Памятники
Всемирной Литературы


William
Beclcford
VATHEK


Уильям
Бекфорд
БАТЕК
В ТРЕХ КНИГАХ I
Издание подготовили
Л.А. СИФУРОВА, Е.В. СКОБЕЛЕВА, Е.В. ТРЫНКИНА
Научно-издательский центр «ЛАДОМИР» Москва


Ответственный редактор Е.В. Халтрин-Халтурина
ISBN 978-5-86218-599-7 ISBN 978-5В6218ШЮ (Кн. I)
© Барбашова Н.А. Оформление, 2021.
© Трынкина Е.В. Перевод, 2021.
© Научно-издательский центр «Ладомир», 2021.
Репродуцирование [воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


Уильям Бекфорд
1760-1844


атек, девятый халиф1 из династии Аб- басидов2, сын Мутасима3 и внук Гаруна ар-Рашида4, взошел на престол во цвете лет, и его изрядные достоинства вселяли в души подданных надежду на то, что царствование его будет долгим и безоблачным. Лицо Ватека лучилось приятностью и величием, однако, когда он гневался, в одном глазу его появлялось нечто столь грозное, что вынести такой взгляд было никак невозможно5, а тот несчастный, на кого халиф устремлял его, падал навзничь и, случалось, не сходя с места испускал дух. И потому монарх, опасаясь, что его владения обезлюдеют, а дворец опустеет, позволял себе гневаться крайне редко.
Батек обожал женщин и страстно любил поесть. Он стремился вкушать удовольствия в хорошем обществе и недостатка в друзьях не испытывал, ибо щедрость его не знала границ, а оргии отличались размахом. Он не славился истовой набожностью и, в отличие от халифа Омара бен Абдалазиза, не считал, что, дабы познать рай на небе, надо превратить в ад жизнь на земле6.


12
Уильям Бекфорд. БАТЕК
В роскоши он превзошел всех своих предшественников. Дворец Алькореми, что был возведен его отцом Мутасимом на холме Пегих Коней7 и господствовал над городом Самаррой8, показался ему тесноват; он пристроил к нему пять крыльев, точнее, пять новых дворцов, и каждое посвятил служению одной из своих страстей.
В первом дворце стояли всегда накрытые столы: тарелки опустошались днем и ночью, и в мгновенье ока одни изысканные яства сменялись другими; из сотни неиссякаемых фонтанов били ключом тончайшие вина и отборнейшие крепкие напитки. Этот дворец назывался «Вечным пиршеством», или «Ненасытным».
Второй дворец именовали «Храмом музыки», или «Бальзамом для души». Здесь собирались самые искусные музыканты и величайшие поэты того времени. Когда они группами расходились по домам, все окрестности оглашались новыми и никогда не повторявшимися песнями.
Дворец «Услада очей», или «Кладовая памяти», был подлинно неисчерпаемым чудом. Изобилие собранных со всех концов света диковин ослепило бы каждого, если бы не строгий порядок, в котором их выставили напоказ. В стенах дворца скрывалась галерея картин знаменитого Мани9 и статуи, казавшиеся живыми. В одном зале глаз радовала прекрасно продуманная перспектива, в другом его изумляли и обманывали чудеса оптики, а в третьем естествоиспытатели представляли во всём разнообразии то, что небо даровало земле. В общем, Батек не упустил ничего из того, что могло бы удовлетворить любопытство посетителей; собственное же его любопытство не знало границ, ибо по этой части он превосходил всех.
«Дворец благовоний», или «Пробуждение чувств», был поделен на несколько залов, где в золотых курильницах постоянно тлели земные благовония. Пахучие свечи и душистые растения курились там даже в разгар дня. Опьяневшие от приятных ароматов гости спускались в полный благоуханных цветов обширный сад, где приходили в себя, отдыхая на свежем и целительном воздухе.
В пятом дворце, который назывался «Приютом услад», или «Небезопасным», всех, кого халиф желал допустить туда, ежечасно и неустан¬


Батек
13
но привечали юные девы, прекрасные и предупредительные, словно гурии10. И Ватек не испытывал оттого ни малейшей ревности, ибо его собственные жены проживали в отдельном дворце.
Несмотря на все излишества, которые позволял себе Ватек, народ любил его, полагая, что владыка, предающийся удовольствиям, способен управлять не хуже, чем тот, кто провозглашает себя их врагом. Однако горячий и неуемный нрав Ватека не позволял ему ограничиваться лишь плотскими утехами. Еще при жизни своего отца он, развлечения ради, овладел множеством наук, но как бы ни были велики его знания, ему и этого показалось мало: он жаждал познать всё, даже несуществующие науки. Он любил спорить с учеными, но терпеть не мог проигрывать, и потому тем, кто возражал, халиф затыкал рот подарками, а тех, кто упорствовал в собственном мнении и не соблазнялся его щедротами, отправлял в тюрьму, дабы остудить там их пыл, и это средство почти всегда служило безотказно.
Ватек ввязался даже в богословские распри и при этом стал на сторону партии, которую народ в большинстве своем считал неправоверной11. Тем самым он настроил против себя истово верующих мусульман, а затем подверг их гонениям, поскольку желал всегда одерживать верх.
Находящийся на седьмом небе12 великий Пророк Магомет13, наместниками которого на земле выступают халифы, возмутился безбожием одного из своих преемников.
— Не станем вмешиваться, — повелел он гениям14, всегда ожидающим его приказаний, — посмотрим, куда заведут его безумие и отступничество; если он зайдет слишком далеко, мы сумеем должным образом его покарать. Помогиге-ка ему возвести башню, строительство которой он начал, подражая Немвроду15, — правда, не из страха перед новым потопом, как тот великий воин, а из дерзкого стремления проникнуть в тайны Неба. И пусть планеты никогда не откроют, какая ему уготована судьба.
Гении повиновались: каменщики за день поднимали здание на один локоть16, а слуги Магомета за ночь прибавляли еще два. Скорость, с какой воздвигалась башня, льстила тщеславию Ватека. Он уверовал,


14
Уильям Бекфорд. БАТЕК
что даже безучастная материя покорилась его замыслам, ибо не понимал, что успехи в деле неразумном и недобром — суть первые удары по тому, кто его затеял.
Чувство гордости переполняло его душу, когда в первый раз он преодолел одиннадцать тысяч ступеней своей башни и глянул вниз. Люди показались ему муравьями, горы — скорлупками, а города — пчелиными ульями. Эта высота и это зрелище окончательно вскружили ему голову, и он необычайно возрос в собственном мнении. Ватек уже был готов начать поклоняться самому себе, как вдруг возвел глаза к небу и обнаружил, что звезды остались столь же далеки от него, как если б он смотрел на них, стоя на земле. Невольно осознав собственную ничтожность, Ватек тут же сообразил, что окружающие-то верят в его величие, и утешился. Мало того, он проникся надеждой, что свет его разума превзойдет силу зрения и ему удастся вырвать у звезд тайну своего будущего.
Ради этой цели любопытный правитель почти все ночи напролет стал проводить на вершине башни. Вскоре он счел, что уже в совершенстве постиг секреты астрологии, и вообразил, что планеты обещают ему чудеснейшие приключения, а их провозвестником станет необыкновенный человек из неведомой страны. В силу присущей ему любознательности Ватек всегда был крайне обходителен с иноземцами — теперь же он удвоил свое к ним внимание и приказал огласить под звуки труб на улицах Самарры указ о том, что отныне никто из подданных не имеет права принимать у себя путешественников или давать им приют, не препроводив их сперва во дворец халифа.
Вскоре после оглашения этого указа в город явился такой безобразный человек, что стражники, тут же схватившие его, дабы отвести во дворец, невольно зажмурились от отвращения. Сам халиф, казалось, поразился уродству незнакомца, но безотчетные опасения сменились радостью, когда тот разложил перед халифом невиданные диковины, превосходившие даже его, Ватека, воображение.
Товары иноземца восхищали и изумляли: большая их часть не только отличалась искусной работой и великолепными украшениями, но и обладала особыми свойствами, записанными на свитках пергамен¬


Ватек
15
та, которые прилагались к каждой вещице. Там были туфли-самоходы, ножи-саморезы и сабли-саморубы — все усыпанные драгоценными каменьями, каких никто в Самарре раньше не видывал.
Особое внимание халифа привлекли сабли, на чьих лезвиях, сверкавших ослепительным огнем, были с обеих сторон выгравированы непонятные письмена. Ватек возжелал разобрать их на досуге и, не спросив у торговца цену клинков, повелел принести из казны весь запас золотых монет. Он предложил торговцу взять сколько угодно золота; тот, по-прежнему храня молчание, удовольствовался лишь горсткой монет.
Ватек, уверенный, что неизвестный проглотил язык из почтения к его царственному величию, ласковым тоном велел тому приблизиться и с самым благосклонным видом спросил, кто он, откуда явился и где приобрел такие прекрасные вещи. Человек, или, скорее, чудовище, вместо ответа трижды потер свой лоб, который, как и всё его тело, был чернее эбена17, четыре раза хлопнул себя по животу необъятных размеров, вытаращил огромные глаза, подобные пылающим угольям, и, наконец, громко захохотал, обнажив громадные редкие зубы янтарного цвета с зелеными щелями между ними.
Халиф несколько встревожился, но повторил свой вопрос и получил тот же странный ответ. Тогда правитель, потеряв терпение, вскричал:
— Да знаешь ли ты, презренный, кто я и над кем ты насмехаешься? А вы, — обратился он к своим стражам, — вы слышали хотя бы раз, чтобы он говорил? Или он нем?
— Да, он говорил, — отвечали стражи, — но мало что сказал.
— Так пусть же вновь заговорит, — повелел халиф, — пусть говорит как умеет и пусть скажет, кто он таков, из каких краев прибыл и где взял невиданные диковины, которые мне предложил, — а не то, клянусь Валаамовой ослицей18, я заставлю его пожалеть о своем упрямстве!
Донельзя раздраженный халиф не удержался и, произнося эти слова, метнул в незнакомца грозный взгляд, но пришелец нимало не смутился, хотя и смотрел прямо в смертоносный глаз Ватека.
Нет слов, чтобы выразить изумление придворных, когда они поняли, что непочтительный торговец выдержал опасное испытание. Боясь


16
Уильям Бекфорд. БАТЕК
расстаться с жизнью, они простерлись ниц и лежали, уткнувшись носом в землю, пока халиф не повелел им разгневанно:
— Встаньте, малодушные, схватите это ничтожество и бросьте в тюрьму! Да пусть его стерегут мои лучшие солдаты. Оставьте ему деньги, которые я дал, — мне его добра не нужно, я лишь желаю, чтобы он нарушил молчание.
Как только приказ прозвучал, чужеземца окружили со всех сторон, заковали в толстые цепи и заточили в темницу большой башни; башня та была опоясана семью железными решетками с длинными и острыми, словно вертела, прутьями.
Халиф пребывал в величайшем возбуждении; он ни с кем не заговаривал и, нехотя сев за стол, съел всего тридцать два блюда из тех трехсот, что подавались ему ежедневно.
Непривычное чувство голода само по себе могло бы лишить его сна. Какое же действие произвело оно вкупе со снедавшим халифа беспокойством! Едва рассвело, он направился в тюрьму, желая еще раз попытаться добиться своего от упрямого неизвестного. И как описать ярость правителя, когда он обнаружил, что темница пуста, решетки порваны на куски, а стражи лежат бездыханными? Тут им овладело весьма странное бешенство: он принялся изо всех сил пинать ногами трупы несчастных и бил их, бил без передышки до самого вечера. Придворные и визири19 делали всё возможное, дабы утихомирить его, но, увидев, что всё напрасно, заголосили:
— Халиф сошел с ума! Халиф сошел с ума!
Их вопли эхом разнеслись по всем улицам Самарры, достигли ушей царицы Каратис, матери Ватека, и она в тревоге поспешила в тюрьму, дабы употребить свою власть над сыном. Ее слезы и ласки остановили Ватека, и вскоре, уступив ее мольбам, он дозволил препроводить себя во дворец.
Каратис не решилась оставить сына одного; она повелела уложить его в постель, села рядом и принялась утешать и успокаивать. Никто не умел уговаривать его так, как она. Ватек любил и почитал Каратис как мать, но сверх того уважал как женщину исключительного ума. Именно она, гречанка по крови, научила его всем эллинским наукам и систе¬


Ватек
17
мам, к коим все правоверные мусульмане не испытывают ничего, кроме сильнейшего отвращения.
Одной из этих систем была предсказательная астрология, и Кара- тис владела ею в совершенстве. Она попросила сына вспомнить, как именно располагались светила, и еще раз вникнуть в их предначертания.
— Увы! — молвил Ватек, едва вновь обрел дар речи. — Я безумец, но не потому, что дал сорок тысяч пинков стражникам, посмевшим глупейшим образом умереть, а потому, что не узнал в этом удивительном человеке того, о ком говорили звезды, и дурно обошелся с ним, тогда как мне следовало покорить его лестью и добротой.
— Прошлого не воротишь, — отвечала Каратис. — Подумай лучше о будущем. Может статься, ты еще увидишь того, о ком сожалеешь, а письмена на лезвиях сабель дадут тебе ключ к разгадке. Подкрепи силы едой и сном, мой дорогой сын, а завтра мы вместе подумаем, что делать.
Ватек послушался мудрого совета и на следующий день проснулся в прекрасном расположении духа. Он тотчас же повелел принести чудесные сабли и, разглядывая их сквозь зеленое стекло, дабы не ослепнуть, попытался разобрать надписи. Но напрасно ломал он голову и кусал пальцы: все буквы были ему незнакомы. Новое препятствие опять чуть не повергло его в бешенство, но тут в покои весьма кстати вошла Каратис.
— Наберись терпения, сын мой, — молвила она, — ты, бесспорно, владеешь всеми важными науками, а учить чужие языки — дело не хитрое и не царское. Объяви, что щедро вознаградишь тех, кто объяснит эти непонятные слова. И очень скоро утолишь свое любопытство.
— Ты права, — отвечал халиф, — но, боюсь, меня начнет осаждать толпа недоучек, которые захотят испытать свои силы, причем не столько ради награды, сколько из желания просто поболтать. Дабы избежать этого неудобства, я прибавлю, что казню всякого, кто не справится с задачей, ибо, хвала Небесам, я вполне смогу рассудить, переводят ли мне правильно или выдумывают что попало.


18
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— О, ты несомненно разберешься, — отвечала Каратис, — но убивать невежд — кара слишком суровая, и последствия ее могут быть опасны: довольствуйся тем, чтобы сжечь им бороды20. Мужчины державе дороже, чем их бороды21.
Халиф снова внял доводам матери и повелел незамедлительно позвать к нему первого визиря.
— Мораханабад, — сказал он, — пусть глашатай объявит, причем не только в Самарре, но и по всем городам и весям моей империи, что тот, кто прочтет мне загадочные надписи, познает мою щедрость, известную всему свету, но в случае неудачи ему выжгут бороду до последнего волоска. И пусть возвестят также, что я подарю пятьдесят прекраснейших рабынь и пятьдесят ящиков абрикосов с острова Кирмит22 тому, кто принесет нам известия о чужестранце, коего мы вновь желаем лицезреть.
Подданные халифа, как их государь, были весьма охочи до женщин и сладких абрикосов с острова Кирмит. От обещанных даров у них слюнки потекли, но никому из них не довелось вкусить желаемого, поскольку они знать не знали, что сталось с чужеземцем. С первым приказанием халифа получилось иначе: ученые и полуученые, а также те, кто не был ни первым, ни вторым, но почитал себя всем, смело рискнули своей бородой — и позорно ее лишились. Евнухи23 не успевали жечь бороды, запах паленого заполнил сераль24 и так опротивел царским женам, что пришлось отобрать эту миссию у их сторожей.
Наконец явился ко двору старец с бородой на полтора локтя длиннее всех прежних. Вводя его во дворец, стражники говорили друг другу:
— Какая жалость, какая великая жалость, что придется уничтожить такую прекрасную бороду!
Халиф, завидев старца, тоже обратил внимание на его бороду, но жалости не испытал. Почтенный старец без труда прочел надписи и слово за словом передал их Ватеку: «Мы изготовлены там, где всё, что ни делается, делается хорошо. Мы — самое малое из чудес того света, где всё необычайно и достойно взора величайшего из земных царей».
— О, ты справился превосходно! — вскричал Ватек. — И я знаю, кого подразумевают эти восхитительные слова. Пусть дадут этому почтенно¬


Батек
19
му человеку, — продолжил он, — столько парадных платьев и столько тысяч сиклей25, сколько слов он произнес. Он очистил мое сердце от части покрывшей его сурьмы26.
Отдав сей приказ, халиф пригласил старца к обеду и даже предложил ему погостить несколько дней во дворце. На свою беду, старик принял приглашение. Уже утром следующего дня халиф снова призвал его к себе и повелел:
— Прочти-ка мне еще раз то, что прочел вчера; я не совсем понял, что именно обещают мне сокровища, коих я жажду.
Старец тут же надел зеленые очки, но они свалились с его носа, едва он увидел, что вместо букв, прочитанных им накануне, возникли совсем другие письмена.
— Что с тобой? — спросил халиф. — Чем ты так поражен?
— Владыка мира, — отвечал мудрец, — буквы на саблях приобрели совсем не тот смысл, что вчера.
— Что ты несешь? — возмутился Батек. — Впрочем, не важно, объясни, если можешь, в чем там суть.
— Вот она, господин, — сказал старик. — «Горе дерзновенному, который хочет знать то, что знать не должно, и сделать то, что ему не под силу».
— Горе тебе самому! — закричал халиф, выйдя из себя. — Сегодня ты ничего не понял. Прочь с глаз моих! Тебе выжгут половину бороды, ибо вчера ты справился с загадкой; что до моих подарков, то дареное я никогда назад не забираю.
Старик, будучи достаточно мудрым, понял, что еще легко отделался за содеянную глупость — за то, что посмел сказать господину неприятную правду. Он поспешил удалиться, и больше его никто не видел.
Батек не замедлил раскаяться в собственной горячности, ибо, пусть и не понимая надписей, он без конца их разглядывал и обнаружил, что буквы на саблях и в самом деле меняются каждый день, однако теперь, к несчастью, уже никто не брался их растолковать. Сожаления подорвали здоровье халифа, у него начались головокружения и обмороки27, он так ослаб, что едва держался на ногах. И даже в этом состоянии он часто приказывал относить себя на башню, надеясь прочитать по звез¬


20
Уильям Бекфорд. БАТЕК
дам что-нибудь благоприятное. Всё было напрасно: туман в голове застил глаза, и они так плохо служили любопытному правителю, что он не мог разглядеть ничего, кроме густого черного облака. Халиф узрел в этом самое зловещее предзнаменование.
Изнуренный заботами, Ватек совершенно пал духом, его одолела лихорадка, аппетит пропал, и ко всему прочему, если раньше он больше всех на свете ел, то теперь начал без удержу пить. Халифа мучила такая жажда, что его широко разинутый рот стал похож на воронку, куда заливали разные напитки, но, главным образом, чистую воду, которая успокаивала его лучше всего. Несчастный государь потерял интерес к жизни и приказал закрыть дворцы пяти чувств. Он перестал показываться на людях, хвастать своими богатствами и вершить правосудие. Халиф удалился в гарем28, а поскольку он всегда был добрым мужем, жены отчаянно жалели его, день и ночь молились за его здоровье и неустанно подносили питье.
Тем временем царица Каратис, печаль которой невозможно описать, не только плакала и стенала, но уже с утра запиралась с визирем Мораханабадом, чтобы отыскать средство, которое помогло бы больному или хотя бы облегчило его страдания. Оба были уверены, что без наваждения тут не обошлось, и вместе просматривали книги по магии, которые могли бы подсказать, что делать. А тем временем люди Ватека повсюду разыскивали страшного чужеземца, обвинив его в колдовстве.
На некотором расстоянии от Самарры стояла высокая гора, заросшая тимьяном, который называют также чабрецом29. Ее вершину венчало плато столь восхитительное, что его принимали за рай, уготованный правоверным мусульманам. Там росли сотни душистых кустарников — роз, жасминов и жимолостей, сотни рощ, где гранатовые, апельсиновые и лимонные деревья смешивались и переплетались с кедрами30, пальмами и виноградом, радуя как обоняние, так и вкус. Земля там была устлана ковром из маргариток, фиалок и анютиных глазок, а над ними качались головки жонкиллей31, гиацинтов, левкоев, гвоздик и других цветов, наполнявших воздух нежным благоуханием. Четыре источника, прозрачных, глубоких и таких обильных, что могли бы утолить жажду десяти армий, казалось, появились в этом месте исключительно для того, чтобы сделать как можно более полным его сходство с садами


Батек
21
Эдема, орошаемыми четырьмя священными реками32. Там соловей воспевал рождение своей возлюбленной розы33 и оплакивал мимолетность ее красы, горлинка горевала из-за утраты земных наслаждений, а неусыпный жаворонок звонкими трелями приветствовал благодатный свет, дарующий жизнь всему живому. Там, как нигде, щебетание птиц выражало вдохновлявшие их страсти, словно силы пернатых удваивались благодаря изысканным плодам, которые они клевали в свое удовольствие.
Иногда Ватека приносили на эту вершину, чтобы он подышал чистым и свежим горным воздухом, а главное, чтобы он вволю напился из четырех источников, чья вода слыла целительной. Рядом с ним находились при этом лишь его мать, жены и несколько евнухов, и все они, не теряя времени, наполняли большие кубки из горного хрусталя и, стараясь опередить друг друга, подавали их халифу. Но его жажда превосходила всякое усердие, и часто ему приходилось ложиться на землю и лакать воду прямо из источника. Правда, сколько бы он ни пил, ему никак не удавалось унять жажду.
И вот однажды, когда несчастный царь уже долго пребывал в этой унизительной позе, вдруг раздался хриплый, но громкий голос:
— Почему ты стоишь тут на карачках, словно пес, о халиф, столь гордый своим положением и могуществом?
Услыхав это, Ватек поднял голову и увидел чужеземца — виновника всех его бед. Кровь ударила халифу в голову, ярость загорелась в сердце, и он вскричал:
— Зачем ты явился сюда, треклятый гяур?34 Мало тебе превратить здорового и полного сил царя в подобие кожаного бурдюка для воды, что арабы-бедуины перевозят на своих верблюдах, когда пересекают пустыни? Мало тебе, что я умираю сразу и от воды, и от жажды?
— Так хлебни еще глоток. — Чужеземец протянул ему бутыль, полную красно-желтой смеси. — И дабы утолить жажду не только тела твоего, но и души, узнай, что я — из Индии, из той ее части, которая никому не ведома35.
Халиф был счастлив, что хотя бы часть его желаний исполнилась, и, теша себя надеждой, что сейчас исполнятся и другие, не колеблясь


22
Уильям Бекфорд. БАТЕК
выпил волшебный напиток и тут же почувствовал себя в полном здравии и бодрым, как никогда. Жажда отступила.
Вне себя от радости Ватек бросился на шею страшного индийца и стал целовать его мерзкие губы и обвислые мертвенно-бледные щеки с таким жаром, будто это были коралловые губки и лилейно-розовые ланиты прекраснейших из его жен. В то же время жены его, скривившись как от отвращения, так и от ревности, поспешно опустили покрывала, дабы скрыть залившую их лица краску досады.
Этой сцене, наверное, не было бы конца, если бы вкрадчивой Ка- ратис, с присущим ей умением приводить сына в чувство, не удалось немного угомонить его. Она убедила Ватека возвратиться в Самарру, и он повелел глашатаю пойти вперед и кричать изо всех сил, что чудесный чужеземец вернулся, исцелил халифа и заговорил — да, заговорил!
Все жители огромного города тут же высыпали на улицу, толпясь, побежали посмотреть на возвращение Ватека и индийца, коего они благословляли теперь столь же неистово, как раньше проклинали, и твердили без устали:
— Он исцелил нашего господина! Он заговорил, он заговорил!
Слова эти звучали снова и снова на народных празднествах, которые были устроены в тот же вечер, ибо поэты превратили эти фразы в припев ко всем песням, сочиненным в честь радостного события.
Тем временем халиф повелел вновь открыть дворцы чувств, и более всего он торопился посетить дворец, посвященный вкусу, а потому приказал устроить роскошный пир и пригласил на него всех военачальников и любимых царедворцев. Индийца усадили рядом с халифом, и, казалось, в знак признательности за оказанную честь, гость решил, что надлежит как можно больше есть, пить и говорить. Блюда исчезали со стола, не успев появиться, — к вящему неудовольствию Ватека, который считал себя величайшим в мире едоком и к тому же был зверски голоден.
Гости удивленно переглядывались между собой, а индиец, как ни в чем не бывало, пил целыми кубками за здоровье каждого из них, распевал во всё горло, рассказывал байки и сам же хохотал над ними до


Ватек
23
упаду. Стихотворные экспромты, которые он декламировал, удостоились бы рукоплесканий, если бы не сопровождались устрашающими гримасами. В общем, он болтал как сто астрологов, ел за сотню носильщиков и пил без всякой меры.
Несмотря на то, что на стол подали тридцать две перемены, халифу весьма досаждала прожорливость соседа. Ватек уже не радовался его присутствию, как поначалу, а с трудом скрывал дурное настроение и всгревоженность. Наконец ему удалось шепнуть главному евнуху:
— Видишь, Бабабалук, какой размах у этого человека? Что, если он доберется до моих жен? Иди и удвой бдительность, а особенно пристально следи за моими черкешенками, как бы они не пришлись ему по вкусу больше остальных36.
Пропели третьи петухи, настал час дивана37. Ватек, алкавший народной любви, обещал, что будет лично возглавлять свои Советы, и потому немедля встал из-за стола и, опираясь на визиря, который с трудом поддерживал его, отправился в зал заседаний. Бедный правитель едва держался на ногах — до такой степени он был оглушен, причем не столько выпитым вином, сколько неумолчной болтовней соседа.
Визири, придворные чины и законники в почтительном молчании расселись полукругом перед своим господином, тогда как индиец, который, казалось, хранил такое же самообладание, как если бы явился натощак, безо всяких церемоний уселся на ступень трона, исподтишка посмеиваясь над возмущением, вызванным его дерзостью.
Тем временем халиф, мысли которого путались, а голова плохо соображала, кое-как вершил правосудие; первый визирь заметил это и, найдя удобный предлог, чтобы прервать аудиенцию и спасти честь своего повелителя, шепнул ему на ухо:
— Владыка, царица Каратис провела ночь в наблюдении за планетами. Она просила передать, что, судя по ним, над тобою нависла серьезная опасность. Берегись, как бы сей чужестранец, которого ты так обласкал за его волшебные безделушки, не покусился на твою бесценную жизнь. Напиток, что поначалу вроде бы вернул тебе здоровье, может на самом деле оказаться ядом, и яд этот подействует внезапно. Не отбрасывай подозрений, спроси хотя бы, из чего приготовлен напиток и


24
Уильям Бекфорд. БАТЕК
где он его раздобыл, а после заведи разговор о саблях, о которых ты как будто забыл.
Наглое поведение индийца становилось всё более и более нестерпимым, и Батек кивнул визирю в знак того, что последует его советам, а затем обратился к чужеземцу.
— Встань, — повелел он, — и расскажи почтенному дивану, из каких снадобий состоит напиток, который ты дал мне, ибо есть подозрение, что это отрава; и к тому же дай мне наконец долгожданные разъяснения относительно сабель, что ты мне продал, — прояви благодарность за те милости, коими я осыпал тебя.
Свою речь халиф произнес как мог спокойно и умолк. Он ждал ответа индийца, а тот, не сходя с места и не говоря ни слова, опять, как и в первый раз, принялся визгливо хохотать и строить дикие рожи. Тогда халиф не удержался и ногой столкнул его на площадку у трона, затем слетел по ступенькам, подскочил к нечестивцу и начал пинать его с таким пылом, что остальные не могли не последовать его примеру. Замелькали ноги, и каждый, не успев нанести один удар, тут же, как бы против воли, спешил нанести второй и третий.
Индиец включился в игру: толстый и коренастый, он свернулся клубком и от ударов, которые нападавшие сыпали на него с неслыханным остервенением и безо всякой передышки, принялся кататься из стороны в сторону. Потом он, будто мяч, пронесся по царским покоям из одной комнаты в другую, увлекая за собой всех, кто попадался на его пути. Дворец пришел в ужасающее смятение, поднялся оглушительный шум. Перепуганные царские жены выглянули из-за портьер гарема, желая узнать, что случилось, завидели мяч и стали рваться вдогонку. Евнухи щипали их до крови, пытаясь остановить, и чуть не обезумели от ужаса, когда женщинам всё-таки удалось вырваться из их рук. Затем евнухи не выдержали и сами устремились вслед за роковым шаром.
Промчавшись по всем залам, комнатам, кухням, садам и конюшням дворца, индиец выкатился во двор. Халиф не отставал и, находясь ближе других, наносил ему столько пинков, сколько мог, а иногда и сам получал удары, предназначенные шару.


Ватек
25
Каратис, Мораханабад и два-три старых визиря, чья мудрость до сих пор защищала их от всеобщего наваждения, связанного с шаром, хотели помешать халифу сделаться посмешищем в глазах подданных и, дабы остановить его, бросились перед ним на колени, но он перепрыгнул через их головы и устремился дальше. Тогда, желая убрать людей с улиц и надеясь, что общее воззвание к Небу положит конец бесчинству, они приказали муэдзинам38 собрать народ на молитву, но их намерения потерпели провал. Стоило только взглянуть на адский шар — и каждый вовлекался в погоню. Даже муэдзины, заметившие его с высоты минаретов39, спустились вниз и опрометью ринулись за толпой, а она настолько возросла, что скоро в самаррских домах остались лишь старики и больные, не имевшие сил встать со своих кроватей, да грудные младенцы. Кормилицы бросили их, чтобы те не мешали им бежать. Наконец Каратис, Мораханабад и прочие тоже присоединились к толпе. Крики женщин, взломавших запоры своих сералей, а теперь попавших в гущу толпы и не знавших, как из нее выбраться живыми, вопли евнухов, пытавшихся не упустить их из виду, брань мужей, которые на бегу угрожали друг другу, пинки со всех сторон, падения, кувырки — Самарра походила на город, взятый приступом и отданный на разграбление.
Проклятый индиец, промчавшись в форме шара по всем улицам и площадям города и напрочь опустошив их от людей, покатился по дороге к Катулу40, а затем ворвался в долину, лежавшую у подножия горы, на которой располагалось плато четырех источников.
Под высокой горой на другом краю долины зияла страшная пропасть, куда срывался водопад. Халиф и все, кто бежал вслед за ним, испугались, что шар бросится вниз, и помчались еще быстрее, желая схватить его, но всё было напрасно: индиец неудержимо катился вперед, а затем, мелькнув, подобно молнии, исчез в бездне, чего они и опасались.
Ватек устремился было вслед за вероломным гяуром, но его удержала чья-то невидимая рука. Толпа тоже остановилась. Всё стихло. Люди недоуменно переглядывались; потерянные тюрбаны и покрывала, изодранные одежды, а также лица, покрытые пылью и потом, пред-


26
Уильям Бекфорд. БАТЕК
сгавляли собой смехотворное зрелище, но никто не смеялся. Все потупились от смущения и стыда, молча вернулись в Самарру и попрятались по домам, не понимая, что на безумства, коими они себя попрекали, их толкнула неодолимая сила. Истина в том, что люди часто превозносят себя за добро, когда являются не более, чем его орудием, и в то же время винят себя за глупые поступки, которые совершили вопреки собственной воле.
Один только халиф не пожелал оставить долину. Он приказал раскинуть там шатры, уселся на краю пропасти и принялся ждать, — несмотря на уговоры Каратис и Мораханабада, которые обратили его внимание на то, что земля там может осыпаться и что он находится слишком близко от проклятого чудодея-мучигеля. Посмеявшись над их увещеваниями, Батек приказал зажечь тысячу факелов и не давать им угаснуть, а сам улегся в грязь на краю обрыва и при помощи этого рукотворного освещения стал вглядываться во мрак, который не рассеяли бы и все огни Эмпирея41. Из глубины пропасти ему временами слышались чьи-то голоса, среди которых он как будто различал возгласы индийца, а на самом деле то ревел поток и грохотали водопады, бурной лавиной низвергавшиеся с горы.
В этом изнурительном положении халиф прободрствовал всю ночь, но едва начало светать, он удалился в свой шатер и, съев лишь самую малость, заснул. Пробудился он, только когда тьма снова покрыла небосвод. Правитель опять стал всматриваться в бездну и провел так немало ночей. Устав от бесполезных усилий, он иногда принимался расхаживать по долине и, устремив взгляд на звезды, с яростью обвинять их в обмане. Однажды он увидел, как небесную лазурь внезапно рассекли кровавые полосы, протянувшиеся от долины до самой Самарры. Казалось, багровое зарево коснулось и башни, и Ватек решил подняться на ее вершину, чтобы оттуда всё рассмотреть, но не смог сдвинуться с места. В ужасе халиф прикрыл голову подолом своего платья.
Сначала необъяснимое знамение напугало Ватека, а потом вновь разожгло его любопытство, и он, вместо того чтобы вернуться во дворец, упорствовал в своем желании оставаться там, где исчез индиец. И вот как-то раз, когда он в одиночестве прогуливался ночью по до¬


Ватек
27
лине, луна и звезды разом померкли, на их месте воцарилась непроглядная тьма, а из глубин задрожавшей земли послышался громоподобный голос гяура:
— Хочешь стать моим, хочешь поклоняться силам подземным и отречься от Магомета? Если да, то я отведу тебя во дворец подземного огня. В его бескрайних сокровищницах ты увидишь обещанные тебе звездами богатства — их отдадут тебе духи, коих ты обратишь на свою сторону. Я взял твои сабли там, где в окружении всесильных талисманов покоится тело Сулеймана ибн Дауда42.
Пораженный халиф отвечал с дрожью в голосе и в то же время как тот, кто уже начинает привыкать к сверхъестественному:
— Где ты? Покажись, рассей мрак, я устал от него, ведь это ты, очевидно, нагнал тьму; я сжег столько факелов, чтобы разыскать тебя, так яви мне хотя бы свой страшный лик!
— Отрекись от Магомета, — повторил индиец, — и поклянись, что докажешь искренность своего отречения, иначе не увидишь меня никогда.
Несчастный халиф, снедаемый неодолимым любопытством, обещал всё исполнить. Небо тут же прояснилось, и при свете звезд, которые, казалось, были объяты пламенем, Ватек увидел, что земля разверзлась, а в черной глубине длинной и широкой пропасти лежит у эбеновых врат черный-пречерный индиец и звонко постукивает золотым ключом о замок.
— Эй! — вскричал Ватек. — Как же мне спуститься, не свернув себе шею? Перенеси-ка меня поскорее и открой дверь.
— Еще не всё, нетерпеливый халиф, — осклабился индиец. — Знай, меня мучает жажда, и эту дверь я смогу открыть, только когда напьюсь, но не воды, а крови пятидесяти самых красивых сыновей твоих визирей и главных царедворцев, иначе не утолить ни моей жажды, ни твоего любопытства. Ступай в Самарру, доставь сюда то, что мне нужно, и своими руками сбрось добычу в этот провал. Только потом ты всё увидишь.
Умолкнув, индиец отвернулся от халифа, а того обуяли демоны, и он решился принести страшную жертву, которую от него потребовали.


28
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Сделав вид, что вновь обрел спокойствие духа, он направился в Самар- ру под ликующие крики подданных, которые всё еще любили своего царя и были счастливы, что он наконец образумился. Помимо воли, Батек тревожился, но так ловко скрывал свои чувства, что даже Кара- тис и Мораханабад обманулись, не говоря обо всех прочих. Теперь речь шла только о празднествах и развлечениях. Кое-кто даже начал обсуждать историю с шаром, о которой до той поры никто не смел заикнуться, и многие над ней потешались, хотя тем жителям Самарры, что еще лечились у лекарей от ран, полученных в том недоброй памяти злоключении, было отнюдь не до смеха.
Батек был доволен столь радушным приемом, ибо сознавал, что общее расположение ему только на руку и поможет добиться гнусных целей. Он был приветлив со всеми, но особенно с визирями и царедворцами, коих пригласил на роскошное пиршество. Исподтишка завел он речь о детях своих сотрапезников и с каким только мог благожелательным видом начал расспрашивать, у кого из них самые красивые сыновья. Отцы наперебой принялись восхвалять собственных отпрысков, спор разгорался, и дело наверняка дошло бы до рукопашной, если бы не почтение к халифу, который, сделав вид, что хочет всех помирить и рассудить, распорядился доставить к нему мальчиков немедленно.
Вскоре к нему привели целую толпу несчастных отроков. Любящие матери одели своих любимцев во всё самое красивое, желая подчеркнуть их очарование и грацию; и пока премилые детишки притягивали взоры и сердца собравшихся, халиф со злобной алчностью, которую все принимали за внимание, разглядывал их одного за другим, пока не отобрал пятьдесят мальчиков, достойных, как ему думалось, стать угодной гяуру жертвой.
Тем же добродушным тоном он предложил устроить своим маленьким избранникам праздник в долине, где, обещал он, их ждет такое блаженство, что они более всех остальных возрадуются его выздоровлению.
Желание халифа всех прельстило, и вскоре о нем уже знала вся Самарра. Приготовили носилки, верблюдов, лошадей. Женщины, дети, старики и молодежь — каждый находил себе место по душе. Процессия


Батек
29
тронулась, ее сопровождали все торговцы сладостями из города и окрестностей. Простые люди собирались толпою и шли пешком. Поднялся радостный гомон и шум. Все веселились, и ни один не вспоминал, чего стоила многим из них дорога, по которой они однажды уже промчались и по которой шествовали теперь с таким ликованием.
Стоял погожий вечер, воздух был свеж, небо ясно, цветы благоухали. Казалось, отдыхающая природа наслаждалась последними лучами закатного солнца, чьи теплые лучи ложились на вершину горы с четырьмя источниками, озаряя чудесным светом ее склон и пасшиеся на нем стада. Слышалось только журчание источников, звуки свирелей и голоса пастухов, перекликавшихся на холмах.
Бедные дети, идущие навстречу смерти, премного украсили эту отрадную картину. По дороге в долину они резвились, гонялись за бабочками, рвали цветы или собирали блестящие камушки. Легкими шагами дети то убегали от остальных, то настигали друг друга и с удовольствием обменивались тысячью дружеских ласк.
Вдалеке уже показался страшный провал с эбеновыми вратами на дне — он пролег посреди долины словно черная борозда. Мораханабад и его собратья подумали, что это халиф приказал проложить ее. Несчастные! Если б они только знали правду!
Ватеку не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел роковое место вблизи. Он остановил шествие и приказал начертить большой круг на некотором расстоянии от проклятой расщелины. Евнухи-сгорожа вышли вперед, разметили полосу для состязания в беге и развесили кольца для стрельбы из лука. Пятьдесят отроков поспешно скинули с себя одежду, заставляя зрителей восхищаться их гибкими телами и изящными конечностями; глаза юношей сверкали восторгом, который отражался в любящих глазах родителей. Каждый отец желал победы своему любимцу, ни один не сомневался, что его пожелания сбудутся, и все с большим вниманием наблюдали за играми юных невинных созданий.
Халиф выбрал подходящий момент, дабы отдалиться от толпы. Он подошел к краю провала и услышал, содрогаясь, как индиец прохрипел, клацая зубами:
— Ну, где они? Где? Ты что, не видишь, у меня уже слюнки текут?


30
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Бессердечный гяур! — отвечал в смятении Батек. — Нельзя ли умилостивить тебя, не принося в жертву этих славных мальчиков? Ах, если б ты видел, сколь они прелестны, сколь изящны, ты сжалился бы над ними.
— Сжалился?! Да как бы не так, болтун! — взревел индиец. — Давай, живо давай их сюда, не то мои врата навсегда закроются для тебя.
— Тише, не кричи так, — взмолился халиф, густо покраснев.
— Ладно, — осклабился гяур с людоедской ухмылкой, — тебе не откажешь в сообразительности. Так и быть, потерплю еще немного.
Пока они мило беседовали, игры были в самом разгаре, но как раз, когда в горах начало смеркаться, состязания подошли к своему завершению. Став у края провала, халиф закричал изо всех сил:
— Пусть пятьдесят маленьких избранников приблизятся к нам один за другим, пусть подойдут по порядку, согласно успеху на играх! Первому победителю я вручу алмазный браслет, второму — изумрудное ожерелье, третьему — рубиновую эгретку43, четвертому — пояс с топазами, а всем остальным — еще какую-нибудь часть моего платья, кончая туфлями.
При этих словах раздались громкие радостные возгласы, все превозносили до небес щедрость царя, готового раздеться донага ради развлечения подданных и поощрения юношей. Тем временем халиф снимал с себя одну вещь за другой и как можно выше подымал руку, чтобы всем была видна обещанная награда. При этом одну руку он протягивал подбегавшему к нему за призом ребенку, а другой сталкивал несчастного в провал, из глубины которого гяур рычал, повторяя снова и снова:
— Еще! Еще!
Этот жуткий трюк совершался так быстро, что следующий мальчик не успевал заметить, что сталось с его товарищем, а остальным зрителям ничего не позволяли разглядеть расстояние и вечерняя мгла. Наконец Батек сбросил пятидесятую жертву, рассчитывая, что гяур тотчас заберет его, вручит золотой ключ и тем самым избавит от необходимости отвечать за содеянное, как вдруг провал закрылся и, к своему величайшему удивлению, халиф ощутил, что стоит на твердой земле.


Ватек
31
Невозможно описать его ярость и отчаяние: он проклинал вероломство индийца, ругался на чем свет стоит и топал ногами, словно хотел, чтобы его услышали под землей. Он бесновался, пока не выбился из сил и не упал как подкошенный. Визири и царедворцы, стоявшие ближе остальных, решили поначалу, что он сел на траву, чтобы поиграть с детьми. Потом ими овладело некоторое беспокойство, они приблизились и увидели, что рядом с халифом никого нет.
— Что вам нужно? — растерянно спросил халиф.
— Наши дети! Где наши дети? — заголосили все как один.
— Вы такие глупые, — отвечал халиф, — думаете, я виноват во всём, что случается на свете? Ваши детки играли и свалились в пропасть, которая была на этом самом месте, и я бы тоже упал, но меня спасло то, что я отскочил в сторону.
Услышав эти слова, пятьдесят отцов пронзительно закричали, на октаву выше им принялись вторить пятьдесят матерей, а остальные, не зная, почему поднялся такой шум, громко заревели. Вскоре со всех сторон послышалось:
— Халиф обманул нас, чтобы угодить проклятому гяуру! Так покараем его за вероломство, отомстим за нас, отомстим за кровь наших невинных детей, сбросим жестокого царя в ближайшую бездну — и дело с концом!
Каратис испугалась шума и этих речей и обратилась к Морахана- баду:
— Визирь, ты потерял двух прекрасных сыновей, ты самый несчастный из отцов, но ты великодушен, спаси же своего повелителя.
— Повинуюсь, моя госпожа, я рискну головой, но постараюсь выручить халифа из беды, а затем оставлю на произвол его гибельной судьбы.
— Бабабалук, — продолжала Каратис, — встань во главе евнухов, мы оттесним толпу и проводим, если сумеем, нашего злосчастного царя во дворец.
Бабабалук с евнухами, которые мысленно благодарили судьбу за то, что лишены возможности иметь детей, повиновались визирю, который всячески помогал им и в конце концов преуспел в своем благородном деле, а затем, удалившись, как и обещал, дал волю слезам.


32
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Едва халиф вернулся во дворец, Каратис заперла все двери, но, видя, как ширится возмущение, и слыша, как отовсюду несутся проклятия, сказала сыну:
— Прав ты или нет, но надо спасать свою жизнь. Идем-ка в твои покои, оттуда по подземному ходу, о котором известно только нам двоим, мы проберемся в башню. Там с помощью немых, которые никогда не выходят наружу, мы сможем какое-то время продержаться. Бабабалук будет думать, что мы во дворце, и в своих интересах станет защищать его ворота, а тем временем мы как-нибудь выпутаемся и обойдемся без советов этой слезливой тряпки Мораханабада.
Батек без возражений поплелся следом за матерью и по дороге то и дело повторял:
— О, где ты, злой гяур? Всё еще грызешь бедных детишек? И где же твои сабли? Твой золотой ключ? Твои талисманы?
По этим возгласам Каратис угадала часть правды, а остальное она без труда выпытала у сына, когда в башне он немного пришел в себя. Она никогда не отличалась совестливостью, зато была такой злой, какой только может быть женщина, и этим немало сказано, ибо слабый пол добром-лихом, а во всём стремится опередить пол сильный, оспаривающий женское превосходство.
Рассказ халифа царицу Каратис не удивил и не ужаснул, но обещания гяура ее поразили, и она сказала сыну:
— По правде говоря, этот гяур немного кровожаден, а силы подземные, должно быть, еще страшнее. Однако же ради того, что первый обещает, а вторые могут дать, стоит приложить кое-какие усилия. За такие сокровища можно пойти на любое преступление. И довольно укорять индийца, ты еще не выполнил всех его условий. Я уверена, что прежде всего следует задобрить подземных духов — вот о чем надо будет подумать, как только мы подавим возмущение. Я сейчас же этим займусь и, безо всякого сомнения, добьюсь своего с помощью казны. Истощить ее я не боюсь, ибо нас ждут новые сокровища.
И в самом деле, царица, обладавшая чудесным даром убеждения, вернулась по подземному ходу во дворец, показалась в окне народу и принялась увещевать его, пустив в ход всё свое красноречие, в то время


Ватек
33
как Бабабалук полными горстями швырял в толпу золото. Вскоре благодаря этим двум средствам народ успокоился. Каждый ушел восвояси, а Каратис вернулась в башню.
Муэдзины призывали верующих на утреннюю молитву44, когда Каратис и Ватек поднялись по бесчисленным ступеням на вершину башни. Они долго простояли там, хотя утро было пасмурным и дождливым. Тусклый день был по нраву их озлобленным душам, и, когда из-за облаков выглянуло солнце, они приказали натянуть навес, чтобы спрятаться от назойливых лучей. Уставший халиф поначалу не мог думать ни о чем, кроме отдыха, и к тому же надеялся и верил, что непременно увидит вещие сны, тогда как деятельная Каратис, захватив немых слуг, спустилась вниз, чтобы приготовить всё, что она считала подходящим для жертвоприношения, которое было намечено на ближайшую ночь.
По внутренней узкой лестнице, о которой знали только она и ее сын, царица-мать первым делом отправилась в тайные хранилища, где были спрятаны мумии, выкраденные из гробниц древних фараонов. Набрав огромный мешок мощей, она отправилась в галерею: там под охраной пятидесяти кривых на правый глаз и глухонемых негритянок хранились масла, приготовленные на смертоносных змеиных ядах, а также рога носорогов, лучины с пряным всепроникающим запахом, привезенные из самого сердца Индии, и много других жутких диковин. Их на всякий случай собирала сама Каратис, ибо всегда льстила себя надеждой, что рано или поздно ей удастся заключить сделку с потусторонними силами, к которым она испытывала страстное влечение и потому заранее изучала их вкусы.
Дабы приготовиться к задуманным ею ужасам, Каратис задержалась на время в обществе негритянок; каждая из них, милейшим образом кося единственным глазом, с неописуемым любопытством разглядывала черепа и скелеты, каковые царица вынимала из шкафов, единственный ключ от которых она носила у себя на шее; от этого зрелища негритянки кривлялись и что-то мычали на каком-то дичайшем наречии, который очень забавлял их госпожу. Наконец, оглохнув от шума и задыхаясь от вони, Каратис была вынуждена уйти из галереи, захватив наверх часть своих омерзительных сокровищ.


34
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Тем временем халиф, так и не дождавшись желанных сновидений, зато почувствовав неутолимый голод, пробудился и пришел в ярость: забыв, что немые ничего не слышат, он приказал принести еду, а когда увидел, что они даже не шелохнулись, принялся их бить, кусать и щипать. Тут явилась Каратис и положила конец сей недостойной сцене — к великому удовольствию беспомощных созданий, которых она сама воспитала и с которыми объяснялась знаками.
— Что это значит, сын мой? — молвила она, отдуваясь. — Когда я шла вверх по лестнице, мне чудилось, будто я слышу визг тысячи летучих мышей, которых выгоняют из убежища, а выходит, это ты мучаешь моих бедных немтырочек. По правде сказать, ты не заслуживаешь тех великолепных закусок, которые я принесла.
— Давай, давай их сюда! — вскричал халиф. — Я умираю от голода!
— О, если ты всё это переваришь, значит, у тебя крепкий желудок.
— Скорее, скорее! — заторопил ее халиф. — О Небеса! Какой ужас! Что за гадость ты притащила сюда? Меня тошнит от одного вида этой стряпни.
— Ну-ну, — успокаивала его Каратис. — Не будь так брезглив, лучше помоги мне всё разложить. Вот увидишь: то, от чего тебя сейчас воротит, принесет нам удачу. Надо сложить костер, ночью мы совершим жертвоприношения, и не вздумай что-нибудь съесть до того, как всё будет приготовлено. Забыл, что перед всеми важными обрядами нужно соблюдать строжайший пост?
Не смея возражать, халиф покорился, позволив мукам голода и кишечным газам раздирать его внутренности, а Каратис занялась своим делом. Вскоре на парапете башни расставили склянки с ядовитым маслом, разложили мумии и кости. Начали складывать поленья, и через три часа их груда достигла высоты в три локтя. Наконец сгустились сумерки, и опьяненная предвкушением Каратис разделась до рубашки, захлопала в ладоши, а потом не щадя себя принялась высекать огонь. Немые последовали ее примеру, и только Батек, лишившись от нетерпения остатка сил, упал в голодный обморок.
Первыми занялись сухие лучины, затем — ядовитые масла. В воздух полетели тысячи голубоватых искр. Мумии начали обугливаться и распространять густой черный дым. Последними занялись рога носоро¬


Ватек
35
гов, и повалил такой смрад, что халиф, резко вздрогнув, очнулся и рассеянно огляделся. Всё пылало. Масло текло огненными потоками, и негритянки, поднося всё новые и новые пузырьки, мычали, вторя воплям Каратис. Пламя разбушевалось, отполированная сталь засверкала так ярко, что халиф, испугавшись жара и блеска, отполз в сторону и прикрылся царским знаменем.
В это время жители Самарры, пораженные светом, который залил весь город, второпях поднялись с постелей и вылезли на крыши; они увидели башню в огне и полуодетыми ринулись на площадь. Их любовь к халифу вспыхнула в этот миг с новой силой, и, боясь, что несчастный сгорит, они думали лишь о том, как его спасти. Мораханабад покинул свой осиротевший дом, утер слезы и вместе со всеми принялся кричать: «Пожар!» Магические запахи были знакомы Бабабалуку, он догадался, что это дело рук Каратис, и начал взывать к спокойствию, но его сочли старым трусом и коварным изменником. Одногорбые и двугорбые верблюды45 уже подвозили воду, но никто не знал, как проникнуть в башню, и, пока народ пытался взломать ворота, с северо-востока налетел яростный ветер и раздул огонь до небес. Сперва толпа в страхе отшатнулась, а потом с удвоенной силой навалилась на створки. Всё это время адское зловоние от горевших рогов и мумий распространялось вокруг, и большинство, надышавшись отравленного воздуха, попадало навзничь. Те, кто еще держался на ногах, говорили соседям:
— Чем от тебя так воняет, отойди от меня.
Мораханабад, уже хворавший, пострадал больше всех; самые стойкие, кто как мог, позатыкали носы и вновь насели на ворота. Наконец сто сорок самых крепких и решительных горожан добились своего. Они добрались до лестницы и благодаря своей ловкости за четверть часа проделали значительную часть пути.
Заметив, что немые и негритянки подают ей отчаянные знаки, Каратис встревожилась. Она подошла к лестнице, спустилась на несколько ступеней и услышала голоса множества людей, кричавших, что уже несут воду. Царица, которая для своих лет была еще очень проворна, мгновенно взлетела наверх и сказала сыну:
— Прервем ненадолго наш обряд, сейчас мы заполучим жертвы получше: кто-то из твоих глупых подданных, похоже, вообразил, что


36
Уильям Бекфорд. БАТЕК
мы горим. Они имели дерзость взломать до сих пор неприступные ворота, лишь бы принести нам воду. Надо признать, они очень добры, раз забыли все твои грехи, но мы в любом случае пожертвуем их гяуру. Пусть взойдут: у наших немых хватит опыта и силы, чтобы быстренько спровадить обессиленных людей на тот свет.
— Ладно, — простонал халиф, — скорей бы всё кончилось и мне дали поесть.
Появившиеся наверху люди в самом деле сильно запыхались от столь быстрого подъема по одиннадцати тысячам ступеней, да к тому же они сильно расстроились, поскольку по дороге расплескали большую часть воды, которую тащили на себе. И не успели они выйти на площадку, как пламя ослепило их, а запах горелых мумий так одурманил, что, к сожалению, они уже не увидели довольных улыбок, с которыми немтыри и негритянки набрасывали им на шею удавки. Впрочем, это ничуть не умалило радости милейших созданий от столь чудесной сцены. Никогда еще убийства не совершались с такой легкостью: никто не сопротивлялся, не кричал, и через несколько мгновений Батек оказался окружен трупами самых верных своих подданных, коих недолго думая побросали в костер.
Всеведущая Каратис решила, что этого будет довольно; она приказала перегородить лестницу цепями и запереть все стальные двери, ведущие наверх, чтобы никто больше не проник в башню.
Едва ее приказы исполнили, как башня задрожала, трупы исчезли в пламени, и оно из багрово-красного превратилось в нежно-розовое. Воздух наполнился тонкими сладковатыми испарениями, ласкавшими ноздри, из мраморных колонн полились мелодичные звуки, а от расплавившихся рогов заструился дивный аромат. Вне себя от радостного возбуждения, Каратис уже предвкушала успех своей затеи, тогда как немые и негритянки, у которых от непривычных запахов разболелись животы, попрятались по углам.
Как только они скрылись, на месте костра, рогов, мумий и золы халиф с неописуемым удовольствием узрел и учуял роскошно накрытый стол с кувшинами вина и вазами, полными снега, на котором охлаждался дивный шербет46. Халиф не стал медлить и набросился на


Ватек
37
ягненка с фисташками, а Каратис вытащила из филигранной урны47 пергаментный свиток, который казался нескончаемым и который Ватек даже не заметил. Дражайший сынок, жадно уплетавший за обе щеки, и не подумал остановить свою мать, а она, прочитав послание до конца, молвила повелительным тоном:
— Перестань жевать, чревопоклонник, и выслушай, какие великолепные обещания тебе дают. — Тут она прочитала следующее: — «Ватек, возлюбленный мой! Ты превзошел все мои ожидания; я насладился запахом мумий и прекрасных рогов, а главное, душами тех, кого ты бросил в костер. В полнолуние прикажи своим музыкантам петь, играть и бить в литавры. Оставь дворец, отправляйся в путь со всеми знаками твоего могущества, с самыми верными рабами, самыми любимыми женами, самыми великолепными носилками, самыми богато украшенными верблюдами и двигайся по дороге на Истахар48. Там-то я и буду ждать тебя, там находится край чудес; там ты получишь венец Джиана бен Джиана49, талисманы Сулеймана50 и сокровища султанов- преадамитов51, там ты вкусишь блаженство во всех видах. Но берегись: посмеешь остановиться у кого-нибудь по дороге — узнаешь, каков я в гневе».
Халиф, всегда утопавший в роскоши, так сладко, как в этот раз, никогда не едал. Услышав хорошие новости, он возликовал и захотел выпить. Каратис ненависти к вину не питала и теперь присоединилась к Ватеку. Каждый бокал они, насмешки ради, поднимали за здоровье Магомета. Адский напиток наполнил их нечестивой самоуверенностью: они принялись богохульствовать и потешаться над Валаамовой ослицей, собакой семи спящих52 и другими животными, пребывающими в раю святого Пророка53. В этом дивном настроении они, насмехаясь над встревоженными лицами собравшихся на площади людей, вышли на лестницу, весело одолели все одиннадцать тысяч ступеней и через потайной ход проникли в царские покои. Там как ни в чем не бывало прохаживался Бабабалук, отдававший приказы евнухам, которые снимали нагар со свечей и расчесывали прекрасные волосы черкешенок54. Едва завидев царя и царицу, евнух воскликнул:
— А, выходит, вы не сгорели! Я так и думал.


38
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Какая нам разница, что ты думал или думаешь! — вскричала Ка- ратис. — Беги к Мораханабаду, мы хотим сей же час поговорить с ним. И не теряй времени по дороге на свои никому не нужные домыслы.
Мораханабад не замедлил явиться. Батек и его мать со скорбными лицами объявили ему жалостным тоном, что пожар на башне потушен, но это стоило жизни отважным героям, которые осмелились туда подняться.
— Снова горе, — застонал Мораханабад. — О, повелитель правоверных, не иначе как святой Пророк разгневался на нас! Только вы можете умилостивить его.
— О, мы обязательно его умилостивим! — Улыбка халифа не предвещала ничего хорошего. — Вам хватит времени для молитв, когда я покину вас. Эта страна вредна для моего здоровья, мне надоела гора четырех источников, я желаю непременно испить воды из ручья Рохна- 6ада55 и насладиться прохладой орошаемой им прекрасной долины. Ты будешь управлять моей державой, следуя указаниям моей матери, и обязательно позаботься о том, чтобы для опытов у нее было всё, чего она пожелает, ибо, как тебе известно, наша башня полна бесценных для науки вещей.
Мораханабаду никогда не нравилась башня: на ее строительство казны ушло без счета, а он только и видел, как немые с негритянками носят туда какие-то отвратительные снадобья. А еще визиря очень смущала Каратис, менявшая личину, будто хамелеон. Ее пресловутое красноречие часто доводило бедного мусульманина до изнеможения, но он считал, что, как бы ни была плоха царица, ее сынок во сто крат хуже, и радовался, что наконец-то избавится от него. С легким сердцем он пошел успокоить народ и приготовить всё к отъезду господина.
Дабы подольститься к духам подземного дворца, Батек хотел обставить свое путешествие с небывалой пышностью, и ради этого он без разбору отнимал имущество у подданных, в то время как его досточтимая матушка опустошала серали, забирая все драгоценности. Она созвала также портних и вышивальщиц Самарры и прочих больших городов, что находились близко и далеко от столицы, и усадила их за


Батек
39
паланкины, диваны, кушетки и носилки, коим предстояло украсить монарший выезд. Был истрачен весь запас лучших масулипатанских тканей56, и на то, чтобы приодеть Бабабалука и прочих черных евнухов, ушло столько муслина57, что во всем Вавилонском Ираке58 от него не осталось ни единого локтя.
Покуда шли приготовления, Каратис, никогда не забывавшая о необходимости постоянно добиваться благосклонности темных сил, давала ужины в узком кругу, приглашая на них самых белокожих и изнеженных женщин города. Посреди веселья она приказывала выпускать змей и разбивать под столами горшки, полные скорпионов59. Гады знай себе жалили, а Каратис улыбалась как ни в чем не бывало; правда, иногда, только чтобы скоротать время, она развлекала себя тем, что лечила укусы замечательным противоядием собственного изобретения, ибо добрая царица терпеть не могла сидеть сложа руки.
Ватек, не отличавшийся таким трудолюбием, дни и ночи предавался удовольствиям во дворцах, посвященных пяти чувствам. Он больше не скучал ни в диване, ни в мечети, и одна половина Самарры следовала его примеру, а другая страдала от возраставшей разнузданности нравов.
Меж тем из Мекки60 вернулось посольство, отправленное туда еще во времена благочестия. В него входили самые уважаемые муллы61, которые с честью выполнили свою миссию и привезли бесценную метлу — из тех, коими обметают священную Каабу:62 то был поистине достойный дар для величайшего на земле царя.
Ватек пребывал тогда в месте, для приема послов не слишком подходящем, хотя оно и было пышно обставлено, дабы царю, который часто посещал его и подолгу там засиживался, было приятно там находиться. Он услышал голос Бабабалука, кричавшего из-за портьеры:
— Прибыли славный Идрис аш-Шафий63 и ангелоподобный Муха- теддин64, они привезли метлу из Мекки и со слезами радости на глазах горячо желают передать ее вашей царской милости.
— Пусть несут сюда, она может здесь пригодиться, — отвечал не совсем протрезвевший и занятый своим делом Ватек.


40
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Как? Сюда? — поразился Бабабалук.
— Повинуйся, — приказал Батек. — Такова моя высочайшая воля, и поторопись, именно здесь я хочу принять добрых послов, что привели тебя в такое умиление.
Евнух ворча удалился и пригласил досточтимых старцев следовать за ним. Святая радость озарила лица уважаемых послов; хотя старцы и утомились после долгой дороги, они поспешали за Бабабалуком с живостью, граничившей с чудом. Они миновали портик, ведущий в царские покои, и им очень польстило, что халиф не принял их, как простых смертных, в зале для аудиенций. Затем их провели вглубь гарема, где за роскошными шелковыми занавесями им повсюду мерещились огромные прекрасные голубые и черные очи, которые вспыхивали и исчезали подобно молниям. Исполненные почтения и изумления стар цы, всё еще находившиеся под впечатлением от своей благочестивой миссии, проследовали дальше по узким коридорам, которые, казалось, ведут в тупик, и добрались наконец до каморки, где восседал халиф.
— Уж не хворает ли повелитель правоверных? — шепотом вопросил Идрис аш-Шафий своего собрата.
— Это, несомненно, его молельня, — отвечал аль-Мухатеддин.
Батек, расслышав сей диалог, крикнул:
— Какое вам дело, чем я занят? Приблизьтесь.
Все подошли к портьере. Бабабалук от стыда готов был провалиться на месте, а халиф, не показываясь гостям, протянул руку сквозь занавеси и потребовал метлу. Насколько позволял коридорчик, старцы распростерлись ниц и даже расположились при этом довольно правильным полукругом, а почтенный Идрис аш-Шафий, высвободив метлу из расшитых благовонных пелен, которые защищали ее от посторонних глаз, отделился от своих собратьев и торжественно приблизился к так называемой молельне. О, как он был поражен! Как ужаснулся! Батек с гнусным смешком выхватил из его дрожащих рук метлу и, найдя на лазурном потолке несколько паутин, преспокойненько смел их все до одной.
Потрясенные старцы не осмеливались оторвать свои бороды от пола: хотя Батек кое-как задернул занавеску, сквозь щель они всё увиде¬


Ватек
41
ли. Слезы потекли на мрамор, алъ-Мухатеддин от отвращения изнемог и лишился чувств, а халиф хохотал до упаду и безжалостно хлопал в ладоши.
— Мой дорогой чернолицый, — наконец обратился Ватек к Бабаба- луку. — Угости этих бедных и набожных людей моим ширазским вином65. И раз уж они могут похвастать, что видели в моем дворце больше, чем кто-либо, своди их заодно на птичий двор и покажи конюшни.
С этими словами он швырнул метлу старцам в лицо и пошел к Каратис, дабы посмеяться вместе с нею. Бабабалук сделал возможное и невозможное, лишь бы успокоить бедных стариков, но двое самых ветхих из них всё же испустили дух. Остальные, не желая больше глядеть на белый свет, приказали отнести себя домой и уложить в постель, с которой они, снедаемые возмущением и стыдом, уже более не встали.
На следующую ночь Ватек в сопровождении матери взошел на башню посмотреть, всё ли готово к путешествию. Ему захотелось взглянуть и на звезды. Обнаружив, что они располагаются самым благоприятным образом, он решил насладиться столь многообещающим зрелищем и с большим удовольствием поужинал на крыше. Во время трапезы ему слышались взрывы хохота, вселявшие в него самые радужные надежды.
Весь дворец находился в движении: теперь ночь напролет горели огни, стучали молотки, перекрикивались спешившие закончить работу рабочие, женщины пели за вышиванием, а евнухи им подпевали, и этот шум нарушал ночную тишину и бесконечно радовал Ватека, верившего, что очень скоро, совершив триумфальное шествие, он воссядет на престол Сулеймана.
Народ был доволен не меньше: люди делали всё, что было в их силах, лишь бы поскорее освободиться от деспотической власти своего сумасбродного повелителя.
Накануне отъезда безумного халифа Каратис вновь изложила ему свои соображения и напомнила об уже данных советах: она без устали повторяла указания с таинственного пергамента, которые выучила наизусть, и в особенности упирала на то, что по дороге он не должен заходить в чужие дома.


42
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Знаю, — наставляла она, — ты весьма охоч до лакомых блюд и юных дев, но довольствуйся своими старыми поварами, лучше их на всём свете не сыскать, и не забывай, что в твоем походном серале будет по меньшей мере три дюжины прелестных мордашек, с которых Бабабалук еще не снимал покрывала. Если бы мое присутствие здесь не было так необходимо, я сама проследила бы за твоим поведением и взглянула на подземный дворец. В нем, без сомнения, есть всё самое интересное для людей нашего пошиба, ибо больше всего на свете я люблю копаться в могилах, а пристрастие мое к трупам и мумиям не описать, — в общем, бьюсь об заклад, ты увидишь там нечто исключительное. Не забудь обо мне и, как только талисманы, открывающие царство камней и чрево земное66, станут твоими, обязательно пришли сюда за мною и моими диковинами какого-нибудь доверенного духа. Масло со змеиным ядом, который я выдавила до последней капли, будет прекрасным подарком гяуру — ему такого рода напиток наверняка придется по вкусу.
Едва Каратис закончила свою вдохновенную речь, как солнце село за горой четырех источников и уступило место луне. Было полнолуние, женщинам, евнухам и пажам, сгоравшим от желания тронуться в путь, бледное светило казалось необыкновенно прекрасным и огромным. Город наполнился ликующими криками и звуками фанфар. В мягком сиянии луны колыхались перья по углам балдахинов и блестели султаны над тюрбанами и верблюжьими головами. Большая площадь казалась цветником, усыпанным роскошными восточными тюльпанами.
На глазах всего народа халиф в парадном одеянии, опираясь на визиря и Бабабалука, стал спускаться по большой лестнице башни. Время от времени он невольно останавливался, чтобы дать себе возможность полюбоваться прекрасным зрелищем, открывавшимся его очам; толпа простерлась ниц, и даже нагруженные сокровищами верблюды опустились на колени. Сначала собравшиеся хранили благоговейное молчание, но вскоре его нарушили крики евнухов, замыкавших процессию: эти бдительные стражи заметили, как некоторые паланкины для женщин слишком накренились и в них ловко проскользнули какие-


Ватек
43
то смельчаки. Нечестивцев тотчас обнаружили и с соответствующими указаниями передали в руки хирурга сераля.
Эти мелкие происшествия ничуть не нарушили общего величия столь грандиозной картины, а Ватек тем временем с заговорщическим видом поклонился Луне, что очень не понравилось ни Мораханабаду, ни законникам, которые вместе с визирями и царедворцами толпились на площади, дабы на них напоследок упал взгляд повелителя.
Наконец рожки и трубы подали с вершины башни сигнал к отъезду; несмотря на совершенную сыгранность, в их звучании всем послышалась какая-то фальшь. На самом деле это Каратис распевала нечестивые гимны гяуру, а немые и негритянки басом подвывали ей без слов. Правоверные мусульмане подумали, что это жужжат те ночные насекомые, чье появление считается дурной приметой, и умоляли Ватека самым тщательным образом беречь свою священную особу.
Как только прозвучал сигнал к отъезду, развернулось главное знамя халифата; затем засверкали двадцать тысяч копий, и Ватек, величаво прошествовав по золотым коврам, разостланным на земле, поднялся в носилки при общем волнении подданных.
Шествие началось в строжайшем порядке и в такой великой тишине, что стал слышен звон цикад в кустах на равнине Катула. Всем было весело и хорошо, и до рассвета караван преодолел более шести лиг;67 утренняя звезда еще блистала на небосводе, когда многолюдная процессия остановилась на берегу Тигра68, где в раскинутых шатрах все отдыхали до вечера.
Так прошло три дня. На четвертый день хмурое небо озарилось тысячью молний, раздался устрашающий гром, и задрожавшие черкешенки крепко прижались к своим уродливым стражам. Сам халиф ощутил огромное желание укрыться в большом городе Гюльхисаре69, чей градоначальник вышел ему навстречу с дарами и яствами, но, взглянув на волшебные таблички, которыми снабдила его Каратис, он мужественно остался мокнуть под дождем, несмотря на настоятельные просьбы своих любимых жен. Хотя Ватек уже начал с сожалением вспоминать о дворцах чувств, он не забыл о цели путешествия, и великие надежды вселяли в него бодрость духа. Он призвал географов; из-


44
Уильям Бекфорд. БАТЕК
за отвратительной погоды бедные ученые имели жалкий вид; к тому же столь дальних путешествий не предпринимали со времен Гаруна ар-Рашида, и потому карты разных стран тоже выглядели далеко не лучшим образом. Никто и понятия не имел, куда двигаться дальше, и Батек, обладавший обширными знаниями о том, что творится на небе, не ведал, в каком месте земли он находится. Он свирепствовал, как все стихии вместе взятые, и бормотал что-то о виселице, чем больно резал слух ученых. Ему надоела большая дорога, и он решил пересечь крутые скалы по тропинке, которую указал какой-то крестьянин, уверявший, что через четыре дня они достигнут Рохнабада. Напрасно все отговаривали халифа, он стоял на своем и требовал захватить край горных козлов, чьи стада разбегались во все стороны. Даже представить себе было невозможно на вершинах безводных скал, испокон веков покрытых лишь чертополохом и папоротником, верблюдов в богатых попонах и качавшиеся на их спинах золотые и шелковые балдахины.
Женщины и евнухи жалобно заголосили при одном только взгляде на бесконечную череду унылых горных ущелий и головокружительные пропасти, черневшие по обеим сторонам узкой тропинки, по которой им предстояло пройти. Когда они добрались до вершины самой высокой скалы, наступила ночь. Поднялся бешеный ветер и разорвал занавеси паланкинов и балдахинов. В итоге бедные женщины, в жизни не знавшие, что такое холод, остались без укрытия. Тяжелые тучи заволокли небо, добавив тьмы и ужаса этой страшной ночи, и отовсюду слышались стенания евнухов и женский плач.
В довершение всех бед вдали раздалось грозное рычание, и вскоре в чаще черного леса, окружавшего эти места, люди заметили горящие глаза, похожие на зеницы демонов или тигров. И глазом моргнуть не успели те, кто шел впереди, прокладывая путь, а также те, кто ехал на первых верблюдах, как от них ничего не осталось. Всё смешалось: волки, тигры и другие хищники, заслышав зов собратьев, сбегались к каравану со всех сторон. Всюду слышался хруст костей, а над головами — зловещий шум крыльев, ибо в игру вступили стервятники.
Наконец ужас охватил и основной отряд воинов, оберегавших царя и его гарем, которые находились на расстоянии двух миль70 от головы


Ватек
45
процессии. Ватек сладко спал, развалившись на шелковых подушках просторного паланкина, а двое маленьких отроков, беленьких, как эмали Фиренгистана71, отгоняли от него мух. Халифу снился блеск сокровищ Сулеймана. Крики женщин разбудили его, он вскочил, но вместо гяура с золотым ключом увидал распростершегося у его ног и обезумевшего от страха Бабабалука.
— Повелитель! — вскричал верный слуга могущественнейшего из монархов. — Горе! Несчастье! Дикие звери, что почитают тебя не больше мертвого осла, напали на верблюдов и их поводырей. Тридцать самых дорогих и богато нагруженных верблюдов уже пали, а также все пекари, повара и носильщики, что тащили наши запасы съестного, и если святой Пророк не защитит нас, то до скончания века нам будет нечего есть.
Услышав «нечего есть», халиф утратил выдержку, принялся рычать и наносить удары в темноту, ибо вокруг паланкина царил непроглядный мрак. С каждым мгновением шум нарастал. Бабабалук понял, что от его господина толку не добьешься, деловито заткнул уши, чтобы не слышать вопли из гарема, и крикнул что есть мочи:
— Братья и сестры, все на помощь, быстрее высекайте огонь, и да не достанется повелитель истинных правоверных на съедение неверным тварям!
Хотя среди красавиц было немало капризных и строптивых созданий, на этот раз все они подчинились, как одна. В мгновенье ока во всех паланкинах засверкали искры. Скоро запылали десять тысяч факелов; даже халиф взял в руки огромную свечу, а остальные последовали его примеру. Затем зажгли паклю, пропитанную маслом и намотанную на концы длинных шестов, и утесы чудесным образом осветились как днем. В воздух поднялся вихрь искр, ветер разнес их, и загорелся папоротник. Отовсюду выползли удивленные змеи: раздраженно шипя, они покидали свои норы. Лошади ржали, задрав морды кверху, били копытами и безудержно брыкались.
Сначала загорелся соседний кедровник, затем с веток, нависавших над дорогой, огонь перекинулся на тонкий муслин и прекрасные ткани паланкинов, в которых находились женщины, и красавицам пришлось


46
Уильям Бекфорд. БАТЕК
выскакивать наружу с риском сломать себе шею. Даже Батек, изрыгая тысячи проклятий, вынужден был своими священными стопами ступить на сырую землю.
Такого еще никогда не случалось: женщины, не умевшие ходить, падали в грязь, испытывая омерзение, стыд и бешенство.
— Мне, идти? — выкрикивала одна.
— Мне, замочить ноги? — стонала другая.
— Мне, испачкать платье? — возмущалась третья.
— Гнусный Бабабалук, — восклицали они хором, — адское отродье! Зачем ты приказал зажечь факелы? Лучше достаться тиграм, чем показаться в таком виде! Позор нам на веки вечные! Теперь самый последний войсковой носильщик, самый последний чистильщик верблюдов будет похваляться, что видел часть нашего тела и, что еще хуже, наше лицо!72
С этими словами самые стыдливые повалились ничком в дорожную грязь. Те, кто был посмелее, хотели наброситься на распроклятого Бабабалука, но хитрец слишком хорошо знал их нрав и бежал со всех ног вместе с остальными евнухами, потрясавшими факелами и бившими в литавры.
Стало светло как самым знойным летним днем и, соответственно, жарко. И какое же открылось недостойное зрелище! Халиф валялся в грязи, точно простой смертный! Рассудок его помутился, и, заметив это, одна из его эфиопских жен — а жены у него были самые разные — схватила его поперек туловища, взвалила себе на спину, словно мешок с финиками, и, видя, что огонь подступает со всех сторон, помчалась стрелой, несмотря на тяжелую ношу. Прочие жены, вспомнив, что значит держаться на своих двоих, поспешили за ней; следом за ними галопом понеслись стражники, а погонщики подстегивали верблюдов, чтобы те бежали так быстро, как только могли.
Наконец все добрались до того места, где дикие звери чуть раньше устроили резню, но те были слишком умны, а потому, заслышав ужасающий шум, убрались восвояси, да к тому же они уже успели славно поужинать. Бабабалук, однако, схватил двух или трех самых жирных тигров, которые от обжорства не могли двинуться с места, и принялся


Ватек
47
собственноручно сдирать с них шкуры. Поскольку пёкло осталось позади, а невыносимый жар сменился приятным умеренным теплом, решили здесь же сделать остановку. Подобрали обрывки расписных тканей, закопали остатки пиршества волков и тигров, выместили злобу на дюжине наевшихся до отвала стервятников и, пересчитав верблюдов, позволили им спокойно заняться изготовлением нашатыря73. Женщин рассадили по паланкинам и, отыскав более или менее ровную площадку, разбили шатер халифа.
Вытянувшись на пуховой перине, Ватек приходил в себя после скачки на эфиопке, славившейся своей необузданностью, и требовал еды — но, увы! И мягкий хлеб, что пекли для его царственных уст в серебряных печах, и сладкие пирожные, и душистые варенья, и фляги ширазского вина, и фарфоровые вазы со льдом, и восхитительный виноград с берегов Тигра — всё пропало! Бабабалук смог предложить ему лишь жесткое мясо жареного волка, тушеных стервятников, вонючие травы, дикие грибы, вареный чертополох и коренья — словом, только то, что предлагала эта невозделанная земля. Подобная пища раздирала горло и обжигала язык, но не лучше обстояло дело и с напитками, ибо к этой возбуждающей жажду снеди нашлось лишь несколько пузырьков скверной араки74, которые поварята припрятали в своих туфлях.
Глядя на отвратительную еду, Ватек сидел с кислой миной, а Бабабалук беспрестанно кривился, и, тем не менее, халиф наелся и проспал крепким сном целых шесть часов. Утром пологи шатра пропустили солнечные лучи, отразившиеся от безводных скал, и разбудили Ватека. Он проснулся в ужасе и гневе, до крови искусанный мухами цвета абсента, от чьих трепещущих крыльев исходил омерзительный запах. Несчастный правитель не знал, куда деваться и за что хвататься. Тем временем Бабабалук мирно похрапывал, хотя целый рой гнусной мошкары толстым слоем облепил его нос. Полумертвые от усталости пажи побросали опахала на землю и слабыми голосками осыпёли халифа горькими упреками, благодаря чему тот в первый раз в жизни познакомился с правдой.
Тут Ватек снова взялся проклинать гяура и соизволил даже произнести несколько лестных слов в адрес Магомета.


48
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Где я? — воскликнул он. — Что за дикие скалы, что за мрачные долины? Неужто мы добрались до страшного Кафа?75 И сейчас Си- мург76 выклюет мне глаза за нечестивый поход?
При этих словах Ватек замычал, будто теленок, и, рыдая, выглянул из шатра. Увы! Что за зрелище явилось его взору! С одной стороны — бескрайняя черная пустыня, с другой — отвесные скалы, сплошь заросшие тем самым чертополохом, от которого до сих пор горел его язык. Халифу, правда, показалось, что в колючих зарослях ежевики и терновника виднеются гигантские цветы, но нет — то были лишь обрывки паланкинов и обломки его великолепного каравана. Ватек разглядел также ущелья, в которых могли бы протекать ручьи, и прислушался в надежде разобрать шум воды, но до него донесся лишь глухой ропот спутников, проклинавших это путешествие и умолявших дать им воды.
— Зачем, — переговаривались они, — нас привели сюда? Может быть, нашему халифу вздумалось выстроить еще одну башню? Или здесь живут безжалостные африты77, которых так любит Каратис?
При имени Каратис Ватек вспомнил о табличках, которые мать дала ему с собой, предупредив, что они обладают сверхъестественной силой и что он может обратиться к ним, если попадет в беду. Он стал перебирать их и вдруг услышал, как кто-то радостно вскрикнул и захлопал в ладоши. Ватек откинул полог шатра и увидел Бабабалука и своих приближенных. Они вели двух карликов ростом с локоть78, которые несли большую корзину, полную дынь, апельсинов и гранатов. Серебристыми голосами карлики пропели:
— Мы живем на вершине скалы в хижине из тростника и камыша. Орлы завидуют нашему гнездышку. В маленьком роднике журчит вода, в которой мы совершаем омовение перед молитвой79, и ни дня не проходит, чтоб мы не вознесли молитв, любезных слуху нашего святого Пророка. Мы нежно любим тебя, о повелитель правоверных! И наш господин, добрый эмир Фахреддин80, любит тебя и почитает, как наместника Магомета. Хоть мы и малы, он доверяет нам и, зная, что наш вид вызывает презрение, поселил нас здесь, чтобы мы помогали всем заблудившимся в этих унылых горах. Прошлой ночью мы читали Священный Коран в нашей маленькой хижине, как вдруг неукротимый


Ватек
49
ветер погасил огонь в лампе, а стены заходили ходуном. Два часа мы провели в кромешной тьме, а потом услыхали далекие звуки, которые приняли за звон колокольчиков кафилы81, пробирающейся среди скал. Вскоре наш слух поразили жалобные крики, грозное рычание и звон литавр. Оцепенев от ужаса, мы решили, что это Даджжаль82 с ангела- ми-истребителями83 принес на землю беду. Сим печальным размышлениям предавались мы, когда увидели, как кровавое пламя охватило край неба, и уже через несколько мгновений нас засыпало искрами. Вне себя от жуткого зрелища, мы взяли книгу, продиктованную благословенными духами, и при свете порхавших вокруг нас огоньков прочитали стих, гласящий: «Уповайте лишь на милость Неба, надейтесь только на святого Пророка, даже гора Каф может пошатнуться, но могущество Аллаха незыблемо»84.
Едва мы произнесли эти строки, как сердца наши утешились, а души объял неземной покой. Всё стихло, и наши уши явственно различили голос, который произнес: «Слуги верного моего раба, поспешите надеть ваши сандалии, спуститесь в счастливую долину и скажите Фах- реддину, что сегодня ему представляется блестящий случай утолить жажду своего гостеприимного сердца. Сам повелитель правоверных заблудился в горах, нужно прийти ему на помощь». С радостью подчинились мы ангельскому повелению, а наш господин, полный благочестивого рвения, собственноручно собрал эти дыни, апельсины и гранаты и следует за нами с сотнею дромадеров85, груженных самой чистой водою из его фонтанов; он явится облобызать подол твоего священного платья и будет умолять тебя посетить его скромную обитель, что, словно изумруд в свинцовой оправе, сияет посреди безводных пустынь.
Сказавши такие слова, карлики прижали руки к груди и застыли в почтительном молчании.
Слушая хвалебные речи, Ватек завладел корзиной, и не успели карлики умолкнуть, как все плоды растаяли в его глотке. Чем больше он ел, тем больше наполнялся благочестием и в конце концов принялся читать молитвы и потребовал одновременно Коран и лукум.
В этот момент ему бросились в глаза таблички, которые он отложил в сторону, когда явились карлики. Ватек снова взял таблички в


50
Уильям Бекфорд. БАТЕК
руки, и ему показалось, что он упал с неба на землю: он увидел огромные красные буквы, начертанные рукою Каратис, и прочитал наказ, который был так кстати, что дрожь пробрала его с головы до пят: «Бойся старых книжников и их маленьких посланников ростом с локоть, не верь их благочестивым плутням. Вместо того чтобы есть их дыни, насади их самих на вертел. Если ты окажешься так глуп, что войдешь в их дом, дверь подземного дворца захлопнется перед твоим носом и раздавит тебя в лепешку. Тело твое будет оплевано, а летучие мыши совьют гнездо в твоей утробе».
— Что за чушь? — вскричал халиф. — Неужто я должен погибнуть от жажды в этих песках, вместо того чтобы отдохнуть в благословенной долине дынь и огурцов! Будь проклят гяур вместе со своими эбеновыми вратами! Он уже предостаточно заставил меня помаяться, да и вообще, с какой стати он диктует мне правила? Там говорится: не входить в чужой дом. А разве есть на свете место, которое мне не принадлежит?
Бабабалук, не упустивший ни слова из этого монолога, от всего сердца одобрил сказанное, и — небывалый случай! — с ним согласились все женщины.
Карликов с радостью приняли, обласкали, усадили на атласные подушечки, разглядели во всех подробностях, выразили восторг ладностью их маленьких тел, преподнесли безделушки и сладости, от которых они с восхитительной важностью отказались. Гости вскарабкались на ступени трона, уселись на плечи халифа, один — на правое, другой — на левое, прижались губами к его ушам и принялись нашептывать молитвы. Их крохотные язычки трепетали, точно осиновые листья, и тер пение Ватека уже начало истощаться, когда радостные восклицания стражников возвестили о прибытии Фахреддина с сотнею старцев и таким же количеством Коранов и дромадеров. Не теряя времени, все совершили омовения, приговаривая «Бисмилля»86. Ватек отделался от своих назойливых наушников и тоже вымыл руки, которые горели, после того как он брал ими таблички.
Добрый эмир был крайне религиозен и в высшей степени любезен, произнесенное им похвальное слово оказалось в пять раз длиннее и в


Ватек
51
пять раз скучнее, чем речь его маленьких предвестников. Халиф кре- пился-крепился — и не выдержал:
— Во имя Магомета, дорогой Фахреддин, довольно, давайте проследуем в вашу зеленую долину, отведаем сочных плодов, дарованных вам Небом.
И не успел он произнести «давайте проследуем», как все тронулись в путь. Старцы ехали медленно-медленно, и Ватек тайком шепнул своим юным прислужникам, чтобы те подстегнули их дромадеров. Из всех паланкинов донеслись взрывы хохота царских жен, глазевших на необычайно забавные прыжки бедных животных и замешательство восьмидесятилетних всадников.
К счастью, все благополучно спустились в долину по огромным лестницам, которые эмир распорядился вырубить в скалах, и сразу же услышали журчание ручьев и шелест листьев. Вскоре караван вышел на тропу с цветущим кустарником по бокам, которая вела к большой пальмовой роще, раскинувшей свою сень над большим каменным домом. Здание венчалось девятью куполами и было украшено девятью бронзовыми порталами, над которыми по эмали шли надписи: «Здесь приют паломников, пристанище странников и кладезь тайн со всего света».
Девять прекрасных как ясный день пажей, одетых в длинные платья из египетского льна, стояли у каждой двери. Они встретили гостей радушно и приветливо. Четверо самых прелестных мальчиков усадили халифа в роскошный техтраван87, еще четверо, чуть менее привлекательных, занялись Бабабалуком, дрожавшим от радости в предвкушении приятного отдыха, а остальные пажи позаботились о прочих гостях.
Когда все мужчины разошлись, правая дверь в стене, окружавшей двор, повернулась на певучих петлях, и из нее вышла стройная девушка с пепельными волосами, трепетавшими от дуновений вечернего зефира. Следом за нею, подобно Плеядам88, едва касаясь ножками земли, выпорхнула целая стайка ее подруг. Все они приблизились к паланкинам с женами халифа, и самая старшая среди них молвила с изящным поклоном:


52
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Милые царицы, вас уже ждут, мы приготовили вам постели и усыпали ваши покои лепестками жасмина. Ни одна мошка не потревожит ваш сон, мы прогоним их тысячью опахал. Проходите, милые гостьи, омойте ваши нежные ножки и ручки, словно выточенные из слоновой кости, в купальнях с розовой водой, там при мягком свете благовонных лампад прислужницы расскажут вам сказки.
Жены халифа с огромным удовольствием приняли любезное предложение и последовали за молодой женщиной в гарем эмира, но здесь мы оставим их ненадолго и возвратимся к халифу.
Ватек очутился в зале с огромным куполом, освещенном тысячью светильников из горного хрусталя. Столько же хрустальных ваз, наполненных превосходным шербетом, сверкали на большом столе рядом с бесчисленным множеством тонких яств. Здесь был и рис в миндальном молоке, и суп с шафраном, и ягненок со сливками89 — любимое кушанье халифа. Он наелся до отвала, на радостях заверил эмира в своей дружбе и заставил карликов плясать помимо их воли — набожные крохи не посмели ослушаться повелителя правоверных. Наконец царь вытянулся на софе и заснул так безмятежно, как никогда в жизни.
Под куполом царили тишина и покой, их нарушало лишь чавканье Бабабалука: он ел, ел и не мог остановиться, вознаграждая себя за прискорбный вынужденный пост в горах. Главный евнух воспрянул духом, спать ему совсем расхотелось, и поскольку он не любил сидеть без дела, то пожелал немедленно отправиться в гарем и проверить, обихожены ли женщины: натерлись ли мекканским бальзамом90, подправили ли им брови и, вообще, всё ли там в порядке, — одним словом, ему не терпелось оказать женам халифа мелкие, но весьма необходимые услуги. Он долго и безуспешно искал вход в гарем. Позвать на помощь он не решался из боязни разбудить халифа, а во дворце все как будто спали. Он уже начал терять надежду, что сумеет осуществить задуманное, когда услышал тихое шушуканье: это карлики вернулись к своему любимому занятию — в девятьсот девятый раз перечитывали Коран. Они очень вежливо пригласили Бабабалука послушать их, но мысли евнуха были далеки от молитв. Карлики, несколько ошеломленные


Ватек
53
подобной неблагочестивостью, указали ему дорогу в искомые покои. Чтобы добраться до них, надо было пройти сотню темнейших коридоров. Бабабалук долго пробирался на ошупь и вдруг в конце длинного перехода услышал милую женскую болтовню, и от этих звуков его душа возликовала.
— А, вы еще не спите! — воскликнул он, ускоряя шаг. — Думали, я забыл о своих обязанностях? Нет, я задержался, только чтобы доесть объедки со стола вашего господина.
Два черных евнуха, услышав громкий голос, выбежали навстречу Бабабалуку с саблями наголо, но женщины вступились за него, и со всех сторон раздалось:
— Да это же Бабабалук, всего лишь Бабабалук.
Неусыпного сторожа пропустили к алой шелковой портьере, сквозь которую проникал мягкий свет, и он увидел большую овальную купальню из темного порфира. Широкие занавеси с пышными складками окружали купальню со всех сторон, но они были небрежно задернуты и оставляли на виду стайки юных рабынь, среди которых Бабабалук узнал своих давних подопечных. Томно раскинув руки, будто желая обнять душистую воду, они снимали с себя усталость. Нежные взгляды, шепот на ушко, обворожительные улыбки — подружки милых тайн, сладкое благоуханье роз — всё здесь дышало сладострастием, против которого даже Бабабалук едва мог устоять.
Стараясь сохранять хмурый и серьезный вид, он тоном наставника велел красавицам выйти из воды и как следует расчесать волосы. Пока он давал указания, юная Нуронихар91, дочь эмира, шаловливая и очаровательная, словно газель, незаметно подала знак одной из своих рабынь, чтобы та бесшумно отвязала большие качели, прикрепленные к потолку шелковыми веревками, а женщин в купальне так же жестами попросила поддразнить Бабабалука.
Очень недовольные тем, что их блаженство нарушили, женщины принялись путать волосы и строить разные козни, стремясь разозлить Бабабалука.
Заметив, что евнух утомился, Нуронихар приблизилась к нему и с подчеркнутой учтивостью указала на качели:


54
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Господин, не подобает главному евнуху халифа, нашего повелителя, всё время стоять. Соблаговоли, любезный гость, прилечь на эту софу — она лопнет с досады, если ты не удостоишь ее такой чести.
Поддавшись на лесть, Бабабалук почтительно поклонился:
— Отрада очей моих, я не могу отказаться от предложения, стекающего с твоих сахарных уст, и, признаюсь, от восхищения твоими блистательными прелестями у меня ноги подкосились.
— Отдохни, — повторила красавица и усадила его на мнимую софу. Та молнией взлетела ввысь.
Женщины тут же сообразили, что от них требуется. Они нагишом выскочили из купальни и принялись изо всех сил раскачивать качели. Под огромным куполом качели взлетали так высоко, что у бедной жертвы дух захватывало. Порой он чиркал ногами по воде, а порой чуть не врезался носом в окно. Напрасно кричал он хриплым, надтреснутым голосом — взрывы хохота заглушали его вопли.
Нуронихар опьянела от веселья и задора, она привыкла к евнухам, но такого отвратительного и высокомерного не видела еще никогда и потому забавлялась больше всех. Наконец, коверкая персидские стихи, она запела:
— Белый голубь милый, что в воздухе кружится, взгляни на свою верную подругу! Сладкоголосый соловей, я — твоя роза92, напой мне нежные песни свои.
Жены и наложницы, в восторге от своей шутки, так раскачали качели, что веревка лопнула и бедный Бабабалук враскоряку шлепнулся в воду, точно черепаха. Поднялся всеобщий гвалт, двенадцать маленьких потайных дверей распахнулись, и все женщины исчезли, побросав простыни на голову евнуха и погасив везде свет.
В полной темноте, по горло в воде, бедняга никак не мог высвободиться из-под вороха простыней и, что хуже всего, слышал, как над ним со всех сторон потешаются. Напрасно евнух пытался выбраться из купальни: он соскальзывал с ее краев, облитых маслом из разбившихся ламп, и снова плюхался в воду с тяжелым плеском, эхом разлетавшимся под высоким сводом. Каждое падение вызывало новый взрыв хохота, и он решил, что это окаянное место скорее всего населено демонами,


Батек
55
а не женщинами, и лучше ему оставить все попытки и смириться со своей печальной участью. Сидя в воде, он разговаривал сам с собою, и монологи его были полны проклятий, а лукавые свидетельницы всей сцены, томно прижавшись друг к другу, ловили каждое его слово. В этом прекрасном положении и застало евнуха утро. По приказанию халифа его уже повсюду разыскивали. Полумертвого и продрогшего до мозга костей, Бабабалука вытащили из-под горы мокрых простыней. Еле передвигая ноги и клацая зубами, он приплелся к своему господину.
— Что с тобой? — вскричал халиф, завидев его. — Кто это тебя так отделал?
— А кто тебя заставил явиться в это логово? — молвил раздраженный Бабабалук. — Разве подобает такому государю, как ты, да еще вместе с гаремом, искать убежища у выжившего из ума эмира, который понятия не имеет о благочинии? А премилые здешние девицы!.. Представь себе, именно они размочили меня, точно сухую хлебную корку, и заставили всю ночь плясать на проклятых качелях, будто я шут гороховый! Прекрасный пример для твоих жен, а я-то старался, учил их приличиям!
Ватек ничего не понял из путаных речей евнуха и приказал объяснить всё по порядку, но, вместо того чтобы пожалеть горемыку, принялся что есть мочи хохотать, воображая летающего на качелях Бабабалука. Евнух с трудом держал себя в руках.
— Смейся, смейся, повелитель! — молвил он. — Хотел бы я, чтобы эта Нуронихар и с тобой сыграла какую-нибудь шутку. С нее станется, эта злючка и тебя не пощадит.
Слова евнуха поначалу не произвели на халифа никакого впечатления, но очень скоро он вспомнит о них.
Их разговор прервал Фахреддин. Он пригласил Ватека на торжественное богослужение и на омовения, которые совершались на обширных лугах, орошаемых множеством ручьев. Халиф нашел, что вода холодна, а молитвы смертельно скучны. Правда, его развлекли кален- деры93, аскеты94 и дервиши95, толпой бродившие взад и вперед по лугу, а в особенности странствующие брахманы96, факиры97 и прочие святые старцы из Индии, нашедшие приют у эмира. Каждый из них был го¬


56
Уильям Бекфорд. БАТЕК
разд на что-то свое: одни волочили за собою длинную цепь, другие водили орангутанга на веревочке, третьи не выпускали из рук бичей — и каждый в своем роде занятий достиг совершенства. Они лазали по деревьям, стояли на одной ноге, выдерживали медленный огонь и нещадно щелкали себя по носу. Были среди них и такие, кто любовно выращивал на себе паразитов, причем последние отвечали им взаимностью. Дервишей, календеров и аскетов тошнило от бродячих дикарей, и они быстро согнали индийцев в одно место, надеясь, что присутствие халифа излечит нечестивцев от безумия и обратит в мусульманскую веру, но — увы! — как же ошиблись те, кто это затеял! Вместо того чтобы проповедовать им, Ватек обращался с ними, как с шутами, просил передать от него привет Вишну98 и Шиве99, а в особенности заинтересовался одним толстым стариком с острова Серендиба100, который насмешил его больше всех.
— Эй, — окликнул его халиф, — во имя твоих богов, развлеки-ка меня, покажи какую-нибудь дурацкую штуку.
Оскорбленный старик заплакал. Смотреть на него стало неприятно, а потому халиф повернулся к нему спиной и соизволил выслушать Бабабалука, который ходил за ним по пятам с зонтом от солнца.
— Господин, — твердил евнух, — остерегайся этого странного сброда! Зачем только их здесь собрали, не знаю. Где это видано, чтобы великого государя потчевали подобным зрелищем?! Зачем тебе эти шелудивые, как псы, талапоины?101 На твоем месте, я приказал бы развести большой костер и очистил бы землю от эмира, его гарема и всего этого зверинца.
— Умолкни, — оборвал его Ватек. — Тебе самому место в зверинце. Чтоб ты знал: меня всё это бесконечно забавляет, и я не тронусь отсюда, пока не познакомлюсь со всеми почтенными странниками.
Халиф отправился дальше, и ему показали разного рода убожества: мужчин и женщин, слепых и полузрячих, безносых и безухих — и всё ради того, чтобы подчеркнуть великое милосердие Фахреддина, который вместе со своими старцами раздавал направо и налево припарки и примочки. В полдень эмир устроил целое шествие увечных, и вскоре равнина от края до края покрылась невиданными отрядами калек. Сле¬


Ватек
57
пые ощупью тащились со слепыми, хромые ковыляли, опираясь друг на друга, а однорукие обменивались жестами с помощью своих единственных рук. По берегам громадного водопада живописно разместились глухие; те, кто прибыл из Пегу102, отличались самыми красивыми и большими ушами, но слышали гораздо хуже, чем их соседи. Попадались там и человеческие уродства вроде зобов, горбов и даже исключительно гладких рогов.
Эмир хотел придать празднеству торжественность, дабы воздать честь именитому гостю: Фахреддин приказал расстелить на траве шкуры и скатерти, принести пловы разных сортов и прочие дозволенные правоверным мусульманам яства103. Но по велению до бесстыдства веротерпимого Ватека для всех остальных принесли также немного еды запретной104. Завидев, как вокруг задвигались тысячи челюстей, халиф решил не отставать, и, несмотря на все увещевания главного евнуха, пожелал отобедать вместе со всеми. Предупредительный эмир тотчас велел накрыть стол под сенью ив. На первое подали рыбу, выловленную в протекавшей у подножия высокого холма речке с золотым песком. Рыбу вытаскивали из воды, сразу отправляли на сковородку и подавали с соусом из уксуса и пряностей, что растут на горе Синай, ибо у эмира всё делалось не только превосходно, но и благочестиво105.
Когда дошли до сладкого, на холме раздались звуки лютни, отозвавшиеся эхом в соседних горах. Халиф с удивлением и радостью поднял голову, и тут же ему прямо в лицо прилетел букет жасмина. Вслед за этой маленькой проказой раздался дружный смех, и вскоре все заметили за кустами изящные фигурки молодых девушек, скакавших будто козочки. Благоухание их надушенных волос донеслось до Ватека, и, прервав трапезу, он, словно зачарованный, обратился к Баба- балуку:
— Уж не пери106 ли спустились к нам с небес? Обрати внимание на ту, с тонкой талией, что бесстрашно мчится по краю пропасти. Кажется, она осматривается только для того, чтобы проверить, красиво ли выглядят складки ее платья! С каким прелестным нетерпением она отцепляет от кустов свое покрывало! Не она ли бросила мне цветы?


58
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— О! Она и тебя сбросит со скалы, если ты попадешься ей в руки, — откликнулся Бабабалук. — Это моя старая знакомая Нуронихар, та самая, что так вежливо уступила мне свои качели. Мой господин и повелитель, — продолжал главный евнух, сломав ветку ивы, — позволь мне выпороть ее за непочтительность. Эмир не будет в обиде... Отдавая должное его благочестию, должен признать, он совершает большую ошибку, выпуская в горы стадо этих девиц. Свежий воздух вселяет в них вольномыслие.
— Молчи, богохульник! — оборвал его халиф. — Не смей говорить подобное о той, за кем устремляется в горы мое сердце. Лучше сделай так, чтобы глаза мои видели свет ее очей, чтобы я мог упиваться ее сладким дыханием. Как она трепещет, как летит по полям!
С этими словами Батек простер руки к холму и в волнении, которое он ощутил впервые в жизни, старался не упустить из виду ту, что уже пленила его сердце. Но за нею было столь же трудно уследить, как за полетом прекрасных лазоревых бабочек из Кашмира107, столь редкостных и столь неуловимых.
Ватеку мало было видеть Нуронихар — он жаждал слышать ее и прислушивался как мог, чтобы различить ее голос. Наконец ему удалось уловить, как за кустиком, с которого она сорвала брошенные ему веточки, Нуронихар прошептала одной из своих подруг:
— Халиф, надо признать, очень приятен на вид, но мой дорогой Гюльхенруз гораздо милее. Одна прядь его шелковых волос мне дороже богатейшей индийской пряжи, а его зубки, шаловливо покусывающие мой палец, лучше самого дорогого кольца из царских ларцов. Где ты оставила его, Сутлемеме?108 Почему он не с нами?
Встревоженный халиф хотел бы подслушивать и дальше, но Нуронихар вместе со своими рабынями ушла слишком далеко. Влюбленный властелин не сводил с нее глаз, а потеряв из виду, почувствовал себя заблудившимся в ночи путником, от чьих глаз тучи скрыли указующее путь созвездие. Казалось, завеса мрака опустилась перед очами Ватека, всё вокруг утратило цвет и переменилось, журчание ручья поселило печаль в душе, и слезы закапали на жасмин, который халиф спрятал


Ватек
59
на своей пылающей груди. Он подобрал даже несколько камешков в память о том месте, где познал первый прилив доселе не ведомой страсти. Прошло два часа и уже начало темнеть, а он всё еще не решался покинуть роковой берег. Тысячу раз он пытался отдалиться от него, но всё было напрасно — сладкая истома захватила его душу. Вытянувшись у ручья, он устремил взгляд к синеватой вершине горы и стал вопрошать:
— Что происходит в твоей глуши? Что скрывают твои склоны? Где она? О Небо! Неужели в этот самый миг она бродит по твоим гротам со счастливцем Гюльхенрузом ?
Тем временем начали спускаться сумерки, и эмир, опасаясь за здоровье халифа, послал за ним царские носилки. Погруженный в свои грезы, Ватек даже не заметил, как его перенесли во дворец и проводили в великолепный зал, в котором принимали накануне.
Досточтимый господин, ты, конечно, позволишь мне оставить халифа, предающегося своей новой страсти, и последовать в скалы за Нуро- нихар, которая наконец-то встретилась с дорогим ее сердцу Гюльхенру- зом. Этот юноша, сын Али Хасана, брата эмира, был самым нежным и очаровательным созданием на всём белом свете. Десять лет назад Али Хасан отбыл в плавание по неведомым морям и поручил единственного оставшегося у него отпрыска заботам Фахреддина. Гюльхенруз в совершенстве владел письмом и, зная многие его разновидности, выводил на тонком пергаменте109 чудеснейшие арабески. Своим нежным голоском он трогательно подпевал лютне, и, когда он пел о любви Лейли и Меджнуна110 или о других несчастных влюбленных прошлого, слезы невольно стекали по щекам его слушателей. Стихи Гюльхенруза (ибо он, подобно Меджнуну, был поэтом) дышали опасным для сердец томлением и негой, так что все женщины сходили по нему с ума, ведь, хотя ему уже исполнилось тринадцать, его до сих пор не отпускали из гарема. Танец юноши напоминал легкий полет пушинки в волнах весеннего зефира, но руки его, так грациозно сплетавшиеся в танце с руками юных девушек, не умели ни метать дротики на охоте, ни укрощать норовистых коней, что паслись на пастбищах его дяди. При этом он уве¬


60
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ренно стрелял из лука и на состязаниях в беге мог бы обогнать всех ровесников, если бы осмелился порвать шелковые узы своих чувств к Нуронихар.
Братья договорились поженить своих детей111, и Нуронихар любила Гюльхенруза больше света очей своих, а очи ее были прекрасны. Брат и сестра имели одинаковые пристрастия и вкусы, одинаковые — долгие и томные — взгляды, одинаковые волосы и белоснежную кожу, и потому, когда Гюльхенруз наряжался в платье своей двоюродной сестрицы, он походил на женщину больше, чем она. Если ему случалось навещать Фахреддина, то он покидал гарем с робостью молодого олененка, разлученного с матерью, и при этом ему хватало озорства, чтобы подшучивать над почтенными старцами, за что те нещадно бранили его. Тогда он в отчаянии забивался в уголок, задергивал за собой все занавеси и, рыдая, искал утешения в объятиях Нуронихар, которая любила его недостатки больше, чем иные любят чужие достоинства.
Случилось так, что в этот вечер Нуронихар, оставив халифа на лугу, устремилась с Гюльхенрузом на зеленые склоны гор, защищавших долину, в которой высился дворец Фахреддина. Солнце закатывалось за горизонт, и юной паре со свойственным молодости живым воображением и восторженностью казалось, что они видят в дивных облаках заката своды дворцов Шадухана и Амбреабада, где обитают пери112. Нуронихар села на склоне холма, а Гюльхенруз положил ей на колени свою благоухающую голову. Вечер выдался тихим, слышались только голоса девушек, резвившихся в свежих водах бесчисленных ручейков, что орошали горные склоны. Неожиданный приезд халифа, окружавший его блеск взволновали пылкую душу Нуронихар. Из чистого тщеславия ей захотелось, чтобы государь заметил ее, но она поспешила скрыться, когда он поймал брошенные ему цветы, а теперь сильно смутилась, ибо Гюльхенруз спросил, куда делся обещанный ему букет. Вместо ответа она поцеловала его в лоб, затем вскочила и в волнении и беспокойстве стала большими шагами ходить взад и вперед по краю пропасти. Ночь близилась, чистое золото заходящего солнца налилось кровавым багрянцем, и будто отблески огромного пожара отразились на пылающих щеках Нуронихар. Бедный маленький


Ватек
61
Гюльхенруз вздрогнул до глубины души, ощутив возбуждение милой сестрицы.
— Пойдем-ка отсюда, — робко молвил он, — что-то зловещее чудится мне в небесах. Тамаринды113 трепещут сильнее, чем обычно, и ветер леденит мне сердце. Пойдем, вечер слишком мрачен.
С этими словами он взял ее за руку и потянул изо всех сил. Девушка последовала за ним, не сознавая, что делает. Тысячи странных мыслей кружились в ее голове. Она пробежала мимо любимых зарослей жимолости, не обратив на них никакого внимания, а Гюльхенруз не удержался и сорвал несколько веточек, хоть и мчался так, словно за ним по пятам гнался дикий зверь.
Заметив, как они спешат, девушки решили, что сейчас, как всегда, начнутся танцы, тут же встали в круг и взялись за руки, но запыхавшийся Гюльхенруз без чувств рухнул на мох. Привычное для всех игривое настроение сменилось унынием. Нуронихар, уставшая не только от бега, но и от беспорядочных мыслей, в смятении бросилась к Гюльхен- рузу. Она схватила его маленькие холодные ручки и стала греть их у своей груди, а затем натерла ему виски душистым бальзамом. Наконец паренек очнулся и, зарывшись головой в платье Нуронихар, уговорил ее повременить с возвращением в гарем: он боялся, что старый морщинистый евнух Шабан, придирчивый наставник, будет бранить его за то, что он испортил Нуронихар всегдашнюю прогулку. Все обрадовались, что никуда не нужно идти, уселись на лужайке в кружок и предались ребяческим играм, а евнухи, присматривавшие за детьми, устроились чуть поодаль и завели беседу. Кормилица дочери эмира, заметив, что ее подопечная задумчива и подавлена, принялась рассказывать забавные истории, каковым Гюльхенруз, забыв о волнениях, с большим удовольствием внимал. Он смеялся, хлопал в ладоши и подшучивал над всеми, не исключая евнухов; он очень любил, когда они гонялись за ним, невзирая на свои лета и немощь.
Тем временем взошла луна, ветер стих, и всем стало так хорошо, что решили поужинать на свежем воздухе. Сутлемеме не было равных в приготовлении салатов: она наполнила большие фарфоровые плошки самыми вкусными пряными травами, яйцами мелких пернатых, кис¬


62
Уильям Бекфорд. БАТЕК
лым молоком, лимонным соком и ломтиками огурцов, а потом обошла всех по кругу и выдала каждому его долю в большую ложку из клюва кокноса114. Гюльхенруз, устроившийся по своему обыкновению на коленях у Нуронихар, стискивал алые губки, когда Сутлемеме что-то предлагала ему, и брал еду только из рук своей двоюродной сестры. Он склонялся к ней и прижимался к ее губам, как пчела, пьющая цветочный нектар. Один из евнухов сбегал за дынями, а остальные устроили настоящий дождь из свежих миндальных орехов.
В разгар веселья на вершине самой высокой горы вдруг разлился свет, и все обернулись в его сторону. Это мягкое свечение походило на сияние полной луны, и всякий мог бы обмануться на сей счет, если бы луна уже давно не поднялась над горизонтом. Зрелище вызвало общее волнение, каждый терялся в догадках. То не был пожар, потому что свет оставался ясным и голубоватым, и никто никогда не видывал метеора такой величины и такого цвета. Странное свечение то разгоралось, то бледнело. Сначала оно стояло прямо над вершиной горы, а потом внезапно сдвинулось, переместилось в пальмовую рощу и, проскользнув над горными потоками, остановилось у входа в узкое и тенистое ущелье. Как только свет начал двигаться, Гюльхенруз, чье сердце всегда замирало при виде чего-то неожиданного или непривычного, потянул Нуронихар за платье, умоляя поскорее вернуться домой. Все женщины дружно и весьма настойчиво присоединились к его просьбам, но дочерью эмира завладело любопытство. Она не только отказывалась уйти с лужайки, но хотела непременно пойти посмотреть, что там такое. Пока подруги спорили и препирались, свет вспыхнул с такой ослепительной силой, что все с криками бросились наутек. Нуронихар побежала было вслед за девушками, но на повороте тропинки остановилась, а потом одна устремилась назад. Она бегала легко и быстро и очень скоро достигла лужайки, где они ужинали. Светящийся шар завис над ущельем и пылал в величественной тишине. Нуронихар скрестила руки на груди и на несколько мгновений замерла, не решаясь идти дальше. Полное одиночество, в котором она очутилась впервые в жизни, пугающая тишина ночи — всё вызывало в ее душе неведомые до сей поры ощущения. Ей вспомнился страх Гюльхенруза, и тысячу раз она уже готова


Ватек
63
была повернуть обратно, но сияющий шар снова и снова вставал на ее пути. Повинуясь непреодолимому влечению, она продвигалась к нему сквозь терновник и колючки, невзирая на препятствия, которые должны были ее остановить.
Наконец Нуронихар добралась до горловины ущелья, но не нашла там яркого света — наоборот, ее окутал мрак, и лишь где-то вдалеке она различала слабую искорку. Она остановилась во второй раз. Говор водопадов сливался в один общий шум, шелест пальмовых листьев, зловещие отрывистые крики птиц в дуплах деревьев — всё наполняло ее душу ужасом. Каждое мгновенье ей казалось, что она вот-вот наступит на ядовитую гадину. Ей вспомнились все истории о лукавых дивах115 и мрачных гулах116, но любопытство пересилило страх. Она храбро пошла по извилистой тропинке, что вела к светящейся точке. До сих пор она сознавала, где находится, но эта дорожка была ей совсем незнакома, и не успела девушка сделать несколько шагов, как уже пожалела о своем безрассудстве.
— Увы! — воскликнула она. — Почему я не в надежных, ярко освещенных покоях, где коротала вечера с Гюльхенрузом! Милое дитя, как бы ты дрожал, если бы бродил, как я, в этой безлюдной глуши!
Так, разговаривая сама с собой, она брела всё дальше и дальше, пока не наткнулась на ступени, вырубленные в скале. Не раздумывая, Нуронихар стала отважно подниматься по ним. Свет сделался еще ярче, теперь он горел выше по склону, прямо над ее головой. Наконец она увидела, что он исходит из какой-то расщелины, и оттуда же доносились жалобные и мелодичные звуки, напоминавшие заупокойные песнопения. В это время послышалось журчание: как будто кто-то лил воду в купальню. Нуронихар продолжила подъем и увидела большие горящие свечи, расставленные там и сям в трещинах между камнями. Сердце ее захолонуло от ужаса, а от тонкого и сильного запаха, исходившего от свечей, она чуть не упала без чувств у самого входа в грот.
Одурманенная Нуронихар заглянула в зев пещеры и разглядела огромную золотую купель, полную воды. Душистый пар покрыл лицо дочери эмира капельками розового масла. Под сводами грота играла нежная музыка. Вокруг купели девушка заметила царские одежды,


64
Уильям Бекфорд. БАТЕК
диадемы, перья цапли, сверкавшие рубинами. Пока она любовалась этой роскошью, музыка утихла, и чей-то голос произнес:
— Для какого царя зажгли эти свечи, приготовили воду и одежды, достойные как земных владык, так и сил потусторонних?
— Для обворожительной дочери эмира Фахреддина, — отвечал другой голос.
— Как? — удивился первый голос. — Для этой шалуньи, что тратит время с утопающим в неге капризным ребенком, которому предстоит стать жалким мужем?
— Что ты такое говоришь? — перебил первый. — Зачем ей заниматься подобными глупостями, когда от любви к ней сгорает сам халиф, повелитель мира, тот самый, кому суждено завладеть сокровищами султанов-преадамитов, правитель шести локтей ростом, чей взгляд пронзает девичьи сердца? Нет, она не сможет не ответить на страсть, которая покроет ее славой. Несомненно, она откликнется на любовь халифа и забудет про свою детскую забаву, и тогда все здешние сокровища и в придачу карбункул Джамшида117 — всё, всё будет принадлежать ей одной.
— Думаю, ты прав, — согласился первый голос. — Поспешу-ка в Ис- тахар, приготовлю подземный дворец для встречи молодых.
Голоса смолкли, свечи погасли, лучезарный свет сменился густым мраком, а Нуронихар, вздрогнув, пришла в себя и обнаружила, что лежит, вытянувшись на софе, в гареме своего отца. Она хлопнула в ладоши, и тотчас прибежали Гюльхенруз и ее рабыни, которые в отчаянии рыдали, оттого что потеряли ее, и уже послали евнухов на поиски. Шабан тоже явился и начал браниться.
— Дерзкая девчонка, — произнес он басом, — или у тебя есть поддельные ключи, или какой-нибудь влюбленный джинн118 дает тебе отмычки. Вот я проверю, сколь ты сильна! Немедленно ступай на чердак с двумя слуховыми окошками и не думай, что Гюльхенруз последует за тобой. Ступай, ступай, госпожа, я запру замок на два оборота.
В ответ на эти угрозы Нуронихар гордо вскинула голову и смерила Шабана презрительным взглядом своих черных глаз, которые после чудесного разговора в волшебном гроте сделались еще больше.


Ватек
65
— Ступай прочь, — молвила она, — я тебе не рабыня, чтобы так со мною разговаривать. Будь почтителен с той, кто рождена диктовать законы и властвовать.
Она собиралась присовокупить еще что-то в том же духе, но раздались крики:
— Халиф, халиф!
Тотчас все занавеси раздвинулись, рабы в два ряда распростерлись ниц, а бедный маленький Гюльхенруз залез под возвышение, на котором стояла софа. Сначала показалась цепочка черных евнухов, волочивших за собою шитые золотом длинные муслиновые шлейфы; в руках у них были курильницы, распространявшие сладкое благоухание древесного алоэ119. За ними, качая головой, торжественно вышагивал недовольный всей этой церемонией Бабабалук. Следом шел пышно разодетый Ватек. Поступь царя была благородна и легка, и каждый мог восхититься его красотой, даже не зная, что он — повелитель мира. С волнением приблизился халиф к Нуронихар и, заглянув в ее лучистые глаза, которые видел лишь издали, пришел в неописуемый восторг. Нуронихар сразу потупилась и от смущения стала еще прелестней.
Бабабалук знал толк в подобных делах и, понимая, что надо делать хорошую мину даже при плохой игре, сделал всем знак удалиться. Заметив пятки под возвышением, он бесцеремонно вытащил мальчика наружу, посадил себе на плечи и унес, осыпая гнусными ласками. Гюльхенруз кричал и бешено отбивался. Его щеки покраснели, как цветки граната, а влажные глаза сверкали обидой. Он так выразительно взглянул на кузину, что халиф заметил это и произнес:
— Это и есть твой Гюльхенруз?
— Властелин мира, — отвечала Нуронихар, — пощади моего брата, его невинность и кротость не заслуживают твоего гнева.
— Не беспокойся, — улыбнулся Ватек, — он в хороших руках. Бабабалук любит детишек, у него всегда есть для них конфеты и прочие вкусности.
Дочь Фахреддина смешалась и, пока уносили Гюльхенруза, не произнесла ни слова, только грудь ее вздымалась от волнения. Страсть


66
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Ватека разгорелась еще сильнее, и, встретив лишь слабое сопротивление, он самозабвенно отдался своим чувствам, когда внезапно появился эмир и бросился ничком к ногам халифа.
— Повелитель правоверных, — взмолился он, — не унижайся до рабы твоей!
— Нет, эмир, — возразил Ватек, — напротив, я возвышаю ее до себя, ибо объявляю своей женой, и слава покроет твой род и будет передаваться из поколения в поколение.
— Горе мне! — Фахреддин вырвал клок из своей бороды. — Господин, соблаговоли сократить дни верного слуги твоего, прежде чем он нарушит данное им слово. Нуронихар обещана Гюльхенрузу, сыну брата моего Али Хасана. Их сердца соединены навеки, ибо они поклялись друг другу в верности. Нельзя надругаться над священными обетами.
— Как?! — вскричал халиф. — Отдать эту божественную красоту женоподобному мальчишке? Ты возомнил, что я позволю подобным совершенствам увянуть в его слабых и неумелых руках? Нет, ее жизнь должна пройти в моих объятиях. Такова моя воля! Убирайся и не мешай, я посвящу эту ночь служению чарам твоей дочери.
Оскорбленный эмир вынул саблю из ножен, подал ее Ватеку и, подставив шею, твердо заявил:
— Руби, господин, голову несчастному, у которого ты в гостях. Он слишком зажился на этом свете, раз ему довелось увидеть, как наместник Пророка попирает священные законы гостеприимства.
При этих словах Нуронихар не справилась с противоречивыми чувствами, раздиравшими ей душу, и упала в обморок. Ватек испугался за ее жизнь и пришел в бешенство оттого, что его воле чинят препоны. Он крикнул Фахреддину: «Помоги своей дочери!» — и вышел, бросив на него свой грозный взгляд. Несчастный эмир рухнул навзничь, обливаясь холодным потом.
Гюльхенруз вырвался из рук Бабабалука и, вбежав в покои, начал изо всех сил звать на помощь, ибо сам помочь не умел. Бледный и задыхающийся, бедный малыш ласками попытался привести Нуронихар в чувство. От теплых и нежных поцелуев она очнулась. Фахреддин тоже начал приходить в себя после взгляда халифа. Он сел, огляделся и,


Ватек
67
убедившись, что страшного царя нигде нет, приказал позвать Шабана и Сутлемеме. Он отвел их в сторону и сказал:
— Друзья мои, как говорится, большие беды — решительные меры. Халиф принес в мой дом ужас и печаль, да и как противиться его могуществу? Еще один его взгляд — и я отправлюсь прямиком в могилу. Несите-ка сонный порошок, что подарил мне дервиш из Аракана120. Надо дать этим детям столько порошка, чтобы они заснули на три дня мертвым сном, а халиф поверил, что они умерли. Мы сделаем вид, что хороним их, отнесем в пещеру досточтимой Меймуне121 на границе великой пустыни, туда, где в хижине живут мои карлики, а когда все уедут, ты, Шабан, с четырьмя верными евнухами перенесешь их к озеру вместе с запасом провизии на целый месяц. По моему разумению, один день халиф будет удивляться, пять — плакать, недели две — предаваться размышлениям и еще несколько дней — собираться в дорогу. Вот и всё время, что понадобится Ватеку, а затем мы избавимся от него.
— Мысль хорошая, — заметила Сутлемеме, — но надо извлечь из этого дела всю возможную выгоду. Я заметила, что Нуронихар легко выносит взгляды халифа, хотя тот не жалел их для нее. Будь уверен, несмотря на привязанность к Гюльхенрузу, она не усидит в горах, если будет знать, что Ватек здесь. Надо убедить и ее, и Гюльхенруза, что они в самом деле умерли и очутились в скалах, чтобы искупить свои маленькие любовные прегрешения. Пусть им скажут, что от отчаяния мы все наложили на себя руки, а твои карлики, которых они никогда не видели, покажутся им такими диковинными существами, что они не осмелятся не прислушаться к их увещеваниям, и, ручаюсь, всё пройдет как по маслу.
— Хорошо, — молвил Фахреддин, — я согласен. Не будем мешкать, примемся за дело.
Тут же принесли порошок, подмешали его в шербет, и Нуронихар с Гюльхенрузом жадно выпили всё до дна. Час спустя сердца их затрепетали, и мало-помалу они почувствовали, как их одолевает дремота. После ужасной сцены с халифом они лежали в ошеломлении на полу, а теперь встали, забрались на возвышение и, прижавшись друг к другу, улеглись на софе.


68
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— Обогрей меня, милая Нуронихар, — попросил Гюльхенруз, — положи руку мне на сердце: оно точно лед. Ах, ты такая же холодная, как я! Не поразил ли нас обоих халиф своим страшным взором?
— Я умираю, — угасающим голоском отвечала Нуронихар, — обними меня покрепче, душа покидает меня.
— Я умираю вместе с тобой, — глубоко вздохнул ласковый Гюльхенруз, — и пусть душа моя, отлетая, коснется твоих губ.
Они не произнесли больше ни слова и застыли словно мертвые.
В тот же миг по всему гарему разнеслись душераздирающие крики. Шабан и Сутлемеме с большим искусством разыграли отчаяние, а эмиру не было надобности изображать горе, ибо он еще ни разу не испытывал порошок и был безмерно опечален тем, что ему пришлось пойти на такие крайности. Сбежавшиеся отовсюду рабы замерли, глядя на открывшуюся их глазам картину. Огни погасили, и только две лампы отбрасывали печальный свет на лица сих прекрасных цветов, увядших, казалось, на заре жизни. Принесли погребальные одежды, омыли тела розовой водой, умастили душистыми маслами прекрасные кудри и сплели их вместе. Обоих усопших облачили в белые, как алебастр, си- марры122. В тот момент, когда им на головы возлагали венки из жасмина, их любимого цветка, явился халиф, которому доложили о трагическом происшествии. Он был бледен и угрюм, точно гулы, что бродят ночью по кладбищу. Забыв обо всём на свете, даже о самом себе, он бросился сквозь толпу рабов и распростерся ниц у возвышения. Колотя кулаком в грудь, он называл себя жестоким убийцей и проклинал на тысячу ладов. Дрожащей рукой он приподнял покрывало над мертвенно-бледным лицом Нуронихар и, громко возопив, упал без чувств. Ба- бабалук унес его, кривя свое безобразное лицо и приговаривая:
— Я так и знал, что Нуронихар сыграет с ним злую шутку.
Как только халиф исчез, эмир велел приготовить гробы и приказал не впускать никого в гарем. Закрыли все окна, разбили все музыкальные инструменты123, и имамы124 принялись читать молитвы. Вечером печального дня плач и стенания зазвучали с удвоенной силой. Батек лишь тихо скулил — пришлось дать ему маковую настойку, чтобы унять приступы его ярости и страданий125.


Ватек
69
Ранним утром следующего дня главные ворота дворца распахнулись, погребальное шествие тронулось в горы, и горестные восклицания «Лейлах-иллейллах»126 достигли ушей халифа. Он во что бы то ни стало хотел расцарапать себе лицо127 и пойти вслед за процессией. Никто не смог бы его отговорить, если бы силы не изменили ему: сделав шаг, он упал, и его уложили в постель, где он провел в полном бесчувствии несколько дней, внушая жалость даже эмиру.
Когда похоронная процессия приблизилась к гроту Меймуне, Ша- бан и Сутлемеме отпустили всех, кроме четырех верных евнухов, коим предстояло остаться. Слуги посидели немного рядом с гробами, приподняв их крышки, чтобы дать доступ воздуху, а затем приказали отнести их на берег маленького озерца с сероватым мхом по берегам. Это было любимое место аистов и цапель, которые неустанно ловили голубых рыбок. Карлики, предупрежденные эмиром, вскоре направились туда и соорудили с помощью евнухов хижины из тростника и камыша — в этом деле им не было равных. Они возвели также кладовую для съестных припасов, маленькую молельню для себя и сложили большую и аккуратную пирамиду из дров, чтобы можно было поддерживать огонь, ибо в этой горной ложбине частенько становилось прохладно.
Под вечер на берегу озера развели два огромных костра; тела прекрасных детей извлекли из гробов и осторожно положили в хижине на подстилку из сухих листьев. Два карлика чистыми серебристыми голосками начали читать Коран. Шабан и Сутлемеме стояли чуть поодаль, с тревогой дожидаясь момента, когда закончится действие сонного порошка. Наконец Нуронихар и Гюльхенруз одновременно и чуть заметно пошевелили руками, открыли глаза и с величайшим изумлением огляделись вокруг. Они попытались даже привстать, но сил еще не было, и они снова упали на листья. Сутлемеме тут же поспешила дать им укрепляющее зелье, которым снабдил ее эмир.
Гюльхенруз полностью пришел в себя, громко чихнул и, до крайности удивленный, порывисто вскочил. Он выбежал из хижины и жадно потянул носом воздух.
— О да, — обрадовался он, — я дышу, я еще жив, я слышу звуки, я вижу небосвод, усыпанный звездами!


70
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Любимый голос разбудил Нуронихар. Она энергично стряхнула с себя листья и бросилась обнимать Гюльхенруза, однако, тут же заметив свои длинные одеяния, венки из цветов и босые ноги, спрятала лицо в ладонях и задумалась. Волшебная купальня, отчаяние отца и главным образом величественный облик Ватека закружились перед ее глазами. Она смутно припомнила, как ей сделалось дурно, как она умирала вместе с Гюльхенрузом, и, не понимая, где она теперь, Нуронихар опустила руки и огляделась. Незнакомое озеро, огонь, отражавшийся в спокойной воде, тусклые краски земли, странные хижины, печально качающиеся камыши, аисты, чьи заунывные крики сливались с писклявыми голосами карликов, — всё убеждало, что ангел смерти открыл ей врата какого-то иного мира128.
Гюльхенруз в испуге крепко прижался к сестре — ему тоже показалось, что он попал в страну призраков, и его страшило молчание Нуронихар.
— Скажи мне, — молвил он наконец, — где мы? Видишь эти тени, что ворочают жаркие угли? Неужто это Монкир и Некир129 и они сейчас бросят нас в огонь? Или роковой мост130 протянется над озером, которое за зловещим покоем скрывает, быть может, бездну вод, куда мы будем погружаться век за веком?
— Нет, дети мои, — подойдя к ним, вмешалась Сутлемеме, — успокойтесь. Ангел-истребитель, забравший наши души вслед за вашими, уверил нас, что в наказание за изнеженность и сладострастие вы долгие годы проведете в этом унылом месте, куда редко заглядывает солнце и где земля не рождает ни цветов, ни плодов. Вот наши стражи, — указала женщина на карликов, — они доставят нам всё необходимое, потому что наши недостойные души еще слегка тяготеют к своим грубым телесным оболочкам. Вам будут давать в пищу только рис, а хлеб ваш будет пропитан туманами, что висят над озером днем и ночью.
Узнав об уготованном им печальном будущем, бедные дети расплакались и простерлись ниц перед карликами, а те, в совершенстве исполняя положенную роль, разразились, по обыкновению, длинной и прекрасной речью о священном верблюде, который через несколько тысяч лет перенесет их в царство блаженных131.


Ватек
71
Закончив проповедь, все совершили омовения, воздали хвалу Аллаху и Пророку, скудно поужинали и снова улеглись на сухие листья. Нуронихар и ее братец были очень довольны тем, что мертвым дозволяется спать в одной хижине. Они слишком хорошо выспались, чтобы снова заснуть, и потому всю ночь, крепко обнявшись из страха перед призраками, проговорили о случившемся.
Сумрачным и дождливым утром карлики вскарабкались на высокие жерди, заменявшие им минарет, и призвали к молитве. Собрались все: Шабан и Сутлемеме, четверо евнухов и несколько аистов, которым наскучило ловить рыбу. Печальные и покорные, дети вяло выползли из хижины. Они истово помолились, а затем Гюльхенруз спросил у Сутлемеме и остальных, как получилось, что и они все умерли так кстати для него и Нуронихар.
— Мы не смогли пережить вашу смерть и покончили с собой от отчаяния, — отвечала Сутлемеме.
Тут Нуронихар, не забывшая, несмотря на всё, что с нею сталось, своего видения, воскликнула:
— А халиф? Он тоже умер от горя? Он появится здесь?
Карлики, у которых на всё был готовый ответ, сурово пояснили:
— Ватек проклят на веки вечные.
— Ну, конечно, а как же иначе? — обрадовался Гюльхенруз. — Ведь это из-за его ужасного взгляда мы здесь едим рис и слушаем проповеди.
Примерно так прошла неделя на берегах озера. Нуронихар думала, как много она потеряла из-за своей досадной кончины, а Гюльхенруз молился и вместе с карликами, в которых души не чаял, плел корзины из тростника.
Пока в горах разыгрывались эти невинные картины, халиф устроил эмиру новую сцену. Не успел повелитель правоверных прийти в себя, как вскричал голосом, от которого содрогнулся даже Бабабалук:
— Отрекаюсь от тебя, вероломный гяур! Это ты убил мою милую Нуронихар, и я прошу прощения у Магомета, который уберег бы ее для меня, будь я благоразумней. Дайте мне воды для омовения и позовите доброго Фахреддина. Хочу помириться с ним, мы вместе помолимся, а потом пойдем на могилу бедной Нуронихар. Я сделаюсь


72
Уильям Бекфорд. БАТЕК
отшельником и, замаливая свои грехи, проведу остаток дней на ropé рядом с ней.
— А чем ты там будешь питаться? — полюбопытствовал Бабабалук.
— Пока я ничего про это не знаю, — отмахнулся Батек, — но скажу, когда проголодаюсь, однако, думаю, случится это не скоро.
Тут явился Фахреддин и прервал их беседу. Батек сначала бросился ему на шею, а потом оросил его грудь горючими слезами и выражался столь благочестиво, что эмир от радости сам разрыдался, мысленно поздравив себя с удивительным обращением, которому он поспособствовал. Ему не хватило духу противиться паломничеству в горы, и, погрузившись каждый в свои носилки, они отправились в путь.
За халифом тщательно следили, и всё же там, где якобы была похоронена Нуронихар, он нанес себе несколько царапин. С большим трудом его оторвали от могилы, но он торжественно поклялся, что будет приходить туда каждый день. Фахреддину это не понравилось, однако он надеялся, что халиф удовольствуется молитвами в пещере Меймуне и не отважится пойти в горы, да и, кроме того, озеро было запрятано глубоко в скалах, и эмир не верил, что его можно найти. Поведение Ватека укрепляло уверенность эмира. Халиф твердо следовал своему решению и возвращался с горы таким благочестивым и сокрушенным, что все старцы приходили в восторг.
Нуронихар же вовсе не была довольна. Хотя она любила Гюльхен- руза и, чтобы укрепить ее нежную привязанность, ей дозволялось делать с ним всё, что вздумается, она смотрела на него как на забаву, не мешавшую ей грезить о карбункуле Джамшида. Порой она сомневалась в своей смерти, ибо никак не могла уразуметь, отчего у мертвых те же потребности и фантазии, что у живых. В надежде найти объяснение, как-то рано утром, когда все еще спали, она, тихонько поцеловав спящего Гюльхенруза, встала и пошла вдоль берега. Вскоре она заметила, что вода из озера стекает под нависшую над ним скалу, чья вершина не выглядела неприступной. Девушка торопливо вскарабкалась на нее и, увидев открывшиеся дали, сорвалась с места словно серна, убегающая от охотника. Она прыгала с легкостью антилопы, но вскоре запыхалась и прилегла отдохнуть среди зарослей тамаринда. Места показались ей


Ватек
73
знакомыми, и она предалась воспоминаниям, как вдруг перед нею предстал Ватек, который в этот день от беспокойства и возбуждения поднялся спозаранку. Завидев Нуронихар, халиф в изумлении замер. Он не осмеливался приблизиться к закутанному в симарру призраку, распростертому на земле, к этому бледному и трепещущему, но по-прежнему прекрасному созданию. Наконец с видом одновременно довольным и расстроенным Нуронихар подняла на него свои лучистые глаза.
— Господин, — молвила она, — ты пришел, чтобы вместе со мною есть рис и слушать проповеди?
— Дорогая тень! — вскричал Ватек. — Ты умеешь говорить! Ты так же изящна, как прежде, и взгляд твой по-прежнему лучезарен. Может ли быть, что я могу прикоснуться к тебе?
С этими словами он крепко сжал ее в своих объятиях и, обнимая, повторял:
— Что за чудо? Это прекрасное тело дышит теплом, эти члены гибки и послушны.
Нуронихар, потупившись, произнесла:
— Господин, я умерла ночью, после того как ты удостоил меня своим вниманием. Мой брат убежден, что это произошло из-за твоего взгляда, но я ему не верю и не вижу в твоих глазах ничего ужасного. Гюльхенруз умер вместе со мною, и мы оба перенеслись в унылую страну, где живем впроголодь. Если ты тоже умер и должен присоединиться к нам, то мне тебя жаль — карлики и аисты тебя изведут. К тому же мне, как и тебе, должно быть очень обидно, что мы потеряли обещанные нам сокровища подземного дворца.
Услышав о подземном дворце, халиф прервал ласки, в которых зашел уже довольно далеко, и попросил Нуронихар объяснить свои слова. Тогда она рассказала ему о видении, о том, что за ним последовало, и историю своей мнимой смерти. Она так забавно описала край искупления грехов, из которого убежала, что Ватек непременно рассмеялся бы, не будь он серьезно озабочен. Едва девушка закончила рассказ, Ватек снова обнял ее.
— Пойдем, свет очей моих, — сказал он. — Теперь всё ясно. Мы оба полны жизни. Твой отец — мошенник, он обманул нас, чтобы разлу¬


74
Уильям Бекфорд. БАТЕК
чить, да и гяур не лучше, хотя, если я правильно понимаю, он хочет, чтобы мы путешествовали вместе. Надеюсь, он недолго продержит нас в своем дворце огня, ибо для меня нет ничего дороже тебя, твоя красота стоит всех сокровищ древних султанов, я хочу обладать ею и вдоволь наслаждаться на вольном воздухе много лун132, прежде чем, как крот, углубиться под землю. Забудь глупого маленького Гюльхен- руза, и...
— Ах, господин, не делай ему зла, — прервала его Нуронихар.
— Нет, что ты, — успокоил ее Батек, — я уже сказал тебе: не бойся за него, он так пропитан молоком и сахаром, что я не могу к нему ревновать. Оставим его с карликами (замечу в скобках, что они мои старые знакомцы), это общество подходит ему лучше твоего. И к твоему отцу я не вернусь, не желаю больше слышать ни его, ни старцев. Они опять начнут кричать, что я нарушаю правила гостеприимства, как будто стать супругой властелина мира для тебя меньшее счастье, нежели выйти за одетую мальчиком девчонку.
Выслушав столь выразительную тираду, Нуронихар предусмотрительно не стала перечить, хотя ей хотелось бы, чтобы влюбленный монарх выказал больше интереса к карбункулу Джамшида. Впрочем, она решила, что всему свое время, и с самой чарующей покорностью выразила полное согласие.
Когда халиф решил, что пора, он позвал Бабабалука, который спал в пещере Меймуне. Евнуху снилось, будто призрак Нуронихар опять усадил его на качели и так раскачал, что он то взлетал высоко над горами, то падал на дно пропасти. От голоса хозяина Бабабалук, вздрогнув, пробудился и побежал со всех ног на зов. Завидев призрак, который только что привиделся ему во сне, евнух чуть не упал в обморок.
— О господин! — застонал он, пятясь назад и закрывая глаза руками. — Ты занялся делом гулов! Ты откапываешь мертвых, но не надейся, тебе не удастся ее съесть. После того, что она сотворила со мною, ей хватит злобы, чтобы проглотить тебя самого.
— Хватит дурака валять! — приказал Ватек. — Ты скоро убедишься, что Нуронихар, которую я обнимаю, жива и здорова. А теперь ступай,


Ватек
75
возведи шатры в долине, которую я приметил здесь неподалеку. Там я желаю поселиться с этим прекрасным тюльпаном, чьи краски оживут в моих руках. Ты устроишь всё, чтобы мы могли предаться сладострастию, и будешь ждать новых приказаний.
Известие о злосчастном происшествии вскоре достигло ушей эмира. От горя и отчаяния он измазал себе лицо сажей, и старцы последовали его примеру. Дворец пришел в ужасающее расстройство. Все забыли о своих обязанностях, странников больше не принимали, примочек не раздавали и, забросив благотворительность, что процветала ранее в этом приюте, бродили, стеная и ропща, с вытянутыми лицами.
Хотя Фахреддин оплакивал свою дочь, сознавая, что она потеряна для него навсегда, он не забыл о Гюльхенрузе. Эмир немедленно передал Шабану, Сутлемеме и карликам указания, велев им ни в коем случае не открывать бедному мальчику правды, а перенести его под каким-нибудь предлогом в труднодостижимое место — далеко за высокую скалу, у которой плескалось озеро. Он опасался, как бы Ватек не причинил мальчику вреда.
Между тем, обнаружив исчезновение сестры, Гюльхенруз оцепенел. Карлики удивились не меньше, и только Сутлемеме, более проницательная, чем они, заподозрила неладное. Гюльхенруза убаюкивали сладкой надеждой, что он встретится с Нуронихар в тихом уголке среди гор, где земля усыпана лепестками померанцевых цветов и жасмина, на которых спать приятнее, чем на сухих листьях в хижине, и где они будут петь под звуки лютни и ловить бабочек. Сутлемеме с жаром расписывала ему этот райский уголок, когда один из четверых евнухов отозвал ее в сторонку и сказал, что из дворца принесли весточку, разъяснявшую исчезновение Нуронихар, а также доставили новые указания эмира. Сутлемеме тотчас же посовещалась с Шабаном и карликами. Не мешкая, сложили пожитки и сели в большую лодку вместе с тихим и покорным Гюльхенрузом. Они спокойно проплыли озеро, но, когда прибыли к месту, где озеро терялось под сводом скалы, Гюльхенруз, очутившись в кромешной тьме, страшно перепугался и пронзительно закричал, полагая, что его окончательно прокляли за слишком вольное обращение с сестрицей.


76
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Однако, мой досточтимый господин, ты, конечно, захочешь узнать, чем занимались халиф и та, что царила в его сердце. Бабабалук велел раскинуть шатры и поставить у обоих входов в долину великолепные ширмы индийского полотна под охраной рабов-эфиопов с саблями наголо. Дабы поддерживать траву этого прекрасного убежища вечно свежей, белые евнухи неустанно поливали ее из позолоченных леек. Шепот опахал раздавался у царского шатра, и при ласковом свете солнца, проникавшем сквозь муслин, халиф наслаждался созерцанием прелестей Нуронихар. Исполненный неги, он с жадным упоением внимал ее чарующему голосу и пению лютни. Она же любила слушать его рассказы о Самарре и о башне, изобилующей чудесами, и снова и снова просила повторить историю о шаре и о провале, где гяур лежал у эбеновых врат.
Так в беседах проводили они день, а ночью купались вдвоем в огромном бассейне из черного мрамора, который восхитительно подчеркивал белоснежную кожу Нуронихар. Бабабалук, чье расположение красавица успела завоевать, заботился о том, чтобы их трапезы были как можно утонченнее. Он всегда предлагал им новые изысканные блюда и даже послал в Шираз за дивным игристым вином, что хранилось в тамошних погребах со времен Магомета133. Главный евнух приказал выдолбить в скалах маленькие печи и выпекать в них молочные лепешки, тесто для которых Нуронихар месила своими нежными ручками. Это придавало лепешкам такой несказанный вкус, что Батек позабыл про все рагу, которые готовили его жены. А в это время несчастные брошенные женщины умирали от тоски во дворце эмира, который, несмотря на всю свою обиду, всё-таки жалел их.
Султанша Диляра134, которая до сей поры была любимой женой халифа, с присущей ей страстностью возмущалась пренебрежением мужа. Пока она была в милости у Ватека, она прониклась многими из его сумасбродных идей и сгорала от желания увидеть великие гробницы Исгахара и дворец с сорока колоннами. Воспитанная магами, она радовалась, что халиф готов посвятить себя служению огню135, и теперь вдвойне горевала от того, что он ведет сладострастную и праздную жизнь с молодой соперницей. Но горше всего для нее оказалось внезап¬


Ватек
77
ное благочестие Ватека. Оно сильно встревожило Диляру, и она почти не колеблясь решила написать царице Каратис и доложить, что их планы пошли наперекосяк — все условия, поставленные в пергаменте, были нарушены: Ватек ел, спал и устроил переполох в доме старого эмира, чья святость внушает серьезные опасения, и, судя по всему, им никогда не видать сокровищ древних султанов.
Это письмо Диляра доверила двум дровосекам, которые работали в большом лесу на горах и, зная все пути-дорожки, кратчайшей из них добрались до Самарры за десять дней.
Когда явились лесорубы, царица Каратис играла в шахматы с Мо- раханабадом. Вот уже несколько недель, как она спустилась с башни, ибо планеты, к коим она обращалась, пытаясь разузнать судьбу сына, казалось, сошли с ума. Напрасно она снова и снова зажигала костры, напрасно укладывалась спать на крыше в надежде увидеть вещие сны, — ей грезились лишь обрывки парчи, букеты цветов и тому подобные глупости. Она впала в уныние, и ей не помогали все известные снадобья, но туг она вспомнила о Мораханабаде — чистосердечном и преданном человеке. Вот только сам Мораханабад в ее обществе чувствовал себя не в своей тарелке.
О Ватеке ничего не было известно, и о нем ходили тысячи нелепых слухов. Ты, досточтимый господин, конечно, понимаешь, с какой живостью Каратис распечатала поданное ей письмо и в какое бешенство пришла, узнав о малодушном поведении сына.
— О! — взревела она. — Костьми лягу, но Ватек попадет в огненный дворец. Я готова сгореть в его пламени, лишь бы мой сын воцарился на троне Сулеймана!
С этими словами она сделала магический оборот вокруг себя таким устрашающим манером136, что Мораханабад от страха попятился. Каратис же приказала приготовить своего большого верблюда Альбуфаки137 и позвать мерзкую Неркес и безжалостную Кафур138.
— Никто мне больше не нужен, — объявила она визирю. — Дело не терпит отлагательств, обойдусь без свиты и церемоний. Тебе надлежит заботиться о народе: в мое отсутствие обирай его как следует, ибо расходы у нас большие и еще неизвестно, что будет дальше.


78
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Ночь была очень темная, с равнины Катула дул зловонный ветер, который остановил бы любого путника, как бы он ни торопился, но Каратис любила всё зловещее, Неркес была с нею заодно, а Кафур просто обожала дурные запахи. Утром эта милая троица в сопровождении двух дровосеков остановилась на краю большого болота, от которого поднимались гнилостные испарения, способные свалить с ног любое животное, кроме Альбуфаки, с удовольствием вдыхавшего смрадный дух. Дровосеки умоляли женщин не ложиться спать в этом месте.
— Спать?! — вскричала Каратис. — Что за вздор! Я сплю лишь для того, чтобы видеть вещие сны, а что до моих прислужниц, то у них слишком много забот, чтобы закрывать свой единственный глаз.
Бедняки, которым мало-помалу становилось не по себе в этом обществе, застыли разинув рот.
Каратис спешилась, негритянки, сидевшие позади нее, тоже соскочили на землю, и все три, раздевшись до исподнего, принялись с остервенением рвать под палящим солнцем ядовитые травы, коими в изобилии поросли края болота. Эти запасы предназначались для семьи эмира и для всех, кто мог хоть как-нибудь помешать путешествию в Исгахар. Глядя на трех ужасных призраков, носившихся вдоль болота, лесорубы умирали со страха, да и Альбуфаки внушал им робость и неприязнь. В полдень, когда камни раскалились от жары, а Каратис, несмотря на зной, приказала трогаться в путь, бедняги совсем пали духом. Однако делать было нечего, и они повиновались без возражений.
Альбуфаки, всем существом своим любивший пустыню, недовольно фыркал при малейших признаках жилья, и Каратис, которая по- своему баловала его, тотчас сворачивала в сторону. В итоге крестьяне всю дорогу голодали, ибо козы и овцы, коих Провидение посылает путникам, чтобы они могли подкрепиться их молоком, разбегались, едва завидев огромного верблюда и странных наездниц. Каратис же не нуждалась ни в какой пище, ибо уже давно не испытывала чувства голода, довольствуясь особым снадобьем собственного изобретения, которым делилась со своими дражайшими немыми.
Едва стемнело, как Альбуфаки остановился и топнул копытом. Каратис, знавшая его повадки, сразу поняла, что они подъехали к кладби¬


Ватек
79
щу. В бледном свете луны она разглядела длинную стену и большие приоткрытые ворота — такие высокие, что в них мог пройти даже Аль- буфаки. Несчастные проводники, чувствуя, что пробил их последний час, смиренно попросили Каратис похоронить их в этом подходящем месте, и испустили дух. Неркес и Кафур по-своему посмеялись над глупостью бедолаг, ведь им самим кладбище пришлось весьма по вкусу, а гробницы показались премиленькими. На склоне холма их было не меньше двух тысяч: одни имели форму пирамид, другие — колонн. Одним словом, они отличались бесконечным разнообразием, что очень радовало негритянок. Каратис же, поглощенной своими грандиозными замыслами, некогда было любоваться могилами, как бы ни были они приятны для ее глаз. Она сразу поняла, что может использовать создавшееся положение к собственной выгоде.
«Наверняка, — рассудила она, — такое прекрасное кладбище часто посещают гулы, а они необычайно сообразительны. Раз уж я нечаянно уморила наших глупых проводников, спрошу-ка дорогу у гулов, а чтобы задобрить их, приглашу отведать свежей мертвечины».
Приняв это мудрое решение, она жестами объяснила Неркес и Кафур, что от них требовалось:
— Пойдите, постучите по могильным плитам и подайте голос: ваше лопотание очень похоже на говор тех, кого я жду в гости.
Негритянки обрадовались такому поручению, ибо надеялись на приятное времяпрепровождение в обществе гулов, а потому с воинственным видом, громко топая, удалились и принялись колотить по надгробиям. В ответ из-под земли раздался глухой шум, песок зашевелился, и отовсюду, принюхиваясь, полезли гулы, привлеченные запахом свежих трупов. Они собрались вокруг беломраморной гробницы, на которой между злосчастными мертвыми проводниками устроилась Каратис. Царица с изысканной почтительностью приняла дорогих гостей, они поужинали, а затем заговорили о деле. Вскоре она уже знала всё, что ей было необходимо, и, не теряя времени, повелела трогаться в путь, но негритянки, которым очень полюбились гулы, всеми своими пальцами стали умолять ее подождать хотя бы до зари. Однако Каратис, оплот добродетели, была заклятым противником любовных шаш¬


80
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ней и нежностей. Она отмела их просьбы и, забравшись на Альбуфаки, приказала им немедленно трогаться в путь. Не сворачивая ни вправо, ни влево, они ехали без остановки четыре дня и четыре ночи, на пятый день переправились через горы с наполовину выгоревшим лесом, а на шестой прибыли к роскошным ширмам, за которыми сын царицы скрывал свои безумные утехи.
Занимался рассвет. Стражи, беспечно храпевшие на своих постах, вздрогнув, проснулись от топота Альбуфаки и узрели, как им показалось, призраков, вышедших прямо из преисподней. Не раздумывая, они бросились врассыпную. Батек с Нуронихар нежились в купальне. Халиф слушал сказки и посмеивался над Бабабалуком, выступавшим в роли повествователя. Встревоженный криками стражников, Батек рыбкой выскочил из воды, но тут же нырнул обратно, поняв, что это Каратис. Не слезая, как и негритянки, с верблюда, та рвала в клочья украшавшие шатер муслиновые драпировки и тонкие занавеси. Нуронихар, совесть которой порой напоминала о себе, подумала при внезапном появлении незваных гостей, что пробил час небесного мщения, и страстно прижалась к Ватеку. При этом зрелище воздержанная Кара- тис, по-прежнему сидя на верблюде, разразилась бешеной бранью.
— Чудовище с двумя головами и четырьмя ногами!139 — кричала она, брызгая слюной. — Что это за глупые извивы? Не стыдно тебе вместо скипетра древних султанов сжимать в руках эту девчонку? Неужели ради этой оборванки ты безрассудно нарушил условия с пергамента нашего гяура? Ради нее ты теряешь драгоценные минуты? Такой-то вывод ты сделал из мудрейших наставлений, коими я тебя снабдила? Разве здешние места — цель твоего странствия? Прочь из объятий маленькой пустышки! Утопи ее и следуй за мной.
В первом приступе ярости Ватек хотел было вспороть брюхо Альбуфаки и засунуть туда Каратис вместе с ее негритянками, но мысль о гяуре, дворце Истахара, саблях и талисманах молнией пронзила его мозг. Он ответил матери решительно и в то же время учтиво:
— Страшная женщина, я повинуюсь тебе, но Нуронихар топить не стану. Она слаще засахаренной мирабели140 и очень любит карбункулы, а особенно ей по душе карбункул Джамшида, что ей обещан. Посему


Ватек
81
она поедет с нами, ибо я желаю, чтобы она возлегла со мною на диваны Сулеймана, ведь без нее я лишаюсь сна.
— Что ж, будь по-твоему, — согласилась Каратис. Она спешилась и препоручила Альбуфаки негритянкам.
Нуронихар, так и не выпустив халифа из объятий, немного успокоилась и ласково и сказала ему:
— О дражайший повелитель моего сердца, я последую за тобою, если нужно, до самого Кафа, что в стране афритов. Ради тебя я не побоюсь забраться и в гнездо Симурга, который после твоей почтенной матери — самое достойное создание на земле.
— Этой девице, — молвила Каратис, — не откажешь в отваге и познаниях.
Нуронихар, несомненно, обладала и тем, и другим, но, несмотря на всю свою решимость, порой невольно вспоминала о милом Гюльхенру- зе и о днях, полных нежной дружбы. С ее глаз скатилось несколько слезинок, и она нечаянно обронила вслух:
— Увы! Мой милый братец, что станется с тобою?
Ватек сдвинул брови, а Каратис вскричала:
— Что это значит? Какой еще братец?
— Это она некстати вздыхает о влюбленном в нее мальчишке с томными глазками и шелковистыми волосами, — пояснил халиф.
— Где он? — перебила его царица. — Покажиге-ка мне этого красавчика, ибо, — прибавила она шепотом, — прежде чем отправиться в путь, я хочу помириться с гяуром, а для него нет ничего слаще, чем сердце нежного отрока, впервые познавшего любовь.
Покинув купальню, Ватек приказал Бабабалуку собрать воинов, жен и прочую движимость своего гарема и быть готовым к отъезду через три дня.
Каратис удалилась в отдельный шатер, и, к ее радости, гяур послал ей обнадеживающие сны. Пробудившись, она увидела у ног своих Нер- кес и Кафур. Знаками они поведали ей, что отвели Альбуфаки на берег маленького озерца, чтобы он пощипал там серый мох, показавшийся им в достаточной степени ядовитым, и заметили в воде голубеньких рыбок, похожих на те, что плавали в сосуде на башне в Самарре.


82
Уильям Бекфорд. БАТЕК
— О! — возрадовалась Каратис. — Отправлюсь туда сию же минуту. Эти рыбки, как пить дать, из тех, что с помощью одной небольшой хитрости предскажут нам будущее. Они о многом поведают мне, и я узнаю, где находится этот маленький Гюльхенруз, которого я непременно хочу извести.
И она тут же направилась к озеру вместе со своей черной свитой.
Дурные дела быстро делаются, и вскоре Каратис с негритянками добралась до берега, воскурила волшебные смеси, с которыми никогда не расставалась, разделась донага и по шею погрузилась в воду. Неркес и Кафур потрясали зажженными факелами, а Каратис произносила заклинания. Рыбьей, отчаянно работая плавниками, высунули головы из воды и наконец, поддавшись колдовским чарам, разинули рты и жалобно пролепетали все разом:
— Мы преданы тебе от головы до хвоста, что тебе от нас надобно?
— Рыбы! — крикнула Каратис. — Заклинаю вас блестящей чешуей вашей, скажите, где находится мальчик по имени Гюльхенруз?
— По другую сторону этой скалы, госпожа, — возгласили рыбки хором. — Смилуйся, отпусти нас, мы задыхаемся.
— Хорошо, — согласилась царица, — я вижу, вы не привыкли к долгим разговорам. Так и быть, отпускаю вас, хотя у меня к вам еще много вопросов.
Вода успокоилась, и рыбки исчезли в глубине.
Каратис, полная змеиных замыслов, немедля забралась на вершину скалы и увидела милого Гюльхенруза, спавшего под сенью листвы. Рядом с ним на страже находились два бормотавших молитвы карлика. Эти низкорослые старцы обладали чудесным даром: они чуяли приближение недругов правоверных мусульман и потому тотчас заметили Каратис, которая остановилась и сказала себе: «Как славно он склонил свою головку! Какой он томный и бледный! Именно то, что мне нужно».
Карлики прервали ее милые размышления — они набросились на царицу и стали изо всех сил царапаться. Неркес и Кафур тут же встали на защиту своей госпожи и защипали карликов так, что те испустили дух, моля Магомета отомстить злодейке и всему ее роду.


Ватек
83
Из-за этой странной битвы в долине поднялся адский шум. Гюль- хенруз проснулся, подскочил с перепугу и запрыгнул на старую смоковницу, что росла рядом со скалой, перемахнул с нее на вершину скалы и помчался без оглядки. После двухчасового бега он в конце концов свалился без чувств на руки старого доброго гения, который нежно любил детей и охранял их. Облетая дозором свои воздушные владения, он обрушился на жестокого гяура, когда тот бесновался в страшной расселине, и отнял у него пятьдесят мальчиков, принесенных ему в жертву нечестивым Ватеком. Добрый гений взращивал своих прекрасных питомцев в заоблачных гнездах, да и сам обитал в огромном гнезде, которое было больше, чем все остальные гнезда вместе взятые, и которое он отвоевал у построивших его птиц рух141.
На страже этих надежных убежищ развевались знамена: золотыми буквами, сверкавшими подобно молниям, на них были начертаны имена Аллаха и Пророка, защищавшие от дивов и афритов. Гюльхенруз, по-прежнему уверенный в собственной смерти, решил, что попал в края вечного покоя. Он без боязни позволял ласкать себя новым друзьям, которые собрались в гнезде почтенного гения и наперебой целовали гладкий лоб и дивные глаза мальчика. Здесь, вдали от земной суеты, от гарема с его бесцеремонными нравами, грубыми евнухами и неверными женами, Гюльхенруз нашел свое истинное пристанище. В этом мире безмятежности протекали дни, месяцы, годы, и он был счастлив, как и все его товарищи, ибо взамен бесполезных знаний и никчемных богатств земной юдоли гений наделял своих подопечных даром вечной юности.
Каратис не привыкла упускать добычу из рук и обратила свой гнев на негритянок — за то, что они сразу не схватили мальчика, а развлекались тем, что щипали никому не нужных карликов. Бранясь, она вернулась в долину. Увидев, что Ватек всё еще спит рядом со своей красавицей, царица выместила дурное настроение на нем и Нуронихар. Кара- тис утешала себя мыслью о том, что послезавтра они отправятся в Исгахар, и там она с помощью гяура познакомится с самим Иблисом142. Но судьба распорядилась иначе.
Тем же вечером, когда Каратис позвала к себе Диляру, которая всегда ей очень нравилась, и беседовала с нею, явился Бабабалук с из¬


84
Уильям Бекфорд. БАТЕК
вестием, что небо со стороны Самарры объято пламенем и, похоже, предвещает нечто недоброе. Каратис тотчас вышла наружу и, взяв астролябию143 и другие магические приспособления, измерила высоту планет, сделала вычисления и, к великой своей досаде, поняла, что в Самарре разгорелся чудовищный мятеж. Мотавакель144, воспользовавшись тем, что его брат стал вызывать всеобщее недовольство, взбунтовал народ, захватил дворец и осадил главную башню, где укрылся Мораханабад вместе с небольшим отрядом верных сторонников халифа.
— Как! — вскричала она. — Я лишусь моей башни?! Моих негритянок! Немых! Мумий! А главное, собрания редкостей, которое стоило мне стольких неусыпных трудов! И еще неизвестно, добьется ли чего- нибудь мой бестолковый сын! Нет, я не сдамся, а немедленно отправлюсь на помощь Мораханабаду. Пособлю ему моим страшным колдовством, обрушу на головы мятежников дождь из гвоздей и расплавленного железа. Я открою все ловушки и выпущу из-под высоких сводов башни своих змей и гадов — и посмотрим, кто устоит против этой прожорливой армии.
С этими словами Каратис помчалась к сыну, спокойно пировавшему с Нуронихар в своем роскошном алом шатре.
— Чревоугодник! — возопила она. — Кабы не моя бдительность, быть бы тебе повелителем лепешек! Твои правоверные нарушили клятву и изменили тебе. Мотавакель, твой брат, в этот самый момент царствует на холме Пегих Коней, и если б у меня не оставались кое-какие скудные силы в нашей башне, он бы не выпустил добычу из рук. Не стану терять времени, скажу еще только два слова. Разбирай шатры и нынче же вечером отправляйся в путь! Не останавливайся нигде и ни с кем не болтай! Хотя ты нарушил повеления пергамента, думаю, еще не всё потеряно, ибо, надо признать, ты славно попрал законы гостеприимства, соблазнив дочь эмира в благодарность за его хлеб-соль. Подобные выходки должны нравиться гяуру, а если ты по пути совершишь еще какое-нибудь злодеяние, то всё обойдется — ты с триумфом вступишь во дворец Сулеймана. Прощай! Альбуфаки и негритянки ждут меня у выхода.


Ватек
85
У халифа не нашлось никаких возражений, он только пожелал матери счастливого пути и закончил ужин.
Тронулись в полночь под звуки труб и фанфар, но даже литавры не могли заглушить вопли эмира и его старцев, ослепших от слез и по- вырывавших все волосы из своих бород. Подобная музыка очень расстраивала Нуронихар, и она вздохнула с облегчением только тогда, когда звуки стихли в отдалении. Она возлежала с халифом в царских носилках и развлекалась тем, что мечтала вместе с ним о роскоши, которая вскорости ожидает их. Остальные жены грустили в своих паланкинах, и только Диляра сносила всё терпеливо, надеясь, что получит свое, когда послужит священному огню на величественных склонах Исгахара.
Через четыре дня достигли радостной долины Рохнабада. Весна была в полном разгаре. Изогнутые ветви цветущего миндаля выделялись на фоне сиявшего лазурью неба. Земля, усеянная гиацинтами и нарциссами, источала сладостное благоухание, вселявшее в душу благоговейный покой. Здесь жили тысячи пчел и почти столько же отшельников. На берегах ручейков, под сенью высоких кипарисов соседствовали ульи и молельни, чистота и белизна которых подчеркивалась темной зеленью деревьев. Святые люди с любовью ухаживали за своими маленькими садиками, полными разных плодов и, в особенности, мускусных дынь145, славившихся на всю Персию. Праведники бродили также по лугам и забавлялись кормлением белоснежных павлинов и лазоревых горлиц. Их мирные занятия нарушили крики царских гонцов:
— Жители Рохнабада! Падите ниц по берегам ваших чистых вод! Возблагодарите Небо, ниспославшее вам луч славы, ибо грядет повелитель правоверных!
Бедные отшельники в священном рвении поспешили зажечь свечи во всех молельнях, развернули Кораны на эбеновых подставках и двинулись навстречу халифу с корзинами, наполненными инжиром, медом и дынями. Пока они шествовали торжественным и размеренным шагом, лошади, верблюды и стражники безжалостно топтали тюльпаны и другие цветы. Отшельники одним глазом скорбно наблюдали разорение, а другим смотрели на халифа и на небо. Нуронихар при¬


86
Уильям Бекфорд. БАТЕК
шла в восторг, ибо этот чудесный край напомнил ей любимую родину, и она попросила халифа остановиться, но Батек, полагая, что гяур способен посчитать эти маленькие молельни жильем, приказал своим воинам разрушить их все до единой. Пока исполнялось это варварское распоряжение, отшельники стояли, ошеломленно замерев, а потом горько заплакали. Батек велел евнухам пинками прогнать их. Он слез с носилок и вместе с Нуронихар пошел прогуляться по лугу. Они рвали цветы, болтали, обмениваясь двусмысленными шутками, а пчелы, которые, как добрые мусульмане, посчитали священным долгом отомстить за своих дорогих хозяев, напали на пришельцев и принялись ожесточенно жалить их. К счастью, к этому времени были уже раскинуты шатры.
От глаз Бабабалука не ускользнула упитанность павлинов и горлиц, и тут же несколько дюжин птиц изжарили на вертеле, а из остальных сделали жаркое. Халиф и его приближенные ели, смеялись, чокались, всласть богохульствовали, когда, разминувшись, вероятно, с изгнанными отшельниками, прибыли все муллы, шейхи146, кади147 и имамы Шираза, приведя с собой ослов, украшенных венками, лентами и серебряными колокольчиками и нагруженных всем, что было лучшего в стране. Эти дары они поднесли халифу, умоляя его почтить своим присутствием их города и мечети.
— О нет, — молвил Батек, — не уговаривайте, от этого я воздержусь. Я принимаю ваши дары, но прошу оставить меня, ибо борьба с искушениями мне не по нраву. Итак, ступайте. Однако поскольку вы люди почтенные, вам не пристало возвращаться восвояси пешком. На хороших наездников вы не похожи, посему мои евнухи привяжут вас к ослам и, дабы соблюсти приличия, позаботятся о том, чтобы вы не поворачивались ко мне спиной.
Среди прибывших нашлись отважные шейхи — они сочли, что халиф сошел с ума, и вслух высказали свое мнение. Бабабалук приказал крепко связать их двойной веревкой, ослов подстегнули пучками крапивы, и животные помчались несвойственным им галопом, уморительно брыкаясь и сталкиваясь на бегу.


Ватек
87
Нуронихар и халиф от души наслаждались этим недостойным зрелищем. Они так и покатились со смеху, когда старики вместе с ослами попйдали в воду, ломая руки, лишаясь зубов, а порой получая и еще более тяжелые увечья.
В Рохнабаде караван провел два изумительных дня, и никто больше посольствами путешественников не беспокоил. Затем они продолжили путь и, оставив Шираз по правую руку, направились к протяженной равнине, на краю которой чернели вершины Истахара.
При виде гор халиф и Нуронихар в порыве восторга не удержались и ненадолго соскочили с носилок. Их радостные возгласы поразили всех, чьих ушей достигли. Люди вопрошали друг друга: мы направляемся в светозарные дворцы или в сады, превосходящие своею красотой сады Шеддада?148 Бедные смертные! Они терялись в догадках, но им не дано было проникнуть в бездну тайн Всемогущего.
Добрые гении, что изредка еще наблюдали за поведением Ватека, поднялись на седьмое небо к Магомету и взмолились:
— Милосердный Пророк, подай руку помощи наместнику твоему или он окончательно запутается в сетях, что расставили на его пути враги наши дивы. Гяур ждет его в ужасном дворце подземного огня. Если Ватек войдет туда, он погибнет безвозвратно.
Магомет отвечал с негодованием:
— Он более чем заслужил, чтобы в качестве кары его предоставили самому себе. Однако дозволяю вам попытаться остановить его.
Не теряя времени, один из добрых гениев принял облик пастуха, прославившегося своей набожностью больше, чем все дервиши и отшельники в стране. Он уселся на склоне небольшого холма в окружении стада белых овец и стал наигрывать на никому не ведомом инструменте песни, чьи трогательные мелодии проникали в душу, пробуждали совесть и изгоняли все нечестивые помыслы. От этих волшебных звуков солнце закрылось непроницаемой тучей, а кристально чистая вода двух маленьких озер стала кроваво-красной. Все, кто был в пышной свите халифа, помимо воли устремились, уныло потупившись, к холму, и каждый укорял себя за свои грехи и злодеяния. Взволновалась


88
Уильям Бекфорд. БАТЕК
и Диляра, а главный евнух сокрушенно просил прощения у женщин за то, что часто мучил их для собственного удовольствия.
Ватек и Нуронихар изменились в лице и, мрачно переглядываясь, принялись корить себя: он — за тысячу самых черных дел, за тысячу самых нечестивых замыслов, а она — за горе, причиненное своей семье, и за гибель Гюльхенруза. В роковой пастушеской музыке Нуронихар слышались стоны умирающего отца, а Ватеку мерещился плач пятидесяти детей, принесенных в жертву гяуру. В смятении чувств они покинули носилки и тоже приблизились к старцу, облик которого был столь внушителен, что Ватек впервые в жизни смутился, а Нуронихар закрыла лицо руками. Музыка смолкла, и гений обратился к халифу с такими словами:
— Безумный властитель, ты, кому Провидение доверило заботы о народе! Так-то ты исполняешь свой долг? Твоим преступлениям несть числа, и теперь ты спешишь за возмездием. Ты знаешь, что за этими горами — царство Иблиса и его проклятых дивов, и, соблазненный коварным призраком, хочешь им отдаться. В последний раз тебе посылается помощь! Оставь свой гнусный замысел, воротись назад! Верни Нуронихар ее отцу, пока в нем еще теплится последняя искра жизни, разрушь башню со всеми ее мерзостями! Прогони Каратис из твоих Советов! Будь справедлив со своими подданными! Почитай посланников Пророка! Искупи свою вину примерной жизнью и, вместо того чтобы целыми днями предаваться сластолюбию, покайся в слезах на могилах твоих благочестивых предков! Видишь облака, что скрывают солнце? Смягчи свое сердце, иначе, едва это светило воссияет из-за туч, час милосердия для тебя истечет.
Объятый страхом и сомнениями, Ватек чуть было не бросился к ногам пастуха, в котором почувствовал сверхчеловеческую силу, но его гордыня одержала верх и, дерзко вскинув голову, он метнул в гения свой смертоносный взгляд.
— Кем бы ты ни был, — твердо произнес халиф, — мне не нужны твои пустые советы. Или ты обманываешь меня, или заблуждаешься сам. Если я совершил такие, как ты утверждаешь, ужасные преступления, то милосердия мне нет и не будет. Я пролил море крови, чтобы


Ватек
89
добиться власти, которая заставит трепетать тебе подобных. Не надейся, что я отступлю, почти дойдя до цели, или брошу ту, что мне дороже жизни и твоих милостей. Пусть воссияет солнце, пусть осветит мой путь, куда бы он ни вел!149
Даже гений содрогнулся от этих слов, а Ватек бросился в объятия Нуронихар и повелел вывести лошадей обратно на дорогу.
С этим приказом справились легко: наваждение кончилось, солнце засияло в полную силу, а пастух исчез с жалостливым криком.
Правда, роковая музыка гения по-прежнему звучала в сердцах большинства людей Ватека, и они со страхом переглядывались друг с другом. Той же ночью почти все разбежались. От многочисленной свиты халифа остались лишь главный евнух, несколько беззаветно преданных рабов, Диляра и кучка женщин, так же, как и она, приверженных религии магов.
Снедаемый спесью халиф мечтал диктовать законы силам тьмы и нимало не огорчился этим бегством. Кровь бурлила в его жилах, не давая уснуть, поэтому он приказал на ночлег нигде не останавливаться. Нуронихар, чье нетерпение было ничуть не меньше, если не больше, торопила его и, расточая нежнейшие ласки, сводила с ума. Она уже мнила себя более могущественной, чем царица Валкие150, и воображала, как гении повергнутся ниц у ступеней ее трона. Взошла луна, а путники двигались всё дальше и дальше, пока не увидели две высокие скалы, похожие на врата у входа в ту небольшую долину, которую замыкали обширные руины Истахара. Почти у самых вершин этих скал виднелись фасады царских захоронений. Ночной мрак придавал особую жуть всей картине. Караван миновал два почти совсем обезлюдевших городка, в которых оставались всего два-три дряхлых старца. При виде лошадей и балдахинов те упали на колени и возопили:
— О Небо! Опять эти призраки, что мучают нас уже целых полгода! Увы нам! Жители, испугавшись странных привидений и шума, идущего из-под земли, бросили нас здесь одних, во власти злых духов!
Причитания бедных стариков показались халифу дурным знаком — по его повелению несчастных затоптали копытами коней. Затем


90
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Ватек подъехал к подножию высокой лестницы из черного мрамора. Здесь халиф и Нуронихар спешились. С бьющимися сердцами оба растерянно оглядывались вокруг, с невольным трепетом и страхом ожидая появления гяура, но он никак не давал о себе знать.
На земле и в воздухе царила зловещая тишина. Луна отбрасывала на поверхность большой плоской террасы тени огромных колонн, вздымавшихся под облака. Эти бесчисленные унылые столбы не поддерживали никакой крыши, и их капители не виданного в земных анналах стиля служили прибежищем ночных птиц. Напуганные появлением людей, те с хриплым карканьем разлетелись в разные стороны.
Главный евнух, цепенея от ужаса, умолял Ватека дозволить развести огонь и приготовить поесть.
— Нет, нет, — решительно возразил халиф. — Не время думать о подобных мелочах. Стой, где стоишь, и жди приказаний.
С этими словами он взял Нуронихар за руку и, поднявшись по ступеням широкой лестницы, вышел на террасу, мощенную гранитными плитами и гладкую, как мертвое озеро, где не может вырасти ни одна травинка. Справа, перед развалинами громадного дворца, на стенах которого сохранились различные изображения, тянулись столбы, прямо напротив стояли внушавшие ужас четыре гигантские статуи животных, похожих на грифонов151 и леопардов. Рядом с ними при свете луны, которая словно нарочно освещала это место, можно было разглядеть надпись, напоминавшую ту, что была на саблях гяура, и тоже постоянно менявшуюся. Наконец она приняла очертания арабских букв, и халиф прочитал:
ïïttc
L &осЛоЗкс1и.
H O tocualu UiJoct L JÛL, xJm^o
c^youcluL joa^L ÿoG\juWJjc~sL i,û*9 IUjLLc
bMoiÿ W±qGq\o cXoü^x^o
jipjoÇx, L ir joSboffc b^okjJbohLhL LJzjoir


Ватек
91
Не успел Ватек дочитать, как гора, к которой примыкала терраса, так содрогнулась, что столбы чуть не обрушились им на головы. Гора разверзлась, и в ее недрах открылась гладкая мраморная лестница, словно уходящая в бездну. По бокам каждой ступени горели большие свечи, похожие на те, что Нуронихар видела во сне. Они испускали пахнувший камфарой дым, поднимавшийся к своду.
Это зрелище не испугало дочь Фахреддина — напротив, оно придало ей мужества. Не колеблясь и даже не взглянув в знак прощания на небо и луну, она оставила чистый земной воздух и шагнула в марево адских огней. Оба нечестивца шагали гордо и решительно. В ярком сиянии свечей они так любовались и восхищались друг другом, что уже равняли себя с небесными гениями. Их беспокоило только то, что ступеням не было видно конца. В пылком нетерпении они так ускорили шаги, что, казалось, уже не шли, а стремительно падали в пропасть. Наконец они остановились у больших эбеновых врат, которые халифу не составило труда узнать. Здесь и поджидал его гяур с золотым ключом в руке.
— Добро пожаловать! Зря старались Магомет и его приспешники, — произнес гяур с отталкивающей усмешкой. — Сейчас я введу вас во дворец, вы честно заслужили свое место.
С этими словами он дотронулся ключом до эмалевого замка, и тотчас створки ворот распахнулись с грохотом, подобным летнему грому, и так же шумно закрылись, как только вся троица проникла внутрь.
Халиф и Нуронихар удивленно переглянулись: они попали в помещение, хотя и перекрытое сводом, но настолько обширное и высокое152, что поначалу они приняли его за бескрайнюю равнину. Наконец их глаза свыклись с размерами предметов, и они различили ряды колонн и арок, ведущие в даль, где сияла лучистая точка, похожая на закатное солнце, озаряющее море последними лучами. Пол, усыпанный золотым песком и шафраном, источал столь острый запах, что у путников закружилась голова. Взяв себя в руки, они двинулись вперед и заметили великое множество курильниц с амброй и алойным деревом153. Между колоннами стояли столы со всевозможными яствами и винами разных сортов, игравшими в хрустальных сосудах. Толпы джиннов и


92
Уильям Бекфорд. БАТЕК
других духов обоих полов исполняли сладострастные танцы под звуки, доносившиеся откуда-то снизу.
Посредине огромной залы прогуливались мужчины и женщины, державшие правую руку у сердца. Ни на что не обращая внимания, они хранили глубокое молчание. Все были бледны, как трупы, а ввалившиеся глаза их блестели тем фосфорическим светом, что можно видеть ночью на кладбищах. Некоторые из теней пребывали в глубокой задумчивости, другие в бешенстве метались из стороны в сторону, точно тигры, пронзенные отравленными стрелами. Их была целая толпа, но, несмотря на хаотические перемещения, призраки умудрялись не сталкиваться друг с другом, и каждый был погружен в себя и в свое одиночество.
При виде этого мрачного сборища Батек и Нуронихар похолодели от ужаса; они настойчиво спрашивали у гяура, что всё это значит и почему блуждающие призраки прижимают правую руку к сердцу.
— Сейчас не время беспокоиться о таких вещах! — резко оборвал их гяур. — Скоро всё узнаете. Надо скорей представиться Иблису.
Они пошли за гяуром дальше, пробираясь сквозь толпу, но самоуверенности у них поубавилось, им уже не хватало мужества рассматривать залы и галереи, открывавшиеся справа и слева и освещенные пылающими факелами и жаровнями, пламя от которых пирамидами вздымалось до самых сводов. Наконец путь им преградили пышные портьеры из шитой золотом ярко-малиновой парчи. Сюда уже не доносились звуки музыки и танцев, а свет проникал будто из далекой дали.
Батек и Нуронихар раздвинули занавеси и вошли в просторное капище, устланное шкурами леопардов. Множество длиннобородых старцев и афритов в полном боевом облачении лежали, распростершись ниц, у ступеней возвышения, на верху которого на огненном шаре сидел грозный Иблис. Он казался молодым человеком лет двадцати, но правильные и благородные черты его лица будто поблекли от разлития черной желчи. В его огромных глазах читались отчаяние и гордыня, а волнистые волосы говорили о том, что когда-то он был светлым ангелом154. В нежной, но почерневшей от молний руке он сжимал бронзо¬


Ватек
93
вый скипетр, перед которым трепетали и чудовищный Уранбад155, и африты, и все силы ада.
При этом зрелище халиф растерялся и повергся ниц, а Нуронихар, невзирая на сильное волнение, была поражена красотою Иблиса, ибо ожидала увидеть страшного великана. Неожиданно мягким, но вселявшим в душу глубокую печаль голосом властелин тьмы промолвил:
— Сыны праха156, я принимаю вас в мое царство, ибо вы из числа поклонников моих. Пользуйтесь всем, что видите в этом дворце: сокровищами султанов-преадамитов, их разящими саблями и талисманами, которые заставят дивов открыть вам подземелья соседней горы Каф. Там найдется, чем пресытить ваше ненасытное любопытство, и, если захотите, то можете проникнуть в крепость Ахермана157 и в залы Ар- женка158, где находятся изображения всех разумных тварей и всех животных, что обитали на земле до сотворения того презренного создания, что зовется у вас пращуром рода человеческого.
Эта речь утешила Ватека и Нуронихар и вселила в них уверенность, так что они, не теряя времени, обратились к гяуру:
— Скорее отведи нас туда, где находятся чудесные талисманы.
— Что ж, — коварно усмехнулся злой див, — пойдемте, вы получите всё, что обещал вам повелитель, и даже с лихвой.
Широкими шагами он устремился вперед по длинному переходу, выводившему из святилища, а бедные новообращенные с радостью спешили следом. Они зашли в громадную круглую залу под высоким куполом, в которой было пятьдесят бронзовых дверей, запертых стальными висячими замками. Здесь царила мрачная тьма, а на нетленных кедровых ложах покоились иссохшие тела знаменитых древних царей, некогда повелевавших всем миром. В них еще теплилась жизнь, и они, сознавая прискорбность своего положения, могли двигать только глазами. С тоской глядя друг на друга, они прижимали правую руку к груди. У их ног виднелись надписи, сообщавшие об истории их царствования, об их могуществе, гордыне и преступлениях. Сулейман Раад, Сулейман Даки159 и Сулейман по прозвищу Джиан бен Джиан — султаны, заточившие дивов в мрачных подземельях Кафа и возгордившиеся до того, что усомнились в существовании Высшего начала, — за¬


94
Уильям Бекфорд. БАТЕК
нимали почетные места, однако превыше всех возлежал пророк Сулейман ибн Дауд.
Этот прославившийся своей мудростью царь располагался на возвышении под самым куполом. Казалось, в нем осталось больше жизни, чем в остальных, и, хотя время от времени он тяжко вздыхал и, как все, прижимал руку к сердцу, лицо его дышало покоем — он как будто прислушивался к шуму черного водопада, видневшегося сквозь решетку одной из дверей. То был единственный звук, нарушавший безмолвие этого безотрадного места. Вокруг возвышения стоял ряд медных сосудов.
— Сними крышки с этих волшебных сосудов, — велел гяур Вате- ку, — достань талисманы, открывающие бронзовые двери, и ты станешь хозяином всех спрятанных там сокровищ, а также повелителем охраняющих их духов.
Халиф, совершенно подавленный зловещей обстановкой, нетвердой поступью направился к сосудам и чуть не умер от страха, услышав стоны Сулеймана, которого в смятении своем принимал за бездыханный труп. Ватек подошел чуть ближе, и мертвенно-бледные губы пророка прошептали:
— Когда-то восседал я на великолепном троне, а по правую руку от меня на двенадцати тысячах золотых скамей патриархи и пророки внимали моим поучениям. По левую мою руку на стольких же серебряных скамьях мудрецы и ученые наблюдали за тем, как я вершу правосудие. И покуда я таким образом разбирал бесчисленные дела моих подданных, птицы тучами кружили над моей головой, защищая меня от солнца и зноя. Мой народ процветал, мои дворцы вздымались к небесам. Я воздвиг Храм Всевышнему160, и он стал одним из чудес света. Но я малодушно увлекся любовью к женщинам161 и поддался любопытству, которое не ограничивалось одними только подлунными делами. Я послушался советов Ахермана и дочери фараона162, я поклонялся огню и небесным светилам и, покинув священный град163, приказал гениям выстроить пышные дворцы Истахара и террасу с колоннами, каждая из которых посвящалась одной из звезд. Там я некоторое время всем существом своим упивался властью и сладострастием; мне покорялись


Ватек
95
не только люди, но и гении. Я уверовал, как и несчастные цари, лежащие вокруг меня, что небесное мщение мне не грозит, как вдруг молния сокрушила мои дворцы и низвергла меня сюда. Правда, в отличие от других, я не лишен надежды. Ангел света возвестил, что ввиду благочестия моих юных лет мучения мои кончатся, когда иссякнет водопад, чьи капли я считаю. Но, увы! Кто знает, когда настанет этот желанный миг? Я стражду, стражду! Безжалостный огонь пожирает мое сердце!
Сулейман с мольбой протянул руки к небу, и халиф увидел, что грудь его прозрачна, как хрусталь, и сквозь нее видно сердце, горящее в огне164. От страшного зрелища Нуронихар без чувств упала на руки Ватека.
— О гяур! — зарыдал Ватек. — Куда ты завел нас?! Выпусти нас отсюда! Забудем всё, что ты обещал! О Магомет! Яви нам милосердие свое!
— Поздно, — ухмыльнулся злобный див. — Знай, жалкий, ничтожный халиф: здесь царят только отчаяние и возмездие. Твое сердце будет пылать так же, как сердца всех поклонников Иблиса. Немного дней остается тебе до рокового конца. Пользуйся ими как хочешь: спи на грудах злата, повелевай подземными силами, броди по бесконечным залам, сколько тебе угодно, — все двери открыты перед тобою. Что до меня, то дело мое исполнено, прощай.
И с этими словами индиец исчез.
Халиф и Нуронихар замерли в смертельном унынии. Они не могли даже плакать и с трудом держались на ногах. Наконец они взялись за руки и, пошатываясь, грустно вышли из мрачной залы, не зная, куда идти. Все двери распахивались при их приближении, дивы падали ниц, залежи сокровищ открывались их взорам, но в их душах уже не осталось ни любопытства, ни тщеславия, ни алчности. Одинаково равнодушно слушали они хоры джиннов и взирали на расставленные повсюду роскошные яства. Они блуждали из зала в зал, из комнаты в комнату, из перехода в переход, по бескрайним и бесконечным пространствам, освещенным сумрачным светом, среди одной и той же печальной роскоши, среди людей, жаждущих отдохновения и утешения, но жаждущих тщетно, ибо повсюду с ними было сердце, томимое пламенем.


96
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Никто из этих несчастных не обращал внимания на Ватека и Нурони- хар — все только смотрели друг на друга и как бы говорили: «Это ты меня соблазнил, ты меня совратил». И халиф с дочерью Фахреддина держались в стороне, мучительно ожидая, когда настанет их черед превратиться в страшные тени.
— Неужели, — вопрошала Нуронихар, — неужели придет время, и я отниму у тебя свою руку?
— О! — с отчаянием отвечал Ватек. — Неужто глаза мои не будут по-прежнему упиваться страстью твоих очей? Неужели наттти сладкие минуты счастья станут внушать мне ужас? Нет, не ты привела меня в это ненавистное место, а нечестивые наставления Каратис, это она развращала меня с детства, она — причина моей гибели. О! Пусть она, по крайней мере, страдает вместе с нами!
Вымолвив эти горестные слова, он подозвал африта, мешавшего угли в жаровне, и приказал ему забрать царицу Каратис из дворца в Самарре и сей же час доставить ее в подземный дворец.
Затем халиф и Нуронихар продолжили путь сквозь безмолвную толпу и вдруг в конце одной из галерей услышали чьи-то голоса. Они предположили, что там находятся такие же несчастные, как они, те, кто еще ждет исполнения своего приговора, — и направились туда, откуда доносились звуки. Оказалось, что разговор происходил в маленькой квадратной комнате, где на диванах сидели пятеро молодых людей приятной наружности и одна очень красивая женщина165. Они невесело переговаривались при свете единственной лампы. Все были хмуры и подавленны, а двое из них нежно обнимали друг друга. Увидев халифа и дочь Фахреддина, они почтительно приподнялись, поклонились и предложили им присесть. Затем тот, что выделялся среди прочих особой изысканностью, обратился к халифу с такими словами:
— Чужеземец, мы видим, что вы оба не прижимаете правую руку к сердцу, а значит, вы, подобно нам, находитесь в мучительном ожидании. Если вы желаете провести среди нас последние томительные часы, что остались до общей для всех нас кары, то соблаговолите поведать о приключениях, которые привели вас в это роковое место, а мы расскажем вам наши истории. Они вполне стоят того, чтобы их выслушать.


Ватек
97
Вспоминать о преступлениях, хотя времени на раскаяние уже нет, — вот единственное, что осталось таким несчастным, как мы.
Халиф и Нуронихар согласились на это предложение, и Ватек, взяв слово первым, со скорбными вздохами и слезами чистосердечно поведал обо всём, что натворил. Когда же он закончил тяжкую свою повесть, к рассказу приступил молодой человек, первым заговоривший с ним. И вот что он сообщил.


История дружбы двух принцев
царствовал в Хорезме1 и ни за какие сокровища не променял бы свою страну, какой бы маленькой она ни была, на обширную империю халифа Ватека2. Нет, не гордыня привела меня в это зловещее место, у моих преступлений причина вполне благовидная. Увы! Мое сердце, которое сгорит вскоре в огне божественного мщения, было проникнуто нежностью и билось только от любви. Душа, подобная моей, легко отдается чувствам дружбы, и такая дружба захватила меня целиком и превратила в подобие моего друга, объятого неистовыми, пылкими и необузданными страстями. Именно моему другу, которого вы видите здесь рядом


102
Уильям Бекфорд. БАТЕК
со мною, я обязан судьбой, что заранее повергает меня в трепет. И боюсь я не столько муки, ожидающей меня, сколько того, что я стану обвинять во всем человека, одно присутствие которого дарует мне счастье даже в этом ужасном месте.
Мне было всего восемнадцать3, когда я взошел на трон. За несколько часов до кончины мой царственный отец призвал меня к своему одру.
«Сын мой, — сказал он, — я дал тебе блестящие знания и лучших учителей. Они уверяют, что учение пошло тебе на пользу, и, смею надеяться, они правы. Я знаю, что ты превосходно разбираешься в музыке, легко и изящно танцуешь. Эти таланты очень ценятся народом Хорезма, но вряд ли их довольно, чтобы достойно царствовать. Ты наделен умом и здравомыслием — так постарайся же воспользоваться этими качествами, чтобы не дать твоим пристрастиям увлечь тебя к целям пустым и даже опасным! Долг государя требует большей части его жизни. Увы! Мне всегда не хватало времени, чтобы исполнить этот долг до конца!»
Моя царственная мать присутствовала при этом разговоре. Она заметила, что я смутился и молча повесил голову, а потому вмешалась, чтобы выручить меня. «Не беспокойся, господин, — сказала она царю. — Доброта принца Алази, присущая ему от природы, сохранится благодаря тем самым искусствам, влияния которых ты опасаешься. Они смягчат его душу, защитят от юношеских безумств, и он заслужит любовь своих подданных, коим принесет благоденствие».
«Дай Бог, чтобы так оно и было, — отвечал мой отец, чье состояние здоровья не позволяло ему долго спорить, — но я никогда не поверю, что музыка и танцы закрывают страстям доступ в сердце, ибо первая будоражит душу, а вторые — тело, что весьма нежелательно. Для большей надежности незамедлительно пошлите за Рудабах, принцессой Ги- ляна4, суженой Алази, и пусть он женится, как только она прибудет! Такова моя последняя воля. Я не утверждаю, что ты обманываешься в своих надеждах, но у меня есть веские причины требовать, чтобы мой сын заключил союз с женщиной, чья красота сочетается с твердостью рассудка и мудростью».


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
103
Моя мать действительно не обманывалась, но лишь поначалу. Когда поэзия и музыка погружали мой дух в печаль и томление, я отправлял правосудие с большим вниманием и снисходительностью к подданным. Мои вкусы были не простыми, даже утонченными, а удовольствия — изысканными, но из редкой для государей доброты я не желал потакать собственным прихотям за счет подданных и стремился к тому, чтобы все были счастливы так же, как я. Я поощрял тягу богатых к роскоши, а чтобы и бедные почувствовали себя свободнее, устраивал пышные празднества, которые подчас до смерти утомляли меня и противоречили моей склонности к уединению.
После треволнений такого рода я всякий раз искал отдохновения и покоя во дворце, что находился посреди леса, населенного безобидными дикими животными, коим я порою завидовал. В этом дворце, где меня охраняла лишь горстка верных рабов, а вернее будет сказать, народная любовь, было собрано всё, что дорого изнеженной душе и чем я пользовался с упоением5. Я приказал вырубить часть деревьев, чтобы создать небольшой луг вокруг канала, чьи воды были столь же чисты, как воды Рохнабада6.
В центре луга возвели четыре шатра, обращенных во все стороны света и по очереди служивших мне защитой от непогоды в разные времена года. Остальное пространство занимали лужайки с цветами, украшенные кое-где купами душистых кустов и орошаемые сотней великолепных фонтанов из яшмы и порфира7.
Из этого места, напоминавшего полную луну, что сияет посреди темносинего небосвода, я любовался окружавшими меня лесными далями и часто уходил под сень деревьев, чтобы помечтать. Как-то раз лежал я на поросшей мхом прогалине, поглаживая прирученную мною молодую лань, как вдруг невдалеке послышался конский топот, а затем показался незнакомый всадник. Одежда его была необычна для наших мест, лицо сурово, а глаза растерянно блуждали. Я недолго разглядывал его: всё мое внимание приковал к себе мальчик — прекрасный, как утренняя звезда. Незнакомец прижимал его к своей груди и, казалось, принуждал молчать. Я возмутился этим насилием, поднялся, преградил всаднику путь, взмахнув саблей перед его носом, и вскричал: «Стой,


104
Уильям Бекфорд. БАТЕК
несчастный, ты не посмеешь совершить злодеяние на глазах у царя Хорезма!»
Едва я произнес эти слова, как тот, к кому я обращался, спешился, не выпуская из рук свою драгоценную ношу, и с почтительным поклоном произнес: «Принц Алази, именно тебя я искал, чтобы отдать под твое покровительство то, что не имеет цены. Филаншах, царь Ширва- на8, близкий друг твоего отца, оказался на грани гибели: его восставшие подданные осаждают дворец в Шемахане9, где он укрылся. Их поддерживают войска халифа Ватека, и бутовщики поклялись покончить со своим правителем. Филаншах мужественно положился на судьбу в том, что касается его самого, но он хочет спасти жизнь своего единственного сына, прелестного мальчика, что ты видишь перед собой, и он приказал мне отдать его тебе. Спрячь эту несравненную жемчужину на своей груди; пусть никто не знает, в какой раковине она выросла, пока не закончатся смутные времена и не минует опасность! Прощай, я боюсь погони. Принц Фируз10 сам посвятит тебя во все подробности».
Покуда он говорил, я протянул руки к Фирузу, и он бросился в мои объятия. Мы нежно прижались друг к другу, что, похоже, осчастливило сердце провожатого. Он вскочил на коня и в мгновение ока скрылся из глаз.
«Уведи меня отсюда, дорогой принц, — молвил Фируз голосом нежным, словно небесная флейта. — Я боюсь, что мои гонители схватят меня. Неужели они отнимут у меня друга, которого даровало мне Небо и к которому рвется мое сердце?»
«Нет, венец творения! — вскричал я. — Ничто не разлучит нас. Мои владения, мои подданные, моя жизнь — всё встанет на твою защиту. Но почему мы должны скрывать твое происхождение здесь, где никто не может причинить тебе зла?»
«Потому, мой благородный покровитель, — отвечал Фируз, — что враги моего отца поклялись истребить наш род. Они не погнушаются убийством, чтобы сдержать свое слово, и зарежут меня на твоих глазах, если только узнают, кто я. Маг, который привел меня сюда, заботился обо мне с самого моего рождения, и он сделает всё, чтобы убедить их в


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
105
моей смерти. Придумай мне другого отца, не важно какого, а мне нужно только одно — любить тебя и быть любимым тобою».
Беседуя таким образом, мы добрались до моего летнего шатра, затянутого блестящим серебристым шелком с вышитыми матовым серебром веточками цветущего боярышника. Восхищенный Фируз воскликнул: «Как замечательно придумано! Серебряный шелк так хорошо смягчает солнечный свет! И как прекрасно сочетаются с ним эти вазы из агата и топаза! Как схожи наши вкусы! Но, — продолжил он, поцеловав меня, — соблаговоли показать мне остальные три шатра, подари мне, если можно, тысячу доказательств совпадения чувств, которые должны объединить нас».
Этот милый ребенок отказался даже от прохладительных напитков, пока я не удовлетворил его лестное для меня любопытство, а меня так покорил его восторг, что я тут же показал ему и другие шатры: осенний — в розовых тонах, весенний — в зеленых, зимний — в оранжевых. Все шатры показались ему исключительно удобными, а их убранство хорошо продуманным, все получили его одобрение. И замечания его, и выводы были справедливы и пронизаны любовью ко мне.
Моему удовольствию и восхищению не было предела.
«Может, — повторял я сам себе, — некий злой гений, желая лишить мою душу покоя, насылает на меня чары? И этот обворожительный призрак исчезнет с глаз моих, и сердце мое, еще не знавшее любви, окунется в горечь от утраты и пустоты?..»
Фируз, казалось, читал мои мысли — по меньшей мере он делал всё, чтобы развеять мои сомнения и заставить меня сполна насладиться нашими взаимными чувствами. Хотя ему было всего тринадцать, он был так же рассудителен, как я сам. Но что я говорю? О мои друзья по несчастью! Разве лесть уместна в нашем ужасном положении? Нет, и мой друг Фируз извинит меня, если я признаюсь, что в его нежные лета он уже приобрел всю ту нравственную и умственную извращенность, какую дает порочное воспитание. Однако видимое простодушие и обольстительные речи скрывали его изъяны. Первые шаги по пути привязанности, которую ничто не смогло разорвать, я сделал по розам без шипов11.


106
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Миновал срок, каковой я обычно отводил на отдых в уединении, а я снова и снова откладывал отъезд. Однако мое отсутствие, которое для меня продолжалось лишь мгновение, моим подданным показалось слишком долгим, и надо было возвращаться в Зербенд12. За несколько дней до отъезда я велел привести пастуха, жившего неподалеку от моего убежища, приказал ему отныне выдавать Фируза за своего сына и под страхом смерти велел хранить нашу тайну. Эти предосторожности, казалось, пришлись по душе моему маленькому другу и удвоили его природную живость и веселость.
Накануне отъезда мы прогуливались по лесу. Моя любимая лань, которую Фируз столько раз гладил, скакала впереди.
«Как она красива! — сказал я. — Как я люблю ее!»
«Ты любишь ее! — воскликнул Фируз. — Лань делит со мной твое сердце! Так пусть она умрет».
С этими словами он вытащил кинжал и пронзил сердце бедной лани. Падая к моим ногам, она взглянула на меня так, будто упрекала за то, что я не встал на ее защиту.
Фируз столь молниеносно совершил это злодеяние, что я не успел воспротивиться, а он как будто радовался моему изумлению, боли и возмущению. Несколько мгновений он смотрел на меня с насмешкой и досадой, а затем деланно-трагическим тоном произнес: «Царь Хорезма, не лей напрасных слез, отомсти за свою возлюбленную, вот кинжал, обагренный ее кровью! Вот моя обнаженная грудь! Пронзи мое сердце, изгони из него твой образ, или же я сам изгоню его, стыдясь и сожалея, что до сих пор люблю тебя!»
От этих слов и при виде белой, как алебастр, трепещущей груди, которую он открыл моим очам, я потерял голову. Всё во мне перевернулось, я обнял моего друга, осушил его слезы, хлынувшие потоком мне в сердце, и попросил прощения за то, что огорчил его. Одним словом, он одержал желанную победу и мог торжествовать. Таково было первое испытание, которому подвергла меня моя слепая любовь. Признаюсь, оно стоило мне дороже, нежели все остальные, и предвещало тревожное будущее. Но кто тогда мог его предугадать? Против кого я должен был насторожиться? Против ребенка, которого обязался за-


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
107
щшцать, которого любил больше жизни, который, можно сказать, был обворожителен еще в большей степени, нежели искушен, и своими обольстительными ласками не оставлял мне времени на раздумья?
Мы уехали в Зербенд, где Фируз вызвал всеобщее восхищение и интерес. Мои приближенные, уверенные в его низком происхождении, каковое я ему приписал, не усматривали в нем опасного соперника, а царица, моя мать, польщенная вниманием, которое он ей оказывал, безустанно превозносила его достоинства.
Какие счастливые дни проводил я тогда в обществе моего друга! И как быстро они умчались прочь! Да, счастье — это перелетная птица: оно длится не дольше лета и никогда не повторяется, во всяком случае, во всей своей чистоте. Фируз вел себя так, что все видели его только с положительной стороны, и в сердечном упоении моем я уже упрекал себя за тревоги, вызванные историей с ланью. Теперь в ее убийстве я усматривал лишь ревность, в которой сам был виноват, ревность, породившую в его чувствительной душе жестокость, и я тешил себя надеждой, что эта жестокость навсегда останется в прошлом.
Вот почему я немало удивился, когда однажды Фируз обратился ко мне с гневным и растерянным видом. «Принц13, — сказал он, — почему ты обманул меня? Если ты не можешь любить одного меня, то не следовало называть меня своим другом. Отошли меня назад к магу, я не хочу стать свидетелем твоего расположения к принцессе Рудабах, которую все так ждут».
Новый приступ ревности поразил меня, но я не мог сердиться на Фируза. Вместо того чтобы строго его отчитать, я попросил прощения и, дабы успокоить своего друга, рассказал ему о повелении моего отца, в силу которого я не имел права отказаться от Рудабах. Я молил его не покидать меня и уверял, что для меня он всегда будет дороже всех на свете.
«Если бы, — вскричал он, вытирая слезы, которые напрасно старался сдержать, — если бы я еще делил твою любовь с достойным тебя другом, — но с женщиной!.. О, это в тысячу раз хуже, чем с ланью! Женщины превосходят животных только в хитрости, у женщин нет ни веры, ни добродетели, ни искренности, ни преданности, они созданы на


108
Уильям Бекфорд. БАТЕК
горе мужчинам. Так говорил мне маг. Ты познаешь это на собственном опыте, а я умру от горя, глядя на твои страдания».
Подобные речи не произвели на меня большого впечатления, поскольку они стары как мир, но перед слезами моего возлюбленного друга я не мог устоять. Правда, я не обещал ему не жениться на Руда- бах, но, желая его успокоить, говорил, что приедет она еще не скоро, а когда приедет, мы испытаем ее, прежде чем я свяжу себя узами, которых он так опасается.
Фируз почти не расставался со мною ни днем, ни ночью. При этом он располагал самыми красивыми покоями дворца, собственными слугами и властью, которую давала ему моя безграничная благосклонность. Я назначал ему учителей — и он доводил их до бешенства, дарил лошадей — и он убивал их, приставлял рабов — и он безжалостно издевался над ними. От меня всё скрывали, а когда я узнал правду, ничего не изменилось14. Один мулла15, уважаемый всеми за лета и набожность, разъяснял Фирузу святую мораль Корана. Он заставлял сына Филаншаха читать и учить наизусть священные суры, и это занятие вызывало у мальчика нескрываемое отвращение. Я приписывал его неприязнь чему угодно, только не истинной причине: в ту пору он еще не осмелился поведать мне о воззрениях, внушенных ему магом16.
Как-то раз, не видевшись с Фирузом целых два часа, я пошел его искать. В большом зале он танцевал вокруг осла17, которого заставлял прыгать вместе с собою.
«Ах, мой дорогой принц! — Фируз подбежал ко мне, протянув руки навстречу. — Вот какая странная штука: мулла превратился в осла, но это не простой осел, а ослиный царь, поскольку он говорит так же, как раньше».
«Что ты хочешь этим сказать? — изумился я. — Что означает эта игра?»
«Это не игра, — заверил меня мулла, заключенный в шкуру нечистого животного, — я такой, каким кажусь, и умоляю, господин, не усматривать в этом ничего дурного».
Я смешался, сомневаясь, в самом ли деле я слышу голос муллы, и уже почти поверил, что благодаря какому-то колдовству настоящий


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
109
осел обрел дар речи. Напрасно я просил Фируза объясниться, он отвечал с безудержным хохотом: «Спроси осла!»
Наконец терпение мое лопнуло, и я собрался было отдать приказание вспороть ослу брюхо или разбить эту механическую куклу, но тут Фируз, успокоившись, сказал мне уже серьезно: «Повелитель, надеюсь, ты простишь невинную уловку, на которую я пошел, чтобы показать, как обманывают тебя твои приближенные. Тебе, несомненно, расхваливали этого человека за его великие достоинства. И ты, поверив, дал его в учителя своему другу, своему воспитаннику. Так знай же! Он безумно влюбился в одну из самых уродливых моих негритянок и, ради того чтобы заполучить ее, согласился три дня пробыть в шкуре осла и развлекать всех, кого я пожелаю заставить потешаться над ним. Впрочем, признай, осел получился исключительно правдоподобным, и даже то, что он наделен даром речи, не портит общего впечатления».
Я спросил у муллы, правду ли говорит Фируз.
«Не совсем, — отвечал он. — Девушка, которую он обещал мне, черна, как ночь, но прекрасна, как день18. Масло, покрывающее ее прелести, пахнет слаще цветов апельсина, голос ее кисло-сладок, как гранат, а когда она играет моей бородой, ее колючие, будто чертополох, пальчики, щекочут мое сердце. О, позволь мне три дня пробыть в шкуре осла и получить ее!»
«Чтоб ты провалился, несчастный! — вскричал я, даже не пытаясь скрыть свое возмущение. — И чтоб я больше никогда о тебе не слышал».
С этими словами я удалился, бросив на Фируза непривычный для него взгляд. Остаток дня я провел в размышлениях о жестокости Фируза и низости муллы, но когда опустилась ночь, я уже чувствовал лишь настоятельную потребность увидеть моего друга. Я велел позвать его, и он тут же явился, тихий и ласковый.
«О мой дорогой принц, — молвил он, — ты не представляешь, как я расстроен тем, что вызвал твой гнев! Чтоб заслужить прощение, я велел как можно скорее исполнить твой приговор: осел мертв и похоронен, и ты больше никогда о нем не услышишь».


по
Уильям Бекфорд. БАТЕК
«Еще одна дурная шутка, — возмутился я. — Ты хочешь убедить меня, что мулла, который сегодня утром изъяснялся с такой горячностью, вечером умер?»
«Ты сам отдал такой приказ, — ответствовал Фируз. — Один из моих черных рабов, у которого мулла вознамерился отнять любовницу, быстренько спровадил его на тот свет, а потом его без всяких церемоний закопали как осла, коим он и был».
«О нет! — вознегодовал я. — На сей раз это уже слишком! Ты считаешь, что можешь безнаказанно убить человека, которого сам же довел до безумия?»
«Я только исполнил твои приказания, — повторил он. — Я понял их буквально, и, разумеется, потеря такого ничтожества не стоит твоих сожалений. Прощай, я буду оплакивать мою неосторожность и то, как мало ты привязан ко мне, раз такой пустяк лишает меня твоей дружбы».
Он хотел уйти, но я остановил его, крепко обнял и осыпал ласками. Мы сели за стол, и наша оргия продолжилась далеко за полночь. Я по слабости душевной даже смеялся над рассказами о том, что он вытворял со своим ослом19.
К смерти муллы общество отнеслось не столь легко, как я. Поговаривали, что Фируз, намереваясь оскорбить веру, чем-то опоил этого набожного человека, и тот сошел с ума. Фируза ненавидели за жестокость, а меня обвиняли в непростительной слабости к ребенку, чье низкое происхождение диктовало низкие наклонности. Моя царственная мать сочла своим долгом довести до меня эти слухи. Она без обиняков говорила со мною о них при Фирузе, чтобы по возможности задеть его самолюбие, и укоряла нас обоих. Делала она это со здравомыслием и любовью20, но мой друг никогда не простил ей упреков. Особенно оскорбляло его презрение, связанное с происхождением, которое мы ему придумали, и он потребовал, чтобы мы открыли, кто он есть на самом деле. Я напомнил ему об опасности такого шага и о том, что он сам настаивал на сохранении тайны. Я умолял его подождать, пока не вернутся послы, которых я отправил в ТНирван, но он не захотел боль¬


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
111
ше терпеть унижений и, дабы добиться своего, измыслил способ, коего я не мог предугадать.
Однажды утром, когда мы собирались на охоту, он сказался больным21. Я пожелал остаться с ним, но он отговорил меня, заверив, что наберется сил и к вечеру присоединится к придуманным им же самим забавам, которые позволят мне отдохнуть после трудного дня.
Действительно, когда я вернулся с охоты, меня ждал роскошный стол, накрытый в роще, украшенной и освещенной так, как один Фируз это умел, то есть с тонким вкусом. Над нашими головами простирался навес из переплетенных ветвей апельсина и жимолости22, под ногами расстилался толстый ковер из лепестков тысячи разнообразных цветов; со всех сторон нас окружали вазы из хрусталя разных оттенков, в их гранях играли лучи маленьких курильниц с благовониями, искусно расставленных среди деревьев, а музыканты, размещенные на правильном расстоянии от нас, услаждали слух, не нарушая беседы23.
Никогда еще наш вечер не был столь упоителен, никогда Фируз не был так любезен и весел. Он приказал моей свите держаться в отдалении, желая, как он пояснил, прислуживать мне самолично. Мой друг усердно исполнял свои обязанности, а я отвечал ему восторгом и благодарностью. Он как нельзя лучше играл роль виночерпия24, но его милые остроты веселили меня больше, чем вино. Когда он убедился, что я уже довольно разгорячился и голова моя затуманилась25, он опустился передо мною на одно колено и, сжав мои ладони, промолвил:
«Мой дорогой Алази, я забыл испросить у тебя милости для одного несчастного, который заслуживает смерти».
«Говори, возлюбленный мой, — отвечал я, прижймая его к груди26, — ты получишь всё, что пожелаешь, и мне весьма отрадно, что твое сердце прониклось состраданием».
«Дело в том, — начал Фируз, — что сегодня, когда я был в царских покоях в окружении твоих льстивых приближенных, которые ненавидят меня и при этом очень хотят добиться моего расположения, явился пастух, нареченный моим отцом. Он хотел обнять меня и поцеловать, но тут кровь Филаншаха вскипела в моих жилах.


112
Уильям Бекфорд. БАТЕК
“Прочь, мужлан! — закричал я на пастуха. — Убирайся со своими гнусными ласками к своим грязным выродкам! Неужели у тебя хватит бесстыдства утверждать, что я — твой сын?”
“Ты знаешь, что это мой долг, — твердо отвечал он, — и я выполню его даже под страхом смерти”.
Незнакомец сказал положенные слова, но мне стало любопытно посмотреть, до какой степени мы можем рассчитывать на тех, кому доверяем наши тайны. Я приказал побить этого человека, с виду столь непреклонного, палками. Он недолго продержался и признался во всём. После твоего решительного запрета и угроз он заслуживает смерти, но я прошу: прости его».
«Испытание было слишком суровым, — сказал я заплетающимся языком, — ты по-прежнему жесток, но я всё равно люблю тебя»27.
«Да, правда, — ответил Фируз, целуя меня, — с людьми мне не хватает терпения. Их уверения кажутся мне лживыми, чувства — непостоянными, а обещания — столь ненадежными, что я с трудом выношу их общество28. Ах, если бы мы остались вдвоем на всём белом свете! Нам никто не был бы нужен, и земля могла бы гордиться тем, что носит на себе двух верных и счастливых друзей, а не толпы вероломных и жалких созданий!»
Вот так29 Фируз заставил меня смириться с новым доказательством своей злокозненности. Остаток ночи прошел так, как будто мы и в самом деле остались одни на всём свете. Назавтра я узнал, что сын Фи- ланшаха сказал мне не всё: на самом деле он сам позвал пастуха, и именно по его приказу несчастный явился к нему с распростертыми объятиями. Я узнал также, что бедный крестьянин мужественно вынес пытку и чуть не умер, прежде чем нарушил мои указания. Я послал несчастному денег, но ничем не попрекнул Фируза30. Я чувствовал, что уже не в силах вынести хотя бы миг суровости по отношению к нему и воспротивиться захватившему меня бурному потоку.
Это происшествие привело в волнение весь двор31. Фируза судили даже слишком строго, а потому я торжественно объявил о его происхождении и о причинах, по которым мы его скрывали. После этого я поспешил приставить к нему телохранителей32 и был немало удивлен,


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
113
когда самые ожесточенные его судьи стали рьяно добиваться права служить ему. Я отнесся к ним с подозрительностью, но Фируз со смехом возразил: «Не тревожься понапрасну, мой добрый друг, ты можешь вверить меня этим людям так же, как любым другим. Они сменили свое нутро33, как только я поменял родословную. Теперь я уже не хитрый и злобный пастушок34, а добрый и человечный принц35. Каждый день я могу36 пяти-шести из них отрубать головы и играть ими в шары, и при этом оставшиеся в живых всё равно будут восхвалять меня и гордиться тем, что им повезло больше, чем другим».
Подобные речи, в справедливости коих я не имел причин усомниться, незаметно ожесточали мое сердце. Большое несчастье — видеть людей насквозь: начинаешь думать, что живешь бок о бок с дикими зверями, да и сам понемногу становишься зверем. Я опасался, что Фируз в его новом положении начнет отчаянно предаваться безумствам37, но я ошибся: он сделался благородным, здравомыслящим и обходительным со всеми38. Наконец все изменили свое мнение о нем, и наши дни потекли спокойно и радостно, пока не объявилась Рудабах. Мы с принцем были вдвоем, когда мне доложили о скором ее прибытии, и я до сих пор еще дрожу при воспоминании о том, что с ним сделалось39. Мертвенная бледность залила его лицо, судороги сотрясли тело, и он без чувств упал мне на грудь40. Я сам, рыдая, отнес Фируза на софу, и мои жгучие слезы лучше всякого другого средства привели его в чувство. Он попытался оттолкнуть меня и еле слышно произнес дрожащим голосом: «Ах, жестокий друг, дай мне умереть!»
Тогда я, совершенно потеряв голову, поклялся самыми страшными клятвами, что не женюсь на Рудабах, пока он не даст своего согласия, и, даже когда женюсь, буду обращаться с нею так, как он захочет. Он с жадностью выслушал меня, и жизнь снова засверкала в его дивных очах.
Пока мы переживали эти горькие и одновременно сладостные мгновения, предаваясь взаимным дружеским излияниям, принцесса Гиляна, до той поры напрасно сдерживавшая свой караван, чтобы дать мне время выехать ей навстречу, наконец была вынуждена вступить в город. Она находилась теперь во дворце моей матери. Фируз захотел прово¬


114
Уильям Бекфорд. БАТЕК
дить меня туда. Напрасно я убеждал его, что Рудабах покажется странным, если я приведу его с собой, но он заявил, что умрет от волнения, если я отправлюсь один, и мне пришлось уступить. По дороге, чтобы успокоить Фируза, я выразил надежду, что гилянская принцесса окажется некрасивой41. Но нет, она была красива, хотя черты ее пробуждали скорее почтение, чем желания. Она была очень высокой и величавой, а лицо ее было исполнено горделивой строгости. Иссиня-черные волосы подчеркивали белизну кожи, а взгляд черных глаз внушал уважение, но не любовь. Прекрасные коралловые губы не знали ласковых улыбок и раскрывались для речей разумных, но никогда42 для приветливых. Задетая моим пренебрежением и оскорбленная тем, что вопреки обычаю я пришел не один, Рудабах при нашем появлении обратилась к моей матери и спросила: «И кому из двух принцев я обещана?»
«Обоим, твоя царская милость», — мгновенно выпалил Фируз, причем с таким насмешливым видом, что я едва не расхохотался.
Я с огромным трудом сдержался и уже хотел извиниться за необдуманные слова моего друга, когда принцесса Гиляна, внимательно оглядев меня с головы до ног и бросив презрительный взгляд на Фируза, произнесла, по-прежнему обращаясь только к моей матери: «Тот, кто сносит оскорбления, заслуживает их43. — И, обернувшись к своему главному евнуху44, она распорядилась: — Кали, готовь всё, чтобы немедленно вернуться в Гилян!»
Промолвив это, она вышла. Моя мать последовала за нею, но лишь после того, как в мрачных красках обрисовала нам все беды, в пучину коих могла погрузить нас война, угрозу которой мы навлекли на себя, оскорбив Рудабах. Впрочем, в этот момент мы были не в том настроении, чтобы впасть в тревогу. Оставшись вдвоем, мы с Фирузом всласть посмеялись над недавней сценой.
«Неужели мы в самом деле видели женщину? — повторял Фируз. — Да нет, это призрак Русграма45 или Зальзера46. Не иначе как душа одного из славных воинов, предков Рудабах, вселилась в эту жердь и выдает ее за принцессу. О дорогой мой Алази, — добавлял он, — готовься к битве, но не к той, что ожидает тебя в день свадьбы47. Наточи саблю —


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
115
она понадобится тебе, чтобы защитить свою жизнь, если ты в точности не исполнишь все формальности, какие сочтет необходимыми твоя амазонка48 и продиктует своим тоненьким голоском лопающийся от важности Кали».
«Значит, теперь ты уже не боишься потерять мое сердце?» — спросил я Фируза.
«О нет, совсем не боюсь, — отвечал мой друг, — ты не сможешь полюбить Рудабах, потому что полюбил меня. Мы с нею слишком разные: у меня вид агнца, хотя я отнюдь не овечка, а она — львица до мозга костей. И потом, если она захочет нас сожрать, то начнет с меня, и тогда мне будет всё равно».
Так мы беседовали, пока нас не прервала моя мать. Ей почти удалось успокоить Рудабах, и теперь она хотела убедить меня довести дело до конца. Ее доводы, продиктованные материнским сердцем, были страстными и неоспоримыми. Я согласился, но, прежде чем последовать за царицей, шепнул другу, что никогда не забуду своей клятвы.
Когда я приблизился к Рудабах, в моей голове всё еще звучали наши насмешки над нею, но стоило ей заговорить, и они показались мне неостроумными: даже страсть не может начисто лишить мужчину здравомыслия. Я нашел в принцессе Гиляна все те достоинства, о которых говорил мой отец49, и сверх того — доброту, ибо, несмотря ни на что, Рудабах полюбила меня. Чем больше я узнавал ее, тем отчетливее понимал, что оскорбление, которое мне предстоит нанести ей, покроет мое имя позором.
Эти мысли придали мне задумчивый и понурый вид, и, едва завидев меня, Фируз сразу почувствовал неладное. С любовью и удвоенной нежностью он обнял меня и произнес: «Мой дорогой принц, не изводи себя напрасной борьбой между честью и дружбой. Я усмирю свою чрезмерную чувствительность ради твоего покоя и славы. Небо не допустит, чтобы я стал причиной бесчестия моего друга, и он не утратит доверия своих подданных! Женись на гилянской принцессе! Я решил, что разделю твое сердце с нею. Если же она отнимет его у меня целиком, то я недолго буду сожалеть об утрате».


116
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Я подумал сперва, что Фируз меня испытывает, но ему удалось убедить меня в своей искренности, и он даже вызвался сам подготовить торжества в честь моего бракосочетания.
Приготовления заняли какое-то время, а я ежедневно виделся с Рудабах, и с каждым днем мое уважение к ней только возрастало. Иногда я уступал мольбам Фируза, и он вместе со мной приходил к принцессе. Казалось, она забыла о нанесенном им оскорблении, с интересом обсуждала его судьбу и даже предложила нам объединить наши войска и возвести Фируза на трон его отца, ибо Филаншах погиб, а повстанцы, попавшие под власть халифа Ватека, жаждали сбросить его иго. Фируз, со своей стороны, с большим волнением отвечал на благожелательность Рудабах. В разговоре со мною он подмечал ее достоинства50, но я-то видел, как приятно ему было слышать от меня: «Да, конечно, мой разум отдает ей должное, но сердце молчит: я могу любить только тебя».
Накануне свадебных торжеств я поднялся раньше обычного. Я волновался, не находил себе места, ибо, как возлюбленный мой Фируз ни старался скрыть свои чувства, я не мог не заметить, какая печаль владеет моим другом51. Я спустился в сад один, сетуя на судьбу царей, которые, в отличие от простых людей, всегда должны приносить себя в жертву долгу. Я побродил по самым тенистым аллеям, затем зашел в грот, куда едва проникал свет, и выбрал самый темный уголок, чтобы никто не мешал моим размышлениям. В уединении я пробыл едва ли четверть часа, когда Амру, сын моего визиря52, зашел в тот же грот и сел в другом его конце. Там было чуть светлее, и он не замечал меня. Я хранил молчание, а мгновенье спустя увидел, что к Амру с таинственным видом присоединился Кали — евнух моей невесты.
«Прекрасный Амру, — сказал он, — радуйся, ты получишь то, о чем мечтает твое сердце. Моя госпожа53, как тебе известно, умеет обмануть самые проницательные очи, и она будет здесь нынешней ночью. Тебе достанутся ее первые клятвы, а царь Хорезма получит завтра лишь вторые, и она будет нарушать их всякий раз, когда он станет забавляться со своим дерзким любимчиком»54.


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
117
Амру поцеловал землю в знак покорности, трижды хлопнул в ладоши55, чтобы показать, как он рад, и дал евнуху денег. Затем оба вышли.
Я чуть не погнался за ними, желая кровью смыть нанесенное мне оскорбление, но, немного поразмыслив, сдержался. Я не любил Руда- бах, я женился на ней из жалости и с отвращением, лишь бы избежать неодобрения своих подданных56. Ее измена не делала меня несчастным: раскрью преступление вероломной принцессы, я освобожусь от нее и обрету свободу, не утратив чести. Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове. Я благословил судьбу за то, что она позволила мне так вовремя узнать правду, и поспешил к Фирузу. Но что стало со мной, когда я вошел в его покои! Он рыдал, лежа на полу, в изорванных одеждах и без прекрасных своих кудрей. Из глаз его лились реки слез. Не в силах произнести ни слова, я опустился рядом с ним и заплакал. Моя безмолвная боль, мое волнение вынудили его нарушить молчание57.
«Успокойся, благородный Алази, — всхлипывал он, — тебя удручает мое состояние, но в нем нет ничего неожиданного, и ни к чему тебе глядеть на меня. Несмотря на мои слезы, несмотря на волосы, что я сжег, ибо ты не должен их больше видеть, я хочу, чтобы ты был счастлив с Рудабах, пусть даже это будет стоить мне жизни!»58
«Ах! — вскричал я. — Да пусть погибнут тысячи Рудабах, лишь бы спасти один локон цвета мускуса из тех, что так украшали твою голову59, пусть погибнут, даже если будут так верны и чисты, как моя невеста — вероломна».
«Что? — воскликнул в свою очередь Фируз. — Что слышу я? И ты говоришь такие слова о гилянской принцессе? Умоляю, объяснись!»
Я поведал ему о том, что видел и слышал в гроте, и о своей решимости прилюдно предать Рудабах позору. Принц Ширвана, не скрывая радости, во всём согласился со мною: он то с восторгом целовал меня, то сожалел о своих волосах, ибо они нравились мне, то заверял, что в довольстве они очень скоро отрастут. И он наговорил и натворил столько милых глупостей, что, если бы я в самом деле испытывал печаль, они развеяли бы ее как дым60.


118
Уильям Бекфорд. БАТЕК
До поры до времени мы решили не открывать тайну моей матери- царице — нам хотелось вместе с нею застигнуть Рудабах врасплох. Фи- руз сомневался, что женщины умеют хранить тайны, и у меня были основания верить ему, хотя женщинам он приписывал чересчур много пороков. Этот день мы провели вдвоем. Я послал слугу извиниться перед Рудабах за то, что дела не позволяют нам увидеться с нею, ибо осознавал, что мне понадобится очень много сил, дабы скрыть от нее нахлынувшие чувства, а она этих сил не стоит61.
«Рудабах сочтет каждое мгновение, что ты теряешь рядом со мною, — пророчил Фируз, — и возместит их себе в обществе красавца Амру».
«Вряд ли, — возражал я. — Хотя я решил сохранить Рудабах жизнь и довольствоваться ее изгнанием и позором, я всей душой желаю, чтобы Амру кровью заплатил за свою неслыханную дерзость».
Когда мы рассказали царице, зачем явились к ней так поздно, она показалась мне скорее изумленной, чем огорченной. Дружба между женщинами редко бывает искренней и всегда недолговечна. Моя мать охладевала к Рудабах по мере того, как я, казалось, сближался со своей будущей женой62. Однако она не могла не испытывать к принцессе уважения и потому, следуя за нами, без устали возмущалась и ахала, а Фируз похохатывал и ликовал, на что у него была не одна причина.
Мы спустились в сад. Верный раб, которому я приказал залечь в засаде, доложил, что изменники только что зашли в грот. Мы ворвались туда с факелами в руках в сопровождении толпы приближенных, чтобы поймать обоих на месте и заставить умереть от стыда. Но Рудабах и Амру ничуть не смешались: они стояли, крепко обнявшись63, и, казалось, были скорее возмущены тем, что им помешали, нежели сконфужены тем, что их обнаружили. Их наглость лишила меня дара речи, а моя мать отвела взгляд, когда Рудабах, обращаясь к ней одной, произнесла: «Зачем ты пришла сюда, царица Хорезма? Ты женщина, а потому не должна радоваться моему несчастью и судить меня за грех, в котором я неповинна64. У тебя был супруг, который любил тебя одну; тот же, кто должен был стать моим мужем, любит одного только Фи- руза, а мой возлюбленный ничуть его не хуже. Я — ровня Алази, и мне


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
119
дозволено, так же, как ему, иметь возлюбленного. И пусть все женщины последуют моему примеру, или же пусть мужчины изменят придуманные ими несправедливые законы, а если нет, то мы перестанем вскармливать грудью тиранов, обращающих нас в рабство».
Бесстыжие речи Рудабах заставили меня позабыть о решении сохранить ей жизнь. В бешенстве я выхватил саблю, думая одним ударом снести головы обоих жалких существ, но моя сабля рассекла только воздух, а пара нечестивцев исчезла прямо на наших глазах.
Через мгновение65 до нас донеслись крики: «Гилянская принцесса подчинила себе стражу, которая охраняла вход в грот!»
И тут снова появилась Рудабах. «Царь Хорезма, — сказала она почтительным, но уверенным тоном, — меня предупредили о том, что здесь готовится заговор против моей чести, и я пришла, чтобы нарушить планы моих врагов».
«О чем ты?66 Беги, несчастная, — вскричала царица, — или мой сын нанесет второй удар, и тогда никакая магия тебе уже не поможет».
«Я не боюсь смерти, — нимало не растерялась Рудабах. — Алази никогда не посягал на мою жизнь. Если же всех вас околдовало какое- то видение67, объясните мне, какое, а я буду смело уповать на помощь, в которой Небо не отказывает невинным, и надеяться, что сумею рассеять ваши заблуждения».
Гордый, отважный и величественный вид Рудабах поразил и смутил меня. Я уже было усомнился в том, что видел и слышал, как вдруг Фируз вскричал: «О, надо признать, у принцессы Гиляна очень короткая память. Мы нашли ее здесь в объятиях ее дорогого Амру, она держала оскорбительные речи и исчезла вместе со своим любовником, а через мгновение снова вернулась на сцену, как бы забыв обо всём, что случилось».
При этих словах Рудабах изменилась в лице, ее румянец сменился смертельной бледностью. Она обернулась ко мне и молвила со слезами на глазах: «О несчастный принц, теперь я отчетливо вижу пропасть, которая разверзлась у твоих ног. Чудовище, что увлекает тебя в бездну, не выпустит свою добычу из рук. Ему подчиняются силы мрака. Я не могу спасти тебя и покидаю с содроганием за твою судьбу, ты запятнал


120
Уильям Бекфорд. БАТЕК
меня позором, но единственная боль моего сердца — это твоя неминуемая погибель».
Промолвив это, Рудабах удалилась величавой поступью, и никто не осмелился остановить ее. Мы оцепенели и только пристально смотрели друг на друга, не в силах прервать молчание.
«Как же мы глупы! — воскликнула наконец моя мать. — Неужели дерзкая ведунья заставит нас усомниться в том, что мы видели собственными глазами и слышали собственными ушами? Пусть уходит, пусть избавит нас от своего невыносимого присутствия! Это наилучший выход для нас».
Я согласился с нею, а Фируз, который казался смущенным и встревоженным, выразил самое горячее желание никогда больше не видеть ее68.
Каждый направился в свои покои. Я был в таком смятении, что даже не подумал пригласить Фируза к себе69, но он, будто тень, проскользнул за мною, и я вздрогнул от ужаса, когда понял, что остался с ним один на один. К несчастью, порочные сердца не внемлют предчувствиям, которые посылает им Небо70. Фируз стремительно бросился в мои объятия, его сотрясала дрожь, которая не на шутку встревожила меня. Он рыдал, он кричал. Я словно потерял голову, прижимал его к груди, старался утешить, успокоить. Наконец мое внимание и любовь сделали свое дело — он опомнился и сказал:71 «О, зачем ты приютил меня? Почему не дал мне погибнуть вместе с моим отцом?! Я был тогда ребенком, никто не мог даже подумать, что я колдун. Значит, это здесь, при твоем дворе, рядом с тобой, я научился заклинать дивов72. Рудабах, злая Рудабах почти убедила тебя. Может, она еще скажет, что это я наслал на тебя какие-то чары, дабы заставить меня любить? Но ты-то знаешь, что всё мое колдовство заключалось в том, что я любил тебя в сто крат больше жизни».
Незачем долго описывать сцену, развязка которой ясна. Как и халиф Батек, я услышал голос доброго гения73, но, как и он, закрыл своему сердцу путь к спасению. Я забыл слова Рудабах. Легкое и смутное сомнение в моем друге сменилось безграничным доверием к нему74. Этот переломный момент предопределил мою гибель.


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
121
На следующий день мы узнали, что Рудабах уехала ночью вместе со всей своей свитой, и я устроил по этому поводу большой праздник. Через несколько дней Фируз сказал мне при моей царственной матери: «Ты же понимаешь, Алази, что теперь нам придется воевать с царем Гиляна. Он захочет отомстить за свою дочь, у которой хватит хитрости, дабы убедить его в своей невиновности. Опереди его, подними войска, мы захватим Гилян и разорим его, ведь не кому-нибудь, а именно тебе нанесли оскорбление!»
Моя мать согласилась с Фирузом, но, даже если бы она воспротивилась, воля Фируза была для меня законом75.
Нам так и не удалось найти Амру, напрасно его искали по моему приказанию повсюду. Его отец76, который брал сына с собой в Гилян, когда ездил просить за меня Рудабах, тоже бежал, боясь, вероятно, что я стану подозревать его в пособничестве преступной любви сына. Место визиря77 освободилось, и по рекомендации Фируза я отдал его Мотале- бу, человеку самовлюбленному и пронырливому, но плохо разбиравшемуся в государственных делах и не способному ими управлять.
Вскоре всё было готово к походу, и мы выступили во главе многочисленной армии. Огонь отваги блистал в глазах Фируза, который был подобен знаменитому Асфендиару78, лучившемуся молодостью и красотой, когда в первый раз он покинул свою башню и полетел на помощь отцу, на которого напал могущественный неприятель79.
На границах с Гиляном мы не встретили никакого сопротивления и принялись беспрепятственно опустошать вражеские земли. Фируз с такой горячностью сеял повсюду разор, что кровь его воспламенилась и он серьезно заболел. Я тут же остановил войска и разбил лагерь, хотя тем самым давал неприятелю время вооружиться. Я занимался только моим другом, дни и ночи проводил рядом с его постелью, считал удары охваченного лихорадкой сердца, следил за малейшими изменениями на лице. Наконец он начал поправляться, но был слишком слаб, чтобы снова двинуться в поход. Ему надо было восстановить силы, и каждый день мы садились на лошадей и ездили верхом поблизости от лагеря.
Однажды мы заехали немного дальше обычного и оказались в долине, покрытой таким свежим мхом, орошаемой такой чистой водой и


122
Уильям Бекфорд. БАТЕК
окруженной такими зелеными холмами, что Фируз захотел непременно там спешиться и передохнуть. Долина была длинной и узкой, с нами было много воинов, и потому я решил, что никакая опасность не угрожает моему другу. Я приказал накрыть завтрак прямо на траве, и мы принялись за трапезу, беседуя об окружающих красотах.
Фируз приказал нашей свите укрыться за одним из холмов, и мы остались одни. Казалось, чарующая местность вернула ему прежнее жизнелюбие. Он шутил и смеялся, как вдруг неподалеку мы заметили белую, как снег, козочку. Фируз, не любивший животных, тут же выстрелил в нее из лука и угодил в цель, козочка упала. Мы подбежали к ней, и тут нас увидел какой-то крестьянин. Он закричал:80 «Что ты наделал? Ты убил козочку святой женщины!»
Фируз рассмеялся, но веселиться ему пришлось недолго. Огромный черный пес, сопровождавший козочку, набросился на него, опрокинул на землю и, прижимая сильными лапами, казалось, только ждал приказа, чтобы перегрызть ему горло. Страшный миг! Я до сих пор леденею от ужаса, когда вспоминаю о нем. Я не смел ни крикнуть, ни напасть на собаку, боясь раздразнить ее еще больше. Я не пытался также одним махом отрубить ей голову, ибо она слишком крепко держала моего друга, и я не мог рисковать. Я чуть не потерял сознание от страха, как вдруг прибежала женщина с лицом, закрытым покрывалом, и приказала собаке выпустить добычу. Затем она обернулась ко мне и сказала: «Не думала я, царь Хорезма, встретить тебя в краю, где я решила похоронить себя заживо. Только что я, повинуясь божественному повелению, спасла Фирузу жизнь и ответила добром за зло. Не плати же мне злом за добро, не уничтожай народ, который не собирался мстить за меня и даже не знал о моем несчастье».
С этими словами она приподняла покрывало, и мы увидели величественное лицо Рудабах. Она быстро удалилась, оставив нас в невыразимом изумлении.
Фируз первым пришел в себя. «И что же! Ты и теперь сомневаешься в том, что Рудабах страшная колдунья? Как же нам уберечься от ее козней? Я вижу только один способ: нападем на нее внезапно этой ночью. Пойдем с отрядом наших лучших солдат и сожжем ее


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
123
заживо вместе с домом, который мы разыщем без труда! Иначе нас разорвут на куски африты81, что служат ей под видом животных!»
«Какой ужас! — воскликнул я. — Как! Ты хочешь отплатить такой ценой за услугу, которую она только что оказала? Кем бы она ни была, она спасла тебя от страшной смерти».
«Ах, доверчивый принц, — отвечал Фируз, — неужели тебе не понятно, что гнусная колдунья лишь отложила свою месть? Она боится, что, поспешив, навлечет на себя неминуемый гнев нашей армии. Она употребит всё свое искусство, чтобы погубить нас исподтишка. Она начала с меня, моя болезнь — это дело ее рук. Она дала мне чуть-чуть поправиться, чтобы вместо лихорадки тут же натравить свою собаку. И каждый день нас ждет какое-нибудь новое злодейство! Но раз ты хочешь рискнуть моей жизнью, я согласен82. Осмелюсь надеяться, что после моей смерти она пощадит тебя и довольствуется тем, что превратит царя Алази в своего раба».
Эти речи показались мне более чем убедительными и привели к тому самому результату, на который рассчитывал Фируз: я всегда терял рассудок, стоило только намекнуть, что ему угрожает опасность. Я распалился как раз настолько, насколько ему было нужно для осуществления его черного замысла83. Мы оба зажигали огонь, который поглотил сельский домик Рудабах. И, не обращая внимания на крики сбежавшихся на пожар окрестных крестьян, которых в качестве платы за сочувствие мы предавали смерти, мы не ушли, пока не решили, что Рудабах погребена под горой пепла. Мы вернулись84 в лагерь, и Фируз не мог сдержать радости, тогда как я с трудом скрывал угрызения совести, которые всегда следовали за моими преступлениями, но никогда не уберегали меня от них.
Несколько дней спустя я приказал двинуть85 войска вглубь страны, но вскоре нас остановила вражеская армия, которой командовали сам царь Гиляна и его сын. Надо было давать бой. Фируз захотел86 биться рядом со мною. Он отражал предназначенные мне удары, а я вставал перед ним, чтобы получить то, что предназначалось ему87. Мы не теряли друг друга из виду, и можно не сомневаться, что, защищая жизнь друга, каждый из нас боролся за свою собственную.


124
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Принц Гиляна искал меня повсюду. Наконец мы встретились, и, выставив вперед саблю, он молвил: «Царь Хорезма, ты заплатишь кровью за жестокое оскорбление, нанесенное моей сестре. Если бы я узнал о нем раньше, то разыскал бы тебя в твоем дворце, несмотря на то что в нем поселились злые духи».
Он едва успел договорить, как рука его, сжимавшая оружие возмездия, коим он угрожал мне, упала на землю от удара Фируза.
Тут подоспел царь Гиляна. В ярости, с пеной у рта, он нанес нам два страшных удара. От своего я уклонился, но увидел, как зашатался раненный в плечо Фируз. Срубить голову старому царю, подхватить Фируза на свою лошадь и умчаться во весь опор было делом одного мгновения.
Фируз потерял сознание, да и я сам был близок к обмороку. Вместо того чтобы направить коня к нашему лагерю, я углубился в густой лес. Там я положил Фируза на траву и разорвал свой тюрбан, чтобы перевязать его рану. На мои рыдания из-за деревьев вышел дровосек, который работал неподалеку.
«Этот юноша очень плох, — сказал дровосек, — и он конечно же твой брат. Если хочешь, мы отнесем его в хижину моего отца. Он вылечит его с Божьей помощью, ибо отец не только очень добр, но и знает толк во врачевании».
Мы тут же нарубили веток, соорудили носилки и отнесли Фируза в хижину. Старик осмотрел раненого, поспешно принес какую-то настойку и, влив ее в рот моего друга, промолвил:88 «Еще немного, и этот юноша отправился бы в мир иной. Он потерял почти всю кровь. Надо было подкрепить его. Я осмотрел его рану, — продолжал он, — она неопасна; сейчас он очнется, а через несколько дней будет здоров».
Обнадеживающие слова старика тут же подтвердились. Фируз открыл глаза и воскликнул:89 «Ах, друг мой! Где мы? Мы проиграли сражение? А...»
«Нет-нет. — Я заставил его умолкнуть, закрыв ему рот рукою. — Мы победили, раз твоя бесценная жизнь вне опасности. Лежи спокойно, ты не представляешь, какая случится беда, если ты будешь много говорить».


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
125
Фируз90 сразу всё понял и замолчал. Тогда, повернувшись к сыну дровосека, я дал ему полный кошель золота и попросил обеспечить моему другу кое-какие удобства, которых была лишена его хижина.
«О, нет ничего проще, — отвечал он, — с деньгами можно всё. Недалеко отсюда находится большой город, а до места, где идет сражение, целых пять лиг».
Я не мог взять в толк, каким образом мне удалось преодолеть это расстояние за столь малый промежуток времени, — во всяком случае, именно так мне казалось. Я подумал, что, когда человек боится за жизнь любимого, он теряет всякие представления о действительности и не способен правильно оценить расстояние. Тем временем легкий сон незаметно овладел Фирузом. Старик с довольным видом поглядывал на него, а моя грудь поднималась и опускалась вслед за дыханием друга. Так он проспал несколько часов, а когда проснулся, возвратился крестьянин, но с пустыми руками. Я выразил ему свое удивление, а Фируз, к которому уже отчасти вернулась его обычная живость, спросил:91 «Но ты, по крайней мере, принес нам какие-нибудь новости?»
«Да! Да! — отвечал тот. — И очень хорошие. Армия хазар92 разбита, их лагерь разорен, и победа была бы полной, если бы удалось схватить злых принцев — Алази и Фируза, которые бежали, после того как убили нашего царя и его сына. Принцесса Рудабах, которая взошла на трон, приказала искать их повсюду и обещала такое крупное вознаграждение за их поимку, что очень скоро они будут у нее в руках».
«Ах, как я рад услышать эти слова! — воскликнул Фируз, ничуть не изменившись в лице. — Нас уверяли, что Рудабах сгорела в своем сельском домике, и я страшно расстроился из-за этого, потому что она великая принцесса».
«Она еще лучше, чем ты думаешь, — с лукавым видом отвечал крестьянин, — и поэтому Небо хранит ее. Принц, ее брат, случайно нашел ее и увез с собой за несколько часов до пожара, о котором ты говоришь и виновники которого, если Богу будет угодно, скоро будут наказаны».
Крестьянин говорил таким тоном, будто понял, кто мы такие, а потом подал знак своему отцу, чтобы тот следовал за ним.


126
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Они вышли, и мы услышали вдалеке топот нескольких лошадей. Тогда Фируз, приподнявшись на своем ложе, вытащил из-под одежды бритву и протянул ее мне. «Ты видишь, дорогой друг, что нам угрожает опасность, — сказал он вполголоса. — Скорее отрежь мне волосы и брось их в огонь. И не возражай, не теряй ни секунды, иначе мы погибли!»
Мне оставалось только подчиниться, и я сделал всё, что он столь настойчиво требовал. Почти сразу же хижина содрогнулась. Явился див с черным, как у эфиопа, лицом и спросил у Фируза, чего он желает.
«Желаю, чтобы ты немедленно перенес меня и моего друга в пещеру мага, твоего господина, и чтобы по дороге ты уничтожил тех двоих негодяев, что торгуют нашими жизнями».
Диву не понадобилось повторять приказание дважды; он схватил нас обоих в охапку, вышел из хижины, одним пинком обрушил ее на головы наших хозяев и понесся по воздуху так стремительно, что я потерял сознание.
Я пришел в себя в объятиях Фируза и сначала не видел ничего, кроме его обворожительного лица, нежно прижавшегося к моим щекам. Я тихо прикрыл веки, желая продлить сладкий сон, но Фируз попросил меня оглядеться. Я поднял глаза наверх и подумал, что нахожусь под другим небом93, усеянном звездами в тысячу раз более яркими и близкими, чем обычно. Затем я стал озираться, увидел окаймленную прозрачными облаками бескрайнюю равнину, где вспыхивали небесные огни и вырисовывались прекраснейшие из плодов земли94, и почувствовал сладкое и необыкновенно бодрящее благоухание. Я прислушался, и сердце мое возрадовалось от звуков небесной симфонии. Я онемел от восторга и только через некоторое время смог произнести: «Мы перенеслись в Шехеристан!95 Мы с тобой — в краю вечного блаженства!»
«Это всего лишь пещера мага, — отвечал Фируз, — но здесь и в самом деле обитает великое множество высших духов. Незаметно прикрепленные к лазоревому своду светильники, кристаллы, что искусно вставлены в камень и, отражаясь друг в друге, множат до бесконечности кусты, цветы и окаменевшие96 раковины разных оттенков, — всё это


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
127
не творение рук человеческих. Но таково это место и, кто бы здесь ни жил, малейшая твоя прихоть будет исполнена97, не так ли, отец мой?» — прибавил он, возвысив голос.
«Да, — ответил приблизившийся ко мне с поклоном маг, — с принцем Алази здесь будут обращаться так, как он обращался с моим дорогим сыном, и мы начнем с самого необходимого для него в этот момент. Пусть ему подадут лучшие яства из тех, что могут удовлетворить его вкусы».
Не успел маг вымолвить эти слова, как перед нами появился стол, накрытый так, как повелел маг, и отдельный столик с винами, искрившимися в сосудах. Отроки, белокурые и изящные, словно цветы жасмина, что венчали их головы, придвинули к столу три великолепные софы и начали прислуживать.
Не было никакой надобности спрашивать Фируза о его здоровье: беспрестанно подшучивая над нашими юными виночерпиями, он ел так же охотно, как и я, чем несказанно радовал мага.
Мы пили, смеялись, дурачились, маг ни в чем от нас не отставал и при этом был необыкновенно мил и любезен. Затем он приказал оставить нас одних и сказал: «Царь Хорезма, я не хочу, чтобы любопытство терзало тебя всю ночь, и отвечу заранее на все твои вопросы. Ты, несомненно, поражен, что при моем могуществе я вдруг попросил тебя защитить Фируза, но я объясню, что послужило тому причиной. Я льстил себя надеждой, что народ Ширвана раскается в том, что поднялся на бунт, и вспомнит, что Фируз — отпрыск героического рода. Но, чтобы Фируз стал царем, надо было сначала удалить его, ибо воспитание среди чудес и удовольствий лишь вызвало бы к нему нелюбовь народа. Он должен был поближе узнать людей. Представлений, которые я внушил ему, было достаточно, чтобы он понимал истинную цену каждого человека. Ты должен знать, оправдались ли мои ожидания. Надежды на его воцарение больше нет, его неверные подданные стонут в цепях халифа Ватека, но не смогут их разорвать. Да они и не стоят того, чтобы ради них призывать на помощь сверхъестественные силы. Впрочем, чего еще желать Фирузу? Он властвует над вселенной, когда ему принадлежит сердце друга».


128
Уильям Бекфорд. БАТЕК
«О, теперь я совершенно уверен в том, что это сердце принадлежит мне! — воскликнул Фируз. — Но опасность была слишком велика: я чуть было не потерял часть сердца Алази, и если бы мои прекрасные волосы не помогли мне избавиться от Рудабах, изобразив ее при помощи услужливого дива, даже не знаю, чем бы всё закончилось. Что скажешь на это, мой дорогой Алази?»
«Что я снова прощаю тебя, хотя ты был несправедлив и даже жесток».
«Несправедливыми были твои опасения, принц Фируз, — возразил маг, — ибо царю Хорезма вёдомо, что каждый имеет право использовать все доступные средства, дабы избавиться от того, что ему вредит или может навредить, и что порывы ярости или страх, которые толкают нас на это, вызываются в нас животворящими силами природы. Но довольно на сегодня, уже поздно, вам нужен отдых».
Мы сразу встали со своих месту и тут же вновь появились отроки. Они проводили нас в полуосвещенную комнату, где на узорных помостах стояли две кровати, располагавшие ко сну; затем они раздели нас и, самым любезным образом пожелав доброй ночи, удалились.
У Фируза не было ни малейшего желания дать мне отдохнуть98. Он был так счастлив вновь оказаться там, где провел первые годы своей жизни, что никак не мог успокоиться. Он рассказал мне, как маг в одно мгновение вылечил его рану, без конца хвастал его могуществом и посоветовал попросить мага показать мне его капище. Он признался также, что был воспитан в религии Заратустры99 и считает ее самой естественной и самой разумной из всех. «Посуди сам, — говорил он, — легко ли мне было смириться с абсурдностью Корана! Мне так хотелось, чтобы все твои мусульманские богословы отправились следом за муллой, который изводил меня скучными нравоучениями! Когда я превратил его в осла, это был счастливейший миг моей жизни. С таким же удовольствием я ощипал бы крылья ангела Джабраила и наказал его за то, что одно из них он отдал, чтобы записать столько глупостей»100.
Давно миновало время, когда подобные речи показались бы мне нетерпимым кощунством. Не могу сказать, что и теперь они пришлись мне по душе, но последние угрызения моей совести растаяли от неж-


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
129
носгей, коими Фируз уснащал каждое свое слово. Наконец сон сморил нас101, и пробудились мы только тогда, когда птицы громким щебетом возвестили, что день уже давно начался. Изумленный этой неожиданной музыкой, я выбежал из чего-то наподобие грота, в котором мы находились, и увидел сад, где было собрано всё, что есть привлекательного в природе. Море, служившее границей саду, подчеркивало все богатства, каковые земля выставляла напоказ нашему взору.
«И это тоже пещера мага?» — вскричал я102.
«Нет, это выход из нее, — отвечал Фируз. — Нужен целый день, чтобы осмотреть все здешние красоты. Маг говорит, что всё сущее на земле создано для блага человека и что человек должен брать себе всё, что может. Он потратил часть своей жизни, чтобы достичь такой власти, и, наслаждаясь ею, проводит остаток дней».
Как только наши любезные прислужники услышали, что мы проснулись, они тут же явились и преподнесли нам одежду — необыкновенно удобную и чистую. Мы вышли103. Я не преминул выразить магу огромное желание посмотреть на его капище.
«Я выполню твое пожелание, — молвил он самодовольно, — но провожу тебя туда только после того, как ты посетишь купальню и оденешься в платье, подобающее этому величественному месту».
Церемонии никогда не внушали мне почтения, хотя я часто бывал вынужден скрепя сердце выносить их скуку. Поэтому маг, вместо того чтобы разжечь мое любопытство значимостью предстоящего события, вызвал во мне досаду. Я не торопился покинуть купальню, где наши маленькие друзья рассказывали нам милые сказки, и надел роскошную и странную одежду, которую мне принесли, лишь бы только доставить удовольствие Фирузу104.
Но что стало со мною, едва я вошел в капище! Никогда ни одно зрелище не поражало меня так сильно, не внушало мне такого изумления и ужаса, как этот мрачный дворец. Казалось, огонь, которому поклонялся маг, выбивался из недр земли и вздымался до самых небес; пламя то сверкало невыносимым блеском, то отбрасывало голубоватые отсветы и делало окружавшие нас предметы еще более уродливыми и жуткими, если только такое возможно. Раскаленная медная решетка


130
Уильям Бекфорд. БАТЕК
отделяла нас от этого устрашающего божества, но полного доверия мне не внушала. Время от времени нас накрывало вихрем искр, и маг почитал сие за честь, а я охотно обошелся бы без нее. В той части храма, где мы находились, стены были затканы волосами самых разных цветов, и между ними проглядывали пирамиды человеческих черепов в оправе из золота и эбена105. В воздухе стоял запах серы и смолы; он проникал в мозг и сбивал дыхание.
Я дрожал, ноги мои подкашивались. Фируз поддержал меня под руку и сказал: «Чего ты страшишься, милейший принц? Разве я могу подвергнуть тебя опасности? Это бог природы с его ужасной стороны. А теперь посмотрим на него во всем величии его славы».
С этими словами он увлек меня в другое место, каковое я не смогу описать, ибо, едва я поднимал глаза, как меня ослепляло несметное множество лучей, лившихся с купола, что был ярче солнца, чей свет он передавал, и отражавшихся от бесчисленных драгоценных камней, которые окружали нас со всех сторон. Я зажмурился и прошептал: «Здесь мне не лучше, чем с другой стороны;106 избавь меня от твоего бога, только твое присутствие, Фируз, помогло мне выдержать его хоть мгновение».
Мне нужно было восстановить силы, и мы сели за изысканный стол. Теперь я уже мог выслушать речи мага, с которыми он обратился к нам после обеда. Всё, что он говорил о своей религии, было для меня не ново, и я слушал его без особого внимания. Что до его морали, то она показалась мне очень удобной. Он долго хвастал своим капищем и рассказал, что построили его дивы, а украшал он сам, причем с риском для жизни. Я не стал спрашивать, что это значит, и опасался, как бы он не принялся вдаваться в объяснения на сей счет.
Мертвые головы, волосы, которые он называл украшениями, были мне в высшей степени отвратительны, и, не будь я уверен в сердце Фируза, мне было бы весьма не по себе в обществе мага. Правда, разговоры с нашим страшным хозяином я вынужден был терпеть только раз в день — остальное время посвящалось всякого рода забавам и удовольствиям. Молодые прислужники владели искусством разнообразить сцены, действующими лицами которых были они сами, но


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
131
Фируз, знавший мои вкусы, всякий раз привносил в них что-то свое. От его неотступных забот каждый миг моего пребывания рядом с ним был проникнут таким сладострастием, что я потерял счет времени. Наконец настоящее заставило меня позабыть о прошлом, так что я ни разу не вспомнил о своем царстве. Но маг слишком скоро нарушил наше упоение. Однажды он сказал: «Нам придется расстаться, друзья мои дорогие. Близится счастье, о котором я мечтал долгие годы: меня ждут во дворце подземного огня, где я буду купаться в блаженстве и владеть сокровищами, не подвластными человеческому воображению. Но я не забуду вас, ибо там ничто не предается забвению. Если б только я мог льстить себя надеждой, что когда-нибудь вновь увижу там вас обоих!.. В подземном дворце настоящие друзья познают величайшее счастье, ибо ни смерть, ни превратности земной жизни не могут их разлучить. Они живут там, вкушая вечную взаимную нежность»107.
«Ах, где же это божественное место? — воскликнул я108. — Позволь нам последовать туда за тобою!»
«Для этого надо поклоняться моему богу, — отвечал маг, — воздавать почести силам, которые служат ему, и удостоиться его благорасположения жертвами, коих он требует».
«Я стану поклоняться любому богу, — сказал я, — если он позволит мне вечно жить рядом с Фирузом, не опасаясь за его драгоценную жизнь, не боясь ни смертельных болезней, ни убийц с кинжалами в руках. Что еще я должен сделать?»
«Ты должен, — продолжил маг, — добром или мечом распространять религию Заратустры в своих землях: разрушать мечети, воздвигать на их месте капища и, наконец, безжалостно жертвовать всеми, кого не удастся убедить и кто откажется вступить на путь истинной веры. Именно так поступил я, хотя, в отличие от тебя, не мог действовать открыто; и подтверждением тому служат волосы, что украшают стены моего святилища, — дорогие свидетельства, которые распахнут предо мною врата единственного царства блаженства»109.
«Пойдем же, пойдем скорее, мой дорогой Алази, — прервал мага Фируз, — пойдем рубить головы и собирать клад из волос! Пожертво¬


132
Уильям Бекфорд. БАТЕК
вать неразумными, которые не захотят нам поверить, — это такая малость в сравнении с высшим благом нашей вечной любви!»
За этим милым моему сердцу порывом Фируза последовало мое полное согласие на всё, и маг, добившийся исполнения своих желаний, произнес: «Я безмерно счастлив, царь Хорезма, что сумел убедить тебя в истинности моей веры. Я уже много раз терял на это надежду и не стал бы тратить столько сил, не будь ты другом сына Филаншаха110. Твое обращение сулит мне великие почести во дворце подземного огня! Поезжай немедля! Я подготовил для тебя судно, оно ждет на берегу. Подданные встретят тебя возгласами приветствия и радости, сделай там всё возможное и не забывай, что уничтожение тех, кто будет упорствовать в своих заблуждениях, зачтется тебе за огромное благодеяние неумолимым божеством, которому ты обещал служить. Когда ты сочтешь, что уже заработал награду, отправляйся в Истахар111 и сожги на террасе с колоннами волосы тех, кого ты погубишь ради благого дела. Дивы почуют сладостный запах и откроют перед тобою лестницу, а затем распахнут эбеновые врата, и я приму тебя и Фируза в свои объятия и воздам почести, достойные двух столь прекрасных друзей».
Так уступил я последнему искушению, к которому прибег маг, чтобы меня совратить. Я смеялся над его наставлениями, но сердце мое слишком пылко загорелось от его обещаний, чтобы я мог устоять. Было мгновение, когда я подумал, что всё это обман, но потом решил, что ради обещанного блаженства стоит испробовать всё. Несомненно, маг, движимый тщеславием и алчностью, рассуждал точно так же, и был разочарован, как все несчастные, что попадают сюда.
Маг112 пожелал проследить за нашим отъездом. Он горячо расцеловал нас на берегу и посоветовал оставить себе в качестве верных прислужников двадцать негров, которым предстояло управлять нашим судном. Едва мы подняли парус, как услышали оглушительный шум, похожий на гром в горах и грохот обвалов. Мы увидели, как скала, от которой мы отчалили, рухнула в море, услышали крики радости дивов и поняли, что маг уже направился в Истахар.
Наши двадцать негров были столь искусными, ловкими и бывалыми мореплавателями, что мы бы приняли их за членов сверхъесте¬


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
133
ственной свиты мага, не признайся они, что являются простыми огнепоклонниками. Старший среди них, по имени Зулулу, казался посвященным во все тайны пещеры, и я спросил у него, что стало с теми приятными отроками113, которые прислуживали нам. Он ответил, что духи, которые некогда привели их к магу, несомненно, как нельзя лучше распорядились их судьбой и что этим духам вполне можно доверять.
Не могу передать, с какой радостью встретил меня по приезде мой народ. Я был так растроган, что мне стало стыдно за мои намерения в отношении него. Фируз заметил это и тут же отвлек мое внимание какой-то милой и смешной шуткой.
Мы обнаружили, что мой визирь Моталеб добился большого расположения царицы-матери, но при этом оказалось, что все дела, которые были ему поручены, находятся в полнейшем беспорядке. Одинаково разъяренный обеими причинами, Фируз пожелал, чтобы визирю отрубили голову, и сказал мне шепотом: «Можно разжиться волосами»114, — но я ограничился тем, что сместил Моталеба. На его место я поставил дряхлого старика, который на всё отвечал согласием и, как только я приказал, немедля разрушил большую мечеть в Зербенде.
Моя мать115 поторопилась узнать, чего я хотел добиться подобным святотатством.
«Не слышать больше о Магомете116 и его сказках, — надменно117 отвечал ей Фируз, — и распространить по всему Хорезму религию Заратустры как единственно достойную того, чтобы ей следовать».
Оскорбленная его ответом, а также задетая тем, что мы удалили Моталеба, царица не смогла сдержать гнева. Она осыпала нас бранью118 и проклятиями, которые впоследствии оказались более чем действенными. Я слушал ее, не испытывая никакой злобы, но Фируз вынудил меня заточить ее в башне, где вскоре она окончила свои дни в горечи и сожалениях о том, что произвела меня на свет.
Скоро беззакония уже ничего не стоили мне: я был готов на всё, дабы избавиться от страхов, неотделимых от всякой настоящей привязанности119. К тому же поначалу я встречал так мало сопротивления своей воле, что Фируз, увидев, сколь беспрекословно придворные и ар¬


134
Уильям Бекфорд. БАТЕК
мия подчинились мне, причитал: «Где же мы наберем волосы? Столько подходящих локонов вокруг — если б только головы, что их носят, оказались чуток построптивее! Будем надеяться, что они одумаются, иначе не видать нам с тобой Исгахара!»
И люди в самом деле одумались. Большинство тех, кто ходил на воздвигнутые мной капища, только ждали подходящего момента, чтобы выступить против меня. Мы раскрыли несколько заговоров и приступили к жертвоприношениям. Фируз пожелал делать всё как положено. Он знал о способностях Зулулу и назначил его главным проповедником. Каждый день по его приказу Зулулу поднимался на трибуну, которую соорудили на большой площади, где собирался народ. Оттуда бесстыжий негр, одетый в ярко-красное платье, с вызывающим видом читал громким голосом проповедь120, в то время как девятнадцать его приспешников стояли с саблями наголо у подножия ступеней и отрубали голову каждому, кто не хотел верить в то, во что им было велено верить, и старательно собирали все волосы.
Власть пока еще была в моих руках. Меня любили простые солдаты, которых Бог, как правило, мало волнует: им лишь бы быть обласканными царем. Преследования привели к своему обычному итогу: народу не терпелось принести себя в жертву, люди шли со всех краев моего царства, чтобы сначала посмеяться над Зулулу, которого ничто не могло выбить из равновесия, — а потом расстаться со своей головой.
Резня стала такой кровавой, что волнения начались даже в армии. Моталеб подстрекал солдат на бунт. От имени всех хорезмских вельмож121 он втайне отрядил гонца к Рудабах, предлагая ей трон Хорезма и призывая отомстить за отца, брата и все нанесенные ей оскорбления.
Мы не замедлили узнать об этих кознях, ибо, покуда корона сверкает на голове царя, всегда найдутся верные ему лизоблюды, но всерьез мы встревожились, только когда поняли, что остались в меньшинстве. Уже не единожды мои телохранители допустили избиение негров. В одной из потасовок Зулулу лишился обоих ушей, и он первый посоветовал нам немедленно этим воспользоваться. Благодаря его стараниям и бдительности122 вскоре всё было готово к нашему отъезду. Посреди ночи я покидал мое почти единодушно восставшее царство с такой


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
135
гордостью, как будто только что завоевал его. Фируз и я вскочили123 на великолепных арабских скакунов — стремительных, как Шебдид и Ба- риз124, знаменитые кони Хосрова125. Каждый из двадцати негров вел под уздцы верблюда, и десять верблюдов были нагружены волосами.
Хотя мы страстно желали скорейшего исполнения наших желаний, мы не слишком спешили. Фируз останавливался везде, где только можно, чтобы позабавиться какой-нибудь проделкой вместе с Зулулу, идеальным подручным, с которым они были очень схожи по духу и злобности. Я редко участвовал в этих вылазках, но Фируз всегда с удовольствием и веселыми подробностями рассказывал мне о них. Однажды, когда я ждал его в своем шатре дольше обычного, он примчался, запыхавшись, и сказал: «По коням, друг мой, скорее в великую пустыню, которая находится в нескольких парасангах126 отсюда! Зулулу знает окольные пути и избавит нас от грозящей опасности. Не спрашивай меня ни о чем! Ты обо всём узнаешь, когда мы будем в надежном месте!»
Я без труда догадался, что из-за своей очередной выходки Фируз навлек на нас погоню, но не высказал ему ни одного упрека, а лишь приказал разобрать шатры и отправился в путь.
На рассвете мы очутились посреди лесной чащи. Она была такой густой, что, пока мы не зашли в нее, нам не верилось, что в ней могут быть хоженые тропинки. Наконец мы ступили на круглую поляну. Переплетенные ветви деревьев образовали над ней купол, сквозь который едва пробивался солнечный свет. Негры тут же поднесли нам напитки, и Фируз, наполнив кубок ширазским вином127, провозгласил: «Дорогой принц, давай выпьем за здоровье безобразной царицы, которую народ Хорезма скоро возведет на трон прекрасного Алази».
«Если приключение, которое заставило нас поторопиться, связано с этой шуткой, то расскажи мне о нем сейчас, чтобы мы вместе над ним посмеялись», — отвечал я.
«О, друг мой, я получил громадное удовольствие! — продолжал принц Ширвана. — Я согласился бы отдать за него во сто крат больше сил! Знай же, когда Зулулу отвел меня вчера в сторонку, он сообщил, что Рудабах всего в сотне шагов от нас, что она несколько отдалилась


136
Уильям Бекфорд. БАТЕК
от своей армии и отдыхает в шатре с маленькой свитой и что все они спят глубоким сном. При этой новости сердце мое задрожало от злорадства. Я проверил, хорошо ли наточена моя сабля, и крикнул: “Вперед, Зулулу, сотрем с лица земли эту гадину, которая хочет занять трон моего друга. Она верит в Коран, и ее длинные черные волосы станут хорошей добычей”.
“Умерь свой пыл, — остановил меня негр. — Знай, что ты не властен над жизнью Рудабах128. Маг приказал мне при случае предупредить тебя, что ты погибнешь, если попытаешься убить ее, ибо жизнь принцессы Гиляна защищает сила, против которой ничто не может устоять. Но если ты соизволишь успокоиться и послушаться моего совета, то мы причиним ей больше зла, чем если б мы отрубили ей голову”.
“Говори, да побыстрее, мой гнев можно утолить, только дав ему выход”.
“Следуй за мною сколь можно бесшумнее, — попросил негр. — Я дам понюхать клюющей носом страже то, что помешает ей проснуться раньше времени;129 мы без труда проникнем в шатер и этими румянами, которые обладают свойством обезображивать самое красивое лицо, как следует намажем щеки нашего врага”.
Всё случилось так, как обещал Зулулу. Мы укрепили сон женщин из свиты принцессы, но ее усыплять не стали. Я так сильно тер ее, что она вздрогнула и проснулась, чуть не напугав меня. Ее кожа помертвела и побурела, рот растянулся до ушей, а глаза налились кровью. Она узнала меня и страшно закричал. Я боялся, что сейчас она лишится всяких чувств и испортит мне удовольствие, на которое я рассчитывал, но, к счастью, мужество, столь превозносимое, не изменило ей, и мне хватило времени, чтобы вытащить из-за пояса одной из прислужниц зеркало, поднести его к лицу Рудабах и сказать:130 “Признайся, гордячка принцесса, что маленькое чудовище по имени Фируз весьма любезно: оно искренне надеется, что румяна, которые оно нанесло на твои щечки, заставят тебя долго помнить о нем”.
Других слов не потребовалось. Бросив один только взгляд на свои новые прелести, она свалилась в глубоком обмороке, а мы поспешили скрыться. Поскольку мы не могли помешать ей прийти в себя и послать


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
137
за нами в погоню свою армию, я поторопился увести тебя подальше. Вот и вся история. Теперь с Рудабах покончено, я отнял у нее любовника и красоту. А что может быть хуже для женщины?»
Веселый тон, в котором Фируз вел свой рассказ, на этот раз меня не обманул — я вполне осознавал, сколь чудовищное злодеяние он совершил. Меня удивляло, что с таким чувствительным и нежным по отношению ко мне сердцем он способен на подобную жестокость, но более всего я был поражен тем, что помешало ему довести преступление до конца131. Сила, защищающая Рудабах, думал я, несомненно, любит добрых людей, ибо принцесса добра; следовательно, эта сила не приемлет таких злодеев, как мы132. Но если она превыше всех остальных сил, то что же будет с нами? «О Магомет! Ты на стороне этой высшей силы, а я отрекся от тебя. Ты, как я вижу, покинул меня и лишил своего покровительства — мне остается лишь искать убежища у твоих врагов!» Эта отчаянная мысль явилась моим последним сомнением. Снова принцесса Гиляна оказалась причиной угрызений моей совести, но сердце мое осталось глухим133. Я позволил Фирузу отвлечь меня от раздумий134. Я уже не мог вспоминать о прошлом, да, возможно, и не хотел; с закрытыми глазами броситься в пропасть будущего — вот и всё, что мне оставалось.
Вместо того чтобы пересечь пустыню Нудербиджан135, которая лежала прямо перед нами, мы, по совету Зулулу, который опасался ги- лянских войск, несколько суток шли в обход. Как известно, по краям этой пустыни природа прекрасна, а население просто и безмятежно. Фирузу только того и надо было: он легко сходился с этими добрыми людьми, пел, плясал вместе с ними, заставлял полюбить себя всей душой, а потом — горько сожалеть о том дне, когда они узнали его. Чтобы доставить ему удовольствие, я частенько останавливался с ним в каком- нибудь доме, и однажды нас пригласили на свадьбу, которую собирались сыграть в той чудесной долине, где раскинулись наши шатры. Фируз принял приглашение с радостью и твердым намерением испортить праздник. Он следил за каждым шагом жениха и невесты, и как- то раз под сенью пальм рядом с глубоким озером, образованным водопадом, застал их одних. Сначала он подслушал их взаимные призна¬


138
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ния, а затем вместе с Зулулу, который повсюду его сопровождал, приблизился к ним с саблей в руке и грозным голосом произнес: «Знайте, несчастные, я обещал преподнести африту Гюльфакару два любящих сердца. Я слышал ваши речи, вы — то, что я искал. Готовьтесь: сейчас вы умрете».
«О нет! — вскрикнула девушка. — Не меня тебе надо принести в жертву, я вовсе не люблю Ассана — это моя мать хочет, чтобы я вышла за него, а я должна была сказать ему что-нибудь ласковое».
«Ладно, тогда я убью Ассана, а потом найду кого-нибудь еще», — сказал Фируз.
«Ты не прав, — запротестовал Ассан, — это Керима хочет выйти за меня, это у нее нужное тебе сердце. А я люблю не ее, а нечто совсем другое».
«Вы богаты?» — спросил Фируз.
«У каждого из нас есть стадо и хижина», — отвечали они.
«Раз вы женитесь не из корысти, — продолжал Фируз, — значит, любите друг друга. Но я желаю быть уверен в своей правоте: пусть тот из вас, кто любит меньше, сбросит другого в воду, если хочет спасти свою жизнь».
И с этими словами он взмахнул саблей над головами влюбленных. Керима решилась первой. Она толкнула Ассана к берегу, а он, в свою очередь, схватил ее и стал отбиваться. Сил у Керимы было немало, они начали бороться и понемногу приближаться к озеру. Кончилось тем, что они упали туда оба — к великой радости Фируза: он смотрел, как они тонут, и смеялся от всего сердца.
Мой друг рассказал мне эту историю в самой забавной манере и завершил ее следующими словами: «Поверь, мой дорогой Алази, если бы всех, кто утверждает, что любит, подвергнуть такому испытанию, никто, кроме нас с тобой, не устоял бы. Что до женщин, то среди них не найдется ни одной, которая ради собственного спасения не поспешит утопить своего возлюбленного или мужа, и, надеюсь, последние ответят им тем же».
Поскольку жители деревни не знали, что случилось, то на следующий день собрались на свадьбу, но когда будущих супругов не нашли,


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
139
улыбки сменились слезами. Фируз делал вид, что разделяет общее горе, однако на самом деле только и думал о том, как бы его приумножить.
Жестокости, которым я подверг своих подданных, очерствили мое сердце. Меня забавляли все эти сцены, и нередко я сам принимал в них участие, желая доставить Фирузу удовольствие.
Последняя из его странных и жутких фантазий пришла ему в голову, когда мы достигли края пустыни. Уже несколько дней до нас доходили слухи о необыкновенной святости дервиша136, что жил в часовне у подножия невысокого холма.
«Я должен непременно навестить этого замечательного человека, — молвил Фируз. — Любопытно посмотреть, заслуживает ли он своей славы».
И однажды вечером он взял с собой Зулулу. Когда они добрались до места, Фируз, условившись с негром обо всём и велев ждать, приблизился к дверям молельни, постучал и жалобным голоском попросил: «Святой человек, сжалься над юношей! Он умрет, если ты не дашь ему приют».
Дверь отворилась, и на пороге часовни с фонарем в руке появился старик с длинной белой бородой, в огромном тюрбане и сером платье. Разглядев Фируза, он попятился, отступил на три шага назад и вскричал: «Что нужно тебе, ангел красоты, почтивший меня своим появлением?»
«Отец мой, — смиренно и смущенно отвечал Фируз, — ангелы не знают человеческих желаний, я же умираю от голода. Благоволи сперва накормить меня, а потом расспрашивай».
«Добро пожаловать, сын мой, — обрадованно пригласил Фируза дервиш, потрепав его по щеке, — входи, не стесняйся, садись, я принесу рис, финики и воды — это успокоит твой желудок».
«Увы! Придется мне искать убежища в другом месте, — опечалился Фируз, — я к такой еде не привычен. Я рассчитывал славно поужинать с тобой и весело провести ночь».
«Нет-нет, оставайся! — воспротивился дервиш. — Раз у тебя столь добрые намерения, я найду, чем угостить тебя, мы поужинаем так, как ты привык».


140
Уильям Бекфорд. БАТЕК
С этими словами он достал из шкафа половину жареной косули, пироги, варенье и бутылку ширазского вина, поставил всё это на столик из кедра и сел на плетеную софу рядом с Фирузом, а тот принялся жадно уплетать всё подряд, как будто и в самом деле сильно проголодался.
И только они выпили за встречу, только прозвучали ласковые речи и благодарности со стороны Фируза, от которых старик был вне себя от довольства, как вдруг кто-то грубо заколотил в дверь. Фируз притворился испуганным и стал умолять дервиша не открывать, но стук усилился, а затем, выбив дверь, к ним с разъяренным видом ворвался Зулулу.
«Так это ты прячешь у себя юного бродягу! — закричал негр на старика. — Он убежал из шатра принца, его старшего брата, потому что тот хотел наказать его за провинности!»
«Не будь так строг, мой дорогой Зулулу! — воскликнул Фируз. — Вот уже два дня, как мой брат заставляет меня голодать! И всё после того, как я признался, что мне нравится доброе лицо и прекрасная белая борода этого милого человека. И нет ничего странного в том, что я убежал, пожелав увидеть его. Прошу тебя, не гневайся, лучше раздели с нами этот скромный ужин, который наш ласковый хозяин приправляет любезными речами».
Зулулу, сделав вид, что смягчился, уступил просьбам дервиша. Сев за стол, он заявил: «Надо признать, мой господин очень суров и упрям, но младший брат зависит от него, и с этим ничего не поделаешь».
Фируз не забывал подливать негру вина, а затем, ласково глядя ему в глаза, промолвил: «Все знают, почтенный Зулулу, что мой брат, при всей своей раздражительности, нередко тебя слушается. Окажи мне услугу, и я никогда ее не забуду. Он хотел приставить ко мне воспитателя, так уговори его — пусть он отдаст это место нашему доброму хозяину, и я буду обязан тебе счастьем всей моей жизни».
«Что ты такое говоришь! — вскричал Зулулу. — Как могу я уговорить принца приставить к тебе ревностного мусульманина, когда твой брат ненавидит религию Магомета и поклоняется огню?»
«Увы! Об этом я не подумал, — опечалился Фируз. — Видать, ничего не поделаешь, забудем, всё равно надеяться не на что».


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
141
Тут дервиш, который, не сводя с Фируза глаз, молча слушал этот разговор, воскликнул:
«Почему, сын мой? Зачем же сразу отчаиваться? Разве нельзя убедить твоего брата, что я переменил веру и разделяю его убеждения?»
«Просто так он не поверит, — заявил негр, — ему потребуются доказательства».
«Мы что-нибудь придумаем, — сказал Фируз. — И если возлюбленный отец мой согласен следовать за нами с этого самого часа, то мы вскоре разберемся, как нам лучше поступить».
Зулулу счел, что сперва надо закончить ужин и опустошить еще две бутылки, затем сказал, что пойдет первым, а они — чуть погодя, чтобы к их приходу он успел настроить принца на нужный лад.
Негр пришел ко мне и рассказал всё как есть. Я понял, что это дело весьма по сердцу Фирузу, и обещал хорошо исполнить свою роль. Сначала я разыграл несговорчивость. Затем потребовал, чтобы завтра утром, когда деревенские жители, как обычно, придут к старцу за благословением, он стал проповедовать им поклонение огню и проклинать Магомета со всей возможной страстью.
Этот несчастный, которого чары Фируза совершенно свели с ума, согласился на всё, взяв с нас слово, что мы защитим его от ярости крестьян, а затем заберем с собой. Для пущей уверенности Фируз оставил его на ночь в нашем шатре и отпустил только тогда, когда набожные крестьяне потянулись к молельне. Тогда мы с нашими неграми смешались с толпой, притворившись, будто мы такие же благочестивые люди, как все местные жители.
Дервиш сдержал слово, а мы и не подумали сдержать свое. Мы первыми начали возмущаться его кощунственными речами. Мы обзывали его вероотступником, предателем и так распалили ярость добрых людей, что они кинулись в часовню, разгромили ее, разожгли на руинах костер и бросили в него своего проповедника, а несчастный больше всего горевал от того, что Фируз до упаду хохотал над его незавидной судьбой.
Покончив с дервишем, крестьяне собирались разойтись по своим делам, но это не входило в наши расчеты. Обвинив их в убийстве дер¬


142
Уильям Бекфорд. БАТЕК
виша, мы преградили им дорогу, и наши негры принялись рубить головы направо и налево.
На крики и шум прибежали другие отшельники и в ужасе от увиденного стали спрашивать, что случилось.
«Случилось то, что нам понадобились ваши почтенные бороды, мы жаждем возместить ту, что, к нашему великому сожалению, сгорела в костре!» — С этим криком Фируз отрубил самую курчавую башку из всех, что я когда-либо видел на свете. Я тоже снес несколько довольно волосатых голов. Негры быстро покончили с остальными. Многие из несчастных в надежде спасти свою жизнь сами рвали на себе бороды и бросали нам в лицо, что нас совсем не устраивало, ибо ветер уносил половину. Когда наконец поле битвы осталось за нами, мы собрали драгоценные клочья и, решив, что сполна удовлетворим дивов подземного дворца, вновь пустились в путь с радостью, которая не иссякала вплоть до нашего прибытия в Истахар137.
Когда мы поднялись на террасу с колоннами, уже наступила ночь. Мы бродили по ней, испытывая некоторый страх, и даже нежные ободряющие слова, что мы говорили друг другу, не помогали справиться с ним. Небо не освещалось мягким лунным светом, только звезды мерцали вдали, но их слабый блеск лишь удваивал мрачное величие того, что являлось нашему взору. Мы не сожалели ни о красотах, ни о богатствах мира, который оставляли в прошлом, и даже не вспоминали о сокровищах, что станут принадлежать нам в будущем. Все наши мысли были заняты только тем, что отныне мы будем счастливы, ибо не разлучимся никогда138. Но, однако, какие-то невидимые нити как будто еще удерживали нас на земле.
Мы невольно содрогнулись, когда негры сложили огромную гору из волос. Дабы поджечь ее, трясущимися руками мы поднесли к ней факелы и чуть не умерли от страха, когда земля с грохотом разверзлась у наших ног139. При виде лестницы, спуститься по которой благодаря свету горящих факелов не составляло труда, мы немного успокоились. Крепко обнявшись, мы взялись за руки и осторожно тронулись в путь, как вдруг негры, о которых мы и думать забыли, так стремительно бросились вслед за нами, что мы чуть не врезались головой в эбеновые врата.


[Эпизоды «Ватека».] История дружбы двух принцев
143
Не стану рассказывать, какое удручающее впечатление произвело на нас это место. Все, кто здесь находится, испытали нечто подобное. Но особый ужас внушила нам встреча с магом. С прижатой к сердцу правой рукой он ходил в мрачно блуждающей толпе. Маг заметил нас. Пламя, пожиравшее его сердце, вспыхнуло в его глазах, лицо страшно исказилось, и он поспешно140 пошел прочь. Мгновение спустя мы уже стояли перед злым дивом. Дабы уязвить Фируза, он сообщил, что Руда- бах вновь обрела всю свою красоту и мирно царствует в Хорезме, и вдобавок заверил, что она никогда сюда не попадет141.
Наконец Иблис142 открыл, какая жестокая судьба ожидает нас и какому богу мы служили. Страшен был наш приговор! Как? Мы должны возненавидеть друг друга?! Мы, которые питали такую огромную взаимную любовь и стремились сюда, чтобы любить вечно! И теперь нам вечно ненавидеть?! О, какая роковая, какая невыносимая мысль! С того мига жизнь наша кончилась!
Последние слова принца Алази перемежались рыданиями. Затем оба принца143 бросились друг к другу в объятия, и среди собравшихся страдальцев надолго воцарилось угрюмое молчание. Наконец Батек прервал его, попросив третьего принца рассказать свою историю. Любопытство халифа еще не угасло, ему оставили эту страсть до той последней пытки, когда в его преступном сердце будут задушены все чувства, кроме ненависти и отчаяния.


История
принцессы Зулькаиды и принца Калилаха
[Начало
истории Зулькаиды]
мя родителя моего, о господин, должно быть тебе известно, ибо это твой отец, халиф Мута- сим1, доверил ему управление плодородными землями Масра2. Он и в самом деле был бы достоин высокого поста эмира3, если бы чрезмерная тяга к предвидению была простительна человеку — созданию слабому и невежественному. Эмир Абу Тахер Ахмед был очень далек от подобного умозаключения, зато он слишком часто опережал Провидение. Он хотел подчинить себе ход вещей вопреки воле Неба. О, эта всемогущая воля! Рано или поздно она исполняется! И тщетны попытки ей противостоять!


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
145
Долгие годы прекрасное царство процветало под властью моего отца, и среди многих прославившихся на этой земле эмиров имя Абу Тахер Ахмеда не затеряется вовек. Следуя своей склонности к расчетам, он призвал к себе рожденных у истоков Нила4 нубийцев5, научившихся следить за движением великой реки, познавших и ее переменчивый характер, и все свойства ее воды. Под надзором этих опытных людей был осуществлен не только дерзновенный проект регулирования разливов Нила, но и, сверх того, замысел орошения полей, урожаи с которых впоследствии истощили земли Египта. Народ, всегда готовый верить в то, что лежит на поверхности, рукоплескал планам моего отца и с жаром работал над бесконечными каналами, которые тот приказал выкопать. Ослепленные успехами, люди легко сносили даже провалы, им сопутствовавшие. Если один из десяти кораблей, которые мой отец снаряжал в плавание, предписав им, в соответствии с собственной фантазией, сроки отправления и возвращения, приходил с богатой добычей, то гибель остальных девяти оставалась незамеченной. Впрочем, поскольку благодаря заботам и предусмотрительности эмира торговля процветала, он, закрывая глаза на потери, славу за все достижения приписывал целиком собственным заслугам.
Вскоре Абу Тахер Ахмед пришел к убеждению, что, если ему удастся возродить науки и искусства древних египтян, то возможности его станут безграничны. Он уверовал, что в те далекие времена люди овладели некими божественными лучами, позволявшими им совершать всяческие чудеса, и проникся надеждой вернуть великое прошлое. С этой целью он приказал искать среди развалин, которыми изобилует страна, таинственные таблички, ибо, согласно заверениям мудрецов, кишевших при дворе, эти таблички указывали средства постижения наук и искусств, поиска сокровищ и подчинения сил, их охраняющих. Никогда до него ни один мусульманин не ломал голову над иероглифами. Таблички в огромных количествах приносили во дворец из самых отдаленных провинций, а затем непонятные символы тщательно переносили на льняное полотно. Я помню, как его полосы расстилали на крышах нашего дворца, — видела такое тысячу раз. Ни одна пчела не трудилась над цветком так, как мудрецы моего отца6 — над этими рисунками, но


146
Уильям Бекфорд. БАТЕК
поскольку у каждого из них было свое мнение, их работа чаще всего оборачивалась спорами. Не только дни проводили они за этим занятием, но часто и лунные ночи. Они не осмеливались зажечь фонари на террасах, боясь растревожить правоверных мусульман, которые всё громче осуждали преклонение перед древними идолами и не испытывали ничего, кроме ужаса, перед древнеегипетскими символами и фигурками.
Тем временем эмир так увлекся своими странными изысканиями, что забросил все остальные дела и перестал строго выполнять религиозные обряды; он забывал даже про предписанные законом омовения7 и сделался донельзя грязен. Женщины его роскошного гарема8 сразу заметили это, но не осмеливались выразить неудовольствие, поскольку и они в немалой степени утратили влияние на него. Однажды Шабан, главный евнух9, весьма благочестивый старик, явился к эмиру с кувшином и золотым тазиком в руках и сказал: «Воды Нила даны нам, чтобы смывать с себя всякую грязь. Их истоки находятся в облаках Эмпирея10, а не во дворцах идолов. Воспользуйся же ими, ибо тебе это необходимо!»
Эмир поразился и поступку, и речам Шабана, но внял его справедливым упрекам и, вместо того чтобы распаковать огромный тюк с расписными тканями, присланный ему издалека, прошел в гарем и приказал Шабану накрыть столы в зале с золотыми решетками и собрать там всех наложниц и всех птиц, несметное число которых содержалось в вольерах из сандалового дерева11.
Дворец тут же огласился звуками музыки, и потянулись цепочки наложниц в самых привлекательных нарядах. Каждая из них вела на поводке белоснежного павлина. Только одна из них, прельщавшая взоры стройностью и изяществом стана, была без птицы, а лицо ее пряталось под накидкой.
«Что значит эта таинственность?» — поинтересовался эмир у Шабана.
«Господин мой, — отвечал евнух с лукавым видом, — я стою больше всех твоих астрологов, ибо именно я открыл сию прекрасную звезду, но не думай, что она уже принадлежит тебе. Ее отец, досточтимый и святой имам12 Абсендеруд, никогда не согласится на то, чтобы она подари¬


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
147
ла тебе счастье, если ты не вернешься к более частому совершению омовений и не распростишься с мудрецами и иероглифами».
Не удостоив Шабана ответом, мой отец мигом подбежал к Гюлен- ди Бегум13 (так звали дочь Абсендеруда) и сорвал с нее покрывало, причем сделал он это так стремительно, что по дороге опрокинул несколько корзин с цветами и едва не раздавил двух павлинов.
За внезапным приступом живости последовало своего рода восторженное оцепенение. По прошествии нескольких минут эмир вскричал: «Как она прекрасна! Какая небесная красота! Так, пусть немедленно найдут имама моего гарема, пусть приготовят брачную опочивальню, и чтоб через час всё было готово!»
«Но, господин, — с ошеломленным видом молвил Шабан, — ты забыл, что Гюленди Бегум не может стать твоей женой без согласия отца, а он требует твоего отречения...»
«Вздор! — оборвал его эмир. — Неужели я, по-твоему, так глуп, что предпочту этой юной деве, свежей, как утренняя роса, покрытые плесенью пепельно-серые таблички! Что касается Абсендеруда, то веди его сюда, коли желаешь, да поскорей, я ждать не буду!»
«Поторопись, Шабан, — смиренно прошептала Гюленди Бегум, — поторопись, ты же видишь, я тут бессильна».
«Это моя ошибка, — пробормотал евнух, уходя, — и я исправлю ее, если только смогу».
Он полетел как на крыльях к Абсендеруду, но верный служитель Аллаха рано утром отправился в поля, дабы заняться благими наблюдениями за жизнью растений и насекомых. Мертвенная бледность залила его щеки, когда Шабан обрушился на него, будто вещий ворон, и когда из сбивчивых речей евнуха имам понял, что эмир ждать не обещал и что он, Абсендеруд, может не успеть потребовать у него выполнения благочестивых и тщательно им обдуманных условий. Однако мужество не изменило имаму, и он очень скоро добрался до дворца моего родителя, но, к несчастью, от быстрого бега запыхался и, рухнув на софу, целый час лежал и никак не мог отдышаться.
Покуда все евнухи пытались помочь святому человеку, Шабан спешно поднялся в спальные покои Абу Тахер Ахмеда, но ему пришлось умерить свой пыл, когда у дверей два черных евнуха, пригрозив


148
Уильям Бекфорд. БАТЕК
саблями, объяснили ему, что еще один шаг — и его голова падет с плеч. Шабану оставалось только вернуться к Абсендеруду и, рассеянно глядя, как бедняга задыхается, предаваться горьким сожалениям о собственном безрассудстве, из-за которого он поторопился отдать Гюленди Бегум во власть эмира.
Несмотря на то, что внимание Абу Тахер Ахмеда было поглощено беседою с новой супругой, он слышал, как негры пререкались с Шаба- ном, и понял, о чем шла речь. Вот почему, когда он счел, что время настало, он явился в зал с золотыми решетками и, представив Абсендеруду его дочь, заверил, что уже сделал ее своей женой.
Услышав эти слова, имам испустил пронзительный скорбный вопль, который вернул ему способность нормально дышать, и, страшно вращая глазами, крикнул новой супруге эмира: «Несчастная! Знай: у скоропалительных поступков непременно бывает дурной конец! Твой отец хотел обеспечить твою судьбу, а ты не дождалась результатов его усилий! Нет, это Небо смеется над человеческими расчетами. Я больше ничего не требую от эмира, пусть делает с тобой и со своими иероглифами всё, что ему заблагорассудится! Я предвижу мрачное будущее, но меня оно не коснется. Наслаждайся кратким мигом удовольствий! Что до меня, то я помолюсь ангелу смерти14 и через три дня, надеюсь, буду покоиться с миром на груди нашего великого Пророка»15.
Произнеся эту речь, он встал, пошатываясь. Напрасно дочь пыталась удержать его, он вырвался из ее дрожащих рук. Она упала без чувств, и, пока растерявшийся эмир хлопотал вокруг нее, упрямый А6- сендеруд удалился, бормоча под нос проклятия.
Сначала все надеялись, что набожный человек утешится и не сдержит своего слова, но обманулись. Вернувшись домой, он сначала заткнул себе уши ватой, дабы не слышать ни просьб, ни протестов, затем, скрестив ноги, уселся на циновке в молельне, обхватил голову руками и молча просидел в этой позе без еды и питья ровно три дня, на исходе которых, как и предвещал, скончался. Ему устроили пышные похороны, во время которых Шабан выплеснул свое горе, безжалостно раздирая себе лицо в кровь и орошая землю ее потоками. За¬


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
149
тем ему наложили бальзам на раны, и он вернулся к исполнению своих обязанностей.
Тем временем эмир приложил немало стараний, чтобы утешить впавшую в отчаяние Гюленди Бегум. Он то и дело проклинал иероглифы, которые были всему виной. Наконец его внимание и забота тронули сердце супруги, она успокоилась, понесла, и жизнь вернулась к привычному распорядку.
Эмир всегда завидовал величию и роскоши древних фараонов. Подражая им, он выстроил дворец из двенадцати покоев, которые в будущем намеревался заполнить таким же числом сыновей, но, к несчастью, его жены производили на свет только девочек. После каждых родов он бранился, скрипел зубами, обвинял Магомета16 в том, что тот чинит ему досадные помехи, и стал бы совершенно невыносим, если бы его не утешала Гюленди Бегум. Каждый вечер она уводила его в свои покои, где с помощью тысячи милых хитростей находила ключик к его ожесточившемуся сердцу и заставляла вздохнуть полной грудью. Несмотря на ее положение, отец мой не сходил с возвышения, на котором она возлежала: оно располагалось в просторной и длинной галерее, пол которой находился вровень с нильской водой, так что, лежа на софе, можно было бросать в реку косточки от съеденных гранатов.
Лучшие танцовщицы и самые блестящие музыкантши не переводились в этой замечательной галерее. Каждый вечер там разыгрывались пантомимы, и свет тысячи золотых светильников, расставленных на полу, подчеркивал изящество и легкость ног. Танцовщицы стоили огромных денег, но особенно дороги были их туфельки с золотой бахромой и сандалии, сверкавшие драгоценными камнями. Когда все они приходили в движение, блеск становился почти невыносим. Но, несмотря на всю эту роскошь, новая супруга эмира проводила дни в печали. Со своего возвышения она смотрела на танцы, словно несчастный, которому бессонница не дает уснуть, и он печально глядит с крыши на блуждающие и мерцающие звезды17. То она вспоминала пророческий гнев своего достопочтенного отца, то оплакивала его поразительную преждевременную смерть. Не раз она прерывала пение хора, воскли¬


150
Уильям Бекфорд. БАТЕК
цая: «Сама судьба сулит мне погибель. Небо не подарит мне сына, и муж прогонит меня».
Беспокойство усугубляло тяжесть ее положения. Мой отец был так тронут, что впервые за много лет вспомнил о молитвах и приказал, чтобы за его жену молились во всех мечетях. Он не пренебрег даже раздачей милостыни и объявил, что все нищие и калеки18 должны приходить во дворец и собираться на самом большом внутреннем дворе, где их будут вдоволь кормить рисом. Каждое утро у ворот начиналась давка — столь велика была толпа людей, прибывавших со всех краев пешком и по воде. Иногда целые деревни приплывали в столицу на плотах. Все были ненасытны, поскольку из-за строительства, которым занимался мой отец, охоты за иероглифами и содержания мудрецов в стране кое-где даже начался голод.
Среди тех, кто явился издалека, был один необыкновенный старец — благочестивый Абу Габдоль Гехаман, который жил отшельником посреди огромной песчаной пустыни. Он был четырех аршинов ростом и таким худым, что походил на скелет. Выглядел он устрашающе, но при этом в его истощенном и костлявом теле заключалась великая душа и величайшая на свете вера. Ясным и звучным голосом он провозглашал волю Пророка и со всей прямотой объявлял, что эмир, с такой щедростью раздающий бедным рис, к несчастью, грешен, ибо преклоняется перед иероглифами. Вокруг пришельца толпились имамы, муллы19, муэдзины20, и все возносили ему хвалу и целовали его ноги, покрытые песком пустыни, а некоторые даже подбирали песчинки и прятали их в янтарные коробочки.
В один прекрасный день он возвестил небесные истины и проклял нечестивые науки столь громогласно, что затрепетали большие знамена перед дворцом. Этот грозный голос проник даже в гарем. В зале с золотыми решетками и в большой галерее женщины и евнухи упали без чувств, танцовщицы замерли, подняв одну ножку, на лицах шутов застыли гримасы, музыкантши со страху выронили из рук инструменты, а Гюленди Бегум на своем ложе от испуга чуть не рассталась с жизнью.
Абу Тахер Ахмед застыл, как громом пораженный. Он и сам порой упрекал себя за склонность к древним идолам и теперь после некого-


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
151
рых колебаний решил, что это ангел возмездия21 спустился с Небес, дабы испепелить его и все вверенные ему народы.
Постояв несколько мгновений на галерее с воздетыми к небу руками, он призвал Шабана и сказал: «Солнце не погасло, Нил спокоен, что же значит этот нечеловеческий крик, от которого содрогнулся весь дворец?»
«Мой господин, — отвечал благочестивый евнух, — это глас правды, и она взывает к тебе устами досточтимого Абу Габдоль Гехамана, отшельника из песчаной пустыни, самого верного, самого ревностного поклонника Пророка. За девять дней он преодолел триста лиг22, дабы воспользоваться твоим гостеприимством и поделиться своими откровениями. Не пренебрегай советами человека, превосходящего просвещенностью, набожностью и ростом самых образованных, самых боголюбивых и самых рослых! Весь народ внимает ему с верой и воодушевлением. В городе замерла торговля; чтобы послушать его, люди забывают о вечерних прогулках в садах, и сказители сидят без дела на краю фонтанов; Юсуф и тот не был столь мудр и не умел предвидеть будущее так, как он»23.
Услышав эти слова, эмир вдруг сообразил, что может расспросить Абу Габдоль Гехамана о своей семье и о грандиозных планах относительно еще не родившихся сыновей. Он несказанно обрадовался, что может потолковать с живым пророком — ведь до сих пор он имел дело только с мумиями этих знаменитых мужей, исполненных вдохновения. Вот почему вопреки обычаю24 он пожелал, чтобы удивительный человек прошел прямо в гарем, ибо именно так поступали фараоны со своими некромантами25, а он всегда и во всем стремился подражать древним царям Египта.
Эмир милостиво дозволил евнуху привести отшельника. Вне себя от счастья, Шабан помчался передать приглашение, но Абу Габдоль Гехаман, казалось, вовсе не был польщен и обрадован. Пока народ ликовал, он неподвижно стоял, молитвенно сложив руки и воздев очи к небу. Время от времени его задумчивость прерывалась глубокими вздохами, и, наконец, как бы очнувшись, провидец громогласно вскричал: «Воля Аллаха должна быть исполнена, я покоряюсь нашему Создате¬


152
Уильям Бекфорд. БАТЕК
лю! Евнух, я готов следовать за тобою, но пусть обрушат низкие двери дворца! Негоже служителям Всевышнего склонять голову!»
Народ всё понял с одного раза — все как один взялись за дело, и в мгновение ока сооружения, которые стоили моему отцу громадных затрат26, были разрушены.
От грохота падающих дверей в гареме поднялся ужасающий крик. Абу Тахер Ахмед уже начал сожалеть о своем любопытстве, но скрепя сердце приказал расчистить коридоры гарема, чтобы благочестивый великан мог беспрепятственно пройти, иначе, подумал эмир с опаской, сторонники отшельника прорвутся в покои эмирских жен и даже в сокровищницы.
Однако все эти тревоги оказались напрасны. Святой человек остановил своих преданных поклонников. Мне рассказывали, что все они встали на колени, чтобы получить его благословение, а он сурово и величественно повелел: «Разойдитесь с миром по домам и знайте: что бы ни случилось, Абу Габдоль Гехаман всегда начеку!»
Затем он обернулся в сторону дворца и прокричал: «О сверкающие27 своды! Примите меня, и пусть то, что воспоследует, не омрачит вашего блеска!»
Тем временем в гареме всё подготовили: расставили в надлежащем порядке ширмы, задвинули портьеры, а возвышения в длинной галерее, опоясывавшей здание, загородили широкими занавесями, дабы укрыть за ними жен и их дочерей.
Эта суета вызвала общее волнение. Все сгорали от любопытства, когда отшельник, шагая прямо по обломкам дверей, величественно вошел в зал с золотыми решетками. Но великолепие зала не удостоилось его внимания, ибо глаза его неотрывно смотрели в пол. Наконец он добрался до большой галереи. Жены эмира, не привыкшие к таким костлявым и бесплотным созданиям, завизжали и, забыв о застенчивости, стали требовать эфирных настоек и успокоительных снадобий, дабы защититься от naiyÖHoro воздействия страшного призрака.
Шум и вопли, доносившиеся со всех сторон, ничуть не смутили старика. Он как ни в чем не бывало степенно продолжал свой путь, когда навстречу ему вышел эмир, взялся за подол его платья и с почти¬


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
153
тельными церемониями препроводил на возвышение галереи, расположенное над Нилом. Им подали вазы с вареньем и сосуды с дозволенными наливками28, но хотя, судя по виду, Абу Габдоль Гехаман умирал от голода, он с суровым выражением лица отказался от еды, заявив, что вот уже девяносто лет питается одной только небесной росой и саранчой29, обитающей в песках. Эмир счел, что пророкам так и положено, и, не тратя времени на уговоры, перешел к волновавшей его теме. Он рассказал о своей беде, о том, что у него до сих пор нет наследника мужского пола, и это несмотря на молитвы и обнадеживающие обещания, которые давали ему имамы.
«И вот теперь, — продолжал он, — я уже почти уверен, что счастье близко. Мудрецы и врачеватели предвещают мне его, да и мои собственные наблюдения подкрепляют эту надежду. Но я не для того призвал тебя, чтобы прояснить этот вопрос. Я хотел спросить твоего совета относительно воспитания сына или, скорее, двух сыновей, которые скоро появятся на свет, ибо, несомненно, Небо в знак благодарности за милостыню, которую я раздавал нищим, подарило Гюленди Бегум двойню, и именно поэтому она вдвое толще обычного».
Ни слова не говоря, отшельник трижды покачал головой. Мой отец, крайне удивленный, спросил, почему его счастье вызвало такое неудовольствие.
«Ах, слепой властитель, — отвечал Абу Габдоль Гехаман со вздохом, подобным дыханию могилы, — зачем докучать Небу безрассудными желаниями? Следуй его велениям, Небо лучше знает, что подобает человеку, а что — нет. Горе тебе и сыну твоему, коего ты направишь, несомненно, вслед за твоими извращенными представлениями, вместо того чтобы заставить его смиренно покориться Провидению. Если бы властители и30 великие мира сего знали о грозящих им бедах, они содрогнулись бы посреди своего великолепия. Фараон подошел совсем близко к этой истине, но было слишком поздно — он преследовал детей Мусы вопреки божественной воле и умер смертью нечестивцев31. К чему раздавать милостыню, коль сердце бунтует? Те, кто молится за тебя, должны просить у Пророка не наследника, который, вероятно32, пойдет по пути разрушения, а смерти Гюленди Бегум. Да, они должны


154
Уильям Бекфорд. БАТЕК
молиться, чтобы она умерла, не произведя на свет чванливых созданий, которых твое поведение может столкнуть33 в пропасть. Повторяю: покорись неизбежному!34 Когда ангел Аллаха создаст угрозу для жизни твоей жены, не прибегай к помощи магов и их снадобий35, чтобы отвести роковой удар! Пусть свершится Его воля, пусть она умрет! Не гневайся, эмир, не ожесточайся. Вспомни еще раз о судьбе фараона и о водах, поглотивших его!»36
«Ты сам вспомни, — закричал мой отец, изрыгая пену от ярости и спускаясь с возвышения, чтобы поспешить к супруге, которая, услышав слова отшельника, упала без чувств за занавесками, — вспомни, что под этими окнами течет Нил и что твой мерзкий скелет заслуживает того, чтобы его немедленно швырнули в воду!»
«Я не боюсь тебя! Пророк Аллаха не боится никого, кроме Бога», — воскликнул в свою очередь гигант и, встав на цыпочки, дотронулся рукою до арки37 свода.
«Ах, так ты ничего не боишься! — С этим воплем все женщины и евнухи выскочили, будто тигры из засады. — Ненавистный убийца! Довел нашу бедную госпожу до полусмерти и не боишься! Ну-ка, пойди, покорми чудищ речных!»
Все разом с ревом набросились на Абу Габдоль Гехамана, повалили его, безжалостно задушили и столкнули вниз — туда, где за черными решетками терялись воды Нила.
Эмир, пораженный столь жестокой расправой, свершившейся так внезапно, долго стоял, глядя на воду, но так и не увидел тела отшельника, а в это время прибежавший Шабан оглушал господина своими воплями. Наконец отец обернулся, но виновницы произошедшего уже попрятались за занавесками галереи — они избегали друг друга, подавленные ужасом от собственного злодейства. Гюленди, которая пришла в себя и увидела страшную сцену убийства, тут же снова лишилась сознания и чуть не умерла. Ее судороги и предсмертные стоны наконец заставили эмира подойти к ней. Он оросил ее ладони слезами, а она открыла глаза и произнесла: «О Аллах, Аллах! Убей меня, убей создание твое, которое и так слишком долго живет на свете, — раз уж оно стало причиной зверской расправы. Не дай мне родить...»


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
155
«Остановись! — Эмир схватил ее за руки, которыми она хотела убить себя. — Ты не умрешь, и дети мои будут жить, чтобы уличить во лжи этого костлявого безумца, достойного лишь презрения. Пусть приведут моих мудрецов, пусть применят они все свои знания, чтобы поддержать твою душу и сохранить плод чрева твоего».
Позвали мудрецов, а те потребовали, чтобы им отвели целый двор. Вскоре пламя разведенных костров осветило галерею. Гюленди встала, несмотря на все попытки помешать ей, и вышла на балкон, нависавший над Нилом. Река была совершенно безлюдна — нигде не виднелось ни одной лодки. Вдали вырисовывалась песчаная равнина, и ветер время от времени поднимал над нею пыльные вихри. Лучи заходящего солнца окрашивали воду в кровавый цвет. Как только вечерний сумрак покрыл горизонт, налетел бешеный ветер и повалил все ширмы на галерее. Испуганная супруга эмира хотела укрыться во внутренних покоях, но какая-то непреодолимая сила удерживала ее снаружи и заставляла с трепетанием сердца неотрывно смотреть на мрачную картину, открывавшуюся взору. Повсюду царила тишина. Земля незаметно погружалась в темноту, и вдруг синеватый свет выбился из-под облаков над пирамидами. Гюленди Бегум увидела их массивные очертания так же ясно38, как днем, и от этого неожиданного зрелища кровь застыла в ее жилах. Несколько раз пыталась она позвать слуг, но голос не слушался ее. Она хотела хлопнуть в ладоши, но силы оставили ее.
Покуда она пребывала в страхе, подобном тому, что мы испытываем во время ночных кошмаров, раздался печальный голос: «Воды этой реки приняли мой последний вздох. Напрасно люди пытались заглушить голос правды — он слышен даже из бездны смерти. Несчастная мать!39 Смотри туда, откуда исходит это роковое свечение, и содрогайся!»
Не могла больше слушать Гюленди Бегум — она вновь лишилась чувств. В этот момент прибежали взволнованные служанки и в ужасе начали звать на помощь40. Маги поднялись на галерею и вручили растерянному отцу моему сильнодействующий эликсир, который они составили. Едва лишь несколько капель упали на грудь моей матери, как ее душа, уже покорившаяся приказу Азраила41, вернулась, вопреки при¬


156
Уильям Бекфорд. БАТЕК
роде, и оживила ее члены. Ее глаза раскрылись и вновь устремились к зловещей полосе, следы которой еще виднелись на небе. Она протянула к ней руку и указала эмиру на источник своих страхов, а затем боль охватила ее, и в немыслимых страданиях она родила сына и дочь — двух несчастных, коих вы видите перед собой.
Радость от рождения сына и наследника смешалась в душе эмира с горем от утраты любимой жены, но, несмотря на неизмеримые страдания, он не потерял голову, а тут же передал нас в руки магов. Кормилицы, огромное число которых42 держали во дворце, попытались воспротивиться, но старики, бормотавшие свои заклинания, велели им умолкнуть. Уже стояли приготовленные для нас купели с колдовским зельем. От смеси трав исходил пар43, и он заполнил весь дворец. Шаба- на тошнило от немыслимого запаха адского отвара, и он невыносимо страдал оттого, что ему не дозволили позвать имамов и законников, которые могли бы помешать нечестивому обряду. Как жаль, что ему не достало смелости! Ах, это зловещее купание оказало на нас пагубное воздействие! Почему было не соблюсти чистоту природы? Но нет! Человек хочет поглядеться в зеркало, а от его дыхания туманится гладь стекла44.
Наконец нас обоих погрузили сначала в одну купель, а потом — в другую. Вместо того чтобы дать нам силу и недюжинный ум, эти травы наполнили наши вены изощренной чувственностью и ядом ненасытного сладострастия. Маги застучали бронзовыми палочками, подожгли пучки пахучей травы и вызвали джиннов45, прежде всего тех, что обитают в пирамидах, — прося вдохнуть в нас чудесные дарования. Затем подозвали кормилиц, и они с трудом удерживали нас на руках, потому что мы были необыкновенно подвижны. Добрые женщины проливали слезы, видя, как кипит наша кровь, и тщетно пытались утихомирить нас, втирая в наши члены подходящие мази. Но, увы! Зло свершилось! Стоило нам по-младенчески задремать, как наш отец, желавший, чтобы его дети во что бы то ни стало росли не такими, как все, возбуждал нас смесью из горячительных напитков и молока негритянок.
Таким образом мы приобрели несказанную горячность и упрямство. В семь лет уже никто не мог с нами совладать: при малейших


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
157
ограничениях мы дико орали46 и до крови кусали своих нянек. Исцарапанный нами Шабан качал головой и47 тихо стонал, тогда как эмир не видел в нашей живости ничего, кроме проявления одаренности, которая сравняет нас с царем Сауридом48 и царицей Харобой49, но никто не понимал истинную причину нашего буйства!
Тот, кто долго смотрит на свет, скоро слепнет; так и наш отец не замечал, что мы никогда не сердимся друг на друга, что всегда уступаем один другому и что братец мой Калилах успокаивается лишь в моих объятиях, а я бываю счастлива лишь тогда, когда ласкаю его до изнеможения.
До поры до времени мы учились вместе. Одна и та же книга лежала перед нашими глазами, и мы по очереди переворачивали ее страницы. От брата моего требовали серьезных и слишком сложных для его возраста занятий, но я непременно хотела того же, и Абу Тахер Ахмед, который не помышлял ни о чем, кроме величия сына, приказал не перечить мне, ибо видел, что брат соглашается работать, лишь когда я рядом.
Нас учили и истории древнейших времен, и географии самых отдаленных земель. Мудрецы без устали внушали нам смутную и далекую от жизни мораль, которая якобы скрывалась за иероглифами. Они без устали пичкали нас напыщенными словесами о мудрости, прозорливости и неиссякаемом источнике знаний фараонов. Порой они сравнивали древних египетских царей с муравьями, порой — со слонами и внушали нам жгучее любопытство к каменным громадам, под которыми эти властелины нашли упокоение. Наставники заставляли нас выучивать на память длинный список зодчих и строителей, которые воздвигли пирамиды, и считать, сколько продовольствия потребовалось для такого количества людей и сколько нитей содержалось в каждом локте шелка, которым царь Саурид покрыл свою гробницу50. Сверх этой дребедени надоедливые старцы безжалостно мучили нас грамматикой языка, на котором изъяснялись древние жрецы в своих подземных лабиринтах.
Детские игры, которые дозволялись мне и Калилаху в часы отдыха, доставляли нам удовольствие, только когда мы оставались одни, а с


158
Уильям Бекфорд. БАТЕК
сесграми-принцессами нам было смертельно скучно. Напрасно они вышивали прекрасные одежды для моего брата. Пренебрегая ими, Кали- лах украшал свои чудные волосы муслиновой51 лентой, что развевалась на груди его дорогой Зулькаиды.
Иногда принцессы звали нас в двенадцать покоев, которые они заняли, поскольку мой отец, расставшись с надеждой на появление у него стольких же сыновей и сосредоточив всю свою любовь на уже родившемся сыне, передал те покои дочерям и воздвиг новые, еще более роскошные чертоги для меня и моего брата. Наш дворец с пятью куполами располагался в густой роще, и каждый вечер он наполнялся женскими голосами. Мой отец являлся туда со свитой из самых красивых наложниц. Каждая из них приходила с белой свечой в позолоченном52 серебряном подсвечнике. Сколько раз эти возникавшие среди деревьев огни заставляли биться наши сердца? Всё, что нарушало наше уединение, внушало нам крайнее отвращение — и только. Спрятаться среди кустов и, обнявшись, слушать шепот листьев нам было гораздо отраднее, нежели внимать звукам лютни и пению. Но наши томные мечтания не нравились моему отцу. Он силой уводил нас в залу с куполами53 и заставлял развлекаться вместе со всеми.
С каждым годом эмир становился всё требовательнее. Он не осмеливался разлучить нас, боясь ввергнуть сына в отчаяние, но, чтобы оторвать его от изнеженных удовольствий, пытался вовлечь его в общество таких же, как он, мальчиков. В обучение Калилаха включили метание биты54, столь любимое арабами, и мой брат занимался им с неистовством, но вызвано оно было лишь его желанием быстро покончить с состязанием и как можно скорее вернуться ко мне. Тогда мы вместе читали историю Юсуфа и Зулейхи55 или стихи о любви. Мы пользовались минутами свободы, чтобы побродить по коридорам, выходившим на Нил, и всегда держались за руки. Взоры наши беспрестанно были устремлены друг на друга. Найти нас в этом лабиринте было почти невозможно, и беспокойство, которое мы причиняли взрослым, лишь умножало наше удовольствие.
Как-то вечером, когда мы в полнейшем восторге бегали и резвились, явился наш отец и с дрожью в голосе, угрожающе размахивая


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
159
руками, спросил Калилаха: «Почему ты не стреляешь из лука на главной площади, почему не смотришь, как укрощают лошадей, на которых тебе придется воевать? Почему от восхода до заката солнце видит лишь одно: как ты вянешь, будто чахлый нарцисс? Мудрецы даром тратят свое красноречие, раскрывая перед тобою ученые тайны древности. Напрасно рассказывают о воинах и героях. Тебе уже почти двенадцать56 лет, а ты до сих пор не проявил ни малейшего желания отличиться. В изнеженности великие характеры не рождаются. И, читая любовные стихи, не научишься управлять народом. Правители должны действовать. Они должны показать себя. Проснись наконец! Хватит злоупотреблять моей снисходительностью, благодаря которой ты попусту тратишь время в обществе Зулькаиды. Пусть она, хрупкое и ласковое создание, играет среди цветов, но отныне ты не должен встречаться с нею от восхода и до заката! Я вижу, что это она сбивает тебя с пути истинного».
С этими словами Абу Тахер Ахмед взял моего брата за руку и увел, оставив меня в пропасти горечи. Ледяной холод объял меня, и, хотя солнце яростно метало свои лучи в воды Нила, мне казалось, что оно погасло. Вытянувшись на земле, я целовала сорванные Калилахом цветущие веточки апельсина. Мне попались на глаза рисунки, которые он начертил на песке, и слезы с новой силой хлынули из моих глаз.
«Увы! — повторяла я. — Это правда, не видать нам больше счастья! Почему отец обвинил меня в том, что я порчу Калилаха? Что плохого я ему сделала? Почему наше счастье огорчает отца? Если бы оно было преступным, мудрецы предупредили бы нас».
Моя кормилица Шамиля навила меня, когда я уже впала в изнеможение и уныние57, и, чтобы развеять мою печаль, отвела в рощу, где девушки весело играли в прятки и догонялки среди стоявших там золотых вольеров58. Пение птиц и журчание прозрачных струй воды, которой поливали деревья, немного утешили меня. Но пришел час, когда обычно появлялся Калилах, и эти звуки лишь обострили мои страдания.
Шамиля заметила мое волнение, отвела меня в сторону59, приложила ладонь к моему сердцу и заглянула в глаза. Я зарделась, потом сразу


160
Уильям Бекфорд. БАТЕК
же побледнела, а она произнесла: «Вижу, тебя тревожит отсутствие брата. Это плод вашего с ним странного воспитания. Чтение священного Корана, соблюдение законов нашего60 Пророка, вера в милость Аллаха, как молоко, успокаивают кипящую кровь. Ты не знаешь, как хорошо обратить мысли к Небу и безропотно покориться его велениям. Эмир, увы, хочет знать всё наперед, а надо терпеливо ждать. Вытри слезы. Может статься, Калилах не так уж несчастлив, хоть он и не с тобой».
«Ах, если это правда, — перебила я с угрозой, — то мне от нее только хуже».
Шамиля задрожала, услышав, как я с ней разговариваю, и воскликнула: «Если бы Бог позволил, чтобы мои советы и наставления Шабана были услышаны и, вместо того чтобы отдать в обучение к сумасбродным магам, вас, как и всех правоверных, оставили в счастливом и мирном неведении! Горячность твоих с братом чувств сильно тревожит меня. Они становятся уже возмутительными. Успокойся, предайся тем невинным радостям, что дарит это прекрасное место, и не задавайся мыслями о том, разделяет эти радости Калилах или нет. Он — мужчина, ему положено заниматься трудными упражнениями. Разве ты можешь участвовать в бегах, стрелять из лука или метать биты в арабской игре? Он должен найти себе достойных товарищей и перестать бездельничать рядом с тобою посреди рощ и вольеров».
Нравоучение это, вместо того чтобы оказать благотворное воздействие, вывело меня из себя. Я затряслась от ярости, вскочила как безумная, стала рвать свое покрывало на мелкие кусочки, царапать себе грудь и кричать во весь голос, что моя кормилица меня обижает.
Игры прекратились. Все собрались вокруг нас, и, хотя принцессы недолюбливали меня, ибо я была любимой сестрой Калилаха, мои слезы, смешавшиеся с кровью, настроили их против Шамили. К несчастью для бедной женщины, она только что поручила тяжелую работу двум юным прислужницам, уличенным в воровстве гранатов, и эти гадюки злорадно встали на мою сторону. Они побежали к отцу и оговорили Шамилю, а тот, не имея под рукой Шабана и находясь в прекрасном расположении духа, ибо стрела его сына только что угодила


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
161
прямо в глаз крокодила, приказал подвесить Шамилю на дереве и безжалостно выстегать.
Крики няньки пронзили мое сердце. Она повторяла снова и снова: «О, я носила тебя на руках, я кормила тебя своей грудью, как же ты могла так оболгать меня и подвергнуть таким мучениям?! Скажи правду, оправдай меня! Только за то, что я пыталась уберечь тебя с братом от черной пропасти, в которую вас непременно столкнут необузданные наклонности, ты отдала мое жалкое тело на растерзание!»
Я уже хотела пойти попросить для нее прощения, как вдруг какой- то демон внушил мне мысль, что это она заодно с Шабаном вбила моему отцу в голову стремление сделать из Калилаха героя. И тогда, подавив в себе всё человеческое, я стала кричать и требовать, чтобы ее секли до тех пор, пока она не сознается. Эта ужасная пытка продолжалась до темноты. Жертву развязали. Ее друзья, а их было немало, попытались закрыть ее раны; они на коленях умоляли дать им составленную магами целебную мазь, которая хранилась у меня, но я им отказала. На моих глазах Шамилю уложили на носилки, а потом нарочно остановились с ними прямо передо мной. Ее грудь, на которой я так часто засыпала, истекала кровью. Я вспомнила, как нежно заботилась она обо мне с самого раннего детства, и вся душа моя взволновалась. Я разрыдалась, упала на колени, целовала руку, которую она из последних сил протянула к вскормленному ею чудовищу. Я побежала за мазью и сама наложила ее, моля о прощении. Я во всеуслышание объявила, что кормилица невиновна, а во всем виновата я одна.
Мое признание заставило содрогнуться тех, кто нас окружал. При каждом моем восклицании люди в ужасе пятились, а полумертвая Шамиля, заметив это, заткнула себе рот подолом, чтобы своими стонами не добавлять мне страданий и избавить меня от страшных последствий, но напрасно она старалась — все разбежались, бросая на меня суровые взгляды. Носилки унесли, я осталась одна. Стояла непроглядная ночь, глухой шепот61 ветра слышался в ветвях кипарисов, расправивших надо мною свои ветви. Охваченная страхом, снедаемая угрызениями совести62 и полная раскаяния, я пошла наугад в темноте, и словно искорки замелькали у меня перед глазами. Я услышала, как глухим63 и тайн-


162
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ственным эхом отзывается земля под ногами, восторг обуял меня64, и мне показалось, что я лечу в бездонную пропасть.
Такие чувства волновали мою душу, как вдруг я заметила сквозь ветви деревьев пламя факелов. Вскоре процессия остановилась, и кто- то отделился от толпы. Сердце мое заколотилось в сладостных предчувствиях, потом послышались шаги, и в тусклом свете фонаря, похожего на тот, что висит здесь, явился Калилах.
«Милая Зулькаида, — восклицал он между поцелуями, которыми покрывал мое лицо, — я провел вдали от тебя целую вечность, но я употребил ее на то, чтобы выполнить волю отца. Я падаю от усталости. Я подстрелил самых громадных речных крокодилов, но чего не сделаешь, когда в качестве вознаграждения мне посулили счастье провести весь вечер с тобою. Ну же, давай с пользой употребим это время! Пойдем затаимся в лесу! Из нашего укрытия мы с отвращением будем слушать шум от их танцев и музыки. Я прикажу подать шербет65 и пирожные на мох, который окаймляет порфировый66 фонтанчик. Там я буду наслаждаться твоими взглядами и речами до самого рассвета. А потом, увы! Мне придется снова погрузиться в суматоху, метать проклятые биты и отвечать на бесчисленные вопросы мудрецов».
Калилах проговорил всё это с такой скоростью, что мне не удалось вставить ни слова. Я позволила увести себя в лес, и мы пробрались к фонтанчику. Помимо воли, слова Шамили о моей чрезмерной привязанности к брату произвели на меня сильное впечатление. Я уже хотела вырвать свою ладонь из руки Калилаха, как при свете курильниц, зажженных у фонтана, заметила в воде отражение его красивого лица, увидела влажные от нежности глаза и почувствовала, как его взгляды проникают вглубь моего сердца. Все мои благие намерения, все угрызения совести и страдания уступили место совсем иным ощущениям. Я опустилась на землю рядом с Калилахом и, склонив голову ему на грудь, дала волю слезам.
Услышав рыдания, Калилах страстно захотел узнать их причину. Я рассказала ему всё, что произошло между мной и Шамилей, не упустив ни малейшей подробности. Сначала душа его взволновалась от нарисованной мною картины ее страданий, а через мгновение он уже


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
163
кричал: «Пусть умрет, назойливая раба! Разве можно мешать нежным сердечным склонностям? Разве можем мы не любить друг друга, Зуль- каида?67 Природе было угодно, чтобы мы родились вместе, и она же дала нам одинаковые вкусы и одинаковую пылкость сердец! Мой отец и его мудрецы окунули нас в одни и те же купели, так кто же теперь смеет порицать нашу взаимную привязанность? Нет, Зулькаида, Ша- бан и суеверная кормилица говорят неправду, наша любовь — не преступление. Преступлением были бы безропотные страдания от разлуки. Давай поклянемся, но не именем неведомого нам Пророка, а стихиями, дающими человеку жизнь, поклянемся, что, прежде чем мы согласимся жить друг без друга, по нашим жилам потечет сладкая настойка из водных цветов68, о которой нам рассказывали маги. Мы обнимемся, и это зелье, погрузив нас в сладкий сон, незаметно перенесет наши души в покой иного мира».
Его слова совершенно утешили меня. Я вновь повеселела, мы начали резвиться, а на следующий день Калилах обещал быть очень доблестным, чтобы опять пережить подобные мгновения счастья, ибо только такою ценой отец позволит нам предаться нашим фантазиям.
«Ах, так! — воскликнул Абу Тахер Ахмед, выйдя из-за кустов, где он подслушивал всё это время. — Таково, значит, твое решение! Посмотрим, как ты его выполнишь! На сегодня, Калилах, ты достаточно вознагражден за то малое, чего добился днем. Ступай отсюда! А ты, Зулькаида, отправляйся оплакивать свой возмутительный поступок по отношению к кормилице».
Ошеломленные и расстроенные, мы бросились к ногам отца, но он повернулся к нам спиной и приказал евнухам развести нас по разным покоям.
Нет, не сила нашей нежности взволновала эмира. У него была одна цель — сделать своего сына непобедимым воином и могущественным властителем, и ради нее он был готов на всё. Он понял, что я могу быть орудием в его руках. Отца не останавливала опасность разжечь нашу страсть препятствиями и потворством в том, что он в грош не ставил, — ему лишь казалось, что слишком частые минуты безделья и неги отдаляют исполнение его желаний. Надо было жестко и решительно вы¬


164
Уильям Бекфорд. БАТЕК
черкнуть их из жизни Калилаха, и, к несчастью, именно так отец и поступил. Увы! Если бы не он с его предосторожностями, далекоидущими планами и стремлением управлять будущим, мы остались бы в счастливом неведении и никогда не увидели бы ни этого ужасного места, ни этих мучений.
Придя к себе, эмир вызвал Шабана и поделился с ним своим решением разлучить нас на некоторое время. Осмотрительный евнух распростерся ниц, а затем, приподняв голову, взмолился: «Да простит мой господин раба своего за то, что он осмеливается ему перечить. Ветер разлуки раздует нарождающееся пламя так, что ты не сможешь его загасить69. Ты знаешь пылкий нрав твоего сына. А сегодня его сестра доказала, что ей присуща не меньшая необузданность. Оставь их вместе безо всяких условий. Пусть предаются своей ребяческой склонности, скоро они устанут друг от друга и, возможно70, Калилаху надоест скучать71 в гареме, и он на коленях станет просить тебя выпустить его оттуда».
«Хватит с меня твоих глупостей! — в нетерпении оборвал его эмир. — Ах, как мало ты понимаешь в уме Калилаха! Зато я изучил его прекрасно и понял, что обряд, свершенный магами, был не напрасен, что характер у него как раз такой, как я хотел, — твердый и решительный72. Он не станет делать то, что ему безразлично. Если я оставлю его с Зулька- идой, он погибнет в неге, а если разлучу их и ценою их встречи станут великие свершения, коих я потребую, то для него не будет ничего невозможного. Болтовня наших правоверных начетчиков ничего не стоит, всё будет так, как я хочу. Кроме того, знай, евнух, что, когда мой сын испытает на себе чары славы, мысль о сестре рассеется подобно легкому туману в лучах солнца. Вот почему завтра утром ты войдешь в комнату Зулькаиды до того, как она проснется, соберешь ее платья и всё, что нужно для жизни, и вместе с прислужницами перенесешь ее в лодку, которая будет ждать на берегу Нила. Ты будешь плыть против течения двадцать девять дней, а на тридцатый день вы высадитесь на острове Страусов. Ты устроишь принцессу во дворце, который я приказал возвести для мудрецов, что бродят по пустыням среди величественных развалин. Один из них, по прозвищу Верхолаз — потому что


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
165
он любит размышлять, сидя на верхушках пальм, — знает несчетное число историй. Именно он будет развлекать Зулькаиду, ибо, насколько мне известно, после Калилаха она без ума от сказок».
Шабан слишком73 хорошо знал своего господина, чтобы осмелиться и дальше ему перечить. Евнух пошел отдавать приказания и при этом качал головой и тяжко вздыхал. Не по душе ему было это путешествие по Нилу к острову Страусов, и весьма неблагоприятное мнение составил он себе о Верхолазе. Как правоверный мусульманин, Шабан не испытывал к мудрецам и их обрядам74 ничего, кроме отвращения.
Скоро, очень скоро, всё было готово. Треволнения предыдущего дня так утомили меня, что я спала крепким сном и не почувствовала, как меня неслышно вынули из постели и с такой ловкостью перенесли75 в лодку, что я пробудилась только в четырех лигах от Каира. Поначалу меня встревожил шум воды за бортом. Он неотступно звучал в моих ушах, и я подумала, что Калилах уже дал мне настойку, о которой говорил, и я перенеслась за границы нашего мира76. Эти странные мысли оглушили меня, и, не решаясь открыть глаза, я на ощупь стала искать Калилаха. Мне верилось, что он должен быть рядом. Вообразите, что я испытала и как содрогнулась, когда вместо изящной руки брата схватила шершавое запястье евнуха, управлявшего лодкой, — еще более старого и отвратительного, чем Шабан. Я вскочила и закричала, потом огляделась по сторонам и увидела бескрайний простор неба, водную ширь и голубоватый берег. Солнце ярко пылало, лазурное небо внушало радость всему живому. Тысячи водоплавающих птиц играли среди кувшинок, по которым скользила наша лодка. Огромные желтые цветы сияли как золото и нежно благоухали. Но все эти прелести не существовали для меня и, вместо того чтобы радовать мое сердце, внушали лишь мрачную тоску.
Я увидела опечаленных прислужниц и Шабана — недовольным и властным тоном он приказывал им молчать. Каждую секунду имя Калилаха возникало на моих устах, и наконец со слезами на глазах я спросила, где он и что они собираются со мной сделать.
Вместо ответа Шабан приказал евнухам грести вдвое чаще и в такт гребкам петь. Их ужасный хор, затянувший какой-то египетский напев,


166
Уильям Бекфорд. БАТЕК
грянул с такой силой, что в голове у меня окончательно помутилось. Лодка разрезала волны подобно стреле; тщетно я умоляла остановиться или хотя бы сказать, куда мы направляемся. Эти варвары остались глухи к моим мольбам. Чем громче я стенала, тем громче они горланили свою ненавистную песню. Надтреснутый голос Шабана перекрывал остальные.
Не передать, какие муки, какой ужас испытывала я оттого, что оказалась далеко от любимого Калилаха посреди жуткой нильской воды. Наступила ночь, и мой страх сделался невыносим. С невыразимым замиранием сердца я смотрела, как солнце прячется за рекой. Тысячи золотых дорожек дрожали на воде. Я вспоминала о безмятежных вечерах с Калилахом и, спрятав голову под покрывало, предавалась своему горю.
Вскоре я расслышала легкий шелест. Наша лодка плыла сквозь тростник. Когда Шабан сошел на берег, пение гребцов смолкло и наступила полная тишина. Вскоре он вернулся и перенес меня в шатер, натянутый в нескольких шагах от воды. Я обнаружила там лампы, расстеленные на земле перины, стол с яствами, а на нем — уже разложенный огромный Коран. Я ненавидела эту священную книгу. Мы с Калилахом никогда ее не читали. Поскольку мудрецы частенько высмеивали Коран, я с презрением сбросила его на землю. Шабан хотел было побранить меня, но я вцепилась в его бороду и заставила замолчать. Точно так же я поступала и во все последующие дни нашего долгого плавания, которые ничем не отличались от первого. Без конца одни и те же кувшинки, птицы и бесчисленное множество снующих в разных направлениях лодок, груженных всяческим товаром...
Наконец наметился край прибрежной равнины. Как те умалишенные, которые постоянно что-то ищут, я неотрывно глядела вдаль и однажды вечером увидела на горизонте высокие громады, более разнообразные по форме, чем пирамиды. Это были горы, а гор я никогда еще не видела77. Их вид показался мне внушительным. И тут мне пришла в голову ужасная мысль, что отец послал меня в дикую страну короля негров78, чтобы принести в жертву идолам, которые, как рассказывали нам мудрецы, очень лакомы до принцесс.


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
167
Шабан заметил, что я разволновалась пуще прежнего, и, сжалившись наконец, рассказал, что меня ждет. Он прибавил, что нас с Кали- лахом разлучили только на время и что я познакомлюсь с замечательным человеком по прозвищу Верхолаз, который лучше всех на свете умеет рассказывать сказки.
Эта новость несколько утешила меня. Надежда когда-нибудь — пусть не скоро — вновь увидеться с Калилахом была бальзамом для души моей79, да и то, что я смогу слушать сказки в собственное удовольствие, тоже поддержало меня. Уединенный и недосягаемый остров Страусов пришелся по душе моей мечтательной натуре. Если уж мне суждено жить в разлуке с тем, кем я дорожила больше жизни, то мне будет лучше в диких и необжитых местах, чем в гареме с его блеском и гамом. Вдали от его бесцеремонных нравов, думала я, мне можно будет без остатка отдаваться приятным воспоминаниям о прошлом и свободно погружаться в сладкие грезы, лелея образ моего Калилаха.
Пока я размышляла таким образом, мы всё ближе и ближе подходили80 к горной стране. Скалы с обеих сторон нависали над рекой, и казалось, скоро они совсем закроют небо81. Я увидела огромных размеров деревья, чьи переплетенные корни нависали над водой. Я услышала шум водопадов и залюбовалась тем, как пена из бурлящих омутов, образованных падающими потоками, наполняет воздух легким туманом, похожим на тонкую серебристую ткань. Сквозь эту своего рода завесу я наконец разглядела зеленый островок, по которому с важным видом разгуливали страусы, а чуть дальше от берега — здание с куполом, прижатое к склону, сплошь покрытому птичьими гнездами. Здание было очень странным — его выстроил могущественный колдун. Стены из желтоватого мрамора сверкали подобно гладкому металлу и, отражая предметы, увеличивали их при этом до гигантских размеров. Я содрогнулась, увидев, как выглядят отражения страусов. Казалось, будто их шеи теряются в облаках, а глаза горят, точно раскаленные добела ядра.
Шабан догадался о моих страхах и объяснил увеличительные свойства стен. Он заверил, что, хотя страусы и впрямь почти так же чудовищны, как я себе вообразила, мне можно положиться на их хорошие


168
Уильям Бекфорд. БАТЕК
манеры, ибо вот уже сто лет Верхолаз обучает их примерному послушанию. Не успел он мне всё разъяснить, как я уже ступила на свежий зеленый луг — тысячи незнакомых цветов, тысячи диковинных ракушек, тысячи причудливых улиток украшали берег. Солнечный зной здесь постоянно смягчался влажной взвесью от водопадов, чей однообразный шум клонил меня ко сну.
Глаза мои слипались, и я приказала натянуть полог у одной из пальм, коими зарос берег, — ибо великий Верхолаз, носивший на поясе ключи от дворца, предавался размышлениям на другом конце острова.
Пока сладкая дрема захватывала все мои чувства, Шабан поторопился к мудрецу, чтобы передать письма моего отца. Пришлось привязать их к длинному шесту, так как Верхолаз сидел на пальме высотою в пятьдесят82 локтей и не хотел спускаться, не узнав зачем. Едва пробежав глазами эти листки, он почтительно прижал их ко лбу и как метеор соскользнул вниз, — впрочем, он и выглядел соответственно : глаза его пылали, а нос горел ярко-красным огнем.
Подобная скорость до смерти напугала Шабана, но окончательно его ошеломило то, что старик, сильный и здоровый, потребовал, чтобы евнух взял его на закорки83, поскольку, мол, он никогда не унижается до того, чтобы ходить собственными ногами. Евнух, не любивший ни мудрецов, ни их капризы и считавший их проклятьем семьи эмира, немного поколебался, но, вспомнив о полученных им строгих наставлениях, поборол отвращение и посадил мага себе на плечи, пробормотав: «Увы! Добрый отшельник Абу Габдоль Гехаман ни с кем так не обращался, а на самом деле стоил того, чтобы носить его на руках!»
Верхолаз возмутился, ибо расходился с пустынником во взглядах на веру, со всей силы ударил Шабана ногой по спине и впечатал свой красный нос прямо ему в лоб.
Шабан споткнулся, но, ни слова не сказав, продолжил путь. Я всё еще спала. Евнух подошел ко мне и, свалив ношу к моим ногам, рявкнул так, что я тут же проснулась: «Вот Верхолаз, да принесет он тебе много благ!»
Увидев физиономию Верхолаза, я, несмотря на всю мою печаль, не смогла удержаться от смеха. Однако старик ничуть не смутился. С важ¬


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
169
ным видом он потряс ключами и сурово обратился к Шабану: «Сажай меня опять на закорки! Неси во дворец, и я открою двери, порог которых еще ни разу не переступала ни одна самка, за исключением великой несушки, царицы страусов».
Я последовала за ними. Было уже поздно. Большие птицы спускались с холмов и, окружая нас со всех сторон, щипали траву и листья деревьев. Шум поднялся такой, что мне почудилось, будто я слышу топот тысяч и тысяч ног84. Наконец я оказалась у блестящих стен. Хотя я понимала, в чем фокус, но испугалась, увидев отражение собственного лица и Верхолаза на плечах Шабана.
Мы вошли под своды помещения, чьи стены, отделанные черным с золотыми блестками мрамором, повергли меня в ужас, и лишь забавные гримасы старца несколько успокаивали. Я задохнулась от спертого воздуха. Верхолаз заметил это, разжег огонь, достал из-за пазухи маленький шарик с благовониями и бросил в пламя. Довольно приятный, хотя и резковатый запах тут же заполнил всё вокруг. Евнух зачихал и выбежал вон, а я подошла к огню и, понуро разворошив угли, начала вычерчивать на золе имя Калилаха.
Верхолаз не мешал мне. Он похвалил мое воспитание и всей душой одобрил купание после рождения, добавив при этом с хитрой улыбкой, что на свете нет ничего, что заостряет воображение85 лучше, чем необыкновенная страсть.
«Вижу, — продолжал он, — что ты поглощена интересными мыслями. Мне это нравится. У меня было пять сестер. Мы смеялись над Магометом и очень любили друг друга. Мне сто лет, но я до сих пор с удовольствием вспоминаю то время, потому что первые впечатления никогда не забываются. Мое постоянство пришлось по нраву джиннам, я стал их любимцем. Если ты сохранишь свои чувства, как я, то джинны обязательно помогут тебе. А пока доверься мне. Я не стану строго охранять тебя — не думай, что я подчинюсь прихотям твоего отца. Из- за своей ограниченности он предпочел гордыню радостям жизни. Я с моими пальмами, страусами и тихими раздумьями несравненно счастливее, чем он со своим диваном86 и величием. Не скажу, что ты не можешь украсить мою жизнь и сделать ее еще более приятной. Чем лю¬


170
Уильям Бекфорд. БАТЕК
безнее ты будешь со мною, тем вежливее я буду обращаться с тобой и к тому же многому обучу тебя. Если сделаешь вид, что тебе нравится в этой глуши, ты завоюешь репутацию мудрой женщины, а я по себе знаю, что под таким прикрытием можно спрятать любые причуды. Эмир поведал мне твою историю. Пока все будут думать, что ты внимательно слушаешь мои наставления, ты станешь рассказывать мне о своем Калилахе столько, сколько захочешь, и я не рассержусь. Напротив, ничто не доставит мне большего удовольствия, чем наблюдать за движениями сердца, отдающегося юным привязанностям, и видеть, как заливает щеки румянец первой любви».
Слушая эти странные речи, я не поднимала глаз, но птица надежды уже порхала в моей душе. Наконец я взглянула на мудреца, и его огромный красный нос, который полыхал на фоне черного мрамора, уже не показался мне таким отвратительным. Я сопроводила свой взгляд многозначительной улыбкой, и Верхолаз сразу понял, что я заглотила наживку. Он так обрадовался, что забыл о своей мнимой лености и сам побежал готовить еду, которая была мне крайне необходима.
Не успел он выйти, как вернулся Шабан. Он принес письмо с печатью моего отца.
«Вот, — сказал он, — указания, которые я должен был прочитать только здесь и которые предпочел бы не читать никогда. Увы! Какое несчастье — быть рабом у правителя, сходящего с ума по наукам! Бедная принцесса! Сердце мое разрывается от боли, но я должен тебя покинуть. Мне приказано возвращаться вместе с теми, кто провожал тебя сюда, оставив только одну прислужницу — хромую и глухонемую Му- заку. Мерзкий Верхолаз станет твоей единственной опорой. Бог знает, чему ты у него научишься! Эмир почитает его кладезем знаний и премудрости, но правоверный мусульманин позволит себе в этом усомниться».
Шабан трижды коснулся лбом земли, а затем попятился и исчез с глаз моих. Прощаясь, бедный уродливый евнух плакал, чем очень меня позабавил, и я даже не подумала остановить его. Он всегда злил меня, поскольку не хотел говорить о том единственном, что переполняло мою


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
171
душу. С другой стороны, я была рада, что в прислужницы мне выбрали Музаку. При глухонемой рабыне я могла не только сказать предупредительному старцу всё что угодно, но и следовать его советам — в том случае, если они придутся мне по вкусу. Таким образом, мысли мои приняли приятный оборот, когда вернулся Верхолаз, нагруженный ковром и шелковыми подушками. Он разложил их на полу и начал проворно и даже весело разжигать светильники и бросать душистые шарики в золотые курильницы. Все эти предметы он взял в сокровищнице дворца, которая, как он сказал, заслуживает моего внимания. Я же ответила, что пока поверю ему на слово, ибо восхитительный запах блюд, достигший моих ноздрей, дразнил меня так, что я уже ни о чем другом и думать не могла.
Кушанья состояли главным образом из кусочков мяса косули87, яиц, приготовленных в разном виде, и лепешек — тоненьких, словно лепестки белой розы. Причудливые прозрачные раковины были наполнены пурпурной наливкой из сока фиников, которая искрилась, точно глаза Верхолаза.
Мы принялись за еду, будто старые друзья. Мой необычный страж нахваливал вино и воздавал ему должное — к великому удивлению Музаки. Забившись в угол, она выражала возмущение, энергично размахивая88 руками, и полированный мрамор, казалось, шевелился вокруг нас. Огонь полыхал и89 потрескивал, разбрасывая искры, и они гасли, издавая тонкое благоухание. Светильники ярко горели, курильницы отражали их лучи, и мягкое тепло обволакивало и навевало сладкое забытье90.
Мое положение казалось мне очень своеобразным — эта своего рода ссылка отличалась от всего, что я могла себе вообразить, а повадки моего сторожа были столь комичными, что время от времени я протирала глаза, желая убедиться, что всё это не сон. Может быть, если бы мысль о разлуке с Калилахом хотя бы на минуту оставила меня, я нашла бы случившееся забавным. Желая развлечь меня, Верхолаз начал рассказывать волшебную историю о великане Гебире и хитрой Харо- бе91, но я оборвала его, умоляя сначала выслушать рассказ о несчастьях


172
Уильям Бекфорд. БАТЕК
настоящих, а не выдуманных, и пообещала ему внимательно слушать потом его сказки. Увы! Я так и не сдержала слова. Не раз он пытался возбудить мое любопытство, но всё было напрасно: меня интересовал только Калилах, и я неустанно повторяла: «Где он? Чем занимается? Когда мы вновь повстречаемся?»
Видя, что я упорствую в своей страсти и ни о чем не жалею, старик убедился, что я как раз та, что нужна ему для достижения его собственных целей, ибо мои слушатели, наверное, уже поняли92, что он был слугой властелина этого скорбного места93. Порочная душа и роковое ослепление, побуждающее стремиться попасть сюда, заставили его поклясться привести Иблису94 двадцать несчастных, и для полного числа ему не хватало как раз меня и моего брата. Вот почему он был очень далек от того, чтобы останавливать мои излияния, и хотя изредка, дабы притушить пламя моего сердца95, он делал вид, что хочет продолжить свои сказки, на уме у него было совсем другое.
Значительная часть ночи прошла в моих преступных признаниях, а к утру я заснула. Верхолаз тоже задремал в нескольких шагах от меня, но перед этим безо всяких церемоний поцеловал меня в лоб, и его поцелуй обжег, точно раскаленное железо. Мне снились какие-то мрачные и смутные сны, и насколько я понимаю, то были предупреждения свыше — Небо еще надеялось открыть мне путь к спасению.
Едва взошло солнце, Верхолаз отвел меня в лес, познакомил со страусами, а затем похвастался своей сверхъестественной ловкостью. Он не только забирался на дрожащие верхушки самых высоких и тонких пальм, но и сгибал их ногами, будто колосья, и, запуская себя, как стрелу, перелетал с одного дерева на другое. Проделав несколько подобных фокусов, он уселся на ветке, заявил, что теперь займется размышлениями, а мне посоветовал пойти с Музакой на другую сторону холма и поплавать в купальне у берега реки.
Жара стояла невыносимая, и чистая вода показалась мне прохладной и восхитительной. Купальня, отделанная дорогим мрамором, была вырыта посредине лужайки, высокие скалы закрывали ее от палящего солнца. Бледные нарциссы и гладиолусы росли по влажным краям и,


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
173
склоняясь к воде, качались над моей головой. Мне нравились эти печальные цветы — они как будто отражали мое душевное состояние, и несколько часов я в упоении дышала их ароматом.
Вернувшись во дворец, я обнаружила, что Верхолаз приготовил для меня много разных кушаний. Вечер прошел так же, как и накануне, и почти так же миновало четыре месяца. Я не сказала бы, что это было несчастливое время. Мечты, одиночество, любезное внимание, которое старик уделял моим безутешным страданиям, терпение, с каким он выслушивал одни и те же безумные речи, диктуемые любовью, — казалось, всё соединилось, чтобы облегчить мне боль.
Я, наверное, провела бы долгие годы в этих сладких грезах, которые не позволяют разуму приблизиться к реальности, и в конце концов страсть моя утихла бы, а я стала бы просто нежной сестрой и подругой Калилаха, если бы мой сумасбродный отец не отдал меня в руки нечестивого злодея, подстерегавшего меня, словно добычу. Ах, Шабан! Ах, Шамиля! Ах, мои настоящие друзья! Почему нас разлучили! Почему вы с самого начала не заметили росток чрезмерно сильной страсти в наших сердцах, моем и брата, и не вырвали его с корнем? Ведь настал день, когда, чтобы уничтожить его, понадобятся огонь и железо.
Как-то утром я погрузилась в печальные думы и с особой силой предалась отчаянию от разлуки с Калилахом. Устремив на меня пронзительный взгляд, старик обратился ко мне со следующими словами: «Моя госпожа, тебя учили самые образованные маги, и ты, конечно, знаешь, что существуют высшие силы, которые вмешиваются в наши дела и могут вызволить нас из самых затруднительных положений. Я сам много раз испытывал их силу. Я имел право на их поддержку, ибо так же, как и тебя, меня с самого рождения отдали под их покровительство. Я вижу, ты не можешь больше жить без брата. Значит, настало время обратиться к помощи духов. Но хватит ли у тебя твердости, хватит ли мужества, чтобы для начала выдержать разговор с одним из существ, столь не похожих на человека? Я знаю: стоит один раз ощутить их приближение, и страх неизбежен — всё внутри содрогается, а кровь течет вспять по жилам. Но я также знаю, что, какими бы мучи¬


174
Уильям Бекфорд. БАТЕК
тельными ни были и этот ужас, и эти судороги, они не идут ни в какое сравнение со смертельной тоской, которая возникает, когда лишаешься того единственного, что дороже всего на свете. Если ты решишься призвать на помощь джиннию96 большой пирамиды — а джинния эта, как мне известно, была главной при твоем рождении, — если доверишься ее заботам, то нынче же вечером я устрою тебе беседу с ее братом, который гораздо ближе, чем ты думаешь. Этот высокопочитаемый нашими магами джинн зовется Омультакос, и сейчас он сторожит сокровище, которое древние цари-каббалисты спрятали в этой пустыне97. Он командует другими духами и находится в тесном общении с сестрой, которую, кстати сказать, он в свое время любил настолько же сильно, как ты — Калилаха. Потому он не хуже меня поймет твои чувства, и я уверен, что ради тебя он пойдет на всё».
При этих словах сердце мое безудержно затрепетало. Осознав, что у меня есть-таки возможность свидеться с Калилахом, я в восторге вскочила с места и закружилась по комнате как одержимая. Затем я подскочила к старцу, поцеловала его, назвала своим отцом, упала перед ним на колени и, молитвенно сложив ладони, заклинала его не откладывать счастливый для меня миг и, что бы мне ни грозило, отвести меня в святилище Омультакоса.
Хитрый злодей с лукавым удовольствием наблюдал за помрачением, до которого довел меня, и думал лишь о том, как сделать его полным98. Он вдруг принял холодный, сдержанный вид и торжественно заявил: «Знай, Зулькаида, у меня есть еще сомнения, и при всём моем желании оказать тебе услугу я не могу избавиться от них, ибо дело слишком важное. Ты не ведаешь, сколь смел поступок, который ты так торопишься совершить, — или по меньшей мере не осознаёшь, какая для него нужна отвага! Я не уверен, что ты вынесешь устрашающее одиночество под необъятными сводами и поразительную обстановку того места, куда я должен тебя проводить. Я также не знаю, в каком обличье явится тебе джинн. Я часто видел его таким ужасающим, что цепенел от страха и долго не мог прийти в себя. А порой он показывался в виде самом потешном, и я чуть не задыхался, сдерживая смех, ибо на свете нет никого обидчивее этих созданий. Возможно, он пощадит


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
175
тебя, учитывая твою слабость, но я должен предупредить, что это опасное, рискованное испытание. Когда джинн появится — неизвестно, и, пока ты будешь ждать его, тебе нельзя выказывать ни страха, ни ужаса, ни нетерпения, а когда увидишь его, ты не должна ни плакать, ни смеяться. Заметь также, что стоять тебе придется, ни слова не говоря и не двигаясь, с руками, прижатыми к груди, пока он сам не заговорит с тобою, ибо любой жест, улыбка или сгон погубят не только тебя, но и Калилаха, и меня».
«Твои слова, — отвечала я, — вселяют трепет в мою душу, но тот, кого ведет такая роковая любовь, как моя, способен на всё».
«Хвала твоему несокрушимому упорству. — Верхолаз улыбнулся, но тогда я не понимала, сколько злорадства таилось в его улыбке. — Готовься! Как только сумерки накроют землю, я подвешу Музаку на самой высокой пальме, чтобы она не встала на нашем пути. Затем я провожу тебя к двери галереи, что ведет в убежище Омультакоса. Там я тебя оставлю и, как обычно, заберусь на верхушку дерева и буду молиться за тебя».
Оставшееся время я провела в страхе, вся дрожа. Я блуждала наугад среди долин и холмов острова, смотрела на водную гладь, видела, как на ее поверхности бледнеют лучи солнца, и одновременно боялась и желала его заката.
Наконец повсюду воцарился удивительный вечерний покой. От группы страусов, важно" шествовавших на водопой, отделился Верхолаз. Крадущимися шагами он подошел ко мне и, прижав палец к губам, прошептал: «Тихо! Следуй за мной».
Я подчинилась. Он распахнул какую-то дверь, и мы вошли в узкий проход с низким, в четыре фута100, потолком, так что мне пришлось идти нагнувшись. Воздух был спертым и влажным, и на каждом шагу я натыкалась на липкие растения, свисавшие из трещин, через которые в проход проникал слабый свет луны. Время от времени отвесные лучи падали на маленькие колодцы, вырытые справа и слева. Мне казалось, что в их черной воде копошатся змеи с человеческими лицами, и я в ужасе отводила глаза. Я сгорала от желания спросить у Верхолаза, что это такое, но меня останавливал его строгий и задумчивый взгляд. Он


176
Уильям Бекфорд. БАТЕК
перемещался как будто с трудом, руками отодвигая что-то в сторону, но что именно, я не видела. Вскоре я перестала различать его, ибо мы кружили в кромешной тьме, и мне пришлось ухватиться за его подол, чтобы не потеряться в этом страшном лабиринте. Наконец я почувствовала, что воздух стал более свежим и прохладным. Громадное помещение освещала единственная свеча101, торчавшая из куска мрамора, и я разглядела пять лестниц, чьи ступени, выкованные из разных металлов, терялись во мраке. Здесь мы остановились, и старик нарушил молчание: «Ты должна выбрать нужную лестницу. Только одна из них ведет к сокровищам Омультакоса. Если не отыщешь ее, а направишься по любой другой, то никогда не вернешься. Они теряются в этой каменной громаде, и тебя ожидают только голод и кости тех, кого голод погубил».
Произнеся эти слова, он исчез — я услышала только, как между ним и мною закрылась дверь.
Вообразите себе охвативший меня ужас. Впрочем, вам знаком скрип петель на эбеновых102 вратах, что навеки затворили нас в этой юдоли страданий103. Но осмелюсь сказать, мое положение было тогда еще более страшным, ибо я осталась одна. Я упала на землю к подножию мраморной глыбы, и забытье, похожее на предсмертное, завладело всеми моими чувствами. Внезапно чистый, ласковый и проникновенный голос, голос Калилаха, достиг моих ушей. Будто во сне, я увидела на бронзовой лестнице громадного воина с венцом на бледном лбу, и этот воин держал за руку моего брата.
«Зулькаида, — печально промолвил Калилах, — Аллах осуждает нашу любовь, зато Иблис, которого ты видишь, признаёт ее104. Покорись и следуй за ним!»
Ощутив прилив105 мужества, я стряхнула с себя сон, схватила свечу и, не колеблясь ни секунды, отправилась вверх по бронзовой лестнице. Казалось, ступени множились прямо под моими ногами. Но решимость не покидала меня, и в конце концов я дошла до необъятной квадратной комнаты, где106 искусный узор на полу из мрамора телесного цвета был так похож на сосуды человеческого тела107, что мне казалось, будто я иду по кровавому полю108. Стены этого жуткого помещения скрывались


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
177
за штабелями ковров разной выделки и разных цветов, которые медленно шевелились, будто их приподнимал воздух, выходящий из груди задыхавшихся под ними людей. Повсюду стояли черные сундуки108, и их замкй то и дело позвякивали110.
Продолжение и окончание истории Зулькаиды
ет, невозможно описать, какое впечатление произвело на меня это собрание странных вещей, тяжелый воздух, насыщенный запахом курений, и печальный шепот, исходивший неизвестно откуда. Свеча дрожала в моей руке, колени подгибались, мучительная тревога завладела всем моим существом. Вдруг в дальнем краю помещения так же ясно, как вижу сейчас111 то, что окружает нас, я явственно различила юного отрока. Никогда еще мои глаза не встречали такого пленительного лика112 — даже Калилах не мог с ним сравниться. Отрок был таким чистым, как будто только что вышел из рук создателя на заре мира, никакая одежда не стесняла его прекрасные формы. Ни в жизни, ни в искусстве я не сталкивалась ни с чем подобным, и мое смятение, мое изумление были безграничны113.
Я почувствовала, что мне явился сам дух — властелин этих мест, и покорно распростерлась ниц на таинственном мраморе. Я не осмеливалась поднять глаз, и вдруг чья-то непостижимо нежная рука погладила мои волосы, а чей-то мелодичный голос произнес: «Зулькаида, твое по-


178
Уильям Бекфорд. БАТЕК
сгоянство и бесстрашие114 заслуживают нашей благосклонности, твое желание исполнится: тебе вернут Калилаха. Судьба уготовила вам обоим покровительство Иблиса. Следуй опять за стариком, что привел тебя сюда, и бойся только одного — ослушаться его указаний».
Я осмелела и подняла голову, но чарующий отрок исчез, а на его месте колебался язычок пламени. Мгновение спустя он погас115, и я с беспокойством огляделась вокруг. Вскоре через те же врата, что и я, вошел Верхолаз. Первым делом он бросился к моим ногам и с жаром их поцеловал.
«О любимица Иблиса! — вскричал он. — Мне кажется, что от тебя исходит божественное сияние. Омультакос своим прикосновением передал тебе долю высшей власти над смертными. Тебе всё дозволено, всё доступно, тело твое обрело способность выдерживать воздействие духа сущего, что царствует в центре земли, откуда исходит всякое волнение, вспарывающее ее поверхность. Всего несколько часов — и я перенесу тебя к таинственным пескам, что лежат у подножия116 Великой пирамиды117, и там, под опекой одной из самых могущественных джин- ний, ты сполна насладишься несказанными радостями, какие только потребуются для удовлетворения такой страсти, как твоя»118.
Я не ответила — язык мне не повиновался, и я не чувствовала больше ничего, кроме пожиравшей меня без остатка любви, которую, хотя это трудно себе вообразить, явление Омультакоса сделало еще сильнее и еще безумнее.
«Идем!» — позвал старик.
«Идем!» — только это слово смогли выговорить мои уста.
Мы пересекли подземелья, бесконечные пещеры — черные, тоскливые и полные тишины. Верхолаз совершенно забыл о своей святой и спесивой лености. Он вел меня вниз по бесчисленным ступеням, по вырытым под Нилом подземным ходам, которые, казалось, тянулись к самому чреву земли. Не знаю, сколько прошло времени, как вдруг послышался шум волн и глухие завывания, похожие на ночной шум ветра в ветвях деревьев. Мы двигались с удивительной скоростью, которую можно объяснить только колдовством, и внезапно из кромешной тьмы выбрались на морской берег, где мириады животных, чей вид и повадки были мне совершенно незнакомы, строили себе жилища из веще¬


[Эпизоды «Ватека».] История принцессы Зулькаиды...
179
ства, напоминавшего кораллы и ракушки. Прямо перед нами блестела светящаяся дорожка, которая как будто рассекала это неведомое море. На самом горизонте звезда больше солнца словно опиралась на воды, а ее свет был белым и ярким, как119 игра самого чистого бриллианта, и необыкновенно красивым и ясным. Никогда доселе, даже когда все опахала прекрасных наложниц моего отца приходили в движение, я не ощущала столь приятного и нежного ветерка, как тот, что овевал в ту минуту мои щеки. Неведомое и не сравнимое ни с чем ощущение заставило меня обратиться к старику: «Что это за звезда120, что за море, откуда ветер? Может, это море Хабук121 или океан, что омывает берега Келабаха122— великой и неизвестной земли?»
«Нет, это не море Хабук, не океан, скрывающий неведомую землю. Это бурное море, занимающее центр нашей планеты, и всё, что в нем живет, — а здесь повсюду кипит жизнь — повинуется жезлу моего высочайшего властелина, непостижимой и непобедимой силе, хотя и низвергнутой с неба, но царствующей над нашими сердцами. Для таких тщедушных созданий, как мы, царский трон, высший суд находится в Ис- тахаре»123.
Несмотря на то, что все мои мысли были поглощены Калилахом, я никак не могла наглядеться на этот чудный океан. Недалеко от прибрежной полосы, по которой мы шли, я видела настоящих китов, игравших роль островков, ящериц сказочной величины, которые плавали будто рыбы, изображая крокодилов, и другие, бесчисленные и бесформенные, едва живые, неподвижные и чудовищные громады, которым, казалось, не досталось никакой роли. Все эти невообразимые существа крайне интересовали меня, но я заметила вдалеке пустой челн — по-видимому, брошенный. Без весел и ветрил124 он приближался к нам с невиданной скоростью и через считанные мгновения выплыл на берег.
«Садись, — командует старик, — плавание сократит наш путь, я сяду к кормилу и буду направлять челнок, а об остальном не спрашивай, остерегайся нарушить тишину».
Я повинуюсь. Челнок летит быстрее молнии. Мы причаливаем, я иду вперед, бегу, вижу вход в пещеру. Мы снова оказываемся в полной темноте. Далеко-далеко брезжит свет, похожий на зарево большого по¬


180
Уильям Бекфорд. БАТЕК
жара, и в тот же миг125 я чувствую, как в меня проникает запах, самый животворящий из всех, что можно вообразить. Мое восприятие, кажется, становится вдвое острее, я, не останавливаясь, несусь вперед и попадаю в зал в десять раз больший, чем зал с золотыми решетками. Свод, образованный большими ячейками из сверкающего порфира, отражается в полу, гладком, будто зеркало. Мне кажется, что передо мною чистое, как хрусталь, озеро, и я машинально тянусь к подолу своего платья, чтобы приподнять его, прежде чем войти в воду126.
И тут же из решетчатой беседки, что стоит в центре покрытого плитами пола и сильно напоминает клетку, раздается лукавый смешок. Прутья — из самого чистого золота, и кажется, будто их раскалили в огне. Они блестят так, что я зажмуриваюсь, едва не ослепнув, а127 когда прихожу в себя128, вижу сквозь тонкую золотую сетку огромное существо — полуптицу-полуженщину, и взгляд ее так забавен, что я с огромным трудом сдерживаю смех. Встревоженный Верхолаз шепотом останавливает меня: «Здесь может быть129 только джинния, и это она сама. Поклонись ей». Я послушно простираюсь ниц, но таинственное создание из золотой беседки не обращает никакого внимания на свидетельства моего почтения... Судя по всему, эта дама слишком знатна, чтобы снизойти до беседы со мною, и не удостаивает меня даже легким воркованием130. Ее клюв не издает ни звука, но легкая улыбка, вроде бы благожелательная, молнией мелькнувшая на этом непостижимом и странном лице, немного успокаивает меня131.
Покуда я, уткнувшись носом в пол, ожидаю от Верхолаза какого- нибудь знака, чтобы подняться, до моих ушей доносятся восхитительные звуки. Я слышу то одного бюльбюля132, то хор разных птиц, к которому примешивается неизъяснимо трогательный человеческий голос. Долго я внимаю с восторгом, и, похоже, он радует джиннию, хотя ее насмешливый133 вид смущает меня и наполняет душу страхами. Слезы досады и неуверенности окропляют мои щеки, как вдруг, после нескольких мгновений полной тишины134, раздается голос, проникающий во все, даже в самые дальние, закоулки моего сердца. И голос этот — голос Калилаха — произносит мое имя.


История
принца Баркьяроха, заточенного во дворце подземного огня
[Начало
истории Баркьяроха]
рехи мои страшнее преступлений халифа Вате- ка1, — начал Баркьярох. — Я бесконечно более виновен, чем несчастные дети эмира2, и нет мне никаких оправданий. В отличие от Зулькаиды и Калилаха, мой характер развивался естественным порядком, ничья дерзостная рука не возбуждала мою кровь безудержными страстями. И не приблизили мою погибель бесстыжие нечестивцы советчики, ускорившие падение халифа Ватека3. Я устремился в эту страшную пропасть лишь для того, чтобы избавиться от благотворного влияния женщины, которая была моим истинным другом!


182
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Я родился на берегах Каспийского моря, в Дагестане, недалеко от города Бердука4, и стал третьим сыном рыбака, тихого и честного человека, мирно жившего плодами своего труда. Когда умерла наша мать, мои братья и я были еще слишком малы, чтобы горевать, но мы видели, как печалится наш отец, и плакали вместе с ним. Вскоре он взял нас в море, и, раздав нам маленькие сети разных цветов, сказал: «Дети мои, давайте расставим сети на юрких обитателей этих зеленых вод. Тем самым мы поступим так же, как все живые существа поступают с другими живыми существами. Рыбы гораздо менее жестоки, чем многие люди, и, тем не менее, они только и делают, что пожирают друг друга. Не в наших силах помешать этому взаимному уничтожению, которое помогает всему живому кормиться и размножаться, но мы не должны причинять мучений никому, кто чувствует боль».
Хотя тогда эти слова не произвели на меня глубокого впечатления, они навсегда остались в моей памяти. И чем больше я своими злодеяниями нарушал завет отца, тем сильнее от воспоминаний о нем сжималось мое сердце.
Мы с братьями росли очень смышлеными, послушными и далеко не невежами. Один дервиш5, знакомый отца, научил нас читать, а также писать некоторые буквы. Часто он коротал с нами вечер и, пока мы плели корзины из тростника, вел беседы о Боге и разъяснял Коран. Альсалами — так звали дервиша — был поистине мирным человеком, в полном соответствии с его именем6. Он улаживал все наши мелкие разногласия или предупреждал их с кротостью и любовью, а мы отвечали ему нежной привязанностью. Когда его уроки и наставления становились слишком серьезными, он оживлял их сказками, и благодаря этим сказкам мы лучше усваивали образ мыслей, который он хотел нам внушить.
Довольно обширный сад, разбитый под руководством нашего почтенного друга7, стал для него еще одним способом занимать нас и обучать. Он разъяснял свойства растений и учил искусству их выращивания. Вместе с ним мы собирали цветы, чья перегонка делает их целительными или веселящими, и радовались от всей души, когда на наших глазах перегонное устройство меняло их природу. Я рос очень деятельным и любознательным, и мне льстило, что Альсалами выделял меня


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
183
среди братьев. Я гордился его расположением и при нем держался очень скромно, зато, когда его не было рядом, вел себя крайне надменно. Из-за этого мы часто ссорились с братьями, но мне всегда удавалось свалить всю вину на них.
Благодаря напиткам, полученным путем перегонки, тростниковым корзинам и рыбной ловле мы жили в достатке. Два черных невольника содержали наш сельский дом в чистоте и уюте, а еда, которую они готовили, была простой, но полезной и вкусной. Удобные купальни довершали наше благополучие, мало кому доступное из людей нашего положения.
Посреди этого довольства и беззаботности мои дурные наклонности развивались с каждым днем. У моего отца был шкаф, вырубленный в стене одной из верхних комнат. Он никогда не открывал его при нас и часто говорил, что передаст ключ тому из троих сыновей, кто окажется наиболее достойным. Это обещание, которое он часто повторял, а также смутные намеки дервиша на то, что мы не были рождены для жизни в нынешней нашей безвестности, заставили нас вообразить, будто в шкафу том спрятаны несметные сокровища. Конечно, мои братья жаждали их заполучить, но это не мешало им развлекаться со сверстниками. Один я томился и сиднем сидел дома, думая лишь о спрятанных в роковом шкафу злате и каменьях, и сгорал от желания завладеть ими. Моя усидчивость ставилась мне в заслугу: отец и его друг только и делали, что восхваляли мудрость, которую они ошибочно усматривали в моем сердце.
Как-то утром отец призвал нас всех троих к себе и сказал в присутствии дервиша: «Дети мои, вы достигли того возраста, когда мужчина должен выбрать себе спутницу, дабы вместе с нею сносить тяготы жизни, но я не хочу обременять вас своей волей. Когда-то и мне предоставили свободу выбора, и я был счастлив с вашей матерью. Хочу надеяться, что каждый из вас найдет себе добрую жену. Ступайте же, ищите! Даю вам месяц на поиски, и вот деньги на это время. Но если вы вернетесь сегодня до вечера, то приятно удивите меня, ибо я стар и страстно желаю перед смертью увидеть, как растет моя семья».
Братья мои склонили головы в знак согласия и поторопились уйти. Я понял, что им не составит труда выдержать это испытание и выпол¬


184
Уильям Бекфорд. БАТЕК
нить волю отца. Я заранее негодовал, сознавая, что они могут опередить меня. Не зная, куда идти, я последовал за ними и увидел, что они устремились к своим друзьям, жившим неподалеку, а поскольку я не завел себе ни одного друга, то мне не оставалось ничего иного, как направиться в ближайший город.
Бродя по улицам Бердуки, я спрашивал сам себя: «Куда мне идти? Где отыскать жену? Я никого не знаю. Подойти к первой встречной? И что я скажу? Что хочу жениться на ней? Да она посмеется надо мною как над безумным. Да, у меня есть целый месяц, но, похоже, мои братья готовы сегодня же порадовать отца, и он отдаст ключ тому, чей выбор понравится ему больше, и прекрасное сокровище, дорогое вожделенное сокровище будет навеки потеряно для меня! О, я несчастный! Если я не вернусь к отцу до наступления ночи, лучше мне никогда в жизни больше не видеть родной дом! А что, если поискать дервиша? Как раз сейчас он должен быть в своей молельне. Он всегда любил меня больше братьев, он сжалится и не оставит меня в беде! Сжалится?! О да! Сжалится из презрения! Этот мальчик, скажет он, казался умным, а он двадцати лет от роду не способен сам найти себе жену! Да он просто глупец и не заслуживает ключа от шкафа!»
Низвергнутый в пропасть сомнений, я ходил взад и вперед по городу, слонялся наугад, нигде не задерживаясь. Завидев женщину, я трясся от страха, делал два шага к ней и отступал на четыре. Мне смеялись в лицо, и все прохожие принимали меня за полоумного.
«Да ведь это сын рыбака Ормосуфа, — узнавали меня одни, — кого это он ищет с таким растерянным видом?»
«Какая жалость, — подхватывали другие, — он потерял рассудок! И какое счастье, что он не буйный!»
Эти оскорбления вывели меня из себя. Я до крайности устал и, заметив, что скоро стемнеет, направился по дороге к караван-сараю8, решив завтра же покинуть Дагестан, дабы не увидеть, как один из братьев завладеет желанным для меня сокровищем, и не подвергнуть себя смертельному унижению. Скрестив руки на груди, я шел медленно, потому что уже смеркалось, и охватившее меня отчаяние ясно отражалось на моем лице, как вдруг на перекрестке мне повстречалась невысокая женщина с лицом, закрытым покрывалом, которая как будто


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
185
сильно спешила. Поравнявшись со мною, она резко остановилась и, вежливо поклонившись, спросила: «Какая беда приключилась с тобою, юноша? Какие могут быть огорчения в твоем возрасте и при такой приятной наружности? А ты, как я погляжу, чем-то сильно удручен...»
Ее ласковые слова придали мне смелости. Я взял незнакомку за руку, которую она не отняла, и сказал: «Счастливая звезда, что прячется за легким муслиновым9 облачком, не тебе ли Небо предназначило стать моей путеводной? Я ищу женщину, которая согласится сегодня же вечером выйти за меня замуж и без промедления отправиться в дом к родителю моему, но я ведать не ведаю, где ее найти».
«Она уже найдена, если тебе угодно, — тихо и смиренно отвечала незнакомка. — Возьми в жены меня! Я не молода и не стара, не красавица и не уродина, но я целомудренна, сообразительна и благоразумна, а зовут меня Гамаюна, и это очень хорошее имя»10.
«О, я беру тебя от всего сердца! — радостно воскликнул я. — Ибо даже если ты не обладаешь всеми качествами, которые перечислила, ты безусловно очень добра, раз вот так сразу согласилась последовать за незнакомцем, а мой отец наказал мне привести жену именно добрую. Пойдем же скорее, чтобы опередить или по меньшей мере догнать моих братьев».
Не медля ни мгновения, мы пошли, а точнее, побежали, не жалея сил. Бедная Гамаюна скоро начала задыхаться и, как я заметил, прихрамывать на одну ногу. Я был очень крепким парнем, а потому взвалил ее себе на плечи и поставил на ноги только перед дверью отчего дома. Братья со своими женами явились задолго до нас, но дервиш, мой верный друг, потребовал дождаться ночи, чтобы совершить свадебный обряд сразу для трех пар. Мои будущие невестки еще не открывали своих лиц, но я сравнивал их прекрасные станы с Гамаюной и заливался краской стыда. Еще ужаснее я почувствовал себя, когда после взаимных клятв мне нужно было приподнять ее покрывало. Рука моя дрожала, я с трудом сдерживался, чтобы не отвернуться, ибо боялся увидеть маленькое чудовище. Какая приятная11 неожиданность! Гамаюна не была знойной12 красавицей, как жены моих братьев, но черты ее были правильными, глаза умными, а лицо крепким13 и милым. Альсалами, заметив, как насмешливо улыбнулись мои братья, шепнул мне в утеше¬


186
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ние, что, дескать, он не сомневался, что мой выбор будет лучшим и что я смогу поздравить себя. Мы сели за стол, отец в равной степени расточал нам свои ласки, а дервиш — знаки уважения.
Роковой шкаф находился в моей спальне, рядом с постелью. При всей моей благодарности жене я не удержался и, как всегда, вздохнул, глянув на запертую дверцу14.
«Я имела несчастье тебе не понравиться?» — смиренно спросила Га- маюна.
«Нет, разумеется, нет, — ответил я, ласково поцеловав ее в щеку. — И, чтобы никакое подозрение не поселилось у тебя в сердце, знай: в этом шкафу отец мой держит сокровище, а ключ от него он пообещал отдать тому из сыновей, кто окажется самым достойным. Но он совершенно не торопится с решением, а нам не терпится узнать тайну».
«Твой отец — мудрый человек, — заметила моя жена. — Он боится ошибиться. Твое поведение должно положить конец его сомнениям. А пока что помни: меня зовут Гамаюна, и, само собой, я принесу тебе удачу».
Она произнесла эти слова с такой любовью и лаской, что на эту ночь я напрочь позабыл о богатствах, захвативших мое воображение, и, не будь я самым безумным из мужчин, никогда не вспомнил бы о них, ибо уже стал обладателем величайшего15 из сокровищ. Этим сокровищем была моя жена, мой великодушный и настоящий друг.
Я не замедлил убедиться, что случай сделал для меня больше, чем предусмотрительность — для моих братьев. Их жены были ленивы и донельзя спесивы. Они то и дело ссорились и, хотя обе недолюбливали Гамаюну, чья скромность и благоразумие заставляли их краснеть, они не могли не уважать ее и постоянно просили рассудить их. Мой отец всё видел, и, хотя он не говорил ни слова, я читал его мысли во взглядах, которыми он обменивался с дервишем, а тот, ничуть не смущаясь, во всеуслышание расхваливал мою жену. В самом деле, приятно было посмотреть, как она хлопочет с утра до вечера, наводит в доме такой порядок, какой всем по сердцу, и не упускает из виду даже самые ничтожные мелочи.
Как-то раз Альсалами отвел меня в сторону и сказал: «Баркья- рох! Есть один вопрос, на который ты должен ответить честно, ибо


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
187
это диктуется твоими же интересами. Где ты познакомился с Гамаю- ной?»
Я не решался открыть ему правду. Наконец желание узнать, что за причина вызвала его любопытство, заставило меня рассказать ему всё без утайки.
«Странная история! — воскликнул дервиш. — Она подтверждает мысль, которая родилась из того, что я сам видел. Замечал ли ты, сын мой, что, когда твоя жена ходит по саду, цветы, к которым она приближается, становятся ярче и душистее, травы и кусты, которых она касается, растут на глазах, и кажется, будто из ее лейки брызжет свежая, словно весной, и благотворная роса? Когда она закрепила на спине верблюда тростниковые корзины, чтобы отвезти их на базар, они приобрели необычайный блеск и изящество. Дважды она готовила твои сети, и оба раза улов твой был сказочно богат! О! Ей наверняка покровительствует могущественный джинн!16 Почитай ее и береги, ибо она — залог твоего счастья».
Я заверил Альсалами, что мне не составит никакого труда последовать его совету, ибо никто лучше меня не знал неоценимые достоинства моей жены. Затем я оставил его, ибо торопился поскорее обдумать услышанное.
«Судя по всему, — размышлял я, — Гамаюне и вправду во всем помогает сверхъестественная сила. Тогда почему она не открывает шкаф или по меньшей мере не склоняет отца к тому, чтобы он отдал ключ мне? Да она и не думает об этом! Сказать ей? Ах, мне не хватит смелости! Ее мудрые речи, ее взгляды небесные запрещают мне даже заикнуться о том, что волнует меня больше всего на свете. Лучше затаиться. Если она узнает, каков я на самом деле, она проникнется ко мне презрением и не станет потакать моим дурным наклонностям. Скрывать свои пороки от добрых людей — вот всё, что остается тем, кто не обманывается на свой счет».
Так я утвердился в привычке лицемерить, и какое-то время она меня очень выручала.
Между тем всё шло тихо и относительно мирно в нашем маленьком семействе, пока однажды вечером мы с братьями, вернувшись домой с моря, не увидали, что отца сразил жесточайший приступ подаг¬


188
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ры. Он давно уже хворал, но так страшно не мучился никогда. Опечаленные, мы молча опустились на колени у порога его комнаты. Дервиш и два черных невольника поддерживали отца, а моя жена хлопотала, всячески пытаясь облегчить его страдания. Что до моих невесток, то они разошлись по своим комнатам, заявив, что не в силах вынести столь ужасное зрелище.
Наконец острая боль Ормосуфа немного утихла. Он посмотрел на нас и промолвил: «Сыны мои дорогие, я знаю и вижу, как вы любите меня, и не сомневаюсь, что, несмотря на усталость, вы не откажетесь исполнить одно странное желание, захватившее меня целиком. Я сегодня ничего не ел, а мне очень хочется отведать на ужин какой-нибудь редкостной и вкусной рыбы. Возьмите сета, попытайте счастья, как сумеете, но не смешивайте свои уловы — пусть ваши жены по отдельности приготовят пойманную вами рыбу. Я приказываю вам забросить сеть только один раз, потому что уже темнеет, с вами может что-нибудь приключиться, и я не в силах буду вынести беспокойство, которое причинит мне ваше долгое отсутствие».
Мы тут же поднялись и, погрузившись в лодку, привязанную чуть ли не у порога нашего дома, отплыли на некоторое расстояние, туда, где водилось много рыбы. Каждый из нас забросил сеть, и каждый тихо молился за свой успех и чужую неудачу.
Ночь была темной, и никто не мог как следует разглядеть свой улов. Мы направились к дому, не зная, что несем, но по пути, который был очень недолог, мои братья испытывали самую жгучую зависть, ибо видели, что я сгибаюсь под тяжестью сета, тогда как со своей ношей они справляются без труда. Зато каким торжеством обернулось это небольшое огорчение! Оказалось, что каждый из них поймал огромную и редкую рыбу, покрытую великолепной чешуей, а я принес мелкую рыбешку, коричневую, гладкую и больше похожую на ящерицу, чем на морского обитателя.
Взрыты хохота невесток и братьев ничего не добавили к моему смущению и разочарованию. Свой жалкий улов я бросил на пол и хотел растоптать его, но моя жена, подобрав рыбу, тихо сказала мне на ухо: «Наберись терпения, мой дорогой Баркьярох, я приготовлю эту рыбку, которая так расстроила тебя, и ты увидишь, что она будет лучшей».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
189
Я доверял Гамаюне всей душой. Ее слова заронили надежду в мое сердце, и я совершенно успокоился.
Увидев крохотную рыбку, выглядевшую весьма жалко между двумя огромными блюдами, Ормосуф не сдержал улыбки.
«Кто это принес?» — спросил он.
«Мой муж, — отвечала Гамаюна. — Ты прекрасно знаешь, отец мой, что нельзя судить о достоинствах живности по ее размерам. Это изысканное кушанье, хотя и весьма маленькое. Соблаговоли отведать его прямо сейчас и положи рыбку в рот целиком. Да принесет она тебе сполна удовольствие и пользу, каких я тебе желаю! И да исполнится всё, чего пожелают тебе другие, в тот момент, как ты проглотишь ее!»
«Твоя доброта любое блюдо сделает вкусным, — отвечал славный старик. — Хорошо, я сделаю так, как ты просишь, дочь моя».
С этими словами он положил рыбку в рот. Тут мой старший брат, уязвленный тем, что отец отдал предпочтение моей рыбешке, вскричал: «Раз, чтобы здесь понравиться, нужны слова и пожелания, то кто может сказать лучше, чем я: мне хотелось бы поменяться годами с моим отцом, отдать ему свою силу и взять его слабость».
«Я тоже желаю этого всей душой», — вмешался мой второй брат.
«О, я не уступлю вам в сыновней нежности! — в свою очередь воскликнул я. — Я охотно забрал бы себе подагру, которая измучила нашего дорогого отца, чтобы навсегда избавить его от боли, ведь боль гораздо хуже морщин».
Я произносил эти слова с видимым воодушевлением, но при этом опустил глаза и смотрел на стол, боясь, что Гамаюна поймет, сколь далеко это пожелание от моих подлинных мыслей. Но тут мои невестки разразились дикими воплями, и я поднял голову.
Неслыханное колдовство! Оба брата мои преобразились: они сгорбились и покрылись морщинами, а отец лучился молодостью. Страх охватил меня, ведь я так же, как они, высказал дерзостное пожелание.
«О Небо, — взмолился я, — неужели...»
Я не закончил. Острая боль пронзила меня и лишила дара речи, ноги и руки мои скрючились, силы оставили меня. Я упал в обморок, из которого меня вскоре вывел поднявшийся вокруг шум.


190
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Мои невестки осыпали бранью своих мужей, упрекая их за неосторожные слова. Братья возражали, уверяя, что говорили не от чистого сердца и, вообще, сказанное ими нельзя назвать пожеланием. Гамаюна уверяла, что Небо часто ловит обманщиков на слове, чтобы вывести их на чистую воду. Они набросились на нее с кулаками, обзывая ведьмой и злым дивом17. Дело дошло и до рукоприкладства. Ормосуф и дервиш встали на защиту моей жены, и им тоже досталось, но они сторицей возвращали полученные удары. Первый стал крепким и сильным, второй был им всегда, и, конечно, они взяли верх над немощными и трясущимися братьями и их женами, ослабевшими от слепого бешенства. Наконец отцу надоело это недостойное зрелище и, оскорбленный нечестивостью злобных сыновей, он вооружился плетью со ста узлами и выгнал их из дома, наградив заслуженным проклятием.
Всё это время мне хотелось стать на сторону братьев, но, несмотря на боль, я вспомнил о ключе к сокровищам и благоразумно рассудил, что смогу заполучить его, если справлюсь с душившей меня злостью. Чтобы заглушить невольно вырывавшиеся у меня крики, я заткнул подолом собственный рот и неподвижно лежал на полу, как будто без чувств.
Как только мои братья и их жены были изгнаны из дома, дервиш, Гамаюна и отец подбежали ко мне и попытались поднять. Их заботы и жалость, которую я видел в их глазах, ничуть не тронули меня. Особенно зол я был на жену, видя в ней причину своего несчастья, и мне потребовалась вся мощь привычного лицемерия, чтобы сдержаться.
«Сделайте милость, — простонал я, — сделайте милость, отнесите меня в постель. Может быть, это облегчит мою нестерпимую боль, но, что бы ни случилось, я никогда не пожалею о том, что избавил моего дражайшего родителя от такого невыносимого недуга».
«О, ты и только ты — сын, почитающий отца, — достоин открыть роковой шкаф! — вскричал Ормосуф и протянул мне ключ. — Возьми его, и пусть обещания, данные роду моему, исполнятся благодаря тебе. Твой отец с восторгом будет смотреть на твое счастье».
«Я буду счастлив только вместе с тобой, — отвечал я с признательным видом. — Но мне худо, и в этот поздний час мое единственное желание — отдохнуть».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
191
Меня тут же перенесли в спальню, куда мне до смерти хотелось попасть, и когда мы остались вдвоем с Гамаюной, она сказала: «Позволь мне приложить к твоим стопам целительную мазь18 — я надеюсь, она поможет тебе».
«О, ты всегда знаешь, что делать, — мрачно ответил я, — похоже, нет ничего, что было бы тебе неведомо».
Гамаюна притворилась, что не заметила моего раздражения. Она наложила мазь, и боль утихла. Это несколько примирило меня с женой, я поцеловал ее мимоходом и поспешил к шкафу. Ключ я повернул, сгорая от алчности и готовясь увидеть ослепительный блеск золота и драгоценных камней, но вместо сокровищ нашел лишь маленькую железную коробочку, в которой хранилось свинцовое кольцо, а также тщательно сложенный и запечатанный кусочек пергамента. Увидев всё это, я растерялся. Я вспомнил, чего мне стоило заполучить то, что оказалось пустышкой, и у меня сжалось сердце и перехватило дыхание.
«Не отчаивайся так сразу, — сказала жена, — а главное, не жалей о том благодеянии, которое сотворил. Прочти!»
Я покраснел, ибо она угадала мои чувства, но послушался совета Гамаюны и вслух прочитал начертанные красивыми буквами слова:
^ÛZbJlU (ялыл#. енеиль еав ни мтилеи, jxl
OHß сделает, meJsi nefu^ujibui,
CZ eae nßJißUAjbfß ты ßwfb е^етеиль ъемли cécux nße^bf
{луг
qeuib u/ijSc№#Q&am>, (я!луъшли иля
uz все,
шли
ел
Услышав последние слова, Гамаюна вскричала таким громким и пронзительным голосом, что от него задрожала вся наша комната: «О Аллах, Аллах! Не допусти, чтобы муж, данный мне Тобою, ошибся в выборе! Наставь его на путь добра, и дай мне навсегда остаться в образе простой смертной! Пусть я никогда не увижу любимой родины, пусть все дни мои проведу в ссылке, лишь бы мой милый Баркьярох стал добрым царем, как записано в этом вещем пергаменте».


192
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Слова Гамаюны, лучи, что полились из ее очей, и просветленное лицо повергли меня ниц, и спустя несколько мгновений молчания я сам вскричал в свою очередь: «О та, на кого я не смею поднять глаз, соблаговоли открыть мне, кто ты, соблаговоли направлять меня по начертанному пути, и да исполнится твое благородное пожелание».
«Всё в руках Неба, — осторожно подняв меня на ноги, ласково отвечала она. — Внимай же во все уши, и пусть лягут слова мои печатью на скрижали твоего сердца! Я поведаю тебе обо всём без утайки — и о себе, и о том, что тебе предстоит сделать, — а потом отдамся на волю рока».
Она глубоко вздохнула и, усадив меня, повела свой рассказ.
История
Гамаюны
[Начало
истории Гамаюны]
знаю, сын Ормосуфа, что и ты, и дервиш Альсалами поверили, будто мне покровительствуют небесные силы, но вы были очень далеки от истины, ибо не угадали моего славного происхождения! Я — дочь великого Асфендармода19, самого знаменитого, самого могущественного и — увы! — самого сурового из всех пери!20


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
193
На свет я родилась вместе с моей сестрой Ганиполь в чудесном граде Гяукаре21 — столице дивной страны Шаду- хан22. Мы росли неразлучно, и это приумножало нашу природную привязанность друг к другу, несмотря на различия в наклонностях. Сестра моя была изнеженной, ленивой и покладистой, она стремилась лишь к чарам поэтического отдохновения. Я была живой и деятельной, никогда не знала покоя и при случае всегда стремилась творить добро.
Однажды наш отец, на которого мы не смели без дрожи поднять глаз и который, казалось, не удостаивал дочерей особым вниманием, призвал нас к подножию своего светозарного трона и сказал: «Гамаюна и ты, Ганиполь, я долго присматривался к вам. И я увидел, что красота — удел всех пери — наложила одинаковый опгпечаток на ваши лица, зато наклонности у вас совсем не схожи. Различие характеров есть и должно быть, оно способствует общему благу. Вы достигли того возраста, когда уже можно спросить собственное сердце и сделать выбор жизненного пути. Говорите же, чем я могу вам помочь? Я — властелин самой чудесной страны, Джиннисгана23. Само ее название говорит о том, что здесь желание и его исполнение, столь часто разделенные в других краях, почти всегда слиты воедино. Вам надо только попросить, и просьба ваша будет удовлетворена. Говори первой ты, Гамаюна».
«Отец мой, — отвечала я, — я люблю действовать, люблю помогать слабым и униженным, люблю делать людей счастливыми. Прикажи, пусть мне выстроят башню, с которой я обозрею всю землю и узнаю, кто нуждается в моей помощи».
«Беспрестанно делать добро, помогать людям, созданиям ветреным и неблагодарным, — задача гораздо более трудная, чем ты себе представляешь, — изрек Асфендар- мод и обратился к моей сестре: — А ты, Ганиполь, чего ты желаешь?»


194
Уильям Бекфорд. БАТЕК
«Ничего, кроме благостного покоя, — отвечала сестра. — Мне нужно уединенное место на лоне дивной и чарующей природы, куда не будет доступа ни ревнивому искусству, ни бурным страстям, где царят лишь тихие радости и пленительная нега. Там я буду счастлива, и там я буду вечно прославлять моего снисходительного отца».
«Да будет так, дочери мои дорогие, — повелел Асфен- дармод. — Вы можете отправляться немедленно в свои новые обиталища. Духи, повинующиеся мне с одного взгляда, уже всё для вас приготовили. Ступайте же, мы еще увидимся. Вы можете являться сюда, когда пожелаете, и можете навещать одна другую. Но помните: в Шадухане решение принимается раз и навсегда. Нашему роду небесному не подобают страсти, метания и тем паче зависть, что мучает слабый людской род».
Произнеся эти слова, отец жестом отпустил нас, и в тот же миг я очутилась в башне, воздвигнутой на вершине горы Каф24. В стены башни по кругу было вправлено несчетное множество зрительных труб со стеклами прозрачными, как ясный день. К каждой зрительной трубе прилагалась слуховая трубка из эбена25, которая позволяла четко различать26 звуки и слова тех живых существ, на коих останавливался взгляд.
Первая же сцена, что случайно привлекла мое внимание, наполнила меня праведным гневом27. Злая мачеха с помощью притворных ласк и коварных речей пыталась уговорить своего слабовольного мужа выдать дочь за безобразного негра, который, как она уверяла, соблазнил невинную девушку. Словно срезанная серпом лилия, бедняжка склонила головку и, побледнев, ждала приговора, столь мало ею заслуженного, а чудовище с глазами василиска28 и повадками крокодила, которого прочили ей в мужья, умоляло простить его за мнимое прегрешение с дочерью, зато в сердце своем — черном, как и его физиономия, — таило грех прелюбодеяния, содеянного с мачехой.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
195
Я мгновенно прочла всё на их лицах и со скоростью света перенеслась туда, где разыгрывалась эта сцена. Я коснулась злой мачехи и ее гнусного сообщника невидимой палочкой, в которой сосредоточена власть, данная небесному роду пери, и они тут же сменили тон, глаза их засверкали ненавистью, они стали осыпать друг друга обвинениями и наговорили такого, что муж пришел в ярость и отрубил головы обоим. Затем он подошел к дочери, дрожавшей от страха, ласково обнял, залил ее щеки слезами нежности, а затем послал за юношей таким же прекрасным, как она, и немедля сыграл свадьбу.
В свою башню я вернулась очень довольная и расправой, и торжеством справедливости, и счастьем двух милых созданий. Проведя упоительную ночь, уже на рассвете я вновь поспешила к своим зрительным трубам. Та, в которую я посмотрела первой29, явила мне гарем индийского султана. Там, в чудесном саду, я увидела очень красивую женщину с величественной осанкой, гордую и надменную, и мне показалось, что она чем-то сильно взволнована. Широкими шагами она расхаживала по террасе и беспокойно озиралась по сторонам. К ней торопливо подбежал услужливый чернокожий евнух30 и с глубоким поклоном промолвил: «Царица мира, твое приказание исполнено — дерзкая Сафира31 заперта в черном гроте, и султан не найдет ее там. После того как они вместе провели эту ночь, он не скоро вспомнит о ней, а нынче вечером она навсегда уедет отсюда с помощью торговца невольниками, с которым я обо всем договорился».
«Ты исполнил свой долг, — сказала женщина, успокоившись, — и я щедро вознагражу тебя. Однако объясни, как тебе удалось завладеть моей ненавистной соперницей без шума и протестов с ее стороны».
«Я подстерег ее, когда она выходила из покоев нашего государя и повелителя, оставив его спящим, — ответил евнух. — Она направилась в свои покои, и я двинулся за нею


196
Уильям Бекфорд. БАТЕК
по пятам — вплоть до темного перехода, по которому ей надо было пройти. Тут я молниеносно нагнал ее, схватил и заткнул рот платком. Потом я тщательно завернул ее в ковер, который приготовил заранее, и бегом отнес в грот. Там, чтобы немного усмирить ее, я сказал, что этой ночью она уедет с торговцем невольниками, который, может статься, продаст ее какому-нибудь другому царю, и заверил, что это лучшее, на что она может уповать. Она не ответила мне, поскольку не могла — платок избавил мои уши от тысячи проклятий, которыми она в мыслях осыпала меня. Утешься, моя госпожа. Как только султан проснется, он захочет видеть тебя, ибо, несмотря на его неверность, ты — единственная повелительница его сердца».
«Не желаю делиться с ничтожной Сафирой! — вскричала женщина. — Но поскольку я отомщена, то скрою свою боль».
Этот заговор пришелся мне не по душе, и та, что его задумала, тоже. Я решила защитить несчастную жертву ревности. Стремглав я полетела в черный грот, распахнула потайную дверцу, за которой томилась Сафира, и, погрузив ее в глубокий сон, окутала облаком, сделавшим ее невидимой. Затем я перенесла ее на ложе султана, который всё еще спал, вынула платок у нее изо рта и направилась к большому городу, раскинувшемуся по соседству с царским дворцом.
Весь остаток дня я летала над улицами и домами, видела много скверного и обещала себе, что везде наведу порядок. Тем временем мне стало любопытно, что происходит в царском гареме32, и ночью я вернулась туда. Каково же было мое удивление, когда в сиянии тысячи свечей, освещавших огромный зал, я увидела ту самую надменную женщину в гробу из алойного дерева33, а тело ее было сплошь покрыто синими пятнами. Султан то погружался в немую скорбь, заливаясь слезами, то приходил в бешенство и с


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
197
пеной у рта клялся, что найдет злодея, жестоко оборвавшего жизнь его любимой супруги. Все остальные жены, сбившись в стайки вокруг гроба, плакали навзрыд, а в промежутках между всхлипываниями трогательно восхваляли покойную султаншу. Сафира выражала не меньшую скорбь и не меньше других расточала похвалы. Я пристально всмотрелась в нее, прочла всё, что было у нее на сердце, и коснулась ее моей волшебной палочкой34. И тут же она как одержимая начала кататься по полу и призналась, что в чашку с шербетом35, приготовленную для соперницы, положила яд; затем добавила, что на злодеяние это пошла, поскольку увидела сон, в котором султанша заточила ее в черном гроте и хотела отдать торговцу невольниками. Разъяренный султан приказал увести виновную и немедленно казнить. Я не стала ему мешать и вернулась в башню в растерянности и задумчивости.
«Ах, — рассуждала я про себя, — Асфендармод был как нельзя более прав, когда утверждал, что делать добро людям — задача не из легких, но почему он не сказал иначе: творя добро, убедись сначала, что это не зло. Я помешала мести, вызванной слепой и безграничной ревностью, и тем самым развязала руки фурии36, совершившей тяжкое убийство только потому, что она якобы поверила в сон. До чего порочны люди37, которым я посвятила свои заботы! Не лучше ли было бы позволить им пожирать друг друга, а самой жить, как моя сестра, в счастливом наслаждении нашей совершенной природой? Но что я говорю? У меня же нет выбора! Разве отец не предупредил меня, что мое решение окончательно и бесповоротно? Как быть? Мне не всегда удастся узнавать по лицам то, что таится на сердце. Сильные страсти помимо воли выплывают наружу, но коварство, обдуманное заранее, прячется от глаз моих. Да, моя палочка38 вызывает муки совести и заставляет сознаваться в преступлении, но в преступлении, уже совершённом. Она


198
Уильям Бекфорд. БАТЕК
не может вскрыть дурные39 намерения, мои же, пусть и благие40, могут послужить причиной бед в тысячу раз худших».
Эти мысли терзали меня днем и ночью. Я сидела в башне и ничего не делала. Напрасно то, что являлось взору, взывало к моему сочувствию — боязнь вновь совершить ошибку гасила порывы сердца.
Если я видела, как великий визирь41 плетет гнусные интриги, чтобы погубить того, кто метит на его место, или использует против недруга льстецов и клевету, то я готова была помчаться и расстроить его замыслы. Но я тут же останавливала себя, рассуждая, что его соперник может оказаться еще хуже, что, возможно, он начнет еще сильнее угнетать народ42 и что в день Страшного суда я рискую услышать, как тысячи голосов возмутятся моими поступками и закричат: «Аллах, отомсти за нас!»43 Дальнейшие события, за которыми я внимательно наблюдала, почти всегда оправдывали мои предчувствия.
Как-то раз, остановив взгляд на великолепном44 городе Ширазе45, я увидела в одном очень чистом доме женщину, чья скромная красота и искренняя обходительность очаровали меня. Эта женщина привлекла мое внимание в тот момент, когда входила в роскошно убранную комнату, в которой находилась маленькая молельня. Там, встав на колени, она принялась с необыкновенной горячностью молиться, как вдруг ее муж вышиб дверь, запертую изнутри, схватил женщину за волосы и, вытащив из-за пояса плеть, начал стегать. Подобная дикость вывела меня из себя. Я поспешила на помощь несчастной и очутилась рядом с нею в тот момент, когда в соседней каморке, занавешенной индийской циновкой, кто-то громко чихнул. Муж бросился в каморку и вытащил оттуда страшного на вид факира — почти нагого и сплошь покрытого шрамами. У него были грязные курчавые волосы, отвратительная рыжая борода и лоснящиеся щеки землистого цвета.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
199
Разгневанный перс растерялся не меньше меня. Он молча уставился на индуса и наконец воскликнул: «Несчастная, так это и есть тот прекрасный любезник, с которым ты мне изменяешь! Я знал, что здесь прячется мужчина, но никак не ожидал увидеть такое чудище. А ты, бесстыжий, — обратился он к факиру, — как ты посмел явиться в мой дом?»
«Явился я сюда затем, — ничуть не растерялся лицемер, — чтобы сделать то, что ты делаешь лучше меня. Бичевание — дело похвальное, оно умерщвляет плоть и, следовательно, возвеличивает душу, вознося ее к небу. Я пришел удостоить им твою жену, которая поверяет мне свои душевные недуги, и с этой целью принес орудие наказания, но ты меня опередил. На сегодня с нее достаточно, посему я удаляюсь».
С этими словами он снял с пояса, составлявшего всё его одеяние, длинный бич с крепкими узлами и направился к двери. Муж, смущенный и озадаченный, машинально остановил индуса, а жена упала к его ногам. «Ах, мой дорогой супруг! — воскликнула она. — Забей меня до смерти, но не губи себя, не причиняй зло этому доброму человеку. Он — друг нашего святого Пророка46. Бойся, о, бойся проклятия, что падет на твою голову, если ты оскорбишь его!»
«Оставь свои угрозы. — Бедный перс совсем потерял голову и готов был поверить в невиновность жены. — Меня не так-то просто запугать. Прекрати свои заклинания, объясни лучше, как этот якобы святой добрался до тебя и с каких пор ты знаешься с ним? Я с радостью поверю, что ты не так виновна, как мне сперва подумалось, но я хочу услышать подробности, а главное — правду».
Он получил ее сполна, ибо в этот момент я коснулась вероломной жены своей палочкой. Женщина встала и, забыв всё ею же сказанное, громко заявила: «Да, я безумно люблю этого низкого соблазнителя, люблю так, как никогда не любила тебя. О, тиран жизни моей! Я тысячу раз


200
Уильям Бекфорд. БАТЕК
целовала его гноящиеся веки и синие губы. Одним словом, я отдала ему и твои богатства, и самое себя. А он научил меня потешаться над Аллахом и его Пророком, богохульствовать самым непристойным образом, издеваться над всем, что есть святого. Я знала, что ты следишь за мною, и для отвода глаз стала молиться, никак не ожидая, что из-за нелепой случайности всё раскроется. Вот мои прегрешения, и они внушают мне ужас. Я чувствую: что-то заставляет меня признаться тебе во всём. И пусть мой сообщник попробует отпереться и уличить меня во лжи, коли посмеет!»
Факир был ошеломлен и тем не менее раскрыл рот, чтобы оправдаться. Не знаю, что он хотел сказать, ибо я не стала утруждать себя и дотрагиваться до него своей палочкой47, а доведенный до бешенства перс не дал ему возможности даже пикнуть. Он схватил индуса поперек туловища и выбросил в окно48, а потом отправил туда же свою жену. Они упали с большой высоты на двор, вымощенный острыми камнями, и, к моему великому удовлетворению, разбились насмерть.
Размышляя обо всём случившемся, я возвращалась к себе, как вдруг до меня донеслись пронзительные крики из чащи леса. Я устремилась туда и увидела прекрасного, как ангелы седьмого неба49, юношу, который защищался от нападавших на него трех негров. Их острые сабли уже нанесли ему несколько ран, а сами они безостановочно вопили: «Где твой брат? Что ты сделал со своим братом?»
«Дикари, — отвечал он, — он, к несчастью, там, куда вы хотите отправить меня! Вы убили его, а теперь настал мой черед!»
Его слова тронули меня. Лицо того, кто их произносил, хотя и испуганное, было так привлекательно, что я сочла своим долгом встать на его сторону. Я уже хотела прийти на помощь, так как врагам удалось наконец обезоружить его, когда другой юноша, весь окровавленный, с трудом выполз из-за кустов.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
201
«Друзья мои, — слабеющим голосом обратился он к неграм, которые сразу же подбежали к нему, — отнесите меня скорее во дворец славной Меридах50, пусть я умру у ног ее51 и пусть Небо дарует мне время, чтобы заверить ее в моей преданности. Это будет наилучшей местью за меня моему брату, который пытался меня убить, чтобы помешать моей свадьбе и заполучить мое состояние. Вижу, вы догадались о его злодейских52 замыслах, хотя и слишком поздно, и хотели покарать. Не убивайте его! Пускай истекает кровью в этом лесу, мы не обязаны помогать ему, и да пошлет Небо ему избавление, если он чистосердечно раскается в своем злодеянии».
Негры повиновались и унесли своего хозяина, а негодяй остался лежать на земле, бледный и растерянный, точно призрак из преисподней, и у меня не возникло ни малейшего желания спасать его жизнь.
Эти два приключения окончательно убедили меня в том, что мои искренние попытки делать добро зачастую оборачиваются злом. Я решила воззвать к справедливости Асфендармода, чтобы он научил меня уму-разуму. Но, так как я знала, сколь суров его нрав, я посчитала, что будет лучше, если ко мне присоединится сестра. Оставив свою башню, я полетела к Ганиполь.
Жилище, которое сестра моя испросила у нашего отца, полностью отвечало ее пожеланиям. Это был маленький островок; прозрачная и тихая река, окаймленная цветущим шиповником, опоясывала его семь раз. В промежутках между ее витками росла столь сочная трава, что рыбки часто покидали серебристые воды и резвились прямо на усыпанных цветами лужайках. Рядом с ними паслись разные животные, которые там же проходили и к водопою. И всем было так хорошо на отведенной им территории, что никто и не думал пересекать ее границ. Весь остров был одновременно и садом, и цветником. Казалось, душистые кустарники крепко сдружились с плодовыми деревьями — столь тес¬


202
Уильям Бекфорд. БАТЕК
но они переплелись ветвями. Самые нежные цветы обрамляли аллеи53, покрытые золотым песком54. Беседка среди апельсиновых и миртовых деревьев, спрятанная за высокими кустами с огромными пышными розами, служила чертогами моей сестре — тем местом, куда она удалялась каждую ночь вместе с шестью пери, находившимися у нее в услужении.
Эта очаровательная беседка стояла в самой середине острова. Тысячи водяных струй образовали около входа в нее ручеек, который пересекал ее, а затем снова делился на несколько потоков. Они торопливо текли по неровным камешкам, и их журчание сливалось с мелодичными трелями соловьев. По обеим сторонам ручья располагались ложа из опавших листьев и перьев, которые птички стряхнули со своих крылышек, и на этих мягких постельках очень сладко спалось. Часто среди дня Ганигюль уединялась здесь, чтобы почитать в свое удовольствие чудесные летописи джиннов, хронику ушедших миров, пророчества миров будущих, а в это время ее подруги собирали стекавший с деревьев мед, что насыщал лучше всяких питательных кушаний, которые готовят себе люди.
После бурных дней, проведенных в башне, мне казалось, будто в этой отрадной и мирной обители в меня вдохнули новую жизнь. Сестра встретила меня ласково, а ее подруги изо всех сил старались развлечь меня. То они бегали наперегонки с самыми легконогими животными, то звонкими55 голосами подпевали птицам. Они резвились с козами, а те вместе с овцами и коровами подставляли им вымена, полные молока. Пери состязались в ловкости и проворстве с антилопами и шустрыми газелями. Со всеми этими животными они играли целыми днями, и среди них не затерялись ни верный и ласковый пес, ни своенравный пушистый кот. Но милее всех была маленькая птичка лейки56, никогда не покидавшая счастливую Ганигюль.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
203
Божественные трели этой пташки, ее блестящее и разноцветное оперение вызывали восхищение, но все эти прелести меркли рядом с изумительно нежным сердечком и сверхъестественным чутьем, дарованным ей свыше. Отдыхала ли она на груди своей хозяйки или, порхая под сенью миртовых зарослей, слагала никогда не повторявшиеся стихи, она всегда внимательно следила за каждым движением моей сестры и, казалось, страстно желала услышать ее приказания. Когда же Ганиполь наконец звала ее, лейки хлопала крыльями, как будто радуясь, что о ней вспомнили. Чудесная птичка стремительно улетала на поиски цветов и ягод, которые просила у нее сестра, приносила ягоды в своем огненно-красном клювике и любовно опускала их прямо в рот Ганигюль, вознаграждая себя за труды поцелуем. Иногда и мне доставались ласки лейки, и я отвечала ей нежностью, вздыхая, что нет у меня такого товарища в моей одинокой башне.
Мудрая сестра моя вспомнила, что как раз наступило время большого собрания всех пери, которое возглавляет Асфендармод, а потому нам следует подождать более подходящего момента, чтобы навестить его.
«Моя дорогая Гамаюна, — сказала мне как-то Ганигюль, — ты знаешь, как нежно я люблю тебя, что больше всего на свете я хочу, чтобы ты была рядом. Дай бог, чтобы ты, как и я, избрала мир и покой этого уголка! Дай бог, чтобы отец наш позволил тебе разделить со мною здешние радости! Однако я советую тебе еще немного испытать себя в той жизни, которую ты предпочла. Или ты обнаружишь в ней доселе не ведомое тебе счастье, или же найдешь новые доводы для сурового Асфендармода, чтобы он освободил тебя от нее. Что же до нашего расставания, то давай отдалим его, как только возможно! Наслаждайся здесь дружбой моей и всем, что меня окружает! Искусству здесь нет места, зато природа щедро расточает свои дары.


204
Уильям Бекфорд. БАТЕК
У меня есть всё, чего я желала! И даже больше, поскольку счастливый случай преподнес мне подарок, о котором я даже не помышляла».
«Ты, несомненно, говоришь о любимой птичке, — взволнованно предположила я. — Расскажи, откуда она появилась?»
«О, я охотно поведаю тебе эту историю, — улыбнулась сестра, — ибо мне всегда приятно вспомнить ее. Я сидела под этой большой сиренью, чьи цветы благоухают так сладко, как вдруг небо занялось розовыми красками, ярче самой пламенной зари. Всё вокруг заполнил неописуемый по насыщенности свет, и повсюду разлилось счастье и радость несказанные. Казалось, свет этот прямо, как луч, исходит от какого-то святилища или даже, осмелюсь сказать, престола горнего. И в то же время раздались мягкие аккорды божественной гармонии и послышались неясные, но восхитительные звуки, терявшиеся в дальней дали. Высоко-высоко почти невидимая стая птиц пересекла небосвод. Шорох бесчисленных крыльев смешивался с птичьими голосами, и эти звуки привели меня в восторг. Покуда душа моя наслаждалась невиданными чудесами, одна из птиц отделилась от остальных и упала, обессиленная, к моим ногам. Я осторожно подняла ее и прижала к груди, чтобы согреть. Затем я попыталась отпустить ее, но она не захотела меня покинуть: она взлетала и возвращалась, как будто желая отблагодарить меня за помощь. Как видишь, выглядит она как лейки, но ее внутренние достоинства равны достоинствам самых избранных существ, и она сполна заплатила мне за заботу57. Кажется, ее пение подчинено вдохновению свыше, речь исходит из эмпиреев, а несравненные58 стихи, которые она слагает для меня, подобны тем, что благословенные духи рождают в лоне славы и бессмертия. Она — чудо даже здесь, где всё волшебно, она повсюду следует за мною и служит, как самый покорный раб, беспрестанно вы¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
205
ражая самую нежную признательность, а я плачу ей восхищением и заботой. Ах! Этих птичек по праву назвали птицами любви!»
Последние слова сестры привели меня в замешательство, которое я скрыла с большим трудом. Зависть завладела моей душой. Без всякого сомнения, я заразилась ею от людей, ибо до той поры это унизительное чувство никогда не вставало между мною и моей сестрой.
Зависть усугубила мою печаль. Я стремилась к одиночеству и с трудом выносила самое себя. Ночью я покидала вечно цветущую беседку и бродила наугад в густых зарослях. Там меня выводило из себя мерцание тысяч светлячков. Я охотно раздавила бы их всех, а ведь раньше я восхищалась их поразительными скоплениями и чудесным свечением. Мои постыдные мечты требовали полной темноты.
«О Ганигюль! — шептала я. — Как же тебе повезло! И какая же я несчастная! Разве можно сравнить это тихое место59 и мою башню? Твой сладостный досуг и мою вечную суматоху? Твое радостное окружение, твоих верных невинных животных — и изменчивую землю, порочных и неблагодарных людей, что я наблюдаю каждый день? Ах! Милая птичка лейки нужна мне гораздо больше, чем тебе! У тебя есть подруги, всегда готовые услужить, и бесконечное множество бессловесных тварей, что забавляют тебя с утра до ночи. Почему же у меня нет той, что заменит мне всё? Да, я заполучу ее, украду, ведь ты, конечно, ни за что не отдашь ее добром. Я заберу ее с собой, а ты найдешь чем утешиться на этом благословенном острове».
Хотя поначалу я с ужасом отбрасывала мысль об этом злодеянии, но потом незаметно привыкла к ней, а роковой случай представился очень скоро. Как-то раз я гуляла одна в зарослях жасмина и гранатов, и лейки прилетела туда за цветами. Я подозвала ее, и она приблизилась ко мне. Я тут


206
Уильям Бекфорд. БАТЕК
же связала ей лапки и крылышки тонким стебельком и спрятала птичку на своей груди.
Я хотела убежать со своей желанной добычей, как вдруг услышала голос сестры! Меня всю охватила дрожь, я не могла сдвинуться с места.
«Что тебе нужно?» — раздраженно откликнулась я.
«Ах, почему, — ласково спросила Ганиполь, торопливо приближаясь ко мне, — почему ты всё время стремишься к одиночеству? Во имя нашей дружбы позволь мне разделить твои печали!»
«Нет! — В замешательстве я крепко прижала птичку к груди: она трепыхалась, и я боялась, что она закричит и выдаст меня. — Нет, я больше не стану стеснять тебя своим присутствием. Прощай, я улетаю!»
Едва я произнесла эти слова, как огромная черная туча заволокла небо, вся зелень вокруг потемнела, а в воздухе раздались пронзительные свистящие звуки60. Тут в колеснице, запряженной драконами, явился мой отец, и земля окрасилась цветами пламени61.
«Остановись, несчастная! — приказал он. — Остановись! И посмотри на невинную жертву, которую ты обрекла на смерть из-за своей дикой зависти».
Я посмотрела. О, ужас! Я задушила птичку, погубила это чудесное, дорогое создание! В глазах у меня потемнело, я зашаталась и упала на землю как подкошенная.
Когда страшный62 голос Асфендармода привел меня в чувство, я не увидела ни сестры, ни ее подруг, ни роковой птицы. Я была один на один с моим неумолимым судией.
«Преступная дочь! — негодовал он. — Иди пресмыкайся на земле, где лишь Аллах может управлять событиями и где ты набралась одних пороков. Сначала как следует изучи людей, а потом уж берись их защищать. Ты будешь пользоваться некоторыми из положенных тебе привилегий, но при этом испытаешь на себе многие горести людские63. Эй, вы, ветры тайные, силы невидимые! — приказал он. —


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
207
Исполните волю мою: отнесите ее туда, где бродят в потемках человеческие существа. И пусть она терпением и мудростью завоюет себе право вернуться в наш светозарный край».
Услышав этот грозный приговор, я в отчаянии пала на колени. Не в силах произнести ни слова, я умоляюще протянула руки к отцу, как вдруг мощный вихрь закружил меня, поднял, а затем, непрерывно вращая, семь дней и семь ночей нес меня вниз. По истечении этого времени меня опустили на купол дворца, возвышавшегося над большим городом. Я поняла, что нахожусь там, где мне предназначено быть, и смиренно приняла заслуженную участь.
Я стала разглядывать город, и прежде всего меня поразила царившая повсюду скорбь: мужчины, женщины, старики и дети — все были в трауре64 и все куда-то спешили. Мало-помалу они собрались на площади перед дворцом и, по-видимому, стали ждать какого-то из ряда вон выходящего события.
Я не знала, была ли оставлена мне способность перемещаться в пространстве по собственной воле, и потому не без содрогания пожелала присоединиться к толпе. В то же мгновение я очутилась рядом с высоким чернокожим евнухом, который пытался навести порядок, размахивая направо и налево палкой. Несмотря на неприветливый вид, он мне понравился. Я пожелала стать видимой для него, и он обратил на меня внимание.
«Что ты здесь делаешь, юная дева? — полуласково-полу- ворчливо спросил он. — Как? Без покрывала, будто ветреница? Но вид у тебя скромный, и, надеюсь, внешность не обманывает. Следуй за мною во дворец, иначе тебе не избежать оскорблений в этой толпе. К тому же, признаюсь, я люблю приключения, и ты расскажешь мне о своих».
Я склонила голову в знак покорности и, решив слушаться евнуха, взялась за подол его платья. Он пробил себе дорогу, раздавая удары во все стороны, и по его приказу


208
Уильям Бекфорд. БАТЕК
стражники пропустили меня. Он провел меня в свои покои, отличавшиеся необыкновенной чистотой.
«Садись. — Евнух указал пальцем на софу. — Ты, должно быть, устала. Сейчас мне недосуг слушать длинные истории. Расскажи в двух словах, кто ты и как оказалась среди этой черни — полураздетая и, насколько я понимаю, совершенно одна».
«Я — дочь могущественного царя, — отвечала я, — который живет очень далеко отсюда. Меня похитили, и я не знаю, кто. Много дней мы ехали так быстро, что я не успевала следить за дорогой. Наконец меня бросили здесь в том виде, в каком захватили, но я не так несчастна, как до сих пор полагала, раз ты удостоил меня своим высоким покровительством».
«Да, похоже на правду, — сказал Гехангуз (так звали евнуха). — То немногое, что на тебе надето, весьма красиво. Кроме того, в тебе чувствуется величавость, что вполне соответствует твоему происхождению, но будь откровенна со мною: не оскорбили ли тебя по дороге твои похитители?»
«О нет, нисколько, — заверила я его. — Это был заговор мести, а коварство закрывает путь в сердце другим страстям».
«Что ж, пока довольно, — заключил Гехангуз. — Похоже, ты умна и можешь быть мне полезна так же, как я тебе. Отдыхай! Подкрепись и оденься как подобает. Я скоро вернусь».
Он хлопнул в ладоши, и тут же явились миловидные65 девушки. Отдав им приказания, евнух ушел.
Джарии66 приблизились ко мне с большим почтением; они искупали меня, натерли дорогими маслами, одели в красивый наряд, подали мне великолепное угощение.
Всё это время я хранила полное молчание, ибо не люблю получать новости из вторых рук, а прислужники охотно распространяют их, искажая при этом истинное положение вещей. Впрочем, мне было о чем поразмыслить67.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
209
«Что делать? — думала я. — Остаться здесь под защитой Гехангуза? Он кажется доброжелательным, но я уже научилась не доверять своим глазам. Я чувствую, что мне дозволено улететь в любой обитаемый уголок земли, но ведь повсюду найдутся люди, и повсюду меня ожидают одни и те же заботы. Раз уж я заслужила наказание, которому подверг меня отец, то не лучше ли испытать всё до конца и отдаться на волю судьбы, пользуясь своей сверхъестественной силой только в тех случаях, когда без нее невозможно обойтись? Кроме того, страшные исполнители приказов Ас- фендармода перенесли меня именно сюда. Это еще один довод в пользу того, чтобы остаться здесь и попытаться бесконечным терпением68 добиться возвращения в блаженный край, вход в который не закрыт для меня навеки. О, как бы я хотела вновь соединиться с сестрой! О Ганиполь, только бы мне когда-нибудь увидеть тебя, а на твоей груди — ожившую волшебную птичку! Я бы не стала завидовать, а порадовалась бы твоему счастью!»
Наконец сон смежил мне веки. Прекрасное сновидение унесло меня в Шадухан: я сидела рядом с Ганиполь в беседке из апельсиновых и миртовых деревьев. Она смотрела на меня с печалью и состраданием. Лейки порхала над ее головой и, казалось, очень на меня сердилась69. Ганиполь пыталась успокоить свою пташку, а я упала к ногам моей великодушной сестры. Тогда она обняла меня, с бесконечной нежностью прижала к сердцу, и душа моя наполнилась упоительным счастьем, но тут меня разбудил голос евнуха.
«Теперь, — сказал он резким и в то же время довольно ласковым тоном, — пора поговорить о твоих делах, и прежде всего изволь сообщить мне твое имя!»
«Меня зовут Гамаюна, — отвечала я с глубоким вздохом. — Право, тот, кто выбрал для меня это имя, совершил большую ошибку».
«Вовсе нет! — радостно воскликнул Гехангуз. — Не бывает счастья на всю жизнь — по крайней мере, одна беда не¬


210
Уильям Бекфорд. БАТЕК
пременно случается с каждым. Ты свою уже познала, и теперь все наши желания сбудутся! Слушай. Ты находишься в знаменитом городе Шукане70 — столице самой большой и самой богатой страны на всем Индийском полуострове. Двадцать царей были вассалами государя, который правил ею еще несколько дней назад. Он владел бессчетным количеством слонов, несметными сокровищами и множеством предприимчивых и покорных подданных. И при всём этом он заснул вечным сном, как всякий другой человек. Сегодня утром его положили на ложе долгого отдохновения, и именно поэтому ты увидела народ в трауре».
«Ты хочешь сказать, — прервала его я, — что великий венценосец умер и утром его похоронили».
«О, — нахмурился евнух, — как ты осмелилась произнести эти слова, столь отвратительные для слуха?! Они запрещены в Шукане. Не вздумай повторить их, иначе ты опровергнешь сложившееся у меня мнение о своем высоком происхождении и хорошем воспитании».
«Не бойся, — улыбнулась я, — я сумею приспособиться к тонкостям ваших обычаев».
«Ладно, — смягчился евнух. — Знай же, что у нашего доброго царя не было других детей, кроме двух сесгер-близ- нецов, одинаково красивых и любимых. То ли царю трудно было выбрать одну из них, то ли у него были другие причины, но при жизни своей он так и не объявил, кому оставляет свой венец. Тем не менее, незадолго до своего вечного упокоения он призвал четырех старцев, в чьей глубочайшей мудрости ни разу не усомнился на протяжении тех пятидесяти лет, что они служили его визирями, и передал им священный свиток, на котором была записана его последняя воля, — пергамент, тщательно запечатанный двадцатью одной печатью империи. Свиток только что вскрыли, но главный вопрос так и остался вопросом».
«Как? — удивилась я. — Он не назвал наследницу?»


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
211
«Нет, — ответил Гехангуз. — Он только задал дочерям загадку, которая, как меня заверили, очень непроста, и приказал объявить единодержавной царицей Шукана и всех подвластных земель ту из дочерей, что найдет отгадку, в которую царь посвятил только четверых своих визирей. Я узнал о намерениях царя от одной из его любимых жен, которая всегда благоволила ко мне, — главным образом за мое усердие, а не только из уважения к моей должности главного евнуха. Но даже она понятия не имеет, в чем состоит загадка. Визири сообщили ее только принцессам, и, судя по их поведению, она до крайности трудна! Обе по выходе из дивана71 глубоко задумались, и кто-то слышал, как одна из них прошептала другой, что им не хватит сорока дней, отведенных на размышления.
Таково сейчас положение вещей, — продолжил Гехангуз, — и вот что я придумал. Я приставлю тебя к принцессам, благо они живут вместе и, по всей видимости, в полном согласии. Они с удовольствием примут тебя, потому что любят все новое, а их собственные джарии им давно наскучили. Ты легко завоюешь их доверие и в равной степени уделишь им внимание, с тем чтобы будущая царица сохранила к тебе свое расположение. Ты должна почаще напоминать им обо мне и, насколько возможно, опровергать россказни, которые сочиняют окружающие принцесс ветреницы. Если ты обнаружишь, что одна из них доброжелательствует мне больше, чем другая, то, когда она поделится с тобою главным вопросом, на который ей нужно ответить, ты поможешь ей своими советами, а я присоединю к ним свои. Но на всякий случай расхваливай меня обеим. То немногое, что я услышал от тебя, говорит об уме, а глаза обещают еще больше. Значит, тебе будет легко оказать на принцесс влияние, которое умные люди естественным образом оказывают на людей не слишком далеких. Так ты и мне поможешь сохранить место, и сама станешь любими¬


212
Уильям Бекфорд. БАТЕК
цей царицы, а этим пренебрегать не стоит. Поверь, всё это я делаю не из гордыни и тем более не из корысти. Мною движет желание сохранить в гареме тот восхитительный порядок, который я там установил. Я буду в отчаянии, если увижу, как какой-нибудь безумец разрушит творение, стоившее мне невообразимых трудов. Ты увидишь плоды моих забот и, не сомневаюсь, станешь служить мне из чувства справедливости, что, впрочем, не освободит меня от благодарности».
Я внимательно слушала Гехангуза. Я следила за его глазами, чтобы не пропустить облачко смущения, выдающее дурные намерения, но не видела ничего, кроме горячей, простой и искренней души. Тем не менее использовать для своих наблюдений положение, в которое евнух хотел поставить меня, и служить ему, я решила лишь при условии, если он будет того достоин.
В тот же день евнух представил меня принцессам Гюль- саре и Резне и при этом превозносил до небес, будто зная, кто я на самом деле. Слушая похвалы моему уму и талантам, я не удержалась от улыбки и взглянула на Гехангуза так, что он запнулся от неловкости, но, пожалев старика, я одарила его другим взглядом и дала понять, что не подведу его.
И вот из властительницы Шадухана я превратилась в шуканскую рабыню. Моя небесная красота сменилась заурядной внешностью, а вечная молодость72 обернулась неопределенным возрастом. Срок этой ссылки и пребывания в таком образе был неизвестен, и мне предстояло испытать неведомые доселе беды, но тогда я еще не предвидела их. Падение было ужасным, но я заслужила его и потому не роптала.
Поначалу мои новые госпожи воспылали ко мне горячей привязанностью. Я развлекала их, рассказывая сказки. Они наслаждались моим пением и игрой на лютне73. Я при¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
213
думывала им наряды и драгоценные уборы, и принцессы становились еще прекраснее, а кушанья, которые я готовила для них, были всегда вкусными и разнообразными. Видя всё это, бедный Гехангуз поражался и приходил в восторг от моих успехов и собственной прозорливости.
Гюльсара нравилась мне гораздо больше ее сестры, но у меня были причины, чтобы не доверять невольной склонности, которая чаще всего обманывает. И когда принцессы принимались спорить из-за меня, я была довольна, потому что это давало мне возможность лучше изучить их. Я воспользовалась ею и вскоре убедилась, что на этот раз предчувствия меня не обманули. За чарующей приветливостью Резне прятала злое сердце, и ей удалось бы ввести меня в заблуждение, если бы бурные проявления натуры не разоблачили ее. Тщеславие заставило ее поверить, что я отдаю ей предпочтение перед Гюльсарой, и она всецело доверилась мне и поведала, какую загадку загадал им царственный отец и какой ответ она приготовила. К радости своей, я поняла, что не бывать ей царицей. Не заслуживала она этой чести, ибо лелеяла несправедливые намерения по отношению к народу и коварные замыслы против сестры.
Гюльсара была более сдержанной, она не сразу прониклась доверием ко мне. Но я добилась его вниманием и заботами, которые ничего мне не стоили, ибо я любила ее и хотела помочь. Однажды она просто и искренне призналась, что не претендует на трон, а если бы и стала царицей, то лишь для того, чтобы творить добро, но в этом она полностью полагалась на сестру и потому даже не задумывалась над отцовским вопросом. Такие слова убедили меня, что Гюльсара достойна стать царицей, и я сочла своим долгом внушить ей мысль, что она должна стремиться к трону и подчиниться последней воле царя. Но прежде чем начать уговаривать Гюльсару, я растолковала ей загадку, и мне показалось, что мои объяснения пришлись ей по душе. В ре¬


214
Уильям Бекфорд. БАТЕК
шающий день город наполнился звуками шумных музыкальных инструментов, которые так любят в этой стране. Снова собрался народ, и толпа гудела как растревоженный улей, а Гехангуз, отведя меня в сторону, спросил, знаю ли я, что сейчас произойдет.
«Успокойся, — молвила я, — всё будет хорошо. Ты останешься на своем месте, ибо я убедилась, что ты хочешь этого из добрых побуждений».
Услышав мои слова, Гехангуз запрыгал, как олень, и побежал открывать дверь дивана перед принцессами. Я вошла вслед за ними, и моим глазам открылась потрясающая картина.
В глубине просторного зала без окон74 возвышался трон, украшенный голубой глазурью и усыпанный бесчисленным множеством фосфорических звезд, которые заливали всё вокруг ослепительным и вместе с тем страшноватым светом75. Четыре колонны — две из кроваво-красной яшмы76 и две из самого чистого алебастра — поддерживали этот символический престол. С первого же взгляда я поняла, что это творение джиннов. Две красные колонны означали строгость, две белые — милосердие, а звезды — тот яркий и величественный свет, что исходит от доброго государя, который должен озарять свой народ77. Четыре старых визиря, обязанные исполнить волю покойного царя, стояли за окружавшей трон булатной78 решеткой с острыми зубцами наверху. Снаружи, в нескольких шагах от решетки, были разложены коричневые подушки79, похожие на те, которыми пользуются молящиеся в мечетях, и на них, преклонив колена, стояли послы всех двадцати царей — вассалов Шука- на. Местные вельможи, склонившись в глубоком поклоне и прижав палец к губам80, держались на почтительном расстоянии.
Принцессы приблизились к булатной решетке, почтительно поклонились трону и замерли, потупив глаза и скре¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
215
стив ладони на груди. Тогда один из визирей показал собранию царскую подпись, начертанную большими буквами на прозрачном пергаменте, и громким голосом прочитал следующие слова: «Резне и ты, Гюльсара, я пожелал оставить нерешенным вопрос о том, кто из вас двоих должен пройти за булатные пики, окружающие царский трон. Вы сами станете вершительницами своей судьбы. Отвечайте! Кто более достоин царствовать: принцесса-девственница, которая выходит замуж, любит своего мужа и дает наследников трону, или принцесса-девственница, которая, не выходя замуж, имеет бесчисленное множество81 сыновей и дочерей, коих бережет как зеницу ока?»
«Мудрые старцы, — отвечала Резне, — вы прекрасно понимаете, что, приказав задать нам этот странный вопрос, царь хотел пошутить, ибо только целомудренная женщина, привязанная единственно к мужу своему, достойна взойти на трон. Моя сестра, несомненно, думает так же, как я, и мы будем царствовать вместе, если вы сочтете это правильным».
Визири молча повернулись к Гюльсаре, и та смиренно произнесла следующее: «Я думаю, что царь, отец наш, хотел намекнуть, что лишь принцесса, которая хочет быть матерью только своим подданным, которая при жизни печется об их благополучии больше, чем о том, чтобы дать им господина после смерти, и не имеет других забот, кроме заботы о благе государства, воистину достойна стать царицей, и если это правильный ответ, то я предлагаю себя на роль такой царицы. Я обещаю никогда не выходить замуж, и пусть мои народы станут мне детьми».
Не успела она закончить свою речь, как четыре визиря, почтительно распахнув створки решетки, бросились к ее ногам и закричали во весь голос: «Гюльсара, царица наша! Да будет благоденствовать во веки веков царица Гюльсара!»82


216
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Еще громче повторили их слова послы и вельможи. Толпившиеся перед дворцом люди услышали их, зашумели, закричали и принялись безжалостно лупить друг друга. Отовсюду неслись звуки оплеух, ударов кулаками и даже кинжалами. Поднялся такой ужасающий гвалт, что я, наверное, испугалась бы, если бы вообще могла чего-нибудь испугаться.
«Что значит эта сцена? — шепотом спросила я Гехангу- за. — Почему все эти люди пришли в такое неистовство?»
«Нет-нет, — успокоил меня Гехангуз, — они делают лишь то, что положено. Здесь такой обычай: когда происходит великое и благое событие, следует запечатлеть память о нем дракой. Синяки и шишки весьма способствуют запоминанию. И очень повезет тому, кто в этот день лишится глаза или руки! Тогда его семья почитается как истинная раде- тельница блага государства. И дети, видя почетные знаки на теле отца своего, славят его из поколения в поколение! В общем, это очень мудрый83 обычай, ибо у народа короткая память: он забывает обо всём, если не принять необходимые меры».
Тем временем четыре визиря показали дивану завещание царя, которое доказывало, что Гюльсара дала правильный ответ и должна стать царицей. Ее посадили на трон. Резне подошла к его подножию, дабы поклониться сестре, и всем чудилось, что ее улыбка выражает восхищение, а я увидела за ней лишь скрытую досаду. Новая царица обещала сестре неизменную любовь, а затем, трижды воздев правую руку над головой, дабы призвать к тишине, возвестила: «Досточтимые советники отца моего, хочу заверить, что никогда не предприму ничего значительного, не спросив вашего мнения. Но кто передаст вам мои намерения, кто поможет мне в подробностях разобраться в нуждах моей страны? Я — девственница и дала клятву оставаться


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
217
ею навеки. Каждодневные беседы с мужчиной ранили бы мое целомудрие и, кроме того, нарушили бы приличия. Поэтому прошу, чтобы вы отнеслись к Гамаюне, чьи способности мне хорошо известны, как к моему первому визирю84. Я желаю облечь ее всей полнотою власти, связанной с этим чином, и повелеваю относиться к ней с положенным почтением».
Четверо старцев, двадцать послов и все вельможи единодушно подчинились воле царицы. Дрожа от радости, Ге- хангуз взял меня под руку и усадил на нижнюю ступеньку царского трона. Каждый вполголоса превозносил меня, хотя ни один не знал, что я собой представляю. В этот момент Резне, не в силах сдерживаться долее, испросила дозволения удалиться. Проходя мимо меня, она процедила сквозь зубы: «Хорошенькое нововведение, мерзкая рабыня. Но погоди, ты дорого заплатишь за свою гордыню и дерзость».
Я сделала вид, что не слышала ни оскорбления, ни угрозы, и твердо решила ничего не говорить Гюльсаре, ибо это доставило бы ей лишь огорчение и беспокойство. Я прониклась восхищением к великодушной царице, ибо никак не ожидала от нее столь благородной клятвы.
«Зачем, моя царственная госпожа, — спросила я Гюльса- ру, когда мы остались вдвоем, — зачем ты обещала никогда не выходить замуж? Ведь можно было просто дать ответ в духе идей царя, твоего отца. Никто не требовал от тебя такой жертвы».
«Ах! — горько вздохнула она85. — Эта жертва не так велика, как ты думаешь, моя дорогая Гамаюна, но больше я ничего тебе не скажу. Подробности разбередят еще кровоточащие раны моего сердца, а нам следует заняться другими делами. Я чувствую, что в тебе, Гамаюна, есть нечто сверхъестественное. На твои плечи ляжет всё бремя царской власти. Властвуй в моей империи и, если я дорога тебе,


218
Уильям Бекфорд. БАТЕК
сделай так, чтобы история моего царствования прославилась справедливостью правления! Покуда я жива, надежда на добрую память людскую утешит меня в моем горе!»
Выпытывать у Гюльсары ее тайну я не стала и исполнила благородное пожелание сверх высказанных ею надежд. Повсюду в Индии разнеслась слава о царице. Процветание ее империи вызывало восхищение и зависть всех чужеземных властителей. Двадцать царей-вассалов безоговорочно пожелали платить двойную дань, причем большинство из них лично доставляло ее в столицу. На прекрасных террасах, служивших крышами домов шуканских вельможей, постоянно играла музыка. Трубили фанфары, звучали хвалебные песни царице, под которые народ мог танцевать. Всё это радовало Гюльсару, и она стала не такой печальной, как раньше. Что до Гехангуза, которому я предоставила полную свободу в строгом воспитании джарий, то он был безмерно счастлив и беспрестанно благословлял тот час, когда подобрал меня на площади.
Целых пять лет мое безукоризненное поведение способствовало благополучию империи Гюльсары. Я искренне радовалась тому, что наконец-то мне удалось принести счастье стольким людям, как вдруг однажды утром усердный евнух в полном смятении ворвался в мои покои.
«Гамаюна! — кричал он. — Скорее беги к царице, она сошла с ума, она смеется и плачет одновременно и от непомерного восторга переходит к глубочайшему отчаянию — в общем, налицо все признаки помрачения рассудка. Ах! Мы пропали! Резне захочет стать царицей! Она разрушит великое здание счастья, которое ты воздвигла в Шукане, уничтожит результат моих собственных скромных деяний в гареме. Злосчастный день, черный день! Почему я не умер прежде этого дня?!»
Тратить силы и время, чтобы ответить на вопли Гехангуза, я не стала, а поспешила следом за ним к царице. Гюль-


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
219
сара вышла мне навстречу с блуждающим взором и, с силой схватив меня за руку, воскликнула: «Он приехал! Он не погиб! Он только опалил свои прекрасные брови и волосы! Для него всё закончилось как нельзя лучше, и он хочет видеть меня! Какое нежданное счастье! Ах, нет! Какое тяжкое горе! — Гюльсара упала на софу и залилась слезами. — Я навсегда отказалась от него. Увы! Я сделала это не от нехватки любви, а потому, что любила его слишком сильно! Что станется со мною? Дай совет, Гамаюна! Может быть, я последую ему, а может, лишу тебя милости за то, что ты мне его подала!»
«Успокойся, моя царственная госпожа, и объясни мне всё по порядку, — попросила я. — Я ничего не понимаю, ибо не знаю, о ком ты говоришь».
«О, ты права, — отвечала Гюльсара. — Я никогда не рассказывала тебе историю принца Тограя86, племянника моей матери. Я любила его с самого детства, а он обожал меня87 и всей душой отвечал на мою нежную привязанность. Мне сказали, что он погиб при пожаре, а теперь, когда я, храня верность его памяти, поклялась не выходить замуж, он вернулся! Что он скажет?»
«Он несомненно проникнется благодарностью, едва узнает, что великая жертва, которую повсюду восхваляли как неслыханно благородный поступок, была принесена ради него, и если он достоин тебя, то не испытает ничего, кроме восхищения. Ты же можешь осыпать его благодеяниями, даже отдать ему одно или два царства и удалить от себя, ибо дружба от разлуки не ослабевает, тогда как влюбленные, которым не суждено соединиться, слишком рискуют, находясь вблизи друг от друга».
«Слова твои полны хладнокровия, мудрая Гамаюна, — возразила царица, — моим горячим чувствам не вынести этого ледяного тона. Оставь меня, а ты, Гехангуз, немедленно приведи сюда принца Тограя».


220
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Я повиновалась, браня себя еще сильнее, чем Гюльсара, за то, что решила стать на пути безумной страсти и не уступила даже чуть-чуть ее первому порыву. Я провела три долгих часа, три самых мучительных часа с того момента, как меня изгнали из Шадухана, и всё это время жалела мою великодушную принцессу и оплакивала и судьбу ее, и переменчивое счастье, которое, как мне казалось, я поставила на незыблемую основу. Она сама прервала мои тягостные раздумья. С распахнутыми объятиями она пришла в мою комнату и сначала затопила меня слезами, а потом, немного успокоившись, сказала: «Рассудок возвратился ко мне, дорогая Гамаюна, но страшные страдания мои не развеются так же легко, как безумие. Послушай же, содрогнись и сжалься надо мною!»
История
царицы Гюльсары
ринц Тограй явился пред моими очами таким прекрасным, будто только что искупался в водах дарующего бессмертие источника Кеддера:88 он сиял красой молодости и, как мне показалось, любви. Он бросился к моим ногам — дабы поцеловать подол моего платья. Я протянула ему руку и, наверное, обняла бы его, если бы не Гехан- гуз, которому я приказала держаться неподалеку. Принц прочитал у меня во взгляде все порывы моего сердца, но, вместо того чтобы выразить признательность, о которой ты говорила, осыпал меня упреками. Я простила ему го-


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
221
рячность, пыталась его успокоить. Я даже сказала, что отрекусь от короны Шукана, дабы соединить с ним свою судьбу. Я искренне уверяла его, что с ним никогда не пожалею о троне, от которого мне следовало отказаться в тот самый миг, когда я вознамерилась нарушить данное народу слово. «В самом деле, — говорила я, — разве смогу я быть доброй матерью своим подданным, если единственной любовью и заботой для меня будет мой супруг? Слава — лишь лекарство от страданий, которые причиняла мне разлука с тобой. Теперь ты снова со мною, и я смогу обойтись без нее».
Я чувствую, — продолжала царица, — всю постыдность подобной слабости, но поверишь ли ты, Гамаюна? Неблагодарный Тограй осмелился злоупотребить ею. Он не побоялся раскрыть мне свою черную, как лицо эфиопа, душу.
«Как можно отказаться от империи Шукана? — вскричал надменный принц. — Неужто это царица Гюльсара держит такие речи, а не какой-нибудь любитель бессвязных молитв, достойных отшельников из пустыни Хиджаза?89 Оставим этот лепет, поговорим серьезно! Если ты томилась, пока я находился в ссылке, если оплакивала мою мнимую смерть, если, наконец, ты любишь меня так, как уверяешь, то сделай всё, чтоб я немедленно взошел на голубой трон, светящийся фосфором, и ничего не бойся. Вздорное завещание твоего отца никак не затрагивает ни твоих прав на корону, ни твоих владений. Мне хватит мужества, чтобы поддержать свою жену и укрепить ее власть. Реки крови потекут, прежде чем хоть один малейший упрек достигнет твоих ушей. И всякий, кто приблизится к тебе, будет повторять мои слова: тот, кто занимает царский престол, не связан никакими обещаниями. И первым делом избавься от некой особы, которой ты почему-то дала место первого визиря, — слыханное ли дело! Ее подозревают в колдовстве,


222
Уильям Бекфорд. БАТЕК
хотя, наверное, она всего лишь коварна и злобна, но этого уже достаточно, чтобы сунуть ее в мешок и бросить в воды Хан-Каира90, что текут под твоими окнами. Ну же, возлюбленная моя, решайся, приди в себя! Ты так долго ждала счастья, так получи его в моих объятиях!»
Тограй был прав: рассудок мой помутился. Мне казалось, я умираю, но ужас, который внушили мне его бесчестие и дерзость, вернул мне силы. Вместо ответа я хлопнула в ладоши. Гехангуз свистнул, и тут же явились пятьдесят евнухов с саблями наголо. Принц задрожал и побледнел. О, чудо страсти, даже стыд не может ее преодолеть! Мне стало жаль принца, и я сказала твердо и гневно: «Племянник матери моей, я дарую тебе жизнь ради наших кровных уз. Уйди с глаз моих и сделай так, чтобы я никогда тебя больше не видела, а иначе ты понесешь заслуженную кару, и эти сверкающие сабли изрубят тебя на тысячу кусков».
Высказав это, я подала евнухам знак, чтобы они увели несчастного принца, но им пришлось нести его на руках, ибо от страха силы изменили ему. Целый час просидела я в оцепенении на возвышении у трона. Затем целый поток скоротечных и душераздирающих мыслей захватил меня и погрузил в своего рода безумие. Я видела Тограя милого и покорного, такого, как в тот день семь лет назад, когда мой отец отправил его в изгнание и он пришел попрощаться со мною, но потом видение исчезло, а на его месте возник Тограй спесивый и коварный — он подавал мне советы или, скорее, указания, которые противоречили закону и ввергали меня в позор бесчестия.
Никогда, никогда, Гамаюна, эти два образа не оставят меня в покое — только смерть избавит меня от них. Но я умру достойной твоих сожалений. А теперь слушай и повинуйся. Каждый день после часа дивана ты будешь приходить ко мне, смотреть, как льются мои слезы, и, если захочешь, плакать вместе со мною. Ты проследишь за тем,


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
223
чтобы Гехангуз сделал обстановку во дворце такой же печальной, как мое сердце. Я хочу, чтобы джарии и музыкантши пели и играли для меня только скорбные песни. Я не запрещаю народу веселиться, но тот, кто войдет ко мне с радостью на лице91, удвоит мои страдания.
Продолжение [и окончание] истории Гамаюны
заверила Гюльсару, что смешать мои слезы с ее слезами будет для меня утешением и что в этом, как и во всем остальном, ее с моей стороны ждет полное повиновение, — ибо я решила разделить ее горе и помочь ей постепенно справиться с ним. Долг по отношению к стране позволял мне отвлекать царицу от ее страданий, и я никоим образом не пренебрегала этой возможностью. Если бы не одно зловещее событие, мне, возможно, удалось бы вернуть покой ее благородному сердцу.
Резне давно удалилась от двора92. Во дворце она появлялась очень редко93 и лишь для того, чтобы сыграть заученные в одиночестве роли, тогда как Гюльсара, еще не догадавшаяся об истинном лице сестры, платила искренней дружбой за ее мнимую привязанность. И вот однажды, после долгого отсутствия вероломной принцессы в Шукане,


224
Уильям Бекфорд. БАТЕК
первый евнух Резне обратился от ее имени с просьбой принять его. Я хотела уйти, но царица удержала меня, а когда посланника провели к ней, он сказал: «Принцесса Резне, вручившая мне в знак доверия это кольцо, припадает к царственным стопам твоим и признаёт, что благодаря своим неоспоримым достоинствам ты по праву получила трон, на который она рассчитывала. Однако взамен принцесса осмеливается умолять тебя смилостивиться над ней и позволить выйти замуж за принца Тограя, который расцветает только в лучах ее присутствия и тоже нуждается в некотором утешении в постигшем его несчастье — потере расположения своей достославной повелительницы. Сомневаясь в твоем ответе, госпожа моя занемогла94, а принц не осмеливается показаться тебе на глаза. Только это не позволяет им обоим явиться сюда и на коленях умолять тебя исполнить обоюдное желание их сердец».
Лицо Гюльсары побледнело, грудь затрепетала, и я поняла, что она вот-вот лишится чувств. Я велела евнуху — роковому вестнику — выйти вон и подождать ответа в соседней галерее. Встревоженный не меньше меня Гехангуз тут же выпроводил посланника за дверь и вернулся как раз вовремя: помог мне поддержать бедную царицу, упавшую в мои объятия.
Нам не хотелось давать нашим врагам повод для торжества, и поэтому мы не стали никого звать на помощь. Обморок продолжался долго. Наконец царица открыла глаза, обратила на меня затуманенный взор и, помолчав немного, довольно спокойно спросила: «Что же мне делать, Гамаюна?»
«То, что диктует тебе твое благородное сердце», — отвечала я.
«Но моя сестра не будет счастлива с таким низким человеком. Более того, мои народы окажутся в один злосчастный день, день не такой уж далекий, в незавидном положении! Не должна ли я немедленно повелеть отрубить голову


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
225
Тограю и спасти своих подданных, пока это в моей власти? Я содрогаюсь от необходимости пойти на подобную крайность, но здесь, я полагаю, жестокость — зло необходимое. Что скажешь, Гамаюна?»
«Одному Аллаху дано управлять настоящим во имя будущего, которое только Он видит ясно», — отвечала я.
«Так, значит, ты хочешь, чтобы я дала согласие на этот отвратительный союз, — дрожащим голосом произнесла она. — Хорошо! Сделаем еще одно усилие, нанесем последний удар. Ступай, Гехангуз, передай, что я согласна удовлетворить желание сестры и ее...»
Не договорив, она горько вскрикнула и вновь упала без чувств.
Теперь мы уже не стали ничего скрывать. Двенадцать врачей, сменяя один другого, приходили к царице, лежавшей на кровати. Каждый пытался нащупать у бездыханной Гюльсары пульс, а я мучилась от жесточайшей тревоги, пока эти вещие вороны не прокаркали страшные слова: «Она спит, спит вечным сном».
Они сказали правду. Гюльсара скончалась. Мне не передать скорбь, в которую меня повергло это трагическое95 происшествие. Сверх того, я винила себя в безвременном уходе милой моей Гюльсары.
«Почему я была так неосмотрительна? — думала я. — Я вынудила великодушную принцессу сделать то, что было выше ее сил, и тем самым приблизила печальный конец ее жизни, полезной людям. Как я, не зная ни силы страстей у тщедушных человеческих созданий, ни возможностей и границ их слабого рассудка, смею управлять ими? Жестокий опыт! Я потеряла подругу, любезную сердцу моему почти так же, как Ганиполь и ее роковая птичка! Неужели мне надо было позволить ей обагришь свои руки кровью принца, которому можно поставить в вину лишь честолюбивые замыслы? Но разве кто-то, кроме Аллаха, вправе развеять его намерения, подобно тому, как ветер разносит пыль? И не¬


226
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ужто мне надо было допустить, чтобы сестра Гюльсары получила право упрекать ее в ревности, неужто надо было снести унижение царицы в глазах народа? О, прекрасная и лучезарная душа! В этот час силы небесные вознаграждают тебя за добродетель — так прости же меня за рвение. Теперь, как ты того желала, ты будешь жить в памяти людской, и во веки вечные не забуду я твой нежный и дивный образ».
Погруженная в эти мысли, я, роняя слезы, стояла на коленях у царского ложа, как вдруг евнух Резне, грубо ударив меня по плечу, сказал: «Что ты здесь делаешь, дерзкая Гамаюна? Почему не удалилась, как все служанки, в свои покои? У нас принято запирать рабынь усопшей царицы, до тех пор пока ее не понесут на место долгого отдохновения. Следуй за мною. Ты больше не первый визирь, ты только презренная и опасная невольница».
Я тут же поднялась и, ни слова не говоря, последовала за евнухом. Он приказал принести мне еды на три дня, наговорил еще каких-то оскорблений и тщательно проверил, хорошо ли заперта моя дверь. Я легко могла бы воспротивиться и вырваться из его лап, но острое желание узнать, что Резне намеревается сделать со мною, одержало верх. Еще я хотела открыто участвовать в погребальном шествии по Гюльсаре, тем более что плач, который слышался со всех сторон, утешал меня в собственных страданиях.
«Она усопла, наша царица! — кричали тысячи голосов. — И никогда не проснется! Та, что была нам матерью, спит, и, может статься, Гамаюна, сделавшая так много хорошего для нас, тоже опочит».
Эти печальные слова, бесконечно повторявшиеся под стенами дворца, все три дня непрестанно звучали в моих ушах. На утро четвертого дня тот же евнух, что запер меня, принес мне длинное шелковое платье из красного шелка в черную полоску и тех же цветов плотное газовое покрыва¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
227
ло. Он сам одел меня и сказал: «Таков здесь траурный наряд рабынь, служивших Гюльсаре. Тебе оказана честь: ты поведешь за собой остальных прислужниц. За Гехангузом пойдут евнухи. Одна колонна будет шествовать справа, другая — слева от носилок, на которых покинувшую этот мир царицу перенесут в долину покоя. Следуй за мной!»
Мы спустились в большой двор, в центре которого на носилках стояло ложе сандалового дерева96 с четырьмя черными единорогами по углам, устланное белыми подушками из дамасского шелка97. Под заунывный рев тысяч музыкальных инструментов, исполнявших погребальную мелодию, и еще более пронзительные вопли шуканцев тело Гюльсары уложили на носилки и покрыли большим серебряным ковром, оставив открытым лишь милое лицо прекрасной царицы, которая и в самом деле казалась лишь спящей.
Несколько причудливо одетых всадников с чем-то вроде жезлов из белого агата98 в руках в мгновенье ока построили людей, и процессия тронулась в путь. Она продвигалась крайне медленно, так как дорогу устилало множество цветов, а люди непрестанно подносили и вываливали всё новые и новые корзины. Наконец мы добрались до тихой и пустынной долины, где в хронологическом порядке располагались усыпальницы царей и цариц Шукана, коих хоронили там на протяжении многих столетий99. Гробницы выглядели необычно и удивительно: виднелись только купола из черного и очень блестящего камня, насквозь пронизанного огромным множеством золотых трубочек. Остальное сооружение находилось в подземелье, чьи границы почти невозможно было охватить взглядом. Мы спустились вниз по пологому склону. В бесконечном ряду подсвечников горели пахучие восковые свечи, и поэтому под землей было светло как днем. Я озиралась по сторонам в поисках дверей в гробницы, чьими куполами я любовалась наверху, но так ничего и не приметила. Наконец я увидела, что они замурованы и


228
Уильям Бекфорд. БАТЕК
помечены лишь большими золотыми табличками с выгравированными на них словами:
ЗЪЕСЬ
покоится тАКОпг-то цать. птАпил on столько-то лет. никто не смеем ъожгонуться ъо этой стены и нАТУитть еяо сон. только имя Его и слапа
ПО ПЛАСти НАТОЪА.
Пришлось довольно долго идти, прежде чем мы достигли усыпальницы, предназначенной для Гюльсары. Мы вошли в нее чинно, не нарушая строя, сквозь широкий дверной проем. Стены внутри были выложены тем же черным камнем, что и снаружи. Бессчетное множество маленьких золотых лампадок, подвешенных к куполу, оживляло эту скорбную обстановку и распространяло сладостное100 благоухание.
Носилки установили в центре просторной залы. Визири, двадцать послов и самые знатные вельможи государства один за другим простирались ниц перед усопшей царицей и желали ей сладкого и спокойного сна. Последним вошел Тограй, и он, недостойный, тоже осмелился выполнить сей долг, с растерянным и блуждающим взором пробормотав положенные хвалебные слова.
Увидев его, я содрогнулась, и мною овладело искушение наказать его за дерзость, как вдруг бледный и костлявый старик, чей зловещий взгляд внушал ужас, закричал визгливым голосом: «Гамаюна и ты, Гехангуз, знайте: мудрые визири, управляющие Шуканом в период этого короткого междуцарствия, постановили, что вам, как любимым рабам Гюльсары, надлежит остаться подле нее. Бодрствуйте, сколько сможете. Вам поставят два ложа, и только от вашей воли будет зависеть, когда вы возляжете на них, покорившись сну. Будьте благодарны за оказанную вам честь и с подобающим почтением отнеситесь к своей царице. —


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
229
Старец дунул в бронзовую дудочку, которая издала три протяжных жалобных стона, а затем продолжил на еще более высокой ноте:101 — Царица Гюльсара спит под сенью вечного сна! Да покоится она с миром, и пусть каждый воздаст ей должное!»
Я едва расслышала последние слова — так поразил меня приговор, который им предшествовал, и не успела прийти в себя, как зала уже опустела. У изножья носилок поставили две маленькие лежанки и огромный, плотно закрытый горшок, затем двери замуровали, а я пока так и не взглянула на бедного Гехангуза, истерзанное102 сердце которого страдало лишь из-за меня. Он первым нарушил молчание, воскликнув: «О Гюльсара, о моя бесценная госпожа! Вот любимая твоя Гамаюна, эта дева, сошедшая с небес, дабы сделать счастливыми твоих подданных, и вот она навеки погребена здесь! Ты пожелала бы спасти ее, и я должен был бы увезти ее за пределы твоей империи! Увы! Ты не ожидала, что внезапный сон охватит тебя».
«Значит, — без каких-либо признаков волнения спросила я Гехангуза, — в Шукане принято хоронить людей заживо?»
«О да, — отвечал он. — Это дар, который жители Шука- на преподносят своим царям и царицам или, между нами будь сказано, дурная шутка, без которой прекрасно обошлись бы те, на кого падает выбор. Я всегда находил этот ужасный обычай диким и зверским. В нынешней же ситуации я считаю его неправедным и жестоким, но не из-за себя, ибо я уже достаточно пожил на свете, и даже не из-за тебя, ибо ты — отважная женщина и сумеешь уснуть, как царица, но из-за всего рода человеческого. Ты умеешь править и правишь так хорошо, что, потеряв тебя, весь мир понесет невосполнимую утрату».
«Я сердечно признательна тебе за доброе мнение обо мне, — поблагодарила я евнуха, — но прошу, объясни, что значит этот закрытый горшок, который принесли сюда вместе с лежанками?»


230
Уильям Бекфорд. БАТЕК
«В нем, — объяснил он, — находится мазь, которая препятствует разложению. Ею натерли тело Гюльсары, и считается, что мы тоже должны воспользоваться ею, чтобы не создавать царице неудобств нашим соседством. И ты можешь узнать это, если соблаговолишь прочитать то, что написано на самом горшке. О! Шуканцы всё предусмотрели. Но, признаюсь, это пустяки, а вот лампады любви и благодарности, коим обязаны мы сим великолепным светом, безмятежно заливающим всё вокруг, — это действительно прекрасная идея»103.
«Что ты имеешь в виду?» — поразилась я.
«Ты видела золотые трубочки, что торчат из купола каждой гробницы? Так вот, они тянутся до лампад, висящих под землею, и благодаря чудесному приспособлению подводят к ним фитиль и масло, которое поддерживает пламя. Расходы, связанные с освещением, несет не государство, а благодарный народ. Когда он теряет доброго царя или добрую царицу, мужчины, женщины, старики, дети — все стараются сохранить в государевой усыпальнице свет, подобный тому, что ты видишь здесь. Усердие подданных в этом деле зависит от добра, которое они получили от правителя, и передается от отца к сыну. Таким образом, через отверстие на верху купола, над которым установлен щит104 из полированного металла, видно, как до сих пор светятся гробницы царей, усопших много сотен лет назад, тогда как над большинством из них свет погас очень скоро. Были даже такие несправедливые властелины, которые оказывались в полной темноте спустя два дня после погребения, потому что их приближенные, такие же дурные, как они сами, не умели быть благодарными и ничуть не заботились о масле и фитилях для своих благодетелей. Эти лампады по праву называют лампадами любви и благодарности, а сверкающий металлический щит105, отражающий их свет, — оком правосудия. О! Мы с тобой не рискуем очутиться в темноте — благодаря твоим стараниям усыпальница Гюльсары будет светиться до Страшного суда».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
231
«Нисколько не сомневаюсь, — отвечала я. — Много странного я видела в Шукане, но этот способ почитания царей мне понравился. Вот только не пойму, как такой просвещенный и справедливый народ может столь жестоким способом обрекать на мучительную смерть ни в чем не повинных людей?»
«Глупость вездесуща106, — отвечал евнух. — Что же касается голода и жажды107, которых ты, несомненно, опасаешься, а это, в самом деле, штука неприятная, то я избавлю тебя от них. Как только Гюльсара усопла, я догадался, что нас ожидает, и обязательно предупредил бы тебя, если бы меня тотчас не заперли в моих покоях. Я стал собирать драгоценности, которыми одарили меня наш последний царь, его добрые жены и наша дорогая госпожа, ибо считал, что лучше похоронить их вместе с собой, чем оставить бесстыдным джариям Резне. И тут я вспомнил, что один ученый человек когда-то дал мне две бутылки, наполненные волшебным зельем. Каждое из них обладает особыми свойствами: от первого человек моментально и безболезненно засыпает последним сном, а с помощью второго, если расходовать его понемногу, можно прожить три месяца без еды и питья. Эти бутылки я захватил с собой, и вот как я намерен ими распорядиться: когда настанет пора, я выпью половину сонного зелья, а вторую половину оставлю тебе, как последнее средство. Что же до зелья жизни, то я не притронусь к нему, а всю бутылку оставлю тебе. Прими мой совет: воспользуйся этим волшебным снадобьем, продли свою жизнь, насколько получится, — она бесконечно ценнее моей, и кто знает, не заступится ли за тебя Аллах? Для Него нет ничего невозможного».
Я была так тронута благочестивостью и великодушием108 Гехангуза, его искренней и праведной покорностью воле Божьей, святым покоем, разлившимся по лицу его в этот страшный час, когда, казалось, нам неоткуда было ждать спасения, что собралась с духом и от всего сердца109 вознес¬


232
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ла молитву к Асфендармоду: «Властелин блаженного Ша- духана, ты, кто в награду за усердное служение вере в Святого Пророка получил дар слышать молитвы своих подданных, в какой бы точке земли они ни находились, смилуйся над бедной дочерью твоей и позволь ей спасти этого доброго человека!110 Я поняла, что в моей власти только поправить чужую беду советами и заботами, но если ты пожелаешь, Гехангуз не умрет жестокой смертью».
В то же мгновение душа моя преисполнилась той уверенности, что всегда является у нас предвестником удачи, и я приблизилась к евнуху, взяла его за руку и сказала: «Твои справедливые представления о могуществе Аллаха сейчас полностью подтвердятся111. Держись крепко и ничего не бойся!»
Едва я договорила, как купол приоткрылся, я взмыла вверх, и, в согласии с моим пожеланием, мы с евнухом очутились у ворот города Ормуза112.
«Ты в безопасности, — объявила я Гехангузу. — Это страна процветающая и культурная, здесь тебя оценят по заслугам. Впрочем, у тебя есть то, что позволит обойтись без кого бы то ни было. Вспоминай о пери Гамаюне и оставайся всегда добрым и справедливым!»
Удивление помешало Гехангузу ответить, и, думаю, когда он собрался с духом и открыл рот, я была уже очень далеко. Свой полет я направила обратно в Шукан. Мне хотелось знать, что станется с Резне и Тограем, я хотела... Впрочем, уже довольно поздно, — оборвала свой рассказ моя жена. — Я расскажу, что было дальше, Баркьярох, когда у нас будет больше свободного времени. Сейчас надо обсудить твои дела, а затем хоть немного отдохнуть. Скажу лишь, что Резне и Тограй так и не поженились — напротив, они сначала возненавидели, а потом уничтожили друг друга.
Я уже давно оставила их и посетила немало стран, терзаемых бедами и несчастьями, но моя судьба лежала в сто¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
233
роне от них, пока однажды, побывав в горах Дагестана, я не увидела тебя на улицах Бердуки. Ты приглянулся мне, несмотря на растерянный вид. Незнакомое мне чувство захватило мою душу, остальное ты знаешь — и знаешь также, сдержала ли я обещания, данные мною при нашей первой встрече. Я прочитала анналы джиннов еще в Шадухане, и потому, едва ты заговорил о роковом шкафчике, сразу же поняла, что в нем находится, но не могла придумать, каким образом заставить твоего отца сделать выбор в твою пользу. И тут ты поймал рыбу, а в одной из этих жалких рыбешек скрывался могущественный джинн, наказанный Ас- фендармодом за преступления. Освободить его было делом нелегким. Сначала надо было поймать рыбку, а она была такой крошечной и легкой, что всё время увертывалась от сетей либо рвала их. Потом надо было ее не убить, но приготовить. Пришлось сдавить ее так, чтобы дух вышел из нее невредимым. Зная всё это, я вернула джинну свободу, а поскольку он поклялся — после того как окажется на воле — исполнить все пожелания того, кто съест рыбку, я уговаривала Ормосуфа проглотить ее, а вас троих — высказать свои пожелания. Один лишь ты не взял своих слов обратно и потому заслужил право на трон, которого один из твоих предков был лишен за то, что ослушался советов защищавшего его пери. В качестве утешения пери дал ему это волшебное кольцо в свинцовой коробочке, сказав, что тот из потомков твоего предка, кто откроет ее, вернет своему роду царство Дагестан. Много поколений передавалось это обещание от отца к сыну, но никто, как ни пытался, не смог открыть коробочку. Наконец твой отец, который тоже в свое время тщетно пытался достать кольцо, последовал совету Альсалами и обещал ее тому из сыновей, кто докажет, что любит отца больше всех.
Теперь, — продолжала пери, — ты знаешь всё, что должен знать о прошлом. Послушай же о том, что тебе предстоит сделать в ближайшем будущем. Как только Ормо-


234
Уильям Бекфорд. БАТЕК
суф и дервиш проснутся, ты расскажешь им о своих планах и попросишь их благословения, а затем отправишься в Бер- дуку, надев кольцо на левый мизинец. Невидимым ты проникнешь в царский сад и в глубине его найдешь огромное дерево, которое никто никогда не мог срубить. Ты дотронешься до него своим кольцом, ствол раскроется, и ты достанешь из дупла кожаный мешочек113. В нем — самые красивые114 драгоценные камни из Шадухана, которые пери приготовил для тебя. Ты принесешь их мне, и я полечу по разным городам и продам камни как можно дороже. С этими деньгами мы легко заручимся поддержкой горцев Дагестана, которые до сих пор почитают твой род и ненавидят узурпатора. Ты явишься туда, как подобает правителю, во главе армии и завладеешь своим троном.
Продолжение истории Баркьяроха
ут Гамаюна умолкла, а я, смущенный и напуганный чудесами, о которых она поведала, упал к ее ногам и заверил в своем почтении и покорности. Мне показалось, что это пришлось ей не по душе. Она спросила со слезами на глазах: неужели то, что я узнал, лишило ее моей нежной привязанности? Тогда я поцеловал ее, мы легли в постель, и я притворился спящим, чтобы без помех обдумать свое положение. Ко-


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
235
нечно, оно было лучше, чем я мог надеяться, и тем не менее я впал в отчаяние.
«На что мне быть царем? — рассуждал я. — Эта страшная пери будет править моим царством и обращаться со мною так же, как с царицей Шукана: подчинит меня своей воле, даже если это будет стоить мне жизни. И какое мне дело до общего блага, о котором она так печется? Меня волнует мое личное счастье, а с нею я его никогда не дождусь. Можно, конечно, посмеяться над ее советами и упреками, коли б она только ими и довольствовалась, но, что бы она ни говорила об оставшихся у нее скромных сверхъестественных возможностях, она может обманывать меня так же, как я обманываю ее. А ведь у нее наверняка еще осталась ее ужасная волшебная палочка. Правда, она ни разу не упомянула о ней, когда рассказывала о Гюльсаре, но ведь она не закончила свой рассказ, надо будет послушать дальше, чтобы избавиться от жестоких сомнений. Ах! Лучше всю жизнь быть жалким рыбаком, чем рабом на троне!»115
Мое порочное сердце еще не успокоилось, когда взошло солнце. Я готов был проклясть рассвет, что было бы очень кстати, ибо в тот день я сделал первые шаги по пути, который привел меня в эту бездну.
Я употребил всё свое лицемерие, чтобы скрыть смятение души от жены, дервиша и отца, и оставил их, выслушав пожелания, ни одно из которых благодаря моим стараниям не сбылось. По дороге в Бердуку никто из знакомых меня не узнавал и, похоже, даже не замечал, поэтому я начал проникаться верой в волшебное кольцо, хотя поначалу сомневался в его силе. Я смело вошел в царский сад, подбежал к дереву, указанному Гамаюной, и дотронулся до него. Ствол раскрылся, и я забрал кожаный мешочек116.
Мне не терпелось поскорей увидеть драгоценности117 из Шадухана. Прямо в саду я стал вынимать каменья один за другим, и, хотя их блеск почти ослепил меня, я снова и снова любовался ими. Я насчитал шестнадцать камней: четыре алмаза, четыре карбункула118, четыре изумруда и четыре рубина, и каждый — размером с апельсин из Хотена119. Я спрятался в дальней безлюдной аллее и, чтобы рассмотреть каменья как следует, стал выкладывать их на траву, вне себя от восхищения и


236
Уильям Бекфорд. БАТЕК
радости. Тут ко мне подскочил карлик120, которого я не сразу заметил, потому что до этого он сидел на дереве. Я едва успел засунуть клад обратно в мешок и убежать, а озадаченный карлик стал шарить в траве и рыть ногтями землю121. Наконец он вскричал: «Увы! Сияющее122 видение исчезло, но, может, оно еще вернется! Пойду, позову прекрасную принцессу! Если тут забавляется джинн, то он не откажется показать ей сокровища!»
Коротыш понесся во дворец столь легкими шагами, что умудрился не помять ни одну травинку, ни один цветочек.
Я без труда догадался, что, когда выпустил камни из рук, они сделались видимыми, и испугался, как бы неосторожность не довела меня до беды. Я счел за лучшее побыстрее покинуть сад, но был слишком далеко от ворот, через которые проник в него, и потому ускорил шаг.
«Что я делаю? — думал я на бегу. — Как можно доверить эти не имеющие цены камни женщине? Даже если предположить, что моя жена лишена присущей ее полу страсти к украшениям и честно вернет мне деньги, с какой стати покупать на них трон и в придачу цепи, коими она меня опутает? Нет уж, лучше я сам продам камни и стану купаться в неге и сладострастии, живя в безвестности и счастье в каком-нибудь отдаленном уголке земли... Будем надеяться, что Гамаюна не разыщет мое убежище. Она не всё угадывает, во всяком случае, не всё, что хочет. Пойду в порт и невидимкой сяду на первый же корабль. Прекрасно обойдусь без прощаний с пери, Ормосуфом и Альсалами. Хватит и того, что первая замучила меня своими нравоучениями, а второй наградил подагрой. Что же до третьего, то он для меня ничего не значит. Я не пожалею ни о ком из этой троицы».
Погруженный в свои мысли, я незаметно заблудился в аллеях, которые образовывали нечто вроде лабиринта. Каково же было мое удивление, когда я очутился в четырех шагах от того места, где раскладывал на траве свое сокровище, и вновь услышал крики проклятого карлика и увидел целую толпу окруживших его евнухов и джарий.
«Здесь, — вопил карлик, — здесь произошло это чудо! Я собственными глазами видел драгоценные камни. Клянусь вам, клянусь своей маленькой душой и большим сердцем моей дорогой госпожи, принцессы Газахиде!»


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
237
Я испугался и хотел было убежать, но тут появилась юная красавица — более ослепительная, чем все мои алмазы, рубины, изумруды и карбункулы. Озорным, но не лишенным достоинства тоном она громко приказала: «Молчите и выслушайте волю дочери вашего государя, принцессы Газахиде! Знайте, я твердо верю в то, что рассказал мой малыш Калили123, и не смейте называть его выдумщиком! Я хочу непременно увидеть драгоценности, которые джинн разложил на траве, и я заставлю его показать их снова, ибо жгучее любопытство подскажет мне, как его уговорить. Разбейте здесь шатер. Я не выйду из него, пока не добьюсь своего. И пусть только кто-нибудь посмеет сказать хоть слово против — он горько пожалеет об этом. Если же отец станет возражать, я сумею отомстить за себя: никогда больше не украшу волосы его любимой эгреткой124 с голубыми цветочками».
Покуда Газахиде говорила, я не сводил с нее глаз. Казалось, душа моя устремилась к ней на крыльях любви, и я очнулся от своих грез, лишь заметив, что слуги собираются удовлетворить ее прихоть. Я задрожал от надежды и предвкушения близкого счастья, и мне пришлось отойти подальше и прислониться к дереву. Я был полон решимости исполнить роль джинна, чего бы мне это ни стоило.
Я терял терпение. Медлительность, с какой евнухи ставили шатер, выводила меня из себя, и я с удовольствием разодрал бы всё, чем они его украшали. Мой взгляд с радостью останавливался только на софе125 — именно там я рассчитывал поразить легковерную принцессу, ибо она пожелала, чтобы ее оставили одну, а по приказу царя, посмеявшегося над причудой дочери, все должны были повиноваться ей беспрекословно.
Прекрасный летний день уже подошел к середине, но густая листва деревьев, образовывавшая второй шатер, и газовые занавеси не пропускали лучи солнца, смягчали зной и создавали приятное и ласковое освещение.
Мне пришлось еще вытерпеть церемонию подношения Газахиде плошек с превосходным шербетом и вазочек с имбирным вареньем. Она быстренько всё съела, чтобы поскорее избавиться от евнухов и джарий, и наконец они удалились под сень деревьев так, что могли прибежать к своей хозяйке, только если она станет звать на помощь очень громко.


238
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Я приблизился на цыпочках, осторожно поднял занавеску и вошел в этот райский уголок. Газахиде лежала, вытянувшись на благословенной софе126, и мои жадные глаза не упустили ни одной черточки ее тонкого стана. От волнения ноги мои подкосились, и я опустился на землю в нескольких шагах от принцессы, а она вдруг приподнялась на ложе и, молитвенно сложив белые ладошки, воскликнула: «О джинн, могущественный джинн, ты позволил полюбоваться сокровищами моему карлику, не откажи и мне в этой милости! Я дам тебе всё, что пожелаешь, кроме чести, которую ты, несомненно, не захочешь у меня отнять!»
Едва она произнесла эти слова, как я положил на землю карбункул, чьи лучи могли поспорить с солнцем. Газахиде пришла в такой восторг, что я испугался, как бы она не закричала, и тихо сказал: «Молча любуйся тем, что не так прекрасно, как ты!»
Она улыбнулась и, осмелев от лести, поспешно протянула руку к карбункулу, норовя схватить, но я успел спрятать его.
«О Небо! — воскликнула она. — Я не собиралась его присвоить, а хотела только одно мгновение подержать в руках. Твои речи сладки127, но сам ты жесток!»
«Нет, царица красоты, — отвечал я, — мне вовсе не хочется огорчать тебя, но ты можешь дотронуться до этих камней лишь при одном условии, которое я назову позже. А сейчас я покажу тебе все сокровища сразу. Сядь на софу128 и постарайся хоть немного держать себя в руках!»
Газахиде послушалась с робким и почтительным видом. Я же, прикрывши камни подолом, стал выкладывать их квадратом, перемежая так, чтобы они озаряли друг друга новым блеском. Я намеревался открыть их ее глазам все разом. Но мне тут же пришлось пожалеть о своей задумке: любезная Газахиде была так поражена и ослеплена этим зрелищем, что упала навзничь на софу и, как я понял, лишилась чувств. Испугавшись, я быстро побросал камни в кожаный мешочек129, привязанный к моему поясу, и подскочил к принцессе. С закрытыми глазами, бледная, неподвижная, как она была прекрасна! Я обнажил грудь Газахиде, чтобы ей свободнее дышалось. Принцесса показалась мне холодной и безжизненной. Я захотел согреть ее и покрыл жгучими поцелуя¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
239
ми. Я потерял голову и не знаю, чем бы кончилось мое исступление, если бы она вдруг не очнулась.
«Кто посмел дотронуться до меня?» — вскричала она.
«Джинн Фарухруз130 помог тебе прийти в себя», — объявил я.
«Ах, — улыбнулась она ласково, — имя у тебя не так прекрасно, как твои камни! Но где же они? Скажи, что я должна сделать, чтобы ты разрешил мне подержать их в руках, один за другим, но только не выкладывай все сразу, а то, боюсь, мне опять сделается дурно».
«За каждый из камней ты должна мне один поцелуй», — дрожащим от страха и надежды голосом отвечал я.
«Как?! Только и всего? — изумилась она. — О, я согласна. Поцелуй духа — всё равно что дуновение ветра на вечерней заре — он освежит мне губы и порадует сердце!»
Повторять дважды столь восхитительное позволение ей не пришлось. Мой поцелуй был долог. Она снесла его с милым нетерпением и начала укорять меня, сказав, что не ожидала такой горячности, но я вложил в ее ладонь рубин, и игра света на его гранях смешалась с прелестным румянцем, окрасившим ее щеки. Она рассеянно повертела его в руках, потом протянула мне и сказала: «Теперь за ту же цену дай мне изумруд».
Я присоединил ко второму поцелую такие крепкие объятия, что она содрогнулась и взволнованно промолвила: «Фарухруз, раз ты осязаем, значит, можешь стать видимым. Ах, лучше посмотреть на тебя, чем на твои драгоценности!»
О своей внешности я придерживался очень высокого мнения и не боялся произвести отталкивающего впечатления, да к тому же в тот день я был весьма прилично одет. Итак, я снял кольцо с левого мизинца, с одного взгляда понял, что понравился Газахиде, и тут же снова заключил ее в объятия. Сперва она охотно отвечала на мои ласки, но потом вдруг резко вырвалась и гневно закричала: «Нет, ты злой джинн, ты воспользовался моей невинностью и простодушием, чтобы стать моим мужем без согласия моего отца. Уходи, слышать больше не желаю о твоих камнях! А если посмеешь приблизиться ко мне, я закричу что есть сил».


240
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Угроза испугала меня. Моя невидимость была не такой, как у пери: ее бесплотное тело могло при желании пройти сквозь любое препятствие, меня же можно было запереть и погубить разными способами. На несколько мгновений я растерялся и замер, но опасность положения и сжигавшая меня любовь подстегнули мое воображение. Я воскликнул: «О принцесса, о самая прекрасная женщина на свете! Вижу, настало время открыть тебе, какая слава и какое счастье тебе уготованы. Успокойся, выслушай меня, ты поверишь мне и станешь такой же ласковой, как нежная и сердечная лейки, на которую ты так похожа».
«Говори, — сказала она нетерпеливо. — Обещаю выслушать тебя со всем возможным вниманием. Только сядь на другой край софы131, а главное, не прикасайся ко мне!»
В памяти моей еще были свежи полные чудес рассказы Гамаюны, и я начал свою мнимую историю следующими словами.
Мнимая
история Баркьяроха
ы, конечно, слышала о великом Асфен- дармоде, властителе Шадухана, повелителе всех пери, джиннов и дивов с незапамятных времен. Так вот! Я его сын, его любимый сын, к которому он питал безграничное доверие. Он поручил мне охранять двух моих сестер, ветреных, как бюльбюли132, и своенравных, как зебры, и велел глаз с


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
241
них не спускать. Чтобы облегчить мою задачу, он лишил моих сестер крыльев и обеих запер в башне, а ключи вручил мне. Один из джиннов, их друг, решил во что бы то ни стало перехитрить меня и освободить дочерей властителя Шадухана. Мы с этим джинном давно были близки и всё время проводили вместе. Полмесяца он где-то пропадал, а когда я упрекнул его за это при встрече, он ответил лишь глубоким вздохом. Я встревожился за друга и заставил-та- ки его открыть мне свое сердце.
«Ах! — не выдержал он наконец. — Только пери, нет, только сын Асфендармода достоин ее. Я, безумец, потратил столько времени, любуясь ею. Да, дорогой Фарухруз, — продолжал он, — принцесса Газахиде, единственная дочь царя Дагестана, должна принадлежать только тебе. Я видел, как она выходила из купальни, — так солнце выходит из волн морских. Половина ее золотых волос, подобно ослепительным лучам, еще плыла по прозрачной воде, а вторая обрамляла лоб, гладкий, как слоновая кость. Цвет и блеск ее глаз краше и ярче небесной лазури, их оттеняют шелковые нити черных бровей и удлиненных век. Нос совсем не портит мягкие коралловые створки, за которыми прячутся прекраснейшие жемчужины моря Голконды133. Что до остальных ее прелестей, которые постепенно открывались моим взорам, то не жди их описания! Я увидел слишком много и потому не увидел ничего. Знаю только, что ее формы — совершенство, как будто вышедшее из мастерской великого Мани134, который не забыл нанести на чистый белоснежный мрамор краски, вдохнувшие в него жизнь».
Этот портрет, а он ничуть не был приукрашен, воспламенил меня до такой степени, что я вскричал: «Ах, перестань мучить меня, жестокий друг! Ты же знаешь, я не могу оставить сестер, они всё время требуют чего-нибудь новенького. Зачем ты терзаешь меня? О, я сгораю от желания увидеть Газахиде, но, увы! Это невозможно».


242
Уильям Бекфорд. БАТЕК
«Ступай, дорогой Фарухруз, — ласково молвил джинн, — ступай, утоли столь естественное желание! Я останусь в башне, чтобы служить дочерям Асфендармода, и он никогда не узнает, что ты оставил их под моим присмотром. Отдай мне ключи и отправляйся в путь!»
Потеряв голову, я согласился с предложением коварного джинна и полетел в эти края. Он сказал мне чистую правду о твоей красоте, я не мог заподозрить его в предательстве. Ему хватило времени, чтобы бежать вместе с моими сестрами, а я и не думал возвращаться в Шадухан. Я любовался тобой, ходил за тобою повсюду, я забыл обо всём на свете, как вдруг вихри, покорные власти моего отца, унесли меня отсюда и доставили к подножию его трона. Асфендармод осыпал меня заслуженными упреками и в порыве возмущения приговорил меня к ста годам жизни среди людей в том обличье, которое ты видишь, — правда, оставив за мною способность становиться невидимым. Я был огорчен не столько наказанием, сколько тем, что оскорбил его. Я бросился к его ногам и оросил их слезами. Он прочитал все чувства души моей и, тронутый проявлениями сыновней любви, сказал: «Несчастный Фарухруз, я не могу взять свои слова обратно, но я смягчу твою участь. Поскольку Газахиде — причина твоей опалы, пусть она тебя и утешит! Ступай к ней! Если она полюбит тебя, то женись и скажи, что в качестве свадебного подарка я позволю ей сохранить в неизменности молодость и красоту всю ту сотню лет, которые ты будешь жить рядом с нею».
После этого он дал мне каменья, которые ты видела, обещал помогать при случае и перенес меня сюда. Я боялся испугать тебя своим внезапным появлением и решил возбудить любопытство карлика, чтобы завладеть твоим сердцем. Мне это удалось, и я был бы совершенно счастлив, если бы ты полюбила меня и захотела сделать своим мужем, не зная моей истории.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
243
Продолжение истории Баркьяроха
азахиде слушала мою сказку с доверием и восторгом, которые несказанно радовали меня, а когда я закончил, приблизилась ко мне, взяла за руки и сказала: «Дорогой повелитель мой, не сомневайся в моей любви. С первого взгляда я отдала тебе свое сердце. Но я не могу не уважить моего доброго отца. Судьба моя в его руках. Позволь же мне передать ему через Калили, что я прошу его немедленно прийти сюда. Он будет безгранично рад чести, которой ты хочешь меня удостоить. Всё устроится, как мы хотим и как того достоин сын Асфендармода».
Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. Впрочем, я полагал, что у царя Дагестана не больше ума, чем у большинства царей135, и надеялся покорить его столь же легко, как дочь, которая с моего согласия вышла из шатра и громким голосом позвала Калили.
Карлик прибежал и, задыхаясь, спросил: «Ну что, моя принцесса? Ты видела камни?»
«Нет, — отвечала она, — я видела кое-что получше. Беги-ка к отцу моему и передай, что его ждут здесь счастье и чудеса, каких он и представить себе не может».
«Как? — изумился карлик. — Ты видела нечто прекраснее, чем поразившие меня камни? О, скажи, заклинаю тебя, принцесса, скажи, что же это? Я не сделаю ни шагу, пока ты не удовлетворишь мое любопытство !»
Слова эти он повторял с ребяческим упрямством, и Газахиде в нетерпении отвесила ему две хорошенькие оплеухи, от которых он по¬


244
Уильям Бекфорд. БАТЕК
мчался так быстро, что она от всей души рассмеялась. Затем она позвала меня, ибо перед приходом Калили я сделался невидимым, попросила доверить ей один карбункул и сначала послушать ее разговор с отцом, а затем в нужный момент показаться ему на глаза.
По виду царя и первым его словам я понял, что обмануть его не составит никакого труда. Он выслушал Газахиде разинув рот, затем с изумлением, вытаращив глаза, оглядел карбункул и воскликнул: «О сын Асфендармода! Благородный Фарухруз, явись, молю тебя. Позволь выразить мое почтение и благодарность. Сегодня же ты станешь мужем Газахиде, а завтра я уступлю тебе мой трон. Мне не нужно другого счастья, как только видеть дочь мою вечно юной, прекрасной и счастливой, ну, разве что ты соблаговолишь продлить дни мои, дашь мне полюбоваться на прекрасных деток, которых вы народите».
Увидев меня, добрый государь не отказался от своих слов. Мой наряд был довольно скромен, но этот недостаток восполнили камни. Я вручил их царю в качестве выкупа за его дочь, но он отказался, заявив, что один карбункул, который он, так и быть, возьмет из любви ко мне, стоит всех женщин на свете, а Газахиде при этом состроила милую обиженную гримасу.
Мы все отправились во дворец. Увидев меня, евнухи скривились от страха, джарии136 тоже перепугались, но вскоре все успокоились, и только Калили, то ли из неприязни, то ли от предчувствия, всё время искоса поглядывал на меня.
Меня искупали, умастили благовониями, одели в роскошные одежды, и я женился на Газахиде, старательно пряча излишнюю радость, дабы не уронить достоинства, подобающего тому происхождению, которое я себе приписал. Остаток дня прошел в пиршествах, танцах и музыкальных представлениях, но они ничуть меня не занимали. Принцесса тоже оставалась к ним почти безучастна. Зато царь веселился, как дитя, вместе с пажами и джариями137 и оглашал своды взрывами смеха. Пожелав нам доброй ночи, он повторил, что завтра вручит мне корону, но я умолял его отложить торжество и дать мне три дня пожить в гареме, полностью посвятив себя милой Газахиде и приятно


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
245
проводя время в его царственном обществе. Государь с благодарностью согласился.
Причины моей просьбы были просты: я безумно влюбился и хотел три дня наслаждаться своим счастьем, не отвлекаясь ни на что и не боясь, что Гамаюна помешает ему, узнав, что приключилось со мною и как я нарушил ее планы. Но разве мужчина может быть счастлив, если он заслужил наказание и постоянно боится разоблачения? В разгар удовольствий я цепенел от ужаса. При малейшем шорохе я был готов вырваться из объятий Газахиде, опасаясь, как бы разгневанная пери не застала меня врасплох. В общем, все эти три дня, единственные три дня моей жизни, памятью о которых я дорожу, меня постоянно бросало от восторгов любви в муки неизвестности.
Едва на горизонте забрезжило утро четвертого дня, вереницы евнухов препроводили меня в диван. Сердце мое бешено колотилось. Я терзался дурными предчувствиями, но не находил никакого предлога для новой отсрочки. Царь был настроен серьезно. Слишком много сил он отдал, чтобы сочинить и выучить наизусть речь, в которой в красках расписывалась моя история, и очень боялся сбиться. Отец Газахиде гладко произнес ее, вызвав великое изумление у присутствующих, которые не сводили с меня глаз. Наконец он уже приготовился возложить мне на голову венец138, когда один старый эмир, которого я хорошо знал, подошел к государю и стал что-то нашептывать ему на ухо. Добрый правитель переменился в лице, объявил, что плохо себя чувствует, распустил собрание, и меня проводили обратно в гарем.
Немного погодя Газахиде призвали в покои отца. Она вернулась оттуда вся в слезах.
«Ах, муж мой любезный, — сказала она, — против тебя выдвинуто странное обвинение! Эмир Мохабед утверждает, что ты — сын рыбака Ормосуфа, что ты приносил в его дом рыбу на продажу и что он сто раз мимоходом разговаривал с тобой. Он заявил, что рассказанная тобою история — всего лишь сказка, что драгоценности твои фальшивые, а кажутся настоящими только благодаря магии, — одним словом, что ты — самозванец, которому помогает какой-нибудь злой див. Мой отец еще не до конца поверил ему, но он сомневается и содрогается при


246
Уильям Бекфорд. БАТЕК
имени Ормосуфа, у которого, как он знает, больше прав на трон Дагестана, чем у него, и потому он очень напуган. Он хотел уже послать к доброму старому рыбаку своих людей, чтобы схватить его вместе со всей семьей и допросить самым суровым образом, но я умолила его повременить до завтра. Я сказала, что если ты действительно Фарухруз, то никогда не простишь такого оскорбления, что, произнеся его, мой отец навлечет на себя гнев Асфендармода и сделает меня несчастной до конца дней моих. И, наконец, я заверила его, что ты достаточно сильно любишь меня, чтобы довериться мне, и что я передам ему все твои признания. Скажи как на духу, не бойся. Ты можешь рассчитывать на мое сердце и на мою веру в тебя. Если ты Баркьярох, сын Ормосуфа, я всё равно буду любить тебя. Не сомневаюсь, я в силах устроить дело так, что мы еще будем счастливы».
Со своей насквозь лживой душой я не мог поверить в чужую искренность и был очень далек от того, чтобы отдаться на милость второй жены. Власть, которую возымела надо мной первая супруга, внушала мне ужас. В смятении я молчал, а Газахиде снова и снова уговаривала меня самыми нежными словами, как вдруг мне в голову пришла ужасная мысль и избавила мое порочное сердце от тяжкого гнета. С самым спокойным видом я улыбнулся принцессе и произнес: «Меня восхищает твое благоразумие. Ты понимаешь, что удовольствия в настоящем лучше, чем их ожидание, и не хочешь их лишиться. Не стану спорить, я готов провести этот день так же139, как три предыдущих. Впрочем, если подробности, с которыми я тебя познакомлю и которые ты перескажешь завтра своему отцу, не удовлетворят его, он, если пожелает, сможет опросить всех рыбаков Бердуки, а кончится тем, что ему придется просить у меня прощения, и я пощажу его из любви к тебе».
Подобно розе, увядающей в полуденную жару и оживающей под сенью набежавшего облачка, Газахиде воспряла от моих слов. Ее щеки вновь заалели, глаза засияли любовью и радостью. Она сделалась еще краше, и моя страсть вспыхнула с новой силой. Я с восторгом отвечал на ее ласки, а она щедро расточала их, стараясь загладить якобы нанесенное мне оскорбление, и с каждым мгновеньем укрепля¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
247
ла мою решимость пойти на всё, но не потерять выпавшее на мою долю счастье.
Время летело слишком быстро. Вечером царь, боясь показаться мне на глаза, прислал главного евнуха, чтобы справиться о дочери. Она велела передать, что всё идет как нельзя лучше и он может спать спокойно.
Я не забыл, что обещал принцессе более обстоятельно поведать свою историю, но откладывал рассказ, рассчитывая воспользоваться им с определенной целью. Вскоре после того как мы легли в постель, я начал свою повесть и говорил так путано, долго и скучно, что в конце концов, как и намеревался, усыпил жену, но при этом и сам чуть не заснул. Впрочем, черные замыслы спать не дают.
Поздно ночью я надел кольцо на левый мизинец и направился в царские покои, в которых уже был раньше вместе с самим царем. В передней спали карлик Калили и другие евнухи Газахиде. Те, кто охранял царя, стояли по обе стороны от двери, прикрытой только портьерой. Я бесшумно проскользнул мимо них. Почтенный венценосец крепко спал. В отблеске факелов, освещавших спальню, я осторожно взял подушку, накрыл его лицо и придавил так крепко, что он не издал ни звука. Затем я свесил его голову вниз, чтобы прилившая к лицу кровь создала впечатление естественной смерти, и на дрожащих ногах вернулся назад. Я был так взбудоражен, что заблудился и попал в какие-то незнакомые переходы. Наконец я понял, где нахожусь, отыскал спальню Газахиде, но у самых дверей оступился и упал. Напуганный этим падением, которое я приписал действию сверхъестественных сил, я прошептал в ужасе: «О жестокая Гамаюна, не прикасайся ко мне своей страшной волшебной палочкой140, дай мне хоть немного насладиться плодами моего преступления!»
Несмотря ни на что, я справился со страхом, проворно вскочил на ноги, вошел в спальню и улегся рядом с принцессой, стараясь держаться от нее как можно дальше, чтобы не разбудить и не дать ей догадаться, что я не спал.
Я боялся, что совесть замучит меня, и потому оправдывал содеянное необходимостью защитить собственную жизнь. Под конец я даже


248
Уильям Бекфорд. БАТЕК
похвалил самого себя, ибо счел, что любовь наследницы трона обеспечит мне корону. С этой мыслью я спокойно встретил рассвет, и даже раздавшиеся в гареме крики ничуть не обеспокоили меня.
Газахиде резко проснулась, присела на постели, но, узнав о внезапной кончине отца, тут же упала как мертвая. Джарии и евнухи забегали взад и вперед по дворцу. И только Калили остался подле принцессы и помогал мне привести ее в чувство. Долгое время наши старания оставались безуспешными. Наконец она открыла свои прекрасные очи и устремила их на меня, как бы моля о пощаде. Я протянул к жене предательские свои руки, но, прежде чем смог обнять ее, вдруг ощутил прикосновение роковой палочки и упал навзничь. Катаясь по полу, я кричал как одержимый: «Будь проклята жизнь твоя, подлый Баркь- ярох! Будь проклята твоя порочность, двуличие, неблагодарность Га- маюне и предательство по отношению к невинной Газахиде! А пуще всего будь проклято кольцо, которое сделало тебя невидимым и помогло совершить подлое злодеяние! Пусть разверзнется земля и поглотит убийцу спящего властелина, достопочтенного старца, принявшего тебя как сына! Ах! Пусть, по крайней мере, истекут кровью ужасные руки, задушившие царя, пусть свершится месть за невиданное преступление!»
Издавая бешеные вопли, я вгрызался в собственные руки, бился головой о пол, кровь текла из моих ран, а Газахиде сидела, будто окаменев, смотрела на меня и не вмешивалась.
Полчаса длилась эта агония, затем воздействие волшебной палочки141 закончилось, и моя дурная натура взяла верх. Я понял, что погибну, если немедленно не прибегну к какой-нибудь новой хитрости, и, испустив тяжкий вздох, сказал: «Хвала Небу, приступ бешенства миновал. Успокойся, моя дорогая супруга, теперь он не скоро повторится. Такое приключилось со мной всего лишь второй раз в жизни».
С этими словами я попытался доползти до постели, как вдруг карлик, с пылающими гневом глазами, бросился между мною и Газахиде и закричал: «Не приближайся к принцессе, гнусное чудовище! Не пытайся приписать признание в совершённом злодействе временной потере рассудка! Этой ночью я слышал, как ты возвращался из царских


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
249
покоев. Ты упал в четырех шагах от моей постели и заклинал ту самую Гамаюну, которую только что поминал, дать тебе возможность насладиться плодами твоего преступления. Я-то думал, что мне приснился дурной сон, а на самом деле всё так и было! Если ты посмеешь сделать хоть шаг, я выцарапаю тебе глаза и вырву ногтями всю плоть, что осталась у тебя после сверхъестественного приступа раскаяния».
Судороги до крайности утомили меня, но, когда меня уличили в том, что я хотел отрицать, мною овладела ярость, и она придала мне силы. Я поднялся, схватил Калили и бросил его в море, омывавшее эту стену дворца, но, на мою беду, он не утонул, а поплыл с поразительной ловкостью. Я смешался, а Газахиде снова упала без чувств. В это время послышались крики: «Месть! Месть! Закройте все двери! Скрестите сабь ли! Баркьярох задушил нашего царя! Не дадим уйти злодею!»
Поднялся страшный шум, и я трусливо задрожал, испугавшись за свою жизнь. Я оставил принцессу, сделался невидимым и устремился к выходу из дворца, но все аллеи были перекрыты, и повсюду мелькали клинки возмездия142. Почуяв смертельную опасность, я прижался к сикомору143 высотой в пятьдесят локтей, который рос посреди просторного двора, а потом быстро вскарабкался наверх и устроился как мог на одной из веток. Со своего насеста я с невыразимым ужасом наблюдал, как с каждым мгновением растет толпа людей, ищущих моей погибели, и как разъяренный карлик без устали распаляет их злобу.
Жалкий зритель и ненавистная жертва, я наблюдал за этим зрелищем весь день и всю ночь, и в довершение несчастий неудобное положение и волнение вызвали у меня жесточайший приступ подагры, доставшейся мне от отца. Если бы я закричал, вопли мои разнеслись бы на десять лиг144 вокруг. Один лишь страх удерживал меня.
Осознав, что час от часа слабею, я размотал тюрбан и крепко-накрепко привязал себя к стволу, чтобы не упасть на пики и острые сабли врагов. В этом положении с проклятиями на устах и отчаянием в сердце я провел еще один день, глядя на ужасающее смятение, царившее вокруг. Наконец глаза мои подернулись туманом, уши начали различать лишь неясный гул, и я утратил всякое представление о происходящем, как вдруг страшные удары топора в ворота дворца заставили


250
Уильям Бекфорд. БАТЕК
меня вздрогнуть и впасть в забытье. Каково же было мое удивление, когда, придя в себя, я обнаружил, что лежу, расслабившись, на мягкой шелковой постели, пропитанной сладчайшими благовониями! Я открыл глаза и при свете большой хрустальной лампы увидел длинную сероватую комнату, в конце которой располагалась молельня. Там, беспрестанно повторяя мое имя, горячо молился дервиш. Не зная, что и подумать, я молча созерцал это видение и наконец счел, что нахожусь в царстве мертвых. Крайне удивившись такому прекрасному обхождению, я не удержался и воскликнул: «О, я не заслужил подобного милосердия!»
При этих словах дервиш обернулся, поспешно приблизился ко мне, и я узнал Альсалами.
«Сын мой, — сказал он, — как дорог мне такой порыв твоего грешного сердца! Хвала Небесам! Ты не умрешь без покаяния!»
«Разве я еще не умер?»
«Нет, — отвечал он, — ты жив благодаря Гамаюне».
«Если я обязан жизнью этой жестокой пери, — возразил я, — то не сделаю больше ни одного вдоха! Она приложила все старания к тому, чтобы погубить меня».
«Нет-нет, — взволновался Альсалами. — Она исполняла свой долг — и только. Не подобало такому чистому духу, как она, позволить тебе притронуться к Газахиде руками, еще хранившими дыхание, отнятое тобою у ее бедного отца. Она ударила тебя своей волшебной палочкой145 не для того, чтобы раскрыть твое злодеяние, а чтобы ты не умножил его еще одним чудовищным поступком. Однако же, когда она увидела тебя привязанного к верхушке сикомора (потому что для ее глаз ты не можешь стать невидимым), она сжалилась над тобою.
“Надо спасти его, — решила она, — и дать ему время раскаяться”.
Без промедления она полетела к храбрым и сильным жителям гор и подняла их на твою защиту. Под ее предводительством они разбили твоих врагов, высадили ворота дворца и, после того как она забрала у тебя роковое кольцо, сняли тебя с дерева. Затем она дала тебе необходимые снадобья и, оставив меня здесь в ожидании, когда они подействуют, ушла, чтобы закончить дело возвращения престола твоему роду.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
251
Теперь ты можешь взойти на трон, не совершая больше злодеяний, о Баркьярох! И ступенью к нему станет твое покаяние. Дауд был убийцей, так же как и ты, но заслужил прощение и стал лучшим из царей»146.
Эта утешительная и набожная речь, которую я тем не менее находил довольно пресной, дала мне понять, что именно теперь лицемерие, как никогда, может выручить меня. Я принялся бить себя в грудь, правда, не очень сильно, но с крайне сокрушенным видом, который казался весьма естественным. Я беспощадно винил, осуждал себя и молил дервиша заступиться за меня. Наконец, добившись того, что святой человек заплакал горькими слезами, я глубоко вздохнул и промолвил: «Увы! Что же сталось с невинной принцессой, которую я осиротил?»
«Газахиде здесь, во дворце, — отвечал дервиш. — Она очень больна и лежит там же, где ты ее оставил, а Гамаюна ухаживает за нею. Я знаю, она вернет принцессу к жизни. С таким же рвением пери успокоила друзей покойного царя, и, хотя она не открыла им правды, они стали сомневаться в обвинении, которое выдвинул против тебя только Калили, ибо Газахиде не произнесла ни слова жалобы. Она даже ни разу не назвала твоего имени».
«А что сделали с проклятым карликом?» — вскричал я с жаром.
«Тише, тише, сын мой, — укоризненно промолвил дервиш. — Надо простить его, если ты хочешь, чтобы тебя простил Аллах. Карлик сбежал, и его не стали преследовать».
«Да хранит его Небо! — смиренным тоном продолжил я. — На самом деле он ничем не лучше меня. Но скажи, могу ли я повидать своего отца и засвидетельствовать благодарность Гамаюне?»
«Ормосуф правит царством, — ответствовал дервиш, — хотя и отказался принять царский титул. Сейчас он слишком занят, и, по правде говоря, не похоже, чтобы он горел желанием увидеться с тобою. Что же до пери, то ты, конечно, увидишь ее, раз этого хочешь, но сейчас тебе надо отдыхать! Беспокойство может навредить тебе».
С этими словами Альсалами задернул занавески моей постели и вновь уединился в молельне.


252
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Как раз больше всего на свете в тот момент я хотел, чтобы меня оставили наедине с моими размышлениями. Мне нужно было составить план, как завладеть короной, а затем успокоить или подчинить своей воле Газахиде, ибо я ни на мгновенье не забывал о прекрасной принцессе. Однако будущее мое зависело от Гамаюны, а обмануть ее было не так просто, как дервиша. Страстные уверения и скорбные мины с ней не пройдут, а значит, я должен положиться на свои глаза и жалостными взглядами убедить мою первую жену не только в своем раскаянии, но и в том, что опять проникся к ней нежными чувствами.
Несмотря на свою искушенность, Гамаюна не была подозрительной и по-прежнему любила меня. Альсалами грудью встал на мою защиту, а Ормосуфу страстно хотелось вернуться домой. Посему они решили провозгласить меня царем Дагестана. Я счел, что не стоит делать вид, будто я недоволен. Я только сказал Гамаюне: «Мне надлежит повторить слова царицы Шукана, произнесенные в схожем положении: “Все бремя царской власти ляжет на твои плечи, моя дорогая Гамаюна”».
Слова эти доставили огромное удовольствие моей беспокойной супруге, и в первые дни своего царствования я, как мог, старался поддерживать в ней это чувство. Я предоставил ей полную свободу действий в наведении порядка и даже позволил назначить Альсалами первым визирем, хотя выбор этот казался мне довольно смешным.
Надо было завоевать любовь и уважение народа, и именно к этому я прикладывал все силы. Я не вылезал из мечетей, где щедро раздавал милостыню беднякам и предоставлял имамам147 невиданные права. Почти каждый день я лично вершил правосудие и только иногда, чтобы угодить Гамаюне, уступал свое место Альсалами. Однажды, когда они оба преисполнились самых теплых чувств ко мне, я завел разговор о судьбе и дал им возможность, как всегда, углубиться в долгие рассуждения на эту тему. С притворным вниманием какое-то время я слушал их, а потом воскликнул: «Увы! Кто, как не я, должен верить, что мы все — рабы своей судьбы! Любовь к Газахиде привела меня к злодеянию, в котором я вечно буду раскаиваться, и, однако, я сгораю от желания увидеть несчастную принцессу. Мысль о ней преследует меня повсюду, она смущает мои молитвы, и, если я не удовлетворю свою


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
253
неодолимую страсть, я никогда уже не буду самим собою. Пусть не обижают тебя эти слова, дорогая Гамаюна, но моя нежность к тебе покоится на восхищении и признательности. Она пребудет со мною навеки. Напротив, моя слепая любовь к твоей сопернице продлится лишь до тех пор, пока я буду вынужден противиться ей».
«Я вовсе не ревнива, — отвечала мне пери с видом спокойного и невозмутимого превосходства140, — но я опасаюсь твоей несдержанности и с горечью предвижу беды, которые ты навлечешь на себя. Газахиде боится тебя до такой степени, что предпочла бы увидеть Даджжаля149, нежели тебя. Твое появление может убить ее».
«О! Никто не умирает так легко, — возразил я. — И если ты не будешь чинить мне препятствия, я сумею успокоить ее. По правде говоря, ты можешь использовать свои силы лучшим и более полезным образом».
«Поступай как хочешь, — согласилась Гамаюна. — Я подчиняюсь, но меня не покидают зловещие предчувствия».
Я сделал вид, что не слышал ни ее последних слов, ни сопроводивших их тяжких вздохов Альсалами, и немедля направился в покои Газахиде.
При виде меня евнухи и джарии ужаснулись, но я под страхом смерти приказал им молчать и оставаться на месте. Я вошел бесшумно, но кольцо надевать не стал, ибо не желал испугать Газахиде своим внезапным появлением. Принцесса восседала на горе подушек, спиною к двери, и потому не замечала меня. Некоторое время я любовался ею. Сквозь ее разметавшиеся волосы проглядывала золотая вышивка черного платья, в которое она была облачена. Склонив голову на колени, она орошала слезами карбункул, подаренный мною ее отцу, а затем переданный ей на хранение. Я на цыпочках обошел постель и, бросившись к ногам Газахиде, крепко обнял ее, боясь, что она захочет вырваться. Несмотря на всю свою дерзость, я не мог без невольного содрогания видеть и касаться женщины, внушившей мне безумную любовь и жестоко поруганной мною, и потому я лишь с трудом пролепетал какие-то слова оправдания, но тут она пронзительно вскрикнула150 и упала в обморок, больше походивший на смерть, чем на беспамятство.


254
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Вместо того чтобы умерить мою пылкость, это зловещее происшествие лишь удвоило ее. Не выпуская добычи из рук, я набросился на почти безжизненное тело, которое машинально вздрагивало в ответ на мои гнусные ласки. Наконец я завел насилие так далеко, как мог, а Га- захиде так и не подала признаков жизни. Пристыженный и отчаявшийся, я вышел, прикрыв голову подолом платья, и приказал евнухам и джариям помочь их госпоже.
В тот момент мне не нужна была никакая роковая палочка. Сердце мое и так разрывалось, но скорее от досады и ярости, чем от угрызений совести. За первой попыткой последовали другие, но итог был всегда один. Я снова и снова исступленно сжимал в объятиях бесчувственное тело, а потом в ужасе бежал. Часто после этих страшных сцен я укрывался в мечети и там бил себя в грудь с такою силой, что все, кому доводилось видеть это, приходили в восторг оттого, что их царь, подобно факиру-фанатику, мучается раскаянием.
Всё это время Гамаюна, которая не могла не знать о моих жутких посещениях Газахиде, ничего о них не говорила — и правильно делала, ибо, поскольку именно она была причиной моего неслыханного злосчастья, спокойно этого разговора я бы не вынес. Альсалами позволил себе робкий упрек, но я таким тоном заставил его умолкнуть, что он застыл от ужаса. Дервиш слег и больше уже не вставал с постели. Гамаюна сообщила мне о его кончине и предложила заменить его другим выбранным ею визирем. Но я был слишком зол, чтобы пойти ей навстречу. Я обвинил ее в том, что она уморила бедного одинокого старика, который с младых ногтей привык к тихой и спокойной жизни и потому не выдержал тяжести ответственности, каковую она возложила на него не подумав. Я заверил жену, что в будущем сам стану назначать себе первого визиря.
«Я понимаю тебя, — отвечала она скорее печально и сочувственно, нежели раздраженно. — Ты готов довериться только тому, кто будет потворствовать той необузданной страсти, что терзает тебя и служит поводом для сплетен всего гарема. Ах! Если Небо не вмешается, ты как раз и станешь тем злым царем, о котором говорится в вещем пер гаменте».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
255
Проговорив это, она оставила меня, а я умирал от желания избить ее и заставить пожалеть о сказанном. Она как-то поведала мне продолжение истории своей жизни среди людей, и я знал, что ее нельзя убить, но что ей можно причинить жестокие страдания и самую острую боль. Только страх, что она лишит меня принцессы, удержал мой порыв. Но, увы! Причина, по которой я пощадил ее, отпала очень скоро!
На следующий день, едва проснувшись, я услышал громкие крики, доносившиеся из покоев Газахиде. Я встревожился и поспешил в гарем. Завидев меня, евнухи и джарии с отчаянными воплями попадали ниц. Не чуя под собою ног, я прошел сквозь презренную толпу в комнату принцессы. Там, на возвышении, я увидел карбункул со страшной запиской, содержавшей такие слова:
Подобно больному, который, несмотря на пожирающий его недуг, тешит себя надеждой на выздоровление и вдруг чувствует, как его поражает меч ангела смерти151, я был уничтожен, потеряв ту, что каждодневно причиняла мне страдания. Я упал на софу152 и полдня пролежал в полном оцепенении. Наконец я вновь обрел способность рассуждать и использовал ее для обвинений против пери.
«Это она, — думал я, — со своей гадкой рыбкой наградила меня подагрой отца и пагубным кольцом. Это она из ревности и обиды вынудила меня признаться Газахиде в совершённом злодеянии и толкнула на край гибели. И конечно же, это она погружала принцессу в сверхъестественный сон. Газахиде питала ко мне слишком нежные чувства, и она простила бы меня, если бы могла слышать. Ясно, что смерть она предпочла моим объятиям не по своей воле. Но вправду ли она броси¬


256
Уильям Бекфорд. БАТЕК
лась в море? Почему я поверил записке, ведь ее могли подложить только ради того, чтобы обмануть меня. Да, Газахиде никак не могла ускользнуть естественным путем — тому порукой высокие окна и неподкупные стражи, которых я приставил к ней, но кто докажет, что пери не похитила ее и не унесла в какую-нибудь далекую страну? Ведь этой милости она добилась, когда спасала евнуха Гехангуза! И не этим ли она угрожала мне вчера? О, я бы предпочел, чтобы Газахиде в самом деле утонула и никогда не принадлежала никому другому! Впрочем, как бы то ни было, я должен отомстить Гамаюне, а для этого первым делом должен скрыть свои помыслы».
За этими рассуждениями последовал достойный меня замысел, и я покинул страшную комнату мрачный, но спокойный. Когда я вернулся к себе, Гамаюна не замедлила явиться, и я не только не отказался с нею встретиться, а даже изобразил на лице благодарность.
«Ты предвещала, — молвил я, — что Небо остановит мои бесчинства, и была права. К несчастью, я всегда верю тебе слишком поздно. Теперь разум вернулся ко мне, и, хотя я не могу запретить себе страдать, я стойко вынесу горе от моей невосполнимой утраты. Помоги мне советами! Управляй моими землями, покуда я буду предаваться покаянию!»
«Хвала Аллаху и Пророку Его, ты снова обрел добрые помыслы! — воскликнула пери. — Но, увы! Неужели за это надо было заплатить жизнью бедной принцессы? Я любила ее, и мне хотелось по меньшей мере отдать ей последний долг. Тщетная надежда! Мы нашли лишь покрывало, которое качалось на волнах. Она сделала всё, чтобы похоронить себя навеки!»
«Так ты веришь, — проговорил я, пристально глядя на Гамаюну, — что милая Газахиде безвозвратно погибла в морской пучине?»
«Верю ли я? — удивилась она. — А как же иначе? Или ты сомневаешься в ее смерти? Ах, мой дорогой Баркьярох, оставь несбыточные надежды, они помешают добрым намерениям. Ищи дозволенных удовольствий, заполни свой гарем юными красавицами. Я же удовольствуюсь тем, что останусь твоим другом. Мне нужно только одно: чтобы ты был счастлив без стыда и злодеяний».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
257
Вместо того чтобы тронуть мою душу, эти теплые слова еще больше восстановили меня против пери. Я знал, что Гамаюна не способна на ложь. Значит, она не похищала Газахиде, но всё равно именно она виновата в ее гибели. Я укрепился в своих намерениях и приступил к их осуществлению, после того как три дня выказывал ей всяческие знаки доверия и нежности, чтобы усыпить ее подозрения.
Злодеи узнают один другого по порочным сердцам. Я обнаружил, что мой главный евнух Ологу — отъявленный негодяй, как раз такой, какой мне был нужен. Я приказал ему подобрать из его братии тех, кто способен на убийство. Он привел мне двоих и поручился за них.
«Друзья мои! — сказал я. — Пока только вам могу доверить я мою беду. Роковой случай заставил меня жениться на волшебнице, которая явилась ко мне будто простая джария153. Вскоре после нашей свадьбы она проделала несколько малозначащих трюков, которые я обошел молчанием. Но затем она перешла к делам отвратительным. Дабы возвести меня на трон, а точнее, чтобы захватить власть в свои руки, она задушила дагестанского царя, а потом из ревности бросила в море принцессу. Я должен покарать ее за вопиющие преступления, но это не так-то просто. Она умеет исчезать и перемещаться куда ей вздумается, поэтому я не могу отдать ее в руки правосудия. Ее можно подвергнуть заслуженному наказанию, только когда она спит».
«Повелитель, — прервал меня Ологу, — я уже давно заметил злобность и лицемерие Гамаюны. Только прикажи — и мы сегодня же проникнем в ее спальню и зарежем, прежде чем она узнает нас».
«Да, именно этого я и хочу, — подхватил я. — Это будет справедливо, и вы будете вознаграждены за свой труд».
Как я и ожидал, новое злодеяние увенчалось успехом. Если бы пери могла умереть, то умерла бы тысячу раз. Перед тем как исчезнуть с глаз жестоких убийц, тело Гамаюны представляло собой сплошную рану. По моему приказу народу сообщили и о преступлениях пери, в которых я обвинял ее, и о том, как моя месть потерпела неудачу.
Всеобщее почтение ко мне и многочисленные свидетели заставили народ поверить в мою ложь. Все жалели меня, а сторонники задушенного царя и утонувшей принцессы возблагодарили меня за справедли¬


258
Уильям Бекфорд. БАТЕК
вость намерений и упросили назначить смертную казнь тем из моих подданных, кто окажет помощь или предоставит Гамаюне убежище. Один Ормосуф сумел бы проникнуть в тайну моего обмана, но он сделался бесконечно равнодушен ко всему, а друга дервиша, который всегда благотворно влиял на отца, уже не было рядом. Поэтому отец почти не заботил меня, да мне о нем больше и не напоминали.
Ничто не сравнится с восторгом, какой ощущал я при мысли, что раненой пери есть теперь чем заняться и что, врачуя свои раны, она на какое-то время оставит меня в покое! Я решил воспользоваться этой передышкой и, погрузившись в разврат, попытаться стереть воспоминание о Газахиде. Но мне казалось, что тихие и пресные радости гарема не позволят мне достичь цели. С помощью кольца я смог бы позволить себе куда более пьянящие утехи, не утратив при этом репутации святого. Своим замыслом я поделился с Ологу, и он немедля представил мне список самых красивых женщин Бердуки, среди которых было имя любимой жены эмира Мохабеда — того самого, что так некстати узнал меня, когда я преспокойным образом собирался стать царем под именем Фарухруза. С огромным удовольствием я начал именно с нее. Для этого я чуть свет послал Ологу к эмиру с приказом немедленно явиться в диван. Сам же я невидимым вошел вместе с моим посланником и забился в угол комнаты. Оттуда я прекрасно слышал забавные жалобы старика.
«Я должен оставить тебя, свет очей моих, — говорил он жене, — этот бездарь Баркьярох, рожденный рыбаком, а не царем, будит людей ни свет ни заря, в час, когда он сам когда-то отправлялся в море. Понятно, он ведь потерял двух жен и больше жениться не хочет. Это лишает его покоя. Он и не думает о том, что более счастливые мужья не любят так рано покидать свою постель».
«Ах, не говори дурно о нашем благочестивом повелителе, — отвечала его жена звонким серебристым голоском, — он так добродетелен, что все должны его любить. Ступай, не заставляй его ждать, а я останусь в постели до твоего возвращения».
Эмир пробормотал еще несколько слов, попрощался и вышел. Едва исчезла его спина, как женщина возмущенно воскликнула: «Иди-


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
259
иди, скелет ходячий! Чтоб тебе никогда не вернуться! Увы! Почему я не принадлежу милому Баркьяроху, прекрасному, как полуденное солнце?»
Мне не понадобились серьезные меры предосторожности, чтобы предстать перед столь благожелательно настроенной женщиной. Сначала она испугалась, но очень скоро успокоилась, и мы провели вместе всё то время, что мой первый визирь, который тем утром возглавлял диван вместо меня, потратил на разговоры, искусством коих он владел в совершенстве.
В дом Мохабеда я наведывался еще несколько раз и наслаждался разными сценами, которые жена эмира для моей забавы разыгрывала со своим недалеким мужем. Но вскоре она наскучила мне, и на смену ей я выбрал жену имама главной бердукской мечети. Ее муж ничем меня не обидел. Напротив, он был лучшим из моих друзей, но совесть мою это ничуть не смущало. Здесь я легко добился того же успеха, что и в первый раз, и во всех моих дальнейших приключениях я не знал поражений. Ологу навещал все гаремы, которые, как он думал, могут вызвать мой интерес, ловко настраивал женщин в мою пользу, а они в своих собственных интересах хранили тайну.
Но, собратья мои дорогие, все эти легкомысленные подробности мало подходят ужасному положению, в каком мы оказались! Я обойду их молчанием и вернусь к фактам, более подобающим этому месту скорби. Хотя к моим бесчисленным прелюбодеяниям я относился как к игре, я не переставал удивляться тому, что пери не обращает на них никакого внимания. Она уже давно должна была оправиться от ран, а я так и не получил ни одного удара волшебной палочкой. Наконец я решил, что кинжалы моих евнухов вразумили ее и она поселилась где- нибудь вдали от меня.
Беспрепятственные удовольствия породили пресыщение. Через несколько лет приступы подагры участились, и к тому же мне стало уже невмоготу от лицемерия, к которому я постоянно прибегал. Тем временем Ологу незаметно завладел всеми моими секретами. Он часто ездил в разные края за юными красавицами, но я пренебрегал ими, и каждый раз он чувствовал себя обиженным. Я говорил с ним только о Газахиде,


260
Уильям Бекфорд. БАТЕК
чьи прелести ярко рисовались в моем воображении с тех пор, как я проникся отвращением к разврату. В конце концов бедный раб уже не знал, что делать, как вдруг неожиданное происшествие вырвало меня из оцепенения.
Однажды, когда я принимал народ, две женщины в покрывалах подошли к подножию моего трона и робким, умоляющим голосом попросили выслушать их без свидетелей. Не знаю почему, но я взволновался, услышав их голоса, и велел проводить в гарем. Вскоре я последовал за ними. Каково же было мое удивление, когда я увидел своих невесток — таких же красивых и молодых, как в ту пору, когда страстно желал их. Случай был слишком благоприятным, чтобы не воспользоваться им.
«Жены братьев моих, — обратился я к ним, — поверьте в мои добрые чувства. Давайте отложим до поры всё, что вы хотите сказать! Первое дело в моем гареме — это удовольствие! Остальное подождет».
Они были такими толстокожими и тупыми, что не знали сомнений или угрызений совести. Несколько дней я провел в их преступных объятиях, внушавших отвращение своим пылом, и наконец напомнил им, что они хотели мне о чем-то поведать.
«О! Мы бросили наших старых мужей, — воскликнула одна из них154, — и, по правде говоря, это неудивительно. С того самого дня, как Ормосуф выгнал нас из дома, они стали такими жалкими, беспомощными и ни на что не годными, что нам пришлось бродяжничать, скитаясь из города в город, и просить милостыню у добрых людей. Нам подавали хлеб, но никто не мог нас утешить. Только африт155 из пустынной топи, казалось, посочувствовал нам, но твои братья не осмелились воспользоваться предложенным им средством».
При этих словах моя невестка покраснела и умолкла.
«Говори, — приказал я, — ты возбудила мое любопытство. Я хочу знать, что произошло».
«Хорошо, ты узнаешь всё, — продолжала она, — но ты устрашишься еще сильнее, чем твои братья. Слушай же».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
261
История
невестки Баркьяроха
днажды вечером в хижину, где мы укрылись на ночь, торопливо вбежала женщина, которая знала, что приключилось с нами из-за рыбки и какие беды она навлекла на наши головы.
«Дети мои, — сказала она, — мне только что рассказали, кто может вам помочь. Поэтому я сразу поспешила сюда. Говорят, за три- девять гор отсюда находится пустынная топь, и живет там один весьма услужливый африт, который никому не отказывает ни в совете, ни в помощи, если только ему не перечат и не порицают его причуды. Вы бедны, а значит, покладисты и сговорчивы, и потому он с радостью примет вас. Правда, путь туда не близкий, но вам ведь не привыкать побираться по городам и весям, так что вы даже не сильно утомитесь. Думаю, вам стоит отправиться туда и, даже если ничего не выйдет, вы ничего не потеряете, ибо вам нечего терять».
Ее слова убедили нас. Мы поблагодарили добрую старушку и не теряя времени отправились в дорогу.
Наши несчастные мужья еле плелись, и потому каждый день мы проходили совсем немного, хотя надежда на то, что они вновь обретут молодость и силу, подгоняла нас с сестрой, словно быстроногих козочек, преследуемых охотником. Здесь надо отдать должное добрым мусульманам.


262
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Два месяца, пересекая тамошние обширные земли, мы благодаря местным жителям не нуждались ни в чем. Правда, опасаясь их возмущения, мы не говорили, какова цель нашего паломничества, ибо африты не относятся к друзьям Пророка, во имя которого правоверные подавали нам милостыню.
Наконец мы подошли к пустынной топи и чуть не умерли со страху, настолько жутким оказалось это место. Представь себе бескрайнее поле, покрытое густой черной грязью, без единой тропки, без деревьев и живности. Одни только свиньи утоляли там жажду, отчего картина делалась еще ужаснее. Вдалеке мы заметили скалу с пещерой африта, но боялись, что не дойдем до нее, потому что или утонем в грязи, или нас порвут на кусочки страшные свиньи, от которых мы не имели никакой возможности защититься. Было ясно, что хозяин сильно любит их, раз держит в таком огромном количестве. «Вернемся! — закричали твои братья. — Всякое можно вытерпеть, но не это!» Услышав такое, мы с сестрой потеряли всякое терпение. Мы обвиняли мужей в наших бедах с такой горячностью и пролили столько слез, что они позволили затащить их в топь. Нам и самим было очень тяжело пробираться вперед, а приходилось еще и мужьям помогать. Солнце светило тускло, и это крайне радовало свиней, которые, как будто не замечая нас, прыгали и кувыркались вокруг. Они столь сильно забрызгали нас грязью, что мы превратились в чудовищ. И таким образом, падая, поднимаясь, проваливаясь и выкарабкиваясь, добрались мы до подножия скалы, которая высилась в самом сердце этой пустыни в окружении сухого мха, на который мы ступили с величайшим облегчением. Африта мы нашли у входа в огромную пещеру. Он сидел, завернувшись в тигровую шкуру, такую длинную и широкую, что она расстилалась на несколько локтей вокруг. Голова африта, похожая на голову обычного человека, была несоразмерно маленькой по сравнению с его огромным туловищем, а лицо


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
263
казалось очень странным. Щеки были ярко-желтыми, волосы, борода, веки и брови — пурпурно-красными, глаза — черными как смоль, губы — бледно-розовыми, а зубы — мелкими, белыми и острыми, словно рыбьи кости, и всё это вместе создавало впечатление дикое и мерзкое. Встретил нас африт очень приветливо.
«Бедные люди, — молвил он, — мне очень жаль, что вы так настрадались, покуда добирались до меня. Не сомневайтесь, я сделаю всё возможное, чтобы выручить вас. Говорите смело, чем я могу услужить вам?»
Его слова внушили нам смелость, и мы самым подробным образом поведали ему о наших бедах, а потом спросили, не знает ли он, как нам избавиться от страданий.
«Да-да, — отвечал он, — я знаю очень простой способ, но о нем мы поговорим позже. Идите в пещеру, там вы найдете чистый источник. Помойтесь как следует! Потом посмотрите направо — и увидите гору всякой одежды. Возьмите то, что вам подойдет, переоденьтесь, после чего возвращайтесь сюда».
Предложение это пришлось как нельзя кстати, и потому мы приняли его с радостью и признательностью. Мы с наслаждением искупались и с огромным удовольствием скинули с себя старые лохмотья. Африта мы нашли на том же месте — он расставлял вокруг себя корзины, полные самых разных плодов.
«Садитесь рядом со мною, — приказал он, — и поешьте, вы, должно быть, очень голодны».
Мы в самом деле изрядно проголодались, и он весело смеялся, глядя на то, как жадно мы едим. Наконец он сказал: «Вы не похожи на истовых мусульман. Думается, если вам предложат вина, вы не откажетесь выпить. Хорошо, — продолжал он, поняв по нашим лицам, что мы ни о чем другом и не мечтаем, — вы получите его вдосталь»156.
С этими словами он протянул руку в сторону грязной топи, и она тут же превратилась во фруктовый сад с чи¬


264
Уильям Бекфорд. БАТЕК
стым арыком. Арык этот был полон светлого157 вина, чей запах услаждал ноздри.
Свиньи исчезли. На их месте появилось множество прелестно сложенных ребятишек. Они резвились в чудесных волнах арыка и подавали нам большие хрустальные кубки с игристым вином, которое мы с восторгом смаковали.
Целый час мы открывали рот лишь затем, чтобы насладиться чудесным напитком, как вдруг твой старший брат радостно воскликнул: «Ах, господин африт, какой ты счастливец и как мы будем счастливы, если ты соблаговолишь оставить нас при себе!»
«Бедный глупец, — отвечал африт, — ты, как и все люди, судишь о чужом счастье по обманчивой видимости! Смотри же, как я счастлив!»
Тут он приподнял тигровую шкуру, и мы увидели, что ноги его до колен вкопаны в землю. При этом зрелище на наших лицах отразились страх и сочувствие. Он заметил это и продолжил немного спокойнее: «Не печальтесь обо мне, друзья мои! Силы, которые удерживают меня здесь наполовину погребенным, напрасно околдовывают глаза тем, кто хочет прийти ко мне, напрасно являют им грязную топь на месте сладкого арыка. Они не смогут помешать моему избавлению, час которого, быть может, уже близок. Как бы там ни было, сейчас я не могу приютить вас. Уходите, оставьте меня с этими милыми детками, которых вы принимали за свиней и которых, к счастью, у меня не отняли. Но перед расставанием скажу: неосторожные пожелания, которые превратили вас в немощных стариков, утратят силу только после смерти вашего отца. Вам виднее, хотите ли вы безропотно дожидаться его кончины, которая может наступить очень нескоро, либо приблизить ее час. Что до меня, то, будь у меня хоть сотня отцов, я не пощадил бы ни одного, лишь бы покончить с убожеством, в котором вы погрязли вместе с вашими милыми женами».


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
265
Мы оцепенели и приумолкли, а африт понял, что его совет не пришелся нам по душе. От досады он внезапно забыл о своих ласковых повадках и завопил: «Вон отсюда, ступайте, размышляйте в другом месте! Я ошибся в вас. Я счел, что мы еще увидимся, к нашей общей выгоде, но вы всего лишь жалкие трусы. Прочь, и можете не прощаться».
Мы были слишком напуганы, чтобы заставлять его повторять свой приказ. Ни слова не говоря, мы поднялись, но — о Небо! — каково же было наше отчаяние, когда на месте прекрасного арыка, который было бы так приятно пересечь, мы снова увидели море жуткой грязи. Правда, теперь наши мужья, разозлившись на африта еще больше нас, сами подали нам пример. Они не колеблясь бросились в топь, и мы, тяжко вздыхая, последовали за ними.
Этот ужасный путь дался нам еще труднее, чем в первый раз: нечистоты доходили нам до подбородка, а свиньи всё время нападали на нас. Напрасно мы убеждали себя, что плывем в светлом вине и нас окружают милые дети, — чувства наши не желали соглашаться с этой ложью.
В изнеможении выбрались мы из пустынной топи на сухую землю. И тут же твой старший брат воскликнул: «Будь навеки проклят этот сын Иблиса158, что осмелился предложить нам отцеубийство!»
«Будьте прокляты, — поддержал его второй брат, — грязные уста, которые произнесли подобное кощунство!»
«Будь он проклят, — сказала я, — от пурпурной макушки до самых пяток, если, конечно, они у него есть на самом деле!»
«Будь проклято всё, — добавила моя сестра, — что принадлежит или принадлежало этому чудовищу, за исключением светлого вина и красивой одежды, которую мы унесли на себе!»
Высказав эти справедливые проклятия, мы расположились под большим деревом на отдых. Ночь стремительно


266
Уильям Бекфорд. БАТЕК
затягивала горизонт. Наши слабые, изможденные мужья заснули крепким сном, а мы с сестрой стали думать, что делать дальше. Утром я поделилась с братьями нашими мыслями. «Поверьте мне, — сказала я, — и перечеркните ложный стыд и страх, которые мешают вам обратиться к царю, вашему брату. Баркьярох слишком добр, слишком благочестив, чтобы устыдиться нашей бедности и держать зло за старые обиды. Пойдемте, упадем к ногам его! Расскажем обо всём, что с нами приключилось. Он поможет нам, хотя бы ради того, чтобы досадить африту. Прогнав Гамаюну, он доказал, что не любит это лукавое племя».
Твои братья послушались моего совета, мы тронулись в путь и после долгого и утомительного путешествия прибыли в Бердуку. И теперь наши мужья ждут твоего ответа.
Продолжение истории Баркьяроха
вздрогнул от радости, ибо понял, что могу рассчитывать когда-нибудь избавиться от роковой подагры. Узнав, каким страшным способом можно приблизить этот счастливый день, я поначалу было возмутился, но потом моя порочная душа примирилась с предложенным афритом способом. Теперь всё сводилось к тому, как бы устроить вопиющее злодеяние так, чтобы я остался вне всяких подозрений. Только об этом я и размышлял, покуда моя невестка заканчивала свой рассказ. Ее ело-


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
267
ва и намеки дали мне понять, с какого сорта женщинами я имею дело, хотя я и раньше догадывался, что они собой представляют. Поэтому, едва она умолкла, я сказал ей тоном, полным презрения: «Прочь из моего дворца, глупые и трусливые курицы! Вы недостойны участи, которую я хотел обеспечить вам. Как! Вы не смогли убедить мужей вернуть себе молодость и здоровье, отняв жизнь у бессердечного изверга, который выгнал их из дому и тем самым доказал, что он не отец им! Они стали дряхлыми и немощными из любви к нему, а он, бессердечный, невозмутимо смотрел, как они погибают в нищете! Вам не хватило влияния, чтобы заставить своих супругов пробраться ночью в дом, который они знают как свои пять пальцев, и отрезать голову этому ничтожеству! Вот так поступить было бы смело и справедливо, и я не только не разгневался бы, а, напротив, воздал бы вам хвалу! Прочь, повторяю, и чтоб духу вашего здесь не было!»
Сказанного мною хватило, чтобы мои невестки потеряли голову, ибо они тешили себя надеждой, что я оставлю их при себе и им не придется больше видеть своих мужей. В полном смятении они припали к моим ногам и принялись исступленно целовать мне колени.
«О дорогой повелитель, прости нас! — умоляли они хором. — Мы не виноваты в том, что твои братья так нерешительны. Мы думали по- другому, но не осмеливались признаться. Они нас самих убили бы на месте, если бы мы стали уговаривать их последовать совету африта, но теперь, когда мы поняли, что Ормосуф им не отец, мы найдем, что сказать. Обещай, что не лишишь нас своей милости, — она нам дороже молодости и здоровья наших мужей, и мы покажем, что не так глупы, как ты думаешь».
Здесь, о мои друзья по несчастью, я должен обойти молчанием подробности чудовищного злодеяния, рассказ о котором невозможно слушать без содрогания даже в подземном царстве Иблиса. Мои невестки преуспели во всём, и, сговорившись с ними, я сделал так, что моих никчемных братьев застали прямо на месте их чудовищного преступления. Ологу по моему приказу тут же отрубил им головы, а их жен привел в мой гарем. Оставшись наедине с ними, я холодно выслушивал подробности проклятого убийства, как вдруг ощутил удар волшебной


268
Уильям Бекфорд. БАТЕК
палочкой — удар такой силы, что я чуть не умер. Мгновенье спустя я поднялся с чувством немыслимой ярости и, схватив своих сообщниц, сотню раз поразил их кинжалом, а потом сбросил в море. Вслед за невольным актом возмездия мною овладело жестокое отчаяние. Я рычал, обвиняя самого себя, пока голос не изменил мне и я не лишился чувств.
Ологу видел всё из-за портьеры, но поостерегся подходить ко мне во время приступа безумия. Когда расправа закончилась, он вошел и, не позвав никого на помощь, взял меня на руки, уложил в постель, перевязал раны, которые я сам себе нанес, и вывел меня из обморока.
Слабым голосом я спросил, не было ли какого-нибудь опасного свидетеля происшедшего. Он заверил меня на сей счет, но, так же, как и я, встревожился, поняв, что пери меня не забыла. Наконец мы успокоились и решили впредь вести себя безупречно, избегая тем самым новых ударов.
Скорее рыба поселится на вершине горы, нежели человек, привыкший к злодеяниям, сможет жить по-людски. Тщетно евнух каждый день придумывал мне невинные развлечения — я погибал от ярости и скуки.
«Ах, — говорил я, — если бы я не боялся, что Гамаюна накажет меня при свидетелях, я бы бросил ей вызов! Эти судороги и муки совести, которыми она остервенело пытается наказать меня, всего лишь заменят приступы подагры, от которой я избавился, но я рискую лишиться всего, если это случится на глазах у подданных».
Строгость, в какой я был вынужден держать себя, делала меня столь жестоким по отношению к другим, что народ уже начинал ненавидеть меня так же сильно, как когда-то любил, и вдруг однажды Ологу с торжествующим видом сообщил мне, что нашел превосходное средство от всех моих бед: «Ты конечно же слышал о Бабеке Хорре- ми159, который был прозван Нечестивцем, поскольку он не верил ни в каких богов и жертвовал всем ради мыслимых и немыслимых удовольствий. Ты знаешь, с какой легкостью он развратил всю Персию и близлежащие земли, как на глазах у невообразимого множества очевидцев противостоял всем войскам, которые направляли против него халифы Мамун160 и Мутасим161, и что последний одержал над ним верх только благодаря предательству одного пса, песьего отродья. Так вот! Великое


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
269
дело Хорреми не пропало. Науд162, его доверенное лицо и визирь, пережил его. Он вырвался из тюрем Самарры163, несколько лет скитался по разным странам, а теперь находится здесь. Я встретил его сегодня утром в окрестностях Бердуки и выказал ему подобающее почтение. В прошлом он был моим господином, я хорошо знаю его и потому осмелился доверить ему твои беды. Он жалеет тебя и предлагает свои услуги. Возьми его первым визирем! Об остальном он сам позаботится. Тот, кто сейчас занимает это место, — всего лишь дурень, буквально исполняющий твои благопристойные приказы. Ловкий Науд поступит совсем по-другому: он сумеет избавить тебя от ударов волшебной палочки, которых сам не боится. Постепенно в Дагестане образуется секта хорремитов164. Таким образом, благочестивая маска, которую ты носишь, спадет, и твои подданные испытают не возмущение, а радость».
Я жадно ухватился за эту надежду, а когда увиделся с Наудом, то уже не сомневался, что с присущим ему даром обольщения он вскоре избавит меня от всех забот и тревог. Не раз я беседовал с ним и наконец выбрал день, когда при всем диване мне предстояло назначить его первым визирем. Так я мчался к собственной погибели, не подозревая, что уничтожение веры — гораздо более страшное и непростительное преступление против государства, чем всё, что я уже совершил.
Слишком поздно осознал я свою ошибку. Меня окружало многочисленное собрание, и справа от меня стоял Науд, облаченный в роскошные одежды. Я указал на него эмирам и вельможам, застывшим в почтительном ожидании моей воли.
«Вот, — сказал я, — человек, коего избрал я для помощи в делах управления и для того, чтобы сделать вас счастливыми. Это самый...»
Я собирался поведать о мнимых достоинствах негодяя, когда роковая палочка тихо, вопреки обыкновению, прикоснулась ко мне, так что я даже не шелохнулся, и заставила меня произнести совсем другие слова.
«Это, — продолжал я, уже возбужденно, — самый подлый человек на свете, не считая меня. Это безбожник, друг и последователь нечестивца Бабека Хорреми. Он задумал вас совратить, заставить забыть веру в Магомета165 и исповедовать другую религию — изобретенный им культ недозволенных радостей и удовольствий. Он создан для того,


270
Уильям Бекфорд. БАТЕК
чтобы стать достойным визирем злодея, который задушил вашего царя, жестокими надругательствами вынудил вашу принцессу броситься в море, нанес тысячу ударов кинжалом пери, которая покровительствовала ему, совратил всех ваших жен и наконец подтолкнул своих братьев к убийству родного отца. Вот кольцо, которое дарило мне неуязвимость166. Это оно сделало меня невидимым, когда ты, имам главной мечети, безрассудно шептал своей жене, что она — маленькая мышка, которую ангел Джабраил выронил в комнате Пророка167. Кольцо дало мне возможность услышать, как ты, Мохабед, когда тебя позвали в диван, говорил, что я рожден быть рыбаком, а не царем. Я простил тебя, потому что тут же занял твое место, и так я поступил со всеми бердукскими мужьями. Много раз волшебная палочка Гамаюны168 лишала меня самообладания, и я вел себя совсем не так, как сегодня. Сегодня она оставила мне хладнокровие, чтобы я мог обстоятельно доказать вам, что я — самый отвратительный169, самый гнусный изверг, которого когда-либо носила земля. Я призываю вас к отмщению! Отомстите за себя, разорвите Ологу, моего сообщника, и подлого Науда, но меня не трогайте. Я чувствую, что меня ждет другая участь — неведомая и ужасная».
Я договорил и, умолкнув, стал озираться, свирепо и дико сверкая глазами. Казалось, я ничуть не боюсь всеобщего неистовства, которое пришло на смену испугу. Но когда на меня со всех сторон наставили сабли, я быстро надел кольцо на левый мизинец и ползком, будто змея, улизнул от разъяренной толпы. Уже во дворе я услышал вопли Ологу и Науда, но гораздо больший ужас внушил мне вид сикомора. Мне почудилось, что я снова повис на нем, и это видение преследовало меня еще долго после того, как я оставил позади стеньг Бердуки.
Весь остаток дня я шел или, скорее, бежал — бессознательно, сам не зная куда. С наступлением ночи я вдруг резко остановился, завидев впереди густую чащу. В слабом и мутном свете сумерек все предметы двоились и увеличивались в размерах, а темно-зеленый цвет листвы казался таким зловещим, что я не решался углубиться в черную неизвестность. Наконец, подталкиваемый злой судьбой, я ощупью пошел вперед. Не успел я сделать и двух шагов, как толстые ветви деревьев,


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
271
будто сильные руки, ожесточенно и резко опрокинули меня на колючий кустарник.
«Несчастный! — воскликнул я. — Нет никого и ничего, что не испытывало бы ужаса от твоего вида! Нет для тебя больше милосердия ни на небе, ни на земле! Оставайся здесь, и пусть тебя разорвут дикие звери — быть может, они снизойдут до того, чтобы пожрать твою плоть! О Гамаюна! Ты вполне отомщена, радуйся бедам моим, я не заслуживаю твоей жалости!»
Не успел я выговорить последние слова, как тысячи воронов и ворон закаркали на верхушках деревьев: «Кайся! Кайся!»
«Ах! — вскричал я. — Неужели есть еще время? Да, я хочу надеяться на это и покаяться. Покорный судьбе, я дождусь здесь рассвета, а потом отправлюсь в путь и поспешу покинуть Дагестан. К счастью, у меня есть мои драгоценные камни. Я продам их, а деньги раздам беднякам. Потом удалюсь в какую-нибудь пустыню, буду питаться травой и пить дождевую воду. Я был тем самым ненавистным царем, о котором предсказывалось в пергаменте, но это не помешает мне стать благочестивым отшельником».
Эти мысли успокоили меня, и, сморенный усталостью, я заснул на шипах и колючках так глубоко, как будто подо мной был диван с бархатными подушками. Когда солнце уже взошло, меня внезапно разбудили плач и причитания, раздававшиеся где-то поблизости. Нежный детский голосок восклицал: «О, Руска!170 Бедная Руска! Что же делать! Оставить тело матери на съедение лесным грифам или и дальше отгонять их, несмотря на страшный голод? Увы! Я умру, если останусь здесь. Ненасытные птицы растерзают нас обеих, и моя мать не будет похоронена, как она хотела, рядом с ее бесчеловечно убитым отцом. О! Почему Калили тоже умер? Он помог бы мне отдать последний долг своей принцессе. Баркьярох, жестокий Баркьярох! Не хочу проклинать тебя, потому что ты — мой отец и потому что Газахиде запретила мне, но я проклинаю жизнь, данную мне тобой».
Невероятное стечение обстоятельств поразило и взволновало меня до такой степени, что я чуть не закричал в ответ на жалобы моей дочери. Но я сдержался, чтобы не напугать ее до смерти, и, вспомнив, что


272
Уильям Бекфорд. БАТЕК
я невидим, тихо приблизился к тому месту, откуда слышались рыдания. Путь мне преградил забор из острых, как стрелы, кольев. Прильнув к щелям, я и увидел юную Руску, которая лежала на траве перед маленькой хижиной, сплетенной из тростника и пальмовых ветвей. Она повернула голову в сторону калитки, и, несмотря на слезы, туманившие ее прекрасные глаза, их лучистый взгляд насквозь пронзил мое сердце, дорогу к которому он знал, как никто, ибо точно так же когда-то смотрела на меня Газахиде. Мне почудилось, что я снова вернулся в роковой миг, когда принцесса велела разбить шатер в том уголке сада, где карлик заметил мои каменья. Руске сейчас было почти столько же лет, сколько тогда — ее матери: черты лица, волосы, стан, красота и очарование — всё напоминало мне мою незабвенную жену.
Растерянный, ошеломленный, я не знал, на что решиться. Ясно, что ради предосторожности я должен скрыть свое имя. Что, если дочери хорошо описали мою внешность и она узнйет меня? Наконец, желание прийти на помощь милой крошке вынудило меня забыть о страхе. Я снял кольцо с левого мизинца и, постучав в калитку, сказал жалобным голосом: «Кто бы ни жил в этой хижине из пальмовых листьев и тростника, не откажите в приюте несчастному, которого нечестивый Баркьярох довел до самого плачевного положения!»
«Хвала Аллаху и Пророку Его за посланную мне помощь! — вскричала Руска, проворно вскочив на ноги. В один прыжок она очутилась у калитки и распахнула ее. — Входи, дорогой незнакомец, гонимый Баркь- ярохом, ты найдешь здесь других жертв его жестокости и поможешь похоронить мою мать и ее карлика, чтобы они не достались грифам».
С этими словами она подала мне знак следовать за нею, и мы вошли в дом.
Вы конечно же подумаете, что меня, еще несколько часов назад преисполненного добрыми намерениями, тело Газахиде должно было повергнуть в бездну раскаяния и заставить мучиться сильнее, чем палочка Гамаюны? Нет, страшна привычка к злодеяниям! В этот ужасный миг меня волновало лишь одно необузданное желание — то самое, что заставляло меня столько раз надругаться над несчастной принцессой, когда она была почти в таком же состоянии, как сейчас. Но не трупом хотел я овладеть, а живым портретом ее, моей собственной


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
273
дочерью. Я призывал Иблиса помочь мне преуспеть в осуществлении страшного замысла, но сначала решил исполнить просьбу Руски и завоевать ее доверие.
Я выкопал большую яму, и мы положили туда тела Газахиде и карлика, которого я мысленно осыпал тысячью проклятий. Потом я взял Руску за руку и сказал: «Осуши слезы и позволь мне проводить тебя туда, где нам помогут. Жестокость Баркьяроха забросила меня в этот лес, но, мне кажется, я заметил неподалеку отсюда крестьянские хижины. Пойдем туда! Ты исполнила дочерний долг, теперь пора подумать и о себе».
«Я последую за тобой повсюду, куда пожелаешь, — отвечала девушка, — ибо не сомневаюсь, что само Небо назначило тебя моим покровителем. Зови меня дочерью, ибо мой родной отец — чудовище, которого мы с тобой должны одинаково ненавидеть».
Мужества у Руски было больше, чем сил: она едва держалась на ногах. Я взял ее на руки и прошел часть леса с этой драгоценной ношей, дрожа и боясь, что какой-нибудь случайный встречный узнает меня. Без крайней необходимости я не осмеливался воспользоваться своим кольцом. Оно выдало бы меня, ведь моя дочь наверняка слышала о нем. Я прижимал невинное создание к своей груди, и огонь бушевал во мне всё сильнее, как вдруг одна мысль мгновенно уняла мои грязные порывы.
«Безумец, — сказал я себе, — о чем ты думаешь? Гамаюна витает вокруг. Это из-за нее вчера вечером кричали вороны и вороны в лесу. Ей не дано проникнуть в мои замыслы, и она может поверить, что заботиться о Руске меня побуждают отцовские чувства. Но стоит мне только поддаться кровосмесительной страсти, она не пожалеет жестоких ударов своей волшебной палочки171. Тогда я сознаюсь в своих преступлениях, моя дочь узнает, кто я, и опять повторится ужасная история Газахиде! О! Неужели на всём свете не найдется места, где страшная пери не будет меня преследовать! Может, африт из пустынной топи укажет мне его? Совет, который он дал моим братьям, доказывает, что ему всё вёдомо и всё подвластно. Пойду-ка к нему, а до тех пор постараюсь быть сдержанным с Руской и не позволю себе даже дружеского поцелуя».


274
Уильям Бекфорд. БАТЕК
Добрые люди, к которым мы обратились, не только оказали нам помощь, в которой мы так сильно нуждались, но и продали мне хорошую лошадь. Я посадил Руску позади себя и поторопился оставить Дагестан. Когда мне уже нечего было бояться, мы остановились в большом городе. Там я продал один из моих изумрудов, постаравшись выручить за него как можно больше, и купил Руске красивые наряды, а также двух прислужниц. Она не знала, как выразить свою благодарность. Она называла меня отцом и в самом деле привязалась ко мне. Ее невинные ласки терзали меня, но я изо всех сил сдерживался, помня о своем решении. Мне требовалось время, чтобы подготовиться к путешествию в пустынную топь, и очень не хотелось провести в дороге несколько месяцев, как мои братья и невестки.
Однажды вечером, после того как бушевавшая целый день буря улеглась, я попросил Руску рассказать мне о своей матери, и она с готовностью выполнила просьбу. Я слишком хорошо знал эту плачевную историю до того момента, когда поверил, что Газахиде утонула, и потому превратился весь во внимание, только когда дочь продолжила ее следующими словами.
История Руски
риходя в себя после обмороков, которыми злоупотреблял недостойный Баркья- рох, моя мать только и делала, что предавалась самому жестокому отчаянию. Ни рабы, ни даже добрая Гамаюна не могли утешить ее. Она чахла на глазах и не протянула бы долго, если бы однаж-


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
275
ды ночью, когда она, как обычно, очнулась и плакала над проклятым карбункулом, за окном не послышался голос Калили: «Открой мне, моя дорогая госпожа, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы спасти тебя».
В самом деле, верный карлик, рискуя жизнью, влез на дикую смоковницу172, которая росла на берегу моря и доставала ветвями до наружных стен комнаты Газахиде. К окну он привязал шелковую лестницу, и моя мать бесстрашно спустилась по ней, оставив на столе173 записку, чтобы обмануть Баркьяроха. Затем карлик отвязал лестницу, проворно соскользнул вниз по стволу и посадил принцессу в маленькую лодку, на которой приплыл ко дворцу. И поскольку он греб так же ловко, как плавал, то, следуя вдоль берега, они уже к утру прибыли к той самой хижине в лесу, где ты нашел меня.
Хижина принадлежала одной святой женщине по имени Каюн. Она жила там уединенно в молитвах и размышлениях. Сначала она приютила Калили, а когда узнала о злодеяниях Баркьяроха и о несчастьях Газахиде, не колеблясь поддержала ревностного слугу моей матери в его благом деле.
Праведная женщина приняла бедную принцессу с таким почтением и окружила таким вниманием, что та неустанно благодарила Небо за то, что всё так хорошо устроилось. И когда Калили стал уговаривать ее покинуть Дагестан, она не послушалась его совета, заявив, что хочет до конца своих дней оставаться с Каюн и быть похороненной там, где покоится прах ее задушенного отца.
Поскольку Баркьярох не предпринимал никаких поисков, карлик успокоился, а Газахиде начала приходить в себя, но тут вдруг на нее обрушилось новое несчастье: она поняла, что ей предстоит стать матерью.
«О Небо! — повторяла она. — Неужели я должна родить ребенка от этого гнусного изверга?! Ах, только бы он не был похож на него!»


276
Уильям Бекфорд. БАТЕК
И так посреди слез, терзаний и смертельных тревог она произвела наконец меня на свет. В детстве я не знала недостатка ни в заботах, ни в добрых наставлениях. Моя мать, Каюн и Калили только и думали, что обо мне. Я росла благодарным и послушным ребенком и, мне кажется, была так счастлива, как не буду уже никогда.
Иногда я ходила с нашей доброй хозяйкой в соседний город. Она покупала сандаловое дерево, и мы делали из него маленькие и очень удобные шкатулки, которые с большой выгодой продавали. Не было никакой необходимости напоминать мне, что нельзя никому говорить, где мы живем, ибо мать поведала мне историю своей жизни, и я не меньше ее боялась попасть в руки Баркьяроха, которого ненавидела всей душой.
Годы протекали в довольстве и покое. Мы нашли дикий уголок, где благодаря Небу жили как в раю, но вдруг поддерживавшая нас божественная длань лишила нас своего покровительства.
Моя мать заболела чахоткой, что всех нас крайне обеспокоило. Калили и я не оставляли ее ни на миг. Каюн одна ходила в город за продуктами и всегда торопилась назад, но однажды она не вернулась. Два дня мы ждали ее в жуткой тревоге174, боясь диких зверей, которых мы в лесу, правда, никогда не видели, но которые вполне могли там появиться.
На третий день Калили, видя, как из-за отсутствия лечения ухудшилось состояние его дорогой госпожи, решил попытаться сходить за лекарствами.
«Это я во всем виноват, — без конца повторял он. — Все беды случились из-за моего глупого восхищения треклятыми каменьями окаянного Баркьяроха. Я должен во что бы то ни стало отыскать лекарство».
Только из жалости ко мне моя мать согласилась отпустить его, но, увидев, что, как и Каюн, он не возвращается, и, боясь, что карлика узнали и выдали Баркьяроху, она утра¬


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
277
тила всякое мужество. Мне нечем было поддержать ее, потому что у нас не осталось ничего, кроме воды из родника, и я не могла оставить мать одну, а у нее, даже если бы она осмелилась, недостало бы сил покинуть наше убежище.
Муки голода стали уже нестерпимыми, и, как я ни старалась их скрыть, Газахиде всё поняла. Сама она угасала, будто лампа, в которую перестали подливать масло. Я видела это и молчком лила слезы рядом с нею. И вот однажды она очнулась от долгого беспамятства, которое чуть не свело меня с ума, и, прижав меня к сердцу, промолвила: «Бедная, дорогая моя дочурка, да защитит Аллах твою невинную душу, да хранит Он тебя от рук твоего отца, и, если такова Его воля, пусть заберет твою жизнь вместе с моей. Никогда не проклинай того, кто дал тебе жизнь, но беги от него как можно дальше, беги, как будто за тобою гонится огнедышащий дракон. Если ты переживешь меня, а Калили не вернется, иди и постарайся найти добрую душу, которая поможет тебе и предаст мое тело земле! Я не захотела оставить Дагестан, дабы прах мой покоился рядом с отцовским, и я не хочу, чтобы грифы унесли мои кости далеко от родины. О Аллах! О Магомет!175 Простите меня за то, что я стала причиной смерти моего доброго отца и сжальтесь над моей доченькой!»
Это были ее последние слова, и я лежала на ее груди почти такая же бездыханная, как она.
Не знаю, сколько времени я пробыла в таком состоянии, но пришла в себя, только почувствовав, как мне в горло льется жидкость, которую дрожащей рукою вливал в меня Калили. Я открыла глаза. О, ужас! Он поил меня собственной кровью!
«Несчастная Руска! — сказал он. — Сколь ни противен тебе этот напиток, он хоть немного поддержит тебя. За мной погнался тигр. Наверное, это он убил нашу Каюн. Я сумел убежать от него, но один раз он все-таки достал


278
Уильям Бекфорд. БАТЕК
меня и разодрал бок когтями. Рана так велика, что я потерял почти всю кровь. Я последую за моею дорогой госпожой, явлюсь на суд Аллаха и буду молить его покарать Баркьяроха и спасти тебя».
Произнеся эти слова, добрый, великодушный Калили лег у ног моей матери и умер.
Капельку сил, которую он подарил мне напоследок, я бы направила только на то, чтобы ускорить свой конец, если бы не боялась, что вопреки последней воле Газахиде тело ее достанется грифам. Этот страх подавил мое отчаяние и не позволил мне уйти. Я только вышла во двор и стала звать на помощь в надежде, что кто-нибудь услышит меня. Я снова и снова возвращалась в дом, чтобы омыть горючими слезами окоченевшее лицо моей матери. Я склонялась и над Калили. О, горе! Это его крови я была обязана той искоркой жизни, что еще теплилась во мне.
Наконец ты спас меня, помог мне похоронить мою добрую матушку и ее верного карлика. Нет границ моей благодарности! Но не только она привязывает меня к тебе — ты внушил мне чувства, подобные тем, что я испытывала к Газахиде, и я буду счастлива рядом с тобою везде, куда бы ты ни повел меня, лишь бы нам не угрожал Баркьярох, который, как ты говоришь, всё еще разыскивает тебя. Так поспешим же к другу, который, по твоим словам, знает место, где мы сможем навеки забыть имя этого изверга. Ни усталость, ни опасности не испугают меня. Я боюсь за тебя еще больше, чем за себя. Доверься мне! Я потеряла рассудок, когда громко плакала в лесу, забью о том, что могу попасть в руки Баркьяроха. К счастью, мои жалобы услышал его враг, тот, кто на веки вечные останется другом бедной Руски.


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
279
Окончание истории Баркьяроха
толь трогательный рассказ должен был проникнуть мне в душу, а незаслуженное доверие — заставить покраснеть, но безумная страсть так меня захватила, что мне всё было нипочем. Не душераздирающие сцены, о которых повествовала Руска, волновали меня, а лишь ее чистота и очарование. Невинность не позволяла ей догадаться о причине моего возбуждения. Она поблагодарила меня за внимание к пережитым ею вместе с матерью несчастьям и удалилась к себе, благословив меня от всего сердца. Но ее благословение мне не досталось, потому что думала она не о Баркьярохе. Напротив, я стремительно приближался к вечному проклятию.
Наконец мы отправились к пустынной топи. Я и моя дочь ехали на носилках, две рабыни — на верблюдах, а сопровождали нас двенадцать конных евнухов. Носильщики часто сменялись, и мы проделали весь путь за какие-нибудь три месяца176, но мне они показались тремя сотнями лет из-за жестокой борьбы между моим преступным вожделением и страхом перед волшебной палочкой. Руску с двумя прислужницами и евнухами я оставил в караван-сарае, что располагался неподалеку от пустынной топи, а сам поспешил углубиться в нее. Грязь, свиньи — ничто не остановило меня. Очень скоро я добрался до африта. Как мне и говорили, он сидел у входа в пещеру. Вежливо приветствовав меня кивком головы, африт поинтересовался, что мне угодно. Тут я без утай¬


280
Уильям Бекфорд. БАТЕК
ки поведал ему свою историю, а в конце попросил указать такое место, куда пери не сможет последовать за мной.
Вместо ответа африт принялся радостно хлопать в ладоши и голосом, от которого содрогнулись скалы, закричал: «Хвала Иблису! Вот человек, который превзошел меня в злодействе!»
Эта похвала не польстила моему самолюбию. Однако я улыбнулся и спросил, что значат его слова.
«Знай же, — отвечал он, — вот уже около сорока лет, как я сижу здесь с ногами, вкопанными в землю. Так покарал меня твой тесть Ас- фендармод, грозный и буйный, как зимний месяц, который назван его именем177. Он сказал, что освободителем моим сможет стать только тот, кто превзойдет меня в преступлениях. Я долго ждал, давал дурные советы всем, кто приходил сюда, — но напрасно старался, ибо говорил с малодушными. Слава избавителя предназначена тебе, о необузданный Баркьярох! И я отблагодарю тебя за услугу — перенесу тебя и твою дочь во дворец подземного огня, где хранятся все сокровища Сулеймана178 и султанов-преадамитов179 и куда Гамаюне нет хода. Верь моему слову и положи свои руки мне на колени».
Я был рад не меньше африта и поспешно исполнил его просьбу. Длинные ноги африта тотчас вырвались из земли, он выпрямился, трижды обежал вокруг скалы и что есть силы закричал: «Пусть здесь всё станет как прежде!»
И тут же на месте скалы возник дворец с сотней сверкающих куполов. Грязь превратилась в чистый и быстрый арык, а вокруг него раскинулся бескрайний сад. Свиньи оборотились маленькими детьми, нежными и очаровательными. Они окружили меня, осыпали сладострастными ласками, а потом отвели в баню. Крепкие евнухи вымыли меня, умастили благовониями и облачили в красивые одежды, а потом препроводили обратно к африту.
Он ждал в беседке, где под балдахином, украшенным бесценным жемчугом, были поданы роскошные яства.
«Теперь я могу есть всё, — сказал африт. — Со светлым вином и фруктами покончено, я угощу тебя на славу. Но чем ты недоволен? Ах, ах! Я и не подумал! Вдали от дочери тебе всё не в радость! Ступай за


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
281
нею! Надо, чтобы она привыкла ко мне и захотела попасть в подземный дворец, ибо войти туда можно только по собственной воле. Она поиграет с детишками, а мы попируем. Когда же настанет ночь, отправимся в Исгахар»180.
Я стремительно прошел по цветущим аллеям и вернулся вместе с Руской, которая осматривалась с огромным удивлением, широко раскрыв глаза.
«Где мы? — наконец спросила она. — Это и есть то место, которое выбрал для нас твой друг?»
«Нет-нет, — отвечал я, — здесь мы не сможем жить спокойно, потому что это место известно Баркьяроху. Здесь живет великан, который сочувствует мне, и сегодня ночью он перенесет нас туда, где еще прекрасней!»
«Неужели твой друг — великан?» — перепугалась она.
«Да, и его не надо бояться».
«Когда я рядом с тобою, я не боюсь никого, кроме Баркьяроха», — произнесла она с такой наивной доверчивостью, что я смешался.
К счастью, наш разговор прервали обворожительные девочки и прелестные мальчики. Они скакали, резвились и так полюбились Рус- ке, что, повинуясь своему юному сердцу, она принялась их ласкать и бегать вместе с ними по саду, и даже появление африта не смутило ее.
«Милая девочка, — заметил, обращаясь ко мне, коварный гяур181. — Еще до рассвета ты окажешься вне досягаемости волшебной палочки, и Гамаюна уже не сможет помешать твоим утехам».
Свое слово он сдержал, и даже с лихвой. Руску мы оставили с детишками под присмотром евнухов, а сами принялись за изысканные яства и превосходные вина. Мы вели легкомысленный и веселый разговор. Мы насмехались над препятствиями, изобретенными, чтобы удерживать таких, как мы. Африт рассказал мне о своих отвратительных похождениях. Несмотря на удовольствие, с каким я слушал его рассказ о тысяче злодеяний, одно чернее другого, я сгорал от нетерпения. Мне нужна была Руска. Поэтому я поблагодарил моего страшного хозяина и напомнил ему, что близится час нашего отъезда.
Он тут же позвал мою дочь.


282
Уильям Бекфорд. БАТЕК
«Подойди ко мне, очаровательная малышка, — молвил он. — Ты хочешь, чтобы я перенес тебя в подземный дворец Исгахара?»
«Я хочу туда, где я буду с моим благородным покровителем», — отвечала она.
«Вот что называется четкий ответ, — одобрительно кивнул африт. — Давайте-ка, садитесь оба мне на плечи! Держитесь крепко, путь далек, но время пролетит незаметно».
Мы повиновались. Руска слегка дрожала, и, чтобы поддержать ее и успокоить, я одной рукой обвил ее тонкую талию.
Ночь была так темна, что мы ничего не различали в бескрайнем пространстве, по которому летели. Яркое сияние свечей в бездне, на край которой нас опустил африт, ослепило и ошеломило меня.
«О! — воскликнул африт. — О! Подземелье раскрылось само собою. Значит, нас уже ждут».
Я не придал значения его словам, а ведь они должны были заставить меня призадуматься. Я не мог оторвать глаз от великолепной лестницы, открывшейся моим глазам. Она была очень пологой, но первая ее ступенька находилась довольно далеко от края пропасти. Чтобы помочь Руске, я спрыгнул первым и протянул ей руки. Она уже приготовилась упасть в мои объятия, как африт злобно захохотал.
«До свиданья, Баркьярох, — проревел он. — Скоро я навещу тебя и посмотрю, как ты устроился на новом месте со своей легковерной дочерью!»
Услышав эти коварные речи, Руска громко вскрикнула и так резко отпрянула назад, что я не успел ее схватить. Я хотел броситься за нею, но невидимая рука удержала меня, и я застыл как вкопанный. В то же мгновение я услышал свое имя. Откуда-то сверху меня позвал голос, который я знал слишком хорошо. Я поднял голову и увидел Гамаюну: она восседала на облаке, освещенном исходившим от нее сиянием.
«Ничтожный Баркьярох! — сказала она. — Можешь больше не бояться моей волшебной палочки и мук совести. Вместо того чтобы извлечь пользу из ее уроков, ты стремился избавиться от нее. Теперь в твое черствое сердце будет беспрестанно стучаться отчаяние, и каждое мгновение устрашающей вечности сердце твое будет разбиваться от


[Эпизоды «Ватека».] История принца Баркьяроха...
283
безысходности. Я сделала всё, что могла, чтобы спасти тебя от пропасти, в которой ты сейчас оказался. Ты заслужил ее своими преступлениями, но Небо не позволит твоей невинной дочери последовать за тобою. Даже если бы африт не предал тебя, как это принято у негодяев, та же сила, что отняла у тебя возможность двигаться, помешала бы Руске присоединиться к тебе. Я забираю у тебя это невинное дитя, достойное другого отца, и сделаю так, что она получит трон Дагестана, где благодаря воспитанию благочестивой Каюн сотрет из памяти народной ужасы твоего владычества. Затем я вернусь в родные края блаженства. Отец призвал меня к себе. Он счел, что я достаточно наказана причиненными тобою страданиями, и разрешил мне жить с моей сестрой Ганиполь. В ее дорогом моему сердцу обществе я забуду свой интерес к роду человеческому и положусь на волю Аллаха, который дозволяет злодеям временное благополучие лишь для того, чтобы покарать тех, кого Он считает недостойным высшего милосердия».
С этими словами Гамаюна спустилась на землю, подхватила Руску и исчезла.
Жуткое, дикое рычание вырвалось из моей груди, когда я увидел, как ускользает от меня добыча, и я произнес страшное проклятие Небесам уже посреди жуткой толпы, с которой так же, как и вы, о мои несчастные собратья, скоро буду вечно кружить, нося в сердце своем нестерпимое пламя, зажженное моими деяниями!


етвертый1 принц еще не окончил свой рассказ, как его прервал шум, от которого задрожал и разверзся свод. Вскоре, когда туман понемногу рассеялся, все увидели Каратис2 верхом на африте3, тяжко стонавшем под своею ношей. Она торопливо спрыгнула на землю и, приблизившись к сыну4, спросила, что делает он в этой каморке. Увидев, как дивы5 повинуются ему, она не сомневалась, что его возведут на трон древних султанов-преадамитов6.
— Мерзкая женщина, — отвечал халиф, — будь проклят день, когда ты произвела меня на свет! Ступай, следуй за афритом, пусть он проводит тебя в зал пророка Сулеймана7. Там ты узнаешь, для чего предназначен этот дворец, в который ты жаждала попасть, и как я должен ненавидеть преподанную тобой нечестивую науку.
— Могущество, коего ты достиг, свело тебя с ума, — возразила Кара- тис. — Но я с радостью воздам почести пророку Сулейману. Знай же: когда африт сказал, что мы с тобой больше не вернемся в Самарру8, я упросила его дать мне время, чтобы привести в порядок дела, и он был столь любезен, что пошел мне навстречу. Я с толком использовала эти


288
Уильям Бекфорд. БАТЕК
мгновения: подожгла нашу башню9, и там заживо сгорели все мои немые, негритянки и змеи, хотя они оказали мне немало услуг. Точно так же поступила бы я и с Мораханабадом10, если бы он не сбежал к брату твоему Мотавакелю11. Что касается Бабабалука12, которому хватило глупости вернуться в Самарру, где он со всем своим простодушием подыскивал мужей твоим женам, то я подвергла бы его самым страшным пыткам, если бы не торопилась. Поскольку мне было некогда, я всего лишь заманила его и твоих жен в ловушку, а потом приказала его повесить, а твоих жен — закопать живьем. Поручила я это моим негритянкам, и потому в последние часы своей жизни они испытали громадное удовольствие. Да, Диляра13, которая мне всегда нравилась, еще раз доказала, сколь она умна, поступив на службу к одному магу14 неподалеку отсюда. Думаю, вскорости она станет одной из нас.
Батек был слишком ошеломлен, чтобы выразить возмущение, которое рождали в нем эти речи; он приказал африту увести Каратис подальше с глаз его и погрузился в мрачную задумчивость, которую окружающие не смели прервать.
Тем временем Каратис ворвалась в зал Сулеймана. Не обращая внимания на вздохи пророка, она без содрогания сняла крышки с горшков и завладела талисманами. Потом громким, не слыханным в этих местах голосом она повелела дивам показать ей все самые далеко запрятанные клады, самые глубокие сокровищницы, которые даже африт никогда не видал. Она спустилась по весьма крутым лестницам, которые были известны только Иблису15 и самым могущественным из его любимцев, и, пройдя под сводами подземелий, проникла в недра земные, откуда дует сансар16 — ледяной ветер смерти. Ничто не пугало ее неукротимое сердце, и только люди, прижимавшие правую ладонь к груди, произвели на нее впечатление странное и неприятное. Когда она вышла из глубин, ее взору явился Иблис, но, несмотря на его величие и внушительный вид, она ничуть не смутилась и приветствовала его с неизменным самообладанием.
Великий властитель отвечал ей:
— Царица, чьи познания и преступления заслуживают высокого положения в моей империи, ты правильно используешь оставшееся у тебя


Продолжение и окончание истории Ватека
289
время, ибо пламя и муки, которые завладеют вскоре твоим сердцем, доставят тебе вдоволь забот.
С этими словами он исчез за пологом святилища.
Каратис несколько растерялась, но, решив последовать совету И6- лиса, собрала вокруг себя всех джиннов17 и дивов и заставила их хором воздать ей хвалу. В сопровождении их она победоносно прошествовала сквозь благоуханные испарения, под приветственные восклицания злых духов, с большинством из которых была давно знакома. Она собиралась уже скинуть с трона одного из Сулейманов и занять его место, как вдруг голос, исходивший из бездны смерти, крикнул: «Свершилось!»18 Надменное чело упрямой царицы тут же покрылось складками смертельной муки, Каратис испустила жалобный вопль, сердце ее превратилось в пылающий костер, она прижала к нему руку и уже не могла отнять ее вовек.
Обезумев, забыв обо всех своих честолюбивых чаяниях и о жажде к сокрытым от смертных знаниям, она опрокинула дары, поставленные перед нею джиннами, и, проклиная час своего рождения и утробу, ее выносившую, понеслась по кругу, чтобы никогда уже не остановиться и никогда не изведать отдохновения.
Приблизительно в то же самое время тот же голос возвестил окончательный приговор халифу, Нуронихар19, четырем принцам и принцессе20. Их сердца воспламенились, и в этот миг они потеряли самый ценный дар Небес — надежду!21 Несчастные отшатнулись друг от друга, обмениваясь злобными взглядами. Отныне Ватек видел в глазах Нуронихар лишь ярость и жажду мести, она же видела в его взоре лишь отвращение и отчаяние. Два принца, только что нежно обнимавшие друг друга, разошлись, содрогаясь, в разные стороны.
Калилах и его сестра жестом послали друг другу проклятие. Приглушенные крики и жуткие гримасы двух других принцев выражали ужас, который они испытывали от самих себя. Все смешались с толпою отверженных, чтобы скитаться с ними, претерпевая вечные муки.
Такова была и такова должна быть кара за разнузданные страсти и жестокие злодеяния; таково было и таково должно быть наказание за слепое честолюбие, стремящееся перейти положенные Создателем


290
Уильям Бекфорд. БАТЕК
границы человеческого познания; за манию величия, которая, внушая тяготение к наукам, дозволенным только существам высшего порядка, приводит к тому, что рождает одну лишь безумную гордыню и непонимание, что человеку подобает оставаться смиренным и несведущим.
Так халиф Ватек, в погоне за суетной пышностью и запретным могуществом запятнавший себя тысячью черных преступлений, оказался во власти угрызений совести и других мучений без конца и гра- ниц, а смиренный, презираемый 1 юльхенруз 2 провел века в сладостном покое и детском блаженстве.


Содержание
Уильям Бекфорд
БАТЕК
В трех книгах
КНИГА ПЕРВАЯ
Уильям Бекфорд
БАТЕК
Перевод Е.В. Трынкиной
БАТЕК
«Батек, девятый халиф из династии Аббасидов...» 11
[ЭПИЗОДЫ «ВАТЕКА»]
История дружбы двух принцев 101
История принцессы Зулькаиды и принца Калилаха 144
[Начало истории Зулькаиды] 144
Продолжение и окончание истории Зулькаиды 177
История принца Баркьяроха, заточенного во дворце подземного
огня 181
[Начало истории Баркьяроха] 181
История Гамаюны 192
[Начало истории Гамаюны] 192


История царицы Гюльсары 220
Продолжение [и окончание] истории Гамаюны 223
Продолжение истории Баркьяроха 234
Мнимая история Баркьяроха 240
Продолжение истории Баркьяроха 243
История невестки Баркьяроха 261
Продолжение истории Баркьяроха 266
История Руски 274
Окончание истории Баркьяроха 279
ПРОДОЛЖЕНИЕ И ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ ВАТЕКА
«Четвертый принц еще не окончил свой рассказ...» 287


БЕКФОРД, УИЛЬЯМ
Ватек: в трех книгах / Издание подгот. Л.А. Сифурова, Е.В. Скобелева, Е.В. Трынкина. — М.: Ладомир, 2021. — Кн. I. — 296 с. (Памятники всемирной литературы)
ISBN 978-5-86218-599-7 ISBN 978-5-86218-600-0 (Кн. I)
Первое на русском языке полное собрание восточных повестей и сказок одного из наиболее самобытных английских писателей — Уильяма Бекфорда (1760— 1844), который прежде был известен отечественному читателю только своей вариацией на тему Фауста — повестью «Ватек» в переводе Б.К. Зайцева, осуществленном в 1911 году и переизданном в 1967-м в серии «Литературные памятники», после чего многократно перепечатывавшемся.
Унаследовав от отца, лорда-мэра Лондона, огромное состояние, позволившее собирать коллекции книг, искусства и древностей, много путешествовать, построить две башни в Англии, а в Португалии роскошно обставить дворец, упомянутый Байроном в поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда», Бекфорд как бы предвосхитил странствия знаменитого литературного героя: прожил долгую, насыщенную необычайными событиями жизнь, стал свидетелем Французской революции 1789—1792 годов, поражал современников экстравагантными поступками. Своим творчеством, в котором отразились неординарность его личности, пылкий темперамент и удивительная широта познаний, он повлиял на столь разных поэтов и писателей, как лорд Байрон, Томас Мур, Стефан Малларме, Бенджамин Дизраэли, Говард Филлипс Лавкрафг. Им восхищались Алджернон Суинберн, Андре Жид, Проспер Мериме, Хорхе Луис Борхес и мн. др.
Прочитав в юности сказки «Тысячи и одной ночи» во французском переводе, Бекфорд так страстно увлекся ими, что взялся учить арабский язык и принялся сначала переводить эти сказки, творчески их перерабатывая, а затем и сочинять — чаще всего на французском языке — сказочные истории в восточном стиле. При этом молодой писатель не подражал прочитанному, а переиначивал традиционные или придумывал собственные оригинальные сюжеты и образы.
Не всегда бывает легко определить жанровую принадлежность произведений Бекфорда: восточный фольклор и сказочные мотивы переплетаются в них с чертами рыцарских и готических романов, а также романов воспитания; встречаются экспрессионистские зарисовки, элементы ужасного, фантастического и гротескного; нередко повествование оборачивается пародией на привычные жанры. Египет, Ближний Восток, Аравия, Персия, Турция, Месопотамия, Индия, Китай, Испания ХУП века — вот неполный перечень экзотических мест действия в восточных творениях Бекфорда, написанных в возрасте от 15 до 23 лет.


Куда бы ни отправлялся он в своих сочинениях — на прогулку по окрестностям или в царственные Альпы, на овеянный легендами Восток или в глубины собственной души, — он неизменно восхищает и удивляет своей эрудицией, оригинальностью стиля и тональности, дерзкими культурными и религиозными сопоставлениями, сардонической усмешкой, изощренной фантазией, а порой и обостренной чувственностью, доходящей до безудержного сладострастия.
В данное издание включен новый перевод повести «Ватек», выполненный с другого оригинала, нежели текст Б.К. Зайцева, а также три примыкающие к ней истории — так называемые «Эпизоды “Ватека”».
В образе халифа Ватека (девятого аббасидского халифа, внука легендарного Харуна ар-Рашида) автор воплотил — прибегнув к фантастическому гротеску — свои представления об интеллектуальных потребностях и жажде наслаждений, которые веком Просвещения признавались естественным правом каждого человека. Способный убивать одним взглядом, жестокосердный и сластолюбивый Ватек возымел дерзкое желание постичь скрытые законы судьбы и мироздания, «тайны Неба», дабы подчинить вселенную собственной власти. Ради достижения вожделенной цели он вступил в сговор с силами преисподней и попрал нормы человечности. Эгоистическое тщеславие главного героя повести обернулось против него самого: с каждым шагом иллюзорное счастье приближало самонадеянного Ватека к исчезновению в подземном царстве грозного Иблиса (Сатаны), к вечной круговерти отчаяния. По мысли автора, таков удел тех, кто предается разнузданным страстям. Аллегория вступает в повести в спор с просветительской моралью, ибо декларирует беспомощность человека в непознанном мире всемогущего зла.
Помимо корпуса текстов, связанных с «Ватеком», в настоящее издание вошли и другие произведения Бекфорда восточной тематики, рукописи которых хранятся в Бодлианской библиотеке Оксфордского университета (полное научное издание этих произведений до сих пор нигде в мире не предпринято).
Книга снабжена обстоятельной статьей о жизни и творчестве писателя, а также об ориентализме в европейской литературе, в рамках которого западные историки, философы и литераторы, переосмысливая восточные и мусульманские традиции, понятия и реалии, сформировали собственное представление о них, порой весьма далекое от действительности.
Обширные примечания, в том числе отражающие варианты некоторых текстов Бекфорда, иллюстрации и другие сопутствующие материалы помогут глубже проникнуть в фантасмагорический мир «роскошнейшего из английских прозаиков» (С. Малларме).
Издание великолепно оформлено и адресовано самому широкому кругу читателей.


Научное издание
Уильям Бекфорд
ВАТЕК
В трех книгах I
Редактор ЛА. Сифурова Корректор О.Г. Наренкова Компьютерная верстка и препресс О.А. Кудрявцевой
ИД No 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 12.04.2021 г. Формат 70 X 90yi6. Бумага офсетная Nq 1. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 18,5.
Тираж 500 экз. Зак. Nq К-811
Научно-издательский центр «Ладомир»
124365, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8-499-729-96-70.
E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии
с предоставленными материалами в АО «ИПК “Чувашия”» 428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13
Hlllllim
НЕЗАВИСИМЫЙ
АЛЬЯНС
Подписывайтесь на официальный «ТВИТТЕР»
Научно-издательского центра «Ладомир»: https://twitter.com/LadomirBook


НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР «ЛАДОМИР» ВЫПУСТИЛ
Серия «Литературные памятники»
ЖАК КАЗОТ
Продолжение «Тысячи и одной ночи»
«Продолжение “Тысячи и одной ночи”» (1788—1789 гг.) — последнее произведение Жака Казота (1719—1792), французского писателя, мистика, каббалиста и мартиниста, обладавшего, как полагали современники, даром предвидения.
В нашей стране он приобрел популярность благодаря прежде всего известному готико-фантастическому роману «Влюбленный дьявол» (1772; в 1967 г. вышел в серии «Литературные памятники» в составе сборника «Фантастические повести»).
Нешуточная увлеченность писателя таинственным Востоком и оглушительный успех в Европе французского перевода «Тысячи и одной ночи» (1704—1711), выполненного Антуаном Галланом (1646—1715), подтолкнули Казота к созданию продолжения галлановского свода. С тех пор оба сказочных собрания не раз издавались вместе. Труд Казота считается самым искусным продолжением начинания Галлана. И это неудивительно, ведь в основу своего собрания Казот положил оригинальную арабскую рукопись сказок, специально переведенных для него, удачно соединив их с собственной стилизацией и адаптацией для современного читателя. С появлением на европейских языках новых переводов различных версий «Тысячи и одной ночи» о сочинении Казота постепенно забыли. Настоящее издание призвано восполнить эту лакуну.
В данном сборнике воспроизведены замечательные иллюстрации Клеман- Пьера Марилье (1740—1808), созданные им к сказкам Казота в рамках цикла иллюстраций к знаменитому французскому многотомному своду «Кабинет фей» (1785-1789).
Помимо сказок Казота, в книге публикуется очерк о нем Жерара де Нерва- ля (1808—1855), сопровожденный классическими гравюрами Эдуара де Бомона (1821-1888).