вменять им в
преступление некоторые мнимые или действительные беспорядки,
неотделимые от столь сильного потрясения, значит наказывать их за их
самоотверженность. Они могли бы сказать тогда своим судьям: «Если вы
отвергаете средства, к которым мы прибегли, чтобы одержать победу, оставьте
нам плоды победы. Заберите свою конституцию и все ваши прежние
законы; но возместите нам цену наших жертв и наших битв, верните
нам наших сограждан, наших братьев, наших детей, погибших за
общее дело».
Граждане, народ, который вас послал, все утвердил. Само ваше
присутствие здесь доказывает это. Народ не поручал вам строгого
расследования фактов, касающихся восстания. Он поручил вам закрепить
справедливыми законами возвращенную ему этим восстанием свободу. Весь мир,
грядущие поколения, увидят в этих событиях лишь их священную
первопричину и их величественный итог. Взгляните на эти события их
глазами. Вы должны судить о них не как мировые судьи, а как
государственные деятели и законодатели мира. И не думайте, что я сослался на
эти вечные принципы потому, что нам нужно скрыть какие-то пред осу-

96
Максимилиан Робеспьер
дительные действия. Нет, мы ни в чем не ошиблись. Свидетельством
этого свергнутый трон и республика, набирающаяся сил.
Вам часто говорили: о событиях 2 сентября. Я с особым нетерпением
ждал этой темы, и я буду говорить совершенно беспристрастно. Я
заметил, что в этой части своего доклада сам г. Луве в довольно туманных
выражениях придал более широкое толкование обвинению,
направленному прежде против меня лично. Не подлежит, тем не менее, сомнению,
что клевета скрытно делала свое дело. Те, кто утверждает, что я принял
какое-то участие в событиях, о которых я говорил, либо чрезмерно
доверчивы, либо чрезмерно испорчены. Что касается того человека, который,
рассчитывая на успех заблаговременно задуманной им клеветы, решил,
что сможет безнаказанно напечатать, что я руководил этими событиями,
то я ограничился бы тем, что -оставил его наедине с угрызениями
совести, если бы такие угрызения не предполагали наличия совести 127. Тем,
кто был обманом введен в заблуждение, я скажу, что перестал посещать
заседания Генерального совета Коммуны до начала этих событий, так как
начались заседания собрания выборщиков, членом которого я являлся.
О том, что происходило в тюрьмах, я узнал лишь по слухам и, вероятно,
позже многих граждан, так как я был либо у себя дома, либо в тех
местах, куда меня призывали мои общественные* обязанности128. Что
касается Генерального совета Коммуны, то каждому беспристрастному
человеку ясно, что он не только не имеет отношения к развязыванию
событий 2 сентября, но сделал все, что было в его силах, чтобы не
допустить этих событий. Если вы спросите, почему он их не предотвратил,
я отвечу вам. Чтобы составить себе правильное представление об этих
событиях, истину нужно искать не в клеветнических, искажающих эти
события статьях и речах, а в истории последней революции.
Вы заблуждались, если полагали, что волнение, вызванное
августовским восстанием, к началу сентября полностью выдохлось. Те же, кто
пытался убедить вас, что между этими эпохами нет ничего общего,
делали вид, что не знают фактов и не разбираются в человеческом сердце.
День 10 августа был отмечен большим сражением, в котором пало
много патриотов и много швейцарских солдат. Самым
главным'заговорщикам удалось укрыться от гнева победившего народа. Народ
согласился передать их в руки нового трибунала, но он был полон решимости
требовать их наказания. Однако трибунал, приговорив трех или
четырех второстепенных преступников, приостановил свою деятельность. Мон-
морен был признан невиновным. Депуа 129 и ряд других, столь же
крупных заговорщиков, были обманным путем выпущены на свободу. Стали
известны серьезные злоупотребления подобного рода, и с каждым днем
обнаруживались вое новые доказательства заговора двора. На руках
своих братьев парижан умирали патриоты, раненные в бою за Тюиль-

Речи, письма, статьи 1792 г.
97
рийский дворец. На стол заседаний Коммуны были доставлены
искромсанные пули, извлеченные из тела нескольких марсельцев и других
федератов. Негодование переполняло сердца.
Тем временем новая и значительно более важная причина довела
брожение до последней черты. Многие граждане полагали, что
революция 10 августа порвала нити королевских заговоров. И им казалось, что
война закончилась. И тут вдруг в Париже распространяется весть, что
Лонгви отдан противнику, Верден отдан противнику и, во главе армии в
сто тысяч человек к Парижу двигается Брауншвейг. Между нами и
противником не было ни одной крепости130. Наша армия, лишенная
единства, почти разрушенная предательскими действиями Лафайета,
испытывала недостаток во всем. Нужно было найти оружие, лагерное
имущество, продовольствие, людей. Исполнительный совет не скрывал ни своих
опасений, ни своего замешательства. Опасность была велика, она
казалась еще более значительной.
Дантон является в Законодательное собрание131, яркими красками
рисует надвигающуюся опасность и указывает средства, к которым
нужно прибегнуть. Он убеждает Собрание принять ряд решительных мер и
дает серьезный толчок общественному мнению. Он направляется в дом
Коммуны и призывает Генеральный совет ударить в набат. Генеральный
совет Коммуны чувствует, что спасти отечество могут лишь чудеса
храбрости, рожденные энтузиазмо!М свободолюбия; и нужно, чтобы весь
Париж пришел в движение и устремился навстречу пруссакам.
Генеральный совет распорядился ударить в набат, чтобы призвать всех граждан
взяться за оружие. Совет добывает это оружие всеми имеющимися в его
распоряжении средствами. Гремят пушечные выстрелы, давая сигнал
тревоги. 40 000 человек в один миг вооружены, обеспечены снаряжением,
собраны на сборных пунктах и двигаются к Шалону... Приближение
чужеземных врагов в разгар этого всеобщего волнения пробудило зревшие
в сердцах чувства негодования и жащду отмщения в отношении
предателей, призвавших иностранцев в нашу страну. Прежде чем покинуть
свои очаги, своих жен и детей, граждане, победители Тюильри, жаждут
столь часто обещанного им наказания заговорщиков. Народ устремился
к тюрьмам... Мог ли муниципалитет остановить народ? Ведь это было
народное движение, а не случайный бунт подкупленных злодеев, которьш
заплатили за убийство, как это нелепо пытались изобразить.
Если же дело обстояло не так, почему народ не воспрепятствовал
этому? Почему национальная гвардия и федераты не предприняли
никаких действий против участников этих событий? Сами федераты были там,
и их было немало. Всем известны тщетные призывы начальника
национальной гвардии и тщетные усилия комиссаров Законодательного
собрания, которых направили в тюрьмы.
7 т. и

98
Максимилиан Робеспьер
Некоторые лица хладнокровно говорили мне, что муниципалитет
должен был объявить военное положение. Объявить военное положение
в то время, когда враги приближаются! Военное положение после
революции 10 августа! Военное положение, выгодное сообщникам свергнутого
тирана и направленное против народа! Что могли члены
муниципалитета против ясно выраженной воли возмущенного народа,
противопоставившего их речам свою недавнюю победу и размах, с которым он готов был
устремиться навстречу пруссакам? Народ даже самые законы винил в том,
что они слишком долго предоставляли безнаказанность предателям,
терзавшим грудь своего отечества. Не сумев убедить народ доверить
трибуналам заботу о наказании предателей, муниципальные должностные лица
призвали его следовать необходимым формальностям, цель которых
заключалась в том, чтобы отделить от преступников, которых они хотели
наказгть, граждан, содержащихся под арестом по причинам, не
связанным с заговором 10 августа. Эту обязанность и взяли на себя
муниципальные должностные лица, которых вам изобразили кровавыми бандитами.
Это была единственно возможная при тех обстоятельствах дань
человечности.
Самое ревностное отношение к исполнению законов не может
служить оправданием ни преувеличениям, ни клевете. В ответ на
разглагольствования г. Луве я могу привести одно свидетельство, не вызывающее
сомнений,— признание министра внутренних дел, который, осуждая в
целом народные казни, не побоялся отметить осторожность и чувство
справедливости, которые народ, это его выражение, проявил в этом
случае. Более того, в пользу Генерального 'совета Коммуны я могу
процитировать самого г. Луве, который начал один из номеров газеты «Санти-
нель» следующими словами: «Хвала Генеральному совету Коммуны. Он
приказал ударить в набат. Он спас отечество». То было время выборов.
Уверяют, что погиб один невинный человек. Число таких погибших
было преувеличено. Но и один, это, конечно, слишком много.
Оплакивайте, граждане, эту жестокую ошибку. Мы уже давно оплакиваем ее.
Говорят, это был честный гражданин, стало быть, один из наших
друзей132. Оплакивайте даже преступников, которых ожидало возмездие
законов и которые пали под мечом народного правосудия, но пусть ваше
горе имеет границы, как все человеческое.
Оставим несколько слез для более волнующих несчастий.
Оплакивайте патриотов, погубленных тиранией. Их сотни тысяч. Оплакивайте
сограждан наших, гибнущих под крышами своих домов, охваченных огнем,
к детей, умерщвленных в колыбели, детей, которых убивали на руках
матерей. Разве нет у вас братьев, детей, жен, за которых нужно
отомстить? Семья французских законодателей — это отечество, это весь род
человеческий, за исключением тиранов и их сообщников. Оплакивайте,

Речи, письма, статьи 1792 г.
99
оплакивайте же человечество, томящееся под их ненавистным гнетом.
Вы можете, однако, найти утешение, если, подавив все низкие чувства,
вы будете стремиться обеспечить благополучие страны и человечества,
если вы намерены возродить на земле равенство и правосудие, которые
были изгнаны, и справедливыми законами уничтожить источник
преступлений и бедствий людей.
Чувствительность, оплакивающая почти исключительно врагов
свободы, кажется мне подозрительной. Перестаньте размахивать перед моими
глазами окровавленным платьем тирана, иначе я подумаю, что вы
намереваетесь вновь заковать Рим в цепи. Когда вы слушали патетические
описания бедствий Ламбалей и Монморенов, повествования о горестях
дурных граждан и эти яростные декламации против людей, известных
лишь с хорошей стороны, не казалось ли вам, что вы читаете манифест
Брауншвейга или Конде? Может быть, вы, вечные клеветники,
собираетесь мстить врагам деспотизма? Может быть, вы хотите очернить
колыбель республики, опорочить в глазах Европы революцию, детищем
которой она является? И дать оружие в руки врагов свободы? Вот уж
поистине поразительное человеколюбие! Оно ведет к увековечению
нищеты и порабощения народов и прикрывает жестокие замыслы тех, кто
жаждет крови патриотов.
С этими страшными картинами мой обвинитель связал приписываемый
им мне замысел унизить Законодательное собрание. Он утверждает, что
«оно постоянно подвергалось нападкам и оскорблениям со стороны
некоего наглого демагога, который поднимался на трибуну, чтобы диктовать
декреты». Подобного рода ораторскими приемами г. Луве изобразил две
петиции, касающиеся создания нового департамента Парижа, которые
мне было поручено представить Законодательному собранию от имени
Генерального совета Коммуны.
Унизить Законодательное собрание! Какое же у вас жалкое
представление о его достоинстве! Знайте же, что Собрание, в котором пребывает
величие французского народа, не может быть унижено даже
собственными его делами. Коль скоро Собрание осознало все величие своей миссии,
как может оно быть унижено безумными речами наглого демагога? Разве
может безбожник унизить своими богохульствами божество? Разве могут
вопли диких азиатских орд заставить померкнуть животворное светило?
И если некоторые члены высокого Собрания, забыв, что они являются
представителями великого народа, будут думать лишь о жалком своем
существовании как отдельной личности и пожертвуют великими
интересами человечества ради своей презренной гордыни и своего подлого
тщеславия, даже этой своей предельной подлостью им не удастся унизить
национальное представительство. Они добьются лишь того, что унизят
себя сами. Но раз нужно, чтобы в ноябре 1792 г. я дал отчет Националь-
7*

100
Максимилиан Робеспьер
ному конвенту в том, что я сказал 12 или 13 августа, я это сделаю. Чтобы
составить себе правильное суждение по этому пункту обвинения, нужно
знать, чем было вызвано это обращение Коммуны к Законодательному
собранию.
Революция 10 августа, уничтожив власть двора, неизбежно привела и
к исчезновению департаментской власти, заявившей, что она всегда будет
на стороне двора. Исполнение обязанностей департаментских
административных органов взял на себя Генеральный совет Коммуны. Как и все
граждане, он был твердо убежден, что не сможет вынести бремени
начавшейся революции, если будет восстановлен департамент, само имя
которого стало ненавистно. Между тем члены Комиссии двадцати одного 133,
руководящие деятельностью Собрания, уже на второй день после начала
революции подготовили проект декрета, который был направлен на то,
чтобы уничтожить влияние Коммуны, ограничив ее власть рамками
Генерального совета, на смену которому она пришла. В тот же день стены
Парижа были оклеены афишами, в которых Коммуна была оклеветана
самым бесстыдным образом. Нам известны авторы этих афиш. Они тесно
связаны с авторами обвинения, на которое я отвечаю. После того, как
провалился этот проект, задумали создать новые департаментские органы
власти, и 12 или 13 августа Собранию был навязан декрет об организации
подобных органов. Коммуна поручила мне, вместе с некоторыми другими
депутатами, представить Законодательному собранию замечания,
вытекающие из указанных мною принципов. Эти замечания были поддержаны
несколькими депутатами. Лакруа, в частности, стал даже критиковать
Комиссию 21-го, которой он приписывал авторство декрета, и Собрание
приняло сформулированный им декрет, который ограничивал функции новых
административных органов вопросами налогообложения и устанавливал,
что касательно мер общественного спасения и порядка Генеральный совет
будет сноситься непосредственно .с Законодательным собранием. Два дня
спустя одно странное обстоятельство вновь вынудило нас обратиться к
Собранию по тому же поводу. В повестке, разосланной министром Рола-
ном и сообщавшей о назначении членов временной департаментской
администрации, делалась ссылка не на последний декрет, ограничивающий
ее функции, а на первый декрет, в который Законодательным собранием
были внесены изменения. Генеральный совет счел необходимым
протестовать против подобного образа действий. Единственное, что по мнению
Генерального совета могло предупредить все эти раздоры и распри из-за
власти, столь опасные в этой грозовой обстановке, было присвоение
временной администрации наименования административной комиссии, что
ясно определяло круг функций, которыми наделил ее последний декрет.
В то время, как этот вопрос обсуждался в Коммуне, туда явились лица,
избранные в члены органа управления. Они поклялись в своих братских

Речи, письма, статьи 1792 г.
101
чувствах и заявили, что считают наиболее подходящим наименование
административной комиссии. Это проявление гражданской доблести, до-;
стойное дней, ставших свидетелями возрождения свободы, вызвало
трогательную сцену. Было решено, что члены органа управления и депутаты
Коммуны явятся в Законодательное собрание, чтобы доложить об этом и
просить Собрание закрепить ту благотворную меру, о которой я только
что говорил. Выступил я. Это и есть та петиция, которую г. Луве назвал
дерзкой. Если вы хотите вынести суждение по этому обвинению, спросите
Эро, который председательствовал на том заседании Законодательного
собрания. Он обратился к нам с истинно республиканским ответом,
выражавшим благожелательное отношение как к предмету петиции, так и к
тем, кто ее представлял. Мы были приглашены на заседание. Некоторые
ораторы134 не разделяли его мнения, и тот депутат, который горячо
нападал на меня, когда г. Луве предъявил свое обвинение, выступил очень
резко как против нашей просьбы, так и против самой Коммуны, и
Собрание перешло к очередным делам.
Лакруа говорил вам, что я, находясь в углу левой стороны, угрожал
ему набатом. Лакруа, по-видимому, ошибся. Он мог перепутать некоторые
факты или забыть их, но у меня также есть свидетели, даже в этом
Собрании и среди членов Законодательного собрания. Я напомню об этих
фактах. Очень хорошо помню, что в том углу, о котором шла речь, я
услышал некоторые высказывания, которые показались мне весьма фельянти-
стекими и мало достойными тогдашних обстоятельств, и среди них слова,
адресованные Коммуне: «А почему бы вам вновь не ударить в набат?»
Вот на эти слова или на что-то подобное я и ответил: «В набат бьют те,
кто стремится несправедливостью внести ожесточение в сердца людей».
Помню также, как один из моих коллег, менее терпеливый, чем я,
сказал тогда нечто подобное тому, что приписывают мне, и другие
слышали, как я сам упрекал его за это *. Что касается утверждения, будто я
повторил те же слова в Комитете, то лживость этого сообщения еще более
очевидна. Г. Луве утверщцает, будто я вернулся на заседание
Генерального совета лишь для того, чтобы выступить с нападками на
Законодательное собрание. В тот день, вернувшись на заседание Генерального совета,
чтобы отчитаться в своей миссии, я говорил достойно о Национальном
собрании и искренне высказал свое мнение о некоторых членах
Комиссий 21-го, которых я обвинял в стремлении ослабить дело
свободы. Кое-кто, с помощью чудовищного сопоставления, осмелился
намекнуть, что разоблачая перед Коммуной некоторых депутатов в те дни,
когда происходили казни заговорщиков, я стремился подвергнуть угрозе
их безопасность. Я уже ответил на это гнусное обвинение, напомнив, что
* «Истинность этого рассказа немедленно была подтверждена многими членами
Законодательного собрания, депутатами Национального конвента» (прим. Робеспьера).

102
Максимилиан Робеспьер
перестал бывать на заседаниях Коммуны еще до этих событий135. К тому
же мне не дано было предвидеть тех неожиданных и чрезвычайных
обстоятельств, которые привели к этим событиям.
Нужно ли напоминать вам, что о гонениях, замышляемых против
Коммуны двумя-тремя лицами, которых здесь упоминали, говорили до
меня некоторые мои коллеги? Они разоблачили также преднамеренную
кампанию клеветы, направленную против защитников свободы, и
стремление внести раскол в ряды граждан в то самое время, когда требовалось
объединить все усилия для подавления внутренних заговоров и для
отпора иностранным врагам. И не чудовищно ли утверждение, что
разоблачить человека и убить его — одно и то же! В какой республике мы живем,
если выступление на муниципальном собрании должностного лица,
высказывающего свободно свои суждения об участниках опасного заговора,
рассматривается лишь как подстрекательство к убийству! Даже во время
событий 10 августа народ считал своим долгом не трогать самых
скомпрометированных членов Законодательного собрания. Народ спокойно
наблюдал за тем, как Людовик XVI и его семья проехали через весь Париж,
от Собрания до Тампля. И Париж знает, что никто с большим рвением и
чаще, чем я, не призывал к этому образу действий как до, так и после
революции 10 августа. Граждане, если когда-нибудь, по примеру
лакедемонян, мы возведем храм страху 136, я считаю, что служителей нового культа
следовало бы выбрать среди тех, кто беспрерывно твердит нам о своем
мужестве и о грозящих им опасностях.
Что сказать мне вам о том письме, которое столь робко, и, если можно
так выразиться, столь неловко было предложено вашему вниманию?
Загадочное письмо, адресованное третьему лицу, безымянные
разбойники, безымянные убийцы... И среди этого тумана... слово, брошенное
будто невзначай... Ни о чем ином слушать не хотят, лишь о
Робеспьере 137... Недомолвки, загадки в столь важном деле, представленном
вами на обсуждение Национального конвента! И все это приложено к
весьма коварному докладу138 после того множества пасквилей, афиш,
памфлетов, газет всех видов, на распространение которых во всех уголках
республики и любыми способами тратились столь большие средства!
Добродетельные люди, куда же хотите вы направиться этими темными
путями? Вы попробовали обратиться к общественному мнению... Вы
остановились, напуганные собственным шагом... Вы правильно поступили. Не
такими вас вылепила природа, чтобы совершать великие подвиги или
великие преступления... Здесь, из уважения к вам, я считаю нужным
остановиться. В другой раз внимательнее приглядывайтесь к тем
средствам, которые вкладывают вам в руки... Вам неизвестна омерзительная
история автора загадочного послания. Вы можете познакомиться с ней,
если у вас хватит на то мужества, обратившись к полицейским архивам139.

Речи, письма, статьи 1792 г.
103
Когда-нибудь вы узнаете, сколь многим вы обязаны умеренности того,
кого вы хотели погубить.
Неужели вы думаете, что если бы я захотел унизиться до подобных
жалоб, я не сумел бы обратиться к ва,м с несколько более определенными
и более обоснованными разоблачениями? Я до сих пор пренебрегал ими.
Я знаю, сколь далеки от глубоко продуманного преступного замысла
некоторые поползновения и угрозы моих врагов, которых я разоблачаю.
Кстати, я никогда не верил в мужество злых людей. Оглянитесь на самих
себя, и вы увидите, с какой неуклюжестью запутываетесь вы в своих
собственных западнях... Вы уже давно пытаетесь добиться от Собрания
закона против подстрекателей к убийству. Если же его примут, кто станет
первой жертвой, которую он должен будет покарать? Не вы ли выдвинули
клеветническое и нелепое обвинение, будто я стремлюсь к тирании? Не вы
ли именем Брута поклялись умерщвлять тиранов? Вот вы и изобличены
вашим собственным признанием в том, что призывали всех граждан убить
меня. Разве даже с этой трибуны не раздавались крики ярости в ответ на
ваши призывы? А кто призвал сюда этих вооруженных людей, которые,
презрев власть законов и авторитет должностных лиц, расхаживают
среди нас и требуют предать смерти некоторых представителей народа и,
осыпая проклятиями меня, превозносят вас и восхваляют Людовика XVI?
Кто вводит их в заблуждение? Кто подстрекает их? И вы еще говорите о
законах, добродетели, смутьянах!
Оставим же эту цепь подлостей, пробежать которую вы нас заставили,
и обратимся к заключительной части вашего пасквиля. Помимо того
декрета о вооруженных силах, добиться которого вы стремитесь любыми
средствами, ломимо тиранического закона против свободы личности и
свободы печати, маскируемого несостоятельными ссылками на
подстрекательство к убийствам, вы требуете для министра некоего рода военной
диктатуры; вы требуете издания закона об изгнании, которое вы
называете остракизмом, направленного против неугодных вам граждан.
Итак, вы не стыдитесь уже признать открыто постыдные мотивы столь
изобильной клеветы и стольких происков. Вы говорите о диктатуре лишь
с тем, чтобы совершенно беспрепятственно осуществлять ее самим. Вы
говорите о преследованиях и тирании, чтобы преследовать и тиранить.
Итак, вы полагали, что для того, чтобы превратить Национальный конвент
в слепое орудие ваших преступных замыслов, вам достаточно будет
изложить лишь некий весьма хитроумный роман и потребовать затем, чтобы
Конвент безотлагательно принял декрет, означающий гибель свободы и
собственное бесчестье.
Стоит ли мне возражать обвинителям, которые сами себя обвиняют?..
Если это возможно, предадим эти презренные уловки вечному забвению.
Постараемся скрыть от взоров потомства те бесславные дни нашей исто-

104
Максимилиан Робеспьер
рии, когда представители народа, введенные в заблуждение подлыми
интригами, казалось, забыли о том великом поприще, на которое они были
призваны. Что до меня, то я воздержусь от каких-либо личных заявлений.
Я отказался от доступного преимущества, заключающегося в том, чтобы
на клеветнические нападки противника отвечать еще более грозными
обвинениями. Я хотел исключить из моей защиты ее наступательную
часть. Я отказываюсь от законного мщения, которого я мог бы добиваться
в отношении моих клеветников. Лучшим отмщением для меня будет
восстановление мира и торжество свободы. Граждане, следуйте твердым и
быстрым шагом по вашему благородному поприщу, и я желал бы ценою
жизни и даже моей репутации вместе с вами способствовать славе и
благоденствию нашей общей родины140.
ПО ПОВОДУ ВОЛНЕНИИ В ДЕПАРТАМЕНТЕ ЭР И ЛУАРЫ.
Речь в Национальном конвенте 30 ноября 1792 г. 141
Робеспьер поднимается на трибуну и просит слова. Раздается ропот.
Он настаивает. Я прошу слова,— говорит он,— потому, что каждый член
Конвента имеет право изложить свои взгляды касательно общественного
блага. Аплодисменты с одной стороны, ропот с другой. Председатель
намеревается запросить мнение Собрания.
Если Собрание хочет пользоваться уважением, оно должно быть
справедливым,— говорит один депутат 142. Буря вспыхивает с удвоенной силой.
После непродолжительного волнения вновь восстанавливается тишина,
и Робеспьер берет слово.
Робеспьер говорит примерно в следующих выражениях: Необходимо
срочно принять решительные меры, чтобы прекратить те ужасные
беспорядки, о которых вам сообщили. Что касается предложения Бюзо
направить новых комиссаров, оно заслуживает внимательного и серьезного
рассмотрения. В высшей степени опасно ставить под угрозу авторитет
Национального конвента. Направлять поэтому комиссаров, ставить их
в условия, чреватые грозными последствиями, подвергать их угрозе
народных волнений — в высшей степени опасно. Угрозы, оскорбления
унижают представителей народа. Однако избежать этих неудобств в
тревожных условиях голода, во время волнений, вызванных врагами свободы,
почти невозможно.
Чтобы сделать еще более надежными меры, которые примет Конвент,
я предлагаю, чтобы он немедленно добавил к ним ряд других общих мер,,
которые будут в еще большей степени способствовать восстановлению
порядка. Недостаточно, чтобы Конвент отомстил за поруганную в его

Жером Петион
Гравюра Робинсона по рисунку Р а ф ф е
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва

Пъер-Виктюръен Верньо
Гравюра Андибрана по рисунку Р а ф ф е
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С Пушкина. Москва

Речи, письма, статьи. 1792 г.
105
лице государственную власть, нужно, чтобы он сделал это с честью.
Наказывая зачинщиков мятежа, он должен показать вместе с тем, что
им движут приверженность к свободе и любовь к народу.
Я призываю к тому, чтобы в лоно этого Собрания навсегда вернулись
беспристрастность и согласие. (Граждане аплодируют.) Я прошу
разрешения предложить верное средство разбить козни всех врагов
Национального конвента, т. е. всех сторонников роялизма и аристократии.
(Граждане аплодируют.) Прошу разрешить мне предложить средство
навсегда покончить с пасквилянтами. («А! А!» — Аплодисменты).
Величие Национального конвента, подобно величию французской нации,
которую он представляет, выше всех этих мелких ударов, ибо Конвент
располагает средством, которое может в любой момент заставить их
замолчать. Он может ответить декретом на тупую ярость, направленных
против него памфлетов.
Я призываю к тому, чтобы тиран французов, глава всех заговорщиков
был завтра же приговорен к той мере наказания, которую он -заслужил
своими злодеяниями. (Аплодируют некоторые депутаты и граждане.)
Я берусь доказать в течение десяти минут, что коль скоро обсуждение
пойдет по тому пути, по которому оно пошло, оно возродит к жизни все
клики, оживит надежды сторонников королевской власти.
Послезавтра вы займетесь примирением права собственности с
необходимостью сохранения жизни людей, примете решение о снабжении
продовольствием.
На следующий день вы заложите основы свободной конституции.
И тогда все враги свободы падут к вашим ногам. Нужно, однако,
подавить мелкие страсти, так как тут мы даем повод к раздорам. (Депутаты
и граждане аплодируют.)
ОТВЕТ ЖЕРОМУ ПЕТИОНУ
30 ноября 1792 г. 143
Сколь неустойчивы, мой дорогой Петион, дела человеческие, если вы,
некогда мой брат по оружию и в то же время самый мирный из людей,
вы объявляете себя самым горячим моим обвинителем! Не подумайте по
этому началу, что я хочу здесь заниматься вами или мною. Мы с вами
оба лишь атомы, затерянные в бесконечности морального и
политического мира. Я не собираюсь отвечать на ваши обвинения: меня и так уже
упрекают в том, что я проявил слишком большую снисходительность
этого рода; я отвечу на вашу нынешнюю политическую доктрину.
Сейчас, пожалуй, несколько поздно выступать с опровержением вашей речи.

106
Максимилиан Робеспьер
Но всегда своевременно защищать правду и принципы. Наши ссоры
длятся один день; принципы существуют вечно.
Только лишь в этом смысле, мой дорогой Петион, я могу согласиться
поднять брошенную мне вами перчатку. Даже в моей манере сражаться
вы узнаете дружбу, или давнишнюю слабость, которую я питал к вам.
Если в ходе этого своеобразного филантропического фехтования вам
будет причинена какая-нибудь легкая рана, она заденет лишь ваше
самолюбие. А вы заранее успокоили меня на этот счет, заявив, что оно
не существует. С другой стороны, право критики имеет взаимный
характер; оно является гарантией свободы. А вы так любите принципы, что
вам будет приятнее, я в этом уверен, самому быть предметом критики,
чем подвергать ей меня.
Один из важнейших мотивов, побуждающих меня вступить в
полемику с вами, это, не окрою от вас, желание передать потомству точное
изображение тех героических дел, делающих честь французскому народу
и роду человеческому, которые вы исказили, вероятно, по неведению.
Я напомню то, что знают шестьсот тысяч человек. Я не могу вызывать
подозрения, ибо я был, почти так же, как и вы, в стороне от славных
событий нашей последней революции 144. Нам обоим остается лишь
удовольствие знать, что в это памятное время родина имела много защитников
более полезных, чем мы.
Прежде всего мне кажется, что вы не говорите о революции,
разбившей наши цепи, с тем уважением, которого она заслуживает. Почему вы
с такою желчью отзываетесь о всех делах и всех людях, имеющих к ней
какое-либо отношение?
Когда вы говорите, что она, прежде всего, дело тех, кто ее подготовил,
вы, очевидно, хотите указать таким образом тех, кто ее не совершил.
И если вы имеете в виду, в частности, себя, то вы должны разделить эту
заслугу со всеми, кто защищал дело свободы. Вы соглашаетесь уступить
часть этой заслуги федератам, которых вы никогда не переставали
призывать к бездействию. Вы никогда не затрудняли себя предоставлением
им средств для того, чтобы они могли остаться в Париже. Вы признаете
заслугу их тайной директории, о которой вы не говорили иначе, как с
тревогой и недоверием, директории, составленной из людей, которых вы
и ваши друзья относят к категории смутьянов. Знаете ли вы того члена
Законодательного собрания, который 9 августа сказал одному из своих
друзей: «Если народ боится или колеблется, прострелите мне голову
этим пистолетом, и пусть провезут мой окровавленный труп по Парижу,
дабы месть привела народ к свободе». Это один из тех людей, которых
ваши друзья не перестают чернить145.
Но почему не воздаете вы столь же охотно должное гражданам
Парижа?

Речи, письма, статьи 1792 г. 107
Почему не указываете вы, в числе тех, кто подготовил революцию,
парижские секции, столь оклеветанные впоследствии теми же
персонажами? Вместо того, чтобы поддерживать их зловредные замыслы, почему
бы вам не напомнить департаментам, обманутым их измышлениями, что
парижские секции в течение месяца объявили себя перманентными, что
их полезная деятельность выразилась в, бессмертных постановлениях,
верных предвестниках революции? Почему умалчиваете вы о том, что
именно секции торжественно обсудили вопрос о священном восстании,
что это они объединили всех солдат за свободу, что они, наконец, в ночь
9 августа дали сигнал к бою против мятежного и заговорщического
двора? Разве для вас не ясно, что это политическое и мужественное
поведение было абсолютно необходимо для объединения сил народа и
руководства ими против антиреволюционной армии, собранной тираном в
Париже?
Но это было не все. Надо еще было создать центральную власть для
замены той, которая потеряла доверие народа. Такою властью не могли
быть департаментские власти, открыто продавшиеся двору. Такою
властью не мог быть и ваш бывший .муниципалитет, отвергший просьбу
граждан об устранении бюстов Лафайета и Байи, муниципалитет, где
самые преданные уполномоченные народа были безнаказанно осыпаны
оскорблениями со стороны всяких приспешников и даже их коллег,
причем все это происходило под вашим председательством и на ваших
глазах. Вы могли бы еще похвалить мудрость секций, избравших
комиссаров для замены бывшего Генерального совета Коммуны и облекших
их широкими полномочиями для спасения Парижа и Франции. Как
объяснить, мой дорогой Петион, что этот новый Генеральный совет стал
главной мишенью той клеветнической речи, о которой мы сейчас
говорим? Одно важное признание вырвалось у вас в форме некой поправки
к вашим обвинениям. «Однако эти комиссары, говорите вы, задумали
большое дело, и приняли смелую меру, захватив все органы
муниципальной власти и встав на место Генерального совета, слабость и
продажность которого внушали им опасения. Они не побоялись подвергнуть
свои жизни опасности, которая им угрожала бы в случае неудачи их
инициативы». В чем заключалась эта инициатива? В уничтожении
тирании. Стало быть, они жертвовали собою ради свободы. Добавьте к этому,
.пожалуйста, что в первые дни сентября они подняли Париж и Францию,
чтобы раздавить армии деспотизма. И вы будете вынуждены признать,
что они дважды спасли родину. А между тем, вы беретесь за перо для
того, чтобы присоединиться к их хулителям! Что это за мания
выискивать мелкие недостатки там, где следует восхищаться высокими делами?*
Если нация неблагодарна, она имеет на это некоторые права. Граждане
обязаны нации всем, нация ничем не обязана гражданам. Во всяком

108
Максимилиан Робеспьер
случае,они должны прощать ей ее несправедливость. Новы, гражданин,
по какому праву говорите вы о разрушениях тирании так, как говорят
сами тираны? Вы доходите до того, что хотите лишить их тех заслуг,
которые вы только что перед этим признали, утверждая, будто
революция 10 августа совершилась бы и без них. Странный способ оценить роль
тех, кто оказал ей столь мощное содействие! Если бы вы побывали в
доме Коммуны, вы бы знали, что он стал центром, вокруг которого народ
объединялся, что защитники свободы постоянно сносились с новыми
должностными лицами. Вы бы знали, как много они сделали, чтобы
снабдить оружием и амуницией федератов и граждан и удушить заговор
двора. Вы бы видели, с каким хладнокровием и мужеством они
совершили, в числе других действий, один акт, который был решающим в этом
ужасном кризисе. Я говорю об измене командира национальной гвардии,
отдавшего, по сговору с тюильрийскими заговорщиками, приказ
командирам резерва пропустить народ вперед и расстрелять его сзади, между
тем как пушки из дворца должны были производить в нем опустошения,
стреляя спереди. Генеральный совет, среди ночи, раскрыл этот заговор.
Он дважды вызывал главного командира, который явился лишь после
второго вызова. Ему представили зловещий приказ, подписанный его
рукою и хранившийся еще в архиве Коммуны. Генеральный совет
распорядился арестовать предателя и принял немедленно энергичные меры
для того, чтобы сорвать заговор. Не будь этого, погибло бы дело свободы.
А вы не желаете отметить это обстоятельство в ряду тех, которые
принесли победу народу! Какие же великие преступления могли в ваших
глазах затмить эти заслуги?
Кто бы это подумал? Вы упрекаете Генеральный совет в том, что на
следующий день после тюильрийского сражения он не отрекся от власти,,
доверенной ему народом и признанной самим Законодательным
собранием, и не призвал обратно бывших членов муниципалитета, а также,
стало быть, и бывшего Генерального совета.
Вы упрекаете Генеральный совет в продлении революционного
движения сверх срока. Какого срока *? Этого вы не говорите: вероятно, срок
этот, в вашем понимании, тот момент, когда они должны были бы
отречься. По-вашему выходит, что революционное движение должно было
длиться ровно 24 часа. Политические перевороты вы измеряете подобно
обращениям солнца. Но если вы считали, что обладаете безграничною
мудростью, подчиняющею точным правилам даже самые нерегулярные
явления нравственной природы, почему не сказали вы тогда народу, как бог
сказал океану: «ты дойдешь до сих пор; и ты разобьешь свои
раздраженные волны». Почему же не создали вы, в один день, новый политический
* В оригинале: «mouvement» (движение), что не сходится с контекстом (прим..
переводчика).

Речи, письма, статьи 1792 г.
109
.мир, подобно тому, как творец создал вселенную в течение трех дней?
Вы явились в Коммуну лишь на третий день после тюильрийской битвы.
Вы пришли для того, чтобы нам возвестить, что Комитет двадцати одного
Законодательного собрания хочет узаконить революцию и утвердить все
действия Коммуны. Но это было лишь вступлением к сообщению о том,
что Комитет двадцати одного Законодательного собрания уже заготовил
доклад о том, чтобы прежнему муниципалитету послать приглашение
вернуться. Это предложение, которому вы, по-видимому, придавали огромное
значение, было единодушно отвергнуто Генеральным советом, как верное
«средство возобновления заговоров, которым следовало бесповоротно
положить конец. В тот же день вы долго декламировали, стараясь доказать, что
не следует запирать Людовика XVI в башне Тампль и что, если он не
будет проживать в великолепном особняке, вся Франция восстанет
против Коммуны. Но и это ваше мнение было отвергнуто. Казалось, вы были
в ужасе; вы, по-видимому, решили, что Генеральный совет сошел с ума.
Вы высказывались о нем в крайне неумеренных выражениях. Вы
находили, что у него дурной тон, дурное обращение. Вы без конца вздыхали
о возвращении вашего полуаристократического муниципалитета. Вы
решили наказать Генеральный совет вашим отсутствием. Вы постоянно
собирались на совещания со своими друзьями, то в Комитете двадцати
одного, то у вас, чтобы придумать, как вам покончить с Генеральным
советом. Вы уподобились Ахиллу, дующемуся на греков. Все ваши упреки
Генеральному совету отдают пристрастностью, они — не скажу
несправедливые, скорее детские. Вы были испуганы, говорите вы, беспорядком,
шумом, духом, господствовавшим в этом собрании. Стало быть,
настроение, воодушевлявшее защитников свободы, внушало вам страх! Вы
говорите здесь о необходимости молчания не как государственный человек,
а как школьный учитель. Вы выражаете удивление по поводу того, что
Генеральный совет занимался не только коммунальными делами и
походил на политическое собрание. Общественная свобода занимала кое-
какое место в его обсуждениях 12 и 13 августа! Ну, конечно, плохо было
то, что он не занимался исключительно вопросами о грязи и о фонарях.
Разве не для этих дел он выбран народом? Там говорили о заговорах
против общественной свободы! Что за безумие верить в заговоры! Разве
были когда-нибудь заговоры? И разве это дело Генерального совета
подавлять заговоры? Там обвиняли граждан! Разве недостаточно того, что
одержали победу над швейцарцами и что 10 августа потеряли большое
число патриотов? Что за странная идея посвятить следующие дни
арестам заговорщиков, обвинять Монморена, Делуа, Дюпора, ЛамбальИ6 и
столько других почтенных людей! За все эти преступления надо
наказывать. Их вызывали для ответа к решетке. Надо было, по крайней мере,
пойти к ним на дом и произвести у них личный обыск. Их заслушивали

110
Максимилиан Робеспьер
публично. Лучше было бы выслушать их в секретном порядке. Их
отпускали оправданными или задерживали. Очевидно, не надо было ни
оправдывать, ни задерживать. Обычные правила исчезли. Повесить их, этих
муниципалов! Разве можно во время революции нарушать обычные
правила? Вы не говорите, какие правила были нарушены. Но не надо
входить в такие детали, когда речь идет о столь преступных должностных
лицах. Разве это их дело было принимать меры предосторожности для
того, чтобы обратить тюильрийскую битву на пользу дела свободы?
Мудрый Петион, Парижская коммуна подняла знамя восстания от имени
родины, дело Коммуны есть дело всей Франции.
Возбуждение умов было столь сильное, что невозможно было
удержать этот поток? Какие же опустошения причинил этот поток
возбужденных умов? Все решения принимались со стремительным энтузиазмом.
Спешите принять суровые меры против энтузиазма свободы. Не стоит
даже выяснять, хорошие ли были решения или плохие. Решения
следовали одно за другим со страшною скоростью. Вы по-прежнему испуганы.
Успокойтесь: при крайних обстоятельствах, и когда все воодушевлены
одним и тем же духом, быстрота решений — явление не страшное,
а утешительное. Днем и ночью Генеральный совет заседал. Вот злодеи!
дни и ночи посвящать общественным делам!
Я не хотел, чтобы мое имя было связано с таким множеством актов,
столь нерегулярных, столь противных принципам. Каким принципам?
Не тем, которые уничтожали монархию. Какой из этого можно сделать
вывод, кроме того, что ваш сон был этим нарушен, и что революция
недействительна потому, что она не была санкционирована подписью
Жерома Петиона.
Я понял также, сколь мудро и полезно было не одобрять, не
подкреплять моим присутствием все то, что происходило. Вот именно,
Генеральный совет был лишен авторитета. Напрасно народ его одобрял. Вы
отказываете ему в своем одобрении. Будьте осторожны, мой дорогой Петион,
не отдает ли такая речь немного диктатурой?
Те, кого стеснял мой вид, очень хотели, чтобы народ думал, что я
возглавляю его действия, и что все делается по согласованию со мною.
Кого это стесняло ваше присутствие? Разве вы не были честным
гражданином? А те уполномоченные, которых народ в ночь с 9 на 10 августа
счел достойными пожертвовать собою ради него, разве они были хуже
вас? Разве народ запрещал им выполнять их функции без согласия
Жерома Петиона? Неужто вы думаете, что граждане, вооруженные для
разгрома деспотизма, столь исполнены низкопоклонства, столь трусливы
и глупы, как вы предполагаете?
Я редко появлялся. Если бы я тогда энергично выступил за или
против, это вызвало бы раздоры, которые могли бы иметь пагубные послед-

Речи, письма, статьи 1792 г.
111
ствия. Во всяком деле есть какой-то момент зрелости, который надо
уметь уловить. Я твердо уверен в том, что вы человек, в высокой степени
одаренный способностью уловить во всяком деле момент зрелости.
Однако я очень сомневаюсь в том, чтобы вы когда-либо вызывали
пагубные раздоры, выступив в пользу бывшего муниципалитета, устраненного
волею народа, или в пользу нового совета Коммуны, за или против
революции.
Надо признать, что ваш способ рассуждать производит странное
впечатление; ваше воображение, обычно спокойное, столь сильно поражено
всем, что касается последней революции, что вам видятся чудовища или
преступления там, где другие видят лишь обычные события или
благородные дела. Так, вы простодушно признаете, что были возмущены тем,
что совет Коммуны счел нужным продлить срок закрытия городских
застав на 24 часа позднее момента, ранее намеченного для их открытия.
И так как случайно я был этого мнения, вы говорите о моем
предложении, как если бы шла речь о каком-то извержении Везувия. Вы
позволяете себе много разглагольствовать. Вы рисуете портреты. Но вы не
представляете ни фактов, ни аргументов. Но вы жалеете всех
предателей, свобода которых подверглась ограничениям. Вы неумолимы только
по отношению ко всем преданным патриотам.
Вы даже повторяете, вслед за Луве, упреки Коммуне в том, что она
представляла Законодательному собранию слишком вольные петиции;
но вы делаете это более смутным и незначительным образом, хоть и столь
же легкомысленно. Я могу лишь отослать вас к моему ответу на речь
Луве. Но как могли вы забыть все принципы свободы до такой степени,
что ставите на суд этой нелепой и запоздалой инквизиции слова,
произнесенные в самые бурные дни революции? Как могли вы забыть, чем
были тогда установленные власти и каковы были права народа? Меня
особенно огорчает то, что вы искажаете историю ради того, чтобы
перенести на призрак уже не существующей установленной власти славу
великих дел, свершенных народом. В Законодательном собрании можно
хвалить только людей, оставшихся достойными общественного доверия;
но кому не известно, что там было трусливое и продажное большинство*
обожествлявшее Лафайета, оправдывавшее всех заговорщиков,
вступившее в союз с двором против нации? Кому не известно, что оно всеми
своими силами содействовало всем изменам, которые, если б не
восстание 10 августа, предали бы Францию иностранным армиям и неистовствам
тирании? Кому не известно, с какою раболепною низостью оно приняла
в- своем лоне Людовика XVI, когда еще не было ясно, кто победил,
свобода или деспотизм? Кому не известно, что когда внезапным движением
все партии поднялись, приветствуя нацию единодушным возгласом, они
уже слышали громовые раскаты народного голоса? Кому не известно,

112
Максимилиан Робеспьер
что лишь под грохот пушек и победные клики и только в ответ на
петицию, представленную победившим народом, это большинство
решилось принести присягу верности равенству, что оно отменило разделение
граждан на активных и пассивных лишь после того, как перманентные
секции допустили в свою среду одинаково тех и других, что народ уже сверг
статуи королей, когда Собрание приняло декрет об их свержении, что
народ уже держал в своих руках судьбу короля, когда оно объявило его
временно отрешенным от престола, что народ уже стал хозяином своей
судьбы и осуществлял свои права, когда, по его решительному
требованию, оно создало Национальный конвент? Наконец, что народ был
покинут или предан всеми своими представителями и должен был взять в
свои руки дело своего спасения? Что же означают слова о возвышенном
характере законодательного органа, спасшего государство, и этот
косвенный упрек городу Парижу, якобы стеснявшему свободу Собрания, тогда
как очевидно, что все восхваляемые вами декреты являются плодом
повелительных обстоятельств, созданных для Собрания парижским
народом, восставшим 10 августа? По какому праву вменяете вы Парижской
коммуне в преступление несколько петиций, продиктованных
государственными интересами, одобренных почти без единого исключения самим
Собранием, и со* зтавших язык свободных людей с правилами приличия
и с уважением к самой тени умирающего представительного органа?
Не верно, что Коммуна соперничала с Собранием. В
действительности, несколько членов Собрания, ваши наставники, хотели уничтожить
Коммуну. Сразу же после 10 августа они объединились со всеми
врагами революции, клеветали во всех департаментах на парижский народ,
постоянно стремились усыпить или ввести в заблуждение
Законодательное собрание, дабы сделать его орудием своих презренных интриг.
Пятнадцать дней спустя, когда пруссаки шли на Париж, когда под звуки
набата и орудийных залпов тревоги Коммуна собрала на Марсовом поле
бесчисленных граждан этого великого города 147, что тогда делали Бриссо
и его соратники? Они интриговали, они лгали. Что делал Ролан? Он
распространял афиши против парижан. Он хотел бежать вместе с
исполнительным комитетом, с королем, с Собранием. Угодничать перед теми,
кто создал опасность для народа, клеветать на тех, кто ему служил,
разве это не значит дважды изменять делу народа?
Тут, признаюсь, вы ставите меня в большое затруднение. Как же это
может быть, скажут мне, что столь уважаемое в республике лицо, как
Жером Петион, рассуждает и пишет таким образом? Однако я полагаю,
что смогу «объяснить это явление, и вы сами дадите мне средства для этого.
Мэр Парижа, заявляете вы в вашей речи, говоря об этом
злосчастном времени 10 августа, уже не был центром объединения. Я был
оставлен на своей должности, но она превратилась в пустое звание. Я редко

Речи, письма, статьи 1792 г.
ИЗ
появлялся в Коммуне. Я ни о чем не был осведомлен. Таков факт, вас
там не было. Вы были Крийоном последней революции148. Но надо
сказать правду до конца. Она удивит тех, кто, будучи далеко от места
действия, узнает историю Франции по брошюрам Ролана или Редерера,
Горса и других писателей этого рода. Новы не станете отрицать тех
общеизвестных фактов, которые я сейчас приведу. Вы простодушно
согласитесь, что вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы помешать
революции 10 августа. Не то, чтобы вы были врагом свободы, отнюдь
нет. Но, прежде всего, вы от рождения добрый, ж вы не могли верить
в реальность заговоров двора, которыми мы были опутаны. /Вы с
улыбкою сожаления смотрели на тех, кто вам об этом говорил, и вы поэтому
разошлись с патриотами Комитета полиции, которые были в этом
убеждены и которые были вынуждены обойтись без вашей подписи при
выдаче приказа о снабжении федератов амуницией.
Уже несколько раз вы срывали начавшееся восстание, бегая по
секциям и по предместьям и проповедуя порядок и спокойствие. Вы
сковали мужество народа и федератов. Ничто не может быть более опасно,
чем такие начатые и брошенные попытки; это предает народ мечу
тирании. Между тем, опасность становилась все более близкой, и повсюду
видны были доказательства заговора, составленного двором, с целью
истребления патриотов. Революционная директория граждан и федератов
наметила ночь с 9 на 10 августа как срок подавления этого заговора.
Ваша обычная осторожность побудила вас использовать все средства,
которыми вы располагали, чтобы этому воспротивиться. Вы повсюду
говорили о необходимости сохранять мир и спокойствие. 7 августа ко
мне пришел мэр Парижа. Это первый раз мне была оказана такая честь,
хоть я и был с вами тесно связан. Я понял, что вас привело ко мне
важное дело. В течение целого часа вы говорили мне об опасностях,
связанных с (восстанием. У меня не было никакого особенного влияния на
ход событий. Но поскольку я довольно часто бывал в Обществе друзей
конституции, куда обычно приходили члены директории федератов, вы
настоятельно просили меня проповедовать в этом Обществе вашу
доктрину. Вы говорили, что сопротивление угнетению надо отложить до того
дня, когда Национальное собрание примет решение о лишении короля
престола, но что, вместе с тем, надо дать возможность 'Собранию
рассмотреть этот большой вопрос возможно спокойнее, не торопясь. Вы не могли,
однако, поручиться за то, что двор будет откладывать свой план
истребления нас до тех пор, пока Национальному собранию угодно будет
откладывать свержение с престола. Все знали, что роялистская партия
господствовала тогда в Законодательном собрании. Сам ваш Бриссо и его
друзья произносили по этому вопросу пространные речи, весь смысл
которых сводился к тому, что надо без конца откладывать и откладывать
8 т. II

114
Максимилиан Робеспьер
решение этого вопроса. Вы сами знаете, что их двусмысленное поведение
вызвало общественное порицание, ибо в нем видели лишь расчет
напугать двор опасностью восстания, чтобы вынудить его назначить
министров по их выбору. Я бы сам мог сделать все эти сопоставления. Но я тогда
еще так вам доверял и, надо .сказать, ваш неожиданный приход
разбудил во мне такие дружеские чувства, что я в какой-то мере поверил вам.
Но народ и федераты не поверили вам. И все готовились к восстанию.
Вы продолжали давать советы все в том же смысле. Даже в ночь с 9
на 10 августа, когда секции уже были готовы к выступлению, они
получили от вас настоятельное циркулярное письмо, в котором вы их
умоляли сохранять спокойствие. Вот уж, действительно, подходящий момент
для такого совета! Отдельные секции, казалось, склонны были «следовать
этому совету. Они советовались друг с другом по этому вопросу. Секция
Французского театра, где находился марсельский батальон, приобрела
большой авторитет благодаря всегда проявляемой ею большой энергии.
Возглавивший эту секцию Дантон отверг ваше послание с тою энергией,
которую он всегда проявлял, когда родине угрожали большие опасности.
Go всех сторон раздавался набатный звон. Но все те люди, которые шли
жертвовать собою для дела свободы, уже поняли, что их усилия
останутся тщетными, если господин мэр придет, по своему обыкновению,
и бросится поперек дороги, чтобы замедлить и расколоть действия
народных сил. Все, как парижские граждане, так и федераты, согласились
о необходимости принятия одной предварительной меры, чрезвычайно
мудрой, о которой вы умалчиваете и которая имела целью лишить вас
возможности возобновить ваши разъезды и ваши проповеди. По приказу
народа, вы были подвергнуты домашнему аресту под почетным
предлогом заботы о сохранении вашей жизни. Вы должны помнить, что 11 или
12 августа, когда победа была одержана, Бриссо и Гаде, придя в
отчаяние от оборота ообытий, громко выражали свой гнев за вашим столом,
в присутствии многих свидетелей. Они открыто выговаривали вам за
легкость, с которою вы повиновались воле народа. Первый из них дошел
в своей фамильярности до того, что обвинил вас в трусости. Он потребовал
от вас затормозить, по крайней <мере, колесницу революции, раз вы не
смогли ее удержать. И вы, как послушный ученик, на следующий день
отправились в Коммуну, чтобы возвестить там тот ими выработанный
проект Комитета двадцати одного, о котором я уже говорил.
Не то, чтоб у вас была неодолимая антипатия ко всякому народному
движению. Нельзя сказать, что ваша преданность общественному
спокойствию не допускает никаких исключений. Но вами руководит всегда
один и тот же импульс. По отношению к движению 20 июня вы проявили
снисходительность столь же большую, сколь велика была ваша
отчужденность по отношению к восстанию 10 августа. Чем объяснить такое

Речи, письма, статьи 1792 г.
115
противоречие в вашем поведении? Я вам сейчас это юкажу. Революция
10 августа имела целью свободу; вооруженная процессия 20 июня имела
целью возвращение министров Клавьера и Ролана. Первое событие было
вызвано нуждами общественного спасения, второе — казнями
интриганов. В обоих случаях граждане руководствовались чистыми мотивами;
но 20 июня они были обмануты. Они не знали, что представленная от их
имени петиция будет изменена без их ведома и что к тем важным
государственным вопросам, которые составляли ее основу, некая ловкая
рука прибавит требование возвращения Клавьера и Ролана. Пока трон
не пал, я воздерживался от предания гласности этого моего мнения.
Всем патриотам достаточно было того, что двор хотел повернуть это
событие против свободы для того, чтобы его оправдать, и никто не
защищал вас тогда больше, чем я, против всех неприятностей, которые
двор на вас навлекал, никто не защищал вас более гласным и
лояльным образом. Но ныне полезно опубликовать ,мое мнение. Итак,
окружавшие вас интриганы хотели восстания вроде того, что было 20 июня,
чтобы вернуть себе обладание министерскими постами. Вот почему,
хотя это восстание было возвещено во всеуслышание за восемь дней
вперед, хотя их эмиссары открыто обходили предместья и даже
жаловались на тщетность их усилий, вы ничего не 'сделали, чтобы ему
воспрепятствовать. Это было бы гораздо легче, чем попытка замедления
общего восстания против тирании. Сам двор не был огорчен тем, что
ваша партия дала ему предлог для клеветы на народное дело; только
добрые граждане публично высказывались против этих действий.
Накануне я встречал Шабо, который, так же как я, с тревогой наблюдал
приготовления к этому презренному маневру. Я посоветовал ему пойти
в предместье Сент-Антуан, где собирались петиционеры, и
информировать их о характере этого мероприятия. Он выступил с речью перед
народом, собравшимся в церкви Кенз-Вен. Но уже было поздно. Его
патриотическая проповедь потерпела неудачу, ей было противопоставлено
возражение: |«Мы верим Летиону, Петион этого не хочет, Петион за нас».
Для вас было очень удачно, что, в этом случае, вы подверглись нападкам
со стороны врагов народа, и вас защищали те самые патриоты, которые
в душе порицали вас. Вы ужасно подорвали вашу репутацию мудрости
и прямодушия. Как ни ужасны были мотивы и средства, использованные
правителями, которые вас преследовали, они, несомненно, в отношении
ряда фактов были правы. Каким бы конституционным ни был Камю, в его
направленном против вас заключении, которого я отнюдь не одобрял, он
не бредил, когда очень нечестно обвинял вас в том, что вы лгали публике и
Законодательному собранию в своем отчете о вашем поведении в этом
деле. Один только народ был прав. Ни вы, ни ваши противники не были
без грехов. Но это и была одна из главных причин вашей популярности.
8*

116
Максимилиан Робеспьер
День за днем двор содействовал ее увеличению своими нелепыми
нападками и, особенно, своими преступлениями. Интриганы, выдающие себя
за патриотов, считавшие эту популярность как бы своим имуществом,
старались раздуть ее всеми средствами, которыми они располагали.
Подлинные друзья свободы тоже поддерживали ее всеми своими силами.
Толстый Людовик XVI стал уже видеть соперника в лице парижского
мэра-якобинца. Но Цезарь, если б увидел ваше лицо, всегда сияющее
от смеха, сказал бы: «уж этот-то не вырвет у меня империи из рук».
Наступил день федерации, вооруженные граждане прибыли со всех
концов страны, чтобы принести вам дань общественного уважения. Вы
стали героем федерации 1792 года, подобно тому, .как Лафайет был героем
федерации 1790 года. Но поклонники Лафайета были рабами. Ваши
сторонники были свободными людьми: аплодисменты, охотно ими
расточавшиеся, обращались в проклятия, направленные против тирана. Ваша
слава была чистою, как сердце патриотов, как любовь к свободе. Как
легко было бы вам тогда обеспечить счастье вашей страны и одним ударом
раздавить деспотизм и интригу! Но вместо того, чтобы хотя бы дать себя
увлечь течением славной судьбы Франции, вы думали лишь о том,
как его остановить. Вы не переставали отступать к презренной
системе интриги, в которую вас запутало овладевшее вами мелкое
честолюбие.
Таковы те злосчастные обстоятельства, мой дорогой Петион, которые,
даже без вашего ведома, восстановили вас против последней революции
и даже против Парижа. Случается, что гнев проникает иногда и в
небесные души. Этот-то гнев и вложил в ваши руки те стрелы, которые вы
пускаете в избирательное собрание Парижского департамента.
Вы убедили себя в том, что вы имеете основание жаловаться на это
собрание, потому что оно пожелало выбрать вас депутатом в
Национальный конвент лишь во втором туре. О, слабость человеческая! Вы тогда
же не могли скрыть "Своего огорчения. И не в ютлах терпеть афронт,
выразившийся в предоставлении приоритета другому гражданину, вы
предпочли быть выбранным третьим в Шартре, чем вторым в Париже 149.
И на следующий же день вы поспешили в начале заседания довести до
сведения избирательного собрания, что вы не будете депутатом
Парижского департамента, и сразу после этого вы бежали оттуда, как вы
убежали из 'Коммуны. Вместе с тем вы повторяете все клеветнические
нелепости, нагроможденные на нее жалкими бездарными интриганами.
Здесь я опять вынужден отослать вас к моему ответу на речь Луве,
которую вы скопировали очень слабо и неполным образом.
Но что же сделали вам якобинцы? Что побудило вас расклеивать эту
странную афишу? Неужели из-за услуг, оказанных ими родине, и
большого влияния, которое они имели также на последнюю революцию?

Речи, письма, статьи 1792 г.
117
Неужели этот единственный грех стирает в ваших глазах все
благодеяния, которыми вы сами обязаны патриотам, населяющим этот
бессмертный город?
У меня уже не было прежнего влияния на ход событий, постоянно
повторяете вы жалобным тоном; дальше видно будет, было ли это полезно
или вредно для счастья его жителей. Не угроза ли это? Вы, может быть,
решили наказать нас? Или это остатки жалости к Парижу? Почему же
вы не защищаете его против жестоких преследований со стороны его
подлых врагов?
Я много раз спасал Париж. И я щадил народную кровь. Какую
холодную душу надо иметь, чтобы рассматривать как услугу народу то,
что его не распорядились умертвить. Я 'могу понять, если генерал
хвастает тем, что пощадил человеческую кровь и прекратил резню. Но что
общего между функциями мэра и истреблением граждан? Разве друзья
человечества должны судить о своих гражданских добродетелях путем
противопоставления чудовищным крайностям тирании? Но по какому
праву мог бы Петион дать приказ об избиении народа, защищавшего
его, народа, который в день 20 июня мог бы ему закричать: «Это ты и
твои друзья привели меня на бойню!»
Я неоднократно спасал Париж (до событий 10 августа). Верно, что
много героических дел покрыты мраком неизвестности. Но скажите же
нам точно, сколько раз спасли вы родину, и мы поставим вам по меньшей
мере равное количество статуй. Все человечество с благодарностью
отмечает имена тех, кто только один раз спасал свободу. Чего только не
сделаем мы для того, кому эти дела столь привычны, что он не
соизволит даже их сосчитать?
Я даже Робеспьера спас от преследований, связав себя с его судьбою.
Какое сопоставление! После такого большого дела, стоило ли вспоминать
о деле столь незначительном? О нем стоит спорить исключительно потому,
что вы придаете ему некоторое значение. Вы хотите здесь напомнить о
том достойном этапе вашей жизни, когда, во время пересмотра
конституции, вы 'следовали долгу честного представителя народа, вместе с
некоторыми вашими коллегами. Кто меня тогда преследовал? Лафайет и
его клика, а сейчас меня преследует другая, сменившая ее клика.
Какое дело представлял я, если не дело свободы? А разве вы представляли
не- это же дело? Почему же вы связали себя с моею судьбою, а не я
с вашею? Больше того. Почему привязались вы скорее ко мне, чем
к родине, или к вашей личной чести? И почему вы вообразили, что вы
были для меня более мощною защитою, чем государственные интересы
и святость дела, которое я защищал?
Но допустим, что вы нас всех спасли. Такое редкое благодеяние дает
ли вам право уничтожить нас, или даже оклеветать хотя бы одного

118
Максимилиан Робеспьер
человека? Самое ничтожное насекомое восстает против того, кто хочет его
раздавить. Точно так же и я выступаю против Жерома Петиона как
от моего имени, так и от имени всех честных граждан, которым он
объявляет войну. Подумайте, какой момент выбрали вы для нападения на
них? Я только что одержал победу над клеветою, довольно легко, по
правде сказать, и я отнюдь не возгордился. Вы подошли втихомолку,
вооруженный с ног до головы. Но бой развернулся так быстро, что вы
не успели обнажить меч. И, когда я мирно удалялся с поля битвы, вы
нанесли мне удар в спину.
Вы, стало быть, не могли решиться положить вашу жалкую речь
обратно в портфель. Духовные ваставники вашего политического
сознания сказали вам, что дело вашей партии было бы подорвано слишком
серьезно столь позорным поражением, и что только ваш патриотический
шедевр может это возместить. И вы его отдали Патрису 15°. Но так как
из принципов клики вытекает, что все средства годятся, когда идет речь
о служении доброму делу, то вы решили подготовить успех этого
искусного маневра посредством направленной против якобинцев афиши, в
которой вы пускаете в меня острую стрелу. Последовало постановление
правления мэрии, подтвержденное постановлением министра внутренних
дел, гласящее, что упомянутая афиша будет напечатана вслед за речью
Жерома Петиона, что об обоих документах будет почетным образом
упомянуто во всех публичных листках и что они будут разосланы всем
административным учреждениям, всем муниципалитетам республики,
священникам, другим духовным лицам. Добродетельный Ролан должен
был бы конфиденциально сказать Комитету финансов, во сколько обойдется
эта рассылка республике; он мог бы также рассказать нам, как те, кто
задерживает оправдательные письма, посланные Коммуной
департаментам за разрешительною подписью ;мэра, оказываются, в других случаях,
гораздо более осторожными, когда налицо разрешительная подпись
министра. Справедливо ли, мой друг Петион, атаковать нас со столь
неравным оружием? Ваше поведение тем менее великодушно, что жо
вступлению в бой вас побудило представление, что одного вашего имени
достаточно, чтобы придать вашим утверждениям авторитет наглядного
доказательства; вы это даете понять в вашем предисловии. И вот я
оказываюсь бесповоротно пораженным и обвиненным перед судом 83
департаментов во всех нелепостях и всех пороках, которые вы мне вменяете.
Ибо я не имею права ответить Еам. Разве я когда-либо отрицал ваше
право печатать хоть каждый день, даже расклеивать афиши о ваших
добродетелях, когда никто их не оспаривал? А в отношении меня,
никогда не оправдывавшегося иначе, как скрепя сердце, вы сделали
законом, что я не могу опровергать вашу клевету, не доказав этим самым,
что я страдаю крайним тщеславием. Разрешите мне, по крайней мере,

Речи, письма, статьи 1792 е.
119
сказать одно слово в -ответ на то, как вы злоупотребляете этою странною
привилегией. Ибо поистине слишком уж нелепо, что вы присваиваете
себе право обвинять меня во всеуслышание в трусости и писать в
афишах, что вы видели меня дрожащим151. И когда? В то самое время,
когда Лафайет травил патриотов; в тот день, когда с тридцатью
человеками, среди которых вас не было, я оставался у якобинцев,
окруженных его приспешниками, между тем как еще текли ручьи крови, про-
литой им; в то время, когда я упорно защищал это учреждение,
охранявшее свободу против страшной клики, господствовавшей в Учредительном
собрании. Что ж, по-вашему они дрожали, все те, кто разоблачал эту
клику в разгар ее преступных успехов и непрестанно боролся за права
народа, которые она нарушала?
Но по какому поводу вы решили поставить на суд мое поведение
в Учредительном собрании? Вы хотели дать объяснения по вопросу о
проекте диктатуры, в котором меня обвиняли. Но вы признали, что
считаете это обвинение клеветническим. Что же вам осталось сказать?
Ведь вам было поручено как раз прийти на помощь Луве, поражения
которого ожидали, но, правда, не так быстро. Ваша задача состояла
в том, чтобы произвести диверсию на тему о моем характере вообще.
А так как известно, что в глазах легкомысленных людей смешные черты
и мелкие недостатки являются более шокирующими, чем пороки, вы
нарисовали портрет человека подозрительного, угрюмого, желчного.
Те, кто вас инспирировал, инстинктивно понимали, что самое выгодное
для интриганов, это наперед изобразить общественному «мнению тех, кто
может их разоблачить, людьми недоверчивыми, преувеличивающими,
всегда готовыми обвинять, людьми, видящими повсюду черные призраки,
химеры, пропасти, заговоры, чудовища, к тому же тщеславными,
честолюбивыми, желающими подыграться к народу... Отлично, мой дорогой
Петион, нельзя было придумать ничего лучше этого сопоставления
народа с королями и друзей свободы с придворными. Ибо если такое
мнение одержит верх, то самое широкое поле откроется для политических
мошенников, которые не льстят народу, а грабят и убивают его. Ведь и
вас, мой добрый Петион, вас также когда-то причисляли к тем, кто льстит
народу. И, поистине, столько есть людей, ухаживающих за королями и
министрами, за носителями власти и общественного богатства, что можно
простить тех, кто ухаживает за народом, защищая дело справедливости
и человечности. Ибо вы сами можете подтвердить, что это единственный
способ льстить народу.
Что касается людей, видящих черные призраки, я должен отдать вам
справедливость и засвидетельствовать, что вы никогда не страдали этим
недостатком. Я могу засвидетельствовать, что вы никогда не верили
сообщениям о каком-либо коварном плане, направленном против государ-

120
Максимилиан Робеспьер
ства, до тех, пор, пока этот план не был осуществлен, Я могу
засвидетельствовать, что до событий на Марсовом поле вы бросили взгляд,
полный сострадания, на тех, кто говорил вам дурно о Лафайете, и что,
даже и после этого, вы никогда не переставали давать благоприятное
истолкование его намерениям. Я могу засвидетельствовать, что, когда
возглавлявшаяся им клика в Учредительном собрании выбирала
комиссаров для встречи Людовика при его возвращении из Варенн, она
обратила свои взоры на вас, и присоединила вас к Варнаву и Латур-Мобу-
ру 152, как наименее опасного из всех патриотов. Я могу
засвидетельствовать, что после того, как Лафайет стал во главе армии, вы сто раз
ручались мне за его честность и что вы говорили каждому встречному:
«Лафайет за нас». Я могу, помимо этого, засвидетельствовать, что вы
с особенным почтением отзывались о патриоте Нарбонне 153, о патриоте
Монтескъю, точно так же как о них отзывались «La Chronique» и
«Le Patriote Français». Одним словом, я могу засвидетельствовать, что
нет почти ни одного человека из тех, что ныне обвинительными
декретами объявлены предателями родины, которому вы бы не выдали
подобного свидетельства о патриотизме.
Я ручаюсь за то, что вы отнюдь не угрюмы, не подозрительны, не
меланхолик, что, наоборот, вы человек с самым спокойным
кровообращением, с сердцем, которое менее всего волнует зрелище человеческого
коварства, с мировоззрением, терпеливо переносящим чужие страдания.
Что касается меня, я признаю свои ошибки. И хотя, по мнению тех,
кому это всего виднее, я столь же покладист и добродушен в частной
жизни, сколь подозрительным вы находите меня в государственных делах,
хотя вы сами это испытали на длительном опыте, хотя моя дружба к вам
долго еще сохранялась, несмотря на ваши действия, нарушавшие мои
принципы, несмотря на все это, я признаюсь, к стыду своему, что я
все еще имею слабость верить в реальность тех пагубных интриг, о
которых вы сами, возможно, тоже догадаетесь, когда вся Франция будет
их жертвою.
Но вы, опозоривший себя тем, что за пятнадцать дней до 10 .августа
по собственной инициативе отправились к королю, то ли для того, чтоб
его обратить в правильную веру, то ли для того, чтобы перед ним
оправдаться; вы, еще накануне попросту отправившийся в королевский лес и
подвергший Жерома Петиона шиканью двора Ирода; вы, не понимавший,
как можно быть такими злобными, даже при дворе; как могли вы, после
всего этого, быть столь мало снисходительным к тем, кто иногда
показывал вам, что в их безумии больше чувства меры, чем в вашей
мудрости? Неужто вы добродушны только с шарлатанами и тиранами?
Неужто это закон природы, что апатические натуры ненавидят горячих
и энергичных людей? Несомненно то, что я всегда замечал у вас меньше

Речи, письма, статьи 1792 г.
121
снисхождения к патриотическому пылу, чем к крайностям аристократии,
что я видел вас менее предубежденным против Лафайета, чем против
Дантона, например, менее раздражительным против Кобленца, чем против
клуба якобинцев.
Впрочем, вы вознаграждаете себя за насилие, которое вы произвели
над собою, чтобы выступить с обвинениями против столь многих людей.
Вы откладываете в сторону хлыст цензора и берете в руки кадило
панегириста. Мне не нужно говорить, в чью пользу. Ведь остатки вашей
популярности были израсходованы не только для того, чтобы
дискредитировать Париж и якобинцев, но и для того, чтобы оживить
популярность клики, встревоженной своею собственной судьбой.
Вы нас наставительно заверяете, что вы не знаете никакой клики
Бриссо, что Бриссо — человек, /менее всего подходящий для роли главы
партии. Вы говорите ото в своей афише, вы это повторяете в вашей речи.
Какое это имеет значение? Я не о Бриссо собираюсь здесь говорить. Кто
вам говорил, что он глава партии?
Я еще не видел у нас подлинного главу партии. Даже Лафайет не
был им. Он работал для короля. Он только хотел быть самым
влиятельным человеком при дворе Людовика XVI. Во Франции в ходе
революции, имеющей целью не замену одной тирании другою, а установление
господства справедливости и равенства, главами партии могут быть
только мелкие мошенники, бездушные и бездарные. Эти люди могут грабить,
разорять, терзать государство: это самое легкое дело; но они не подчинят
себе его никогда. На своем пути они встретят два препятствия:
собственную посредственность и сознательность общества.
Что касается вашего Бриссо, раз вы хотите к этому вернуться, из
того, что его имя стало корнем для нового глагола 154, можно ли
вывести, что публика видит в нем главу партии? Эскобар155 удостоился такой
же чести, а между тем он был всего лишь иезуитом. Если бы отец Бриссо
был объявлен генералиссимусом всех бриссотинцев республики, он,
бесспорно, был бы самою грозною силою в Европе. Вы мне двадцать раз
говорили, что Бриссо — ребенок, и это пароль, к которому прибегает клика,
когда нужно дать объяснение некоторым, слишком уж сильным проказам,
в которых его упрекают. Говорят даже, что он ничего не имеет против
распространения такого представления о нем, вроде Сикста V, который
притворялся простаком или больным156. Вы мне разрешите
рассматривать его как злого ребенка; но так как я отнюдь не хочу взять на себя
заботу исправить его, согласитесь на то, что я переложу эту заботу на
публику. Клоотс, который судит о нем очень снисходительно, говорит о нем
в своем искусно написанном и поучительном заключении, что глядя на его
извилистую походку, на то, как он лжет и т. д. и т. д., можно подумать, что
он подкуплен всеми врагами Франции и человеческого рода. А я, еще более

122
Максимилиан Робеспьер
снисходительный, я просто считаю его одним из самых крупных
комиссионных торговцев в Европе. Если публика судит его более строго, то
объяснитесь на этот счет с публикою. А так как вы жалуетесь на общее
ослепление в этом отношении, удалите у нее эту плотную катаракту, которая
скрывает от нее зрелище стольких добродетелей. Не забывайте просвещать
людей после того, как вы их спасли. Бриссо, говорите вы, обладает
знаниями и образованием. Ладно. Уверяют даже, что им написаны очень тол-
огые книги: это, по меньшей мере, революционный Дасье, политический
Скюдери 157. Клоотс даже утверждает, что за десять лет его голова не
поднялась ни на одну линию *. Я, правда, не знаю, высоко ли он держал
голову десять лет тому назад? Мы оба с вами могли бы воздержаться от этой
дискуссии. Вам не следовало бы ее начинать. Когда вы хвалите Бриссо,
похоже на то, что Бриссо сам себя хвалит. Не принято спрашивать у
ученика его мнение о способностях его учителя, как не спрашивают
возлюбленного о прелестях его возлюбленной. Разве Оргон компетентен, чтоб
судить о Тартюфе? Сколько потребовалось бы доказательств, чтобы
открыть глаза простаку? И каких доказательств? Только Эльмира
могла совершить такое чудо 158. Бедняга, повторял постоянно Оргон в
ответ на все аргументы. Так же и о вас постоянно повторяли: бедный
Варвиль! ** 159
Напрасно вы защищаетесь от обвинения в этом постыдном
подчинении; ваши усилия лишь подтверждают его. Почему вы начинаете
все ваши речи с такого вступления: «Никогда человек, занимающий
ответственный пост, не думал и не действовал так самостоятельно, как я» ***.
Почему в предисловии к обсуждаемой нами речи сочли вы нужным
сказать вашим читателям: «Для составления этой речи, я замкнулся в
самом себе. Я был глух к голосу дружбы. Я ни с кем не виделся, ни с кем
не консультировался, я решительно ни с кем не сносился». Разве
автор обязан доказать, что он сам себя подверг одиночному заключению
для написания своих сочинений? И разве такие странные ораторские
предосторожности не вызывают подозрений?
Впрочем, вся ваша речь доказывает, что единственное, пожалуй,
что принадлежит вам в этом сочинении, это колорит стиля. Но
содержащиеся в ней мысли, принципы, мораль, ее цель, самый момент ее
опубликования, туманные обвинения, все эти голословные
разглагольствования, злобные инсинуации, двусмысленный тон, коварная запутанность,
* Линия — французская мера длины (прим. переводчика).
** «Это феодальное имя Бриссо носил до провозглашения равенства» (прим.
Робеспьера).
*** «Это слова из отчета Жерома Петиона Парижской коммуне» (прим.
Робеспьера).

Речи, письма, статьи 1792 г.
123
грубые противоречия, даже политические нелепости, эта смесь
наивности и ловкости, умеренности и сильной досады, эти призывы к миру и,
тут же, коварные замечания, оживляющие заглохшие было
предубеждения, эти сарказмы, возрождающие утихшие, казалось, раздоры, и эта
афиша, расклеенная на наших 'стенах,— нет, 1Это все не ваше. Вы сами
на себя клевещете, когда утверждаете, что никто вами не руководит,
Возможно, что вы сами себя в этом убедили, но это отнюдь не так,
клянусь вам. Разве человек сознает, что его ведут? Посмотрите хотя бы, что
показывают на наших театрах: когда ловкая субретка или
лакей-интриган ведут как бы на помочах какого-нибудь Жеронта 160 или Оргона, как
ловко умеют плуты восторгаться редкою мудростью и невероятною
твердостью простака, и как последний, в порывах шумной радости,
восклицает: «О, я отлично знаю, что меня-то никто не ведет. И уж если есть
во Франции крепкая голова, то ручаюсь вам, что это моя».
Если устранить то преувеличение, которое присуще драматическому
искусству, и, тем более, оставляя в стороне ваши заслуги, я почти
осмелился бы утверждать, что в этом портрете есть некоторое сходство с вами.
Например, в период с января по июнь сего года, когда производились
назначения новых министров, я видел вас твердо убежденным в том, что
они были выбраны вами. .Когда я спросил вас, не кажется ли вам
подозрительным такой шаг двора, вы ответили мне с каким-то
замечательным выражением довольства*: «О, если бы вы знали то, что знаю я! Если
бы вы знали, кто их наметил!» Я понял ваш намек и я сказал вам, смеясь
над вашею наивностью: «может быть, вы». На что вы, потирая руки,
ответили мне: «Гм, гм». Как ни настойчиво подтверждали вы этот факт, я
отнюдь не поверил вам. Я слишком уважал вас, чтобы допустить, что вы
пользуетесь у Людовика XVI и его придворных доверием, необходимым для
того, чтобы рекомендовать ему министров. Но я вам сейчас объясню,
каким образом вы убедили самого себя в том, что вы назначили
-министров. Когда Бриссо и несколько патриотов этого же сорта из
Законодательного собрания договорились с Нарбонном, с согласия Лафайета,
и устроили все, при посредстве нескольких женщин, как баронесса Сталь,
маркиза Кондорсе161 и т. д., и все условия сделки были согласованы,
Бриссо пришел к вам и сказал: к<Кого бы нам назначить министрами!
Ролана, Клавьера. Они хороши. Как вы находите?» «Черт возьми! Да...
Ролан, Клавьер... О, знаете ли, это было бы чудесно. Пусть их назначат».
И вы решили, что правительство образовано вами.
Когда затем эти министры были опрокинуты другою кликою, те же
люди ловко использовали вашу популярность для того, чтобы добиться
Pix возвращения на министерские посты. Этим объясняются события
* В оригинале явная опечатка: consentement (согласия), что не укладывается в
контекст, вместо contentement (довольства) (прим. переводчика).

124
Максимилиан Робеспьер
20 июня. Вы твердо шли к этой цели. Но вы не хотели смотреть дальше
нее, потому что те, кто вас вел, не хотели идти дальше этого. Поток,
опрокинувший троп, расстроил их подлинные планы. После революции 10
августа их единственным утешением было то, что она дала им возможность
вернуть Клавьера и Ролана. При их посредстве они рассчитывают
сохранить навсегда господство. Для этого им нужно заковать народ в цепи,
расколоть Конвент, чтобы распоряжаться им, преследовать друзей
свободы. Этим объясняются все их интриги, клеветнические измышления и
преступления, их союз со всеми прежними сторонниками монархии
и аристократии. Вы не подозреваете всего этого, и вы продолжаете
оставаться с ними, потому что вы привыкли следовать за ними, не зная куда
они ведут вас. Они завели вас уже довольно далеко. Боюсь, как бы вы с
ними не заблудились еще больше. Поразмыслите сами над собою, если
это возможно, и вы увидите, как дорого -обходится вам союз,
связывающий вас с ними.
Согласен, что кое-чем вы им обязаны. Они много сделали для
ускорения роста вашей репутации, которую они превозносили во всех своих
газетах. Вы стали богом для всех тех, кто их считал своими оракулами.
Издали пятен не видно. Внутренние пружины политических событий
незаметны. Среди защитников свободы, которых знает мир, вы один,
пожалуй, пользуетесь всею вашею славою. Вам не следует, пожалуй, слишком
доверять своему счастью. Жан-Жак вам скажет, что истинный
государственный человек сеет в одном веке, а пожинает в следующих веках.
Читайте историю, и вы увидите, что благодетели человечества были
мучениками за него. Агис был осужден эфорами за то, что хотел
восстановить законы Ликурга162; Катон зарезался; второй Брут был вынужден
кончить жизнь самоубийством после того, как он убил тирана; сын
Марии умер под ударами тирании 163; Сократ испил цикуту; Сидней умер
на эшафоте 164. А Петион внезапно оказался осыпанным всеми почестями,
расточавшимися ранее Лафайету. Если бы вы пытались изучить причины
этого явления, вы бы обнаружили, что вашему патриотизму оказывала
поддержку некая иностранная интрига. Вы бы задумались над тем;, что
афинские Гаде отнюдь не были друзьями Сократа, и что римские брис-
сотинцы не обожествляли Брута и Катона. И вы бы поняли, что вы стали
героем июня 1792 года потому, что вам не суждено стать героем
будущих веков. Но услуги, оказанные вам вашими друзьями, вполне
компенсировали "те преимущества, которые вы им предоставили. Подумайте,
ведь это вы дали им самый ценный для этой торговли капитал, я имею
в виду репутацию прямодушия, которую вы приобрели в Учредительном
собрании; по мнению разумных наблюдателей, это и было основанием
вашей славы. Ваши новые союзники, благодаря своей ловкости, извлекли
из нее большую пользу, но только для себя. Ваша слава послужила при-

Речи, письма, статьи 1792 г.
125
крытием для их маневров, оружием их честолюбия. Это ваша репутация
дала им средства исподтишка подкапываться под здание свободы и
превратить первые дни республики в дни раздоров, беспорядков и тирании.
Вы принесли им в жертву вашу славу. Дай бог вам сохранить, по
крайней мере, свою добродетель. Вот уже они выставляют вас вперед, как
обреченного, в отчаянных положениях. Они ставят вас в одном ряду со
всякимр1 Барбару и Бирото 165. Как жаль, что я не могу исправить вред,
причиненный их пагубными советами, посредством суровых и полезных
истин. Только те могут любить равенство, кото природа создала
большими. Другие нуждаются в ходулях или в колесницах. Как только они
сходят с них, им кажется, что они сошли в могилу. Иной, казавшийся
республиканцем до республики, перестает быть им, как только она
установлена 166. Он хотел снизить то, что было выше его; но он не хочет
спускаться с той точки, до которой он сам поднялся. Он любит лишь те
революции, героем которых он является. Он видит лишь беспорядок и
анархию там, где он не правит. Он считает, что народ в состоянии
'мятежа, если народ победил без его участия. Он не прощает народу и того,
что, подняв свою величественную голову, народ тем самым делает всех
индивидов маленькими.
Таков печальный секрет человеческого тщеславия, объясняющий столь
много удивительных .метаморфоз. Такова единственная путеводная нить,
могущая провести общественное мнение через лабиринт современных
политических событий. Мой дорогой Петион, давайте освободимся от
этих постоянных слабостей. Не будем уподобляться тому тирану, который
хотел довести рост людей до определенного размера 167. Не будем
добиваться того, чтобы фортуна всегда возмещала нас за наши заслуги.
Удовольствуемся тою судьбою, которую нам дала природа, и не будем
мешать тому, чтобы свершились судьбы человечества.
В заключение повторяю вместе с вами: давайте заниматься великими
интересами республики. Но, прежде всего, мы должны, если можем,
иметь республиканские нравы и республиканские принципы.
О СНАБЖЕНИИ ПРОДОВОЛЬСТВИЕМ,
Речь в Национальном конвенте 2 декабря 1792 г.168
Говорить представителям народа о том, как обеспечить народ
продовольствием, значит говорить не только о самом священном их долге, но
и о том, в чем они больше всего заинтересованы. Ибо совершенно
очевидно, что они 'составляют с ним одно целое.

126
Максимилиан Робеспьер
Я собираюсь отстаивать интересы не одних лишь неимущих граждан,
но также интересы 'собственников и торговцев.
Ограничусь тем, что напомню некоторые очевидные, но преданные,
по всей видимости, забвению принципы. Я укажу лишь простые меры,
уже предложенные ранее, ибо речь идет не столько о создании блестящих
теорий, сколько о возврате к началам здравого смысла.
В любой стране, где природа с лихвой обеспечивает нужды людей,
причиной голода могут быть лишь пороки администрации, либо изъяны
самих законов. Источник плохих законов и плохой администрации — в
ложных принципах и в негодных нравах.
Общепризнано, что земля Франции производит намного более того,
что нужно для пропитания населения, и нынешний голод —
искусственный голод 169. Вывод, который следует из этого обстоятельства, а также
из изложенного мною принципа, может быть весьма неприятен; но
сейчас не время обольщать себя. Граждане, вам суждена честь добиться
торжества новых принципов и дать миру справедливые законы. Не для
того вы созданы, чтобы тащиться раболепно в колее тиранических
предрассудков, проложенной вашими предшественниками. Вы прокладываете
новые пути, на которых никто еще не опередил вас. Вам следует хотя бы
подвергнуть строгой проверке все законы, принятые при королевском
деспотизме или по инициативе дворянской, церковной, либо буржуазной
аристократии. Ведь до сих пор иных законов у вас не было. Самым
авторитетным считается мнение одного из министров Людовика XVI,
опровергнутое другим министром того же тирана 170. Я был свидетелем того,
как в Учредительном собрании рождалось законодательство, призванное
регулировать торговлю зерном. Оно ничем не отличалось от
законодательства предшествующих времен. Оно не подверглось изменениям до
последних дней, потому что неизменными оставались интересы и
предрассудки, которые легли в основу этого законодательства171. В
Учредительном собрании я был свидетелем событий, подобных тем, которые
вновь сейчас происходят; я был свидетелем того, как аристократия,
обвиняла народ, как лицемерные интриганы обвиняли в собственных
преступлениях поборников свободы, называя их смутьянами и анархистами,
я был свидетелем того, как один наглый министр 172, в добродетелях
которого не позволено было сомневаться, разоряя Францию, требовал от нее
поклонения, и как из недр этих преступных интриг тирания вышла
вооруженной законом о военном положении, чтобы законным образом
пролить кровь голодающих. Миллионы министру с запрещением
требовать у него отчета; премии, оборачивающиеся к выгоде кровопийц народа;
неограниченная свобода торговли и штыки для умиротворения или
подавления голодных — такова хваленая политика наших первых
законодателей.

Речи, письма, статьи^ 1792 г.
127
О премиях можно спорить; свобода торговли необходима лишь до той
черты, за которой гибельная алчность начинает ею злоупотреблять;
применение штыков — злодейство. Система эта по сути своей
несовершенна, ибо не опирается на истинный 'принцип.
Допущенные в этом вопросе ошибки вызваны, как мне кажется, двумя
основными причинами:
1. Самые необходимые для яшзни продукты питания авторы этой
теории рассматривали лишь как обычный товар, не делая никакого
различия между, скажем, тортовлей зерном и торговлей индиго; они больше
рассуждали о торговле зерном, чем о снабжении народа
продовольствием. То обстоятельства, что они не включили сэту величину в свои расчеты,
привело к ошибочному применению очевидных в общем принципов. Вот
;>то сочетание истинного и ошибочного и придало некую внешнюю
благовидность ложной системе.
2. В еще 1меныпей степени эта система была приспособлена к
обстоятельствам, чреватым грозными последствиями, которые сопутствуют
революциям. Будь даже эта туманная теория пригодной в обычные
времена, она оказалась бы совершенно бесполезной в те критические
моменты, когда от нас требуется принятие мгновенных решений. Они
придавали большое значение барышам торговцев и землевладельцев,
жизнь же людей ставилась ими почти в ничто. А почему? Потому что
писали, потому что управляли великие мира сего, министры, богачи. Если
бы этим занимался народ, вероятно, >эта система подверглась бы
некоторым изменениям!
Здравый смысл говорит, например, что в торговле продуктами,
которые не являются продуктами первой необходимости, может быть
допущена самая неограниченная спекуляция. Кратковременная нехватка
товаров, которая может при этом возникнуть, неприятность вполне терпимая.
Как правило, подобная коммерция оказывается весьма выгодной и
государству, и отдельным лицам. Жизнь же людей, однако, не должна
зависеть от подобных случайностей. Нет никакой необходимости в том,
чтобы я имел возможность покупать роскошные ткани. Нужно, однако,
чтобы я был достаточно богат, чтобы купить хлеб для себя и своих детей.
Товары, являющиеся предметом вожделения, роскоши и тщеславия,
' купец может хранить на своих складах до тех пор, пока не выберет время
продать их по возможно более высокой цене. Но никто не имеет права
нагромождать груды хлеба рядом с тем, кто умирает от голода.
Какова основная цель общества? Она заключается в том, чтобы
отстаивать неотъемлемые права человека. Каково первое из этих прав?
Право существовать.
Первый общественный закон заключается, следовательно, в том,
чтобы обеспечить всех членов общества средствами для существования. Все

128
Максимилиан Робеспьер
другие законы подчинены этому. Право собственности учреждается или
гарантируется лишь для того, чтобы укрепить этот закон. Неверно, чтобы
право собственности могло быть когда-либо противопоставлено
удовлетворению жизненных потребностей людей.
Необходимые человеку продукты питания так же священны, как сама
жизнь. Все, что необходимо для ее сохранения, является общим
достоянием всего общества. Лишь избыток является личной собственностью и
может быть отдан на откуп торговцам, их изворотливости. Всякая
торговая спекуляция, которую я совершаю в ущерб жизни мне подобного,
не торговля, а разбой и братоубийство.
Какие задачи в юбласти законодательства о средствах к
существованию народа следует решить, если исходить из этого принципа? Вот эти
задачи: нужно обеспечить всем членам общества пользование той частью
плодов земли, которая необходима для их существования; нужно
обеспечить землевладельцам и земледельцам оплату их промысла; излишки
следует оставить свободной торговле.
Опровергнуть эти принципы не сможет даже самый рьяный защитник
собственности, если он только не понимает под этим словом право грабить
в убивать себе подобных. Как же можно было утверждать, что всякое
ограничение или, скорее, всякий установленный порядок в торговле
хлебом является, покушением на право собственности, и прикрывать эту
варварскую систему благозвучным словом «свобода торговли»? Неужели
авторы этой системы не замечают, что они совершенно неизбежно
оказываются в противоречии с самими собой? 173
Почему вы бываете вынуждены одобрить запрещение вывоза за
границу зерна всякий раз, как в стране не может быть обеспечено изобилие?
Вы сами устанавливаете цену на хлеб, но разве вы устанавливаете цену
на пряности или на драгоценные товары из Индии? Что за причина всех
этих исключений, если не сама очевидность изложенных мною
принципов? Более того, государство подчиняет иногда определенным правилам
даже торговлю предметами роскоши, если этого требует здоровая
политика. Почему же нужно непременно освободить от этих правил торговлю,
от которой зависит существование народа?
Если бы все люди были справедливы и добродетельны, если бы
алчность не стремилась никогда поглотить принадлежащее народу, и все
богачи, послушные голосу разума и природы, стали бы считать себя
управляющими общества, либо братьями бедняка, тогда, очевидно, не
было бы нужды в ином законе, кроме самой неограниченной свободы.
Но когда жадность спекулирует на нищете, а тирания на отчаянии
народа, когда все дурные страсти объявляют войну страждущему
человечеству, почему, спрашивается, не должны законы пресекать эти
злоупотребления? Почему бы законам не схватить за руку убийцу-монополиста.

Речи, письма, статьи 1792 г.
129
как они действуют в отношении обычного убийцы? Почему бы законам,
столь долгое время обеспечивавшим утехи великих мира сего и власть
деспотов, не заняться условиями существования (народа?
Каковы же средства, с помощью которых можно было бы пресечь эти
злоупотребления? Говорят, что они неосуществимы. Я же утверждаю,
что есть столь же простые, сколь и надежные средства. Говорят, что они
представляют собой неразрешимую проблему даже для гения. Я
утверждаю, что они не представляют никаких трудностей, во всяком случае,
для людей здравомыслящих и честных. Я утверждаю, что они не
затрагивают торговой выгоды и права собственности.
Свобода обращения товаров по всей территории республики может
быть обеспечена, но пусть будут приняты предосторожности, чтобы
товарооборот не прерывался. Именно нарушения товарооборота и
беспокоят меня. Ибо препятствия, возводимые под предлогом обеспечения
неограниченного обращения товаров, являются бичом народа, источником
голода. Разве могут продукты питания, необходимые для существования
народа, свободно обращаться, если жадные спекулянты придерживают их
в своих набитых до отказа амбарах? Разве могут они обращаться, будучи
сосредоточенными в руках небольшого числа миллионеров, изъявших их
из торговли, чтобы сделать их более дорогими и редкими, и
хладнокровно рассчитывающих, сколько семей должно погибнуть, пока не подойдет
срок, установленный их жестокой алчностью? Разве можно говорить
об обращении товаров, когда продукты питания, необходимые для народа,
лишь пересекают те края, где они были произведены, чтобы исчезнуть
в неведомых тайниках какого-нибудь предпринимателя голода, и все это
на глазах неимущих граждан, испытывающих танталовы муки? Разве
можно говорить об обращении товаров, когда при самых обильных
урожаях нуждающиеся граждане чахнут от голода, не имея возможности дать
золотую .монету или клочок бумаги, достаточно ценный, чтобы можно
было получить за него частицу этого урожая?
Товарооборот делает доступными для всех граждан продукты первой
необходимости и приносит в хижины изобилие и жизнь. Может ли быть
свободное кровообращение, если есть закупорки крови в мозге и груди?
Кровь обращается, когда она свободно течет по всему телу. Продукты
литания суть кровь народа, и их свободное обращение не менее
необходимо для здоровья общественного организма, чем кровообращение для
жизни человеческого организма. Содействуйте, следовательно,
свободному обращению зерна, не допуская пагубных закупорок. Как выполнить
эту задачу? Осуществление этих закупорок должно стать для
корыстолюбия невыгодным и нелегким делом. Есть, однако, три причины, которые
благоприятствуют этим закупоркам — покров тайны, безудержная свобода
и уверенность в безнаказанности.
9 т. II

130
Максимилиан Робеспьер
Под покровом тайны (каждый может, утаив определенное количество
общественных продуктов питания, отнять их у всего общества; каждый
может добиться их исчезновения, с тем, чтобы переправить их затем за
границу или на внутренние склады. Так вот, предлагается два простых
средства. Первое — это принять необходимые меры, позволяющие
определить, сколько зерна произвела каждая область и сколько зерна собрал
каждый землевладелец и каждый земледелец. Второе заключается в
следующем. Нужно заставить каждого торговца зерном продавать его на
рынке и запретить всякую перевозку закупленного зерна ночью.
Осуществимость и полезность подобных предосторожностей не нуждаются
в доказательствах. Ибо ни то, ни другое не вызывает сомнений. Может
быть, сомнение вызывает законность этих предосторожностей? Но разве
можно считать посягательством на право 'Собственности правила общего
надзора за порядком, диктуемые интересами общества? И разве будет
честный гражданин сетовать на необходимость действовать честно и при
свете дня? Кто нуждается в потемках, как не заговорщики и жулики?
Разве я, впрочем, не доказал вам, что общество имеет право требовать
той доли, которая необходима для пропитания граждан? Более того, это
одна из самых священных его обязанностей. Как же можно назвать
несправедливыми те законы, которые необходимы для осуществления этой
обязанности?
Другими причинами гибельных действий монополии я назвал
безграничную свободу и безнаказанность. Нет более верного способа поощрить
алчность и освободить ее от каких-либо ограничений, как возвести в
принцип, что закон не имеет даже права следить за ней и ставить на ее
пути какие-либо препятствия, и что единственное правило, которому
должна она подчиняться — это право предпринимать безнаказанно любые
действия. Более того, эта теория достигла такой степени совершенства,
что сейчас почти установлено, что спекулянты безупречны,
монополисты — благодетели человечества, а в столкновениях, которые
вспыхивают между ними и народом, всегда виноват народ. Одно из двух — либо
преступная монополизация торговли невозможна, либо она действительно
существует. Если же это пустая выдумка, то как могли в нее верить
столько времени? Разве не пришлось нам, уже в первые дни нашей
революции, испытать на себе опустошительное действие монополии? Разве
не изобличают достойные доверия донесения и неопровержимые факты
ее преступные происки? Если же монополия совершает эти
преступления, то на основании какой странной привилегии получила она
исключительное право находиться под защитой закона?
До каких преступлений могут дойти безжалостньтр кровопийцы,
спекулирующие на народной нищете, если на любой протест постоянно
отвечают штыками и категорическим требованием верить в невинность я

Речи, письма, статьи 1792 г.
131
благотворительность всех скупщиков? Неограниченная свобода —не что
иное как оправдание, охранная грамота и причина этих злоупотреблений.
Как же может она их устранить? Что служит сейчас поводом для
недовольства? Именно те беды, которые породила нынешняя система или
которые она, во всяком -случае, не смогла предотвратить. И какое
средство нам предлагают? Нынешнюю систему. Я разоблачаю убийц народа,
а вы отвечаете: не мешайте им действовать. Эта система целиком
направлена против общества, все в ней служит благу торговцев
зерном 174.
Вот где, законодатели, требуется вся ваша мудрость и вся ваша
осмотрительность. Обсуждение подобного предмета — дело всегда деликатное.
Опасно усугублять тревогу народа и давать повод думать, что проявления
народного недовольства получают одобрение. Еще 'более опасно скрывать
правду и замалчивать принципы. Но если вы будете следовать правде и
принципам, все трудности исчезнут: только следуя принципам можно
уничтожить источник зла.
Мне хорошо известно, что при изучении обстоятельств того или иного
мятежа, вызванного действительной или искусственно созданной
нехваткой хлеба, обнаруживается иногда постороннее влияние. В беспорядках
нуждаются честолюбцы и интриганы: порой народ возбуждают те люди,
которые хотели бы получить предлог учинить резню и саму свободу в
глазах людей слабых и эгоистичных превратить в пугало. Не менее верно,
однако, и то, что народ по природе своей правдив и кроток. Им всегда
руководят чистые побуждения. Если недоброжелатели не представят
достаточно веского и законного в глазах народа довода, им не удастся
сдвинуть его с места. Они скорее пользуются недовольством народа, чем
возбуждают его. И если им удается склонить народ на опрометчивые
действия разговорами о снабжении продовольствием, происходит это
лишь потому, что народ подготовлен к этим внушениям состоянием
угнетения и нищеты, в котором он находится. Счастливый народ не склонен
к волнениям. Каждый, кто знает людей, и особенно французский народ,
понимает, что безумцы и недостойные граждане не в состоянии поднять
его без всякого повода против законов, к которым он привязан и, в еще
меньшей степени, против избранных им уполномоченных, против завое-
.ванной им свободы.
Народ доверяет своим представителям. Они должны ответить ему тем
же. Облегчая нужды народа и успокаивая его тревоги, они должны
расстроить враждебные замыслы аристократов.
Нужно с вниманием относиться к тревогам граждан. Сможете лр1 вы
внести успокоение, если вы будете бездействовать? Чтобы убедить вас
одобрить предлагаемые меры, даже если они и не столь необходимы, как
это нам кажется, достаточно того, что их жаждет народ, что они подтвер-
9*

132
Максимилиан Робеспьер
ждают в его глазах вашу заботу о народном благе. Я указывал уже, в чем
суть и каков дух этих законов, теперь я ограничусь требованием
первоочередности для проектов декретов, предусматривающих меры
предосторожности против монополии, оставляя за собой право вносить изменения,
если это предложение будет принято. Я доказал уже, что эти меры и
принципы, на которых они основываются, необходимы народу. Я докажу,
что они полезны богатым и всем собственникам.
Я .не лишаю их какой-либо честной прибыли, какой-либо законной
'собственности. Я лишаю их лишь права посягать на собственность других.
Я уничтожаю не торговлю, а грабеж монополиста. Мера наказания, к
которой я их приговариваю,— не мешать жить себе подобным. Ничто,
однако, не 'может, по всей вероятности, быть им более полезным.
Заставить людей быть честными — вот самая большая услуга, которую
законодатель может им оказать. Не в том заинтересован больше всего человек,
чтобы копить богатства, и не в том сладость собственности, чтобы
пожирать пищу ста обездоленных семей. Радость, которую дает помощь себе
подобным, и слава служения своей отчизне" 'стоят этого постыдного
преимущества. К чему приведет самых жадных спекулянтов безграничная
свобода их гнусной торговли? К тому, что либо они станут угнетенными,
либо угнетателями. Последняя участь особенно ужасна. Богатые
себялюбцы, поймите, к каким страшным последствиям может привести
борьба, которую спесь и низменные страсти ведут против справедливости и
человечности, научитесь заранее предупреждать эти последствия. Пусть
послужит вам уроком пример дворян и йоролей. Учитесь вкушать
прелести равенства и радости добродетели, или, по крайней мере,
довольствуйтесь теми преимуществами, которые дает вам богатство, и оставьте народу
хлеб, работу и добрые нравы. Напрасно мечутся враги свободы,
обуреваемые желанием нанести удар в сердце своего отечества. Им не
остановить разум человеческий, как не остановить им солнца. Трусость не
одержит победы над мужеством, дух свободы обратит в бегство дух
интриги. Вам же, законодателям, следует помнить, что вы не
представители привилегированной касты, а представители французского народа;
не забывайте, что справедливость — первооснова порядка, что в
благополучии граждан — самая надежная гарантия общественного спокойствия;
помните, что конвульсии, сотрясающие государства, являются ни чем
иным, как битвой, которую предрассудки ведут против принципов,
эгоизм — против общего блага, спесь и страсти людей могущественных —■
против нужд слабых.

Речи, письма, статьи 1792 г.
133
О СУДЕ НАД ЛЮДОВИКОМ XVI.
Речь в Национальном конвенте 3 декабря 1792 г. 175
Граждане, Собрание введено в заблуждение относительно сущности
стоящего перед ним вопроса. Здесь речь идет отнюдь не о судебном
процессе. Людовик отнюдь не обвиняемый; вы — не судьи, вы лишь
государственные деятели, представители народа, вы не можете быть ничем иным.
Речь идет отнюдь не о том, чтобы вынести какому-либо человеку
приговор или оправдать его. Вам надлежит принять меры общественного
спасения, осуществить акт государственной прозорливости. В республике
свергнутый король может либо нарушать государственное спокойствие
и колебать устои свободы, либо укреплять и то и другое. Я утверждаю,
что те обсуждения, которые имели место у вас до сих пор, направлены
прямо против укрепления государства и устоев свободы.
Что же нужно предпринять, если исходить из требования разумной
политики, для укрепления рождающейся республики? Следует глубоко
запечатлеть в сердцах презрение к монархии и ошеломить всех
приспешников короля. Вот почему представлять миру его преступление как некую
проблему, а его дело как предмет самой внушительной, скрупулезной и
трудной дискуссии между представителями французского народа,
усматривать какое-то неизмеримое различие между его положением, от
которого осталось лишь воспоминание, и достоинством простого
гражданина — это и есть верный способ сделать его опасным для дела свободы.
Людовик некогда был королем, ныне учреждена республика. В этих
словах решение той пресловутой проблемы, которая вас занимает.
Людовик был свергнут с трона своими злодеяниями. Людовик назвал мятежным
французский народ и, чтобы покарать его, он призвал армии тиранов,
своих собратьев. Победа и народ решили, что мятежником был он один;
вот почему Людовика нельзя судить; он уже осужден. Либо он осужден,
либо республика не признана невиновной. Предложение провести процесс
Людовика XVI, в какой бы ни было форме, означает возврат к
королевскому и конституционному деспотизму. Мысль эта контрреволюционная,
ибо это значит ставить под вопрос саму революцию. Действительно, если
Людовик все еще может быть предметом судебного разбирательства,
«Людовик может быть оправдан, он может оказаться невиновным. Более
того, пока он не осужден, он считается невинным. Если Людовика
оправдают, если Людовик может считаться невинным, то что будет с
революцией? Если Людовик не виновен, все защитники свободы
окажутся клеветниками. В таком случае все мятежники окажутся поборниками
правды и защитниками угнетенной невинности; все манифесты
иностранных дворов окажутся лишь законными жалобами на действия
господствующей клики. Само тюремное заключение, которому до сего дня был

134
Максимилиан Робеспьер
подвергнут Людовик, окажется несправедливым притеснением. Федераты,
народ Парижа, все патриоты французской империи окажутся
преступниками, и эта великая тяжба перед судом природы, между преступлением
и добродетелью, между свободой и тиранией будет решена, в конечном
счете, в пользу преступления и тирании.
Граждане, берегитесь! Вас вводят в заблуждение ложными
понятиями. Вы не делаете различия между нормами гражданского и
позитивного права и принципами естественного права; вы не делаете различия
между взаимоотношениями граждан между -собой и отношением нации
к врагу, замышлявшему против нее заговор; вы не делаете также
различия между народом, который находится в состоянии революции,
и народом, обладающим устойчивым правительством; вы не видите
различия между нацией, карающей должностное лицо, сохраняя
существующую форму правления, и нацией, уничтожающей само
правление. Мы соотносим к привычным для нас понятиям случай
чрезвычайный, связанный с принципами, которые никогда нами не применялись.
Вот почему, привыкнув к тому, что преступления, свидетелями которых
мы являемся, рассматриваются судом в соответствии с определенными
неизменными правилами, мы естественным образом приходим к мысли,
что народы ни при каких обстоятельствах не могут, соблюдая
справедливость, карать человека, посягнувшего на их права. Мы не видим
правосудия там, где нет присяжных заседателей, трибунала, судебной
процедуры. Сами эти термины, применяемые нами для обозначения понятий,
отличных от тех, которые они выража'ют в обиходном употреблении,
окончательно вводят нас в заблуждение. Такова уж сила привычки, что
самые произвольные условности, а иногда pi самые негодные
институты рассматриваются нами как абсолютный критерий истинного или
ошибочного, справедливого или несправедливого. Нам не приходит даже
в голову, что большинство все еще поневоле придерживается тех
предрассудков, в которых мы были воспитаны деспотизмом. Мы столько лет
склонялись под его гнетом, что нам трудно возвыситься до вечных
принципов разума. Вот почему все, что восходит к священному источнику
всех законов, принимает в наших тлазах оттенок чего-то незаконного,
и. даже естественный порядок кажется нам беспорядком. Зачастую
полные величия движения великого народа, возвышенные порывы
добродетели представляются нашим робким взорам извержениями вулкана или
крушением политического строя. И, разумеется, это постоянное
противоречие между неустойчивостью наших нравов и развращенностью нашего
сознания, с одной стороны, и, с другой стороны, чистотой принципов и
твердостью характеров, которые требуются для осуществления
свободного правления — это противоречие является не последнею причиною той
смуты, от которой мы страдаем.

Речи, письма, статьи 1792 г.
135
Когда народ бывает вынужден прибегнуть к праву восстания, он
возвращается к естественному состоянию по отношению к тирану. Разве
может тиран сослаться на общественный договор? Ведь он его уничтожил.
Если нация сочтет это нужным, она может сохранить договор для
отношений между гражданами; тирания и восстание, однако, приводят к
разрыву этого договора в той его части, которая касается тирана. Они
оказываются в состоянии войны между собой. Трибуналы и судебная
процедура существуют лишь для членов общества. Предположение, что
конституция может возглавить этот новый порядок вещей, является
грубейшим заблуждением. Это значит предположить, что конституция
сама себя пережила. Что же за законы пришли ей на смену? Это законы
природы, тот закон, который является основой самого общества — благо
народа. Право покарать тирана и право свергнуть его с престола — это
одно и то же. Никакого различия в процедуре между первым и вторым
не существует. Восстание — вот суд над тираном; крушение его власти —
его приговор; мера наказания — та, которую требует свобода народа.
Народы судят не как судебные палаты; не приговоры выносят они.
Они мечут молнию; они не осуждают королей, они вновь повергают их
в небытие; и это правосудие стоит правосудия трибуналов. Если они
восстают против своих угнетателей ради своего спасения, как можно
требовать от них, чтобы они избрали такой способ наказания, который будет
связан для них с новой опасностью?
Мы дали ввести себя в заблуждение иностранными примерами,
которые не имеют с нами ничего общего. Кромвель мог предать Карла I
суду176, состав которого был ему послушен, Елизавета подобным же
образом могла добиться осуждения Марии Шотландской 177. Тираны,
приносящие себе подобных в жертву ради своего тщеславия, а отнюдь не
ради народа, стремятся, естественно, ввести обывателей в заблуждение
обманчивыми формальностями. Здесь мы имеем дело не с принципами и
свободой, а с коварством и интригами. Иное дело народ! Есть ли для
него иной закон, кроме справедливости и разума, подкрепленных его
всемогуществом?
Разве необходимость покарать тирана подвергалась сомнению в какой-
либо республике? Разве Тарквиний был предан суду? Что сказали бы
в Риме, если бы некоторые римляне осмелились назвать себя его
защитниками? А что делаем мы? Мы призываем отовсюду адвокатов для защиты
Людовика XVI178.
Мы закрепляем в качестве законных актов то, что любой свободный
народ рассматривал бы как одно из величайших преступлений. Мы сами
призываем граждан к подлости и разложению. Может случиться, что
наступит время, когда мы будем вручать защитникам Людовика венки
гражданской доблести. Ибо если они будут его защищать, они могут

136
Максимилиан Робеспьер
надеяться на то, что им удастся добиться победы. Иначе все это будет
выглядеть в глазах мира лишь нелепой комедией. И мы осмеливаемся
говорить о республике! Мы ссылаемся на формальности потому, что у
нас нет принципов; мы хвастаемся чуткостью потому, что нам не хватает
энергии; мы кичимся ложной гуманностью потому, что чувство истинной
человечности нам чуждо; мы благоговеем перед тенью короля потому,
что не умеем уважать народ; мы испытываем нежные чувства к
угнетателям потому, что к угнетенным относимся бессердечно.
Процесс Людовика XVI! Но ведь это будет не что иное, как суд
над восстанием. Кому дано право возродить к жизни короля, чтобы
воспользоваться им как новым предлогом для смут и мятежа, если этот
король был свергнут народом? А какие иные последствия может иметь
подобная политика? Предоставляя поле деятельности сторонникам
Людовика XVI, вы вновь возрождаете нападки деспотизма на свободу, вы
закрепляете право поносить республику и народ, ибо право защищать
бывшего деспота влечет за собой право высказывать все, что имеет
касательство к его делу. Вы пробуждаете к жизни все клики, вы воскрешаете,
вы поощряете дремавший роялизм. Можно будет свободно высказываться
за или против. Повторять повсюду мысли, с которыми могут открыто
выступить перед вами, и даже с вашей трибуны, его защитники — разве
может быть что-нибудь более законное, что-нибудь более естественное?
Что это за республика, основатели которой призывают врагов отовсюду,
чтобы напасть на нее в ее колыбели!
Смотрите, сколь многого достигла уже эта политика. В августе этого
года все сторонники королевской власти, скрывались; всякий, кто вздумал
бы защищать Людовика XVI, был бы наказан как предатель. Сегодня
они дерзко и безнаказанно поднимают голову. Сегодня самые
скомпрометированные писатели-аристократы вновь смело берутся за свои
отравленные перья.
Наглые писания, предвестники всех преступлений, наводняют сегодня
город, в котором вы живете, 84 департамента, вплоть до галереи этого
святилища свободы. Вооруженные люди, которых призвали в этот город
и держат здесь без вашего ведома и вопреки законам, оглашают .сегодня
улицы мятежными криками, требуя для Людовика XVI безнаказанности.
В Париже находятся сейчас люди, которые, как вам сообщили, собрались
здесь для того, чтобы спасти Людовика XVI от правосудия народа. Вам
остается лишь открыть сюда доступ атлетам, которые полны уже
нетерпения домогаться чести сразиться в защиту королевской власти. Более
того, Людовик уже сейчас вносит раскол в среду уполномоченных народа;
одни выступают за него, другие — против. Кто бы мог подозревать два
месяца назад, что здесь станут обсуждать вопрос, является ли король
неприкосновенным? Но после того, как один из членов Национального

Речи, письма, статьи. 1792 г.
137
конвента (гражданин Петион) выдвинул вопрос о том, можно ли судить
короля, в качестве предмета серьезного обсуждения, предваряющего
любой другой вопрос, стали ссылаться на неприкосновенность, чтобы
прикрыть его последние преступления, подобно тому, как заговорщики из
Учредительного собрания прикрывали ею его первые клятвопреступления.
Какой позор! Какое преступление!
С трибуны французского народа раздались панегирики
Людовику XVI!179 Нам привелось слышать, как превозносились добродетели и
благодеяния тирана. Едва удалось нам спасти от несправедливости
поспешного решения честь и свободу лучших граждан, как мы явились
свидетелями того, с каким непристойным ликованием были
встречены самые чудовищные клеветнические измышления по адресу
представителей народа, известных своей приверженностью делу свободы. На
наших глазах глупость и порок выступили с доносом на некоторых
членов этого Собрания, и они почти сразу вслед за этим подверглись
гонениям со стороны своих коллег. Лишь дело тирана столь священно,
что обсуждать его можно сколь угодно долго и совершенно свободно. Стоит
ли нам удивляться? Оба эти явления имеют общую причину. Те, кто
сочувствует Людовику и ему подобным, должны жаждать крови тех народных
депутатов, которые вновь требуют его наказания. Они могут пощадить
лишь тех, кто стал более снисходительными к нему. Разве был
когда-нибудь хоть на минуту оставлен замысел закабалить народ, умертвив его
защитников? Те плуты, которые ныне подвергают гонениям защитников
народа, называемых ими анархистами и смутьянами, вынуждены сами
подстрекать к тем волнениям, которые предвещает нам их коварная
тактика.
Если мы поверим им, процесс займет, по крайней мере, несколько
месяцев, он продлится до весны будущего года, когда деспоты должны
начать против нас общее наступление. Какой простор откроется тогда
для заговорщиков! Какая пища интриге и аристократии! Все сторонники
тирании смогут тогда рассчитывать также на помощь своих союзников,
иностранные армии будут поощрять дерзость трибунала, которому
предстоит решить судьбу Людовика, а своим золотом они смогут подвергать
искушению преданность этого трибунала. Я все еще хочу надеяться, что
республика не пустое слово, которым нас забавляют. Но к каким иным
средствам можно было бы прибегнуть, если бы хотели восстановить
королевскую власть?
Праведное небо! Во имя Людовика XVI свирепые орды деспотизма
вновь готовятся терзать наше отечество. Людовик продолжает бороться
с нами из глубины своей темницы, а есть люди, которые сомневаются,
виновен ли он, и дозволено ли обращаться с ним как с врагом;
спрашивают, на основании каких законов может он быть осужден. Защищая его,

138
Максимилиан Робеспьер
ссылаются на конституцию. Я не собираюсь повторять здесь всех
неотразимых доводов, выдвинутых теми, ikto снизошел до оспаривания этого
рода возражений. Скажу по этому поводу лишь несколько слов для тех,
кого им не удалось убедить. Ничто из того, что было вами сделано, не
разрешалось конституцией. Если наказанием для короля могло быть
только лишение короны, вы не могли вынести это решение без судебного
следствия. Вы не имели бы права держать его в заключении. Он же имел
бы право требовать своего освобождения и возмещения убытков.
Конституция вас осуждает, вам остается броситься к ногам Людовика и взывать
к его милосердию. Со своей стороны, я должен сказать, что считал бы
недостойным себя более серьезный разбор этих конституционных
хитросплетений. Пусть занимаются этим в школе или во дворце правосудия,
или, еще лучше,— в кабинетах Лондона, Вены и Берлина. Я не умею
вести длительных дискуссий там, где, по моему убеждению, само
обсуждение является постыдным.
Вы утверждаете, что это великое дело и вести его следует с мудрой
и неспешной осмотрительностью ls0. Но это вы делаете из этого великое
дело. Более того, вы из этого делаете дело. Что находите вы в нем
великого? Неужели оно такое трудное? Нет. Неужто великим делает его
личность обвиняемого? Если смотреть с точки зрения друзей свободы, нет
человека более презренного. Если смотреть с точки зрения человечества,
нет более преступного. Он может импонировать еще более подлым, чем
он сам. Может быть, величие этого дела определяется полезностью его
исхода? В таком случае это еще одно соображение в пользу его ускорения.
Великое дело — это обсуждение проекта закона, в котором
заинтересован народ; великое дело — это защита бедняка, угнетенного
деспотизмом. В чем причина этих бесконечных отсрочек, которые вы нам
предлагаете? Может быть, вы боитесь задеть общественное мнение народа?
Будто народ может опасаться чего-нибудь иного, кроме малодушия или
честолюбия своих уполномоченных! Будто народ — презренное стадо
рабов, тупо привязанных к тупому тирану, которого он изгнал, и
стремящихся любой ценой погрязнуть в подлости и рабстве! Вы говорите об
общественном мнении. Не вам ли следует руководить им, укреплять его?
Если оно впадет в заблуждение, если оно окажется развращенным, кого
нужно будет винить в этом, как не вас самих? Может быть, вы опасаетесь
вызвать недовольство иностранных королей, объединившихся против нас?
О, конечно, чтобы одержать над ними победу, нужно сделать вид,
будто их опасаешься. Чтобы расстроить преступный заговор европейских
деспотов, следует проявить уважение к их сообщнику. Может быть, вы
опасаетесь чужеземных народов? Вы, следовательно, все еще верите,
что существует врожденная приверженность к тирании. Почему же
тогда жаждете вы славы быть освободителями человеческого рода? И что

Речи, письма, статьи 1792 г.
139
за противоречие заставляет вас предположить, что народы, которые
нисколько не были удивлены провозглашением прав человечества, будут
напуганы карой, которая должна постичь одного из самых жестоких
угнетателей человечества? Говорят, наконец, что вы страшитесь суда
грядущих поколений. Да, действительно, наши потомки будут удивлены
вашей непоследовательностью и вашим малодушием; они будут
смеяться над самомнением своих отцов и над их предрассудками. Чтобы
вникнуть в этот вопрос, говорят, нужен гений. Я утверждаю, что для
этого достаточно одной добросовестности: речь идет .не столько о
познании, сколько о том, чтобы сознательно не заблуждаться. Почему то, что
нам казалось ясным когда-то, кажется нам в другое время непонятным?
Почему то, чему легко находит' решение здравый смысл народа,
превращается для его делегатов в почти неразрешимую проблему? Кто дал
нам право иметь желания, противоречащие общей воле, мудрость,
отличную от всеобщего разума?
Защитниками неприкосновенности высказывалась мысль, столь
дерзкая, что даже я с трудом бы на нее отважился. Те, кто 10 августа убил
бы Людовика XVI, ,говорят они, совершили бы достойный поступок.
Подобное мнение, однако, может основываться лишь на преступлениях
Людовика XVI и на правах народа. Но разве за три месяца изменились
его преступления или права народа? Если его спасли тогда от народного
гнева, то сделано это было, несомненно, лишь для того, чтобы наказание,
торжественно лровозглашенное Национальным конвентом от имени
нации, стало более внушительным для врагов человечества. Но вновь
ставить под вопрос, виновен ли он и может ли он быть наказан, значит
нарушить слово, данное французскому народу. Есть, по-видимому, люди,
которые не возражали бы против того, чтобы частный человек взял на себя
исполнение обязанностей национального правосудия: то ли потому, чтобы
не дать Собранию приобрести значение, которого оно достойно, то ли
для того, чтобы лишить нации примера, способного возвысить души до
требований республиканских принципов, то ли по каким-либо другим,
еще более постыдным мотивам. Граждане, остерегайтесь этой западни.
Всякий, кто осмелится дать подобный совет, окажет услугу врагам
народа. Что бы ни случилось, достойным наказанием для Людовика будет
отныне лишь наказание, несущее торжественные черты общественного
возмездия ш.
Какое дело народу до презренной личности последнего и'з королей? Он
озабочен тем, чтобы вы выполнили те обязательства, которые были
возложены на вас народным доверием. Это же должно беспокоить и вас самих.
Вы провозгласили республику, но дали ли вы ее нам? Мы до сих пор не
приняли ни единого закона, который бы оправдывал это наименование; мы
до сих пор не искоренили ни одно из злоупотреблений деспотизма. Если

140
Максимилиан Робеспьер
убрать название, окажется, что у нас все еще тирания без всяких
изменений, да к тому же еще более подлые клики, еще более безнравственные
шарлатаны и новые источники смут и гражданской войны. Вы говорите,
что у нас республика, а Людовик продолжает жить! И вы продолжаете
по-прежнему ставить особу короля между нами и свободой! Как бы
излишняя щепетильность не сделала нас преступниками. Проявляя излитннюю
снисходительность по отношению к преступнику, как бы нам самим не
оказаться на его месте.
Еще одно затруднение. К какому наказанию приговорим мы
Людовика? Смертная казнь — слишком жестокая мера. Нет, говорит другой.
Жизнь — еще более жестокая кара. Я требую, чтобы ему была сохранена
жизнь. Адвокаты короля, в вашем стремлении избавить его от наказания,
которого заслуживают его преступления, что движет вами — сострадание
или жестокость? Что касается меня, я ненавижу смертную казнь,
которую расточают ваши законы, и я не испытываю в отношении Людовика
ни любви, ни ненависти: я ненавижу лишь его злодеяния. Я обратился с
требованием об отмене смертной казни к Собранию, которое вы все еще
называете учредительным, и не моя вина, что основные положения разума
были восприняты этим Собранием как нравственные и политические
ереси. Но если вам никогда не приходило в голову опротестовать эти
законы, чтобы смягчить участь стольких несчастных, в преступлениях которых
виновато скорее правительство, чем они сами, что заставляет вас
вспомнить об этом лишь тогда, когда речь идет о защите величайшего из
преступников? Вы просите сделать исключение и не применять смертную
казнь в отношении того единственного,' кто может служить ей
оправданием?
Да, смертная казнь, как правило, преступление, по той лишь причине,
что, исходя из незыблемых основ природы, она может быть оправдана
только в тех случаях, когда она необходима для безопасности лиц или
общества. Общественная безопасность, однако, никогда не требовала
применения смертной казни в отношении обычных преступлений, потому что
общество всегда может предупредить их другими средствами и лишить
преступника возможности ему вредить. Король, свергнутый с престола,
и революция, далеко еще не упроченная законами; король, одно имя
которого навлекает на встревоженную нацию бедствие войны,— ни тюрьма, ни
изгнание не могут сделать его существование безопасным для народного
благополучия; и лишь характер его преступлений является причиной этого
жестокого, допускаемого правосудием исключения из обычных законов.
Я с сожалением произношу эту роковую истину... Но Людовик должен
умереть, чтобы здравствовало отечество. Если бы народ наш был кротким,
свободным, если бы он пользовался уважением как у себя в стране, так и
за рубежом, тогда бы можно было прислушаться к тем, кто советует вам

Речи, письма, статьи 1792 г.
141
проявить великодушие. Но народ, у которого после стольких жертв и
стольких сражений до си'х пор оспаривают его свободу, законы которого
неумолимы лишь к беднякам, и в среде которого преступления тирании
служат предметом для публичного обсуждения — этот народ должен
стремиться к отмщению. И великодушие, которым нас обольщают,
слишком походило бы на великодушие шайки бандитов, занятых дележом
добычи.
Я предлагаю вам уже сейчас принять решение, определяющее участь
Людовика. Что касается его жены, вы направите ее дело в суд, так же как
дела всех лиц, обвиняемых в тех же преступлениях. Его сын будет
находиться в заключении в Тампле до тех пор, пока не будут упрочены мир и
общественная свобода. Я требую, чтобы Конвент отныне объявил Людовика
предателем французской нации, преступником против человечества. Я
требую, чтобы ми'ру был дан великий пример в том самом месте, где 10
августа погибли отважные мученики свободы. Я требую, чтобы это
достопамятное событие было освящено памятником, который укреплял бы
в сердце народов сознание их прав и отвращение к тиранам и вселял бы
в души тиранов спасительный страх перед правосудием народа 182.
О БЮСТАХ МИРАБО И ГЕЛЬВЕЦИЯ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 5 декабря 1792 г. 183
Робеспьер старший. Каждый осведомленный патриот мог
убедиться, что Ми'рабо был интриганом, облачавшимся во внушающие
почтение одежды патриотизма, чтобы лучше обмануть народ. Улики, которыми
мы сейчас располагаем, в полной мере подтверждают его продажность.
Позтому я требую, чтобы бюст этого политического шарлатана был удален
из храма свободы. Одновременно следует признать один несправедливо
забытый принцип. Надо отучить народ от этой способности воскуривать
фими'ам преступным кумирам. Следует заявить, что почести
общественного признания будут оказываться лишь истинным друзьям народа. Мы
должны чествовать не тех, кто проявит самые крупные таланты, а тех,
кто завершит свой путь, с нерушимым усердием отстаивая человечество.
Лишь двое, на мой взгляд, достойны здесь нашего признания—(Брут и
Ж.-Ж. Руссо. Мирабо должен пасть. Гельвеций также должен пасть.
Гельвеций был интриганом, презренным остроумцем, человеком
безнравственным. Он был одним из самых жестоких гонителей славного
Ж.-Ж. Руссо, того, кто более всех достоин наших почестей. Если бы
Гельвеций жил в наши дни, не думайте, что он бы примкнул к тем, кто
защищает свободу. Он пополнил бы собой толпу интриганов-остроумцев, от

142
Максимилиан Робеспьер
которых страдает ныне наше отечество. Я требую также, чтобы были
убраны все эти венки, щедро расточаемые большей частью ныне
здравствующим людям.
Роковой опыт слишком хорошо научил нас не расточать фимиам
здравствующим людям. {Собрание и трибуны горячо аплодируют.)
ЗАМЕЧАНИЯ, АДРЕСОВАННЫЕ НАЦИОНАЛЬНОМУ КОНВЕНТУ,
О ПРОЕКТЕ ФИНАНСОВОГО КОМИТЕТА ОБ УПРАЗДНЕНИИ ФОНДА,
ПРЕДНАЗНАЧЕННОГО ДЛЯ РЕЛИГИОЗНОГО КУЛЬТА
7 декабря 1792 г. 184
Могут ли вопросы, связанные с политическими, моральными и
религиозными идеями, обсуждаться наравне с простыми вопросами доверия
или экономики? Нет. Даже опасно представлять их под этим углом
зрения. Ибо мудрость законодателя или самого народа не должна быть
соблазнена или отвлечена приманкою денежного интереса. Из всех интересов*
величайший и самый священный интерес тот, который заключается в
наши'х нравах и нашей свободе. Положите, с одной стороны, сто
миллиардов, а с другой — одно-единственное соображение, исходящее от революции
и общественного порядка, и это последнее перетянет чашу весов.
Упразднение содержания культа государством может рассматриваться
или в свете общих и отвлеченных философских принципов, или в свете
особых обстоятельств нашего политического положения. Можно различать,
что хорошо и полезно сегодня и что будет хорошо и полезно лишь завтра.
Наконец, мы можем рассуждать либо как умозрительные фи'лософы, либо
как философы-государственные люди.
Я оставляю на долю суеверия и метафизики все, что им принадлежит
в этом вопросе. А я сам постараюсь доказать, что предложенное вами
решение дурно с точки зрения интересов революции, опасно с точки
зрения политической, и не годится даже с точки зрения финансовой.
Не малое доказательство прогресса человеческого разума заключается
в том факте, что я с некоторым затруднением приступаю к рассмотрению
этого вопроса и чувствую необходимость изложения своих убеждений,
что, в другое время и в других местах, не осталось бы безнаказанным.
Мой бог, это тот, который создает всех людей для равенства и для счастья.
Это тот, который защищает угнетенных и истребляет тиранов. Мой культ,
это культ справедливости и человечности! Я не люблю власти
священников, это лишняя цепь, навязанная человечеству. Но это цепь незримая,
связывающая умы, и только разум может ее разбить. Законодатель мо-

Речи, письма, статьи 1792 г. 143
жет помочь разуму, но он не может его заменить. Он никогда не должен
отставать, но он и не должен слишком забегать вперед.
Поэтому сначала сосредоточьте ваши взоры на общих расположениях
того народа, которому вы должны дать учреждения. Если вы
ограничитесь окружающим вас горизонтом, вам, пожалуй, покажется, что вы все
можете сделать. Но если вы обозрите всю нацию, если, в особенности, вы
заглянете под крышу земледельца или ремесленника, вы, конечно,
убедитесь в том, что ваше духовное влияние имеет определенные границы.
По-моему, в отношении религиозных предрассудков наше положение
является весьма благоприятным, и наше общественное мнение — весьма
передовым. Власть суеверия почти уничтожена. Уже священнику
оказывается меньше почитания, чем идее религии и самому объекту культа.
Светоч философии уже проник в наиболее от нее отдаленные слои и
изгнал оттуда все ужасные или нелепые призраки, которые честолюбие
священников и политика королей обязывали обожать во имя бога. В
сознании людей остались почти исключительно те внушительные догматы,
которые оказывают поддержку моральным идеям и возвышенное и
трогательное учение о добродетели и равенстве, которое сын Марии
преподавал некогда своим согражданам. Несомненно, близко то время, когда
евангелие разума и свободы станет евангелием всего мира.
Законодатели, вы можете ускорить наступление этого времени при
помощи общих законов и свободной конституции, просвещающей умы,
возрождающей нравы и возвышающей души к природной простоте. Но вы не
можете достигнуть этого ни посредством изданного под давлением
обстоятельств декрета, ни путем финансовой спекуляции. Если народ
освободился от большей части суеверных предрассудков, он все же отнюдь не
склонен рассматривать религию как таковую, как учреждение,
безразличное или подчиненное политическим расчетам. Догмат божества
начертан в сознании людей, и народ связывает этот догмат с тем культом,
который он исповедовал до сих пор. А с этим культом народ связывает,
по крайней мере частично, систему своих нравственных идей. Атаковать
культ значит посягать на нравственность народа. Можно представить себе
общество философов, построенное на других основах. Но люди, которым
чужды глубокие размышления философов, не могут без ужаса видеть,
как правительство приносит религию в жертву интересам другого рода.
Если бы народ реагировал на это по-другому, это могло бы быть только
в ущерб его нравам, ибо кто из жадности отрекается хотя бы и от
заблуждения, но которое он считает истиною, тот уже развращен.
Вспомните, что ваша революция основана на понятиях справедливости, и что
все, что ведет к ослаблению нравственного чувства народа, ослабляет ее
движущую силу. Вспомните, что лицемерные враги равенства всегда
ставят себе главною целью подавить это нравственное чувство, а ваш важней-

i44
Максимилиан Робеспьер
ший долг — будить и возвышать его. Для того, чтобы вы были
счастливыми и свободными, надо, чтобы народ верил в свою собственную
добродетель, надо, чтобы он верил в добродетель своих представителей.
Мало того, чтоб он говорил: «мои представители бережливы»; надо
чтоб он говорил: «мои представители справедливы и честны». Но он не
будет о вас думать таким образом, если увидит, что то, что он считает
священным, вы приносите в жертву денежным интересам. Вспомните
величайших законодателей древности, тех, кто строили власть законов
на основе власти нравов, с какою мудростью, с каким возвышенным
искусством, считаясь со слабостью или предрассудками своих сограждан,
они давали согласие на то, чтобы Небо санкционировало произведение
их охранительного гения. Знаю: другие времена, другие нравы. Но
каждый век имеет свои ошибки и свою слабость, и мы еще отнюдь
не достигли, несмотря на весь наш энтузиазм, пределов развития
разума и добродетели; и наши предки, возможно, скажут о нас, что
мы еще основательно закоснели в остатках невежества и варварства.
Не то, чтоб я считал, что вы должны применять подобные средства
пли что вам следует уважать предрассудки, даже наиболее
почтенные по своему принципу и по последствиям, к которым они приводят.
Но подождите до того времени, когда священные основы общественной
нравственности смогут быть заменены законами, нравами и
общественным просвещением. Пока что вы можете утешить себя тем, что исчезло
то, что было всего опаснее ib суеверии, что религия, служители которой
еще получают жалованье от родины, представляет, по крайней мере,
мораль, аналогичную нашим политическим принципам. Если бы Декларация
прав человечества была разорвана тиранией, мы еще отыскали бы ее в
религиозном оводе законов, представляемом нашему почитанию
священническим деспотизмом. И если нужно, чтобы граждане продолжали
собираться, на счет всего общества, в храмах перед внушительною идеей
высшего существа, то, по крайней мере, там богатый и бедный,
могущественный и слабый будут действительно равны и смешаются, вместе
перед нею.
Из того, что я сказал, следует, что проект Финансового комитета
отнюдь нельзя считать философским, если философия изыскивает
наиболее верные средства принесения пользы людям. Но он представится вам
еще более неполитичным, если вы учтете последствия, которые он
неизбежно должен повлечь за собою. Составьте себе правильное
представление о вашем положении. Вы находитесь как раз на самом трудном этапе
революционного кризиса. Прежнего правления нет больше. Новое
правление еще не существует. Республика скорее провозглашена, чем
установлена. Наш общественный договор еще только должен быть выработан.
А наши законы пока что представляют собою лишь временный и бес-

Речи, письма, статьи 1792 г.
145
связный свод, оставленный нам королевскою и конституционною
тиранией. Пробуждается дух клики, и все враги равенства объединяются. Вам
следует, в одно и то же время, пресечь скрытые маневры интриганов и
истребить союз тиранов. Разве это подходящий момент для того, чтобы
создавать в нашей среде новые источники брожения и раздоров и
вложить новое оружие в руки злобы и фанатизма? Сейчас, когда мы только
освободились от недугов, причиненных нам местью прежнего духовенства,
неужели вы намерены их возобновить? Неужели вы хотите создать новое
поколение неподчиняющихся священников? И если так трудно было нам
убедить значительную часть народа принять новых священников вместо
прежних, при сохранении самого культа, если понадобилось столько
усилий и разъяснений, чтобы убедить народ в том, что на религии не
отразятся изменения в положении ее служителей, то что он подумает, когда
увидит гибель самого культа? 185 Разве новые служители культа не будут
стараться обмануть его с таким же рвением и так же ловко, как и
прежние? Разве они менее опасны со своими благовидными аргументами, чем
прежние с их грубыми софизмами? И если те, покрытые проказою старых
злоупотреблений, находили все же сторонников, то разве их не будет
у тех, кто окажется лишенным средств к существованию, лишь недавно
обещанных им самою революцией?
Не говорите, что речь идет не об упразднении культа, а лишь о том.
чтобы его не оплачивать. Ибо те, кто верят в культ, верят и в то, что
правительство обязано нести расходы по его содержанию, и они
отлично понимают, что не оплачивать его, это почти то же самое, что ^ать
ему погибнуть.
Что касается принципа, по которому служители культа должны
оплачиваться лишь теми, кто хочет их применять, то такой принцип
подходит только для общества, где большинство граждан не считает культ
общеполезным общественным учреждением; иначе это не более как
софизм. Но что может быть более гибельно для общественного
спокойствия, как осуществление такой теории индивидуального культа? Вы, по-
видимому, опасаетесь влияния священников. Но вы его делаете гораздо
более могущественным и активным. В самом деле, как только они
перестанут быть священниками общества, они станут поддерживать с
гражданами гораздо более частые и более интимные отношения.
Что может дать такой тесный союз между недовольными
священниками и суеверными гражданами, настолько привязанными к
религиозным принципам, что готовы отправлять их на свой собственный счет?
Вы увидите образование тысячи религиозных ассоциаций, которые
будут лишь мистическими или мятежными сборищами, лишь особыми
лигами против гражданского духа или против общественных интересов.
Вы возродите, но только в более опасных формах, братства и всевозможные
10 т. и

146
Максимилиан Робеспьер
корпорации, направленные против принципов общественного порядка
и особенно опасные при современных условиях, когда религиозный
дух сочетается с партийным духом и с контрреволюционным рвением.
Вы увидите, как самые богатые граждане воспользуются этим, чтобы
на законном основании собрать сторонников роялизма под хоругвью
культа, который они будут оплачивать. Вы снова откроете частные
церкви, закрытые мудростью должностных лиц, все эти школы
антипатриотизма и фанатизма, в которых раздраженная аристократия собирала,
под эгидою церкви, своих прозелитов. Вы возбуждаете благочестивую
расточительность фанатиков по отношению к обездоленным и обреченным
на бедность священникам. Вы устанавливаете между теми и другими
обмен духовных забот и мирских услуг, одинаково гибельный для
добрых нравов, для блага семейств и для блага государства. Наконец, вы
подогреваете уже отяжелевший фанатизм, вы возвращаете к жизни
умирающее суеверие, все это только ради удовольствия нарушить все
правила разумной политики. Разве вы не видите, что это сигнал к
раздорам в каждом городе и, особенно, в каждой деревне. Одни захотят
определенного культа, другие его не пожелают. И все они станут друг для
друга предметом презрения или ненависти. С другой стороны, не может
пройти даром нарушение государством обещания, данного нынешним
священникам, от имени самой свободы, первыми представителями
народа, и то несчастье, что столь много граждан обрекаются на бедность.
Не опасаетесь ли вы того, что их бедствие может показаться дурною
приметою всем кредиторам государства?
Если это предложение никуда не годится с точки зрения
политической, то и в плане финансовом оно не лучше. Это последнее из
положений, которые я обещал доказать.
Для того, чтобы та или иная финансовая мера была хороша, нужно:
1) чтобы она была направлена к облегчению положения наиболее
бедных граждан, 2) если это мера экономии, нужно, чтобы сокращению
подверглись самые бесполезные расходы, которые могут быть упразднены
с минимумом неудобств. Между тем, что бы о нем ни говорили,, проект
Комитета не только не дает никакого о^блегчения народу, но
взваливает на него всю тяжесть расходов по культу. Обратимте внимание на
следующее: какова та часть общества, которая освободилась от всяких
религиозных идей? Это богатые люди, и это объясняется у одних наличием
большего образования, у других — только большею развращенностью.
А кто те, кто верит в необходимость культа? Это наиболее слабые и
наименее зажиточные люди, то ли потому, что они меньше рассуждают и
менее образованы, то ли по одной из причин, которыми объясняют
быстрое распространение христианства, а именно, потому что мораль
сына Марии обрушивает анафемы на тиранию и безжалостное богатство,

Речи, письма, статьи. 1792 г.
147
и несет утешения нищете и даже отчаянию. Стало быть, именно бедным
гражданам придется нести бремя расходов по культу. Или же они и
в этом отношении будут в зависимости, либо от богатых, либо от
священников. Им придется выпрашивать религию, как они выпрашивают
работу и хлеб. Или еще они могут быть доведены до того, что не будут
в состоянии платить жалованье священникам, и им придется
отказаться от их услуг. И это самая мрачная из всех гипотез. Ибо тогда-то они
и почувствуют всю тяжесть своей нищеты, лишающей их всех благ,
вплоть до надежды. Тогда-то они бросят обвинение тем, кто вынудил их
покупать право выполнения того, что они считают священною
обязанностью. Вы говорите о свободе совести, но ваше предложение
уничтожает ее. Ибо довести народ до невозможности отправления своего
религиозного культа, это точно то же самое, как если бы запретить
эту религию особым законом. Но никакая власть не вправе упразднить
установленный культ до тех пор, пока народ сам в нем не
разуверится 186.
Вопрос о том, являются ли религиозные воззрения народа
суевериями или нет, не имеет значения. Надо рассуждать с точки зрения самого
народа.
Я уже сказал, что проект не ведет к упразднению наиболее тяжелого
и самого бесполезного рода расходов. Чтобы принять действительно
полезную систему мер по сокращению расходов, следовало бы предложить
не изолированные меры, а охватить целую систему расходов и растрат
и ударить по самым вопиющим злоупотреблениям.
Благотворными были бы такие меры бережливости, которые сделали бы
невозможными правительственные растраты, путем решения еще новой
для нас проблемы серьезной финансовой отчетности. Нужны такие меры,
которые не оставили бы почти произвольное управление огромными
амуществами нации в руках одного человека, облеченного
диктаторскими полномочиями, нелепыми и чудовищными.
Истинные меры бережливости это те, которые обеспечивают, при
помощи простых и безошибочных средств, общественное пропитание.
Истинные меры бережливости это те, которые обуздывают ажиотаж,
изгоняют позорную спекуляцию деньгами, с отвратительным
бесстыдством разыгрывающуюся на ваших глазах и предотвращают
государственные подлоги.
Истинными мерами бережливости были бы те, которые засыпали бы
прожорливые бездны, угрожающие поглотить общественное богатство.
Для этого надо было бы установить разумные границы наших военных
предприятий. Пора обратить ваше внимание на этот важный вопрос. Вам
необходимо составить себе на этот счет определенный план, и иметь
точное представление как о политической цели войны, так и о средствах,
10*

148
Максимилиан Робеспьер
которые вам следует применить для ее достижения. Если вы убеждены
в том, что, освободив соседние народы вашим оружием, вы должны
защищать их свободу, как часть вашей свободы, а затем приложить всю
вашу энергию к вашим внутренним делам для укрепления у нас свободы,
изобилия и законности, если все министры и все генералы будут вести
себя в соответствии с этими принципами, то вы равно сбережете и кровь
и слезы, и золото нации. Но, если вы оставите судьбу народа на
произвол случая или интриги, вы лишь углубите бездну, которая поглотит
и общественное богатство и свободу. Предложенные вам новые ресурсы
будут поглощены в мгновение, равно как и имущества, попавшие в ваши
руки после крушения монархии. Все эти огромные сокровища послужат
лишь для обогащения стяжателей и тиранов, но не дадут облегчения
бедным и не окажут помощи человечеству. Законодатели, не надо
мелких и частичных мер. Нужны общие и глубокие воззрения. Не нужно
увлечений и поспешности, нужны мудрость и зрелость. Не нужно ни
страстей, ни предрассудков, нужны принципы и разум. Наконец, нужны
законы и нравы; это и есть самая полезная экономия; это и есть
единственное средство спасения родины.
О СРЕДСТВАХ СПАСЕНИЯ СВОБОДЫ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 7 декабря 1792 г. 187
Робеспьер. Дело, которое мы обсуждаем188, важное, но оно имеет
второстепенное значение по сравнению с жизненными интересами
республики. Это общество — не арена для гладиаторов. На повестке дня
заговор против свободы и гонения на патриотов. Я прошу слова по вопросу
о средствах спасения отечества. (Собрание и трибуны горячо аплодируют.)
(Выступление одного из граждан и Гарнъе.) 189
Робеспьер. Когда отечеству грозит опасность, то чем значительнее
эта опасность, тем больше усилий должны мы приложить для спасения
отечества. Совершенно очевидно, что те, кто над нами господствует,
стремятся на развалинах королевской власти основать новую тиранию.
Ясно, что для этого необходимо уничтожить людей, подготовивших
революцию 10 августа. Кто эти люди? Это те, у кого нет иной цели, как
творить счастье народа; это народ Парижа, который с 1789 г. понес
немало жертв, отстаивая свободу. Что было сделано Конвентом после 10
августа? Для народа — ничего. Было ли сделано Конвентом что-либо, что
отвечало бы чаяниям республики? Почему не были приняты им законы,
которых требовала общая воля? Потому что прежде всего властители

Речи, письма, статьи 1792 г.
149
были заинтересованы в том, чтобы избавиться от патриотов, которые
могли бы выступить против их замыслов. Вот почему вы были
свидетелями коварных доносов, направленных против лучших патриотов,
против защитников народа. Для того, чтобы очернить неподкупнейших
граждан, были использованы самые хитрые, самые ловкие из среды
интриганов Франции.
Просмотрите отчеты о заседаниях Конвента. Нет ни одного заседания,
которое не преследовало бы цель погубить патриотов, настроить
департаменты против славного народа Парижа. Такова цель всех дискуссий
в Конвенте. Вам известны уловки, к которым прибегали, чтобы убедить,
будто народом Парижа верховодит небольшая кучка мятежников. Чтобы
подкрепить эту клевету в департаментах, были захвачены все газеты,
которые ежедневно распространяют ложь по всей республике.
Совершенно очевидно, что замысел интриганов заключается в том, чтобы
вызвать в Париже крупные беспорядки. Когда это произойдет, в
департаментах будет заявлено: «Мы нисколько вас не обманывали, вы видите,
какие беспорядки царят в Париже». Они ловко пользуются процессом
короля и снабжением продовольствием как верным средством для
возбуждения беспорядков. Кто же вносит проволочки в процесс
Людовика XVI? Враги отечества. Граждане, я укажу вам средства, которые
позволят избежать грозящих нам бедствий.
Не следует прежде всего поддаваться чувству тревоги по поводу
снабжения продовольствием; причина голода не в недостатке зерна, ибо зем-^
ля Франции производит больше, чем нужно для пропитания населения/
Пусть, следовательно, народ воздержится от каких-либо действий,
которые могли бы нанести ущерб общественным интересам. Что касается
суда над королем, тут, по-видимому, мы имеем дело с заговором, ибо есть
люди, которые хотели бы сохранить уже осужденного восстанием тирана.
Не Людовика XVI нам нужно опасаться. Есть люди, которым хотелось
бы, чтобы создалось впечатление, что Людовик XVI умерщвлен народом
Парижа. Потом они будут говорить: «Национальный конвент собирался
судить Людовика XVI с подобающим ему достоинством, но мятежники
воспрепятствовали этому». Вот с этой целью и хотели бы те, кто в
течение трех или четырех месяцев откладывает суд над Людовиком XVI,
вызвать народные волнения. Если бы, одним 'словом, возникли беспо-
• рядки, они оказались бы тем единственным средством, с помощью
которого можно было бы оправдать все преступления врагов .свободы. Эти
же самые заговорщики призвали в Париж вооруженные силы. Стоит
возникнуть беспорядкам, как тут же зачинщиками этих беспорядков
будут объявлены патриоты-парижане и в Париже вспыхнет гражданская
война. Помешаем же осуществлению замыслов интриганов, которые
приписывают сейчас патриотам те беспорядки, которые они сами хотели бы

150
Максимилиан Робеспьер
вызвать. Они хотят вызвать беспорядки, поэтому они говорят, что вы
смутьяны. Они хотят восстановить деспотизм, поэтому они утверждают,
что вы хотели бы возродить королевскую власть. Всякие волнения,
которые возникли бы сейчас, нанесли бы ущерб общественным интересам.
Наш долг в настоящее время заключается в том, чтобы не допустить
восстания, ибо восстание, которое является одной из самых священных
обязанностей, может стать опасным, если оно будет направлено против
Конвента. Что должны мы делать? Просвещать общественное мнение
всеми возможными средствами. Нужно распространять среди федератов
наши издания, чтобы раскрыть им глаза. Нужно прийти к ним, дать им
наши циркуляры, чтобы рассеять заблуждения. Когда же заговор готов
будет разразиться, мы станем сражаться, как люди, навсегда
посвятившие свою жизнь делу свободы. Говорят., что почта задерживает нашу
корреспонденцию. Так пусть Комитет соберет все факты, (которые могут
подтвердить этот отвратительный заговор, и 'мы разоблачим тогда
исполнительную власть перед всем миром. (Бурные аплодисменты собрания
и трибун-)
А вам, депутатам-патриотам, я должен дать один важный совет: не
допускайте, чтобы в Конвенте ваших коллег лишали права голоса. Депутат
получает свои полномочия от всего народа. Заглушить голос депутата,
значит заглушить голос самого народа. Поклянемся, что умрем скорее
на трибуне, чем покинем ее, когда нас лишат слова. {Бурные
аплодисменты собрания и трибун. Около двенадцати депутатов,
присутствовавших на заседании, восклицают среди всеобщего одобрения, что они полны
решимости погибнуть вместе с Робеспьером на трибуне, когда ему
откажут в слове. Аплодисменты.)
О ПРЕДЛОЖЕНИИ ИЗГНАТЬ ВСЕХ КАПЕТОВ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 16 декабря 1792 г.1ао
Робеспьер старший. Камилл Демулен рассказал вам о
коварстве врагов свободы 191, но мне думается, что он не сумел понять их во всей
их глубине. Я не смог быть сегодня в Конвенте, но я заявляю, что если
бы я там оказался, я голосовал бы за предложение Луве, ибо оно
соответствует принципам, и поведение Брута 192 вполне применимо к нашему
нынешнему положению. Я признаю, что дом Орлеанов проявил
немало патриотизма; у .меня нет никаких возражений против того, чтобы
этой семье была выражена признательность, которую она заслуживает;
но каковы бы, однако, ни были члены бывшей королевской семьи, они

Речи, письма, статьи 1792 г.
151
должны быть принесены в жертву чистоте принципов. Может ли нация
быть уверена в том, что все члены (этой семьи будут неизменно преданы
принципам? Я отнюдь не собираюсь обвинять тех из них, которые
подверглись сегодня утром обвинениям со стороны аристократической
партии. Я не причисляю их ни к одной из клик, но мы должны
придерживаться принципов. Характеры людей окутаны таким туманом, что мы
не можем знать истинные цели Орлеанского дома. Патриоты как будто
выступили в защиту гражданина Эгалите, потому что они считали, что
защита принципов связана с защитою Эгалите, и совершенно очевидно,
что патриоты никогда не имели связей с домом Орлеанов, в то время
как те, по чьему предложению был принят этот декрет, поддерживали
с этим домом самые тесные связи. Как случилось, что Петион,
принадлежащий к клике Бриссо и являющийся, несомненно, другом Эгалите,
выступил против него? Тут есть над чем задуматься. Чем объяснить,
что Сийери193, доверенное лицо Орлеанов, не порывает с Бриссо и Пе-
тионом? Чем объяснить, что патриоты, которые защищали Орлеана,
никогда не имели никаких связей с Орлеанским домом? Чем объяснить,
что Орлеан был выбран депутатом Конвента теми, кто связан с Бриссо?
Чем объяснить, что Луве пытался поддержать слухи, будто мы хотели
бы возвести Орлеана на королевский престол? Чем объяснить, что Луве,
которому прекрасно известно, что в Собрании выборщиков я голосовал
против Эгалите, распространяет в своих пасквилях, будто я хочу дать
престол Орлеану?
Из всего этого я делаю следующие выводы. Предложенная сегодня
утром резолюция — лишь комедия, как и многие другие; за этой
резолюцией скрывается западня, в которую хотели бы завлечь патриотов.
Члены этой клики пытаются выдать себя за республиканцев и с этой
целью они хотели бы приписать нам все то, что ими самими замышляется.
Цель этой клики — посеять с помощью некоторых слов тревогу в умах
легковерных людей. Говорили о диктатуре. Убедились, что эта клевета
успеха не имеет. По этой причине хотят привести в движение другую
пружину, нас хотят назвать орлеанистской кликой. Бриссотинцы
намереваются подавить народ, установив союз с любым тираном. Это
замечание может внести некоторую ясность. Что до меня, я давно уже
собирался потребовать изгнания Эгалите и всех Бурбонов, и это
требование отнюдь не является бесчеловечным, как это утверждали, ибо они
могут найти приют в Лондоне 194, и страна могла бы достойным образом
позаботиться о содержании высланной семьи. Они нисколько не
провинились перед отечеством, их удаление отнюдь не наказание, а мера
предосторожности, и если членам этой семьи дороги не бриссотинцы,
а истинные принципы, они будут гордиться этим изгнанием, ибо служить
делу свободы всегда почетно; к тому же изгнание продлится, несомненно,

152
Максимилиан Робеспьер
лишь до тех пор, пока отечеству будет грозить опасность, когда же
свобода будет укреплена, семья будет возвращена.
Вот чем опасна резолюция Луве: цель ее заключается в том, чтобы
изгнать из Конвента лучших патриотов. Ибо изгнав Эгалите, захотят
изгнать и других. А когда им удастся отравить общественное мнение,
им нетрудно будет добиться изгнания истинных патриотов и
подлинных друзей народа (аплодисменты) и стать хозяевами поля боя. Они
выдвинули такой принцип, что коль скоро имя человека может вызвать
тревогу у сограждан, то его можно изгнать путем остракизма. Буагий-
он 195 изложил эти принципы в «Кроникде Пари», Луве развил их в
своих пасквилях, направленных против меня. Я заявляю, однако, что все
эти соображения отнюдь не должны помешать нам проголосовать
за принципы Бюзо. Я заявляю, что если вытекающие из этих принципов
выводы могут когда-нибудь коснуться друзей свободы, меня лично, я с
радостью подчинюсь им и я охотно соглашусь ,с изгнанием на благо моего
отечества. И я был бы счастлив в этом почетном изгнании, лишь бы
я. мог найти там укромное убежище, что1бы укрыться от преследований
бриссотинцев. (Аплодисменты.) Итак я призываю моих коллег голосовать
за проект декрета, представленный Бюзо. Вместе с тем я призываю их
восстать против тех последствий, которые бриссотинцы хотели бы извлечь
из этого декрета против лучших друзей народа.
О ЗАГОВОРЕ ПРОТИВ ОБЩЕСТВЕННОГО СПОКОЙСТВИЯ.
Речь на заседании Конвента 19 декабря 1792 г. 196
Я требую слова для разоблачения заговора, направленного против
общественного спокойствия. Граждане, неотложные интересы
общественного спасения обязывают меня говорить с вами откровенно. Вам
необходимо выслушать внимательно и без каких-либо предубеждений. то, что
я вам сейчас скажу. Те, кто видит в наших нынешних обсуждениях лишь
принципиальный вопрос, не видят того, что составляет их подлинную
суть. Существо вопроса заключается в конкретных обстоятельствах и в
тех следствиях, которые хотят из них вывести. Это предложение было
выдвинуто исключительно с намерением вызвать мятеж и, если вам
угодно меня выслушать, я вам дам сейчас возможность наглядно
убедиться в том, что мое утверждение отвечает истине. (Голоса: Говорите,
говорите же.) В отношении принципов все ясно, не они (могут внести
смуту в нашу среду. Что касается лиц, они нам всем безразличны.
Опасной и щекотливой дискуссии, в которую нас втянули, не было бы,
если бы не было тех особых страстей, мотивы которых нам известны.

Речи, письма, статьи 1792 г.
153
Мы дошли в боязни королей до того, что воспротивились избранию одного
народного представителя, а между тем, ныне принципы обязывают нас
защищать его. Кое-кто предвидел, что дискуссия, затрагивающая
офицеров армии и касающаяся национального представительства, могла бы
вызвать волнения, которые кое-кому желательны197. Кто те, кто уже
однажды выдвигал предложение о пересмотре всех выборов, т. е. о
подрыве национального суверенитета 198? Кто утверждал, что Париж — очаг
смуты, что Конвент не находится там в безопасности, что конституция
не может там быть выработана? Кто те, кто распространял столько всякой
клеветы против различных членов этого Собрания? Это те же люди,
которые вызвали нынешнюю опасную дискуссию. И, действительно,
волнения, могущие последовать в результате этой дискуссии, вполне
соответствуют духу ранее предпринятых ими демаршей.
И, наоборот, кто те, кто заинтересован в сохранении общественного
спокойствия? Это те люди, которые отталкивают клевету, которые хотят,
чтобы Конвент остался в центре самого крупного очага просвещения.
Это те люди, которые должны были бы заколоть себя своими руками,
если б возникли волнения, способные внушить представление, будто они
являются виновниками несчастий их родины. Не подлежит сомнению,
что подобные волнения угрожают Парижу, а между тем мы неустанно
выступали за сохранение общественного спокойствия. (Ропот на скамьях
большинства Собрания. Аплодисменты на остальных скамьях и на
трибунах.) Клевета и подозрения нависли над этим Собранием, и в то время,
когда я здесь раскрываю правду... (Тот же ропот и те же аплодисменты.)
Итак, я заявляю вам, что лица, желавшие провести это внесенное в
Собрание предложение, что это и есть те самые лица, которые
провоцируют волнения199.
Л у в е. Робеспьер говорил точно так же 1 сентября, на заседании
совета Коммуны.
Камилл Демулен. Я требую спасения родины.
Робеспьер. Благоволите выслушать или зарезать меня... (Общий
ропот негодования в Собрании.) Кто те люди, которые призывают
парижские секции к представлению петиций и ловко используют ими же
создаваемое недовольство, чтобы подорвать государственную безопасность?
Это те самые люди, которые побудили граждан, не понимавших
последствий этого шага, принять решение обратиться с петицией о взятии
обратно вашего декрета. Такая петиция преследовала только одну цель:
создать впечатление, что кто-то хочет воздействовать на прения в
Конвенте, что, стало быть, Париж недостоин быть местопребыванием
Конвента, и что последний надлежит перенести в другое место.
Тальен. Я просил мэра Парижа воздержаться от этой петиции. Он
мне сказал в ответ, что он ее представит.

154
Максимилиан Робеспьер
Тюро200. Я требую вызвать мэра на эту трибуну.
Билло-Варенн. Сегодня утром били сбор и распространяли в
секциях утверждения, что необходимо послать на границы 40 000 человек, так
как наши армии потерпели поражение.
Робеспьер. Перед лицом родины заявляю, что я сказал правду,
полезную для общественного спасения. Я отдаю свое сердце всем людям
чести, преданным свободе. Я хотел бы, чтобы некий человек, известный
своею личною ненавистью ко мне... (Ропот.)
Мазюйе201. Обращаю внимание Робеспьера на то, что дело не
касается его, когда идет речь об общественных интересах, и я прошу слова,
чтобы разоблачить его с доказательствами в руках.
Робеспьер. Перед лицом родины заявляю, что я разоблачил перед
нею подлинный заговор, направленный против государственной
безопасности. Я требую, чтобы всякие страсти были устранены, и чтоб этот вопрос
был подвергнут зрелому рассмотрению, которого он заслуживает.
Граждане, если я лишен возможности отразить направленные против
меня выпады... (Ропот продолжается. Робеспьер сходит с трибуны.)
ОТВЕТ НА ВТОРУЮ РЕЧЬ ЖЕРОМА ПЕТИОНА.
21 декабря 1792 г. 202
Ridendo dicere verum quid vetat? *
Мой дорогой Петион, вы, по-видимому, недовольны моим первым
письмом. Вы подозреваете в нем иронию. Вы утверждаете, что я вас
оклеветал, и, что еще хуже, осмеял. Вы упрекаете меня в том, что я
слишком резко стегал вас бичом насмешки. Вы мне даете понять, что вы
были бы менее чувствительны к палочке сатиры. Похоже на то, что вы
просите о смягчении наказания. Мой дорогой Петион, ваши жалобы,
представляются мне несправедливыми. Моя ли это вина, если я не могу
писать вам в серьезном и меланхолическом тоне? Почему вы оказываете
такое воздействие на мой ум, что я не могу думать о вас без того, чтобы
меня охватило невольное чувство веселости? Даже ваш пример не может
меня соблазнить, и я не сумел бы подражать ни вашему гневу, ни вашей
серьезности. Такова все еще моя слабость к вам, что я принимаю с
хорошей стороны все, что идет от вас. И то, что со стороны любого другого я
* Кто может запретить говорить истину с улыбкою? {лат.) —Е. Р.

Речи, письма, статьи 1792 г.
155
назвал бы бранью, клеветою, дурными приемами, интригами,
представляется мне, с вашей стороны, лишь развлечениями великого философа,
любезными выдумками, в крайнем случае, простительными шалостями.
К тому же, мой дорогой Петион, страстным друзьям родины так редко
случается посмеяться! Вы не будете столь жестоки, чтобы оспаривать
мое право воспользоваться тем случаем, который вы мне даете, ни чтобы
завидовать тому, что (мне представляется возможность доказать вам вашу
способность разгонять тучи, вечно покрывающие, по вашему
утверждению, мое чело.
Я начну с общего замечания о ваших замечаниях. Дело в том, что вы
оставляете без ответа наиболее важную часть письма, на которое вы
якобы отвечаете, и вы обходитесь молчаливым осуждением наиболее
существенных пунктов. У вас для этого есть свои соображения. Что до
женя, я удовольствуюсь тем, чтобы излагаете, и я это рассмотрю с
полною беспристрастностью.
Вы обвиняете меня в том, что я испытывал злорадное чувство,
напоминая о том, что вы не принимали никакого участия в революции 10
августа. Это отнюдь не так. Вынужденный отразить неожиданные удары,
которые вы хотели мне нанести, озабоченный, прежде всего, сохранением
в чистоте для потомства истории последней революции, искаженной в
вашей обвинительной речи, я не мог не напомнить об обстоятельствах,
имеющих существенное отношение к этим славным делам французского
народа. В этом не было ничего оскорбительного для вас, и никто не
требовал от вас храбрости героя свободы. Вы были отличным муниципалом,
особенно в мирное время. Вы могли бы даже соперничать с Катоном-эди-
лом или квестором; но было бы несправедливо требовать, чтобы вы были
Катоном-трибуном203, громогласно обличающим Клодия и выступающим
против Цезаря. Вы .могли почетным образом замкнуться в этой сфере и,
без выкрутасов, согласиться относительно всех фактов. Иначе вы никак
не можете выйти без тех затруднений, в которые вы попали.
Вы признаете, что вы прилагали усилия к тому, по крайней мере,
чтобы отсрочить революцию до того дня, когда Законодательное собрание
постановит об отрешении короля от престола, т. е. до скончания веков,
как я это доказал в своем первом письме. Вы признаете, что у вас был,
на сей предмет, разговор сю мною, не имевший, повторяю, на эти события
того влияния, которое вы, по-видимому, приписывали. Вы признаете,
что в дни, предшествовавшие тому знаменательному дню, вы носились по
городу и предместьям и призывали федератов и народ сохранять тишину
и спокойствие. А все аргументы, приводимые вами в объяснение вашего
поведения в одном из этих случаев, вполне могут доказать, что вы смелый
человек, но не доказывают, что вы решительный революционер или
искусный политик, поскольку эти аргументы были направлены исключи-

156
Максимилиан Робеспьер
тельно к тому, чтобы отложить революцию навеки. Срывая попытки
выступлений, вы лишь помогали двору и увеличивали с каждым днем
опасности, угрожавшие делу свободы. Наконец, вы не отрицаете того,
что накануне того бессмертного дня вы отделились от членов Комитета
полиции, которые были вынуждены обойтись без вашей подписи, чтобы
распорядиться выдать патроны федератам и дать гражданам средства
обороны против заговоров двора, готовых разразиться в любую минуту.
Вы признаете также, что вы даже не могли поверить в то, что друзьям
свободы грозила непосредственная опасность. Вы признаете все факты,
приведенные на этот счет в моем предыдущем письме, ибо вы любите
правду, а также потому, что вы не хотите, чтобы вас опровергли члены
Комитета полиции и все патриоты, которые больше всего на свете боятся,
как бы вы опять необдуманно не стали поперек дороги революции. Вы
признаете также, что и в самую ночь с 9 на 10 августа вы написали всем
собравшимся секциям, готовым подавить все заговоры тирании и
выступить против ее приспешников, и рекомендовали им соблюдать порядок и
спокойствие. Вы, наверно, помните, что я сказал о том, как ваше письмо
было принято в марсельокой секции, хоть вы об этом не шворите. Что ж,
это все не преступления! Что 'меня огорчает, это те усилия, которые вы
делаете, чтобы оправдать ети свои действия.
«Я желал восстания,— говорите вы,— но я дрожал при мысли, что оно
не удастся».— Такой способ мышления был, конечно, очень
благоразумным.— «Мое положение было критическим. Я должен был исполнить свой
долг гражданина, не забывая о своем долге должностного лица. Я должен,
был соблюдать все приличия и не 'отклоняться от установленных
форм».— Конечно, приличия и установленные формы были очень
полезны, особенно в такие решительные моменты, когда, вы сами это говорите,
происходил смертельный бой между двором и свободою, в котором одна
или другая сторона должна была неминуемо погибнуть. Вам нужно было
сохранять сдержанность и вести себя вполне регулярно на случай, если
бы победил двор, т. е. если бы свобода была уничтожена навсегда. Я знаю,
что это не было вашим намерением или расчетом. Вы лишь следовали
в этом вашему обычному инстинкту осторожности. И я отнюдь не хочу
превращать это качество в недостаток.
Но вот одна наивная черта, которая, я в этом уверен, заставит вас
рассмеяться вместе со мною. Я издавна слышал, что граждане,
боровшиеся против тирании, сочли необходимою предварительною
предосторожностью подвергнуть вас домашнему аресту, дабы лишить вас -возможности
помешать их святому начинанию. Вы простодушно признаете это, но вы
жалуетесь на то, что «хоть это было задумано», люди «забывали или
медлили сделать это». И тут вы предлагаете нам решить странную
загадку. Вы спрашиваете меня: «Кто, по-вашему, неоднократно посылал

Речи, письма, статьи 1792 г.
157
поторопить с исполнением этой меры?» — Ну, кто же?— «Это (был я, да,
это был я».— Признаюсь, мой дорогой Петион, я бы никогда не догадался.
Я как будто вижу Одиссея, приказывающего привязать себя к мачте
своего корабля, дабы не поддаться искушению пойти и разбиться о скалы
Сирен204. Итак, вы чувствовали столь сильную склонность сопротивляться
восстанию народа против тирании, вооруженной для его истребления, что
вы не видели другой возможности сопротивляться этому искушению, как
дать себя запереть у себя дома. Надо признать, что в этом есть, по
крайней мере, некоторая добродетель.
Но вы горько жалуетесь на то, что этот домашний арест продлился
больше, чем вы этого хотели, «под смехотворным предлогом охраны
вашей безопасности». Вы жалуетесь на то, что «часовым были даны такие
приказания, каких не дал бы самый боязливый из деспотов, и на то, что
к вам можно было попасть, лишь сдав предварительно свое оружие».
Это любопытное место в вашей речи. Вы повествуете о том, как упорно
вы спорили по этому поводу с караульными офицерами, и о том «крайнем
раздражении», которое вы поведали однажды Гаде в задушевном
разговоре, и о «крайнем раздражении» самого Гаде, «который жалуется, как
и многие другие,— в их числе Бриссо, бьюсь об заклад,— на то, что у
вашей двери они сталкивались с теми же затруднениями, что и другие
граждане», и о том, как Гаде, в порыве неистового гнева, говорил, что
вас могли подвергнуть домашнему аресту только «интриганы,
намеревавшиеся 'совершить злоупотребления». Заметьте, мимоходом, дату этого
длительного домашнего ареста: это день '10 августа, если верно, что, как
вы говорите, на следующий день вы опять появились в Коммуне. Таким
образом, интриганы, о которых говорили Гаде и Бриссо, это были,
очевидно, те герои революции, которые подвергли вас домашнему аресту, если
верить вам, к большому вашему удовлетворению. Вот до чего доводят
крайнее раздражение и 'Запальчивость.
Впрочем, ваш рассказ об этом деле отличается кое в чем от моего.
Я не знаю, кому я должен поверить, вам или тому гражданину,
безупречному, как и вы, который рассказал мне этот факт. Но я знаю, что и ваша
версия не более благоприятна для вас, чем та, другая. Я также знаю, что
вы напрасно заявляете, вопреки тому, что думаете, будто я содержал у
вас наблюдателей, ибо я случайно узнал об этом факте после того, как
вы столь странным образом: напали на меня.
Есть много горечи, выражаясь мягко, в вашем упреке мне по поводу
■способа изложения мною вашей беседы с Гаде, которое содержится в
моем письме. Судите сами. «Это поистине грубая клевета,— говорите
вы,— я выражаюсь таким образом потому, что, если: я могу быть
снисходительным, когда речь идет лично обо мне, то я не могу простить
оскорблений, наносимых вами репутации других людей».

158
Максимилиан Робеспьер
Вот уж, право, много и гнева и великодушия, одновременно. Но я
думаю, мой дорогой Петион, что вы, в данном случае, сами себя
обманываете. Как ни любезны сердцу вашему господа Бриссо и Гаде, вы слишком
справедливы и слишком хорошо разбираетесь в заслугах, чтобы любить
их больше, чем самого себя. И если вы пожелаете заглянуть в глубь
вашего сознания, вы увидите, что то странное предпочтение, которое вы им
оказываете, лишь приличный предлог для того, чтобы излить на меня
вашу личную, за долгое время накопившуюся досаду. Вы добавляете
ниже, что «эти господа были больше меня заинтересованы в поддержании
революции». Если вы имеете в виду интерес к богатству и власти,
я охотно с вами соглашусь; если вы имеете в виду интерес к свободе и
общественному счастью, я это отрицаю. Что касается «открытой души
и пламенных чувств», которые вы им приписываете, говоря о родине,
я нахожу вполне естественным, что вы говорите таким образом; но я
оставляю за собою право иметь свое собственное воззрение на этот счет.
Что касается лично вас, прежде чем следовать дальше, угодно вам
подвергнуть беспристрастному -суду мое поведение в той своеобразной
войне, которую мне приходится вести против вас? Сопоставьте ту правду,
которую я вам говорю, острую шутку, которая иной раз может уязвить
ваше самолюбие, с расточаемою вами на меня голословною клеветою.
Вспомните, при каких обстоятельствах вы атаковали меня. Когда
преследуемый бесчисленною толпою подлых и беспощадных врагов, я, с
трибуны, привел в замешательство моих яростных обвинителей, когда Собрание
декретом только что закрыло им рот205,,этот-то момент вы и выбрали для
того, чтобы вновь поднять обвинения, заклейменные презрением всех
честных людей, для того, чтобы раздуть пламя раздоров, злобы и мести,
возрождая дерзость клики, осужденной общественным мнением. Этот-то
момент вы выбрали для того, чтобы расклеивать афишу с ядовитыми
обвинениями против меня и для распространения клеветнической речи,
опубликование которой было уже лишено всякого уважительного
предлога 206. В этот-то момент, охваченный ненавистью ко мне еще больше, чем
к свободе, вы объявляете войну всем, кто защищал ее с великодушным
мужеством в самые славные дни нашей революции. И вы жалуетесь на
меня, когда я, столь умеренно, использую те преимущества, которые ваши
же ошибки дают мне по отношению к вам!
Вы мне вменяете в преступление то, что я сопоставил ваше
равнодушие к последней революции с вашим снисходительным отношением к
движению 20 июня. Вы называете это коварным сопоставлением. Но ведь
нет ничего более простого и обоснованного, чем это сопоставление.
Разве не верно, что объявленною целью движения 20 июня было
возвращение Клавьера и Ролана на министерские посты? Разве не верно,
что эти министры — близкие друзья Бриссо и Гаде, а равно и ваши,

Речи, письма, статьи 1792 г.
159
и что на эти посты они были поставлены этою партией? Разве не верно, что
об этом движении было возвещено за восемь дней вперед, ж что самый
день выступления был уже тогда фиксирован? Разве не очевидно, что вам
было бы гораздо легче предотвратить !это движение, чем замедлить, как
вы 'это сделали, всеобщее восстание в автусте месяце? Разве не очевидно,
что вы должны были сделать, по меньшей мере, такие же усилия для
предотвращения этого движения, какие вы щедро расточали для того,
чтобы остановить резолюцию? Разве не те же самые людп, как это
известно всему Парижу, приложили все усилия, чтобы вызвать это движение,
даже не давая себе труда скрывать свои замыслы? Мало того. Разве сам
ваш способ защиты по этому вопросу не представляет собою признания?
Все ваши аргументы сводятся к следующему отрицательному
доказательству: «Я ручаюсь, что ни один человек не скажет, что до событий 20 июня
Петион выражал желание, чтобы они произошли, а после этого дня он
радовался тому, что они произошли». Ну, конечно, вы не столь
безрассудны, чтобы допустить такую болтливость. Но тут приемлемы в качестве
доказательств лишь формальные акты и серьезные шаги. Такого рода
доказательств вы не можете представить, как не можете вы стереть
фактов, отмеченных в моем ответе на вашу речь и в памяти всех граждан.
Впрочем, я никогда не намеревался предъявлять вам обвинения в этом
смысле, и то, что я говорил по этому вопросу в моем первом письме,
доказывает, что я только вынужден был необходимостью воздать эту дань
уважения оклеветанному патриотизму.
Вы говорите, что «я возбуждаю сомнения касательно вашего
отношения к событиям 10 августа». Вы говорите, что «я с предельною ясностью
даю понять, что вам неприятны эти события».
Нет, я не ставлю под сомнение ваше нежное отношение к 10 августа.
Но я доказывал, что эта нежность не распространялась на следующий
день. Я доказал, прежде всего, что вы все использовали, чтобы не дать
революции произвести определенные результаты, чтобы погубить ее
героев. Я доказал, ссылками на ваши сочинения и ваши действия, вашу
непреодолимую антипатию к якобинцам, к революционному
Генеральному совету, к избирательному собранию, ко всем патриотам, известным
своею преданностью общественному делу.
Однако я с некоторым удовольствием отмечаю, что вы пытаетесь
снять с себя вину за эти ошибки. Это, по крайней мере, некоторое
удовлетворение патриотизму, некоторое начало раскаяния. Но, чтобы
исправить эти ошибки, не достаточно отрицать их. Между тем, странное
противоречие, вы еще усугубляете те ошибки, в которых вы, как будто,
сами себя упрекаете. Вы говорите, что «я хочу внушить, будто вы
выступили с нападками на якобинцев», как будто это я написал непостижимое
обвинение, напечатанное вслед за вашею речью против меня, и распор я-

160 Максимилиан Робеспьер
дился расклеить это на стенах домов Парижа. Но хорош и я! Меня
обманула одна ваша выходка, которую я принял за замечание, сделанное
всерьез. Вы говорите, что вы отнюдь не нападали на Общество
якобинцев, вы защищали его, нападая на путаников, дискредитирующих его,
убеждая публику посредством афиши и всякими другими средствами
в том, что «Общество занимается лишь недостойными и бесполезными
прениями о бесконечных обвинениях и отвратительных личностях». Но
каким же образом вы, Петион, в течение почти двух лет появлявшийся
в Обществе не чаще одного раза в полгода, какими очками
воспользовались вы, чтобы заметить то отвратительные сцены, которые вы
описываете? Не взяли ли вы эти очки у Бриссо, который мог заметить эти
сцены не больше, чем вы, особенно с тех пор, как он был единогласно
удален из Общества?207 Но, видимо, Жером Петион теперь очень большая
сила, если один лишь свой личный авторитет он противопоставляет
заслугам бессмертного Общества друзей свободы, если он осмеливается
изображать это Общество как глупое стадо, руководимое интриганами,
во главе которых он ставит меня. Но скажите нам, мой дорогой Петион,
каким же образом интрига взяла в нем верх над принципами, которые там
всегда побеждали, тем более сейчас, когда партия, являющаяся ныне,
по-вашему, хранительницею этих принципов, располагает Министерством
внутренних дел, всею правительственною властью и государственною
казною и может заставить звучать там голос свободы и разума,
поддержанный всеми личными интересами.
Но я не буду унижать якобинцев, защищая их против вас. Они сами
вам ответят, как они ответили всем врагам, которые до вас нападали
на них с тем же точно оружием. Они вам ответят так же, как
и тем, т. е. спасая родину вопреки вам.
Вы жалуетесь на то, что они не воздали вам дани уважения,
соразмерной вашим заслугам. Но публика может подтвердить, что они
оказали вам: услуги и знаки уважения, которые удовлетворили бы самую
требовательную спесь.
Вы говорите, что в речи о влиянии клеветы, произнесенной мною
в Обществе, я вскользь задел вас одним словом. Эта речь напечатана в
одном из предыдущих номеров моих «Писем к моим доверителям». Я
ручаюсь за то, что самый тонкий глаз не заметит там того выпада, на
который вы жалуетесь. К тому же я представляю эту речь как самую
яркую апологию тех патриотов, на. которых вы нападаете, и как верное
противоядие в ответ на систему клеветы, направленную против свободы.
Затем вы переходите к вашим обычным, столько раз опровергнутым
обвинениям против избирательного собрания. Вы вновь повторяете
ваши кощунственные нападки на лучших патриотов, избранных народом
в эти славные дни, когда гражданская доблесть побеждала, а интрига

Речи, письма, статьи 1792 г.
161
и аристократия впервые обратились в бегство, покидая народные
собрания.
Вы упорно твердите, что «выборщики парижского департамента
находились под влиянием и господством небольшой группы людей».
В качестве единственного доказательства вы приводите избрание моего
брата208. Вы говорите, что он может быть '«добрым и честным
патриотом»; и никто не сомневается в том, что он таков на самом деле.
Между тем, мой дорогой Петион, этот род людей пока еще так редок, что
друзья свободы всячески стараются выбрать таких людей на должности, где
требуется лояльность и высокие душевные качества. Согласитесь, во
всяком случае, что такие избрания не хуже тех, что мы наблюдали в
самых отдаленных департаментах, где на выборах проводят мелких
интриганов посредством памфлетов и афиш, широко распространяемых на
средства правительства. Что касается моего брата, то его внали
патриоты Парижа и якобинцы, бывшие свидетелями его гражданской доблести.
Он был представлен членами Общества, пользующимися с самого начала
революции общим доверием. Его кандидатура обсуждалась гласной в
торжественной обстановке, в соответствии с принятыми в избирательном
собрании обычаями. Она подверглась нападкам более резким, чем
любая друтая кандидатура. И если верно, что в числе гарантий его
неподкупности была принята во внимание верность его брата делу народа, то
разве из этого можно, вместе -с вами, заключить, что это избрание было
плодом интриги, и что избирательное собрание, самое чистое из всех
когда-либо бывших у нас, было сборищем интриганов и дураков?
Заметьте, что такие же квалификации следует распространить и на первичные
собрания и на все парижские секции, которые формально утвердили это
избрание, равно как и все другие, произведенные тем же избирательным
собранием, Ибо это собрание интриганов само приняло постановление
о том, что все произведенные им выборы должны быть представлены
на утверждение первичным собраниям. Жером Петион, уважайте
правду и гражданскую доблесть. Было бы чрезмерною спесью со стороны
одного человека оскорблять целый народ.
Столь же удивленный, сколь огорченный всеми этими
странностями, я искал их причину в досаде, которую вы выразили во
всеуслышание, по поводу того, что парижские выборщики не выбрали вас первым.
Но .вы сами отвергаете это объяснение, которое было для вас
единственным выходом из положения. Вы не отрицаете вашей досады: вы боитесь
тех многочисленных свидетелей, в присутствии которых вы предавались,
в первые моменты после выборов, излияниям вашей наивной и
преувеличенной чувствительности. Вы помните, что ваше огорчение не
позволило вам даже выполнить обещание, данное вами человеку, весьма
известному в республике209, встретиться в тот день у него за обедом со мною
11 т. хг

162
Максимилиан Робеспьер
для обсуждения вопроса, имевшего существенное значение для
установления общественного согласия. Вы нашли восхитительный способ выйти
из затруднительного положения. «Хотите, чтобы я объяснился со всею
откровенностью,— говорит Жером Петион,— так вот я искренне думаю,
что если меня выбрали, то я должен был быть первым».
Давайте объяснимся. Хотите ли вы сказать, что народ не мог
выбрать никакого другого гражданина, поставив его впереди вас, без того,
чтоб манкировать уважением к вашей особе и игнорировать ваши
беспредельные дарования? Я полностью разделяю ваше мнение. Но если
вы хотите сказать, что избирательное собрание в действительности
намеревалось избрать вас именно первым, я должен сказать, что
доказано обратное. Напрасно ваше самолюбие полагает, что «большинство
членов не дали вам своих голосов, добросовестно считая, что вы будете более
полезны в мэрии». Все эти члены хорошо знают, что волею
избирательной комиссии было выбрать вас во втором туре. Вы сами помните, что вы
были выдвинуты и в первом туре, и все видели, как увядал цвет вашего
лица по мере того, как чаша весов склонялась в другую сторону. -Как бы
полезны вы ни были в мэрии, было хорошо известно, что вы
предназначаете себя для Конвента. Да разве избирательное собрание не выбрало Ма-
нюэля, который был в положении, подобном вашему? Разве оно не
выбрало Дантона, хотя он занимал пост, гораздо более важный, чем ваш?
Оно собиралось единогласно выбрать и вас на следующий день, но ему
спешно сообщили о вашем избрании в Шартре, о котором вы, конечно,
знали накануне и которого вы бы не- предпочли голосованию парижан,
если бы последние не нанесли вам упомянутой нами обиды210. Наконец,
если б это было не так, почему же вы дулись на избирательное собрание
до такой степени, что покинули его после первого тура, как вы дулись на
Коммуну, на якобинцев, на все республиканское во Франции?
Впрочем, если лелеемое вами предположение абсолютно необходимо
для вашего утешения, я, так и быть, оставлю вам его, при условии, что
вы мне разрешите извлечь из него неотразимый аргумент против ваших
клеветнических измышлений. В самом деле, если верно, что
избирательное собрание Парижского департамента было столь справедливым
и столь просвещенным, что считало Жерома Петиона имеющим
бесспорные права на почести приоритета, то как можете вы утверждать, что
оно находилось под господством интриги?»
Не знаю, мой дорогой Петион, должен ли я еще отвечать на нелепую
брань, которую вы позволяете себе по отношению к Генеральному
совету Коммуны и по отношению к самым великодушным защитникам
свободы. Заслуживает ли иного ответа, кроме выражения жалости, тот
смертный, который так безрассуден, что оскорбляет патриотический
героизм? К тому же, вы усвоили новый метод рассуждения, рассчитанный

Речи, письма, статьи 1792 г.
163
на то, чтобы взятъ меня измором, тогда как для вас, согласен, он отнюдь
не утомителен: после того как я двадцать раз опроверг какую-нибудь
пошлость или клевету, вы ее спокойно воспроизводите, как если б я ни-
чего не сказал.
Так, вы продолжаете расточать развращенному большинству
Законодательного собрания раболепную дань уважения, что противоречит
отношению общественного мнения и оскорбительно для свободы, которую
предали. Вы переносите на призрак представительства ту славу,
которую заслужил только народ. Вы не хотите признать даже, что только
восстание вырвало у Законодательного собрания те последние декреты,
которые вы ему ставите в заслугу. Вы клевещете на тех, кто завоевал
республику и продаете ваши восхваления интригам, составлявшим
заговор против нее. Вы вменяете в преступление должностным лицам,
выдвинутым одновременно с ее возникновением, представленные ими
Законодательному собранию в первые дни революции спасительные петиции.
Вы черните их мудрую энергию и называете ее наглостью. Вы
объявляете преступными даже их выражения, которых вы не слышали и
которых вы не приводите. Вы даже не боитесь оживить басню об угрозе
набатом, опровергнутую во всеуслышание самыми чистыми членами
Законодательного собрания и общественным мнением. Вы копируете, вы
грабите Барбару, Бюзо, Бирото, Луве, и т. д., и т. д., и т. д. Я ничего не
имею против Барбару: он лжет с «благородною гордостью». Бирото
красноречив. У Бюзо очень внушительная испанская манера. Луве — то, что
когда-то называли «умный мальчик». Его выступления привлекают
своим романтическим характером. Когда слышишь, как он в Конвенте
читает свои обвинительные акты, то как будто сидишь где-то в будуаре. Но
вы, мой дорогой Петион, скажите честно, чем можете вы нас
вознаградить за скуку, внушаемую вашими унылыми брошюрами.
Но какая магия стиля, какие красоты дикции могли бы нас
вознаградить за такое множество глупостей?
Вы утверждаете, что вы «говорили» о революции с энтузиазмом. Вы
хотите, чтобы я это проверил по вашему отчету и чтобы я перечитал
вашу речь. Нет уж, да предохранит меня бог от этого. Но я ручаюсь, что
вы не сможете во всех ваших сочинениях показать мне ни одного
проявления энтузиазма; этою заслугою вы не чванитесь. Благоразумие,
вескость, мера, вот ваш удел. А энтузиазм, чувствительность, душа! О, мой
дорогой Петион, эти глупости надо оставить возбужденным мозгам,
сумасбродным головам и, вообще, вздорным людям.
Вы находите, что я неправ, когда подчеркиваю, как вы старались
лишить парижские секции славы, которую они заслужили своими
великими делами. И вы отвечаете мне, что вы имели в виду и секции в тех
похвалах, которые вы расточали всем, кроме них, и особенно щедро само-
-11*

164
Максимилиан Робеспьер
му себе. Вы говорите, что вы никак не могли бы их забыть. Между тем,
я упрекал вас именно в том, что вы обошли .молчанием великие примеры,
данные ими народам, и приписывали им преступления. Между тем, вы
о них вспоминали лишь для того, чтобы клеветать на них, на всех ими
избранных и на все принятые ими меры. Вы, с вашим заурядным умом,
утверждаете, что я говорил о секциях лишь для того, чтобы им льстить,
потому, что я в них нуждаюсь. Вам следовало бы применить ваш талант
для того, чтобы доказать, что я более вас заинтересован льстить им
и что защищать славу великодушного народа против его пошлых
хулителей это то же, что льстить ему.
Вы хотите доказать, что вы воздали должное членам Генерального
совета Коммуны, и цитируете одну фразу из вашей речи, где говорится,
что они были преданы делу свободы. Но я сам цитировал вам, в моем
первом письме, это ваше признание, чтобы показать вам, сколь нелепо
и непатриотично было клеветать на них.
Это еще не все. После этого нового признания вы опять
оспариваете необходимость даже тех услуг, которые они оказали родине в ночь
с 9 на 10 августа. Вы стараетесь доказать, что они принесли мало
пользы общественному благу: 1) потому что не они сражались в Тюильри
и 2) потому, что прежний муниципалитет провел ночь в доме Коммуны.
Но вы умалчиваете о том, что комиссары секций, образовавшие новый
Генеральный совет, тоже были там и, в особенности, о том, что на них,
избранных для замены прежних муниципалов, легло все бремя
ответственности перед народом и руководства восстанием. Вы предпочитаете
приписать честь этого великого дела тому муниципалитету, который они
прогнали, слабость и развращенность которого вы сами, в силу странного
противоречия, признали в вашем первом памфлете. Но вот вам пример
еще большей рассеянности. Вы упоминаете об аресте генерала Манда211
как об акте решающего значения для дела свободы. И вы заявляете мне:
это Манюэль сделал это большое дело, это сделали прежние муниципалы.
Что же, я весьма далек от желания оспаривать заслуги Манюэля. Но
Манюэль остался при Генеральном совете, который сохранил за ним его
должность. Но заговор предателя Манда был подавлен именно новым
Генеральным советом. Но вы, упрекающий меня в том, что «у меня
недостаток уважения к самому себе, если я скрываю такого рода факт»,
как можете вы не знать или делать вид, что не знаете, кто тот человек,
который раскрыл этот заговор перед должностными лицами народа,
который передал им самое письмо командующего генерала, содержащее
приказ об истреблении народа?
Этот человек, правда, один из немногих пылких патриотов,
входивших в состав прежнего муниципалитета, ныне депутат Парижского
департамента в Национальном конвенте, восьмидесятилетний старец, горя-

Речи, письма, статьи 1792 г. 165
щий священным пламенем патриотизма. Увы, в настоящее время он
приближается к дверям гробницы. Он сгибается под тяжестью лет,
тяжелой болезни и своих патриотических трудов. Я воздам хотя бы эту дань
уважения его памяти, прежде чем идти пролить слезы на его могилу.
Этот почтенный старец, этот скромный и великодушный гражданин —
Рафрон дю Труйе212. Он уже давно должным образом оценил ваши
слабости. Вы его не любили, да и он не восхищался вами... Он не будет
свидетелем всех наших бед, ни, пожалуй, всех ваших ошибок.
Впрочем, у вас есть одно довольно уважительное оправдание ваших
фактических ошибок. Вы вовсе не были ни в Коммуне, ни с вашим
любимым муниципалитетом, ни с комиссарами секций. Вы не были там ни
в памятную ночь,— вы были тогда у короля,— ни днем 10 августа.
Вы хотите присвоить себе, по крайней мере, ту заслугу, что вы
пришли туда на следующий день. Вы ошибаетесь, хотя выше я и .согласился
принять это предположение. Вы появились в Генеральном совете лишь
12 или 13 августа. «Я говорил,— утверждаете вы,—в самых
энергических выражениях о победе, только что одержанной нами над
деспотизмом». Говорить об одержанной победе, это, по-видимому, подвиг,
достойный генерала. Но вы и здесь ошибаетесь. Вы не только никогда ни
о чем не говорили с энергией, но вы даже вообще не говорили о победе.
Я вас слышал; вы выступили только для того, чтобы подготовить нас
к принятию проекта, выработанного Комитетом двадцати одного, т. е.
господами Бриссо, Гаде, Верньо, Пасторе213 и другими, к
аннулированию полномочий, данных народом комиссарам секций, и восстановлению
прежнего муниципалитета. Вы сознаете, что этот факт раскрывает
замысел клики, направленный к тому, чтобы уничтожить плоды
революции 10 августа и повернуть восстание на пользу клики, и вы в большом
затруднении, чтобы подыскать какое-то объяснение. Вы говорите, что
не было речи об упразднении комиссии. Но я, со своей стороны, говорю,
что была речь о том, чтобы ее парализовать указанным мною способом.
Вы говорите, что я намекаю на то, что эта операция должна была быть
произведена в течение 24 часов. Важно установить, был ли такой
замысел, о котором я говорю. С этим вы определенно соглашаетесь, когда вы
говорите, что по плану Комитета «один лишь муниципальный орган
возвращался к исполнению своих полномочий», и что новые избранные
народом должностные лица сводились к роли членов прежнего
Генерального совета. Вы умалчиваете о том, что этот план вел ко
внезапному воскрешению прежнего роялистского департамента, к авторитету
которого присоединили авторитет новых должностных лиц Коммуны.
Вы говорите, что этот план был предложен только 20 или 30 августа. Это
жалкая увертка. Если он был предложен 30 августа в Законодательном
собрании, то верно и то, что за пятнадцать дней до этого он был предло-

166
Максимилиан Робеспьер
жен вамд Совету, и если сразу после этого он не был представлен
Законодательному собранию, то исключительно потому, что Генеральный
совет отверг его. Дело в том, что я сам осмелился разоблачить тайную
цель и последствия этого плана. Может быть, вы не простили мне этого
выступления, и всякий, кто хоть немного знает ваш стиль и ваш
характер, в одном этом факте найдет объяснение непостижимого 'ожесточения,
с которым вы преследуете Генеральный совет Коммуны, спасший
родину. По какому праву обвиняете их вы, когда вы сами были вынуждены
воздать дань уважения их героической самоотверженности, когда вы
признаете, что своими решениями они заслужили благодарность
общества, и не боитесь заявить, что вы не подписались ни под одним из
них? Вы до 10 августа отказывались от сношений с патриотами,
членами Комитета полиции, вооружавшими граждан против заговоров двора,
вы отказывались подписать приказы о выдаче боевых припасов
федератам, а после 10 августа вы не соглашались на аресты заговорщиков,
которыми Париж был наводнен. Вы жалобно вздыхаете по поводу того,
что их свобода подверглась ограничениям. Вы обличаете как
преступление постановление Совета Коммуны, продлившее закрытие городских
застав на 24 часа сверх срока открытия, о котором вы просили. Вы про-
тивоставляете этой мере, продиктованной интересами общественного
спасения, какой-то декрет Законодательного собрания, которого даже не
было; о существовании которого Коммуна и не подозревала. Вы хотите
судить разрушителей тирании как мятежников. Вы изображаете Париж
как огромную тюрьму, новых должностных лиц как («мелких путаников»,
как разбойников и дезорганизаторов. Вы их обвиняете в том, будто они
льстят секциям, между тем как вы сами подыгрываетесь к настояпщм
интриганам и аристократам, к тем, кого вы называете «богатыми
собственниками ж мирными гражданами». Вы обвиняете их в создании
беспорядков в Париже, между тем как очевидно, что Париж никогда не был
более мирным, чем после последней революции. Вы обвиняете их в том,
что они разрушили Париж, тогда как они его сохранили. Это вы и
ваши друзья губят Париж, клевеща на него перед лицом всей нации.
Это вы и ваши друзья творите беспорядки, раздираете государство,
оживляя надежды и дерзость врагов свободы, сплачивая их против
патриотов, на которых вы им указываете, как на общих врагов и как
на ваши жертвы. В отношении всяких измышлений, которые я уже
ранее опроверг, я отсылаю вас к моему первому письму. В этом вашем
длинном обвинении я замечаю лишь два новых клеветнических
измышления, относящиеся ко мне.
Вы говорите, что я при вас «разглагольствовал в избирательном
собрании против секций». Вы даете понять, что «я оспаривал право секций на
утверждение депутатов, избранных избирательным собранием».

Речи, письма, статьи 1792 а.
167
Это я в секции Пик предложил цроект постановления, которое было
принято всеми секциями. Это постановление гласило, что все, кого
выберут выборщики, подлежат утверждению секциями. И после этого я
разглагольствовал во всеуслышание против тех же секций, которым ныне
опять, по вашим словам, льщу! И я торжественно отрекся от принципов,
которые я провозглашал? И вы все это слышали, хотя вы лишь раза два
появлялись в избирательном собрании и ни разу не присутствовали при
моих выступлениях! Надо, стало быть, напомнить вам факты. Надо вам
напомнить, что в то время Бриссо и компания начали войну против
города Парижа, которую они ведут поныне, и против избирательного собрания,
в частности, что однажды они провели в двух секциях, с помощью своих
эмиссаров, нелепые и оскорбительные для избирательного собрания
постановления, что какие-то личности читали с трибуны эти неприличные
обвинения, перемешанные с некоторыми прописными истинами о праве
утверждения выборов, хотя само избирательное собрание единогласно
признало это право в 'определенном постановлении, принятом на
первом же его заседании.
Как раз в этот день, воздавая еще раз дань уважения тем принципам,
на которые ссылались, я разоблачил интригу, лежавшую в основе этого
выступления. Я решительно призвал секцию не доверять интригам и
скрытым аристократам, пытавшимся использовать отсутствие
мужественных граждан, призванных к Шалону угрожавшими родине опасностями,
чтобы возобновить в секциях махинации, пагубные для общественного
спокойствия.
Кто мот бы узнать в вашем изложении, мой дорогой Петион, эти
факты, свидетелем которых была публика?
Но что можно думать о следующем выпаде? Вы обвиняете меня
в том, что я разоблачил перед Генеральным советом Коммуны «людей,
друзей свободы, чьи таланты в моих глазах были настоящими
преступлениями». Последнее замечание — просто чушь; к тому же можно усум-
ниться, разбираетесь ли вы в друзьях свободы; в талантах — это другое
дело. Впрочем, я действительно призывал Совет Коммуны к
бдительности в отношении интриг этих друзей народа, которые на следующий
день после 10 августа расклеивали в Париже пасквили, направленные
против Коммуны и против революции, которые утверждали, что
существование Коммуны было посягательством на авторитет мэра Петиона,
которые уже тогда забрасывали департаменты коварными памфлетами
со всяким обвинениями против Парижа и поощряли всех поборников
роялизма и аристократии травлею всех преданных патриотов, в то самое
время, когда пруссаки подходили! к Парижу. Я действительно всегда
считал этих друзей свободы опасными людьми и я продолжаю считать
их виновниками всех наших бед и всех наших беспорядков. Но вы осме-

168
Максимилиан Робеспьер
ливаетесь инсинуировать, что я разоблачал их происки только для того,
чтобы подставить их под удар ножа. Это подлость, которую я заклеймил
с национальной трибуны и в других местах.
Но я обрекаю вас на муку перечесть следующее место, начертанное
вашею рукою: «добавляю теперь, что в неистовстве ваших
разглагольствований вы объявляли, что надо очистить землю свободы от кишащих
на ней заговорщиков»; и это таким тоном и с таким жестом, который
был так хорошо понят, что зрители ответили топаньем ногами и
криками: «да, да, давайте».
Петион, этот эксцесс жестокости освобождает меня от вс^х
предосторожностей, которые я упорно соблюдал в отношении вас. Впредь моя
умеренность будет иметь причиною только мое презрение. Я отдаю вас
презрению всех граждан, которые видели и слышали меня в Коммуне
и которые вас опровергают. Я вас отдаю презрению всех разумных лю- '
дей, замечающих в ваших туманных и коварных словах злобу, ложь,
неправдоподобие, противоречие, оскорбление, брошенное и публике,
и патриотическим должностным лицам, и мне. Да, Петион, теперь вы
достойны своих учителей. Вы достойны сотрудничать с ними в проведении
этого обширного плана клеветы и преследований, направленного против
патриотизма и против равенства.
Но нет, напрасно я сержусь на вас, каковы бы ни были ваши
намерения. Ибо вы позаботились о том, чтобы самому отразить все удары,
которые вы хотели нанести. Вслед за каждою злобною выходкой вы
показываете сотню смешных черт как будто нарочно для того, чтобы
развлечь меня.
Вы, со своей стороны, сердитесь на меня за то, что я говорил, как
добросовестно вы восхваляли добродетели Лафайетов, Нарбоннов, Мон-
тескью и многих других.
Что касается Лафайета, «замечу,— говорите вы,— что я мог бы
ошибиться в начальный период на его счет, как вы вначале ошиблись на
счет Ламета». Затем вы признаете, что «вы считали Лафайета
человеком, которого слава побудит защищать свободу».
Эх, Петион, здесь я вас уличаю с поличным во лжи! Прежде всего
ваше сопоставление не обосновано. Вы знаете, что если в первые
месяцы революции я поверил в патриотизм старшего из Ламетов, когда
он заслужил доверие наиболее требовательных патриотов, то я порвал
с ним всякие связи в тот момент, когда у меня зародилось подозрение
относительно него, и это было задолго до того, как он был разоблачен
в глазах даже самых дальновидных людей. Вы знаете, что я честно
боролся с этою партией. И вы можете вспомнить тот день, когда вы меня
дергали за полы моего фрака в тот момент, когда я в Учредительном
собрании разоблачал ее главарей как предателей родины214. Но что ка-

Речи, письма, статьи 1792 г.
169
сается Лафайета, то вы заблуждались относительно него не в самом
начале, как вы говорите, хотя нл один проевещенный человек, имевший
возможность наблюдать его, не мог ни минуты ошибаться, видя его
коварную тактику, направленную прежде всего на пользу двору. И во
время резни в Нанси, в Ла Шанель 215, на Марсовом поле, вплоть до того
дня, когда он открыто поднял знамя мятежа, вы продолжали верить
самому подлому из заговорщиков, обагренному кровью лучших граждан.
И никто никогда не выражал более глубокого изумления, чем вы, когда
вы узнали об его мятежном выступлении' в Законодательном собрании 216.
Вы отнюдь не отрицали этих фактов, которые могут быть подтверждены
всеми, кто у вас бывал, и которые, по-моему, доказывают только вашу
крайнюю доброту.
Вы столь же слабо оправдываетесь в той легкости, с которою вы
поручились за патриотизм Нарбонна и Монтескью. Да и как вам было не
поставить их в ряд защитников свободы, если ваши оракулы и
руководители, вое эти Гаде, Бриосо, Верньо, наперерыв чествовали их в своих
газетах и с трибуны, голосовали за награждение их венками
гражданской доблести и составляли с ними заговоры — для общественного счастья
или для завоевания правительственных постов?
Но откуда, Петион, эта внезапно охватившая вас вспышка гнева?
Что с вами? — «Робеспьер, вот одно место, которое я несколько раз
перечитывал. Я не мог верить глазам своим. Здесь, в нескольких строках,
собрано все то гнусное, что могут придумать подлость и самая наглая
клевета».— В чем же дело? — «Вы говорите: за пятнадцать дней до
революции 10 августа вы позорно отправились, по собственной инициативе,
к королю, то ли для того, чтобы его уговорить, то ли для того, чтобы
оправдаться? Вы знаете меня. И тем не менее эти слова вышли из
ваших уст... Ни один человек в сношениях с королем не сохранял
в такой мере свое личное достоинство и достоинство своего поста».—
Очень хорошо.— «Оправдываться! Я не решаюсь даже возразить на это
слово. Это олово меня возмущает, и признаюсь вам, что в данный
момент я нынужден поверить, что у вас низкое и злобное сердце».—
Успокойтесь, Петион, успокойтесь, вы находите удовольствие в том, чтобы
мучить самого оебя. Всё это может быть объяснено к нашему обоюддому
удовлетворению. Прежде всего надо исправить в цитируемой вами фразе
одно слово, которое вы с основанием подчеркиваете: «вы позорно*
отправились...» Это и не по-французски, и не соответствует приличному
тону сочинения, о котором идет речь. Это слово не мое, в моей рукописи
стояло «вы любезно отправились». Если вы считаете возможным упрекать
* Не поддающийся точному переводу оборот, к тому же неправильный, как
отмечает и Робеспьер, и объясняющийся ошибкою наборщика: «vous aviez la honte»
вместо «vous aviez la bonté» (прим. переводчика).

170
Максимилиан Робеспьер
в этом меня, то я могу предъявить претензии моему типографу. И мой
ответ на вашу справедливую жалобу заменит указание опечатки в моем
первюм письме. Что касается существа вопроса, то вы напрасно
фиксируете ваше внимание на той альтернативе, к которой я не склонялся.
Нет, я никогда не считал, что вы пошли к королю для того, чтобы
оправдываться. Но ваш визит королю представлялся всегда всем
патриотам не подозрительным, но нелепым и неуместным в тех
обстоятельствах. Что до меня, я видел только два возможных мотива такого
демарша: либо уговорить короля, либо оправдаться перед ним. Ведь,
конечно, не для того вы пошли к нему, чтобы согласовать с ним проекты,
направленные к общественному благу. Но, поскольку я не мог
подозревать вас в желании оправдаться, я, позвольте вам сказать, подумал, что
вы претендуете на, честь уговорить его. И надо признать, что татадое
предположение получает некоторое подтверждение в том месте вашей
речи, где вы хвастаетесь тем мужеством, с которым вы заставили его
услышать суровый язык правды.
Надо же, захотеть уговорить короля! Я слышал о некоем Филиппе,
который взошел на колесницу царицы Кандакии, кажется, с целью ее
обращения217. Тем лучше ддя царицы Кандакии. Из всех, кто когда-либо
проповедовал при дворе, признаюсь, единственный, кто представляется
мне разумным человеком, это.тот святой Филипп. Но с Людовиком XVI!
Согласитесь, Петион, что это была довольно безумная затея.
Петион, есть ли у вас еще какие-нибудь замечания ко мне?
«Вы меня уволите, надеюсь, от следования за вами в тех шутках,
которыми вы забавляетесь».— Петион, я вам предоставляю на этот счет
полную свободу действий.— «Вы изображаете меня человеком столь
великой доброты, что другой рассердился бы на это».— Другой. Кто же
этот другой, который сердился бы за то, что его назвали добрым?
Неужели вы из тех, кто считает доброту несовместимою с другими
заслугами, или из тех, кто пустую славу остроумца предпочитает качествам
сердца? Дальше, вы обижаетесь на сделанный мною легкий намек на
одного из персонажей Мольера218, и вы вызываете у меня невольно
другой комический образ человека, приходящего в буйный гнев, когда ему
говорят об его доброте, и кричащего во все горло: «Да я вам говорю,
что я злой, да».— «То вы развлекаетесь на счет моего святого, и имя
Иеремии кажется вам очень забавным».— Откуда такая претензия?
Проверьте, и вы увидите, что я ни разу не написал имя Жером*, не
добавив к нему Петион, что, во всяком случае, является коррективом к нему.
Но что же в этом имени Иеремии кажется вам столь отвратительным?
Неужто и у вас есть предрассудки? Я знаю только двух знаменитых
людей, носивших это имя до вас. Один, это тот святой, которого вы сами
"* Имя Иеремия по-французски пишется Жером (прим. переводчика).

Речи, письма, статьи 1792 г.
171
называете своим патроном, и который отнюдь не был смешнее любого
другого святого. Второй, это честный буржуа, часто увеселявший со
сцены зрителей219. Я ничего в этом не вижу такого, что могло бы
дискредитировать имя Иеремии. Во всяком случае, связи этого имени с
вашим было бы достаточно, чтобы его реабилитировать. А если оно
кажется менее импозантным, чем вам бы хотелось, то здравый рассудок
говорит, что в -этом не повинны ни: святой Иеремия, ни Жером Пуэнтю,
ни я. Впрочем, заканчивая в двух словах весь этот спор, я заявляю, что
я так же имел право писать и печатать ваше имя, как вы имеете право
носить его и подписываться им. И я довожу до вашего сведения, что я
намерен пользоваться этим правом с подлинно республиканскою
свободой.— «То это какая-нибудь другая любезность в столь же хорошем
вкусе».— Я не хвалюсь ни любезностью, ни хорошим вкусом; в такого
рода вопросах я полагаюсь на ваш вкус.— «То вы нам рассказываете
какой-нибудь анекдотик о министре, который вы излагаете по-своему».—
Посмотрим, как выглядит этот анекдотик о министре, изложенный по-
вашему:— «Ролан и Клавьер назначены на министерские посты. Я тут
был ни причем, а меня уверяют, что они были назначены по моей
рекомендации, между тем как вы, скрытый за еанавескою, вашим острым
взором отчетливо замечаете Нарбонна, баронессу Сталь и маркизу Кон-
дорсе, дергающих нити этой интриги».— Тут вы, мне кажется, нарочно
забываете указанных мною главных действующих лиц.— «Ролан и
Клавьер не придут в себя от удивления, когда они узнают, кому они
обязаны своими постами».— Не важно, придут или не придут в себя
Ролан и Клавьер от удивления. Но не угоддо ли вам, именно вам,
объяснить мне, как можно было назначать министров Людовика XVI без
интриги и без заключения молчаливого пакта с двором, и каким образом
друзья Клавьра и Ролана, и участники их удачи, могли быть в
стороне от этой интриги?
Вместо того, чтобы дать нам разъяснение по этому вопросу, вы
обращаетесь ко мне с новою бранью. Прежде всего, вы утверждаете, что
меня грызет зависть к вам, и что после того, как вы долго всею душою
отвергали* это мнение и спорили с теми, кто вам его излагал, вы
нашли полное подтверждение его в одной притче, рассказанной мною
месяц или два тому назад у якобинцев и которую вы нашли более
коварною, чем целая речь. Вы имеете в виду мои замечания о клевете,
к которым я уже отсылал наших читателей. Нет, Петион, я никогда
ее знал клевету иначе, как понаслышке. Никогда никакое низкое
чувство не коснется моего сердца. Я дал вам лично разные доказатель-
* В оригинале явная опечатка: «soutenu» (поддерживали), что противоречит
контексту. Вероятно, нужно «combattu» (combattre — оспаривать, опровергать) (прим.
переводчика).

172
Максимилиан Робеспьер
ства этого. Я видел вас растроганным, о чудо! когда в моих
сочинениях вы читали похвалу вам, написанную рукою снисходительной
дружбы. Вы знаете, каких усилий вам понадобилось, чтобы сорвать с
моих глаз повязку, наложенную -этою дружбой. Но если ваша
скромность будет настаивать на этом обвинении, я накажу вас за нее,
применяя к вам похвалы, с которыми поэт Клавдий220 обратился к
императору Гонорию, если не ошибаюсь, или к какому-нибудь животному в
этом роде: «Кто мог бы завидовать гению или добродетели императора?
Разве завидуют талантам Аполлона, силе Геракла, мудрости Минервы
или красоте Адониса?»
Вы находите, что в своем первом письме я ослабил блеск вашей
славы, когда я писал: «Вы были героем 'федерации 1792 тода, подобно
тому, как Ла1файет был repoeiM 1790 года. Но поклонники Лафайета
были рабами, а ваши сторонники — свободные люди, ваша слава была
чиста, как сердца патриотов, как любовь к свободе». Эта похвала
кажется вам слишком сухою, и вы жалуетесь на то, что я не поставил вас
выше всех великих людей античности, ибо ваша триумфальная
колесница была выше их колесниц.
Но вы бы очень удивились, если я бы вам сказал, что я не верю
даже во всех великих людей, которыми восхищаются, доверившись
истории. Наша революция помогла мне понять весь смысл изречения,
гласящего, что история есть роман. И я убежден в том, что богатство и
интрига создали больше героев, чем гений и добродетель. Есть и такие
великие люди, на которых я не хотел бы, чтобы походил мой сын. Я
дошел до того, что подозреваю, что подлинные герои — не те, которые
побеждают, а те, которые страждут; не те, кто блистает на мировой сцене
или на горизонте потомства, а те, самые имена которых тирания
похоронила в тех могилах, куда она их столкнула. Вооруженная кинжалами
клеветы, тирания часто угнетает даже память мучеников за дело
свободы.
Я знаю, вы притязаете на почести клеветы. Но, вопреки тому, что
вы говорите в ваших замечаниях, вы их отнюдь не получаете. %
Например, то, что я о вас сказал, отнюдь не клевета. А если изредка вы
подвергаетесь нападкам <со стороны немногих строгих друзей правды, то
надо принять во внимание, что, с другой стороны, вас превозносят все
интриганы и что, наконец, вы стали героем всех панегиристов фельян-
тизма и аристократии. Судьба у вас довольно спокойная, карьера ваша
протекает довольно легко для защитника свободы. Вы пребываете на
той стороне, где находятся правительство, влияние, богатства, я чуть
не сказал: всемогущество. С другой стороны, находятся принципы, но
также и преследования, битвы, опасности, бедность.
С некоторым самолюбованием вы обращаете ваши взоры к минув-

Речи, письма, статьи 1792 г.
173
шим дням славы. Вы говорите мне самым трогательным тоном:
«Робеспьер, вы были свидетелем энтузиазма, проявленного в период 14 июля,
восторженных кликов, знамен, шляп с надписями мелом».—-Что ж,
Петион, шляпы с надписями «мелом, .знамена, крики: «да здравствует Пе-
тион», да, я видел все это.— «Но вы не знали подробностей, о которых
я умолчал и о которых я сохраню молчание».— Что это за важная тайна,
которую вы хотите от нас скрыть и в то же время сгораете от желания
рассказать нам? — «Поверьте мне, никогда еще человеку не довелось быть
так близко, как был я от того, чтобы запятнать свою жизнь ради
преступного и безрассудного честолюбия. Но одна мысль о том, что меня
могут счесть до такой степени врагом свободы моей страны, чтобы думать о
таком зверстве, приводила меня в ужас. И мои сограждане прочитали в
моем сердце то, что, по вашему утверждению, Цезарь прочитал бы на моем
лице».— Я понимаю вас, вы достаточно ясно излагаете те таинственные
подробности, о которых вы упомянули. Но, подобно Федре221, вы
хотите, чтобы мы пришли на помощь вашей стыдливости, и сами
произнесли роковое олово. Да, Петион, я вас понял. В эти моменты восторга
и опьянения, в разгар бессмертного триумфа, вам говорили о самой
высокой должности в стране. Но вы не с ложною скромностью Цезаря,
а с искренним ужасом отвергли королевский венец, который хотели
возложить на ваше чело... Потомство никогда не :захочет этому
поверить, но это факт, известный многим людям, и я мог бы привести
различные доказательства, независимо от признания, которое вы нам
сделали: вы вбили себе в голову, что Франция вздумала сделать вас
королем, или, по меньшей мере, регентом, что вам придется вести с нею
серьезную борьбу, чтобы этого избежать. И вы дрожали от страха,
что федераты прибыли исключительно для того, чтобы возвести вас на
трон! И вы говорите, мой дорогой Петион, что вы не добры... О, будьте
добры, прошу вас, ради вашей чести и, что особенно важно, не
обижайтесь на это.
Господи! Мы могли бы, стало быть, иметь короля, именуемого Же-
ром I. Какое счастье! Но, быть может... Ну да, если вы передумаете, кто
знает, может быть мы когда-нибудь сможем этим насладиться. У вас
есть добрые друзья, в достаточной мере наделенные и властью, и
денежными средствами. Недаром они не хотят дать нам ни законов, ни
конституции, недаром до сих пор нет даже и речи о Декларации прав.
Недаром с восхитительной ловкостью прилагают они усилия к тому, чтобы
разжечь гражданскую войну и погрузить нас в анархию. Кто знает,
не придется ли Франции еще раз склониться к вашим ногам и просить
вас предписать ей законы?
Позвольте мне заранее представить вам покорнейшее прошение:
благоволите тогда, по крайней мере, проявить милосердие к несчастным

174
Максимилиан Робеспьер
друзьям свободы. Прикажите вашему министру внутренних дел, будь это
хотя бы добродетельный Ролан, которого вы столь трогательно
восхваляете, и который, как вы говорите, столь достоин сожаления, поскольку
он осуществляет почти абсолютную власть, располагает богатствами
республики и, вдобавок, пользуется привилегией безнаказанно
преследовать всех патриотов, прикажите ему подражать вашей доброте и, в
частности, упразднить бюро клеветы, на которое он тратит столь большие
средства, что оно одно способно разорить ваши владения. Иначе, госу-
дарь, все порядочные люди должны будут их покинуть и отдать
Францию почтенным людям. В царствование предшественников вашего
величества министр, который, не довольствуясь разделом имущества нации
со своими любовницами и прихлебателями, захотел бы также
распоряжаться репутациями всех граждан, и превратить общественное мнение
в свою частную собственность, не удержался бы на своем посту в
течение 24 часов.
Я знаю, что господин герцог де Лаврийер222 послал бы мне lettre
de cachet. Но он бы никогда не потратил миллионов для того, чтобы меня
обесчестить. Он бы не содержал сорока газет и больше ста служащих для
распространения клеветы во всех департаментах, во всех
муниципалитетах, во всех народных обществах, во всех деревушках, даже в
иностранных государствах, с целью убедить всех моих сограждан и всех
людей, за дело которых я борюсь, что я чудовище, заслуживающее
общей ненависти. Он не стал бы профанировать трибуну Национального
собрания столь недостойным использованием .ее. Он не стал бы
перехватывать на почте те немногочисленные оправдательные сочинения,
которые обстоятельства и мои средства позволяют противопоставить этому
обширному плану клеветы. Он не стал бы посылать моих речей,
напечатанных по решению Собрания, в частности моей речи о Людовике
Канете, в столь урезанном виде, что получается обратное тому, что я говорил
и напечатал. Он не наложил бы также эмбарго на все патриотические
издания, на письма якобинцев и друзей свободы, отправленные под
охраною государственной честности. Государь, я прошу вас принять
во внимание, что такие действия более подлы и жестоки, чем любое
убийство.
Мы можем воскликнуть вместе с Цицероном: О miseram conditionem
eorum qui de re publica bene merentur*.
Смотрите, государь, возможно ли несчастье, подобное нашему,
возможно ли столь полное ниспровержение всех идей здравого смысла,
свидетелем коего мы являемся! Уж лучше Бастилия, чем каждый день
видеть, как преступление и коварство плетут новые заговоры против
* О, сколь плачевна судьба тех, кто оказал важные услуги республике (лат.).

Речи, письма, статьи 1792 г.
175
справедливости и общественного благоденствия. Как! Бывший агент
г. Ленуара, лейтенанта полиции, ваш друг Ж.-П. Бриссо223, ж некоторые
другие ваши общие друзья, известные такими же привычками, ныне
прикидывающиеся республиканцами, чтобы в подходящий момент
задушить республику, в союзе со всеми плутами старого режима смогут
предать меня позору, который должен был бы пасть на них, именно потому,
что я никогда не занимался ремеслом, подобным их ремеслу, и служил
моей родине всеми своими; силами! Они смогут обвинить нас во всех
бедах, ими же причиненных, во всех задуманных ими преступлениях,
а мы не найдем закона, на который могли бы сослаться, ни власти,
которая бы захотела нас защитить. И мы будем лишены всех средств
защиты!
Худшее из наших несчастий, государь, заключается в том, что вы
угнетаете нас всею тяжестью вашего авторитета. Вы признаете, что
считаете меня неуязвимым для соблазнов богатства. Но вы не считаете
этого моею заслугою. Вы измышляете, будто аплодисменты нескольких
санкюлотов могли вызвать у меня такое головокружение, что я был готов
изменить делу свободы и равенства. Вы утверждаете, что я угождаю
черни; но вы умалчиваете о том, что гораздо выгоднее угождать богачам
и почтенным людям. Вы упускаете из виду, государь, что угождать
богатым, значит льстить спеси и потакать злоупотреблениям, а чтобы
нравиться слабым и угнетенным надо твердо придерживаться принципов
справедливости и человечности. Вы говорите, что вы мне покажете
двадцать моих выступлений, направление которых тождественно направлению
двора и контрреволюционеров. Но вы мне не показываете ни одного
такого выступления и, что важнее, как мог я такими выступлениями
угождать народу, который не любит ни двора, ни контрреволюционеров?
Вы добавляете, что если б эти выступления исходили не от меня, а от
кого-либо другого, то его репутация была бы погублена, и его считали
бы изменником родине. Ваше величество выражается энергично. Но вам,
вероятно, трудно будет объяснить публике, какою удивительною
привилегией я пользуюсь, чтобы очаровать ее, действуя подобно предателям
и врагам родины. Вы утверждаете, что честные люди говорили вам:
«Можно ли допустить, что Робеспьер не продался?» Вы уверяете, что
эти люди не были моими врагами. Вы им ответили, что это вовсе не так,
но что я вздорный человек... Государь, я благодарю за милость вашего
величества. Оно соизволит также призвать меня следовать его примеру,
говоря мне: «Для меня стало привычкою выслушивать хладнокровно все
за и против. И когда я чувствую себя достаточно осведомленным, я
принимаю решение. Я особенно остерегаюсь одного подводного камня, в
отношении которого вы недостаточно внимательны: самолюбия. Государь,
я обещаю вашему величеству, насколько это в моих силах, сообразовать

176
Максимилиан Робеспьер
мое поведение с этим августейшим образцом. Но я покорнейше прошу
ваше величество соблаговолить принять во внимание хотя бы часть
истин, с которыми я имел честь к нему обратиться, и советов, которые
я взял на себя смелость преподать ему для блага народа и для
преуспеяния его царствования.
ВТОРАЯ РЕЧЬ В КОНВЕНТЕ О СУДЕ НАД КОРОЛЕМ
28 декабря 1792 г.224
Граждане, какими роковыми обстоятельствами объяснить, что вопрос,
который всего легче должен был бы объединить всех рредставителей
народа, в действительности является как бы сигналом к раздорам и
бурям? Почему основатели республики расходятся в вопросе о наказании
тирану? Я все же убежден в том, что мы все проникнуты одинаковою
ненавистью к деспотизму и пылаем одинаковою преданностью святому
равенству. И из этого я заключаю, что нам не трудно объединиться
на основе принципов общественных интересов и вечной
справедливости.
Я не стану повторять, что существуют священные формы, отличные
от форм обычного судопроизводства, что есть нерушимые принципы,
которые выше формальностей, освященных привычкою и предрассудками,
что подлинный суд над королем — это стихийное и всеобщее движение
народа, уставшего от тирании и ломающего скипетр в руках угнетающего
его тирана, что это и есть самый верный, самый справедливый и самый
чистый суд. Я не стану вам повторять, что Людовик был осужден еще до
принятия вами декрета о том, что он предстанет пред вашим судом. Я
буду сейчас говорить только в рамках того порядка, который был принят.
Я мог бы даже добавить, что я разделяю, с самым слабым среди вас, все
личные чувства, которые может вызвать в нас судьба обвиняемого.
Неумолимый, когда надо отвлеченным образом рассчитать степень суровости
правосудия в отношении врагов человечества, я, однако, почувствовал, как
в моем сердце заколебалась республиканская добродетель при виде
преступника, униженного перед лицом суверенной власти. В сердце
справедливого человека, любящего свою страну, ненависть к тиранам и
любовь к человечеству имеют общий источник. Но, граждане,
представители народа докажут свою преданность родине тем, что первые движения
вполне понятной чувствительности они принесут в жертву спасению
великого народа и угнетенного человечества. Граждане, та
чувствительность, которая приносит невинность в жертву преступлению, есть
жестокая чувствительность; милосердие, вступающее в компромисс с тиранией,
есть варварство.

Речи, письма, статьи 1792 г.
177
Граждане, я напоминаю вам о высших интересах общественного
спасения. Каковы те мотивы, которые вынуждают вас заниматься
Людовиком? Это не жажда мести, недостойная нации. Это необходимость
укрепления свободы и общественного спокойствия путем наказания
тирана. Всякая судебная процедура, всякая система проволочек,
подрывающая общественное спокойствие, идет, стало быть, прямо против той
цели, которую вы себе ставите. Было бы лучше, если бы вы совсем
забыли о том, что его необходимо наказать, чем превращать его процесс
в источник волнений и начало гражданской войны. Каждая минута
опоздания создает для нас новую опасность. Всякие отсрочки будят
преступные надежды, поощряют дерзость врагов свободы, питают в лоне
этого Собранья угрюмое недоверие, жестокие подозрения. Граждане, это
голос встревоженной родины настойчиво требует от вас ускорить то
решение, которое должно успокоить ее. Какие же сомнения все еще
сдерживают ваше рвение? Я не нахожу для них оснований в принципах друзей
человечества, философов, государственных деятелей, ни даже у самых
хитроумных и изощренных юристов. Мы подошли к заключительной
стадии процедуры. Третьего дня обвиняемый заявил вам, что ему больше
нечего сказать в свою защиту. Он признал, что все формальные условия,
которых он желал, были выполнены. Он заявил, что других
формальностей он не требует. Тот момент, когда он изложил аргументы в свое
оправдание, является для него самым благоприятным. Любой суд со
спокойной совестью принял бы этот порядок. Какой-нибудь несчастный,
взятый на месте преступления, или обвиняемый в обыкновенном
преступлении был бы, при наличии доказательств, в тысячу раз менее
убедительных, осужден в течение 24 часов. Основатели республики, исходя из этих
положений вы давно могли, с полною уверенностью, судить тирана
французского народа. Чем объяснить новую отсрочку? Неужели вы хотели
получить новые письменные доказательства против обвиняемого? Нет.
Может быть, вы хотели заслушать свидетелей? Эта мысль еще никому из нас
не пришла в голову. Сомневались ли вы в наличии преступления? Нет.
Ведь это значило бы усумниться в законности и необходимости
восстания. Это значило бы сомневаться в том, во что нация твердо верит. Это
значило бы отстраниться от нашей революции и, вместо того, чтобы
покарать тирана, вы нацию поставили бы на суд. Третьего дня, единственный
мотив, который приводили в обоснование отсрочки решения по этому делу,
сводился к тому, что необходимо успокоить сознание членов Конвента,
ибо предполагалось, что они еще отнюдь не убеждены в преступлениях
Людовика. Это необоснованное, оскорбительное и нелепое предположение
оказалось опровергнутым в ходе дискуссии.
Граждане, сейчас важно оглянуться на прошлое и воспроизвести в
вашей памяти собственные принципы и даже ваши обязательства. Проник-
12 т. II

178
Максимилиан Робеспьер
нутые сознанием тех великих интересов, о которых я только что говорил,
вы уже дважды, двумя торжественными декретами, установили сроки,
когда вы должны вынести по делу Людовика решение, не подлежащее
отмене. Третьего дня был принят второй из этих декретов. 225 Когда вы
издавали эти два декрета, вы надеялись, что это уже последняя стадия.
Вы отнюдь не считали, что вы, таким образом, нарушаете требования
справедливости и мудрости; вы склонны были скорее упрекать себя
в чрезмерной мягкости. Было ли это с вашей стороны ошибкою? Нет,
граждане, в самом начале ваши воззрения были более здравыми и ваши
принципы — более верными. А чем больше вы позволите увести себя по
нынешнему пути, тем больше вы потеряете и энергии и мудрости, тем
больше воля народных представителей, введенных в заблуждение,
разойдется с общей волей, которая должна быть для них высшим
руководителем. Приходится признать, что таков естественный ход событий; такова
несчастная склонность человеческого сердца. Я не могу не напомнить вам
сейчас один разительный пример, аналогичный нашим нынешним
обстоятельствам, и весьма поучительный. Когда, после возвращения из Варенна,
Людовик был поставлен на суд первых представителей народа, общий
крик негодования поднялся против него в Учредительном собрании. Все
единодушно требовали его осуждения. Но прошло немного времени, и все
настроения изменились, софизмы и интриги одержали верх над
интересами свободы и справедливости. Стало преступлением выступать с
трибуны Учредительного собрания с требованием строгого применения законов
к Людовику. И те, кто ныне вторично требует от вас кары за совершенные
им преступления, подверглись тогда преследованиям, гонениям и клевете
на всем протяжении Франции, именно потому, что они, в незначительном
меньшинстве, остались верными общественному делу и строгим
принципам свободы. Один только Людовик был священным. Обвинявшие его
народные представители были всего лишь мятежниками, дезорганизаторами
и, что еще хуже, республиканцами. Но это не все. Ради Людовика алтарь
родины был залит кровью лучших граждан, кровью женщин и детей226.
Граждане, ведь мы тоже люди, нам надо уметь извлекать пользу из опыта
наших предшественников.
Однако я не видел необходимости в декрете, проект которого был вам
предложен, о том, чтобы немедленно приступить к суду над королем227.
Это не значит, что я согласился с теми, кто считал, что такая мера
противоречила бы требованиям правосудия или принципам Национального
конвента. Нет. Если даже рассматривать вас только как судей, то есть
высоко моральный аргумент в обоснование этой меры. А именно то, что
она исключает всякую возможность влияния на судей извне, гарантирует
их беспристрастие и неподкупность, запирая их наедине со своею
совестью и доказательствами до того момента, когда они вынесут свой при-

Речи, письма, статьи 1792 г.
179
говор. Этим руководствуется английский закон, подвергая присяжных
заседателей тому стеснению, которое хотели предписать и ваян. Таково было
правило, принятое у многих, прославившихся своею мудростью, народов.
Такое решение не позорило бы вас, так же как оно не позорит ни Англию,
ни другие нации, следующие этим же правилам. Но, что до меня, я
считаю эту меру излишней, ибо я убежден, что решение по этому делу не
будет оттягиваться, как только вы будете достаточно осведомлены, и что
ваша преданность общественному благу является для вас законом более
повелительным, чем ваши декреты.
Впрочем, трудно было возразить на аргументы, которые я только что
развил. Но вам говорили о чести нации, о достоинстве Собрания, для того,
чтобы задержать ваше решение. Честь наций в том, чтобы молниею
разить тиранов и мстить за унижения, нанесенные человечеству! Величие
Национального конвента заключается в проявлении твердой воли, в
уничтожении рабских предрассудков ради торжества спасительных принципов
разума и философии; оно состоит в спасении родины и укреплении
свободы посредством великого, преподанного всему миру, примера. Но я
вижу, как достоинство Конвента исчезает по мере того, как мы забываем
действенные республиканские принципы и запутываемся в лабиринте
бесполезных и смешных крючкотворств, а наши ораторы с этой трибуны
читают нации новый курс монархии. Потомки будут восхищаться вами
или презирать вас в зависимости от степени мужества, которое вы
проявите в этом случае. От этого мужества будет также зависеть степень
дерзости или гибкости иностранных деспотов по отношению к вам. От него
будет зависеть наше рабство или наша свобода, наше процветание или
наша нищета.
Граждане, победа решит вопрос о том, кто вы: мятежники или
благодетели человечества. А победа будет зависеть от возвышенности вашего
характера. Граждане, единственное, чего нам следует бояться, это измены
делу народа и нашей совести, это обречения родины на все неурядицы,
которые вызовет затяжка этого процесса. Пора преодолеть то роковое
препятствие, которое уже так давно задерживает нас у входа на наше
поприще. Лишь тогда, конечно, мы двинемся вместе уверенным шагом
к общей цели, к общественному счастью. Тогда злобные страсти, рычание
которых слишком часто раздается в этом святилище свободы, уступят
место любви к общественному благу и святому соревнованию между
друзьями свободы, и все замыслы врагов общественного порядка будут
расстроены. Но как далеки мы еще от этой цели, если здесь может
возобладать то странное мнение, которое сначала вряд ли можно было себе
представить, о котором затем мы стали подозревать и которое, наконец, было
предложено во всеуслышание!
Начиная с этого момента я увидел, как подтверждаются все мои опа-
12*

180
Максимилиан Робеспьер
сения и все мои подозрения. Мы сначала как будто опасались последствий
проволочек, которые мог повлечь за собою ход этого дела, а сейчас уже
речь идет о том, чтобы затянуть его до бесконечности. Мы опасались
волнений, которые может вызвать малейшая задержка, а сейчас нам
гарантируют чуть ли не неизбежное ниспровержение республики. Не важно,
что зловещий замысел скрывается под вуалью благоразумия и даже под
предлогом уважения к народному суверенитету! Так всегда умели
действовать коварные тираны, рядившиеся в одежды патриотизма, чтобы
убивать свободу и причинять нам всевозможные бедствия. Надо считаться
не со лживыми разглагольствованиями, а с их результатом.
Да, я это заявляю во всеуслышание, отныне в процессе тирана я вижу
не что иное, как средство вернуть нас, через анархию, обратно к
деспотизму. Вспомните, граждане, первый момент, когда встал вопрос о суде
над Людовиком Последним, о созыве Национального конвента специально
для суда над ним, когда, пылая любовью к свободе, вы отправились из
ваших департаментов, исполненные благородного энтузиазма, внушенного
доверием великодушного народа, еще не подорванным никаким
иностранным влиянием. Представьте, что в этот первый момент, когда был
поставлен вопрос об этом процессе, кто-нибудь бы сказал вам: «Вы думаете
закончить процесс тирана в восемь дней, в пятнадцать дней, в три месяца;
вы ошибаетесь; вы даже и не будете судить его окончательно, не вы
определите меру наказания; я предлагаю вам передать это дело 44 тысячам
секций, на которые разделена французская нация, с тем, чтобы они все
вынесли по этому вопросу решение; и вы примете это предложение». Вы
бы высмеяли самоуверенность автора такого предложения, вы бы
отвергли это предложение как возмутительное, как рассчитанное на разжигание
гражданской войны. И что же? Уверяют, что теперь настроения
изменились. На некоторых так сильно действует отравленная атмосфера, что
простейшие и самые естественные идеи заглушаются самыми опасными
софизмами. Заставьте замолчать предрассудки и всяческие
нашептывания и давайте рассмотрим хладнокровно этот своеобразный вопрос228.
Итак, вам предлагается созвать первичные собрания с тем, чтобы
каждое из них в отдельности занялось судьбою их бывшего короля. Иначе
говоря, вам предлагают превратить все кантональные собрания и все
городские секции в шумные арены, где будут бороться за или против
личности Людовика, за или против монархии. Ибо мало еще есть людей,
понимающих, что от деспота до деспотизма дистанция невелика. Вы
заверяете меня, что эти дискуссии будут самыми мирными и свободными от
всякого опасного влияния. Но дайте мне сперва гарантию того, что туда
не будут иметь никакого доступа дурные граждане, умеренные, фельяны
и аристократы, что никакой болтливый и коварный адвокат не придет
туда обманывать честных людей и разжалобить судьбою тирана простых

Речи, письма, статьи 1792 г.
181
людей, которые не могут предвидеть политических последствий роковой
снисходительности или необдуманного решения. Но это не все еще. Эта
слабость Собрания, чтобы не применять более сильных выражений,
самым действительным образом поможет всем роялистам, всем врагам
свободы, кто бы они ни были, объединиться и возвратиться в народные
собрания, откуда они бежали, когда народ выбрал вас, в счастливые дни
революционного кризиса, вернувшего силу умирающей свободе. В самом
деле, почему бы им не прийти защищать своего главу, раз сам закон
призовет всех граждан к обсуждению этого большого вопроса в условиях
полной свободы? Но кто же речистее, ловчее и богаче всякими ресурсами,
чем интриганы, чем почтенные люди, т. е. мошенники старого да и
нового режима? С каким искусством будут они разглагольствовать сначала
против короля с тем, чтобы в заключение выступить в пользу его? С
каким красноречием будут они провозглашать народный суверенитет, права
человечества с тем, чтобы восстановить монархию и аристократию? Но,
граждане, разве народ в самом деле будет на этих первичных собраниях?
Разве земледелец покинет свое поле? Разве ремесленник покинет свою
работу, от которой зависит его повседневное существование, ради того,
чтобы перелистывать уголовный кодекс и обсуждать, во взбудораженном
собрании, вопрос о роде наказания Людовику Капету и ряд других, столь
же далеких от него, вопросов? Мне уже пришлось слышать, как
проводили различие между народом и нацией, как раз в связи с данным
предложением. Я, считавший эти слова синонимами, заметил, что кое-кто
воспроизводит то старинное различие, которое проводила когда-то часть
членов Учредительного собрания. А я считаю, что слово народ надо
понимать как нация без бывших привилегированных особ и почтенных
людей. Однако я предвижу, что все почтенные люди, все интриганы
республики, смогут во множестве объединиться в первичных собраниях,
покинутых большинством нации, презрительно именуемым народом, и
увлечь за собою добрых людей, и даже, пожалуй, клеймить верных друзей
свободы как «каннибалов, дезорганизаторов и мятежников» 229. Эта
мнимая апелляция к народу является, на мой взгляд, апелляцией на то, что
хотел и что сделал народ тогда, когда он действительно выражал свою
волю, то есть во время восстания 10 августа, это апелляция ко всем тайным
врагам равенства, коррупция и подлость которых и привели к
необходимости восстания. Ибо больше всех боятся спасительных движений, в
которых рождается свобода, те, кто подстрекает ко всем волнениям,
способным вернуть деспотизм или аристократию. Но, великий боже, что за идея
поставить дело определенного человека, вернее, половину этого дела, на
суд трибунала, состоящего из 44 тысяч отдельных трибуналов! Если бы
мы хотели убедить мир в том, что есть существо, стоящее выше
человечества, если бы .мы хотели сделать неизлечимой позорную болезнь монар-

182
Максимилиан Робеспьер
хизма, мы не могли бы придумать лучшего средства, как созвать нацию,
насчитывающую 25 миллионов человек, для суда над ним, вернее, для
определения наказания, которое он заслужил. И эта идея — свести роль
суверена к определению наказания,— несомненно, одна из существенных
черт этой ловкой тактики.
Этим путем хотели, по-видимому, избежать некоторых возражений,
которые эта тактика могла вызвать. Ее авторы понимали, что предлагать,
чтобы следствие производилось всеми первичными собраниями
французского государства, было бы слишком смешно. Поэтому решили поставить
перед ними исключительно вопрос о степени строгости, которую может
вызвать преступление Людовика XVI. Но при этом лишь нагромоздили
много нелепостей, не уменьшив неудобств. В самом деле, если на суд
суверена ставят часть дела Людовика, кто может ему помешать рассмотреть
все дело в целом? Кто может оспаривать за ним право пересмотреть
процесс, принимать докладные записки, выслушать оправдания
обвиняемого, разрешить ему ходатайствовать перед нацией о помиловании, и
тогда уже рассмотреть все дело? Можно ли думать, что лицемерные
поборники политики, враждебной равенству, упустят случай выдвинуть
изложенные мною аргументы и потребовать полного осуществления сувереном
своих прав? Так, неизбежно в каждом первичном собрании начнется
судебная процедура. Но если б даже эту процедуру свести только к вопросу
о наказании, то ведь и этот вопрос потребует рассмотрения. И всякий
будет считать себя вправе рассматривать этот вопрос бесконечно, раз даже
Конвент сам не осмелился его решить. Кто в состоянии указать срок
окончания этого великого процесса? Скорость развязки будет зависеть от
тех интриг, которые будут создавать смуту в каждой из различных секций
Франции, затем от активности или медлительности, с которою первичные
собрания будут собирать голоса, затем от рвения или небрежности, от
честности или пристрастия, с которым эти голоса будут подсчитываться
местными административными органами или передаваться
Национальному конвенту, который подведет итоги. Между тем, внешняя война
отнюдь не окончена. Приближается время, когда все деспоты — союзники
или сообщники Людовика XVI — должны развернуть все свои силы
против рождающейся республики. А в это время нация будет обсуждать
судьбу Людовика XVI! Деспоты застанут нацию за обсуждением вопроса
о том, заслуживает ли Людовик XVI смертной казни, и за поисками
ответа в уголовном кодексе, или же за размышлениями о том, следует ли
отнестись к нему снисходительно или сурово. Они застанут нацию
истощенной, утомленной этими постыдными разногласиями. И тогда, если
бесстрашные друзья свободы, ныне столь свирепо преследуемые, еще не
будут истреблены, им придется заниматься делом более серьезным, чем
препирательства по вопросам процедуры. Им придется спешить на защиту

Речи, письма, статьи 1792 г.
183
родины. Им придется оставить трибуну и театры собраний, превращенные
в арену крючкотворства, естественным друзьям монархии, богачам,
эгоистам, подлым и слабым людям, всем поборникам фельянтизма и
аристократии. Мало того. Разве граждане, ныне сражающиеся ради свободы,
все наши братья, покинувшие своих жен и детей, чтобы поспешить ей на
помощь, разве, находясь в лагерях и на полях сражений, смогут они
участвовать в обсуждениях, которые будут происходить в ваших городах
и на ваших собраниях? А кто же, как не они, имеют право голоса в тяжбе
между тираниею и свободою. Неужто вынесение решения по этому делу,
в их отсутствие, будет привилегией мирных горожан? Но разве это дело
не является прежде всего их делом? Ведь именно они, наши доблестные
солдаты линейных войск, с первых же дней революции с презрением
отвергли кровожадные приказы Людовика, требовавшие истребления их
сограждан. Именно они с тех пор подвергаются преследованиям со
стороны двора, Лафайета и всех врагов народа. А наши храбрые
добровольцы, которые не столь давно, вместе с ними спасли родину своим
благородным мужеством, отразив союзников деспотизма, объединенных
Людовиком против нас? Оправдать тирана или ему подобных значило бы
осудить этих защитников свободы; это значило бы выдать их на расправу
деспотизму и аристократии, которые их непрестанно преследовали, ибо
борьба, не на жизнь, а на смерть, между подлинными патриотами и
угнетателями человечества будет длиться всегда. Между тем, как наиболее
мужественные граждане проливали бы остатки своей крови за родину,
подонки нации, самые подлые и развращенные люди, все рептилии
кляузы, все надменные буржуа и аристократы, все бывшие
привилегированные, скрывающиеся под маскою патриотизма, все люди, рожденные
ползать и угнетать других под командованием монарха, стали бы хозяевами
собраний, оставленных благородными, но простыми и бедными людьми,
безнаказанно уничтожили бы все созданное героями свободы, обратили
бы их жен и детей в рабство и, одни, нагло приняли бы решение о
судьбах государства! Вот каков тот страшный план, который глубочайшее
лицемерие,— скажем прямо — самое бесстыдное мошенничество
осмеливается скрывать под именем народного суверенитета, между тем как оно
хочет уничтожить этот народный суверенитет. Разве вы не видите, что
этот проект направлен к уничтожению самого Конвента? Разве не ясно,
что, как только будут созваны первичные собрания, интриганы и фельяны
убедят их принять к обсуждению все предложения, могущие служить их
коварным замыслам, что они дойдут до того, что вновь поставят под вопрос
даже самое провозглашение республики, дело которой естественно
связано с вопросами, касающимися свергнутого короля? Разве вы не видите,
что коварный оборот, который хотят дать процессу Людовика, лишь
воспроизводит в другой форме выдвинутое недавно пред вами предложение

184
Максимилиан Робеспьер
Гаде о созыве первичных собраний для пересмотра выборов депутатов,
предложение, которое вы с негодованием отвергли? Разве для вас не ясно,
что такое великое множество собраний не может прийти к полному
согласию и что уже одно вытекающее отсюда разделение является, в момент
приближения врагов, величайшим из всех несчастий? Ведь таким
образом неистовства гражданской войны соединятся с бедствиями внешней
войны. И честолюбивые интриганы договорятся с врагами народа, на
развалинах отечества и на окровавленных трупах его защитников.
И это безумное предложение преподносится вам во имя гражданского
мира, под предлогом желания избежать гражданской войны! Вам говорят,
что боятся гражданской войны и возвращения монархии, если вы быстро
покараете короля, который плел заговор против свободы; что для
уничтожения тирании надо сохранить тирана, а для устранения гражданской
войны надо немедленно зажечь факел гражданской войны. О, жестокие
софисты, во все времена вы рассуждали таким образом, чтобы нас
обмануть! Не во имя ли мира и свободы Людовик, Лафайет и его сообщники
в Учредительном собрании и других местах клеветали на патриотов и
убивали их?
Чтобы убедить вас принять этот странный порядок действий, пред
вами поставили не менее странную, на мой взгляд, дилемму: «или народ
хочет смерти тирана, или он не хочет ее; если он ее хочет, то почему не
обратиться к нему? Если он не хочет его смерти, то какое право имеете
вы распорядиться о его казни?»
Вот 'мой ответ. Прежде всего, я не сомневаюсь в том, что народ
хочет смерти короля, если под народом понимать большинство нации, не
исключая из нее самую многочисленную, самую обездоленную и самую
чистую часть общества, ту, которая несет на себе тяжесть всех
преступлений эгоизма я .тирании. Это большинство выразило свою волю
тогда, когда оно сбросило иго вашего бывшего короля. Оно начало
революцию, и оно поддержало ее. Оно, это большинство, обладает высокой
моралью и мужеством. Но оно не обладает ни лукавством, ни красноречием.
Оно поражает молниею тиранов, но часто бывает обмануто мошенниками.
Не следует утомлять это (большинство постоянными собраниями, в
которых слишком часто господствует интриганское меньшинство. Оно не
может пребывать на ваших политических собраниях, так как оно
находится в своих мастерских. Оно не может судить Людовика XVI, потому что
оно, в поте лица своего, кор>мит тех крепких граждан, которых оно дает
родине. Я доверяю общей воле, особенно в такие моменты, когда она
возбуждена настоятельными интересами общественного спасения. Я
страшусь интриги и особенно создаваемых ею волнений, и засад, издавна ею
подготовленных. Я страшусь интриги, когда поощренные аристократы
поднимают надменные головы, когда, вопреки законам, возвращаются
эмигранты, когда общественное мнение обрабатывается пасквилями, ко-

Речи, письма, статьи 1792 г.
185
торыми всемогущая клика наводняет Францию. В этих листках никогда
нет ни слова о республике, они никогда не просвещают умов
относительно процесса Людовика Последнего, они распространяют лишь
благоприятные для него мнения, и клевещут на всех, кто наиболее ревностно
добивается его осуждения. В вашей .тактике я вижу, стало быть, лишь план
уничтожения того, что создано народом, и объединения врагов, которых
он победил. Если вы уж так набожно уважаете суверенную волю народа,
то, пожалуйста, соблюдайте ее. Выполните ту миссию, которую он вам
доверил. Возвращать суверену дело, которое он вам поручил срочно
завершить, значит смеяться над величием этого суверена. Если бы народ
располагал временем, чтобы собираться для рассмотрения процессов или
для решения государственных проблем, он не возложил бы на вас
заботу о своих интересах. Единственный способ засвидетельствовать ему
нашу верность заключается в том, чтобы издавать справедливые законы,
а отнюдь не в том, чтобы возбудить гражданскую войну. А по какому
праву оскорбляете вы народ, подвергая сомнению его любовь к свободе?
Изображать такое сомнение, разве это не значит будить и укреплять
дерзость всех поборников монархии?
А вот вы сами извольте ответить на такую, другую, дилемму: или вы
полагаете, что в обсуждениях, которые вы предлагаете, будет
господствовать дух интриги, или вы думаете, что там будет господствовать любовь
к свободе и разум. В первом случае, я признаю, что предложенные вами
меры вполне хорошо задуманы для свержения республики и возрождения
тирании. Во втором случае, французы, собравшись, с негодованием
отнесутся к тому шагу, который вы предлагаете сделать. Они с презрением
отнесутся к тем представителям, которые не посмели выполнить
возложенную на них священную обязанность. Они выразят свою ненависть
к трусливой политике тех, кто вспоминает о народном суверенитете лишь
для того, чтобы пощадить тень монархии. Они придут в негодование от
того, что их представители притворяются не знающими того, какие
полномочия им даны. Они скажут вам: «Почему вы советуетесь с нами о
каре величайшему из преступников, тогда как наиболее заслуживающий
снисхождения преступник падает от меча законов без нашего
вмешательства? Почему это нужно, чтобы представители нации приняли решение
о преступлении, а сама нация — о наказании? Если вы полномочны ре-
.шить первый из этих вопросов, почему не можете вы решить и второго?
Если вы достаточно смелы для решения одного из этих вопросов, почему
же вы так робки, что не решаетесь приступить ко второму из них?
Что же, вы разве хуже знаете законы, чем те граждане, которые
выбрали вас для того, чтобы вы их вырабатывали? Разве уголовный кодекс
для вас закрыт? Разве вы не можете прочесть в нем, какая кара
полагается заговорщикам? А раз вы решили, что Людовик плел заговор про-

186
Максимилиан Робеспьер
тив свободы или против безопасности государства, то что же мешает вам
объявить, что он эту кару заслужил? Неужели это следствие так неясно,
что требуются тысячи собраний, чтобы его вывести?»
По каким соображениям вас хотят довести до этой крайней
нелепости? Не хотели ли вас испугать, изобразив, как народ потребует от вас
отчета за пролитую вами кровь тирана? Слушай, французский народ,
тебя считают способным потребовать от твоих представителей ответа за
кровь твоего убийцы, чтобы избавить твоих представителей от
необходимости истребования от этого убийцы ответа за твою, пролитую им,
кровь! А вас, представители народа, вас так презирают, что рассчитывают
вести вас, посредством страха, к забвению добродетели. Если вас .могут
убедить те, кто вас презирает, мне нечего больше вам сказать. Ибо верно
говорят, что страх не рассуждает. И, в таком случае, не только дело
Людовика XVI, а всю революцию в целом надо передать народу. Ибо, для
построения свободы, для проведения войны против деспотов и всех
пороков, необходимо по меньшей мере дать доказательства своего
мужества, но только не пустыми формулами.
Граждане, я знаю, как вы преданы общественному благу. Вы были
последнею надеждою родины, вы еще можете ее спасти. Почему нам
приходится иногда думать, что в недобрый час мы начали наш путь?
Путем террора и клеветы интриганы сбили с пути Учредительное
собрание, хотя его большинство имело добрые намерения и, поначалу,
совершило большие дела. Меня пугает сходство между двумя периодами нашей
революции, которые стали достопамятными благодаря все тому же
королю 230.
Когда беглого Людовика вернули в Париж, Учредительное собрание
тоже боялось общественного мнения, оно боялось всего, что его
окружало. Оно отнюдь не боялось монархии. Оно отнюдь не боялось ни двора, ни
аристократии. Оно боялось народа. Оно считало тогда, что никаких
вооруженных сил не хватит, чтобы защитить его от народа. Народ
осмеливался полным голосом выразить свою волю о наказании Людовика.
Поборники Людовика непрестанно обвиняли народ. И кровь народа
пролилась231.
Ныне, признаю, нет речи об оправдании Людовика. Мы еще слишком
близки к 10 августа и ко дню свержения монархии. Но сейчас идет речь
об отсрочке завершения его процесса до вторжения на нашу территорию
иностранных держав и о том, чтобы обеспечить ему дополнительный
ресурс в виде гражданской войны. Его не хотят объявить
неприкосновенным, а только сделать так, чтоб он остался безнаказанным. Нет пока речи
о восстановлении его на престоле, а лишь о том, чтобы выждать, как
разовьются события. Сегодня Людовик по-прежнему имеет над
защитниками свободы то преимущество, что их преследуют с большей яростью, чем

Речи, письма, статьи 1792 г.
187
его. Не подлежит сомнению, что их чернят еще более заботливо и с
затратой более крупных средств, чем в июле 1791 г. И, конечно, якобинцев
позорили в то время в Учредительном собрании не более, чем сегодня
здесь. Тогда мы были мятежниками, ныне мы — смутьяны и анархисты.
Тогда Лафайет и его сообщники забыли нас вырезать; надо надеяться,
что их преемники будут столь же милосердны. Эти великие друзья мира,
эти именитые защитники законов впоследствии были объявлены
предателями родины. Но мы от этого ничего не выиграли, ибо их старые друзья,
из коих многие входили в состав большинства того времени, стараются
здесь отомстить за них и преследуют нас. Но вот обстоятельство,
которого, пожалуй, никто из вас не заметил, но которое заслуживает того,
чтобы раздразнить ваше любопытство. Оратор232, который, после
предварительной, как это водится, раздачи всем членам Конвента
пасквильного листка, столь неистово выступил с предложением о передаче дела
Людовика на суд первичных собраний, пересыпая свою речь обычными
выпадами против патриотизма, этот оратор есть не кто иной, как тот,
кто в Учредительном собрании, вместе с господствовавшей там шайкой,
отстаивал доктрину абсолютной неприкосновенности, а нас обрекал на
изгнание за то, что мы осмелились защищать принципы свободы. Одним
словом, ибо надо уже все сказать, это тот самый, который через два дня
после резни на Марсовом поле посмел внести проект декрета об
учреждении комиссии, которая бы судила суверенно, в кратчайший срок,
патриотов, избежавших меча убийц. Я не знаю, не стали ли с тех пор
роялистами те пылкие друзья свободы, которые и сегодня настаивают на
осуждении Людовика; но я сильно сомневаюсь в том, чтобы что-либо
изменилось в характере и принципах тех людей, о которых я говорю.
Но для меня совершенно ясно, что, несмотря на различие нюансов, те же
страсти и те же пороки неотразимо влекут нас по наклонной плоскости
к той же цели. Тогда интриганы дали нам эфемерную и порочную
конституцию. Ныне они препятствуют нам в выработке новой конституции и
увлекают нас на путь развала государства.
Если есть средство предотвращения этого несчастия, то оно состоит
в том, чтобы высказать полностью всю правду, изложить вам роковой
план врагов общественного блага. Но каким образом успешно выполнить
эту задачу? Какой разумный человек, обладающий каким-либо опытом
участия в нашей революции, мог бы надеяться разрушить, в один момент,
чудовищное создание клеветы? Как могла бы суровая правда рассеять
те чары, посредством которых подлые лицемеры соблазнили доверчивых
людей и, пожалуй, даже патриотов? Я наблюдал то, что происходит вокруг
нас. Я видел подлинные причины наших раздоров. Для меня ясно, что
та тактика, опасный характер которой я показал, погубит родину. И
какое-то грустное предчувствие говорит мне, что эта тактика одержит верх.

188
Максимилиан Робеспьер
Я мог бы с уверенностью предсказать, какие события последуют за этим
решением, основываясь на имеющихся у меня сведениях о лицах,
направляющих эти события.
Бесспорно, что каков бы ни был результат этого рокового
мероприятия, оно должно обернуться в пользу их особых видов. Чтобы добиться
гражданской войны, не будет даже необходимости в полном его
проведении. Они рассчитывают на то брожение, которое вызывается в умах
бурными и бесконечными обсуждениями. Те, кто не хочет, чтобы Людовик
пал от меча законов, ничего не имели бы против того, чтоб он был убит
во время народных волнений: они приложат все силы к тому, чтобы
спровоцировать таковые.
О, несчастный народ! Даже твои добродетели хотят использовать для
того, чтобы погубить тебя. Шедевр тирании заключается в том, чтобы
спровоцировать твое справедливое негодование, а затем вменить тебе
в преступление не только те неумеренные действия, к которым это может
тебя толкнуть, но даже простые выражения неудовольствия, которые
могут у тебя вырваться. Именно таким образом вероломный двор, при
помощи Лафайета, завлек тебя на алтарь родины окак в западню с тем,
чтобы тебя там умертвить. Мало того. Увы, если б даже иностранцы,
в большом числе прибывающие в нашу страну без ведома установленных
властей, если б даже эмиссары наших врагов совершили покушение на
роковой предмет наших раздоров, то и ;этот акт будет вменен /тебе. Они
поднимут тогда против тебя граждан из других частей Франции. Они
вооружат против тебя, если возможно, всю Францию, чтобы вознаградить
тебя таким образом за то, что ты ее -спас! О, несчастный народ! Ты
слишком хорошо служил делу человечества, чтобы быть невинным в глазах
тирании. Они юкоро захотят удалить нас от твоих глаз, чтобы спокойно
осуществить свои гнусные планы. Но, за нашим уходом последуют
разорение, нищета, война и гибель республики! Вы сомневаетесь в
существовании такого замысла? Стало быть, вы не задумались над всей этой
системой клеветы, развернутой среди вас и с вашей трибуны? Стало быть,
вы не знаете истории наших бурных и печальных заседаний? Большую
истину сказал вам тот, кто вчера заявил вам, что мы идем к распаду
Национального собрания под действием клеветы. Неужели, после этой
дискуссии, вам нужны еще другие доказательства? Может ли эта
дискуссия сейчас иметь какие-либо другие пели, кроме обострения, посредством
коварных инсинуаций, всех тех зловещих предубеждений, которыми
клевета отравила все умы, кроме разжигания ненависти и раздоров? Разве
не ясно, что хотят судить не Людовика XVI, а самых горячих защитников
свободы? Разве дело идет о борьбе с тиранией Людовика XVI? Нет, дело
идет о борьбе с .мнимою тиранией небольшого числа угнетенных
патриотов. Разве страшатся заговоров аристократии? Нет, боятся каких-то

Речи, письма, статьи 1792 г.
189
депутатов народа, готовых немедленно заменить короля. Хотят
сохранить тирана, чтобы противопоставить его лишенным власти патриотам.
О, коварные люди! Они располагают всею государственною властью и
всеми богатствами государства, и они еще обвиняют «нас в деспотизме.
Нет ни одной деревушки во всей республике, где они бы на нас не
клеветали. Они осмеливаются, в ущерб чести государства, нарушать тайну
почтовой переписки, с целью задерживать все патриотические депеши
и заглушать голос невинности и правды! И при этом они кричат о
клевете! Они крадут у нас даже право голосования. И при этом обличают нас
как тиранов! Они изображают как акт восстания те мучительные крики,
которые вероломство исторгает у оскорбленных патриотов, а сами
наполняют храм законов криками мести и злобы!
Да, конечно, существует план унизить Конвент и, пожалуй,
распустить его в связи с этим бесконечным делом. Этот план вынашивается
не теми, кто энергично выступает за принципы свободы, не народом,
который все принес ей в жертву, не в Национальном конвенте,
стремящемся к добру и правде, и даже не теми, кто лишь обманут роковою
интригою и превратился в слепое орудие чуждых страстей. Он вынашивается
какими-нибудь двумя десятками плутов, приводящих в движение все
пружины, теми, кто хранит молчание, когда идет речь о самых великих
интересах общества, кто особенно тщательно воздерживается от
высказывания своего мнения по вопросу о последнем короле, но чья скрытая
и зловредная деятельность вызывает все переживаемые нами волнения
и готовит все 'предстоящие нам несчастья.
Как сможем мы выбраться из этой бездны, если мы не вернемся к
твердому соблюдению принципов, и если мы не откроем источника наших
несчастий? Разве возможен мир между угнетателем и угнетенным? Как
может царить согласие там, где даже не уважают свободы мнений?
Всякое нарушение этой свободы есть преступление против нации.
Представитель народа не может допустить, чтоб его лишили права защищать
народные интересы. Никакая власть не может его лишить этого права
иначе, как лишив его жизни.
Чтобы увековечить раздоры и стать руководителями прений, уже
надумали проводить различие между большинством и меньшинством
Собрания. Это новый способ опозорить и заставить замолчать тех, кого
обозначают этим последним наименованием. Я не знаю ни меньшинства, ни
большинства. Большинство — это честные граждане. Большинство не
является постоянным, ибо оно не принадлежит ни к какой партии. Оно
обновляется при каждом свободном обсуждении, потому что оно принадлежит
общественному делу и вечному разуму. И когда Собрание признает свою
ошибку, как это иногда бывает, меньшинство становится большинством.
Общая воля получает свое выражение не в тайных сборищах, и не за

190
Максимилиан Робеспьер
министерскими столами. Меньшинство повсюду обладает одним вечным
правом, правом подать голос правды или того, что оно считает правдою.
Добродетель всегда была в меньшинстве на земле. Не будь этого,
земля не была бы заселена тиранами и рабами. Гемпден233 и Сидней
принадлежали к меньшинству, ибо они погибли на эшафоте. Такие, как
Критий, как Анитус, как Цезарь, как Клодий234, принадлежали к
большинству. А Сократ принадлежал к меньшинству, ибо должен был выпить
цикуту. Катон235 принадлежал к <меньпщнству, ибо кончил
самоубийством. Я здесь знаю много людей, которые, если это потребуется, будут
служить свободе по образцу Сиднея и Гемпдена. И если таких
насчитывается только пятьдесят человек, одна только мысль об этом должна
привести в дрожь всех этих трусливых интриганов, которые хотят ввести
большинство в заблуждение. В ожидании этого времени я прошу, по
меньшей мере, приоритета для тирана. Давайте объединимся для спасения
родины, и пусть, наконец, это обсуждение примет характер более достойный
нас и защищаемого нами дела. Устраним, по крайней мере, позорящие
это обсуждение плачевные инциденты. Не будем тратить на взаимные
преследования больше времени, чем требуется для того, чтобы судить
Людовика, и научимся должным образом оценивать предмет наших
тревог. Всё как будто в заговоре против общественного счастья... Характер
наших прений волнует и раздражает общественное мнение, и оно
болезненно реагирует против нас. Недоверие народных представителей как
будто возрастает благодаря встревоженности граждан. Нас приводит в
раздражение любой разговор, малейшее событие, которые мы должны
были бы воспринять хладнокровно. Злонамеренные люди каждый день
преувеличивают, выдумывают или создают всяческие истории с целью
укрепления предубеждений. И самые малые причины могут привести
нас к самым страшным результатам. Любое несколько резкое
выражение настроений публики, которые очень легко успокоить, становится
предлогом для самых опасных мер, и для предложений, являющихся
величайшим преступлением против принципов... О народ, избавь нас, по
крайней iMepe, от этой немилости, прибереги свои аплодисменты для! того
дня, когда мы издадим закон, полезный для человечества. Разве ты не
видишь, что ты даешь им предлог для клеветы на защищаемое нами
священное дело? Чем нарушать эти строгие правила, лучше беги от
зрелища наших прений. Мы продолжим нашу борьбу и вдали от твоих
взоров. Теперь нам одним надо защищать твое дело. Когда падет
последний из твоих защитников, тогда, если хочешь, отомсти за них и возьми
на себя осуществление победы дела свободы. Вспомни о ленте, которую
твоя рука некогда протянула, как неодолимый барьер вокруг
зловещего обиталища наших тиранов, которые еще были на троне236. Вспомни о
том, что до сих пор порядок поддерживался здесь без помощи штыков,
одною лишь добродетелью народа.

Речи, письма, статьи 1793 г.
191
Граждане, кто бы вы ни были, сторожите Тампль. Задерживайте, если
это необходимо, коварных злоумышленников или даже обманутых
патриотов, и расстраивайте заговоры наших врагов. О, роковой дом
заключения! Разве мало того, что деспотизм тирана так долго тяготел над этим
бессмертным городом? Не для того ли хотят затянуть этот процесс,
чтобы дольше сохранить возможность клеветы на народ, который его
сверг с трона?
Я доказал, что предложение передать дело Людовика Капета
первичным собраниям имеет целью вызвать гражданскую войну. Если мне не
дано способствовать спасению моей страны, я сейчас, по крайней мере,
констатирую, какие условия я приложил, чтобы предотвратить
угрожающие ей бедствия. Я требую, чтобы Национальный конвент объявил
Людовика виновным и заслуживающим смерти.
РЕЧЬ О ДЕЛЕ ЛУВЕНА В КЛУБЕ КОРДЕЛЬЕРОВ
2 (?) января 1793 г.237
Клика бриссотинцев намеревалась покинуть Париж. С этою целью она
подготовила при помощи Лувена восстание в предместье. И, заметьте,
граждане, в тот день Конвент охранялся лишь людьми в касках и с
ружьями. В охране Конвента не было ни одной пики!.. Предполагалось,
что, когда вспыхнет восстание в предместье, народ, введенный в
заблуждение главарями клики, бросится к Конвенту. Уже был подготовлен
декрет, объявляющий, что Конвент лишен возможности свободного
обсуждения, и все было подготовлено к отъезду. Но этот план был сорван
арестом Лувена. Лувен обещал говорить. Его вели в секцию. Он собирался
раскрыть весь заговор. Предатели и заговорщики были бы разоблачены.
Один из его сообщников, видя эту опасность, убил его ударом сабли в
живот, якобы в крайнем порыве патриотизма, и этим лишил его
возможности разоблачить этот гнусный заговор..*
ПИСЬМО ГОСПОДАМ ВЕРНЬО, ЖАНСОННЕ, БРИССО И ГАДЕ
5 января 1793 г. 238
В каком тоне следует мне говорить с вами? Одни философы плакали
бы, глядя на причиняемые вами бедствия, другие забавлялись бы вашими
смешными выходками. Что до меня, я избегаю крайностей; я постараюсь
держаться золотой середины. Вы, конечно, не потребуете, чтобы я всегда
оставался серьезным, говоря о вас. Если Жером Петион простил мне

192
Максимилиан Робеспьер
иной стиль, было бы странно, если бы вы на это обижались, поскольку,
по отношению к нему, вы не претендуете на превосходство в талантах
и всегда соглашались уступить ему пальму честности. С другой стороны,
когда-нибудь мне, может быть, придется оправдываться в том, что я
писал вам.. Мне нужно иметь, по крайней мере, некоторое смягчающее
обстоятельство в том, как я это делаю.
Так вот, я не могу говорить с вами серьезно и, в то же время, не могу
предаться беспечной веселости. Вы подняли, господа, большой вопрос, от
которого в большей мере будет зависеть счастье французского народа и
свобода мира. Национальный конвент, вызывающий у вас жалость,
вообразил, что за четыре месяца он кое-чего достигнет, что он, по крайней
мере, освободит Францию от тирана, который ее обманывает и угнетает
с тех пор, как она захотела считать себя свободною. И вот, по прошествии
четырех месяцев, вы открываете Конвенту такую истину, что он
совершит преступление перед всею нацией, если осмелится взять на себя
окончательное осуждение тирана.
Суверенитет народа! Ах, мошенники!.. Простите, господа, этот выпад,
вырвавшийся от неожиданности. Мы беседуем с вами запросто. Вы
хорошо знаете, что вам меня не обмануть. То ли дело то стадо баранов, как вы
его называете, руководство которым вы благоволите взять на .себя. Но с
нами у вас не может быть таких секретов, которые вы могли бы скрыть,
если даже предположить, что вы добровольно не откроете их нам. Я не
могу понять, говорил Цицерон, как два авгура могут смотреть друг на
друга без смеха! 239 Как, должно быть, развлекались вы, господа, между
собою, смеясь в течение двух лет на счет суверена, если я сам, не
одобряющий линии вашего поведения и с омерзением отвергающий ваши
изречения, я сейчас не могу смотреть на вас без смеха! Глава стоиков240
утверждал, что быть преступником не столь отвратительно, как быть
смешным. Простите мне, что я на время присоединяюсь к этой мысли.
Однако, господа, я должен в то же время признаться, что не могу
удержаться и от другого, более для вас лестного чувства, чувства восхищения.
Да, я восхищаюсь вашими талантами; поистине, восхищаюсь ими... Не
думайте, что я сейчас имею в виду ваше красноречие. Я даже признаюсь
вам искренне, что я в него не верю. Пусть «Chronique» и «Patriote
français» 241, и все газеты, выпускаемые и оплачиваемые вами,
приписывают вам это качество, пусть они щедро приписывают его даже Жеро-
му Петиону, я отнюдь не собираюсь вам противоречить. Поздравляйте
себя сколько вам угодно, как те два брата, о которых говорит Гораций,
или персонажи, упоминаемые Федром и Лафонтеном 242. Я никогда не
помешаю этому тихому сладострастью, доставляемому вам этой взаимною
благотворительностью. Демокрит сказал бы: тем лучше, вот еще кое-что
для моего развлечения243. Но я, господа, не принадлежу к этой секте, и

Речи, письма, статьи 1793 г.
193
строгая правда меня всегда привлекала больше; и я скажу вообще, что
красноречие требует души. Я помню также данное Цицероном
определение оратора: Vir probus, dicendi peritus *. Я предоставлю вам самим
решить, можете ли вы, по совести, применить к себе это определение в
целом, или хотя бы его половину.
Впрочем, какое бы свидетельство вы ни выдали себе сами, утешьтесь:
есть другого рода талант, которого никто не решится оспаривать за вами,
это талант тактики. Тактика, господа! Удачное слово, самовольно
произносимое вами, которым некий бог, покровитель ловких людей 224, заменил,
ради развития искусства, такие невежливые слова, как надувательство,
коварство и т. д., и т. д., которые моим устам было бы противно
произносить, а вашим ушам было бы неприятно слышать.
Изъять тирана из-под строгих законов, удушить республику в ее
колыбели и, при этом, выступать в защиту народного суверенитета, доводя
его до последних крайностей абсолютной демократии, какой не было
никогда ни у какого народа, даже в Спарте или Афинах, таково, господа,
творимое вами чудо тактики. «Ты победил, Галилеянин»,— воскликнул
Юлиан Отступник245. О, Лафайет, о, Д'Андре, о, Дюпор! Вы побеждены.
Древний гений адвокатуры и старой полиции объединились против вас!
О, Жаноонне, о, Верньо, о, Бриссо, о, Гаде! Кто может вам
противостоять! Однако давайте спорить по правилам диалектики. Ибо вы достаточно
хитры, я думаю, чтобы сказать, что я ничего не доказал, что я обвиняю
без доказательств, т. е., что я отнюдь не захватил вас с рукою в чужом
кармане.
Я не буду здесь воспроизводить доказательств, уже изложенных нами
с трибуны, которые вас не обратили в правильную веру и не убедили.
Ибо с вами речь идет не об убеждении. Я вам представлю несколько
новых соображений, пожалуй, более настоятельных.
Что такое суверенитет, господа? Это принадлежащая нации власть
управлять своею судьбою. Нация имеет в отношении себя все те права,
которые каждый человек имеет в отношении своей личности, и общая
воля управляет обществом, как частная воля управляет каждым
отдельным индивидом. Между уполномоченными народа и сувереном
существуют такие же отношения, как между приказчиками частного лица и их
доверителем, как между слугою и хозяином. Но, господа, что бы вы сказали
о .таком уполномоченном, который, вместо того, чтобы воспользоваться
случаем заключить сделку, от которой зависит разорение или богатство
его доверителя, упустил бы этот случай под предлогом консультации
с ним? Что сказали бы вы о слуге, который отказался бы тушить пожар,
охвативший дом его хозяина, из страха нарушить принадлежащее
* Честный человек, умеющий говорить (лат.).
13 т. и

194
Максимилиан Робеспьер
последнему право распоряжения своею собственностью? Но, господа,
республике угрожает огромный пожар. Вы не только не тушили его, вы
сами его зажгли. Вы подожгли дом суверена для того, чтобы безнаказанно
ограбить епо.
Как же это, господа? Тысячу раз вы повторяли честным гражданам,
что они совершают преступление, требуя осуществления народного
суверенитета для его защиты от ваших нападений. И вот, вдруг, в вашей
нежной заботе о нем вы переходите границу самой разнузданной
демагогии, потому что вы хотите спасти тирана и уничтожить республику.
До сих пор вы, стало быть, не подозревали о существовании народного
суверенитета. Вы не ссылались на него, когда вы покровительствовали
Нарбонну, когда вы проводили декрет о назначении его командующим
армией без сдачи отчета, когда вы превозносили его и с трибуны, и в
ваших продажных листках, умалчивая о махинациях, посредством
которых он предавал беззащитное государство в руки врага. Вы отнюдь не
ссылались на народный суверенитет, г. Гаде, когда вы добились того,
чтобы Законодательное собрание предоставило право издания законов
для армии и абсолютную власть над жизнью и смертью преследуемых
защитников родины генералам того времени, т. е. всем предателям,
бывшим тогда во главе нашей армии. Вы отнюдь не ссылались на народный
суверенитет, господа, когда вы сами устраивали своих друзей на
правительственные посты и когда вы дважды, в различные моменты,
овладевали всеми богатствами государства и всею государственною властью.
Вы не спрашивали мнение народа, когда, весьма свободно распоряжаясь
государственными деньгами, вы приказывали выдать министрам шесть
миллионов на секретные расходы; вы не спрашивали мнение народа и
тогда, когда вы провели отмену этого декрета в результате вашей ссоры
с Дюмурье, который публично обвинял вас в стремлении наказать его за
его отказ разделить с вами добычу246. Не к воле суверена прислушивались
вы, ибо воля суверена не может быть несправедливой или изменчивой.
Вы не прислушивались к ней, когда напихивали столько миллионов в
руки Ролану, вашему другу, то под предлогом закупки зерна, то под
предлогом образования общественного мнения, т. е. для того, чтобы
морить народ голодом и клеветать на друзей свободы247. Прислушивались
ли вы к ней, когда в конце июля минувшего года собравшиеся в Париже
федераты составили вместе со всеми секциями великого города
священный заговор против тирании, а вы осмелились выступить против
отрешения Людовика Капета, которого народ требовал, оглашая воздух криками
всеобщего негодования? Прислушивались ли вы к воле суверена, когда
г. Верньо осмелился предложить народным представителям направить
монарху послание с увещаниями, дабы спасти его таким образом от
угрожавшего ему декрета об отрешении? Тогда, сударь, вы, кажется, более

Речи, письма, статьи 1793 г.
195
верили в суверенитет двора, чем в суверенитет народа. И народ сам сказал
вам это довольно энергично, когда ваша подлая и коварная речь была
встречена ропотом тех, кто вас слушал, и когда вы и ваш собрат Бриссо,
выходя из Сената, встретили на своем пути выразительные знаки общего
недовольства. Суверен всюду был бы такого же мнения, ибо, конечно, он
не послал нас туда для того, чтобы интриговать, клеветать, творить
смуту, пресмыкаться перед правительством и постоянно входить в сделки
с двором.
Счастлива нация, интересы которой доверены столь скрупулезным
защитникам! Ее можно унижать, обманывать, разорять, морить
голодом, но зато она будет судить. Народ покинет свои мастерские, свои
хижины, свои поля, чтобы посещать форум каждого кантона, который
превратится в судебную палату! В продолжение всего следствия этого
великого процесса, народ будет жить в зале первичного собрания, народ
будет судом.
Одно из двух: или народ будет продолжать свои повседневные труды
и не пойдет на собрания, и тогда народ не будет судить тирана, его
будут судить богатые и аристократы, или народ бросит свои труды и
будет выполнять обязанности адвокатов и судей. В последнем случае вы,
разумеется, выберете комиссаров для обработки полей и для того, чтобы
во время его отсутствия заботиться об удовлетворении всех
общественных и частных потребностей. Сколь же ничтожны были все великие
законодатели прошлого по сравнению с вами, господа! Нация,
насчитывающая 25 миллионов человек, заседающая собственною персоною для
рассмотрения судебного процесса, или для того, чтобы судить уже
приговоренного человека! Какое прекрасное учреждение! Если оно хоть
недолго просуществует, то скоро не будет ни одного виноградаря и ни
одного матроса в Бордо, которые бы не знали уголовного кодекса и всех
разделов судопроизводства, и даже тактики выступлений с трибуны,
столь же хорошо, как их знают г. Гаде и г. Жансонне. Но, конечно, этим
дело не ограничится. Ибо, если Людовик Капет может апеллировать к
народу, то кто может оспаривать это право,— не за невинным,
угнетенным нечестными судьями, не за преследуемым тираниею защитником
свободы, а за обвиняемым, который не убил шестисот тысяч людей, и за
разбойником, который не разорил 25 миллионов людей? Ибо суверенитет
- народа предполагает, по меньшей мере, равенство. Видите ли вы, в лице
Капета, короля? Стало быть, вы не считаете, что монархия свергнута
окончательно. Видите ли в его лице лишь преступного человека? Но
тогда, что можете вы сказать в ответ на мои возражения? Когда вам
хотелось ослабить рвение, с которым защитники свободы добивались кары
тирану, вы говорили: «он теперь только человек». Сейчас, когда вы
хотите отсрочить на вечные времена его осуждение, вы рассматриваете
13*
Q Зак. 1655

196
Максимилиан Робеспьер
его как короля, мало того, как существо превыше человечества. Если
бы член суверена, гражданин, осужденный немногими судьями, мог
апеллировать к объединенному народу, то единственным возражением
против этой процедуры была бы абсолютная невозможность ее
осуществления. Это препятствие существует и для Людовика Капета. Но вдобавок
есть еще опасность гражданской войны, необходимость, путем
немедленного покарания тирана, укрепить внутреннюю и внешнюю
безопасность государства, которому угрожают со всех сторон сообщники тирана
и почти неминуемая гибель республики. На гражданина можно
клеветать, на тирана — нельзя. В обыкновенном суде страсти могут
образовать заговор против обвиняемого; но здесь страсти могут действовать
только в лользу тирана. Обычно надо защищать невинность от
произвола судей; здесь судьи должны сами защищаться от соблазнов. Когда
обвиняемый, находящийся под защитою золота иностранных держав,
честолюбия и жадности всех врагов равенства, предан в строгие руки
законов, самый боязливый человек может быть спокойно уверен в
справедливости такого суда. Основание для апелляции к народу может быть
только в случае оправдания. Апеллировать можно не против доблести
народных представителей, а против их трусости или развращенности.
И вот, вашим своеобразным вето, замаскированным под именем
апелляции к народу, вы и хотите отсрочить неизбежное осуждение
Людовика.
Но действительно ли это апелляция к народу, господа? По этому
фактическому и юридическому вопросу я прошу заключения у вас, ведь
вы были и будете всегда адвокатами. Но нет, вы слишком ловки и
слишком хитры для меня; я беру лучше на себя решение вопроса. Поскольку
ясно, что народ не располагает ни временем, ни средствами для
осуществления профессии судьи, я заявляю, что ваше предложение есть
не что иное как апелляция против народа к аристократии, к интриге,
к кликам; почем знать? к прусскому королю. Это апелляция против 10
августа к весне, которая должна открыть ближайшую военную кампанию.
Есть известное в адвокатуре правило, которое вы знаете лучше меня,
что нельзя апеллировать к судье против решения, вынесенного им же.
Non bis in idem *. Я полагаю, что это аксиома. Но народ уже два раза
выносил приговор Людовику, 1) когда он взялся за оружие, чтобы
свергнуть Людовика с престола и выгнать его, и когда вы спасли Людовика
от справедливого гнева народа, обещав ему торжественное' возмездие;
2) когда народ возложил на вас священную обязанность осудить
Людовика разительным образом, для спасения родины и как пример всему
* Нельзя судить дважды по одному и тому же делу (лат.).

Речи, письма, статьи 1793 г.
197
миру. Когда проявляют столь большую изобретательность в подыскании
поводов для апелляции или пересмотра дела, то это доказывает, по
меньшей мере, недовольство приговором. А ведь до сих пор ни один самый
знаменитый адвокат не был столь плодовит по части возражений,
отклоняющих, отсрочивающих, прекращающих или аннулирующих.
Вспомните, господа, что некогда Цезарь был заподозрен в соучастии
в заговоре Катилины только потому, что он очень искусно пытался
внушить, что необходимо отсрочить наказание знаменитого заговорщика.
Вам следовало бы, господа, быть более осмотрительными. Ибо все
помнят вашу изворотливую политику в Законодательном собрании, ваши
подозрительные связи, ваши вечные интриги. Все помнят роль, которую
вы играли во время дискуссии по вопросу об отрешении от престола.
Все помнят, как тогда вы оставили федератов на произвол судьбы и
тщетно старались удалить их из Парижа. Все знают, что все ваше
честолюбие было направлено к тому, чтобы править именем Людовика*
став его министрами. Вас сильно подозревают в том, что пороки
монархии вам милее добрых нравов республики. Люди еще не забыли о том
мемуаре, одна мысль о котором вызвала у вас такое смущение на
заседании 3 января 248. Вы хотели услужить тирану, вы хотели вновь укрепить
шатающийся трон, при условии, что двор отдаст министерство и
производство ассигнаций вашим друзьям. Вы предложили укрепить
монархию посредством назначения гувернера наследному принцу. Мало того.
Через три дня после 10 августа вы осмелились осуществить этот
убийственный для свободы проект, вы осмелились санкционировать
наследственность деспотизма изданием декрета о назначении такого гувернера.
А это хранилище роковых документов, которым нагло завладел ваш
друг и агент, министр Ролан, скрытно от всех, как вор249! Но
имеющиеся в этом собрании бумаг необъяснимые пробелы более
показательны, чем те документы, которые исчезли, и этот зловещий мемуар и
рассказ художника Боза250 отчасти их восполняют. Нет, господа, вы
не любите республику251. Все помнят ваше молчание, смущение и
беспокойство, когда Собрание приняло декрет о свержении монархии,
против которого вы не могли возражать. Но зато вы до сих пор мешали нам
провести этот декрет в жизнь путем издания полезных законов и
принятия мудрой конституции. За четыре месяца не было и речи ни о
принятии Декларации, ни о том, чтобы заложить основы конституции, и
так дело обстоит именно потому, что вы захватили в свои руки
конституционный комитет, а ваши жокеи до сих пор занимались лишь бранью
и клеветою на защитников республики. Вот почему позволительно
думать, что вы намерены апеллировать не только на осуждение короля,
но и на осуждение самой монархии; говорят, что в этом и заключается
цель разжигаемых вами беспорядков и ваших усилий, направленных к

ш
Максимилиан Робеспьер
тому, чтобы представить республику неустойчивым людям в
отвратительном и /страшном виде.
Вы хотите апеллировать к различным секциям народа на будущий
приговор Национального собрания. Конечно, господа, если б от вас
зависело самим продиктовать этот приговор, вы бы не стали на него
апеллировать, как вы не апеллировали на злосчастные декреты, проведенные
вашими интригами. У вас не появилась бы странная идея апеллировать
на решение нации, собравшейся в лице своих представителей, для
осуждения Капета, к той же нации, но рассеянной на территории в 24 тысячи
квадратных лье, лишенной возможности собраться для производства
следствия и выработки общего мнения. Можно понять, что
общественный договор принимается нациею. Но в этом случае народные
представители выступают только с предложением, а не с декретом. А приговор
не может рассматриваться как простое предложение, это акт
государственной власти, и он должен быть осуществлен или
уполномоченными нации, или самим сувереном. Соединение обеих этих форм есть
нечто чудовищное. Было бы противно природе вещей, если бы
представители и представляемые совместно участвовали в акте правосудия или
общественной безопасности. Или народ один должен судить Людовика,
или это должны делать одни представители народа. Больше того. Как
только собирается народ, представительство теряет силу, власть
Конвента больше не существует, нет более ни законов, ни правительства,
помимо воли, господствующей в каждом собрании. Подвергать
государство таким опасностям, в условиях, когда еще только должно возникнуть
новое правление, когда приближаются объединенные против нас враги,
разве это не значит стремиться вернуть нас к монархии, через анархию
и раздоры?
Впрочем, господи, все мои возражения относятся исключительно к
существу того дела, которое вы защищаете, ибо, что касается ваших
речей, они меня удовлетворяют. Напрасно вам вменили в преступление
ваши злобные обвинительные выступления и содержащиеся в них
яростные разглагольствования. Неужто от вас требовали аргументов и ссылок
па принципы? То, что вы свободно излили всю желчь, которой исполнены
ваши души, дало вам облегчение, и никому не повредило. Не
исключено даже, что порядочные люди воспринимают ваши оскорбления как
похвалу. Итак, не стесняйтесь, господа, продолжайте твердить, вместе
со всеми порочными людьми и дурными гражданами республики, что
якобы защитники свободы перебили пленных контрреволюционеров,
гибель которых была следствием приближения пруссаков и народного
гнева: теперь нет ни одного дурака, который бы не смеялся над вашим
крайним бесстыдством и, чем больше вы будете твердить это, тем
меньше этому будут верить. Носите возможно дольше траур по тиранам и

Речи, письма, статьи 1793 г.
199
распространяйте ненависть к честным гражданам и к колыбели
республики. Известно, что вы цепляетесь за сентябрь лишь для того, чтобы
отомстить за август, и чтобы косвенно очернить революцию, которую вы
хотели задушить и которую вам до сих пор удавалось сводить на нет.
Продолжайте называть лучшую часть Национального собрания
убийцами и злодеями; истина тем не менее в том, что защитники дела народа
являются друзьями человечества, а адвокаты тирании столь же
трусливы, сколь жестоки. Продолжайте приписывать патриотам преступные
замыслы для того, чтобы скрыть свои собственные преступления — их
раскроют тем скорее. Продолжайте кричать, обвиняя других в сеянии
смуты и анархии, для того, чтобы не было заметно, что вы сами
возбуждаете те волнения, на которые жалуетесь, и что вы стремились
растерзать республику — вы тем скорее будете уличены в ваших происках.
Не довольствуйтесь составлением пасквилей против парижского
народа. Вызовите к барьеру Конвента ваших сообщников под видом пети-
ционеров. Прикажите маленько'му Дюко прочесть с трибуны адреса,
образец которых вы разослали вашим сообщникам в департаментах.
Вызовите министра Ролана, пусть он вам доложит о положении в Париже
и в республике, пусть повторит с торжественным бесстыдством те
измышления, которые он исподтишка распространяет ежедневно в 84
департаментах, пусть сгустит тот туман, который должен скрыть ваши происки
от глаз дураков. Проведите декрет о распространении всевозможных
сумасбродных обвинений, способных сеять тревогу ж разжигать внутренние
раздоры. Выступайте с разглагольствованием против окружающей вас
публики, так, чтобы вас слышала вся Франция. Повторяйте на трибуне
ваши нелепые комедии, увязанные с тем планом интриг и клеветы,
который вы проводите в ваших департаментах. Заставьте все самое
возвышенное и святое служить для исполнения ваших преступных замыслов.
Используйте также доносчиков и средства, завещанные вам Лафайетом,
чтобы исторгнуть народ Парижа из того глубокого спокойствия, которое
он упорно хранит, вопреки вашим усилиям и его нищете. И все же нация
пребудет единою, дабы победить и насладиться плодами победы. Париж
не будет опозорен, он не будет разрушен. Всяким Жансонне, Верньо, Брис-
со, Гаде придет конец, но Париж останется. Париж пребудет цитаделью
свободы и бичом тиранов, источником отчаяния для интриганов и славы
для республики, он будет украшением земного шара долгое время после
того, как вы превратитесь в эмигрантов.
Впрочем, совершенно очевидно, что ваша ненависть направлена вовсе
не только против парижского народа, вы ненавидите всех честных
граждан. Вы боитесь не только глаз Парижа. Глаза провинций действовали
бы на вас столь же магнетически, если б они были пристально
направлены на вас. Взгляд честного и разумного человека, будь он из Кем-

200
Максимилиан Робеспьер
лера252 или из Китая, всегда приводит в замешательство интригу и
жульничество. Народ Нанта, Бордо, Лиона был бы вам рад не более,
чем народ Парижа, и вы тоже были бы ему рады не более, чем
парижскому народу. Это лучше всего доказывается тем, что здесь есть глаз
Марселя, Монпелье, Бордо и всех стран света, и они вас ужасно
стесняют, и вы раскаиваетесь в том, что привлекли их в Париж. Господа,
народ всюду имеет одни и те же интересы, и следует одним и тем же
принципам. Париж есть лишь своего рода общий сборный пункт, некая
непрерывающаяся, естественная, постоянно возобновляющаяся
федерация граждан этого обширного государства. Ваши обвинения
направлены не на город с населением в 600 тысяч граждан253, а на весь
французский народ, на весь род человеческий, на общественное мнение и
неодолимый авторитет всеобъемлющего разума.
Все же, вы очень ловко придумали, и вы проявили большую
прозорливость, когда вы решили стать в гордую позу перед общественным
мнением и, забегая вперед, клеветать на Париж и апеллировать на тех, кто
вас наблюдает, к тем, кто вас не видит, на тех, кто является свидетелем
ваших дел и ваших интриг, к тем, кто читает ваши газеты и ваши
памфлеты. Это похоже на то, как если бы человек, известный в своем районе
как большой плут, опозоренный своими соседями, родственниками,
соотечественниками, призвал бы в свидетели, для своей защиты, обитателей
Пекина или Константинополя. Что бы это было, если б этот человек
предусмотрительно заранее поставил в известность всю Европу, что не
следует верить всему дурному, что о нем могли бы сказать, ввиду того, что он
проживает в городе, населенном плутами, смутьянами, клеветниками и
злодеями? Разве это не было бы основанием для того, чтобы, признав за
ним своеобразную ловкость, приложить к нему самому некоторые из этих
эпитетов?
Господа, почему природа отказала вам в мужестве? Ведь вы уже
.могли бы взять штурмом эту роковую Гору *, вместо того, чтобы только
вопить на нее. Эта неприступная крепость, занятая членами
Учредительного собрания, сохранившими до сих пор во всей силе республиканские
* «Так, с первых дней революции, называют ту часть залы, где в Учредительном
собрании помещалась небольшая группа депутатов, защищавших до конца дело
народа, с наибольшим постоянством и верностью. Известно, что противоположная
сторона, именуемая правою стороною, была всегда занята людьми диаметрально
противоположного характера, преемниками таких, как Малуэ254, Мори и т."д., и т. д., так
что в представительном собрании были размещены, как будто, не лица, и индивиды,
а мнения и принципы. Жером Петион объясняет это явление некиим родством
нравов; различие нравов ему безразлично, только бы человек не был ни более
патриотом, ни более энергичным, чем положено. Но Жером I ничего не понимает в этих
делах; он более создан для правления, чем для анализа явлений. Солон, в Афинах,
был более проницательным наблюдателем255. Он отметил, что в его стране были три

Речи, письма, статьи 1793 г.
20Î
принципы, вашими коллегами из Законодательного собрания, неизменно
преданными общему делу и презиравшими равно как правую клику, так
и вашу, мужественные депутаты, которых вы так чернили до 10 августа,
и которых вы смиренно умоляли о защите в день 10 августа, в
критические моменты, когда гром восстания отдавался во всех преступных
сознаниях: эта крепость, защищаемая также большинством новых депутатов
народа, принесших из своих департаментов честность, благородные
характеры, сильные и возвышенные души, неизбежно должна была стать
объектом ваших нападений и причиною вашего отчаяния. Не будучи в
состоянии ни победить, ни разложить их, вы подло оскорбляете их. Можно
подумать, что лев болен, когда видишь с какою наглостью осмеливаются
нападать на него. Неужели свобода уже умирает у нас? Люди, с
которыми даже старый режим стеснялся поддерживать открыто связь, какой-
нибудь полицейский шпион, нечто худшее даже, ныне, не задумываясь
поносят ее. Я здесь не имею в виду ни г. Бриссо, ни г. Верньо. Один только
г. Жансонне, по-видимому самый остроумный из вас четырех, бросил
среди ваших грубых ябед остроумную стрелу, словно цветок на навозе. Он
сравнил граждан Горы с гусями Капитолия. Он эрудит, г. Жансонне; но
он не всегда удачно применяет свою эрудицию. Гуси Капитолия спасли
родину. Бдительные часовые, вдохновленные богами, они добросовестно
кричали при приближении разбойников и врагов. Напоминать об этих
обстоятельствах было ошибкою. Да, господин Жансонне, гуси Капитолия не
были хуже лягушек с болота понтийского. К тому же, господа галлы, вам
надо поберечься, чтобы вас не сбросили с этого Капитолия как раз тогда,
когда вам будет казаться, что вы на него забрались. Между тем как вы,
рода жителей, отличавшиеся своими характерами. Жители гор были быстрыми и
мужественными, и прирожденными республиканцами. Жители равнины были более
спокойными и более умеренными. Жители морского побережья были самыми
жесткими и склонялись к аристократии. Вообще говоря, во всех трех областях были и
отличные и очень дурные граждане. Мне кажется, даже, что Кимон256 был из
равнины, а Фокион — с морского побережья. Так и в нынешнем Собрании есть, например,
отличные люди и монтаньяры из равнины и побережья. А на горе иногда слышно
жужжанье насекомых фельянов и маленьких жирондистских мушек, сбежавших с
болота. Впрочем, я порицаю Солона за то, что он издал дурные законы, чтобы
угодить этим двум ублюдочным категориям афинян: следовало всех их привести к прин-
. пилам свободы и вечным законам разума и справедливости, начертанным в сердцах
всех людей. Солон был фельян, он угождал всем партиям, и извинялся, говоря, что
он дал своим согражданам не хорошие законы, а лучшие из тех, которые они могли
перенести. Он был своего рода Д'Андре, Барер, Петион, оставляя в стороне вопрос
о талантах. Потому-то, к своему стыду, он, как известно, пережил свое произведение.
Он был свидетелем возвышения тирании Пизистрата257 на развалинах его эфемерного
и худосочного законодательства, как мы могли бы стать свидетелями замены
системы конституционного комитета королевскою тиранией, если бы не вмешательство
суверена, призвавшего к порядку всех интриганов и всех мятежников {прим.
Робеспьера).

202
Максимилиан Робеспьер
новоявленные Бренны258, уже взвешиваете золото республики, которое вы
надеетесь унести, разве не видите вы римских фаланг, объединяющихся
под знаменем родины и свободы?
На фоне окружающего вас мрака я вижу несколько блестящих
черточек воображения, которые меня поражают и которые я хочу отметить.
Г. Верньо видит в своем лице новоявленного Тиберия Гракха, жертву
неблагодарности народа. Но патриции и вся римская аристократия
умертвили обоих Гракхов потому, что те предложили произвести раздел
имущества, вновь захваченного у врагов республики 259.
А вы не склонны к крайностям в проведении принципов, разве
только, если идет речь о спасении королей. Следуя примеру всех врагов
революции, вы клевещете на всех патриотов, представляя их как
проповедников аграрного закона, тогда как в действительности вся их
деятельность исключает возможность такой сумасбродной идеи. И вы еще
похваляетесь тем, что якобы вы похожи на Гракхов! Да что может быть
общего между сыновьями Корнелии и людьми, (которые перед самым
восстанием добились того, что королю, уже близкому к падению, было
направлено всеподданнейшее обращение, вместо декрета об отрешении
от престола? Несмотря на мятежный вид, который принимает здесь
г. Верньо, я думаю, что в Риме он одним из первых принялся бы
преследовать обоих трибунов. Это своеобразная политика, заключающаяся в
том, чтобы разыграть роль бешеного демагога с целью скрыть свои
направленные против общественной .свободы замыслы. Господин Верньо,
во всеоружии своих исторических цитат, не перестает подталкивать
к гражданской войне, изображая перед глазами публики ужасные
картины положения в Париже, описывая, что будут делать департаменты
в случае, если в Париже произойдут волнения, которые он предвещает
и на которые, видимо, надеется. Он больше похож поэтому на другого
римлянина, о котором он отзывается менее одобрительно, чем на того,
которому он, как будто, воздает хвалу.
Вы собрали все свои силы, чтобы опровергнуть одну историческую
истину, которая поразила все умы: добродетель всегда была в
меньшинстве на земле. Вы, страстные поклонники добродетели, возопили, что
это богохульство. Вы стали соревноваться между собою в том, кто более
пылко разоблачит автора этого положения перед народом, столь нежно
вами любимым, и перед человечеством, чья слава вам так дорога. Прежде
всего вы постарались не заметить, что здесь идет речь не о- народе,
угнетенном и подавленном деспотизмом, а о людях, выступающих на
мировой сцене и управляющих повсюду судьбами наций. Я не могу
согласиться с вами в том, что большинство тех, кто правит, тех, кто
представляют народ в какой бы то ни было из известных стран мира, являются
образцами добродетели. Нет, я не считаю, что меньшинство в пред-

Речи, письма, статьи 1793 г.
203
■ставительном собрании состоит обязательно из дураков или испорченных
людей. По этому-то вопросу я и выступал против вас, чтобы отбить у вас
охоту заглушать голоса чистых патриотов, которых вы боитесь. Вы
видите, какие преимущества содержатся для меня в самой истории
предыдущих Собраний. Что касается нынешнего Собрания, я хочу
надеяться, что оно будет счастливым исключением из печального правила, если
вы не будете этому противодействовать, или если оно сумеет
освободиться из сетей интриги, в которых вы стараетесь ее запутать. Впрочем, мы
с вами не можем понять друг друга в этом вопросе, ибо вкладываем
в одни и те же сло-ва различное содержание, мы говорим на разных
языках. Я, конечно, отнюдь не знаю той добродетели, которая фабрикуется
в ваших мануфактурах панегириков и пасквилей, которые вы щедро
распространяете среди своих. Я вполне готов с вами согласиться в том,
что люди достаточно добродетельные, чтобы обогащаться на счет народа,
не подвергаясь судебной ответственности, представляют собою
разновидность отнюдь не редкую. Что касается трудолюбивой и страждущей
части человечества, которую вы не считаете ни во что, то я мог бы вам
привести двадцать цитат из ваших выступлений, в которых вы
обвиняли меня в том, что я говорил о ней, что она от природы справедлива
и добра. Ныне вы притворяетесь, будто считаете, что я хотел ее
оклеветать. Народ всегда хочет общего блага, уже потому, что он — народ.
Ему даже не нужно добродетели, чтобы быть справедливым. Он самому
себе воздает должное; но личные интересы народных представителей
часто противоречат общим интересам, по крайней мере, так они думают.
Вот здесь-то и нужна добродетель, т. е. возвышенная душа и твердый
характер, руководимый надлежащим образованием. Вы находите, что
это очень обыденные качества и я благодарю за это небо и вас, г. Верньо.
Опровергайте историю вашими делами, а не вашими рассуждениями.
Иначе вам трудно будет ответить на следующее простое замечание:
«Если добродетель господствует на земле, почему же земля населена
тиранами и рабами?» Вы отвечаете: «Аббат Мори принадлежал к
меньшинству». Но, по-моему, сей аббат, желавший произвести некое
революционное соборование умирающему духовенству, был сто раз менее
виновен, чем все эти народные депутаты, которые подло покинули его
-дело, будучи большинством. Вы любите многочисленное общество, господа,
и, видимо, желая оправдать эту склонность, вы говорите, что Катилина
принадлежал к меньшинству. Пусть будет так. Но разве между
Каталиной и добродетельным человеком нет многих промежуточных
ступеней? Его сообщник, Цезарь, более удачливый и, пожалуй, более
преступный, принадлежал к большинству. Во все времена мир видел
преступление восседающим на троне. Пришло время свергнуть его оттуда;
большинство состоит из чистых и бедных людей, народ один лишь способен

204
Максимилиан Робеспьер
произвести это чудо. Не старайтесь разделить, унизить, обмануть,
поработить, разорить его. Дадим ему, по крайней мере, пример честности
и искренности.
Вы хотите оправдать вашу мнимую апелляцию к народу ссылкою
на пример, данный вашими противниками. И вы утверждаете, что вы их
поймаете на противоречии, ибо в Учредительном собрании они хотели
апеллировать к народу против суда над Людовиком260. Но вы не хуже
нас понимаете всю фальшь такого рассуждения. Когда беглый Людовик
был приведен обратно из Варенна, Учредительное собрание почти
единодушно склонно было объявить его неприкосновенным и оставить ему
всю его власть. Существовала монархическая конституция; не было
восстания, которое бы свергло тирана с трона. Небольшая группа депутатов
осмелилась поднять голос против этого заговора, посягавшего на
общественную свободу, и противопоставила господствующей системе оружие
суда народа, желавшего кары Людовику. Признаюсь, я был в этой группе.
Тогда это была идея, направленная к учреждению республики, и она
могла привести к падению тирана и тирании. Именно поэтому все рабы
двора принялись обличать меня как республиканца. Но теперь, когда
республика уже установлена, когда Национальный конвент, созванный
для осуждения Людовика, не осмелился бы оправдать его, когда этого
не решаются предлагать даже самые отъявленные роялисты из вашей
партии; теперь, когда внешняя война, которой в то время не было, по-
видимому, сочетается с гражданскою войною, факелы которой,
по-видимому, уже подготовлены, только врагл свободы могли бы придумать
такой ход, как свести на нет неотложную меру общественной
безопасности, которую Конвент должен принять против Людовика, путем какой-
то апелляции. Мы тогда апеллировали к народу против декрета о
неприкосновенности короля и об оправдании его. Ныне вы апеллируете
против декрета, который должен его осудить, причем вы делаете вид,
что вы -сами считаете этот декрет справедливым. Вы делаете для тирании
все, что обстоятельства позволяют делать для нее. Мы тогда делали все,
что только можно было сделать для дела свободы. Следуя вашим цринци-
пам, вы бы тогда голосовали с тем развращенным большинством, против
которого мы выступали и которому вы сейчас подражаете. Больше того.
Главные поборники вашей системы и были в числе тех, кто в 1791 г.
трусливо голосовали за предоставление безнаказанности преступному
королю и за расширение его власти. И эти-то люди ныне вменяют нам в
преступление то, что мы хотели апеллировать против их слабости или
их испорченности к правосудию негодующего парода! По одному этому
факту можно судить как о вашей правдивости, так и о вашем чувстве
стыда.
Мне не терпится, господа, закончить эту беседу с вами, которая для

Речи, письма, статьи 1798 г.
205
меня гораздо более тягостна, чем она неприятна для вас. Но надо
приложить еще некоторые усилия, чтобы призвать вас к добропорядочности.
Добропорядочность! О чем я говорю! Да вы сами смеетесь над моею
простотою, и вы как будто говорите мне словами того министра
Людовика XV, которого один бедняк упрекал в совершённой им
несправедливости: «Да разве не для этого я назначен?» Но, простите, господа, я
признаю, что я умалил ваш характер, я недооценил ваши высокие
предназначения; я рассматривал вас как людей с предрассудками. Некоторые
места из речи г. Жансонне окончательно открыли мне глаза. Бриссо,
если ты склонен к ревности, мне жаль тебя: даже в твоем искусстве,
ты только школьник по сравнению с Жансонне. Слушай и учись. Жансонне
доказывает, что только злодеи могут требовать осуждения короля без
апелляции. Сто раз лучше тебя он доказывает, что республиканцы, не
черпающие средства в национальных и иностранных кассах, представляют
собою отвратительную клику, господствующую над парижским народом
и, при его помощи, стремящуюся подчинить себе всю республику.
Но особенного внимания заслуживает то, каким образом он это
доказывает. Прежде всего, говорит он, известно, что одна парижская секция
поклялась, что если тиран не подвергнется каре, ни один из ее членов
не будет жить на территории Франции. Он добавляет, что эта секция
полагала, что в этом случае республике понадобится защитник. Заметь,
прежде всего, что ты, знающий это постановление так же, как и публика,
ты знаешь, что оно этих последних слов не содержит. Г. Жансонне
добавляет: «но вы знаете, кто главари этой клики; это Робеспьер,
объявивший себя защитником народа, поскольку он издает газету под таким
заглавием». Какое замечательное сопоставление! Ты отлично знаешь,
что я не выпускаю никакого другого периодического издания, кроме
настоящего, и ты видишь, что оно отнюдь не имеет заглавием «защитник
народа». Ты хорошо знаешь, что я отнюдь не такой безумец, чтобы
объявлять себя защитником народа или занять место в ряду шарлатанов,
которых я ненавижу. Итак, вот вам в одной очень короткой фразе по
меньшей мере три явно ложных утверждения, выдвинутых с героическим
бесстыдством перед лицом публики, которая знает и видит обратное.
Три ложных утверждения! О, Бриссо, бедный Варвиль, стоило тебе
культивировать свои таланты в Лондоне и Париже, в лучших школах
старого и нового режимов, чтобы потом увидеть, как, в одно мгновение, твою
славу затмят подвиги какого-то адвоката из Жиронды. Г. Жансонне
добавляет, что есть еще другой вождь этой партии, некий генеральный
заместитель, вице-диктатор. Вы угадали кто это? Это Марат, который,
как Жансонне счел нужным отметить, озаглавил свою газету «Друг
народа». Но, по совести, можно ли меня отождествлять с Маратом? Я
апеллирую к вашему суждению, г. де Варвиль. Откуда это упорное желание,

206
Максимилиан Робеспьер
чтобы я был не самим собою, а кем-то другим? Даже вы не сможете
добиться того, чтобы все поверили, что меня зовут Марат. Так как это вам
не удалось, вы принялись столь часто повторять мое имя рядом с его
именем, чтобы меня приняли за некую принадлежность этого великого
деятеля, столь воспеваемого в наших листках, как если бы у меня не было
своего собственного существования много лет до того, как вы надумали
лишить меня его, как если бы мои доверители и мои сограждане не
могли судить обо мне по моим собственным делам, между тем, как Марат
писал в каком-то подвале, а Бриссо еще только занимался темными
интригами с охвостьем прежней полиции, и пресмыкался в прихожих
высокопоставленных людей. Помнится, одно время Бриссо и еще кое-кто
сговорились между собою сделать мое имя почти синонимом имени Пе-
тиона, и они очень старались соединять их вместе. Не знаю, было ли это<
из любви ко мне или к Петиону. Но, казалось, что они составили
заговор с целью отправить меня в бессмертие, в обществе великого Жерома.
Я оказался неблагодарным. Чтобы наказать меня, они сказали: «раз ты
не хочешь быть Петионом, ты будешь Маратом». Так вот, господа, я
вам объявляю, что не хочу быть ни тем, ни другим. Полагаю, что я имею
право на то, чтобы в этом вопросе было запрошено мое мнение, и вы не
сможете распорядиться моим существом вопреки мне. Я вовсе не
собираюсь отказывать Марату в справедливом признании его заслуг. В своих
газетах, которые не всегда являются образцами стиля и мудрости, ои
все же высказал полезные истины и вел открытую войну против всех
влиятельных заговорщиков, хотя иногда и не мог ошибаться
относительно отдельных лиц. Я знаю, что он и вас не пощадил. Но эта его заслуга не
заставила меня забыть об экстравагантных фразах, которые он иногда
примешивал к самым здравым идеям, как будто для того, чтобы дать
вам и подобным вам предлог для клеветы на дело свободы. Давно было
сказано, что, в этом смысле, Марат был отцом умеренных и фельянов.
На этом же основании можно было бы сказать, что он ваш патрон.
И иногда может показаться, что он вас наказывает только из любви
к вам. Бьюсь об заклад, что и вы его любите, хоть и стараетесь очень
громко кричать при малейшем наказании, которое вы от него получаете.
В самом деле чем были бы вы без него? Чем бы вы наполняли все ваши
газеты и ваши речи, если б он не написал тех двух-трех нелепых и
кровожадных фраз, которые вы умудряетесь непрестанно повторять и
комментировать? Делать было бы нечего, вам пришлось бы, пожалуй, стать
патриотами, если б он не дал вам предлога переодеть патриотизм в маратизм,
чтобы придать антипатриотизму, фельянтизму, роялизму и плутизму *
некий облик мудрости и умеренности. Врагам свободы удобно выступать
* Coquinisme — слово, шутливо сочиненное Робеспьером ad hoc (от слова
coquin—плут), но вообще неупотребляемое (прим. переводчика).

Речи, письма, статьи 1793 г.
20?
просто в роли противников Марата и смешивать дело свободы с
личностью отдельного человека, освобождая себя этим от обязанно.сти
соблюдать уважение к этому делу. Это была политика первых аристократов,
и героев интриги, провал которых вы разделите точно так же, как вы
подражаете их подвигам. Подобно им, вы хотите внушить всей Европе,
что сторонники принципов равенства представляют собою лишь
клику и что эта клика и есть Марат. Так, благодаря таланту метаморфозы,
которым вы щедро одарены, Париж, якобинцы, члены Конвента,
неугодные интриганам, и Марат, это абсолютно одно и то же. Все энергичные
друзья свободы не более как спутники, увлеченные круговоротом этой
новой звезды.
Посредством этого магического имени вы рассчитываете свергнуть
все созданное нашею революцией. Именно для достижения этой великой
цели вы без устали пишете, печатаете, разглагольствуете и интригуете.
Но революция победит, несмотря на имя Марата и на ваши интриги;
расправятся ,и с вами, и с ним, его уклоны будут осуждены, а ваши ;заго-
воры будут сорваны. Никогда ни одна преступная голова не пала от фраа
журналиста, но честолюбивые заговоры, о которых вы, как будто,
забываете, привели к тому, что человеческая кровь лилась потоками.
Преступления тирании навлекли на человечество больше бедствий, чем самые
гиперболические периоды самого желчного писателя. Лишь вы одни,
господа, можете приписывать в ваших разглагольствованиях, и еще
больше в ваших действиях, столь важное значение человеку, склонному к
преувеличениям. При мудром правительстве на него даже не обратили бы
внимания. Только состояние угнетения вынуждает народ обращать на
недостатки, им самим осуждаемые, меньше внимания, * на мужество
тех, кто срывает маски с его врагов.
Но вернемся к принципам, г. Жансонне. Только принципы
справедливости и нравственности могут обеспечить счастье и спокойствие наций.
Я предпочитаю один акт гражданской доблести всем вашим
обвинительным речам и даже всем дерзким выдумкам, которые вы себе позволяете.
Например, вместо того, чтобы обвинять меня в том, что я добиваюсь
наказания короля якобы для того, чтобы восстановить деспотизм, разве не
более разумно было бы вам самим способствовать наказанию деспота
и заняться укреплением свободы? В другом месте вы приписываете мне
отрывок из речи, гласящий: «что народ озабочен не столько тем, чтобы
самому осуществлять свои права, сколько тем, чтобы их передоверить
честным уполномоченным», чтобы тут же из этого заключить, будто я
таким образом призываю народ сохранить диктатуру за моими друзьями
и за мною.
Так вот, прежде всего, оказывается, что приписываемая вами мне
фраза не моя, что она принадлежит другому оратору. Так что вы изобли-

208
Максимилиан Робеспьер
чены в приведении ложной цитаты, с целью сделать из нее столь
экстравагантные выводы, что ваши доверители должны быть обеспокоены
состоянием вашего мозга. В другом месте вы обвиняете меня в сочинении
петиции Марсова поля261, что, как всем известно, является ложью.
Но эта ложь далеко не столь преступна, как то оскорбление, которое
вы здесь намеренно и злобно наносите памяти безоружных патриотов,
умерщвленных двором и Лафайетом на алтаре родины. Итак, вы дошли
до того, что открыто обвиняете поборников свободы. Стало быть, ваш мозг
в плачевном состоянии. В самом деле, надо позвать вашего заместителя.
Это семейная болезнь, она не пощадила даже Бриссо.
Что же это, Бриссо? Ты, кто, в то время, когда коварный двор
приготовил все, чтобы предать нас нашим врагам, описывал нам, как все
властелины мира дошли до состояния полного бессилия, и как все народы
восторженно спешат навстречу французской конституции; ты, кто на
этом основании призывал нас разом объявить войну всей Европе, ты же,
сегодня, смеешь угрожать нам гневом королей в случае, если мы осудим
их сообщника! Ты, не краснея, предлагаешь нам руководствоваться при
издании декрета тем, что тираны заинтересованы в судьбе Капета,
а минуту спустя ты говоришь нам, что все дворы желают его смерти, что
они расточают золото, чтобы побудить нас приговорить его к смерти! Ты
говоришь нам, что тот день, когда мы приостановим осуждение Людовика
путем апелляции к первичным собраниям, будет столь же славным, как
бессмертный день 10 августа. Как смеешь ты осквернять славу нашей
революции, сопоставляя ее с подлою и коварною резолюцией, которую ты
пытаешься вырвать посредством шантажа, чтобы помочь делу тирании?
Как смеешь ты оправдывать войну, объявленную английским
правительством нашей свободе, последними событиями самой революции и самим
рвением членов Конвента, наиболее шертично настаивавших на
наказании тирана? Какое право имеешь ты считать французов столь глупыми,
чтобы поверить тебе на слово, что пиастры и гинеи деспотов текут для
того, чтобы привести одного из них на эшафот, а не для его спасения?..
Я останавливаюсь. Я согласен объяснить все это тою же причиною,
которая вызвала бред твоего коллеги. Я заключаю отсюда, что мне уже давно
следовало закончить эту беседу.
Итак, я оставляю вас в руках медицинского факультета. Надеюсь, что
он будет лечить вашу болезнь более благоприятным образом, чем вы
лечите болезнь республики. Ибо если бы факультет окончательно
расстроил столь необходимые миру головы, е!сли б он внес в ваше мышление ту
анархию и тот беспорядок, которые вы создаете на наших заседаниях и
в государстве, клянусь донести о нем английскому правительству,
берлинскому двору и всем честным людям Франции, как об обществе убийц
и мятежников.

Жан-Пъер Бриссо
Гравюра M а в ь е по рисунку Б о н в и л я
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва

Жан-Мари Ролан
Гравюра Хонвуда по рисунку Р а ф ф е
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва

Речи, письма, статьи 1793 г.
209
РЕЧЬ В КОНВЕНТЕ ПРОТИВ РОЛАНА
6 января 1793 г. 262
Конечно, весьма странно, что представитель народа, выступающий
против всякой подрывной деятельности, против нарушения всех
регламентов, оказывается призванным к порядку, при чем его требование
остается, так сказать, незамеченным.
Я просил слова для выступления против председателя, а он
призвал меня к порядку как раз тогда, когда я требовал, чтоб он сам был
призван к порядку. Что касается порицания, я отвечаю на него, что оно
отнюдь не позорит, когда оно не заслужено, и: презрение нации падает
только на того, кто несправедливо применил его. Если в этом Собрании
нарушаются все регламенты, то виноваты ib этом должностные лица
Конвента. Напрасно стали бы утверждать, что невозможно сдержать
волнения большого Собрания. Когда Трейяр 263 хочет взять на себя труд
установить порядок и спокойствие в этом месте, он легко добивается
этого. И я думаю, что Конвент должен быть благодарен ему эа это.
Итак, я тщетно просил слова у председательствующего сегодня члена
Конвента, который более искусен в доказывании своего беспристрастия,
чем точен в соблюдении правил беспристрастия. |Половина Собрания
в бешенстве поднялась против меня только потому, что я хотел
затронуть одного всемогущего министра. Выходит так, что если
представитель народа вооружен лишь своею честностью и откровенностью, то он
бесконечно ниже министра, располагающего всеми департаментами
и всею исполнительною властью, благодаря огромным богатствам,
которые революция передала в его руки. Я знаю только то большинство,
которое образуется в Собрании, а не в тайных сборищах и на
министерских обедах... (Голос с места. Вы не говорите об обедах в Мус-
со264, загородном доме Эгалите) и когда какое-либо правительственное
влияние заранее выработало декреты, подготовило предложения и все
устроило посредством интриг, то большинство является кажущимся и
иллюзорным.
Какое значение может иметь для меня доклад, с которым этот
министр здесь выступает? Этот доклад представляется мне
подозрительным. Я заявляю, что тут вое было заранее согласовано, скомбинировано.
Добродетельный Ролан приходит сюда с докладом, похожим на те,
с которыми он так часто к вам приходил, направленным против
парижского народа, против его последней революции. Он приходит, вероятно,
для того, чтобы заявить вам, что... (ропот). Эта часть вопроса не может
быть обсуждена, как я уже заметил, в настоящее время. Но я добавлю
некоторые важные соображения. Дело в том, что, когда приостановлено
14 т. II

210
Максимилиан Робеспьер
действие всех органов власти, создаются промежутки, во время которых
разгораются страсти и интересы, направленные к уничтожению
рождающейся республики. Чрезвычайно важно, чтобы в республике ни один
человек и ни одна группа людей не могли возвыситься и объединить
в своих руках всю власть с тем, чтобы подавлять всех тех, кто не захочет
встать под их знамя.
Очень важно также, чтобы человек, обладающий такою властью, не
имел возможности, под предлогом формирования общественного
сознания, развращать общественное мнение, направляя его .к своей цели, т. е.
расхваливая себя и своих друзей как образцы добродетели и
изображая других злодеями, разбойниками, мятежниками и дезорганизаторами.
Итак, надо вернуться к принципам и забыть о людях. Особенно
важно, чтобы представители народа проводили в жизнь эти принципы и
чтобы из их среды исходили не пасквили, издаваемые либо министром, либо
народными представителями-журналистами, и не памфлеты различных
видов, во множестве фабрикуемые в кабинетах министра внутренних
дел; если б эти издания не были оплачены государственным
казначейством Франции, то они были бы оплачены банкирами Лондона и Берлина.
{Ропот. Голос с места. Мы здесь не у якобинцев.) Я возражаю против
этого обсуждения и, особенно, против неожиданного предложения о
роспуске парижских секций. Ибо, когда люди до бесконечности затягивают
дело столь опасное, как судебный процесс тирана, когда стараются
провести бесконечные отсрочки, то позволительно подозревать, что кто-то
стремится нарушить общественное спокойствие.
Только парижские секции могут сохранить общественное
спокойствие, когда ему угрожает опасность. В таких случаях нельзя полагаться
на отдельных лиц, уязвимых для коррупции, окружающей их со всех
сторон. К тому же, мы сейчас переживаем такое время, когда
временные органы власти, по-видимому, ослаблены под действием
обстоятельств, ибо именно сейчас происходит обновление департамента. Еще
не все назначения произведены в нем. Муниципалитет имеет лишь
временный характер, поскольку мэрия обновлена полностью, от последнего
служащего до главы.
В настоящее время именно секции, народ в целом, который не может
принадлежать к какой-либо клике, какой бы могущественной она ни
была, может обеспечить общественное спокойствие. Между тем, я боюсь,
как бы не распустили секции для того, чтобы этот роковой, как я его
назвал, и ценный дом заключения в Тамиле, не был использован для
обманов из коварных внушений теми, кому хотелось бы уверить меня,
что вместо национального правосудия народ Парижа хотел бы сам
наказать тирана.
Как могу я судить, при таком наплыве иностранцев в Париж, как

Речи, письма, статьи 1793 г.
211
могу я судить о заговорах, которые будут плести, когда глаза народа
будут закрыты, когда народ будет рассеян и, в ;момент обострения
волнений, не будет никакого указанного законом места сбора для граждан!
Эти секции, когда начало работать Учредительное собрание,
охраняли общественное спокойствие; они совершили революцию; они
поддержали ее против всех коварных козней, против всех аристократов, против
всех смутьянов. Спокойствие царит, вопреки усилиям некоторых
мятежников; оно царит в секциях, и секции его охраняют. Есть еще люди,
желающие продолжать игру Лафайета, люди, носящие маску добродетели,
такую же, какую он носил и посредством которой он так долго дурачил
невежд и доверчивых простаков. Даже благонамеренные люди хотят
воспроизводить эту пагубную политику при помощи прежних средств. В
самом деле, наблюдайте способ выражения, интриги и клеветнические
измышления этой партии, и вы увидите, что они совершенно похожи на
язык, интриги и клевету Лафайета и всех лицемерных демагогов, которые
до сих пор убивали Свободу при помощи той же Свободы.
Я покидаю трибуну. Я так убежден в реальности и неизбежности
угрожающих родине опасностей, что я уверен в том, что эти же людр1
поднимутся на эту трибуну, чтобы клеветать на патриотов, на друзей
Свободы.
ОБЩИЕ СООБРАЖЕНИЯ О ПРОЕКТЕ НАРОДНОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ
ПРЕДЛОЖЕННОМ КОНВЕНТУ265
10 января 1793 г.
Природа создала человека добрым. Тот, кто отрицает это положение,
не должен и помышлять о создании учреждений для человека. Стало
быть, если человек испорчен, то вина за это должна быть возложена на
пороки общественных учреждений. Из этих двух истин вытекают все
принципы воспитания как государственного, так и частного.
Поскольку природа создала человека добрым, его надо привести
обратно к природе. Если общественные учреждения извратили человека,
надо реформировать общественные учреждения.
Но где та сила, которая способна совершить это чудо? Если те, кто
состарились под властью испорченного общества, возьмутся за дело
возрождения общественных нравов, то это внушает мне страх. По
естественному течению событий, наши потомки доляшы быть лучше нас.
А между тем мы собираемся создавать для них учреждения. Я боюсь,
как бы интрига не захватила власть и над будущими поколениями,
чтобы увековечить царство пороков и бедствий рода человеческого.
14*

212
Максимилиан Робеспьер
Целью гражданского общества является развитие естественных
способностей человека для счастья отдельных лиц и общества в целом.
Единственный путь к достижению этой цели заключается в согласовании
частных интересов с общими интересами, в направлении страстей,
обуревающих сердце человека, к предметам, полезным для общественного
преуспеяния. Я называю хорошими, сообразными природе, т. е. разуму,
те законы, которые устанавливают такую счастливую гармонию, и
дурными — те законы, которые ее нарушают.
Всюду, где законы построены на этих принципах, эти законы сами
по себе составляют государственное воспитание. Всюду, где законы
нарушают эти принципы, мы неизбежно наблюдаем плохое
государственное воспитание. Находясь под влиянием порочного правительства, оно
будет в его руках лишь дополнительным орудием коррупции и тирании.
Для народа, живущего под властью дурных законов, государственное
воспитание есть лишь еще один бич. Ему остается только сохранять,
в независимой сфере частной жизни и отеческого воспитания, средства
поддержания некоторой связи с вечными принципами справедливости
и правды. Для деспотов вершиною политического искусства является
овладение разумом человека, дабы сделать его сообщником в деле
порабощения. Законодатели, сущность вашей миссии, как воспитателей ваших
сограждан, заключается в тех добрых законах, которые вы им
предложите. Ведь вы сами утверждаете, что одна из главных целей народного
просвещения заключается в том, чтобы начертать ваши законы в умах
людей.
Но как же вы хотите, чтобы мы их изучили, когда они еще не
существуют, или если эти законы таковы, что их скорее следовало бы
забыть? Какие законы имеем мы на сей день? Те, которые дала нам
королевская и конституционная тирания и которые вы сами постоянно
дезавуируете. Поэтому начните, прежде всего, с преподания нам более
хороших законов.
Какие бы законы вы нам ни дали, не забывайте, что ваш разум не
должен деспотически подчинять себе всеобщий разум, и что
государственная власть должна оставлять общественному мнению свободу
совершенствовать законы и правительство. Нам еще надо преодолеть много
предрассудков, прежде чем мы хотя бы поймем, что источником всех
дурных законов и камнем преткновения общественного порядка
являются частные интересы, честолюбие и жадность тех, кто правит страною.
Человек, осуществляющий большую власть, легко привыкает
рассматривать ее как свое частное достояние. Он всегда склонен
злоупотреблять этою властью, с целью возвысить свою личную волю над общею
волею, с целью принести общественное благо в жертву своим личным
страстям, если только сила просвещенной общей воли не вынудит его оста-

Речи, письма, статьи 179В г.
213
ваться в установленных ею границах его власти. Читайте историю, и
вы повсюду увидите доверчивые и порабощенные народы, и
честолюбивых и деспотических делегатов народа; бедствием для свободы является
но непокорность народов, а беззаконие тиранов.
Есть истина, неприятная для слуха честолюбцев и, к сожалению,
неведомая людям, отупевшим в рабстве: главною целью политических
учреждений должна быть защита свободы граждан от узурпации
правительства. Я сказал бы больше. Главная забота законодателя должна
состоять в том, чтобы самому остерегаться от искушения издавать
законы, преследующие его личные интересы. По этой же причине
народное просвещение должно иметь целью создать дополнительный барьер,
защищающий права народа и обеспечивающий их принципы. Народное
просвещение 'это отнюдь не некий суверенный культ, служителями
которого являются короли и сенаторы. Это религия природы и правды, и
ее единственный глава есть вечный законодатель, ее единственное
евангелие — священные правила справедливости и человечности. Если (законы
справедливы, общественный разум, формированию которого они
содействовали, любит и почитает их. Если они несправедливы, общественный
разум исправляет их и учит соблюдать их до тех лор, пока их
исправят.
Из этих бесспорных принципов следует, что воспитание граждан не
должно находиться в абсолютной зависимости от тех, кто правит
страною. Иначе оно стало бы прикрытием для их преступлений и гибельным
препятствием прогрессу просвещения, который должен привести к
уничтожению злоупотреблений и к совершенному общественному
благоденствию.
Общественное мнение — это почти единственная сила,
импонирующая носителям государственной силы и власти; если вы и общественное
мнение отдадите в их руки, вы создадите самый чудовищный деспотизм,
вы будете подражать подлому лицемерию тех тиранов, которые показали
себя наиболее ловкими в искусстве порабощения и унижения
человечества. Что особенно важно преподать гражданам? Прежде всего, им надо
разъяснить права человечества, обязанности каждого человека к себе
подобным, божественные принципы нравственности и равенства. А кто
же-будет лучшим наставником в этом смысле? Может ли быть таковым
высокопоставленный человек, всегда готовый забыть об этих правах,
чтобы расширить или увековечить свою власть? Нет, таким наставником
будет независимый философ, равнодушный к приманкам честолюбия
и соблазнам власти. Это будет гражданин, преследуемый беззакониями
правительства, отец семейства, страдающий от гнета и нищеты. Когда
государственных должностных лиц считали по самой их природе
предназначенными для руководства общественным разумом, то это было

214
Максимилиан Робеспьер
противоположно истине. Наоборот, общественный разум должен
подчинить их себе и судить их. Народ всегда лучше отдельных личностей.
А кто же эти носители государственной власти, если не отдельные
личности, к тому же более других подверженные заблуждениям? Народ
всегда хочет своего блага. Отдельный человек, влиятельный человек
тоже хочет своего блага. Но благо народа совпадает с интересами
человечества, а частное благо влиятельных людей совпадает с интересами
спеси. Передать влиятельным людям заботу об образовании
общественного духа, это значит доверить им заботу об его развращении на пользу
им. Каким бы добродетельным ни был высокопоставленный человек, он
никогда не может быть столь же добродетельным, как нация в целом.
Если даже его гений будет равен его честности, он никогда не будет
совершенно свободен от ошибок и грехов. У него будет хоть одна какая-
нибудь страсть, и этого может быть достаточно, чтобы ввести его в
заблуждение и подвергнуть опасности общее благоденствие. Он будет
полагать, что служит родине, когда на самом деле он будет служить
своему злопамятству и своим страстям или, если он сам от них свободен,
злопамятству и страстям своих слуг. Вообще судьбу государства нельзя
доверять характеру того или иного человека, а только принципам и
мудрой прозорливости законов, учреждающих свободу. Законы должны
смотреть на правительство лишь как на необходимого слугу суверена,
за которым должен следить глаз хозяина. Законы никогда не должны
позволять слуге налагать повязку на этот стесняющий глаз. Поэтому
никогда законодателю не приходила в голову столь экстравагантная
идея, как выдать, как это сделало предыдущее Собрание, огромные
суммы министру внутренних дел «для распространения гражданского
духа». Впрочем, этот самый министр дал недавно пример еще большего
сумасбродства, учредив в своем огромном министерстве особое бюро,
названное «бюро по образованию общественного мнения». Надо
признать, что если такого рода мануфактура не является самым нелепым
из всех учреждений, то оно, во «всяком случае, самое опасное- для
общественного -мнения и для свободы. Я не намерен подробно излагать здесь
различные злоупотребления или анализировать те отравы, которые оно
распространило по всей территории республики. Я хочу остановиться
лишь на принципах.
Если кто-либо полагает возможным противопоставить изложенным
мною истинам пример иного древнего народа, пусть он немного
поразмыслит 266. Он поймет, что говорит о маленьком городе, законы которого
были построены на двух основах, внушающих нам ужас: бедность и
общность имущества. Он поймет, что нет ничего общего между этою семьей
суровых республиканцев и нацией в 25 миллионов человек, пребываю-
ших в современных условиях. Он поймет, что народ, вышедший из раб-

Речи, письма, статьи 1793 г.
215
ства и обратно попадающий в руки интриги, должен придерживаться
другой политики, чем общество, свобода которого давно установлена на
фундаменте законов и нравов. Вглядитесь внимательно в наше
собственное положение и окажите, не заключается ли главная причина наших
беспорядков в коварных усилиях, выдвинутых интригою
государственных должностных лиц, направленных к извращению общественного
мнения, к тому, чтобы заставить его спуститься с высоты принципов
свободы к духу роялизма и аристократии. Скажите, разве угрожающие нам
волнения не являются только борьбою страстей и предрассудков
против разума и истины? Надо открыто сказать: наше время есть время
клик. Но такое время не подходит для установления системы народного
просвещения. Все, что может сделать честный законодатель, это вырвать
народное просвещение из-под власти частных интересов и дать ему
возможность поддяться на поверхность этого океана частных мнений,
обуреваемого духом партий. Но единственное средство достичь этой
цели заключается в том, чтобы некоим образом предоставить его самому
себе, не подвергать его влиянию какого-либо учреждения или индивида.
Это средство есть система законов, способная обеспечить победу разума
и свободы и отбросить в небытие все частные честолюбия и все
преступные надежды.
Граждане, я тоже мог бы вам представить детально разработанные
планы народного образования. Я мог бы рассуждать и о необходимости
просвещения, чего никто не оспаривает, и о пользе чтения и письма, и о
соответственных преимуществах точных наук и приятных знаний, и даже
о ранге, который каждый из этих предметов должен занимать в иерархии
государственных школ. Я мог бы заранее создавать должности учителей
и взять на себя заботу о выборе их. Я мог бы представить вам блестящие
описания национальных праздников и даже, на мгновение, создать у вас
иллюзию, показав вам подобие каких-либо лакедемонских учреждений,
чуждых нынешнему нашему положению. Но прежде, чем перейти к
деталям, надо составить план и, что особенно важно, установить принципы.
Прежде чем дать народу учреждения, надо его сохранить, и дать ему
конституцию. Так вот, я рассмотрел в свете этих принципов план,
предложенный вашим Комитетом народного просвещения, и пришел к выводу,
что он не заслуживает быть предметом обсуждения.
Мелочные детали, некая механическая конституция школ первой и
второй ступени, преподаватели чтения, письма, геометрии, патетические
предложения кое-каких античных учреждений, ни плана, ни принципов, кое-
какие исторические реминисценции, никаких моральных или
философских концепций, выгодные должности, предоставляемые в распоряжение
нынешнего правительства, вот все преимущества этой системы.
Законодатели, отразите врагов государства, сорвите заговоры, каждый день во-

216
Максимилиан Робеспьер
зобновляющиеся на ваших глазах. Выражайте во всеуслышание ваше
презрение к интриге и лжи. Вырвите бразды правления из рук
безнравственности и лицемерия, и тогда вы будете достойны приступить к великому
делу народного просвещения.
ЗА СМЕРТНУЮ КАЗНЬ КОРОЛЮ.
Речь в Конвенте 16 января 1793 г. 267
Я отнюдь не любитель длинных речей по поводу совершенно ясных
вопросов. Такие речи — дурная примета для дела свободы. Они не могут
заменить любви к правде и патриотизма, при наличии которых такие речи
становятся излишними. Я горжусь тем, что ничего не понимаю в тех
чисто словесных различиях, которые придумываются для того, чтобы
уклониться от очевидного 'следствия признанного принципа. Я никогда не
умел разложить мое политическое (существование и найти в себе два
различных качества, качество судьи и качество государственного человека:
первое — для того, чтобы объявить обвиняемого виновным, второе — для
того, чтобы избавить себя от применения наказания. Все, что я знаю, это
то, что мы представители народа, посланные для укрепления
общественной свободы путем наказания тирана, и этого мне достаточно. Я не могу,
вопреки разуму и справедливости, считать, что жизнь деспота имеет
большую ценность, чем жизнь простых граждан, я не могу ломать себе
голову над тем, как избавить величайшего из преступников от наказания,
которое законом предусмотрено для гораздо менее серьезных
преступлений и уже применено к его сообщникам.
То самое чувство, которое в Учредительном собрании побудило меня
требовать, правда тщетно, отмены смертной казни, сегодня заставляет
меня требовать ее применения к тирану моей родины и, в его лице, к
монархии вообще. Я не мастер предсказывать или придумывать будущих
или неведомых тиранов для того лишь, чтобы избавить себя от
необходимости поразить того тирана, которото, при почти единодушном согласии
этого Собрания, я объявил виновным, и которого народ поручил мне, как и
вам, судить. Клики, будь то реальные или химерические, не могут, на мой
взгляд, быть основанием для того, чтобы его пощадить, ибо я убежден,
что верным средством уничтожения клик является не их размножение,
а их разгром под действием разума и национальных интересов. Я советую
вам не сохранять королевскую клику для противопоставления ее тем,
которые могут возникнуть, а начать .с ее уничтожения, и затем построить
здание общего счастья на развалинах всех антинародных партий. Я также
не стараюсь, как это делают некоторые другие, использовать угрозы или

Речи, письма, статьи 1793 г.
217
действия европейских деспотов ка,к мотивы для спасения бывшего короля,
ибо я их вюех презираю, и не намерен призывать представителей народа
к капитуляции перед ними. Я знаю, что единственное средство победы
над ними заключается в том, чтобы возвысить характер французов до
уровня республиканских принципов и обладать, в отношении королей и
их рабов, тем престижем, которым свободные и гордые души облапают
в отношениях с рабскими и наглыми душами. Еще менее склонен я
поверить в то, что эти деспоты якобы полными горстями бросают золото для
того, чтобы отправить подобного себе на эшафот, как это беюстрашно
утверждали. Если бы я был склонен к подозрительности, я подумал бы,
что верным было бы как раз обратаое предположение. Я отнюдь не хочу
отречься от своего разума, чтобы избавиться от выполнения моего долга.
Я тем более не позволю себе оскорблять великодушный народ
постоянными нареканиями на то, что якобы мы не можем здесь свободно заседать,
что будто бы мы здесь окружены врагами, ибо я вовсе не намерен заранее
протестовать против осуждения Людовика Напета или апеллировать на
этот приговор к иностранным дворам. Я был бы очень огорчен, если бы
мои мнения оказались похожими на манифесты Питта или Вильгельма268.
Я, наконец, не привык противопоставлять пустые слова и неясные
разграничения бесспорным принципам и повелительным обязанностям. Я
голосую за смертную казнь.
ОБ УВЕКОВЕЧЕНИИ ПАМЯТИ МИШЕЛЯ ЛЕПЕЛЕТЬЕ.
Речь в Конвенте 23 января 1793 г.269
Граждане! Тиран французов пал от меча законов. Пусть вздохнет
свобода, пусть родина поднимет свою победоносную голову, но добрые
граждане должны по-прежнему бодрствовать, они должны развить ту
святую энергию, (которую в них возбуждает наказание королей. Тиран
оставил нам в наследство остатки пороков, введенных к нам деспотизмом,
все бедствия, им подготовленные, и всех многочисленных врагов, которых
он на нас натравил. Какое страшное колдовство совершала монархия над
душами людей! Самый низкий из смертных уже успел пролить кровь
трехсот тысяч честных граждан; даже его судебный процесс стал сигналом
для самого страшного заговора, когда-либо угрожавшего свободе;
кинжалы всех злодеев Франции и Европы поднялись над головами
преданнейших защитников отечества. Оправдание Людовика, или декрет,
направленный к тому, чтобы спасти его посредством пагубных проволочек,
были бы для них смертным приговором. Даже победа, одержанная
патриотическим героизмом в Конвенте над интригою и вероломством, лишь
приостановила, но не подавила заговор, она не смогла разоружить убийц.

218
Максимилиан Робеспьер
Многие депутаты, (которые, в своей преданности родине, настаивали
на осуждении тирана, подверглись нападениям и преследованиям со
стороны этих убийц. Один из самых верных представителей народа умер под
их ударами. В тот день, когда смерть последнего короля должна была
утешить человечество, ему пришлось оплакивать ужасное убийство,
жертвою которого был один из его самых преданных защитников. Мишель
Лепелетье, на пути в могилу, предшествовал самому тирану. Граждане,
остановимся перед погребальной урной, в которой заключен прах героя
отечества. Оросим эту урну слезами, грозными для всех тиранов.
Граждане, друзья (Свободы и равенства, лишь мы вправе чтить память
мучеников за эту подлинно божественную веру, коей мы являемся
миссионерами. На наших глазах Лепелетье, с начала революции, постоянно
сражался в первых рядах защитников свободы. Лепелетье был
благородным человеком, он стоял во главе могущественной корпорации,
разделявшей суверенную власть с королевским деспотизмом, он обладал огромным
богатством; он отдался делу равенства и почтенной бедности. Свои
выдающиеся таланты, стяжавшие ему известность еще до революции, он не
продал деятелям интриги и честолюбия, а посвящал их всегда делу
защиты вечных принципов морали и философии. Далекий от всякой роскоши
и от претензий, он без слов отдавал часть своих богатств для обеспечения
победы дела свободы и для облегчения человеческих страданий. iB
департаменте Ионн, откуда он был выбран депутатом, в Париже, повсюду, где
находились его владения, он был опорою бедных, защитником
несчастных, другом патриотов. Лишь горестные крики, исторгнутые вестью о
его смерти, тех несчастных, которым он помогал, раскрыли перед нами
часть его заслуг, которые по скромности своей он скрывал от
благодарности граждан (аплодисменты). Его душа, чистая и возвышенная,
мягкая и мужественная, была священным источником тех политических
мнений, с которыми он выступал с трибуны. Если его красноречию
недоставало той молниеносной горячности, которая разит преступление, то он
обладал в высшей степени силою разума и мягкостью формы изложения,
что привлекает слабых и просвещает добросовестных людей.
С особенною силою вся его великая душа развернулась в этот
последний период революции. Все, кто обладал или считал, что обладает каким-
нибудь талантом, объединялись для унижения и подавления дела народа
и для захвата всей правительственной власти. Как раз тогда, когда
лицемерная и всемогущая коалиция, поклявшаяся спасти тирана от
эшафота, противопоставляла неподкупным защитникам принципов лишь
клевету и (кинжалы, он предпочел подвергнуться этой двойной опасности,
чем принять правительственные посты и сокровища, которые эта
коалиция предлагала своим последователям. Как раз тогда, когда нельзя было
произнести слово «народ», не навлекая на себя обвинений в мятеже и

Речи, письма, статьи 1793 г.
219
подлаживании к народу, он с новым пылом выступил в защиту прав
народа. Он объявил себя другом и боевым товарищем депутатов
республиканцев как раз в такое время, когда целая армия борзописцев,
оплачиваемая преступным министром и кликою, орудием которой он является,
клеймила этих депутатов как анархистов, смутьянов и мятежников и
навлекла на них общественное презрение и бешеную ненависть
заговорщиков. Мы его видели защищающим, в нашей среде, доктрину равенства
и свободы. С тех пор, как само имя якобинцев было запрещено
очередными интриганами, как оно некогда было запрещено Леопольдом, Браун-
швейгом и Лафайетом, он стал еще более регулярно посещать это
Общество. Он еще председательствовал в нем незадолго до того, как это
гнусное преступление похитило его у родины. Наши враги заплатили бы
любую цену за то, чтобы получить его голос в деле тирана против народа!
Он всегда голосовал против гибельных промедлений, против преступных
проволочек, посредством которых хотели уклониться от наказания
тирана... И вот, его нет больше с нами! О Лелелетье, ты был достоин
умереть за родину под ударами ее убийц! О, дорогая и священная тень,
прими наши пожелания и наши клятвы! Благородный гражданин,
неподкупный друг правды, мы клянемся твоими доблестями, мы клянемся
твоею славною и мрачною кончиною защищать то святое дело, коего
ты был апостолом. Мы клянемся неустанно вести войну с преступлением,
всегдашним врагом которого ты был, с тиранией и предательством,
жертвою которых ты стал. Мы завидуем твоей смерти и сумеем подражать
твоей жизни. Навсегда останутся начертанными в наших сердцах те
последние слова, в которых выявилась вся твоя душа: «Пусть моя смерть
принесет пользу родине, пусть юна поможет «отличить подлинных
друзей свободы от фальшивых, и я умру удовлетворенный».
Братья и друзья, сейчас мы спешим в Пантеон упокоить там прах
этого великого человека, мы идем туда вместе с представителями народа,
воздающими эту заслуженную дань уважения его памяти, вместе со
всеми гражданами, оплакивающими патриотизм и свободу, которым в его
лице нанесен предательский удар. \К выражениям общественной скорби
мы решили добавить особые памятники нашей скорби: почестями,
возданными гражданской доблести, мы искупим те, что интрига и заблуж-
' дение унизили, воздав их шарлатанам и лжецам. Эти почести былц
узурпированы защитником монархии; вернем же их мученику за республику.
Пусть вся Франция оглашается траурными хвалебными речами в его
честь, нашими гимнами и клятвами в верности делу свободы. Пусть
трепещет аристократия. Пусть интрига уйдет в небытие, и пусть все
деспоты мира читают свою судьбу, начертанную на могиле героя, которого мы
славим, и на эшафоте последнего из наших тиранов! (Аплодисменты.)

220
Максимилиан Робеспьер
О ТОМ, КАК ВОЕННЫЕ СОБЫТИЯ ОТРАЖАЮТСЯ
НА ДЕЛЕ СВОБОДЫ270
Граждане, опасение республики зависит ют двух условий: 1) от
торжества дела свободы внутри страны, 2) от военных .событий.
Между этими двумя предметами существует тесная связь. Война
должна иметь большое влияние на нашу внутреннюю свободу, а последняя,
в свою очередь, влияет на успех в войне.
Если бы Франция внезапно освободилась от войны, можно было бы
быть уверенным в укреплении .свободы. Ибо интересы народа и его
принципы устремлены к свободе с такою неотразимою силою, что до сих
пор они уничтожали все клики и одерживали победу над всеми
изменами правительства и над всеми нападениями извне. Не будь войны,
французы направили бы все силы и всю деятельность своего гения против
предрассудков и интриг, стоящих на пути к осуществлению общего
счастья, и они могли бы легко провести в жизнь признанные ими
принципы и мирно создать конституцию, которая установила бы у нас
господство справедливости и равенства.
Война неизбежно производит некую пагубную диверсию. Она
вынуждает нас истощать людские и денежные ресурсы государства. Войпа
пожирает общественное богатство. Она пожирает лучших граждан,
спешащих на защиту угрожаемой родины. Она благоприятна для тех, кто
вынашивает честолюбивые планы. Вынуждая нас заботиться о внешней
безопасности государства, война отвлекает нас от забот о нашей
внутренней (свободе.
Если бы, прежде чем вызвать внешнюю войну, мы обуздали
внутренних врагов и ювергли могущество двора, который нам ее навязал, война
была бы короткой и успешной или, вернее, ее бы и не было вовсе.
Деспоты никогда не посмели бы напасть на Францию, если б она была
свободной и в ней царил бы мир. Но одна опасная группа поддержала двор,
л война была объявлена в такое время, когда наши крепости были без
защиты, наши армии были оолаблены и почти доведены до состояния
ничтожества, когда нашими генералами были изменники, сговорившиеся
с тираном французов о том, чтобы предать нас тиранам Европы. Вот
почему, если бы не непредвиденная революция августа прошлого года,
если бы не удивительные подвиги народа в Париже и департаментах,
последовавших примеру Парижа, война растерзала бы Францию и
привела бы к ее порабощению. Гений свободы и победы отдалил от нас эти
бедствия. Мы сначала было понадеялись, что освободились от них
навсегда тем, что похоронили опустошенные болезнями прусские фаланги
в равнинах Шампани или Лотарингии; победив армию берлинского
деспота, мы надеялись, что победили всех тиранов Европы. Но он лишь

Речи, письма, статьи 1793 г.
221
отступил и продолжает нам угрожать. Занятие Бельгии стоило нам
много крови и сокровищ, но отнюдь не помогло делу свободы. Вместо того,
чтобы приобрести могущественного и верного -союзника, мы таким
образом создали «себе нового врата. Наши солдаты 'были вырезаны во
Франкфурте, а наши идеи имели в Германии не больше успехов, чем наше
оружие. Говорят, что все европейские дворы угрожают обрушиться на
нас, и что сама Англия собирается отречься от нейтралитета, которого
она будто бы придерживалась, и вступит в эту коалицию271. Я отнюдь
не боюсь этой коалиции. Я даже убежден в том, что мы можем ее
рассеять без особенного труда. Я также убежден в том, что Германия и
Австрия никогда бы не осмелились воевать с нами, если бы с самого начала
они не рассчитывали на наш двор и его сообщников. Ни одна держава не
посмела бы нам угрожать, если б она не продолжала надеяться на наши
внутренние раздоры или на заговоры внутренних врагов нашей свободы.
Когда господствовал двор, война была лишь «средством для интриг,
согласованных с внутренними мятежниками, дабы подорвать дело народа.
Ныне характер войны должен измениться. Она не должна быть
направлена к тому, чтобы вынудить нас принять аристократическую
конституцию, которая бы успокоила иностранных деспотов, особенно
английское правительство, и устранила бы их опасения, вызванные успехами
французских идей и заразительным действием Декларации прав.
Поэтому успех или конец войны зависит не столько от размеров
приготовлений и численности солдат, которых мы вооружим, сколько от характера
правительства и республиканских принципов, которые будут у нас
господствовать. Именно внутри нашей страны я нахожу одновременно и
причину всех наших недугов и лекарство от них. Я не боюсь повторить
здесь то, что я думал и говорил всегда: представители французского
народа являются, на мой взгляд, провидением рода человеческого. От них
зависит повернуть мировую машину в ту или другую сторону. Таков
ваш удел, ибо самая могущественная нация мира доверила вам всю
власть, кроме власти поработить ее, ибо вы низвергли монархию, и вы
можете поднять до самого высокого уровня мужество великодушного
народа, воодушевленного энтузиазмом свободы и способного, благодаря
этому, на любые подвиги. Среди всех народов мира он один создан для
того, чтобы восстановить на земле царство свободы. Один он соединяет
в себе кроткие и энергические добродетели, умеренность просвещенных
народов с силою свободных народов. Когда против него плетутся
заговоры, он наблюдает. Когда его оскорбляют, он страдает. Но когда его
хотят заковать обратно в цепи, он в мгновение ока опрокидывает то, что
строилось в течение ряда лет путем преступлений и коварства. Он
уважает законы и свергает тиранов. В народных обществах он восторженно
аплодирует идеям разума и общественной морали. Он приносит на ал-

222
Максимилиан Робеспьер
тарь родины щедрые жертвы честной бедности. Когда он в армии, он
разит деспотов мира и рассеивает их приспешников как пыль. Для
законодателей такого народа нет ничего невозможного, если только, поправ
ногами все низкие страсти, они поднимутся до уровня своей судьбы и
согласятся стать благодетелями человечества. До сих пор народ делал
чудеса, борясь с развращенностью или слабостью своих представителей:
чего же только он пе свершит, если их добродетель поддержит его
добродетель!
Начнем с уничтожения интриганов, задумавших отвратительную
систему клеветы, в сочетании с не менее гнусным планом убийств, с целью
спасти тирана, разложить государство и погубить свободу! Разобьем
мятежников, приведших нас в январе 1793 года к состоянию худшему, чем
то, в котором мы были в августе 1792 года. Их не смутили ни смерть
тирана, ни убийство добродетельного Пелетье. Они уже опять
осмеливаются поднять свои наглые головы, опять плетут свои (коварные
заговоры. Если интриги будут и дальше мутить Собрание, если они будут
господствовать над Исполнительным советом, то ждите всех бедствий,
которые они нам готовили. Законодатели, надо покарать лицемерного
министра, главного агента этих гибельных заговоров, совершившего, под
маскою патриотизма, в течение нескольких месяцев больше
преступлений, чем самые подлые министры деспотизма272. Если, подобно своим
предшественникам, он мирно унесет с собою плоды своих преступлений
и хищений, он будет заменен другими интриганами, которые довершат
его дело. Надо пресечь дерзость администраторов273 на местах, которые,
сговорившись с ним, как раньше они сговаривались с двором, действуя
в качестве послушных орудий его гибельных замыслов и в качестве
верного эхо его зажигательной клеветы, осмелились узурпировать
законодательную власть, собственною властью поднимать армии и взимать
денежные сборы, чтобы двинуться против Парижа, истребить патриотов и
расколоть республику. Надо заставить всех должностных лиц блюсти
законы, надо защищать патриотов и преследуемых республиканцев, надо
карать наглых аристократов или коварных роялистов, скрывающих свои
преступные замыслы под маскою умеренности и любви к порядку. Надо
изгнать макиавеллизм и фельянтизм, чтобы, наконец, восторжествовали
прямодушие и свобода, иначе вы обрекаете Францию на гражданскую
войну и на анархию.
Путем разумных и человечных законов надо обеспечить пропитание
бедных. Надо освободить их от варварских спекуляций прожорливой
администрации и от человекоубийственной жадности монополий. Надо
отбросить все ложные системы, основанные исключительно на пустых
софизмах и на интересах скупого богатства, и вернуться к принципам
справедливости и здравого рассудка.

Речи, письма, статьи 1793 г.
223
Надо наблюдать за тем, как используются наши финансы и изъять
их из-под власти ажиотажа и мошенничества.
Надо скорее отменить притеснительные законы, оставленные нам
тиранией. Надо построить мудрую конституцию на вечных основах разума
и равенства.
В то же время нам надо подумать о средствах скорого и успешного
окончания войны. Войну надо вести, но не ради генералов. Ее надо вести
в интересах народа, а не в интересах честолюбцев. Ее надо вести ради
свободы. Наши военные действия должны быть ограничены; их
границами должны быть берега Рейна. Надо очистить армию от всех еще
оставшихся в ней подозрительных офицеров, и заменить их испытанными
друзьями равенства и республики. Никогда не надо мириться с
безнаказанными нарушениями законов или принципов нашими генералами.
Надо скрупулезно заботиться об удовлетворении потребностей наших
солдат. Надо возбуждать рвение защитников родины, обеспечивая их судьбу,
а равно и судьбу их жен и детей, и погашая более честно, чем это до сих
пор делалось, долг родины по отношению к ним. Отныне гарантией этого
должны быть наши лояльность и великодушие в отношении граждан,
которые до сих пор проливали свою кровь за родину. Счастье Франции
в наших руках. Она спасена, если мы не будем упорствовать в действиях,
ведущих к ее гибели. Мы можем быть самыми великими людьми, если
мы не захотим стать самыми низкими.
ОБЗОР ПОЛОЖЕНИЯ
ПОСЛЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОИНЫ АНГЛИИ274
Граждане, кжогаь величественна судьба этого народа, против
которого деспоты объединяются, дабы похоронить, вместе с ним,
восстановленные им права человечества! В прошлом бывало, что отдельные
великодушные граждане, как Сократ, Катон, Сидней, подвергались
преследованиям со стороны всех злодеев своей страны. Но народ,
подвергающийся нападению со стороны тиранов вемли за то, что он поднял
знамя всемирной свободы, это чудо, подобного которому мы не находим
в летописях человеческого рода. Если верно было сказано, что великий
человек, борющийся с несчастьями, представляет зрелище наиболее
достойное взора богов, то что сказать о великом народе, ведущем борьбу
против всех угнетателей нации и защищающем те вечные законы,
которые ими повсюду игнорируются? Некогда Геракл, преследуемый
беспощадным божеством, вынужден был, для осуществления своего
славного рока, покорить все чудовища, совершая подвиги, превосходящие
человеческие силы. Французский народ, вот твой образ! Тебе грозят

224
Максимилиан Робеспьер
великие опасности, тебе предстоят великие труды. Но ты среди народов
подобен Гераклу среди героев. Природа создала тебя здоровым и
могущественным. Твои силы равны твоим добродетелям, а дело твое есть
дело самих богов.
Сколь счастлива моя страна, если представители, избранные ею для
руководства ее судьбами, окажутся достойными ее! Пожелаем, чтоб они
проявили тот мудрый и великий характер, которого требует возложенная
на них грозная и священная задача! Законодатели, к вам обращены эти,
продиктованные любовью к моей стране и угрожающими ей
опасностями, замечания относительно принципов, которыми мы должны
руководствоваться в великом кризисе, переживаемом человечеством. Спасение
и слава французской нации связаны отнюдь не только с численностью
и храбростью наших солдат, с размерами наших военных
приготовлений, с нашими финансовыми ресурсами; они зависят также, и в
особенности, от нашей душевной энергии, от возвышенности наших характеров,
от чистоты наших принципов и благоразумия принимаемых нами мер.
Подлинными нашими врагами являются людские пороки и
предрассудки, те страсти, которые вносят смуту в нашу среду, помогая нашим
внешним врагам. Для того, чтобы победила свобода, необходимо раздавить
интригу, сковать честолюбие и жадность, помочь нищете, поддержать
патриотизм и защитить республиканскую добродетель.
Из всех мер, которые могут быть вам представлены, я предложу вам
две, на мой взгляд, весьма срочные. Одна из них касается интересов
защитников родины, другая — плана наших действий в отношении
иностранных народов. В нынешних обстоятельствах важно возбуждать
рвение граждан в деле защиты свободы' и погашать долг и человечества
и родины по отношению к ним. Я предлагаю, во-первых, декретировать,
что республика берет на себя обязанность обеспечить средствами к
существованию вдов и детей тех, кто умер, защищая ее, и что она также
позаботится о судьбе раненых и их семейств. Я предлагаю также
создать комиссию, единственною задачею которой будет принимать и
рассматривать заявления граждан о применении к ним этого закона275.
Поскольку в войне за дело равенства необходимо также, чтобы
солдаты, известные своею преданностью государству и республиканскими
чувствами, не подвергались, по этой самой причине, произвольным гонениям
со стороны менее популярных начальников, поскольку существенно
важно, чтобы честолюбие и интрига не возводили между нацией и армией
непреодолимого барьера, я прошу народных представителей обеспечить
гражданам, сражающимся ва родину, право обращаться к ним с
заявлениями. Должен быть создан комитет для приема жалоб от солдат,
подвергающихся произвольным притеснениям, и самые суровые кары должны
разить тех, кто попытается перехватывать их переписку. Необходимость

Речи, письма, статьи 1793 г.
225
такой меры доказана опытом революции. Утверждать, что такая мера
несовместима с дисциплиною, могут только те, кто продолжает думать,
что дисциплина — враг законов и справедливости. Такие люди говорят
языком Лафайета и ряда других предателей, которые произносили слово
«дисциплина» лишь для того, чтобы клеветать на французского солдата
и покрывать свои собственные злодеяния и предательства.
Перехожу к мерам, касающимся плана действий в отношении
иностранных народов. Я должен выразить здесь свое сожаление по поводу
того, что этот важный предмет до сих лор еще не привлек внимания
Национального конвента и что последний оставил все, что касается наших
иностранных отношений, на произвол случая или на усмотрение
нескольких членов дипломатического комитета. Пора нам самим разобраться и
выработать определенные принципы для этой важной части интересов
наших доверителей.
Действительною целью нашей политики должно быть достижение
того, чтобы народы не служили делу тиранов, объединившихся против нас.
Ибо, если бы народы разделяли их злобу против революции, если бы
фанатизм рабства или суеверия присоединился к фанатизму
аристократии и к спеси деспотизма, нам пришлось бы выдержать войну гораздо
более страшную, чем те, которые в прошлом все короли мира могли вести
против французского монарха. Надо с самого начала дать народам
высокое представление о наших принципах и о нашем характере. Для
достижения этой цели мы располагаем двумя средствами: просвещение и
самые наши действия.
Клеветническим измышлениям, распространяемым иностранными
правительствами с целью дискредитировать нашу революцию, следует
противопоставить просвещение. Конечно, природа начертала во всех
сердцах те истины, которые являются основою революции, но предрассудки
и рабство стерли их. А продажные писатели, чья подлость оплачивается
деспотизмом, подняли против нас все предрассудки и все страсти рабов,
принимая в то же время самые строгие меры к тому, чтобы закрыть
народу доступ к французским изданиям, которые могли его просветить.
Дело просвещения иностранцев требовало тем больше рвения и ума,
что эту работу необходимо приспособлять, во многих отношениях, к
характеру и положению различных народов. Так, например, нельзя обо
всём говорить одинаково в странах, где суеверные предрассудки и власть
священников уже ослабли, и в тех странах, где они еще сохраняют всю
свою силу. Не следует резко задевать те народные симпатии, которых
пока нельзя искоренить, ибо таким образом можно повредить великим
общим интересам всех людей. Распространение света среди части
граждан, .называемой народом, дело тем более трудное, что эти граждане
менее склонны приобретать внания посредством чтения, а богатые люди,
15 т. и

226
Максимилиан Робеспьер
эти естественные друзья монархии и аристократии, настроены против
просвещения. Самый дух народности и равенства, характеризующий нашу
революцию, породил всевозможные -сопротивления со стороны этой
разновидности людей. Чем больше наша революция приближается к
осуществлению принципов справедливости и разума, тем больше объединяются
против нее пороки и страсти. С нею будут бороться все более
ожесточенно именно потому, что она заслуживает, чтобы бороться за нее.
Есть страны, где !сама аристократия готова была начать революцию
против королевского деспотизма и действующего правительства, по, не
желая того конституционного равенства, которое мы утвердили, они
сплотились вокруг тронов и отвергли французские идеи, чтобы удержать
народ в невежестве и спячке. Есть народы, -которые, освободившись от
деспотизма, пришли к аристократической конституции, подобно Англии и
Америке. Если б Англия или Америка соБершили революцию, они бы
сразу же достигли в совершенстве тех принципов, на которых должна
быть основана наша революция. Вот почему интересы английского
правительства совпадают со взглядами всех аристократов, всех
честолюбивых интриганов, всех богачей мира, не исключая и французских.
Лондонский кабинет — это центр всех интриг, натравливающих Европу
против нас, и вносящих смуту и во Францию. Этим только и объясняется
как тот ложный нейтралитет, который он первоначально объявил, так и
его внезапное и давно задуманное объявление нам войны. Разве
лондонский кабинет осмелился бы объявить нам войну, если б английский
народ был осведомлен о принципах и о действительных событиях нашей
революции? В нашей революции нет ни -одного принципа, ни одного
памятного события, которого английский народ, если б он был осведомлен^
не принял бы с восторгом. Наше правительство должно было в деле
распространения света среди народа проявить не меньше ncKyccTBaj
чем проявили министры наших деспотов в своих интригах при
иностранных дворах. Наши посланники за границей должны были бы
непрестанно вести священный заговор против лжи и тирании. Но само наше
правительство долгое время было слишком враждебно к нашей революции
и клеветало на нее во всем мире. Оно никогда не было достаточно
чистым, чтобы принять меры, способные распространить культ революции.
Сейчас было бы, пожалуй, смешно заниматься обсуждением ошибок,
допущенных министрами тирана, которого уже нет. Но важно
подвергнуть рассмотрению деятельность агентов республики. Какие меры
приняты ими при иностранных дворах для осуществления плана, который
я только что наметил? Что сделано ими для того, чтобы созрело
восстание народов, чтобы затруднить и сдержать самих деспотов? Бросив
взгляд на газеты, подкупленные английским правительством, чтобы
вводить в заблуждение общественное мнение, я с великим удивлением на-

Речи, письма, статьи 1793 г.
227
хожу в них точно те же рассуждения, которые французское
правительство, не останавливаясь перед расходами, распространяло ,среди нас. Это
еще не всё. Я нахожу в них стиль речей, с которыми выступали многие
представители французского народа276. Я их вижу всех объединенными
для того, чтобы опозорить революцию, породившую республику.
Я вижу, как в последнее время они заняты тем, что клевещут на
бессмертный город, где свершилась революция, на этот сборный
пункт всех федератов, оплот и колыбель нашей свободы. Я вижу, как они
пытаются внушить, что революция есть дело честолюбивой клики,
стремящейся воздвигнуть власть нескольких граждан на развалинах
монархии. Я вижу, как они без конца рассказывают всему миру о смерти
нескольких сообщников тирана, казненных народом, как они изображают
Париж как очаг резни и других преступлений, как вотчину банды
разбойников и убийц, господствующих якобы в лоне Национального
конвента. Нельзя добиться уважения народов к рождающейся республике,
если ее колыбель клеймят кровавыми картинами убийств, смут и клик!
А кто пытался опозорить и вторую бессмертную эпоху нашей революции,
когда она была укреплена торжественным приговором тирану? Кто
хотел вменить нам в преступление и в позор этот великий акт правосудия
и республиканской добродетели? Кто изображал Национальный конвент
как орду каннибалов? Кто пустил в ход все средства, чтобы играть на
самых рабских предрассудках? Кто обрушивал перед лицом Европы
самую неистовую брань на представителей народа, которые были
инициаторами этого грозного урока тиранам? Кто произносил с трибуны
Национального конвента, с целью отсрочить казнь Людовика, речи,
представляющие предвосхищение манифестов иностранных дворов? Те же люди,
которые теми же средствами пытались опозорить революцию,
отправившую этого же тирана в Тампль. Сравните английские и немецкие газеты
с теми, которыми министр Ролан наводнил 84 департамента. Все они
стараются разжалобить народы рассказами о судьбе короля французов и
докрыть позором республиканцев, которые в его лице хотят уничтожить
монархию и надругательство над свободою. Но, что особенно
многозначительно, это похвалы оплачиваемых Питтом английских писателей по
адресу руководителей интриг, выступавших в Национальном собрании за
апелляцию к народу, по адресу всех врагов патриотизма, всех адвокатов
Людовика, а также уважение английских министров и членов
парламента к некоторым мудрым сенаторам, к министру Ролану и ему подобным.
Неужто таким путем хотели потушить войну и привлечь народы на нашу
сторону? Едва лишь приведен в исполнение декрет, осуждающий
тирана, как нам хладнокровно сообщают, что пророчество Бриссо
исполнилось, что Англия объявила нам войну, чтобы отомстить за смерть короля.
С серьезным видом заводят ,с нами разговор о комедии, инсценирован-
15*

228
Максимилиан Робеспьер
ной британским правительством, и хотят нас уверить в там, что смерть
Людовика повергла английский народ в траур pi грусть. Что касается
меня, я в это совершенно не верю. Но если б мы приняли это
утверждение в качестве дипломатического догмата веры, мы могли бы все же
спросить наших руководителей внешней политики, какие меры были ими
приняты для содействия клеветническим измышлениям и интригам
правительства или для их пресечения. Никто, во всяком случае, не станет
оспаривать нашего права предложить представителям нации средства для
устранения этих неудобств путем принятия более мудрых мер с целью
осведомить иностранные нации о коварстве их правительств, о
принципах и ходе нашей революции. Эти «средства состояли бы прежде всего
в опубликовании и переводе на разные языки статей, продиктованных
любовью к родине и человечеству, свободных от влияния партийного
духа277, и в использовании всех средств, находящихся в распоряжении
лояльного и разумного правительства, для их распространения в странах
деспотов, с которыми мы находимся в состоянии войны. Успех этих мер
будет полностью зависеть от агентов, которым будет поручено их
выполнение и, следовательно, от тех, кто их выбирает и кто ими
руководит. Национальный конвент должен решить, исходя из фактов,
может ли он полагаться на тех, на кого эти обязанности были возложены
до сих пор.
Все эти соображения приводят нас к необходимости серьезно
обдумать наше положение. Нам никогда не следует забывать, что на нас
смотрят все народы, что мы дискутируем перед всем миром. Вспомним,
что каждая наша речь слышна от одного полюса до другого, что друзья
человечества прислушиваются к нашим речам с сочувствием, а
приспешники деспотизма слушают их, насторожившись, со злобою, чтобы
использовать их для клеветы на дело свободы. Всякий человек, кощунственно
выступающий здесь против прав народа или продающий свой голос
предрассудкам и интриге, есть сообщник тиранов и сам себя объявляет
врагом человеческого рода. Мы должны остерегаться даже крайностей
самого искреннего рвения. Я здесь, мимоходом, изложу одну мысль, которая
еще не высказывалась публично, но которая часто вызывала у меня
мучительное беспокойство. Да, мы должны воздерживаться от привлечения
внимания общественного мнения к религиозным идеям. Надо
поддерживать у иностранцев, не принимающих некоторых философских
положений во всей их широте, уверенность в том, что их дело связано с делом
свободы, которое мы защищаем. И, позволю себе сказать, ' я опасаюсь,
как бы некоторые предложения, преувеличенные даже применительно
к французскому народу и, во всяком случае, преждевременные, которые
были выдвинуты -с этой трибуны, не были использованы нашими
врагами во вред нашим отношениям с некоторыми народами, еще не достиг-

Речи, письма, статьи 1793 г.
229
шими соответствующего уровня развития, хотя и способными разделить
наши политические принципы.
Но наиболее верным способом привлечения на нашу сторону
иностранцев является наше поведение по отношению к народам, на землях
которых мы вынуждены вести войну.
Национальный конвент уже объявил всему миру, от имени
французской нации, что он отнюдь не воюет с угнетенными народами, а с
угнетающими правительствами. Он сделал больше этого: он закрепил этот
великий принцип в бессмертном декрете, утверждающем принцип
суверенитета нации и запрещающем французским генералам и гражданам
всякое нарушение его. Пора возобновить эту торжественную
декларацию и, в особенности, заставить соблюдать ее скрупулезно. Ибо какая
будет польза от самых мудрых законов, если они не будут соблюдаться
и будут подрывать доверие к мудрости и честности тех, кто эти законы
обнародовал?
В свое время этот декрет, изданный в момент занятия Савойи и
графства Ниццского, произвел в обеих этих странах наилучшее впечатление.
Он делает честь Франции и человечеству. Это было, пожалуй, шедевром
великодушной политики, которая должна обеспечить успех нашего
святого начинания. Различные народы Европы не обладают ни теми же
нравами, ни той же степенью просвещения, ни такой же склонностью принять
в настоящее время ту конституцию, которую желает французский народ.
Но самый «этот принцип применим ко всем, ибо все почти народы
склонны стряхнуть с себя ярмо правительств, угнетавших их до сих пор. Если
мы им предложим и гарантируем осуществление их суверенитета, мы
удовлетворим все их желания; мы не .затронем ни их прав, ни их
гордости, ни их предрассудков. Они будут нам благодарны за то, что мы их
освободили от их тиранов и, естественно, будут расположены вступить
с нами в союз против общего врага. Если, наоборот, мы нарушим этот
принцип, под предлогом ускорения успехов дела свободы, мы рискуем
оттолкнуть их, укрепить аристократическую партию и дать в руки самому
правительству пагубные ресурсы, а именно недовольство и раздоры
между гражданами. Можно помочь свободе. Но нельзя создать ее
применением иностранной вооруженной силы. Противостоящие ей предрассудки
уступают перед разумом, но укрепляются под действием насилия. Есть
некоторые особенные предрассудки, обладающие таким влиянием на
сердца людей, что пытаться прямо выступить против них значит сделать
их непобедимыми и священными278. Те, кто хотят диктовать законы с
оружием в руках, рассматриваются всегда как чужеземцы и завоеватели,
особенно теми людьми, которым еще нужно открыть глаза, которых
республика и философия еще только должны приручить. Сейчас все, что нам
нужно, это разгромить воюющих с нами тиранов и заключить с народа-

230
Максимилиан Робеспьер
ми союз против них. Время, разум, наш пример и мир сделают все
остальное для усовершенствования правлений и человеческого рода. Отдадим
судьбы народов в их собственные руки. Провозгласим у них декларацию
прав и суверенитет нации. Пусть соберутся они под этими ауспициями.
Но затем пусть сами установят свою форму правления. Если они
захотят присоединиться к Франции, Конвент обсудит этот вопрос. Если они
захотят образовать отдельную независимую республику, мы заклкпим
с ними союз против деспотов и против аристократов, объявляющих войну
свободе народов. Мы запретим также нашим генералам и нашим армиям
вмешиваться в их политические дела. Это единственный способ
предотвращения интриг, могущих остановить нашу славную революцию и
дискредитировать Францию. Это единственный способ создания союза с
народами, союза, необходимого нам для разгрома лиги деспотов279.
В тот момент, когда мы вынуждены направить наше оружие против
Англии и Голландии, особенно важно применять эти политические
принципы не столько с точностью, сколько с разумением. Мы победили тирана
бельгийцев, и наши армии занимают их территорию. Но важно
завоевать не их города, а их сердца, как для того, чтобы они навсегда
закрылись перед австрийским деспотом, так и для того, чтобы обеспечить успех
нашего вторжения в земли штатгальтера 280.
Конечно, положения знаменитого декрета 15 декабря великолепны и
привлекательны. Они как бы продиктованы гением свободы. Они
делают честь тому, кто первый искренно принял или задумал их. Правда,
с одной стороны, они как бы нарушают священный принцип
суверенитета народов. С другой стороны, бывают такие повелительные
обстоятельства, когда некоторое отклонение от обычных правил может быть
оправдано интересами человечества, а также интересами отдельного
народа. Но именно в таких случаях необходимо здраво принять во
внимание все политические соображения п найти правильное соотношение
между общими принципами и практической необходимостью. Я
рассмотрел все это со всем вниманием, на которое я способен, и признаюсь, что
этот щекотливый вопрос представляется мне заслуживающим гораздо
более глубокого рассмотрения, чем то, которое он получил до сих пор.
Я колебался между моими соображениями, с одной стороны, и
престижем мнения, принятого с энтузиазмом, с другой, и я сохранил желание,
чтобы исполнение этой важной меры было подготовлено и проведено
с глубокою мудростью и точным знанием страны, где она должна при
меняться. Я первый ее сторонник, если я ее рассматриваю как .средство
помочь большинству народа выразить свою волю в пользу равенства.
Но если она окажется в противоречии с общим мнением, если она встретит
столько препятствий в виде различных предрассудков, в виде сложив-
шихся нравов и учреждений, что для их преодоления потребуется дли-

Речи, письма, статьи 1793 г.
231
тельное насилие и борьба, результата который нельзя предвидеть, я
должен был бы оценить эту меру как неполитичную и опасную, я не мог
бы не сожалеть об опрометчивости, с которой она была принята. Вот
почему я желаю, чтобы ваши комиссары начали с зондирования состояния
умов, со строго беспристрастного учета всех обстоятельств, чтобы
просветить вашу мудрость относительно преимуществ и неудобств этой меры.
Пока это не будет сделано, я желаю, чтоб она рассматривалась скорее
как приглашение, чем как принуждение, чтобы главное место в миссии
комиссаров занимали убеждение и правда, чтобы сила и власть
применялись только против мятежников, оказывающих сопротивление общей
воле, и соблюдали уважение к воле народа. Если следовать обратной
системе, то невозможно предвидеть все пагубные последствия войны с
могущественным и мужественным народом, фанатически
экзальтированным, да еще в такое время, когда нам необходимо разгромить и его
собственных тиранов, и всех тиранов Европы! Думаю, что я не ошибусь,
сказав, что было бы несвоевременно воспроизвести с бельгийцами такую
же мучительную и кровопролитную борьбу, какую нам пришлось вести
против наших собственных «священников, даже если б новая борьба
должна была быть не более серьезной, чем первая. Но надо принять во
внимание различие между французским и брабансонским народами. Надо
учесть характерные особенности Франции, способствующие
установлению у нас более передовых взглядов на религиозные дела, тогда как
в Бельгии это развитие задержалось. Надо уче,сть силу их политических
предрассудков, подкрепленных религиозными предрассудками. Если все
это принять во внимание, мы поймем, что в этом великом деле
благоразумие необходимо в такой же мере, как энергия. Когда мы пришли
в Брюссель, народ пас принял там с восторженною радостью. Почему же
это настроение изменилось? Важно вскрыть причины этой перемены.
Это может оказаться для нас ценным уроком для уточнения нашего
поведения в дальнейшем.
Мы собираемся вступить в Голландию. Следовательно, мы не
должны оставлять у себя в тылу народ враждебный или недовольный. Как
можем мы развернуть все наши силы против штатгальтера и его
союзников, если мы должны будем их применять для сдерживания Бельгии?
Мы также должны принять необходимые меры для снискания
благожелательного отношения к нам голландцев. Здесь как раз необходимо
осуществить принцип ведения войны против правительства, а не против
народа. Но, при выборе этих средств, надо принять во внимание
особое положение народов этой ютраны. Мы не находим здесь тех
препятствий, которыми суеверие затрудняет в Бельгии успех наших
принципов. Но зато мы находим здесь аристократию богатства, культ золотг
и меркантильный дух. Мы найдем здесь очень крупную партию, более

232
Максимилиан Робеспьер
расположенную к свержению трона штатгальтера, чем к принятию
принципов равенства. Даже не доказано, что батавские «санкюлоты» 281 так
же далеко ушли в знании своих прав и так же стремятся их
осуществить, как санкюлоты Парижа и всей Франции. Ведь известно, что
народ Гааги был одной из самых стойких опор власти штатгальтера.
Исходя из этих данных, здоровая политика подсказывает нам, мне -кажется,
что следует качать со свержения власти штатгальтера, в согласии
с враждебной ему партией, затем опубликовать наши принципы свободы
и всемирного братства. А в дальнейшем, предоставить батавской нации
обсудить ту новую конституцию, которую она захочет у себя установить,
и ограничиться просвещением ее нашими сведениями и примерами и
заключить с нею устойчивый и полезный для обоих народов союз.
Дальше надо считать нецелесообразным пытаться привлечь на
сторону дела свободы ту или иную нацию, тем более, торговую нацию,
создавая формальное противоречие между ее денежными интересами и ее
политическими и философскими идеями. Точно так же весьма
сомнительно, чтобы голландцам очень понравилась такая революция,
которая начнется с разорения их торговли. Вот почему, по моему мнению,
мы доляшы сделать для себя законным проведение объявленного нами
различия между народами и правительствами.
В отношении различных штатов, входящих в федерацию
соединенных провинций, я хотел бы, чтобы Национальный конвент
декларировал, что захваченные у них военные суда будут возвращены
республикою тем, кто заключит с нею союз.
Что касается частных лиц, я ни в коем случае не хотел бы
возвращения им взятых у них французами судов, ибо не следует ни сковывать
рвение наших судовладельцев, ни лишать их награды за их промысел;
но пусть республика обяжется возместить убытки тем, кто выступит
против штатгальтера и кто окажет определенные услуги делу
французской и батавской свободы.
Таковы, мне кажется, средства для того, чтобы установить братские
отношения с народами, чтобы заинтересовать их в нашем деле и
превратить в полезные и почетные действия те прекрасные формулы, которые
мы обнародовали. Но должен отметить, что все ваши декреты будут
бесполезны, если их проведение в жизнь не будет возложено на верных и
просвещенных исполнителей с тем, чтобы скрупулезно охранять
интересы свободы, в соответствии с обстоятельствами и характерами
народов. Да будут у вас всегда только такие генералы и министры, которые
достойны защищаемого нами дела! И будем всегда защищать это дело
с тем рвением, которого оно требует!

Речи, письма, статьи. 1793 г.
233
ЗАМЕЧАНИЯ ОТНОСРГГЕЛЬНО ПЕТИЦИИ
ПО ВОПРОСУ О СРЕДСТВАХ СУЩЕСТВОВАНИЯ,
ПРЕДСТАВЛЕННОЙ КОНВЕНТУ
12 февраля 1793 г.282
Я хочу сейчас выступить не по существу сделанных вам
предложений. Если бы речь сейчас зашла о них, я сказал бы, что, стремясь идти
дальше цели, они бьют мимо цели. Я сказал бы, что, для обеспечения
народа средствами к существованию, можно предложить такие меры,
которые были бы свободны от этих недостатков и представляли бы
большие преимущества, по той именно причине, что они и более
мягкие и более верные. Я сказал бы, что в сочинении петиционеров283 не
хватает анализа общих или особенных для города Парижа причин того
искусственного или стихийного голода, который они пред нами
разоблачают. Исследование этих причин должно было быть главным предметом
их рвения, если оно было чистым и просвещенным. Национальный
конвент восполнит то, что они упустили, после того, как он закончит срочное
дело организации армии, и займется вопросом о наиболее разумных и
эффективных мерах для удовлетворения потребностей народа.
Вот то, что я могу сейчас сказать по существу вопроса.
Но я хочу, я должен высказаться здесь прежде всего об
обстоятельствах этого дела, с полной откровенностью и, пожалуй, с известным
мужеством. Мы должны здесь отдать должное, с одной стороны, народу,
которому мы обязаны помочь, и, с другой стороны, интриганам, которые
хотели бы издеваться над народом, делая вид, что служат ему.
Народ руководствуется всегда чистыми мотивами. Он может любить
только общественное благо, ибо благо общества отвечает интересам
народа. Но интриганы, столь же хитрые, сколь народ прост, столь же
извращенные, сколь народ добр, пытаются иногда злоупотребить его
добродетелями, даже его законным негодованием, чтобы обмануть, а затем
и заковать его в цепи. Самый благоприятный мотив, самое выгодное
средство, это голод или хотя бы тревога в связи с вопросом о
снабжении средствами питания. Я далек от мысли обескураживать подлинных
защитников интересов народа. Я их сам буду защищать, рискуя, если
.нужно, своею жизнью и своею репутацией. Но так же открыто я буду
бороться с двуличными ар'истократамР1, под любыми предлогами
рядящимися в одежды патриотов, на которых до сих пор они клеветали.
Они теперь преувеличенно выступают за те принципы, которые они
стремились уничтожить. Они надеются увлечь на путь необдуманных
поступков народ, который они всегда старались усыпить и заковать в цепи.

234
Максимилиан Робеспьер
Они создают общее обнищание, а затем стараются использовать его для
того, чтобы все опрокинуть. Есть люди, которые до сих пор наживались
на бедствиях общества. Есть вампиры, привыкшие спекулировать на
голоде, которые в состоянии нарисовать самую .страшную картину ими
же причиненных бедствий, чтобы сделать их неизлечимыми.
Существует отвратительное искусство, хорошо знакомое всем
коварным врагам народа. Оно состоит в том, чтобы задерживать, по мере сил,
проведение в жизнь принципов, а затем довести их до нелепых
крайностей, с целью дискредитировать их. Те, кто ненавидит спасительные
движения, вызываемые необходимостью уничтожения тирании,
оказываются самыми горячими возбудителями движений, направленных на
погибель свободы. Например, человек, приложивший Bice свое влияние, чтобы
лишить большинство нации доступа в первичные собрания и права
участвовать в выборах своих представителей, ныне притворяется, будто он не
знает никаких границ власти нескольких собравшихся граждан284. Ему
не важно, что однажды народ был более чем сувереном. С него
достаточно того, что своим первым применением этого суверенитета народ
навсегда лишился его.
Этот последний ресурс отчаявшейся аристократии не остался
неизвестным наглому министру, чье ненавистное иго давно уже унижает
Англию, этому подначальному деспоту, который, чтобы избея^ать
упреков английского народа, повергаемого им в позор и разорение, не
находит другого средства, как губить французскую нацию посредством
внутренней смуты. Это пресловутый и презренный Питт, которого таланты
для совершения великих подлостей получают столь замечательную
поддержку со стороны всех интриганов и всех мошенников Европы и
Франции. Этот зловредный гений, заслуживший похвалы от всех врагов
добродетели, изгнавший из Англии всех французских патриотов, тогда
как мы великодушно принимаем всех шпионов и убийц, состоящих на
зго содержании, не смог спасти тирана ни своим золотом, ни своими
интригами. Ему остается надежда на общественные бедствия, чтобы
создать смуту, которую он уже тогда пытался вызвать. Как приятно этому
врагу человечества и его сообщникам морить голодом и смущать
народ как раз тогда, когда ему нужно вооружаться против иностранных
тиранов! Как это было бы удачно для них поставить защитников
рождающейся республики между мстительной злобой аристократии и отчаянием
обманутой части народа, вернее, направить против них, в смятении
народного бунта, кинжалы королевских убийц, еще дымящиеся от
крови Мишеля Лепелетье. Не важно от каких рук погибнут защитники
республики, только бы они погибли!
Я знаю о страданиях моих сограждан и сознаю необходимость скорее
смягчить их. Я считаю вполне возможным найти средства для этого!

Речи, письма, статьи 1793 г.
235
Но я также вижу, к каким ухищрениям прибегают, чтобы преувеличить
и обострить эти страдания. Я знаю, какая чистая гражданская доблесть
воодушевляет большинство граждан. Я не сомневаюсь и в том, что
большинство лиц, выступающих в настоящее время в качестве комиссаров
секций, люди с добрыми намерениями. Но я также знаю, что в настоящее
время повсюду появились подозрительные и «коварные люди, роль
которых заключается в том, чтобы чистые и законные по существу своему
движения направлять к пагубной цели. Есть и такие люди, которые с
.запальчивостью, чуждой подлинному патриотизму, стараются вызвать
раздражение в умах. Я верю в мужество великодушного .народа,
спокойного, несмотря на свою нищету, и восставшего для спасения свободы.
Но я не доверяю гражданской доблести некоторых личностей,
подталкиваемых врагами родины и патриотизма и охотно употребляющих
всякие грубые и неприличные выражения, чтобы дать новую пищу для
клеветнических измышлений, уже давно распространяемых против
(рождающейся республики. Я отнюдь не доверяю гражданской доблести тех,
кто вчера, ухватившись за тот предлог, что был назначен срок для
представления адреса, о котором я говорю, бессмысленно и безмерно
декламировали, тех, кто при этом случае, открыто угрожал депутатам
парижского департамента, что они будут отозваны, как если б они уже
были облечены народом полномочиями на сей предмет. Я отнюдь не
доверяю тем, кто, по окончании мирного совещания, которое мы имелк
по этому предмету, расходились по соседним кафе и выступали там
с бешеными и несправедливыми обвинениями против тех же
депутатов. Я отнюдь не доверяю мирным намерениям тех, кто не побоялся
всюду кричать о том, что мы хотим уморить парод голодом только потому,
что я и один из моих коллег сделали некоторые замечания об их
поведении, продиктованные интересами народа. Я не придаю этим фактам
больше значения, чем они заслуживают. Но я придаю большое значение
обстоятельствам, проливающим свет на те ловушки, которые злоба
аристократов хочет расставить перед гражданами.
Впрочем, в этом безвыходном лабиринте, в который козни врагов
завели патриотов, часто бывает трудно распознать правильную дорогу. Часто
бывает опасно молчать, но часто бывает также опасно говорить; как
действие, так и бездействие связано с неудобствами. Но, будь что будет, мы
следуем побуждению нашего сердца. Мы сумеем вести борьбу
одновременно и против замаскированных врагов свободы, и против ее открытых
врагов. Ибо, бесспорно, судьба тех, кто падает жертвою своей пылкой н
мудрой преданности народу, стоит судьбы мошенников, которые его
обманывают или угнетают.
Народ страдает. Сочетание тысячи различных причин создало
множество несчастных в этом огромном городе. Этот город еще не очистился

236
Максимилиан Робеспьер
от злодеев, которых наши враги собрали здесь со всех концов Европы для
того, чтобы вырвать тирана из рук правосудия. 'Какое широкое поле для
спекуляции в пользу их жестокой политики! Но этот иовый маневр будет
тоже расстроен общественным разумом, могущественными интересами
народа. Поспешим же осведомить его и помочь ему в меру наших сил.
Мудрым применением принципов мы предотвратим крайности; помогая
несчастным, мы приведем в замешательство злодеев. Совершаемые
народом ошибки редки и преходящи. Они всегда происходят по вине роковых
обстоятельств или извращенных личностей. Напрасны попытки лишить
нас привязанности народа до тех пор, пока мы будем сознавать ее
ценность. Национальный конвент — опора народа, а народ — опора
Национального конвента. Конвент приобрел бесспорные права на доверие
народа, когда, не довольствуясь свержением монархии и преодолевая
множество препятствий, он казнью тирана дал грозный пример всему
миру. Как бы строго общественное мнение ни судило о тех бесплодных
днях нашего существования, когда интриги и клевета вводили нас в
заблуждение на политическом поприще, мир рассудит, что те, кто
заслужили ненависть всех деспотов, достойны уважения народов, он рассудит
так в тот момент, когда он поймет, что этот решительный шаг безусловно
должен быть подкреплен действиями, соответствующими .величию нашей
миссии. Все совершенное Национальным конвентом с тех пор, и план
организации армии, достойный героев и законодателей Французской
республики285, и новая и гуманная идея прогрессивного налога286, впервые
им принятого, дабы переложить на богатых бремя государственных
расходов, лежавшее на бедноте, и человечность, с которой были отменены
меры относительно народных волнений287; разве все это не достаточно
ясные гарантии преданности большинства этого Собрания делу народа?
Неужели сейчас, когда, освободившись от гибельных уз, которыми его
опутали, Конвент начинает уверенно продвигаться вперед на поприще
общественного блага, мы станем раздувать его ошибки в прошлом и
затруднять его действия? Неужели сейчас, когда необходимо вооружаться
против тиранов, кощунственно замышляющих уничтожить этот великий
город, чтобы похоронить в его развалинах свободу, колыбелью и оплотом
которой он является, неужели сейчас следует отдать его во власть смуты
и новых клеветнических измышлений?
Неужели мы не в состоянии оказать бедным гражданам помощь, в
которой они нуждаются, в ожидании того времени, когда мы сможем
укрепить нашу оборону против врагов и обеспечить общественное
благополучие? Неужели эта могущественная республика до такой степени
лишена средств, что не может оплатить этого священного долга нации па
отношению к самой себе? Неужели этот народ, так ярко проявлявший до
сих пор великодушное терпение и победивший своих угнетателей своею

Речи, письма, статьи 1793 г.
237
мудростью и своим мужеством, неужели этот народ вдруг впадет в
гибельное отчаяние, которое привело бы его к полному крушению, как раз
тогда, когда должно взойти его счастье? Конечно, нет. Он сам расстроит
все преступные замыслы интриганов и аристократии. Он объединится со
своими представителями и обеспечит им средства, чтобы помочь ему.
Мы обязаны дать французскому народу не только хлеб (деспоты дают его
своим подданным), но и свободу, укрепленную гуманными законами,
гражданское достоинство, пользование священными правами
человечества и осуществление всех развиваемых республикою общественных
добродетелей, составляющих украшение и счастье человеческой жизни. Но для
выполнения этих важных обязанностей нужно, чтобы нас поддержал
своею мудростью и энергиею тот великодушный народ, который помог
нам раздавить деспотизм. Нужно, чтобы нас поддержали сила
общественного мнения и величественное спокойствие, которое этот великий город
сохранял до сих пор, вопреки усилиям всех его врагов288.
Я прошу Национальный конвент, немедленно после завершения
организации армии, поставить в порядок дня не только вопрос о средствах
успокоения общественной тревоги относительно продовольствия, но и все
вопросы, касающиеся благотворительности и общественной помощи,
которыми он должен заняться и о которых уже сообщалось 289.
ПИСЬМО ДЕПУТАТОВ ПАРИЖСКОГО ДЕПАРТАМЕНТА
ИХ ИЗБИРАТЕЛЯМ
15—20 февраля 1793 г.2S0
Переживаемые нами серьезные события обязывают нас обратиться к
вам со спасительными предупреждениями. Одно такое событие,
происшедшее недавно в лоне Национального конвента, повелительно требует
такого обращения.
Вы знаете, что в то время как Национальный конвент был занят
вопросом о наказании тирана, были применены разные уловки для
возбуждения среди нас волнений, которые были предотвращены благодаря вашей
мудрости и гражданской доблести. Сегодня самое важное — отразить
объединившихся против нас деспотов; не может быть сомнения в том, что
враги свободы возобновят свои обычные уловки. Их замыслы коварны; их
средства соблазнительны; их предлоги фальшивы. Их самый
внушительный предлог относится к общественному снабжению продовольствием.
Горе тому варвару, который может говорить о нуждах народа, не
пытаясь облегчить их. Но тем большее горе тому коварному человеку,
который притворно сострадает нищете народа, но лишь для того, чтобы обма-

238
Максимилиан Робеспьер
нуть и поработить его. Принципы, с которыми мы всегда выступали, дают*
нам право сказать, что мы не можем быть причислены к первой категории
этих врагов народа. Поэтому мы вправе разоблачить вторую категорию.
Имевшее место в прошлый вторник выступление некоторых ораторов,
претендовавших на то, что они говорят от имени парижских секций и
даже 84 департаментов, мы рассматривали как ошибку нескольких
патриотов, доверием которых злоупотребили злонамеренные интриганы. Когда
мы впервые услышали о какой-то петиции по вопросу о продовольственном
снабжении, мы подумали, что ее авторы намерены изложить какие-то
полезные соображения с тем, чтобы они были одобрены. А мы должны прямо'
сказать, что, с тех пор, как рассеялись опасные иллюзии, с тех пор, как
Национальный конвент возвысился, благодаря наказанию тирана, до
высоты своей миссии, мы убеждены, что любая мера, способная облегчить
положение неимущих граждан, была бы с готовностью подхвачена
большинством. Мы можем добавить, что Конвент лишь недавно доказал это,
установив налог исключительно для богатых, с целью предотвращения
повышения цен на хлеб в Париже 291. Но, когда петиционеры возвестили
о себе угрожающим письмом в адрес председателя Конвента, у нас
зародились сильнейшие подозрения. Характер разговоров, которые они
намеренно громко вели по соседству с залом заседаний, их упорные требования
о немедленном допущении их в зал, вопреки декрету Собрания, все это
подтвердило наши подозрения. Вынужденные пойти к ним, чтобы их
успокоить, мы увидели среди граждан, бесспорно воодушевленных чистыми
порывами, несколько человек, которые как бы подчиняли их себе силою
своих легких и в запальчивости отвергали самые разумные замечания.
Мы услышали даже бранные выражения, произнесенные по нашему
адресу. Один говорил, что мы враги народа, другой в своем сумасбродстве
дошел до угрозы лишить нас мандатов депутатов Парижа. Между тем как
движимые любовью к миру мы старались дать петиционерам возможность
высказаться, те же люди и их сообщники оглашали соседние кафе
оскорбительными разглагольствованиями, направленными против многих из
нас, чей патриотизм никогда не вызывал у вас подозренрш. На следующий
день их допустили к барьеру. Выдвинутые ими и, по-видимому, намеренно
преувеличенные предложения, нарочито преувеличенные выражения,
которыми они пользовались, неистовый и оскорбительный тон речи
оратора, подчеркнуто неприличное поведение некоторых из этих мнимых
петиционеров перед лицом Национального конвента, нелепое и лживое
заявление одного из них о том, что он якобы говорит от имени 84
департаментов, все это раскрыло перед нами подлую интригу, построенную
чьею-то скрытою рукою с целью скомпрометировать те 48 секций,
которым, в действительности, она столь же чужда, как и 84 департаментам 292.
Нам не трудно было поверить публично сделанному заявлению, что

Речи, письма, статьи 1793 г.
239*
зачинщики зтого выступления были попросту переодетые аристократы,
связанные старыми привычками со старым режимом293. Мы подумали, что
эта петиция была представлена лишь для того, чтобы ее отвергли и чтобы
в этом факте найти новый предлог для волнений, раздоров и клеветы. Все
честные представители народа, а их, конечно, много, пойдут по другому
пути. Они не пренебрегут ничем, что способно помочь победе дела
страждущего человечества, вопреки усилиям вероломных адвокатов, которые
выступают в защиту этого дела лишь для того, чтобы его подорвать. Своим
долгом они считают не доводить народ до отчаяния преувеличенными
криками тревоги, чтобы заставить его принять одновременно цепи и хлеб;, нет,
они хотят помочь ему теми средствами, которыми они располагают. Свой
долг они видят не только в том, чтобы дать народу хлеб, как дают корм
самым презренным животным. Деспоты тоже дают хлеб своим подданным^
они делают это в своих собственных интересах. Мы, представители
нации, мы хотим и мы должны обеспечить ему также свободу, мир,
изобилие, которые являются плодами справедливых, мудрых и благодетельных
законов, и все республиканские добродетели, составляющие счастье и
украшение человеческой жизни. Но для достижения этой прекрасной цели
необходимо, чтобы в этих критических обстоятельствах мы нашли
поддержку в энергичном и разумном характере того самого народа,
внушительное спокойствие которого до сих пор обрекло на провал все заговоры
наших общих врагов. Неужто в тот самый момент, когда дело
патриотизма начинает побеждать в Национальном конвенте и когда надо отразить
атаки деспотов, неужели в такой момент следует подвергать опасности
дело свободы проявлением пагубной и безрассудной торопливости?
Мы отнюдь не хотим, не дай бог, чернить обманутый патриотизм. Мы
уважаем добродетель, даже в ее политических ошибках. Но, вообще,
остерегайтесь этих естественных друзей монархии, этих новых патриотов, ко-
торые вчера составляли против вас заговоры, а сегодня льстят вам, чтобы
тем вернее погубить вас. Они проникнут в наши собрания и будут там
ораторствовать гораздо лучше, чем простые патриоты и бравые санкюлоты,
не обладающие никакими талантами, кроме любви к родине и свободе.
Они пробираются даже в некоторые народные общества с тем, чтобы имг
расставить ловушки. Документы, фигурировавшие на процессе тирана,
дают вам доказательства того, что он содержал в этих обществах
агентов, которые их предавали. Прежде чем поверить в шумную гражданскую
• доблесть некоторых персонажей, до сих пор известных лишь своею
ненавистью к свободе, или об участии которых в революции абсолютно ничего
не известно, что иногда совпадает, требуйте, чтоб они предъявили столько-
же доказательств бескорыстной гражданской доблести, сколько они сами
прежде требовали доказательств дворянского происхождения.
Остерегайтесь коварства ваших врагов. Не будет ничего удивительного, если ока-

240
Максимилиан Робеспьер
жется, что те самые люди, которые вызвали общественное бедствие,
больше всех стараются преувеличить его размеры для того, чтобы усугубить
его и на самом деле, что они пытаются придать требованиям страждущего
человечества насильственный характер для того, чтобы они всегда
вызывали подозрения.
Отнюдь не исключено, что те, кто всегда стремился к уничтожению
принципов свободы, решат выдвигать их преувеличенным образом в тех
случаях, где они не могут быть применимы, с целью дискредитировать их
или использовать их как предлог для создания беспорядков и анархии.
Не исключено, что те, кто всегда старался унизить народ, решили довести
до крайности его недовольство и ввести в заблуждение самую добродетель
его, дабы убедить мир в том, что та часть общества, которая пребывает
под гнетом деспотизма, создана только для того, чтобы служить и
ползать. Не удивляйтесь, если окажется, что те, кто старается опозорить
защитников прав человечества и друзей общественной нравственности
новыми прозвищами смутьянов, дезорганизаторов, сами выдвигают
подлинных смутьянов, чтобы подвести основание под свою клевету, и хотели бы
все дезорганизовать, чтобы затем приписать народу свои собственные
преступления. Не удивляйтесь, если, в некоторых случаях, они стараются
голкнуть патриотов на крайние действия с целью реабилитировать фельян-
тизм и воскресить модерантизм и даже роялизм. Не удивляйтесь, если
те, кто поносил этот бессмертный город с целью вооружить против него
другие департаменты,— как если бы парижане не были французами, как
если бы Париж не был общим городом всей нации,—- если эти люди опять
стараются создать беспорядки в Париже, чтобы иметь хоть запоздалый
предлог для своих измышлений, беспощадно опровергнутых вашим
героическим терпением и для воскрешения проекта о расчленении республики.
Разрушить Париж, такова, граждане, цель, к которой стремятся все
враги равенства, кто бы они ни были. Безрассудные угрозы коварного Буйе
в 1790 г. были направлены против Парижа294. Брауншвейг и прусский
деспот шли на Париж, когда ваши гражданские фаланги помчались им
навстречу. Вожаки некой преступной интриги призвали некогда федератов
с намерением использовать их против Парижа, но Париж вместе с
федератами сверг трон тирана. Все деспоты стремятся похоронить права
человечества и свободу мира под развалинами Парижа. Есть такое страшное
искусство, хорошо известное ловким тиранам всех времен, тайны которого
искренние друзья свободы познали на опыте различных проявлений
человеческого коварства. Оно состоит в том, чтобы задерживать движение
революции, а затем делать вид, что ускоряешь его, смотря по
обстоятельствам, в том, чтобы то усыплять народ, то возбуждать его без всякого
смысла, в том, чтобы дискредитировать страстных друзей общественного
блага, а затем делать вид, что преувеличиваешь их преданность, посредст-

Речи, письма, статьи 1793 г.
241
вом пагубных предложений, скрытых под благовидной внешностью, чтобы
придать им в глазах народа тот вид модераптизма, который они сами
ставили в упрек всем интриганам. История древних республик дает нам
немало примеров такого рода злодейства, и тираны надеятся успешно
подражать им. Было бы очень ловко поставить защитников свободы в такое
положение, чтобы им угрожала, с одной стороны, месть аристократии, с
другой — отчаяние народа, или, вернее, если говорить только о том, что
действительно возможно, переодеть наемных убийц монархии или
аристократии в плащ неимущего или в почтенное рубище бедняка. «Верно,—
сказал недавно один народный представитель с трибуны Конвента *,— верно,
что, даже в своих справедливых актах мести, народ всегда сохранял
уважение к тем из своих уполномоченных, которые наиболее нагло изменили
его делу, а удары убийц пришлись по тем, души которых пылали
священною любовью к родине». Париж не очистился от этой орды иностранных и
французских разбойников, собравшихся в наших стенах, с целью вырвать
тирана из рук правосудия и убить свободу путем истребления честных
представителей народа. Ужасные замыслы тирании не похоронены в могиле
последнего короля. До тех пор, пока деспоты воюют за них, было бы
безумием думать, что их надежда угасла. Разъяренная аристократия
продолжает точить свои кинжалы, еще дымящиеся от крови Мишеля Лепелетье
и ждет, может быть, лишь подходящего случая, чтобы незаметно нанести
удары в потемках или в смятении. Вот краткое изложение плана заговора,
составленного врагами нашей свободы.
Граждане, помните, что до сих пор вы спасали ее вашим терпением
еще более, чем вашим мужеством. Вы не потерпите, чтобы горсть
интриганов в один день похитила бы у вас плоды стольких страданий и подвигов.
Мы не советуем вам погружаться в состояние дурацкой беспечности, или
ослаблять в какой бы то ни было мере ту республиканскую энергию,
благодаря которой вы одержали победу над тиранией. Наоборот, вам следует
упорно сохранять ту внушительную и спокойную осанку, которая внесла
замешательство в ряды ваших врагов. Народ, достойный свободы, не
обожествляет своих представителей; он наблюдает за ними и уважает в их лице
свое собственное достоинство, которым они окружены. Его требования
всегда импонируют, потому что они справедливы и разумны. Удары,
наносимые им тирании, всегда бьют в цель, потому что они подготовлены в
спокойствии, направлены мудростью и продиктованы необходимостью.
Народ умерен потому, что он горд; он мягок потому, что он силен; он
терпелив потому, что непобедим. Он терпеливо переносит неудобства,
неизбежно связанные с великою революцией. Он не выражает ни удивления, ни
отчаяния при виде бед, временно причиняемых борьбою между предрассудка-
* Дантон (прим. Робеспьера).
16 т. и

242
Максимилиан Робеспьер
ми и принципами, между пороками его избранников и обязанностями,
которые он на них возложил. А все порожденные свободою блага, суть
плоды его постоянства и умеренности. Изобилие отнюдь не царит в наших
стенах, где неимущие патриоты истощили себя своими жертвами; мудрые
законы, рвение добрых граждан, крушение тиранов и падение плутов
должны вернуть нам изобилие. В ожидании этого счастливого времени, круше-
ние деспотизма, воцарение равенства, торжество признанных принципов
вечной справедливости, слава, заслуженная подвигами, которые изменят
лицо мира и вызовут удивление потомства, вот часть того, что служит нам
возмещением за наши страдания. Итак, единение, бдительность, мужество
и славные судьбы нашей родины свершатся.
Максимилиан Робеспьер. Дантон. Колло д'Эрбуа. Билло-Ва-
ренн. Камилл Демулен. Марат, Лавиконтри. Лежандр. Рафрон.
Панис. Робер Фрерон. Фабр д'Эглантин. Бове. Робеспьер младший.
Давид. Буше Сен-Совер. Леньело. Л.-Ж. Эгалите 295.
СООБРАЖЕНИЯ О ПЛАНЕ ОРГАНИЗАЦИИ АРМИИ,
ПРЕДЛОЖЕННОМ ДЮБУА-КРАНСЕ
ОТ ИМЕНИ ВОЕННОГО КОМИТЕТА
15—20 февраля 1793 г. 296
Тираны объединяются против нас, следовательно тираны будут
побеждены. Это предсказание более верное, чем предсказания Буйе, Брауншвей-
га и деспотов-заговорщиков. Это не похвальба, не риторическая фигура.
Это догмат веры, начертанный в евангелии свободы. Он является гарантией
победы и, в то же время, средством к ее достижению: свободным людям
суждено побеждать рабов, и они должны верить, что они не могут быть
побеждены врагами. В самом деле, они непобедимы, если только верят в
это. Это есть политический принцип, который должен быть принят
представителями свободного народа, когда он находится, так сказать, в
состоянии восстания против тиранов рода человеческого.
Для того, чтобы оправдать наше священное дерзание и осуществить
все наши чаяния, вам следует выполнить лишь одно условие: - развернуть
всю энергию свободы и применять ее принципы. Прославляйте патриотизм
французских воинов, и вы найдете солдат, и ваши солдаты будут героями.
Таково правило, которым вы должны руководствоваться в ваших
действиях, относящихся к армии республики. План вашего Военного комитета в
значительной мере соблюдает это правило. Он создан для защитников ро-

Речи, письма, статьи 1793 г.
243
дины, он рассматривает их как разумных и свободных людей. Критика
коснулась лишь немногих его положений: все возражения были
направлены против статьи, касающейся единообразия организации линейных
войск и национальных добровольцев. Это самая важная часть этого плана.
Она имеет огромные достоинства; а те недостатки, которые там есть, по
мнению некоторых, незначительны или нереальны.
Поднять дух солдат, предоставить им все преимущества, лестные для
людей, вооруженных для столь великого дела; устранить пороки
организации, созданной деспотизмом и военной аристократией, этим детищем
монархии, вопреки принципам новой республики; уничтожить в армии
чудовищное различие между гражданами, сражающимися за одну и ту же
родину, сохраняющее в силе старый режим рядом с новым; дать одним все.
те права, которые по соображениям государственных интересов и
справедливости предоставлены другим; все это бесспорно будет самым полным
образом отвечать нынешним потребностям государства и нормам, на
которых покоится наша свобода.
Вам говорят: посмотрите, разве деспоты придерживаются такой
системы? Конечно, нет. Но что же общего между ними и нами? Они хотят
унизить и угнетать человечество, а мы хотим его освободить и воздать ему
честь. Мы стремимся к славе и свободе мира. Они — к злодеянию и
всеобщему порабощению. Поэтому мне представляется весьма сомнительным,
чтобы мы могли следовать по одному и тому же пути для достижения двух,
столь противоположных целей.
Вы вносите дезорганизацию, говорят нам, в линейные войска и меняете
ее мораль, ибо линейная армия имеет свою особую мораль. Мы ничего не
дезорганизуем. Мы изменяем только имена и одежды. Мы устраняем
порочные учреждения, не имеющие по существу отношения к военной
дисциплине. Армия вся остается со своим аппаратом и своею моралью.
Мораль армии изменилась с тех пор, как любовь к родине заменила
прежнюю любовь к королям, и республиканская добродетель заменила
дворянские вопросы чести. Мы лишь укрепляем эти благородные чувства и
предотвращаем возможность возврата раболепных идей, и с этой целью
уничтожаем злоупотребления, которые сохраняются в армии и после
крушения породившего их деспотизма. Мы укрепляем связи, которые должны
обесйечить единство всей армии. Братство и патриотизм, вот мораль н
религия, и основа дисциплины армии. Верьте мне, если ныне один
француз стоит больше чем десять пруссаков, если солдатам республики суждено
разгромить троны, то это потому, что они любят свободу и родину.
Храбрость их пропорциональна воодушевляющей их преданности отечеству.
Например, те артиллеристы, которые вызывают удивление и ужас во
всей Европе, были также, с первых дней революции, образцами
патриотизма и преданнейшими защитниками народного дела. Тот ураганный
16*

244
Максимилиан Робеспьер
огонь, который они ведут, не был бы столь страшен для тиранов Европы,
если б они не обратили его на дворец тирана французов; свергая его
трон, они подготовили разрушение всех других тронов. Что же может
быть лучшею наградою и лучшею поддержкою патриотизму, чем эти
военные учреждения, аналогичные нашим политическим учреждениям,
создающие благородную дистанцию между героями свободы и автоматами
убийства, направленными деспотами против нас.
Больше всего противников нашей системы взглядов задевает право
выбора части командиров, предоставленное подчиненным, хотя это право
подчинено самому мудрому, простому и легкому порядку, пожалуй, только
чересчур узкому.
Заметьте, прежде всего, что избранию подлежат только командиры,
начиная с младшего и до полковника, и что право участия в выборах имеют
только военные, имеющие чин, непосредственно предшествующий
выбираемому. Так что капитанов выбирают лейтенанты, последних младшие
лейтенанты, и так далее. Заметьте также, что треть всех чинов предоставляется
по праву старшинства. Стало быть, этот порядок выборов далеко еще не
соответствует принципам свободы и разума в полной мере. И, тем не менее,
его находят слишком благоприятным для подчиненных и опасным для дела
свободы. В действительности, худшим камнем преткновения для дела
свободы является чрезмерная власть правительства или генералов. А между
тем, противники нашей системы взглядов хотят именно правительству или
генералам доверить назначение на все выборные должности, так, что те,
кто приходит в ужас при виде власти группы капралов, выбирающих
сержанта, нисколько не боятся власти министра или генерала,
распоряжающегося всеми важными постами в армии. Но интересы республики и
здравая политика диктуют нам необходимость использования хотя бы этого
незначительного средства уменьшения этой огромной власти,
вызывающей тревогу у друзей свободы.
Другие хотят, чтобы право избрания на вакантные должности
указанных выше рангов было предоставлено не подчиненным, а непосредственно
вышестоящим, чтобы, например, лейтенанты выбирались не младшими
лейтенантами, а капитанами.
Такая система имела бы естественным следствием не укрепление
дисциплины среди подчиненных, как это предполагается, а усиление
деспотизма начальников. Последние, для того, чтобы им повиновались,
нуждаются лишь в силе военных законов, в патриотизме армии и в настоятельном
интересе всех, входящих в ее состав. Дать начальнику право
распоряжаться их продвижением по службе, значит подчинить их его капризам и его
личности больше, чем его авторитету: из дисциплинированных и
послушных, какими они были, они превратятся в увертливых и пресмыкающихся.
Подобный институт дает офицерам опасное для дела свободы влияние на

Речи, письма, статьи 1793 г.
245
солдат и заменяет народный и патриотический дух армии тем
аристократическим и чисто военным духом, который нашел себе убежище в среде
начальников.
С другой стороны, нет никаких оснований оскорблять людей и
защитников родины предположением, что они будут бунтовщиками и
недисциплинированными, если военные низших рангов будут выбирать военных более
высокого ранга. Кому повинуются всего легче, если не тому, кого
уважают? Самым непоколебимым авторитетом пользуется тот начальник,
который сочетает власть, предоставленную ему законом, с доверием тех,
кем он командует. Утверждают, что если выбирать будут подчиненные, то
они будут проявлять по отношению к тем, кто может их выбрать,
пагубную для службы угодливость, и они пожертвуют дисциплиною ради своего
продвижения по службе. Наоборот, бесспорно, что единственное средство
приобрести уважение и дружбу как своих товарищей, так и своих
подчиненных, заключается в том, чтобы честно и с достоинством выполнять свои
обязанности; а предполагать, что французские солдаты имеют
естественную склонность продавать свое доверие презираемым ими военным
подлецам, в ущерб общественному и их собственному благу, в ущерб
интересам своих храбрых товарищей по оружию, это значит оскорблять здравый
смысл и вступать в противоречие с действительностью. Предлагаемое
установление может иметь следствием лишь то, что начальники, строго
соблюдая все, чего требует общественное благо и интересы службы,
лишились бы только духа деспотизма, капризов и аристократии, который
слишком часто примешивается у них к справедливой твердости, которую
они должны проявлять, и что военная дисциплина достигнет того
совершенства, которое отвечает интересам республики. Утверждают также,
будто избрание начальника подчиненными имело бы неизбежным
следствием появление в армии недостойных офицеров. Но я спрашиваю: кто
может лучше судить о солдатах, чем их товарищи по оружию, кто может
лучше судить о начальниках, чем их подчиненные? И почему хотят, чтобы
я меньше * доверял человеку, которого его подчиненные или товарищи
сочли достойным их уважения, чем тому, кто своим избранием будет
обязан капризу или рассеянности спесивого министра или генерала интригана?
Есть такой старый взгляд, порожденный деспотизмом и нашими
пороками и сохранившийся до сих пор в результате интриг плутов, тормозящих
развитие общественного мнения, взгляд, от которого давно следовало бы
нам освободиться, а именно, что те, кто повинуется, стоят меньше тех, кто
командует, что офицеры более добродетельны, чем солдаты, что государст-
* В оригинале: plus (больше) вместо moins (меньше), что идет вразрез с
главной идеей статьи и делает ее бессмысленной (прим. переводчика).

246
Максимилиан Робеспьер
венные должностные лица лучше, чем народ. Правильно обратное;
об этом свидетельствуют разум, человеческое сердце и опыт.
Но, говорят нам, разве можно осуществить такой план во время
кризиса? Прежде всего, отвечаю я, осуществление этого плана — дело столь
легкое, что ни при каких обстоятельствах оно не может быть опасным. Нам
без конца твердят, что нельзя производить выборов перед лицом
неприятеля, как если бы кто-нибудь собирался производить выборы во время
сражения, как если б предположить, что вся армия и все начальники сошли с
ума. За то время, что будет затрачено для доказательства того, будто самые
простые операции очень трудны, а самые спасительные — пагубны, можно
было бы провести эти операции безо всякого труда и без каких бы то ни
было неудобств. Вообще, я упрекнул бы Военный комитет лишь в том, что
он недостаточно широко применил выборное начало, преимущества и
необходимость которого он признает; я даже упрекнул бы его в прямом
нарушении этого принципа, поскольку он предлагает, чтобы подчиненные не
прямо выбирали на вакантную должность, а лишь представили бы
начальнику трех кандидатов, из коих он выберет одного. Это какие-то неполные
выборы, в которых сочетаются две противоположные системы: избрание
начальником и избрание подчиненными. Следовало принять одну или
другую систему, и нельзя найти моральное или политическое оправдание
такого компромисса.
Законодатели, будьте верны принципам, которые являются щедрыми
источниками порядка и общественного процветания. Не предавайтесь
чувству робости, ибо от вашего мужества зависит судьба государства. Вы можете
всего достигнуть с таким великим и великодушным народом, которого
свобода сделала способным творить чудеса: достаточно лишь дать
возможность развернуться всем его добродетелям. Вспомните, каким средством
пользовались до сих пор, чтобы тормозить ход революции, препятствовать
всем полезным мероприятиям и навлечь все беды, ценою которых мы
вынуждены были приобрести свободу: этим средством был страх. Если
хотели оставить армию под игом деспотического режима, чтобы передать ее в
распоряжение двора, то начинали твердить о недисциплинированности и
дезорганизации армии. Если хотели нарушить самые священные права
граждан путем создания тиранического отличия активных граждан,' свести
на нет все принципы равенства и превратить Декларацию прав в пустую
формулу, нам рисовали картину государства, готового развалиться
вследствие анархии.
Наступило время исправить тот вред, который причинили нам подлые
маневры интриганов. Внушительные обстоятельства наших дней требуют
самых великих и энергичных мер. Я высказываюсь поэтому за то, чтобы
вы приняли предложения Военного комитета.

Речи, письма, статьи 1793 г.
247
О СОСТОЯНИИ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЛ297
Мы можем рассматривать наше положение в двух аспектах, внешнем
и внутреннем.
Все объединившиеся против нас державы не могут собрать больше
пятисот тысяч человек. Нам очень легко довести нашу армию до такой
же численности. Но мы будем обладать огромным превосходством над
коалицией наших врагов:
1) потому что сто деспотов не так сильны, как одна нация, потому
что двадцать автоматов, дерущихся за дело деспотов, не стоят одного
гражданина, взявшего оружие, чтоб воевать за родину и за свободу;
2) потому что единая держава имеет много преимуществ над
коалицией многих объединившихся против нее государств, поскольку она
может действовать быстрее и согласованнее;
3) потому что наше нынешнее положение таково, что мы повсюду
можем развертывать свои силы самым для нас выгодным образом. На
востоке и на юге природа, дав нам естественные защитные валы в виде
Альп и Пиренеев, как бы сама запрещает нам переход через них, ради
отдаленных и неосторожных экспедиций. Здесь мы можем с
величайшей легкостью не давать хода Испании, Сардинии и другим нашим
врагам и успешно вести оборонительную войну.
На севере, где все обстоятельства диктуют нам наступление, условия
для этого столь же благоприятны. В Голландии нас призывает
могущественная партия 298. Три месяца тому назад завоевание этой страны для
дела свободы потребовало бы десять тысяч человек. Препятствия,
созданные затяжкой и, быть может, интригами, сегодня еще отнюдь не
таковы, чтобы они могли нас смущать. А эта победа будет иметь
решающее значение для революции в Англии, для исхода войны и для судеб
всемирной свободы. Всюду, куда проникает наше оружие, вплоть до
Рейна, мы найдем естественных союзников в сердцах жителей, разум,
чувство справедливости, любовь к свободе, ненависть к тирании и
отвращение к угнетению. Повсюду нам предстоит сражаться против деспотов,
дрожащих за свою пошатнувшуюся власть. А мы, мы боимся только
позора рабства.
Замечательное превосходство нашей артиллерии над артиллерией
наших врагов, и патриотический героизм наших канониров ставят
республику, по отношению к тиранам, в положение богов, мечущих молнии на
восставших титанов. Святой энтузиазм свободы, превращающий, для
наших воинов, самые тяжелые труды в удовольствие, а дни боев в
праздники, не позволяет фортуне колебаться между ними и рабами королей.
Тысяча подвигов подтверждает ту истину, что с французской армией
генерал не может не победить, разве что он упорно этому сопротивляется.

248
Максимилиан Робеспьер
Добавьте к этому, что деспоты неизбежно должны выдохнуться в
результате больших усилий, производимых ими против нас, они не могут
без конца требовать жертв от своих подданных.
Рвение народа, борющегося за свободу, не имеет предела.
Невероятно, чтобы народы Европы еще долго расточали свою кровь и свое
золото для защиты дела своих угнетателей против самих себя. Близок
день, когда правда восторжествует над всеми их усилиями,
направленными к тому, чтобы оклеветать французскую революцию, и это будет днем
их падения.
Трудно представить себе, чтоб они были в состоянии устоять после
первой неудачи, или начать новую кампанию. Наши неудачи только
возбудили бы наше мужество, и миллионы граждан поднялись бы, чтобы
отомстить за первых защитников родины.
Если финансы королей, наших врагов, расстроены, наши финансы,
несмотря на все пороки администрации, неисчерпаемы. Я не стану
повторять, что наше национальное имущество представляет более чем
достаточное покрытие наших ассигнаций. Но это лишь меньшая часть
наших ресурсов. Когда свободе будет угрожать опасность, нашим
государственным имуществом станет вся французская территория. Жизнь и
имущество всех граждан являются залогом для покрытия нужд родины,
для спасения свободы. Тираны, спекулирующие на наших
воображаемых невзгодах, смотрите на эти великолепные имения униженной
аристократии, на эти роскошные дворцы, на эти плодородные поля и на эту
огромную землю, покрытую богатым урожаем и кормящую народ в
двадцать пять миллионов человек! Вот наш-залог! Вот наша
государственная казна. Подумайте, можете ли вы нам противопоставить нечто
подобное.
Из этой верной картины, которую я сейчас нарисовал, вытекает, что,
если принимать во внимание только наши реальные ресурсы,
численность и доблесть наших войск, мы можем считать военную победу
республики обеспеченной. Единственные опасности, которые могут ей
угрожать, это внутренние измены, внутренние заговоры. Поэтому, если
республика попадет в беду, то причины этого мы сможем искать только в
преступлениях правительства, в коварстве, честолюбии или жадности
военных начальников, дух которых слишком явно находится в
противоречии к духу солдат, а интересы этих начальников противоречат
интересам народа, наконец, в старых и плохо скрытых связях большой части
штабов с аристократией. Довольно того, что я отметил здесь это
существенное положение, которого друзьям свободы никогда не следует
упускать из виду. Вот то, что касается внешних дел.
Теперь бросим взгляд на внутренние дела. Гражданский дух быстро
развивается. Французы, как общее правило, обладают сознанием своих

Речи, письма, статьи 1793 г.
249
прав и своего достоинства. Повелительной потребностью для нации стали
правление и законы, основанные на равенстве. Дух свободы должен быть
очень сильным во Франции, если преступный двор, связанный с
коварными представителями и со всеми злодеями Франции, в течение четырех
лет тщетно старался задушить ее в колыбели. Свобода бессмертна, раз
она пережила столько страшных заговоров, столько убийств, задуманных
с жесточайшим хладнокровием. Казнь тирана дала ей новые силы. Она
освободила умы от чар суеверного престижа, созданного монархией
двадцатью столетиями рабства и невежества. После того, как народ сам с
презрением увидел, как этот древний кумир был разбит, по его приказу,
секирой правосудия, какая новая тирания могла бы ему импонировать?
Например, каким образом буржуазная аристократия сможет взобраться
на разбитый пьедестал дворян, священников и королей?
Казнь тирана была осуществлением принципов равенства, которые
до того были лишь бесплодными аксиомами. Она разбила главное звено
бесконечной цепи заговоров врагов революции. Она заклеймила клику
роялистов и их доктрину. Она подняла дух патриотов и воодушевила
народ новой энергией. С тех пор многие, ранее хулившие республику,
были вынуждены оказывать ей уважение, подобно тому, как лицемерие
воздает дань уважения добродетели, принимая ее облик и бормоча на ее
языке. Они от этого не становятся ни менее злонамеренными, ни менее
опасными. Но, когда народ чувствителен, страстно предан свободе и
проникнут отвращением ко всем видам аристократии, когда народ терпелив
и храбр, разумен и энергичен, знает свои права и переносит свою
бедность сдержанно, когда он умеет и повиноваться законам и молнией
поражать тиранов, то какие препятствия могут еще противостоять
установлению свободы, мира и общественного преуспеяния?
Свобода давно уже была бы у нас закреплена, если б отдельные лица
были так же чисты, как масса нации и если бы народу помогали и
служили те, кого называют его делегатами. Но осуществление счастья
Франции и всего человечества, которому долгое время мешали злодейская
политика двора и коррупция государственных должностных лиц,
продавшихся двору, чтобы убить свободу, все еще задерживается подобными
причинами. Не все порожденные тиранией пороки погибли вместе с
тираном. Те, кто продавались бы ему, ныне продаются надменности,
честолюбию и жадности. Развращенное меньшинство нации ведет борьбу
против здорового большинства. При этом меньшинство не лишено известного
преимущества, ибо оно состоит из наиболее образованных людей, из самых
больших интриганов, самых ловких в искусстве говорить и соблазнять.
Они умеют, до времени, прикрываться маскою патриоттама, чтобы
добиться доверия народа, и захватывают власть. Затем они ведут
упорную борьбу против государственного разума и общественных интересов,

250
Максимилиан Робеспьер
и продлевают наши невзгоды и смуты, которые являются ничем иным,
как последними сражениями аристократии и интриганов против свободы и
против справедливости. Они всячески благоприятствуют богатым эгоистам
и всем врагам равенства. Под их покровительством буржуазная
аристократия вновь собирает рассеянных солдат старой аристократии и глупо
пытается противостоять восхождению всемирной революции. Ажиотаж
торжествует, скупка продуктов раздражает и разоряет народ. Те самые люди,
которые создают эти бедствия, хотят использовать их для того, чтобы
довести народ до отчаяния, вызвать волнения и, если возможно,
ввергнуть государство в ужасы гражданской войны и анархии. Предатели,
тайно связанные с нашими врагами, вооружают всех аристократов и все
пороки Европы против гражданской доблести французского народа и
против свободы мира. Они хотят растерзать республику, чтобы выдать ее
иностранным армиям. Эмигранты вопреки законам возвращаются в лоно
родины и еще более укрепляют их преступную клику и помогают
осуществлять их гнусные замыслы. Но эти последние усилия издыхающей
тирании будут столь же тщетны, как и все ранее провалившиеся
заговоры. В Англии Питт уже шатается, а во Франции уже разоблачены те
двуличные интриганы, которые служат ему299. Маленькие бунты,
которые они стараются вызвать в Париже, чтобы иметь новые предлоги для
клеветы на нашу революцию и внушить народам отвращение к свободе,
не смогут изменить судеб Европы и не остановят потока, свергающего
троны тиранов. Вот уже большинство Национального конвента,
освободившись из сетей интриг, которыми опутала его преступная клика,
поднимается до уровня своей высокой миссии и является достойным гнева
деспотов и уважения нации. Оно сумеет позаботиться об удовлетворении
нужд народа путем разумных и эффективных мер, и строго пресечь
растраты, совершаемые должностными мошенниками, а также человеко-
убийственные маневры ажиотажа и монополии и все покушения
заговорщиков. Завоевание Голландии вскоре решит судьбу деспотов. И
французский народ даст миру свободу уже потому, что он не может потерять
свою свободу.
О ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ ВОЛНЕНИЯХ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 25 февраля 1793 г.300
Так как я всегда любил человечество и никогда не старался никому
льстить, я буду говорить правду. Налицо — заговор, направленный против
патриотов. Интриганы хотят погубить патриотов. В сердце народа живет
справедливое чувство негодования. В разгар преследовании, и лишенный

Речи, письма, статьи 1793 г.
251
поддержки, я отстаивал то положение, что народ никогда не бывает
неправ. Я осмелился провозгласить эту истину тогда, когда она еще не была
признана. Ход революции доказал ее правильность.
Народу так часто приходилось слышать, как ссылаются на законы те,
кто хотел наложить на него ярмо, что он с недоверием относится к
таким речам.
Народ страдает. Он еще не пожал плодов от трудов своих. Он
продолжает подвергаться преследованиям со стороны богатых, а богачи
остаются такими, какими они были всегда, то есть жестокими и
безжалостными. (Аплодисменты.) Народ видит, как нагло ведут себя те, кто его
предал. Он видит, какое богатство они накапливают в своих руках, он
чувствует свою нищету, но он не сознает, что необходимо овладеть
средствами, которые позволят достигнуть цели, и когда с ним говорят на
языке разума, он слышит только голос своего негодования против богачей и
позволяет увлечь себя на путь ложных мер теми, кто вкрадывается в
его доверие, чтобы погубить его.
Есть две причины. Первая заключается в естественной склонности
народа искать средства облегчения своей нищеты, склонности, которая
сама по себе естественна и законна. Народ считает, что за отсутствием
охранительных законов, он сам имеет право позаботиться об
удовлетворении своих потребностей.
Есть и другая причина. Она заключается в коварных планах врагов
свободы, врагов народа, твердо убежденных в том, что лучшее средство
предать нас иностранным державам, это вызвать в народе тревогу
относительно продовольственного положения и затем сделать народ жертвою
тех крайностей, которые из этой тревоги возникнут. Я сам был
свидетелем волнений. Рядом с честными гражданами мы видели иностранцев и
богатых людей, переодетых в почтенную одежду санкюлотов. Мы
слышали, как они говорили: «Нам обещали, что после смерти короля будет
изобилие, а с тех пор, как этого покойного короля нет, мы стали еще более
несчастными». Мы слышали их разглагольствования, они были
направлены не против интриганской и контрреволюционной части Конвента,
сидящей там, где сидели аристократы Учредительного собрания, а
против Горы, против парижской депутации и против якобинцев,
которых изображали в качестве скупщиков продуктов.
Я не говорю вам, что народ виноват, я не говорю вам, что его
волнения составляют преступление. Но разве, когда народ поднимается, он
не должен иметь перед собою достойную его цель? Разве какие-то
жалкие товары должны его занимать? Он ими и не воспользовался, головы
сахара были подобраны руками лакеев аристократии; но если б он даже
ими пользовался, какие затруднения могут последовать в обмен за эт^
скудную выгоду? Наши противники хотят напугать всех, кто имеет

252
Максимилиан Робеспьер
какую-то собственность. Они хотят внушить, будто наш строй свободы и
равенства означает подрыв всякого порядка, всякой безопасности.
Народ должен подняться не для того, чтобы подобрать сахар, а для
того, чтобы раздавить разбойников. {Аплодисменты.) Нужно ли вам
напомнить о минувших опасностях? Вы чуть было не стали добычей
пруссаков и австрийцев. Был сговор, и те самые люди, которые тогда
торговали вашею свободою, учинили и нынешние волнения. Перед лицом
Друзей свободы и равенства, перед лицом нации, я торжественно
заявляю, что в сентябре месяце, после событий 10 августа, в Париже было
решено, что пруссаки беспрепятственно войдут в Париж.
ЗАМЕЧАНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ЗАКОНА
ОБ ЭМИГРАНТАХ ш
Легкость, с которою эмигранты возвращаются во Францию, и
уверенность, с которою они появляются опять среди нас, свидетельствуют
о недостаточности принятых против них законов. Эти законы
представляют собою, в лучшем случае, некую паутину, куда попадаются
наиболее слабые из эмигрантов, тогда как из нее легко освобождаются
наиболее важные по своему богатству, по влиянию или по таланту
интриги 302. Многие обстоятельства благоприятствуют этим
злоупотреблениям: 1) затяжка с изданием закона и его обнародованием; 2)
содержащиеся в нем существенные пороки;. 3) нечестность тех, от кого
зависит его исполнение.
Прежде всего надо отказаться от этого закона или построить его на
том принципе, который должен быть его основой. Этот закон не должен
подчиняться обычным правилам гражданской юриспруденции; это
революционная мера, продиктованная интересами общественного блага303.
Революционные меры тоже заключают в себе опасности. Но тем не
менее они справедливы и необходимы. Режим времен мира и согласия
не может во всем совпадать с режимом времен войны и бурь. Когда
деспотизм совершает революцию против народа, применяемые им
революционные меры являются лишь орудиями жестокости и угнетения. Но
в тех революциях, в которых народ свергает деспотизм и аристократию,
революционные меры являются лишь лекарствами и актами
всемирного благодеяния. Их преимущества или недостатки полностью зависят от
тех, кто их диктует, и от тех, кто их применяет.
Если то, что в них есть решительного и резкого, страшит вас больше,
чем угрожающие родине опасности, вам следует их отвергнуть. Если вы
их считаете необходимыми, не ослабляйте их. Не жертвуйте вызыва-

Речи, письма, статьи, 1793 г.
253
ющим эти меры великим мотивом ради частных соображений,
общественным благом ради частных интересов.
Закон об эмигрантах содержит два существенных порока: 1) он
перегружен бесполезными и опасными исключениями, открывающими
множество лазеек тем, кого закон должен поразить; 2) он содержит
туманные и темные места, открывающие широкое поле для уклончивых и
произвольных истолкований.
Эти недостатки в данном случае имеют тем более серьезное значение,
что этому закону угрожает больше нарушений, чем какому-либо
другому. Я уже не буду говорить о том, какими крупными средствами
коррупции и влияния обладают богатые эмигранты и интриганы. Мне нет
надобности отмечать, что дух антипатриотизма и аристократии, который
еще жив во многих административных учреждениях, среди судей и
членов муниципалитетов, сближает их гораздо больше с роялистами и
аристократами, восставшими против равенства, чем с народом, который они
презирают и которого они боятся. Можно было бы перечислить много
муниципалитетов и местных органов управления, в которых, среди своих
судей, эмигранты встречают своих друзей, родственников, своих былых
низкопоклонников, своих адвокатов, своих бальи, откупщиков,
фискальных прокуроров. Всем известно, как легко, в некоторых дистриктах, в
некоторых кантонах этого обширного государства, получить
благоприятное судебное решение или снисходительное толкование или фальшивое
удостоверение об оседлости или о патриотизме. Достаточно нашего
мягкосердечия, слабости наших нравов и наших характеров, чтобы множить
нарушения закона. Сколько еще есть людей, в глазах которых эмигранты
все еще — благородные и приличные люди! Сколько еще есть людей,
которых волнуют только трагедии, представляющие страдания принцев
и королей, тогда как несчастия простых людей и бедствия народов для
пих лишь пустая декламация. Требуется гораздо большая, чем обычно
думают, сила характера, чтобы противостоять просьбам вкрадчивого
человека, применяющего все свои ресурсы, чтобы добиться прощения
своих слабостей и сохранить крупное состояние. Умоляющие эмигранты
опаснее вооруженных и угрожающих эмигрантов: я уж не говорю об их
женах304. Есть даже во Франции много судей, которых менее трогает
образ истекающей кровью родины и удрученного под ударами тирании
человечества, чем зрелище человека, унижающегося перед ними. Нет
ничего столь обычного, как чувствительность, прощающая угнетателей.
И очень редко встречается такая чувствительность, которая ради
угнетенных казнит угнетателей.
Вот каковы препятствия на пути осуществления закона против
эмигрантов. Они должны побудить к тому, чтобы придать этому закону всю
ту ясность и силу, которые ему подобают, и чтобы путем мудрых и стро-

254
Максимилиан Робеспьер
гих мер предосторожности обеспечить его проведение в жизнь. Передать
его на усмотрение административных учреждений было не политично.
Следовало создать особый суд присяжных для незамедлительного
рассмотрения всех дел, связанных с исполнением этого закона. Особенно
важно было организовать этот суд таким образом, чтобы он был менее
доступен для соблазна.
Следовало бы также выносить в отношении тех, кто выдает
фальшивые удостоверения эмигрантам, или не преследует их, пли оказывает им
содействие, наказания, тождественные тем, которые закон
предусматривает для самих эмигрантов305. Наконец, следует поощрить разоблачение
гражданами преступных должностных лиц.
Таким образом, вы очистите страну от всех врагов, которые
возвращаются, чтобы терзать ее и продлить наши раздоры и наши несчастья.
Таким образом, вы сохраните для родины те имущества, которые она
изъяла из их рук и которые необходимы ей для победы над врагами, ими
же натравленными, для помощи народу, доведенному ими до нищеты,
для спасения национального богатства, которое они хотели разорить,
для погашения государственного долга, ими же созданного и раздутого,
для пропитания вдов и детей героев свободы, умирающих за то, чтобы
спасти ее от бешенства тиранов, их сообщников. Вот кто действительно
достоин нашего сострадания. Ныне они принадлежат родине, эти
имущества, востребованные ее былыми угнетателями. Я согласен их жалеть, но
я гораздо больше жалею их жертвы. Нет, я не вырву из рук моих
несчастных сограждан хлеб, орошенный кровью их отцов, для того, чтобы
вернуть богатство их гнусным убийцам. Когда мы утрем слезы матерей
и гражданок, когда народ будет счастлив, если угодно, можно будет
расчувствоваться над судьбою кобленцских маркиз и заняться утешением
аристократии 306. А пока что отдадим предпочтение республике над ее
врагами, невинности и несчастью над преступлением, человечности над
снисходительностью.
ОБРАЩЕНИЕ ДРУЗЕЙ СВОБОДЫ И РАВЕНСТВА,
ЗАСЕДАЮЩИХ У ЯКОБИНЦЕВ В ПАРИЖЕ,
К ФИЛИАЛЬНЫМ ОБЩЕСТВАМ 307
Братья и друзья!
Гений французского народа парит над миром. И наши победоносные
армии распространяют в иностранных государствах те священные
принципы, которые мы отстаиваем во Франции, с первого дня нашей
республики, против всех тиранов, против всех мятежников и против всех

Речи, письма, статьи 1793 г.
255
интриганов. Но наши победы внутри страны развиваются не так быстро,
как победы наших братьев во вне. Европейские деспоты падают под их
победоносными ударами, тогда как у нас аристократия, которой
помогают интрига и лицемерие, еще с угрозою поднимает голову. Мятежные
эмигранты, вернувшись, в нарушение законов, в лоно растерзанной ими
родины, объединяются с опасною коалициею, чтобы похитить у нас
счастье и свободу, которые мы являем миру. Народ побеждает и
страдает. Он переносит свои страдания со сдержанностью, еще более
героическою, чем его храбрость; а между тем делаются попытки нарушить его
величественное спокойствие. Он сохраняет спокойствие, а его
оскорбляют, на него клевещут те, кто пытается его обмануть и смутить. В то
время, как подлые поборники монархии должны были бы скрыть свои
покрытые позором лица, они еще осмеливаются оскорблять
непоколебимых защитников республики и равенства и угрожать им.
Вы знаете, к каким ухищрениям прибегают, с некоторых пор, наши
враги, чтобы вызвать волнения повсюду во Франции. Париж недавно
испытал это на себе. Мы должны дать вам точный отчет об этом событии,
которое органы антипатриотизма и лжи не преминут представить в
искаженном виде.
Четыре года нищеты, четыре месяца непрерывных оскорблений не
смогли ни на одну минуту поколебать спокойствие парижского народа.
Вопреки усилиям врагов свободы, направленным к созданию волнений
во время обсуждения дела Людовика Капета, несмотря на золото Питта,
на ассигнации и интриги французских защитников Людовика Капета,
несмотря на зверское убийство Мишеля Лепелетье, парижский народ
сохранял глубокое спокойствие вокруг судей и эшафота тирана.
Защитники монархии не отказались от своих преступных замыслов.
Собравшаяся в Париже орда эмигрантов, убийц и иностранцев отнюдь не
покинула этого города. Сам Питт публично объявил, что через пятнадцать
дней в Париже вспыхнут волнения. А с самой трибуны Национального
конвента, другой человек308, имени которого мы не произнесем, ибо нам
уже слишком часто приходилось о нем говорить, старался убедить нас
пощадить голову Людовика, любезно извещая нас, что смерть Людовика
повлекла бы за собою великие бедствия. Это пророчество еще не
осуществилось. Но можно было наблюдать, в указанное время, симптомы
какого-то движения в этом великом городе. Предлогом была нехватка
продуктов питания. Был пущен слух, что Париж останется без муки,
и сразу у булочников исчез хлеб как вследствие панического страха,
побудившего граждан делать запасы, так и в результате козней тех
заговорщиков, которые его скупали. Сами лафайетисты, аристократы,
интриганы, нарядившись в ливрею патриотизма и даже бедности, ходили по

256
Максимилиан Робеспьер
всяким публичным местам, декламируя с лицемерным жаром, о слишком
реальной, к сожалению, нищете народа, и о спекулятивной скупке
продуктов и ажиотаже, не менее реальных. Чтобы вызвать взрыв, на трибуну
Национального конвента выпустили более чем подозрительного оратора,
зачитавшего петицию, стиль и преувеличения которой изобличали истинных
зачинщиков этого шага309. Все добрые граждане, все депутаты-патриоты
объединились, чтобы дать отпор этой интриге. Депутаты парижского
департамента распространяли афиши с энергичным и поучительным
обращением к своим доверителям310. Наши заседания были посвящены тому, чтобы
разъяснить публике сущность этого маневра. Мы решительно отказали
предоставить наше помещение мнимым петиционерам, просившим у нас
разрешения провести там заседание с тем, чтобы нас скомпрометироватьзи. Мы
приняли решение призвать парижские секции заседать непрерывно, дабы
обеспечить сохранение общественного спокойствия. Секции приняли эту
меру, и угрожавшие городу зловредные козни на этот раз полностью
провалились. В течение нескольких дней не было заметно никаких признаков
брожения, и друзья свободы успокоились. Но заговорщики не прекратили
своей тайной подрывной работы, и через три дня появились толпы женщин,
жаловавшихся на дороговизну мыла, сахара и других товаров. Их
возглавили эмиссары аристократии. Толпы направились в разные места в
городе к бакалейным лавкам, заставили отпускать им сахар по цене
значительно более низкой, чем теперешняя цена; а многие уносили товар,
не платя за него. Развращенность наших врагов столь глубока, что мы
опасались, как бы беспорядки не распространились и не затянулись.
Наши опасения еще более возросли, когда мы впервые услышали на
наших публичных собраниях, как обманутые или специально
поставленные слушатели, в ответ на наши мирные советы, обзывали нас
биржевыми игроками и скупщиками продуктов. Тем не менее мы упорно
отстаивали принципы и подлинные интересы народа, и мы с
удовлетворением увидели, что народ аплодирует нашей преданности. И уже на
следующий день после начала бунта, благодаря господствующему в этом
городе гражданскому духу, благодаря бдительности муниципалитета и
департаментских властей, благодаря горячему патриотизму мэра и
командующего, порядок был восстановлен.
Таково, братья и друзья, правильное изложение того, что так недавно
произошло в Париже. Вы, может быть, подумаете, что это событие не
было таким серьезным, чтобы стать предметом специальной беседы с
вами; но оно связано со зловещими замыслами и с той отвратительной
системой клеветы, которую некая опасная клика ныне пытается
возродить, чтобы расколоть нацию и уничтожить народные общества.
Но вот уже те же люди, которые с трибуны Национального конвента
выступали в защиту тирана и изрыгали на защитников республики ко-

Жорж Дантон
Гравюра С а н д о по рисунку Б о н в и л я
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва

Мишель Лепелетъе de Сен-Фаржо
Гравюра Л е в а ш е
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва

Речи, письма, статьи 1798 г.
257
щунственную брань, возобновляют свои враждебные свободе
клеветнические нападки на якобинцев, на парижский народ, на патриотических
депутатов Конвента, ныне ставших большинством. Вот уже некоторые
представители, забывая об этом своем высоком качестве, не краснея
обвиняют нас вслух в возбуждении этого движения, которому мы
сопротивлялись всеми нашими силами, и которое могли спровоцировать
только наши противники. Вот уже главари этой зловещей коалиции и их
сообщники стараются распространить эти поклепы посредством своих
антипатриотических газет и своей контрреволюционной переписки.
Мы не унизимся до оправданий. Вам не трудно будет рассудить
между нами, с одной стороны, и людьми, привыкшими преследовать
патриотизм и предавать общественное дело, с другой. Но мы не можем
скрыть от вас некоторых важных обстоятельств, которые они, конечно,
обойдут молчанием. Следует довести до вашего сведения, что во главе
женских толп, среди которых было очень мало мужчин, и еще меньше
обманутых патриотов, находились слуги известных аристократов и даже
эмигрантов, скрывшихся под почтенною одеждою санкюлотов, и что
многие из них теперь арестованы и привлечены к судебной
ответственности. Мы должны сообщить вам, что эмигранты были замечены в
галереях у якобинцев, где они пытались натравить публику на нас; что в
это же время, один из них, участник заговора в Ниме, некий Леком-
бье312, был задержан около зала заседаний Национального конвента,
куда он осмелился проникнуть; что подстрекатели к бунту, в местах
гуляний публики, декламировали во весь голос против якобинцев,
против Национального конвента вообще, против депутатов Горы; что, в
некоторых группах, они осмелились объяснить нищету народа смертью
Людовика XVI313, а некоторые в своей наглости дошли до того, что
издавали кощунственный и сумасбродный крик: «Да здравствует
Людовик XVII». Наконец, надо вам сказать, что крупные склады
спекулянтов-скупщиков были пощажены, и предпочтение было оказано лавкам
патриотов, что торговцы якобинцы пострадали больше всех, а некоторые
лавочники из числа лафайетистов и аристократов никогда не были
так безмятежно спокойны, как тогда, когда толпа распоряжалась
частью их товаров. В том то и дело, что подлинный народ не принимал
никакого участия в этом бунте. Честные санкюлоты, почтенные бедняки,
как общее правило, порицали этот бунт. Весьма примечательно, что не
было никаких его проявлений в районах, отличающихся гражданской
доблестью, с менее зажиточным и более многочисленным населением.
В предместье Сеы-Марсо ни один лавочник не был потревожен. Напрасно
некоторые смутьяны, руководившие женщинами из отдаленных
районов, пришли в предместье Сент-Антуан; им не удалось увлечь
обитающих его честных и мужественных граждан. Вот каков народ Парижа!.
17 т. и

258
Максимилиан Робеспьер
Народ Парижа умеет поражать молнией тиранов; но он не
совершает налетов на бакалейные лавки. Народ Парижа вместе с федератами
83 департаментов сверг трон. Двумя годами ранее, он сверг Бастилию.
Но он не подвергал осаде конторы Ломбардской улицы. Когда угнетатели
человечества доходят до предела своих преступлений, и раздраженный
народ выходит из своего величавого спокойствия, он отнюдь не
развлекается уничтожением мелких спекулянтов; он повергает в прах всех
деспотов, всех предателей и заговорщиков. Он прочно устанавливает здание
общественного преуспеяния на основах справедливости и разума. Как
презренны они, эти мелкие лгуны, осмеливающиеся клеветать на
народ! Они это делают потому, что они предают его, потому что, в то же
время, они боятся общественного мнения, окружающего их в этом
огромном городе, который за ними наблюдает и который представляет собою
естественное место сбора всех французов. О, сколь презренны эти,
исполненные желчи и грязи, души, которых ни их святая миссия, ни высокие
судьбы Франции, ни великие подвиги, порождаемые вокруг нас и для
нас гением свободы, ничто не в состоянии, хотя бы на мгновение, поднять
над их природною низостью! К несчастью, есть еще слишком много
людей, им подобных. Но, когда в ваших департаментах вы услышите
замаскированных роялистов или фельянов, продолжающих лепетать на своем
жалком и коварном жаргоне, скажите им, что виновниками всех смут,
подрывающих дело свободы, являются только те, кто до сих пор защищал всех
ее врагов и преследовал всех ее защитников;, те, кто столько изощрялся в
стремлении спасти тирана; те, кто открыто взяли под свою защиту
эмигрантов, ныне наводнивших республику, и особенно стекающихся в
Париж; те, кто, когда мы требовали приговора королю-заговорщику и
клятвопреступнику, выступали в качестве его адвокатов и натравливали на
нас наших братьев из департаментов, призывая мстить самой здоровой
части Национального конвента; те, кто поносил Мишеля Лепелетье на
трибуне за то же, за что поборники монархии поразили его
предательским кинжалом; те, кто, вынужденные проводить в Пантеон этого
славного мученика за дело свободы, возобновляют затем заговор против его
боевых товарищей и так же бесстыдно поносят их. Те, кто в городе
Лионе, родине и месте жительства «добродетельного» Ролана, лишь
недавно распустили народные общества, осквернили дерево свободы и
оскорбляли патриотов; те, кто хочет вредить и обладает всеми средствами
для этого; те, кто раньше управлял Францией под именем Ролана и по-
прежнему располагает его канцеляриями, ими же составленными, кто
держит в своих руках и государственную казну, и продовольствие, и все
средства спекулятивной скупки и ажиотажа, кто действует заодно с
банкирами, с богатыми эгоистами, с аристократами, против друзей
равенства: те, кто, обострив общественную нищету, могут тем легче использо-

Речи, письма, статьи 1793 г.
259
вать ее в своих интересах и сеять смуту в государстве; те, чей девиз
гласит: милость тиранам, смерть патриотам. Скажите им, что никто дважды
не поверит разоблаченным клеветникам и провалившимся предателям.
Скажите им, что теперь хорошо известна коварная политика тех
главарей клик, система которых всегда заключалась в том, чтобы покрывать
свои собственные злодеяния, приписывая их патриотам. Сейчас им не
остается другого выхода, как пытаться посредством новой лжи заставить
забыть об их старой лжи. Чтобы освободиться от обвинения в желании
растерзать республику, они хотят ее растерзать на самом деле. Добавьте
к этому, что свобода не обременена ни глупою доверчивостью одних, ни
низменною злобою других, ни блуждающим воображением одного, ни
глубоким коварством другого, и поэтому она одержит верх над
последними потугами клики, отличающейся от всех своих предшественниц
лишь крайней подлостью в использовании до конца самого гнусного из
всех средств: лжи и клеветы. Но задача наша в том, чтобы ускорить на
полстолетия счастье мира и обеспечить счастье нашим детям и нам
самим. Нам надо укрепить республику в то время, как она расширяет свои
пределы. Чтобы достигнуть этой цели, сплотимся для защиты
общественного спокойствия против смут, возбуждаемых интриганами, для защиты
свободы против возобновляемых ими заговоров, для защиты
гражданского духа против тлетворных влияний, которыми они все время стараются
его отравить.
А впрочем, будьте уверены в том, что мы все те же якобинцы
1789 года, якобинцы 10 августа, якобинцы тех, не менее священных
дней, когда свершился суд над тираном, когда из смерти тирана родилась
республика. Если вы в этом сомневаетесь, приходите, придите наблюдать
якобинцев и их противников. Придите в наши братские объятия. Придите
скрепить присягою новый союз против тиранов и против интриганов. Все
враги свободы тотчас же побледнеют перед вами, как они побледнели
перед федератами, которых они сами призвали против нас.
ПРОТИВ ИНТРИГАНОВ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 6 марта 1793 г.314
Внесено предложение о принятии мер, диктуемых любовью к
общественному благу. Важно направить все идеи к единой цели. Необходимо
отдать себе отчет в том, каково наше действительное положение. Я сейчас
объяснюсь откровенно.
Национальный конвент является, бесспорно, арбитром судеб
республики. Конвент может разгромить интригу, поощрить гражданскую
доблесть и распространить благоденствие на всем протяжении республики.
1 7*

260
Максимилиан Робеспьер
Но подумайте, граждане, Конвент -создан народом, введенным в
заблуждение всякого рода соблазнами, народом, от природы добрым, но еще
пока недостаточно просвещенным. Национальное собрание есть лучшее
Собрание из всех, которые мы имели до сего дня. Оно включает довольно
большое число патриотов, чтобы творить общественное благо. Оно
обладает достаточными знаниями и энергией для спасения республики.
Конвент окружен интриганами, опытными в искусстве вредить.
Ему пришлось бороться как с внешними, так и с внутренними
врагами. Наступил момент, когда интриганы, разоблаченные в глазах народа,
потеряли большую часть своего влияния. Не надо закрывать глаза на то,
что патриотам необходимо иметь сборный пункт, что счастьем для них и
для республики является Собрание, которое может обеспечить победу
общественного дела. Но, при существующих обстоятельствах,
недостаточно, чтобы представительное собрание было чистым, нужно еще, чтоб оно
имело поддержку. Не все патриоты делают все, что в их силах.
Интриганы превосходят их в степени активности. Случалось, что патриотов
упрекали в том, что они бывают недостаточно усидчивы на своих постах.
От них зависит ответить на этот упрек, развернув всю энергию, на какую
они способны.
Законы, издаваемые Конвентом, не могут спасти общественное дело,
если должностные лица республики не вооружены любовью к
общественному благу. Патриоты должны следить за средствами исполнения, они
должны помогать сведениями при выборе государственных
должностных лиц.
Доблестью патриотов должно быть терпение. Опрометчивые движения
могут разбить политический аппарат. Здесь пребывает главная сила,
которая может ускорить прогресс общественного духа, здесь пребывают
чистые граждане, воспламененные любовью к родине и поддерживающие
связь со всеми доблестными людьми, достойными участвовать в
возрождении мира. Весь вопрос в том, как правильно использовать те ресурсы,
которые столь счастливое положение создает для нас.
В чем заключается подлинное препятствие, мешающее победе
свободы, кто продлевает преступления интриганов и несчастья народа? Это
преступное злоупотребление богатствами республики и
государственными должностями, которые щедро раздаются интриганами, чтобы
развратить общественное мнение. Знаете ли вы, что является самым страшным
оружием интриги? Это разрешение публиковать самые злобные сочине-
нрш, это продажные перья некоторых писателей-торгашей, продавшихся
министрам, оплачивающих их из народных средств, чтобы настроить
общественное мнение в пользу деспотизма.
Что дало Палате общин315 силу раздавить дворянство и духовенство?
Это та общественная сила, которую мудрые сочинения направляли един-

Речи, письма, статьи 1793 г.
261
ственно на путь любви к общественному благу. Это общественное мнение,
просвещенное газетами, подорвало репутацию, которую присвоили себе
Ламеты <и Лафайеты.
Как только эти писатели приняли некоторое участие в борьбе с былым
деспотизмом, они сочли себя руководителями общественного мнения. Они
сказали себе: «Создадим систему господства, раздавим всех, кто любит
равенство. Мы остановим революцию и воздвигнем нашу власть на
развалинах народа и патриотизма». Для осуществления этого заговора
интриганам были розданы все выгодные посты, которыми правительство
могло распоряжаться. Журналисты распространили по всей Франции яд
клеветы, и мы увидели осуществление плана контрреволюции,
выработанного нашими главными врагами.
Вот таким образом такие, как Бриссо, как Ролан и все остальные
плуты, обманывали общественное мнение со времени славного события,
спасшего свободу. Общественное сознание отстало от революции, ибо с
тех пор все плуты объединились, чтобы ввести в заблуждение
общественное мнение. (Аплодисменты.) Вот в чем главный источник всех наших
бед. Народ не владеет еще наукой политики. Он не знает того, что все
агенты деспотов сговариваются с интриганами о создании
федералистского правления, которое является их самою заветною целью. Народ должен
знать своих подлинных врагов; самые опасные это те писатели, которые
объединились, чтобы увлечь народ на путь неверных мер, чтобы усыпить
его тогда, когда он должен бодрствовать. Свободе надо было бы также
иметь своих защитников. Нужны были бы умы, способные создать
противовес контрреволюционным сочинениям. Но как этого достигнуть?
Правде нечем оплачивать своих защитников. Наши враги завладели
почтою, они могут свободно клеветать на нас. Они могут распространять
заблуждения. Мы не можем распространять правду. Они владеют всеми
каналами общественного мнения и общественного богатства. Мы можем
одолеть все эти препятствия лишь посредством чрезвычайных мер. Лишь
ценою самых больших жертв можем мы разорвать сеть, которою наши
враги хотят нас опутать.
Граждане, нам грозит в ближайшее время потерять плоды наших
трудов и нашего патриотизма. В какой момент намерены они остановить
подъем общественного духа? Они хотят это сделать как раз тогда, когда
зраги отечества удваивают свои усилия и когда наши военные успехи
несколько неопределенны.
Возобновились кощунственные выступления с трибуны тех, кто
пытался спасти тирана; заговорщическая деятельность никогда не
прерывалась. Они дали нам короткую передышку; но их пасквили продолжали
циркулировать, распространяя хулу на патриотов316.
Таково наше положение. Где выход из него?

262
Максимилиан Робеспьер
Надо предать общественному презрению всех тех плутов, которых я
перед вами разоблачаю. Скажите мне, в какой республике можно
присваивать себе право клеветать на патриотов в то время, когда им угрожают
со всех сторон? Кто имеет привилегию на уничтожение свободы? Скажите
мне, чем эти люди превосходят всяких Руайю, Дюрозуа, Готье 317, если
не коварством. Скажите мне, при каком режиме, в какое время такие
люди не подлежали бы осуждению и наказанию как преступники против
нации! (Бурные аплодисменты.)
Пусть мне скажут, в каком свободном государстве и, тем более,
в каком рождающемся к свободе государстве народные представители
могут видеть сидящего рядом с ними гнусного пасквилянта318, который за
две тысячи абонементов распространяет по всем департаментам яд
клеветы. Пусть мне скажут, в какой республике министр, обязанный своим
счастьем революции, поднявшей его из грязи до правительственного
поста, мог бы безнаказанно расточать государственные богатства ради того,
чтобы клеветать на республиканскую доблесть, довести государство
на край бездны и содержать целый склад пасквилей, направленных
против лучших патриотов319. Мы еще не можем карать за подобные
преступления, но мы всегда можем просвещать граждан ж нести
необходимые жертвы для распространения энергичных сочинений, для поднятия
духа лионцев, марсельцев и всех наших братьев в департаментах.
Я предлагаю поручить Комитету связн принять, в согласии с
председателем, все подходящие и наиболее срочные меры для осведомления
патриотических обществ в департаментах относительно заговора,
затеянного, начиная с 10 августа, против общественного мнения. Должен быть
создан тесный союз с народными обществами против клики, желающей
раскола республики и обречения ее ужасам гражданской войны и
бешенству деспотов. От исполнения этой меры зависит спасение республики.
ЕЩЕ РАЗ ПРОТИВ ИНТРИГАНОВ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 13 марта 1793 г.320
Я признаю патриотический дух предложения, внесенного предыдущим
оратором, но в данный момент оно крайне не политично, ибо отвлекает
внимание граждан от опасностей, угрожающих отечеству. Парижские
секции долЖ|Ны быть очень сдержанными в вопросе о представлении
петиций. Эти петиции почти никогда не имеют серьезной цели. Очень редко
касаются они важных интересов республики. Они не добавляют ни одного
грана на весы дебатов Конвента.

Речи, письма, статьи 1793 г.
263
Петиции используются интриганами для того, чтобы проникнуть в
секции и сеять там омуту. Неужели вы забыли о петиции батальона
секции Пуассоньер? 321 Неужели вы забыли, как в Конвент принесли знамя,
которое было сигналом контрреволюции!322
Это достопамятный пример глубокого коварства врагов, проникающих
в нашу среду, обманывающих общественное мнение и соблазняющих
простых граждан, которые не насторожены против такого рода хитростей.
Вот таким образом предатели проникают в народные общества для того,
чтобы предать их ножу убийц.
Наше Общество должно быть верным великим принципам, оно должно
действовать со всею энергией. Нынешние обстоятельства напоминают
мне то время, когда, подкупленный Лафайетом, Бриссо составил петицию,
которая должна была быть подписана на алтаре родины и послужила
предлогом для истребления пятисот патриотов, гибель которых отсрочила
на ряд лет победу свободы 323. По поводу предложения о представлении
секциями петиций я прошу принять решение о переходе к очередным
делам 324.
(Гражданин, внесший предложение, заявляет, что берет его обратно
м согласен с замечаниями Робеспьера.
Член Конвента. Сообщаю вам, что Варле, выступавший с
предложениями повстанческих действий, прежде чем внести свои
предложения, ходил по трибунам, чтобы обеспечить себе голоса граждан.)
Робеспьер. Всякий раз, когда свободе угрожала опасность, вы меня
видели на этой трибуне, хотя я забывал о ней в менее бурные
промежутки времени. Так как клевета носится над головами патриотов, так как
отчасти она направлена против меня, я должен показать, какой я в
действительности. Вы, вероятно, помните, что уже неоднократно я
останавливал действия раздраженного патоиотизма против тирании.
Я сторонник всех необходимых восстаний, верно направленных против
деспотизма и интриги, и, по этой именно причине, я ненавижу всякие
частичные и неудачные меры, которые желательны для тиранов, ибо
дают им повод подавить свободу. Во время восстания, вызванного
вздорожанием сахара, я выступил для того, чтобы остановить развитие этого
движения. Это я составил с этой целью обращение к парижанам, и
якобинцам удалось успокоить возбуждение, вопреки усилиям интриганов,
которые его создали. После этих предварительных замечаний, я могу
совершенно свободно объясниться относительно обстоятельств, в которых
мы сейчас находимся. (Шум.)
Лишенный возможности выступить в Конвенте из-за слабости моего
голоса, я не смог кричать об опасности, угрожающей патриотам. Никогда
еще не был разработан более серьезный заговор. Мое доверие было столь
велико, что я сказал вам, что Конвент всегда будет оплотом свободы.

264
Максимилиан Робеспьер
Я не собираюсь опровергать это утверждение, но я должен вам оказать,
что Конвент заблуждается, что он жестоко обманут и что его ошибки
могут повлечь за собою гибель отечества. Необходимо, чтобы все добрые
граждане объединились.
Вы видели, что, как раз тогда, когда мы собирались занять
Голландию и дать свободу миру, наши враги достигли некоторых успехов,
которыми они обязаны только измене. Это известие вызвало брожение в умах.
Этот опасный момент, казалось, на время разбудил рведие депутатов, и
было издано несколько хороших декретов. Следствием этого первого
движения было учреждение революционного трибунала. Казалось, дело
народа победило; а между тем, вот каковы результаты этой кажущейся
преданности.
На следующий день, после того как Конвент дал такие яркие
доказательства своей любви к свободе, мы видели, как в этом Обществе была
разыграна комедия, гнусная цель которой состояла в возбуждении
существующих против якобинцев предубеждений. Ораторы, несомненно
подкупленные нашими врагами, выступили с неумеренными речами. Нам не
трудно было догадаться, что этот фарс был делом заговорщиков, которые
хотят убить свободу. С этого момента патриоты Горы лишились всех
своих преимуществ. Все умеренные объединились с интриганами.
Сегодня эта контрреволюционная деятельность стала открытой. Вы
должны знать один факт: вчерашнее заседание было лишь продолжением
заговора, задуманного на том самом тайном сборище, которое хотело
спасти тирана. Патриоты с горечью сообщили мне, что Верньо только что
закончил речь, в сто раз более коварную, чем те, которые он произнес до
сего дня. Я узнал, что он разоблачай некий заговор, организаторами
которого, по его утверждению, были члены народных обществ, и жертвою
которого должна была якобы стать правая сторона Конвента.
В результате этой махинации удалось убедить большинство Конвента
в том, что был задуман план убийства депутатов-бриссотинцев и что очаг
этого заговора находится в этом Обществе. После этого наши враги не
встречали больше препятствий. Самые невероятные меры были приняты
без рассмотрения. По существу надо сказать, что, благодаря коварству
ораторов и председателя, было принято решение об аресте ряда лиц,
которых я знаю как отличных патриотов. Одним из членов Конвента,
которого предполагалось арестовать, был Дефье, но Верньо
потребовал отсрочки. В отношении двух других лиц приняты декреты об
аресте 325.
Из этого следует, что, на основании очень смутных и почти
ничтожных обвинений, патриоты подвергаются преследованиям. На суд
революционного трибунала хотят отправить тех, кто отдался пламени своего
патриотизма. Конвенту донесли о всех несдержанных речах обманутых

Речи, письма, статьи 1793 г.
265.
патриотов, и они были намечены в качестве первых жертв, которые
должны были пасть под ударами этого трибунала.
Ничего не может быть прекраснее рвения господ Верньо, Бюзо и
других в деле исполнения законов, но и ничего не может быть более
неосторожного, чем то, что делали патриоты для спасения родины. С
людьми, предавшими права народа, надо бороться оружием общественного
мнения. Чтобы избежать крупных переворотов, интриганы побуждают
к неумеренным действиям. Затем, когда гроза прошла, предатели нагло
поднимают голову и поражают самые основы свободы. Так действовали
во времена Лафайета, pi одно простое и разительное сравнение
подтвердит сказанное мною. Когда Лафайет хотел убить свободу, он ясно
видел, что общественное мнение имеет слишком определенное
направление; поэтому он надумал воспользоваться законами и конституцией,
чтобы убить защитников свободы; объединившиеся с Бриссо начальники
вели патриотов к алтарю родины, а там Лафайет ожидал их со своими
поборниками. Тогда по его предложению был учрежден трибунал.
Патриоты были брошены в тюрьмы, и вышли из них только потому, что
понадобилась амнистия для спасения заговорщиков. (Шум.) Если в этом
обществе у меня есть враги, я не хочу быть его членом! (Аплодисменты.)
Когда уже оставалось не более двадцати патриотов,
осмеливающихся бороться с тираниею, я был в числе этих патриотов. И вот сейчас
я тот же, каким я был, мне нестрашны все кинжалы аристократии.
Продолжатели дела Лафайета сговариваются с Ламетами, с Дюпорами,
с эмигрантами и со всеми кабинетами Европы.
Есть два заговора, один — действительный и другой — воображаемый.
Действительный — это заговор предателей, которые хотели спасти
тирана; эта клика поставила себе целью перебить патриотов, вменяя им
в вину эксцессы. Действительный заговор, это заговор всех тех, кто
покровительствует эмигрантам, поощряет аристократов, оживляет их
надежды, угнетает патриотов обидами и клеветою, тех, кто оттянул
экспедицию в Голландию, которая была бы завершена два месяца тому назад,
если б они действовали честно. Это члены Комитета общей обороны,
ничего не сказавшие нам о том, что происходило, а теперь пытающиеся
изобразить патриотов достойными вызвать ужас и отвращение.
Надо было изобразить мятежниками тех, кто обвинял предателей.
В результате, чте самые предатели, которых мы разоблачали, со своей
стороны обвиняют теперь нас. И тот трибунал, который должен был
судить эмигрантов, интриганов, аристократов, должен теперь заниматься
только наказанием патриотов, ведших невоздержанные разговоры.
Загляните в различные места республики, всюду вы увидите те же
происки, те же заговоры. В Бордо вы увидите уничтоженный
национальный клуб 326. В Лионе вы увидите аристократию во всем ее блеске.

266
Максимилиан Робеспьер
Нам сообщили безразличным тоном, что в департаменте Мен и
Луары возникли кое-какие беспорядки и что национальная гвардия была
вынуждена стрелять по народу для восстановления порядка. (Ропот.) ш
В Монпелье остались только аристократы328. Деспотизм,
вооружившись законами, навис над всею страною.
Если б мы были готовы умереть или победить с народом, заговор
аристократов был бы бессилен. Но у наших врагов есть свои эмиссары
в группах, они руководят народными движениями, потому что ояи
располагают всеми богатствами.
Никто так не боится подлинных восстаний, как они. Но им нужны
небольшие, частичные волнения, чтобы воспрепятствовать большим.
Им нужны мнимые заговоры для того, чтобы противодействовать
осуществлению власти великим народом. Их коварным замыслам
помогают беспечность одних патриотов и 'неосторожность и безрассудство других.
Вы не совершили (Никакого преступного действия. Общество
сохраняло полное спокойствие. Его нельзя упрекнуть даже ни в одном
невоздержанном движении, вызванном законным негодованием. Тем не менее
хотят использовать кое-какие разговоры в кафе, исходящие от
подкупленных или обманутых людей.
Повторяю, Общество в целом безупречно, его поведение всегда было
чистым и величественным. Кое-какие частичные проявления
несдержанности прорывались иногда в его среде, но эти несдержанные люди были
все же патриоты, а те, против кого было направлено их негодовалие,
все же предатели, которые не могут превратиться в патриотов,
уничтожающих добрых граждан. (Аплодисменты.)
Совершенно очевидно, что хотят уничтожить народные общества,
что хотят оклеветать Париж, чтобы изолировать его от других
департаментов. Совершенно очевидно, что, в обществе свободных людей, должно
заботиться об общественном благе, которое требует, чтобы закон карал
подлинных заговорщиков, стремящихся к возрождению деспотизма.
Совершенно очевидно, что обманутые патриоты могут быть наказаны лишь
после того, как предателям будет воздано по всей строгости законов.
Надо расследовать, не сами ли вожаки заговорщиков подстрекали к
тем волнениям, за которые они хотят карать. Этот революционный
трибунал должен был бы начать свою деятельность не с якобинцев, не с
депутатов Горы, а с эмигрантов, с генералов, изменивших родине. Ему
следовало бы проверить, не существует ли в республике обширной
системы скупки продуктов с целью искусственного создания голода и для
того, чтобы иметь предлог расстреливать народ. Думается, что если бы
новый трибунал все это исполнил, то этого было бы достаточно для
укрепления свободы. Итак, надо чтобы члены Конвента, столь красноречиво
обвиняющие якобинцев, направили свой пыл против эмигрантов, которых

Речи, письма, статьи 1793 г.
267
они прощают, чтобы они преследовали всех банкиров Лондона и Парижа.
Наконец, им следовало бы разоблачить самих себя, если б они были
воодушевлены подлинным и горячим патриотизмом. Тогда патриоты
могли бы простить их, ибо мы не требуем гибели всех врагов свободы, мы
требуем, чтобы они исправились и жили. (Большой ропот.)
Я резюмирую. Я разоблачил перед вами крупный заговор. Есть лишь
один способ сорвать этот заговор, это вынудить заговорщиков показать
себя во всей их гнусности. Вспомните, что они разоблачили себя, когда
вспыхнуло волнение; разбудите в сердце народа сознание его
достоинства. Будем поддерживать переписку с Марселем и народными
обществами. Будем твердыми и стойкими. Они уже известны как подлые
интриганы. Испытаем власть разума, осведомим нацию, объединим
граждан, но без неосторожных действий.
Покажем одновременно глубокую мудрость и непобедимую энергию.
И я готов один противостоять интриганам. Они могут меня убить, но и
один, пока буду жив, я буду страшен всем интриганам. (Аплодисменты. )
А теперь, если мне позволено обратиться к моим коллегам по
Конвенту с некоторыми соображениями, я хочу чтоб они знали, что, как бы
они ни были малочисленны, они гораздо сильнее, чем сброд
заговорщиков. В их руках скипетр разума. Нам остался лишь один выбор, или
стать трусливыми рабами клики, или умереть за свободу.
Нет, клянусь, моя родина не станет рабыней какого-нибудь Браунга-
вейга, или других людей, которых я не хочу называть. Мы сумеем
умереть, если нужно мы все умрем. (Аплодисменты.)
(Многие голоса повторяют: все, все!) 329
О ПОЛОЖЕНИИ СТРАНЫ.
Речь в Национальном конвенте 27 марта 1793 г. 330
Настал момент, когда надо спасать государство. Пора обнаружить
язвы отечества и приложить к ним единственное возможное лекарство.
Необходимо, чтобы народ и вы начали пользоваться всем доверием и
всем уважением, на которые вы имеете право. Вы должны окружить
себя народом. Только он может вам обеспечить это уважение и оказать
.вам это доверие. Все наши беды порождены малодушием и невежеством.
Вы всегда принимали лишь полумеры, паллиативы. Вы никогда не
обладали глубокими знаниями о нашем внешнем и внутреннем положении331.
Скорбя о несчастиях, перенесенных моею родиною за то, что она
произвела революцию, которая должна была ей обеспечить великое
благоденствие, скорбя о бедствиях, которые ей готовят, я хочу изложить
хотя бы часть тех истин, которые нам важно знать.

268
Максимилиан Робеспьер
Надо признать, что до сих пор мы не охватывали совокупности
политических событий в целом. И просвещенные друзья человечества,
наблюдающие нас со времени нашей революции, вероятно, нашли, что
мы слишком похожи на легкомысленных, равнодушных и самоуверенных
афинян, спокойно спавших, когда около их ушей гремели цепями.
Филипп в Лондоне. Филипп в Берлине. Филипп среди нас332. Как сможем
мы его разгромить, если мы не хотим его знать? Если б Демосфен жил
среди нас, он сказал бы нам то, что он говорил своим соотечественникам:
«Вы похожи на робкого атлета, который касается рукою то своей
головы, то груди, то живота, всех частей, по которым он получил удары,
но не думает о том, чтобы нанести точные и чувствительные удары
своему противнику».
Мы узнаем, что великие надежды, которые мы лелеяли, как будто
на время развеялись. Мы узнаем, что под Аахеном нашу армию предали,
и мы довольствуемся принятием обыкновенных мер! Мы
довольствуемся тем, что подтягиваем некоторые подкрепления и доверяемся
вероломным исполнителям, которые чуть было нас не погубили. Мы узнаем,
что осада Мастриха была снята в результате измены, что там не хватало
всего, что необходимо для осады, что, в частности, там не хватало
снарядов, и наши канониры метали громы и молнии при виде присланных
им снарядов неподходящего им калибра. А мы довольствуемся
принятием обычных мер и возлагаем их исполнение на тех же людей. Мы
узнаем, что наши союзники333 выданы своим прежним тиранам, что наша
армия поспешно отступает. Сообщение о втором проигранном
сражении334 еще звенит в наших ушах. Наша' армия приближается к нашим
границам, нам уже сообщают о том, что наши склады в руках
неприятеля, что наши бельгийские союзники, бравые льежцы, пали под ножами
тех, кто является нашими убийцами. А мы остаемся спокойными! Мы
узнаем (я не знаю, дошло ли это до Конвента, но это факт, который
важно знать), мы узнаем, что наши крепости остались без гарнизонов
и что, в то время как наша армия оставляет страну, служившую нам
барьером, Живе и Лилль остаются без гарнизона. Министр объясняет
нам, что первым результатом этого должно быть сообщение о том, что
Кюстин 335 отступает, а мы спокойны!
Мы узнаем, что некий генерал командует в Бельгии как диктатор
и что, уходя оттуда, он оставил неприятелю четыре миллиона. Мы
получаем письма, в которых нам сообщают, что он очень враждебно
относится к Национальному конвенту, что каковы бы ни были мотивы его
поведения, какова бы ни была причина его ошибок, его политические
настроения должны вызывать тревоту у друзей свободы. А мы
сохраняем спокойствие и хороним все эти факты в недрах какого-то комитета!
Если бы, с самого начала наших первых военных неудач, вы пред-

Речи, письма, статьи 1793 г.
269
«отвратили все эти обстоятельства, вы сохранили бы возможность
принять те решения, которые вам продиктовала бы ваша мудрость, и вы бы
знали ваше истинное положение. Вы бы разбудили в душах всех
граждан республиканскую энергию, и за нашею первою неудачею не
последовали бы те неприятные события, которые имели место. Между тем,
эти факты не стали широко известными, ибо то, что читают в
многочисленных комитетах, на которых могут присутствовать все члены
Конвента, не является, правда, секретом, но это далеко не та разительная
гласность, которая поднимает мужество, возбуждая негодование
благородной нации, я^елающей быть свободною. И, между тем, как Конвент
не знает того, что происходит, не знает того, что ему наиболее важно
знать, аристократия уже знает о наших превратностях, ее дерзость
оживает, и она увязывает эти печальные известия со своими преступными
кознями. Вот что произошло.
И в Орлеане, и повсюду в Бельгии, было известно то, чего вы не
захотели огласить в этом здании, и эта мнимая, эта иллюзорная
секретность принесла ущерб нации, она лишила вас того великодушного
негодования, которое эти известия вызвали бы у нации.
В то время, как мы терпели эти превратности во вне, внутри
страны враги свободы комбинировали всевозможные беспорядки. В одно и
то же время мы узнали о том, что армии, сформированные духовенством
и дворянами, совершали походы, давали сражения, истребляли
патриотов на глазах у правительства336. Мы привыкли рассматривать все это
как разрозненные, не связанные между собою события. Как будто в
государстве, где хорошо поставлен надзор, возможно сформировать хотя
бы один полк без того, чтоб об этом узнали представители нации. Между
тем, внезапно, как будто они выросли из земли, мы увидели целые армии
контрреволюционеров, и, казалось, народ был побежден теми самыми
мятежниками, в существование которых уже почти не верили и которые,
в силу наших законов, должны были быть сосланы в отдаленные края.
И неужели, после этого, вы не обратите серьезного внимания на
внутреннее положение страны, не сопоставите его с внешними
обстоятельствами? Неужели вы не задумаетесь над тем, что такие факты слишком
часто совершались именно тогда, когда над родиною нависла большая
опасность, что ареною этих преступлений являют-ся приморские
департаменты, куда безнаказанно призывают англичан, где безнаказанно
сражаются с именем короля на устах и где мятежники осмеливаются
предлагать условия заключения мира. В Орлеане, вопреки вашим
комиссарам, мятеж остается безнаказанным и торжествует победу. Во всех
департаментах готовы взойти те же семена гражданской войны и армия
контрреволюционеров будет расширяться, если вы не поднимете,
наконец, против них французский народ.

270
Максимилиан Робеспьер
Это еще не все. Между тем, как -наши враги окружают нас извне,
между тем, как они нас истребляют внутри страны, всевозможными
способами стараются обмануть народ, ему расписывают, каким
нападкам подвергается религия, его тревожат, его подстрекают в связи с
продовольственными затруднениями. В свободном государстве это,
несомненно, подвергает величайшей опасности свободу и само правительство.
Граждане, вам надлежит вовремя дать лекарство от этой болезни.
Вам надлежит сочетать, с предложенными вам революционными
мерами издание популярных законов, которые с каждым днем уменьшали
бы нищету. Вам надлежит уничтожить главный источник наших бед —
ажиотаж. Вам надлежит бросить суровый взгляд на наши финансы. Ибо,
не заблуждайтесь на этот счет и не отвращайте ваших взоров от этого
бедствия, именно ажиотаж непрестанно подрывает общественное
богатство. Ажиотаж повсюду создает голод, он делает продукты недоступными
для бедных граждан. Он дает в руки врагов свободы и общественного
спокойствия наиболее верное средство потрясения государства.
Вот почему вы должны спешно принять все те меры, которые были
или будут предложены на сей предмет.
Единая причина лежит в основе грозящих нам опасностей. Это
ослабление общественного мнения, вызванное злоупотреблениями свободою
печати, не тем или иным лицом, а порочною системою,
распространяющею свою опустошительную работу с начала революции и до настоящего
момента.
Граждане, только республиканская энергия и добродетели могут
спасти государство. Кто виновник грозящих нам опасностей? Это не только
явные аристократы, которых мы победили и отбросили далеко за
пределы нашей территории; это сброд слабых и лицемерных людей,
'скрывающих, под видом умеренности и патриотизма, свою привязанность к
принципам аристократии; это травля, которой всегда подвергались люди,
проявившие твердый характер и республиканские черты. Наши опасности
порождены безнаказанностью, предоставленною всем преступным
должностным лицам государства, всем нашим военачальникам, перед
которыми склонялись даже представители французского народа. Вот где
причины, ободрившие наших внутренних и внешних врагов. И до тех
пор, пока республика не будет управляться другими принципами, зло
будет постоянно возрастать.
Из этого обзора нашего положения следует, что вы должны принять,
самым энергичным и самым полным образом, ту меру, которая вам
предложена, т. е. обратиться к народу с призывом против внутренних и
внешних врагов. Перед лицом всех преступников, будь тю генералы или
министры, вы должны проявить свое подлинное достоинство
представителей народа. Вы должны строго расследовать их действия, а отнюдь не

Речи, письма, статьи 1793 г.
271
заниматься вялым 'обсуждением того, .какое принять решение
относительно людей, заранее подготовивших себе оправдание задуманных ими
измен, с тем, чтобы ответственность за последние свалить на солдат, на
армию. Отныне вы должны предотвратить возможность новых измен.
Вы должны понять, что любой генерал, кто бы он ни был, и в каких бы
обстоятельствах он ни находился, опасен лишь тогда, когда вы не
окружены великою нациею, которая выше и измен, и талантов.
Если вы не развернете энергию народа, если вы не поддержите
слишком долго подавленного патриотического порыва, то общественное дело
погибло. И, наоборот, если вы это сделаете, вам нечего бояться. Нация
здесь, она готова прийти вам на помощь, если вы хотите ей служить.
Все враги свободы, все клики будут раздавлены.
Но в данный момент есть еще другая мера, которую следует вам
предложить. Здесь идет речь о тяжбе между монархией и республикою. Не
будем на это закрывать глаза, всё, что мы видим, с этим связано. Пока
республика была спокойною внутри и победоносною вовне, было
позволительно руководиться некоторыми принципами великодушия. Но когда
обнаглевшая аристократия поднимает голову и приводит в движение армии
внутри страны; когда она протягивает руку аристократии и деспотизму за
рубежом, чтобы вернуть нам короля; когда есть еще столько людей,
которые не в состоянии понять, что можно свергнуть трон не для того, чтобы
тут же поднять его в пользу нового тирана; когда вооруженные мятежники
уже осмеливаются предлагать условия заключения мира; когда предатели
осмеливаются выдвигать идею сделки с тиранами и не скрывают своей
надежды заставить нас пойти на примирение, используя состояние
истощения, в которое они хотят ввергнуть нацию; когда все оживляет в нашей
памяти гнусный облик монархии... и так как без этой опоры аристократия
не имела бы той силы, которую она себе приписывает, то патриотам пора
вернуться к той мощной и бессмертной ненависти, которую они питают к
именам королей.
Эта идея связывается в моем уме с другой идеею. Достаточно и даже
слишком долго величайший из преступников пользовался
безнаказанностью. Хватит!
Неужели наказание тирану, плод столь длительных прений, будет
единственным делом и последнею данью уважения делу равенства? Неужели
мы потерпим, чтобы лицо не менее преступное избежало меча закона?
Нет, оно ждет расплаты за свои преступления337.
Граждане, над республикою издеваются с такою наглостью, ее предают
с такою жестокостью, что она вправе ждать от вас, что вы, наконец,
возродите республиканский дух во всех сердцах новым доказательством вашей
неодолимой ненависти к монархии. Поэтому я предлагаю вам следующий
проект декрета:

"272
Максимилиан Робеспьер
1. Все члены семейства Капет обязаны в кратчайший срок покинуть
территорию республики и всех областей, занятых войсками республики.
2. Мария Антуанета Австрийская должна быть привлечена в
ответственности революционным трибуналом и немедленно судима по обвинению
в соучастии в заговоре против государства.
3. Сын Людовика Капета должен содержаться в Тампле.
ПО ПОВОДУ ИЗМЕНЫ ДЮМУРЬЕ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 29 марта 1793 г. 338
Верно, что родине угрожают величайшие опасности. Необходимо
поэтому принять регаительные меры и насторожиться против коварных
замыслов. Предыдущий оратор предвещал вам великие действия. Но он
предложил вам провести малые действия. Он предвещал вам меры, спасительные
для родины. Но он предложил вам провести пагубные меры. Я сейчас это
докажу. Я убежден в том, что у предыдущего оратора чистые намерения»
Я обвиняю его не в недбросовестности, а в том, что он заблуждается,
Когда обсуждался вопрос об объявлении войны, я говорил Бриссо и его
сообщникам: «Вы хотите нести войну иностранным народам, а
командующий нашими армиями — контрреволюционер. Вы хотите воевать с
Европою, а я вам говорю, что, пока вы не объявите войну внутренним
врагам, у вас не будет никаких успехов». Бриссо ответил мне: «Король и его
министры честны; Лафайет — друг свободы; доверие к генералам
необходимо для общественного блага».
Мои предсказания осуществились и, если б не восстание 10 августа,
которого Бриссо не хотел, мы были бы опять в цепях. Когда пруссаки
овладели Верденом и Лонгюи, Бриссо хранил молчание. Больше того, он хотел
бежать из Парижа с королевскою семьей и государственною казною.
Допросите Ролана. Если бы нация не поднялась, если б она не ударила
в набат, Брауншвейг был бы в Париже.
Если бы Дюмурье пожелал использовать преимущества своего
положения, нам не пришлось бы ныне нести бремя длительной и жестокой войны.
Пруссаки были в изнеможении от усталости и болезней. Их можно было
похоронить на равнинах Шампани. Я знаю, что все солдаты кусали свои сабли
и дрожали от гнева, потому что им не разрешали напасть на союзников
тирании. Вы знаете, как вежливо Дюмурье разговаривал с королем Пруссии,
между тем, как он мог его победить и похоронить его монархию. Я не знаю,
каковы были предметы и результаты этих странных конференций. Все, что
я знаю, это то, что они унизили достоинство республиканца. Дюмурье,
который мог истребить и пруссаков, и австрийцев, и эмигрантов, не ожидав-

Речи, письма, статьи 1793 г.
273
ших нашего сопротивления и рассчитывавших на помощь
заговорщического двора, Дюмурье, несмотря на это бегство, продолжает, тем не менее,
пользоваться нашим доверием. Одно время я подумал, что Дюмурье,
увлеченный заботою о своей военной славе, задумал великолепный план
овладения Голландией. Однако в то время как он будто бы пошел на
Амстердам, Миранда339 занялся осадою Мастриха, а все генералы двигались
в противоположном направлении.
Дюмурье отнюдь не сетовал на этих генералов. Он обвиняет лишь
солдат. Он, столь сурово расправившийся с республиканскими батальонами
Парижа 34°, он обвиняет парижский народ. Он жалуется на недостаток
дисциплины, на неповиновение, и эвакуирует Бельгию, предварительно
заключив там крупные займы от имени французской нации:.
Министр предлагает нам вести оборонительную войну, а Дюмурье сам
сообщает нам, в своей переписке, что наши пограничные крепости
беззащитны. В наших приморских городах повсюду виднеется белая кокарда.
В департаментах бывшей Бретани только и говорят о том, чтобы призвать
англичан, которых удерживает только неблагоприятное время года.
В Бретани народ настроен фанатически. Аристократия старается
подстрекнуть народ против революции, пользуясь тем, что народ несчастен.
А кто виновники его страданий? Это те предатели, которые надевают маску
патриотизма, чтобы обмануть общественное мнение. Следует ли отчаяться
в возможности спасения республики? Нет! Как только с тиранов срывают
маску, они превращаются в ничто. Французский народ можно было
предать лишь потому, что он сам этого хотел. Французский народ сильнее
всех своих врагов. Один республиканец, способный умереть за свободу,
может истребить всех деспотов.
Вам предложили произвести новые наборы. Вам предложили всем
вместе выйти в поход. Но наша армия более многочисленна, чем это нужно.
Триста тысяч человек находятся в строю и ждут верных рук, которые бы
их повели в бой и к победе. Но где же те верные начальники, под
знаменами которых они могли бы построиться? Где те генералы-граждане, которые
шли к границам? В обломках этих армий заключено общественное
спасение. Они дали наиболее яркие доказательства мужества и бесстрашия.
Можно было видеть, как отдельные полки, предоставленные самим себе,
истребляли целые корпуса. Эти храбрые защитники родины показали, что
может сделать любовь к свободе, они доказали тиранам, что им не хватает
только командиров, чтобы их истребить.
Нам нужно посоветовать иметь правительство, которое бы нас не
предавало, иметь министра, который бы не был контрреволюционером. Мы в
сто раз сильнее, чем это требуется для уничтожения наших внешних
врагов, если б у них не было могущественных союзников в нашей среде.
Почему нам советуют оставить без вооруженных сил наши города, кишащие
18 т. и

274
Максимилиан Робеспьер
заговорщиками? Не хотят ли нам внушить, что у нас нет больше врагов,
потому что мы прошлись по улицам и осматривали дома?341
{Аплодисменты.)
Народ захватывает своих врагов врасплох лишь тогда, когда
неожиданно на них нападает и когда он внезапно завладевает их преступною
перепискою. Все эмигранты, стекавшиеся в этот город, имели свидетельства о
благонадежности. Честному гражданину чаще случается оказаться без
паспорта, чем злодею, заинтересованному в том, чтобы замаскироваться
под патриота.
Граждане, вам удалось захватить оружие в нескольких комнатах, в
нескольких домах342, но вам не удалось захватить целых складов оружия,
скрытых в подземелиях. Ваши враги вооружены сильнее, чем вы, заговор
окружает вас со всех сторон. Париж хотят уничтожить, в крови патриотов
хотят утопить последнюю надежду на победу прав человека.
Отвергните всякую мысль об удалении из этого города ваших
вооруженных сил и ваших граждан343. Ваш набор превзошел то, что было
предусмотрено. Теперь требуйте таких начальников, которые повелп бы солдат
к победе, а не палачей, которые бы их повели на смерть. В качестве
эффективного средства вам предложили, чтобы депутаты сопровождали
защитников родины. Эти депутаты будут либо республиканцами, либо рабами. Если
они будут рабами, то чего от них можно ожидать? Если это республиканцы,
то их так мало, что я не вижу необходимости отнимать их у республики.
(Аплодисменты.)
В свете этих соображений вы легко согласитесь с тем, что меры,
которые вам были недавно предложены, обманчивы и опасны. Надо
остерегаться такого энтузиазма, который наши враги хотели использовать. Надо
исследовать причины наших недугов, чтобы применить к ним лекарства,
соответствующие характеру болезни. Зло заключается в
контрреволюционных генералах. Оно заключается в министре, который специально их
выбирает для того, чтобы совершить контрреволюцию.
Во внутренних делах наши беды причиняются отнюдь не народом; они
отнюдь не причиняются народными обществами, как это нагло утверждают
изменники, предающие нас нашим врагам. Они причиняются
административными органами, правительством и злодеями, объединяющимися с лон^
донским и берлинским кабинетами, чтобы открыть им наши границы. Они
же разжигают в наших департаментах огонь мятежа, который к нам
приближается и который охватит нас, если мы его вовремя не .потушим. Все
наши беды причиняются должностными лицами — аристократами, фелья-
нами или умеренными, изменяющими своему долгу по злой воле или из
трусости. Исцеление заключено в народе и в Национальном конвенте.
{Аплодисменты.)

Речи, письма, статьи 1793 г.
275
Необходимо, чтобы всюду во Франции народ поднялся для того, чтобы
раздавить внутренних врагов. Без этого все погибло... (Продолжительные
аплодисменты. )
(Бурное волнение. Интриган, нарушавший спокойствие, сурово
остановлен и схвачен. Председатель надевает шляпу 344 и предлагает цензорам
надзирать за дурными гражданами...)
Я говорю, что Конвент тоже должен подняться, что он должен дать
народу сигнал к походу против внутренних врагов. Конвент засыпает под
звуки пленительных голосов нескольких интриганов. Они хотят унизить
Конвент, лишить его способности делать добро, для того, чтобы его
распустить. Народ должен спасти Конвент, а Конвент, со своей стороны, спасет
народ.
Когда я предлагаю принять твердые и энергичные меры, то я вовсе не
предлагаю тех судорожных движений, которые приводят политический
орган к смерти. Я требую, чтобы все секции были бдительными и взяли под
надзор дурных граждан, не нарушая неприкосновенности депутатов. Я не
хочу, чтобы задевали эти фрагменты национального представительства, но
я хочу, чтобы с них сорвали маску, чтобы их лишили возможности вредить.
Надо предложить Конвенту не пустые формулы, которых только и
ждут враги родины, ибо такие формулы облегчают им их заговорщическую
деятельность. Надо представить Конвенту смелый обзор общественных
бедствий и всякого рода предательств, срывающих наши военные успехи.
Какие же меры следует принять? Вот какие. Совершенно исключено, чтобы
мы могли победить наших внешних врагов, если наши внутренние враги
могут безнаказанно поднимать голову во Франции.
Надо преследовать всех аристократов. Верные департаменты должны
напасть на департаменты, охваченные гангреною или коррупциею 345.
Защитники родины должны выступать под командованием
начальников-патриотов и, для этого, надо сместить всех подозрительных генералов и всех
граждан, принявших участие в непатриотических действиях.
Управление почтою, перехватывающее все сообщения между армиею и
нами, должно быть обновлено народом. Правительство должно быть
обновлено. С теми, кто осмеливается кощунственно выступать против истинных
принципов, следует поступать таким же образом, как с Казалесом и Мори,
которые были менее опасны, чем они. Словом, нация должна подняться и
истребить своих врагов, сохраняя лишь уважение к национальному
представительству.
18*

276
Максимилиан Робеспьер
О СРЕДСТВАХ СПАСЕНИЯ РЕСПУБЛИКИ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 1 апреля 1793 г.346
Я должен начать с заявления, что лишь глубокое уважение к заслугам
этого Общества по отношению к республике могло побудить меня взять
слово после того, как свобода мнений была нарушена по отношению к
гражданину, каждое слово которого дышало горячею гражданскою
доблестью. Я возмущен тем, что гражданина, который мог сказать только
доброе, выпроводили как аристократа. Патриоты обречены на молчание. Я сам
с этой трибуны вел борьбу, и сто раз враги общественного блага прерывали
меня.
Сегодня утром преступления Дюмурье оказались разоблаченными и для
тех, кто всегда видит опасность лишь тогда, когда уже нельзя ее
предотвратить, и для тех, кто так глупы, что не замечают расставленных свободе
капканов, и для тех, кто настолько нечестен, что притворяются будто не
замечают никакой опасности.
Было прочтено письмо, в котором Дюмурье открыто объявлял войну
революции и возвещал, что бесполезно сопротивляться ему, что армии
наготове и что с патриотизмом покончено347. Я думаю, что эта опасность не
запугает патриотов: они никогда не бывают так сильны, как тогда, когда они
видят кинжал, направленный им в грудь.
Дюмурье — предатель, и раз он сам об этом открыто заявляет перед
лицом всей Франции и всего мира, то надо думать, что Париж находится под
угрозою. Его усилия направлены против этого вечного оплота свободы: он
особенно озлоблен против народных обществ.
Разве Дюмурье выступал бы так смело, если б он не был уверен в
поддержке сильной партии? Нет, Дюмурье имеет сообщников в нашей среде.
Его сообщники, это все трусливые интриганы, все подлые эгоисты,
наконец, все честолюбцы, любящие монархию. Ибо республика по душе только
народу, только санкюлотам. Монархия имеет много сторонников, потому
что она объединяет вокруг себя всех развращенных людей. Поэтому
очевидно, что Дюмурье имеет опору. Что мог бы сделать Дюмурье, если бы
правительство враждебно относилось к его планам, если бы все те, кому
Франция доверила свои судьбы, были людьми с чистою душою? Разве Дюмурье
осмелился бы бросить нам вызов? Нет. Заговор скрывается во Франции.
Заговор — это военный министр, друг и ученик Дюмурье. Бернонвиль
завладел министерством лишь для того, чтобы изгнать оттуда всех патриотов и
заменить их аристократами и родственниками заключенных в Тампле.
Заговор живет в административных учреждениях, небрежных к своим
обязанностям, в судах, покровительствовавших эмигрантам. Он живет в
Управлении почтою, которая издавна перехватывает патриотические по-

Речи, письма, статьи 1793 г.
277
слания и допускает свободное обращение только сочинений врагов
свободы. Заговор живет во всех тех, кто хочет падения Парижа и республики.
Для спасения родины недостаточно заменить одного министра другим
министром, одного генерала другим генералом; такова была тактика
двора, имевшая целью незаметно увлечь народ в бездну. Вы понимаете,
что спасти республику можно только полностью обновив правительство и
приняв непоколебимое решение: лучше смерть чем рабство. Вот какова
моя резолюция. {Аплодисменты.)
Я не буду больше говорить о средствах защиты, ибо вы не имеете
полномочий для осуществления того, что требуется для спасения родины. Эти
ресурсы надо найти в гении народа и в доблести Конвента.
(«В силе народа»,— восклицает один член Конвента.)
Я не говорю через переводчика, я говорю лишь то, что я хочу сказать.
Республику нельзя спасти остроумным выпадом, ее нельзя спасти
частичным и необдуманным движением.
В настоящий момент свобода сохраняет еще один важный ресурс, это —
просвещение, распространение правильных знаний о средствах спасения.
И, говорю вам это от всего сердца, самым гибельным делом было бы
насилие в отношении национального правительства.
(Один член Конвента восклицает: «Об этом и не думают!»)
Пока что, мы, должны ясно знать, где опасность. Мы должны знать,
что Дюмурье — предатель, что его план заключается в том, чтоб открыть
границы врагу, и что он имеет сообщников в нашей среде. Но этим не
исчерпывается их коварство. Они хотят лишить нас всех средств законной
защиты и, чтобы достигнуть этой цели, клевещут на патриотов и
приписывают им все те преступления, которые они сами замышляют. Этот план был
проведен в Конвенте. Они взвели обвинение на Дантона, нашли предлог
чтобы его оклеветать, потому что он был чересчур доверчивым, потому что
он не решился выступить с обвинениями против Дюмурье, и при этом
пытались распространить подозрение на всех граждан, разделяющих
патриотические взгляды Дантона. Я должен также довести до вашего
сведения, что в настоящий момент распространяют слух, якобы Комитет общей
безопасности распорядился об аресте Дантона. Вы знаете с каким явным
превосходством этот патриот разгромил своих врагов. Вы знаете, как своею
энергиею он поднял дух у всех348. В действительности, были приняты
только решения об аресте нескольких человек34i9. Я одобряю эти меры,
но я воспроизведу здесь одну меру, которую я предложил в Конвенте; хотя
эта мера и недостаточна для спасения общественного дела, она необходима
для удовлетворения чувств патриотов. Те, кто выступали против этой
меры, не знали, что наши враги применяют все хитрости, какие только
можно вообразить, чтобы обмануть общественное мнение и бросить тень
на патриотов.

278
Максимилиан Робеспьер
Забудем об отдельных личностях, будем думать только о благе
республики. Вы знаете, что некоторые республиканцы предложили изгнать
людей, вызывающих подозрение у защитников свободы. Я не стал порицать
тех, кто возражал против этого предложения, которое было основано
лишь на смутных опасениях. Но,— другие времена, другие меры. Когда
республика в опасности, ибо роялисты поднимают голову, то патриоты не
должны жертвовать спасением республики ради чувства странного
сострадания. Вы меня понимаете, республиканцы не нуждаются в более
пространных объяснениях.
Я вообще не верил в патриотизм принцев, я отнюдь не нападаю на
отдельные личности, я руковожусь чувством любви к общественному благу
и я прошу о том, чтобы, подобно тому, как это было сделано в Марселе и
в департаменте Буш-дю-Рон350, вы объявили в торжественном
постановлении, что лица, принадлежавшие к бывшей королевской семье, не могут
быть членами народного общества. Я прошу о том, чтобы это
постановление было соообщено всем обществам, поддерживающим с вами
братские отношения.
О СООБЩНИКАХ ДЮМУРЬЕ.
Речь в Национальном конвенте 3 апреля 1793 г.351
Необходимо серьезно заняться исцелением от наших недугов.
Решительные меры, диктуемые угрожающими родине опасностями, должны
покончить с этою комедиею. Изменника Дюмурье нельзя смутить, нельзя
сорвать задуманный им план контрреволюции известиями, то
успокоительными, то тревожными. Точно так же нельзя воздействовать на
Конвент какими-либо особенными известиями. Надо спасать родину при
помощи подлинно революционных мер. Надо обратиться к силе нации. До
сих пор нам предлагали принять лишь частичные меры. Это имело целью
ввести нас в заблуждение относительно природы и размера наших
недугов. Я еще не слышал, чтобы здесь предлагали такие меры безопасности,
которые действительно нужны. Уж, конечно, не в Комитете предложат
такие меры; там господствуют принципы... (Шум.) Отныне, перед самим
собою и перед моею родиною, я обязан выступить с изложением моих
убеждений. Поскольку я был избран в члены этого Комитета и поскольку я
убежден, что в нем никогда не господствовали те принципы, которые
должны спасти родину, я должен заявить, что я не считаю себя более членом
этого Комитета352. Я заявляю, что для спасения свободы в столь
критические моменты надо питать глубокую ненависть к тирании и надо дать
всей Франции доказательства того, что никогда не соблазнишься
политикою компромисса, которая очевидно является целью действий преступно-

Речи, письма, статьи 1793 г.
279
го и коварного Дюмурье. А я не убежден в том, что такая система, в
которой монархия сочеталась бы с какою-нибудь аристократическою
конституцией, не понравилась бы всем членам Комитета общей обороны. Я не
убежден в том, что, в подобном случае, такая новая система не была бы
весьма привлекательной для многих людей, выступающих иногда с
патриотическими речами, но вынашивающих также честолюбивые замыслы и
глубокую ненависть к равенству. Повторяю, я не хочу участвовать в
обсуждениях с теми, кто всегда говорил языком Дюмурье, с теми, кто
нападали на тех же людей, которым ныне Дюмурье объявляет войну, с теми,
кто хулили те же принципы, которые являются предлогом для мятежа
Дюмурье, с теми, кто, по примеру Дюмурье, клеветали на Париж и на часть
Национального конвента, против которого направлен заговор Дюмурье.
И, если мне ие дано спасти родину, если мне не дано видеть, как будут
приняты меры, необходимые для победы над врагами свободы, то я не хочу,
по крайней мере, казаться их сообщником. Я заявляю, что я отказываюсь
от чести быть членом Комитета, который, мне кажется, является скорее
советом при Дюмурье, чем Комитетом Национального конвента (шум),
ибо в одном из своих писем он буквально сказал, говоря о Комитете
общей обороны, что он превосходен, за исключением шести его членов.
А эти шесть членов не могут составить большинства в этом Комитете
общей обороны.
Я не хочу, чтобы мне инкриминировали, что я злословлю о каком-то
Комитете, и дан бог, чтобы те, кто с таким жаром делает подобные
упреки пламенным друзьям свободы, с таким же пылом разоблачали бы
контрреволюционеров и поведение генералов.
Но сколь велико удивление человека, который, как я, следит за
развитием революции и наблюдает происходящее вокруг нас, когда он видит,
что те, кто с начала последней революции с такой дерзостью хулили
город, бывший оплотом свободы, оставались немыми, когда шла речь о
заговорах Дюмурье; когда он видит, что только на нас клевещут повседневно,
тогда как никто до сих пор не решился откровенно объясниться с этим
врагом родины. (Шум.) Чтобы заглушить голос правды, в эти
критические для общественного блага моменты продолжали расслаблять
мужество граждан некими идеями объединения. А я убежден в том, что только
любовь к свободе должна объединять людей. И я отношусь с недоверием
к внезапным и запоздалым предложениям примирения. Прежде, когда
следовало объединяться для предотвращения величайшей из опасностей,
вместо этого взаимно поносили друг друга. И, что до меня, я не доверяю
тем, кто в критические моменты протягивали мне руку, а на следующий
день, злоупотребляя моим простодушием, клеветали на меня с еще
большею яростью353. Поскольку Бриссо находится здесь, поскольку Бриссо
просит слова, чтобы меня разгромить, я к самому Бриссо применю прин-

280
Максимилиан Робеспьер
ципы, управляющие моею деятельностью. Я отнюдь не хочу пожертвовать
родиною ради Бриссо. И хотя бы даже Бриссо пользовался доверием
большой части этого Собрания, я заявляю, что, если интересы родины
потребуют, чтобы с Бриссо была сорвана маска, у меня хватит мужества
сделать это; я скажу всю правду. Итак, я применяю к Бриссо те принципы,
о которых я раньше упомянул. Я сказал, что я не хочу участвовать в
обсуждениях с друзьями Дюмурье. Так вот, я заявляю: что никогда
Дюмурье, никогда враги свободы не имели более верного друга и более
полезного защитника, чем Бриссо. Если он искренен, он заранее признает
правильность того, что я сейчас скажу. Я ручаюсь за то, что никто не сможет
мне указать ни одного дела, ни одного обстоятельства, где Бриссо не был
бы в согласии с Дюмурье, его поборниками и приспешниками этих
честолюбцев.
Тактика Дюмурье заключалась в том, чтобы втянуть нас в гибельную
войну, а затем повернуть ее в ущерб республике. Дюмурье и Бриссо были
первыми проповедниками войны. Заметьте, что мы тогда говорили им:
нападайте на внутренних врагов, пресеките преступления4 вероломного
двора, сместите зараженные аристократами штабы, смените коварных
генералов, возглавляющих наши армии. Нам отвечали, что дурно
отзываться о Лафайете значит подорвать дело свободы. Нам представляли, как все
народы, начиная с Бельгии, спешат навстречу французской конституции.
Нам представляли трехцветный флаг развевающимся на дворцах всех
королей.
Между тем, эта война, начатая правительством этой самой коалиции,
сразу же ознаменовалась неудачами. И; когда раздавались жалобы на
явные измены генералов, те же люди говорили нам: вы дезорганизаторы,
вы контрреволюционеры, вы анархисты. Те же люди возводили клевету
на солдат, проводили против них кровожадные законы и облекали
диктаторскою властью вероломных генералов того времени. После этого, мы
оказались окруженными деспотами, которые сочетали сговор против
Франции с внутренними заговорами. В сентябре мы внезапно узнаем о взятии
Лонгви и Вердена. Мы узнаем, что неприятель идет на Париж, и никто
не дал нам никаких сведений, ни о планах наших врагов, ни о их первых
вторжениях. Но кто же были тогдашние министры? Это были люди,
которых поставил Бриссо3541. Кто обладал большинством в Комитете общей
обороны, кто им руководил? Это были Бриссо и его поборники 355. И когда
враг продвигался на Верден, какие меры принимали эти управляющие
судьбою государства, чтобы отбросить наших врагов? Напоминаю здесь
общеизвестные факты. Те же министры предлагают покинуть Париж и
бежать вместе с законодательным собранием, вместе с государственною
казною и вместе с королем и его семейством,- заключенными в Тампле.
И если б один министр не пришел в Национальное собрание сообщить о

Речи, письма, статьи 1793 г.
281
том, о чем ему самому не сообщали его руководители, если бы Париж,
а за ним вся Франция, не поднялись, чтобы пойти навстречу пруссакам,,
кто может поручиться за то, что наши враги не пришли бы в Париж? Или,
вернее, кто тогда не считал, что именно таков должен был быть
результат их поведения?
Тогда Дюмурье потребовал предоставления ему командования армией.
Он был поставлен во главе армии теми людьми, которые тогда обладали
властью. Я не знаю, что сделал бы Дюмурье, если бы Франция не
всколыхнулась и не пошла против врага. Но я хорошо знаю, и вся Франция
хорошо знает, что Дюмурье очень вежливо проводил короля Пруссии за
наши границы, что наша многочисленная армия, воодушевленная
энтузиазмом свободы, была им парализована и дрожала от бешенства, видя как
ускользают прусская и австрийская армии и эмигранты, которых мы могли
похоронить в нашей земле356. Когда, таким образом, было бы покончено
с пруссаками и эмигрантами, это окончательно обеспечило бы победу
французской революции и победу свободы в Европе. Но я знаю, что Дюмурье
тогда был столь же любезен и услужлив с прусским генералом, сколь он
был позднее дерзок с представителями французской нации. Он снабжал
продовольствием армию прусского короля. Его заботами эта армия была
спасена от решающих последствий болезней и голода, опустошавших ее.
И можно предполагать, что он был более полезен пруссакам, чем
республике.
Но если вы проследите дальнейшую деятельность этого человека, то
действительное направление его козней не ускользнет от вашего взора.
Вместо того, чтобы заботиться, в ходе этой кампании, о благе родины,
вместо того, чтобы, присоединившись к другим генералам, истребить
пруссаков, осмелившихся проникнуть в сердце Франции, Дюмурье, после ряда
дней, проведенных в теснейшей интимности со злейшими хулителями
Парижа и свободы, отправляется в Бельгию; там он начинает с блестящего
успеха, необходимого для обеспечения ему того доверия, которого он
никак не мог приобрести у защитников свободы своими операциями,
совершенными в ходе первой экспедиции. Установив свою власть в этой части
Бельгии (ибо, что касается Голландии, если б он там обосновался, если б
он начал тремя месяцами раньше, успех был обеспечен), Дюмурье
разгласил, что он скоро будет в Амстердаме, и ему поверили на слово. Я сам
одно время думал, что интересы и слава его страны могут, в его сердце,
одержать верх над другими соображениями и что он начнет покушаться
на свободу своей страны лишь тогда, когда, по крайней мере, он подорвет
и расшатает власть деспотов, и тогда будет легко раздавить этого
победоносного и заносчивого генерала. Но после того, как он захватил в
Голландии несколько крепостей, этот генерал, еще не разгромив врагов, сразу
же сам становится наиболее страшным врагом родины. И, между тем, как

282 Максимилиан Робеспьер
нам рассказывали только о чудесах 357, все было подготовлено к тому,
чтобы эвакуировать Бельгию и бросить ее на произвол европейских деспотов.
Генералами у нас тогда были, с одной стороны, немец, подданный
воюющей державы358, с другой стороны, испанский авантюрист, выгнанный из
Перу, нанятый затем Питтом, потом отданный тем же Питтом Франции,
по рекомендации Бриссо 359. Эти генералы предавали нас, в одно и то же
время, у Аахена и под Мастрихом. Проследим дальнейшее поведение
Дюмурье. Вернувшись после своего мнимого завоевания Голландии, после
измены этих двух генералов, после того, как он оставил часть армии,
разве стал он жаловаться на то, что его самого предали? Разоблачил ли он
перед нацией виновников этих вероломных действий? Нет. Он предает
забвению все эти факты. Он восхваляет всех генералов, без всякого
различия. Он с пафосом хвалит и Миранда и Лану360, которые еще до
революции 10 августа были известны как заговорщики. Вину за все наши
несчастия он валит на наших солдат. Он хочет убедить Францию, он хочет
убедить Европу, что наши армии состоят лишь из двух категорий людей: из
трусов и грабителей.
Затем наши поражения следуют быстро одно за другим. Дюмурье
дает сражение и проигрывает его. Часть, которою он командовал,
сохраняет преимущество. Левый фланг отступил. Но левым флангом командовал
Миранда, который предал под Маастрихтом, Миранда, его друг и креатура.
В своей первой прокламации по возвращении из Аргонн, в которой он
восхвалял весьма подозрительных генералов, он заявлял армии: «Не падайте
духом от неудач, доверяйте вашим генералам, они мои ученики, они все
делают только по моим указаниям».
Еще до этих неудач, Дюмурье оказывал покровительство аристократии
в Бельгии; он распустил народные общества, вернул муниципальных
должностных лиц, смещенных вашими комиссарами за антипатриотические
действия, хотя он сам их обвинял во всеуслышание. В начале революции
Дюмурье заключил огромные займы, возложив на нацию бремя уплаты
по ним. Дюмурье захватил государственную казну, которая следовала за
армией. Он распорядился арестовать людей, выдвинутых нацией. Дюмурье
одновременно создал себе состояние и контрреволюцию в Бельгии.
После чего, он открыто объявил войну французскому народу; он объявил
войну Национальному конвенту, в котором он различает две партии: одну,
которая ему беспрекословно подчинена (и, конечно, Бриссо и все его друзья
имеют право причислить себя к ней), и другую, по его утверждению
господствующую, которая на самом деле является лишь мишенью для клеветы
и хулы. Дюмурье объявил, что он пришел избавить свободу от ига
меньшинства. Он заявил, что Париж — арена кровавой резни, что Париж
диктует законы Национальному конвенту и что лишь урезав роль Парижа
можно обеспечить счастье Франции. И, при таких обстоятельствах, счита-

Речи, письма, статьи 1793 г.
283
ется преступлением если вы недоверчивы! Даже некоторые из тех, кто как
будто предлагает принять меры против Дюмурье, вменяют мне в
преступление то, что я предполагаю, что принципы Дюмурье нравятся указанным
мною людям, что они, пожалуй, молятся за него и предлагают нам лишь
обманчивые, недостаточные средства, чтобы усыпить нас на краю бездны.
Мне это вменяют в преступление, тогда как они собираются поделить власть
таким образом, чтобы дать революции направление, результаты которого
вы видите. Дюмурье нам угрожает тогда, когда англичане, с основанием
подозреваемые в сговоре с нашими внутренними врагами и в том, что у
них есть сторонники и в нашей среде, угрожают Бретани. За
катастрофическими поражениями следуют известия, которые в настоящий момент
могут представляться подозрительными. Первый генерал, назначенный с
целью уничтожения мятежников, сам — враг свободы и истребил лучших
патриотов. Сам Дюмурье старается всеми средствами уничтожить нацию,
предсказывает ей внутренние и внешние потрясения и заявляет нам, что
нельзя и думать о подавлении внешних врагов, так как мы должны будем
собрать все наши силы для того, чтобы насадить в наших департаментах
контрреволюцию. Наглость Дюмурье и его презрение к представителям
нации доходит до того, что он осмеливается заявить, что нам осталось
только одно решение, компромисс с нашими внешними врагами, и что он
предлагает себя в качестве посредника. Пытаясь запугиванием довести
нас до совершения позорных действий, он заявляет нам, что располагает
двумя армиями, одною — для отражения нападений иностранных держав,
с которыми, однако, он, не скрывая этого, поддерживает связи, и другую
для выступления против тех, кого он называет врагами свободы, т. е.
против части Национального конвента и против парижского народа, против
всех тех., на кого клевещут вожаки.
Вот, граждане, описание части наших бед! Вот что должно нам
продиктовать средства спасения свободы. Можно ли ее спасти, если те самые
люди, которые объявили себя друзьями королей, те, кто наводнили
охваченные контрреволюцией департаменты сочинениями, отравившими
общественное мнение, кто ввели в заблуждение сельских жителей, кто
пытались возродить монархический дух, разжалобив народ рассказами о
казни тирана, если эти самые люди оказываются нашими протекторами,
нашими защитниками против Дюмурье. Вот, граждане, изложение части
моих сомнений.
Что до меня, я заявляю, что истинная причина наших бед
заключается в преступной связи между людьми, находящимися в нашей среде в
именно между указанным мною человеком, и всеми теми, кто с ним
водится.
Я отнюдь не намерен убеждать заговорщиков (N.— «Вы призываете к
кинжалам!»), я хочу лишь сказать правду. И когда люди, говорящие о

254
Максимилиан Робеспьер
кинжалах, убьют свободу и ее последних защитников, как они убили его
(поворачивается и указывает на бюст Мишеля Лепелетъе), тогда, по
крайней мере, скажут, что в тот момент, когда им казалось, что они
завершили свои направленные к уничтожению свободы заговоры, когда их
наглость удвоилась благодаря приближению контрреволюционного
генерала, как бы ведшего за собою когорты европейских деспотов, что в этот
момент я сказал правду и я сделал все, что было в моих силах, чтобы
убедить Национальный конвент принять действительные меры для спасения
родины. И я заявляю, что первою такою мерою я считаю декрет о
привлечении к ответственности тех, кто обвиняется в соучастии с Дюмурье, а
именно, Бриссо.
О ВОЛНЕНИЯХ В ПАРИЖЕ 361
Волнения могут быть частыми и опасными только в рождающейся
республике или в умирающей республике. В первой законы еще не
обрели всей своей силы; во второй, они ее уже теряют. В то время, как Тарк-
виний осаждает Рим, молодые люди его двора и все развращенные
граждане плетут заговор с целью вновь заковать Рим в цепи. Позднее, всякие
Суллы, Марин, Цезари, Помпеи стремятся похоронить свободу Рима в
могрше ее последних защитников.
Мы сейчас переживаем первую из этих эпох. Но есть в нашем
политическом положении некоторые особенности, требующие нашего внимания.
С самого начала нашей революции мы видели, как в различных
местах этого обширного государства вспыхивали волнения. До сих пор, все
эти волнения, каковы бы ни были их предлоги и различные нюансы,
имели, в действительности, одну и ту же причину. Это была борьба частных
интересов против общественного дела, сопротивление врагов свободы,
аристократов, роялистов, интриганов общей воле. Народ одним ударом
раздавил деспотизм и аристократию. Но вскоре, вследствие слабости, а затем
и продажности первых представителей, деспотизм был обласкан и
реабилитирован в новых формах. Эта слабость и продажность представителей
ободрила аристократов, а взбудораженный народ заплатит своею кровью за
это коварное покровительство его естественным врагам. Последние не
замедлили использовать несчастье народа, чтобы подстрекать к движениям,
направленным против рождающейся свободы. Между тем как Неккер,
путем преступных маневров, создал в Париже временную нехватку
продуктов и вдобавок раздул ее значение, его сообщник Лафайет
спровоцировал нападение на несчастного булочника и, приписав народу
преступление, совершенное самим Лафайетом и его эмиссарами, вырвал у
перепуганного Учредительного собрания закон о военном положении362. Этот

Речи, письма, статьи 1793 г.
285
закон аристократия широко использовала для истребления, в интересах
тирании, наиболее преданных защитников свободы. Вследствие
варварской снисходительности к врагам родины и системе повседневных
жестоких преследований лучших граждан, волнения у нас затягивались и
расширялись. Сколько потребовалось несчастий, преступлений и заговоров,
чтобы убедить нас, по крайней мере, выслать мятежных и
кощунственных священников и принять кое-какие частичные и недостаточные меры
против изменников, дезертировавших из Франции, чтобы поднять
против нее тиранов Европы! Между тем, их двуличные сообщники
объявляли себя опорою конституции, друзьями общественного порядка. Они
преследовали патриотов, клеймя их как анархистов, как врагов
собственности и родины.
Наконец, благодаря решающему испытанию, мы их узнали, этих
знатных обожателей закона, этих благородных защитников
общественного спокойствия, этих патриотических администраторов, этих мудрых
законодателей. Наконец, мы захватили их врасплох, когда они
сговаривались с бесчестным двором о том, чтобы предать Францию приспешникам
тирании. С них сорвали маску и объявили предателями родины. И
Европа увидела всю мерзость этих смешных кумиров, которые некогда
превозносились дураками и плутами в качестве образцов гражданской
добродетели.
Однако их падение не было еще концом наших страданий. Слишком
много оставили они среди нас своих сообщников для того, чтобы
раскалывать и предавать нас. И, если бы 10 августа прошлого года народ не
поднялся и не разгромил их, если бы постигшая некоторых
заговорщиков кара не испугала, на время, других, Париж и север Франции уже
были бы выданы иностранным тиранам и государство пришло бы в
состояние распада и порабощения.
Но даже и победа 10 августа не положила конца войне свободы
против тирании. Даже заговор, подготовлявшийся двором до этого
бессмертного дня, был ничем по сравнению с заговором, который чуть не
разразился во время суда над Людовиком Капетом, когда открыто
покровительствуемые эмигранты вернулись в этот город; когда все коварные агенты
иностранных деспотов и все наемные злодеи Европы и Франции
стекались сюда, чтобы вырвать Людовика из рук правосудия; когда, во
время этого рокового кризиса, интрига и клевета разжигали гражданскую
войну во всей республике; когда они дошли до того, что подняли знамя
гражданской войны в этом городе и пытались вооружить народ против
народа, Конвент против Конвента; когда некоторые честно
заблуждающиеся люди вступали в заговор со злодеями — врагами общественной
свободы; когда, путем коварных пасквилей и публичных речей,
раздававшихся по всей Франции, натравливали воинские части на представителей на-

286
Максимилиан Робеспьер
рода, требовавших осуждения тирана; когда их клеймили как подлежащих
наказанию мятежников и как тиранов, которых следует заколоть, как
людей обреченных стать, в одно и то же время, жертвами преступлений
покровительствуемой аристократии и жертвами ошибок грубо обманутых
патриотов. Когда, наконец, попирая ногами все законы, роялисты,
возглавившие некоторые местные органы управления, осмеливались поднять
войска и направлять их против Парижа и против части народных
представителей.
В течение четырех месяцев всей Франции твердили, что Париж —
очаг мятежа и преступлений. И что же, прибыли сюда те федераты,
которых звали громкими криками. Они увидели глубокое спокойствие
этого города, непоколебимое терпение, непобедимую твердость патриотов и
преступления их врагов. Они нашли лишь один вид смутьянов, лишь
одну клику, ту, которая хотела погубить Париж, свободу, равенство и
республику. Их свидетельские показания не подлежат отводу; ведь это
отнюдь не были парижане; это были граждане, прибывшие со всех
концов Франции. Это они, наши братья по оружию, прибыв из всех
департаментов и присоединившись к народу, задушили в своих братских
объятиях уже готовую вспыхнуть гражданскую войну. Какое прекрасное
зрелище являл собою гражданский праздник, во время которого они
посадили дерево братства и, в присутствии депутатов от Национального
конвента и всех властей этого города, поклялись в вечной дружбе со своими
парижскими братьями и в беспощадной ненависти ко всем тиранам п
ко всем интриганам!363 Какой разительный контраст между их
трогательными возгласами и тем рычанием' вражды и бешенства, которые в
течение четырех месяцев оглашают даже храм законодательства.
Не будь этого внезапного, нечаянного объединения, если бы не это
чудо, произведенное гением свободы накануне суда над Людовиком Ка-
петом, что стало бы с республикой? Все честные представители были бы
вырезаны, тиран ускользнул бы от правосудия, тирания была бы
оправдана, патриоты во всех департаментах подверглись бы гонениям, и
расчлененная республика стала бы жертвою ужасов гражданской войны и
бедствий внешней войны. Если и после смерти тирана подлые
поборники тирании еще поднимают нагло голову, то что бы они делали, если б
он еще жил?
С тех пор в Париже еще раз было спровоцировано волнение. И
клеветники торжествовали, как если бы уже победили в борьбе против
народа и патриотизма. Образованная аристократами толпа ходила по
бакалейным лавкам и распределяла между присутствующими мыло и сахар
по низким ценам. И они теперь будут об этом говорить так же долго, как
аристократы Учредительного собрания говорили о смерти Фулона и

Речи, письма, статьи 1793 г.
287
Флесселя364, так же долго, как сами они говорили о смерти Монморена,
Лессара365 и Людовика Капета.
Их целью было подорвать доверие к Парижу у других французов на
том основании, что там произошло волнение среди части населения. Но
и во времена Учредительного собрания в Париже бывали волнения
такого рода. А между тем, даже самые отпетые поборники двора и
аристократии, отнюдь не скрывавшие своей ненависти к Парижу, никогда не
осмелились утверждать, что Франция должна пойти с оружием в руках
на Париж. В период Законодательного собрания в Париже возникали
волнения, но никогда ни двор, ни роялисты, которые так же ненавидели
Париж, не осмелились открыто объявить, что этот город следует
покинуть и разрушить. Надо заметить, что предлогом этих волнений тоже
была дороговизна сахара и других продуктов. Общественное мнение во
всеуслышание обвиняло двор и фельянов из Законодательного собрания
в том, что они подстрекали к этим волнениям, чтобы затем взвести
клевету на народ и дискредитировать патриотов. Что же думали тогда Пе-
тион и его друзья о тех, кто, вызвав эти волнения, вменял их затем им
в преступление?
И, вообще, если население в миллион граждан может быть опозорено
обманом горсти людей, кто бы они ни были, то чего же стоит тогда
доброе имя французского народа, да и всего человеческого рода?
Почему же наши контрреволюционные клеветники не
разглагольствуют таким же образом о народе Лиона, Нима, Шартра, Орлеана,
департамента Луаре, департамента Финистер, департамента Морбиан366 и
всех департаментов республики, в которых произошли гораздо более
крупные волнения? В чем корень этой странной привилегии парижского
народа, который, при малейшем предлоге, становится предметом
клеветы со стороны тех, кого он спас? Оттого ли это, что в этом огромном
городе врагам свободы легче вызывать частичные и преходящие
брожения? Не потому ли, что царящее среди нас величественное спокойствие
есть чудо господствующего в этом городе просвещенного патриотизма?
Не потому ли, что народ Парижа много раз наносил сокрушительные
удары по деспотизму? Не потому ли, что он создал республику и
отправил тирана на эшафот? Не потому ли, что, во все времена, огромный и
сознательный народ одним своим взглядом внушает ужас всем
заговорщикам и интриганам? Можно ли в этом еще сомневаться?
Да что может быть общего между народом Парижа и толпою женщин,
руководимою лакеями аристократии, переодетыми лакеями, из коих
многие были арестованы, эмиссарами клики? Честные санкюлоты не имели
никакого отношения к этой толпе, граждане предместий Сент-Аитуан и
Сент-Марсо также остались совершенно в стороне от нее. Разве народ
мог бы говорить, что стало хуже жить потому, что умер Людовик XVI?

288
Максимилиан Робеспьер
Разве народ, разве патриоты стали бы кричать: «Да здравствует
Людовик XVII, к черту якобинцев, к черту Гору и депутатов Парижа!»?
Несколькими днями раньше народ и патриоты сорвали бунт, вызванный
подстрекательством их врагов, под предлогом дороговизны хлеба.
Свергнуть Бастилию, уничтожить монархию, разгромить тиранов и наказать
предателей, вот чем заняты патриоты, вот каковы подвиги парижского
народа. Все остальное исходит от его врагов. Но каким образом
сохранить спокойствие? Уж не тем ли, что преданным друзьям общественного
блага мы будем приписывать преступления? Не тем ли, что будем
открыто поддерживать аристократов и эмигрантов? Не тем ли, что будем
отрицать всякое участие последних в волнениях, что снимем вину за это
даже с агентов Берлина и Лондона? Не тем ли, что будем нелепо
раздувать значение какого-нибудь непоследовательного и странного
журналиста367 с тем, чтобы обвинить его во всех смертных грехах и
отождествить с ним всех защитников свободы?
Что до меня, я знаю лишь два средства предотвращения всех
беспорядков. Первое средство заключается в наказании подлинных
подстрекателей, подлинных виновников наших бед. Необходимо очистить
Париж от эмигрантов, которым всячески помогали вернуться, от
контрреволюционных орд, собравшихся для спасения тирана и возрождения
тирании, от всех чужестранных проходимцев, от всех разбойников, от
всех столпов старой полиции, которых используют против нас. Надо
лишить наших врагов наших и иностранных цивильных листов,
поддержки банкиров и того огромного могущества, которое дает им возможность
по своему усмотрению ввергать общество в нищету и в состояние тревоги.
Когда это будет сделано, спокойствие Парижа и всей Франции никогда
больше не будет нарушено. Но когда одни и те же люди обладают и
волею вредить и средствами для этого, то как можно возлагать на
честных граждан ответственность за волнения, которые могут произойти в
огромном городе?
Второе средство заключается в облегчении общественной нищеты.
Волнения могут стать грозными лишь в том случае, если враги свободы
могут выкрикивать, перед изголодавшимся или отчаявшимся народом,
слова «голод, нищета». Надо вырвать из их рук это опасное оружие и
общественное спокойствие будет обеспечено тем более, что французский
народ, и особенно граждане Парижа, до сих пор проявляли терпение
равное их храбрости. Для поддержания духа народа, достаточно
показать ему, что мы серьезно заняты всем, что касается его счастья и его
потребностей. Мы должны издать благодетельные законы, которые
приблизили бы цены продуктов к ценам предметов, производимых бедными.
Мы должны организовать общественные работы, которые будут
способствовать прославлению и процветанию государства. И, прежде всего, мы

Речи, письма, статьи 1793 г.
289
должны искоренить ажиотаж. Мы должны уничтожить все крупные
очаги спекулятивной скупки, положить конец разбою должностных
кровососов, восстановить порядок в наших финансах путем восстановления
доверия к нашим ассигнациям и сурового наказания преступных
чиновников и должностных мошенников. Возможны особые меры,
направленные к облегчению общественной нищеты. Но нужно, чтобы общий
характер наших законов, вся система нашей административной и
революционной деятельности способствовали достижению этой цели. Проведем
же в жизнь принципы, нами провозглашенные и начертанные в наших
сердцах. Мы должны свершить то, о чем мы говорили много раз. И
тогда нация вскоре пожнет плоды патриотизма, воодушевляющего ее
представителей.
ПРОТИВ БРИССО И ЖИРОНДИСТОВ.
Речь в Национальном конвенте 10 апреля 1793 г. 368
Влиятельная клика находится в заговоре с тиранами Европы, чтоб и
навязать нам короля с какой-нибудь аристократическою конституциею.
Она надеется принудить нас к такой позорной сделке при помощи инострак
иых армий и посредством внутренних волнений. Такая тактика выгодно
английскому правительству, она выгодна Питту, который является jy-
шою всей этой лиги. Она выгодна всем честолюбцам. Она нравится
буржуазным аристократам, которые ненавидят равенство и у которых возбудили
страх за их собственность. Она нравится и дворянам, которые рады найти,
в аристократической системе правительства и при дворе нового короля,
утерянные ими знаки горделивого отличия. Республика подходит только
народу, людям всех состояний, обладающим чистою и возвышенною
душою, философам — друзьям человечества, санкюлотам, с гордостью
носящим это звание, которым Лафайет и наглый двор хотели их запятнать,
подобно тому, как голландские республиканцы подхватили прозвище гезов,
данное им герцогом Альба 369.
Упомянутая мною выше аристократическая тактика проводится Ла-
файетом и всеми ему подобными, известными под именем фелъянов и
умеренных. Те, кто унаследовали его власть, продолжали проведение
этой тактики. Некоторые лица переменились, но цель остается все та же,
и средства все те же, с тою только разницею, что продолжатели
приумножили свои ресурсы и увеличилось число их приспешников.
Общею чертою всех честолюбцев, до сих пор выступавших на сцене
революции, является то, что они защищали права народа до тех пор,
пока считали это выгодным для себя. Все они смотрят на народ, как на
19 т. п

290
Максимилиан Робеспьер
глупое стадо, осужденное на то, чтоб его вел самый ловкий или самый
сильный. Все они считают, что представительные собрания состоят из
людей или жадных, или наивных, которых надо подкупить или обмануть,
чтобы они служили преступным замыслам этих честолюбцев. Все они
в свое время использовали народные общества в борьбе против двора, а как
только они вступили в сделку с двором или заняли его место, они стали
добиваться уничтожения народных обществ. Все они выступали то за, то
против якобинцев, в зависимости от времени и обстоятельств.
Подобно своим предшественникам и нынешние господа скрывали свои
честолюбивые устремления под маскою умеренности и любви к порядку.
Подобно своим предшественникам, они старались дискредитировать
принципы свободы.
Для того, чтобы вернее достигнуть этой цели, они даже иногда
пытались применять эти принципы смехотворным образом. Всех друзей
родины они обзывали смутьянами и анархистами, а иногда они даже сами
выдвигали подлинных смутьянов, чтобы придать своей клевете видимость
правдоподобия. Они оказались мастерами в искусстве покрывать свои
преступления, приписывая их народу. Они сразу же стали запугивать
граждан призраком аграрного закона. Они противопоставляли бедных
богатым. Перед последними они выступали в качестве их защитников
против санкюлотов. Они привлекли в свою партию всех врагов равенства.
Став хозяевами правительства и располагая всеми должностями,
господствуя в судах и административных учреждениях, располагая
государственной казною, они использовали все свое могущество для того, чтобы
задержать прогресс общественного мнения, оживить роялизм и
возродить аристократию. Они угнетали энергичных патриотов и
покровительствовали лицемерным умеренным. Они последовательно развращали
защитников народа, привлекали на свою сторону тех, что проявлял
некоторое дарование, и травили тех, кого они не могли соблазнить. Как могла
выжить республика, когда все усилия государственной власти были
направлены на то, чтобы обескуражить добродетель и награждать
антипатриотизм и коварство?
Господствующая ныне клика образовалась задолго до созыва-
Национального конвента. В конце июля прошлого года они вели переговоры со
двором, добиваясь отозвания тех министров, которых они сами
предложили назначить в январе того же года370. Одним из условий сделки
должно было быть назначение воспитателя наследному принцу; разумеется,
выбор лица должен был пасть на человека из этой клики. Эта клика,
в это же время, всеми своими силами сопротивлялась лишению Людовика
короны, чего требовали народ и федераты. Они провели декреты о
послании и представлениях королю. Они делали все для того, чтобы
воспрепятствовать революции 10 августа. На следующий же день они стали

Речи, письма, статьи 179Я г.
291
успешно работать, чтобы остановить ее развитие. В самый день 10
августа они делали все, что могли для того, чтобы бывший король не был
заключен в Тампль. Они попытались восстановить нашу связь с
монархическим строем путем проведения в Законодательном собрании декрета о
назначении воспитателя наследному принцу. Уже по одним этим дейса-
виям, отмеченным в государственных документах, вы узнаете всяких
Бриссо, Гаде, Верньо, Жансонне и других лицемерных деятелей
коалиции.
Вместе с тем, они всячески старались опозорить ту революцию,
которая дала жизнь республике. На следующий же день после 10 августа,
они принялись клеветать на Совет коммуны, который в предыдущую
ночь весь отдался борьбе за свободу. В то же время они, своими
интригами и декретами, изданными под их диктовку Законодательным собранием,
мешали всем действиям Совета коммуны.
Они одни воспользовались плодами этой победы народа. Они даже
приписали себе всю честь этой победы. Их первою заботою после проведения
акта, сохраняющего наследного принца и монархию, было вернуть в
состав правительства их креатуры, Сервана, Клавьера и Ролана. Они
особенно постарались подчинить себе общественное мнение. Они
позаботились о том, чтобы в распоряжение Ролана были переданы огромные
суммы, дающие возможность обрабатывать общественное мнение в их духе.
Издавая или оплачивая наиболее распространенные газеты, они
непрестанно вводили в заблуждение Францию и Европу относительно революции,
свергнувшей королевский трон. Они каждый день возводили обвинение на
народ Парижа и на всех благородных граждан, принявших наиболее
активное участие в этой революции.
Им нужно было разрушить этот крупный очаг республиканизма и
политического просвещения. Они все сговорились изображать этот
бессмертный город как очаг преступления и как арену резни, а граждан и
народных представителей, внушавших им страх своею энергиею, они
изображали убийцами или разбойниками. Они старались возбудить, по
отношению к Парижу, недоверие и ревность других областей республики. А в это
время пруссаки готовились ко вторжению на нашу территорию. Это было
в сентябре 1792 года. Деятели господствующей клики были членами и
Дипломатического комитета и Комитета общей обороны. Они руководили
деятельностью правительства. Они поддерживали тесные связи с двором,
и оставляли всю Францию, и даже Законодательное собрание, в полном
неведении угрожавших нам опасностей. Враги овладели Лонгви и Верденом,
они шли на Париж, а господствующая клика хранила молчание. Они
занимались только расклеиванием афиш и распространением сочинений,
направленных против Парижа. Наша армия была слаба, разделена и
плохо снабжалась. И если бы не то, что внезапно поднялся Париж, и сле-
19*

292
Максимилиан Робеспьер
дуя его примеру, пришла в движение вся Франция, Брауншвейг не
встречая сопротивления проник бы в самое сердце государства. Но это не все.
Клика хотела выдать неприятелю Париж и Францию; она хотела бежать
вместе с Законодательным собранием, с государственною казною, и
исполнительным советом, с заключенным королем и его семейством.
Назначенные ею министры, Ролан, Серван, Клавьер и Лебрен, говорили депутатам
об этом проекте. Он был предложен в совете, и был бы принят, если бы
министр юстиции не воспротивился его осуществлению, угрожая своим
коллегам, что он их разоблачит перед народом, и если бы Париж не
сорвал этот план, поднявшись, чтобы раздавить врагов Франции. Этот план
побега известен членам Законодательного собрания и многим
гражданам. Он был разоблачен в Национальном конвенте и сам Ролан
вынужден был в письме Национальному конвенту признать существование
этого плана371.
Был созван Национальный конвент.
Большинство состояло из честных людей. Но многие народные
представители, предварительно введенные в заблуждение лживыми газетами,
которыми располагала клика, прибыли в Париж с мрачными
предубеждениями, причинившими большой вред. Впрочем, так уж бывает всегда,
что люди обладающие знаниями, но без чести, как и люди, обладающие
честью, но без знаний, обречены стать сообщниками или игрушкою
интриганов.
Декрет о свержении монархии, предложенный в конце первого
заседания одним из оклеветанных депутатов Парижа372, был принят с
энтузиазмом. Если бы на следующий день дело тирана рассматривалось, он
был бы осужден. И если бы Конвент, освободившись от опасного
влияния интриганов, занялся затем общественным благоденствием, свобода
и мир были бы ныне закреплены. Но интриганы, не имевшие
возможности воспрепятствовать провозглашению республики, старались
задушить ее сразу после рождения. Уже владея наиболее важными
комитетами Законодательного собрания, временное сохранение которых им
удалось провести, они вскоре образовали и новые комитеты по своему
усмотрению, они захватили бюро, председательское кресло и даже трибуну.
Они продолжали держать в своих руках правительство и судьбу нации.
Они все время занимали Национальный конвент всякими обвинениями,
направленными против парижского муниципалитета, против парижского
народа, против большинства депутатов Парижа. Они сочинили и
постоянно повторяли нелепую басню о диктатуре373, обвиняя в
стремлении к таковой гражданина без влияния и без честолюбия, и таким
образом пытались отвлечь внимание как от осуществляемой ими самими
ужасной олигархии, так и от плана новой тирании, которую они хотят
возродить. Этим путем они хотели также вызвать у французского

Речи, письма, статьи 1793 г.
293
народа отвращение к новорожденной республике и пресечь
распространение нашей революции в соседних странах, изобразив им падение
трона как дело преступных честолюбцев, а перемену правительства
как перемену хозяина.
Отсюда эти бесконечные разглагольствования против
революционного правосудия, истребившего таких, как Монморен, Лессар и другие
заговорщики, когда народ и федераты поднялись, чтобы отбросить
пруссаков. С этого момента они не переставали отравлять души депутатов
недоверием, ревностью, ненавистью и страхами и оглашать святилище
свободы воплями гнуснейших предрассудков и рычанием самых злобных
страстей. С тех пор они не переставали разжигать огонь гражданской
войны как в самом Конвенте, так и в департаментах, используя для
этого свои газеты, свои выступления с трибуны и свою переписку.
Им удалось, таким образом, в течение четырех месяцев оттягивать
процесс тирана. Сколько всевозможного крючкотворства, всяких
препятствий и хитростей было пущено в ход при обсуждении этого дела!
Можно ли без дрожи перечислить средства, использованные Роланом,
суммы, растраченные правительством на то, чтобы развратить
общественное мнение, чтобы разжалобить народ судьбою последнего короля?
С какою подлою жестокостью адвокаты тирана призывали военные части
против Парижа и против депутатов патриотов, которых они клеймят как
уЬийц и предателей! С каким наглым презрением к законам,
административные органы, достойные этих депутатов, своею властью набирали их
на счет государственного казначейства! С какой вероломной дерзостью
та же клика способствовала возвращению отовсюду эмигрантов и
скоплению в Париже всех убийц и всех злодеев Европы! С каким гнусным
макиавеллизмом пускаются в ход все средства, чтобы нарушить
спокойствие этого города и зажечь гражданскую войну, вплоть до того, что
декретом разрешают представление аристократической пьесы («Друг
законов»), из-за которой уже лилась кровь и которую разумные
должностные лица запретили представлять!
Что дало возможность спасти родину и наказать тирана?
Непобедимое мужество патриотов, спокойная энергия народа, сознающего каковы
его подлинные интересы и, в особенности, неожиданное присоединение
федератов. Если б они сохранили гибельные предубеждения, внушенные им
теми, кто их призвал, если бы повязка осталась на их глазах еще два
дня, со свободою было бы покончено. Тиран был бы оправдан, патриоты
были бы перебиты, даже мечи обманутых защитников родины
объединились бы с мечами королевских убийц. На Париж обрушились бы все
ужасы, и Национальный конвент бежал бы, под эскортом поборников клики,
среди всеобщего смятения и растерянности.

29 *
Максимилиан Робеспьер
Но, о, всемогущая сила правды и добродетели! Эти благородные
граждане отрешились от своих заблуждений. Со священным негодованием
открыли они коварные заговоры тех, кто их обманул. Они предали их
общественному презрению и заключили в свои объятия оклеветанных
парижан. Они все собрались у якобинцев и, вместе с народом, поклялись
в вечной ненависти к тиранам и в безграничной любви к свободе. Они
скрепили этот священный союз патриотическими празднествами на
площади Карусель, на которых присутствовали все должностные лица этого
великого города и великодушный народ, в патриотическом энтузиазме
превзошедший самого себя. Какое прекрасное зрелище! Как оно нас
утешает после мерзостей, коварства и преступлений честолюбцев! Это
великое событие склонило в Национальном конвенте чашу весов на сторону
защитников свободы. Оно внесло смятение среди интриганов и
парализовало мятежников. Один Лепелетье, защищая дело свободы, пал жертвою
своего мужества, хотя убийцы преследовали многих патриотов.
Счастливый мученик за дело свободы, ты не увидишь тех бедствий, которые наши
общие враги уготовили родине!
Впрочем, несмотря на все усилия, приложенные ими к тому, чтобы
спасти Людовика XVI, я не верю в то, что они действительно хотели
именно его иметь на престоле. Им нужно было сохранить ему жизнь,
чтобы спасти честь монархии, которую хотели восстановить, в исполнение
одной из статей заключенного с Лондоном договора, и в исполнение
обещания данного Питту, как это видно из речей этого министра в английском
парламенте374. Им особенно нужно было зажечь гражданскую войну
посредством апелляции к народу, дабы враги, готовившиеся к нападению
на нас, нашли бы нас занятыми внутреннею дракою из-за ссоры о
развенчанном короле.
Разительное наказание этого тирана, единственная победа,
одержанная республиканцами в Национальном конвенте, лишь отсрочила момент,
когда заговор должен был разразиться. Депутаты-патриоты, лишенные
единства, разрозненные, опять погрузились в безмятежное состояние
ложной безопасности, а враги родины продолжали действовать с целью
погубить ее.
Теперь они уже собирают плоды от тех семян гражданской войны,
которые они давно посеяли, и становится также явным союз внутренних
предателей с иностранными тиранами.
Здесь помнят, что именно главари этой клики в 1791 г. поставили на
службу двору свою ложную популярность, чтобы втянуть нацию в войну,
которую спровоцировало вероломство37D, объявила интрига и вела измена.
Я им говорил тогда, у якобинцев, куда они пришли проповедовать свой
пагубный крестовый поход, куда явился и сам Дюмурье, в красном
колпаке, чтобы покрасоваться всем присущим ему шарлатанством, я им говорил*

Речи, письма, статьи 1793 г. 295
«Прежде чем объявить войну иностранцам, уничтожьте внутренних
врагов; покарайте преступления вероломного двора, который сам старается
вооружить против вас Европу; смените штабы, составленные двором из
его сообщников и поборников; сместите назначенных двором коварных
генералов и, особенно, Лафайета, уже неоднократно запятнанного кровью
народа. Заставьте правительство вооружить защитников родины, уже в
течение двух лет тщетно требующих оружия. Укрепите и снабдите всем
необходимым наши пограничные крепости, которые совершенно оголены.
Обеспечьте победу свободы внутри страны, и ни один внешний враг не
осмелится на вас напасть. Влияние нашей революции будет расширяться,
благодаря успехам философии и зрелищу благоденствия Франции, а не
силою оружия и не бедствиями войны. Являясь в качестве агрессоров, вы
восстанавливаете против себя чужие народы. Вы помогаете таким образом
планам деспотов и двора, которому объявление войны представителями
нации нужно для того, чтобы самому избежать недоверия и гнева
народного».
Главари клики отвечали общими местами, рассчитанными на
возбуждение энтузиазма у невежд. Они нам расписывали заранее, как вся Европа
спешит навстречу французской конституции, как повсюду разваливаются
армии деспотов и бегут под сень наших земель, как трехцветный флаг
уже развевается на дворцах курфюрстов, королей, пап и императоров. Они
находили всякие оправдания для двора. Они хвалили министров, pi
особенно Нарбонна. Они утверждали, что всякий, кто пытается внушить
недоверие к министрам, к Лафайету и к генералам, является дезорганизатором,
мятежником, подрывающим безопасность государства.
Несмотря на все их интриги, якобинцы стойко сопротивлялись их
предложению высказаться в пользу войны. Но интриганы придавали столь
большое значение тому, чтобы планы двора получили санкцию народных
обществ, что Комитет связи этого Общества, состоявший из их агентов,
осмелился послать, без ведома Общества, циркулярное письмо всем
филиалам Общества, с сообщением, будто якобинцы высказались за войну376.
В своем бесстыдстве они дошли до утверждения, будто бы те, кто ранее
отстаивали противоположное мнение, торжественно от него отказались.
При помощи таких ухищрений они убедили даже патриотов
Законодательного собрания голосовать вместе с правыми и с двором.
Наградою за эту интригу было возвышение клики до уровня
правительства, в лице Клавьера, Ролана, Серваиа и Дюмурье.
Вскоре наши предсказания исполнились. Первая кампания была
отмечена изменами и поражениями. Эти превратности оказались для двора f
для Лафайета лишь новыми предлогами для требования издания
кровавых законов против наиболее преданных защитников родины, и для
требования абсолютной власти, которая и была им предоставлена по предложе-

296
Максимилиан Робеспьер
нию главарей клики, в частности, всяких Гаде и Жансонне377. С этого
момента, все, кто осмеливался выразить подозрение относительно
генералов и двора, объявлялись смутьянами и мятежниками. Вы помните с
каким жаром эти же люди защищали и обожествляли министра Нарбонна
и с какою наглостью они оскорбляли армию и патриотов.
Вскоре все наши генералы стали соревноваться в изменах.
Вступление наших войск в Бельгию дало лишь тот результат, что в дальнейшем
наши союзники были оставлены на месть их тирана, и иностранцы были
восстановлены против нас гнусным преступлением изменника Жарри,
который даже не был наказан. Наши крепости были разоружены. Наша
армия была расколота интригами штабов и доведена почти до состояния
ничтожества. Все начальники соревновались между собою в деле
обращения ее в монархическую веру. Лига иностранных тиранов укреплялась.
На август или сентябрь было намечено их вторжение, скомбинированное
с заговором Тюильрийского двора, направленным против Парижа и
свободы. И Париж и свобода погибли бы, если бы не победа, одержанная
народом и федератами 10 августа 1792 года А когда, затем, в начале
сентября Брауншвейг, несомненно поощряемый кликою, решился на вторжение
на французскую территорию, вы видели, что эта клика думала лишь о
том, чтобы покинуть и погубить Париж.
Но, вопреки усилиям всех двуличных мятежников, выступавших
против этого необходимого восстания, Париж сам себя спас. Дюмурье
находился во главе армии. Ранее Бриссо писал о нем что, после Бонн-Кар-
рера378, Дюмурье самый подлый из людей. Дюмурье ответил письменно,
что Бриссо — величайший из плутов, при чем это заявление не
сопровождалось никакими оговорками. Он повсюду распространял, что причиною
гнева клики был его отказ разделить с нею шесть миллионов, полученных
им по представлению клики на секретные расходы, во время его
пребывания в правительстве и их дружбы379. Они возвестили, что выступят со
взаимными обвинениями друг против друга, чего так и не произошло. Это
еще вопрос, в какой мере эта ссора была серьезною. Несомненно то, что,
когда он принял командование Шалонской армией, он был в отличных
отношениях с кликою и с Бриссо, который просил его назначить Миранда
в какую-нибудь важную комиссию, если верить тому, что сам Бриссо
сказал в Комитете общей обороны. Я не знаю, что стал бы делать
Дюмурье, если бы Париж и департаменты не поднялись в сентябре, чтобы
раздавить внутренних и внешних врагов. Несомненно то, что этот общий
подъем нации был неблагоприятен для прусского короля, стремившегося
прорваться к сердцу Франции. Дюмурье спровадил его с большою
вежливостью, в ходе длительного и довольно мирного отступления, вопреки
нашим солдатам, пыл которых постоянно сдерживали, так что они кусали
свои сабли, глядя с яростью на то, как от них ускользает их добыча.

Речи, письма, статьи 1793 г.
297
Прусская армия, опустошенная болезнями и голодом, была спасена. Ее
снабдили продовольствием, с нею обращались с великодушием, являвшим
разительный контраст с теми зверствами, которым подвергались наши
доблестные защитники. Дюмурье парламентировал и договаривался с
прусским королем в то время, когда Франция и ее армия ждали вести о
том, что власть и армия этого деспота похоронены на равнинах Шампани
или Лотарингии, когда сам Дюмурье сообщал в своих письмах
Национальному собранию, что враги от него не ускользнут. Он был столь же угодлив
и почтителен по отношению к прусскому королю, сколь, в дальнейшем, он
был дерзок по отношению к Национальному конвенту. Есть серьезные
основания сомневаться, оказал ли он республике больше услуг, чем
пруссакам и эмигрантам. Вместо того, чтобы завершить эту войну и укрепить
революцию разгромом этой армии, потерю которой наши враги никогда
не могли бы восполнить, вместо того, чтобы, совместно с другими
генералами, продолжить наши завоевания до Рейна, он возвращается в Париж.
Затем, прожив некоторое время в тесном интимном общении с корифеями
клики, он отправляется в Бельгию.
Он начинает с того, что одерживает блестящую победу, необходимую
для приобретения доверия, па которое он никак не мог рассчитывать после
своего поведения с пруссаками. Но если вы сопоставите с тем, что
происходит сейчас, то грубое безрассудство, с которым победа при Жемап была
куплена ценою жизни многих французов республиканцев, вы легко
поймете, что даже этот успех был более благоприятен для деспотизма, чем для
свободы. Дюмурье овладел Бельгией. Если бы, вслед за этим, он сразу же
вступил в Голландию, завоевание этой страны было обеспечено. Мы бы
захватили голландский флот. Богатства этой страны слились бы с нашими,
ее мощь соединилась бы с мощью Франции. Английскому правительству
пришел бы конец, и победа революции в Европе была б обеспечена.
Говорили тогда, и я сам одно время поверил этим разговорам, будто таков и
был план Дюмурье, и будто он был остановлен Исполнительным советом.
Но теперь доказано, что этот слух лишь еще одна ложь, распространенная
кликою. В самом деле, если, как уверяли, Дюмурье задумал такой великий
план, если он связывал с ним свою славу и карьеру, почему же он не
обратился к общественному мнению за поддержкою против коварного
сопротивления Исполнительного совета? Почему он не апеллировал к
самой нации против интриганов, наносивших ущерб ее интересам? Есть
все основания думать, что те противники Дюмурье, которые
распространяли этот слух, делали это для того, чтобы восстановить доверие к нему.
Достаточно хорошо известно, что главари этой клики прибегают к такой
хитрости, которая состоит в том, чтобы иногда казаться разделенными;
это делается для того, чтобы лучше скрыть свои преступные связи.
Впрочем, независимо от того, приложил или не приложил Дюмурье свою руку

298
Максимилиан Робеспьер
к этой роковой отсрочке экспедиции в Голландию, эта отсрочка должна
быть, во всяком случае, отнесена на счет злой воли большинства
Исполнительного совета и корифеев клики, господствовавшей в Дипломатическом
комитете и в Комитете общей обороны. Сами батавские депутаты
жаловались во всеуслышание, в опубликованной ими докладной записке, которая
находится в наших руках, на то, что все их предложения и ходатайства
в течение трех месяцев упорно отвергались министром иностранных дел.
Нельзя отрицать, во всяком случае, того, что между Дюмурье и главами
клики существовало полное согласие относительно плана отрыва Бельгии
от Франции. Известно, какие усилия приложил Дюмурье к тому, чтобы
воспрепятствовать проведению в жизнь декретов от 15 и 25 декабря 380. Все
его интриги известны. С другой стороны, известно, как Дипломатический
комитет оттолкнул все народы, желавшие присоединиться к нам. Ролан
говорил о депутатах Савойи: «Пусть мне пришлют савойцев просить о
присоединении этой страны; я их приму верхом на лошади» 381. «Правда ли
это, что вы хотите присоединиться к нашей анархии»,— говорил Бриссо
бельгийцам и льежцам 382. Таков был язык всяких Гаде и Жансоииег. Им
удалось оттянуть все эти присоединения до тех пор, пока враждебная
революции партия не сбила с толку эти страны, а деспоты собрали достаточ*
пые силы, чтобы нам противостоять.
Дюмурье и его приспешники нанесли смертельный удар
общественному богатству запрещением обращения ассигнаций в Бельгии. Измотав
эту страну своими интригами, изъяв огромные суммы, бремя возмещения
которых он возложил на нацию, Дюмурье,* наконец, отправляется в
Голландию и захватывает несколько крепостей в Гельдерланде. Но, между тем
как нам говорили только о победах и чудесах, все устраивалось таким
образом, чтобы в один прекрасный день лишить нас Бельгии. Стенгель и
Миранда, первый — немецкий аристократ, второй — испанский
авантюрист, выгнанный из Перу, затем служивший Питту и подаренный Англией
Франции, оба охотно принятые Дюмурье, Бриссо и Петионом, изменяли
нам одновременно под Аахеном и Маастрихтом 383. Часть армии, попавшая
в невыгодное положение, неправильно называемая авангардом, ибо за нею
ничего не было, рассеянная на столь большом пространстве, что в случае
нападения составлявшие ее корпуса не могли объединиться и взаимно
поддерживать друг друга, была предана иностранной армии, о
существовании которой наш генерал как будто бы и не подозревал. Он отвергал все
доходившие до него сообщения о приближении этой армии. Наиболее
отличившиеся своим патриотизмом военные соединения были сознательно
преданы и подверглись истреблению; остальные были вынуждены бежать.
В то же время была предпринята осада Маастрихта без всяких средств, со
снарядами неподходящего калибра; эта осада была делом глубокого
вероломства и имела целью избавиться от наших самых храбрых защитников

Речи, письма, статьи 1798 г.
299
которых выставили беззащитною мишенью превосходящим силам
неприятельской артиллерии. Осада Маастрихта была поспешно снята.
Завоеванные нами области были оставлены. Бравые льежцы, наши верные
союзники, ставшие нашими братьями, опять брошены под секиру тиранов, чтобы
еще раз искупить свою великодушную преданность делу Франции и
свободы.
Дюмурье оставляет свою армию в Гельдерланде и отправляется в
Бельгию, чтобы стать во главе той армии, которая была предана. Жалуется ли
он на то, что генералы предали его самого? Разоблачает ли он их перед
Конвентом? Нет. Он предает забвению измену и только говорит о некоторой
неосторожности, проявленной генералом, командовавшим авангардом; он
выражает полнейшее доверие к армии и обещает вести ее к победе. Он дает
сражение и проигрывает его. Между тем, по его словам, центр и правый
фланг действовали успешно, но левый фланг отступил. Но левым флангом
командовал как раз тот самый Миранда, который изменил под
Маастрихтом. Следствием этого нового поражения была потеря нами Бельгии.
И тогда Дюмурье полностью раскрывает свою игру. Он открыто
выступает в защиту вероломных генералов. Он жалуется на декрет о привлечении
к ответственности Стенгеля и Лану. Он самым высокопарным образом
восхваляет последнего, уличенного перед революцией 10 августа в участии
в заговоре в пользу тирана. Он хочет, чтобы Конвент подражал римскому
сенату и поблагодарил изменников за то, что они не отчаялись в родине 384.
Он угрожает покинуть Конвент, если будут противоречить какому-либо его
намерению. Он отзывается с похвалою о гражданской доблести и храбрости
Миранда и всех других генералов и офицеров без различия. Вину за все
наши беды он возлагает на солдат. Он забывает, что он сам возлагал эту
вину на того, кто командовал под Аахеном. Он забывает, что он сам хвалил
храбрость и общее поведение армии и, особенно, то героическое терпение,
с которым она всегда переносила голод и превосходящую человеческие
силы усталость, и еще недавно, при осаде Маастрихта. Он утверждает, что
армия — не что иное, как скопление трусов и мародеров; это его
собственные выражения. Но это не все. С такою же наглостью предается он
разглагольствованиям, направленным против новых защитников, спешащих
со всех краев республики в Бельгию для исправления этих неудач: он их
называет разбойниками.
Между тем, как он писал все это, он оставил Бельгию деспотам. Он им
оставил наши огромные запасы, сосредоточенные им там. Он приказал
комиссарам отсчитать бельгийцам четыре миллиона. Но, предварительно,
уходя он позаботился о том, чтобы погасить там, насколько это было в его
силах, всякие симпатии к принципам нашей революции и зажечь ненависть
к французской нации. Он дошел до того, что опубликовал для всеобщего
сведения письмо Конвенту, в котором он заявлял, что провидение пока-

300
Максимилиан Робеспьер
рало французский народ за его беззакония. Он изобразил Париж как арену
кровавой резни, Францию — как очаг преступления и анархии,
патриотических депутатов Конвента — как сумасбродов или злодеев. Он издал
прокламации, которые, под предлогом пресечения некоторых неполитичных
действий, стремились возродить все предрассудки фанатизма и
аристократии. Он восстановил в должностях администраторов, смещенных ранее
комиссарами Национального конвента за непатриотическое поведение.
Он уничтожил народные общества, преданные нашему делу. Он хотел
добиться оправдания всех этих преступлений, утверждая, будто бельгийцев
восстановили против нас некоторыми проявлениями жадности и
неуважения к религии. Конечно, верхом легкомыслия, а может быть и коварства,
было воевать с серебряными святыми. Но кто же мог предотвратить эти
беспорядки, если не всемогущий генерал? Что же касается комиссаров
Исполнительного совета, с которыми он как будто бы боролся, кто их
назначил, если не его собственная партия? Разве их назначения не
исходили от Ролана и министров, образовавших коалицию с генералиссимусом
Дюмурье? 385
Все разглагольствования генерала интригана, и все его суровые
приказы, направленные против какого-нибудь Шепи38а и других креатур
все той же клики, никогда не докажут, что он не был с ними в связи.
Для осуществления плана, состоявшего в том, чтобы воспрепятствовать
присоединению Бельгии к Франции, клика нуждалась в людях, которые
бы возбуждали у бельгийцев недовольство и, с другой стороны, в
генерале, который использовал бы это недовольство для того, чтобы навсегда
оттолкнуть бельгийцев от нашей революции. Говорят, что в армию были
посланы дезорганизаторы для того, чтобы сеять там смуту. Но что может
быть легче для генералов, чем пресечь такие действия и поддерживать
строгую дисциплину, если только все коварные генералы не нуждаются
в этих средствах для осуществления и прикрытия своих измен. Лафайет
тоже всячески поддерживал беспорядки в своей армии, чтобы иметь
возможность клеветать на нее, распустить ее, и погубить свободу. Он
только одно забыл сделать: начать, подобно Дюмурье, с победы.
Наконец, Дюмурье поднял знамя мятежа. Он угрожает пойти на
Париж и похоронить свободу под его развалинами. Он объявляет, что
хочет защищать пребывающих в лоне Конвента врагов свободы против
депутатов, преданных делу народа, которых он называет анархистами
и смутьянами. Он не скрывает своего намерения восстановить
монархию 387. Истребив одну часть армии, он обманывает другую, и старается
развратить ее после того, как, без ее ведома, он на нее клеветал.
Возгордившись удачею своих предательств, осыпанный богатствами,
набранными в Голландии, в Бельгии и в захваченных им национальных кассах,
сильный своим союзом с нашими врагами, которым он выдал наши интен-

Речи, письма, статьи 1793 г.
301
дантские склады, сильный поддержкою бельгийцев, вооруженных им
против нас, он старается сеять уныние в нации. Он старается опозорить,
в глазах других народов, французский народ и наших мужественных
защитников. Он нам объявляет во всеуслышание, что у нас нет больше
никаких ресурсов. В своих официальных письмах к Бернонвилю, он
с наглым злорадством говорит о беспорядках, которые у нас вскоре
разразились. Он предвещает нам новые беспорядки. Он показывает нам, что
департаменты Нор, Па-де-Кале, Сомма уже находятся в состоянии
контрреволюции. Он прямо заявляет, что мы не сможем противостоять нашим
внешним врагам, потому что будем вынуждены применять наши
вооруженные силы для подавления внутренних врагов. В то же время он нам
показывает, что все наши крепости беззащитны. И он осмеливается
объявить нам, что у нас нет другого выхода, как просить мира и вступить
в сделку с деспотами. Мало того. Он осмеливается предложить себя
самого в качестве посредника.
Вот какова преступная тайна заговора, который издавна плетут
против нашей свободы. Глава клики раскрыл эту тайну тогда, когда он
считал возможным успешно выполнить этот план. В самом деле, все,
казалось, складывалось для него благоприятно. Дерзкий и лицемерный
военный министр был назначен кликою как раз к тому времени, когда
должны были произойти крупные события 388. В короткое время он выгнал
из всех военных канцелярий, гарнизонов и армии всех патриотических
исполнителей и начальников и заменил их людьми более чем
подозрительными. Он оставил наши крепости без гарнизонов и без боевых
припасов. Вы помните с какою наглостью он обманывал Национальный
конвент относительно положения наших дел в Бельгии, когда они уже
были погублены изменами генералов, и как подносимые им ложные
сообщения были опровергнуты комиссарами Собрания389. Другие
генералы приняли участие в этом обширном заговорщическом плане. И,
чтобы вернее обеспечить его успех, министр дошел до предела своих
преступлений, распорядившись остановить производство оружия на всех наших
заводах. В то же время подстрекали к беспорядкам в значительной части
Франции и особенно в наших приморских департаментах. Восставшие
аристократы собрали большие, хорошо снабженные армии. Они
подвергли разграблению города и истребили множество патриотов. И никто не
подумал о том, чтобы пресечь этот, готовившийся в течение четырех
месяцев, заговор. Ни министр, ни Комитет общей обороны не предупредили
об этом ни Собрание, ни нацию. Наконец, военный министр назначает
генерала командовать патриотами, и этот генерал (Марсе) — предатель,
он выдает нашу артиллерию мятежникам и ведет защитников свободы
на бойню. Повсюду он также назначает вероломных офицеров, таких,
как Витенкок, д'Эрмижи, Лигонье390. При назначениях он оказывает

ЗЭ2
Максимилиан Робеспьер
особое предпочтение иностранцам, подданным деспотов наших врагов,
а иногда даже родственникам наших тиранов. В результате этих
преступных махинаций беспорядки затягиваются и победа стоит республиканцам
много крови. Нам говорят, что «спокойствие будет восстановлено через
шесть недель или через два месяца». Два месяца гражданской войны
и истребления самых преданных патриотов, тогда как подлый Дюмурье
плел заговоры против нас в Бельгии вместе с деспотами Европы и всеми
внутренними врагами! Тот самый Дюмурье, который с наглым
злорадством объявлял нам, что, как только пройдет пора равноденствия, наши
приморские департаменты будут захвачены англичанами. Поощренные
таким множеством преступлений, роялисты повсюду дерзко поднимали
голову и осмеливались угрожать друзьям свободы.
И, в самом деле, почему бы и нет? Разве они не могли рассчитывать
на влияние, которым клика пользовалась в Национальном конвенте?
Разве эта клика не совращала уже издавна общественное мнение в
восставших департаментах? А резня в Бретани, а монархистский и
религиозный фанатизм391, сбивающий с толку сельских жителей, разве это
не достойные плоды ядовитых сочинений, которые клика распространяла
повсюду в этой важной области, коварной переписке депутатов,
следовавших за нею и, наконец, преследований всех истинных республиканцев0
Разве не она прилагала каждый день усилия к тому, чтобы вызвать
у народа отвращение к революции, обостряя его нищету? Разве не эта
клика постоянно отвергала меры, необходимые для подавления
разнузданного ажиотажа, для обеспечения продовольственного снабжения, для
того, чтобы затормозить скупку продуктов? Разве не она назначала
и смещала министров, защищала все их преступления и способствовала
росту числа заговорщиков, обеспечивая им безнаказанность? Разве не
она, вместо благодетельных законов, отвечающих неотложным нуждам
родины, давала нам одни разглагольствования, пасквили и преступления?
Но ее дерзость удвоилась, когда заговор готов был разразиться.
С каким вероломством они все дезорганизовали, и в то же время кричали
«ловите дезорганизаторов!» С какою гнусною жестокостью они пытались
вызвать в Париже несколько небольших аристократических волнений,
чтобы дать предателю Дюмурье предлог для похода на этот город и
возложить затем вину за эти волнения на патриотов, которые, в своей
преданности свободе, всегда отстраняли их! Вспомните, какое ужасное решение
они хотели провести в связи с тем, что толпа, ими же подстрекаемая,
пошли к нескольким бакалейным лавкам! Вспомните каж ненавистный
Дюмурье, в своем письме Конвенту от 12 марта, превратил незаконную
и вынужденную продажу товаров у некоторых торговцев в сцены
кровавой резни и как он делал из этого заключение, что он должен вести
войну с Парижем и патриотами.

Речи, письма, статьи 1793 г.
303
Депутатов-патриотов, настаивавших на осуждении тирана, клика
клеймила как смутьянов, и Дюмурье заявил, что он использует половину
своей армии для того, чтоб их привести к повиновению. Клика
громогласно выступала против трибун, т. е. против той части народа, которая
имела возможность присутствовать на заседаниях представительного
собрания; они торжественно заявили, что они не свободны, когда тиран был
осужден. И Дюмурье угрожает трибунам и обещает вскоре избавить от их
влияния клику, желавшую спасти тирана, которую он называет
«здоровою частью Национального конвента». Он провозглашает принципы
клики. Он подтверждает их клеветнические измышления. Он объявляет
войну их противником. Он издает, в виде манифеста, направленного
против республики392, то, что составляет содержание газет всяких Бриссо,
Горса, Рабо, Жансонне, Верньо и Гаде, и т. д. Он хочет быть, говорит
он, подобно им, восстановителем общественного порядка, бичом против
анархии и освободителем своей страны. Наконец, он объявляет во
всеуслышание, что он хочет вернуть Франции короля. Кого хотел он нам
дать в качестве короля? Конечно, это безразлично для республиканцев,
одинаково ненавидящих всех королей. Но, по-видимому, имелся в виду
какой-то отпрыск семьи наших тиранов. А среди генералов армии,
действовавшей в Бельгии, я отмечаю Баланса, друга Дюмурье, зятя Силлери,
интимного наперсника бывшего герцога Орлеанского. Сийери — бывший
граф де Жанлис: одно это имя говорит нам все. Я отмечаю возвышение
к командованию армиями бывшего герцога Шартрского, притом в
возрасте, когда граждане еще не вполне достойны быть солдатами. В лагере
Дюмурье я отмечаю присутствие сестры этого молодого генерала вместе
с бывшею графинею де Жанлис, самой большой интриганкой из
женщин бывшего двора, несмотря на сочиненные ею книги о восстании.
Я вижу победоносного Дюмурье лежащим у ног сестры, и стоящим в
почтительной позе перед ее братом393.
Затем, я отмечаю, что сын герцога Орлеанского394 пишет так же, как
Дюмурье, что он поспешно бежит вместе с Дюмурье и Балансом; этого
мне достаточно, чтобы знать всю клику. Я угадываю глубокое коварство
заговорщиков, которые, чтобы лучше скрыть свои происки, притворялись,
будто хотят изгнания индивидов, принадлежащих к бывшей королевской
семье, и это в такое время, когда еще никто во Франции не видел
оснований для столь неожиданного предложения, когда искренние патриоты,
отвергая его, полагали, что защищают принципы и целостность
национального представительства. Я понимаю, что они требовали изгнания
Бурбонов вообще, чтобы отодвинуть осуждение монархии в лице
Людовика XVI, а после казни тирана они забыли об этом предложении и
даже отвергли его, как раз тогда, когда аристократия подняла знамя
мятежа, чтобы восстановить монархию.

304
Максимилиан Робеспьер
Друзья и сообщники Дюмурье, члены Комитета общей обороны знали,
конечно, эти секреты лучше, чем кто-либо. Но они рассчитывали на успех
его преступного замысла. Вот почему они не считали возможным винить
Дюмурье за его дерзкое письмо Конвенту от 12 марта, под тем предлогом,
что генерал был возмущен обвинениями, выдвинутыми против него
народными обществами. Мы видели, как они старались отвести обвинения,
внушавшие им страх, и как, с этою целью, они спешили повторять свои
обычные разглагольствования, направленные против депутатов патриотов,
против якобинцев, и т. д., и т. д. Мы слышали, как Верньо утверждал,
что для нас безразлично какие «политические взгляды» у Дюмурье, и что
он сочувствует делу революции. Мы видели, как Жансонне возмущался
тем, что Дюмурье квалифицировали по заслугам, и как бесстыдно он
расхваливал его гражданскую доблесть, его заслуги и его гений. Доказано,
что Жансонне поддерживал регулярную переписку с Дюмурье 395, не
пропуская ни одного курьера. И Жансонне хотел взять на себя, в отношении
членов Конвента заседающих в Комитете, роль посредника при своем
друге и партнере по переписке Дюмурье. Мы видели, с каким жаром
Петион встал на защиту Миранда, и как после того как я разоблачил
этого генерала и Стенгеля и Лану, он гневно поднялся и закричал, что
все это голословные обвинения. И это было тогда, когда снимали осаду
Маастрихта, когда у Аахена предавали нашу армию, когда Бельгию
выдавали нашим врагам. Это было в то время, когда обсуждался вопрос об
открытом мятеже Дюмурье!
Мы видели, как в тот же день Бриссо, вместо того, чтобы предложить
какие-либо меры общественного спасения, выступил с заявлением, что
Национальный конвент потерял доверие общества и что единственная
его обязанность состоит в том, чтобы поскорее выработать конституцию
и разойтись. Я слышал, как он предлагал договориться в Комитете общей
обороны относительно различных статей конституции, по которым могли
быть расхождения, и затем сразу провести их в Конвенте, дабы избежать,
как он говорил, скандальных прений. Мы видели затем, как главари
клики отказывались обсуждать поведение Дюмурье и вместо этого предлагали
сближение между его друзьями и его противниками. Мы видели, как, под
видом представления объяснений, они воспроизвели все клеветнические
измышления, которыми они уже столько раз оскверняли трибуну и
газеты. Мы слышали, как министры докладывали этому Комитету
обманчивые сообщения l. проекты, о которых они заранее с ними сговаривались.
Мы видели, как министр разглагольствовал, обвиняя солдат в
неподчинении, отказываясь признать вероломство генералов, требуя' суровых мер
против тех, кто плохо отзывается о генералах, и ссылаясь, в
доказательство их республиканских чувств, на пресловутое ранение Баланса396. Мы
слышали его восхваляющим преимущества оборонительной стратегии

Марат на трибуне Конвента
Гравюра Туркати с картины Симона Младшего

Речи, письма, статьи 1793 г.
305
и гарантирующим нам нейтралитет Савойи и графства Ниццского, как
если б эти два французских департамента были иностранными областями.
Мы слышали, как он готовил следующую измену и заранее оповещал нас
об отступлении Кюстина397. Мы слышали, как он повторял все общие
места Дюмурье относительно неприязни бельгийцев к французской
революции, и как все эти мнения получили большое одобрение Комитета.
Мы слышали, как Бриссо, по этому поводу, заявил, что мы крайне рады
тому, что общественное мнение бельгийцев не в пользу Франции, по тем
соображениям, что, отказавшись от Бельгии, мы легче сможем добиться
заключения мира с вражескими державами. Среди заговорщиков Бриссо
был всегда тем, который с наибольшей дерзостью выдвигал идеи
компромисса, открыто предложенные Дюмурье.
В ходе обсуждения дела Людовика XVI, он осмелился потребовать
отсрочки исполнения декрета об его осуждении до тех пор, пока не станет
известно отношение иностранных держав к этому приговору. Это он
угрожал нам гневом королей Европы, если мы посмеем вынести тирану
смертный приговор. Бриссо! Сколько других еще фактов, характеризующих его
и клику, им возглавляемую, мог бы я напомнить!
Наконец, мы видели, как Комитет общей обороны упорно старался
оттянуть принятие любой меры, необходимой для общественного
спасения, чтобы дать Дюмурье время для беспрепятственного осуществления
его гнусных замыслов. Затем Комитет был перестроен и составлен из
25 членов, которые были все его последователями, исключая пять-шесть
патриотов, введенных туда, в порядке своего рода компромисса, для
усыпления бдительности друзей свободы, для того, чтобы имена, внушавшие
доверие, служили для прикрытия их коварных происков. Поэтому-то
Дюмурье и писал, что «состав Комитета хорош, за исключением семи-
восьми его членов». Возмущенный всем этим вероломством и понимая,
какие мотивы побудили интриганов выбрать меня, я заявил во
всеуслышание в Национальном конвенте, что этот Комитет — не что иное, как совет
при Дюмурье и что, не будучи в состоянии бороться против большинства,
я публично подаю в отставку398. Мы с болью видели, как, поддавшись
тому же влиянию, Конвент послал к Дюмурье пять комиссаров, арест
которых был заранее согласован и, особенно, этого Бернонвиля3",
который был затем арестован своим сообщником. Что можно сказать о грубой
комедии, разыгранной два дня спустя адъютантом, явившимся в Конвент
рассказывать о сабельном ударе, полученном им от приспешника
Дюмурье400; что сказать об еще более грубом шутовстве Дюмурье,
жаловавшегося на то, что его наперсник Бернонвиль прибыл к нему в армию,
чтобы убить его, причем в дальнейшем говорил во всеуслышание, что он
ручается за Бернонвиля, потому что он — его друг.
20 т. И

306
Максимилиан Робеспьер
А что мы видели за время истекшее с тех пор и до настоящего
момента? Ни одной решительной меры, направленной ко спасению родины. Ибо
все принятые меры проводились под влиянием все той же клики.
Несколько человек было арестовано и их бумаги были опечатаны, но лишь после
того, как они были должным образом предварительно оповещены, и
некоторые из них, как Силлери и бывший герцог Орлеанский401, сами просили
произвести эту формальность. Бонн-Каррер, Лакло, Совэн402, и другие
столь же подозрительные люди, были освобождены сразу же после их
задержания. Всех Бурбонов объявили заложниками; но следовало передать
всех обвиняемых в руки правосудия. Объявить их заложниками и
отправить на окраины республики значило изъять их из под власти закона и из
ведения Революционного трибунала, столь страшного заговорщикам. Это
значило резервировать их, неким образом, как объекты обмена на наших
комиссаров, арестованных по сговору с Дюмурье, на главарей клики,
и как средство для заключения сделки с тиранами 403. Я требую, чтобы
лица, принадлежавшие к семейству д'Орлеан, именуемому Эгалите, были
привлечены к ответственности перед Революционным трибуналом, равно
как Силлери, его жена, Баланс, и все люди, специально
прикомандированные к этому делу. Я требую, чтобы на этот трибунал было возложено
также проведение судебных процессов всех остальных сообщников
Дюмурье. Осмелюсь ли назвать здесь таких патриотов, как Бриссо, Верньо,
Жансонне, Гаде? — Я возобновляю в данный момент то же предложение^
которое я ранее выдвинул в отношении Марии Антуанетты Австрийской.
Я требую, чтобы затем Национальный конвент не медля занялся
выработкой многократно возвещенных мер спасения родины и облегчения
народной нищеты.
В ЗАЩИТУ МАРАТА.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 12 апреля 1793 г.404
Я только что покинул Собрание в изнеможении от того, что я вндел.
Только сознание необходимости осведомить вас о готовящихся против нас
кознях побудило меня покинуть Конвент и явиться сюда. Трудно
передать вам, что там произошло. Это дальнейшее развитие того заговора,
о котором я вам говорил на прошлом заседании.
Они могли искать спасения только в каком-нибудь отчаянном шаге.
И они попытались это сделать с постыдным бесстрашием. Гаде излил
весь яд своей порочной души. Они потребовали издания обвинительного^
декрета против самых горячих патриотов405.
Дантон выступил, проявив большое превосходство разума и
красноречия; его речь возвышала души всех, кто его слушал. Он предложил мерыу

Речи, письма, статьи 1793 г.
307
бесспорно соответствующие общественному благу. Дантон предлагал
установить награду за голову каждого из Бурбонов, в том числе старшего
брата бывшего короля, и, вообще, всех предателей. Он требовал передачи
в законодательную комиссию вопроса, поднятого с целью погубить
одного из самых пылких защитников свободы.
Марат говорил сильно и четко, и, в то же время, сдержанно. Он описал
преступления наших врагов так живо, что это могло вызвать краску на
лице каждого человека, обладающего хоть в какой-то мере чувством
стыдливости.
Но всем усилиям разума было противопоставлено непреодолимое
сопротивление. Они с яростью отвергли предложение о передаче в
законодательную комиссию. Правда, было декретировано, что эта комиссия завтра
представит доклад, но Марат был объявлен временно арестованным.
Я вам сейчас раскрою истинную цель, которую ставят себе наши враги.
Они поняли, что им остается только один выход: вызвать в Париже какое-
нибудь частичное волнение, которое бы им дало предлог для
уничтожения свободы. Они хотят получить возможность объявить
департаментам, прежде чем те будут осведомлены, о мятеже, поднятом в защиту
Марата.
В настоящее время, департаменты связали бы это волнение со всеми
другими клеветническими измышлениями предателей. Они не увидели бы
никакой другой причины для такого волнения, кроме ареста Марата;
и так как в этом деле они бы видели только Марата, имя которого еще
не освободилось от того тумана, которым его окружила клевета, то
департаменты дали бы себя увлечь под влиянием привитых им
предубеждений. Я не сомневаюсь, у меня есть на то точные сведения, я не
сомневаюсь в том, что наши враги посылают специальных агентов,
подстрекающих к волнениям, я не сомневаюсь в том, что они привлекают
наемных убийц для истребления патриотов. Если вы обладаете способностью
сохранять и в негодовании спокойствие и хладнокровие, совершенное
ими сегодня беззаконие обернется против них; оно откроет глаза народу.
Когда республика узнает, что самый горячий патриот арестован за то,
что он разоблачил преступление Дюмурье, когда она узнает, что всякие
Верньо, Гаде, Бриссо, Жансонне и прочие друзья Пруссии и Австрии,
друзья гнусного д'Орлеана и Дюмурье одержали верх над защитником
прав народа, тогда все глаза откроются.
Того, что я вам сказал, достаточно, чтобы доказать вам, что вы
должны устрашить ваших врагов своим внушительным спокойствием, что
вы должны бдительно смотреть вокруг себя, дабы их платные агенты не
имели возможности повторить те беспорядки, которые они ранее провот
цировали, и которые они попытаются воспроизвести, чтобы затем вас
оклеветать.
20*

308
Максимилиан Робеспьер
После того, как я вам дал этот совет, я вам скажу каково мое
последнее решение.
Когда мы расстроим все козни врагов общественного дела, когда мы
восстановим порядок и уничтожим всех внутренних заговорщиков, тогда,
если все же родину предадут, если враг пойдет на Париж, если друзья
свободы будут доведены до отчаяния, я буду знать, каков долг
гражданина, на которого выбор народа возложил обязанность отдать себя родине,
и это и будет мера моей преданности. А пока, я прошу вас хорошо
продумать эти замечания, которые, по моему, должны стать правилом
поведения всех друзей свободы.
Я предлагаю, чтобы все члены Общества, все граждане находящиеся
на трибунах, которые нас слушают, разошлись по секциям, чтобы
разъяснить народу, каковы происки предателей, и чтобы Общество якобинцев
разбило клевету принятием обращения, призывающего к спокойствию
и разоблачающего злодейства наших врагов.
В ЗАЩИТУ МАРАТА.
Речь в Конвенте 13 апреля 1793 г.406
I
Я отнюдь не хочу ловить на слове тех, кто говорит, что Конвент не
может спасти нацию, и что бурные дискуссии всегда будут мешать ему
следовать принципам. В связи с волнующим нас вопросом, никто не
будет оспаривать, что речь идет о человеке, возбуждающем очень сильные
страсти. Вас спрашивают, примете ли вы немедленно декрет об обвинении
представителя народа, или вы отложите решение до среды. Здесь нет
никакого уважения к принципам и к правам представителя народа. В самом
деле, неужто вы пошлете клеветнический доклад, когда нет ничего
доказанного, и разве это не варварство объявить без рассмотрения, народного
представителя обвиняемым. Этот доклад — плод страстей и заговоров,
направленных на уничтожение свободы. (На трибунах крики: браво!)
Помимо того, что это противоречит принципам здравого смысла и
справедливости, я доказал, что поскольку обвинение не подверглось рассмотрению,
само обсуждение было порочным.
Ц407
Я требую, чтобы в дополнение к тому, что будет послано в
департаменты, была добавлена статья, которую я считаю необходимой для
разоблачения предателей и для раскрытия подлинного духа угнетения,
царящего в этих прениях. Я знаю, где заговорщики. Да, заговорщики в той сто-

Речи, письма, статьи 1793 г.
309
роне, да, предатели и преступления там! (Показывает на места слева от
председателя. Топание ногами. Одобрительные возгласы на трибунах.
Крики: Обвинительный декрет против Робеспьера!) В этом странном деле
все больше инцидентов, и я имею право различать то, что касается меня:
я заслуживаю обвинительного декрета, ибо я разоблачаю и всегда буду
разоблачать врагов свободы, ибо я всегда буду служить родине. (Топание
ногами на трибунах.) Есть некоторая разница, я могу вам это сказать,
вам, которых обманули, между тем, что я писал, и тем, что писал Марат.
А вы все, кто объединяетесь против меня... (Возгласы: нет, нет! С
трибуны кричат: да, да! Председатель предлагает оратору держаться вопроса
о приоритете.) Я убежден в том, что то, что я сейчас скажу, должно быть
выслушано, и что пустыми формальностями нельзя заткнуть мне рот. Вы
спрашиваете, где моя дополнительная статья? А разве вчера вы не
слушали других людей в течение трех часов? Вы можете угнетать, убивать,
но вам не удастся заглушить мой голос. Вот он, человек, зарезанный
ножами убийц (указывает на портрет Лепелетье. Топот на трибунах).
Если, когда я говорю языком разума, я не могу быть выслушан, то мои
принципы чисты, и всем известно, что у меня на сердце. Я хочу сказать,
что если кто-либо из членов этого Собрания считает себя обиженным
мною, я могу им сказать, что никто не сделал больше меня для того,
чтобы укрепить уважение к Конвенту. Вслед за этим искренним заявлением,
я буду с вами говорить на языке принципов; да, я внесу одно
предложение, не столько для того, чтобы оно было принято, сколько для того,
чтобы доказать Франции и всей Европе, что вы объявляете
гражданскую войну! (Топот на трибунах.) Да, будет доказано, что на этого
человека, которого я всегда знал как патриота, нападают только для того,
чтобы затем утверждать, что все республиканцы — члены этого
Собрания — люди, нарушающие все правила, и что судьба их всех должна быть
одинаковою. Да, я это заявляю вам, всем республиканцам, что ненависть
(которая, быть может, распространится и на меня) сейчас вводит вас в
заблуждение, она пожалуй, вводит в заблуждение ваш патриотизм. Вы
должны дать нации яркое доказательство вашего беспристрастия.
Граждане, прислушивайтесь только к голосу вашего сознания, не слушайте
ваших соседей. Да, я думаю, что в этих дебатах вы не проявили того
возвышенного благоразумия, с которым, в других случаях, вы подходили к
делам контрреволюционеров. Я вам говорю так, как это мне диктует мое
сознание, и я буду совершенно спокоен, ибо я отрекся от всех
преимуществ, которыми в течение длительного времени я мог пользоваться в
связи с моим высоким положением представителя народа. Я требую, чтобы
в конце доклада вы добавили статью, констатирующую, что в этом деле
вы не обсуждали существа вопроса, что я потребовал слова и что вы мне
в этом отказали.

310
Максимилиан Робеспьер
III 408
Ввиду того, что республика зиждется только на добродетели, а
добродетель не допускает забвения важнейших принципов справедливости;
ввиду того, что люди, избранные народом для защиты его дела,
должны с уважением относиться к достоинству представителя народа, даже
если они не уважают достоинства людей и граждан;
ввиду того, что все эти принципы были нарушены и тем бешенством,
с которым был проведен декрет об обвинении, и отказом выслушать
обвиняемого и тех, кто хотел обсуждать обвинение;
ввиду того, что это обвинение было возбуждено и обсуждение было
запрещено теми, кто еще ранее был обвинен многими гражданами,
Марселем, Парижем и тем членом Конвента, который сейчас является
объектом обвинения;
ввиду того, что снисхождение к тирану французов, проявленное
наиболее пылкими обвинителями обвиняемого члена Конвента, являет
постыдный контраст с тем ожесточением, которое они проявляют по
отношению к одному из своих коллег;
ввиду того, что на строгий декрет против Дюмурье они согласились
лишь в последней крайности, тогда как они хотят в одну минуту провести
обвинительный декрет против того, кто разоблачил Дюмурье и его
сообщников;
ввиду того, что многие из них оправдывали Лафайета, а другие
осудили его лишь с крайнею медлительностью, тогда как они хотели осудить
без рассмотрения тех, кто разоблачал Лафайета, когда они его защищали;
ввиду того, что, вопреки многократным требованиям, они отказались
принять декрет об изгнании старшего брата бывшего короля, бывшего
графа д'Артуа, бывшего принца Конде, бывшего герцога Орлеанского,
бывшего герцога Шартрского, бывшего графа де Баланс, бывшего маркиза
де Силлери, и всех других сообщников Дюмурье, между тем как они легко
и сразу осуждают одного из народных представителей, тщетно
требовавшего издания этих необходимых декретов;
ввиду того, что послужившее предлогом для этого скандального дела
обращение якобинцев, хотя и содержавшее резкие выражения,
вызванные угрожающею родине крайнею опасностью и явными
предательствами со стороны военных и гражданских агентов республики, излагало,
однако, лишь общественные факты и принципы, признанные друзьями
республики;
ввиду того, что тираны всегда клеветали на якобинцев и что разница
не велика между Лафайетом, Людовиком XVI и Леопольдом,
объявлявшим им войну несколько месяцев тому назад, и Дюмурье, Брауншвейгом,
Кобургом, Питтом и их сообщниками, которых я сам разоблачил лишь

Речи, письма, статьи 1793 г.
311
несколько дней тому назад и которые сегодня не хотят даже дать мне
возможности обсудить обвинительный акт, направленный против одного из
наших коллег;
ввиду того, что фраза Марата, гласящая, что свобода будет
установлена лишь тогда, когда будут истреблены предатели и заговорщики,
какой бы незаконной она не казалась, никогда не убила ни одного
предателя или заговорщика, тогда как лицемерные враги народа уже истребили
300 000 патриотов и сговариваются истребить остальных;
ввиду того, что скопления людей около бакалейных лавок были
вызваны не проклятиями писателя, обращенными против скупщиков
продуктов, а агентами аристократии и иностранных дворов, создававшими
повод, чтобы клеветать на парижский народ, не принявший в них никакого
участия, и на защитников свободы, прекративших это скопление, и
чтобы дать Дюмурье предлог выпустить манифест, направленный против
Парижа и против республики;
ввиду того, что люди преследующие малейшие ошибки патриотов, во
все времена проявляли себя весьма склонными к прощению
преступлений тирании;
принимая во внимание, что в этих прениях я вижу лишь пристрастие,
медлительность, несправедливость, дух клики и продолжение системы
клеветы, проводимой на средства государственного казначейства кликою,
издавна распоряжающеюся нашими финансами и правительственною
властью и стремящеюся отождествить с Маратом, которого упрекают в
некоторых преувеличениях, всех друзей республики, с ним не связанных;
принимая во внимание, наконец, что в этих прениях я вижу забвение
основных принципов морали и разума;
ввиду того, что во всем этом деле-я усматриваю лишь развернутый
дух фельянов, умеренных и всех подлых убийц свободы, лишь гнусную
интригу, имеющую целью опозорить патриотизм в глазах департаментов,
издавна наводненных исполненными ненависти к свободе сочинениями
роялистов, я с презрением отвергаю предложенный обвинительный декрет.
О КОНСТИТУЦИИ.
Речь в Конвенте 15 апреля 1793 г.409
Вопрос, о котором сейчас идет речь, сводится к тому, начнете ли вы
обсуждение конституции, которую нация ждет от вас, с Декларации
прав. Бюзо сказал вам, что надо начинать с организации правления.
Признаюсь, я не совсем понимаю это предложение. Что такое организация
правления народа? Если я не ошибаюсь, это не что иное, как основные за-

312
Максимилиан Робеспьер
коны, составляющие его конституцию и образующие его систему правления.
Что же является основою конституции и системы правления? Это,
бесспорно, права людей. Какова цель правления? Какова цель конституции? Этою
целью является счастье людей, следовательно, сохранение их прав, их
безопасности, их свободы, их собственности. Следовательно, прежде, чем
установить систему правления, следует точно определить природу и объем
прав, сохранение которых является целью системы правления.
Предлагать начать с системы правления значит ничего не предлагать, или
предлагать следствие прежде самого принципа.
Граждане, когда вся нация захотела иметь конституцию, построить
ее на развалинах деспотизма, она начала с провозглашения Прав
человека. Америка явила нам пример гораздо более несовершенный. В
Учредительном собрании первый бой, разыгравшийся между нами и двумя
существовавшими тогда привилегированными сословиями, шел по
вопросу о том, начнем ли мы с провозглашения Прав человека: это и есть
неотъемлемое право человека, которому должно быть подчинено всякое
правление, оно должно быть тем принципом, на основе которого нация
сама должна судить о той конституции, которую мы ей предложим.
Привилегированные сословия приложили все усилия к тому, чтобы
воспрепятствовать закладке этих священных основ и чтобы добиться
немедленного установления формы правления. Заметьте, граждане, что
единственный способ выработать хорошую конституцию и сделать это
быстро, состоит именно в том, чтобы сначала установить ее основы. Ибо,
если нет установленных принципов, то как можно договориться о
следствиях? В таком случае дискуссия будет вращаться вокруг деталей
и так как каждый будет исходить из различных принципов и основ,
которые он будет изменять и называть по своему усмотрению, поскольку
они не будут предметом общего обсуждения, то результатом этого
будет бесконечное множество мнений и дебаты будут нескончаемыми
и бурными. Следовательно, чтобы можно было закончить выработку
конституции, все должны сойтись в одном вопросе: в признании
принципов. В начале работ Учредительного собрания, во время
патриотического и революционного подъема, мы сказали нации, мы сказали всему
миру, что во главу новой системы правления мы ставим торжественную
Декларацию прав человека, дабы все граждане могли судить о нашем
произведении, дабы нация могла определить, правильно ли мы поняли
ее права и соответствует ли оно ее подлинным интересам, путем
сопоставления конституционных законов с теми бессмертными принципами,
которые должны быть ее основою. Граждане, почему нам не сказать
нации сегодня того, что мы ей сказали тогда?
Мы обязаны дать нации конституцию, основанную на признании
неотъемлемых прав человека, человека в его естественном состоянии

Речи, письма, статьи 1793 г.
313*
и человека в его общественном состоянии. Только таким образом мы
можем гарантировать нации, что мы действительно будем уважать ее
свободу; ибо лучшая гарантия правильности наших принципов и нашего
горячего стремления дать нации конституцию, соответствующую ее
правам, состоит в смелом провозглашении этих прав.
Поскольку однажды было произведено провозглашение прав,
оказавшее бессмертную услугу человечеству освящением этих принципов, то
если бы, сегодня, мы решили установить систему правления, не
предпослав нашему произведению декларацию основных принципов, можно
было бы подумать, что мы хотим освободиться от необходимости
следовать этим священным принципам. Само Учредительное собрание, в то
время когда в нем царил патриотизм, было глубоко преданно этим
принципам и, обращаясь к нации, ко всему миру, говорило: вот наши права;
ни законодатель, ни правительство не имеют права нарушить их; а вы
имеете право привести нас к соблюдению этого принципа всякий раз,
когда мы вам что-либо предложим. Все возражения, предъявленные вам
для того, чтобы убедить вас, граждане, пойти другим путем, совершенно
недействительны. Сейчас дело не в том, чтобы выиграть несколько
часов. Дело в том, чтобы создать конституцию, которая станет основою
счастья нашей нации и, быть может, источником счастья всех наций.
Не может быть речи о часах и минутах, когда идет речь об
осуществлении благоденствия, быть может, всего рода человеческого. Впрочем, я
вам уже это говорил, чтобы скорее завершить нашу работу надо
сформулировать принципы, из которых затем останется лишь вывести следствия.
Чтобы убедить вас принять противоположную систему, вас пугают
опасностями, которыми мы окружены. Вам говорят, что вы должны
поспешно сколотить какое-нибудь правительство для того, чтоб была
какая-то точка, вокруг которой нация могла бы объединиться, в случае,
если бы какие-либо превратности нарушили ход наших работ. Граждане,
отбросим эти пагубные мысли. Пусть ничто не остановит нас в нашей
работе. Не допустим того, чтобы ссылки на угрожающие родине
внешние опасности и недостойные нас страхи могли повлиять на нашу
работу по созданию конституции для Франции. Среди политических бурь
мы должны быть столь же спокойны и непоколебимы, как если бы мы
были окружены полным спокойствием. Если бы было по-другому, то
нация и весь мир убедились бы в том, что мы способны нарушить права
общественной свободы, что в законы, которые мы составляем для всей
нации и, быть может, для всего мира, мы способны внести дух,
продиктованный трусостью, страхом перед иностранными нациями и влиянием
иностранных армий. (Аплодисменты.)
Граждане, если вы хотите освободиться от страха перед теми
опасностями, о которых вам говорят, действуйте со всем мужеством и со всею

314
Максимилиан Робеспьер
энергиею великого народа против внешних врагов. Примите те
решительные, мудрые и неотложные меры, которых требует общественное
спасение. Вместе с тем, постарайтесь, со всем рвением и быстротою,
облегчить общественную нищету. Таким образом вы возбудите
патриотизм народа и заставите трепетать всех тиранов Европы. Не вам их
бояться; ваше дело принять законы, грозные для тирании, а они не могут
быть приняты под воздействием приближения тиранов; нет таких
тиранов, которые были бы страшны для вас. Скажите лишь слово, и вся
Франция раздавит объединенную против вас Европу.
Граждане, вам предлагают отложить обсуждение Декларации прав
и перейти к обсуждению формы правления, дабы французский народ
был более сильно и настоятельно заинтересован в защите своей свободы,
дабы французский народ получил конституцию, которая
представляла бы собою систему обороны. Граждане, французский народ и так
имеет все основания предпочесть смерть под руинами родины сделке с
тиранами. Французский народ не знает, какую форму правления ему
могут дать, если отложить в сторону Декларацию прав. Но он знает, что
он уже имеет одну Декларацию прав; это он знает хорошо. Поставьте
на ее место другую, поставьте другую, более совершенную.
Граждане, признаюсь вам... (Шум,) Нет надобности нарушать все
правила, устранить из республиканской конституции Декларацию прав,
и все это только для того, чтобы образовать правительство. Нет
надобности отделить бессмертные принципы от конституции. Декларация прав
содержит все, что нужно для того, чтобы сражаться на смерть против
заговора тиранов. Я говорю, что французский народ уже утвердил
принципы человечества, важные принципы справедливости, в предыдущей
декларации, которую вы должны поставить во главе конституции, если
вы не хотите заменить эту декларацию другою, более совершенною.
Я говорю, что в настоящий момент французский народ не знает, какую
конституцию вы ему готовите. Создайте для него такую конституцию,
которая стоила бы того, чтобы все люди ее защищали. Ваша нынешняя
конституция останется в силе до тех пор, пока нация не примет
другой. (Я лишен возможности гворить, когда меня постоянно
перебивают.)
И н а р. Я должен заявить перед лицом Франции, что никому не
удавалось говорить при таком молчании, какое царит в Конвенте, когда
говорит Робеспьер. Он постоянно поворачивается и, видимо, желает,
чтобы его прервали.
Робеспьер. Обсуждение конституции, которая должна закрепить
благоденствие народа, есть священный акт, перед которым должны
умолкнуть все страсти. Я должен заявить Собранию, что в мои
намерения не входило возбуждать страсти, что я жаловался не на шум в Соб-

Речи, письма, статьи 1793 г.
315
рании вообще, а на то, что несколько раз меня неприятным образом
прерывали.
Граждане, возвращаясь к обсуждению, скажу, что я убежден в том,
что все граждане хотят конституцию. Уже по одной этой причине
нельзя довольствоваться тем, что несколько человек образуют
правительство. Честолюбие ставит себе целью создание такой конституции,
которая была бы ему удобна. Что касается нас, я думаю, что мы хотим иметь
хорошую конституцию.
Человеческий род разделяется на два класса, на тех, кто угнетает
народы, и на тех, кто любит свободу. Одни хотят иметь деспотическую
конституцию. Другие хотели бы иметь свободную конституцию,
основанную на счастье всех и каждого в отдельности; они хотели бы, чтобы
конституция была составлена всеми ими и носила бы демократическое
наименование. Есть такие, которые хотели бы, чтобы она была
монархией или аристократическим правлением. Они думают только о себе, а
не о народном праве, не о счастии человечества.
Конечно, мы все хотим такую конституцию, о которой я говорил
вначале, конституцию республиканскую, конституцию, основанную на
вечных принципах разума и человечества. Чтобы осуществить такую
конституцию, надо начать с провозглашения вечных прав человечества.
Ибо, как бы ни была чиста душа законодателя, как бы она ни была
свободна от страстей, от духа клики и от честолюбивых замыслов,
законодатель обязан отчитываться перед народом о своем поведении. Он
должен поэтому самому себе предписать определенные правила; эти
правила, это принципы справедливости, заключенные в неотъемлемых
правах человека и гражданина.
Мы заявили нации, что абсолютно необходимо предпослать
Декларацию прав человека конституционным законам, которые мы собираемся
дать народу, дабы все граждане могли убедиться в том, что мы,
законодатели, облеченные большими полномочиями, действительно даем
народу права, соответствующие священным правам человека. Мы тогда
признали, что мы сами должны иметь перед глазами образец свободной
конституции, дабы нас не могли ввести в заблуждение ни предрассудки,
ни страсти.
Я спрашиваю вас, принимаете ли вы эти принципы? Считаете ли вы
их разумными или нелепыми? Я не думаю, чтобы вы придерживались
последнего мнения. Если вы их считаете разумными, то вопрос решен
как для человеческого рода, так и в отношении гарантии, которую вы
должны дать народу.
Я говорю, что все выдвинутые против этих принципов возражения
не только неосновательны, но и крайне опасны. Я вам говорил также,
что наиболее верный способ быстрее завершить работу заключается в

316
Максимилиан Робеспьер
том, чтобы начать с провозглашения общих принципов, из коих затем
всякий мог бы вывести следствия. Вам говорят, что необходимо быстро
образовать какое-то правительство, вокруг которого французский народ
мог бы объединиться, что мы должны бояться, как бы иностранные
армии не пришли нарушить ход наших работ! Опасные возражения!
Такими идеями хотят удушить энергию Национального конвента и всего*
народа! Такими идеями хотят воздействовать на наши обсуждения,
используя страх перед оружием деспотов!
Я заявляю, что в настоящее время деспоты для нас ничто.
Призовем французский народ, который готов отбросить их. Примем все меры,
необходимые для общественного спасения. Но, когда дело идет о
конституции, о построении трона свободы, будем думать лишь о том вечном
законе, который должен стать источником всех последующих законов.
Будем думать лишь о мире, который на нас смотрит! И что нам
деспоты! Или вы их боитесь, и тогда вы не можете представлять
французский народ и не можете давать ему законы. (Аплодисменты.) Или вы
их не боитесь, и тогда спокойно займетесь выработкой для народа тех
лучших законов, которых он заслуживает.
Утверждали также, что народу надо знать за что он борется, что
должен быть какой-то священный мотив, чтобы защищаться против
всех деспотов Европы. Я отвечаю на это, граждане, что было бы опасно
ставить под вопрос, обладает ли ныне народ самым сильным мотивом,
чтобы сражаться насмерть против тиранов, посмевших на него напасть.
Ибо если бы в отношении французской нации был возможен такой
вопрос, то, прежде чем предложить форму правления народу, мы должны
были бы принять решение, исходя из каких-то внешних соображений.
Неужто мы пошли бы на столь неосторожный шаг, как обсуждение
компромиссов с деспотами Европы, исходя из того, что мы будто бы не
знаем, с кем мы воюем и почему мы воюем.
Если мы имеем правительство и конституцию, достойные того, чтобы
их защищать всею нашею кровью, то я заявляю, что отныне
французский народ имеет все возможные основания для того, чтобы до
последней капли своей крови защищать свободу.
Уже сейчас французский народ имеет временную конституцию,
которая останется в силе до тех пор, пока вы не замените ее другою,
лучшею. Эта конституция освобождена от монархии, которая поистине была
ее язвою; она освобождена также от гнусного разделения граждан на
пассивных и активных, которое было оскорблением человечеству. Такая,
какая она есть, французская конституция является лучшею в мире. Она
несравненно выше не только любой конституции народов, ныне
существующих, но даже конституций народов наиболее отдаленной
древности. Ибо повсюду вы находите аристократический строй, утвержден-

Речи, письма, статьи 1793 г.
317
ный на малых территориях. В нашей ныне действующей конституции
вы находите абсолютное утверждение равенства прав. Следовательно,
в настоящее время французский народ имеет самое сильное
побуждение защищать свои права любою ценою, ибо очевидно, что всякий
компромисс с тиранами Европы мог бы привести лишь к тому, что он
получил бы гораздо худшую конституцию, тогда как для того, чтобы
получить лучшую, надо раньше уничтожить этих тиранов.
Граждане, надо внушить французскому народу уважение к
существующим законам. Все дело лишь в том, чтобы проводить в жизнь эти
законы до тех пор, пока у вас не будет лучших. В этом ваша задача!
Надо обуздать нечестных агентов правительства. Злоупотребления,
нарушающие установленные законы, надо пресечь энергичными мерами,
направленными против предателей. В этом, господа, ваш долг. И если бы
вы заставили уважать конституцию во всем ее объеме, французский
народ уже сейчас хорошо бы знал свои права.
Граждане, поскольку сейчас есть только люди, равные перед
законом, поскольку нет больше короля, правительственная власть
находится в ваших руках. Следовательно, от вас зависит осуществить
счастье французского народа и дать ему все блага, вытекающие из
конституции. Вам следует, поэтому, думать о том, чтобы объединиться,
сплотиться, а не раскалываться, клевеща друг на друга! Вам следует идти
вместе, облегчить нужды народа и уничтожить ваших врагов. Таков
ваш долг и вы сможете засвидетельствовать, что я вам его указал.
О МАНЕВРАХ ЖИРОНДИСТОВ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 18 апреля 1793 г.410
Я должен поделиться с вами некоторыми соображениями
относительно мнимого заговорщического замысла, выдуманного нашими
врагами. Говорят о бумагах, изъятых у курьера, посланного этим
Обществом. Сданный и открытый пакет содержал печатные материалы и
патриотические послания и несколько писем, отправленных гражданами,
воспользовавшимися этою оказией. Некоторые из этих писем касаются
обыкновенных коммерческих дел. В одном из них было несколько слов
об общественных делах; там говорилось, что депутаты Жиронды плели
заговор против республики, но что ожидается прибытие из Марселя
батальона, который очистит Париж от роялистов. Трибуны аплодировали
этой фразе, и некоторые члены Конвента потребовали, чтобы эти
аплодисменты были отмечены в протоколе заседания. Следует отметить, что

318
Максимилиан Робеспьер
авторы этого утверждения применяли к жирондистам эпитет роялистов.
При помощи подлога, совершенного руководителями Жиронды в их
протоколе, они хотели доказать, что марсельцы называли депутатов
Жиронды роялистами и хотели их перебить. Республиканцы лишь с
большим трудом добились зачтения этих писем. Сначала зачитаны были
циркулярные письма, исполненные самого возвышенного патриотизма.
Чтение этих писем придало Конвенту вид заседания у якобинцев.
Такой оборот всего этого дела не понравился тем, кто его затеял; они
пытались разными инцидентами прервать чтение и предлагали, в числе
других мер, объявить арестованными авторов этих писем. Я резко
выступил против этого предложения; мы требовали передачи этого дела
в Комитет общественного спасения. Мы с большим трудом добились
опубликования всех писем, на которых строилось обвинение в мнимом
заговоре. Но весьма вероятно, что департаменты получат только ту
фальшивку, которая обвиняет патриотов.
Нация слышит только хулу на свободу. Никогда не слышно в
департаментах голоса невинности и патриотизма. Конечно, дело свободы не
может победить до тех пор, пока департаменты будут наводняться
коварными газетами.
Наше Общество должно расстроить этот новый заговор, связанный
с заговорами Дюмурье, Кобурга411 и всех врагов республики. Я отдаю
должное патриотизму того, кто предложил выступить с обращениему
дабы избежать торопливости при составлении конституции. Но такое
обращение было бы неполитичным, ибо его сразу связали бы с тою
клеветническою кампанией, которая направлена против патриотов; наши
враги сказали бы, что мы протестуем против декретов Конвента, что мы
вовсе не хотим конституции. Я требую отмены этого постановления
и предлагаю принять такое обращение, которое разоблачало бы вообще
заговоры наших врагов и разъяснило бы всё департаментам. Мы должны
всячески остерегаться ловушек, которые нам расставляют, и тщательно
взвешивать наши слова. К чему такие выражения, как «очистить Конвент
от всех предателей?» Это позволяет изобразить нас как людей,
желающих распустить Конвент и уничтожить фельянов и умеренных. Такие
фразы дают нашим врагам опасное оружие. Я призываю вас тщательно
взвешивать слова, и такою осторожностью вы спасете республику.

Речи, письма, статьи 1793 а.
31$>
О ДЕКЛАРАЦИИ ПРАВ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 21 апреля 1793 г.412
Из сказанного Базиром следует, что дискуссия должна принять
общий характер и что она должна привести к согласованию по всем
вопросам с тем, чтобы уничтожить и искоренить все виды предательства, здесь
разоблаченные.
Не подлежит сомнению, что Келлерман — предатель; он был
близким другом Дюмурье. У него была в свое время ссора с Кюстином; один
из них был предателем.
Нам достаточно моральных презумпций, чтобы сместить всех друзей
Дюмурье и, в частности, Келлермана.
В том, что сказал нам Базир относительно различных планов
контрреволюции, есть много здравых мыслей.
Так как все наши враги объединяются, чтобы построить свою власть
на развалинах общественной свободы, я полагаю, что необходимо
изложить конституционные основы республиканизма. Необходимо
представить манифест о Декларации прав французского народа. Друзья
свободы и равенства, свободные от всяких страстей и интриг, должны
выдвинуть проект конституции, который заставит клевету замолчать, и
станет всемирным кодексом наций. Я позволю себе представить вам
составленный мною проект.
«Всякий закон, нарушающий неотъемлемые права человека,
является несправедливым и тираническим; он не имеет силы закона.
Собственность есть право каждого гражданина пользоваться тою
долею имущества, которая гарантирована ему законом.
Общество обязано снабжать всех своих членов средствами к
существованию, либо путем предоставления им работы, либо путем обеспечения
этими средствами тех, кто не в состоянии работать.
Помощь бедным есть долг богатых народу. Способ оплаты этого долга
должен быть определен законом.
Народ суверенен. Правительственная власть составляет его
собственность. Государственные должностные лица — его приказчики.
Народ может, когда ему угодно, переменить свое правительство
и отозвать своих уполномоченных.
Никакая часть народа не может осуществлять власть всего народа,
но ее воля заслуживает уважения, так как она будет участвовать в
образовании общей воли.
Общество должно позаботиться о том, чтобы люди, живущие своим
трудом, могли присутствовать на народных собраниях, не подрывая
этим существования своего и своей семьи.

:320
Максимилиан Робеспьер
Право представления петиций носителям государственной власти
принадлежит каждому лицу, и оно не может быть лишено этого права
под каким бы то ни было предлогом.
Всякое преступление уполномоченных народа должно строго
наказываться. Никто не вправе притязать на неприкосновенность большую, чем
у других граждан.
Люди всех стран — братья и должны взаимно помогать друг другу.
Те, кто ведет войну с целью порабощения какого-либо народа,
должны быть преследуемы всеми народами как разбойники и убийцы.
Короли и аристократы суть рабы, взбунтовавшиеся против
законного суверена, каковым является человеческий род, и против верховного
законодателя, каковым является природа.
О ДЕКЛАРАЦИИ ПРАЬ,
Речь в Конвенте 24 апреля 1793 г. 413
Я вам предложу сначала несколько статей, необходимых для
пополнения вашего устава о собственности. Пусть это никого не пугает. Пусть
грязные души, уважающие только золото, знают, что я отнюдь не хочу
касаться их сокровищ, каким бы нечистым ни был их источник. Знайте,
что тот аграрный закон, о котором вы столько говорили, лишь призрак,
созданный плутами, чтобы напугать дураков.
Конечно, не нужно было революции для того, чтобы мир узнал, что
крайнее неравенство имуществ есть источник многих бед и многих
преступлений. И, тем не менее, мы убеждены в том, что имущественное
равенство есть химера. Что до меня, я считаю, что оно еще менее
необходимо для личного счастья, чем для общественного благоденствия.
Гораздо важнее сделать бедность почтенной, чем осудить богатство.
Хижине Фабриция нет оснований в чем бы то ни было завидовать дворцу
Красса414. Лично я предпочел бы быть одним из сыновей Аристида,
воспитанным в Пританее на средства республики, чем наследником
Ксеркса, рожденным в грязи царских дворов для того, чтобы сесть на трон,
которого блеск создан унижением народов и общественною нищетою.
Поэтому мы честно установим принципы права собственности. Это
тем более необходимо, что нет ни одного права, которое было бы
окружено столь густым туманом, созданным предрассудками и пороками
людей.
Спросите у работорговца, что такое собственность? Он ответит вам,
показывая длинный гроб, называемый им кораблем, куда он затолкал
и заковал людей, сохранявших еще сходство с живыми: «Вот моя собст-

Речи, письма, статьи 1793 а.
321
венность, я ее приобрел по цене столько-то за голову». Спросите
дворянина, владеющего землями и вассалами, или считающего, что весь мир
перевернут вверх ногами с тех пор, как он их лишился; он вам изложит
более или менее сходные взгляды на собственность.
Спросите августейших членов династии Капетов. Они вам скажут,
что самое священное из всех прав собственности, это, бесспорно, то
наследственное право, которым они пользовались испокон веков, право
угнетать, унижать и изнурять налогами по закону и по монаршему
произволу, двадцать пять миллионов человек, населяющих территорию
Франции.
По мнению всех таких людей, собственность не относится ни к
какому принципу морали. Она исключает всякие понятия о
справедливом и несправедливом. Почему же ваш проект Декларации прав
содержит, по-видимому, такую же ошибку? Давая определение свободы,
важнейшего из благ человека, самого священного из прав, полученных им
от природы, вы правильно сказали, что она имеет границею права
других. Почему же вы не применили этого принципа к собственности,
которая является социальным институтом? Разве вечные законы природы
менее неприкосновенны, чем условности людей? Вы ввели много статей
с целью обеспечить самую большую свободу осуществления права
собственности, но вы не сказали ни одного слова, чтобы определить ее
законный характер; так что ваша декларация как бы составлена не для людей,
а для богачей, для скупщиков продуктов, для организаторов ажиотажа
и для тиранов. Я предлагаю вам устранить эти пороки путем
утверждения следующих истин.
Ст. I. Собственность есть право каждого гражданина пользоваться
и распоряжаться тою долею имущества, которая ему гарантирована
законом.
П. Право собственности, как и все другие права, ограничено
обязанностью уважать права других.
III. Оно не должно наносить ущерба безопасности, свободе,
существованию и собственности подобных нам.
IV. Всякое владение и всякая торговля, нарушающие этот
принцип, являются незаконными и безнравственными.
Вы говорите также о налоге, и провозглашаете бесспорный принцип,
что налог может быть установлен только волею народа или его
представителей. Но вы забываете одно положение, которое диктуется
интересами человечества; вы забываете утвердить основу прогрессивного налога.
А разве в области государственных налогов есть принцип, более явно
вытекающий из самой природы вещей и вечной справедливости, чем
принцип, возлагающий на граждан обязанность участвовать в
государственных расходах прогрессивно, в соответствии с размерами своего иму-
21 т. и

322
Максимилиан Робеспьер
щества, т. е. в соответствии с выгодами, которые они получают от
общества?
Я предлагаю вам закрепить этот принцип в статье,
сформулированной следующим образом:
«Граждане, доходы которых не превышают того, что необходимо для
их существования, должны быть освобождены от участия в
государственных расходах; другие граждане должны участвовать в этих расходах
прогрессивно, в соответствии с размерами своего имущества».
Конституционный комитет также совсем забыл напомнить об
обязанностях братства, объединяющих всех людей и все нации, и об их
правах на взаимную помощь. Он как будто не знает об основах вечного
союза народов против тиранов. Можно подумать, что ваш проект
декларации предназначен для некоего людского стада, загнанного в какой-то
отдаленный угол земли, а не для огромной семьи человечества, которой
природа дала всю землю во владение и для проживания. Я вам
предлагаю восполнить этот пробел при помощи следующих статей. Они могут
только восстановить уважение к вам народов. Правда, у них, пожалуй,
то неудобство, что они могут вас бесповоротно поссорить с королями.
Признаюсь, это неудобство меня не пугает. Оно не испугает тех, кто не
хочет помириться с королями.
Ст. I. Люди всех стран — братья, и различные народы должны
взаимно помогать друг другу по мере своих сил, подобно гражданам одного
и того же государства.
II. Тот, кто угнетает какую-либо нацию, этим самым объявляет
себя врагом всех наций.
III. Те, кто ведет войну против народа с целью остановить
развитие дела свободы и уничтожить права человека, должны быть
преследуемы всеми, не как обыкновенные враги, а как убийцы и мятежные
разбойники.
IV. Короли, аристократы, тираны, каковы бы они ни были, суть
рабы, взбунтовавшиеся против суверена земли, каковым является род
человеческий, и против законодателя вселенной, каковым является
природа.

o^^
у*&о
ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА И ГРАЖДАНИНА,
ПРЕДЛОЖЕННАЯ МАКСИМИЛИАНОМ РОБЕСПЬЕРОМ
24 апреля 1793 г.415
редставители французского народа, объединенные в
Национальный конвент, полагая, что те человеческие законы,
которые не вытекают из вечных законов справедливости и
разума, являются лишь преступлениями невежества и
деспотизма против человечества; убежденные в том, что забвение или
презрение к естественным правам человека суть единственные причины
преступлений и несчастий мира, постановили изложить эти права, дабы все
граждане постоянно (могли сопоставлять действия правительства с тем,
что является целью всякого общественного учреждения, и никогда не
позволили бы тирании угнетать и унижать их; дабы всегда имели перед
глазами, народ — основы своей свободы и своего благоденствия,
должностные лица — правила, указывающие их обязанности, законодатель —
цель своей миссии.
Исходя из этих соображений, Национальный конвент провозглашает,
перед лицом всего мира, и на глазах бессмертного законодателя,
следующую Декларацию прав человека и гражданина.
СТАТЬЯ ПЕРВАЯ
Целью всякого политического объединения является сохранение
естественных и неотъемлемых прав человека и развитие всех его
способностей.
II
Главными правами человека являются право обеспечить сохранение
своего существования и свобода.
21*

324
Максимилиан Робеспьер
III
Эти права в равной мере принадлежат всем людям, каково бы ни было
различие их физических и моральных сил.
Равенство прав установлено природою. Общество, отнюдь не
нарушая его, лишь защищает его от злоупотребления силою, которое делает
это равенство обманчивым.
IV
Свобода есть возможность, которою обладает каждый человек,
осуществлять, по своему усмотрению, все свои способности. Ее правило —
справедливость, ее границы — права других, ее принцип — природа, ее
гарантия — закон.
V
Право мирно собираться и право выражения своих мнений,
посредством печати или любым другим способом, суть столь необходимые
следствия принципа свободы человека, что необходимость их провозглашения
предполагает наличие деспотизма или свежей памяти о нем.
VT
Собственность есть право каждого гражданина пользоваться и
распоряжаться тою долею имущества, которая гарантирована ему законом.
VII
Право собственности, как и другие права, ограничено обязанностью
уважать права других.
VIII
Оно не может наносить ущерба безопасности, свободе,
существованию собственности других людей.
IX
Всякая торговля, нарушающая этот принцип, в высшей степени
незаконна и безнравственна.

Речи, письма, статьи 1793 г.
325.
X
Общество обязано обеспечить всех своих членов средствами к
существованию, либо предоставлением им работы, либо снабжением средствами
к существованию тех, кто не в состоянии работать.
XI
Помощь тому, кто нуждается в самом необходимом, является долгом
того, кто обладает излишками; закон определит, каким образом этот долг
должен быть оплачен.
XII
Граждане, доходы которых не превышают того, что необходимо для
их существования, освобождаются от участия в покрытии
государственных расходов. Другие граждане должны нести бремя ;этих расходов
прогрессивно, в зависимости от размеров своего имущества.
XIII
Общество должно способствовать всеми своими силами развитию
общественного разума и сделать образование доступным для всех граждан.
XIV
Народ суверенен: правительство есть его произведение и его
собственность, государственные должностные лица суть его приказчики.
Народ может, когда это ему угодно, 'сменить свое правительство и
отозвать своих уполномоченных.
XV
Закон есть свободное и торжественное изъявление воли народа.
XVI
Закон равен для всех.
XVII
Закон может запретить лишь то, что вредно обществу, он может
предписать лишь то, что полезно обществу.

326
Максимилиан Робеспьер
XVIII
Всякий закон, нарушающий неотъемлемые права человека, является,
по существу, несправедливым и тираническим, и не имеет силы закона.
XIX
Во всяком свободном государстве закон должен прежде всего
защищать общественную и индивидуальную свободу от злоупотреблений
властью со стороны тех, кто правит.
Всякий институт порочен, если он не исходит из того, что народ
хорош, а должностные лица поддаются разложению.
XX
Никакая часть народа не может осуществлять власть народа в целом;
но выражаемое ею желание должно быть принято во внимание, как
желание части народа, которое должно участвовать в выражении общей
воли.
Каждая секция суверенного народа должна пользоваться полною
свободою выражения своей воли; она совершенно независима от всех
установленных властей и сама устанавливает свой внутренний распорядок
и порядок своих обсуждений.
XXI
Все граждане имеют доступ ко всем государственным должностям,
без всякого различия, кроме вытекающего из добродетелей и талантов,
и только на основании доверия народа.
XXII
Все граждане имеют равные права участвовать в избрании
уполномоченных народа и в выработке законов.
XXIII
Для того, чтобы эти права не стали призрачными и равенство не
превратилось в химеру, общество должно назначить заработную плату
государственным должностным лицам и устроить так, чтобы граждане,
живущие своим трудом, могли присутствовать на общественных
собраниях, на которые их призывает закон, не ухудшая этим условий
существования своего и своей семьи.

Речи, письма, статьи 1793 а.
327
XXIV
Каждый гражданин обязан безоговорочно повиноваться должностным
лицам и агентам правительства, когда они действуют как органы или
как исполнители закона.
XXV
Однако всякий акт, направленный против свободы, против
безопасности или против собственности какого-либо человека, осуществленный
кем бы то ни было, хотя бы и именем закона, но не в указанных законом
случаях и без соблюдения предписанных им формальных условий,
является произвольным и недействительным. Самое уважение к закону
запрещает подчиниться такому акту. А если его захотят осуществить
насильно, то позволительно оказать ему сопротивление силою.
XXVI
Право представления петиции хранителям государственной власти
принадлежит каждому человеку. Те, к кому эти петиции обращены, должны
принять решения по содержащимся в них вопросам, но никогда не
должны запрещать, ограничивать или осуждать самое осуществление права
петиции.
XXVII
Право на сопротивление угнетению есть следствие из других прав
человека и гражданина.
XXVIII
Если один из членов общества подвергается угнетению, то налицо
угнетение всего общества.
Если общество подвергается угнетению, то налицо угнетение каждого
члена общества.
XXIX
Когда правительство нарушает права народа, восстание является,
для народа и для каждой части народа, самым священным правом и
самой неотложной обязанностью.

328
Максимилиан Робеспьер
XXX
Когда гражданина лишают общественной гарантии, он возвращает
себе естественное право самому защищать все свои права.
XXXI
В том и другом случае, подчинять сопротивление угнетению каким-
либо законным формам было бы величайшим ухищрением тирании.
XXXII
Государственные должности должны рассматриваться не как отличия
или награды, а как государственные обязанности.
XXXIII
Преступления уполномоченных народа должны наказываться строго
и скоро. Никто не вправе притязать быть более неприкосновенным, чем
другие граждане.
XXXIV
Народ имеет право знать о всех действиях своих уполномоченных;
они обязаны дать ему точный отчет о своем управлении и с уважением
подчиниться его суждению.
XXXV
Люди всех стран — братья, и разные народы должны взаимно
помогать друг другу по мере своих сил, подобно гражданам одного и того же
государства.
XXXVI
Тот, кто угнетает какую-либо одну нацию, этим самым объявляет
себя врагом всех наций.

Речи, письма, статьи 1793 г.
329
XXXVII
Те, кто ведет войну против какого-либо народа с целью остановить
прогресс свободы и уничтожить права человека, должны быть
преследуемы всеми, не как обычные враги, а как убийцы и мятежные
разбойники.
XXXVIII
Короли, аристократы и тираны, кто бы они ни были, суть рабы,
взбунтовавшиеся против суверена земли, каковым является род
человеческий, и против всемирного законодателя, каковым является природа.
О СМЕРТИ ЛАЗОВСКОГО.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 24 апреля 1793 г.416
Если бы тирания имела защитника, подобного тому, которого сейчас
потеряла республика, то похвала его памяти была бы произнесена со
всеми чарами красноречия и со всех сторон республики ему воздавались
бы официальные почести, подобно тем, которых удостоился Мирабо. Но
когда заканчивает свой скромный жизненный путь неизвестный
великий человек, когда его панегиристами являются лишь подобные ему
люди, похвалу этому человеку воздает только народ. И если герою
деспотизма и интриги почести воздаются даже теми, кому он был
неприятен, героя республики и свободы (встречает лишь равнодушие.
Лазовского знают лишь те, кто умеет оценить истинный патриотизм.
Лучше бы я умер, а Лазовский продолжал бы жить! Я был близким
другом Лазовского. Я хорошо знал его благородную душу. Два дня я
оплакиваю Лазовского, и вся моя душа поглощена скорбью о безмерной
потере, понесенной республикою.
Известно, что он стоял во главе самой энергичной части друзей
свободы; он был во главе тех, кто одержал победу над деспотом в Тюиль-
рийском дворце. Этот человек, достойный революции, был отцом народа;
он делил с ним свое имущество. Он не только экономил деньги
республики, но даже доходы от своей должности он употреблял для помощи
бедным. Санкюлоты предместья Сен-Марсо часто слышали, как он
говорил: «У меня жалованья двенадцать тысяч ливров, я слишком богат».
Так говорил он, когда с ними делился, оставляя себе лишь самое
необходимое.
Я мог бы добавить другие черты к изображению его гражданских и
личных добродетелей: у него была душа героя. Я имел возможность убе-

330
Максимилиан Робеспьер
диться в его чувствительности, в мягкости его чувств. Враги родины
знали это так же, как я. И вот Лазовского не стало. Я видел его в
цветущем здоровье; казалось, он превосходил обычных смертных своею
физическою силою. Восемь дней тому назад он занемог; и вот его нет417.
Мое сердце исполнено мрачных предчувствий. Республика потеряла
необходимого защитника. Я потерял друга. Я пришел отвести душу,
друзья родины и весь народ разделяют мою скорбь. На долю патриотов
приходится не мало мучений; позвольте же им оплакивать -своего друга
в среде друзей свободы.
Когда Лазовский был оклеветан врагами свободы, он потребовал
предоставления ему возможности дать здесь ответ. Народ любил его, народ
уважал его. Но Лазовский не был выслушан, и на этой трибуне, где
многие интриганы собирали аплодисменты, Лазовский, на моих глазах,
подвергся оскорблениям418. Пелетье также был осыпан оскорблениями
незадолго до своей смерти. Я оплакивал Пелетье, я оплакиваю
Лазовского.
Еще не так давно я слышал, как некий представитель нации обличал
Лазовского как иностранца, как поляка. О, Лазовский был подлинно
французом! 419 Ему не надо было занимать это звание. Я видел, как его
клеветники пытались бросить тень на его имя, путая его с тремя
братьями — аристократами, с которыми, именно по этой причине, он
бесповоротно порвал. Я слышал, как они обвиняли его, ссылаясь на протокол
контрреволюционного муниципалитета Амьена. Я тщетно добивался того,
чтобы этот протокол был зачитан. Это натолкнулось на сопротивление.
Я был свидетелем того, как один из его -клеветников добился принятия
против него обвинительного декрета, а когда Лазовский явился для ответа,
ему не дали выступить, ибо боялись голоса правды, которой он был самым
верным органом. Его отвели посредством (формулы о переходе к порядку
дня420.
Граждане, вы видите, как велика цена свободы, раз столько
преступлений совершается для того, чтобы подавить ее защитников. Плачьте о
вашем брате421. Я плачу о нем, но, клянусь, моя глубокая скорбь будет
полезна делу свободы. (Аплодисменты.) Я -клянусь в том, что все друзья
Лазовского, т. е. все патриоты, суть мои друзья, я клянусь в том, что я им
предан до смерти. Тенью Лазовского, его могилою, я клянусь в
беспощадной ненависти ко всем плутам, в вечной любви ко всем добродетельным
людям, ко всем несчастным.
Граждане, если вы хотите сохранить то, что вам всего дороже,
почтите память патриотов, дайте это утешение их преемникам, и пусть из
пепла защитников свободы возродятся миллионы мстителей.
(Аплодисменты. Все граждане поднимают свои шляпы и клянутся отомстить за
смерть Лазовского.)

Речи, письма, статьи 1793 г.
331
Граждане, не допускайте впредь того, чтобы вас вводили в
заблуждение своим шарлатанством наши враги, которые чтут только героев
интриги. Лазовский пребывал в лоне народа.
У вас есть должностные лица, которые достойны вас, ибо уверяют,
что они хотят воздать почести памяти благородного Лазовского. Дайте
всему миру пример того, как чтят друзей свободы. Они не принадлежат
к богатому классу, они •находятся среди санкюлотов. Будьте уверены в
том, что, сколько бы у нас пи было врагов, мы сильнее их: с нами разум,
добродетель и народ. (Аплодисменты.)
О МЕРАХ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ.
Речь в Конвенте 8 мая 1793 г.422
Все граждане сознают, что необходимо вооружиться, чтобы отразить
нападение врагов свободы. Сердца граждан этого великого города,
имеющего столь значительные заслуги перед родиною, горят жаждою мести
за наших злодейски убитых братьев. Главное, к чему должен стремиться
Конвент, это не допустить, чтобы усилия патриотизма обратились на
пользу изменников и аристократов. Внешняя война и внутренняя война
до сих пор пожирали, как бездна, лучших граждан. Париж дал более
50 тысяч человек, которые воевали как против коалиции деспотов, так и
против внутренних врагов. Мы не можем удовлетвориться тем, что мы
остановили поход контрреволюционных армий. Мы должны принять меры
против сообщников мятежников и внешнего врага, пытающихся
произвести контрреволюционный переворот в Париже. (Аплодисменты.) Париж
ость центр революции. Париж был колыбелью свободы, Париж будет ее
последним оплотом. Именно поэтому Париж заслуживает нападения со
стороны всех врагов. Против него направляют все свои усилия Браун-
швейг, Кобург и мятежники. Если в Вандее есть контрреволюционная
армия, то такая же армия есть и в Париже. Необходимо остановить ту и
другую. И надо сделать так, чтобы, посылая патриотов Парижа в Вандею
для борьбы против мятежников, imbi не должны были опасаться здесь
нападения со стороны их сообщников.
Если в последние дни аристократия осмелилась поднять голову, если
граждане, которых их антипатриотическое поведение обрекало на
молчание, вновь стали появляться в секциях, то что же будет, когда отсюда
уйдет армия патриотов? Надо сделать так, чтобы враги свободы, иод
каким бы именем они ни представлялись, судейские, дворяне,
финансисты, банкиры или священники, не были в состоянии причинить ей вред.
Поэтому я предлагаю, чтобы все подозрительные люди были взяты залож-

332
Максимилиан Робеспьер
никами и арестованы. (Большая часть Собрания и граждане на галереях
аплодируют, В противоположной части ропот.) Я заявляю, что, если мы
не примем этой меры предосторожности, то усилия патриотов обернутся
в пользу аристократии. Не следует также объявлять войну установленным
властям. Надо поддержать усилия Парижской коммуны и ее мэра,
который подверг аресту виновных, но далеко еще не выполнил всего, что от
него требует общественное спасение. Добрые граждане должны бдительно
следить за сбегающимися в секции интриганами, дабы наши жены и дети
были в безопасности. (Аплодисменты.) Граждане, живущие своим трудом,
и с трудом обеспечивающие свои семьи средствами к существованию,
должны получать пособие в те дни, когда они несут караул423.
(Аплодисменты.)
Необходимо позаботиться о производстве всякого рода оружия, дабы
обеспечить Парижу внушительную оборону. Ибо враги ставят себе целью
разрушить этот город. На всех публичных площадях должны быть
сооружены кузницы, чтобы вид новых средств обороны поднял дух граждан.
Вот те меры, которые я предлагаю. И я прошу Конвент отнестись к ним
с большим вниманием.
О МЕРАХ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ.
Речь в Обществе друзей свободы и.равенства 8 мая 1793 г.424
Когда я сюда прибыл, мне сообщили, что присутствующие здесь
депутаты приглашены явиться в Конвент. Я считаю, что все, что отдаляет от
этого Общества подлинных защитников республики, представляет собою
опасную ловушку. Не случайно Конвент устраивает свои васедания
вечером: он отавит себе целью отвлечь патриотов от Собрания, которое
является оплотом свободы. Сегодня утром в Конвенте нам сообщили,
чтобы устрашить нас, об успехах, одержанных мятежниками в
департаментах.
Я презираю мятежников и их покровителей. Такова первая статья
моего исповедания веры.
(Робеспьера приглашают подняться на трибуну; уступая этому
пожеланию, он продолжает:)
И чтобы не было никаких шмнений относительно моих взглядов,
я заявляю, что следует истребить не только всех мятежников Вандеи, но
и всех находящихся во Франции мятежников против человечества и
против народа. (Продолжительные аплодисменты.) Французский народ
хочет свободы, и он не может хотеть другого. Его враги —бесчестные люди,

Речи, письма, статьи 1793 г.
333
ставящие свои интересы выше общих интересов. Только безумный человек,
только тот, кто не знает политической азбуки, не видит связи,
существующей между мятежниками и деятелями Кобленца. Вандейская армия
есть лишь отряд армии Кобурта.
Только безумный человек может поверить, что гнусные приспешники
Дюмурье и Кобурта серьезно намерены отразить вандейских разбойников.
Во Франции остались лишь две партии — народ и его враги. Надо
истребить всех этих подлых злодеев, которые будут всегда плести заговоры
против прав человека и против счастья всех народов. Вот чем
определяется наше нынешнее положение.
Кто не за народ, тот против народа, кто ходит в шитых золотом
штанах, тот враг всех санкюлотов. Есть только две партии — партия
честных людей и партия развращенных людей. Людей надо различать
не по их имуществу и не по принадлежности к тому или другому
состоянию, а по их характеру. Есть только два класса людей: друзья: свободы
и равенства, защитники угнетенных, друзья бедных, с одной стороны,
и деятели несправедливо приобретенного богатства и тиранической
аристократии, с другой. Таково существующее во Франции разделение. Так
вот, если мы хотим избежать гражданской войны, нам надо отделить 'эти
две категории людей друг о:т друга.
Санкюлоты, неизменно руководствуясь любовью к человечеству,
последовательно придерживались истинных принципов общественного
порядка; они никогда не претендовали на имущественное равенство, а на
равенство прав п счастья. Часть защитников народа позволила себя
подкупить. Я тоже мог бы продать свою душу за богатство. Но я в богатстве
вижу не только плату за преступление, но и кару за преступление, и
я хочу быть бедным, чтобы не быть несчастным. (Аплодисменты.)
Доверенные мне народом обязанности были бы для меня мучением,
если бы при виде лицемерия, от которого он страдает, я не поднимал
мужественно своего голоса в его защиту. Я не претендую на
благодарность народа. Я могу жаловаться лишь на чрезмерную любовь ко мне
бедного класса и, если б это было возможно, я согласился бы быть
презираемым им, если б этою ценою народ мог быть спасен.
Нам приходится вести внешнюю и внутреннюю войну. Гражданская
война поддерживается внутренними врагами. Армия Вандеи, армия Бре-
. тани и армия Кобленца направляются на Париж, эту цитадель свободы.
Народ Парижа, тираны вооружаются против вас потому, что вы
наиболее уважаемая часть человечества. Великие державы Европы поднялись
против вас. Все бесчестные люди Франции помогают им.
Теперь, когда для вас ясен этот широкий план ваших врагов, вам
легко догадаться, в чем состоит средство вашей обороны. То, что я вам
говорю, не является моим секретом; я изложил это в Конвенте.

334
Максимилиан Робеспьер
Я вам сейчас раскрою этот секрет и, если б оказалось возможным
рассматривать как преступление ,это исполнение представителем
свободного народа своего долга, я презираю все опасности ради того, чтобы
нанести поражение тиранам и спасти свободу.
Сегодня утром в Конвенте я сказал, что парижские патриоты пойдут
на встречу злодеев из Вшдеи, что они увлекут яа собою всех братьев из
департаментов и что они уничтожат всех... да, всех мятежников.
Я сказал, что все патриоты нашей страны должны подняться п
лишить как аристократов Вандеи, так и аристократов, скрывающихся
под маскою патриотизма, всякой возможности вредить.
Я сказал, что мятежники Вандеи опираются на армию, находящуюся
в Париже. Я сказал, что благодарный и величественный народ, в течение
пяти лет несущий на себе тяжесть революции, должен принять меры
предосторожности, дабы наши жены и дети не стали жертвами отточел-
ных контрреволюцией ножей врагов, пребывающих в Париже. Никто не
посмел оспорить это положение. Эти меры являются неотложною,
повелительною необходимостью. Патриоты, .спешите отразить разбойников
Вандеи!
Они представляют для нас угрозу лишь потому, что кое-кто
позаботился разоружить народ. Париж должен послать свои республиканские
легионы, но нельзя допустить, чтобы наши жены и дети стали жертвами
бешенства аристократии. Я предложил провести два мероприятия.
Во-первых, я предложил, чтобы Париж послал легионы в достаточном числе,
чтобы уничтожить всех злодеев, осмелившихся поднять знамя мятежа.
Во-вторых, я потребовал изгнания всех аристократов, всех фельянор
и всех умеренных из секций, которые они отравляют своим нечистым
дыханием. Я потребовал ареста всех подозрительных граждан. Я указал,
что качество подозрительного не должно определяться только
принадлежностью к бывшим дворянам, финансистам и купцам. Я предложил всех
граждан, проявивших антипатриотические чувства, подвергнуть
заключению до окончания войны и утверждения нашего превосходства над
врагами. Я сказал, что необходимо предоставить народу возможность
посещать секции, не нанося ущерба своим средствам к существованию,
и что для этого Конвент должен декретировать, что всякий ремесленник,
живущий своим трудом, будет получать плату в течение всего времени,
пока он будет находиться под ружьем для защиты спокойствия Парижа.
Я предложил ассигновать миллионы, необходимые для производства
оружия и пик, чтобы вооружить всех санкюлотов Парижа. .
Я предложил соорудить фабрики и кузницы на публичных площадях,
дабы все граждане убедились в надежности и активности производимых
работ. Я предложил, чтобы все должностные лица могли быть смещены
народом.

Речи, письма, статьи 1793 г.
335
Я потребовал прекратить помехи деятельности муниципальных и
департаментских властей Парижа, пользующихся доверием народа.
Я потребовал, чтобы мятежники, входящие в состав Конвента,
прекратили свои клеветнические нападки на народ Парижа и чтобы
журналистам, развращающим общественное мнение, былю приказано замолчать.
Все эти меры необходимы и, подводя итог, вот каким образом я выполнил
свой долг по отношению к народу.
Я потребовал, чтобы народ сосредоточил свои силы с целью истребить
аристократов, которые имеются всюду. (Аплодисменты.)
Я потребовал содержания в самом Париже армии, но не армии
Дюмурье, а народной армии, которая была бы всегда наготове, чтобы
внушить страх фельянам и умеренным. Эта армия должна состоять из
санкюлотов, получающих жалованье. Я требую ассигнования миллионов,
необходимых для вооружения ремесленников и всех добрых патриотов.
Я требую выдвижения их на все посты, и пусть их внушительное
величие заставит побледнеть всех аристократов.
Я требую завтра же приступить к сооружению на всех публичных
площадях кузниц, в которых будет производиться оружие для
вооружения народа. Я требую возложить на Исполнительный совет обязанность
осуществления этих мер за его ответственностью. Если есть такие, кто
сопротивляется, кто помогает врагам, то их надо выгнать завтра же.
Я требую возложения на установленные власти обязанности
наблюдать за выполнением этих мер. Эти власти не должны забывать, что они —
уполномоченные города, являющемся оплотом свободы, существование
которого делает контрреволюцию невозможною. Переживаемый нами
критический момент возлагает на всех патриотов обязанность принять
самые энергичные меры для опасения родины. Если вы будете терпимы
к тому, что патриотов истребляют поодиночке, то все добродетельные
люди будут уничтожены. Вам надо решить, хотите ли вы спасти
человечество.
(Все члены Конвента в единодушном порыве встают и, махая своими
шляпами, восклицают: «Да, да, мы этого хотим!»)
Все злодеи мира составили свои планы и наметили в качестве жертв
всех защитников свободы.
Именно потому, что речь идет о вашей славе и вашем счастье, и
только поэтому я заклинаю вас быть бдительными в деле (Спасения родины
-и вас самих. Вам, может быть, кажется, что спасение родины — дело
трудное. Вы, может быть, думаете, что для этого вам надо восстать, что
вы доляшы принять вид повстанцев. Отнюдь нет. Вы должны истребить
всех наших врагов оружием закона.
Вероломные представители, действуя исключительно осторожно,
хотели отрезать народ Парижа от департаментов, они хотели оторвать

336
Максимилиан Робеспьер
народ трибун от парижского народа и изображали дело так, будто это
наша вина, тогда как мы пошли на всевозможные жертвы ради того,
чтобы открыть наши трибуны всему парижскому народу.425 Я заявляю, что
я обращаюсь ко всему народу Парижа, и если б юн собрался в этом зале,
если б он слышал, как я защищаю его дело против Бюзо и Барбару, он,
без сомнения, стал бы на мою сторону.
Граждане, вам .дают преувеличенное изображение опасностей. Вам
представляют иностранные армии, объединенные с внутренними
мятежниками. Но что значат все их усилия перед лицом миллионов бесстрашных
санкюлотов? И если вы согласны с тем, что один свободный человек стоит
ста рабов, вы должны видеть, что ваша сила превосходит силы всех
объединенных держав.
Вы находите в законах все необходимое для того, чтобы законным
образом истребить наших врагов. В секциях имеются аристократы,
выгоните их. Вам надлежит спасти свободу, провозгласите права свободы,
разверните всю вашу 'энергию. Вы располагаете бесчисленным народом
санкюлотов, чистых и полных энергии. Они не могут оторваться от
своих трудовых занятий; заставьте же богатых платить им. Вы имеете
Национальный конвент. Очень возможно, что члены этого Конвента не
всегда являются также друзьями свободы и равенства, но большинство
их полно решимости защищать права народа и спасти республику.
Разложившаяся часть Конвента не сможет удержать народ от борьбы с
аристократами. Неужели вы думаете, что в Конвенте Гора будет недостаточно
сильна, чтобы противостоять всем приспешникам Дюмурье, д'Орлеана,
Кобурга? Право же, вы не можете этого думать.
Если погибнет свобода, это будет по вине не столько представителей,
сколько самого суверенного народа. Помните, что ваша судьба в ваших
руках; вы должны спасти Париж и человечество. Если вы этого не
сделаете, это будет ваша вина.
Гора нуждается в поддержке народа; народ видит свою опору в Горе.
Нас всячески стараются напугать; нам хотят внушить, будто южные
департаменты враждебно относятся к якобинцам426. Я заявляю вам, что
Марсель — навеки друг Горы, что в Лионе патриоты одержали полную
победу.
Подводя итоги, я требую:
1. Чтобы секции собрали армию, достаточную для образования ядра
революционной армии, которая увлечет и всех санкюлотов, из
департаментов на борьбу с целью истребления мятежников427.
2. Собрать в Париже армию санкюлотов для обуздания аристократии,
3. Все опасные интриганы, все аристократы должны быть
арестованы; санкюлоты должны оплачиваться за счет государственного каз-

Речи, письма, статьи 1793 г.
337
начейства, расходы которого должны возмещаться богатыми, и эта мера
должна быть распространена на всю республику.
Я требую сооружения кузниц на всех городских площадях.
Я требую, чтобы Парижская коммуна поддержала всеми своими
силами революционный пыл парижского народа.
Я требую, чтобы революционный трибунал исполнил свой долг и
покарал тех, кто в последние дни кощунственно выступал против
республики.
Я требую, чтобы этот трибунал не медлил с примерным наказанием
известных генералов, взятых на месте преступления, и которые уже
должны были быть судимы.
Я требую, чтобы секции Парижа присоединились к Парижской
коммуне и чтобы своим влиянием они обезвредили коварные сочинения
журналистов, инспирируемых иностранными державами.
Принимая все эти меры, вы, не давая никому предлога для
утверждения, будто вы нарушили законы, дадите импульс департаментам,
которые объединятся с вами для спасения свободы. {Аплодисменты.)
О КОНСТИТУЦИИ.
Речь в Конвенте 10 мая 1793 г. 428
Человек рождается для счастья и свободы; а между тем, мы всюду
видим его рабом и несчастным. Целью общества является сохранение
прав человека и улучшение его существования; а между тем, общество
унижает и угнетает его. Пора вернуть человека к его подлинному
назначению. Достижения человеческого разума подготовили эту великую
революцию, и на вас, в особенности, лежит обязанность ускорить ее ход.
Для выполнения вашей миссии необходимо делать прямо
противоположное тому, что делалось до вас.
До сего времени искусство управления сводилось к искусству
ограбления и порабощения большинства в пользу меньшинства, а
законодательство было лишь средством возведения этих преступлений в
систему. Короли и аристократы отлично справлялись со своим ремеслом; ныне
вам надлежит справиться с вашим, т. е. посредством законов сделать
людей счастливыми и свободными.
Дать правительству силу, необходимую для того, чтобы граждане
всегда с уважением относились к правам других граждан, и сделать так,
чтобы само правительство никогда не могло нарушить этих прав,
таковы, на мой взгляд, те две проблемы, которые законодатель должен
стремиться решить. Первая проблема представляется мне очень легкою. Что
22 т. и

338
Максимилиан Робеспьер
касается второй, она могла бы показаться не поддающейся решению, если
рассматривать только события прошлого и настоящего, не восходя к их
причинам.
Обозрите ход истории, и вы повсюду увидите, как должностные лица
угнетают граждан, и правительство поглощает суверенитет. Тираны
говорят о мятеже. Народ жалуется на тиранию, когда он осмеливается
жаловаться на то, что происходит, когда эксцессы угнетения возбуждают
его энергию и дух независимости. Дай бог, чтоб он их сохранил
навсегда! Но правление народа длится один день, правление тираиов
охватывает (столетия.
После революции 14 июля 1789 года и, особенно, после революции
10 августа 1792 года я слышал много разговоров об анархии. Но я
утверждаю, что болезнью политических организмов является не анархия,
а деспотизм и аристократия. Что бы там ни говорили, я считаю, что лишь
с того времени, столь несправедливо очерненного, мы обрели какое-то
начало законов и правления, несмотря на волнения, которые
представляют собою лишь последние судороги издыхающей монархии и борьбу
вероломного правительства против равенства.
Анархия царила во Франции со времен Хлодвига и до последнего из
Капетов. Что такое анархия, если не тирания, свергающая с трона
природу и закон, чтобы на их место поставить людей!
Страдания общества никогда не причиняются народом, их виновником
является правительство. Да и может ли быть иначе? Интересы народа
совпадают о общественным благом, тогда как интересы человека,
занимающего государственный пост, являются частными интересами. Чтобы
быть добрым, народу достаточно не предпочесть самому себе что-то, что
отличается от него. Должностное лицо, чтобы быть добрым, должно само
себя принести в жертву народу.
Если бы я снизошел до опровержения нелепых и варварских
предрассудков, я заметил бы, что спесь и все пороки порождаются властью
и богатством, что добродетель охраняется трудом и бедностью, что
слабый желает лишь «справедливости и защиты благодетельных законов, что
он уважает лишь страстную честность, что человек с влиянием одержим
страстью стать выше справедливых законов или создать тиранические
законы. Наконец, я сказал бы, что нищета граждан есть лишь следствие
преступлений правительств. Но я строю основу своей системы взглядов на
одном умозаключении.
Правительство учреждается для того, чтобы обеспечить, уважение к
общей воле. Но люди, которые управляют, обладают индивидуальною
волею, а всякая воля стремится господствовать. Если они для этого
используют государственную силу, правительство становится бедствием
для свободы. Отсюда вы сделаете вывод, что первою целью всякой ков*

Речи, письма, статьи 1793 г.
339
ституции должна быть защита общественной и индивидуальной свободы
против самого правительства.
Эту-то цель законодатели забыли. Они заботились только о силе
правительства. Никто не подумал о средствах приведения его к истинной
цели его учреждения. Они приняли бесконечные предосторожности
против восстания народа, но всячески облегчили мятеж его уполномоченных.
Я уже указал причины такого положения. Честолюбие, насилие и
коварство были законодателями мира. Они поработили даже самый разум
человеческий, который они извратили и сделали сообщником заговора,
обрекшего человека на страдания. Деспотизм породил разложение
нравов, а разложение нравов оказало поддержку деспотизму. При таком
положении каждый старается продать свою душу самому сильному с тем,
чтобы узаконить несправедливость и обожествить * тиранию. И тогда
разум объявляется безумием, равенство — анархией, свобода — беспорядком,
всякое воспоминание о правах человечества — бунтом. Тогда являются
бастилии и эшафоты для добродетели, дворцы для разврата, тираны и
триумфальные колесницы для преступления. Тогда являются короли,
священники, дворяне, буржуа, канальи; но нет народа и нет людей.
Даже те из законодателей, которых успехи общественного
просвещения заставили отдать известную дань принципам, даже они
ухищрялись уклоняться от следования этим принципам всякий раз, когда их не
удавалось приспособить к их личным видам. Они, в действительности,
лишь изменили внешние формы деспотизма и нюансы аристократии.
С большою пышностью провозгласили они суверенитет народа — и
заковали его в цепи. Признавая на словах, что государственные
должностные лица суть доверенные народа, они в то же время ставили их в
положение его властителей и кумиров. Они все сговорились изобразить
народ безумным и мятежным, а государственных должностных лиц —
в высшей степени мудрыми и добродетельными. Нам не нужно искать
примеры в чужих странах; весьма разительные примеры мы находим в
истории нашей революции и в самой деятельности предшествовавших
нам легислатур. Вспомните, с каким раболепством там воскуривали
фимиам монархии, с каким бесстыдством ** проповедовали слепое доверие
к развращенным государственным должностным лицам, с какою
наглостью унижали народ, с каким варварством истребляли его. А между
тем, на чьей стороне были гражданские добродетели? Вспомните щедрые
жертвы бедных и постыдную скупость богатых. Вспомните
возвышенную самоотверженность солдат и гнусные измены генералов, непобе-
* В оригинале явная опечатка: «diviser» (делить), вместо «diviniser»
(обожествить) (прим. переводчика).
** В оригинале, очевидно, опечатка: «imprudence» (неосторожность), вместо
«impudence» (бесстыдство) (прим. переводчика).
22*

340
Максимилиан Робеспьер
димое мужество и великодушное терпение народа и трусливый эгоизм и
гнусное вероломство его уполномоченных.
Однако эго множество беззаконий не должно нас удивлять. После
столь сильного потрясения могут ли они уважать человечество, любить
равенство, верить в добродетель? Мы, несчастные, строим храм
свободы руками, еще носящими следы цепей рабства. Наше прежнее
воспитание было лишь длительною школою эгоизма и глупого тщеславия.
Наши обычаи и наши так называемые законы были лишь кодексом
наглости и низости, в котором презрение к людям распределялось по
своеобразному тарифу, построенному на множестве самых причудливых
правил. Презирать и быть презираемым, ползать, чтобы повелевать, быть,
по очереди, то рабами, то тиранами, то стоять на коленях перед
хозяином, то попирать ногами народ, такова была наша судьба, в этом
заключалось наше честолюбие, всех нас, благородных людей или хорошо
воспитанных людей, порядочных людей и приличных людей, судейских и
финансистов, крючкотворов и военных. Что же удивительного в том, что
еще так много находится глупых торговцев и эгоистических буржуа,
относящихся к ремесленникам с тем же наглым презрением, с каким
дворяне относились к этим самым буржуа и торговцам? О, благородная
гордость! О, прекрасное воспитание! А ведь именно поэтому задерживается
движение мира к своему великому назначению! Именно поэтому грудь
родины раздирают предатели! Именно поэтому свирепые приспешники
деспотов Европы опустошили наши нивы, подожгли наши города,
вырезали наших жен и детей. Уже пролита кровь трехсот тысяч французов.
Прольется, может быть, кровь других трехсот тысяч ради того, чтобы
простой землепашец не мог заседать в сенате рядом с богатым
торговцем зерном, ради того, чтобы ремесленник не мог голосовать в народных
собраниях рядом со знатным купцом или высокомерным адвокатом, ради
того, чтобы умный и добродетельный бедняк не мог оставаться в
положении, достойном человека, в присутствии глупого и развращенного
богача! О, безумцы, призывающие хозяев для того, чтобы не было равных
вам, неужели вы думаете, что тираны примут все расчеты вашего жал-
кото тщеславия и вашей подлой жадности? Неужели вы думаете, что
народ, завоевавший свободу, проливавший свою кровь за родину тогда,
когда вы спали в изнеженности или тайно плели заговоры, что народ
позволит вам поработить его, уморить голодом и истребить? Нет. Если
уж вы не уважаете ни человечества, ни справедливости, ни чести,
позаботьтесь хотя бы о ваших богатствах; у них нет другого врага, кроме
общественной нищеты, которую вы столь неблагоразумно обостряете.
Но какие аргументы могут подействовать на надменных рабов? Голос
правды, в развращенных сердцах, подобен звукам, раздающимся в
могилах; эти звуки не разбудят трупов.

Речи, письма, статьи 1793 г.
341
Итак, вы, кому дороги свобода и родина, возьмите на себя всю заботу
о ее спасении. И так как, в то самое время, когда неотложные
интересы обороны должны привлечь к себе все ваше внимание, хотят поспешно
соорудить здание конституции великого народа, то, по крайней мере,
постройте ее на вечной основе правды. Провозгласите прежде всего
следующее бесспорное положение: что народ добр, а его уполномоченные
могут быть развращены; что в добродетели и суверенитете народа следует
искать предохранительное средство против пороков и деспотизма
правительства.
А теперь .сформулируем практические выводы из этого бесспорного
принципа, которые и являются основами свободной конституции.
Начните с ограничения власти государственных должностных лиц.
До сего времени, политические деятели, якобы желавшие что-то
сделать, не столько для защиты свободы, сколько для изменения тирании,
смогли придумать лишь два (способа достижения этой цели. Один
способ заключается в установлении равновесия властей, другой — в
трибунате.
Что касается равновесия властей, мы еще могли поддаваться обаянию
этой идеи тогда, когда было модно преклоняться перед нашими
соседями 429, когда наш крайний упадок склонял нас к восхищению перед
любыми иностранными учреждениями, являвшими нам хотя бы самое слабое
представление о свободе. Но, если хоть немного подумать, то легко
убедиться, что это равновесие может быть только химерою или бедствием,
что оно или сделало бы правительство совершенно (ничтожным, или
неизбежно привело бы к образованию направленного против народа союза
двух соперничающих властей; ибо легко понять, что они предпочтут
договориться между собою, чем апеллировать к суверену для того, чтоб
он принял решение по собственному делу430. Доказательством является
Англия, где золото и монаршая власть постоянно склоняют, чашу весов
в одну и ту же сторону, где даже партия оппозиции делает время от
времени вид, будто добивается реформы национального
представительства лишь для того, чтобы эту реформу отдалить в согласии с
большинством, против которого она будто бы выступает. Это какое-то уродливое
правление, при (котором гражданские добродетели являются лишь
постыдным парадом, а призрак свободы уничтожает оамую свободу, при
котором закон освящает деспотизм, а права народа становятся
предметом открытой торговли, и разврат освобождается даже от стеснений
стыдливости.
И какое нам дело до всяких комбинаций, уравновешивающих власть
тиранов! Надо с корнем вырвать самоё тиранию. Народы не должны
искать для себя мимолетной передышки в ссорах между их
хозяевами.

342
Максимилиан Робеспьер
Гарантию своих прав народы должны видеть только в своей
собственной силе.
По этой же причине я не являюсь также сторонником учреждения
трибуната; история не внушила мне уважения к этому институту431.
Я не могу доверить защиту столь великого дела людям слабым и
поддающимся соблазну. Покровительство трибунов предполагает, что народ
порабощен. Мне отнюдь не нравится, когда римский народ уходит на
Авентин432, чтобы просить защиты у деспотического Сената и у
заносчивых патрициев; я хочу, чтоб он остался в Риме и чтоб он изгнал
оттуда всех своих тиранов. Я ненавижу, так же как и самих патрициев, и
презираю гораздо больше тех честолюбивых трибунов, подлых
уполномоченных народа, которые продают хозяевам Рима и свои речи и свое
молчание, которые, если и защищали иногда народ, то лишь для того,
чтобы выгоднее продать его свободу угнетателям.
Есть только один народный трибун, которого я могу признать: это
сам народ. Я за присвоение власти трибуна каждой секции Французской
республики: и не трудно организовать ее так, чтоб она была одинаково
отдалена от бурь абсолютной демократии и от коварного спокойствия
представительного деспотизма.
Но, прежде чем строить плотины, которые доляшы защищать
общественную свободу против злоупотреблений должностных лиц своею
властью, начнем с установления справедливых границ этой власти.
Первое правило для осуществления этой цели заключается в том, что
срок их полномочий должен быть коротким, и этот принцип должен
прежде всего применяться к тем, кто обладает особенно широкою властью.
2. Никто не может исполнять одновременно несколько
государственных должностей.
3. Власть должна быть разделена: лучше назначить больше
государственных должностных лиц, чем доверить нескольким слишком опасную
власть.
4. Законодательная и исполнительная власти должны быть тщательно
отделены одна от другой.
5. Отдельные отрасли исполнительной власти должны быть
возможно более дифференцированы, по самому существу дел, и должны быть
доверены разным людям.
Один из крупных пороков нынешней организации заключается в
слишком большом объеме компетенции каждого из министерств, в которых
нагромождены всевозможные отрасли администрации, весьма
различные по своей природе.
Особенно министерство внутренних дел, в том временном виде, в
каком его упорно сохраняют до сего времени433, представляет собою
политическое чудовище, которое временно проглотило бы новорожденную

Речи, письма, статьи 1793 г.
343
республику, если бы сила общественного мнения, воодушевленного
движением революции, не защищала ее до сих пор как против пороков
учреждения, так и против пороков отдельных людей.
Впрочем, вы никогда не сможете воспрепятствовать превращению
хранителей исполнительной власти в весьма могущественных
должностных лиц; поэтому лишите их всякой власти и всякого влияния в
вопросах, не относящихся к их функциям.
Не разрешайте им присутствовать и голосовать в народных собраниях
в течение срока их пребывания в должности. Примените это правило ко
всем государственным должностным лицам вообще. Отстраните их от
государственной казны; доверьте ее таким хранителям и надзирателям,
которые сами не были бы причастны ни к какому виду власти.
Оставляйте в департаментах, под рукою народа, ту часть
государственных налогов, которую не надо вносить в общую государственную кас-
£У> и пусть расходы покрываются на месте, в той мере, в какой это
возможно.
Остерегайтесь вручать тем, кто управляет, какие-либо чрезвычайные
суммы, под каким бы то ни было предлогом, особенно под предлогом
формирования общественного мнения434.
Все фабрики общественного мнения производят лишь яды. Мы в этом
недавно убедились на жестоком опыте, и первая попытка
осуществления такой странной системы не может внушить нам большого доверия
к ее изобретателям435. Имейте всегда в виду, что общественное мнение
должно судить о людях, которые управляют, а вовсе не эти люди должны
подчинять себе или создавать общественное мнение.
Но есть один общий способ, не менее спасительный, уменьшения
могущества правительств в пользу свободы и счастья народов.
Этот способ заключается в применении положения, провозглашенного
в предложенной мною Декларации прав: «Закон может запретить лишь
то, что приносит вред обществу; он может предписать лишь то, что
полезно обществу».
Остерегайтесь издавна присущей правительствам мании стремиться
слишком много управлять. Предоставьте отдельным личностям и семьям
право делать то, что не вредит другим. Предоставьте коммунам право
самим решать все те свои дела, которые не связаны существенно с
общею администрацией республики. Одним словом, отдайте индивидуальной
свободе все, что не принадлежит естественно государственной власти, и вы,
таким образом, уменьшите почву для честолюбия и произвола.
С особенным уважением относитесь к свободе суверена в первичных
собраниях. Так, например, отменив чудовищный кодекс, который под
предлогом урегулирования права голосования затрудняет осуществление
этого права и сводит его на нет436, вы лишите интригу и деспотизм ад-

344
Максимилиан Робеспьер
министраторов и законодателей крайне опасного оружия437. Точно так
же, упрощением гражданского кодекса, уничтожением феодализма,
десятин и всего готического здания канонического права мы существенно
сократим область судебного деспотизма438. Но как бы полезны ни были
все эти меры предосторожности, это еще ничего не дает, е1сли вы не icy-
меете предотвратить второй указанный мною вид злоупотреблений, а
именно независимость правительства.
Конституция должна уделить особое внимание тому, чтобы
государственные должностные лица несли серьезную ответственность; для этого
они должны быть поставлены в реальную зависимость не от отдельных
личностей, а от суверена.
Тот, кто независим от людей, скоро становится независимым и от своих
обязанностей, а как только он начинает внушать страх, народ
оказывается порабощенным. Безнаказанность есть мать и охрана преступления.
Есть два вида ответственности; одну можно назвать моральною,
другую — физическою.
Моральная ответственность заключается главным образом в гласности.
Но достаточно ли того, что конституция обеспечивает гласность действий
правительства и его обсуждений? Нет. Этой гласности надо дать возможно
более широкий характер.
Вся нация имеет право знать о деятельности своих уполномоченных.
Если б это было возможно, надо было бы сделать так, чтобы собрание
уполномоченных вело свои обсуждения в присутствии всех французов. Местом
заседаний Законодательного собрания должно было бы быть роскошное и
величественное здание, вмещающее 12 тысяч зрителей. Коррупция,
интрига и коварство не осмелились бы показаться на глаза столь большому
числу свидетелей. В этих условиях можно было бы считаться только с общею
волею, слушать только голос разума и государственных интересов. Но
разве можно считать гласностью, подобающею великой нации, когда
несколько сотен зрителей втиснуто в тесное и неудобное помещение? Особенно,
когда кучка наемников пугает Законодательное собрание ложными
рассказами, распространяемыми по всей республике для того, чтобы пресечь
путь правде или исказить ее. Что же это будет, если уполномоченные
народа сами будут презирать ту небольшую часть публики, которая видит
их, если они будут рассматривать жителей своего местопребывания и
жителей других, более отдаленных мест, как две различные разновидности
людей, если они будут постоянно обвинять тех, кто являются
свидетелями их действий, перед теми, кто читает их памфлеты, и сделают, таким
образом, гласность не только бесполезною, но и гибельною для дела
свободы?
Люди поверхностные не могут представить себе, какое влияние на ход
революции имело само помещение, в котором пребывало Законодательное

Речи, письма, статьи 1793 г.
345
собрание, а плуты никогда не захотят этого признать. Но просвещенные
друзья общественного блага не могли без негодования смотреть на то, как
первое Национальное собрание, сначала привлекавшее к себе взоры
общества, чтобы иметь возможность противостоять двору, в дальнейшем
всячески избегало этих взоров, когда оно решило заключить союз с двором
против народа; скрывшись некоим образом в Доме архиепископства439, где оно
приняло закон о военном положении, оно затем заперлось в Манеже440 и
окружило себя штыками, чтобы распорядиться об истреблении лучших
граждан на Марсовом поле, спасать коварного Людовика и подрывать
основы свободы. Преемники этого первого Собрания и не думали покинуть
это помещение. Если короли и должностные лица прежней полиции за
какие-то дни сумели построить великолепное здание Оперы441, то, к стыду
нашему, потребовалось четыре года, чтобы подготовить новое помещение
для национального представительства. А впрочем, это новое помещение,
в которое оно лишь недавно переехало, разве оно более благоприятно для
гласности и более достойно нации? Нет. Все наблюдатели заметили, что
оно устроено под покровительством порочного министра с таким
интриганским расчетом, чтобы оградить уполномоченных народа от взоров народа.
В этом направлении были совершены просто чудеса. Было, наконец,
найдено, после долгих поисков, средство сделать вид, что публика допущена и,
в то же время, исключить ее. Ей разрешили присутствовать на заседаниях,
но таким образом, что она ничего не может слышать, исключая тех, кто
допущен в небольшое пространство резервированное для «порядочных
людей» и журналистов. Так что публика, в одно и то же время, присутствует
и отсутствует. Наши потомки будут удивляться тому, как беспечно
великая нация столь долго терпела эти подлые и грубые уловки, ставящие под
угрозу ее достоинство, ее свободу и ее благополучие.
Я лпчно думаю, что конституция не должна ограничиться требованием
гласности заседаний Законодательного собрания и установленных властей;
она должна также указать средства обеспечения наибольшей гласности
этих заседаний; она должна запретить уполномоченным народа оказание
какого бы то ни было воздействия на состав аудитории и произвольное
сокращение * площади места, отведенного для народа. Конституция
должна предусмотреть, чтобы Законодательное собрание пребывало в лоне
огромного населения и чтобы оно вело свои обсуждения на глазах
бесконечного множества граждан.
Принцип моральной ответственности требует также того, чтобы
агенты правительства, в определенные и достаточно частые сроки,
представляли точные и обстоятельные отчеты о своем управлении. Эти отчеты долж-
* В оригинале явная опечатка: «retracer» (перечерчивать, описывать), вместо
«rétrécir» (сокращать) (прим. переводчика):

346
Максимилиан Робеспьер
ны быть отпечатаны и преданы гласности так, чтобы о них могли судить
все граждане. Следовательно, эти отчеты должны рассылаться во все
департаменты, во все административные органы и всем коммунам.
Для подкрепления моральной ответственности следует применить и
физическую ответственность, которая, в конечном счете, является
наиболее верным стражем свободы: она заключается в наказании
-недобросовестных государственных должностных лиц.
Народ, уполномоченные которого никому не обязаны отчетом о своем
управлении, не имеет конституции. Народ, уполномоченные которого
обязаны отчитываться лишь перед другими неприкосновенными
уполномоченными, не имеет конституции, ибо последние могут безнаказанно
предавать его и позволить и другим предавать его 442. Если так понимать
представительное правление, то, признаюсь, я присоединяюсь ко всем
проклятиям Жан-Жака Руссо против такого правления443. Впрочем, этот термин,
как и многие другие, требует объяснений; вернее, дело не столько в том,
чтобы определить правление Франции, как в том, чтобы его учредить.
В каждом свободном государстве наказания за государственные
преступления должностных лиц должны быть столь же строгими и скорыми,
как и наказания за частные преступления граждан, и право наказания за
преступления правительства должно быть возвращено суверену.
Я знаю, что народ не может действовать все время в качестве судьи.
Я этого и не требую. Но я тем более не хочу, чтобы представители народа
стали деспотами, стоящими над законом. Можно достигнуть цели, которую
я выдвигаю, при помощи простых мер, которые я сейчас обосную.
1. Я предлагаю, чтобы все выдвинутые'народом государственные
должностные лица могли быть отозваны народом, в подлежащем
установлению порядке, без каких-либо других мотивов, кроме принадлежащего
народу неотъемлемого права отозвания своих уполномоченных.
2. Вполне естественно, чтобы орган, на который возложено
составление законов, наблюдал за теми, кому поручено их исполнение. Поэтому
носители исполнительной власти будут обязаны отчитываться в своем
управлении перед Законодательным собранием. Последнее, в случае
должностных преступлений, не сможет налагать на них наказаний, ибо не
следует давать законодательному органу возможности овладеть
исполнительною властью. Оно передаст обвинение таких должностных лиц в
народный трибунал, который будет рассматривать исключительно должностные
преступления государственных должностных лиц. Члены
Законодательного собрания не смогут быть привлечены этим трибуналом к'
ответственности за мнения, высказанные ими на собраниях, а только в случае
предъявления им обвинения в определенных фактах коррупции или
предательства. В случае совершения ими обычных преступлений, таковые будут
рассматриваться обычными судами.

Речи, письма, статьи 1793 г.
347
По истечении срока их функций члены Законодательного собрания и
агенты исполнительной власти или министры смогут предстать перед
торжественным судом своих доверителей. Народ решит, сохранили ли они или
утеряли его доверие. Решение о потере доверия народа повлечет за собою
лишение права выполнения других функций. Народ не будет назначать
<более тяжелых наказаний; но если его уполномоченные окажутся
виновными в каких-либо определенных преступлениях, он сможет передать их
в трибунал, установленный для кары за таковые 444.
Настоящие положения будут применяться также к членам народного
трибунала.
Если необходимо удерживать должностных лиц в рамках их
обязанностей, то столь же необходимо правильно выбирать их. Свобода должна
быть построена на этом двойном фундаменте. Не забывайте, что в
представительном правлении нет более важных конституционных законов,
чем те, которые гарантируют чистоту выборов.
Но здесь мы видим, как распространяются опасные заблуждения и
как забывают основные принципы здравого рассудка и свободы и следуют
каким-то пустым метафизическим абстракциям. Например, выдвигают
предложение, чтобы в каждой точке республики граждане голосовали за
избрание каждого государственного должностного лица; таким образом
заслуженный и добродетельный человек, известный лишь в местности, где
он проживает, никогда бы не смог представлять своих соотечественников,
тогда как прославленные шарлатаны, отнюдь не всегда являющиеся
лучшими гражданами или наиболее просвещенными людьми, и интриганы,
•поддерживаемые могущественною партией, стали бы исключительными
и вечными, необходимыми представителями французского народа445.
И в то же время на суверена налагают оковы тиранических уставов.
Народу повсюду внушают отвращение к собраниям, санкюлотов
отстраняют от них посредством всяких формальностей. Мало того. Их гонят
оттуда голодом, ибо даже не думают возмещать им убытки, которые они
несут, отрывая время от трудовых занятий, служащих для пропитания семьи.
Между тем вот в чем заключаются принципы сохранения свободы,
которые конституция должна сохранить. Все другое не более как
шарлатанство, интрига и деспотизм.
Сделайте так, чтобы народ мог присутствовать на общественных
собраниях. Ибо только народ — опора свободы и справедливости. Аристократы
и интриганы являются бедствием для нее.
Что толку в том, что закон воздает лицемерную дань уважения
равенству прав, если самый повелительный из всех законов — необходимость —
вынуждает самую здоровую и наиболее многочисленную часть населения
отречься от этого равенства. Пусть родина возместит человеку, живущему
-своим трудом, потери, которые он несет, когда он участвует в обществен*

348
Максимилиан Робеспьер
ных собраниях, пусть она, по этим же соображениям, оплачивает
аналогичным образом всех государственных должностных лиц. Порядок
выборов и процедура обсуждений должны быть возможно более простыми. Все
даты собраний должны совпадать с периодами, наиболее удобными для
трудовой части нации.
Обсуждения должны быть открытыми: гласность — опора добродетели^
охрана правды, гроза преступления, бич для интриги. Предоставьте
преступникам и рабам пользоваться мраком и тайным голосованием.
Свободные люди хотят, чтобы народ был свидетелем выражаемых ими мыслей.
Такой метод способствует образованию граждан и республиканских
добродетелей. Такой метод подходит народу, недавно завоевавшему свою
свободу и ведущему борьбу в ее защиту. Когда этот метод перестает нравиться
народу, то нет больше республики.
В остальном, повторяю, народ должен быть совершенно свободен на
собраниях. Конституция может устанавливать лишь общие правила,
необходимые для изгнания интриги и сохранения самой свободы; всякое
другое стеснение есть лишь покушение на суверенитет народа.
И, прежде всего, пусть никакая установленная власть никогда не
вмешивается ни во внутренний распорядок народных собраний, ни в их
обсуждения.
Этим путем вы сможете разрешить пока еще неясную проблему
народного хозяйства, вы превратите добродетель народа и авторитет суверена
г. необходимый противовес страстей должностных лиц и тенденцию
правительства к тирании.
С другой стороны, не забывайте, что устойчивость самой конституции*
зависит от всех учреждений, от всех отдельных законов данного народа,,
она зависит ют состояния нравов, от toipo, в какой мере там знают и
чувствуют священные права человека. Декларация прав есть конституция всех
народов; другие законы по самой природе своей переменчивы и подчинены
конституции. Она должна всегда жить во всех умах. Она должна сиять во
главе вашего государственного свода законов. Первая статья этого свода
должна быть формальной гарантией всех прав человека. Его вторая статья
должна гласить, что всякий закон, нарушающий эти права, есть акт
тирании и не имеет силы закона. Конституцию должно торжественно нести
вовремя государственных церемоний. Она должна привлекать взоры народа
на всех его собраниях, во всех местах, где пребывают его уполномоченные.
Она должна быть начертана на стенах наших домов. Она должна быть
предметом первого урока, который отцы дают своим детям. .
Меня, может быть, спросят, как я рассчитываю обеспечить повиновение
законам и правительству при наличии стольких предосторожностей,
направленных против государственных должностных лиц. Я отвечаю, что это<
повиновение я еще больше обеспечиваю именно этими предосторожностям

Речи, письма, статьи 1793 г.
349
ми. Я отдаю законам и правительству всю ту силу, которую я отнимаю у
пороков людей, управляющих и вырабатывающих законы.
Уважение, внушаемое должностным лицом, зависит от его
собственного уважения к законам, а не от узурпируемой им власти. А могущество
законов заключается не столько в окружающей их военной силе, сколько в
их согласованности с принципами справедливости и с общею волею.
Когда принципом закона являются общественные интересы, то он
имеет опорою сам народ, и сила закона есть сила всех граждан,
произведением и собственностью которых он является. Для политического организма
государственная сила есть то же, что для тела плечо, исполняющее
приказания воли и отталкивающее все предметы, могущие угрожать сердцу
или голове.
Когда государственная сила лишь помогает общей воле, государство
является свободным и мирным. Когда она идет против общей воли,
государство порабощено или повергнуто в смуту.
Государственная сила вступает в противоречие с общею силою в двух
случаях: когда закон не совпадает с общею волею или когда
государственное должностное лицо использует государственную силу для
нарушения закона. Такова та страшная анархия, которую тираны установили
испокон веков под именем спокойствия, общественного порядка,
законодательства и правления. Все их искусство заключается в том, чтобы
насильно изолировать и зажать каждого гражданина, дабы подчинить
граждан всем своим гнусным капризам, которые они украшают именем
законов. Законодатели, издавайте справедливые законы. Должностные
лица, заставьте точно их исполнять. Пусть в этом заключается вся ваша
политика, и вы дадите миру невиданное зрелище, зрелище великого,
свободного и добродетельного народа.
Ст. I. Конституция гарантирует всем французам неотъемлемые права
человека и гражданина, провозглашенные в предшествующей декларации.
И. Она объявляет тираническим и не имеющим силы всякий
законодательный или правительственный акт, нарушающий эти права.
III. Французская конституция признает законным правительством
только республиканское правительство, она признает республикою только
ту, которая зиждется на свободе и равенстве.
IV. Французская республика едина и неделима.
V. Суверенитет принадлежит исключительно французскому народу.
Все государственные должностные лица суть его уполномоченные, он
может их отозвать таким же образом, как он их выбрал.
VI. Конституция не признает никакой другой власти, кроме власти
суверена. Различные частичные власти, осуществляемые различными
государственными лицами, суть лишь государственные обязанности,
возложенные на них сувереном для общей пользы.

350
Максимилиан Робеспьер
VII. Численность населения и протяженность республики вынуждают-
французский народ разделиться на секции для осуществления своего*
суверенитета; но ого права не становятся от этого менее реальными или
менее священными, чем если бы он весь вел свои обсуждения в
едином собрании.
Следовательно, ни одна секция суверена не (может быть подчинена
ни влиянию, ни приказам какой бы то ни было установленной власти,
и те уполномоченные, которые посягают на свободу, или на безопасность,
или на достоинство какой-либо чаюти народа, повинны в мятеже против
всего народа. -\
VIII. Дабы имущественное неравенство не свело на нет равенства
прав, конституция требует, чтобы граждане, живущие своим трудом,
получали возмещение за время, пожертвованное ими государственным
делам в народных собраниях, к участию в крторых они призваны
законом.
IX. Длительность обязанностей уполномоченных народа не может
превышать двух лет.
X. Никто не может занимать одновременно две государственные
должности.
XI. Исполнительные функции, законодательные функции и судебные
функции отделены одна от другой.
XII. Конституция не допускает, чтобы даже закон мог гарантировать
личную свободу без всякой пользы для общественного блага. Она
предоставляет коммунам право самостоятельного разрешения своих
собственных дел, если эти дела не связаны с общим управлением
республики.
XIII. Обсуждения Законодательного собрания и всех
установленных властей должны быть гласными: конституция требует самой
широкой гласности, какая только возможна. Законодательное 'собрание
должно вести свои заседания в месте, могущем вместить двенадцать
тысяч зрителей.
XIV. Все государственные должностные лица ответственны .перед
народом.
XV. Должен быть учрежден трибунал, единственною функцией
которого будет рассмотрение совершенных ими преступлений по
должности.
XVI. Ни один учрежденный суд не сможет привлекать членов
Законодательного собрания к ответственности за мнения, высказанные ими
в Собрании; однако по истечении срока их полномочий избравший их
народ будет в торжественной обстановке судить об их деятельности.
Народ примет решение по следующему вопросу: оправдал ли такой-то
гражданин доверие, которым его почтил народ, да или нет?

Речи, письма, статьи 1793 г.
351
XVII. Определенные факты коррупции и предательства, которые
могли бы быть вменены указанным в двух предыдущих статьях
государственным должностным лицам, будут рассматриваться народным
трибуналом, а совершенные ими частные преступления — обычными судами.
XVIII. Все члены Законодательного собрания и все агенты
исполнительной власти будут обязаны, через два года по истечении срока
их полномочий, дать отчет о своем имущественном положении.
XIX. Если права народа будут нарушены актом
Законодательного собрания или правительства, каждый департамент сможет передать
этот акт на обсуждение всех остальных частей республики, и в срок,
подлежащий установлению, первичные собрания соберутся, чтобы выразить
свое мнение по этому вопросу.
XX. Декларация прав человека и гражданина будет выставлена
в наиболее видных местах, где установленные власти будут вести свои
заседания. Ее будут торжественно нести во время всех государственных
церемоний. В народном образовании она будет первым предметом.
О СОЗДАНИИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ АРМИИ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 12 мая 1793 г. 446
Секция Аль-о-Бле не нуждается в похвалах: она дала достаточные
доказательства величайшего мужества и гражданской доблести.
Однако следует поразмыслить о различных обстоятельствах, с
которыми мы имеем дело, и достаточно уделить хоть немного внимания
позиции Бентаболя447, чтобы убедиться в том, что он отнюдь не
заслуживает упрека.
Один член секции Аль-о-Бле выразил свое беспокойство
относительно судьбы женщин и детей патриотов, идущих сражаться против
мятежников. Он, по-видимому, боялся, чтобы парижанам не пришлось разделить
судьбу марсельцев. Он, по-видимому, боялся последствий дьявольского
и глубоко продуманного заговора 448, который давно уже плели с целью
истребить самых горячих патриотов. Но, разделяя эти опасения, я
воздерживаюсь от всяких крайностей, которые дали бы оружие в руки тех,
кто клевещет на Париж. Я предложил радикальные, энергичные и, смею
думать, достаточные меры для обеспечения безопасности и спокойствия
граждан, но эти меры не были одобрены ни Конвентом, ни правительством,
ни секциями, ни какою-либо из установленных властей.
Я был первым, кто с трибуны Конвента заявил, что патриоты должны
еще раз сделать усилие и что необходимо обеспечить свободу в само!М
Париже. Я заявил, что Париж — цитадель свободы. И для спасения этой

352
Максимилиан Робеспьер
свободы, оказал я, необходимо пребывание в лоне Парижа
революционной армии, намного превосходящей всех аристократов.
Эта армия может состоять только из «санкюлотов, но они не могут
действовать одновременно лопаткою каменщика и оружием. Я оказал,
что необходимо немедленно вооружить санкюлотов и что для этого
должно соорудить на всех публичных площадях фабрики для производства
ружей и пик. Есть законы, требующие, чтобы во время войны бедные
получали пищу за счет богатых. Да будут эти законы проведены в жизнь!
Почти во всех городах подозрительные люди были арестованы, тогда как
в Париже аристократы все еще поднимают головы.
В то время как аристократы владеют всем золотом республики,
патриоты лишены средств для производства оружия.
Нельзя допустить клеветы на Париж, но нужно также защитить
Париж от заговоров, и предложенные мною меры достаточны, чтобы
обезвредить усилия аристократии и модерантистов. Заметьте, что я
устраняю всякую мысль о применении насилия против наших внутренних
врагов.
Когда мы будем обладать внушительною силою, они ничего не
смогут предпринять против свободы. Необходимо иметь в Париже
революционную аршда, состоящую из санкюлотов, которые будут упражняться
в военном ремесле и образуют запасную армию. Эти санкюлоты должны
оплачиваться за счет государственного казначейства.
Я требую, чтобы санкюлоты не позволяли интриганам устраивать
обсуждения в секциях в такое время, когда они, санкюлоты, должны
трудиться в своих мастерских. Я требую ареста всех подозрительных л**-
дей, В секциях есть интриганы, подкупленные Питтом.
Санкюлоты должны быть вооружены, для этого надо вырвать оружие
у аристократов, департаменты и муниципалитет должны принять участие
в осуществлении этих мер, чтобы предотвратить крушение Парижа и
французской нации. Граждане, возбудите рвение установленных властей,
уничтожьте разбойников Вандеи, и пусть все тираны исчезнут в стране
свободы...
О МЕРАХ ОБЩЕСТВЕННОГО СПАСЕНИЯ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 13 мая 1793 г. 449
Я никогда не мог понять, почему в критические моменты находится
столько людей, чтобы вносить предложения, компрометирующие друзей
свободы, тогда как никто не поддерживает предложений, направленных
к спасению республики. Пока мне не докажут, что нет необходимости

Речи, письма, статьи 1793 г.
353
вооружить санкюлотов, что не следует платить им за караульную службу
и обеспечение спокойствия в Париже, пока мне не докажут, что не
следует превратить наши площади в мастерские для производства оружия,
я буду думать и говорить, что те, кто, отклоняя эти меры, предлагает
вам лишь меры частичные, хотя и резкие, я скажу, что эти люди
совершенно не разбираются в вопросе о средствах спасения родины. Ибо к
крайним средствам можно прибегнуть лишь исчерпав все те меры,
которые не компрометируют наше Общество. Да и то, эти средства не
должны предлагаться в лоне общества, которое должно быть благоразумным
и политичным. Спасение родины не может быть результатом мгновенно
приходящего возбуждения. Наши враги — самые хитрые и самые гибкие
людр, располагающие всеми: богатствами республики.
Те меры, которые были предложены, не дают и не могут дать никаких
результатов. Эти меры послужили только пищею для клеветы и дали
некоторые предлоги журналистам, чтобы изобразить нас в самых
отвратительных красках.
Если мы пренебрегаем важнейшими мерами, диктуемыми разумом и
без которых нельзя осуществить общественное благо, то очевидно, что мы
не находимся на правильном пути. Я не хочу об этом больше говорить,
я лишь заявляю, что я протестую против всех таких средств, которые
только скомпрометируют Общество и не способствуют общественному
благу. Таково мое исповедание веры. Народ всегда будет в состоянии
раздавить аристократию; надо только чтобы Общество не совершило
какой-либо грубой ошибки.
Когда я вижу людей, пытающихся создать врагов Обществу и
поощрять злодеев, стремящихся уничтожить его, я склонен думать, что эти
люди ослеплены или что у них дурные намерения.
Я предлагаю Обществу остановиться на мерах, предложенных мною,
и считаю преступными тех людей, которые не проводят их в жизнь. Как
можно отказываться от этих мер, как можно не понимать их
необходимости, почему колеблются выступить в их поддержку и добиться их
одобрения? Я предлагаю Обществу провести дискуссию о принципах
конституции, которую готовят для Франции; ибо надо обозреть все
планы наших врагов. Если Общество сможет разоблачить макиавеллизм
наших врагов, то оно не затратит времени впустую. Поэтому я прошу
Общество, отстранив неуместные предложения, разрешить мне прочесть
мой труд о конституции.
{Следует изложение «существа» печатной речи о конституции.
Один из членов Общества перебивает оратора и требует заняться
общественным благом, а не ораторскими речами.)
Я заявляю, что изложенные мною великие истины совместимы со
средствами общественного спасения, и когда какой-то гражданин вста-
23 т. п

354
Максимилиан Робеспьер
ет, чтобы требовать от меня мер общественного спасения, то я
предлагаю ему заявить мне, может ли он предложить средства более верные,
чем те, которые я изложил. Моя тактика наиболее эффективна и
наиболее энергична, и как бы ни старались бросить на меня подозрение в
каком-то оттенке модерантизма 450, я отвечу открытым изложением моих
намерений. (Аплодисменты.)
Законодатели, составляйте справедливые законы, пусть в этом
заключается вся ваша политика, и вы дадите миру зрелище свободного и
добродетельного народа.
О НАРОДНОМ ВОССТАНИИ ПРОТИВ ПРЕСТУПНЫХ ДЕПУТАТОВ.
Речь в Обществе друзей свободы и равенства 26 мая 1793 г.451
Я требую, чтобы внимание Общества было привлечено к этому
письму, которое открывает вам тайну преступных заговоров наших врагов.
Надо напомнить народу, что Верньо — тот самый человек, который,
через посредство Тьерри и Боза452, предлагал королю (Сохранить его на
престоле, если он согласится восстановить трех интриганов, виновных
в несчастье Франции, и назначить воспитателя наследному принцу.
Таким образом, если бы это предложение было принято, народ был бы
навсегда привязан к тирании 453. Все должны знать, что этот лицемерный
человек есть тот, кто выступал против' низложения короля, когда этого
требовали самые пылкие патриоты454. По этому факту вы можете судить
о клике, душою которой он является. Повсюду эта клика стремится
воскресить монархию. Повсюду она оттачивает кинжалы против
патриотов.
Я требую, чтобы в примечании к этому письму вы напомнили все эти
факты. Все, что Верньо пишет и болтает, подобные ему пишут в
департаментах. Они в таком же духе выступают с трибуны, повторяя общие
места о свободе к республиканизме.
Каким образом следует расстроить их заговоры? Этого нельзя
достигнуть, если предаваться пустым страхам, и я с огорчением увидел, что
вы встревожились при известии о взятии города Кондэ. Ибо весьма
возможно, что от вас скрывают какое-нибудь дурное известие, и якобинцы
всегда должны сохранить самое внушительное спокойствие. Если бы вы
сохранили такое настроение, все сказали бы: они не боятся внешних
врагов, они боятся лишь предателей внутри страны.
Клика Дюмурье существует уже сейчас, а Конде не взят, хотя,
может быть, он будет взят завтра. Ие пугайтесь множества обращений,

Речи, письма, статьи 1793 г.
355
посылаемых вам контрреволюционными торговцами и
купцами-роялистами. Когда народ встает, все эти люди исчезают. Пусть не пугает вас
временная победа аристократии, равно как и успех интриганов в
нескольких развращенных секциях. Предместье Сент-Антуан раздавит
секцию Май подобно тому, как санкюлоты Бордо раздавили аристократов455.
Вспомните, что народ Парижа еще жив и что санкюлотов —
бесчисленное множество...
(В это время сообщают, что граждане секции Бютт-де-Мулен
дерутся между собою, и это известие вызывает растерянность в Собрании.
Председательствующий вынужден надеть шляпу, и постепенно
восстанавливается спокойствие.
Робеспьер продолжает.) Только что происшедший инцидент должен
вас предостеречь против проделок бриссотизма. Бриссотинцы ловки, но
народ еще более ловок, чем они.
Я вам говорил, что народ должен полагаться на свою силу, но когда
народ угнетен, когда он может рассчитывать только на самого себя, было
бы трусостью не призвать его к восстанию. Именно тогда, когда все
законы нарушаются, когда деспотизм дошел до своего предела, когда
попирают ногами честность и стыдливость, именно тогда народ должен
восстать. Этот момент настал: наши враги открыто угнетают патриотов.
Ссылаясь на закон, они хотят обратно ввергнуть народ в нищету и
рабство. Я никогда не буду другом этих развращенных людей, какие бы
сокровища они мне ни предлагали. Я предпочитаю умереть с
республиканцами, чем победить со злодеями. (Аплодисменты.)
Я знаю только две формы существования народа: или он сам
управляет собою, или он возлагает эту заботу на уполномоченных. Мы,
депутаты-республиканцы, хотим установить правительство народа,
посредством его уполномоченных, несущих ответственность. Наши мнения
исходят из этих принципов; но чаще всего нас не хотят слушать.
Короткий сигнал председательствующего лишает нас права высказать каше
мнение. Я полагаю, что суверенитет народа нарушается, когда его
уполномоченные дают своим креатурам те места, которые принадлежат
народу. Исходя из этих принципов, я болезненно затронут...
(Сообщение о прибытии депутации прерывает оратора. Волнение.)
Я буду продолжать говорить, — восклицает Робеспьер, — не ради тех,
кто меня перебивает, а ради республиканцев.
Я призываю каждого гражданина сохранить сознание своих прав. Я
призываю его рассчитывать на свои силы и на силы всей нации. Я
призываю народ объявить в Национальном конвенте восстание протлв всех
подкупленных депутатов. (Аплодисменты.) Я заявляю, что, получив от
народа право защищать его права, я считаю своим угнетателем того, кто
меня перебивает или не дает мне слова, и я заявляю, что я один подни*
2з*

356
Максимилиан Робеспьер
маю восстание против председателя и всех членов, заседающих в
Конвенте. (Аплодисменты.) Я заявляю, что, если будут проявлять преступное
презрение к санкюлотам, я поднимаю восстание против подкупленных
депутатов. Я обращаюсь к депутатам монтаньярам с призывом
сплотиться и выступить против аристократии, и я заявляю, что у них есть
только один выбор: или всеми своими силами, всею своею властью
оказать сопротивление усилиям внутренних врагов*, или уйти в отставку.
В то же время необходимо, чтобы французский народ знал свои
права. Ибо честные депутаты не могут ничего сделать без народа.
Если изменники призовут внешних врагов во Францию, если, в то
время как наши канониры держат в своих руках ту молнию, которая
должна уничтожить тиранов й их приспешников, мы увидим, что враг
подходит к нашим стенам, тогда, я заявляю, что я сам покараю
изменников и каждого заговорщика я буду рассматривать как своего врага и
соответственно буду с ним обращаться. (Аплодисменты.)
ПРОТИВ БРИССО.
Речь в Национальном конвенте 28 мая 1793 г. 456
Я прошу вашего внимания и снисхождения, ибо я физически не в
состоянии сказать все то, что мне подсказывают чувства, вызванные во
мне опасностями, нависшими над родиною, которую постыдным образом
предают. Чтобы измерить всю глубину атой бездны, достаточно бросить
взгляд на этот зал и вспомнить, что произошло вчера457; и тогда будет
ясно, что следует опасаться того, что победа добродетели окажется
временной, а победа порока — вечной. Я обещал сказать лишь два слова.
Вот мое мнение. Вам угрожает заговор, которого могли не заметить
только дураки. В течение ряда дней вы видели, как вооружался неистовый
(оюз, направленный против патриотов. Те, кто являлись в Собрание в
ливреях аристократии, ,были приняты с раскрытыми объятиями. А когда
являлись бедные патриоты, их подавляли. При этом не соблюдались
даже те правила приличия, которых придерживались тираны. Не
постыдились даже выбрать инквизиционную комиссию: она была составлена
из людей, всем известных как враги патриотов. Вчера этот заговор был
сорван. Но этой ночью коварство возобновило свои козни458.
Хотите ли вы уловить нити этого заговора? Сопоставьте .его с
заговором Дюмурье. Вспомните, что главным, основным в его предложениях
* В оригинале: «aux efforts de l'intérieur», что лишено смысла. Очевидно, выпали
слова «des ennemis» после «efforts» (прим. переводчика).

Речи, письма, статьи 1793 г.
357
было добиться гибели подлинных республиканцев, гибели патриотов,
гибели Парижа. Так вот, все, что вы видите в течение последних
нескольких дней, есть лишь продолжение этой дьявольской тактики.
Так как я лишен возможности рассказать все это более обстоятельно,
разрешите мне указать вам подлинную причину угрожающих нам
опасностей. Все, что происходит, имеет лишь одну цель: восстановление
деспотизма! (Читает:) «Говорят о наличии третьей клики, клики цареубийц,
которая хочет поставить диктатора и установить республику. Если такая
партия цареубийц существует, если есть люди, стремящиеся создать
сейчас республику на развалинах конституции, то меч закона должен
разить их так же, как и поборников двух палат и кобленцских
мятежников» 459. (Голоса: Дата!) Не перебивайте меня!
Б и р о т о. Ты защищал конституцию.
Робеспьер. Угодно вам знать подлинный смысл этой доктрины?
Достаточно напомнить время произнесения этой речи, отрывок из
которой я только что прочитал. Это было 25 июля, с трибуны
Законодательного собрания, в то самое время, когда федераты собрались в Париже,
чтобы покарать короля, этого клятвопреступника и заговорщика, и во
всеуслышание требовали провозглашения республики.
Барбару. Не издавал ли ты в то время «Защитника
конституции»?460
(Ропот на трибунах.)
Робеспьер. Вы видите, как пользуются слабостью моего голоса,
чтобы мешать мне сказать правду. (Ропот.) Я привел вам отрывок из
сочинения человека, пылкую гражданскую добродетель которого
восхваляют те, кто хочет нас поработить, человека, объявившего с трибуны
врагами родины тех, кто позволил себе выступить против короля. Вы
видите, как старались очернить священную инициативу федератов, обвиняя
их в стремлении поставить у власти диктатора. Оратор утверждал, что
люди, разделяющие республиканские идеи, должны быть поражены
мечом закона так же, как кобленцские контрреволюционеры и сторонники
двух палат. Поскольку такая доктрина открыто проповедовалась Брис-
со в тот критический период нашей революции, не приходится
удивляться тому, что с тех пор республиканцы подвергались преследованиям. Не
приходится удивляться тому, что в то самое время, когда я выступаю
перед вами, назначают коварных комиссаров, распространяют пасквили,
призывающие к истреблению тех республиканцев, которые избежали
меча этих пылких друзей королей. Не приходится удивляться тому, что в
то время, когда наши войска терпят некоторые неудачи, когда мы
узнаем, что Валансьен осажден, что в это самое время плетется заговор,
который вчера был разоблачен перед нами столь неопровержимым образом.
Не приходится удивляться тому, что в то время как путем тонких

358
Максимилиан Робеспьер
ухищрений удерживают Конвент в бездействии, вы обеспечиваете
победу роялистов. Они не прерывают своих заговорщических связей с
внутренними и внешними врагами республики. Вот что я хотел вам заявить
до того, как эта ненавистная клика добьется гибели родины, если только
возможно, чтобы роди|на погибла от ударов самых подлых людей.
А теперь я предоставляю этим преступным людям завершить их
гнусное поприще. Я оставляю им эту трибуну. Пусть они идут сюда
изливать свой яд. Пусть они придут сюда разжигать пожар гражданской
войны. Пусть они поддерживают свои >связи с вратами родины. Пусть
они дойдут до конца своего поприща, а нация будет их судить. Пусть то,
что есть самого низкого, самого подлого и 'самого грязного на земле,
торжествует и вернет в рабство нацию, отстоящую из 25 .миллионов человек,
которые хотели быть свободными. Я жалею, что физическая слабость не
позволяет ;мне полностью разоблачить (все их козни. Дело
республиканцев — свергнуть их в пучину позора. (Продолжительные аплодисменты
на трибунах и в левой части.)
ПРОТИВ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ЖИРОНДЫ.
Речь в Национальном конвенте 31 мая 1793 г.461
Робеспьер. Я возражаю... Я имею слово.
(Выступления N, Вернъо, Шабо.)
Робеспьер. Граждане, не будем тратить такой день на пустые
вопли и мелкие мероприятия. Этот день, быть может, последний день
борьбы патриотизма против тирании. Пусть верные представители
народа объединятся, чтобы обеспечить его счастье.
(Вернъо возвращается в Собрание. Кое-где ропот.)
Робеспьер. Я не стану занимать Собрание рассказом о бегстве и
возвращении тех, кто дезертировал с зтих заседаний462.
Верньо. Я прошу слова. (Ропот.)
Робеспьер. Я уже сказал вам, что нельзя спасти родину'
посредством каких-то незначительных мероприятий. Наш Комитет
общественного спасения выдвинул пред вами ряд предложений. Одно из них я
одобряю, это предложение об упразднении Комиссии двенадцати. Но
неужели вы думаете, что этого решения достаточно, чтобы дать
удовлетворение встревоженным друзьям родины? Нет, и после- упразднения
Комиссии двенадцати цепь предательств не оборвалась; ибо уже на
следующий день осмелились отменить спасительный декрет об ее
упразднении, и патриоты опять оказались под гнетом. Упраздните же эту
комиссию. Но примите также энергичные меры против тех, кто вошел в ее

Речи, письма, статьи 1793 г.
359
состав. На этот счет те петиционеры, которых вы только что слушали,
дали вам указание пути, по которому вам надлежит следовать.
Что касается предложения о передаче в распоряжение Собрания
вооруженной силы, то, отдавая должное патриотическим мотивам,
продиктовавшим это предложение Комитета общественного спасения, я
должен выступить против него. В самом деле, что это за вооруженная
сила, которую хотят поставить в распоряжение Конвента? Это граждане,
вооруженные для защиты своей свободы против злодеев, которые ее
предают, а такие есть в Собрании. Кто участвует в обсуждениях Конвента?
Разве нет там личностей, разоблаченных парижским народом? Мы знаем
слишком много случаев, когда такие люди давали направление прениям.
Да разве еще сегодня я не слышал, как здесь было выдвинуто
предложение о преследовании виновников только что вспыхнувшего восстания?
Стало быть, здесь есть люди, которые хотели бы карать за это
восстание? Но в таком случае было бы нелепо передать в их руки
вооруженную силу. Но разве вы обязаны принимать только меры, предложенные
вам Конвентом? Разве петиционеры не предложили вам мер, способных
спасти государственные интересы? Разве те предложения, против
которых я возражаю, могут предотвратить акты предательства,
направленные против армии? Нет. Необходимо очистить армию от предателей.
Необходимо...
Верньо. Давайте же ваше заключение. (Бурный ропот.)
Робеспьер. Да, я сейчас дам свое заключение против вас. Против
вас, пытавшихся после революции 10 августа погнать на эшафот тех,
кто ее совершили463. Против вас, непрестанно провоцировавших
разрушение Парижа. Против вас, пытавшихся спасти тирана. Против вас,
строивших заговор с Дюмурье. Против вас, яростно преследовавших
патриотов, головы которых требовал Дюмурье. Против вас, чьи преступные
акты мести вызывали крики негодования, которые вы хотите вменить в
преступление вашим же жертвам. Итак, я заключаю предложением
обвинительного декрета против всех сообщников Дюмурье и всех тех, на
кого указывают петиционеры.

КОММЕНТАРИИ
w

КОММЕНТАРИИ*
1 Речь на заседании Общества друзей конституции 10 августа 1792 г.
опубликована в «Journal des débats», 1792, № 247, стр. 1. См.: «Oeuvres complètes de
Robespierre», t. VIII. Paris, 1953, p. 427—428.
2 Высоко оценивая значение восстания 10 августа 1792 г., Робеспьер скромно
умалчивал о своей роли в этих событиях. Так, в письме Жерому Петиону (см.:
«Lettres à ses commettans», N 7; «Oeuvres complètes...», t. V, 1961, p. 98) он пишет: «Я был
почти так же, как и вы, далек от славных событий нашей последней революции».
Тем не менее Генеральный совет Коммуны отдал распоряжение отчеканить
памятную медаль в ознаменование крушения монархии, которая была вручена Робеспьеру.
См.: «Oeuvres complètes...», t. VIII, p. 427, note.
3 Статья опубликована в «Le Défenseur de la Constitution», № 12, в конце августа
1792 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IV, 1958, p. 350—366.
4 Робеспьер неоднократно подчеркивал, что в восстании 10 августа 1792 г.,
покончившем с монархией, главная роль принадлежала народным массам: «10 августа
1792 года,— говорил Робеспьер,— народ был еще более велик, чем 14 июля 1789 года».
См.: «Oeuvres complètes...», t. IV, p. 351, note.
5 Вначале каждая из 48 секций назначила по три комиссара. 9 августа в 11 ч.
вечера новые комиссары собрались в Ратуше. От имени облекшего их властью
народа они объявили об уничтожении прежнего Генерального совета Коммуны; из
всего состава прежнего муниципалитета были оставлены только мэр, прокурор и
10 полицейских чиновников (A. Mathiez. Le dix août 1792. Paris, 1931, p. 101).
6 Уже вечером 10 августа 1792 г. новый состав Коммуны, в которую входил и
Робеспьер, решил создать трибунал для того, чтобы совершить суд над теми, кто
подготовлял крушение революции. Новая Коммуна послала в Законодательное
собрание соответствующую петицию.
Трибунал был организован 17 августа; его члены избирались в парижских
секциях. Первым кандидатом в состав трибунала был назван Робеспьер, который,
получив большинство голосов, должен был по праву занять место председателя. Однако
.Робеспьер отказался от этого, так как он предпочел сохранить свое место в качестве
члена Генерального совета новой Коммуны, созданной 10 августа.
7 Представители революционной Коммуны, явившись в Законодательное
собрание и подтвердив его полномочия, заявили, однако, что отныне верховная власть
находится только в руках подлинных представителей народа, избираемых в
первичные собрания. Это заявление было равносильно требованию уничтожения Законо-
* Исторические события, отдельные факты и персонажи, уже встречавшиеся в
тексте речей Робеспьера и прокомментированные в I томе, здесь опущены.

364
A. E. Рогинская
дательного собрания. Последнее тотчас же объявило о низложении короля и о созыве
Конвента, который должен был быть избран всеобщим голосованием. Вопреки
желанию Робеспьера, который требовал установления прямых одностепенных выборов,
назначенные выборы были двухстепенными.
8 Манда де Грансей, капитан французской гвардии, был командиром парижской
национальной гвардии. Ярый роялист и реакционер, во время событий 10 августа он
отдал приказ стрелять повстанцам в спину. После 10 августа Манда был арестован.
Когда его вели в тюрьму, в него выстрелили и убили на месте.
9 Батальоны названы по месту их размещения в зданиях монашеских орденов.
10 Матьез указывает, что Робеспьер допускает преувеличение: марсельцы потр-
ряли 24 человека убитыми и 18 ранеными; из 18 других департаментов было 39
человек убитых и раненых. Парижские секции потеряли 285 человек убитых и
раненых (Mathiez. Указ. соч., стр. 119).
11 На камне Фермопильского ущелья вырезана надпись в память героической
обороны Фермопил в 480 г. до н. э. (во время греко-персидских войн). Эта надпись
гласит: «Спутник, ступай и поведай гражданам Лакедемона, что, их заветам верны,
здесь мы костями легли».
12 Вестерман Франсуа-Жозеф (1751—1794) был членом муниципалитета Агено
в 1790 г. По приезде в Париж сблизился с Дантоном. Занимал ряд командных
должностей в армии. Был гильотинирован вместе с Дантоном в 1794 г.
13 Матьез указывает, что повстанцы, захватившие королевский дворец,
выбрасывали в окно книги Марии-Антуанетты, ее перины и подушки, но вместе с тем
строго следили, чтобы не было грабежа. Замеченных в воровстве убивали на месте.
Все золото, серебро и драгоценности были собраны и принесены в Национальное
собрание.
14 Статья опубликована в «Lettres à ses commettans», № 1, в октябре 1792 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 21—32. «Письма своим доверителям» («Lettres à ses
commettans») —вторая газета, которую после «Défenseur de la Constitution» издавал
Робеспьер с сентября 1792 г. по апрель 1793 г.
15 Речь идет о первом заседании Конвента; созванном по инициативе Камюса
20 сентября 1792 г. и продолжавшемся до часа ночи 21 сентября. Робеспьер,
полагавшийся на свою память, не всегда точен в указании дат.
Камюс Арман-Гастон (1740—1804) —юрист, член Национального собрания и
Конвента, республиканец; посланный Конвентом в армию Дюмурье, был выдан
последним австрийцам; находился в плену до 1795 г., позднее — член Совета пятисот.
16 Робеспьер имеет в виду события, предшествовавшие 10 августа 1792 г.
17 Камюс довел до сведения собравшихся депутатов Конвента, что, при проверке
количества депутатов и подсчете мандатов, на заседании оказалось на 171 человек
более, чем то было предусмотрено. (Предполагалось, что всего будет 200 депутатов).
Все присутствующие депутаты постановили считать Конвент открытым.
18 Речь идет о контрреволюционных петициях «8 тысяч» и «20 тысяч», в которых
содержались требования расправы с участниками патриотической демонстрации
народных масс в Тюильрийском дворце 20 июня 1792 г.
19 Законодательное собрание продолжало заседать в Манеже до 10 ч. утра
21 сентября, когда явившаяся делегация Конвента во главе с Грегуаром объявила
о закрытии Собрания в связи с образованием Конвента. После этого, в полдень,
депутаты Законодательного собрания разошлись.
20 Конвент проводил свои заседания в помещении Манежа до 10 мая 1793 г.
21 Манюэлъ Луи-Пьер (1751—1793) — публицист, прокурор Коммуны, член
Конвента, казнен по обвинению в контрреволюционных сношениях с королевским
двором.
22 Талъен Жан-Ламбер (1767—1820) —член Конвента, монтаньяр, один из
участников контрреволюционного переворота 9 термидора.

Комментарии
365
23 Матъе Жан-Батист-Шарль (1763—1833) —член Конвента и Комитета
общественной безопасности, был близок к дантонистам, после 9 термидора откровенный
враг якобинцев, член Совета пятисот и трибунала при Наполеоне.
24 Дантон сформулировал свою мысль следующим образом: «Объявим, что
всякая собственность — земельная, личная и промышленная — навеки
неприкосновенна».
25 Керсен Арман-Ги-Симон (1742—1793), граф, член Конвента, жирондист.
26 В том числе Коммуна, которая была распущена лишь в конце ноября 1792 г.
Как указывалось в «Moniteur» предложение о роспуске принадлежало Филиппе
Филиппо Пъер-Никола (1756—1794) — адвокат, член Конвента, издавал газету
«Le Défenseur de la liberté» с февраля 1792 г. по ноябрь 1793 г.; казнен по процессу
дантонистов.
27 Кинетт Никола-Мари (1762—1821)—член Законодательного собрания,
жирондист; направленный в армию, чтобы арестовать Дюмурье, сам был арестован и
выдан австрийцам. В 1795 г. вернулся в порядке обмена пленными во Францию,
стал членом Совета пятисот, позднее — членом Государственного совета при
Наполеоне.
28 Робеспьер имеет в виду позицию, которую занял Бриссо накануне 10 августа
1792 г.
29 21 мая 1790 г. Учредительное собрание издало декрет, согласно которому
Париж был разделен на 48 секций, каждая из которых была самостоятельной
самоуправляющейся единицей. Высшим органом самоуправления Парижа была Коммуна
из 147 выборных членов. Каждая секция выбирала для себя наименование.
f Билло-Варенн Жан-Никола (1756—1819) — якобинец, по образованию юрист,
член Конвента и Комитета общественного спасения, участник переворота 9 термп
дора; сослан по процессу бывших членов Комитета общественного спасения в
Кайенну, где, отказавшись воспользоваться амнистией, умер.
31 Клоотс Жан-Батист, позднее Анахарсис, барон дю Валь де Грае (1755—1794) —
литератор, атеист, член Конвента, казнен по процессу эбертистов.
32 Дюссо Жан (1728—1799) — литератор, академик, член Законодательного
собрания и Конвента, близок к жирондистам; позднее член Совета старейшин.
Сержан Антуан-Франсуа (1751—1847) — гравер; член Конвента, кордельер.
33 Мерлен заявлял, что «бронзу следует употреблять только на то, чтобы делать
пушки» (см.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 25).
34 Type Жак-Гильом (1746—1794) — юрист, член Учредительного собрания и
конституционного комитета второго состава; казнен по процессу деятелей парламентов.
35 Речь идет о декрете от 21 (а не 23) сентября, принятом по предложению Билло-
Варенна после декрета об уничтожении монархии. После принятия Конвентом
декрета об упразднении королевской власти 21 сентября 1792 г. все официальные
документы стали помечаться Первым годом Республики; декретами от 5 и 24 октября
1793 г. вводилось новое революционное летоисчисление, согласно которому счет велся
от I года Республики; все месяцы получали новое наименование.
36 Шассе Шарль-Антуан (1745—1824) — член Учредительного собрания и
Конвента, жирондист; участник лионского мятежа; был объявлен вне закона и
эмигрировал; позднее член Совета пятисот и Совета старейшин, сенатор при
Наполеоне.
Ланжюине Жан-Дени (1753—1827) — член Национального собрания и Конвента,
жирондист; позже член Совета старейшин; сенатор и граф при Наполеоне, пэр при
Реставрации.
Осселен Шарль-Никола (1752—1794) —член Конвента и Комитета общественной
безопасности, близок к жирондистам.
37 Монтескъю Анн-Пьер (1741—1798), маркиз, генерал, член Учредительного
собрания, в 1792 г. командующий Южной армией, был смещен по обвинению в анти-

366
A. E. Рогинская
государственной деятельности, но в связи с удачным наступлением армии Мон-
тескью в Савойе смещение было отложено; эмигрировал и вернулся в 1795 г.
38 Люкнер был обвинен в антипатриотической деятельности на заседании
Конвента 26 сентября Билло-Варенном. Через два дня обвинения против Люкнера были
повторены; тот, сказавшись больным, явиться отказался и прислал Конвенту письмо
на немецком языке.
39 В августе 1792 г. из Шалона на Марне эмигрировал генеральный прокурор Роз,
ярый монархист, скомпрометированный своим поведением во время вареннского
кризиса. Письмо Ролана об этих событиях и упоминает Робеспьер.
40 Бюзо Франсуа-Ле о нар-Никола (1760—1794) —член Конвента, жирондист.
41 На заседании Якобинского клуба Шабо выступил против статьи,
опубликованной в газете бриссотинцев «Patriote français», где говорилось о том, что Конвент
разделен на две партии, и что партия, состоящая из трети членов Конвента, является
«дезорганизующей». Бриссо было предложено явиться для объяснений.
42 Ласурс Марк-Давид-Алъбе (1763—1793) — член Конвента, жирондист.
43 Бюзо выступил против этих предложений. Было принято решение о
провозглашении единой и неделимой республики, после чего заседание было закрыто.
44 Панис Этъен-Жан (1757—Ï832)—адвокат, член Конвента, был близок к дан-
тонистам.
45 Буало Жак (1752—1793) —мэр Авалона, член Конвента и Комиссии
двенадцати; жирондист.
46 Камбон Пъер-Жозеф (1756—1820) — член Законодательного собрания и
Конвента, руководил финансовой политикой Конвента; участник событий 9
термидора.
47 Дюма Матъе (1753—1837) —генерал, член Законодательного собрания в 1791 г.,
друг Лафайета; после событий 10 августа 1792 г. эмигрант, позднее участник
наполеоновских войн.
48 Речь идет об адвокате Бернье, который называл Ронсена и Лакруа ворами,
убийцами и поджигателями.
Лакруа (Делакруа) Жан-Франсуа, де (1753—1794) —адвокат, член
Законодательного собрания и Конвента, казнен по процессу дантонистов.
Бернъе Этъен-Александр — реакционер, беспринципный политикан, участвовал
в контрреволюционных восстаниях в Вандее.
Ронсен Шарль-Филипп (1752—1794) — литератор, поэт, капитан национальной
гвардии, кордельер; в 1793 г.— помощник военного министра и командующий
революционной армии. Казнен по процессу эбертистов.
49 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 2, в сентябре 1792 г. См :
«Oeuvres complètes...», t. V. p. 40—45.
50 Речь идет об «Ami du peuple» от 15 сентября 1792 г.
51 Барбару обвинил Парижскую коммуну в том, что она призвала другие города
объединиться с ней в союз; Тальен разоблачил эту ложь.
52 Верховный суд был учрежден законами 10—15 мая 1791 г. для решения дел
высших государственных служащих против государственной безопасности. Этот суд
находился в Орлеане. Однако вследствие вялости и волокиты его деятельность не
удовлетворяла патриотов. После событий 10 августа патриоты потребовали, чтобы
государственные преступники были переведены из Орлеана в Париж для
быстрейшего разбора их дел Чрезвычайным трибуналом, созданным 17 августа 1792 г.
4 сентября заключенные транспортировались из Орлеана под охраной гвардии.
Однако, когда 9 сентября они прибыли в Версаль, преступники были растерзаны
толпой.
53 Арена Бартелеми (1775—1829) — уроженец Корсики, член Законодательного
собрания, был близок к якобинцам; во время контрреволюционного переворота
18 брюмера открыто выступал против Бонапарта; вернулся на Корсику.

Комментарии
367
54 Анселъм Жак-Бернар-Модест, & (1740—1812) — генерал, командующий армией
в Варе в 1792 г. Захватил Ниццу, был обвинен в попустительстве мародерству и
содержался под арестом до 9 термидора.
55 Паш Жан-Никола (1746—1823) — якобинец, член Конвента, военный министр
с октября 1792 г. по февраль 1793 г. Пашу приписывают изречение: «Свобода,
равенство, братство или смерть».
56 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 3, в сентябре 1792 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 46—48.
57 В указанном докладе сообщалось о том, что на одного торговца зерном
набросилась толпа, возмущенная высокими ценами на хлеб. Вмешательство национальной
гвардии лишь усугубило всеобщее возбуждение. Порядок был восстановлен после
вмешательства комиссаров Конвента.
53 Целью их миссии было навербовать 30 тысяч человек.
59 Речь в Конвенте 25 сентября 1792 г. опубликована в «La Gazette nationalle»,
№ 270, в сентябре 1792 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, 1958, p. 14—22.
С первых же заседаний Конвента жирондисты начали яростную кампанию
против якобинцев и, в частности, против Робеспьера. Так, 22 сентября Бриссо выступил
с обвинениями против «некоей партии», которую он уличал в стремлении
уничтожить все авторитеты, дезорганизовать общество, льстить народу; через два дня
жирондисты Верньо и Ланжюине выступили с требованием издания декрета против
провокаторов, взывающих к анархии; Бюзо даже потребовал создания
департаментской гвардии для защиты Конвента. 25 сентября Мерлен из Тионвиля заявил на
заседании Конвента: «Я требую, чтобы те, кто знает таких развращенных людей
в этом собрании, которые способны требовать установления триумвирата или
диктатуры,—указали бы мне тех, кого я должен убить. Я предлагаю Ласурсу, который
вчера мне сказал, что в Конвенте существует диктаторская партия, указать мне
ее». Ласурс ответил, что в Конвенте действительно существует партия, которая
стремится к господству и к тому, чтобы «сконцентрировать власть в руках
нескольких лиц», а другой депутат прямо заявил, что речь идет о партии Робеспьера.
60 Робеспьер имеет в виду Петиона.
61 Согласно закону члены Национального собрания получали право занимать
государственные должности не через два года, а через четыре года после конца
сессии.
62 Лекуант Пюйраво Мишелъ-Матъе (1764—1827)—член Законодательного
собрания и Конвента, близок к жирондистам; позднее член Совета пятисот, комиссар
Директории, после 18 брюмера — комиссар полиции; руководил финансовой
политикой Конвента.
63 Бабей Пъер-Атанас-Мари (1743—1815) — адвокат, член Конвента, близок
к жирондистам.
04 Саллъ Жан-Батист (1759—1794) —член Учредительного собрания и Конвента,
\одип из основателей клуба фельянов, поддерживал жирондистов; был казнен.
65 Дюко Роже (1747—1816) — адвокат, член Конвента, заседал в рядах «болота»,
позже — член Совета пятисот, член Директории; в 1799 г. один из трех консулов,
затем сенатор, вице-президент Сената, с 1808 г.— граф.
66 Робеспьер имеет в виду заседание Якобинского общества от 20 января 1792 г.,
когда он и Бриссо обнялись. При этом Робеспьер заметил, что этот дружественный
жест не означает, что он изменил свое мнение по вопросам об общественном благе
и что на следующем же заседании общества он ответит Бриссо по вопросу о войне.
67 Ламбалъ Мари-Тереза-Луиза de Саву а Каринъян (1749—1792), принцесса;
занимала пост главной надзирательницы дворца королевы, была арестована и казнена
во время сентябрьских событий 1792 г.
68 Робеспьер имеет в виду Марата.

368
А. Е. Рогинская
69 Этот вопрос действительно не поднимался в избирательных собраниях. Тем
не менее в парижских секциях существовала небольшая часть сторонников
раздела имуществ. Жирондисты и роялисты, спекулируя этой идеей, рассчитывали
таким образом привлечь на свою сторону собственников.
70 Речь в Обществе друзей свободы и равенства (Якобинском клубе) 15 октября
1792 г. опубликована отдельной брошюрой по постановлению Общества (см.:
«Oeuvres complètes...», t. IX, p. 32—40).
Бюзо 24 сентября 1792 г. выдвинул предложение поставить у Конвента
департаментскую стражу. 5 октября Ланжюине повторил это предложение. На следующий
день одна из парижских секций представила в Конвент адрес с протестом. 8 октября
Бюзо, выступая от имени Военного комитета, прочел свой доклад в Конвенте, где
было решено опубликовать его и поставить на обсуждение. 8 октября на заседании
Якобинского клуба началась дискуссия, которая продолжалась несколько дней, по
вопросу о департаментской страже. В ней приняли участие, помимо Робеспьера,
Колло д'Эрбуа, Сен-Жюст и др.
Сен-Жюст Луи-Антуан (1767—1794) —член Конвента и Комитета общественного
•спасения, якобинец, друг и соратник Робеспьера.
71 В эту комиссию входили: Бюзо, Делакруа, Манюель, Тюрио, Лезаж и Матье.
Комиссия стала называться «Комиссией девяти» после того, как в ее состав были
включены Гаран де Кулон, Рёбель и Руайе.
Тюрио де ла Розвер Жак-Александр (умер в 1829 г.) — адвокат, член
Законодательного собрания и Конвента, монтаньяр, участник переворота 9 термидора.
Лезаж Дени-Туссен (1758—1796) —адвокат, член Конвента, жирондист, осужден
как предатель, скрывался до 9 термидора, член Совета пятисот.
Гаран de Кулон Жан-Филипп (1749—1816) — адвокат, член Генерального
совета Коммуны, член Законодательного собрания и Конвента, позднее член Совета
пятисот, сенатор и гра'ф империи.
Рёбель Жан-Франсуа (1747—1807)—адвокат, член Конвента, вначале близок
к якобинцам, позднее перешел в стан их врагов; член Совета пятисот, затем
Директории, после 18 брюмера отошел от политики.'
Руайе Жан-Паскаль (1761—1819) —член Законодательного собрания и Конвента;
деятель термидорианской реакции.
72 Проект об установлении королевской гвардии был предложен Туре на
заседании Учредительного собрания 1791 г. Проект встретил резкую отповедь со стороны
Робеспьера и не был принят.
73 Робеспьер имеет в виду вопрос о перенесении места заседаний
Национального собрания, который поднимался неоднократно: так, 8 августа 1792 г. на
заседании Якобинского клуба было предложено перевести Национальное собрание в
Руан или Амьен, а 22 октября 1792 г.— в Тур.
74 Робеспьер имеет в виду Петиона.
75 Речь идет о расстреле на Марсовом поле 17 июля 1791 г.
76 21 октября 1792 г. в Конвенте была зачитана петиция от федератов Марселя,
в которой предлагалось организовать департаментскую стражу. Депутаты
парижских секций выступили против этого проекта.
77 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 1, 19 октября 1792 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 15—21.
В этом письме Робеспьер излагает свои соображения о новой конституции,
проект которой должен был подготовить Конвент. Идеи создания подлинно
демократической республики, высказываемые здесь Робеспьером, резко отличались от
предложений, выдвигавшихся жирондистами.
78 5 сентября 1792 г. Робеспьер был избран первым депутатом от Парижа (из
525 голосов за него было подано 338).

Комментарии
369
79 Робеспьер неоднократно возвращался к мысли о том, что народ сам должен
защищать свои права и свободу. Он указывал, в частности, что «национальной
гвардией должна быть действительно вся нация, чтобы суметь, в случае
необходимости, защищать свои права». Граждане должны быть вооружены, «чтобы быть
готовыми защищать свои законы и свою свободу от деспотизма...». «Конституционные
законы определяют правила, которые следует соблюдать, чтобы быть свободными,
обеспечивая выполнение законов» (см.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 18, notes).
80 Робеспьер цитирует Ж.-Ж. Руссо. «Об общественном договоре или принципы
политического права», книга вторая. См. русский перевод. М., 1938, стр. 33—34.
81 Речь в Обществе друзей свободы и равенства (Якобинском клубе) 28 октября
1792 г. опубликована отдельной брошюрой в Париже в 1792 г. См. «Oeuvres
complètes...», t. IX, p. 44—60.
Якобинцы приняли решение опубликовать и широко распространить
выступление Робеспьера.
82 Робеспьер имеет в виду волнения, происходившие в Ниме и Монтобане в
марте — октябре 1790 г.
83 Робеспьер имеет в виду расстрел на Марсовом поле 17 июля 1791 г., а также
судебное преследование тех патриотов, которые после бегства короля потребовали
отречения Людовика XVI от трона.
84 Речь идет о вооруженном подавлении волнений в армии в августе 1790 г.,
организованном маркизом Буйе при помощи Лафайета.
85 Обычай давать порочащие характеристики провинившимся солдатам был
введен военным министром Латур дю Пеном в 1790 г. Депутаты Национального
собрания неоднократно подвергали его резкой критике. 6 августа 1790 г. Военный комитет
Учредительного собрания внес предложение, согласно которому наказания в армии
были упорядочены и смягчены.
86 Робеспьер имеет в виду закон о военном положении.
87 Варвик Ричард Невиль, граф (1428—1471), по окончании Столетней войны
(1337—1453), опираясь на войско, последовательно низлагал и восстанавливал на
троне Англии Генриха VI Ланкастерского и Эдуарда IV. Был разбит при
сражении при Барнете, где и погиб; получил у англичан прозвище King Maker
(делатель королей).
88 «La Gazette Universelle» — выпускалась Буйе и Серизье с 1 декабря 1789 г. по
10 августа 1792 г. С 15 ноября 1792 г. вместо нее стали выходить «Nouvelles
politiques, nationales et étrangères».
89 «Ami des Patriotes)}, иначе «Défenseur de la Révolution» издавался с 27 ноября
1790 г. по 10 августа 1792 г. под редакцией Дюкенуа и Реньо де Сен-Жан д'Анже ли
за счет цивильного листа.
90 «Le Journal de Paris» — ежедневная газета, основанная в 1777 г. Прекратила
свое существование 10 августа 1792 г., но была возобновлена с 1 октября того ж£
года под редакцией Кондорсе, Сиейеса и др.
91 «La Chronique de Paris» — жирондистская газета, руководившаяся Кондорсе.
92 «Monsieur Perlet lui-même» — газета, основанная в самом начале революции,
называвшаяся по имени ее собственника и редактора Перле.
93 «Logographe» — газета, выходившая с 27 апреля 1791 г. по 18 августа 1792 г.
Газету поддерживали Ламет и Дюпор. Она получала большие дотации за счет
цивильного листа.
94 Робеспьер имеет в виду первый период революции (14 июля 1789 г.—10
августа 1792 г.), когда у власти находились сторонники конституционной монархии —
фельяны.
95 Мори и д'Андре не являлись редакторами и издателями газет. Робеспьер
имеет в виду их речи.
24 т. II

370
A. E. Рогинская
96 17 марта 1793 г. жирондисты внесли предложение об установлении смертной
казни всякому, кто будет предлагать аграрный закон.
97 Речь идет о Ролане.
98 Речь идет о Колло д'Эрбуа.
99 Имеется в виду Дантон.
100 Робеспьер имеет в виду Кондорсе и руководимую им газету «La Chronique
de Paris».
101 Робеспьер говорит о письмах и донесениях Ролана и, в частности, о
донесении, в котором сообщалось о казни арестованных толпой в Версале, в сентябре
1792 г., а также о положении дел в районе Шал она на Марне.
102 Речь идет о «La Maison de Secours et de Commerce», основанном в 1791 г.,
29 марта 1792 г. было объявлено о банкротстве «La maison de Secours» и об аресте
его директора Гийоме. «La Maison de Secours et de Commerce» выпустил 12 млн.
банкнот мелкими купюрами. Коммуна, по предложению мэра Петиона, предоставила
временный аванс для выплат по банкнотам. Однако этого не хватило и «La maison
de Secours» вынужден был обращаться за помощью к Законодательному собранию,
а затем к Конвенту. Денег по-прежнему не хватало, и в октябре — ноябре 1792 г.
денежные выплаты были прекращены.
103 На заседании Конвента 19 октября 1792 г. Гаде заявил в ответ петиционерам,
выступившим якобы от имени парижских секций: «Конвент всегда готов
выслушивать советы добрых граждан, но он объявляет, что эти советы он будет принимать
только от представителей французского народа».
104 Представители Комитета бдительности выступили 1 октября с протестом
против клеветы, направленной в адрес Комитета. В частности, речь шла о письме Ла
Порта, где говорилось, что деньги цивильного листа шли на подкуп членов
Законодательного собрания для того, чтобы добиться от них декрета о сокращении пенсий,
которые выплачивались Людовику XVI по цивильному листу. Комиссии двадцати
четырех было поручен© расследовать протест Комитета бдительности против
предъявленных ему обвинений и проверить архив Комитета.
105 В октябре 1792 г. на востоке Парижа были начаты фортификационные
работы, так как возникла угроза вражеского вторжения. Согласно декрету от 26
сентября, рабочие оплачивались сдельно и лишь в виде исключения — поденно. Однако
18 октября работы были на три дня приостановлены, а рабочим за эти дни было
уплачено из расчета поденного заработка. 23 октября в Конвент пришло донесение,
в котором сообщалось о якобы многотысячном сборище недовольных на Вандомской
площади. Командированные для проверки этого сообщения Комитетом безопасности
комиссары доложили, что многотысячного сборища на Вандомской площади они не
обнаружили и что там собралось не более 200—300 человек. Эта рабочая
манифестация напугала членов Конвента. Был срочно отдан приказ об отсылке рабочих по
департаментам, с уплатой по 3 су за каждое лье, отделяющее Париж от
соответствующего департамента.
106 Робеспьер имеет в виду речь Барбару, произнесенную 25 сентября 1792 г.,
в которой тот требовал издания декрета, обязывающего объединить представителей
от всех департаментов на защиту Конвента.
107 Якобинский клуб принял решение опубликовать и распространить эту речь
Робеспьера.
108 Речь в Конвенте 29 октября 1792 г. опубликована в «Gazette nationale ou le
Moniteur universel», № 305, в октябре 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 62—67.
На заседании Конвента 29 октября 1792 г. министр внутренних дел Ролан
выступил с докладом о положении в Париже, в котором резко нападал на
Генеральный совет Коммуны, на отдельные секции и, особенно, на Робеспьера. С речью,
полной грубых нападок на Робеспьера, выступил Луве. Робеспьер тщетно требовал ело-

Комментарии
371
ва, пока, наконец, не добился того, чтобы на следующем заседании Конвента ему
было предоставлено право для ответа его обвинителям. Одновременно было решено
опубликовать «Робеспьериду» Луве. Выступление Луве вызвало возмущение
широкой общественности.
Ю9 Робеспьер младший Огюстен-Бон-Жозеф (1763—1794) — брат и
единомышленник Максимилиана Робеспьера, член Конвента, казнен 10 термидора.
110 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 5, в ноябре 1792 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 56—64.
111 Робеспьер всегда относился с большим вниманием к народным
представителям. Он считал, что поскольку закон выражает общественное мнение, постольку воля
суверенного народа никогда не должна подменяться волей отдельного лица.
112 Тимолеон (IV в. до н. э.) возглавлял борьбу греков против тирании в
Коринфе, а затем — против власти Карфагена в Сицилии.
Пелопид — вождь народной партии в Фивах, которые ему удалось освободить
от ига Спарты в 378 г. до н. э.
113 Казнь английского короля Карла I (в 1649 г.) в результате победы
английской буржуазной революции вызвала резко враждебную реакцию в правящих
кругах Европы. Тем не менее ни .Франция, ни какая-либо другая страна ничего н!е
предприняли, чтобы спасти Карла I.
114 Монтескье Шарль-Луи де, барон (1689—1755) — один из первых
представителей французского просвещения, основоположник буржуазного
конституционализма, автор «Персидских писем», «Духа законов» и др. (различные издания русских
переводов).
115 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 6, в ноябре 1792 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 75—77.
Робеспьер в этой статье выступает против доклада Ролана от 29 октября,
направленного против свободы печати.
116 Речь в Конвенте 15 ноября 1792 г. опубликована отдельной брошюрой в
1792 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 79—100.
На заседании Конвента 29 октября Робеспьер потребовал, чтобы Конвент
предоставил ему право публично ответить на обвинение Луве; эта возможность была
ему предоставлена на следующем заседании 5 ноября. Множество граждан
дежурили ночь у дверей Конвента, чтобы иметь возможность туда попасть. Все места были
переполнены до отказа. Как только Робеспьер появился в дверях, со всех сторон
раздался гром рукоплесканий и крики: «Робеспьер, на трибуну!»
Якобинский клуб постановил напечатать и распространить речь Робеспьера.
11 ' Этим необычным обращением Робеспьер хотел подчеркнуть несовместимость
понятия народного суверенитета, сущность которого он неоднократно
формулировал, с выдвинутым против него обвинением в диктатуре.
118 Луве выдвинул против Робеспьера обвинение в том, что будто бы Робеспьер
в 1791 г. встречался с Маратом у Колло д'Эрбуа, еще чаще — у Робера, иногда — у
Дантона. После речи Робеспьера Луве опубликовал против него клеветнический
памфлет. Робер, выступив в печати, категорически опроверг обвинения Луве.
Робер Пьер-Франсуа-Жозеф (1763—1826) —член Конвента, монтаньяр, друг
Дантона.
119 Пристли Джозеф (1733—1804) — английский ученый-естествоиспытатель,
философ, публицист; писал о том, что значение французской революции выходит за
пределы Франции.
120 Именно за выдвижение Марата в избирательный корпус жирондисты более
всего нападали в этот период на Робеспьера.
121 Робеспьер имеет в виду революционного писателя Лавиконтри, которому,
помимо упомянутой книги «Преступления королей Франции от Хлодвига до
Людовика XVI» (опубл. в 1791 г.), принадлежит также «Преступления римских пап». Книги
24*

372
A. E. Рогинская
Лавиконтри пользовались в свое время большой популярностью, а их автор был
избран депутатом Конвента, где он примкнул к монтаньярам.
122 Зта часть выступления Робеспьера в защиту Коммуны 10 августа имеет
большое значение, так как здесь Робеспьер устанавливает различие между законным
конституционным строем, с одной стороны, и революционной обстановкой, с другой.
Это определение он неоднократно повторяет в своих речах, чтобы узаконить
революционное правительство.
123 Робеспьер имеет в виду Манда де Грансей (см. прим. 8).
124 Марк Порций Катон Старший (234—149 г. до н. э.) —консул и цензор;
считался образцом гражданских добродетелей. Во время Пунических войн настойчиво
требовал уничтожения Карфагена. После смерти Катона ему была воздвигнута
статуя.
125 Речь идет о Луи-Александре де ла Рошфуко д'Анвилъ — президенте
парижского департамента, который перед восстанием 10 августа 1792 г. бежал и укрылся
в Руане; оттуда он послал протест против деятельности повстанческой Коммуны.
3 сентября 1792 г. он был убит.
126 Робеспьер намекает на запрещение издания роялистских газет,
последовавшее после 10 августа 1792 г. В число этих газет попали: «Gazette de Paris», «Ami du
Roi», «Feuille du jour», «Spectateur national», «Journal de la Cour et de la Ville»,
«Journal de Paris», «Gazette Universelle», «Annales monarchiques», «Bulletin de Minuit»,
«Journal ecclésiastique», «Logographe», «Journal national».
127 Прюдом, который в то время пользовался расположением жирондистов,
выразил свое удивление этим обвинением: «Народ,— писал он,— немало был удивлен,
узнав об обвинении Неподкупного в участии в событиях 2 сентября».
Прюдом Луи-Мари (1752—1830) — журналист, основатель журнала «Révolutions
de Paris», арестован в начале 1792 г., после 9 термидора враг якобинцев.
128 С 26 по 31 августа Робеспьер, который являлся тогда председателем
первичного собрания секции Вандомской площади, не посещал заседания Генерального
совета Коммуны.
129 Речь идет о герцоге Филиппе де Ноайл'ъ — контрреволюционере, помогавшем
Людовику XVI держать связь с австрийцами и французскими эмигрантами в
Кобленце; гильотинирован в 1793 г.
130 23 августа 1792 г. крепость Лонгви была сдана войскам коалиции; 2
сентября 1792 г. прусские войска герцога Брауншвейгского взяли Верден и двинулись на
Париж.
131 Робеспьер вспоминает здесь известное выступление Дантона на заседадии
Законодательного собрания 2 сентября, когда тот закончил свою речь словами:
«Набат, который звучит,— это не сигнал тревоги, а сигнал атаки на врагов родины.
Чтобы победить их, нужна смелость, смелость и еще раз смелость — тогда Франция
будет спасена».
132 Робеспьер имеет здесь в виду заявление Комитета бдительности Парижской
коммуны, адресованное Конвенту 7 октября, в котором сообщалось об ошибке,
допущенной в отношении немецкого графа Витгенштейна, который находился на
службе во французских войсках. Витгенштейн был обвинен в контрреволюционной
деятельности, 11 августа 1792 г. арестован и казнен в сентябре того же года.
Французские издатели речей Робеспьера высказывают сомнение в том, что в данном случае
произошла ошибка, так как известно, что 10 августа 1792 г. Витгенштейн находился
в рядах защитников Тюильри против революционного народа. (См.: «Oeuvres
complètes...», t. IX, p. 93—94, прим. 33.)
133 Комиссия двадцати одного была создана в соответствии с декретом от 6
декабря 1791 г. для подготовки процесса короля.
134 Речь идет о Делакруа.

Комментарии
373
135 В своем памфлете, направленном против Робеспьера, Луве приписывает ему
следующие слова: «Никто не осмеливается назвать предателей. Тогда я, для блага
народа, назову их. Я отмечаю губителя свободы Бриссо, партию Жиронды,
злодейскую „Комиссию 21" Национального собрания. Я обвиняю их в том, что они продали
Францию Брауншвейгскому и в том, что они заранее получили вознаграждение за
свою трусость». (См.: Р е 11 i е г. Dernier tableau de Paris, ou Récit historique de la
Révolution du 10 août, t. II, p. 234.) Робеспьер решительно опровергал это и другие
обвинения со стороны жирондистов.
136 В античной) Греции Страху действительно воздвигались статуи и алтарр.
Спартанцы выстроили храм Страха близ Эфор. В древнем Риме также почитали
это божество. Так, римский царь Тулл Гостилий дал обет, во время одного сражения,
посвятить ему храм, что и было сделано. Жрецы этого храма назывались «pavorii»
(от латинского pavor, is — страх, ужас).
137 29 декабря 1791 г. Ролан сообщил об упоминаемом Робеспьером анонимном
письме в Конвент. Автором письма, как было установлено, являлся Рош Маркандье
(1767—1794) — журналист, автор клеветнических антиякобинских памфлетов, член
Клуба кордельеров, близкий к жирондистам; поступив на службу в Министерство
внутренних дел, был определен в полицию. В упоминаемом письме он обвинял
членов Клуба кордельеров в подготовке новых убийств и в том, что те прикрываются
именем Робеспьера. Маркандье был гильотинирован.
138 Речь идет о докладе Ролана, сделанном 29 октября.
139 Робеспьер имеет в зиду материалы полиции, находившиеся в руках Роша
Маркандье.
140 В «Journal de France» (ноябрь 1792 г., № 46, стр. 4) сообщалось, что речь
Робеспьера часто прерывалась бурными аплодисментами и лишь один раз —
протестом. Конвент принял решение опубликовать эту речь в том же количестве
экземпляров, что и речь Луве. Эта последняя, по приказу Ролана, должна была выйти
в 15 820 экземплярах.
14! Речь в Национальном конвенте 30 ноября 1792 г. опубликована в «Journal des
débats et décrets» в ноябре 1792 г., № 72, p. 491. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 106—107.
В начале заседания 30 ноября 1792 г. выступили комиссары Конвента, Лекуант
Пюйраво и Бирото, которые охарактеризовали тяжелое положение дел в
департаменте Эр и Луары, откуда они прибыли. Народные волнения в этом департаменте,
согласно донесению комиссаров, были вызваны дороговизной и проектом уничтожения
религиозных культов. Дантон высказал мнение, что причиной волнений является
медлительность суда над королем. Было предложено послать для выяснения
истинного положения дел новых комиссаров, после чего слово взял Робеспьер. Конвент,
по предложению Делакруа, принял решение направить в упомянутый департамент
войска.
Бирото Жан (1758—1793) —член Конвента, жирондист, участник лионского
мятежа. Казнен в Бордо.
142 Речь идет о Сен-Жюсте.
143 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 7, в ноябре 1792 г. См.: «Oeuvres
complètes...», t. V, p. 97—115.
w Петион Ж ер ом (1753—1794) находился в дружеских отношениях с Робеспьером
в первые годы революции. Осенью 1791 г. Петион был избран мэром Парижа, а
затем — депутатом Конвента. В то же время он тайно начал завязывать связи с
вождями Жиронды и с конца 1791 г. стал открыто выступать против Робеспьера. В ответ на
речь Робеспьера, произнесенную 5 ноября в Конвенте, Петион, который не смог там
выступить, опубликовал свой ответ в ряде газет под следующим заглавием: «Речь
Жерома Петиона против Максимилиана Робеспьера».

374
A. E. Рогинская
144 Речь идет о восстании 10 августа 1792 г.
145 Намек на Шабо, о котором говорили, что он собирался покончить еамоубий
ством, дабы ответственность за это была возложена на королевский двор. Кучинский
(«Dictionnaire des Conventionnels», t. I—IV. Paris, 1916, art. Chabot) считает все это
легендой.
146 Депуа (Depoix или De Poix) Филипп de Ноайлъ — см. прим. 129.
147 2 сентября 1792 г., в связи с осадой Вердена, Коммуна отдала приказ бить
тревогу и закрыть заставы; она обратилась к парижским гражданам с призывом во
оружиться и составить армию в 60 тысяч человек для защиты Парижа.
148 Луи de Крийон — прославленный товарищ по оружию французского короля
Генриха IV (1553'—1610), не принявший, однако, участия в одном из решающих
сражений, в связи с чем Генрих IV писал: «Повесься, мой храбрый Крийон, при Арке
мы победили, а тебя там не было».
149 Робеспьер получил 338 голосов, в то время как Петион собрал лишь 136
голосов.
150 Патрис — имя издателя речи Петиона против Робеспьера.
151 В своем письме, адресованном якобинцам, Петион писал: «Я видел, как
Робеспьер дрожал, стремился бежать и не осмеливался показаться в Собрании».
152 Латур-Мобур Мари-Шарлъ-С'езар de Фей (1757—1831) —член Национального
собрания, один из командиров армии Лафайета, эмигрировал в 1792 г., позднее на-
аолеоновский генерал.
153 Нарбо^н занимал пост военного министра с 11 декабря 1791 г. по 19 марта
1792 г.
154 Робеспьер имеет в виду появившийся в то время глагол «brissoter» — «брис-
сотировать», что означало — интриговать.
155 Эскобар Мендоза Антонио (1589—1669) — испанский иезуит. Паскаль в своих
«Provinciales» гневно обрушивается на него. Термин «Эскобар» стал обозначать
лицемера и ханжу.
156 Сикст V (до посвящения в сан он носил имя Феликса Перетти) был избран
на папский престол в 1585 г. Члены конклава рассчитывали, что его умственная
неполноценность предоставит им полную свободу действий. Однако тотчас после
своего избрания новый папа быстро дал понять, что он лишь симулировал слабоумие
и в течение пяти лет (до 1590 г.) полновластно правил троном св. Петра.
157 Дасъе Андре (1651—1722) и его жена Анна Лефевр — известные французские
филологи, авторы многочисленных трудов.
Скюдери Жорж де (1601—1667) — французский поэт и романист.
158 Оргон и Эльмира — персонажи из пьесы Мольера «Тартюф».
159 Намек на то, что Бриссо, будучи отнюдь не знатного происхождения, в
юности присоединил к своему имени название отцовского владения «Уарвиль», которое
он переменил на «Варвиль».
160 Жеронт — персонаж из пьесы Мольера «Проделки Скапена».
161 Сталь Анна Луиза Жермен де (1766—1817), баронесса, дочь Неккера;
известная писательница.
Кондорсе, маркиза, жена Жана Аптуана Кондорсе.
162 Агис IV, правитель Спарты (245—241 г. до н. э.), боролся против олигархии
за осуществление реформ. В частности, пытался провести отмену долгов и произвести
новый раздел земель в пользу беднейшего свободного населения. Аристократы под
руководством царя Леонида арестовали Агиса и суд эфоров приговорил его к
удушению.
163 Робеспьер имеет в виду распятие Христа.
164 Сократ (469—399 гг. до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист, был
признан опасным для афинской демократии и приговорен к смертной казни; умер,
приняв яд.

Комментарии
375
Сидней Олъджернон (1622—1683) —боролся против английского короля Карла I
во время английской революции. При реставрации Стюартов он был обвинен в
участии в заговоре 1682 г. против Карла II и казнен.
165 См. примечание 141.
166 Намек на Бриссо, который еще в июне 1791 г. выступал за республику.
Робеспьер, Марат и их единомышленники считали в тот период провозглашение
республики преждевременным.
167 Робеспьер имеет в виду персонаж из древнегреческой мифологии —
разбойника Прокруста, который укладывал свои жертвы на специальное ложе и тех, кому
оно было длинно, вытягивал, а тем, кому ложе было коротко, отрубал ноги (т. н.
«прокрустово ложе»),
168 Речь в Национальном конвенте 2 декабря 1792 г. опубликована отдельной
брошюрой в декабре 1792 г. в Париже. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 110—
117.
На заседании Конвента 2 декабря снова был поставлен вопрос о положении в
департаменте Эр и Луары, обсуждавшийся уже 30 ноября. 2 декабря было зачтено
обращение администрации этого департамента, в котором содержалась просьба
установить твердые цены на зерно.
Сен-Жюст, считавший, что все продовольственные затруднения вызваны
инфляцией, на заседании 29 ноября предложил декретировать: продажу эмигрантских иму-
ществ; право уплаты поземельного налога (тальи) натурой, а не деньгами;
упорядочение продажи хлеба; введение свободы торговли в стране, а также закона о
правилах речного судоходства. В результате дискуссии Конвент постановил опубликовать
и разослать письма администрации департамента Эр и Луары по всем
департаментам Франции.
169 В петиции в Конвент от департамента Вар, зачитанной на заседании 25
ноября 1791 г., подчеркивалась та же мысль: «Нас хотели уморить голодом в 1789 г., и
сейчас пытаются прибегнуть к этому средству». См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 110, note.
170 Речь идет о генеральном контролере финансов Людовика XVI — Тюрго
(1727—1781), который издал 18 сентября 1774 г. эдикт о свободе торговли хлебом.
Под натиском феодальной аристократии он вынужден был уйти в 1776 г. в отставку
и был заменен Неккером.
171 Робеспьер имеет в виду декреты от 31 декабря 1791 г. и 6 января 1792 г. о
свободной торговле хлебом.
172 Имеется в виду Неккер.
173 На заседании Конвента 29 ноября 1792 г. депутат Фей поддержал Сен-Жюста,
требуя установления свободы торговли хлебом.
Габриель (1740—1801) — член Законодательного собрания и Конвента, враг
якобинцев; член Совета старейшин.
174 Публикуя это выступление, «Moniteur» добавляет: «Священная собственность,
т. е. народная собственность, принесена в жертву интересам преступной торговли,
а жизнью людей жертвуют во имя роскоши богатеев и жадности пиявок, сосущих
общество». См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 116, note.
i75 речь в Конвенте 3 декабря 1792 г. опубликована в «Gazette nationale, ou le
Moniteur universel», № 340, в декабре 1792 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 121—130.
Вопрос о суде над бывшим королем впервые был поставлен в Конвенте 13 ноября
1792 г., но обсуждение не привело ни к каким результатам. Робеспьер тогда решил
выступить в печати и изложить свою точку зрения в «Письмах своим доверителям»
(№ 5, ноябрь 1792 г., стр. 103). Здесь он высказывает мнение, что по отношению
к Людовику XVI не следует применять положение конституции, провозглашающее

376
A. E., Рогинская
короля неприкосновенным, так как Людовик XVI, организуя заговор против свободы,
тем самым нарушил конституцию. Поэтому судить его должен сам народ.
176 Робеспьер имеет в виду процесс английского короля Карла I, который
завершился казнью последнего в 1649 г.
177 Речь идет о процессе королевы Шотландии Марии Стюарт, который
закончился ее казнью в 1587 г.
178 Конвент предоставил возможность Людовику XVI пригласить для своей
защиты адвокатов. Петион и некоторые другие депутаты предложили допустить
неограниченное количество адвокатов — предложение это вызвало возражение
Робеспьера.
179 Робеспьер имеет в виду выступление жирондиста Рузе, который на заседании
Конвента 15 ноября стал перечислять мнимые заслуги Людовика XVI. Вслед за Рузе
выступил епископ Фоше, который заявил, что казнь короля обратится против
революции, так как вызовет в народе чувство жалости к Людовику XVI.
Рузе Жан-Мари (1743—1820) —профессор права, член Конвента, враг якобинцев,
деятель термидорианской реакции, член Совета пятисот, граф империи.
Фоше Клод (1744—1793) —член Законодательного собрания и Конвента,
жирондист, один из основателей «Социального клуба».
180 Робеспьер имеет в виду следующие слова Петиона на заседании Конвента
13 ноября: «В столь ответственном деле (как суд над королем.— А. Р.) вы,
несомненно, должны действовать величественно, после зрелого обсуждения и решения».
181 Робеспьер здесь возражает Фоше и Рузе, которые доказывали, что Конвент
не обладает достаточной компетенцией, чтобы вершить суд над королем.
182 Эта речь Робеспьера произвела на заседании Конвента огромное впечатление.
О ней заговорили почти все газеты, указывавшие на глубокое внимание депутатов
и на бурю аплодисментов, раздававшихся с трибун.
183 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 5 декабря 1792 г. опубликована
в «Journal des débats...», № 314, стр. 1, в декабре 1792 г. См.: «Oeuvres complètes...»,
t. IX, p. 143-144.
5 декабря 1792 г. в Конвенте от имени Комиссии двенадцати были прочитаны
документы, захваченные в несгораемом шкафу Тюильрийского дворца, свждетель-
ствовавшие о предательстве Мирабо. Письмо интенданта цивильного листа Ла
Порта, адресованное королю от 21 марта 1791 г., обнаруживало продажность Мирабо. На
заседании Конвента было внесено предложение, чтобы бюст Мирабо, находившийся
в зале заседаний, был уничтожен, а прах Мирабо выброшен из Пантеона. Однако
Конвент ограничился решением завесить бюст, а окончательное решение отложить
до рассмотрения этого вопроса в Комитете народного образования.
В тот же день, после заседания Конвента, в Якобинском клубе было внесено
предложение уничтожить находившийся в помещении клуба бюст Мирабо, что и было
тотчас же сделано: бюст был сброшен и вдребезги разбит.
Гельвеций Клод-Адриан (1715—1771) — французский философ-материалист,
основные работы: «Об уме», «О человеке».
184 Замечания о проекте, внесенном Комитетом финансов, опубликованы в
«Lettres à ses commettans», № 8, в декабре 1792 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. V,
p. 116-121.
Этот проект был представлен Камбоном. Он обсуждался на заседаниях
Якобинского клуба 16—18 ноября 1792 г.
185 В дискуссии, развернувшейся при обсуждении гражданских прав в
Конвенте, также шла речь об уменьшении роли и независимого положения духовенства в
государстве.
186 Хотя Робеспьер полагал целесообразным сохранить в какой-то форме религию
и религиозный культ, он тем не менее считал недопустимым наделять священников
светской властью.

Комментарии
377
187 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 7 декабря 1792 г. опубликована
в «Journal des débats», в декабре 1792 г., № 313, р. 3. См.: «Oeuvres complètes...»,
t. IX, p. 148—160.
188 Робеспьер говорит об обвинении, выдвинутом на заседании Якобинского клуба
7 декабря 1792 г. против Гассенфраца в том, что тот выступил против деятельности
администрации, ведавшей продовольствием, и якобы сеял панику в связи с
продовольственным положением в Париже.
Гассенфрац Жан-Анри (1755—1827) —ученый; член Совета Коммуны и
Конвента; участвовал в организации национальной обороны.
189 Гарнъе, Антуан-Мари-Шарлъ (1742—1803) —член Конвента и Комитета
общественной безопасности; дантонист.
Робеспьер, говоря далее о выступлениях врагов якобинцев, имеет в виду, в
частности, собрание жирондистских депутатов во главе с Барбару в ресторане, где
произносились речи, направленные против якобинцев.
190 речь в Обществе друзей свободы и равенства 16 декабря 1792 г.
опубликована в «Journal des débats», № 321, p. 2—3, в декабре 1792 г. См.: «Oeuvres complètes...»,
t. IX, p. 167—169.
На заседании Конвента 16 декабря 1792 г. Бюзо предложил издать декрет об
изгнании из Франции Филиппа Орлеанского, его сыновей и всех родственников
Людовика XVI. Луве предложил распространить этот декрет на всех членов семьи
Бурбонов, за исключением сестры и детей короля. Дискуссия приняла ожесточенный
карактер. В результате было принято решение отложить вопрос об изгнании
Филиппа Орлеанского на три дня, но незамедлительно издать указ об изгнании в
недельный срок всех членов семьи «Бурбонов — Капетов».
В тот же день в Якобинском клубе Камилл Демулен сообщил о результате
заседания Конвента, после чего выступил Робеспьер. Марат высказался против
преследования Филиппа Эгалите, указав на то, что герцог Орлеанский является
депутатом Конвента и занимает дружественную по отношению к революции
позицию.
191 Камилл Демулен считал, что требование изгнания Бурбонов со стороны
жирондистов является лишь маневром, посредством которого те рассчитывают
заставить патриотов выступить с защитой Филиппа Эгалите.
Демулен Кам'илл (1762—1794) — журналист, один из основателей Клуба
кордельеров, член Конвента, был близок к дантонистам; казнен в 1793 г.
192 Робеспьер воспроизводит слова Луве, который в своем выступлении сказал:
«Речь Брута, произнесенная более дцух тысяч лет тому назад, до такой степени
применима к современной ситуации, что можно предположить, что это я ее произнес
сегодня». См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 167, note.
193 Брюлар Алексис граф Жанлис, маркиз де Силлери (1737—1793) —депутат от
дворянства в Генеральные штаты 1789 г. и член Конвента; был близок к Дюмурье.
Его жена, мадам Жанлис, была воспитательницей детей Филиппа Орлеанского.
194 Робеспьер отвечает здесь К. Демулену, который заявил, что изгнание Филиппа
Эгалите равнозначно тому, чтобы «потребовать его умерщвления в Кобленце».
195 Буагийон Габриель, генерал французской армии, член Якобинского клуба,
затем жирондист; казнен в 1793 г.
196 Речь в Национальном конвенте 19 декабря 1792 г. опубликована в «Gazette
nationale», в декабре 1792 г., № 356. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 172—175.
16 и 19 декабря в Конвенте продолжалось обсуждение вопроса об изгнании
Филиппа Эгалите. Шамбон выступил с просьбой дать возможность представителям
48 секций Парижа передать петицию по этому вопросу. Это вызвало дискуссию.
После того, как выступил Робеспьер, дискуссия продолжалась. В результате было
решено, что вопрос о судьбе всех Бурбонов, в том *шсле и Филиппа Эгалите, будет
решен после суда над королем.

378
A. E. Рогинская
197 Робеспьер, в частности, имеет в виду герцога Шартрского (1773—1850),
старшего сына Филиппа Эгалите, будущего короля Филиппа (Луи-Филиппа Орлеанского,
1830—1848), который в 1792 г. служил в армии под командованием Дюмурье.
198 Робеспьер имеет в виду следующее предложение Гаде, которое тот внес 9
декабря: «В течение недели первичные собрания каждого департамента должны
произвести очистительное голосование для того, чтобы утвердить или отозвать
депутатов своего департамента». Барер, который председательствовал в заседании, в знак
протеста против выступления Гаде, покинул председательское кресло. Мнения в
Конвенте разделились, и в конце концов было принято решение передать этот вопрос
в Конституционный комитет.
Барер де Въезак, Бертран (1755—1841) — адвокат, член Национального собрания
и Конвента, член Комитета общественного спасения.
199 Робеспьер говорит здесь о жирондистах.
200 Тюро де Линъер Луи (1761—1797) —депутат Законодательного собрания,член
Конвента, близок к жирондистам, потом к якобинцам; служил при Директории.
201 Мазюйе Клод-Луи (1760—1794)—адвокат, депутат Законодательного
собрания, член Конвента и Комитета финансов; жирондист.
202 Второе письмо Робеспьера в ответ на вторую речь Петиона опубликовано в
«Lettres à ses commettans», в декабре 1792 г., № 10. См.: «Oeuvres complètes...», t. V,
p. 140-150.
203 Эдил — выборное должностное лицо в древнем Риме, в обязанность которого
входило следить за порядком в городе, состоянием храмов, рынков и т. д.
Квестор — также должностное лицо в древнем Риме; коллегия квесторов ведала
главным образом государственной казной.
Робеспьер хочет сказать, что Петиона можно сравнивать с Катоном Утическим
(см. прим. 96, т. I) только тогда, когда речь идет об исполнении чиновных
обязанностей; в роли же политического оратора Петион не выдерживает сравнения с
Катоном, произносившим речи против Цезаря или против его приближенного Клодия.
204 Имеется в виду одно из приключений Одиссея, в известной «Одиссее» Гомера.
205 речь идет о заседании Конвента 5 ноября, когда было принято решение
отклонить рассмотрение вопроса об обвинении Робеспьера, выдвинутом Луве.
206 Робеспьер имеет в виду «Речь Петиона по поводу обвинения, выдвинутого
против Максимилиана Робеспьера», опубликованную в «Patriote français» в октябре
1792 г., № 1196, р. 571—576.
207 Бриссо был исключен из Якобинского клуба 12 октября 1792 г.
208 Робеспьер младший был избран депутатом от Парижа 17 сентября 1792 г.
209 Робеспьер, по-видимому, имеет в виду Дантона.
2)0 Речь идет о том, что Петион не получил в первом туре большинства голосов.
В результате выборов 5 сентября большинство голосов было отдано Робеспьеру,
который и был избран первым.
211 Арест генерала Манда де Грансей, бывшего командира национальной гвардии,
был произведен по приказу комиссаров секций, которые заняли место прежних
муниципальных властей.
212 Рафрон дю Труйе (1723—1801) — профессор латинского и греческого языков,
в то время ему было 70 лет. Марат, представляя его парижским избирателям, сказал:
«Старый отец Рафрон, несмотря на свой возраст, сохранил жар сердца и силу
разума». Он был избран десятым депутатом Парижа в Конвент.
213 Пасторе Клод-Эммануил (1756—1840) — генеральный прокурор-синдик
Парижа, первый председатель Законодательного собрания, близок к Лафайету.
214 Речь идет о заседании Учредительного собрания 5 сентября 1791 г.
215 24 января 1791 г. в Ла Шапель-ле-Сен-Дени близ Парижа вспыхнули
беспорядки, вызванные солдатами. Егеря, состоявшие под высшим командованием

Комментарии
379
Лафайета, стреляли в народ и муниципальных чиновников, пытавшихся прекратить
беспорядки. Два национальных гвардейца были убиты.
216 28 июня 1792 г. Лафайет самовольно бросил армию при Мобеже и явился
в Париж с тем, чтобы потребовать у Законодательного собрания наказания
участников демонстрации 20 июня 1792 г.
217 Именем Кандакии греки и римляне называли цариц Эфиопии.
218 Намек на Алцеста — персонаж из комедии Мольера «Мизантроп».
219 Речь идет о комедии Бертрана Робино, называемого Бовуа (1746—1823), «Же-
ром Пуэнтю», которая впервые была представлена в театре Варьете 13 июня 1781 г.
220 Поэт Клавдий родился в Александрии в 365 г.; он был придворным
поэтом при Стилихоне (360—408) и при римском императоре Гонории (384—423).
221 Федра — дочь Миноса, царя Крита, и жена Тезея. Ее страсть к свЪему
пасынку Ипполиту была темой ряда трагедий, в том числе трагедии Расина «Федра»,
которую и имеет в виду Робеспьер.
222 Лаврийер Луи де, герцог (1705—1777), занимал должность королевского
министра при Людовике XV и был разжалован Людовиком XVI.
223 Здесь Робеспьер имеет в виду дружеские отношения, существовавшие между
Ленуаром и Бриссо. Согласно распространявшимся в то время слухам, Бриссо,
арестованный по приказу Ленуара за свои памфлеты против Марии-Антуанетты в июле
1784 г., попал в Бастилию и был допрошен Ленуаром, после чего они стали
друзьями. Марат, а затем Демулен позднее обвиняли Бриссо в том, что тот превратился
«в шпиона Ленуара».
Ленуар Жан-Шарль-Пъер (1732—1807) —глава французской полиции до
революции; эмигрировал во время революции, вернулся в 1802 г.
224 Речь в Конвенте 28 декабря 1792 г. опубликована отдельной брошюрой в
декабре 1792 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 183—200.
Жирондисты всеми средствами пытались оттянуть обсуждение вопроса о
приговоре над королем. 27 декабря 1792 г. они внесли предложение о том, чтобы после
признания виновности Людовика XVI Конвент обратился к народу для
определения наказания. Первичные собрания, согласно жирондистам, должны были ответить
на два вопроса: заслуживает ли Людовик XVI казни; должен ли он быть заключен
в тюрьму? Это предложение поддержал Бюзо. После его выступления взял ело-во
Робеспьер.
225 26 декабря Конвент принял постановление о том, что суд над Луи Капетом
будет продолжаться до тех пор, пока не будет вынесен окончательный приговор.
226 Имеется в виду расстрел на Марсовом поле 17 июня 1791 г.
227 Ряд депутатов (Базир, Дюгем и др.) предлагали закрыть прения и перейти
к вынесению приговора.
228 речь идет о предложении Салля, поддержанное жирондистами, о том, чтобы
перенести вопрос о приговоре королю на обсуждение первичных собраний.
229 Робеспьер имеет в виду контрреволюционные выступления в печати, в «Point
du jour» (1793, № 7, стр. 25), где Марат, Робеспьер и другие назывались убийцами,
недостойными быть французами, и т. д.
230 Имеются в виду июнь-июль месяцы 1791 г., период, наступивший после
попытки бегства короля.
231 Вновь упоминание о расстреле на Марсовом поле.
232 Речь идет о Салле.
233 Гемпден Джон (1594—1643) — депутат английского парламента, противник
абсолютизма, подвергался преследованию со стороны Карла I. Погиб во время
сражения парламентских и королевских войск.
234 Критий (460—403 гг. до н. э.) — ученик Сократа, был один из тридцати
афинских тиранов, ярый враг афинской рабовладельческой демократии.

380
A. E. Рогинская
Аниту с (или Анитос) — один из обвинителей Сократа.
Клодий, Пулъхер Публий (т. рожд. неизвестен — ум. в 52 г. до н. э.) — римский
политический деятель из патрицианского рода Клавдиев, перешел в плебеи из
политических соображений; демагог, враг Цицерона близок к Цезарю; убит отрядами
народного трибуна Милона.
235 Речь идет о Катоне Утическом (см. прим. 96, т. I).
236 Робеспьер вспоминает тот день, когда граждане протянули через Хюильрий-
ский парк трехцветную ленту из цветов французского национального флага:
синего, белого и красного.
237 Речь в Клубе кордельеров 2 января 1793 г. опубликована «La Quotidienne»,
6 января 1793 г., стр. 22. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 211.
Луве-н, которого считали тайным агентом Лафайета, был арестован 31 декабря
1793 г. Согласно сведениям, полученным Генеральным советом Коммуны, Лувен
намеревался вызвать беспорядки в тот день, когда король должен был явиться на суд.
238 Письмо Максимилиана Робеспьера господам Верньо, Жансонне, Бриссо и
Гаде от 5 января 1793 г. опубликовано в «Lettres à ses commettans», deuxième série,
№ 1, в январе 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. <V, p. 189—204.
239 Авгуры в древнем Риме — коллегия жрецов, ведавшая ауспициями —
гаданием по полету и крику птиц. Робеспьер указывает, что выступления его
корреспондентов в защиту так называемого суверенитета народа — такое же мошенничество,
какими были предсказания авгуров.
240 Зенон Цитийский с Кипра (336—264 гг. до н. э.) — основатель философии
стоицизма.
241 «Chronique française» — журнал, издававшийся Кондорсе; «Patriote
français» — журнал, издававшийся Бриссо.
242 Гораций (65—8 гг. до н. э.) — римский поэт, говорит об этом в своих «Сатирах».
Федр (I в. н. э.) — первый римский баснописец использовал басни Эзопа.
Робеспьер имеет в виду басню Лафонтена «Животные, больные чумой».
243 Согласно преданию, Демокрит над всем смеялся, в то время как его друг
Гиппократ все оплакивал.
244 Робеспьер имеет в виду Меркурия, считавшегося в римской мифологии
покровителем торговли.
245 Римский император Юлиан (331—363) получил прозвище «Отступник» за то,
что, вопреки своей принадлежности к христианству, попытался восстановить
язычество. В сражении с персами Юлиан был смертельно ранен и, согласно преданию,
умирая, воскликнул: «Ты победил, Галилеянин!»
246 Дюмурье выступил с обвинениями против Гаде на заседании
Законодательного собрания 13 июня 1792 г.
247 Робеспьер имеет в виду кредит в 12 млн., предоставленный в ноябре 1792 г.
в распоряжение министра внутренних дел Ролана.
248 На упоминаемом Робеспьером заседании 3 января Гаспарен обвинил'
жирондистов в том, что те собирались передать королю мемуар (памятную записку) с
перечисляемыми Робеспьером предложениями, через королевского камердинера.
Гаспарен Тома-Огюстен (1754—1793)—член Законодательного собрания и
Конвента, военный комиссар юга, умеренный монтаньяр, умер во время осады Тулона.
249 В ноябре 1792 г. слесарь Гамен сообщил министру внутренних дел Ролану,
что он по заказу короля сделал в его спальне потайной железный шкаф для
секретных документов. Ролан без свидетелей вскрыл шкаф, и лишь позднее объявил о
захваченных им документах Конвенту. Сообщение вызвало яростное негодование
монтаньяров, обвинивших Ролана в сокрытии бумаг, компрометирующих
жирондистов.
250 Художник Боз подтвердил существование жирондистского мемуара, однако
во время революции его не обнаружили. Впоследствии этот документ был найден и

Комментарии
381
опубликован Тьером в приложениях к его «Истории революции».
251 Робеспьер имеет в виду выступление Верньо, который за несколько дней до
речи Робеспьера отверг предложение якобинцев о низложении Людовика XVI.
252 Кемпер — город в Бретани.
253 Неккер считал, что население Парижа составляло 620 тысяч человек (см.:
J. S. Mercier. Tableaux de Paris, III. Paris, 1904, p. 155).
254 Малуэ Пъер-Виктор (1740—1814) — член Национального собрания, сторонник
конституционной монархии, защитник короля; эмигрировал после 10 августа
1792 г.
255 Солон (род. ок. 638 г.— ум. ок. 559 г. до н. э.) — политический деятель
древней Греции, ввел конституцию для Афинского государства.
256 Кимон (род. ок. 507 г.—ум. в 449 г. до н. э.) —полководец и политический
деятель руководитель аристократической партии в Афинах.
257 Пизистрат (род. ок. 600 г.— ум. в 527 г. до н. э.) — древнегреческий тиран,
захватил власть в свои руки во время правления Солона, добившись изгнания
последнего из Афин.
258 Робеспьер имеет в виду вождя галлов Бренна, который в 390 г. до н. э.
захватил Рим и осадпл было Капитолий. Однако за 1000 золотых монет он согласился
осаду снять. Согласно преданию, когда отвешивали золото, он бросил свой тяжелый
меч на чашку весов со словами: «vae victis!» (т. е. «горе побежденным»). В это время
римский полководец Камилл, успевший подтянуть свои силы, нанес галлам
сокрушительное поражение.
259 В речи от 31 декабря 1792 г. Верньо сказал: «Мы знаем, что Тиберий Гракх
погиб от рук введенного в заблуждение народа, который он всегда защищал».
260 Робеспьер имеет в виду попытки членов Учредительного собрания
оправдать короля после его бегства в Варенн и объявить его личность
неприкосновенной.
261 Робеспьер говорит о петиции Учредительному собранию с требованием
скорейшего суда над королем, которая была подписана тысячами парижан на Марсовом
поле 17 июля 1791 г.
262 Речь в Конвенте 6 января 1793 г. опубликована в «Gazette nationale», в
январе 1793 г., № 9, р. 37. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 213—217.
Министр внутренних дел Ролан, скомпрометированный своей позицией по
отношению к королю, предложил на заседании Конвента 6 января поставить отчет о
своей деятельности. Речь Робеспьера является ответом на это предложение.
263 Трейяр Жан-Батист (1742—1810) — член Учредительного собрания, Конвента
и Комитета общественной безопасности; служил при Наполеоне, граф Империи.
264 Некоторых патриотов, в том числе и Дантона, упрекали за их участие в
обедах, которые устраивал герцог Орлеанский в своем замке Муссо.
265 Общие соображения о проекте народного просвещения были опубликованы
в январе 1793 г. в «Lettres à ses commettans», deuxième série, № 2. См.: «Oeuvres
complètes...», t. V, p. 207—211.
В декабре 1792 г. Комитет общественного просвещения выдвинул проект
организации начальных школ и поручил Лантена подготовить соответствующий доклад.
Прения в Конвенте по этому вопросу были весьма оживленными и продолжались
несколько дней.
Лантена Франсуа-Ксавье (1754—1799) —врач; был близок к Бриссо, Ролану и к
«Социальному кружку»; член Конвента.
266 Робеспьер имеет в виду Спарту и ее политический строй.
267 Речь в Конвенте 16 января 1793 г. опубликована в «Gazette nationale», № 20,
p. 29, в январе 1793 г. См. «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 228—229.
На заседании Конвента 6 января 1793 г. было принято решение окончательно
сформулировать вопросы, которые должны были завершить суд над королем. Были

382
A. E. Рогинская
поставлены три вопроса: 1. Виновен ли Людовик в заговоре против свободы народа
и в покушении на всеобщую безопасность государства? 2. Должен ли приговор
Национального конвента, который будет вынесен против Людовика Капета, быть
утвержден народом в его первичных собраниях? 3. Какое наказание будет наложено
на Людовика?
На заседании Конвента 15 января на первый вопрос был дан утвердительный
ответ 693 голосами против 26 воздержавшихся. На второй вопрос 424 депутата
против 281 поддержали предложение Робеспьера и отказались от апелляции к
первичным собраниям. 16 января в 8 часов вечера начался поименный опрос по третьему
вопросу о наказании короля. Робеспьер первым подал свой голос за смертную казнь
и в своем выступлении мотивировал это решение.
268 речь Идет о контрреволюционных и антифранцузских выступлениях премьер-
министра Англии, Вильяма Питта Младшего и правителя Голландии, Вильгельма V.
269 Речь в Конвенте 23 января 1793 г. опубликована в «Journal des débats» в
январе 1793 г., № 159, р. 1. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 248—252.
Лепелетъе de Сен-Фаржо Луи-Мишель (1760—1793) —член Национального
собрания и Конвента; решительно выступал за смертную казнь королю. Накануне казни
Людовика XVI Лепелетье был убит роялистом Пери (20 января 1793 г.). После
этого в Конвент было внесено предложение установить строгую слежку за
эмигрантами и применять суровые кары по отношению к укрывающим их лицам, а также —
похоронить Лепелетье в Пантеоне и воздать ему соответствующие пбчести. Все эти
предложения были приняты. Лепелетье принадлежит план национального
воспитания, который был доложен Робеспьером Конвенту после смерти Лепелетье.
270 Эта статья опубликована в «Lettres à ses commettans», № 4, в январе 1793 г.
<°-м.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 242—264.
271 Конвент объявил Англии войну 1 февраля 1793 г.
272 Робеспьер имеет в виду Ролана.
273 Администрация некоторых департаментов, в частности департамента Финн-
стер, собиралась направить войска против Парижа, хотя и не имела права
распоряжаться войсками.
274 Эта статья опубликована в «Lettres à ses commettans», № 5, в феврале 1793 г.
См.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 265—273.
275 До опубликования этой статьи Робеспьер выступил на заседании
Якобинского клуба 44 декабря 1792 г., где также потребовал «добиться достаточного
вознаграждения защитников родины».
276 Робеспьер имеет в виду Бриссо.
277 Здесь, как и в ряде других мест, Робеспьер говорит о «партийном духе» в
смысле «дух клики», или, как сказали бы в настоящее время,—в духе
«групповщины».
278 Робеспьер, в частности, имеет в виду религиозный вопрос. При обсуждении
конституции было внесено предложение полностью уничтожить все религиозные
культы, против чего Робеспьер, учитывая политические последствия этого акта,
решительно возражал.
279 Весной 1793 г. Конвент принял решение о присоединении к Французской
республике 32 коммун на побережье Рейна.
280 Штатгальтер — титул правителя Голландии, принятый Вильгельмом Оранским
в 1579 г. в результате провозглашения независимой от Испании «Республики семи
соединенных провинций». С 1790 г. штатгальтером Голландии был Вильгельм V.
Голландия входила в контрреволюционную антифранцузскую коалицию.
281 Под «батавскими санкюлотами» Робеспьер подразумевает голландских
революционеров. Племя батавов в древности населяло территорию Голландии, отсюда и
название «батавская нация», которое в дальнейшем употребляет Робеспьер
применительно к голландцам.

комментарии
383
282 Статья опубликована в «Lettres à ses commettans», 2 серия, № 6, в феврале
1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 283—287.
283 Эта петиция помещена в книге A. M a t h i е z. La vie chère et le mouvement
social sous la terreur. Paris, 1927, p. 137—144. Русский перевод: A. Матьез. Борьба
с дороговизной и социальное движение в эпоху террора. М., 1928.
284 Робеспьер имеет в виду Жака Ру.
\Ру Жак (1752—1794) — священник-революционер, член Клуба кордельеров, один
из вождей «бешеных» — движения парижской бедноты.
285 Речь идет о плане, представленном 25 января 1793 г. Дюбуа-Крансе от имени
Военного комитета.
Дюбуа-Крансе Эдуард-Луи-Алексис (1747—1814) — член Национального собрания
и Конвента, монтаньяр.
286 Предложение о введении прогрессивного налога было единогласно принято
на заседании Конвента от 18 марта 1793 г.
287 Робеспьер подразумевает декрет от 20—23 января 1793 г.
288 Имеется в виду полное спокойствие масс, с которым было принято известие
о казни короля.
289 Речь идет об оказании помощи раненым добровольцам и их семьям.
290 Эта статья опубликована в «Lettres à ses commettans», 2 серия, № 6, в
феврале 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 287—291.
291 7 февраля 1793 г. Конвент установил принудительный налог в размере
4-х млн. на всех имущих.
292 Робеспьер имеет в виду выступление комиссара секции Пуассоньер Клода
Эделе на заседании Конвента, который заявил, что он говорит от имени 84
департаментов и что он является вице-президентом продовольственной комиссии; в конце
концов, его прервали, обвинили в самозванстве и пригрозили арестом. Несколько
позднее он выступил снова, на этот раз обвинив Сен-Жюста в том, что тот
посоветовал ему потребовать у Конвента издания общего закона о продовольствии.
293 Марат и Бюзо указывали, что петиционеры, о которых идет речь, были лишь
оружием в чьих-то враждебных руках. Жирондист Мазюйе прямо заявил, что те,
кто требует таксации,—действует в интересах парижских богачей, стремящихся
таким способом избавиться от прогрессивного налога. Это мнение подтвердил Барер,
заявивший, что с петицией от богачей явились просители, облаченные в одежды
бедняков (A. M a t h i е z. La vie chère.., p. 142).
294 В апреле 1790 г. в Метце, командующий, маркиз Буйе, обратился к гарнизону
с призывом идти на Париж, после чего в Метце стали распространяться слухи,
будто Учредительное собрание непрочно, а некоторые его члены подвергаются
опасности. Депутат собрания Антуан прибыл из Парижа в Метц 17 апреля и успокоил
горожан.
295 Фрерон Луи-Станислав (1754—1802) —член Конвента, крайний монтаньяр,
сторонник Марата, затем — участник 9 термидора, ярый преследователь якобинцев.
Фабр д'Эглантин Филипп-Франсуа-Назэр (1755—1794) —поэт, автор
революционного календаря, секретарь Дантона, член Конвента и Комитета общественного
спасения, казнен вместе с Дантоном.
Бове Шарлъ-Никола (1745—1794)—врач; депутат Законодательного собрания,
член Конвента; был посажен в тюрьму во время контрреволюционного восстания в
Тулоне, откуда был освобожден после взятия Тулона войсками Конвента.
Давид Жак-Луи (1743—1825) — знаменитый художник, якобинец, член Конвента,
член Комитета общественной безопасности.
Буше Сен-Совер Антуан (1723—1805) — член Коммуны 10 августа 1792 г., член
Конвента, монтаньяр.
Ленъело Жозеф-Франсуа (1750—1829) — автор нескольких трагедий; член
Конвента, монтаньяр.

384
A. E. Рогинская
296 Статья опубликована в «Lettres à ses commettans», № 6, в феврале 1793 г. См,:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 292—296.
297 Статья опубликована в «Lettres à ses commettans», № 7, в феврале 1793 г.
См.: «Oeuvres complètes»...», t. V, p. 302—305.
298 Речь идет о значительной части голландской буржуазии, сочувствовавшей
французской революции.
299 Робеспьер имеет в виду деятельность жирондистов в связи с народными
волнениями в Париже в феврале 1793 г. Жирондисты пытались очернить действия
народных масс, возложить ответственность за них на Марата. В «Journal de la
République française» от 6 февраля 1793 г. была помещена клеветническая статья против
якобинцев.
300 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 25 февраля 1793 г.
опубликована в «Journal des débats», № 363, p. 2, в феврале 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...»,
t. IX, p. 274-276.
25 февраля 1793 г. в Париже вспыхнули продовольственные волнения. Бедняки,
главным образом женщины, громили бакалейные лавки. Секции Парижа направили
в Конвент петицию с требованием издать закон о твердых ценах. Робеспьер в связи
с этим писал: «Мы должны дать французскому народу не только хлеб (деспоты тоже
дают его своим подданным), но и свободу, скрепленную человеческими законами».
См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 274, note.
30i Статья в «Lettres à ses commettans», № 8, опубликована в марте 1793 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 321—323.
25 февраля 1793 г. в Конвент поступило сообщение, что эмигранты вновь
возвращаются во Францию, а администрация смотрит на это сквозь пальцы. Робеспьер
потребовал издать новый закон против эмигрантов, что и было поручено ряду
комитетов (законодательному, финансов, военному и дипломатическому).
302 К началу 1793 г. существовало более полусотни законов против эмигрантов.
Согласно декрету от 9 октября 1792 г., эмигранты «навечно изгонялись с территории
Франции».
303 1 марта 179(3 г. в Конвенте началось обсуждение проекта нового закона о'б
эмигрантах, выработанного комитетами.
304 Робеспьер выступил 3 марта по поводу 17-й статьи проекта, в которой шла
речь о дочерях эмигрантов.
305 Согласно декрету от 20 декабря 1792 г., было установлено, что вид на
жительство, выдаваемый эмигрантам, должен быть удостоверен восемью свидетелями и
что срок его действия не должен превышать трех месяцев.
306 По предложению Робеспьера новый закон против эмигрантов был принят
28 марта 1793 г.
307 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», № 8, в марте 1793 г. См.:
«Oeuvres complètes...», t. V, p. 323—328.
Это обращение, посвященное событиям 25 февраля (продовольственные
волнения в Париже), якобинцы поручили отредактировать Робеспьеру. 1 марта Робеспьер
зачитал это обращение в Обществе друзей свободы и равенства, после чего было
принято решение опубликовать его.
308 Робеспьер имеет в виду Бриссо.
309 Речь идет о петиции парижских секций от 11—12 февраля 1793 г. (см.
«Письмо к доверителям № 6» — «Oeuvres complètes...», t. V, p. 283—287).
310 Эти обращения составлялись Робеспьером.
311 Представители секции Четырех Наций представили эту просьбу 22 февраля,
но получили отказ.
312 Лекомбъе Жан-Франсуа — бывший лейтенант королевского флота, участвовал
в роялистских восстаниях в Ниме. После 25 февраля 1793 г. был арестован, но 4 июня

Комментарии
385
выпущен на свободу. Позднее он был снова арестован, приговорен к смерти
Революционным трибуналом и казнен в 1793 г.
313 Робеспьер имеет в виду выступление жирондиста Ласурса.
314 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 6 марта 1793 г. опубликована
в «Journal des débats», № 367, стр. 3 и № 368, стр. 1, в марте 1793 г. См.: «Oeuvres
complètes...», t. IX, p. 295—299.
На заседании Якобинского клуба 6 марта 1793 г. Дефье предложил создать
революционный трибунал. Среди членов Клуба это предложение встретило поддержку,
хотя и раздавались голоса о тех трудностях, которые имели место в практике
Революционного трибунала, созданного 17 августа 1792 г. и уничтоженного 29 ноября
1792 г. Тогда выступил Робеспьер с предложением установить контакт между
Якобинским клубом и народными обществами для выяснения общественного мнения по
данному вопросу. Это предложение было принято.
Дефье Франсуа (1755—1794) — виноторговец из Бордо; член парижских секций
и Якобинского клуба; был направлен Дантоном с секретной миссией в Швейцарию
для переговоров о мире; в 1793 г. был исключен из Клуба по предложению
Робеспьера и казнен по процессу эбертистов.
315 Робеспьер здесь имеет в виду депутатов третьего сословия Генеральных
штатов 1789 г.
316 Иа заседании Якобинского клуба 8 марта 1793 г. Дюгем поддержал
выступление Робеспьера и потребовал, чтобы контрреволюционные авторы, возбуждающие
общественное мнение, преследовались законом. 3 апреля было вынесено
соответствующее постановление.
317 Руайю — редактор роялистских газет «Ami du roi», «Invariable», «Veridique».
Дюрозуа — редактор реакционной «Gazette de Paris», казнен 25 августа 1790 г.
Готъе de Сионекс, так называемый «Petit Gautier» — редактор роялистского
органа «Journal général de la Cour et de la Ville». Избежав ареста во время восстания
10 августа 1792 г., он стал затем издавать газету «Feuille du matin», которая
выходила с 24 ноября 1792 г. по 24 апреля 1793 г.
318 Имеется в виду Горса.
319 Робеспьер имеет в виду Ролана и его бюро формирования общественного
мнения (Bureau de formation de l'esprit public).
320 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 13 марта 1793 г. опубликована
в «Journal des Débats», № 373, p. 2, 4, в марте 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 321—326.
Робеспьер имеет в виду волнения в Париже 9—10 марта 1793 г., руководимые
«бешеными». В типографии Горса, в частности, были разбиты печатные машины.
Робеспьер выступил против этих действий в «Письмах к своим доверителям» (2-ше
série, № 9), а Марат потребовал привлечения зачинщиков к суду.
321 Эта петиция от 12 марта содержала требование отставки Бернонвиля и суда
над Дюмурье.
Бернонвилъ Пьер (1752—1821) —полковник; командовал лагерем Мольд в 1792г.;
назначен военным министром в феврале 1793 г.; был выдан Дюмурье австрийцам;
вернулся в 1795 г. При Наполеоне — сенатор и граф, при Реставрации — маршал.
322 Волонтеры из секции Пуасоньер принесли в Конвент красно-белое знамя,
украшенное королевскими лилиями и белым галстуком. Знамя было тотчас изорвано,
а вместо него один из депутатов предложил прикрепить к древку свой трехцветный
пояс, состоявший из национальных цветов республики (синего, белого и красного).
323 Робеспьер вспоминает расстрел на Марсовом поле 17 июля 1791 г.
324 Робеспьер имеет в виду петицию, которую Варле хотел прочитать в
Якобинском клубе, содержавшую требование привлечь к суду Дюмурье.
Решение о переходе к очередным делам является юридической формулой
отклонения внесенного предложения.
25 т. и

386
A. E. Рогинская
Варле Жан (род. ок. 1765 г.) — один из вождей «бешеных», член Клуба
кордельеров, активный участник событий 10 августа 1792 г.
325 Речь идет о предложении Верньо подвергнуть аресту Дефье и Лазовского
(Робеспьер ошибочно говорит о «двух других лицах»).
Лазовский Клод (1757—1793) — поляк; один из руководителей Сен-Марсельского
предместья, командир канониров; активный участник событий 20 июня и 10 августа
1792 г., друг Робеспьера.
326 В Бордо существовало два клуба: Жирондистский и так называемый
Национальный клуб, примыкавший к парижскому Якобинскому клубу. 13 марта стало
известно, что Национальный клуб в Бордо под предлогом продовольственных
беспорядков, имевших место в феврале месяце, был по инициативе жирондистов закрыт,
списки его членов захвачены.
327 Речь идет о восстании в Шоле, произошедшем в марте месяце 1793 г.,
которое было вызвано дороговизной и рекрутским набором. В донесении об этом
событии Конвенту было сказано: «Национальная гвардия была вынуждена стрелять;
было много убитых». (Письмо Тара — см.: «Archives parlementaires». Paris, 1793r
p. LX, 55.)
328 Робеспьер имеет в виду многочисленные донесения из Монпелье,
приходившие в конце 1792 — начале 1793 г., о состоянии ч общественного мнения. Согласна
этим донесениям, господство в городе оказалось целиком в руках жирондистов,
которые публично требовали суда над Маратом, Робеспьером и их сторонниками.
329 После окончания речи Робеспьера слово взял Марат, который сказал: «Нет,
мы вовсе не умрем. Мы понесем смерть нашим врагам и мы их уничтожим» (см.*
«Oeuvres complètes...», t. IX, p. 320).
330 Речь в Конвенте 27 марта 1793 г. опубликована в «Le Logotachigraphe», № 87,
p. 208—210, в марте 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 333—338.
Вечером 21 марта 1793 г. стало известно о поражении Дюмурье при Неервинде-
не. Робеспьер, как и большинство якобинцев, в то время еще доверял Дюмурье.
27 марта он потребовал изгнания из Франции в недельный срок всех Бурбонов и
суда над Марией-Антуанеттой. После другой дискуссии 5 апреля, наконец, было
принято решение об аресте всех Бурбонов.
331 Накануне этого выступления, т. е. 26 марта, Робеспьер был избран в
Конвенте членом Комиссии общественного спасения, которая сменила Комитет
национальной обороны. Помимо Робеспьера, в Комиссию вошли: Дюбуа-Крансе, Петион,
Дантон, Жансонне, Сиейес, Гитон-Морво, Барбару, Риб, Верньо, Фабр д'Эглантин,.
Бюзо, Дельмас, Гаде, Кондорсе, Бреар, Приер, Камюс, Дюгем, Барер, Ж. Дебри, Инар,
Ласурс, Кинетт и Камбасерес.
Гитон-Морво Луи-Бернар (1737—1816) — ученый, член Законодательного
собрания и Конвента; президент Комитета общественной защиты; ведал работами над
аэростатом и сам поднимался на нем.
Дельмас Жан-Франсуа-Бертран (1754—1800)—член Законодательного собрания
и Конвента, монтаньяр, термидорианец.
Бреар Жан-Жак (1760—1840) — член Законодательного собрания и Конвента,,
близок к жирондистам.
Приер Пьер-Луи (1756—1827) —член Конвента, монтаньяр; осужденный
термидорианской реакцией, эмигрировал.
Дебри Жан-Антуан-Жозеф (1760—1834) — адвокат, член Законодательного
собрания и Конвента, дантонист.
Инар (Isnard) Анри Максимен (1755—1825)—крупный торговец до революции;
член Законодательного собрания и Конвента; один из вождей жирондистов.
Камбасерес Жан-Жак-Режи (1753—1824) —известный юрист; министр юстиции в
1790 г.; примыкал к «болоту».

Комментарии
387
332 Робеспьер имеет в виду борьбу Филиппа Македонского против афинян (IV в.
до н. э.). Филипп в данном случае символизирует в устах Робеспьера всех врагов
революции.
333 Речь идет о жителях Льежа и Брабанта.
334 Робеспьер говорит о сражении при Неервиндене. 22 марта 1793 г.
Конвент издал декрет, предписывавший найти виновников, вызвавших поражение
Дюмурье.
335 Кюстин Адам-Филипп (1740—1793), граф; генерал, жирондист; в 1792 г.
командовал рейнской армией; казнен по обвинению в измене.
336 Робеспьер имеет в виду донесения Конвенту из Вандеи и смежных
департаментов, в которых сообщалось о роялистских бесчинствах в Вандее. В одном
донесении, например, говорилось: «Во главе мятежников стоят эмигранты. У них на
головах белые кокарды и они кричат: „Да здравствует король!"».,
337 Речь идет о Марии-Антуанетте.
338 речь в Обществе друзей свободы и равенства 29 марта 1793 г.
опубликована в «Journal des débats», № 384, p. 2, в марте 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...»,
t. IX, p. 345—350.
После известия о поражении Дюмурье при Неервиндене в Конвент стали
поступать петиции с требованием разоружить все дворянство и духовенство и объявить
мобилизацию всех французов, способных носить оружие, в возрасте от 18 до 60 лет,
часть которых должна была идти на фронт, а часть — находиться внутри страны.
26 марта 1793 г. Конвент издал декрет о разоружении знати и духовенства.
339 Франциск де Миранда — уроженец Венесуэлы; служил в испанских
колониальных войсках, участвовал в войне за независимость США и боролся против
Испании за независимость Венесуэлы; поступил во французскую армию под
командование Дюмурье; командовал левым флангом французской армии при Неервиндене,
где был разбит наголову 18 марта 1793 г.
340 В ночь с 4 на 5 октября 1792 г. солдаты из двух батальонов армии Дюмурье
поймали четырех прусских дезертиров и убили их. Дюмурье отдал приказ о
роспуске этих батальонов и о судебном преследовании виновных в убийстве. 18 декабря
1792 г. Конвент декретировал восстановление распущенных батальонов в составе
армии.
341 На заседании Конвента 25 февраля был издан указ о домашних обысках для
обнаружения эмигрантов и священников, подлежащих изгнанию из Франции. В
начале заседания 29 марта было сообщено, что за истекший после опубликования указа
срок было арестовано шесть тысяч подозрительных.
342 Робеспьер имеет в виду запасы оружия и продовольствия, обнаруженные
патриотами в замке Шантильи.
343 Робеспьер опасался того, что, если патриоты не будут защищать Париж, то
он легко может стать добычей контрреволюционеров.
344 Жест председателя, надевающего шляпу, означал перерыв или конец
заседания. Обычно председательствующий прибегал к этому средству в моменты сильногв
возбуждения и шума, чтобы во время перерыва восстановить порядок.
■ 345 Это место в речи Робеспьера вызвало множество нападок на него и обвинение
в юм, что он разжигает пламя гражданской войны.
346 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 1 апреля 1793 г. опубликована
в «Journal des débats», p. 4, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 353—356.
На заседании Якобинского клуба 1 апреля 1793 г. резко критиковался состав
Комитета национальной обороны; было указано, что из 24 членов Комитета только
восемь человек являются подлинными патриотами. После выступления Робеспьера
было принято решение о том, что ни один Бурбон не имеет права принадлежать
ни к одному народному обществу.
25*

388
A. E. Рогинская
G47 Речь идет о письме Дюмурье от 28 марта, адресованном Бернонвилю.
348 По требованию Марата Дантон выступил с тем, чтобы оправдаться в глазах
якобинцев; 1 апреля он заявил о своем полном расхождении во взглядах с
жирондистами.
349 Речь идет об ордерах на аресты контрреволюционеров, выданных Комитетом
обороны и Комитетом общественного спасения.
350 Робеспьер имеет в виду прокламацию, изданную марсельцами 24 марта и
оглашенную Дефье в Конвенте 27 марта, о том, что членов королевской фамилии
не следует принимать в народные общества.
351 Речь в Конвенте 3 апреля 1793 г. опубликована в «Le Logotachigraphe», № 96,
p. 282—285, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 361—367.
В связи с поступившими сведениями о предательстве Дюмурье было принято
решение предложить последнему явиться для объяснений, а заседания Конвента
сделать беспрерывными. Дюмурье отказался подчиниться Конвенту и не явился на
его вызов; сторонники Дюмурье устраивали бесчинства в самом Париже. Все это
побудило выступить Робеспьера с обвинением Дюмурье и Бриссо.
352 Робеспьер был назначен членом Комитета обороны 24 марта. После третьего
заседания Комитета Робеспьер перестал там бывать.
353 Робеспьер вспоминает заседание Якобинского клуба 20 января 1792 г., когда
Бриссо обратился к нему с предложением помириться. Робеспьер тогда согласился;
это не помешало Бриссо вскоре снова выступить против Робеспьера.
354 Речь идет о министре внутренних дел Ролане, военном министре Серване и
министре финансов Клавьере.
355 К сторонникам Бриссо принадлежали Гаде и Жансонне.
356 После разгрома пруссаков при Вальми (20 сентября 1792 г.) революционная
армия из-за предательских действий командования не преследовала врага. В
результате переговоров между Дюмурье и пруссаками, начавшихся 22 сентября, герцог
Брауншвейгский имел возможность спокойно отступить со своими войсками.
357 Робеспьер имеет в виду донесения Дюмурье, в которых тот докладывал о
мнимых успехах французских войск.
358 Генерал Стенгелъ, о котором говорит Робеспьер, служил во французской
армии с 1760 г.; в армии Дюмурье он командовал французским авангардом при
Вальми; заподозренный в измене, был уволен со своего поста в 1793 г.
359 Речь идет о Франциске де Миранда.
360 Лану Рене-Жозеф (1740—1793) — генерал; служил в Северной армии, затем"
в армии Дюмурье; потерпел поражение в марте 1793 г., был обвинен в измене и
казнен.
361 Опубликовано в «Lettres à ses commettans», 2-me série, N 9, в апреле 1793 г.
См.: «Oeuvres complètes...», t. V, p. 340—345.
В этой статье Робеспьер имеет в виду народные восстания 9 и 10 марта. 1793 г:
362 Имеются в виду события 21 октября 1789 г., когда голодный народ напал на
булочные и провиантские склады. В тот же день было введено военное положение
в Париже.
363 Робеспьер имеет в виду гражданский праздник 16 января 1793 г.,
происходивший в Париже на площади Карусель, когда марсельцы и другие федераты,
которых жирондисты призывали выступить против Парижа, начали брататься с
народом.
364 Флесселъ (1721—1789) —купеческий старшина Парижа, был убит за свое
предательство по отношению к революционному народу 14 июля 1789 г.
365 Монморен и Лессар были убиты во время сентябрьских событий 1792 г.
366 Подразумеваются народные восстания в Лионе, Ниме и Орлеане, а также
аграрные волнения в Эр-и-Луаре в ноябре 1792 г.
367 Робеспьер имеет в виду Марата.

Комментарии
38$
368 Речь в Конвенте 10 апреля 1793 г. опубликована в «Lettres à ses commettans»,
N 10, p. 475. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 376—399.
На заседании Конвента 10 апреля 1793 г. Петион огласил адрес одной из
парижских секций, который давно уже ходил по рукам и авторство которого
приписывалось Шометту и Дантону. В этом адресе говорилось, что «большинство собрания —
изменники и предатели», и выдвигалось требование предать виновных суду. При
чтении адреса со стороны левых раздались аплодисменты, а со скамей жирондистов —
голоса протеста. Выступление Робеспьера, разоблачившего тактику жирондистов,,
вызвало огромное возбуждение. Однако Собрание не приняло никакого решения.
Шометт Пъер-Гаспар (Анаксагор) (1763—1794) —прокурор Парижской коммуны,
левый якобинец, возглавил народное движение 4—5 сентября 1793 г. Весной 1794 г.
обвиненный в заговоре был казнен.
369 Гёзы — прозвище, данное в Нидерландской революции XVI века восставшим
в 1566 г. против испанского владычества. Испанские наместники Нидерландов, во
главе с герцогом Альба жестоко преследовали гёзов, которые, продолжая борьбу
на суше (сухопутные гёзы) и на море (морские гёзы), сумели продержаться вплоть
до объявления независимости Голландии.
370 Жирондисты вели переговоры с королевским двором о своем более близком
участии в правительстве незадолго до событий 10 августа.
371 Даты этого письма Робеспьер не назвал. Речь идет о письме Ролана от 30
сентября 1792 г., адресованном Конвенту, в котором Ролан оправдывает свое поведение
и объявляет, что намерен сохранить свой пост в министерстве. Накануне Дантон,
выступая против Ролана, напомнил, что еще недавно этот министр предлагал
покинуть Париж. Ролан, вынужденный подтвердить это, не смог привести никаких
доводов для оправдания своей позиции.
372 Речь идет о Колло д'Эрбуа.
373 Робеспьер имеет в виду выдвигавшиеся против него обвинения в стремлении
захватить диктаторскую власть.
374 Речь идет об угрозах Питта во время суда над королем.
375 Робеспьер имеет в виду пропаганду войны, которую вели жирондисты в
ноябре 1791 г.
376 Речь идет о циркулярном письме от 17 января 1792 г., составленном
Комитетом связи Якобинского клуба и адресованном всем отделениям Клуба, в котором
говорилось о необходимости войны.
377 Имеются в виду выступление Гаде и Жансонне 9 мая 1792 г., в котором те
требовали предоставления большей власти генералам и офицерам в военных три^
буналах.
378 Бонн-Каррер Гилъом (1754—1825) — член, затем секретарь Якобинского
клуба; был близок к Дюмурье, работал по рекомендации последнего в Министерстве
иностранных дел.
379 Дюмурье был назначен министром иностранных дел 12 марта 1792 г., а с
13 июня — военным министром.
380 реЧь идет о декрете 15 декабря 1793 г. в связи с новой организацией Бельгии.
Согласно этому декрету, бельгийское правительство было сформировано на
демократических началах, но при этом в Бельгии оставались комиссары Конвента, которые
должны были наблюдать за поведением генералитета. Ряд бельгийских
провинций протестовали против этого. Тогда Дипломатический, Законодательный и
Военный комитеты поручили Камбону подготовить новый проект декрета, увеличивавший
власть комиссаров. Этот декрет был представлен 27 декабря (а не 25, как говорит
Робеспьер).
381 В октябре 1792 г. Савойя была освобождена из-под власти Сардинии и
обратилась к французскому правительству с просьбой о присоединении к Франции. Ролан
дурно принял савойских посланцев, и те обратились со своей просьбой в Конвент

390
A. E. Рогинская
(21 ноября). На заседании Конвента 27 ноября было принято решение о том, что
Савойя станет 84-м департаментом Франции под именем Мон-Блан, и в Савойю
для осуществления этого проекта были направлены четыре представителя
Конвента.
382 Бриссо, который являлся членом Дипломатического кабинета и Комитета
национальной обороны, выступал на заседаниях этих комитетов против
присоединения Бельгии к Франции.
383 Робеспьер имеет в виду распоряжения генерала Стенгеля и Миранды
в Бельгии.
384 Речь идет о сражении при Каннах в 216 г. до н. э., когда римские войска
были наголову разбиты карфагенскими войсками Ганнибала, после чего римский
сенат благодарил полководца Гая Варрона за то, что тот, после поражения, не
разуверился в отечестве и остался жив (т. е. не покончил с собой).
385 Робеспьер имеет в виду письмо Дюмурье от 12 марта, адресованное им
Конвенту в тоне диктатора. Письмо не решились читать публично в Конвенте, и оно
обсуждалось в комитете Национальной обороны. Здесь голоса разделились: Барер
и Робеспьер требовали огласить письмо в Конвенте и принять против Дюмурье
соответствующие меры; Делакруа и Дантон взяли Дюмурье под защиту, утверждая, что,
несмотря на его ошибки, его военные таланты еще нужны стране. После
ожесточенной дискуссии было принято решение направить к Дюмурье Дантона и Делакруа
для выяснения истинного положения дела.
386 Шепи Пъер-Полъ — якобинец; в 1792 г.— национальный комиссар в Бельгии.
По приказу Дюмурье он был арестован по обвинению в беззакониях против
бельгийского духовенства и отправлен под стражей в Паюиж. Там он был вскоре
выпущен на свободу.
387 Робеспьер имеет в виду письмо Дюмурье от 28 марта.
388 Речь идет о Бернонвиле.
389 Депутаты Конвента, и особенно Марат, часто разоблачали лживость известий
приходивших из Бельгии. Так, например, 10 марта в Конвенте было прочитано
донесение Бернонвиля об успешных военных операциях, а вслед за этим пришли
известия от комиссаров Конвента о разгроме французской армии при Экс-ла-
Шапель.
390 Барон Жорж Мишель де Витенкок, курляндец по происхождению, поступил
на французскую службу в 1742 г.; в 1792 г. он был назначен командиром Турского
военного округа, а 1 июня 1793 г.— отстранен от должности за контрреволюционную
деятельность.
Эрмижи — контрреволюционер. В 1792 г. жирондистское правительство
назначило его командиром жандармерии. Патриоты уже тогда подозревали его, и вскоре
его роялистская деятельность была полностью изобличена в Якобинском клубе.
После 10 августа 1792 г. он сумел, благодаря Сервану, попасть в части армии
в Бретани, где он некоторое время продолжал действовать в интересах
Людовика XVI.
Лигонъе — командир дивизии в Вандее. После поражений, в апреле 1793 г., был
отстранен от службы. Марат обвинял Лигонье в том, что тот был английским
шпионом.
391 Робеспьер имеет в виду контрреволюционную деятельность шуанов и вандей-
дев в Бретани.
392 Арестовав комиссаров Конвента и военного министра Бернонвиля, Дюмурье
составил обращение к армии и адрес к администрации Северного департамента, где
под видом призыва к борьбе с анархией требовал уничтожения завоеваний
революции.
393 Робеспьер перечисляет здесь близких и родных герцога Орлеанского,
которые сопровождали Дюмурье во время его бегства.

Комментарии
391
Баланс Кир-Мари-Александр де Тимбурн-Тимброн, граф — генерал, сторонник
Дюмурье.
394 Робеспьер имеет в виду герцога Шартрского.
395 На заседании 1 апреля 1793 г. Марат, упоминая об этой переписке, сказал:
«Жансонне находился в близких отношениях с Дюмурье».
396 Генерал Баланс под Неервинденом получил три сабельных удара в голову,
397 Имеется в виду отступление генерала Кюстина из Майнца 19 января 1793 г.
398 g тот же день, 3 апреля, был выработан проект организации другого
Комитета общественного спасения, который был создан 6 апреля. В состав
«го вошли: Барер, Камбон, Дантон, Жан Дебри, Гитон-Морво, Трейяр, Делакруа,
Бреар.
399 По предложению Комитета общественного спасения Конвент на заседании
30 карта 1793 г. решил направить пятерых комиссаров и министра Бернонвиля для
ареста Дюмурье. 4 апреля комиссары Конвента (кроме отсутствовавшего Карно)
явились в ставку Дюмурье в Сен-Аманде; однако генерал не только отказался
подчиниться приказу Конвента и явиться в Париж, но в свою очередь отдал приказ
арестовать комиссаров и министра, которые вскоре были переданы в руки
австрийцев и заключены в тюрьмы.
400 Речь идет об адъютанте Дюмурье, Берназе, который 4 апреля 1793 г. явился
в Конвент и доложил о своем ранении.
401 Силлери и Филипп Эгалите 31 марта были вызваны на заседание Комитета
общественной безопасности, а 4 апреля — на заседание Конвента. Здесь было
принято решение оставить их под полицейским надзором, но через несколько дней был
отдан приказ об их аресте.
402 Шодер ло де Лакло Пьер-Амбру аз-Шар ль (1741—1803)—писатель; тайный
агент орлеанистов.
С о вен — сторонник герцога Орлеанского.
403 4 апреля Конвент издал декрет, согласно которому «отцы, матери, жены и
дети офицеров армии, находившихся под командованием Дюмурье, начиная с чина
младшего лейтенанта до генерала включительно, должны рассматриваться как
заложники того муниципалитета, на территории которого они находятся, до тех пор,
пока комиссары Национального конвента и военный министр, задержанные в
результате предательства Дюмурье, не будут освобождены или до тех пор, пока
бельгийская армия не будет передана под командование вновь назначенного генерала»
(«Moniteur», апрель 1793 г., № XVI, стр. 57—58).
404 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 12 апреля 1793 г. опубликована
в «Journal des débats», № 393, p. 3, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 419—421.
Жирондисты обвинили Марата в том, что он подписал адрес якобинцев от 5
апреля, содержащий разоблачение предательства Дюмурье. Конвент принял решение об
аресте Марата. На заседании Якобинского клуба 1793 г. об этом было сообщено
членам Клуба. Робеспьер предложил направить Конвенту адрес протеста, что было
встречено горячим одобрением. Робеспьеру и пяти другим членам Общества было
поручено составить этот адрес.
403 Робеспьер имеет в виду выступление Гаде, который потребовал опечатать
бумаги Якобинского и Кордельерского клубов, распустить революционные комитеты
и упразднить непрерывность заседаний парижских секций.
406 Речь в Конвенте 13 апреля 1793 г. опубликована в «Mercure universel», в
апреле 1793 г.; t. XXVI, р. 233. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 428—433.
На заседании Конвента, где был зачитан доклад, содержащий обвинение Марата,
один из депутатов потребовал, чтобы этот доклад был напечатан, разослан по
департаментам и чтобы его обсуждение было отложено на несколько дней. Предложение

392
A. E. Рогинская
о напечатании доклада было принято. Робеспьер потребовал начать немедленное
обсуждение доклада, но его предложение было отвергнуто и прения были
закрыты.
Это заседание Конвента продолжалось день и ночь с небольшими перерывами.
Робеспьер выступал на нем трижды — отсюда деление его речи на три части.
407 На том же заседании Конвента Робеспьер снова взял слово; это
выступление опубликовано в том же номере «Mercure universel» (апрель 1793 г., т. XXVI,
стр. 234).
408 После перерыва заседание началось с поименного опроса о виновности
Марата. Заседание было таким бурным, что ораторов почти не было слышно. В 7 часов
утра, наконец, было принято решение об издании обвинительного заключения
против Марата. За обвинение было подано 220 голосов, против — 92, воздержавшихся —•
48. Это выступление Робеспьера было, по решению Конвента, опубликовано
отдельной брошюрой (апрель 1793 г.).
409 речь в Конвенте 15 апреля 1793 г. опубликована в «Le Logotachigraphe», № 107,
p. 387—390, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 434—440.
На заседании Конвента 15 апреля 1793 г. ряд депутатов выступил с требованием
безотлагательного начала работы над новой конституцией, для выработки которой
был избран новый состав Конституционного комитета из членов Конвента.
Робеспьер потребовал, чтобы Конвент прежде всего обсудил Декларацию прав; это
предложение было принято.
410 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 18 апреля 1793 г. опубликована
в «Journal des débats», № 397, p. 2—3, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...»,
t. IX, p. 450—451.
На заседании Якобинского клуба 18 апреля 1793 г. члены Клуба высказали
опасения, что жирондисты воспользуются отсутствием почти сотни
депутатов-якобинцев в Конвенте и заставят Собрание принять их проект конституции; было внесено
даже предложение, чтобы побудить секции выступить с протестом против этого.
Робеспьер, вернувшийся в это время с заседания Конвента, изложил положение дел и
призвал членов Общества воздержаться от необдуманных действий.
411 Кобургский, герцог — главнокомандующий контрреволюционными армиями
антифранцузской коалиции.
412 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 21 апреля 1793 г. опубликована
в «Journal des débats», № 399, p. 3, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 454—456.
На заседании Якобинского клуба 21 апреля 1793 г. комиссары, вернувшиеся из
Лиона, куда они были направлены по поручению Общества для выяснения причин
возникших там беспорядков, донесли о контрреволюционной деятельности генерала
Келлермана, который намеревался поддержать Дюмурье в его походе на Париж.
Робеспьер в своем выступлении доказывал, что контрреволюционеры стремятся
восстановить монархию. После этого он огласил свой проект Декларации прав,
который был единодушно одобрен. Было принято решение об опубликовании этого»
проекта.
413 Речь в Конвенте 24 апреля 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 459—469.
Опубликована отдельной брошюрой в апреле 1793 г.
414 Фабриций, римский консул III века до н. э., прославился своей скромностью
и бескорыстием. Он отказывался от богатых даров Пирра, царя Эпира, которыми тот
пытался привлечь его на свою сторону.
Красе — один из членов первого триумвирата, образованного в 60 г. до н. э.
(Цезарь, Помпеи и Красе); стал богачом, в результате грабежей имуществ лиц,
попадавших в проскрипционные списки при Сулле.
415 Опубликована по постановлению Конвента отдельной брошюрой в апреле
1793 г. в «Imprimerie nationale». См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 459—470.

Комментарии
393
416 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 24 апреля 1793 г. опубликована
в «Journal des débats», № 401, p. 4, в апреле 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 472-475.
В начале заседания Якобинского клуба 24 апреля 1793 г. пришло известие о
смерти члена клуба, преданного патриота Лазовского. Представители секции Фини-
стер предложили направить на похороны Лазовского депутацию, на что
председатель собрания Альбит заявил, что Якобинское общество пойдет туда в полном
составе. Было внесено предложение сделать бюст Лазовского, а его тело поместить
в Пантеон, вместо тела Мирабо; было решено также назначить комиссаров, чтобы
выяснить причины его смерти и, по предложению Робеспьера, сообщить об этом всем
филиалам Общества.
417 Предполагали, что Лазовский был отравлен: в результате вскрытия было
установлено, что смерть произошла «из-за очень сильного воспаления» желудка, печени
и легкого.
418 Робеспьер имеет в виду донос на Лазовского, сделанный Верньо 13 марта.
419 Родители Лазовского — поляки.
420 /[4 апреля 1793 г., по предложению жирондистов, Лазовский был вызван
в Конвент, где ему были предъявлены клеветнические обвинения. Ответить на эти
обвинения Лазовскому не дали. Марат решительно выступил в защиту Лазовского.
421 В протоколе записано: «Здесь голос оратора заглушили рыдания и все
присутствовавшие разделили его волнение».
422 речь в Конвенте 8 мая 1793 г. опубликована в «Gazette nationale», № 130, p. 572,
в мае 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 481—482.
На заседании Конвента 8 мая 1792 г. выступил депутат департамента Эндр и
Луары с сообщением об усилении контрреволюции в Вандее и с просьбой о помощи.
Конвент вынес решение направить в секции комиссаров для выработки плана
рекрутского набора.
423 Конвент постановил, что правительство должно заботиться о семьях
защитников родины.
424 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 8 мая 1793 г. опубликована в
«Journal des débats», № 409, p. 2—4, в мае 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX,
p. 487—493.
Робеспьер неоднократно выступал против вечерних заседаний и требовал их
запрещения.
425 10 мая Конвент перенес свои заседания из Манежа в Тюильри, где было
больше места. Но помещение здесь плохо проветривалось, акустика была скверная
и депутаты теснились на скамейках.
426 Робеспьер имеет в виду сообщение одного депутата из Тулузы о том, что на
юге сложилось отчаянное положение: армия терпит лишения, а ее командующий,
Серван, выказывает ко всему полное безразличие.
427 Предложение Робеспьера было принято.
428 Речь в Конвенте 10 мая 1793 г. опубликована отдельной брошюрой в мае 1793 г.
См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 495—510.
Речь Робеспьера на заседании Конвента 10 мая 1793 г. побудила Конвент, во-
первых, поручить комиссии из шести человек подготовить к 13 мая вопросы для
обсуждения и, во-вторых, принять статью конституции, которая гласила: «Французская
республика едина и неделима».
429 Робеспьер имеет в виду английскую революцию, к которой члены
Учредительного собрания нередко обращались как к образцу, во время обсуждения конституции
1791 года.
430 Проект конституции, составленный Кондорсе, предусматривал, что министры,
Законодательное собрание и комиссары казначейства будут избираться
непосредственно народом и осуществлять свои функции независимо друг от друга.

394
A. E. Рогинская
431 В античном Риме в начале V века до н. э. (в 493 г.) в результате восстания
плебеев и удаления их на Священную щру была установлена должность народного
трибуна, который должен был защищать народные интересы.
432 Авентин — один из семи холмов древнего Рима, политический центр плебеев,
которые во время борьбы с патрициями в 449 г. до н. э. удалились на него.
433 Робеспьер имеет в виду Тара, который был назначен временно исполняющим
обязанности министра внутренних дел 23 января 1793 г. (после отставки Ролана), в
то время, когда он одновременно являлся министром юстиции.
434 Имеется в виду Бюро формирования общественного мнения (Bureau de la
iormation de l'esprit publique), созданное Роланом.
435 Робеспьер имеет в виду контрреволюционную печать.
436 Робеспьер указывает на то, что Законодательное собрание, при выработке
системы выборов в Конвент, установило всеобщие, но двухстепенные выборы.
437 Жирондистский проект значительную роль отводил первичным собраниям.
Быборы должны были происходить в два тура. Предполагалось также увеличить
значение и полномочия департаментской администрации.
438 Робеспьер имеет в виду законы, которые должны были прийти на смену
старым законам о браке, о гражданском состоянии, а также утвердить право на развод.
439 В октябре 1789 г. Учредительное собрание временно проводило свои заседания
в здании Архиепископства; именно в этот период, 21 октября 1789 г., и был принят
лервый закон о военном положении.
440 Заседания Учредительного собрания происходили в зале Манежа с 9 ноября
1789 г.
441 В июне 1781 г. в результате пожара сгорела королевская опера в Пале-Ройя-
ле. Архитектор Ленуар отстроил новое здание на бульваре Сен Мишель за 36 дней.
442 Проект Кондорсе предполагал создание напионального суда, полномочного
судить министров. Его члены должны были избираться непосредственно самим народом
и быть независимыми от законодательного корпуса.
443 XV глава «Общественного договора» Руссо гласит следующее: «Суверенность
не может быть представлена по той же самой причине, по которой она не может быть
отчуждена. Она заключается исключительно в общей воле, а воля не может быть
представлена» (см.: Ж.-Ж. Руссо. «Об общественном договоре, или Принципы
политического права». М., 1938, стр. 762).
444 Согласно Руссо, депутаты, как представители народа, обязаны отдавать отчет
о своей деятельности только народу — в этом заключается основной принцип
представительного правительства. Робеспьер, исходя из этого, считает необходимым
создание специального трибунала.
445 Робеспьер имеет в виду жирондистский проект, согласно которому министры
избирались по национальному списку.
446 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 12 мая 1793 г. опубликована в
«Journal des débats», № 412, p. 3, в мае 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 495—
510.
Эта речь Робеспьера явилась ответом на зачитанное в Конвенте письмо
представителей департаментов Дромы и Буш-дю-Рон, в котором сообщалось о том, что после
помещения королевских пленников в тюрьмы Марселя контрреволюционеры в своих
секциях стали делать доносы на патриотов, создали для суда над ними «народный»
трибунал, а ряду лиц предписали покинуть город в 24 часа.
447 Бентаболъ Пъер-Луи (1756—1798) —член Конвента, якобинец, участник
контрреволюционного переворота 9 термидора, член Совета пятисот.
448 Робеспьер имеет в виду деятельность контрреволюционных сил на юге
Франции и, в частности, в Марселе, где из-за угла убивали якобинцев, творили всякого
рода бесчинства, в результате чего город оказался на пороге гражданской войны.
449 Речь в Обществе друзей свободы и равенства 13 мая 1793 г. опубликована в

Комментарии
395
«Journal des débats», № 413, p. 2, в мае 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 516—
518.
В начале заседания Якобинского клуба 13 мая 1793 г. один из его членов внес
предложение предъявить обвинение в контрреволюционной деятельности 22
жирондистам на основании сообщений, поступивших от секций; другой внес предложение
не отправлять в Вандею войск, пока не будет проведена чистка Собрания. Речь
Робеспьера, содержавшая резкие возражения против этих выступлений, а также
внесенные им конкретные предложения о мерах общественного спасения были
встречены всеобщим одобрением.
450 Модерантизм — умеренность.
451 Речь, произнесенная в Обществе друзей свободы и равенства 26 мая 1793 г.,
опубликована в «Journal des débats», № 422, p. 1, в мае 1793 г. См.: «Oeuvres
complètes...», t. IX, p. 524—527.
Во время заседания Якобинского клуба 26 мая 1793 г. были зачитаны письма
Верньо, где он призывал своих сторонников отомстить контрреволюционерам, под
которыми он подразумевал якобинцев, если он погибнет. При этом Верньо называл
имена своих главных врагов. «Жители Жиронды! — гласило одно письмо,— вы
дрожите перед чудовищами, обезображенными кровью, чья страсть к убийству равна их
трусости. Если вы будете бездействовать, преступление восторжествует и свобода
будет уничтожена» (см.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 524). После прочтения письма
было принято решение опубликовать его с комментариями; это было поручено
Робеспьеру.
452 Тъерри — камердинер Людовика XVI.
Боз — придворный художник.
453 речь идет о мемуаре, составленном Верньо, Жансонне и Гаде и
представленном ими Людовику XVI в июне 1792 г., заключавшем просьбу о возвращении
уволенных министров (Ролана, Клавьера и Сервана).
454 10 августа 1792 г. Верньо выступил от имени Комиссии двенадцати, созданной
17 июня, с предложением издать декрет, предоставляющий право Национальному
конвенту решать судьбу короля и назначать воспитателя наследному принцу.
455 Секция Май была расположена рядом с кварталами финансистов и богачей
и заселена буржуазией.
456 Речь в Конвенте 28 мая 1793 г. опубликована в «Gazette nationale», № 150,
,р. 649, в мае 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 532—534.
457 23 мая 1793 г. от имени Комиссии двенадцати был арестован Эбер, а 27 мая —
•еще некоторые патриоты. Комиссия двенадцати была создана 18 мая 1793 г.
жирондистами под предлогом обеспечения общественного спокойствия, а в
действительности для борьбы с революцией. Известие об арестах вызвало народные волнения в
Париже. В результате арестованные были освобождены 27 мая, а в Конвенте был
поставлен вопрос о роспуске Комиссии. 238 голосами против 229 голосов было принято
решение об упразднении Комиссии двенадцати.
Эбер Жан-Рене (1757—1794) — редактор газеты «Père Duchêsne», член
повстанческой коммуны 10 августа 1792 г.; в марте 1794 г. участвовал в попытке поднять
мятеж против революционного правительства, был предан Революционному
трибуналу и казнен вместе со своими сторонниками.
458 Робеспьер имеет в виду заявление жирондистов, сделанное 28 мая в Конвенте
•о том, что решение о роспуске Комиссии двенадцати недействительно; новое
голосование дало жирондистам большинство в 40 голосов.
459 Проект конституции, предложенный якобинцами, предполагал создание
Законодательного корпуса, состоявшего из одной палаты, тогда как жирондистский
проект предусматривал двухпалатную систему законодательного органа.
Под кобленцскими мятежниками Робеспьер подразумевает эмигрантов роялистов,
собиравшихся в Кобленце.

396
A. E. Рогинская
460 Газета Робеспьера «Défenseur de la constitution» прекратила свое
существование на 12-м номере, после событий 10 августа 1792 г., в связи с запрещением
депутатам издавать свои газеты.
461 Речь в Конвенте 31 мая 1793 г. опубликована в «Gazette nationale», № 154,
p. 667, в мае 1793 г. См.: «Oeuvres complètes...», t. IX, p. 540—541.
31 мая 1793 г. на заседании Конвента был принят декрет об уничтожении
Комиссии двенадцати. Это решение явилось результатом острой борьбы, развернувшейся
во время заседания.
462 Речь идет о жирондистах и, в частности, о Верньо.
463 Робеспьер имеет в виду преследование участников сентябрьских убийств
1792 г.

'1НШ11Н11111Ш1111111Ш1Ш11111Н11П1ишш1т1111и1мИИИ1ни».-»»»|»»"||нш1111ШЦ||||1М1111И11ШИШ
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Ф. Р ю д. «Марсельеза» («Выступление добровольцев в 1792 г.»). Рельеф
на Триумфальной арке в Париже. 1833—1836 гг 16
Революция. Аллегория. Гравюра Малано в К у а н и по рисунку
Фрагонара-сына. Гос. музей изобразительных искусств
им. А. С. Пушкина. Москва 17
Провозглашение в Париже лозунга: «Отечество в опасности!», 22 июля
1792 г. Гравюра Б е р т о с картины П р и ё р а. Гос. музей
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва 48
Жером Петион. Гравюра Робинсона по рисунку Р а ф ф е. Гос. музей
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва 104
Пъер-Виктюрьен Вернъо. Гравюра Андибрана по рисунку Р а ф ф е.
Гос. музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва . . 105
Жан-Пьер Бриссо. Гравюра Мавье по рисунку Б он вил я. Гос. музей
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва 208
Жан-Мари Ролан. Гравюра X о н в у д а по рисунку Р а ф ф е. Гос. музей
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва 209
Жорж1 Дантон. Гравюра С а н д о по рисунку Б о н в и л я. Гос. музей
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва 256
Мишель Лепелетье де Сен-Фаржо. Гравюра Л е в а ш е. Гос. музей
изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Москва 257
Марат на трибуне Конвента. Гравюра Туркати с картины Симона
Младшего. Гос. музей изобразительных искусств им. А. С.
Пушкина. Москва 305

■lllllllMliailllllllllllllllllllllllll^lllllllllllllllllllllllllHlllllliyilllllHIIHIIIIHIIIIIIIIIHIIIIMlHllll......MIIIIHI^
СОДЕРЖАНИЕ
ОТ СВЕРЖЕНИЯ МОНАРХИИ ДО ПАДЕНИЯ ЖИРОНДЫ
Речь 10 августа 1792 г. в Обществе друзей конституции 7
О событиях 10 августа 1792 г. Статья g
Обзор работ Национального конвента с начала его сессии (21—25 сентябюя
1792 г.) р 18
Продолжение обзора работ Национального конвента (25—26 сентября 1792 г.) 30
Продолжение обзора работ Национального конвента (25—26 сентября 1792 г.) 36<
По поводу обвинения в диктатуре. Речь 25 сентября 1792 г 37
О проекте создания департаментской гвардии. Речь 15 октября 1792 г 43
Изложение принципов и целей издания «Писем к своим доверителям» 19
октября 1792 г 50
О влиянии клеветы на революцию. Речь 28 октября 1792 г 56
По поводу обвинений Ролана и Луве. Речь 29 октября 1792 г 70
О том, как быть с Людовиком XVI. Речь 16 ноября 1792 г 74
О печати. Статья. 23 ноября 1792 г 84
Ответ на обвинения Ж.-Б. Луве. Речь 25 ноября 1792 г 87
По поводу волнений в департаменте Эр и Луары. Речь 30 ноября 1792 г. . . 104
Ответ Жерому Петиону 30 ноября 1792 г 105
О снабжении продовольствием. Речь 2 декабря 1792 г 125
О суде над Людовиком XVI. Речь 3 декабря 1792 г ' . 133
О бюстах Мирабо и Гельвеция. Речь 5 декабря 1792 г 141
Замечания, адресованные Национальному конвенту, о проекте Финансового
комитета об упразднении фонда, предназначенного для религиозного культа.
7 декабря 1792 г 142
О средствах спасения свободы. Речь 7 декабря 1792 г . . . 148>
О предложении изгнать всех Капетов. Речь 16 декабря 1792 г 150
О заговоре против общественного спокойствия. Речь 19 декабря 1792 г. . . . 152
Ответ на вторую речь Жерома Петиона 21 декабря 1792 г 154
Вторая речь в Конвенте о суде над королем 28 декабря 1792 г 175
Речь о деле Лувена 2 (?) января 1793 г 191

Содержание 399'
Письмо господам Верньо, Жансонне, Бриссо и Гаде от 5 января 1793 г. . . . 191
Речь в Конвенте против Ролана 6 января 1793 г 209
Общие соображения о проекте народного просвещения, предложенном
Конвенту 10 января 1793 г 211
За смертную казнь королю. Речь 16 января 1793 г 216
Об увековечении памяти Мишеля Лепелетье. Речь 23 января 1793 г 217
О том, как военные события отражаются на деле свободы. Статья 220
Обзор положения после объявления войны Англии. Статья 223-
Замечания относительно петиции по вопросу о средствах существования.
Статья (12 февраля 1793 г.) 233
Письмо депутатов парижского департамента их избирателям 15—20
февраля 1793 г 237
Соображения о плане организации армии (15—20 февраля 1793 г.) 242
О состоянии государственных дел. Статья 247
О продовольственных волнениях. Речь 25 февраля 1793 г 250
Замечания относительно закона об эмигрантах. Статья 252
Обращение друзей свободы и равенства к филиальным обществам .... 254
Против интриганов. Речь 6 марта 1793 г 259
Еще раз против интриганов. Речь 13 марта 1793 г 262
О положении страны. Речь 27 марта 1793 г 267
По поводу измены Дюмурье. Речь 29 марта 1793 г 272
О средствах спасения Республики. Речь 1 апреля 1793 г 276
О сообщниках Дюмурье. Речь 3 апреля 1793 г , 278
О волнениях в Париже. Статья 284
Против Бриссо и жирондистов. Речь 10 апреля 1793 г 289
В защиту Марата. Речь 12 апреля 1793 г 306
В защиту Марата. Речь 13 апреля 1793 г 308
О конституции. Речь 15 апреля 1793 г 311
О маневрах жирондистов. Речь 18 апреля 1793 г 317
О Декларации прав. Речь 21 апреля 1793 г 319
О Декларации прав. Речь 24 апреля 1793 г 320
Декларация прав человека и гражданина, предложенная Максимилианом
Робеспьером 24 апреля 1793 г 323
О смерти Лазовского. Речь 24 апреля 1793 г 329
О мерах общественного спасения. Речь в Конвенте 8 мая 1793 г 331
О мерах общественного спасения. Речь в Обществе друзей свободы и
равенства 8 мая 1793 г 332
О конституции. Речь 10 мая 1793 г 337
О создании революционной армии. Речь 12 мая 1793 г 351
О мерах общественного спасения. Речь 13 мая 1793 г 352
О народном восстании против преступных депутатов. Речь 26 мая 1793 г. 354
Против Бриссо. Речь 28 мая 1793 г 356
Против руководителей Жиронды. Речь 31 мая 1793 г 35&
Комментарии. А% Е. Рогинская 363
Список иллюстраций 39Т

Максимилиан Робеспьер
Избранные произведения,
т. II
Утверждено к печати Редколлегией серии
«Литературные памятники»
Редактор издательства Л. А. Натанская
Художник Б. И. Астафьев
Технический редактор Н. Ф. Егорова
Сдано в набор 9/1 1965 г.
Подписано к печати 17/IV 1965 г. Формат 70x90Vie
Печ. л. 25+6 вкл.==29,15 усл. п. л.+б вкл.
Уч.-изд. л. 25,5(24,9 + О.бвкл.) Тираж 9000 экз.
Изд. № 4716/04. Тип. зак. № 1655
Цена 4 р. 80 к. три тома
Издательство «Наука».
Москва, К-62, Подсосенский пер., 21
2-я типография издательства «Наука»
Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

Опечатки и исправления
Стр.
Строка
Напечатано
Должно быть
96
282
294
303
354
379
7 св.
7 св.
1 сн.
22 сн.
7 сн.
17 сн.
прежде
Мастрихом
всем
Сийери
Кондэ
июня
прежде всего
Маастрихом
со всем
Силлери
Кояде
июля
Робеспьер, т. II