Похожие
Текст
ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВ/!
В РО7ИЯНЯХ,
ПОВЕСТЯХ
ЛОКУТИЕНТЯХ
ВЕК
XVII
Сгояти заолно
ТИ.НЗагоскин
ЮРИЙ
Л1И71ОС71Я₽СКИК
ИЛИ РУССКИС
5 1612 ГОЛУ
4^ е плмять
ГРЯЛУШИМ
РОЛЯМ
ИТО и ня и
ИЗУЧЯЯ ИСТОРИЮ
СМУТНОГО
зрсмсни
’ ц 5 С
г, Шдзриясду
/Москва
7МОЛОЛЯЯ ГБЛРЛИЯ
1983
84Р1
С 82
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ БИБЛИОТЕКИ
«ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА В РОМАНАХ,
ПОВЕСТЯХ, ДОКУМЕНТАХ»
Алимжанов А. Т., Бондарев Ю. В.} Деревянко А. П.,
Десятерик В. И., Кузнецов Ф. Ф., Кузьмин А. Г., Лихачев Д. С.
Машовец II. П., Новиченко Л. Н., Осетров
Рыбаков Б. А., Сахаров А. Н., Севастьянов
Хромов С. С., Чивилихин В. А,
Й? S!
bq ttj
Составление, послесловие к роману,
вступительная статья к публикации
документов, комментарии
кандидата исторических наук
И. Л. АНДРЕЕВА
Предисловие к тому
доктора исторических наук
Р. Г. СКРЫННИКОВА
Вступительная статья к публикации
лекций В. О. Ключевского
доктора исторических наук
В. И. КОРЕЦКОГО
Рецензент
доктор исторических наук
Вч А. АЛЕКСАНДРОВ
Оформление Библиотеки
ю. БОЯРСКОГО
Иллюстрации
М. КАРПЕНКО
4701000000-322
078(02)—83
КБ—39—021
© Издательство «Молодая гвардия», 1983 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Множество бед обрушилось на Россию в начале XVII века.
Смутным назвали то время современники. Смута потрясла ум и
душу русских людей. Многие из писавших об этом времени счи-
тали виновниками всех несчастий проклятых самозванцев, посы-
павшихся па страну как из мешка. В самозванцах, выдававших
себя за потомков Ивана Грозного, «законных» наследников пре-
стола, историки прошлого видели польских ставленников, служив-
ших орудием иноземного вмешательства. Но то была лишь полу-
правда. Почву для самозванства подготовили не соседи России, а
глубокий социальный педуг, поразивший русское общество. Ост-
рая классовая и внутриклассовая борьба подорвала изнутри си-
лы огромного государства? В начале XVII века Русское государ-
ство стало легкой добычей иноземных завоевателей. Феодальные
верхи поставили Россию на край пропасти.
Ведствия привели к неслыханному росту национального само-
сознания. В лихую годину проявились лучшие черты русского на-
рода - • <чо стойкость, мужество, беззаветная преданность Родине,
готовность ради нос жертвовать жизнью. «Стояти за истину всем
безыменно», «ожить и умереть вместе», «стояти заодно», —
призывал и русские патриоты. В час смертельной опасности
народные массы встали па защиту Родины и отстояли ее неза-
висимость.
В ('мути переплелись разные по своему характеру и значимо-
сти явления: борьба различных группировок господствующего
класса за власть, нашествие польско-литовских и шведских ин-
тервентов, породившее подъем национально-освободительного дви-
жения необычайной силы и размаха, первая крестьянская война
в Росси и, потрясшая до основания крепостническое государство.
Усиление феодально-крепостнического гнета в конце XVI ве-
ка, приведшее к невиданному подъему классовой борьбы, было
важнейшей из причин Смуты.
5
Испокон веку русский крестьянин мог покинуть землевладель-
ца в юрьев день, отправиться на поиски лучшей доли. Юрьев
день был для земледельца светом в окошке. Однако в 80—90-х го-
дах XVI века феодальное государство ввело «заповедные годы»,
запрещавшие переходы в юрьев день. Поначалу никто — ни по-
мещики, ни крестьяне — не предвидел, к каким последствиям при-
ведет отмена выхода в юрьев день. Считалось, что «заповедные
годы» — мера временная и преходящая. Крестьян тешили надеж-
дой на то, что им надо подождать совсем педолго — до «госуда-
ревых выходных лет», — и их жизнь потечет по старому руслу.
Но шли годы, и они убеждались в том, что их жестоко обману-
ли. Тогда-то в русских деревнях и родилась полная горечи пого-
ворка: «Вот тебе, бабушка, и юрьев день!» Отмена выхода дала
помещикам возможность для дальнейшего наступления на права
земледельцев, усиления феодальной эксплуатации. Но народ не
пожелал мириться с утратой воли. Исполненный решимости вер-
нуть себе свободу, поднялся он с оружием в руках на справедли-
вую борьбу с угнетателями.
Мечта о свободе, непомерная тяжесть феодального гнета вы-
нуждали крестьян и холопов покидать родные места. Недоволь-
ные бежали на южные окраины государства — в «дикое поле»,
создавая здесь станицы вольных казаков. Эти места становились
тем поистине бездонным резервуаром, откуда черпала свою силу
народная вольница.
Недовольны были и значительные круги московской аристо-
кратии. Опираясь на огромные земельные богатства и древние
обычаи, знать противилась самодержавным поползновениям мо-
нархии и претендовала на то, чтобы делить власть с царем. Изб-
ранный на престол Земским собором в 1598 году Борис Годунов
оставался в глазах бояр худородным выскочкой. Романовы, Шуй-
ские, Мстиславские сами добивались шапки Мономаха, считали,
что имеют больше прав на русский престол. Враги Бориса пус-
кали в ход любые средства. В трудный для Годуновых час по-
полз слух о том, что царевич Дмитрий, младший сын Ивана Гроз-
ного, избежал смерти в Угличе и скоро придет требовать свое
наследство — отцово царство.
Неспокойно было в стране, тревожно и в курной избе кре-
стьянина, и в высоком тереме боярина — повсюду ждали пере-
мен. Чашу недовольства переполнил голод 1601—1603 годов. Два
года подряд дожди и ранние морозы начисто истребляли все кре-
стьянские посевы. Население быстро исчерпало имевшиеся у него
запасы хлеба. Чтобы заглушить муки голода, люди ели лебеду и
липовую кору. Смерть косила народ по всей стране. Современ-
ники считали, что за три года «вымерла треть царства Москов-
ского».
6
Беда дала выход давно зревшему народному гневу. Голодные
холопы, которым господа отказывали в пропитании, составляли
вооруженные отряды и нападали на помещиков, грабили проезжих
на дорогах. К ним присоединялись крестьяне и прочий голод-
ный люд.
Осенью 1603 года правительственные войска разгромили боль-
шой отряд повстанцев в окрестностях столицы. Их предводитель
Хлопко был взят в плен и повешен. Движение Хлопка послужило
прологом к гражданской войне в России. Повстанцы не сумели
выдвинуть лозунги, которые бы подняли на восстание весь недо-
вольный народ. Положение переменилось, когда на исторической
сцепе появился самозванец — Лжедмитрий I. Выдвигая его как
орудие борьбы с ненавистным царем, противники Бориса Годунова
и не подозревали, что играют с огнем. Народ связал с име-
нем Дмитрия идею доброго царя, близкую и понятную низам об-
щества, политическое сознание которого было пронизано предрас-
судками своего времени. Лжедмитрий I ловко использовал эти
настроения, обещая всем благоденствие. И народ поверил в его
обещания.
Первый самозванец объявился в Литве в 1603 году. Власти в
Москве тотчас нарядили следствие и вскоре установили, что под
именем царевича скрывается беглый монах Чудова монастыря
Гришка Отрепьев. В Москве находились мать чернеца, его дед и
родной дядя. Ничего не мешало следователям установить исто-
рию жизни молодого монаха. Гришка, в миру Юрий, родился око-
ло 1582 года в семье стрелецкого сотника. Он рано остался сиро-
той — в пьяпой драке отца его зарезали в Немецкой слободе.
Юрий — «Юшка» — был не без способностей. То, на что другие
тратили полжизни, он усваивал шутя. У сироты пе было шансов
преуспеть па государевой службе, и он поступил слугою на двор
сначала к Федору Никитичу Романову, а затем к князю Черкас-
скому.
В 1600 году Романовы составили заговор против Годунова.
Федор Романов, двоюродный брат покойного царя Федора Ива-
новича, метил в русские цари. Однако Борис упредил заговор-
щиков. Романовы были обвинены в покушении на «государево
здоровье» и разосланы по дальним монастырям, Федор Романов
пострижен в монахи иод именем Филарета.
Отрепьеву, как участнику заговора Романовых, грозила пыт-
ка и виселица. Спасаясь, он бежал ив столицы и постригся в
монахи. Но жизнь в глуши пришлась ему не по вкусу, вскоре
Гришка вернулся в Москву и стал монахом кремлевского Чудова
монастыря. Ему понадобился всего год, чтобы сделать карьеру
на духовном поприще. Его заметил и взял к себе в келью архи-
мандрит. А затем смиренный чернец Григорий оказался в штате
7
у патриарха Иова. Но духовная карьера не удовлетворяла юного
честолюбца, и в начале 1602 года он вместе с двумя другими мо-
нахами Варлаамом и Мисаилом сбежал за рубеж. После гибели
самозванца Варлаам подробно описал его «исход» в «Литву». «Из-
вет» Варлаама интересно сравнить с рассказом самозванца, запи-
санным в 1602 году польским магнатом Адамом Вишневецким.
Неведомый самозванец поведал своему покровителю наивную
сказку о том, как его подменили в постельке в спальне Угличе-
ского дворца и даже мать не заметила того, что зарезан «подмен-
ный младенец». В остальном самозванец рассказал историю, как
две капли воды напоминавшую историю Отрепьева. Воспитывался
он в дворянской семье, потом падел монашеский куколь.
Варлаам весьма точно описал путь, проделанный им с Отре-
пьевым. Маршрут напоминает изломанную линию: Киево-Печер-
ский монастырь, Острог, Гоща, Брачин. В беседе с Вишневецким
самозванец назвал те же самые пункты. Так он невольно выдал
себя. Вишневецкий ничего не знал об «Извете» Варлаама, а Вар-
лаам не догадывался о записях Вишневецкого. Сопоставление
этих двух источников независимого происхождения полностью об-
личает самозванство Отрепьева. На строго очерченном отрезке
пути от Киева до Брачина произошла метаморфоза — превраще-
ние бродячего монаха Григория в царевича Дмитрия. Множество
строго установленных фактов подтверждают вывод о пребывании
Григория-Дмитрия во всех указанных пунктах. К примеру, в
Остроге владелец замка подарил бродячим монахам богослужеб-
ную книгу, напечатанную в его собственной типографии. Надпись
на книге гласила, что 14 августа 1602 года «эту книгу дал нам
Григорию с братьею с Варлаамом и Мисаилом... пресветлый князь
Острожский». Неизвестная рука приписала под словом «Григо-
рию» пояснение — «царевичу Московскому».
В Речи Посполитой самозванца признали далеко не сразу.
Украинские монахи из Киево-Печерского монастыря выгнали его
взашей, едва он заикнулся о своем царственном происхождении.
Также поступил и православный магнат Острожский. Неудачи
могли доконать кого угодно, но только не Отрепьева. В конце
концов он нашел поддержку у князя Адама Вишневецкого, по-
грязшего в долгах вельможи Юрия Мпишка и у короля Сигиз-
мунда III.
После поражения в Ливонской войне Русское государство ис-
кало мира с соседями. Речь Посполитая нуждалась в мире не
меньше России. В 1600 году они заключили двадцатилетнее пере-
мирие. Договор создал благоприятные условия для сближения
русского и польского народов. Сторонником мирных отношений
с Россией был знаменитый гетман Ян Замойский, пользовавший-
ся в стране огромным авторитетом. Однако Сигизмунд III и его
8
окружение решили использовать самозванца для осуществления
планов завоевания земель на востоке. Король заключил с само-
званцем тайный договор. В качестве платы за поддержку Лже-
дмитрий I обязался отдать Сигизмунду III Чернигово-Северную
землю. Семье Мнишков он пообещал Новгород и Псков. Чтобы
заручиться поддержкой Рима, самозванец тайно перешел в като-
лическую веру.
Король готов был очертя голову ринуться в военную авантю-
ру. Он предложил Яну Замойскому возглавить поход коронной ар-
мии на восток. Но тот категорически отверг его предложение.
Воинственные замыслы не встретили поддержки в польском
общество. Коронная армия не участвовала в авантюре Лже-
дмитрия I.
Воспользовавшись помощью Сигизмунда III, Юрия Мпиш-
ка и других магнатов, самозванец навербовал до двух тысяч на-
емников. Весть о «спасшемся царевиче» быстро достигла каза-
чьих станиц, с Дона к нему двинулись отряды казаков.
Оказавшись в России, наемное войско Лжедмитрия I разбе-
жалось при первом же крупном столкновении с войска-
ми Годунова. Лишь поддержка вольных казаков да восставше-
го населения Северщины спасла «царька» от неминуемого по-
ражения.
Правительство жестоко наказывало тех, кто помогал само-
званцу. Комарицкая волость, признавшая Лжедмитрия, подверг-
лась дикому погрому. Но ни пролитая кровь, ни попытки укре-
пить армию верными Борису воеводами не смогли остановить
гибели его династии. Ее судьба решилась под стенами небольшой
крепости Кромы. Царские войска осаждали занятый сторонни-
ками самозванца городок, когда пришла весть о неожиданной
кончине Годунова. Бояре-заговорщики сумели склонить полки на
сторону Лжедмитрия.
Оставшись без армии, оказавшись в политической изоляции,
наследник Бориса царь Федор Годунов не смог удержаться па
троне. 1 июня 1G05 года в Москве произошло восстание. Народ
разгромил дворец, Федор Годунов был взят под стражу. Под дав-
лением восставших Боярская дума принуждена была выразить
покорность самозванцу и открыла перед ним ворота Кремля.
Лжедмитрий I велел тайно умертвить Федора Годунова и его
мать и лишь после этого явился в столицу.
И Лжедмитрий I и последующие самозванцы пришли к вла-
сти на гребне народных движений. Но никто из них не стал на-
родным вождем. Правление Отрепьева не принесло народу пере-
мен к лучшему. Подати оставались такими же обременительны-
ми, как и прежде. Тихий Дон на время успокоился, но замутился
далекий Терек. Обманутые в своих надеждах казаки и беглый
9
люд объявили молодого казака Илейку из Мурома царевичем
Петром, сыном Федора Ивановича, и двинулись с ним па Моск-
ву добывать правду. В Поволжье под знамена Петра собралось
несколько тысяч восставших. В стране занималась заря крестьян-
ской войны.
Лжедмитрий не жалел казны, чтобы привлечь на свою сто-
рону знать и служилых людей. Он понимал, что сможет удер-
жаться па троне только при поддержке дворян. По приказу са-
мозванца дьяки роздали служилым людям все наличные день-
ги — до двух миллионов рублей. Истощив казну, власти стали
изымать денежные средства у церкви, чем вызвали негодование
духовенства.
Отрепьев был редким лицедеем. Любая роль была ему по си-
лам. В Речи Посполитой он был царственным изгнанником, в
Москве стал государственным мужем и императором. Иезуитам
он представился поборником западной культуры, среди наемни-
ков слыл удальцом. Способность этого авантюриста к перевопло-
щению поражает. Особенно если принять во внимание то, на-
сколько сама его внешность не подходила для роли, которую он
взялся играть. Бывший монах казался маленьким уродцем. При-
земистый, гораздо ниже среднего роста, он был непропорциональ-
но широк в плечах, почти без талии, с короткой бычьей шеей.
Руки его имели неодинаковую длину. В чертах лица сквозила
грубость и сила. Облик самозванца вовсе лишен был царственно-
го величия. Признаком мужества люди этого времени почитали
бороду. Л лее Дмитрий был вроде скопца. На его круглом бабьем
лице не росли пи борода, ни усы. Зато его украшали несколько
бородавок. Угрюмый, тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял
гнетущее впечатление.
Низвергнув Годуновых, Отрепьев ‘ сыграл свою роль. Теперь
он стал пепужным для русского боярства. Духовенство поддер-
живало тайную боярскую агитацию против самозванца. Столкнув-
шись с оппозицией, Лжедмитрий сделал попытку опереться па
польских магнатов, оказавших ему неоценимую помощь в самом
начале авантюры. Он послал за оставленной в Польше неве-
стой Мариной Мпишек, а нареченного тестя Юрия Мнишка по-
просил навербовать наемное войско — лучшую опору против заго-
ворщиков — и привести его в Москву. Прибытие иноземных на-
емников окончательно осложнило обстановку в столице. Насилия
«рыцарства» вызвали брожение. В народе открыто говорили, что
царь — «поганый, некрещеный» иноземец, вступивший в брак
«с языческой девкой».
17 мая 1606 года бояре Шуйские и Голицыны при поддержке
200 вооруженных дворян произвели дворцовый переворот. Вспых-
нувшее в столице восстание помешало наемному воинству вы-
10
ручить цопавшего в беду самозванца. Лжедмитрий был убит за-
говорщиками. Трон перешел к боярскому царю Василию Шуйско-
му. Но и его власть оказалась непрочной. От нового царя никто
пе ждал добра. Глухо волновалась столица. Главным очагом бро-
жения вновь стала южная окраина. Почин взяли на себя жители
Путивля. Их немедленно поддержали вольные казаки с Дона,
Волги и Днепра.
Движение приобрело новый размах с тех пор, как служилый
человек Истома Пашков разгромил войска Шуйского под Ельцом,
а вскоре после того с Украины в Путивль прибыл атаман Иван
Исаевич Болотников с отрядом казаков.
Пашков и Болотников двинулись к Москве с разных сторон.
Пашков jikui через Рязанщину, где к нему присоединился Проко-
пий Ляпунов с отрядом дворян. Болотников двинулся на север
через Комарицкую волость. Неподалеку от Москвы Пашков раз-
громил многочисленную рать царя Василия, после чего разбил
свой лагерь в окрестностях столицы.
Когда Болотников привел к Москве восставших крестьян, чис-
ленность повстанческой армии возросла до 20 тысяч бойцов.
Пашков и Ляпунов принуждены были сдать командование тому,
кого поддержал вооруженный парод. Дворянские вожди вскоре
поняли, чем грозит победа низов их собственному сословию.
В разгар решающих боев под Москвой сначала Ляпунов, а
затем Пашков перешли на сторону правительственных войск. Бо-
лотников потерпел поражение и бежал в Калугу. Движение полу-
чило новый толчок после того, как в Тулу из Путивля прибыл са-
мозваный царевич Петр с казаками, беглыми холопами и кре-
стьянами. Болотпиков поспешил на соединение с «царевичем» в
Тулу.
Война была профессией дворян. Неудивительно, что они одер-
живали верх над Болотниковым. По моральный перевес был на
стороне восставших. Отвага и воинская доблесть вождя народно-
го восстания произвели на современников глубокое впечатление.
Болотникова называли рыцарем и удальцом, человеком, сведущим
в военном деле. Будучи принужден отступать с поля боя, он не
опускал рук, но действовал с удесятеренной энергией. Приводил
в порядок свое расстроенное войско, формировал новые отряды
из казаков, горожан, крестьян и холопов, прибывавших к нему со
всех сторон, внушал им веру в победу и вновь вел в бой.
Сила Болотникова состояла в том, что он опирался на вос-
ставший народ. Конечно, повстанцы смутно представляли себе
Россию будущего. Вера в доброго царя Дмитрия, погубленного
боярами, была иллюзией. Но восставшие хорошо знали, кто был
их главным врагом. Они громили дворянские гнезда, делили иму-
щество, а помещиков беспощадно истребляли.
И
В мае 1607 года Шуйский, собрав огромную рать, направился
к Туле и после четырехмесячной осады принудил повстанцев к
сдаче. Дворяне вздохнули с облегчением. Их настроения получи-
ли яркое отражение в публикуемом ниже документе — «Послании
дворянина к дворянину». Здесь и ненависть к тульским мужикам,
и воспоминания о пережитых несчастьях, и радость по поводу
разгрома восставших, и страх перед народной вольницей.
Расправа с болотниковцами была жестокой. Царь Василий по-
клялся, что не причинит вреда пленным. Однако многие из пов-
станцев были удержаны в его лагере, а затем разосланы в зато-
чение по городам. «Царевича Петра» — Илейку Муромца — увез-
ли в Москву и там казнили, а Болотникова отправили в ссылку в
Каргополь. В пути дворяне грозили пленнику тем, что закуют его
в цепи и затравят. Народный вождь гордо отвечал: «Я скоро вас
самих буду заковывать и в медвежью шкуру зашивать». Дух
Ивана Болотникова не был сломлен.
Царю Болотпиков внушал страх даже в заточении. В итоге
власти приказали сначала ослепить его, а несколько позже «поса-
дить в воду» — утопить. Так закончил свою жизнь самый выдаю-
щийся из вождей первой крестьянской войны.
Надежды царя Василия Шуйского на то, что падение Тулы
и казнь Болотникова упрочат его власть, оказались тщетными.
Пламя крестьянских бунтов по-прежнему бушевало в уездах.
В оппозиции к «боярскому царю» находились и значительные кру-
ги дворянства. Лжедмитрий I погиб в царских покоях Кремлев-
ского дворца, но жива была в сердцах крестьян вера в «доброго
царя», способного защитить их от притеснений феодалов. Лидера
для своей борьбы с «боярским царем» Василием Шуйским искало
дворянство. В поводе для нового вмешательства во внутренние
дела России нуждались агрессивные круги Речи Посполитой.
Нужен был новый Лжедмитрий, и он появился.
Лжедмитрий I был личностью. Сменивший его Лжедмитрий II
пе обладал пи способностями, ни умом, ни характером.
Существует несколько версий о его происхождении и жизни
до «царствования». Самый достоверный рассказ о самозванце за-
писал безвестный летописец, живший в Могилеве и наблюдавший
его первые шаги. Вкратце он сводился к следующему: «Дмитрий»
учил грамоте детей в доме у попа в Шклове, затем перешел под
Могилев в село к попу Федору. И летом и зимой учитель носил
одну и ту же баранью шапку и плохонький потрепанный кожу-
шок. Чтобы заработать на жизнь, он ходил еще и к Никольскому
попу в Могилев и за грошовую плату колол ему дрова и носил
воду. Шкловский грамотей не отличался благонравием. Однажды
поп Федор застал его со своей женой. В бешенстве священник
высек учителя розгами и выгнал его вон из своего дома.
12
Учитель дошел до крайней нужды. Ему пришлось ночевать
под забором на могилевских улицах. Там его и заприметили не-
сколько шляхтичей, прежде служивших Лжедмитрию I. Пан Зер-
тинский высказал мысль, что мелкорослый бродяга может сойти
за убитого московского царя. Пан Меховецкий подхватил эту
мысль и поставил дело па практическую почву. В душе грамо-
тея боролись трусость и честолюбие. Участь первого самозванца
пугала его, и он бежал из Могилева в Пропойск. Там его вскоре
обнаружили и посадили под стражу. Могилевские покровители
вызволили его из тюрьмы. На этот раз бродяга оказался более
сговорчивым и согласился «податься» в цари. Во главе наемни-
ков самозванец двинулся к Туле, рассчитывая выручить Болотни-
кова и воспользоваться ого войском и авторитетом для достиже-
ния своей цели — занятия московского престола. Но гарнизон
Тулы, оборонявшийся до последней крайности, не дождался по-
мощи.
В трудный час самозванец показал себя человеком малодуш-
ным и ничтожным. Весть о падении Тулы привела его к убеж-
дению, что все пропало и пора уносить ноги из России. На пу-
ти к границе его задержал отряд наемников из Польши, ехав-
ший па «царскую службу». Полностью зависимый от них «вор»,
как ого именовали в правительственных документах, повернул в
Орел и провел там зиму.
Толпами и в одиночку в Орел пробирались повстанцы из
разбитых армий Болотникова.
Но Лжедмитрий II не собирался стать вторым Болотниковым,
хотя и использовал антикрепостнические призывы, чтобы осла-
бить Василия Шуйского и завоевать симпатии народа. Подле са-
моапапца с царским титулом толпились дворяне, знать, казачьи
атаманы. Подлинной же властью завладели иноземные ланд-
скнехты и их вожди.
После успешного наступления на Москву в 1608 году армия
самозванца разбила лагерь в селе Тушине. Более полутора лет
с граиа имела две столицы, в Москве сидел царь Василий, в Ту-
ши по — Лжедмитрий II. В период наивысших успехов «воров-
скую столицу» поддерживала добрая половина страны — от Во-
логды до Астрахани, от Владимира, Суздаля и Ярославля до
Пскова.
Лжедмитрий II многократно просил Сигизмунда III о покро-
вительстве и помощи. Тот, связанный внутренними неурядицами,
не мог вмешаться в события. Но по мере того, как Шуйский изне-
могал в борьбе с «вором», военная партия в Речи Посполитой по-
дымала голову. Когда Лжедмитрий II осадил Москву, на помощь
к нему явился крупный литовский магнат Ян Сапега с войском,
вторжение которого благословил сам король.
13
В Тушине собралось множество польских и русских дворян,
пользовавшихся милостями первого самозванца. Все они откро-
венно презирали «царька» как явного мошенника, но не могли
обойтись без него. Творя насилия и грабежи, наемное «рыцар-
ство» повсюду трубило, что его единственная цель — восстановле-
ние на троне законного государя, свергнутого московскими бо-
ярами.
Личность Лжедмитрия II мало что значила сама по себе.
Каким бы ничтожным и безликим не казался тушинский «вор»,
для организаторов авантюры важно было его имя. В глазах прос-
тых людей он оставался тем самым добрым государем Дмитрием,
с именем которого болотпиковцы сражались против боярского ца-
ря. Без поддержки низов самозванец никогда не добился бы успе-
ха. Но настроения масс стали меняться, когда выяснилось, что за
спиной царька стоят захватчики. Вера в доброго Дмитрия зако-
лебалась. Вид разграбленных, сожженных деревень убеждал на-
род в том, что «литовские люди» и тушинские воеводы несут им
еще худшие притеснения, чем старая власть.
Насилия вызывали отпор в народной среде. Массы поднима-
лись на борьбу против захватчиков. Одними из первых подня-
лись посадские люди северных городов. Они изгоняли ненавист-
ных воевод самозванца, формировали городские ополчения.
Царь Василий Шуйский, не веривший в силы своего народа,
искал между тем помощи за рубежом. Ценою уступки значитель-
ных территорий на севере России он сумел получить военную по-
мощь от шведского короля Карла IX. Прибывший в Новгород мо-
лодой талантливый полководец князь Скопин-Шуйский возглавил
русские и шведские полки.
Крупнейшим центром отпора врагу стал Троице-Сергиев мо-
настырь, осажденный литовским магнатом Яном Сапегой и ту-
шинцами в сентябре 1608 года. Шестнадцать месяцев отбивали
его защитники все приступы врага. История троицкой обороны
стала ядром «Сказания» келаря Троице-Сергиева монастыря Ав-
раамия Палицына, с отрывками из которого, посвященными это-
му событию, вы познакомитесь ниже.
Военное положение России в 1609 году было крайне тяже-
лым. Царь Василий Шуйский был заперт в столице, как птица в
клетке. Самозванец с наемным воинством и казаками окопались
в Тушине. Яп Сапега удерживал позиции под Троице-Сергиевым
монастырем, отрезав пути к столице с севера. В такой ситуации
Сигизмунд III и его окружение решили начать открытую интер-
венцию против Русского государства. Найти подходящий повод
к войне не составляло труда. Король использовал в качестве пред-
лога русско-шведское сближение.
Сигизмунд III лелеял планы грандиозных завоеваний в Рос-
14
сии. Королевские публицисты выдвинули сумасбродную идею кре-
стового похода на восток и колонизации русских земель. Поль-
скому народу такие замыслы были чужды. Они не вызвали вос-
торга даже у польской шляхты. Коронный гетман Жолкевский
предупреждал короля насчет непопулярности войны. Поэтому
Сигизмунд III и его магнаты вели подготовку к войне втайне.
Осенью 1609 года королевская армия перешла русскую грани-
цу и осадила Смоленск. Сигизмунд III ждал, что крепость откро-
ет перед ним ворота. Но он ошибся в своих расчетах. Осада Смо-
ленска началась неудачно для поляков. Тем временем военная
обстановка в России стала меняться не в пользу интервентов.
Царский воевода Скопин-Шуйский отбросил войска Яна Сапеги
из-под Троицы и в марте 1610 года торжественно вступил в Мо-
скву. «Воровская столица» в Тушине прекратила свое существо-
вание, Лжедмитрий II бежал в Калугу. Основная масса польских
наемников толпой ушла из-под Москвы в королевский лагерь под
Смоленск.
Скопин-Шуйский готовился выступить на выручку Смоленску
со своей победоносной армией. Однако в разгар подготовки к по-
ходу он скоропостижно умер. В то время было ему всего 23 года.
Командование армией принял на себя бездарный брат царя Дмит-
рий Шуйский. Вместе с ним в поход выступили и шведские на-
емники.
Решительное сражение произошло у села Клушина, неподале-
ку от Смоленска. Польский гетман Жолкевский энергично атако-
вал царские войска. Ему не удалось разгромить основные силы
русских, укрывшиеся в своем лагере. Но среди наемников прои-
зошел бунт. Разграбив обозы, они перешли на сторону неприяте-
ля. В страхе Дмитрий Шуйский бежал с поля боя. Царь Василий
лишился армии.
Едва узнав о поражении войск Шуйского, Лжедмитрий II по-
спешил из Калуги к Москве. Тщетно Василий Шуйский пытался
вновь собрать дворянские полки. Посадское население Москвы и
дворянство выступили против боярского царя. 17 июля 1610 года
бояре и войска свергли Шуйского с престола, а через два дня
он был насильно пострижен в монахи.
К власти пришла так называемая семибоярщина. Ее возгла-
вили князья Федор Мстиславский и Иван Воротынский. Не имея
сил разгромить тушипцев и опасаясь новой осады, бояре затеяли
переговоры с подошедшим к Москве Жолкевским. Гетман потре-
бовал избрания на московский трон польского королевича Влади-
слава. За это он обещал Мстиславскому покончить с Лжедмитри-
ем II и обеспечить внутренний мир в стране, то есть подавить
казацко-крестьянское движение.
Столичные низы с недоверием встретили весть о переговорах
15
бояр с неприятелем, стоявшим у московских ворот. Волнения в
городе усилились. Бояре помнили о восстании, приведшем на трон
Лжедмитрия I, и боялись, что все повторится вновь. Самозванец
раз за разом пытался силой ворваться в столицу. В страхе перед
«чернью» семибоярщина подписала с гетманом Жолкевским дого-
вор об избрании на трон Владислава. Договор не был утвержден
королем и не имел законной силы. Тем не менее бояре собрали
население па Новодевичьем поле и провели церемонию присяги
«царю» Владиславу.
Бояре достигли ближайшей цели. Опасаясь польских, войск,
Лжедмитрий П бежал от стен Москвы в Калугу. По настоянию
Жолкевского в лагерь под Смоленск выехали «великие послы» —
князь Василий Голицын и митрополит Филарет Романов вместе
с представителями всех сословий. Но мирные переговоры не уда-
лись. Сигизмунд твердо решил взять Смоленск и присоединить
его к коронным владениям. Он не желал отпускать в Россию сы-
на и рассчитывал сам занять царский трон. Его войска продол-
жали грабить и жечь русские села и деревни, невзирая на мир-
ный договор, подписанный в Москве.
Семибоярщина стала на путь национального предательства.
Она настаивала на сдаче Смоленска врагу. Народ отвернулся от
своих правителей.
Утратив опору среди населения, семибоярщина впустила в
Кремль иноземные наемные войска. Жолкевский передал коман-
дование полковнику Гонсевскому, а сам уехал к королю, захва-
тив с собой в качестве пленника царя-монаха.
Чем больше недовольного народа собиралось в Калуге подле
Лжедмитрия II, тем меньше бояр и знати оставалось в его окру-
жении. Самозванец пытался пресечь измену казнями. Он велел
убить касимовского царька и подверг пцткам его приближенных.
В отместку в декабре 1610 года служившие в охране Лжедмит-
рия II татары во время загородной прогулки отсекли ему голову.
С гибелью самозванца единственным царем в стране остался
Владислав. Но москвичи не видели его в глаза. Сигизмунд III
возобновил штурм Смоленска. Его отряды вели себя в России
как в завоеванной стране. Пылали города, лилась русская кровь.
Поведение интервентов на русской земле оскорбляло нацио-
нальные чувства, избрание на русский престол королевича Вла-
дислава было встречено русским народом крайне враждебно. Пат-
риарх Гермоген рассылал грамоты с призывом «дерзать на
кровь» — идти к Москве на «литовских людей». О том же говори-
ли «подметные письма», пересылаемые из города в город. Боль-
шое распространение получили они и в самой Москве, занятой
интервентами. Одним из наиболее интересных образцов агитаци-
16
онной литературы этого времени является «Новая повесть о
преславном Российском царстве», которая помещена в этой
книге.
Страстные призывы «всею землею обще стать», быть «обще
всем в соединении душами своими и головами» не остались без-
ответными. На борьбу поднялись Нижний Новгород, Ярославль,
заволжские и поморские города. В Рязани во главе движения
встал Прокопий Ляпунов. Собранные им дворянские отряды дви-
нулись к Москве. Иван Заруцкий и князь Дмитрий Трубецкой
привели к столице казаков из окончательно распавшегося после
гибели Лжедмитрия II Калужского лагеря. Так под стенами Мо-
сквы появилось Первое ополчение.
Москвичи готовы были подняться против интервентов, как
только к городу подойдут войска Ляпунова и Заруцкого. Но вос-
стание вспыхнуло преждевременно.
Столица давно превратилась в настоящий пороховой погреб.
Народное недовольство достигло крайних пределов. 19 марта
1611 года наемники стали готовить Кремль к боевым действиям и
устанавливать пушки на стенах. Их командиры пытались насиль-
но привлечь к работам население. Москвичи отказались подчи-
ниться. Наемники пустили в ход оружие. Резня в Китай-городе
оказалась искрой, брошенной в порох. В Белом и Земляном горо-
дах, по всему Замоскворечью многие тысячи москвичей взялись
за оружие. Стрельцы поддержали восстание посада.
Борьба шла с переменным успехом. Тогда Гонсевский, по со-
вету русских изменников, поджег город. Москвичи бросились ту-
шить огонь, наемники — грабить и убивать посадских людей. Об-
ширный город за два-три дня превратился в груду развалин и
пепла. Тысячи москвичей, лишившись крова и имущества, разош-
лись во все стороны.
Ниже публикуются отрывки из «Московской хроники» Кон-
рада Буссова, свидетеля и участника «московского разорения».
Захватчики удержали Москву, но бесславной была их победа.
Не в честном открытом бою взяли они верх. Грабежи окончатель-
но деморализовали наемное воинство.
Сожжение Москвы потрясло ум и душу народа. Тысячи бе-
женцев разошлись по всей стране. Из их уст люди узнавали
подробности неслыханной трагедии.
Главные силы ополчения подошли к городу вскоре после по-
жара. При поддержке восставших москвичей они заняли подав-
ляющую часть территории столицы. Но семибоярщина и интер-
венты удержали в своих руках Кремль и Китай-город, где нахо-
дилась лучшая часть русской артиллерии. Ополчение не распо-
лагало ни достаточными силами, ни необходимыми для осады
тяжелыми пушками. Земские полки предприняли генеральный
2 Стояти заодно
5~—п~ЕТ
1
17
штурм, но понесли огромные потери и не смогли овладеть непри-
ступными укреплениями.
В дни боев за Москву в таборах Первого ополчения возник
постоянно действующий Земский собор — Совет всей земли. Впер-
вые в истории собор не включал ни официальную Боярскую ду-
му, ни высшее духовенство. Решающий голос на нем принадле-
жал провинциальному дворянству и казакам. Приговор собора
от 30 июля 1611 года определил направление всей деятельности
земского правительства. Изменники — бояре и столичная знать,
помогавшие врагу, — должны были лишиться всех своих огромных
земельных богатств. Конфискованные земли следовало по спра-
ведливости распределить между бедными и разоренными дворя-
нами. Казачьи атаманы и «старые казаки» получили право на
поместный оклад. В своих обращениях к населению вольных
окраин власти звали в ополчение всех казаков, вчерашних кре-
постных и холопов, суля им волю. «Молодым казакам» полага-
лось денежное и хлебное жалованье. Об их возвращении в кре-
постную неволю не было и речи.
Новое правительство фактически возглавил Ляпунов и двое
его сотоварищей — казацкий предводитель Иван Заруцкий и
князь Дмитрий Трубецкой.
Продовольствие поступало в таборы с перебоями. Больше все-
го страдали от этого казаки. Чтобы спастись от голода, они са-
мочинно изымали хлеб у населения. Ляпунов пытался пресечь
реквизиции и грабежи с помощью суровых мер. Рознь между ка-
заками и дворянами, мечтавшими о восстановлении крепостни-
чества, усилилась. Гопсевский использовал эту рознь для прово-
кации против Ляпунова. Московские дьяки сочинили грамоту с
приказом «бить и топить» казаков по всей стране. Грамота была
снабжена фальшивой подписью Ляпунова и переправлена в та-
боры. Возмущенные казаки вызвали Ляпунова для объяснения
на круг и зарубили его. Опасаясь за свою жизнь, дворяне стали
тайком покидать полки.
Земское правительство лишилось вождя в то самое время,
когда внешнеполитическое положение России резко ухудшилось.
Двадцать месяцев гарнизон и население Смоленска героически
обороняли свой город. Борьбой умело руководил боярин Михаил
Шеин. Осажденные решительно отказались подчиниться приказу
семибоярщины и прекратить борьбу. К концу осады немногие из
них остались в живых. 3 июня 1611 года королевские войска во-
рвались в Смоленск и захватили его.
Тем временем шведский король Карл IX, лицемерно предла-
гавший земскому правительству помощь, предпринял широкое
вторжение в русские пределы. 16 июля 1611 года его войска про-
рвали внешний пояс обороны Новгорода и захватили посад на
18
Софийской стороне. Воевода и дворяне имели возможность обо-
роняться в Кремле. Но они предпочли последовать примеру се-
мибоярщины. Воеводы, митрополит и «лучшие люди» объявили о
создании «Новгородского государства» и подписали со шведским
генералом договор об избрании царем сына Карла IX. Их преда-
тельство дорого обошлось России. Одна за другой перешли в ру-
ки шведов неприступные крепости, прикрывавшие северные ру-
бежи страны.
В Пскове власть перешла в руки «меньших людей». Многие
псковские дворяне бежали в Новгород. Тщетно новгородские боя-
ре предлагали Пскову признать царем шведского королевича и
пустить в город шведские войска. Пять недель интервенты осаж-
дали крепость, по успеха пе добились.
Еще до падения Новгорода там объявился очередной Лже-
дмитрий — уже третий. То был некий священнослужитель дьякон
Матюшка Веревкин из-за Яузы. Где он был в момент гибели Лже-
дмитрия II и как оказался в Новгороде, никто не знает. В Нов-
городе Веревкин попытался заняться торговлей, но предприятие
быстро лопнуло, и «купцу», чтобы не умереть с голоду, пришлось
просить милостыню. В один прекрасный день он наконец собрал-
ся с духом и объявил новгородцам свое «царское имя». Толпа осы-
пала новоявленного царя бранью и насмешками. Незадачливому
самозванцу пришлось бежать в Ивангород. Находившиеся там
тушинцы пустили его в крепость и признали своим государем.
Смерть Ляпунова развязала руки сторонникам самозванца в
казачьих таборах. Большой толпой они присоединились к отряду,
посланному в Псков вождями ополчения. Псковские низы поддер-
жали бывших тушинцев, прибывших из Москвы. Беглый дьякон
покинул Ивангород, прибыл в Псков и обратился с воззванием к
подмосковному ополчению.
Казаки созвали круг и постановили послать в Псков делега-
цию, чтобы «вызнать» государя. Лжедмитрий III устроил пред-
ставителям ополчения торжественную встречу. Вооруженная
стража окружала трон толпой, и казакам поневоле пришлось при-
кусить язык. Под нажимом низов гонцы послали в Москву гра-
моту с подтверждением истинности нового «Дмитрия».
А между тем дела в подмосковных таборах шли все хуже.
Речь Посполитая и Швеция фактически заключили перемирие в
Ливонии и все свои военные силы бросили против Русского госу-
дарства. Интервенты терзали истекавшую кровью страну. Руково-
дители земского ополчения предпринимали отчаянные попытки к
тому, чтобы одним ударом освободить Москву. Казаки неодно-
кратно возобновляли штурм Китай-города. Но, однако, каждый
раз отступали, истекая кровью.
По всей стране патриоты все больше начинали осознавать,
2*
19
что Россию не спасти без новых жертв и усилий. С почином вы-
ступили посадские люди Нижнего Новгорода. Опубликованный
ниже роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский, или Русские
в 1612 году» посвящен последнему периоду земского движения,
завершившемуся освобождением Москвы от интервентов.
Организатором и одним из руководителей Второго ополчения
стал замечательный русский человек Козьма Минин. Его роль в
освободительном движении была исключительной. Происходил
Козьма из посадских людей. Его отец держал соляной промысел
в Балахне. Со временем он переехал в Нижний Новгород. Не по-
лучив доли в соляном предприятии, сын завел мясную лавку и
занялся торгом. Минин был немолод, когда нижегородцы избра-
ли его земским старостой. Выборные городские посты обычно за-
нимали те, кто располагал большими деньгами. В Нижнем таких
было много. Но в лихую годину посадские избрали себе старосту
не по деньгам. Козьма давно заслужил репутацию честного пат-
риота.
Избрание в земские старосты Козьма воспринял как зов
судьбы. С его приходом земская изба — административный центр
города — стала подлинным оплотом патриотических сил. Вокруг
Козьмы объединились все, кто не поддался унынию. Обсуждая
изо дня в день положение дел в ополчении под Москвой, пат-
риоты пришли к убеждению, что только организация новых круп-
ных сил может оказать решающее влияние на исход битвы за
Москву. Земские руководители решили обратиться к горожанам.
Наконец настал великий день. Минин «возопил» ко всему на-
роду: «Если мы хотим помочь Московскому государству, — гово-
рил нижегородский трибун, — то не будем жалеть своего иму-
щества, животов наших: не то что животы, по дворы свои про-
дадим, жен и детей заложим!»
Минин и его сподвижники умели хорошо считать и знали,
что война требует больших денег. Земский староста подал при-
мер согражданам, пожертвовав на дело ополчения все свои сбе-
режения и добрую толику имущества. Собрав добровольные по-
жертвования, земская изба приступила к сбору чрезвычайного
военного налога с населения.
Взявшись за организацию войска, посадские люди долго ло-
мали голову над тем, кому доверить командование. Выборные
земские власти прекрасно понимали, что успех затеянного ими
дела будет зависеть от вождя, его популярности в армии и в на-
роде. Посадские люди искали «честного мужа, кому заобычно рат-
ное дело», «кто б был в таком деле искусен» и, более того, в «ко-
торой бы то измене не явился».
В смутное время немногие из дворян с воеводским чином
сохранили свою репутацию незапятнанной. Кривыми путями шли
20
многие, прямыми — считанные единицы. Нижегородцам было
трудно сделать выбор и не промахнуться. Они решили полагать-
ся лишь на свой опыт и искать подходящего кандидата среди
окрестных служилых людей, лично им известных. Козьма Минин
первым назвал имя Дмитрия Пожарского, и мир поддержал ого
выбор.
Вместе с Ляпуновым Пожарский еще в конце 1610 года орга-
низовал Первое земское ополчение. Весною 1611 года он возгла-
вил борьбу против интервентов в Москве, без колебаний встав на
сторону народа против семибоярщины. Тяжелая рана надолго
оторвала князя от борьбы. Он находился в своей усадьбе в селе
Мугрееве Суздальского уезда на излечении, когда послы из Ниж-
него передали ему предложение возглавить земскую армию.
Сбор ратных сил отнял гораздо больше времени, нежели ду-
мали Козьма и его сторонники. Надо было как следует вооружить
разоренных ратных людей и посадить их на добрых коней. Ми-
нин не жалел для этого земской казны. В Нижний потянулись
служилые люди, стрельцы и казаки из разных мест.
Нижегородский совет с тревогой наблюдал за действиями ка-
заков в подмосковных таборах. Агитация в пользу Лжедмитрия III
грозила разрушить с трудом достигнутое единство национальных
сил. Земское правительство под Москвой и Нижегородский совет
готовились вступить в борьбу, подобно враждующим братьям. Ни-
жегородцы предполагали созвать в Суздале новый Совет всей зем-
ли, чтобы сообща избрать царя. Но вождь подмосковных таборов
Заруцкий опередил их. Его отряды заняли Суздаль. Тогда Пожар-
ский обратил взоры в сторону Ярославля. Отказавшись от похода
к Москве кратчайшим путем через Владимир и Суздаль, рать
Пожарского проделала кружной путь на Ярославль.
В то время как Второе земское ополчение двигалось вверх
по Волге, в подмосковные таборы вернулись гонцы, ездившие в
Псков к самозванцу. Они подтвердили «истинность» государя н
обнародовали его манифест к московским людям.
Обращение Лжедмитрия III вызвало бурю в подмосковных
полках. Простой народ и казаки охотно верили тому, чему хоте-
лось верить. Им надоели попытки бояр навязать стране иновер-
ных королевичей. Люди желали видеть на троне православного
русского человека. События развивались под действием неудержи-
мых стихийных сил. 2 марта 1612 года казачий круг, на котором
присутствовали также многие «черные люди» — москвичи, про-
возгласил царем всея Руси псковского самозванца. Вожди опол-
чения, памятуя о судьбе Ляпунова, подчинились кругу. Народ
приневолил целовать крест дворян, попавших под руку. Но мно-
гие воеводы и дворяне, стоявшие поодаль от табора, бежали из
Москвы прочь.
21
Переворот в пользу псковского вора встретил решительное
противодействие со стороны Второго земского ополчения. Минин
и Пожарский обратились к городам с грамотой, доказывая неза-
конность избрания Лжедмитрия III.
Нижегородские полки вступили в Ярославль под звон коло-
колов. Посадские люди встретили воинов хлебом-солью. В тот
праздничный день никто из людей не предвидел того, что «яро-
славское стояние» Пожарского продлится долгих четыре месяца.
Замосковиые, волжские и поморские города посылали в Яро-
славль свои военные силы и собранную казну. Образовавшийся
в городе Совет фактически стал выполнять функции нового зем-
ского правительства. Смена власти сопровождалась, как обычно,
хаосом и неразберихой. Но среди хаоса все выше вздымалась
волна патриотического воодушевления. Именно она вынесла на-
верх Козьму Минина. Скромный горожанин стал душой нового
правительства. Его титул выглядел необычно и внушительно: «Вы-
борный всею землею человек».
Множество дел свалилось на плечи Козьмы и его ближайшего
окружения. В течение короткого времени они заново организо-
вали систему управления обширной территорией, отказавшейся
признавать власть Лжедмитрия III.
Раскол в збмском движении привел к размежеванию сил. Ка-
заки остались под Москвой, дети боярские устремились в Яро-
славль. Сказалась общая перемена в настроениях русского дворян-
ства. К весне 1612 года семибоярщина не пользовалась и тенью
прежнего влияния. Знать, прежде чуравшаяся земского движения,
теперь заколебалась. Пожарский делал все возможное, чтобы
сплотить вокруг Ярославля все национальные силы. Он охотно
принимал в свой Совет вчерашних сторонников семибоярщины и
делал все, чтобы перетянуть к себе на службу казачьих атама-
нов с их станицами. Благодаря колоссальной энергии Минина и
Пожарского все трудности были преодолены, новая армия сфор-
мирована и вооружена.
Новому земскому правительству неизбежно пришлось взять
на себя дипломатические функции. Захватив Новгород, шведы
стали готовиться к тому, чтобы захватить Поморье. Чтобы отве-
сти угрозу, Пожарский затеял с новгородцами переговоры о при-
глашении на трон шведского принца. Как только удалось заклю-
чить перемирие с «Новгородским государством» и обезопасить се-
бя от удара с тыла, земское правительство немедленно отдало
приказ о выступлении к Москве.
В то время как земские полки осаждали вражеский гарни-
зон в Кремле, пламя народной войны охватило многие уезды
страны. Наиболее успешно отряды партизан действовали в зим-
нее время. Смоленская дорога оставалась в руках королевских
22
войск, но передвия?ение по ней затрудняли как снежные заносы,
так и действия русских партизан-шишей. Вооруженные чем по-
пало крестьяне из ближних деревень храбро вступали в бой с
профессиональными войсками врага. С опаской оглядывались на
притихший заснеженный лес наемные командиры. Лесные чащи
оживали, и мужики на лыжах с топорами и вилами в руках вы-
сыпали на большак. Опи побивали солдат, забирали лошадей и
повозки и исчезали так же быстро, как появлялись.
В подмосковных таборах казаки и черные люди имели воз-
можность убедиться, что провинция решительно отказалась под-
держивать Лжедмитрия III. Буйный пир сменился тяжелым по-
хмельем. Заруцкий был достаточно искушенным политиком и по-
нимал, что попытка навязать стране псковского вора может окон-
чательно погубить власть первого земского правительства. По его
предложению ополчение постановило послать в Псков новую де-
легацию с тремя сотнями казаков. Главой посольства стал Иван
Плещеев, ближайший помощник Заруцкого. Бывший любимец ту-
шинского вора Плещеев признал Лжедмитрия III государем и це-
лый месяц разыгрывал роль преданного слуги, исподволь подго-
тавливая переворот. Улучив момент, казаки арестовали самозван-
ца. В начале июля 1612 года Совет всей земли сложил присягу
самозванцу. Недолгому царствованию лжецаря Матюшки пришел
конец.
Вожди таборов Заруцкий и Трубецкой немедленно известили
о происшествии Ярославль и предложили объединить свои силы.
Но в ярославском Совете взяли верх люди, отвергавшие какое
бы то ни было соглашение с бывшим болотниковцем и тушинцем
Заруцким. Оказавшись в безвыходном положении, Заруцкий подо-
слал в Ярославль своих людей, поручив им убить Пожарского.
Покушение но удалось. Авантюра Заруцкого обернулась против
него самого. Давно прошло время, когда казаки многое прощали
своему предводителю за его отчаянную храбрость и везение.
Но законам вольного казачества выбранный атаман считался пер-
вым среди равных. Некогда все так и было. Но со временем от
равенства не осталось и следа. Казаки провели суровую снежную
зиму в наспех вырытых землянках. Они жили впроголодь и во-
все обносились. Их же вождь не только не знал нужды, но и ис-
пользовал трудную годину для беззастенчивого обогащения.
24 июля 1612 года передовые силы Второго ополчения вошли
в Москву с запада. Два дня спустя Заруцкий приказал казакам
сняться с лагеря и отступить в Коломну. Но его приказ остался
невыполненным. Атаману удалось увлечь за собой около двух
тысяч человек. Следуя патриотическому долгу, большая часть ка-
заков отказалась покинуть позиции под 'Москвой.
Осажденный в Кремле гарнизон испытывал большие трудно-
23
сти с продовольствием. Король Сигизмунд III прислал на выруч-
ку гарнизону гетмана Яна Ходкевича. В свое время гетман наго-
лову разгромил шведского короля и тем стяжал славу лучшего
полководца Речи Посполитой.
Силы земских ратей под Москвой не поддаются точному ис-
числению. С Трубецким в таборах оставалось до трех-четырех ты-
сяч ратников. Войско Пожарского насчитывало около десяти ты-
сяч воинов. К ополченцам присоединилось множество кое-как во-
оруженных людей. Осажденная в Кремле шляхта с насмешкой со-
ветовала Пожарскому распустить к сохам своих ратников. В опол-
чении под Москвой в самом деле было много крестьян и горожан,
никогда прежде не державших в руках оружия. По феодальным
понятиям, им не было места в армии. Но война в России при-
обрела народный характер. Ополченцев воодушевляло сознание
высокой патриотической миссии. Они сражались за родную землю.
Подойдя к Москве по смоленской дороге, армия Ходкевича
заняла позиции па Поклонной горе.
Полк Трубецкого расположился в районе Крымского двора,
выдвинув дозоры к Донскому монастырю. Пожарский направил
свои разъезды к Новодевичьему монастырю. Опасаясь, что казаки
не выдержат удара «литвы», он переправил на правый берег
Москвы-реки им в помощь пять отборных дворянских сотен.
Поутру 22 августа конница Ходкевича переправилась через
реку под Новодевичьим монастырем. Пожарский атаковал первым.
Началось кровопролитное, решающее для судеб Российского госу-
дарства сражение. Оно шло с переменным успехом. Силой ору-
жия противники не уступали друг другу, решить исход сраже-
ния должна была сила духа. Пожарский выиграл бой.
24 августа полем кровопролитной битвы стало Замоскворечье.
К вечеру исход битвы был неясен,4 когда возглавить последнюю
атаку вызвался Козьма Минин. Пожарский давно не предприни-
мал никаких шагов без совета с ним. И на этот раз он уступил
настояниям Минина. Его почин вызвал поначалу общее удивле-
ние. Выборный староста не имел никакого боевого опыта, был в
годах, летописец даже назвал его немощным. И все же он подхо-
дил для исполнения задуманного плана больше, нежели воеводы.
После утренней неудачи ими владело чувство усталости и неуве-
ренности. Зато Минин твердил, что победа близка. Его горячая ве-
ра заражала других. На просьбу дать людей, князь Дмитрий
кратко отвечал: «Бери кого хочешь». После недолгого смотра Ми-
нин отобрал три дворянские сотни, менее других потрепанные в
утреннем бою. С такими небольшими силами он перешел вброд
за Москву-реку и атаковал роты противника, стоявшие у Крым-
ского двора. Атака явилась полной неожиданностью для наемни-
ков, и они обратились в бегство.
24
Заметив смятение среди врагов, перешли в наступление каза-
ки из таборов и стрелецкая пехота. Разгром полевой армии Речи
Посполитой в Москве стал поворотным моментом в освободи-
тельной борьбе русского народа. Отступление Ходкевича обрекло
па гибель гарнизон Кремля.
Из трех тысяч вражеских солдат гарнизона от голода умерло
более половины. Прочие утратили боеспособность. Наемники до-
шли до последней степени деморализации и разложения. Обез-
умевшие от голода гайдуки убивали и поедали друг друга. Маро-
деры проникли в дом главы семибоярщины Мстиславского и едва
не убили его. Грабители, сами того не подозревая, оказали бояри-
ну пеоцепимую услугу. Пособник интервентов использовал этот
инцидент, чтобы предстать перед соотечественниками в качестве
жертвы.
22 октября 1612 года осажденные вступили в переговоры с По-
жарским, выдвинув при этом ряд условий. Казаки и народ не
ждали толку от переговоров. Они ударили в колокола и броси-
лись на штурм, Китай-город был взят. Остатки вражеского гар-
низона в Кремле, поняв бессмысленность сопротивления, 26 ок-
тября объявили о сдаче.
Русские люди не сразу осознали значение случившегося. Ког-
да же они убедились, что в сердце Москвы нет более ни одного
вражеского солдата, их ликованию не было предела. Из ближних
слобод и отдаленных предместий тянулись к воротам Кремля оди-
ночные жители и целые толпы. Вновь, как и прежде, били коло-
кола на всех кремлевских звонницах. Со слезами на глазах людп
обнимали друг друга, кричали, смеялись и пели. Полтора года
Москва оставалась полем сражения. За это время жители при-
выкли поминутно ждать удара ядра и прятаться от обстрелов.
Теперь сражение было выиграно.
По и после освобождения Москвы положение в стране оста-
валось напряженным. Под Вязьмой стояли войска Сигизмунда III,
Новгородская земля стонала под пятой шведских захватчиков.
С освобождением Москвы от интервентов земские люди полу-
чили возможность приступить к избранию главы государства.
В первых числах ноября 1612 года руководители ополчения разо-
слали по всей стране грамоты с наказом о посылке в Москву вы-
борных для участия в Земском соборе. К январю 1613 года в сто-
лицу прибыло множество представителей от разных городов и
уездов. Среди них были не только дворяне и церковники, пред-
ставлявшие господствующие классы, но и выборные от городов п
даже некоторое число черносошных крестьян.
Вожди семибоярщины чинили помехи работе собора. Тогда
под давлением земских ратных людей и казаков Совет земли
принял беспрецедентное решение. Руководители Боярской думы
25
были удалены из Москвы. В отсутствие бояр Земский собор при-
нял решение не принимать на трон иноземных принцев. Многие
представители московской знати домогались короны. Но их кан-
дидатуры были отклонены собором одна за другой. В конце кон-
цов на трон был избран 16-летний Михаил Романов.
Кандидатура Романова, представителя одной из наиболее мо-
гущественных среди знати семей, связанной родством с послед-
ним царем из династии Калиты, а также со многими княжескими
и боярскими родами, победила по той причине, что она дала воз-
можность примирить различные враждующие партии. Молодость
и невысокое умственное развитие нового царя давали боярам на-
дежду, что реальная власть останется в их руках.
Прошло еще несколько лет, прежде чем стихли выстрелы сна-
чала на шведской, а потом на польской границе. Мир был тяже-
лым. Россия лишилась многих пограничных городов и земель.
По население встретило окончание войны со вздохом облегчения.
Долгие годы в стране шла гражданская война. Крестьянам
не удалось вернуть себе юрьев день, улучшить свое положение.
Но борьба не прошла даром. Пожарища на местах помещичьих
усадеб, осада Москвы вооруженными отрядами крестьян и каза-
ков надолго запомнились феодальным верхам. Несколько десяти-
летий они не решались приступить к окончательному закрепоще-
нию крестьян.
Острой классовой и внутриклассовой борьбой в Московском
государстве воспользовались польско-литовские и шведские фео-
далы. Пятнадцать лет полчища иностранных интервентов терзали
русскую землю. Обезлюдели города и деревни, стаи воронья кру-
жили над пепелищами. Но народ защитил родную землю и вер-
нулся к мирному труду. Русское государство отстояло право на
независимое национальное развитие. •
Р. Г. СКРЫННИКОВ
7И.Н.Загоскин
ЮРИЙ
7\/1И71ОС71Л^СНИЙ.
или русские
5 1612 ГОЛУ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Никогда Россия не была в столь бедственном положе-
нии, как в начале семнадцатого столетия: внешние враги,
внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершен-
ное безначалие — все угрожало неизбежной погибелью
земле русской. Верный сын отечества, боярин Михайло
Борисович Шеин, несмотря на беспримерную свою неуст-
рашимость, не мог спасти Смоленска. Этот, по тогдашнему
времени, важный своими укреплениями город был уже во
власти польского короля Сигизмунда, войска которого под
командою гетмана Жолкевского, впущенные изменою в
Москву, утесняли несчастных жителей сей древней столи-
цы. Наглость, своевольство и жестокости этого буйного
войска превосходили всякое описание. Им не уступали в
зверстве многолюдные толпы разбойников, известных под
названием запорожских казаков, которые занимали, или,
лучше сказать, опустошали, Чернигов, Брянск, Козельск,
Вязьму, Дорогобуж и многие другие города. В недальнем
расстоянии от Москвы стояли войска второго самозванца,
29
прозванного Тушинским вором; на севере — шведский ге-
нерал Понтиус де ла Гарди свирепствовал в Новгороде и
Пскове; одним словом, исключая некоторые низовые го-
рода, почти вся земля русская была во власти неприяте-
лей, и одна Сергиевская лавра, осажденная войсками вто-
рого самозванца под начальством гетмана Сапеги и знаме-
нитого налета * пана Лисовского, упорно защищалась;
малое число воинов, слуги монастырские и престарелые
иноки отстояли святую обитель. Этот спасительный при-
мер и увещательные грамоты, которые благочестивый
архимандрит Дионисий и незабвенный старец Авраамий
рассылали повсюду, пробудили наконец усыпленный дух
парода русского; затлились в сердцах искры пламенной
любви к отечеству, все готовы были восстать на супостата,
но священные слова: «Умрем за веру православную и свя-
тую Русь!» — не раздавались еще на площадях город-
ских; все сердца кипели мщением, но Пожарский, покры-
тый ранами, страдал на одре болезни, а бессмертный Ми-
нин еще не выступил из толпы обыкновенных граждан.
В эти-то смутные времена, в начале апреля 1612 года,
два всадника медленно пробирались по берегу луговой
стороны Волги. Один из них, закутанный в широкий оха-
бень **, ехал впереди на борзом вороном коне и, казалось,
совершенно не замечал, что метель становится час от часу
сильнее; другой, в нагольном тулупе, сверх которого на-
дет был нараспашку кафтан из толстого белого сукна, бес-
престанно останавливал свою усталую лошадь, прислуши-
вался со вниманием, по, не различая ничего, кроме одно-
образного свиста бури, с приметным беспокойством ози-
рался на все стороны.
— Полегче, боярин, — сказал оп наконец с некоторым
нетерпением, — твой конь шагист, а мой Серко чуть ноги
волочит.
Передний всадник приостановил свою лошадь; а тот,
который начал говорить, поравнявшись с ним, продолжал:
— Прогневали мы господа бога, Юрий Дмитрич! Не
дает нам весны. Да и в пору мы выехали! Я говорил тебе,
что будет погода. Вчера мы проехали верст шестьдесят,
так могли б сегодня отдохнуть. Вот уж седьмой день, как
мы из Москвы, а скоро ли доедем — бог весть!
— Не кручинься, Алексей, — отвечал другой путе-
шественник, — завтра мы отдохнем вдоволь.
♦ Так назывались в то время партизаны. (Примеч. авт.)
** Верхнее платье с длинными рукавами и капюшоном. (При-
меч. авт.)
30
— Так завтра мы доедем туда, куда послал тебя пан
Гонсевский?
— Я думаю-
— Дай-то бог!.. Ну, ну, Серко, ступай... А что, боярин,
назад в Москву мы вернемся или нет?
— Да, и очень скоро.
— Не прогневайся, государь, а позволь слово мол-
вить: не лучше ли нам переждать, как там все угомонит-
ся? Теперь в Москве житье худое: поляки буянят, право-
славные ропщут, того и гляди пойдет резня... Постой-ка,
боярин, постой! Серко мой что-то храпит, да и твоя ло-
шадь упирается, уж не овраг ли?..
Оба путешественника остановились; Алексей спрыг-
нул с лошади, ступил несколько шагов вперед и вдруг
остановился как вкопанный.
— Ну, что? — спросил другой путешественник.
— Ох, худо, боярин! Мы едем целиком, а вот, ка-
жется, и овраг... Ах, батюшки-светы, какая круть! Как
бог помиловал!
— Так мы заплутались?
— Вот то-то и беда! Ну, Юрий Дмитрич, что нам те-
перь делать?
— Искать дороги.
— Да как ее сыщешь, боярин? Смотри, какая метель:
свету божьего не видно!
В самом деле, вьюга усилилась до такой степени, что
в двух шагах невозможно было различать предметов.
Снежная равнина, взрываемая порывистым ветром, похо-
дила па бурное море; холод ежеминутно увеличивался,
а ветер превратился в совершенный вихрь. Целые облака
пушистого снега крутились в воздухе и не только ослеп-
ляли путешественников, но даже мешали им дышать сво-
бодно. Ведя за собою лошадей, которые на каждом шагу
оступались и вязнули в глубоких сугробах, они прошли
версты две, не отыскав дороги.
— Я не могу идти далее, — сказал наконец тот из пу-
тешественников, который, по-видимому, был господином.
Он бросил повода своей лошади и в совершенном изнемо-
жении упал на землю.
— Уж не прозяб ли ты, боярин? — спросил другой
испуганным голосом.
— Да. Я чувствую, кровь застывает в моих жилах.
Послушай... если я не смогу идти далее, то покинь меня
здесь на волю божию и думай только о себе.
— Что ты, что ты, боярин! Бог с тобою!
31
— Да, мой добрый Алексей, если мне суждено уме-
рэть без исповеди, то да будет его святая воля! Ты устал
менее моего и можешь спасти себя. Когда я совсем вы-
бьюсь пз сил, оставь меня одного, и если господь помо-
жет тебе найти приют, то ступай завтра в отчину боярина
Кручины Шалонского — она недалеко отсюда, — отдай
ему...
— Как, Юрий Дмитрич! Чтоб я, твой верный слуга,
тебя покинул? Да на то ли я вскормлен отцом и матерью?
Нет, родимый, если ты не можешь идти, так и я не тро-
нусь с места!
— Алексей! Ты должен исполнить последнюю мою
волю.
— Нет, боярин, и не говори об этом. Умирать, так
умирать обоим. Но что это?.. Не послышалось ли мне?
Алексей снял шапку, наклонил голову и стал прислу-
шиваться с большим вниманием.
— Хотя б па часок затих этот окаянный ветер! —
вскричал он с нетерпением. — Мне показалось, что пале-
во от нас... Чу, слышишь, Юрий Дмитрич?
— В самом деле, — сказал Юрий, приподнимаясь на
ноги, — кажется, там лает собака...
— И мне тоже сдается. Дай-то господи! Завтра же
отслужу молебен святому угоднику Алексею... поставлю
фунтовую свечу... пойду пешком поклониться Печерским
чудотворцам... Чу, опять! Слышишь?
— Точно, ты не ошибаешься.
— А где лает собака, там и жилье. Ободрись, боярин;
господь не совсем нас покинул.
Кого среди ночного мрака заставала метель в откры-
том поле, кто испытал на самом себе весь ужас бурной
зимней ночи, тот поймет восторг наших путешественни-
ков, когда они удостоверились, что точно слышат лай со-
баки. Надежда верного избавления оживила сердца их;
забыв всю усталость, они пустились немедленно вперед.
С каждым шагом прибавлялась их надежда, лай стано-
вился час от часу внятнее, и хотя буря не уменьшалась,
но они не боялись уже сбиться с своего пути.
— Кажется, недалеко отсюда, — сказал Юрий, — я
слышу очень ясно...
— Ия слышу, боярин, — отвечал Алексей, приостано-
вись на минуту, — да только этот лай мне вовсе не по
сердцу.
— А что такое?
— Ничего, ничего; дай-то бог, чтоб было тут жилье!
32
3 Стояти заодно
ипи прошли еще несколько шагов; вдруг черная боль-
шая собака с громким лаем бросилась навстречу к Алек-
сею, начала к нему ласкаться, вертеть хвостом, визжать
и потом с воем побежала назад. Алексей пошел за нею,
по едва он ступил несколько шагов, как вдруг вскричал
с ужасом:
— С нами крестная сила! Ну, так... сердце мое чуяло...
посмотри-ка, боярин!
Человек в сером армяке, подпоясанный пестрым ку-
шаком, из-за которого виднелась рукоятка широкого ту-
рецкого кинжала, лежал на снегу; длинная винтовка в
суконном чехле висела у пего за спиною, а с правой сто-
роны к поясу привязана была толстая казацкая плеть;
татарская шапка, с густым околышем, лежала подле его
головы. Собака остановилась подле него и, глядя при-
стально на наших путешественников, начала выть жалоб-
ным голосом.
— Ах, боже мой! — сказал Юрий. — Несчастный, оп
замерз! — Забыв собственную опасность, Юрий накло-
нился заботливо над прохожим и старался привести его
в чувство.
Этот плачевный вид, предвестник собственной их уча-
сти, усталость, а более всего обманутая надежда — все
это вместе так сильно подействовало на бедного Алексея,
что вся бодрость его исчезла. Предавшись совершенному
отчаянию, оп начал называть по именам всех родных и
знакомых своих.
— Простите, добрые люди! — вопил он. — Прости,
моя Маринушка! Не в добрый час мы выехали из дому:
пропали наши головы!
— Полно реветь, Алексей, — сказал Юрий, — поди
сюда... Этот бедняк еще жив, он спит, и если нам удастся
разбудить его...
— Эх, родной! И мы скоро заснем, чтоб век не просы-
паться.
— Не греши, Алексей, бог милостив! Посмотри хоро-
шенько: разве ты не видишь, что здесь снег укатан и
наши лошади не вязнут: ведь это дорога.
— Дорога? Постой, боярин... в самом деле... Слава бо-
гу! Ну, Юрий Дмитрич, сядем на копей, мешкать нечего.
— А этот бедный прохожий?
-- Дай бог ему царство небесное! Уж, видно, ему так
па роду написано. Поедем, боярин.
— Нет, я попытаюсь спасти его, — сказал Юрий, ста-
раясь привести в чувство полузамерзшего незнакомца.
34
Минуты две прошло в бесплодных стараниях; наконец
прохожий очнулся, приподнял голову и сказал несколько
невнятных слов. Юрий при помощи Алексея поставил его
на ноги, но он не мог на них держаться.
— Ну, видишь, Юрий Дмитрич, — сказал Алексей, —
нам с ним делать нечего! Поедем. Из первой деревни мы
вышлем за ним сапи.
— А пока мы доедем до жилья, он успеет совсем за-
мерзнуть.
— Что ж делать, боярин: своя рубашка к телу ближе!
— Алексей, побойся бога! Разве ты не крещеный?
— Да послушай, Юрий Дмитрич: за тебя я готов в
огопь и воду — ты мой боярин, а умирать за всякого про-
хожего не хочу; дело другое отслужить по нем панихиду,
пожалуй!..
— Молчи... п пособи мне посадить его на твою ло-
шадь.
Алексей замолчал и принялся помогать своему госпо-
дину. Они не без труда подвели прохожего к лошади; он
переступал машинально и, казалось, не слышал и не видел
ничего; но когда надобно было садиться на копя, то вдруг
оживился и, как будто бы по какому-то инстинкту, вско-
чил без их помощи на седло, взял в руки повода, и непо-
движные глаза его вспыхнули жизнию, а на бесчувствен-
ном лице изобразилась живая радость. Черная собака с
громким лаем побежала вперед.
— Посмотри, боярин, — сказал Алексей, — он чуть
жив, а каким молодцом сидит на коне: видно, что ездок!..
Ого, да он начал пошевеливаться! Тише, брат, тише! Мой
Серко и так устал. Одпакож, Юрий Дмитрич, или мы по-
ра погрелись, или погода становится теплее.
— И мне то же кажется.
— Как бы снег не так валил, то нам бы и думать
нечего. Эй ты, мерзлый! Полно, брат, гарцевать, сиди
смирнее! Ну, теперь отлегло от сердца; а давеча при-
шлось было так жутко, хоть тут же ложись да умирай...
Ахти, постой-ка: никак дорога пошла направо. Мы опять
едем целиком.
Тут налево от них послышался лай собаки; незнако-
мый поворотил в ту сторону.
— Куда ты, земляк? Постой! — вскричал Алексей,
схватив за повод лошадь. — Или хочешь опять замерз-
нуть?
Но незнакомый махнул плетью и, протащив несколько
шегов за собою Алексея, выехал па большую дорогу.
3* 35
— Видишь ли, — прошептал он едва внятным голо-
сом, — что моя собака лучше твоего знает дорогу?
— Эге, да ты стал поговаривать! Ну что, брат, ожил?
Незнакомый не отвечал ничего и, продолжая ехать
молча, старался беспрестанным движением разогреть свои
оледеневшие члены; он приподнимался на стременах,
гнулся на ту и другую сторону, махал плетью и спустя
несколько минут запел потихоньку, но довольно твердым
голосом:
Гой ты мое, море синее!
Ты разгулье молодецкое!
Ты прости, моя любимая,
Красна девица-душа!
Не трепать рукою ласковой
Щеки алые твои;
А трепать ли молодцу
Мне широким веслом
Волгу-матушку...
— Ого, товарищ! — сказал Алексей. — Да ты никак
совсем оттаял — песенки попеваешь!
— Да, добрые люди, спасибо вам! Долго бы мне спать,
если бы вы меня не разбудили.
— Откуда ты, — спросил Юрий, — и куда пробира-
ешься?
— Из-под Москвы; а куда иду, и сам еще путем не
знаю. Верстах в пяти отсюда неизменный мой товарищ,
добрый конь, выбился из сил и пал; я хотел кой-как до-
брести до первой деревни...
— А кто ты таков?
— Кто я? Как бы вам сказать... Зовут меня Киршею;
родом я из Царицына; служил казаком в Батурине, а те-
перь запорожец.
— Запорожец! — вскричал Алексей, отскочив в сто-
рону.
— Да, — продолжал спокойно прохожий, — я припи-
сан в Запорожской Сечи к Незамановскому куреню и без
хвастовства скажу, не из последних казаков. Мой родной
брат — куренной атаман, а дядя был кошевым.
— Помилуй, господи! — сказал Алексей. — Запорож-
ский казак и, верно, разбойник!
— Нет, товарищ, напрасно. В удальстве я от других
не отставал, а гайдамаком никогда не был.
— Как же ты попал в здешнюю сторону? — спросил
с любопытством Юрий.
— А вот как: я года два шатаюсь по белу свету, и там
36
и сям; да что-то в руку нейдет; До меня дошел слух, что
в Нижнем Новгороде набирают втихомолку войско; так я
хотел попытать счастья и пристать к здешним.
— Против кого?
— А мне что ва дело? Про то панство знает, была бы
только пожива; ведь стыдно будет вернуться в мой курень
с пустыми руками. Другие выставят на улицу чаны с ви-
ном и станут потчевать всех прохожих, а мне и кошевому
нечего будет поднести.
— Зачем же ты не пристал к войску гетмана Жол-
кевского?
— Спроси лучше, зачем отстал?
— Так ты беглый?
— Кто? Я беглый? — сказал прохожий, приостанови
свою лошадь. Этот вопрос был сделан таким голосом, что
Алексей невольно схватился за рукоятку своего охотничь-
его ножа. — Добро, добро, так и быть, — продолжал
он, — мне грешно на тебя сердиться. Беглый! Нет, госпо-
дин честной, запорожцы — люди вольные и служат тому,
кому хотят.
— Но разве вы не должны служить королю Сигиз-
мунду?
— Должны! Так говорят и старшие, только вряд ли
когда запорожский казак будет братом поляку. Нечего
сказать, и мы кутили порядком в Чернигове: все божье,
да наше! Но жгли ли мы храмы господни? Ругались ли
верою православною? А эти окаянные ляхи для забавы
стреляют в святые иконы! Как бог еще терпит!
— Но все эти беспорядки скоро прекратятся: москов-
ские жители добровольно избрали па царство сына ко-
роля польского.
— Добровольно! Хороша воля, когда над тобой стоят
с дубиною... Нехотя закричишь: давай нам королевича
Владислава! Нет, господин честной, не пановать над Мо-
сквою этому иноверцу. Дай только русским опериться!
— Но, кажется, дело кончено, и когда вся Москва при-
сягнула польскому королевичу...
— Мало ли что кажется! Вот и мне несколько раз ка-
залось, что там направо светит огонек, а теперь ничего
не вижу.
— Огонь! Где ты видишь? — вскричал Алексей.
— А вон, посмотри: опять показался; видишь — там,
как свечка теплится?
Путешественники остановились. Направо, с полверсты
от дороги, мелькал огонек; они поворотили в ту сторону,
37
и через несколько минут Алексей, который шел впереди
с собакою, закричал радостным голосом:
— Сюда, Юрий Дмитрич, сюда! Вот и плетень! Тише,
боярин, тише! Околица должна быть левее — здесь. Ну,
слава тебе, господи! — продолжал он, отворяя ворота. —
Доехали!.. И вовремя: слышишь ли, как опять завыл ве-
тер? Да пусть теперь бушует как хочет; нам и горюшка
мало: в избе не озябнем.
— А разве мы одни теперь в дороге? — сказал Юрий,
глядя с беспокойством на ужасный вихрь, который снова
свирепствовал в поле.
— Кому быть убиту, тот не замерзнет, — прошептал
Кирша, въезжая в околицу.
II
Деревушка, в которую въехали паши путешественни-
ки, находилась в близком расстоянии от зимней дороги,
на небольшом возвышении, которое во время разлива не
понималось водою. Несколько дымных лачужек, разбро-
санных по скату холма, окружали избу, менее других по-
ходящую на хижину. Красное окно, в котором вместо сте-
кол вставлена была напитанная маслом полупрозрачная
холстина, обширный крытый двор, а более всего звуки
различных голосов и громкий гул довольно шумной бе-
седы, в то время как во всех других хижинах царство-
вала глубокая тишина, — все доказывало, что это постоя-
лый двор и что не одни наши путешественники искали в
нем приюта от непогоды.
Домашний простонародный быт тогдашнего времени
почти ничем ' не отличался от ныйешнего; внутреннее
устройство крестьянской избы было то же самое: та же
огромная печь, те же полати, большой стол, лавки и
передний угол, украшенный иконами святых угодников.
В течение двух столетий изменились только некоторые
мелкие подробности: в наше время в хорошей белой избе
обыкновенно кладется печь с трубою, а стены украшают-
ся иногда картинками, представляющими «Шемякин суд»
или «Мамаево побоище»; в семнадцатом веке эта роскошь
была известна одним боярам и богатым купцам гостиной
сотни. Следовательно, читателям нетрудно будет предста-
вить себе внутренность постоялого двора, в котором за
большим дубовым столом сидело несколько проезжих.
Пук горящей лучины, воткнутый в светец, изливал до-
вольно яркий свет на все общество; по остаткам хлеба
38
и пустым деревянным чашам можно было догадаться, что
они только что отужинали и вместо десерта запивали
гречневую кашу брагою, которая в большой медной ендо-
ве стояла посреди стола. Вдоль стены на лавке сидели
трое проезжих; один из них, одетый в лисью шубу, гово-
рил с большим жаром, не забывая, однакоже, подливать
беспрестанно из ендовы в свою дорожную серебряную
кружку. Оба его соседа, казалось, слушали его с боль-
шим вниманием и с почтением отодвигались каждый раз,
когда оратор, приходя в восторг, начинал размахивать
руками. С первого взгляда можно было отгадать, что
человек в лисьей шубе — зажиточный купец, а оба вни-
мательные слушатели — его работники. Насупротив их
сидел в красном кафтане, с привешенною к кушаку саб-
лею, стрелец; шапка с остроконечною тульею лежала под-
ле него на столе; он также с большим вниманием, но вме-
сте и с приметным неудовольствием слушал купца, рассказ
которого, казалось, производил совершенно противное
действие на соседа его — человека среднего роста, с ры-
жей бородою и отвратительным лицом. В косых глазах
его, устремленных на рассказчика, блистала злобная ра-
дость; он беспрестанно вертелся на скамье, потирал руки
и казался отменно довольным. Трудно было бы отгадать,
к какому классу людей принадлежал этот последний, если
б от беспрестанного движения не распахнулся его смурый
однорядок и не открылись вышитые красной шерстью на
груди его кафтана две буквы: 3 и Я, означавшие, что он
принадлежит к числу полицейских служителей, которые в
то время назывались... я боюсь оскорбить нежный слух
моих читателей, по, соблюдая сколь возможно историче-
скую истину, должен сказать, что их в семнадцатом сто-
летии называли земскими ярыжками. В переднем углу,
под образами, сидел человек лет за сорок, одетый весьма
просто; черная окладистая борода, высокий лоб, покры-
тый морщинами, а более всего орлиный, быстрый взгляд
отличали его от других. Смуглое, исполненное жизни
лицо его выражало глубокую задумчивость и какое-то гроз-
ное спокойствие человека, уверенного в необычайной сво-
ей силе; широкие плечи, жилистые руки, высокая бога-
тырская грудь — все оправдывало эту последнюю догадку.
Облокотясь небрежно на стол, он, казалось, не обращал
никакого внимания на своих соседей и только изредка
поглядывал на полицейского служителя: ничем неизъяс-
нимое презрение изображалось тогда в глазах его. и этот
взгляд, быстрый, как молния, которая, блеснув, в минуту
39
потухает, становился снова неподвижным, выражая опять
одну задумчивость и совершенное равнодушие к общему
разговору.
— Помилуй, господи!.. — вскричал стрелец, когда че-
ловек в лисьей шубе кончил свой рассказ. — Неужто в са-
мом деле вся Москва целовала крест этому иноверцу?
— Разве ты не слышишь? — сказал земский. — И че-
му дивиться? Плетью обуха не перешибешь; да и что нам,
мелким людям, до этого за дело?
— Как что за дело! — возразил купец, который меж-
ду тем осушил одним глотком кружку браги. — Да разве
мы не православные? Мало ли у нас князей и знаменитых
бояр? Есть из кого выбрать. Да вот недалеко идти: хоть,
например, князь Дмитрий Михайлович Пожарский...
— Нашел человека! — подхватил земский. — Князь
Пожарский!.. — повторил оп с злобной улыбкою., от кото-
рой безобразное лицо его сделалось еще отвратительнее. —
Нет, хозяин, у него поляки отбили охоту соваться туда,
куда не спрашивают. Небось хватился за ум, убрался
в свою Пурецкую волость да вот уже почти целый год
тише воды ниже травы, чай, и теперь еще бока побали-
вают.
— Да и поляки-то, брат, не скоро его забудут, — ска-
зал стрелец, ударив рукой по своей сабле. — Я сам был
в Москве и поработал этой дурою, когда в прошлом марте
месяце, помнится, в день святого угодника Хрисанфа,
князь Пожарский принялся колотить этих незваных го-
стей. То-то была свалка!.. Мы сделали на Лубянке, кругом
церкви Введения божией матери, засеку и ровно двое су-
ток отгрызались от супостатов...,
— А на третьи насилу ноги уплели!
— Что ж делать, товарищ: сила солому ломит. Сам
гетман нагрянул на нас со всем войском...
— И, чай, Пожарский первый дал тягу? Говорят, он
куда легок на ногу.
Тут молчаливый проезжий бросил на земского один из
тех взглядов, о которых мы говорили; правая рука его, со
сжатым кулаком, невольно отделилась от стола, он сам
приподнялся до половины... но прежде, чем кто-нибудь из
присутствовавших заметил это движение, проезжий сидел
уже, облокотясь на стол, и лицо его выражало по-преж-
нему совершенное равнодушие.
— Послушай, товарищ, — сказал стрелец, посмотрев
молча несколько времени на земского, — кажется, ты не
о двух головах!
40
— Так что ж?
— А то, любезный, что другой у тебя не останется,
как эту сломят. Ну пристало ли земскому ярыжке гово-
рить такие речи о князе Пожарском? Я человек смирный,
а у другого бы ты первым словом подавился! Я сам ви-
дел, как князя Пожарского замертво вынесли из Москвы.
Нет, брат, он не побежит первый, хотя бы повстречался
с самим сатаною, на которого, сказать мимоходом, ты с
рожи-то очень похож.
Осанистый купец улыбнулся, его работники громко
захохотали, а земский, не смея отвечать стрельцу, ворчал
про себя:
— Бранись, брат, бранись, брань на вороту не виснет.
Вы все стрельцы — буяны. Да не долго вам храбровать...
скоро язычок прикусите!
— Господин земский, — сказал с важностью купец, —
его милость дело говорит: не личит нашему брату злосло-
вить такого знаменитого боярина, каков светлый князь
Димитрий Михайлович Пожарский.
— Да я не свои речи говорю, — возразил земский
оправясь от первого испуга. — Боярин Кручина-Шалон-
ский не хуже вашего Пожарского — послушайте-ка, что о
нем рассказывают.
— Боярин Кручина-Шалонский? — повторил ку-
пец. — Слыхали мы об его уме и дородстве!.. У нас в Ба-
лахне, рассказывали, что этот боярин Шалонский...
— Ведет хлеб-соль с поляками, — подхватил стре-
лец. — Ну да, тот самый! Какой он русский боярин!
Хуже басурмана: мучит крестьян, разорил все свои отчи-
ны, забыл бога, и даже — прости, господи, мое согреше-
ние! — прибавил он, перекрестясь и посмотрев вокруг
себя с ужасом, — и даже говорят, будто бы он... вымол-
вить страшно... ест по постам скоромное?
— Ах он безбожник! — вскричал купец, всплеснув
руками. — И господь бог терпит такое беззаконие!
— Потише, хозяин, потише! — сказал земский. —
Боярин Шалонский помолвил дочь свою за пана Гонсев-
ского, который теперь гетманом и главным воеводою в
Москве: так не худо бы иным прочим держать язык за
зубами. У гетмана руки длинные, а Балахиа не за триде-
вять земель от Москвы, да и сам боярин шутить не лю-
бит: неравно прилунится тебе ехать мимо его поместьев с
товарами, так смотри, чтоб пе продать с накладом!..
— Оборони, господи! — вскричал купец, побледнев от
страха. — Да я, государь милостивый, ничего не говорю,
41
видит бог, ничего! Мы люди малые, что нам толковать
о боярах...
— А куда ваша милость едет? — продолжал зем-
ский. — Не назад ли в Балахну?
— На что тебе, добрый человек?
— Да так!.. Большая дорога идет через боярское село,
а проселочных теперь нет; так волей или неволей, а тебе
придется заехать к боярину. Ему, верно, нужны всякие
товары.
— Да со мной ничего нет; видит бог, ничего! Все
продал в Костроме.
— И, верно, па чистые денежки?
— Какие чистые! Всё в долг! Разоренье, да и только!
— А вот я бы побожился, что у тебя за пазухой целый
мешок денег: посмотри, как левая сторона отдулась!
Холодный пот выступил па лбу у бедного купца; он
невольно опустил руку за пазуху и сказал вполголоса,
стараясь казаться спокойным:
— Смотри, пожалуй... в самом деле! Кажись,
будто много, а всего-то на все две-три новогородки * да
алтын пять медных денег: не знаю, с чем до дому до-
ехать!
— Жаль, хозяин, — продолжал земский, — что у тебя
в повозках, хоть, кажется, в них и много клади, — приба-
вил оп, взглянув в окно, — не осталось никаких товаров:
ты мог бы их все сбыть. Боярин Шалонский и богат и
тароват. Уж подлинно живет по-барски: хоромы как цар-
ские палаты, холопей полон двор, мяса хоть не ешь, меду
хоть не пей; нечего сказать — разливанное море! Чай, и
вы о нем слыхали? — прибавил он, оборотясь к хозяину
постоялого двора.
— Как-ста не слыхать, господин честной, — отвечал
хозяин, почесывая голову. — И слыхали и видали: знат-
ный боярин!..
— А уж какой благой, бог с ним! — примолвила хо-
зяйка, поправляя нагоревшую лучину.
— Молчи, баба, не твое дело.
— Вестимо не мое, Пахомыч. А каково-то нашему со-
седу, Васьяну Степанычу? Поспрошай-ка у него.
— А что такое он сделал с вашим соседом? — спро-
сил стрелец.
— А вот что, родимый. Сосед наш, убогий помещик,
один сын у матери. Опомнясь боярин зазвал его к себе
* Мелкая серебряная монета. (Примеч. авт.)
42
пображничать: что ж, батюшка?.. Для своей потехи за-
шил его в медвежью шкуру, да и ну травить собакою!
И, слышь ты, они, и барин и собака, так остервенились,
что насилу водой разлили. Привезли его, сердечного, еле
жива, а бедная-то барыня уж вопила, вопила!.. Легко ль!
Неделю головы не приподымал!
— Ах ты простоволосая! — сказал земский. — Да ко-
му ж и тешить боярина, как не этим мелкопоместным?
Ведь он их поит и кормит да уму-разуму научает. Вот хо-
тя и ваш Васьян Степанович, давно ли кричал: «На что
нам польского королевича!», а теперь небойсь не то заго-
ворил!..
— Да, кормилец, правда. Оп говорит, что все будет
по-старому. Дай-то господь! Бывало, придет Юрьев день,
заплатишь поборы, да и дело с концом: люб помещик —
остался, не люб — пошел куда хошь.
— А вам бы только шататься да ничего не платить, —
сказал стрелец.
— Как-ста бы не платить, — отвечал хозяин, — да тя-
га больно велика: поборы поборами, а там, как поедешь в
дорогу: головщина, мыт, мостовщика...
— Вот то-то же, глупые головы, — прервал зем-
ский, — что вам убыли, если у вас старшими будут поля-
ки? Да и где нам с ними возиться! Недаром в писании
сказано: «Трудно прать против рожна». Что нам за дело,
кто будет государствовать в Москве: русский ли царь,
польский ли королевич? Было бы нам легко.
Тут деревянная чаша, которая стояла на скамье в пе-
реднем углу, с громом полетела на пол. Все взоры обра-
тились на молчаливого проезжего: глаза его сверкали,
ужасная бледность покрывала лицо, губы дрожали; каза-
лось, он хотел одним взглядом превратить в прах рыжего
земского.
— Что с тобою, добрый человек? — сказал стрелец
после минутного общего молчания.
Незнакомый как будто бы очнулся от спа: провел ру-
кою по глазам, взглянул вокруг себя и прошептал глухим
отрывистым голосом:
— Тьфу, батюшки! Смотри, пожалуй! Никак я
вздремнул!
— И, верно, тебе померещилось что ни есть страш-
ное? — спросил купец.
— Да!.. Я видел и слышал сатану.
Купец перекрестился, работники его отодвинулись по-
далее от незнакомца, и все с каким-то ужасом и нетерпе-
43
нием ожидали продолжения разговора; но проезжии
молчал, а купец, казалось, не смел продолжать своих во-
просов. В эту минуту послышался на улице конский
топот.
— Чу! — сказал хозяин. — Никак еще проезжие!
Слышишь, жена, Жучка залаяла! Ступай посвети.
Ворота заскрипели, громкий незнакомый лай, на кото-
рый Жучка отвечала робким ворчаньем, раздался на дво-
ре, и через минуту Юрий вместе с Киршею вошли в избу.
III
— Хлеб да соль, добрые люди! — сказал Юрий, по-
молясь иконам.
— Милости просим! — отвечал хозяин.
— Ах, сердечный! — вскричала хозяйка. — Смотри,
как тебя занесло снегом! То-то, чай, назябся!
— А вот отогреемся, — сказал Кирша, помогая Юрию
скинуть покрытый снегом охабень.
— Да это никак боярин, — шепнула хозяйка своему
мужу.
Скинув верхнее платье, Юрий остался в малиновом,
обшитом галунами полукафтане; к шелковому кушаку
привешена была польская сабля; а через плечо на сереб-
ряной цепочке висел длинный турецкий пистолет. Остри-
женные в кружок темно-русые волосы казались почти
черными от противоположности с белизною лица, цвету-
щего юностью и здоровьем; отвага и добродушие блиста-
ли в больших голубых глазах его; а улыбка, с которою
он повторил свое приветствие, подойдя к столу, выра-
жала такое радушие, что все • проезжие, не исключая
рыжего земского, привстав, сказали в один голос: «Ми-
лости просим, господин честной, милости просим!» — и
даже молчаливый незнакомец отодвинулся к окну и пред-
ложил ему запять почетное место под образами.
— Спасибо, добрый человек! — сказал Юрий. —
Я больно прозяб и лягу отогреться на печь.
— Откуда твоя милость? — спросил купец.
— Из Москвы, хозяин.
— Из Москвы! А что, господин честной, точно ли
правда, что там целовали крест королевичу Владиславу?
— Правда.
— Вот тебе и царствующий град! — вскричал стре-
лец. — Хороши москвичи! По мне бы уже лучше поко-
риться Димитрию.
44
— Покориться? Кому? — сказал земский. — Само-
званцу?.. Тушинскому вору?..
— Добро, добро! Называй его как хочешь, а все-таки
он держится веры православной и не поляк; а этот коро-
левич Владислав, этот еретик...
— Слушай, товарищ!—сказал Юрий с приметным не-
удовольствием. — Я до ссор не охотник, так скажу напе-
ред: думай что хочешь о польском королевиче, а вслух не
говори.
— А почему бы так?
— А потому, что я сам целовал крест королевичу Вла-
диславу и при себе пе дам пикому ругаться его именем.
Сожаление и досада изобразились на лице молчали-
вого проезжего. Он смотрел с каким-то грустным уча-
стием на Юрия, который, во всей красоте отвагой кипя-
щего юноши, стоял, сложив спокойно руки, и гордым
взглядом, казалось, вызывал смельчака, который решился
бы ему противоречить. Стрелец, окинув взором все собра-
ние и не замечая ни на одном лице охоты взять открыто
его сторону, замолчал. Несколько минут никто пе пы-
тался возобновить разговора; наконец земский с видом
величайшего унижения спросил у Юрия:
— Скоро ли пресветлый королевич польский прибудет
в свой царствующий град Москву?
— Его ожидают, — отвечал Юрий отрывисто.
— А что, ваша милость, чай, уж давным-давно и послы
в Польшу отправлены.
— Нет, пе в Польшу, — сказал громким голосом мол-
чаливый незнакомец, — а под Смоленск, который разо-
ряет и морит голодом король польский в то время, как в
Москве целуют крест его сыну.
Юрий приметным образом смутился.
— Уж эти смоляне! — вскричал земский. — Поделом,
пишто им! Буяны!.. Чем бы встретить батюшку, короля
польского, с хлебом да с солью, они, разбойники, и в го-
род его не пустили!
— Эх, господин земский! — возразил купец. — Да
ведь он пришел с войском и хотел Смоленском владеть,
как своей отчиной.
— Так что ж? — продолжал земский. — Уж если мы
покорились сыну, так отец волен брать что хочет. Не
правда ли, ваша милость?
Лицо Юрия вспыхнуло от негодования.
— Нет, — сказал он, — мы не для того целовали крест
польскому королевичу, чтоб иноплеменные, как стая кор-
46
шунов, делили по себе и рвали па части святую Русь!
Да у кого бы из православных поднялась рука и язык
повернулся присягнуть иноверцу, если б он не обещал со-
хранить землю Русскую в прежней ее славе и могуще-
стве?
— И, государь милостивый! — подхватил земский. —
Можно б, кажется, поклониться королю польскому Смо-
ленском. Не важное дело один городишко! Для такой ра-
дости не только от Смоленска, но даже от пол-Москвы
можно отступиться.
— Я повторяю еще, — сказал Юрий, не обращая ни-
какого внимания на слова земского, — что вся Москва
присягнула королевичу; он один может прекратить бед-
ствие злосчастной пашей родины, и если сдержит свое
обещание, то я первый готов положить за него мою голо-
ву. Но тот, — прибавил он, взглянув с презрением на зем-
ского, — тот, кто радуется, что мы для спасения отечества
должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот
не русский, не православный и даже хуже некрещеного
татарина!
Молчаливый незнакомец с живостию протянул свою
руку Юрию; глаза его, устремленные на юношу, бли-
стали удовольствием. Он хотел что-то сказать; но Юрий,
не заметив этого движения, отошел от стола, взобрался на
печь и, разостлав свой широкий охабень, лег отдохнуть.
— А что, — спросил Кирша у хозяина, — чай, проез-
жие гости не все у тебя приели?
— Щей нет, родимый, — отвечал хозяин, — а есть
только толокно да гречневая каша.
— И па том спасибо! Давай-ка сюда.
— А его милость что будет кушать? — спросила за-
ботливо хозяйка, показывая на Юрия.
— Не хлопочи, тетка, — сказал Алексей, войдя в
избу, — в этой кисе есть что перекусить. Вот тебе пирог
да жареный гусь, поставь в печь... Послушайте-ка, добрые
люди, — продолжал он, обращаясь к проезжим, — у кого
из вас гнедой конь с длинной гривою?
— Это мой жеребец, — отвечал молчаливый незна-
комец.
— Ой ли? Ну, брат, какой знатный конь! Жаль, если
он себе на какой-нибудь рожон бок напорет! Ступай-ка
скорей: он отвязался и бегает по двору.
Незнакомый вскочил и вышел поспешно из избы.
— Что это за пугало? Не знаешь ли, кто он? — спро-
сил земский у хозяина.
47
— А бог весть кто! — отвечал хозяин. — Кажись, не
наш брат крестьянин: не то купец, не то посадский...
— Откуда он едет?
— Господь его знает! Вишь какой леший, слова не
вымолвит!
— Да, у него лицо не миловидное, — заметил ку-
пец. — Под вечер я не хотел бы с ним в лесу повстре-
чаться.
— А какой ражий детина! — примолвил стрелец. —
Я таких богатырских плеч сродясь не видывал.
Между тем Алексей и Кирша сели за стол.
— Ну, брат, — сказал Алексей, — тесненько нам бу-
дет: па полатях лежат ребятишки, а по лавкам-то спать
придется нам сидя.
— Молчи! Будет просторно, — шепнул Кирша, при-
нимаясь есть толокно.
Купец, который не смел обременять вопросами Юрия,
хотел воспользоваться случаем и поговорить вдоволь с
его людьми. Дав время Алексею утолить первый голод,
он спросил его: давно ли они из Москвы?
— Седьмой день, хозяин, — отвечал Алексей. — Слов-
но волов гоним! День стоим, два едем. Вишь какую пого-
ду бог дает!
— А что, вы московские уроженцы?
— Как же! Мы оба с барином природные москвичи.
— Так вы и при Гришке Отрепьеве жили в Москве?
— Вестимо, хозяин! Я был и в Кремле, как этот ере-
тик, видя беду неминучую, прыгнул в окно. Да, видно,
черт от него отступился: не кверху, а книзу полетел, про-
клятый!
— Ему бы поучиться летать.у жены своей, Марин-
ки, — сказал стрелец. — Говорят, будто б эта ведьма, ког-
да приступили к царским палатам, при всех обернулась
сорокою, да и порх в окно!.. Чему ж ты ухмыляешься? —
продолжал он, обращаясь к купцу. — Чай, и до тебя этот
слух дошел?
— Не всякому слуху верь, — сказал с важностью
купец.
— Знаю, знаю! Вы люди грамотные, ничему не верите.
— Ученье свет, а неученье тьма, товарищ. Мало ли
что глупый народ толкует! Так и надо всему верить?
Ну, рассуди сам: как можно, чтоб Маринка обернулась
сорокою? Ведь опа родилась в Польше, а все ведьмы ро-
дом из Киева.
— Оно, кажись, и так, хозяин, — продолжал стрелец,
48
почти убежденный этим доказательством, — однакож вся
Москва говорит об этом.
— Да она и теперь еще около Москвы летает, — ска-
зал Кирша, положа на стол деревянную ложку, которою
ел толокно.
— Неужели в самом деле? — вскричал купец.
— Я сам ее видел, — продолжал спокойно запорожец.
— Как видел?
— А вот так же, хозяин, как вижу теперь, что у тебя
в этой фляжке романея. Не правда ли?
— Ну да, так что ж?
— Ничего.
— Но где ж ты ее видел?
— Где? Как бы тебе сказать?.. Не припомню... у меня
морозом всю память отшибло.
— Добро, добро, — сказал купец, — дай-ка сюда свой
стакан...
— Спасибо! Да наливай полнее... Хорошо! Ну, слу-
шай же, — продолжал запорожец, выпив одним духом
весь стакан, — я видел Маринку в Тушине, только лгать
не хочу: на сороку она вовсе не походит.
— В Тушине?
— Да, в Тушине, вместе с Димитрием, которого вы
называете вторым самозванцем, а она величает своим
мужем.
— Вот что!.. Так ты и Тушинского вора знаешь?
— Как не знать!
— Правда ли, что он молодчина собою? — спросил
стрелец.
— Какой молодчина!.. Ни дать ни взять польский жид.
Вот второй гетман его войска, пап Лисовский, так нечего
сказать — удалая голова!
— Лисовский! — вскричал купец. — Этот злодей!..
Душегубец!..
— Да, хозяин, где он пройдет с своими сорванцами,
там хоть шаром покати — все чисто: ни кола ни двора.
По зато на схватке всегда первый и готов за последнего
из своих налетов сам лечь головою — лихой наездник!
— Так ты его знаешь? — спросил купец.
— Как не знать! Дай-ка, хозяин, еще стаканчик... За
т:;ое здоровье!..
— Говорят, у этого Лисовского, — сказал купец, спря-
тав за пазуху свою фляжку, — такое демонское лицо, что
он и на человека не походит.
— Да, он некрасив собою, — продолжал Кирша. —
4 Стояти заодно 49
Я знаю только одного удальца, у которого лицо смуглее
и усы чернее, чем у пана Лисовского. Прежде этого мо-
лодца не меньше Лисовского боялись...
— А теперь? — спросил купец.
— Теперь он, чай, шатается по лесу и страшен только
для вашей братьи купцов.
— Кто ж этот человек?
— Кто этот человек?.. Кой прах! У меня опять в горле
пересохло... Дай-ка, хозяин, свою фляжку... Спасибо! —
продолжал Кирша, осушив ее до дна. — Ну, что бишь я
говорил?
— Ты говорил о каком-то человеке, — сказал ку-
пец, — который, по твоим словам, страшнее Лисовского.
— Да, да, вспомнил! Этот верзила был есаулом у раз-
бойничьего атамана Хлопки...
— У которого, — сказал земский, — было в шайке ты-
сяч двадцать разбойников и которого еще при царе
Борисе...
— Разбил боярин Басманов, — прервал Кирша. —
Ну да: самого Хлопку-то убили, а есаул его ускользнул.
Да вы, чай, о нем слыхали? Он прозывается Чертов Ус.
— Как не слыхать, — сказал купец. — Оборони, гос-
поди! Говорят, этот Чертов Ус злее своего бывшего ата-
мана.
— А пуще-то всего он не жалует губных старост да
земских, — примолвил Кирша. — Кругом Калуги не оста-
лось деревца, на котором бы не висело хотя по одному
земскому ярыжке.
— Разбойник! — закричал земский.
— А разве ты его знавал? — спросил купец запо-
рожца.
— Знакомства с ним не водил, а видать видал.
— Где же ты видел?
— Я видел его два раза, — отвечал Кирша. — Первый
раз в Калуге, где была у него разбойничья пристань; а во
второй... — прибавил он вполголоса, но так, что все его
слышали, — а во второй раз я видел его здесь.
— Как здесь?.. — вскричал купец, помертвев от
ужаса.
— Давно ли? — спросил земский, заикаясь.
— Сегодня, — отвечал равнодушно Кирша.
— Сегодня?.. — повторил купец глухим, прерываю-
щимся голосом. — С нами крестная сила! Да где ж он?..
— Сейчас сидел вон там — в переднем углу, под обра-
зами.
50
— Так это он! — вскричал купец, и все взоры обрати-
лись невольно на пустой угол. Несколько минут продол-
жалось мертвое молчание, потом все пришло в движение
на постоялом дворе. Алексей хотел разбудить своего гос-
подина, но Кирша шепнул ему что-то на ухо, и он успо-
коился. Купец и его работники едва дышали от страха;
земский дрожал; стрелец посматривал молча на свою
саблю; но хозяин и хозяйка казались совершенно спо-
койными.
— Да чего мы так перепугались? — сказал стрелец,
собравшись с духом. — Нас много, а он один.
— А бог весть, один ли! — возразил земский. — Он
что-то часто в окно поглядывал.
— Да, да, — подхватил дрожащим голосом купец, —
он точно кого-то дожидался. А за поясом у пего... видели,
какой ножище? Аршина в два!
— Слушай, хозяин, — сказал торопливо земский, —
беги скорей на улицу, вели ударить в набат!..
— Эк-ста, что выдумал! В набат! — отвечал хозяин. —
Да разве здесь село? У нас и церкви нет.
— Все равно! Сделай тревогу, сбери народ!.. Да скачи
скорей к губному старосте *; он верстах в пяти отсюда и
мигом прикатит с объезжими.
— Что ты, бог с тобою! — вскричала хозяйка. —
Да разве нам белый свет опостылел! Станем мы ловить
разбойника! Небойсь ваш губной староста не приедет га-
сить, как товарищи этого молодца зажгут с двух концов
нашу деревню! Нет, кормилец, ступай себе, лови его на
большой дороге; а у нас в дому не тронь.
— Дура! — сказал стрелец. — Да разве ты не боишь-
ся, что он вас ограбит?
— И, батюшка, около нас какая пожива! Проводим его
завтра с хлебом да с солью, так он же нам спасибо
скажет.
— Да нам и не впервой, — прибавил хозяин. — У нас
стаивали не раз — вот эти, что за польским-то войском
таскаются... как бишь их зовут?.. Да! Лагерная челядь.
Почище наших разбойников, да и тут бог миловал!
— Ну, как хотите, — сказал купец, — ловите его или
нет, а я минуты здесь не останусь, благо погода унялась.
Ступайте, ребята, запрягайте лошадей! Да бога ради про-
ворнее.
* Почти то же, что нынешний капитан-исправник. (Примеч.
авт.)
4* 51
— Так и я с тобою, — сказал стрелец. — Тебе будет
поваднее со мною ехать; видишь, у меня есть чем оборо-
ниться.
— Возьмите уж и меня, — прибавил вполголоса зем-
ский, — я здесь ни за что один не останусь. Видите
ли, — продолжал он, показывая на Киршу и Алексея, —
мы все в тревоге, а они и с места не тронулись; а кто они?
Бог весть!
— Правда, правда! — шепнул купец, поглядывая роб-
ко на Киршу. — Посмотрите-ка, у этого озорника, что
вытянул всю мою флягу, нож, сабля... а рожа-то какая,
рожа!.. Ух, батюшки! Унеси, господь, скорее!..
Двери отворились, и незнакомый вошел в избу. Купец
с земским прижались к стене, хозяин и хозяйка встретили
его низкими поклонами; а стрелец, отступив два шага на-
зад, взялся за саблю. Незнакомый, не замечая ничего,
несколько раз перекрестился, молча подостлал под голову
свою шубу и расположился на скамье, у передних окон.
Все проезжие, кроме Кирши и Алексея, вышли один за
другим из избы.
— Теперь растолкуй мне, Кирша, — сказал вполголоса
Алексей, — что тебе вздумалось назвать разбойником
этого проезжего?
— Как что? Посмотри, какой простор!.. На любой лав-
ке ложись!
— Ну а как оп об этом узнает?
— Так мне же скажет спасибо.
— Есть за что; а если его схватят?..
— Ах ты голова, голова! То ли теперь время, чтоб
хватать разбойников? Теперь-то 'им и житье; все их боят-
ся, а ловить их некому. Погляди, какая честь будет этому
проезжему: хозяин с него и за постой не возьмет.
Через несколько минут купец, в провожании земского
и стрельца, расплетясь с хозяином, съехал со двора. Кир-
ша отворил дверь, свистнул, и его черная собака вбе-
жала в избу.
— Теперь и тебе будет место, — сказал он, бросив ей
большой ломоть хлеба. — Поужинай, Зарез, поужинай, го-
лубчик! Ты, чай, больно проголодался.
Это напомнило Алексею, что барин его также еще не
ужинал; но, видя, что Юрий спит крепким сном, он не
решился будить его.
— Скажи-ка мне, — спросил запорожец, ложась на
скамью подле Алексея, — верно, у твоего боярина есть
па сердце кручина? Не по летам он что-то пасмурен.
52
— Да, брат, есть горе.
— Что, чай, сокрушила молодца красна девица?
— Вот то-то и беда! Изволишь видеть...
Тут Алексей, понизив голос, стал что-то рассказывать
Кирше, который, выслушав спокойно, сказал:
— Эх, любезный, жаль, что твой боярин не запорож-
ский казак! У нас в куренях от этого не сохнут; живем
как братья, а сестер нам не надобно. От этих баб везде
беда. Доброй ночи, товарищ!
Скоро все утихло на постоялом дворе, и только от
времени до времени на полатях принимались реветь ре-
бятишки; но заботливая мать попеременно то колотила
их, то набивала им рот кашею, и все через минуту прихо-
дило в прежний порядок и тишипу.
IV
Еще вторые петухи не пропели, как вдруг две тройки
примчались к постоялому двору. Густой пар валил от ло-
шадей, и в то время как из саней вылезало несколько
человек, закутанных в шубы, усталые кони, чувствуя бли-
зость ночлега, взрывали копытами глубокий снег и хра-
пели от нетерпения.
— Гей! отпирайте проворней!.. — раздался под окном
грубый голос. — Да ну же, поворачивайтесь, не то ворота
вон!
Пока хозяйка вздувала огонь, а хозяин слезал с пола-
тей, нетерпение вновь приехавших дошло до высочайшей
степени; они стучали в ворота, бранили хозяина, а особ-
ливо один, который испорченным русским языком, приме-
шивая ругательства на чистом польском, грозился сло-
мить хозяину шею. На постоялом дворе все, кроме Юрия,
проснулись от шума. Наконец ворота отворились, и тол-
стый поляк в сопровождении двух казаков вошел в избу.
Казаки, войдя, перекрестились на иконы, а поляк, не
снимая шапки, закричал сиповатым басом:
— Гей, хозяин! Что у тебя здесь за челядь? Вон все
отсюда!.. Эй, вы! Оглохли, что ль? Вон, говорят вам!
Молчаливый проезжий приподнял голову и, взглянув
хладнокровно на поляка, опустил ее опять на изголовье.
Алексей и Кирша вскочили; последний, протирая глаза,
глядел с приметным удивлением на пана, который, сбро-
сив шубу, остался в одном кунтуше, опоясанном богатым
кушаком.
Если б нужно было живописцу изобразить воплощен-
53
ную — не гордость, которая, к несчастию, бывает иногда
пороком людей великих, но глупую спесь — неотъемле-
мую принадлежность душ мелких и ничтожных, — то,
списав самый верный портрет с этого проезжего, он до-
стиг бы совершенно своей цели. Представьте себе четверо-
угольное туловище, которое едва могло держаться в рав-
новесии на двух коротких и кривых ногах; величественно
закинутую назад голову в превысокой косматой шапке,
широкое, багровое лицо; огромные, оловянного цвета,
круглые глаза; вздернутый нос, похожий на луковицу, и
бесконечные усы, которые пе опускались книзу и не по-
дымались вверх, но в прямом, горизонтальном направле-
нии, казалось, защищали надутые щеки, разрумяненные
природою и частым употреблением горелки. Спесь, чван-
ство и глупость, как в чистом зеркале, отражались в каж-
дой черте лица его, в каждом движении и даже в самом
голосе, который, переходя беспрестанно из охриплого баса
в сиповатый дишкант, изображал попеременно то надмен-
ную волю знаменитого вельможи, уверенного в безуслов-
ном повиновении, то неукротимый гнев грозного повели-
теля, коего приказания не исполняются с должной покор-
ностью.
Меж тем как этот проезжий отдавал казакам какие-то
приказания па польском языке, Кирша не переставал на
пего смотреть. На лице запорожца изображались попере-
менно совершенно противоположные чувства: сначала,
казалось, он удивился и, смотря на странную фигуру по-
ляка, старался что-то припомнить; потом презрение изо-
бразилось в глазах его. Через минуту они заблистали
веселостью и почти в то же время, при встрече с гордым
взглядом поляка, изъявляли глубочайшую покорность,
которую, однакож, трудно было согласить с насмешливой
улыбкою, едва заметною, по пе менее того выразительною.
— Ну что ж вы стали? — сказал пан грозным басом,
оборотясь снова к Алексею и Кирше. — Иль не слыша-
ли?.. Вон отсюда!
Повелительный голос поляка представлял такую стран-
ную противоположность с наружностью, которая возбуж-
дала чувство, совершенно противное страху, что Алексей,
не думая повиноваться, стоял как вкопанный, глядел во
все глаза па пана и кусал губы, чтоб не лопнуть со смеху.
— Цо то есть! — завизжал дишкантом поляк. —
Ах вы москали! Да знаете ли, кто я?
— Не гневайся, ясновельможный пап! — сказал с низ-
ким поклоном Кирша. — Мы спросонья не рассмотрели
54
твоей милости. Дозволь нам хоть в уголку остаться. Вот
лишь рассвенет, так мы и в дорогу.
— А это что за неуч растянулся па скамье? — продол-
жал пан, взглянув на молчаливого прохожего. — Гей ты,
олух!
Незнакомый приподнялся, но, вместо того чтобы
встать, сел на скамью и спросил хладнокровно у поляка:
чего он требует?
— Пошел вон из избы!
— Мне и здесь хорошо.
— И ты еще смеешь рассуждать! Вон, говорят тебе!
— Слушай, поляк, — сказал незнакомый твердым го-
лосом, — постоялый двор пе для тебя одного выстроен; а
если тебе тесно, так убирайся сам отсюда.
— Цо то есть? — заревел поляк. — Почекай, москаль,
почекай *. Гей, хлопцы! вытолкайте вон этого грубияна.
— Вытолкать? Меня?.. Попытайтесь! — отвечал незна-
комый, приподымаясь медленно со скамьи. — Ну что ж
вы стали, молодцы? — продолжал он, обращаясь к каза-
кам, которые, не смея тронуться с места, глядели с изум-
лением на колоссальные формы проезжего. — Что, ребята,
видно, я не по вас?
— Рубите этого разбойника! — закричал поляк, пятясь
к дверям. — Рубите в мою голову!
— Нет, господа честные, прошу у меня не буянить, —
сказал хозяин. — А ты, добрый человек, никак забыл,
что хотел чем свет ехать? Слышишь, вторые петухи поют?
— И впрямь пора запрягать, — сказал торопливо про-
езжий и, не обращая никакого внимания на поляка и ка-
заков, вышел вон из избы.
— Ага! Догадался! — сказал поляк, садясь в передний
угол. — Счастлив ты, что унес ноги, а не то бы я с тобою
переведался. Hex их вшисци дьябли везмо! **. Какие
здесь буяны! Видно, не были еще в переделе у пана Ли-
совского.
— Пана Лисовского? — повторил Кирша. — А ваша
милость его знает?
— Как не знать! — отвечал поляк, погладив с важ-
ностью свои усы. — Мы с ним приятели: побратались на
ратном поле, вместе били москалей...
— И, верно, под Троицким монастырем? — прервал
запорожец.
* Подожди, москаль, подожди (полъск.).
** Ну их к дьяволу! (полъск.)
55
Поляк поглядел пристально на Киршу и, поправя свою
шапку, продолжал важным голосом:
— Да, да! Под Троицким монастырем, из которого
москали не смели днем и носу показывать.
— Прошу не погневаться, — возразил Кирша, — я сам
служил в войске гетмана Сапеги, который стоял под
Троицею, и, помнится, русские колотили нас порядком;
бывало, как случится: то днем, то ночью. Вот, например,
помнишь, ясновельможный пан, как однажды поутру, па
монастырском капустном огороде?.. Что это ваша милость
изволит вертеться? Иль неловко сидеть?
— Ничего, ничего... — отвечал поляк, стараясь скрыть
свое смущение.
— Как теперь гляжу, — продолжал Кирша, — на этом
огороде лихая была схватка, и пап Лисовский один за
десятерых работал.
— Да, да, — прервал поляк, — он дрался как черт!
Я смело это могу говорить потому, что не отставал от не-
го ни на минуту.
— Так поэтому, ясновельможный, ты был свидетелем,
как он наткнулся на одного молодца, который во время
драки, словно заяц, притаился между гряд, и как пан Ли-
совский отпотчевал этого труса нагайкою?
Оловянные глаза поляка завертелись во все стороны,
а багровый нос засверкал, как уголь.
— Как нагайкой? — вскричал он. — Кого нагайкой?..
Это вздор!.. Этого никогда не было!
— Помилуй, как пе было! — продолжал Кирша. —
Да об этом все войско Сапеги знает. Этот трусишка слу-
жил в регименте Лисовского товарищем и, помнится, про-
зывался... да, точно так... паном. Копычинским.
— Неправда, не верьте ему! — закричал поляк, обра-
щаясь к казакам. — Это клевета!.. Копычинского пе толь-
ко Лисовский, но и сам черт не смел бы ударить нагай-
кою: он никого не боится!
— Да что ж за нелегкая угораздила его завалиться
между гряд в то время, как другие дрались?
— Что? Как что?.. Да кто тебе сказал, что я лежал
между гряд?
— Ага! Так это ты, ясновельможный? Прошу покорно,
чего злые люди не выдумают! Ведь точно говорят, что
Лисовский тебя поколотил и что если б на другой день
ты не бежал в Москву, то он для острастки других непре-
менно бы тебя повесил.
— Какой вздор, какой вздор! — прервал поляк, ста-
56
раясь казаться равнодушным. — Да что с тобою говорить!
Гей, хозяин, что у тебя есть? Я хочу поужинать.
— Ахти, кормилец! — отвечал хозяин. — Да у меня
ничего, кроме хлеба, не осталось.
— Как ничего?
— Видит бог, ничего!.. Была корчага каши, толокно
и горшок щей, да всё проезжие поели.
— Быть не может, чтоб у тебя ничего не осталось.
Гей, Нехорошко! — продолжал он, взглянув на одного из
казаков. — Пошарь-ка в печи: не найдешь ли чего-нибудь,
Казак отодвинул заслонку и вытащил жареного гуся.
— Цо то есть? — закричал поляк. — Ах ты лайдак!
Как же ты говорил, что у тебя нет съестного?
— Да это чужое, родимый, — сказала хозяйка. — Это-
го гуся привез с собою вот тот барин, что спит на печи.
— А кто он? Поляк?
— Нет, кормилец, кажись, русский.
— Москаль?.. Так давай сюда!
Алексей хотел было вступиться за право собственно-
сти своего господина, но один из казаков дал ему такого
толчка, что он едва устоял на ногах.
— Разбуди своего барина, — шепнул Кирша, — он
лучше нашего управится с этим буяном.
Пока Алексей будил Юрия и объявлял ему о насиль-
ственном завладении гуся, поляк, сняв шапку, располо-
жился спокойно ужинать. Юрий слез с печи, спрятал за
пазуху пистолет и, отдав потихоньку приказание Алексею,
который в ту же минуту вышел из избы, подошел к столу.
— Доброго здоровья! — сказал он, поклонясь вежли-
во пану.
Поляк, не переставая есть, кивнул головою и показал
молча на скамью; Юрий сел на другом конце стола и, по-
молчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жа-
реный гусь?
— Как проголодаешься, так все будет вкусно, — отве-
чал поляк. — А что, этот гусь твой?
— Мой, пан.
— Нечего сказать, вы, москали, догадливее пас: всегда
с запасом ездите. Правда, нам это и не нужно; для нас,
поляков, нет ничего заветного.
— Конечно, пан, конечно. Да что ж ты перестал? Ку-
шай на здоровье!
— Не хочу: я сыт.
— Не совестись, покушай!
— Нет, ешь сам, если хочешь.
57
— Спасибо! Я не привык кормиться ничьими объед-
ками да не люблю, чтоб и другие пе доедали. Кушай,
пан!
— Я уж тебе сказал, что не хочу.
— Не прогневайся: ты сейчас говорил, что для поля-
ков нет ничего заветного, то есть: у них в обычае брать
чужое, не спросясь хозяина... Быть может; а мы, рус-
ские, — хлебосолы, любим потчевать: у всякого свой обы-
чай. Кушай, пан!
— Да что ж ты пристал в самом деле...
— И не отстану до тех пор, пока ты пе съешь всего
гуся.
— Как всего?
— Да, всего, — повторил Юрий, вынимая пистолет. —
Прошу покорно: принялся есть, так ешь!
— Цо то есть? — завизжал поляк. — Гей, хлопцы!
Быстрым движением руки Юрий, подвинув вперед
стол, притиснул к стене поляка и, обернувшись назад,
закричал казакам:
— Стойте, ребята! Ни с места!
Эти слова были произнесены таким повелительным
голосом, что казаки, которые хотели броситься на Юрия,
остановились.
— Слушайте, товарищи! — продолжал Юрий. — Если
кто из вас тронется с места, пошевелит одним пальцем,
то я в тот же миг размозжу ему голову. А ты, ясновель-
можный, прикажи им выйти вон, я угощаю одного тебя.
Ну, что ж ты молчишь?.. Слушай, поляк! Я никогда не
божился понапрасну; а теперь побожусь, что ты не успе-
ешь перекреститься, если они сейчас не выйдут. Долго ль
мне дожидаться? — прибавил -он, направляя дуло писто-
лета прямо в лоб поляку.
— Иезус, Мария! — закричал поляк, стараясь спря-
тать под стол свою обритую голову. — Ступайте вон!..
Ступайте вон!..
— Эй, ребята, убирайтесь! — сказал Кирша. — А не
то этот боярин как раз влепит ему пулю в лоб: оп шутить
пе любит.
— Ступайте вон, злодеи! ступайте вон! — продолжал
кричать поляк, закрывая руками глаза, чтоб не видеть
конца пистолета, который в эту минуту казался ему длин-
нее крепостной пищали.
Казаки, выходя вон, повстречались с незнакомым про-
езжим, который, посмотрев с удивлением на это странное
угощение, стал потихоньку расспрашивать хозяина.
58
— Теперь, Кирша, — сказал Юрий, — между тем как
я стану угощать дорогого гостя, возьми свою винтовку и
посматривай, чтоб эти молодцы не воротились. Ну, пан,
прошу покорно! Да поторапливайся: мне некогда дожи-
даться.
Поляк, не отвечая ни слова, принялся есть, а Юрий,
не переменяя положения, продолжал его потчевать. Бед-
ный пан спешил глотать целыми кусками, давился. Не-
сколько раз принимался он просить помилования; но
Юрий оставался непреклонным, и умоляющий взор по-
ляка встречал всякий раз роковое дуло пистолета, взве-
денный курок и грозный взгляд, в котором он ясно читал
свой смертный приговор.
— Позволь хоть отдохнуть... — пропищал он нако-
нец, задыхаясь.
— И, полно, пан! Мне некогда дожидаться, доедай!..
— Смелей, пан Копычинский, смелей! — сказал Кир-
ша. — Ты видишь, немного осталось. Что робеть, то ху-
же... Ну, вот и дело с концом! — примолвил он, когда по-
ляк проглотил последний кусок.
— И, кстати ли! — прервал Юрий. — Угощать так
угощать! Там в печи должен быть пирог. Кирша, подай-
ка его сюда.
— Взмилуйся! — завопил поляк отчаянным голо-
сом. — Не могу, як пана бога кохам, не могу.
— Что, пан, будешь ли вперед непрошеный кушать
за чужим столом? — сказал незнакомый проезжий. —
Спасибо тебе, — продолжал он, обращаясь к Юрию, —
спасибо, что проучил этого наглеца. Да будет с него; брось
этого негодяя! У пас на Руси лежачих пе бьют. Дай мне
свою руку, молодец! Авось ли бог приведет нам еще встре-
титься. Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вы-
нужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и
что умереть за веру православную и святую Русь честнее,
чем жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба
иноплеменных. Прощай, хозяин! Вот тебе за постой, —
примолвил он, бросив на стол несколько медных денег.
— Не надо, кормилец! — сказал хозяин с низким по-
клоном. — Мы и так довольны.
Незнакомый посмотрел с удивлением на хозяина; по,
не отвечая ничего, пожал руку Юрию, перекрестился, вы-
шел из избы и через минуту промчался шибкой рысью
мимо постоялого двора.
Меж тем поляк успел выдраться из-за стола и проби-
рался к дверям. Юрий остановил его.
59
— Не уходи, пан, — сказал он, — я сейчас еду, и ты
можешь остаться и буянить здесь на просторе сколько хо-
чешь. Прощай, Кирша!
— Нет, боярин, прошу не прогневаться, — сказал за-
порожец, — я по милости твоей гляжу на свет божий и не
отстану от тебя до тех пор, пока ты сам меня не прого-
нишь.
— По мне, пожалуй! Но пеший конному не товарищ.
— Да у меня есть на что купить лошадь.
— А я продам, — сказал хозяин. — Знатный конь!
Немного храмлет, а шагист, и хоть ему за десять, а та-
кой строгий, что только держись! Ну, веришь ли богу!
Если б он не окривел, так я бы с ним ни за что в свете не
расстался.
— Добро, добро! — прервал Кирша. — Лишь бы толь-
ко он дотащил меня до первого базара.
— Мы поедем шагом, — сказал Юрий, — так ты успе-
ешь нас догнать. Прощай, пап, — продолжал он, обраща-
ясь к поляку, который, не смея пошевелиться, сидел смир-
нехонько на лавке. — Вперед знай, что не все москали
сносят спокойно обиды и что есть много русских, кото-
рые, уважая храброго иноземца, не попустят никакому
забияке, хотя бы он был и поляк, ругаться над собою.
А всего лучше вспоминай почаще о жареном гусе. До зо-
бачепья, ясновельможный пан!
V
Утренняя заря румянила снежную равнину; вдали,
сквозь редеющий мрак, забелелись верхи холмов, и звез-
ды, одна после другой, потухали на чистом небосклоне.
Дорога, по которой ехал Юрий в сопровождении верного
слуги своего, извиваясь с полверсты по берегу Волги,
вдруг круто повернула налево, и прямо против них дре-
мучий бор, как черная бесконечная полоса, обрисовался
на пламенеющем востоке. Проехав версты две, они очу-
тились при въезде в темный бор; дорога шла опушкою
леса; среди частого кустарника, подобно огромным седым
привидениям, угрюмо возвышались вековые сосны и ветви-
стые ели; па их исполинских вершинах, покрытых инеем,
играли первые лучи восходящего солнца, и длинные тени
их, устилая всю дорогу, далеко ложились в чистом поле.
Алексей несколько раз начинал говорить с своим го-
сподином; но Юрий не отвечал пи слова. Погруженный в
глубокую думу, он ехал медленно, опустя поводья своей
60
лошади. Последние слова незнакомого проезжего ото-
звались в душе его; тысячи различных мыслей и противо-
положных желаний волновали его грудь. «Русские —
рабы иноплеменных!» Ах, эти слова, как похоронная
песнь, как смертный приговор, обливали хладом его серд-
це, кипящее любовью к вере и отечеству. «Нет, — сказал
он наконец, как будто б отвечая на слова незнакомца, —
нет, господь не допустит нас быть рабами иноверцев! Мы
клялись повиноваться не польскому королевичу, но бла-
говерному русскому царю. Владислав отречется от своей
ереси; он покинет свой родной край: наша земля будет
его землею; наша вера православная — его верою. Так!
Он будет отцом нашим; оп соединит все помышления и
сердца детей своих; рассеет, как прах земной, коварные
замыслы супостатов, и тогда какой иноплеменный дерзнет
посягнуть на святую Русь?»
— Кой черт! — вскричал Алексей, наехав на колоду,
через которую лошадь его с трудом перескочила. — Пора
бы солнышку проглянуть; что это оно заленилось сего-
дня?.. Всходит — не всходит.
— Мы едем в тени, — отвечал Юрий. — Вот там, ка-
жется, поворот, и нам будет ехать светлее.
— И теплее, боярин; а здесь так ветром насквозь и
прохватывает. Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Алек-
сей, радуясь, что господин его начал с ним разговари-
вать, — лихо же ты отделал этого похвальбишку поляка!
Вот что называется — угостить по-русски! Чай, ему не-
дели две есть не захочется. Однакож, боярин, как мы
выезжали из деревни, так в уши мне наносило что-то не-
ладное, и не будь я Алексей Бурнаш, если теперь вся де-
ревушка не набита конными поляками.
— Ты слышал конский топот?
— Да, боярин, а зимою табунов не гоняют. Чего доб-
рого!.. Кострома недалеко отсюда, а там стоят поляки:
не диво им завернуть и в здешнюю сторону.
— Да, это быть может.
— Ну, если этот трус Копычинский им нажалуется и
они пустятся за нами в погоню? А за проводником у них
дело не станет: Кирша недаром остался на постоялом
дворе.
— И, Алексей, побойся бога! Неужели ты думаешь,
что тот, кто по милости нашей глядит на свет божий, не
посовестится...
— Эх, боярин! Захотел ты совести в этих чертях запо-
рожцах; они навряд и бога-то знают, окаянные! Станет
61
запорожский казак помнить добро! Да он, прости, госпо-
ди, отца родного продаст за чарку горелки. Ну вот,
кажется, и просека. Ай да лесок! Эка трущоба — зги
божьей не видно! То-то приволье, боярин: есть где
поохотиться!.. Чай, здесь медведей и всякого зверя тьма-
тьмущая!
Наши путешественники въехали по узкой просеке в
средину леса. С каждым шагом темный бор становился не-
проходимее, и несмотря на то, что сильный ветер колебал
вершины деревьев, внизу царствовала совершенная тиши-
на. От времени до времени, прорываясь сквозь чащу леса,
скользил вдоль просеки яркий луч восходящего солнца; но
по обеим сторонам дороги густой мрак покрывал все пред-
меты. Все было мертво вокруг, и только изредка черный
ворон, пробудясь от конского топота, перелетал с одной
сосны на другую, осыпая пушистым инеем Юрия и Але-
ксея, который при каждом разе, вздрогнув от страха, роб-
ко озирался на все стороны. Не замечая охоты в своем
господине продолжать разговор, он принялся на-
свистывать песню. Несколько минут ехали они молча,
как вдруг Алексей, осадив свою лошадь, сказал робким
голосом:
— Слышишь, боярин?
— Что такое? — спросил Юрий, как будто пробудясь
от сна.
— Чу! Слышишь? Кто-то скачет за нами!
— Да, и очень шибко... Это, верно, Кирша.
— Нет, Юрий Дмитрич! Я видел клячу, которую про-
давал ему хозяин постоялого двора: на ней далеко не
ускачешь. Глянь-ка сюда, боярин, видишь — чернеется
вдали? Какой это Кирша! Словно птица летит.
Всадник, который действительно с необычайной бы-
стротою приближался к нашим путешественникам, выска-
кал на небольшую поляну, и солнечный луч отразился на
лиде его. Юрий тотчас узнал в нем запорожца, который,
припав к седельной луке, вихрем мчался по дороге.
— Ну, не говорил ли я тебе, что это Кирша? — ска-
зал он Алексею.
— Вижу, боярин, вижу! Теперь и я узнаю его косма-
тую шапку и черную собаку. Да откуда взялся у него
гнедой копь? Кажись, он покупал пегую лошадь... Эк его
черти несут! Тише ты, тише, дьявол! Совсем было смял
боярина.
— Не теряйте времени, — сказал торопливо Кирша,
осадя с трудом свою лошадь, — за вами погоня.
62
— Ну, так... чуяло мое сердце! — вскричал Алек-
сей. — В деревне поляки?..
— Да! Три хоругви * и человек двести лагерной челя-
ди.
— С нами крестная сила! Что ж мы мешкаем, боя-
рин? По лошадям, да унеси, господь!
— Чего ж ты боишься? — сказал Юрий. — Когда по-
ляки узнают, кто я...
— Оно так, Юрий Дмитрич, но пока ты будешь mi
толковать, что едешь с грамотой пана Гонсевского, они
успеют подстрелить нас обоих: у поляков расправа ко-
роткая.
— Л особливо, — прибавил Кирша, — когда они уве-
рены, что ты их неприятель и везешь с собою много
денег.
— Да еще вдобавок, — прервал Алексей, — чуть-чуть
пе заставил поляка подавиться жареным гусем.
— За труса Копычинского, — продолжал Кирша, —
они бы не вступились, да он уверил их, что ты враг по-
ляков и везешь казну в Нижний Новгород. Я вместе с
другими втерся на постоялый двор и все это слышал
своими ушами. Пока региментарь ** отряжал за вами по-
гоню, я стал придумывать, как бы вас избавить от беды
немййучей; вышел на двор, глядь... у крыльца один ше-
ренговый держит за повод этого коня; посмотрел — па-
рень тщедушный; я подошел поближе, изноровился да
хвать его по лбу кулаком! Не пикнул, сердечный! А я
прыг на коня, в задние ворота, проселком, выскакал на
большую дорогу, да и был таков! Одпакож, слышите ли,
какой гул идет по лесу? Кой черт! Да неужели они все
пустились за вами в погоню?
В самом деле, казалось, весь лес оживился: глухой
шум, похожий на отдаленный рев воды, прорвавшей пло-
тину, свист и пистолетные выстрелы пробудили стаи
птиц, которые с громким криком пронеслись над голо-
вами наших путешественников.
— Живей, боярин, живей! — закричал Кирша, понуж-
дая свою лошадь. — Эти сорванцы ближе, чем мы ду-
маем. Посмотри, как ощетинился Зарез: недаром он бро-
сается во все стороны. Назад, Зарез, назад! Ну так и
есть!.. Берегись, боярин!
* Конные роты. (Примеч. авт.)
** Полковой командир. (Примеч. авт.)
63
Вдруг раздался громкий выстрел, и лошадь Юрия по-
валилась мертвая на землю. Шагах в восьмидесяти перед
толпою конных поляков летел удалый наездник.
— Стойте! — закричал он, прицеливаясь вторым пи-
столетом в Киршу. Быстрее молнии соскочил запорожец
па землю.
— Садись на моего коня, боярин, — сказал он, — а я
переведаюсь с этим налетом!
Он схватил свою винтовку, пуля засвистела, и почти
в ту же самую минуту испуганная лошадь без седока
пронеслась мимо наших путешественников.
— Ну, теперь с богом! — сказал Кирша.
— А ты? — спросил Юрий.
— Пешему везде дорога.
— Но если тебя убьют?..
— Так что ж? Долг платежом красен. С богом!
— Ради Христа, боярин, — закричал Алексей, — по-
спешим: вот они!
Толпа конных поляков с громким криком быстро при-
ближалась к нашим путешественникам.
— Да что тут растабарывать! Не погневайся, боя-
рин, — сказал Кирша, ударив нагайкою лошадь, на кото-
рой сидел Юрий. Лихой конь взвился на дыбы и, как из
лука стрела, помчался вдоль дороги.
— Ловите пешего! Подстрелите его! — заревели из
толпы дикие голоса, и пули посыпались градом; но Кир-
ша был уже далеко; он пустился бегом по узенькой тро-
пинке, которая, изгибаясь между кустов, шла в глубину
леса. Пробежав шагов двести, Кирша остановился; он
прилег наземь и стал прислушивать: чуть-чуть отзывал-
ся вдали конский топот, отголосок не повторял уже диких
криков буйной толпы всадников; вскоре все утихло, и
усталая собака улеглась спокойно у ног его. Уверясь на-
конец, что он вне опасности, набожный запорожец пере-
крестился; потом, вынув из-за пазухи рожок с порохом и
пулю, начал заряжать свою винтовку. Кирша не успел
еще порядком приколотить пулю, как вдруг За-
рез поднял уши, заворчал, опрометью бросился назад по
тропинке и через минуту с лаем возвратился к своему
господину.
— Что ты, что ты, Зарезушка? — сказал Кирша, по-
гладив его ласково рукою. — Что с тобою сделалось? Уж
не почуял ли ты красного зверя? Кой прах! Да что ты ко
мне так прижимаешься?.. Неужели... Да пет! Я и пеший
насилу сквозь эту дичь продирался... Однакож и мне ка-
64
жется... Уж не медведь ли?., Нет, черт возьми!.. Молчать,
Зарез!
Вдруг в близком расстоянии захрустел валежник, и
шаги многих людей, поспешно идущих, раздались по ле-
су. Кирше нетрудно было догадаться, что несколько спе-
шенных всадников послано за ним в погоню и что опас-
ность еще не миновалась. Боясь заплутаться в этом не-
проходимом лесу, он снова пустился по тропинке, которая
час от часу становилась незаметнее и, наконец^ при вы-
ходе на большую поляну совсем исчезла. Кирша остано-
вился в недоумении; он чувствовал всю опасность выйти
на открытое место; по на другой стороне поляны, в самой
чаще леса, тонкий дымок, пробираясь сквозь густые вет-
ви, обещал ему убежище, а может быть, и защиту. Меле
тем шум приближался, рассуждать было некогда: он ре-
шился и вышел из лесу.
— Вот он! Держите его! Схватите живого! — загре-
мели позади грубые голоса.
Кирша оглянулся: человек десять вооруженных поля-
ков выбежали па поляну; нельзя было и помышлять об
обороне; двое из них, опередя своих товарищей, стали до-
гонять его; еще несколько шагов — и запорожец достиг
бы опушки леса, как вдруг, набежав на пенек, он спот-
кнулся и упал.
— Ага, лайдак! Попался! — закричал один из поля-
ков, вырывая у него из рук винтовку.
— Скрути хорошенько этого поганого москаля! — за-
ревел другой; но верный Зарез как тигр кинулся на
грудь к поляку, схватил его за горло и ударил оземь. То-
варищ бросился к нему па помощь, а Кирша вскочил и,
добежав до частого кустарника, почти без чувств повалил-
ся на снег. Он не мог видеть, что происходило на поле;
по слышал ясно крик и ругательства поляков, громкий
лай, потом отчаянный вой и, наконец, последний визг из-
дыхающего Зареза. Сердце его обливалось кровью; не-
сколько раз брался он за рукоятку своего кинжала, си-
лился встать, но, задыхаясь и в совершенном изнеможении,
падал опять на землю. Между тем, сколько мог он рас-
слушать, поляки, собравшись в кружок, рассуждали меж
собою: должны ли воротиться или продолжать его пре-
следовать? К счастью Кирши, прошло несколько минут
в спорах, и, когда они решились, по-видимому, продол-
жать свои поиски, он успел уже отдохнуть и, поднявшись
на ноги, пустился к тому месту, над которым носилось
прозрачное дымное облако.
о Стояти заодно
65
VI
Кирша, с трудом пробираясь сквозь чащу, дошел на-
конец до высокого плетня, обрытого глубокою канавою.
Не теряя времени, он перелез чрез плетень, за которым
дюжины две ульев, без всякого порядка расставленных,
окружали небольшую избушку, до половины занесенную
снегом. Дым, выходя из слухового окна, крутился над ее
соломенною кровлею; а у самых дверей огромная цепная
собака, пригретая солпышком, лежала подле своей ко-
нуры. Почуя незнакомого, она громко залаяла; Кирша
остановился, ожидая, что кто-нибудь выйдет из избы, но
никто не появлялся; он, вынув из своей дорожной сумы
кусок хлеба, бросил его собаке, и умилостивленный цер-
бер, ворча, спрятался в свою конуру. «Бедный За-
рез! — сказал Кирша, входя в избу. — Ты так же, быва-
ло, сторожил мой дом, да пе так легко было тебя задоб-
рить!» С первого взгляда запорожец уверился, что в избе
никого не было; но затопленная печь, покрытый ширин-
кою стол и початый каравай хлеба, подле которого стоял
большой кувшин с брагою, — все доказывало, что хозяин
отлучился на короткое время. От печи, вдоль избы, шла
перегородка, за которою стояли пустые ульи, кадки и не-
сколько бочонков. Кирша не успел еще порядком осмот-
реться, как вдруг послышались в близком расстоянии го-
лоса. Пе зная, кто подходит, друг или недруг, он спря-
тался за перегородку и прилег между двух ульев, за кото-
рыми нельзя было его никак приметить. Кто-то вошел в
избу. Запорожец притаил дыхание и стал внимательно
прислушивать.
— Входи смелей, Григорьевна, — сказал грубый го-
лос. — Не бойся: кто приходит ко мне с хлебом да солью,
тому порчи бояться нечего.
— Вестимо, батюшка Архип Кудимович, — отвечал
женский голос, прерываемый частым кашлем, — вестимо!
Ты человек добрый; да дело-то мое непривычное.
— Садись добро, тетка. Да что это у тебя за пазухой?
— Так, кой-что, родимый! Просим покорно принять.
Вот в этом кулечке пирог, а это штофик вишневки с бо-
ярского погреба.
— Спасибо, Григорьевна, спасибо!
— Кушай па здоровье, кормилец! Это шлет тебе
Аграфена Власьевпа.
— Нянюшка нашей молодой барышни?
— Да, батюшка! Ей самой некогда перемолвить с то-
66
бой словечка, так просила меня... О, ох, родимый! Сокру-
шила ее дочка боярская, Анастасья Тимофеевна. Бог
весть, что с ней поделалось: плачет да горюет — совсем
зачахла. Боярину прислали из Москвы какого-то досу-
жего поляка — рудомета, что ль?., не знаю, — да и тот
толку не добьется. И нашептывал, и заморского зелья
давал, и мало ли чего другого — все проку нет. Уж не с
дурного ли глазу ей такая немочь приключилась? Как
ты думаешь, Архип Кудимович?
— Не диво, Григорьевна, не диво. А давно ли опа
хворает?
— Власьевна сказывала, что о зимнем Николе, когда
боярин ездил с пей в Москву, опа была здоровехонька;
приехала назад в отчину — стала призадумываться; а
как батюшка просватал ее за какого-то большого поль-
ского пана, так она с тех пор как в воду опущенная.
— Вот что! А не в примету ли было, что в Москве
кто ни есть пристально на ее барышню поглядывал?
— Как же, родимый! Она с Настасьей Тимофеевной
каждый день слушала обедню у Спаса на Бору, и всякий
раз какой-то русый молодец глаз с нее не сводил.
— Вот что! А не знает ли она, кто этот детина?
— Нет, батюшка; однажды только Власьевна вслу-
шалась, что слуга называл его Юрием Дмитричем; а по
платью и обычью, кажись, он не из простых.
Эти последние слова удвоили любопытство Кирши и
принудили его остаться в чулане, из которого он хотел
было уже выйти.
— Ну, как ты мекаешь, кормилец! — продолжала
Григорьевна. — Болезнь, что ль, у нее какая, или она
сохнет...
— С глазу, Григорьевна, с глазу!
— И нянюшка тоже тростит, чему и быть другому!
Да ты, батюшка, сам на это дока, и если захочешь по-
собить...
— Нет, Григорьевна, плохо дело: кто испортил, тому
ее и пользовать надо. Однако я все-таки поговорю сам с
Власьевной.
— Поговори, родимый, поговори: ум хорошо, а
два лучше. Ну, батюшка, теперь и я тебе челом! Не
оставь меня, горемычную! Ведь и у меня есть до тебя
просьба.
— Что такое, Григорьевна?
— Вымолвить не смею.
— Говори, не бойсь!
5*
67
— Я пришла к тебе уму-разуму поучиться, кормилец.
— Как так?
— Ты знаешь: дело мое вдовье, ни за мной, ни пе-
редо мною — вовсе голая сирота... Подчас перекусить
нечего.
— Знаю, знаю.
— Тебя умудрил господь, Архип Кудимович; ты всю
подноготную знаешь: лошадь ли сбежит, корова ли за-
чахнет, червь ли пападет на скотину, задумает ли парень
жениться, начнет ли молодица выкликать — всё к тебе
да к тебе с поклоном. Да и сам боярин, нет-нет, а ска-
жет тебе ласковое слово; где б ни пировали, Кудимович
тут как тут: как, дескать, не позвать такого знахаря —
беду наживешьк.
— Конечно, так, Григорьевна. Да о чем же ты хло-
почешь?
— А вот о чем, кормилец: научи ты меня, глупую,
твоему досужеству, так и меня чаркою никто ле обнесет,
и меня не хуже твоего чествовать станут.
— Эк с чем подъехала, старая хреновка! Смотри, по-
жалуй! Уж не хочешь ли со мной потягаться?
— И, что ты, кормилец! Выше лба уши не растут.
Что велишь, то и буду делать.
— Ой ли?
— Видит господь, Архип Кудимович! Что б со мной
ни было, а из твоей воли не выступлю.
— Ну, ну, быть так! Рожа-то у тебя бредет: тебя и
так все величают старою ведьмой... Да точно ли ты не
выступишь из моей воли?
— В кабалу к тебе пойду, родимый!
— То-то же, смотри! Слушай, Григорьевна, уж так и
быть, я бы подался, дело твое сиротское... Да у бабы во-
лос длинен, а ум короток. Ну если ты сболтнешь?..
— Кто? Я, батюшка?.. Да иссуши меня господь тонь-
ше аржаной соломинки!.. Чтоб мне свету божьего не
видать!.. Издохнуть без исповеди!..
— Добро, добро, не божись!.. Дай подумать... Ну, слу-
шай же, Григорьевна, — продолжал мужской голос после
минутного молчания, — сегодня у нас на селе свадьба:
дочь нашего волостного дьяка идет за приказчикова сы-
на. Вот как они поедут к венцу, ты заберись в женихову
избу па полати, прижмись к уголку, потупься п нашеп-
тывай про себя....
— А что же, кормилец, шептать мне велишь?
— Да что па ум взбредет; и о чем бы тебя ни стали
68
спрашивать — смотри, ни словечка! Бормочи себе под нос
да покачивайся из стороны в сторону.
— Слушаю, батюшка!
— Вот как поезд воротится из церкви, я взойду в
избу, и лишь только переступлю через порог, ты в тот же
миг — уже не пожалей себя для первого раза — швыр-
ком с полатей, так и грянься о пол!
— О пол? Ах, мой родимый! Да я этак и косточек не
сберу!
— Вот еще боярыня какая! А тебе бы, чай, хотелось,
лежа на боку, сделаться колдуньей? Ну, если успе-
ешь, подкинь соломки, да смотри, чтоб никому не в
примету.
— Слушаю, батюшка, слушаю!
— Что б я ни говорил, кричи только «виновата!», а
там уж не твое дело. Третьего дня пропали боярские
красна; если тебя будут о них спрашивать, возьми ковш
воды, пошепчи над ним, взгляни на меня, и как я мотну
головою, то отвечай, что они на гумне Федьки Хомяка
запрятаны в овине.
— Ах, батюшки-светы! Неужто в самом деле Федька
Хомяк?..
— Опомнясь он грозился поколотить меня, так пусть
теперь разведается с приказчиком.
— Постой-ка! Да ты никак шел оттуда, как я с тобой
повстречалась?
— Молчи, старая карга! Ни гугу об этом! Слышишь
ли? Видом не видала, слыхом не слыхала!
— Слышу, батюшка, слышу!
— Завтра приходи опять сюда: мне кой-что надо с
тобой перемолвить, а теперь убирайся проворней. Да
смотри: обойди сторонкою, чтоб никто не подметил, что
ты была у меня — понимаешь?
— Разумею, кормилец, разумею.
— Ну, то-то же, ступай!
— Прощенья просим, батюшка Архип Кудимович!
— Постой-ка, никак собака лает?.. Так и есть! Кого
это нелегкая сюда несет?.. Слушай, Григорьевна, если
тебя здесь застанут, так все дело испорчено. Спрячься
скорей в этот чулан, закинь крючок и притаись как
мертвая.
Григорьевна вошла за перегородку и, захлопнув дверь,
прижалась к улью, за которым лежал Кирша. Чрез
минуту несколько человек, гремя саблями, с шумом во-
шли в избу.
69
— Гей, москаль! — закричал один голос. — Нет ли у
тебя кого-нибудь здесь?
— Никого, батюшка.
— Ты врешь! У тебя спрятан мошенник, которого мы
ищем.
— Видит бог, нет!
— Говори всю правду, а не то я с одного маху вы-
шибу из тебя душу. Гей, Будила! И ты, Сума, осмотрите
чердак, а мы обшарим здесь все уголки. Что у тебя за
этой перегородкой?
— Пустые ульи да кой-какая старая посуда.
— Лжешь, москаль! Дверь приперта изнутри: там кто-
нибудь да есть. Ну-ка, товарищи, в плети его, так он
заговорит.
— Помилуйте, господа честные! Всю правду скажу:
там сидит женщина.
— Женщина! Да на кой же черт ты ее туда запря-
тал?
— Не погневайся, кормилец; вы люди ратные: даль-
ше от вас — дальше от греха.
— Давай ее сюда, — закричали грубые голоса.
— Да, кстати: вот, кажется, штоф наливки, — сказал
тот, который допрашивал хозяина. — Мы его разопьем
вместе с этой затворницей. Выходи, красавица, а не то
двери вон!.. Эк опа приперлась, проклятая!.. Ну-ка, то-
варищи, разом!
— Стойте, ребята, — сказал кто-то хриповатым голо-
сом. — Штурмовать мое дело; только уговор лучше
денег: кто первый ворвется, того и добыча. Посторо-
нитесь!
От сильного натиска могучего плеча пробой вылетел
и дверь растворилась настежь.
— Ай да молодец, Нагиба! — закричали поляки. —
Ну, выводи, скорее пленных!
— Полно ж упираться, лебедка, выходи! — сказал
широкоплечий Нагиба, вытащив па средину избы Гри-
горьевну. — Кой черт! Да это старая колдунья! — закри-
чал он, выпустив ее из рук.
— Твоим бы ртом да мед пить, родимый! — отвечала
Григорьевна с низким поклоном.
— Поздравляем, пан Нагиба! — закричали с громким
хохотом поляки. — Подцепил красотку!
— Ах ты беззубая! Ну с твоей ли харей прятаться от
молодцев? — сказал Нагиба, ударив кулаком Григорь-
евну. — Вон отсюда, старая чертовка! А ты, рыжая бо-
70
рода, ступай с нами да выпроводи нас на большую до-
рогу.
— Постой, брат, — сказал другой голос, — все ли мы
осмотрели? Нет ли еще кого-нибудь за этой перегород-
кой?
— Видит бог — нет, кормилец! — отвечал хозяин, по-
сматривая с беспокойством на темный угол чулана, в ко-
тором стояли две кадки с медом. — Кроме пустых ульев и
старой посуды, там ничего нет.
— И впрямь, — сказал Нагиба, — кой черт велит ему
забиться в эту западню, когда за каждым кустом он мо-
жет от нас спрятаться? Пойдемте, товарищи. Э! Да слу-
шай ты, хозяин, чай, у тебя денежки водятся?
— Как бог свят, ни одного пула * нет, родимый.
— Ну, ну, полно прижиматься! Отдавай волею, а
не то...
— Помилосердуй, кормилец! Вот те Христос, вчера
последние деньжонки отнес боярину моему, Тимофею Фе-
доровичу Шалонскому.
— Слушай, москаль, подавай сейчас...
— Что ты, Нагиба, в уме ли! — сказал один из поля-
ков. — Иль забыл, что наказывал пап региментарь? Если
этот старик служит боярину Кручине-Шалонскому, так
мы и волосом не должны от него поживиться.
— Пан региментарь! Пан региментарь!.. Э, нех его
вшисци дьябли!..
— Тс, тише! Что ты орешь, дуралей! — прервал тот
же поляк. — Иль ты думаешь, что от твоего лбы пуля от-
скочит? Смотри, ясновельможный шутить не любит. Пой-
демте, ребята. А ты, хозяин, ступай передом да выведи
нас па большую дорогу.
Через несколько минут изба опустела, и Кирша мог
вздохнуть свободно. Он вышел потихоньку из чулана; ше-
лест шагов едва был слышен вдали; вскоре все утихло.
Встревоженная собака снова улеглась спокойно на сол-
нышке и, вертя приветливо хвостом, пропустила мимо
себя Киршу, как старого знакомца. Запорожец не сомне-
вался, что тропипка, идущая прямо от пчельника, выве-
дет его в отчину боярина Шалонского, где, по словам
Алексея, он надеялся увидеть Юрия, если ему удалось
спастись от преследования поляков. Он прошел версты
четыре, не встретив никого; но лес редел приметным об-
разом, и вдали целые облака дыма доказывали близость
* Самая мелкая медная монета. (Примеч. авт.)
71
обширного селения. Наконец тропинка привела его к ого-
родам. Пробираясь вдоль плетня, он подошел к неболь-
шой часовне, против которой, сквозь растворенные ворота
гумна, виднелся ряд низких, покрытых соломою хижин.
Желая скорей добраться до жилья, он решился пройти
задами. Есть русская пословица: пуганая ворона и куста
боится... Она сбылась над Киршею. Проходя мимо пусто-
го овина, ему послышалось, что кто-то идет; первое дви-
жение запорожца было спрятаться в овин. Прежде чем
Кирша мог образумиться и вспомнить, что его никто уже
не преследует, он очутился на .дне овинной ямы и, может
быть, заплатил бы дорого за свой отчаянный скачок, если б
не упал на что-то мягкое. Несмотря на темноту, он тот
же час узнал ощупью, что под ним лежат несколько кус-
ков тонкой холстины. Тут вспомнил он чудный разговор,
который слышал на пчельнике. «Добро ты, поддельный
колдун! — подумал Кирша. — Посмотрим, шепнет ли те-
бе черт па ухо, что боярские красна перешли из овина
Федьки Хомяка в другое место?». Эта мысль его развесе-
лила. Он вытащил из ямы холст, вынес его в лес и, зарыв
в снег подле часовни, пошел по проложенной между двух
огородов узенькой тропинке.
Кирша вышел на широкую улицу, посреди которой,
на небольшой площадке, полуразвалившаяся деревянная
церковь отличалась от окружающих ее изб одним крестом
и низкою, похожею на голубятню колокольнею. Вся па-
перть и погост были усыпаны народом; священник в
полном облачении стоял у церковных дверей; взоры его,
так же, как и всех присутствующих, были обращены на
толпу, которая медленно приближалась ко храму. Оружие
и воинственный вид запорожца обратили на себя общее
внимание, и, когда он подошел к церковному погосту, тол-
па с почтением расступилась, и все передние крестьяне,
поглядывая с робостию на Киршу, приподняли торопли-
во свои шапки, кроме одного плечистого детины, который,
взглянув довольно равнодушно на запорожца, оборотился
снова в ту сторону, откуда приближалось несколько саней
и человек двадцать конных и пеших. Открытый и смелый
вид крестьянина понравился Кирше; он подошел к нему и
спросил:
— Для чего православные толпятся вокруг церкви?
— Да так-ста, — отвечал крестьянин. — Народ глуп:
вишь, везут к венцу дочь волостного дьяка, так и все при-
шли позевать на молодых. Словно диво какое!
— Опа выходит за сына вашего приказчика?
72
— А почему ты знаешь?
— Слухом земля полнится, товарищ.
— Да ты, верно, здешний?
— Нет, я сейчас пришел в вашу деревню и никого
здесь не знаю..
— Ой ли?
— Право, так! А скажи-ка мне: вон там, налево, чьи
хоромы?
— Боярина нашего, Тимофея Федоровича Шалон-
ского.
— Не приехал ли к нему кто-нибудь сегодня?
— Бог весть! Мы к боярскому двору близко и не под-
ходим.
— Что так? Разве он человек лихой?
— Не роди мать на свет! Нам и от холопей-то его
житья нет.
— Что ты, Федька Хомяк, горланишь! — прервал
другой крестьянин с седой осанистой бородою. — Не слу-
шай его, добрый человек: наш боярин — дай бог ему
долгие лета! — господин милостивый, и мы живем за ним
припеваючи.
— Да, брат, запоешь, как последнюю овцу потащут
на барский двор.
— Замолчишь ли ты, глупая башка! — продолжал се-
дой старик. — Эй, брат, не сносить тебе головы! Не по-
тачь, господин честной, не верь ему: он это так, сдуру го-
ворит.
— Небойсь, дедушка, — сказал Кирша, улыбаясь, — я
человек заезжий и вашего боярина не знаю. А есть ли у
него детки?
— Одна дочка, родимый, Анастасья Тимофеевна —
ангел небесный!
— Да, неча сказать, — прибавил первый крестья-
нин, — вовсе не в батюшку: такая добрая, приветливая; а
собой-то — красное солнышко! Ну, всем бы взяла, если б
была подородпее, да здоровья-то бог не дает.
— Глядь-ка, Хомяк! — закричал старик. — Вон едет
дьяк с невестою, да еще и в боярских санях. Шапки до-
лой, ребята!
Поезд приближался к церкви. Впереди в светло-голу-
бых кафтанах с белыми ширинками через плечо ехали
верхами двое дружек; позади их в небольших санках вез
икону малолетний брат невесты, которая вместе с отцом
своим ехала в выкрашенных малиновою краскою санях,
обитых внутри кармазинною объярью; под ногами у них
73
подостлана была шкура белого медведя, а конская
упряжь украшена множеством лисьих хвостов. Ряд саней
со свахами и родственниками жениха и невесты оканчи-
вался толпою пеших и всадников, посреди которых красо-
вался жених па белом коне, которого сбруя обвешана бы-
ла разноцветными кистями, а поводы заменялись медны-
ми цепями — роскошь, перенятая простолюдинами от
знатных бояр, у которых эти цепи бывали не только из
серебра, по даже нередко из чистого золота.
Кирша вслед за женихом кое-как продрался в цер-
ковь, которая до того была набита народом, что едва
оставалось довольно места для совершения брачного об-
ряда. Все шло чин чином, и крестьяне, несмотря на тесно-
ту, наблюдали почтительное молчание; но в ту самую ми-
нуту, как молодой, по тогдашнему обычаю, бросил наземь
и начал топтать ногами склянку с вином, из которой во
время венчания пил попеременно со своей невестою, на-
род зашумел, и глухой шепот раздался на церковной па-
перти. «Раздвиньтесь! Посторонитесь, дайте пройти Архи-
пу Кудимовичу!» — повторяли многие голоса. Толпа от-
хлынула от дверей, и на пороге показался высокого роста
крестьянин, с рыжей окладистой бородою. Наружность
его пе обещала ничего важного; но страх, с которым
смотрели на него все окружающие, и имя, произносимое
вполголоса почти всеми, тотчас надоумили Киршу, что
он видит в сей почтенной особе хозяина пчельника, где
жизнь его висела па волоске. Кудимыч остановился в две-
рях, беглым взглядом окинул внутренность церкви и, за-
метя в толпе Федьку Хомяка, улыбнулся с таким злоб-
ным удовольствием, что Кирша дал себе честное слово —
спасти от напраслины невинного крестьянина и вывести
па свежую воду подложного колдуна. Меж тем обряд вен-
чания кончился, и молодые отправились тем же порядком
в дом приказчика. Кудимыч, по приглашению жениха,
присоединился к поезду, а Кирша вмешался в толпу пе-
ших гостей и отправился также пировать у молодых.
На половине дороги крестьянская девушка с испуган-
ным лицом подбежала к саням приказчика и сказала ему
что-то потихоньку; он побледнел как смерть, подозвал к
себе Кудимыча, и вся процессия остановилась. Они до-
вольно долго говорили меж собой шепотом; наконец Ку-
димыч сказал громким голосом:
— Пусти, я пойду передом; не бойся ничего: я знаю,
что делать!
Весь порядок шествия нарушился: одни вылезли из
74
саней, другие окружили колдуна, и все крестьяне, вместо
того чтоб разойтись по домам, пустились вслед за моло-
дыми; а колдун важно выступил вперед и, ободряя при-
казчика, повел за собою всю толпу к дому новобрачных.
VII
Мы оставили Юрия и слугу его, Алексея, в виду целой
толпы поляков, которые считали их верной добычею; но
они скоро увидели, что ошиблись в расчете. В несколько
минут наши путешественники потеряли их из виду. Бес-
престанные изгибы и повороты дороги, которая часто
суживалась до того, что двум конным нельзя было ехать
рядом, способствовали им укрыться от преследования гу-
стой толпы всадников, которые, стесняясь в узких местах,
мешали друг другу и должны были поневоле останавли-
ваться. Проскакав несколько верст, наши путешественни-
ки стали придерживать своих лошадей, и вскоре совер-
шенная тишина, их окружающая, и едва слышный, отда-
ляющийся конский топот уверили их, что поляки вороти-
лись и им нечего опасаться.
— Ну, боярин, — сказал Алексей, — помиловал нас
господь!
— А бедный Кирша?
— И, Юрий Дмитрич! Он детина проворный... Да и
как поймать его в таком дремучем лесу?
— Но если он ранен?
— Бог милостив! Он, верно, уцелел!
— Я дорого бы дал, чтоб увериться в этом. Ну, Алек-
сей, пе совестно ли тебе? Ты подозревал Киршу в из-
мене...
— Каюсь, боярин, грешил на пего; да и теперь ду-
маю...
— Что такое?
— Что он не запорожец.
— Везде есть добрые люди, Алексей.
— Да ты, пожалуй, боярин, и поляков называешь доб-
рыми людьми.
— Конечно, я знаю многих, на которых хотел бы по-
ходить.
— И так же, как они, гнаться за проезжими, чтоб их
ограбить?
— Шайка русских разбойников или толпа польской
лагерной челяди ничего не доказывают. Нет, Алексей: я
уважаю храбрых и благородных поляков. Придет время,
75
вспомнят и они, что в их жилах течет кровь наших пред-
ков славян; быть может, внуки наши обнимут поляков,
как родных братьев, и два сильнейших поколения древ-
них владык всего севера сольются в один великий и непо-
бедимый народ!
— Не погневайся, боярин, ты, живя с этими ляхами,
чересчур мудрен стал и говоришь так красно, что я ни
словечка не понимаю. Но, воля твоя, что будет вперед, то
бог весть; а теперь куда бы хорошо, если б эти незваные
гости убрались восвояси. Покойный твой батюшка — дай
бог ему царство небесное! — не так изволил думать. Ты
после смерти боярыни нашей, а твоей матери, остался у
него один, как порох в глазу; а он все-таки говаривал, что
легче бы ему видеть тебя, единородного своего сына, в
ранней могиле, чем слугою короля польского или мужем
неверной полячки!
— Мужем!.. — повторил вполголоса Юрий, и глубо-
кая печаль изобразилась на лице его. — Нет, добрый
Алексей! Господь не благословил меня быть мужем той,
которая пришла мне по сердцу: так, видно, суждено мне
целый век сиротой промаяться.
— И, боярин, боярин! Не одна звезда на небе светит,
пе одна красная девица на святой Руси. Ты все еще ду-
маешь об этой черноглазой боярышне, которую видал в
Москве у Спаса на Бору?.. Вольно ж тебе было не прове-
дать, кто она такова; откладывал да откладывал, а она
вдруг сгинула да пропала. И то сказать, неужели от этого
зачахнуть с тоски такому молодцу, как ты, боярин?
Кликни только клич, что хочешь жениться, так не обе-
решься невест, а может быть... почему знать? Суженого
конем не объедешь... и не ищешь, а найдешь свою чер-
ноглазую красавицу...
— Обвенчанную с другим!.. Нет, лучше век ее не ви-
дать, чем видеть на ее пальце обручальное кольцо, кото-
рым она поменялась не со мною!
— Что бог велит, то и будет. Но теперь, боярин, дело
идет не о том: по какой дороге нам ехать? Вот их две:
направо в лес, налево из лесу... Да, кстати, вон едет му-
жичок с хворостом. Эй, слушай-ка, дядя! По которой до-
роге выедем мы в отчину боярина Кручины-Шалонского?
При этом грозном имени крестьянин снял шапку, по-
клонился в пояс проезжим и молча показал налево. Чрез
полчаса наши путешественники выехали из лесу, и длин-
ный ряд низких изб, выстроенных по берегу небольшой
речки, представился их взорам. Широкая поперечная
76
улица вела к церкви, а по другой стороне реки, на отло-
гом холме, возвышались тесовая кровля и красивый терем
боярского дома, обнесенного высоким тыном, похожим
на крепостный палисад. Вокруг господского двора разбро-
саны были жилые избы дворовых людей, конюшня, псар-
ня и огромный скотный двор. Все эти строения, с их при-
стройками, клетьми и загородками, занимали столь боль-
шое пространство, что с первого взгляда их можно было
почесть вторым селом, не менее первого. Переехав через
мост, утвержденный на толстых сваях, путешественники
поднялись в гору и въехали на обширный боярский двор.
Лицевая сторона главного здания занимала в длину более
пятнадцати сажепей, по вышина дома нимало не соответ-
ствовала длине его. Небольшие четвероугольные окна с
красными рамами и разноцветными ставнями разделялись
широкими простенками. С левой стороны дом оканчивал-
ся крыльцом с огромным навесом, поддерживаемым дере-
вянными столбами, которым дана была форма нынешних
точеных баляс, употребляемых иногда для украшения на-
ружности домов. С правой стороны дом примыкал к двух-
этажному терему, которого окна были почти вдвое более
окон остальной части дома. По обеим сторонам забора вы-
строены были длинные застольни, приспешная и погреба
с высокой голубятнею, а посреди двора стояли висячие
качели. Мы должны заметить нашим читателям, что гор-
дый боярин Кручина славился своей роскошью и что его
давно уже упрекали в подражании иноземцам и в явном
презрении к простым обычаям предков; а посему описание
его дома не может дать верного понятия об образе жизни
тогдашних русских бояр. Их дома не удивляли огромно-
стью и великолепием: большая комната, называемая свет-
лицею, отделялась от черной избы просторными и теплы-
ми сенями, в которых живали горничные, получившие от
сего название сенных девушек. Иногда узкая и крутая
лестница вела из сеней в терем; кругом дома строились
погреба, конюшни, клети и бани. Вот краткое, но доволь-
но верное описание домов бояр и дворян того времени, ко-
торые крепко держались старинной русской пословицы:
не красна изба углами, а красна пирогами.
Проезжая двором, Юрий заметил большие приготовле-
ния: слуги бегали взад и вперед; в приспешной пылал яр-
кий огонь; несколько поваров суетилось вокруг убитого
быка; все доказывало, что боярин Кручина ожидает к се-
бе гостей. Те из челядинцев, с которыми встречался
Юрий, подъезжая к крыльцу, смотрели на него с удивле-
77
нием: измятый и поношенный охабень, коим с ног до го-
ловы оп был окутан, некрасивая одежда Алексея — од-
ним словом, ничто не оправдывало дерзости незнакомого
гостя, который, вопреки обычаю простолюдинов, пе сошел
с лошади у ворот и въехал верхом на двор гордого бояри-
на. Отдав своего коня Алексею, Юрий взошел по отлогой
лестнице в обширную переднюю комнату. Вокруг стен,
па широких скамьях сидело человек двадцать холопей,
одетых в цветные кафтаны; развешанные в порядке пан-
цырп, бердыши, кистени, сабли и ружья служили един-
ственным украшением голых стен сего покоя. Один из
слуг, пе вставая с места, спросил грубым голосом Юрия:
кого ему надобно?
— Боярина Тимофея Федоровича, — отвечал Юрий.
— А от кого ты прислан?
Вместо ответа Юрий сбросил свой охабень. Обшитый
богатыми галунами кафтан и дорогая сабля подействова-
ли сильнее па этих невежд, чем благородный вид Юрия:
они вскочили проворно с своих лавок, и тот, который сде-
лал первый вопрос, поклонясь вежливо, сказал, что боя-
рин еще не вставал и если гостю угодно подождать, то он
просит его в другую комнату. Юрий вошел вслед за слу-
гою в четырехугольный обширный покой, посреди которо-
го стояли длинные дубовые столы, а вдоль стены — по-
крытые пестрыми коврами лавки. Прошло более часа; ни-
кто пе показывался. От нечего делать Юрий стал рассмат-
ривать развешанные по степам портреты довольно изряд-
ной, по тогдашнему времени, живописи. Почти все пред-
ставляли поляков, а один — короля польского в короне и
порфире. Портрет был поясной, и король был представлен
облокотившимся на стол, на котором лежал скипетр с
двуглавым орлом и священный для всех русских венец
Мономахов. Юрий вздрогнул от негодования, прочтя
надпись па польском языке: «Сигизмунд король польский
и царь русский». Не помышляя о последствии первого не-
обдуманного движения, он протянул руку, чтоб сорвать
портрет со стены, как вдруг двери из внутренних покоев
растворились и человек лет тридцати, опрятно одетый,
вошел в комнату. Поздравив Юрия с приездом и объявив
себя одним из знакомцев боярина *, он спросил: какую
надобность имеет приезжий до хозяина?
* Знакомцами назывались тогда жившие у бояр бедные дво-
ряне: они едали за боярским столом и составляли их домашнюю
беседу. (Примеч. авт.)
78
— Я должен сам говорить с Тимофеем Федорови-
чем, — отвечал Юрий.
— Ему теперь некогда: он отправляет гонца в
Москву.
— Я сам из Москвы и привез ему грамоту от пана
Гонсевского.
— От пана Гонсевского? А, это другое дело! Милости
просим! Я тотчас доложу боярину. Дозволь только спро-
сить: при тебе, что ль, получили известие в Москве о
славной победе короля польского?
— О какой победе?
— Так ты не знаешь? Смоленск взят.
— Возможно ди?
— Даг да, это гнездо бунтовщиков теперь в наших ру-
ках. Боярин Тимофей Федорович вчера получил грамоту
от своего приятеля, смоленского уроженца, Андрея Деде-
шина, который помог королю завладеть городом...
— И, верно, не был награжден как следует за такую
услугу? — сказал Юрий, с трудом скрывая свое негодо-
вание.
— О нет! Он теперь в большой милости у короля
польского.
— Не верю: Сигизмунд не потерпит при лице своем
изменника.
— Что ты! Какой он изменник? Когда город взяли, все
изменники и бунтовщики заперлись в соборе, под которым
был пороховой погреб, подожгли сами себя и все сгибли
до единого. Туда им и дорога!.. Но не погневайся, я пойду
и доложу о тебе боярину.
— Верные смоляне! — сказал Юрий, оставшись
один. — Для чего я не мог погибнуть вместе с вами! Вы
положили головы за вашу родину, а я... я клялся в верно-
сти тому, чей отец, как лютый враг, разоряет землю
русскую!
Громкий крик, раздавшийся на дворе, рассеял на ми-
нуту его мрачные мысли; он подошел к окну: посреди
двора несколько слуг обливали водою какого-то безобраз-
ного старика; несчастный дрожал от холода, кривлялся и,
делая престранные прыжки, ревел нелепым голосом. Доб-
рый, чувствительный Юрий никак не догадался бы, что
значит эта жестокая шутка, если б громкий хохот в сосед-
нем покое не надоумил его, что это одна из потех боярина
Шалонского. Отвращение, чувствуемое им к хозяину до-
ма, удвоилось при виде этой бесчеловечной забавы, кото-
рая кончилась тем, что посиневшего от холода и едва жи-
80
вого старика оттащили в застольную. Вслед за сим по-
тешным зрелищем вошел опять тот же знакомец боярина
и пригласил Юрия идти за собою. Пройдя одну неболь-
шую комнату, провожатый его отворил обитые красным
сукном: двери и ввел его в покой, которого стены были
обтянуты голландскою позолоченной кожей. Перед боль-
шим столом, на высоких резных креслах, сидел человек
лет пятидесяти. Бледное лицо, носящее на себе отпечаток
сильных, необузданных страстей; редкая с проседью боро-
да и серые небольшие глаза^ которые, сверкая из-под на-
супленных бровей, казалось, готовы были от малейшего
прекословия запылать бешенством, — все это вместе со-
ставляло наружность вовсе не привлекательную. Подбри-
тые на польский образец волосы, низко повязанный ку-
шак по длинному штофному кафтану придавали ему вид
богатого польского пана; но в то же время надетая на-
распашку, сверх кафтана, с золотыми петлицами ферязь
напоминала пышную одежду бояр русских. Юрию нетруд-
но было отгадать, что он видит перед собой боярина Кру-
чину. Поклонясь вежливо, он подал ему обернутое шелко-
вым снурком письмо папа Гонсевского.
— Давно ли ты из Москвы? — спросил боярин, раз-
вертывая письмо.
— Осьмой день, Тимофей Федорович.
— Осьмой день! Хорошего же гонца выбрал мой буду-
щий зять! Ну, молодец, если б ты служил мне, а не пану
Гонсевскому...
— Я служу одному царю русскому, Владиславу, —
прервал хладнокровно Юрий.
— В самом деле! Да кто же ты таков, верный слуга
царя Владислава? — спросил насмешливо Кручина.
— Юрий, сын боярина Димитрия Милославского.
— Димитрия Милославского!.. Закоснелого ненавист-
ника поляков?.. И ты сын его?.. Но все равно!.. Садись,
Юрий Дмитрич. Дивог что пан Гонсевский не нашел ни-
кого прислать ко мне, кроме тебя.
— Я из дружбы к нему взялся отвезти к тебе эту гра-
моту.
— Сын боярина Милославского величает польского
королевича царем русским... зовет Гонсевского своим дру-
гом... диковинка! Так поэтому и твой отец за ум хва-
тился?
— Его уж нет давно на свете.
— Вот что!.. Не осуди, Юрий Дмитрич: я прочту, о
чем ко мне пан Гонсевский в своем листу пишет.
Стояти заодно 81
Юрий заметил, что боярин, читая письмо, становился
час от часу пасмурнее: досада и нетерпение изображались
на лице его.
— Нет, — сказал оп, дочитав письмо, — с ними доб-
ром не разделаешься! По мне бы с корнем вон! Я бы вспа-
хал и засеял место, на котором стоит этот разбойничий
городишко!.. Вот что в своем листу пишет ко мне Гонсев-
ский, — продолжал он, обращаясь к Юрию, — до него
дошел слух, что неугомонные нижегородцы набирают ис-
подтишка войско, так оп желает, чтоб я отправил тебя в
Нижний поразведать, что там делается, и, если можно,
преклонить главных зачинщиков к покорности, обещая им
милость королевскую. Он, дескать, сын боярина москов-
ского, который славился своею ненавистью к полякам, так
пример его может вразумить этих малоумных: когда-де
сын Димитрия Милославского целовал крест королевичу
польскому, так уж, видно, так и быть должно.
— Я с радостию готов исполнить поручение Гопсев-
ского, — отвечал Юрий, — ибо уверен в душе моей, что
избрание Владислава спасет от конечной гибели наше оте-
чество.
— Да, да, — прервал боярин, — мирвольте этим бун-
товщикам! Уговаривайте их! Дождетесь того, что все ни-
зовые города к ним пристанут, и тогда попытайтесь их
унять. Нет, господа москвичи! Не словом ласковым усми-
ряют непокорных, а мечом и огнем. Гопсевский прислал
сюда папа Тишкевича с региментом; но этим их пе запу-
гаешь. Если б оп меня послушался и отправил поболее
войска, то давным бы давно не осталось в Нижнем брев-
на на бревне, камня па камне!
— Невесело, боярин, правой.рукой отсекать себе ле-
вую; нерадостно русскому восставать протпву русского.
Мало ли и так пролито крови христианской! Не одпа ты-
сяча православных легла под Москвою! И пе противны ли
господу богу молитвы тех, коих руки облиты кровию
братьев?
Боярин Кручина поглядел пристально па Юрия и с на-
смешливой улыбкою спросил его: на котором году желает
оп сделаться схимником и ради чего вместо четок прице-
пил саблю к своему поясу?
— Что я умею владеть саблею, боярин, — сказал
Юрий, — это знают враги России; а удостоюсь ли быть
схимником, про то ведает один господь.
— Да не думаешь ли ты, сердобольный посланник
Гонсевского, — продолжал боярин, — что нижегородцы
82
будут к тебе так же милосерды и побоятся умертвить те-
бя, как предателя и слугу короля польского?
— И дело б сделали, если б я, Юрий Милославский,
был слугою короля польского.
— Ого, молодчик!.. Да ты что-то крупно поговарива-
ешь! — сказал Кручина, нахмурив свои густые брови.
— Да, боярин, — продолжал Юрий, — я служу не
польскому королю, а царю русскому, Владиславу.
— Но Сигизмунд разве не отец его?
— Его, а не наш. Так думает вся Москва, так думают
все русские.
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты
еще молоденек, не тебе учить стариков; мы знаем лучше
вашего, что пригоднее для земли русской. Сегодня ты от-
дохнешь, Юрий Дмитрич, а завтра чем свет отправишься
в дорогу: я дам тебе грамоту к приятелю моему, боярину
Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во
всем советоваться с этим испытанным в делах и прозор-
ливым мужем. Пускай на первый случай нижегород' я
присягнут хотя Владиславу; а там... что бог даст! От сына
до отца недалеко...
— Нет, боярин, пока русские не переродились...
— Добро, мы поговорим об этом после. Знай только,
Юрий Дмитрич, что в сильную бурю на поврежденном
корабле правит рулем не малое дитя, а опытный кормчий.
Но у меня есть нужные дела... Итак, не взыщи... Прощай
покамест! Не с ума ли сошел Гонсевский! — продолжал
боярин, провожая глазами выходящего Юрия. — При-
слать ко мне этого мальчишку, который беспрестанно
твердит о Владиславе да об отечестве! Видно, у них в Мо-
скве-то ум за разум зашел! Добро, молодчик! Ты поедешь
в Нижний, и что б у тебя на уме ни было, а меня не про-
ведешь: или будешь плясать по моей дудке, или...
Боярин свистнул и спросил вошедшего слугу: приехал
ли из города его стремянный Омляш?
— Сейчас слез с лошади, государь, — отвечал слу-
житель.
— Скажи, чтоб он никому не показывался, а при гел
бы ко мне тайком, через садовую калитку, и был бы готов
к отъезду. Ступай!.. Да позови ко мне Власьевну.
Через несколько минут вошла в покой старушка лет
шестидесяти, в шелковом шушуне и малиновой, обложен-
ной мехом шапочке. Помолясь иконам, она низко поклони-
лась боярину и, сложив смиренно руки, ожидала в почти-
тельном молчании приказаний своего господина.
6*
83
— Ну что, Власьевна, — спросил боярин, — пораду-
ешь ли ты меня? Какова Настенька?
— Вое так же, батюшка Тимофей Федорович! Ничего
не кушает, сна вовсе нет; всю ночь прометалась из сторо-
ны в сторону, все изволит тосковать, а о чем — сама не
знает1! Уж я ее спрашивала; «Что ты, мое дитятко, что ты,
моя радость? Что с тобою делается?..» — «Вольна, мамуш-
ка!» — вот и весь ответ; а что болит, бог весть!
Боярин призадумался. Дурной гражданин едва ли мо-
жет быть хорошим отцом; но и дикие звери любят детей
своих, а сверх того, честолюбивый боярин видел в ней
будущую супругу любимца короля польского; она была
для него вернейшим средством к достижению почестей и
могущества, составлявших единственный предмет всех
тайных дум и нетерпеливых его желаний. Помолчав не-
сколько времени, он спросил: употребляла ли больная
снадобья, которые оставил ей польский врач перед отъез-
дом своим в Москву?
— 3, эх, батюшка Тимофей Федорович! — отвечала
старушка, покачав головою. — С этих-то снадобьев никак
ей хуже сделалось. Воля твоя, боярин, гневайся на меня,
если хочешь, а я стою в том, что Анастасье Тимофеевне
попритчилось недаром. Нет, отец мой, неспроста она хво-
рать изволит.
— Так ты думаешь, Власьевна, что она испорчена?
— Испорчена, батюшка, видит бог, испорчена1!
— Я плохо этому верю; ну да если ничто не помогает,
так делать нечего: поговори с Кудимычем.
— Я уж и без твоего боярского приказа хотела с ним
об этом словечко перемолвить; да говорят, будто бы здесь
есть какой-то прохожий, который и Кудимыча за пояс за-
ткнул. Так не прикажешь ли, Тимофей Федорович, ему
поклониться? Он теперь на селе у приказчика Фомы пи-
рует с молодыми.
— Хорошо, пошли за ним: пусть посмотрит Настень-
ку. Да скажи ему: если он ей пособит, то просил бы у ме-
ня чего хочет; но если ей сделает хуже, то, даром что
он колдун, не ©творожится... Запорю батогами!.. Ну, сту-
пай, — продолжал боярин, вставая. — Через час, а мо-
жет быть, и прежде, я приду к вам и взгляну сам на
больную.
Меж тем дворянин, которому поручено было угощать
Юрия, пройдя через все комнаты, ввел его в один боковой
покой, в котором стояло несколько кроватей без пологов.
— Вот здесь, — сказал он, — отдыхают гости бояри-
84
на. Не хочешь ли и ты успокоиться или перекусить чего-
нибудь? Дорожному человеку во всякое время есть хо-
чется.
— Благодарю, — отвечал Юрий, — я не голоден, а же-
лал бы отдохнуть.
— Так не чинись, боярин, приляг и засни; нынче же
обедать будут поздно. Тимофей Федорович хочет поряд-
ком угостить пана Тишкевича, который сегодня прибыл
сюда с своим региментом. Доброго сна, Юрий Дмитрич!
А я теперь пойду и взгляну, прибрали ли твоих коней.
Юрий, оставшись один, подошел к окну, из которого
виден был сад, или, по-тогдашнему, огород, который и в
наше время пе заслужил бы другого названия. Полсотни
толстых лип, две или три куртины плодовитых деревьев,
большой пруд с жирными карасями, множество кустов
смородины и малины и несколько гряд с овощами — вот
что заменяло тогда нынешние красивые аллеи, беседки,
каскады и сюрпризы. Юрию показалось, что кто-то идет
по саду, вдоль забора между кустов. Он не обратил бы на
это никакого внимания, если б этот человек не походил
на вора, который хочет пробраться так, чтоб его никто пе
заметил; он шел сугробом, потому что проложенная по
саду тропинка была слишком на виду, и, как будто бы с
робостию, оглядывался на все стороны. По отдалению
Юрий пе мог рассмотреть его в лицо, но заметил, что он
высокого роста и сложен богатырем. Желая хотя немного
отдохнуть, Милославский, не раздеваясь, прилег на одну
из кроватей. Несмотря на усталость, он долго не мог за-
снуть: как тяжелый свинец, неизъяснимая грусть лежала
на его сердце; все светлые мечты, все радостные надежды,
свобода, счастие отечества — все, что наполняло востор-
гом его душу, заменилось каким-то мрачным предчув-
ствием. Слова боярина Кручины, а более всего взятие
Смоленска доказывали ему, что с избранием Владислава
не прекратились бедствия России. Междоусобная война,
торжество врагов и, наконец, порабощение отечества во
всей ужасной истине своей представились его воображе-
нию. Час от часу билось сильнее сердце пламенного юно-
ши, кровь волновалась в его жилах, но усталость взяла
свое: глаза его сомкнулись, мечты облеклись в одежду
истины, и сновидение перенесло Юрия в первопрестоль-
ный град царства Русского. Ему казалось, что все небо
подернуто густым туманом; что он вместе с толпою по-
крытых рубищем и горько плачущих граждан московских
подходит к Грановитой палате; что на высоком царском
85
тереме развевается красное знамя с изображением одно-
главого орла. Юрий с ужасом отвращает свои взоры... и
вот перед ним древний храм Спаса на Бору; церковные
двери растворены, он входит, и кто ж спешит к нему на-
встречу?.. Она! Тихий, едва слышный шепот долетает до
ушей его: «Я долго, долго дожидалась тебя, мой суженый!
Поспешим... Священник готов; он ждет нас у налоя; пой-
дем!» С безмолвным восторгом Юрий прижимает к серд-
цу ее руку... И вот уже они стоят рядом... Им подают
брачные свечи... Вдруг буйные крики раздаются у дверей.
Толпа поляков врывается во внутренность храма и с не-
истовым хохотом окружает невесту; Юрий ищет своей саб-
ли — ее нет; хочет броситься на злодеев, но онемевшие
члены ему не повинуются. С воплем отчаяния, в совер-
шенном бессилии, он повергается на хладный церковный
помост, теряет чувства и снова, как будто б пробудясь от
сна, видит себя посреди Красной площади. Над ним ясные
небеса... Кругом толпится народ... Радость на всех лицах...
Тихое, очаровательное пение раздается в храмах господ-
них; вдали, сквозь тонкий туман на северо-востоке, из-за
стен незнакомой ему святой обители показывается восхо-
дящее солнце... Она опять возле него; на правой руке ее
обручальный перстень... Со взором, исполненным неизъяс-
нимой нежности, она говорит ему: «Радость дней моих, не-
наглядный мой! Посмотри: видишь ли, как восходит солн-
це русское?.. Скоро, скоро заблистает в ярких лучах его
паша милая родипа!.. Смотри: вот гонит оно остатки
грозных туч, которые вдали, как гробовой покров, черне-
ются на западе...» Но вдруг Юрий снова видит польских
воинов, снова слышит вопли отчаяния... Она опять исчез-
ла, и он один, как горький сирота; скитается по опустелым
улицам московским или в мучительной тоске сидит посре-
ди пирующих врагов и слышит с ужасом громкие воскли-
цания: «Да здравствует Сигизмунд, король польский и
царь русский!»
VIII
Покуда Юрий спит и обманчивые сновидения попере-
менно то терзают, то услаждают его душу, мы должны
возвратиться к новобрачным, которых оставили посреди
улицы. Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша вме-
шался в толпу гостей, а Кудимыч шел впереди всего по-
езда. Толпа парода, провожавшая молодых, ежеминутно
увеличивалась: старики, женщины и дети выбегали из
86
хижин; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожида-
ние; полуодетые, босые ребятишки, дрожа от страха и хо-
лода, забегали вперед и робко посматривали на колдуна,
который, приближаясь к дому новобрачных, останавли-
вался на каждом шагу и смотрел внимательно кругом се-
бя, показывая приметное беспокойство. Не дойдя несколь-
ко шагов до ворот избы, он вдруг остановился, задрожал
и, оборотясь назад, закричал диким голосом:
— Стойте, ребята! Никто ни с места!
Глухой шепот пробежал по толпе; передние стали пя-
титься назад, задние полезли вперед, следуя народной по-
словице: «на людях и смерть красна», каждый прижимал-
ся к своему соседу, и, несмотря па ужасную тесноту, один
Кирша вышел вперед.
Меж тем Кудимыч делал необычайные усилия, чтоб
подойти к воротам; казалось, какая-то невидимая сила тя-
нула его назад, и каждый раз, как он подымал ногу, чтоб
перешагнуть через подворотню, его отбрасывало на не-
сколько шагов; пот градом катился с его лица. Наконец
после многих тщетных усилий он, задыхаясь, повалился
на землю и прохрипел едва внятным голосом:
— Ох, неловко!.. Неладно, ребята!.. Чур меня, чур!..
Никто не моги трогаться с места!.. Ох, батюшки, недаро-
вое! Быть беде!..
От этих ужасных слов шарахнулась вся толпа; у мно-
гих волосы стали дыбом, а молодая почти без чувств упа-
ла на руки к своему отцу, который трясся и дрожал, как
в злой лихорадке.
— Что нам делать? — спросил дьяк, заикаясь от
страха.
— Погоди! Дай попытаюсь еще, — отвечал Кудимыч,
приподнимаясь с трудом на ноги. Он пробормотал не-
сколько невнятных слов, дунул на все четыре стороны и
вдруг с разбега перепрыгнул через подворотню.
— Ну, теперь не бойтесь ничего! — закричал оп. —
Наша взяла! Все за мной!
Он несколько раз должен был повторить это приглаше-
ние, прежде чем молодые, родня и гости решились за ним
следовать; наконец пример Кирши, который по первому
призыву вошел на двор, подействовал над всеми.
Кудимыч, подойдя к дверям избы, остановился, и когда
сени наполнились людьми, то он, оборотясь назад, ска-
зал:
— Я войду последний, а вы ступайте вперед и посмот-
рите, как разделаюсь при вас с этой старой ведьмой.
87
Тут снова начались церемонии: приказчик предлагал
дьяку идти вперед, дьяк уступал эту честь приказчику.
— Помилуй, батюшка, — сказал наконец послед-
ний, — я здесь хозяин в дому, а ты гость: так милости
просим.
— Ни, ни, Фома Кондратьич! — отвечал дьяк. — Ты
первый служебник боярский, и непригоже мне, как фаль-
шеру и прокурату, не отдавать подобающей тебе чести.
— Ну, если так, пожалуй, я войду, — сказал приказ-
чик, в котором утешенное самолюбие победило на минуту
весь страх. Он перекрестился, шагнул через порог и вдруг,
отскоча с ужасом, закричал: — Чур меня, чур! Там кто-то
нашептывает... Иди кто хочет, я ни за что не пойду...
— Пустите меня, — сказал Кирша, — я не робкого
десятка и никакой колдуньи не испугаюсь.
— Ступай, молодец, ступай! — закричали многие из
гостей.
— Пускай идет, — шепнул приказчик дьяку. — Над
ним бы и тряслось! Это какой-то прохожий, так не велика
беда!
Кирша вошел и расположился преспокойно в переднем
углу. Когда же приказчик, а за ним молодые и вся свадеб-
ная компания перебрались понемногу в избу, то взоры
обратились на уродливую старуху, которая, сидя на пола-
тях, покачивалась из стороны в сторону и шептала какие-
то варварские слова. Кирша заметил на полу, под самыми
полатями, несколько снопов соломы, как будто без наме-
рения брошенных, которые тотчас напомнили ему, чем
должна кончиться вся комедия.
— Ну, теперь садитесь все по лавкам, — закричал из
сеней Кудимыч, — да сидите смирно! никто не шевелись!
Едва приказ был исполнен, как он с одного скачка
очутился посреди избы, и в то же время старуха с диким
воплем стремглав слетела с полатей и растянулась на со-
ломе.
Все присутствующие, выключая Киршу, вскрикнули
от удивления и ужаса.
— Что, Григорьевна, будешь ли напредки со мною
схватываться? — сказал торжественно Кудимыч.
— Виновата, виновата! — завизжала старуха.
— Ага, покорилась, старая ведьма!
— Виновата, отец мой! Виновата!
— То-то, виновата! Знай сверчок свой шесток.
— Виновата, Архип Кудимович!
— Ну, так и быть! Повинную голову и меч не сечет;
88
я ж человек незлой и лиха не помню. Добро, вставай, Гри-
горьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее
за стол да угости хорошенько, — продолжал Кудимыч
вполголоса, обращаясь к приказчику. — Не надо с ней
ссориться: неровен час, меня не случится... Да, что грех
таить! И я насилу с ней справился: сильна, проклятая!
— Милости просим, матушка, Пелагея Григорьевна! —
сказал приветливо хозяин. — Садись-ка вот здесь, возле
Кудимыча. Да скажи, пожалуйста: за что такая неми-
лость? Мы, кажись, всегда в ладу живали.
— Нет, батюшка! — отвечала с низким поклоном ста-
руха. — Против тебя у меня никакого умысла не было; а,
правду сказать, хотелось потягаться с Архипом Куди-
мовичем.
— Да, видно, не под силу пришел! — прервал, усме-
хаясь, колдун. — Вперед наука: не спросясь броду, не
суйся в воду. Ну, да что об этом толковать! Кто старое
помянет, тому глаз вон! Теперь речь не о том: пора за
хозяйский хлеб и соль приниматься.
В одну минуту весь стол покрылся разными похлебка-
ми. Сначала все ели молча; но дружки так усердно потче-
вали гостей вином и брагою, что вскоре все яз.ки при-
шли в движение и общий разговор становился час от часу
шумнее. Один Кирша молчал; многим из гостей и самому
хозяину казалось весьма чудным поведение незнакомца,
который, не будучи приглашен на свадьбу, занял первое
место, ел за двоих и не говорил ни с кем ни слова; но са-
мое это равнодушие, воинственный вид, а более всего сме-
лость, им оказанная, внушали к пему во всех присутству-
ющих какое-то невольное уважение; все посматривали па
него с любопытством, но никто не решался с ним заго-
ворить.
В числе гостей была одна пожилая сепная девушка,
которая, пошептав с хозяином, обратилась к Кудимычу и
спросила его: не может ли он пособить ее горю?
— Неравно горе, матушка Татьяна Ивановна! — отве-
чал Кудимыч, которого несколько чарок вина развесели-
ло порядком. — Если ты попросишь, чтоб я убавил тебе
годков пяток, так воля твоя — пе могу.
— Вот еще что вздумал! — сказала сенная девушка с
досадою. — Разве я перестарок какой! Не о том речь, Ку-
димыч; на боярском дворе сделалась пропажа.
— Уж не коня ли свели?
— Нет, красна пропали. Вчера я сама их видела: они
белились на боярском огороде, а сегодня сгинули да про-
89
пали. Ночью была погода, так и следу не осталось: не
знаем, на кого подумать.
— Что, видно, без меня дело не обойдется?
— То-то и есть, Архип Кудимович: выкупи из беды,
родимый! Ведь я за них в ответе.
— Пожалуй, я не прочь!.. Иль нет: пускай на мировой
вся честь Григорьевне. Ну-ка, родная, покажи свою
удаль!
— Смею ли я при тебе, Архип Кудимович! — отвеча-
ла смиренно Григорьевна.
— Полно ломаться-то, голубушка! Я уж поработал,
теперь очередь за тобою.
— Ну, если ты велишь, родимый, так делать нечего.
Подайте мне ковш воды.
При самом начале этого разговора глубокая тишина
распространилась по всей избе: говоруны замолкли, друж-
ки унялись потчевать, голодные перестали есть; один
Кирша, не обращая ни малейшего внимания на колдуна и
колдунью, ел и пил по-прежнему. Григорьевне подали
ковшик с водой. Пошептав над ним несколько минут, она
начала пристально смотреть на поверхность воды.
— Ах, батюшки-светы! — сказала она наконец, пока-
чав головою. — Кто бы мог подумать!.. Мужик богатый,
семейный, а пустился на такое дело!..
— Кого ж ты видишь? — спросил с нетерпением при-
казчик. — Говори!
— Нет, батюшка, пе могу: жаль вымолвить. На вот,
смотри сам.
— Я ничего не вижу, — сказал приказчик, посмотрев
на воду.
— А видишь ли ты, где боярские красна? — спросила
сенная девушка.
— Вижу, — отвечала Григорьевна, — они в овине, на
гумне у Федьки Хомяка.
— Так это он? — вскричал приказчик. — Тем лучше!
Я уж давно до него добираюсь. Терпеть пе могу этого бу-
яна; сущий разбойник, и перед моим писарем шапки не
ломает!.. Эй, ребята, сбегай кто-нибудь на гумно к Хо-
мяку!
Один из дружек вышел поспешно из избы.
— Ну, Григорьевна! Я не ожидал от тебя такой пры-
ти, — сказал Кудимыч, — хоть бы мне, так впору. Точно,
точно! — прибавил он, посмотрев в ковш с водою. —
Красна украл Федька Хомяк, и они теперь у него запря-
таны в овине.
90
— Вы лжете оба! — закричал громовым голосом Кир-
ша. Кудимыч вздрогнул, Григорьевна побледнела, и все
взоры обратились на запорожца. — Я вас выучу колдо-
вать, негодные! — продолжал Кирша. — Вы говорите, что
красна в овине у Федьки Хомяка?
— Ну да, — сказал Кудимыч, оправясь от первого за-
мешательства. — Что ты, лучше моего, что ль, азо
знаешь?
— Видно, лучше. Их там нет.
— Как пет? — вскричала Григорьевна.
— Да, голубушка! — отвечал спокойно Кирша* —
Не за свое ремесло ты принялася, да и за выучку больно
дешево платишь. Нет, тетка, одним штофом наливки и пи-
рогом не отделаешься.
От этих неожиданных слов Кудимыч и Григорьевна
едва усидели на лавке; их страх удвоился, когда вошед-
ший дружка объявил, что не нашел красен в показанном
месте.
— Да где ж они? — спросила торопливо сенная де-
вушка.
— Небойсь найдутся, — сказал Кирша. — Пошлите
кого-нибудь разрыть снег на задах, подле самой ча-
совни.
Несколько гостей, не ожидая приказания, побежали
вон из избы.
— Послушай, господин приказчик, — продолжал Кир-
ша, — не греши на Федьку Хомяка: он ни в чем не вино-
ват. Не правда ли, Кудимыч?.. Ну, что ты молчишь? Ты
знаешь, что не он украл красна.
Несчастный колдун сидел неподвижно, как истукан,
поглядывал с ужасом на Киршу и не мог выговорить ни
слова.
— Эге, брат! Так ты вздумал отмалчиваться? — за-
кричал запорожец. — Да вот постой, любезный, я тебе
язычок развяжу! Подайте-ка мне решето да кочан капу-
сты; у меня и сам вор заговорит!
Кудимыч затрясся как осиновый лист.
— Помилуй! — прошептал он трепещущим голо-
сом. — Твой верх — покоряюсь!
— Что, брат, жутко пришло!
— Не губи меня, окаянного!
— А ты разве не хотел погубить Федьку Хомяка?
Нет, нет... Давайте решето!
— Пусти душу на покаяние! — продолжал Кудимыч,
повалясь в ноги запорожцу. — Не зарежь без ножа!
91
Да кланяйся, дура! — шепнул он Григорьевне, которая
также упала на колена перед Киршею.
— И слушать не хочу! — отвечал запорожец. — Нет
вам милости, негодные! Ну, что ж стали? Подавайте ко-
чан капусты!
— Помилуй! — завопил Кудимыч, — Зарок тебе даю,
родимый, — век не стану колдовать.
— Полно, пе будешь ли?
— Видит бог, не буду!
— И других не станешь учить?
— Не стану, батюшка!
— Ну, так и быть! Пусть на свадьбе никто не горюет.
Бог тебя простит, только вперед не за свое дело не берись
и знай, хоть меня здесь и не будет, а если я проведаю, что
ты опять ворожишь, то у тебя тот же час язык отымется.
В продолжение этой странной сцены удивление при-
сутствующих дошло до высочайшей степени: они видели
ужас Кудимыча, но никто не понимал настоящей его при-
чины.
— Что это значит? — спросил наконец дьяк приказ-
чика.
— Как что! Разве не видишь, что дока на доку на-
шел.
— Вот что! Ну, Фома Кондратьич! Мудрен этот прохо-
жий. Смотри-ка, смотри! Вон и холст несут.
Сенная девушка с радостным криком схватила холст,
который внесли в избу.
— Слава тебе, господи! — сказала опа, осмотрев все
куски. — Целехонек!.. Побегу к Власьевне и обрадую ее;
а то мы не знали, как и доложить об этом боярину.
— Чего ж вы дожидаетесь? —’ спросил Кирша Куди-
мыча и Григорьевну. — Я вас простил, так убирайтесь
вон! Чтоб и духу вашего здесь не пахло!
Пристыженный колдун, не отвечая ни слова, вышел
вон из избы; но Григорьевна, наклонясь к Кирше, сказа-
ла вполголоса:
— Не погневайся, отец мой! Я вижу, Кудимыч плохой
знахарь: вот если б твоя милость взял меня на выучку...
— Молчи, старая дура! — закричал Кирша. — Пошла
вон! А не то у меня опять полетишь с полатей, да только
солому-то я велю прибрать.
Григорьевна, не смея продолжать разговора с грозным
незнакомцем, отвесила низкий поклон всей компании и
побрела вслед за Кудимычем.
— А позволь спросить твою милость, имени и отчест-
92
ва не знаю, — сказал приказчик запорожцу, — откуда из-
волишь идти и куда?
— Издалека, добрый человек; а иду туда, куда бог
приведет.
— По всему видно, что ты путем пошатался на белом
свете.
— Да, и так пошатался, что пора бы на покой.
— А что, господин честной, верно, ты за морем на-
брался такой премудрости?
— Бывал и за морем; всего натерпелся и у басурма-
нов был в полону.
— Ой ли! Где же это? Чай, далеко отсюда?
— Далеконько... за Хвалынским морем.
— Что это, за Казанью, что ль?
— Нет, подалее: за Астраханью.
— Что, ваша милость, какова там земля? Неужли-то
господь бог также благодать свою посылает и на этот по-
ганый народ, как и на нас, православных?
— Видно, что так. Знатная земля! Всего довольно: и
серебра, и золота, и самоцветных камней, и всякого съест-
ного. Зимой только бог их обидел.
— Как так? Да неужели у них вовсе зимы нет?
— Ни снегу нейдет, ни вода не мерзнет.
— Ах, батюшки-светы! — вскричал приказчик, всплес-
нув руками. — Экая диковинка! Вовсе нет зимы! Подлин-
но божье наказанье! Да поделом им, басурманам!
— Эх, Фома Кондратьич! — шепнул дьяк при-
казчику. — Да разве не видишь, что он издевается над
нами!
— Порасскажи-ка нам, добрый человек, — сказал
один из гостей, — что там еще диковинного есть?
— Пожалуй, да вот если б здесь нашлась чарка-дру-
гая романеи, так веселей бы рассказывать.
— Для дорогого гостя как не найти, — сказал приказ-
чик. — Эй, Марфа! Вынь-ка там из поставца, с верхней
полки, склянку с романеею. Да смотри, — прибавил он
потихоньку, — подай ту, что стоит направо: опа уж по-
чата.
Романею подали; гости придвинулись поближе к за-
порожцу, который, выпив за здоровье молодых, принялся
рассказывать всякую всячину: о басурманской вере пер-
сиян, об Араратской горе, о степях непроходимых, о золо-
том песке, о медовых реках, о слонах и верблюдах; мешал
правду с небылицами и до того занял хозяина и гостей
своими рассказами, что никто пе заметил вошедшего слу-
93
гу, который, переговори с работницею Марфою, подошел к
Кирше и, поклонясь ему ласково, объявбл, что его требу-
ют на боярский двор.
IX
Мы попросим теперь читателей последовать за нами
во внутренность терема боярской дочери, Анастасьи Тимо-
феевны. Занимаемая ею половина состояла из двух про-
сторных комнат. Вокруг ничем не обитых стен первой, на
широких лавках, сидели за пряжею дворовые девушки;
глубокая тишина, наблюдаемая в этом покое, прерывалась
только изредка тихим шепотом двух соседок или стуком
веретена, падающего на пол. Вторая комната была вся
обита красным сукном; в правом углу стоял раззолочен-
ный кивот с иконами, в богатых серебряных окладах; не-
сколько огромных, обитых жестью сундуков, с приданым
и нарядами боярышни, занимали всю левую сторону
покоя; в одном простенке висело четырехугольное зерка-
ло в узорчатых рамках и шитое золотом и шелками поло-
тенце. Прямо против дверей стояла высокая кровать с
штофным пологом; кругом ее, на небольших скамейках,
сидели Власьевна и несколько ближних сенных девушек;
одни перенизывали дорогие монисты * из крупных бур-
митских зерен, другие разноцветными шелками и золотом
вышивали в пяльцах. На их румяных лицах цвела моло-
дость, красота и здоровье; но веселость не оживляла яс-
ных очей их. Утирая украдкой слезы, они посматривали
печально на молодую госпожу свою, которая, облокотись
правой рукой на изголовье, была погружена в глубокую
задумчивость. Краса садов, пышная роза, и увядая, пре-
краснее свежих полевых цветов: так точно, несмотря на
изнурительную болезнь, дочь боярская казалась прекрас-
нее всех ее окружающих девиц. Изредка грустная улыб-
ка, напоминающая прелестное сравнение одного русского
стихотворца:
Улыбка горести подобна
На гроб положенным цветам... —
появлялась па розовых устах ее. Восточный жемчуг, ко-
торым украшены были ее блестящие зарукавья и белое
как снег покрывало, не превосходили белизною ее блед-
ного лица, па котором ясно изображались следы беспре-
* Ожерелья. (Примеч. авт.)
94
рывных душевных страданий. Казалось, в ее потухших,
неподвижных взорах можно было сосчитать все ночи, про-
веденные без сна в терзаниях мучительной тоски, попят-
ной только для тех, которые, подобно ей, страдали, не раз-
деляя ни с кем своей горести. Богатый парчовый опа-
шень *, небрежно накинутый сверх легкой объяринной
ферязи **, широкая золотая лента с жемчужной под-
вязью, большие изумрудные серьги, драгоценные зару-
кавья, одним словом, весь пышный наряд ее представлял
разительную противоположность с видом глубокого уны-
ния, которое изображалось во всех чертах лица ее.
— Ну, что ж ты молчишь, Терептьич? — сказала
Власьевна, оборотясь к дверям, подле которых стоял сле-
пой старик в поношенном синем кафтане. — Видишь, бо-
ярышня призадумалась; начни другую сказку, да, смотри,
повеселее.
— Слушаю, матушка Аграфена Власьевна, — отве-
чал слепой с низким поклоном. — Да, кажись, и та, что
я рассказывал...
— И полно, батюшка, что в ней хорошего! «Царевна
полюбила доброго молодца, злые люди их разлучили... а
там Змей Горыныч унес ее за тридевять земель в триде-
сятое государство, и она, бедная сиротинка, без милого
дружка и без кровных, зачахла с тоски-кручины...» Ну,
что тут веселого?
— Из сказки слова не выкинешь, матушка Аграфена
Власьевна.
— Вот то-то и есть: расскажи другую.
— В угоду ли вам будет повесть о славном князе Вла-
димпрге, Киевском Солнышке, Святославиче, и о сильном
его, могучем богатыре Добрыне Никитиче?
— Ну, ну, рассказывай! Мы послушаем.
Слепой рассказчик разгладил свою бороду, выправил
усы и начал:
— «Не вихри, не ветры в полях подымаются, не буй-
ные крутят пыль черную: выезжает то сильный, могучий
богатырь Добрыпя Никитич па своем копе богатырском,
с одним Торопом слугой; па нем доспехи ратные как сол-
нышко горят; па серебряной цепи висит меч-кладенец в
полтораста пуд; во правой руке копье булатное, на коне
сбруя красна золота. Оп подъезжает ко святому граду
* Женское верхнее платье с длинными, висячими до земли
рукавами и большим капюшоном. (Примеч. авт.)
** Женская ферязь — платье почти одинакового покроя
с нынешТОми сарафанами. (Примеч. авт.)
95
Киеву... глядит: в заповедных лугах кпяженетских раски-
нуты шатры басурманские, несметно войско облегает сте-
ны киевские. Завидя силу поганую, могучий Добрыня
вскрикивает богатырским голосом, засвистывает молодец-
ким посвистом. От того ли посвисту сыр-бор преклоняется
и лист с деревьев осыпается; он бьет коня по крутым реб-
рам; богатырский конь разъяряется, мечет из-под копыт
по сенной копне; бежит в поля, земля дрожит, изо рта
пламя пышет, из ноздрей дым столбом. Богатырь гонит
силу поганую: где конем вернет — там улица, где копьем
махнет — с переулками, где мечом рубнет — нету ты-
сячи...»
— Довольно; будет, Терентьич, — прервала тихим го-
лосом прекрасная Анастасья. — Ты уж устал. Мамушка,
вели дать ему чарку водки.
— Да выслушай, родная, — сказала Власьевна. —
Может статься, он и поразвеселит тебя.
— Нет, мамушка, меня ничто не развеселит.
— Ну, власть твоя, сударыня! Ступай, Терентьич. Эй
вы, красные девицы! Сведите его вниз; ведь он, пожалуй,
сослепу-то расшибется. Ну, матушка Анастасья Тимофе-
евна, — продолжала она, — уж я, право, и не придумаю,
что с тобою делать! Не позвать ли Афоньку-дурака?
— Ах, нет, пе надобно.
— Сем кликнем, родная! Да позовем дуру Матрешку;
они поболтают, побранятся меж собой; а чтоб распоте-
шить тебя, так, пожалуй, и подерутся, матушка.
— Зачем ты меня сегодня нарядила, мамушка? — ска-
зала со вздохом Анастасья. — Мне и без нарядов так тя-
жело... так тошно!..
— И, светик мой! Да как же тебе сегодня не быть на-
рядною? Авось бог поможет нам вниз сойти. Ведь у ба-
тюшки твоего сегодня пир горой: какой-то большой поль-
ский пан будет.
— Какой пан?.. Откуда? — вскричала Анастасья.
— Чего ж ты испугалась, родимая? Ну, так и есть!
Ты, верно, подумала?.. Вот то-то и беда! Пан, да не тот.
— Слава богу!
— Ох вы девушки, девушки! Все-то вы на одну стать!
Не он, так слава богу! А если б он, так и нарядов бы у
нас недостало! Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан
Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан
из Москвы гонец. Уж не сюдА ли Он сбирается, чтоб об-
венчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пир-
96
ком да за свадебку... Что ты, что ты, родная? Христос с
тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица нет!
— Ничего, мамушка, пройдет!.. Все пройдет!.. — про-
шептала Анастасья едва слышным голосом. — Только,
бога ради, не говори мне о пане Гонсевском!..
— Не говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехо-
рошо! Я уж давно замечаю, что ты этого не жалуешь...
Неужли-то в самом деле?.. Да нет! Где слыхано идти
против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать же-
нихов! Нет, родимая, у нас благодаря бога не так, как за
морем: невесты сами женихов не выбирают: за кого бла-
гословят родители, за того и ступай. Поживешь, боярыш-
ня, замужем, так самой слюбится.
— Нет, мамушка! Не жилица я на этом свете.
— И, полно, матушка! Теперь-то и пожить! Жених
твой знатного рода, в славе и чести; не нашей веры —
так что ж? Прежний патриарх Гермоген не хотел вас бла-
гословить; но зато теперешний, святейший Игна-
тий, и грамоту написал к твоему батюшке, что он разре-
шает тебе идти с ним под венец. Так о чем же тебе гру-
стить?
— А разве ты знаешь, что он пришел мне по сердцу?..
Что я люблю его?
— И, что ты, родимая! Как не любить! Мало ли он да-
рил тебя и жемчугом, и золотом, и дорогими парчами, и
меня старуху вспомнил. Легко ль, подумаешь! Отсыпал
мне, голубчик, пятьдесят золотых кораблеников да на три
телогреи заморского штофа подарил. И этакой суженый
тебе не люб! Эх, матушка Анастасья Тимофеевна!
Не гневи господа бога! И что в нем охаить можно? Собою
молодец: такой дородный, осанистый! Ну, право, сродясь
лучше не видала; разве только... и то навряд — вот тот
молодой барин, что к Спасу на Бору к обедне ходил —
помнишь?.. Такой еще богомольный; всегда, бывало, при-
дет прежде нас и станет у левого клироса... Что, боярыш-
ня, повеселей стала! То-то же! Слушайся нас, старух! Са-
мой будет радостно, как па твоего муженька станут все
засматриваться... Ну вот, опять нахмурилась! О, ох, ро-
димая! Обошел тебя дурной человек!.. Да вот посмотрим,
что-то бог даст сегодня!
— Анюта, — сказала Анастасья одной молодой и пре-
красной девушке, которая ближе всех к ней сидела, —
спой эту песню... ты знаешь... ту, что я так люблю.
Анюта, не переставая вышивать в пяльцах, запела ти-
хим, по весьма приятным голосом:
7 Стояти заодно 97
Не сиди, мой друг, поздно вечером,
Ты не жги свечи воску ярого,
Ты не жди меня до полуночи!
Ах, прошли, прошли
Наши красны дни;
Наши радости
Буйный ветер унес!
Мне отец родной
И родная мать
Под венец идти
Не с тобой велят.
Не горят в небесах
По два солнышка —
Не любить двух разов
Добру молодцу!..
Я послушаюсь
Отца, матери:
Под венец пойду
Не с тобой, душа...
Обвенчаюся
Я с иной женой;
Я с иной женой —
С смертью раннею!..
Не ручей журчит,
Не река шумит:
Льются слезы
Красной девицы;
Во слезах она
Слово молвила:
«Ах ты милый мой!
Ты сердечный друг!
Не жилица я
На белом свету!..
Нет у горлинки
Двух голубчиков —
Нет у девицы
Милых двух дружков!..»*
Не сидит она поздно вечером,
А горит свеча воску ярого:
На столе стоит нов тесовый гроб —
Во гробу лежит красна девица!
— Перестань, Аннушка, — сказала Власьевна. — Ты
и на здорового человека тоску нагонишь. Что это, прости,
господи! Словно панихиду поешь!
Тут вошла одна пожилая женщина и шепнула ей что-
то на ухо.
— Хорошо, хорошо! — отвечала Власьевна. — Скажи
ему, чтоб он подождал. Анастасья Тимофеевна, — продол-
жала она, — знаешь ли что, матушка? У нас на селе те-
перь есть прохожий, про которого и невесть что расска-
зывают. Уж Кудимыч ли наш не мудрен, да и тот перед
98
ним язычок прикусил. Позволь ему, сударыня, словечка
два с тобою перемолвить... Да полно же, родная, головкою
мотать! Прикажи ему войти.
— Зачем, мамушка? На что?
— А на то, моя радость, что если он подлинно человек
досужий, то и твоей болезни поможет.
— Моей болезни... Нет, мамушка... Мне поможет одна
смерть!..
— И, полно, боярышня! Спозарапков умирать собира-
ешься! Ну что, родная, не кликнуть ли его?
— Не надобпо.
— Послушай, Анастасья Тимофеевна, ведь государь
твой батюшка изволил приказать: так власть твоя, суда-
рыня, ослушаться не смею!
— О, если батюшке угодно... так позови.
Двери отворились, и наш знакомец, Кирша, вошел в
комнату. Поклонясь на все четыре стороны, он остано-
вился у порога.
— Милости просим! — сказала Власьевна. — В доб-
рый час! Милости просим!.. Вот наша больная...
— Вижу, бабушка, — отвечал Кирша, бросив быст-
рый взгляд на Анастасью. — Вижу... Гм, гм!
— Ну, что ты скажешь, отец мой?
— Что я скажу?.. Гм, гм!
— Ахти! Что это, батюшка, ты мычать изволишь? Уж
к добру ли?
— А вот посмотрим. Мне надобно с вашей бо-
ярышней словца два перемолвить, да так, чтоб никто пе
слыхал.
— Как? Чтоб никто пе слыхал?
— Да, да; ворожбе так надобно. Станьте-ка все по-
одаль.
— Нельзя ли хоть мне?..
— Нет, бабушка, никому.
— Ну, ну! Быть по-твоему. Вставайте, девушки, отой-
демте к дверям.
Кирша подошел к Лпастасье и попросил ее показать
ему правую руку. Нехотя и с приметным отвращением она
исполнила его желание. Кирша, посмотрев пристально на
ладонь, сказал вполголоса:
— Анастасья Тимофеевна, я должен объявить правду:
тебя сглазили.
Больная взглянула с презрением на запорожца и отво-
ротилась.
— Да, да, боярышня, — повторил важно Кирша. —
7*
99
Тебя, точпо, сглазили голубые глаза одного русоволосого
молодца. Болезнь твоя вот тут — в сердце.
Бледные щеки больной вспыхнули; она взглянула не-
доверчиво на Киршу, хотела что-то сказать, но слова за-
мерли на устах ее.
— Ты нынешней зимой, — продолжал запорожец, —
в первый раз встретилась с ним в Москве.
Анастасия вздрогнула, кинула робкий взгляд вокруг
себя и устремила удивленные взоры на Киршу, который
после минутного молчания прибавил весьма тихо:
— Ты видала его почти каждый день в соборной церк-
ви... кажется... точно так: у Спаса на Бору.
Больная, отдернув торопливо свою руку, вскрикнула
оп ужаса.
— Что ты, Апастасья Тимофеевна? — спросила Влась-
евна, подбежав к кровати. — Что с тобою?
— Ничего, — отвечала Анастасья. — Отойди, мамуш-
ка, отойди!
— Если ты еще хоть раз подойдешь, старуха, то ис-
портишь все дело, — сказал сердито Кирша. — Стой вон
там да гляди издали! Пожалуй-ка мне опять свою ручку,
боярышня, — продолжал он, когда Власьевна отошла
прочь. — Вот так... гм, гм! Ну, Анастасья Тимо-
феевна, тебе жаловаться нечего; если он тебя сглазил,
то и ты ого испортила: ты крушишься о нем, а он тоску-
ет по тебе.
— Смотрите-ка, смотрите! — шепнула Власьевна де-
вушкам. — Что это с боярышней делается? Лицо как жар
горит! Ни дать ни взять как бывало прежде... Слава тебе,
господи!
— Постой-ка, боярышня, — Продолжал после неболь-
шой остановки запорожец. — Да у тебя еще другая кру-
чина, как туман осенний, на сердце лежит... Я вижу, тебя
хотят выдать замуж... за одного большого польского па-
на... Не горюй, Анастасья Тимофеевпа! Этой свадьбы не
бывать! Я скажу словца два твоему батюшке, так он не
повезет тебя в Москву, а твой жених сюда не приедет:
ему скоро будет не до этого.
— Ах, дай-то бог! — вскричала Анастасья, сложив на-
божно свои руки.
— Да, да, боярышня. Нынче времена шаткие: кто се-
годня вверху, тот завтра внизу.
— Глядите-ка. — сказала Анюта, — Анастасья Тимо-
феевна плачет, а лицо такое веселое. Что за диво!
— Нишни, Ашота, не мешай! — шепнула Власьевна,
100
стараясь вслушаться в разговор, который, по-видимому,
становился час от часу занимательнее.
— Однакож, боярышня, — продолжал запорожец, —
ты до тех пор совсем не оправишься, пока не увидишь
опять того, кто тебя сглазил, и не обойдешь вместе с ним
вокруг церковного налоя.
— С ним!.. — повторила Анастасья трепещущим го-
лосом.
— Да, да, с ним! И я вижу, — прибавил Кирша, —
что это рано или поздно, а будет.
Больная пе могла выговорить пи слова: внезапная ра-
дость оковала уста со; в номом восторге она устремила к
небесам свои взоры. Но вдруг па лице ее изобразилось
глубокое уныние, глаза померкли, и прежняя безжизнен-
ная бледность покрыла снова ее увядшие ланиты.
— Нет, — сказала она, отталкивая руку запорож-
ца, — нет!.. Покойная мать моя завещала мне возлагать
всю надежду на господа, а ты — колдун; языком твоим
говорит враг божий, враг истины. Отойди, оставь меня, со-
блазнитель, — я пе верю тебе! А если б и верила, то что
мне в этой радости, за которую пе могу и не должна бла-
годарить спасителя и матерь его, пресвятую богородицу!
— О, если так, боярышня, — сказал Кирша, — так
знай же — я не колдун и ты без греха можешь верить
словам моим.
— Ты не колдун?.. Но кто же ты?
— Для других пока останусь колдуном: без этого я пе
мог бы говорить с тобою; по вот тебе господь бог пору-
кою, и пусть меня, как труса, выгопят из Незамаповского
куропя пли, как убийцу своего брата, казака, — живого
зароют в землю, если я не такой же православный, как
и ты.
— Но каким чудом ты мог отгадать то, что знала я
одна и ведал один господь?
— Долго рассказывать, боярышня; да поверь уж моей
совести: право, я не колдун! А все-таки знаю, что Юрий
Дмитрич Милославский тебя любит, что, может статься,
вы скоро увидите друг друга... Молись богу и надейся!
А что ты не будешь за паном Гонсевским, за это тебе ру-
чается Кирша, запорожец, который знает наверное, что
его милости и всем этим иноверцам скоро придет так
жутко в Москве, как злому кошевому атаману на раде *,
* Так назывались общие собрания запорожских казаков. (При-
меч. авт.)
101
когда начнут его уличать в неправде. Где ему о свадьбе
думать! О своей голове призадумается!.. Ну что, боярыш-
ня, полегче ли тебе?
— Ах... да! — отвечала Анастасья, приложив к сердцу
свою руку.
— Теперь вы можете все подойти, — сказал Кирша,
оборотясь к дверям.
— Ну что, дитятко мое?.. — спросила торопливо
Власьевна, подбежав к больной.
— Ах, мамушка, мамушка! — отвечала, всхлипывая,
Анастасья. — Боже мой!.. Мне так легко... так весело!..
Поздравь меня, родная!.. — продолжала она, кинувшись к
ней на шею. — Анюта... вы все... Подите ко мне... Дайте
расцеловать себя!.. Боже мой! Боже мой! Не сон ли это?..
Пет, нет... Я чувствую... Мое сердце... Ах, я дышу сво-
бодно!..
Слезы градом катились из прелестных очей ее, устрем-
ленных на святые иконы.
— Подите, подите, — сказала она наконец тихим го-
лосом. — Я хочу остаться одна... Мне надобно... Я долж-
на... Ступайте, милые, оставьте меня одну!
Все вышли в другую комнату.
— Ну, батюшка, тебе честь и слава! — сказала Влась-
евна запорожцу. — На роду моем такого дива не видыва-
ла! С одного разу как рукой снял!.. Теперь смело проси у
боярина чего хочешь.
— Я за многим пе гонюсь, — отвечал Кирша, — и ес-
ли боярин пожалует мне доброго коня...
— За трех не постоит! Да не нужно ли будет тебе
еще поговорить с Апастасьеи Тимофеевной?
— Нет, не надобно. С боярином мне нужно словцо пе-
ремолвить, а для нее... Постой-ка па часок... На вот тебе...
— Что это, батюшка?.. Сухарь!
— Да, да, сухарь. Смотри: семь дней сряду давай сво-
ей боярышне пить с этого сухаря, что ей самой вздумает-
ся: воды, квасу, меду ли, все равпо.
— Слушаю, батюшка.
— Кружку наливай вровень с краями и подноси левой
рукой.
— Слушаю, батюшка.
— Всю неделю сама не пей ничего, кроме воды; а об
наливке забудь и думать!
— Как, отец мой! II перед обедом?
— И перед обедом и после обеда. Слышишь ли?
Ни капельки!
102
— Слышу, батюшка, слышу! Ведь я еще не оглохла!
Шесть дней не пить ничего, кроме воды!
— Не шесть, а ровно семь, бабушка.
— Да бишь, да! Целую педелю... Делать нечего! Не-
даром говорят, — прибавила Власьевна сквозь зубы, —
что все эти колдуны с причудами. Семь дней!.. Легко вы-
молвить!
Тут двое слуг, войдя поспешно, растворили дверь на-
стежь, и боярин Кручина вошел в комнату. Все присут-
ствующие вытянулись в нитку и отвесили молча по низко-
му поклопу; одна Власьевпа, забыв должное к нему ува-
жение, закричала громким голосом:
— Милости просим, государь Тимофей Федорович!
Милости просим!.. Что пожалуешь за радостную ве-
сточку?
— Что ты, старуха, в уме ли? — сказал боярин.
— Без ума, родимый, без ума! Ведь боярышня совсем
выздоровела!
— Возможно ли?
— Да, батюшка! Изволь сам на нее взглянуть.
Боярин вошел к своей дочери и, поговоря с нею не-
сколько минут, возвратился назад. Радость, удивление и
вместе какая-то недоверчивость изображались на лице
его; он устремил проницательный взгляд на Киршу, кото-
рый весьма равнодушно, хотя и почтительно, смотрел на
боярина.
— Как тебя зовут? — спросил наконец Кручина.
— Киршею, — отвечал запорожец.
— Давно ли ты здесь?
— сегодняшнего утра.
— Куда идешь?
— На мою родину, в Царицын.
— Когда ты проходил двором, то повстречался с слу-
гою боярина Милославского и говорил с ним. Ты его
знаешь?
— Вчера мы ночевали вместе па постоялом дворе.
— Он объявил, что ты запорожец.
— Да, я запорожский казак; но в Царицыне у меня
отец и мать.
— Не желаешь ли остаться здесь и служить мне?
— Нет, Тимофей Федорович, я хочу пожить дома.
Высокий лоб боярина покрылся морщинами; он взгля-
нул угрюмо на запорожца и, помолчав несколько времени,
продолжал:
103
— Ты облегчил болезнь моей дочери: чем могу на-
градить тебя?
— Я сгубил моего коня, боярин; а пешком ходить не
привык...
— Выбирай любого на моей конюшне. Я не спраши-
ваю тебя, как ты умудрился помочь Анастасье; колдун
ли ты, или обманщик — для меня все равно; но кто
будет мне порукою, что болезнь ее не возвратится?
Ты должен остаться здесь, пока я не уверюсь в совершен-
ном ее выздоровлении.
— Нельзя, боярин: я спешу домой.
— Вздор! Ты останешься.
— Нет, Тимофей Федорович, не останусь.
Боярин взглянул с удивлением на Киршу. Привыкнув
к безусловному повиновению всех его окружающих, он
не мог надивиться дерзости простого казака, который,
находясь совершенно в его власти, осмеливался ему про-
тиворечить.
— Посмотрим, — сказал он с презрительною улыб-
кою, — посмотрим, удастся ли бродяге переупрямить
боярина Шалонского!
— Власть твоя, Тимофей Федорович! — продолжал
спокойно Кирша. — Ты волен насильно меня оставить;
но смотри, чтоб после не пенять!
Глаза боярина Кручины засверкали, как у тигра.
— Молчи, холоп! — заревел он громким голосом. —
Ты смеешь грозить мне!.. Знаешь ли ты, бродяга, что я
могу всякого колдуна, как бешеную собаку, повесить па
первой осине!
— А разве от этого тебе будет легче, — отвечал
Кирша, устремив смелый взор на -боярина, — когда едино-
родная дочь твоя зачахнет и умрет прежде, чем ты на-
зовешь знаменитого папа Гонсевского своим зятем?
Боярин побледнел как смерть; оп пожирал глазами
запорожца. Несколько минут продолжалось глубокое
молчание, похожее на ту мертвую тишину, которая пред-
шествует ужасному громовому удару. Наконец страх
потерять единственную дочь, а вместе с ней и все на-
дежды па блестящую будущность победил в нем желание
наказать дерзкого незнакомца. «Тот, кто излечил в не-
сколько минут таким чудесным. образом дочь его, ве-
роятно, мог столь же легко сделать противное». Эта мысль
спасла Киршу. Лицо боярина, обезображенное судорож-
ными движениями гнева, доведенного до высочайшей
степени, начало мало-помалу принимать свой обыкновен-
104
ный мрачный, но спокойный вид. Оп бросил грозный
взгляд на всех предстоящих, как будто желая напомнить
им, что дерзость Кирши не должна служить для них
примером; потом, взглянув довольно ласково на запорож-
ца, сказал:
— Ну, голубчик, ты пе робкого десятка. Добро, добро!
Если ты не хочешь остаться, так ступай с богом! Я не
стану тебя держать.
— Так-то лучше, боярин! — сказал Кирша. — Нево-
лею из меня ничего не сделаешь; а за твою ласку я скажу
тебе то, чего силою ты век бы из меня не выпытал. На-
стасью Тимофеевну испортили в Москве, и если она
прежде шести месяцев и шести дней опять туда приедет,
то с нею сделается еще хуже, и тогда, прошу не погне-
ваться, никто в целом свете ей не поможет.
— Шесть месяцев! — вскричал боярин. — Но в буду-
щем месяце я должен непременно ехать с нею в Москву.
— Не езди, Тимофей Федорович!
— Не могу: я дал слово пану Гонсевскому.
— Возьми его назад.
— Нет, я не изменял никогда моему обещанию.
— Ну, воля твоя! Было бы сказано, а там делай что
хочешь.
— Но не знаешь ли ты какого способа?..
— Никакого, боярин. Если ты прежде шести месяцев
и шести дней привезешь боярышню в Москву, хоть, на-
пример, в понедельник, то на той же неделе в пятницу
будешь ее отпевать.
— Ты лжешь, бездельник!
— Л из чего мне лгать, боярин? Гневить тебя при-
были мало; и что мне до этого, поедешь ли ты в Москву
или останешься здесь?.. Я и знать об этом не буду.
Боярин призадумался, а Кирша продолжал:
— Я кончил свое дело, Тимофей Федорович; теперь
позволь мне идти.
— Андрюшка! — сказал Кручина одному из слуг. —
Отведи его на село к приказчику; скажи, чтоб он угостил
его порядком, оставил завтра отобедать, а потом дал бы
ему любого коня из моей конюшни и три золотых кораб-
леника. Да крепко-накрепко накажи ему, — прибавил
боярин вполголоса, — чтоб он не спускал его со двора и
не давал никому, а особливо приезжим, говорить с ним
наедине. Этот колдун мне что-то очень подозрителен!
Кирша вышел вместе с слугою, и почти в то же время
на боярский двор въехали верхами человек пять поляков
105
в богатых одеждах; а за ними столько же польских
гусар, вооружение которых, несмотря на свое велико-
лепие, показалось бы в наше время довольно чудпым
маскерадным нарядом. Все гусары были в латах и шиша-
ках; к латам сзади приделаны были огромные крылья;
по обеим сторонам шишака точно такие же, но гораздо
менее, а за плечьми вместо плащей развевались леопар-
довые кожи. Каждый гусар был вооружен палашом и
длинным дротиком, украшенным цветным флюгером.
— Вот и пан Тишкевич с своими товарищами! — ска-
зал боярин Кручина, взглянув в окно. — Но кто это едет
по левую его сторону?.. Мне помнится, этой красной ро-
жи я никогда не видывал!
Сказав эти слова, Шалонский отправился навстречу
к своим гостям, а Власьевна и сеппая девушка вошли
опять в комнату к своей боярышне.
X
Дворецкий и несколько слуг встретили гостей на
крыльце; неуклюжий и толстый поляк, который ехал
возле пана Тишкевича, не доезжая до крыльца, спрыгнул,
или, лучше сказать, свалился с лошади и успел прежде
всех помочь региментарю сойти с коня. Вероятно, каж-
дый из читателей наших знает, хотя по слуху, известного
Санхо-Пансу; по если в эту минуту услужливый поляк
весьма походил па этого знаменитого конюшего, то пан
Тишкевич нимало не напоминал собою рыцаря Плачев-
ного образа. Он был среднего роста, плечист и сидел
молодцом на коне. Быстрые движения, смелый взгляд,
смуглое откровенное лицо — все доказывало, что пан
Тишкевич провел большую часть своей жизни в кругу
бесстрашных воипов, живал под открытым небом и так
же беззаботно ходил па смертную драку, как па шумный
п веселый пир своих товарищей. Трое других молодцева-
тых поляков отличались огромными усами и надменным
видом, совершенно противоположным добродушию, ко-
торое изображалось на открытом и благородном лице их
начальника. Боярип Кручина встретил гостей в столовой
комнате. При виде портрета польского короля с из-
вестной надписью поляки взглянули с гордой улыбкой
друг на друга; пан Тишкевич также улыбнулся, но когда
взоры его встретились со взорами хозяина, то что-то
весьма похожее на презрение изобразилось в глазах его:
казалось, он с трудом победил это чувство и не очень
106
торопился пожать протянутую к нему руку боярина Кру-
чины. После первых приветствий Тишкевич представил
хозяину сначала своих сослуживцев, а потом толстого
поляка, который исправлял при нем с таким усердием
должность конюшего.
— Этот краснощекий весельчак, — сказал он, — пан
Копычинский, который и без меня был бы твоим гостем,
потому что отправлен к тебе гонцом из Москвы с изве-
стием, что царик * убит.
— Как! — вскричал Кручина. — Тушинский вор?..
— Да! Его убили в Калуге, куда он всякий раз пря-
тался, как медведь в свою берлогу.
— Насилу-то калужане за ум взялись!
— Не калужане, боярин, — сказал с важным видом
Копычинский, — спроси меня, я это знаю: его убил
перекрещенный татарин Петр Урусов; а калужские
граждане, отомщая за него, перерезали всех татар и про-
возгласили новорожденного его сына, под именем Иоанна
Дмитриевича, царем русским.
— Безумные! — вскричал боярин. — Да неужели для
них честнее служить внуку сандомирского воеводы, чем
державному королю польскому?.. Я уверен, что пан Гон-
севский без труда усмирит этих крамольников; теперь
Сапега и Лисовский не станут им помогать... Но милости
просим, дорогие гости! Не угодно ли выпить и закусить
чего-нибудь?
Боярин ввел своих гостей в другую комнату, в кото-
рой большой круглый стол уставлен был блюдами с хо-
лодным кушаньем и различными водками. Когда гости
закусили, разговор снова возобновился.
— Знаешь ли, боярин, — сказал пан Тишкевич, обти-
рая свои усы, — что сегодня поутру мы охотились в твоих
дачах?
— Милости просим! — отвечал боярин. — Забавляй-
тесь сколько душе вашей угодно.
— И чуть-чуть, — продолжал Тишкевич, — не заполе-
вали красного зверя.
— Так вам не удалось?
— Вот то-то и досадно! А такие зверьки нечасто по-
падаются.
— Так что ж, пан? Если хочешь, завтра мы поохо-
тимся вместе, и я ручаюсь тебе...
— Не ручайся, боярин; теперь этот зверь далеко. Мы
* Так называли поляки второго самозванца. (Примеч, авт.)
107
ловили сегодня одного молодца, который пробирается
с казною в Нижний Новгород.
— В Нижний?.. — вскричал Кручина.
— Да, в Нижний, — повторил Тишкевич. — Вот пан
Копычинский лучше это расскажет; он совсем было под-
тенетил его.
— Да, — сказал Копычинский, вытянув чарку вод-
ки. — Он у меня сквозь пальцев проскользнул. Я застал
его с двумя провожатыми на постоялом дворе, верстах в де-
сяти отсюда; с первого взгляда он показался мне подо-
зрительным, вот я и принялся допрашивать его поряд-
ком; он забормотал, сбился в речах и занес такую
околесную, что я тот же час его и за ворот. Мой парень
сначала было расхрабрился, заговорил и то и се, да я не
кто другой! Прижал его к степе, приставил к роже писто-
лет, крикнул... Трусишка испугался и покаялся мне во
всем.
— Да как же ты их упустил? — спросил с нетерпени-
ем боярин.
— А вот как: я велел их запереть в холодную избу,
поставил караул, а сам лег соснуть; казаки мои — нех их
вшисци дьябли везмо! — также вздремнули; так, видно,
они вылезли в окно, сели на своих коней, да и до лесу...
Что ж ты, боярин, качаешь головой? — продолжал Копы-
чипский, нимало не смущаясь. — Иль не веришь? Дали
бук *, так! Спроси хоть папа региментаря.
— На меня пе ссылайся, пап, — сказал Тишкевич, —
я столько же знаю об этом, как и боярин, так в свидетели
не гожусь; а только, мне помнится, ты рассказывал, что
запер их не в избу, а в сени.
— Ну, да пе все ли это равно! — прервал Копычин-
ский. — Дело в том, что они ушли, а откуда: из сеней
или из избы, от этого нам не легче. Как ты прибыл с
своим регимептом, то они не могли быть еще далеко, и
не моя вина, если твои молодцы их не изловили.
— У одного из них убили коня, — сказал Тишке-
вич, — но зато и у меня лучший налет в регименте ле-
жит теперь с простреленным плечом.
— Вылезли в окно... и с оружием! — прошептал боя-
рин. — А не в примету ли тебе, каковы они собою?
— Один из провожатых — малый дородный,
плотный...
— И также вылез в окно?..
* Ей-богу (полъск.).
108
— У страха очи велики, боярин! И в щелку проле-
зешь, как смерть на носу. Другой похож па казака; а
самый-то главный — детина молодой, русоволосый, вы-
сокого роста, лицом бел... или, может статься, так мне
показалось: он больно струсил и побледнел как смерть,
когда я припугнул его пистолетом; одет очень чисто, в
малиновом суконном кафтане...
— Одним словом, — прервал боярин, — точь-в-точь,
как этот молодец, что стоит позади тебя.
Копычинский обернулся и, отпрыгнув назад, закричал
с ужасом:
— Вот оп!.. Держите! Схватите его!.. У него за па-
зухою пистолет!
— Неправда, пан, — сказал с улыбкою Юрий. —
Теперь со мною нет пистолета: я чужим добром никого
пе угощаю.
— Что все это значит? — спросил пан Тишкевич. —
Растолкуйте мне...
— Прежде всего прошу познакомиться, — сказал Кру-
чина. — Это Юрий Дмитрпч Милославский; он прислан
ко мне из Москвы с тайпым поручением от пана Гон-
севского.
Поляки отвечали довольно вежливо на поклон Ми-
лославского; а пап Тишкевич, оборотись к Копычин-
скому, спросил сердитым голосом: как он смел сочинить
ему такую сказку? Копычинский не отвечал ни слова;
устремя свои бездушные глаза на Юрия, он стоял как
вкопанный, и только одпа лихорадочная дрожь доказы-
вала, что несчастный хвастун пе совсем еще претворился
в истукана.
— Я вижу, от него толку не добьешься, — продолжал
Тишкевич. — Потрудись, паи Милославский, рассказать
нам, как он допытался от тебя, что ты везешь казну в
Нижний Новгород, как запер тебя и служителей твоих
в холодную избу и как вы все трое выскочили из окна,
в которое, чай, и курица не пролезет?
Юрий рассказал им все подробности своей встречи
с Копычинским; разумеется, угощение и жареный гусь
не были забыты. Пан Тишкевич хохотал от доброго серд-
ца; но другие поляки, казалось, не очень забавлялись рас-
сказом Юрия; особливо один, который, закручивая свои
бесконечные усы, поглядывал исподлобья вовсе не ласко-
во па Милославского.
— Черт возьми! — вскричал он наконец. — Я не ве-
109
рю, чтоб какой ни есть поляк допустил над собою так
ругаться!
— И, пан ротмистр! — сказал Тишкевич. — Не все
поляки походят друг на друга.
— Если б я был на месте этого мерзавца, — продол-
жал сердитый ротмистр, бросив презрительный взгляд на
Копычипского, который пробирался потихоньку к дверям
комнаты, — то клянусь моими усами...
— Скорей дал бы себе раздробить череп, — перервал
регимептарь, — чем съел бы гуся! Я в этом уверен так же,
как и в том, что всякий правдивый поляк порадуется,
когда удалый москаль проучит хвастунишку и труса, хотя
бы он носил кунтуш и назывался поляком. Давай руку,
пап Милославский! Будем друзьями! Ты не враг поляков;
по если б был и врагом нашим, я сказал бы то же самое.
Мы молодцов любим; с ними и драться-то веселее! А ты,
храбрый пап Копычипский... Ага, да он уж дал тягу!..
Тем лучше... Надеюсь, боярин, ты не заставишь нас си-
деть за одним столом с этим негодяем; он, я думаю, сы-
техонек, а если на беду опять проголодался, то прикажи
его накормить в застольне; да потешь, Тимофей Федорыч,
вели его попотчевать жареным гусем!.. Кстати, пан, —
прибавил он, обращаясь снова к Юрию, — мы, кажется,
поменялись с тобою конями? Только на твоем недалеко
уедешь: он и теперь еще лежит в лесу, на большой до-
роге... Нет, нет, — продолжал оп, не давая отвечать
Юрию, — дело копчено; я плохой барышник, вот и все
тут! Владей на здоровье моим конем. Не ты виноват,
что я поверил этому хвастуну Копычинскому, который
должен благодарить бога за то, что не висит теперь
между небом и землею; а не миновать бы ему этих ка-
челей, если б мои молодцы подстрелили самого тебя, а не
твою лошадь.
— Позволь спросить, пап регимептарь, — сказал
Юрий, — что сделалось с одним из моих провожатых, ко-
торый остался пешим в лесу?
— Он, я думаю, и теперь еще разгуливает по лесу.
— Так он уцелел?.. Слава богу!
— Да, уцелел. Этот мошенник подбил глаз моему
слуге, увел моего коня и подстрелил лучшего моего на-
лета; по я не сержусь па него. Если б ему нечем было за-
менить твоей убитой лошади, то вряд ли бы я теперь с
тобою познакомился.
Меж тем число гостей значительно умножилось при-
ездом соседей Шалопского; большая часть из них были:
НО
поместные дети боярские, человек пять жильцов и только
двое родословных дворян: Лесута-Храпупов и Замятия-
Опалев. Первый занимал некогда при дворе царя Феодора
Иоанновича значительный пост стряпчего с ключом.
Наружность его не имела ничего замечательного: он был
небольшого роста, худощав и, несмотря на осанистую
свою бороду и величавую поступь, пе походил нимало па
важного царедворца; оп говорил беспрестанно о покой-
ном царе Феодоре Иоапповиче для того, чтобы повторять
как можно чаще, что любимым его стряпчим с ключом
был Лесута-Храпупов. Второй, Замятпя-Опалев, бывший
при сем царе думным дворянином, обещал с первого
взгляда гораздо более, чем отставной придворный: он
был роста высокого и чрезвычайно дороден; огромная
окладистая борода, покрывая дебелую грудь его, опуска-
лась до самого пояса; все движения его были медленны;
он говорил протяжно и с расстановкою. Служив при
одном из самых набожных царей русских, Замятня-Опа-
лев привык употреблять в разговорах, кстати и некстати,
изречения, почерпнутые из церковных книг, буквальное
изучение которых было в тогдашнее время признаком
отличного воспитания и нередко заменяло ум и даже при-
родные способности, необходимые для государственного
человека. Борис Феодорович Годунов, умея ценить людей
по их достоинствам, вскоре по восшествии своем на пре-
стол уволил их обоих от службы. С тех пор из уклончи-
вых придворных они превратились в величайших, хотя и
вовсе по опасных, врагов правительства. Все, что пи де-
лалось при дворе, становилось предметом их всегдашних
порицаний; признание Лжедимитрия царем русским, меж-
дуцарствие, вторжение врагов в сердце России — одним
словом, все бедствия отечества были, по их мнению,
следствием оказанной им несправедливости. «Когда б
блаженной памяти царь Феодор Иоаннович здравствовал
и Лесута-Храпунов был на своем месте, — говаривал
отставной стряпчий, — то Гришка Отрепьев пе смел бы и
подумать назваться Димитрием». «Если б дворянин Опа-
лев заседал по-прежнему в царской думе, — повторял бес-
престанно Замятия, — то не поляки бы были в Москве,
а русские в Кракове. Но, — прибавлял он, всегда с горь-
кой улыбкою, — блажен муж, иже не иде на совет нече-
стивых!» В царствование Лжедимитрия, а потом Шуйско-
го оба заштатные чиновника старались опять попасть ко
двору; но попытки их не имели успеха, и они решились
пристать к партии боярина Шалонского, который обна-
Ш
дежил Лесуту, что с присоединением России к польской
короне число сановников при дворе короля Сигизмунда
неминуемо удвоится и оп не только займет при оном
место, равное прежней его степени, но даже, в награду
усердной службы, получит звание одного из дворцовых
маршалов его польского величества. А Замятню-Опалева
уверил, что он непременно будет заседать в польском се-
нате, в котором по уничтожении думы учредятся места
сенаторов по делам, касающимся до России.
Когда хозяин познакомил этих двух отставных санов-
пиков с поляками, Замятия после некоторых приветствий,
произнесенных со всею важностью будущего сенатора,
спросил папа Тишкевича: не из Москвы ли он идет с ре-
гимептом?
— Из Москвы, — отвечал отрывисто поляк, которому
надутый вид Опалева с первого взгляда не понравился.
— Итак, справедливо, — спросил, в свою очередь, Ле-
сута-Храпупов, — что в Москве целовали крест не свет-
лейшему королю Сигизмунду, а юному сыну его Влади-
славу?
— Справедливо.
— Хороши же там сидят головы! — воскликнул За-
мятия. — «Горе тебе, граде, в нем же царь твой юн!» —
вещает премудрый Соломон; да и чего ждать от бояр,
которые заседали в думе при злодее Годунове?
— Для чего же ты пе едешь сам в Москву? — сказал
насмешливо пап Тишкевич. — Ты бы их наставил на путь
истинный.
— Чтоб я стал якшаться с этими малоумными?..
Сохрани господи! Недаром говорит Сирах: «Касаяйся
смоле очернится, а приобщаяйся безумным, точен им
будет».
— Вот то-то и есть! — подхватил Лесута. — При бла-
женной памяти царе Феодоре Иоанновиче были головы,
а нынче... Да что тут говорить?.. Когда я служил при
светлом лице его, в сапе стряпчего с ключом, то однажды
его царское величество, идя от заутрени, изволил мне
сказать...
— Ты расскажешь нам это за столом, — прервал хо-
зяин. — Милости просим, дорогие гости! Чем бог послал!
Все вышли снова в столовую, в которой накрытый
цветною скатертью стол уставлен был множеством раз-
личных кушаньев. Все блюда, тарелки и чаши были оло-
вянные; но напротив стола в открытом поставце расстав-
лены были весьма красиво: серебряные ковши, кубки,
112
стопы, чары и братины. Против каждых двух приборов
стояли также серебряные сосуды: один с солью, другой
с перцем, а третий, стеклянный, с уксусом. Лучшим и
роскошнейшим блюдом был жареный павлин; им и на-
чался обед; потом стали подавать лапшу с курицею, ле-
нивые щи, разные похлебки, пирог с бараниной, курник,
подсыпанный яйцами, сырники и различные жаркие. Мно-
жество блюд составляло все великолепие столов тогдаш-
него времени; впрочем, предки наши были неприхотливы
и за столом любили только одно: наедаться досыта и на-
пиваться до упаду. Обед оканчивался обыкновенно закус-
ками, между коими занимали первое место марципаны,
цукаты, инбирь в патоке, шептала и леденцы; пряники и
коврижки, так же как и ныне, подавались после обеда у
одних простолюдинов и бедных дворян.
Когда все наелись, началась попойка. Сколько Юрий,
сидевший подле пана Тишкевича, ни отказывался, но при-
нужден бы был пить не менее других, если б, к счастию,
не мог ссылаться на пример своего соседа, который ре-
шительно отказался пить из больших кубков, и хотя хо-
зяин начинал несколько раз хмуриться, по из уважения
к региментарю оставил их обоих в покое и выместил
свою досаду па других. Один седой жилец не допил сво-
его кубка — боярин принудил его самого вылить себе ос-
таток меда на голову; боярскому сыну, который отказался
выпить кружку наливки, велел насильно влить в рот боль-
шой стакан полынной водки и хохотал во все горло,
когда несчастный гость, задыхаясь и почти без чувств,
повалился па пол. Между том и пан Тишкевич, несмотря
па свою умеренность, стал поговаривать веселее.
- Воирин! — сказал он. — Если б супруга твоя здрав-
ствовала, то, верно б, не отказалась поднести нам по чарке
вина и допустила бы взглянуть на светлые свои очи; так
нельзя ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной
дочери? У вас, может быть, не в обычае, чтоб девицы
показывались гостям; по ведь ты, боярин, почти наш брат
поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.
— И выпить из башмачка ее, — прибавил усатый рот-
мистр, — за здравие знаменитого жениха и счастливое
окончание веселья.
— Она не очень здорова, — отвечал Кручина.
— Мы все тебя об этом просим! — закричали поляки.
— Быть по-вашему, — сказал хозяин, подозвав к себе
одного служителя, который, выслушав приказание своего
господина, вышел поспешно вон из комнаты,
8 Стояти заодно ИЗ
— А скоро ли, боярин, веселье? — спросил регимен-
тарь.
— Я хотел было в будущем месяце ехать в Москву...
— Не советую: там что-то все не ладится; того и
гляди начнется такая попойка, что и у трезвых в голове
зашумит.
— Как так! — сказал Лесута-Храпунов. — Да разве
пе вы господа в Москве?
— Да, покамест! — отвечал Тишкевич. — Войти-то в
нее мы вошли...
— «В граде крепкий впиде премудрый, — прервал,
заикаясь, Опалев, — и разруши утверждение, на неже
надеяшася нечествии!»
— Вот то-то и худо, что не вовсе разрушили, —
продолжал Тишкевич. — Ну да что об этом говорить!
Наше дело рубиться, а об остальном знают лучше нас
старшие.
— И ведомо так, — сказал Лесута. — Когда я был
стряпчим с ключом, то однажды блаженной памяти царь
Феодор Иоаннович, идя к обедне, изволил сказать мне:
«Ты, Лесута, малый добрый, знаешь свою стряпню, а в
чужие дела пе мешаешься». В другое время, как он из-
волил отслушать часы и я стал ему докладывать, что
любимую его шапку попортила моль...
— Не о шапке речь, — прервал хозяин, — изволь до-
пивать свой кубок! Да и ты, любезный сосед, — продол-
жал оп, обращаясь к Замятие, — прошу от других не от-
ставать. Допивай... Вот так! Люблю за обычай! Теперь
просим покорно вот этого...
— Ни, пи, боярин, — отвечал-Замятия, с трудом поше-
веливая усами, — сказано бо есть: «Не упивайся вином».
— Да это пе вино, а наливка!
— Ой ли? Ну, если так, пожалуй! Наливку пить за-
кон пе претит.
— Вестимо, нет, — примолвил Лесута. — Покойный
государь, Феодор Иоаннович, всегда, отслушав вечерню,
изволил выкушивать чарку вишневки, которую однажды
поднося ему па золотом подносе, я сказал:
— Моя хоть и не на золотом подносе, — прервал хо-
зяин, — а прошу прикушать!.. Ну что, какова?
— «Не красна похвала в устах грешника», — глаголет
премудрый Сирах, — сказал Замятия, осуша свой ку-
бок, — а нельзя достойно не восхвалить: наливка, ей-же-
ей, преизрядная!
Когда к концу обеда все гости порядком подгуляли,
114
боярин Кручина велел снова наполнить серебряные сто-
пы и сказал громким голосом:
— Кто любит Кручину-Шалопского, тот за мной!..
За здравие победителей Смоленска!
— Виват! — закричали поляки.
— Да здравствуют все неустрашимые воины! — при-
молвил Тишкевич, подняв кверху свой кубок.
Все гости, кроме Юрия, осушили свои стопы.
— Пей, Юрий Дмитрич! — закричал боярин.
— Я пью на погибель врагов, а смоляне — русские
п братья паши, — отвечал спокойно Юрий.
— Твои, а не мои, — возразил Кручина, бросив пре-
зрительный взгляд па Юрия. — Бунтовщики и крамоль-
ники никогда не будут братьями Шалопского.
— Жаль, молодец, — сказал Тишкевич, пожав руку
Юрия, — жаль, что ты не наш брат поляк!
Угрюмое чело боярина Кручины час от часу станови-
лось .мрачнее; несколько минут продолжалось общее мол-
чание: все глядели с удивлением па дерзкого юношу, ко-
торый осмеливался столь явно противоречить и не пови-
новаться грозному хозяину.
— Посмотрим, как ты пе выпьешь теперь! — прошеп-
тал, наконец, сквозь зубы боярин. Он спросил позолочен-
ный кубок п, вылив в пего полбутылки мальвазии, встал
с своего места; все последовали его примеру.
— Пу, дорогие гости! — сказал он. — Этот кубок дол-
жен всех обойти. Кто пьет из него, — прибавил он, бросив
грозный взгляд па Юрия, — тот друг наш: кто не пьет,
тот враг п супостат! За здравие светлейшего, державией-
нкм’о (знизмупда, короля польского и царя русского!
Да здрав< । вует!
— Виват! — воскликнули поляки.
- Да здравствует! — повторили все русские, кроме
И )рия.
— «И да расточатся врази его! — заревел басом За-
мятпя-Опалев. — Да прейдет живот их, яко след облака и
яко мгла разрушится от луч солнечных».
— Аминь! — возгласил хозяин, опрокинув осушенный
кубок над своей головою.
Юрий едва мог скрывать свое негодование: кровь ки-
пела в его жилах, оп менялся беспрестанно в лице; пра-
вая рука его невольно искала рукоятку сабли, а левая»
крепко прижатая к груди, казалось, хотела удержать серд-
це, готовое вырваться наружу. Когда очередь дошла до
пего, глаза благородного юноши заблистали необыкновен-
8*
115
ным огнем; оп окинул беглым взором всех пирующих и
сказал твердым голосом:
— Боярин, ты предлагаешь нам пить за здравие царя
русского; итак, да здравствует Владислав, законный царь
русский, и да погибнут все изменники и враги отечества!
— Стой, Милославский! — закричал хозяин. — Или
пей, как указано, или кубок мимо!
— Подавай другим, — сказал Юрий, отдавая кубок
дворецкому.
— Слушай, Юрий Дмитрич! — продолжал боярин
с возрастающим бешенством. — Мне уж надоело твое
упрямство; с своим уставом в чужой монастырь не за-
глядывай! Пей, как все пьют.
— Я твой гость, а не раб, — отвечал Юрий. — При-
казывай тому, кто не может тебя ослушаться.
— Ты будешь пить, дерзкий мальчишка! — проши-
пел, как змей, дрожащим от бешенства голосом Кручи-
на. — Да, клянусь честию, ты выпьешь или захлебнешь-
ся! Подайте кубок!.. Гей, Томила, Удалой, сюда!
Двое огромного роста слуг с зверскими лицами по-
дошли к Юрию.
— Боярин! — сказал Милославский, взглянув пре-
зрительно на служителей, которые, казалось, не слишком
охотно повиновались своему господину. — Я без оружия,
в твоем доме... И если ты хочешь прослыть разбойником,
то можешь легко меня обидеть; но не забудь, боярин:
обидев Милославского, берегись оставить его живого!
— В последний раз спрашиваю тебя, — продолжал
едва внятным голосом Шалонский, — хочешь ли ты во-
лею пить за здравие Сигизмунде, так, как пьем мы все?
— Нет.
— Пей, говорю я тебе! — повторил Кручина, устремив
па Юрия, как раскаленный уголь, сверкающие глаза.
— Милославские не изменяли никогда пи присяге,
ни отечеству, ни слову своему! Не пью!
— Так влейте же ему весь кубок в горло! — заревел
неистовым голосом хозяин.
— Стойте! — вскричал пан Тишкевич. — Стыдись, бо-
ярин! Он твой гость, дворянин; если ты позабыл это, то
я не допущу его обидеть, Прочь, негодяи! — прибавил
он, схватясь за свою саблю. — Или... клянусь честию
польского солдата, ваши дурацкие башки сей же час вы-
летят за окно!
Оробевшие слуги отступили назад, а боярин, задыха-
ясь от злобы, в продолжение нескольких минут не мог
116
вымолвить ни слова. Наконец, оборотись к поляку, сказал
прерывающимся голосом:
— Не погневайся, пап Тишкевич, если я напомню те-
бе, что ты здесь не у себя в регименте, а в моем дому,
где, кроме меня, никто не волен хозяйничать.
— Не взыщи, боярин! Я привык хозяйничать везде,
где настоящий хозяин не помнит, что делает. Мы, поляки,
можем и должны желать, чтоб наш король был царем
русским; мы присягали Сигизмунду, но Милославский
целовал крест не ему, а Владиславу. Что будет, то бог
весть, а теперь он делает то, что сделал бы и я на его
место.
Казалось, боярин Кручина успел несколько поразмыс-
лить и догадаться, что зашел слишком далеко; помолчав
несколько времени, он сказал довольно спокойно Тишке-
вичу:
— Дивлюсь, пап, как горячо ты защищаешь недруга
твоего государя.
— Да, боярин, я грудью стану за друга и недруга,
если он молодец и смело идет па неравный бой; а не за-
ступлюсь за труса и подлеца, каков пан Копычинский,
хотя б он был родным моим братом.
— По неужели ты поверил, что я в самом деле ре-
шусь обидеть моего гостя? И, пан Тишкевич! Я хотел
только попугать его, а по мне, пожалуй, пусть пьет хоть
за здравие татарского хана: от его слов никого не убудет.
Подайте ему кубок!
Юрий взял кубок и, оборотясь к хозяину, повторил
снова:
• Да здравствует законный царь русский, и да по-
гибнут все враги и предатели отечества!
Л минь! — раздался громкий голос за дверьми сто-
ловой.
— Что это значит? — закричал Кручина. — Кто осме-
лился?.. Подайте его сюда!
Двери отворились, и человек средних лет, босиком, в
рубище, подпоясанный веревкою, с растрепанными воло-
сами и всклоченной бородою, в два прыжка очутился
посреди комнаты. Несмотря на нищенскую его одежду и
странные ухватки, сейчас можно было догадаться, что он
не сумасшедший; глаза его блистали умом, и на благооб-
разном лице выражалась необыкновенная кротость и спо-
койствие души.
— Ба, ба, ба, Митя! — вскричал Замятня-Опалев, ко-
торый вместе с Лесутой-Храпуновым во все продолжение
117
предыдущей сцены соблюдал осторожное молчание. —
Как это бог тебя принес? Я думал, что ты в Москве.
— Нет, Гаврилыч, — отвечал юродивый, — там душ-
но, а Митя любит простор. То ли дело в чистом поле! Мо-
лись па все четыре стороны, никто не помешает.
— Зачем впустили этого дурака? — сказал Кручина.
— Кто оп таков? — спросил Тишкевич.
— Тунеядец, мироед, который бог знает почему про-
слыл юродивым.
— Не выгоняй его, боярин! Я никогда пе видывал ва-
ших юродивых: послушаем, что он будет говорить.
— Пожалуй; только у меня есть дураки гораздо его
забавнее. Эй ты, блаженный! Зачем ко мне пожаловал?
— Соскучился по тебе, Федорыч, — отвечал Митя. —
Эх, жаль мне тебя, видит бог, жаль! Худо, Федорыч,
худо!.. Митя шел селом да плакал: мужички испитые,
церковь на боку... Л ты себе па уме: попиваешь да браж-
ничаешь с приятелями!.. А вот как все приешь да вы-
пьешь, чем-то станешь угощать нежданную гостью?..
Хвать, хвать — ан в погребе и вина пет! Худо, Федорыч,
худо!
— Что ты врешь, дурак?
— Так, Федорыч, Митя болтает что ему вздумается,
а смерть придет, как бог велит... Ты думаешь — со двора,
а голубушка — па двор: пе успеешь стола накрыть...
Здравствуй, Дмитрич, — продолжал он, подойдя к
Юрию. — И ты здесь попиваешь?.. Ай да молодец!..
Смотри не охмелей!
— Мне помнится, Митя, я видал тебя у покойного
батюшки? — сказал ласково Юрий.
— Да, да, Дмитрич. Жаль тезку: раненько умер; при
нем пе залетать бы к коршунам ясному соколу. Жаль мне
1ебя, голубчик, жаль! Связал себя по рукам, по ногам!..
Да бог милостив! Не век в кандалах ходить!.. Побывай у
Сергия — легче будет!
— Эй ты, Митя! — сказал Тишкевич. — Полно гово-
рить с другими. Поговори со мной.
— А что мне говорить с тобою? Вишь ты какой уса-
тый!.. Боюсь!
— Не бойся!.. На-ка вот тебе! — продолжал поляк,
подавая ему серебряную монету.
— Спасибо!.. На что мне?.. Я ведь на своей сто-
роне: с голоду не умру; побереги для себя: ты человек
заезжий.
— Возьми, у меня и без этой много.
118
— Ой ли? Смотри, чтоб достало!.. Погостишь, пого-
стишь, да надо же в дорогу... Не близко место, не скоро
до дому дойдешь... Да еще неравно и проводы будут...
Береги денежку па черный день!
— Я черных дней не боюсь, Митя.
— Ия, брат, в тебя! Не боюсь ничего; пришел незва-
ный, да и все тут!.. Л как хозяин погонит, так давай бог
ноги!
— И давно пора! — сказал Кручина, которому весьма
не правились двусмысленные слова юродивого. — Уби-
райся-ка вон, покуда цел!
— Пойду, поеду, Федорыч! Я по в других: не стану
дожидаться, чтоб меня в шею протолкали. А жаль мне
тебя, голубчик, право жаль! То-то вдовье дело!.. Некому
тебя ни прибрать, пи приходить!.. Смотри-ка, сердечный,
как ты замаран!.. Чернехонек!.. Местечка беленького не
осталось!.. Эх, Федорыч, Федорыч!.. Не век жить неумой-
кою! Пора прибраться!.. Захватит гостья немытого, плохо
будет!
— Я не хочу понимать дерзких речей твоих, безум-
ный!.. Пошел вол!
— Послушай-ка, Гаврилыч! — продолжал юродивый,
обращаясь к Замятие. — Ты книжный человек; где бишь
ото говорится: «Сеявый злая, пожнет злая»?
— В притчах Соломоновых, — отвечал важно Замят-
ия, — он же, премудрый Соломой, глаголет: «Не сей на
браздах неправды, не иматпи пожати ю с седмерицею».
— Слышишь ли, Федорыч, что говорят умные люди?
Л мы с тобой дураки, не ионнмаем, как не понимаем!
- - Вон отсюда, бродяга! Или я размозжу тебе голову!
— Бей, Федорыч, бей! Л Митя все-таки свое будет го-
ворить... Бедненький ох, а за бедненьким бог! А как Фе-
дорычу придется охать, то-то худо будет!.. Он заохает, а
мужички его вдвое... Он закричит: «Господи помилуй...»
Л в тысячу голосов завопят: «Он сам никого не мило-
вал...» Так знаешь ли что, Федорыч? Из-за других-то тебя
вовсе не слышно будет!.. Жаль мне тебя, жаль!
— Молчи, змея! — вскричал боярин, вскочив из-за
стола. Он замахнулся на юродивого, который, сложа кре-
стом руки, смотрел на него с видом величайшей кротости
и душевного соболезнования; вдруг двери во внутренние
покои растворились, и кто-то громко вскрикнул. Боярин
вздрогнул, с испуганным видом поспешил в другую ком-
нату, слуги начали суетиться, и все гости повскакали с
своих мест. Юрий сидел против самых дверей: он видел,
119
что пышно одетая девица, покрытая с головы до ног бога-
той фатою, упала без чувств на руки к старухе, которая
шла позади ее. В минуту общего смятения юродивый под-
бежал к Юрию.
— Смотри, Дмитрич! — сказал он. — Крепись... Тер-
пи!.. Стерпится — слюбится! Ты постоишь за правду, а
тезка-то, вон там, и заговорит: «Ай да сынок! Утешил
мою душеньку!..» Прощай покамест!.. Митя будет молить-
ся богу, молись и ты!.. Оп не в нас: хоть и высоко, а все
слышит!.. А у Троицы-то, Дмитрич! У Троицы... раздолье,
есть где помолиться!.. Не забудь!.. — Сказав сии слова,
оп выбежал вон из комнаты.
Юрий едва слышал, что говорил ему юродивый; он не
понимал сам, что с ним делалось: голос упавшей в обмо-
рок девицы, вероятно, дочери боярина Кручины, проник
до глубины его сердца: что-то знакомое, близкое душе его
отозвалось в этом крике, который, казалось Юрию, похо-
дил более на радостное восклицание, чем па вопль горе-
сти. Оп не смел мыслить, пе смел надеяться; но против
воли Москва, Кремль, Спас на Бору и прекрасная незна-
комка представились его воображению. Более получаса
боярин не показывался, и когда он вошел обратно в
столовую комнату, то, несмотря на то что весьма скоро
притворил дверь в соседственный покой, Юрий успел
разглядеть, что в нем никого не было, кроме одного
высокого ростом служителя, спешившего уйти в проти-
воположные двери. Милославскому показалось, что этот
служитель походит па человека, замеченного им поутру
в боярском саду.
— Дочь моя, — сказал Шалонский пану Тишкеви-
чу. — весьма жалеет, что пе может тебя видеть; она не
совсем еще здорова и очень слаба; но надеюсь, что скоро...
— Заалет опять, как маков цвет, — прервал Лесута-
Храпупов. — Нечего сказать, всякий позавидует папу Гон-
севскому, когда Анастасия Тимофеевна будет его су-
пругою.
— «Жена доблия веселит мужа своего, — примолвил
Замятия, — и лета его исполнит миром».
— Да будет по глаголу твоему, сосед! — сказал с
улыбкою Кручина. — Юрий Дмитрич, — продолжал он,
подойдя к Милославскому, — ты что-то призадумался...
Помиримся! Я и сам виню себя, что некстати погорячил-
ся. Ты целовал крест сыну, я готов присягнуть отцу —
оба мы желаем блага нашему отечеству: так ссориться
нам не за что, а чему быть, тому не миновать.
120
Юрий в знак примирения подал ему руку.
— Ну, дорогие гости, — продолжал боярин, — теперь
милости просим повеселиться. Гей, наливайте кубки! Под-
носите взварец *, да песенников — живо!
Толпа дворовых, одетых по большей части в охотничьи
платья польского покроя, вошла в комнату. Инструмен-
тальную часть хора составляли: гудок, балалайка, рожок,
медные тазы и сковороды. По знаку хозяина раздались
удалые волжские песни, и через несколько минут столо-
вая комната превратилась в настоящий цыганский табор.
Все приличия были забыты: пьяные господа обнимали
пьяных слуг; некоторые гости ревели паразлад вместе с
песенниками; другие, у которых ноги были тверже языка,
приплясывали и кривлялись, как рыночные скоморохи, и
даже важный Замятия-Опалев несколько раз приподни-
мался, чтоб проплясать голубца; но, видя, что все его уси-
лия напрасны, пробормотал: «Сердце мое смятеся и
остави мя сила моя!» Пан Тишкевич хотя не принимал
участия в сих отвратительных забавах, но, казалось, пе
скучал и смеялся от доброго сердца, смотря на безумные
потехи других. Напротив, Юрий, привыкший с младенче-
ства к благочестию в доме отца своего, ожидал только
удобной минуты, чтобы уйти в свою комнату; он желал
этого тем более, что день клонился уже к вечеру, а ему
должно было отправиться чем свет в дорогу.
Громкие восклицания возвестили появление плясунов
и плясуний. Бесстыдство и разврат, во всей безобразной
наготе своей, представились тогда изумленным взорам
Юрия. Оп пе смел никогда и помыслить, чтоб человек,
созданный по образу и по подобию божию, мог унизиться
до такой степени. Все гости походили на беснующихся; их
буйное веселье, неистовые вопли, обезображенные вином
лица — все согласовалось с отвратительным криком полу-
пьяного хора и гнусным содержанием развратных песен.
Боярину Кручине показалось, что один из плясунов пры-
гает хуже обыкновенного.
— Эге, Андрюшка! — закричал юн. — Да ты никак
стал умничать? Погоди, голубчик, у меня прибавишь про-
вору! Гей, Томила! Удалой! В плети его!
Приказание в ту ж минуту было исполнено.
— Что, брат? — сказал с громким хохотом Кручина
* Горячий напиток, род пунша, в состав которого входили:
пиво, мед, вино и пряные коренья. В Малороссии и до сих пор
еще в употреблении сей национальный пунш под именем варе-
нухи. (Примеч. авт.)
121
несчастному плясуну, которого жалобный крик сливался
с веселыми восклицаниями пирующих. — Никак под эту
песенку ты живее поплясываешь!.. Катай его!..
Юрий хотел было умилостивить боярина; по он не стал
его слушать, а Замятня-Опалев закричал:
— Не мешайся, молодец, не в свои дела! Писано
есть: «Непокорпвому рабу сокруши ребра»; и Сирах гла-
голет: «Пища и жезлие и бремя ослу; хлеб и наказание и
дело рабу».
— По он же, премудрый Сирах, вещает, — прервал
Лесута, радуясь, что может также похвастаться своей
ученостью.— «Не буди излишен над всякою плотиюибез
суда не сотвори пи чесо же». Это часто изволил мне гова-
ривать блаженной памяти царь Феодор Иоаннович. Как
теперь помню, однажды, отстояв всенощную, его царское
величество...
— Верно, пошел спать, — прервал Тишкевич. — Ка-
жется, и нам пора. Прощай, боярин! Пусть мои товарищи
веселятся у тебя хоть всю ночь, а я привык вставать ра-
но, так мне пора на покой.
Хозяин не стал удерживать региментаря и Милослав-
ского, который также с ним распрощался. Комната, где до
обеда отдыхал Юрий, назначена была полякам, а ему от-
вели покой в отдаленном домике, на другом конце двора.
Он нашел в нем своего слугу, который, по-видимому, уго-
щен был не хуже своего господина и едва стоял па но-
гах. Милославский, помолясь богу, разделся без помощи
Алексея и прилег на мягкую перину; по соп бежал от глаз
его: впечатление, произведенное на Юрия появлением
боярской дочери, не совсем еще изгладилось; мысль, что,
может быть, он провел весь день под одною кровлею с
своей прекрасной незнакомкой, наполняла его душу ка-
ким-то грустным, неизъяснимым чувством. По вскоре са-
мая простая мысль уничтожила все его догадки: он много
раз видал свою незнакомку, по никогда не слышал ее
голоса, следовательно, если б опа была и дочерью боя-
рина Кручины, то, не увидав ее в лицо, он не мог узнать
ее по одному только голосу; а сверх того, ему утешитель-
нее было думать, что он ошибся, чем узнать, что его не-
знакомка — дочь боярина Кручины и невеста папа Гон-
севского. Мало-помалу успокоилось волнение в крови его,
воображение охладело, и Юрий наконец заснул крепким
и спокойным сном.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Порядок нашего повествования требует, чтоб мы воз-
вратились несколько назад. Читатели, вероятно, не забы-
ли, что Кирша, поддержав с честию славу искусного кол-
дуна, отправился в провожании одного слуги обратно в
дом приказчика. Ему хотелось выведать, долго ли пробу-
дет Юрий в доме боярина Шалопского и когда оставит
его, то по какой отправится дороге. Кирша был удалой
наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в
самом пылу сражения щадил безоружного врага, пе за-
бавлялся, подобно своим товарищам, над пленными,
то есть не резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав
с пог до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их
па все четыре стороны. Правда, это случалось иногда зи-
мою, в трескучие морозы; по зато и летом он поступал с
ними с тем же самым милосердием и терпеливо сносил
насмешки товарищей, которые называли его отцом Кир-
шею и говорили, что оп не запорожский казак, а баба.
Вечно мстить за нанесенную обиду и никогда не забывать
123
сделанного ему добра — вот правило, которому Кирша
пе изменял во всю жизнь свою. Юрий спас его от смерти,
и оп готов был ежедневно подвергать свою жизнь опас-
ности, чтоб оказать ему хотя малейшую услугу; а посему
и пе удивительно, что ему весьма хотелось знать: скоро
ли и куда поедет Юрий? Когда он сошел с боярского дво-
ра, то спросил своего провожатого: не знает ли он, как
долго пробудет у них Милославский?
— Не знаю, — отвечал отрывисто слуга.
— А пе можешь ли, молодец, спросить об этом у его
служителя?
— Нет.
— Нет? Ну, если ты не хочешь, так мне можно с ним
поговорить?
— Нет.
— А если я пойду сам искать его?
— Я пе путцу тебя.
— А если я тебя пе послушаюсь?
— Я возьму тебя за ворот.
— За ворот! А если я хвачу тебя за это кулаком?
— Я кликну людей, и мы переломаем тебе ребра.
— Коротко и ясно! Так мне никак нельзя его видеть?
— Нет.
— Л скажи, пожалуйста: все ли боярские холопи та-
кие медведи, как ты?
— Попадешься к ним в лапы, так сам узнаешь.
— Спасибо за ласку!
— Неначем.
В продолжение этого разговора они подошли к приказ-
чиковой избе; слуга, сдав Киршу с рук на руки хозяину,
отправился назад. Веселое общество пирующих встретило
его с громкими восклицаниями.’ Все уже знали, каким сча-
стливым успехом увенчалась ворожба запорожца; старая
сенная девушка, бывшая свидетельницею этого чудного
излечения, бегала из двора во двор как полоумная, и ра-
достная весть со всеми подробностями и прикрасами, по-
добно быстрому потоку, распространилась по всему селу.
— Милости просим! батюшка, милости просим! —
сказал хозяин, сажая его в передний угол. —- Расскажи
нам, как ты вылечил боярышню? Ведь она точно была
испорчена?
— Да, хозяин, испорчена.
— Правда ли, — спросил дьяк, — что лишь только ты
вошел в терем, то Анастасья Тимофеевна залаяла со-
бакою?
124
— И, нет, Мемнон Филиппович! — возразил один из
гостей, — Татьяна сказывала, что боярышня запела пе-
тухом.
— Ну вот еще! — вскричал хозяин. — Неправда, она
куковала кукушкою, а петухом пе пела!
— Помилуй, Фома Копдратьич! — перервала одна
толстая сваха, — да разве Татьяна не при мне рассказы-
вала, что боярышня изволила выкликать всеми звери-
ными голосами?
— Татьяна врет! — сказал важно Кирша. — Когда я
примусь нашептывать, так у мепя хоть какая кликуша
язычок прикусит. Да и пристало ли боярской дочери лаять
собакою и петь петухом! Опа не ваша сестра холопка:
будет с нее и того, что почахнет да потоскует.
— Истинно так, милостивец! — примолвил дьяк. —
Не пригоже такой именитой боярышне быть кликушею...
Иная речь в нашем быту: наше дело таковское, а их ми-
лость...
— Что толковать о боярах! — перервал приказчик. —
Послушай-ка, добрый человек! Тимофей Федорович при-
казал тебе выдать три золотых кораблепика да жалует
тебя па выбор любым конем из своей боярской конюшни.
— Знаю, хозяин.
— Ну то-то же; смотри не позарься на вороного арга-
мака, с белой на лбу отметиной.
— А для чего же нет?
— Он, правда, конь богатый: персидской породы, че-
тырех лет и недаром прозван Вихрем — русака на скаку
затопчет...
— Что ж тут дурного?
— А то, что на нем не усидел бы и могучий богатырь
Еруслап Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси! Сесть-
то па него всякий сядет, только до сих пор никто еще не
слезал с него порядком: сначала и туда и сюда да вдруг
как взовьется на дыбы, учнет передом и задом — ба-
тюшки-светы!.. хоть кому небо с овчинку покажется!
В продолжение этого рассказа глаза запорожца свер-
кали от радости.
— Давай его сюда! — закричал он. — Его-то мне и
надобно! Черт ли в этих заводских клячах! Подавай нам
из косяка... зверя!
— Вот еще что! — сказал приказчик, глядя с удивле-
нием на восторг запорожца. — Видно, брат, у тебя шея-
то крепка! Ну, что за потеха...
— Что за потеха! Эх, хозяин! не арканил ты на всем
125
скаку лихого копя, не смучивал его в чистом поле, не при-
водил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи
удалых казаков!.. Что за конь, если па нем и баба уси-
дит!
— Да, да! — шепнул дьяк приказчику. — Ему легко:
пе сам сидит, черти держут.
Меж тем молодые давно уже скрылись, гости стали
уходить один после другого, и вскоре в избе остались
только хозяин, сваха, дружка и Кирша. Приказчик, по
тогдашнему русскому обычаю, которому не следовал era
боярин, старавшийся во всем подражать полякам, предло-
жил Кирше отдохнуть, и через несколько минут в избе
все стихло, как в глубокую полночь.
Кирша проснулся прежде всех. Проведя несколько ча-
сов сряду в душной избе, ему захотелось, наконец, поосве-
житься. Когда он вышел па крыльцо, то заметил боль-
шую перемену в воздухе: пебо было покрыто дождевыми
облаками, легкий полуденный ветерок дышал теплотою;
словом, все предвещало наступление весенней погоды и
конец морозам, которые с неслыханным постоянством
продолжались в то время, когда обыкновенно проходят
уже реки и показывается зелень. В то время как он любо-
вался переменою погоды, ему послышалось, что на сосед-
нем дворе кто-то вполголоса разговаривает. Узнав, по
опыту, как выгодно иногда подслушивать, он тихонько
подошел к плеч ню, который отделял его от разговари-
вающих, и хотя с трудом, по вслушался в следующие
слова, произнесенные голосом, не вовсе ему незнакомым:
— Жаль, брат Омляш, жаль, что ты был в отлучке!
Без тебя знатная была работа: купчина богатый, а клади-
те в повозках, клади! Да и серебреца нашлось довольно.
Мио сказывали, ты опять в дорогу?
— Да, черт побери!.. — отвечал кто-то сиповатым ба-
сом. — Пе дадут соснуть порядком. Я думал, что не-
дельки па две отделался, — пе тут-то было! Боярин по-
сылает меня в ночь па нижегородскую дорогу, верст за
сорок.
— Зачем?
— А вот изволишь видеть... — Тут несколько слов
было сказано так тихо, что Кирша не мог ничего разо-
брать, потом сиповатый голос продолжал: — Он было
сначала велел мне за ним только присматривать, да, вид-
но, после обеда передумал. Ты знаешь, чай, верстах в де-
сяти от Нижнего овражек в лесу?
— Как пе знать!
126
— Туда передом четырех молодцов уж отправили, а
я взялся поставить им милого дружка!., понимаешь?
— Разумею. Дал раза, да и концы в воду. За все про
все отвечай нижегородцы: их дело, да и все тут!
— Не вовсе так, любезный! С слугой-то торговаться
не станем, а господина велено живьем захватить.
— Да кто этот Милославский?
— Какой-то боярский сыпок. Оп, слышь ты, приехал
из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается.
Детипа бойкий! Говорят, будто б оп сегодня за обедом
чуть-чуть пе подрался с боярином.
— С боярином?.. Иу, брат, видно же, сорвиголова!
— Видно, так! И правду-матку сказать, если оп жи-
вой в руки не дастся...
— Так что ж? Рука, что ль, дрогнет?
— Не то чтоб дрогнула... да пора честь знать, Про-
кофьич!
— Полно, брат Омляш, прикидывайся с другими! Не
он первый, не он последний...
— А что ты думаешь! И то сказать: одним меньше,
одним больше — куда ни шло! Вот о спожинках стану
говеть, так за один прием все выскажу на исповеди; а
там может статься...
— В монахи, что ль, пойдешь?..
— В монахи не в монахи, а пудовую свечу поставлю.
Не все грешить, Прокофьич; душа надобна.
Тут голоса замолкли. Кирша заметил в плетне не-
большое отверстие, сквозь которое можно было рассмот-
реть все, что происходило па соседнем дворе; оп поспешил
воспользоваться этим открытием и увидел двух человек,
входящих в избу. Один из пих показался ему огромного
роста, по оп пе успел рассмотреть его в лицо; а в другом
с первого взгляда узнал земского ярыжку, с которым в
прошедшую ночь повстречался па постоялом дворе. От-
крыв столь нечаянным образом, что Юрий должен отпра-
виться по нижегородской дороге, и желая предупредить
его о грозящей ему опасности, Кирша решился пуститься
наудачу и во что б пи стало отыскать Юрия или Алексея.
Но едва он вышел за ворота, как вооруженный дубиною
крестьянин заступил ему дорогу.
— Пусти-ка, товарищ! — сказал Кирша, стараясь
пройти.
— Не велено пускать, — отвечал крестьянин.
— Не велено! Как так?
— Да так-ста! Не приказано, вот и все тут!
127
— Не приказано, так не пускай! — сказал Кирша,
возвращаясь во двор.
— Да не пройдешь и в задние ворота, — закричал
ему вслед крестьянин, — и там приставлен караул.
— Так я здесь в западне! Ах, черт побери! Эй, слу-
шай-ка, дядя, пусти. Мне только пройтись по улице.
— Я те толком говорю, слышь ты: заказано.
— Да кто заказал?
— Приказчик.
— Зачем?
— А лукавый его знает; вон спроси у него самого.
— Э, дорогой гость!., куда? — закричал приказчик,
показавшись в дверях избы. — Скоренько проснуться из-
волил.
— Господин приказчик, — сказал весьма важно Кир-
ша. — Ради чего ты вздумал меня держать у себя под
караулом? Разве я мошенник какой?
— Не погневайся! Я приставил караул, пока спал, а
теперь тотчас сниму! Эй ты, Терешка! Ступай домой!
— Я у тебя в гостях, хозяин, а не в полону и волен
идти куда хочу.
— Вот то-то и есть, что нет, любезный! Боярин строго
наказал пе выпускать тебя на волю.
— Да неужто в самом деле он хочет задержать меня
насильно?
— От него приказано, чтоб я угощал тебя и сегодня
и завтра; а послезавтра, хоть чем свет, возьми деньги да
коня и ступай себе с богом на все четыре стороны.
— Ну, было из чего караул приставлять! Да я и сам
хотел еще денек отдохнуть. На кой черт мне торопиться?
Ведь не везде даром кормить станут!
— Тимофею Федоровичу не угодно, чтоб ты показы-
вался ого гостям.
— Так вот что! Он опасается, чтоб я не проболтался
кому-нибудь из поляков, что невеста пана Гонсевского
была испорчена.
— Видно, что так.
— Стану я толковать об этом! Да из меня дубиною
слова не вышибешь!.. Что это, хозяин, никак не барском
дворе песни поют? Поглядел бы я, как бояре-то веселятся!
— Что ты, брат! Неравно Тимофей Федорович тебя
увидит — сохрани боже... беда!
— Так господь с ними! Пусть они веселятся себе на
боярском дворе, а мы, хозяин, попируем у тебя.., Да,
кстати, вон и гости опять идут.
128
— Как же, любезный! И сегодня и завтра целый
день все бражничают у меня.
Толпа родственников, перед которою важно выступал
волостной дьяк, подошла к приказчику; молодые вышли
их встречать на крыльцо; и через минуту изба снова на-
полнилась гостьми, а стол покрылся кушаньем и различ-
ными напитками.
Тем из читателей паших, которым не удалось по-
стоянно жить в деревне и видеть своими глазами, как
наши низовые крестьяне угощают друг друга, без сомне-
ния, покажется невероятным огромное количество браги
и съестных припасов, которые может поместить в себе
желудок русского человека, когда оп знает, что пьет и
ост даром. По всего страннее, что тот же самый человек,
который съест за один прием то, чего какой-нибудь италь-
янец пе скушает в целую неделю, в случае нужды готов
удовольствоваться куском черного хлеба или небольшим
сухарем и не поморщится, запивая его плохой колодезной
водою. В храмовые праздники церковный причет обходит
обыкновенно все домы своего селения; пе зайти в какую-
нибудь избу — значит обидеть хозяина; зайти и пе по-
есть — обидеть хозяйку; а чтоб пе обидеть ни того, ни
другого, иному церковному старосте или дьячку придется
раз двадцать сряду пообедать. Это невероятно, однакож
справедливо, и мы должны были сделать это небольшое
отступление для того, чтоб заметить нашим читателям,
что нимало не погрешаем против истины, заставив гостей
приказчика почти беспрерывно целый день пить, есть и
веселиться.
По по всо гости веселились. Па сердце запорожца ле-
жал тяжелый камень: оп начинал терять надежду спасти
Юрия. Напрасно старался он казаться веселым: рассеян-
ные ответы, беспокойные взгляды, нетерпение, задумчи-
вость — все изобличало необыкновенное волнение души
его. К счастию, прежде чем хозяин мог это заметить, одна
счастливая мысль оживила его надежду; взоры его про-
яснились, он взглянул веселее и, обращаясь к приказчику,
сказал:
— Знаешь ли что, хозяин? Если мне нельзя побывать
на боярском дворе, то пе можно ли заглянуть на ко-
нюшню?
— Нельзя, любезный! Я должен быть при тебе неот-
лучно; а ты видишь, у меня гости. Да что тебе вздумав
лось?
— А вот что: помнишь, ты говорил мне о вороном
9 Стояти заодно
129
персидском аргамаке? Меня раздумье берет. Хоть я и
люблю удалых коней, ну да если он в самом деле такой
зверь, что с ним и ладу нет?
— Да, брат, больно лих.
— Вот то-то, чтоб маху не дать. Если мне
самому нельзя идти на конюшню, то хоть его вели сюда
привести.
Приказчик задумался.
— Привести-то можно, — сказал он, наконец, — но
уговор лучше денег: любуйся им как хочешь, но верхом
не садись.
— Да как же я узнаю: годится ли он для меня или
пет? Позволь на нем по улице проехать.
— Нет, дорогой гость, нельзя.
— Нельзя так нельзя, вели хоть так привести.
— Андрюшка! — сказал приказчик одному молодому
парню, который прислуживал за столом. — Сбегай, брат,
па конный двор да вели конюхам привести сюда вороного
персидского жеребца.
Кирша, поговорив еще несколько времени с хозяином
и гостьми, встал потихоньку из-за стола; он тотчас заме-
тил, что хотя караул был снят от ворот, но зато у самых
дверей сидел широкоплечий крестьянин, мимо которого
прокрасться было невозможно. Запорожец отыскал свою
саблю, прицепил ее к поясу, надел через плечо нагайку,
спрятал за пазуху кинжал и, подойдя опять к столу, сел
по-прежнему между приказчиком и дьяком. Помолчав не-
сколько времени, он спросил первого: весело ли ему бу-
дет называться дедушкою?
— Как же! — отвечал приказчик. — Я и сплю и ви-
жу, чтоб завестись внучатами. Пора — шестой десяток
доживаю.
— А что бы ты хотел для первой радости, — продол-
жал запорожец, — внука или внучку?
— Вестимо, внука! Девка — товар продажный: не
успеет подрасти, ан, глядишь, и сбывай с рук.
— А я, прошу не погневаться, — сказал дьяк, — хочу
не внука, а внучку.
— А почему так? — спросил хозяин.
— Да так! Скоро ли от внука-то детей дождешься?
Дедом быть весело, а прадедом еще веселее.
— Не успел дочери выдать, да уж о правнуках ду-
маешь! Пустое, сват: дай господи внука!
— Пошли господи внучку!
— Так не будет же по-твоему!
130
— Ан будет! и если святые угодники услышат греш-
ные мои молитвы...
— Послушайте, господа честные, — перервал Кир-
ша, — ну, если я услужу вам обоим?
— Как так? — спросили вместе дьяк и приказчик.
— А вот как: если я захочу, то молодая родит двой-
ни — мальчика и девочку.
— То-то бы знатно! — вскричал приказчик. — Я стал
бы лелеять внука...
— А я нянчить внучку! — примолвил дьяк. — Да не
издеваешься ли ты над нами?
— Право, нет! Послушай, хозяин, — продолжал Кир-
ша вполголоса, — припаси мне завтра крупчатой муки
да сотового меду; я изготовлю пирожок, и как молодые
его покушают, то чрез девять месяцев ты с внуком, а оп с
внучкою.
— Неужто в самом деле? — вскричал приказчик.
— Уж я вам говорю. Припасите две зыбки да при-
искивайте имена для новорожденных.
— Я назову внука Тимофеем, в честь боярина, — ска-
зал приказчик.
— А я внучку — Анастасией, в честь боярышни, —
примолвил дьяк.
— Так за здравие Тимофея и Анастасии! — возгласил
торжественно Кирша, приподняв кверху огромный ковш
с брагою. — Многие лета!
— Многие лета! — воскликнули все гости.
— Ах ты родимый! — сказал приказчик, обнимая за-
порожца. — Чем мне отслужить тебе? Послушай-ка: если
я к трем боярским кораблепикам прибавлю своих два...
три... ну, куда ни шло!., четыре алтына...
— Нет, хозяин, пе такое дело: за это мне денег брать
пе велено; а если хочешь меня потешить, так пе пожалей
завтра за обедом романеи.
— И вишневки, и романеи, и фряжского вина... и что
твоей душеньке угодно будет!
— Ой ли так? Ладно же, хозяин, — по рукам!
— По рукам, любезный! Постой-ка: вот, кажется, и
Вихря привели... Что за копь!
Кирша и все гости встали из-за стола и вышли вслед
за хозяином на улицу. Два конюха с трудом держали под
уздцы вороного жеребца. Оп был среднего роста, но
весьма красив собою: волнистая грива, блестя как поли-
рованный агат, опускалась струями с его лебединой шеи;
он храпел, взрывал копытом землю, и кровавые глаза его
9*
131
сверкали, как раскаленное железо. При первом взгляде
на борзого коня Кирша вскрикнул от удивления; забилось
сердце молодецкое в груди удалого казака; он забыл на
несколько минут все свои намерения, Милославского, са-
мого себя, — ив немом восторге, почти с подобострастием
смотрел на Вихря, который, как будто бы чувствуя при-
сутствие знатока, рисовался, плясал и, казалось, хотел
совсем отделиться от земли.
— Ну, что, — спросил приказчик, — не правду ли я
тебе говорил? Смотреть любо, знатный конь!.. А па что
он годится?
— Почему знать, хозяин? Мы и не таких зверей уму-
чивали, и если б ты дозволил мне дать на нем концов де-
сяток вдоль этой улицы, так, может статься...
— Нет, любезный, помни уговор.
— Да чего ты боишься?
— Как чего? Бог весть, что у тебя на уме. Как взду-
маешь дать тягу, так куда мне будет деваться от боя-
рина?
— Тьфу пропасть! Да на кой черт мне тебя обманы-
вать? Ведь послезавтра я волен ехать куда хочу?
— То дело другое, приятель! Послезавтра, пожалуй, я
сам тебя подсажу, а теперь — ни, ни!..
— Ну, хозяин! ты не хочешь меня потешить, так не
погневайся, если и я тебя тешить не стану.
— Эх, любезный! и рад бы радостью, да рассуди
сам... Как ты думаешь, сват? — продолжал приказчик, об-
ращаясь к дьяку, — дать ли ему промять Вихря или нет?
— Как ты, Фома Кондратьич, а я мыслю так: когда
тебе наказано быть при нем неотлучно, то довлеет хра-
нить его как зеницу ока, со всякою опасностью, дабы не
подвергнуть себя гневу и опале боярской.
— Ну вот, слышишь, что говорят умные люди?
Нельзя, любезный!
— Я вижу, господин дьяк, — сказал Кирша, — ты уж
раздумал и в прадеды не хочешь: а жаль, была бы
внучка!
— Я ничего не говорю, — возразил дьяк, — видит бог,
ничего! Как хочет сват.
— Ия дурак! — продолжал Кирша, — есть о чем про-
сить! Не нынче, так послезавтра, а я все-таки с конем,
и вы все-таки без внучат.
Как так? Помилуй! — вскричали приказчик и дьяк.
— Да так! Пословицу знаете? «Как аукнется, так и
откликнется!..» Пойдемте назад в избу!
132
— Не троньте его, — сказал вполголоса один из коню-
хов. — Вишь, какой выскочка! Не хуже его пы-
тались усидеть на Вихре, да летали же вверх ногами.
Пускай сядет: я вам порукою — не ускачет из
села.
— Да, да, — примолвил другой конюх, — видали мы
хватов почище его! Мигнуть пе успеете, как он хватится
оземь, лишь ноги загремят!
— Добро, так и быть, любезный! — сказал приказчик
Кирше, — если уж ты непременно хочешь... Да что тебе
загорелось?
— Бегите, ребята, — шепнул дьяк двум крестьянским
парням, — ты на тот конец, а ты па этот: покараульте да
приприте хорошенько околицу.
— Ох, сват! — сказал приказчик, — недаром у меня
сердце замирает! Ну, если... упаси господи!.. Нет! — про-
должал он решительным голосом, схватив Киршу за
руку, — воля твоя, сердись или нет, а я тебя не пускаю!
Как ускачешь из села...
— Право! А золотые-то боярские корабленики? Не-
бось вам оставлю? Вот дурака нашли!
— А что ты думаешь, сват? — продолжал приказчик,
убежденный этим последним доказательством. — В самом
деле, черт ли велит ему бросить задаром три корабле-
ника?.. Ну, ну, быть так: оседлайте коня.
В две минуты конь был оседлан. Толпа любопытных
расступилась; Кирша оправился, подтянул кушак, надви-
нул шапку и не торопясь подошел к коню. Сначала он
стал его приголубливать: потрепал ласково по шее, по-
гладил, потом зашел с левой стороны и вдруг, как птица,
вспорхнул па седло.
— Дальше, ребята, дальше! — закричали конюхи. —
Смотрите, какая пойдет потеха!
Народ отхлынул, как вода, и наездник остался один
посреди улицы. Не дав образумиться Вихрю, Кирша при-
ударил его нагайкою. Как разъяренный лев, дикий конь
встряхнул своей густою гривой и взвился на воздух; на-
род ахнул от ужаса; приказчик побледнел и закричал
конюхам:
— Держите его, держите! Ахти! Не быть ему живому!
Держите, говорят вам!
— Да! Черт его теперь удержит! — сказал один из
конюхов. — Как слетит наземь, так мы его подымем.
— Ах, батюшки! — продолжал кричать приказчик. —
Держите его! Слышите ль, боярин приказал мне угощать
133
его завтра, а он сегодня сломит себе шею! Господи, гос-
поди, страсть какая!.. Ну, пропала моя головушка!
Меж тем удары калмыцкой плети градом сыпались на
Вихря; бешеный конь бил передом и задом; с визгом ме-
тался направо и налево, загибал голову, чтоб схватить
зубами своего седока, и вытягивался почти прямо, поды-
маясь на дыбы; но Кирша как будто бы прирос к седлу
и продолжал пе уставая работать нагайкою. Толпа любо-
пытных зрителей едва переводила дух, все сердца зами-
рали... Более получаса прошло в этой борьбе искусства и
ловкости с силою; наконец, полуизмученпый Вихрь, соску-
чив бесноваться на одном месте, пустился стрелою вдоль
улицы и, проскакав с версту, круто повернул назад;
Кирша пошатнулся, но усидел. Казалось, неукротимый
конь прибегнул к этому способу избавиться от своего
мучителя, как к последнему средству, после которого дол-
жен был покориться его воле; он вдруг присмирел и, по-
винуясь искусному наезднику, пошел шагом, потом рысью
описал несколько кругов по широкой улице и, наконец,
на всем скаку остановился против избы приказчика.
— Жив ли ты? — вскричал хозяин.
— Ну, молодец! — сказал один из конюхов, смотря
с удивлением на покрытого белой пеною аргамака. — Те-
бе и владеть этим конем!
— А я так пе дивлюсь, — продолжал дьяк, обращаясь
к приказчику, — ведь я говорил тебе: не сам сидит, черти
держут!
— Слезай проворней, любезный, — продолжал при-
казчик. — Пока ты не войдешь в избу, у меня сердце не
будет на месте.
— Не торопись, хозяин, — сказал Кирша, — дай мне
покрасоваться... Не подходите, ребята! — закричал он
конюхам, — пе пугайте его... Ну, теперь пе задохнется, —
прибавил запорожец, дав время коню перевести дух. —
Спасибо, хозяин, за хлеб за соль! береги мои корабленики
да не поминай лихом!
— Как!.. Что?.. — закричал приказчик.
Вместо ответа запорожец ослабил поводья, понагнулся
вперед, гикнул и как молния исчез из глаз удивленной
толпы.
— Держите его, держите! — раздался громкий крик
приказчика, заглушаемый общим восклицанием изумлен-
ного народа.
Но Кирша не опасался ничего: поставленный на въез-
де караульный, думая, что сам сатана в виде запорожца
134
мчится к нему навстречу, сотворив молитву, упал ничком
наземь. Кирша перелетел на всем скаку через затворен-
ную околицу, и когда спустя несколько минут он обер-
нулся назад, то построенный на крутом холме высокий
боярский терем показался ему едва заметпым пятном, ко-
торое вскоре совсем исчезло в туманной дали густыми
тучами покрытого небосклона.
П
Все спали крепким сном в доме боярина Кручины.
Многие из гостей, пропировав до полуночи, лежали пре-
спокойно в столовой: иные на скамьях, другие под
скамьями; один хозяин и Юрий с своим слугою опере-
дили солнце; последний с похмелья едва мог пошевелить
головою и поглядывал нс очень весело па своего госпо-
дина. Боярин Кручипа распрощался довольно холодно
с своим гостем.
— Желаю тебе, Юрий Дмитрич, благополучно съез-
дить в Нижний, — сказал он, — но я опасаюсь, чтоб ты
не испытал на себе самом, каковы эти нижегородцы.
Прощай!
— Ты хотел, Тимофей Федорович, дать мне грамоту
к боярину Истоме-Туренину, — сказал Юрий.
— Да, да! Но я передумал; теперь это лишнее... иль
нет... — продолжал боярин, спохватясь и чувствуя, что он
некстати проговорился. — Благо уж лист мой готов, так
все равно: вот он, возьми! Счастливой дороги! Да мило-
сти просим на возвратном пути, — прибавил он с насмеш-
ливой улыбкою и взглядом, в котором отражалась вся
злоба адской души его.
Никогда и пи с кем Юрий не расставался с таким удо-
вольствием: он согласился бы лучше снова провесть ночь
в открытом поле, чем вторично переночевать под кровлею
дома, в котором, казалось ему, и самый воздух был напи-
тан изменою и предательством. Раскланявшись с хозяи-
ном, он проворно вскочил на своего коня и, не огляды-
ваясь, поскакал вон из селения.
Мы, русские, привыкли к внезапным переменам вре-
мени и не дивимся скорым переходам от зимнего холода
к весеннему теплу; но тот, кто знает север по одной на-
сдышке, едва ли поверит, что Юрий, захваченный нака-
нуне погодою и едва не замерзший с своим слугою,
должен был скинуть верхнее платье и ехать в одном
кафтане. Во всю ночь, проведенную им в доме боярина
136
Кручины, шел проливной дождь, и когда он выехал на
большую дорогу, то взорам его представились совершен-
но новые предметы: тысячи быстрых ручьев стремились
по скатам холмов, в оврагах ревели мутные потоки,
а низкие поля казались издалека обширными озерами.
Когда наши путешественники потеряли из виду отчину
боярина Шалонского, Алексей, сняв шапку, перекрес-
тился.
— Ну, теперь отлегло от сердца! — сказал он. — Хвала
творцу небесному! Вырвались из этого омута. Если б ты
знал, боярин, чего я вчера наслушался и насмотрелся...
— Я также слышал и видел довольно, Алексей.
— Да тебе, Юрий Дмитрич, хорошо было пировать
с хозяином; заглянул бы к нам в застольную: ни дать
ни взять лобное место! Тот пролил стакан меду — дерут!
этот обмишулился и подал травнику вместо наливки —
порют! чихнул громко, кашлянул — за все про все катают!
Ах ты, владыко небесный! Ну, ад кромешный да и
только! Правда, и холопи-то хороши: как подпили да на-
чали похваляться, так у меня волосы дыбом стали! Знаешь
ли что, Юрий Дмитрич? Ведь дневной разбой; сам боя-
рин обозы останавливает, и если купец, проезжая чрез
его отчину, не зайдет к нему с поклоном, так уж, навер-
ное, выедет из села в одной рубашке. Помнишь вчераш-
него купца, которого мы застали на постоялом дворе?
Он было хотел втихомолку проехать мимо села задами,
ан и попался в беду! Облупили его как липку да из четы-
рех лошадей двух выпрягли: ты, дескать, поедешь теперь
налегке, так и две довезут!
— Возможно ли? И на него пет управы?..
— И, Юрий Дмитрич, кому его унимать! Говорят, что
при царе Борисе Феодоровиче его порядком было скру-
тили, а как началась суматоха, пошли самозванцы да по-
ляки, так он принялся буянить пуще прежнего. Теперь
времена такие: нигде не найдешь ни суда, ни расправы.
— Однакож, Алексей, мне кажется, тебе вчера вовсе
не было скучно: ты насилу на ногах стоял.
— Виноват, боярин! В этом проклятом доме только
и хорошего, что одно вино. Как не выпьешь лишней
чарки? А нечего сказать: каково вино и мед!.. Хоть у кого
с двух стаканов в голове затрещит!
— Не узнал ли ты чего-нибудь о Кирше?
— Как же! Я вчера встретился с ним на боярском
дворе, да не успел двух слов перемолвить: его вели к боя-
рину.
137
— Зачем?
— Не знаю; мне только проболтался один пьяный
слуга, что Кирше большая честь была: боярин подарил
ему коня и велел приказчику угощать его как самого
себя.
— Что б это значило?
— Кто его знает; уж пе остался ли служить у боя-
рина? Товарищами у него будут всё сорванцы да разбой-
ники, он сам запорожский казак, так ему житье будет
привольное; глядишь — еще боярин сделает его есаулом
своей разбойничьей шайки! Рыбак рыбака далеко в плёсе
видит!
— Нет, Алексей, Кирша добрый малый; он не может
быть разбойником; и после того, что он для меня сделал...
— А что такое оп сделал? Оп был у меня в долгу,
так диво ли, что вздумал расплатиться? Ведь и у разбой-
ника бывает подчас совесть, боярин; а что б он был доб-
рый человек — пе верю! Нет, Юрий Дмитрич, как волка
ни корми, а оп все в лес глядит.
Юрий не отвечал ни слова; погруженный в глубокую
задумчивость, он старался не помышлять о настоящем,
искал — но тщетно — утешения в будущем, и только
изредка воспоминание о прошедшем услаждало его
душу. Милославский был свидетелем минутной славы
отечества; он сам с верными дружинами под предводи-
тельством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил
врагов России; он пе знал тогда страданий безнадежной
любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога, отца,
святую Русь и ненавидел одних врагов ее, а теперь... Ах!
сколько раз завидовал оп участи своего полководца, ко-
торый, как будто б предчувствуя бедствия России, торо-
пился украсить лаврами юное чело свое и, обремененный
но летами, но числом побед, похоронить вместе с собою
все надежды отечества!
Наши путешественники, миновав Балахну, от которой
отчина боярина Кручины находилась верстах в двадцати,
продолжали ехать, наблюдая глубокое молчание. Соску-
чив пе получать ответов на свои вопросы, Алексей по
обыкновению принялся насвистывать песню и понукать
Серко, который начинал уже приостанавливаться. Про-
ведя часа два в сем занятии, он потерял, наконец, терпе-
ние и решился снова заговорить с своим господином.
— Пора бы нам покормить копей, — сказал он. —
В Балахпе ты не хотел остановиться, боярин, и вот уж
мы проехали верст пятнадцать, а жилья все нет как нет.
138
— Мне кажется, вон там... подле самого лесу... Ты зо-
рок, Алексей, посмотри: не изба ли это?
— Нет, Юрий Дмитрич, это простой шалаш или стог
сена, а только не изба.
— Не ошибаюсь ли я? Мне кажется, подле этого ша-
лаша кто-то стоит... видишь?
— Вижу, боярин: вон и копь привязан к дереву...
Ну, так и есть: это стог сена. Верно, какой-нибудь проез-
жий захотел покормить даром свою лошадь... Никак он
пас увидел... садится па копя... Кой прах! Что ж он стоит
па одном месте? пи взад, пи вперед!.. Он как будто нас
дожидается... Полно, добрый ли человек?.. Смотри!
Он скачет к нам... Берегись, боярин!.. Что это? С нами
крестная сила! Пе дьявольское ли наваждение?.. Ведь оп
остался в отчипе боярина Шалонского?.. Ах, батюшки-
светы!.. Точно, это Кирша!
— Подобру ли, поздорову, Юрий Дмитрич? — закри-
чал запорожец, подскакав к нашим путешественникам.
— Эк тебя нелегкая носит!—сказал Алексей. — Что ты,
с неба, что ль, свалился?
— Нет, товарищ, пе с неба свалился, а вырвался из
ада, — отвечал запорожец, повернув свою лошадь.
— Мы думали, что ты остался у боярина Шалонско-
го, — сказал Юрий.
— Он было хотел меня задержать, да Кирша себе
па уме! По мне лучше быть простым казаком на воле,
чем атаманом под палкою какого-нибудь боярина. Ну что,
Юрий Дмитрич, вам, чай, пора дать коням вздохнуть?
— Доедем до первой станции, так остановимся.
— Отсюда близехонько есть небольшой выселок —
вон там... за этим лесом. Я боялся вас проглядеть, так
стоял постоем на большой дороге.
— И, как видно, не больно исхарчился, любезный, —
примолвил Алексей. — Смотри, как растрепал стог сена!
Навряд ли хозяин скажет тебе спасибо.
— А вольно ж ему ставить стога на большой дороге, —
отвечал хладнокровно запорожец.
— Скажи, Кирша, — спросил Юрий, — за что ты по-
пал в милость к боярину Кручине?
— За то, что взялся не за свое дело.
— Как так?
— А вот как, Юрий Дмитрич: я был смолоду рыбаком,
пе знал устали, трудился день и ночь; раз пять тонул,
заносило меня погодою к басурманам; словом, натерпел-
ся всякого горя, а деньжонок не скопил. Пошел в укра-
139
инские казаки, служил верой и правдой гетману, рубился
с поляками, дрался с татарами, сносил холод и голод —
и нечего было послать моим старикам па одежонку. За-
писался в запорожцы, уморил с горя красную девицу,
с которой был помолвлен, терпел нападки от своих брать-
ев казаков за то, что миловал жен и детей, не увечил
безоружных, не жег для забавы дома, когда в них не
было вражеской засады, — и чуть было меня не зарыли
живого в землю с одним нахалом казаком, которого за
насмешки я хватил неловко по голове нагайкою... да,
к счастию, он, отдохнул. Потом таскался два года с поль-
ским войском, лил кровь христианскую, спас от смерти
пана Лисовского, и все-таки не разбогател. А вздумал
однажды на роду прикинуться колдуном — так мне за
это дали три золотых корабленика да этого аргамака, ко-
торому, веришь ли, Юрий Дмитрич, цепы нет, — при-
молвил Кирша, лаская своего борзого коня и поглядывая
на пего с нежпостию страстного любовника.
— Что за вздор! — сказал Юрий. — Как ты мог
прикинуться колдуном?
— И, боярин, мало ли чем прикидываются люди на
белом свете, да не всем так удается, как мне. Знаешь ли,
что я не на шутку сделался колдуном и, если хочешь,
расскажу сейчас по пальцам, что у тебя на душе и о чем
ты тоскуешь?..
— Мудрен бы ты был, если б отгадал.
— А вот увидишь.
Кирша посмотрел на пего пристально и продол жал:
— Боярин! Тебя сокрушила черноглазая красавица —
не правда ли?
Юрий поглядел с удивлением на запорожца.
— Что ты, боярин, слушаешь этого балясника? —
сказал Алексей. — Большое диво отгадать, когда я сам
ему об этом проболтался!
— Что дашь, боярин, — продолжал запорожец, не
слушая Алексея, — если я скажу тебе, кто такова родом
и где живет теперь твоя чернобровая боярышня?
— Перестань шутить, Кирша!
— Я не шучу, Юрий Дмитрич: ты видал ее в Москве,
в соборном храме Спаса па Бору.
— Вот те раз! — вскричал Алексей. — Да этого я
ему не сказывал! Видит бог, не сказывал! От кого ты
узнал?..
— То ли еще я знаю! Вот ты, Юрий Дмитрич, не ве-
даешь, любит ли она тебя, а я знаю.
140
— Возможно ли? — вскричал Милославский, остано-
ви свою лошадь.
— Да, боярин; она по тебе сохнет пуще, чем ты по
ней.
— Итак, она еще не замужем?
— Нет.
— Но кто она? где живет? как ты мог узнать?.. Го-
вори, говори скорее!..
— И сердце твое пе чуяло, что ты ночевал с ней под
одной кровлею?.. Опа дочь боярина Кручины-Шалон-
ского.
— Невеста папа Гонсевского? — вскричал Алексей.
— Невеста, а пе жена.
— Дочь боярина Кручины!.. — прошептал Юрий, по-
бледнев, как приговоренный к смерти. — Боярина Кру-
чины!.. — повторил он с отчаянием. — Итак, все кон-
чено!..
— Нет, не все, Юрий Дмитрич! Мало ли что может
случиться? И если тебе суждено на ней жениться...
— На пей!.. Никогда, никогда! — перервал Милослав-
ский, — но, может быть, ты обманулся... да, добрый
Кирша, ты, точно, обманулся... Эта кроткая девица, этот
ангел красоты... дочь Шалонского... Невозможно!..
— Да что мы остановились, боярин? Лошадей баля-
сами не кормят. Поедем шажком вперед; до деревушки
версты три, так я успею тебе рассказать все, и тогда ты
поверишь, что я тебя не обманываю.
Юрий слушал со вниманием рассказ запорожца, и чем
вернее казалось, что прекрасная незнакомка — дочь боя-
рина Кручины, тем мрачнее становились его взоры. Он
пе помышлял о препятствиях: обстоятельства и время
могли их разрушить; его не пугало даже то, что Анаста-
сья была невеста пана Гонсевского; но назвать отцом
своим человека, которого он презирал в душе своей, сое-
диниться узами родства с злодеем, предателем отече-
ства... Ах, одна эта мысль превращала в ничто все его
надежды! Если бы все благоприятствовало любви его, то
собственная его воля была бы непреодолимым препят-
ствием. Супруг дочери боярина Кручины мог ли, не крас-
нея, слышать об измене и предательстве? Мог ли призы-
вать правдивое мщение небес и сограждан на главу кра-
мольников, обрекших гибели и вечному позору свою ро-
дину? Если без Анастасии он не мог быть совершенно
счастливым, то спокойная совесть, чистая, святая любовь
к отечеству, уверенность, что оп исполнил долг право-
141
славного, не посрамил имени отца своего, — все могло
служить ему утешением и утверждало в намерении рас-
статься навсегда с любимой его мечтою. Но когда Кирша
стал рассказывать о разговоре своем с Анастасиею, когда
Юрий узнал, как был любим, то все мужество его поко-
лебалось.
— Довольно, — сказал он прерывающимся голо-
сом, — довольно!.. Я не хочу знать ничего более.
— Как хочешь, боярин, — отвечал Кирша, взглянув
с удивлением па Милославского.
— Несчастный! мог ли я думать, что блаженнейший
час в моей жизни будет для меня божьим наказанием!..
Не говори... не говори ничего более!
— Я и так молчу, боярин.
— Ах, Кирша! зачем ты сказал мне!.. Какой ангел
тьмы внушил тебе мысль...
Виноват, Юрий Дмитрич! я думал тебя порадо-
вать: Анастасья Тимофеевна...
— Молчи!.. Не произноси никогда этого имени!
— Слушаю, боярин.
— Не напоминай мне никогда... или пет, рас-
скажи мне все! Что опа говорила с тобою?.. Знает ли
опа, что я крушусь по пей, что белый свет мне опо-
стылел?..
— Как ла»! опа ожила, когда узнала, что ты ее лю-
бишь. Вспомнить пе могу, так слезы ручьем и поли-
лись...
— Боже мой, боже мой!
— Зарыдала, принялась молиться богу...
— Перестань, Кирша... перестань!..
— Да помилуй, боярин, — сказал запорожец, пе по-
нимая истинной причины горести Милославского, — от-
чего ты так кручинишься? Во-первых, и то слава богу,
что ты узнал, наконец, кто такова твоя незнакомая кра-
савица; во-вторых, почему ты ей не суженый? Ты зна-
менитого рода, богат, молодец собою; опа помолвлена за
пана Гонсевского, а все-таки этой свадьбы не бывать.
Припомни мое слово: скоро пи одной приходской церкви
пе останется во владении у гетмана, и он, со всей своей
польской ордою, не будет сметь из Кремля носа пока-
зать. Все православные того только и ищут, чтоб подо-
шла рать из низовых городов, и тогда пойдет такая но-
жовщина... Да что и говорить!... Если все русские при-
мутся дружно, так где стоять ляхам! Много ли их?., шап-
ками закидаем!
142
— Ты забыл, Кирша, что я целовал крест Влади-
славу.
— Эх, боярин! ну если вы избрали на царство коро-
левича польского, так что ж он сидит у себя в Кракове?
Давай его налицо! Пусть примет веру православную и
владеет нами! А то небось прислали войско да гетмана,
как будто б мы присягали полякам! Нет, Юрий Дмит-
рич, видно по всему, что король-то польский хочет вас
на бобах провести.
Никогда еще Юрию не приходила в голову эта мысль,
и хотя она выражена была несколько грубо, но поразила
его своею не ги ною.
— Ах, Кирша! — вскричал он с восторгом, — я по-
забыл бы все мое горе, если б мог увериться в истине
слов твоих!.. Но, к несчастию, это одни догадки; а я
клялся быть верным Владиславу, — прибавил Юрий, и
сверкающий, исполненный мужества взор, ожививший
па минуту угрюмое чело его, потух, как потухает на
мрачных осенних небесах мгновенный блеск полуночной
зарницы.
Меж тем паши путешественники подъехали к дерев-
не, в которой намерены были остановиться. Крайняя
изба показалась им просторнее других, и хотя хозяин
объявил, что у него нет ничего продажного, и, казалось,
не слишком охотно впустил их па двор, но Юрий решил-
ся у пего остановиться. Кирша взялся убрать коней, а
Алексей отправился искать по другим дворам для лоша-
дей корма, а для своего господина горшка молока, в ко-
тором хозяин также отказал проезжим.
Может быть, кто-нибудь из читателей наших захо-
чет знать, почему Кирша не намекнул ни Юрию, ни
Алексею о предстоящей им опасности, тем более что
главной причиною его побега из отчины Шалонского было
желание предупредить их об этом адском заговоре?
Но дорогою он передумал. Счастливый случай открыл
ему сердечную тайну Милославского и прекрасной Ана-
стасии, а вместе с этим поселил в душе его непреодоли-
мое желание во что б пи стало соединить двух любовни-
ков. Мы говорили уже, что он полагал почти священ-
ной обязанностью мстить за нанесенную обиду и, следо-
вательно, не сомневался, что Юрий, узнав о злодейском
умысле боярина Кручины, сделается навсегда неприми-
римым врагом его, то есть при первом удобном случае
постарается отправить его на тот свет. Хотя Кирша был
и запорожским казаком, но понимал, однакож, что нельзя
143
было Юрию в одно и то же время мстить Шалонскому
и быть мужем его дочери; а по сей-то самой причине
он решился до времени молчать, не упуская, впрочем,
из виду главпейшей своей цели, то есть спасения Юрия
от грозящей ему опасности.
Юрий, войдя в избу, спросил хозяина, кому принад-
лежит пегая лошадь, которую он заметил, проходя двором.
— Проезжий, батюшка, — отвечал хозяин, — едет
из Казани в Нижний.
— Да где же оп?
— Вышел поискать себе съестного. У меня и хлеба-то
вдоволь нет; дней пять тому назад нагрянула ко мне це-
лая ватага шишей *: все приели; слава тебе господи! что
голова на плечах осталась!
— А разве и здесь эти разбойники водятся?
— Недавно показались. Послушаешь их, так они-то
одни и стоят за веру православную; а попадись им в ру-
ки хоть басурман, хоть поляк, хоть православный, все
равно — рубашки па теле не оставят.
— Так поэтому теперь опасно ездить по вашей до-
роге?
— Нет, батюшка, господь милостив! До этих храбре-
цов дошла весть, что верстах в тридцати отсюда идет
польская рать, так и давай бог ноги! Все кинулись назад
по Волге за Нижний, и теперь на большой дороге ни
одного шиша пе встретишь.
— Вот, боярин, молоко: кушай на здоровье! — ска-
зал Алексей, войдя в избу. — Ну, деревенька! словно
после пожара — ничего нет! Насилу кой-как нашел два
горшочка молока у одной старухи. Хорошо еще, что успел
захватить хоть этот; а то какой-то проезжий хотел оба
взять за себя. Хозяин, дай мне хоть хлебца! да нет ли
стаканчика браги? одолжи, любезный!
Когда Кирша вошел опять в избу, хозяин поставил
на стол деревянный жбан с брагою и положил каравай
хлеба. К счастию, наши путешественники так хорошо
были угощены накануне, что почти вовсе могли обойтись
без обеда. К тому же Юрий отказался от еды, и хотя
сначала Алексей уговаривал его покушать и не дотраги-
вался до молока, но, наконец, видя, что его господин
решительно не хочет обедать, вздохнул тяжело, покачал
головою и принялся вместе с Киршею так усердно рабо-
* Так прозвали поляки буйные толпы не подчиненных ника-
кому порядку русских партизан, или охотников, которых можно
уподобить испанским гверилласам. (Примеч, авт.)
144
тать около горшка, что в два мига в нем не осталось ни
капли молока. Окончив эту умеренную трапезу, Алексей
вышел вон из избы и минут через пять прибежал назад
как бешеный. Никогда еще Милославский не видал сво-
его смирного Алексея в таком необычайном расположе-
нии духа; он почти был уверен, что этот тихий малый
во всю жизнь свою но сердился ни разу, и потому не-
удивительно, что с некоторым беспокойством спросил:
что с ним случилось?
— Что со мной случилось, боярин! — отвечал, запы-
хавшись, Алексей. — Черт бы ее побрал! Старая кол-
дунья!.. Ведьма киевская!.. Слыхано ли дело!.. Живо-
дерка проклятая!
— Да кто? Па кого ты так озлился?
— Ну, есть ли в ней Христос — пять алтын!.. Да стоит
ли опа сама, с внучатами, с коровою и со всеми своими
животами, пяти алтын! Ах, старая карга!.. Смотри пожа-
луй, пять алтын!
— Скажешь ли ты мне, наконец?..
— Как бы зпато да ведано, так я лучше подавился
бы сухою коркою, чем хлебнул хоть ложку ее снятого
молока! Как ты думаешь, боярип, эта старушонка просит
за свой горшочек молочишка пять алтып!.. Пять алтын,
когда за две копейки можно купить целую корчагу
сливок!
— Ты сам виноват, Алексей: зачем не торговался?
— Да кому придет в голову... беззубая жидовка!..
— О чем тут кричать? Заплати ей, что она требует,
так и дело с кондом!
— Нот, боярип, хоть убей меня па этом месте...
— Алексей! я пе люблю приказывать десять раз одно
и то же.
— Ну, как хочешь, боярин, — отвечал Алексей, по-
низив голос. — Казна твоя, так и воля твоя; а я ни за
что бы не дал ей больше копейки... Слушаю, Юрий Дмит-
рич, — продолжал он, заметив нетерпение своего госпо-
дина. — Сейчас расплачусь.
— Позволь мне заплатить ей, боярин, — сказал Кир-
ша, — разумеется, твоими деньгами.
— Пожалуй.
— Давай-ка пять алтын, Алексей. Да, кстати, вот ни-
как она сама изволит сюда идти.
Старуха, в изорванной кичке и толстом сером зипуне,
вошла в избу, перекрестилась и, поклонясь низехонько
па все четыре стороны, сказала Алексею:
Ю Стояти заодно
145
— Ну что ж, мой кормилец, не держи меня, рассчи-
тывайся.
— Вот я с тобой рассчитаюсь, тетка, — сказал за-
порожец, — а он ничего не знает. Поди-ка сюда! Ты
просишь пять алтын за твое молоко?
— Да, батюшка, пять алтын. Прошу не погневаться:
я в своем добре вольна...
— Знаю, мой свет, знаю. Вот пять алтын — получай!
Старуха с жадностью схватила деньги и принялась
их считать.
— Ну что, так ли? — спросил запорожец.
— Так, батюшка!
— Все ли ты сполна получила?
— Все, отец мой!
— Слышишь, хозяин? Будь свидетелем. Ну, тетка,
глупа же ты!
— Л что, мой кормилец?
— Лх ты дура неповитая! ну те ли времена, чтоб
продавать горшок молока по пяти алтын? Мы пигде
меньше рубля не платили.
— Как так, батюшка?
— Да так. Опростоволосилась, голубушка, вот и все
тут!
— По меньше рубля! — повторила старуха, всплес-
нув руками. — Лх я глупая! Все-то нас, бедных, обма-
нывают...
— И, тетка, на то в море щука, чтоб карась не
дремал!
— Не грех ли вам обижать старуху!
— Да чем мы тебя обижаем? Что запросила, то и
даем.
— Бог вам судья, господа честные, обманывать
круглую сироту!
— Какая ты сирота! — закричал Алексей. — У тебя
вся изба битком набита внучатами.
— Да, батюшка, мал мала меньше!
— Что ты врешь! Меньшой-то внук целой головой
меня выше. Пошла вон, старая хрычовка!
— Пойду, батюшка, пойду! что ты гонишь! Про-
щенья просим!.. Заплати вам господь и в здешнем и в
будущем свете... чтоб вам ехать, да не доехать... чтоб вы...
— Ну, пу, проваливай! — перервал Алексей, вытал-
кивая за дверь старуху. — Что тебе вздумалось сказать
этой ведьме, — продолжал он, обращаясь к Кирше, —
что мы платим везде по рублю за горшок молока?
146
— Как что, — отвечал запорожец, — да знаешь ли,
что она теперь недели две пи спать, пи есть не будет с
горя; а сверх того, первый проезжий, с которого она по-
просит рубль за горшок молока, непременно ее поколо-
тит... Ну, вот посмотри: пе правду ли я говорю?
В самом деле, какой-то проезжий, с которым старуха
повстречалась у ворот избы, сказав с ней несколько слов,
принялся таскать се за волосы, приговаривая: «Вот тебе
рубль! вот тебе рубль!..» Потом, бросив ей небольшую
модную монету, вошел па двор. Кирша смотрел с боль-
шим примечанием па этого проезжего: и подлинно, на-
ружность ого обратила бы па себя внимание самого не-
любопытного человека. Он был необычайно высок, но
вместо с тем так плотен и широк в плечах, что казался
почти среднего роста; пе только видом, но даже ухват-
ками оп походил па медведя, и можно было подумать,
что небольшая, обросшая рыжеватыми волосами голова
его ошибкою попала па туловище, в котором не было ни-
чего человеческого. Лицо его выражало какое-то бездуш-
ное спокойствие; небольшие, прищуренные глаза каза-
лись заспанными, а голос напоминал дикий рев живот-
ного, с которым оп имел столь близкое сходство. Этот
уродливый великан, войдя в избу, поклонился нашим пу-
тешественникам и промычал:
— Доброго здоровья, господа проезжие!
Кирша вздрогнул и стал еще внимательнее рассмат-
ривать незнакомца.
- Откуда едешь, любезный? — спросил Юрий.
Из Казани, боярин.
— В Нижний Новгород?
— Да, в Нижний.
— 'Гак ты нам попутчик?
— Если ваша милость дозволит, так я от вас не от-
стану. Хоть, правда, ничего дурного не слышно, а все-
таки больше народу — едешь веселее.
— Посмотри, добрый человек, — сказал хозяин Кир-
ше, — из ваших коней один сорвался; чтоб со двора не
сбежал.
Кирша поспешил выйти на двор. В самом деле, его
Вихрь оторвался от коновязи и подбежал к другим лоша-
дям; но, вместо того чтоб с ними драться, чего и должно
было ожидать от такого дикого коня, аргамак стоял смир-
нехонько подле пегой лошади, ласкался к ней и, каза-
лось, радовался, что был с нею вместе.
— Ого! — сказал Кирша. — Так вы с одной кошош-
10*
147
ни!.. Вот что!.. Видно, я не ошибаюсь: не издалека этот
казанец едет.
Привязав опять на прежнее место своего коня, он воз-
вратился в избу, подсел к проезжему, попотчевал его бра-
гою и спросил, давно ли он из Казани.
— Близко недели, — отвечал проезжий.
— Знатный городок! — продолжал запорожец. — Я жи-
вал в нем месяцев по шести сряду, и у меня есть там за-
душевный приятель. Не знавал ли ты купца из мясного ря-
да, по имени Кирилла Степанова?., а по прозванью... как
бишь его?., дай бог память! тьфу, батюшки!., такое мудре-
ное прозвище... вспомнить не могу!
Тут Кирша призадумался, начал почесывать в голове,
топал ногою от нетерпения и, дав незнакомому загово-
рить с Юрием, который стал расспрашивать его о Каза-
ни, вдруг вскрикнул: «Омляш!» Проезжий вздрогнул и
быстро повернулся к Кирше.
— Да, да, — продолжал казак, не обращая, по-види-
мому, пикакого внимания на приметный испуг проезже-
го, — вспомнил! Омляш... иль нет... Бурдаш, что ль?., как-
то этак. Не знавал ли ты, брат, этого купчину?
— Нет, — отвечал отрывисто проезжий, поглядев при-
стально на запорожца, который примолвил весьма спо-
койно:
— Жаль, 'товарищ, что ты его не знаешь. Вот
уж близко года, как я с ним расстался. Что-то он, сер-
дечный, поделывает? Говорят, будто торжишка его худо
идет?
— Почему мне знать! — отвечал проезжий грубым
голосом. — Если, боярин, — продолжал он, обращаясь к
Юрию, — ты хочешь засветло приехать в Нижний, то
мешкать нечего: чай дорога плоха, а до города еще не
близко.
— За нами дело не станет, — сказал Алексей. — Мы
поели, лошади также, хоть сейчас в дорогу.
— Ступайте же, ребята, — примолвил Кирша, — да
седлайте коней, а я мигом буду готов.
Проезжий и Алексей вышли из избы.
— Послушай-ка, Юрий Дмитрич, — сказал запоро-
жец, — пистолет-то у тебя знатный, да заряжен ли он?
— А что?
— Да так, боярин: дорожным людям дремать не на-
добно.
— Разве ты опасаешься чего-нибудь?
— Времена такие, Юрий Дмитрич. Конечно, никто
148
как бог, да недаром же пословица в народе: «Береженого
и бог бережет».
Выходя вон из избы, Кирша повстречался в сенях с
хозяином и спросил его:
— Далеко ли до Нижнего?
— Верст двадцать с походом, — отвечал хозяин.
— Мне помнится, есть овраги?
— Всего один. На половине дороги будет часовня: тут
годов с пяток назад потеряли трех нижегородских куп-
цов, а версты полторы за часовней придет овражек, да
небольшой.
— Нельзя ли миновать?
— Нст-ста, по минуешь. Правда, от часовни пойдет
старая дорога в город; да по пей давно уж не ездят.
— Что так?
— Буерак на буераке, и, бывало, в осеннее время во-
все проезду нет.
Кирша пошел седлать своего коня, и через четверть
часа паши путешественники отправились в дорогу. Алек-
сей пе отставал от своего господина; а запорожец, дер-
жась левой стороны проезжего, ехал вместе с ним шагах
в десяти позади. Несколько уже раз незнакомый посмат-
ривал с удивлением на его лошадь.
— Кой черт, — сказал он, наконец, — чем больше я
смотрю... Да где ты добыл этого коня?
— А на что тебе?
— Если б только он был побойчее, так я бы в него
вклепался: я точь-в-точь такого же коня знаю... ну вот
ни дать пи взять, и па лбу такая же отметина. Правда,
тот не пошел бы шагом, как этот... а уж так схожи меж
собой, как две капли воды.
«Ага! — сказал про себя Кирша, — признал боярского
коня, господин казанец!»
— Чему дивиться? — примолвил он громко. — Чело-
век в человека приходит, а конь и подавно.
Тут дорога, которая версты две извивалась полями,
повернула палево и пошла лесом. Кирша попевал безза-
ботно веселые песни, заговаривал с проезжим, шутил;
одним словом, можпо было подумать, чго он совершенно
спокоен и не опасается ничего. Но в то же время малей-
ший шорох возбуждал все его внимание: он приостанав-
ливал под разными предлогами своего коня, бросал зор-
кий взгляд на обе стороны дороги и, казалось, хотел про-
никнуть взором в самую глубину леса.
Около двух часов ехали опи, не встречая никого и не
149
замечая никаких признаков' жилья; наконец, вдали, подле
самой дороги, стало виднеться что-то похожее на строе-
ние; но когда они подъехали ближе, то увидели вместо
избы полуразвалившуюся большую часовню. Кирша оса-
дил полегоньку свою лошадь и, проехав несколько шагов
позади незнакомого, вдруг вскрикнул:
— Гей, товарищ! посмотри-ка, что у тебя на шапке!
Едва проезжий успел схватить ее с головы, как от
сильного удара нагайкою у него посыпались искры из
глаз. Он выхватил из-за пазухи длинный нож, но Кирша
повторил удар — незнакомый зашатался и упал с ло-
шади. С быстротою птицы запорожец спрыгнул с коня,
кинулся на лежачего и, прежде чем он мог очнуться,
скрутил ему назад руки собственным его кушаком.
— Что ты, разбойник! — вскричал Алексей.
— Разбой и ик-то лежит, — отвечал спокойно Кирша,
затягивая узел.
— С чего ты взял?., почему ты знаешь?.. — спросил
торопливо Юрий.
— А потому знаю, что слышал своими ушами, как
этот душегубец сговаривался с такими же ворами тебя
ограбить. Нас дожидаются за версту отсюда в овраге...
Ага, собака, очнулся, — сказал он незнакомцу, который,
опомнясь старался приподняться на ноги. — Да не
уйдешь, голубчик! с вашей братьей расправа короткая, —
прибавил оп, вынимая из ножен саблю.
— Стой, Кирша! Я пе допущу тебя! — вскричал
Юрий. — Пу, если ты ошибаешься...
— Эх, боярин! Коли не веришь мне, так посмотри
хорошенько на эту рожу. Ну можно ли с такой образи-
ной не быть разбойником?
— Побойтесь бога! что я вам сделал? — прохрипел
незнакомый.
— Что, брат, заговорил! — перервал запорожец. —
Так говори же все! Если ты покаешься, мы тебя помилу-
ем; а если нет, так прощайся навсегда с белым светом!
Сказывай, много ли у тебя товарищей в засаде?
— Помилуйте! каких товарищей?
— Слушай, Омляш! — закричал грозным голосом
Кирша, — я знаю тебя... говори правду!
Незнакомый с ужасом взглянул на запорожца, но не
отвечал ни слова.
— Так, видно, брат, с тобой один конец, — сказал
Кирша, обнажив свою саблю. — Я не хочу губить твоей
души — молись богу!
150
— Постой! — вскричал незнакомый.
— Нет! нам некогда с тобой растабарывать: кайся
проворней в грехах или... так и быть!.. В последний
раз, — примолвил Кирша, подняв свою саблю, — говори
сейчас, сколько у тебя товарищей?
— Шестеро, — прошептал разбойник.
— Слышишь, боярин? — сказал Кирша. — Счастлив
ты, что я дал тебе слово... Делать нечего, околевай своей
смертью, проклятый! Помогите мне привязать его к де-
реву; да нет ли у вас чем-нибудь заткнуть ему глотку, а
то, как мы отъедем, он подымет такой рев, что его за
версту услышат.
Алексей вынул из кисы платок и, пособляя Кирше при-
вязать к дереву разбойника, спросил: для чего он не пред-
уведомил их об этом в деревне?
— Я боялся, что вы не сумеете притвориться, — отве-
чал запорожец. — Этот вор как раз смекнул бы делом,
дал тягу — и мы верно бы их рук не миновали.
— Но мы и теперь их пе минуем, — сказал Юрий.
— Авось, боярин! Бог милостив! — примолвил Кирша,
садясь па лошадь. — Здесь есть другая дорога. Говорят,
она больно плоха, да все лучше: зато остановки не будет.
Кирша поехал вперед. Подле самой часовни дорога
делилась надвое: та, которая шла направо, едва была за-
метна и походила более на межевую просеку, чем на боль-
шую дорогу. Кирша повернул по ней и, пробираясь с
большим трудом сквозь кустарник, пеньки и кучи валеж-
ника, медленно подвигался вперед; глубокие рытвины и
крутые овраги встречались им почти па каждом шагу,
и только изредка па проталинах едва заметные колеи
означали проезжую дорогу. С полчаса ехали они, не го-
воря ни слова; вдруг налево послышался отдаленный свист,
ближе к ним отвечали тем же. Кирша остановился и ски-
нул шапку. Несколько минут, подобно истукану, он про-
был в этом неподвижном положении. Едва заметно бы-
ло, что он переводит дух; казалось, ни один волос не по-
шевелился на голове его во все время, как оп прислуши-
вался к свисту.
— Ну боярин! — сказал он, надевая шапку, — мы,
точно, их миновали. Теперь надобно выбираться опять на
большую дорогу; а не то мы заедем в такую трущобу, что
как раз загубим всех копей.
Путешественники стали держаться левой стороны; хо-
тя с большим трудом, но попали, наконец, на прежнюю до-
рогу и часа через два, выехав из лесу, очутились на лу-
151
говой стороне Волги, против того места, где впадает в нее
широкая Ока. Огромные льдины неслись вниз по ее тече-
нию; весь противоположный берег усыпан был народом, а
на утесистой горе нагорной стороны блестели главы со-
борных храмов и белелись огромные башни высоких стен
знаменитого Новгорода Низовския земли.
III
Наши путешественники находились в весьма затруд-
нительном положении. Нижний Новгород был перед ни-
ми; но им невозможно было переправиться через Волгу,
на которой лед тронулся и шел так густо, что на простой
рыбачьей лодке нельзя было переехать на другую сто-
рону, не подвергая себя неминуемой погибели. Кругом их
незаметно было никакого жилья, кроме пустых сараев
и небольших рыбачьих хижин без дворов, по-видимому
также необитаемых. Проехав с версту по берегу реки,
путешественники увидели, наконец, избу, перед которою
стояло человек двадцать рыбаков; все они смотрели с
большим вниманием на противоположный берег.
— Глядь-ка, боярин! — сказал Алексей. — Вон там, у
пристани, никак человек идет по реке... так и есть! Ах,
батюшки-светы! кого это нелегкая понесла! Смотри, смот-
ри!.. ну... поминай как звали!
В самом дело, какой-то смельчак, отойдя шагов два-
дцать от противоположного берега, провалился сквозь
лед и утонул в виду множества любопытных, которые
толпились на переправе.
— Ах, боже мой! — вскричал Юрий. — Зачем пу-
скают этот народ?..
— А кто его удержит, боярин? Русский человек на
том стоит: где бедовое дело, туг-то удаль свою и пока-
зать.
Меж тем они подъехали к рыбакам. Один из них, се-
дой как лунь, с жаром доказывал другим, что прохожий
не мог бы утонуть, если б был легче на погу.
— Да, ребята, — говорил он, — все дело в сноровке,
а то как не перейти! Льдины толстые хоть кого подымут!
— Эх, Пахом Конлратьич! — возразил один молодой
рыбак, — какая теперь ходьба! Разве — прости госпо-
ди! — какой пи есть полоумный сунется.
— Ох вы, молокососы! — сказал седой старик, пока-
чивая головою. — Не прежние мои годы, а то бы я по-
казал вам, как переходят по льдинам. У нас, бывало, это
152
плевое дело!.. Да правду-матку сказать, и народ-то не
тот был.
— Что ты, дедушка, больно расхвастался! — пере-
рвал Кирша. — Неужли-то на святой Руси все молодцы
повывелись?
— Нет, господин проезжий, — отвечал старик, махнув
рукою, — не видать мне таких удальцов, какие бывали в
старину! Да вот хоть для вашей бы милости в мое время
тотчас выискался бы охотник перейти на ту сторону и
прислать с перевозу большую лодку; а теперь небось —
дожидайтесь! Увидите, если не придется вам ночевать на
этом берегу. Кто пойдет за лодкою?
— Я! — сказал один широкоплечий крестьянин.
— Ай да молодец! — вскричал Кирша. — Постой-ка!
Да ты никак крестьянин боярина Шалонского, Федька
Хомяк?
— А ты тот прохожий, что расспрашивал меня о боя-
рине?
— Ну да! Как ты сюда попал?
— Да так, горе взяло! Житья не было от приказчика;
взъелся на меня за то, что я не снял шапки перед его
писарем, и ну придираться! за все про все отвечай Хо-
мяк — мочушки не стало! До нас дошел слух, будто бы
здесь набирают вольницу и хотят крепко стоять за веру
православную; вот я помолился святым угодникам, да и
тягу из села; а сирот господь бог не покинет.
— Послушай, молодец! — сказал Юрий, — я не хочу,
чтоб ты шел для меня на верную смерть. Как можно
теперь переходить Волгу!
— А почему нет, боярин? Смелым бог владеет! Авось
перейду!
— А если ты утонешь?
— Что на роду написано, того не миновать. Дайте-ка
мне багор.
— На, молодец! — сказал седой рыбак. — Да полно,
за свое ли дело берешься?
— Авось! Бог милостив!
— Нет, я не допущу тебя!.. — вскричал Юрий.
— Ой ли! Так лови ж меня, боярин! — сказал Хомяк,
перепрыгнув через закраину.
— Держись правей! — закричал седой рыбак. — Вот
так!.. Эй, смотри не становись на эту льдину, не сдер-
жит!.. Ай да парень!.. Хорошо, хорошо!., отталкивайся
живей!., багром-то, брат, багром!.. Не туда, не туда! по-
стой!.. Ну, сбился!.. Не быть пути!..
153
— Ахти! — вскричал Алексей, — сорвался... упал в
воду!.. Ах, батюшки!., тонет, сердечный!..
— Ну, ребята! — сказал старик, — не правду ли я го-
ворил?.. Что нынче за народ: ни силы, ни проворства...
Смотрите! как ключ ко дну пошел.
— Вынырнул! — закричал Кирша. — Не робей, това-
рищ, не робей!
— Что толку, что вынырнул! — возразил седой ры-
бак. — Его как раз затрет льдинами. Как нет сноровки,
так смелостью по возьмешь...
— Копдратьич! Кондратьич! — закричал один из мо-
лодых рыбаков. — Глядь-ка... справился!
— И впрямь справился... Смотри, пожалуй!
— Эва, как пошел... — продолжал молодой парень, —
со льдины па льдину!.. Ну хват детина!.. А что ты ду-
маешь... дойдет, точно дойдет!
— Вог весть! — сказал старик, покачивая головою. —
Вишь какой торопыга! словно по полю бежит! Смотри,
вплавь пошел!.. Дело!., дело!.. Лихо, молодец!.. Знатно!..
Вот это по-нашенски!
Крестьянин был уже на средине реки. Ободряемый
криками и похвалами, которые долетали до него с про-
тивоположного берега, оп удвоил усилия, перепрыгивал с
одной льдипы па другую, переправлялся вплавь там, где
лед шел реже и наконец, борясь ежеминутно с смер-
ти io, достиг пристани, где был встречен радостными вос-
клицаниями необъятной толпы парода. Взойдя на берег,
оп отряхнулся, помолился на соборные храмы, потом,
оборотясь назад, отвесил низкий поклон рыбакам и Юрию,
которые, махая шапками, приветствовали его громким
криком. Через несколько минут большой дощаник отча-
лил от берега и, пристав к тому месту где дожидались
проезжие, перевез их с немалым трудом и опасностию на
городскую сторону Волги. Юрий, желая наградить бес-
страшного крестьянина, искал его несколько времени в
толпе народа; но его уже не было на пристани. Заплатя
щедрою рукою за перевоз, Милославский расспросил, где
живет боярин Истома-Туренин, и отправился к нему в
дом в провожании Кирши и Алексея.
Чтоб подняться на гору, Милославский должен был
проехать мимо Благовещенского монастыря, при подошве
которого соединяется Ока с Волгою. Приостановись на ми-
нуту, чтоб полюбоваться прелестным местоположением
этой древней обители, он заметил полуодетого нищего,
который на песчаной косе против самых монастырских во-
154
рот, играл с детьми и, казалось, забавлялся не менее их.
Увидев проезжих, нищий сделал несколько прыжков, от
которых все ребятишки померли со смеху, и, подбежав к
Юрию, закричал:
— Здравствуй, Дмитрич!
— А! Митя, ты здесь! Когда ты успел?!
— Эко диво... Шел, шел, да и пришел. Завтра, брат,
здесь пир во весь мир, так я торопился.
— Какой пир?
— А вот сам увидишь. Жаль мне тебя, сердечный!
Для всех будет праздник, а для тебя будни.
— Как так, Митя?.. Разве я по православный?
— Вот то-то то и горе, Дмитрич: ты, чай, справляешь
праздники по московским святцам?
— Я тебя не понимаю.
— Мало ли чего ты не понимаешь! Сам виноват: не
спешить было молодцу, не пришлось бы каяться!.. А у
кого ты пристанешь, Дмитрич?..
— У боярина Истомы-Туренина.
— Ай да хват!.. Смотри, пожалуй! Из огня да в по-
лымя!.. Ну, Дмитрич! держи ухо востро!.. Ты, чай, зна-
ешь, где сказано: «Будьте мудри яко змии и цели яко го-
лубие?» Смотри не поддавайся! Андрюшка Туренин
умен... поднесет тебе сладенького, ты разлакомишься,
выпьешь чарку, другую... а как зашумит в головушке,
так и горькое покажется сладким; да каково-то с по-
хмелья будет!.. Станешь каяться, да поздно!
— Спасибо, Митя! Я не забуду твоих советов. Но мне
пора...
— С богом, голубчик! ступай!.. Да слушай, молодец:
как будешь у Сергия, так помолись и за меня. Смотри нс
забудь!
Сказав эти слова, юродивый принялся опять играть с
ребятишками; а Милославский, поднявшись в гору,
въехал Ивановскими воротами в город. Первый проходя-
щий показал ему недалеко от городской площади дом
боярина Истомы. Наружность его ничем не отличалась
от других домов, которые вообще были низки и некраси-
во построены. В небольшой передней комнате встретил-
ся Юрию опрятно одетый слуга, и когда Милославский
сказал ему свое имя, то, попросив его пообождать, он по-
шел тотчас с докладом к боярину. Двери через минуту
отворились, и хозяин с распростертыми объятиями выбе-
жал навстречу к своему гостю.
— Милости просим, Юрий Дмитрич! — воскликнул
155
он, обнимая Милославского. — Добро пожаловать!.. Ну,
мог ли я ожидать такой радости?!. Сын друга моего!..
Милос дитя, которое столько раз я нянчил на руках мо-
их!.. Милославский у меня в дому!.. Ах, мой родимый!
Да как же ты вырос!., каким стал молодцом!.. Эй, Пар-
мен!.. Никанор! накрывайте на стол!.. Накормите слуг
дорогого гостя, велите убрать лошадей. Да принесите сю-
да бутылочку имбирного меда... Садись, мой ясный со-
кол!.. Садись, мой красавец! Как две капли во-
ды — вылитый батюшка... дай бог ему царство небес-
ное! Кабы ты знал, Юрий Дмитрич, как мы были с ним
дружны!..
— Не погневайся, Андрей Никитич! я что-то не
помню...
— Да как тебе и помнить! Ты был еще грудным ре-
бенком, как я жил в Москве и водил хлеб-соль с твоим
батюшкою. То-то был столбовой русский боярин! Терпеть
ио мог поляков! Бывало, как схватится с Кривым-Сал-
тыковым, который всегда стоял грудью за этих ляхов,
так святых вон понеси! Не то бы было, если б он еще
здравствовал! Не пировать бы иноверцам на святой Ру-
си!.. Эх! как подумаю, до чего мы дожили, Юрий Дмит-
рич, — примолвил боярин, утирая текущие из глаз сле-
зы, — так сердце кровью и обливается!.. Прогневили мы,
грешные, господа бога!..
Юрий пе мог опомниться от удивления. Он не сомне-
вался, что найдет в приятеле Шалопского поседевшего в
делах, хитрого старика, всей душой привязанного к по-
лякам; а вместо того видел перед собою человека лет
пятидесяти, с самой привлекательной наружностью и с
таким простодушным и откровенным лицом, что казалось,
вся душа его была па языке и, как в чистом зеркале,
изображалась в его ясных взорах, исполненных добросер-
дечия и чувствительности. Он хотел уже спросить, не жи-
вет ли в Нижнем другой боярин Истома-Туренин; но хо-
зяин, не дав ему времени сделать этот вопрос, про-
должал:
— Видно, ты пошел по батюшке, Юрий Дмитрич!..
Уж, верно, недаром к нам пожаловал! Правду сказать,
здесь только православные и остались; кабы не Нижпий
Новгород, то вовсе бы земля русская осиротела!.. По-
моги вам господь!
— Да, Андрей Никитич, — отвечал Юрий, — я за де-
лом сюда приехал. Меня прислал из Москвы приятель
мой, паи Гонсевский.
156
— Приятель твой, пан Гонсевский! — вскричал Исто-
ма, вскочил со скамьи.
— Л вчера я ночевал у боярина Кручины-Ш а дон-
ского...
— У Тимофея Федоровича!.. И ты, Юрий Дмитрич
Милославский?..
— Да, боярин! Я привез к тебе от Шалонского гра-
моту.
— Тише! Бога ради, тише! — прошептал Истома, по-
глядывая с робостию вокруг себя. — Вот что!.. Так ты из
наших!.. Ну что, Юрий Дмитрич?.. Идет ли сюда из Моск-
вы войско? Размечут ли по бревну этот крамольный го-
родишко?.. Перевешают ли всех зачинщиков? Зароют ли
живого в землю этого разбойника, поджигу, Козьму Су-
хорукова?.. Давнуть, так давнуть порядком, — примол-
вил он шепотом. — Да, Юрий Дмитрич, так, чтоб и пра-
вку ки-то дрожкой дрожали!
Несколько минут Юрий не мог промолвить ни слова
от удивления и ужаса. Его поразили не слова хозяина, а
непостижимая перемспа всей его наружности: в одно
мгновение по осталось па лице его и следов того просто-
душия и доброты, которые сначала пленили Милослав-
ского. Все черты лица его выражали такую нечеловече-
скую злобу, он с таким адским наслаждением обрекал
гибели сограждан своих, что Юрий, отступив несколько
шагов назад, готов был оградить себя крестным знаме-
нием. И подлинно, этот взор, который за минуту до того
обворожал своим добродушием и вдруг сделался похожим
па ядовитый взгляд василиска, напоминал так живо со-
блазнителя, что набожный Юрий едва удержался и не
сотворил молитвы: «Да воскреснет бог и расточатся врази
его». Меж тем хозяин продолжал делать ему вопрос за
вопросом и, наконец, потеряв терпение, вскричал:
— Да отвечай же, Юрий Дмитрич! Что ты на меня
так уставился?
— Я не могу надивиться, боярин... После первых ре-
чей твоих...
— То-то молодость, молодость!.. Да неужели ты ду-
маешь, что я с первого разу все выскажу, что у меня на
душе? Я живу в Нижнем, а ты сын боярина Милослав-
ского, так как же я мог говорить иначе?.. Но тише! Вот
несут мед!.. Подай сюда, Никанор, — продолжал он, об-
ращаясь к служителю. — Ну-ка, Юрий Дмитрич, выпьем
за здравие храбых нижегородцев и на погибель супоста-
тов наших поляков! Услышь господи грешные молитвы
157
раба твоего! — примолвил Истома, устремив к небесам
глаза свои, выражающие душевное смирение и усердную
молитву. — Оставь кувшин здесь и ступай вон, — сказал
он слуге, осушив до дна свой кубок. — Ну, теперь, — про-
должал Истома, притворив плотно двери комнаты, — ты
можешь, Юрий Дмитрич, смело отвечать на мои вопросы:
никто пе войдет.
— Да это напрасная предосторожность, — отвечал
Юрий. — Мне нечего таиться: я прислан от пана Гонсев-
ского по с тем, чтоб губить нижегородцев. Нет, боярин,
отсеки по локоть ту руку, которая подымется на брата,
а все русские должны быть братьями между собою. Пора
нам вспомнить бога, Андрей Никитич, а не то и он нас
совсем забудет.
— Как!.. Что это значит?.. — вскричал Истома, изме-
нившись в лице.
— Нот лист боярина Кручины, — прочти. Оп, верно,
пишет в нем, зачем я прислан и как намерен поступать.
Истома принял дрожащей рукою письмо и, прочтя
его со вниманием, казалось, несколько ободрился.
— Теперь я вижу, о чем идет дело, — сказал он. —
Ты прислан от пана Гонсевского миротворцем. Ведь ты
целовал крест королевичу Владиславу?
— Да, — отвечал отрывисто Юрий.
— Так, в самом деле, чего же лучше! Все нижего-
родские жители чтят память бывшего своего воеводы, а
твоего покойного родителя; может статься, пример твой
на них и подействует. Дай-то господи! Досадуя на их
упорство, иногда кажется, вот так бы и запалил с четы-
рех концов весь город!.. А как подумаешь да размыслишь,
что они такие же православные, так и жаль станет.
Эх, Юрий Дмитрич! все мы таковы!.. Не по-нашему де-
лается, так па первых порах вот так бы и съел, а дойдет
до чего-нибудь — хвать, ан и сердца вовсе нет! Вот хоть
теперь: ты, чай, думаешь, куда, дескать, Истома-Туренин
зол!., всех хочет вешать да живых в землю закапывать!..
И, мой родимый!.. Дай-ка мне в самом деле волю, так и
бешеной собаки не повешу... Свое ведь, батюшка, родное!
— Я очень рад, боярин, что ты одних со мною мыслей
и, верно, не откажешься свести меня с почетными здеш-
ними гражданами. Может быть, мне удастся преклонить
их к покорности и доказать, что если междуцарствие про-
должится, то гибель отечества нашего неизбежна. Без го-
ловы и могучее тело богатыря...
— Все, конечно, так, — перервал Истома, — не что
158
иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и
плотоядных зверей! Правда, королевич Владислав молоде-
нек, и не ему бы править таким обширным государством,
каково царство Русское; но зато наставник-то у него хо-
рош: премудрый король Сигизмунд, верно, не оставит его
своими советами. Конечно, лучше бы было, если б мы все
вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу,
как бы он ни назывался: царем ли русским, или поль-
ским королем, чем незрелому юноше...
— А кто здесь управляет делами? — перервал Юрий,
желая прекратить разговор, возмущающий его душу.
— Да как тебе сказать: здесь много теперь именитых
воевод и бояр, — отвечал Турепип, — по сила-то не в
них, а знаешь ли, в ком?.. Сгыдно сказать, Юрий Дмит-
рич! Добро бы наш брат боярин или родовой дворянин;
а то какой-то смерд, бобыль, простой мясник... срам и по-
зор для всей земли Русской! Этот серокафтанник помы-
кает целым городом: что сказал Козьма Минич Сухору-
кой, то и свято. Вперед знаю, когда ты будешь совещать-
ся с здешними сановниками, то и его позовут; и что ж ты
думаешь: этот холоп, отдавая подобающую честь боярам
и воеводам, станет молчать и во всем с ними соглашать-
ся? Нет, Юрий Дмитрич, начнет орать пуще всех!.. Вот
до чего мы дожили!
— Однакож, боярин, видно, этот мясник чем ни есть
заслужил такую доверенность своих сограждан?
— Вестимо чем: он мужик ражий, голос как из боч-
ки; а на площади, меж глупого народа, тот и прав, кто
горланит больше других.
— Когда же я могу иметь свидание с здешними са-
новниками?
— Завтра мы сберемся все для этого у князя Дмит-
рия Мамстрюковича Черкасского.
— И ты надеешься, что слова мои подействуют?
— Бог весть. Начнут, пожалуй, говорить, зачем коро-
левич Владислав не едет в Москву? зачем поляки разо-
ряют нашу землю? зачем король Сигизмунд берет Смо-
ленск? зачем то, зачем другое? Всего по переслушаешь.
А кто корень всему злу?.. Бывший патриарх Гермогеп.
Этот крамольный чернец вечно шел поперек всем умным
боярам. Да вот хоть при пострижении в иноки Василья
Шуйского: он один его отстаивал, и когда Шуйский пе
стал отвечать во время обряда и родственник мой, князь
Василий Туренин, произносил за него все обеты, то зна-
ешь ли, что сделал Гермоген? Провозгласил на эктинье
159
Шуйского благоверным царем русским, а родственника
моего, Туренина, — новопостриженным иноком Васили-
ем! Каково это тебе покажется?.. Да что и говорить! Са-
ми виноваты: ведь охота же была мирволить! Как бы с
первых поров святейшего Игнатия опять в патриархи, а
Гермогена на смирение в Соловки, так давным бы давно
все пришло в порядок.
— По все так думают о святейшем Гермогене, боя-
рин; я первый чту его высокую душу и христианские доб-
родетели. Если б мы все так любили паше отечество, как
сей благочестивый муж, то не пришлось бы нам искать
себе царя среди иноплеменных... Но что прошло, того не
воротишь.
— Конечно, что прошло, то прошло!.. Но вот нам не-
сут поужинать. Не взыщи, дорогой гость, на убогость
моей трапезы! Чем богаты, тем и рады: сегодня я ем по-
стное. Ты, может быть, по понедельничаешь, Юрий Дмит-
рич? И па что тебе! не все должны с таким упорством
измозжать плоть свою, как я — многогрешный. Садись-
ка, мой родимый, да похлебай этой ушицы. Стерляжья,
батюшка! У меня свой садок, и не только стерляди, осет-
ры никогда нс переводятся.
После сытного ужина, за которым хозяин не слишком
изнурял свое греховное тело, Юрий, простясь с бояри-
ном, пошел в отведенный ому покой. Алексей сказал ему,
что Кирша ушел со двора и еще пе возвращался. Мило-
славский уже ложился спать, как вдруг запорожец вошел
в комнату.
— Я пришел проститься с тобою, боярин! — сказал
оп. — Ты, верно, здесь не останешься, а я остаюсь.
— Дай бог тебе всякого счастия, добрый Кирша!
Я никогда нс забуду услуг твоих!
— Я также, боярин, вечно стану помнить, что без
тебя спал бы и теперь еще непробудным сном в чистом
поле. И если б ты не ехал назад в Москву, то я ни за что
бы тебя не покинул. А что, Юрий Дмитрич! неужли-то
у тебя сердце лежит больше к полякам, чем к православ-
ным? Эй, останься здесь, боярин!
Юрий вздохнул и не отвечал ни слова. Помолчав не-
сколько времени, он спросил Киршу: при чем он остается
в Нижнем?
— Я встретил на площади, — отвечал запорожец, —
казацкого старшину, Смагу-Жигулина, которого знавал
еще в Батурине; он обрадовался мне, как родному брату,
160
и берет меня к себе в есаулы. Кабы ты знал, боярин, как
у всех ратных людей, которые валом валят в Нижний,
кипит в жилах кровь молодецкая! Только и думушки,
чтоб идти в белокаменную да порезаться с по-
ляками. За одним дело стало: старшего еще не выбра-
ли, а если нападут на удалого воеводу, так ляхам несдоб-
ровать!
— Но разве ты думаешь, Кирша, что все те, которые
целовали крест Владиславу, не станут защищать своего
законного государя?
— Да ведь присяга-то была со всячинкою, Юрий
Дмитрич: кто волею, кто из-под палки!
— Как бы то ни было, по я не теряю падежды. Мо-
жет быть, нижегородцы склонятся на мирные предложе-
ния пана Гонсевского, и когда Владислав сдержит свое
царское слово и приедет в Москву...
— Так не за что будет и драться... Оно так, боярин!
да пашсму-то брату что делать тогда? Не землю же па-
хать в самом деле!
— Л для чего же и по так! Одни разбойники живут
бедствиями мирных граждан. Нет, Кирша: пора нам об-
разумиться и перестать губить отечество в угоду крамоль-
ных бояр и упитанных кровию нашей грабителей панов
Сапеги и Лисовского, которых давно бы не стало с их
разбойничьими шайками, если б русские не враждовали
сами друг па друга.
— Может статься, ты и дело говоришь, Юрий Дмит-
рич, — сказал Кирша, почесывая голову, — да удальство-
то нас заело! Ну как сидеть весь век поджавши руки?
С тоски умрешь!.. Правда, нам, запорожцам, есть чем
позабавиться: татары-то крымские под боком, а все охота
забирает помериться с ясновельможными поляками... Од-
накож, боярин, тебе пора, чай, отдохнуть. Говорят, завтра
ранехонько будет на площади какое-то сходбище; чай,
и ты захочешь послушать, о чем нижегородцы толковать
станут.
Милославский распрощался с Киршею и, несмотря на
усталость, провел большую часть ночи, размышляя о
своем положении, которое казалось ему вовсе незавид-
ным. Как ни старался Юрий уверить самого себя, что,
преклонив к покорности нижегородцев, он исполнит долг
свой и спасет отечество от бедствий междоусобной войны,
но, несмотря на все убеждения холодного рассудка, он
чувствовал, что охотно бы отдал половину своей жизни,
11 Стояти заодно
161
если б мог предстать пред граждан нижегородских не по-
сланником пана Гонсевского, но простым воином, гото-
вым умереть в рядах их за свободу и независимость
России.
IV
Заря еще не занималась; все спало в Нижнем Новго-
роде; во всех домах и среди опустелых его улиц царство-
вала глубокая тишина; и только изредка на боярских дво-
рах ночные сторожа, стуча сонной рукою в чугунные дос-
ки, прерывали молчание ночи. В этот час, посвященный
всеобщему покою, какой-то человек высокого роста, заку-
танный с ног до головы в черный охабень, пробирался,
как ночный тать, вдоль по улице, стараясь приметным
образом держаться как можно ближе к заборам домов.
Казалось, малейший шорох пугал его: он останавливал-
ся, робко посматривал вокруг себя и, наконец, подойдя
к калитке дома боярина Туренина, тихо стукнул коль-
цом. Подождав несколько времени, он повторил этот знак
и, когда услышал, что кто-то подходит к калитке, то,
свистнув два раза, отошел прочь. Через минуту вышел
па улицу человек небольшого роста с фонарем; высокий
незнакомец, сияв почтительно свою шапку, открыл голо-
ву, обвязанную полотном, на котором приметны были
кровавые пятна. Они поговорили с полчаса между собою;
1 готом человек небольшого роста, в котором нетрудно было
узнать хозяина дома, вошел опять па двор, а незнакомец
пустился скорыми шагами по улице, ведущей вниз горы.
Темно-голубые небеса становились час от часу про-
зрачнее и белее; величественная Волга подернулась тума-
ном; восток запылал, и первый луч восходящего солнца,
осыпав искрами позлащенные главы соборных храмов,
возвестил наступление незабвенного дня, в который раз-
дался и прогремел по всей земле русской первый общий
клик: «Умрем за веру, православную и святую Русь!»
Солнце взошло, но тишина и молчание царствовали
еще повсюду. Вдруг прозвучал на соборной колокольне
первый удар колокола, за ним другой, вот третий... все
чаще, все сильнее... призывный гул промчался по всей
окрестности, и — все ожило в Нижнем Новгороде.
— Ахти, никак пожар! — вскричал Алексей, вскочив
с своей постели. Он подбежал к окну, подле которого
стоял уже его господин. — Что б это значило? — продол-
жал он, — к заутрени, что ль?.. Нет! Это не благовест!..
Точно... бьют в набат!.. Ну, вот и народ зашевелился!..
162
Глядь-ка, боярин!., все бегут сюда.. Эк их высыпало!..
Да этак скоро и на улицу не продерешься!
— Одевайся, Юрий Дмитрич, — сказал Истома-Ту-
реиин, войдя в их покой. — Пойдем посмотреть, что там
еще этот глупый народ затевает?
В две минуты Милославский и слуга его были уже
совсем одеты. Они с трудом могли выйти за ворота дома;
вся их улица, ведущая па городскую площадь, кипела на-
родом.
— Тише, детушки, тише! — говорил, запыхавшись,
один седой старик, которого двое взрослых внучат вели
под руки, — дайте дух перевести!
— Ну, отдохни, дедушка! — сказал один из внучат, —
да только поскорее, а то как опоздаем, так не продеремся
к Лобному месту.
— И не услышим, что будет говорить Козьма Ми-
нич, — подхватил другой внук. — Ну что, отдохнул ли,
родимый?
— Ух, батюшки!.. Погодите!.. Вовсе уморился!
— Напрасно, дедушка, ты не остался дома.
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, ко-
гда дело идет о том, чтоб живот свой положить за ма-
тушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня не было,
так я ползком бы приполз на городскую площадь.
— Постой-ка!.. Да вот и батюшка! — сказал первый
внук. — Втроем-то мы тебя и на руках донесем.
Сын и двое внучат, подхватя на руки старика, пусти-
лись почти бегом по улице.
— Да что ж ты отстаешь, жена? — сказал, приоста-
новись, небольшого роста, по плотный посадский, оборо-
тись к толстой горожанке, которая, спотыкаясь и едва
дыша от усталости, бежала вслед за ним.
— Задохнулась, Терентий Никитич... Видит бог, за-
дохнулась!
— Вот то-то же, и зачем тебя нелегкая попесла! Си-
дела бы дома на печи...
— И, батюшка! да разве я не хочу также послушать,
о чем вы на площади толковать будете?
— Вестимо о чем: когда идти на супостатов.
— И ты пойдешь, Терентий Никитич?
— А как же? Разве я не такой же православный, как
и все?..
— А ребятишки-то наши! На кого их покинешь?..
Ведь мал мала меньше!
11* 163
— Да жаль, что маленьки! Правда, старшему двена-
дцать годков, так он от меня не отстанет.
— Как, батюшка!.. Ты хочешь?..
— А что ж? Не подымет рогатины, так с ножом пой-
дет: авось хоть одного супостата на тот свет отправит —
и то бы слава богу!
Тут новая толпа, хлыпув рекою из поперечной улицы,
увлекла с собою посадского и жену его.
Как бурное море, шумел и волновался народ на город-
ской площади, бояре и простолюдины, именитые граждане
и люди ратные — все теснились вокруг Лобного места;
на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание.
Вдруг народ зашумел более прежнего, раздались громкие
восклицания: «Вот Козьма Минич! Глядите, вон он!» —
и человек средних лет, весьма просто одетый, но осани-
стый и видный собою, взошел па Лобпое место. Оборотясь
к соборным храмам, оп трижды сотворил крестное знаме-
ние, поклонился па все четыре стороны, и по мановению
руки его утихло все вокруг Лобного места; мало-помалу
молчание стало распространяться по всей площади, шум
отдалялся, глухой говор бесчисленного народа становился
все тише... тише... и чрез несколько минут лишенный зре-
ния мог бы подумать, что городская площадь совершенно
опустела.
— Граждане нижегородские! — начал так бессмерт-
ный Минин. — Кто из вас пе ведает всех бедствий цар-
ства Русского? Мы все видим его гибель и разорение, а
помощи и очищения ниоткуда не чаем. Доколе злодеям и
супостатам напоять землю русскую кровию наших брать-
ев? Доколе православным стонать под позорным ярмом
иповерцев? Ответствуйте, граждане нижегородские! По-
терпим ли мы, чтоб царствующий град повиновался воево-
де иноплеменному? Предадим ли на поругание пречистый
образ Владимирский божия матери и честный, многоцелеб-
ныя мощи Петра, Алексия, Ионы и всех московских чудо-
творцев? Покинем ли в руках иноверцев сиротствующую
Москву?.. Ответствуйте, граждане нижегородские!
— Нет, нет! — загремели тысячи голосов. — Идем к
Москве! Не выдадим святую Русь!..
— Итак, во имя божие к Москве!.. Но чтоб пе бесплод-
но положить нам головы и смертию нашей искупить оте-
чество, мы должны избрать достойного воеводу. Я был в
Пурецкой волости у князя Димитрия Михайловича По-
жарского; едва излечившийся от глубоких язв, сей не-
устрашимый военачальник готов снова обнажить меч и
164
грянуть божиею грозой на супостата. Граждане нижего-
родские, хотите ли иметь его главою? Люб ли вам столь-
ник и знаменитый воевода, князь Димитрий Михайлович
Пожарский?
— Хотим! Хотим! Он люб нам! — воскликнул народ,
волнуясь час от часу более.
— Граждане и братии! — продолжал Минин. — Не-
ужели, умирая за веру христианскую и желая стяжать не-
тленное достояние в небесах, мы пожалеем достояния зем-
ного? Нет, православные! Для содержания людей ратных
отдадим все злато и серебро; а если мало и сего, продадим
все имущества, заложим жен и детей наших... Вот все, что
я имею! — продолжал он, бросив на Лобное место боль-
шой мешок, наполненный серебряной монетою, — и пусть
выступит желающий купить мой дом — с сего часа он
принадлежит пе мне, а Нижнему Новгороду, а я сам, мы
все, вся кровь паша — земскому делу и всей земле рус-
ской!
— Отдаем все наши имущества! Умрем за веру право-
славную и святую Русь! — загремели бесчисленные голо-
са. — Нарекаем тебя выборным от всея земли человеком!
Храни казну нижегородскую! — воскликнул весь парод.
В эту минуту общего восторга разверзлись западные
двери соборного храма Преображения господня и печер-
ский архимандрит Феодосий, в провожании многочислен-
ного духовенства, во всем облачении, со святыми иконами
и церковными хоругвями, вышел па городскую площадь.
Народ расступился, весь духовный синклит взошел на
Лобное место. Раздался громкий благовест. Иереи запели
собором: «Царю небесный! Утешителю душе истинный!» —
и Минин, а вслед за ним все граждане преклонили колена.
Когда ж, благословляя оружие христолюбивого войска,
благочестивый архимандрит Феодосий, возведя к небесам
взор, исполненный чистейшей веры, возгласил молитву:
«Господи боже наш, боже сил! Сильный в крепости и
крепкий во бранех...» — народ пал ниц, зарыдал, и все
мольбы слились в одну общую, единственную молитву:
«Да спасет господь царство Русское!» По окончании мо-
лебствия Феодосий, осенив животворящим крестом и окро-
пив святой водою усердно молящийся народ, произнес
вдохновенным голосом: «С нами бог! Разумейте языцы и
покоряйтеся, яко с нами бог! Спешите, избранные госпо-
дом, на спасение страждущей России! Как огонь палящий,
предъидет сила господня пред вами, и посрамится враг
нечестивый и возрадуются сердца православных! Воины
166
Христовы! не жалейте благ земных: слава нетленная
ожидает вас на земле и вечное блаженство на небесах.
Грядите, верные сыны России! грядите во имя господне!
На вас благословение всех пастырей духовных! За вас
святые молитвы страдальца Гермогена! Кто против вас?
Кто против господа сил?»
О, как недостаточен, как бессилен язык человеческий
для выражения высоких чувств души, пробудившейся от
своего земного усыпления! Сколько жизней можно отдать
за одно мгновение небесного, чистого восторга, который
наполнял в сию торжественную минуту сердца всех рус-
ских! Нет, любовь к отечеству пе земное чувство! Оно
слабый, по верный отголосок непреодолимой любви к тому
безвестному отечеству, о котором, пе постигая сами тоски
своей, мы скорбим и тоскуем почти со дня рождения на-
шего!
Все спешили по домам, чтоб сносить свои имущества
на площадь, и не прошло получаса, как вокруг Лобного
места возвышались уже горы серебряных денег, сосудов и
различных товаров: простой холст лежал подле куска до-
рогой парчи, мешок медпой монеты — подле кошелька,
наполненного золотыми деньгами. Гражданин Минин при-
нимал все с равной ласкою, благодарил всех именем Ниж-
него Новгорода и всей земли русской, и хотя несколько
сот рабочих людей переносили беспрестанно эти дары в
приготовленные для сего кладовые на берегу Волги, но
число их, казалось, нимало не уменьшалось.
Старинный наш знакомец, Алексей, находился также
в толпе граждан, которые теснились с приношениями во-
круг Лобного места. Обшарив свои карманы и не найдя в
них ничего, кроме нескольких мелких монет, он снимал
уже с себя серебряный крест, как вдруг кто-то, ударив его
по плечу, сказал:
— Нет, брат, не расставайся с отцовским благослове-
нием: я положу и за тебя и за себя.
— А, это ты, Кирша! — сказал Алексей. — Как, и ты
хочешь класть?
— Да, товарищ! Вот в этом мешочке все, что я нако-
пил; да бог с ним! Жаль только, что мало!.. Эге, любез-
ный, ты все еще ревешь. Полно, брат; что ты расхныкал-
ся, словно малый ребенок!
— А ты сам разве не плачешь? — отвечал Алексей.
— Кто? Я? Вот вздор какой! — вскричал запорожец,
утирая рукавом свои глаза. — А что ты думаешь! — про-
должал он, — никак в самом деле! Кой прах! что это,
167
брат Алексей? Мне часто случалось у нас в Запорожской
Сечи гулять и веселиться; пьешь, бывало, без просыпу
целую неделю, и хоть нельзя сказать, чтоб было очень ве-
село, а пляшешь и поешь с утра до вечера. Теперь же, ну
веришь ли богу, так сердце от радости выскочить и хо-
чет, а вовсе не до песен: все бы плакал... да и все также,
на кого ни посмотришь... что за диво такое!
В самом деле, все многолюдное собрание народа со-
ставляло в эту минуту одно благочестивое семейство; не
слышно было громких восклицаний: проливая слезы ра-
дости и умиления, как в светлый день Христов, все с
братской любовию обнимали друг друга... Но кто этот
отверженный?.. Кто стоит поодаль от всей толпы, с по-
меркшим взором, с отчаяньем на челе, бледный, полумерт-
вый, как преступник, идущий па казнь, как блудный сын,
взирающий издалека па пирующих своих братьев?.. Ах,
это Юрий Милославский! это тот, кто отдал бы тысячу
жизней за то, чтоб воскликнуть вместе с другими: «Умрем
за веру православную и святую Русь!» Несмотря на при-
глашение боярина Истомы, который, заливаясь слезами,
кричал громче всех: «Идем к матушке Москве!» — Юрий
не хотел подойти вместе с ним к Лобному месту. Он не
видел Минина, не слышал слов его; но видел общий во-
сторг парода, видел радостные слезы, усердные мольбы
всех русских и, как отступник от веры отцов своих, не
смел молиться вместе с ними. Ему казалось, что каждый
гражданин нижегородский, проходя мимо его, готов был
сказать: «Презренный раб Владислава! чего ты хочешь
от свободных сынов России?.. Беги! не оскверняй своим
присутствием сие священное торжество веры и любви к
отечеству! Ты не русский, ты не - сын Милославского!»
Тут вспомнил Юрий последние слова умирающего своего
родителя. Благословляя его охладевшею уже рукою, он
сказал: «Юрий! держись веры православной; не своди
дружбы с врагами нашего отечества и пе забывай, что
Милославские всегда стояли грудью за правду и святую
Русь!»
— Так! — вскричал несчастный юноша, — присут-
ствие мое при сем торжестве есть осквернение святыни!
Я не могу, я не должен оставаться здесь долее!
Он поспешил оставить площадь, по на каждом шагу
встречались ему толпы граждан, несущих свои имуще-
ства, везде раздавались поздравления, на всех лицах си-
яла радость. Пробежав несколько улиц, он очутился, на-
конец, в одном отдаленном предмостии и, пе видя пикого
168
вокруг себя, сел отдохнуть на скамье, подле ворот неболь-
шой хижины. Не прошло и двух мипут, как несколько
женщин и почти столетний старик подошли к скамье, на
которой сидел Юрий. Старик сел возле него.
— Как это, господин честной! — сказал оп, — ты
здесь, а не на площади?
— Я сейчас оттуда, — отвечал Юрий.
— И я на старости ходил. Слава богу, кой-как дота-
щился, теперь готов умереть хоть завтра! Да и пора ко-
стям на покой!
— Ты, я думаю, очень стар, дедушка? — спросил
Юрий, стараясь переменить разговор.
— Да, молодец, без малого годов сотню прожил, а на
всем веку пе бывал так радостен, как сегодня. Благодаре-
ние творцу небесному, очнулись, наконец, православные!.
Эх, жаль! кабы господь продлил дни бывшего воеводы на-
шего, Дмитрия Юрьевича Милославского, то-то был бы
для пего праздник!.. Дай бог ему царство небесное! стол-
бовой был русский боярин!.. Ну, да если не здесь, тактам
он вместе с нами радуеюя!
— Я слышала, дедушка, — сказала одна из женщин,—
что у него есть сын.
— Как же! Помнится, Юрий Дмитриевич. Если он
пошел по батюшке, то, верно, будет нашим го-
стем и в Москве с поляками не останется. Нет, детуш-
ки! Милославские всегда стояли грудью за правду и свя-
тую Русь!
— Ахти! — вскричала одна из женщин, — что это с
молодцом сделалось? Никак оп полоумный... Смотри-ка,
дедушка, как он пустился от пас бежать! Прямехонько к
Волге... Ах, господи боже мой! долго ли до греха! как
сдуру-то нырнет в воду, так и поминай как звали!
Как громом пораженный последними словами старика,
Юрий, не видя ничего перед собою, не зная сам, что де-
лает, пустился бежать по узкой улице, ведущей к Волге.
В ушах его раздавались слова умирающего отца; ему ка-
залось, что его преследуют, что кто-то называет его по
имени, что множество голосов повторяют: «Вот он! Вот Ми-
лославский». Вся кровь застыла в его жилах. Вдруг ему
послышалось, что вслед за ним прогремел ужасный голос:
«Да взыдет вечная клятва на главу изменника!» Волосы
его стали дыбом, смертный холод пробежал по всем чле-
нам, в глазах потемнело, и он упал без чувств в двух ша-
гах от Волги, на краю утесистого берега, застроенного об-
ширными сараями.
169
Солнце было уже высоко, когда Милославский очнул-
ся; подле него стоял Алексей.
— Слава тебе господи! — вскричал он, заметив, что
Юрий пришел в себя. — Ну, перепугал ты меня, боярин!
Что это с тобой сделалось?
— Где я? — спросил Милославский, взглянув с удив-
лением вокруг себя.
— На берегу Волги. Как помиловал тебя господь,
Юрий Дмитрич, и что с тобою сделалось? Мне сказали па
площади, что ты пошел вниз под гору, я за тобой следом;
гляжу: сидишь смирнехонько подле какого-то старичка;
вдруг как будто б тебя чем обожгло, как вскочишь да уда-
ришься бежать! я за тобой, а ты пуще! я ну кричать:
«Постой, Юрий Дмитрич, постой! не беги!» — а ты пу-
ще... Пу, веришь ли, осип кричавши: «Куда, боярин, ку-
да?» Гляжу, прямо к Волге... сердце у меня замерло!..
Да, слава богу, что тебя оморок ошиб прежде, чем ты
успел добежать до реки. И то беда, уж оттирал, оттирал
тебя... и водой прыскал и вином тер... насилу-то очнулся.
Да что это, боярин, с тобою попритчилось?
— Так, Алексей, ничего! Теперь мне лучше. Но ска-
жи... мпе помнится, я слышал чей-то голос... кто возле ме-
ня продавал проклятию изменника?
— Какого изменника, боярин? Я ничего не слышал.
— Ничего?.. А что за парод толпится вокруг этих са-
раев?.. О чем они говорят?.. Чу! Слышишь? Они назы-
вают меня по имени.
— И, пет, Юрий Дмитрич! Это тебе чудится. Разве не
видишь, сюда складывают все, что нижегородцы нанесли
па площадь.
— На площадь?.. Я также был‘па площади?..
— Как же, боярин!
Юрий провел рукою по глазам и, как будто бы пробу-
дившись от глубокого сна, сказал:
— Да! да! теперь я вспомнил... Мы остановились здесь
у боярина Истомы-Туренина...
— Да, Юрий Дмитрич; и, чай, он ждет тебя к обеду.
Юрий при помощи Алексея приподнялся на ноги и
только что хотел идти, как вдруг позади его кто-то
сказал:
— Здравствуй, боярин! Милости просим! Добро пожа-
ловать к нам в Нижний Новгород!
Милославский невольно вздрогнул и, бросив быстрый
взгляд на того, кто его приветствовал, узнал в нем тотчас
170
таинственного незнакомца, с которым ночевал па постоя-
лом дворе.
— Ну вот, не отгадал ли я! — продолжал незнако-
мец, — бог привел нам опять увидеться.
— Так это ты! — вскричал Алексей. — Я было и на
площади признал тебя, да боялся вклепаться. Ну, Козьма
Минич, дай бог тебе здоровья! Красно ты говоришь!
— Как, — сказал Юрий, — ты тот знаменитый граж-
данин?..
— И, боярин! Я просто гражданин нижегородский и
ничем других не лучше. Разве ты не видел, как все
граждане, наперерыв друг перед другом, отдавали свои
имущества? На мне хоть это платье осталось, а другой по-
следнюю одежонку притащил па площадь: так мне ли хва-
статься, боярин!
— Но разве не ты первый?..
— Ну да... я первый заговорил — так что ж?.. Велико
дело!.. Нельзя ж всем разом говорить. Не я, так загово-
рил бы другой, пе другой, так третий... А скажи-ка, боя-
рин, уж не хочешь ли и ты пристать к нам? Ты целовал
крест королевичу Владиславу, а душа-то в тебе все-таки
русская.
— К несчастью, ты говоришь правду! — сказал со
вздохом Юрий.
— А почему ж к несчастию? Скажи мне, легко ль те-
бе было присягать польскому королевичу?
— Ах!., видит бог, нет!
— А для чего ж ты это сделал?
— Для того, что был уверен и теперь еще... да, и те-
перь еще надеюсь, что этой жертвою мы спасем от гибе-
ли наше отечество.
— Вот видишь ли: все-таки у тебя отечество на уме.
Послушай, я скажу тебе побасенку, боярин. Один мужи-
чок, переплывая через реку, стал тонуть. У него было три
сына: меньшой, думая, что оп один пе спасет его, при-
нялся кричать, рвать па себе волосы и призывать па по-
мощь всех проходящих; между тем мужик выбился из
сил, и когда старший сын бросился спасать его, то насилу
вытащил из воды и чуть было сам не утонул с ним вмес-
те. На берегу стоял третий сын, или, лучше сказать, пасы-
нок; он не просил помощи, да и сам не думал спасать уто-
пающего отца, а рассчитывал, стоя на одном месте, какая
придется ему часть из отцовского наследия. Как ты ду-
маешь, боярин? Хоть меньшему сыну и пе за что сказать
171
спасибо; а по мне все-таки честнее быть им, чем па-
сынком.
Юрий молча пожал руку Минина, который продол-
жал:
— Чему дивиться, что ты связал себя клятвенным
обещанием, когда вся Москва сделала то же самое. Да вот
хоть, например, князь Димитрий Мамстрюкович Черкас-
ский изволил мне сказывать, что сегодня у него в дому
сберутся здешние бояре и старшины, чтоб выслушать гон-
ца, который прислан к нам с предложением от папа Гоп-
севского. И как ты думаешь, кто этот доверенный чело-
век злейшего врага нашего?.. Сын бывшего воеводы ниже-
городского, боярина Милославского.
— Да это господин мой! — вскричал Алексей.
— Как! Так это ты, Юрий Дмитрич? — сказал Минин,
спяв почтительно свою шапку и устремив па Милослав-
ского взор, исполненный душевного сострадания. —
Ну, жаль мне тебя! Кому другому, а тебе куда должно
быть тяжело, боярин!
— Я исполню долг свой, Козьма Минич, — отвечал
Юрий. — Я не могу поднять оружия на того, кому клялся
в верпости; но никогда руки мои пе обагрятся кровию
единоверцев; и если междоусобная война неизбежна,
то... — Тут Милославский остановился, глаза его забли-
стали... — Да! — продолжал он, — я дал обет служить ве-
рой и правдой Владиславу; по есть еще клятва, пред ко-
торой ничто все обещания и клятвы земные!.. Так! сам
господь ниспослал мне эту мысль: она оживила мою
душу!..
В самом деле, давно уже ли'цо Милославского не выра-
жало такой твердой решимости и-спокойствия. Вся бод-
рость ого возвратилась.
— Прощай, почтенный гражданин! — сказал он Ми-
нину. — Я спешу теперь в дом боярина Турепина и через
несколько часов явлюсь вместе с ним пред лицом санов-
ников нижегородских, в числе которых надеюсь увидеть и
тебя. Повторяю еще раз: я исполню долг мой; но... прошу
тебя — пе осуждай меня прежде времени!
V
Часу в шестом пополудни Юрий и боярин Туренин от-
правились в дом к кпязю Черкасскому. Проходя город-
скою площадью, па которой никого уже пе было, Туренин
сказал Юрию:
172
— Насилу-то эти дурачье угомонилось! Я, право, ду-
мал, что они до самой ночи протолкаются па площади.
Куда, подумаешь, народ-то глуп! Сгоряча рады отдать
все; а там как самим перекусить нечего будет, так и заго-
ворят другим голосом. Небойсь уймутся кричать: «Пой-
дем к матушке Москве!»
— Но, кажется, боярин, — сказал Юрий, — и ты кри-
чал вместе с другими?
— С волками надо выть по-волчьи, Юрий Дмитрич; и
у кого свой царь в голове, тот пе станет плыть в бурю
против воды. Да и сговоришь ли с целым народом! Вот
теперь дело другое: можно будет и потолковать и посу-
дить. Смотри, Юрий Дмитрич, говори смело! Я знаю напе-
ред, что пуще всех будет против мира князь Димитрий
Мамстрюкович Черкасский да Григорий Образцов: первый
потому, что сын князя Мамстрюка п такой же, как оп, че-
ченец — ему бы все резаться; а второй оттого, что при-
родный нижегородец и терпеть не может поляков. С дру-
гими-то сговорить еще можно; правда, они позвали Козь-
му Сухорукого, а этот пахал станет теперь горланить пу-
ще прежнего.
— Позволь сказать, боярин: мне кажется, он человек
скромный.
— Кто? Он? Что ты! Иль забыл, что его наименовали
выборным от всея земли человеком? Так ему, чай, теперь
черт не брат! Чего доброго, заломается в первое место...
Но вот и дом князя Димитрия Мамстрюковича..,
Пройдя широким двором, посреди которого возвыша-
лись обширные по тогдашнему времени каменные палаты
князя Черкасского, они добрались по узкой и круглой
лестнице до первой комнаты, где, оставив свои верхние
платья, вошли в просторный покой, в котором за большим
столом сидело человек около двадцати. С первого взгляда
можно было узнать хозяина дома, сына знаменитого Чер-
касского князя, по его выразительному смуглому лицу и
большим черным глазам, в которых блистало все неукро-
тимое мужество диких сынов неприступного Кавказа.
По правую руку его сидели: татарский военачальник Ба-
рай-Мурза Алеевич Кутумов, воевода Михайло Самсоно-
вич Дмитриев, дворянин Григорий Образцов, несколько
старшин казацких и дворян московских полков; по ле-
вую сторону сидели: боярин Петр Иванович Мансуров-
Плещеев, стольник Федор Левашев, дьяк Семен Самсо-
нов, а несколько поодаль ото всех гражданин Козьма Ми-
нин Сухорукий.
173
Киязь Черкасский встретил боярина Туреиина и Ми-
лославского в дверях комнаты. Сказав несколько холодных
приветствий тому и другому, он попросил их садиться, и
по данному знаку вошедший служитель поднес им и хо-
зяину по кружке меду.
— Юрий Дмитрич, — сказал кпязь Черкасский, — по-
здравляем тебя с счастливым приездом в Нижний Новго-
род; хотя, сказать правду, для всех нас было бы радост-
нее выпить этот кубок за здравие сына Димитрия Юрье-
вича Милославского, а пе посланника от поляков и верно-
подданного королевича Владислава.
— Князь Димитрий Мамстрюкович, — сказал вполго-
лоса боярин Мансуров, — не забывай нашего уговора: по-
смотри-ка — его в жар бросило от твоих речей!
— Не вытерпел, боярин! — отвечал Черкасский. —
Грустно, видит бог, грустно! Ведь я был задушевный друг
его батюшке... Юрий Дмитрич, — продолжал Черкасский,
оборотясь к Милославскому, — боярин Истома-Туренин
известил нас, что ты приехал с предложениями от ляха
Гонсевского, засевшего с войском в Москве, которую взял
обманом и лестию богоотступник Лотер и злодей гетман
Жолкевский.
— Да, да, злодей гетмап Жолкевский! — повторил
Барай-Мурза.
— Гетмап Жолковский не злодей, — сказал Юрий. —
Если б все советники короля Сигизмунда были столь же
благородны и честны, как оп, то давно бы прекратились
бедствия отечества нашего.
— То есть Владислав был бы московским воево-
дою!.. — перервал князь Черкасский.
— А мы все рабами короля польского!.. — примолвил
насмешливо дворянин Образцов.
— Нот, — отвечал Юрий, — не воеводою, а самодер-
жавным и законным царем русским. Жолкевский клялся
в этом и сдержит свою клятву: он пе фальшер, пе злодей,
а храбрый и честный воин.
— Неправда, это ложь! — вскричал Черкасский.
— Да, да, это ложь! — повторил Барай-Мурза.
— Ложь противна господу, бояре! — сказал спокойно
Юрий. — И вот почему должно говорить правду даже и
тогда, когда дело идет о врагах наших.
— Защищай, Юрий Дмитрич, защищай этих крово-
пийц! — перервал хозяин. — Да и чему дивиться: свой
своему поневоле брат!
174
— Князь Димитрий, — шепнул боярин Мансуров, —
не обижай своего гостя!
— Раб Владислава и угодник ляха Гопсевского никог-
да не будет моим гостем! — вскричал с возрастающим
жаром князь Черкасский. — Нет! Он не гость мой!.. Я до-
зволяю ему объявить, чего желает от нас достойный спо-
движник грабителя Сапеги; пусть исполнит он данное ему
от Гопсевского поручение п забудет навсегда, что князь
Черкасский был другом отца его.
— Да, да, пусть он говорит, а мы послушаем! — ска-
зал Барай-Мурза, поглаживая свою густую бороду.
— Не забывай, одпакож, Юрий Дмитрич, — прибавил
дворянин Образцов, бросив грозный взгляд па Юрия, —
что ты стоишь перед сановниками нижегородскими и что
дерзкой речью оскорбишь в лице нашем весь Нижний
Новгород.
— Я буду говорить истину, — сказал хладнокровно
Юрий, вставая с своего места. — Бояре и сановники ни-
жегородские! Я прислан к вам от пана Гонсевского с
мирным предложением. Вам уже известно, что вся Мо-
сква целовала крест королевичу Владиславу; гетман Жол-
кевский присягнул за него, что он испросит соизволение
своего державного родителя креститься в веру православ-
ную, что не потерпит в земле русской ни латинских косте-
лов, ни других иноверных храмов и что станет, по древне-
му обычаю благоверных царей русских, править землею
нашею, как наследственной своей державою. Не безызве-
стно также вам, что Великий Новгород, Псков и многие
другие города стонут под тяжким игом свейского воеводы
Поптуса, что шайки Тушинского вора и запорожские ка-
заки грабят и разоряют паше отечество и что доколе оно
не изберет себе главы — не прекратятся мятежи, крамо-
лы и междоусобия. Бояре и сановники нижегородские!
последуйте примеру граждан московских, целуйте крест
королевичу Владиславу, не восставайте друг против дру-
га, покоритесь избранному царствующим градом законно-
му государю нашему — и, именем Владислава, Гонсев-
ский обещает вам милость царскую, всякую льготу, убав-
ку податей и торговлю свободную. Я сказал все, бояре
и сановники нижегородские! Избирайте, чего хоти-
те вы...
— Упиться кровию врагов наших! — вскричал Чер-
касский. — Кровию губителей России, кровию всех ляхов!
— Да, да, всех ляхов! — повторил Барай-Мурза Алие-
вич Кутумов, поглядывая на Черкасского.
175
— Но русские, присягнувшие в верности Владиславу...
— Пусть гибнут вместе с врагами веры православ-
ной! — перервал хозяин.
— Итак, — возразил Юрий, — одна жажда крови, а
не любовь к отечеству, боярин, заставляет тебя поднять
оружие?..
Черкасский устремил сверкающий взор на Милослав-
ского и, помолчав несколько времени, спросил его: был
ли оп па нижней торговой площади?
— Нет, — отвечал Юрий, не понимая, к чему клонит-
ся этот вопрос.
—- Жаль, — продолжал Черкасский, — ты увидел бы,
что на ней цела еще виселица, на которой нижегородцы
повесили изменника Вяземского. Берегись дерзкою
речью папомпить им, что пе одип кпязь Вяземский досто-
ин этой позорной казни!
— Кпязь Димитрий!.. — сказал боярип Мансуров. —
Пристало ли тебе, хозяину дома!.. Побойся бога!.. Сограж-
дане, — продолжал он, — вы слышали предложение пана
Гонсевского: пусть каждый из вас объявит свободно
мысль свою. Боярин князь Черкасский! Тебе, яко старшо-
му саповпику думы нижегородской, довлеет говорить пер-
вому; какой даешь ответ пану Гонсевскому?
— Я уже отвечал, — сказал Черкасский. — Избран-
ный нами главою земского дела, князь Димитрий
Михайлович Пожарский пусть ведет нас к Москве! Там
станем мы отвечать гетману; он узнает, чего хотят ни-
жегородцы, когда мы устелем трупами врагов все поля
московские!
— Итак, ты объявляешь?..
— Непримиримую вражду до тех пор, пока хотя одип
лях или предатель дышит воздухом русским! Мщение за
погибших братьев! Кровь за кровь!
Мурза Кутумов встал с своего места, погладил бороду
и начал:
— Бояре, что сказал князь Димитрий Мамстрюкович
Черкасский, то говорю и я: вражда непримиримая... доко-
ле хотя один лях или русский... то есть предатель... сиречь
изменник...
— Довольно, Барай-Мурза, садись! — перервал Чер-
касский.
Барай-Мурза Алеевич Кутумов отвесил низкий поклон
всем присутствующим и сел на прежнее место.
— Граждане нижегородские! — сказал кипящий му-
жеством и ненавистью к полякам дворянин Образцов. —
176
Чего требует от пас этот атаман разбойничьей шайки,
этот изверг, пирующий в Москве на могилах наших
братьев?.. Он желал бы, чтоб нижегородцы положили ору-
жие так же, как желает хищный волк, чтоб стадо оста-
лось без пастыря и защиты. Сигизмунд дает нам своего
сына — и берет Смоленск, древнее достояние царей пра-
вославных! Поляки предлагают нам мир — и покрывают
пеплом сел и городов всю землю русскую! Нет, согражда-
не! Не царствущий град целовал крест королевичу Влади-
славу, а пленная Москва; не свободные граждане клялись
в верности иноплеменному, но безоружные жители, рабы,
отягченные оковами!., и насильственная клятва, данная
под ножом убийц, должна служить примером для вольных
сынов Нижпего Новгорода!.. Нет! да будет вечная вражда
между нами и злодеем нашим, Сигизмундом! Гибель и
смерть всем ляхам!
— Гибель и смерть всем ляхам! — повторили Черкас-
ский, Барай-Мурза и все старшины казацкие.
— Мужи доблестные и верные сыны отечества! — ска-
зал боярин Туренин, вставая с своего места. — Нельзя без
радостных слез видеть ваше рвение на защиту земли рус-
ской! И во мне кипит желание обагриться кровию врагов
наших, и я готов идти к Москве; но прежде всего следует
помыслить, чего требует от нас отечество: кровавой мести
или спасения от конечной своей гибели? Великое дело, с
малым и необученным войском устоять против бесчислен-
ных врагов... по господь укрепит десницу рабов своих,
хотя, по тяжким грехам нашим, мы не достойны, чтоб
свершилось над нами сне чудо, и поистине пе должны на-
деяться... по милосердие всевышнего неистощимо. Пусть
будет так: мы победим ненавистных ляхов; рассеем, как
прах земной, их несметные ополчения; очистим Москву и,
несмотря на то, останемся по-прежнему без главы, и вя-
щее тогда постигнет нас бедствие. Каждый знаменитый
боярин и воевода пожелает быть царем русским; начнутся
крамолы, восстанут новые самозванцы, пуще прежнего
польется кровь христианская, и отечество наше, обесси-
ленное междоусобием, не могущее противустать сильному
врагу, погибнет навеки; и царствующий град, подобно свя-
тому граду Киеву, соделается достоянием иноверцев и от-
чиною короля свейского или врага нашего, Сигизмунда,
который теперь предлагает нам сына своего в законные
государи, а тогда пришлет на воеводство одного из рабов
своих. Помыслите, сограждане! Что станется тогда с ве-
рою православною? Что станется со всеми нами, когда и
12 Стояти заодно
177
имя царства Русского изгладится из памяти людской?..
Я все сказал: судите слова мои, бояре и сановники ниже-
городские!
— Боярин Андрей Никитич Туренин! — сказал с низ-
ким поклоном дьяк Семен Самсонов, — в речах твоих
много разума, хотя ты напрасно возвеличил могущество
врагов наших. Нам известно бессилие ляхов; они сильны
одним несогласием нашим; но ты изрек истину, говоря о
междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между
бояр и знаменитых воевод, а посему я мыслю так: ниже-
городцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Мо-
скве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыс-
лят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что
мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока
оп не прибудет сам в царствующий град, не крестится в
веру православную и но утвердит своим царским словом и
клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной
боярскою думой и гетманом Жолкевским.
—- Я мыслю то же самое, — сказал боярин Мансу-
ров. — Безвременная поспешность может усугубить бед-
ствия отечества нашего. Мой ответ пану Гонсевскому: не
ждать от нас покорности, доколе не будет исполнено все,
что обещано именем Владислава в договорной грамоте; а
нам ожидать ответа и к Москве не ходить, пока не полу-
чим верного известия, что король Сигизмунд изменил сво-
ему слову.
— Мы согласны во всем с боярином Мансуровым, —
сказали воевода Михаил Самсонович Дмитриев и стольник
Левашев.
— И мы также! — вскричали в’се дворяне московских
полков.
Кпязь Черкасский вскочил с своего места.
Как! — сказал оп, бледнея от гнева и досады, — вы
согласны признать Владислава царем русским?
— Да, если он сдержит свое обещапие, — отвечал
спокойно Мансуров.
— Признать своим владыкою неверного поляка! —
перервал Образцов.
— Оп отречется от своей ереси, — возразил дьяк Сам-
сонов.
— Кто нейдет к Москве, тот изменник и предатель! —
вскричал Черкасский.
— Изменник и предатель! — повторил Барай-Мурза.
— Князь Димитрий! — сказал Мансуров, — и ты,
178
Мурза Алеевич Кутумов, не забывайте, что вы здесь не на
городской площади, а в совете сановников нижегородских.
Я люблю святую Русь не менее вас; но вы ненавидите од-
них поляков, а я ненавижу еще более крамолы, междо-
усобие и бесполезное кровопролитие, противные господу и
пагубные для нашего отечества. Если ж надобно будет
сражаться, вы увидите тогда, умеет ли боярин Мансуров
владеть мечом и умирать за веру православную.
— Боярин! — сказал Образцов, — когда мы не соглас-
ны меж собою, то пусть решит весь Нижний Новгород, кто
из всех нас любит более свое отечество.
— Вы это сейчас увидите, бояре и сановники нижего-
родские, — сказал Минин, вставая с своего места и по-
клонясь почтительно всем присутствующим.
— Да ты еще ничего не говорил, Козьма Минич, —
вскричал Черкасский. — Говори, говори, чья сторона
правее!
— Но мпе, последнему из граждан нижегородских, —
отвечал Минин, — быть судьею между именитых бояр и
воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить
меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволи-
ли говорить наряду с вами, высокими сановниками цар-
ства Русского. Нет, бояре! Пусть посредником в споре ва-
шем будет равный с вами родом и саном знаменитым,
пусть решит, идти ли нам к Москве, или нет, посланник и
друг пана Гопсевского.
— Что ты, Минич, в уме ли? — вскричал Черкас-
ский.
— Юрий Дмитрич, — продолжал Мипип, обращаясь к
Милославскому, — ты исполнил долг свой, ты говорил,
как посланник гетмана польского; теперь я спрашиваю те-
бя, сына Димитрия Юрьевича Милославского, что должны
мы делать: идти ли к Москве, или покориться Си-
гизмунду?
Яркий румянец покрыл лицо Юрия; он приподнялся
до половины, хотел что-то сказать, но вдруг остановился
и с судорожным движением закрыл рукою глаза свои.
— Боярин! — продолжал Минин. — Если бы ты не
целовал креста Владиславу, если б сегодня молился вмес-
те с нами на городской площади, если б ты был граждани-
ном нижегородским, что бы сделал ты тогда? Отвечай,
Юрий Дмитрич!
— Что сделал бы я? — сказал Юрий, устремив свер-
кающий взор на Минина. — Что сделал бы я?.. Положил
бы мою голову за святую Русь!
12* 179
— Что ты, Юрий Дмитрич! — шепнул Туренин.
— Молчи, боярин! — вскричал Милославский с воз-
растающим жаром. — Это выше всех сил моих! Так, граж-
дане нижегородские, я умер бы, благословляя господа, до-
пустившего меня пролить свою кровь за веру православ-
ную. К Москве, верные и счастливые нижегородцы! Спа-
сайте угнетенных ваших братьев! Они ждут вас. Они рабы
поляков, а не подданные Владислава. Не верьте Сигизмун-
ду: он вечный и непримиримый враг наш; не страшитесь
поляков — их многочисленная рать страшна для одних
безоружных жителей московских. Спешите, храбрые ни-
жегородцы! Спешите водрузить хоругвь спасителя на по-
руганных стенах священного Кремля! Вы свободны, вы
не присягали иноплеменнику. А я... я добровольно по-
клялся быть верным Владиславу; я не могу умереть вмес-
те с вами! Но если не оружием, то молитвами буду уча-
ствовать в святом и великом деле вашем. Так, граждане
нижегородские! Я удалюсь в обитель преподобного Сер-
гия; там, облаченный в одежду инока, при гробе угодника
божия стану молиться день и ночь, да поможет вам гос-
подь спасти от гибели царство Русское.
Юрий замолчал; крупные слезы градом катились по
лицу его. Пораженные неожиданною речью Милославско-
го, все присутствующие онемели от удивления. Несколь-
ко минут продолжалось общее молчание; вдруг опроки-
нутый стол с громом полетел на пол, и князь Черкасский,
перескочив через него, бросился па шею к Милослав-
скому.
— Прости меня, любезный* — кричал он, прижимая
его к груди своей, — я обидел тебя!.. Пусть осмелится
кто-нибудь сказать, что ты не сын’моего друга Милослав-
ского!
— Да, да, пусть попытается кто-нибудь! — повторил
Барай-Мурза.
— Ты достоин быть нижегородцем, Юрий Дмитрич! —
сказал Образцов, пожимая его руку.
Минин не говорил ни слова, но с нежностью отца
смотрел на Юрия и утирал потихоньку текущие из глаз
слезы.
— Итак, — продолжал Черкасский, — теперь, кажет-
ся, пам спорить не о чем, идем ли к Москве?
— Идем! — вскричали почти все присутствующие.
— К Москве так к Москве! — сказал боярин Мансу-
ров. — Дождемся князя Пожарского да с божьим благо-»
словением...
180
— Но кто же будет главою царства Русского? —
спросил дьяк Самсонов.
— Прежде очистим Москву, а там уж подумаем, —
отвечал Мансуров.
— Изберем всей землей в цари кого бог даст! — ска-
зал Образцов.
— И поклянемся, — прибавил Мансуров, — жить
дружно, забывать всякую вражду, а помнить одного бога и
святую Русь!
— Насилу-то и ты заговорил, молодец! — закричал
Черкасский. — Пусть дьяки и бояре, которые ничем пе
лучше дьяков, — прибавил оп, взглянув на Туренина, —
заседают в приказах, а в воинскую думу им бы и носа пе
надобно показывать.
— Теперь, Юрий Дмитрич, — сказал боярин Мансу-
ров, — ты можешь отвезти наш ответ Гонсевскому.
— Не лучше ли остаться с нами, — перервал Черкас-
ский, — и подраться с поляками?
— Нет, боярин: бог карает клятвопреступников: пока
я ношу меч — я подданный Владислава.
— Юрий Дмитрич, — сказал Мансуров, — мы дозво-
ляем тебе пробыть завтрашний день в Нижнем Новгоро-
де; но я советовал бы тебе отправиться скорее: завтра же
весь город будет знать, что ты прислан от Гонсевского, и
тогда, не погневайся, смотри, чтоб с тобой не случилось
того же, что с князем Вяземским. Народ подчас бывает
глуп: как расходится, так его ничем пе уймешь.
— Прощай, боярип! — сказал Минип. — Дай бог тебе
счастия! Не знаю отчего, а мне все сдается, что я увижу
тебя опять пе в монашеской рясе, а с мечом в руках, и не
в святой обители, а на ратном поле против общих врагов
наших.
Милославский, уходя, заметил, что боярина Туренина
не было уже в комнате. У самых дверей дома встретил
его Алексей; он казался очень встревоженным.
— Я больше часу дожидаюсь тебя здесь, Юрий Дмит-
рич, — сказал он. — Знаешь ли что? Ведь хозяин-то наш
недобрый человек!
— Что ты хочешь сказать?
— А то, что мы из одного омута попали в другой. Во-
ля твоя, боярин, сердись на меня или нет, а я, не спросясь
тебя, перетащил наши пожитки на постоялый двор, вот
тот, что возле самой пристани.
— Для чего ты это сделал?
181
— А вот для чего. Знаешь ли, кто теперь спрятан в
дому у боярина Туренина?.. Тот самый разбойник, кото-
рый вчера в лесу хотел нас ограбить!
— Неужели?
— Да добро бы один, а то с ним еще четверо постре-
лов, из которых каждый уберет нас обоих. Как ты пошел
сюда, я вышел поглядеть на улицу и присел у самых во-
рот за столбом. Этак около сумерек — гляжу, крадутся
пятеро молодцов вдоль забора; я-то за столбом им был не
в примету, а мне все было видно. Вот один из них шмыг в
ворота! Глядь — тот самый разбойник, которого Кирша
называл Омляшем. Он перемолвил словца два с дворец-
ким, махнул товарищам, и они шасть на двор. Пошепта-
лись, потолковали меж собой, да и полезли все на сенник.
Вот, боярин, и я смекнул, что дело плоховато; тотчас все
наши пожитки и конскую сбрую вытащил потихоньку за
ворота да пу-ка скорей выводить лошадей будто б на водо-
пой; навьючил на одну все паше добро, да и был таков.
Хороню еще, что некому было за мной присмотреть: дво-
рецкий, видно, заболтался с своими гостьми, другие слу-
ги пошли шататься по городу, а конюха так пьяпы, что
лыком не вяжут.
— Ты хорошо сделал, Алексей. Я и сам не слишком
доверяю нашему хозяину.
— Да он сущий Иуда-предатель! Сегодня на площади
я и а пего насмотрелся: то взглянет, как рублем подарит,
то посмотрит исподлобья, словно дикий зверь. Когда
Козьма Минич говорил, то он съесть его хотел глазами; а
как после подошел к нему, так — господи боже мой! От-
куда взялися медовые речи! И молодец-то он, и православ-
ный, и сын отечества, и бог весть‘что! Ну вот так мелким
бесом и рассыпался!
13 продолжение этого разговора они дошли до город-
ских ворот, и когда вышли в предместие, то Юрий увидел,
что кто-то идет за ними следом. Несмотря на умножаю-
щуюся ежеминутно темноту, Милославский заметил, что
всякий раз, когда он оглядывался назад, этот человек ста-
рался прятаться за углы домов. Юрий шепнул Алексею,
чтоб он остерегался и вынул на всякий случай саблю. Меж-
ду тем опи вошли в улицу, или, лучше сказать, переулок,
ведущий прямо к пристани: по.обеим его сторонам тяну-
лись длинные заборы, и только изредка кое-где выстроены
были небольшие избы, но и те казались пустыми ц, вероят-
но, служили амбарами для складки хлеба и товаров. Когда
они поравнялись с одной полуразвалившеюся деревянною
182
церковью, которая, судя по разбитым окнам и совершенно
обрушенной паперти, давно уже была оставлена, незнако-
мый, который следовал за ними издалека, удвоил шаги и
стал к ним приближаться. Юрий, желая скорее узнать, че-
го хочет от них этот безотвязный прохожий, пошел вместе
с Алексеем прямо к нему навстречу; но лишь только они
приблизились друг к другу и Алексей успел закричать:
«Берегись, боярин, это разбойник Омляш!..» — незнако-
мый свистнул, четверо его товарищей выбежали из церк-
ви, и почти в ту ж минуту Алексей, проколотый в двух
местах ножом, упал без чувств на землю.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Прежде чем мы приступим к продолжению этой пове-
сти, нам должно предуведомить читателей, что промежу-
ток времени, отделяющий эту главу от предыдущей, за-
ключает в себе почти четыре месяца. Большей части на-
ших читателей, без сомнения, известны все обстоятель-
ства, предшествовавшие освобождению Москвы и вступ-
лению на всероссийский престол Михаила Федоровича Ро-
манова; но, несмотря на то, мы полагаем нужным упомя-
нуть, хотя мимоходом, о том, что происходило в Нижнем
Новгороде и около Москвы от апреля месяца до начала
августа 1612 года. Избранный единодушно главою зем-
ского ополчения князь Пожарский, излечась от ран своих,
вступил в Нижний Новгород, сопровождаемый верною
дружиною воинов. Его величественная наружность, раду-
шие и ласковое со всеми обращение привлекли к нему все
сердца. Бояре и воеводы, старее его чинами и родом, не-
смотря на закоренелый предрассудок местничества, добро-
вольно подчинились его власти; со всех сторон спешили
185
под знамена его люди ратные; смоляне, дорогобужане и
вязьмичи, жившие в Арзамасе, явились первые; вслед за
ними рязанцы, коломенцы и жители отдаленной Украины
умножили собою число свободных людей: так называли
себя воины, составлявшие отечественное ополчение ниже-
городское, которое вскоре под предводительством Пожар-
ского двинулось к Ярославлю. В сем городе, подкуплен-
ные злодеем Заруцким, убийцы посягнули на жизнь зна-
менитого вождя, ио бог не допустил их свершить это зло-
деяние, а великодушный Пожарский не только не предал
их заслуженной казни, но вырвал из рук народа, хотев-
шего растерзать их на части. Важные причины замедлили
приход нижегородцев под Москву; наконецг приближение
гетмана Хоткевича с сильным войском, посланным против
стоящего под Москвою князя Трубецкого, побудило По-
жарского поспешить своим приходом к столице, и i авгу-
ста 1612 года нижегородское ополчение прибыло к Троиц-
кой лавре, отстоящей от Москвы в шестидесяти четырех
верстах.
* * *
В начале августа месяца, в одно прекрасное утро, ка-
кой-то прохожий, с небольшою котомкою за плечами и
весьма бедно одетый, едва переступая от усталости, шел
по большой нижегородской дорого, которая в сем месте
была проложена почти по самому берегу Волги. Его изну-
ренный вид, бледное лицо и впалые щеки — все показы-
вало в нем человека, недавно излечившегося от тяжкой
болезни, по в то же время нельзя было не заметить, что
причиною его необычайной худобы была не одна телесная
болезнь: глубокая горесть изображалась на лице его, а по-
красневшие от слез глаза ясно доказывали, что его душев-
ные страдания не миновались вместе с недугом, от кото-
рого оп, по-видимому, совершенно излечился. Дойдя до гу-
стой березовой рощи, которую перерезывала узкая про-
селочная дорога, он остановился и, казалось, с большим
вниманием стал рассматривать едва заметное полуобгорев-
шее строение, коего развалины виднелись на высоком хол-
ме, верстах в пяти от рощи, в тени которой он тогда на-
ходился.
— Я не ошибаюсь, — сказал он, наконец!, — это отчи-
на боярина Шалонского... Слава бЬгу! она останется у ме-
ня в стороне... — Сказав эти слова, прохожий сел под ку-
стом и, вынув из котомки ломоть черного хлеба, принял-
ся завтракать.
<86
Он не успел еще проглотить первого куска, как вдруг
ему послышался в близком расстоянии конский топот, и
через минуту человек двадцать казаков, выехав проселоч-
ной дорогою из рощи, потянулись вдоль опушки к тому
месту, на котором расположился прохожий. Впереди всех
на вороном коне ехал начальник отряда; он отличался от
других казаков не платьем, которое было весьма просто,
но богатой конской сбруею и блестящим оружием, укра-
шенным дорогою серебряной насечкой. Когда он порав-
нялся с прохожим, который несколько уже минут не
спускал с пего глаз, то сей последний вскрикнул радост-
ным голосом:
— Так точно, это он!.. Здравствуй, Кирша!
— Почему ты меня знаешь, добрый человек? — спро-
сил всадник, приостанови своего коня.
— Так, видно, я больно похудел, когда и ты меня не
узнаешь? Вглядись-ка хорошенько...
— Вот-те раз!.. Неужели?.. Да нет, зачем ему здесь
быть?
— Правда, брат Кирша, и я не чаял здесь быть, а ду-
мал, что меня отпоют и похоронят в Нижнем Новгороде.
— Неужели-то в самом деле ты Алексей Бурнаш?
— В старину меня так зывали.
— Ах, батюшки! Что это тебя так перевернуло?..
А где твой барин?..
Вместо ответа Алексей закрыл руками лицо и горько
заплакал.
— Что с ним сделалось? — спросил запорожец, соско-
чив с копя. — Где он?
— Уж, верно, там... — сказал Алексей, показывая на
небо. — Он был ангел во плоти!
— Так Юрий Дмитрич?..
— Приказал долго жить, — отвечал, всхлипывая, вер-
ный служитель Милославского.
— Ах, боже мой! Боже мой! — вскричал запоро-
жец. — Гей, ребята!.. Долой с коней. Мы можем здесь по-
завтракать и дать вздохнуть лошадям; да подайте-ка мою
кису.
Казаки спешились и, разнуздав коней, пустили их на
обширный луг, который расстилался перед рощею, а сами,
поставив на небольшом возвышении часового, располо-
жились кружком под деревьями. Кирша, вынув из кисы
флягу с вином и большой пирог с капустою, сел подле
Алексея.
— Ну-ка, брат, перекуси, — сказал он, — ты, я вижу,
187
больно отощал. Да расскажи мне, как это случилось, что
твой боярин умер? Он был такой детина здоровый, кровь
с молоком! Отчего бы, кажется?..
— Его зарезали, — отвечал Алексей.
— Как?.. Кто?.. Где?
— А вот послушай. Ты, чай, помнишь, как в Нижнем
на площади, когда Козьма Минич Сухорукий...
— Помню, помню!
— Ну, в этот самый день, вечером, боярин был у
князя Черкасского, и на дворе уж стало смеркаться, как
мы пошли с ним па постоялый двор, в который перебра-
лись из дома этого жида, Истомы-Туренпна. Вот неда-
леко от пристани вдруг выскочили на пас из пустой
церкви человек пять разбойников; не успел я мигнуть,
как меня хватили в бок ножом — и я невзвидел света
божьего. Пе помню, долго ли пробыл без памяти; а как
очнулся, то увидел, что лежу па скамье в избе и подле
меня стоит седой старик. Я узнал уж после, что он ры-
бак и что, идучи поутру с пристани, наткнулся на меня
нечаянно и, заметя, что я еще дышу, ради Христа перенес
меня к себе в избу. Как сквозь сон помню: лишь только
он мне пересказал об этом, я опять обеспамятел и уж
спустя недели четыре, придя в себя, спросил его о боя-
рине; он сказал мне, что никакого тела не подымали на
том месте, где нашли меня... Видно, злодеи зарезали
Юрия Дмитрича и бросили в Волгу. Меня пользовала
какая-то досужая старушка, и я, без малого четыре ме-
сяца, был при смерти; а как немного поправился, то за-
думал идти в подмосковную нашу отчину. О тебе и спра-
шивать было нечего: мне сказали, что все ратные люди
ушли в Ярославль с князем Пожарским; так я отслужил
третьего дня панихиду по моем боярине и отправился
в путь... Да что-то ноги плохо слушаются, насилу тащусь,
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Але-
ксей кончил свой рассказ. — Уж если ему было на роду
писано не дожить до седых волос, так пусть бы он умер со
славою на ратном поле: на людях и смерть красна, а то,
подумаешь, умереть одному, под ножом разбойника!..
Я справлялся о вас в дому боярина Туренина; да он сам
мне сказал, что вы давным-давно уехали в Москву.
— Злодей! Он лучше меня знает, куда отправился
Юрий Дмитрич: это его дело.
— Неужели?
— Как бог свят! У него в дому разбойничья пристань.
— Так недаром же он стречка дал из Нижнего. Когда
188
князь Пожарский прибыл к нам в город, так, говорят,
его везде искали, да не нашли... Ну, брат Алексей, оше-
ломил ты меня!.. Мне все еще пе верится.
— Ия долго не верил. Ведь про покойного моего
боярина было какое-то пророчество; и так как до сих пор
уж многое сбылось, то я не брал веры, чтоб его зарезали;
да пришлось, наконец, поверить.
— А что такое о нем пророчили? Расскажи, брат, по-
жалуйста...
— Вот изволишь видеть: это случилось при царе
Иоанне Васильевиче Грозном, когда батюшка моего по-
койного боярина был еще дитятею; нянюшка его Федора
рассказывала мне это под большой тайной. Однажды...
надобно тебе сказать, что матушка его, то есть бабушка
Юрия Дмитрича, была премилосердпая: вся нищая бра-
тия в околотке ею только и жила. Ну вот однажды, в
день рождения... нет, в день именин своего сожителя, она
изволила на крыльце своеручно раздавать милостыню
неимущим, которых набралось на боярский двор видимо-
невидимо. Все нищие, как водится, так и лезли друг
пред другом, чтоб схватить милостыню; одна только ста-
рушка не рвалась вперед и, стоя поодаль, терпеливо до-
жидалась своей очереди. Вот уже боярыня отдавала по-
следнюю копейку, и иной нищий, попроворней других,
протягивал в четвертый раз руку, а старушка все не тро-
галась с места. На ту пору нянюшка Федора стояла также
па крыльце, заметила старуху и доложила о ней боярыне;
нищую подозвали, и когда боярыня, вынув из кармана
целый алтын, подала ей и сказала: «Молись за здравие
именинника!» — то старушка, взглянув пристально на
боярыню и помолчав несколько времени, примолвила:
«Ох ты, моя родимая! здоров-то он будет, да уцелеет ли
его головушка?..» — «Как так?» — спросила боярыня,
побледнев как смерть. «Дай-то господи, — продолжала
старушка, — чтоб о вешнем Николе не пришлось тебе
панихиды служить». Сказав эти слова, старуха поклони-
лась, юркнула в толпу нищих — и след простыл; боярыня
закричала: «Ищите ее, приведите сюда!» Не тут-то было:
сгинула да пропала, и все нищие сказали в один голос,
что не знают, кто она такова, откуда взялась и куда
девалась. Ну что ж? И в самом деле, вскоре после того
злодей Малюта Скуратов обнес перед царем нашего боя-
рина и его казнили накануне Николина дня. Боярыня,
оставшись вдовою с одним малолетним сыном Дмит-
рием Юрьевичем, батюшкою покойного моего господина,
189
отправилась в свою закамскую отчину, и ровно десять
лет о той старушке слуху не было. В это время Дмитрий
Юрьевич подрос, женился и прижил покойного моего го-
сподина, Юрия Дмитриевича. Вот однажды, около Пет-
рова дня, они всей семьей отправились в Калугу пови-
даться с родными. Им пришлось под. вечер проезжать
Брынским лесом. Боярыня и Федора ехали в колымаге,
а боярин и холопи верхами. Вдруг в самой средине леса
застигла их гроза, загремел гром, поднялся вихрь, дождь
полил как из ведра, и пошел; такой гул по лесу, что ло-
шади шарахнулись и. стали па одном месте как вкопан-
ные — ни взад, ни вперед. Федора божилась мне, что
она этакой грозы сродясь не видывала. Молодая боя-
рыня go страху зарылась, в подушки, а старая, хоть
также робела; однакож заметила и показала Федоре;
что подле дороги, против самой- колымаги, сидят под ку-
стом какая-то женщина^ Вдруг блеснула молонвя; осве-
тила все кругом, Федора ахнула, а старая боярыня,
толкнув ее тихонько; локтем, приказала молчать: они обе
узнали в этой прохожей старушку, которая предсказала
о смерти покойного» боярина». Вот, как гроза поунялась,
боярыня вылезла*, из- колымаги;. подошла к старухе и на-
чала с нею говорить шепотом. Но тут набежала новая
туча, загремел опять гром и сделалась такая темнить, что
хоть глаз выколи, а когда прочистилось, то старухи уж
не было. Как она ушла, куда девалась, бог весть! Старая
боярыня крепилась месяца; два, наконец, не вытерпела и
пересказала Федоре, под большою тайной, что нищая го-
ворила с ней о ее внуке, Юрие Дмитриче, что будто б он
натерпится много, горя, рано осиротеет и хоть будет чело-
век ратный, а умрет на своей постеле; что станет служить
иноплеменному государю; полюбит красную девицу, не
зная, кто она такова, и что всего-то чуднее, хоть и же-
чится па ней, а свадьба их будет нс веселее похорон.
— Что ж из этого сбылось?
— Как что? На двадцатом году Юрий Дмитрич оси-
ротел, служил королевичу Владиславу и полюбил боя-
рышню* Шалонскуюу не зная, кто опа таковач
— Правда, правда; но ведь ему должно; было умереть
своею смертью?
— Кажись бы должно, а на беду вышло не так.
— И что» за свадьба; которая не веселее похорон?
— Уж этого, любезный, в нянюшка Федора растолко-
вать не могла.
— Вою то-то» и есть!1 Не все, брат, предсказания сбы-
190
ваются. Пожалуй, л про меня в Царицыне какой-то цы-
ган сказал, что я попаду в Запорожскую Сечь и век оста-
нусь простым казаком... Что ж вышло? Одно сбылось,
а другое нет. Ты видишь сам, — продолжал Кирша, взгля-
нув с удовольствием на своих казаков, — у меня под нача-
лом вот этаких молодцев до сотни наберется; и кабы я знал
да ведал, кто эти душегубцы, которые потеряли Юрия
Дмитрича, так я 'бы их с моими ребятами на дне морском
нашел!.. Уж поплатились бы мне за твоего боярина! —
примолвил Кирша, принимаясь за флягу с вином.
— Одного-то из них ты знаешь, я его и впотьмах рас-
смотрел: оп тот самый разбойник... вот что ты называл
Омляшом.
— Как! — вскричал Кирша, выронив из рук свою
флягу.
— Ну да! тот самый, которого ты, помнишь, в лесу
перекрестил по голове нагайкою.
— Ах, боже мой! Алексей, знаешь ли что? Ведь твой
боярип-то, может быть, жив!
— Что ты говоришь?
— Этот Омляш и его товарипщ — слуги боярина Кру-
чины- Шал он ск ого...
— Неужто?
— Я слышал своими ушами, что им приказано было
захватить Юрия Дмитрича живьем. Ну, теперь понимаешь
ли, почему не нашли твоего боярина ни живого, ни мерт-
вого?.. Он теперь в руках у этого кровопийцы Шал ом-
ского.
— А что ты думаешь?
— Верно так, и если только оп жив...
— Дай-то господи!
— То во что б ни стало, а Кирша его выручит. Ви-
дишь, там вдали?.. Ведь это, кажется, отчина Шалоп-
ского?
— Должна быть она; тальку куда девались его хо-
ромы, там на холме...
— Одни угольки остались... Это, брат, наше дело;
хозяина-то, жаль, не захватили. Когда мы проходили
через село и стали добиваться от крестьян, где их боярин,
то все мужички в один голос сказали, что он со всеми
своими пожитками, холопями и домочадцами уехал,
а куда — никто не знает. Пуще всего грыз на него зубы
боярин Образцов. С досады, что он от нас ускользнул,
мы запалили его хоромы: первый пук соломы бросил в
них Федька Хомяк, который по всем дворам искал при-
191
казчика, и уж если бы он попался Хомяку в руки, не-
сдобровать бы ему! Мы было хотели поджечь и село, да
жаль стало мужичков: они, сердечные, пе виноваты, что
их боярин предатель и изменник.
— Так что ж прибыли, если Юрий Дмитрич и жив, —
сказал печально Алексей, — когда мы не ведаем, куда
этот злодей Шалонский его запрятал?
— А почему знать? Может быть, и добьемся толку.
Жаль, что со мной пароду-то немного, а то бы я не вы-
пустил из села ни одной души, пока не узпал, где теперь
их боярин. Статься пе может, чтобы в целой отчине не
нашлось никого, кто б знал, куда оп запропастился.
— Может быть, он уехал в Москву.
— Со всей своей дворнею? Что ты, брат! В Москве
и полякам-то перекусить нечего, так примут они его с
такой ватагою! Нет, оп, верно, теперь в каком-нибудь
другом поместье... Да вот постой! Достанем языка, так
авось что-нибудь выведаем.
— Эх, любезный! — сказал Алексей, покачивая голо-
вою, — пе верится мне!.. Ты было сначала меня обрадо-
вал, а после как подумал... не может быть! Если его и
взяли живого, так, верно, уж давным-давно уходили.
— Авось, брат! попытка пе шутка, а спрос не беда!
Слава богу, что мой старшина Смага-Жигулин не отпу-
стил меня одного! Что б мы стали теперь делать?
— Да как ты сюда попал?
— Меня послал князь Пожарский с грамотою к ниже-
городцам, и я было уже совсем отправился с одним
только казаком, да Жигулин велел мне взять с собою
этих ребят. Около Москвы теперь вовсе проезду нет, по
всем дорогам бродят шиши; хоть они грабят и режут
одних поляков да изменников, но, неравен час, когда они
под хмельком, то им все кажутся или поляками, или из-
менниками; а пашу братью казаков, и чужих и своих,
они терпеть пе могут. Говорят, у них старшим какой-то
деревенский батька. Мне рассказывали про пего и бог
весть что! Чудо-богатырь, аршин трех ростом, а зовут его,
помнится, отцом Еремеем. Все подмосковные шиши в
таком у него послушании, что без его благословения рук
отвести пе смеют, и если б не он, так от этих русских
налетов и православным житья бы не было.
— Так ты едешь теперь из Нижнего?
— Да, торопиться мне незачем: станем искать твоего
боярина, авось господь нам поможет... Постой-ка, мне
пришло в голову... А что и в самом деле!.. Я знаю в этом
192
селе одного мужичка: он со всей бояре кой дворнею во-
дил знакомство и ремеслом колдун; так, верно, лучше
другого может нам намекнуть... Эй, молодцы! — продол-
жал Кирша, — побудьте здесь, а я па часок-место отлу-
чусь. Вот этот парень расскажет вам, о чем идет дело.
Малыш! ты останешься старшим; если я через час не
вернусь, то ступайте все... вон в тот лес, что позади села.
Сборное место недалеко от огородов, подле деревянной
часовни; да только без шуму, втихомолку и не кучею, а
врассыпную, понимаешь?
— Разумею, — отвечал Малыш, небольшого роста, но
ловкий и проворный казачий урядник.
— Смотри, чтоб без меня ребята не дурили: проезжих
не трогать!
— Слышите ли, товарищи, что есаул-то говорит? —
сказал Малыш. — Однакож, Кирила Пахомыч, — про-
должал он, обращаясь к Кирше, — неравно повезут из
Балахны вино или брагу, так по чарке, другой можно?..
— Ну, пу! Так и быть, только чур, ребята, из бочек
дны не выбивать! Подайте моего коня, да если вам при-
дется ехать в лес, так дайте и этому детине заводную
лошадь.
Кирша вскочил на своего Вихря и, повторив еще раз
все приказапия, пустился полем к знакомому для нас
лесу, который чернелся в верстах в трех налево от боль-
шой дороги.
II
Кирша пробирался осторожно опушкою леса и, не
встретив никого, поравнялся, наконец, с гумном Федьки
Хомяка, которое, вероятно, принадлежало уже другому
крестьянину; он поворотил к часовне и пустился по тро-
пинке, ведущей на пчельник Кудимыча. Проехав версты
полторы, Кирша повстречался с крестьянской девуш-
кою.
— Здорово, красная девица! — сказал он, приподняв
вежливо свою шапку. — Откуда идешь?
Девушка сначала испугалась, но ласковый голос и ве-
селый вид запорожца ее успокоили.
— Я иду домой, господин честной, — отвечала она,
отвесив низкий поклон Кирше.
— И верно, ходила ворожить на пчельник?
— А почему ты это знаешь? — спросила она, взгля-
нув на него с удивлением.
13 Стояти заодно
193
— Видно, знаю! Ну что? Радостную ли весточку ска-
зал тебе Кудимыч?.. Скоро ли свадьба?
— Архип Кудимыч байт, что скоро. Да почему ты зна-
ешь?..
— Как не знать!.. А что, лебедка, чай, ты не с пусты-
ми руками к нему ходила?
— Коли с пустыми! Я ему носила на поклон пол сорока
яиц да две копейки.
— Эк твой суженый-то расхарчился!
— Вот еще, велико дело две копейки! Для меня Ваню-
ша не постоит и за два алтына. Да почему ты знаешь?
— Мало ли что я знаю, голубушка! А что, отсюда не-
далеко до пчельника?
— Близехонько.
— Прощай, красавица!
Кирша поехал далее, а крестьянская девушка, стоя на
одном месте, провожала его глазами до тех пор, пока не
потеряла совсем из виду. Не доехав шагов пятидесяти до
пчельника, запорожец слез с лошади и, привязав ее к де-
реву, пробрался между кустов до самых ворот загородки.
Двери избушки были растворены, а собака спала крепким
сном подле своей конуры. Кирша вошел так тихо, что
Кудимыч, занятый счетом яиц, которые в большом ре-
шете стояли перед ним на столе, не приподнял даже
головы.
— Кудимыч! — сказал Кирша грозным голосом.
Колдун вздрогнул, поднял голову, вскрикнул, хотел
вскочить, по его ноги подкосились, и он сел опять на
скамью.
— Узнаешь ли ты меня? — продолжал запорожец,
глядя ему прямо в глаза.
— Узнал, батюшка, узнал! — пробормотал, заикаясь,
Кудимыч.
— Так-то ты помнишь свое обещание, негодный, а?..
Не божился ли ты мне, что не станешь никогда кол-
довать?
— И не колдую, отец мой! Видит бог, не колдую!
— Право?.. А это что? Кто принес тебе это решето
яиц? Чьи это две копейки?.. Ага! прикусил язычок!
— Помилуй, кормилец! как бог свят...
— Молчи!.. Кто тебе сказал, что Ванька скоро женит-
ся, а?..
— Никто, батюшка, никто! Я ничего не говорил.
— Ого! да ты еще запираешься! Так постой же!.. Ги-
рей, мурей, алла боржук!
194
— Виноват,, отец мой* — закричал колдун, вскочив со
скамьи и повались в ноги к. запорожцу.
— Вот этак-то лучше; негодный! А не то я скажу еще
одно словечко, таю тебя? скоробит в бараний рог!
— Что делать, согрешил, окаянный! Месяца четыре
крепился, да сегодня черт принес эту проклятую Мар-
фушку!.. «Поворожи да поворожи!..» — пристала ко мне
как лихоманка; не знал; как отвязаться!
— Добро, добро, встань! Счастлив ты, что у меня есть
до тебя дельцо; а то узпал бы; каково' со мной шутить!..
Ты должен сослужить мне службу.
— Все, что прикажешь, батюшка!
— Если ты мне поможешь в одном деле, так и я тебе
удружу. Ведь ты только- обманываешь добрых людей, а
хочешь ли, я сделаю из тебя исправного колдуна?
— Как не хотеть, батюшка! Да я тогда за тебя куда
хочешь — ив огонь и в воду!
— Слушай же! Во-первых, ты, верно, знаешь, где боя-
рин Шало некий?
— Кто, батюшка?
— Боярин Кручипа-Шалопский.
— Тимофей Федорович?
— Ну да.
— То есть боярин мой?
— Кой черт! что ты, брат, переминаешься? Смотри не
вздумай солгать!. Боже тебя сохрани!
— Что греха таить, родимый, знать-то я знаю...
— Так что ж?
— Да не велено сказывать.
— А я тебе приказываю.
— Да па что тебе, кормилец?.. Ведь ты и без меня
всю подноготную знаешь; тебе стоит захотеть, так ты сей-
час увидишь, где он.
— Вот то-то и дело, что нет; у кого в дому я пользо-
вал, над тем моя ворожба целый год не действует.
— Вот что!
— А ты, брат, и без ворожбы знаешь, так сказывай!
— Отец родной, взмилуйся! Ведь меня совсем обде-
рут... и если боярин узнает, что я< проболтался...
— Небось никому не скажу.
— Не смею, батюшка! воля: твоя, не смею!
— Так ты стал еще упрямиться!;. Погоди же, голуб-
чик!.. Гирей, мурей...
— Постов^, постой!.. О*, батюшки! что мне делать? Да
точно ли ты никому не скажешь?
13* 105
— Дуралей! Когда ты сам будешь колдуном, так что
тебе сделает боярин? Если захочешь, так никто и пчель-
ника твоего не найдет: всем глаза отведешь.
— Оно так, батюшка; но если б ты знал, каков наш
боярин...
— Да что ты торгуешься, в самом деле? — закричал
запорожец. — В последний раз: скажешь ли ты мне или
нет, где теперь Тимофей Федорович?
— Не гневайся, кормилец, не гневайся, все скажу! Он
теперь живет верст семьдесят отсюда, в Муромском лесу.
— В Муромском лесу?
— У него там много пустошей, а живет он на хуторе,
который выстроил еще покойный его батюшка; одни гово-
рят, для того, чтоб охотиться и бить медведей; другие
бают, для того, чтоб держать пристань и грабить обозы.
Этот хутор прозывается Теплым Станом, и, как слыш-
но, в таком захолустье построен, что и в полдни солнышка
не видно. Сказывают также, что когда-то была на том
месте пустынь, от которой осталась одна каменная ограда
да подземные склепы, и что будто с тех пор, как ее разо-
рили татары и погубили всех старцев, никто не смел и
близко к ней подходить; что каждую ночь перерезанные
монахи встают из могил и сходятся служить сами по себе
панихиду; что частенько, когда делывали около этого ме-
ста порубки, мужики слыхали в сумерки благовест. Один
старик, которого сын и теперь еще жив, рассказывал, что
однажды зимою, отыскивая медвежий след, оп заплутался
и в самую полночь забрел па пустынь; оп божился, что
своими глазами видел, как целый ряд монахов, в чер-
ных рясах, со свечами в руках3 тянулся вдоль ограды
и, обойдя кругом всей пустыни, пропал над самым тем ме-
стом, где и до сих пор видны могилы. Старик заметил, что
все они были изувечены: у одного перерезано горло, у
другого разрублена голова, а третий шел вовсе без го-
ловы...
— И этот старик от страху не умер? — спросил роб-
ким голосом Кирша, который в первый раз от роду почув-
ствовал, что может и сам подчас струсить.
— Нет, не умер, — отвечал Кудимыч, — а так испу-
гался, что тут же рехнулся и, как говорят, до самой
смерти не приходил в память.
— Как же отец вашего барина решился па этом месте
построить хутор?
— Он был, не тем помянуто, какой-то еретик: ничему
не верил, в церковь не заглядывал, в баню не ходил, не
196
лучше был татарина. Правда, бают, при нем мертвецы
наружу не показывались, а только по ночам холопи его
слыхали, что под землею кто-то охает и стонет. Был слух,
что это живые люди, заточенные в подземелье; а я так ме-
каю, да все так мыслят, что это души усопших; а не по-
казывались они потому, что старый боярин был .ничем не
лучше тех некрещеных бусурман, которые разорили пу-
стынь. Однакож, наконец, и он унялся ездить на хутор;
после ж его смерти годов двадцать никто туда не загля-
дывал, и только в прошлом лете, по приказанию Тимофея
Федоровича, починили боярский дом и поисправили все
службы.
— Пу, теперь скажи мне: этак месяца четыре назад не
слыхал ли ты, что из Нижнего привезли сюда насильно
одного молодого боярина?..
— Месяца четыре?.. Кажись, нет!..
— Точно ли так?
— Постой-ка!.. Ведь это никак придется близко свя-
той?.. Ну так и есть!.. Мне сказывала мамушка Власьев-
на, что в субботу па Фомино воскресенье ей что-то ночью
пе поспалось; вот опа перед светом слышит, что вдруг
прискакали па боярский двор; подошла к окну, глядь:
сидит кто-то в телеге, руки скручены назад, рот завязан;
прошло так около часу, вышел из хором боярский стре-
мянный, Омляш, сел на телегу подле этого горемыки, да и
по всем по трем.
— Так точно, что он! — вскричал Кирша. — Может
быть, я найду его па хуторе... Послушай, Кудимыч, ты
должен проводить меня до Теплого Стана.
— Что ты, родимый, я сродясь там пе бывал.
— Полно, так ли?
— Видит бог, нет!
— Так не достанешь ли ты мне проводника?
— Навряд. Дворовых в селе ни души не осталось; а из
мужичков, чай, так же, как я, никто туда не езжал.
— Но не можешь ли хоть растолковать, по какой до-
роге надо ехать?
*- Кажись, по муромской. Кабы зпато да ведано, так
я меж слов повыспросил бы у боярских холопей: они
часто ко мне наезжают. Вот дней пять тому назад ночевал
у меня Омляш; его посылали тайком к боярину Лесуте
Храпунову; от него бы я добился, как проехать па Теп-
лый Стан; хоть он смотрит медведем, а под хмельком все
выболтает. В прошлый раз как он вытянул целый жбан
197
браги, так п принялся мне рассказывать, что у пих на
хуторе...
Тут вдруг Кудимыч побледнел, затрясся, и слова за-
мерли на языке его.
— Ну, что ж у ник на хуторе? — сказал запоро-
жец. — Да кой прах! что с тобою сделалось?
Вместо ответа Кудимыч показал на окно, в которое с
надворья выглядывала отвратительная рожа, с прищурен-
ными глазами и рыжей бородою.
— Омляш! — вскричал Кирша, выхватив свою саблю,
но в ту ж минуту несколько человек бросились па него
сзади, обезоружили и повалили на пол.
— Скрутите его хорошенько! — закричал в окно Ом-
ляш, — а я сейчас переведаюсь с хозяином. Ну-ка,
Архип Кудимович, — сказал он, входя в избу, — я все
слышал: посмотрим твоего досужества, как-то ты теперь
отворожишься!
— Виноват, батюшка! — завопил Кудимыч, упав на
колени. — Не губи моей души!.. Дай покаяться!
— Ах ты проклятый колдун! гак ты всякому прохоже-
му рассказываешь, где живет наш боярин?
— Батюшка, отец родимый! В первый и последний
раз проболтался! Век никому не скажу!..
— И не скажешь! я за это порукою...
Омляш махнул кистенем, и Кудимыч с раздробленной
головой повалился па пол.
— Ай да Омляш! — сказал небольшого роста человек,
в котором Кирша узнал тотчас земского ярыжку. — Ис-
полать тебе! Смотри-ка... не пикнул!
— Я не люблю томить, — отвечал хладнокровно Ом-
ляш, — мой обычай: дал раза, да и дело с концом! А ты
что за птица? — продолжал он, обращаясь к Кирше. —
Ба, ба, ба! старый приятель! Милости просим! Что ж ты
молчишь? Иль нс узнал своего крестника?
— Да это тот самый колдун, — сказал один из това-
рищей Омляша, — что пользовал нашу боярышню.
— Ой ли? Ну, брат! не знаю, каково ты ворожишь, а
нагайкою лихо дерешься. Ребята! поищите-ка веревки, да
подлиннее, чтоб повыше его вздернуть; а вон, кстати, у
самых ворот знатная сосна.
— Знаете ль, молодцы, — сказал земский, — что пове-
сить и одного колдуна богоугодное дело; а мы за один
прием двоих отправим к черту... это счастье привалило!
— А скажи-ка, крестный батюшка, — спросил Ом-
ляш, — зачем ты сюда зашел? Уж не прислали ли тебя
198
нарочно повыведать, где наш боярин?.. Что ж ты мол-
чишь?.. — продолжал Омляш. — Заговорил бы ты у ме-
ня^ да некогда с тобой растабарывать... Ну, что стали, ре-
бята? Удалой! тащи его к сосне да втяните па самую ма-
кушку: пусть он оттуда караулит пчельник!
Киршу вывели за ворота. Удалой влез на соспу, пере-
кинул через толстый сук веревку; а Омляш, сделав на од-
ном конце петлю, надел ее па шею запорожцу.
— Послушайте, молодцы! —- сказал Кирша. — Что
вам прибыли губить меня? Отпустите живого, так каяться
не будете.
— Ага, брат! заговорил, да пет, любезный, нас не
убаюкаешь. Подымайте его!
— Постойте, я дам за себя выкуп!
— Выкуп?.. Погодите, ребята.
— Что ты его слушаешь, Омляш, — сказал зем-
ский, — я его кругом обшарил: теперь у него и пол деньги
нет за душою.
— Здесь в лесу есть клад.
— Клад! — вскричал Омляш. — А что вы думаете,
ребята? Ведь он колдуя, так не диво, если знает... Да не
обманываешь ли ты!
— Что мне прибыли обманывать? Ведь я у вас в
руках.
— Ну, добро, добро! покажи нам, где клад? — сказал
земский.
— Да, покажи вам, а после вы меня все-таки уходите.
Нет, побожитесь прежде, что вы отпустите меня живого.
— Ты еще вздумал с нами торговаться! — вскричал
Омляш. — Покажи нам клад, а там посмотрим, что с то-
бою делать.
— Как бы не так! Обещайтесь отпустить меня с
честью, так покажу, а без этого, — прибавил твердым го-
лосом Кирша, — хотя в куски меня режьте, ни слова пе
вымолвлю.
— Ну, ну, — сказал земский, мигнув Омляшу, — так
и быть! Вот те Христос, мы тебя отпустим па все четыре
стороны и ничем не обидим, только покажи клад.
— Точно ли так, ребята?..
— Да, да, — повторил Омляш и его товарищи, — мы
ничем тебя не обидим и отпустим с честью.
— Смотрите же, молодцы! Ведь вам грешно будет, если
вы меня обманете, — сказал Кирша.
— Не обмани только ты, а мы не обманем, — отвечал
Омляш. — Удалой, возьмй-ка его под руку, я пойду пере-
199
дом, а вы, ребята, идите по сторонам; да смотрите, чтоб
он не юркнул в лес. Я его знаю: он хват детина! Томила,
захвати веревку-то с собой: неравно он пас морочит, так
было бы на чем его повесить.
— А вот кстати и заступ, — сказал земский. — Ведь
мы не руками же станем раскапывать землю.
Кирша повел их по тропинке, которая шла к селению.
Желая продлить время, он беспрестанно останавливался и
шел весьма медленно; отвечая на угрозы и понуждения
своих провожатых, что должен удостовериться по разным
приметам, туда ли он их ведет. Поравнявшись с часовнею,
он остановился, окипул быстрым взором все окружности
и удостоверился, что его казаки не прибыли еще на сбор-
ное место. Помолчав несколько времени, он сказал, что не
может исполнить своего обещания до тех пор, пока пе
развяжут ему рук.
— Пе хлопочи, брат, — отвечал Омляш, — покажи
нам только место, а уж копать будешь пе ты.
— Да, много выкопаете! — сказал запорожец. — Ведь
клад не всем дается: за это надо взяться умеючи.
— Что правда, то правда, — примолвил земский. —
Я много раз слыхал, что без досужего человека клад ни-
кому в руки не дается; как не успеешь сказать: «Аминь,
аминь, рассыпься!» — так и ступай искать его в другом
месте.
— Пу, ну, хорошо! развяжите его, — сказал Ом-
ляш, — да чур пе дремать, ребята, а уж я его пе смигну!
Когда Кирше развязали руки, он спросил заступ, очер-
тил им большой круг подле часовни и стал посредине; по-
том, пробормотав несколько пёвпятиых слов и объявя, что
должен послушать, выходит ли клад наружу или опус-
кается вниз, прилег ухом к земле. Сначала он пе слышал
ничего: все было тихо кругом; наконец ему послышался
отдаленный конский топот.
— Пу что, чуешь ли что-пибудь? — спросил с нетер-
пением Омляш.
— Да, да, — отвечал запорожец, — дело идет поряд-
ком, только торопиться пе надобно. Я примусь теперь ко-
пать землю, а вы стойте вокруг за чертою; да смотрите
не шевелитесь! К этому кладу большой караул пристав-
лен: нелегко он достанется.
— А что, — спросил робким голосом земский, — уж
не будет ли какого демонского наваждепия?
— Не без того-то, любезный, — отвечал Кирша важ-
ным голосом. — Лукавый хитер, напустит па вас страх!
200
Смотрите, ребята, чур не робеть! Что б вам ни померещи-
лось, стойте смирно, а пуще всего не оглядывайтесь назад.
— Что за вздор! — сказал Омляш, взглянув подозри-
тельно на Киршу. — Я никогда не слыхивал, чтоб — на-
ше место свято — показывался по утрам, когда уж пе-
тухи давным-давно пропели!
— Не слыхал, так другие от тебя услышат. Станови-
тесь же в кружок, не говорите ни слова, смотрите вниз,
а если покажется из земли огонек, тотчас зачурайтесь.
Наблюдая глубокое молчание, все стали кругом Кир-
ши, который, пошептав несколько мипут, принялся копать
с большими расстановками.
— Чу! — шепнул Омляш земскому. — Слышишь ли?.,
конский топот!...
— Ради бога молчи! — отвечал земский дрожащим го-
лосом.
— Тс!., что вы? Ни iyry!—сказал запорожец, погро-
зив пальцем.
Шум час от часу приближался и становился внятнее.
— Я слышу голоса! — примолвил Омляш, посматри-
вая с беспокойным видом вокруг себя. — Эй ты, колдун!..
- Тс!..
— Если ты завел пас в какую-нибудь засаду, то...
- Тс!..
— Уймешься ли ты? — сказал Томила, толкнув его
локтем.
— К нам, точно, подъезжают! — вскричал Омляш,
вынув из-за пояса большой нож.
— Эх, братец, перестань! — шепнул Удалой, — это
нам мерещится...
Земский пе говорил ни слова; он не смел пошевелить
губами и стоял как вкопанный.
— Слушайте, ребята, — сказал Кирша, перестав ко-
пать, — если вы не уйметесь говорить, то быть беде!
То ли еще будет, да не бойтесь, стойте только смирно и
не оглядывайтесь назад, а я уже знаю, когда зачурать.
Омляш замолчал и, устремив проницательный взор на
запорожца, следил глазами каждое его движение. Между
тем из-за кустов показался казак, за ним другой... там
третий...
— Ну, ребята! — сказал запорожец, — дело идет к
концу: стойте крепко!.. Малыш, сюда!..
— Измена!.. — вскричал Омляш, схватив за ворот
Киршу. Он ударил его оземь и, занеся над ним нож, ска-
зал: — Если кто-нибудь из них тронется с места...
201
Вдруг раздался ружейный выстрел... Омляш вскрик-
нул, хотел опустить нож, направленный прямо в сердце
запорожца, но Кирша рванулся назад, и разбойник, за-
хрипев, упал мертвый на землю. Удалой и Томила выхва-
тили сабли, но в одно мгновение, проколотые дротиками
казаков, отправились вслед за Омляшем.
В продолжение этой минутной суматохи земский не
смел пошевелиться и, считая все это дьявольским наваж-
дением, творил про себя, заикаясь от страха, молитву.
Когда ж, по знаку запорожца, двое казаков принялись
вязать ему руки, он пе вытерпел и закричал как сума-
сшедший:
— Чур меня! Чур! Наше место свято!..
— Что ты горло-то дерешь? — сказал Кирша, — от
этих чертей ни крестом, ни пестом не отделаешься.
— Что ж это такое?.. — спросил земский, поглядывая
вокруг себя как помешанный. — Омляш!.. Удалой!.. Томи-
ла!..
— Полно орать, никого не докличешься; мы с ними
разделались, теперь очередь за тобою.
— Ах, батюшки-светы! Так мы попались в засаду?..
— Не погневайся! Ребята, веревку ему на шею да на
первую осину!
— Помилуй! — закричал земский. — Что я тебе
сделал?
— А разве вы пе хотели меня повесить? долг плате-
жом красен.
— Пе я, видит бог, пе я: это все Омляш! Я пи слова
пе говорил!..
— Добро, добро! тебя пе переслушаешь. Проворней,
ребята!
— Взмилуйся! — заревел земский, растянувшись в но-
гах запорожца. — Таскай меня, бей... вели отодрать
плетьми, делай со мной что хочешь... только будь отец
родной: отпусти живого.
Уродливая фигура земского, его отчаянный вид, вскло-
ченная рыжая борода, растрепанные волосы — одним
словом, вся наружность его казалась столь забавною ка-
закам, что они, умирая со смеху, не слишком торопились
исполнять приказание своего начальника. Один добрый
Алексей сжалился над несчастным ярыжкою.
— Пе губи его души, — сказал он Кирше, — бог
с ним!..
— Пустое, брат, — отвечал запорожец, мигнув Алек-
сею, — тащите его!., иль нет!., постой!.. Слушай, рыжая
202
собака! Если ты хочешь, чтоб я тебя помиловал, то говори
всю правду; но смотри, лишь только ты заикнешься,
так и петлю на шею! Жив ли Юрий Дмитрич Милослав-
ский?
— Жив, батюшка! видит бог, жив!
— Неужто в самом деле? — вскричал Алексей.
— Где он теперь? — продолжал Кирша.
— В Муромском лесу, па хуторе у боярина Тимофея
Федоровича.
— Доведешь ли ты пас туда?
— Доведу, кормилец! доведу!
— Поможешь ли нам выручить Юрия Дмитрича?
— Помогу, отец мой, помогу!
— Л где теперь дочь боярина Шалопского, Анастасия
Тимофеевна?
— Не знаю, батюшка!
— Не знаешь?
— Как бог свят, не знаю; а слышал только, что ба-
тюшка отвез ее в какой-то монастырь под Москву, в ко-
тором игуменья приходится ей теткою.
— Много ли у боярина на хуторе холопей?
— Много, батюшка: за сотню будет.
— За сотню?.. Правду ли ты говоришь?
— Сущую правду, кормилец! всех по пальцам пере-
чту: Гаврила, Антон, Федот, Кондратий...
— Верю, верю... Ах, черт возьми! Так дело-то трудно-
вато!.. тут на силу не возьмешь...
— Уж я вам помогу, — прервал земский, — только от-
пустите меня живого; я все тропинки в лесу знаю и до-
веду вас почыо до самого хутора, так что ни одна душа
не услышит.
— Хорошо, господин ярыжка!—сказал Кирша. — Ес-
ли мы выручим Юрия Дмитрича, то я отпущу тебя без вся-
кой обиды; а если ты плохо станешьнам помогать, то зако-
паю живого в землю. Малыш, дай ему коня да приставь
к нему двух казаков, и если они только заметят, что он
хочет дать тягу или, чего боже сохрани, завести нас не
туда, куда надо, так тут же ему и карачун! А я между
тем сбегаю за моим Вихрем: оп недалеко отсюда, и как раз
вас догоню.
— На коня, добрые молодцы! — закричал Малыш. —
Эй ты, рыжая борода, вперед!., показывай дорогу!.. Ягай-
ло, ступай возле него по правую сторону, а ты, Павша,
держись левой руки. Ну, ребята, с богом!..
203
Ill
Знаменитые в народных сказках и древних преданиях
дремучие леса Муромские и доныне пользуются неоспо-
римым правом — воспламенять воображение русских по-
этов. Тот, кому не случалось проезжать ими, с ужасом
представляет себе непроницаемую глубину этих диких
пустынь, сыпучие пески, поросшие мхом и частым ельни-
ком непроходимые болота, мрачные поляны, устланные
целыми поколениями исполинских сосен, которые породи-
лись, взросли и истлевали на тех же самых местах, где не-
когда возвышались их прежние, современные векам, пра-
родители; одним словом, и в наше время многие вообра-
жают Муромские леса
Жилищем ведьм, волков,
Разбойников и злых духов.
По, к сожалению юных поэтов наших и к счастию всех
путешественников, они давно уже потеряли свою пиити-
ческую физиономию. Напрасно бы стали мы искать окру-
женную топкими болотами долину, где некогда, по древ-
ним сказаниям, возвышалось на семи дубах неприступное
жилище Соловья-Разбойника; никто в селе Карачарове
пе покажет любопытному путешественнику того места,
где была хижина, в которой родился и сиднем сидел три-
дцать лет могучий богатырь Илья Муромец. О ведьмах не
говорит уже и в самом Киеве; злые духи остались в
одних онерах, а романтические разбойники, по милости
классических капитап-исправников, вовсе перевелись па
святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший на-
сладиться всеми ужасами ночного’ нападения, приехав до-
мой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда
может похвастаться мужественным своим нападением на
станционного смотрителя, который бог знает почему не
давал ему до самой полуночи лошадей, или победою над
упрямым извозчиком, у которого, верно, было что-нибудь
на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной
дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
Но что всего несноснее: этот дремучий лес, который в
старину представлялся воображению чем-то таинствен-
ным, неопределенным, бесконечным — весь вымерен, раз-
делен па десятины, и сочинитель романа не найдет в нем
ии одного уголка, которого бы уездный землемер не пока-
зал ему на общем плане всей губернии. Правда, говорят,
будто бы и в наше время голодные волки бродят по лесу
и кой-где в дуплах завывают филины и сычи; но эти мел-
204
кие второклассные ужасы так уже износились во всех
страшных романах, что нам придется скоро отыскивать
девственную природу, со всеми дикими ее красотами,
в пустынях Барабинских или бесконечных лесах южной
Сибири.
С лишком за двести лет до этого, то есть во времена
междуцарствия, хотя мы и не можем сказать утверди-
тельно, живали ли в Муромских лесах ведьмы, лешие и
злые духи, но по крайней мере это народное поверье су-
ществовало тогда еще во всей своей силе; что ж касается
до разбойников, то, несмотря па старания губных старост,
огнищан и всей земской полиции тогдашнего времени, до-
рога Муромским лесом вовсе была не безопасна. Купец
ив какого-нибудь визового города, отправляясь во Влади-
мир, прощался со всеми своими родными и, доехав благо-
получно до Мурома, полагал необходимою обязанностию
отслужить благодарственный молебен муромским чудо-
творцам, святым и благоверным: князю Петру и княгине
Февронии.
Мы попросим теперь читателей перенестись вместе с
нами в самую глубину Муромского леса, на Теплый Стан,
хутор боярина Шалонского. Чтоб дать сколь возможно
более понятия о его местоположении, мы скажем только,
что он находился верстах в двадцати от большой дороги и
почти столько же от берегов Оки, которая перерезывает,
или, лучше сказать, оканчивает, большой Муромский лес.
Не доезжая верст пяти до хутора, должно было перепра-
виться через обширное болото, в коем терялась небольшая
речка, которая, прокрадываясь потом между мхов и порос-
ших тростником небольших озер, впадала в Оку. Узкая,
едва ваметпая тропинка извивалась по болоту; по обеим
сторонам ее расстилались, по-видимому, зеленеющие луга;
но горе проезжему, который, пленясь их наружностию,
решился бы съехать в сторону с грязной и беспокойной
дороги: под этой обманчивой зеленой оболочкою скрыва-
лась смерть, и один неосторожный шаг на эту бездонную
трясину подвергал проезжего неминуемой гибели; увязнув
раз, он не мог бы уже без помощи других выбраться на
твердое место: с каждым новым усилием погружался бы
все глубже и, продолжая тонуть понемногу, испытал бы
на себе все мучения медленных казней, придуманных бес-
человечием и жестокостию людей. По другой стороне топи
начиналась прямая просека, ведущая на окруженную со
всех сторон болотами и дремучим лесом обширную поляну;
во всю ширину ее простирались стены древней обители,
205
на развалинах которой был выстроен хутор боярина Кру-
чины. Небольшая речка, о которой мы уже говорили, об-
текая кругом всей стены, составляла перед самым выез-
дом на поляну продолговатый и довольно широкий пруд;
длинная и узкая гать служила плотиною, по которой подъ-
езжали к самым стенам хутора. По всем углам четырех-
сторонней ограды построены были круглые башни, из ко-
торых две, казалось, готовы были ежеминутно разрушить-
ся; по остальные, несмотря на все признаки ветхости,
могли еще быть обитаемы. Над главными воротами, на
которых заметны были остатки живописи, изображавшей,
вероятно, святых угодников, возвышалась до половины
разрушенная сторожевая башня. Внутри ограды, вдоль
всей восточной стены, выстроены были бревенчатые хоро-
мы боярина Шалонского, а остальная часть хутора заня-
та службами и огромною конюшнею. На самой средине
двора видны были остатки довольно обширной, но низкой
церкви; узкие, похожие па трещины окна, совершенно за-
глохли травою, а вся поверхность сводов поросла кустами
жимолости, из средины которых подымались две или три
молодые ели.
Глухая полночь давно уже наступила; ветер завывал
между деревьями, и ни одна звездочка не блистала на
черных, густыми тучами покрытых небесах. Почти все
жители Теплого Стана покоились крепким сном, и только
караульный, поставленный на сторожевой башне, изредка
перекликался с своим товарищем, стоящим у противопо-
ложных ворот. Кой-где мелькал сквозь окна слабый свет
лампад, висящих перед иконамц, и одна только часть хо-
ром боярина Кручины казалась ярко освещенною. В об-
ширном покое, за дубовым столом’ покрытым остатками
ужина, сидел Кручина-Шалопский с задушевным своим
другом, боярином Истомою-Турениным; у дверей комнаты
дремали, прислонясь к степе, двое слуг; при каждом новом
порыве ветра, от которого стучали ставпи и раздавался
по лесу глухой гул, они, вздрогнув, посматривали робко
друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на окна, из
коих можно было различить, несмотря на темноту, часть
западной стены и сторожевую башню, на которых отража-
лись лучи ярко освещенного покоя.
— Выпей-ка еще этот кубок, — сказал Кручина, на-
ливая Туренину огромную серебряную кружку. — Я давно
уже заметил, что ты мыслишь тогда только заодно со
мною, когда у тебя зашумит порядком в голове. Воля твоя,
а ты уж чересчур всего опасаешься. Смелым бог вла-
206
деет, Андрей Никитич, а робкого один ленивый не бьет.
— Благоразумие пе робость, Тимофей Федорович, —
отвечал Туренин. — И ради чего господь одарил пас умом
и мыслию, если мы и с седыми волосами будем поступать,
как малые дети? Дозволь себе сказать: ты уж не в меру
малоопасен; да вот хоть, например: для какой потребы эти
два пострела торчат у дверей? Разве для того, чтобы под-
слушивать наши речи.
— Подслушивать? Да смеют ли они иметь уши, когда
стоят в моем покое?
— Смеют ли!.. Чего по смеет подчас это хамово от-
родье. Послушай, Тимофей Федорович, коли ты желаешь
продолжать со мною начатый разговор, то вышли вон
своих челядиппев.
— Пу, если хочешь, пожалуй! Эй вы, дурачье!., сту-
пайте вон.
Слуги молча поклонились и вышли в другую комнату.
— Вот этак-то лучше! — сказал Туренин, притворяя
дверь.—-Итак, Тимофей Федорович,—продолжал он, садясь
на прежнее место, — ты решился оставить Теплый Стан?
— Да, делать нечего. Гетман Хоткевич должен быть
уже под Москвою и если нижегородские разбойники с
атаманом своим, Пожарским, и есаулом его, мясником
Сухоруковым и подоспеют на помощь к князю Трубец-
кому, то все ему несдобровать: Заруцкий с своими каза-
ками и рук не отведут; так рассуди сам: какой я добьюсь
чести, если во все это время просижу здесь, на хуторе, как
медведь в своей берлоге?
— Оно так, Тимофей Федорович; пе худо бы нам до-
браться до войска пана Хоткевича: если оп будет победи-
телем, тем лучше для нас — и мы там были налицо; если
ж на беду его поколотят...
— Что ты?., может ли это статься?
— Бог весть! Не узнаешь, любезный. Иногда удается п
теляти волка поймати; а Пожарский не из простых вое-
вод: хитер и на руку охулки не положит. Ну если каким
ни есть случаем да посчастливится нижегородцам устоять
против поляков и очистить Москву, что тогда с нами бу-
дет? Тебя они величают изменником, да и я, чай, записан
у Пожарского в нетех *, так нам обоим жутко придется.
А как будем при Хоткевиче, то какова ни мера, плохо
пришло — в Польшу уедем и если не здесь, так там бу-
дем в чести.
* Так назывались те, которые по требованию правительства
не являлись на службу. (Примеч. авт.)
207
— Вот то-то же; 1Ы видишь сам, что нам мешкать по
должно.
— Видеть-то я вижу, да как мы доберемся до польско-
го войска?.. Ехать одним... того и гляди попадешься в ру-
ки к разбойникам шишам, от которых, говорят, около Мо-
сквы проезду пет. Взять с собой человек тридцать холо-
пей... с такой оравой тайком не прокрадешься; а Пожар-
ским давно уже из Ярославля со всем войском к Москве
выступил.
— Пе выходить бы ему из Ярославля, — вскричал Кру-
чина, — если б этот дурак, Сенька Жданов, не промах-
нулся! И что с ним сделалось?.. Я его, как самого уда-
лого из моих слуг, послал к Заруцкому; а тот отправил
его с двумя казаками в Ярославль зарезать Пожарского —
и этого-то, собачий сын, пе умел сделать!.. Как подумаешь,
так пе из чего этих хамов и хлебом кормить!
-• Как бы то ни было, Тимофей Федорович, а делать
нечего, надобно пуститься наудалую. Но так как по мне
все лучше попасться в руки к Пожарскому, чем к этим
проклятым шишам, то мой совет — одним нам в дорогу
пе ездить.
— И я то же, думаю. Итак, если завтра погода будет
получше... Тьфу, батюшки! что за ветер! экой гул идет
по лесу!
-- Да, погодка разыгралась. И то сказать, в лесу не
таи, как в чистом ноле: и небольшой ветерок подымет та-
кой шум, что подумаешь — светоупреставлепие... Чу!
слышишь ли? и свистит и воет... Ах, батюшки-светы! что
это?., словно человеческие голоса!
— В самом деле, — сказал Кручина, вставая с своего
моста, — и мне что-то послышалось... — прибавил он, гля-
дя из окна па сторожевую башню.
— Нет! — отвечал Турепип, покачав сомнительно го-
ловою, — это не так близко отсюда, а разве за плотиною
в просеке.
— Уже пе едет ли назад Омляш с товарищами? —
сказал Кручина.
— Может статься, — отвечал Туренин, — однакож не
худо, если б ты велел разбудить человек десяток холопей.
— На что?
— Да так, чтоб, знаешь ли, врасплох не пожалдйали
гости...
— Помилуй, любезный! кому?.. Кто, кроме наших, в
такую темпять проедет болотом?
— Все так; а, право, не мешало бы...
208
14 Стояти заодно
— Э, да, я вижу, ты еще не допил своего кубка! Пу-ка,
брат, выкушай на здоровье! авось храбрости в тебе при-
будет. Помилуй, чего ты опасаешься? В нашей стороне
никакого войска нет, а если б и было, так кого нелегкая
понесет? Вернее всего, что нам послышалось. Омляш все
тропинки в лесу знает, да и он навряд пустится теперь
через болото.
— А куда ты его отправил?
— К Замятие-Опалеву. Сегодня или завтра чем свет
ему назад вернуться должно. Итак, Андрей Никитич, дело
кончено: мы завтра отправляемся в дорогу. Знаешь ли,
что нам придется ехать мимо Троицкой лавры?
— Для чего?
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Нас-
тенькой: она уж четвертый месяц живет там у своей тет-
ки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться
невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к то-
му ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после
выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Ни-
китич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд
устоял против обученного войска польского и такого зна-
менитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
— Не говори, Тимофей Федорович: мало ли что слу-
читься может; не подумаешь вперед, так чтоб после
локтей не кусать. Ну, а скажи мне, если завтра мы отсюда
отправимся, что ты сделаешь с Милославским? Неужли-то
потащишь с собою?
— Да, мне хотелось бы этого предателя руками вы-
дать пану Гопсевскому.
— Нет, Тимофей Федорович, неравно попадемся сами,
так бедовое дело: ведь он живая улика.
— Что правда, то правда; придется оставить его здесь.
— Вот то-то же! Ну к чему навязал себе на шею эту
заботу? Кабы твой Омляш меня послушался, то давно б
об этом Милославском и слуху не было; так нет!.. «Мне,
дескать, наказано от боярина живьем его схватить!»
Живьем!.. Вот теперь и возись с ним!
— Да знаешь ли, что этот мальчишка обидел меня за
столом при пане Тишкевиче и всех моих гостях? Вспо-
мнить не могу!.. — продолжал Кручина, засверкав глаза-
ми. — Этот щенок осмелился угрожать мне... и ты хочешь,
чтоб я удовольствовался его смертью... Нет, черт возьми!
я хотел и теперь еще хочу уморить его в кандалах: пусть
он тает как свеча, пусть, умирая понемногу, узнает, ка-
ково оскорбить боярина Шалонского!
210
— Оно так, — перервал хладнокровно Туренин, — ко-
нечно, весела потешиться над своим злодеем; да чтоб
оглядок не было. Ты оставишь его здесь... ну, а коли, чего
боже сохрани! без тебя он как ни есть вырвется на во-
лю?.. Эх> Тимофей Федорович! послушайся моего совета...
мертвые не болтают.
— Так ты думаешь?..
— Ну да! хватил ножом, да и концы в воду!
Боярин Кручина, помолчав несколько минут, повто-
рил вполголоса:
— Ножом!., но неужели я должен сам?..
— Кто. тебе говорит? Что у тебя мало, что ль, молод-
це®?.. Стоит только намекнуть...
— Омляш и Удалой в дороге, а на других я не больно
надеюсь.
— Вели позвать моего дворецкого: у него рука не
дрогнет.
— Так ты думаешь что мы должны?., что для без-
опасности нашей?..
—- Как же! ведь он нас за руки держит; один конец —
так и нам и ему легче будет.
— Ну ип быть по-твоему, — сказал Кручина, вставая
медленно из-за стола. Он наполнил огромную кружку ви-
ном и, выпив ее одним духом, подошел к дверям, взялся
за скобу, но вдруг остановился; казалось, несколько минут
он боролся с самим собою и, наконец, прошептал глухим
голосом: — Нет! не могу!., никак не могу!..
— Чуден ты мне! — сказал, покачав головою, Туре-
нии. — Ведь ты хотел же его уморить в кандалах?
— Да, и как вспомню, что этот молокосос осмелился
ругаться надо мною, то вся кровь закипит!
— Так что ж?
— Так что ж!.. Эх, Андрей Никитич! в сердцах я готов
на все: сам зарежу того, кто осмелится мне поперечить...
а ведь он в моих руках!..
— Тем лучше.
— В целях... истомленный голодом, едва живой...
Когда подумаю, что он, не вымолвив ни слова, как му-
ченик, протянет свою, шею... Нет,. Андрей. Никитич, пе
могу! видит бог, не могу!..
— Кто говорит, Тимофей Федорович, — конечно,
жаль: детина молодой?, здоровый,, дожил бы до седых во-
лос... да, что ж делать, своя рубашка к телу ближе.
Шалонский бросился на скамью и^ закрыв обеими ру-
ками лицо, не отвечал ни слова.
14* 211
— Послушай, любезный, — продолжал Туренин, —
что сделано, то сделано: назад не воротишься; и о чем тут
думать? Не при мне ли Милославский говорил нижегород-
цам, чтоб не покорялись Владиславу? Не по его ли совету
они пошли под Москву? Не он ли ободрял их, расска-
зывая о бессилии поляков и готовности граждан москов-
ских восстать против Гонсевского? Не клялся ли он в
верности Владиславу? Не изменил ли своей присяге и не
заслуживает ли этот предатель смертной казни? Ну что
ж ты молчишь? Отвечай, Тимофей Федорович!
— Боярин Туренин, — сказал Кручина, бросив на не-
го угрюмый взгляд, — не нам с тобою осуждать Мило-
славского... Но ты прав: назад вернуться не можно. Делай
что хочешь... и пусть эта кровь падет на твою голову!
— Аминь! — сказал Туренин, подходя к дверям.
— Постой! — вскричал Шалонский. — Слышишь ли?.,
эго уж пе ветер...
— Да, — отвечал Туренин, отворяя окно. — Точно!..
Конский топот!
— Неужели Омляш! Скоро ж он назад воротился...
Пишни!.. караульный с кем-то разговаривает... Кажется...
точно так! это голос Прокофьича.
— Земского ярыжки, который у тебя живет?
— Да; я отправил его вместе с Омляшем.
— Пу, так и есть; это должны быть они... вот и кара-
ульный сошел с башни... отворяет ворота... Кой черт!.,
а сколько ты людей отправил с Омляшем?
— Их было всего четверо.
— Четверо?.. Полно, так ли?.. Кажется, их гораздо
больше... Постой-ка... тьфу, батюшки, какая темнять!
Тут на дворе раздался болезненный крик, похожий на
удушливое и слабое восклицание умирающего человека.
— Что это значит? — спросил торопливо Туренин.
— Дурачье, — сказал Кручина, — уж не задавили ли
кого-нибудь в потемках?
— Тимофей Федорович! — вскричал Туренин. — По-
смотри-ка!.. Мне кажется, что от ворот идет что-то много
пеших людей...
— Право?.. Ну, спасибо Замятие! Я просил его при-
слать ко мне десятка два своих холопей. У меня здесь
больных наполовину, а как возьмем с собой человек три-
дцать, так было бы кому хутор покараулить. Пожалуй,
заберутся в гости и разбойники.
— А что, у тебя заведено, что ль, держать по ночам
ворота настежь?
212
— Как настежь?
— Да разве не видишь? Караульный и не думает за-
пирать.
— В самом деле... Может ®нпгь, не все еще въехали.
— Не все?.. Кажется, и так порядочная кучка прошла
двором.
Вдруг в сенях послышались шаги многих людей, по-
спешно идущих.
— Тимофей Федорович! — вскричал испуганным голо-
сом Туренин, — сюда идут!..
— Что это значит?.. — спросил Кручина, подойдя к
дверям.
В соседнем покое раздался громкий крик, и Кирша, в
провожании пяти казаков и Алексея, вбежал в комнату.
— Измена! — вскричал Шалой с кий.
— Молчать!.. — сказал Кярша, ирицелясь в пего
пистолетом. — Слушайте, бояре! Если из вас кто-нибудь
пикнет-, то тут вам и конец! Тимофей Федорович, веди пас
сейчас туда, где запрятан у тебя Юрий Дмитрич Мило-
славский.
Шалонский протянул руку, "чтоб охватить со стола
ноЖ; ио Турении, удержав его, закричал:
— Бога ради, Ширин, ле губи нас юбопх! Добрый
человек! — продолжал он, обращаясь к Кирше...
— Тсс! ни слова! — перервал запорожец. — Где клю-
чи ют его темницы?
Кручижга молча показал ®а стену,
— Хорошо, — -сказал Кирша, сняв их -со стены, —
возьмите каждый по свече® показывайте, цуда идти,.. Да
боже вас сюхрани сделать тревогу’!.. ВейятаЗ под руки их!
ножи к горлу... вот так,.. ступай!
В соседнем покое ж ним пршгаеданшжоь .пятеро других
казаков; двое по рунам и ногам связанных ^слуг лежали
на полу. Сойдя с лестницы, они пошли вслед за Шалоп-
скмм к развалинам церкви. Когда они проходили мимо
служб, то, несмотря на глубокую тишину, ими наблюда-
емую, шум ют их шагов пробудил несколько слуг; в двух
или трех местах народ зашевелился и растворились окна.
— Тимофей -Федорович! — сказал Кирша. — Если все
эти рожи сей же час не спрячутся, то... — Он приставил
дуло пистолета к его «иску. — Слышишь ли, боярин?
Шалонский не отвечал ни слова; но Туренин закричал
прерывающимся от страха голосом:
— Что вы глазеете, дурачье? Иль хотите подсматри-
вать за вашими боярами?.. Вот я вас, бездельники!..
214
Окаа> затворились, и снова настала совершенная ти-
шина. Подойдя к развалинам, казаки вошли вслед за бо-
ярином Кручиною во внутренность разоренной церкви.
В трапеве, против того места, где заметны еще были
остатки каменного амвона, Шалонскжй показал на чугун-
ную широкую' плиту с толстым кольцом. Когда ее под-
няли,. открылась узкая и крутая лестница, ведущая вниз.
— Тимофей Федорович, — сказал Кирша, — потрудись
идти вперед; а ты, боярину — продолжал он, обращаясь к
Турениду, — ст у шшька подло меня; неравно у вас есть кан
каячгнбудь лазейка, и если он от нас ускользнет, то хоть,
ваша милость не вы ио р потея.
(мойця uTynaiMiMi днадцать, они очутились в обширном
нод;и«мол1»е; докрытые надписями чугунные доски и ка-
менные плиты, с высеченными словами, доказывали, что
это подземелье служило* склепом, в. котором хоронили не-
когда усопших иноков. В одном углублении окованная же-
лезом низкая дверь была заперта огромным: висячим зам-
ком. Кручина, не говоря ни слова, остановился подле нее;
в одну минуту замок был отперт, дверь отворилась, и Але-
ксой вместо с Киршею и двумя казаками вошел, или, луч-
нн) сказать, пролез, с свечкою в руках сквозь узкое отвер-
стие в небольшой четырехугольный погреб. В нем, прико-
ванный толстой цепью к степе, лежал па соломе несчаст-
ных! Милославский. Услышав необычайный шум и увидя
вошедших людей, оп молча перекрестился и закрыл ру-
кою глаза.
Ахти! Пас обманули! — вскричал Алексей.— Это
не он!
Звуки знакомого голоса пробудили от бесчувствия
нолумнртшно Юрин; он открыл глаза, привстал и, протя-
нув вперед руки, промолвил слабым голосом:
Алексеи, ты ли это?
Ноже мой!., это его голос! — вскричал верный слу-
житель, бросившись к ногам своего господина. — Юрий
Дмитрич, — продолжал оп, всхлипывая, — батюшка!., отец
ты мой!.. Ах злодеи!., богоотступники!., что это они сде-
лали с тобою? господи более мой! краше в гроб кладут!..
11а рвары! кровопийцы!
Рыдания: прерывали слова, его.;, он покрывало поцелуя-
ми руки и ноги Юрия, который, казалось, не-мог еще об-
разумиться от этого нечаянного появления и на понимал
саму что* с ним. делалось.
— Добро,, будет, Алексей! — сказал запорожец.. —
Успеешь нарадоваться и нагореваться послед теперь кам
215
не до того. Ребята! проворней сбивайте с него цепи... иль
нет... постой... в этой связке должны быть от них ключи.
Кирша не ошибся: ключи нашлись, и через несколько
минут, ведя под руки Юрия, который с трудом пересту-
пал, они вышли вон из погреба.
— Алексей, — сказал запорожец, — выведи поскорей
своего господина на свежий воздух, а мы тотчас будем
за вами. Ну, бояре, — продолжал он, — милости просим на
место Юрия Дмитрича; вам вдвоем скучно не будет; вы
люди умные, чай, есть о чем поговорить. Эй, молодцы!
Пособите им войти в покой, в котором они угощали боя-
рина Милославского.
Туренин хотел что-то сказать, но казаки, не слушая
его, втолкнули их обоих в погреб, заперли дверь и когда
выбрались опять в церковь, то принялись было за плиту;
во Кирша, не приказав им закрывать отверстия, вышел на
паперть. Казалось, чистый воздух укрепил несколько из-
нуренные силы Милославского. Они дошли без всякого
препятствия до ворот, подле которых стояли на часах
двое казаков и лежал убитый караульный; а на плотине,
шагах в десяти от стены, дожидались с лошадьми осталь-
ные казаки и земский. Алексей при помощи других по-
садил Юрия на лошадь, и вся толпа вслед за земским,
который ехал впереди между двух казаков, переправясь
в глубоком молчании через плотину, пустилась рысью
вдоль просеки, ведущей к болоту.
IV
Проехав версты четыре на рысях, Кирша приказал
своим казакам остановиться, чтоб дать отдохнуть Мило-
славскому, который с трудом сидел .на лошади, несмотря
на то что с одной стороны поддерживал его Кирша, а с
другой ехал подле самого стремя Алексей.
— Отдохни, боярин, — сказал запорожец, вынимая из
сумы флягу с вином и кусок пирога, — да на-ка хлебни
и закуси чем бог послал. Теперь надо будет тебе покреп-
че сидеть на коне: сейчас пойдет дорога болотом, и нам
придется ехать поодиночке, так поддерживать тебя будет
некому.
Юрий, не отвечая ни слова, схватил с жадностью пирог
и принялся есть.
— Пу, Юрий Дмитрич, — продолжал Кирша, — сладко
же, видно, тебя кормили у боярина Кручины! Ах сердеч-
ный, смотри, как он за обе щеки убирает! А пирог-то вовсе
не на славу испечен.
216
— Душегубцы! — сказал Алексей. — Чтоб им самим
издохнуть голодной смертью!.. Кушай, батюшка! кушай,
мой родимый!.. Разбойники!
— На-ка, выпей винца, боярин, — прибавил Кирша.—
Ах, господи боже мой! Гляди-ка, насилу держит в руках
флягу! Эк они его доконали!
— Басурманы! Антихристы! — вскричал Алексей. —
Чтоб им самим весь век капли вина не пропустить в гор-
ло, проклятые!
Утолив несколько свой голод, Юрий сказал довольно
твердым голосом:
— Спасибо, добрый Кирша; видно, мне на роду напи-
сано век оставаться твоим должником. Который раз спаса-
ешь ты меня от смерти?..
— И, Юрий Дмитрич, охота тебе говорить! Слава тебе
господи, что всякий раз удавалось; а как считать по ра-
зам, так твой один раз стоит всех моих. Не диво, что я
тебе служу: за добро добром и платят, а ты из чего бился
со мною часа полтора, когда нашел меня почти мертвого
в степи и мог сам замерзнуть, желая помочь бог знает
кому? Нет, боярин, я век с тобой пе расплачусь.
— Но как ты узнал о моем заточении?.. Как удалось
тебе?..
— На просторе все расскажу, а теперь, чай, ты поот-
дохнул, так пора в путь. Если на хуторе обо всем прове-
дают да пустятся за нами в погоню, так дело плоховато:
по болоту не расскачешься, и нас, пожалуй, поодиначке
всех, как тетеревей, перестреляют.
— Небось, Кирила Пахомыч, — сказал Малыш, —
без бояр за нами погони не будет; а мы, хоть ты нам и не
приказывал, все-таки вход в подземелье завалили опять
плитою, так их не скоро отыщут.
— Эх, брат Малыш, напрасно! Ну, если их не найдут
и они умрут голодной смертью?
— Так что ж за беда? Туда им и дорога! Иль тебе
их жаль?
— Не то чтоб жаль; но ведь, по правде сказать, боя-
рин Шалонский мне никакого зла не сделал; я ел его
хлеб и соль. Вот дело другое — Юрий Дмитрич, конечно,
без греха мог бы уходить Шалонского, да на беду у него
есть дочка, так и ему нельзя... Эх, черт возьми! кабы
можно было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего...
Эй вы, передовые!., ступай! да пусть рыжий-то едет бо-
лотом первый и если вздумает дать стречка, так поса-
дите ему в затылок пулю... С богом!
217
Доехав до топи, все казаки вытянулись в один ряд.
Земский ехал впереди, а вслед за ним один казак, дер-
жащий наготове винтовку, чтоб ссадить. его с коня при
первой попытке к побегу. Они проехали,, хотя с большим
трудом и опасыостию, но без всякого приключения, почти
всю проложенную болотом дорожку; но шагах в десяти
от выееда на твердую, дорогу лошадь, под земским ярыж-
кою. испугалась толстой колоды, лежащей поперек тро-
пинки, поднялась на дыбы, опрокинулась на бок щ при-
давя его всем телом, до, половины погрузилась вместе
с ним в трясину, которая, расступясь, обхватила кругом
коня и всадника и, подобно удаву, всасывающему в себя
живую добычу, начала понемногу тянуть их в бездонную
свою пучину.
— Батюшки, помогите] — завопил земский. — Поги-
ба юк.. помогите!..
Казаки остановились, ио Кирша закричал:
— Чего вы его слушаете, ребята? Ступай мимо!
— Отцы мои, помогите! — продолжал кричать зем-
ский, — меня тянет вниз!., задыхаюсь!.. Помогите!..
— Эх, любезный! — сказал Алексей, тронутый жалоб-
ным криком земского. — Вели его вытащить! ведь ты сам
же обещал...
— Да, — отвечал хладнокровно Кирша, — я обещал
отпустить его без всякой обиды, а вытаскивать из болота
уговора пе было.
— Послушай, Кирша Пахомыч, — примолвил Ма-
лыш, — черт с ним! Ну что? Уж, так и быть, прикажи его
вытащить.
— Что ты, брат! ведь мы дали слово отпустить его на
все четыре стороны, и если ему вздумалось проехаться
по болоту, так нам какое дело? Пускай себе разгуливает!
— Бога ради, вскричал Милославский, — спасите
этого бедняка!
— И, боярин, — отвечал Кирша, — есть, когда нам с
ним возиться; да и о чем тут толковать? Дурная трава
из поля вон!
— Слышишь ли, как он кричит? Неужели в тебе нет
жалости?
— Нет, Юрий Дмитрич! — отвечал решительным го-
лосом запорожец. — Долг платежом красен. Вчера этот
бездельник прежде всех отыскал веревку,, чтоб меня на-
весить. Рысью, ребята! — закричал он, когда вся толпа
выехала на твердую дорогу.
Долго еще долетал до них по ветру отчаянный вопль
218
земского; громкий отголосок разносил его по лесу —
вдруг все затихло. Алексей снял шапку, перекрестился и
сказал вполголоса;
— Успокой господа его душу!
— И дай ему царство небесное, — примолвил Кир-
ша, — я на том свете ему зла не желаю.
Они не отъехали полуверсты от болота, как у передо-
вых казаков лошади шарахнулись и стали храпеть; через
минуту из-за куста сверкнули как уголь блестящие
глава, и вдруг меж деревьев вдоль опушки промчалась
целая стая волков.
— Экое чутье у этих зверей! — сказал Кирша, глядя
вслед за волками. — Посмотрите-ка: ведь они пробира-
ются к болоту...
Никто не отвечал па это замечание, от которого во-
лосы стали дыбом и замерло сердце у доброго Алексея.
Вместе с рассветом выбрались они наконец из лесу на
большую дорогу и, проехав еще версты три, въехали в де-
ревню, от которой оставалось до Мурома ®е более два-
дцати верст. В ту самую минуту как путешественники,
•остановись у постоялого двора, слезли с лошадей, пока-
залась вдали довольно большая толпа всадников, еду-
щих по нижегородской дороге. Алексей, введя Юрия в
избу, начал хлопотать об обеде и понукать хозяина, ко-
торый обещался попотчевать их отличной ухою. Все ка-
заки взъехали на двор, а Кирша, не приказав им разнуз-
дывать лошадей, остался у ворот, чтобы посмотреть на
проезжих, которых передовой, поравнявшись с постоялым
двором, слез с лошади и, подойдя к Кирше, сказал:
— Доброго здоровья, господин честной! Ты, я вижу,
нездешний?
— д*, любезный, — отвечал запорожец.
— Так у тебя и спрашивать нечего.
— Почему знать? О чем спросишь.
— Да вот бояре не знают, где проехать на хутор
Теплый Стан,
— Теплый Стан? К боярину -Шалонскому?
— Так ты знаешь?
— Как не знать! Вы дорогу-то мимо проехали.
— Версты три отсюда?
— Ну да: она осталась у вас в правой руке.
— Вот что!.. И мы, по сказкам, то же думали, да
боялись заплутаться; вишь, здесь какая глушь: как су-
нешься не спросись, так заедешь и бог весть куда.
В продолжение этого разговора проезжие поравнялись
219
с постоялым двором. Впереди ехал верховой с ручным
бубном, ударяя в который он подавал знак простолюди-
нам очищать дорогу; за ним рядом двое богато одетых
бояр; шага два позади ехал краснощекий толстяк с пре-
длинными усами, в польском платье и огромной шапке;
а вслед за ними человек десять хорошо вооруженных хо-
лопей.
— Степан Кондратьевич, — сказал передовой, подой-
дя к одному из бояр, который был дороднее и осанистее
другого, — вот этот молодец говорит, что дорога на Теп-
лый Стан осталась у нас позади.
— Ну вот, — вскричал дородный боярин, — не гово-
рил ли я, что нам должно было ехать по той дороге?
А все ты, Фома Сергеевич! Недаром вещает премудрый
Соломон: «Неразумие мужа погубляет пути его».
— Небольшая беда, — отвечал другой боярин, — что
мы версты две или три проехали лишнего; ведь хуже,
если б мы заплутались. Не спросясь броду, не суйся в
воду, говаривал всегда блаженной памяти царь Феодор
Иоаннович. Бывало, когда он вздумает потешиться и по-
звонить в колокола, — а он, царство ему небесное! куда
изволил это жаловать, — то всегда пошлет меня на коло-
кольню, как ближнего своего стряпчего, с ключом прове-
дать, все ли ступеньки целы на лестнице. Однажды, как
теперь помню, оттрезвонив к обедне, его царское величе-
ство послал меня...
— Знаю, знаю! уж ты раз десять мне это рассказы-
вал, — перервал дородный боярин. — Войдем-ка лучше
в избу да перекусим чего-нибудь. Хоть и сказано: «От
плодов устен твоих насытишь чрево свое», но от одного
разглагольствования сыт не будешь. А вы смотрите, с ко-
ней пе слезать; мы сейчас отправимся опять в дорогу.
Сказав сии слова, оба боярина, в которых читатели,
вероятно, узнали уже Лесуту-Храпунова и Замятню-
Опалева, слезли с коней и пошли в избу. Краснощекий
толстяк спустился также с своей лошади, и когда подо-
шел к воротам, то Кирша, заступя ему дорогу, сказал
улыбаясь:
— Ба, ба, ба! здравствуй, ясновельможный пан Ко-
пычинский! Подобру ли, поздорову?
Поляк взглянул гордо на Киршу и хотел пройти мимо.
— Что так заспесивился, пан? — продолжал запоро-
жец, остановив его за руку. — Перемолви хоть словечко!
- Цо то есть! — вскричал Копычинский, стараясь
вырваться. — Отцепись, москаль!
220
— А разве ты его знаешь? — спросил Киршу один
из служителей проезжих бояр.
— Как же! мы давнишние знакомцы. Не хочешь ли,
пан, покушать? У меня есть жареный гусь.
— Слушай, москаль! — завизжал Копычинский. —
Если ты не отстанешь, то, дали бук...
— И, полно буянить, ясновельможный! Что хороше-
го? Ведь здесь грядок нет, спрятаться негде...
Поляк вырвался и, отступя шага два, ухватился с
грозным видом за рукоятку своей сабли.
— Небось, добрый человек! — сказал служитель. —
Он только пугает: ведь сабля-то у пего деревянная.
— Ой ли! Эй, слушай-ка, пап! — закричал Кирша
вслед поляку, который спешил уйти в избу. — У какого
москаля отбил ты свою саблю?.. Ушел!.. Как он к вам
попался?
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, —
приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил,
что ль, с паном Тишкевичем, который на ту пору был в
наших местах с своим регимептом; только, говорят, буд-
то б ему сказано, что если он назад вернется в Москву,
то его тотчас повесят; вот оп и приютился к господину
нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то
у него какая дурацкая!.. Пошел к боярину в шуты, да
такой задорный, что не приведи господи!
Кирша вошел также в избу. Оба боярина сидели за
столом и трудились около большого пирога, не обращая
никакого внимания на Милославского, который ел молча
на другом конце стола уху, изготовленную хозяином по-
стоялого двора.
— Ты, что ль, молодец, сказывал нашим людям, —
спросил Лесута у запорожца, — что мы миновали дорогу
на Теплый Стан?
— Да, боярин. Я вчера сам там был.
— И видел Тимофея Федоровича?
— Как же! и его и боярина Туренина.
— Так и Туренин на хуторе? Ну что, здоровы ли они?
— Слава богу! Только больно испостились.
— Как так?
— Да разве ты не знаешь, боярин?.. Они теперь оба
живут затворниками.
— Затворниками?
— Как же! Если ты не найдешь их в хоромах, то
ищи ® подземном склепе, под церковным полом.
— Что ж они там делают?
221
— Вестимо что: спасаются!
— Эко диво! — сказал Опалев. — И вина не пьют?
— Какое вино! Не приезжайте вы к ним, так они
дня три или четыре куска бы в рот не взяли: такие ста*
ли постники.
— Что это им вздумалось?.. — вскричал Лесута. —
Да они этак вовсе себя уходят!
— Вот то-то и есть, — прибавил Опалев, — учение
свет, а неучение тьма. Что сказано в Екклесиасте? «Не
буди правдив вельми и не мудрися излишне, да некогда
изумишися».
— Видно, боярин, они этой книги не читывали.
В это время Копычинский, который, сидя у дверей
избы, посматривал пристально на Юрия, вдруг вскочил
л, подойдя к Замятне-Опалеву, сказал ему на ухо:
— Воярпп! уедем скорее отсюда: здесь неловко.
- • Что ты врешь, дурак! — сказал Замятия.
— Нет, не вру, — продолжал поляк, — посмотри-ка
на этого бледного и худого детину...
— Ну что за диковинка?
— Ты, видно, его не знаешь... Он настоящий разбой-
ник!
— Разбойник!.. Постой-ка! Лицо что-то знакомое...
Ну, точно так... Позволь спросить: ведь ты, кажется,
Юрий Дмитрич Милославский?
Юрий ответствовал одним наклонением головы.
— В самом деле! — вскричал Лесута-Хралунов. —
Теперь и я признаю тебя. Ну как ты похудел! Что это с
тобой сделалось?
— Он четыре месяца был при смерти болен, — отве-
чал Кирша.
— То-то тебя и не видно было, — продолжал Лесута-
Храпупов. — Помнишь ли, Юрий Дмитрич, как мы по-
знакомились с тобой у боярина Шалонского?
Помню, — отвечал Юрий.
— Не правда ли, что он знатную нам задал пируш-
ку!.. Помнится, вы с ним что-то повздорили, да, кажет-
ся, помирились. Нечего сказать, он немного крутенек, не
любит, чтоб ему поперечили; а уж хлебосол! и как захо-
чет, так умеет приласкать!
— «Прещение его подобно рыканию Львову, —
перервал Опалев, — и яко же роса злаку, тако ти-
хость его».
— Эх, Юрий Дмитрич! — продолжал Лесута. — Мно-
го с тех пор воды утекло! Вовсе житья не стало нашему
222
брату, родовому дворянину! Нижегородские крамольники
все вверх дном поставили. Хотя бы, к примеру сказать,
меня, стряпчего с ключом, — поверишь ли, Юрий Дмит-
рич? В грош не ставят; а какой-нибудь простой посад-
ский или мясник — воеводою!
— Да, да, — примолвил Опалев, — чего мы не насмо-
трелись!
— Ты, верно, Юрий Дмитрич, — сказал Лесута, по-
молчав несколько времени, — пробираешься к пану Хот-
кевичу?
— Я и сам еще не знаю, — отвечал отрывисто Мило-
славский.
— Да другого-то делать нечего, — продолжал Лесу-
та, — в Москву теперь пе проедешь. Вокруг ее идет та-
кая каша, что упаси господи! и Трубецкой, и Пожар-
ский, и Заруцкий, и проклятые шиши, — и, словом, весь
русский сброд, ни дать ни взять, как саранча, загатил
все дороги около Москвы. Я слышал, что и Гонсевский
перебрался в стан к гетману Хоткевичу, а в Москве
остался старшим пан Струся. О-ох, Юрий Дмитрич! Пло-
хие времена, отец мой! Того и гляди придется пенять от-
цу и матери, зачем на свет родили!
— Что ты, Степан Кондратьич! — вскричал Опа-
лев. — Не моги говорить таких речей: «Злословящему
отца и матерь угаснет светильник, зеницы же очес его
узрят тьму».
— Да мы и так уж давно ходим в потемках, — воз-
разил Лесута. — Когда стряпчий с ключом, как я, или
думный дворянин, как ты, не знают, куда голов прикло-
нить, так, видно, уже пришли последние времена.
— Что и говорить, Степан Кондратьевич, мерзость за-
пустения!.. По всему видно, что скоро наступит время,
когда угаснет солнце, свергнутся звезды с тверди небес-
ной и настанет повсюду тьма кромешная! Недаром про-
зорливый Сирах глаголет...
— Однакож нам пора в путь, — перервал Лесута,
вставая с своего места. — Прощенья просим, Юрий
Дмитрич! Мы будем от тебя кланяться Тимофею Федоро-
вичу.
— Да не забудьте же, бояре, — примолвил Кирша, —
если не найдете его в хоромах, то ищите в склепе под
церковным иолом.
— А где мой дурак? — закричал Опалев. — Эй ты,
пан! Куда ты запропастился?
— Я здесь, ясновельможный, — отвечал Копычин-
223
ский, выглядывая из сеней. — Прикажешь садиться на
коня?
— Садись!.. Да тише ты, польская чучела! куда торо-
пишься?.. Смотри, пожалуй! с ног было сшиб Степана
Кондратьевича.
Часа через два и наши путешественники отправились
также в дорогу. Отдохнув целые сутки в Муроме, они на
третий день прибыли во Владимир; и когда Юрий объя-
вил, что намерен ехать прямо в Сергиевскую лавру, то
Кирша, несмотря па то что должен был для этого сделать
довольно большой крюк, взялся проводить его с своими
казаками до самого монастырского посада.
V
Троицкая лавра святого Сергия, эта священная для
всех русских обитель, показавшая неслыханный пример
верности, самоотвержения и любви к отечеству, была во
время междуцарствия первым по богатству и великоле-
пию своему монастырем в России, ибо древнее достояние
князей русских, первопрестольный град Киев, с своей
знаменитой Печерской лаврою, принадлежал полякам.
Обитель Троицкая, основанная около половины четырна-
дцатого столетия радонежским чудотворцем, преподоб-
ным Сергием, близ протока, называемого Кончурою, от-
стоит от Москвы пе далее шестидесяти четырех верст.
Хотя в 1612 году великолепная церковь святого Сергия,
высочайшая в России колокольня, две башни прекрасной
готической архитектуры и много других зданий не су-
ществовали еще в Троицкой лавре, но высокие стены,
восемь огромных башен, соборы: Троицкий, с позлащен-
ною кровлею, и Успенский, с пятью главами, четыре дру-
гие церкви, обширные монастырские строения, многолюд-
ный посад, большие сады, тенистые рощи, светлые пруды,
гористое живописное местоположение — все пленяло
взоры путешественника, все поселяло в душе его непре-
одолимое желание посвятить несколько часов уединенной
молитве и поклониться смиренному гробу основателя
этой святой и знаменитой обители.
В описываемую нами эпоху Троицкая лавра походила
более на укрепленный замок, чем на тихое убежище ми-
ролюбивых иноков. Расставленные по стенам и башням
пушки, множество людей ратных, вооруженные слуги мо-
настырские, а более всего поврежденные ядрами стены и
обширные пепелища, покрытые развалинами домов, нахо-
224
дившихся вне ограды, напоминали каждому, что этот мо-
настырь в недавнем времени выдержал осаду, которая
останется навсегда в летописях нашего отечества непо-
стижимой загадкою, или, лучше сказать, явным доказа-
тельством могущества и милосердия божия. Тридцать ты-
сяч войска польского, под предводительством известных
своею воинской доблестью и зверским мужеством панов
Сапеги и Лисовского, не успели взять приступом мона-
стыря, защищаемого горстью людей, из которых большая
часть в первый раз взялась за оружие; в течение шести
недель более шестидесяти осадных орудий, гремя день и
почь, не могли разрушить простых кирпичных стен мо-
настырских. Упование па господа и любовь к отечеству
превозмогли всю силу многочисленного неприятеля: про-
стые крестьяне стояли твердо, как поседевшие в боях
воины, бились с ожесточением и гибли, как герои. Никто
не хотел окончить жизнь на своей постели; едва дыша-
щие от ран и болезней, не могущие уже сражаться вои-
ны, иноки и слуги монастырские приползали умирать на
стенах святой обители от вражеских пуль и ядер, кото-
рые сыпались градом па беззащитные их головы. Началь-
ники осажденного войска князь Долгорукий и Голохва-
стов, готовясь, по словам летописца, на трапезе крово-
пролитной испить чашу смертную за отечество, целовали
крест над гробом святого Сергия: сидеть в осаде без из-
мены — и сдержали свое слово. Простояв более шест-
надцати месяцев под стенами лавры, воеводы польские,
покрытые стыдом, бежали от монастыря, который неда-
ром называли в речах своих каменным гробом, ибо оби-
тель святого Сергия была действительно обширным гро-
бом для большей части войска и могилою их собственной
воинской славы.
В одно прекрасное утро, перед ранней обеднею, че-
ловек пять слуг монастырских, собравшись в кружок,
отдыхали на лугу, подле святых ворот лавры. Один из
них, который, судя по его усталому виду и запыленному
платью, только что приехал из дороги, рассказывал что-
то с большим жаром; все слушали его со вниманием,
кроме одного высокого и молодцеватого детины. Не при-
нимая, по-видимому, никакого участия в разговоре, он
смотрел пристально вдоль ростовской дороги, которая,
огибая Терентьевскую гору, терялась вдали между полей,
густых рощ и рассыпанных в живописном беспорядке
селений.
— Полно, так ли, брат Суета? — сказал один из слуг
15 Стояти заодно 225
монастырских, покачай головою. — И тебя к нему допу-
стили?
— Как же, братец! — отвечал рассказчик, напомина-
ющий своим колоссальным видом предания о могучих
витязях древней России. — Стану я лгать! Я своеручно
отдал ему грамоту от нашего архимандрита; говорил с
ним лицом к лицу, и он без малого слов десять изволил
перемолвить со мною.
— А мне так не удалось посмотреть на князя Дмит-
рия Михайловича Пожарского, — сказал тот же служи-
тель, — я был в отлучке, как он стоял у нас в лавре.
Что, брат Суета, правда ли, что он молодец собою?
— Как бы тебе сказать?.. Росту не очень большого
и в плечах узенек, — отвечал Суета, кинув гордый взор
па собственные свои богатырские плеча, — но зато куда
благообразен собою!.. А что за взгляд! Ах ты господи бо-
же мой!.. Поверите ль, ребята, как я к нему подходил,
гляжу: кой прах! Мужичонок небольшой — ну, вот не
больше тебя, — прибавил Суета, показывая на одного
молодого парня среднего роста, — а как он выступил
вперед да взглянул, так мне показалось, что он целой го-
ловой меня выше! Вы знаете, товарищи, я детина не роб-
кий и силка есть, а если б пришлось мне на ратном поле
схватиться с князем Пожарским, так, что греха таить,
пе побожусь, статься может, и я бы сбердил.
— Что ты, Суета? Помилуй!.. Ты для почину целый
полк ляхов один остановил и человек двадцать супоста-
тов перекрошил своим бердышем, так статочное ли дело,
чтоб ты сробел одного человека?
— Да слышишь ли ты, голова! он на друтих-то лю-
дей вовсе не походит. Посмотрел .бы ты, как он сел на
копя, как подлетел соколом к войску, когда оно, войдя
в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал
на Кремль и соборные храмы!., и что тогда было в его
глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то
страшно! Подле его стремени ехал Козьма Минич Сухо-
рукий... Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как
князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя по-
стоит!
— А что слышно о поляках?
— Вестимо что: одни сидят в Кремле да выглядыва-
ют из-за стен как сычи; а другие с гетманом Хоткевичем,
как говорят, близехонько от Москвы.
— Так, стало быть, скоро большая схватка будет?
— Видно, что так. Жаль только, что наша сила по-
226
убавилась: изменник Заруцкий ушел в Коломну, да и
князя Трубецкого войско-то не больно надежно: такой
сброд!.. Они ж, говорят, осерчали за то, что нижегород-
цы не пошли к ним в таборы; а по мне, так дело и сде-
лали: что им якшаться с этими разбойниками? Вся по-
низовская сила, что пришла с князем Пожарским, истин-
но христолюбивое войско!., не налюбуешься! А как по-
смотришь на дружины князя Трубецкого, так бежал бы
прочь без оглядки: только и думают, как бы где поне-
житься да ограбить кого бы ни было, чужих или своих,
все равно. Есть, правда, и у них ребята знатные, да сво-
лочи-то много.
— А не попадались ли тебе на московской дороге
шиши? Говорят, они везде шатаются.
— Как же! Они и меня останавливали верстах в три-
дцати отсюда; по лишь только я вымолвил, что еду из
Троицы к князю Пожарскому, тотчас отпустили да еще
на дорогу стаканчик вина поднесли.
— Вот что! Так они не вовсе разбойники?
— Какие разбойники!.. Правда, их держит в руках
какой-то приходский священник села Кудинова, отец
Еремей: без его благословенья они никого не тронут;
а он, дай бог ему здоровье! стоит в том: режь как хо-
чешь поляков и русских изменников, а православных
пе тронь!.. Да что там такое? Посмотрите-ка, что это
Мартьяш уставился?.. Глаз не спускает с ростовской до-
роги.
— А кто его знает! — отвечал один из служителей.—
Мы слушаем твои рассказы, а он ведь глух, так, может
статься, от безделья по сторонам глазеет.
— Пет, брат Данило, — сказал Суета, — не говори,
он даром смотреть не станет: подлинно господь умудряет
юродивых! Мартьяш глух и нем, а кто лучше его справ-
лял службу, когда мы бились с поляками? Бывало, как
он стоит сторожем, так и думушки не думаешь, спи себе
вдоволь: муха не прокрадется.
Вдруг Мартьяш вскочил, схватил за руку Суету и,
заставив его встать, показал пальцем на ростовскую до-
рогу.
— Ну так и есть! — вскричал Суета. — Видите ли,
ребята?..
— Да, — сказал Данило, — по большой дороге едут
казаки. Пойти сказать старшинам.
— Постой, вот они никак все выехали из-за рощи...
15*
227
Да их навряд будет человек тридцать: из чего делать
тревогу?
— А если это только передовые? — сказал один из
служителей.
— И, нет, — продолжал Суета, — там дальше никого
не видно. Видите ли? Мартьяш уселся опять на прежнее
место и вовсе на них не смотрит, так, верно, уж опа-
саться нечего: какие-нибудь проезжие или богомольцы.
— Да так и должно быть, — сказал Данило. — По-
смотрите, впереди казаков едет какой-то боярин... Вот
сняли шапки и молятся на соборы... Видно, какой-нибудь
понизовский дворянин едет к нам на богомолье.
Читатели наши, без сомнения, уже догадались, что
боярин, едущий в сопровождении казаков, был Юрий
Дмитрич Милославский. Когда они доехали до святых
ворот, то Кирша, спеша возвратиться под Москву, попро-
сил Юрия отслужить за него молебен преподобному Сер-
гию и, подаря ему коня, отбитого у польского наездника,
и литовскую богатую саблю, отправился далее по москов-
ской дороге. Милославский, подойдя к монастырским
служителям, спросил: может ли он видеть архимандрита?
— Вряд ли, боярин, — отвечал Суета, — я сейчас
был у него в палатах: он что-то прихворнул и лежит в
постели; а если у тебя есть какое дело, то можешь пере-
говорить с отцом келарем.
— Лвраамием Палицыным?
— Да, боярин; он вчера приехал из-под Москвы и
нынче же после трапезы опять туда едет.
— Не может ли кто-нибудь из вас проводить меня
в его келью?
— Пожалуй, я провожу, — сказал Суета. — А ты,
брат, — продолжал он, обращаясь к Алексею, — отведи
копей в гостиницу.
— А где бы достать чего-нибудь перекусить, любез-
ный? — спросил Алексей.
— Уж там тебя накормят; благодаря бога, из Серги-
евской лавры ни один еще богомолец голодный не ухо-
дил.
Юрий, идя вслед за Суетою, заметил, что и внутри
монастыря большая часть строений была повреждена и
хотя множество рабочих людей занято было поправкою
оных, но на каждом шагу встречались следы опустоше-
ния и долговременной осады, выдержанной обителью.
— Вот в этих палатах живал прежде отец Авраа-
мий, — сказал Суета, указав на небольшое двухэтажное
228
строение, прислоненное к ограде. — Да видишь, как их
злодеи ляхи отделали: насквозь гляди! Теперь он живет
вон в той связи, что за соборами, не просторнее других
старцев; да он, бог с ним, не привередлив: была б у него
только келья в стороне, чтоб пе мешали ему молиться
да писать, так с него и довольно.
— А что он такое пишет?
— Бог весть! Послушник его Финоген мне сказывал,
что он пишет какое-то сказание об осаде нашего монас-
тыря и будто бы в нем говорится что-то и обо мне; да
я плохо верю: иная речь о наших воеводах князе Долго-
рукове и Голохвастове — их дело боярское; а мы люди
малые, что о пас писать?.. Сюда, боярин, на это кры-
лечко.
Пройдя длинным коридором до самого конца здания,
они остановились, и Суета, постучав в небольшую дверь,
сказал вполголоса:
— Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй ме-
ня, грешного!
— Аминь! — отвечал кто-то приятным и звучным го-
лосом внутри кельи.
— Теперь ступай, боярин, — сказал Суета, отворяя
дверь.
Юрий взошел в небольшую келью с одним окном.
В левом углу стояла деревянная скамья с таким же из-
головьем; в правом — налой, над которым теплилась
лампада перед распятием и двумя образами; к самому
окну приставлен был большой, ничем не покрытый стол;
вдоль одной стены, па двух полках, стояли книги в тол-
стых переплетах и лежало несколько свитков. Перед сто-
лом на скамье сидел старец в простой черной ряске и
рассматривал с большим вниманием толстую тетрадь, ко-
торая лежала перед ним на столе. Приход Юрия не пре-
рвал его занятия: он взял перо, поправил несколько слов
и прочел вслух: «В сей бо день гетман Сапега и Лисов-
ский, со всеми полки своими, польскими и литовскими
людьми, и с русскими изменники, побегоша к Дмитрову,
никем же гонимы, но десницею божией...» Тут он напи-
сал еще несколько слов, встал с своего места и, благо-
слови подошедшего к нему Юрия, спросил ласково: ка-
кую он имеет до него надобность?
— Отец Авраамий, — отвечал с смиренным видом
Юрий, — я имею до тебя немаловажную просьбу.
— Садись, молодец, и говори, чего ты от меня хо-
чешь?
229
Кроткий и вместе величественный вид старца, его
блестящие умом м исполненные добросердечия взоры,
приятный благозвучный голос, а -более всего известные
всем русским благочестие и пламенная любовь к отече-
ству — все возбуждало в душе Юрия чувство глубочай-
шего почтения к сему бессмертному сподвижнику добро-
детельного Дионисия. Помолчав несколько времени, Ми-
лославский сказал робким голосам:
— Отец Авраамий, я не смею надеяться, что ты ис-
полнишь мою просьбу.
Говори смело, чадо мое, — отвечал старец, — нам
ли, многогрешным, отвергать просьбы наших братьев,
когда мы сами ежечасно, как малые дети, прибегаем с
суетными мольбами к общему отцу нашему!
— Я хочу, — продолжал Милославский, ободренный
ласковою речью Авраамия, — умереть свету и при по-
мощи твоей из воина земного соделаться воином Хри-
стовым.
Старец поглядел па Юрия и спросил с некоторым со-
мнением:
— Ты желаешь вступить в обитель нашу послушни-
ком?
— Да, отец Авраамий, и если господь бог сподобит,
а вы, благочестивые наставники, удостоите меня принять
образ иноческий... то все желания мои исполнятся.
Авраамий покачал толовою и, взглянув с соболезно-
ванием на Юрия, сказал:
— В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но
точно ли, мой сын, ты ощущаешь в душе своей призва-
ние божие? Я вижу на твоем лице следы .глубокой скор-
би, п если ты, не вынося с душевным смирением тяго-
теющей над главою лвоей десницы всевышнего, движи-
мый единым отчаянием, противным господу, спешишь
покинуть отца и матерь, а может быть, супругу и детей,
то жертва сия не достойна господа: не горесть земная
и отчаяние ведут к нему, ио чистое покаяние и любовь.
— У меня нет -ни отца, ни матери, — сказал Юрий,—
я сирота!
— Но кто ты, юноша?
— Юрий Милославский.
— Сын покойного боярина Милославского?
— Да, сын его.
Старец устремил испытующий взор на 10рия и -после
короткого молчания сказал с приметным удивлением:
— И ты, сын Димитрия Милославского, желаешь, ша-
230
ряду с бессильными старцами, с изувеченными и не мо-
гущими сражаться воинами, посвятить себя единой мо-
литве, когда вся кровь твоя принадлежит отечеству? Ты,
юноша во цвете лет своих, желаешь, сложив спокойно
руки, смотреть, как тысячи твоих братьев, умирая за
веру отцов и святую Русь, утучняют своею кровью род-
ные поля московские?
— Итак, отец Авраамий, ты отвергаешь мою просьбу?
— Нет, Юрий Дмитрич, не я!.. Взгляни вокруг себя,
вопроси эти полуразрушенные стены, пожженные дома,
могилы иноков, падших в кровавой битве с врагом веры
православной, и если их безмолвный ответ не напомнит
тебе долга твоего, то ты не сын Димитрия! Нет, Юрий
Дмитрич, не здесь твое место: оно в рядах храбрых дру-
жин нижегородских, под стенами оскверненного присут-
ствием злодеев Кремля! Сын мой, светла пред господом
жизнь праведника; но венец мученика есть верх его бла-
гости и милосердия! Иди стяжать сию нетленную награ-
ду! Ступай умри верным защитником православной гре-
ческой церкви и достойным сыном добродетельного Ди-
митрия!
Юрий, потупив глаза, стоял, как преступник пред
своим судиего, и не отвечал ни слова.
— Ты молчишь, — продолжал Авраамий, — колеб-
лешься?.. Да простит тебя господь! Ты надругался над
моими сединами: ты обманул меня. Юноша! Ты не сын
Милославского!..
— Ах, отец Авраамий, — примолвил едва слышным
голосом Юрий, — я не могу поднять меча на защиту моей
родины!
— Не можешь?
— Я целовал крест королевичу Владиславу...
— Несчастный!..
Несколько минут продолжалось молчание; наконец
Авраамий сказал как будто б нехотя:
— Юрий Дмитрич, ты, может быть, не знаешь, что
святейший Гермоген разрешил всех православных от сей
богопротивной присяги?
— Но я целовал крест добровольно. Отец Авраамий,
пе вынужденная клятва тяготит мою душу; нет, никто не
побуждал меня присягать королевичу польскому! И тай-
ный, неотступный голос моей совести твердит мне еже-
часно: горе клятвопреступнику! Так, отец мой! Юрий
Милославский должен остаться слугою Владислава; но
инок, умерший для света, служит единому богу...
232
— И отечеству, боярин! — перервал с жаром Авраа-
мий. — Мы не иноки западной церкви и благодаря все-
вышнего, переставая быть мирянами, не перестаем быть
русскими. Вспомни, Юрий Дмитрич, где умерли благоче-
стивые старцы Пересвет и Ослябя!.. Но я слышу благо-
вест... Пойдем, сын мой, станем молить угодника божия,
да просияет истина для очей наших и да подаст тебе гос-
подь силу и крепость для исполнения святой его воли!
По окончании литургии и молебствия с коленопрекло-
нением о даровании победы над врагом Авраамий, под-
ведя Юрия ко гробу преподобного Сергия, сказал тор-
жественным голосом:
— Боярин Юрий Дмитрич Милославский, желаешь ли
ты отречься от мира и всех прелестей его?
— Желаю! — отвечал твердым голосом Юрий.
— Не ищешь ли ты укрыться в обители нашей от за-
бот, трудов и опасностей, тебе по рождению и сану пред-
стоящих? Не избираешь ли ты часть сию, дабы избежать
заслуженного наказания или по всякому другому, един-
ственно земному побуждению?
— Нет.
— Не обещался ли ты пред господом иметь попече-
ние о земном благе отца, матери, супруги и детей?
— Я сирота... и не был никогда женат.
— Итак, да будет по желанию твоему, боярин Мило-
славский! Я принимаю здесь, при гробе преподобного
Сергия, твой обет: посвятить себя на всю жизнь покая-
нию, посту и молитве. Преклони главу твою... Раб божий
Юрий, с сего часа ты не принадлежишь уже миру, и
я, именем господа, разрешаю тебя от всех клятв и обе-
щаний мирских. Встапь, послушник старца Авраамия;
отныне ты должен слепо исполнять волю твоего пастыря
и наставника. Ступай в стан князя Пожарского, опол-
чись оружием земным против общего врага нашего и,
если господь не благоволит украсить чело твое венцом
мученика, то по окончании брани возвратись в обитель
нашу для принятия ангельского образа и служения гос-
поду не с оружием в руках, но в духе кротости, смире-
ния и любви.
— Итак, — воскликнул Юрий, обливаясь слезами, —
я снова могу сражаться за мою родину! Ах, я чувствую,
ничто не тяготит моей совести!.. Душа моя спокойна!..
Отец Авраамий, ты возвратил мне жизнь!
— Возблагодарим за сие господа и святых угодников
его, — сказал старец, преклоня колена вместе с Юрием.
233
После усердной, и продолжительной молитвы Авраа-
мий Палицын; прощаясь с Юрием, сказал:
— Отдохни сегодня,. Юрий- Дмитрич, в нашей обите-
ли, а завтра чем свет отправься к Москве. Стой крепко
за- правду. Не попускай' нечестивых осквернить святыню
храмов православных. Сражайся как сын; Милославского,
ПО; щади безоружного врага; не проливай напрасно, крови
человеческой^ Ступай; сын мой;— примолвил Авраамий,
обнимая Юрия, — да предъидет пред тобою, ангел госпо-
день и да сопутствует тебе благословение старика, кото-
рый!.. Всевышний! Да простит, ему сие* прегрешение... лю-
бит свою земную родину почти так же; как должны, бы
мы все любить одно небесное отечество наше!
Па другой день вместе с солнечным, восходом: Юрий
в сопровождении Алексея« выехал из лавры; и пустился
по дороге, ведущей к Москве.
VI
Когда наши путешественники, миновав Хотьковскую
обитель, отъехали верст тридцать от лавры, Юрий спро-
сил. Алексея: знает ли он, куда они едут?
— Вестимо куда, — отвечал с приметной! досадою
Алексей, — в Москву, к пану Гонсевскому.
— Ты пе отгадал: мы едем в стан князя; Пожарского.
— Зачем?
— Затем, чтоб драться с поляками.
— G поляками!.. Да нет, ты шутишь, боярин!
— Видит бог, не шучу. Я уж больше не слуга Влади-
слава.
— Слава тебе господи! — вскричал Алексей. — Наси-
лу ты за ум хватился, боярин! Ну, отлегло от сердца!
Знаешь ли что, Юрий Дмитрич? Теперь я скажу всю
правду: я пе отстал бы от тебя, что б со мной на том
свете ни было, если б ты пошел служить не только по-
лякам, но даже татарам; а как бы. знал да ведал, что
у меня было на совести? Каждый день я клал по двадца-
ти земных поклонов, чтоб господь простил, мое* прегреше-
ние и наставил тебя на путь истинный.
— Ну вот видишь, Алексей; твоя молитва даром не
пропала. Но я что-то очень устал. Как ты. думаешь, не
остаться ли нам в этом селе?
— Да и пора, Юрий Дмитрич: мы; чай; с лишком
верст двадцать отъехали; Вон» кажется; и постоялый
двор... а видно по всему, здесь пировали, незваные гости.
234
Смотри-ка, ни одной старой избы нет, все с иголочки! Ох
эти проклятые ляхи, накутили они на нашей матушке
святой Руси!
Путешественники въехали на постоялый двор. Юрий
лег отдохнуть, а Алексей, убрав лошадей, подсел к хо-
зяйке, которая в одном углу избы трудилась за пряжею,
и спросил ее: не слышно ли чего-нибудь о поляках?
— И, родимый, наше дело крестьянское, — отвечала
хозяйка, поправив под собою донце, — мы ничего не ве-
даем.
— А что, разве поляки никогда не бывали в вашем
селе?
— Как не бывать!
— Ну что, голубушка, чай, они вам памятны?
— Вестимо, кормилец.
— Уж нечего сказать, знатные ребята! Не так ли?
Хозяйка взглянула недоверчиво на Алексея и не отве-
чала ни слова.
— Куда, чай, с ними весело хлеб-соль водить, — про-
должал Алексей, — не правда ли?
— Вестимо, батюшка, — примолвила вполголоса хо-
зяйка. — .Дай бог им здоровья — люди добрые.
— В самом деле?
-г- Как же! Такие приветливые.
— Что ты, шутишь, что ли?
— И, родимый, до шуток ли нам!
— Неужели в самом -деле?.. Кого ж ты больше лю-
бишь: своих иль поляков? Ну, что ж ты -молчишь, ле-
бедка, иль язык отнялся?.. Ну, сказывай, кого?
— Кого прикажешь, батюшка.
— Не о приказе речь; я толком тебе говорю: кого
больше любишь, нас иль поляков?
— Вас, батюшка, вас! А вы за кого стоите, господа
честные?
— Чего тут спрашивать: за матушку святую Русь.
— Полно, так ли, родимый?
— Видит бег, так! Мы едем под Москву, биться с по-
ляками не на живот, а на смерть.
— Ой ли? .Помоги вам господи!.. Разбойники!.. В ра-
зор нас разорили! Прошлой зимой так всю .и одежонку-
то у лас обобрали. Чтоб им самим ни дна ни покрышки!
Передохнуть бы всем, как в чадной избе тараканам... Ере-
тики, душегубцы!.. Нехристь проклятая!
— Ба, ба, ба! Что ты, молодица? Кого ты это изво-
лишь честить?
235
— Кого?.. Как кого?.: Вестимо, кого!.. Кого ты, роди-
мый, того и я.
— Да что ты. переминаешься?.. Чего ты боишься иль
не видишь, что мы православные?
— О, ох, батюшка, не равны православные! Этак с
час-места останавливались у нас двое проезжих бояр и с
ними человек сорок холопей, вот и стали меня так же,
как твоя милость, из ума выводить, а я сдуру-то и вы-
болтай все, что па душеньке было; и лишь только вымол-
вила, что мы денно и нощно молим бога, чтоб вся эта
иноземная сволочь убралась восвояси, вдруг один из
бояр, мужчина такой ражий, бог с ним, как заорет в
неточный голос да ну меня из своих ручек плетью! Уж
он катал, катал меня! Кабы не молодая боярыня, дочка,
что ль, его, не знаю, так он бы запорол меня до смерти!
Дай бог ей доброе здоровье и жениха по сердцу, вступи-
лась за меня, горемычную, и, как господа стали съезжать
со двора, потихоньку сунула мне в руку серебряную ко-
пеечку. То-то добрая душа! Из себя не так чтоб очень
красива, не дородна, взглянуть не на что... Ахти я
дура! — примолвила хозяйка, вскочив торопливо со ска-
мьи, — заболталась с тобой, кормилец!.. Чай, у меня
хлебы-то пересидели.
Юрий, который от сильного волнения души, произве-
денного внезапною переменою его положения, не смыкал
глаз во всю прошедшую ночь, теперь отдохнул несколько
часов сряду; и когда они, отправясь опять в путь, отъе-
хали еще верст двадцать пять, то солнце начало уже са-
диться. В одном месте, где дорога, проложенная сквозь
мелкий кустарник, шла по самому краю глубокого оврага,
поросшего частым лесом, им послыщался отдаленный
шум, вслед за которым раздался громкий выстрел. Юрий
приостановил своего коня.
— Что это, боярин! — вскричал Алексей. — Слы-
шишь? Другой... третий... четвертый... Ахти, батюшки,
считать не поспеешь!.. Ой, ой, ой! Какая там идет жарня!
— Что б это такое было? — сказал Юрий, прислуши-
ваясь к стрельбе, которая час от часу становилась силь-
нее. — Мы, кажется, еще не близко от Москвы.
— Сердце мое чует, — перервал Алексей, — это раз-
бойники шиши проказят! Не воротиться ли нам, боярин?
— Если это шиши, так нам бояться нечего. Поедем
поближе, Алексей.
Они не успели отъехать пятидесяти шагов, как вдруг
из-за куста заревел грубый голос:
236
— Кто едет? Стой!.. — И человек двадцать вооружен-
ных кистенями, рогатинами и винтовками разночинцев
высыпали из оврага и заслонили дорогу нашим путешест-
венникам. С первого взгляда можно было принять всю
толпу за шайку разбойников: большая часть из них
была одета в крестьянские кафтаны; но кой-где мелькали
остроконечные шапки стрельцов, и человека три походили
на казаков; а тот, который вышел вперед и, по-видимому,
был начальником всей толпы, отличался от других бога-
той дворянской шубою, надетою сверх простого серого
зипуна; он подошел к Юрию и спросил его пе слишком
ласково:
— Кто вы таковы?
— Проезжие* — отвечал Милославский^
— Куда едете?
— Под Москву.
— Не вместе ли воп с теми боярами, что едут впе-
реди?
— Нет, мы едем сами по себе.
— Полно, так ли?
— Видит бог так, господа шиши! — закричал Алексей.
— Ты врешь!.. Мы православное земское войско, а не
шиши. Постой-ка, брат, нас этак прозвали зубоскалы по-
ляки, так, видно., ты, голубчик, с ними знаешься?
- Да, да! Они изменники! — заревела вся толпа. —
Долой их с лошадей!
— Что вы, ребята, перекреститесь! — вскричал Алек-
сей. — Мы едем с боярином из Троицы к князю Пожар-
скому биться с поляками.
— Не верь им, Бычура, — сказал один из стрель-
цов, — они, точно, изменники.
— Постойте, ребята, — перервал Бычура, — чтоб маху
не датьГ.. Как тебя зовут, молодец? — продолжал он,
обращаясь к Юрию.
— Юрий Милославский.
— Сын покойного воеводы нижегородского?
— Да, сын его.
— Коли так, — сказал Бычура, снимая почтительно
свою шапку, — то мы просим прощения, боярин, что тебя
остановили; и если ты точно Юрий Дмитрич Милослав-
ский и едешь из Троицы, то не изволь ничего бояться.
— Я ничего и не боюсь, добрые люди! Только не за-
держивайте меня: я тороплюсь к Москве.
— Не погневайся, ты слышишь, какая жарёха идет на
большой дороге?.. Так воля твоя, а изволь пообождать.
238
— Но что значит эта стрельба?
— Да так, боярин, наши молодцы справляются там
с русскими изменниками.
— А почему вы знаете, что они изменники?
— Как не знать? Они было и проводника уж нашли,
который взялся довести их до войска пана Хоткевича; да
не на того напали: он из наших; повел их проселком, во-
дил, водил да вывел куда надо. Теперь не отвертятся.
— Нельзя ли нам хоть стороной объехать?
— Оно бы можно, — сказал Вычура, почесывая го-
лову, — да не погневайся, господин честной: тебе надо
прежде заехать в село Кудиново.
— Зачем?
— А вот, изволишь видеть, мы наслышались о ба-
тюшке твоем от нашего старшины отца Еремея, священ-
ника села Кудинова, так юн лучше нашего узнает, точно
ли ты Юрий Дмитрич Милославский.
— Как, — вскричал с досадою Юрий, — вы не ве-
рите?..
— Не то чтоб не верили, боярин, да сбруя-то на коне
твоем польская.
— Так что ж?
— Оно, конечно, ничего, не велика беда, что и сабля-
то у тебя литовская: статься может, она досталась тебе
с бою; да все лучше, когда ты повидаешься с отцом Ере-
меем. Ведь иной как попадется к нам в руки, так со
страстей, не в обиду твоей чести будь сказано, не только
Милославским, а пожалуй, князем Пожарским назовется.
Тут кто-то подбежал, запыхавшись, к толпе и за-
кричал:
— Что вы здесь стоите, ребята? Ступайте на подмогу!
— А разве вас там мало? — сказал Вычура.
— Да порядком поубавилось. Теперь дело пошло вру-
копашную: одного-то боярина, что поменьше ростом, с
первых разов повалили; да зато другой так наших ва-
ром и варит, а глядя на него, и холопи как приняли нас в
ножи, так мы свету божьего невзвидели. Бегите провор-
ней, ребята!
Вычура, приказав четверым шишам сесть на коней и
проводить наших путешественников в село Кудиново, по-
бежал с остальными товарищами вперед. Юрий и Алексей
должны были поневоле следовать за своими провожатыми
и, проскакав верст пять проселочной дорогой, въехали в
селение, окруженное почти со всех сторон болотами и ча-
стым березовым лесом. Посреди села, перед небольшой
239
деревянной церковью, на обширном лугу толпился народ.
Провожатые слезли с лошадей; Юрий и Алексей сделали
то же и подошли вслед за ними к двум большим липам,
под которыми сидел на скамье человек лет тридцати, с
курчавой черной бородою и распущенными по плечам
волосами. Он был одет отменно богато для сельского
священника; его длинный, ничем не подпоясанный одно-
рядок с петлицами походил на боярскую ферязь, а жел-
тые сапоги с длинными, загнутыми кверху носками на-
поминали также щеголеватую обувь знатных особ тог-
дашнего времени. Взглянув нечаянно на противополож-
ную сторону, Алексей с ужасом заметил два высоких стол-
ба с перекладиною, которые, вероятно, поставлены были
не для украшения площади и что-то вовсе не походили
па качели. Присоединясь к толпе, путешественники и их
провожатые остановились, ожидая, когда дойдет до них
очередь явиться пред лицом грозного отца Еремея, к ко-
торому подходили, один после другого, отрядные началь-
ники со всех дорог, ведущих к Москве.
— Спасибо, сынок! — сказал он, выслушав донесение
о действиях отряда по серпуховской дороге. — Знатно!
Десять поляков и шесть запорожцев положено на месте,
а наших ни одного. Ай да молодец!.. Темрюк! Ты хоть
родом из татар, а стоишь за отечество не хуже коренного
русского. Пу что, Матерой, говори, что у вас по влади-
мирской дороге делается?
— Да что, отец Времен, хоть вовсе не выходить на
большую дорогу! Вот уже третий день ни одного ляха
в глаза не видим; изменники перевелись, и кого ни оста-
новишь, все православный да православный. Кабы ты до-
зволил поплотнее допрашивать проезжих, так авось ли
бы и отыскался какой-нибудь предатель; а то, рассуди
милостиво, кому охота взводить добровольно на себя
такую беду?
— Да, как бы пе так! Дай вам волю, так у вас, пожа-
луй, и Козьма Мипич Сухорукий изменником будет. Нет,
ребята, чур у меня своих не трогать! Ну что ты ска-
жешь, Зверев?
— По ярославской дороге все благополучно, — отве-
чал рыжеватый детина с разбойничьим лицом. — Сегодня,
почитай, никого проезжих не было.
— И ты никого не останавливал?
— Никого.
— Смотри не лги: ведь скажешь же на исповеди всю
правду! Точно ли ты никого не останавливал?
240
— Как бог свят, никого.
— Право!.. Эй, вы, подойдите-ка сюда!
Тут вышли из толпы двое купцов и, поклонясь низко
отцу Еремею, стали возле него.
— Ну, — продолжал он, взглянув грозно на Звере-
ва, — знаешь ли ты этих гостей нижегородских?.. Что...
прикусил язычок!
— Виноват!.. Отец Еремей, — сказал Зверев, упав на
колени, — помилуй! Не я же один от них поживился!
— Кто поставлен от меня старшим над другими, тот
за всех один и в ответе! Разве я благословлял тебя на
разбой?.. Зачем ты их ограбил? а?.. На виселицу его!
Глухой ропот пробежал но всей толпе. Передние не
смели ничего говорить, но задние зашумели, и местах в
трех раздались голоса:
— Как-ста не на виселицу!.. Много будет!.. Всех не
перевешаешь!..
— Что, что... много будет? — сказал отец Еремей,
приподнимаясь медленно с своего места.
— Посмотри-ка, боярин, — шепнул Алексей
Юрию. — Господи боже мой!.. Что это?.. Экой чудо-бога-
тырь!.. Да перед ним и Омляш показался бы малым ре-
бенком!
— Ах вы крамольники! — продолжал отец Еремей, —
халдейцы проклятые! Да знаете ли, что я вас к церков-
ному порогу не подпущу! Что вы все, как псы окаянные,
передохнете без исповеди!
Ропот утих, но никто не трогался с места, чтобы вы-
полнить приказание отца Еремея.
— Что вы дожидаетесь, — закричал он громовым го-
лосом, — иль хотите, чтоб я повесил его своими рука-
ми?.. Темрюк, Таврило, Матерой, возьмите его!.. Ну,
что ж вы стали? — примолвил он, выступи несколько
шагов вперед.
Виновного схватили и, несмотря на отчаянное сопро-
тивление, потащили к виселице.
— Взмилуйся, батюшка, — сказал один из купцов, —
не прикажи его вешать, а вели только нам отдать то, что
у нас отняли.
— Ваше доброе не пропадет, а не в свое дело не ме-
шайтесь, — отвечал хладнокровно отец Еремей.
— Преложи гнев на милость, батюшка! Бог с ним,
мы ничего не ищем, — сказал купец.
— Нет, господа купцы, кто милует разбойников, того
сам бог не помилует; да я уж давно заметил, что он не-
16 Стояти заодно
241
чист па руку... А разве, и то только для вас, дам ему вре-
мя покаяться. Эй! Постойте, ребята, отведите его в мир-
скую избу. Матерой! Приставь к нему караул; да смотри,
чтоб он был чем свет повешен, и если кто-нибудь хоть
пикнет, то я завтра велю поставить другую виселицу. Ба,
ба, ба! Кондратий... ты как здесь?.. — продолжал он, за-
метив одного из провожатых Юрия, который, поклонясь
почтительно, подошел к нему вместе с своими товарищами
под благословение. — Ну что, детушки, как вы справились
с этими изменниками?
— Авось господь поможет, — отвечал Кондратий, —
а шибко дерутся, собачьи дети! достанется и нашим на
орехи.
— Как! — вскричал отец Еремей. — Так у вас на
троицкой дороге еше дерутся, а вы здесь?..
— Не гневайся, батюшка, пас прислал к тебе Бычура
вот с этим проезжим, который показался пам подозри-
тельным, хоть оп и называет себя Юрием Дмитричем
Милославским.
— Милославским, — повторил священник, подойдя к
Юрию, — сыном Дмитрия Юрьевича?.. Милости просим,
боярин! Ах ты мой сокол ясный... — промолвил он, благо-
словляя Юрия, — как ты схож с покойным твоим родите-
лем: как две капли воды!.. Дай бог ему царство небесное!
Оп пе оставлял меня своею милостию. Батюшка твой из-
волил часто охотиться около нашего села, и хоть я был
тогда простым дьячком, но оп не гнушался моего дома и
всегда изволил останавливаться у меня. Просим покорно,
Юрий Дмитрич, ко мне в мою избенку! Да чем бог по-
слал!
Юрий и Алексей вошли вслед за священником в боль-
шую и светлую избу, построенную внутри церковного по-
госта.
— Жена, — сказал отец Еремей, войдя в избу, — на-
крывай стол, подай стклянку вишневки да смотри повора-
чивайся. Что есть в печи, все на стол мечи!.. Знаешь ли,
кто наш гость?
— Не знаю, батюшка! — отвечала попадья с низким
поклоном.
— Сын боярина Милославского.
— Ой ли?.. Ох ты мой кормилец!.. Подлинно дорогой
гость!.. Пожалуй, батюшка, изволь садиться! Милости про-
сим, а я мигом все спроворю.
— Куда изволишь ехать, боярин? — спросил отец
Еремей.
242
— К князю Пожарскому в Москву.
— Биться с супостатами? Дело, Юрий Дмитрич! Да
и как такому молодцу сидеть поджавши руки, когда вся
Русь святая двинулась грудью к матушке Москве! Ну что,
боярин, ты уж, чай, давно женат... и детки есть?
— Нет, батюшка, — отвечал со вздохом Юрий, —
я не женат и век останусь холостым.
— Что так?
— Да, видно, уж мне так на роду написано.
— Не ручайся, Юрий Дмитрич, придет час воли бо-
жией...
— Да, — перервал Милославский, — и надеюсь, что
час воли божией придет скоро; но только не так, как ты
думаешь, отец Еремей!
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты го-
воришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь
не па свадебный пир; да господь милостив, и если загады-
вать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут слу-
жить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный мо-
лебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему
Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хва-
лим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего... А!..
Наливайко, — вскричал отец Еремей, увидя входящего
казака, — ты с троицкой дороги? Ну, что?
— Слава богу, справились с злодеями, — отвечал ка-
зак. — Я приехал передовым.
— Много побито наших?
— Да с полсорока больше своих пе дочтемся! Измен-
ники дрались пе на живот, а па смерть: все легли до еди-
ного. Правда, было за что и постоять! Супдуков-то с доб-
ром... серебряной посуды возов с пять, а казны на тройке
не увезешь! Наши молодцы нашли в одной телеге бочонок
романеи да так-то на радости натянулись, что насилу на
конях сидят. Бычура с пятидесятью человеками едет за
мной следом, а другие с повозками поотстали.
— А где ваш старшина?
— Кто? Федор Хомяк?.. Не спрашивай о нем, ба-
тюшка... изменник!
— Что ты говоришь?
— Бычура из своих рук застрелил этого предателя.
Вот как было все дело: их оставалось всего человек два-
дцать, не больше; но с ними был их боярин, и печего ска-
зать — молодец! Стали поперек просеки, которая идет на-
право в лес, да слышь ты, вот так наших в лоск и кла-
дут. Мы глядь туда, сюда, где Федька Хомяк? Не тут-то
16*
243
было! Чем бы ему, как старшине, ни пяди от нас, он
вздумал спасать дочь изменника боярина, и уж совсем
было выпроводил ее из лесу, да бог попутал. Бычура, ко-
торый был позади в засаде и шел к нам на подмогу, по-
встречался с ним в овраге; его, как предателя, застрелил,
а боярышню вместе с ее сенной девушкою поворотил
назад.
— Напрасно, пустили б их на все четыре стороны!
На что вам они?
— Как па что, отец Еремей? Ведь она дочь измен-
ника.
— Да разве мы воюем с бабами?
— Вестимо, не с бабами! Да наши молодцы не то го-
ворят. А вот никак они въехали в село.
Юрий едва дышал в продолжение этого разговора: он
не смел остановиться на мысли, от которой вся кровь за-
стывала в его жилах; но, несмотря на то, сердце его не-
вольно сжималось от ужасного предчувствия. Вдруг про-
несся по улице громкий гул; конский топот, песни, дикие
восклицания, буйный свист огласили окрестность; толпа
пьяных всадников, при радостных криках всего селения,
промчалась вихрем по улице, спешилась у церковного по-
госта и окружила дом священника. Через минуту Бычура,
в провожании человек двадцати окровавленных и покры-
тых пылью товарищей, вошел в избу.
— Поздравляем, батька, — сказал он не слишком по-
чтительным голосом, — знатная добыча! Нечего сказать,
поработали мы сегодня на матушку святую Русь!
— Спасибо, детушки, — отвечал отец Еремей, — жаль
только, что и наших легло довольно!
— Зато уж и мы натешили свой душеньки, и завтра
можем позабавиться. Мы захватили дочь одного из измен-
ников бояр; так как прикажешь: сегодня, что ль, ее на ви-
селицу иль завтра?.. Да вот она налицо.
Два мужика внесли закутанную с ног до головы в бо-
гатую фату девицу; за нею шла, заливаясь слезами, моло-
дая сенная девушка.
— Несчастная, она умерла от страха! — сказал Юрий.
— Нет, — отвечал Бычура, — она только в забытьи;
дорогою ее раз пять схватывало. Пройдет!
— Варвары! Злодеи! Кровопийцы! — кричала, всхли-
пывая, сенная девушка, — добьюсь ли я от вас хоть кап-
лю воды?
— На, голубушка, — сказала попадья, подавая ковш
воды, — спрысни ее! Бедная боярышня, — промолвила
она жалобным голосом, — неужли-то вы над нею не взми-
луетесь?
— Молчи, жена, — шепнул священник, — утро вечера
мудренее... Хорошо, ребята, пусть она здесь переночует,
а завтра увидим.
Невольно повинуясь какому-то непреодолимому влече-
нию, Юрий подошел к скамье, на которой лежала несча-
стная девица; в ту самую минуту как горничная, стараясь
привести ее в чувство, распахнула фату, в коей она была
закутана, Милославский бросил быстрый взгляд на блед-
ное лицо несчастной... обмер, зашатался, хотел что-то вы-
молвить, но вместо слов невнятный, раздирающий сердце
вопль вырвался из груди его.
Незнакомая девица открыла глаза и, посмотрев вокруг
себя, устремила неподвижный и спокойный взор на Юрия.
— Ну вот, ведь я говорил, что очнется! — сказал хлад-
нокровно Бычура.
— Анастасья!.. — вскричал, наконец, Милославский.
— Опять оп!.. — шепнула Анастасья, закрыв рукою
глаза свои. — Ах, я все еще сплю!
— О, если б это был сои!.. Анастасья!..
— Боже мой! Боже мой!.. Так!., я пе сплю!.. Это он!..
Но зачем вы здесь... вместе с этими палачами?.. Ах! Я
сейчас была в Москве... ты был один со мною... а теперь!..
— Ба, ба, ба!.. Так ты ее знаешь, боярин? — спросил
Бычура.
— Да, добрые люди! — подхватил Юрий. — Вы оши-
баетесь, опа пе дочь Шалопского.
— Как так?
— Ия так же думаю, ребята! — сказал священник.—
Я видал боярина Шалопского: опа вовсе на него не по-
ходит.
— Кой прах, — возразил один из шишей, — что ж он,
как я разрубил ему голову, примолвил, умирая, своим хо-
лопям: «Спасайте дочь мою!»
— Как? — вскричала Анастасья... — Умирая?.. Кто
умер?
— Боярин Кручина-Шалонский.
— Родитель мой?..
— Слышишь ли, батька, что она говорит? — сказал
Бычура. — Что ж это, боярин, никак ты вздумал нас мо-
рочить?
— Но разве вы не видите? Она не знает сама, что го-
ворит... она без памяти!
— Нет, — сказала твердым голосом Анастасья, — я не
245
отрекусь от отца моего. Да, злодеи, я дочь боярина Ша-
лопского, и если для вас мало, что вы, как разбойники,
погубили моего родителя, то умертвите и меня!.. Что мне
радости на белом свете, когда я вижу среди убийц отца
моего... Ах, умертвите меня!
— Анастасья, — вскричал Юрий, — неужели ты мо-
жешь думать?..
— Нет, боярышня! — сказал священик, — хоть и
жаль, а надобно сказать правду: он не помогал нашим
молодцам. Да что об этом толковать!.. До завтра, ребята,
с богом! Вам, чай, пора отдохнуть... Ну, что ж вы пере-
минаетесь? Ступайте!
— Да вот, батька, — сказал Бычура, почесывая голо-
ву, — товарищи говорят, что сегодня, за один бы уж при-
ем, повесить ее, так и дело в шляпе.
— Ах вы богоотступники, — вскричала сенная де-
вушка, — что вы затеваете? Иль вы думаете, что теперь
уж некому вступиться за боярышню? Так знайте же, раз-
бойники, что она помолвлена за гетмана Гонсевского, и
если вы ее хоть волосом тронете, так он вас всех живых
в землю закопает.
— Как!.. Она невеста пана Гонсевского? — сказал Бы-
чура.
— Что вы слушаете эту дуру! — перервал священник.
— Да, да, невеста пана Гонсевского, — продолжала
кричать горничная, — и боже вас сохрани...
— Невеста Гонсевского! — повторила с яростным криком
вся толпа. — На виселицу ее! Тащите, ребята! На виселицу!
— Остановитесь! — сказал отец Еремей, заслонив со-
бою Анастасью, — я приказываю вам...
Но неистовые крики заглушили слова священника.
Быстрее молнии роковая весть облетела все селение, в од-
ну минуту изба наполнилась вооруженными людьми, весь
церковный погост покрылся народом, и тысяча голосов,
осыпая проклятиями Гонсевского, повторяла:
— На виселицу невесту еретика!
— Да выслушайте меня, детушки! — сказал священ-
ник, успев, наконец, восстановить тишину вокруг себя. —
Разве я стою за нее? Я только говорю, чтоб вы подождали
до завтра.
— Нет, батька, — возразил Бычура, — выдавай нам ее
сейчас, а то будет поздно: вишь, она опять обмерла!.. Где
ей дожить до завтра!..
— Ребята, — вскричал Юрий, — не берите на душу это-
го греха! Она невинна: отец насильно выдавал ее замуж.
246
— Все равно! — подхватил один пьяный мужик
с всклоченной бородою и сверкающими глазами. — Этот
жид Гонсевский посадил на кол моего брата... На висе-
лицу ее!
— Он отрубил голову отцу моему! — вскричал другой.
— Расстрелял без суда пятерых наших товарищей, —
примолвил третий.
— Тащите ее! — заревела вся толпа.
— Друзья мои, — продолжал Юрий, ломая в отчаянии
свои руки, — ради бога!., если вы хотите кого-нибудь каз-
нить, так умертвите меня.
— Что ты, боярин, разве мы разбойники? — сказал Бы-
чура. — Ты православный и стоишь за наших, а опа дочь
предателя, еретичка и невеста злодея нашего Гонсевского.
— Так попытайтесь же взять ее! — вскричал Юрий,
вынимая свою саблю.
— Безумный, — сказал священник, схватив его за
руку, — иль ты о двух головах?.. Слушайте, ребята, —
продолжал он, — я присудил повесить за разбой Сеньку
Зверева; вам всем его жаль — ну так и быть, не троньте
эту девчонку, которая и так чуть жива, и я прощу вашего
товарища.
— Пет, батька! — сказал Бычура. — Если Зверев ви-
новат, то мы не стоим за него: делай с ним что тебе угод-
но, а нам давай невесту пана Гонсевского.
— Да, да! — вскричала вся толпа. — Мы из твоей во-
ли не выступаем, Еремей Афанасьевич; казни кого хо-
чешь, а еретичку нам выдавай.
Юрий с ужасом заметил, что твердость священника по-
колебалась: в его смущенных взорах ясно изображались
нерешимость и боязнь. Он видел, что распаленная вином
и мщением буйная толпа начинала уже забывать все по-
виновение, и один грозный вид и всем известная исполин-
ская его сила удерживали в некоторых границах главных
зачинщиков, которые, понукая друг друга, не решались
еще употребить насилия; но этот страх не мог продолжать-
ся долго. Снаружи крик бешеного народа умножался еже-
минутно, и несколько уже раз имя священника произно-
силось с ругательством и угрозами. Взоры его становились
час от часу мрачнее; он поглядывал с состраданием то на
Юрия, то на бесчувственную Анастасью, но вдруг лицо его
прояснилось, он схватил за руку Милославского и сказал
вполголоса:
— Готов ли ты пуститься на все, чтоб спасти эту не-
счастную?
247
— Па все, отец Еремей!
— Если так — она спасена! Ну, детушки, — продол-
жал он, обращаясь к толпе, — видно, вас не переспо-
ришь — быть по-вашему! Только не забудьте, ребята, что
она такая же крещеная, как и мы: так нам грешно будет
погубить ее душу. Возьмите ее бережненько да отнесите
за мною в церковь, там она скорей очнется! Дайте мне
только время исповедать ее, приготовить к смерти, а там
делайте что хотите.
— Ну вот, что дело то дело, батька, — сказал Бы-
чура, — в этом с тобою никто спорить не станет. Ну-ка,
ребята, пособите мне отнести ее в церковь... Да выходите
же вон из избы! Эк они набились — не продерешься!..
Ступай-ка, отец Еремей, передом; ты скорей их поразо-
двинешь.
Минуты через две в избе не осталось никого, кроме
Юрия, Алексея и сенной девушки, которая, заливаясь
горькими слезами и вычитая все добродетели своей боя-
рышни, вопила голосом. Милославский, несмотря на обе-
щание отца Еремея, был также в ужасном положении;
он ходил взад и вперед по избе, как человек, лишенный
рассудка: попеременно то хватался за свою саблю, то, за-
крыв руками глаза, бросался в совершенном отчаянии
па скамью и плакал, как ребенок. Алексей не смел уте-
шать его и, наблюдая глубокое молчание, стоял непо-
движно па одном месте. Не прошло пяти минут, как вдруг
двери вполовину отворились и небольшого роста старичок,
в котором по заглаженным назад волосам и длинной косе
нетрудно было узнать приходского дьячка, махнул рукою
Милославскому, и когда Алексей хотел идти за своим гос-
подином, то шепнул ему, чтоб он остался в избе. Юрий
вышел с своим проводником па церковный погост и, про-
бираясь осторожно вдоль забора, подошел к паперти.
Входя па лестницу, он оглянулся назад: вокруг всей
ограды, подле пылающих костров, сидели кучами воору-
женные люди; их неистовые восклицания, буйные разго-
воры, зверский хохот, с коим они указывали по временам
па виселицу, вокруг которой разведены были также
огни и толпился народ, — все это вместе составляло кар-
тину столь отвратительную, что Юрий невольно содрогнул-
ся и поспешил вслед да дьячком, войти во внутренность
церкви. Перед иконостасом теплилась одна лампада,
а в трапезе, подле налоя, во всем облачении стоял отец
Еремей и трепещущая Анастасья.
— Скорей, Юрий Дмитрич, скорей, — сказал священ-
248
пик, идя к пему навстречу, — становись подле твоей не-
весты!
— Моей невесты? — повторил с ужасом Юрий.
— Да, это один способ спасти ее! Слышишь ли, как
беснуются эти буйные головы? Малейшее промедление
будет стоить ей жизни. Еще раз спрашиваю тебя: хочешь
ли спасти ее?
— Хочу! — сказал решительно Юрий, и отец Еремей,
сняв с руки Анастасьи два золотых перстня, начал обряд
венчанья. Юрий отвечал твердым голосом на вопросы свя-
щенника, но смертпая бледность покрывала лицо его;
крупные слезы сверкали сквозь длинных ресниц потуплен-
ных глаз Анастасии; голос дрожал, но живой румянец
пылал на щеках ее и горячая рука трепетала в ледяной
и, как мрамор, бесчувственной руке Милославского.
Между тем нетерпение палачей несчастной Анастасии
дошло до высочайшей степени.
— Что ж это? Батька издевается, что ль, над нами? —
вскричал наконец Бычура. — Где видано держать два
часа на исповеди? Кабы нас, так он успел бы уже давно
десятка два отправить. Послушайте, ребята, войдемте
в церковь; при людях исповедовать нельзя, так ему при-
дется нехотя кончить.
— А что ты думаешь?.. И впрямь!.. В церковь так
в церковь!.. Пойдемте, ребята, — закричали товарищи Вы-
чуры и вслед за ним хлынули всей толпой на паперть.
— Вот те раз! — сказал Бычура, остановясь в недо-
умении, — ведь двери-то заперты...
— Так что ж? Ну-ка, товарищи, попапрем, — вскри-
чал Матерой, — авось с петлей соскочит!
Вдруг двери церковные с шумом отворились, и отец
Еремей в полном облачении, устремив сверкающий взгляд
па буйную толпу, предстал пред нею, как грозный ангел
господень.
— Богоотступники, — воскликнул он громовым голо-
сом, — как дерзнули вы сплою врываться в храм господа
нашего?.. Чего хотите вы от служителей алтарей, нечести-
вые святотатцы?
— Отец Еремей! — отвечал Бычура робким голосом,
посматривая на присмиревших своих товарищей, — ведь
ты сам обещал выдать нам невесту Гонсевского?
— И сдержал бы мое обещание, если б мог выдать
вам невесту нашего злодея.
— А почему ж ты не можешь?
— Ее здесь нет!
Как нет?.. Ребята! Что ж это?..
— Да! Здесь нет никого, кроме Юрия Дмитрича Мило-
славского и законной его супруги, боярыни Милослав-
ской! Вот они! — прибавил священник, показывая на но-
вобрачных, которые в венцах и держа друг друга за руку
вышли на паперть и стали возле своего защитника. —
Православные! — продолжал отец Еремей, не давая обра-
зумиться удивленной толпе, — вы видите, они обвенчаны,
а кого господь сочетал на небеси, тех на земле человек
разлучить не может!
— Да! — вскричал Юрий, — ничто не разлучит меня
с моей супругою, и если вы жаждете упиться ее неповин-
ной кровью, то умертвите и меня вместе с нею!
— Слышите ль, православные! Вы не можете погубить
жены, не умертвя вместе с нею мужа, а я посмотрю, кто
из вас осмелится поднять руку на друга моего, сподвиж-
ника князя Пожарского и сына знаменитого боярина
Димитрия Юрьевича Милославского!
Глубокое молчание распространилось по всей толпе,
которая беспрестанно увеличивалась от прибегающего со
всех сторон народа.
— Как вы думаете, товарищи? — промолвил наконец
Бычура.
— Пе знаем-ста, как ты?.. — отвечал Наливайко.
— Вишь, батька-то стоит за них грудью! — приба-
вил Матерой.
Па всех лицах заметно было какое-то сомнение и не-
доверчивость. Все молча поглядывали друг на друга, и
в эту решительную минуту одно удачное слово могло усми-
рить все умы точно так же, как одно буйное восклица-
ние превратить снова весь народ *в безжалостных пала-
чей. Уже несколько пьяных мужиков, с зверскими рожа-
ми, готовы были подать первый знак к убийству, но отец
Еремей предупредил их намерение.
— Ну что ж вы задумались, православные! — вос-
кликнул он, принимая из рук дьячка кружку с вином. —
За мной, детушки!.. Да здравствуют новобрачные!
Два или три голоса повторили поздравление, но вся
толпа молчала.
— А чтоб было чем выпить за их здоровье, — продол-
жал отец Еремей, — боярин жалует вам бочку вина, ре-
бята.
— Да здравствуют новобрачные! — закричали сотни
голосов.
— А я, — прибавил священник, — на радости прощаю
250
Зверева и выдаю из собственной моей казны по пяти
алтын на человека.
— Ура! — заревел весь народ. — Многие лета бояры-
не Милославской!.. Да здравствуют молодые!
— Спасибо, ребята! Сейчас велю вам выкатить бочку
вина, а завтра приходите за деньгами. Пойдем, боярин, —
примолвил отец Еремей вполголоса, — пока они будут
пить и веселиться, нам зевать не должно... Я велел осед-
лать коней ваших и приготовить лошадей для твоей суп-
руги и ее служительницы. Вас провожать будет Темрюк:
он парень добрый и, верно, теперь во всем селе один-оди-
нехонек пе пьян; хотя оп и крестился в пашу веру, а все
еще придерживается своего басурманского обычая: вина
не пьет.
Когда они вошли в избу и сенная девушка узнала,
что ее госпожа не должна уже ничего опасаться, то со-
всем бы обезумела от радости, если б ей не объявили, что
боярышня ее вышла замуж за Милославского. Это изве-
стие тотчас расхолодило ее восторг.
— Как, — вскричала опа, — Анастасья Тимофеевна
обвенчалась?.. Ну, хороша свадебка!.. Без помолвки, без
девишпика!.. Лх, боже мой!.. Что, если б Власьевпа это
узнала!.. Лх ты моя родимая, сиротка ты бесталанная,
некому было тебя, горемычную, и повеличать перед
свадьбою!..
— И, голубушка! — сказал священник. — До вели-
чанья ли им было! Ты, чай, слышала, какие ей на площа-
ди попевали свадебные песенки? Ну, боярин, — продол-
жал он, обращаясь к Юрию, — куда ж ты теперь поедешь
с своею супругой?.. Чай, в стане у князя Пожарского
жить боярыням пе пристало?.. Пе худо, если б ты отвез
на время свою супругу в Хотьковский монастырь; он бли-
зехонько отсюда, и, верно, игуменья не откажется дать
приют боярыне Милославской.
— Она родная моя тетка, — сказала Анастасья.
— Так и думать нечего! В добрый час, боярин! У ме-
ня па душе будет легче, как вы уедете... Не то чтоб я
боялся... однакож все лучше... лукавый силен!.. Поезжай-
те с богом!
— Отец Еремей, — сказал Юрий, — чем могу я воз-
благодарить тебя?..
— Не за что, Юрий Дмитрич! Я взыскан был мило-
стию твоего покойного родителя и, служа его сыну,
только что выплачиваю старый долг. Но вот, кажется, и
Темрюк готов! Он проведет вас задами; хоть вас никто
251
не посмеет остановить, однакож лучше не ехать мимо
церкви. Дай вам господи совет и любовь, во всем благое
поспешение, несчетные годы и всякого счастия! Про-
щайте!
Молодые и служители их, проехав задними воротами
на огороды, в провожании Темрюка, добрались потихонь-
ку до околицы и выехали из села Кудинова.
VII
В этот самый день, в который по необычайному сте-
чению обстоятельств Милославский нарушил обет, дан-
ный им накануне: посвятить остаток дней своих безбрач-
ной жизни, часу в десятом ночи какой-то бедный прохо-
жий, в изорванном сером кафтане, шел скорыми шагами
вдоль большой московской дороги, проложенной в этом
месте по скату глубокого оврага, поросшего густым лесом.
Миновав длинный и узкий мост, перекинутый чрез тон-
кую пойму, прохожий вышел на небольшую поляну, пере-
секаемую поперечной дорогою. Ночь была лунная, и, не-
смотря на густую тень от деревьев, можно было без труда
различать все предметы. Прохожий, достигнув перекрест-
ка, остановился, вздрогнул и с ужасом отступил назад:
освещенная полным месяцем, вся правая сторона поляны
была покрыта кучами мертвых тел. Пораженный этим не-
ожиданным зрелищем, прохожий стоял уже несколько ми-
нут неподвижно на одном месте, как вдруг слабый, едва
слышный стон долетел до его слуха, и в то же время ему
показалось, что среди большой груды тел, в том самом
месте, где поперечная дорога выходила на поляну, кто-
то приподнял с усилием голову и; вздохнув тяжело, опу-
стил ее опять на землю. Подойдя поближе, прохожий уви-
дел, что этот несчастный, покрытый глубокими язвами,
один из всех сохранил еще признаки жизни. В то время
как человеколюбивый незнакомец, желая, по-видимому,
подать какую-нибудь помощь раненому, заботливо над
ним наклонился, он снова сделал движение и повернулся
лицом к стороне, освещенной луною.
— Правосудный боже! — вскричал прохожий, отсту-
пив назад и сложа крестообразно свои руки. — Это он!
Это тот надменный и сильный боярин!.. Итак, исполнилась
мера долготерпения твоего, господи!.. Но он дышит... оп
жив еще... Ах! если б этот несчастный успел примириться
с тобою! Но как привести его в чувство?.. — прибавил
прохожий, посмотрев вокруг себя. — Изба полесовщика
недалеко отсюда... попытаюсь...
252
Он приподнял раненого, в котором читатели, вероятно,
узнали уже боярина Кручипу-Шалонского, положил его
на плеча и, сгибаясь под этой ношею, пошел вдоль попе-
речной дороги, в конце которой мелькал сквозь чащу де-
ревьев едва заметный, тусклый огонек.
Почти в то же самое время Милославский и его су-
пруга выехали из села Кудинова; впереди ехал провожа-
тый их, татарин Темрюк, а позади Алексей и сенная де-
вушка. Во все время пока до их слуха долетали еще
громкие крики и веселые песни, Анастасия наблюдала
глубокое молчание и, вздрагивая при каждом новом радо-
стном восклицании, которое доносил до них отголосок, с
трепетом прижималась к Милославскому. Но когда вокруг
пх все утихло и мало-помалу стало потухать бледное за-
рево от пылающих костров, вокруг которых пировала буй-
ная толпа ее палачей, она, казалось, стала дышать сво-
боднее и наконец сказала робким, исполненным прелести
голосом:
— Ты молчишь, Юрий Дмитрич!.. Промолви хотя сло-
вечко... Ах! одно твое слово ласковое, один твой привет
могут уменьшить скорбь несчастной сироты.
— Анастасия! — отвечал тихим голосом Юрий, — я
сам сирота, и мне ли, горикому, бесталанному, утешать
тебя в несчастии, когда для самого меня нет утешенья на
белом свете?.. Ах, не на радость соединил тебя господь со
мною!
— Пе па радость!.. Пет, Юрий Дмитрич, я не хочу
гневить бога: с тобой и горе мне будет радостью. Ты пе
знаешь и но узнал бы никогда, если б пе был моим супру-
гом, что я давным-давно люблю тебя. Во сне и наяву,
никогда и нигде я пе расставалась с тобою... ты был всег-
да моим суженым. Когда злодейка кручина томила мое
сердце, я вспоминала о тебе, и твой образ, как ангел-уте-
шитель, проливал отраду в мою душу. Теперь ты мой,
и если ты также меня любишь...
— Люблю ли я тебя!.. — вскричал Милославский. —
Тебя!.. Ах, Анастасья! Помнишь ли, в Москве, у Спаса на
Бору?.. Я пе зпал, кто ты, когда в первый раз тебя уви-
дел, но сердце мое забилось от радости... Мне казалось,
что я встретился с тобою после долгой разлуки, что я
давно тебя знаю... что я пе мог не знать тебя! Несчаст-
ный! Я забыл все... забыл, что стою в храме божием...
Недоконченная молитва замерла на устах моих... Нет!
Я согрешил еще более: в безумии моем я молился не на
лики святых угоднйков... Анастасья!.. я видел одну тебя!
253
Так я прогневил господа и должен сносить без ропота
горькую мою участь; но ты молилась, Анастасья, в гла-
зах твоих, устремленных на святые иконы, сияла благо-
дать божия.., я видел ясно: никакие земные помыслы не
омрачали души твоей... тебя не тяготит ужасный грех по-
руганной святыни!.. За что ж господь наказал нас обоих?
— Не греши, Юрий Дмитрич! К чему этот безрассуд-
ный ропот? Всевышний посетил нас скорбию, мы оба си-
роты; по разве оп до конца нас покинул? И должны ли
мы искушать его милосердие в ту самую минуту, когда
он, сжалясь пад нами, соединил нас навеки?
— Навеки! — повторил вполголоса Юрий. — Ах, Апа-
стасья!..
— Да, мой милый, мой сердечный друг! Одна смерть
может разлучить нас... Дай мне свою руку, радость дней
моих, ненаглядный мой!.. Не правда ли, ты никогда пе
покинешь твоей Анастасии... никогда?.. Чувствуешь ли
ты, — продолжала опа голосом, исполненным неизъясни-
мой нежности, прижимая руку Юрия к груди своей, —
чувствуешь ли, как бьется мое сердце?.. Оно живет то-
бою! И если когда-нибудь ты перестанешь любить меня...
— Никогда! Никогда! — прошептал Юрий, покрывая
пламенными поцелуями ее трепещущую руку.
— Бесценный мой!.. Избавитель мой!.. О, как снова
мне жизнь становится мила!.. Опа твой дар, мой возлюб-
ленный! Опа вся принадлежит тебе!.. Ах! повтори еще
раз, что ты меня любишь!
— Более всего на свете! — вскричал Милославский,
забыв на минуту весь ужас своего положения.
— И ты можешь роптать на промысл божий?.. И я
смею называть себя сиротою, когда ты супруг мой?..
Как пробужденный от глубокого спа, Юрий вздрогпул.
— Твой супруг... — повторил он, отдернув с ужасом
свою руку.
— Что с тобою, мой милый друг? — спросила робким
голосом Анастасья.
Юрий не отвечал ни слова.
— Ты молчишь?.. — продолжала она. — Ах! Говори,
Юрий Дмитрич, скажи, чем могла я прогневить тебя?
— Анастасья, — отвечал, наконец, Милославский, —
я пе ропщу... я покоряюсь воле всевышнего; по мы не-
счастливы, мой друг, очень несчастливы!
— Нет, пока ты называешь меня своей супругою...
пока я принадлежу тебе...
— Но знаешь ли ты, сирота злополучная?.. Так! к
254
чему откладывать!., для чего томить тебя медленной
смертью!.. Анастасья!.. я не супруг твой!
— Ты не супруг мой?.. Но пе ты ли сейчас обошел со
мною налой церковный?.. Не с тобою ли я поменялась
этим перстнем?..
— Чтоб спасти тебя, я должен был это сделать; но я
не могу быть ничьим супругом.
— Не можешь?
Да, Анастасья! Вчера, над гробом преподобного
Сергия, я клялся оставить свет и произнес обет: по окон-
чании брани возложить па себя одежду инока.
— Милосердный боже!.. Так для чего ж, жестокий, ты
пе дал мне умереть?.
— Выслушай меня, Анастасья, и не осуждай меня!
Юрий стал рассказывать, как он любил ее, не зная, кто
опа, как несчастный случай открыл ему, что его незна-
комка — дочь боярина Кручины; как он, потеряв всю на-
дежду быть ее супругом и связанный присягою, которая
препятствовала ему восстать противу врагов отечества,
решился отказаться от света; как произнес обет иноче-
ства и, повинуясь воле своего наставника, Авраамия Пали-
цына, отправился из Троицкой лавры сражаться под сте-
нами Москвы за веру православную; наконец, каким
образом он попал в село Кудипово и для чего должен был
назвать ее своей супругою. Анастасья с необыкновенной
твердостью выслушала весь рассказ его; но когда он кон-
чил, опа завернулась в свою фату, зарыдала, и горькие
слезы рекой полились из глаз ее. Юрий молча продол-
жал ехать подле нее; несколько раз он хотел возобновить
разговор, но слова замирали на устах его; и что мог бы
он сказать в утешение несчастной, горькой сироте?
Вдали мелькнул огонек; Темрюк остановил свою ло-
шадь и, обращаясь к Юрию, сказал:
— Видишь, боярин. Вон там, за этими деревьями?..
Это Хотьков монастырь. Чай, теперь вы и без проводника
доедете; дорога прямая; а мне пора и отдохнуть. Вот
другие сутки, как я глаз пе сводил.
Юрий отпустил своего провожатого, и через четверть
часа паши путешественники доехали до монастырских во-
рот. Не скоро достучались они привратника; наконец
калитка отворилась, и монастырский слуга, протирая за-
спанные глаза, спросил сердитым голосом:
— Кто тут?.. Что за полуночники такие?.. — но, узнав
А Настасью, вскрикнул от радости и побежал доложить
о ней игуменье. Путешественники сошли с лошадей. Ана-
255
стасья молчала, Юрий также; но, когда через несколько
минут ворота отворились и надобно было расставаться,
вся твердость их исчезла. Анастасья, рыдая, упала на
грудь Милославского.
— Прости, мой избавитель, — говорила она, всхлипы-
вая, — прости навсегда!
— Навсегда!.. Нет, Анастасья! — вскрикнул Юрий,
заключив ее в свои объятия, — когда мы оба проснемся
от тяжкого земного сна для жизни бесконечной, тогда мы
увидимся опять с тобою!.. И там, где пет ни плача, пи воз-
дыханий, там — о милый друг — я снова назову тебя
моей супругою!
Анастасья вырвалась из его объятий. Тяжелые ворота
заскрипели, застучал железный запор, привратник захлоп-
нул калитку, и Юрий, вскочив на коня, помчался вихрем
от стен обители, в которой, как в безмолвной могиле, оп
похоронил навсегда все земное свое счастье.
Оставим па несколько времени Юрия, который спешил
в крови врагов или в своей собственной утопить мучи-
тельную тоску свою, и перенесемся в хижину, где, осы-
панный проклятиями, заклейменный позорным именем
предателя, некогда сильный и знаменитый боярин, но те-
перь покинутый целым миром, бесприютный страдалец
боролся со смертию. До половины вросшая в землю, осве-
щенная одним восковым огарком, который теплился перед
иконами, лачужка полесовщика была в эту минуту по-
следним земным жилищем богатого боярипа Кручины,
привыкшего жить с царскою пышностью. Несколько сно-
пов соломы, брошенных на скамью, заменяли роскошное
пуховое ложе, а вместо толпы покорных рабов един бед-
ный, покрытый изорванным рубищем нищий сидел у его
изголовья. Испустя тяжелый вздох, умирающий очнулся
от своего беспамятства и открыл глаза; несколько минут
его тусклые, безжизненные взоры оставались неподвиж-
ными; наконец мало-помалу он стал различать окружав-
шие его предметы. С большим усилием он поднял руку и
молча поднес ее к запекшимся кровию устам своим. Ни-
щий подал ему ковш с водою, и боярин, утолив свою
жажду, промолвил невнятным голосом:
— Где я?
— В избе, у доброго человека, — отвечал нищий.
— Кто говорит со мною?
— Это я, Федорыч, Митя.
— Где мои слуги?
256
— Твои слуги!.. Бедняжка!.. Ты всех их отпустил па
волю, Федорыч!
— Где дочь моя?
— Как?.. Так и опа, сердечная, была с тобою?.. Голу-
бушка моя!.. Ну, Федорыч, пришла беда — растворяй
ворота!
— Ах! Я начинаю вспоминать... убийцы!., кровь!..
Так... они умертвили ее!.. Злодеи... А я жив еще!.. За-
чем?.. Для чего?
— Как зачем, Федорыч?.. Подумай-ка хорошенько.
Ведь благочестивую дочь твою врасплох бы не застали:
опа всегда, как чистая голубица, готова была принять
жениха своего. Л чтоб ты стал делать, горемычный, если
бы господь не умилосердился над тобою и пе дал тебе
времени принарядиться да раззнакомиться с твоими прия-
телями? Огляпись-ка, Федорыч, посмотри, сколько их
стоит за тобою — и гордость, и злость, и неправда, и
убийство, и всякое нечестие... Эй, Федорыч! Не губи себя,
голубчик! Отрекись от этих друзей, пе бери их с собою!
Ведь двери-то на небеса небольшие — с такой оравой ту-
да пе пролезешь!
Бледные щеки Шалопского вспыхнули; казалось, все
силы его возвратились: он приподнялся до половины и,
устремив дикий взор на Митю, сказал твердым голосом:
— О чем ты говоришь, юродивый? Чего ты от меня
хочешь?.. Покаяния?.. Нет!.. Поздно!.. Если все правда,
чему я верил в ребячестве, то приговор мой давно уже
произнесен!
— И, Федорыч, Федорыч! Кто это тебе сказал?
— Да, если из двух дорог я выбрал одну и шел по пей
всю жизнь мою, то могу ли перед смертью возвратиться
опять па перепутье?
— Можешь ли? — перервал Митя, и глаза его забли-
стали необыкновенным огнем, и кроткое величие правед-
ника изобразилось на челе его, выражавшем до того одно
простодушие и смирение. — Можешь ли? — повторил он
вдохновенным голосом. — Ничтожное, бренное создание!
Тебе ли полагать пределы милосердию божию? Тебе ли
измерять неизмеримую любовь творца к его созданию?..
Так с юности твоей преданный лукавству и нечестию,
упитанный неповинной кровию, ты шел путем беззакония,
дела твои вопиют на небеса; по хуже ли ты разбойника,
который, умирая, сказал: «Помяни мя, господи! егда при-
идеши во царствии твоем!» И едва слова сии излетели из
уст убийцы — и уже имя его было начертано на пебеси!
17 Стояти заодно
257
Едва, омытая кровию спасителя, душа его воспарила в
горние селения — и уже навстречу ей спешил сам иску-
питель! О боярин! возведи скорбящий взор к отцу наше-
му, пожелай только быть вместе с ним, и он уже с тобою,
и он уже в душе твоей!..
Как истомленный жаждою в знойный день усталый
путник глотает с жадностию каждую каплю пролившего
па главу его благотворного дождя, так слушал умираю-
щий исполненные христианской любви слова своего уте-
шителя. Закоснелое в преступлениях сердце боярина Кру-
чипы забилось раскаянием; с каждым новым словом юро-
дивого изменялся вид его, и наконец на бледном, полу-
мертвом лице изобразилась последняя ужасная борьба
порока, ожесточения и сильных страстей — с душою, про-
никнутою первым лучом небесной благодати.
— Как, — сказал он после продолжительного молча-
ния, — ты, которого я выгпал с позором из дома своего...
над кем ругался, кого осыпал проклятиями... кто должен
меня ненавидеть... желать моей вечной погибели...
— Твоей погибели!.. Ах! ты не знаешь... ты пе вкусил
еще всей сладости любви христианской, боярин... Твоей
погибели!.. Пусть господь возьмет остаток дней моих за
одно мгновение твоего душевного покаяния! Но что я го-
ворю... бессмысленный! Нужна ли эта ничтожная жертва,
дабы подвигнуть к милосердию того, кто есть беспредель-
ная любовь... которая наполняет уже твою душу, боярин?..
Так я вижу благодать всевышнего в твоих потухающих
взорах!.. Ты плачешь?.. Плачь, боярин, плачь! Эти слезы...
О! приветствуй сих посланников небесных!..
Кто может описать чувство умирающего грешника,
когда перст божий коснулся души его? Он видел всю
мерзость прошедших дел своих, возгнушался самим со-
бою, ненавидел себя; по не отчаяние, а надежда и любовь
наполняли его душу.
— Милосердый боже! — воскликнул он, проливая
источники слез. — Для чего я не могу продлить моей по-
зорной жизни?.. Для чего в болезнях, страданиях, покры-
тый язвами, от всех отверженный, всеми презираемый,
я пе могу изгладить продолжительным покаянием хотя
сотую часть моих тяжких беззаконий!..
— Их пет уже, боярин, — сказал с восторгом Митя, —
твои слезы смыли их... первые слезы кающегося греш-
ника... О! какое веселие, какое торжество готовится на
небесах, когда я, окаянный, недостойный грешник, скры-
258
вающий гордость и тщету даже под сим бедным рубищем,
пе нахожу слов для изъяснения моей радости!
Ослабевши от сильного душевного потрясения, боярин
Кручина опустился на свое ложе; предвестница близкой
смерти, лихорадочная дрожь пробежала по всем его
членам...
— Митя, Митя! — сказал оп прерывающимся голо-
сом. — Конец мой близок... я изнемогаю!.. Если дочь моя
не погибла, сыщи ее... отнеси ей мое грешное благослове-
ние... Я чувствую, светильник жизни моей угасает... Ах,
если б я мог, как православный, умереть смертью хри-
стианина!.. Если б господь сподобил меня... Нет, пет!..
Достоин ли убийца и злодей прикоснуться нечистыми
устами... О, ангел-утешитель мой! Митя!., молись о каю-
щемся грешнике!
Вдруг кто-то постучался у окна.
— Кто тут? — спросил Митя.
— Священник из села Никольского, — отвечал незна-
комый голос.
— Священник! — вскричал юродивый.
— Да, добрый человек! Я еду с требою к умираю-
щему, да заплутался; пе выведешь ли меня па большую
дорогу?
— Слышишь ли, Тимофей Федорович? Сомневайся
еще в милосердии божием! Войди, батюшка, здесь также
есть умирающий.
— Митя! — вскричал Кручина. — Приподыми меня!
пособи мне встать... Нет!., оставь меня... я чувствую в себе
довольно силы...
Боярин приподнялся, лицо его покрылось живым ру-
мянцем, ого жадные взоры, устремленные на дверь хи-
жины, горели нетерпением... Священник вошел, и чрез
несколько минут на оживившемся лице примиренного с
небесами изобразилось кроткое веселие и спокойствие
праведника: господь допустил его произнести молитву:
«Днесь, сыне божий, причастника мя приими!» Он соеди-
нился с своим искупителем; и когда глаза его закрылись
навеки, Митя, почтив прах его последним целованием,
сказал тихим голосом:
— Прости, Тимофей Федорович, веселись в горних
селениях, избранный для прославления неизреченного ми-
лосердия божия! Ты жил как злодей и кончил жизнь как
праведник... Блаженна часть твоя: над тобой совершилась
великая тайна искупления!..
17*
259
VIII
В первый день решительной битвы русских с гетманом
Хоткевичем, то есть 22 августа 1612 года, около полудня,
в бывшей Стрелецкой слободе, где ныне Замоскворечье,
близ самого Крымского брода, стояли дружины князя
Трубецкого, составленные по большей части из буйных
казаков, пришедших к Москве не для защиты отечества,
по для грабежа и добычи. С первого взгляда па эти раз-
бросанные без всякого порядка по берегу Москвы-реки
толпы пеших и конпых ратников можно было догадаться,
что дух мятежа и своевольства царствовал в рядах сего
необузданного и едва знающего подчиненность войска.
Во многих местах раздавались песни и громкие воскли-
цания; и даже шагах в двадцати от ставки главного свое-
го воеводы, князя Трубецкого, человек пятьдесят казаков,
расположись покойно вокруг пылающего костра и попи-
вая вкруговую, шумели и кричали во все горло, осыпая ру-
гательствами нижегородское ополчение, пришедшее с кня-
зем Пожарским. При появлении старшин никто не тро-
гался с места: ни один казак не приподымал своей шапки,
и даже нередко грубые насмешки и обидные прозвания
раздавались вслед за проходящими начальниками, которых
равнодушие доказывало, что они давно уже привыкли к
такому своевольству. В некотором расстоянии от этого
войска стояли особо человек пятьсот всадников, в числе
которых заметны были также казаки; но порядок и ти-
шина, ими наблюдаемая, и приметное уважение к стар-
шинам, которые находились при своих местах в беспре-
станной готовности к сражению, — все удостоверяло, что
этот небольшой отряд не принадлежал к войску князя
Трубецкого. Впереди, па небольшом земляном возвыше-
нии, с которого можно было следовать взором за изгибами
Москвы-реки, обтекающей Воробьевы горы, стоял началь-
ник этой отдельной дружины. Казалось, все внимание его
было обращено к стороне Ново-Девичьего монастыря, во-
круг которого и по всему пространству Лужников рассы-
паны были палатки и шатры многочисленной ра-
ти польской. Шагах в десяти позади его разговарива-
ли вполголоса давнишние знакомцы наши: Кирша и
Алексей. Первый смотрел тоже с большим вниманием
в ту сторону, где расположено было неприятельское
войско.
— Ну что, — спросил Алексей, — выходят ли они из
лагеря?
260
— Кажется, нет, — отвечал Кирша. — Видно, еще
князь Пожарский не двинулся от Арбатских ворот.
— А скажи, пожалуйста, любезный, пе знаешь ли, за-
чем он прислал вас сюда с моим господином?
— Князь Трубецкой просил у него подмоги, чтоб уда-
рить в поляков, когда начнется сражение.
— Да разве у пего мало войска? Посмотри-ка, види-
мо-невидимо! Одних казаков почитай столько же, сколько
пас всех у князя Пожарского — и пеших и конных.
— Эх, брат Алексей, и много, да черт ли в них! Вишь,
какая вольница! Мы с часу на час ждем драки, а они
себе и в ус не дуют! Дал бы этим озорникам в воеводы
пана Лисовского, так он бы их повернул по-своему; у
него, бывало, расправа короткая: ладно так ладно, а не
так, так пулю в лоб!.. Эва! Слышишь, как покрикивают...
подле самого шатра княжеского, как будто б им черт не
брат! Небось у Лисовского не стали б этак горланить. Бы-
вало, как закрутит усы да гаркнет, так во всем лагере
услышишь, как муха пролетит... Постой-ка, брат... постой!
Никак поляки зашевелились... Чу! Пушка... другая!.. По-
шла потеха!
Вся окрестность дрогнула. Со стороны Арбатских во-
рот, как отдаленный гром, пронесся глухой рокот по воз-
духу: двинулись пехотные дружины нижегородские, про-
мчалась конница, бой закипел, и через несколько минут
вся окружность Ново-Девичьего монастыря покрылась гу-
стыми облаками дыма.
— Эх! Если б поскорей дошла до нас очередь, —
вскричал Кирша, — так руки и зудят!..
— Эка трескотня!.. — сказал Алексей. — Ух! Как
грянули из пушек!.. Да это никак с нашей стороны?
— С нашей, с нашей!.. — перервал Кирша. — Вот
так!.. Знатно, ребята, знатно! Катай их, еретиков!
Весь отряд под начальством Милославского, которого,
вероятно, читатели наши узнали уже в начальнике от-
дельного отряда, горел нетерпением вступить в бой с не-
приятелем; но в дружинах князя Трубецкого не заметно
было никакого движения. Он сам не показывался из своей
ставки; и хотя сражение на Девичьем поле продолжалось
уже более двух часов и ежеминутно становилось жарче, но
во всем войске князя Трубецкого не приметно было ника-
ких приготовлений к бою; все оставалось по-прежнему:
одни отдыхали, другие веселились, и только несколько
сот казаков, взобравшись из одного любопытства на кров-
ли домов, смотрели, как на потешное зрелище, на крово-
261
пролитный и отчаянный бой, от последствий которого за-
висела участь не только Москвы, но, может быть, и всего
царства Русского.
Едва скрывая свое негодование, Кирша подошел к од-
ной толпе, которая стояла далее других от шатра главно-
го воеводы.
— Что, товарищи, — сказал он, — не пора ли и вам
взнуздать коней?
— Зачем? — спросил один казак.
— Как зачем? Чай, нашим становится жутко; вот уж
часа три, как они бьются с поляками.
— Так что ж?.. На здоровье! Пусть себе забавляют-
ся! — перервал другой казак. — Богаты пришли из Яро-
славля, отстоятся и сами от гетмана!
— Спесивы больно, — подхватил один урядник, — не
пошли к нам в таборы, так пусть теперь одни и справля-
ются с ляхами!
— Они пе хотели с нами знаться, — примолвил пер-
вый казак, — так и мы их знать не хотим. Ну-ка, Тереш-
ка, запевай плясовую!
Полупьяный казак затянул песню, и вся толпа гарк-
нула вслед за ним хором.
Милославский подошел к ставке князя Трубецкого.
— Пе пора ли нам? — сказал он казацкому старшине,
который стоял у дверей шатра.
— Как придет время, так вам прикажут, — отвечал
хладнокровно старшина.
— Нельзя ли мне поговорить с князем Димитрием Ти-
мофеевичем?
— Нет, он никого не велел к себе пускать.
Вдруг подскакал к шатру покрытый пылью и окровав-
ленный всадник; спрыгнув с коня, он спросил торопливо:
— Где князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой?
— Па что тебе? — спросил старшина.
— Я прислан от князя Пожарского. Поляки начинают
нас одолевать.
— Неужто в самом деле? — перервал с насмешливой
улыбкою старшина.
— К ним прибывает беспрестанно свежее войско, а
мы все одни; и если б князь Димитрий Михайлович не
приказал всем конным спешиться, то нас давно бы сбили
с поля. Оп просит подмоги.
— И, полно, брат, одни отгрызетесь! Да постой, ку-
да ты?
— К вашему воеводе.
262
— Не велено пускать. С богом, убирайся-ка откуда
приехал!
— Что же мне сказать князю Димитрию Михайловичу?
— Что мы желаем ему справиться с поляками, а сами
будем драться тогда, когда до пас дойдет очередь.
— Нет, — вскричал Милославский, — это уже превос-
ходит все терпение! Если вы не боитесь бога и хотите из
личной вражды и злобы губить наше отечество, то я с мо-
ей дружиною не останусь здесь.
— Потише, молодец, не горячись! Ты здесь не стар-
ший воевода. И как бы ты смел без приказа князя Димит-
рия Тимофеевича идти па бой?
— А вот увидишь! — сказал Милославский, подходя
к своему отряду.
— На коня, товарищи!
— Именем главного воеводы, князя Трубецкого, при-
казываю тебе не трогаться с места!.. — сказал старшина,
подбежав к Юрию, который садился на лошадь.
— Я служу не ему, а отечеству! — отвечал Юрий, вы-
езжая вперед.
— Стойте, — вскричал старшина, — а не то я велю
остановить вас силою!
— Попытайся, — сказал Юрий, взглянув с презре-
нием па старшину. —Живей, ребята, — продолжал он, —
сабли-вон!.. с богом!., вперед!..
В полминуты отряд Милославского переправился че-
рез Москву-реку и при громких восклицаниях: «Умрем за
вору православную п святую Русь!» — помчался на место
сражения.
Из всей дружины Милославского остался па другой
стороне реки один только казак, и читатели едва ли отга-
дают, что этот предатель был наш старинный знакомец
Кирша. Но честный и храбрый запорожец не для измены
отстал от своих. Он заметил, что решительный поступок
Милославского сильно подействовал на многих казаков из
войска князя Трубецкого; некоторые даже вслух крича-
ли, что стыдно пред людьми и грешно перед богом выда-
вать своих единоверцев. Четверо атаманов казацких: Фи-
лат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов и
Марко Козлов, казалось, более других досадовали на свое
бездействие, и когда Кирша подошел к ним, то Афанасий
Коломна сказал ему с негодованием:
— Не совестно ли тебе отставать от своих?
— Нет, господа старшины... — отвечал Кирша, — мне
совестно, да только не за себя, а за вас.
263
— Ну тебе ли говорить! — вскричал Козлов. — Бег-
лец... Покинул своих товарищей!..
— Да я и других казаков уговаривал здесь остаться.
Как нам глаза показать перед войском князя Пожарско-
го? Ведь мы такие же казаки, как вы, так не радостно бу-
дет слушать, как православные станут при нас всех каза-
ков называть изменниками.
— Изменниками! — вскричал Дружина Романов.
— А как же, — продолжал Кирша, — разве мы не из-
менники? Наши братья, такие же русские, как мы, льют
кровь свою, а мы здесь стоим поджавши руки... По мне
уж честнее быть заодно с ляхами! а то что мы? ни то ни
се — хуже баб! Те хоть бога молят за своих, а мы что? Эх,
товарищи, видит бог, мы этого сраму век не переживем!
— А что вы думаете, ведь он правду говорит, ребя-
та! — сказал Межаков. — Где слыхано выдавать своих!
— Вся беда оттого, что наши воеводы повздорили
между собою, — прибавил Дружина Романов.
— Да пусть их ссорятся, — закричал Марко Коз-
лов, — нам какое до этого дело? Кто как хочет, а я с мо-
им полком иду. Гей, батуринские, на коня!
— И мы также идем! — вскричали Коломна, Межа-
ков и Романов.
Казаки столпились вокруг своих начальников; но боль-
шая часть из них явпо показывала свою ненависть к ни-
жегородцам, и многие решительно объявляли, что не ста-
нут драться с гетманом. Атаманы, готовые идти на по-
мощь к князю Пожарскому, начинали уже колебаться,
как вдруг один из казаков, который с кровли высокой из-
бы смотрел на сражение, закричал:
— Ай да нижегородцы!.. Попятилп ляхов!.. Глядите-
ка! Поляки бегут.
— Бегут... — вскричал Кирша. — Так вам и делать
нечего. Прощайте, ребята, я один поеду. Ну, знатная же
будет пожива нижегородцам! Говорят, в польском стапе
золота и серебра хоть возами вози!
— Что ж мы зеваем, ребята? — заговорили меж собой
казаки. — На коней!..
— На коней! — повторили тысячи голосов.
— Живей, добрые молодцы! Живей! Садись! — закри-
чали атаманы.
Из ставки начальника прибежал было с приказаниями
завоеводчик *; по атаманы отвечали в один голос:
* Звание, равное нынешнему генерал-адъютанту. (Примеч.
авт.)
264
«Не слушаемся! Идем помогать нижегородцам! Ради не-
любви вашей Московскому государству и ратным людям
пагуба становится». И, не слушая угроз присланного чи-
новника, переправились с своими казаками за Москву-ре-
ку и поскакали в провожании Кирши на Девичье поле,
где несколько уже минут кровопролитный бой кипел
сильнее прежнего.
Между тем отряд Юрия, проехав берегом Москвы-ре-
ки, ударил сбоку на неприятеля, который начинал уже
быстро подвигаться вперед, несмотря на отчаянное сопро-
тивление князя Пожарского. Как ангел-истребитель, ле-
тел перед своим отрядом Юрий Милославский; в несколь-
ко минут он смял, втоптал в реку, рассеял совершенно
первый конный полк, который встретил его дружину поза-
ди Ново-Девичьего монастыря: пролить всю кровь за оте-
чество, пе выйти живому из сражения — вот все, чего же-
лал этот несчастный юноша. Врываясь, как бурный поток,
в самые густые толпы польских гусар, он бросался на их
мечи, устилал свой путь мертвыми телами и, невидимо
хранимый десницею всевышнего, оставался невредим. От-
борная его дружина, почти вся составленная из стрельцов
московских, пе уступала ему в мужестве. Опрокинув еще
несколько пехотных региментов, они врезались в самую
средину сторожевых полков неприятельских. От орлино-
го взора князя Пожарского не укрылось замешательство,
в какое приведены были поляки от этого неожиданного
нападения; он двинул вперед все войско... Поляки дрог-
нули, побежали; но, соединясь с сторожевыми полками
своими, возобновили снова сражение на самом берегу Мо-
сквы-реки. Положение отряда Милославского, из которого
пе оставалось уже и третьей доли, .становилось час от часу
опаснее: окруженный со всех сторон, стиснутый между
многочисленных полков неприятельских, он продолжал
биться с ожесточением; несколько раз пробивался грудью
вперед; наконец, свежая, еще не бывшая в деле неприя-
тельская конница втеснилась в сжатые ряды этой горсти
бесстрашных воинов, разорвала их, — и каждый стрелец
должен был драться поодиночке с неприятелем, в десять
раз его сильнейшим. Этот неравный бой не мог продол-
жаться долго. В ту самую минуту как Милославский, под-
ле которого бились с отчаянием Алексей и человек пять
стрельцов, упал без чувств от сильного сабельного уда-
ра, раздался дикий крик казаков, которые, под командою
атаманов, подоспели наконец на помощь к Пожарскому.
В одно мгновение опрокинутые поляки рассыпались по
266
полю, и Кирша, с сотнею удалых наездников, гоня перед
собой бегущего неприятеля, очутился подле того места,
где, плавая в крови своей и окруженный трупами врагов,
лежал без чувств Юрий Милославский. Запорожец со-
скочил с коня, при помощи Алексея положил Юрия на
лошадь, вывез из тесноты и, доехав до Арбатских ворот,
внес в один мещанский дом, который менее других по-
казался ему разоренным. Оставив с ним Алексея, Кирша
возвратился на поле сражения; но оно было уже совсем
очищено от неприятеля. Пришедшие на помощь казаки
князя Трубецкого решили участь этого дня: их неожи-
данное нападение расстроило поляков, и гетман Хотке-
вич, отступя в беспорядке за Москву-реку, остановился
у Поклонной горы.
Несмотря на претерпенное неприятелем поражение,
он успел ночью на 23-е число, при помощи изменника
Григория Орлова провести в Кремль шестьсот человек
гайдуков. Усиленный этим отрядом, крепостной гарни-
зон сделал чем свет вылазку и взял за Москвой-рекой
небольшой окоп близ церкви св. Георгия. Желая вос-
пользоваться этой удачею, гетман Хоткевич, зайдя со
стороны Донского монастыря, напал на конницу князя
Трубецкого, которая, не выдержав первого натиска, дала
хребет и смешала в бегстве своем конные полки князя
Пожарского. Пехотные дружины нижегородские остано-
вили однакоже стремление неприятеля; упорный бой
продолжался до шестого часа пополудни. Тщетно Пожар-
ский требовал помощи от князя Трубецкого: он отступил
в свои укрепленные таборы близ Крымского брода, пе
принимал никакого участия в сражении, и нижегород-
ское ополчение должно было выдерживать одно весь на-
тиск многочисленного неприятеля. Наконец, непреодо-
лимое мужество этих верных сынов России восторжество-
вало над множеством врагов: гетман принужден был от-
ступить. Казаки Трубецкого, увидя бегущего неприятеля,
присоединились было сначала к ополчению князя По-
жарского; но в то самое время, когда решительная по-
беда готова была уже увенчать усилия русского войска,
казаки снова отступили и, осыпая ругательствами ниже-
городцев, побежали назад в свой укрепленный лагерь.
Это предательство изменило совершенно вид сражения:
поляки ободрились, русские дрогнули, и князь Пожар-
ский, гнавший уже неприятеля, увидел с ужасом, что
войско его, утомленное беспрерывным боем и расстроен-
ное изменою казаков, едва удерживало за собою поле
267
сражения. Предвестники победы, радостные крики раз-
давались в рядах вражеских; отчаяние и робость изобра-
жались на усталых лицах воинов нижегородских... Ги-
бель войска русского, а вместе с сим и иадение России
казались уже неизбежными. В эту решительную минуту,
вдохновенный свыше, знаменитый Авраамий Палицын при-
бежал в стан казаков князя Трубецкого, умоляя их со
слезами подать помощь погибающим братьям. Исполнен-
ные пламенной любви к отечеству слова его потрясли,
наконец, закоснелые в буйстве и нечестии сердца этих
грубых воинов. Обещая одним нетленную награду на
небесах, предлагая другим всю казну монастырскую, он
заклинал всех именем божиим не выдавать отечества и
спешить на помощь к князю Пожарскому. Увлеченные
сильным чувством и неизъяснимым красноречием этого
бессмертного сгарца, все казаки восстали, двинулись впе-
ред и, повторяя имя святого Сергия, грудью ударили на
поляков. В то же время гражданин Минин, с тремя от-
борными дворянскими дружинами, обойдя в тыл сильно-
му неприятельскому отряду, расположенному за Мо-
сквой-рекою, истребил его совершенно. Смятение и, на-
конец, бегство неприятеля сделалось всеобщим. Укреп-
ленный лагерь, артиллерия, весь обоз достались победи-
телям, и гетман Хоткевич, потеряв почти половину сво-
его войска, па другой день поутру, то есть 25-го числа ав-
густа, бежал со стыдом от Москвы.
Оставшиеся поляки заперлись в Кремле и вскоре по
взятии нашими войсками Китай-города, окруженные со
всех сторон, должны бы были сдаться, если б несогласия
между главными начальниками и явная нелюбовь одного
войска к другому не мешали осаждающим действовать
общими силами. Уже близко двух месяцев продолжалась
осада Кремля; наконец, поляки, изнуренные голодом и
доведенные, по словам летописцев, до ужасной необхо-
димости пожирать друг друга, — решились сдаться воен-
нопленными.
Но нам пора уже возвратиться к герою нашей пове-
сти. По взятии Китай-города и окружающих его предме-
стий раненый Милославский переехал, по приглашению
князя Пожарского, в собственный дом его, на Лубянку *.
Юрий начинал уже оправляться, но он чувствовал себя
столь слабым, что не смел еще выходить из дому. В пылу
* Дом князя Пожарского находился против церкви Введения
божией матери, на том самом месте, где ныне дом 3-й гимназии.
(Примеч. авт.)
2G8
сражения и потом во время тяжкой болезни он, каза-
лось, забыл о своем положении; но когда телесная бо-
лезнь его миновалась, то сердечный недуг с новой си-
лою овладел его душою. Иногда посещал его князь По-
жарский, изредка Авраамий Палицын и князь Черкас-
ский; но безотлучно находились при нем добрый его слу-
житель и верный Кирша, которому удавалось иногда ве-
селыми своими рассказами рассеивать на несколько ми-
нут мрачные мысли и глубокое уныние, овладевшие ду-
шою несчастного юноши.
Одним вечером Кирша, войдя поспешно в комнату
больного, закричал:
— Добрые вести, Юрий Дмитрич, добрые вести!
— Какие вести? — спросил Милославский.
— Завтра мы будем петь благодарственный молебен
в Успенском соборе.
— Поэтому поляки сдаются?
— Видно, что так. А надобно им честь отдать: по-
стояли за себя! Кабы им было что перекусить, не стали
бы просить милости, да голодом-то мы их доехали!
— И ты точно знаешь, что мы завтра входим
в Кремль?
— Говорят так. Поляки, как слышно, просят только
о том, чтобы им сдаться нашему воеводе, князю Пожар-
скому, а не другому кому. Видно, и они уж знают, каковы
казаки Трубецкого. Посмотрел бы ты, Юрий Дмитрич,
когда выпустили из Кремля на нашу сторону боярских
жен, которые были в полону у поляков, какой бунт под-
няли эти разбойники! И как ты думаешь, за что?.. За то,
что им не дали грабить русских боярынь!.. Хороши за-
щитники отечества! По вот никак отец Авраамий идет
тебя навестить... Так и есть! Он лучше тебе расскажет обо
всем, боярин.
Авраамий Палицын вошел к Юрию и, благословя его,
спросил, как он себя чувствует.
— Все так же, — отвечал Милославский.
— Все так же? — сказал старец, покачав с неудоволь-
ствием головою. — Кажется, давно бы пора тебе опра-
виться. Жаль, Юрий Дмитрич, если ты еще так слаб, что
не можешь сидеть на коне: мы завтра входим в Кремль.
— Я уж слышал об этом, отец Авраамий, и решился
во что б ни стало войти в Кремль с вами.
— Но если твое здоровье требует...
— Нет, эта радостная весть оживила меня, и я начинаю
чувствовать в себе довольно силы...
269
— Итак, завтра чем свет...
— Ты увидишь меня на коне, перед моим отрядом,
отец Авраамий.
— Прощай, Юрий Дмитрич! Я зашел только прове-
дать тебя и не могу долго с тобой оставаться. Завтрашний
день мне бы надобно ехать верст за пятьдесят для испол-
нения одной священной обязанности; но так как мы вхо-
дим в Кремль, то мне нельзя отлучиться из Москвы, и
я хочу послать сейчас гонца для уведомления, что обряд,
при котором присутствие мое необходимо, не может быть
совершен завтра. Послезавтра я буду свободен и успею
еще исполнить то, чего от меня требуют, — примолвил
Авраамий, вздохнув от глубины души. — Прощай, сын
мой! — продолжал он. — Да укрепит господь твои силы
и да спидет на главу твою его животворящая благодать!
IX
Наконец, наступило 22-е число октября 1612 года, день
достопамятный и незабвенный в летописях нашего отече-
ства. Вместе с восходом солнечным поляки вышли двумя
толпами из Кремля. Эти несчастные, изнуренные голодом
походили более на мертвецов, чем на живых людей. Одна
половина гарнизона, находившаяся под командою пана
Будили, вышла на сторону князя Пожарского и встречена
была но ожесточенным неприятелем, по человеколюбивым
войском, которое поспешило накормить и успокоить, как
братьев, тех самых людей, коих накануне называли своими
врагами. Совсем другая участь постигла остальную часть
гарнизона, вышедшую под начальством пана Струса на
сторону кпязя Трубецкого: буйные казаки, для которых
не было ничего святого, перерезали большую часть плен-
ных поляков и ограбили остальных. Это нарушение всех
прав народных было, так сказать, предвестником тех гра-
бежей, убийств и пожаров, которыми по окончании брани
ознаменовали след свой неистовые казаки, рассеясь, как
стая хищных зверей, по всей России.
По выходе неприятеля из Кремля войско князя Пожар-
ского, предшествуемое архимандритом Дионисием, Авра-
амием Палицыным и многочисленным духовенством, всту-
пило Спасскими воротами во внутренность этого древнего
жилища православных царей русских. Впереди всей рати
понизовской ехал верховный вождь, князь Дмитрий Ми-
хайлович Пожарский: на величественном и вместе крот-
ком челе сего знаменитого мужа и в его небесно-голубых
270
очах, устремленных па святые соборные храмы, сияла не-
изъяснимая радость; по правую его руку на лихом закубан-
ском коне гарцевал удалой князь Дмитрий Мамстрюкович
Черкасский; с левой стороны ехали: князь Дмитрий Пет-
рович Пожарский-Лопата, боярин Мансуров, Образцов,
гражданин Минин, Милославский и прочие начальники.
Арсений, епископ Галасунский, с иконою Владимирской
божией матери, встретил победителя у самых Спасских во-
рот. Вслед за войском хлынули в Кремль бесчисленные
толпы народа; раздался громкий благовест; нижегородское
ополчение построилось вокруг царских чертогов; духовен-
ство, начальники, именитые граждане взошли в Успенский
собор, и русское: «Тебе бога хвалим!» — оглася своды
церковные, раздалось, наконец, в степах свящепного
Кремля, столь долго служившего вертепом разбойничьим
для врагов иноплеменных и для предателей собственной
своей родины.
Выходя из Успенского собора, Милославский повстре-
чался с Мининым.
— Ну, вот видишь, боярин, — сказал знаменитый
гражданин нижегородский, — я не пророк, а предсказание
мое сбылось. Сердце в нас вещун, Юрий Дмитрич! Проща-
ясь с тобою в Нижнем, я головой бы моей поручился, что
увижу тебя опять на поле ратном против общего врага на-
шего, и не в монашеской рясе, а с мечом в руках. Когда
ты прибыл к нам в стан, то я напоминал тебе об этом, да
ты что-то мне отвечал так чудно, боярин, что я вовсе не
понял твоих речей.
— Что ж я отвечал тебе, Козьма Мипич?
— Как теперь помню, ты сказал мне, что мое пророче-
ство сбылось только вполовину.
— И говорил истинную правду.
— Как так, боярин? Я что-то в толк не беру? Ты, ка-
жется, одет не чернецом; а что твой меч в ножнах не ос-
тавался, так этому я сам был свидетелем. Правда, ты и
теперь с виду походишь на затворника... Да будь повесе-
лее, боярип! Кажется, есть чему порадоваться: злодеев
пе стало. Много пролито крови христианской; да и то
слава богу, что наконец правда взяла свое! Грустно толь-
ко видеть, как поруганы и осквернены храмы господни,
да это также дело поправное; а вот что худо, Юрий Дмит-
рич: с одними супостатами мы справились, как-то спра-
вимся с другими?..
— С другими?
— Ну да! Посмотри, — продолжал Минин, указывая
271
па беспорядочные толпы казаков князя Трубецкого, ко-
торые пе входили, а врывались, как неприятели, Троиц-
кими и Боровицкими воротами в Кремль. — Видишь ли,
Юрий Дмитрич, как беснуются эти разбойники? Ну, похо-
дит ли эта сволочь па православное и христолюбивое вой-
ско? Если б они пе боялись нас, то давно бы бросились
грабить чертоги царские. Посмотри-ка, словно волки ры-
щут вокруг Грановитой палаты.
В самом деле, своевольные казаки рассыпались по
всему Кремлю, ломились толпами в домы боярские и, ка-
залось, выжидали только удобной минуты, чтоб ворваться
в царские палаты и разграбить казну, оставленную поля-
ками.
Между тем Юрий и гражданин Минин, продолжая раз-
говаривать друг с другом, подошли нечувствительно к
церкви святого Спаса па Бору. В ту самую минуту как
Милославский поравнялся против церковных дверей, гу-
стые тучи заслонили восходящее солпце, раздался дикий
крик казаков, которые, пользуясь теснотой и беспорядком,
ворвались наконец в чертоги царские; и в то же самое
время многочисленные толпы покрытых рубищем граждан
московских, испуганных буйством этих грабителей, бежа-
ли укрыться по домам своим. Юрий невольно содрогнул-
ся: в его глазах наяву повторялось то, что он видел неко-
гда во сне, будучи гостем в доме боярина Кручины. Минин
поспешил назад, на соборную площадь, приглашая Мило-
славского идти с ним вместе; но он не слышал слов его:
какая-то непреодолимая сила влекла его ко храму Спаса
па Бору. В растерзанной душе его стали пробуждаться
одно за другим тысячи грустных воспоминаний. Несколь-
ко минут он колебался; наконец с трепетом переступил
церковный порог. Все было тихо внутри; дневной свет,
проникая с трудом сквозь узкие, едва заметные окна, бо-
ролся с вечным сумраком, который царствовал под низки-
ми и тяжелыми сводами этого древнего храма, пережив-
шего многие столетия. Ни одна свеча не горела перед ико-
нами и только налево, за низкой аркою, отражался вдоль
стены тусклый свет лампады, которая теплилась над гро-
бом святителя Стефана Пермского.
Кто опишет горестные чувства Милославского, когда
он вступил во внутренность храма, где в первый раз пре-
лестная и невинная Анастасия, как ангел небесный, пред-
ставилась его обвороженному взору? Ах! Все прошедшее
оживилось в его воображении: он видел ее пред собою,
он слышал ее голос... Несчастный юноша не устоял про-
272
тив сего жестокого испытания: он забыл всю покорность
воле всевышнего, неизъяснимая тоска, безумное отчаяние
овладели его душою.
— Злополучный! — вскричал он. — Для чего ты спе-
шил погубить самого себя! Она твоя супруга, и ты не
можешь, не должен называть ее своею... О Анастасья,
Анастасья!..
— Что ты, Юрий Дмитрич? — сказал позади Мило-
славского знакомый голос. Он обернулся и увидел подхо-
дящего Авраамия. — Что с тобою? — продолжал Пали-
цын. — Ах сын мой! Ты не для молитвы взошел в сей
храм: эти блуждающие взоры, это отчаяние на обезобра-
женном челе твоем... Пет, Юрий Дмитрич, не так молятся
христиане!
— Отец мой! — вскричал Юрий. — Отец мой! Спаси
меня!.. В душе моей весь ад... все мучения погибающего
грешника!
— Что ты говоришь, сып мой? Какое преступление тя-
готит твою совесть?..
— Одна ужасная тайпа!..
— Тайна?.. Для чего ж ты скрывал ее от меня? Разве
я не пастырь, не наставник, не друг твой?
— Отец Авраамий! Я... женат.
— Женат! — вскричал Палицын. Он посмотрел молча
на Юрия и повторил с негодовапием: — Женат! Для чего
же ты обманул меня, несчастный? И ты дерзнул в храме
божием, пред лицом господа твоего, осквернить свои уста
лукавством и неправдою!.. Ах, Юрий Дмитрич, что ты
сделал!
— Нет, отец мой! Я пе обманул тебя: я не был женат,
когда клялся посвятить себя безбрачной жизни, не по-
мышлял нарушить этот обет, данный пред гробом святого
угодника божия, — и мог ли я думать, что на другой же
день назову моей супругою дочь злейшего врага моего —
боярина Кручины-Шалонского?
Удивление оковало уста Авраамия Палицына, но
вдруг на лице его изобразилось живое сострадание; он
взял Милославского за руку и сказал тихим голосом:
— Успокойся, Юрий Дмитрич! Я вижу, ты не совсем
еще выздоровел.
— Ах, если б это была правда, отец мой... если б это
был один бред!.. Так я открою тебе мою душу, выслушай
меня!
Юрий рассказал все отцу Авраамию, и когда он кон-
18 Стояти заодно
273
пил, то этот добродетельный старец, заключа его в свои
объятия, сказал сквозь слезы:
— Нет, Юрий Дмитрич! Ты не нарушил свой обет!
Ты не клятвопреступник точно так же, как не самоубийца
тот, кто гибнет, спасая своего ближнего.
— Но что же я?..
— Супруг Анастасии. Ты обещался быть иноком, по
обряд пострижения не был совершен над тобою, и про-
сто белец ты можешь, пе оскорбляя церкви, возвратиться
снова в мир. Ты пе свободен более располагать собою;
вся жизнь твоя принадлежит Анастасии, этой несчастной
сироте, соединенной с тобою неразрывными узами, освя-
щенными одним из великих таинств нашей православной
церкви.
Не смея предаваться радости, не веря самому себе,
Юрий сказал дрожащим голосом:
— Как, отец Авраамий, я могу еще надеяться, что
после данного мною обета?..
— Московские святители разрешат тебя от оного, —
перервал Палицын. — Так, Юрий Дмитрич, я вижу
ясно перст божий, указующий тебе путь, по коему ты
должен следовать. Всевышний помог нам очистить Мо-
скву, по, победив внешних врагов, мы не спасли еще от
гибели наше отечество. Честолюбивые бояре, крамольни-
ки, буйные казаки — все, соединенные теперь общим бед-
ствием, скоро восстанут друг против друга и, как стая го-
лодных псов, начнут терзать собственную свою родину.
Никогда еще благочестивые и твердые в любви своей
к отечеству бояре не были столь нужны для сиротствую-
щей земли русской. Ты пойдешь по стопам покойного тво-
его родителя, Юрий Дмитрич! Ты будешь твердейшим
оплотом отечества против ухищрения и злобы домашних
врагов наших; а что бы ты был, произнеся обет иноче-
ства? Отрекаясь мира, ты заключал еще в душе своей
любовь мирскую. Что сталось бы с тобою, если б ты
поколебался в своей вере? Если б, искушаемый земными
помыслами, ты предался отчаянию и твой преступный
язык произнес бы хулу на самого себя, стал бы прокли-
нать?.. О Юрий Дмитрич! От одной мысли застывает
кровь в моих жилах!.. Благодари господа, что ты не про-
изнес еще обета, которого разрешить не в силах вся власть
человеческая!
С безмолвным восторгом слушал Милославский утеши-
тельные слова своего наставника.
— Безумный! — вскричал он, наконец. — Ия смел
274
роптать на промысл божий!.. Я могу назвать Анастасию
моей супругою; могу, не отягчая преступлением моей сот
вести, прижать ее к своему сердцу...
— Да, боярин! Пусть добродетельная супруга будет
наградою за труды, понесенные тобою для отечества. Но
где она теперь?..
— В Хотьковском монастыре, в котором игуменья род-
ная ее тетка.
— В Хотьковском монастыре?.. Племянница игу-
меньи?.. Ах, Юрий Дмитрич! Для чего ты молчал?
Если б ты знал?.. Но пойдем, поклонимся гробу преподоб-
ного Стефана Пермского.
Юрий вошел в северный придел, а Палицын приоста-
новился, чтоб взглянуть, какие должно было сделать по-
правки в главном иконостасе, с которого были содраны
все серебряные украшения. Милославский подошел
к гробнице святителя и тут только заметил, что он и
прежде был не один в церкви. Какой-то нищий стоял
перед гробницею; длинные и густые волосы, опускаясь
в беспорядке с поникшего чела его, покрывали измож-
денное и бледное лицо, на коем яспо изображались все
признаки потухающей жизни. Услышав близкий шум, он
повернулся лицом к Милославскому, ласково протянул
к нему иссохшую свою руку и произнес слабым голосом:
— Здравствуй, Дмитрич! Уж я ждал, ждал тебя! На-
силу ты пришел!
— Это ты, Митя! — сказал Юрий. — Ах, боже мой!
Что с тобой сделалось? Бедняжка! Как ты похудел!
— Домой собираюсь, Дмитрич!.. Да и пора, голубчик,
видит бог, пора! Помаялся, пошатался лет пятьдесят по
чужой стороне, будет с меня!
— А где твоя родина? — спросил Юрий, не понимая
истинного смысла слов юродивого..
— Где моя родина? Чай, там же, где и твоя.
— Так поэтому близко отсюда?
— И близко и далеко: как пойдешь, голубчик.
— А! Теперь я понимаю, — сказал Милославский, —
ты говоришь не о земном своем отечестве и хочешь
сказать, что смерть твоя близка. Почему ты это ду-
маешь?
— И рад бы не думать, Дмитрич, да думается!.. Вот
боярин Шалонский и гадать не гадал, а вдруг отправил-
ся, и как же?., прямехонько туда, куда дай бог попдсть
и мне, и тебе, и всякому доброму человеку.
— Что ты говоришь, Митя?
18* 275
Кроткое небесное веселие изобразилось на лице юроди-
вого, глаза его наполнились слезами.
— Да, Юрий Дмитрич! — сказал он прерывающимся
от сильного чувства голосом. — Там, в горпих селениях,
не скорбят уже о заблудшем сыне: он возвратился в дом
отца своего!
— Так он покаялся пред смертию?
— И господь отверз ему свои объятия. Я был свиде-
телем сего торжества милосердия и благости божией;
я, презренный окаянный грешник, удостоился отнести до-
чери не тщетное, но святое благословение умирающего
родителя.
Митя замолчал и, сложа крестообразно руки, устремил
к небесам взор, исполненный любви, надежды и душев-
ного умиления. Помолчав несколько времени, Юрий спро-
сил робким голосом:
— Ты видел ее?
— Да, Дмитрич, видел. Я третьего дня был в Хоть-
кове.
— Ну что?.. Говори, Митя! Здорова ли она?
— Слава богу! Она мне все рассказала... Бедная, горе-
мычная сиротинка! Постой-ка! У меня есть от нее посы-
лочка... На, возьми.
— Что я вижу! Мой обручальный перстень!
— Да, Дмитрич! Сегодня утром она обручится с же-
нихом, который получше нас с тобою.
— Милосердый боже!.. Итак, она...
— Успокойся, Юрий Дмитрич! — сказал Палицын, ко-
торый, подойдя к Юрию, застал окончание этого разгово-
ра. — Анастасья не произнесет обета расстаться навсегда
с тобою. Я должен был сегодня постричь ее и завтра
поеду в Хотьковскую обитель, но не для того, чтоб раз-
лучить тебя с супругою, а чтоб привести ее сюда и со-
единить вас навеки.
Юрий почти без чувств упал на грудь отца Авраамия,
а Митя, утирая рукавом текущие из глаз слезы, тихо
склонился над гробом угодника божия, и через несколько
минут, когда Милославский, уходя вместе с Палицыным
из храма, подошли с ним проститься, Мити уже не было:
он возвратился на свою родину!
Спустя недели три после описанного нами приключе-
ния Кирша, прощаясь с Алексеем, который провожал его
до городских ворот, сказал:
— Поклонись, брат, еще раз от меня твоему боярину.
Век не забуду его благодеяний! По милости его я могу
276
теперь завестись своим домиком и жить не хуже всякого
атамана.
— А на что тебе свой дом? Ведь вы, запорожцы, жи-
вете все вместе, как старцы в общине?
— Да кто тебе сказал, что я поеду жить в Запорож-
скую Сечь? Нет, любезный, как я посмотрел па твоего
боярина и его супругу, так у меня прошла охота оста-
ваться век холостым запорожским казаком. Я еду в Бату-
рин, заведусь также женою, и дай бог, чтоб я хоть впо-
ловину был так счастлив, как твой боярин! Нечего ска-
зать: помаялся он, сердечный, да и наградил же его
господь за потерненье! I !рощай, Алексей, авось бог приве-
дет нам еще когда-нибудь увидеться!
* * *
Мы полагаем достаточным упомянуть только слегка
о последствиях народной войны 1612 года, ибо уверены,
что большей части наших читателей известны все исто-
рические подробности этой любопытной эпохи возрожде-
ния России. Вскоре по взятии Кремля король польский
пытался снова завладеть Москвою; по осада и отчаянная
защита Волоколамска доказали ему, что он вторично не
успеет обольстить русских. Простояв без всякой пользы
под этим небольшим городом, он решился не ходить да-
лее и побежал со всем своим войском назад в Польшу.
По совершенном освобождении от внешних врагов Россия
долго еще бедствовала от внутренних мятежей и беспо-
койств; наконец, господь умилосердился над несчастным
отечеством нашим: все несогласия прекратились, общий
глас народа наименовал царем русским сына добродетель-
ного Филарета, Михаила Феодоровича Романова, и
в 1613 году, 11-го числа июля, этот юный царь, дед Велико-
го Петра, возложил на главу свою венец Мономахов.
Утвердив князя Пожарского в звании думного боярина,
он осыпал милостями и наградами всех бравших участие
в великом деле освобождения России. Старинные паши
знакомцы. Замятня-Опалев и Лесута-Храпунов явились
также ко двору; первый хотел было объявить свои права
на заседание в царской думе; но, узнав, что простой мяс-
ник Козьма Сухорукий наименован таким же, как он,
думным дворянином, ускакал назад в свои отчины, повто-
ряя с важиостию любимое свое изречение: «Блажен муж,
иже не иде на совет нечестивых». Лесута-Храпунов, как
человек придворный, снес терпеливо эту обиду, нанесен-
277
ную родовым дворянам; но когда, несмотря на все его
просьбы, ему, по званию стряпчего с ключом, не дозволи-
ли нести царский платок и рукавицы при обряде короно-
вания, то он, забыв все благоразумие и осторожность,
приличные старому царедворцу, убежал из царских палат,
заперся один в своей комнате и, наговоря шепотом мпого
обидных речей насчет нового правительства, уехал на дру-
гой день восвояси, рассказывать соседям о блаженной па-
мяти царе Феодоре Иоанновиче и о том, как он изволил
жаловать своею царскою милостию ближнего своего
стряпчего с ключом Лесуту-Храпунова.
♦ * *
Наступил тридцатый год царствования Михаила Фео-
доровича Романова. Под кротким и мудрым его правле-
нием Россия отдохнула от протекших бедствий, и гордя-
щиеся своим просвещением народы Западной Европы на-
чинали уже с приметным беспокойством посматривать на
этого северного исполина, которому недоставало только
Великого Петра, чтоб удивить вселенную своим могуще-
ством и славою.
В одно весеннее утро, накануне троицына дня, по рос-
товской дороге тянулись многочисленные толпы богомоль-
цев. Граждане московские, жители низовых провинций и
даже обитатели благословеппой Украйны — все спешили
на храмовый праздник знаменитой Троицкой лавры.
Внутри ограды монастырской, посреди толпящегося наро-
да, мелькали высокие шапки бояр русских; именитые го-
сти московские с женами и детьми своими переходили из
храма в храм, служили молебны, сыпали золотом и мно-
гоценными вкладами умножали богатую казну монастыр-
скую. Среди множества этих усердных богомольцев от-
личались от всех, не столько одеждою, сколько бодрым
и воинственным видом, украинские казаки, присланные
с богатыми дарами от гетмана малороссийского. Их стар-
шина, человек среднего роста, но, по-видимому, еще в пол-
ной силе, обращал на себя более других общее внимание.
Он осматривал с большим любопытством все ближайшие
окрестности монастырские и показывал толпе, которая
всюду за ним следовала, те места, на которых стояли не-
когда войска панов Сапеги и Лисовского.
— Здесь, — говорил он, — делали поляки подкоп; вон
там, в этом овраге, Лисовский совсем было попался в ру-
ки удалым служителям монастырским. А здесь, против
27»
этой башни, молодец Селява, обрекши себя неминуемой
смерти, перекрошил один около десятка супостатов и
умер, выкупая своею кровию погибшую душу родного бра-
та, который передался полякам.
В числе любопытных, которые окружали старшину,
один молодой боярин, видный и прекрасный собою, ка-
залось, внимательнее всех слушал рассказы старого воина.
Оп осыпал его вопросами, и когда старшина, увлеченный
воспоминаниями прошедших своих подвигов, от осады
Троицкого монастыря перешел к знаменитой победе кня-
зя Пожарского, одержанной под Москвою над войском гет-
мана Хоткевича, то внимание молодого боярина удвои-
лось, лицо его пылало, а в голубых, кипящих мужеством
и исполненных жизни глазах изобразились досада и не-
терпение бесстрашного воина, когда он слушает рассказ
о знаменитом бое, в котором, к несчастию, не мог участво-
вать.
Служитель молодого боярина, седой как лунь старик,
не спускал также глаз с рассказчика, который, обойдя
кругом монастыря, вошел наконец в ограду и стал рас-
сматривать надгробные камни.
— Над кем поставлен этот деревянный голубец? —
спросил оп у одного проходящего старца.
— Тут похоронен Борис Годунов, — отвечал хладно-
кровно инок.
— Годунов!. — повторил старшина, покачав голо-
вою. — Думал ли он, когда под Серпуховом осматривал
свое бесчисленное войско, что над ним поставят эту убо-
гую деревянную часовню!..
Облокотись на один высокий надгробный камень, ка-
зацкий старшина продолжал смотреть задумчиво па этот
красноречивый памятник ничтожества величия земного,
не замечая, что седой служитель молодого боярина стоял
но прежнему падле него и, казалось, пожирал его гла-
зами...
— Так! — вскричал, наконец, этот неотвязчивый ста-
рик. — Это он!.. Кирша!
Старшина вздрогнул и, взглянув быстро на служите-
ля, спросил: почему он его знает?
— Ты уж не в первый раз не узнаешь меня, — отве-
чал старик. — И то сказать: век пережить — не поле
перейти! Когда ты знавал меня, я был еще детина моло-
дой; а теперь насилу ноги волочу, и не годы, приятель,
а горе сокрушило меня, грешного.
— Да кто же ты?
279
— Алексей Бурнаш.
— Как! Служитель боярина Милославского?
— Что, брат, пе верится?
— Нет, нет! Я начинаю узнавать тебя. Здравствуй,
приятель! — продолжал Кирша, обнимая с радостию
Алексея.
Между тем один пожилой купец и с ним молодой че-
ловек, по-видимому, сын его, подошли к надгробному кам-
ню, возле которого стоял Кирша, и стали разбирать над-
пись.
— Ну что, старый товарищ, — спросил Кирша, — как
поживаешь? Да скажи, пожалуйста, кто этот молодой боя-
рин, вон тот, с которым ты ходил и который меня так
обо всем расспрашивал?
— Владимир Юрьич Милославский.
— Сын Юрия Дмитрича?
— Да, сын его.
— Пу, молодец! Вот таков-то был смолоду его батюш-
ка — кровь с молоком! А что он поделывает? Где он?
Здоров ли? Чай, устарел так же, как и ты?
Алексей взглянул печально на Киршу и не отвечал пи
слова.
— Посмотри-ка, Ванюша, — сказал пожилой купец
своему сыну, — оба в один день... видно, любили друг
друга.
— Да что ж ты молчишь, — вскричал запорожец, —
иль пе слышал? Я спрашиваю тебя, где теперь Юрий
Дмитрич?
В эту самую минуту молодой купец наклонился и
прочел тихим голосом: «Лета 7130-го октября в десятый
день, преставися раб божий болярин Юрий Милославский
и супруга его Анастасия...»
ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ
«ЮРИЯ МИЛОСЛАВСКОГО»
Большинство современных молодых читателей впервые стал-
киваются с «Юрием Милославским» и его автором Загоскиным у...
Гоголя. Помните в «Ревизоре»?
Анна Андреевна: Так верно, и «Юрий Милославский»
ваше сочинение.
Хлестаков: Да, это мое сочинение.
Мария Антоновна: Ах, маменька, там написано, что это
господина Загоскина сочинение.
Анна Андреевна: Ну вот: я знала, что даже здесь бу-
дешь спорить.
Хлестаков: Ах да, это правда: это точно Загоскина; а
есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой.
Анна Андреевна: Ну, это, верно, я ваш читала. Как
хорошо написано!
Во время первого представления «Ревизора» эта сцепа воспри-
нималась куда острее: после шумного и памятного успеха «Юрия
Милославского» подобный диалог с головой выдавал невежество и
поверхностность героев комедии: «образованнейшего» уездного об-
щества и не без вдохновения завравшегося Хлестакова.
Успех появившегося в декабре 1829 года «Юрия Милославско-
го» действительно превзошел все ожидания. По воспоминаниям
современника, роман читали везде: «И в гостиных, и в мастер-
ских, в кругах простолюдинов, и при высочайшем дворе». Один
из провинциальных почитателей Загоскипа, не в силах найти бо-
лее сильных примеров, сообщал, что губернские кавалеры за чте-
нием «забывали волокитство и опаздывали» к дамам, дамы пла-
тили тем же невниманием — засиживались за книгой до глубо-
кой ночи, «невзирая на вред, который мог произойти для цвета
лица». Роман нашел своих читателей (точнее было бы сказать,
слушателей) даже в деревенских избах: грамотные крестьяне пе-
281
ресказывали «захватывающие» сцены из «Юрия Милославского»,
а богатая народная фантазия переводила услышанное в лубочные
картинки, крышки ларцов, узорчатые набивные платки, тысячами
расходившиеся по Руси.
Появление исторического романа приветствовали профессио-
нальные литераторы и критики. Пушкин в письме поздравлял
Загоскина «с успехом полным и заслуженным», добавляя с неиз-
менным искрящимся юмором: «Дай бог Вам многие лета — то
есть дай бог нам многие романы». Жуковский шутливо «жало-
вался»: взял в руки «Юрия Милославского» без намеренья чи-
тать — лишь присмотреться к авторскому слогу, да так и при-
стал до последней страницы. Лестно отзывались о романе и дру-
гие писатели и поэты. Пришли поздравительные письма даже из
заграницы от Проспера Мериме и Вальтера Скотта.
Успех романа был тем значительнее, что никто не ожидал
ничего подобного от его автора. Ничто — ни легковесные его
пьесы, ни размеренно-спокойная жизнь преуспевающего москов-
ского чиновника, ни даже внешний облик добродушного, несколь-
ко рассеянного человека, в котором, по выражению И. С. Турге-
нева, «не проявлялось ничего величественного, ничего фатально-
го, ничего такого, что действует на юное воображение», — не вы-
давало в нем писателя, способного уловить и выразить потребно-
сти своего времени. Но между тем обращение Загоскина к новой
теме — прошлому родины, само триумфальное шествие «Юрия
Милославского» кажутся совсем пе случайными, если обратиться
к биографии писателя и к его эпохе.
Михаил Николаевич Загоскин родился 14(25) июля 1789 года.
Время примечательное. В этом месяце восставшие парижане
штурмом взяли Бастилию, открыв новую — революционную —
страницу в европейской истории. Но это случайное совпадение —
единственно общее у Загоскина с революцией, революционными
идеями и революционным движением. Его‘взгляды, хоть и при-
правленные известной долей либерализма, никогда не выходили
за рамки... дозволенные цензурой.
Детство будущего автора «Юрия Милославского» прошло в
селе Рамзай Пензенской губернии. Мальчик много читал, с жад-
ностью проглатывая все, что попадалось в отцовской библиотеке.
А попадалось много и бессистемно — от сентиментальных пове-
стей Карамзина до слезливых драм Коцебу и романов «ужасов»
Анны Радклиф. Большинство из этих книг если и не воспитывали
вкус, то будили фантазию и воображение. В 1802 году курс до-
машнего воспитания дворянского недоросля закончился. Дядь-
ка — учитель мальчика — давно исчерпал запас своих знаний —
и ладно. В провинции крепко сидело убеждение, что образова-
ние, конечно, хорошо, но чины — лучше. Оттого 13-летпего под-
282
ростка и отправляют родители в Петербург, чтобы определить на
службу, — раньше начнет, скорее в чины выйдет. Однако поку-
да о чипах приходилось мечтать — не было стоящей протекции.
Скромная должность канцеляриста, к тому же лишенного до-
машнего пенсиона, не приносила особых радостей. Служебная
лямка, низкое жалованье, чиновничьи пересуды. Впрочем, обре-
тенная свобода имела и свои привлекательные стороны. В Петер-
бурге уже ничто — пи строгая родительская опека, ни провинци-
альное захолустье — пе мешает Загоскину латать солидные про-
рехи в собственном образовании. Он по-прежнему много читает,
учит французский язык, который потом будет приводить в ужас
всех знакомых.
Отечественная война 1812 года оказала на будущего писателя
огромное влияние. Охваченный патриотическим порывом, Загос-
кин вступает в ополчение, части которого прикрывают петербург-
ское направление. В сражении под Полоцком он получает ране-
ние, награжден орденом. «Во всех вышеозначенных делах отли-
чал себя в мужестве и храбрости», — отмечалось в служебной ат-
тестации подпоручика ополчения.
Патриотический подъем русского народа, героизм простого
солдата оставил неизгладимый след в памяти Загоскина. Правда,
все увиденное и пережитое не стало для него тем исходным мо-
ментом, который привел декабристов — «детей 1812 года» — на
Сенатскую площадь, не породило острое неприятие крепостничест-
ва и самодержавия. Патриотизм декабристов оказался глубже, зна-
чительнее: от борьбы с врагами внешними они перешли к борьбе
с врагами внутренними. Загоскин как бы остановился на 1812 го-
де, по при этом сохранил свежесть чувства, запомнил силу все-
народного подъема, который вымел наполеоновские полчища с
российских просторов. И недаром читателям «Юрия Милославско-
го» слышались в романе раскаты «грозы двенадцатого года». Па-
раллель была явная, почти осязаемая. Для Загоскина 1612 год в
известной степени привел к 1812 году, 1812-й заставил присталь-
ней вглядеться в далекий 1612-й, в русскую историю в целом. В этой
связи и крылась одна из причин необычайного успеха романа.
С роспуском ополчения Загоскин сменил военное платье на
партикулярное. Но служба, даже чтение книг не приносят уже
привычного душевного успокоения. Губернский секретарь ощуща-
ет страстное желание высказаться и усаживается... за комедии.
Природный юмор, легкость слога и трудолюбие вскоре приносят
свои плоды. Пьесы пользуются успехом, автор — популярностью.
Так продолжалось около пятнадцати лет: очередная комедия, со-
провождаемая чаще шумной похвалой рецензентов, реже — сдер-
жанными отзывами, движение по службе, связанной после пере-
езда в Москву теперь уже окончательно с новой профессией. За-
283
госкип становится чиновником управления московских театров,
а затем и директором. Но в 1828 году автору комедии становится
тесно в рамках драматургии. По его собственному признанию,
«до смерти надоело таскать кандалы условных, противоестествен-
ных законов, которые носит сочинитель, пишущий комедию».
Загоскин обращается к прозе, именно — к историческому ро-
ману. Он изучает источники Смутного времени, такие, как «Ска-
зание Авраамия Палицына», «Новый летописец», и вскоре на-
столько погружается в бурную эпоху, настолько проникается жиз-
нью своих героев, что перестает узнавать знакомых, становится
невероятно рассеян. Однако это не помешало создать ему увлека-
тельную книгу, ставшую первым русским историческим романом.
Обращение к произведению Загоскина, как, впрочем, к любому
историческому повествованию, ставит вопрос о достоверности: до-
стоверности событий, достоверности эпохи и ее оценки, достоверно-
сти образов героев — лиц вымышленных и действительных.
Загоскин в целом верно и точно следует ходу истории в
1612 году. Правда, романтический характер повествования отводит
историческим событиям всего лишь роль умело сотканной сюжет-
ной канвы, на фоне которой живут, чувствуют, действуют ге-
рои. И сделано это с большим мастерством, с крепко сбитой инт-
ригой, ни па минуту не отпускающей внимание читателя. «Ро-
мантическое происшествие без насилья входит в раму обширней-
шую происшествия исторического», — отмечал А. С. Пушкин.
Иное дело — оценка событий. Загоскин не обладал той гени-
альной прозорливостью великого поэта, сумевшего разглядеть
сквозь академическую рутину и оглушающую церковную анафему
истинную душу казака Пугачева — народного заступника, про-
никнуться симпатией к народному движению. Автор «Милослав-
ского» смотрел на 1612 год, на народные выступления глазами
дворянского историка Карамзина, то есть совсем не сомневался
в «необходимости самовластья и прелести кнута». Отсюда и объяс-
нение всех бед, обрушившихся на страну в отсутствие твердого
порядка, и толкование народного освободительного движения как
бесшабашной, разбойной вольницы, которую можно унять лишь
силой да угрозой церковного покаяния. В своих исторических при-
мечаниях к роману, представляющих ныне интерес разве только
для характеристики исторических воззрений автора «Юрия Ми-
лославского», Загоскин полностью солидаризуется с оценкой ка-
зацкого движения летописцем: «Многое раззорение христианам
творяху и грабежи и убийства Подсваху, и кто может изрещи злое
то насилие их, и сия беда последняя бысть горше первые, а сми-
рити и унять их невозможно, собрася бо казаков сих множество
и бысть мятеж сей и насилие по всей земли».
Загоскин не видит классовых противоречий, социальных мо-
284
тивов, определяющих поведение людей того времени. Ведь на са-
мом деле не одни честолюбивые амбиции толкали бояр, ставших
прообразами Кручины Шалопского, на путь национальной измены,
а испуг перед народными массами, тоска по крепкой руке, спо-
собной осадить разгулявшихся «людишек».
Консерватизм Загоскина сказался и в трактовке роли церкви
в организации национально-освободительного движения, идеали-
зации ее деятелей, таких, как Авраам Палицын. Разумеется, вне
религиозного мировоззрения нельзя представить себе человека
XVII века, но не только одно стремление не дать «порушить» ве-
ру двигало ратниками, идущими освобождать Москву. Действи-
тельные мотивы были глубже, чувства — шире, причины — слож-
нее, чем один отклик па призывы патриарха Гермогепа и грамо-
ты троицкого келаря Дионисия.
Сложнее был и характер взаимоотношений народных масс п
господствующего класса. Загоскин точными мазками рисует ни-
щету, забитость крестьян боярина Шалопского, но все дело в ко-
нечном счете объясняется жестоким характером владельца име-
ния. Шалопский — злой, Юрий Милославский, противопоставлен-
ный боярину, — добрый. Тут уж само собой разумеется, что кре-
стьяне у Милославского никаких бедствий и притеснений от князя
не терпят и беззаветно, как Алексей, его любят. Писатель упу-
стил здесь подлинные социальные «пружины истории» (Белин-
ский), без которых немыслим ныне исторический роман.
Но 1612 год — это год не одной социальной розни. Загоскину
удалось передать тревожную обстановку весны 1612 года, когда,
казалось, в стране не осталось силы, способной отстоять незави-
симость Русского государства. Но вот вздымается волна освободи-
тельного движения, подминая изменников, изгоняя интервентов.
Туренин без оглядки бежит из Нижнего Новгорода, Юрий Милос-
лавский спешит к Пожарскому, дотла выгорело подожженное то-
варищами Кирши гнездо изменника Шалопского. В вымышлен-
ных судьбах героев схвачены отдельные черты эпохи, столкнове-
ние духа самопожертвования, любви к родине со своекорыстием,
жадностью и трусостью. Отсюда игра страстей, интересов, борьба
характеров приобретает вдруг достоверность, правдоподобие.
«Мы... уважаем этот роман, — писал Белинский, — за благород-
ное чувство любви к отечеству».
Автор «Юрия Милославского» ввел в роман героев, принадле-
жащих разным классам и сословиям русского общества начала
XVII столетия. Здесь лица и вымышленные и исторические: по-
садский человек Кузьма Минин, монах Палицын. Однако истори-
ческие герои у Загоскина оказались далеки от своих действитель-
ных прообразов, оказались лишены простых человеческих черт,
стали носителями определенной — авторской — идеи. «...Неоспо-
285
римое дарование г. Загоскина заметно изменяет ему, когда он
приближается к лицам историческим», — отметил Пушкин.
Совсем иначе обстоят дела с большинством героев вымыш-
ленных. Здесь богатая фантазия Загоскина, не скованная биогра-
фическими фактами, развертывается во всей полноте. Речь идет
прежде всего не об иконописном образе Юрия Милославского и
его суженой Анастасьи Тимофеевны, похожей более на провин-
циальную барышню начала XIX века, чем на дочь крутого бояри-
на XVII вока, а о героях истинно народных , — Кирше, Федоре
Хомяке, Алексее, Архипе Кудимовиче, выписанных сочно и рель-
ефно. Их поведение, психология достоверны, средни своему вре-
мени. За вольнолюбием, оптимизмом никогда. не унывающего
Кирши угадывается типичный образ казака, предпочитающего
жить в постоянной опасности, чем ломить7 шапку перед «сильными
людьми». В неугасимой ярости Федьки Хомяка — извечная нена-
висть к боярам-угнетателям. Именно с этими героями связаны
эпизоды из народной жизни, передающие колорит эпохи, быт и
правы старины, вызвавшие восторг Пушкина: «Как живы, как за-
нимательны сцепы старинной русской жизни!» Именно через этих
героев утверждаешься в мысли — и здесь художественный вымы-
сел совпал с исторической правдой, — что не бояре и дворяне, а
прежде всего простые люди — посадские, крестьяне, казаки —
стали подлинными спасителями отечества.
Конечно, с высоты нашего времени ясно видны художествен-
ные и исторические недостатки романа. Но ведь надо помнить,
что автор его выступал новатором исторического жанра в отече-
ственной литературе. Опыт оказался удачным, и, не без легкой
руки Загоскина, к историческому повествованию обратились дру-
гие авторы. Появляется «Капитанская дочка» Пушкина, «Тарас
Бульба» Гоголя... Правда, самому Загоскину в последующем не
везло: вышедшие из-под его пера романы были всего лишь туск-
лыми перепевами «Юрия Милославского», раздражающими пере-
довую критику бедностью своего идейного содержания. Прошло
совсем немного времени, как гнев критики обрушился даже на
этот роман. Путь, казавшийся столь безоблачным и гладким, ока-
зался для «Милославского» неожиданно тернистым и трудным.
За первое прозаическое произведение Загоскина вступился Бе-
линский. Отчетливо видя все художественные недостатки рома-
на, он лучше других понимал, какую положительную роль
сыграл «Юрий Милославский» в развитии литературы. «Мы теперь
уже не можем им восхищаться, — писал великий критик, — но
всегда с уважением дадим ему дорогу, как почтенному, пожилому
человеку, который недаром жил на свете, который сделал свое
дело»,
И, АНДРЕЕВ
286
в плллять
ГРЯ4УШИ7И
РОЛАМ
ВВЕДЕНИЕ
События смуты — первая крестьянская война в России, борь-
ба с польско-литовской и шведской интервенцией — прервали
размеренное течение жизни. Рушились привычные, казавшиеся
незыблемыми представления: царская власть поражала бессилием,
«мир», «земля» оборачивались грозной силой, холопы и крестьяне,
презрев все запреты, поднимались па бояр и дворян, творивших
«обиды, пасильства и разорения».
Как на скоморошьем представлении менялись лица сидевших
на престоле. Был Годунов — царь, государь всея Руси, — в не-
отесанной колоде свезли его из Архангельского собора на окраин-
ное кладбище. Был Дмитрий Иоаннович — Гришка Отрепьев, и
года не процарствовал — выволокли растерзанного, с «ряжьей ха-
рей» из Кремля в навозную кучу. Только присягнули невзрачно-
му Василию Шуйскому, явился еще более невзрачный Лжедмит-
рий II. Но и они недолго играли первые роли: «второлживого»
«Тушинского вора» зарубили, «боярского царя» в монашеской рясе
увезли на вечный позор н унижение — польский плен. Длинной
чередой прошествовали и другие искатели и охранители насле-
дия Рюриковичей — безродные самозванцы, родовитые Владислав,
Сигизмунд III, Карл-Филипп, «седьмочисленные» бояре, пока, на-
конец, очистительная волна народного освободительного движе-
ния не выбросила вон ненасытных интервентов и продажных
авантюристов. Надо ли удивляться, что потрясенные современни-
ки,, пережившие голод, осады, национальное унижение, а затем
патриотический подъем, ощущение своей сопричастности к судь-
бе родины, долгое время пе могли успокоиться: мысли искали
выражения, чувства — выхода.
Смута привела к появлению большого количества литерату-
ры, которая и по форме, и по содержанию заметно отличается
от предшествующей. Расширение культурного кругозора древпе-
19 Стояти заодно 289
русского книжника, острая классовая, внутриклассовая, нацио-
нально-освободительная борьба определила идейную направлен-
ность произведений этого периода, придала им преимущественно
публицистический характер. Бурная, богатая событиями жизнь
властно ворвалась в традиционные «жития», «повести», «сказа-
ния» и в менее привычные «видения», «подметные письма», «по-
слания». Закипели не вымышленные — настоящие страсти, остро
волновавшие современников.
Расширился круг авторов. Мопах-книжник, священник потеспи-
иились, освобождая место провинциальному дворянину, разбитно-
му приказному, грамотею посадскому. С ними в литературу вошел
живой говорок улиц, искренность и непосредственность выраже-
ния чувств, своеобразные, нередко противоположные официаль-
ным оценки событий. Происходило то, что исследователи древне-
русской литературы назвали ее демократизацией.
Различные классы и политические силы заявили со страниц
книг о своих интересах, своем отношении к событиям. Особенно
это ощутимо в произведениях, появившихся во время смуты, ко-
гда накал борьбы достигал такого предела, что слово становилось
пе менее грозным оружием, чем обнаженная сабля. Типичной
в этом плане является «Новая повесть о преславном Российском
царстве» — один из самых интересных и ярких литературных па-
мятников этого времени.
«Новая повесть» появилась в конце 1610 — начале 1611 года,
когда в столице стоял польско-литовский гарнизон, под осажден-
ным Смоленском «великие послы» вели безуспешные переговоры
с Сигизмундом III, а между городами шла оживленная переписка
по поводу создания земского ополчения. Автор «Новой повести»
видит свой долг в разоблачении коварных замыслов польского ко-
роля, обличении его московских «доброхотов», метко названных пе
«земледержцами», а «землесъедцами». Симпатии автора на стороне
патриарха Гермогена, «великих послов», но более всего — смоль-
нян, «подивиться крепости, душевному величию и непреклонной
воле» которых оп призывает. Защитники Смоленска первыми сде-
лали то, о чем не решался заговорить даже такой «великий столп»
отечества, как патриарх, — встали на путь вооруженной борьбы
с интервентами. Оттого и страстный клич, отразивший централь-
ную идею повести, «Мужайтеся и вооружайтеся!.. Время, время
пришло!» адресован непосредственно москвичам: не церковь, тем
более не интриганы-«землеправители», а сам народ, по мыс-
ли автора, должен решить судьбу страны.
«Новая повесть» прежде всего интересна тем, что показывает,
как вызревало и оформлялось национальное самосознание. Перед
нами своего рода этап в этом сложном процессе: москвичи еще
верны присяге Владиславу, но уже не верят в появление короле-
290
вича: они уже достаточно осведомлены о захватнических планах
Сигизмунда III и готовы — остался один шаг — силой воспро-1
ти виться им.
Идейная направленность «Новой повести» продиктовала ав-
тору литературную форму. Здесь более всего не годились обычная
многословная книжная риторика и отвлеченные библейские сю-
жеты. Автор прибегает к агитационной «грамотке», «подметному
письму», подобно тем, которыми в изобилии обменивались города
Московского государства. Однако в отличие от грамоток, написан-
ных в жанре деловой письменности, повесть выходит за ее рам-
ки, прибегает к методам художественного воздействия на читате-
ля, проникнута трепетным чувством любви к родине. Здесь все —
мысль, слово, чувство — спрессовано, эмоционально напряжено и...
готово разорваться. Собственно, так оно и случилось: слово обер-
нулось делом, те настроения и мысли, которые выражены в «Новой
повести», три месяца спустя подняли москвичей на вооруженное
восстание против интервентов.
Автор «Новой повести», избегая преследования со стороны
«домашних врагов», пожелал остаться неизвестным. По его при-
знанию, не столько страх за себя лично, сколько опасения за судь-
бу своей семьи заставили его это сделать: «Ино жена и дети
осиротити, меж дворов пустити, или будет всего того горши, —
па позор дати». Но уже из анализа стиля и текста «письма»,
вскользь брошеппых замечаний вырисовывается образ представи-
теля господствующего класса, скорее всего приказного дьяка, по-
священного во многие тайны кремлевских правителей. «Суетная
слава» и «тленное богатство» лишь па время усыпили его совесть.
Словно пробудившись, он обратился к москвичам с призывом к со-
противлению — со своею повестью.
1'сли «Новая повесть» рассказывает о национально-освободи-
тельном движении в столице, то «Послание дворянина к дворя-
нину» напоминает о другом центральном сюжете смуты — восста-
нии Болотникова. Оно уже пе обращается ко «всему православно-
му христианству», «всяких чинов людям». Испробовав на соб-
ственной спипе батоги восставших, автор спешит отмежеваться
о г «тульских воров» — казаков, холопов, крестьян, участвующих
в антикрепостническом движении.
«Послание дворянина к дворянину» появилось уже после по-
давления восстания Болотникова, не позднее весны 1608 года. Ав-
тор — «Фуников Ивапсц», по всей видимости, тульский помещик
Иван Васильев сын Фуников, адресует послание своему покрови-
телю. В раешной, пародийно-шутливой форме он повествует о своих
злоключениях в плену у «мужиков» в Туле: ему и ломали па
ныгках руки, и кидали в тюрьму, и таскали к плахе. Но за всеми
этими прибаутками стоят реальные отношения, сложившиеся
19*
29*
между болотниковцами и пленными помещиками. У «Фуникова
Иванца» в осажденной, голодающей Туле был двор: восставшие
пытают его, требуют выдачи припрятанного хлеба. Припомнили
ему и какие-то «старые шашни», за которые он чуть было не по-
платился головой.
Победа войск Шуйского не приносит помещику душевного
успокоения. Крестьянская война, отступив, вновь нахлынула на
центральные уезды. Объявился Лжедмитрий II с польскими пана-
ми, «воровскими казаками» и «русскими изменниками». Грядут бе-
ды куда страшнее прежних. С этой мыслью тон послания резко
меняется: если раньше автор позволял себе иронизировать над
собственными несчастьями, многие из которых отошли в про-
шлое, то теперь он становится необычайно серьезным, сокрушает-
ся из-за разорения всей страны, пролитых и проливаемых, «по-
добно дождеви», потоков крови. Тульскому помещику нельзя от-
казать в умении видеть дальше своих личных «скорбех», своей со-
жженной «до кола» деревеньки. «Не единех бо нас постигоша
злая, по и всю страну чашу»! — восклицает он по поводу горест-
ных событий, обрушившихся на Русскую землю.
Для историка «Послание дворянина к дворянину» как раз и
интересно этим ощущением зыбкости, неустроенности, страха и
одновременно ненависти к «мужикам», которое испытывало про-
винциальное дворянство даже после разгрома восстания Болот-
никова.
После освобождения ополчением Минина и Пожарского Моск-
вы в 1612 году смута пошла к своему завершению. Значительность
событий, острота пережитого вызывали желание написать ее исто-
рию, «подать в память потомству», как говорили древнерусские
книжпики. Сразу после смуты многие из ее участников прини-
маются за составление своих воспоминаний о происшедших со-
бытиях, начинают интерпретировать их; пытаются дать им свою
оценку. Пи-своему повествуют о времени «всеконечного разоре-
ния» московский дьяк Иван Тимофеев и келарь Троице-Сергиева
монастыря Авраамий Палицын, русские князья Хворостинин и
Шаховской. Их произведения не были бесстрастным рассказом
летописца. И в них продолжали бушевать страсти «великой сму-
ты» — каждый был сторонником определенных политических сил,
каждый стремился обелить себя, каждый преследовал личную
цель.
Пожалуй, наибольшей популярностью среди записок совре-
менников пользовалось «Сказание» Авраамня Палицына. Оно ока-
залось чрезвычайно созвучно с духом эпохи, отвечало нравствен-
ным запросам своего времени. Действительно, начавшийся в «но-
вый период русской истории» процесс формирования русской на-
ции сопровождался возросшим интересом к прошлому, а постоян-
292
ная забота о возвращении потерянных в годы смуты земель не
давала забыть о перенесенном бедствии. Потребность в произве-
дениях, таких, как «Сказание», была достаточно велика.
О жизни Палицына известно не так много. Предполагают, что
Авраамий — в миру Аверкий Иванович — родился не позднее
50-х годов XVI века в селе Протасове близ Ростова Великого.
В 80-х годах он упоминается воеводой захолустного городка Колы
на провьюженном мурманском берегу. В 1588 году Аверкия по-
стигла опала: он оказался в Соловецком монастыре, где был по-
стрижен в монахи. Так, скорее всего не по своей воле, дворя-
нин Аверкий превратился в старца Авраамия. По мнению иссле-
дователей, крутой поворот н его судьбе был связан с участием
в заговоре Шуйских, пытавшихся развести царя Федора с бездет-
ной Ириной Годуновой, и таким образом избавиться от ее брата
Бориса. Заговор не удался. Годунов, спеша упрочить свое поло-
жение «правителя», расправился с Шуйскими и их многочислен-
ными сторонниками.
В 1594 году положение Палицына несколько улучшилось. Он
переходит в Троице-Сергиев монастырь, затем направляется
на какую-то административную должность в зависимый от Трои-
цы Богородско-Свияжский монастырь недалеко от Казани.
В 1608 году Авраамий вновь возвращается в Троицкую обитель,
но уже не просто монахом — келарем, вторым лицом после насто-
ятеля-архимандрита. Назначение Палицына примечательно. Во-
первых, оно свидетельствует о благосклонности к нему царя Ва-
силия Шуйского, возможно, вспомнившего о его былых заслугах.
Во-вторых, келарь, ведавший всей хозяйственной жизнью мона-
стыря, да еще такого крупного, как Троице-Сергиев, должен был
быть человеком практичным и хватким. Судя по всему, эти каче-
ства были у Палицына в избытке.
В 1608 1610 годах в Кремле па монастырском подворье ке-
ларь иеросндел осаду Троицы, история которой станет ядром его
«Сказания». Вадо отдать Палицыну должное: он беспрестанно
досаждал прижимистому Шуйскому просьбами о ратной помо-
щи защитникам обители. Впрочем, царь не по скаредности харак-
тера, а из-за полного бессилия долгое время ничем существенно
помочь но мог. В 1610 году, после падения Шуйского, келарь от-
правляется в составе московского посольства под Смоленск «про-
шати па царство» королевича Владислава. Здесь, под стенами ге-
роически обороняющегося города, будущий автор «Сказания» со-
вершил поступок, который бросает тень на его «патриотическую»
репутацию. Уверившись в тайных намерениях Сигизмунда III са-
мому взойти на московский престол, он не стал отстаивать основ-
ные требования посольства — прекращение осады Смоленска и не-
медленного приезда «перекрещенного» королевича Владислава
293
в Москву. Покладистость келаря была вознаграждена: Авра амия
отпустили обратно с жалованными грамотами монастырю. Палицын
отъехал столь поспешно, что даже пренебрег объяснением с одним
из «великих послов», ростовским митрополитом Филаретом Ни-
китичем. Если бы он знал, какого могущественного в будущем
недоброжелателя он нажил себе этим поступком!
Справедливости ради надо сказать, что на сделку с королем
пошел пе один Палицын. В глазах членов посольства, представи-
телей господствующего класса, ничего зазорного в подобной пе-
реориентации не было. Случилось, присягнули Владиславу, на-
до — поцелуют крест Сигизмунду III, тем более что последний
сулил обильное денежное и земельное пожалованье.
Были на подобные переходы и вполне определенные классо-
вые причины. Феодалы не забыли уроков крестьянской войны.
В этих условиях симпатии части земледельцев склонялись к силь-
ной власти, могущей возродить крепостнический порядок. «Лучше
убо государичю служити, нежели от холопей своих побитым быти
и в печной работе у них мучитися» — так выразил подобные на-
строения Палицын, который и под монашеским клобуком остался
прежним крепостником-помещиком.
Однако для русской православной церкви одиозная фигура
Сигизмунда III, за которой маячили толпы католических священ-
ников и иезуитов, была неприемлема. К тому же становилось лс-
по, что планы интервентов угрожают национальному суверените-
ту Московского государства, ущемляют коренные интересы рус-
ских помещиков и вотчинников. Церковь, а вместе с ней и Авра-
амий Палицын активно поддержали растущее националь-
но-освободительное движение. Троицкий келарь принимает уча-
стие в формировании второго ополчения и освобождении
Москвы.
Воцарение Михаила Романова, к избранию которого Палицын
приложил немало сил, казалось, должно было еще более упрочить
положение келаря. Но случилось обратное. В окружении Михаила
Федоровича, где было немало явных и тайных «доброхотов» Си-
гизмунда III, могли простить многое, даже измену, но только не
дерзость в адрес отца царя, Филарета Никитича, известного сво-
им крутым нравом. И хотя Филарет еще находился в польском
плену, положение келаря было непрочным.
Это обстоятельство, как и некоторые другие факты жизни Па-
лицына, наложили свой отпечаток на «Сказание». Автор, оправды-
ваясь, принялся раздувать свои и без зазрения совести присваи-
вать чужие заслуги в надежде упрочить свои позиции. На иных
страницах «Сказания» получалось, что чуть ли не скромному
«старцу Авраамию» Московское государство обязано спасением:
он-де с архимандритом Дионисием рассылал грамоты, поднявшие
294
Нижний Новгород, он-де вытолкнул из Ярославля застрявшее
в «трапезолюбительстве» войско Пожарского, он-де в самый решаю--
щий момент своими пламенными речами побудил казаков Трубец^
кого вступить в бой с хоругвями гетмана Хоткевича. На самом
деле все было далеко не так. Патриотическое движение в Нижнем
началось до появления троицких грамот, по почину самих ниже-
городцев. В Ярославле Минин и Пожарский стояли не праздности
ради — обрастали силами, приглядывались, как повернется дело
в казачьих «таборах» под Москвой. Наконец, к казакам ездил со-
вестить не один Палицын, но и Кузьма Минин, про которого ке-
ларь рассказать «запамятовал». Словом, следует отметить, что ис-
точники, миновавшие руку троицкого старца, умалчивают о его
заслугах, а иногда даже уличают во лжи.
Конечно, было бы неправильно отказывать автору «Сказания»
и в патриотическом чувстве, и в участии в освободительной борь-
бе. Но весь его жизненный путь в годы смуты был не так прям,
как он силится показать. Палицын не шел во главе, а поспевал
за национально-освободительным движением, не забывая при этом
ни об интересах монастыря, ни о своих собственных.
В 1620 году появилась последняя редакция «Сказания». По
как ни старался писатель создать пышный панегирик повой дина-
стии, это не спасло его от опалы. Вернувшийся из плена патриарх
Филарет Никитич, обладавший в отличие от своего слабохарактер-
ного сына твердой волей и крепкой памятью на своих недругов,
свел с Палицыным счеты. Старец был обвинен в злоупотреблениях
и отправлен в ссылку. Бывший келарь вновь покатил знакомой
дорогой в Соловецкий монастырь, где некогда началась поневоле
его духовная карьера. Но тогда, в конце XVI века, ему удалось
покинуть Соловки. Теперь судьба пе была к нему столь благо-
склонной. Спустя несколько десятков лот, когда страсти смуты ка-
пут в прошлое, и монастыре будет найдена изъеденная временем
надгробная плита: «Лота 7135 се представился раб божий кел.
Палиц. Аврамие» — «Здесь в лето 1627 преставился раб божий
келарь Палицын Авраамий».
Какими бы личными соображениями ни руководствовался Па-
лицын, это не снижает интереса к его произведению. Конечно,
нельзя забывать, что перед нами церковный писатель. Он забо-
тится о прославлении главных святых своей обители Сергии и
Пиконе, облекает свои мысли в религиозную форму. Незыблем
для троицкого писателя, защитника феодальных устоев, и тот по-
рлдок, когда «боляре», «царский синклит», весь «чин воинствую-
щий» стоит над «всякой чернью». Любая попытка покуситься на
о: о г порядок вызывает не просто осуждение — желчный прилив
нэпа кисти и поток проклятий Палицына. Но и церковные и фео-
илые элементы в «Сказании» Палицына отходят на второй план,
295
меркпут рядом с мастерски выписанными картинами всенародного
сопротивления захватчикам, примерами героизма защитников
страны. Особенно это относится к страницам, которые повествуют
об обороне Троицкого монастыря от войск Сапеги и Лисовского.
Вдохновенный, правдивый рассказ о стойкости защитников, неви-
данных муках, перенесенных за долгие месяцы «троицкого сиде-
ния», производит незабываемое впечатление. Становится ясно, что
монастырь отстояли не только профессиональные воины, но и про-
стые русские люди — монастырские крестьяне, даточные люди,
пришедшие в Троицу не из-за своекорыстных побуждений — по
сердечному призыву. Не о крепостную стену — сколько их без
боя осилили отряды самозванца, а прежде всего о их мужество
и стойкость разбились полки интервентов.
Знакомство с уникальными свидетельствами «Сказания» убе-
ждает, что оборона Троицкого монастыря сыграла большую роль
в освободительной борьбе, приняв па себя один из ударов интер-
вентов, вдохнув нравственные силы в поднимающееся патриоти-
ческое движение.
Интересное по своему содержанию «Сказание» Авраамия
Палицына заметно выделяется и своими художественными досто-
инствами и тем новым, что было внесено им в русскую литерату-
ру XVII века. Внимание к человеческой личности, подлинное «от-
крытие характера», новый подход к оценке происходящего, появ-
ление па страницах самого автора, открыто заявляющего о своих
правах исторического деятеля, наконец, необычайно широкое изо-
бражение общества от высших чипов до простых людей — все это
привлекает внимание читателя к этому произведению и в наши
Дни.
Наряду с разнообразными русскими сочинениями о смуте со-
хранилось множество свидетельств . и записок, принадлежащих
иностранцам. В этом нет ничего удивительного. События начала
XVII века вызвали огромный интерес за границей, породили боль-
шой спрос па подобную литературу. Впрочем, за стремлением ра-
зобраться в пестром калейдоскопе московских событий стояли
вещи посерьезнее праздного любопытства. В системе международ-
ных отношений Восточной Европы Русское государство занимало
видную роль. Ослабление или усиление его неминуемо отражалось
на всей общеевропейской обстановке. Вот почему при королевских
и княжеских дворах ценилась любая информация, могущая про-
лить свет на «смутное состояние Московского государства».
Фигура иноземца — купца, дипломата, «дохтура» — стала
привычной для России уже в XVI веке. Смута привела на русскую
землю еще одну категорию иноземцев — наемников, причем в до-
селе небывалых количествах и рангах. Кто только не оказывался
под знаменами русских правителей и искателей царского престо-
296
ла в это время! Шведы, немцы, французы, англичане, датчане,
шотланцы и многие-многие другие переступали московские рубе-
жи в надежде на легкую удачу. Поставленные в силу своей про-
фессии в центр событий, эти наемники стали участниками и сви-
детелями такого, о чем не знают или старательно умалчивают рус-
ские источники. Вот почему без знакомства с подобными записка-
ми совершенно невозможно полно представить это переломное
длч отечественной истории время.
«Московская хроника» Конрада Буссова принадлежит к числу
таких сочинений иностранцев о России конца XVI — начала
XVII века. Едва ли кто из подданных других государств столь
полно описывал события на протяжении всей смуты, постоянно
находился там, где вершилась история. Ключ для объяснения
такой особенности «Московской хроники» надо искать в биографии
Буссова.
Конрад Буссов родился в Германии в Люнебургском княже-
стве, по когда, к какому сословию принадлежал, чем занимался
в юности — неизвестно. Определенно можно сказать, что прозяба-
ние на родине его не устроило, и в 1569 году он покидает Герма-
нию, вступив па зыбкий путь наемника, искателя счастья. Конец
XVI века застает его на службе у Сигизмунда III в Лифляпдии.
Время было беспокойное. Сигизмунд III, одно время обладавший
шведской и польской коронами, был в 1599 году низложен швед-
ским протестантским дворянством. Во вспыхнувшей войне успех
первоначально сопутствовал шведам, и Буссов, как истинный на-
емник, поспешил сменить старого хозяина на нового, более удач-
ливого. Но и новая служба, несмотря на высокое положение —
Буссов числился «королевским ревизором и интендантом», был
комепдаптом крепости, — пе устроила его. Видимо, шведы не очень
доверяли перебежчику. Действительно, весной 1601 года Буссов
вступил в тайные переговоры с воеводами Новгорода, предлагая
распахнуть ворота Мариенбурга перед войсками Годунова. Пра-
вительство осторожного Бориса не было склонно к сомнительным
авантюрам. Заговор провалился, и Буссов, чувствуя шаткость сво-
его положения, поспешил предложить свои услуги царю.
В 1601 году он оказывается в Москве. Открывается одиннадцати-
летняя «русская одиссея» Конрада Буссова, впечатление от кото-
рой и легли в основу его хроники.
За время своего пребывания в Московском государстве этот
наемник ухитрился служить всем государям поочередно. Сражал-
ся на стороне Годунова против Лжедмитрия I, служил последне-
му, пока власть не захватил Шуйский. Зимой 1606 года Буссов
переметнулся к Болотникову, выступающему под знаменами царя
Дмитрия. Разумеется, переход был продиктован не стремлением
поддержать антикрепостническую борьбу крестьянства, а сугубо
297
личными соображениями. Ландскнехт, сколотивший в России «об-
ширное состояние», свысока относился к простым земледельцам.
В поступке Буссова отразился сложный характер движения Бо-
лотникова, к которому, как известно, первоначально примкнула
часть недовольных «боярским царем» провинциальных помещиков.
Но для нас этот переход сделал «Московскую хронику» особенно
интересной: ведь автор смог рассказать о событиях, происходя-
щих в лагере восставших. Конечно, при этом он был еще более
далек от истинных причин и характера движения, чем, например,
троицкий келарь Авраамий. Но своим повествованием о действиях
отрядов Болотникова, «царевича Петра» автор хроники дал цен-
ный материал, который помогает исследователям осмыслить со-
циальную направленность выступления, роль классов и сословий.
В последующем Буссов оказался в лагере Лжедмитрия II,
а в 1611 году, в который раз, сменил себе «господина» и отпра-
вился к Сигизмунду III. Буссов был свидетелем восстания москви-
чей против интервентов в марте 1611 года, оставил потрясающие
по силе страницы о насилиях захватчиков, которые, «где только
можно было... жгли, убивали, грабили». Особо впечатляет также
картина тушинского лагеря, куда стекалось все награбленное.
«Они завалили лагерь всяким провиантом... в таком изобилии, что
можно только удивляться. Головы, ноги, печень, легкие и другие
внутренности животных выбрасывались, и их так много лежало
всюду па проходах в лагере, что собаки не могли всего сожрать...
Ежедневно самые маленькие люди в лагере варили и жарили что
только есть отменного, пили больше медов, чем пива, в таком изо-
билии был найден сотовый мед у крестьян и в монастырях».
Сам Буссов, описывая обрушившиеся на Московское государ-
ство бедствия, недоуменно спрашивает: «Какой значительный вред
был нанесен в этом году убийствами, грабежом и пожарами...
Я часто удивляюсь, как эта земля так долго могла выдержать все
это». Впрочем, автор и не пытается ответить на этот вопрос. Но,
помимо его воли, ответ можно найти на страницах той же «Москов-
ской хроники». Вот жители городов, разобравшись в истинном
лице «доброго царя» Дмитрия, «так окопались и укрепились ча-
стоколами или тынами, что поляки ничего не смогли с ними сде-
лать». Вот описание московского восстания 1611 года, в котором
автор хроники, при всех своих симпатиях к интервентам, не мо-
жет не признать мужество и стойкость горожан. Так, в записях
Буссова можно найти ценные сведения о подъеме освободительно-
го движения, уяснить некоторые из мотивов, побудивших не толь-
ко «воинский чин», сугубо мирных людей — «черных люди-
шек» — взяться за оружие.
В 1611 году Буссов покидает Московское государство и оста-
навливается в Риге. Здесь он и пишет свою хронику. Взяться за
298
нее бывшего конкистадора побудили разные обстоятельства, в том
числе сугубо материальные. Буссов, что называется, оказался
у разбитого корыта. Имения оказались безвозвратно потеряны. Де-
нег и богатства скоплено и награблено было, судя по его письмам,
немного. Друзей и покровителей, всю жизнь продавая и прода-
ваясь, Буссов не приобрел. Годы же брали свое. Старость, с ее
недугами и хворями, одолевала «горемыку-изгнанника». Буссов
пытается поправить свои пошатнувшиеся дела, адресуя записки
герцогу Брауншвейгскому. Разумеется, при этом он исподволь пре-
возносит себя и свою братию, умалчивает о нелицеприятных фак-
тах своей биографии. Но и здесь автора хроники постигла не-
удача. Герцог не обращает особого внимания на рукопись, должно
быть, потому, что па Европу надвигаются другие грозные собы-
тия — Тридцатилетняя война. В 1617 году, так и не напечатав
свой труд, Буссов умирает.
«Злоключения» Буссова не завершаются и после смерти. Ру-
копись фактически присваивает себе шведский дипломат и писа-
тель Петрей. Без зазрения совести, не называя Буссова, он поль-
зуется его хроникой и при этом всячески стремится дискредити-
ровать его имя в Швеции и Германии. Впрочем, это и не так труд-
но сделать: Буссов оправдаться уже пе может, а измена шведам —
об этом крепко помнят — палицо. Лишь спустя много лет истори-
ки получили возможность полностью познакомиться с «Москов-
ской хроникой» и узнать подлинное имя ее автора.
Разумеется, «Московская хроника» требует критического под-
хода. Надо учитывать как идеологические воззрения Буссова —
заезжего протестанта-наемника, конкистадора по духу и образу
мыслей, так и личные мотивы, заставившие его отложить куда бо-
лее соответствующую облику наемника саблю и «вооружиться»
пером. Но все это «естественные» трудности при знакомстве с лю-
быми воспоминаниями. Они пе умаляют пи отпосительной объек-
тивности, пи профессиональной точности описаний автора «Мос-
ковской хроники», столь много дающей для воссоздания замеча-
тельных страниц отечественной истории.
И. АНДРЕЕВ
«СКАЗАНИЕ» АВРААМИЯ ПАЛИЦЫНА
Глава 9
Сказание о пришествии под Троицкий Сергиев мона-
стырь польских и литовских людей и русских изменни-
ков, гетмана Петра Сапеги, да пана Александра Лисов-
ского и иных многих панов
В году 7117 (1609 г.), в царствование благоверного и
христолюбивого царя и великого князя всея Руси Васи-
лия Ивановича и при святейшем патриархе всея Руси
] ермогепе Московском, при архимандрите же пресвятой и
пребезпачалыгой троицы Сергиева монастыря Иоасафе и
при келаре старце Авраамии Палицыне, наказал бог нас
за грехи наши — в 23 день сентября, в праздник зачатия
честного и славного пророка и предтечи, крестителя гос-
подня, Иоанна пришли по Московской дороге под Троиц-
кий Сергиев монастырь литовский гетман Петр Сапега и
пан Александр Лисовский с польскими и с литовскими
людьми, и с русскими изменниками.
И встали они па Клемептьевском поле; осажденные
же, конные и пешие, вышли из монастыря, и с ними бой
большой сотворили. И милостью пребезначалыюй троицы
многих литовских^ людей побили, сами же в монастырь
здравы возвратились.
Богоотступники же, литовские люди и русские измен-
пики, увидели это и, закричав нестройными голосами,
спешно и сурово стали окружать Троицкий Сергиев мона-
стырь со всех сторон. Тогда архимандрит Иоасаф и весь
священный собор со множеством народа пришли в святую:
церковь святой живоначальяой троицы к иконе пресвя
той богородицы и ко многоцелебоносным мощам великого,
чудотворца Сергия и стали молиться со слезами об избав-1
300
гении. Осажденные же вокруг обители слободы и всякие
службы огню предали, чтобы лишить врагов жилища и
зтеснить их. А гетман Сапега и Лисовский, осмотрев
местность и обдумав, где бы им с войсками своими
ютать, решили разделиться; начали строить себе станы,
Лист из «Сказания» Авраамия Палицына.
Список XVII в.
и поставили два острога, и в них укрепления многие со-
творили, и к обители пути все заняли, так что никому нет
возможно было, миновав их, проехать ни в дом, ни из до-
ма чудотворца.
Глава 10
Об укреплении осажденного монастыря
Осадные же воеводы, князь Григорий да Алексей, и
дворяне приговорили с архимандритом Иоасафом и с со-
борными старцами: укрепить осажденный монастырь и
всех людей привести к крестному целованию, а головами
быть старцам и дворянам, и поделить монастырские сте-
ны и башни, и ворота, и пушки установить по башням и
в подошвенных боях, и пусть каждый ведает и храпит
свою сторону, и свое место, и все, что для боя нужно, го-
товит; и с идущими на приступ бьется со стены, а из кре-
пости для какого бы то ни было дела не выходит. А для
вылазок и помощи в атакованных местах выделили людей
особо. <...>
И такая теснота была в обители, что не было свобод-
ного места. Многим людям и скоту негде было укрыть-
ся, и расхищали всякую древесину и камни на создание
убежищ, поскольку осени время настало и зима прибли-
жалась. И согревались друг от друга, и, самого необходи-
мого не имея, все изнемогали, и женщины детей рожали
на виду у всех. И не было никому, где наготу и стыд свой
спрятать. И имущество свое никто не стерег, и воры его
не крали; и каждый смерти себе просил со слезами. Да-
же если бы кто и каменное сердце, имел, и тот, видя эту
тесноту и напасти, заплакал бы — так сбылись над нами
слова пророка: «праздники ваши светлые в плач обращу
и в сетования, и веселье ваше в рыдание». <...>
Глава 13
О замыслах панов
В 29 день того же месяца польские и литовские люди с
первосоветниками своими — русскими богомерзкими от-
ступниками — всячески размышляли и советовались о
тщетном. «Коим образом, — говорили они, — сможем взять
Троицкий Сергиев монастырь, или на какой хитрости под-
302
ловим?» И вот на чем сговорились: одни советовали взять
монастырь приступом, считая его плохо укрепленным, а
степы низкими; другие же настаивали на том, чтобы по-
сулами и угрозами добиться от воевод и народа сдачи мо-
настыря. «Если же и этим нс убедим их, то мы каждый
свой подкоп под крепостную стену подведем и без крови
сможем монастырь взять».<...>
И дали гетману Сапеге и Лисовскому такой совет, и
в 29 депь прислали они в крепость Троицкого Сергиева
монастыря сына боярского Бессона Руготи с письмом.
Так же и архимандрит с братией получили письмо с угро-
зами. А содержание этих писем было таким.
Грамота
«От великого гетмана Петра Павловича Сапеги, мар-
шалка и секретаря Кирепетского и Усвятского и старосты
Киевского, и от пана Александра Ивановича Лисовского в
крепость Троицкий Сергиев монастырь воеводам, князю
Григорию Борисовичу Долгорукому да Алексею Иванови-
чу Голохвастову, и дворянам, и детям боярским, и слу-
гам монастырским, и стрельцам, и казакам, и всем осаж-
денным, множеству парода. Пишем к вам, милуя и жалуя
вас: покоритесь великому государю вашему, царю Дмит-
рию Ивановичу. Сдайте нам крепость Троицкий Сергиев
монастырь. Богато пожалованы будете от государя царя
Дмитрия Ивановича. Если же не сдадите сами, то знай-
те, что пе затем мы пришли, чтобы, не взяв монастыря,
прочь уйти. К тому же сами знаете, сколько городов ца-
ря вашего московского ужо взяли; и столица ваша Моск-
ва и царь ваш сидят в осаде. Мы же пишем к вам, забо-
тясь о благородии вашем. Помилуйте сами себя: покори-
тесь великому имени, государю нашему и вашему. Если
поступите так, будет милость и ласка к вам государя ца-
ря Дмитрия, ведь ни один из вас, людей достойных, ва-
шим царем Василием Шуйским не пожалован. Пощадите
благородство свое, сумейте понять нас. Не предавайте
себя лютой и безвременной смерти; соблюдите себя, и еще
раз — соблюдите сами себя и прочих. Да увидите за на-
шей заботой истинное лицо наше. А мы вам пишем цар-
ским словом и со всеми избранными панами заверяем, что
пе только в крепости Троицкой наместниками будете от
государя нашего и вашего прирожденного, но и многие
другие города и села в вотчину вам даст, если сдадите
крепость Троицкий монастырь. Если же и на этих уело-
303
виях не покоритесь, несмотря на милость пашу и ласку, и
не сдадите нам крепости, а даст бог возьмем ее, то ни
один из вас в крепости вашей милости от нас не увидит,
но все умрут злою смертью».
Так же и архимандриту написали: «А ты, святитель бо-
жий, старейшина монахов, архимандрит Иоасаф, вспомни
пожалования царя и великого князя всея Руси Ивана Ва-
сильевича, какой милостью и лаской дарил он Троицкий
Сергиев монастырь, и вас, монахов, богато жаловал. А вы,
беззаконники, про все то не вспоминаете, забыли сына его
государя царя Дмитрия Ивановича, а князю Василию
Шуйскому доброхотствуете и учите в монастыре Троицком
воинство и народ весь стоять против государя царя Дмит-
рия Ивановича и его позорить, и оскорблять неподобно и
царицу Марину Юрьевну, и нас. И мы к тебе, святой ар-
химандрит Иоасаф, взываем и пишем словом царским: за-
прети ионам и прочим монахам, да не учат воинство не-
покоряться царю Дмитрию, но молите за него бога и за
царицу Марину Юрьевну. А нам крепость отворите без
всякой крови. Если же не покоритесь и крепости не сдади-
те, то мы зараз, взяв замок ваш, вас, беззаконников, всех
порубаем».
Архимандрит же Иоасаф с братней и воеводы и все
воинство, видя, что лукавой своей лестью враги всячески
хотят разорить дом пресвятой троицы, и все вместе, со
смиренномудрием, с плачем и рыданием стали господа
бога молить об избавлении монастыря: «Надежда на-
ша и упование, святая живопачальпая троица, стена же
паша и заступничество, и покров, пренепорочная владычи-
ца и приснодева Мария; помощники же нам и молитвен-
ники к богу о нас, преподобные отцы наши великие чу-
дотворцы Сергий и Никон!» Такими словами и благоум-
ными советами и упованием па благодать божию всем в
богоспасаемом Троицком монастыре сердца на подвиг ал-
маза тверже укрепили.
Об ответе полякам и всем изменникам
Воеводы же, князь Григорий Борисович и Алексей,
приговорили с архимандритом Иоасафом и с прочими со-
борными старцами, и с дворянами, и со всеми воинскими
людьми Сапеге и Лисовскому на их льстивые грамоты
ответ написать так:
«Да узнает ваше темное державство, гордые началь-
ники Сапега и Лисовский и прочая ваша дружина, при-
304
соединиться к которой и нас, христово стадо православ-
ных христиан, прельщаете, богоборцы, мерзость запусте-
ния; знайте же, хоть и десять лет будете осаждать нас,
мы, дети Христа, в Троицком Сергиевом монастыре только
посмеемся вашему безумию и совету. А именно это вы
к нам и написали; мы же, получив ваше письмо, оплева-
ли его. Какая польза человеку возлюбить тьму больше
света и променять ложь на истину, и честь на оесчестие,
и свободу на горькое рабство? Как оставить нам веч-
ную святую истинную свою православную христианскую
веру греческого закона и покориться новым еретическим
законам, отпавшим от христианской веры, тем, что про-
кляты были четырьмя вселенскими патриархами? И ка-
кое нам будет приобретение и почесть, если оставим
своего православного государя царя и покоримся лживому
врагу — вору и вам, латиняне, иноверным, и станем по-
добными евреям, или даже хуже их? Ведь они, евреи, не
узнав господа своего, распяли его; так как же нам, знаю-
щим своего православного государя, под его царскою хри-
стианскою властью от прародителей наших родившимся
в винограднике истинного пастыря Христа, повелеваете
вы оставить христианского царя? И ложной лаской, и
тщетной лестью, и суетным богатством прельстить нас
хотите. Но не нарушим своего крестного целования и за
богатства всего мира».
И ответив так, с теми грамотами отпустили их в та-
боры. <...>
Глава 17
О приходе пеших людей к монастырю
Той же ночью, в первом часу, множество пеших лю-
дей литовских и русских изменников устремилось к мо-
настырю со всех сторон с лестницами, и со щитами, и с
тарасами рубленными на колесах и, заиграв во многие
инструменты, пошли они на приступ крепости; осажден-
ные же били их с крепостных стен, так же и из многих
пушек и пищалей, и, сколько смогли, литовских людей и
русских изменников многих побили.
И так милостью пребезначальной троицы и молитв ра-
ди великих чудотворцев не дали им тогда близко к кре-
пости подойти и какого-либо вреда монастырю причинить.
Они же, безумием своим погубив многих своих воинов,
отошли от крепости. Тарасы же, и щиты, и лестницы по-
бросали. <...>
20 Стояти заодно
305
О приходе литовских людей на огород капустный
В 19 день того же месяца пришли литовские
люди на огород капусты набрать. Из крепости же уви-
дели, что немного людей литовских, и без приказа вое-
воды, самовольно спустились с крепостных стен по ве-
ревкам и литовских людей побили, а некоторых перера-
нили. И в то время в литовские полки сбежал слуга Оска
Селевин.<...>
Глава 21
О вылазке и пленении пана Брушевского
Воеводы князь Григорий и Алексей со всем христолю-
бивым воинством, пропев вместе молебен, устроили вылаз-
ку на Княжье поле в Мишутинский овраг на заставы рот-
мистра Брушевского и на Суму с товарищами. И божьей
помощью заставу побили и ротмистра Брушевского Ивана
взяли в плен, а ротмистра Герасима взяли на Княжьем
поле, и роту его побили, а Сумину роту топтали до Благо-
вещенского оврага. Враги же, увидев поражение своих,
быстро подоспели со многими полками конными и пеши-
ми. Тогда защитники монастыря, мало-помалу отступая,
все вошли в крепость здоровыми и невредимыми. А архи-
мандрит с освященным собором, распевая молебны со зво-
ном, благодарственную хвалу воздавал всемогущему богу.
Пан Брушевский же при допросе и на пытке сказал, что
враги ведут подкопы под крепостную стену и под башни.
А под которое место ведут подкопы, того, сказал, не ве-
дает. «А хвалятся-де наши гетманы, что возьмут замок
Сергиев монастырь и огнем выжгут, а церкви божии до
основания разорят, а монахов всякими различными мука-
ми замучат; а людей всех перебьют; а не взяв монастыря,
прочь пе уйдут. Пусть и год придется продолжать осаду,
пли два, или три, а монастырь возьмут и в запустение по-
ложат».
Богоборцы сильно тогда разъярились и стали злобно
докучать защитникам монастыря, и залегши по ямам и
за плотинами па прудах, не давали осажденным ни воды
зачерпнуть, ни скота напоить. И были в крепости лише-
ния и скорбь великая, и большая тревога осажденным
людям.
306
Глава 22
О слухах
Воеводы же, посоветовавшись с архимандритом Иоаса-
фом и с братиею и со всеми воинскими людьми, повелели
в крепости и под башнями и в киотах стенных копать
землю и делать множество слухов троицкому слуге Власу
Корсакову: ои был очень искусен в этом деле. И он за это
дело взялся. Л вне крепости от Служней слободы повеле-
ли глубочайший ров копать. Литовцы же в начале перво-
го часа дня увидели копающих ров, и тотчас множество
хорошо вооруженных литовских пеших людей прибежали
ко рву и начали люто убивать православных христиан.
Л из крепости нацелены были на это место пушки и за-
тицлыо пищали многие, и побили ими много литовских
людей. К тому же из крепости подоспели многие воин-
ские люди и множество врагов побили, а многих живьем
взяли и в крепость привели. Литовским же людям не по
вкусу пришлись летевшие в них из крепостных пушек
многие гостинцы, и, спину показав, они пазад возвра-
тились.*^... •
Глава 26
О стрельбе по крепости в 8 день ноября
II Я день того же месяца был праздник собора святого
архистратига Михаила, и в день тот было много плача и
сетования, поскольку исполнилось уже 30 дней и 30 но-
чей, кик беспрестанно со всех сторон из-за всех туров из
шестидесяти трех пищалей и из верховых орудий били
враги по крепости. В тот же день шел в церковь святой
троицы клирик Корнилий, и внезапно прилетело ядро пу-
шечное и оторвало ему правую ногу по колено, и внесли
ого на паперть. И после божественной литургии прича-
стился он животворящих тайн христовых и сказал архи-
мандриту: «Ничего, святой отец, господь бог архистрати-
гом своим Михаилом отомстит за кровь православных хри-
сшаи». И сказав так, старец Корнилий преставился. Да в
тот же день убило из пушки и старицу: оторвало руку
правую с плечом.<...>
В Терентьевской роще стояла у них пищаль очень
страшная, по прозванию Трещера. И повелели воеводы
20*
307
стрелять по литовским пушкам на Терентьевской горе из
башни Водяных ворот. И ударили по их большой пища-
ли, по Трещере, и разбили у нее зелейник. Так же и от
Святых ворот с Красной башни ударили по той же пища-
ли и разбили у нее ствол. И видели это из Троицкой кре-
пости бывшие там люди и благодарили бога за то, что
разрушил он это злое орудие.<...>
Глава 27
О вылазке и обнаружении подкопов и о разрушении их
Воеводы, князь Григорий Борисович Долгорукий и
Алексей, собрав для вылазки полки, пришли в церковь
святой живопачальпой троицы, поклонились чудотворным
иконам и цолебопоспым мощам преподобного отца наше-
го Сергия чудотворца. И пришли они к потайному выхо-
ду, и повелели воеводы выходить малыми отрядами и во
рву укрываться. В то же время с пивного двора на Луко-
вый огород и к плотине Красного пруда вышли назначен-
ные воеводами головы: туляне Иван Есипов, Сила Марин,
переяславец Юрий Редриков со своими сотнями и с да-
точными людьми. Так же и из Конюшенных ворот вышли
со многими знаменами дворяне головы: алексинец Иван
Ходырев, владимирец Иван Болоховский, переяславцы Бо-
рис Зубов, Афанасий Редриков и иные сотники с сотнями,
с ними во всех полках были и старцы троицкие. И ког-
да стали они из крепости выходить за три часа до рассве-
та, тотчас набежали облака темные, и омрачилось небо
страшно, и опустилась такая тьма, что никого из людей
не было видно. Так господь бог тогда устроил своими не-
изреченными судьбами. Люди же вышли из крепости и
изготовились к бою. И тотчас поднялась сильная буря, и
прогнала мрак и темные облака, и очистила воздух, и ста-
ло светло. И когда в крепости ударили трижды в осадные
колокола, так повелели воеводы подать весть войскам,
Иван Ходырев с товарищами, призвав на помощь свя-
тую троицу и дружно закричав, а кличем своим они из-
брали Сергиево имя, все вместе напали на литовских
людей открыто и мужественно. Они же, услышав клич
тот, тотчас заметались и, гневом божьим гонимы, обрати-
лись в бегство.
В то же время голова Иван Внуков с товарищами и со
всеми своими людьми вышел из Святых ворот на бой про-
тив литовских людей, готовивших подкопы, и, возгласив
308
тот же клич, сбили они литовцев и казаков под гору к
Нижнему монастырю и за мельницу. А Иван Есипов с
товарищами со своим полком бился с литовскими людьми
на Московской дороге от плотины Красного пруда до го-
ры Волокуши. Старцы же Сергиева монастыря были в
полках, и бились с литовцами, и укрепляли дух воинов,
чтобы не ослаб он в бою. И это всех воодушевило, и креп-
ко бились воины, говоря друг другу: «Умрем, братья, за
веру христианскую!» И благодатью божьей захватили тог-
да вход в подкоп. Вскочили в глубину подкопа, как и бы-
ло задумано, крестьяне клементьевские Никон, по прозва-
нию Шилов, да Слота и, когда были зажжены кизяк и
смола, заткнули вход в подкоп и взорвали его. Слота же
и Никои тут же в подкопе сгорели. А троицкие люди на-
стойчиво пробивались к горе Волокуше, к литовским пуш-
кам; враги же стреляли из-за туров. Тогда ранили голову
Ивана Есипова и троицких людей прогнали до Нижнего
монастыря. Голова же Иван Внуков, возвратившись со
своими людьми от Нижнего монастыря по плотине и по
пруду, погнал литовцев и казаков в Терентьевскую рощу
и до горы Волокуши, беспощадно их убивая. А троицкий
слуга Данила Селевип, которого поносили из-за отъезда
брата его Оски Селевина, пе желая изменничьего имени
на себе носить, сказал перед всеми людьми: «Хочу за из-
мену брата своего жизнь на смерть переменить!» И с сот-
нею своею пошел пешим к колодцу Сергия чудотворца на
изменника атамана Чику с казаками его. Силен был тот
Данило и искусен во владении саблей, и многих литов-
ских людей он носок, к тому же и трех всадников убил.
Но ударил Данилу некий литвин копьем в грудь. Данила
же устремился па литвина того и убил его мечом, но и
сам от раны своей начал быстро изнемогать. И взяв его,
отнесли в монастырь, и, приняв монашество, он преста-
вился. Головы же Иван Ходырев, Борис Зубов со сво-
ими сотнями прогнали литовских людей и казаков за
мельницу па луг. А Иван Внуков остался в Нижнем мо-
настыре. И убил атаман Чика Ивана Внукова из само-
пала. И отнесли его в монастырь. И много скорбели тро-
ицкие люди об убитых дворянах и слугах, поскольку пав-
шие были людьми мужественными и в ратном деле искус-
ными. Троицкие же воины, оправясь, убили двух полков-
ников, дворян королевских, Юрия Мазовецкого да Стефана
Угорского, да четырех ротмистров жолнерских и иных
панов; и всяких людей многих убили и поранили. А пой-
манных живыми языков в крепость привели.
309
Глава 28
О захвате литовских пушек
В тот же день, когда одни из крепостных людей, из-
мотанные в сражении, в крепость возвратились, другие
же продолжали драться с литовскими людьми и русскими
изменниками, неким боголюбивым монахам вложил бог
благую мысль, и, придя на пивной двор к чашнику стар-
цу Нифонту Змиеву, они сказали: «Отец Нифонт! Враги
наши одолевают нас, по святая троица даровала нам'бед-
ным великую победу над врагами: подкопы их отняли и
разрушили; а к тебе вот зачем пришли: дай нам совет,
как бы еще отнять у литовских людей туры и своему во-
инству помощь оказать и радость доставить». Старец же
Нифонт, посоветовавшись с прочими старцами и взяв с
собой двести ратников и тридцать старцев, пошел с пив-
ного двора на вылазку; и перешли они прудовую протоку
и взошли на Красную гору к турам и пушкам литовским.
Монастырь же облетела весть, что троицкое воинство на
захват литовских пушек пошло.
Осажденные люди быстро побежали к крепостным
воротам, к Конюшенным и, преодолев сопротивление вое-
воды Алексея Голохвастова и охраны, ворота крепости
сами открыли и устремились поспешно к турам; и взошли
на Красную гору. Литовцы же и русские изменники стре-
ляли из-за туров своих из многих пушек и пищалей и из
мелкого оружия и сбили людей троицких под гору к
Пивному двору. И во второй раз множество народа устре-
милось от подножия горы, и большой силой взошли они
па гору, и стали наступать на туры и пушки литовские.
Богоборцы же начали стрелять из многих пушек поперек
троицкого воипства с горы Волокуши и в тыл из Теренть-
евской рощи и вызвали смятение и ужас в троицких лю-
дях. И увидели они, что устрашилось троицкое войско
от их стрельбы, и тотчас полки их, и литовцы и русские
изменники все, быстро выступили из-за туров своих, и
защитников крепости всех под гору согнали. Но со стен
крепостных стали стрелять по ним и поворотили их
вспять. Они же возвратились и заиграли во все трубы, в
знак того, что отогнали троицких людей от своих пушек.
Некоторые же из защитников крепости, посовещавшись,
отошли в овраги: в Благовещенский, да в Косой, да в
Глиняный овраг, а другие троицкие воины еще бились с
литовскими людьми за Круглым прудом и за капустным
огородом, близ Келарева пруда. И, осмотревшись, не уви-
310
дели они никого из защитников крепости ни на горе, ни
у Пивного двора и ужаснулись, решив, что все убиты
литовскими людьми; только у Святых ворот и в Нижнем
План Троице-Сергиева монастыря. С иконы XVII в.
311
монастыре увидели тех, кто первыми вышли на вылазку,
дерущимися с литовцами и казаками. Троицкие же люди
утаились в оврагах: в Благовещенском, в Косом, и в Гли-
няном, из их числа Иван Ходырев и троицкий слуга Ана-
ний Селевин с немногими людьми сели па копей и поска-
кали полем позади литовских туров с пушками, и был
отряд их очень мал; говорят, что видели из крепости мно-
гие люди, как перед отрядом тем троицким скакал воору-
женный воин, и лицо его было как солнце, конь же под
ним как молния блистал. И в тот же миг, вместе с людь-
ми троицкими, ворвался он в первые туры, так же и во
вторые, и в третьи, и в четвертые, и в пятые, и явственно
видели его, божьего посланника, помогающим православ-
ному христианству, до тех пор пока и пушки литовские
были захвачены. И тотчас он невидимым стал, даровав
помощь и победу над врагами. Скрывавшееся же конное
и пешее троицкое воинство быстро из оврагов вышло и
пошло в наступление на первые туры с литовскими пуш-
ками. Литовцы и казаки русские побежали к другим ту-
рам. Троицкие же люди, жестоко побивая врагов, и из
вторых, и из третьих туров выгнали их, в четвертых же и
в пятых турах литовские люди и казаки укрепились и ста-
ли крепко обороняться. Тут под Борисом Зубовым убили
коня. Многие литовские воины кинулись тогда, желая
захватить его живьем. Но мужественный троицкий слуга
Ананий Селевин с другими воинскими людьми ринулся на
литовских людей и прогнал их за туры. Вскоре подо-
спели к ним многие люди, Иван Ходырев и дети боярские,
и слуги, и все множество народа, и ворвались они в чет-
вертые и в пятые туры к литовским пушкам. А слуга
Меркурий Айгустов самым первым подоспел к турам.
И убил литовский пушкарь Меркурия из пищали. Тому
же пушкарю отсекли голову. И так помощью живоначаль-
ной троицы многих литовских людей побили и языков,
знатных панов, живыми взяли, с литаврами и с трубами
и со многими знаменами их в крепость привели. Да тут
же взяли и восемь пищалей полуторных и полковых и
всякого оружия литовского, затинных и изрядных само-
палов, рушниц, копьей, кордов, палашей, сабель, бочек
с порохом и ядер, и всяких запасов множество в крепость
внесли. Остатки же, вместе с турами и с тарасами, и с
оставшимся порохом — все огню предали. А людей тро-
ицких, убитых и раненых, подобрали и в крепость при-
несли. Пламя же стало разгораться и пожирать строения,
и еретик гетман Сапега, видя, как занимаются огнем
312
твердейшие укрепления его, побежал в таборы свои, так
же поступил и злой еретик, лютеранин Лисовский. Все
это свершилось в один день, в среду, месяца ноября
в 9 день.<...>
Насчитали в тот депь всех Троицких людей убиты-
ми 174 человека, да раненых 66 человек. Архимандрит
же всех убитых с честью похоронил, а раненых повелел
постричь в монахи.<...> Воеводы же и дворяне, и все воин-
ство Сергиева монастыря вышли из крепости посмотреть
на трупы мертвых литовских людей и русских изменни-
ков, убитых на Красной горе у пушек их во рву и в ямах,
и у прудов — у Клемептьевского, и у Келарева, и у Ко-
нюшенного, и у Круглого пруда, и около церквей Ниж-
него монастыря, и около мельницы, и около Красных во-
рот у подкопных рвов, и насчитали литовцев и изменни-
ков 1500. Да сказали пленники и перебежчики, что ране-
ных у них до 500. Тогда воеводы и все христолюбивое во-
инство приговорили с архимандритом и с братией послать
в Москву к государю с сеупчем сына боярского переяс-
лавца Ждана Скоробогатого.<...>
Глава 30
О вылазках на литовские и русские заставы
В один из тех дней, зимою, когда еще было в Троиц-
ком Сергиеве монастыре множество войска храброго и
сражающегося с врагами, в воскресный депь на рассвете
была сильная мгла. Воеводы же еще и вылазку устроцли
па заставы литовские, в Благовещенский овраг и на На-
горную заставу к Благовещенскому лесу, а других лю-
дей послали к Нагорному пруду за сады на заставы рус-
ских изменников. Вышли конные воины и заставу в Ми-
шутином овраге разбили; вскоре подоспели войска и на
Нагорную заставу и с боем прошли вдоль по Красной
горе до Клементьевского пруда, и многих убили; но тут
пришло много рот иЙ таборов Сапеги, и был большой
бой. Из крепости же вышли на помощь многие лгбди,
конные и пешие, и снова прогнали литовских воинов до
пруда КлементьевскЗУЬ. Александр же Лисовский как
змей зашипел со своими аспидами, желая проглотить
православное воинство; и спешно пришел он с конными
и пешими людьми и с русскими изменниками из Теренть-
евской рощи напротив Красных ворот и ударил по вы-
313
шедшим на вылазку троицким людям, бьющимся с пол-
ком его, с русскими изменниками; и, подобно лютому
льву ревущему, всех хотел проглотить. Троицкое воинство
билось с ними крепко, но не смогло одолеть, и отошло от
них за крепостные рвы, литовских же людей со стен кре-
постных многих побили.<...> А гетман Сапега со
всеми полками пришел на Красную гору, на троицких лю-
дей, и полки его все Клементьевское поле покрыли. Воз-
радовался Лисовский приходу Сапеги, решив, что с
ним вместе одолеет и господа бога вседержителя. И по-
велел в полку своем в трубы и в сурны играть, и в нак-
ры, и в литавры бить. И тотчас вместе с Сапегою устре-
мились они на Красную гору и врезались в троицкое вой-
ско, в единый миг желая всех уничтожить. И сбросили
они троицких пеших людей под гору к Пивному двору;
и воистину чудом была милость божья к троицкому воин-
ству, н заступничество его, и помощь в борьбе с врагами
молитв ради великих чудотворцев Сергия и Никона. Со-
творил господь преславное тогда. И мирные люди стали
храбрыми, даже невежды, никогда боя не видевшие, и те
исполинской силой препоясались. Один из них, из даточ-
ных людей, крестьянин села Молокова по имени Суета,
человек громадного роста и большой силы, над которым
всегда посмеивались из-за его неискусности в военном
доле, сказал: «Умру сегодня или прославлюсь!» В руках
оружие оп держал — бердыш. И укрепил господь бог
того Суету, и дал ему бесстрашие и храбрость; и стал оп
призывать православных христиан остановить бегство, го-
воря: «Не устрашимся, братья, врагов божьих, но крепко
ударим по ним!» И рубил ой врагов своим бердышом по
обе стороны и сдерживал полк Александра Лисовского; и
никто против него не мог выстоять. Быстро метался он,
как рысь, и многих воинов тогда, вооруженных и в до-
спехах, поразил. Многие же прекрасно вооруженные вои-
ны устыдились позора и ожесточенно бросились на него.
Суета же рубил врагов по обе стороны; и не выстояли
против него пешие люди, побежали и укрепились за на-
долбами. Беззаконник же Лисовский совался туда и сю-
да, всюду выискивал, какое бы зло сотворить. И развер-
нулся и кинулся окаянный от того места вдоль по горе
Красной к Косому Глиняному оврагу на заводных троиц-
ких людей. Тогда бывшие там со слугою Пименом Те-
неневым люди стали упорно обороняться от врага на при-
горке у рва, сражаясь с литовцами и казаками. Увидев,
что мало войска троицкого, злонравный лютеранин
314
Лисовский хищно кинулся на них, и смешались все люди
вместе литовские и троицкие, и был сильный бой возле
Глиняного оврага. И враги, испугавшись засады, начали
отбегать. А троицкое воинство стало понемногу отходить от
литовских людей, укрываясь в Косом Глиняном овраге.
Александр же Лисовский решил при отходе живым взять
слугу Пимена Тененева, по Пимен стал биться с Алек-
сандром и попал ему стрелой в лицо, в левую глазницу.
Свирепый Александр свалился с коня своего, подхвати-
ли его воины и отвезли в полк к Сапеге. Троицкое
же воинство ударило из множества оружия по ним, и по-
били тут много литовцев и казаков. Увидев это, литов-
ские воины кинулись бежать врассыпную по Клемепть-
евскому полю. Когда узнали враги о ранении Лисовского,
кровью вскипели сердца у многих из них и, как лютые
волки, бросились они, чтобы отомстить за него; литовские
воеводы князь Юрий Горский и Иван Тышкевич, да рот-
мистр Сума с многими гусарами и жолнерами напали на
сотника Силу Марина да на троицких слуг, на Михаила
и на Федора Павловых, и па все троицкое воинство. И бы-
ло сражение большое и жестокое. И, преломив оружие,
принялись друг с другом на ножах резаться. И был отча-
янным этот бой, поскольку в троицком войске немного
было конницы, а многие не имели и доспехов, но защище-
ны были милостью живоначальной троицы и молитвами
великих светил Сергия и Никона; помощью же их и за-
ступничеством многих хорошо вооруженных польских и
литовских воинов побили. Слуга же Михаил Павлов,
увидев кпязя Юрия Горского, устами меча своего пожи-
равшего безвинных, бой с другими оставил и стал пресле-
довать самого воеводу, и убил того кпязя Юрия Горского,
и вместо с конем привез тело его в крепость. Тут многие
из поляков, бросившихся, чтобы отомстить и отбить тело
погибшего воеводы, погибли, но не смогли вырвать его из
рук Михаила. В том же бою многие из литовских людей
видели двух старцев, мечущих в них громадные камни и
одним броском сразу многих поражающих, камни же эти
берущих из недр земли; и не было числа их броскам.
А рассказали об этом в доме чудотворца польские пере-
бежчики. Увидели поляки, что гибнет их войско, что
князя Юрия они потеряли и что многие храбрые их вои-
ны порубанные лежат, и, гонимые гневом божьим, побе-
жали они прочь от троицкого воинства. И так разбрелись
все полки Сапеги и Лисовского. Троицкое же войско всту-
пило в обитель с великой победой.
Глава 31
Про погибших у дров
После этого окаянные лютеране засели со многими ро-
тами в Мишутинском овраге, в роще; знали они, что жи-
тели крепости ездят в ту рощу за дровами с охраной, с
конными и пешими людьми. И вот, как обычно, вышли
из крепости многие люди в ту рощу за дровами; и внезап-
но напали на них эти литовские роты и русские изменни-
ки. Троицкое же воинство и все осажденные вступили с
ними в жестокий бой, и за грехи наши одолели враги.
В тот день убили литовские люди троицких всяких лю-
дей более 40 человек и многих ранили, а некоторых в
плен живыми взяли. Тогда же пленен был и известный
троицкий служебник Наум оконпичник. И был он в служ-
бе у Сапоги вплоть до ухода его от Троицкого монастыря.
И случившееся очень много печали принесло всем право-
славным христианам в крепости.<...>
Глава 35
Про мор среди людей
В 17 депь ноября начался мор среди людей и продол-
жался до прихода Давида Жеребцова. Вид этой болезни
знают те, кто бывал в осадах, врачи ее назвали цингой.
Происходит она от тесноты и от недостатка во всем необ-
ходимом, особенно же от грязной воды; у не имеющих
теплых зелий и питающихся коценьями в животе появля-
ется гной, и пе имеющие водок житных распухают от ног
и даже до головы; и зубы у них выпадают, и смрад зло-
вонный изо рта исходит; руки и ноги, и внутренние жилы
корчатся в судорогах, и вся кожа язвами кипит; у не
имеющих теплого жилья тела покрываются струпьями; и
желудок непривычный не принимает пищу и затворяется,
и непрестанный понос приводит к крайнему изнеможе-
нию, так что человек с места на место не может ни перей-
ти, пи даже передвинуться. И сгнивают тела людей, вы-
пачканные калом, и проедают их язвы даже до костей, и
черви в gHx большие копошатся. И многие не имели кто
бы помог им жажду утолить, или их, голодных, накор-
мить, или на гнойные струпья пластырь наложить, или
перевернуться на другую сторону, или червей отмыть,
316
или животных докучающих отогнать, или выйти на воз-
дух подышать, или подняться, чтоб*ы немного посидеть,
или рот пропарить, или лицо, или руки умыть, или с глаз
пыль стереть. <...>
И везде тогда были беда и зло: снаружи — смерть от
меча, внутри — от болезни. И пе знали что делать: или
мертвых погребать, или степы крепостные оборонять; или
с близкими своими расставаться, или с врагами рубать-
ся; или очи родителей целовать, или свои глаза выколоть
дать. А те, у кого не было кровных родичей, со стен кре-
постных не уходили, здесь смерти от противника ждали,
все равно смерть свою найдем, говорили они, что здесь,
что там. И одним только утешались — с врагами храбрым
ратоборством, и перед лицом смерти друг друга подбад-
ривали, говоря: «Вот, господа и братья, пе родных ли на-
ших и друзей хоронят, но и нам ведь вслед за ними туда
же идти. И если не умрем сейчас за правду и за истину,
то позже все равно умрем, но только без пользы и не бога
ради».
Вот какие беды свалились па всех, сперва по два-
дцать, и по тридцать, а потом по пятьдесят и по сто чело-
век в один день умирало; и умножилась смерть среди лю-
дей, и от дыхания друг друга умирали; и великий храм
честного и славного успения пресвятой богородицы каж-
дый день наполнялся мертвыми. А за то, чтобы выкопать
могилу, сначала по рублю брали, а потом по два и по три,
а затем и четыре, и пять предлагали, но некому уже бы-
ло пи брать деньги, пи копать; и в каждую могилу и яму
хоронили и по десять, и по двадцать человек, и два раза
по столько, и еще больше. И сорок дней жили во мраке
темном и смраде злом. Где несли мертвых, там за ними
толпы плачущих шли; с утра и до вечера продолжалось
погребение мертвых, и не было ни покоя, ни сна, ни
днем, ни ночью, не только больным, но и здоровым. Кто
над умирающими плакал, кто над тем, кого несли хоро-
нить, кто над тем, кого хоронили. Множество людей в
разных местах, где у кого полк стоял, плакали. И от бес-
покойного сна как шальные все ходили.
А преставилось тогда из старой братии в обители
297 братьев, из новопостригшихся — более 500. Священ-
ники же вконец изнемогли от многих забот о больных,
умерших и умирающих. Сон отягощал глаза иереям, и с
трудом бодрствовали они возле немощных. И от изнемо-
жения почти все иереи скончались, а оставшихся священ-
ников едва хватало для церковной службы. И^войско уже
317
стало изнемогать. И мало кто смог избежать смертного ча-
са, и много сирот, дев, и вдов, и детей осталось; а те, кто
мог о них позаботиться, умерли без всякой пользы, только
хлеба едоки остались. И те, выздоравливая, были причиной
великих грехов. И был тогда страшный смрад не только
в кельях, но и по всему монастырю, и в службах, и в свя-
тых церквах: и от больных людей, и от умирающих жи-
вотных; а животные все были без присмотра и грызлись
между собой. Л трубы для стока дождевой воды и грязи
до сих пор костями животных забиты.
Более ста возов различной одежды из обители вывез-
ли и в ров кинули; за каждый вывезенный воз давали
полтора рубля, но мало кто брался за это из-за вшей и
червей и отвратительного смрада. Все это с трудом из
обители вывозили и сжигали. А всего за время осады
Троицкого монастыря умерло старцев, и ратных людей
убито, и умерло своей смертью от истощения слуг и слу-
жебников, и стрельцов, и казаков, и пушкарей, и затин-
щиков, и галичан, и даточных, и служпих людей 2125 че-
ловек, не считая женщин, подростков, маломощных и
старых.<...>
Глава 41
О слуге Анании Селевине
Вдохнул тогда дух храбрости великий чудотворец Сер-
гий в одного из осажденных, в слугу Анания Селевина.
Тогда уже в обители чудотворца многие храбрые и креп-
кие мужи пали, кто от острых мечей иноверцев, а кто в
крепости от вышеназванной цинги умерли. Этот Ананий
мужественным был: 16 знатных языков в осажденную
крепость привел, и никто из могучих поляков и русских
изменников не решался выступить против пего, но стара-
лись подстрелить его издалека; все враги знали его и,
прекращая бой с другими, па него нападали, и по коню
его многие узнавали. Тот конь был настолько резвым, что
из самой гущи полков литовских вырывался, и никто не
мог его настигнуть. И часто на бой он выходил вместе с
упомянутым выше немым. Тот немой всегда с ним пешим
па бой выходил, и вдвоем они, вооруженные луками, роту
польских копейщиков в бегство обращали. Александр же
Лисовский увидел как-то того Анания, сражавшегося про-
тив его войск, вышел с ним на единоборство, захотев его
убить. Ананий же, подстегнув коня своего, прострелил Ли-
318
совскому из лука левый висок с ухом и поверг его на
землю, сам же ускакал из гущи полков казачьих: а был
он очень искусным стрелком из лука, также и из само-
пала. Случилось тому Ананию черпь отбивать у поляков в
кустарнике, и был он отрезан двумя ротами от дружины
своей, и не чаял уже спастись. Немой же скрывался за
пнями и видел, как Ананий попал в беду; а был у него в
руках лук и большой колчан со стрелами; и выскочил он,
как рысь, и стал стрелять по литвякам и биться жестоко.
Тогда литвяки кинулись на немого, и тотчас Ананий про-
скочил к нему, и стали они биться вместе. И многих вра-
гов они поранили, и коней их, а сами отступили невреди-
мы, только копя под Ананием ранили. Поляки же однаж-
ды сговорились убить под Ананием коня; для всех было
понятно, что живым им его не захватить. Когда же Ана-
ний выезжал на бой, то все враги по коню его стреляли.
И оттого при многих вылазках конь его шесть раз ранен
был, а на седьмой раз смерти предан был. И хуже стал
Ананий сражаться. Потом еще Анания ранили из пищали
в ногу, в большой палец, и всю плюсну раздробили; и
опухла вся нога у него, но еще крепко сражался он. А че-
рез семь дней в ту же ногу в колено ранен был. И с та-
кой раной вернулся этот крепкий муж назад. И отекла
нога его до пояса, и через несколько дней отошел он к
господу.
О московском стрельце Нехорошке и о Никифоре
Шилове
Вышел Александр Лисовский с полком своим на уча-
стников вылазки и стал пожирать людей устами меча
своего, как волк ягнят, и был среди гонимых московский
стрелец по имени Пехорошко и с ним клемептьевский кре-
стьянин Никифор Шилов. И увидели они Лисовского в
крепких доспехах, с копьем в руке, и возгорелись их серд-
ца, хотя и страшились они лютости его. И воззрели они
на храм пресвятой троицы и, призывая на помощь вели-
кого Сергия чудотворца, вскочили на меринов своих: Ни-
кифор Шилов убил под Лисовским коня, Нехорошко же
ударил его копьем в бедро. И отбило их от казаков тро-
ицкое воинство, и, благодаря молитвам великого чудотвор-
ца Сергия, никто из многочисленных врагов не смог при-
чинить им вреда. А те Никифор Шилов и Нехорошко бы-
ли бывалыми воинами, во многих вылазках отличились
они, крепко сражаясь.<...>
319
Глава 44
О втором большом приступе
В 27 день мая в таборах у Сапеги и Лисовского был
большой шум, играли там на многих инструментах, и так
до полудня. С полудня же стали литовские люди подъез-
жать к монастырю, и осматривать стены, и внимательна
оглядывать всю крепость. Также стали готовить и места
для пушек и пищалей; и разъезжая на конях, размахива-
ли мечами своими в сторону крепости, как бы угрожая.
К вечеру же по всем полям клементьевским начали ска-
кать многие конные люди со знаменами. Затем и Са-
пега вышел со многими полками вооруженными, и укры-
лись они в своих таборах. Остатки же троицкого воинства,
видя, что враги лукавое замышляют против крепости, раз-
гадали их жестокие и кровопролитные намерения, поняли,
что непременно быть приступу.
И стали готовиться к бою, хоть и были немногочис-
ленны: готовили на стенах кипяток с калом, смолу,
камни и прочее, что необходимо в таких случаях, и по-
дошвенный бой очистили. А когда наступил вечер, окаян-
ные литовские люди и русские изменники пошли на хит-
рость, хотели они к степам крепостным подойти тайно и
молча поползли по земле, как змеи, таща за собой при-
ступпые орудия: щиты рубленые, и лестницы, и туры, и
стенобитные машины. Защитники же крепости все взошли
па стены, мужчины и женщины, и тоже затаились, ожидая
приступа. И вот с Красной горы загремели огненные вер-
ховые пушки; и тут закричало все множество литовских
людей и русских изменников и устремилось на крепость
со всех сторон с лестницами, с щитами, и с тарасами, и с
иными орудиями стенобитными. И, заиграв во многие ин-
струменты, пошли па приступ крепости всеми силами, со
всеми орудиями и приспособлениями: решили окаянные в
единый миг взять крепость; знали они, что очень мало в
крепости людей, да и те немощны, и от того крепко нава-
лились на крепость.
Но, благодатью божьею подкрепляемое, троицкое воин-
ство билось со стен крепостных крепко и мужественно.
Литовские же люди, стараясь поскорее в крепость войти,
придвинули к стенам щиты на колесах, и множество лест-
ниц, и стремились с боем приставить их и взойти на сте-
ны; христолюбивое же воинство и все осажденные не да-
вали им щиты и тарасы придвинуть и лестницы приста-
320
вить, били по ним из подошвенного боя из множества
пушек и пищалей, и через бойницы кололи, и камни ки-
дали, и кипяток с калом выливали; и серу, и смолу, зажи-
гая, кидали, и известью засыпали скверные их глаза, и
так бились всю ночь. Архимандрит же Иоасаф со всем
священным собором вошел в храм пресвятой троицы и
молился всещедрому в троице славимому богу и пресвятой
богородице, и великим чудотворцам Сергию и Никону о
спасении крепости и о помощи в борьбе с врагами. А когда
настал день, то увидели окаянные, что ни в чем они
не преуспели, ио только своих множество погубили, и на-
чали они с позором отступать от крепости. Осажденные
же быстро отворили ворота, а некоторые со стен соско-
чили, и устроили вылазку па литовских людей, оставших-
ся у своих стенобитных орудий (некоторые из них во
рву бродили и не могли выбраться оттуда).
И многих из них побили, а живых взяли панов и рус-
ских изменников 30 человек. И заставили их жернова вра-
щать; и так они работали па братию и на все троицкое
воинство вплоть до ухода врагов от крепости. И милостью
пребезпачальпой троицы и заступничеством пречистой бо-
гоматери и молитв ради великих чудотворцев Сергия и
Никона, побили тогда многих из участников приступа,
и тарасы их, и щиты, и лестницы, и прочие орудия взяв,
в крепость внесли. Сами же все вышли из боя здоровы-
ми, и были победителями над своими врагами.<...>
Г лава 46
О третьем большом приступе и об обмане осажденных
в 1'роицкой крепости
Ждали осажденные в Троицком Сергиеве монасты-
ре князя Михаила Васильевича Скопина. И было известно
всем людям про то, что собрались все вместе — и от Ту-
шинского подложного царька, и от Сапеги из-под Троиц-
кого монастыря, и из иных городов, многие поляки и рус-
ские изменники, и пошли против кпязя Михаила и против
немецких людей. Но мстит бог за кровь рабов своих, взы-
вающих к нему день и ночь, и потому стер господь силою
своею вооруженных врагов, и прошел об этом слух по
всей России. И вот уже настороженными и вооруженны-
ми ложатся поляки почивать на постели и уже друзьям
своим, русским изменникам, пи в чем не верят, и поде-
ленные между собой дома и имения оставляют, и пленен-
Стояти заодно 321
пых женщин и девиц всех бросают; и задаром многие из
них все это не берут, но все к бою оружие начищают, и
готовятся как звери крови напиться. И, чтобы вовремя
успеть задержать воинство князя Михаила, оставляют по
городам надежных скороходов, самые же злодеи из них
от всего воинства отъезжают, разыскивая, кто еще верен
им из русских изменников, и с теми сговариваются о том,
чтобы, оставя прочие города, взять Троицкий монастырь.
И все пути к царствующему городу перекрывают, лишь
смущает их то, что множество уже их погибло под Троиц-
ким Сергиевым монастырем.
Но что творит вселукавый? Влагает мысль русским сы-
нам из ближайших городов, и вот каким безумием они
прельщают себя и сговариваются так: «Если выступим
вместе с поляками на Москву и на Троицкий монастырь,
то поместья паши не будут разорены». О соблазны вражьи!
Тленные имения оберегают, нетленные же души на веч-
ные муки обрекают; богатство хранят, головы же своей
не щадят. И вот соединяются с полком Зборовского и с
тушинскими литовскими людьми, и с русскими изменни-
ками, и из многих городов с дворянами и детьми бояр-
скими. И приходят все под Троицкий Сергиев монастырь
и, показывая множество сил своих отборных и множе-
ством богатства похваляясь, играют на многих инструмен-
тах и посылают к обители чудотворца русских людей, про-
стых слуг, с известием и приказывают им говорить, что
немцев и русских людей они разбили и воевод пленили.
А князь Михаил сдался на милость панам. И вызывали
Михаил Салтыков да Иван Грамотин из крепости на пе-
реговоры троицких людей и говорили, что и Москва уже
покорилась, и царь Василий с боярами у нйх в руках;
так же и дворяне клялись и лгали с поляками в один го-
лос, и ни в чем им не противоречили, говоря: «Не мы ли
были с Федором Шереметевым? И вот все мы здесь.
И стоит ли вам надеяться на силу попизовскую? Мы же
познали вечного своего государя, и потому верно служим
ему. Царь же Дмитрий Иванович послал нас перед собою.
А если ему не покоритесь, то сам за нами придет со все-
ми польскими и литовскими людьми, и с князем Михаи-
лом, и с Федором Шереметевым, и со всеми русскими
людьми. Тогда уже покорности вашей не примем». И иное
многое, приезжая, лгали, надеясь обмануть. Такой змеиной
ложью многие города, обманув, погубили.
Милостию же пресвятой троицы, не только умные, но
и простаки ничуть не поверили этому, но все в один го-
822
лос отвечали: «Господь с нами, и никто против нас! Здо-
рово вы и красиво лжете, но никто вам не верит; уж если
пришли на нас, то воюйте; мы же готовы к бою с вами.
Вот если бы вы сказали нам, что князь Михаил под Тве-
рью берега поровнял телами вашими, и что птицы и зве-
ри насыщаются мертвечиной вашей, то твердо бы мы по-
верили, ныне же, взяв оружие, пронзим сердца друг дру-
гу, и разрубим друг друга пополам и рассечем на части.
А кого у врат небесных оправдает господь, тот творил и
говорил правду».
И увидели злые враги, что не стремятся осажденные
сохранить жизнь, но смертного пиршества желают, и ста-
ли па второй день для приступа строиться. Пан же Збо-
ровский, ругая и понося Сапегу и Лисовского и всех па-
нов, говорил: «К чему ваше бесполезное стояние под гнез-
дом? Нет, чтобы то гнездо взять да ворон передавить?
Все это от того, что вы нерадивы и хотите крепость рука-
ми черни взять». И стали паны сами к приступу гото-
виться, а чернь кроме казаков Лисовского отослали от се-
бя. В ту же ночь, когда пришел Зборовский после сра-
жения с князем Михаилом, и с ним пришли Лев Плещеев
да Федор Хрипупов, то сговорились они идти на приступ,
когда все в крепости будут спать. Говорят, что видели в
ту ночь литовские люди, как большая звезда упала с не-
ба посреди монастыря, и рассыпались от нее по всему мо-
настырю огненные искры.
Был этот третий большой приступ в 31 день июля,
накануне богородицына поста. В обители чудотворца
было тогда здоровых никак по болео двухсот человек.
В ночь же ту, когда готовились к приступу литовские лю-
ди и русские изменники, тогда огни, похожие на лупу, по
воздуху носились, и всю ночь от небесных звезд яркий
свет снял, и видно было, как озаряет он монастырь и его
окрестности. Троицкое же воинство и все православные
христиане, мужчины и женщины, бились с врагами всю
ночь беспрестанно, так же, как и во время прежних при-
ступов.
И снова было чудесное явление; прежде уже видели
его многие начальники-кровопийцы во сне, но посчитали
ночным кошмаром. Ныне же, чтобы все поверили, не во
сне, но наяву возникла текущая река. В то время в оби-
тели чудотворца ничего об этом пе знали, но враги, когда
уже прекратилось их избиение, бывшее праведным нака-
занием от господа, тогда они каялись, и клялись именем
божьим, и вот о чем правдиво свидетельствовали.
21*
323
Рассказывал Андрей, по прозвищу Волдырь, атаман ка-
зачий, а также бывшие с ним казаки: готовились они, как
положено, к приступу и затаились около прудов, ожидая
условленного часа; и вдруг наяву увидели, что течет
очень быстрая река между ними и монастырем, и несла
она в волнах большое сломанное бревно, и вскидывала
его, и много леса несла она, и одно громадное дерево с
корнем, а камни и песок вздыбливались со дна как огром-
ные горы. И, призывая бога в свидетели, рассказывали
они, что видели двух старцев, сединами украшенных, как
снегом, и взывая из крепости ко всем, видящим это, кри-
чали они громкими голосами: «Всем вам несчастным так
плыть, если не одумаетесь!» Мы же шептались друг с дру-
гом: «Что вам видно и слышно, братья?» И все в один го-
лос сказали друг другу: «Это не привидение, но наяву ви-
дим реку грозно несущуюся, и страшно ломающую дере-
вья, и вскидывающую их, и камни взметающую со дна».
И, порешив так, посмотрели все вместе на старцев. И уви-
дели все, что нет между нами и монастырем реки, и нет
огромных деревьев, и стали все печалиться, говоря: «Это
знамение, что все мы будем побиты». И еще слышали го-
лос, говорящий всем в крепости: «Ложитесь спать, все
спокойно и ничего не случится». И медлили мы с решени-
ем, и не видели реки, и все было как и прежде. А когда
решили бежать, то внезапно со всех сторон от нас пошли
войска на приступ, и мы, как связанные и гонимые, по-
шли к смерти и, не удержавшись, вместе со всеми двину-
лись. И слышали, как из крепости всего дважды или
трижды выстрелили, и за измену нашу вражью с нашей
стороны многие оказались убитыми, и не ясно было, кто
их убил. И войско расстроилось, и -все, заметавшись,
стремглав бросились назад, и вместо приступа разбежа-
лись, и новых попыток пойти па приступ не предприни-
мали.
На стене же крепостной только одну женщину уби-
ло, и никого, кроме нее, даже не ранило.
Зборовский же многих из отборных, прекрасно воору-
женных воинов погубил. И, увидя его со слезами па гла-
зах, Сапега и Лисовский со своим воинством стали под-
смеиваться: «Что ж не одолел ты этого гнезда? Сделай же
это, раз ты такой храбрый, не посрами нас; иди же и разо-
ри гнездо это, добейся славы вечной королевству польско-
му. Мы не искусны в штурме крепостей; ты же премудр,
так распоряжайся собой и нами». Из видевших все это, не-
многих сохранил господь для покаяния и обличения са-
324
мих себя. Я же, Андрей, вместе с ними, много печалился
и боялся, как бы земля пе поглотила нас живыми. И, вы-
брав время, тайно, перебежали мы в монастырь.
Глава 47
Как отчаялись в помощи человеческой, и о горестях
тех, кто ездил за дровами и прочим необходимым
Мучащиеся в обители чудотворца видели вокруг мно-
го бед, и много напастей, и кровопролития, особенно же
после последнего третьего приступа, во время вылазок; и
убивали множество осажденных при добывании дров за
пределами крепости. И поддались искушению сердца и
умы нетерпеливых; и для слов неблагодарности открыва-
ют они уста свои и подрывают твердость у стойких, и
многое непокорное и ложное стали говорить: «Сколько
уже льем кровь свою и не знаем, будет ли конец этой бе-
де? Что толку в напрасных надеждах наших на царя Ва-
силия? Депь за днем ждем мы помощи и выручки, новее
это обман. Уже все города российские покорились и все к
ворам присоединились, ниоткуда пе придет нам на по-
мощь войско; всем дело только до себя. Так стоит ли го-
ловы паши класть под вражьими мечами?»
И у многих руки от брани устали; всегда за дрова бои
жестоки бывали. Выходили из обители ради добычи дров
и ранеными возвращались под родной кров; кровью пла-
тили за хворост и лозу, и па них готовили себе еду, к
мученическим подвигам друг друга побуждали, и для
жизни вечной том себя спасали. Там же, где тонкий хво-
рост рубили, многих храбрых воинов убили, и там, где
тонкие прутья срезали, тут птицы трупы людей терзали.
11 был там неравный с нами торг: прискакал с оружием
вражеский полк. Выходили люди за ворота, поскольку в
дровах была большая нужда, за них же — делать было
нечего — пе жалели и живота. Идущим же на опасную
ту добычу дров, уготовлен был врагами вечный гроб.
В воротах же крепости входящие и выходящие встре-
чаясь, всегда говорили так: «Чем, брат, заплатил за про-
клятые дрова эти, другом ли, или родителем, или кровью
своей?» И кого господь па этот раз защитил, те благода-
рили его, а те же, кого бог осудил, с горечью ругались.
Отец выходил, чтобы прокормить своих жену и детей, и
брат ради брата и сестры, так же и дети ради родителей
325
своих; и вместе вносимы бывали дрова и человеческая го-
лова. И за пищу платили страшною ценою, и каждый,
глядя на огонь, «ох-ох! — говорил. — О, отец мой, за-
тем ли ты родил меня, чтобы я кровь твою ел и пил?»
Матери же восклицали: «О дети мои! То не пища приго-
тавливается, но я вслед за вами смерть принять готов-
люсь!» Братья же, оплакивая братьев своих, говорили:
«О, утроба матери нашей! Зачем не остались мы в тебе
навсегда, не ели бы тогда один другого!» Другие же, уте-
шая скорбящих, возражали на такие слова: «Не надо, бра-
тья, не скорбите, сегодня мы потом и кровью погибших
насыщаемся, завтра же и нашими пбтом и кровью остав-
шиеся в живых насытятся. Не мы тому виною, но осудит
всесильный бог злодеев наших за это».
И в таковом все пребывали унынии, на то же, что царь
выручит пас, никто не надеялся. И о том сокрушались,
что у врагов божьих заставы сильны, и вести к государю
царю послать невозможно о больших описанных выше при-
ступах и о недостатке в крепости воинских людей.<...>
Глава 51
О приходе в обитель Давида Жеребцова со многими людь-
ми, и о том, как были накормлены ратники молитвами
чудотворца, и про увеличение запасов муки, и сухарей, и
ржи, и о благодарности архимандрита Иоасафа, и о ни-
щелюбии его, и о бегстве Сапеги и Лисовского со всеми
людьми
Узнали в Троицком Сер гневе- монастыре, что князь
Михаил изгнал из Переславля литовские войска и рус-
ских изменников и, устилая пути трупами нечестивых,
гнал их аж до слободы Александровской, намереваясь ре-
ки кровавые иссушить. Архимандрит же Иоасаф и мона-
хи, и воеводы, и прочие осажденные посылают к князю
Михаилу Васильевичу из дома чудотворца гонца, умоляя
его о помощи, поскольку оставшиеся в живых защитники
крепости уже изнемогают. И послан был от князя Миха-
ила Давид Жеребцов, а с ним 600 отборных воинов и три-
ста их слуг. И благодаря молитвам чудотворца, ничто не
задержало их в пути, ни дозорные, ни стража не видели
их; а примчались они быстро и налегке, не имея с собой
никаких запасов провизии, и стали требовать пищи, и не
было им дела до пропитания мучащихся в бедах, но за-
326
ботила их только собственная польза. И взял Давид на се-
бя все управление монастырем. Отнял он также и все за-
писи о запасах монастырских. И взял то, что было поруче-
но старцу Макарию: в житницах 200 четей ржи, да около
200 четей сухарей, и в пекарне ржаной муки 40 четей, да
овса 7776 четей. Мельпица конская была тогда испорчена,
и лесу не было, и починить ее было нечем. Также и мо-
лоть некому было, поскольку работники все поумирали,
мололи только по три осьмины ржи и овса в день, пекли
же в день по четыре квашни, а в квашне было по пять
четей. Да вместо с тем хлебом отпускали на еду ежеднев-
но по девять четвертей сухарей, и по десяти, и по 11.
Архимапдрит же Иоасаф, как с самого начала осады
стал, так и теперь продолжал заботиться о бедных и ни-
щих, и был оп глазом для слепых, и ногой для хромых.
Хоть и не собственными руками и ногами помогал он, но
всех всячески успокаивал, и без слез не мог он взирать
на плачущих, и сокрушался вместе со скорбящими, и
всякий, кто что-нибудь просил, не уходил от него с пу-
стыми руками.
Оставшиеся же еще в монастыре монахи, видя насилия
ратников, отца же Иоасафа заботу о бедных и нищих,
как прежде роптали па пего за это, так же и в то время,
и потом, и, приходя к нему, в лицо его ругали. Он же,
боголюбивая душа, прощения просил у всех и тихими
словами учил за все благодарить господа. И говорил:
«Лучше нам умереть, чем перестать о сиротах заботить-
ся, не даст нам великий Сергий от голода истаять». Смот-
рите же все слышавшие это, как быстро помогает уповаю-
щим на него великий отец наш Сергий. Хоть этот Иоасаф
и был просто человеком, не пророком, не знаменосцем,
но надеялся и верил, и не ошибся... Воистину «правед-
ники и после смерти живы», то же и тогда у всех на гла-
зах свершилось. Думали тогда оставшиеся монахи, что
хватит пищи только на одну неделю, протянули же с
этими небольшими остатками пищи 80 и 4 дня, от 19 дня
октября до 12 дня января. А в этот день Сапега и Ли-
совский от Троицкого монастыря со всеми людьми поль-
скими и литовскими побежали к Дмитрову.<...>
НОВАЯ ПОВЕСТЬ О ПРЕСЛАВНОМ
РОССИЙСКОМ ЦАРСТВЕ
Новая повесть о преславном Российском царстве и ве-
ликом государстве Московском, о страдании нового стра-
стотерпца святейшего кира Гермогена, патриарха всея
Руси, о послах наших преосвященном Филарете, митропо-
лите Ростовском, и боярине князе Василии Голицыне с
товарищами, о крепкой обороне города Смоленска и о но-
вых изменниках и мучителях, гонителях и разорителях,
губителях веры христианской — Федьке Андронове с то-
варищами
Пропменнтого великого государства, матери городов
Российского царства православным христианам, всякого
звания людям, которые еще души свои от бога не отвра-
тили, и от православной веры не отступили, и ложною
верою не прельстились, держатся благочестия, не при-
мкнули к противникам своим, не уклонились в их веру
отпадшую, а еще хотят за православную веру стоять, не
щадя крови.
Бога ради, государи мои, пе будьте к себе нерадивы,
моля всемилостивого бога и пречистую его матерь, заступ-
ницу нашу и молитвенницу, помощницу всего рода наше-
го христианского, моля великих чудотворцев, кои у нас
знамениты в Троицком монастыре, и всех святых! Воору-
жимся на общих супостатов наших й врагов и постоим
сообща и стойко за православную веру, за святые божии
церкви, за свои души, за отечество свое и за достояние,
что господь нам дал. Изберем славную смерть: если и слу-
чится нам умереть, то лучше по смерти обрести царство
небесное и вечное, нежели здесь бесчестную, позорную и
горькую жизнь под рукою врагов своих.
328
Последуем и подивимся великому нашему городу
Смоленску, что противостоит Западу. Как в нем наши же
братья православные христиане обороняются, терпят вся-
кие великие невзгоды и лишения, но крепко стоят за пра-
вославную веру, за святые божии церкви, за свои души и
за всех нас, и общему нашему врагу и супостату королю
не покорятся они и пе сдадутся! Сами знаете ведь, с како-
го времени осаждены они! Терпят они всяческие великие
лишения, но пе поступятся и малым, не прельстятся ни-
какими вражескими обещаниями и соблазнами, тем, что
обещает им сам король, наш супостат! И все противо-
стоят единодушно, непреклонно и стойко умом и душою
своею ложным и обманчивым обещаниям врагов. Душ
своих они не погубят, пе хотят погибнуть навеки, а гото-
вы лучше славно умереть, нежели жить в горе и бесчес-
тии. И какое же мужество они показали, какую славу и
Осада Смоленска поисками Сигизмунда III в 1609—1611 гг.
Гравюра начала XVII в.
329
похвалу снискали себе во всем нашем Российском госу-
дарстве! Да и не только по всей нашей преславной зем-
ле, но и в иных государствах — в Литовском, Польском
и во многих других. Чаем, что и до самого Рима, а может
быть, и далее распространилась о них слава и хвала, как
и у нас. Да и самого короля, лютого врага, супостата на-
шего, удивили подвиги их и в ужас повергли, и всех по-
собников его, таких же, как он, безбожников: и тех, кото-
рые с ним там, под городом, стоят и хотят тот город,
словно злые волки, похитить, и тех, которые у нас здесь,
в великом нашем городе, живут, гнетут наши сердца и,
подобно лютым львам, всякий день хотят поглотить нас.
Творец наш теми подвигами врагам нашим еще более до-
садил до глубины их злокозненного и злокачественного
сердца! Ведь они многих доброжелателей короля, а на-
ших врагов уже перерубили и перегубили, многих позор-
ной смерти предали, да и ныне с божией помощью всякий
день их, врагов наших, губят и весьма дерзко им отвеча-
ют. Чаем, что и малые дети, услышав о том, подивятся
той их, граждан смоленских, храбрости, крепости, вели-
чию духовному и непреклонной воле. Если бог до конца
так укреплять будет их, как и ныне, и выдержат они свою
столь крепкую оборону и великое тяжкое терпение свое
за православную веру, за святые божии церкви, за себя
и за всех нас и отсидятся там и этим своим сопротивле-
нием все царство наше сохранят в борьбе с лютым нашим
супостатом, до тех пор пока сам господь неизреченным
своим провидением невидимо не подаст великую милость
свою всему нашему великому государству, пока не изба-
вит он всех нас от столь непереносимых несчастий, не
изымет нас из-под рук наших врагов, словно агнцев из
уст волчьих, — тогда кто сможет выразить словами их
доблесть и стойкость? Тогда еще смелее можно будет ска-
зать, что не только по одной нашей земле, но и в иные
государства: до Царьграда, Рима и Иерусалима, до край-
него востока и запада, на север и на юг, распространится
о них такая слава: «В том царстве и сам тот город спасся
и других спас, а короля, врага и супостата, победил и
прогнал и тем все свое великое государство сохранил».
Если бы таких городов, стойко сопротивляющихся и за
веру стоящих, в Российском государстве хотя и немного
было, а не то чтобы все, — и то никогда не было бы тем
врагам нашим и злым волкам не только входа на нашу
землю, но и никогда, сказать попросту, не было бы им
то повадно.
330
Но подобает нам подражать и удивляться также и по-
сланцам ото всей нашей великой России — вначале по-
сланцам от соревнователя и сопрестольника их святей-
шеств вселенских патриархов, от первенца и главы цер-
ковного всея Руси, пастыря нашего и учителя, отцов ду-
ховных отца и святителя, истинного защитника и твер-
дого поборника веры христианской; а затем — посланным
от самих благородных и великих земли нашей начальни-
ков и правителей, ныне же, можно сказать, и воли ее
исказителей (но не о том теперь слово наше, что впредь
увидите); также и посланным от всех людей всякого чина
под тот город Смоленск к королю, нашему врагу и супо-
стату, ради добрейшего дела, для мирного совещания и
заключения лучшего договора. Посланы они были для
того, чтобы от гнилого, нетвердого, горького и кривого
корня и дерева, в тени растущего (ему же, полагаю, пра-
ведное солнце мало сияет, и совершенной благодати от
него не бывать; если же по уставу своему то солнце на
пего изредка и взирает, то все же ожидает оно его иско-
ренения), — от того дерева, ради одного величия рода его,
хотели мы одну ветвь отделить и, освятив ее тщательно и
водою и духом, посадить па высоком и славнейшем месте,
которое по воле вышнего превыше всех прочих мест и
славится своими достоинствами по всей поднебесной. И хо-
тели так, чтобы росла та ветвь и цвела в свете благоверия,
и чтоб от своей горечи она избавилась, и претворилась
бы горечь та в сладость, чтобы людям давала она плод
сладкий. Хотели, чтобы злые коренья и зелье там пере-
велись, — много ведь злых кореньев и зелья лютого там
скопилось. Хотели, чтобы пе колебалось впредь то высо-
кое и преславноо место, поскольку ради некой вины перед
творцом всевышпим место это колебалось, а живущие на
нем в смуте находились, много голов пало, и много крови
пролилось. И думали мы ту посаженную ветвь беречь со
всякою осторожностью единодушно, а не двоедушно.
Иначе сказать: посланы были послы, чтобы у короля
сына, рожденного им, испросить и возвратиться с ним к
нам, дабы мы ему по нашему закону дали как бы второе
рождение, вывели бы из тьмы неверия и, словно слепцу,
свет дали бы, дабы возвести и посадить его на великий
престол и вручить скипетр Российского царства. Чтобы он
у нас затем всяческие добрые дела совершал, а веры на-
шей и уставов ни в чем не нарушал; чтобы он свое злое
сродство забыл, а мы бы ему так же верно и неизменно
служили. Чтобы можно было выслать из царствующего
331
града нашего и изо всей нашей земли вон врагов наших
и губителей, выгнать их, словно волков злых и голодных,
в проклятую их иноверческую землю; и чтобы затем не
лилась уже неповинная кровь христианская и волнение
бы окончилось; чтобы впредь жить нам тихо и безмятеж-
но, если всемилостивый владыка утолит праведный свой
гнев к тому времени. Злой же супостат король в злонравии
своем ничего того не хотел и в уме своем не помышлял о
том, чтобы было так, как нам годилось. С давних ведь лет
замышляют против нашего великого государства все те
окаянные безбожники, что были и прежде того из его же
братии, в той же проклятой земле и той же веры. Все они
о том думали, как бы им великое государство наше похи-
тить, веру христианскую искоренить и свои богомерзкие
дела совершить. Но не пришло на то им время, пока не
дошло дело до нынешнего короля, нашего врага и супо-
стата. Он же свыше всяких мер возрадовался злокознен-
ным сердцем своим и напрягся всем телом своим. Подоб-
но тому, кто хочет приобрести большое богатство, ничего
не упустив из него, и весьма сердцем своим радуется то-
му, хотя еще по неким обстоятельствам и не имеет его
целиком в руках своих, — подобно тому и он, окаянный
король, — хотя и не дано то ему искони от бога, не его
то достояние, не его отечество, — хочет великим государ-
ством нашим овладеть, а в нем бесчисленные богатства
захватить. И радуется и кипит злым своим сердцем. Пола-
гать можно, вто и на месте оп мало сидит и мало спит от та-
кой большой своей радости, но из-за непокорности и стой-
кости крепкого нашего города еще не видит полностью в
руках у себя все наше великое Российское государство.
Или уподобим его некоему злому-и сильному безбожнику,
который, как и король, хочет взять за себя, не по состоя-
нию своему и вопреки воле творца нашего, невесту пре-
красную и благородную, богатую, известную и во всем
совершенную, особливо же девицу благой веры. Но из-за
нежелания невесты и всех ее родственников и доброже-
лателей, за исключением злодеев ее, не может ее взять и
мужем ей стать до тех пор, пока родственников и доброже-
лателей невесты силою и разными ухищрениями не побе-
дит и себе не покорит. Лишь тогда невесту получит себе
со всем ее богатством. Так и он, окаянный, еще не пол-
ностью великое наше государство в руках своих держит,
благодаря царствующему великому нашему граду, а также
и тому городу, крепкому защитнику нашему и поборнику,
под которым оп, окаянный, ныне стоит, и благодаря всем
332
другим городам нашим, не желающим стать за него, —
кроме тех его доброхотов, а наших злодеев, которые им
ныне прельщены и тленною, мимолетною и гибнущею сла-
вой и богатством ослеплены (о них впереди еще будет
слово наше). И опять же надеялся на то окаянный, что
по божьему изволению царский корень у нас перевелся,
восприяв вместо тленного и мимолетного царства — небес-
ное и вечное, что земля наша без них, государей, овдовела
и за великие прегрешения наши в великую скорбь по-
вергнута, а горше всего, что разделилась она, и многие,
из-за гордости своей и ненависти, не захотели из рода
христианского царя избрать и ему служить, но пожелали
среди иноверных и безбожников царя сыскать и тому
служить. И вот упомянутые выше его доброхоты, а паши
злодеи, о именах коих еще нет здесь речи, растлились
умами своими и пожелали обманом мира сего рабствовать,
и в великой славе быть, и сана почетного достигнуть не
по своему достоинству. И ради того от бога они отпали,
и от православной веры отстали, и к нему, супостату на-
шему королю, всей душой пристали, и потому окаянные
души их пали и пропали. Хотят они его, злодея, в нашем
великом государстве посадить и ему служить. И почти
полностью они уже Российское царство ему, врагу, преда-
ли. Ежели б могли, то в одночасье привлекли бы его,
врага, сюда. И во всем бы с ним свершили свою волю над
нами. Но всемилостивый владыка еще милостью своею
пас, грешных, осеняет, умысел их и заговор разбивает
и тем крепким нашим городом, под которым он, злодей,
стоит, пути ему закрывает и к нам идти воспрещает.
Если же за великие грехи наши, по причине гнева божия
и по его, злодея нашего, злому умышлению, с помощью
каких-либо мер возьмет он тот наш город, крепко стоя-
щий, тогда дойдет он и до царствующего града, и до всех
других мест достигнет и нас себе покорит. И вновь те его
доброхоты, а наши злодеи, всё на пользу ему чинят, и во
всем ему добра хотят, и великое Российское царство хотят
отдать ему целиком, ради своей мимолетной славы и ве-
личия. Потому-то он, окаянный, и не хочет так сделать,
как нам угодно, и, уж конечно, мечтает в уме своем, что
овладел нашим великим государством. Бесовским своим
воинством наполнил он всю нашу землю и, наконец, стал
уверен в победе. И наших посланцев тех он держит, вся-
ческими лишениями, голодом и жаждою морит и пленом
томит. Пошли они от нас со многими людьми в большом
числе, а ныне будто бы с малой лишь дружиной остались
383
двое самых знатных из них. А то говорят, будто и все
они великих мучений и стеснений не могли стерпеть, и
тому супостату, врагу королю, поклонились, и на его
волю положились. Того не знаем, все ли от желанного
сердца пред ним склонились или, быть может, втайне
нам сочувствуют и ныне, может, хотят стоять за веру,
хотя и принуждены то скрывать, — только разошлись
они и разъехались, одни к нам, а другие — кто куда по
своим местам. А те наши, что остались, самые знатные
из послов, будто бы непреклонны волей своей и стоят
твердо, как и граждане смоленские, за святую непороч-
ную христианскую веру и за свою правду, на том, о чем
ранее согласились здесь с подручным короля Желтов-
ским, таким же, как и сам тот супостат, безбожником.
Принято то решение было нашими землеправителями, а
ныне, по своему уму, добились они того, что назовут их
земли губителями!
Подобает же всяческая слава и похвала тем стойким
послам! Что может быть похвальнее, удивительнее и бес-
страшнее? Будучи в руках у своего злого врага и супо-
стата, стоя перед смертью и терпя нужду всякую, глаз
своих перед ним, супостатом, не опускают и в лицо ему
прямо отвечают, что отнюдь его воли не бывать и самому
ему у пас не живать, да и пе только ему самому, по и
рожденному им, ежели тот пе будет освящен, как и мы,
божией благодатью!
Еще более подивимся на пастыря нашего и учителя,
великого святителя и отцов духовных отца, имя коего
ведомо всем, — что стоит неколебимо, как столп, по-
среди нашей великой земли, посреди нашего великого
государства. Он православную веру защищает и всех тех
волков, явившихся па пагубу душ наших, увещевает и
стоит один против их всех. Подобно мужу-исполину, что
без оружия и воинского ополчения, только священное пи-
сание, как палицу, держа в своих руках, выходит против
огромных агарянских полчищ и побивает всех, как и
он, государь, вместо оружия только словом божиим всем
нашим соперникам заграждает уста и посрамляет их, от-
сылая от себя ни с чем. И нас всех укрепляет он и учит
страха и угроз их не бояться, от бога душами своими не
отступаться, а стоять крепко и единодушно за данную нам
от Христа веру и за свои души, как стоят те граждане
в осажденном городе и посланцы наши под тем же
городом.
О, не до конца еще великий милосердный бог прогне-
334
вался на христианский род! О, чудо удивительное и во-
истину великих слез достойное, как мать городов в Рос-
сийском государстве всеми стенами своими, многими
головами и душами покорилась и предалась врагам и гу-
бителям, отдалась на их волю, кроме того нашего вели-
кого, крепкого и непоколебимого столпа, разумного и твер-
дого алмаза! А с ним и еще многие православные хри-
стиане, которые хотят стоять и умереть за православную
веру!
И воистину великий город, о котором прежде у нас
шла речь, — в своем противодействии супостатам нашим
и врагам, и прежде всего самому лютому нашему супо-
стату, злому королю, пожелавшему погубить нашу свя-
тую и непорочную веру, — крепко вооружился и укрепил-
ся, не покорился и не сдался, но и поныне стоит и
укрепляется. Можно сказать, что все наше великое Рос-
сийское государство он укрепляет, а всех наших врагов,
и там и здесь находящихся, и самого короля, общего на-
шего супостата, устрашает. Особливо великий по делам
своим, подобен город тот прехраброму воину, когда тот
уздою сжимает челюсти лютого, свирепого и неукроти-
мого жеребца, ревущего па самку мула, и поворачивает
всем телом его назад, и воли ему пе дает, — если же
даст ему он волю, тогда и сам от него погибнет: занесет
конь его в неисходный ров и разобьет его там. Так и тот
великий город супостату нашему и похитителю веры на-
шей православной, что с ревом наступает на великое на-
ше государство и па всех пас, даже и помышлять о том
запрещает, к нам идти возбраняет. Если бы этот город по
сие время по сопротивлялся и по держал короля, то, безо
всякого сомнения, ужо давно был бы супостат наш у нас
здесь и, если б бог попустил быть тому за великие пре-
грешения наши, уже всеми нами завладел бы супостат
вконец и во всем бы над нами свою волю показал, и —-
что горше всего — святую и непорочную нашу веру так
же вконец бы искоренил. Удержал ли бы тогда или нет
до конца нас великий и непоколебимый наш столп?
Пе смею того отважиться произнести.
А ныне его, нашего супостата, злого короля, тот наш
город не за голову, не за руки, не за ноги, но за самое
злонравное и жестокое сердце его ухватил и к нам идти
воспретил. И посланники наши так же крепко и всей ду-
шою защищают православную веру, и перед супостатом
нашим ничем себя не устыдят, и на правде своей против
него стоят, и хотя в крепости с гражданами они не сидят
335
нс ними совета не чинят, но, по божию промыслу, сердца
их, вместе с теми гражданами, благочестием горят.
А у нас здесь вышеназванный непоколебимый столп сам
крепко и непоколебимо волею своею стоит и тем не толь-
ко стены города нашего хранит, но и живущих за ними
бодрит и умным словом своим в погибельный ров им
пасть не велит, и вновь великое это безводное море сво-
ими речами он утишает и укрощает. Сами вы все видите:
если б не он, государь, все здесь держал, то кто бы дру-
гой восстал и против наших врагов и губителей крепко
стал? Давно бы под страхом угроз отступили от бога,
душами бы своими пали и пропали. Ежели случится, что,
божиим изволением и вспоможением и грехов наших про-
щением, спасется все великое наше государство силою
двух этих крепких защитников и поборников веры нашей
христианской и от врагов избавится оно и защитится, если
какое-либо доброе дело устроится и умысел ваш над вра-
гами свершится, — объявляю вам, что там всему причи-
ною город Смоленск, а здесь — крепкий и непоколебимый
наш столп! И во многих землях дивная повесть эта и прит-
ча не утаится, но повсюду пронесется и объявится, что
царство наше такими путями спаслось, от врагов своих
избавилось.
И опять скажу: о, велико божие милосердие и щедро-
ты его ко всем нам! Там — город стоит, супостата держит
и воле его препятствует, а всем нам бороться за бога и
православную веру силы дает, чтобы мы все, видя его
крепкую и непреклонную оборону, так же крепко воору-
жились и стали против супостатов своих. А здесь, у нас,
наш крепкий и непоколебимый столп стоит и всех нас
укрепляет и учит и примеру того города последовать нам
велит! Придите, придите же, православные! Придите, при-
дите же, христолюбивые! Мужайтесь, вооружайтесь и
стремитесь врагов своих победить и царство освободить!
Не выдавайте спасителей наших, по милости бога, и креп-
ких защитников: там —города и отправившихся под него
послов наших, а здесь — общего нашего пастыря и учи-
теля, духовных отцов отца и святителя!
Скажу вам истину, а не ложь: супостаты, которые у
нас ныне, вместе с нашими единоверцами-изменниками,
с новыми богоотступниками и кровопролителями, разори-
телями верь! христианской, вместе с первенцами сатаны,
с братьями предателя Христа Иуды, все — и начальники
их и подручные, их пособники и единомышленники, —
недостойны по своим злым делам именоваться прямым
336
своим именем; надлежит волками душегубными назвать
их. Хотят нас вконец погубить, под меч свой склонить,
а наших жен и детей в рабов и холопов обратить; хотят
имущество наше разграбить и, что тяжелее всего и пе-
чальнее, хотят святую непорочную нашу веру искоренить,
а свою, отпадшую от православия, насадить; хотят они
сами жить в пашем достоянии. Сами видите, что они над
нами ныне чинят. Всегда на глазах наших всем нам несут
они смерть, надругаются пад нами и творят насилие, по-
сркают пас мечами своими, и домы наши у нас отнимают,
и поносят пас. Скрежетнут, как волки, зубами своими,
угрожая нам смертью. И по только пад нами творят по-
ругание и смеются, по и над самим образом создателя
и богородицы. И руками касаются их, и стреляют в изо-
бражение бога п пречистой его матери, как о том ныне
свидетельствуют злодейские руки, пригвожденные к сте-
не под образом божией матери, всем им, окаянным, в
устрашение и трепет. И хотят они все вооружиться, осна-
стить себя, как сущие злодеи. Знают, окаянные, что не
свое достояние получили и не свое место хотят занять,
если только бог их до того допустит. Ныне же послали
во все города, по которым стоят такие же губители, про-
ливающие неповинную кровь Нового Израиля, и велят
им прибыть сюда к нам; а наших людей воинского чина,
которые живут у нас здесь, всех высылают прочь. За-
мышляют они сделать так, чтобы их, врагов, было много,
а нас — мало; чтоб не могли мы противостоять им; чтобы
вконец овладеть нами и покорить себе. Так пе смотрите
же на то, православные христиане, и не давайте веры то-
му, что опи ныне пред вами творят лицемерно, когда сами
своих людей наказывают. Обманывают нас, уверяя и
прельщая пас тем, что не отцу быть у нас, а сыну. И сам
тот злодей, отец сына, тоже вводит нас в обман и пре-
льщает подобие сатане, когда, словно бесов, присылает сво-
их послов с известием, будто хочет нам дать своего сына
согласно умыслу приверженных к нему изменников на-
шего великого государства и отступников от нашей веры.
Видя здесь волнение в мире и готовность за веру стоять,
прельщают нас и вводят в обман, чтобы овладеть нами и
укротить, чтоб не поднять бурю на нашем море и не по-
тонуть в нем самим, не наполнить его головами своими.
И замышляют действовать обманом до тех пор, пока со
своими пособниками, такими ж, как и они, безбожниками,
пе соберутся здесь в большом числе, пока сам тот супо-
стат и подлинный всех пас враг не возьмет божиим попу-
Стояти заодно 337
щением и злобными своими мерами противящийся ему
юрод, что является ныне нашим крепким поборником.
Тогда, словно змей, прилетит к нам со всем своим бесов-
ским воинством; и тогда те, что у нас ныне находятся
здесь, все восстанут на нас, словно змеи и скорпио-
ны или словно волки лютые. И завладеют нами. И будет
нам тогда от них конечная погибель, если только господь
бог за великие наши грехи на нас разгневается и вконец
захочет нас предать им, словно псам, на съедение. Но не
бывать тому, православные, чтобы сын его жил здесь у
пас. Сами видите, что все то пустой обман и обольщение.
Или не поверите тому, видя явный над собою злостный
умысел? Полагаю, что и малым детям, не только взрослым
и разумным людям, можно это понять. Когда отец хочет
зла сыну? И зачем он, желая отдать нам сына, сам, словно
злой волк, стоит под городом Смоленском? Зачем ему да-
вать волю врагам пашу землю разорять, и неповинную
.христианскую кровь проливать, и без всякой меры непо-
сильные поборы для корма его войскам на нас налагать?
Зачем тогда насмерть мучить нас? Зачем послов наших
там морить, а здесь, в великом городе, всякие притесне-
ния чинить? Это ли забота о сыне, чтобы все вконец погу-
бить? Но он, окаянный, не только не прочит царство для
сына, по и сам жить здесь не хочет. Только бы исполнить
ему свою волю и добиться той великой славы, что нами он
овладел! Только бы быть нам под его властью, слыть бы
его людьми! Чтобы мог он подручных своих, таких же
безбожников, в великом государстве нашем посадить!
Чтобы мог он всех, кто в живых здесь останется, им в
управление отдать; чтобы они нами управляли, дани и
оброки тяжкие с нас собирали и к нему, врагу, словно
бесы сатане, жертвы те доставляли! Верьте же больше
всего, христолюбцы, моему слову, что сыну не бывать
у нас.
Все вы слышали о том, что случилось прежде сего и
что раскрыло нам злокозненное сердце отца-короля и все
его тайны. Некто явился из того же губящего души бесов-
ского сонмища, отпавший от нашего христианского рода
и нарушивший божий жребий. Именем святым и извест-
ным недостойно называть его по злым делам его, но над-
лежит наименовать его: злой человекоядный волк. И вот
душегубный волк этот на нашего великого столпа, духов-
ных отцов отца и святителя, имя коего всем вам ведомо,
изрыгнул свой яд и тайные мысли свои перед ним открыл.
Помыслил он своим злонамеренным умом покачнуть не-
338
поколебимый столп и привлечь его на свою сторону, к от-
падению от бога. Словно змей, призывал он, чтобы вели-
кий столп и твердый алмаз тщетно задуманный и челове-
коубийственный умысел их принял, поддался бы на их
вражеские желания, чтобы понудил он весь многочислен-
ный народ наш впасть на веки веков в ров погибели и
повелел бы всем нам отцу-злодею присягнуть. Но вели-
кий и непоколебимый столп водружен богом прочно, не
па песке поставлен, по на твердой почве сердец наших.
Ни сам он нисколько не поколебался в сторону отпадших
от бога и не допустил поддаться злу и великую палату,
что вокруг него построена и им держится, а также и мно-
гочисленный парод, в пей живущий. И не только умы не
совратил, по сильнее укрепил. А тот упомянутый выше
многих душ губитель и злой разоритель великого государ-
ства, видя крепкое и непреклонное столпа за святую и
непорочную веру и за все православное христианство
стояние, раскрыл уста человекоубийцы и начал, словно
безумный пес, па небо смотря лаять и скверными сло-
вами, словно сущий разбойник камнями, в лицо святи-
телю метать и его святительское имя бесчестить. Своим
грубым и обидным словом коснулся даже и матери его.
А он, государь, твердый алмаз, словам его не внял вовсе
и по испугался его грубостей, но лишь посмеялся над его
безумной, дерзкой речью и воспретил ему говорить. И ве-
ликое несчастье предрек ему своими устами пречестными.
Как острым оружием, рассек оп святительским своим
словом тело и злонравную душу ого: «Да будешь ты про-
клят со всем сонмищем своим в сей век и в будущий;
будь проклят п тот, кого ты желаешь и кому призываешь
всех присягнуть». И еще сказал: «Не только он нам не
угоден, по и отпрыск его, ежели не поступит по нашей
воле». А тот, окаянный, опустил лицо свое и отошел со
всем своим сонмищем, посрамленный и изумленный, бо-
лее же всего разъяренный на великого пастыря и учите-
ля, правды надежного носителя; ушел, словно змей шипя
или подобно льву рыкая. После же окаянный, подумав,
познал свою вину и, видя злую совесть свою, раскаялся
про себя в дерзости своей, что до времени столь явно и
нагло раскрыл тайну свою великому господину. И убоял-
ся он многочисленного народа христианского, что донесет-
ся до него то его слово, что узнают они, с каким недостой-
ным и злым делом, с какой неправдою приходил к тому
высочайшему и непоколебимому столпу и, как пес, лаял
и бранил его, словно был то не святитель, а самый про-
22* 339
стой человек. И стал тогда запираться он в том, что гово-
рил те свои слова. И, словно в темном углу, затворил лу-
кавую свою душу в скверном теле своем. А потом злодей
еще показал лицемерие: стал утверждать, будто в неистов-
стве тогда был и говорил, себя не помня. И испросил у ве-
ликого святителя и незлобивого учителя прощение. Одна-
ко хотя и прощение испросил, но от злого своего нрава и
намерения пе отступил и ныне шипит, как скорпион, и не
перестает воздвигать крамолу и возмущать все бесовское
сонмище, досаждая всячески ему, государю. И притесня-
ют его, как сами все видите, и замышляют со всеми свои-
ми пособниками, как бы его, государя, вконец погубить,
чтобы без него свершить все, как хотят, и всех нас затем,
как змеи, проглотить. Как и сказал я ранее: некому будет
без пего врагам препятствовать и противостоять столь же
твердо, как он.
Оп же, великий столп, твердый алмаз и крепкий воин
Христов, не имеет ни тула, ни меча, ни шлема, ни копья,
ни воинов вооруженных, ибо не дано ему и не положено
от творца все то держать при себе; нет вокруг него и
крепко огражденных стен. Но словом божиим опоясался
оп, словно надежным оружием, словно умелыми воинами
окружил себя, словно крепкими стенами оградил себя.
«Пе бойтесь, — сказал, — поражающих тело, ибо души
не могут коснуться они». И воссылает он слова молитв
своих от полного сердца своего к богу и пречистой его ма-
тери как благовонный фимиам, молясь о себе и о всех
нас, более же всего о святой и непорочной нашей вере,
чтобы наша вера христианская от врагов и губителей на-
ших не погибла. Изливает он из очей своих, словно
токи речные, слезы перед образом господа нашего Иисуса
Христа, пречистой его матери, великих чудотворцев, про-
славленных в русской земле, и всех святых. Надеется он
теми обильными слезами своими и словами молитвы ото-
гнать от себя и от всех нас и поразить, словно острыми
стрелами, всех наших врагов и все великое государство от
них освободить. О столп крепкий и непоколебимый, креп-
кая стена и забрало у бога и пречистой его матери! О твер-
дый алмаз, поборник непобедимый! О непреклонный за-
щитник веры! Воистину ты пастырь неложный! В похвалу
сказано таким великим и стойким душою: «Пастырь доб-
рый; пастырь добрый душу свою за овец полагает». Воисти-
ну, воистину пастырь добрый он, а не наемник! Душу свою
за овец полагает, что отданы ему в паству. На него возло-
жены все мы, православные христиане, и поминает он боже-
340
ственное писание: «Подобает за слово божие на смерть
стоять». И видим все: не даст он пасть слову божию.
Всегда смерть грозит ему от общих наших врагов и губи-
телей, однако же возлагает он надежду на творца нашего,
и на богоматерь, и на великих чудотворцев, общих наших
заступников и богомольцев. Ежели и случится ему, госу-
дарю, за слово божие умереть, — не умрет, но жив будет
вовеки.
Смело и во всеуслышание должно сказать: если бы
таких великих, прочных и непоколебимых столпов было
немало у нас, никогда б в нынешнее безвремепие от вол-
ков душегубных, от врагов своих и чужих святая и не-
порочная вера паша не упала, по лишь более бы процве-
тала, и великое бы ваше море, пе колеблясь и не
волнуясь, стояло. А ныне одип-единствепный он стоит,
всех поддерживая и врагам сурово грозя, и некому под-
держать его ни словом, ни делом. Кроме бога, пречистой
его матери и великих чудотворцев, не имеет никого себе
пособников. И те, кто были сынами его и богомольцами,
тот же сап носящие, славой обманчивой мира сего пре-
льстились, а сказать попросту — подавились, па сторону
врагов склонились и творят их волю. А сами паши земле-
правители, как уж прежде я сказал, земли губители, те
и подавно от пего отстали, ум свой крайнему безумию
во власть дали, к врагам тем пристали, к ногам их низко
припали и свое господское рождение променяли на низ-
кое рабское услужение, покорились и поклоняются неведо-
мо кому, как известно вам. Смотрят в руки ему, что им
даст, и в уста ему, что им укажет, словно нищие перед
богачом проклятым. (Вскоре и мы вам объявим его про-
клятое богом и людьми имя; теперь же далее поведем на-
шу речь.) Так-то паши благородные умом оплошали, ду-
шами своими пали и пропали навеки, ежели не обратят-
ся вновь от зла и худа на добро. Горше же всего они то
совершили, что всех нас выдали. И не только выдали, но
вместе с ними, нашими врагами, вооружились па нас и
:хотят всех погубить, веру же христианскую искоренить.
Ежели и есть пз чиновных и из боярских родов избран-
ные, готовые сердцем радеть за веру христианскую и за
всех нас, то не могут они ничего сделать и не смеют
с тать против врагов, ибо крепко враги овладели ими: мно-
гих кратковременным богатством и славою прельстили,
а иных закормили, везде доносителей и доброжелателей
своих поставили и понасажали. Только у нас теперь и
есть богу и пречистой его матери стена и щит, что он,
341
государь, великий святитель и стойкий заступник. Ежели
случится ему что-нибудь от врагов наших, ежели разлу-
чат душу его с телом и переселится он из обманчивого све-
та сего в вечные обители, то и вера наша вконец падет от
наших губителей, если не явится ваше сопротивление им.
Если же его, государя, бог от них сохранит, и невредим
останется, тогда умолит он бога и пречистую матерь его,
великих наших чудотворцев и всех святых, и спасет и
себя и всех нас, и веру поддержит, и молитвою своею по-
бедит врагов.
Л вы, православные, не помогаете ему, государю, ни
в чем! Одно говорите устами своими, а на деле бог весть
чего еще ждать от вас. Опять прошу вас со слезами и
сокрушенным сердцем: не оставьте забот о себе и обо
всех нас! Мужайтесь и вооружайтесь! Держите между
собою совет, как бы от врагов своих избавиться! Время,
время пришло! Время в деле показать подвиг и на стра-
дание идти смело! Бог наставит вас и подаст вам помощь!
Прибегнем же к богу, пречистой его матери, к великим
чудотворцам и всем святым, припадем к ним с теплою ве-
рою, с умильным сердцем, с горячими слезами: да подадут
нам милость свою! Опояшемся оружием телесным и ду-
ховным, то есть молитвою, постом и всякими добрыми
делами! Станем храбро за православную веру, за все ве-
ликое государство и за православных христиан и не пре-
дадим пастыря нашего и учителя, крепкого поборника
веры православной и преславного нашего города, что за
всех нас храбро стоит и супостата удерживает. Сами знае-
те, что если не теперь, то все равно умрем. А за правду
нашу, может, и сохранит нас господь невредимыми и жи-
вы будем от врагов своих! Если же ныне терпим и медлим,
сами от себя за свое нерадение и ’промедление погибнем.
Что стали? Что оплошали? Чего ожидаете и врагов па
себя напускаете? Зачем даете зловредному корню в земле
укрепиться и, подобно ядовитой горькой полыни, вновь
расплодиться? Или того ждете, чтобы вам сам великий тот
столп святыми устами своими изрек и повелел бы дерзать
на врагов и кровь пролить? Сами знаете: его ли то дело,
чтобы приказывать дерзать на кровопролитие? Ей-ей, пе
будет никогда от него, государя, такого наставления. Ибо
сам он, государь, желает, своим великим разумом п муд-
рым умом, полагаю я, чтобы не от него пошло то доброе
дело, но через него произошло благодаря его стойкости и
молитве пред богом, а вашей готовности, силе воинской
и дерзновению па врагов.
342
Не известно ли вам о нем, государе, что, как пастырь
добрый, всех нас он охраняет от душегубных человеко-
ядных волков? И не даст чистую голубицу нашу погло-
тить им в змеиной пасти их и погубить ее. И ожидает он
с часу на час божьего вспоможения, вашего старания и
дерзновения на врагов! И когда вы, без его, государева,
словесного приказания и рукописания, по правде своей
дерзните на злодеев и добро сотворите, когда врагов по-
бедите, царство от бед освободите и веру охраните, а его,
государя святителя великого, и самих себя, и всех нас
от врагов избавите, — то не будет от него вам заклятия
и запрещения, по одно лишь полное благословение вам и
чадам вашим, в роды и роды их, каждому до конца жиз-
ни его.
Сами вы видите, какое гонение па православную веру
и какие притеснения всем православным христианам от
наших врагов и губителей! Многим смерть и погибель,
иным — рапы жестокие, иных ограбление, бесчестие жен
и насилование. И товары у пас покупают они не по цене,
по отнимают насильно или не настоящую цену дают: если
и платят серебро, то с мечом стоят над головою всякого
православного христианина, что торговлей занимается, и
смертью ему угрожают. Наш же брат, православный
христианин, видя сиротство свое и беззащитность, а их,
врагов, великую силу, не смеет иногда и рта раскрыть из
боязни смерти — даром от имущества своего отступается
и только слезами обливается. И уж больше нечего им,
врагам, замыслить, чтобы всех пас, православных христи-
ан, теснить и ругаться вад нами, показывать над нами
высокомерие свое и издеваться! Как видим мы сами: за-
думали и придумали они во всем великом и сильном на-
шем государстве, которое поистине великому и неудер-
жимому морю подобно, на той стороне и в той стене, ко-
торая имеет двое ворот рядом, одни ворота затворить и
замки на них наложить, а другие приоткрыть, да и то
вполовину. А множеству христианского народа, что по
божией благодати бесчисленно расплодился и умножил-
ся, пе только в одни узкие и тесные ворота, но и во мно-
гие-то широкие не легко выходить. Ныне же, хотя за
грехи нас много убыло, посечено или в плен выведено
теми же врагами и губителями в проклятую землю их,
хотя и убыло и мало на виду нас, однако еще много собе-
рется. И всегда в тех одних воротах будут они теснить
пас, нехорошо сказать — будто мышей давить, и шума, и
визга, и крика много будет из-за узкого и трудного проез-
343
да и прохода. А они, враги, вооруженные всяким смерто-
носным оружием, будут стоять, пешие и конные, изго-
товясь, по обе стороны тех полуоткрытых ворот, и близ шеи
и сердец наших то свое оружие держать, и всех нас устра-
шать явной смертью. Это ли вам не свидетельство? Это
ли не повеление? То ли не указание для вас? Не под-
тверждение письменное? Ох и увы! Горе, горе лютое!
Куда пойдем, куда побежим? Как не заплакать, как не
зарыдать? Как не вздохнуть из глубины сердца? Как не
бить себя в грудь? Как только сами себя не презираем и
пе пренебрегаем собою, видя за великие и бесчисленные
грехи наши от создателя всех и творца крайнее умаление
нас, а им, врагам чужим и своим, попущение и всяческое
от них нам надругательство и мучительство? Хотя и пла-
чем и рыдаем, хотя и бьем себя в грудь и из глубины
сердца вздыхаем и сильно досаждаем ему, а подвига не
совершаем, заботы о себе пе имеем, к богу не прибегаем
и пе умоляем его. И ничего мы над врагами не измыш-
ляем, а все пускаем на произвол и сами в своей земле и
вере укореняем злое семя!
Опять скажу: увы! За бесчисленные наши грехи как
только не смиряет нас господь, и каких наказаний не
посылает, и кому только нами владеть не повелевает?
Сами видите, кто тот человек? Не человек он, а неведомо
кто: пи из царского рода, ни боярского чина, ни из иных
избранных ратных людей. Сказывают: из смердов он. Его,
окая иного и треклятого, по делам злым его не достойно
называть именем Стратилата, но именем Пилата следует
назвать. Не именем преподобного, но именем неподобного.
Не именем страстотерпца, но именем землеедца. Не име-
нем святителя, но именем мучителя и гонителя, разорите-
ля и губителя веры христианской. А прозвище его изве-
стное не следует также по имени святого давать, но по
названию нужного отверстия — Афедроновым именовать
его. И вот он-то столь славным государством владеет,
словно великое море колеблет: что хочет, то и творит,
и никто ему того не возбранит. А сами наши землевласти-
тели и правители, ныне же, как уж сказал я, — земли
губители и воли ее исказители, те словно ослепли и оне-
мели, прямо сказать — не смеет ни один врагу тому ни-
чего воспретить и великому государству ни в чем пособить.
Иные из них молчат, ничего не говорят и во всем его волю
творят, ибо вместе с ним, врагом, всех нас погубить хотят.
И полки большие, всяких чинов люди за тем врагом во-
след идут и милостей и приказов от него ждут. Не только
344
простые, неименитые люди, но и дети боярские и дворян-
ские и сами благородные и достойные дворяне, так что
иному он, враг креста Христова и всех православных
христиан, и в подметки не годится.
А еще этот враг и лютый злодей и не своим достоя-
нием завладел. Подобно Ихнилату, пробрался он в царскую
ризницу, чтобы сократить и погубить великие царские
сокровища, все, что за многие годы многими государями
самодержцами, князьями и царями всея Руси собрано
в ней и положено. Он же, окаянный, как вышеназван-
ный Ихпилат, в один час или за время недолгое все хочет
поглотить, расточить и погубить и оставить ту царскую
ризницу вконец опустошенной, словно пустую и ненуж-
ную кладовую. Да уже и оставил! И ныне великие эти
сокровища, каменья и одежды драгоценные, всякие вещи,
что нам неведомы, с своими единомышленниками разби-
рает, вещи к вещи прибирает, золота, серебра и бисера
большие сундуки насыпает и все к тому же супостату и
врагу пашему, королю и похитителю, под город, нас за-
щищающий, посылает. А мыслят при том в уме своем
окаянные так. Ежели, но божьему некоему промыслу и по
нашему над ними, врагами, домыслу, нам добро приклю-
чится, победа наша над врагами учинится и от нас убе-
жать им случится, то не пришлось бы им помощи сатаны
лишиться; тогда сокровищем тем, обильным и драгоцен-
ным, можно будет им с сатаной примириться, чтобы
смертью он не наказал их, когда по божьей милости
здесь у пас по по их хотению доброе дело свершится.
А если царство паше по выстоит перед ними, погибнет, —
кто тогда по исплачется, кто нс зарыдает, кто нс вздох-
нет? lie только люди нашей православной веры, из рода
христианского, но, полагаю, и из иноверцев, да из тех же
врагов всякий, кто хоть немного мягок и жалостлив серд-
цем, и тот если не заплачет, то вздохнет и скажет: как же
столь великая и преславная земля оказалась в разорении,
такое великое царство в запустении, а столь богатая цар-
ская ризница в разграблении!
А вы, православные, богом почтенные, умилитесь ду-
шою, содрогнитесь сердцем, видя над собою столь непе-
реносимые бедствия и несчастья, видя смерть свою всегда
перед глазами своими и поругание веры нашей православ-
ной! Не отдавайте сами себя в руки врагам своим. При-
звав в помощь себе бога, пречистую его матерь, великих
чудотворцев и всех святых, дерзайте на врагов своих.
Быть может, господь наш Иисус Христос, наказав нас
345
праведным своим гневом, и помилует теперь, даст нам
победу над врагами, избавит и спасет нас от них. Они
же, злодеи наши и губители, одно против нас умышляют,
как уже и сказал вам: хотят нас погубить, а оставшихся
своей воле подчинить. А письму этому и всему, что пишу
вам и сказываю в нем, верьте без всякого сомнения...
Кто же письмо это возьмет и прочтет, пусть его не
таит, а передаст, прочитавши и уразумев, братьям своим,
православным христианам, для сведения. Пусть не будет
скрыто оно от тех, кто за православную веру умереть
хочет. Тем же, кто был ранее нашими же братьями, пра-
вославными христианами, а ныне в душе своей от хри-
стианства отвратился и во врагов наших обратился, с вра-
гами соединился и против нас с ними вместе вооружился,
желая нас вконец погубить, — тем о письме ничего не
говорите и читать его пе давайте. Будь же па вас, добро-
желателях Российского царства, милость и помощь бо-
жия, а также и от пречистой богородицы, от великих чу-
дотворцевР что в Троице у нас славятся, и от всех святых.
Лминь.
ПОСЛАНИЕ ДВОРЯНИНА К ДВОРЯНИНУ
Благих подателю и премудрому наказателю, нашего
убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жи-
тельства присносущу питателю, государю моему имярек
и отцу имярек, жаданный видети очес твоих светло на
собя, якож прсж бе пе сытый зримаго и многопрпятнаго
милосердия твоего Фупиков Иванец, якож прежней рабец,
греха яге моего ради яко странный старец, понеделен до
сладости малаго сего писапейца до твоего величества и
благородия пе простирает бо ся сицево писанейцо за
оскудение разума моего и за злу фортону серца моего,
точию рех ти: буди, государь, храним десницею вышнаго
параклита, а по милости, государь, своей аще изволишь
о пашем убожество слышати, и я милостию творца и зи-
житоля всяческих (благ) апреля по 23 депь повидимому
в живых, а бедно убо и скорбно дни пребываю, а мило-
сердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мне,
государь, тульские воры выломали на пытках руки и
нарядили, что крюки, да вкинули в тюрму; и лавка, го-
сударь, была уска и взяла меня великая тоска, а послана
рогожа и спать не погоже; седел 19 недель, а вон из
тюрмы глядел. А мужики, что ляхи, дважды приводили
к плахе, за старые шашни хотели скинуть з башни, а на
пытках, пытают, а правды не знают: правду де скажи, а
ничего не солжи. А яз им божился и с ног свалился и
на бок ложился: не много у меня ржи, нет во мне лжи,
истинно глаголю, воистинну не лжу. И они того не знают
болши того пытают, и учинили надо мной путем, мазалп
кожу двожды коя^у кнутом. Да моим, государь, грехом
недуг пе прмлюбил, баня дурна да и мовник глуп, высоко
347
взмахнул, тяжело хлыснул, ослез добре велик и по ся
места болит: прикажи государь, чем лечить, а мне, госу-
дарь, наипаче за тебя бога молить, что бог тебя крепит:
дай господи и впредь так творить. Да видех, государь,
твоего, государя моего имярек, рукописание, прослезихся
и крепости разума твоего удивихся, а милосердия твоего
у князя Ивана рыбою насладихся и богу моему за тобя,
государя моего, помолихся; да от сна вставая и спать
ложась ей, ей, всегда тож сотворяю. А тем, государь, твое
жалованье платить, что за тебя бога молить, да и всяк
то говорит: добро де он так творит. Да писал бы, госу-
дарь, не мало да за великой смутой разума не стало, при-
клоних бо главу свою до земли рех ти: здравствуй, госу-
дарь мой, о хрпсте. Аминь. Да, не мало, государь, лет, а
разума пет, и не переписать своих бед; розван что баран,
разорен до конца, а сед, что овца. Не оставили ни волосца
животца, и деревню сожгли до кола, рожь ратные пожали,
а сами збежали. А ныне воистину живем в погребище и
кладем огнище, а на ногах воистинну остались одне голе-
нища и отбились голенища. Зритель, государь, сердцам
бог: не оставили шерстинки, ни лошадки, ни коровки, а
в земли не сеяно ни горстки; всего у меня было живота
корова и та не здорова: видит бог, сломило рог. Да, бог
сердца весть, нечего есть. Велел бог пожить и не о чем
тужить.
А я тебя, государю моему, прсступя страх,
пз глубины возвах, имя господне призвах, много челом
бью.
А о скорбех постигших нас не вем, что изрещи. Зрение
пас устрашает, но, мню, и стихия нам зболезнует. Не еди-
пех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу. Зем-
ля, юже видел еси благу и населенну, узриша ея опустену
н папоену кровми святых: пролияша бо ся крови подобно
дождеви, и вместо пшепица возрастоша нам терния. Узри-
ша церковь божию сетующу и дряхлующу и яко вдову со-
глечену: красота бо ея отъята бысть иноплеменным, паче ж
нашими воставшими на нас, богу тако изволшу.
И узриши грады разорены и пожжены, вдовы и старин
сетующа и гладом таеми, середняя ж и невесты возхище-
пи и обоимани руками чюжих, и младенцы раздробляемы,
и самый той царствующий град, яко шипок красен зи-
мою, противными нашими померзаем.
Превосходит бо плач наш паче Вифлеомского плача:
тамо бо токмо едини младенцы убиваеми бываху и се
числе прииде, зде же старии и совершении умом и бо-
348
голепныи образом и юннии леты и образом и всяк воз-
раст не пощаден бысть.
Превосходит воистину и Херсонскаго Устиниянова
убиения: тамо бо токмо един град страдаше, зде ж не
мала часть вселенный в запустение положись.
Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу:
не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет,
да и тебя скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся
взята быша без останка.
МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА
СМУТНОЕ СОСТОЯНИЕ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА
в годы правления царей — Федора Ивановича, Бориса
Годунова и, в особенности, Димитриев и Василия Шуй-
ского, а также избранного затем принца королевства
Польского Владислава, от 1584 до 1613 год за годом без
пристрастия описанная в весьма обстоятельном дневнике
с такими подробностями, какие нигде более не приводят-
ся, одним проживавшим тогда в Москве немцем, свиде-
телем большинства событий, господином Конрадом Буссо-
вом, е. к. в. Карла, герцога Седерманландского, впослед-
ствии Карла IX, короля Шведского, ревизором и интен-
дантом завоеванных у Польской короны земель, городов
и крепостей в Лифляндии, позже владетелем поместий —
Федоровское, Рогожна и Крапивна в Московии.
Главы IX и X
О князе Василии Шуйском и Димитрии втором, который
хотел свергнуть Шуйского и выдать себя за спасшегося
Димитрия и т. д. Также о Сигизмунде III, короле поль-
ском и пр., как вмешался он, и о сыне его королевского
величества господине Владиславе, как ему были предло-
ложены московская земля и престол
В том же 1606 г., 24 мая, — это был 8-й день после
измены и убийства, — князь Василий Шуйский, тот, что
прошлой осенью побывал в руках палача, был раздет его
подручными и уже положил голову на плаху, ибо ему
на месте публичных казней должны были топором запре-
тить заниматься изменами без ведома и согласия Зем-
ского собора, одною только волею жителей Москвы, столь
350
же почтенных его сообщников в убийствах и предатель-
ствах, всех этих купцов, пирожников и сапожников и не-
многих находившихся там князей и бояр, был повенчал
на царство патриархом, епископами и попами, и присяг-
нул ему весь город, местные жители и иноземцы. Сразу
после этого некоторые из находившихся в Москве вель-
мож и дьяков были отправлены по стране, чтобы привес-
ти к клятве и присяге весь простой народ и все дворян-
ство, все города и общины. Став царем, Шуйский первым
делом отправил посольство к польскому королю и обвинил
его величество в том, что не было соблюдено заключен-
ное в свое время перемирие, и присовокупил к этому
просьбу прекратить нападения па рубежи и придержи-
ваться добрососедских отношений. При этом оп посла i
королю всевозможные великолепные подарки и подноше-
ния и, заметая за собой следы, сообщил его королевскому
величеству, как его подданные, люди воеводы Сандомир-
ского издевались над жителями Москвы и тем вызвали
мятеж, во время которого было убито столько поляков,
но королевскому послу пе было причинено никакого зла,
ибо он, Шуйский, сам лично его охранял и в будущем
отпустит обратно в полном здравии.
Король Сигизмунд III тоже послал
Ответ короля новому царю Шуйскому привет и
отозвал своего посла, который был
отправлен к Димитрию. Касательно убитых его величе-
ство отвечал, что поляки свободные люди, они могут ез-
дить и служить, где и кому им вздумается, что они по
собственной воле поехали с воеводой Сапдомирским и его
дочерью па свадьбу, и если они там что-то натворили и
за это им, в свою очередь, досталось, то до этого его ко-
ролевскому величеству дела нет и потому он этим зани-
маться но станет, а что будут делать родственники уби-
тых, то тут его величество ничего поделать не может.
Они, польские вельможи, — вольные люди, если они за-
хотят отомстить, то его величество не может им запре-
тить этого. Присланных подарков его величеству было пе
надобно, и он отослал их все обратно, требуя только воз-
вращения своего посла, который вскоре после этого и был
туда отпущен.
Всех других поляков Шуйский посадил в тюрьмы в
разных концах страны и так очистил христианский город
Москву от нехристей (как они называют всех инозем-
цев), что там остались только истинные христиане и бла-
гочестивые люди (как же!).
351
23 июня он выгнал из Москвы четырех докторов ме-
дицины, с которыми много общались поляки Димитрия и
люди воеводы Сандомирского, потому что он им уже не
доверял. Пятого доктора, Давида Фасмара из Любека,
который всегда жил уединенно и тихо и с теми поляками
никаких особых дел не имел, он оставил своим лекарем.
Так как в это время широко распространилась выдумка
о спасении Димитрия, московиты были сильно сбиты с
толку таким странным известием и скоро перестали уже
понимать, во что и кому им верить.
Шуйский, которому это было важнее, чем кому-либо
иному, решил вывести русских из заблуждения и поэтому
послал 30 июня в Углич вырыть труп настоящего Димит-
рия, убитого там в детстве, пролежавшего в земле 17 лет
и д^рпо истлевшего, перевезти его в Москву и похоронить
в той же церкви, где лежат прежние цари. Сделано это
было лишь для того и с той целью, чтобы простонародье
узнало и увидело, как дерзко оно было обмануто Димит-
рием, а теперь снова может дать се-
Махинации бя обмануть второму появившемуся
Шуйского Димитрию. А чтобы эта дурацкая за-
тея выглядела как можно лучше,
Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал так-
же убить одного девятилетпего поповича, надеть на него
дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб и
отвезти в Москву. Сам же оп вместе со своими князьями,
боярами, монахами и попами выехал с крестами и хоруг-
вями встретить тело царя, которое он велел пышной про-
цессией внести в церковь усопших царей. По его повело
пию было всенародно объявлено, что князь Димитрий, не-
винно убиенный в юности, — большой святой у бога, оп,
мол, пролежал в земле 17 лет, а его тело так же нетлен-
но, как если бы он только вчера умер. И орехи, которые
были у него в руке на площадке для игр, когда его уби-
ли, еще тоже не сгнили и не протухли, точно так же и
гроб не попорчен землей и сохранился, как новый. Кто
желает его видеть, пусть сходит в царскую церковь, где он
поставлен; церковь всегда будет отперта, чтобы каждый
мог туда пойти и поглядеть на него. Шуйский подкупил
нескольких здоровенных людей, которые должны были
прикинуться больными. Одному велели на четвереньках
ползти к телу св. Димитрия, другого повели туда под
видом слепца, хотя у него были здоровые глаза и хоро-
шее зрение. Они должны были молить Димитрия об ис-
целении. Оба, конечно, выздоровели, параличный встал
352
и пошел, слепой прозрел, и они сказали, что им помог
св. Димитрий.
Этому поверило глупое простонародье, и такое неслы-
ханное и страшное идолопоклонство началось перед те-
лом, что господь бог разгневался и одного человека,
представившегося слепым и хотевшего, чтобы св. Ди-
митрий снова сделал его зрячим, там же в церкви лишил
зрения. Другого, прикинувшегося больным и велевшего
нести себя к Димитрию, чтобы найти там помощь, бог
наказал так, что в церкви он умер. Когда это кривляние
привело к тому, что даже дети стали замечать, что это
только чистый и обман и подлог, Шуйский приказал за-
крыть церковь и никого больше в нее не пускать, объявив,
что слишком много людей беспокоило св. Димитрия. Они
его рассердили, нужно оставить его на некоторое время
в покое и до той поры ему не досаждать, пока он не при-
дет в хорошее расположение духа.
Глава XI
Furtum ct jigmentum* князя Григория Шаховского,
которыми он нанес очень большой вред царю Шуйскому
Один именитый князь, по имени Григорий Шаховской,
во время мятежа, когда был убит царь Димитрий, похи-
тил золотую государственную печать и бежал по направ-
лению к пограничной крепости Пу-
Золотая печать тивль, взяв с собой из Москвы еще
двух поляков в русском платье. Под
Серпуховом он переправился через реку Оку, дал пере-
возившему его лодочнику шесть польских гульденов на
чай и спросил его, знает ли он их и известно ли ему,
кто они такие. Лодочник ответил: «Нет, господин, я вас
не знаю». Князь сказал: «Молчи, мужичок, и никому не
рассказывай, ты перевез сейчас царя всея Руси Димит-
рия». Указал простодушному мужичку на одного из двух
поляков и сказал: «Смотри, вот юный герой, которого на-
ши московиты хотели убить, он от пих, слава и благода-
рение богу, ушел, мы направляемся в Польшу и приведем
оттуда войско; он сделает тебя большим человеком, если
бог поможет нам снова прийти сюда. Пока же доволь-
ствуйся этой малостью».
Подобную же выдумку рассказал князь и в городе
* Воровство и выдумка.
23 Стояти заодно
353
Серпухове одной немецкой вдове, где они обедали. Он дал
ей полную пригоршню золота и сказал: «Ты, немка, до-
вольствуйся этим, приготовь хороший мед и водку, мы,
бог даст, скоро вернемся с большой ратной силой, но вам,
немцам, от этого вреда не будет». Женщина спросила:
«Господин, что вы за люди? Вы говорите странные вещи».
Князь ответил: «Я князь из Москвы, и говорю тебе, что
сейчас у тебя ел и пил царь Димитрий, которого москови-
ты во время своего мятежа хотели лишить жизни, но оп
с божьей помощью тайно ушел от них и оставил вместо
себя другого, того они схватили и убили. Мы скоро снова
будем у вас». После этого они во всю прыть скакали от
одного города к другому до самого Путивля, оставляя
после себя на всех постоялых дворах это известие, а имен-
но, что Димитрий не убит, а спасся, вследствие чего вся
страна от Москвы до польского рубежа поверила, что царь
Димитрий и вправду спасся и еще жив. Слух об этом
дошел до Москвы, и в простонародье в связи с этим воз-
никли дикие и нелепые мысли.
В Путивле те двое поляков отделились от князя Гри-
гория Шаховского, поехали прямо в Польшу, к жене вое-
воды Сандомирского, принесли ей весть об ужасном побо-
ище, которое произошло в Москве, и рассказали, как один
московитский князь по имени Григорий Шаховской тай-
ком вывел их из Москвы и доставил через всю страну в
Путивль и что этот князь намеревается и клянется так
отомстить за смерть царя Димитрия, что, пока существует
Россия, его соотечественники будут об этом говорить.
Он собирается также написать сюда, в Польшу, сде-
лав вид, что Димитрий, его государь, добрался до Польши
и здесь живет, а они напишут ему отсюда в Путивль, как
будто ему отвечает Димитрий. Князь Шаховской собрал в
Путивле всех горожан, рассказал им, что московиты хо-
тели расправиться с царем Димитрием, что он тайно сбе-
жал, а его поляков всех убили, что он пробрался в Поль-
шу, к матери своей супруги-польки, воеводше Сапдомир-
ской, и хочет собрать новую военную силу, чтобы с ней
как можно скорее опять пойти в Россию и отомстить сво-
им клятвопреступным московитам. Он повелел ему, Ша-
ховскому, всячески убеждать их, обещая им царскую ми-
лость, чтобы они хранили верность Димитрию и помогли
ему отомстить московитам за такой позор. Оп так отпла-
тит неверным псам, чтобы об этом передавали из поколе-
ния в поколение.
Путивляне тотчас же послали в Дикое поле и спешно
354
набрали несколько тысяч полевых казаков, вызвали так-
же всех князей и бояр, живущих в Путивльской области,
их тоже было несколько тысяч. Когда эти последние сое-
динились с казаками, над ними был поставлен воевода
по имени Истома Пашков. Во имя Димитрия они должны
были двигаться дальше, чтобы снова покорить и взять
крепости и города, которые отпали от Димитрия во время
московского бунта. Но те, узнав, что царь Димитрий не
убит, а тайно ушел, жив еще и снарядил это войско, без
всякого сопротивления все до самой Москвы добровольно
сдались, снова присягнули Димитрию и были очень недо-
вольны теми, кто был виновен в плачевных событиях п
ужасных убийствах в Москве.
Новый царь, цареубийца Шуйский, очень испугался
при этой вести, спешно призвал всю землю к войне. А что-
бы все как можно раньше, скорее и не мешкая явились в
стан, он придумал ложь и сказал, что будто крымские та-
тары с войском в 50 000 человек вторглись в страну, уже
взяли в плен много тысяч московитов, отвезли их в Та-
тарию и сильно свирепствуют в стране, а поэтому всем
надо, не глядя, день или ночь, спешить в Москву, чтобы
оказать сопротивление татарам.
В августе этого года войска царя Шуйского подошли
к Ельцу, но обнаружили, что там вовсе не татары, а их
собственные соотечественники — князья, бояре и казаки,
которые сражаются за Димитрия, и те так побили и по-
теснили их, что им пришлось уйти обратно в Москву.
С теми же из них, которые попали в плен, путивляпе об-
ращались очень плохо, им пришлось проглотить множест-
во злых насмешек, им говорили: «Вы, сукины дети, мос-
квичи, с вашим Шубником (так они называли цареубий-
цу Шуйского) хотите убить государя, перебить его людей
и напиться царской крови; пейте, мерзавцы, воду и жрите
блины, как привыкли. Наш царь сумеет отомстить вам
как следует за это убийство, когда он прибудет из Поль-
ши со своим вновь набранным войском».
Некоторых пленников, сильно избив их и до полусмер-
ти исполосовав кнутом, они отпустили и отослали обратно
в Москву, где они тоже были плохо приняты своими соб-
ственными собратьями, а за вести, которые пришлись не
по вкусу Шуйскому и его приверженцам, их бросили в
тюрьму, где они умерли и сгнили. Шуйский приказал
объявить всем жителям Москвы, какое великое зло при-
чинили России поляки и их поддельный Димитрий, как
истощилась казна, сколько пролито христианской крови п
23*
355
как по милости Димитрия столь жалостно погиб бедный
государь Борис Федорович Годунов с сыном и женой, как
предатели страны снова распространяют слух, что Димит-
рий будто бежал, а не был убит, но даже если бы было и
так (чего на самом деле вовсе нет), то все равно ведь это
не Димитрий, сын царя Ивана Васильевича, а обманщик,
которого опи не хотели принять, чтобы он не ввел в стра-
не поганую веру. А для того чтобы вызвать в народе хри-
стианское сострадание, он, Шуйский, приказал три мерт-
вых тела — Бориса, его сына и жены (которые были по-
гребены в бедном монастыре) — снова вынести оттуда,
увезти в Троицкий монастырь и там похоронить по цар-
скому чипу. Тело Бориса несли 20 монахов, его сына Фе-
дора Борисовича — 20 бояр, жены Бориса — также 20 бо-
яр, а за этими тремя телами шли пешком до самых Тро-
ицких ворот все монахи, монашки, попы, князья и бояре,
здесь они сели па коней, тела приказали положить па са-
ни и сопровождали их в Троицкий монастырь, располо-
женный в 12 милях от города Москвы. Этот монастырь
необычайно могуществен. Ни один знатный вельможа во
всей стране не умирает, не отказав туда в своем заве-
щании крупный вклад. Этот монастырь, когда в стране
немирно, должен выставлять для царя 20 000 вооружен-
ных всадников.
Дочь Бориса Федоровича, одна только и оставшаяся в
живых, которую должен был получить в жены господин
брат его величества короля Дании и пр., герцог Иоганн,
высокочтимый и блаженной памяти
Дочь Бориса (как говорилось выше), ехала сле-
взывает отомстить дом за этими тремя телами в санях
Димитрию с пологом, причитала и голосила:
«О горе мне, бедной, покинутой сиро-
те! Самозванец, который называл себя Димитрием, а на
самом деле был только обманщиком, погубил любезно-
го моего батюшку, мою любезную матушку и любезного
единственного братца и весь наш род, теперь его самого
тоже погубили, и как при жизни, так и в смерти своей
он принес много горя всей нашей земле. Осуди его, гос-
поди, прокляни его, господи!» Теперь многие стали силь-
но оплакивать и жалеть Бориса, говоря, что лучше было
бы, если бы оп жил еще и царствовал, а эти безбожные
люди умышленно и преступно погубили и извели его вмес-
те со всем его родом ради Димитрия. Как говорится:
«Не отказывайся от старого друга прежде, чем хорошо
не испытаешь нового».
356
Упоминавшийся выше воевода путивльского войска
Истома Пашков продвинулся в августе этого года с имев-
шимися у него силами ближе к Москве, дошел до Коло-
менского и снова привел к присяге и к подчинению Ди-
митрию второму многие крепости, города и местечки без
всякого с их стороны сопротивления. К Михайлову дню
он подошел ближе к Москве и встал лагерем в Котлах,
примерно в миле с четвертью от Москвы. От имени свое-
го государя Димитрия он потребовал сдачи города, а так-
же выдачи трех братьев Шуйских, как изменников царю
и зачинщиков имевшего место мятежа и страшного убий-
ства. В это время многие из жителей Москвы, как мест-
ные, так и иноземцы, считая все уже потерянным, стали
тайно уходить из города к врагу.
Глава XII
Об Иване Исаевиче Болотникове, который пришел в
Польшу из Венеции, и о том, как в Польше некто, тре-
бовавший, чтобы его титуловали Димитрием и царем Рос-
сии, послал его воевать в Россию
Вскоре после Мартынова дня на помощь путивльско-
му воеводе Истоме Пашкову пришел через Комарицкую
волость на Калугу и затем дальше к Москве на Котлы
очень опытный воин Иван Исаевич Болотников. Всю мест-
ность, по которой он проходил, он снова привел к присяге
собирающемуся прибыть Димитрию и тем изрядно укре-
пил свое войско.
Этот Болотников но рождению был московит, в юнос-
ти был захвачен в Диком поле татарами, с которыми мос-
ковитам ежегодно приходится воевать, и продан в Тур-
цию, где он был прикован на галерах и несколько лет был
принужден выполнять тяжелую и грубую работу, пока,
наконец, его не освободили немецкие корабли, одолевшие
турок на море, и пе отвезли в Венецию, откуда он напра-
вился через Германию в Польшу, чтобы разузнать там
про удивительные перемены, которые произошли на его
родине в его отсутствие.
Как только он услыхал там, что его государь, царь
Димитрий, спасся от рук московских убийц, прибыл в
Польшу и сейчас, как говорят, находится у Сандомирско-
го воеводы, он отправился к нему. После того как тот, кто
выдавал себя за Димитрия, тщательно проверил и рас-
357
Болотников
прибывает
в Польшу
к мнимому
Димитрию
спросил его, кто он, откуда он при-
ехал и каковы его дальнейшие на-
мерения, и по его ответам прекрас-
но понял, что Болотников — опыт-
ный воин, он спросил его, хочет ли
он ему служить против своих пре-
ступных соотечественников, этих вероломных злодеев.
Когда тот ответил, что в любое время готов отдать жизнь
за своего наследного государя, мнимый Димитрий сказал
ему: «Я не могу сейчас много дать тебе, вот тебе 30 ду-
катов, сабля и бурка. Довольствуйся на этот раз малым.
Поезжай с этим письмом в Путивль к князю Шаховско-
му. Он выдаст тебе из моей казны достаточно денег и
поставит тебя воеводой и начальником над несколькими
тысячами воинов. Ты вместо меня пойдешь с ними даль-
ше и, если бог будет милостив к тебе, попытаешь счастья
против моих клятвопреступных подданных. Скажи, что
ты меня видел и со мной говорил здесь в Польше, что я
таков, каким ты меня сейчас видишь воочию, и что это
письмо ты получил из моих собственных рук».
С письмом и с этими вестями Болотников немедля от-
правился в Путивль, где был принят радушно и благо-
желательно, и все это побудило и склонило путивлян
твердо поверить, что Димитрий, как им уже ранее сооб-
щил князь Григорий, несомненно, спасся и еще жив. Они
стали еще смелее бороться с клятвопреступниками, про-
ливали свою кровь и теряли свое состояние и имущество
ради него, хоть он и вовсе был не истинный, а новый, под-
ставленный поляками Димитрий.
На основании этого письма и этих вестей Болотников
был назначен большим воеводой, т. е. старшим военачаль-
ником, и послан с 12 000 ратников через Комарицкую во-
лость к Истоме Пашкову под Москву, которую он вско-
ре осадил и даже добился бы сдачи города, если бы этому
не помешало несогласие, начавшееся между обоими вое-
водами. Произошло это потому, что, придя под Москву,
Болотников, как старший военачальник, вместо Димит-
рия, захотел занять для своего лагеря самое удобное мес-
то и потребовал, чтобы он почитался большим начальни-
ком, чем Пашков, поскольку этот был поставлен воево-
дой одним только князем Шаховским, а его, Болотнико-
ва, в Польше назначил и поставил в старшие военачаль-
ники сам мнимый царь. Поэтому Пашкову пришлось уйти
с занятого им места и уступить его Болотникову и его
ратным людям.
358
Так как это бесчестье и позор сильно рассердили Ис-
тому, он задумал, в свою очередь, сыграть шутку с Болот-
никовым и потому вступил в тайные переговоры с мос-
Пашков вступает
в переговоры
с царем Шуйским
ковским врагом, царем Шуйским; по-
лучив от пего большие подарки золо-
том и серебром, он сообщил ему, что
до настоящего времени еще пи одна
живая душа в Путивле Димитрия не
видела и о нем знают пе более того, что в самом начале
сообщил князь Григорий Шаховской, а именно — что он
пе убит, а тайно ушел и укрылся в Польше и т. п. Кроме
того, Пашков сообщил еще про то, что Болотников рас-
сказывает, как оп пе только видел Димитрия в Польше
и с ним разговаривал, а даже им самим был там назна-
чен старшим военачальником вместо пего. Правда ли,
что Димитрий бежал и находится в Польше и сам при-
слал этого Болотникова, назначив его вместо себя, или
поляки и Шаховской выпестовали нового Димитрия, это-
го он знать пе может, но, как сказано, до настоящего
времени Димитрия в Московии никто не видел.
Тогда жители города Москвы послали в лагерь к Бо-
лотникову такое требование: если тот Димитрий, который
прежде был в Москве, жив и находится у пего в лагере
или где-либо в ином месте, то пусть
Московиты желают Болотников покажет его или призо-
увидеть царя вет его к себе, чтобы они увидели
его собственными глазами. Если это
произойдет, они перед Димитрием смирятся, будут умо-
лять о прощении и милости и сдадутся ему без сопротив-
ления.
Болотников ответил, что Димитрий действительно жи-
вет в Польше и скоро будет здесь. Он сказал также: «Я у
него был, и он сам лично назначил меня вместо себя стар-
шим военачальником и отправил в Путивль с письмен-
ным распоряжением». Московиты сказали: «Это несом-
ненно другой, мы того Димитрия убили» — и стали уго-
варивать Болотникова, чтобы он перестал проливать не-
винную кровь и сдался царю Шуйскому, а тот сделает
его большим человеком. Болотников ответил: «Этому мое-
му государю я дал нерушимую клятву не жалеть своей
жизни ради него, что я и сдержу. Поступайте, как вам
кажется лучше, если вы не намерены сдаться добром, я
тоже вместо моего государя поступлю так, как мне ка-
жется лучше, и скоро вас навещу».
После этих переговоров Болотников спешно отправил
359
гопца к киязю Григорию Шаховскому с сообщением о
желании москвичей и с просьбой как можно скорее по-
слать в Польшу к царю Димитрию и приложить все ста-
рание, чтобы убедить его не мешкая и как только можно
скорее снова вернуться в Россию и заявиться в лагере
Болотникова, так как тот довел дело с москвичами до то-
го, что они окончательно решили, как только снова уви-
дят Димитрия, покориться ему, умолять о прощении и
милости и сдаться без всякого сопротивления, а посему
Димитрий не должен больше набирать ратных людей или
приводить их с собой, а должен только сам лично как
можно быстрее поспешить сюда, так как дело только за
тем, чтобы увидели его особу воочию. Тогда все вскоре
образуется, жители Москвы быстро схватят его предате-
лей за загривок и выдадут их ему.
Князь Григорий пе стал мешкать, написал и спешно
послал в Польшу, по тот, кто по уговору с ним обещал
выдать себя за Димитрия и прикинуться им, не решился
на такое хитрое дело, не пожелал стать Димитрием, остал-
ся в Польше добрым дворянином и предоставил кому
угодно драться за Московское царство. Так как никакого
Димитрия нм не показывали, московиты осмелели и ста-
ли ежедневно делать вылазки, храбро вступая в схватки.
2 декабря, узнав от лазутчиков, что враг собирается
сделать более решительную вылазку, чем это имело мес-
то прежде, Болотников послал к Истоме Пашкову сооб-
щение об этом, призывая его выступить со своим войском,
чтобы оказать помощь в сопротивлении врагу. Когда же
враг вышел из Москвы со 100 000 человек, а Болотников
пребывал в надежде, что Истома Пашков, имевший под
началом 40 000 человек, окажет ему верную поддержку,
Пашков с этим своим войском действительно подошел,
делая вид, что оп намеревается пе па шутку сразиться с
врагом. Болотников смело решился па сражение, имея в
распоряжении 60 000 ратников, так как надеялся, что Паш-
ков нападет на врага с другой стороны. Но благородный
герой был постыдно обманут, ибо его соратник, Истома
Пашков, не только не оказал ему никакой поддержки, а
па поле боя перешел с несколькими тысячами человек из
числа имевшихся у него людей к неприятелю и очень по-
мог ему, тоже напав на Болотникова, благодаря чему
войско Болотникова настолько поредело, что оп должен
был обратиться в бегство, оставив на разграбление врагу
весь свой лагерь со всем, что в нем было. 10 000 казаков
из его людей были полностью окружены врагом и,
360
не имея возможности прорваться, вынуждены были
сдаться.
В 18 милях от Москвы есть городок по названию
Серпухов, в нем Болотников соединился с уцелевшими
людьми из своего войска и спросил местных жителей, есть
ли у них достаточно запасов, чтобы продолжительное вре-
мя содержать его и его ратников, тогда он останется у
них, чтобы дождаться здесь прибытия Димитрия, если же
нет, то ему придется оставить их и двипуться дальше.
Жители Серпухова ответили, что им не надолго хватит
чем прокормить самих себя и своих, а не то что его и его
ратников. Так как Болотникову опасно было оставаться
там дольше, поскольку враг быстро приближался, оп на-
правился дальше, в ближайший город с острогом — Ка-
лугу. Там его с еще оставшимися у пего людьми радушно
приняли, и жители сказали, что у них достаточно прови-
анта на продолжительное время не только для себя и сво-
их, но и для пего и для всех его людей.
Так как, однако, этот город и острог пе былиукрепле-
Бой отрядов Ивана Болотникова с войсками
Василия Шуйского под Москвой. Деталь рисунка
из книги И. Масса. 1606 г.
361
пы, Болотников приказал вокруг города и острога вдоль
тыпа или частокола, который уже стоял там, вырыть с
обеих сторон, снаружи и изнутри, большие рвы, а землю
с обеих сторон перекидать на часто-
Калуга в осаде кол, чтобы можно было использовать
его как бруствер. Но враг безоста-
новочно шел сюда из Москвы и осадил Болотникова
20 декабря 1606 г. в этом городе Калуге (где тогда нахо-
дился и я, ибо одно из моих поместий было в той же мест-
ности и мне пришлось там остаться). Эта осада длилась
до 26 мая 1607 г.
А между тем не появлялось никакого Димитрия, кото-
рый освободил бы нас от осады; не было в Польше нико-
го, кто бы на этот раз захотел рисковать своей жизнью и
стать Димитрием. Когда князь Григорий Шаховской уви-
дел теперь, что из Польши пикто не хочет браться за
это, он придумал новую шутку, чтобы все-таки досадить
московитам, даже если Димитрий из Польши не явится.
Узнав от полевых казаков, что благочестивый, немудрый
государь Федор Иоаннович, женой которого была сестра
Бориса Федоровича Годунова, оставил сына Петра Федо-
ровича (на жизнь которого, когда он был еще ребенком,
Борис Годунов тоже посягал), и что этот князь, Петр Фе-
дорович, жил в Диком поле и уже собрался было идти к
своему родичу Димитрию просить, чтобы он дал ему воз-
можность жить по-княжески, да Димитрия убили — или,
как говорят, он скрылся, — князь Шаховской именем
Димитрия послал к этому князю, Петру Федоровичу,
призывая его приложить все усилия, чтобы спешно на-
брать как можно больше казаков и прийти с ними в Пу-
тивль. Там он помог бы отвоевать
Князь свое отечество и удержать его до
Петр Федорович тех пор, пока его родственник Ди-
прибывает митрий не придет сам из Польши со
в Путивль вновь набранным войском и не ути-
хомирит своих врагов, после чего
ему, князю Петру, будет пожаловано и отдано лучшее
княжество.
В ответ на это указанный князь Петр собрал 10 000 че-
ловек, поспешил с ними как только мог быстрее к Пу-
тивлю в надежде оказать помощь своему родственнику.
Князь Шаховской поехал с ним собственной персо-
ной, и опи явились в Тулу, которая представляет собой
превосходную крепость. Помыслы Шаховского были на-
правлены к тому, чтобы, если бог даст счастья и моско-
362
виты будут побеждены, а из Польши никто не будет при-
тязать на страну и не станет Димитрием, этот князь
Петр тогда бы и стал царем (поскольку он кровный сын
Федора Ивановича и потому прирожденный наследник
государства). Однако пока еще все
Князь должно делаться именем Димитрия,
Петр Федорович который в действительности умер,
подлинный В этом году его княжеская свет-
наследник престола лость, герцог Карл, прислал из Шве-
ции в Москву к царю Шуйскому по-
сольство, для того чтобы предупредить его об опасности,
призвать к тщательной осмотрительности и уведомить,
что его княжеской милости небезызвестно, какие козни
готовятся в Польше у короля и в Риме у папы, что оп
получает ежедневно надежные сведения от обоих и, по-
скольку его княжеское величество подозревает, что го-
товится нападение на владения его соседа Шуйского, —
а значит, и его, Карла, владения тоже подвергнутся не
меньшей опасности, — то поэтому он не только дружески
предупреждает своего дорогого соседа, но также обеща-
ет, если это ему угодно, направить на благо земли Мос-
ковской 10 000 человек (либо немцев, либо шведов) к
Нарвскому или Новгородскому рубежу, и если они ему
нужны, то пусть уж сам и содержит их.
Шуйскому не особенно были нужны и предостереже-
ния, и предложенные услуги. Он ответил его княжеской
светлости, что до сих пор Россия всегда оборонялась от
своих врагов силами своих собствен-
Ответ Шуйского пых жителей и никогда не нужда-
лась в помощи соседей и, надо ду-
мать, и впредь сумеет таким же образом защитить себя
сама. Но вскоре все обернулось совсем по-другому, а имен-
но так, что Шуйский со всеми жителями земли не смог
защитить себя и вытеснить врага из своей страны, и он
охотно воспользовался бы предложенной его княжеской
светлостью помощью, но так легко (как это было бы тог-
да) получить ее уже не мог, и ему пришлось затратить
много средств и труда, прежде чем он заполучил в стра-
ну Понтуса Делагарди. Таким образом, Шуйский понял,
что справедливо говорится: «Когда предлагают поросен-
ка — открывай мешок».
В это время один непутевый человек по имени Фрид-
рих Фидлер, родом из Кенигсберга в Пруссии, явился к
царю Шуйскому и предложил на благо царя и всей Мос-
ковской земли пойти к врагу, Ивану Болотпикову, чтобы
363
Легкомысленное отравить его, если царь Шуйский по-
предложение жалует его хорошим поместьем и не-
Фридриха Фидлера которой суммой денег. Шуйский обе-
щал ему дать сначала для выполне-
ния его замысла 1000 польских флоринов и доброго коня,
чтобы с этим он отправился к Болотникову, а в случае,
если он выполнит обещанное, пожаловать ему вотчину с
100 крестьянами и 300 флоринов ежегодного жалованья.
Но так как этот Фидлер был очень непутевым челове-
ком и его лукавство было известно многим, Шуйский не
захотел ему довериться, прежде чем он (до того, как по-
лучит что-либо) не принесет клятву и крепко-накрепко
не обязуется действительно выполнить свои обещания и
предложения, что этот непутевый человек и сделал, про-
изнеся такую клятву, что у всех присутствующих волосы
па голове дыбом встали. Оп взял деньги и направился к
врагу, ио яд ему передал открыто, сказав, что оп послан
Шуйским, чтобы отравить его, по что оп отнюдь не на-
мерен этого делать и потому вручает ему этот яд, пусть
он делает с ним что угодно. За это он получил от Болот-
никова большую награду, а душу свою выбросил за окно,
чтобы черт ее побрал, если захочет; этой гнусной проделкой
оп создал в России дурную славу всем немцам, да и са-
мому ему пе было добра и счастья от этих иудиных денег,
ибо многие из пас могут достоверно рассказать,что вмес-
то с ними у пего пропало и все, что он имел другого; ли-
цо его ужасающе обезобразилось, и счастье от не-
го совсем отвернулось, а еще позднее, когда город Ту-
ла сдался, он был схвачен Шуйским и сослан в опалу
в Сибирь, а вместе с ним и 52 немца (среди которых,
к моему большому горю, был и один из моих сыновей)
по той причине, что во время осады крепости Тулы
они были в пей на стороне Димитрия второго. Да
сжалится над ними господь и да вызволит он их
оттуда своей всемогущей десницей, на которую я и
призываю их уповать во имя Христа. Аминь. Аминь.
Аминь.<...>
В 1607 году, 13 мая, князь Петр Федорович послал
свое войско из Тулы, чтобы вызволить людей своего род-
ственника Димитрия, которых так долго осаждал в Калу-
ге враг Шуйский. Московиты, стояв-
Московиты шие под Калугой, выслали навстречу
ооращены еМу несколько тысяч человек, у
в бегство Пчельни они встретились. Москови-
ты были обращены в бегство и должны были с болыпи-
364
ми потерями в страхе снова отступить в свой лагерь под
Калугой. На другое утро, очень рано, Болотников напал
из Калуги на их шанцы и доставил им столько хлопот,
что они бросили свои шанцы вместе с тяжелыми орудия-
ми, порохом, пулями, провиантом и всем, что там было, и
в сильном страхе и ужасе бежали в Москву, совсем очис-
тив поле боя.
Когда Болотников с бывшими у него ратниками осво-
бодился от осады, он пошел в Тулу к князю Петру Фе-
доровичу. Но Шуйский вновь воспрянул духом, собрал
своих разбежавшихся людей и по-
Московиты слал их под Серпухов, имея памере-
оставляют поле боя пне осадить Тулу, где находились те
самые начальники, которые были за-
чинщиками всего и от которых пошли все беды. Когда,
лазутчики сообщили об этом, князь Петр, князь Шахов-
ской и Иван Болотников собрались и отправились на-
встречу неприятелю под Серпухов, где произошла жар-
кая схватка, так что московиты вот-вот потеряли бы по-
m „ле сражения, если бы один воевода
Тульские войска по имепп Телетип с 4000 имеющихся
терпят поражение у него людей пе изменил тульским
полкам, не ободрил теснимых и пе помог им биться против
своих соотечественников, из-за чего тульское войско обу-
ял такой ужас, что они бросились бежать и снова верну-
лись в Тулу. Там они немного передохнули, укрепились
людьми, насколько это второпях было возможно, и когда
войско Шуйского приблизилось к крепости Туле, они от-
важились второй раз и отправились встретиться с ним
всем войском. По Шуйский снова призвал всю землю до
100 000 человек, а выступившее из Тулы войско было
много слабее, и поэтому оно должно было снова укрыться
в крепости.
В июне Шуйский так осадил их в этой крепости, что
никто не мог ни войти, ни выйти. На реке Упе враг по-
ставил запруду в полумиле от города, и вода так высоко
поднялась, что весь город стоял в
Тула в осаде воде и нужпо было ездить на плотах.
Все пути подвоза были отрезаны, по-
этому в городе была невероятная дороговизна и голод.
Жители поедали собак, кошек, падаль на улицах, лоша-
диные, бычьи и коровьи шкуры. Кадь ржи стоила
100 польских флоринов, а ложка соли — полталера, и
многие умирали от голода и изнеможения.
Болотников писал и часто посылал гонцов в Польшу
365
к своему государю, направившему его в Россию, с прось-
бой о помощи, но тот не явился и оставил его в беде. Ка-
заки и все тульские жители были очень озлоблены про-
тив Болотникова и Шаховского, хотели их схватить и
отослать к врагу, Шуйскому, за то, что они выдумали
такую басню и уверили их, что Димитрий еще жив.
Болотников сказал: «Какой-то молодой человек, при-
мерно лет 24 или 25, позвал меня к себе, когда я из Ве-
неции прибыл в Польшу, и рассказал мне, что он Ди-
митрий и что он ушел от мятежа и убийства, а убит был
вместо него один немец, который надел его платье. Он
взял с меня присягу, что я буду ему верно служить; это
я до сих пор и делал и буду делать впредь, пока жив. Ис-
тинный он или нет, я не могу сказать, ибо на престоле
в Москве я его не видал. По рассказам он с виду точно
такой, как тот, который сидел па престоле». Кпязя Гри-
гория Шаховского они посадили в тюрьму за то, что он
говорил, что Димитрий ушел с ним из Москвы, объяви-
ли, что не выпустят его оттуда до тех пор, пока не при-
дет Димитрий и не вызволит их. Если же он не придет,
то они его, Шаховского, как зачинщика и начинателя
этой войны и кровопролития, выдадут врагу — Шуй-
скому.
Болотников послал из осажденного города одного по-
ляка, Ивана Мартыновича Заруцкого, который должен
был разузнать, что с государем, которому Болотников
присягал в Польше? Собирается ли он приехать сюда и
как вообще обстоит дело с ним? Заруцкий доехал до
Стародуба, не отважился ехать дальше, остался там и
не принес назад никакого ответа..
Главы XIII и Х1У
Об одном казаке, которого направили в Польшу, что-
бы поторопить Димитрия или передать все польскому ко-
ролю, и о том, как некто из Шклова в Польше выдал себя
за Димитрия и приехал в Россию
Болотников и князь Григорий Шаховской велели од-
ному казаку переправиться с письмами вплавь через ре-
ку и добраться до Польши. Указывая и жалуясь на свое
крайне бедственное положение, они сообщали, что если
никто из близких воеводы Сандомирского не отважится
выдать себя за Димитрия и не вызволит их, то тогда они
366
преподнесут и передадут его величеству королю польско-
му все крепости и города, которые они захватили и под-
чинили себе именем Димитрия, с тем, чтобы его величе-
ство вызволил их, и они не попали бы во власть моско-
витов. Получив это письмо, близкие воеводы Сандомир-
ского стали измышлять способ раздобыть кого-либо, кто
выдал бы себя за Димитрия, и нашли у одного белорус-
ского попа в Шилове, который был под властью польской
короны, школьного учителя, который по рождению был
московит, но давно жил в Белоруссии, умел чисто гово-
рить, читать и писать по-московитски и по-польски. Зва-
ли его Иван. Это был хитрый парень. С ним они вели
переговоры до тех пор, пока он, на-
Новый Димитрий конец, не согласился стать Димит-
рием. Затем они научили его всему
и послали в Путивль с господином Меховецким. Там его
приняли как Димитрия и оказали ему почести, что доста-
вило большую радость всем тем, кто был на стороне Ди-
митрия. Этот новый Димитрий поехал около дня св. Иако-
ва из Путивля на Новгород-Северский, а оттуда дальше
на Стародуб всего-навсего втроем, с Григорием Кашне-
цом и с одним писцом по имени Алексей, не выдавая
себя, однако, за царя, а говоря, что он царский род-
ственник Нагой, а сам царь недалеко, он идет с господи-
ном Меховецким и множеством тысяч конников, пусть они
поэтому ликуют, ибо за их верность и постоянство он их
щедро пожалует и даст им большие привилегии. Но ког-
да оказалось, что Меховецкий задерживается с приездом
дольше, чем это было им сказано, жителей Стародуба
взяла досада, что над ними издеваются. Поэтому они взя-
ли писца Алексея вместе с Григорием Кашпецом и с тем,
кто выдавал себя за Нагого, а сам был Димитрием вто-
рым, повели их всех троих на дыбу, писца раздели, и па-
лач расписал ему всю спину кнутом, и при этом ему еще
сказали, что отпустят его не раньше, чем он сообщит,
где находится их царь Димитрий, жив ли он, где он, от-
чего его так долго нет и т. п.
К подобной росписи бедняга писец не привык, он и
решил: будь, что будет угодно Николе, а он скажет, что
этот Нагой па самом деле Димитрий, а вовсе не Нагой,
за которого он себя выдает. Поэтому он попросил, чтобы
ого отпустили, и тогда он скажет, где царь. После того
как палач снял его с дыбы, он сказал народу: «Ах вы,
дурни, ну как вы посмели ради вашего государя эдак от-
делать меня? Вы что, не узнаете его, что ли? Он же стоит
367
п смотрит, как лихо вы со мной обращаетесь, вон он сто-
ит, тот, который выдает себя за Нагого, глядите на него.
Хотите его сожрать вместе с нами — жрите, поэтому-то
он не хотел объявиться, пока не испытает вас и не узна-
ет, радуетесь ли вы его приезду». Когда стародубцы услы-
шали такие речи, эти бедные, жал-
Заруцкий передает кие, невежественные люди упали ему
Димитрию письма в ноги, и каждый за себя сказал:
«Я виноват, государь, перед тобой и
готов пожертвовать жизнью за тебя в борьбе против тво-
их врагов». Затем они повели его с большим почтением
в Кремль, в царские палаты, и так Димитрия второго
приняли, оказав ему почести, как истинному Димитрию.
Когда об этом узнал Иван Мартынович Заруцкпй (ко-
торый, как сказано выше, был послан из Тулы к Димит-
рию п там в Стародубе так долго задержался), он очень
обрадовался приезду Димитрия, поспешил к нему, что-
Гы передать ему письма, по с первого взгляда понял,
что это пе прежний Димитрий, однако на людях виду
не показал и, невзирая на это, воздал ему царские по-
чести, как будто он был обязан сделать это и прекрасно
знает его, хотя раньше оп его никогда не видал. Эта боль-
шая почтительность Заруцкого еще больше убедила Ста-
родубцев в том, что это несомненно Димитрий первый.
В этот же самый день Меховецкий с несколькими отря-
дами польских конников тоже приехал в Стародуб. Ди-
митрий велел ему тотчас же отправиться в Козельск и
освободить город от осады. Он сказал также, что сам
вскоре последует за Меховецким и освободит от осады
Тулу и Калугу (где тогда и сам я сидел в осаде).<...>
Так как Димитрий пе приходил, а осажденным в Ту-
ле не на что было надеяться и люди от слабости уже ед-
ва могли ходить и стоять в доме в комнатах, князь Петр
и Болотников начали переговоры с Шуйским, объявили
ему, что если оп сохранит им жизнь, то они готовы сдаться
с крепостью, если же он пе захочет сделать этого, они бу
дут держаться до тех пор, пока будет жив хоть один из
них, даже если им придется пожрать друг друга. Шуй-
ский удивился этому и сказал: «Хотя я поклялся пи од-
ного человека в Туле не пощадить, я все же смирю свой
гнев и немилость и ради их храбрости, за то, что они так
твердо соблюдали присягу, данную вору, дарую им жизнь,
если они будут служить мне так же верно, как служили
ему», — на том он поцеловал свой крест и приказал ска-
зать им, что они все будут помилованы.
368
После этого они передали Шуйскому крепость Тулу в
день Симона-Иуды 1607 г. Болотников проехал через ка-
литку в задних
воротах, где вода была не так глубока,
к шатру Шуйского, выхватил свою
саблю, положил ее себе на шею, пал
ниц и сказал: «Я был верен своей
присяге, которую дал в Польше то-
му, кто называл себя Димитрием.
Димитрий это или нет, я не могу
знать, ибо никогда прежде его не видел. Я ему служил
верою, а он меня покинул, и теперь я здесь в твоей
воле и власти. Захочешь меня убить — вот моя собствен-
ная сабля для этого готова; захочешь, напротив, помило-
вать по своему обещанию и крестоцеловапию — я буду
верно тебе служить, как служил до сих пор тому, кем я
Болотников
обращается
к Шуйскому
с речью
покинут».
Шуйский приказал ему подняться и сказал, что он
сдержит все, что обещал им и в чем поклялся. Когда все
люди, кроме местных жителей, уже ушли из крепости, а
Шуйский вновь завял ее со своими людьми, он отправил
Болотникова и кпязя Петра с 52 немцами, которые были
с ними в Туле, среди которых был и один из моих сыно-
вей по имени Конрад, с приставами в Москву. Немцам
Казнят князя
Петра через
повешенье
Болотникову
выкалывают глаза
и сбрасывают
разрешили уйти к своим, а князь
Петр и Болотников некоторое время
гак охранялись, что никто не мог
пройти к ним и они не могли нику-
да выйти. Клятву, данную этим
двум людям, Шуйский сдержал так,
как обычно держат клятвы такие лю-
ди, как он. Кпязя Петра, который,
в воду согласно падежным сведениям, веро-
ятно, был царского роду, он прика-
зал вздернуть па виселицу в городе Москве. Болотникова
он отослал оттуда в Каргополь, приказал продержать его
там некоторое время в темнице и, в конце концов, выко-
лоть ему глаза и утопить.
Как только Шуйский заметил, что Димитрий второй
снова приближается, он перестал доверять вышеупомяну-
тым 52 немцам и поэтому распорядился, чтобы их высла-
ли из Москвы в некогда отнятую, как было сказано вы-
ше, у татар и лежащую в 800 немецких милях от Мос-
квы пустынную Сибирскую землю, где им пришлось жить
среди варварских народов и диких зверей, питаясь толь-
ко рыбой и мясом без хлеба. Да укажет господь правед-
24 Стояти заодно
369
пый в милости своей пути и способы, чтобы освободиться
им снова оттуда во имя Иисуса Христа. Аминь, Аминь.
Аминь.
На князе Григории Шаховском, который, как указано
выше, был поджигателем и зачинщиком всей этой войны и
подбил путивлян на возмущение тем, что он сказал и утвер-
ждал, что Димитрий не убит, а ушел с ним из Москвы и от-
правился в Польшу к жене воеводы Сандомирского, оправ-
далась поговорка: «Чем плут отъявленней, тем больше
ему везет». Ему заточение пошло на пользу. Казаки и
горожане бросили его в тюрьму, ибо никакой Димитрий
не приходил и не освобождал их, в чем он их обманно
заверял. А когда Шуйский приказал выпустить в Туле
всех пленников, вышел на свободу и этот князь и сказал
Шуйскому, что воинские люди бросили его в тюрьму из-
за пего, ибо заметили, что оп, Шаховской, хочет уйти из
крепости к царю. Ему поверили и оставили этого перво-
го зачинщика всех бедствий па свободе. А он вскоре за-
тем, усмотрев удобный случай, перешел к Димитрию вто-
рому и стал у него самым главным воеводой и предан-
нейшим советником. <...>
Глава XX
Что в 1611 году случилось в России и особенно в глав-
ном городе Москве, почему польский король не пустил
своего сына, господина Владислава, избранного русским
царем, поехать туда и какое большое несчастье и неиспра-
вимое бедствие произошли от этого
После смерти Димитрия второго все города и крепос-
ти, которые были под его властью и помогали ему про-
тив Москвы, написали жителям Москвы следующее: что
Замки и города,
находившиеся
во власти
их «попутал грех», а Димитрий, вы-
дававший себя за истинного цареви-
ча, был бичом для них и для всей
Московской земли и т. п. Они снова
Димитрия, помирятся с москвичами и будут
объединяются жить в согласии с ними, если те сно-
против Москвы ва выгонят из города поганое поль-
ское войско, этих нехристей, чтобы
через то бедная Россия снова успокоилась и не пролива-
лось бы в пей больше столько христианской крови. Жи-
телям Москвы это очень понравилось, они поблагодарили
их за то, что они опомнились и хотят исправиться, убежда-
ли их тоже не отказываться принести присягу господину
370
Владиславу, которому они сами уже присягнули, чтобы
благодаря этому земля Русская снова стала бы единой;
Вместе с этим письмом жители Москвы послали тай-
ком еще и другие письма следующего содержания: пусть
они не отказываются принести при всем народе присягу
королевичу, ибо благодаря этому утихнет внутреннее меж-
доусобие, разъединяющее их, и земля Русская опять ста-
нет единой. Тем не менее пусть они поразмыслят, как им
потихоньку из-под руки уничтожить поляков, которые
имеют в их местностях усадьбы или же живут у них в горо-
дах, и тем самым поуменыпить число неверных па Руси.
Сами они, москвичи, пе слабее тех поляков, которые живут
у них в Москве, и когда придет время, те тоже хорошо по-
платятся; хоть опп и одеты в латы и шлемы, все же их за-
бьют насмерть дубинами.
Города Димитрия
присягают
господину
Владиславу
После этого, 2 января 1611 г., го-
рода и крепости принесли клятву и
присягнули избранному царю, госпо-
дину Владиславу, и тем сильно пус-
тили дым в глаза полякам. Однако
пословица «Malum consilium consultori pessimum» *, в
конце концов, оправдалась па клятвопреступных моско-
витах, как вскоре будет сказано.
25 января, в День обращения апостола Павла, в Мос-
кве собрался парод, стали жаловаться, что польские сол-
даты всячески притесняют их, насильничают, глумятся
над их богослужением, бесчестят их святых, стреляя в
них из ружей, бьют их соотечественников и сильно бес-
чинствуют в их домах, кроме того, расточается царская
казна, народ обирают, каждый месяц уходят большие
деньги па 6000 солдат, а избранный царь Владислав все
равно по приезжает.
Говорили еще, что надо подумать, как это изменить,
поскольку видно, что король собирается опустошать, а
ire укреплять их землю, а это достаточно ясно можно по-
нять из того, что оп, вопреки своей
Русские замышляют клятве, не пускает сюда своего сы-
печто другое на. Тут же они дерзко заявили коро-
левскому наместнику, господину Гон-
севскому, и всем его ротмистрам и капитанам, чтобы те
в кратчайший срок добились приезда избранного царя, ес-
ли же пет, то сами подобру-поздорову убрались туда, от-
♦ Злой совет приносит наибольшее зло самому советчику.
21*
371
куда пришли, иначе их выгонят, а московиты для такой
завидной невесты скоро найдут другого жениха.
Господин Гонсевский ответил им спокойно и попросил
их одуматься и не подавать повода к беде, а также не
беспокоиться, ибо у короля много дела в своем королев-
стве, а он хочет снарядить в путь
Ответ королевского своего сына так, чтобы это послужи-
наместника ло к чести и славе как польского ко-
ролевства, так и русского царства, и,
кроме того, он хочет сначала завоевать и занять Смоленск,
поскольку этот город издавна принадлежит польской ко-
роне и для того, чтобы не иметь впоследствии спора из-
за него с собственным сыном. Он, Гонсевский, обещает
написать его величеству и попросить, чтобы молодой го-
сударь был направлен сюда как можно скорее, а тем вре-
менем он будет именем своего государя творить суд над
поляками, которые учинили что-либо. Пусть московиты
подают жалобы, им будет оказана справедливость. Тотчас
же после этого некоторые стали жаловаться на одного
польского дворянина, который у Сретенских ворот в
пьяном виде трижды стрелял в образ св. Марии, и проси-
ли, чтобы его наказали, а тогда они на этот раз о других
обидах и насилиях промолчат. Наместник приказал тот-
час же его арестовать, а затем осудить на смерть. Его
привели к вышеупомянутым воротам, отрубили ему сна-
чала па плахе обе руки и прибили
Сжигают одного их к стене под образом св. Марии,
поляка потом провели его через эти же воро-
та и сожгли в пепел на площади, а
господин Гонсевский приказал прочесть народу письмо о
том, что его величество, избранный царь господин Вла-
дислав, скоро прибудет в Москву, пусть они ревностно
молятся за него. Его величество повелел творить стро-
гий суд, пресекать бесчинства, защищать московитов, не
допускать, чтобы им мешали в их религии, и т. д., что и
было выполнено сейчас, когда на их глазах бесчинствую-
щим полякам был дан такой урок, что уж, наверное, они
теперь поостерегутся. Московитам следует успокоиться,
ибо впредь все будет хорошо, и т. д.
Хотя это как будто утихомирило московитов, все же
поляки были настороже, поскольку часть из них уже зна-
ла, что московитам не слишком можно доверять. Поэтому
они выставили у ворот на круглые
У поляков сутки сильную и бдительную охрану
бдительная стража в полном вооружении и запретили
372
русским носить какое-либо оружие, стали обыскивать все
въезжающие телеги и сани, не скрыто ли там какое-ни-
будь оружие, а когда московиты этому удивлялись, отве-
чали: «Нас только горсточка против вашего народа, по-
этому правильно, что мы опасаемся и держимся насторо-
же. Мы-то ничего дурного против вас не замыш-
ляем, а у вас, московитов, дурное на уме. Мы не соби-
раемся начинать никаких раздоров и не получали от
нашего государя подобного приказания, только держите
себя спокойно и сами тоже не начинайте никакого мяте-
жа, а пас вам бояться нечего, и т. п.». Но у московитов
душа болела из-за
Русские бранят
короля старой
собакой,
а молодого
господина щенком
того, что поляки отняли у пих все
преимущества, они повесили головы
и стали говорить: «Вот каково нам
уже приходится, а что же будет,
когда наедет еще больше телячьих
голов? По их поведению ясно видно,
что они хотят подчинить нас и вла-
ствовать над нами, это нужно вовре-
Мы действительно избрали польского
мя предотвратить.
государя, по пе для того, чтобы каждый простой поляк
был господином над нами и нам, московитам, пришлось
бы пропадать, а для того, чтобы каждый у себя оставал-
ся хозяином. Пусть король, старая собака, подождет со
своим щенком-сыном. Если он уж до сих пор не приехал,
так пусть и вовсе не является. Не хотим мы иметь его
своим государем, а если эти 6000 глаголей не захотят
убраться прочь подобру-поздорову, то мы их всех пере-
бьем, как собак, хоть они и имеют большие преимущества.
Наших жителей 700 000 человек, если они пе па шут-
ку примутся за что-либо, так уж кое-чего добьются». Мос-
ковиты смеялись полякам прямо в лицо, когда проходили
через охрану или расхаживали по улицам в торговых ря-
дах и покупали, что им было надобно. «Эй, вы, косма-
тые, — говорили московиты, — теперь уже недолго, все
собаки будут скоро таскать ваши космы и телячьи голо-
вы, пе быть по-иному, если вы добром не очистите снова
наш город». Что бы поляк
платить вдвое больше, чем московиты, или уходить
купивши. Отсюда можно заключать, как поляков
дели. Некоторые разумные поляки убеждали их
говоря: «Смейтесь, смейтесь, мы готовы многое
петь от вас и без большой нужды не
затевать кровопролития между вами и нами, но
что-нибудь учините, то глядите, как бы вам потом не
ни покупал, он должен был
не
ненави-
добром,
претер-
станем
если вы
373
раскаяться», и уходили, осыпаемые насмешками и изде-
вательствами.
13 февраля несколько польских дворян поручили сво-
им пахоликам купить овса на хлебном рынке, который
расположен на том берегу московской речки, называемой
Москва. Один из этих слуг проследил, сколько дают рус-
ские за кадку, велел ему также отмерить полную кадку и
отсчитал за нее польский флорин, ровно столько же,
сколько платили русские. Когда же московский барыш-
ник не захотел удовольствоваться одним гульденом и по-
желал получить два гульдена за бочку, слуга сказал:
«Эй ты, курвин сын, москаль, так тебя растак, почему ты
так дерешь с нас, поляков? Разве
в т мы не одного и того же государя лю-
трех поляков ди?» одосковит ответил: «Если ты не
хочешь платить по два флорина за кадку, забирай свои
деньги и оставь мне мой овес для лучшего покупателя.
Ни один поляк у меня его не получит, пошел ты к чер-
ту» и т. д.
Когда же рассерженный этим польский слуга выхва-
тил саблю и хотел нанести удар барышнику, прибежали
около 40 или 50 московитов с оглоблями от саней, убили
трех польских слуг и собрали такую большую толпу, чгю
польской конной страже, стоявшей у Водяных ворот на
наплавном мосту, приказано было поехать узнать, что там
происходит. Когда остальные слуги увидели это, они по-
бежали навстречу польской страже, преследуемые множе-
ством московитов с оглоблями и ду-
Расстреливают бинами, призвали эту стражу на по-
15 московитов мощь и сказали, что троих из них
уже убили без всякого повода, толь-
ко за то, что они спросили, почему поляки должны да-
вать за кадку овса 2 флорина, если русские пла-
тят за нее только один флорин. Тогда 12 польских на-
емников врезались на рынке в многосотенную толпу
московитов, убили 15 человек и прогнали весь народ с
рынка.
Когда же это стало известно в той части города, ко-
торая примыкает к Кремлю, и за Белой окружной сте-
ной, то со всех улиц сбежалось несметное множество на-
роду, сильно разъяренного на поляков за то, что они за-
стрелили столько их собратьев. В этот день вскоре началась
бы потеха во имя дьявола, если бы этому не воспрепят-
ствовала и пе помешала рассудительность наместника.
Он произнес перед всем народом трогательную речь и
374
Королевский
наместник
обращается
к народу с речью
честно предостерег их от беды. «Вы,
московиты, — сказал оп, — считаете
себя лучшими христианами на свете.
Почему же вы не боитесь бога и так
жаждете пролить кровь и стать из-
менниками и клятвопреступниками? Неужели вы ду-
маете, что бог вас за это не покарает? Воистину он сде-
лает это, вы испытаете на себе его бич. Вы уби-
ли стольких ваших государей, избрали своим государем
сына нашего короля, присягнули и поклялись ему,
а теперь только за то, что он пе смог приехать сюда так
скоро, как вам хотелось бы, вы поносите его и его
отца, вы обзываете его щенком, а его отца старой соба-
кой. Господь па небесах велит, чтобы вы воздавали им
почести как его наместникам на земле, а вы честите их
хуже, чем если бы они были вашими свинопасами. Те-
перь вы пе хотите хранить свою присягу, не хотите иметь
его своим государем, а ведь вы сами, по своей доброй во-
ле выбрали его, даже усердно просили короля, чтоб он
дал свое согласие на это и дозволил своему сыну стать
вашим царем, почему вы и приняли нас в вашу крепость.
Вы убиваете его людей и не думаете о том, что мы спас-
ли вас от вашего врага, Димитрия второго. То, что вы
содеете вашему и нашему государю Владиславу, вы со-
деете пе человеку, а самому господу, он ведь не позволит
насмехаться над собой. Не полагайтесь, любезные госу-
дари, па свою мощь и силу и па свою многочисленность,
па то, что пас (>()()(), а вас 700 000. Победа зависит не от
большого множества людей, а от заступничества и помо-
щи господа бога. Он может помочь при малых силах так
же, как и при больших, что достаточно ясно видно из
многих примеров, а в последнее время вы даже и сами
часто испытывали это на себе, когда вас, такое множе-
ство тысяч, не раз на поле побивали незначительные
войска.
Подумайте, господа, из-за чего вы бунтуете? Кому
служим мы, тому и вы слуги и подданные, ваш государь
п наш государь. Если вы теперь приметесь за убий-
ства и кровопролития, поистине бог не даст вам в этом
удачи, а заступится за нас, как за свое малое воинство,
ибо наше дело правое, и в бой мы пойдем за государя
нашего».
Тут кое-кто из черни перебил его и сказал: «Ну, все
вы вместе нам только на закуску, нам не к чему брать в
руки ни оружия, пи дубин, сразу закидаем вас насмерть
375
Московиты колпаками». Наместник ответил:
намерены «Любезные государи, войлочной шля-
закидать поляков пой не убьешь и девку, а не то что
шапками по-настоящему вооруженных героев
и испытанных воинов. Устанете ки-
дать и бросать в 6000 девок, а что же будет, если вы на-
толкнетесь на храбрость 6000 вооруженных воинов. Про-
шу вас, умоляю и искреннейше предостерегаю, не устра-
ивайте кровавой бойни».
На это они сказали: «Так убирайтесь отсюда и освобо-
дите Кремль и город». Он опять ответил: «Нам этого не
позволяет наша присяга, и не для того мы здесь постав-
лены нашим государем, чтобы убежать, когда это будет
вам или нам угодно, а для того, чтобы оставаться, пока он
сам сюда не прибудет». Они сказали: «Ну, тогда в бли-
жайшие дни никто из вас пе останется в живых». Он от-
ветил: «Это в воле божией, а пе в вашей. Если вы начне-
те что-либо и не сможете закончить так, как вам этого
хочется, то да сжалится бог тогда над вами и вашими
детьми. Я достаточно предостерег вас. Мы предоставим
вам действовать, а сами будем настороже. Если бог за
нас, то вы на нас не наживетесь». С этими словами он
уехал от них назад в Кремль, а люди разошлись все с той же
закоренелостью в душе и с тем же ожесточением в сердце.
После того как прошло несколько недель, а о приезде
Владислава все-таки ничего пе было слышно и, напро-
тив, пошла тайная молва, что его величество пе желает
доверять своего сына вероломным людям, они стали еще
неистовее и безумнее, особенно же после того, как на-
местник и военные начальники в Четвертое воскресенье
поста потребовали съестных припасов и денег для рат-
ных людей. Тут московиты не захотели кормить их ни-
чем, кроме пороха и свинца, и потребовали, чтобы они
ехали к своему государю и от него получали свое жало-
ванье. Они изругали постыдным образом также и моско-
витских вельмож, стоявших за короля, а именно — Ми-
хаила Глебовича Салтыкова, Федора Андронова, Ивана
Тарасовича Грамотина и еще некоторых других, и потре-
бовали, чтобы им выдали всех их, будто бы предавших
Россию и своей хитростью добившихся, что ее предложи-
ли королевскому сыну.
В ответ на это господин Борковский, главный началь-
ник немцев и иноземцев, приказал немедля начать бить
в барабаны и поставить мушкетеров под ружье. Это ис-
пугало московитов, около 3000 которых столпилось в
376
Кремле, собираясь бунтовать, и они живо убрались из
Кремля. Солдаты уже хотели закрыть ворота Кремля и
напасть на клятвопреступных русских, они охотно вце-
пились бы в них, но начальник не допустил до
этого, а сказал: «Стойте и ждите, пока они сами нач-
нут и пойдут на нас. Тогда мы продолжим. Пусть их бра-
нятся, от бранных слов никто не погибал. Если же
они будут искать крови, то пусть все идет своим че-
редом».
Так через четверть часа в Кремле больше не было ни
одного русского, однако было достаточно ясно, что в бли-
жайшее время московиты учинят возмущение по той при-
чине, что военачальник и полковники не хотели разре-
шить московитам празднование Вербного воскресенья (ко-
торое после Николина дня является у них самым боль-
шим праздником в году) во избежание мятежа и бунта,
поскольку по их обычаю в этот день царь идет из Кремля
пешком в церковь (которую они называют Иерусалимом),
а патриарх едет, восседая на осле, и этого осла царь дол-
жен вести под уздцы. Впереди идет клир в священниче-
ском облачении и поет по своему обычаю Осанну. Два-
дцать или больше боярских детей в красных одеждах
идут перед царем и расстилают свою одежду на пути,
по которому идут царь и осел с сидящим па нем патри-
архом; когда царь проходит, они поднимают с земли свою
одежду, забегают вперед и снова расстилают ее на доро-
ге, и это продолжается до тех пор, пока он не доходит до
Иерусалимской церкви. На санях
Шествие в Вербное устанавливается высокое дерево, и
воскресенье его везут вслед за патриархом. На
этих же санях стоят три пли четыре
мальчика и тоже поют Осанну; на ветвях дерева наве-
шаны разные яблоки. За деревом следуют в процессии
все князья, бояре и купцы.
Для участия в этом празднестве стекаются бесчислен-
ные тысячи людей. Все, что только может ходить, от-
правляется туда, и там происходит такое скопление на-
рода, что слабым, малосильным людям нельзя находить-
ся там, если они хотят сохранить здоровье. Поскольку,
однако, из-за запрещения этого праздника народ еще
больше озлобился и получил повод говорить, что лучше
умереть всем, чем отказаться от празднования этого дня,
то им разрешили праздновать его, только вместо царя
пришлось одному из знатных московитских вельмож, Ан-
дрею Гундорову, вести под уздцы осла (патриарха, сидя-
377
Осла должен вести щего на осле) до Иерусалимской
Андрей Гундоров церкви. Но немецкий и иноземный
полк и все поляки были в полном
вооружении и начеку. Начальникам все же удалось раз-
ведать, что московиты задумали обман и что-то собира-
ются затеять и что сам патриарх — зачинщик всего мя-
тежа и подстрекает народ к тому, чтобы, раз в Вербное
воскресенье мятеж не состоялся, поднять его на Страст-
ной педеле.
Узнали они также, что все князья и бояре держат на
своих дворах множество саней, нагруженных дровами,
чтобы, как только начнется смута, вывезти их на улицы
и поставить поперек, так что ни один всадник не сможет
проехать по улицам, и поляки не смогут выручить друг
друга, так как они рассеяны в разных местах по го-
роду.
Поэтому наместник господни Гопсевскпй и полковник
иноземцев Борковский дали распоряжение, чтобы ни один
немец, или иноземец, или поляк под страхом смерти не оста-
вался за третьей или четвертой окружной стеной, а тотчас
же направился в Кремль и под Кремль, для того чтобы
быть вместе на случай, если начнутся беспорядки, а не
так, как это было со свадебными гостями Димитрия пер-
вого, разбросанными и рассеянными повсюду.
Увидев, что в понедельник немцы со всем, что у них
было, направляются в Кремль, так же как и иноземные
солдаты, московиты поняли, что, наверное, их замысел от-
крыт. Они просовещались день и
Так начинается ночь, как помешать тому, чтобы все
мятеж воинские люди собрались в Кремле
и перед Кремлем, и затем во втор-
ник, утром 19 марта, московиты начали свою игру, по-
били насмерть многих поляков (которые эту ночь прово-
дили еще на своих квартирах), сделали больверкии шан-
цы на улицах и собрались во множестве тысяч.
Наместник послал к ним несколько отрядов конных
копейщиков, которые должны были помешать подобным
их намерениям, но московиты на них не обратили ника-
кого внимания. Московитские стрельцы (это аркебузни-
ки) так в них палили, что много и людей и коней полег-
ло на месте. Если бы не было в крепости набранного из
немцев и других народностей полка мушкетеров, а так-
же и поляков, то в тот день едва ли остался бы в живых
хотя бы один из этих 5000 конных копейщиков, ибо моско-
виты уже сильно взыграли духом, увидав, как много по-
378
ляков сбито с коней и какое множество отрядов отступи-
ло. Они так ужасно кричали и вопили, что в воздухе
стоял гул; к тому же тысячи колоколов били тревогу.
Когда поляков столь бесславно проводили пулями и
стрелами снова до ворот Кремля и па них напал велики]!
страх, капитан иноземных ратников господин Яков Марже-
рет в восемь часов по нашему време-
ни выслал из Кремля на Никитскую
400 мушкетеров
выполняют улицу три роты мушкетеров, в сово-
свой долг купности всего только 400 человек.
Эта улица, длиною в четверть пу-
тевой мили, имела много переулков, в которых за шанца-
ми и больверками укрылось 7000 московитов, нанесших
большой урон полякам. 400 мушкетеров напали in nomi-
ne Domini * па пиколаитов за первым больвсрком и так
успешно стреляли, что те по многу человек сразу, как
воробьи, в которых стреляют дробью, падали на землю.
Поэтому с добрый час был слышен ужасающий гул от
московитского боевого клича, от гудения сотен колоколов,
а также от грохота и треска мушкетов, от шума и завыва-
ния небывалой бури, так что поистине слышать и видеть
это было очень страшно и жутко. Солдаты тем не менее
так стремительно нападали по всей улице, что тут уж
московитам стало пе до крику и они, как зайцы, броси-
лись врассыпную. Солдаты кололи их рапирами, как со-
бак, и так как больше не слышно было мушкетных вы-
стрелов, то в Кремле другие немцы и поляки подумали, что
эти три роты совсем уничтожены, и сильный страх напал
на них. Но те вернулись, похожие на мясников: рапиры,
руки, одежды были в крови, и весь вид у них был устра-
шающий. Они уложили много московитов, а из своих по-
теряли только восемь человек.
С того берега Неглинпой (это маленькая речушка в
городе) снова послышался сильный крик московитов, ко-
торые сделали и там на улицах шанцы и сильно били в
набат. Тогда эти три роты отважились пойти и туда тоже,
и бог помог им одержать там победу. В течение двух ча-
сов они бились с московитами на одном и том же месте,
пока не одолели их. Но затем снова собралась толпа на
Покровской улице. И так как через некоторое время
400 солдатам стало невмоготу так долго и так далеко бе-
гать с тяжелыми мушкетами в руках и столько часов
биться с врагом, стрелять, рубить и колоть, то полковник
Борковский выпустил несколько отрядов конных копей-
* Во имя господа.
379
Московиты
вынуждены
оставить город
щиков, которые должны были прий-
ти им на помощь. Поскольку они не
могли добраться до московитов на
конях по разрытым улицам, полков-
ник приказал поджечь па всех улицах угловые дома, а
дул такой ветер, что через полчаса Москва от Арбата до
Кулижек была вся охвачена огнем, благодаря чему наши
и победили, ибо русским было не под силу обороняться
от врага, тушить огонь и спасать оттуда своих, и им при-
шлось поэтому обратиться в бегство и уйти с женами и
детьми из своих домов и дворов, оставив там все, что они
имели. Так оправдалась старая военная латынь, которая
была поговоркой в древности в Риме и стоит в девятой
эклоге из «Буколик» Вергилия: «Ut possessor aggelli
diceret: haec mea sunt, veteres migrate coloni» *. В этот
день выгорела третья часть Москвы, и много тысяч людей
погибло от пуль, мечей и от охватившего их огня.
Улицы, где стояли ювелирные и оружейные лавки,
были до того завалены мертвыми телами, что ноги про-
ходивших там в некоторых местах едва касались земли.
Воинские люди захватили в этот ве-
Большие трофеи чер в ювелирных и других лавках
огромную и превосходную добычу
золотом, серебром, драгоценными каменьями, жемчугом,
дорогими украшениями, парчой, бархатом, шелком и т. п.
Па следующую ночь остальные русские укрепились у
самого Кремля, в Чертолье, где накануне пожара пе бы-
ло. Точно так же и живущие по ту стороны Москвы-реки
тоже построили шанцы напротив Кремля, водрузили на
укреплениях свои знамена и стали
Треугольник расхаживать от одного шанца к дру-
гому. Те, что были в Чертолье, за-
нимали треугольник, образуемый большой Белой стеной,
и находилось там около тысячи стрельцов. Опи подобным
же образом сделали шанцы на улицах, по обо стороны
от стен, полагая, что наши станут штурмовать с лобовой
стороны. Замосквореченские сделали
Московиты шанцы у наплавного моста против
со своими Водяных ворот, поставили туда пуш-
«преимуществами» ки и упорно стреляли по нашим.
Они тоже, как и другие, предполага-
ли, что паши придут с лобовой стороны.
Но капитан Яков Маржерет применил замечатель-
* Чтобы хозяин участка сказал: «Это мое, выселяйтесь, преж-
ние обитатели!»
380
ную военную хитрость. Он предоставил им укрепляться и
сторожить, а сам, поскольку лед на Москве-реке был еще
крепкий, вывел своих мушкетеров
То, что произошло через кремлевские Водяные ворота
20 марта на реку и, оказавшись таким обра-
зом между врагами и их укреплени-
ями, мог нападать направо и налево, как ему вздумает-
ся. Помимо того, на льду стояли двенадцать польских
конных рот, наблюдавших, не подойдет ли кто-либо слева
на смену чертольцам, но те оставались в своих шанцах.
Капитан Яков Маржерст прошел с солдатами по льду
вдоль Белой степы до пяти башен, затем обогнул город и
вошел через городские ворота, находившиеся в тылу вра-
га, который пе ждал отсюда опасности и держал эти во-
рота открытыми для своих друзей, находящихся в других
больверках или шанцах. Благодаря этому русские и про-
играли, ибо они охраняли больше передние шанцы, чем
ворота в тылу. Наши неожиданно для них в один миг
напали па шанцы, быстро па них взошли, всех побили
насмерть, подожгли шанцы и все Чертолье.
Когда это увидели те, которые были па других шан-
цах по ту сторону реки, они пали духом, и, падо думать,
совсем в ужас их привело то, что как раз in punkto *,
когда паши поляки стали выбирать-
С 1000 всадников ся на берег, чтобы иметь больше
пан Струсь простора, пришел из Можайска пан
Струсь с 1000 отборных конников,
которые стали рыскать по городу, где им вздумается,
жечь, убивать и грабить все, что им
Солдаты держались попадалось. Сровняв с землей Чер-
храбро толье, паши солдаты отправились и
на ту сторону реки Москвы, тоже по-
дожгли шанцы и все дома, до которых они могли добрать-
ся, и тут уж московитам не помогли ни крик, ни набат.
Нашим воинам помогал и ветер и огонь, и куда бы мос-
ковиты ни отступали, за ними гнались ветер и пламя, и
ясно было, что господь бог хочет покарать их за крова-
вые убийства, клятвопреступления, лихоимство и эпику-
рейское содомитство.
Тут можно было видеть, как люди толпами бежали за
город в ближайшие монастыри. К полудню уже не было
ни малейшего сопротивления, и не видать было московит-
ских воинов. Так в течение двух дней великая Metropolis
* В то мгновение.
881
(столица) Russiae (имевшая в окружности более 4 не;
мёцких миль) обратилась в грязь и пепел, и не осталось
от нее ничего, кроме Кремля с предкремлевской частью,
занятых королевскими людьми, и нескольких каменных
церквей. Большинство же прочих церквей внутри и сна-
ружи Белой стены были построены, как и все другие
строения во всей России, в виде блокгауза из одного толь-
ко дерева; все, тоже было построено из дерева, — самая
внешняя, четвертая окружная стена, которая шла вокруг
всей Москвы, со всеми домами и дворами, стоявшими вну-
три, равно как и усадьбы князей, бояр и богатых купцов
у Белой стены, — все было превращено в пепел.
Так незначительный отряд, а именно — 800 немцев
и солдат из других народов и 6000 поляков, прогнали
прочь со дворов и домов, со всего, что они там имели,
700 000 человек, способных действовать и саблями, и ру-
жьями, и луками со стрелами, а вместе с этими людьми
и их жен и детей, и всем им пришлось смотреть, как пы-
лали место пребывания их царей и весь город, обливать-
ся своим собственным жиром, убивать самих себя поро-
хом и свинцом и отдавать чуже-
7 корон, земцам па расхищение свою богатую
3 скипетра казну (которая неисчислима, а для
многих — невероятна). Из нее опла-
тили все королевское воинство до 1612 г. Семь царских
короп п три скипетра, из них один — из цельного рога
единорога, очень богато украшенный рубинами и алма-
зами, а также несказанно много редкостных драгоценных
изделий должны были познать, как ite in ordem univer-
sum * кочевать по чужим землям.
Поляки после смуты сместили патриарха, который был
dux und author omnis seditionis ** и велели, чтобы
30 стрелков стерегли его в Кирилловском монастыре до
прибытия господина Владислава, в ожидании возмездия,
которое он заслужил подстреканием к такому бунту и мя-
тежу, из-за которого плачевно погибло столько людей, вся
Москва подверглась разрушению и был причинен непо-
правимый вред огнем и грабежом. Иными словами: «Не по
вкусу тебе мир — будешь сыт по горло войной, не хочешь
благословения — получай проклятие».
Последнее московиты и навлекли на себя в тот день,
как рубашку, согласно тому, что написано в книге Пре-
* Идти по всему миру.
** Вождем и зачинщиком всех беспорядков.
382
мудрости: чем кто согрешит, тем и наказывается. Не-
сколькими годами раньше они достаточно проявили свою
ужасающую жестокость на немцах в Лифляндии грабе-
жом, убийствами, пожарами, разгулом и опозориванием
или обольщением женщин и девушек. Теперь им за это
воздано и отплачено сторицею. Если они вывезли из Лиф-
ляндии ценностей на 100 000 гульденов, то у них забрано
больше чем 100 бочек золота. Немногие немецкие плен-
ные женщины и девушки, которым они причинили зло
и увели их из Лифляндии в Москву, не могут идти в
сравнение с громадным числом стольких тысяч их жен-
щин и девушек, опозоренных и обольщенных поляками.
Вред, причиненный России пожарами, так велик, что
на опустошенных местах можно вполне поместить 4 или
5 Лифляндий. В этой семилетней войне убито больше
600 000 московитов, состоявших в их списках в то время,
когда я еще был там, не считая тех, которые в разных ме-
стах были тайно умерщвлены и спущены под лед или
брошены в воду, а скольким им еще придется заснуть па
сырой земле раньше и прежде, чем они снова обретут
прочный мир!
Так как в течение четырнадцати дней не видно было,
чтобы московиты возвращались, воинские люди только и
делали, что искали добычу. Одежду, полотно, олово, ла-
тунь, медь, утварь, которые были вы-
Большие трофеи копаны из погребов и ям и могли
быть проданы за большие деньги,
они ни во что пе ставили. Это они оставляли, а брали
только бархат, шелк, парчу, золото, серебро, драгоцен-
ные каменья и жемчуг. В церквах они снимали со святых
позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пыш-
но украшенные драгоценными каменьями и жемчугом.
Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фун-
тов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушел в окро-
вавленном, грязном платье, возвращался в Кремль в до-
рогих одеждах; на пиво и мед на этот раз и не смотрели,
а отдавали предпочтение вину, которого несказанно мно-
го было в московптских погребах, — французского, вен-
герского и мальвазии.
Кто хотел брать — брал. От этого начался столь чу-
довищный разгул, блуд и столь богопротивное житье, что
их не могли прекратить никакие виселицы, и только по-
том Ляпунов положил этому конец
Ляпунов при помощи своих казаков. Столь
постыдно воинские люди использова-
383
ли во зло эту большую победу, а господу богу никакого
благодарения не воздали! Из спеси солдаты заряжали
свои мушкеты жемчужинами величиною с горошину и с
боб и стреляли ими в русских, проигрывали в карты де-
тей знатных бояр и богатых купцов, а затем силою на-
всегда отнимали их от отцов и отсылали к их врагам,
своим родителям и родственникам.
Тогда никто или мало кто из солдат думал о таком
прекрасном провианте, как шпиг, масло, сыр, всякие рыб-
ные припасы, рожь, солод, хмель, мед и т. п. Все это,
имевшееся в изобилии, было умыш-
Солдаты стреляют ленно сожжено и уничтожено поля-
по врагу жемчугом ками, тогда как все войско несколько
лет могло бы этим кормиться с из-
бытком. Верно, польские солдаты полагали, что если толь-
ко они будут носить шелковые одежды и пышности ради
наденут па себя золото, драгоценные камни и жемчуг, то
голод не коснется их. Хотя золото и драгоценные камни
имеют замечательные свойства, когда их обрабатывают
chimica arte *, но все-таки они не могут насытить
голодный желудок.
Через два или три месяца нельзя было получить за
деньги ни хлеба, ни пива. Мера пива стоила V2 польского
гульдена, т. е. 15 м. грошей, плохая корова — 50 флори-
нов (за такую раньше платили 2 фло-
Забывают рина), а караваи хлеба стали совсем
о провианте маленькие. До сожженных погребов
и дворов, где было достаточно про-
вианта, да еще много было закопано, они уже не могли
добраться, ибо Ляпунов (о котором упоминалось выше)
вернул обратно бежавших московитов, и на третьей неде-
ле после мятежа, во второе воскресенье после Пасхи, они
снова взяли Белый город, потому что нашим с таким не-
большим количеством людей невозможно было его зани-
мать и удерживать. Благодаря этому московитские каза-
ки забрали из сожженных погребов весь оставшийся про-
виант, а нашим пришлось облизываться. Если же они
тоже хотели чем-нибудь поживиться, то должны были до-
ставать это с опасностью для жизни, да и то иногда не
могли ничего найти. Как говорится: «Post haec occasio
calsa». He следует упускать удобного случая, а также
«Cudcndum dum ignitum berum». Надо ковать, пока же-
лезо еще горячо.
* Химически.
384
Так обстояло дело, когда во второе воскресенье после
Пасхи сего, 1611 г. королевские воины в Москве снова
были осаждены московитами и ежедневно стали происхо-
дить такие большие стычки, что священникам и цирюль-
никам дела хватало. От всего полка немцев и воинов дру-
гих национальностей осталось только 60 солдат. Кремль
уж давно сдался бы сам из-за голода, если бы господин
Иван-Петр-Павел Сапега в день св. Иакова этого же года
не выручил его, с ловкостью пройдя Белый город, заня-
тый московитами, и доставив в
Новодевичий Кремль, кроме прочего провианта,
монастырь 2000 караваев хлеба. В отсутствие
господина Сапеги, отправившегося в
загон, московиты осадили и взяли Девичий монастырь,
расположенный в полумиле от Кремля и занятый наши-
ми, и этим отняли у наших все ворота, которыми еще
можно было пользоваться, так что ни войти к ним, ни
выйти от них пе могла даже собака или кошка, отчего
им пришлось очень страдать.
Когда же господин Сапога занемог тяжкой болезнью,
от которой он и умер, их снова выручил в день св. Вар-
фоломея военачальник польской короны в Лифляндии
господин Карл Хоткевич (посланный его величеством ко-
ролем польским и пр. в Москву с несколькими тысячами
испытанных воинов), который доставил полякам на этот
раз столько провианта, что они были в состоянии продер-
жаться довольно долго. Но так как потом Ходкевич уже
не смог больше ничего доставить им и пе смог снова от-
бить и отогнать московитов, чтобы вызволить поляков в
крепости, ибо русских чем дальше, тем становилось боль-
ше и они усилили осаду Москвы, пе жалея пи старания,
ни усердия, пи труда, пи крови, чтобы вернуть ее себе
со всем, что к ней относилось, польское же войско с каж-
дым днем уменьшалось и слабело, то
Те же московиты московиты в конце концов много-
силой берут кратными, длительными и ужасаю-
снова Москву щими штурмами отвоевали и снова
захватили московский Кремль —
местопребывание царей, ужасным образом уничтожили и
умертвили всех, оставив в живых лишь нескольких знат-
ных поляков, чтобы потом в обмен на них освободить
своих, находившихся в плену в Польше. После того как
они получили обратно московский Кремль, местопребы-
вание царей, они избрали царем своего соотечественника,
знатного вельможу Михаила Федоровича из рода Ники-
25 Стояти заодно
385
тичей и короновали его. Его отца зовут князь Федор Ни-
китич, этого Федора Никитича (как выше упоминалось)
Димитрий второй сделал патриархом, а впоследствии он
вместе с Шуйским и его братьями был уведен в плен в
Польшу. Если этот новый царь удержит свою державу,
значит, ему очень везет, ибо хотя московиты и его вели-
чество король шведский (брата которого они прежде то-
же избрали царем, а потом не захотели принять) заклю-
чили соглашение, по которому московиты уплатили боль-
шие деньги и отдали королю в потомственное владение,
отказавшись от них навечно, следующие шесть мощных
крепостей: Кексгольм, Нотебург, Копорье, Гдов, Ямгород,
Ивангород (называемый русской Нарвой и расположен-
ный точно и прямо против немецкой Нарвы в Лифлян-
дии по ту сторону реки, именуемой Нарвой, течение ко-
торой в этой местности па протяжении нескольких миль
является границей между Россией и Лифляндией) — и
Корелу со всем относящимся к ней великим княжеством,
а за это получили обратно большой торговый город Нов-
город с огромным относящимся к нему великим княже-
ством Новгородским и, таким образом, заключили вечный
мир со Швецией, все же маловероятно, чтобы его вели-
чество король польский (во власти которого все еще на-
ходится крепость и все великое княжество Смоленское,
простирающееся до Путивля на 100 миль, которое ему,
однако, очень дорого обходится), как и сын его королев-
ского величества принц Владислав, оставили неотом-
щенным причиненное им великое бесчестье, почему сле-
дует опасаться, что если с этой стороны будет предприня-
то что-либо решительное, то с новым царем будет быстро
покончено, поскольку русские уже й теперь не слишком
довольны им, так как, говорят, он не печется о правле-
нии сам, а, против их обычая, все предоставляет делать
маршалу и другим вельможам, усердствуя только в пьян-
стве. К тому же есть более знатные вельможи, которые,
судя по слухам, держат сторону короля и принца Влади-
слава и упорно стремятся склонить его величество к то-
му, чтобы он снова выступил в поход и опять попытал
счастья, и тогда, как только это произойдет, к королю,
несомненно, перейдут много тысяч московитов и помогут
по старой привычке свергнуть своего нового царя.<...>
кто и кяк
ИЗУЧ7И ИСТОРИЮ
СМУТНОГО
времени
Изображение штурма Смоленска на медали, выбитой
Сигизмундом HI в 1611 г.
ВВЕДЕНИЕ
Смута принадлежит к числу наиболее «любимых» тем
у историков. К ней обращаются новые и новые поколения иссле-
дователей, находя в неисчерпаемых древнехранилищах уникаль-
ные документы, углубляя паше представление о причинах собы-
тий, поведении различных социальных групп и лиц. Но как бы
пи была богата историография смуты, насчитывающая не одну
сотню книг и статей, несколько работ все же занимают особое
место: они стали вехами в изучении этого драматического для
русской истории времени, надолго определили дальнейшее разви-
тие исторической мысли. К их числу принадлежит знаменитый
«Курс русской истории» Василия Осиповича Ключевского, сочетав-
ший в себе глубину исследовательского проникновения в про-
шлое с истинно художественным его выражением. К этому падо
добавить, что сам Ключевский был блестящим лектором, писал
«Курс» специально для аудитории, и неудивительно, что его лек-
ции производили па слушателей огромное впечатление.
Работы В. О. Ключевского высоко ценил В. И. Ленин. Доста-
точно сказать, что знаменитая ленинская характеристика «нового
периода русской истории» — примерно с XVII века восходит
к 41-й лекции Ключевского, материал которой был критически
переосмыслен и обобщен Владимиром Ильичем с марксистских по-
зиций. Среди книг ленинской библиотеки в Кремле значится
«Курс русской истории» в двух изданиях — литографическом
80-х годов XIX века и 1918—1923 годов, как, впрочем, и другие
основные труды этого исследователя. Фамилия Ключевского была
названа в числе «корифеев литературы», сочинения которых на
основании декрета молодой Советской власти были объявлены
«собственностью народа».
Это решение отнюдь не было случайным. Лекции В. О. Клю-
чевского, глубокие по содержанию, оригинальные по взгляду на
389
историю, были превосходно литературно отделаны, пересыпаны
остроумными афоризмами, блестящими экспромтами. «Легкое де-
ло — тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить —
тяжелое дело»,—отмечал историк, вложивший в «Курс» весь свой
талант и силы. В этом Ключевским двигала любовь к отечествен-
ной истории и к своим слушателям. Он всегда говорил: «Мало
внать предмет, мало его ясно излагать, чтобы быть хорошим пре-
подавателем, надо любить то, что преподаешь, и любить тех, кому
преподаешь».
Неудивительно, что лекции Ключевского собирали большую и
разнообразную аудиторию, становились «праздником» для слуша-
телей. Вот как описывает крупнейший советский исследователь
творчества Ключевского академик М. В. Нечкина обстановку, в ко-
торой проходили его лекции в Московском университете: «Педеля
(так студенты называли университетских служителей-надсмотр-
щиков. — В. К.) стояли у дверей Большой словесной, где обычно
читал Ключевский, и пытались пропускать ио студенческим би-
летам только тех, кому надлежало слушать курс ио расписанию,
но студенты всяких курсов и специальностей напирали «силой»,
шли «стеной», прижимали педелей к косяку дверей и «ввалива-
лись толпой» в аудиторию, в которой уже с утра смирно сидели
более предприимчивые и догадливые. Курсистки (очевидно, после
закрытия курсов Герье), чтобы проникнуть на лекции Ключевско-
го в университет, куда их не пускали, переодевались студентами
и остригали волосы... Забивались проходы и подступы к кафедре.
В Большую словесную, «малоуютную», по зато вмещавшую в дан-
ных условиях по 500 слушателей, если пе больше, с трудом вхо-
дил своей быстрой, но осторожной походкой, слегка согнувшись,
профессор Ключевский, в очках пробираясь через толпу к кафедре
и обыкновенно начиная лекцию сразу, по некоторым свидетель-
ствам, еще на ступеньках, ведущих к кафёдре...» Ч
Слушателями и читателями «Курса» были не только студен-
ты-историки, из которых вышли такие крупные ученые, как
М. Н. Покровский, М. М. Богословский, С. Б. Веселовский,
А. И. Яковлев и др., но и многие другие представители русской ин-
теллигенции — художники, писатели, поэты. В Училище живопи-
си, где также преподавал известный историк, даже ходила легенда,
что художник В. А. Серов создал свой знаменитый эскиз «Петр I»
под впечатлением лекции Ключевского о Петровской эпохе.
Под впечатлением рассказов В. О. Ключевского создавал сво-
его непревзойденного Бориса Годунова и Федор Шаляпин. В своих
воспоминаниях, относящихся к лету 1898-го, когда певец вместе
1 Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский. М., 1974,
с. 366.
390
с С. В. Рахманиновым работал над ролью Бориса и встречался
с Ключевским, Шаляпин писал: «Никогда пе забуду я эту сказоч-
ную прогулку среди высоких сосен по песку, смешанному с хво-
ей. Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало, в
очках, за которыми блестят узенькие мудрые глазки, с малень-
кой седой бородкой, идет и, останавливаясь через каждые пять-
десять шагов, вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице,
передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским
и Годуновым, рассказывает о приставах, как будто лично был
знаком с ними, о Варлааме, Мисаиле и обаянии самозванца. Го-
ворил оп много и так удивительно ярко, что я видел людей,
изображенных им. Особенное впечатление произвели на меня
диалоги между Шуйским и Борисом в изображении В. О. Ключев-
ского. Он так артистически передавал их, что, когда я слышал
из его уст слова Шуйского, мне думалось: «Как жаль, что Васи-
лий Осипович не поет и не может сыграть со мной князя Ва-
силия!»
Царь Борис, созданный Ключевским перед Шаляпиным, был
удивительно близок к пушкинскому образу. «В рассказе истори-
ка, — продолжает Шаляпин, — фигура царя Бориса рисовалась
такой могучей, интересной. Слушал я и душевно жалел царя, ко-
торый обладал огромной силой воли и умом, желал сделать Рус-
ской земле добро и создал крепостное право» 2.
Удивительна в этом отрывке свобода владения Ключевским
историческим материалом, его дар перевоплощения, покоривший
великого актера Шаляпина. Певцу нужен был пушкинский —
трагический — Борис Годунов. И историк ни на йоту не отходит
от замысла поэта. В своем же «Курсе» Ключевский приближает-
ся к историческому Борису — человеку умному и волевому, по
и безудержно властолюбивому, пе брезгавшему никакими сред-
ствами для достижения своих целей.
Л. Л. Блок, получивший историко-филологическое образова-
ние в Петербургском университете, также был хорошо знаком
с «Курсом» лекций Ключевского. В годы первой мировой войны и
обеих русских революций 1917 года 41-я лекция «Курса» о смуте
стала, по собственному признанию поэта, для него «настольной
книгой», к которой он не раз обращался, стремясь понять настоя-
щее и заглянуть в будущее. В июне 1917 года Блок пишет в своем
дневнике: «Ключевский 4-м периодом русской истории считает пе-
риод с начала XVII века до начала царствования Александра II
(1613—1855). (Вот, вот — реализм, научность моей поэмы (имеет-
ся в виду поэма «Возмездие». — В. К.), моих мыслей с 1909 года!)
Мы в феврале 1917 года заключили 5-й период (три огромных цар-
2 Федор Иванович Шаляпин. Т. 1. М., 1957, с. 148.
391
ствоваиия) и вступаем в шестой (переходный)... Рубежом 3—
4-го периодов была эпоха самозванцев — запомним. Да будет
41-я лекция Ключевского нашей настольной книгой — для рус-
ских людей как можно большего круга». Разумеется, поэт за-
блуждался, считая 41-ю лекцию Ключевского своеобразным путе-
водителем в надвигающихся событиях. Поражает, однако, другое:
точно схваченное —- по ассоциации с лекцией историка —- ощуще-
ние незавершенности революции, предчувствие новых грядущих
потрясений.
После Октябрьской революции Блок еще не раз заглядывал
в свою «настольную книгу», пытаясь осмыслить не только про-
исходящее, но и черпая оттуда поэтические образы. Размышляя
о последствиях Брестского мира, прежде всего о тяжелых терри-
ториальных потерях, он пишет в своем дневнике: «Математически
учтено Ключевским (птица, которую «подбрасывает ветер», — вот
и сбросил)»3. Поэт имел в виду строки Ключевского из характе-
ристики четвертого периода русской истории: «Внешние успехи
повой России напоминали полет птицы, которую вихрь несет и
подбрасывает не в меру сил ее крыльев». В оценке Блока много
неверного, туманного. Он даже не видит, что, заключая тяжелый,
грабительский мир, Советское правительство спасает главное —
Советскую власть. Но он точен в своем понимании вынужденно-
сти этого шага: обрушившийся на страну вихрь пока сильнее не-
расправившей свои крылья «птицы-России». В дальнейшем образ
России — «летящей птицы», данный Ключевским, станет для
Блока ближе знаменитого гоголевского образа России — бешено
несущейся тройки. И, отталкиваясь от этого нового образа, Блок
пророчески заявляет, что «от России надо ждать большего, чем
«национальное возрождение». Поэт видит в ней страну, способную
на великие свершения, верит в ее особый, отличный от буржуазно-
го путь. Здесь Блок, переживший и принявший революцию, сумел
заглянуть в будущее России несравненно дальше своего учителя
по русской истории, ограничившегося пророчеством о гибели ди-
настии Романовых.
Пример с Блоком — яркий образец значения «Курса русской
истории» Ключевского, в котором многие представители интелли-
генции находили ответы на события современности. «В обобщен-
ном историческом труде остро нуждалась эпоха. Своим лекцион-
ным курсом Ключевский удовлетворял пе только потребности пре-
подавания, учебному плану, — он отвечая требованиям времени.
XIX век шел к исходу... близился XX век, приближалась револю-
ция 1905 г... Необходимо было по-новому взглянуть на происхож-
дение самодержавия и его судьбы, на роль устарелого, косного
3 Блок А. А. Собрание сочинений, т. 7. М. — Л., 1963, с. 264; его
же. Записные книжки, с. 393.
392
дворянства — тормоза в жизни идущей к революции страны...» —
отмечала в свое^м исследовании М. В. Нечкина 4.
Однако Ключевский боялся народной революции, его социаль-
но-политические идеалы не шли дальше либерально-буржуазной
программы ограничения самодержавия, Ключевский-политик нико-
гда не выступал против основ буржуазно-помещичьего строя.
В условиях, когда Россия стала родиной ленинизма и вступила
в высший, пролетарский этап революционного движения, он не
смог преодолеть либерализма политического мышления и остался
на буржуазных позициях.
Для исторических взглядов Ключевского характерна много-
факторность, объяснение исторических процессов действием и со-
четанием различных равнозначных движущих сил: географиче-
ских условий жизни народа, политической борьбы, развития эко-
номики страны и т. д. При этом в конкретном историческом твор-
честве у него превалировали географический, этнографический и
политический факторы.
Ключевский был ученым своего времени и представителем
своего класса, однако интерес к его научному наследию пе осла-
бевает до сих пор. Обращаясь к его работам, в том числе и «Кур-
су русской истории», надо иметь в виду ту общую оценку буржу-
азной науки, которую дал В. И. Ленин. Он писал, что буржуазные
ученые способны «давать самые ценные работы в специальных
областях химии, истории, физики», но что им «нельзя верить ни
в едином слове, раз речь заходит о философии». Называя буржуаз-
ных ученых «учеными приказчиками класса капиталистов»,
В. И. Ленин требовал от марксистов «суметь усвоить себе и пе-
реработать те завоевания, которые делаются этими «приказчика-
ми» (вы не сделаете, например, ни шагу в области изучения но-
вых экономических явлений, пе пользуясь трудами этих приказ-
чиков) — и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести
свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и
классов» 5.
Для Ключевского, пытавшегося ответить своим творчеством
с буржуазно-либеральных позиций на многие вопросы своей эпохи,
Смутное время приобретало особое значение. Сам работая в пере-
ломную, революционную эпоху, он и смуту считал переломным
этапом в истории России. В своем курсе этому сравнительно не-
продолжительному периоду — с 1598 по 1613 год — он отвел поч-
ти четыре лекции.
Истоки смуты Ключевский справедливо ищет в истории
XVI века. Вызвана она была двумя поводами или причинами:
«насильственным и таинственным пресечением старой династии
4 Нечкина М. В. Указ, соч., с. 305.
5 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 363—364.
393
и потом искусственным ее воскрешением в лице первого само-
званца». Конец династии потомков Калиты предопределил «пе-
чально удачный удар железного костыля в голову», которым Иван
Грозный «положил на месте» своего наследника, старшего
сына царевича Ивана Ивановича. В. О. Ключевский здесь несколь-
ко драматизирует события. В действительности царевич прожил
после избиения десять дней и, не получив своевременно медицин-
ской помощи, скончался 19 ноября 1581 года. Наследником стал
слабоумный царевич Федор. При нем «умный шурин Годунов
осторожно встал на место бешеного отца». Автор «Курса» склонен
считать Годунова причастным к гибели царевича Дмитрия в мае
1591 года и даже к смерти в январе 1598 года царя Федора: «Ди-
настия вымерла не чисто, не своею смертию». Как здесь не вспо-
мнить трагедию Пушкина «Борис Годунов», в которой князь Во-
ротынский в ответ на откровения главы Углической следственной
комиссии Шуйского восклицает: «Нечисто, князь».
Вообще, сам Ключевский в своем понимании смуты пе раз
обращался к А. С. Пушкину, которого боготворил. В 1899 году,
произнося речь на торжественном заседании в Московском уни-
верситете по поводу столетнего юбилея рождения поэта, историк
восторженно говорил о необычайной «гибкости поэтического вос-
приятия» Пушкина, «уменье... вживаться в чужую душу, всевоз-
можные миросозерцания и настроения, в дух самых отдаленных
друг от друга веков и самых несродных один другому народов,
воспроизводить и коран и Анакреона, и Шенье и Парни, и Байро-
на и Данте, п рыцарские времена и песни западных славян, и
волшебные сказания старинной русской былины и темную эпоху
Бориса Годунова...» 6. Отмечая эти черты пушкинского гения, Клю-
чевский всегда сам стремился к поэтическому, интуитивному по-
стижению отечественной истории.
Назвав две причины смуты, Ключевский не был полностью
удовлетворен ими сам. «Пресечение династии, — писал он, —
есть, конечно, несчастье в истории монархического государства;
нигде, однако, оно не сопровождалось такими разрушительными
последствиями, как у пас» 7. Поэтому историк в конце 41-й лекции
обещает отыскать подлинные причины смуты. Он их видит, во-
первых, в «вотчинно-династическом взгляде на государство» и, во-
вторых, в «тягловом строе государства». Под первой причиной по-
нималось наличие удельных пережитков в политическом созна-
нии, когда на Московское государство смотрели как на вотчину
княжеской династии, из владений которых опо выросло. На самом
деле государство уже было «союзом великорусского народа». Это
6 Ключевский В. О. Сочинения, т. 8. М., 1959, с. 310.
7 Т а м ж е, т. 3, с. 27.
394
противоречие и вело к смуте. Вторую причину Ключевский видел
в неодинаковом раскладе государственных повинностей. Высшие
классы, считал он, были обязаны службой военной и администра-
тивной, низшие — тяглом. Низшие слои, па которых «лежали
верхние», были более обременены повинностями и, конечно, тяго-
тились ими. Поэтому если в смуте дворяне мечтали оградить себя
от повторения беззаконий Грозного и Годунова, обеспечить зако-
нодательно своп политические права и привилегии, то недоволь-
ство низших классов носило «социальный характер», порождало
«общественную», «социальную рознь», которая «неминуемо вела
к ожесточенной классовой вражде».
Конечно, Ключевский понимал «классы» пе в марксистском
смысле, а как категории населения, несшие разные государствен-
ные повинности. Отсюда и классовая борьба, и, как мы увидим,
само понятие «социальный переворот» понимались им ограничен-
но, в духе французских буржуазных историков XIX века. Но для
русской буржуазной исторической науки само введение этих по-
нятий было значительным продвижением вперед. Это особенно
видно при сравнении понимания причин смуты В. О. Ключев-
ским с другим видным представителем дореволюционной истори-
ческой науки, С. М. Соловьевым. Последний в качестве причины
смуты указывает па «неудовлетворительное состояние народной
нравственности в МосковсколМ государстве»8. Падение нравствен-
ности, по мнению С. М. Соловьева, произошло во время оприч-
нины Ивана Грозного. Именно тогда «водворилась страшная при-
вычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего». Земля бы-
ла собрана, но ее единство держалось на внешней силе, какие-
либо внутренние связи отсутствовали. «Дурное состояние нрав-
ственности» выражалось в страшной недоверчивости людей друг
к Другу, постоянных доносах, стяжательстве и других пороках.
Господствующий «недуг» заразил и правителей и простолюдинов.
Надо ли удивляться поведению казаков, которых С. М. Соловьев
относил еще к одной из причин смуты? В огромной колонизи-
руемой стране со степными окраинами в казаки уходили все те,
кто по каким-либо причинам тяготился своим положением. Так
па границах скапливалось «антигосударственное, антиобществен-
ное начало», готовое свести на нет достигнутые успехи. С нача-
лом смуты этот «нарыв» прорвался внутрь государства, заражая
его здоровые части. К внешним, степным казакам примкнули ка-
заки внутренние. Для всех них было характерно стремление «по-
жить на чужой счет». Казаки придали грозным событиям нача-
8 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М.,
1960, кн. IV, с. 388.
395
ла XVII столетия такой размах, что Московское государство ока-
залось на краю гибели9.
Таково понимание причин смуты С. М. Соловьевым. Здесь яв-
ственно прослеживается глубоко реакционная мысль о возмож-
ности примирения классовых интересов в крепостническом госу-
дарстве. Догадка историка о том, что предпосылки смуты следует
искать еще во времена опричнины Ивана Грозного, плодотворна
и была, кстати сказать, использована еще в буржуазной истори-
ческой науке. Но решение вопроса о причинах смуты предложе-
но им не в социальном, а в чисто идеалистическом, моральном
плане, причем под нравственностью прежде всего понималась
нравственность религиозная. Здесь С. М. Соловьев близок к уже
знакомому и не раз упомянутому в книге Авраамию Палицыну,
личные качества которого историк порицал, по основную мысль
о смуте как «божьем наказании» за «грехи» русских людей вос-
принял и фактически провел в своей «Истории России».
В. О. Ключевский, как уже отмечалось, пе удовлетворился
одними «нравственными» причинами. В его трактовке событий
действуют не только личности — классы, хотя в основу послед-
них кладется «тягловый» признак. Отсюда интерес исследовате-
ля к проблеме формирования крепостного права, усилению фео-
дального гнета. В последующем ученики В. О. Ключевского не-
мало сделают для разработки этих вопросов. Однако ограничен-
ность буржуазной методологии, идеалистическое понимание ис-
тории в конечном счете пе позволят ни их учителю, ни им рас-
крыть подлинные причины усиления и сущности крепостниче-
ства и крепостного права, их воздействия на смуту.
Нельзя согласиться в трактовке причин смуты и с понимани-
ем роли государства у историка. По Ключевскому, государство
выступает как надклассовая сила, «закабаляющая», правда по-
разному и в разной степени, все сословия. При таком подходе за-
тушевывался классовый характер феодального государства, ко-
торое при всех перипетиях политической борьбы до и во время
смуты стояло на защите основных интересов дворянства и бояр-
ства.
Главная мысль историка, его обобщение того богатого факти-
ческого материала, который был собран и приведен его учителем
С. М. Соловьевым, состоит в утверждении о «последовательном
вхождении в Смуту всех слоев русского общества «сверху вниз».
«Отличительной особенностью Смуты, — писал историк, — являет-
ся то, что в ней последовательно выступают все классы русского
общества, и выступают в том самом порядке, в каком они лежа-
ли в тогдашнем составе русского общества, как были размещены
9 Соловьев С. М. Указ, соч., с. 9.
396
по своему сравнительному значению в государстве на социальной
лествице чинов. На вершине этой лествицы стояло боярство: оно
и начало Смуту»10. Примечательно, что подобная схема сходна
с аналогичной схемой происхождения французской революции
1789 года у французского историка И. Тэна, творчество которого
Ключевский знал досконально.
В связи с таким пониманием развития смуты автор «Курса»
обращает прежде всего внимание на попытки боярства ограничить
самодержавную власть московских государей. Явно модернизируя
события, Ключевский пишет о «конституционных стремлениях» и
«порывах» боярства. Сначала они проявились в попытках взять
ограничительную запись с Бориса Годунова в 1598 году, о чем
историк узнал из бумаг В. II. Татищева, а последний, как недавно
удалось установить, из летописи Иосифа, патриаршего келейника,
посвященного во многие тайны внутренпей политики и дворцовой
жизни. Обратившись к Земскому собору, Борис сорвал замыслы
своих противников.
Новая попытка связана с подкрестной записью Василия Шуй-
ского, данной им при избрании па царство в 1606 году. Ключев-
ский справедливо видит в ней документ, действительно ограничи-
вающий царскую власть и особенно такие прерогативы, которыми
дорожили Иван III («кому хочу, тому дам княжение») и Иван IV
(«жаловать своих холопей вольны мы и казнить их вольны же»).
Однако подкрестная запись удовлетворяла лишь первостатей-
ную знать. Столичное и провинциальное дворянство, дьячество бы-
ли ущемлены. В правящих сферах произошел раскол. И далее
Ключевский в угоду своей схеме совершает хронологический ска-
чок, вскользь упоминая о восстании Болотникова и выступлении
Лжедмитрия II, чтобы сразу жо перейти к рассмотрению договора
от 4 февраля 1610 года, который заключили русские тушинцы
с польским королем Сигизмундом III. В этом договоре историк ви-
дит «высшее напряжение политической мысли Смутного време-
ни — цельный основной закон конституционной монархии» (кур-
сив мой. — В. К.),
Вслед за боярством и московским дворянством в Смуту всту-
пает рядовое, провинциальное дворянство. Начал борьбу еще
в 1605 году путивльский воевода князь Г. Шаховской, «человек
не родовитый, но титулованный». Его почин подхватил Прокопий
Ляпунов, истинный представитель «удалого полустепного дворян-
ства». Но о Болотникове, с восстанием которого связаны оба эти
выступления, Ключевский здесь не упоминает.
Высшим достижением первого ополчения, возглавленного Про-
копием Ляпуновым, явился приговор 30 июня 1611 года. Ключев-
10 Ключевский В. О. Указ, соч., с. 29.
397
ский вскрывает его продворянскую направленность и крепостни-
ческий характер. В нем «люди одного класса, дворяне-ополченцы,
объявили себя представителями всей земли, всего народа. Полити-
ческие идеи в приговоре мало заметны, зато резко выступают со-
словные притязания». Автор «Курса» справедливо отмечает, что
приговор хорошо помнит об интересах помещиков, а о крестья-
нах и дворовых людях вспоминает только тогда, когда их надо
вернуть прежним владельцам. Это яркая и в общих чертах верная
характеристика Ключевского была развита советскими историка-
ми, показавшими, что распад первого ополчения был обусловлен
прежде всего обострением классовых противоречий.
Лишь после рассказа о событиях 1611 года Ключевский воз-
вращается к 1606 году, когда «в Смуту вмешиваются люди «жи-
лецкие», «простонародье тяглое и нетяглое». Но на деле было все
наоборот. Раньше всех на юге восстало «простонародье» — кре-
стьяне, холопы, служилые люди по прибору — казаки, пушкари,
стрельцы. Дворяне же до поры до времени «цеплялись» за восста-
ние, спасая свою жизнь и имущество. Ключевский же, ссылаясь
на краткое известие «Нового летописца», считает, что князь
Г. Шаховской был «всей крови заводчиком». Он-то и «принимает
к себе в сотрудники дельца совсем не дворянского разбора» Ивана
Болотникова.
Следуя своему, во многом искусственному представлению
о путях развития смуты, Ключевский останавливается на разбо-
ре движения Болотникова. Он не может пе отметить, что в него
втянулись вольные казаки, беглые крестьяне и холопы, «молод-
шие» посадские люди. Движение приобретает огромный размах,
до смерти пугает примкнувших было к нему дворян и не прекра-
щается даже после гибели Болотникова: «Его попытка всюду на-
шла отклик: везде крестьяне, холопы, поволжские инородцы —
все бедное и обездоленное поднималось за самозванца. Выступле-
ние этих классов и продлило Смуту, и дало ей другой характер.
До сих пор это была политическая борьба, спор за образ правле-
ния, за государственное устройство. Когда же поднялся обще-
ственный низ, Смута превратилась в социальную борьбу, в ис-
требление высших классов низшими» и.
Мы видим, что Ключевский приближается к пониманию клас-
сового характера восстания Болотникова. Однако в конкретно-ис-
торическом исследовании Ключевский трактует социальную борь-
бу упрощенно. По Ключевскому, крестьяне и холопы выступали
не за радикальное социальное переустройство, добивались «не ка-
кого-либо нового государственного порядка, а просто только выхо-
да из своего тяжелого положения, искали личных льгот, а не со- *
11 Ключевский В. О. Указ, соч., с. 48.
398
словных облегчений. Холопы подымались, чтобы выйти из хо-
лопства, стать вольными казаками, крестьяне — чтобы освобо-
диться от обязательств, какие привязывали их к землевладель-
цам, и от крестьянского тягла, посадские люди — чтобы избавить-
ся от посадского тягла...» 12.
Словом, Ключевский сводил классовую борьбу к борьбе «про-
тив всего государственного порядка, во имя личных льгот, т. е.
во имя анархии». При такой трактовке терялся социальный, ан-
тифеодальный характер выступления низов, классовая борьба ста-
новилась не движущей силой истории, а разрушительным, отри-
цающим все движением.
Схема В. О. Ключевского заняла ведущее положение в бур-
жуазной историографии. В последующем она «облеклась» в плоть
исторических фактов в монографиях последователей знаменитого
ученого 13.
Принципиально новые пути исследования смуты были пред-
ложены в советской историографии. Советские историки дали
марксистскую концепцию драматических событий начала XVII сто-
летия. Руководствуясь классической работой Ф. Энгельса «Кре-
стьянская война в Германии», они покинули «дворец и пошли
в деревню». Их проводником по деревне XVI века, превращенной
подручными Грозного «в ад кромешный», стал немец-опричник Ген-
рих Штаден, записки которого были опубликованы лишь в 20-х го-
дах XX века. В дальнейшем советские исследователи обнаружи-
ли известия о волнениях крестьян в вотчинах Иосифо-Волоколам-
ского монастыря в 1594—1595 годах и на юге России. Все эти от-
крытия ясно показали, что смута вызревала не в верхах, как счи-
тал Ключевский, а в социальных низах русского общества. Поэто-
му особое внимание историки уделили изучению усиления фео-
дального гнета во второй половине XVI века и оформления кре-
постного права. Автор «Курса» только подходил к этой проблеме,
отметив возросшую тяжесть тягла, а законодательную отмену
крестьянского выхода накануне смуты он вообще отрицал. Вопре-
ки мнению Ключевского, считавшего закон о крестьянском при-
креплении мифическим, среди историков возобладал взгляд о за-
прещении выхода земледельцев посредством введения заповедных
лет в 80-х годах XVI века. Феодальное государство, таким обра-
зом, отнюдь не стояло в стороне от развития крепостного права,
а было защитником и проводником крепостнических поползнове-
ний дворянства. Научная дискуссия о ходе закрепощения и его
12 Ключевский В. О. Указ, соч., с. 48.
13 Платонов С, Ф. Очерки по истории Смуты в Московском го-
сударстве XVI—XVII вв. М., 1937 (первое издание в 1889 г.); Лю-
бомиров П. Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611—
1613 гг. М., 1939 (первое издание в 1917 г.).
399
причинах еще продолжается, но уже сейчас ясно, что крепостни-
ческое законодательство стало сигналом к крестьянской войне на-
чала XVII века.
Первым актом крестьянской войны явилось восстание Хлопка
(август 1603 года), о котором Ключевский в «Курсе» не обмол-
вился ни словом.
События классовой борьбы начала XVII века переплетались
с внутриклассовой борьбой, иностранной интервенцией и выступ-
лением народных масс против захватчиков. Новая волна крестьян-
ской войны, поднявшись на «украйнах», вынесла в 1605 году на,
московский престол Лжедмитрия I, ставленника польско-литов-
ских магнатов и Ватикана. Но своей кульминационной точки пер-
вая крестьянская война достигла во время восстания Болотникова
в 1606—1607 годах. Его движущими силами стали крестьяне, холо-
пы, посадские люди и служилые люди «по прибору» — стрельцы,
пушкари и т. п., вольные казаки. Присоединились к движению и
мелкие помещики южных уездов, вскоре изменившие своим «союз-
никам» под Москвой. Такое не раз случалось во всех крестьянских
войнах: в России и на Западе дворяне-попутчики, напуганные ра-
дикальными требованиями восставших, перекидывались на сто-
рону правящих кругов.
Не сразу стал ясен характер и размах движения 1606 года.
Советские историки, и прежде всего И. И. Смирнов, убедительно
показали, что восстание Болотникова представляло собой граждан-
скую войпу, охватившую все Российское государство, что оно при-
вело к распаду всей территории страны па два враждебных лаге-
ря: феодалов и крестьян со своими органами власти, войсками
п т. д., что крестьянская война — это настоящая война, сопрово-
ждавшаяся грандиозными сражениями, осадами крепостей (Моск-
вы и Нижнего Новгорода восставшими, Калуги и Тулы — царски-
ми войсками); беспримерным в истории крестьянских войн в Рос-
сии стал поход отрядов восставших двумя путями на Москву, ко-
торый завершился пятипедельпой осадою столицы. Наконец, в вос-
стании наряду с русскими крестьянами участвовали крестьяне
других национальностей — факт, не имевший места в истории
большинства европейских стран и.
Крестьянская война стала главным стержнем смуты. Разгром
Болотникова не означал ее прекращения. Она лишь пошла на
спад, временами достигая большой силы и остроты, как, напри-
мер, в момент казацко-крестьянского движения атамана Баловня *
14 Смирнов И. И. Восстание Болотникова. 1606—1607. М., 1951;
Корецкий В, И. Формирование крепостного права и первая кре-
стьянская война в России. М., 1975; Буганов В. И, Крестьянские
войны в России XVII—XVIII вв. М., 1976, и др.
400
в 1614—1615 годах, когда повстанцы, двигаясь с севера, подошли
к Москве, вступили в переговоры с правительством, но были обма-
нуты и перебиты 15.
Крестьянская война существенно замедлила темны закрепоще-
ния в России. Другим важным следствием смуты явилось оживле-
ние народной инициативы, выразившейся в деятельности город-
ских и волостных советов, заменивших воеводское управление.
Ключевский отметил лишь конечные результаты этого процес-
са — изменение состава и программы земских соборов, начиная
с 1613 года. В советской исторической литературе было показано,
как городские советы в условиях распада центральной власти и
воеводского управления возглавили борьбу против интервентов
еще в 1608—1609 годах. Поволжские же грамоты, вышедшие из
повстанческого лагеря, позволили установить начальный год уча-
стия народных масс в местном самоуправлении — с 1606 года.
Брошенное вскользь замечание Ключевского о «прямом участии
в правительственной деятельности» «земли» во время смуты по-
лучило научное обоснование 16 17. Движение исторической науки, та-
ким образом, сопровождалось и сопровождается пе только крити-
ческим переосмыслением трудов буржуазных историков, создани-
ем марксистской концепции, ио и использованием плодотворных
наблюдений, догадок, выводов дореволюционных исследователей.
По отдав должного ни крестьянской войне, пи борьбе народ-
ных масс против иностранной интервенции, Ключевский сосредо-
точил внимание на внутренней борьбе в господствующем классе,
па попытках определенных боярско-дворянских группировок огра-
ничить самодержавную власть. Он был глубоко не прав, когда
утверждал, что «Московское государство выходило из страшной
Смуты без героев; ого выводили из беды добрые, но посредствен-
ные люди. Князь Пожарский был ио Борис Годунов, а Михаил
Романов — пе князь Скопин-Шуйский» ,7. Конечно, Михаил Рома-
нов не чета Скопипу-Шуйскому, по не может не бросаться в глаза
отсутствие в этом перечне Кузьмы Минина. Подлинные народные
герои смуты — князь Пожарский и земский староста Минин ока-
зались приниженными.
В отличие от буржуазных ученых, в том числе и от Ключев-
ского, вопросы истории героической борьбы русского народа про-
тив польских и шведских интервентов находятся в центре внима-
ния советских исследователей. Ими показана действительная роль
15 Станиславский А. Л. Восстание 1614—1615 гг. и поход «ата-
мана Баловня». — «Вопросы истории», 1978, № 5.
16 Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в
XVI-XVII вв. М., 1978.
17 Ключевский В. О. Указ, соч., с. 62.
26) Стоят» заодно 401
народных масс и их представителей в деле освобождения родины
от иноземных захватчиков 18.
Исследование истории смуты не прекращается. Ведется поиск
новых источников, углубляются наши представления о процессах,
протекавших в это время, событиях, роли отдельных личностей.
Но какие бы успехи ни были достигнуты на нелегком пути на-
учного познания, советские историки смуты будут пе раз возвра-
щаться к работам Ключевского, поражаясь глубиной его научной
интуиции и блеском литературной формы. Крупный советский ис-
торик, академик М. Н. Тихомиров, оценивая творчество Ключев-
ского, писал: «Ключевский в высокой степени понимал, что исто-
рическое сочинение требует особой заботы о литературной форме
изложения, о чем так часто, к сожалению, забывают. Он постоян-
но думал о своей аудитории в широком смысле этого слова.
Стремление к краткости, к афоризмам, которые занимают слуша-
теля как своего рода крылатые слова, образные характеристики,
не приглаженная, не стандартная фраза, а богатый русский язык
с его непревзойденной гибкостью и образностью делают из «Кур-
са русской истории», может быть, единственное в своем роде про-
изведение, автор которого недаром носил звание академика не
только русской истории, но и изящной словесности» 19.
В. И. КОРЕЦКИЙ
18 Мальцев В. П. Борьба за Смоленск в XVI—XVII вв. Смо-
ленск, 1950; Шаскольский И. П. Шведская интервенция в Карелии
в начале XVII в. Петрозаводск, 1950; Шепелев И. С. Освободитель-
ная и классовая борьба в Русском государстве в 1608—1610 гг. Пя-
тигорск, 1957; Скрынников Р, Г. Минин и Пожарский. М., 1980,
и др.
19 Тихомиров М. Н. К выходу трех томов собрания сочинений
В. О. Ключевского. — В кн.: Российское государство XV—XVII вв.
М., 1973, с. 294—295.
ЛЕКЦИЯ XLI *
Взгляд на IV период русской истории. — Главные
факты периода. — Видимые противоречия в соотношении
этих фактов. — Влияние внешней политики на внутрен-
нюю жизни государства. — Ход дел в IV периоде в связи
с этим влиянием. Государство и политическое сознание
общества. - - Начало Смуты. — Конец династии. — Царь
Федор и Во рис Годунов. — Поводы к Смуте. Самозван-
ство.
IV период Мы остановились перед IV периодом
нашей истории, последним периодом,
доступным изучению на всем своем протяжении.
Под этим периодом я разумею время с начала XVII в.
до начала царствования императора Александра II
(КПЗ-1855 it.). Моментом отправления в этом перио-
до можно принять год вступления на престол первого ца-
ря новой династии. Смутная эпоха самозванцев является
переходным временем на рубеже двух смежных перио-
дов, будучи связана с предшествующим своими причина-
ми, с последующим — своими следствиями.
Этот период имеет для нас особенный интерес. Это
но просто исторический период, а целая цепь эпох, сквозь
которую проходит ряд важных фактов, составляющих
глубокую основу современного склада нашей жизни, —
основу, правда, разлагающуюся, но еще не замененную.
Эго, повторю, не один из периодов нашей истории: это —
* 41 — 43-я лекции В. О. Ключевского печатаются по: Ключев-
ский В. О. Сочинения, т. 3. М., 1957.
26* 403
вся паша новая история. В понятиях и отношениях, обра-
зующихся в эти 21/2 столетия, замечаем ранние зародыши
идей, соприкасающихся с нашим сознанием, наблюдаем
завязку порядков, бывших первыми общественными впе-
чатлениями людей моего возраста. Изучая явления этого
времени, чувствуешь, что, чем дальше, тем больше вхо-
дишь в область автобиографии, подступаешь к изучению
самого себя, своего собственного духовного содержания,
насколько оно связано с прошлым нашего отечества. Все
это и напрягает внимание, и предостерегает мысль от
увлечений. Обязанные во всем быть искренними искате-
лями истины, мы всего менее можем обольщать самих
себя, когда хотим измерить свой исторический рост, опре-
делить свою общественную зрелость.
Перехожу к перечню явлений изучае-
Главные факты мого периода; но прежде оглянемся
еще раз на изученные века нашей
истории, представим себе ее ход в краткой схеме. Мы уже
знаем, что возникавшие у нас до конца XVI в. формы по-
литического быта складывались в тесной связи с геогра-
фическим размещением населения. Московское государ-
ство было создано русским населением, сосредоточившим-
ся в самой средине восточноевропейской равнины, в гид-
рографическом ее узле, в области верхней Волги, и обра-
зовавшим здесь великорусское племя. В этом государстве
под рукой Калитина рода великорусское племя и объеди-
нилось как политическая народность. Московский госу-
дарь правил объединенной Великороссией с помощью
московского боярства, составившегося из старинных мос-
ковских боярских родов, из бывших удельных князей и
их бояр. Государственный порядок все решительнее пе-
реходил на основу тягла, принудительной разверстки спе-
циальных государственных повинностей между классами
общества. Однако при этой разверстке крестьянский труд,
бывший главной производительной силой страны, оставал-
ся еще по закону свободным, хотя на деле значительная
часть крестьянского населения входила уже в долговую
зависимость от землевладельцев, грозившую ей законной
крепостной неволей.
Со второго десятилетия XVII в. в нашей истории по-
следовательно выступает ряд новых фактов, которые за-
метно отличают дальнейшее время от предшествующего.
Во-первых, на московском престоле садится новая дина-
стия. Далее, эта династия действует на поприще, все бо-
404
лее расширяющемся. Государственная территория, дотоле
заключенная в пределах первоначального расселения ве-
ликорусского племени, теперь переходит далеко за эти
пределы и постепенно вбирает в себя всю русскую равни-
ну, распространяясь как до географических ее границ, так
почти везде до пределов русского народонаселения. В со-
став русского государства постепенно входят Русь Малая,
Белая и, наконец, Новороссия, новый русский край, обра-
зовавшийся путем колонизации в южнорусских степях.
Раскинувшись от берегов морей Белого и Балтийского до
Черного и Каспийского, до Уральского и Кавказского
хребтов, территория государства переваливает далеко за
Кавказский хребет па юге, за Урал и Каспий на востоке.
Вместе с тем происходит важная перемена и во внутрен-
нем строе государства: об руку с повой династией стапо-
I ится и идет новый правительственный класс. Старое
боярство постепенно рассыпается, худея генеалогически
и скудея экономически, а с его исчезновением падают и
то политические отношения, какие прежде в силу обычая
сдерживали верховную власть. На его место во главе
общества становится новый класс, дворянство, соста-
вившееся из прежних столичных и провинциальных слу-
жилых люден, и в (‘го пестрой, разнородной массе раство-
ряется редеющее боярство. Между тем раньше заложен-
ная основа политического строя, классовая разверстка
повинностей, укрепляется, превращая общественные клас-
сы в обособленные сословия, и даже постепенно, особенно
в царствование Петра Великого, расширяется, осложняя
накоплявшийся запас специальных повинностей новыми
П1ГОС.ТЯМП, падавшими па отдельные классы.
Средн этого непрерывного напряжения народных сил
окончательно гибнет и свобода крестьянского труда:
владельческие крестьяне попадают в крепостную не-
волю, н самая эта неволя становится новой специаль-
ной государственной повинностью, падающей на этот
класс.
Но стесняемый политически, народный труд расширя-
ется экономически: к прежней сельскохозяйственной экс-
плуатации страны теперь присоединяется и промышлен-
ная ее разработка; рядом с земледелием, остающимся
главной производительной силой государства, является с
возрастающим значением в народном хозяйстве и про-
мышленность обрабатывающая, заводско-фабричная, под-
нимающая нетронутые дотоле естественные богатства
(граны.
405
Их соотношение Таковы главные новые факты, обна-
руживающиеся в период, который
нам предстоит изучать: это — новая династия, новые пре-
делы государственной территории, новый строй общества
с новым правительственным классом во главе, новый
склад народного хозяйства. Соотношение этих фактов спо-
собно вызвать недоумение. В них при первом взгляде лег-
ко заметить два параллельных течения: 1) до половины
XIX в, внешнее территориальное расширение государства
идет в обратнопропорционалъном отношении к развитию
внутренней свободы народа; 2) политическое положение
трудящихся классов устанавливается в обратнопропорцио-
налъном отношении к экономической производительности
их труда, т. е. этот труд становится тем менее свободен,
чем более делается производителен. Отношение народного
хозяйства к социальному строю народа, открывающееся
во втором процессе, противоречит нашему привычному
представлению о связи производительности народного
труда с его свободой. Мы привыкли думать, что рабский
труд не может равняться в энергии с трудом свободным и
что трудовая сила не может развиваться в ущерб право-
вому положению трудящихся классов. Это экономическое
противоречие еще обостряется политическим. Сопостав-
ляя психологию народов с жизнью отдельных людей, мы
привыкли думать, что по мере усиления массовой, как и
индивидуальной, деятельности и по мере расширения ее
поприща в массах, как и в отдельных людях, поднимает-
ся сознание своей силы, а это сознание — источник чув-
ства политической свободы.
Открывающееся в нашей истории влияние территори-
ального расширения государства.на отношение государ-
ственной власти к обществу не оправдывает и этого мне-
ния: у нас по мере расширения территории вместе с рос-
том внешней силы народа все более стеснялась его внут-
ренняя свобода. Напряжение народной деятельности глу-
шило в народе его силы, на расширявшемся завоеваниями
поприще увеличивался размах власти, но уменьшалась
подъемная сила народного духа. Внешние успехи новой
России напоминают полет птицы, которую вихрь несет и
подбрасывает не в меру силы ее крыльев. С обоими ука-
занными противоречиями связано третье. Я сейчас сказал
о поглощении московского боярства дворянством. Закон
1682 г., отменивший местничество, закрепил это поглоще-
ние, формально уравнял оба служилые класса по службе.
Боярство, аристократия породы, было правящим классом.
406
Отмена местничества служила первым шагом по пути к
демократизации управления. Но на этом движение не
остановилось: за первым шагом последовали дальнейшие.
В эпоху Петра старое московское дворянство «по отече-
ству» пополняется из всех слоев общества, даже из ино-
земцев, людьми разных чинов, не только «белых» нетяг-
лых, но и «черных» тяглых, даже холопами, поднимав-
шимися выслугой: табель о рангах 1722 г. широко рас-
крывает этим «разночинцам» служебные двери в «лучшее
старшее дворянство». Можно было бы ожидать, что вся
эта социальная перетасовка господствующего класса по-
ведет к демократическому уравнению общества. Но худея
генеалогически, правящий класс непомерно добрел поли-
тически: облагороженные разночинцы получали личные и
общественные нрава, каких пе имело старое родовитое
боярство. Поместья стали собственностью дворянства, кре-
стьяне — его крепостными; при Петре III с сословия сня-
та была обязательная служба; при Екатерине II оно по-
лучило повое корпоративное устройство с сословным са-
моуправлением, с широким участием в местном управ-
лении п суде и с правом «делать представления и жало-
бы» самой верховной власти; при Николае 1 это преиму-
щество расти репо было нравом дворянских собраний де-
лать власти представления и о нуждах всех других клас-
сов местного общества. Вместе с такими сословными при-
обретениями росла и политическая сила сословия. Уже в
XVII в. московское правительство начинает править об-
ществом посредством дворянства, а в XVIII в. это дворян-
ство само пытается править обществом посредством пра-
вительства. Но политический принцип, под фирмой кото-
рого оно хотело властвовать, перегнул его по-своему: в
XIX в. дворянство пристроено было к чиновничеству как
его плодовитейший рассадник, и в половине этого века
Россия управлялась пе аристократией и не демократией,
а бюрократией, т. е. действовавшей вне общества и лишен-
ной всякого социального облика кучей физических лиц
разнообразного происхождения, объединенных только чи-
нопроизводством. Таким образом, демократизация управ-
ления сопровождалась усилением социального неравен-
ства и дробности. Это социальное неравенство еще уси-
лилось нравственным отчуждением правящего класса от
управляемой массы. Говорят, культура сближает людей,
уравнивает общество. У нас было не совсем так. Все уси-
ливавшееся общение с Западной Европой приносило к
нам идеи, правы, знания, много культуры, но этот приток
407
скользил по верхушкам общества, осаждаясь на дно час-
тичными реформами, более или менее осторожными и бес-
плодными. Просвещение стало сословной монополией гос-
под, до которой не могло без опасности для государства
дотрагиваться непросвещенное простонародье, пока не
просветится. В исходе XVII в. люди, задумавшие учре-
дить в Москве академию, первое у нас высшее училище,
находили возможным открыть доступ в нее «всякого чи-
на, сана и возраста людям» без оговорок. Полтораста лет
спустя, при Николае I, секретный комитет гр. Кочубея,
на который возложено было чисто преобразовательное по-
ручение, решительно высказался по поводу самоубийства
обучавшегося живописи дворового человека за вред допу-
щения крепостных людей «в такие училища, где они при-
учаются к роду жизни, к образу мыслей и понятиям, не
соответствующим их состоянию».
Изложенные три процесса, полные таких противоре-
чий и захватывающие все главные явления периода, не
были аномалиями, отрицанием исторической закономер-
ности: назовем их лучше историческими антиномиями,
исключениями из правил исторической жизни, произведе-
ниями своеобразного местного склада условий, который,
однако, раз образовавшись, в дальнейшем своем действии
повинуется уже общим законам человеческой жизни, как
организм с расстроенной нервной системой функциони-
рует по общим нормам органической жизни, только про-
изводит соответствующие своему расстройству ненормаль-
ные явления.
Объяснения этих антиномий нашей
Внешняя политика новой истории надобно искать в том
и внутренняя отношении, кацое устанавливалось у
жизнь нас между государственными потреб-
ностями и народными средствами
для их удовлетворения. Когда перед европейским госу-
дарством становятся новые и трудные задачи, оно ищет
новых средств в своем народе и обыкновенно их
находит, потому что европейский народ, живя нор-
мальной, последовательной жизнью, свободно работая и
размышляя, без особенной натуги уделяет на помощь сво-
ему государству заранее заготовленный избыток своего
труда и мысли, — избыток труда в виде усиленных нало-
гов, избыток мысли в лице подготовленных, умелых и доб-
росовестных государственных дельцов. Все дело в том, что
в таком народе культурная работа ведется незримыми и
неуловимыми, но дружными усилиями отдельных лиц и
408
частных союзов независимо от государства и обыкновен-
но предупреждает его нужды. У нас дело шло в обрат-
ном порядке. Когда царь Михаил, сев на разоренное цар-
ство, через посредство земского собора обратился к зем-
ле за помощью, он встретил в избравших его земских
представителях преданных и покорных подданных, но не
нашел в них ни пригодных сотрудников, ни состоятельных
плательщиков. Тогда пробудилась мысль о необходимости
и средствах подготовки тех и других, о том, как добы-
ваются и дельцы и деньги там, где того и другого много,
тогда московские купцы заговорили перед правительством
о пользе иноземцев, которые могут доставить «кормле-
ние», заработок бедным русским людям, научив их своим
мастерствам и промыслам. С тех пор пе раз повторялось
однообразное явление. Государство запутывалось в на-
рождавшихся затруднениях; правительство, обыкновенно
их не предусматривавшее и не предупреждавшее, начина-
ло искать в обществе идей и людей, которые выручили бы
его, и, не находя ни тех, ни других, скрепя сердце, обра-
щалось к Западу, где видело старый и сложный культур-
ный прибор, изготовлявший и людей и идеи, спешно вы-
зывало оттуда мастеров и ученых, которые завели бы
нечто подобное и у пас, наскоро строило фабрики и учреж-
дало школы, куда загоняло учеников. Но государственная
нужда пе терпела отсрочки, не ждала, пока загнанные
школьники доучат свои буквари, и удовлетворять ее при-
ходилось, так сказать, сырьем, принудительными жертва-
ми, подрывавшими народное благосостояние и стеснявши-
ми общественную свободу. Государственные требования,
донельзя напрягая народные силы, не поднимали их, а
только истощали: просвещение по казенной надобности, а
но но внутренней потребности давало тощие, мерзлые пло-
ды, и эти припадочные порывы к образованию порождали
в подраставших поколениях только скуку и отвращение
к пауке, как к рекрутской повинности. Народное образо-
вание получило характер правительственного заказа или
казенной поставки подростков для выучки по определен-
ной программе. Учреждались дорогие дворянские кадет-
ские корпуса, инженерные школы, воспитательные обще-
ства для благородных и мещанских девиц, академии
художеств, гимназии, разводились в барских теплицах
тропические растения, но на протяжении двух столетий
но открыли ни одной чисто народной общеобразователь-
ной или земледельческой школы. Новая, европеизирован-
ная Россия в продолжение четырех-пяти поколений была
409
Россией гвардейских казарм, правительственных канцеля-
рий и барских усадеб: последние проводили в первые и
во вторые посредством легкой перегонки в доморощенных
школах или экзотических пансионах своих недорослей, а
взамен их получали оттуда отставных бригадиров с мунди-
ром. Выдавливая из населения таким способом надобных
дельцов, государство укореняло в обществе грубоутили-
тарный взгляд на науку как путь к чинам и взяткам и
вместе с тем формировало из верхних классов, всего более
из дворянства, новую служилую касту, оторванную от на-
рода сословными и чиновными преимуществами и пред-
рассудками, а еще более служебными злоупотреблениями.
Так случилось, что расширение государственной террито-
рии, напрягая не в меру и истощая народные средства,
только усиливало государственную власть, не поднимая
народного самосознания, вталкивало в состав управления
новые, более демократические элементы и при этом обо-
стряло неравенство и рознь общественного состава, ослож-
няло народнохозяйственный труд новыми производства-
ми, обогащая не народ, а казну и отдельных предприни-
мателей, и вместе с тем принижало политически трудя-
щиеся классы. Все эти неправильности имели один об-
щий источник — неестественное отношение внешней по-
литики государства к внутреннему росту народа: народ-
ные силы в своем развитии отставали от задач, становив-
шихся перед государством вследствие его ускоренного
внешнего роста, духовная работа парода не поспевала за
материальной деятельностью государства. Г осударство
пухло, а народ хирел.
Едва ли в истории какой-либо дру-
Общий ход дел гой страны влияние международного
положения государства на его внут-
ренний строй было более могущественно, и ни в какой пе-
риод нашей истории оно не обнаруживалось так явствен-
но, как в тот, к которому мы теперь обращаемся. Припо-
мним главные задачи внешней политики Московского го-
сударства в XV—XVI вв. и их происхождение, их связь
с прошлыми судьбами нашей страны. В I период нашей
истории под напором внешних врагов разноплеменные и
рассеянные элементы населения кое-как сжались в нечто
цельное; завязывалась русская народность. Во II период
среди усиленных внешних ударов с татарской и литов-
ской стороны эта народность разбилась на две ветви, ве-
ликорусскую и малорусскую, и с тех пор каждая из них
410
имела свою особую судьбу. Великорусская ветвь в лесах
верхнего Поволжья сохранила свои силы и развила их в
терпеливой борьбе с суровой природой и внешними вра-
гами. Благодаря тому она смогла сомкнуться в довольно
устойчивое боевое государство. В III период это государ-
ство, объединившее Великороссию, поставило себе .зада-
чей восстановить политическое и национальное единство
всей Русской земли. Постановка этой задачи и приступ к
ее разрешению — только приступ — были главным делом
старой династии московских государей. Нам уже извест-
ны народные усилия, потраченные на это дело, и успехи,
достигнутые в этом направлении к концу XVI в. В стрем-
лении к этой цели общество в Московском государство
усвоило ту тяжелую политическую организацию, которую
мы изучали в предшествующем периоде. В XVII в., после
территориальных потерь Смутного времени, внешняя борь-
ба стала еще тяжелее; в том же направлении изменился
и общественный строй. Под тягостями войн с Польшей и
Швецией прежние дробные экономические состояния, чи-
пы, еще сохранявшие признаки свободы груда и передви-
жения, в интересах казны и службы были сбиты в круп-
ные сословия, а большая часть сельского населения попа-
ла в крепостную неволю. При Петре I основная пружина
государственного порядка достигла высшей степени на-
пряжения: сословная разверстка специальных повинно-
стей стала еще тяжелее, чем была в XVII в. К прежним
сословным тягостям он прибавил новые, а тягчайшие
прежние, рекрутскую и податную, распространил на клас-
сы, дотоле свободные от государственных тягостей, на
«вольных людей» и холопов. Так зарождается в законода-
тельство смутная идея общих повинностей, если пе все-
сословных, то мпогосословных, которая в своей дальнейшей
разработке обещала значительную перемену в обществен-
ном строе. В то же время произошел перелом и во внеш-
ней политике государства. Доселе его войны на Западе
были в сущности оборонительные, имели целью возвра-
тить земли, недавно от него отторгнутые или считавшие-
ся его исконным достоянием. С Полтавы они получают
наступательный характер, направляются к укреплению
завоеванного Петром преобладания России в Восточной
Европе или к поддержанию европейского равновесия, как
элегантно выражались русские дипломаты. С поворота
па этот притязательный путь государство стало обходить-
ся пароду в несколько раз дороже прежнего, и без могуче-
го подъема производительных сил России, совершенного
411
Петром, парод не оплатил бы роли, какую ему пришлось
играть в Европе. После Петра во внутреннюю жизнь го-
сударства входит еще новое важное условие. Под недо-
стойными преемниками и преемницами преобразователя
престол заколебался и искал опоры в обществе, прежде
всего в дворянстве. В оплату за поддержку законодатель-
ство взамен мелькнувшей при Петре идеи всесословных
повинностей стало пастойчиво проводить мысли о специ-
альных сословных правах. Дворянство эмансипируется,
снимает с себя тягчайшую повинность обязательной служ-
бы и не только удерживает старые свои права, но и при-
обретает широкие новые. Крупицы этих даров падают и
на долю высшего купечества. Так всеми льготами и выго-
дами, какими могла поступиться власть, осыпаны были
верхи общества, а на низы свалили только тяжести и ли-
шения. Если бы народ терпеливо выпес такой порядок,
Россия выбыла бы из числа европейских стран. Но с по-
ловины XVIII в. в народной массе пробуждается тревож-
ное брожение особого характера. Мятежами обилен был и
XVII в., и тогда они направлялись против правительства,
бояр, воевод и приказных людей. Теперь они принимают
социальную окраску, идут против господ. Сама пугачев-
щина выступала под легальным знаменем, несла с собой
идею законной власти против екатерининской узурпации с
ее пособниками — дворянами. Когда почва затряслась
под ногами, в правящих сферах по почину Екатерины II
всплывает мысль об уравнении общества, о смягчении
крепостного права. Хмурясь и робея, пережевывая одни и
те же планы и из царствования в царствование отсрочи-
вая вопрос, малодушными попытками улучшения, не
оправдывавшими громкого титулаw власти, довели дело к
половине XIX в. до того, что его разрешение стало требо-
ванием стихийной необходимости, особенно когда Севасто-
поль ударил по застоявшимся умам. Итак, ход дел в
IV периоде можно изобразить в таком виде: по мере того
как усиливалось напряжение внешней оборонительной
борьбы, усложнялись специальные государственные по-
винности, падавшие на разные классы общества, и по ме-
ре того как оборонительная борьба превращалась в насту-
пательную, с верхних общественных классов снимались
их специальные повинности, заменяясь специальными со-
словными правами, и скучивались на низших классах; но
по мере того как росло чувство народного недовольства
таким неравенством, правительство начинало подумывать
о более справедливом устройстве общества. Постараемся
412
запомнить сейчас изложенную схему: в ней заключается
существенное значение изучаемого периода, ключ к объ-
яснению его важнейших явлений; эта схема послужит
нам формулой, раскрытием которой будет занято наше
изучение IV периода.
Таковы порядок явлений IV периода
Рост политического и их взаимоотношение. С этим по-
созиания рядком тесно связан рост политиче-
ского сознания в русском обществе,
движение понятий, вскрывающихся в этих явлениях.
К концу XVI в. Московское государство устроилось, обза-
велось обычными формами и орудиями государственной
жизни, имело верховную власть, законодательство, цент-
ральное и областное управление, значительное приказное
чиновничество, все более размножавшееся, общественное
деление, все более расчленявшееся, армию, даже смутную
мысль о народном представительстве; незаметно только
государственных долгов. Но учреждения сами по себе толь-
ко формы: для успешного их действия необходимо еще со-
держание, необходимы понятия, помогающие их деяте-
лям уяснять себе их смысл и назначение, необходимы, на-
конец, нормы и нравы, направляющие их деятельность.
Все эго не дается сразу в готовом виде, а вырабатывается
напряженной мыслью, трудным, подчас болезненным опы-
том. Московские государственные учреждения были гото-
вы, когда угасала старая династия; но готовы ли были
московские государственные умы к тому, чтобы вести в
них дела согласно с задачами государства, в целях народ-
ного блага? Сделаем, как бы сказать, суммарный подсчет
политическому сознанию тогдашних московских людей и
для того приложим к этому сознанию возможно простей-
шее определение государства, чтобы видеть, в какой ме-
ре понимали они основные необходимые элементы госу-
дарственного порядка согласно с сущностью и задачами
государства. Эти основные элементы суть: верховная
власть, народ, закон и общее благо. Верховная власть в
Московском государстве, как мы видели (лекция XXVI),
усвоила себе в титулах и сказаниях несколько возвышен-
ных определений; но это были не политические прерога-
тивы, а скорее торжественные орнаменты или дипломати-
ческие предвосхищения вроде государя всея Руси. В буд-
ничном обиходе, в ежедневном обороте понятий и отноше-
ний господствовала еще старая удельная норма, служив-
шая реальной, исторически сложившейся основой этой
власти и состоявшая в том, что государство московского
413
государя считалось его вотчиной, наследственной собствен-
ностью. Новые политические понятия, навязывавшиеся
ходом событий, неподатливое мышление перегибало в
сторону этой привычной нормы. Московское объединение
Великороссии рождало в умах идею народного русского го-
сударства; но эта идея, всею своею сущностью отрицавшая
вотчину, выражалась в прежней вотчинной схеме, застав-
лявшей мыслить государя всея Руси не как верховного пра-
вителя русского народа, а только как наследственного хо-
зяина, территориального владельца Русской земли: «Ивея
Русская земля из старины от наших прародителей наша
отчина», — твердил Иван III. Политическое мышление
отставало от территориальных приобретений и династиче-
ских притязаний, превращая удельные предрассудки в
политические недоразумения. И другие элементы государ-
ственного порядка преломлялись в тогдашнем сознании
под действием этой аномалии, соединявшей в одном суще-
стве верховной власти два непримиримых свойства царя
и вотчинника. Мысль о народе еще пе слилась в тогдаш-
нем понимании с идеей государства. Государство понима-
ли не как союз народный, управляемый верховной влас-
тью, а как государево хозяйство, в состав которого входи-
ли со значением хозяйственных статей и классы населе-
ления, обитавшего на территории государевой вотчины.
Потому народное благо, цель государства, подчинялось
династическому интересу хозяина земли и самый закон
носил характер хозяйственного распоряжения, исходив-
шего из москворецкой кремлевской усадьбы и устанавли-
вавшего порядок деятельности подчиненного, преимуще-
ственно областного управления, а всего чаще — порядок
отбывания разных государственных повинностей обывате-
лями. В московском законодательстве до XVII в. не встре-
чаем постановлений, которые можно было бы признать
основными законами, определяющими строй и права вер-
ховной власти, основные права и обязанности граждан.
Так, основные элементы государственного порядка еще не
поддерживались соответственными их природе понятиями.
Формы государственного строя, складывавшиеся истори-
чески, силой стихийной закономерности народной жизни,
не успели наполниться надлежащим содержанием, оказа-
лись выше наличного политического сознания людей, в
них действовавших. В том и состоит наибольший интерес
изучаемого периода, чтобы следить, как вырабатываются
в общественном сознании и вливаются в эти формы недо-
стававшие им понятия, составляющие душу политическо-
414
го порядка, как остов государства, ими оживляемый и пи-
таемый, постепенно превращается в государственный орга-
низм. Тогда и изложенные мной антиномии утратят свою
видимую несообразность, получат свое историческое объ-
яснение.
Таков ряд фактов, который нам предстоит изучить, ряд
задач, которые мы должны разрешить. Перечисленные
факты нового периода мы будем наблюдать с того момен-
та, когда на московском престоле воцаряется новая дина-
стия.
Но прежде чем совершилось это во-
Начало Смуты дарение, Московское государство ис-
пытало страшное потрясение, поко-
лебавшее самые глубокие его основы. Оно и дало первый
и очень болезненный толчок движению новых понятий,
недостававших государственному порядку, построенному
угасшею династией. Это потрясение совершилось в пер-
вые годы XVII в. и известно в нашей историографии под
именем Смуты или Смутных времен, по выражению Ко-
тошихипа. Русские люди, пережившие это тяжелое время,
называли его и именно последние его годы «великой раз-
рухой Московского государства». Признаки Смуты стали
обнаруживаться тотчас после смерти последнего царя ста-
рой династии, Федора Ивановича; Смута прекращается с
того времени, когда земские чины, собравшиеся в Москве
в начале 1613 г., избрали на престол родоначальника но-
вой династии, царя Михаила. Значит, Смутным временем
в нашей истории можно назвать 14—15 лет с 1598 по
1613 г.; 14 лет в этой эпохе «смятения» Русской земли
считает и современник, келарь Троицкого монастыря Ав-
раамий Палицын, автор сказания об осаде поляками Тро-
ицкого Сергиева монастыря. Прежде чем перейти к изуче-
нию IV периода, мы должны остановиться на происхож-
дении и значении этого потрясения. Откуда пошла эта
Смута или эта «московская трагедия» (tragoedia mosco-
vitica), как выражались о ней современники-иностранцы.
Рот фабула этой трагедии.
Грозный царь Иван Васильевич года
Конец династии за два с чем-нибудь до своей смерти,
в 1581 г., в одну из дурных минут,
какие тогда часто на него находили, прибил свою сноху
за то, что она, будучи беременной, при входе свекра в ее
комнату оказалась слишком запросто одетой, simplici ves-
te indnta, как объясняет дело иезуит Антоний Поссевии,
приехавший в Москву три месяца спустя после события и
415
знавший его по горячим следам. Муж побитой, наследник
отцова престола царевич Иван вступился за обиженную
жену, а вспыливший отец печально удачным ударом же-
лезного костыля в голову положил сына на месте. Царь
Иван едва не помешался с горя по сыне, с неистовым воп-
лем вскакивал по ночам с постели, хотел отречься от
престола и постричься; однако, как бы то ни было, вслед-
ствие этого несчастного случая преемником Грозного стал
второй его сын царевич Федор.
«...И отпустиши от своея палаты любезного сына своего
царевича Дмитрия, Василиса вземши царевича за ручку ведяще
его вон...»
(Из жития царевича Дмитрия.)
416
Царь Федор Поучительное явление в истории ста-
рой московской династии представ-
ляет этот последний ее царь Федор. Калитипо племя, по-
строившее Московское государство, всегда отличалось уди-
вительным умением обрабатывать свои житейские дела,
страдало фамильным избытком заботливости о зем-
ном, и это самое племя, погасая, блеснуло полным от-
решением от всего земного, вымерло царем Федо-
ром Ивановичем, который, по выражению современни-
ков, всю жизнь избывал мирской суеты и докуки, по-
мышляя только о небесном. Польский посол Сапега так
описывает Федора: царь мал ростом, довольно худощав,
с тихим, даже подобострастным голосом, с простодушным
лицом, ум имеет скудный или, как я слышал от других
Убийство царевича Дмитрия. «...И прием от Василисы царевича
за ручку сын ее Даниило Волохов, нож ясе обнажен, тайно
в рукове держа...»
(Из жития царевича Дмитрия.)
27 Стояти заодно .
417
и заметил сам, не имеет никакого, ибо, сидя на престоле
во время посольского приема, он не переставал улыбать-
ся, любуясь то на свой скипетр, то на державу. Другой
современник, швед Петрей, в своем описании Московско-
го государства (1608—1611) также замечает, что царь
Федор от природы был почти лишен рассудка, находил
удовольствие только в духовных предметах, часто бегал
по церквам трезвонить в колокола и слушать обедню.
Отец горько упрекал его за это, говоря, что он больше по-
хож на пономарского, чем на царского сына. В этих от-
зывах, несомненно, есть некоторое преувеличение, чув-
ствуется доля карикатуры. Набожная и почтительная к
престолу мысль русских современников пыталась сделать
из царя Федора знакомый ей и любимый ею образ по-
движничества особого рода. Нам известно, какое значе-
ние имело и каким почетом пользовалось в древней Руси
юродство Христа ради. Юродивый, блаженный, отрешался
от всех благ житейских, не только от телесных, но и от
духовных удобств и приманок, от почестей, славы, уваже-
ния и привязанности со стороны ближних. Мало того, он
делал боевой вызов этим благам и приманкам: нищий и
бесприютный, ходя по улицам босиком, в лохмотьях, по-
ступая не по-людски, по-уродски, говоря неподобные ре-
чи, презирая общепринятые приличия, он старался стать
посмешищем для неразумных и как бы издевался пад
благами, которые люди любят и ценят, и над самими
людьми, которые их любят и ценят. В таком смирении
до самоуничижения древняя Русь видела практическую
разработку высокой заповеди о блаженстве нищих духом,
которым принадлежит царствие божие. Эта духовная ни-
щета в лице юродивого являлась ходячей мирской со-
вестью, «лицевым» в живом образе обличением людских
страстей и пороков, и пользовалась в обществе больши-
ми правами, полной свободой слова: сильные мира сего,
вельможи и цари, сам Грозный, терпеливо выслушивали
смелые, насмешливые или бранчнвые речи блаженного
уличного бродяги, не смея дотронуться до него пальцем.
И царю Федору придан был русскими современниками
этот привычный и любимый облик: это был в их глазах
блаженный на престоле, один из тех нищих духом, ко-
торым подобает царство небесное, а не земное, которых
церковь так любила заносить в свои святцы, в укор гряз-
ным помыслам и греховным поползновениям русского че-
ловека. «Благоюродив бысть от чрева матери своея и ни
о чем попечения имея, токмо о душевном спасении»: так
418
отзывается о Федоре близкий ко двору современник князь
И. М. Катырев-Ростовский. По выражению другого совре-
менника, в царе Федоре мнишество было с царствием со-
плетено без раздвоения и одно служило украшением дру-
гому. Его называли «освятованпым царем», свыше пред-
назначенным к святости, к венцу небесному. Словом, в
келье или пещере, пользуясь выражением Карамзина,
царь Федор был бы больше на месте, чем на престоле.
И в наше время царь Федор становился предметом поэти-
ческой обработки: так, ему посвящена вторая трагедия
драматической трилогии графа Ал. Толстого. И здесь из-
ображение царя Федора очень близко к его древнерусско-
му образу; поэт, очевидно, рисовал портрет блаженного
царя с древнерусской летописной его иконы. Топкой чер-
той проведена по этому портрету и наклонность к благо-
душной шутке, какою древнерусский блаженный смягчал
свои суровые обличения. Но сквозь внешнюю набожность,
какой умилялись современники в царе Федоре, у Ал. Тол-
стого ярко проступает нравственная чуткость: это вещий
простачок, который бессознательным таинственно озарен-
ным чутьем умел понимать вощи, каких никогда не по-
нять самым большим умникам. Ему грустно слышать о
партийных раздорах, о вражде сторонников Бориса Го-
дунова и князя Шуйского; ему хочется дожить до того,
когда все будут сторонниками лишь одной Руси, хочется
помирить всех врагов, и па сомнения Годунова в возмож-
ности такой общегосударственной мировой горячо воз-
ражает:
Ни, шт!
Ты этого, Борис, не разумеешь!
Ты ведай там, как знаешь, государство,
Ты в том горазд, а здесь я больше смыслю,
Здесь надо ведать сердце человека.
В другом мосте он говорит тому же Годунову:
Какой я царь? Меня во всех делах
И с толку сбить, и обмануть не трудно,
В одном лишь только я пе обманусь:
Когда меж тем, что бело иль черно,
Избрать я должен — я не обманусь.
Не следует выпускать из виду исторической подкладки
назидательных или поэтических изображений историче-
ского лица современниками или позднейшими писателя-
ми. Царевич Федор вырос в Александровской слободе,
среди безобразия и ужасов опричнины. Рано по утрам
27*
419
отец, игумен шутовского слободского монастыря, посылал
его на колокольню звонить к заутрене. Родившись слабо-
сильным от начавшей прихварывать матери Анастасии
Романовны, он рос безматерним сиротой в отвратитель-
ной опричной обстановке и вырос малорослым и бледно-
лицым недоростком, расположенным к водянке, с неров-
ной, старчески медленной походкой от преждевременной
слабости в ногах. Так описывает царя, когда ему шел
32-й год, видевший его в 1588—1589 гг. английский посол
Флетчер. В лице царя Федора династия вымирала во-
очию. Он вечно улыбался, но безжизненной улыбкой.
Этой грустной улыбкой, как бы молившей о жалости и
пощаде, царевич оборонялся от капризного отцовского
гнева. Рассчитанное жалостное выражение лица со вре-
менем, особенно после страшной смерти старшего брата,
в силу привычки превратилось в невольную автоматиче-
скую гримасу, с которой Федор и вступил на престол.
Под гнетом отца оп потерял свою волю, но сохранил на-
всегда заученное выражение забитой покорности. На пре-
столе он искал человека, который стал бы хозяином его
воли: умный шурин Годунов осторожно встал на место бе-
шеного отца.
Умирая, царь Иван торжественно
Б. Годунов признал своего «смирением обложен-
ного» преемника неспособным к
управлению государством и назначил ему в помощь пра-
вительственную комиссию, как бы сказать, регентство из
нескольких наиболее приближенных вельмож. В первое
время по смерти Грозного наибольшей силой среди ре-
гентов пользовался родной дядя царя по матери Никита
Романович Юрьев; но вскоре болезнь и смерть его расчис-
тили дорогу к власти другому опекуну, шурину царя,
Борису Годунову. Пользуясь характером царя и под-
держкой сестры-царицы, он постепенно оттеснил от дел
других регентов и сам стал править государством именем
зятя. Его мало назвать премьер-министром; это был сво-
его рода диктатор или, как бы сказать, соправитель: царь,
по выражению Котошихина, учинил его над государством
своим во всяких делах правителем, сам предавшись «сми-
рению и на молитву». Так громадно было влияние Бориса
на царя и на дела. По словам упомянутого уже кн. Каты-
рева-Ростовского, он захватил такую власть, «яко же и
самому царю во всем послушну ему быти». Он окружался
царственным почетом, принимал иноземных послов в сво-
их палатах с величавостью и блеском настоящего потен-
420
тата, «не меньшею честию пред царем от людей почтен
бысть». Он правил умно и осторожно, и четырнадцати-
летнее царствование Федора было для государства вре-
менем отдыха от погромов и страхов опричнины. Умило-
сердился господь, пишет тот же современник, на людей
своих и даровал им благополучное время, позволил царю
державствовать тихо и безмятежно, и все православное
христианство начало утешаться и жить тихо и безмятеж-
но. Удачная война со Швецией не нарушила этого обще-
го настроения. Но в Москве начали ходить самые тревож-
ные слухи. После царя Ивана остался младший сын Ди-
митрий, которому отец по старинному обычаю московских
государей дал маленький удел, город Углич с уездом,
В самом начале царствования Федора для предупрежде-
ния придворных интриг и волнений этот царевич со свои-
ми родственниками по матери Нагими был удален из
Москвы. В Москве рассказывали, что этот семилетний
Димитрий, сын пятой венчанной жены царя Ивана (не
считая невенчанных), следовательно, царевич сомнитель-
ной законности с канонической точки зрения, выйдет весь
в батюшку времен опричнины и что этому царевичу гро-
зит большая опасность со стороны тех близких к престо-
лу людей, которые сами метят па престол в очень вероят-
ном случае бездетной смерти царя Федора. И вот как бы
в оправдание этих толков в 1591 г. по Москве разнеслась
весть, что удельный князь Димитрий среди бела дня за-
резан в Угличе и что убийцы были тут же перебиты под-
нявшимися горожанами, так что не с кого стало снять
показаний при следствии. Следственная комиссия, по-
сланная в Углич во главе с князем В. И. Шуйским, тай-
ным врагом и соперником Годунова, вела дело бестолково
пли недобросовестно, тщательно расспрашивала о побоч-
ных мелочах и позабыла разведать важнейшие обстоя-
тельства, не выяснила противоречий в показаниях, вооб-
ще страшно запутала дело. Опа постаралась прежде все-
го уверить себя и других, что царевич не зарезан, а за-
резался сам в припадке падучей болезни, попавши на
нож, которым играл с детьми. Поэтому угличане были
строго наказаны за самовольную расправу с мнимыми
убийцами. Получив такое донесение комиссии, патриарх
Иов, приятель Годунова, при его содействии и возведен-
ный два года назад в патриарший сан, объявил соборне,
что смерть царевича приключилась судом божиим. Тем де-
ло пока и кончилось. В январе 1598 г. умер царь Федор.
После пего не осталось никого из Калитиной династии,
421
кто бы мог занять опустевший престол. Присягнули бы-
ло вдове покойного, царице Ирине; по опа постриглась.
Итак, династия вымерла не чисто, не своею смертью. Зем-
ский собор под председательством того же патриарха Иова
избрал на царство правителя Бориса Годунова.
Борис и на престоле правил так же
Борис на престоле умно и осторожно, как прежде, стоя
у престола при царе Федоре. По сво-
ему происхождению он принадлежал к большому, хотя и
не первостепенному боярству. Годуновы — младшая ветвь
старинного и важного московского боярского рода, шед-
шего от выехавшего из Орды в Москву при Калите мур-
зы Чета. Старшая ветвь того же рода, Сабуровы, занима-
ла очень видное место в московском боярстве; но Году-
новы поднялись лишь недавно, в царствование Грозного,
и опричнина, кажется, много помогла их возвышению.
Борис был посаженным отцом на одной из многочислен-
ных свадеб царя Ивана во время опричнины, притом он
стал зятем Малюты Скуратова-Бельского, шефа опрични-
ков, а женитьба царевича Федора на сестре Бориса еще
более укрепила его положение при дворе. До учреждения
опричнины в Боярской думе не встречаем Годуновых; они
появляются в ней только с 1573 г.; зато со смерти Гроз-
ного они посыпались туда и все в важных званиях бояр и
окольничих. Но сам Борис по значился в списках оприч-
ников и тем не уронил себя в глазах общества, которое
смотрело на них, как на отверженных людей, «кромсшни-
ков» — так острили над ними современники, играя сино-
нимами опричъ и кроме. Борис начал царствование с боль-
шим успехом, даже с блеском, и первыми действиями на
престоле вызвал всеобщее одобрение. Современные витии
кудревато писали о нем, что он своей политикой внутрен-
ней и внешней «зело прорассудительное к народам мудро-
правство показа». В нем находили «велемудрый и много-
рассудный разум», называли его мужем зело чудным и
сладкоречивым и строительным вельми, о державе своей
многозаботливым. С восторгом отзывались о наружности
и личных качествах царя, писали, что «никто бе ему от
царских синклит подобен в благолепии лица его и в рас-
суждении ума его», хотя и замечали с удивлением, что
это был первый в России бескнижный государь, «грамо-
тичного учения не сведый до мала от юности, яко ни про-
стым буквам навычен бе». Но, признавая, что он наруж-
ностью и умом всех людей превосходил и много похваль-
422
ного учинил в государстве, был светлодушен, милостив и
нищелюбив, хотя и неискусен в военном деле, находили
в нем и некоторые недостатки: оп цвел добродетелями и
мог бы древним царям уподобиться, если бы зависть и
злоба не омрачили этих добродетелей. Его упрекали в
ненасытном властолюбии и в наклонности доверчиво слу-
шать наушников и преследовать без разбора оболганных
людей, за что и воснриял он возмездие. Считая себя мало-
способным к ратному делу и не доверяя своим воеводам,
царь Борис вел нерешительную, двусмысленную внеш-
нюю политику, но воспользовался ожесточенной враждой
Польши со Швецией, что давало ему возможность союзом
с королем шведским приобрести от Польши Ливонию.
Главное ого внимание обращено было на устройство внут-
реннего порядка в государстве, па «исправление всех нуж-
ных царству вещей», по выражению келаря А. Палицы-
на, и в первые два года царствования, замечает келарь,
Россия цвела всеми благами. Царь крепко заботился о
бедных и нищих, расточал им милости, но жестоко пре-
следовал злых людей и такими мерами приобрел огром-
ную популярность, «всем любезен бысть». В устроении
внутреннего государственного порядка он даже обнаружи-
вал необычную отвагу. Излагая историю крестьян в
XVI в. (лекция XXXVII), я имел случай показать, что
мнение об установлении крепостной неволи крестьян Бо-
рисом Годуновым принадлежит к числу наших, историче-
ских сказок. Напротив, Борис готов был на меру, имев-
шую упрочить свободу и благосостояние крестьян: он, по-
видимому, готовил указ, который бы точно определил по-
винности и оброки крестьян в пользу землевладельцев.
Это — закон, па который пе решалось русское правитель-
ство до самого освобождения крепостных крестьян.
Так начал царствовать Борис. Одна-
Толки и слухи ко, несмотря на многолетнюю прави-
про Бориса тельственную опытность, на милости,
какие он щедро расточал по воцаре-
нии всем классам, на правительственные способ-
ности, которым в нем удивлялись, популярность его бы-
ла непрочна. Борис принадлежал к числу тех зло-
счастных людей, которые и привлекали к себе, и оттал-
кивали от себя, — привлекали видимыми каче-
ствами ума и таланта, отталкивали незримыми, но чуе-
мыми недостатками сердца и совести. Оп умел вы-
зывать удивление и признательность, но никому не вну-
423
шал доверия; его всегда подозревали в двуличии и ковар-
стве и считали на все способным. Несомненно, страшная
школа Грозного, которую прошел Годунов, положила на
пего неизгладимый печальный отпечаток. Еще при царе
Федоре у многих составился взгляд на Бориса, как на че-
ловека умного и деловитого, но на все способного, пе оста-
навливающегося пи перед каким нравственным затрудне-
нием. Внимательные и беспристрастные наблюдатели, как
дьяк Ив. Тимофеев, автор любопытных записок о Смут-
ном времени, характеризуя Бориса, от суровых порица-
ний прямо переходят к восторженным хвалам и только
недоумевают, откуда бралось у него все, что он делал
доброго, было ли это даром природы или делом сильной
воли, умевшей до времени искусно носить любую личину.
Этот «рабоцарь», царь из рабов, представлялся им зага-
дочною смесью добра и зла, игроком, у которого чашки
па весах совести постоянно колебались. При таком взгля-
де не было подозрения и нарекания, которого народная
молва пе была бы готова повесить на его имя. Он и хана
крымского под Москву подводил, и доброго царя Федора с
его дочерью ребенком Федосьей, своей родной племянни-
цей, уморил, и даже собственную сестру царицу Алек-
сандру отравил; и бывший земский царь, полузабытый
ставленник Грозного Семен Бекбулатович, ослепший под
старость, ослеплен все тем же Б. Годуновым; он же, кста-
ти, и Москву жег тотчас по убиении царевича Димитрия,
чтобы отвлечь внимание царя и столичного общества от
углицкого злодеяния. Б. Годунов стал излюбленной жерт-
вой всевозможной политической клеветы. Кому же, как
не ему, убить и царевича Димитрия? Так решила молва,
и на этот раз неспроста. Незримые уста понесли по миру
эту роковую для Бориса молву. Говорили, что он не без
греха в этом темном деле, что это он подослал убийц к
царевичу, чтобы проложить себе дорогу к престолу. Со-
временные летописцы рассказывали об участии Бориса в
деле, конечно, по слухам и догадкам. Прямых улик у
них, понятно, не было и быть не могло: властные люди в
подобных случаях могут и умеют прятать концы в воду.
Но в летописных рассказах нет путаницы и противоре-
чий, какими полно донесение углицкой следственной ко-
миссии. Летописцы верно понимали затруднительное по-
ложение Бориса и его сторонников при царе Федоре: оно
побуждало бить, чтобы не быть побитым. Ведь Нагие не
пощадили бы Годуновых, если бы воцарился углицкий
царевич. Борис отлично знал по самому себе, что люди,
424
которые ползут к ступенькам престола, не любят и не
умеют быть великодушными. Одним разве летописцы воз-
буждают некоторое сомнение: это — неосторожная откро-
венность, с какою ведет себя у них Борис. Они взвали-
вают на правителя не только прямое и деятельное уча-
стие, но как будто даже почин в деле: неудачные попыт-
ки отравить царевича, совещания с родными и присными
о других средствах извести Димитрия, неудачный первый
выбор исполнителей, печаль Бориса о неудаче, утешение
его Клешниным, обещающим исполнить его желание, —
все эти подробности, без которых, казалось бы, могли
обойтись люди, столь привычные к интриге. С таким мас-
тером своего дела, как Клешнин, всем обязанный Борису
и являющийся руководителем углицкого преступления,
не было нужды быть столь откровенным: достаточно было
прозрачного намека, молчаливого внушительного жеста,
чтобы быть понятым. Во всяком случае, трудно предполо-
жить, чтобы это дело сделалось без ведома Бориса, под-
строено было какой-нибудь чересчур услужливой рукой,
которая хотела сделать угодное Борису, угадывая его тай-
ные помыслы, а еще более обеспечить положение своей
партии, державшейся Борисом. Прошло семь лет — семь
безмятежных лет правления Бориса. Время начинало сти-
рать углицкое пятно с Борисова лица. Но со смертью ца-
ря Федора подозрительная народная молва оживилась.
Пошли слухи, что и избрание Бориса на царство было не-
чисто, что, отравив царя Федора, Годунов достиг престола
полицейскими уловками, которые молва возводила в це-
лую организацию. По всем частям Москвы и по всем го-
родам разосланы были агенты, даже монахи из разных
монастырей, подбивавшие народ просить Бориса на цар-
ство «всем миром»; даже царица-вдова усердно помогала
брату, тайно деньгами и льстивыми обещаниями соблаз-
няя стрелецких офицеров действовать в пользу Бориса.
Под угрозой тяжелого штрафа за сопротивление полиция
в Москве сгоняла народ к Новодевичьему монастырю че-
лом бить и просить у постригшейся царицы ее брата на
царство. Многочисленные пристава наблюдали, чтобы это
народное челобитье приносилось с великим воплем и сле-
зами, и многие, не имея слез наготове, мазали себе глаза
слюнями, чтобы отклонить от себя палки приставов. Ког-
да царица подходила к окну кельи, чтобы удостовериться
во всенародном молении и плаче, по данному из кельи
знаку весь народ должен был падать ниц на землю; не
успевших или не хотевших это сделать пристава пинками
425
в шею сзади заставляли кланяться в землю, и все, под-
нимаясь, завывали, точно волки. От неистового вопля рас-
седались утробы кричавших, лица багровели от натуги,
приходилось затыкать уши от общего крика. Так повторя-
лось много раз. Умиленная зрелищем такой преданности
народа, царица, наконец, благословила брата на царство.
Горечь этих рассказов, может быть, преувеличенных, рез-
ко выражает степень ожесточения, какое Годунов и его
сторонники постарались поселить к себе в обществе. На-
конец, в 1604 г. пошел самый страшный слух. Года три
уже в Москве шептали про неведомого человека, называв-
шего себя царевичем Димитрием. Теперь разнеслась
громкая весть, что агенты Годунова промахнулись в Угли-
че, зарезали подставного ребенка, а настоящий царевич
жив и идет из Литвы добывать прародительский престол.
Замутились при этих слухах умы у русских людей, и по-
шла Смута. Царь Борис умер весной 1605 г., потрясен-
ный успехами самозванца, который, воцарившись в Моск-
ве, вскоре был убит.
Так подготовлялась и началась Сму-
Самозванство та. Как вы видите, она была вызва-
на двумя поводами: насильственным
и таинственным пресечением старой династии и потом
искусственным ее воскрешением в лице первого самозван-
ца. Насильственное и таинственное пресечение династии
было первым толчком к Смуте. Пресечение династии есть,
конечно, несчастье в истории монархического государства;
нигде, однако, оно не сопровождалось такими разруши-
тельными последствиями, как у нас. Погаснет династия,
выберут другую, и порядок восстанавливается; при этом
обыкновенно не появляются самозванцы или на появив-
шихся не обращают внимания, и они исчезают сами со-
бою. Л у пас с легкой руки первого Лжедимитрия само-
званство стало хронической болезнью государства: с тех
пор чуть не до конца XVIII в. редкое царствование прохо-
дило без самозванца, а при Петре за недостатком такового
народная молва настоящего царя превратила в самозван-
ца. Итак, ни пресечение династи, ни появление самозванца
пе могли бы сами по себе послужить достаточными причи-
нами Смуты; были какие-либо другие условия, которые
сообщили этим событиям такую разрушительную силу.
Этих настоящих причин Смуты надобно искать под внеш-
ними поводами, ее вызвавшими.
428
ЛЕКЦИЯ XLII
Последовательное вхождение в Смуту всех классов об-
щества. — Царь Борис и бояре. — Лжедимитрий I и боя-
ре. — Царь Василий и большое боярство. — Подкрестная
запись царя Василия и ее значение. — Среднее боярство
и столичное дворянство. — Договор 4 февраля 1610 г. и
московский договор 17 августа 1610 г. — Их сравне-
ние. — Провинциальное дворянство и земский приговор
30 июня 1611 г. — Участие низших классов в Смуте.
Скрытые причины Смуты открываются при обзоре со-
бытий Смутного времени в их последовательном развитии
и внутренней связи. Отличительной особенностью Смуты
является то, что в ней последовательно выступают все
классы русского общества, и выступают в том самом по-
рядке, в каком они лежали в тогдашнем составе русского
общества, как были размещены по своему сравнительно-
му значению в государстве на социальной лествице чи-
нов. На вершине этой лествицы стояло боярство; оно и
начало Смуту.
Царь Борис законным путем земско-
Царь Борис го соборного избрания вступил на
престол и мог стать основателем но-
вой династии как по своим личным качествам, так и по
своим политическим заслугам. Но бояре, много натерпев-
шиеся при Грозном, теперь при выборном царе из своей
братии не хотели довольствоваться простым обычаем, на
котором держалось их политическое значение при преж-
ней династии. Они ждали от Бориса более прочного обес-
печения этого значения, т. е. ограничения его власти фор-
мальным актом, «чтобы он государству по предписанной
грамоте крест целовал», как говорит известие, дошедшее
от того времени в бумагах историка XVIII в. Татищева.
Борис поступил с обычным своим двоедушием: он хорошо
понимал молчаливое ожидание бояр, но не хотел ни усту-
пить, ни отказать прямо, и вся затеянная им комедия
упрямого отказа от предлагаемой власти была только
уловкой с целью уклониться от условий, на которых эта
власть предлагалась. Бояре молчали, ожидая, что Году-
нов сам заговорит с ними об этих условиях, о крестоцело-
вапии, а Борис молчал и отказывался от власти, надеясь,
что земский собор выберет его без всяких условий. Борис
перемолчал бояр и был выбран без всяких условий. Это
427
была ошибка Годунова, за которую он со своей семьей
жестоко поплатился. Он сразу дал этим чрезвычайно фаль-
шивую постановку своей власти. Ему следовало всего
крепче держаться за свое значение земского избранника,
а он старался пристроиться к старой династии по вы-
мышленным завещательным распоряжениям. Соборное
определение смело уверяет, будто Грозный, поручая Бо-
рису своего сына Федора, сказал: «По его преставлении
тебе приказываю и царство сие». Как будто Грозный
предвидел и гибель царевича Димитрия, и бездетную
смерть Федора. И царь Федор, умирая, будто «вручил
царство свое» тому же Борису. Все эти выдумки — плод
приятельского усердия патриарха Иова, редактировавше-
го соборное определение. Борис был не наследственный
вотчинник Московского государства, а народный избран-
ник, начинал особый ряд царей с новым государствен-
ным значением. Чтобы пе быть смешным или ненавист-
ным, ему следовало и вести себя иначе, а не пародировать
погибшую династию с ее удельными привычками и пред-
рассудками. Большие бояре с князьями Шуйскими во
главе были против избрания Бориса, опасаясь, по выра-
жению летописца, что «быти от него людям и себе гоне-
нию». Надобно было рассеять это опасение, и некоторое
время большое боярство, кажется, ожидало этого. Один
сторонник царя Василия Шуйского, писавший по его
внушению, замечает, что большие бояре, князья Рюрико-
вичи, сродники по родословцу прежних царей московских
и достойные их преемники, не хотели избирать царя из
своей среды, а отдали это дело на волю народа, так как и
без того они были при прежних царях велики и славны
не только в России, но и в дальних странах. Но это вели-
чие и славу надобно было обеспечить от произвола, не
признающего пи великих, ни славных, а обеспечение мог-
ло состоять только в ограпичении власти избранного ца-
ря, чего и ждали бояре. Борису следовало взять на себя
почин в деле, превратив при этом земский собор из слу-
чайного должностного собрания в постоянное народное
представительство, идея которого уже бродила, как мы
видели (лекция XL), в московских умах при Грозном и
созыва которого требовал сам Борис, чтобы быть всена-
родно избранным. Это примирило бы с ним оппозицион-
ное боярство и — кто знает? — отвратило бы беды, по-
стигшие его с семьей и Россию, сделав его родоначальни-
ком новой династии. Но «проныр лукавый» при недостат-
ке политического сознания перехитрил самого себя. Ког-
428
да бояре увидали, что их надежды обмануты, что новый
царь расположен править так же самовластно, как правил
Иван Грозный, они решили тайно действовать против не-
го. Русские современники прямо объясняют несчастья Бо-
риса негодованием чиноначальпиков всей Русской земли,
от которых много ненастных зол на него восстало. Чуя
глухой ропот бояр, Борис принял меры, чтобы оградить
себя от их козней: была сплетена сложная сеть тайного
полицейского надзора, в котором главную роль играли
боярские холопы, доносившие на своих господ, и выпу-
щенные из тюрем воры, которые, шныряя по московским
улицам, подслушивали, что говорили о царе, и хватали
каждого, сказавшего неосторожное слово. Донос и клевета
быстро стали страшными общественными язвами: допо-
Лжедмитрий I. С изображения современника событий
Луки Кимана.
сили друг на друга люди всех классов, даже духовные;
члены семейств боялись говорить друг с другом; страшно
было произнести имя царя — сыщик хватал и доставлял
в застенок. Доносы сопровождались опалами, пытками,
казнями и разорением домов. «Ни при одном государе
таких бед не бывало», по замечанию современников. С осо-
бенным озлоблением накинулся Борис на значительный
боярский кружок с Романовыми во главе, в которых, как
в двоюродных братьях царя Федора, видел своих недобро-
желателей и соперников. Пятерых Никитичей, их родных
и приятелей с женами, детьми, сестрами, племянниками
разбросали по отдаленным углам государства, а старшего
Никитича, будущего патриарха Филарета, при этом еще
и постригли, как и жену его. Наконец, Борис совсем обез-
умел, хотел знать домашние помыслы, читать в сердцах и
уозяйничать в чужой совести. Он разослал всюду особую
молитву, которую во всех домах за трапезой должны бы-
ли произносить при заздравной чаше за царя и его семей-
ство. Читая эту лицемерную и хвастливую молитву, про-
никаешься сожалением, до чего может потеряться чело-
век, хотя бы и царь. Всеми этими мерами Борис создал
себе ненавистное положение. Боярская знать с вековыми
преданиями скрылась по подворьям, усадьбам и дальним
тюрьмам. На ее место повылезли из щелей неведомые
Годуновы с товарищи и завистливой шайкой окружили
престол, наполнили двор. На место династии стала родня,
главой которой явился земский избранник, превративший-
ся в мелкодушного полицейского труса. Он спрятался во
дворце, редко выходил к народу и не принимал сам че-
лобитных, как это делали прежние цари. Всех подозревая,
мучаясь воспоминаниями и страхами, он показал, что
всех боится, как вор, ежеминутно опасающийся быть пой-
манным, по удачному выражению одного жившего тогда
в Москве иностранца.
В гнезде наиболее гонимого Борисом
Лжедимитрий I боярства с Романовыми во главе, по
всей вероятности, и была высижена
мысль о самозванце. Винили поляков, что они его под-
строили; но он был только испечен в польской печке, а
заквашен в Москве. Недаром Борис, как только услыхал
о появлении Лжедимитрия, прямо сказал боярам, что это
их дело, что они подставили самозванца. Этот неведомый
кто-то, воссевший на московский престол после Бориса,
возбуждает большой анекдотический интерес. Его лич-
430
ность доселе остается загадочной, несмотря на все уси-
лия ученых разгадать ее. Долго господствовало мнение,
идущее от самого Бориса, что это был сын галицкого мел-
кого дворянина Юрий Отрепьев, в ипочестпе Григорий.
Не буду рассказывать о похождениях этого человека, вам
достаточно известных. Упомяну только, что в Москве он
служил холопом у бояр Романовых и у князя Черкасско-
го, потом принял монашество, за книжность и составле-
ние похвалы московским чудотворцам взят был к патри-
арху в книгописцы и здесь вдруг с чего-то начал гово-
рить, что он, пожалуй, будет и царем на Москве. Ему
предстояло за это заглохнуть в дальнем монастыре; но
какие-то сильные люди прикрыли его, и оп бежал в Лит-
ву в то самое время, когда обрушились опалы на рома-
новский кружок. Тот, кто в Польше назвался царевичем
Димитрием, признавался, что ему покровительствовал
В. Щелкалов, большой дьяк, тоже подвергавшийся гоне-
нию от Годунова. Трудно сказать, был ли первым само-
званцем этот Григорий или кто другой, что, впрочем, ме-
нее вероятно. Но для нас важна не личность самозванца,
а его личина, роль, им сыгранная. На престоле москов-
ских государей он был небывалым явлением. Молодой че-
ловек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, не-
ловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в
своей наружности вовсе не отражал своей духовной при-
роды: богато одаренный, с бойким умом, легко разрешав-
шим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым,
даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводив-
шим его храбрость до удальства, податливый па увлече-
ния, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно
разнообразные знания. Он совершенно изменил чопорный
порядок жизни старых московских государей и их тяже-
лое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные
обычаи священной московской старины, не спал после
обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обхо-
дительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятель-
ным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во
все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал
ратных людей. Своим образом действий он приобрел ши-
рокую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве
кое-кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве.
Лучший и преданнейший его слуга П. Ф. Басманов под
рукой признавался иностранцам, что царь — не сын Ива-
на Грозного, но его признают царем потому, что присяга-
ли ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и пенай-
431
ти. По сам Лжедимитрий смотрел на себя совсем иначе:
он держался как законный, природный царь, вполне уве-
ренный в своем царственном происхождении; никто из
близко знавших его людей не подметил на его лице ни
малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден,
что и вся земля смотрит на него точно так же. Дело о
князьях Шуйских, распространявших слухи о его само-
званстве, свое личное дело, он отдал на суд всей земли
и для того созвал земский собор, первый собор, прибли-
зившийся к типу народнопредставительского, с выборны-
ми от всех чинов или сословий. Смертный приговор, про-
изнесенный этим собором, Лжедимитрий заменил ссыл-
кой, но скоро вернул ссыльных и возвратил им боярство.
Царь, сознававший себя обманщиком, укравшим власть,
едва ли поступил бы так рискованно и доверчиво, а Борис
Годунов в подобном случае, наверное, разделался бы с
попавшимися келейно в застенке, а потом переморил бы
их по тюрьмам. Но как сложился в Лжедимитрии такой
взгляд на себя, это остается загадкой столько же истори-
ческой, сколько и психологической. Как бы то ни было,
по он не усидел на престоле, потому что не оправдал бо-
ярских ожиданий. Он не хотел быть орудием в руках бо-
яр, действовал слишком самостоятельно, развивал свои
особые политические планы, во внешней политике даже
очень смелые и широкие, хлопотал поднять против ту-
рок и татар все католические державы с православной
Россией во главе. По временам он ставил на вид своим
советникам в думе, что они ничего не видали, ничему не
учились, что им надо ездить за границу для образования,
но это он делал вежливо, безобидно. Всего досаднее было
для великородных бояр приближение к престолу мнимой
незнатной родни царя и его слабость к иноземцам, особен-
но к католикам. В Боярской думе рядом с одним
кн. Мстиславским, двумя князьями Шуйскими и одним
кн. Голицыным в звании бояр сидело целых пятеро ка-
ких-нибудь Нагих, а среди окольничих значились три быв-
ших дьяка. Еще более возмущали не одних бояр, но и
всех москвичей своевольные и разгульные поляки, кото-
рыми новый царь наводнил Москву. В записках польского
гетмана Жолкевского, принимавшего деятельное участие
в московских делах Смутного времени, рассказана одна
небольшая сцена, разыгравшаяся в Кракове, выразитель-
но изображающая положение дел в Москве. В самом на-
чале 1606 г. туда приехал от Лжедимитрия посол Безоб-
разов известить короля о вступлении нового царя на мос-
432
ковский престол. Справив посольство по чину, Безобра-
зов мигнул канцлеру в знак того, что желает поговорить
с ним наедине, и назначенному выслушать его пану со-
общил данное ему князьями Шуйскими и Голицыными
поручение — попенять королю за то, что он дал им в ца-
ри человека низкого и легкомысленного, жестокого, рас-
путного мота, недостойного занимать московский престол
и не умеющего прилично обращаться с боярами; они-де пе
знают, как от него отделаться, и уж лучше готовы при-
знать своим царем королевича Владислава. Очевидно,
большая знать в Москве что-то затевала против Лжеди-
митрия и только боялась, как бы король пе заступился за
своего ставленника. Своими привычками и выходками,
особенно легким отношением ко всяким обрядам, отдель-
ными поступками и распоряжениями, заграничными сно-
шениями Лжедимитрий возбуждал против себя в различ-
ных слоях московского общества множество нареканий и
неудовольствий, хотя вне столицы, в народных массах по-
пулярность (Я’о пе ослабевала заметно. Однако главная
причина его падения была другая. Ес высказал коновод
боярского заговора, составившегося против самозванца,
кн. В. И. Шуйский. На собрании заговорщиков накануне
восстания он откровенно заявил, что признал Лжедимит-
рпя только для того, чтобы избавиться от Годунова. Боль-
шим боярам нужно было создать самозванца, чтобы низ-
ложить Годунова, а потом низложить и самозванца, что-
бы открыть дорогу к престолу одному из своей среды.
Они так и сделали, только при этом разделили работу
между собою: романовский кружок сделал первое дело, а
титулованный кружок с кп. В. И. Шуйским во главе ис-
полнил второй акт. То и другие бояре видели в самозван-
це свою ряженую куклу, которую, подержав до времени
па престоле, потом выбросили на задворки. Однако заго-
ворщики пе надеялись на успех восстания без обмана.
Подпись Лжедмитрия I на латинском языке с ошибкой
в слове «император», свидетельствующей, что он не знал
латинского языка.
28 Стояти заодно
Всего больше роптали на самозванца из-за поляков; но
бояре не решались поднять народ на Лжедимитрия и на
поляков вместе, а разделили*.обе стороны, и 17 мая 1606 г.
вели народ в Кремль с криком: «Поляки бьют бояр и го-
сударя». Их цель была, окружить Лжедимитрия будто для
защиты и убить его.
После царя-самознанца на престол
В. Шуйский вступил кн. В. И. Шуйский, царь-
заговорщик. Это был пожилой,
54-летний боярин небольшого роста, невзрачный, подсле-
поватый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный,
донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошед-
ший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший
ее только по милости самозванца, против которого он ис-
подтишка действовал, большой охотник до наушников и
сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он
открыл рядом грамот, распубликованных по всему госу-
дарству, и в каждом из этих манифестов заключалось по
меньшей мере по одной лжи. Так, в записи, на которой он
крест целовал, он писал: «Поволил он крест целовать на
том, что ему никого смерти не предавать, не осудя истин-
ным судом с боярами своими». На самом деле, как сейчас
увидим, целуя крест, он говорил совсем не то. В другой
грамоте, писанной от имени бояр и разных чинов людей,
читаем, что по низложении Гришки Отрепьева Освящен-
ный собор, бояре и всякие люди избирали государя «всем
Московским государством» и избрали князя Василия Ива-
новича, всея Руси самодержца. Акт говорит ясно о собор-
ном избрании царя, но такого избрания не было. Правда,
по низвержении самозванца бояре думали, как бы сгово-
риться со всей землей и вызвать в Москву из городов вся-
ких людей, чтобы «по совету выбрать государя такого, ко-
торый бы всем был люб». Но князь Василий боялся го-
родовых, провинциальных избирателей и сам посоветовал
обойтись без земского собора. Его признали царем келей-
но немногие сторонники из большого титулованного
боярства, а на Красной площади имя его прокричала пре-
данная ему толпа москвичей, которых он поднял против
самозванца и поляков; даже и в Москве, по летописцу,
многие не ведали про это дело. В третьей грамоте от сво-
его имени новый царь не побрезговал лживым или под-
дельным польским показанием о намерении самозванца
перебить всех бояр, а всех православных крестьян обра-
тить в люторскую и латынскую веру. Тем не менее воца-
рение кн. Василия составило эпоху в нашей политической
434
истории. Вступая на престол, он ограничил свою власть
и условия этого ограничения официально изложил в разо-
сланной по областям записи, на которой он целовал крест
при воцарении.
Запись слишком сжата, неотчетлива,
Подкрестная запись производит впечатление "спешного
В. Шуйского чернового наброска. В конце ее царь
дает всем православным христианам
одно общее клятвенное обязательство судить их «истин-
ным, праведным судом», по закону, а не по усмотрению.
В изложении записи это условие несколько расчленено.
Дела о наиболее тяжких преступлениях, караемых
смертью и конфискацией имущества преступника, царь
обязуется вершить непременно «с бояры своими», т. е. с
думой, и при этом отказывается от права конфисковать
имущество у братьи и семьи преступника, не участвовав-
ших в преступлении. Вслед за тем царь продолжает: «Да
и доводов (доносов) ложных мне пе слушать, а сыскивать
всякими сысками накрепко и ставить с очей па очи», а за
ложный донос но сыску наказывать смотря по вине,- взве-
денной на оболганного. Здесь речь идет как будто о дея-
ниях менее преступных, которые разбирались одним ца-
рем, без думы, и точное определяется понятие истинного
суда. Так, запись, по-видимому, различает два вида выс-
шего суда: суд царя с думой и единоличный суд царя.
Запись оканчивается условием особого рода: царь обязует-
ся «без вины опалы своей не класти». Опала, немилость
государя, падала па служилых людей, которые чем-либо
вызывали его недовольство. Опа сопровождалась соответ-
ственными неисправности опального или государеву не-
довольству служебными лишениями, временным удалени-
ем от двора, от «пресветлых очей» государя, понижением
чина или должности, даже имущественной карой, отобра-
нием поместья пли городского подворья. Здесь государь
действовал уже не судебной, а дисциплинарной властью,
охраняющей интересы и порядок службы. Как выражение
хозяйской воли государя, опала не нуждалась в оправда-
нии и при старомосковском уровне человечности подчас
принимала формы дикого произвола, превращаясь из ди-
сциплинарной меры в уголовную кару: при Грозном одно
сомнение в преданности долгу службы могло привести
опального на плаху. Царь Василий дал смелый обет, ко-
торого потом, конечно, не исполнил, опаляться только за
дело, за вину, а для разыскания вины необходимо было
установить особое дисциплинарное производство.
28*
435
Ее характер Запись, как видите, очень односто-
и происхождение роння. Все обязательства, принятые
на себя царем Василием по этой за-
писи, направлены были исключительно к ограж-
дению личной и имущественной безопасности подданных
от произвола сверху, но не касались прямо об-
щих оснований государственного порядка, не изменяли
и даже не определяли точнее значения, компетен-
ции и взаимного отношения царя и высших правитель-
ственных учреждений. Царская власть ограничивалась
советом бояр, вместе с которым она действовала и преж-
де; но это ограничение связывало царя лишь в судных
делах, в отношении к отдельным лицам. Впрочем, проис-
хождение подкрестной записи было сложнее ее содержа-
ния: она имела свою закулисную историю. Летописец рас-
сказывает, что царь Василий тотчас по своем провозгла-
шении пошел в Успенский собор и начал там говорить,
чего искони веков в Московском государстве не важива-
лось: «Целую крест всей земле на том, что мне ни над кем
ничего не делати без собору, никакого дурна». Бояре и
всякие люди говорили царю, чтобы он на том креста не
целовал, потому что в Московском государстве того не
повелось; но он никого не послушал. Поступок Василия
показался боярам революционной выходкой: царь призы-
вал к участию в своей царской судной расправе не Бояр-
скую думу, ископпую сотрудницу государей в делах суда
и управления, а земский собор, недавнее учреждение, из-
редка созываемое для обсуждения чрезвычайных вопро-
сов государственной жизни. В этой выходке увидели не-
бывалую новизну, попытку поставить собор на место ду-
мы, переместить центр тяжести государственной жизни
из боярской среды в народное представительство. Править
с земским собором решался царь, побоявшийся воцарить-
ся с его помощью. Но и царь Василий знал, что делал.
Обязавшись пред товарищами накануне восстания против
самозванца править «по общему совету» с ними, подки-
нутый земле кружком знатных бояр, он являлся царем
боярским, партийным, вынужденным смотреть из чужих
рук. Он, естественно, искал земской опоры для своей не-
корректной власти и в земском соборе надеялся найти
противовес Боярской думе. Клятвенно обязуясь перед
всей землей не карать без собора, он рассчитывал изба-
виться от боярской опеки, стать земским царем и ограни-
чить свою власть учреждением, к тому непривычным,
т. е. освободить ее от всякого действительного огракиче-
436
ния. Подкрсстная запись в том виде, как она была обна-
родована, является плодом сделки царя с боярами.
По предварительному негласному уговору царь делил
свою власть с боярами во всех делах законодательства,
управления и суда. Отстояв свою думу против земского
собора, бояре не настаивали на обнародовании всех вы-
нужденных ими у царя уступок: с их стороны было да-
же неблагоразумно являть всему обществу, как чисто уда-
лось им ощипать своего старого петуха. Подкрестная за-
пись усиленно отмечала значение Боярской думы только
как полномочной сотрудницы царя в делах высшего суда.
В то время высшему боярству только это и было нужно.
Как правительственный класс, оно делило власть с госу-
дарями в продолжение всего XVI в.; по отдельные лица
из его среды много терпели ог произвола верховной влас-
ти при царях Иване и Борисе. Теперь, пользуясь случаем,
боярство и спешило устранить этот произвол, оградить
частные лица, т. е. самих себя, от повторения испытан-
ных бедствий, обязав царя призывать к участию в поли-
тическом суде Боярскую думу, в уверенности, что прави-
тельственная власть и впредь останется в его руках в
силу обычая.
При всей неполноте своей подкрест-
Ее политическое пая запись царя Василия есть но-
значение вый, дотоле небывалый акт в мос-
ковском государственном праве:
это — первый опыт построения государственного порядка
па основе формально ограниченной верховной власти.
В состав этой власти вводился элемент, или, точ-
нее, акт, совершенно изменявший ее характер п
постановку. Мало того что царь Василий ограни-
чивал свою власть: крестной клятвой он еще
скреплял ее ограничение и являлся не только выборным,
по и присяжным царем. Присяга отрицала в самом су-
ществе личную власть царя прежней династии, сложив-
шуюся из удельных отношений государя-хозяина: разве
домохозяева присягают своим слугам и постояльцам?
Вместе с тем царь Василий отказывался от трех прерога-
тив, в которых наиболее явственно выражалась эта лич-
ная власть царя. То были: 1) «опала без вины», царская
немилость без достаточного повода, по личному усмотре-
нию; 2) конфискация имущества у непричастной к пре-
ступлению семьи и родни преступника — отказом от это-
го права упразднялся старинный институт политической
ответственности рода за родичей; наконец, 3) чрезвычай-
437
ный следственно-полицейский суд по доносам с пытками
и оговорами, но без очных ставок, свидетельских показа-
ний и других средств нормального процесса. Эти прерога-
тивы составляли существенное содержание власти москов-
ского государя, выраженное изречениями деда и внука,
словами Ивана III: кому хочу, тому и дам княжение, и
словами Ивана IV: жаловать своих холопей вольны мы и
казнить их вольны же. Клятвенно стряхивая с себя эти
прерогативы, Василий Шуйский превращался из государя
холопов в правомерного царя подданных, правящего по
зс конам.
Но боярство, как правительственный
Второй слой класс, в продолжение Смуты не дей-
правящего класса ствовало единодушно, раскололось на
вступает в Смуту два слоя: от первостепенной знати
заметно отделяется среднее боярство,
к которому примыкают столичное дворянство и приказ-
ные дельцы, дьяки. Этот второй слой правящего класса
деятельно вмешивается в Смуту с воцарением Василия.
Среди него и выработался другой план государственного
устройства, тоже основанный на ограничении верховной
власти, но гораздо шире захватывавший политические от-
ношения сравнительно с подкрестной записью царя Ва-
силия. Акт, в котором изложен этот план, составлен был
при следующих обстоятельствах. Царем Василием мало
кто был доволен. Главными причинами недовольства бы-
ли некорректный путь В. Шуйского к престолу и его за-
висимость от кружка бояр, его избравших и игравших им
как ребенком, по выражению современника. Недовольны
наличным царем — стало быть, надобен самозванец: са-
мозванство становилось стереотипной формой русского по-
литического мышления, в которую отливалось всякое об-
щественное недовольство. И слухи о спасении Лжедимит-
рия I, т. е. о втором самозванце, пошли с первых минут
царствования Василия, когда второго Лжедимитрия еще
не было и в заводе. Во имя этого призрака уже в 1606 г.
поднялись против Василия Северская земля и заокские
города с Путивлем, Тулой и Рязанью во главе. Мятежни-
ки, пораженные под Москвой царскими войсками, укры-
лись в Туле и оттуда обратились к пану Мнишку в его
мастерскую русского самозванства с просьбой выслать им
какого пи на есть человека с именем царевича Димитрия.
Лжедимитрий II наконец нашелся и, усиленный поль-
ско-литовскими и казацкими отрядами, летом 1608 г. сто-
ял в подмосковном селе Тушине, подводя под свою воров-
438
скую руку самую сердцевину Московского государства,
междуречье Оки — Волги. Международные отношения
еще более осложнили ход московских дел. Я упоминал
уже о вражде, шедшей тогда между Швецией и Польшей
из-за того, что у выборного короля польского Сигизмун-
да III отнял наследственный шведский престол его дядя
Карл IX. Так как второго самозванца хотя и негласно, но
довольно явно поддерживало польское правительство, то
царь Василий обратился за помощью против тушинцев к
Карлу IX. Переговоры, веденные племянником царя кня-
зем Скопиным-Шуйским, окончились посылкой вспомога-
тельного шведского отряда под^начальством генерала Де-
лагарди, за что царь Василий принужден был заключить
вечный союз со Швецией против Полыни и пойги на дру-
гие тяжкие уступки. На такой прямой вызов Сигизмунд
отвечал открытым разрывом с Москвой и осенью 1609 г.
осадил Смоленск. В тушинском лагере у самозванца слу-
жило много поляков под главным начальством князя Ро-
жинского, который был гетманом в тушинском стане. Пре-
зираемый и оскорбляемый своими польскими союзниками,
царик в мужицком платье и на навозных санях едва
ускользнул в Калугу из-под бдительного надзора, под ка-
ким его держали в Тушине. После того Рожинский всту-
пил в соглашение с королем, который звал его поляков к
себе под Смоленск. Русские тушинцы вынуждены были
последовать их примеру и выбрали послов для перегово-
ров с Сигизмундом об избрании его сына Владислава на
московский престол. Посольство состояло из боярина
Мих. Гл. Салтыкова, из нескольких дворян столичных чи-
нов и из полудюжины крупных дьяков московских прика-
зов. В этом посольстве не встречаем ни одного яркознат-
ного имени. По в большинстве это были люди не худых
родов. Заброшенные личным честолюбием или общей сму-
той в бунтовской полурусский-полупольский тушинский
стан, они, однако, взяли на себя роль представителей Мос-
ковского государства, Русской земли. Это была с их сто-
роны узурпация, не дававшая им никакого права на зем-
ское признание их фиктивных полномочий. Но это не ли-
шает их дела исторического значения. Общение с поляка-
ми, знакомство с их вольнолюбивыми понятиями и нра-
вами расширило политический кругозор этих русских
авантюристов, и они поставили королю условием избра-
ния его сына в цари не только сохранение древних прав
и вольностей московского народа, но и прибавку новых,
какими этот народ еще не пользовался. Но это же обще-
439
пие, соблазняя москвичей зрелищем чужой свободы,
обостряло в них чувство религиозных и национальных
опасностей, какие она несла с собою: Салтыков заплакал,
когда говорил перед королем о сохранении православия.
Это двойственное побуждение сказалось в предосторож-
ностях, какими тушинские послы старались обезопасить
свое отечество от призываемой со стороны власти, ино-
верной и иноплеменной.
Ни в одном акте Смутного времени
Договор русская политическая мысль не до-
4 февраля 1610 г. стигает такого напряжения, как в до-
говоре М. Салтыкова и его товарищей
с королем Сигизмундом. Этот договор, заключенный 4 фев-
раля 1610 г. под Смоленском, излагал условия, на кото-
рых тушинские уполномоченные признавали московским
царем королевича Владислава. Этот политический доку-
мент представляет довольно разработанный план государ-
ственного устройства. Он, во-первых, формулирует права
и преимущества всего московского народа и его отдель-
ных классов, во-вторых,- устанавливает порядок высшего
управления. В договоре прежде всего обеспечивается не-
прикосновенность русской православной веры, а потом
определяются права всего народа и отдельных его клас-
сов. Права, ограждающие личную свободу каждого под-
данного от произвола власти, здесь разработаны гораздо
разностороннее, чем в записи царя Василия. Можно ска-
зать, что самая идея личных прав, столь мало заметная у
нас прежде, в договоре 4 февраля впервые выступает с
несколько определенными очертаниями. Все судятся по
закону, никто не наказывается без суда.- На этом условии
договор настаивает с особенной силой, повторительно тре-
буя, чтобы, не сыскав вины и не осудив судом «с бояры
всеми», никого не карать. Видно, что привычка расправ-
ляться без суда и следствия была особенно наболевшим
недугом государственного организма, от которого хотели
излечить власть возможно радикальнее. По договору, как
и по записи царя Василия, ответственность за вину поли-
тического преступника не падает на его невиновных
братьев, жену и детей, не ведет к конфискации их имуще-
ства. Совершенной новизной поражают два других усло-
вия, касающихся личных прав: больших чинов людей без
вины не понижать, а малочиновных возвышать по за-
слугам; каждому из народа московского для науки вольно
ездить в другие государства христианские, и государь
имущества за то отнимать не будет. Мелькнула мысль да-
440
же о веротерпимости, о свободе совести. Договор обязы-
вает короля и его сына никого пе отводить от греческой
веры в римскую и ни в какую другую, потому что вера
есть дар божий и ни совращать силой, пи притеснять за
веру не годится: русский волен держать русскую веру,
лях — ляцкую. В определении сословных прав тушинские
послы проявили меньше свободомыслия и справедливо-
сти. Договор обязывает блюсти и расширять по заслугам
права и преимущества духовенства, думных и приказных
людей, столичных и городовых дворян и детей боярских,
частью и торговых людей. Но «мужикам хрестьянам»
король пе дозволяет перехода пи из Руси в Литву, ни из
Литвы па Русь, а также и между русскими людьми вся-
ких чипов, т. е. между землевладельцами. Холопы остают-
ся в прежней зависимости от господ, а вольности им го-
сударь давать не будет. Договор, сказали мы, устанавли-
вает порядок верховного управления. Государь делит свою
власть с двумя учреждениями, земским собором и Бояр-
ской думой. Так как Боярская дума вся входила в состав
земского собора, то последний в московской редакции до-
говора 4 февраля, о которой сейчас скажем, называется
думою бояр и всей земли. В договоре впервые разграни-
чивается политическая компетенция того и другого учре-
ждения. Значение земского собора определяется двумя
функциями. Во-первых, исправление или дополнение суд-
ного обычая, как и Судебника, зависит от «бояр и всей
земли», а государь дает на то свое согласие. Обычай и
московский Судебник, по которым отправлялось тогда мос-
ковское правосудие, имели силу основных законов. Зна-
чит, земскому собору договор усвоял учредительный авто-
ритет. Ему же принадлежал и законодательный почин:
если патриарх с Освященным собором, Боярская дума и
всех чинов люди будут бить челом государю о предме-
тах, не предусмотренных в договоре, государю решать
возбужденные вопросы с Освященным собором, боярами
и со всею землей «по обычаю Московского государства».
Боярская дума имеет законодательную власть: вместе с
ней государь ведет текущее законодательство, издает
обыкновенные законы. Вопросы о налогах, о жалованье
служилым людям, об их поместьях и вотчинах решаются
государем с боярами и думными людьми; без согласия ду-
мы государь не вводит новых податей и вообще никаких
перемен в налогах, установленных прежними государями.
Думе принадлежит и высшая судебная власть: без след-
ствия и суда со всеми боярами государю никого пе ка-
441
рать, чести не лишать, в ссылку не ссылать, в чинах не
понижать. И здесь договор настойчиво повторяет, что все
эти дела, как и дела о наследствах после умерших бездет-
но, государю делать по приговору и совету бояр и думных
людей, а без думы и приговора бояр таких дел не делать.
Договор 4 февраля был делом пар-
Московский договор тии или класса, даже нескольких
17 августа 1610 г. средних классов, преимущественно
столичного дворянства и дьячества.
Но ход событий дал ему более широкое значение. Пле-
мянник царя Василия князь М. В. Скопин-Шуйский со
шведским вспомогательным отрядом очистил от тушинцев
северные города и в марте 1610 г. вступил в Москву. Мо-
лодой даровитый воевода был желанным в народе преем-
ником старого бездетного дяди. Но он внезапно умер. Вой-
ско царя, высланное против Сигизмунда к Смоленску, бы-
ло разбито под Клушином польским гетманом Жолков-
ским. Тогда дворяне с Захаром Ляпуновым во главе све-
ли царя Василия с престола и постригли. Москва присяг-
нула Боярской думе как временному правительству.
Ей пришлось выбирать между двумя соискателями пре-
стола, Владиславом, признания которого требовал шед-
ший к Москве Жолкевский, и самозванцем, тоже подсту-
павшим к столице в расчете на расположение к нему мос-
ковского простонародья. Боясь вора, московские бояре во-
шли в соглашение с Жолкевским на условиях, принятых
королем под Смоленском. Однако договор, на котором
17 августа 1610 г. Москва присягнула Владиславу, не был
повторением акта 4 февраля. Большая часть статей изло-
жена здесь довольно близко к подлиннику; другие сокра-
щены или распространены, иные опущены или прибавле-
ны вновь. Эти пропуски и прибавки особенно характер-
ны. Первостепенные бояре вычеркнули статью о возвы-
шении незнатных людей по заслугам, заменив ее новым
условием, чтобы «московских княжеских и боярских ро-
дов приезжими иноземцами в отечестве и в чести не тес-
нить и не понижать». Высшее боярство зачеркнуло и
статью о праве московских людей выезжать в чужие хри-
стианские государства для науки: московская знать счи-
тала это право слишком опасным для заветных домашних
порядков. Правящая знать оказалась па низшем уровне
понятий сравнительно со средними служилыми классами,
своими ближайшими исполнительными органами —
участь, обычно постигающая общественные сферы, высо-
442
ко поднимающиеся над низменной действительностью. До-
говор 4 февраля — это целый основной закон конститу-
ционной монархии, устанавливающий как устройство вер-
ховной власти, так и основные права подданных, и при-
том закон совершенно консервативный, настойчиво обе-
регающий старину, как было прежде, при прежних госу-
дарях, по стародавнему обычаю Московского государства.
Люди хватаются за писаный закон, когда чувствуют, что
из-под ног ускользает обычай, по которому они ходили.
Салтыков с товарищами живее первостепенной знати чув-
ствовали совершавшиеся перемены, больше ее терпели от
недостатка политического устава и от личного произвола
власти, а испытанные перевороты и столкновения с ино-
земцами усиленно побуждали их мысль искать средств
против этих неудобств и сообщали их политическим поня-
тиям более широты и ясности. Старый колеблющийся
обычай они и стремились закрепить новым, писаным за-
коном, его осмыслявшим.
Провинциальное
дворянство и
земский приговор
30 июня 1611 г.
Вслед за средним и высшим столич-
ным дворянством вовлекается в Сму-
ту и дворянство рядовое, провинци-
альное. Его участие в Смуте стано-
вится заметным также с начала цар-
ствования Василия Шуйского. Пер-
вым выступило дворянство заокских и северских городов,
т. е. южных уездов, смежных со степью. Тревоги и опас-
ности жизни вблизи степи воспитывали в тамошнем дво-
рянстве боевой, отважный дух. Движение поднято было
дворянами городов Путивля, Венева, Каширы, Тулы, Ряза-
ни. Первым поднялся еще в 1606 г. воевода отдаленного
Путивля князь Шаховской, человек неродовитый, хотя и
титулованный. Его дело подхватывают потомки старин-
ных рязанских бояр, теперь простые дворяне, Ляпуновы
и Сунбуловы. Истым представителем этого удалого полу-
степного дворянства был Прокофий Ляпунов, городовой
рязанский дворянин, человек решительный, заносчивый и
порывистый; он раньше других чуял, как поворачивает
ветер, но его рука хваталась за дело прежде, чем успевала
подумать о том голова. Когда кн. Скопин-Шуйский толь-
ко еще двигался к Москве, Прокофий послал уже поздра-
вить его царем при жизни царя Василия и этим испортил
положение племянника при дворе дяди. Товарищ Про-
кофья Сунбулов уже в 1609 г. поднял в Москве восстание
против царя. Мятежники кричали, что царь — человек
443
глупый и нечестивый, пьяница и блудник, что они восста-
ли за свою братию, дворян и детей боярских, которых буд-
то бы царь с потаковниками своими, большими боярами,
в воду сажает и до смерти побивает. Значит, это было
восстание низшего дворянства против знати. В июле
1610 г. брат Прокофья Захар с толпой приверженцев, все
неважных дворян, свел царя с престола, причем против
них были духовенство и большие бояре. Политические
стремления этого провинциального дворянства недоста-
точно ясны. Оно вместе с духовенством выбирало на пре-
стол Бориса Годунова на зло боярской знати, очень раде-
ло этому царю из бояр, но не за бояр и дружно восстало
против Василия Шуйского, царя чисто боярского. Оно
прочило на престол сперва кн. Скопина-Шуйского, а потом
кн. В. В. Голицына. Впрочем, есть акт, несколько вскры-
вающий политическое настроение этого класса. Присяг-
нув Владиславу, московское боярское правительство отпра-
вило к Сигизмунду посольство просить его сына на цар-
ство и из страха перед московской чернью, сочувствовав-
шей второму самозванцу, ввело отряд Жолкевского в сто-
лицу; но смерть вора тушинского в конце 1610 г. всем
развязала руки, и поднялось сильное народное движение
против поляков: города списывались и соединялись для
очищения государства от иноземцев. Первым восстал,
разумеется, Прокофий Ляпунов со своей Рязанью.
Но, прежде чем собравшееся ополчение подошло к Моск-
ве, поляки перерезались с москвичами и сожгли столицу
(март 1611 г.). Ополчение, осадив уцелевшие Кремль и
Китай-город, где засели поляки, выбрало временпое пра-.
вительство из трех лиц, из двух казацких вождей,
кн. Трубецкого и Заруцкого, и двсгрянского предводителя
Прокофья Ляпунова. В руководство этим «троеначальни-
кам» дан был приговор 30 июня 1611 г. Главная масса
ополчения состояла из провинциальных служилых людей,
вооружившихся и продовольствовавшихся на средства,
какие были собраны с людей тяглых, городских и сель-
ских. Приговор составлен был в лагере этого дворянства;
однако он называется приговором «всей землею». Таким
образом, люди одного класса, дворяне-ополченцы, объяв-
ляли себя представителями всей земли, всего народа. По-
литические идеи в приговоре мало заметны; зато резко
выступают сословные притязания. Выборные троеначаль-
пики, обязанные «строить землю и промышлять всяким
земским и ратным делом», однако, по приговору ничего
важного не могли сделать без лагерного всеземского со-
444
вета, который является высшей распорядительной влас-
тью и присвояет себе компетенцию гораздо шире земско-
го собора по договору 4 февраля. Приговор 30 июня
больше всего занят ограждением интересов служилых лю-
дей, регулируя их отношения поземельные и служебные,
говорит о поместьях, вотчинах, а о крестьянах и дворовых
людях вспоминает только для того, чтобы постановить,
что беглые или вывезенные в смутное время люди долж-
ны быть возвращены прежним владельцам. Ополчение
два с лишком месяца простояло под Москвой, еще ничего
важного пе сделало для ее выручки, а уже выступило
всевластным распорядителем земли. Но когда Ляпунов
озлобил против себя своих союзников казаков, дворянский
лагерь не смог защитить своего вождя и без труда был
разогнан казацкими саблями.
Наконец, вслед за провинциальными
Участие низших служилыми людьми и за них цепля-
классов в Смуте ясь, в Смуту вмешиваются люди
«жилецкие», простонародье тяглое и
нетяглое. Выступив об руку с провинциальными дворяна-
ми, эти классы потом отделяются от них и действуют
одинаково враждебно как против боярства, так и против
дворянства. Зачинщик дворянского восстания на юге
князь Шаховской, «всей крови заводчик», по выражению
современника-летописца, принимает к себе в сотрудники
дельца совсем недворянского разбора: то был Болотников,
человек отважный и бывалый, боярский холоп, попавший-
ся в плен к татарам, испытавший и турецкую каторгу и
воротившийся в отечество агентом второго самозванца,
когда он еще пе имелся налицо, а был только задуман.
Движение, поднятое дворянами, Болотников повел в глубь
общества, откуда сам вышел, набирал свои дружины из
бедных посадских людей, бездомных казаков, беглых
крестьян и холопов — из слоев, лежавших на дне обще-
ственного склада, и натравлял их против воевод, господ и
всех власть имущих. Поддержанный восставшими дворя-
нами южных уездов, Болотников со своими сбродными
дружинами победоносно дошел до самой Москвы, не раз
побив царские войска. Но здесь и произошло разделенно
этих на минуту и по недоразумению соединившихся враж-
дебных классов. Болотников шел напролом: из его лагеря
по Москве распространялись прокламации, призывавшие
холопов избивать своих господ, за что спи получат в на-
граду жен и'имения убитых, избивать и грабить торговых
445
людей; ворам и мошенникам обещали боярство, воевод-
ство, всякую честь и богатство. Прокофий Ляпунов и
другие дворянские вожди, присмотревшись, с кем они
имеют дело, что за народ составляет рать Болотникова,
покинули его, передались на сторону царя Василия и об-
легчили царскому войску поражение сбродных отрядов.
Болотников погиб, но его попытка всюду нашла отклик:
везде крестьяне, холопы, поволжские инородцы ₽ все
беглое и обездоленное поднималось за самозванца. Вы-
ступление этих классов и продлило Смуту, и дало ей дру-
гой характер. До сих пор это была политическая борьба,
спор за образ правления, за государственное устройство.
Когда же поднялся общественный низ, Смута преврати-
лась в социальную борьбу, в истребление высших классов
низшими. Самая кандидатура поляка Владислава имела не-
который успех только благодаря участию, принятому в
Смуте низшими классами: степенные люди, скрепя сердце,
соглашались принять королевича, чтобы не пустить на
престол вора тушинского, кандидата черни. Польские па-
ны в 1610 г. говорили на королевском совете под Смолен-
ском, что теперь в Московском государстве простой на-
род поднялся, встал на бояр, чуть не всю власть в руках
своих держит. Тогда всюду обнаружилось резко социаль-
ное разъединение, всякий значительный город стал аре-
ной борьбы между низом и верхом общества; повсюду
«добрые», зажиточные граждане говорили, по свидетель-
ству современника, что лучше уж служить королевичу,
чем быть побитыми от своих холопей или в вечной нево-
ле у них мучиться, а худые люди по городам вместе с
крестьянами бежали к вору тушинскому, чая от него из-
бавления от всех своих бед.
Политические стремления этих классов совсем неясны;
да едва ли и можно предполагать у них что-либо похо-
жее па политическую мысль. Они добивались в Смуте не
какого-либо нового государственного порядка, а просто
только выхода из своего тяжелого положения, искали
личных льгот, а не сословных обеспечений. Холопы под-
нимались, чтобы выйти из холопства, стать вольными ка-
заками, крестьяне — чтобы освободиться от обязательств,
какие привязывали их к землевладельцам, и от крестьян-
ского тягла, посадские люди — чтобы избавиться от по-
садского тягла и поступить в служилые или приказные
люди. Болотников призывал под свои знамена всех, кто
хотел добиться воли, чести и богатства. Настоящим ца-
рем этого люда был вор тушинский, олицетворение всяко-
446
го непорядка и беззакония в глазах благонамеренных
граждан.
Таков был ход Смуты. Рассмотрим ее главнейшие при-
чины и ближайшие следствия.
ЛЕКЦИЯ XLIII
Причины Смуты. — Династическая ее причина: вот-
чинно-династический взгляд на государство. — Взгляд на
выборного царя. — Причина социально-политическая: тяг-
ловой строй государства. — Общественная рознь. — Зна-
чение самозванства в ходе Смуты. — Выводы. — Второе
ополчение и очищение Москвы от поляков. — Избрание
Михаила. — Причины его успеха.
Объяснить причины Смуты — значит указать обстоя-
тельства, ее вызвавшие, и условия, так долго ее поддер-
живавшие. Обстоятельства, вызвавшие Смуту, нам уже
известны: это было насильственпое и таинственное пре-
сечение старой династии и потом искусственное восста-
новление ее в лице самозванцев. Но как эти поводы к
Смуте, так и глубокие внутренние ее причины возымели
свою силу только потому, что возникли на благоприят-
ной почве, возделанной тщательными, хотя и непред-
усмотрительными, усилиями царя Ивана и правителя
Бориса Годунова в царствование Федора. Это было тягост-
ное, исполненное тупого недоумения настроение обще-
ства, какое создано было неприкрытыми безобразиями
опричнины и темными годуновскими интригами.
В ходе Смуты вскрываются ее при-
Ход Смуты чины. Смута была вызвана событием
случайным — пресечением династии.
Вымирание семьи, фамилии, насильственное или есте-
С1 венное, — явление, чуть не ежедневно нами наблюда-
емое, но в частной жизни оно мало заметно. Другое дело,
когда кончается целая династия. У нас в конце XVIII в.
такое событие повело к борьбе политической и социаль-
ной, сначала к политической — за образ правления,
потом к социальной — к усобице общественных классов.
Столкновение политических идей сопровождалось борь-
бой экономических состояний. Силы, стоявшие за царями,
которые так часто сменялись, и за претендентами, кото-
рые боролись за царство, были различные слои московско-
го общества. Каждый класс искал своего царя или ставил
447
своего кандидата па царство; эти цари п кандидаты были
только знаменами, под которыми шли друг па друга разные
политические стремления, а потом разные классы рус-
ского общества. Смута началась аристократическими про-
исками большого боярства, восставшего против неограни-
ченной власти новых царей. Продолжали ее политические
стремления столичного гвардейского дворянства, воору-
жившегося против олигархических замыслов первостатей-
ной знати, во имя офицерской политической свободы.
За столичными дворянами поднялось рядовое провинци-
альное дворянство, пожелавшее быть властителем стра-
ны; оно увлекло за собою неслужилые земские классы,
поднявшиеся против всякого государственного порядка,
во имя личных льгот, т. е. во имя анархии. Каждому из
этих моментов Смуты сопутствовало вмешательство казац-
ких и польских шаек, донских, днепровских и вислипских
отбросов московского и польского государственного об-
щества, обрадовавшихся легкости грабежа в замутив-
шейся стране. В первое время боярство пыталось соеди-
нить классы готового распасться общества во имя нового
государственного порядка; но этот порядок не отвечал
понятиям других классов общества. Тогда возникла по-
пытка предотвратить беду во имя лица, искусственно
воскресив только что погибшую династию, которая одна
сдерживала вражду и соглашала непримиримые инте-
ресы разных классов общества. Самозванство было вы-
ходом из борьбы этих непримиримых интересов. Когда не
удалась, даже повторительно, и эта попытка, тогда, по-
видимому, не оставалось никакой политической связи,
никакого политического интереса,-во имя которого можно
было бы предотвратить распадение общества. Но обще-
ство не распалось: расшатался лишь государственный по-
рядок. Когда надломились политические скрепы обще-
ственного порядка, оставались еще крепкие связи нацио-
нальные и религиозные: они и спасли общество.
Казацкие и польские отряды, медленно, но постепенно
вразумляя разоряемое ими население, заставили, нако-
нец, враждующие классы общества содиниться не во имя
какого-либо государственного порядка, а во имя нацио-
нальной, религиозной и простой гражданской безопасно-
сти, которой угрожали казаки и ляхи. Таким образом,
Смута, питавшаяся рознью классов земского общества,
прекратилась борьбой всего земского общества со вме-
шавшимися во внутреннюю усобицу сторонними силами,
противоземской и чуженародной.
448
Государство — Видим, что в ходе Смуты особенно
вотчина явственно выступают два условия,
ее поддерживавшие: это — само-
званство и социальный разлад. Они
и указывают, где надо искать главных причин Смуты.
Я же имел случай (лекция XLI) отметить одно недораз-
умение в московском политическом сознании: государ-
ство, как союз народный, пе может принадлежать ни-
кому, кроме самого парода; а на Московское государство
и московский государь, и парод Московской Руси смотре-
ли, как па вотчину княжеской династии, из владений
которой оно выросло. В этом вотчинно-династическом
взгляде на государство я и вижу одну из основных при-
чин Смуты. Указанное сейчас недоразумение было свя-
зано с общей скудостью или неготовностью политических
понятий, далеко отстававших от стихийной работы народ-
ной жизни. В общем сознании, повторю уже сказанное,
Московское государство все еще понималось в первона-
чальном удельном смысле, как хозяйство московских
государей, как фамильная собственность Калитина пле-
мени, которое его завело, расширяло и укрепляло в про-
должение трех веков. Па деле опо было уже союзом вели-
корусского парода и даже завязывало в умах представле-
ние о всей Русской земле как о чем-то целом; но мысль
еще не поднялась до идеи народа как государственного
союза. Реальными связями этого союза продолжали слу-
жить воля и интерес хозяина земли. И надобно прибавить,
что такой вотчинный взгляд на государство был не дина-
стическим притязанием московских государей, а просто
категорией тогдашнего политического мышления, унасле-
дованной от удельного времени. Тогда у пас и не пони-
мали государства иначе, как в смысле вотчины, хозяй-
ства государя известной династии, и, если бы тогдашнему
заурядному московскому человеку сказали, что власть
государя есть вместе и его обязанность, должность, что,
правя народом, государь служит государству, общему
благу, это показалось бы путаницей понятий, анархией
мышления. Отсюда понятно, как московские люди того
времени могли представлять себе отношение государя и
народа к государству. Им представлялось, что Московское
государство, в котором они живут, есть государство мос-
ковского государя, а не московского или русского народа.
Для них были нераздельными понятиями не государство
и народ, а государство и государьизвестной династии; они
скорее могли представить себе государя без народа, чем
29 Стояти заодно
449
государство без этого государя. Такое воззрение очень
своеобразно выразилось в политической жизни москов-
ского народа. Когда подданные, связанные с правитель-
ством идеей государственного блага, становятся недо-
вольны правящей властью, видя, что она не охраняет
этого блага, они восстают против нее. Когда прислуга или
постояльцы, связанные с домохозяином временными
условными выгодами, видят, что они этих выгод не полу-
чают от хозяина, они уходят из его дома. Подданные,
поднимаясь против власти, не покидают государства, по-
тому что не считают его чужим для себя; слуга или квар-
тирант, недовольный хозяином, не остается в его доме,
потому что не считает его своим. Люди Московского госу-
дарства поступали как недовольные слуги или жильцы
с хозяином, а не как непослушные граждане с правитель-
ством. Они нередко роптали на действия правившей ими
власти; но, пока жила старая династия, народное недо-
вольство пи разу не доходило до восстания против самой
власти. Московский народ выработал особую форму по-
литического протеста: люди, которые не могли ужиться
с существующим порядком, не восставали против него, а
выходили из него, «брели розно», бежали из государства.
Московские люди как будто чувствовали себя пришель-
цами в своем государстве, случайными, временными обы-
вателями в чужом доме; когда им становилось тяжело, они
считали возможным бежать от неудобного домовладель-
ца, но не могли освоиться с мыслью о возможности вос-
ставать против него или заводить другие порядки в его
доме. Так, узлом, связывавшим все отношения в Москов-
ском государстве, была не мысль о народном благе, а
лицо известной династии, и государственный порядок
признавался возможным только при государе именно из
этой династии. Потому, когда династия пресеклась и, сле-
довательно, государство оказалось ничьим, люди растеря-
лись, перестали понимать, что они такое и где находятся,
пришли в брожение, в состояние анархии. Они даже как
будто почувствовали себя анархистами поневоле, по ка-
кой-то обязанности, печальной, но неизбежной: некому
стало повиноваться — стало быть, надо бунтовать.
Пришлось выбирать царя земским
Выборный царь собором. Но соборное избрание по
самой новизне дела не считалось
достаточным оправданием новой государственной власти,
вызывало сомнения, тревогу. Соборное определение об
450
избрании Бориса Годунова предвидит возражение людей,
которые скажут про избирателей: «Отделимся от них,
потому что они сами себе поставили царя». Кто скажет
такое слово, того собойный акт называет неразумным и
проклятым. В одном очень распрострапеппом памфлете
1611 г. рассказывается, как автору его в чудесном
видении было поведано, что сам господь укажет,
кому владеть Российским государством; если же
поставят царя по своей воле, «навеки не будет царь».
В продолжение всей Смуты не могли освоиться с мыслью
о выборном царе; думали, что выборный царь — не царь,
что настоящим законным царем может быть только при-
рожденный, наследственный государь из потомства Ка-
литы, и выборного царя старались пристроить к этому
племени всякими способами, юридическим вымыслом, ге-
неалогической натяжкой, риторическим преувеличением.
Бориса Годунова по его избрании духовенство и парод
торжественно приветствовали как наследственного царя,
«здравствоваша ему па его государеве вотчине», а Васи-
лий Шуйский, формально ограничивший свою власть, в
официальных актах писался «самодержцем», как титуло-
вались природные московские государи. При такой непо-
датливости мышления в руководящих кругах появление
выборного царя на престоле должно было представляться
народной массе не следствием политической необходимо-
сти, хотя и печальной, а чем-то похожим на нарушение
законов природы: выборный царь был для нее такой же
несообразностью, как выборный отец, выборная мать. Вот
почему в понятие об «истинном» царе простые умы не
могли, не умели уложить ни Бориса Годунова, ни Ва-
силия Шуйского, а тем паче польского королевича
Владислава: в них видели узурпаторов, тогда как один
призрак природного царя в лице пройдохи неведомого про-
исхождения успокаивал династически-легитимные совести
и располагал к доверию. Смута и прекратилась только
тогда, когда удалось найти царя, которого можно было
связать родством, хотя и не прямым, с угасшей дина-
стией: царь Михаил утвердился на престоле не столько
потому, что был земским всенародным избранником,
сколько потому, что доводился племянником последнему
царю прежней династии. Сомнение в народном избрании,
как в достаточном правомерном источнике верховной
власти, было немаловажным условием, питавшим Смуту,
а это сомнение вытекало из укоренившегося в умах убеж-
дения, что таким источником должно быть только вот-
29*
451
чинное преемство в известной династии. Потому это не-
уменье освоиться с идеей выборного царя можно при-
знать производной причиной Смуты, вышедшей из только
что изложенной основной.
Я отметил социальный разлад как
Тягловой строй одну из резко выразившихся особен-
государства постей Смутного времени. Этот раз-
лад коренился в тягловом характере
московского государственного порядка, и это — другая
основная причина Смуты. Во всяком правомерно устроен-
ном государственном порядке предполагается как одна
из основ этой правомерности надлежащее соответствие
между правами и обязанностями граждан, личными или
сословными. Московское государство XVI в. в этом отно-
шении отличалось пестрым совмещением разновремен-
ных и разнохарактерных социально-политических отно-
шений. В нем пе было ни свободных и полноправных лиц,
пи свободных и автономных сословий. Однако общество
не представляло безразличной массы, как в восточных
деспотиях, где равенство всех покоится на общем беспра-
вии. Общество расчленено, делится на классы, сложившие-
ся еще в удельные века. Тогда они имели только граж-
данское значение: это были экономические состояния,
различавшиеся занятиями. Теперь они получили поли-
тический характер: между ними распределялись специ-
альные, соответствовавшие их занятиям государственные
повинности. Это еще не сословия, а простые служебные
разряды, на должностном московском языке называвшие-
ся чинами. Государственная служба, падавшая на эти
чины, не была для всех одинакова: ’одна служба давала
подлежавшим ей классам большую или меньшую власть
распоряжаться, приказывать; другим классам их служба
оставляла только обязанность повиноваться, исполнять.
На одном классе лежала обязанность править, другие
классы служили орудиями высшего управления или от-
бывали ратную службу, третьи несли разные податные
обязанности. Неодинаковой расценкой видов государ-
ственного служения создалось неравенство государ-
ственного и общественного положения разных классов.
Низшие слои, на которых лежали верхние, разумеется,
несли на себе наибольшую тяжесть и, конечно, тяготи-
лись ею. Но и высший правительственный класс, которо-
му государственная служба давала возможность коман-
довать другими, не видел прямого законодательного обес-
452
печения своих политических преимуществ. Он правил не
в силу присвоенного ему на то нрава, а фактически, по
давнему обычаю: это было его наследственное ремесло.
Московское законодательство вообще было направлено
прямо или косвенно к определению и распределению го-
сударственных обязанностей, но не формулировало и не
обеспечивало ничьих нрав, ни личных, пи сословных;
государственное положение лица или класса определя-
лось лишь его обязанностями. То, что в этом законодатель-
стве похоже на сословные нрава, было не что иное, как
частные льготы, служившие вспомогательными средства-
ми для исправного отбывания повинностей. Да и эти
льготы давались классам не в целом их составе, а отдель-
ным местным обществам по особым условиям их положе-
ния. Известное городское или сельское общество получало
облегчение в налогах или изъятие в подсудности, но по-
требности установить общие сословные права городского
или сельского населения в законодательстве еще неза-
метно. Само местное сословное самоуправление с его вы-
борными властями основано было па том же начале
повинности и соединенной с пей ответственности личной,
своей головой, или общественной, целым миром; оно, как
мы видели, было послушным орудием централизации.
Правами обеспечиваются частные интересы лиц или со-
словий. В московском государственном порядке господство
начала повинности оставляло слишком мало места
частным интересам, личным или сословным, принося их
в жертву требованиям государства. Значит, в Московском
государстве не было надлежащего соответствия между
правами и обязанностями пи личными, ни сословными.
Кое-как уживались с тяжелым порядком под гнетом
внешних опасностей, при слабом развитии личности и
общественного духа. Царствование Грозного с особенной
силой дало обществу почувствовать этот недоста-
ток государственного строя. Произвол царя, беспричин-
ные казни, опалы и конфискация вызвали ропот и не
только в высших классах, но и в народной массе, «ту-
гу и ненависть на царя в миру», и в обществе просну-
лась смутная и робкая потребность в законном обеспе-
чении лица и имущества от усмотрения и настроения
власти.
Общественная Но эта потребность вместе с общим
рознь чувством тяжести государственного
порядка сама по себе не могла бы
453
привести к такому глубокому потрясению государ-
ства, если бы не пресекалась династия, это государство
построившая. Она служила венцом в своде госу-
дарственного здания; с ее исчезновением разрывался
узел, которым сдерживались все политические отноше-
ния. Что прежде терпеливо переносили, покоряясь воле
привычного хозяина, то казалось невыносимым теперь,
когда хозяина не стало. В записках дьяка И. Тимофеева
читаем картинную притчу о бездетной вдове богатого и
властного человека, дом которого расхищает челядь по-
койника, вышедшая из «своего рабского устроения» и
предавшаяся своеволию. В образе такой беспомощной
вдовы публицист представил положение своей родной зем-
ли, оставшейся без «природного» царя-хозяина. Тогда все
классы общества поднялись со своими особыми нуждами
и стремлениями, чтобы облегчить свое положение в госу-
дарстве. Только наверху общества этот подъем происходил
не так, как внизу его. Верхние классы старались законо-
дательным путем упрочить и расширить свои сословные
права даже на счет нижних классов; в этих последних
незаметно сословного интереса, стремления приобрести
права или облегчить тягости для целых классов. Здесь
каждый действовал в свою голову, спеша выйти из тяже-
лого положения, в какое поставила его суровая и нерав-
номерная разверстка повинностей, и перескочить в дру-
гое, более льготное состояние или захватом урвать
что-нибудь у зажиточных людей. Наблюдательные совре-
менники усиленно отмечают как самый признак Смуты
это стремление общественных низов прорваться наверх
и столкнуть оттуда верховников. Один из них, келарь
А. Палицын, пишет, что тогда всякий стремился поднять-
ся выше своего звания, рабы хотели стать господами, лю-
ди невольные перескакивали к свободе, рядовой военный
принимался боярствовать, люди сильные разумом стави-
лись ни во что, «в прах вменяемы бываху» этими свое-
вольниками и ничего не смели сказать им неугодного.
Встреча столь противоположных стремлений сверху и сни-
зу неминуемо вела к ожесточенной классовой вражде.
Эта вражда — производная причина Смуты, вызванная
к действию второю, основной. Почин в этом разрушении
общественного порядка наблюдатели-современники припи-
сывают вершинам общества, высшим классам и прежде
всего новым, ненаследственным носителям верховной
власти, хотя уже Грозный своей опричниной подал обод-
рительный пример в этом деле. Зло упрекая царя Бориса
454
в надменном намерении перестроить земскии порядок и
обновить государственное управление, эти наблюдатели
винят его в том, что за наушничество оп начал подни-
мать на высокие степени худородных людей, непривыч-
ных к правительственному делу и безграмотных, едва
умевших подписывать деловой акт, медленно кое-как про-
волочить по бумаге свою трясущуюся руку, точно чужую.
Этим он поселил ненависть в знатных и опытных дель-
цах. Так же поступали и другие следовавшие за ним не-
истинные цари. Порицая за это, наблюдатели с сожале-
нием вспоминают прежних природных государей, которые
знали, какому роду какую честь и за что давать, «худо-
родным же пи». Рлце больше неурядицы внес царь Борис
в общество, устройством доносов подняв холопов на гос-
под, а боярскими опалами выгнав па улицу толпы челяди
опальных бояр и этим заставив ее броситься в разбой.
И царь Василий обеими руками сеял общественную сму-
ту, одним указом усилив прикрепление крестьян, а други-
ми стеснив господскую власть над холопами. Высшие клас-
сы усердно содействовали правительству в усилении
общественного разлада. По свидетельству А. Палицына,
при царе Федоре вельможами, особенно из родни и сто-
ронников правителя Годунова, а по примеру их и другими
овладела неистовая страсть к порабощению, стремление
заманивать к себе в кабалу всякими средствами и кого
ни попало. Но настал трехлетний голод (1601—1604 гг.),
и господа, не желая или будучи не в состоянии кормить
нахватанную челядь, выгоняли ее без отпускных из
своих домов, а когда голодные холопы поряжались к дру-
гим господам, прежние преследовали их за побег и снос.
В неблагоразумном образе действий
Самозванство правительства и общества, так пе-
чально поддержанном самой приро-
дой, вскрылась такая неурядица общественных отноше-
ний, такой социальный разброд, с которым по пресечении
династии трудно было сладить обычными правительствен-
ными средствами. Эта вторая причина Смуты, социально-
политическая, в соединении с первой, династической,
сильно, хотя и косвенно, поддержала Смуту тем, что
обострила действие первой, выразившейся в успехах само-
званцев. Поэтому самозванство можно признать тоже
производной причиной Смуты, вышедшей из совокупного
действия обеих коренных. Вопрос, как могла возникнуть
самая идея самозванства, не заключает в себе какого-либо
455
пародпо-психологического затруднения. Таинственность,
какою окружена была смерть царевича Димитрия, порож-
дала противоречивые толки, из которых воображение вы-
бирало наиболее желательные, а всего более желали бла-
гополучного исхода, чтобы царевич оказался в живых и
устранил тягостную неизвестность, которой заволакива-
лось будущее. Расположены были, как всегда в подобных
случаях, безотчетно верить, что злодейство не удалось,
что провидение и на этот раз постояло на страже мировой
правды и приготовило возмездие злодеям. Ужасная судь-
ба царя Бориса и его семьи была в глазах встревоженного
народа поразительным откровением этой вечной правды
божией и всего более помогла успеху самозванства. Нрав-
ственное чувство нашло поддержку в чутье политическом,
столько же безотчетном, сколько доступном по своей без-
отчетности народным массам. Самозванство было удобней-
шим выходом из борьбы непримиримых интересов, взбудо-
раженных пресечением династии: оно механически, на-
сильственно соединяло под привычной, хотя и поддель-
ной, властью элементы готового распасться общества,
между которыми стало невозможно органическое, добро-
вольное соглашение.
Так можно объяснить происхождение
Выводы Смуты. Почвой для нее послужило
тягостное настроение народа, общее
чувство недовольства, выпесепное народом из царствова-
ния Грозного и усиленное правлением Б. Годунова. Повод
к Смуте дан был пресечением династии со следовавшими
за тем попытками искусственного ее восстановления в ли-
це самозванцев. Коренными причинами Смуты надобно
признать народный взгляд на отношение старой династии
к Московскому государству, мешавший освоиться
с мыслью о выборном царе, и потом самый строй государ-
ства с его тяжелым тягловым основанием и неравномер-
ным распределением государственных повинностей, по-
рождавшим социальную рознь: первая причина вызвала
и поддерживала потребность воскресить погибший цар-
ский род, а эта потребность обеспечивала успех самозван-
ства; вторая причина превратила династическую интригу
в социально-политическую анархию. Смуте содействовали
и другие обстоятельства: образ действий правителей, ста-
новившихся во главе государства после царя Федора,
конституционные стремления боярства, шедшие вразрез
с характером московской верховной власти и с народным
на нее взглядом, низкий уровень общественной правствеп-
456
ности, как ее изображают современные наблюдатели,
боярские опалы, голод и мор в царствование Бориса,
областная рознь, вмешательство казаков. По все это были
не причины, а или только симптомы Смуты, или условия,
ее питавшие, но ее пе породившие, или, наконец, след-
ствия, ею же вызванные к действию.
Смута является па рубеже двух смежных периодов
нашей истории, связанная с предшествующим своими
причинами, с последующим — своими следствиями. Ко-
нец Смуте был положен вступлением па престол царя,
ставшего родоначальником повой династии: это было
первое ближайшее следствие Смуты.
В конце 1611 г. Московское государ-
Второе ополчение ство представляло зрелище полного
видимого разрушения. Поляки взяли
Смоленск; польский отряд сжег Москву и укрепился за
уцелевшими степами Кремля и Китая-города; шведы за-
няли Новгород и выставили одного из своих королевичей
кандидатом па московский престол; на смепу убитому вто-
рому Лжедимитрию в Пскове уселся третий, какой-то
Сидорка; первое дворянское ополчение под Москвой со
Нижний Новгород в XVII в. Из книги А. Олеария.
457
смертью Ляпунова расстроилось. Между тем страна оста-
валась без правительства. Боярская дума, ставшая во гла-
ве его по низложении В. Шуйского, упразднилась сама
собою, когда поляки захватили Кремль, где сели и неко-
торые из бояр со своим председателем кн. Мстиславским.
Государство, потеряв свой центр, стало распадаться на
составные части; чуть не каждый город действовал особ-
няком, только пересылаясь с другими городами. Государ-
ство преображалось в какую-то бесформенную, мятущуюся
федерацию. Но с конца 1611 г., когда изнемогли поли-
тические силы, начинают пробуждаться силы религиоз-
ные и национальные, которые пошли на выручку гибнув-
шей земли. Призывные грамоты архимандрита Дионисия
и келаря Авраамия, расходившиеся из Троицкого монас-
тыря, подняли нижегородцев под руководством их ста-
росты мясника Кузьмы Минина. На призыв нижегород-
цев стали стекаться оставшиеся без дела и жалованья,
а часто и без поместий служилые люди, городовые дворя-
не и дети боярские, которым Минин нашел и вождя,
князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Так состави-
лось второе дворянское ополчение против поляков.
По боевым качествам оно не стояло выше первого, хотя
было хорошо снаряжено благодаря обильной денежной
казне, самоотверженно собранной посадскими людьми
нижегородскими и других городов, к ним присоединив-
шихся. Месяца четыре ополчение устроялось, с полгода
двигалось к Москве, пополнялось по пути толпами слу-
жилых людей, просивших принять их на земское жало-
ванье. Под Москвой стоял казацкий отряд кн. Трубецкого,
остаток первого ополчения. Казаки были для земской
дворянской рати страшнее самих поляков, и на предло-
жение кн. Трубецкого она отвечала: «Отнюдь нам вместе
с казаками не стаивать». Но скоро стало видно, что без
поддержки казаков ничего не сделать, и в три месяца
стоянки под Москвой без них ничего важного не было
сделано. В рати кн. Пожарского числилось больше сорока
Подпись князя Д. М. Пожарского.
1 f у
458
начальных людей все с родовитыми
служилыми именами, но только два че-
ловека сделали крупные дела, да и те
были не служилые люди: это — монах
А. Палицын и мясной торговец К. Ми-
нин. Первый по просьбе кн. Пожарско-
го в решительную минуту уговорил ка-
заков поддержать дворян, а второй вы-
просил у кн. Пожарского 3—4 роты и
с ними сделал удачное нападение на
малочисленный отряд гетмана Хоткеви-
ча, уже подбиравшегося к Кремлю со
съестными припасами для голодавших
там соотчичей. Смелый натиск Минина
приободрил дворян-ополченцев, кото-
рые вынудили гетмана к отступлению,
уже подготовленному казаками. В ок-
тябре 1612 г. казаки же взяли присту-
пом Китай-город. Но земское ополче-
ние не решилось штурмовать Кремль;
сидевшая там горсть поляков сдалась
сама, доведенная голодом до людоед*
ства. Казацкие же атаманы, а не мос-
ковские воеводы отбили от Волоколам-
ска короля Сигизмунда, направлявше-
гося к Москве, чтобы воротить ее в
польские руки, и заставили его вер-
нуться домой. Дворянское ополчение
здесь еще раз показало в Смуту свою
малопригодность к делу, которое было
его сословным ремеслом и государ-
ственной обязанностью.
Вожди земского и казац-
Избрание кого ополчения князья
Михаила Пожарский и Трубецкой
разослали по всем городам
государства повестки, призывавшие в
столицу духовные власти и выборных
людей из всех чинов для земского со-
вета и государского избрания. В самом
начале 1613 г. стали съезжаться в Мо-
скву выборные всей земли. Мы потом
увидим, что это был первый бесспорно
всесословный земский собор с участи-
ем посадских и даже сельских
Сабля
князя
Д. М. Пожарского*
459
обывателей. Когда выборные съехались, был назначен
трехдневный пост, которым представители Русской земли
хотели очиститься от грехов Смуты перед совершением
такого важного дела. По окончании поста начались сове-
щания. Первый вопрос, поставленный на соборе, выбирать
ли царя из иноземных королевских домов, решили отри-
цательно, приговорили: ни польского, ни шведского коро-
левича, ни иных немецких вер и ни из каких неправо-
славных государств на Московское государство не выби-
рать, как и «Маринкина сына». Этот приговор разрушал
замыслы сторонников королевича Владислава. Но вы-
брать и своего природного русского государя было нелег-
ко. Памятники, близкие к тому времени, изображают ход
этого дела на соборе не светлыми красками. Единомыс-
лия не оказалось. Было большое волнение; каждый хотел
по своей мысли делать, каждый говорил за своего; одни
предлагали того, другие этого, все разноречили; придумы-
вали, кого бы выбрать, перебирали великие роды, но ни
на ком не могли согласиться и так потеряли немало дней.
Многие вельможи и даже невельможи подкупали избира-
телей, засылали с подарками и обещаниями. По избрании
Михаила соборная депутация, просившая инокиню-мать
благословить сына на царство, на упрек ее, что москов-
ские люди «измалодушествовались», отвечала, что теперь
они «наказались», проучены, образумились и пришли в со-
единение. Соборные происки, козни и раздоры совсем не
оправдывали благодушного уверения соборных послов.
Собор распался на партии между великородными искате-
лями, из которых более поздние известия называют кня-
зей Голицына, Мстиславского, Воротынского, Трубецкого,
Мих. Ф. Романова. Сам скромный по отечеству и харак-
теру князь Пожарский тоже, говорили, искал престола и
потратил немало денег на происки. Наиболее серьезный
кандидат по способностям и знатности, кн. В. В. Голицын,
был в польском плену, кн. Мстиславский отказывался; из
остальных выбирать было некого. Московское государство
выходило из страшной Смуты без героев; его выводили
из беды добрые, но посредственные люди. Кн. Пожарский
был не Борис Годунов, а Михаил Романов — не кн.
Скопин-Шуйский. При недостатке настоящих сил дело
решалось предрассудком и интригой. В то время как со-
бор разбивался на партии, не зная, кого выбрать, в него
вдруг пошли одно за другим «писаниям, петиции за Ми-
хаила от дворян, больших купцов, от городов Северской
земли и даже от казаков, последние и решили дело. Видя
460
слабосилие дворянской рати, казаки буйствовали в осво-
божденной ими Москве, делали, что хотели, пе стесняясь
временным правительством Трубецкого, Пожарского и
Минина. Но в деле царского избрания они заявили себя
патриотами, решительно восстали против царя из чуже-
земцев, намечали, «примеривали» настоящих русских
кандидатов, ребенка, сына вора тушинского, и Михаила.
Романова, отец которого Филарет был ставленник обоих
самозванцев, получил сап митрополита от первого и про-
возглашен патриархом в подмосковном лагере второго.
Главная опора самозванства, казачество, естественно, хо-
тело видеть на престоле московском пли сына своего
тушинского царя, или сына своего тушинского патриарха.
Впрочем, сын вора был поставлен на конкурс несерьезно,
больше из казацкого приличия, и казаки пе настаивали
на этом кандидате, когда земский собор отверг его. Сам
по себе и Михаил, 16-летний мальчик, ничем не выдавав-
шийся, мог иметь мало видов на престол, и, однако, на
нем сошлись такие враждебные друг другу силы, как дво-
рянство и казачество. Это неожиданное согласие отрази-
лось и на соборе. В самый разгар борьбы партий какой-то
дворянин из Галича, откуда производили первого само-
званца, подал па соборе письменное мнение, в котором
Стяг князя Д. М. Пожарского.
461
заявлял, что ближе всех по родству к прежним царям
стоит М. Ф. Романов, а потому его и надобно выбрать
в цари. Против Михаила были многие члены собора, хотя
он давно считался кандидатом и на него указывал еще
патриарх Гермоген, как на желательного преемника царя
В. Шуйского. Письменное мнение галицкого городового
дворянина раздражило многих. Раздались сердитые голо-
са: кто принес такое писание, откуда? В это время из
рядов выборных выделился донской атаман и, подошед-
ши к столу, также положил на него писание. «Какое это
писание ты подал, атаман?» — спросил его кн. Д. М. По-
жарский. «О природном царе Михаиле Федоровиче», —
отвечал атаман. Этот атаман будто бы и решил дело:
«прочетше писание атаманское и бысть у всех согласен
и единомыслен совет», — как пишет один бытописатель.
Михаила провозгласили царем. Но это было лишь пред-
варительное избрание, только наметившее соборного
кандидата. Окончательное решение предоставили непо-
средственно всей земле. Тайно разослали по городам вер-
ных людей выведать мнение народа, кого хотят госуда-
рем па Московское государство. Народ оказался уже до-
статочно подготовленным. Посланные возвратились с до-
несением, что у всех людей, от мала и до велика, та же
мысль: быть государем М. Ф. Романову, а опричь его
никак никого па государство не хотеть. Это секретно-
полицейское дознание, соединенное, может быть, с аги-
тацией, стало для собора своего рода избирательным пле-
бисцитом. В торжественный день, в неделю православия,
первое воскресенье великого поста, 21 февраля 1613 г.,
были назначены окончательные выборы. Каждый чин по-
давал особое письменное мнение; и во всех мнениях зна-
чилось одно имя — Михаила Федоровича. Тогда несколь-
ко духовных лиц вместе с боярином посланы были на
Красную площадь, и не успели они с Лобного места
спросить собравшийся во множестве народ, кого хотят
в царя, как все закричали: «Михаила Федоровича».
Так соборное избрание Михаила бы-
Ромаповы ло подготовлено и поддержано на со-
боре и в народе целым рядом вспомо-
гательных средств: предвыборной агитацией с участи-
ем многочисленной родни Романовых, давлением казац-
кой силы, негласным дознанием в народе, выкри-
ком столичной толпы на Красной площади. Но все эти
избирательные приемы имели успех потому, что на-
462
шли опору в отношении общества к фамилии. Михаила вы-
несла не личная или агитационная, а фамильная
популярность. Он принадлежал к боярской фамилии, ед-
ва ли не самой любимой тогда в московском об-
ществе. Романовы — недавно обособившаяся ветвь ста-
ринного боярского рода Кошкиных. Давно, еще при вел.
кн. Иване Даниловиче Калите, выехал в Москву из
«Прусские земли», как гласит родословная, знатный чело-
век, которого в Москве прозвали Андреем Ивановичем
Кобылой. Он стал видным боярином при московском дво-
ре. От пятого сына его, Федора Кошки, и пошел «Кошкин
род», как он зовется в наших летописях. Кошкины блис-
тали при московском дворе в XIV и XV вв. Это была
единственная нетитулованная боярская фамилия, которая
но потонула в потоке новых титулованных слуг, нахлы-
нувших к московскому двору с половины XV в. Среди кня-
зей Шуйских, Воротынских, Мстиславских Кошкины уме-
ли держаться в первом ряду боярства. В начале XVI в.
видное место при дворе занимал боярин Роман Юрьевич
Захарьин, шедший от Кошкина внука Захария. Он и
стал родоначальником новой ветви этой фамилии — Ро-
мановых. Сын Романа Никита, родной брат царицы Ана-
стасии, — единственный московский боярин XVI в., оста-
вивший на себе добрую память в народе: его имя запо-
мнила народная былина, изображая его в своих песнях
о Грозном благодушным посредником между народом и
сердитым царем. Из шести сыновей Никиты особенно вы-
давался старший, Федор. Это был очень добрый и ласко-
вый боярин, щеголь и очень любознательный человек.
Англичанин Горсей, живший тогда в Москве, рассказы-
вает в своих записках, что этот боярин непременно хотел
выучиться по-латыни, и по его просьбе Горсей составил
для него латинскую грамматику, написав в ней латин-
ские слова русскими литерами. Популярность Романо-
вых, приобретенная личными их качествами, несомнен-
но, усилилась от гонения, какому подверглись Никитичи
при подозрительном Годунове; А. Палицын даже ставит
это гонение в число тех грехов, за которые бог покарал
землю русскую Смутой. Вражда с царем Василием и
связи с Тушиным доставили Романовым покровитель-
ство и второго Лжедимитрия и популярность в казацких
таборах. Так двусмысленное поведение фамилии в смут-
ные годы подготовило Михаилу двустороннюю поддерж-
ку, и в земстве и в казачестве. Но всего больше помогла
Михаилу на соборных выборах родственная связь Рома-
463
новых с прежней династией. В продолжение Смуты рус-
с кий народ столько раз неудачно выбирал новых царей,
и теперь только то избрание казалось ему прочно, кото-
рое падало на лицо, хотя как-нибудь связанное с преж-
ним царским домом. В царе Михаиле видели не собор-
ного избранника, а племянника царя Федора, природ-
ного, наследственного царя. Современный хронограф
прямо говорит, что Михаила просили на царство «срод-
ственного его ради соуза царских искр». Недаром Авра-
амий Палицын зовет Михаила «избранным от бога преж-
де его рождения», а дьяк И. Тимофеев в непрерывной
цепи наследственных царей ставил Михаила прямо после
Федора Ивановича, игнорируя и Годунова, и Шуйского,
п всех самозванцев. И сам царь Михаил в своих грамотах
обычно называл Грозного своим дедом. Трудно сказать,
насколько помог избранию Михаила ходивший тогда
слух, будто царь Федор, умирая, устно завещал престол
своему двоюродному брату Федору, отцу Михаила. Но
бояр, руководивших выборами, должно было склонять в
пользу Михаила еще одно удобство, к которому они не
могли быть равнодушны. Есть известие, будто бы
Ф. И. Шереметев писал в Польшу кн. Голицыну: «Ми-
ша-де Романов молод, разумом еще пе дошел и нам бу-
дет поваден». Шереметев, конечно, знал, что престол не
лишит Михаила способности зреть и молодость его не
будет перманентна. Но другие качества обещали пока-
зать, что племянник будет второй дядя, напоминая его
умственной и физической хилостью, выйдет добрым,
кротким царем, при котором. не повторятся испытания,
пережитые боярством в царствование Грозного и Бориса.
Хотели выбрать не способнейшего, а удобнейшего. Так
явился родоначальник новой династии, положивший ко-
нец Смуте.
К О М М Е IIТ Л Р И И
М. Н. ЗАГОСКИН
«ЮРИЙ МИЛОСЛАВСКИЙ, ИЛИ РУССКИЕ В 1612 ГОДУ»
К с. 29. Верный сын отечества, боярин... Шеин... не мог спасти
Смоленска... — Героическая оборона Смоленска, длившаяся свыше
полутора лет (с 16 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года), сыг-
рала большую роль в национально-освободительной борьбе рус-
ского парода, надолго приковав к себе и обескровив основные си-
лы польско-литовских интервентов.
Руководил обороной воевода М. Б. Шеин.
Сигизмунд 111 Ваза — король польский и великий князь ли-
товский, в 1592—1599 годах — король шведский. Вынашивал пла-
ны объединения Польши, Швеции и Московского государства под
своей властью. В 1604—1605 годах поддерживал авантюру Лже-
дмитрия 1, намереваясь вмешаться в московские дела, в 1609 го-
ду, осадив Смоленск, начал открытую интервенцию против Рус-
ского государства.
Жолкевский Станислав — Великий коронный гетман поль-
ский, полководец и крупный политический деятель. В 1610 году
разгромил войска царя Василия Шуйского под Клушином, что
привело к падению последнего. Заключил с правительством «се-
мибоярщины» договор об избрании на московский престол короле-
вича Владислава. Столкнувшись со всенародным сопротивлением,
опасаясь абсолютистских устремлений Сигизмунда III, Жолков-
ский выступал против активного участия Речи Посполитой в ин-
тервенции.
К с. 30. «Тушинский вор» — прозвище самозванца Лжедмит-
рия II, полученное им во время «стояния» в подмосковном селе
Тушине с лета 1608 года по начало 1610 года.
30 Стояти заодно 465
Делагарди Яков Понтус — шведский политический и военный
деятель, генерал. По Выборгскому договору 1609 года Шуйского со
шведским королем Карлом IX возглавил вспомогательный наем-
ный отряд, направленный на русскую службу. Участвовал в осво-
бождении Москвы от войск Лжедмитрия II. После измены части
наемников под Клушином отошел на север, где возглавил швед-
ские интервенционные войска. В 1611 году захватил Корелу, Нов-
город.
Низовые, понизовые города — города, расположенные в сред-
нем и нижнем Поволжье.
Сапега Ян-Петр-Павел — староста (королевский наместник)
Усвятский, гетман в войске самозванца, активный деятель интер-
венции в России. Возглавил в 1608—1610 годах осаду Троицкого
монастыря. С началом открытой интервенции под давлением Си-
гизмунда III покинул Лжедмитрия II и примкнул к королевской
партии.
Лисовский Александр (у русских «Александр Ивано-
вич») — полковник. За участие в «рокоше» против Сигизмун-
да III приговорен был к смертной казни, бежал к Лжедмитрию И.
Сформированный им отряд совершал дерзкие набеги («налеты»)
па русские города и уезды, сопровождавшиеся жестокими погро-
мами и истреблением населения.
Архимандрит Дионисий — настоятель Троице-Сергиева мона-
стыря в 1610 году. В 1611—1612 годах рассылал патриотические
грамоты и призывал выступить против пЪльско-литовских интер-
вентов. Грамоты сыграли известную роль в организации Второго
ополчения. Авраамий Палицын — келарь Троице-Сергиева мона-
стыря, автор знаменитого «Сказания». См. подробнее с. 292—296.
Нагольный тулуп — шуба, тулуп кожей наружу, не покрытый
сукном.
К с. 31. Госневский Александр — староста Велижский, поль-
ский военачальник. После отъезда Жолкевского из Москвы —
польский наместник в столице.
К с. 36. Курень — войсковое деление Запорожской Сечи.
Во главе куреня стоял выборный куренной атаман — военный
466
начальник, судья. Кошевой атаман — глава Запорожской Сечи,
выбранный на Сечевой (общевойсковой) раде.
Гайдамак — участник освободительного, антифеодального
движения на Правобережной Украине в XVIII веке. Здесь в
смысле: разбойник.
К с. 39. Ендова — большой сосуд для вина, меда.
Земский ярыжка — низшие служители в приказах, наделен-
ные полицейскими функциями.
К с. 40. Мы сделали на Лубянке, кругом церкви Введения
божией матери, засеку... — речь идет о возведенном во время мар-
товского восстания 1611 года князем Пожарским острожке близ
Пушечного двора, с трудом взятом интервентами.
К с. 43. Головщииа — подушпая подать. Здесь ошибочно: в
начале XVII века основным видом было посошное обложение.
Мыт, мыто — проезжая пошлина. Мостовщика — пошлина за
проезд по мосту.
К с. 47. Киса — кожаный затяжной мешок.
К с. 49. Романея — виноградное вино высокого качества.
К с. 50. ...был есаулом у разбойнисъего атамана Хлопки... —
речь идет о восстании 1603 года под предводительством Хлопка.
См. подробнее с. 7.
К с. 53. Кунтуш — польский верхний кафтан.
К с. 56. ...однажды поутру, на монастырском капустном ого-
роде... — имеется в виду столкновение между поляками и совер-
шившими вылазку русскими войсками во время осады Троице-
Сергиева монастыря.
К с. 57. Лайдак — пегодяй, плут.
К с. 67. Рудомет — лекарь, пускающий кровь (руда — кровь).
30*
467
К с. 69. Красна — деревенский холст, простое полотно.
К с. 80 Андрей Деде шин — изменник, перебежавший к Си-
гизмунду III и указавший на непрочную часть восточной стены,
построенную наспех осенью. Впрочем, польское командование
предпочло воспользоваться планом изменников В. Мортки-
на и М. Сущова, реализация которого и привела к падению Смо-
ленска.
...я клялся в верности тому, чей отец, как лютый враг, разо-
ряет землю русскую! — В основе сомнений главного героя
реальные факты: присяга королевичу Владиславу, избранному
на царство, и стремление Сигизмунда III отторгнуть русские
земли.
К с. 81. Ферязь — старинная русская распашная одежда с
длинными рукавами и без воротника.
К с. 88. Фалъшер — лжец. Прокурат — плут.
К с. 94. Бурмитские зерна — крупный, окатистый жемчуг.
К с. 97. Патриарх Гермоген — русский церковный и политиче-
ский деятель, ставленник Шуйского. Принял активное участие в
подавлении восстания Болотникова и в борьбе с Лжедмитри-
ем II. После падения Шуйского был вынужден согласиться с
кандидатурой Владислава на престол. В 1611 году выступил про-
тив захватнических планов Сигизмунда III, призывал «дер-
зать на кровь» — к всенародному восстанию против интервен-
тов. Убедившись в неуступчивости Гермогена, бояре-изменники
по указке польских правителей уморили строптивого патриарха
голодом.
Патриарх Игнатий — В 1605 году первый из православных
архиепископов признал Отрепьева царевичем Дмитрием, за что с
воцарением последнего был посвящен в патриарший чин. С паде-
нием Лжедмитрия I был заточен в Чудов монастырь, откуда его
вызволили лишь в 1611 году. Попытки бояр-изменников использо-
вать опального патриарха в своих целях окончились неудачей:
чувствуя непрочность своего положения, Игнатий бежал в Литву.
468
К с. 107. „.служить внуку сандомирского воеводы... Сын Мари-
ны и Лжедмитрия II — Иван («воренок») был внуком сандомир-
ского воеводы Ю. Мнишка.
К с. 111. Стряпчий — придворная должность и звание. Несли
приказную и военную службу, выполняли разнообразные придвор-
ные обязанности. Стряпчий с ключом — старший среди стряп-
чих, помощник постельничьего.
Дети боярские — низший разряд служивого дворянства, мел-
копоместные землевладельцы.
Жильцы — разряд феодалов-землевладельцев. В жильцы за-
числяли представителей младшего поколения служилых людей мос-
ковских чинов. Обычно находились при царском дворе для охра-
ны и выполнения срочных поручений.
Думные дворяне — третий, следом за боярским и окольничь-
им, думный чип. Думные дворяне получали право заседать в
Боярской думе, управляли приказами, назначались воевода-
ми и т. д.
...Из самых набожных царей... — намек на чрезмерную на-
божность «освятованного царя» Федора Ивановича.
К с. 112. Поставец — посудный шкаф.
К с. ИЗ. Братина — большая чаша, сосуд.
К с. 144. Гверилласы (герильясы) — испанские партизаны
времен войны с Наполеоном.
К с. 156. ...схватился с Кривым-Салтыковым... — Видимо, ав-
тор имел в виду М. Г. Салтыкова, активного сторонника, «добро-
хота» польского короля Сигизмунда III.
К с. 159. Провозгласил на эктинъе... — Эктинье, ектенья —
часть православного богослужения, заздравное моление.
К с. 176. ...не один князь Вяземский достоин этой позорной
казни. — Князь С. Вяземский — воевода Лжедмитрия II, возгла-
469
вивший поход «руяввдев» на Нижнм Новгород. В январе
1609 года ои был разбит нижегородцами, взят в влей и повешен.
К с. 186. ...смоляне, дорогобужане и вязьмичи, жившие в Арза-
масе, явились первые... — Лишенные в результате интервенции
поместий и вотчины, смоленские и дорогобужские дворяне и дети
боярские были испомещены в Арзамасском уезде. Впрочем, и здесь
положение их было крайне непрочное из-за активного сопротив-
ления крестьян новоявленным помещикам. Это и побудило их
первыми откликнуться на призыв нижегородцев, которые обещали
«обильное» жалованье служилым людям.
К с. 208. Не выходить бы ему из Ярославля... если б.., Сенька
Жданов, не промахнулся!— Речь идет о покушении на князя По-
жарского, организованного, по всей видимости, Заруцким.
К с. 225—227. Суета — крестьянин села Молокова, герой обо-
роны Троицкого монастыря. Мартьяш — глухонемой польский
воин, перешедший во время осады на сторону русских. См. под-
робнее с. 314—319.
К с. 227. Изменник Заруцкий ушел в Коломну, да и князя Тру-
бецкого войско-то не больно надежно: такой сброд!.. — Потерпев
неудачу в интригах против Д. М. Пожарского, Заруцкий ушел со
своими приверженцами в Коломну. Здесь он попытался продол-
жить борьбу, используя в демагогических целях Марину Мнишек
и «наследника престола» — «царевича Ивана», сына Марины
Мнишек и Лжедмитрия II.
Казацкое движение под Москвой носило сложный характер,
сочетая в себе национально-патриотическое, антифеодальные эле-
менты, стремление казаков закрепиться в служивом сословии. За-
госкин, следуя точке зрения дворянского историка Карамзина, не-
гативно оценивает казацкий лагерь.
Священник ...Еремей — лицо реальное. Вот что писал
в исторических примечаниях о нем М. Н. Загоскин: «Священник
села Кудимова, отец Еремей, лицо не вымышленное, хотя о нем
и не упоминается в летописях времени междуцарствия. Он точно
был начальником русских гверилласов и замечателен потому уже,
что священствовал 97 лет сряду. Быв руконеложен в иереи в
470
1600 году, в царствование Бориса Федоровича Годунова, сдал при-
ход сыну своему Никите Еремееву в 1697 году, в царствование
императора Петра I».
К с. 262. ...не пошли к нам в таборы, так пусть теперь одни
справляются с ляхами... — Дворянские руководители Второго опол-
чения, памятуя о судьбе Ляпунова и распрях с казаками, отка-
зались идти на соединение с Трубецким. Это усилило трения
между казаками и пришедшим ополчением.
К с. 270. Это нарушение всех прав народных было... предвест-
ником... грабежей, убийств и пожаров, которыми... ознаменовали
след свой неистовые казаки. — С воцарением первого Романова
в стране не прекратилась крестьянская война, проявляющаяся
главным образом в действиях казацких отрядов. «Неистовые ка-
заки» — оценка дворянской исторической пауки.
К с. 279. ...думал ли он, когда под Серпуховом осматривал свое
бесчисленное войско... — Сразу же после избрания на царство
Борис Годунов сосредоточил многочисленные войска под Серпухо-
вом для отражения набега крымцев на южные окраины страны.
Панические слухи, распространяемые пе без указки Бориса —
«спасителя государства», — оказались ложными. «Стояние»
под Серпуховом Годунов использовал для укрепления своей
власти, раздавая обильные пожалования приехавшим в полки
дворянам.
К с. 280. Лета 7130-го октября в десятый день... — то есть
10 октября 1621 года.
«СКАЗАНИЕ»
АВРААМИЯ ПАЛИЦЫНА
«Сказание» Авраамия Палицына печатается в сокращении.
Ниже помещен отрывок, посвященный обороне Троице-Сергиева
монастыря в 1608—1610 годах.
Перевод С. Елисеева; выполнен по тексту издания: «Сказа-
ние» Авраамия Палицына. М. — Л., 1955.
471
К с. 300. Сказание о пришествии под Троицкий монастырь
польских и литовских людей и русских изменников.., — Осада
Троице-Сергиева монастыря войсками Лжедмитрия II продолжа-
лась около 16 месяцев — с 23 сентября 1608 года по 12 января
1610 года. Польско-литовские отряды и «русские тушинцы» под
командованием гетмана Сапеги надеялись захватить здесь огром-
ную добычу, а также блокировать Москву с севера. Небольшой
гарнизон монастыря, состоящий из дворян, стрельцов, монастыр-
ских слуг и крестьян (всего 2200—2400 человек), выдержал мно-
гочисленные приступы 15-тысячного войска самозванца. Наибо-
лее тяжелыми были общие приступы 13, 23 октября, 2 ноября
1608 года, 27 мая, 26 июня, 31 июля 1609 года, отбитые с больши-
ми потерями для осаждающих.
Защитники Троицкого монастыря придерживались активной
тактики обороны, беспрерывно тревожа противника дерзкими вы-
лазками. Особенно удачной была вылазка 9 ноября 1608 года, в
результате которой был взорван подкоп и разбиты осадные бата-
реи на Красной горе.
Успех давался защитникам крепости в тяжелой, кровопролит-
ной борьбе. Гарнизон нес потери в столкновении с «приступными
людьми», на вылазках, а также из-за болезней, вызванных ску-
ченностью: спасаясь от отрядов самозванца, за монастырскими
стенами укрылось окрестное население. Только с конца 1608 года
по май 1609 года число защитников Троицы сократилось втрое.
Героическая оборона монастыря сковала польско-литовские
отряды. Посланный в Новгород князь М. В. Скопин-Шуйский су-
мел воспользоваться этим обстоятельством для формирования но-
вых полков. В начале 1610 года войска Лжедмитрия II, не сумев
остановить продвижение Скопина-Шуйского, поспешно сняли оса-
ду с Троицкого монастыря и отошли к Дмитрову.
...в святую церковь святой живоначальной троицы... Церковь
святой Троицы — Троицкий собор — первый каменный собор на
территории монастыря, построенный в 1422—1423 годах при на-
стоятеле Никоне.
К с. 302. Дом чудотворца (дом пресвятой Троицы) — так со-
временники называли Троицкий монастырь.
Осадные же воеводы, князь Григорий да Алексей... — Еще до
начала осады монастыря войсками самозванца царь Шуйский,
учитывая важное стратегическое значение Троицы, направил сю-
да небольшой отряд под началом воевод князя Григория Борисо-
472
вича Долгорукова-Рощи и Алексея Ивановича Голохвастова. Они
и возглавили оборону.
Соборные старцы — члены монастырского собора, совета.
Голова — здесь командир отряда, начальник воинского под-
разделения, сотни.
...и поделить монастырские стены и башни, и ворота... —
Троице-Сергиев монастырь к началу XVII века представлял
собой сильную крепость, способную выдержать длительную
осаду. Каменные стены монастыря длиной 1,25 километра, вы-
сотой от 8 до 14 метров имели 12 мощных башен. Из трех рядов
бойниц — верхнего, среднего, нижнего (подошвенного) «боя» —
на противника обрушивался губительный огонь монастырской ар-
тиллерии — наряда, в состав которого входили пушки и пища-
ли (Палицын упоминает также затинные, то есть степные пища-
ли). Кроме того, защитники имели ручное огнестрельное ору-
жие — пищали. (Палицын употребляет слово «пищаль» в двух
смыслах: как артиллерийское орудие и как ручное огнестрельное
оружие.)
На стенах находились также «козы» — котлы со смолой, ко-
торую выливали на головы атакующим.
К с. 303. Царю Дмитрию Ивановичу — то есть Лжедмит-
рию II.
К с. 304. Царицу Марину Юрьевну — Марина Мнишек, жена
Лжедмитрия I. После гибели первого самозванца по распоряже-
нию Шуйского была отправлена в Ярославль. За отказ от царско-
го титула в июле 1608 года была отпущена на родину, но ока-
залась в лагере Лжедмитрия II в Тушине. Честолюбивая и власт-
ная авантюристка, не желавшая отказаться от своих планов, Ма-
рина Мнишек признала Лжедмитрия II своим «спасшимся» му-
жем. Для самозванца это «признание» имело определенное значе-
ние, придавало видимость законности его претензиям на «похи-
щенный» Василием Шуйским царский престол.
К с. 305. ...веру греческого закона... — то есть православную
веру, христианство, принятое Русью через Византию. Здесь — в
противовес католицизму и протестантизму.
473
„.четырьмя вселенскими патриархами... — имеются в виду
четыре высших, самостоятельных иерарха в восточной, православ-
ной церкви — константинопольский, александрийский, антиохий-
ский и иерусалимский патриархи.
„.тарасами рублеными на колесах... — Тарасы — передвиж-
ные деревянные башни, с помощью которых осаждавшие
штурмовали стены и обстреливали защитников мона-
стыря.
К с. 306. „.слуга Оска Селевин. — Оска Селевин, по-видимо-
му, принадлежал к привилегированной части монастырских слуг,
выполняющих воинскую службу. Такие слуги поступали в монас-
тырь чаще всего из дворян и детей боярских.
К с. 307. Слухи — подземные камеры, галереи, с помощью
которых защитники своевременно узнавали о подземных работах
противника, определяли направления подкопов.
...и в киотах стенных копать землю... — Степные киоты —
здесь, по-видимому, аркообразные углубления в крепостных стенах.
Туры — плетеные бездонные корзины, заполненные землей.
Их ставили перед орудиями для защиты прислуги. Палицын на-
зывает иногда турами сами батареи..
Верховные орудия — то есть осадные, стреляющие навесной
траекторией, мортиры.
Клирик — низший церковный служитель.
Литургия — христианское богослужение, обедня в право-
славии.
К с. 308. ...и разбили у нее зелейник... — Зелейник — казен-
ная часть орудия, место, куда помещалось зелье — порох.
474
...с даточными людьми... — Даточные люди — ратные
люди (в XVII в. чаще всего несущие вспомогательную службу),
выставлявшиеся тягловым населением. Здесь — монастырские
крестьяне.
К с. 309. ...на изменника атамана Чику... — Атаман Чика
известен как участник восстания Болотникова, перешедший к по-
следнему от Шуйского в сражении под селом Пчельня.
...да четырех ротмистров жолнерских... — Желнырь, желны-
ри — польские воины.
К с. 312. ...говорят, что видели из крепости многие люди, как
перед отрядом тем троицким скакал вооруженный воин, и лицо
его было как солнце.., — Древнерусский писатель Палицын тра-
диционно обращается к религиозным сюжетам, объясняя, как и в
этом случае, победы защитников монастыря божественным вме-
шательством.
Да тут же взяли и восемь пищалей.., и всякого ору-
жия литовского,., — Полуторные и полковые пищали — артилле-
рийские орудия. Самопал — пищаль, ружье с кремневым замком.
Рушница (ручница) — короткоствольная фитильная пищаль.
Корд (кард — перс.) — нож, меч. Возможно, что автор имеет в
виду и о скор д — секиру.
К с. 313. ...лютеранин Лисовский... — Лютеранство — одно из
основных направлений протестантизма, основоположником которо-
го был Мартин Лютер.
Послать... к государю с сеунчем... — Сеунч (татар.) — из-
вестие, весть, преимущественно радостная.
К с. 314. ...повелел в полку своем в трубы и в сурны играть,
и в накры, и в литавры бить... — Сурна — духовой инструмент,
род гобоя; накры — ударный инструмент, барабан, бубен.
К с. 315. ...видели двух старцев... — Авраамий Палицын вся-
чески прославляет главных святых монастыря — «двух стар-
цев» — Сергия и Никона.
475
К с. 316. ...служебник Наум оконничник... — Оконничник —
монастырский ремесленник, выделывающий оконные слюдяные
рамы.
...до прихода Давида Жеребцова... — Давид Жеребцов был
послан Скопиным-Шуйским в помощь защитникам монастыря до
подхода основных сил русской рати. Жеребцов прорвался в мо-
настырь 19 октября 1609 года, значительно укрепив поредевший
гарнизон.
К с. 318. ...вместе с упомянутым... немым... — Немой — имеет-
ся в виду немой поляк Мартьяш, перешедший на сторону защит-
ников Троице-Сергиева монастыря.
К с. 321. Против князя Михаила и ...немецких людей... — «Не-
мецкие люди», то есть наемники из шведского вспомогательного
отряда, действующие в составе войска Скопина-Шуйского.
К с. 322. «Не мы ли были с Федором Шереметьевым?» — Боя-
рин Федор Иванович Шереметьев безуспешно осаждал Астрахань,
не признавшую власть Шуйского. С осложнением обстановки под
Москвой Шереметьев по указу царя снял осаду и двинулся вверх
по Волге, освобождая по пути города, в которых сидели воеводы
Лжедмитрия II. В Троице-Сергиевом монастыре ждали помощи
от Шереметьева.
К с. 323. Пан же Зборовский... говорил... — Полковник Алек-
сандр Зборовский присоединился к осаждавшим Троицкий мона-
стырь польско-литовским войскам после неудачной попытки оста-
новить продвижение полков Скопина-Шуйского.
К с. 326. ...изгнал из Переславля литовские войска... гнал их
аж до слободы Александровской... — Переславль-Залесский и Алек-
сандровская слобода, расположенная в 40 километрах севернее
Троицкого монастыря, были освобождены войсками Скопина-Шуй-
ского в октябре 1609 года.
К с. 327. ...и взял то, что было поручено старцу Макарию... —
Ниже Палицын перечисляет изъятые Давидом Жеребцовым мо-
476
пастырские запасы, употребляя основную единицу хлебной
меры.
НОВАЯ ПОВЕСТЬ О ПРЕСЛАВНОМ
РОССИЙСКОМ ЦАРСТВЕ
«Новая повесть» печатается по
ка. М„ 1954.
кн.: Русская повесть XVII вс-
К с. 331. ...посланным... от всех людей всякого чина под... Смо-
ленск... — Речь идет о «великом посольстве», которое возглавили
боярин В. В. Голицын и ростовский митрополит Филарет (Ф. Н. Ро-
манов). Ссылаясь па заключенный от имени короля гетманом
Жолкевским договор с московскими правителями (10 августа
1610 года), послы требовали освобождения занятых польско-ли-
товскими войсками городов, приезда в столицу и крещения в пра-
вославную веру избранного па московский престол королевича
Владислава. Сигизмупд III, вынашивавший планы захвата царско-
го скипетра, в качестве предварительного условия потребовал не-
медленной сдачи Смоленска. Посольство раскололось: большая
часть, напуганная угрозами и склоненная щедрыми подарками к
измене, по сути дела, капитулировала перед претензиями Сигиз-
мунда III; боярин В. В. Голицын, митрополит Филарет и другие,
занявшие неуступчивую позицию, в апреле 1611 года были
отправлены в Речь Посполитую. Патриарх Гермоген в Москве
поддержал позицию «великих послов», снискав себе этим нена-
висть интервентов и русских изменников.
О расколе посольства уже знает автор «Повой повести».
...росла та ветвь и цвела в свете благоверия... — Автор имеет
в виду королевича Владислава.
...на высоком и славнейшем месте — имеется в виду москов-
ский престол.
К с. 333. ...наши злодеи, о именах коих еще нет здесь речи... —
Автор повести обрушивается на русских «изменников»: «тушин-
ского» боярина М. Г. Салтыкова, самого высокопоставленного н
родовитого сторонника польского короля, и Ф. Андронова, бывше-
го купца-кожевника, возведенного Сигизмундом III в звание дум-
ного дворянина.
477
К с. 334. „.имя коего ведома всем.., — Речь идет о патриархе
Гермогене.
...против огромных агарянских полчищ... — Русские книжни-
ки называли агарянами турков и вообще мусульман.
К с. 337. ...и стреляют в изображение бога и пречистой его
матери... — Автор имеет в виду преступление поляка Елинского,
стрелявшего в икону. Подробнее см. с. 372.
...проливающие неповинную кровь Нового Израиля... —то есть
кровь православных христиан,
...наших людей воинского чина... высылают прочь... — Гетман
Жолковский в целях ослабления московского гарнизона рассы-
лал стрелецкие полки по городам.
К с. 340. ...и испросил у великого святителя... прощение... —
Речь идет о М. Салтыкове, потребовавшем от патриарха Гермоге-
па присяги на имя Сигизмунда III. Ссора, о которой упоминает
автор повести, произошла 30 ноября — 1 декабря 1610 года.
Столкнувшись с решительным отказом патриарха, боярин Салты-
ков счел нужным из тактических соображений отступить: он да-
же просил прощения у Гермогена.
Тул — колчан.
К с. 341. Вскоре и мы вам объявим его проклятое богом и
людьми имя. — Речь идет о Ф. Андронове.
К с. 344. Его, окаянного и треклятого.., — Речь вновь идет об
Андронове. Автор намекает на его низкое происхождение, утверж-
дает, что он недостоин носить имя святого Федора Стратилата.
Понтий Пилат — отрицательный персонаж Библии, бывший
в глазах христиан одним из виновников распятия Иисуса
Христа.
К с. 345. Подобно Ихнилату, пробрался он в царскую ризни-
цу... — Ихнилат — герой повести «Стефанит и Ихнилат», често-
478
любивый и лукавый царский советник, казненный за обман ца-
ря. Автор повести, проявляя свою осведомленность, рассказывает
о расхищении Андроновым царской казны, который отобрал из
нее и отослал Сигизмунду III лучшие вещи.
ПОСЛАНИЕ
ДВОРЯНИНА К ДВОРЯНИНУ
«Послание дворянина к дворянину» печатается по приложе-
нию к кн.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова, 1606—1607.
М.—Л., 1951.
К с. 348. Превосходит бо плач наш паче Вифлеомского пла-
ча.,. — Вифлеемский плач — имеется в виду евангельское преда-
ние об иудейском царе Ироде, узнавшем от восточных волхвов о
рождении в Вифлееме истинного иудейского царя. Ирод приказам
умертвить новорожденного Иисуса, а когда его не удалось най-
ти — истребить всех младенцев в Вифлееме.
К с. 349. Превосходит воистину и Херсонскаго Устиниянова
убиения... — В 695 году византийский император Юстиниан II
был свергнут с престола и сослан в Херсонес. Обратившись к го-
рожанам с просьбой помочь вернуть власть и получив решитель-
ный отказ, он бежал к хазарам, затем в Болгарию и в 705 году с
помощью болгарского хана Тервела вернул себе императорский
престол. Вторично став императором, Юстиниан II направил в
Херсонес карательную экспедицию, которая должна была нака-
зать «строптивый» город.
«МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА»
КОНРАДА БУССОВА
«Московская хроника» Конрада Буссова печатается в сокра-
щении. В книге помещены два крупных отрывка, посвященных
восстанию Ивана Исаевича Болотникова и подъему национально-
освободительного движения в 1610—1613 гг.
Печатается по кн.: Буссов Конрад. Московская хроника.
1584-1613. М.-Л., 1961.
479
К с. 350. ...тог, что прошлой осенью побывал в руках пала-
ча... — Со смертью Бориса Годунова для Шуйских и их сторонни-
ков отпала необходимость и в самозванце. Однако заговор против
Лжедмитрия не удался, и его глава боярин Василий Шуйский
был приговорен к смертной казни. Самозванец, не желавший
рвать с частью родовитого московского боярства, в последний мо-
мент, когда голова Шуйского лежала на плахе, отменил приго-
вор. Шуйский был сослан, вскоре возвращен и совершенно про-
щен. «Милость» Лжедмитрия не помешала ему стать во главе но-
вого заговора.
К с. 350—351. Князь Василий Шуйский... без ведома и согласия
Земского собора... повенчан на царство... — Василий Шуйский
был избран царем кучкой бояр-заговорщиков, «мимо» Земского
собора 19 мая 1606 года. Это наблюдение Буссова нахо-
дит подтверждение и в других — как русских, так и иностран-
ных — источниках. Так, Авраамий Палицын, некогда близкий
к Шуйскому, обмолвился, что царь был избран «малыми не-
кими».
Во время присяги в Успенском соборе Шуйский целовал
крест в том, что никого «не осудя истинным судом с бояры свои-
ми, смерти не предати, и вотчин и дворов и животов у братьи
их и у жен и у детей не отнимати, будет которые с ними в мыс-
ли не были». Ряд историков видят в «крестоцеловальной запи-
си» акт, которым ограничивалась власть царя в пользу боярства
(см., например, отрывок из «Курса русской истории» В. О. Клю-
чевского в настоящем сборнике, с. 435—438). Вопрос этот тре-
бует более пристального изучения, но несомненно, что в клятве
нашло свое отражение шаткое положение Василия Шуй-
ского.
К с. 352. Шуйский... решил вывести русских из заблуждения
и поэтому послал... вырыть труп настоящего Димитрия... — На-
пуганный слухами о спасении Лжедмитрия I, Шуйский действи-
тельно затеял фарс с переносом мощей «новоявленного свято-
го» — Дмитрия Углицкого. Напомним, что в 1591 году Василий
Шуйский, возглавивший Углическую следственную комиссию, под-
твердил версию о смерти царевича Дмитрия в результате припад-
ка «падучей». В 1605 году, накануне вступления Лжедмитрия I в
Москву, он всенародно объявил о спасении царевича. Интригуя
против самозванца, оказавшегося на престоле, а затем, перенося
прах царевича в Архангельский собор, Шуйский вернулся к ста-
рой версии о смерти Дмитрия в Угличе в 1591 году, дополнив ее
рассказом о злодейском убийстве царевича людьми Годунова. Все
480
это было сделано совершенно в духе Шуйского — беспринципного
авантюриста, готового на все ради власти.
Эпизод с подменой «мощей» такой крупный исследователь ис-
тории Московского государства XVII века, как И. И. Смирнов, счи-
тает маловероятным.
К с. 354. ...как один московитский князь по имени Григорий
Шаховской... Буссов ошибочно приписывает Г. Шаховскому бег-
ство из Москвы bg время майского восстания. На самом деле бе-
жал одип из приближенных Лжедмитрия I, М. Молчанов, кото-
рый, по-видимому, и стал распускать слухи о спасении Лже-
дмитрия.
Князь Г. Шаховской, к которому царь Шуйский не питал до-
верия, был направлен воеводой в Путивль, где и выступил ини-
циатором восстания. Подымая жителей Путивля, Шаховской пре-
следовал своекорыстные, личные цели. Однако движение быстро
переросло намеченные им рамки, приняло социальный, антикре-
постнический характер.
К с. 355. ...вызвали также всех князей и бояр, живущих в Пу-
тивльской области... — Буссов так называет городовых дворян и
детей боярских, живших в Путивльском и примыкавших к нему
уездах.
Истома Пашков — сотник епифапских детей боярских, воз-
главлявший летом 1606 года движение служилых людей против
царя Шуйского в Елецко-Тульском районе. Соединившись около
Рязани с отрядами другого помещичьего предводителя — Проко-
пия Ляпунова, Пашков, которого избрали «старейшиной», возгла-
вил поход на Москву.
Войска царя Шуйского подошли к Ельцу... — В августе
1606 года восставшие разгромили под городом Ельцом войска
Шуйского.
Шубник — насмешливое прозвище Василия Шуйского,
появившееся, по-видимому, из-за того, что в родовых вот-
чинах Шуйских в Шуйском уезде процветал шубный про-
мысел.
31 Стояти заодно 4.81
К с. 356. ...для того, чтобы вызвать в народе христианское
сострадание... — Московское правительство делало все, чтобы
скомпрометировать лозунг «за царя Дмитрия», под которым вы-
ступали восставшие. С этой целью и было затеяно перезахороне-
ние Бориса Годунова и его близких — жертв самозванца.
К с. 357. Этот Болотников по рождению был московит... —
Буссов сообщает уникальные биографические сведения из жизни
Болотникова. Привлечение других источников позволило совет-
ским исследователям (И. И. Смирнову, В. И. Корецкому) восста-
новить жизненный путь Болотникова до 1606 года.
По всей видимости, Иван Болотников принадлежал к тем де-
тям боярским — служилой «мелкоте», которые вынуждены были
поступиться своим вольным положением и пойти в холопы. Из-
вестно, что будущий вождь антикрепостнического движения был
«послуживцем», военным холопом князя А. А. Телятевского, то
есть мог занимать относительно привилегированное положение
среди челяди. В «должности» Болотникова, по-видимому, и сле-
дует искать истоки военных знаний и навыков, снискавшие ему
авторитет военачальника. От князя Телятевского — о причинах
приходится только догадываться — он бежал на Дон, к каза-
кам, принимал участие в их походах. В одной из схваток буду-
щий вождь крестьянского восстания был пленен и оказался греб-
цом па турецкой галере. Спустя некоторое время галера была за-
хвачена «немецкими кораблями», и Болотников обрел долгождан-
ную свободу. Из Венеции, через Германию и Польшу оп двинул-
ся на родину. Однако трудно предположить, чтобы простой ка-
зак, бывший холоп, предложивший свои услуги в Сандомире чело-
веку, выдававшему себя за Дмитрия, без всяких на то основа-
ний стал «большим воеводой». Историк В. И. Корецкий высказал
предположение, что Болотников возглавил казацкий отряд, при-
нявший участие в военных действиях против турок на стороне
Габсбургов. С этим отрядом Болотников и объявился у Лже-
дмитрия.
Несомненно, не «письмо» мнимого Дмитрия к князю Шахов-
скому, а талант военачальника, авторитет и незаурядность лич-
ности сделали Ивана Болотникова «большим воеводой», руково-
дителем восстания.
К с. 359. Так как это бесчестье и позор сильно рассердили
Истому, он... вступил в тайные переговоры с... царем Шуйским... —
Конфликт между Болотниковым и Истомой Пашковым на самом
деле носил более глубокий, социальный характер. В стоявших в
Котлах отрядах И. Пашкова, Пр. Ляпунова было много дворян и
482
детей боярских южных уездов, недовольных правлением Василия
Шуйского. Но для них были неприемлемы и антикрепостниче-
ские устремления крестьян и холопов, их программа со-
циального переворота, пусть и прикрытая царистскими лозунга-
ми. Уход Пашкова был результатом не столько «личной» сла-
бости воеводы, сколько сознанием того, что с появлением от-
рядов Болотникова антифеодальные настроения возобладали в
движении.
Напуганные размахом крестьянских выступлений, дворянские
попутчики поспешили пойти на соглашение с Шуйским. В сере-
дине ноября 1606 года к царю переметнулись рязанские помещи-
ки во главе с Ляпуновым, а 2 декабря, во время сражения у де-
ревни Котлы, изменил Истома Пашков.
К с. 860. Так как никакого Димитрия им не показывали... —
Первое время за царя Дмитрия выдавал себя М. Молчанов, с ко-
торым, возможно, и встретился Болотников в Сандомире. Но фи-
гура Молчанова, убийцы Федора Годунова и царицы Марии Гри-
горьевны, сподвижника Лжедмитрия I, была слишком известна
москвичам и потому не подходила для роли самозванца. Замену
же сразу пайти пе удалось — слишком памятной и поучительной
оставалась для всех судьба Лжедмитрия I.
...войско Болотникова настолько поредело, что он должен был
обратиться в бегство... — После поражения Болотников отошел
к селу Коломенскому. Часть казаков укрепилась в Заборье. Войска
Шуйского, освободив Коломенское, «приступаху к Заборыо» и
принудили ого защитников к сдаче.
К с. 362. ...этот князь, Петр Федорович, жил в Диком поле... —
За «царевича» Петра, мифического сына царя Федора и Ирины
Годуновой, выдавал себя Илейка Муромец. По происхождению по-
садский человек, он ходил «кормовым казаком» по Волге, был
холопом. Осенью 1605 года был «выкрикнут» казацкой голытьбой
царевичем и с Терека двинулся к Москве. Лжедмитрий I послал
к «племянника» грамоту, «повелев» идти к нему «наспех». После
гибели самозванца Илейка Муромец примкнул к восстанию Бо-
лотникова, стал одним из его руководителей.
К с. 363. Шуйский... не мог защитить себя и вытеснить вра-
га... и он охотно воспользовался бы предложенной его княжеской
светлостью помощью... — Буссов умалчивает о том, что в 1606 го-
31*
483
ду шведские представители предлагали помощь отнюдь не бес-
корыстно, требуя взамен Ивангород, Ям, Копорье, Корелу и дру-
гие города. Царь Шуйский отклонил шведское предложение, но в
августе 1608 года, изнемогая в борьбе с Лжедмитрием II, вынуж-
ден был просить у Карла IX военной помощи. Появление швед-
ских войск дорого обошлось народу: наемники очень быстро пре-
вратились в оккупантов, захватив Корелу и временно Новгород,
ряд других городов. Лишь героическое сопротивление русского
народа сорвало обширные планы Карла IX «воспользоваться сму-
тами России для территориального обогащения шведской ко-
роны».
К с. 365. Когда Болотников с бывшими у него ратниками
освободился от осады... — 3 мая 1607 года в сражении у села
Пчельня Михайловского уезда войска «царевича» Петра разгро-
мили воевод Шуйского. В результате осада Калуги была снята и
Болотников, соединившись с отрядами «царевича», отошел к
Туле.
...они отважились второй раз и отправились встретиться с ним
всем войском... — Восставшие оказывали упорное сопротивление
правительственным войскам, пытаясь вновь перейти в наступле-
ние. Буссов упоминает два сражения: на реке Восьме 5—7 июля
близ Каширы и на реке Вороньей, в 10 верстах от Тулы. Потер-
пев поражение, Болотников был принужден укрыться за камен-
ными стенами Тулы.
Кадь ржи стоила... — Кадь — мера сыпучих тел, употребляе-
мая еще в Киевской Руси. В начале XVII века московская кадь
равнялась приблизительно 24 пудам ржи.
К с. 367. С ним они вели переговоры до тех пор, пока он,
наконец, не согласился стать Димитрием... — Поднятый на гребне
крестьянской войны, Лжедмитрий II оставался послушной марио-
неткой польско-литовских панов, использующих царистские на-
строения народных масс, недовольство помещиков правлением
Шуйского для осуществления своих захватнических планов. Су-
ществует несколько версий о происхождении Лжедмитрия II. Бус-
сов излагает одну из них, получившую наибольшее признание.
Подробнее см. с. 12—13.
48!
...будь, что будет угодно Николе... — Имеется в виду святой
Николай. Исследователь «Московской хроники» И. И. Смирнов от-
мечал, что Буссов, как иностранец, не понимал русского церков-
ного ритуала, выдвигая на первый план культ святого Николая.
К с. 369. После этого они передали Шуйскому крепость Ту-
лу... — Буссов исходит из официальной версии капитуляции Бо-
лотникова («тульские сидельцы» сдались 10 октября 1607 года, а
не 28 октября, «в день Симона-Иуды», как ошибочно пишет Бус-
сов), появившейся с целью дискредитировать народное движе-
ние: Болотников покаялся, отрекся от самозванца, готов был слу-
жить царю и т. д. Однако ряд источников позволяет представить
дело по-иному. Болотников, «царевич» Петр были выданы заго-
ворщикам, вступившим в тайные сношения с царем Шуйским и
склонившим восставших к капитуляции. Возможно, среди заго-
ворщиков был и князь Шаховской, брошенный за свои интриги
болотниковцами в тюрьму еще до сдачи Тулы.
Шуйский был последователен в своей беспринципности: на-
рушив собственную клятву, он поспешил поодиночке расправить-
ся с руководителями движения. Иной была судьба Григория Ша-
ховского, хоть и выступившего против «боярского царя», но от-
нюдь пе по причине классовой ненависти. Шаховской был сослан
в монастырь, откуда бежал и примкнул к Лжедмитрию II.
Восстание Болотникова закономерно рассматривается в исто-
рической науке как наивысший этап первой крестьянской войны
в России. Но с гибелью вождей и разгромом армии восставших
движение продолжалось.
К с. 370. Что в 1611 году случилось в России... — В XVI—
XIX главах «Московской хроники» шла речь о борьбе Шуйского
с «тушипцами», вначале открытой интервенции и борьбе с ней
русского парода, свержении Шуйского и гибели Лжедмитрия II.
Глава XX посвящена восстанию в Москве в марте 1611 года — од-
ной из самых ярких и трагических страниц истории «Смутного
времени».
К с. 371. ...в Москве собрался народ, стали жаловаться, что
польские солдаты всячески притесняют их... — Конрад Буссов,
симпатии которого находились на стороне интервентов, достаточ-
но правдиво повествует о назревании народного взрыва в Моск-
ве. После смерти Лжедмитрия II и избрания на царство короле-
вича Владислава у польского короля не осталось «предлога» для
осады Смоленска и продвижения в глубь страны. Продолжающая-
485
ся интервенция привела к росту национально-освободительной
борьбы, попыткам организации — Буссов упоминает письма моск-
вичей в другие города — отпора захватчикам.
Развязку событий ускоряли высокомерие интервентов, оскорб-
ление ими религиозных и национальных чувств народа. Правда,
Гонсевский, командующий польским гарнизоном в столице, пы-
тался смягчить последствия наиболее неприятных эксцес-
сов, о чем упоминает ниже Буссов. Однако все эти меры уже не
могли скрыть от москвичей захватнические намерения Сигиз-
мунда III, грабительские устремления наемников, оказавшихся
в Кремле.
К с. 372. ...для такой завидной невесты скоро найдут другого
жениха — ...Эти строки интересно сравнить с опубликованной вы-
ше «Новой повестью», где образ невесты и жениха также упо-
требляется по отношению к Московскому царству и Владиславу.
В этом, с одной стороны, можно видеть широкое распространение
и понимание москвичами «условного» языка подметных писем, с
другой — еще одно подтверждение осведомленности Буссова да-
же в таких мелочах.
Он, Гонсевский, обещает написать его величеству и по-
просить, чтобы молодой государь был направлен сюда... — Сигиз-
мунд III, метивший на русский престол, и не собирался отправ-
лять сына Владислава в Москву. Однако до поры до времени он
всячески скрывал свои планы.
Смоленск входил в состав Великого княжества Литовского
с 1404 по 1514 год.
К с. 373. «Телячьи головы» — прозвище, которое москвичи
дали польским наемникам. Поляки употребляли в пищу телятину,
запрещенную в то время русской православной церковью. «Гла-
голи» — висельники.
Сведения о количестве населения в Москве, как, впрочем, и
большинство цифровых данных «Московской хроники», сильно
преувеличены. Население столицы, по-видимому, не превышало
100 тысяч человек.
К с. 374. Пахолик (польск.) — слуга, челядин.
К с. 376. С этими словами он уехал от них назад в
Кремль.., — Автор «Московской хроники», всячески подчеркивая
486
лояльность Гонсевского, перекладывал всю вину за кровопроли-
тие на москвичей. ‘Естественно, москвичи питали ненависть к вы-
сокомерным и заносчивым оккупантам, готовы были вступить с
ними в борьбу. То были справедливые, патриотические чувства.
По другим источникам, Гонсевский выступил не перед наро-
дом, а перед представителями высших слоев господствующего
класса. Речь его была полна угроз в адрес москвичей.
Они изругали... также и московских вельмож, стоявших за
короля... — М. Г. Салтыков, Ф. Андропов, И. Грамотип еще в Ту-
шине интриговали в пользу королевича Владислава. Бежав в ко-
ролевский лагерь под Смоленском, они перешли па сторону Си-
гизмунда III, по сути дела, встали во главе марионеточного пра-
вительства в Москве.
К с. 377. Шествие в Вербное воскресенье... — Вербное вос-
кресенье праздновалось в 1611 году 17 марта.
К с. 378. ...ни один немец... не остался за третьей или четвер-
той окружной стеной... — Москва была сильно укрепленным го-
родом, имевшим несколько поясов обороны. Помимо укрепленных
монастырей, стоявших па страже подступов к столице, город опо-
ясывали степы Земляного и Белого городов (по Буссову — четвер-
тая и третья «окружные стены»), центральную часть прикрывали
укрепления Китай-города и Кремля.
Обстановка в Москве, полной слухов о подходе первого опол-
чения, была накалена, что и вызвало ответные меры интервентов.
Они стянули силы из Земляного и Белого городов в Кремль и
Китай-город.
...московиты начали свою игру... — Восстание 19 мар-
та 1611 года, вызванное взрывом народного возмущения против
иноземных захватчиков, вспыхнуло стихийно. Поводом же, как
уже отмечалось, послужил эпизод с избиением наемниками (это
были немецкие наемники, изменившие под Клушином) москов-
ских извозчиков, отказавшихся возить пушки на стены Кремля.
Вполне возможно, что накануне появления под Москвой отрядов
Первого ополчепия интервенты поспешили спровоцировать мос-
ковский посад к преждевременному выступлению, чтобы ослабить
силы противника.
Буссов лишь косвенно — повествуя о действиях московских
стрельцов — рассказывает о стойкости и мужестве восставших.
487
Между тем посадские люди, стрельцы и немногочисленные пред-
ставители господствующего класса (среди них были, по-ви димо-
му, присланные Пр. Ляпуновым для подготовки выступления
князь Д. М. Пожарский, И. М. Бутурлин и И. Колтовский) оказа-
ли упорное сопротивление до зубов вооруженным, организован-
ным воинам-профессионалам. Именно поэтому, с целью отвлечь
москвичей и добиться победы, интервенты и изменники-
бояре подожгли столицу. Расчет полностью оправдался. Под при-
крытием огня сотни Гонсевского сломили основные очаги сопро-
тивления.
Сведения о невероятном разгуле, повальных грабежах, убий-
ствах и насилиях интервентов в мартовские дни подтверждаются
другими источниками. Лишь появление в самом конце марта —-
начале апреля отрядов Первого ополчения заставило наемников
приостановить грабежи. Нетрудно представить, какие чувства пе-
реживали русские патриоты из Первого ополчеппя при виде вы-
горевшей, разграбленной Москвы, на улицах которой лежали
убитые.
К с. 379. ...капитан... Яков Маржерет... — Маржерет Жак.
В 1600 году приехал в Россию, служил в войске Бориса Годуно-
ва, затем возглавлял один из отрядов личной охраны Лжедмит-
рия I. В 1606 году, вернувшись во Францию, он издал записки о
событиях в Московском государстве в начале XVII века. Вскоре
Маржерет вновь появляется в России, служит под знаменамп
Лжедмитрия II, Сигизмунда III. Предлагал он свои услуги и пра-
вительству первого Романова. Памятуя о его роли в подавлении
московского восстания 1611 года, предложение наемника откло-
нили.
К с. 385. ...цирюльникам дела хватало... — В это время ци-
рюльники выполняли еще и роль «врачей».
Те же московиты силой берут снова Москву. — По-
сле мартовского восстания 1611 года Конрад Буссов уехал под
Смоленск к Сигизмунду III.
«Московская хроника» до известной степени теряет свою
привлекательность. Автор пишет ее уже не как очевидец и уча-
стник событий, а на основе слухов, сведений, полученных от
других лиц. Отсюда — краткий и сбивчивый пересказ событий,
столь непохожий на подробное, основательное описание того, что
увидел и пережил сам Буссов.
488
Последние страницы «Московской хроники» повествуют о
борьбе за столицу Русского государства, причем Буссов не выде-
ляет Первое и Второе ополчения. Автор «хроники» упоминает
избрание Михаила Романова па царство и заканчивает свой рас-
сказ накануне последней попытки королевича Владислава захватить
московский престол — походе 1617—1618 годов. Хотя интервенты
в сентябре 1618 года подошли даже к Москве, по были отбиты п
в конце концов вынуждены были уйти за пределы Русского госу-
дарства.
К с. 386. ...заключили вечный мир со Швецией... — Прави-
тельство Второго ополчения действительно вело переговоры об
избрании па русский престол брата шведского короля Густава
Адольфа Карла Филиппа. Большинство историков склонны видеть
в этом стремление связать руки шведским интервентам, выиграть
время для организации новой власти. После избрания Михаила
Романова Густав Адольф приступил к открытому захвату русских
земель. Он попытался добиться от правящих кругов Новгорода
согласия на унию «Новгородского государства» со Швецией, оса-
дил Тихвин, Псков. Героическое сопротивление русского парода
сорвало планы шведских интервентов. В феврале 1617 года был
заключен Столбовский мир, о тяжелых условиях которого упоми-
нает Буссов.
СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
Публикации источников
Акты исторические, собранные и изданные Археографическою
комиссиею, т. II. СПб., 1841.
Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской импе-
рии Археологическою экспедицею, т. II—III. СПб., 1836.
Белокуров С. А. Разрядные записи за Смутное время. М.,
1907.
Восстание И. Болотникова. Документы и материалы. М., 1959.
Действия Нижегородской архивной комиссии, т. XI. Нижний
Новгород, 1912.
Жолкевский С. Записи гетмана Жолкевского. СПб., 1871.
Масса Исаак. Краткое известие о Московии в начале
XVII века. М., 1937.
Новый летописец. — Полное собрание русских летописей,
т. XIV. М.—Л., 1965.
Русская историческая библиотека, т. I. СПб., 1872, т. XIII.
СПб., 1891.
Смутное время Московского государства, вып. 4, 5, 7. М.,
1913-1915.
Собрание государственных грамот и договоров, т. II—III. М.,
1819—1822.
Тимофеев И. Временник. М.—Л., 1951.
490
Исторические исследования
Бибиков Г. II. Бои русского народного ополчения с поль-
скими интервентами 22—24 августа 1612 г. — Исторические запи-
ски, т. 32. М., 1950.
Буганов В. И. Крестьянские войны в России XVII—XVIII в.
М., 1976.
Долинин II. II. Подмосковные полки (казацкие «таборы») в
национально-освободительном движении 1611—1612 гг. Харьков,
195а.
3 а б с л и н И. Минин и Пожарский. М., 1883.
Корецкий В. И. Формирование крепостного права и пер-
вая крестьянская война в России. М., 1975.
Костомаров Н. И. Смутное время Московского государ-
ства в начале XVII столетия. — Исторические монографии и ис-
следования, кп. 2. М., 1904.
Любомиров П. Г. Очерк истории Нижегородского ополче-
ния 1611—1613 гг. М., 1939.
Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском
государстве XVI—XVII вв. М., 1937.
Скрынников Р. Г. Борис Годунов. М., 1978.
Скрынников Р. Г. Россия накануне Смутного времени.
М., 1980.
Скрынников Р. Г. Минин и Пожарский. М., 1981.
Смирнов И. И. Восстание Болотникова. 1606—1607. М.,
1951.
Соловьев С. М. История России с древнейших времен,
кн. 4. М., 1960.
Станиславский А. Л. Восстание 1614—1615 гг. и поход
«атамана Баловня». — «Вопросы истории», № 5, 1978.
Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский во-
прос в конце XVI — начале XVII вв. М., 1973.
Форете н Г. В. Балтийский вопрос в XVI—XVII вв., т. 1—2.
СПб., 1893-1894.
491
ШасКольский И. П. Шведская интервенция в Карелии
в начале XVII в. Петрозаводск, 1950.
Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Рус-
ском государстве в 1608—1610 гг. Пятигорск, 1957.
Эскин Ю. М. Дмитрий Пожарский. — «Вопросы истории»,
№ 8, 1976.
Художественные произведения
Караваева А. На горе Маковце. — Собр. соч., т. 1. М., 1957.
Савельев А. Г. Сын крестьянский. М., 1956.
Шкловский В. Минин и Пожарский. — Исторические пове-
сти и рассказы. М., 1958.
Шторм Г, Повесть о Болотникове. М., 1965.
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие. Р. Г. Скрынников.................... 5
М. Н. Загоскин. Юрий Милославский, или Русские
в 1612 году...................................27
Долгая жизнь «Юрия Милославского». И. Андреев , 281
В ПАМЯТЬ ГРЯДУЩИМ РОДАМ
Введение. И. Андреев............................289
«Сказание» Авраамия Палицына....................300
Новая повесть о преславном Российском царстве . . 328
Послание дворянина к дворянину..................347
Конрад Буссов. Московская хроника...............350
КТО И КАК ИЗУЧАЛ ИСТОРИЮ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ
Введение. В. И. Корецкий........................389
В. О. Ключевский: Курс русской истории (лек-
ции 41—43).................................. 403
Комментарии ....................................465
Рекомендуемая литература........................490
Стояти заодно. Век XVII/Сост., коммент.
С82 И. Л. Андреева; предисл. Р. Г. Скрынникова. — М.:
Мол. гвардия, 1983. — 493 с., ил.— (История Отече-
ства в романах, повестях, документах).
В пер.: 2 р. 50 к. 200000 экз.
Сборник «Стояти заодно» расскажет о драматических собы-
тиях, происходивших в Московском государстве в начале
XVII столетия. Знакомство с историческим романом М. Н. За-
госкина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», с
письменными памятниками Смутного времени и исследова-
ниями историков углубят представления читателей о первой
крестьянской войне в России, борьбе русского народа с ино-
странной интервенцией в то время. Книга адресована молоде-
жи, всем тем, кто интересуется историей нашей Родины.
4701000000 — 322
078(02)—83
КБ-39-021—83
С
ББК 84Р1+63.3(2)45
Р1+9(С)13
В БИБЛИОТЕКЕ
«ИСТОРИЯ ОТЕЧЕСТВА В РОМАНАХ,
ПОВЕСТЯХ, ДОКУМЕНТАХ»
НАЧАТОЙ В 1982 ГОДУ
ТОМОМ «СОЮЗ НЕРУШИМЫЙ»,
ВЫШЛИ:
«Седой Урал»
(век XVIII).
«За землю русскую»
(век XIII)
«Бупташпый век»
(век XVII).
В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ БИБЛИОТЕКА
ПОПОЛНИТСЯ СЛЕДУЮЩИМИ
ТОМАМИ:
«Обновление земли»
(век XX)
«Стояти заодно»
«Горные ветры»
(века XIX—XX)
495
ИБ № 3620
СТОЯТИ ЗАОДНО
*
Старший редактор библиотеки
«История Отечества в романах,
повестях, документах»
С. Елисеев
Редактор
Л. Шишова
Художественный редактор
А. Романова
Технический редактор
Т. Шельдова
Корректоры
И. Ларина, Л. Четыркина,
И. Тарасова
Сдано в набор 11.02.83. Подписано
в печать 02.12.83. А05343. Формат
84Х108’/з2- Бумага типографская
№ 1. Гарнитура «Обыкновенная
новая». Печать высокая. Условн.
печ. л. 26,04. Учетно-изд. л. 28,1.
Тираж 200 000 экз. (80 001 —
200 000 экз.). Цена 2 р. 50 к. За-
каз 2331.
*
Типография ордена Трудового
Красного Знамени издательства
ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
Адрес издательства и типографии:
103030, Москва, К-30, Сущевская, 21.