"Памятники
Всемирной Литературы


William
Beckford
VATHEK


Уильям
Бекфорд
БАТЕК
В ТРЕХ КНИГАХ II
Издание подготовили
Л.А. СИФУРОВА, Е.В. СКОБЕЛЕВА, Е.В. ТРЫНКИНА
Научно-издательский центр «ЛАДОМИР» Москва


Ответственный редактор Е.В. Халтрин-Халтурина
ISBN 978-5-86218-599-7 ISBN 978-5В6218Ш-7 (Кн. П)
© Барбашова Н.А. Оформление, 2021.
© Воробьев Д.А. Перевод, 2021.
© Дубин Б.В. (наследники). Перевод, 1997.
© Зайцев Б.К. Очерк, 1968.
© Кочнева Н.С. Перевод, 2021.
© Миролюбова А.Ю. Перевод, 2021.
© Обрезчиков Н.В. Перевод, 2021.
© СифуроваЛ.А. Перевод, 2021.
© Юрьева Е.В. Перевод, 2021.
© Borges J.L. Sobre el «Vathek» de William Beckford, 1952.
© Научно-издательский центр «Ладомир», 2021.
Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способом без договора с издательством запрещается


сякому известно, что царь Шаханазан был не столь буйного нрава, как брат его, царь Шахрияр1. Разумеется, Шаханазан отрубил голову своей жене и любовнику2, которого застал в ее объятиях; и конечно же он скорбел по поводу этого несчастья. Однако очень скоро печаль его рассеялась, когда он увидал, что старший брат его, более великий государь, нежели он сам, терпит еще более дурное обращение со стороны царицы, своей супруги3.
Из «Тысячи и одной ночи» мы узнали, как Шаханазан с выгодой воспользовался приключением с духом моря и изменившей ему возлюбленной, дабы хоть как-то склонить разгневанного Шахрияра к сдержанности4, а тот утаил свой замысел от брата и позволил ему отбыть до того, как сам он научил мужей вернейшему средству, призванному помешать женам совершать измены5.
Лишь по возвращении в Тартарию узнал Шаханазан о том, что Шахрияр повелел казнить поголовно всех женщин, коих удостаивал чести допустить к себе на ложе6. Поначалу Шаханазану показалось странным, что брат так утруждает себя: что ни день женится, а что ни


308
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
утро приказывает удушить жену, проведшую с ним ночь. Но, поскольку царь Тартарии знал, что о вкусах не спорят, он не стал задумываться о пристрастиях брата, а удовольствовался тем, что продолжил следовать своим собственным: спокойно жить, не впутываясь в подобные семейные дрязги.
Вот почему он и не женился вторично7, объявив о том, что намерен соблюдать обет безбрачия, и приказав всем без исключения представительницам прекрасного пола держаться от него и его двора на расстоянии не менее десяти миль в окружности.
Утверждают, будто бы это повеление доказывает, что Шаханазан был государем слабым, куда больше боявшимся женщин, нежели ненавидевшим их, и что поведение Шахрияра несравненно более подобало мужчине и царю. Как бы то ни было, царь Тартарии твердо придерживался принятого решения, тогда как брат его продолжал казнить своих жен всякий день, покуда султанша Шехеразада8 не положила конец казням благодаря своему редкостному дару рассказывать сказки. Случай этот побудил царя Шаханазана глубоко задуматься, и плоды своих раздумий он изложил визирю9 в следующих выражениях:
— Знай же, Альтамульк10, что, поразмышляв как следует о том, что происходит при дворе моего брата, я начинаю верить, что красота стоит бесконечно меньше, чем ум, причем даже у женщин, и что все султаны на свете, полагавшие и сейчас еще полагающие обратное, обманываются и оказываются обмануты. И вправду сказать, ведь чары стольких дев не сумели смягчить Шахрияра — ни черкешенок11, ни грузинок, ни персиянок, ни гречанок, ни дочерей других народов, а между тем он растаял ради Шехеразады, в которой нет ничего загадочного, кроме ее сказок. Не сомневаюсь, что он и вовсе освободит ее от роковой веревки и оставит при себе, дабы отдыхать от трудов праведных по управлению государством. А впрочем, и правильно сделает, ведь, между нами говоря, это куда более благопристойное решение, нежели прежнее. Знай же, визирь, что, как бы то ни было, всё хорошенько взвесив, и я захотел жениться на умной женщине — но не для того, чтобы слушать ее рассуждения, доводы, возражения, но чтобы она рассказывала мне превосходные сказки, ибо хочу я жениться на


У. Бекфорд. История Шаханазана, царя Тapt арии...
309
лучшей сказочнице моих владений, будь она хоть красавицей, хоть уродиной.
А посему прикажи объявить, чтобы все девицы или вдовы, что пожелают удостоиться моей руки, приготовили по интересной истории, дабы по очереди рассказывать их мне каждый вечер перед сном. Я буду слушать их целый год. И каждую понравившуюся мне рассказчицу по выходе из моих покоев препроводят в один из моих дворцов, где ей устроят царский прием наравне с теми, кто раньше или позже нее окажется там же.
Всякую сказку, достойную внимания, запишут золотыми буквами, указав имя той, что их сочинила. Тем самым я смогу избрать себе жену к означенному сроку, но, кроме того, женюсь с надлежащими почестями и на всех прочих, кому прикажу устроить царский прием. Что же до тех, кто будет иметь несчастье вогнать меня в скуку, им не причинят никакого зла, а просто моя стража прогонит их прочь, отвесив каждой по нескольку оплеух. Несомненно, ты понимаешь, что, берясь за дело таким образом, я получу, по крайней мере, столь же замечательные сказки, как те, что рассказывает Шехеразада, ибо похвальное честолюбие вдохновляет не хуже, чем страх смерти. Однако, поскольку женщины, стремясь обольстить мужчин, привыкли, как правило, больше полагаться на свою красоту, нежели на ум, объяви повсюду, что со мною они не смогут прибегнуть к этой уловке, ибо я хочу, чтобы в моем присутствии они не снимали покрывала, — так что в своих речах им придется проявлять лишь то искусство нравиться, коим их одарили Небеса.
Визирь, которому нередко приходилось падать ниц перед своим повелителем, выслушивая и более нелепые приказания, чем нынешнее, и на сей раз не преминул простереться у ног царя, знаками выражая глубокое восхищение замыслом, который, как он говорил, вполне достоин того, кто его породил, и который он обещал в полной мере исполнить, не щадя сил и проявляя всяческое рвение.
Едва лишь о намерениях Шаханазана стало известно, как столица и другие города его царства пришли в невиданное волнение. Не было отца семейства, не рисовавшего в своем воображении, как он становится тестем султана, не осталось ни одной матери, не представившей свою


310
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
дочь на троне и не перебравшей в мечтах самоцветные каменья, коими та должна быть усыпана. Повсюду собирались семейные советы, чтобы послушать истории, приготовленные их сестрами, племянницами или кузинами, и рассудить, в какой степени могут они питать надежды на успех — как будто бы в большинстве своем слушатели были в состоянии о том судить. От дома к дому ходили знатоки сказок, предлагая из-под полы истории собственного сочинения: одни — скромно за деньги, другие же, более самонадеянные, — в расчете снискать милость той, чей успех намеревались обеспечить, ничуть не сомневаясь в том, что это им удастся. Знатоки красноречия учили претенденток ритмичности повествования, поэты добивались его гармонии. Одним словом, все оказались причастны к великому делу.
Султан превосходно знал обо всех этих уловках, но воображал, что обладает достаточно тонкой проницательностью, дабы отличить трескучую болтовню ученого попугая от трогающей за душу мелодии соловья. Есть основания полагать, что государь этот отнюдь не заблуждался насчет своего вкуса, — судя по ничтожно малому количеству сказок, каковые он повелел высечь золотыми буквами. Рассказы тут же записывались одним из его секретарей, коего царь прерывал, когда рассказчица по недостатку воображения принималась пустословить или же не могла толком ответить на вопросы, которые царь задавал, чтобы проверить ее сообразительность. И когда такое происходило, то, даже если история казалась интересной, с рассказчицей поступали точно так же, как будто она наскучила: стража отвешивала ей оплеухи, а писец прятал чернильницу в карман.
Легко представить, что султан, коему нелегко было угодить, имел причины не раз пожалеть о том, что всё это затеял. С досады он уже готов был отказаться от задуманного, как вдруг Альтамульк ввел к нему Аруми12, вдову Альфаира13. Визирь не меньше своего повелителя сердился, что вот уже много дней подряд приходится выслушивать истории, достойные одних оплеух.
В покоях же султана, куда приводили рассказчиц, всё наводило на приятные мысли. Стены были затканы желтым дамастом14, усыпанным серебристыми цветами и отражавшим огни множества наполненных


У. Бекфорд. История Шаханазана, царя Тартарии...
311
благовониями аметистовых светильников, подвешенных под потолком на золотых цепях. На четырех больших подставках из гелиотропа15 размещались серебряные вазы, в которых глаз замечал все цветы, чьи ароматы оживляют и радуют чувства. Сквозь едва колыхавшийся занавес из легкого газа16 можно было различить широкий альков, где на столиках и полках из редчайших пород дерева виднелись пиалы с изысканным шербетом17, корзины с только что сорванными фруктами, пирамиды янтарных конфитюров и хрустальные сосуды, наполненные вином цвета рубина. Время от времени шесть мальчиков-прислужников выходили из алькова, дабы поднести эти угощения и сменить своих миловидных товарищей, усердно махавших опахалом из лазурных перьев. Ступени помоста, на котором размещался султан, равно как и пол, были покрыты ковром цвета вороненого серебра, украшенным вышивкой, изображавшей кустики нарциссов. Но нелегко было понять, что за ткань покрывает диван, на котором султан возлежал, ибо драгоценные камни, коими был оправлен каркас дивана, просто ослепляли взор. У нижней ступени помоста были разбросаны груды подушек, вышитых точно так же, как ковер, — на них сидела и на них же опиралась рассказчица, которая, таким образом, могла вести свое повествование с полным удобством. С правой стороны помоста поставили стул для визиря, а с левой — перламутровый столик и табурет для секретаря.
Такое убранство — столь же пленительное, сколь и великолепное — в немалой степени способствовало смущению и замешательству рассказчиц, побывавших там до Аруми, но молодую вдову обстановка поразила не слишком сильно. Казалось, она заметила лишь султана. Согласно обычаю, она отвесила ему три поклона, изысканнее коих и представить было невозможно, после этого осталась стоять, скрестив руки на груди.
Шаханазан чуть помедлил, ибо не мог не залюбоваться ее величественной и изящной фигурой, ведь даже длинное и плотное покрывало не могло совершенно скрыть ее очертаний. Наконец он сделал гостье знак садиться и говорить. Она повиновалась и поведала царю следующую историю, которую Шаханазан велел поместить первой в сборнике, дошедшем до нас от арабского собирателя.


Источники
Мерлина
огда на меня накатывало соответствующее настроение, я иногда воображал в Фонтхилле1, как рощи на наших плантациях2 преображаются в заколдованные лабиринты, где некогда блуждали в поисках приключений герои Бояр- до и Ариосто3.
Прогуливаясь по самым потаенным аллеям4, я нередко думал про Арденнский лес5, столь часто воспевавшийся в старинных романах и эпосах о рыцарях-аристократах6. В этом самом лесу, говорил я себе, Мерлин создал незабвенный Источник ненависти7, который помог


316
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
стольким рыцарям и знатным девицам избавиться от мук докучливой любви. С каким пылом изобразил Боярдо ее механику, отвратительную систему зубцов и шестеренок! Например, в следующих стихах:
Е dentro entrato il cavalier soletto,
Guardando intomo si mette a cercare:
Posto da parte vede un bel boschetto,
Che attomo ha un fîumicel ehe d’ambra pare.
Tirato de la vista e dal diletto,
Si come era a caval vi volse entrare.
Vede ch’egli ha nel mezzo una fontana Che non par fatta già con arte umana.
Ell’era tutta d’oro lavorata,
E d’alabastro candido e pulito E cosi bei, ehe chi dentro vi guata.
Vi vede il prato e i fior tutto scolpito.
Dicon ehe da Merlin fu fabbricata Per Tristan ehe d’Isotta era invaghito,
Accio ch’ivi bevendo si scordasse L’amor di quella donna, e la lasciasse.
OR.EN.RI Bemi, canto 3, s. 35—36*
Ариосто дает продолжение этому приятному повествованию в первой песни своего эпоса. Он рисует там Анджелику8, по-прежнему ис-
Один войдя под потолок ветвистый, На поиски пустился рыцарь смело, Пока поток он не увидел, чистый Как золото, мерцающим пределом Служивший верно рощице тенистой, Влекущей взгляд, сознание и тело. Фонтан таили этой рощи своды — Творенье волшебства, а не природы.
Из солнечного золота сплетенный И алебастра белого как пена,
Он так сиял, что, в свете отраженный,
В нем сад виднелся — райский, несомненно. Один глоток воды сей, сотворенной Волшбою Мерлина, спасти бы мог из плена Любовного Изольду и Тристана9,
Когда бы воля им была желанна10.
«Влюбленный Орландо» в обработке Берни («Or<lando> in<namorato»> ri<fatto> [da Francesco] Bemi).
Песнь 3. Строфы 35—36 (um.)


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. Источники Мерлина
317
ходящую яростью в своем отвращении к Ринальдо12, — отвращении, возникшем в ней на берегах удивительного источника.
E questo hanno causato due fontane che di diverso effetto hanno liquore, ambe in Ardenna, e non sono lontane: d’amoroso disio Puna empie il core; chi bel de Paîtra, senza amor rimane, e volge tutto in ghiaccio il primo ardore.
Rinaldo gusto d’una, e amor lo strugge;
Angelica de Paîtra, e Podia e fugge*.
Те, кто пускался навстречу приключениям в лабиринте, оказывались, поблуждав по всем его закоулкам и много раз сбившись с пути, у входа в пещеру, откуда торчали ветви, покрытые листьями. Доступ внутрь пещеры преграждали прутья из отшлифованной стали,
Temprato alPonda ed аДо stigio foco**.
Вход в пещеру охраняли и талисманы, на которых были выгравированы каббалистические знаки13. В стародавние времена в этой пещере обитал Мерлин. «Пусть тот, чья отвага достаточно велика, а глаза дерзнули созерцать чудеса, здесь сокрытые, честно сознается в последнем совершённом им проступке»14. После признания дверь отворялась и тут же захлопывалась вновь. Неужто путника впустили внутрь?
А виною тому были два источника,
Источавшие влагу, по-разному волшебную:
Оба — в Арденнах, оба — друг близ друга,
Но один льет в душу любовное желанье,
А кто пьет из другого — избывает страсть,
И прежний его жар обращается в лед.
Ринальд пил из одного, и гнетет его любовь, Анджелика — из другого, и гонит ее ненависть15 [um). Кованной в аду и каленной в Стиксе16 [um).


318
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Вне всякого сомнения, вот могучий рыцарь, чья душа омрачилась, как только он остался один-одинешенек в ледяной, мрачной бездне ужасной пещеры...
Но ручеек, бравший начало в названном источнике, был не единственным рожденным по воле Мерлина.
Свои источники, замечательные чистотой воды, он принялся украшать алебастровыми плитами, а по краям насадил прелестные рощицы.
Источники и древесная поросль были призваны отвлекать от пережитого странствующих рыцарей, перенесших жуткие приключения, покуда совершали подвиги и подвергались разным опасностям. Здесь прекрасные владычицы их сердец отдыхали, укрываясь под сенью густых ветвей от жаркого солнца, засыпая под колыбельную, убаюканные журчанием ручейков. Из веток кустарника девицы плели венки, которые надевали на шею своему верному рыцарю17. Цветки, подобные тамошним, нельзя было встретить и в самых роскошных садах. Мерлин сам их сажал, ибо благодаря пророческому дару знал, что цветут эти цветы лишь для храбрецов.
Понятное дело, Мерлин испытывал огромное счастье, украшая леса, которые, как он провидел, могут стать местом отдыха для самых доблестных и благородных представителей человечества, — там могли бы они проводить самые благословенные часы, часы наслаждения, которые были тем идеальнее, чем больше опасностей и тягот случилось им пережить. Об этих сценах, коих не видело око посторонних, лучше будет умолчать.
Девицы прибывали туда непрерывной чередой в сопровождении рыцарей и карликов для прислуги18. На прекрасных дам пасторальные пейзажи той местности оказывали огромное впечатление, и тогда они принимались убеждать своих принцев остановиться и насладиться чарами тамошней природы. Покуда они предавались созерцанию своих благородных спутников, которые горделиво гарцевали, дамы оставляли позади себя источники, которые не удостаивали и взглядом. Героиням было довольно бросить один взор одобрения на тенистые рощицы и выразить малейшее желание испить воды из чистого источника, чтобы их защитники выразили готовность помочь им насладиться пейза¬


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И тамошняя. Источники Мерлина
319
жем, покуда сами разгружали мулов и стелили роскошные ковры на ступенях источника, где по краям стояли сосуды и сверкающие флаконы с веселящим вином.
Едва отведывали путники проточной воды, как металлический лязг оружия и конский топот начинали раздаваться в лесу, и эхо разносило эти звуки по всей округе.
Рыцари вновь вскакивали в седла и принимались выдергивать из земли растущие там же елки, которыми намеревались воспользоваться вместо копий. Листва на кустах начинала переливаться, когда отряд храбрецов в блистающих роскошью доспехах и нарядах вступал в узкую долину.
Всякая враждебная мысль запрещена здесь, ибо никакое злобное, дикое существо не приближается к источнику — лишь друзья, которые, пережив мучительную разлуку, еще теснее сближаются, причем неожиданным образом, когда подходят к отделанным мрамором краям источника. Как сильно любят они приключения, с которыми сталкиваются во время жизненных скитаний! Беззаботно растянувшись под деревьями, они повествуют друг другу о тягостных ночах, проведенных в какой-нибудь темной пещере или глухом углу, обнаружить который можно лишь с помощью некромантических фокусов19. Отважно блуждая по зачарованным краям, они встречали гиппогрифов20, привлеченных силою колдовских чар, исходивших с гор и от зефирных духов, притягивавших к себе странников бесчисленными злодеяниями.
Изящные дамы разинув рот слушали повествования о смелых подвигах и очаровательные, полные разнообразных событий истории, подобные истории о Прасильдо и Ирольдо21. Вот так рыцари былых времен22 оказывались вынуждены отринуть прошлое в великолепных лесных чертогах, устроенных Мерлином. Трапеза прямо на земле, устланной мхом, в сопровождении мелодичных аккордов, исполняемых на лютнях, сладкий, целительный сон после удивительного рассказа о пережитых тяготах приносили, по контрасту, доблестным героям сладостное счастье.
Так Ариосто описывает пир Руджеро, Марфизы и Маладжиджи после сражения, когда они расположились близ одного из источников23,


320
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
где пологие холмы и буйная растительность создавали особую атмосферу под вечной сенью дерев.
Era una de le fonti di Merlino, de le quattro di Francia da lui fatte, d’intomo cinta di bel marino fino, lucido e terso, e bianco più ehe latte.
Quivi d’intaglio con lavor divino avea Merlino imagini ritratte: direste ehe spiravano, e, se prive non fossero di voce, ch’eran vive.
OR.FU., canto 26, s. 30*
То Мерлинов ключ,
Каковых четыре по целой Франции, А под ним — водоем,
Беломраморен, глажен и блестящ.
А по ободу того водоема Резана кудесником дивная резьба: Что ни образ, то словно дышит,
Весь как жив и едва не говорит24.
«Неистовый Орландо» («Or<lando> fu<rioso>»).
Песнь 26. Строфа 30 (um).


История про Яо
огда вступил он на престол в юном возрасте, народ питал в отношении его самые радужные надежды. Люди восхищались им, и он знал, что это удовольствие не поддельно; а безоговорочное доверие, которое народ доказывал на деле, побуждало правителя стараться никогда не разочаровать своих подданных. Такое умонастроение венценосца приносило империи счастье, сравнимое с тем, какое дают лучи солнца после сезона бурь. Когда подданные стали осознавать, что доброта государя проливается на весь Китай, словно капли росы с неба, и что проницательность ума находится у него в идеальном согласии с чистосердечием,


322
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
они дрожали под его бдительным оком и преследовали одну лишь цель — подражать ему во всём его совершенстве. В его правление народ испытывал такой благоговейный трепет, что Китай познал самые прекрасные свои дни, и продолжались они целый век, на протяжении всего царствования императора. Под его руководством чудесным образом делались все дела. Верные государю министры отправляли правосудие с тою же суровостью, и осеняла их такая же благодать, и сопутствовал им такой же успех. Их образцовое управление побуждало низшие слои населения равняться на них, отчего казалось, будто Яо самолично присутствует в каждой провинции империи. Вскоре при возделывании земли стали применять знания о временах года и наблюдения четырех мудрецов, которые восседали в самых высоких сферах и страстно трудились над развитием земледелия. Эти изыскания помогли пробудить умственные способности народа, давая ему возвышенные предметы для размышления, благодаря которым их помыслы постепенно стали возноситься к Господину Природы, Тяню1, Изначальному Духу. Яо наблюдал и поощрял это рвение, которое беспрестанно росло у народа. Воспользовавшись этим священным огнем, который начал распространяться в собраниях мудрецов, Яо ввел религиозные обряды и церемонии, чья торжественность была направлена на подпитку господствующих учений, с тем чтобы их уроки запечатлелись в каждом сердце. Жители самых удаленных краев обширной империи, варвары, обитавшие в племенах, рассеянных на островах в Океане2, дикари Тартарии3 и златых краев, известных под названием Тонкина4 и Пегу5, — всех поражала возраставшая слава Яо и его деяний, и народ отовсюду толпами стекался в Цычжоу (Императорский дворец)6, чтобы положить подношение для императора на ступени его трона. Блаженные простаки присоединяли свои голоса к одобрительным возгласам, раздававшимся по всей империи, и звали императора отцом. Яо давал им свое благословение и принимал их на обучение в школы. Несколько лет спустя они возвращались в родные края, набравшись знаний, а на смену им являлись другие, которые тоже вскоре отправлялись восвояси, получив те же блага. Дух человечности распространился по всей империи — согласно гению и во¬


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. История про Яо
323
ле Отца, который с каждым годом становился всё достойнее и достойнее, чтобы носить это ласковое прозвище.
Идеальнейшая гармония царила среди тех, кто получил от него право властвовать. Их приказания исполнялись досконально, и повиновались им все с величайшим удовольствием. Мудрость отличала правление Яо, который старался объездить свои владения вплоть до гор Куш7 и Океана, с тем чтобы разобраться, чем располагает та или иная область, а также сократить количество подношений, которыми народ выражал свою признательность, — сократить хотя бы до разумных пределов.
Благодать осенила тех, кому посчастливилось жить в тот единственный в своем роде век и преисполниться радостью вместе со всеми обитателями страны, переживая великолепное царствование, когда над всеми островами в Океане витало всеобщее спокойствие, когда мусульманские варвары8 смягчились нравом благодаря человеколюбию Яо и стекались из своих диких углов единственно ради того, чтобы пропеть ему осанну! Разве великие летописи Китая, правдивость коих в этом вопросе нельзя поставить под сомнение, разве все историки и сочинения почтенных мудрецов не запечатлели единогласно царившее в те благословенные времена счастье? Разве история их не позволяет поверить в фантастическую эпоху, описываемую поэтами, когда они упоминают в своих стихах «золотой век»?9 Мягкий климат, изобилие природы, богатство растительности, столь часто прославляемые китайскими поэтами10, напоминают рассказы о Древней Греции. Правда, этим поэтам удается рождать в нашем воображении еще более чарующие образы: иногда они рисуют Яо и его народ на вершинах гор, а их богатства представляют плодом неустанного тяжелого труда; порой мы видим в стихах, как император с подданными справляют праздники на усеянных цветами зеленых равнинах вдоль Хуанхэ11 (Желтой реки). После трапезы, отличающейся такой же скромностью, как их нравы, они разделяются на группы, разбредающиеся по этим милым долинам, и хором выводят песнопения под звуки музыкальных инструментов, ныне совсем забытых. С их помощью внушают они молодежи героине-


324
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ское рвение и страстное желание чтить память предков. Представим себе чары тамошней природы, тот пейзаж, где разворачивались торжественные празднества. Река с чистою водой, величаво змеящаяся среди долин с ярко-изумрудной травой, чтобы омыть подножия гор, поросших на макушках редколесьем и рощами экзотических деревьев. Охватим взглядом синее море, теряющееся вдалеке, в темном мареве, похожем на облака... На самом деле это далекие острова! Безмятежность небес, великолепие солнца и бодрящие ветры с моря, потоки свежего воздуха, пронизанные благоуханными ароматами, — благодаря всему этому Цычжоу отличается от других провинций: она предназначена для небесных сообществ. Во всякое десятилетие жизни императора все мудрецы империи, каждый, кто поднаторел в каком-нибудь главном искусстве12, а также те, кто так или иначе мог считаться благодетелем человечества, созывались ради этого события. Их сопровождали дети, которые забавлялись тем, что гонялись за пчелами, покуда отцы сидели кружком на коврах из зелени. В присутствии Досточтимого Отца они выражали бурный восторг, а затем умолкали, дабы выслушать его повеления.
Соблюдя правила, необходимые для ведения гармоничной беседы, Яо поднялся, воплощая собою Верховного Отца и Великого Жреца своего народа. Он принялся в одиночку выводить песнь толпы:
Народ спокоен.
Он внимает гласу своего императора,
Чья любовь, благие пожелания запечатлелись в умах людей.
Они взирают на него как на доказательство
божественного благоволения.
Никто не мог сопротивляться вызванному этим песнопением мощному приливу восторга, который под воздействием фимиама рождался в облаках и, миновав океанские бухты, взлетал к горным вершинам.
И вот, покуда происходили эти исполненные величия события, получил Яо подношения от бесчисленного множества народов. С самых далеких островов прикатили к нему целые волны страждущих, ищу¬


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. История про Яо
325
щих его защиты и покровительства. Просители приносили ему экзотические плоды, идеально отполированные пластины с черепахового панциря, причудливо расшитые водорослями одежды из тканей, блестевших подобно шелку и обладавших прочностью брони. Празднества, о которых я только что поведал, повторялись четырежды. Император поднялся среди толпы, ибо чувствовал, что надвигается преклонный возраст. По-прежнему могучим голосом он объявил, что уже не в силах в одиночку удерживать бразды власти.
— Наступил семидесятый год, — молвил он, — с тех пор как я принял попечение над моим народом. Небо вознаградило меня за бдение процветанием. Люди исполняют свой долг и уже познали счастье, какое приносит строгое следование предписаниям. Но, увы, старость подорвала мои силы. Я уже не в состоянии продолжать затеянное дело. Кто тот человек среди тысяч вас, кто ощущает в себе небывалое благочестие и справедливость, — безошибочный знак, отличающий государя от подданных? Если один из вас, каким бы ни было его положение, по-настоящему осознаёт возвышенность ума, если он всегда отличался постоянством и всю свою жизнь действовал согласно устоям, пускай такой человек выступит вперед и без стеснения потребует мой венец!
На мгновение воцарилось глубокое молчание. Фунг-Чжи, один из вельмож империи, напомнил от имени всех, что у Яо есть сын13, и сослался на наследственное право последнего, его добродетель и способности.
— Увы! — отвечал император. — Ты не знаешь Даньчжу, который под личиной рвения и чистосердечия прячет высокомерие и тиранические наклонности. А уж чего только не натерпелись из-за него мои подданные! Все вы — мои дети. Неужто мне предстоит отдать на заклание большое чудище ради малого? Разве одного ребенка можно сравнить с тьмою других? Фунг-Чжи превозносит дарования Даньчжу, называя их превосходными и блестящими. В молодости я и сам хвалил его, но всякий проходящий год убеждает меня, что нет в нем той душевной ласковости, той искренности, какую я требую принести в жертву. Верь, о мой народ, в Отца, который борется со своими естественными наклонностями столь же неуклонно, как и с твоими. Итак, никакого наследственно¬


326
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
го права я применять не стану. Изгоните Даньчжу из своих сердец, ибо в будущем он непременно повел бы себя так, что не заслужил бы вашего расположения! А теперь, — продолжал Яо, обращаясь к Цзы-Ё, первому помощнику председателя Большого собрания мудрецов, — неужто нет никого, кто ощущает в себе мужество и способности, коих требует управление столькими народами? Неужели ни один не сумеет разорвать семейные узы и целиком посвятить себя общим чаяниям?
Никто не ответил, никто не захотел подняться над равными себе. Мудрецы и старейшины были заметно взволнованы. Они от всей души рыдали и, собравшись вокруг императора, все, как один, погрузились в печаль из-за его отречения и принялись горестно сетовать.
— Кто из нас, — восклицали почтенные старцы, — в достаточной степени познал сам себя, чтобы взойти на престол и делить твое величие, покуда ты сам еще ходишь по земле? Разве не впадаем мы в смятение в твоем присутствии или когда видим, как ты предводительствуешь человечеством с такою справедливостью и правдой? Никто из нас не может притязать на то, что он достоин оказаться причастным к славе твоего скипетра. Небо, — продолжали мудрецы, указывая на небосвод, — не позволило своим солнцам просветить нас.
— Дети мои, вы заблуждаетесь, — отвечал император. — Я не в силах просветить вас более. Начинания, затеянные мною, когда жизнь моя уже стала клониться к закату, вскоре утратят свое великолепие, ежели мой преемник не продолжит начатое. Покажите мне того, кого я ищу, и никак не ограничивайте свои поиски! На мой выбор не повлияют ни богатство, ни блестящее положение. Добродетель, доказавшая, чего она стоит, и выдающиеся таланты — вот единственные мерила, которыми я буду руководствоваться при выборе моего преемника.
Поняв, что решение Яо непоколебимо, мудрецы удалились и, посовещавшись со старейшинами, вновь предстали перед троном, высказавшись в пользу смиренного Шуня14 — человека опытного, настрадавшегося, чья добродетель подвергалась самым суровым испытаниям. Многое пережив, Шунь удалился в горы Лишань15 и стал пахать там землю. На протяжении многих лет этот человек вызывал уважение простотой жизни и возвышенностью благочестивых помыслов. Взор Яо прояснил¬


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История про Яо
327
ся, когда пришедшие обратились к нему. Он поднялся и, возведя глаза к небу, объяснил причины своего восторга:
— Вы назвали моего преемника. Я знаю Шуня. Дошла до меня и весть о его деяниях. Они несут на себе печать славы. Я самолично собираюсь испытать его. Ступайте, объявите ему о моем решении и донесите до Тяня, что отныне он может принять обличье Хуан-ди16, от которого ведет свое происхождение.
Император и его народ разбили лагерь в долинах и оставались там, покуда мудрецы не вернулись с гор Лишань вместе с Шунем. Во время их отсутствия молодежь проводила время в подвижных играх, а остальные устраивали мистические танцы*’17 в память о подвигах Пань-гу18 — первого из людей, который, согласно сочинениям тао-цзы**’19, спустился с небес в начале времен и поселился в провинции Хунань20. Плясуны, коих насчитывались многие тысячи, размещались по берегам реки Хуанхэ, вплоть до морского побережья, словно огромное войско. Там же находились дикари с островов. Чужеземцы и варвары прибывали с подношениями. На склонах гор располагались император, его мудрецы и все, кому преклонный возраст не позволял уже лично принимать участие в ритуалах, требовавших напряжения сил. Подлесок отвели женщинам, а дети сидели с ними или лазили по ветвям кокосовых пальм. Музыканты без числа смешивались с танцорами, которые по большей части были ярко разукрашены в разные цвета и придавали развернувшемуся зрелищу невиданное великолепие.
Император сделал рукою знак сотне колесниц, каждую из которых влекло шестнадцать лошадей. С устрашающей стремительностью вылетели они из леса и под звуки варварских и воинственных труб покатились вереницей по равнине до самого берега. Там разодетые возницы, имевшие вид благородный и величественный, спешились. В действительности эти блистательные пришельцы изображали героев и
* В Variétés Littéraires (Vol. 1. P. 487) читатель найдет любопытный отрывок, посвященный трактату о китайских танцах21. Подробно они рассмотрены в изд.: Le Chou- King22. P.: Tilliard, 1770. P. 328.
** Секты бонз, считавшихся колдунами23.


328
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
полубогов тех стародавних времен, о которых очень мало какой народ продолжал хранить почтительную память.
На песок выступил тот, в ком по осанке и короне легко было узнать Цинь-хуана24. Он простер руки к морю. После этого его царственные спутники возвели на мгновение очи к небу, затем обратили взор на воду, словно заклиная духов обеих стихий. По окончании этих церемоний все трубы издйли пронзительные и шумные звуки, которые услышали даже те толпы, что всё еще находились на равнине. Над шеренгами в один миг взвились бесчисленные знамена. Музыканты разбились на шесть групп и отделились от многолюдной толпы, издавая звуки от самых высоких до самых низких, на какие только были способны их голоса и инструменты, так что вся долина оглашалась звуками труб и кимвал25, находившихся на вершинах гор. Всё это время плясуны, с чудесной ловкостью выбравшись из шеренги, вереницей или скопом принялись сложными жестами и позами изображать события, происходившие в прошлом и уже непонятные в нынешние времена.
Вдруг мелодия, дотоле быстрая, сменилась более плавными и торжественными ритмами. Все юноши, победившие в каком-нибудь состязании, и все мудрые мужи-символоносцы прошествовали мимо императора и в едином порыве воздели вверх знамена, дабы освежить воздух, которым он дышал. После того как оба хора удалились восвояси, пространство, которое Отцу предстояло освятить отпечатком своих стоп, вновь очистилось. Все эти движения, исполняемые в идеальном согласии с музыкой, были земным воплощением небесных перемещений, как отметили некоторые наблюдатели.
Вскоре, когда среди собравшихся толп вновь воцарился порядок, инструменты зазвучали в унисон. Император в одиночку спустился с гор, а народ приветствовал его криками радости и восхищения. Отдавшись на несколько мгновений ощущению торжества, император сменил выражение на лице. Он хлопнул в ладоши и на миг замер на месте, словно впав в глубокое раздумье. Покуда стоял он в такой выразительной позе, мудрецы старались прочесть его мысли. Они понимали, сколь тяжкие думы его одолевают, и разделяли его озабоченность. Повернувшись к хорам, повелитель тайными знаками велел им затянуть ту пес-


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. История про Яо
329
ню, какую хотел услышать. Они повиновались и, родив глубокий, печальный аккорд, принялись возносить голоса к горным высям, выводя песнопение о хрупкости человеческого бытия, оплакивающее шаткость земного существования. Несмотря на грустный мотив, мгновение спустя хоры и миллионы существ уже пришли в радостное возбуждение при виде долин, на которых росли.
Разливанному морю великолепия суждено меж тем исчезнуть, словно во сне. Предстоит наступить страшному мигу, когда всякий глаз закроется навеки и более не увидит веселого здешнего мира. Прощай, патриархальное зрелище зеленых долин, прощай, блестящая бесконечность океана, прощай, покой — мгновение, проведенное под лазурью небес, прощайте, празднества под лучами солнца и нежный вздох в свежести наступившего утра. Сам Яо, наш Отец и Творец нашего счастья, разделит ту же самую участь и, как самый юный из своих детей, вступит в ночь смерти. Да, все мы спешим к роковому концу, пред которым трепещут и самые храбрые, концу, который остановит Цинь- хуана. Ведь жизнь — всего-навсего мимолетное дуновение, чей сладостный шепот длится один лишь миг, после чего сразу же умирает. Загоревшиеся на мгновение искорки погаснут в чернейшем мраке ночи, ночи сумрачной и полной неверных теней, ночи, откуда еще никому не удавалось возвратиться, чтобы поведать нам ее тайны. Где избранные, герои, цари прежних времен, пировавшие на этих же самых равнинах и гордо по ним выступавшие? Они одерживали победы, им удавалось снискать славу. Разве торжественные танцы и песнопения в их честь не гремели и за морями? Но какой след остался от всего их великолепия? Разве что смутное воспоминание об их подвигах дошло до нас. Едва ли кто назовет хоть несколько их добродетелей. А между тем Почтенные уверяют нас, что эти существа пользуются уважением в краях Тяня, где по-прежнему счастливо живут Пань-гу и Фу-си26. Оттуда они якобы могут своими зоркими глазами наблюдать за потомками и, пуская в ход священное влияние, направлять судьбу Яо. Когда прекратится наше возвышенное существование здесь, не перенесемся ли и мы в Тянь?
Еще покуда неслась музыка над скалами и горами, рождая эхо за эхом, и покуда в воздухе раздавались слабейшие вибрации нот, толпа


330
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
едва осмеливалась дышать. Никто не остался равнодушен — всех всколыхнула пугающая мысль об Энергии силы. Все в глубине души испытывали страдание от того, что их взволновало раскинувшееся пред ними великолепие. Император не сдержал слез. Он долгим взором обвел народ и благословил всех разом. Затем он удалился, а они мирно разошлись. Солнце стало клониться к закату. Оно бросило последние, самые яркие, лучи на берега Хуанхэ. Леса, долины, золоченые сады — всё блестело под светом заходящего солнца, когда главы всех родов собрались на равнине, дабы выразить свое счастье и порассуждать о благах, приносимых правильным образом жизни.
— Почему мы справляли торжество? — вопрошали они. — Зачем устроили праздничные танцы? Разве мы оттого так гордо превозносили наше бытие, что хотим его улучшить? Нет! Наши не подпадающие под упрек ликования — это выражение чувств благодарного народа, осознающего свое счастье. Наши порывы радости призваны прославить нас в наши последние мгновения!
В горах, в долинах только и слышались, что такого рода восхваления. Толпа разбилась на группки и разбрелась по склонам холмов и долинам, примыкавшим к Великой реке. Кое-кто удалился в густой лес, где под каждым деревом выросли небольшие навесы, укрывавшие людей от падавших сверху капель росы. Цычжоу, должно быть, представляло собой чудесное зрелище, когда луна дошла во всём своем великолепии до самой высокой точки над океаном, чтобы пролить ласковые лучи на благодатные долины, а бабочки живописно усеяли все поля и равнина окрасилась всеми оттенками и всеми полутонами гармонии. Всякий мирно отдыхал — никакой страх, никакое недоверие не омрачало всеобщего спокойствия.
Кто-то спал под открытым небом, другие прикорнули на ложах под деревьями. Ни злобы людской, ни безжалостности Природы не приходилось более опасаться. Почтенный совет мудрецов, состоявший из тех, кто в силу весьма преклонного возраста посвятил накопленные знания религии, охранял сон народа, как и мгновения глубокой тишины, когда можно расслышать, как ветер уносит каждый листок, когда кажется, будто луна замерла в зените над океаном. Тогда их слух зачаровали


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История про Яо
331
раздавшиеся словно ниоткуда мелодичные звуки. Из какой части света доносились они? Никто никогда не узнает. Они совершенно растворялись в воздухе и, казалось, проникали в душу. Когда спящие пробудились, они увидели на берегах догоравшие костры и остатки воскурений, посвященных Тяню. Заплясали бестелесные тени, перед глазами всех блеснули молнии, словно стальные клинки, и на миг показалось, будто каждый навес, каждое дерево озарилось их присутствием.
Не в силах выдержать великолепия таких видений, люди бросились ниц, и неодолимый сон сморил их. Они перестали что-либо слышать и видеть.
Если когда-либо земля была достойна посещения небесных существ, если какое-либо зрелище заслуживало предстать перед чистыми духами единственно ради услаждения их взора — этот момент наступил именно тогда.


История Ар-Рауии, рассказанная эмиру Большого Каира
ил некогда в Большом Каире эмир, чьего общества искали не только потому, что он занимал высокое положение, но и потому, что был умен. Однажды, пребывая в глубокой печали, он повернулся к одному из своих приближенных и сказал:
— Ар-Рауйи, сердце мое тоскует непонятно отчего. Поведай же мне какую-нибудь приятную историю, дабы развеять грусть.
Ар-Рауйи отвечал:


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. История Ар-Рауйи...
333
— Да, недаром сильные мира сего считают сказки лучшим средством от уныния. С дозволения повелителя я для начала расскажу то, что случилось со мною.
Во дни моей юности влюбился я в одну прекрасную джа- рию1 с лицом ангела и кожей белой как снег. Она жила с отцом и матерью, и, только для того чтобы видеть ее, я часто проходил мимо их дома. Как-то раз, придя туда по своему обычаю, но никого не обнаружив, я спросил у соседей, куда же делись обитатели. Мне ответили, что они переехали в Верблюжью долину2. Весть эта поразила меня в самое сердце. Не в силах больше жить без своей возлюбленной, я всё бросил и отправился на поиски. В тот же вечер я прикрепил к поясу саблю, вывел верблюда и, вскочив на него верхом, двинулся в путь.
Ночь была темна, а дорога трудна. Шла она по горам, и на пути не раз встречались реки. В довершение несчастья я вскоре ощутил, как меня окружают дикие звери. Страх охватил меня, я чуть было не потерял голову, однако же благодарил Аллаха за всё, что Он мне уготовил, и, не сдаваясь, ехал и ехал вперед. В конце концов на меня, изнемогшего от усталости, навалился сон, и я задремал прямо верхом. Покуда я клевал носом, верблюд отклонился с пути. Но поскольку двигался он медленно, я проснулся лишь тогда, когда сильно стукнулся лбом о нависшую ветвь дерева. Новый день уже начинал пробиваться сквозь ночной покров, и при тусклом свете утренних сумерек я понял, что сбился с дороги. «Нельзя идти против воли Аллаха, — сказал я себе. — Нужно быть довольным всем»3. Рассуждая подобным образом, я озирался по сторонам, разглядывая красивые сады, ручьи и разбуженных зарею птиц, защебетавших сладчайшие трели. Вскоре я сошел на землю, взял верблюда под уздцы и пошел вперед, покуда не ступил на землю Альфа4.


334
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Тогда присутствие духа вернулось ко мне, я вновь сел на верблюда и, не зная, куда он меня привез, позволил ему, положившись на волю Аллаха, идти куда вздумается.
Миновав прекрасный оазис, я опять очутился в пустыне. Там увидел я великолепный шатер. Его ослепительно-белые занавеси колыхались от свежего дуновения утреннего ветерка и слегка приоткрывали чудесное внутреннее убранство. Вокруг шатра паслись овцы и коровы, рядом стояли на привязи лошадь и верблюд5, но ни одной человеческой души не было видно. «Как странно!» — подумал я, а подъехав ближе, крикнул:
— Эй, есть кто тут? Какой добрый мусульманин обитает в этом шатре? Не соблаговолит ли он указать дорогу бедному заплутавшему путнику?
Тотчас же навстречу мне вышел6 из шатра юноша лет девятнадцати, прекрасный как месяц, когда, пробившись сквозь густые тучи, выходит он на лазурные просторы неба. Светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам, сообщали изящество его привлекательной и благородной наружности. Он сердечно поприветствовал меня и произнес:
— Брат араб, похоже, сбился с пути?
— Да, и надеюсь, ты укажешь мне верный путь, — отвечал я.
— Брат, — проговорил он, — дороги здесь никуда не годятся — идут дожди. Да вдобавок ночь будет темной, а в этих местах полно диких зверей. Слезай, отдохни у меня, а завтра я укажу тебе дорогу.
При этих словах я спешился и привязал верблюда к дереву. Юноша задал ему корма, а меня повел в шатер и усадил. Сам же отправился заколоть на ужин барана, которого зажарил с пряными травами. Мы расположились за столом. Во время трапезы молодой человек то и дело вздыхал и пускал слезу. Я легко угадал, что причина рыданий —


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История Ар-Рауйи...
335
любовь, ведь и сам был влюблен. Он же, я видел, любит страстно, ибо человек не знает, что такое мед, покуда его не попробует. Мне хотелось узнать, что происходит в его сердце, но я боялся показаться назойливым.
Когда мы поели, мой хозяин принес в золоченом ящике две хрустальные бутылки: одну — с розовой водой, сдобренной мускусом, другую — с вином, и еще шелковое полотенце, расшитое золотом. Я вымыл руки, не уставая восхищаться великолепием шатра и вкусом, который выказал мой хозяин, устраивая свое жилище и подбирая окружавшие его предметы. Потом мы около часа беседовали, после чего он провел меня во внутренние покои шатра, показал роскошную софу из зеленого шелка с пологом того же цвета и удалился, пожелав мне как следует выспаться. Я разделся и мгновенно уснул. Никогда сон мой не был слаще. Воображение хранило всё увиденное, а беспокойную душу несколько умиротворяло гостеприимство и сердечность молодого хозяина — это навевало приятные, безмятежные сны. По прошествии нескольких часов меня разбудил голос, звучавший мелодичнее лютни. Тихо отодвинув занавеску, я увидел, что вместе с хозяином в шатре находится девушка — прекрасная как гурия7. Через мгновение я услышал перешептывания. Сперва я подумал, что увиденная мною красавица, которая уединилась с юношей для наслаждений8, — влюбившаяся в него дочь джинна9, ибо весь ее облик излучал сияние и, подобно солнцу, озарял всё вокруг. Но вскоре я понял, что это была просто арабская девушка.
Увидев, как они вошли рука об руку, я догадался, что они — любовники, и не мог им не позавидовать. Дабы не видеть их, я тотчас же задернул полог кровати, снова склонил голову на подушки и отдался сну. Утром, совершив омовение и молитву10 и одевшись, я отправился к хозяину. Мы вместе позавтракали, но я ничего не спросил о том, что


336
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
видел ночью. Когда трапеза была окончена, я обратился к своему визави:
— Теперь, надеюсь, ты соблаговолишь указать мне дорогу? Я буду тебе обязан еще одной услугой.
— Ты ведь знаешь, — отвечал мне юноша, — что у арабов принято гостить по три дня. К тому же твое присутствие приятно мне, и я буду рад, если ты захочешь остаться тут подольше.
Отказаться было невозможно. Я провел с ним три дня и каждую ночь видел, как вновь и вновь приходит та девушка. По прошествии этого времени я не выдержал и спросил юношу, кто он такой. Тот ответил:
— Я — сын племени бени азра11.
Потом он назвал мне свое имя, имя своего отца и братьев отца. Услышав эти имена, я понял, что хозяин мой — сын моего дяди, принадлежащего к великому роду бени азра. Я сказал ему об этом, а затем спросил:
— Почему же, родич мой, покинул ты свое прославленное семейство и живешь один здесь, в пустыне?
Едва лишь вымолвил я эти слова, как юноша разразился слезами и проговорил:
— Брат мой, я удалился жить сюда, в пустыню, потому что здесь обитает та, которую я люблю. Я влюблен в дочь дяди, среднего брата моего отца. Я не мог жить без нее и просил ее в жены, но он отказал мне и выдал ее за другого нашего родича, который увез ее с собою. Целый год я места себе не находил, пока наконец, не в силах более жить без нее, не бросил всё и не поехал за той, кто составляет для меня весь смысл существования. Она обитает у подножия вон той горы и каждый вечер приходит ко мне на один час. Вот единственное, что утешает меня, и надеюсь, что с благоволения Небес12, всё обернется к лучшему.
Тогда я сказал ему:


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. История Ар-Рауйи...
337
— Когда она придет нынче вечером, почему бы тебе не сесть вместе с нею на моего верблюда13, не взять всё, что у тебя есть ценного, и не отправиться со мною? Верблюд у меня выносливый, и еще до зари мы успеем уехать далеко отсюда. И тогда ты безо всяких помех сможешь наслаждаться счастьем быть рядом со своею возлюбленной и будешь волен делать что захочешь, ибо земли у Аллаха предостаточно, — я же стану помогать тебе во всём, насколько окажется в моих силах.
Мое предложение пришлось брату по душе. Он принял его с довольным видом. Мы с нетерпением ожидали вечера, чтобы услышать, что же скажет девушка.
Когда стало смеркаться, мы расположились у входа в шатер и принялись ждать — ведь она могла явиться в любое мгновение. При малейшем шуме нам чудился звук ее шагов. Мой хозяин пытался уловить ее аромат в дующем ветре14. Беспокойство нарастало — девушка всё не шла. Наконец мой брат сказал дрогнувшим голосом:
— Должно быть, с нею что-то случилось по дороге. Жди моего возвращения, а я пойду разузнаю, в чем дело.
С этими словами он заглянул в шатер, схватил саблю и ушел.
Через два часа я увидел, как юноша возвращается с каким-то узлом под мышкой. Он был бледен как смерть. Дрожащий, с блуждающим взором, он подошел ко мне и, уронив узел, без чувств упал к моим ногам. Через некоторое время юноша немного пришел в себя, но теперь его сотрясали приступы дикого ужаса. Когда несчастный оказался в силах вымолвить хоть слово, он, по-прежнему пребывая во власти жестоких страданий, проговорил:
— На возлюбленную мою напал лев. Вот всё, что от нее осталось: платье и накидка — вся в крови! Больше ничего, ничегошеньки у меня нет!


338
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Проговорив это, влюбленный впал в неподвижность и целый час пролежал так, погруженный в думы, не говоря ни слова и неотрывно глядя на одежды. Затем, несколько оправившись, он произнес:
— Оставайся тут! Я ухожу, но скоро вернусь. — И вышел.
Через час мой хозяин вернулся, неся в руках голову льва. Бросив ее на землю, он попросил у меня воды. Я принес. Он омыл голову льва, вымыл руки. Слезы вновь хлынули рекой из его глаз. Пристально разглядывая голову чудища, завернутую в обрывок платья15, мой брат рыдал, и плач его надрывал мне душу. Когда я подошел к нему, он схватил меня за руку и произнес:
— Заклинаю тебя братской любовью, дружбой, в которой мы оба поклялись, не рассказывай никому о том, что произошло. Пусть тайна сия навеки схоронится в твоем сердце. Пускай память о постигшем меня несчастье, так же как и о моем счастье — столь недолгом! — будет навеки погребена тут со мной. Скоро меня не станет. Когда я умру, омой мое тело, возложи на него одежды моей возлюбленной и похорони у входа в шатер. Всё, что в нем есть, — отныне твое. Желаю тебе, наслаждаясь всем этим, познать больше счастья, чем выпало на мою долю.
С этими словами мой друг удалился во внутренние покои шатра. Выйдя оттуда через час, он опустился на землю рядом с одеждами погибшей, пожал мою руку и испустил Дух.
Потрясенный этим зрелищем, я сперва стал желать себе смерти, но вскоре припомнил последний наказ моего хозяина. Согласно его воле, я омыл и похоронил его, а потом провел три дня у могилы, оплакивая покойного. Охваченный печалью после пережитых несчастий, я не стал продолжать путь в Верблюжью долину, а вернулся домой. Бе¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История Ар-Рауйи...
339
да, свидетелем коей я стал, совершенно исцелила меня от сердечных мук16.
Эмир Большого Каира рассыпался в благодарностях Ар-Рауйи за рассказ и признался, что история сильно тронула его за душу.
— Однако она чересчур грустна, чтобы отвлечь от дум. Да, она весьма взволновала меня, но почти не принесла облегчения. Смилуйся, расскажи другую, веселую, которая меня рассмешит.
Тогда Ар-Рауйи заговорил вновь и так повел рассказ:
— Однажды вечером, среди зимы, я сидел у себя дома. То валил снег, то шел проливной дождь. Ливень был так силен и продолжался без перерыва столько дней, что все дороги напрочь размыло, а улицы превратились в каналы.
В такую погоду никто и носа не хотел казать на улицу, и я тоже был вынужден сидеть дома один как перст, пока в конце концов не заскучал от одиночества. Мною овладела такая жуткая грусть, что жизнь показалась не мила и ко мне стали всё чаще приходить мысли о смерти.
Так я маялся, пока не спросил у одного из моих рабов, не может ли он придумать что-нибудь, чтобы развлечь меня. Он немедленно собрал всё, что было в доме из изысканных кушаний, и накрыл великолепный ужин. Нет, это меня совсем не обрадовало, и я сказал раздраженно, что ничто не мило мне, покуда я один, и что, ежели он хочет мне угодить, пусть разыщет кого-нибудь, кто составит мне компанию, ибо я более не в силах выносить одиночество. В то же время я велел ему поглядеть в окно: вдруг кто-нибудь как раз идет по улице. Он вернулся и доложил, что увидал лишь воду и небо. Удрученный этим ответом, я от нечего делать принялся читать историю Фатимы Бен-Амер — дочери великого царя, коей лишь один мужчина сумел добиться: хотя множество принцев и провозгласили себя ее женихами, но все они сгинули на пути к счастью.


340
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
История принцессы Фатимы, дочери царя Бен-Амера
ил да был царь Синда1, который страстно любил свою единственную жену. Она умерла, оставив ему сына по имени Нуреддин2, и царь долгое время изливал на него всю свою нежность. Юный принц обладал всеми достоинствами, способными привлечь сердца; видя же, что отец любит лишь его одного, старался стать достойным его любви. Нрава принц был кроткого, ибо ни в чем не знал отказа. Он предавался лишь воинским упражнениям и мечтам прославиться по всему свету.
Никогда Нуреддин не ведал горя — вплоть до того дня, когда в возрасте восемнадцати лет познал, что на долю всякого мужчины — принц он или нет — должна выпасть своя толика печалей. Отец его решил жениться вновь и выбрал в супруги одну из своих наложниц-черкешенок:3 прелестную, но до крайности несносную. Она не замедлила обернуться для Нуреддина злой мачехой; он же, избалованное дитя, вскорости потерял всяческое терпение и при каждом удобном случае старался ее задеть: то он прилюдно, но чтобы не заметил отец, высмеивал ее, то обижал ее рабов. Напрасно она бегала жаловаться к царю: сына он любил по-


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 341
прежнему, а первый порыв его страсти к жене уже остыл — оттого и не верил он ни слову из того, что она говорила. Безнаказанность лишь придала еще больше дерзости юному принцу, нередко он даже проникал в покои мачехи и там поносил ее в свое удовольствие. Однажды, когда он в очередной раз вышел оттуда, оставив царицу кипятиться от ярости, явилась к ней одна старуха из числа ее приближенных и спросила, почему ее повелительница так возбуждена.
— Приметила я, — добавила старуха, — что лицо твое переменилось: его искажает печаль, которая тебя, по-видимому, гнетет.
— Увы! — отвечала царица. — Мне есть из-за чего предаваться печали: с царем у меня жизнь не заладилась, да еще в довершение несчастья сынок его изводит меня что ни день. Он ненавидит меня, презирает, измывается надо мною. Муж и слышать не желает мои жалобы, а все царедворцы потешаются надо мной.
— Всё это очень скверно, — отвечала старуха, — но не отчаивайся. Я знаю средство, как переменить твою участь. Когда Нуреддин явится вновь и обратится к тебе со своими обычными дерзостями, скажи ему: «А какие такие великие подвиги и чудеса храбрости совершил ты, чтобы так важничать? Да я уверена, что ты, порицающий своего отца за то, что он женился на мне, сам бы не отважился раздобыть себе жену, достойную тебя по происхождению, и не сумел бы привезти к нам прекрасную Фатиму, дочь царя Бен- Амера!» При этих словах он загорится мыслью о девушке, устремится навстречу приключениям и сгинет, как сгинули прежде него многие другие.
Всё обернулось точно так, как предсказала старуха: Нуреддин больше и думать не мог ни о чем другом, кроме как о Фатиме. Он разузнал, где расположены владения царя Бен-Амера, а затем предстал перед отцом с видом смиренным и покорным.


342
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Повелитель! — обратился он. — Настало для меня время показать всему свету, что я достоин зваться твоим сыном. Для этого я замыслил отправиться ко двору одного царя, чьи владения находятся очень далеко отсюда. Надеюсь, ты отдашь приказания, дабы явился я туда так, как подобает. А поскольку я вернусь, лишь если добьюсь успеха, льщу себя мыслью, что ты останешься мною доволен.
Сперва царь Синда стал возражать, ибо не хотелось ему расставаться с сыном, но в конце концов уступил его настойчивым просьбам, снарядил для него великолепный караван, выделил немалое число своих приближенных для сопровождения и часть отборного войска. С такой свитой принц пустился в путь — к немалой радости царицы, которая легко согласилась избавить пасынка от необходимости попрощаться с нею.
Нуреддин отличался стойкостью духа, отвагой и, в сущности, был очень добр. Ему нужно было только столкнуться с несколькими испытаниями, дабы проявить свои достоинства, что он и не преминул сделать.
Десять месяцев странствовал он по труднейшим дорогам, то пересекая бескрайние пустыни, то прорубая себе путь сквозь лесную чащу, то карабкаясь по крутым и обрывистым горам, то перебираясь вплавь через глубокие реки. Спутники его часто изнемогали от усталости, он же — никогда, а лишь неизменно говорил:
«Когда принято правильное решение, нужно ему следовать!»
Наконец он оказался в таком краю, где не приходилось беспрерывно преодолевать препятствия, и уже начал думать, что тяготы его подошли к концу, как вдруг увидел, что на него несется стадо самых разных диких зверей — разинув пасти, они явно рассчитывали на хороший обед. Тотчас же все спутники принца вооружились, дабы противостоять опасности: натянули луки, выхватили сабли из но¬


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 343
жен — никто не остался стоять в стороне. Нуреддин остановил свиту:
— Друзья мои! Вместо того чтобы нападать на зверей, у которых тут дом, поспешите-ка лучше кинуть им пищу. Не следует пробивать себе дорогу силой, когда ее можно проложить добрыми поступками.
Его приказание было тотчас же исполнено, и звери с благодарностью ушли. Через несколько дней принц встретил на дороге старика, который обратился к нему с вопросом:
— Куда держишь путь, господин, по столь опасным дорогам?
— Направляюсь я, — отвечал Нуреддин, — просить в жены принцессу Фатиму, дочь царя Бен-Амера. И надеюсь ее добиться.
— О Небо! — вскричал старик. — Неужто еще кто-то осмеливается браться за это безнадежное дело? Знай же, о юный безумец, что из всех принцев, которые проезжали по этим местам, направляясь в царство Бен-Амера, ни один не вернулся назад.
— Не соизволишь ли поведать мне, почему? — спросил Нуреддин.
— А потому, — отвечал старец, — что все они погибли. Фатима, бесспорно, — самая прекрасная принцесса на свете. Вдобавок она отличная музыкантша, много знает, да и сердце у нее доброе, но стремление заполучить ее в жены стоило жизни уже стольким юношам, что, воистину, безумие помышлять о том, чтобы ее добиться.
— Гибель несет любовь, которую она внушает? — спросил Нуреддин.
— О нет, вовсе нет, — молвил старик. — Те, кто добивается принцессы, даже не имеют счастья лицезреть ее. Губит их всех жестокосердный Бен-Амер. Он так сильно обожает дочку, что не желает с нею расстаться, но, чтобы ее не огор¬


344
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
чать, не говорит напрямик о своем намерении. Нет, просто он установил за руку Фатимы цену, заплатить которую — не в силах человеческих. Во-первых, есть у него три огромных мешка с зерном разных видов, которые он все смешал вместе. Так вот, он хочет, чтобы в одну ночь будущий жених перебрал и отделил одно зерно от другого. Затем он велит в одну ночь выпить всю воду из очень глубокого арыка. И, как будто всего этого недостаточно, он требует, чтобы в тот же короткий срок, за одну ночь, были проделаны сто дверей и три сотни окон в огромном зале, нарочно выстроенном для этого по его приказу; причем не просто аккуратно прорублены, но еще и затейливо украшены. Ни один человек не может в одиночку справиться с подобными заданиями, и всем, кто брался за них, отрубали голову. Они вполне заслуживали подобной участи за свою дерзость. Вот и ты получишь ту же справедливую плату, ежели после того, что я рассказал, продолжишь путь в царство Бен-Амера.
— И всё-таки я поеду дальше, — сказал Нуреддин. — Не то чтобы я сомневался в правдивости твоего рассказа или не испытывал к тебе благодарности — просто я считаю позором для отважного человека отказаться от подобного подвига. Жизнь коротка, и, подвергая ее опасности, на самом деле рискуешь немногим. К тому же помощь Небес позволяет сделать и невозможное.
Проговорив это, принц вновь двинулся в путь, помахав старику рукой, а тот проводил его взором, полным жалости.
Вскоре Нуреддин достиг края огромной равнины. Издалека казалось, что она покрыта черным ковром. Сын царя Синда не мог взять в толк, что же такое им предстояло преодолеть, и один из его приближенных, пришпорив коня, отправился на разведку, но тотчас же возвратился и сказал смеясь:
— Принц, сегодняшнее наше приключение обойдется нам дешевле, чем история с дикими зверями. Ты видишь


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 345
перед собой бесчисленное множество больших муравьев, которые будто коркой покрывают землю. Однако они не задержат нас, ведь мы просто раздавим их4.
— Аллаху не угодно, чтобы мы поступили так, как ты предлагаешь, — возразил принц. — Великие мира сего не должны попирать ногами малых сих. Надо рассыпать направо и налево от дороги пшеницу и ячмень. И да не придется нам краснеть за то, что мы притесняем слабых на их собственной земле.
Приказание Нуреддина было незамедлительно исполнено, и, когда муравьи накинулись на зерно, рассыпанное по обеим сторонам дороги, принц со свитой проехал посредине, не раздавив ни одну мелкую тварь.
Хотя большинство спутников Нуреддина сами были не способны проявлять подобное милосердие к животным, они испытывали восхищение, глядя, сколь великодушен принц к зверям, и думали, что юноша с таким добрым сердцем достоин не только того, чтобы добиться своей цели, но и править всем миром.
К вечеру дня, переполненного столькими треволнениями, путники подъехали к подножию холма, где Нуреддин приказал разбить лагерь. Он рассчитывал хорошо отдохнуть, но внезапно сон его прервал страшный грохот, будто разом заработали тысячи кузниц. Принцу пришло на ум, что он остановился на границе владений царя Бен-Амера, и ему захотелось взглянуть на них при свете луны. Взобравшись на холм, Нуреддин увидел длинную, словно река, стальную ленту, по которой изо всех сил колотили странного вида люди, стараясь отбить хоть кусочек. Чужестранец не мог уразуметь, что это значит, и, едва занялся день, отправил одного из своих приближенных разузнать, что там происходит.
Ему доложили, что неутомимые работники — это джинны5. Они оставили свободным место, где естественнее всего было перебраться через их стальную реку.


346
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Поступили они весьма любезно, — сказал Нуреддин, — но мы должны перещеголять их в вежливости. Следует оказывать все почести тем, кому они принадлежат.
Промолвив это, он сам отправился поприветствовать джиннов и пригласил их соблаговолить отведать кушаний в его шатрах; никто из них не отказался. Джинны, по видимости, были очарованы сердечным приемом незнакомца, но не стали расспрашивать его ни о чем; он же поостерегся говорить о цели своего путешествия — опасаясь, как бы они не подумали, будто он угощает их из корыстных соображений.
— Благородные сердца, — сказал принц своим приближенным, — куда меньше боятся неблагодарности, нежели подозрения в расчетливости.
Недалеко отъехал Нуреддин от стальной ленты, как оказался среди возделанных полей, где на каждом шагу попадались стада, пастухи и землепашцы. Он спрашивал у каждого встречного, далеко ли еще до столицы царя Бен- Амера, но все только отворачивались от него, не говоря ни слова. В конце концов один старик крестьянин сказал:
— Ты и глазом моргнуть не успеешь, как попадешь в это зловещее место, юный безумец! — И тотчас же пошел своею дорогой.
И впрямь, вскорости Нуреддин заметил впереди огромный город, окруженный великолепными стенами, на которые меж тем нельзя было смотреть без содрогания: на зубцах торчали человеческие головы — общим числом три тысячи. При виде этого отвратительного зрелища, объяснявшего слова старика, принца пробрал некоторый испуг, но вскоре он пришел в себя, решив положиться в определении своей судьбы на Небо.
Однако к участи своих спутников он был не так безразличен. Решив позаботиться об их безопасности, он приказал им поворотить назад и на некотором расстоянии от боль¬


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 347
шой дороги выбрал место для лагеря. Затем, вернувшись обратно, он один вошел в город и предстал у ворот царского дворца. Стражники не дали пришельцу вымолвить ни слова, а грубо оттолкнули его. Сын великого царя не привык к подобному обращению, но стерпел, подумав про себя: «Оскорбить может только равный. Лев лишь презрительно отмахивается от мух, жужжащих вокруг него».
Нуреддин пришел на ночь в свой лагерь — к великой радости спутников, которые сочли было его погибшим и все предавались горю. Принц утешил их, как только мог.
— Человек здравомыслящий, — сказал он, — не должен ни плакать, ни смеяться в тот момент, когда не в его возможностях вызвать радость или горе, ибо прошлое и настоящее принадлежат нам, будущее же — во власти Неба.
С этими словами молодой человек отправился почивать, спал безмятежным сном, а наутро возвратился к дворцовым воротам, где вновь подвергся тем же оскорблениям, что и накануне. Наконец, на третий день, какой-то прислужник спросил, чего ему надобно. Ответ не заставил себя ждать. Прислужник пожал плечами и ввел Нуреддина во дворец. Царя Бен-Амера, по-видимому, поразила приятная наружность Нуреддина, и он тихо сказал своему визирю:6
— Какая жалость отделять эту голову от туловища, на котором она так хорошо сидит!
Затем, повернувшись к принцу, царь заговорил с ним. Он старался всячески отговорить чужеземца от намерения попытаться осуществить задуманное и не забыл расписать во всех подробностях, какие испытания тому потребуется пройти.
— Государь, — отвечал Нуреддин, — не всё в силах человеческих, но для Аллаха ничего невозможного нет. В самом ничтожном деле нам нужна Его помощь. И лишь от Него зависит предоставить ее в крупных делах тем, кто целиком уповает на Него.


348
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Слова храбреца остались без ответа. Царь Бен-Амер послал, не без сожаления, за служителями закона. Он велел им составить грамоту, в которой соглашался отдать свою дочь в жены Нуреддину, ежели названный принц выполнит три предложенных условия — и приложил к грамоте царскую печать. Нуреддин, со своей стороны, дал слово, что, в случае если не исполнит эти условия, безропотно смирится с усекновением собственной головы.
По окончании церемонии царь Бен-Амер устроил в честь принца великолепный пир, после чего приказал запереть гостя на множество замков в комнате, где стояли три мешка с перемешанным зерном.
Нуреддин едва удостоил взглядом эти мешки, которые ему предстояло разобрать. Он опустился на диван, промолвив:
— Либо моя судьба — погибнуть оттого, что я взялся за непосильные задания, либо какое-нибудь неожиданное событие спасет меня. Надобно успокоиться и ждать.
И он в самом деле так успокоился, что впал в полудрему, как вдруг услышал множество серебристых голосков, говоривших:
— И малая тварь способна испытывать благодарность за проявленную к ней доброту.
Нуреддин тотчас же открыл глаза и увидел, что пол буквально кишит муравьями, горящими желанием приняться за работу. Он признал в них тех, кого спас в долине, и стал подбадривать своих крошечных друзей ласковыми словами. Наконец муравьи закончили разделять зерна и уползли, а принц остался один, весьма довольный происшедшим.
Когда наутро великий визирь и служители закона явились, чтобы схватить принца и отвести на эшафот, они так и замерли в полном смятении при виде выполненной рабо¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 349
ты. Они стали переглядываться и возблагодарили Небо за то, что, вполне вероятно, принцесса выйдет-таки замуж.
Нуреддина препроводили к царю. Повернувшись к визирю, тот сказал:
— Я и не сомневался, что сей молодой принц справится с заданием лучше тех, кто побывал здесь до него, ибо, в отличие от других, он положился не на самого себя, а на благоволение Всевышнего. И коль скоро преуспеет он и в двух оставшихся испытаниях, я не стану возражать, чтобы он женился на моей дочери.
Остаток дня посвятили пиршеству в честь Нуреддина, где его всячески потчевали и развлекали. Дабы подбодрить принца, Фатима прислала ему свои приветствия. Вечером же его заперли в чудесном саду, посредине которого находился арык, каковой ему предстояло осушить. Прежде всего Нуреддин принялся осматривать прекрасный сад, прогуливаться по всем дорожкам, собирать понравившиеся фрукты и цветы, а затем, с еще более окрепшей надеждой, чем накануне, опустился на зеленый мох, росший по берегам арыка. Он предавался созерцанию окружающих предметов, отражавшихся в воде при свете луны, как вдруг увидел в прозрачных волнах диких зверей, потихоньку пробравшихся в сад и начавших лакать воду. Он вскочил в некотором испуге, но один из тигров сказал ему:
— Успокойся, принц, и знай: нет сердца настолько жестокого, чтобы его не тронуло сделанное добро.
Больше звери ничего не сказали, но поспешили допить воду, а уходя, поклонились принцу на свой манер, в ответ на что он с огромным удовольствием также отвесил сердечный поклон.
Увидев два совершённых чуда, Бен-Амер не сомневался, что принц справится и с третьим заданием. Дабы утешить его немного после стольких трудов, царь разрешил


350
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ему послушать, как Фатима поет и играет на лютне7. После обеда гостя отвели в покои принцессы. Скрытая за большими занавесями багряного цвета, принцесса упражняла свой голос и пальцы — да так, что могла бы очаровать и самого тугоухого слушателя. Но подарок, который сделали Нуред- дину, произвел на него действие противоположное ожидаемому. Как только Нуреддин влюбился, он стал опасаться за успех своей затеи. Раньше он хотел жениться на Фатиме потому, что мачеха задела его за живое и он не мог отступиться, не потеряв чести. Теперь же ему по-настоящему захотелось обладать очаровавшей его прелестной музыкантшей — а это было не одно и то же. Первая побудительная причина придала ему смелости, вторая наполнила страхом. Нуреддин провел день в не ведомом ему доселе волнении, но когда ночью его заперли в роковой зале, когда сквозь три сотни отверстий в стенах увидел он мрачное грозное небо, мужество совершенно покинуло его. По всей зале гуляли ветры, а принцу казалось, будто он слышит шипение змей, которыми он в своем воображении населил это пустынное место. Триста отверстий для окон, в которые ему предстояло вставить стекла, сотня дверей, которые нужно было установить, да к тому же проделать всё отменно красиво, вселяли в него дрожь. Он вздохнул и промолвил:
— Увы, я не знаю животных ни малых, ни больших, которые были бы плотниками, стекольщиками, художниками и слесарями. В том положении, в каком я оказался, не приходится рассчитывать и на людей. Значит, не слышать мне больше голоса Фатимы! И зачем только я внимал ему? Ах, проведу я, пожалуй, последние оставшиеся мне мгновения жизни, вспоминая, о чем она пела, о ее утонченных ладах, о мелодичных руладах.
Нуреддин так замечтался, что ему казалось, будто он всё еще пребывает во власти грез, когда издалека послышались звуки божественной симфонии, которые стали посте¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ здешняя И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 351
пенно приближаться, пока наконец не наполнили собою весь зал. Мелодия и вправду казалась музыкой небесных сфер8, но более всего слушателю пришлась по нраву одна песенка, исполнявшаяся альтовым голосом. В ней говорилось: «Те, кто всё может, никогда не должны оставлять в затруднении достойного, отличающегося скромностью и сдержанностью. А более всего они обязаны расплатиться сторицей за бескорыстную чуткость».
Нуреддину не составило особого труда догадаться, что это джинны явились к нему на помощь. Он смиренно поблагодарил их и, хотя они остались для него незримы, перекинулся дружескими словами с некоторыми из них, покуда другие спешно принялись за работу. Никто никогда не видывал прежде и не увидит в будущем подобных дверей и окон. Породы дерева там использовались самые дорогие, золото самое чистое, драгоценные каменья самые блестящие, а дивное исполнение даже превзошло богатство материалов. Когда джинны завершили работу, они еще немного потешили принца, ибо знали, что он воспылал пристрастием к музыке, а затем, распрощавшись с ним, оставили его восторгаться сотворенными чудесами и предвкушать обретенное счастье.
Более не сомневаясь, что Нуреддин имеет тысячи духов на посылках, царь Бен-Амер стал относиться к нему с глубочайшим уважением. Он тотчас же выдал за Нуреддина свою дочь, которая была вне себя от радости, заполучив такого красивого и находчивого мужа, а то ведь она уже опасалась, как бы все принцы на свете не оказались истреблены, прежде чем ей достанется хоть один.
Нуреддин был не из тех, кого благополучие заставляет позабыть об отсутствующих друзьях. Он немедленно послал огромные обозы снеди в свой лагерь и попросил остававшихся там приближенных попировать во имя любви к нему вволю, что они и не замедлили исполнить.


352
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
А царь Бен-Амер закатил роскошный пир, чтобы показать, сколь высоко он ценит своего зятя. Царедворцы наперебой изощрялись в придумывании всё новых и новых развлечений. Нуреддин, казалось, с удовольствием принимал в них участие, выражая признательность за столько знаков внимания, но, если начистоту, он вполне обошелся бы без них, ибо предпочитал оставаться наедине с Фатимой. Видеть ее и слышать — вот что казалось ему верхом наслаждения, однако он говорил себе: «В этом мире никто не может делать то, что ему хочется, а царствующие особы — еще менее, чем все остальные».
Через месяц Нуреддин попрощался с царем Бен-Аме- ром и отправился в царство своего отца. Расставание было самым нежным, и все затягивали его, как только могли. Наконец Нуреддин отбыл вместе с Фатимой и отправился к своей свите, к которой присоединилась и свита его супруги. Его уверили, что имеется куда более короткий путь, нежели тот, каким он приехал, и дали ему проводников, однако принц заявил, что тот, кому счастье улыбнулось на одной дороге, не должен выбирать другую, и добавил, что, когда понимаешь, куда направляешься, лучше самому выступать собственным проводником, нежели следовать чужим указаниям. Спутники принца были убеждены, что сама мудрость диктует ему все эти изречения, поэтому никто не осмелился более настаивать, — и правильно сделали, ибо молодой человек легко не уступал, На самом деле Нуреддин, столь же благодарный, сколь благородный, хотел вновь увидеться со своими добрыми друзьями — джиннами, муравьями и дикими зверями. Три дня он провел на берегах стальной реки — к величайшей радости Фатимы, которая очень понравилась джиннам и сама полюбила их не меньше. Услужливым муравьям оставили в три раза больше пшеницы и ячменя, чем в прошлый раз, и они поблагодарили принца своими тихими голосками, которые он пре¬


У. Бекфорд. История ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 353
восходно расслышал. Наконец, ему доставило огромное удовольствие рычание, каким дикие звери сказали спасибо за его щедрость.
Проделав долгий-предолгий путь, не омраченный никакими происшествиями и счастливо завершившийся, Нуред- дин приехал в свое царство. Он ожидал, что его возвращение вызовет всеобщую радость, но увидел только удрученные лица: оказалось, что царь соседней страны ни с того ни с сего задумал объявить войну отцу Нуреддина и взял в осаду главный город. При этом известии принц склонил голову в знак смирения и произнес:
— Превратности судьбы знакомы каждому человеку. Главное — уметь наслаждаться добром и не уступать злу.
Затем он принялся собирать все войска, какие только мог, и, присовокупив их к тем, которые сопровождали его в путешествии, выступил в поход, дабы окружить врагов, осаждавших главный город. В день, выбранный им как самый подходящий для сражения с неприятелем, он позаботился о том, чтобы выставить сильную стражу вокруг своего лагеря, где оставил самое ценное сокровище — Фатиму. Но едва лишь храбрая принцесса увидела, что две армии вступили в схватку, как тут же, переодевшись в платье раба, смешалась с воинами и отправилась сражаться бок о бок со своим супругом, которому смогла дважды спасти жизнь.
Врагов удалось обратить в бегство, а их царь, удирая первым, со всех ног помчался в свой лагерь. Заметив это, Фатима понеслась следом за ним, настигла его при входе в палатку, вызвала на бой, выхватив саблю, и вскоре повергла наземь. В тот момент, когда Фатима наступила ногою на горло презренного, появился принц Нуреддин. Почтительно склонившись перед ним и стараясь скрыть лицо, принцесса передала ему поверженного царя, а сама поспешила вернуться в свой лагерь и переодеться.


354
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Тем временем отец Нуреддина открыл ворота города, дабы помочь своим защитникам одержать победу, но тут перед ним предстал его сын, притащивший в цепях повелителя врагов. При виде Нуреддина отец чуть не умер от радости. Преисполнившись признательности за благосклонность Небес, он не хотел видеть вокруг себя несчастных, приказал трубить отбой и отпустил пленника. Затем он стал жадно внимать рассказам о похождениях Нуреддина, и то содрогался от страха, то испускал крики восторга, но особенно сгорал от нетерпения, мечтая поскорее лицезреть Фатиму.
Когда Нуреддин пришел в свой лагерь за принцессой, она принялась расспрашивать его о подробностях происшедшего. Он поведал о них, приписав себе честь победы над вражеским царем.
— Вот как! — удивилась Фатима. — Вы с ним сразились врукопашную, и ты поверг его наземь?
— Да, конечно, — ответил ее супруг, — и мне пришлось изрядно с ним повозиться.
При этих словах принцесса с гордым и презрительным видом посмотрела на него и воскликнула:
— Принц, не надейся когда-нибудь наследовать своему отцу! Тебе в жизни не стать царем!
— А кто мне в этом помешает? — спросил Нуреддин.
— Небеса, — ответила Фатима, — Небеса, которым известно, что ты недостоин царствовать. Что же это такое? Царь-лгун! Царь, который воплощает собой образ высших сил, а значит, самой правды! Нет, столь ужасное чудо никогда не случится.
Получив суровую отповедь от жены, Нуреддин так смешался и впал в такое смиренное молчание, что в конце концов, сжалившись, Фатима по-дружески рассказала ему, что она совершила во время сражения и почему у нее имелись веские основания обвинять супруга во лжи. Рассказ этот


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ. История принцессы Фатимы... 355
лишь усугубил смятение принца. Чем сильнее он уважал Фатиму, тем больше угнетала его мысль о том, что он оказался в ее глазах заслуживающим презрения. Она догадалась, о чем он думает, и сказала, желая его утешить:
— Во время затмения солнце лишь на мгновение теряет свою красоту, но этого хватает, чтобы не позволить ему слишком заноситься от собственного великолепия.
Нуреддину эта лесть понравилась, потому что исходила от Фатимы, но он поклялся самому себе, что впредь постарается не допустить, чтобы лестные слова доставались ему такой ценой. Продолжая сокрушаться о только что совершенном проступке, принц захотел исправить другой, совершенный ранее. С этой целью он привел Фатиму к своей мачехе, царице, представил супругу и сказал:
— Вот самая прекрасная на свете жемчужина, которую ты отправила меня искать так далеко. Мне довольно обладания этим бесценным сокровищем, и я готов отдать тебе всё остальное, что у меня есть, лишь бы добиться прощения за нанесенные мною оскорбления. Я признаю свою вину и не хочу ссылаться на то, что всё якобы произошло в результате цепи событий, каковую Небеса создают, а смертный изменить не в состоянии.
Царица была так довольна смирением принца, так очарована Фатимой, что, заплакав от радости, обняла их обоих и тут же принялась убеждать царя, своего супруга, отречься от короны в пользу сына. Нуреддин взошел на трон под восторженные крики народа, который повсюду, даже когда пребывает в благополучии, любит перемены и не перестает желать лучшего, хотя оно наступает для него нечасто. Новый царь всегда любил свою жену, родил красивых и добрых детей и не нажил врагов. У него было сколько угодно свободного времени, дабы сочинять и изрекать нравоучительные высказывания, и сочинил он их столько, что его стали называть не иначе, как Нуреддином Мудрым.


356
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
[Фейдак]
та история побудила меня вспомнить о том, что в двух шагах от моего дома живет превосходная музыкантша по имени Фейдак. Какой- то юнец похитил ее, а затем бросил, и теперь она поселилась со старой теткой.
Едва только я вспомнил о ней, как сразу же подумал, что, будь она со мною нынче вечером, я бы куда приятнее провел время. Я грезил о Фейдак, отчего вечер становился только длиннее. Я стал проклинать судьбу, вынуждавшую меня предаваться скуке, как вдруг услышал стук в дверь. Обрадовавшись, что наконец кто-то пришел навестить меня, я побежал к порогу и закричал:
— Кто там?
Отозвался женский голос:
— Подруга.
Ничего иного мне не требовалось. Я тотчас же открыл дверь и увидел Фейдак, всю промокшую и заляпанную грязью, но всё равно очаровательную, как всегда. Я немедленно впустил ее в дом и спросил, что привело ее ко мне в этот час, да еще по такой ужасной погоде. Она ответила, что тут же прибежала, как только мой посланец сообщил, что я хочу ее видеть.


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. [Фейдак]
357
— Добро пожаловать, — обрадовался я, — правда, я не посылал за тобой, но, думаю, что, ежели бы ты не пришла сама, я бы отправился к тебе и выглядел теперь так, как ты.
Я велел приготовить для Фейдак ванну и облачить ее в великолепные одежды, покуда сам сушил ей волосы, с которых красиво стекали дождевые капли. Потом я приказал накрыть роскошный ужин. Мало-помалу я начал забывать об унынии, охватившем меня из-за трехдневного одиночества, и, совершенно развеселившись, мы с Фейдак на протяжении всей трапезы только и делали, что резвились и хохотали. Я попросил ее спеть, но она сказала, что может петь, только если ей подыгрывают на каком-нибудь инструменте.
Я тут же отправился на улицу, решивши пойти на всё, лишь бы она осталась довольна. В двух шагах от дома я натолкнулся на слепого, который говорил:
— О Небо! Покарай же этих людей! Я пою, но никто не желает меня слушать! Я замолкаю, и они требуют, чтобы я пел! Какая жестокая судьба!
«Вот повезло-то! — решил я. — Мне довелось найти как раз то, что нужно, и не придется по такой погоде тащиться куда-то еще».
Я спросил у слепого, хочет ли он провести вечер у меня.
— Жажду всей душой, — отозвался тот.
Взяв слепого за руку, я отвел его к себе домой и сказал Фейдак:
— Вот человек, который не может видеть ни тебя, ни меня. Как раз то, что нам требовалось. Мы еще лучше позабавимся. А аккомпанировать тебе он сможет не хуже всякого зрячего.
Мы дали слепому поесть. Потерю одного из органов чувств он, похоже, возмещал усиленной работой другого, потому что с невероятной жадностью глотал куски. Я позволил ему выпить три кубка, после чего поинтересовался,


358
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
кто он такой. Он поведал, что зовется Ибрагимом бен Ас- саком из Мусселя1. Мы сказали, что немало наслышаны о нем и воистину счастливы встретиться с ним вот так неожиданно.
— Вам будет чему порадоваться, — произнес он, — когда я покажу, на что способен.
И принялся петь. Но было непохоже, чтобы Фейдак понравилось его пение. Она потребовала новую лютню и после начального проигрыша запела мелодию на незнакомый лад и на такие слова:
Когда приходят красавицы,
Они приносят удовольствие
и отдохновение сердцу.
Но выше всех удовольствии —
Прикоснуться к Фейдак.
Едва лишь Ибрагим бен Ассак услышал эту любовную песенку, как под каким-то предлогом вышел вон, и поскольку он всё не возвращался, хотя мы прождали его долгое время, мы принялись искать его по всем покоям, думая, что он где-нибудь заблудился и не может найти дорогу назад. Мы всё обыскали. В доме его не было. Поскольку дверь оставалась запертой, мы несказанно удивились его исчезновению. Я сразу же подумал, что мнимый слепой вполне мог быть Иблисом2 и что именно он привел Фейдак. В беспокойстве я спустился вниз, встал на пороге дома и огляделся по сторонам. Внезапно чуть поодаль я увидел молодого человека с подстриженной бородкой, который, казалось, был погружен в глубокие думы. Я спросил его, кто он такой и почему вот так стоит на улице.
— Оставь меня в покое, — отмахнулся он, — я только что пережил поразительное приключение, там еще был мальчик...


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. [Фейдак]
359
Я убедил незнакомца пойти со мною, отвел его к Фейдак, предложил отведать каких-нибудь кушаний и попросил рассказать, что с ним произошло.
— Этим вечером я вышел из дому, — так начал он свое повествование. — Мне наскучило одиночество, и я надеялся найти какого-нибудь собеседника. На улице я повстречал мальчика — более красивого и изящно сложенного, чем любая женщина. Его черты, цвет лица, сложение — всё в нем было восхитительно. Охваченный восторгом при виде его ослепительной красоты, я замер на месте. Он же подошел ко мне и спросил: «Хочешь, я пойду с тобою?» — «Большего счастья я и не требую, — ответил я. — Можно ли, увидев тебя, не захотеть остаться с тобой?»
При этих словах я взял его руку и прижал к своей груди. Вне себя от радости я отвел его к себе и впустил в лучшие свои покои, которые немедленно распорядился осветить как можно ярче. Едва мы вошли, я предложил ему присесть на софу, а сам примостился рядом. Мои глаза не могли на него наглядеться. С каждым мгновением он, чудилось мне, всё хорошеет и хорошеет. Его лоб был белого цвета, как слоновая кость. Румянец на его щеках мог соперничать по яркости с розами, а алые губы, казалось, напрашивались на поцелуй. Вне себя от счастья я восхищался красотою его лица, изящными очертаниями хрупких членов и сладострастными взорами, исходившими из его очей цвета небесной лазури, — а он вынул из складок своего одеяния флакон с жидкостью рубинового цвета и выпил всё до капли.
Тогда пламя в его глазах разгорелось с новой силой, черты лица заблистали еще большей красотой, и он весь засверкал, будто полуденное солнце. Упоенный страстью, я бросился к нему, посадил к себе на колени, заключил в крепкие объятия и стал осыпать поцелуями. Каждое лобзание пробуждало во мне всё новые и новые желания. Впав в


360
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
любовный бред, я расточал самые нежные ласки, как вдруг он высвободился из моих рук и заявил, что хочет уйти.
Я бросился к его ногам, схватил за руки, стал обливать их слезами и взмолился: «Если ты покинешь меня, то вырвешь мое сердце, я умру от горя, коли потеряю тебя. Возьми все мои богатства, только останься со мною! Я хотел бы, чтобы у меня их было в сто раз больше, — лишь бы уговорить тебя. Я стану твоим рабом, я сделаю всё, что захочешь, только не уходи, заклинаю!»
«Мне ничего не нужно, — ответил он, — разве только чтобы ты предстал таким же молодым, как и я, и сбрил бороду. При этом условии обещаю остаться с тобой и терпеть твои ласки».
Вне себя от любви и желания, я согласился исполнить его волю. Легкой поступью, похожей на поступь антилопы, он тотчас же отправился за розовой водой, бритвами, душистым мылом, принес всё это и начал сбривать мне бороду. Сгорая от нетерпения оказаться на вершине блаженства, я едва позволил ему завершить работу. Я не сомневался, что благодаря моей покладистости мне посчастливится сорвать заветный сладкий плод. Но когда юноша закончил бритье, он посмотрел мне в лицо, громко расхохотался, а потом, зайдя мне за спину, дал мне такого сильного пинка под зад, что я растянулся ничком на полу. Гость же мой исчез. Тогда я отчетливо осознал, что повстречался с Иблисом.
Рассказ об этом происшествии вызвал у эмира Большого Каира3 приступы такого сильного смеха, что он повалился на подушки. Отсмеявшись, он спросил у Ар-Рауйи:
— Но что же сталось с Фейдак?
— Она оказалась под стать мальчику и слепому, — молвил повествователь. — Видать, Иблис и его присные в тот вечер резвились вовсю, ибо, едва только молодой человек закончил свой рассказ, как девица отвесила каждому из нас по мощной оплеухе и тоже испарилась.


У. Бекфорд. История здешняя и тамошняя. [Фейдак]
361
Мы в замешательстве переглянулись, а потом, не произнеся ни слова, расстались, преисполнившись решимости впредь более стойко сносить одиночество и не забывать поговорки: «Кто не в силах оставаться один, рискует попасть в дурную компанию».


Предисловие
от еще одна арабеска, сочиненная мною на основе историй, оригинал коих находится в том же самом сборнике, откуда черпали Джонатан Скотт и многие востоковеды1. Вот и Савари переложил эту сказочку на свой лад2. Я начал переводить ее, что называется, дословно. Посоветовал мне заняться этим в качестве упражнения по языку мой учитель арабского3, пожилой мусульманин родом из Мекки4. Однако повествование показалось мне столь напыщенно-скучным, что я просто отбросил его прочь и дал волю фантазии. Земир пытался меня удержать и урезонить, но я уже закусил удила и ринулся бешеным галопом по


366
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
просторам моего собственного воображения. И вот итог. Не бог весть что такое. В свое время рассказ занимал меня, но не могу поручиться, что и на моих читателей он произведет столь же приятное впечатление.
У. Б.


[Начало
истории
Эль-У ард-Фельканаман и Анс-эль-Угьюда]
ил да был в прежние времена в царстве Хиджаз1 правитель по имени Ме- лек-Шамик2, служивший образцом хорошего государя. Подданные уважали его, ибо был он справедлив, и любили, ибо был он щедр. Он делился с ними своими сокровищами и ежегодно устраивал великолепный праздник им на радость.
На празднество, длившееся целый месяц, стекались все музыканты и плясуны из соседних стран. Торговцев лошадьми, джариями3, благовониями и прочими диковинками, которые поставляют Сабейские бере¬


368
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
га4, также приезжало немало. Молодые арабские вельможи состязались в беге и играх, любимых в их народе. Женщины там блистали красотой, нарядами и музыкальными талантами. Каждый день завершался чудесным представлением и превосходным ужином.
Ибрагим, первый визирь5 царя Шамика, всячески помогал своему повелителю проявлять щедрость и следил за тем, чтобы народ участвовал в увеселениях знати. Благодаря этому никто не стремился заполучить место Ибрагима и не жаловался на него. Была у первого визиря единственная дочь по имени Эль-Уард-Фельканаман — чудо красоты, ума и учености. И он стерег ее как бесценное сокровище, поместив в самые дальние покои своего дворца, откуда она выходила лишь для того, чтобы посетить царя с царицей, любивших ее будто собственное дитя.
Эль-У ард-Фельканаман вовсе не скучала в уединении. Она увлекалась астрономией, поэзией, музыкой и находила себе занятия по душе. Ее сердце всё еще напоминало розовый бутон, набухший благодаря живительным сокам. Не пришлось долго ждать, когда он распустится под лучами любви. Царь Шамик устроил ежегодный праздник, и Фель- канаман, попавшая на него впервые в жизни, стояла, прислонившись к подоконнику в покоях царицы, когда молодые вельможи царского двора, сев на великолепных коней, затеяли игры перед дворцом. Судьба заставила глаза девушки встретиться с глазами одного из юношей, и этот взгляд, которым обменялись молодые люди, зажег пламень в обоих сердцах.
— Что с тобою, доченька? — потихоньку спросила у Фельканаман кормилица, повсюду ее сопровождавшая. — Сначала ты покраснела, потом побледнела, а теперь вот вздыхаешь.
— Ах! Пощади, маменька, — отвечала девушка. — Скажи-ка мне, кто этот юноша, которого я только что видела?
— Откуда мне знать? — отозвалась кормилица. — Перед твоим взором их прошла тысяча, а ты говоришь так, будто узрела лишь одного.
— Ты права, — согласилась дочь Ибрагима, — но внимательно следи за мною. Когда юноша, о котором я говорю, опять проедет перед окном, я брошу ему яблоко, а ты мне скажешь, как зовут этого всадника.
Так она и сделала, а кормилица вскричала:


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
369
— Ах, ах! У тебя хороший вкус. Этот красивый малый — не кто иной, как Анс-эль-Угьюд, феникс6 царского двора, любимец царя. Он только что вернулся из долгого путешествия. Ах, как он сложен! Как изящны его движения, как сияет лицо! Как бы прекрасно вы подошли друг к другу! Да к тому же не было бы ничего проще, ибо его имя значит: я создан для тебя.
— Замолчи, болтунья! — потребовала Фельканаман с раздражением. — И никогда не говори со мною так. Мое любопытство невинно, а ты его толкуешь так, будто оно преступно!
Произнеся суровую отповедь, она отвернулась от кормилицы, а та более не решалась заговорить с девушкой, но продолжала наблюдать за нею остаток дня.
Вечером, едва возвратившись в свои покои, дочь Ибрагима отпустила всех своих прислужниц, присела к столику из эбенового дерева7 и, облокотившись на него, стала думать об Анс-эль-У гьюд е. Вскоре под воздействием сердечного огня воображение у нее разыгралось не на шутку. Она взяла лежавшее на столе перо и принялась с такой скоростью водить по бумаге, что рука ее напоминала колесо, коим пользуются для орошения цветников. Затем она тщательно сложила исписанный листок, сунула его в изголовье кровати и улеглась спать.
Кормилица всё подсмотрела сквозь занавеску. Она вошла на цыпочках, ловко выхватила письмо Фельканаман из-под подушки и прочла такие слова:
«Как мне жаль тебя, бедное дитятко, — подумала кормилица, возвращая бумагу туда, откуда вынула. — Твое сердце ранено, а ты оттал¬
HGh


370
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
киваешь руку, способную принести тебе утешение! Но я заставлю тебя принять мою помощь. Я слишком люблю тебя, чтобы позволить тебе погибнуть от зла, чья свирепая сила мне известна».
И как только кормилица увидела, что Фельканаман пробудилась ото сна, она присела рядом с кроватью и сказала:
— Вчера ты выбранила меня, милое дитя, и, может быть, станешь бранить и сегодня, если я расскажу тебе о странном сновидении, которое посетило меня этой ночью, но, что бы ни случилось, я собираюсь поведать тебе о нем. Знай же, — продолжала добрая женщина, — что во сне я видела тебя в виде лани, грудь которой пронзила стрела. Я подбежала к тебе. Ты же посмотрела на меня угасающим взором и промолвила: «Ранивший меня охотник — Анс-эль-Угъюд, но он не ведает о том зле, какое мне причинил. Мне же суждено погибнуть». — «Он узнает об этом! — закричала я. — Начертай жалобы своею рукой, а я отнесу их ему и прилечу назад, чтобы доставить тебе его ответ».
Покуда кормилица держала эти речи, Фельканаман сидела, опустив очи долу и прижав палец к губам. Наконец она воскликнула:
— Ах, я плотно затворила двери своего сердца, но ты подобрала к ним ключи! Береги же мое сердце! Храни тайну, отнеси это письмо Анс- эль-Угьюду и возвращайся скорее объявить мне мою судьбу.
Услужливая старушка закуталась в свой кафтан8, побежала к Анс- эль-Угьюду и вручила ему записку Фельканаман.
— О Небо! — вскричал он, когда прочел послание. — Прекрасная из прекрасных снизошла подумать обо мне! Я считал себя и так чрезмерно счастливым, встретившись с нею взглядом, но теперь я на верху блаженства, ибо она любит меня!
И он написал следующее письмо:
$$se гмв cferni жожень cjSaßtimjbcsi с ^ aßßUrOM)- Юна — се^шмккве ntfobeiïue природы, &снт ногш
сте^идеж ока светила, се&еришюил,1ле cfßü Jtk nß нес&снвму cfß^j, а пякликлетсл им, вш ее пм^в^кы zfe^aji, с(жшЖаш1сл с ßjbckm^L^aJbL ашкь леъкиш cfß^ajui ее c^ßfeü.


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
371
она npufemcmfpem горю cfouM мелодичным пением, тода и ЛольЛоль9^дмол^аетдаЛс тимать ей.
^ужетсл, Лдто гиагдлнты подражают изменим вогнутым фермам ее Ьшреи, ufem и тпах koux npefocx^um мускус.
~tß hdoü же л Лдмеи,!
т.пли, источаемые миррои,
1М.
\^Цне сЬрееддалось Лс пересчитать нежели перечислим сопершенстЛа Л^ль^/грд-альЛЦЛшд^ с/а1 что л возлагаю палеи, надета мои, о,ааЛс
склонлю и
еиеюдаоы носить налагаемые ею йена, оЛьлЛллю сеЛ ее раЛом на feku вечные.
Чрезвычайно обрадованная успехом своей миссии, старуха вскорости возвратилась к Уарди, а та, прочитав письмо Анс-эль-Угьюда, сразу же сочинила ответ:
С7^хдеэида завладела моим сердиом!
^лагодарение сддьЛ, наша люЛЛь ê\аимна.!
^/Цы Лдем счастливы.
Л/емноге тер пенил, и fee падет согласно нашим желаниям. i/L/ы с(расимдрдгдллдрдга ождание, оеменивами днем письмами, рй ночью мысль сломаетраделлюил,ие нас стены и поможет нам сЛизитьел.
Кормилица взялась отнести и это второе письмо с той же поспешностью, что и первое, но, когда она торопилась к выходу из дворца, ее повстречал визирь и спросил, куда она направляется. Служанка ответила, что идет в баню, но от волнения не заметила, как выронила письмо Уарди. Визирь подобрал послание и, прочитав его, отправил слуг догнать кормилицу и привести к его ногам.
— Проклятая старуха! И ты еще смеешь таскать любовные записки! Приготовься к наказанию, коего заслуживаешь! А пока что скажи мне, кому моя дерзкая дочь отваживается писать в подобных выражениях.


372
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Господин, — отвечала служанка, — ты можешь догадаться, что это должен быть самый красивый молодец во всей Аравии, а то бы я не стала участвовать в этой затее. Я бы ни за что на свете не пожелала тебе противного зятя, а моей милой крошке — гадкого на вид мужа. Да, Уарди Фельканаман любит не кого иного, как совершенного Анс-эль- Угьюда. Ты должен признать, что она не могла выбрать никого лучше и что я не заслуживаю твоего гнева.
— Анс-эль-Угьюда! — вскричал Ибрагим, разрывая на себе одежды. — Моя дочь любит Анс-эль-Угьюда! Этого молодого самонадеянного нахала, который хочет поспорить со мною в мудрости! Который, злоупотребляя милостью султана, посмел не однажды противоречить мне в лицо! Ну уж нет! Скорее пески в пустыне обратятся в зеленую долину, чем он станет моим зятем! Уберите с глаз моих долой эту несчастную старуху и оставьте меня. Я желаю предаться горю в одиночестве.
И принялся Ибрагим ходить широким шагом туда-сюда по галерее дворца. Он то вырывал клочья из своей бороды, то ударял себя кулаками в грудь. Супруга его, которой рассказали, в каком он состоянии, прибежала в сильном волнении и, узнав о причине его скорби, сказала:
— Господин мой, отчаянием ничего не поправить. Это жестокое снадобье: вместо того чтобы лечить недуг, оно губит больного. Слезы помогают куда лучше: они снимают тяжесть с сердца. Поплачем же вместе, а потом спокойно поразмыслим, что можно сделать в сложившихся обстоятельствах.
— Плачь сколько тебе угодно, — отмахнулся визирь. — Плакать пристало женщинам и детям. Но я — мужчина; волосы мои поседели, покуда я старался обрести мудрость. В трудах я набрался опыта. Я не могу не предаваться отчаянию, ибо не в состоянии отомстить Анс-эль- Угьюду, не обратившись к султану. И я не знаю, что предпринять, чтобы дочь моя перестала его любить.
— Подожди, немного подожди, — сказала жена визирю. — Всегда найдется время, чтобы ухудшить дело. Мне пришла в голову одна мысль, которую ты, быть может, одобришь. Вот послушай-ка. Ты, конечно, слышал о море Кенуз10, где можно совершать плавание всего два месяца в году. Так вот, посредине этого моря стоит высокая гора под


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
373
названием Фукела (почему ее так назвали, я расскажу тебе как-нибудь на досуге)11. Гору эту покрывает плодородная земля. И там джинны12 построили дворец — этому предшествовала одна история, которую я тоже тебе поведаю13, буде на то соизволение Небес. Разумеется, поскольку в этом дворце долгое время никто не жил, он пришел в некоторое запустение, но если провести починку да завезти хорошую мебель, то там опять станет очень красиво.
— Какую чушь ты тут городишь? — гневно оборвал супругу Ибрагим. — Какое отношение море Кенуз, гора Фукела и твои басни имеют к нашей дочери и дерзкому Анс-эль-Угьюду?
— Да более близкое, чем тебе кажется, — ответила жена, — просто ты напрочь лишен терпения. Уж точно ты не принадлежишь к роду пророка Аюла14. Дай же мне закончить!.. Итак, я говорила, что дворец джиннов, выстроенный на горе Фукела, стоящей посреди моря Кенуз, можно легко привести в порядок. А теперь еще добавлю, что сейчас как раз настало время года, когда в море Кенуз не бывает бурь. Давай- ка не мешкая отправим пятьсот работников на гору Фукела, и пусть они подготовят всё, чтобы поселить там Уарди, которую ты сам отвезешь туда через несколько дней. Там она, по крайней мере в течение десяти месяцев, не сможет слышать про Анс-эль-Угъюда, а в конце концов и думать о нем забудет.
— Ого! На сей раз ты рассуждаешь с удивительным для меня благоразумием! — воскликнул Ибрагим. — Я последую твоему совету, да и от себя кое-что добавлю. Надо будет разделить дворец джиннов на две половины, построив высокую и крепкую стену. Наша дочь поселится в одной части, где я запру ее с тремя глухонемыми невольницами, а вторую половину отдам евнухам15, которые станут ее стеречь и передавать еду в корзине, подвешенной из окна на веревке, перекинутой через блок.
— Замечательно придумано! — сказала мать Уарди, ибо нет на свете женщины, которая не пожертвовала бы всем, лишь бы избавить себя от огорчения по поводу того, что слова ее остались неуслышанными.
Визирь улыбнулся ее простодушию и отправил супругу высказать дочери всё его негодование, а также сообщить, что через три дня ей предстоит отправиться с ним в дорогу.


374
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Я уж позабочусь, чтобы она не смогла ни узнать что-либо о том, куда я намерен ее переправить, ни известить Анс-эль-Угьюда об отъезде. Тем временем я сегодня же пошлю пятьсот работников на гору Фу- кела.
Узнав о том, что приключилось с ее письмом, и о несчастье, постигшем кормилицу, Эль-Уард-Фельканаман лишилась чувств. Придя в себя, она только и могла, что предаваться жалобным стонам и вздохам. Разлука с Анс-эль-Угьюдом, невозможность предупредить его об этом и сообщить, куда она отправляется, казались ей хуже смерти. Между тем, поскольку девушка отличалась немалым умом, вскоре она несколько воспряла духом. Ей припомнилось, что дворец визиря не закрывается ни днем, ни ночью, дабы те, кто ищет правосудия, могли свободно приходить, и она не сомневалась, что после ее отъезда Анс- эль-Угъюд непременно явится сюда оплакать свою потерю, смешавшись с никогда не иссякавшей толпой. С этой мыслью утром на третий день, когда ее стражи были заняты необходимыми приготовлениями к отъезду, Уарди воспользовалась благоприятным моментом и написала на внутренней стороне дверей своих покоев такие слова:
Чта письма, i катарам я паёедаиа ели/ таит/ наших сердец,
Ах, скажите ели/: паскалыа/ я не ёедаш,


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
375
пусть да нега всякий день долетают партёия мат нсгасмлшя ллаЬёя - слоёна ёсепраняклшиуяя устах мускуса.
Скажите ему, %та, куда fia я ил попала, мая пла1 уастаёят рюдать дереёья, a nmuyia станут повторять мая Tmuafia.
Ъшпь мажет, следуя этим пехальнмль прялшпам, сумеет ая атшжммь лшн ела) я, праяёнё немного терпения, я ёноёь уёяжу jajHofy моею сердца.
Фельканаман написала бы еще много чего, однако настала пора отправляться в покои визиря, который встретил ее с разгневанным видом.
— Дочь дерзкая и неблагодарная! — вскричал он. — У тебя будет время пожалеть о том, что ты посмела влюбиться в моего врага! Я отвезу тебя в такое место, откуда ты возвратишься только в том случае, ежели образумишься.
— А я и не утратила разума, господин мой, — возразила девушка. — В моем сердце запечатлелся образ прекраснейшего юноши во всей Аравии. Не ведала я, что ты ненавидишь Анс-эль-Угьюда, который, как мне кажется, заслуживает доброго отношения со стороны всего света.
— Умолкни! — потребовал визирь. — Не люблю, когда мне перечат. Анс-эль-Угъюд еще ответит за то, что соблазнил тебя, ежели любит так же, как ты его. Идем, я должен усадить тебя на верблюда, чтобы никто не увидел. Я отправлюсь следом на лошади и возьму достаточно стражников для охраны.
Дочь Ибрагима не осмелилась произнести в ответ ни слова. С тремя глухонемыми прислужницами ее усадили в носилки, которые вез верблюд; двадцать евнухов, ехавших верхом, окружали их с саблями наголо. Визирь замыкал шествие. Он гарцевал на великолепном скакуне, которого заставил идти шагом, дабы не причинять дочери неудобства слишком быстрой ездой и поразмышлять в дороге о своих горестях. Путь проделали долгий, однако в конце концов без происшествий добрались до моря Кенуз, где уже стоял наготове корабль.
Гора Фукела очень понравилась Фельканаман. Она захотела прогуляться по ней, прежде чем ее запрут во дворце джиннов, а увидев


376
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
тысячи птиц редких пород, девушка приказала изловить для нее нескольких, дабы они помогли ей скоротать дни в заточении. Визирь милостиво разрешил дочери удовлетворить эти скромные прихоти, а затем, поцеловав ее в лоб, посоветовал забыть про Анс-эль-Угъюда, затворил за нею высокие железные двери и запер их на три засова, наложив на каждый личную печать.
Эль-Уард-Фельканаман, предоставленная самой себе, собрала всё свое мужество, дабы вынести уготованный ей жребий, и перво-наперво принялась изучать ту часть дворца, где оказалась в заточении. Она обнаружила невероятно роскошные покои с великолепными сводами, прекраснее коих не было в целом свете. Венчавшая дворец плоская крыша, откуда открывался широкий вид на море Кенуз, представляла собою сад, устроенный на персидский манер, где изысканнейшие плоды и пленительнейшие цветы спорили друг с другом за первенство.
Одиночество — единственное утешение для души, скорбящей из-за утраты чего-то ей особенно дорогого, и потому дочери Ибрагима полюбился уединенный приют, куда ее привезли и где она вволю могла предаваться нежным мыслям об Анс-эль-Угьюде, обращаясь ко всему, что ее окружало.
— О сад, достойный талантов тех, кто тебя украшал! — восклицала она. — Всё-то в тебе хорошо, да только не хватает здесь моего милого друга! Как долго тянутся вечера! И слезы мои никак не иссякнут. Я не ем, не сплю. Я вся исхудала, высохла как тростинка, ослабела. Анс-эль- Угъюд — мое единственное солнышко. Могу ли я расти и цвести вдали от лучей, исходящих из его прекрасных глаз? О свет, дающий жизнь всему живому! Когда ты разливаешься в тех краях, где дышит мой любимый, говори с ним вместо меня! Но смотри не опали его свежих красок! Пощади яркий цвет его губ, не иссуши влаги его рта, что должна быть слаще меда! А ты, луна, чей бег я наблюдаю, скажи ему, что не могу я спать, когда у меня всё внутри разрывается от горя. Скажи ему, что я умираю, ибо не осталось у меня больше слез, дабы оплакивать разлуку с ним!
Покуда дочь Ибрагима беседовала таким образом со всеми предметами, что представали ее взору, и лишь изредка соглашалась принять пищу из рук глухонемых служанок, Анс-эль-Угъюд находился ни¬


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фкльканаман... [Начало истории...]
377
чуть не в лучшем положении. Поначалу он надеялся вновь увидеть кормилицу — вестницу счастья, но, напрасно прождав ее, стал прохаживаться туда-сюда под окнами Эль-Уард-Фельканаман, когда направлялся во дворец к султану или возвращался оттуда. Он тешил себя надеждой, что в окнах появится какой-нибудь приветственный знак, однако надеждам его не суждено было оправдаться. Наконец, узнав от султана, что визирь испросил отпуск и отправился в длительное путешествие, юноша вдруг ощутил предчувствие беды. Тревога охватила его, и он более не стал таиться, а побежал во дворец Ибрагима. Сердце повело его к покоям возлюбленной. Двери там были открыты, и, когда несчастный стал обходить комнаты одну за другой, он увидел строки, начертанные явственно дрожавшей рукой девушки.
Невозможно передать отчаяние, овладевшее Анс-эль-Угьюдом. Он вернулся к себе домой, бросился на постель и три дня оставался недвижим, будто жизнь покинула его... Тело его замерло, но ум ни на миг не прекращал работы. Одна мысль сменяла другую, и наконец юноша принял решение, вернувшее ему силы: он отправится по белу свету на поиски возлюбленной. Анс-эль-Угъюд вскочил на коня и, не взяв с собою ни одного невольника, поскакал куда глаза глядят.
Солнце нещадно палило, и юношу одолела невыносимая жажда. Он увидел ручей, по берегам которого росли плодовые деревья, и сошел с коня, чтобы напиться. И чистая вода, и спелые фрукты, висевшие над головой, показались путнику лишенными всякого вкуса. Он воскликнул:
— Сердце того, кто взаправду влюблен, — это пылающий костер, который ничто не может потушить! И прозрачнейшая в мире вода, и изысканнейшие плоды не радуют злосчастного сабиха16, потерявшего подругу! Увы, лучше уж мне было созерцать стены ее дома — глядя на них, я куда скорее утешился бы. А теперь — где искать ее? Ах, по крайней мере, коль скоро встречу я кого-нибудь, кто знает ее, кто произнесет ее имя, то посчастливится мне раз-другой вздрогнуть от радости.
Покуда Анс-эль-Угъюд источал свои грустные жалобы и орошал землю слезами, явился к нему огромный лев — размером крупнее быка. Голова жуткого зверя была невероятных размеров, глаза извергали пламя, разинутая пасть превосходила величиною дворцовые ворота, а


378
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
клыки не уступали слоновьим бивням. Как ни было безмерно отчаяние юноши, влюбленного в дочь Ибрагима, он перепугался за свою жизнь и решил, что погиб. Однако, поскольку ему приходилось слышать, сколь великодушны львы и склонны по натуре своей сочувствовать тем, кто ищет у них покровительства, бедняга обратился к чудищу с такими речами:
— О царь зверей, благоволящий и помогающий людям! Выслушай мою скорбную историю и пожалей несчастного! Я потерял любимую — ее у меня похитили! В жизни у меня ничего больше не осталось! Даже рассудок — и тот меня покинул! Жалобный голос — вот всё, чем я располагаю! Уповаю: да проникнет он в твое благородное сердце!
Услыхав пронизанные горем слова, лев замер на месте, лег на землю, положил голову на передние лапы. Увидев, что глаза зверя излучают добродушие, Анс-эль-Угъюд взбодрился и продолжил:
— Ах, лев, лев! Не пожирай меня, покуда не увижусь я с моей возлюбленной! Увы! Коли не доведется мне свидеться с нею, я вскорости умру от горя. Не дай возрадоваться от моей гибели врагу, который похитил ее у меня! Соверши достойный тебя поступок: помоги мне отыскать ее! У тебя не будет недостатка в добыче для утоления голода — она будет получше этого несчастного тела, вполовину истощенного отчаянием.
Лев не мог долее сдерживаться, слыша трогательные мольбы и видя сопровождавшие их рыдания. Он поднялся с кротким видом, словно агнец, и подошел к Анс-эль-Угъюду, лизнул ему руку, всем видом показывая, чтобы юноша последовал за ним. Вскоре оба пустились в путь. Преодолев двадцать гор и переплывши столько же рек, они остановились на берегу моря Кенуз. Здесь лев оставил Анс-эль- У гъюд а. Тот понял: чтобы добраться до возлюбленной, надобно ему перебраться через море. Однако трудность состояла в том, чтобы найти средство для этого, ибо, уходя, любезный лев никакого такого способа не указал.
Взбодрившись благодаря тому, что нежданно-негаданно обрел помощь, возлюбленный дочери Ибрагима постарался не предаться отчаянию. Он принялся бродить взад и вперед по берегу бурного моря, с ужасом взирая на волны, разбивавшиеся у его ног. Наконец вдалеке он


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
379
заметил высокую гору и устремился к ней через заросли старого дрока, существовавшие там с незапамятных времен.
Неимоверная усталость навалилась на Анс-эль-Угъюда: вот уже много дней он ничего не ел, кроме нескольких плодов, сорванных им с деревьев в то время, как лев питался пойманными зверьками, и тем не менее наш путник отважно взобрался на гору. Поначалу он не заметил ничего, что указывало бы на присутствие человека. Однако затем, поискав хорошенько, он обнаружил пещеру, вход в которую закрывала стальная дверь. Напрасно пытался он открыть эту дверь — да и на стук его, хотя он колотил в нее три дня, никто не отозвался. Поскольку до Анс-эль-Угьюда доносились звуки, говорившие о том, что в пещере кто- то ходит и кашляет, печаль его от этого только усилилась. В конце концов он затянул жалобным голосом трогательную песню на такие слова:
— О Небо! Прекрати мои печали! Пощади того, чье единственное преступление состояло в том, что он увидел и полюбил. Я не прошу у тебя изменить бег этих буйных волн, что отделяют меня от подруги. Умоляю тебя о меньшем чуде! Пусть сердце этого невидимого человека, который слышит меня, станет таким же добрым, как у льва, послужившего мне проводником. Ах! Пусть он, по крайней мере, выйдет, чтобы принять последний вздох несчастного влюбленного.
Едва юноша договорил, как кто-то закричал из глубины пещеры:
— Ты кто такой? Как тебя зватъ-величатъ? И зачем явился? Не довольно разжалобить незнакомца мелодичным плачем. Я не покажусь тебе на глаза, покуда не узнаю тебя получше.
— Ты будешь знать всё, господин, — смиренно промолвил Анс-эль- Угьюд, — и, несомненно, станешь мне другом, ибо в моем охваченном горем сердце нет и капли зла...
Надежда не обманула влюбленного странника. Как только он завершил рассказ, обитатель пещеры выбежал к нему и, нежно обнявши, сказал:
— Клянусь тебе в братской дружбе, ибо ты умеешь любить. Я зовусь Габед Печальный, ибо нравы нашего нынешнего времени заставляют меня ненавидеть общество людей. Я убежал от испорченного мира. Вот уже двадцать лет, как обретаюсь я тут наедине с собою и за всё это


380
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
время не видал ни одной живой души, кроме как несколько дней тому назад. Однако, — продолжал он, — заходи ко мне в пещеру перекусить — похоже, тебе это совсем не помешает. А потом я кое-что расскажу, что сможет тебя утешить.
— Ах, утешь меня прямо сейчас! — вскричал Анс-эль-Угьюд. — Душа моя страдает сильнее тела.
— Ну что ж, пускай надежда вернет ему силы, — решил Габед. — Твоя возлюбленная недалеко отсюда. Я видел где-то с неделю назад прекрасную девушку, ровно такую, какой ты описал Эль-Уард-Фелька- наман. Она садилась на корабль, который до того уже несколько раз приставал к этому берегу. Сопровождал ее важный старик, на тюрбане которого была прикреплена эгретка17, что бывает у визирей. Девушка на несколько мгновений отошла от старика, опустилась на колени и, подняв накидку, взирала на небо с выражением горя, от которого я сделался сам не свой. Я спрятался в густой роще, которую когда-то сам насадил, дабы она служила мне укрытием, но выдал себя выражавшим жалость восклицанием, отчего прекрасная страдалица скорее удивилась, нежели испугалась. «Кто бы ты ни был, — обратилась она ко мне тихим голосом, на который сердце не могло не отозваться, — когда увидишь солнце моей жизни, скажи ему, что преданнейшая из женщин собирается переплыть вот это море. Ах, скажи ему...» Здесь ее прервал поспешно примчавшийся старик, который с недовольным видом потребовал: «Пошли, поднимается попутный ветер. Заканчивай свои молитвы, и поедем». Девица послушалась и нетвердым шагом взошла на борт корабля.
Вскоре я потерял их из виду, но вчера то же самое судно опять пристало к здешнему берегу и вновь приготовилось к отплытию, высадив всё того же старца, который, как мне показалось, был погружен в тревожные думы.
Покуда он степенно прохаживался по берегу, в то время как ему готовили экипаж, я подслушал, о чем разговаривали между собой невольники. Они горевали о судьбе своей молодой хозяйки, которую отец, сказывают, оставил на горе Фукела.
— Где, где эта гора? — воскликнул Анс-эль-Угьюд.


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
381
— Очень близко отсюда, — ответил Габед. — Так близко, что в ясный день ее видно с вершины утеса, который вздымается над нашими головами.
Услышав столь добрые вести, возлюбленный дочери Ибрагима обрадовался. Он с аппетитом отведал предложенной отшельником снеди, а потом сказал ему:
— Добрый человек! Ты вернул меня к жизни, но ты ведь знаешь, что для несчастных она — не что иное как тяжкое бремя. Ты знаешь, что влюбленный, разлученный с тою, которую любит, подобен человеку на колесе, утыканном острыми шипами, ибо вдали от любимой он не знает покоя. Прошу тебя, придумай, как пересечь мне море и добраться до горы Фукела.
— Мы что-нибудь сообразим, — успокоил его Габед. — А теперь давай-ка помолимся и отдохнем. Ночь подскажет, что делать, а день — как за это приняться.
Анс-эль-Угъюд ничего не ответил, а растянулся на циновках, где и проспал почти до рассвета, когда новый друг разбудил его со словами:
— Поднимайся, дорогой гость! Я нашел то, что тебе нужно. Спускайся с горы и ступай направо. Там найдешь ручей в тени пальмовых деревьев. Срежь несколько веток и принеси мне.
Анс-эль-Угъюд поспешил отправиться, куда сказано, и вскорости вернулся с ветвями.
— Возвращайся к тому же ручью, — сказал Габед, — и увидишь огромных размеров тыкву — солнце почти целиком высушило ее. Вынь остатки мякоти, и мы соорудим из этой тыквы что-то наподобие лодки. Снасти для нее я только что изготовил из пальмовых веток, и если Небо благословит нашу затею, ты сможешь воссоединиться со своею возлюбленной до того, как море Кенуз разбушуется настолько, что по нему станет невозможно плыть.
Хотя два друга не теряли ни мгновения и уделяли еде и приятному разговору лишь время, свободное от работы, их труд был завершен только неделю спустя. Сердечно обнявшись, они спустили тыкву на воду, и Анс-эль-Угъюд сел в нее столь же уверенно, как если б всходил на прочное судно, полностью оснащенное.


382
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Море Кенуз, которое и в самую тихую погоду волнуется как никакое другое море на свете, как раз начинало бурлить. Пенные волны нередко обрушивались на Анс-эль-Угьюда и его челнок, но любовь подпитывала в юноше мужество. Он крепко сжимал штурвал, и, словно железо, которое ничто не может отворотить от магнита, твердо держал курс на гору Фукела, покуда Габед наблюдал с берега, какой опасности подвергается его новый друг, и горячо за него молился.
Отважный мореход дорого бы заплатил за свое безрассудство, если бы благодаря безрассудству еще большему не выпутался из беды. Увидев, что мощные валы, со всех сторон бившиеся о гору Фукела, без конца отбрасывают его утлую лодчонку назад в открытое море, юноша, два дня и две ночи сражавшийся с ужасными волнами, наконец решился на отчаянный шаг.
— О море Кенуз! — вскричал он. — Отдаю тебе челнок, которым снабдили меня твои берега. Довольствуйся этой наградой и отнеси верного Анс-эль-Угьюда, живого или мертвого, к ногам обожаемой Фель- канаман!
Промолвив эти слова, влюбленный бросился в море и, сделав усилия, достойные его любви и отваги, добрался до желанного берега.
Полная луна ярко сияла на небе. Покрывавшие склоны утеса редкие кусты свободно пропускали лунный свет, серебривший гравий на тысячах тропинок, змеившихся вверх по склону среди благоухающих лугов. Надо было выбрать одну из них, но Анс-эль-Угъюд не хотел тратить время на размышления и двинулся наугад, доверившись судьбе, которая, судя по всему, благоволила к нему.
Двигаться он мог только в гору. Он даже не решался передохнуть и присесть на один из камней, которые во множестве попадались ему на пути. Наконец он невольно остановился, пораженный странным зрелищем, представшим его взору.
Юноша оказался в маленькой долине, усыпанной всевозможными цветами. Посредине ее располагался большой водоем с прозрачной, слегка зеленоватой водой. Окружала его великолепная золотая балюстрада. На ней сидело, вытянув шею и устремив глаза к небу, множество больших птиц с разноцветным опереньем. Такая их поза пробуди¬


У. Бекфорд. История Эль-УарД-ФелькаНАМАН... [Начало истории...]
383
ла любопытство Анс-эль-Угьюда, и он решил понаблюдать, что будет дальше, для чего удобно расположился на маленьком пригорке, заросшем травой и усыпанном фиалками. Однако вскоре напоенный травами аромат, разлитый в воздухе, да накопившаяся усталость сморили его и погрузили в глубокий сон. С первыми лучами солнца наш путник едва начал раскрывать отяжелевшие веки, как пронзительные крики, эхом отозвавшиеся в утесе, совершенно разбудили его. Крики исходили от птиц, ранее сидевших на балюстраде. Теперь они летали над водоемом, сталкиваясь друг с другом. Их ярость была так велика, что с каждым ударом клювом или крылом какая-нибудь несчастная тварь падала в воду. Постепенно количество их сокращалось, пока в конце концов не осталась лишь одна крупная черная птица, которая возопила страшным голосом:
— Она разродилась! Ради какого-то жалкого червя предала она возлюбленного, чья красота несравненна, а любовь безмерна! Разродилась! Разродилась!
Эти слова птица выкрикнула трижды. Эхо горы Фукела воспроизвело их, а поверженные птицы, поднявши головы из воды, хрипло повторили. Затем пернатая стая исчезла, и странный гвалт сменился тишиной.
Анс-эль-Угъюд обладал изрядной толикой самолюбия. Его приучили считать себя самым совершенным созданием во вселенной. Следовательно, он ничуть не усомнился, что нежный любовник, о чьем несчастье только что было провозглашено столь странным образом, — не кто иной, как он сам, а неверная возлюбленная — Фельканаман.
При этой мысли он бросился ничком на землю и принялся испускать такие горестные и нелепые со стороны восклицания, что птицам- пересмешницам было бы чего повторять, услышь они их.
Наконец, не в силах более вынести своего горя, бедный юноша решил броситься в водоем с зеленоватой водой, однако, когда он уже собирался перепрыгнуть балюстраду, оказалось, что сделать этого не удастся — преграда была чересчур высока.
— Что же мне делать здесь? — вскричал он. — Коль скоро не могу я умереть надлежащим образом, надобно искать способа добыть пропи¬


384
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
тание. Дни мои сократит горе, а вовсе не голод. Поищем-ка, по крайней мере, Фельканаман, дабы бросить ей упрек в моей гибели!
Несчастный Анс-эль-Угъюд вновь обрел присутствие духа и сумел на исходе дня добраться до ворот Дворца джиннов. Ворота были изготовлены из красной меди и в лучах заходящего солнца напоминали пылающую печь. Странник много раз стучал в них, но без толку. Добился он лишь того, что оглушил себя гулом собственных ударов, которые с десятикратной силой отзывались в его ослабленных членах.
В конце концов силы покинули юношу. Он едва дотащился до протекавшего неподалеку ручья, чье бормотание усиливало терзавшую путника жажду. К счастью, над ручейком нависали пальмовые деревья с питательными плодами, благодаря коим Анс-эль-Угъюд смог подкрепиться и возродиться к жизни, которая едва не угасла в нем. После скудной трапезы он, несмотря на отчаяние, уснул, а проснулся оттого, что кто-то энергично тряс его за плечо.
— Ты что тут делаешь? — грубым голосом спросил Анса незнакомец, пришедший набрать воду в ручье. — Откуда ты взялся? Как сумел добраться сюда?
— Я родился в краях Сабейских18, — ответил Анс-эль-Угъюд. — Потерпел кораблекрушение у подножия утеса. Я, как ты видишь, несчастный Иона судьбы19.
— О прекрасный лик араба! — воскликнул неизвестный. — Знай же, что я не оставлю тебя без помощи. Я познал горе, как и ты. Я любил и был любим. Однажды я собирался навестить свою возлюбленную; мне предстояло идти лесной чащей. Я угодил в лапы шайки разбойников, которые продали меня визирю царя Шамика. Напрасно предлагал я выкуп этому не знающему жалости человеку — он не пожелал меня слушать. Он поставил меня начальником над другими невольниками, коих было немало, и прислал нас сюда — охранять его дочь, которую, уж не знаю за какую провинность, он держит за семью замками в этом дворце. Пошли со мною, мои товарищи любят меня и примут тебя сердечно. Однако держись скромно: ни о чем их не расспрашивай! Коль скоро ты умеешь держать язык за зубами, то сможешь жить спокойно, а через десять месяцев — вернуться на родину.


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
385
Анс-эль-Угъюд не произнес в ответ ни слова. Он последовал за невольником с видом, исполненным благодарности. Его сердце горестно сжималось от услышанного; он всё более укреплялся в мысли, что Уар- ди-Фельканаман обманула его, и считал ее темницу наказанием за преступление, о котором возвещали птицы. Горечь не помешала юноше испытать сильнейшее душевное волнение: оно было порождено надеждой вновь увидеть любимую, но Анс-эль-Угъюд не доискивался до его причины. От него требовалось изображать спокойствие, и он так прекрасно в этом преуспел, что уже через несколько часов его принимали во дворце за своего. Он узнал, даже не задавая вопросов, что в ту часть дворца, где проживает Уарди-Фельканаман, проход для невольников запрещен, однако тешил себя мыслью, что каким-нибудь образом сможет хоть мельком повидать красавицу и оказаться ею замеченным, ведь, несмотря на все свои терзания, он любил еще сильнее прежнего. На другой день юноша принялся изучать местность, а поскольку о его замысле никто не подозревал, никаких препятствий влюбленный не встретил. Сначала он двинулся к высоким, наполовину закрытым воротам, толкнул створку и увидел квадратный двор, кругом усаженный деревьями, в центре которого росла высокая развесистая смоковница. К ветвям ее была привешена лютня из эбенового дерева и клетка из тончайших золотых прутьев, в которой порхала птица с желто-голубым опереньем.
Анс-эль-Угъюд взял лютню и, поглядев на птицу в золотой клетке, обратился к крылатому созданию:
— Мне жаль тебя, бедная гоммери20, хотя моя судьба еще печальнее. Да, твое нежное тельце, которому домом родным было всё воздушное пространство, заключено среди прутьев, менее блестящих, чем твои перышки. Но не грусти! Моя участь еще горше: цепи сердечной муки тяготят мою душу, привыкшую порхать в высях сладких грез. Посмотрим, не удастся ли мне хоть на мгновение облегчить и твои, и свои страдания.
Произнеся эти слова, юноша ударил по струнам лютни и сыграл на ней столь приятную мелодию, что птица принялась хлопать от удовольствия крыльями и захотела вырваться из клетки, чтобы прилететь к музыканту. Подобные аплодисменты пришлись юноше по нраву, одна¬


386
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ко вскоре он устыдился мысли, что смог найти удовольствие в чем бы то ни было, и, продолжив путь, вошел во второй двор.
Там, на колонне из алебастра, лежала арфа из слоновой кости, а в серебряной клетке сидела птица с бело-зеленым опереньем, которую звали Фалькьед. Юноша порадовал бедную узницу нежной мелодией, а затем, положив арфу на место, как прежде лютню, перешел в третий двор.
Там, в хрустальной клетке, висевшей на большом миртовом дереве, обитал азар21, чьи крылья переливались всеми цветами радуги, а клетка отражала игру ярких оттенков птичьего оперенья. Заметив Анс-эль- Угьюда, птица принялась петь, а юноша воскликнул:
— Ах, твое сладостное пение затмевает голоса любых музыкальных инструментов! Но увы! Оно — лишь для счастливых влюбленных. Напрасно твой голос стремится вызвать любовные желания в сердце, осужденном на вечные лишения.
Со слезами на глазах скиталец вошел в четвертый двор.
Там, на гранатовом дереве, усыпанном плодами, порхал с ветки на ветку бюльберри22, к лапке которого был привязан шнур из желтого шелка. Анс-эль-Угъюд послушал немного его тихий щебет, а затем, окликнув птицу, сказал со вздохом:
— О ты, кто будит уснувшую природу, возвещая приход нового дня! Ты — краса и радость цветущих полей и густых лесов! Твое пение не годится для меня, тебе не вселить ни единого луча света в сердце, окруженное непроницаемым мраком. Однако пусть Небо защитит тебя и сохранит тебе голос и аппетит, с каким ты вкушаешь здесь восхитительные гранаты.
Промолвив эти слова, Анс-эль-Угъюд отправился в пятый двор, посредине которого росла виноградная лоза, поддерживаемая прекрасными плодовыми деревьями. Корни лозы, покрытой зрелыми ягодами, орошал фонтан. Широкая легкая сетка из зеленого шелка окружала растительность, среди которой вволю резвился прелестнейший на свете лейки23.
— Приветствую тебя, царь птиц, — вскричал Анс-эль-Угъюд. — Вот увидел тебя — и возрадовалось мое удрученное сердце. Как не обратить внимания на птицу любви, пусть я навек потерял ту, кого люблю.


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
387
— Не отчаивайся, — отвечала птица, — я и сам уже долгое время разлучен со своей любимой, но не теряю надежду вновь свидеться с нею. Поместила меня сюда джинния24, она же даровала мне речь и обещала, что освободит меня верный возлюбленный. А ты как раз похож на того, кто должен вызволить меня из плена. Наберись терпения, живи и люби! И не забудь про меня, когда обретешь счастье!
Удивившись и несколько утешившись, Анс-эль-Угъюд собирался было ответить, как вдруг прибежали несколько невольников и сказали ему, что разговаривать с этой птицей не разрешается. С сожалением юноша покинул пятый двор и отправился в свои покои. С того дня ворота всех пяти дворов оставались закрыты, а друг-араб укорил несчастного влюбленного в излишнем любопытстве.
Несмотря на добрый совет, Анс-эль-Угъюд постоянно обращал взор на расположенное высоко над землею окно, через которое втягивали корзину, но видел лишь уродливую черную руку, хватавшую груз, как только тот оказывался в пределах досягаемости. Юноше страшно хотелось последовать за теми, кто кладет в корзину провизию, необходимую дочери визиря, дабы незаметно сунуть туда записку, но, хотя подозрений пришелец не вызывал, тем не менее свободы передвижения ему не давали и пристально следили за ним.
Слова лейки вернули влюбленному некоторую надежду и усилили желание свидеться с Уарди-Фельканаман. Тщетно обшаривал юноша окрестности дворца: ничто не представало его взору, кроме упиравшейся в небо толстой стены, единственными отверстиями в которой была дверь, запиравшаяся на три засова с печатями, да недосягаемое слуховое окно, через которое туда-сюда путешествовала корзина с провизией.
Свет в жилище дочери Ибрагима проникал только со стороны моря, омывавшего дворец волнами. Прекрасную террасу, располагавшуюся с той же стороны и служившую девушке садом, нельзя было увидеть с горы.
Подобные преграды, подозрения, тревоги и даже некоторые проблески надежды превратились в муки, каковых оказалось более чем достаточно, чтобы истерзать бедного Анс-эль-Угьюда. К тому же он так сильно изменился, что и сама Фельканаман с трудом бы узнала его.


388
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Вдобавок ко всем мучениям, когда однажды утром юноша стоял у окна своей комнаты и созерцал звезды, угасающие при наступлении нового дня, до него донеслись крики птиц у давешнего водоема с золотой балюстрадой, и слова, которые в прошлый раз сразили юношу, эхом прокатились по всей горе.
Второго удара он снести уже не мог и решил было завести об этом деле речь с невольником, который взял его под свою опеку, однако тот прервал несчастного при первых же произнесенных им словах.
— Остерегайся желания проникнуть в эту ужасную тайну, — предупредил он. — Она поселила среди нас страх, но мы слишком любим жизнь, чтобы поддаться столь опасному любопытству. Советую и тебе последовать нашему примеру.
Сия отповедь, произнесенная с угрюмым видом, никак не могла успокоить встревоженного влюбленного — напротив, подозрения Анс- эль-Угьюда еще сильнее возросли. Впрочем, он промолчал и с того момента страдал, не роняя ни звука.
Дочь Ибрагима мучилась не меньше своего возлюбленного, но ей было легче: не приходилось проявлять столько осторожности. Она плакала, с утра до вечера и с вечера до утра вздыхала, не опасаясь любопытных и болтливых свидетелей. Три глухонемые прислужницы смотрели на нее равнодушно-тупыми глазами, и, хотя несчастная оглашала своды темницы печальнейшими сетованиями, ничто не могло тронуть пружин, из которых состояли эти черные машины: они двигались по заведенному порядку. Когда подходил час обеда, они тотчас накрывали на стол, а когда Фельканаман пинком его опрокидывала (такое с ней случалось нередко), спокойно подбирали осколки посуды и вечером с неколебимым хладнокровием наблюдали ту же самую сцену. Ночью служанки похрапывали, растянувшись на полу у дверей в покои своей госпожи, которая без конца перешагивала через них, отправляясь подышать свежим воздухом на террасу или побродить по длинным анфиладам отведенных ей комнат.
Между тем полное одиночество не произвело на дочь Ибрагима того воздействия, на какое рассчитывал визирь: у Фельканаман не возникло ни малейшего желания отказаться от возлюбленного ради воз¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Эль-УАРД-ФелЬКАНАМАН... [Начало истории...]
389
вращения к людям, и она с ужасом считала мгновения, оставшиеся до того часа, когда ее ожидала воля.
«Что со мною станется? — думала она. — Мой непреклонный отец поклялся, что если к его возвращению я не перестану любить Анс-эль- Угьюда, то он отправит меня связанной по рукам и ногам к злому Аба- каруку, который хочет на мне жениться. Напрасно я свела свои потребности к нескольким зернышкам риса и маленькой корзинке фруктов. Как бы я ни исхудала, Ибрагим ни капельки не сжалится надо мною, а для косоглазого Абакарука я всё равно буду красавицей. Ах! Неужто нет никакого способа бежать отсюда раньше, чем по морю Кенуз вновь станут ходить корабли? Оно начинает успокаиваться, и даже слишком. О Небо! Сотвори чудо ради влюбленной, которая столь же верна любимому, сколь несчастна!»
И желание Фельканаман сбылось. Когда однажды ночью она, стоя на террасе, вновь и вновь повторяла свои горячие молитвы, при ярком свете полной луны показалась небольшая рыбацкая лодка. Рассекая волны, она направлялась в сторону дворца. Вскоре надежда овладела сердцем девушки. Присущая ей от природы живость воскресла. Дочь Ибрагима побежала принарядиться как можно лучше, украсить себя великолепными каменьями, а заодно и закрыть на два оборота ключа переднюю, где дремали три глухонемые прислужницы.
Приняв эти меры предосторожности, Фельканаман сорвала оказавшиеся под рукой богато расшитые узорчатые занавеси из камки, разрезала их на полоски, а затем, связав между собою, прикрепила один конец получившейся веревки к толстой ветке и спустилась вниз, на небольшую песчаную отмель, которая возникала у подножия террасы, когда на море случался отлив.
Между тем рыбак бросил якорь неподалеку. Он вылез из лодки и собирал кораллы, которыми изобиловало то место, как вдруг, подняв голову, увидел рядом Фельканаман. Сверкающий наряд бросал такой яркий отблеск на ее лицо, что ослепленный рыбак принял ее за джин- нию дворца Фукела. Весь дрожа, он бросился к ее ногам и воскликнул:
— О могущественная джинния, не наказывай меня за то, что я хотел украсть твои кораллы! Увы! Мне надо кормить десятерых ребятишек


390
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мал-мала меньше, и хуже всего, что жена моя Морзака сошла с ума из- за странного случая, о котором я готов тебе поведать.
— Пока что я прощаю тебя, — прервала рыбака дочь Ибрагима. — Поднимайся! Веди меня к своей лодке, и поспешим покинуть эти места. Я с лихвой награжу тебя за оставленные кораллы, но не будем терять времени на болтовню, разве что ты можешь сообщить мне что-нибудь о моем любимом.
— Единственное, что я могу рассказать тебе о нем, — отвечал рыбак, — что он счастливец, коли обладает сердцем такой красавицы, как ты. Пойдем, я бы и даром тебе послужил, но, раз уж у тебя такое нежное сердце, ради любви к моим десятерым ребятишкам и к жене Мор- заке приму плату, коей ты благоволишь наградить меня, когда я доставлю тебя туда, куда твоей душе будет угодно.
Вот так Эль-Уард-Фельканаман, не ведая того, уносилась всё дальше и дальше от своего милого Анс-эль-Угъюда, который остался во дворце джиннов едва ли не при смерти. Ни о чем не догадываясь и лишь предаваясь радости, девушка пела:
«Я увижу эту звезду, которую никакое облако не может спрятать, а поскольку он конечно же ищет меня, то скоро мы свидимся. Мы ободрим друг друга, наши руки сплетутся, и мы убежим далеко-далеко от наших гонителей. И остановимся лишь тогда, когда окажемся одни- одинешеньки. Чистый ручей да пальмовая роща дадут нам пропитание. И мы будем там богаче самого Мелек-Шамика, окруженного царедворцами, нашим сокровищем будут любовь и покой. Признания, исполненные самой пылкой и чистейшей нежности, станут музыкой для наших душ. И если мелодия прервется из-за сна, то бюльбюль разбудит ее на заре. Солнечные лучи тогда прольются на нас и будут светить лишь для нас одних; те же, что станут изливаться из наших глаз, устремятся лишь друг к другу, и никакие завистливые или нескромные взгляды не перехватят их. О Анс-эль-Угъюд, Анс-эль-У гъюд! Как же мы будем счастливы!»
Покуда дочь Ибрагима пела эту песню, а рыбак с удовольствием слушал ее мелодичный голос, над их головами собиралась ужасная буря. Ночь всё не кончалась. Огромные черные тучи заслонили луну и не давали пробиться первому свету нарождающегося дня. Наконец забли¬


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
391
стали молнии, пронзившие весь небосвод, и, обрушившись с громовыми раскатами, вызвали рев в морской глубине и заставили клокотать волны. Из-за страшного грохота Фельканаман оборвала песню, а рыбак, придя в себя, закричал, захлебываясь рыданиями:
— Увы! Не увидать тебе больше верного твоего Диаркира, бедная Морзака! А у вас, мои детки, не будет больше отца! Голод обрушится на вас, станет раздирать вам внутренности, в то время как прожорливые рыбы моря Кенуз будут лакомиться моими!
— Добрый человек, — промолвила дочь Ибрагима, сохраняя вид спокойный и величественный, — не жалобами надо преодолевать опасность. Греби изо всех сил! Приложи всё свое умение, и Небо вознаградит тебя за старания!
— О, да-да, тебе лучше знать, что грядет, — отозвался рыбак. — Тебя ведь даже не тревожит беда, в которую мы угодили. Я отлично вижу, что ты и вправду джинния горы Фукела, как я прежде и подумал, и откуда мне знать, что ты не собираешься утопить меня в наказание за то, что я прикоснулся к твоим кораллам? Будь что будет, поручаю тебе позаботиться о лодке. Я больше ею не занимаюсь. Мне ничего не остается, как спрятаться от этого зарева на небе и разверстой пучины.
С этими словами рыбак бросил весла, накрыл голову плащом и забился в нос лодки.
Напрасно Эль-Уард-Фельканаман изощряла свое красноречие, дабы привести беднягу в чувство и вселить в него мужество. Не добилась она от него даже ни единого слова. Наконец, вознегодовав от столь поразительной бесчувственности, она собралась с мыслями и стала рассуждать:
«Откуда мне знать, а вдруг все эти ужасы, что меня окружают, обернутся благом? Возможно, судьба решила спасти меня от злого умысла или по меньшей мере от неумелости этого упрямца. Она предпочла доверить меня стремительным ветрам, которые, борясь друг с другом за этот утлый челн, помогают ему удерживать равновесие на поверхности воды. Они ведут себя, как им предначертано, и, если мне суждено когда-нибудь принадлежать Анс-эль-Угъюду, вынесут меня к берегу. Увы! Если же мне никогда не суждено принадлежать ему, то


392
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мне всё равно, избегну ли я ныне грозящей мне опасности, однако Небо не совершает чудес попусту!»
Решивши безропотно покориться судьбе и лелея слабый проблеск надежды, дочь Ибрагима успокоилась и даже погрузилась в глубокий сон, покуда охваченный страхом рыбак пребывал в оцепенении.
Тем временем с каждым мгновением буря усиливалась. Она продлилась весь день и всю следующую ночь. Наутро лодка оказалась в виду большого приморского города. Тамошний царь по имени Дара вышел прогуляться на террасу своего дворца, где стал играть с одной из своих дочек примерно семи с половиной лет. Вдруг девочка закричала:
— Ой, вон там на море что-то блестит, как большой камень в короне у моего папы! Хочу! Пусть евнухи сей же час поплывут туда и принесут мне, что там.
Услышав детский крик, султан протер глаза, всё еще тяжелые со сна, и заметил лодку, в которой спала Эль-Уард-Фельканаман: лицо ее не было закрыто покрывалом, а сама она вся была усыпана драгоценными камнями, блестевшими на солнце. Султан отдал распоряжение, и дочь Ибрагима предстала перед ним. Она дрожала и смущалась, так как во время бури уронила свое покрывало в море Кенуз и теперь не могла укрыться от жадных взглядов любопытствующей толпы. Ее замешательство еще усилилось оттого, что царь засыпал ее вопросами, хотя она, казалось, его не слышала. Он начал впадать в раздражение, когда, наконец придя в себя, Фельканаман ответила нежным, но уверенным голосом:
— Могущественный государь! Тебе нет необходимости столь настойчиво требовать, чтобы я откровенно поведала мою историю. Девица моего положения никогда не опускается до лжи. Отец мой — первый визирь Мелек-Шамика, зовется Ибрагимом Суровым и прозвище это носит вполне заслуженно. Он хотел, чтобы я перестала любить Анс-эль-Угьюда, красивейшего юношу в Аравии, потому лишь, что это солнце мироздания было любимцем царя и порой перечило моему отцу.
Чтобы добиться своей цели, отец около десяти месяцев тому назад запер меня во дворце джиннов на горе Фукела, что стоит посредине


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
393
моря Кенуз, и сказал мне: «Эль-Уард-Фельканаман, непокорная дочь, если по моем возвращении сюда через год ты по-прежнему будешь любить моего дерзкого врага, я отдам тебя в жены злому Абакаруку, который всю дурь из тебя выбьет!» Эта страшная угроза звучала у меня в ушах на протяжении всего времени моего пленения, где вся прислуга моя состояла лишь из трех глухонемых невольниц. Я трепетала от ужаса, видя, как приближается то время года, когда море Кенуз становится более спокойным, ибо это означало, что скоро явится Ибрагим. Я приняла решение скорее кинуться в волны, чем допустить, чтобы меня отправили к Абакаруку, или отказаться от моего любимого. Но Небо сжалилось надо мною и не позволило дойти до такой крайности.
Однажды утром я заметила рыбацкую лодку — ту самую, где твои невольники меня и нашли. Тотчас же разрезала я на полоски портьеры из желтого дамаста25, что висели во дворце джиннов, и, свив из них веревку, спустилась вниз к доброму рыбаку, что собирал кораллы. Он любезно взял меня в лодку. Ужасная буря застала нас в пути и пригнала к этому берегу, где нам посчастливилось попасть к царю, на вид доброму и мудрому. Да соблаговолит султан как-нибудь наградить рыбака и отправить его восвояси, а моею судьбой распорядиться, как ему заблагорассудится. Я уверена, что, какое бы решение ты ни принял, в любом случае твое повеление будет справедливым, не затронет моей чести и выкажет сочувствие к моему горю. Ах, если б ты только знал, что пережила я в великолепном дворце джиннов, ты проникся бы убеждением, что сердце, сгорающее от любви, ни в грош не ставит внешнюю пышность. Расскажи я тебе, какие жалобы беспрестанно обращала я ко всему, что меня окружало, как добровольно и решительно отказывалась от пищи, какие потоки слез пролила, ты мог бы лишиться чувств от скорбной печали. И при всём при этом, увы, за что я наказана? Мне никогда не выпадало счастья поговорить с моим любимым и нескольких мгновений!
Кратко поведав о своих невзгодах, Эль-Уард-Фельканаман умолкла, опустила глаза долу и принялась горько плакать. Султан Дара столь проникся жалостью к ней, что некоторое время не мог вымолвить ни слова. Наконец, утеревши бороду, мокрую от слез, он воскликнул:


394
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Клянусь головой моего отца, любовь столь чистая и преданная будет вознаграждена! Утешься, дитя, исполненное достоинства и красоты, в скором времени ты свидишься со своим любимым, соединишься с ним, и тогда вы с ним сможете всласть наговориться. Теперь же дозволь препроводить тебя в самые красивые покои моего дворца. Сотня прекраснейших джарий, одна расторопнее и говорливее другой, будут тебе прислуживать и помогут прогнать неприятные воспоминания о глухонемых чернокожих рабынях. Что же до меня, то я отложу в сторону все дела в моем государстве, до тех пор пока не сделаю тебя счастливой. Считай, что я поклялся в этом и клятву сдержу!
Услышав столь многообещающие речи, дочь Ибрагима бросилась было к стопам доброго властителя, но он тут же поднял ее, поцеловал в лоб и передал в руки евнухов, которые увели странницу, выказывая ей всяческие знаки глубочайшего уважения.
Покамест в зале для аудиенций происходили все эти события, визирь султана Дары прятался за портьерой, опечалившись и встревожившись из-за того, что его не позвали по столь важному случаю. Заметив его, султан произнес:
— Подойди, Факрир, и хорошенько запомни приказания, которые я тебе сейчас дам. Распорядись нагрузить двадцать верблюдов мускусом и другими благовониями, которые изготовляются в моем царстве. Выбери пятьдесят самых красивых женщин из моего гарема26 и пятьдесят самых красивых юношей из моей свиты. Снаряди повозку, достойную меня, и отправляйся с этими дарами к Мелек-Шамику — взамен же проси отдать Анс-эль-Угьюда. Если он скажет, что обмен неравноценен, предложи ему вдобавок десять сыновей визирей, включая твоего собственного и даже одного из моих, коль понадобится. Добейся успеха на переговорах и привези ко мне Анс-эль-Угьюда, но не говори никому, зачем я хочу его заполучить. Вернешься без него — я велю отрубить тебе голову.
В знак покорности визирь трижды облобызал нижнюю ступень возвышения, на котором стоял трон, и удалился. Приготовления к путешествию заняли у него три дня. На четвертый он отправился в путь и без происшествий добрался до царства Хиджаз. Хотя Факрир


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... [Начало истории...]
395
изложил цель посольства со всей красноречивой выразительностью умудренного годами государственного мужа, царь Хиджаза пришел в негодование оттого, что ему предлагают дары в обмен на Анс-эль- Угьюда.
— Дерзкий краснобай! — вскричал царь. — Неужто ты полагаешь, что твои медоточивые речи заставят меня проглотить чудовищное оскорбление, нанесенное твоим царем?! Чтобы я продал своего сердечного друга! Друга, ради которого я отдал бы всё свое золото, вплоть до последней крупинки! Друга, потерю которого я вот уже целый год оплакиваю! Друга, чьи очи как у газели, лучезарный лик, гибкий и величественный стан служили украшением моего двора и приносили наслаждение моему взору! И что же твой царь-купец намеревался сделать с моим милым Анс-эль-Угьюдом?
— Он хотел всего-навсего полюбоваться им и воздать ему все почести, коих достойны совершенства юноши, — отвечал Факрир.
— Ах, вот как! Ну это совсем другое дело, — успокоился Шамик. — Оставь здесь свои дары и отправляйся вместе с моим визирем Ибрагимом на поиски этого чуда природы. Я повелеваю своему визирю разыскать его и тем самым доставить радость твоему царю. А иначе — голова с плеч!
Отец Фельканаман, немало ошеломленный этим решением, увел посла и, прибывши вместе с ним в свой дворец, сказал ему со вздохом:
— Ты видишь, как наши властители легко играют твоей и моей головами, сколь бы ни были эти головы мудры. Вечно они отдают нам невыполнимые или невозможные приказания, тем самым ставя наши бедные головы на кон. Я уверен, что твой царь в этом отношении ничуть не лучше моего. Однако не падай духом: я вижу для нас луч надежды. Дело в том, что в этого Анс-эль-Угьюда, с которым так носятся, но который ничего особенного собой не представляет, влюбилась моя дочь, Эль-Уард-Фельканаман. Я запер ее во дворце джиннов на горе Фукела, что посреди моря Кенуз. А поскольку любовь притягивает сильнее магнитного камня, возможно, Анс-эль-Угъюд, который исчез через несколько дней после отъезда моей дочери, нашел способ до¬


396
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
браться туда, где она находится. По крайней мере, стоит выяснить, так ли это, прежде чем колесить по свету наудачу. Собственно говоря, я уже готов к путешествию, ибо как раз намеревался отправиться в путь, когда ты прибыл сюда.
Визирь султана Дары лучше, чем Ибрагим, знал, как обстоит дело с Фельканаман, однако не собирался выдавать тайну, чего ему никогда бы не простилось. К тому же он рассчитывал, следуя высказанной Ибрагимом мысли, раздобыть какие-нибудь сведения об Анс-эль- Угьюде в окрестностях моря Кенуз. Итак, два старика пустились в дорогу к морю, повсюду расспрашивая встречных, не слыхал ли кто об Анс-эль-Угьюде. Наконец они сели каждый на свой корабль и благополучно причалили к горе Фукела.
Уже стояла глубокая ночь, когда оба визиря вошли во дворец джиннов. Ибрагим не хотел тревожить сон дочери, а потому удовольствовался тем, что осмотрел три печати, которые сам наложил на три засова, запиравшие окованную железом дверь. Затем, приказав накрыть изысканный ужин, вернулся к Факриру и сказал ему:
— Как ты знаешь, собрат мой, мы, визири, привыкли к тому, что над нашими головами вечно подвешен меч. Впрочем, это не лишает нас хорошего аппетита. Так что давай-ка сядем за стол и отвлечемся от забот. На самом деле нет никаких признаков того, что моя дочь сообщит нам какие-нибудь сведения об Анс-эль-Угьюде — разве что он прилетел к ней по воздуху, — ибо дверь ее темницы нетронута. Но что поделать? Коль скоро наши повелители не слушают доводов разума, у нас еще будет время подготовиться к тому, чтобы пережить последствия их неправедного гнева. Двум смертям не бывать, поживем — увидим.
Факрир с этим согласился. Подали ужин, и два старика сполна отдали честь превосходным кушаньям. Покуда они вели между собою беседу — довольно оживленную для людей, чьи дела идут довольно скверно, — взошло солнце, и тотчас же гора и дворец огласились криками птиц у золотой балюстрады.
— Что это за шум-гам? — охнул в изумлении Факрир. — И о каких родах идет речь? Уж больно странно о них возвещается...


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История джиннии...
397
— О, эта история вполне заслуживает твоего внимания, — ответил Ибрагим. — Расскажу ее тебе в двух словах.
История джиннии Фикелы и царевича Хемниса
огда-то давным-давно жил в Египте царь, и был у него сын необычайной красоты и благородного нрава. Отец любил его больше других своих детей. Решил добрый царь присовокупить знания к природным способностям сына и нанял для него самых лучших учителей по всем наукам, а чтобы любимое чадо не отвлекалось во время учебы и не тратило время на пустые забавы, поселил его царь на маленьком островке посреди огромного озера, где построили для царевича удобный дом без особых затей.
Юный царевич, которого звали Хемнис, обладал пылким нравом. Он жадно вбирал в себя знания, занимался без передышки, чем вызывал восхищение у мудрых наставников. Царь, который очень часто навещал сына, не мог нарадоваться, слушая, как легко и метко юноша рассуждает о сложных вещах.
— Хвала Всевышнему! — сказал однажды царь сыну. — Тебе еще нет восемнадцати, а впечатление такое, будто ты


398
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
знаешь столько же, сколько мудрые старцы, которые обучали тебя. Что скажешь на это?
— Смею думать, что это так, повелитель, — отвечал Хем- нис. — Да только беда в том, что и они, и я знаем не так уж много. У моих наставников, однако, есть передо мною одно преимущество: это жизненный опыт, который мне, с твоего благоволения, хочется приобрести как можно скорее.
— Ах да, тебе хочется иметь женщин для услады и потех, — произнес царь. — Это вполне естественно.
— Ну вот еще! — возразил царевич. — Разве они стоят того, чтобы страстно их желать? Для этого всегда найдется время и когда-нибудь потом. Прежде всего я хотел бы изучить эту прекрасную страну, где ты повелеваешь людьми, которые проявляют здравый смысл, беспрекословно тебе подчиняясь. А больше всего мне бы хотелось увидеть пирамиду, что возвели по твоему приказу, пирамиду, в которой ты будешь покоиться на протяжении десяти веков со дня твоей кончины, пока благополучно не воскреснешь1. О ней рассказывают много чудесного, но я научен, помимо прочего, верить только тому, что вижу собственными глазами.
Царь очень обрадовался столь лестному для него желанию сына и приказал тотчас же снарядить великолепный караван из самых статных молодых людей своего двора, повелел одеть царевича в роскошные одежды, дал ему лучшего скакуна из своих конюшен и напутствовал на прощание:
— Ступай, сын мой! Отправляйся с этой свитой избранных и погляди на сооружение, которое так сильно возбуждает твое любопытство. И если придется оно тебе по сердцу, то не будет для меня во всём мире похвалы дороже твоей.
Хемнис низко поклонился своему доброму отцу, весело вскочил на коня и помчался галопом, а за ним, еле после-


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История джиннии...
399
вал, устремилась блестящая свита его новых приближенных. Не оглядываясь ни налево, ни направо, промчался царевич по улицам Мемфиса2, куда высыпали все жители великого города, столпившись рядами по обеим сторонам дороги, чтобы посмотреть на него. Добравшись до пирамиды, Хемнис измерил ее высоту с помощью инструментов, которые распорядился взять с собою, изучил ее пропорции, материалы, из которых она была сложена, поговорил с рабочими, которые уже заканчивали строительство, и под конец выразил желание осмотреть ее изнутри. Сопровождавшие царевича придворные в один голос стали его отговаривать, но он приказал им замолчать.
— Почему вы испугались за меня, друзья мои? — спросил он. — Боитесь, что мне там встретится какой-нибудь дикий зверь или злой дух? Знайте же: чему быть — того не миновать! Эта бесспорная истина должна неизменно избавлять смертных от всех тревог. Коли через час не вернусь, то передайте эти слова царю, отцу моему, и, чтобы утешить его, скажите: величественный образ пирамиды, мысленно созданный мною, померк перед тем, что я увидел воочию, и творение сие поистине достойно величия царя. Теперь же запрещаю кому бы то ни было следовать за мною — всякий ослушник погибнет от моей руки.
Произнеся эти слова, бесстрашный царевич сошел с коня, выхватил из ножен ятаган и с быстротою молнии устремился в мрачные коридоры огромного сооружения. Едва он исчез из виду, как со всех сторон послышались пронзительные крики, которые, повторяясь, разносились всё дальше и дальше, покуда не достигли ушей самого царя Египта.
Поскольку вопли эти не сопровождались членораздельной речью, а сами вопившие толком не знали, почему они вопят, осторожный венценосец велел на всякий случай выставить вокруг своего престола тройную охрану. С царственным спокойствием он ожидал объяснения происходя-


400
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
гцему, о чем уже сотню раз задал вопрос, на который никто не дал ответа.
Наконец прибежали, запыхавшись, два гонца и, распростершись ниц перед царским помостом, доложили, запинаясь и заливаясь слезами, о безрассудном поступке Хемниса и о сказанных им напоследок словах.
Как глашатаи дурных вестей, они уже приготовились к тому, что их предадут казни, но царь с негодующим видом сказал:
— Поднимитесь, несчастные, и отправляйтесь передать трусам, которые вас прислали, что они должны отвечать на оказанное мною доверие не бессмысленным шумом, а делами. Им следовало закрыть глаза на угрозы моего сына, пойти за ним внутрь пирамиды и ценою собственной крови охранять его священную особу. Теперь же я хочу остаться один. Пусть прекратятся эти оглушительные возгласы и пусть по всему городу повторяют слова мудрого и храброго Хемниса: «Чему быть — того не миновать!»
Тут же все присутствующие поспешили откланяться, и первый визирь3 поторопился не оказаться в числе последних уходящих, ибо знал, как и мы с тобою знаем, мой дорогой собрат, что за все неприятные происшествия в царстве властителя отвечает, как правило, голова главного министра.
Визирь вздрогнул, когда услышал, как царь зовет его к себе.
— Останься, Габриар! — велел царь. — Ты — мое второе я. Знай, — продолжал он, — что хладнокровие мое напускное: на душе у меня неспокойно. Однако царь никогда не должен потакать тревогам, что бродят среди его подданных. Дело приняло слишком серьезный оборот. Не то чтобы я опасался, что мой сын может стать жертвой козней злых духов. Хемнис не ведает, что перстень, который он носит, — один из знаменитейших талисманов великого царя Саурида4. Благодаря этому перстню царевич защищен от


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История джиннии...
401
злых чар. Но в моей пирамиде могли поселиться аспиды5, драконы, крокодилы, а против них у милого отрока нет никакой защиты. Ступай и распорядись: пускай запрягут в мою колесницу двадцать лошадей и как следует наточат твой и мой ятаганы. Ты отправишься вместе со мною и первым войдешь в пирамиду. Ежели не вернешься, я пойду следом и, коль скоро мы оба там сгинем, что ж, никому не придется тратиться на наши похороны. Мой сын верно сказал: «Чему быть — того не миновать!»
Подобный расклад не очень-то понравился визирю Габ- риару, но, так как сетовать было бесполезно, он молчком отправился выполнять приказание. Вознагражден он был тем, что воцарилась тишина.
Воплощению замысла царя помешало неожиданное зрелище, которое привело его в сильнейшее изумление: у входа в пирамиду лежали словно мертвые все приближенные царевича Хемниса, а их лошади, гарцевавшие вокруг распростертых на земле тел, казалось, вот-вот раздавят их и раздробят им кости на тысячи осколков.
— Что здесь такое творится? — спросил царь у одного из рабочих, который спрятался за грудой камней. — Ты можешь рассказать мне, какое странное происшествие тут стряслось?
— Ах, повелитель, да, могу, — ответил бедолага. — Я видел всё воочию и сам пострадал. Знай же, этих молодых господ подстегнули твои слова, переданные через гонцов, и они попытались войти в пирамиду: сначала — один, потом — другой, затем — третий и так далее. Но всякий раз поднимался сильный ветер и выбрасывал их наружу. Сдается мне, что он же лишил их жизни и заразил их лошадей — они сделались необузданны и взбесились, как ты видишь.
— Превосходно! — Царь повернулся к визирю Габриа- ру. — Теперь нам с тобой не придется трудиться, ибо очевидно, что здесь не обошлось без проделок джиннов6. Как


402
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
я тебе уже говорил, они бессильны против моего сына, покуда он сам не захочет схлестнуться с ними. Стало быть, он вернется к нам целый и невредимый. Но будет нехорошо, если по возвращении он окажется один в этом глухом углу, потому я повелеваю поставить здесь шатры — как для моей царской особы и свиты, так и для всех этих юношей, которые, как я полагаю, всего-навсего спят. Мы подождем здесь, покуда солнце не совершит трижды обход двенадцати знаков Зодиака7 и не дойдет до счастливого созвездия, которое вернет нам Хемниса. Что же касается лошадей, то, коль скоро они не желают стоять смирно, пусть их умертвят стрелами. И повелеваю успокоить мой народ, каждое утро возвещая на улицах Мемфиса: «Чему быть — того не миновать!»
Догадка царя оказалась верна. Юноши вернулись к жизни, а лошади угомонились. И тогда в лагере воцарилось веселье, ибо безмятежное спокойствие доброго монарха воодушевляло все сердца.
Покуда снаружи пирамиды происходили все эти события, царевич Хемнис чуть было не поплатился за свое безрассудство. Вход в огромное сооружение оставался еще довольно широким, и проникавшие в проем солнечные лучи поначалу вели юношу через длинную анфиладу коридоров и небольших каморок, составлявших вместе настоящий лабиринт. Незаметно сгустилась тьма. Теперь Хемнис пробирался вперед только ощупью, нетвердым шагом. Напрасно пытался он вернуться тем же путем, каким пришел, — он лишь всё дальше и дальше углублялся в обиталище мрака. Он то ударялся головой о стены, твердые как бронза, то, войдя в помещение с низким потолком, был вынужден опускаться на пыльный пол и продвигаться вперед ползком. Вооружившись мужеством, далеко превосходившим силы человеческие, он не утратил присутствия духа в столь безнадежном положении, но не мог противостоять ужасу, охва¬


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История джиннии...
403
тившему его в погребальном помещении, где предстояло стоять гробу, ради которого была воздвигнута пирамида.
— О Небо! — горестно воскликнул Хемнис. — И куда я забрался? Я узнаю это место по маленьким размерам и продолговатой форме. Какая злая судьба у меня! Я вторгся в последнее пристанище отца, а ведь он так меня лелеял! Мне вздумалось осквернить священное обиталище, которое его набальзамированные останки должны пропитать благоуханием! Я же посею здесь семена порчи и гнили! Ибо, увы, я не в силах больше держаться на ногах, дыхание у меня останавливается, и я должен, должен испустить тут дух!
Проговорив это, царевич лишился чувств и упал замертво. К счастью, одна юная джинния по имени Фикела, которой мать поручила охрану пирамиды, как раз забавлялась тем, что обходила ее. Она услыхала последние слова несчастного Хемниса. Проникнувшись острой жалостью, джинния в один миг перенесла его в то место внутри сооружения, где устроила себе жилище. Эту галерею она осветила тысячами фосфорических кристаллов и напитала ароматом самых ценных благовоний Джиннистана8. Там она уселась на ковер, сотканный из разноцветных перьев, и положила голову потерявшего сознание Хемниса себе на колени. Склонившись над ним, она оросила его лицо слезами и вернула несчастного к жизни этой живительной влагой. Глаза их встретились, взгляды проникли друг в друга. И юноша, и девушка блистали совершенством красоты, и их обоих одинаково охватила взаимная любовь. Руки их сплелись, сердца забились, прижавшись одно к другому, и души соединились в тысяче поцелуев, тысяче вздохов.
Восторг продолжался три часа и не закончился бы так скоро сам по себе, если бы не явилась властная Ронкай, мать нежной Фикелы.
— Несчастные! — прогремела она, силой разорвав объятия влюбленных. — Вы смеете осквернять9 мою пирамиду!


404
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
А ты, дерзкая дочь, ты, кому я выбрала в мужья могущественного джинна Симоргона10, ты отдалась грязному смертному! Пошли! — продолжила Ронкай, хлопнув в ладоши. — Пошли, и пусть уберут это жалкое существо с глаз моих долой! Спешите сюда, мои верные пресмыкающиеся невольники, сожрите его, не оставив ни крошки!
При этих ужасных словах истошный крик вырвался из уст возлюбленной Хемниса, а со всех сторон показались серовато-черные полосатые змеи. Шевеля горящими жалами, они все разом бросились на царевича, однако, едва коснувшись его, отпрянули и, свернувшись, упали одна на другую, образовав у его ног внушавшую ужас кучу.
При виде этого Ронкай окаменела от изумления. Внимательно оглядев Хемниса, она смягчилась.
— Царский сын! — обратилась она к нему. — Я готова простить тебя за дерзость, учитывая твой возраст и облик, вполне приятый для смертного. Я готова вывести тебя отсюда или, если тебе угодно, позволю еще немного побыть здесь с моей дочерью. А за такую доброту прошу у тебя лишь одну безделицу: серебряный перстень, что ты носишь на левом мизинце.
— О, ты его получишь, без сомнения! — откликнулся царевич и приготовился отдать перстень.
— Нет, не получит! — вскричала возлюбленная юноши, бросаясь к нему, чтобы остановить. — О! Остерегись отдавать ей перстень! Это перстень царя Саурида. Благодаря ему ты недосягаем для ее чар — именно он спас тебя от змей. Нет! Получит она его только в одном случае: если послушается священных законов Джиннистана, если ты станешь моим супругом, если она станет относиться к тебе как к родному сыну и будет думать только о том, как сделать тебя счастливым.
— Клянусь, так и поступлю! — произнесла Ронкай. — И тогда не придется мне больше ни угождать наглецу Си-


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История джиннии...
405
моргону, ни выдавать тебя за него, чтобы он уступил мне пирамиду, которую вознамерился оспорить у меня. Перстень Саурида подчинит его всем моим желаниям. Пойдем- ка! И пусть Хемнис отдаст мне перстень сей же час.
Юная Фикела не довольствовалась этими словами, она заставила мать трижды повторить нерушимую клятву, после чего царевич отдал перстень. Вне себя от радости, Рон- кай три раза подпрыгнула на месте, оживила своих змей и велела им отползти в сторону. Затем, сев на ковер между дочерью и царевичем, сказала им:
— Дети мои, вы слишком сильно любите друг друга, чтобы возыметь желание отпраздновать ваше единение с пышностью и блеском. Вы стремитесь вкусить лишь сладостных плодов любви. Между тем всем джиннам вообще и друзьям Симоргона в особенности очень не понравится, что Фикела связала свою судьбу с родом человеческим, и они придумают сотню злых козней, лишь бы разрушить ваше счастье. По всем этим причинам, я думаю, вам надо укрыться в никому не ведомом тихом убежище, и, мне кажется, я знаю одно такое уединенное местечко. Посреди бурного моря Кенуз стоит гора, до которой люди могут добраться лишь с огромным трудом, — джинны не станут искать вас там. Если вы согласны, я тотчас же отправлюсь туда и велю выстроить дворец по своему вкусу. Не сомневайтесь, вам он тоже придется по нраву. Оставайтесь здесь вплоть до моего возвращения. Сделайте друг друга счастливыми, а мои змеи будут служить вам стражниками, дабы ничто не помешало вашим утехам. Их шипения довольно, чтобы отпугнуть хоть целое войско. Что скажете насчет моей задумки?
— Она превосходна! — откликнулась Фикела. — И мы просим тебя как можно скорее исполнить ее, ибо мне не хотелось бы, чтобы мой милый царевич слишком долго был лишен дневного света.


406
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Лучше скажи «мой супруг», — заметила Ронкай. — Ибо я отдаю тебя ему и отбываю.
И она в самом деле исчезла.
Фикела же протянула прекрасные руки Хемнису, и он с жаром бросился в ее объятия. Она заметила, однако, что он немного дрожит и поглядывает искоса на змей, которые, несмотря на почтительные манеры, всё-таки были отвратительны на вид. Джинния приказала им удалиться и сторожить вход в пирамиду, дабы ядовитым дыханием отбрасывать назад всякого, кто пожелал бы проникнуть внутрь.
В это мгновение в галерею изящно проскользнули четыре прекрасные, как звезды, гурии11 в великолепных одеждах. Каждая принесла на отделанном филигранью и усыпанном рубинами золотом блюде редчайшие и изысканнейшие яства. Четыре пажа, еще богаче наряженные, следовали за ними, неся всевозможное убранство для удобного ложа. Они приготовили всё в мгновение ока и, отойдя на почтительное расстояние, ожидали, когда им дадут знак удалиться.
Долго им ждать не пришлось: молодожены быстро завершили скромную трапезу, торопясь как можно скорее остаться наедине, столь же стремительно улеглись в постель и прекрасно провели ночь. Пробудившись, они оказались во дворце, где мы нынче находимся, на той самой горе, которая немного позднее стала называться именем Фи- келы.
Ронкай закатила им роскошный пир и провела с ними несколько дней. Покидая их, она оставила им сотню юных джиннов и джинний, которые образовали веселую свиту, исполненную любовной страсти.
Между тем Симоргон, переставший получать известия о Ронкай, явился к ней в пирамиду, но змеи не позволили ему войти. Он тотчас же догадался, что джинния завладела перстнем царя Саурида, и не сомневался более, что она воз¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Эль-УАРД-ФеЛЬКАНАМАН... История джиннии...
407
намерилась нарушить данное ему обещание. Он притворился, что пребывает в бешенстве и отчаянии, а сам втихаря стал доискиваться правды и разузнал, что произошло и куда делась Фикела. Поняв, что несчастье всё же не миновало его, он пришел в ярость, ибо любил Фикелу без памяти, и решил во что бы то ни стало отомстить.
С этой целью, позабыв о присущем джиннам достоинстве, Симоргон обратился к подлому африту12, который слыл столь же ловким, сколь предприимчивым, и пообещал ему щедрое вознаграждение, какого тот только пожелает, если украдет перстень Саурида у Ронкай и принесет ему, Симоргону.
— Это будет довольно нелегко, — заметил злой дух, — ибо нельзя напасть на джиннию ни с помощью чар, ни посредством грубой силы. Я, однако, постараюсь сделать что могу и тешу себя надеждой, что мне удастся тебя порадовать.
После игры со змеями одной из любимейших прихотей Ронкай была рыбная ловля. Однако она не ела пойманных рыб, а любила гладить их, после чего отпускала на волю.
Зная это, африт кое-что задумал, и ему удалось осуществить свою затею как нельзя лучше. Он поместил самую красивую и самую толстую рыбину, какую только смог найти, в большой сосуд, наполненный прозрачной водою без единой примеси. Он не кормил пленницу несколько дней, а когда решил, что та достаточно оголодала, велел одной из своих невольниц опустить в воду мизинец. Рыба откусила его и тут же проглотила. Эту проделку африт повторил несколько раз, и всякий раз одна из бедных девиц, коих он похитил и держал для своих утех, расставалась с пальцем. Поскольку злой дух строго следил за тем, чтобы несчастные жертвы давали рыбе лишь мизинец левой руки, обмотанный серебряной нитью, хищница начала распознавать кушанье и так к нему привыкла, что не хотела ничего иного.


408
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Когда африт решил, что теперь может действовать наверняка, он тайком выпустил прожорливую рыбину в пруд, который Ронкай устроила возле пирамиды. Туда она ходила каждый день забавляться и дышать свежим воздухом.
Джинния благополучно угодила в расставленную ловушку. От боли она выронила рыбу, откусившую ей палец, и прятавшийся неподалеку африт тотчас же схватил ее, громко хохоча. Он отнес добычу к Симоргону и сказал ему:
— Благодари меня! Я сделал так, что теперь ты сравнялся силой со своим врагом: похитил у нее перстень царя Са- урида13. Сам же перстень я по праву оставляю себе и не советую тебе сетовать: во-первых, это бесполезно, а во-вторых, я могу вспомнить, что отныне я — твой повелитель.
Симоргон узнал, но слишком поздно, что для злодеев худшие враги — те, кто похож на них самих. В глубине души он оплакивал собственную глупость и удовольствовался тем, что прибег к помощи африта, чтобы отомстить Фике- ле, так как считал, что Ронкай наказана достаточно.
Царевич Хемнис и его супруга ни в малейшей степени не догадывались о том, какая буря собирается над их головами. Они были так счастливы, что ни о чем не думали, но счастье их было слишком велико, чтобы горе не поджидало за порогом.
Первым ударом стало послание от Ронкай. Она сообщила, что потеряла палец, а вместе с ним и перстень, что отныне она не сможет их защищать, а потому им нужно подумать, как наилучшим образом выпутаться из беды.
Фикела, долгое время проливавшая только слезы радости, принялась плакать от ужаса и печали, но, увидев, что Хемнис совершенно растерялся, сказала ему:
— Не тревожься, мой милый царевич! Одним пальцем больше, одним меньше — сие не имеет большого значения для моей матушки: она утешится, несмотря на потерю. Что


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История джиннии...
409
же до перстня Саурида, то придется и ей, и нам обойтись без него. Впрочем, нам он и не нужен, ведь никто не знает, где мы находимся. Я спокойно рожу ребенка, и мы станем растить его здесь, а потом у нас еще будут дети. Первенец же не заставит себя ждать: я чувствую, что скоро ты станешь отцом.
И в самом деле, час спустя джинния разрешилась от бремени сыном, который тут же принялся кричать, но не слабеньким голоском, обычно свойственным новорожденным, а ревом, подобным тому, какой издает разъяренный бык, продираясь через лес и сметая всё на своем пути.
К этим ужасающим крикам присоединились и вопли тысяч джиннов, до потери дыхания повторявших слова, которые ты только что слышал: «Она разродилась! Ради ничтожного уродца она обманула того, чья красота не имеет себе равных, чья любовь не знает границ! Она разродилась! Она разродилась!»
Дворец и гора буквально сотрясались от этого невообразимого шума. Море Кенуз яростно заклокотало, и джинния, принимавшая роды у Фикелы, потеряла от страха голову и уронила ребенка, чей нежный череп раскололся на тысячу кусочков.
При этом жутком зрелище молодые супруги лишились чувств и несколько часов оставались недвижимы, будто мертвые. Придя в себя, они обменялись горестным взглядом — одним из тех, что выражают одинаково сильно переживаемое горе и с которым никакие слова не могут сравниться по мощи. Потом, закрыв глаза, они бросились друг к другу в объятия и весь остаток дня так и просидели, не произнося ни слова. Джинния, обладавшая более закаленным характером, первой раскрыла рот, намереваясь через силу подбодрить супруга, но Хемнис прервал ее.
— Я чувствую, — проговорил он, — что мне осталось жить лишь несколько мгновений. Я умираю больше от твоего горя, чем от своего собственного. Не станем понапрасну


410
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
расточать слова, когда время так дорого. Поспеши же, о моя возлюбленная, подарить мне утешение, которое в твоей власти мне дать. Ты знаешь, что царь, мой отец, всё еще стоит лагерем у пирамиды и тратит несчастную свою жизнь, тщетно ожидая меня. Попрощайся с ним за меня и верни ему спокойствие, сообщив, какая в точности печальная судьба меня постигла!
— Будь покоен, — отвечала джинния.
В тот же миг, поцеловав супруга, она перенесла его в шатер египетского царя и уложила рядом с отцом. Стояла глубокая ночь. Добрый старик, почти совсем потерявший сон, ворочался с боку на бок в своей постели. Вдруг, вытянув руки, он ощутил, что прикоснулся к похолодевшему телу. Крик ужаса вырвался у него, и он собрался уже соскочить с царского помоста, когда джинния удержала его и произнесла:
— Что такое? Ты боишься своего бедного сына? Прежде чем испустить дух, он хотел попросить у тебя прощения за всё то горе, которое причинил тебе. Подари ему слова примирения.
— Подари мне слова примирения, отец! — повторил Хем- нис. — Я виноват, прости меня! Не горюй обо мне. Люби мою супругу из любви ко мне и уважай из любви к ней самой.
Прижав к своему лицу лицо сына, смутно видневшееся в бледном мерцании догоравших свечей, царь ничего не отвечал. Когда же заметил, как ослабело и затруднилось дыхание несчастного царевича, и понял, что тот вот-вот испустит дух, он воскликнул:
— О, я прощаю тебя, дитя мое, прощаю! И, раз ты этого хочешь, буду лелеять ту, которая похитила тебя у любящего родителя. Прими поцелуй примирения.
— Ах, прими и поцелуй любви! — повторила джинния, немного оттеснив царя. — О Небо! Пусть этот поцелуй бу¬


У. Бекфорд. История Эль-УарД-Фельканаман... История джиннии...
411
дет последним, что ты получишь! Я чувствую, чувствую, что вбираю в себя твою душу!
За этими словами последовала долгая, мучительная тишина. Наконец царь нарушил молчание и сказал:
— Итак, он умер! Я потерял самого красивого, самого послушного и к тому же самого ученого из моих сыновей! Ах, я бы отдал всех прочих ради одной его возвышенной мысли. И умер он потому, что любил меня, восхищался мною! И потому, что захотел осмотреть мою пирамиду! — Произнеся эти слова, государь упал навзничь на помост, но Фикела растормошила его, и он продолжил: — Кто ты, спорящая со мною за любовь к нему и за право сожалеть о его кончине?
— Я существо еще несчастнее тебя, — отозвалась джин- ния. — У тебя есть и другие дети, а у меня нет больше супруга и не будет никогда. Выслушай же нашу печальную историю!
Покуда джинния повествовала, охваченный горем властитель беспрерывно лил слезы. В какой-то момент, ненадолго очнувшись, он сказал:
— Жаль, что у тебя, любезная джинния, оказался столь страстный любовный темперамент. Но, как мой сын правильно рассудил, чему быть — того не миновать. Мне остается лишь доказать, сколь сильно любил я своего несравненного сына. А потому я отдаю ему мою пирамиду и распоряжусь, чтобы его положили в том месте, коим он завладел, а себе выстрою другую усыпальницу.
— Я же буду обретаться подле него в этом роковом пристанище! — воскликнула джинния. — Я поселюсь в месте его упокоения, буду охранять его тело до возвращения в него души — если, конечно, мое собственное существование продлится до этого мгновения.
Все эти намерения были осуществлены. Хемнису устроили пышные похороны, заключив его тело в пирамиду, ко¬


412
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
торая и по сию пору носит его имя. А джинния Фикела пропала, и никто ее больше никогда не видал.
Жестокий Симоргон, не довольствовавшись несчастьями, которые уже причинил, считал, что месть не вполне удалась, если не увековечить память о ней. Он и сотворил волшебство, которое возбудило твое любопытство. Вместе с афритом он устроил так, чтобы все джинны, прислуживавшие Фикеле, в утро каждой новой луны обращались в птиц и усаживались на золотой балюстраде, окружающей водоем с зеленоватой водой. Сам же Симоргон принял о&- лик огромного зловещего ворона, который бился с этими несчастными до тех пор, пока они не стали повторять зловещие слова, приведшие к гибели тех, кого джинн возненавидел. Пусть-ка теперь кто-нибудь посмеет обвинить людей в том, что они впадают в дурное настроение, когда терпят оскорбление, — ведь существа столь сильные и столь превосходящие людей умом не лучше владеют своими страстями, чем мы.


[Продолжение
истории
Эль-У ард-Фельканаман и Анс-эль-Угьюда]
акрир поблагодарил Ибрагима за весьма понравившийся ему рассказ и удалился немного передохнуть.
Визирь1 царя Шамика2 поступил иначе. Поскольку был разгар дня, он побежал к двери с тремя засовами, снял печати и стремительно поднялся в покои своей дочери. Там он обнаружил только распростертых на полу трех глухонемых прислужниц, которые с глупым видом глядели на него и не отвечали ни на один из подаваемых им знаков. Поскольку невольницы съедали всю провизию, поставлявшуюся через окно, а двигались очень мало, они так


414
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ужасно растолстели, что едва могли двигаться. Ибрагима затошнило от их вида. Он поспешил уйти и принялся обшаривать все уголки в той части дворца. Наконец он заметил полоски желтого дамаста3, всё еще висевшие на дереве, к которому их привязала Фельканаман4.
— Ах, ах! — вскричал он. — Она убежала с Анс-эль-Угьюдом5 или утонула — что для меня значит почти одно и то же! Хорошо же! Эй, стража! Схватите этих трех гадких свиней, которые позволили моей дочери ускользнуть, и посадите на хлеб и воду! Я же хочу сей же час покинуть это место. Не стоит будить Факрира, чтобы попрощаться с ним: людям, чьи дни сочтены, как его и мои, не пристало церемониться.
Невольник-араб, покровитель Анс-эль-Угьюда, был вынужден последовать за хозяином, но не забыл о друге: служившего у Факрира управляющего он попросил высадить юношу на Сабейском берегу6, по убеждению юноши — его родине, и управляющий, человек очень добрый, обещал это исполнить, когда они будут проплывать мимо.
Для Анс-эль-Угьюда не имело значения — уезжать или оставаться. К слабости и недомоганию, мучившим его долгое время, прибавилось еще и горе, которое совершенно его подкосило. Вот о чем идет речь.
Страх быть узнанным Ибрагимом заставил юношу накануне вечером спрятаться в темном углу, откуда он услышал всю историю про джиннию7 Фикелу, рассказанную отцом Фельканаман визирю султана Дары. Полное оправдание любимой привело Анс-эль-Угьюда в неописуемую радость, к которой примешивались угрызения совести за то, что он заподозрил ее. Только надежда на скорую встречу с нею могла служить ему поддержкой, покуда он переживал все эти потрясения. Увидев, что девушка исчезла, он словно превратился в тело, лишенное души, так как ему подумалось, уж не убежала ли она вдруг с каким-нибудь мужчиной, оказавшимся счастливее него в любви. В столь жалком состоянии его перенесли на борт корабля Факрира. Тот же, не думая об Ибрагиме, решил вернуться к своему повелителю и был погружен в не слишком приятные думы.
Однажды, когда пребывавший в тревоге визирь прогуливался широким шагом по верхней палубе, у него вырвалось такое восклицание:


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Эль-УАРД-Фельканаман... [Продолжение истории...] 415
— Анс-эль-Угъюд! Проклятый Анс-эль-Угъюд ! Как же дорого ты мне обошелся! Лучше бы твоя объятая горем малышка Фельканаман утонула, а не явилась к моему вздорному повелителю, который заставил меня гоняться за тобою!
Визирь султана Дары собрался было продолжить свои сетования, как вдруг из-под вороха тигриных шкур послышался слабый, жалобный голос:
— Что такое ты говоришь про Фельканаман и Анс-эль-Угьюда? Ах, если дочь Ибрагима, как ты говоришь, жива, то Анс-эль-Угъюд найден!
— Кто этот несчастный, который глумится над моим горем? — вскричал Факрир.
— Анс-эль-Угъюд собственной персоной, — откликнулся голос.
— Посмотрим... — решил визирь, сдвигая тигриные шкуры. — О Небо, что я вижу?! — возопил он, в страхе отпрянув. — Вот этот ужасный скелет смеет называть себя прекрасным Анс-эль-Угьюдом?! Не знаю, почему бы мне не велеть выбросить тебя в море в наказание за твою дерзость?
— Остановись и выслушай меня, — ответил возлюбленный дочери Ибрагима.
И он, сколь мог хорошо, поведал визирю обо всём, что приключилось, а закончил рассказ так:
— Если ты не веришь мне (а в твоих насущных интересах мне поверить), постарайся убедиться в моей правдивости. Для этого есть простейший способ. Страдания и скудная пища, коей я питался во дворце Фикелы (да и на твоем корабле со мной обращались не лучше), привели к тому, что нынче я столь жалко выгляжу. Но поклянись, что Фельканаман жива и беспокоится о моей судьбе! Прикажи подать мне хорошей еды, и ты увидишь, что красота моя не замедлит возвратиться и что я на самом деле Анс-эль-Угъюд.
Наполовину убежденный в том, что незнакомец говорит правду, Факрир тотчас же распорядился уложить бедного страдальца на хорошую постель и принялся сам ухаживать за ним, как если бы тот был его собственным сыном. Усилия его не пропали даром: Анс-эль-Угъюд


416
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
вновь похорошел, и визирь, нарядив его в одежды, подчеркнувшие необычайную красоту черт юноши, торжественно привел его к подножию трона своего повелителя.
Эль-Уард-Фельканаман уже знала о приезде возлюбленного. Ее охватили сильнейший восторг и огромное нетерпение, однако скромность заставила ее усмирить чувства. Когда наконец за нею пришли от султана Дары, тот сказал ей:
— Дочь верная и отважная! Вот твой возлюбленный, которого я отдаю тебе, как и обещал. Он стал еще краше, чем прежде, а преданность его равна твоей. Но, как я погляжу, вы оба готовы задохнуться от нахлынувшей страсти. Пусть их поженят сей же час, чтобы они перестали смущаться! Рассудил я, что эта история будет иметь счастливую развязку, и не хочу, чтобы неуместное оттягивание ее окончания привело к обратному результату.
— Ты прав, повелитель, как во всех речах твоих, так и в поступках, — отвечала ему дочь Ибрагима. — И мы просим лишь одного: подчиниться воле, столь милостиво нам объявленной. Тем не менее я осмелюсь покорно заметить тебе, повелитель, что согласие визиря, моего отца, а также Мелек-Шамика, нашего государя, придало бы законность нашему союзу, а стало быть, сделало бы его достойным великого царя, взявшего нас под свое покровительство. Умоляю тебя только об одном: позволь мне переговорить часок с Анс-эль-Угьюдом, ибо мы ни разу и словом с ним не перемолвились, а нам нужно многое сказать друг другу.
Султан Дара, пришедший в еще большее восхищение от Эль-Уард- Фельканаман, исполнил ее просьбу, осыпал ее похвалами и объявил, что намерен совершить все приготовления, дабы с почестями отправить ее в страну Хиджаз8.
Едва бедняга Факрир успел перевести дух, как оказался вынужден вновь пуститься в долгое путешествие, каковое, он был уверен, пройдет весело в компании Анс-эль-Угьюда, к которому он проникся сильнейшим расположением <...>9.
Мелек-Шамик потерял голову от радости, вновь увидевшись со своим любимцем и милой его Уарди-Фельканаман. Ибрагим согласился,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Эль-УарД-Фельканаман... [Продолжение истории...] 417
чтобы они поженились в самый день своего возвращения на родину. Однако окружающие заметили, что визирь сильно нахмурился, когда Анс-эль-Угъюд повел возлюбленную в покои наслаждений.
Опечаленный визирь еще не до конца исчерпал свои горести. Когда он собирался направиться к себе во дворец, царь остановил его, чтобы посоветоваться насчет празднеств, которые хотел устроить назавтра в честь молодоженов.
Однако им не было никакого дела до чествований. Напрасно свита и слуги ждали их пробуждения в тот час, когда им следовало бы подняться с постели. Не встали они ни в тот день, ни в последующие, и половину луны10 пребывали в таком экстазе, так сильно сжимали друг друга в объятиях, что едва удавалось при помощи золотой воронки заставить их проглотить хоть немного еды.
Поначалу столь ненасытная жажда счастья забавляла Шамика, но затем он встревожился и сам отправился к Анс-эль-Угьюду, который наконец покинул брачное ложе и предстал перед государем вместе с супругой.
— Дети мои, — обратился к ним правитель, обнимая обоих. — Согласитесь, что никогда не было никого счастливее вас, что никто никогда не приблизился к блаженству, коим вы наслаждаетесь!
— Ты так говоришь, повелитель, — возразила Эль-Уард-Фелькана- ман, — потому что, вероятно, не знаешь истории кашмирянки11 Азоры12, которая испытала счастье, почти сравнимое с нашим, причем испытала его более странным образом.
— О, поведай-ка мне ее прямо сейчас! — воскликнул царь. — Ты же знаешь, как я люблю слушать о такого рода приключениях, несмотря на мой преклонный возраст.
— Слушаюсь и повинуюсь, государь, — ответила жена Анс-эль- Угьюда, усаживаясь вместе с мужем на подушки у подножия дивана, где расположился царь. Суровый Ибрагим, прислонившись к стене, что-то бормотал сквозь зубы, выражая свое мнение о том, что считал невыносимым вздором.


418
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
История царя Филуя и кашмирянки Азоры
золотые времена могущественного и счастливого правителя Сулеймана Мудрого1, да пребудет он в мире по воле Аллаха2, царствовал в Кашмире государь по имени Филуй. Был он в расцвете молодости, но уже обладал опытом, свойственным зрелому возрасту. Страна его, по праву именуемая страной Ангелов3, как за отрады, коими полна, так и за красоту и доброту жителей, не причиняла серьезных хлопот в управлении. К подданным государь относился так, как старший сын в большом семействе относится к братьям, находящимся под его опекой. То он устраивал состязания со сверстниками на прекрасных лужайках, где тысячи прозрачных ручейков питали пышную растительность, то под свежей сенью листвы беседовал с теми, кто с возрастом крепчал умом, но не становился сварливым.
Поскольку почва в Кашмире позволяла получать четыре урожая любой культуры в год, народу только и оставалось, что снимать жатву, чем он весело и радостно занимался, ибо природное изобилие порождает простоту нравов и сплоченность в обществе. Филуй всегда собственной персоной присутствовал на сельских праздниках, устраивавших¬


У. Бекфорд. История Эль-Уард-Фельканаман... История царя Филуя...
419
ся в каждое время года, и его появление вызывало всеобщую радость. Но так как жизнь человеческая полна превратностей, сей превосходный правитель утратил доброту и приветливость и внезапно сделался спесив и нелюдим.
Заперевшись в своем дворце, окруженном стражей, Фи- луй доверил бразды правления визирю4, и тот правил и вершил царскую власть с непомерной жестокостью, поскольку и сам опасался суровости своего повелителя.
Столь внезапная перемена к худшему вселила скорбь во все сердца. Отныне кашмирцы встречали друг друга не благожелательными улыбками, ранее украшавшими все лица, а слезами на глазах. Глубокие вздохи сделались их единственным языком, ибо они не смели высказывать справедливые жалобы. Незаметно они упали духом до такой степени, что деревья стали клониться под тяжестью несорванных плодов <...>5. Одна-единственная надежда оставалась беднягам. Они уповали, что, ежели их царь, который до той поры не хотел жениться, найдет себе супругу, что придется ему по нраву, то любовь вернет ему доброе расположение духа, каковое приносило подданным счастье и радость. Однако ждать такого события пришлось очень долго.
Филуй проникся безудержной страстью к астрономии. Целые ночи напролет проводил он на вершине башни, изучая небесные светила6. Именно мысленные блуждания в сверкающих заоблачных мирах внушили царю неприязнь и презрение к Земле с ее обитателями. Особенно пристальное внимание монарха приковали к себе две звезды, никогда не разлучавшиеся. Их союз пробудил в его душе голос природы — причем сам он и не догадывался об этом. Вскоре все его помыслы сосредоточились только на том, сколь счастливы вдвоем эти звезды.
Однажды ночью, когда обе прекрасные звезды сияли двойным светом на лазурном поле небосвода, Филуй вскри¬


420
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
чал под воздействием неведомого огня, который охватил его:
— О счастливые звезды! Я завидую вам! Во-первых, завидую вашему неразлучному союзу, а во-вторых...
Продолжать он не мог. На него нашло помрачение, вследствие которого он потерял нить мыслей. Напрасно Фи- луй силился вспомнить, о чем думал в тот момент. В ярости он спустился с башни, велел позвать к себе визиря и, поведав ему о том, что приключилось, сказал:
— Ты знаешь, что обязан служить своему повелителю во всех делах, а потому я хочу, чтобы ты подстегнул мою память и помог мне завершить речь, которую я намеревался обратить к двум звездам. Я проникся завистью к ним по трем причинам, но две из них я позабыл. Найди их, или я прикажу отрубить тебе голову.
— Государь, — отвечал совершенно сбитый с толку визирь, — мысли твои слишком возвышенны, чтобы они столь легко пришли в эту бедную голову, коей ты так мало дорожишь. Однако дай мне время, и я приложу все силы, чтобы ты остался доволен.
— Даю тебе время до завтрашнего утра, — произнес царь. — И одного дня не подобает мне ждать того, чего я имею право требовать от раба!
Визирь ни в малейшей степени не представлял, как выполнить странное повеление владыки. Ему просто нужно было несколько часов, чтобы привести в порядок свои последние дела. Едва он явился к себе во дворец, как приказал собраться всем слугам, всем невольникам и принялся раздавать вознаграждения одним и отпускать на волю других. Все они залились слезами и стали причитать, сами не зная почему.
На шум прибежала Азора, единственная дочь визиря, о которой говорили, что красотой она равна божественной Валкие, любимой супруге Сулеймана7.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ЭлЬ-УарД-ФеЛЬКАНАМАН... История царя Филуя...
421
— Что всё это значит, господин? — спросила она у отца. — Похоже, будто ты собираешься распрощаться с этим светом?
— Именно это я и собираюсь сделать, — кивнул визирь. — И особенно распрощаться с тобой, кого мне жаль больше всего, с тобой, о чьей робкой юности я горюю. Но я ничего не могу тут поделать. Мне предстоит умереть, ибо я не знаю, как закончить некую речь прекрасного царя, которого ты не устаешь превозносить.
Встревожившись, и не по одной причине, Азора стала умолять визиря объяснить, что он имеет в виду, а когда он рассказал, в чем дело, впала в глубокую задумчивость. Затем, внезапно встрепенувшись, она произнесла:
— Мужайся! Я догадалась, что царь хотел сказать двум звездам.
— Скорее же поделись со мною! — воскликнул визирь.
— Прости, — отозвалась Азора, — но я сама должна поговорить с Филуем, если ты представишь ему меня. Надеюсь, он останется доволен, да и ты тоже.
Визирю не слишком понравилась дерзость Азоры, но под давлением обстоятельств пришлось уступить и привести ее к подножию трона. Визирь так обратился к Филую:
— Вот дочь моя, которая утверждает, что отыскала мысли, которые ты потерял, господин. Мне в это верится с трудом — но судить тебе.
— В этом нет ничего невозможного, — возразил царь любезным тоном, восхищаясь тонким и величественным станом Азоры. — Существа, кажущиеся самыми слабыми, отнюдь не те, кто менее всех наделен умом. Фиалка, распускающаяся в глубине травяного покрова, благоухает столь же сильно, как тубероза8, горделиво вздымающая цветущую головку. Говори же, Азора, я хочу увидеть твое лицо лишь после того, как узнаю твой ум.


422
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Государь, — молвила Азора певучим голосом, — ты хотел сказать неразлучным звездам так: «О счастливые звезды, я завидую вам! Во-первых, завидую вашему союзу. Во-вторых, тому, что вы вместе совершаете ход по бескрайнему и великолепному небесному своду. В-третьих, тому, что излучаемый вами свет бессмертен. И, в-четвертых...»
— О! — прервал девушку царь. — Я подумал только о трех причинах для зависти, и ты их в точности привела. Однако продолжай, чудо света, и приподними свою накидку, чтобы я мог полюбоваться всеми дарами, коими осыпала тебя природа.
— Да соблаговолит господин извинить свою смиренную рабыню, — ответила Азора, повинуясь приказу. — Я забылась. Четвертое высказывание, обращенное к звездам, выражает мои собственные чувства. Я хотела сказать: «О, как же я завидую тому, что вы равны между собою, завидую потому, что я столь же далека от того, кого люблю, сколь вы далеки от Земли!»
Вымолвив эти слова, девушка умолкла и, покраснев, опустила глаза долу.
— Договаривай! — потребовал Филуй, придя в сильное волнение. — Поведай нам, кто тот возлюбленный, который занимает твои мысли? Как? Ты молчишь? Ах, этот взгляд, что ты бросила мне украдкой, проливает свет в мою душу. Протяни руку своему супругу, прими до конца дня его клятву верности. Наш союз поможет мне вкусить счастье, каково е я сумел смутно провидеть благодаря единению двух звезд. Подойди сюда! — продолжал царь, заключая девицу в объятия и ведя ее внутрь гарема9 с живостью юноши, влюбившегося в первый раз в жизни. — Ступай в мои покои наслаждений: в них никогда не было и никогда не будет никакой другой обитательницы, кроме тебя.
Царь и девушка исчезли, а визирь остался стоять, раскрыв от изумления рот и не зная, сон или явь всё только что


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Эль-Уард-Фельканаман... История царя Филуя...
423
им увиденное и услышанное. Наконец он рассудил, что надо бы ему самому донести столь благую весть до народа, дабы тот забыл о притеснениях, которые визирь допустил в отношении него.
В тот день кашмирцы отпраздновали событие, коего так сильно желали, всеми возможными увеселениями, какие только могли придумать, в то время как Филуй, не обращая внимания на царившее снаружи шумное оживление, наслаждался в тишине дворца любовными утехами.
Однако на следующий день обстановка переменилась. Лучи солнца со всех сторон проникли сквозь занавеси, окружавшие брачное ложе, и Филуй, уже много раз пытавшийся разбудить свою молодую супругу, встревожился оттого, что она впала в столь глубокий сон. Азору вытащили из постели и, встряхнув, заставили открыть глаза. Однако взгляд ее оказался таким рассеянным, что лучше бы они оставались закрыты. Напрасно царь обращался к ней с самыми нежными речами — она ничего не отвечала и не совершала самостоятельно никаких движений.
Были призваны самые искусные в Кашмире лекари, но они не могли ничего поделать с этим странным летаргическим сном, который за три дня довел и царя, и его подданных до отчаяния. Наконец явился один старец и сказал:
— Наша прекрасная царица пришла в такое упоение от счастья, что впала в своего рода опьянение, которое притупляет чувства, хотя и не лишает их полностью. Следует вернуть им природную энергию каким-нибудь неприятным и поразительным зрелищем. Пусть-ка царь примется ласкать на ее глазах какую-нибудь хорошенькую девицу — это поможет.
Филую предложенное средство не понравилось, но следовало испытать всё. Он подчинился. Привели джарию10. Он взял ее за руку, и Азора с живостью обратила к нему взгляд. Царь поцеловал девицу, и Азора вскрикнула. Он


424
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
заключил джарию в объятия, словно намереваясь увести за собой, и Азора бросилась к его ногам, разразившись потоком слез и слов и умоляя не бросать ее ради другой. Филуй без труда успокоил ее, любил ее всю жизнь, а кашмирцы вновь обрели прежнего благожелательного правителя.


[Окончание
истории
Эль-У ард-Фелысанаман и Анс-эль-Угьюда]
та история очень понравилась Мелек-Шамику1. Летаргический сон кашмирянки Азоры2 он нашел более странным явлением, чем долгое исступление Анс-эль-Угьюда и Эль-У ар д-Фель- канаман, но прибавил, что сие не опровергает его утверждения: никакое блаженство не сравнится с тем, что переживают они.
— А разве ты ни в грош не ставишь радость, которую должна была испытать Азора, спасая жизнь визиря3, своего отца? — с живостью возразил Анс-эль-Угьюд. — Такое прибавление к ее счастью, мне кажется, смещает весы в ее сторону!


426
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Достойный юноша! — вскричал Ибрагим4. — Выраженное тобою чувство погасило неправедную ненависть, которую я питал к тебе, и отныне ты навек можешь быть уверен в моей отеческой любви! Да, господин, — продолжал визирь, обращаясь к Шамику, — я ненавидел твоего любимца, поскольку он перечил мне в твоем присутствии. Но теперь я полюбил его и позволяю перечить мне, сколько вздумается. Тому, кто полон столь благородных мыслей, как он, надлежит простить несколько легкомысленных слов.
Добрый монарх был миролюбив. Он чрезвычайно обрадовался этому примирению и велел устроить празднество, о котором договорился с визирем. Анс-эль-Угъюд и Фельканаман веселились там как люди здравомыслящие и исполненные благодарности. Они продолжали любить друг друга всю жизнь, но никогда не помышляли вновь укрыться вместе от всего мира на две недели.


История
Дарьянока,
юноши из страны Гу-Гу
Рассказана
робкою девицей Фарукназ, дочерью дервиша Альмейддина
осударь!1 Ты, без сомнения, помнишь, властелин, что страна Гу-Гу располагается на вершинах горной цепи, в самой глубине великого, выжженного солнцем континента, именуемого Африкой. Эти горы вознеслись выше облаков, а их соединенные макушки не ощетинились скалами, а образуют равнину — широкую, словно небесный свод, усыпанную небольшими холмами, окружающими озеро, из чьих прозрачных и чистых вод вытекает бесчисленное множество ручейков. Там повсюду растет свежая трава, сохраняющая ярко-зеленый цвет благодаря легким облачкам, плывущим в жидкой лазури безмятежного неба, кото¬


432
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
рое они затеняют, — как если бы тысяча невольниц подвесили в воздухе тысячу покрывал из тончайшего муслина2.
В том мягком климате солнце часто виднеется сквозь легкую пелену дождя, несущего плодородие: он возвращает цветам жизнь, сообщает им яркие краски и пленительное благоухание, нигде более не существующие.
Природа не снабдила страну Гу-Гу ни золотом, ни серебром, ни другими металлами — неблагородными, но полезными. Рубины, алмазы и другие драгоценные камни, которые, как я вижу, блестят здесь повсюду, там тоже не встречаются. Но холмы там усеяны нарциссами, розами, фиалками и тысячами цветов, какие не попадаются нигде в других краях. Еще там есть леса, перерезанные косогорами, что покрыты зарослями кустарников, и тому, кто глядит вниз с вершины этих холмов, кажется, будто под ногами у него колышутся верхушки пальмовых и кокосовых деревьев, а также дерева, с которого стекает арека3. Между тем повсюду, насколько хватает взора, простираются рисовые, пшеничные и ржаные поля.
Среди приятных для глаза пейзажей там и сям видны построенные из тростника хижины, поставленные по берегам заросших шпажником ручьев. У каждого жителя есть свой холм, свой родник и своя лужайка, где дети могут барахтаться и резвиться в собственное удовольствие. Никогда не было страны, более осененной счастьем. Ни дикие звери, ни ядовитые пресмыкающиеся не нарушают ее покоя. Овцы, козы, изящные легконогие газели, длинношерстые кролики бегают и прыгают среди людей. Множество птиц, замечательных скорее своим пением, нежели опереньем, лепят свои гнезда прямо под крышами хижин.
В одной долине, весьма протяженной и несколько мрачной, расположены огромные пещеры, где постоянно глухо шумит ветер. Туда сносят покойников, чьи лица не искажены предсмертной агонией, а несут на себе печать безмятежного сна, и здоровый воздух пещер позволяет телам мертвецов лежать много веков, не подвергаясь тлению. Простодушные жители страны думают, что покойники спят под журчание ручейков, вытекающих из скал, и перешептывание листьев, ко¬


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока.] История Дарьянока, юноши...
433
лышущихся от ветра. Этот народ, обитающий так далеко от остальной части населенного мира, не озарился ни единым лучом света, принесенного Пророком4, равно как не знает ни образов, ни кумиров, ни устоявшегося культа, ни жрецов. Их храмы — у них в сердцах, их имамы5 — в каждом существе, которое побуждает себе подобных к добру. Когда с первыми лучами солнца жители той страны пробуждаются от мирного сна, они расходятся по своим полям, и нежное чувство возносит их души к дневному светилу. Постепенно утренняя дымка рассеивается, и тогда они радуются при виде окружающей их природы, умытой свежестью, одетой зеленью и сверкающей от росы. Их восторг возрастает при виде утопающих в цветах домов, источающих приятные ароматы трав, змеящихся по холмам чистых ручейков и детворы, скачущей по их берегам. Жители встают в хоровод и, воздевая руки и вперяя взоры в широкое голубое пространство, благословляют обитающее там существо, которое они чаще всего называют Владыкой6. Владыка, как видно, охраняет всех тварей, а значит, и любит всех. Ему не угодно, чтобы люди обижали животных. Таков ход мыслей этого простодушного и счастливого народа. Вот почему жители той страны живут в совершенном согласии со зверями и им никогда не приходило на ум питаться их мясом. Таковы вкратце их верования.
Однажды, много лет назад, в благословенное время года, когда настает пора собирать пахучие травы, у двух добрых селян, чьи имена не дошли до меня, родился мальчик не виданной доселе красоты, силы и ловкости. Он отличался такой живостью движений, что уже через несколько недель после рождения матери с трудом удавалось держать его на весу, купая в прозрачном ручье, протекавшем у подножия их холма. Младенец резвился в воде, словно рыбка, смеялся и строил тысячи забавных рожиц. В семь лет его и вовсе невозможно было урезонить. Он переворачивал все плошки, все корзины, попадавшиеся ему под руку, превращал в пыль пучки трав, сушившихся в хижине, бегал и скакал по холмам, охотясь за красивыми бабочками, которым то и дело отрывал крылья. Возвращался же домой он, задыхаясь и обливаясь потом. Отец бранил его за бабочек и говорил, что Владыка, обитающий в голубом просторе, не любит, когда мучают его тварей.


434
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Владыка? — переспрашивал Дарьянок (ибо так звали этого развитого не по годам ребенка). — А кто такой Владыка? И что такое голубой простор?
— Разве ты не видишь, что над твоей головой? — пенял сыну отец.
— Ну, вижу, — отвечал тот. — Вижу, вот и всё. Мне бы хотелось потрогать.
Произнеся эти слова, Дарьянок вскарабкался на холм, встал на цыпочки, вытянул руки над головой и воскликнул:
-- Я вижу голубой простор, который столь же далеко от меня, как он и был, но никакого Владыки не вижу. Может, он прячется за солнцем? Нет, если бы он прятался за солнцем, я бы увидал его плечи, коли он такой большой. Интересно, он твердый, как скала? Или мягкий, как пух лебедей, что обитают на нашем озере?
Так мальчуган болтал и болтал без умолку. Взрослые решили больше не отвечать ему. Отец отправился под сень арековых пальм7, а сын остался хохотать на цветущей лужайке, думая, что над ним потешаются.
Одним прекрасным вечером, когда Дарьянок перебегал с холма на холм (поднявшись на один, он умирал от желания узнать, что таится за другим), он заметил небольшую ложбину, устланную мхом и скрывающуюся в тени густых деревьев — она была усыпана великолепными цветами, источавшими нежный аромат. В зарослях играла маленькая девочка с голубыми глазами. Кожа у нее была белая, словно мрамор, какой встречается в заколдованных дворцах. Это не должно тебя удивлять, господин, учитывая умеренность тамошнего климата. Как только девочка заметила Дарьянока, у которого щеки от быстрого бега пылали, словно цветки граната, она улыбнулась и кинула ему цветы. Дарьянок подошел и воскликнул:
— Какой нежный и милый зверек!
Вымолвив эти слова, он лег на траву рядом с девочкой и стал гладить ее руки.
— Они более нежные и гладкие, чем тростины, из которых построена наша хижина, — сказал он.
Малышка лукаво засмеялась и бросилась бежать. Мальчик кинулся следом. Пробежав немного, они, однако, остановились и обнялись. На¬


У. Бекфорд. [История Дарьянока ] История Дарьянока, юноши...
435
конец солнце стало клониться к закату, и мать девочки огласила всю ложбину звуками ее имени — Дулькьянуз8, Дулькьянуз... Малышка же всхлипывала и кричала во всю мочь:
— Я не могу освободить руки, я не хочу освобождать руки!
Женщина прибежала и, увидав, как ее дочь играет с красивым
мальчиком, улыбнулась. Она расцеловала малышку в обе щеки, расстелила на земле большой пальмовый лист и разложила на нем лучшие плоды, поставила миску с рисом и орехами. Луна устремила свои лучи на этих счастливых людей. Дети поглощали еду с аппетитом, но часто отвлекались от поедания орехов, чтобы пожать друг другу руки, совершить какие-нибудь проказы или выпалить один из тысячи вопросов. Когда тьма сгустилась, они с трудом расстались и то и дело оборачивались назад, возвращались, еще и еще раз крича:
— До завтра, до рассвета!
Дарьянок остановился на вершине холма, провожая взглядом малышку, пока она не пропала во тьме, скрывшей ложбину. Тогда мальчик побежал дальше своей дорогой, и его не покидал образ девочки, возбуждавший приятные чувства. Бежал он быстрее обычного. Поселяне мирно спали в хижинах справа и слева на склоне пригорка. Маленькое сердце колотилось от радости. Дарьянок летел, не разбирая дороги, и на бегу не раз споткнулся о детей, спавших на лужайке. Со всех сторон раздавались крики, но ему всё было нипочем. Ветер шелестел в листьях кокосовых пальм, и звуки те были похожи на глухое ворчание, но ребенок не ведал страха. Наконец, добравшись домой, он проскользнул в дверь, улегся и беспробудно проспал до зари.
В момент пробуждения он испытал прилив радости — воспоминания о вчерашнем вечере переполнили его душу потоком приятных чувств. Он вскочил и весело побежал поцеловать отца, который уже хлопотал над посевами, и мать, задававшую корм кроликам. Кроликов он тоже поцеловал — и исчез.
Дарьянок шел вдоль опушки лесочка в поисках бабочек, чтобы отнести их Дулькьянуз. Он заблудился среди холмов и совершенно неожиданно наткнулся на саму девочку, которая искала его. Она очень удивилась, когда увидела бабочек так близко, ведь в стране Гу- Гу эти прекрасные создания спокойно расправляли крылышки на


436
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
солнце, так как никто еще не додумался потревожить их, покуда они мирно дремали на листьях. Отцы внушали детям, сколь нехорошо мучить животных, и дети всегда слушались своих отцов. Дулькьянуз оцепенела от ужаса при виде этого своеобразного святотатства, но не нашла в себе сил порицать дерзость, коей сама была причиной.
Обнявшись, дети сели на мох и, восхищаясь прекрасным румянцем, появившимся у них на щеках, думать забыли про бабочек, улетевших на тех крылышках, которые еще оставались у них. Одну же бабочку они повредили так сильно, что она не смогла упорхнуть с груди Дулькьянуз. Девочка взяла бедняжку в руки и, наблюдая за ее предсмертными мучениями, сама побледнела как полотно. Дарьянок поднял ее на смех.
— Я только за тебя дрожу, — сказала девочка. — Что сказали бы наши отцы, если бы увидали, во что превратилась эта милая букашка? Спрячем ее поскорее в кустах и бежим отсюда!
Дулькьянуз тут же вскочила с места. Дети взялись за руки и стали взбираться на вершину зеленого холма, чтобы с невиданной быстротой сбежать с другого склона. На бегу они целовались и срывали цветущие ветви, чтобы отмахиваться от насекомых, начинавших свой танец в лучах солнца.
Увлекаемые исступлением, какое обыкновенно переживает юность, когда в первый раз предается восторгам любви, дети позабыли про время, расстояние — про всё на свете. Они пересекали всё новые и новые долины, миновали неизвестные холмы, не обращая ни малейшего внимания на тамошних жителей. Вдруг один старик вытянул руки и остановил детей на бегу.
— Куда путь держите, дети мои? — спросил он.
— А тебе-то что? — ответил Дарьянок, отстраняясь с таким выражением лица, какого никогда не видывали в стране Гу-Гу, и увлекая свою подружку в овраг, затененный густо росшими деревьями.
— Не ходи в это мрачное место, после того как нагрубил старику, — остерегла мальчика Дулькьянуз. — Владыка тебя накажет.
— Ага! Стало быть, вот где обитает Владыка! — воскликнул Дарьянок. — Кто тебе сказал?


У. Бекфорд. [История Дарьянока ] История Дарьянока, юноши...
437
— Никто, — ответила девочка. — Но всего и нельзя знать, говорит моя мать.
— А мой отец считает, что Владыка живет в голубом просторе, — промолвил Дарьянок с насмешливой улыбкой. — Есть где разгуляться, пока будешь его искать!
— Прекрати говорить о нем, — попросила Дулькьянуз, вся дрожа. — Мне страшно.
— Значит, ты со мной не пойдешь? — потребовал ответа мальчик.
— Ах, увы, придется, — отозвалась малышка. — Но как оставаться одним так далеко от нашей хижины? Разве ты не видишь, что солнце садится?
И в самом деле, горы начали окрашиваться в темные цвета, и со всех сторон послышалось неразличимое днем журчание тысячи ручейков. Их шепот, глубокая тишина, волнение, которое переживала девочка, зарождающаяся любовь — всё словно сговорилось, чтобы наполнить душу Дулькьянуз сладкою тоской. От малейшего шума она поворачивала голову, но глаза ее всё время устремлялись в сторону Дарьянока и взгляд останавливался на его красивом лице. Утомившись от бега, Дулькьянуз оперлась на руку мальчика и томно склонила голову ему на грудь. Вскоре она перестала замечать цветы, струившие в вечернем воздухе столь сладостные ароматы, и пятнистых ланей, пивших воду из ручьев. Небосвод утратил для нее свой блеск, да и сверкание звезд не радовало ее. Она видела только своего друга, слышала только его голос.
Спустилась ночь. Дулькьянуз оказалась в неведомой лощине, вдали от матери. Она с утра ничего не ела, но Дарьянок заменял ей всё, и, несмотря на его удаль и нечестивые выходки, девочка хотела оставаться с ним, что бы ни случилось. Наконец, сморенные голодом и сном, дети повалились, обнявшись, на лужайку. Они бы проспали до самого восхода солнца, если бы их не разбудила любимая лань матери Дулькьянуз. Резвясь ночью со своими подружками, лань заметила мимоходом свою маленькую хозяйку и прибежала к ней приласкаться. Открыв глаза, Дулькьянуз увидала очертания белого животного при свете луны. Она вздрогнула и, встав перед Дарьяноком, сказала ему:


438
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Вот провожатый, который отведет нас к нашей хижине.
— Взбирайся же к ней на спину, — посоветовал мальчик. — Ты ведь устала.
— Ну уж нет! — ответила девочка. — Бедные животные! Владыке не угодно, чтобы на них грузили тяжести.
— Да помолчи ты со своим Владыкой! — прикрикнул Дарьянок, сам влезая на спину лани. — Это удобное местечко просто создано для нас.
— Ах, Дарьянок! Куда ты меня везешь? — вздохнула Дулькьянуз, однако, несмотря на неодобрение, уселась к нему на колени. Лань, не привыкшая к такому грузу, издала стон, проникший в самое сердце девочки, но пленительные ласки друга вскружили ей голову <...>9.


[Начало]
истории Мессак, негритянки с пауками
ледуя по-прежнему в том направлении, где виднелся свет, Дарьянок двигался по темному проходу, несмотря на зловещих псов, без конца преграждавших ему путь. Впрочем, в большинстве своем то были всего-навсего наваждения — воображаемые существа, коими страна была богата. Призраки издавали заунывный лай и неуклонно двигались вперед. Оказалось, что свет исходил от ветхой лачуги, притулившейся на самом краю обрыва, откуда в пропасть низвергался водопад. Узкие окошки в странном жилище оказались магическим образом застеклены. Проходящий сквозь стекла свет отбросил на Дарьянока зеленова¬


440
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
тый оттенок. Мальчик протянул было к нему руки, как вдруг раздался громовой голос.
— Кто здесь? — прозвучал вопрос на языке, на котором разговаривают все маги.
С пронзительным скрипом отворилось нечто вроде калитки, и перед изумленным взором Дарьянока предстала сгарая-пресгарая негритянка. То не был призрак, но наружность у старухи оказалась такая, которую забыть невозможно: покрытые слюной и висящие на пол- аршина губы открывали ряд острых зубов, как у самой жуткой акулы. Следом за ужасной головой высунулась и протянулась сухая, словно плеть, рука, схватившая юношу из страны Гу-Гу1. Голос промолвил:
— Речение произнесено. Ты будешь одним из нас. Я жду тебя здесь уже несколько дней. Ты родом из земли мельниц и пережил в стране Гу-Гу маленькое приключение, делающее тебе честь. Благодаря ему твоя физиономия приобрела выражение, которое мне весьма по душе, хотя белизна кожи и черты твоего лица совсем не радуют меня. Заходи, грешник, заходи! Да смотри не наступи на моих милых ползучих тварей!
Юноша, дрожа, повиновался. Ему казалось, что он теряет сознание от затхлости, исходившей из хижины, и захотелось выбраться назад на свежий воздух, но дверь, словно в насмешку, закрылась, причем без малейшего шума.
— Что значат эти ужимки? — сквозь зубы спросила колдунья, заметив недовольную гримасу на лице Дарьянока. — Запах от моих пауков весьма приятен, — продолжала она, раздувая огненно-багровые ноздри.
Едва не потеряв голову от неописуемого ужаса, Дарьянок немного пришел в себя и стал озираться. Он обнаружил, что оказался в каком- то зловещем месте, ибо лачуга, прижавшаяся к скале, сообщалась с огромной пещерой, заросшей кустарником. По стенам пещеры вился плющ и висели целые ковры паутины. Пауки, хорошо откормленные и получавшие в этом мерзком логовище отличный уход, растолстели до ужасающих размеров. Исполненный одновременно любопытства и тревоги, Дарьянок принялся обшаривать пещеру, заглядывая во все зако¬


У. Бекфорд. [История Дарьянока.] [Начало] истории Мессак...
441
улки. Он старался, будто земля ощетинилась иглами, ступать осторожно, опасаясь, как бы не наступить на пауков, но, несмотря на всю свою осмотрительность, каждый миг ощущал их у себя под ногами.
Ничего особенного мальчик не нашел — лишь горящие угли в расселине скалы. То было некое подобие печки, возле которой он увидел целую груду человеческих черепов и костей. Его охватил крайний испуг: всё, что относилось к покойникам, неизменно внушало мальчику ужас.
«Что это такое? Сон в Гу-Гу выглядит совсем иначе. Там никто не строит гримасы, как она перед этим ужасным предметом, который, я смотрю, весь раскалился на очаге».
То был огромных размеров череп, заполненный каким-то месивом из человеческих останков. Когда на одно мгновение тень отступила, мальчик бросил взгляд на отвратительную печь. Старуха — повелительница пауков закричала:
— Не тревожь моих покойников, а иди сюда!
Дарьянок не посмел ослушаться. Опустив голову, он подошел к колдунье, которая сидела за прялкой, изготовляя паутину для своих питомцев.
— Ах да, — произнесла она. — Ты, должно быть, голоден. Я накормлю тебя моей превосходной кашей. Это подкрепит твой желудок, внушит тебе возвышенные мысли и поможет с достоинством войти в страну чудес.
Не дожидаясь ответа, она поднялась и в три-четыре прыжка оказалась у печки. Сняв с нее череп с варевом, она установила его на маленький треножник и пригласила Дарьянока отведать кушанье. От одной мысли об этом губы у мальчика побледнели и тошнота подступила к горлу. Он поднялся с места и, пошатываясь от слабости, прислонился к внутренней стене пещеры.
— Каша стынет! — крикнула колдунья.
Дарьянок, скорее мертв, чем жив, пробормотал:
— Благодарю покорно! Я больше не хочу есть.
Тогда старуха бросила на Дарьянока зловещий взгляд, залязгала зубами и кинула мальчику кусок теста со словами:


442
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Ешь! Или моя самая большая паутина так крепко стянет тебя по рукам и ногам, что ты распрощаешься с жизнью!
Услыхав столь необычную угрозу, похолодевший от ужаса юноша взял кусок и поднес его ко рту. Поборов отвращение и рвоту, он его проглотил. Жуткая старуха тотчас бросила ему еще один кусок, который Дарьянок оросил слезами. Этот он долго перекатывал во рту, так как там содержалось нечто твердое, что никак не проглатывалось. Чтобы вернуть себе расположение колдуньи и сделать вид, что вполне освоился, мальчик сказал с деланной веселостью:
— Тебе не следует так отчаянно вгрызаться в плоть твоих покойников. Судя по всему, здесь какая-то кость.
— Судя по всему, это мой зуб! — проворчала в ответ мерзкая ведьма. — Я кашляю, когда ковыряюсь в зубах. Ну точно, одного как раз не хватает.
— О, госпожа, вот твой зуб, — ответил Дарьянок, изображая печаль на лице и трепеща всем нутром.
— Ты очень груб, — заметила старуха, — но здесь научишься, как надо себя вести.
Она отдала мальчику остатки каши из черепа, налила ему скверной воды из ручья и предоставила возможность побыть наедине с самим собой. Отвернувшись от треножника, Дарьянок погрузился в раздумья.
— Увы, — произнес он, скрещивая руки на груди и глубоко вздохнув. — Какая злая судьба завела меня в это жуткое место? Мне было куда лучше в стране мельниц, хотя я много работал, а влюбленные девицы душили меня своими ласками и покрывалами. По крайней мере, мне не приходилось питаться мертвыми человеческими останками. Какая глупость — выдумки про Великого Духа, исполненного доброты. Разве подобное высшее существо стало бы терпеть все эти мерзости, что кишмя кишат здесь? Всё проклято среди холмов Гу-Гу. Ах, моя милая родина, ужели не взгляну на тебя больше? Прелестные долины, мягкая трава — может ли быть, что никогда больше не лежать мне на благоуханных травах, которые выращивает моя любимая матушка? Ах, отец! Чего бы только я не отдал сейчас за одну каплю сока из твоих


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока.] [Начало] истории Мессак...
443
плодов — ты стал бы для меня Великим Духом! Если бы ты велел мне сломать мой лук, я бы раскрошил его на десять тысяч мелких кусочков. О, мерзкий старикашка в нелепых колпаках, наговоривший кучу вранья! Подумаешь, я сломал несколько дурацких колосьев! Наказывать меня за это таким варварским способом? Наверное, ты — папаша этой гадкой старухи и зачинщик всех несправедливостей на свете!
К счастью для Дарьянока, как раз в тот момент, когда колдунья принялась устраивать для него постель и читать свою большую книгу, куда заносила мудрые мысли, послышался шорох, а свет, и без того с трудом проникавший в пещеру, почти исчез. Земля начала содрогаться, и в дверь, открывшуюся с пронзительным скрипом, потянулась вереница странных личностей, каркавших словно коршуны. То были волшебники, прибывшие с разных концов света, из стран, где распространяли тайные знания. У этих нечестивцев были мертвенно-бледные или желтоватого цвета лица и налитые кровью ввалившиеся глаза. От их взгляда любой вздрагивал и покрывался потом. Одеты пришельцы были в длинные балахоны из крыльев летучих мышей, подвязанные запачканными кровью поясами, в остроконечные колпаки и перчатки из змеиной кожи. Увидев гостей, колдунья отложила книгу и поспешила им навстречу. Она расплылась в радостной улыбке, оскалив все зубы, и живо поинтересовалась, какие новости принесли странники.
— Отличные, — ответил Карабак, старик, ростом на целую голову выше любого высокого человека. — Собрали превосходный урожай детишек для Дымного дворца и тысячу других гадостей благочестивым мусульманам. Среди прочего, я собственными руками придушил султана Гезни2, только что выстроившего великолепную мечеть. В преступлении обвинили его визиря3, исполненного милосердия человека, коему пророки и мудрецы воспевали хвалы. В этот самый час его должны вздернуть на виселице.
— Ах, как чудесно! — воскликнула колдунья. — Отцы, восстающие против одних своих сыновей и отравляющие других. Такова череда царей Индии4. Воины сдирают с побежденных кожу, жены с помощью удавок отправляют на тот свет мужей, и ко всему этому — немного на- сильства и кровосмешения. Благодаря таким делам нельзя не двигаться


444
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
по совершенно правильному пути. Ты радуешь мне сердце, Карабак. А ты, друг мой Азбик, чего понатворил? Как правило, ты не сидишь без дела.
— Почтенная Мессак! — отозвался Азбик. — Я вступил в долгую схватку, не без парочки царапин, с одной мамашей, которая никак не давала мне забрать ее сыночка. Черная выдалась для меня ночка. Устав от работы, она положила дитя в одну из пещер близ ручья, а сама захрапела. Клянусь, она производила во сне больше шума, чем горный поток! Я как раз собирался потихоньку унести ребенка, но тут она проснулась. И вот развернулось сражение, весьма позабавившее моих приятелей, которые ожидали развязки схватки, паря в воздухе на крыльях птиц рух5. Я одержал победу и получил удовольствие, лицезрея несчастнейшую из смертных женщин, ведь то был плод ее первой любовной страсти. Если хотите, чтобы я поведал о всех моих безумствах, то могу рассказать, например, о том, что нынче утром, на рассвете, наши птицы рух оказались неподалеку от огненной земли, куда мы обожаем летать, и опустились к самой поверхности моря, дабы вздохнуть свободнее. Водная стихия — гладкая, словно стальной щит, — являла собой приятное зрелище. Первое, что я увидел в лучах восходящего солнца, — арабское судно, спокойно совершавшее плавание. Моряки пели, расправляя снасти, а на мостике я заметил перины с золотой бахромой, на которых, лениво развалясь, возлежала молодая индианка. Одежда выдавала в ней знатную особу, а изящная фигура рождала тысячи желаний. Два низкорослых евнуха6 стояли навытяжку у изголовья ее ложа, держа опахала из слоновой кости. Индианка весело болтала с добродушного вида старухой, очевидно кормилицей. Поскольку я не могу безучастно смотреть на счастливых мусульман (а благодаря нашему особому дару я знал, какого вероисповедания эти люди), мне в голову пришла мыслишка отправить их в морские пучины. Спутники догадались о моих намерениях и согласились, что посмотреть на кораблекрушение будет весьма занятно. Тотчас же три сотни моих приятелей принялись щекотать уши своим птицам. С устрашающими криками все пернатые разом раскинули крылья и стали энергично махать ими. Так продолжалось с четверть часа, и всё это не замедлило привести к тому,


У. Бекфорд. [История Дарьянока.] [Начало] истории Мессак...
445
что в море разверзлась бездна. Кружа над кораблем в виде непроницаемого облака, мы застили этим проклятым мусульманам белый свет. Несколько редких лучей, пробивавшихся сквозь крылья наших птиц, позволили нечестивцам осознать весь ужас своего положения. Они не знали, что делать.
Внезапная буря, краешки оперения на крыльях, которые, казалось, выглядывали из-за облаков, пронзительные вопли, окровавленные, гигантских размеров перья, которые мы вырывали у птиц и кидали вниз, чтобы еще сильнее напугать тех, кто был на корабле, — всё это вместе начисто лишило арабов способности соображать и действовать. Мы слышали мольбы, воссылаемые ими Аллаху и его Пророку7, пока наконец удар крыльев не швырнул корабль на острые камни — прямиком посреди молитвы. Доски обшивки и палубы хрястнули, судно словно вскрылось изнутри, и экипаж великолепнейшим образом отправился ко дну. Юная индианка одна выжила во время кораблекрушения — с помощью своей кормилицы, мудрой и предусмотрительной, которая схватила ложе своей госпожи и, бросив его в море, добралась, будто на плоту, до берега. Так как мы решили, что на наших берегах спасшихся ожидает кое-что похуже смерти, то сочли целесообразным предоставить их на волю судьбы.
— Ах, гадкий Азбик! — воскликнула Мессак. — Ты всегда будешь проказничать, а во мне никогда не иссякнет желание побаловать тебя. Знай же, что твоей индианке лучше было бы спокойно утонуть. Лишь какой-нибудь час назад я получила записку от Дамбака, в которой он просил мою самую ядовитую паутину, дабы слегка поквитаться с одной юной особой, строящей из себя недотрогу и не желающей принимать его ласки.
— У меня прямо камень с плеч свалился! — отозвался Азбик. — Теперь она в хороших руках. Но дай-ка нам чем-нибудь подкрепиться, любезная Мессак, а то мы давненько ничего не ели.
— Вот это дело! — откликнулась колдунья. — Идите-ка сюда, друзья мои, и садитесь за стол.
— Охотно, — отвечали злодеи. — Нам всем хочется превосходной
каши.


446
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Тут же Мессак громко произнесла заклинание. У ее ног открылся маленький люк, откуда повеял пронзительный ветер и раздались слова, как будто исходившие из могилы:
— Чего тебе надобно?
— Вина и тари8 из Серендипа9, — приказала старуха.
Не успела она умолкнуть, как две костлявые руки, украшенные драпировкой из человечьей кожи, причем совершенно не сухой, стали вытаскивать на поверхность сосуды — для этого в земле на короткое время образовалась щель, которая почти сразу же исчезла. Теперь только и оставалось, что лакомиться вином и кушаньями. Со всех сторон на пир выползли жабы. Мессак не могла нарадоваться на этих омерзительных тварей, которые в здешних местах были ручными. Среди них у нее имелась своя любимица, которая невероятным образом растолстела, питаясь свернувшейся кровью. Безбедное существование жабы несколько омрачала одышка, но, несмотря на это недомогание, она казалась бодрой и жизнерадостной. Рука хозяйки украсила животное маленькими серебряными колокольцами. В общем, жаба была весьма невелика. Покуда гости вкушали яства, зашел разговор на важные темы.
— Через девять дней, — заметил Карабак, взглянув на свой календарь, — состоится наш великий праздник.
— Да, — согласился Азбик. — Караван в этом году собирается знатный. В Дымном дворце не будет недостатка в гостях, а у Змея — в жертвах. Нас будет восемь тысяч, тридцать клеток с детишками и три сотни телег с другими подношениями. Процессия составится великолепная!
— Позволь-ка спросить, — молвил Карабак, — что привело господина Азбика на гору?
— Кое-какие делишки по части мщения, — ответил тот. — А тебя?
— Единственное желание: увидеть, как детишки грызут снедь. Признаюсь, это зрелище чрезвычайно забавляет меня.
Покуда колдуны переговаривались между собой таким образом, Мессак завязала беседу с другими собратьями. Весь разговор крутился вокруг смертоубийств, заклятий, приворотных зелий и наведения порчи. Дарьянок, всё слышавший из своего угла, посчитал, что настал миг


У. Бекфорд. [История Дарьянока] [Начало] истории Мессак...
447
обратиться с просьбой и получить какой-нибудь талисман, который уничтожит обитателей страны мельниц. Еще он сгорал от желания узнать, что такое Дымный дворец, Змей, жертвы, и решил, если сумеет добиться разрешения, присоединиться к каравану.
Итак, он подошел к пиршественному столу и, обращаясь к волшебникам, смиренно произнес:
— Грозные владыки! Очень приятно говорить с особами, подобными вам, ведь вы всё на свете ведаете. Можно обойтись без затейливых предисловий и рассказа о моих приключениях? Вы уже знаете, без сомнения, что злой карлик-пророк выгнал меня из страны Гу-Гу, поскольку я не мог поверить, будто что-то в голубом небе замечает всё, что творится внизу. Вы осведомлены также, конечно, что глупые старцы испытывали страшный зуд и норовили беспрестанно поговорить со мною об этом, так как я отказывался поклоняться дохлой свинье. Но, что особенно важно, вам вёдомы, мои владыки, беды, пережитые мною в мерзкой стране мельниц, где только и говорят, что о каком-то Аллахе и Его Пророке. Я перенес жестокое рабство, и святоши применили весьма отвратительные способы, дабы обратить меня в свою веру, а я поклялся поквитаться с ними. Чтобы сдержать клятву, я пришел в этот город умолять здешних ученых жителей о помощи. Дайте мне какое- нибудь заклятие, чтобы истребить этот жестокий род, заставлявший меня горбатиться как скотина, и, ради всего святого, позвольте мне сопровождать ваш караван в чудесный Дымный дворец, ибо я жажду увидеть Великого Змея!
— Клянусь своей бородой! — воскликнул Карабак. — Вот малолеток, который мне по нраву! Мне по душе его физиономия, особенно некоторые складки на лбу. И мне вёдомо, кто виноват, что они там запечатлелись. Сестрица Мессак, прояви к нему участие. Я утверждаю, что он предстанет перед Великим Змеем. Ведь стоит тебе лишь обратиться к нему с прошением, и, бьюсь об заклад, оно будет удовлетворено.
— Ничего иного я и не желаю, — отозвалась колдунья. — И сделаю всё от меня зависящее, но правила вежливости требуют, чтобы он прошел небольшое испытание терпением, прежде чем его сочтут достойным сопровождать караван.


448
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Справедливо, — заметил Карабак. — Пусть же несет стражу десять дней и ночей перед хижиной, в которой детишки откармливаются для пиршества.
Азбик с приятелями присоединились к этому мнению, и было решено, что к своим обязанностям Дарьянок приступит тем же вечером.
Встав из-за стола, гости разошлись каждый по своим колдовским делам. Дарьянок остался вдвоем со старухой, которая произнесла перед ним длинную речь про повинности, которые ему предстояло исполнять, про то, как надлежит набивать желудки ребятишек, — независимо от того, хотят они есть или нет, про вой и визги, каковые полагалось усвоить, чтобы понравиться Великому Змею. Ко всему этому она присовокупила красноречивые разглагольствования об искусстве отпугивать людей неприятными запахами и закончила тем, что посоветовала Дарьяноку испускать вонь, сколько возможно.
Подобные цветистые речи заняли почти весь день, после чего ведьма решила, что настала пора отправляться к хижине. Прогулка оказалась весьма унылой. Они прошли довольно узкой тропинкой по краю жуткой пропасти, пока не добрались до улицы, которая словно терялась в облаках. Со всех сторон взору Дарьянока представали только старики ужасного вида и колдуньи, сгорбленные под бременем преклонных годов и всевозможных злодеяний. Все эти гадкие существа предавались своим излюбленным занятиям: одни колдовали над полуживыми трупами, насвистывая сквозь зубы похоронные куплеты, другие чертили магические круги или варили в бронзовых котлах свои снадобья. Все, кого увидел Дарьянок, сотрясались от разнообразных ужимок и строили кошмарные гримасы. Дрожащий от страха юноша собрался было открыть рот, чтобы заговорить, как Мессак обратилась к нему:
— Видишь, как прекрасно трудятся мои земляки? Праздность под запретом в нашей замечательной стране. Все работают — даже несмышленыши и те устраивают какое-нибудь маленькое колдовство. Взгляни- ка на эти строения, висящие над скалистыми берегами горного потока! Это фабрики, где из человеческих останков изготавливаются милые


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока] [Начало] истории Мессак...
449
безделушки для наших молоденьких волшебниц. А посмотри на эти просторные лавки! Там ползают всевозможные ядовитые твари, каких только можно себе представить. А вот рынок, где продаются травы для наших чародейств. А тут квартал, где проживают торговцы модными товарами и приворотными зельями. Именно здесь, на этом дворе, выделывают змеиную кожу. Заметил вон те железные решетки в твердой скале? Там вход в подземелье. Однако ты недостоин знать, какие сокровища оно таит. Ага, ты дрожишь, ты побледнел! Шагай, трус, шагай! Терпеть не могу боязливых и ненавижу любые проявления страха!
Эти слова, сказанные таким тоном, от которого всякий упал бы в обморок, сопровождались тумаком. Дарьянок едва не свалился на землю, однако, хотя и обливался холодным потом, постарался взять себя в руки и принялся расспрашивать Мессак об увиденном, что привело колдунью в более добродушное настроение.
По-прежнему двигаясь вперед, они взобрались на довольно высокую площадку на горе. Оттуда открывался вид на Черную гору, ощетинившуюся острыми выступами. Этот горный хребет простирался до песчаного побережья. На склоне горы Дарьянок заметил пирамиды, чьи макушки терялись в облаках, а также большие дворцы из черного мрамора. Каждый дворец увенчивался куполом, однако ни дверей, ни окон заметно не было.
— Что это за сооружения, почтенная госпожа? — спросил Дарьянок.
— Это жилища наших самых мудрых волшебников, — отозвалась старуха. — Великие мужи презирают солнечный свет, а потому замуровались в великолепных покоях, где при свете тысячи факелов предаются самым изысканным удовольствиям и самым отвлеченным наукам. Их глубокие познания, совершаемые ими утонченные мерзости иногда побуждают Великого Змея прибыть к ним собственной персоной. Не прожив под землею и трех месяцев, он посетил Гамута Бехребока, который обитает вон в том огромном дворце с куполом кровавого цвета. Я сама не видела Великого Змея, но удостоилась счастья услыхать шелест его чешуи.


450
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Это сообщение погрузило Дарьянока в задумчивость. «Кто же такой этот Великий Змей, что ходит в гости? Надо непременно повидать его в Дымном дворце». Пнув юношу ногой, Мессак закричала:
— Подымаемся выше! Мы не можем попусту терять время!
Дарьянок последовал за старухой, но силы начали его покидать.
Мессак же ничуть не устала, а весело напевала адские гимны. В поисках нужных ей растений она положила в коробку нескольких великолепных пауков и, продолжая путь, махала руками и творила нечто столь ужасающее, что об этом и сказать нельзя. Через пять часов безостановочного подъема Дарьянок со старухой добрались до небольшого плато, словно висевшего в воздухе у вершины скалы. Там на лужайке паслись черного цвета безобразные коровы — каждая была увенчана дюжиной кривых рогов. На другом конце зловещего пастбища у края пропасти была выстроена огромная хижина. Мессак поскреблась в дверь хижины своими крючковатыми ногтями. Отворила карлица, чьи отвисшие груди волочились по песку. Колдунья шепнула ей на ушко несколько слов и отодвинула грязный занавес, давая Дарьяноку возможность заглянуть внутрь. Глазам его предстали три сотни колыбелей, где сопели три сотни малышей как с белой, так и с черной кожей. У каждой колыбельки сидел гадкий уродец с маленькими глазками, как у куницы. Злые духи помогали карлице качать младенцев и кормить их молоком черных коров, которое прибавляло веса и обладало усыпляющим действием.
— Вот твои питомцы, — объяснила Мессак, подтолкнув локтем Дарьянока, застывшего с широко разинутым ртом. — Если хочешь попасть в десятый караван, ты должен девять дней не смыкать глаз и ничего не есть. Дотронешься до этих плодов — тебя непременно разнесет так, что мало не покажется. Знай же: всякого, кто своей худобой не выказывает глубокого почтения к празднеству, что устраивает Великий Змей, бросают в кишащие ужами пещеры. Прощай! Мне некогда — дела. Можешь рассчитывать на меня: я наведу порчу на кого надо.
Произнеся эти утешительные слова, колдунья обратилась в облако зловонного пара и исчезла за железной решеткой, о которой уже говорилось выше.


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока.] [Начало] истории Мессак...
451
Дрожа от страха и усталости, Дарьянок нашел запрет не спать чересчур строгим и принялся жаловаться карлице. Та отвесила ему оплеуху, отчего ему расхотелось продолжать нытье, и выгнала вон из хижины.
— Заткни рот, скотина, детишек разбудишь. Иди погуляй по террасе, вид оттуда чудесный.
Придя в уныние, юноша застонал и, отходя от хижины, воскликнул:
— О моя родина! Мой милый отчий край! Сколь благословенны были бы эти каменистые долины, если бы можно было перенести их на твои холмы!
Размышляя таким образом и проливая горькие слезы, Дарьянок, сам того не заметив, добрался до самой высокой точки на скале; оттуда ему открылся вид на огромное болото. Повсюду из земли поднимались струйки белого дымка и ядовитых испарений. На противоположной стороне гибельной трясины виднелась высокая гора Габаль-аль-Кумар10. Казалось, она состоит из алебастра, а на вершине одного из тысячи ее пирамидальных пиков Дарьяноку почудился некий проблеск — будто сверкание бриллианта. Юноша пытался разглядеть этот блестящий предмет, как вдруг рядом послышались чьи-то шаги. Когда Дарьянок повернул голову, взору его предстало совершенно необычное животное, напоминавшее одновременно верблюда и леопарда11. На нем восседал волшебник, чей хмурый взгляд мог напугать любого. За всадником следовали четверо невольников жуткого вида, с дикими физиономиями. Они несли носилки, на которых возлежала юная дева лет двадцати, в богатых одеждах, прелестно сложенная. Она в отчаянии заламывала нежные руки. По лицу ее разлилась смертельная бледность. Поначалу Дарьяноку показалось, что фигура девицы закутана в тонкую накидку. Увы, то был не прозрачный муслин12, а гибельная паутина, сотканная колдуньей Мессак. Напрасно пленница старалась высвободиться из пут. Все ее немощные попытки пропадали даром. Она не могла даже найти утешение в том, чтобы возвести очи к небу, так как ядовитая ткань заставила ее смежить прекрасные веки. Когда носилки проплывали мимо Дарьянока, дева испустила тяжкий вздох и обратилась к юноше. Произнесла она всего несколько слов — угасшим


452
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
голосом и на неизвестном Дарьяноку языке. Колдун наслаждался зрелищем и наклонялся над носилками, напоминая коршуна, зависшего над добычей, которую он высмотрел в джунглях.
Онемевший Дарьянок проводил бедняжку-пленницу взглядом, и тут его внимание привлекла фигура, словно олицетворявшая собою безысходную скорбь. То была кормилица юной индианки. Старуха рвала на себе седые волосы и громко стонала. Лицо Дарьянока показалось несчастной несколько менее зловещим, чем гримасы колдунов. Кормилица подошла к юноше и на языке негров поведала о своей горькой участи.
— О несчастная! — воскликнул Дарьянок. — Беспощадный рок привел твой корабль в эти моря. В здешнем краю обретаются ужасы и мерзости... Уж кому, как не мне, знать, что, как только человек ступает на здешнюю почву, нет конца его страданиям.
Бедная старуха, ослабевшая от голода и усталости, присела на камень и вынула из кармана пузырек. Она плеснула несколько капель красноватой жидкости себе на ладонь и поднесла ко рту. Тотчас же силы ее немного восстановились. Заметив, какое действие произвела жидкость, Дарьянок стал упрашивать старуху поделиться с ним снадобьем, и она охотно согласилась. Вновь обратившись к юноше, она сказала:
— Тебе, конечно, интересно будет узнать, что привело нас в эти почти неведомые моря из наших родных мест в Индии. Дело в том, что, хотя моя хозяйка еще совсем дитя, ей уже довелось пережить столь невероятные приключения, что они заслуживают того, чтобы поведать тебе о них. Выслушай внимательно мое повествование — и черное уныние, гнетущее твою душу, отчасти развеется. Да и мне правдивый рассказ о наших невзгодах поможет облегчить страдания.
Дарьянок выказал жгучее желание узнать о злоключениях юной индианки, и старуха повела свою речь.


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока ] История юной индианки...
453
История юной индианки из Визапура
Рассказана ее кормилицей


[Окончание] истории Мессак, негритянки с пауками
х! — вскричал Дарьянок. — Поскорее молись, а не то волшебники замучат тебя до смерти! Видишь вон те скалы, а рядом рощу диких смоковниц? Спускайся в расселину по вот этим ступенькам, которые, к счастью, кто-то вырубил в скале. Доберись до рощи, а потом беги по левой тропинке. Увидишь перед собою вход в темную пещеру. Не бойся темноты. Смело иди по подземелью. Волшебники там ходят редко, и если ты там кого и встретишь, так только змей. Через три часа перед тобой внезапно забрезжит свет, и ты окажешься в бескрайней долине. На краю ее стоят


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока] [Окончание] истории Мессак...
455
холмы, посеянные волшебниками два года назад, как говорит Мессак. Со временем эти пригорки вырастут в высокие горы и преградят всякий доступ к Габалъ-аль-Кумар1. Ты можешь пройти мимо них, ничего не опасаясь. И тогда попадешь без труда в страну мельниц, где живут негры, что придерживаются учения вашего Пророка2. Поклянись Аллахом, что ни словечка не скажешь про меня этим ловкачам мусульманам!
Обрадованная старуха дала клятву и осыпала Дарьянока тысячью благодарностей. Она поднялась и, воспользовавшись ночной темнотой, проскользнула в расселину. Через пять дней бедняжка добралась до страны мельниц, богомольцев и мечетей. Ее приняли там весьма доброжелательно. Как раз в это время на большой реке стояло небольшое судно, готовое к отплытию в Индию, и кормилица села на него. Много месяцев плыл корабль, и старуха вновь увидела, как блестят купола мечетей в Визапуре3.
У Дарьянока же дела сложились совершенно иначе. В ночной тишине он размышлял о своей злосчастной доле, как вдруг пронзительный голос карлицы вернул его к действительности. Карлица потрясала зажженным факелом и кричала:
— Иди сюда, раб, помоги мне накормить малюток снадобьем!
Юноша повиновался и последовал за карлицей. Он ощутил запах
рисовой каши на молоке и увидел блюда с весьма аппетитно выглядевшими шариками.
— Вот их рты, а вот шарики, — показала карлица. — Напичкай их как следует. Это твоя обязанность.
— Ну и обязанность! — вздохнул Дарьянок. — Я бы предпочел напичкать самого себя.
Проявляя изумительное терпение, карлица светила юноше факелом, покуда он четыре часа подряд набивал желудки бедных детей, которые, брыкаясь, кусали его до крови. Жуткий страх, который он испытывал перед Мессак, пещерами и ужами, останавливал его, не давая отщипнуть кусочек от буханки хлеба или подобрать упавшие на пол шарики. Изнемогая от усталости, он свалился рядом с трехсотым младенцем, который уже не мог ничего больше проглотить. Но карли¬


456
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ца так кольнула Дарьянока стальным шилом, что он тут же вскочил на ноги.
— Вот еще развалился тут! — гаркнула она. — Ни капли молока! Помни про караван. Иди-ка искупай моих младенцев, это тебя развлечет.
Она собиралась отдать ему и другие приказания, как вдруг толстая крыса, свалившись с потолка, расквасила нос одному из младенцев, который разорался и разбудил спавшего рядом с ним. Оба принялись так громко реветь и вопить, что подняли тарарам на весь дом. Шум-гам возрастал с каждым мгновением и в конце концов сделался настолько невыносим, что пределы карлицыного терпения истощились и она бросилась прочь из хижины, потрясая факелом и изрыгая проклятия.
Девять дней протекли примерно так же, и всё это время бедный уроженец страны Гу-Гу4 не спал и не ел. Карлица не могла прийти в себя от изумления. Она полагала, что какое-то волшебство оберегает юношу от голода и усталости, однако это убеждение ей было далеко не по душе, ибо она обещала прекрасное тело Дарьянока одному из своих любовников, который до безумия обожал вскрывать трупы.
Утром десятого дня эту проклятую Аллахом землю заволокло туманом — таким черным и таким густым, какой только можно себе представить. Скалы затряслись и разверзлись, изрыгая из своих недр ужасных рептилий, чьи глаза горели во мраке, разливая вокруг печальный свет. Дарьянок услыхал шум в городе, хотя и находился на изрядном расстоянии от него. Он увидел черную толпу, спускавшуюся по главной дороге; толпа миновала хижину и скрылась в расселине. Вид призраков, которых юноша не признал за таковых, леденил кровь. Тысячу раз Дарьянок и сам был готов скрыться по тропинке, которую давеча показал старухе. Покуда страх и нерешительность раздирали пленнику душу, перед ним возникло ужасное привидение. То был скелет старика с огромным черепом, где глубоко в глазницах виднелись перламутровые шарики, перекатывавшиеся будто глаза. С подбородка жуткого черепа свисали клочки седой бороды. Услышав голос, исходивший изнутри останков, Дарьянок содрогнулся. Голос прокричал:


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ ДАРЬЯНОКА.] [Окончание] истории Мессак...
457
— Жители Габаль-аль-Кумар, миг настал! Великий Змей примет вас в своем Дымном дворце! Готовьте жертвоприношения! Готовьте челобитные! Тот, кто замышляет месть, готовьте ваши напитки! Нынче у змей особенный яд, и даже капля его прожжет до мозга костей того, кто не поклоняется нашему владыке посреди его владений!
Голос умолк, призрак удалился. Дарьяноку показалось, что он слышит пение медных труб. Едва воздух огласился этими скорбными звуками, как отовсюду из логовищ и из-под утесов вылезли волшебники. Храбрость окончательно покинула Дарьянока. Он вдруг увидел вокруг себя такие страсти, что упал ничком на землю.
— Вставай, трус! — закричал Азбик, следивший за юношей издали. — Ступай за мною к Мессак. Она по доброте своей записала для тебя на пергаменте всё, что нужно объяснить владыке Дымного дворца.
Опасаясь какого-нибудь гибельного подвоха, Дарьянок тут же вскочил на ноги и последовал за колдуном. Он спустился по уже известной ему тропинке и оказался в центре города. Все жители пришли в движение и хвастались друг перед другом своими будущими злодеяниями.
— Да, — произнес молодой волшебник, которого Дарьянок видел на обеде у Мессак, — сладкая у меня получится месть с благословения Змея. Этот цветок сможет и жестокую Зор-Ка обратить в сову5.
— А я, — похвалялась старая колдунья, — с помощью этого зелья уничтожу всю семейку крестьянина в долине, который не позволял мне сосать молоко у его коров6.
— Бехреман медленно умрет от этих вот лепешек, если Змей проявит ко мне благосклонность, — промолвил из темной пещеры женский голос.
— Не теряй время, слушая то, что тебя не касается, — сказал Азбик, подталкивая Дарьянока.
— Эти речи столь возвышенны и столь приятны, что я не мог не уделить им немного внимания.
— Давай топай! — отозвался колдун.
По дороге они встретили оседланных и взнузданных страусов и леопардов с тонкими, непомерно длинными шеями.


458
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Колесницы за детишками приехали? — спросил Азбик у погонщика страусов.
— Прибудут через четверть часа, — ответил тот.
— Значит, надо поторопиться, — заключил Азбик. — Через час караван двинется в путь.
Переговариваясь таким образом, они пришли в пещеру к Мессак. Колдунья приветствовала юношу так:
— Явился — не запылился! Странно, что он никак не может подохнуть. Держи, вот твоя челобитная. Сообщил тебе Азбик, на каких церемониях тебе предстоит присутствовать? Ступай, проводником послужит вот этот злодей... Следует признать, что я поступаю неправильно, высказывая похвалы всем прямо в глаза. Но, если без подхалимства, мой дорогой Азбик, ты такой варвар, обманщик и негодяй, что лучше не бывает!
— Ты слишком добра ко мне, — отозвался колдун, плюя Мессак в лицо (таков был знак вежливости, принятый в той стране). — Но скажи- ка мне, мудрая Мессак, нет ли у тебя какого-нибудь порученьица, которое я мог бы исполнить на горе?
— Передай мое почтение Змею — вот и всё, — отвечала старуха. — Нечего мне желать, нечего! Я обрела философский взгляд на жизнь и, как видишь, живу в чудесном уединенном местечке, а мои паучки не дают мне сидеть без дела и беспрерывно доставляют развлечение. Особенно я радуюсь, когда думаю о том, какие беды может причинить моя паутинка. Ты знаешь, конечно, что, промучившись под нею шесть дней, индианка зачахла7. Я могла бы рассказать тебе об этом в восхитительных подробностях, но караван уже на подходе. Не хочу тебя задерживать.
В самом деле, глухой шум, который слышали во всех домах и логовищах, возвещал, что настает час отъезда. Дороги и тропки кишмя кишели колдунами и чародеями. Они восседали на огромных страусах, которых заставляли бежать с невероятной скоростью. С грохотом со всех сторон катились телеги, нагруженные подношениями. Наблюдая, как мимо везут клетки с несчастными детьми, над которыми столь час¬


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока.] [Окончание] истории Мессак...
459
то нависала угроза подавиться пилюлями, коими их пичкали, Дарьянок не мог не содрогнуться, что не ускользнуло от Азбика.
— В путь! — заявил колдун. — А то ты всё испортишь своей трусостью.
Старуха швырнула им свой пергаментный свиток, и они попятились прочь от хижины, отвешивая низкие поклоны. Туман сгустился так сильно, что продвигаться можно было лишь ощупью. Однако четверть часа спустя явилась толпа карликов и чернокожих горбунов со свечами из черного воска, источавшими капли смолы и камеди. Азбик взял свечу и велел Дарьяноку сделать то же самое. К ним подвели двух спесиво вздымавших голову страусов, покрытых отличными чепраками. Подобрав полы своего длинного платья, колдун ловко взгромоздился на страуса и стал искусно гарцевать на нем. Дарьянок изо всех сил пытался последовать его примеру. При виде огромного каравана, напоминавшего войско, сердце его бешено заколотилось. Не менее сильное впечатление произвело на него множество движущихся свечей. Он едва удерживал поводья, покуда страус пытался его заклевать. Карабак пролетел у них над головами на своей любимой птице рух8, держа в руке свечу в десять раз больше и ярче, нежели все прочие. Когда Дарьянок поднял голову, ему показалось, что перед ним — один из тех метеоров, которые появляются в горных странах и возвещают приход морового поветрия. За Карабаком летела на своих гигантских птицах дюжина волшебников примерно одного с ним возраста и роста. Эти старцы, совершившие определенное число злодейств, пользовались привилегией отправиться в Дымную страну, восседая на птицах рух и тем самым избегая тягот пути, каковой был вынужден проделать караван.
Огонь гигантских свечей, которые держал грозный старик, выхватывал во мраке печальную картину адского болота, в которое, судя по всему, предстояло углубиться. Дарьянок не ошибся. Яростно понукая своего скакуна, Азбик заставил его войти по шею в мутную топь, над которой клубились белесые вонючие испарения. Охваченный ужасом Дарьянок опустил поводья на спину страуса, который, ощутив свободу, тут же принялся бежать среди стелющейся липучей травы, в изобилии росшей на болоте. Какое-то клейкое вещество цеплялось за перья ги¬


460
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
гантской птицы, заставляя ее издавать жалобные крики. Азбик, обожавший выходить из себя, подобрал ядовитую змею и швырнул Дарь- яноку на грудь. Напрасно злобная тварь пыталась ужалить юношу — стерпев несколько легких укусов, он схватил змею и удавил.
— Какая жалость, что ты такой трус! — воскликнул колдун, увидав это проявление ловкости. — Как я погляжу, талантами ты не обделен!
Произнеся эти слова, он схватил страуса за поводья и вытащил его из трясины. По мере продвижения вперед болото становилось менее вязким. Караван делал не более четырех верст в час и в полночь подошел туда, где факелы, водруженные на высокие подпорки, освещали дорогу до подножия горы. Здесь караван сделал остановку и по определенному сигналу карлики и негры забили сваи, на которые прикрепили великолепные сиденья престранной формы. Дарьянок насчитал тысячу сидений, расставленных в виде гигантской окружности. Представь себе, повелитель9, изумление Дарьянока, когда вдруг на каждом троне оказался волшебник! Каждый из них с важным видом держал свечу, а на коленях у них лежали книги с медными страницами. Начертанные там знаки сверкали, словно бриллианты при свете люстр. Усевшись в свое кресло, Азбик велел Дарьяноку стать рядом, что бедняге было весьма нелегко сделать: из-за тесноты одна его нога осталась висеть в воздухе.
Несмотря на неудобную позу, юноша не мог не испытать восхищения торжественностью представшего его глазам зрелища: тысяча кресел, вознесенных не менее чем на аршин над поверхностью болота и тысяча волшебников (большинство с бородами, спускавшимися до земли), державших черные свечи, будто скипетры. Свет, исходивший от этого величественного круга, разлился на далекое расстояние в этих мрачных низинах, где ничего не было видно, а лишь крокодилы и змеи высовывали головы из воды. В тишине слышались только вопли того или иного колдуна, который, чересчур погоняя страуса, срывался в пропасть. В молчании и отрешенной задумчивости прошел час. Карабак выступал верховным жрецом. По-прежнему восседая на птице рух, он парил над своими собратьями и вдруг затянул гимн Великому Змею. Музыка устрашала, а от нечестивых слов даже мертвецы ворочались в могилах. В тот миг, когда эти заунывные звуки донеслись до Дарьяно-


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока.] [Окончание] истории Мессак...
461
ка, тысяча волшебников стали вторить им хором. Юношу прошиб холодный пот, и, потеряв сознание, он упал на плечи Азбика, который привел его в чувство с помощью маленького флакона, наполненного расплавленным свинцом. Не могу описать мучения, которые причинила Дарьяноку ужасная жидкость — она обжигала невыносимо. Песнопения продолжались до утра, если только можно назвать утром сероватые сумерки. Сияние свечей блекло с каждым мгновением, и все решили, что настало время вновь трогаться в путь. Караван расположился в превосходном порядке. Он двинулся по Большой дороге и через двадцать часов достиг подножия высокой горы.
Зловещий мрак царил в тех пустынных местах. Влажный воздух почти не давал гореть свечам, и лишь на ощупь можно было обнаружить длинную-предлинную лестницу, что вела наверх. Там и сям виднелись гигантские фигуры, которые ходили взад и вперед, разжигая на камнях большие светильники, благодаря которым через несколько минут стали четко видны корявые выступы и черные провалы. Воспользовавшись внезапно появившимся освещением, караван начал взбираться по ступенькам и добрался, изрядно утомившись, до своего рода площадки, откуда открывался вид на покрытую черным пеплом пустыню, раскинувшуюся на вершине горы. Подножие другой горы терялось в темных облаках — туда-то и предстояло вскарабкаться тем, кто хотел поклониться Великому Змею. Демоны проложили через мрачную долину широкую дорогу с более твердым покрытием. Высокие жертвенники придавали колоссальному сооружению еще более внушительный вид. Прежде чем пересечь пустыню, остановились, чтобы пропеть еще один гимн. Во время привала Азбик, пришедший в хорошее расположение духа от вредоносных испарений, печального света факелов и вида окровавленных алтарей, поделился с Дарьяноком кусочками лепешки, испеченной старой Мессак. Юноша, терзаемый мучительным голодом, проглотил их в один миг. Едва он закончил скудную трапезу, как послышался ужасный шум — такой грохот не произвела бы и тысяча лошадей, которая проскакала бы, закусив удила, по мосту из эбенового дерева10. Дарьянок различил доносившийся издалека звук хоровых песнопений и кимвал11.


462
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Клянусь чешуей моего повелителя! — весело воскликнул Азбик. — Мы уже недалеко от дворца. Это голоса жрецов, которые разносит эхо в горах. Поспешим, собратья мои! Жертвоприношения начались.
Колдуны быстро собрались и, погоняя страусов, последовали за колесницами, клетками и всем остальным караваном. Поднимаясь на вторую гору, где морозный воздух пробирал до костей, Дарьянок не мог удержаться от крика, так как ему никогда прежде не доводилось испытывать столь сильного холода. К счастью для него, его злобный проводник был погружен в свои загадочные мысли и переживал мистический экстаз, в который впадал всякий, кто приходил в храм Великого Змея. Почти все в караване, закатив глаза, стали похожи на одержимых. Птицы, почуяв свободу, неслись теперь с устрашающей быстротой. Одни из волшебников принялись ласкаться друг к другу, другие — грызть железные прутья, что раздавали юркие бесенята. Лишь Дарьянок не предался никаким странным затеям, а просто жалобно стучал зубами, совсем окоченев от холода. Вскоре Карабак, сверху направлявший движение каравана, заметил, что колонна развалилась. Он пробормотал несколько проклятий и, воздев руки к небу, принялся кидать вниз горящие головешки, что быстро заставило опомниться как впавших в экстаз волшебников, так и их скакунов. Вскоре все в караване вновь приняли степенный вид, хотя и были перепачканы сажей. Зажгли свечи, накормили в последний раз младенцев, проверили, не пострадали ли в пути другие подарки. Сделали остановку, чтобы выпить серы, что служит волшебникам бодрящим напитком вместо кофе. Подкрепившись как следует и преисполнившись надежд на успех в злых делах, колдуны подошли к лестнице столь длинной, что ступеньки ее терялись в сумрачной расселине горы. Все хранили глубокое молчание. Азбик не мог сдержать радости, охватившей его, когда он очутился столь близко от, так сказать, средоточия магических наук. Он тихо сказал Дарьяноку:
— Меньше чем через час мы придем в Область луны, что находится неподалеку от Дворца бездны. Дым, исходящий оттуда, уже начинает приятно щекотать мне ноздри.
Переполненный восторгом колдун пускал изо рта пену, которая повисала на его бороде, а глаза его чуть не выскакивали из орбит. Он по¬


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока ] [Окончание] истории Мессак...
463
гонял страуса, пока у того не выступила кровь, и, потрясая свечой, от которой дождем сыпались искры, обогнал караван. Дарьянок поспешал за своим проводником. Громовым голосом Азбик прокричал:
— Прими меня в свою бездну, о мой несравненный господин! Проглоти хоть мою душу — только дай мне утолить жажду мщения!
Ярость беспокойной и злобной души внушила такое почтение другим волшебникам, что от него лицо Азбика будто осветилось ярким пламенем. Хотя Азбик опередил караван, что немного шло вразрез с правилами этикета, принятыми при этом адском дворе, всех поразил внушительный вид колдуна. Упали стальные решетки, преграждавшие путь. Дарьянок и его проводник беспрепятственно подъехали к громадному сооружению, где к стенам были прибиты за крылья бедные павлины, чей полет насильственно прервался.
В центре здания виднелась высокая дверь, украшенная глазом чудовищных размеров. Глаз бросил на колдуна и Дарьянока любопытствующий взгляд и так пристально уставился на них, что у юноши перехватило дыхание, да и волшебника12 привело в растерянность. Впрочем, последний быстро опомнился и прочел глазу хвалебные стихи. Глаза любят, когда их превозносят без удержу, и сторожевой глаз, сразу смягчившись, ласково подмигнул существу наподобие великана, что ему подчинялся, после чего дверь отворилась. Суди, о господин, каково же было удивление уроженца страны Гу-Гу, когда он оказался во дворе, вымощенном мрамором с причудливым узором и уставленном пирамидами, колоннами и статуями невероятных размеров и жуткого вида — ничего подобного ему никогда в жизни не случалось видеть.
— Вот кумиры всех народов, — сказал проводник. — Выбирай, какой идол больше всех нравится тебе, ибо двор обрушится у тебя под ногами, если ты не выберешь себе в покровители демона, который станет охранять твой образ.
— Тот, который больше всех нравится тебе, и мне подходит наилучшим образом, — ответил Дарьянок с очаровательной любезностью.
— Ты весьма честен, — похвалил злой Азбик. — Скажем, пусть будет Барабалак. Я сделаю всё, что в моих силах. Надо будет отдать солнечной пирамиде сто восемьдесят капель крови, нанести себе пять


464
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ударов кинжалом в угоду пирамиде лунной — великой покровительнице горы, а также вырвать себе глаз или совершить еще какой-нибудь пустяк в этом роде. Да-да, это самое подходящее для тебя. Впрочем, как неустрашимый и любознательный путешественник, ты и одним глазом прекрасно увидишь дворец Змея — не хуже, чем двумя. Конечно, и дым, поднимающийся из бездны, способен помочь тебе хотя бы окриветь, дабы обеспечить соблюдение тобою уважения к луне, и тогда тебе самому ничегошеньки делать не придется. Дай-ка я сам выковыряю у тебя глазик!
Бедный Дарьянок понял, что сопротивление бесполезно, а потому покорно опустился на колени у пирамиды и подставил колдуну лицо, искажавшееся жуткими гримасами. Докрасна накалив на огне свечй стальное шильце, Азбик с перекосившей его физиономию ухмылкой наклонился над Дарьяноком. Жертва уже начинала ощущать запах орудия пытки, но в этот момент в ушах юноши раздался пронзительный вопль:
— Нашли время устраивать здесь теплое гнездышко, когда всё уже готово для заклания и через четверть часа все прибудут к оракулам!
— Ах, ну что я за дитя! Признаю, был неправ, — отозвался Азбик, поворачиваясь, дабы поцеловать в голову большого крота, высунувшегося из-под земли. Похоже, данный персонаж пользовался приличной репутацией в этой стране, ибо волшебник потрепал его по голове и исплевал ему всю морду.
Азбик не замедлил последовать совету крота и, отвесив Дарьяноку по носу хорошую затрещину, заявил:
— Брызни-ка немножко кровью вон на того фальшивого идола13 справа от пирамиды. Может, этого и хватит... А вообще, уже некогда прохлаждаться, пошли!
Испытав необычайное облегчение оттого, что отделался так дешево, Дарьянок пролил большое количество крови из носа к подножию идола и со всех ног побежал за волшебником. Страусов накормили, и они, изрядно оживившись, в мгновение ока доставили путешественников на другой край двора с идолами. Подняв глаза вверх, Дарьянок увидал перед собой пик третьей горы. Казалось, он был сложен из але¬


У. Бекфорд. [ИСТОРИЯ Дарьянока.] [Окончание] истории Мессак...
465
бастра и отражал свет от ста тысяч огненных вихрей. На самой высокой точке скалы Азбик указал ему на сверкающее сооружение, чьи бесчисленные башни, казалось, терялись на фоне багрового шара, но, поскольку их обволакивала сероватая дымка, контуры можно было различить.
— Слезайте! — закричал волшебник. — Падайте ниц, кланяйтесь величию Змея!
Дарьянок, ненавидевший поклоняться кому бы то ни было, неуклюже растянулся на земле, но обрадованно услышал, как Азбик велел ему сесть обратно в седло и продолжать путь. Не успел юноша проехать десять шагов, как на горизонте показалась голова каравана, и вскоре сотня колдунов догнала Азбика.
— Я удостоился беседы о таинственном глазе! Какое очаровательное новшество! — воскликнул Тарамак, молодой колдун, подававший большие надежды. — Наш владыка всё время придумывает премилые штучки, дабы порадовать своих служителей!
Переговариваясь, участники процессии подъехали к краю пропасти. Бросив взгляд вниз, Дарьянок в ужасе различил стремительный горный поток, клокотавший на дне пропасти в обрамлении бесформенных скалистых нагромождений. Над гибельной рекой злой дух перебросил арочный мост высотою не менее четырехсот футов14. Большая дорога, проложенная сквозь горные кряжи, была выстлана бронзовыми пластинками, а стены коридора обиты красноватой медью и отражали пламя тысячи жаровен, установленных по краю бездны. Туда хлынула толпа предназначенных в жертву несчастных — все они были раздеты донага и оглашали округу истошными криками. Но, несмотря на проворство обреченных на заклание, жрецы — огромного роста детины, вооруженные дубинками из эбенового дерева, — похватали страдальцев одного за другим, сволокли к жаровням и покидали в разгоревшееся от угольев жаркое пламя. Во время этой ужасной сцены, разыгравшейся в ложбине, Дарьянок заметил на склоне горы над мостом, на широком поле, табун черных коней. Азбик и его собратья остановились, дабы полюбоваться ими. Вдоволь нарезвившись на лугу, кони все одновременно ринулись на мост и бешеным галопом преодолели его выложен¬


466
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ное бронзою полотно. Шум от топота такого множества копыт оказался сильнее раскатов грома. Поприветствовав колдунов, черный эскадрон рассеялся, колотя в кимвалы. А караван вновь собрался вместе. Он спустился в ущелье по винтовой лестнице и пересек мост при свете десяти тысяч свечей. Дарьянок, уже некоторое время назад потерявший из поля зрения Дымный дворец и огненный шар, немало встревожился, увидав над горным потоком вершину горы, окутанную непроницаемым мраком. Но в тот момент, когда караван подошел к первым ступеням лестницы из черного мрамора, резкий порыв ветра развеял пелену. Темнота исчезла, хлынул яркий свет, и Дарьянок испытал восхищение, смешанное со страхом, когда его взору открылась, вся как на ладони, длинная лестница, ведущая на верх алебастрового цвета скал. На самой высокой точке горы юноша ясно разглядел Дворец бездны, с его тысячью ворот и десятикратно большим количеством окон, хрустальные стекла которых ослепительно сверкали. Позади этого странного сооружения неподвижно висел сияющий шар, и ты, о господин, можешь вообразить себе удивление Дарьянока, когда Азбик сообщил ему, что шар этот — не что иное, как Луна, которую сняли с орбиты и теперь удерживают на одном месте силою волшебства15.


[Начало
истории Аладдина, царя Йемена]
незапамятные времена в той части Аравии, что зовется Йеменом, правил царь по имени Не- зар. Удачливостью он славился больше, чем мудростью, хотя и обладал не меньшим умом, нежели большинство других царей его времени. Страну этого монарха прозвали Счастливой1, ибо славилась она изобилием и красотой, а царь жил в неге и праздности. Подданным редко доводилось его видеть, и они питали к нему больше страха, нежели любви.
Любимой женой Незара была гордая Фарука2. Она родила ему двух близнецов, а третьего его сына, чья мать была добра в той же сте¬


472
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
пени, в какой Фарука — злонравна, не пускала к султану. Отвергнутый царевич звался Аладдином, а несчастная, что произвела его на свет, — Керимой3. Обоих поселили в темных и тесных покоях, примыкавших к царским конюшням, и там бедолаги влачили жалкое существование, вызывая у всех сочувствие. Однако никто не смел поднять голос в их защиту или оказать им хоть малейшую помощь.
Казалось, природа хотела загладить несправедливость, допущенную по отношению к Аладдину. Юноша был красив, хорошо сложен, отличался добросердечием и таким цепким умом, что учился всему без наставников — лишь слушая и наблюдая за тем, что говорилось и делалось хорошего людьми вокруг него.
С сыновьями же Фаруки дело обстояло по-другому: несмотря на то, что их воспитывали с бесконечным старанием, ничему доброму научиться они не могли и, хотя их наружность с горем пополам можно было назвать недурной, всё же выросли они тщеславными и надменными, завистливыми и испорченными.
Керима часто говорила сыну:
— Царь Незар обходится с нами несколько сурово, но его надлежит любить, ведь он — твой отец. Братья ведут себя с тобою очень заносчиво, однако следует безропотно сносить всё, чему не можешь противостоять. Придет и на твою улицу праздник. Всякому рано или поздно воздается по заслугам.
— А злая Фарука, изгнавшая тебя с царского ложа и едва ли не из дворца твоего супруга? Ей как воздастся? — спрашивал Аладдин.
— Придет пора — узнаем, — отвечала Керима. — Наберись терпения и мужества — вот и всё, что нам нужно в ожидании, пока пробьет наш час.
Такими мудрыми речами Кериме удавалось сдерживать бурные юношеские порывы своего отпрыска, который в семнадцать лет достиг благоразумия зрелого мужа. Впрочем, естественные для юности сграсти не миновали и его, и он искал способа, как их утолить.
Однажды Аладдин покинул дворец спозаранку, а возвратясь, явился к Кериме в задумчивости и печали.
— Что еще такое стряслось, сын мой? — спросила она.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
473
— Ах, матушка! — воскликнул Аладдин. — Я в отчаянии. Мои братья получили у царя дозволение поохотиться в пустыне на диких зверей. Обоим дали превосходных скакунов, и они уехали в сопровождении многочисленной свиты.
— Вот повезло-то диким зверям! — отозвалась Керима. — Чем больше соберется толпа, тем роскошнее будет у них пир.
— Я бы не стал утверждать этого наверняка, госпожа, — возразил царевич. — Может быть, мои братья храбрее, чем мы думаем, а если нет, то в их свите вполне могут сыскаться смельчаки, что для братьев — одно и то же. О, бьюсь об заклад, что они вернутся победителями, что их все будут поздравлять, превозносить, а я всегда буду слыть горемыкой, и мне вечно суждено быть затерянным в толпе, которая побежит за ними. Увы! Ну не жестоко ли — обитать так близко от конюшен царя, моего отца, и не иметь возможности оседлать даже самую плохонькую лошаденку! Будь у меня конь, я бы тоже поехал на охоту, и, быть может, мне выпал бы случай отличиться и показать несправедливому Незару, что я не настолько ничтожен, как он думает.
— Сын мой, — молвила Керима, — я продала почти все мои драгоценности, чтобы обеспечить тебе хоть сколько-нибудь сносное существование. Осталось у меня только одно кольцо. Ценность его невелика, но если ты продашь его какому-нибудь честному человеку, то выручишь достаточно денег, чтобы купить лошадь. Бери кольцо, и да благословит Небо твой похвальный порыв к состязанию!
Обрадованный Аладдин взял кольцо и побежал к старому ювелиру, который без умолку разглагольствовал о своей порядочности. Простодушный царевич верил ему на слово.
— Милое дитя, — сказал хитрый старик, — какое горе, что твоя добрая матушка вынуждена продать последнее кольцо, чтобы выручить денег на хлеб насущный. Будь прокляты все конюхи на свете! Эта безделушка почти что ничего не стоит. Я могу оценить ее лишь в пять цехинов4. Но сегодня мне хочется сделать доброе дело, а потому я дам тебе десять. Ступай во внутреннее помещение лавки, там тебе подадут, чем подкрепиться, покуда я буду взвешивать твое золотишко. Будь прокляты все конюхи на свете!


474
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Не обратив в тот момент внимания на странное восклицание ювелира, Аладдин, преисполненный признательности, бросился бы перед ним на колени, если бы его не удержало чувство собственного достоинства. Однако он не поскупился на благодарности и, выпив шербета5 из терпкого гранатового сока и получив свои десять цехинов, поспешил к барышнику, у которого спросил доброго коня, пригодного для охоты на диких зверей.
— Господин! — обратился к нему барышник. — Вот конь, который стоит, по крайней мере, столько же, сколько лошади твоих братьев, пусть он и не так богато убран. Со всякого другого я бы спросил пятьдесят цехинов, но тебе, так и быть, уступлю его за двадцать пять, ибо надеюсь, что ты вспомнишь про меня, когда царь, твой отец, вернет тебе свою милость.
— Двадцать пять цехинов! — воскликнул Аладдин в крайнем смущении. — Увы, у меня всего десять!
— О, тогда другое дело, — ответил торговец. — Стало быть, у твоей доброй матушки оставалось всего десять цехинов, ведь, коли б могла, она дала бы тебе больше. Но это пустяки, не отчаивайся, у меня есть другая лошадь, как раз тебе по карману и даже куда дешевле. Да, она крива на один глаз, но зато другим видит не хуже рыси. Еще она чуток прихрамывает, но сломанная нога у нее зажила и стала только сильнее. Если б ты только знал, какую прыть она может развивать, когда понадобится.
— Посмотрим на это чудное животное, — предложил царевич.
От показанной клячи юноша пришел в ужас — живя в непосредственной близости от царских конюшен, он лучше разбирался в лошадях, чем в драгоценностях, хотя, по правде сказать, не ведал настоящей цены ничему.
— Что мне, по-твоему, делать с этой хилой кобылкой? — вскричал он. — О Небо! Ну и скакун для сына великого царя! Одолжи мне другого коня, а я дам тебе десять цехинов.
— А кто мне вернет лошадь? — возразил торговец. — Или я должен ее потом разыскивать в желудке у какого-нибудь тигра? Нет уж, господин, я своим добром рисковать не стану. Ты можешь, коль тебе пришла


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
475
охота, подвергать себя какой угодно опасности — не ровен час, случись с тобой что, у царя, батюшки твоего, останется еще двое сыновей и куча жен, которые нарожают, сколько он пожелает. Я же лошадей тут не пеку, а покупаю за деньги, которые зарабатываю в поте лица своего. Так что, коль скоро сделка тебе не подходит, ступай в другое место.
Покуда барышник рассуждал таким образом, Аладдин услышал, как весь город огласился звуками охотничьих рогов. Юноша увидел скакавшую мимо пышную кавалькаду его братьев, и понял, что, ежели хочет поспеть за охотниками, ему нельзя терять время.
Он швырнул десять цехинов к ногам неумолимого барышника, вскочил на свою клячу и попытался пустить ее галопом, который ему так нахваливали.
Царевич всегда сочувствовал чужой беде. С бедной скотиной он обращался нежно и ласково и добился больше успеха, чем если бы стал безжалостно понукать ее: лошадь не привыкла к столь доброму отношению и, чтобы выказать признательность, сделала невозможное. Несмотря на чрезвычайную спешку, Аладдин наверняка опоздал бы на место встречи охотников, не реши его братья с их спутниками набраться храбрости, отдав должное великолепному обеду.
На опушке леса поставили столы, и все весело пировали, когда появился Аладдин. Едва завидев его, братья принялись громко хохотать. Им вторили все царедворцы, хотя многие из них подумали про себя, что миловидное лицо всадника с лихвой возмещает неказистость лошади. Хохот не давал пирующим есть, но не мешал испускать возгласы, которые обескуражили бы любого на месте Аладдина.
Несчастный же царевич, поскольку привык к подобному обхождению, да к тому же изрядно проголодался, взял кусок пирога и бутылку вина и стал угощаться, не сходя с лошади, — он решил с пользой употребить образовавшийся у него досуг. Потом он стал спокойно готовиться к тому, чтобы вновь приняться за осуществление задуманного, но тут его лошадь, как будто желая продемонстрировать, что обладает не меньшим хладнокровием, чем ее хозяин, сжевала несколько кусочков свежего белого хлеба, который оказался у нее в пределах досягаемости.


476
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
При виде этого обстановка вмиг переменилась. Оба царевича, сыновья Фаруки, пришли в неописуемое негодование и завопили, потрясая кулаками и топая ногами:
— Нас оскорбили! Нас оскорбили! Надменный сын Керимы не только сам поедает блюда с нашего стола, хотя его никто сюда не звал, так он еще и свою жалкую клячу приволок нам в сотрапезники! Эй, слуги, живо разбить все блюда, бутылки, тарелки, всё опрокинуть и зарыть в песок! Поскачем галопом и поглядим, поспеют ли за нами этот оголодавший всадник и его лошаденка-доходяга.
И, конечно, двум бедолагам не удалось угнаться за остальными охотниками. В сотне шагов от места пира бедная коняга свалилась в овраг и сломала здоровую ногу. Аладдин, к счастью, не пострадал.
Два злых царевича издалека заметили падение и тотчас же вернулись поглядеть на его последствия6. Затем, возвратясь к свите, заявили:
— Никуда им из этого оврага не деться, они там намертво застряли. На обратном пути мы застанем их на том же месте. Поехали дальше!
Возмущенный Аладдин не удостоил даже взглядом тех, кто так жестоко глумился над ним. Набравшись, как обычно, мужества и терпения, он высвободил поводья. Увидев, что лошадка находится на последнем издыхании, он обратился к ней так:
— Конец твоим мучениям, бедная животинка! Меня же надо пожалеть, ведь, если я выберусь отсюда, мне лучше не станет — злой рок будет преследовать меня повсюду. Однако Керима говорит, что нельзя трусливо поддаваться горю, а поскольку опыта у нее побольше моего, последую-ка я ее совету.
Придя к столь похвальному решению, Аладдин принялся, в надежде отыскать способ выбраться, бегать вдоль оврага, который оказался весьма длинным и широким. Юноша без труда ступал по мелкому сыпучему песку, как вдруг, ощутив под ногою что-то твердое, оступился. Он наклонился и обнаружил сундучок из эбенового дерева7, почти сплошь обитый золотыми пластинками. На ручке болтался ключик, тоже золотой. Аладдин схватил его и отомкнул сундучок.
Едва взглянув на его содержимое, юноша был так ослеплен, что упал навзничь, однако, придя в себя, протер глаза и отчетливо увидел,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
477
что изумивший его блеск исходит от беличьего хвоста, чей рыжий мех был усыпан или, даже, скорее, заткан тысячами алмазов.
На дне сундучка лежал изящно сложенный листок китайской бумаги. Аладдин прочел на нем такие слова:
— Ого! Конечно, никаких сомнений в несравненной ценности столь дивного животного быть не может, — рассудил Аладдин, складывая листок и убирая всю находку обратно в сундучок из эбенового дерева. — Но мне хватит и одного ее хвоста. Керима посоветует, что с ним делать, ведь она лучше меня во всём разбирается. Сердце подсказывает мне, что наша участь переменится к лучшему, коли мне удастся выкарабкаться отсюда. Да сжалится Небо надо мною! Итак, двинемся вперед.
И, бодро зашагав, юноша достиг конца оврага. Он заметил, что дно впадины постепенно поднимается и что здесь овраг уже не столь глубок. Аладдин еще больше приободрился, когда ему попалась новая находка: наполовину засыпанная песком кирка. Он принялся бодро орудовать ею. Это давалось ему нелегко: песок, который приходилось долбить, мог сравниться по твердости с каменной стеной. Понадобилось напрячь все силы и потратить немало времени, чтобы нарыть достаточно земли и нагрести из нее бугор.
День клонился к закату, когда терпеливый сын Керимы выбрался из своей ловушки и очутился на зеленой полянке, где струился прозрачный ручеек. Изможденный юноша, умиравший от жажды, вытянулся на покрытом бархатистой травой берегу ручья с отменно вкусной во¬


478
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
дой, а затем, вволю напившись, вытащил из-под полы своего платья сундучок и принялся со всех сторон рассматривать чудесный хвост. Аладдин то подставлял его под лучи заходящего солнца, и тогда оранжевый свет сообщал алмазам особенный оттенок, то вытягивал над голубоватой поверхностью воды, переливавшейся всеми цветами радуги, то любовался им как он есть.
Покуда царевич таким образом приятно проводил время и отдыхал, его сморил сон. Юноша бессознательно склонил голову на пригорок. Рукою он прижал прекрасный хвост к своей груди, а сундучок из эбенового дерева остался стоять открытым рядом — привлекательное зрелище для тех, кто лаком до чужого добра. Чересчур заманчивым оно оказалось и для двух сыновей Фаруки.
Возвращаясь с охоты, где главной добычей оказался хромой тигр, два злых царевича опередили остальную свиту и с четырьмя дружками, такими же негодяями, как они сами, явились поглумиться над передрягой, в которую угодил Аладдин. Обнаружив, что на месте его падения в овраг лежит только труп одноглазой лошади, они удивились и поехали вдоль оврага, чтобы отыскать брата.
При виде его они словно окаменели. Прекрасное лицо Аладдина было озарено радостными мыслями, которые не покинули его и во сне, а также отблеском великолепного хвоста. Весь его облик дышал счастьем. Но он же и выдавал неосмотрительность, за которую юноше пришлось дорого заплатить. Братья украли у него всё: и сундучок из эбенового дерева, обитый золотыми пластинками, и листок китайской бумаги, и, что печальнее всего, хвост белки с горы Чудес. Бедняга спал так крепко, что ничего не слышал и не видел. Он и не узнал бы, кто похитил его сокровище, если бы сыновья Фаруки, забавы ради, не приказали своим царедворцам несколько раз пребольно щелкнуть его, после чего пустились прочь бешеным галопом.
Воры ускакали уже очень далеко, когда несчастный царевич, от изумления и боли замерший в неподвижности, пришел в себя.
— Ах! — вскричал он, ударяя себя в грудь. — Я это заслужил! Я это заслужил! Я не смог побороть усталость и теперь вынужден ползти, словно червяк, к ногам Керимы, вместо того чтобы предстать перед


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
479
нею победителем вместе с моим сокровищем! Ну что ж, отправимся на погибель.
И Аладдин двинулся по дороге в город, куда притащился совсем затемно, так как мог передвигать ноги лишь с огромным трудом.
Вопреки обыкновению и своей всегдашней тихой безропотности, Керима не легла спать. Она не находила себе места от тревоги. Фанфары уже возвестили возвращение двух царевичей, и ее материнское сердце терзалось всеми страхами, какие только любящая мать может испытывать, переживая за сына. Внезапно он появился — весь в слезах, бледный, изможденный, растерянный.
— Ты ранен, мальчик мой? — спросила она, сжимая его в объятиях.
— Да, — ответил он. — Два разъяренных тигра напали на меня, покуда я спал, и утащили у меня сундучок из эбенового дерева, обитый золотыми пластинами, листок китайской бумаги и прекрасный хвост белки с горы Чудес. Ах, из-за них я не могу осчастливить тебя, и мне остается только умереть.
Вымолвив эти слова, Аладдин рухнул на пол, покрытый лишь тонкой циновкой, и зарыдал, обвиняя себя в неосмотрительности и глупости. До смерти перепуганная Керима стала опасаться, всё ли в порядке у сына с головой, но попыталась не утратить присутствия духа. Она напоила его ценным укрепляющим средством, которое сберегала для таких случаев, а затем со всеми предосторожностями, каковые надлежит употреблять в том состоянии, в каком, как она полагала, он находился, принялась расспрашивать сына.
— Благодарение Небу, он рассуждает вполне здраво! — воскликнула славная женщина, когда ее отпрыск завершил рассказ о своих приключениях. — Благодарение Небу, что с тобой не случилось чего- нибудь похуже. И откуда ты знаешь, не обернется ли то, что ты оплакиваешь как огромную потерю, величайшей выгодой для тебя? Корни деревьев, приносящих самые вкусные плоды, почти всегда горьки. Мы обыкновенно не придаем значения всему этому, но у меня было время поразмыслить, благодаря чему я уразумела, что не следует легко расставаться с надеждой. И всё-таки надобно наказывать злодеев, когда это возможно. Я хочу, чтобы подлый ростовщик, который


480
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
дал тебе всего лишь десять цехинов за кольцо, стоившее восемьдесят, был наказан. Хотя Незар и несправедлив к нам, однако благодаря ему в государстве царит справедливость, и он сам на свой лад уважает ее.
— Будь осторожна, госпожа, — предостерег Аладдин, — возможно, старый ювелир и не заслуживает наказания, которое ты ему сулишь. Я считаю, что правильно было начать с дружелюбной беседы с ним. Сейчас, размышляя об этом, я думаю, что он был не в себе, когда тор говался со мною, потому что он то и дело внезапно останавливался на полуслове и приговаривал, совершенно не к месту: «Да будут прокляты все конюхи на свете!»
Керима несколько мгновений молчала, погрузившись в задумчивость, а затем, сочувственно глядя на сына, произнесла:
— Невинность твоих младых лет, а еще того более — природная доброта не допускают в твою душу подозрений. Мне хотелось бы оставаться столь же невинной и несведущей, но я не могу позволить себе этого и должна сдерживать в тебе эти качества — ради твоего же собственного блага. Мне с сожалением приходится это делать. Знай же: то, что ты принимаешь за безумие или глупость старого ювелира, — не что иное, как проявление коварнейшей злобы. Его восклицание — своего рода угроза. Он знал, что ты перескажешь мне его слова и что благодаря этому его воровство останется безнаказанным. И он прав: несчастным приходится опасаться всего, и, даже когда правда на их стороне, они не решаются добиваться справедливости. Злые люди пользуются этим как оружием, чтобы их погубить. Я не стану преследовать ничтожного человека, который злоупотребил твоим доверием. Я — словно птица, попавшая в тенета.
— Ах! — воскликнул Аладдин. — Ты мне всегда обещала рассказать историю о том, как попала в немилость. Вероятно, она имеет отношение к словам ювелира. Прошу, исполни свое обещание хоть теперь: оплакивая твои несчастья, я позабуду про свои.
— Так и быть, удовлетворю твое желание, — ответила Керима. — Но сперва давай-ка поужинаем. Я приготовила мясо козленка с пряными травами — без тебя мне кусок в горло не лез. Спать мы ляжем только


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
481
на рассвете, но оно и к лучшему — позднее встанем. Когда люди бросили тебя на произвол судьбы, хорошо спать, когда они бодрствуют, — это способ отплатить им забвением за забвение.
Аладдин ел с большим аппетитом, как будто не потерял сундучок из эбенового дерева, обитый золотыми пластинами, и хвост белки, затканный алмазами. Вкусная еда и желание узнать, какие злоключения выпали на долю его доброй матушки, вернули юноше природную жизнерадостность. Керима так начала свое повествование:
— У царя Незара уже родились от гордой Фаруки двое сыновей- близнецов, которыми у него так мало оснований гордиться, когда, прознав про мою красоту, он попросил моей руки у отца моего Абдель- Азиза8. Почтенный старец, который уже стоял на краю могилы, казалось, обрел новую жизнь. Он с торжеством препроводил меня в царский дворец, при этом за носилками моими шло всё наше племя, коего он был вождем. Увы! Люди от природы слепы и не знают, ни куда идут, ни что творят. Глаза у них открываются лишь тогда, когда уже ничего нельзя поправить.
Соперница бросала на меня косые взгляды, когда никто этого не видел, и осыпала меня тысячью ласк на глазах у всех, а я не обращала ни на что внимания. Я даже прониклась к ней теплыми чувствами и проводила с ней больше времени, чем хотелось Незару. Он тогда любил меня, и я от всей души платила ему тем же. Потом родился ты, и тебя он тоже полюбил. Он любил тебя куда сильнее, чем сыновей Фаруки, хотя и старался скрыть это невольное предпочтение.
Эта прекрасная, счастливая пора закончилась, когда тебе было всего пять лет, — разразившаяся в одну долгую ночь непредвиденная буря заставила царя перемениться.
Однажды утром я прогуливалась по галерее, которая соединяет вот эта покои с дворцом. До меня донеслись из конюшни громкие крики — кричала женщина. Мне показалось, что я узнаю голос Фаруки. Я поспешила спуститься, а когда задыхаясь прибежала туда, то увидела, к своему огромному изумлению, как старший конюх нещадно сечет жестким кнутом жену царя. Я бросилась между ними, и мне тоже досталось несколько ударов за мое заступничество. Наконец мне удалось


482
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
схватить дерзкого за руку, как вдруг появился царь: его, как и меня, привлек шум.
Мы все трое словно окаменели при виде его, но я была ошеломлена сильнее остальных, ведь невинный смущается легче, нежели виноватый. Я всё еще глупо держала конюха за рукав, когда Фарука, повернувшись к царю, сказала ему со спокойным видом, хотя и с притворным огорчением: «Я в отчаянии от того, что тебе, господин, довелось стать свидетелем этой позорной сцены. Я приняла решение скрыть ее от тебя, уж прости мне такую слабость! Прости и несчастную Кериму, которую мы так сильно полюбили. Она не успела довести свое преступление до конца. Твой конюх ответил на ее заигрывания ударами кнута. Я хотела их разнять, и мне попало, а тут пришел ты».
Чудовищное бесстыдство Фаруки заставило меня опомниться и вернуло мне смелость.
«Господин! — сказала я Незару. — Призываю в свидетели сияние дневного светила и вереницу ночных звезд, нерушимо держащих свой путь и горящих во мраке, и пусть они подтвердят, что моя недостойная соперница возводит на меня напраслину, лишь бы снять вину с самой себя. Это я прибежала на ее крики, это я, чтобы спасти ее, подставила себя под удары кнута, коими угощал ее конюх, и я пыталась изо всех сил удержать его, когда ты пришел».
«Что за сказки вы мне тут рассказываете, женщины? — прокричал царь, кипя от ярости. — А ты, негодяй, что скажешь?»
«Молю тебя, царь, не только о милосердии, но и о справедливости! — ответил конюх, простираясь ниц. — Это правда, господин, я немного потрепал этих женщин, но у меня была на то причина. Я их обнаружил здесь, на конюшне, когда они были готовы удавить одна другую, и воспользовался тем, что оказалось у меня под рукой, дабы положить конец их безумной ревности друг к другу. Признаю, это было не мое дело, но мне было жаль видеть, как они убивают одна другую из любви к царственному супругу».
«Вот настоящий верноподданный! — вскричал Незар, после того как некоторое время простоял в задумчивости, нахмурив брови. — Давай


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
483
продолжай доброе дело. Берись-ка снова за кнут и накажи этих двух у меня на глазах за гордыню».
Злой конюх понял цель этого приказа. Он рассудил, что та, кого он пощадит, и будет считаться виновной, а потому обратил испытание против меня. Я получила легкие удары, а Фаруку же он чуть не растерзал на части.
«Довольно! — промолвил Незар. — А теперь все трое выслушайте приговор. Тебя, Фарука, я считаю невиновной. Возвращайся в свои покои. Я позабочусь о том, чтобы исцелить твои раны, но стану наблюдать за тобою. Тебя, Керима, я считаю виновной. Ты займешь дом, который примыкает к конюшням, — дабы всё время вспоминать о своем низком поступке. И ты никогда больше не сможешь меня лицезреть. А ты, презренный олух, заслуживаешь, по-моему, тысячи смертей, но я дарю тебе жизнь — из опасения совершить ошибку, которую невозможно исправить. Ты будешь без продыху носить все тяжести, какие только понадобятся моим людям. С этой целью поселишься в сторожке у ворот дворца. Разумеется, если ты когда-нибудь посмеешь войти во дворец, тебя изрубят на куски».
«Ах, господин! — воскликнула я, зарыдав. — Что станется с моим сыном, милым Аладдином? Неужто я не смогу увидеть его никогда?»
«Ты будешь видеться с ним сколько угодно, — ответил Незар. — Этот сын, который, как ты утверждаешь, и мой тоже, поселится вместе с тобою рядом с конюшнями. Вам не дадут умереть с голоду. Вот и всё, что я могу для вас сделать».
«Есть ли смысл жить, когда утрачена честь? Из-за клеветы Фаруки ты сделаешься посмешищем в глазах всех, ведь всякий норовит обидеть того, кто обижен судьбою».
«Никто ничего про это не узнает, — раздраженно парировал Незар. — Кто из вас троих посмеет болтать без моего разрешения? Я согласен скорее прослыть сумасбродом, нежели допустить несправедливость. Поблагодари-ка мою щепетильность в этом вопросе, дерзкая женщина! Ведь во многом именно благодаря ей ты получила пощаду. А теперь ступай и помалкивай».


484
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Эти жестокие слова были последними, какие я услышала от Неза- ра. Я без чувств упала к его ногам. Очнувшись, я увидела, что нахожусь в этом убогом жилище, где мы и сейчас обитаем. Ты был у меня на руках, и я оросила тебя слезами. Они служили мне и единственным питьем, и единственной пищей, но нужно было заботиться о тебе, и я собрала свои силы в кулак. Между тем я так и не решилась предпринять попытку разжалобить супруга, который, как я знала, отличается непреклонностью. Он сдержал слово. Он предпочитал, чтобы его обвиняли в жестоком отношении к нам, предпочитал содержать нас как иждивенцев, проявляя притворную жалость, чем отдать на растерзание злым языкам легковерной толпы, всегда жадной до чужого несчастья. Нас бросили на произвол судьбы, но мы не подверглись бесчестию. Плут-ювелир хотел доказать мне, что я могу лишиться и этого утешения. Нет сомнений, он вызнал роковую тайну у Фаруки, которая часто покупает драгоценности в его лавке, ибо она делает всё что хочет. Пусть ее, наберемся терпения! Небо устанет в один прекрасный день от надменности притеснителя, и слезы притесняемого отворят ворота небесной справедливости!
Когда Керима закончила свой рассказ, сын ее уже перестал рыдать. Она отправила его спать, но заснуть юноша не мог. На рассвете он поднялся и пошел прогуляться по городу. Проходя мимо сторожки бывшего конюха, что стояла у ворот дворца, он бросил на нее взгляд.
— Ах, чудовище! — произнес он. — Ты-то спишь, а милая Керима и бедный Аладдин бодрствуют. Эх, если бы я не потерял так безрассудно чудесный беличий хвост, то мы бы нашли средство освободиться от всех унижений. Мы бы избавились от этого странного нагромождения справедливости и несправедливости, в котором блуждает исполненный подозрительности ум царя Незара и где ему угодно заставлять скитаться и нас.
Предоставим Аладдину произносить эти и многие другие восклицания, бродя по улицам, а сами вернемся к его вероломным братьям, которые пребывали в не меньшем беспокойстве, чем он сам.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
485
Приехав накануне во дворец, царевичи принесли к царю сундучок, обитый золотыми пластинами, хвост белки с горы Чудес и листок китайской бумаги. Сказали, что нашли это редкое сокровище в пещере убитого ими тигра. Внимательно их выслушав, Незар воскликнул:
— Белка! Несравненная белка, достойная обитательница горы Чудес! Быть тебе моею! Ты оставила свой прекрасный хвост на пути моих сыновей, чтобы они напали на твой след! Да, они отправятся тебя искать, они тебя найдут, иначе пусть никогда не показываются мне на глаза! Так тому и быть!
При этих словах царь заперся у себя в покоях с сундучком, хвостом и листком китайской бумаги. А царевичи, впав в смятение, отправились на половину Фаруки. Они всё еще находились там, покуда Аладдин в одиночестве кружил по городу. Братья сокрушались оттого, какой неудачей обернулось их воровство, и стали раскаиваться в содеянном, а еще того пуще — в том, что подарили добычу отцу. При мысли о тяготах, связанных со скитаниями по свету, опасностях, которым предстояло себя подвергнуть в пору столь странных поисков, трусливые царевичи залились слезами и проплакали всю ночь. Фарука рыдала вместе с ними. В конце концов она сказала им:
— Успокойтесь, дети мои, я кое-что придумала. Если вы хорошенько уясните себе то, что я скажу, успех неминуем. Совершенно бесполезно пытаться сейчас изменить решение царя. Это лишь вызовет у него раздражение, ибо он упрям и не терпит, когда ему перечат. Поэтому притворитесь, что готовы исполнить его повеление. Отправляйтесь в путь, когда он вам прикажет. Но берите с собой только самых верных слуг. Я, как и вы, думаю, что нет нужды бесцельно подвергаться опасности ради какого-то проклятого зверька, каким бы прекрасным он ни был, и ради прихоти, еще более проклятой, сумасбродного Незара. Но никакой опасности вы и не подвергнетесь, поверьте мне.
Вы знаете, что из нашего царства, окруженного неприступными горами, можно выехать лишь через долину, запертую со всех сторон горными кручами. Как вам известно, в этой долине, где густые и гибкие деревья образуют нечто вроде беседки, пасмурно и свежо, и там на


486
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
каждом шагу встречаются пахучие кустарники и чудесные гроты. Вы доедете только до этого места и там спрячетесь, а я позабочусь о том, чтобы доставить туда всё необходимое, дабы вам был обеспечен хороший стол и веселое времяпрепровождение.
Как только Аладдин услышит о вашем отъезде, он станет сокрушаться о том, что не может попытать счастья в таком же приключении, но я найду способ снарядить его в путь — он и знать не будет, кто ему помог. Вы можете рассчитывать, что он последует за вами по пятам, и позволите ему проехать, не показываясь ему на глаза. Если он вернется с белкой, а это вполне возможно, то в итоге он поработает на вас, ибо по возвращении вы отнимете у него добычу. Если же, напротив, он погибнет, гоняясь за этой белкой, то вы избавитесь от более опасного соперника, чем вам кажется, и будете дожидаться, покуда какое-нибудь счастливое событие не призовет вас сюда.
Всё случилось ровно так, как предвидела злая Фарука. Царевичи пустились в путь — якобы в погоню за белкой с хвостом, затканным алмазами. Аладдин поначалу впал в отчаяние, оттого что не может участвовать в поисках. Затем, случайно найдя на улице кошелек, набитый золотыми монетами, купил доброго коня и нежно распрощался с Керимой. Она обняла его и сказала:
— Всё двигается к концу. Наберись терпения и мужества — и дело сложится как надо.
При выезде из окруженной горными кручами долины Аладдин обнаружил перед собою две дороги, ведущие в разные стороны. Он остановился в нерешительности, не зная, по которой ему ехать, и сказал себе:
— Понятия не имею, куда мне направиться. Но, поскольку до сих пор судьба не расстилала предо мною тропинки, усыпанные цветами, поеду-ка по более трудной дороге. Такой выбор пути не должен меня подвести.
Аладдин скакал так быстро, что лишь ненадолго останавливался, чтобы перекусить в попадавшихся ему на глаза крестьянских хижинах, покуда его лошадь щипала траву и отдыхала в тени под деревьями. Поскольку платил он щедро и проявлял доброжелательность, принимавшие его сельские жители слали ему напутствия: «Да хранит Небо этого


У. Бекфорд. История Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
487
красивого юношу! Да сопутствует ему успех в его начинаниях и да одержит он верх над своими врагами, коли таковые у него имеются!»
Эти пожелания нравились Аладдину. Они шли от чистого сердца, а он и сам отличался чистосердечием.
— Благодарю вас за добрые слова, друзья мои, — говорил он крестьянам, — но вы можете ускорить их исполнение, ежели расскажете, где мне найти белку с горы Чудес. Один из хвостов этой белки, затканный алмазами, заперт в сундучке из эбенового дерева, обитом золотыми пластинами, вместе с листком китайской бумаги.
Столь странный вопрос вызывал в ответ лишь участливые взоры, и Аладдин, вздыхая, уезжал.
На исходе двадцатого дня пути он заметил вдали большой город, раскинувшийся на склоне высокого холма. Террасы домов, словно выстроенных по нитке, утопали в зелени. Юноша ускорил скачку. По мере приближения к городу до него стали доноситься какие-то неприятные звуки. То были вопли, рыдания множества людей, которые голосили каждый на свой лад, приговаривая: «О ужасный день! Кошмарный день! Несчастный народ Кураки! Несчастный царь Кур аки! Трижды несчастная царевна Кураки!»
— Вот как! — воскликнул царевич. — Столько несчастных! Керима была права, говоря, что мы с нею не единственные, кого преследует злой рок.
Между тем он стал расспрашивать окружающих, отчего все здесь впали в столь глубокую печаль, но те, к кому он обращался, не только не удостаивали его взглядом, но метались туда-сюда словно оглашенные, колотили себя в грудь, раздирали ногтями лицо, рвали на голове волосы, отличавшиеся у всех здешних жителей необычайной длиной и блеском.
Сгорая от нетерпения и любопытства, Аладдин сошел наконец с коня и, схватив за руку какую-то старуху, которая еле ковыляла, спросил:
— Скажи, что значат весь этот шум-гам и неучтивость, которыми встречают здесь чужестранцев?
— Ах, сынок! — вскричала старуха. — Ты ничего не поймешь, даже если я поведаю тебе нашу зловещую историю, да и рассказ лишь вгонит


488
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
меня в еще большую печаль. Но кто мог бы отказать в чем-нибудь столь прекрасному юноше, как ты? Знай же: несчастный народ Кур аки обидел лет двадцать тому назад одного джинна9, который пролетал через нашу страну. И вскоре мстительный дух наслал на нас огромного свирепого льва, который принялся пожирать зверей и людей, да с такой ненасытностью, что вскоре край опустел бы, не договорись жители с джинном. Условились, что каждый год льву будут отдавать на съедение одну девицу, какую джинн выберет сам. А о его выборе мы узнаём по лбу невинной жертвы: в определенный день он мажет его кровью — тут уж не обознаешься! И ничего не поделаешь: приходится вести трепещущую джарию10 в логовище грозного зверя, который обитает у подножия горы — вон там, на северной окраине города.
Как ты понимаешь, — продолжала старуха, вновь разражаясь рыданиями, — этот роковой день обычно становится днем всеобщего траура. Но в этом году все скорбят еще сильнее обычного. Нынче утром, после того как прозвучал ужасный рев, возвещающий жуткий миг, единственная дочь нашего доброго царя, прекрасная царевна Гуладех, обнаружила у себя на лбу страшную метку, означающую, что ей назначена гибель. Ее собираются отвести в львиное логово со всей торжественностью, подобающей случаю. Там ее оставят одну как добычу изголодавшемуся льву, и, поверь мне, никогда прежде не случалось проклятому хищнику ломать руки и ноги более белые и более хрупкие. А мы будем плакать и сокрушаться. Увы! Это единственное, что нам остается, — больше ничего нельзя поделать. Плачь, плачь вместе с нами, прекрасный сабих11, и посторонись, дай дорогу процессии или, лучше сказать, траурному кортежу, который вскорости появится.
Аладдин не испытывал ни малейшего желания рыдать. Жалость возбуждала в его душе совсем иные чувства. Приняв решение спасти царевну Гуладех или погибнуть, он, ни слова не сказав старухе, вскочил на коня и погнал его к горе, на которую она указала. Привязав скакуна к дереву поодаль, юноша бесстрашно вошел в пещеру и хорошенько спрятался.
С обнаженной саблей в руке, стараясь не дышать, сын Керимы стал поджидать льва, которого хотел застать врасплох и прикончить, до то-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
489
го как приведут царевну. Проведя в тревожном ожидании целый час, он услышал вдруг легкие шаги, под которыми еле слышно шуршала галька, устилавшая пол пещеры. Юноша высунул голову из укрытия, и при тусклом свете, едва пробивавшемся сквозь трещины в скале, ему показалось, что он видит бледный мерцающий луч, подобный тому, какой посылает солнце в зимний день.
То была царевна Гуладех, закутанная в шелковую накидку. Она ступала неверным шагом. Слабые сдавленные крики, которые она то и дело испускала, походили на крики птенца, выпавшего из гнезда. Наконец, набравшись храбрости, царевна начала озираться по сторонам и вполголоса произнесла:
— О Небо! Разве ты не сжалишься над моей невинностью и юностью? О земля! О скала! Неужто нет здесь ни ямки, ни щелочки, куда я могла бы укрыться на несколько мгновений? О злой джинн! Неужто твой лев разжиреет, когда съест меня, такую хилую? Ах! Вот он! — вскрикнула она, заметив Аладдина. — Вот он! У меня ноги подкашиваются! Отдаю себя его смертоносным клыкам и умираю!
Царевич заключил бедную красавицу в объятия и попытался ее успокоить:
— О нежный тростник, гнущийся от ветра и непогоды, воспрянь! Прикоснись к рукам, которые обнимают твой тонкий стан, — это не когти льва! Обрати взор ко мне — ты увидишь: это не глаза и не морда дикого зверя!
— Значит, ты — сам джинн, самый красивый джинн на свете! — воскликнула Гуладех одновременно и радостно, и боязливо. — И ты, конечно, столь же добр, сколь красив. Вместо того чтобы отдать меня на съедение льву, ты позволишь мне стать твоей покорной рабыней.
— Жаль, что я не могу тут же превратиться в того, за кого ты меня принимаешь! — отвечал царевич. — У меня тогда было бы больше уверенности в том, что удастся тебя спасти. Но, хотя я — лишь слабый человек, всё равно попытаюсь. Оставайся здесь в углу. Я слышу шаги и рычание крупного свирепого зверя. Пойду ему навстречу.
Едва Аладдин произнес эти слова и покинул свое укрытие, он увидел, как по направлению к нему скачет лев — с отверстой пастью и го¬


490
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
рящими глазами. Юноша отступил на несколько шагов, затем прыгнул вперед и вонзил саблю в горло огромному зверю — почти по самую рукоять.
Лев упал, изрыгая потоки крови, с которыми выплюнул и саблю. Хозяин пещеры пытался отбиваться, затем у него перехватило дыхание, и твердым, хотя и слабым, голосом он обратился к царевичу:
— Благодарю тебя, Аладдин, за услугу, что ты мне оказал, избавив меня от необходимости пожирать девиц. Это блюдо никогда не доставляло мне удовольствия. У меня есть кое-что получше на горе Чудес, куда я возвращусь, когда избавлюсь от этого тела, в которое был заключен за то, что упустил проклятую белку. Я вспомню о том, что ты — мой избавитель. Спаси же еще и моего брата — черного слона. Продолжай свои поиски и надейся!
Лев и впрямь испустил дух, и Аладдин, как громом пораженный, позабыл на несколько мгновений про царевну.
Она упала в обморок, и лишь с огромным трудом юноше удалось привести ее в чувство. Царевна стала расточать ласки своему спасителю, но они очень скоро ему надоели: последние слова, сказанные львом, пробудили в голове храбреца совсем другие мысли.
— Довольно, царевна, — сказал он. — Твоя благодарность за простой поступок во имя человеколюбия заходит чересчур далеко, ты напрасно тратишь силы. Пойдем отсюда. Несомненно, тебе хочется вернуться во дворец. Иди, я покажу тебе дорогу. Мне же надо спешить по своим делам.
Гуладех, осыпавшая царевича словами признательности и нежными речами, смутилась оттого, что он внезапно прервал их поток. Она молча последовала за ним, рассчитывая, что подвернется случай без помех высказать ему всё, что накопилось у нее на душе, но ее надежда не оправдалась. Первые же встречные узнали царевну Гуладех, их восклицания привлекли других прохожих, и вскоре вокруг нее собралась целая толпа. Аладдин постарался незаметно удалиться.
Царь встретил дочь с распростертыми объятиями, но она пребывала в печали и беспокойстве, оттого что ее спаситель куда-то делся. Гу-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
491
ладех рассказала обо всем, что приключилось с нею, а под конец заявила, что не станет ни есть, ни спать до тех пор, пока не отыщется прекрасный молодец, который спас ей жизнь.
— Его найдут, — успокоил ее добрый царь, — из-под земли достанут. Повелеваю закрыть ворота города и издать указ: «Всем мужчинам — красивым и безобразным, низкорослым и высоким, молодым и старым — предписываю пройти одному за другим под балконом царевны. Она бросит платок своему избавителю, и мы таким образом узнаем, кто он, и сможем его вознаградить».
— Погоди, господин! — воскликнула Гуладех. — Я хочу, чтобы ты учел три обстоятельства. Во-первых, довольно, чтобы под моим балконом прошли только красивые и молодые сабихи. Старым и безобразным туг делать нечего. Во-вторых, может статься, что мой избавитель не вернулся в город и, пока суть да дело, уже вне пределов досягаемости. В-третьих, если его найдут, я не знаю, чем можно достойно наградить его за то, что он сделал для меня, разве что отдать ему меня в жены прямо сейчас, а твое царство — после твоей кончины.
— Разумная дочь, — отвечал царь, — я не соглашусь с тобой лишь в одном: чувство благодарности могло внушить тебе иллюзию. Ежели великодушный незнакомец, который спас тебе жизнь, на самом деле не столь молод и красив, каким ты его рисуешь, мы лишимся возможности его отыскать, коли исключим из поисков тех, кого ты предлагаешь. Впрочем, сей же час мы разошлем по всем дорогам отряды, которые будут останавливать всех подряд поселян. Что касается брака, которого, как видно, ты желаешь, я нахожу, что он как нельзя кстати. Мне нравится, что день, начавшийся так ужасно, заканчивается столь радостно.
Аладдин сидел на скамейке у дверей караван-сарая12, в нетерпении ожидая, пока ему подкуют лошадь. В этот момент глашатай зачитал царский указ. К нему следовало добавление: тот, кто спас жизнь царевны, станет ее супругом.
«Ах! Ах! — вздохнул юноша про себя. — Награда была бы довольно привлекательна для того, кому не надо гоняться за белкой с алмазным


492
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
хвостом! Но всегда успеется вернуться сюда. “Продолжай поиски” — так сказал лев, и я не отступлюсь от своей цели ради всех царевен на свете».
Покуда он произносил этот монолог, один из царских стражников схватил его за руку и спросил:
— Что ты здесь околачиваешься, юнец? Разве ты не слышал указ? И не видишь, что все мужчины собираются, чтобы пройти перед царевной Гуладех?
— Я в здешних краях чужой, — отвечал Аладдин, — и не вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются. Я хочу лишь одного: продолжить путь.
— Ах, вот как! — воскликнул стражник. — Ты очень похож на того, кто спас нашу царевну от льва, а потом отвел в город. Пойдем-ка, следуй за мной, и пусть она сама поглядит на тебя. Всё равно тебе не выбраться из города: ворота-то заперты. Но тебе негоже очень уж сетовать на то, что, как я подозреваю, правда. Похоже, тебе предстоит до исхода дня жениться на самой прекрасной царевне.
Поняв, что от судьбы не уйдешь, Аладдин не заставил себя упрашивать. Его подгоняла мысль о том, как бы поскорее покончить с этим приключением. Он даже напустил на себя радостный вид, дабы не тянуть время, и изящнейшей походкой подошел к балкону царевны. Она бы сама бросилась вниз вместо платка, если бы невольницы не удержали ее за платье.
Сын Керимы с учтивостью обставил дело. Он участвовал в общем веселье, объявил о празднествах, которые были устроены, и чрезвычайно любезно обошелся с супругой. Так как она была очень красива, а он — молод, ночь пролетела незаметно, и до утра Аладдин позабыл про белку. Однако на рассвете алмазный хвост, сундучок из эбенового дерева, китайская бумага, добрая матушка, злые братья, несправедливый отец, лев — всё вспомнилось. Аладдин бесшумно поднялся и, увидев, что Гуладех погружена в глубокий сон, написал у нее на руке такие слова: «Я — сын Незара, правителя Йемена. Если любишь меня, приезжай ко двору моего отца — там и свидимся». Столь элегантно распрощавшись с царевной, Алладин на цыпочках пробрался в конюшню, оседлал свою лошадь и, пустив ее бешеным галопом, покинул Кураку.


У. Бекфорд. История Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
493
Поскольку юноша опасался, что за ним вышлют погоню, он съехал с главной дороги и поскакал по лесам и горам, которые чередовались без конца и края. Питался он соком гранатов, апельсинов и других фруктов. Так проскитался он два месяца, пока однажды утром не увидал с вершины холма удивительную картину.
На широкой равнине, разделенной на две части железным забором, по одну сторону ограды собралась толпа одетых в белое мужчин и женщин, окружавших паланкин прекрасной джарии. По другую сторону забора величественно вышагивал черный слон.
— Так! — произнес царевич. — Похоже, мы на месте. Спустимся же поскорее и поглядим, что делать.
В короткое время он оказался чуть ли не на плечах зверя, который, как он заподозрил, был братом давешнего льва. Юноша увидел, как слон протянул хобот поверх ограды и схватил сидевшую в паланкине девицу, которая дрожала словно осенний лист на ветру. Аладдин спешился, взобрался на дерево, одним ударом сабли отрубил у слона хобот и стремительно слетел на землю, чтобы убедиться, не повредилась ли джария, упав с такой большой высоты.
Восклицания огласили округу — то были первые плоды одержанной Аладдином победы, но они сулили ему и другие.
— Стань супругом царевны Зуффы, единственной наследницы короны Монгулка. Наш старый добрый царь Визур с удовольствием возьмет тебя в зятья, а мы — во властители. Ты избавил нас от неправедной дани, коей обложил нас проклятый черный слон. Благодаря твоей доблести не переведутся у нас красивые девицы, а то уже начала было ощущаться их нехватка.
Произнося эти речи, жители Монгулка снесли железный забор и столпились вокруг Аладдина. Прекрасная Зуффа, сжимавшая его руку, умоляла юношу последовать за нею и весьма удивилась, когда он сперва отклонил ее приглашение.
— Я вовсе не отказываю тебе, — наконец сказал он царевне. — Мне понравилось жениться, и ты останешься мною довольна, но прежде всего позволь мне убедиться, что слон и впрямь убит.


494
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
С этими словами он раздвинул толпу и приблизился к издыхавшему животному. Слон обратился к юноше так:
— Ты не ошибся, Аладдин, я действительно брат льва из Кур аки. Как и он, я обитал на горе Чудес, куда сейчас и возвращаюсь. Теперь у тебя есть два верных друга — он и я. Продолжай свои поиски, надейся, бери, но и отдавай!
Новое обещание успеха привело сына Керимы в превосходное расположение духа. Он поступил при дворе Монгулка точно так же, как при дворе Кураки: женился на царевне, единственной дочери царя Ви- зура, ублаготворил ее наилучшим образом и покинул наутро, написав у нее на руке, покуда она спала: «Я — сын Незара, правителя Йемена. Если любишь меня, приезжай ко двору моего отца — там и свидимся».
Две сделанные остановки весьма понравились Аладдину и вознаградили его за тяготы долгого пути. Он бы не отказался и от третьей, но куда больше обрадовался, обнаружив, что вплотную приблизился к осуществлению своего замысла.
Вечером он вступил в столицу огромного царства Гур и, по своему обыкновению, отправился разузнать, не слышал ли кто про белку с хвостом, затканным алмазами. Один почтенного вида старец схватил юношу за руку и прошептал ему на ухо:
— Держи язык за зубами, сын мой, а не то погибнешь. Ступай за мной и будешь доволен.
Царевич не колеблясь принял приглашение, ибо знал, что такое страх, и его провожатый, как следует закрыв дверь своего дома, поведал ему следующее:
— Бесстрашный сын Незара и несчастной Керимы! Я знаю, что ты гоняешься за белкой, сбежавшей с горы Чудес, что ты нашел ее хвост в сундучке из эбенового дерева, обитом золотыми пластинами. Я знаю также, что ты оказал услуги двум джиннам, освободив их от недостойного обличья, каковое они были вынуждены принять. Что ж! Эти два благодарных существа, мои друзья и покровители, велели мне помочь тебе завладеть роковой белкой, потеря которой столь дорого им обошлась. Однако есть одно условие: когда ты станешь тем, кем тебе суждено стать, ты отпустишь ее на свободу, чтобы она возвратилась туда,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
495
откуда убежала. Теперь же я могу сделать для тебя вот что. Владеет чудесным зверьком прекраснейшая царевна Киозара, дочь нашего могущественного царя Огулькаиса. Держит она белку в клетке, подвешенной у изголовья кровати, а покои царевны днем охраняет отряд вооруженных невольников, а ночью — стая диких зверей. Но ты преодолеешь эти трудности. Вот коробка, в ней — стальные шарики. Спрячь ее под рубашку и, как только луна взойдет над горизонтом, отправляйся во дворец царевны. Ты увидишь, что все двери там отворены, ведь тигры, леопарды, львы и гиены сторожат лучше всяких засовов. Как только свирепые звери увидят тебя, они нападут и приготовятся сожрать. Тогда начинай горстями сыпать направо и налево шарики — с их помощью ты усыпишь зверей. Как вести себя дальше — думай сам. Я лишь советую тебе быть на обратном пути особенно внимательным, ведь за тобой непременно вышлют погоню.
Сын Керимы рассыпался в благодарностях — как честным джиннам, так и старику, у которого оставался до тех пор, пока не настала пора отправляться в путь. Всё сложилось без сучка без задоринки. Шарики, которые Аладдин paccbmâA щедрой рукой, заставили зверей захлопнуть ужасные пасти, готовые его проглотить. Юноша добрался до покоев царевны, которая спала без всякого снадобья. Однако он посчитал необходимым погрузить ее в еще более глубокий сон, чтобы избежать слез и упреков, от коих он мог бы расстроиться. Тем же способом он усыпил и белку и мог теперь любоваться ею сколько душе угодно. В заливавшем комнату сиянии бесчисленного множества свечей хвост диковинного существа переливался так, что глаза едва выдерживали его блеск. Тельце белки было покрыто гладким коричневатым мехом. Головка имела прелестную форму, а узенькая мордочка позволяла предполагать, что с открытыми глазками зверек выглядит просто премило.
Аладдин отвязал клетку и уже собирался унести добычу, как вдруг спящая Киозара повернулась и юноша застыл на месте. Он не мог оторвать взора от соблазнительной позы царевны, и в душе у него разыгралась настоящая буря. Он находил Киозару несравненно более прекрасной, чем Гуладех и Зуффа, и, не одолевай его нужда подарить


496
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
белку царю Незару, дабы вернуть его милость, Аладдин предпочел бы жениться на красавице, а не обкрадывать ее. Покуда его обуревали все эти чувства, он заметил на туалетном столике царевны сложенный листок бумаги. Смутная надежда овладела им, и он написал:
Аладдин сложил письмо и прикрепил небольшой золотой брошкой к изголовью кровати Киозары. Саму же девицу он даже не решился поцеловать, ибо мудрая Керима научила его владеть своими чувствами.
Унося вожделенную белку, Аладдин вздыхал, сам не зная почему. В конце концов он пришел в себя, завернул клетку в кусок грубой материи, коей снабдил его старик, вывел свою лошадь из караван-сарая и так стремительно поскакал в обратный путь, что на заре был уже далеко от города.
Он помчался домой по тем же дорогам, по каким ехал прежде, и, проявляя привычное благоразумие, без происшествий прибыл в окруженную горами долину, через которую можно было попасть в Йеменское царство.
Там его ожидал один из жесточайших ударов судьбы: братья, которые не покидали засады, получили от своих людей донесение о приезде Аладдина. Тут же со всех сторон его окружили, атаковали, и, несмотря на то, что Аладдин храбро защищался, он был вынужден уступить врагу, превосходившему его численностью. Юноша потерял белку и лишился бы жизни, если бы гнусные негодяи, напавшие на него, отважи¬


У. Бекфорд. История Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
497
лись на столь чудовищное преступление. Лошадь погибла в схватке, и Аладдину пришлось дальше идти пешком, а вслед ему неслись дерзкие крики, которые ранили его не так сильно, как пронзительные вопли белки, которая, казалось, откликалась на постигшие хозяина неприятности.
Многотерпеливая Керима думала, что не выдержит нового испытания, когда увидела, как сыновья Фаруки возвращаются с белкой. Она предчувствовала, что с сыном случилось несчастье, и приготовилась утешать его, ведь нынче утешение ему было необходимо как никогда. Отчаяние Аладдина оказалось так велико, что доводы рассудка не могли сразу победить его. Он вознамерился было рассказать Незару всю правду, но Керима отговорила его, сказав, что никто ему не поверит. Он хотел пойти и заколоть злых братьев кинжалом в присутствии всего двора, однако Керима устыдила его за такое желание. Она поддержала его только в сожалениях по поводу царевен.
— Люби их от всего сердца, — увещевала она, — и они непременно будут любить тебя так же сильно в ответ. Мне чудится, будто я вижу их на дороге — они едут к тебе, чтобы заодно открыть глаза твоему отцу. Всё прояснится, когда царевны явятся сюда. Ты вновь повидаешься с ними, и счастье твое будет зависеть от твоей Гуладех, твоей Зуффы, и не удивлюсь, если и Киозара окажется к этому причастна. Ты правильно повел себя с ними и будешь вознагражден за это. Положись на природное женское любопытство!
Керима оказалась права. В царствах Гур, Монгулк и Курака всё произошло ровно так, как она себе представляла. Однажды, когда она старалась подкрепить в сыне надежды, которые мало-помалу растравляли его сердце, с улицы донесся невообразимый шум. Аладдин побежал выяснить, в чем дело, а по возвращении сказал, задыхаясь, Кериме, что три огромных войска разбили лагерь в окрестностях города и никто не может понять, чего они хотят.
— Меня обуревают предчувствия, — прибавил юноша, — что мои царевны во главе своих верных подданных явились ко мне, и я лечу проверить, так ли это.


498
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Керима удержала его. Она полагала, что почти в любых обстоятельствах чрезмерная поспешность вредна, и обладала счастливой способностью неизменно сохранять хладнокровие.
Не таков был царь Незар — он с легкостью впадал в гнев, и в данном случае у него, казалось, была для этого причина.
Визирь13, посланный выяснить, чего требуют пришельцы, возвратился и стал его успокаивать.
— Они явились не с войной, — сказал он. — Это цари Гура, Монгулка и Кураки, а с ними их дочери. Требуют себе в мужья одного из твоих сыновей.
— Ах, вот оно что! Ну, если дело только за этим, пускай берут хоть двоих, коли захотят. Повелеваю устроить для гостей пышный въезд, а сам буду ждать их здесь.
Когда царственные особы собрались все вместе, царевна Киозара грациозно вышла на середину зала и обратилась к Незару:
— Повелитель! Мы явились сюда за одним из твоих сыновей: царевны Гуладех и Зуффа — как его законные супруги, а я — оттого, что мне нужен в мужья только он, ведь он видел меня спящей в моей постели и лишь в его объятиях смогу я вновь обрести честь, потерянную вследствие такого происшествия. Я не упрекаю его за то, что он похитил у меня белку с алмазным хвостом, ибо своим благоразумным и скромным поведением по отношению ко мне он заслужил прощение. Лишь он один мне нужен, и, судя по тому, что мне о нем рассказали, он стоит того, чтобы приехать за ним за тридевять земель. Лишь он один нужен всем нам трем. Цари, наши отцы, одобряют такую поспешность. Они препроводили нас сюда во главе своих армий и не позволят, чтобы мы обманулись в своих надеждах.
— О, вам и не придется разочароваться, царица изящества и красноречия! — ответил Незар. — У меня есть двое сыновей, которые вместе доставили мне белку с алмазным хвостом. Не знаю, кто именно из них двоих ее похитил, но они предстанут сейчас перед вами, выбирайте между ними любого, а хотите — берите обоих. Я заранее одобряю ваш выбор.
Двое сыновей Фаруки как раз возвращались с охоты. Они отправились выполнять приказание царя с огромной неохотой, ибо у них заро¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
499
дились нехорошие предчувствия, каковые никогда не отпускают злодеев. В зал они вошли с растерянным видом и пробормотали какие-то приветствия царевнам, которые не снизошли бы до того, чтобы обратить на них внимание, если бы Незар не повторил несколько раз:
— Госпожи, вот мои сыновья!
— Твои сыновья! — воскликнула Гуладех. — Это вполне возможно, но, благодарение Небесам, ни тот, ни другой не является нашим супругом. Тот, кого мы требуем, ничем не похож на них. Он красив, как ангел седьмой сферы14, черные волосы его источают чистейший цветочный аромат, уста его — колыбель роз и жасминов, язык — посланец нежных мыслей, а глаза, полные небесного огня, выдают благородство и храбрость.
— Заканчивай свое описание, влюбленная по уши Гуладех! — вскричал царь Кураки. — Ты оттягиваешь нам удовольствие познакомиться с этим изумительным творением природы, каковое, без сомнения, царь Йемена позволит нам лицезреть.
— Да, правда, есть у меня и третий сын, — промолвил Незар, — и хотя он немного походит на портрет, который нам тут нарисовала царевна, однако на деле стоит немногого, и я на него рукой махнул. Всё равно, пусть его приведут, раз гост требуют этого!
Сыновья Фаруки готовы были сквозь землю провалиться. Они бы с удовольствием улизнули, но не могли набраться для этого храбрости. Дело еще больше осложнилось, когда вошел их брат, который, хоть и был просто одет, казался их повелителем, причем повелителем, кипящим праведным гневом. Аладдин упал ниц перед царем и трижды стукнул лбом о подножие отцовского трона, почтительно поприветствовал трех приезжих царей и с распростертыми объятиями подбежал к своим женам, которые устремились ему навстречу вне себя от радости. Затем он бросился к ногам прекрасной Киозары, которая, покраснев, подняла его с колен, милостиво даровала ему прощение, коего он испросил, и уверила, что ничуть не держит на него зла за похищение белки.
Царь Незар изумленно взирал на происходящее и, казалось, погрузился в свои мысли, когда Аладдин, получив у него разрешение поведать о своих приключениях, рассказал о них так трогательно и непри¬


500
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нужденно, что все присутствующие залились слезами. Один Незар не плакал. Он закричал, яростно сверкая глазами:
— Сейчас же казнить этих двух нелюдей, чудовищ, воплощающих собою трусость и бесчестие! Привести конюха, который живет у ворот моего дворца, и пусть он отрубит им головы!
Царевны пылали сильнейшим негодованием, а цари всячески ратовали за справедливость, и поэтому заступиться за презренных негодяев было некому. Вошел дрожащий конюх, приблизился к двум царевичам, выхватил саблю из ножен, занес у них над головами, но тут же бросил в ужасе на землю.
— Видно, неспроста этих несчастных обрекли на смерть! — воскликнул он. — Но пусть не отец запятнает себя их кровью. Да, природа властвует над всем, и она заставляет меня сознаться, сказать правду, столь долго скрытую за семью печатями. Да-да! Сыновья гордой Фаруки на самом деле — мои дети. Пусть их мать, которая во всём виновата, сгорит со стыда от моего признания. Пусть невинная Керима празднует победу! Мне-то что с этого всего? Я не стану вонзать смертоносный клинок в горло моим сыновьям! Мои натруженные руки созданы для других занятий. Они будут служить моим детям надежной опорой, до тех пор пока мы все вместе не погибнем.
Произнеся эти слова, конюх бросился к мнимым царевичам и с силой сжал их в объятиях, заскрипев зубами, словно дикий зверь, защищающий своих детенышей. От ярости он брызгал слюной, изрыгал тысячи проклятий в адрес Незара и Аладдина, проклинал Небо и злой рок. Все застыли в ужасе. Незар был бледнее смерти, приезжие цари дрожали, царевны стучали зубами, и никто не осмеливался подойти к обнявшимся мерзавцам. Аладдин же ловким взмахом ятагана снес головы всем троим.
При виде столь искусного удара царь Незар, казалось, вернулся к жизни, обнял сына в порьюе радости, послал за Керимой, у которой попросил прощения, и приказал бросить злую Фаруку в яму, кишащую скорпионами.
После того как свершилась справедливость, все стали думать лишь о том, чтобы отпраздновать воссоединение Гуладех и Зуффы с супру¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Начало истории Аладдина...]
501
гом и сыграть свадьбу Киозары с Аладдином. В союзе с ним она обрела всю полноту счастья, на которое надеялась, а в своих соперницах нашла нежных подруг.
Цари Гура, Монгулка и Кур аки полгода прогостили при дворе Не- зара. Накануне их отъезда он сказал им:
— Мои добрые друзья, я до сего дня сохранял в своих руках власть, с которой решил расстаться в тот самый день, когда выяснилось, что я скверно распорядился ею. Этот момент я откладывал, потому что хотел устроить вам у себя радушный прием. А сегодня я передаю власть нашему милому Аладдину, и пусть он помнит о том, как, стремясь быть справедливым и переполнившись гордостью тем, что справедлив, я натворил величайших несправедливостей. Пусть он остережется, пусть не поддается первому порыву, а особенно — упрямому нежеланию что- либо менять, когда гордыня овладевает разумом.
Аладдин, неизменно сохранявший уважение к отцу, нежную привязанность к своей доброй матушке, доброту — к своим верным супругам, снискал обожание подданных и был бы абсолютно счастлив, кабы не обещание отпустить на свободу белку. Он держал ее у себя отнюдь не из алчности, а потому, что белка забавляла царевен, и у него недоставало мужества лишить жен единственного удовольствия, которому они могли предаваться в его отсутствие.
Однажды в пылу охоты он отделился от свиты и унесся весьма далеко. Чтобы передохнуть, он присел у дерева, возвышавшегося над густой чащей. Царя сморил уже было сон, когда он заметил низенького старичка с корзинкой в руках. Тот, словно заяц, бежал среди кустов и вдруг прямо у царя на глазах провалился сквозь землю. Аладдин поднялся, стал озираться и обнаружил в земле лаз, наполовину скрытый ветками. Отворив дверцу лаза, он спустился по темным ступеням под землю и очутился в помещении, которое освещала одна аляповатого вида лампа. В комнате обнаружился увиденный ранее старик и еще двое, такого же возраста. Сидя вокруг грубо сколоченного стола, они пели и разговаривали15, прихлебывая один за другим вино из кувшина16.
Светящиеся добротой, радостные лица незнакомцев пришлись царю по нраву, и он решил, не выдавая, кто он такой, некоторое время


502
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
развлечься. Он попросил старичков принять его в свою компанию, что они охотно сделали.
— Не столь уж бурно мы тут забавляемся, — заговорил один из них, — да и бед никаких особенных не переживаем. На опыте мы узнали, что, поскольку воздаяние за горести и удовольствия неотвратимо, лучше человеку испытывать понемногу и того, и другого. Мы все трое родом из города Джейзда17, куда ходим по очереди просить подаяние, благодаря чему имеем возможность наслаждаться иногда благами, каковые природа бесцельно расточает на богатых. Впрочем, мы достаточно повидали свет, а потому не испытываем нехватки тем для беседы, ибо, поверить ли ты, юноша, мы уже двадцать лет живем тут все вместе, а еще не перерассказали всех превосходных историй, какие знаем.
— Ах, друзья мои! — воскликнул Аладдин. — Расскажите каждый по одной из этих историй. Умоляю вас, а чтобы взбодриться, возьмите деньги и принесите еще один кувшинчик вина.
— Мы, конечно, принимаем твое благодеяние, но воспользуемся им в другой раз, — ответил тот старик, который заговорил первым. — На сегодня вина у нас хватит и его более чем достаточно, чтобы смачивать мне губы, покуда я буду рассказывать тебе историю царевича Махмеда, который, подобно нашему славному царю Аладдину, любил поскитаться по белу свету. Слушай же!


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... История царевича Махмеда
503
История царевича Махмеда
ил да был царь Индии, очень могущественный. Владел он многими царствами, и было у него огромное число слуг, поставлявших ему богатства несметные. Нравом он был добр и чрезвычайно послушен воле Господа, коего благодарил за всё, даже за те события в жизни, которые причиняли ему наибольшее горе. Много лет назад этот превосходный государь женился, но детей у него никогда не было, отчего он сильно страдал. Правда, хотя царь сетовал на свое несчастье каждый день, он смиренно покорялся судьбе и говорил:
— Ежели Господу было бы угодно послать мне детей, я был бы счастливейшим из смертных. Он же рассудил так, что лишил меня этого блага. Да будет Он благословен за всё!
Но поскольку разум и набожность не всегда могут помешать возникновению мучительной горечи, царь, столь исполненный благочестия, встал однажды утром подавленный и в печали. Он велел обрядить себя в длинное одеяние алого цвета, на котором украшения того же оттенка еще больше подчеркивали его душевное неспокойствие. После


504
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
того как первый визирь1, по обыкновению, простерся перед ним ниц, он вскричал, поднимаясь:
— Да охранит тебя Небо, господин, от всякого зла! Раб твой весьма встревожен одеждами, в каковые тебе было благоугодно сегодня облачиться.
— Знай же, — отвечал царь, — что я встал с угнетенной душой, и в этом состоит причина, почему я так оделся.
— Пойди взгляни на свои сокровищницы, — молвил визирь. — Созерцание несметных богатств непременно утешит тебя. Подумай, ведь с их помощью ты можешь повелевать всем.
— Нет, визирь, — возразил царь, — все эти богатства — ничто. Они исчезают вместе со всем бренным, что есть в этом мире. Лишь мысль Всевышнего вечна и может меня утешить. Мои сокровища ничего для меня не значат, ибо не могут подарить мне единственную отраду в жизни, которую имеют и беднейшие мои подданные и по которой я тоскую без перерыва. Ты знаешь, что у меня нет детей, а без них недостает нам величайшего счастья в жизни. Однако благословлять Бога надлежит за всё.
Государь держал эти исполненные покорности речи, когда появился перед ним человек, казавшийся закопченным: глаза и волосы у него были черные, словно эбеновое дерево2, держался он прямо, неотрывно смотрел на царя, а затем, вынув из складок одежды маленькую шкатулку, сказал наконец:
— Владыка, у меня тут снадобье, доставшееся мне от предков. Прими его — и, с Божьей помощью, у тебя появятся дети.
С этими словами он протянул шкатулку, и царь, не колеблясь, принял снадобье.
Через некоторое время царица забеременела. Ничто не могло сравниться со счастьем, которое испытывал венценосец. Всё время до родов он раздавал огромную милостыню во всех своих владениях и выразил безмерную радость, ко-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... История царевича Махмеда
505
гда царица произвела на свет сына, которого нарекли Мах- медом. В счастливый день закатил государь великолепный пир для всех вельмож своего двора, велел устроить народные гулянья и приказал раздать бедным половину царской казны.
Родившийся наследник трона был красив, как восходящее солнце, и вызывал восхищение у всех, кто его видел. В возрасте шести лет ему дали учителей по всем наукам. В двенадцать лет он уже садился на лошадь и проделывал все упражнения так безупречно, что во всей Индии только и говорили, что о его ловкости и отваге. А поскольку к несравненной красоте у него добавлялся еще и недюжинный ум, в семнадцать лет все восторгались юношей.
Однажды на охоте увидал царевич птицу с опереньем ярко-зеленого цвета, с головой — розового, а лапками — голубого. Подивившись ее красоте, Махмед попытался поймать диковинную птицу, но, едва он приближался, та вспархивала и обманывала его надежды. В конце концов он пустил в нее стрелу, но не попал. День прошел в пустой погоне, и вечером Махмед вернулся во дворец совершенно усталый и измученный. Царь и царица, увидав, что сын понуро повесил голову, не преминули спросить, что случилось. Он ответил:
— Увидал я сегодня на охоте прекраснейшую на свете птицу, бегал за нею весь день, но не смог поймать, оттого и пришел в отчаяние.
— Бог не сотворил ни одного создания единственным в своем роде, — сказал царевичу отец. — Найдутся и другие птицы, не менее красивые, чем эта.
— Не нужны мне другие, — ответил Махмед. — Не стану я ни есть, ни пить, пока не поймаю ту, что видел.
На следующий день Махмед вновь отправился на охоту, причем в то же самое место, где был накануне, но, несмотря на все старания, больше не видел птицу, что так пришлась ему по сердцу. Усталый и опечаленный постигшей его не¬


506
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
удачей, он повернул было домой, как вдруг повстречался ему старичок, который спросил, почему юноша столь расстроен и почему бродит совсем один. Царевич поведал, что с ним случилось и какое отчаяние охватило его оттого, что он не смог изловить чудо-птицу.
— Да ты хоть целый год бегай, — сказал старичок, — и то ее не поймаешь. Она относится к виду птиц, которые нигде не садятся, кроме как на Джезира-аль-Кафур3. Там в огромном саду летают тысячи птиц, подобных той, которая так понравилась тебе, и поют они на разные лады, и танцуют под собственное пение. Но ты не можешь отправиться на этот остров. Заклинаю тебя ради любви к тебе же — выброси эту птицу из головы и удовольствуйся теми, которых сможешь поймать.
— Нет! — твердо сказал Махмед. — Я во что бы то ни стало хочу поехать на Джезира-аль-Кафур, и ничто меня не остановит.
Тотчас же царевич отправился к отцу и объявил ему о своем решении. Царь стал упрашивать сына:
— Оставь, сынок, эти беспокойные мысли! Всякий, кто гоняется за несбыточным, сбивается с пути и пропадает. Отдохни и не помышляй более о столь неразумной мечте.
— Я не могу обрести покой, — отвечал царевич, — просто не сумею без этой птицы. Сердцем я так сильно к ней привязался, что не смогу жить, пока она не окажется у меня в руках.
Царь осыпал сына упреками, в которых сквозила нежность: он укорял его за то, что тот хочет покинуть отца ради какой-то фантазии.
— По-другому я не могу поступить, — оправдывался Махмед. — Или поеду на Джезира-аль-Кафур, или с отчаяния наложу на себя руки.
Напрасно царь пытался так и сяк отговорить сына от безумного путешествия. С печалью увидел правитель, что


У. Бекфорд. История Аладдина... История царевича Махмеда
507
все его усилия тщетны. Набожность не помешала царю ощутить настоящую боль.
— Всё в руках Господа, — произнес он, — надобно покориться ему, но люди правы, когда говорят, что нет вечного счастья в этом мире, раз какая-то птица пролетела и забрала у меня мое счастье.
Между тем, видя, что удержать сына никак не получится, царь приказал снарядить ему великолепный караван, дать пышную свиту и, благословив в дорогу, отпустил.
Махмед пространствовал тридцать дней, а по прошествии этого времени прибыл на развилку трех дорог. В начале каждой из них лежал камень с надписью, призванной помочь путешественникам выбрать направление. На первом камне было написано большими буквами: «Эта дорога ведет к миру», на втором: «Эта дорога ведет к раскаянию», на третьем: «Эта дорога ведет туда, откуда не возвращаются». Прочитав все три надписи, царевич долгое время раздумывал, не зная, на что решиться.
— Не хочу выбирать дорогу мира, — молвил он, — там нечего делать, а праздность годится лишь для ленивых. Что же касается дороги, ведущей к раскаянию, то вряд ли кто- нибудь, наделенный разумом, ее выберет. Стало быть, остается путь туда, откуда не возвращаются. По крайней мере, будет чем заняться, а если суждено погибнуть, так хоть не от скуки.
Рассудив таким образом, царевич приказал свите следовать за ним по дороге, ведущей туда, откуда не возвращаются.
Он проехал еще двадцать дней и наконец прибыл к городу, лежавшему в развалинах. Никого из жителей не было видно, и город имел заброшенный вид. Царевич разбил лагерь перед воротами и велел заколоть пять быков: четырех, чтобы сварить мясо, и одного, чтобы зажарить.
Накрыли столы, и царевич собрался уже сесть за трапезу, как вдруг увидел выходящего из города человека самой


508
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
необычной наружности: всё тело его было покрыто шерстью. Черные волосы удивительной длины свисали с головы до пят и, закрывая лицо, заслоняли обзор. Черная борода цвета гагата4 волочилась по земле и мешала бы ходьбе, если бы незнакомец не подбирал ее руками цвета оливы, острые ногти на которых, выступая на четверть локтя, напоминали когти льва.
Хотя царевич подивился виду этой фигуры, он тем не менее выступил навстречу пришельцу, самым любезным тоном приветствовал его, повел в свой шатер, осыпал ласками и знаками дружбы. Сначала он своими руками состриг мешавшие незнакомцу волосы и ногти, немного обрезал бороду, погрузил гостя в ванну, а после натер самыми изысканными благовониями. Затем Махмед усадил его за стол рядом с собою, подал ему лучшие кушанья и сам налил для него напиток в хрустальный кубок.
Незнакомца весьма обрадовало гостеприимство царевича, вызволившего его из столь плачевного положения, да еще и на славу угостившего. Еще до того, как ему задали какие-либо вопросы, бедняга сказал:
— О Махмед, царский сын, мне ведомо уже много лет, что тебе суждено было появиться здесь. Знай, что я — ученик джинна5, о чем свидетельствует мое имя, ибо зовусь я Ауном6. Скажи, что я могу сделать для тебя, и я воспользуюсь своим даром, дабы послужить тебе!
Царевич поведал Ауну, что именно побудило его отправиться в путь, и попросил указать дорогу до Джезира-аль- Кафур.
— О сын мой! — живо воскликнул Аун. — Пеший путь отсюда до этого острова занимает триста лет. Как ты собираешься туда попасть? Сам видишь — жизни на это не хватит. Но, так как положено воздавать добром за добро, а ты сотворил для меня немало добра, то, с Божьей помощью, я надеюсь вернуть тебе долг сторицей, равно как и тем, кто едет с тобою. Оставь их всех здесь, вели им тут ждать твое¬


У. Бекфорд. История Аладдина... История царевича Махмеда
509
го возвращения, а сам ступай со мною один. Я в короткое время приведу тебя туда, где ты желаешь оказаться.
Махмед приказал свите ждать его на том месте, где кортеж остановился, а сам последовал за Ауном. Как только они оказались одни, ученик джинна заткнул царевичу уши ватой, посадил его себе на плечи и взмыл в воздух. Он летел с такой скоростью, что царевич на час потерял сознание. Затем, постепенно снижаясь, Аун приблизился к земле и высадил Махмеда в стране чудес.
Чистые прозрачные реки орошали рощи, где деревья всевозможных видов бросали приятную тень на лужайку, усыпанную цветами. Царевич, однако, не обращал ни на что внимания, настолько он был поглощен созерцанием прекрасного сада, располагавшегося неподалеку. В нем порхало множество птиц, похожих на ту, которая так сильно ему понравилась. Он не мог наглядеться на них и наслушаться их пения. Они хором выводили свои трели и хлопали в такт крыльями. Яркие краски их оперенья и тысячи цветов, покрывавших ковром землю внизу, казалось, спорили за первенство в красоте на зависть один другому. Царевич был словно заворожен этим зрелищем, и тогда Аун сказал ему:
— Войди, сын мой, в этот сад и бери столько птиц, сколько хочешь. Затем возвращайся ко мне, я буду ждать тебя здесь.
Махмед подошел к калитке и обнаружил, что она полуоткрыта. Он вошел в сад, вдыхая полной грудью изысканнейшие ароматы. Повсюду взору его представали подвешенные на деревьях большие клетки; птицы свободно впархивали в них, чтобы поесть, и вылетали, ничего не боясь. Благодаря этому царевич вскоре поймал шесть птиц — по две каждого вида, и, сняв с ветки одну из клеток, посадил их туда и устремился к выходу, весьма довольный своей добычей. Вдруг он увидел, как за ним бежит сторож сада и кричит во всю мочь: «Держи вора! Держи вора!» На вопль


510
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
сторожа, на пронзительные крики птиц, изо всех сил хлопавших крыльями, сбежались люди. Они отняли у царевича плод стольких трудов и отвели его к царю. Далеко идти не пришлось — царский дворец стоял в конце сада. Когда Махмеда привели, царь спросил:
— Кто надоумил тебя на столь дерзкий замысел?
Махмед опустил голову и ничего не ответил. Тогда
царь, смилостивившись над еще очень юным чужеземцем, сказал своим придворным:
— Жаль отправлять этого молодца на казнь.
В то же время, повернувшись к пленнику, царь сказал:
— Я помилую тебя при условии, что ты отправишься на Джезира-аль-Саудран7 и привезешь мне оттуда три грозди алмазного винограда с изумрудными ветками, что растут в саду у царя этого острова. В придачу я подарю тебе дюжину моих любимых птиц.
Царевичу ничего не оставалось, кроме как принять предложение. Он отыскал Ауна, и тот заявил, что задание царя — пустяк. Затем Аун посадил Махмеда к себе на плечи и вскоре прилетел на Джезира-аль-Саудран. Этот остров показался царевичу еще более прекрасным, чем Джезира- аль-Кафур, да и в самом деле он был жемчужиной вселенной по разнообразию и изобилию того, что там росло, водилось и скрывалось в недрах земли. Спустившись с плеч Ауна, Махмед осведомился, где находится царский сад, и поспешил туда. На подходе к саду навстречу царевичу выбежал огромный лев; пасть его пенилась от ярости, глаза метали грозные молнии. Устрашающий рык испугал бы всякого, но не Махмеда. Ничуть не оробев, царевич встретил зверя с саблей наголо. Одним верным ударом он отсек льву голову и в один миг опрокинул зверя наземь.
Во время ужасной схватки царевна, дочь повелителя острова, наблюдала за происходящим из окна своей спаль¬


У. Бекфорд. История Аладдина... История царевича Махмеда
511
ни через зрительную трубу. Увидев, как жуткий зверь был сражен наповал, она закричала в восторге:
— Какой сильный и храбрый юноша! Он убил льва, который творил столько бед и так долго! Как же отец обрадуется!
Одолев льва, Махмед, не теряя времени, вошел в сад. На каждом шагу ему попадались поражавшие его всё новые и новые чудеса. В сотне мраморных фонтанов била прозрачная, свежая вода. Лужайки были усыпаны множеством цветов, каких царевич никогда прежде не видывал. Поляны, рощи апельсиновых и гранатовых деревьев приятно радовали пестротой. Диковинная лоза, которую искал Махмед, была видна издали. На ярко блестевших изумрудных кистях висели гроздья винограда из ослепительных бриллиантов. Юноша подошел к лозе, сорвал шесть гроздьев, самых лучших, положил их в шкатулку и двинулся восвояси, полагая, что вожделенные птицы уже у него в руках. Однако он ошибся. До окончания дела было еще далеко. Вдруг, откуда ни возьмись, из стеклянной дверцы, на которую Махмед не обратил внимания, выбежали сторожа и схватили его. Как и в предыдущем случае, похитителя привели к царю, заседавшему со своими советниками в диване8. Предъявили похищенный им виноград, и царь осудил чужеземца на смертную казнь — велел отрубить ему голову. Его уже вели на плаху, как вдруг толпа народа пробилась сквозь цепь стражников, ворвалась в диван и закричала во всю мочь:
— Лев убит! Лев убит!
Царь едва мог поверить столь добрым вестям и потребовал разъяснений. Один из пришедших сказал:
— Повелитель, мы только что нашли у ворот в твой сад труп льва. Голова у него была снесена одним ударом.
Обрадованный властитель вскричал:


512
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Раз Небесам было угодно освободить меня от подобной напасти, я, дабы выказать Им свою благодарность, помилую этого юношу, хотя он и украл у меня виноград. Сей же час отпустите его на волю! Но, — прибавил царь, — я хочу знать, кому обязан столь огромной услугой, дабы выразить ему мою признательность. Пусть тот, кто убил льва, тотчас же предстанет передо мною. Я буду считать его своим братом. Я дам ему половину царства, а также всё, чего он пожелает.
При этих словах нашлось много людей, которые заявляли, что это они убили льва, и оспаривали друг у друга славу. Царевич слушал их и лукаво улыбался. Царь заметил его улыбку, но не знал, чем она вызвана. Покуда правитель пребывал в замешательстве, дочь его, на которую отвага царевича произвела благоприятное впечатление, решила узнать, что с ним произойдет, и встала у окна, откуда было видно заседание дивана. Видя, что никто не готов воздать должное за совершенный подвиг тому, кому эта слава принадлежала по праву, царевна велела передать своему отцу, что хочет кое-что сообщить ему. Царь немедленно послал за ней. Царевна спросила, действительно ли он хочет узнать, кто победил льва.
— Да, без сомнения, — ответил царь. — И, кстати сказать, коль скоро ты полюбишь такого смельчака, я дам его тебе в мужья, даже если ему предстоит отвезти тебя на край света и если я больше никогда не буду иметь удовольствия тебя увидеть.
При этих речах лицо царевны мило порозовело.
— Что ж! Повелитель, — заявила она, — никто из тех, кто присваивает себе славу за этот подвиг, его не совершал. А совершил его юный чужестранец, которого ты отвел в диван. Льва убил он! Я сама видела из окна, как он нанес ему грозный удар и снес голову зверю.
Царь возвратился в диван и спросил у Махмеда:


У. Бекфорд. История Аладдина... История царевича Махмеда
513
— Значит, это ты убил льва?
— Нет, господин, — ответил тот. — У меня силенок маловато, да и не видел я в жизни своей ни льва, ни львицы. Но, — прибавил он, — ежели тебе угодно дать мне шесть виноградных кистей и отпустить меня, я буду благодарен, а ежели нет, то ничего не поделаешь, покоряюсь судьбе.
Не удовольствовавшись этим ответом, царь продолжал расспрашивать, но царевич по-прежнему всё отрицал. Тогда, полагая, что сможет заставить упрямца сознаться, если они останутся наедине, царь велел всем удалиться. Он приложил все силы, дабы вырвать у юноши признание в том, что это он убил льва, — но ничего не добился. Царевич то и дело улыбался, но упорно не хотел сказать правды. В конце концов, впав в раздражение от его упрямства, царь поднял на него руку, но в тот же миг получил такую сильную затрещину, что без сознания упал навзничь. Через некоторое время он пришел в себя, поднялся и сказал Махмеду:
— Ну, теперь я вполне удостоверился, что именно ты убил льва, ибо я на себе почувствовал силу твоей руки. А кроме того, я уверен, что ты не осмелился бы отвесить пощечину царю, если бы не победил льва. Итак, ты женишься на моей дочери, как я решил.
Махмед не нашелся, что ответить, и царь собирался уже тут же призвать законоведов, дабы составить брачный договор, когда царевич сказал, что прежде всего хочет посоветоваться с другом. Он тотчас же побежал к Ауну, который, как и положено преданному другу, поджидал его у ворот сада. Тот очень обрадовался при виде царевича, поскольку опасался, ища объяснение его долгому отсутствию, как бы дела не приняли дурной оборот. Когда Махмед поведал ученику джинна о том, что произошло, Аун посоветовал ему жениться на царевне, но записать в брачный договор условие, что будет иметь право увезти жену с собой, когда захочет.


514
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Это условие, которого царь ожидал, не вызвало никаких возражений, и правитель поспешил объявить чужеземца своим зятем, не задав тому ни единого вопроса о том, кто его родители и откуда он явился. Государю показалось, что благодаря отваге и силе царевич вполне заслуживает руки царевны. Воздвигли шатры из шелковой ткани, устроили превосходную иллюминацию и пир, на котором подавались самые изысканные кушанья. Более тысячи музыкантов, расставленных по разным уголкам сада, играли на разных инструментах, отчего весь остров огласился звуками радости и веселья. Словом, на этом великолепном празднике всего было вдоволь.
Махмед не забыл позвать своего друга Ауна, которого царь принял с распростертыми объятиями. Несмотря на некоторые странности в наружности, от которых ученик джинна не мог избавиться, он тем не менее притягивал к себе взоры многих жен эмиров9. Время прошло в самых затейливых забавах, сменявших одна другую, и у Махмеда не оставалось ни мгновения, чтобы подумать про Джезира-аль- Кафур. Между тем, по прошествии тридцати дней он объявил, что хочет уехать. Царь предложил снарядить подобающую свиту, но царевич отказался, приведя убедительные, на его взгляд, доводы.
— На некотором отдалении отсюда, — сказал он, — меня ожидает караван. Всё, чего я прошу у тебя, — это дать мне десять твоих прекрасных кистей с виноградинами из алмазов и веточками из изумрудов.
Царь тотчас же подарил зятю сотню таких гроздьев и всеми силами старался задержать его у себя как можно дольше, но ничто не могло заставить Махмеда погодить. Он уехал в одно прекрасное утро, ничего не сказав царю, дабы избежать необходимости прощаться. Аун посадил себе на плечи Махмеда и царевну, погрузил сто кистей вино-


У. Бекфорд. История Аладдина... История царевича Махмеда
515
града, взмыл в воздух, и через несколько мгновений Джезира-аль-Саудран исчез из виду. Царевич начал привыкать к стремительности полета и старался изо всех сил удержать виноградные гроздья, которые были ему столь необходимы. Царевна же потеряла сознание и упала бы вниз, если бы еще раньше, к счастью, не ухватилась за ухо Ауна, а уши у него были отнюдь не маленькие.
С восторгом увидел Махмед, как приближается зеленый ковер Джезира-аль-Кафур, сверкавшего на поверхности моря как изумруд на куске хрусталя. Как только юноша ступил на землю, он препоручил свою супругу заботам Ауна, а сам полетел во дворец. Царь весьма удивился его появлению, поскольку уже не чаял вновь увидеть его, но изумление государя еще больше возросло при виде шести кистей винограда, которые царевич передал ему с победоносным видом. Царь поспешно схватил их, радостно облобызал и произнес:
— Юноша, ты, должно быть, великий чародей, ибо за тридцать дней тебе удалось совершить то, на что требуется не менее чем полторы сотни лет. Мне с трудом в это верится — неужто ты и вправду побывал в городе Джезира-аль- Саудран ?
Махмед описал тот остров так подробно, что у царя отпали все сомнения.
— За то, что ты угодил мне, — сказал он, — получишь в награду всё, что захочешь. Я подарю тебе моих любимых птиц и ни в чем не откажу, но, коли пожелаешь, ты можешь оказать мне еще одну огромную услугу, и я буду еще больше обязан тебе, если только это возможно. Здесь в округе летает огромных размеров птица, что зовется Нассер10. Она перетаскала у меня едва ли не всех подданных, уничтожила половину моего войска. Нет сомнения, что в короткое время остров мой превратится в пустыню. Избавь меня от этой


516
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
кары небесной, ведь, как я убежден, ты на всё способен. В знак признательности за это благое дело я выдам за тебя замуж мою дочь и даже уступлю тебе, коли пожелаешь, мою корону.
Рассчитывая на дружбу Ауна, Махмед ответил, что попытается убить птицу. Он рассказал обо всём Ауну, а тот велел ему не печалиться ни о чем и заявил, что сам всё сделает. Покуда они разговаривали, у них над головами появился Нассер, который парил в воздухе. Аун взмыл вверх и в мгновение ока нагнал его. Завязалась жестокая схватка, и птица, испуская устрашающие вопли, рухнула в конце концов в море и скрылась из глаз. Потом ее бездыханный труп всплыл на поверхность, и волны понесли его к берегу, где вскоре собрались все жители Джезира-аль-Кафур. Они принялись разглядывать мертвую птицу, а их радостные возгласы донеслись до царского дворца. Царь сразу же приказал доставить ему птицу. С этой целью в море вышли лодки, однако тушу выбросило волнами на берег. Мертвую птицу погрузили на слона и победоносно провезли по городу до зала заседаний дивана, где государь со всеми придворными собрались, чтобы поздравить друг друга с этим счастливым событием. Как только показалась процессия, царь, преисполненный благодарности за оказанную услугу, послал за царевной, своей дочерью, и, представив ее Махмеду, пришедшему с остальными, сказал:
— Будь у меня что-нибудь еще более ценное, я бы подарил его тебе, но это не мешает тебе потребовать у меня всё что ты только захочешь. Что же касается птиц, то они твои по праву.
— Я с большим удовольствием возьму несколько, — ответил Махмед, — а также и супругу, что ты мне даешь, но хочу иметь свободу уехать, когда мне вздумается, ибо я — сын царя, и мой отец тревожится по поводу моего отсутствия.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... История царевича Махмеда
517
При этих словах царь выказал величайшее уважение и из кожи вон лез, чтобы отпраздновать пышную свадьбу. Лишь тридцать дней предавались молодожены утехам, после чего царевич, имевший причины избегать провожающих при отъезде, решил отбыть не попрощавшись. О своем намерении он сказал супруге, которая согласилась не переча. Так что, встав однажды поутру и взяв клетки с птицами, коих царевич самолично отобрал для себя, они отправились на встречу с Ауном. Тот расположился с другой царевной неподалеку от сада, в великолепном шатре, где всё было устроено с предельным изяществом. Во время отсутствия Махмеда Аун угощал царевну лучшими блюдами и всячески старался ее развлечь. Царевич обрадовался своей первой жене, а две царевны обнялись и нежно полюбили друг друга с первого же взгляда. Когда все осыпали друг друга ласками без счета, Аун напомнил Махмеду, что пора трогаться в путь. Тотчас же посадил он к себе на плечи обеих царевен, царевича, поставил клетки с птицами, погрузил виноград и взмыл вверх столь же проворно, как и прежде. По прошествии часа Аун приземлился в поле возле давешних развалин города и выгрузил свою ношу. Махмед нашел там свою свиту, в нетерпении его ожидавшую и обрадовавшуюся встрече. Закололи быков и устроили пир горой, где все веселились, так как вновь с ними был дорогой их сердцу царевич, которого они считали погибшим. Махмед отдыхал со своими друзьями и старался оправиться от пережитых треволнений. Отозвав его в сторону, Аун сказал:
— Господин, когда ты нашел меня здесь до того, как мы отправились на Джезира-аль-Кафур, я ждал тебя в этом городе совсем один на протяжении четырехсот лет. Я взобрался на верхушку вон той башни, наполовину разрушенной, и увидел пыль, которую поднимали твои кони, и заметил тюрбаны твоих людей над тем небольшим хол¬


518
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мом. Я тотчас же поспешил к тебе навстречу и оказал тебе, как ты знаешь, все услуги, что от меня зависели. Теперь же я умираю и прошу тебя не покидать этих мест, пока ты не обмоешь мое тело и не похоронишь по индийскому обычаю.
Проговорив эти слова, Аун лег на землю, пожелал Мах- меду всяческого счастья и благополучия и испустил дух.
Удивившись внезапной кончине верного друга, огорченный Махмед отдал ему последний долг самым достойным и уважительным образом. Царевны, его жены, помогали рассыпать цветы и поливать драгоценными благовониями тело Ауна, каковое поместили в гробницу, которую Махмед приказал воздвигнуть и на которой велел высечь хвалу умершему другу. По окончании церемоний царевич отправился в дорогу, стремясь воротиться в царство своего отца.
Долго ли, коротко ли, но увидел наконец Махмед в отдалении тот самый камень, надпись на котором помогла ему выбрать одну из трех дорог. Он устремился к камню, втайне желая поскорее оказаться возле него, как вдруг заметил с другой стороны несметные полчища воинов, палатки, лошадей — словом, целую армию. Увидав всё это, он сказал про себя: «А ведь, может статься, камень правду говорил и мне суждено здесь сгинуть. Однако наберемся храбрости и двинемся вперед. Осталось всего лишь четыре шага».
Махмеду посчастливилось: его твердость была вознаграждена. Он съехал с роковой дороги и в довершение радости увидал, что столь сильно испугавшее его войско ведет не кто иной, как его отец! Добрый государь места себе не находил после отъезда сына и отправился следом за ним, чтобы попытаться вернуть его, ежели удастся, или хотя бы помешать ему очертя голову бросаться в опасные перипетии. Однако, оказавшись на перекрестке трех дорог,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... История царевича Махмеда
519
царь растерялся и стал размышлять, которую из них выбрал Махмед. Монарх ожидал, что Небо пошлет ему какой-нибудь знак, оттого и не решался ни на какой выбор.
Царевич поспешно бросился к ногам отца. Тот поднял сына и заключил в объятия, проливая слезы радости.
— Ах, сынок, — молвил царь. — От твоего присутствия кровь струится у меня в жилах, как в былые годы. Я уж думал, ты сгинул навек, но Небо сберегло тебя, да будет Оно благословенно за это!
Облобызав руку отца, Махмед сказал ему:
— Не видать бы тебе меня снова, не добудь я того, за чем гонялся.
В этот миг он велел принести птиц, чудесной красоте которых царь не мог надивиться. Затем Махмед представил отцу двух царевен — своих жен. Добрый царь поцеловал обеих в лоб и заявил, что по красоте и изяществу они вполне могут поспорить с птицами, хотя сын думал иначе. Махмед был добрым мужем и любил своих жен больше всего на свете, не считая птиц. Ясное дело, настала очередь и кистей винограда из алмазов и изумрудов: ими восторгались не меньше, чем всем остальным.
Свита и войско смешались между собою. Все двинулись по дороге в столицу и благополучно прибыли туда — к великой радости царицы, которая начала думать, что птица похитила у нее и мужа, и сына. Три дня длились всеобщие гулянья, пиршества, танцы и пение — все славили храбрость царевича и выражали радость по случаю его возвращения.
Махмед долго еще жил во дворце отца, который по- прежнему считался во всей Индии образцом родительской любви. Наконец, когда царевич наследовал своему почтенному отцу, он приложил все усилия, чтобы подражать ему, и, как и он, заслужил обожание своих подданных. Ничто не


520
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
омрачало его благоденствия, всё содействовало его умножению: у него родились от двух жен красивые дети, а птицы принесли многочисленное потомство.


[Продолжение истории Аладдина, царя Йемена]
огда первый джейзди1 закончил рассказ, Аладдин сказал:
— Мне кажется, ставить в один ряд историю царевича Махмеда и историю царя Йемена не вполне справедливо. Птицу нельзя соотнести по ценности с белкой, чей хвост заткан алмазами. Махмед погнался за птицей из мальчишеской прихоти, тогда как Аладдин стремился снискать благорасположение своего отца. Кроме того, Махмед заполучил лишь двух жен, тогда как Аладдин — трех.


522
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Ну это не такое уж большое приобретение, — смеясь откликнулся второй джейзди. — И тому подтверждением служит история, которую я собираюсь поведать вам.
История Абу Нияха, царя Мусселя
бу Ниях не родился ни царем, ни царским сыном, что не помешало ему сделаться одним из величайших государей своего времени. Откуда он был родом, неизвестно, но душа его лучилась благородством. Хотя Абу Блях был очень беден, от нищеты он страдал меньше, чем от невозможности подать нуждающимся. Тем не менее он помогал им услугами и советами — так что молва о его душевном участи, чистосердечии и упорном служении добру распространилась повсюду: все благословляли его, и Небо тоже осенило его Своей благодатью.
«С какой стати прозябаю я в этой деревушке? — однажды задался вопросом Абу Ниях. — Да, я пытаюсь работать, но тем самым я отнимаю хлеб у несчастных, которые могли бы сделать работу вместо меня. Но и зарабатываю я недостаточно, чтобы поделиться с ними. Пожалуй, пора в путь. Ну и что, что я здесь родился, — это вовсе не причина тут оставаться. Природа одарила меня силой и отвагой. Посмот¬


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
523
рим, не предоставит ли мне судьба средство применить эти дары без ущерба для других людей. Отправлюсь-ка я в какой-нибудь большой город, где могут найти себе пропитание сколь угодно много людей».
Принявши такое решение, Абу Ниях продал нехитрые пожитки, что были у него в хижине, и, сколотивши за них цехин1, отправился в путь, преисполненный уверенности и бодрости.
Прошагав несколько дней, в течение которых он питался падалицей и утолял жажду водою из ручьев, Абу Ниях встретил на дороге группу бедняков, что везли продовольствие в ближайший город, и сразу же предложил свою помощь тем, кому было тяжелее всех. Они удивились его доброте.
— Как тебя звать? — спросил юношу один из крестьян.
— Абу Ниях.
— А меня — Абу Нейгайн, — сказал спрашивавший. — И хотя наши имена выражают противоположные понятия2, я чувствую к тебе расположение и прошу тебя принять меня в братья. Сколько у тебя денег?
— Один-единственный цехин, — ответил Абу Ниях, — и ни гроша больше на всём свете.
— Не важно, — молвил Абу Нейтайн. — У меня десять цехинов, вместе будет одиннадцать. Ты понесешь кошелек, и мы поделим эту сумму, а также и заработок пополам.
— Вот так да! — воскликнул Абу Ниях, тронутый до слез подобной щедростью. — Клянусь, половина моего имущества всегда будет принадлежать тебе!
Абу Нейтайн дал точно такое же обещание, оба пожали друг дружке руки, и союз был заключен.
Новые друзья весело двинулись к городу, где по прибытии Абу Нейтайн наказал своему новому напарнику ждать его на базарной площади, куда сам скоро придет.


524
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Абу Ниях шел не спеша, так как осматривался, разглядывая всё вокруг с удовольствием, а всех попадавшихся ему навстречу людей — приветливо. Наконец он добрался до базарной площади. Там его нагнал нищий, одетый в лохмотья, который кричал что было мочи:
— Люди добрые, подайте бедняку, и да воздаст вам Небо вдесятеро!
При этих словах Абу Ниях остановился и отдал нищему свой цехин. Когда он завязывал свой кошель, в этот момент подошел Абу Нейтайн.
— Ах вот ты какой, мой казначей! Ты слишком расточителен или, лучше сказать, слишком безумен, чтобы я стал водить с тобой компанию. Отдавай-ка мои денежки, я разрываю наш союз, и выпутывайся как сумеешь, теперь, когда у тебя не осталось ни гроша. Прощай!
Абу Ниях пожал плечами, пожалел несчастного, изменившего своему слову, и, хотя оказался в весьма стесненных обстоятельствах, ничуть не сожалел о совершенном им добром поступке. Он собирался устроиться у дверей мечети, где можно было попросить милостыню, но собравшиеся там городские нищие безжалостно прогнали его как дерзкого чужеземца, явившегося посягнуть на их заработок.
Не теряя спокойствия и покорности судьбе, Абу Ниях встал у дверей большого дома, больше похожего на дворец, теша себя надеждой, что какая-нибудь помощь поступит ему из места, казалось, ломившегося от богатств. Вскоре из дома вышел чернокожий слуга. Скликав всех собак округи, он бросил им объедки со стола своего хозяина, принесенные в корзине. Бедного Абу Нияха одолевал голод. Он схватил один кусочек и принялся жадно его поедать, вслух возблагодаривши Небо за то, что собаки обошлись с ним не так, как ему подобные.


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
525
Преисполнившись удивления и восхищения, негр побежал к хозяину и поведал о том, что увидел и услышал. Хозяин воскликнул:
— Тот, о ком ты мне рассказываешь, должно быть, хороший человек, порядочный. Отнеси-ка ему десять цехинов от меня.
«С него и девяти хватит», — подумал про себя негр и отдал Абу Нияху девять монет. Посчитав их, тот вежливо заметил:
— Ты ошибся, мне еще одна монета причитается — всего десять цехинов.
Хозяин дома, богатый купец, наблюдал за странным бедняком через окно из-за занавески. Он услышал слова незнакомца и немедленно велел привести его к себе.
— Кто ты такой? — рассерженно спросил он. — Разве я должен тебе что-нибудь? Почему ты осмеливаешься утверждать, что тебе чего-то недодали? Отвечай, несчастный, объяснись же!
— Не гневайся, господин! — взмолился Абу Ниях. И хотя он принял скромный вид, в голосе его тем не менее не звучало подобострастия. — Вот моя история — правдивая и простая. Я только что отдал имевшийся у меня один-един- ственный цехин бедняку, который заявил, и, как видно, неспроста, что Небо вдесятеро воздает тем, кто проявляет милосердие. Так что, когда я увидел, что мне воздалось лишь вдевятеро, я подумал, что кто-то ошибся — или ты, или твой невольник.
Вера и простодушие Абу Нияха тронули купца. Он взял его за руку и сказал:
— Останься сегодня у меня, почтенный, будь как дома. Завтра мы сочтемся более достойным тебя образом. Я привык в конце года раздавать нуждающимся десятую долю заработанной прибыли. Сейчас как раз настает время под¬


526
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
вести итог, и ты получишь эту долю. Никто так не заслуживает ее, как ты. Надеюсь, сумма окажется немаленькой.
Так и вышло. Абу Ниях, никогда прежде не видывавший столь огромного богатства, вытаращил глаза. Он стал было отказываться от подарка, утверждая, что не знает, что с ним делать, что не хочет лишать бедняков тех крох, которые им могут перепасть, что ему довольно ничтожной доли. Чем больше упорствовал он в своем отказе, тем сильнее восхищался им купец и тем упрямее настаивал на своем.
— Да, — заключил он, — ты получишь всю полагающуюся на милостыню десятину. Я целиком отдам ее тебе, а ты распорядишься ею с умом, приумножишь ее, и несчастные ничего не потеряют. Через три дня ты станешь хозяином милого домика, полностью обставленного, и большой лавки, полной товаров, и, какой бы новой ни была для тебя жизнь в достатке, ты сможешь употребить его во благо.
Абу Ниях не обманул надежд своего покровителя. Он не только не переставал доказывать ему свою сообразительность и благодарность, но еще и завоевал любовь всех, с кем вел дела, а потому лавка его всегда оставалась полною чашей. Люди беспрестанно превозносили его обходительность, прямодушие, доброту. И никто не завидовал богатствам, которые накапливались в его руках, несмотря на неиссякаемую щедрость.
Пять лет прожил Абу Ниях в таком довольстве. Однажды вечером, когда он вышел на крылечко лавки подышать свежим воздухом, у него попросил милостыню нищий, с трудом волочивший ноги, опираясь на костыли. Исхудалое и бледное лицо его носило отпечаток пережитых недугов. Абу Ниях собирался уже было облагодетельствовать калеку, ибо никогда не отказывал в подаянии, но вдруг признал в несчастном своего давнего знакомца — Абу Нейгай- на. Абу Ниях тотчас же затянул тесемки своего кошелька и сказал пришельцу:


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
527
— У меня при себе нет достаточно денег для тебя. Ступай-ка за моим слугой ко мне домой, тут рядышком. Тебя там накормят, а я закрою лавку и присоединюсь к тебе.
Изумившись, сколь любезно обошелся с ним человек, с которым он будто бы не был знаком, Абу Нейгайн смущенно проследовал за негром. И каково же было его смятение, когда Абу Ниях, вскоре пришедший, обнял его и сказал:
— Не отчаивайся, добрый мой товарищ, а порадуйся нашему общему благополучию, ведь мы, как ты помнишь, договорились всё делить пополам! Нашедший на тебя тогда приступ плохого настроения не привел к разрыву нашего договора. Так что ты по праву получишь половину того, что есть у меня. Набирайся сил и мужества, позабудь о постигшей тебя беде. Ты так же богат, как я сам.
За этими благородными речами последовал превосходный ужин, после которого Абу Ниях поведал своему унылому товарищу, как ему посчастливилось разбогатеть. Словами дело не ограничилось: он снял для Абу Нейгайна лавку рядом со своей, отдал ему половину товаров, снабдил наличными деньгами для расчетов с покупателями и предоставил столько же невольников, сколько было у него самого.
Благополучие вернуло Абу Нейтайну здоровье и природную жизнерадостность. Он лез из кожи вон, лишь бы выглядеть приветливым, и некоторое время ему удавалось таким оставаться. Но зависть незаметно подтачивала его душу, и в конце концов он возненавидел своего благодетеля до такой степени, что стал желать его разорения и даже гибели. Всё время он прикидывал в уме, как бы осуществить свой злой замысел, и сделался таким задумчивым, что Абу Ниях встревожился из-за перемен в его настроении.
— Что с тобой такое, друг мой? — обратился он к нему однажды. — Теперь-то что может нарушать твой покой? Уж ты, конечно, не сердишься, что в мою лавку ходит больше


528
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
народа, чем в твою, — ведь какая разница? Если я заработаю что-нибудь, то и ты заработаешь. А коль скоро ты понесешь убытки, то и я понесу. В конечном итоге всё сводится к одному и тому же, и у нас в сто раз больше всего, чем нам потребно.
— Да не совсем, — возразил Абу Нейгайн. — Не помешало бы нам повидать свет. Мы тут укоренились, словно деревья, вросшие в почву, а ведь в других странах есть на что посмотреть. Не говоря уж о том, что в этом городе тоскливо и скучно. Поверь, дорогой друг, так будет лучше. Давай- ка выставим наши товары и невольников на торги, всё обратим в деньги. А потом накупим драгоценных камней, редких благовоний и отправимся в путешествие. Будем странствовать как бродячие торговцы. Мы и развлечемся, и удовольствие получим.
Абу Ниях поначалу воспротивился этому плану, но, так как нрава он был легкого, дал себя убедить, тем более что его покровитель, купец, тем временем умер, и ничто больше Абу Нияха не удерживало.
Всё произошло, как хотел Абу Нейгайн. Приятели продали свое имущество, накупили дорогих безделушек и редких благовоний, погрузили пожитки на двух верблюдов и отправились в путь, не взяв с собою невольников — из опасения, как бы те не предали их и не ограбили. Абу Нейгайн сказал, что нельзя доверяться людям низкого происхождения, ибо «с ними никогда не будешь чувствовать себя в безопасности»! У честного Абу Нияха в душе не водилось никаких подозрений, но он не любил пререкаться, и зря, в данном случае, ибо его вероломный напарник изрекал истинную правду.
Двигались наши путники короткими переходами, повсюду останавливались, чтобы осмотреть места, через которые проезжали, но свои безделушки и благовония приберегали для какого-нибудь большого города. Однажды, пере¬


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
529
секая в жгучий зной песчаную долину, они решили напоить верблюдов и устремились к одному из тех колодцев, которым при сооружении нарочно придают форму, удобную для караванов. Абу Пиях, всегда готовый услужить, быстренько перекинул веревку через блок и спустился в колодец, чтобы повернуть шкив и поднять воду на поверхность.
«Ого! Вот так везение! — ликующе подумал злой Абу Нейтайн. — Когда верблюды напьются, я не упущу столь удобный случай завладеть всем добром этого малого, который бесит меня своим прямодушием. Если он заплатит за свою глупую честность жизнью, большой беды не случится». В тот же миг злодей вытащил веревку и, издевательски попрощавшись со своим верным напарником, как можно скорее удрал, забрав обоих верблюдов.
Абу Нияха как громом поразило столь черное предательство. Затем он сел на приступок, стоя на котором поворачивал шкив колодца, и, вверив себя воле Небес, промолвил:
— Не должен я сожалеть о том, что выполнил свой долг по отношению к этому человеку, хотя он и отплатил мне злом. Тот, кто видит всё и судит обо всём, может спасти меня!
Несмотря на решение покориться судьбе, слезы невольно потекли из его глаз. Не перестал он плакать и ночью, которая вскоре опустилась. Полный ужаса, Абу Ниях едва отваживался дышать, как вдруг услыхал над головою шум и смутно различил при слабом свете луны двух огромных драконов, которые расположились на отдых на краю колодца, съежившись и сложивши свои ужасные крылья.
Опасное соседство с этими жуткими тварями так напугало Абу Нияха, что он даже несколько успокоился, поняв, что это никакие не драконы, а два африта3, принявшие страшный облик. Он подслушал их приятельский разговор.


530
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Что с тобой приключилось, Саману? — спросил один африт у другого. — Почему ты опоздал на нашу привычную встречу? Я весьма беспокоился за тебя.
— Ах, не нужно за меня тревожиться, добрый гул4 Сеф- фах!5 — отвечал Саману. — Никогда у меня дела не шли так хорошо, как сейчас. Я придушил эфиопку, которую так любил. Тебе она всегда не нравилась. Ее темные чары стали внушать мне ужас, как только я узрел прекрасную белокожую Мелакие6, единственную дочь царя Меахира. Очень скоро я заполучил царевну. Днями напролет я устраиваю для нее роскошные увеселения, каковые мне доставляют еще большее удовольствие оттого, что приводят в отчаяние зрителей, а когда опускается ночь, я принимаю такой облик, какой мне нравится: стоя на страже у ее постели, я вволю могу созерцать ее красоту, навевая ей спокойный сон и занятные видения. Лишь дружба могла заставить меня покинуть столь приятный караул, но я собираюсь вернуться туда, так что даю тебе лишь один час.
— Погоди, погоди чуток! — остановил приятеля гул Сеф- фах. — Охолонись, а то чересчур уж ты разгорячился. Что же станется с тобою, если твою новую возлюбленную у тебя похитят?
— Попытка уже была, и не однажды, — ответил Саману. — Целая толпа безумцев сгинула, ничего не добившись. Придут и другие, которые точно так же попадутся в ловушку, — вот уж я потешусь! В самом деле, кому же в голову придет, что есть способ избавить девицу от меня навсегда: надо лишь, когда она пойдет в мечеть и молитва на несколько мгновений вырвет ее из моей власти, взять горсть травы шех7 и натереть девице ступни. Слушай-ка, я надеюсь, ты столь же уверен в сохранности твоего сокровища, коль скоро ты и впрямь им так сильно дорожишь.
— Уж не сомневайся, еще как дорожу! — воскликнул гул Сеффах. — Разве то, что я с таким трудом его накопил, не¬


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
531
достаточно это доказывает? Неужто ты позабыл: чтобы обделать дельце без помех и не слышать стенаний, я проворно задушил всех цариц и царевен, у которых были камешки лучше моих? Сожалею я лишь о царице Голконды8, но жемчужины в ее серьгах и ожерелье всё равно превосходили красотой ее самоё.
— Я превосходно всё это помню, — отозвался Саману, — и ни в чем тебя не виню. Конечно, я бы не стал так быстро душить прекрасных царевен, и если бы на что и позарился, то не на их ожерелья... Но у всякого свои предпочтения. Я думаю лишь о том, что ты неудачно схоронил сокровище, закопав его у проезжей дороги, да еще так близко от города Меангаха. Да и к чему, скажи на милость, высокая синяя жердина, которую ты воткнул в мох, что скрывает тайник? Она только бросается в глаза прохожим.
— О, пусть всякий, кто пожелает, глядит себе сколько влезет на мой синий шест, — сказал гул Сеффах. — Никакая сила в мире не способна сдвинуть с места камень под мхом, закрывающий вход в мою пещеру. Единственный способ туда пробраться и лишить меня всякой возможности этому помешать — окропить волшебный камень кровью белого петуха, рожденного черной курицей, причем рожденного ровно десять недель назад. Согласись, мой друг, непохоже, чтобы кто-то смог додуматься до всего этого, как и до свойств твоей травы шех. Так что ни тебе, ни мне не приходится тревожиться за наше благополучие.
Ни слова не пропустил Абу Ниях из этого разговора, и когда африты, побеседовав и о других, уже малозначительных вещах, улетели, он испустил глубокий вздох и произнес про себя: «Ах, да благоволит Небо вызволить меня отсюда, ибо тогда я смог бы опять наслаждаться радостями жизни, в особенности радостью помогать несчастным!»
Благое пожелание не осталось без ответа. В тот же день, ближе к полудню, подошел к колодцу напоить своих коней


532
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
караван черкесских купцов9. Они вытащили Абу Нияха, который притворился, будто упал в колодец по неосторожности, и снабдили его деньгами на дорогу10.
Честный товарищ предателя Абу Нейгайна радостно отправился восвояси, вознося к Небу благодарность за спасение. Крестьянин, к которому он обратился с вопросом, как называется ближайший город, ответил, что город зовется Меангах, а правит там царь Меахир, отец царевны Мела- кие, находящейся во власти злого духа.
Услышав столь приятное известие, Абу Ниях стал с удвоенной страстью молить высшие силы о милостивом вмешательстве и ускорил шаг, ибо понял, что близится час, когда его осенит счастье. Синий шест, замеченный им на дороге, подкрепил его надежды, однако он был несколько озадачен, обнаружив, что городские ворота закрыты.
— Ах, проклятый африт! — вскричал он. — Видать, ты здесь чего-нибудь натворил по своей части! Быть может, задушил несчастную царевну. И в знак скорби и траура жители сидят в разгар дня, запершись внутри городских стен.
Покуда Абу Ниях произносил эти слова, оглядываясь по сторонам, не покажется ли кто-нибудь, способный разъяснить, что к чему, он услыхал шум. Громкая музыка доносилась из стоявшего в отдалении дворца, который прятался за деревьями. Тотчас же путник устремился ко дворцу, ворота которого были открыты и никем не охранялись. Не встретив никого на пути, Абу Ниях вошел внутрь, пересек анфиладу покоев с высокими потолками, прелестный сад и наконец добрался до великолепной залы, где и сидели услышанные им музыканты. Вокруг стола, уставленного превосходными кушаньями, расположились десять почтенного вида старцев и десять сабихов11 — прекрасней собою, чем только что народившийся месяц.
Все эти двадцать сотрапезников, столь не подходящих друг другу по возрасту, были одеты в удобные балахоны


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
533
из мусилипатанского хлопка12, кое-где затканного золотой нитью. По левую руку от каждого стоял миловидный расторопный слуга, а по правую сидела пленительная джа- рия13, побуждавшая своего господина пить, есть и веселиться, ведь исполнявшаяся для пировавших мужчин музыка отличалась веселостью и живостью.
При первом взгляде это зрелище бесконечно понравилось Абу Нияху: он любил смотреть, как другие веселятся, — не меньше, чем любил веселиться сам. Но вскоре пришелец увидел, что всё обстоит иначе, нежели ему сперва показалось. Напрасно странные сотрапезники пытались принять безмятежный вид: смятение и печаль прорывались наружу помимо их воли. Из глаз их, как ни пытались они сдержаться, текли слезы.
Подобное сочетание горя и радости как громом поразило Абу Нияха. Вдруг донеслись звуки трубы — пронзительные и мрачные. Все музыканты поломали свои инструменты, прислужники и джарии убежали, столы, ковры, диваны — всё исчезло.
В зал прошествовала сотня евнухов14 с поднятыми вверх саблями. Они схватили десятерых стариков и десятерых са- бихов, связали их и закутали в алого цвета симарры15, а старший евнух взобрался на помост и принялся кричать громким голосом:
— Старцы с белыми бородами и вы, безбородые сабихи, слушайте хорошенько, что я вам скажу, и отвечайте мне по справедливости и правде.
Правда ли, что, когда вы один за другим являлись к могущественному царю Меахиру и предлагали избавить царевну Мелакие, его царственную дочь, от злого духа, ею владеющего, вас предупреждали, что она станет вашей женою, коль скоро вы преуспеете, но если у вас ничего не выйдет, то вас предадут смертной казни? И правда ли, что все вы не справились?


534
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Единственным ответом было произнесенное хором глухое «да», будто исходившее из-под земли. Вопрошавший евнух продолжал:
— Правда ли, что с вами обошлись гостеприимно и по- братски? И правда ли, что на протяжении целого месяца вам ни в чем не было отказа — ни в самых красивых женщинах, ни в изысканнейших блюдах, ни в благоуханнейших ароматах, ни в гармоничнейшей музыке — и что, одним словом, вам предоставили возможность испытать все наслаждения жизни, прежде чем вы лишитесь их навсегда?
Во второй раз прозвучало «да» — столь же печальное, как и первое.
— Ах, дерзкие сабихи, неблагоразумные старцы! — продолжал евнух, повышая голос. — Вы согласны, стало быть, что справедливо и пристойно, что вам отрубят головы и что...
— Они-то согласятся, если захотят! — воскликнул Абу Ниях, прерывая говорившего. — Но я не согласен. Часто люди с готовностью берутся за дела, которые им не по силам, но они не заслуживают за это смертной казни. Да и кроме того, то, чего они не сумели сделать, сделаю я — при условии, что их казнь будет отсрочена и царь Меахир их помилует, если я освобожу его дочь от проклятого африта, вселившегося в нее. Если, в придачу ко всему, он захочет отдать царевну мне в жены, я буду ему признателен, а нет — так утешусь мыслью, что исполнил свой долг и отдал предпочтение спасению жизни этих двух десятков бедолаг перед моим собственным удовольствием. Пускай царю Меахиру доложат, что я предлагаю, да пусть прибавят, что, ежели я не сдержу своего обещания, он, погодив чуток, ничего не потеряет — просто лишнюю голову потом отрубят. Я не заставлю ждать палачей. С этого момента я отказываюсь от всех этих изысканных забав, каковые всё равно не в радость тому, кто знает, чем они окончатся.


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
535
Предводитель евнухов, пораженный великодушием Абу Нияха и его уверенным видом, сказал:
— Мне запрещено возвращаться в город Меангах и открывать ворота до казни этих людей, но я беру на себя смелость ослушаться приказа. Следуй за мною, благородный чужеземец, я предоставлю тебе возможность обратиться к царю царей!
Абу Нияху только этого и надо было. Он подбодрил взглядом двадцатерых несчастных, обреченных на заклание, те в ответ посмотрели на него с глубоким почтением, и он ушел.
Царь Меахир рассудил так же, как и его евнух, — благородное бескорыстие Абу Нияха внушало доверие к его обещаниям. Царь спросил только, когда тот рассчитывает приступить к исцелению царевны.
— В будущую пятницу, — ответил Абу Ниях, — пусть она, как обычно, сходит в мечеть, дабы умолять Небо о помощи, — и всё пройдет как по маслу.
В следующую пятницу кимвалы16 и псалтерионы17 возвестили, что царь с дочерью отправятся в величественный дом Аллаха. Явиться туда не замедлил и Абу Ниях, без труда отыскавший траву шех. Подойдя к царю, юноша об- ратился к нему.
— Повелитель, — сказал он, — мне надобно коснуться травою ступней царевны.
— Не хочу я, чтобы он касался травою моих ступней! — закричала Мелакие. — Я боюсь щекотки, да к тому же лишь неотесанный мужлан способен сделать такое неприличное предложение.
— Не обращай внимания на ее капризы, — сказал царь Абу Нияху. — Крупицы здравого смысла, которые возвращаются к ней в этом святом месте, — не бог весть что. Подойди к ней, ее удержат силой, и ты сделаешь то, что считаешь нужным.


536
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Трава шех превосходно произвела свое действие — нельзя было в том усомниться, судя по крикам отчаяния, которые испустил африт за пределами мечети, где он и остался, и по спокойствию царевны, которое вернулось к ней, когда ее покинул злой дух.
По возвращении во дворец Меахир велел позвать Абу Нияха.
— Муж столь же мудрый, сколь благородный! — обратился к нему царь. — Десять сабихов и десять старцев, чьего помилования ты добивался в качестве платы за исцеление моей дочери, нынче свободны. Я сделаю больше: их осыплют подарками, но я не просто выполню условия нашей сделки. Единственное, чего я попросил бы для себя, — это заполучить такого зятя, как ты. Главное, чтобы ты был сыном царя. Это ведь вполне может оказаться правдой: скажи мне всё как есть на самом деле.
— Повелитель! — отвечал Абу Ниях. — Не возымей я желания спасти жизнь мне подобным, ты бы не спросил меня, кто я таков. Ты и прежде не выдвигал никаких условий относительно происхождения, когда обещал отдать царевну ее избавителю. Но не важно, я не стану сожалеть о сделанном. Признаюсь, прекрасная Мелакие, несмотря на ее грустный вид и на кое-какие другие мои соображения, мне по нраву, однако я не опущусь до лжи, чтобы заполучить ее. Я никакой не царевич. Я сын бедного рыбака, который утонул, когда вышел в море. Пережив такое горе, матушка никогда не разрешала мне возиться с сетями — ведь я у нее был единственным сыном. Она предпочитала лучше терпеть нужду во всем. Я был признателен ей, как и положено, за нежную любовь ко мне, и, как только я подрос и набрался сил, начал содержать ее трудом своих рук. Она умерла, а я стал испытывать сожаление оттого, что отнимаю хлеб у односельчан — таких же бедолаг, как и я сам. И тогда я решил повидать свет. Так и поступил, и вот,


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
537
разделив участь всего рода человеческого, пережив радость и хлебнув горя, я тут.
— Вот и славно! — воскликнул важного вида визирь18. — Сие означает, что наш целитель не имеет земель под своей властью. Что ж, дадим ему в избытке денег, а царевна выйдет замуж за моего сына, который не знает нужды ни в чем и ко всему прочему — очень приятный сабих.
— О скорый на решения визирь! — промолвил Абу Ни- ях. — Ты ошибаешься, считая меня голодранцем, которому нужно подаяние. Знай, что лишь от меня зависит разбогатеть больше не только тебя и твоего сына, но даже и царя, твоего повелителя. Ему, коли он согласится отдать мне в жены царевну Мелакие, я предложу сокровище, от которого невозможно отказаться, а за это прошу у владыки около трех месяцев на подготовку.
Меахир принял предложение, и Абу Ниях удалился в уединенное место за чертой города. Прежде всего он позаботился о том, чтобы купить много черных куриц, одна из которых произвела на свет белого петуха. По прошествии десяти недель Абу Ниях убил его на том самом месте, где торчала синяя жердь. Всё вышло как нельзя лучше, и Абу Ниях, спустившийся в пещеру африта, забрал драгоценности, которые, хотя и весили немного, имели огромную ценность. Затем он вернулся в город и разложил камушки у ног Меахира.
— Какое сокровище! — изумился добрый монарх. — Оно стоит сотни таких царств, как мое, и сотни тысяч женщин, столь же красивых, как Мелакие! Что скажешь, визирь?
— Скажу, повелитель, — пролепетал в ответ старый алчный царедворец, охваченный изумлением и восхищением, — скажу, что, наделив царевну таким приданым, Абу Ниях вполне достоин на ней жениться. Прибавлю еще, что, ежели он благоволит подарить мне одну из крупных жемчужин, которые вон там лежат, дабы я смог дополнить па¬


538
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ру серег, оставленных мне предками среди фамильных драгоценностей, то мой сын не только перестал бы быть его соперником, но и прислуживал бы ему как виночерпий на его свадьбе.
— Ты получишь жемчужину! — пообещал Абу Ниях. — Выбирай сам — мне нравится, когда все довольны.
При виде драгоценных каменьев царевна Мелакие была ослеплена не меньше, чем царь и его визирь. Ей выделили некоторые из этих украшений, а большую часть поместили в царскую сокровищницу. Царевна стала вести себя смирно, а после положенных по обычаю празднеств безропотно проследовала в брачные покои.
На следующее утро царь не преминул посетить молодоженов и сказал, обращаясь к дочери:
— Согласись, малютка, что за всю твою жизнь не было у тебя ночи счастливее!
— Властитель, — отвечала царевна, — ты всегда повелевал мне не скрывать правды, а потому скажу: покуда я была одержима демоном, бывали у меня и более приятные ночки, нежели эта.
— Дочь непокорная! — воскликнул Меахир, выхватывая саблю из ножен. — Ты жизнью заплатишь за дерзкие твои слова!
— Ах, успокойся, повелитель, — вмешался Абу Ниях, останавливая руку разгневанного монарха. — Царевна, быть может, еще не вполне оправилась после помутнения рассудка, но, даже если она говорит правду, что мне представляется вполне возможным, следует простить ее. Подумай, господин, разве человеку не надлежит прощать слабости себе подобных? А еще, того пуще, он обязан проявлять снисходительность к женщинам, коих ему следует выступать защитником, а не судьею, когда промашка совершена не по злобе. Иди-ка сюда, милая супруга, — продолжал юноша, обнимая Мелакие. — Надеюсь, со временем ты позабудешь про своего африта.


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
539
До слез тронутый добротою зятя, Меахир удалился, не сказавши более ни слова, однако два дня спустя по совету своего дивана19 он передал Абу Нияху корону, произнеся при этом следующее:
— Царствуй над моим народом, добрый человек, сделай его счастливым, сам будь счастлив, а я удовольствуюсь тем, что стану жить подле тебя как обычный человек, не переставая восхищаться твоими добродетелями.
Абу Ниях не стал отказываться от возможности творить добро, и удовольствие от того, что ему выпадал случай заниматься любимым делом, утешало его в мелких домашних невзгодах, которые он переносил молча.
Однажды, когда он забавлялся тем, что из-за штор в своем гареме20 наблюдал за прохожими, он заметил в толпе Абу Нейтайна — столь же бедного и в лохмотьях, как и раньше, когда приютил его у себя. Тотчас же позвал Абу Ниях двух своих евнухов и велел им:
— Пойдиге-ка и заберите с улицы вон того худого, грязного и опаленного солнцем человека. Отведите его в общественные бани и не пожалейте благовоний! Затем обрядите его в приличные одежды и приведите ко мне.
Приказание было неукоснительно исполнено. Абу Ней- тайн безропотно подчинился, но обеспокоился: его одолевали тревожные подозрения, которые переросли в ужас, когда он увидел, что великий царь — не кто иной, как его бывший товарищ, коего он так бессовестно предал.
— Не волнуйся, — сказал ему Абу Ниях дружелюбным тоном. — Я тебя ни в чем не виню. Небо воспользовалось тобою во имя своих целей. Как раз из колодца, где ты бросил меня на погибель, пришли ко мне все те блага, коими я обладаю. Этими благами я вновь поделюсь с тобою, ибо никакой из твоих поступков не может освободить меня от обещания, которое некогда я добровольно дал тебе.
— О зерцало правдивости и верности! — вскричал Абу Нейгайн со злобой и насмешкой. — Без сомнения, ты поде-


540
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
литтться со мною также царством и царевной, твоей супругой.
— Нет! — ласково ответил Абу Ниях. — Ибо я принадлежу моим подданным в большей мере, чем они принадлежат мне, и моей жене — в такой же степени, как я — ей, но тебе достанется половина всех моих богатств.
— Ничего мне от тебя не надо! — отвечал Абу Нейтайн вне себя от ярости. — Добросердечие, коим ты кичишься, лишь раздражает меня. Поспешу-ка я лучше к колодцу, благодаря которому ты обогатился. Мне посчастливится так же, как тебе, и, как только я сравняюсь с тобой, я приду к тебе с войной. Ибо знай: обидчик не ведает отдыха, пока не погубит того, кого обидел.
Договорив, Абу Нейтайн убежал. Дабы не усугублять свои приступы мрачной печали, Абу Ниях позволил ему выговориться и удрать, лишь крикнул ему вдогонку:
— Ступай, коли хочешь, но помни, что ты найдешь во мне благосклонного и верного товарища.
Услышав эти слова, Абу Нейтайн припустил со всех ног и, выбившись из сил, прибежал к роковому колодцу, перекинул веревку через блок и спустился вниз, не позаботившись о противовесе. Так как день клонился к закату, он отложил до завтра поиск сокровища, которое рассчитывал найти там, однако трудиться ему не пришлось. Когда опустилась ночь, прилетели на свое обычное место встречи два африта и, посетовав на потери, которые оба понесли, вскричали хором, точно сговорившись:
— К чему жаловаться? Предатель, подслушавший тут наши секреты, смеется небось над нами. Это проклятый колодец во всём виноват! Он его прятал, он причинил нам несчастья! Засыплем колодец, чтобы от него и помину не осталось.
Сказано — сделано. Град камней посыпался на Абу Ней- тайна, уже полумертвого от ужаса. Он оказался стерт бук¬


У. Бекфорд. История Аладдина... История Абу Нияха, царя Мусселя
541
вально в порошок, но и такая сильная мука — недостаточно суровая расплата за неблагодарность.
Между тем, обеспокоившись, что о бывшем его недостойном товарище ничего не слышно, Абу Ниях отправился к колодцу. Увидав, что он засыпан камнями, царь догадался, что произошло. А окончательно уверился он в этом, когда повстречал крестьянина, который, спрятавшись неподалеку от афритов, всё видел и всё слышал.
Добрый монарх так искренне оплакивал своего врага, что пришлось силой увести его из этого гибельного места. Ему оставалась только одна отрада — делать людей счастливыми, и их счастье служило ему утешением. Наконец и ему самому улыбнулось счастье. Мелакие по-настоящему привязалась к мужу и родила ему сына, который, к счастью, ни в чем не походил на проклятого африта.


[Окончание истории Аладдина, царя Йемена]
ино начало ударять в голову Аладдину. Ему не понравилось, что джейзди1 хочет бросить тень сомнения на добродетельность царевны Мела- кие2.
— Надобно быть совсем уж конченым злодеем, — проговорил он, — чтобы полагать, будто дочь великого царя, имеющая превосходного супруга, может думать о мерзком африте!3
Гнев Аладдина заставил стариков хохотать до слез, а третий из них произнес:


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Окончание истории Аладдина...]
543
— Интересно, что ты, прекрасный защитник женщин, скажешь о приключении, про которое я поведаю тебе всю правду. История эта случилась со мной.
[Рукопись не дошла до нас)
Этот вывод окончательно вывел Аладдина из себя. Он в бешенстве вскочил, бросил кувшин с вином в голову джейзди и воскликнул:
— Бесстыжий клеветник! Да знаешь ли ты, с кем говоришь? С твоим царем, супругом трех прекраснейших и умнейших царевен на свете!
— Здесь ты наш товарищ, — ответил оскорбленный старик, — а никакой не повелитель, и меня так и подмывает уверить тебя, что жены твои любят свою белку не меньше тебя и отдали бы ей предпочтение, да вот только тебе случилось завоевать их любовь раньше.
Не успел он договорить эти дерзкие, охальные речи, как Аладдин с саблей в руке бросился на него. Старик топнул ногой и провалился сквозь землю. Царь последовал за ним в темноту, ориентируясь на шум его шагов, который вскоре, правда, перестал различать. Тогда еще остававшаяся у Аладдина искра разума побудила его вернуться, однако он заблудился среди бесконечных коридоров подземелья и целую неделю плутал во мраке. Наконец впереди забрезжил слабый свет, который постепенно становился всё ярче. Добравшись до источника этого света, Аладдин испугался еще сильнее, чем в осязаемой тьме, откуда только что выбрался.
Он очутился у подножия горы, окруженной кольцом багрового огня. Сама гора, пирамидальной формы, вращаясь, устремлялась в небо. Всевозможные драгоценные каменья, в основном алмазы, усеивали склоны и переливались так, что казалось, будто волны ходят по неспокойному морю. По горе взад-вперед сновали маленькие, приятные на вид зверьки — хвостами они подбирали блестящие камешки, и те словно прилипали к шкурке. Бесчисленные кустарники были усыпаны цветами, из которых сочился нектар, разливавшийся во все стороны пахучими струями. Золотые пчелы купались в благоухающих водах и жуж¬


544
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
жали так, что от этого звука, вкупе с непрекращающимся громовым раскатом, начинала кружиться голова. А голова Аладдина и без того уже отказывалась служить. Он долгое время ничего не ел, и у него почти иссякли силы. Невероятный блеск, движение, шум почти доконали его — и тем не менее любопытство влекло его дальше. Он уже был готов вот-вот рискнуть и взобраться на движущуюся гору, но вдруг увидел, как издалека бегут к нему два существа, оба вида величественного и сурового. Один из них кричал другому:
— Скорей, торопись, доберись до этого шального малого, топни ногой, и пусть вулкан проглотит его, сожжет и обратит в пепел!
При этих словах Аладдин упал без чувств. Очнулся он на руках у тех, кто так сильно его напугал. Тем временем они смягчились, и это несколько успокоило его.
— Несчастный! — обратились к нему оба пришельца разом. — Как смеешь ты насмехаться над нами, над словом, которое ты дал нам? Зачем ты явился в те места, коих мы служим хранителями? Благодари за спасение своей жизни царевну Киозару4. Ей приснился страшный сон, и она, сама не ведая, что творит, выпустила белку. Обернись дело по- другому, всего нашего добродушия не хватило бы, чтоб спасти тебя. Но теперь мы вновь станем с тобою друзьями и твоими должниками, и вспомним опять, что ты освободил нас из телесной оболочки льва и черного слона. В качестве последней награды за это благодеяние мы перенесем тебя в твой дворец с тремя беличьими хвостами, усыпанными алмазами, что вместе с уже имеющимся у тебя составит четыре. Подари каждой своей супруге по одному хвосту и время от времени поглядывай: если алмазы потемнеют — это знак, что у жены бродят в голове мысли, которые вряд ли придутся тебе по нраву. А ежели обнаружишь, что алмазы начали пропадать, это означает, что жена тебе изменяет. Об этом тебе будет полезнее узнать, нежели о чудесах нашей горы: копаясь в самом себе, человек неизбежно приходит к выводу, что самая странная игра природы — это он сам.
Аладдин с умом воспользовался уроками, преподанными ему джиннами5, встречу с которыми припомнил со всею ясностью, когда очнулся после долгого сна. Он позвал царевен Гуладех, Зуффу и Киозару, каж¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Аладдина... [Окончание истории Аладдина...]
545
дой подарил по хвосту, каковые обнаружил рядом с собою на диване, и затем не забывал частенько разглядывать их. Он оказался скорее счастлив, чем мудр: жены хранили ему верность, а беличьи хвосты навсегда остались прежними — и те, и другие неизменно доставляли ему одно лишь удовольствие.


[История Али бен Хасана из Багдада]
ил некогда в Багдаде богатый ювелир по имени Хасан. Был он вдов и имел единственного сына двадцати пяти лет от роду, с которым не знал, что делать — настолько тот был ленив и беспутен. Молодого человека звали Али бен Хасан, и ему не сиделось дома. На улице, на мосту или на городской площади — вы могли встретить его где угодно. Потому и вошло в поговорку: праздный, как Али бен Хасан.
Впрочем, человеком он был милым и упорствовал в праздности вовсе не от незнания, чем себя занять или развлечь. Ума ему было не за¬


550
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нимать. Он читал, говорил, рассуждал, прекрасно танцевал — и всё делал с изяществом. Его привлекательная наружность снискала ему любовь багдадских дам. Он замечал их полунамеки и скрытую приязнь, но отвечал на них скорее любопытством, чем чувством. От рождения он был крайне любопытен, но ничто не могло пробудить в нем истинную страсть.
Снедаемый печальными раздумьями, добрый старик решил отправить сына в полезное путешествие. Он думал: «Пусть мой возлюбленный сын посмотрит мир, глядишь, жизнь исправит его, и он вернется лучше, чем был». Уповая на такой исход, родитель с нежностью сказал отпрыску:
— Мой дорогой Али, ты любишь странствовать. Давай же пустим в ход твой легкий нрав. Употреби собственное время и мой капитал, чтобы приобрести драгоценные камни. Самые красивые камни, пользующиеся наивысшим спросом, ты найдешь на острове Серендибе1. Время года благоприятно, отправляйся же, сын мой, в добрый путь и возвращайся невредимым. Покуда я жив, в моем сердце и в моих объятиях для тебя всегда найдется место!
Успешно завершив плавание, Али бен Хасан прибыл на Серендиб. Он направился в столичный город, где располагался двор, поручил отцовское задание ловкачам-посредникам, а сам принялся вести тот же образ жизни, что и в Багдаде. Климат-то сменить можно, но характер — никогда.
Однажды, как обычно прогуливаясь, он заметил, что дверь в царский сад приоткрыта. Не в силах устоять перед искушением, он зашел внутрь. И вот он уже там.
Солнце светило ярко, и жара стояла чрезвычайная. Али наслаждался свежестью в тенистых аллеях и рощах, пробирался через фруктовые сады, гулял по зеленым тропинкам.
Вечерело. Солнце, опускаясь за горизонт, окрашивало в пурпурный цвет чуть дрожащую гладь прудов, отражаясь в ней ярко-алыми всполохами. Али любовался этим зрелищем, не обращая внимания на уходящее прочь время. Погруженный в приятные мечтания, он бродил до тех пор, пока игра отражений не сменилась печальными сумерками,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмада... [История Али беи Хасана...]
551
которые вскоре уступили место прелестному сиянию луны. Кровавый блеск волн исчез. Приняв умиротворяющий оттенок небесной лазури, пруды походили на огромные драгоценности из бирюзы, пойманные в серебряные сети.
Ни одно живое существо не попалось на глаза Али бен Хасану. Он видел лишь цветочные клумбы, фонтаны, пальмы и кедры, пьянившие его своим благоуханием. Тишину нарушал только нежный щебет птиц; привлеченные безмятежностью вечера, они летали в тот день дольше обычного и теперь, вспархивая внезапно со своих мест, стали уноситься прочь.
Пройдя сквозь аллеи, окутанные тенью тысяч густых ветвей, путник оказался на небольшом цветущем лугу. По краям этой прелестной полянки росли ряды кустов, превративших ее в подобие амфитеатра и скрывших от всеобщего обозрения. Посреди нее в алебастровом бассейне струилась чистая и прозрачная вода.
— Какое прелестное местечко! — воскликнул Али бен Хасан. — Кажется, оно нарочно создано для встреч влюбленных.
Не успел он проговорить эти слова, как невдалеке открылась дверца из слоновой кости, на которую он раньше не обращал внимания. Из нее вышли двенадцать прекрасных джарий2. Вслед за ними появилась юная красавица, прелестью превосходившая гурий3. Муслиновая4 накидка скрывала ее лицо, но стан и походка были столь величественны, что Али бен Хасана охватило безмерное восхищение. Незнакомку держал за руку молодой человек с тонким станом и длинными, до пояса, волосами: он был красив, как звезда Зохара5. Легким и изящным шагом оба прошли вперед. Оглядевшись вокруг и никого не заметив, благо Али бен Хасан спрятался за кустами, они принялись резвиться, а затем, усевшись на свежей луговой траве, предались тысячам взаимных ласк. Подав знак прислужницам удалиться, они без промедления скинули мешавшую им одежду и обнажили свои белые, как снег, тела.
Увидев принцессу — так он подумал и, как выяснилось, оказался прав, — Али бен Хасан испытал небывалый восторг. Очертания ее нежных ручек и ножек, ее движения — всё казалось ему самим совер¬


552
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
шенством. Подобно молодым антилопам, влюбленные без страха носились по зеленеющей траве, едва приминая ее. Душа Али бен Хасана ликовала при виде сих божественных созданий. А те приблизились к источнику и, стремительно бросившись в него, некоторое время нежились в прохладной воде. Затем они вернулись туда, где лежала оставленная ими одежда, и торопливо облачились в тончайший благоухающий муслин.
Одевшись, они расположились на цветущем лугу. Принцесса позвонила в маленький колокольчик, и по велению его серебряного звона немедленно прибежали служанки. С собой они принесли хрустальные вазы, где в воде с ароматом розы и мускуса плавали самые изысканные фрукты. В других вазах искрились вина всевозможных сортов. Всё это прислужницы поставили перед влюбленными, и те принялись за еду, разливая напитки друг для друга в чаши из агата.
По окончании легкой трапезы они усадили рядом с собой нескольких избранных рабынь и стали развлекать себя болтовней и шутками. Шутливые речи и игривый смех разносились вокруг, вечерний воздух веял покоем. Всё было проникнуто негой и блаженством. Намереваясь петь, принцесса велела джариям принести лютню, чтобы аккомпанировать пению. Одна из невольниц тут же встала и отправилась за инструментом. Однако не прошло и мгновения, как она вернулась, вся бледная, задыхаясь и дрожа.
— Мы пропали! — восклицала она. — Мы пропали, здесь царь!
Тут же все повскакивали на ноги. Молодой человек схватил принцессу за руку и со всех ног устремился в дверцу из слоновой кости. Напуганные джарии бросились за ними со всей возможной поспешностью, опрокидывая на ходу друг друга, вазы и чаши. В суматохе всё оказалось перевернуто вверх дном. Розовая вода, вино, мускус обильно орошали землю, повсюду катились фрукты, а вазы мириадами осколков лежали на траве. Тем временем служанки скрылись за дверью из слоновой кости. На месте остался лишь Али бен Хасан. Он затаился, стараясь не дышать, и с головы до ног дрожал при виде царя, который не замедлил появиться в сопровождении великого визиря6 Талеба и шести евнухов7. Увидав раскиданную повсюду еду и одежду, забытую в спеш-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [История Али бен Хасана...]
553
ке молодым человеком, царь вырвал несколько волосков из своей бороды и вскричал в отчаянии:
— Так оно и есть! Моя дочь виновна! И вот тому доказательства! Схватить негодяя и перерезать ему горло на моих глазах! Обнажите сабли и разыщите его! Быть может, этот змей, терзающий мне сердце, скрывается под одним из этих цветущих деревьев.
Слуги немедленно разбрелись по саду.
Нисколько не сомневаясь, что кто-нибудь из них найдет его, несчастный Али бен Хасан от страха лишился чувств и упал ничком наземь. Услышав шум, произведенный его падением, царь вскричал:
— Вот он! Вот он! Хватайте его и рубите ему голову сейчас же! Пусть кровь его оросит сие место, ставшее свидетелем его преступных наслаждений!
Государь сам обнажил саблю и собирался уже было снести голову Али бен Хасану, как вдруг визирь, человек сдержанный и рассудительный во всём, промолвил:
— Повелитель, возможно, лучше будет отправить сего несчастного в Красную башню. Утро вечера мудренее. К тому же мы сможем предать его смерти в любой момент.
— Ты прав, визирь! — ответил царь. — Отправить преступника в Красную башню и заточить там до завтрашнего дня!
Приказ царя взялся исполнить старший из евнухов. Али бен Хасана, всё еще без чувств, доставили в Красную башню, а царь вместе с визирем удалился во дворец, радуясь, что таким образом он положил конец преступным каверзам своей дочери.
Та же, в свою очередь, изрядно напуганная столь неожиданным и тревожным разоблачением, пыталась обрести спокойствие в объятиях своего возлюбленного в дальних комнатах гарема8.
По истечении часа Али бен Хасан пришел в себя и, очнувшись, осознал весь ужас своего положения: он был заперт один в четырех стенах. При свете луны, проникавшем сквозь маленькое зарешеченное оконце, он увидел, что пол в его камере залит кровью. От этого ужасного зрелища он пал духом. Даже лунному свету, обыкновенно сглаживающему очертания и обесцвечивающему краски всех предметов,


554
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
не удалось сделать менее жутким этот зловещий пол, предвещавший угрозу.
Не было слышно ни звука, за исключением плеска морских волн, бившихся о безжалостную темницу.
— Где я? — вопрошал Али. — Ужасная тюрьма! Как страшен твой вид! Ты предрекаешь мне жестокую смерть. Увы! Я не первый, кто сгинул в твоих гибельных застенках. Кровь неисчислимых жертв рекой лилась здесь, придав тебе смертельный оттенок.
Когда отчаяние несчастного достигло предела, он подошел к окну и, выставив непрочно державшуюся железную решетку, просунул голову наружу и проговорил:
— Недолго мне осталось дышать воздухом, тем более свежим. В этом гибельном месте меня преследуют лишь вздохи несчастных, испустивших здесь дух.
Юноша озирался по сторонам и предавался самым удручающим размышлениям. Он кричал, но звуки его голоса уносились ветром. Крупные слезы слетали с его глаз в море, и оно, казалось, отвечало ему скорбным рокотом.
Луна начала закатываться за горизонт — ее света хватало теперь лишь на то, чтобы различить огромные пространства неба и воды, лишенные каких-либо радующих глаз деталей. Али бен Хасан продолжал клясть свою судьбу до тех пор, пока утро нового дня не проступило сквозь сероватые облака. Понемногу рассвело, и он увидел нечто плывущее вдалеке между небом и водой. Поначалу Али принял тот предмет за морскую птицу, но внезапно с радостью понял, что это небольшая, обшитая медью лодка с синими парусами. Он с нетерпением следил за ее приближением и наконец разглядел старого чернокожего евнуха, который вел лодку и готовил сети, золотом сверкавшие на солнце. Когда старик поравнялся с башней, Али бен Хасан вскричал:
— Кто бы ты ни был, вверяю тебе свою судьбу! Если ты праведный мусульманин, ты спасешь несчастного от смерти. Если же иноверец, ты можешь хотя бы дать мне погибнуть.
Услыхав возглас, рыбак поднял голову, но, не решаясь подойти слишком близко к башне, закинул сети подальше в сторону. В них и


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмеда... [История Али беи Хасана...]
555
угодил Али бен Хасан, бросившись в море. Втащив свой улов на борт, рыбак исследовал его с головы до ног, после чего сказал:
— Неплохо выглядишь, дитя мое! Ты как раз то, что мне нужно!
Забрав мокрую одежду у Али бен Хасана, он взамен вручил ему
сухую и, прогорланив хриплую и пронзительную песнь, развернул лодку и отправился назад тем же путем, каким приплыл к башне.
Жара стояла изнуряющая. Нещадно палившее солнце превратило море, сделавшееся спокойным и гладким, в раскаленное зеркало, которое едва не сожгло их заживо.
Наконец спустилась ночь. Лодка причалила к ярко-зеленому берегу, касавшемуся моря своими мягкими склонами. Изящный аромат, напоивший это прекрасное место, был изумителен.
Евнух, который до этого и словом не перемолвился с Али бен Хасаном, наконец сказал ему:
— Спускайся, дитя мое. Наше путешествие подошло к концу! Иди на свет вон того фонарика, там тебя ждут!
После всех испытаний, перенесенных Али бен Хасаном, ему больше нечего было бояться, да и место это не показалось ему опасным на первый взгляд, поэтому он решительно устремился к полоске света, проникавшего сквозь занавеси небольшого шатра, разбитого посреди цветущей поляны. Подойдя к шатру, Али смиренно произнес:
— Кто бы ни обитал в этом прелестном месте, дозвольте войти чужестранцу, нуждающемуся в вашей защите!
Полог шатра тут же открылся, и странник очутился в покоях из белого шелка, расшитого желтыми цветами. Подвешенные повсюду маленькие светильники, числом не менее ста, дрожали от дуновения вечернего ветерка, ярко освещая всё вокруг, а масло в них источало приятный аромат.
Посреди этого милого убежища на шелковом ковре стояла алебастровая ванна. Едва Али бен Хасан вошел в шатер, как двенадцать маленьких пажей с кожей белее лилии бросились к его ногам со словами:
— Приказывай, что пожелаешь, господин, мы готовы тебе повиноваться!


556
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
В ответ юноша сказал, что для начала неплохо было бы принять ванну. Тут же пажи кинулись наполнять ванну теплой водой и сыпать в нее разнообразные благовонные травы, душистые пары которых оказывают оживляющее действие. Затем они все вместе раздели его и, оставив в ванной, убежали за маслами различных видов и шелковыми полотенцами. Эти милые созданьица с легкостью и живостью порхали вокруг, словно бабочки в цветнике.
Через некоторое время Али бен Хасан выбрался из ванной, и его маленькие друзья помогли ему облачиться в свежую одежду. Когда с переодеванием было покончено, пажи принялись тушить светильники, оставив лишь один, от которого каждый из них зажег свечу из белого воска. Все вместе они вышли из шатра и повели с собой Али бен Хасана по бесконечным аллеям, проложенным в благоухающей роще. Мягкие и полные неги дуновения ветерка исторгали опьяняющий аромат из пальм, апельсиновых деревьев и кедров. Ночь была столь непроглядна, что небо напоминало громадный свод из черного мрамора. Тишину нарушал лишь доносившийся отовсюду шум водопадов и нежное журчание ручьев, веявшее покоем и умиротворением, а мерцание свечей делало ночной мрак еще темнее. Миновав несколько аллей, Али бен Хасан вместе со своим эскортом славных невеличек подошел к медной зарешеченной двери, блеск которой еще издали вызвал у него крайнее любопытство. Наконец они вплотную приблизились к ней. Если бы не любезность маленьких пажей, вселявшая уверенность в Али бен Хасана, эта дверь могла бы напугать его. Они трижды постучали по решетке, которая отозвалась звуком, подобным бряцанью кимвалов9 индийских солдат. Дверь тут же отворилась.
Маленькие пажи удалились, погасив свечи, а смуглый евнух с курчавыми волосами провел Али бен Хасана через длинный коридор в огромный зал со сводчатым потолком, освещенный тысячью свечей. Портьеры из желтого шелка с жемчужной бахромой касались пола. Диваны и ковры были того же цвета. Из этого зала Али прошел сквозь бесконечную анфиладу комнат, обставленных и освещенных таким же образом. Комнаты разделялись лишь портьерами. Когда казалось, что больше смотреть уже нечего, всё начиналось заново. В конце концов,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [История Али бен Хасана...]
557
утомившись от прогулки по огромному дворцу, молодой человек улегся на полу, ожидая, что кто-нибудь сам явится перед ним, как вдруг до него донеслись голоса нескольких женщин. Они разговаривали друг с другом и смеялись. Предположив, что женщины находятся в соседней комнате, Али поднялся и, откинув портьеру, заглянул за нее, но взору его предстала такая же пустая комната, как и все остальные. Смех и голоса, между тем, не смолкали. Пройдя через этот зал, странник вошел в еще один. Голоса теперь слышались более отчетливо, но никого по-прежнему не было видно. Увлекаемый любопытством, Али продолжал идти до тех пор, пока, отодвинув длинную портьеру шафранового цвета, не увидал четырех красивых дам. Каждая из них томно возлежала на небольшой софе, держа на руке попугая, и развлекалась разговором с ним. Все они смеялись и весело болтали, но при этом вид у них был такой скучающий, что не составляло труда догадаться: они ума не могут приложить, как избавиться от некоего беспокойства. Не переставая смеяться, они в то же время по очереди зевали и томно вздыхали. Завидев Али бен Хасана, все четыре красавицы, словно воспрянув к жизни, с радостным криком вскочили на ноги и бросились к нему со словами:
— Ах! Как же мы рады видеть тебя! Благодаря тебе жизнь возвращается! Идем, присоединяйся к нам!
С этими словами они взяли его за руку и усадили рядом. Впав в смущение от всех этих знаков внимания, Али бен Хасан в ответ смог лишь пылко поцеловать им руки. Затем одна из них обратилась к нему:
— Если ты, как я ожидаю, окажешься вполне доволен нами и если тебе захочется остаться в хорошей и предупредительной компании, мы позволим тебе жить вместе с нами. Мы будем послушны и верны, а ты сможешь распоряжаться нами, как и всем, что видишь здесь. Мы сделаем всё, чтобы тебе угодить, но ожидаем кое-чего взамен. Надеюсь, наше условие не покажется тебе трудным.
У каждой из нас есть свой садик, который мы любим больше всего на свете. Ничто не радует нас так, как его цветущий вид, но для этого требуется каждодневная забота. Если пренебрегать ею, сад на глазах зарастает терновником и ежевикой. Нам не позволяют иметь здесь


558
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
больше одного работника, иначе выполнить это задание было бы слишком просто. Сейчас же здесь нет, кроме тебя, никого, кто может доставить нам удовольствие и взять на себя труд ухаживать за нашими садами. А этого бедного евнуха мы в расчет не берем.
Вот уже месяц, как мы не можем наслаждаться нашими маленькими садами, и самочувствие наше резко ухудшилось, но, увидев тебя, мы вновь обрели надежду. Если ты будешь хорошо справляться с этим нетрудным заданием, мы не останемся в долгу, — в противном же случае ты испытаешь на себе всю тяжесть нашего презрения и лишишься нашей дружбы, поскольку мужчина, который не в состоянии принести ничтожнейшую жертву ради благородных дам, недостоин их!
Вслед за этой тирадой женщины щедро одарили Али бен Хасана ласками и знаками расположения. Был подан великолепный ужин, блиставший всеми изысками и редкостями, какие только могли найтись в империи халифов10 и во владениях царя Индий11.
Вечер прошел наилучшим образом, красавицы не упустили ничего, чтобы вызвать приязнь у вновь прибывшего. Они пели, аккомпанируя себе игрой на лютне. В этот вечер Али бен Хасан оказался на вершине счастья, и счастье это не покидало его в течение месяца. Он чрезвычайно полюбился этим четырем женщинам, поскольку происходил из благородного общества, делал всё, что мог, чтобы им понравиться, и чрезвычайно преуспел в этом. Лучше, чем сейчас, об их садах не заботились никогда; вследствие этого всё шло чудесным образом. Красавицы были неизменно улыбчивы и любезны, Али — всегда усерден и доволен. Их окружали беспрестанные удовольствия: одно сменялось другим. Однако всё кончается, и роковая леность завладела Али бен Хасаном. Он перестал неукоснительно исполнять свои обязанности. Терновник и другие сорняки расплодились в изобилии. Неприветливость дам порой напоминала работнику о дурно выполняемом долге. В конце концов они посчитали его нерадивость непереносимой и стали подумывать о том, как избавиться от него. И вот однажды они заявили ему, что серьезно захворали и что им грозит неминуемая гибель, если они немедленно не поедят мяса белой оленихи, что они имели обыкновение делать время от времени. Али бен Хасан тут же спросил их, поче¬


У. Бекфорд. История ПРИНЦА Ахмеда... [История Али бен Хасана...]
559
му же они этого не делают теперь. Они отвечали, что не знают, как заполучить такое мясо, разве только он, отправившись на охоту, сможет раздобыть его. На это он ответил, что готов оказать им такую услугу. Тогда они дали ему лук со стрелами, а затем, открыв потайную дверь, которую до сих пор усердно скрывали от него, велели ему идти по открывшейся перед ним дороге.
Али бен Хасан, никогда не сомневавшийся в искренности своих хозяек, простодушно отправился по указанному ими пути.
Местность, представшая его взору, была не лишена красоты, но выглядела печально: ложбины, поросшие темно-зеленым мхом, вереница небольших холмов, длинные посадки пальм, которые отбрасывали грустные тени на луга, раскинувшиеся в низине. День был пасмурный. Солнце, скрывшись за множеством облаков, посылало вниз сероватый свет, а усыпляющая жара вызывала душевное расслабление. Повсюду царила гробовая тишина. Ее нарушали лишь заунывные крики павлинов, которые, взгромоздившись на деревья, объявляли о приближении обильного дождя.
Не останавливаясь, Али бен Хасан шел от холма к холму, от ложбины к ложбине, но безуспешно. Звери ему не попадались, если не считать нескольких разморенных жарою тигров, лежавших с разинутой пастью, будто полумертвые, на опушке леса.
Приближалась ночь, а Али бен Хасан даже и не помышлял о возвращении. Он шел, вздыхая и проклиная свое невезение, и не обращал внимания на то, куда идет. Каков же был его ужас, когда он заметил, что очутился посреди пустынной равнины, где взору его представали лишь печальные потемневшие небеса, как будто нарочно сомкнувшиеся над ним, чтобы заточить его в этом гибельном месте. Ему показалось, что земля у него под ногами сверкает, будто песок, смешанный с серебром. Что делать? Лишь угрюмая полоска заката виднелась на горизонте. По какой дороге пойти? Он оказался на перепутье тысячи троп, ведущих в никуда, пересекающих друг друга в бесчисленных местах и сплетающихся в лабиринт. Стоило ему выбрать одну из них, как он тут же запутывался в стольких других, что вконец терял дорогу, без малейшей надежды найти верный путь. Ему ничего не оставалось, как


560
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
только положиться на волю Небес. В какую сторону повернуть? К тому времени до наступления ночи оставалось уже совсем немного, и по равнине, казалось, рассыпали фосфор, а тропинки представлялись ему дорожками синеватых огней, которые лишь безжалостно обманывали зрение. С каждым шагом неуверенность охотника росла. В конце концов гибельная тьма целиком охватила небо, так что не стало видно ни одной звездочки. Один, в крайнем смятении, брел Али по пустыне, как вдруг издалека послышались шаги верблюда.
— Что же это за невезучее животное, — воскликнул он, — если оно так же, как и я, имело несчастье здесь заблудиться?
Тут же тихий голос ответил ему:
— Ты в гораздо большей опасности, чем можешь вообразить, но если ты готов довериться мне и взобраться на верблюда, то с божьей помощью, я надеюсь, мы преодолеем эту ужасную равнину!
Али бен Хасан с признательностью принял это любезное предложение. Незнакомец остановил верблюда, помог юноше сесть на него и, велев ему не задавать пока никаких вопросов, пустил животное крупным галопом.
Пока они скакали подобным образом, их взору предстало бесчисленное множество огней, вспыхивавших и мелькавших повсюду над долиной, подобно метеорам, резвящимся на просторах лазурного небосвода; они сталкивались, сливались воедино и проносились так быстро, что Али бен Хасан пришел в полное замешательство. Пребывая в смущении, он спросил своего спутника, что же это за явление. Последний ответил ему очень тихим голосом, что данное место прозвали Долиной джиннов12, что повсюду летают именно они, а огоньки эти — не что иное, как карбункулы13, которые джинны носят с собою.
— Это место принадлежит им, — добавил он, — и злые духи уничтожат любого, кто окажется здесь. Лишь один из тысячи уходит отсюда живым. Но давай не будем отвлекаться на бесполезные разговоры, а продолжим путь!
По прошествии некоторого времени все огни собрались в одном месте вдали от путников и исчезли. Вскоре послышались неясные голоса, более высокие, чем человеческий голос. К ним присоединились крики столь же необычные, но более сильные и способные навести такой


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [История Али бен Хасана...]
561
же ужас, как раскаты грома. Всё это сопровождалось резкими, ни на что не похожими воплями.
Когда этот жуткий шум немного утих и можно было расслышать собеседника, Али бен Хасан промолвил:
— Мы, без всякого сомнения, погибнем, если этот шум возобновится. О друг мой, нам никак не избежать этого! Если проклятые джинны не снесут нам головы каким-нибудь своим смертоносным орудием, то уж наверняка раздробят их своим адским шумом.
— Не бойся, — ответил молодой человек, — с нами не случится ничего плохого. Шум действительно громковат, но нам следует набраться терпения — это всего лишь концерт, который злые духи устраивают в башне посреди равнины, довольно далеко от нас, чтобы отпраздновать свадьбу одной из своих дочерей с царем Альтагаруком.
С этими словами таинственный спутник Али стегнул верблюда, и они помчались вперед так быстро, что у Али перехватило дух. Постепенно жуткая музыка джиннов затихла, и двое путешественников остались наедине с пугающей тишиной, но вскоре самообладание вернулось к ним.
Наконец занялась заря. Равнина больше не светилась, но искрящиеся огни сменились не менее утомительной для взгляда белизной. С невыразимым ужасом смотрел Али бен Хасан на усеивавшие равнину человеческие кости. Это они излучали ночью фосфоресцирующее свечение — печальные останки тех несчастных, кто лишился жизни в этом гибельном месте. Поежившись от увиденного, юноша повернулся к своему попутчику, чтобы поглядеть, сможет ли лицо товарища придать ему хотя бы немного уверенности, так как ничто в этом ужасном месте не внушало доверия. К тому же, приняв во внимание хладнокровие, которое незнакомец выказывал на протяжении всего времени, покуда происходили всякие странности, Али бен Хасан стал подумывать, а не принадлежит ли сам его спутник к семейству джиннов. Однако он успокоился на сей счет, едва увидел, что его товарищ — молодой человек, красотою превосходящий утро, начинавшее розоветь на востоке.
— Теперь, — воскликнул Али, — я спокоен! При виде тебя все мои страхи уходят! Столь прекрасная форма не может заключать в себе


56 2
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ничего иного, кроме доброты и достоинства. Тачку никогда не делают из сандала14, ее не украшают жемчугом и драгоценными камнями, чтобы затем наполнить отбросами, и Бог, без сомнения, наделил тебя столь блистательной красотой отнюдь не для того, чтобы спрятать за нею злобу и коварство. Если понадобится, я снова пересеку Долину джиннов без малейшего страха.
Путники неустанно продвигались вперед, ступая ногами по скелетам, из которых многие, высушенные обжигающим солнцем, paccbmâ- лись в прах и пыльным облаком взлетали вверх, оседая на лицах и вызывая мучительную жажду. Ближе к полудню молодые люди выбрались из долины и, оставив позади ухабистую дорогу, утомлявшую взор своей ослепительной белизной, поехали по тропинке, поросшей травой и скрытой в приятной тени деревьев. Казалось, прекраснее этого места нет на свете. Они напились свежей и чистой воды из небольшого источника, прятавшегося от солнца в зарослях лавровых кустов. На вкус вода показалась им изысканнее ширазского вина15. Верблюд тоже получил свою долю влаги, испытав при этом ничуть не меньшее наслаждение. Стало легче дышаться, и тут Али бен Хасан, приглядевшись к своему товарищу, узнал в нем того самого молодого счастливца, которому он так завидовал в саду царя Серендиба и чье поведение обошлось ему так дорого. Али обратился к нему с улыбкой:
— Ты спас меня в Долине джиннов, и я вечно буду обязан тебе. Я же вытащил тебя из не менее опасного положения, и ты не только не чувствуешь себя обязанным передо мною, но даже и не подозреваешь о случившемся.
— Что ты хочешь сказать? — удивился молодой человек. — Я раньше никогда не встречал тебя!
— Верно, — согласился Али бен Хасан, — меня ты видишь впервые, однако это не помешало мне наблюдать тебя с довольно близкого расстояния, так же как и принцессу Неубахар, дочь царя Серендиба, с которой ты встречался в саду гарема.
И тут Али поведал спутнику всю свою историю вплоть до той минуты, как они встретились.


У. Бекфорд. История ПРИНЦА Ахмеда... [История Али бен Хасана...]
563
Как только Али бен Хасан завершил свой рассказ, молодой человек бросился к нему в объятия, воскликнув:
— О! Лишь только повстречав тебя, я с первого же мгновения испытал к тебе неподдельный интерес. Без сомнения, само Небо предназначило нам стать друзьями. Так не будем же противиться Его воле! Поклянемся, что отныне и навек нежная дружба соединит нас!
Какое-то время они помедлили в объятиях друг друга, подобно двум пальмам, растущим рядом, чьи ветви переплелись и как будто сплотились для борьбы с напором ветров.
— Если ты не против, — сказал молодой человек Али бен Хасану, — мы можем подняться на этот небольшой холм, где, как ты видишь, растет гранатовое дерево, склоняющееся под тяжестью плодов. Привяжем верблюда к дереву, а сами устроимся в тени, и я расскажу о своих приключениях, которые, надеюсь, тебя заинтересуют, тем более что речь пойдет об одной небезызвестной тебе особе.
Али бен Хасан не мог и пожелать ничего более, как узнать историю своего нового друга. Они остановились на холме и, освежив силы несколькими гранатами, уселись на траве, созерцая окрестности.
Перед ними расстилалась протяженная равнина. С одной стороны в облаках терялись башни Серендиба, с другой — посреди долины, заросшей зеленым мхом, подобно гипсовому карьеру, виднелись белые стены незнакомого им города. Сцену окаймляла большая река. Ее чистый и стремительный поток, петляя, пробирался то сквозь густую тенистую чащу, то через бесцветную равнину. В этом приятном и уединенном месте, в компании верблюда, пощипывавшего между тем чабрец и тимьян16, молодой незнакомец приступил к рассказу.


564
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
История принца Ахмеда
— сын хотенского царя. У моего отца не было других детей, и всю свою любовь он обратил на меня. Он постоянно твердил, что я — единственная отрада его жизни, а потому, когда меня не было рядом, он не желал и пальцем пошевелить. Он посещал диван17 только в моем сопровождении, и, пока он вершил правосудие над своими подданными, я восседал рядом.
Его визири иногда раздражались оттого, что он не сводил с меня глаз. Они полагали, что семилетнему ребенку, а тогда мне было именно столько лет, не место на троне. В отличие от них, чужестранцы, покидая двор, посмеивались исподтишка над тем, что на месте убеленного сединами бородатого визиря с очками на носу сижу я и что моей детской болтовне и мелким шалостям уделяют гораздо больше внимания, чем самым глубокомысленным советам. Моему отцу, несомненно, чрезвычайно нравилось постоянно держать меня рядом, но, несмотря на сильную любовь к нему, мне это не доставляло никакого удовольствия. Постепенно я под разными предлогами начал избавлять себя от этой пытки, и отец не решался мне перечить. Его снисходительность разбудила во мне дерзость: в семнадцать лет я попросил его отпустить меня в путешествие. Столь неожиданная


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
565
просьба повергла его в крайнее уныние, которое многократно возросло, когда я заявил, что желаю взять с собой только одного невольника. Постоянное присутствие множества людей опротивело мне до такой степени, что я не мог дождаться, когда окажусь в одиночестве. Поэтому, получив поначалу отказ, я нисколько не смутился и продолжал терзать отца просьбами, добиваясь желаемого.
— Сын мой, ты ранить мне душу, — сказал он. — Во имя любви к святому Пророку18 позволь мне, по крайней мере, подготовить для тебя военный эскорт! Твое желание путешествовать можно понять, однако безрассудно полагать, будто особа царских кровей может ездить по свету без сопровождения!
В ответ на все его разумные увещевания я сказал лишь, что, если он тут же не удовлетворит мою просьбу, я умру.
— Ну, хорошо, — произнес наконец отец, — серьезная болезнь требует подходящего лекарства. Я отпущу тебя, как ты того хочешь, но в благодарность за всю мою любовь прошу: подожди, пока я напишу своему старинному другу. Он живет неподалеку и приедет, чтобы утешить меня, а поскольку он святой человек, то дарует тебе свое благословение.
Я не мог не подчиниться и охотно сделал это, набравшись терпения.
Друг моего отца оказался очень набожным человеком, наделенным сверхъестественными познаниями и божественным разумом. Он с давних пор был привязан к моему отцу, а тот уже не однажды прибегал к его помощи в затруднительных обстоятельствах. Сейчас же речь шла о том, чтобы заручиться его защитой для меня на случай опасностей, которые, без сомнения, должны были возникнуть на моем пути.
По истечении трех дней царь отправил трех самых старых и уважаемых царедворцев навстречу этому удивигель-


566
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ному человеку. Они препроводили его во дворец, куда гость наконец прибыл, к моей огромной радости, поскольку мне не терпелось поскорее отправиться в путь. Отец, по обыкновению беспокоясь за меня, находился в тот момент на вершине башни: он изучал звезды, пытаясь по расположению планет прочесть мою судьбу. Он быстро спустился и вышел навстречу другу, удостоив его всех мыслимых знаков величайшего уважения.
— О достопочтенный, одаренный сверхъестественным знанием! — обратился к старцу царь. — Прости же меня за те неудобства, которым я подверг тебя, заставив проделать столь дальнее путешествие. Я прибегал к твоей помощи в других случаях и надеюсь, что ты воспользуешься своими безграничными способностями, чтобы защитить моего недостойного сына, который намеревается покинуть меня и отправиться в путешествие, увы, без какого-либо сопровождения! Соблаговоли же вначале задействовать свое красноречие, чтобы отговорить его от безрассудного замысла, а если не удастся, окажи ему хоть какую-нибудь поддержку в этом начинании.
Старик ответил:
— Чему быть — того не миновать! Если уж родительская любовь не смогла разубедить Ахмеда, то мои доводы и подавно окажутся бессильны. К тому же несчастья жизни настигают человека повсюду. В царстве могущественного государя и любящего отца они будут угрожать принцу не меньше, чем в чужих и дальних краях. Я не смогу уберечь его от них, но что касается опасностей, преследующих путешественников, об этом я позабочусь.
Я пришлю ему верблюда-альбиноса, наделенного тремя чудесными достоинствами. Во-первых, он охраняет седока от нападений и любых неприятностей. Во-вторых, самые сильные колдовские чары бессильны перед ним. В-третьих, он понимает хозяина, знает, как спасти его из передряги, и, кроме того, никто не сможет украсть его. Такая помощь


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
567
стоит военного эскорта. Но пусть Ахмед не трубит повсюду о своей удаче, ибо нескромность приносит только вред. Пусть он хорошо заботится о Карубе (так зовут моего верблюда), пусть не слезает с его удобной спины в минуты опасности, и тогда, я уверен, он вернется к тебе целым и невредимым. Неотложное дело заставляет меня покинуть вас. Оплакивая отъезд сына, утешься, мой друг, надеждой на его возвращение! А ты, юноша, не забывай моих советов! За них я ручаюсь головой.
С этими словами мудрец поднялся и собрался уходить. Мы проводили его до дверей, и, как только он скрылся из виду, я сел во дворце у окна, выходившего на большую дорогу. Ничто не могло согнать меня с места. Два дня и две ночи я с таким усердием напрягал зрение, устремляя взгляд как только мог далеко, что у меня заболели глаза.
Наконец утром третьего дня я увидел белого верблюда, которого чернокожий слуга вел за шелковые поводья. Сломя голову я бросился к отцу.
— Каруб здесь! — объявил я ему. — Я ждал и никак не мог его дождаться. Прощай, и да сохранит Небо твою бесценную жизнь!
Царь разрыдался, обнял меня, благословил, и я спустился или, скорее, слетел, перепрыгивая через четыре ступеньки, вниз, чтобы как можно быстрее оказаться рядом с сим благодетельным животным. Негр помог мне взобраться на верблюда, а затем произнес: «Меня зовут Ракуб, я близкий друг Каруба и ни за что с ним не расстанусь!» Не дожидаясь моего ответа, он уселся позади меня. Я оставил на месте невольника, который должен был отправиться вместе со мною, и с быстротою молнии пустился в путь. Из припасов с собой у меня был лишь мешочек с драгоценностями, который я всегда держал под рукой.
Я выбрал первую попавшуюся мне на глаза дорогу и, руководствуясь скорее храбростью, чем мудростью, двинулся по ней, нимало не заботясь, куда она меня приведет.


568
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Я переезжал из города в город. Всё казалось мне необычным и новым, и за краткое время я преодолел огромное расстояние. Наконец я решил направиться на остров Серен- диб, чтобы повидать тамошнего царя, большого друга моего отца и, если верить всеобщей молве, человека исключительной добродетели. Во исполнение своего плана я изменил направление и успел проехать совсем немного, как вдруг сбился с пути в местности с крутыми скалами. Я не выбрал какую-то конкретную дорогу из имевшихся, ибо не знал ни одной из них, и продолжал плутать на протяжении двух дней, всё дальше и дальше углубляясь в эту глухомань. Когда третий день начал клониться за вершины синеватых гор, я понял, что основательно заблудился, и в довершение несчастья мною завладели чувство голода и усталость. Я стал раскаиваться, что по глупости покинул двор моего отца, но бьию слишком поздно.
С одной стороны меня окружали ущелья, по дну которых несся бурный поток, спадавший вниз по скалам и наполнявший воздух мрачным и угнетающим грохотом, с другой стороны взгляду представали леса, чья черная зловещая тень распространяла вокруг смертоносную свежесть и вселяла ужас в душу. Ночь должна была вот-вот спуститься, и, несмотря на доверие, которое друг моего отца пытался внушить мне по отношению к Карубу, я боялся упасть в какое-нибудь ущелье и, не смея больше сделать ни шага, встал на месте как вкопанный.
— Подождем здесь до рассвета! — обратился я к Раку- бу. — Не осталось ли хоть капли воды в твоем бурдюке?
Ракуб не ответил. Я обернулся и увидел, что его нет позади меня. Я заставил все окрестные скалы повторять его имя, но без толку. Лишь птицы — вестники бедствия — зловеще отвечали мне и, казалось, вторили моим призывам: «Ракуб, Ракуб!» Наконец я пришел к выводу, что, видимо, бедняга, ослабев, незаметно для меня свалился на


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
569
землю, а поскольку я не мог ни вернуться назад, ни спуститься с верблюда, эта мысль делала мое положение еще ужаснее.
«Как? — вопрошал я себя. — Каруб не спас своего друга Ракуба? Разве негр не сидел, как и я, на этой спине, которая обязана оберегать от любого несчастья? Могу ли я доверять обещаниям его хозяина? О да, — вернулся я к своим тягостным мыслям, — этот благодетельный человек, несомненно, хотел меня испытать. Он лишил меня своего чернокожего слуги и оставил в одиночестве, чтобы я проявил мужество!»
Несмотря на все эти рассуждения, мое печальное положение стало вызывать у меня крайнюю тревогу. Вдруг издалека до меня донеслись голоса нескольких человек, приближавшихся ко мне. Я тут же решил, что это не кто иные, как грабители, и изо всех сил вцепился в верблюда. При этом я тихо промолвил:
— Друг моего отца, не покинь меня пред лицом двойной угрозы!
Тем временем люди оказались уже совсем близко от меня, и вдруг при свете фонаря, который держал один из путников, я разглядел в них четырех паломников, мирно следующих своим путем и беседующих о цели путешествия. Я поспешил к ним и, поприветствовав, обратился с такими словами:
— О набожные путешественники! Не соблаговолите ли разрешить мне отправиться вместе с вами, поскольку, по всей видимости, эта местность вам знакома? Мне она неизвестна, и я заблудился здесь, так что без вашей помощи погибну от голода и усталости.
— Добро пожаловать, мы с радостью примем тебя, — ответили незнакомцы. — Мы — паломники, направляемся в Мекку19. С нами ты будешь в безопасности, хотя, как и ты, мы сбились с пути.


570
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Итак, мы зашагали вместе, я медленно ехал рядом с ними, благодаря судьбу, приведшую меня в такую хорошую компанию. Чтобы разогнать дорожную скуку, мы разговаривали о всякой всячине.
Преодолев бескрайний лес и вступив на ровную дорогу, мы заметили вдалеке яркий свет.
— Благодарение Небесам! — вскричали паломники. — Там мы сможем попросить еды и немного воды, ведь мешки наши опустели, а голод преследует нас! Да и наш спутник будет не прочь разделить скромную трапезу!
— И правда, дорогие друзья, — подхватил я. — Мне это было бы очень даже по душе, ибо я тоже умираю от голода!
Мы заторопились по направлению к свету. Его излучал большой фонарь с тысячью горящих фитилей, подвешенный на высокой двери, которую защищала медная решетка. Один из паломников тронул колокольчик, висевший рядом с дверью, и тут же из темноты возник маленький чернокожий евнух, которого ты уже знаешь. Взывая к его милосердию, паломники попросили снабдить их какой-нибудь провизией. Поскольку обычай обязывает помогать таким людям, евнух поспешил принести им простое, но сносное кушанье. Подавая им еду сквозь специально устроенное отверстие в решетке, он бросил взгляд на меня и спросил:
— А кто этот человек на верблюде? Он ведь не один из вас, поскольку мало кто отправляется паломничать с таким удобством.
Сказавши это, он открыл дверь, за которой виднелся просторный двор. Я оказался совсем рядом с ним, и это позволило ему свободно разглядывать меня. Затем он подошел ко мне и сунул мне в лицо свою гадкую лампу, при свете которой я увидал два черных пронзительных глаза, ощупывавших меня с головы до ног. В ответ и я уставился на него, как вдруг, проявив невиданную сноровку, он хлестнул моего верблюда по заду, заставив его влететь быстрее


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
571
молнии во двор, и тут же захлопнул за нами дверь, пожелав счастливого пути паломникам, которые просто потеряли дар речи от его прыти.
Камни, которыми был вымощен двор, были крайне неровными, и мой верблюд, промчавшись по ним во весь опор, наделал такого шуму, что мое удивление от внезапной выходки евнуха неимоверно возросло. Я был вконец обескуражен.
— Что с тобой такое? — спросил он. — Ты как будто очень удивился! Не прикидывайся дурачком, спускайся! Тебя ждет прекрасный ночлег, если он тебе нужен, и ты сможешь скоротать вечерок, да и не один, самым развеселым образом. Спускайся! Спускайся!
С этими словами он потянул меня за ногу, но, как только я огрел его ногой в лоб, быстренько отскочил. Наконец, видя, что ему никак не удается заставить меня ни спуститься с верблюда, ни произнести что-нибудь внятное, он ретировался во дворец, что-то негодующе бормоча про себя трескучим голосом. В его отсутствие я огляделся по сторонам, пытаясь найти другой выход из поместья. За этим-то занятием меня и застали четыре дамы, уже столь хорошо тебе знакомые, которые предстали предо мною во всем блеске своей красоты и грации. Они проворно подошли ко мне, взяли моего верблюда за удила и отвели нас в конюшни. Там они весело обратились ко мне:
— Ну что ж, выбирай! Либо ты заночуешь с верблюдом на соломе и станешь жевать сено вместе с ним, либо пойдешь с нами во дворец, расположишься на ночь у нас и отведаешь на ужин изысканнейшие яства!
— Милые принцессы! — произнес я в крайнем смятении. — Вы возвели меня на вершину блаженства, но мне стыдно при мысли о том, что по моей вине вам пришлось войти в столь гнусное место. Если бы ваш старый евнух сообщил, что мне предстоит провести вечер в обществе столь


572
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
прекрасных и любезных дам, я поостерегся бы отвечать отказом на столь завидное предложение.
Я тотчас спрыгнул на землю и оставил верблюда в конюшне, поручив его заботам евнуха. Торопливо следуя за дамами, я потрудился заметить про себя путь, которым мы шли, чтобы в случае необходимости отыскать моего верного верблюда.
Вместе мы вошли во дворец и отправились по лабиринту комнат, освещенных так, будто с минуты на минуту ожидалось прибытие высшего света. Дамы обратились ко мне с тем же предложением, что и к тебе. Я откликнулся на него с не меньшим доверием, и мы провели вечер в совершеннейшем веселье. Однако я пробыл там недолго, мое счастье оказалось гораздо короче твоего. Тяготы путешествия, к которым я был непривычен, настолько меня утомили, что, за исключением первой ночи, беспробудный сон завладевал всеми моими чувствами в ту самую минуту, как только моя голова касалась подушки. Просыпался же я лишь утром от резкого голоса евнуха, недовольно меня окликавшего. Я тут же вскакивал на ноги, как можно поспешнее одевался и отправлялся на поиски четырех дам, пребывая в некотором смущении. Однако мое замешательство многократно возрастало, поскольку, встречая меня, они начинали громко надо мной потешаться.
Что бы я ни сказал, они язвительно отвечали мне и обидно зубоскалили. В послеобеденное время они предавались совместным забавам, распевали песни, болтали и шутили. Со мной они обращались как с ребенком и насмешничали над моим стыдом и отчаянием. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, пытаясь вызвать хоть каплю снисходительности с их стороны, — всё было напрасно. В ответ я не получал ничего вразумительного. Они осудили меня, не дав возможности оправдаться. Если я хотел приласкать их, меня награждали пощечиной или щелкали по подбородку.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
573
В конце концов мое существование сделалось до крайности жалким, и само отчаянье, в котором я пребывал из-за этого, не позволяло мне исправить свои ошибки. Это непереносимое положение сохранялось до тех пор, пока в одно прекрасное утром я не проснулся раньше обычного, причем не от пронзительного окрика евнуха, а от пения множества птиц, возвещавших наступление нового дня мелодичным щебетанием.
Я проснулся полностью освеженным и помчался к своим недобрым товаркам с веселым и уверенным видом, какого они уже давно у меня не наблюдали. Я был полон решимости совладать с их капризами, однако они избавили меня от этой необходимости: их словно подменили. Меня снова приняли так же любезно и ласково, как в первый день нашего знакомства.
Радуясь своей удаче, я чуть не прыгал от счастья. Я бросился им на шею и от всего сердца обнял по очереди каждую из них, тогда как они милостиво позволили мне это сделать.
— Мы вдоволь нашутились с тобой, — сказали они мне, — а теперь хотим развлечь тебя. Это место в действительности построено не для того, чтобы в нем постоянно находиться. Ты его уже на дух не переносишь, как, впрочем, и мы сами. Ты должен увидеть нечто новенькое. Поэтому мы решили отправиться все вчетвером вместе с тобою к нашему дяде Амону Серенгиабу, живущему на некотором расстоянии от нашего дворца. Мы нисколько не сомневаемся, что там ты найдешь чем взбодрить себя и прекрасно развеешься.
— Распоряжайтесь мной, мои дамы! — ответил я. — То, что приносит удовольствие вам, составляет для меня наивысшее счастье.
— Ну разве он не мил? — воскликнули они. — Пойдем же!


574
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
С этими словами они проводили меня ко входу во дворец, где четыре роскошных коня изящного сложения с длинными, лилейной белизны гривами ожидали их приказаний. Два маленьких пажа, не менее белых, чем скакуны, стояли наготове у головы каждой лошади. Первый одною рукой придерживал резвого скакуна за золотые поводья, а другою должен был отгонять мух при помощи веера, изготовленного из разноцветных перьев. Единственная обязанность его товарища напротив состояла лишь в том, чтобы держать маленький зеленый зонтик строго перпендикулярно над головой своей хозяйки — таким образом, чтобы ни единый солнечный луч не посягнул на нежный цвет ее лица. Мой же верблюд, столь же чудесный, сколь полезный, также ждал меня. Как только четыре дамы оседлали своих великолепных скакунов, я, усевшись на своего, расположился между ними, и мы отправились в путь.
Наш прелестный караван, вид коего мой верблюд, несмотря на свой огромный рост, ничуть не портил, преодолел уже довольно большое расстояние, и тут пред нами предстало небольшое ущелье. Выглядело оно отнюдь не привлекательно, поскольку, хотя там повсюду росли мхи по цвету ярче изумруда, ущелье было столь узко, что наши животные могли преодолеть его, лишь следуя друг за другом, не имея при этом возможности развернуться и отправиться в обратную сторону. Словно непреодолимая стена, высилось ущелье, сжимая путника с обеих сторон, тогда как всё окрест поросло густым лесом. Дамы заявили мне, что нам непременно надо проехать через ущелье, и предложили мне вступить в него первым, поскольку, как они сказали, помимо того, что мой скакун, в отличие от их коней, гораздо лучше подготовлен к тому, чтобы прокладывать себе путь, любой мужчина обязан всемерно облегчать положение дам в дороге. Хотя, добавили они, здесь совсем нечего бояться. Я не замедлил первым пуститься по тропинке, которая ви¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
575
лась занимательными изгибами. Какое-то время дамы следовали за мною, но за очередным поворотом я потерял их из виду. Предположив, что нечто, возможно, задержало их в пути, я остановил верблюда и изо всех сил позвал их, но тщетно. Я оглашал лес их именами — лишь хриплое, как мой голос, эхо было мне ответом. Тогда я догадался, что это их новая злобная шутка: украдкой улизнув по какой-нибудь тайной тропе, не замеченной мною, они нарочно бросили меня одного на этой запутанной дороге. Вскоре я понял, как следует поступить, и, видя, что не могу повернуть назад, решил двигаться вперед, покуда возможно. «Может быть, — подумал я, — мне удастся найти достаточно просторное место, чтобы развернуть верблюда. В крайнем случае, проеду это ущелье до самого конца, ведь если у него есть начало, то должен быть и конец!»
Остаток дня я провел, блуждая по этому лабиринту и томясь надеждой найти дам, чтобы наказать их за жестокий розыгрыш, коему они меня подвергли. Между тем я ехал вперед, никого не встречая на своем пути и изнемогая от усталости. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда я очутился наконец на краю огромной равнины, при виде которой моя усталость едва ли уменьшилась. Остановившись перевести дух, я с большим облегчением увидел, как мне показалось, свет посреди этой пустынной местности. Желание отдохнуть подстегивало меня, и я живо устремился туда, где виднелся свет и где мне уже чудились крыши некоего селения. Каково же было мое состояние, когда, преодолев значительное расстояние, я не обнаружил пригрезившихся мне хижин, а направлявший меня обманчивый огонь размножился до бесконечности, и под сенью опустившейся ночи я столкнулся со всеми кошмарами Долины джиннов!
Я заехал в самое сердце этой ужасной долины, и, хотя благодаря чудесным способностям моего верблюда должен


576
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
был избежать участи, уготованной мне четырьмя дамами, мне по-прежнему было весьма не по себе. Время, казалось, остановилось. Я закрыл глаза, чтобы вернуться в сумерки, нарушенные этими страшными огнями, но мне пришлось вновь открыть их из-за жутких громыхающих звуков, несшихся со всех сторон.
Наконец настал новый день, и верблюд увез меня из этого наводящего страх места. Едва выбравшись из столь затруднительного положения, я решил больше не попадать ни в какие ловушки и как можно быстрее добраться до Серендиба.
Я ехал весь день, останавливаясь исключительно для того, чтобы подкрепиться, и наконец оказался на берегу моря. Мне нужно было лишь переплыть его — и я оказался бы на острове Серендибе. Мимо меня туда-сюда сновали суденышки. Я кричал им, чтобы они взяли меня на борт, но они не обращали никакого внимания на мои просьбы. Наконец после долгого ожидания на берегу я с радостью заметил, что одно судно направляется в мою сторону. Вскоре, заключив сделку с капитаном, я поднялся на борт, и мы отплыли по направлению к Серендибу.
Прошло полдня, а мы продолжали плыть, отдавшись на волю нежного ветерка, игравшего нашими парусами и приятно обвевавшего нас самих. И тут я увидел отливавшие красной медью башни Серендиба, высившиеся посреди лазурной глади моря. От этого зрелища сердце мое радостно заколотилось, и я был вне себя от восторга, когда мы входили в порт. Я тут же справился о местонахождении приличного караван-сарая20 и немедля двинулся туда. Оставив верблюда в конюшне и препоручив его заботам хозяина, я поспешил к торговцу тканями, чтобы приобрести приличное платье, в котором можно было бы предстать перед царем.
Вечер был свеж, и я медленно шагал по городу, намереваясь насладиться его видами, поскольку он слыл одним из


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
577
чудес света и славился среди городов своею красотой и упорядоченностью. Не успел я сделать и трех шагов, как был несказанно удивлен, увидев, что перед каждым домом на небольшой площадке у двери сидят на табуретках дамы, закутанные в чадру, и играют в шахматы при свете двух маленьких свечей. Побуждаемый любопытством, я тут же обошел большую часть улиц и везде встретил то же зрелище. Это явление показалось мне тем более странным, что во всем городе в шахматы играли одни только дамы. То здесь, то там рядом с ними стоял мужчина, но он, по- видимому, исполнял лишь роль наставника, обучавшего их игре. Я не мог оторвать глаз от этого зрелища и бродил повсюду как зачарованный. «Неужели, — думал я, — всем этим женщинам нравится одно и то же? Неужели здесь, кроме шахмат, нет других игр? Или же они все сошли с ума?» Наконец я решил зайти к торговцу шелком. На пороге его дома, в отличие от других, играющих не было. Однако, войдя в лавку, я увидел ту же сцену: в другом конце комнаты торговец играл в шахматы со своей женой. Он тут же подошел ко мне, и я потребовал показать мне самые роскошные ткани. Он отправился за ними, заметив, правда, что разглядывать и выбирать уже поздно. Пока он раскладывал передо мною свой товар, я размышлял обо всём только что увиденном и не смог сдержать возгласов изумления.
— Что же тебя так удивило? — спросил он.
Я ответил, что никак не приду в себя после того, как увидал, что все обитатели Серендиба выбрали себе для развлечения одну и ту же игру, и что, несомненно, здесь есть толика помешательства.
— Дитя мое, — промолвил торговец, — ни одно растение, как бы мало оно ни было, не обходится без корней! И это общее развлечение, сколь бы нелепым оно ни представлялось тебе, тоже имеет свою причину.


578
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Ну что ж, — подхватил я, — я нисколько не против, так как и сам обожаю шахматы и даже вполне сносно в них играю. Судя по всему, здесь у меня не было бы недостатка в соперниках. Но умоляю тебя, утоли мое любопытство и объясни, почему только женщины выбрали себе такую забаву и как им удалось достичь столь удивительного согласия в этом вопросе? Довольно необычное единодушие!
— Их действия объясняются отнюдь не единодушием, — ответил торговец. — И ты вскоре узнаешь, в чем дело. Давай-ка сперва сложим все эти ткани — уже слишком поздно, чтобы отдавать должное их красоте. Отложим осмотр на завтра. Не сомневаюсь, что здесь ты найдешь то, за чем пришел, поскольку выбор у меня огромен. А пока будь любезен, стань моим гостем, и я раскрою загадку, которая так сильно разожгла твое любопытство!
Торговец запер лавку, и я последовал за ним, с нетерпением ожидая его рассказа.
— Знай же, достопочтенный господин, — начал он, — что наш добрый царь отправился на выручку одному правителю из числа своих друзей, живущему на острове, находящемся довольно далеко от Серендиба. С собою он взял всех придворных и огромную армию, так что в городе почти не осталось мужчин.
У нашего примерного монарха есть единственная дочь, которую он любит до безумия. Принцесса, надо признать, заслуживает родительской любви, поскольку обладает восхитительной красотой и превосходным умом. Ей присущи все дарования, которые необходимы, чтобы нравиться, а кроме того, все мы обожаем ее за непревзойденную доброту. Она настолько рассудительна и благоразумна, что царь, отец ее, ни минуты не колеблясь, оставил ее одну в гареме, предоставив ей право распоряжаться собою и обязав ее руководствоваться лишь собственным благоразумием.


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... История принца Ахмеда
579
Ах, как же она красива! А как мудра! Венец мироздания! Описывая ее красоту и совершенство, я могу прийти в полнейший восторг... Но вернемся к тому, что тебе хочется узнать. Очаровательная принцесса крайне удручена отсутствием царя, своего отца, поскольку его нет уже двадцать дней, и должна миновать еще добрая сотня, прежде чем он сможет вернуться. А между тем бедную принцессу, затворницу в гареме, снедает беспокойство за отца, и она с тоской ждет его возвращения. Евнухи и царские жены испробовали все средства, лишь бы развеселить ее, но всё тщетно. Лишь внушения лекарей, обеспокоенных здоровьем всеобщей любимицы, заставили ее подыскать себе развлечение.
Поскольку среди бесконечных талантов сей царицы красоты числится и умение превосходно играть в шахматы, не так давно она повелела объявить, что соизволит ежевечерне упражняться в названной игре с одной из жительниц города, призывая их к себе по очереди до тех пор, пока не найдет ту, кто проявит достаточное искусство, чтобы быть ей достойной соперницей. Эта счастливица удостоится чести стать ее фавориткой и будет находиться подле нее.
На основании всего только что рассказанного мною, — продолжал торговец, — нетрудно догадаться, что сердцами всех дам завладело одно общее желание. После того как принцесса объявила о своем намерении, на уме у них одни лишь шахматы. Ремесленники день и ночь трудились не покладая рук, чтобы удовлетворить их ненасытную потребность в наборах шахматных фигур. С недавних пор в наших семьях всё перевернулось с ног на голову. С мужьями в доме обращаются не лучше, чем с лишним предметом мебели, если они не знают всех тонкостей этой игры. Любая дама уже мнит себя всемогущей правительницей Серенди- ба и наперсницей принцессы. Каждый вечер одну из женщин препровождают в гарем, чтобы испытать ее шахмат¬


580
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ное искусство. Оттуда они возвращаются отрезвленными, избавившись от безумных надежд и преисполнившись отчаяния, ибо принцесса Неубахар ставит им шах и мат чуть ли не на втором или третьем ходу. Однако честолюбия всех остальных это ничуть не подрывает, и, видя, как побежденные, возвращаясь, рвут на себе волосы и бьют себя в грудь, прочие тешат себя надеждой, что им повезет больше.
Рассказ торговца я слушал с неослабным вниманием. Когда он закончил, я загорелся желанием во что бы то ни стало найти способ сыграть в шахматы с Неубахар, чтобы под сим предлогом воочию наблюдать это чудесное творение природы. Я знал, что прекрасно разбираюсь в шахматах, и рассчитывал, что если мне удастся попасть в общество принцессы, то я смогу сыграть с нею не один раз. Я всё больше и больше увлекался этой мыслью, поскольку нарисованный торговцем образ очаровательной девушки запал мне в душу и неотступно преследовал меня. Я перебирал в уме все мыслимые и немыслимые способы попасть к ней. Одним словом, я совсем потерял голову и, в глубокой задумчивости распрощавшись с торговцем, пообещал прийти к нему на следующее утро. Из лавки я вышел, предаваясь мечтам о счастье, грезившемся мне в будущем, приблизить которое я страстно желал. Дамы всё еще играли у своих дверей с не меньшим рвением, как будто приступили к игре только что. Я более не смотрел на них с равнодушием. То, что раньше казалось мне сумасшествием, теперь представлялось делом чрезвычайной важности. Я завидовал той свободе, которой принадлежность к женскому полу наделяла их по отношению к принцессе и которой я был обделен. Эта мысль повергала меня в отчаяние.
«Нет! — думал я. — Я не могу жить под столь жестоким гнетом, я должен увидеть прекрасную Неубахар, я должен сыграть с нею в шахматы!»
Поглощенный подобными мечтами и сгорая от страстного желания, я вернулся в караван-сарай и улегся в по¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмеда... История принца Ахмеда
581
стель, но не для того, чтобы заснуть, а чтобы вновь окунуться в те сумасбродные фантазии, которые возникают в воображении, растревоженном массой новых ощущений. Всю ночь я разрабатывал хитроумные планы и тут же отказывался от них, пока наконец мне в голову не пришла замечательная идея, которая немного отрезвила меня. Она состояла в том, чтобы переодеться женщиной. Для этого требовалось убедить торговца, заинтересовав его щедрым вознаграждением, помочь мне в исполнении моего плана, как бы трудно это ни было.
На рассвете я встал и спозаранку пришел к нему. Я застал его, когда он только открывал свою лавку.
— Здравствуй, дитя мое! — сказал он. — Ты очень рано проснулся — я не ожидал увидеть тебя в такой час, но рад тебе! Заходи! Заходи! У нас в распоряжении целый день, и мы сможем вдоволь наговориться, если, конечно, у тебя нет других дел.
— Нет, — отвечал я, — для меня нет ничего важнее, чем быть здесь! Я нарочно пришел к тебе ранним утром, чтобы немного поговорить. Ты чрезвычайно добр, и твое общество мне приятно. Кроме того, я хотел бы обсудить с тобою одно дело, представляющее для меня чрезвычайный интерес. Если согласишься, ты окажешь мне бесценную услугу, коей я вовек не забуду!
— О чем же речь, молодой человек? — спросил торговец. — Я с превеликой радостью готов удружить тебе, но надобно заметить, что возможности мои не безграничны. Я, как видишь, всего лишь торговец, с трудом обеспечивающий себя и свою жену. Но к твоим услугам советы человека, видевшего мир и с изнанки, и с хорошей стороны, и ими не стоит пренебрегать. Давай же! Открой мне свое сердце! Клянусь тебе хлебом и солью, которые мы разделим сегодня, что помогу всем, чем смогу!
Искренние речи хозяина ободрили меня, и я поведал ему о своем душевном состоянии, сказав, что, если мне не


582
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
удастся сыграть в шахматы с принцессой, я останусь самым несчастным из людей. Я также рассказал ему о своем плане, добавив, что, затевая попытку проникнуть в гарем, рассчитываю на его помощь. Как только я умолк, торговец задумался, несколько раз рассеянно погладил бороду и, покачав головой, ответил:
— В подобном предприятии я бессилен! Даже не мечтай об этом! Не рассчитывай на меня! Я не могу обмануть собственного царя и принцессу, которые мне дороже зеницы ока. Кроме того, если твоя уловка раскроется, то евнухи гарема непременно предадут тебя смерти на другой же день, а я умру в позоре, преследуемый всеобщим презрением! Нет-нет, да оградит меня Аллах от этого! Ни слова больше о твоем замысле, юноша! Я ничем не могу быть здесь полезен!
Назидательный тон, с которым мой хозяин отвечал мне, на мгновение поверг меня в смущение, но вскоре смелость вернулась ко мне, и, подумав: «Не разбивши яиц, яичницы не получишь!» — я вновь принялся за дело, удвоив свои мольбы и сопроводив их крайне щедрыми посулами.
— Я в состоянии, — произнес я, — сполна засвидетельствовать тебе свою благодарность, твоя судьба станет моей заботой, и нет никаких сомнений в том, что я смогу осчастливить тебя!
Несмотря на все мои просьбы и щедрые посулы, торговец упрямо стоял на своем и не соглашался.
— Давай-ка сменим тему, — наконец сказал он. — Ты похваляешься своими шахматными умениями, посмотрим же, на что ты способен!
С этими словами он принес шахматы, небольшой столик и два табурета.
— Присаживайся, — сказал он, — и приступим!
Хотя у меня совсем не было настроения играть, я рассудил, и не без оснований, что, если мне удастся доказать


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... История принца Ахмеда
583
свою искусность в шахматах, это пойдет на пользу моему делу. Мы сыграли три партии. Я их выиграл. Он предложил сыграть еще. Я согласился и выиграл десять партий подряд. Мой успех чуть не вывел торговца из себя. Когда он с досадой встал, я ждал, что его недовольство обратится на меня. Однако, покружив в задумчивости по комнате, он вернулся к столу и стал очень аккуратно складывать фигуры в желтый мешочек, из которого их ранее извлек. Я немедленно подошел к нему с самыми обнадеживающими словами, стараясь добиться его согласия мне помочь. Теперь я не ограничивался только обещаниями, а вынул кошелек с шестьюстами золотыми цехинами21 и вручил ему со словами:
— Возьми это незначительное свидетельство моей решимости! И рассматривай его лишь как малое подтверждение того, что я готов для тебя сделать!
Широко раскрыв глаза при виде моей щедрости, купец взял кошелек и ответил:
— Ты столь откровенен и благороден, что я более не в силах противиться и не принять в тебе участие! Посмотрим! Нужно всё обдумать.
Хозяин лавки подошел ко мне вплотную и, проведя рукой по моему подбородку, сказал:
— У тебя он пока еще гладок, и из тебя, несомненно, получится премилая женщина, но я не могу сдержать дрожи при мысли о рискованном замысле, который ты намереваешься осуществить. Он чреват многими трудностями, а для меня — и опасностями! Тем не менее, во имя дружбы, в которой ты поклялся мне, я сделаю всё возможное, чтобы помочь тебе. Вместе с тем надеюсь, что ежели тебе повезет и ты станешь любимцем принцессы Неубахар, ты не употребишь ее доверие во зло и не выдашь меня. Подумай только: ты можешь погубить меня без малейшей пользы для себя! Играй в шахматы с этим образцом совершенства


584
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
сколько хочешь, но пусть глубокое уважение к этой прекраснейшей и целомудреннейшей из принцесс удержит тебя в рамках приличия, и, уповаю, ты ограничишься лишь тайным почитанием ее чар!
Я заверил его, что сделаю всё, как он просит, и вновь пообещал ему не остаться в долгу.
— Хорошо! — сказал он. — Мое благоразумие сдалось на твою милость. Я больше не могу отказывать тебе. Давай-ка отобедаем вместе и примемся за дело!
Он привел меня к себе, и там его жена, заметив, с каким вниманием ее муж обращается со мною, в свою очередь угостила меня на славу.
Когда мы покончили с едой, выпив несколько чаш изысканного вина, торговец велел мне пойти принять ванну и привести свой внешний вид в порядок, дабы он соответствовал задуманному предприятию.
— После этого возвращайся сюда, — добавил он, — здесь тебя будет ждать подходящее платье. Начиная с этого вечера, я беру на себя всё остальное, и, если мои надежды оправдаются, ты останешься доволен! Приходи ко мне через два или, самое позднее, через три часа!
Мне не надо было повторять дважды. Повинуясь его совету, я отправился в указанную им купальню, где опрыскал себя с ног до головы духами и умастил редчайшими маслами волосы, каковые потрудился привести в наилучший вид. Всё это время я размышлял о том, что усилия, которые мы прилагаем, чтобы понравиться тому, в кого влюбились, того стоят. Завершив пока что свой туалет, я пришел к торговцу, который уже приготовил для меня превосходное платье.
Следуя его советам, я оделся и вскоре преобразился в женщину, весьма недурно принарядившуюся. Поскольку мне не исполнилось еще и семнадцати, лицо мое полностью соответствовало платью: оно светилось здоровьем, а огонь,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмеда... История принца Ахмеда
585
горевший в тот момент в моем сердце, снабдил меня прелестным румянцем. Со взором, полным блеска, я превратился в настоящую красавицу. Так я впервые в жизни заинтересовался собственным отражением в зеркале и принялся с удовольствием разглядывать его.
Застав меня за этим занятием, мой друг-торговец заметил, что пора бы мне прекратить любоваться собой. Я спрятался под накидкой из прекрасного муслина и уселся вместе с хозяином и его женой в глубоком алькове. Тут вошли шесть джарий, евнух и пожилая госпожа. Последняя обратилась к торговцу:
— Так где же та дама, чье умение играть в шахматы ты так превозносил? Принцесса ждет не дождется возможности встретиться с особой, столь искушенной в этой трудной игре, и поручила нам немедленно доставить ее во дворец. Она с крайним нетерпением ожидает ее в большом зале гарема.
Поклонившись до земли, торговец отвечал:
— Да будет исполнена воля моей госпожи принцессы без малейшего промедления!
С этими словами он представил меня рабыням и старой даме. Я до смерти боялся, что моя походка покажется им странной и вызовет у них подозрения. Однако я успокоился, как только они подошли и низко поклонились мне. На эту любезность я попытался ответить со всем изяществом, на какое был способен. «Они на удивление легко угодили в мою ловушку, — подумал я. — Не будем же терять присутствия духа!»
Я без промедления покинул лавку торговца, который на прощание наговорил мне тысячу комплиментов и от всего сердца пожелал полнейшего успеха. Мой эскорт сопровождал меня со всей возможной почтительностью, пробираясь через бесчисленное скопление людей, упрямо следовавших за мною до самого входа во дворец.


586
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
При входе в гарем меня охватило непередаваемое наслаждение: всё в этом месте источало пьянящую негу. Здесь, казалось, сам воздух был другим — он был напоен множеством изысканных ароматов, приятных, но не назойливых. Повсюду лежали толстые шелковые ковры, ноги утопали в них при ходьбе, так что шаги делались неслышны, и сновавшие здесь без устали евнухи и наложницы походили на скользящие тени. Пробравшись сквозь паутину этих бродячих призраков, я приблизился ко входу в покои Неубахар, которая томно возлежала на своем ложе в ожидании моего прибытия. Два низкорослых евнуха тотчас же отодвинули портьеру, и я предстал пред самой прекрасной и очаровательной принцессой на свете. Исполнившись восхищения, я легко и естественно приветствовал ее подобающими знаками почтения и покорности. Неубахар благосклонно ответила мне изящным и исполненным благородства наклоном головы.
— Молва превозносит, — обратилась она ко мне, — твое необычайное умение играть в шахматы, а это моя любимая игра. Надеюсь, тебе удастся немного развлечь меня!
Со скромностью, исходившей из самого сердца, я отвечал ей, что желал бы играть в тысячу раз лучше — для того лишь, чтобы доставить ей удовольствие. Она поблагодарила меня за любезность и приказала принести шахматы. Рабыни с поспешностью внесли агатовый столик с золотой каймой и установили его перед ложем принцессы. Затем, расставив фигуры, исполненные в крайне любопытной манере, они принесли для меня низкий табурет, на который я сел, повинуясь знакам евнухов. Мы с принцессой приступили к игре, а бесчисленные евнухи и джарии столпились вокруг нас на почтительном расстоянии, храня гробовое молчание.
Я не смел поднять взора от игры и обратить его на свою очаровательную соперницу, но когда ее глаза, своим


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... История принца Ахмеда
587
блеском соперничавшие с утренней звездой, встречались с моими, меня попеременно охватывал то страх, то радость и я немедленно опускал голову, заливаясь краской.
Наконец игра была окончена. Она выиграла и обратилась ко мне:
— Ты, если бы пожелала, легко могла поставить мне шах и мат. Я приказываю тебе оставить чрезмерное почтение ко мне и играть во всю силу! Ты — прекрасный игрок, и я желаю, чтобы завтра вечером ты снова пришла ко мне для игры. Потрудись проявить больше смелости!
Наслаждение, какое доставили мне эти ее слова, я не променяю — ни за что не променяю — на всю бескрайнюю Индийскую империю22. «Как? — подумал я. — Неужели мне посчастливится увидеть тебя снова? О несравненная красота! Еще раз смогу я упиться твоим благоухающим дыханием!» В то мгновение я стоял, склонившись до земли в знак покорности, и, наверно, не осмелился бы удалиться, если бы сама Неубахар не покинула комнату вместе с джариями.
Проходя сквозь покои, я слышал, как все шептались мне вслед. Евнухи наблюдали за мной со столь близкого расстояния, что я почти не сомневался: меня вот-вот разоблачат. Между тем необычностью своего облика я объяснял то, что на самом деле было лишь праздным желанием поглазеть вблизи на особу, удостоившуюся небывалой чести второй раз сыграть в шахматы с принцессой. Наконец я оказался за пределами гарема, но лучшая часть меня осталась внутри, поскольку душа моя не рассталась с Неубахар.
Я вернулся к торговцу, и он пришел в невероятный восторг, увидав, что число сопровождавших меня евнухов и рабынь шестикратно возросло с тех пор, как я покинул его лавку.
Как только мы остались вдвоем, я поведал ему обо всём — а именно, о приеме, оказанном мне принцессой, и о ее приказе непременно возвратиться следующим вече¬


588
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ром, чтобы снова сыграть с нею в шахматы. Однако я воздержался от того, чтобы посвятить купца в свои сердечные тайны. Выслушав мой рассказ, он воскликнул:
— Хорошо, хорошо, сын мой! Тем лучше! Не забывай меня! О, я разбираюсь в людях! Я был уверен, что ты смышленый юноша, и не ошибся!
Я отужинал вместе с ним и, сославшись на усталость, отправился в караван-сарай.
Предыдущей ночью я не сомкнул глаз, снедаемый желанием увидеть принцессу и сыграть с нею в шахматы, однако сейчас, после того как увидел ее, я легко уснул. Надо признаться, чувства мои стали менее порывисты, зато еще прочнее обосновались в моей душе: они сделались самой сутью моего существования.
Длинная ночь и часть дня ушли прочь, и наконец настал радостный для меня вечер. Я ждал его с таким жгучим нетерпением, что в присутствии внимательного друга был вынужден скрывать свое состояние. Появление двадцати чернокожих евнухов и такого же числа джарий, присланных, чтобы сопровождать меня, вызвало у меня восторг. Я занял место в середине этой процессии и вскоре очутился там, где находилось мое сердце. Как и накануне вечером, я вошел в гарем. Не успел я дотронуться до шелковой портьеры, как маленькие пажи отбросили ее с таким проворством, с каким ветер разгоняет скрывающие солнце облака, и моему взору предстало не менее блистательное светило, нежели солнце в зените. Я опять созерцал Неубахар. Я вновь имел удовольствие сидеть напротив нее. Она поприветствовала меня с еще большей благосклонностью, чем накануне, и мы приступили к игре в шахматы. Как только принцесса бросала на меня взгляд или заговаривала со мною, сердце мое начинало неистово колотиться. Между тем во имя любви мне следовало сосредоточиться на игре — ведь принцесса играла превосходно.


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... История принца Ахмеда
589
Я приложил все усилия, и, хотя рука моя, двигая фигуры, вовсю дрожала и я плохо представлял себе, где нахожусь, первая партия осталась за мною. Сперва я испугался, что нанес принцессе оскорбление, но ее взгляд, исполненный спокойствия, заверил меня в обратном. Я изо всех сил старался играть наилучшим образом, и в течение вечера мы выиграли одинаковое число партий. Я взял верх в последней игре и с трепетом ждал, как Неубахар отзовется на мою победу. Она же поднялась и сказала:
— Ну что же! Я наконец довольна! Нашлась та, что играет в шахматы не хуже меня. Ты, обладательница столь достойного таланта, снискавшего мое расположение, — обратилась ко мне принцесса, — подойди же, чтобы я могла засвидетельствовать тебе свою горячую признательность!
С этими словами она сделала несколько шагов в мою сторону. Как передать тот любовный восторг, который охватил меня, когда ее несравненные по белизне руки заключили меня в свои объятия, дозволив ответить тем же? У меня закружилась голова, сладостное желание охватило душу — но увы! Я был безжалостно возвращен к действительности, обнаружив, что сие божественное создание более не пребывает в моих объятиях, так как выскользнуло у меня из рук подобно бесплотной тени.
Несмотря на весь переживаемый мною восторг, необходимость быстро заставила меня прийти в себя. Я почувствовал, что нужно призвать на помощь всё оставшееся у меня хладнокровие, и преуспел в этом. Я вновь принял уважительно-покорный вид и сохранял его до тех пор, пока Неубахар не обратилась к евнухам, распорядившись величественным тоном:
— Приказываю незамедлительно объявить жителям Се- рендиба, что дамам велено прекратить играть в шахматы и не надеяться более на честь сыграть со мною! Да узнйют все, что я выбрала себе наперсницу, и пусть отныне все в


590
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
гареме оказывают ей величайшее почтение, ибо она заслужила его своим непревзойденным искусством!
Этот унизительный приговор произвел на дам Серенди- ба не менее сильное впечатление, чем гром среди ясного неба. Лишь только весть о решении принцессы разнеслась повсюду, как все дамы острова принялись горько сетовать на жестокую судьбу. Затем, когда отчаяние сменилось гневом, они схватили шахматные фигуры и доски и, побросав их посреди улицы, принялись как одержимые топтать ногами. Услыхав шум, мужья покинули уютные закутки и от всего сердца поучаствовали в уничтожении того, что свидетельствовало о глупом тщеславии их жен и вызывало у них самих мучительное беспокойство.
Когда я покидал гарем, главный евнух объявил мне: принцесса рассчитывает, что я стану жить вместе с нею, и ждет меня на следующий день. Только этого мне и надо было. Я тут же пообещал ему вернуться, а сам отправился к торговцу, намереваясь исполнить свое обещание. Он ждал меня на пороге и поздравил с удачей, поскольку новость о ней опередила меня. Я немедленно вошел в дом и, выслушав восторженные восклицания по поводу выпавшего мне успеха, сказал:
— Как видишь, пока всё складывается чудесно! С завтрашнего дня я буду жить в гареме вместе с принцессой. И пусть это не вызывает у тебя страха! Ни с тобой, ни со мной не может произойти никакой неприятности, ибо знай: я — царский сын, мой сан защищает меня от людской злобы и будет защищать тебя тоже. Считай, что будущность твоя устроена, ибо так и произойдет! Всю власть, коей обладаю и буду обладать, я употреблю на то, чтобы сделать тебя богатейшим жителем Серендиба. Ты заслужил это, потому что отнесся ко мне как к родному. Из всех просьб у меня к тебе остается лишь одна — о моем верблюде. Прошу тебя, ухаживай за ним так, как будто бы это мой собственный


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... История принца Ахмеда
591
ребенок, поскольку я чувствую к нему такую нежность, словно он и есть мой сын. Я буду судить о твоей привязанности ко мне по тому, насколько заботлив ты будешь по отношению к нему.
С этими словами я вложил в руку торговца кошель с шестьюстами золотыми цехинами, каковой он проворно убрал в карман, заверив меня в готовности исполнить любое мое желание.
Наутро я покинул его, напомнив о своем поручении. Кроме того, я пообещал ему часто навещать его и рассказывать обо всём, что происходит в гареме. Он обнял меня на прощание, и около полудня я отправился к принцессе.
Во дворце всё было готово к моему прибытию. Лишь только я вошел, как евнухи упали к моим ногам и, вместо того чтобы препроводить меня в те покои, где я бывал ранее, повели в удаленную часть здания, где располагалась принцесса. Я шел впереди, словно знал все закоулки гарема. Меня вел небесной красоты голос, доносившийся под аккомпанемент лютни из противоположной части дворца, и вскоре я предстал перед его прелестной обладательницей. При моем появлении она прекратила пение и радушно приветствовала меня.
Отныне я должен был вести себя с осторожностью, и это, судя по всему, предвещало мне жестокие страдания, однако нужно было непременно обуздать страсть в эти первые мгновения, поскольку охотник, который слишком рано затягивает сеть, только отпугивает птиц, заставляя их лететь прочь, и лишается надежды на удачную охоту. Постоянно напоминая себе об этом, я приложил все усилия, чтобы сдержать восторги и скрыть их за маской совершенной скромности.
Прелестная Неубахар и в самом деле подвергла мою выдержку серьезному испытанию, поскольку она была столь приветлива и дружелюбна со мною, что в первый


592
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
день мне стоило жестоких страданий отвечать на них без излишней пылкости и с достаточным благоразумием.
— Пойдем, — сказала она, взяв меня за руку, — я покажу комнату, которую выбрала для тебя. Она находится рядом с моими покоями, так что мы сможем всегда быть вместе, и если бы ты знала, как я этому рада! В тебе есть нечто невыразимо притягательное, отчего меня неудержимо влечет к тебе!
С этими словами она привела меня в небольшие покои, обитые тканью розовых оттенков, и сказала, что это ее комната. Затем подошла к другой комнате и сообщила:
— А вот и твоя! Их разделяет лишь легкая шелковая портьера, и эта ничтожная преграда находится целиком в нашей власти. Пусть это станет образом нашего союза! Пусть нам удастся с такой же легкостью отбросить покров сдержанности, которая может возникнуть меж нами из-за различия в положении, и пусть в наших сроднившихся сердцах навсегда утвердится нежная и нерушимая дружба.
— Госпожа, — отвечал я, — время докажет тебе чувства, которые...
— О! Давай откажемся между собой от этих церемоний! — прервала она меня. — Отныне зови меня Неубахар, и никак иначе! Я же, со своей стороны, даю тебе имя Гюбруз! Давай-ка пройдемся вокруг павильона. Здесь можно найти всевозможные источники мирных радостей, здесь собрано всё, чего только способна пожелать душа, привычная скорее к неге, чем к страстям! Надо признать, моему сердцу не удалось отведать этих чар! Увы! Я была одинока! Но теперь я смогу насладиться ими, ведь Небо одарило меня любезной подругой, которая разделит их со мною!
Я тут же запечатлел на ее белоснежной руке поцелуй в знак чувств, которые не мог открыть ей. Лишь эту вольность я мог позволить себе, поскольку, служа мне утешени¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
593
ем, она в то же время была для предмета моих чувств не более чем знаком почтительного внимания. Именно так и восприняла Неубахар мой жест, и я радовался ее заблуждению и часто прибегал к этой уловке, чтобы втайне насладиться победой под покровом смиренной покорности.
Весь день мы провели в развлечениях, довольные друг другом. Это, однако, не помешало нам заметить приближение вечера. Мы прогуливались по одной из террас, окружавших сад, как вдруг из глубины дворца до нас донеслись звуки многочисленных инструментов. Я спросил принцессу, что это.
— А! — отвечала она. — Рабыни дают мне таким образом знать, что пора возвращаться. Им известно, что я не люблю, когда меня отвлекают во время прогулки, и они не решаются подходить ко мне, однако, зная о моей страсти к музыке, они, когда становится поздно, собираются все вместе в большом зале и устраивают концерт. Так они пытаются завлечь меня, и почти всегда им это удается. Некоторые из них играют превосходно! Пойдем, их игра доставит тебе удовольствие!
Перед нами и впрямь предстали евнухи и джарии, расположившиеся полукругом и по очереди певшие и игравшие в совершенно очаровательной манере. Затем была подана изысканная трапеза, и мы засиделись до глубокой ночи, наслаждаясь приятным разговором и спокойным весельем. Наконец принцесса сказала мне:
— Уже поздно, и тебе, как и мне, пора спать!
Тут она хлопнула в ладоши, поднялся занавес, и нашему взору открылась галерея, по обеим сторонам которой стояли евнухи и девушки-рабыни с белой свечой в руке. По этому пути, столь живо освещенному, мы проследовали в опочивальню.
Там царил мягкий и умиротворяющий полумрак, навевавший сон. Взором нельзя было отыскать ни одного мерца¬


594
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ющего огонька. Ровное, неизменное свечение проникало сквозь прозрачный купол, походивший на небо, когда оно покрыто легкой облачной дымкой, рассеивающей беспощадные солнечные лучи. Так же была освещена и моя комнатка, куда я поспешил удалиться как можно быстрее, чтобы не мешать отдыху принцессы. Теперь я столкнулся с новой трудностью и сперва ума не мог приложить, как мне с нею справиться: рабыни непременно желали помочь мне раздеться. Как от них отделаться? Тем не менее я кое-как отбился от них и наконец, ценой тяжких усилий, остался в одиночестве.
Не теряя времени понапрасну, я лег в постель, но даже и не помышлял о сне. Безумно счастливый тем, что уже выпало на мою долю, и тем, что, по моим расчетам, ждало меня в будущем, я был слишком возбужден, чтобы поддаться искусу сна. Стоило же хотя бы на мгновение уступить его власти, как мне начинало грезиться, будто я сжимаю в объятиях Неубахар, и от непереносимого наслаждения я тут же просыпался. «Увы! — говорил я себе. — Это не более чем сон! Хотя нас разделяет лишь тонкий занавес, он надежнее любой железной решетки мешает мне приблизиться к ней». Так проходили ночи, одна похожая на другую, и дни становились для меня всё ценнее. Незаметно я завладел сердцем той, кому безраздельно принадлежало мое собственное сердце. Мы были неразлучны, и, не отдавая себе в том отчета, Неубахар заразилась той же страстью, что и я, при этом полагая, что испытывает ко мне лишь нежную дружбу. Мое общество доставляло ей наивысшее удовольствие. Она сменила свои прежние развлечения на те, что с моим появлением стали ей доступны. Каждый день пролетал как четверть часа, а вечером мы даже не могли припомнить, как провели его, поскольку в пору рождения взаимной любви невозможно ни разобрать ничего вокруг, ни понять, чего хочешь.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
595
В таком состоянии, счастливый и несчастный одновременно, я провел два месяца. Мое сердце сгорало от любви, но я не решался искать утешения у своей возлюбленной. Оттого что страсть моя была чиста, мне приходилось еще сильнее сдерживать себя, ведь без уважения истинная любовь невозможна.
Неубахар полагала, что проводит вечера с преданной подругой, тогда как рядом с нею находился человек, страстно в нее влюбленный. Каждый день я старался подниматься непременно раньше ее и отправлялся к ней — из опасения, как бы она сама не зашла ко мне. Как правило, она еще спала. Я ласково будил ее, и, подождав, пока утренняя роса не испарится на солнце, мы выходили в сад насладиться ароматом нежащихся на рассвете цветов.
Однажды утром я внезапно проснулся, причем гораздо раньше обыкновенного. Каков же был мой ужас, когда я увидал, что прекрасная Неубахар лежит, полуобнаженная, без чувств на моей постели! Дрожа от страха за ее жизнь и пребывая в полнейшем смятении, я соскочил на пол, взял ее на руки и отнес к окну, чтобы ей стало легче дышаться и она могла прийти в себя. Через несколько мгновений она и правда очнулась. Яркий румянец и беспокойство во взгляде явно выдавали ее смущение. Наконец прерывающимся и дрожащим голосом она воскликнула:
— Увы! Мой сон оказался чересчур похож на правду! Я потеряла подругу! Столь дорогую мне подругу! Что со мною станется? Какое неожиданное вероломство! Но я отомщу за такое неслыханное оскорбление... Отомщу! Кому?.. Подруге, столь мною любимой... Что я говорю?! У меня никогда не было подруги! Вот ее лицо, ее глаза: что же изменилось? Почему я больше не люблю ее так, как раньше? О отец мой, отец! Ты поспешил на помощь другу, а тем временем твоя дочь пала жертвой предательства, скрывавшегося под личиной дружбы!


596
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Сначала под градом этих восклицаний я не знал, что ответить. Правда, я и не смог бы вставить ни слова. Наконец мне показалось, что настал подходящий момент, чтобы снять с себя хотя бы часть обвинений, как вдруг она повернулась ко мне и воскликнула:
— О жестокосердный! Ты низверг меня в бездну, из которой не сможешь вызволить! Беги же прочь от моего гнева... Ах! Спасайся бегством, пока мне самой не пришлось бежать из твоей порочной ловушки!
Вслед за этим Неубахар умолкла и залилась слезами. Ее прекрасные глаза походили на утреннюю звезду, какой она предстает взору сквозь оптическое стекло в дождь на рассвете.
Мне было не по себе, принцесса тоже не владела собою, однако наши сердца пребывали в гораздо большем согласии, чем мы могли себе представить. Я бросился к ее ногам с мольбами о прощении. Открыв ей тайну своего происхождения, я со всей пылкостью влюбленного встал на защиту своей непреодолимой страсти. Принцесса, казалось, не замечала моих слов, но, поскольку и не велела мне замолчать, я полагал, что могу продолжать свою речь. Моя возлюбленная не проронила ни слова, лишь потупила взор и орошала слезами свое прекрасное лицо. Во что бы то ни стало нужно было остановить поток драгоценных слез, и, к счастью, я преуспел в этом. Божественная Неубахар успокоилась. Она решила покориться судьбе и обрести утешение в самом источнике зла. Следовало упрочить наше счастье. Принцесса посоветовала мне отправиться к отцу и побудить его обратиться к ее собственному родителю, чтобы тот разрешил мне взять ее в жены, однако, как только я собирался в путь, она всякий раз удерживала меня, не в силах разлучиться со мною на столь долгий срок. Я же, со своей стороны, без колебаний подчинялся доводам, подсказанным ей любовью. Мы стремились лишь поскорее со¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмвда... История принца Ахмеда
597
рвать цветы, что росли у нас под ногами, и не заботились о том, чтобы их как-то сохранить.
— Мы счастливы, — говорили мы друг другу, — чего же еще желать?
Итак, мы упивались счастьем взаимной любви, и нас не смущало никакое препятствие, которое обычно встает на пути влюбленных. Всеми фибрами души впитывали мы сладостный нектар любви, беспрерывно струившийся из наших сердец.
В свою тайну Неубахар посвятила шесть наложниц, в чьей верности не сомневалась. Она столь безраздельно полагалась на преданность этих добрых созданий, что позволила себе одну проказу. С некоторых пор ей разонравились мои женские одежды, и она сгорала от желания увидеть меня в платье, более мне подобающем. Собрав небольшой совет, мы нашли решение, однако, чтобы воплотить его в жизнь, требовалась определенная ловкость. И вот однажды, во время ужина в главном покое, где собрались все рабыни и евнухи гарема, принцесса шутливо обратилась ко мне:
— Мои слова могут показаться тебе сумасбродством, но я не в силах ничего поделать с собою: мне очень хотелось бы увидеть тебя переодетой в мужчину! Если такое одеяние окажется тебе к лицу, я сыграю шутку над своим отцом и представлю тебя ему в таком виде. Гнев, который вызовет у него твое появление в первую минуту, сможет позабавить нас!
Вслед за этим она приказала одной из девушек купить красивое мужское платье, и ее воля была тотчас же исполнена.
Обманув таким образом надзирателей в гареме, я без страха переоблачился в мужскую одежду, которая была мне к лицу и тем более пришлась по душе моей возлюбленной. В этом, как и во всём остальном, мы без оглядки доверялись шести джариям, неспособным на предательство.


598
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Ничто не угрожало нам — мы были свободнее ветра, играющего на ледяных вершинах Ширванских гор23. Солнце нашего счастья стояло в зените, и жизнь текла, подобно прекрасному летнему дню. По воле случая ты мог отчасти наблюдать наши утехи; ты видел их и мог заключить, что души наши, обретшие довольство, упивались негой и любовью.
Однако, к несчастью, ты увидел и первую тучу, омрачившую наш мирный небосклон. У нас появился тайный враг, проницательный, завистливый и злобный. На нас донесли царю, отцу Неубахар, и он внезапно вернулся, чтобы застигнуть нас врасплох. В то время как мы полагали, что он находится на далеком острове, он вторгся в наш сладостный приют. В тот раз мы избежали его гнева, коего ты пал жертвой, однако мы не сомневались более в шаткости своего положения.
Я не стал дожидаться очередного вторжения в гарем, мне следовало немедленно уезжать и молить о помощи своего любящего отца. Да, это было необходимо, и сердце мое разрывалось на части, когда я с силой вырывал себя из объятий убитой горем Неубахар.
Я тотчас отправился к торговцу и, решив не пугать его понапрасну, с веселым видом обратился к нему:
— Поздравь меня, друг мой, я — счастливейший из людей! Принцесса, заставив меня переодеться в подобающее платье, велела мне отправиться к моему отцу, чтобы тот попросил для меня ее руки! Я отправляюсь немедленно и в мгновение ока вернусь назад. Храни нашу общую тайну и ни минуты не сомневайся в собственном благополучии! А пока вот тебе кошель с тысячью золотых цехинов, и не отказывай себе ни в чем, поскольку тебя ждет гораздо больше!
С этими словами я вывел из конюшни верблюда, с легкостью взобрался на него и отбыл. Но, увы, как далек на


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... История принца Ахмеда
599
самом деле я был в душе от показной веселости! Образ Не- убахар, которая при расставании была бледна и сильно взволнована, не выходил у меня из головы. Я всхлипывал, вздыхал и несколько раз вскрикнул, напугав Каруба. И если бы это умное животное разбирало путь так же плохо, как я, лежать бы нам давно уже на дне какой-нибудь пропасти.
Некоторое время я продолжал ехать в подобном состоянии, не помня себя от горя, и оказался в Долине джиннов. Угрожавшая тебе опасность и желание тебя спасти вернули меня к жизни. Благодаря этой счастливой встрече лучи дружбы проникли сквозь окутывавшие меня густые облака печали.


[Начало
истории принца Ахмеда и Али бен Хасана]
ем временем солнце покинуло высшую точку небосклона, тени удлинились, и на землю стал падать тот особенный золотистый цвет, который утомляет взор и рождает в сердце грусть.
Закончив рассказ, принц Ахмед дал волю слезам, тогда как Али бен Хасан, с жадностью ловивший каждое слово товарища, ничуть не осуждал проявление чувств, столь ему близких.
Наконец, в полнейшем изнурении, телесном и духовном, от невыносимой жары и царившей вокруг тишины, они оба заснули, вытянувшись на траве.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 601
Когда молодые люди проснулись, луна и звезды уже вовсю сияли на сумрачном ночном небосводе, а Каруб по-прежнему жевал траву рядом с ними и, казалось, был весьма доволен обретенным пристанищем.
— Что же мы наделали? — воскликнул принц Ахмед. — Мы были бы уже у стен Хотена, но вместо этого проспали бог знает сколько времени! Ведь перед тем как нас сморил сон, солнце еще ярко светило.
— Не расстраивайся так, — ответил Али бен Хасан. — Отдых пойдет Карубу на пользу, а на востоке уже занимается рассвет! Давай-ка покинем это место!
Усевшись на спину верному Карубу, они отправились в путь и останавливались только для того, чтобы дать этому полезному животному пожевать травки. Сами они подкреплялись гранатами, предусмотрительно запасенными в изобилии на предыдущей стоянке.
После нескольких дней пути впереди на некотором расстоянии показались стены большого города. Была уже почти ночь, небо хмурилось из-за близкой грозы, и путники поспешили вперед, чтобы вовремя добраться до какого-нибудь укрытия, как вдруг перед ними предстал белобородый старец. Волосы незнакомца, заплетенные в косы, покоились под желтым тюрбаном, посредине которого сверкал изумрудный полумесяц в бриллиантовой оправе. Раб нес шлейф одеяния незнакомца.
По наряду друзья догадались, что достопочтенный господин, должно быть, некий богатей-эмир24, а вовсе не какой-нибудь попрошайка, как им показалось издали. Между тем, пока они в замешательстве ломали голову над тем, что же могло заставить его столь поздним вечером в такую скверную погоду расхаживать туда-сюда в эдакой глуши, старик приблизился к ним и, взяв верблюда за поводья, сказал:
— Стойте, незнакомцы! Ни шагу больше, мое гостеприимство к вашим услугам! Еще два часа назад, завидев нависшие в небе тучи, я вышел из дому и стал прогуливаться по дороге, намереваясь дать приют путникам в моем дворце и укрыть их от буйства природы. Вам кажется, что до города осталось не более одной лиги25. Но знайте, что на самом деле отсюда до него более двадцати лиг! От города нас отделяет долина Зук-Зук, которую скорее подобает называть обителью туманов. Вам не


602
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
хватит и целой ночи, чтобы миновать ее. Милости прошу ко мне, вас ждет славное угощение и приют, а завтра, если захотите, продолжите свое путешествие или же останетесь моими дорогими гостями!
Доброжелательность, с какой было сделано это предложение, побудила принца Ахмеда и его новообретенного друга принять приглашение славного старика. Они последовали за ним во дворец, скрывавшийся от взоров проезжающих за густой рощей из высоких деревьев.
— Вот здесь я и живу, — промолвил старик. — Многие сбившиеся с дороги путешественники нашли здесь столь же приятное, сколь и неожиданное пристанище. Пусть же оно послужит и вам!
С этими словами хозяин препроводил друзей в просторные покои, где яркое освещение составляло разительный контраст с темнеющими в окне небесами. Всевозможные редкие и приятные вещицы в изобилии украшали дворец, и в этой удаленной и суровой местности он походил на островок посреди бурного моря, где, вопреки буйству волн, родятся апельсины, лимоны и благоухающие пальмы.
Без промедления был подан великолепный ужин на семь персон. Двое друзей сгорали от нетерпения, желая узнать, для кого поставлены четыре лишних прибора, и тут старик приказал невольникам:
— Позовите моих дорогих дочерей Дазару, Эльбадур, Даракс и Хальфараиду! Пусть они угостятся за моим столом!
Затем, обернувшись к Ахмеду и его спутнику, старик сказал:
— Это мои четыре дочки, они приехали, чтобы погостить у меня некоторое время. Сейчас вы увидите их. Не сомневаюсь, вы найдете их общество приятным, поскольку они красивы, словно звезды, и веселы, как никто другой.
Едва он произнес эти слова, как Ахмед и Али бен Хасан чуть не рухнули на землю от изумления, ведь из-за отодвинутой портьеры к ним вышли четыре грозные дамы из Желтого дворца! Те же, в свою очередь, посчитали, что уже находятся в долине мертвых, поскольку перед ними стояли те самые юноши, которые, по расчетам девиц, давным-давно уже должны были прибыть в ту скорбную обитель. Однако, несмотря на общее изумление и страх, обе стороны столь искусно скрыли свои чувства, что славный старик даже и не заметил, что


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 603
творится у него под носом. На протяжении всей трапезы он пребывал в отличнейшем расположении духа и своей веселостью заставил очнуться дочерей и гостей от ужаса, насколько это было возможно. Однако дамы никак не могли избавиться от тревоги. Что, если отец узнает об их гнусных проделках? А двое друзей трепетали при мысли о том, что злобные преследовательницы снова, похоже, заманили их в свои тенета.
Тем временем, понемногу оправившись от потрясения, принц и Али бен Хасан пришли к выводу, что грех не воспользоваться такой прекрасной возможностью для мести. А посему, отужинав, они обратились к старику:
— Справедливости ради, господин, тебе стоит знать, кому ты оказал столь щедрый прием. Если тебе угодно, мы поведаем нашу историю, и, надеемся, она заинтересует и прелестных дам.
Предложение гостей рассказать о своих приключениях пришлось старику по душе. Он согласился, а его дочери, покраснев от досады, стали метать угрожающие взгляды в принца и его друга, которые сделали вид, что ничего не замечают. Ахмед отважно начал рассказ. Сперва он наплел какие-то небылицы о своем происхождении, а также о родителях Али бен Хасана. Он использовал выдуманные имена, поскольку оба они слишком хорошо успели узнать своих сотрапезниц, чтобы доверять им. Вначале, для создания видимости правдоподобия, он вкратце рассказал несколько вымышленных историй, якобы приключившихся с ними во время странствий, и как можно быстрее перешел к тому, что довелось пережить каждому из них по отдельности в Желтом дворце. Излагая эти две истории одну за другой, он старался представить их в крайне драматичном свете и упирал прежде всего на те обстоятельства, которые могли разжалобить старика и досадить дочерям. Добрый старик то и дело качал головой и, полный сочувствия к несчастным молодым людям, пережившим столько опасностей, восклицал:
— О, злобные создания! Они коварнее змей, затаившихся в цветнике! Милая Даракс, дорогая Эльбадур, неужели жестокая судьба этих славных юношей не вызывает у вас сочувствия? А ты, возлюбленная


604
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Хальфараида, и добрая Дазара, чья душа столь благородна, я вижу, какие страдания причиняет вам этот трогательный рассказ!
Пока отец обращался с исполненными сочувствия тирадами к своим коварным дочерям, те не знали, как повести себя, однако тешились надеждой: раз до сих пор юнцы не вывели их на чистую воду, то, может быть, они из уважения к хозяину дома вообще этого не сделают. Сжигавшая сестер ярость усиливалась оттого, что они не решались сказать ни слова в отместку, тогда как возлюбленные, павшие жертвой предательства, наслаждались их замешательством и не брезговали ни пикантными подробностями, ни оскорбительными замечаниями. Наконец принц Ахмед решил довести дело до крайности и сказал:
— Возможно, господин, ты упрекнешь нас в беспечности и назовешь ее причиной всех наших злоключений, однако смею надеяться, что ты извинишь нас за нее, как только узнаешь, что эти четыре дамы, требовавшие от нас столь необыкновенных знаков внимания, были страшны как смертный грех. Уродливость их была такова, что им приходилось носить маску днем либо появляться на людях только ночью, да и то совсем ненадолго, подобно совам и другим пернатым вестникам несчастья.
При этом последнем выпаде терпение у четырех сестер лопнуло, и, не в силах больше сдерживаться, они разом вскочили и, словно львицы, зарычали в один голос:
— Может быть, они и злы, но уж никак не уродливы! Это неправда! Всё вы лжете, подлые обманщики! Нас еще никто так не оскорблял!
И с этими словами они что было мочи влепили каждому из обидчиков по пощечине. Однако, едва их месть свершилась, они впали в отчаяние, поняв, что сами выдали себя, а потому с плачем бросились обратно на диван, сотрясая рыданиями дворцовые своды. Эмир, изумленный и обескураженный подобным представлением, сидел в отчаянии, подавленный, безмолвный и недвижимый, накрывши голову полой халата.
Между тем на крики дам сбежалась толпа евнухов, но лишь с большим трудом им удалось одолеть этих отчаянно сопротивлявшихся тигриц. Наконец четверо самых сильных слуг взвалили девиц себе на спины и унесли с глаз долой убитого горем отца, которому всё же


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 605
достало сил, чтобы приказать нещадно выпороть их в ожидании более серьезного наказания.
Согласно приказу отца, дочерей за вероломное и преступное поведение ждала расплата иного рода. Сначала эмир повелел разрушить до основания Желтый дворец, а после заточил сестер вчетвером в башне, обрекая их до конца жизни на томление взаперти под строгим надзором.
Итак, принц и его друг сполна отомстили жестокосердным бесстыдницам. Весь следующий день они утешали эмира, мучавшегося жестокой печалью из-за коварства своих дочерей. А еще через день на рассвете, поблагодарив хозяина за доброту и пообещав навестить его на обратном пути из Хотена, они двинулись по направлению к долине Зук-Зук.
Очень скоро они подъехали к этой скорбной долине. Над ней клубился пар, словно в купальне с кипящей водой. Казалось, это бездонное ущелье скрывает в себе всевозможные бесплотные ужасы ночи. Спускавшимся вниз друзьям мерещилось, будто они вступают в сумрачное обиталище Иблиса26. Каждый шаг трепетом отзывался у них в сердцах. Из-за влажных испарений, постепенно пропитавших всю одежду, они вымокли до последней нитки, словно только что выбрались из реки. Казалось, еще немного, и эта зловещая местность полностью подчинит их своей воле. Вокруг ничто не избегло ее власти. Облака, которые можно было чуть ли не потрогать руками, зажали в тиски горизонт, а с густой листвы деревьев путникам на головы сочилась темноватая зловонная влага. Свет, с трудом пробивавшийся сквозь все препятствия, был столь слаб, что они с трудом правили Карубом, который, в свою очередь, беспрестанно чихал.
Единственными обитателями долины Зук-Зук оказались создания с осклизлыми вонючими крыльями, походившими на крылья летучих мышей. Эти мерзкие слепые твари, по виду больше напоминавшие рыб, чем птиц, слетались отовсюду, каждый миг задевая холодными и гладкими, словно мрамор, телами лица бедных путешественников. Друзья же, зажмурив глаза и зажав в зубах полы собственных платьев, позволили верблюду унести их из столь малоприятного места.


606
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Каруб нимало не обманул их надежд. Он проворно бежал вперед, легко преодолевая любые препятствия и не сворачивая с прямого пути, как вдруг на некотором расстоянии слева послышался шум водопада. Ахмед тотчас направил поводья в эту сторону, поскольку он, как и Али бен Хасан, изнывал от жажды.
Хотя слабые лучи солнца с трудом продирались сквозь туманное дыхание этой проклятой долины, они всё же позволили друзьям разглядеть бойкий родник, который бил из небольшой скалы, ниспадая в уготованное природой озерцо. Этот водоем располагался в тени деревьев, чьи гибкие ветви плавали в водах, из которых росли их стволы. Сначала двое путников не слишком обрадовались своей удаче — они ожидали найти здесь всё ту же отвратительную черную воду, что текла повсюду в долине Зук-Зук. Каково же было их удивление, когда они подъехали ближе и взору их предстал прозрачный и чистый, как кристалл, естественный родник, чьи берега поросли множеством небольших цветов всевозможных оттенков, подобно ниткам драгоценных камней, украшающих изящную шейку молодой красавицы.
Путники спешились и, словно завороженные, принялись наслаждаться гармонией, царившей в этом месте. Казалось, умелая рука денно и нощно ухаживает за ним. Друзья решили, что здешняя приятная свежесть и естественные красоты, столь разительно выделявшиеся среди ужасов вокруг, объясняются целебными свойствами источника. Они вдоволь напились родниковой воды и отмыли лицо и руки, запачканные зловредными птицами. Затем Ахмед принялся чистить Каруба от налипшей грязи — принц никогда не забывал позаботиться о своем верном верблюде.
Али бен Хасан, как всегда любознательный, воспользовался передышкой и отправился побродить рядом с дорогой и разведать местность. Не успел он и наполовину обойти небольшой холм, как перед ним предстала лестница, уходящая глубоко под землю. Ровные слои зеленого и гладкого, словно лед, мха покрывали каждую ступеньку лестницы. По всему было видно, что ею давно не пользовались. Если бы не страх разлучиться с принцем, Али бен Хасан без промедления отправился бы вниз, чтобы узнать, куда ведет эта лестница. Наконец он


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 607
набрался храбрости и, невзирая на постоянную опасность поскользнуться на гладком и влажном мху, спустился до площадки, откуда смутно виднелась находившаяся в глубине огромная пещера, освещенная мертвенно-бледным сиянием.
Тем временем принц Ахмед, хватившись товарища, бросился искать его, волоча за собой на поводу Каруба и крича изо всех сил:
— Али, мой дорогой Али! Где же ты?
Ахмед тревожно озирался вокруг, как вдруг до его слуха долетели пронзительные крики, как будто кого-то резали живьем, а в следующее мгновение ему навстречу выбежал и сам Али бен Хасан, дрожащий от ужаса, с криками:
— Прочь отсюда! Бежим! Нельзя терять ни минуты!
Не успел бедный Али прокричать это, подбежав к принцу, как, возникнув словно из-под земли, к ним с чрезвычайной быстротой бросилась толпа детей, столь же уродливых, сколь и странных на вид. Ростом около двух локтей, с толстым и массивным телом и непропорционально большой головой, заросшей ярко-рыжими кудрями, каждый из них походил на другого как две капли воды. Их маленькие оранжевые глазки метали яростные молнии, а бледные лица, казалось, безумно насмехались в натужной гримасе.
Лишь только Каруб увидал эту гнусную шайку, он хлопнулся животом на землю перед друзьями, а те, без труда поняв, чего хочет от них умное животное, немедленно забрались к верблюду на спину, отпустили удила и позволили ему бежать куда глаза глядят. Проклятая малышня с устрашающим ревом ринулась вдогонку за Карубом и, несмотря на всё его проворство, неотступно неслась за ним по пятам. Уродцы без устали тянули руки, пытаясь схватить его за хвост, однако он столь удачно подбирал его, что вопреки всем стараниям преследователи остались с носом.
Остаток дня и всю следующую ночь Ахмед и его друг уносили ноги всё так же быстро. Мерзкие карлики по-прежнему преследовали их, и только прозорливость Каруба спасала путников от ярости этих созданий. Наконец друзья увидели, что долина Зук-Зук вот-вот кончится, и на сердце у них полегчало.


608
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Вскоре они оказались у края долины, однако впали в полнейшее замешательство, обнаружив там расселину, такую широкую и глубокую, что, казалось, ни одному животному не под силу ее перепрыгнуть.
Противоположный край ямы купался в золоте солнечных лучей, не достигших еще их стороны. Там, на цветущем лугу, мирно паслись овцы, лани и антилопы. При виде сего зрелища Каруб троекратно фыркнул и, хорошенько разбежавшись, в мгновение ока преодолел устрашающую пропасть. Двое друзей тут же обернулись, желая узнать, что сталось с грозными детишками, так долго преследовавшими их. Маленькие чудовища с воинственными гримасами погрозили им руками и хором прокричали:
— Пропади пропадом этот верблюд и его хозяин! На этот раз они вырвали вас из наших рук, но совсем скоро вы снова встретитесь с маленькими джиннами из долины Зук-Зук, чьи тайны пытались вызнать!
Услышав эти слова, Ахмед и Али бен Хасан осознали, какой опасности подвергались, и страх не покидал их до тех пор, пока они не увидели, как джинны повернули назад и с устрашающим бормотанием исчезли в тенистой долине.
Ахмед не упрекал друга в праздном и опасном любопытстве, да тот и не заслуживал обвинений, поскольку и без того чересчур смущался и раскаивался. Они гнали Каруба крупной рысью, отчасти для того, чтобы убраться подальше от ужасного места, а отчасти — чтобы добраться до города, ведь еще на въезде в долину Зук-Зук им чудилось, что до него рукой подать. Однако самого города, столь желанного для путников, два дня проблуждавших в сумерках и валившихся с ног от усталости, нигде не было видно. Долго, в полнейшей растерянности, они обдумывали такой поворот дела и уже было решили, что Каруб сбился с верного пути, как вдруг на некотором удалении от них показалось множество солдат, восседавших на белоснежных конях.
— Смотри! — воскликнул Али бен Хасан. — Вон отряд, бежавший с поля брани. Это видно по смятению, царящему в их рядах. Давай присоединимся к ним! Они поведают нам, в чем дело, и подскажут, куда ехать.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 609
Ахмед туг же понудил Каруба удвоить усилия, но, хотя верблюд и бежал довольно резво, а воины, казалось, ехали не очень быстро, друзьям так и не удалось их нагнать. Вконец утомленные тщетной погоней, которая длилась целый день, путешественники удовольствовались тем, что просто последовали за белыми конями, а те ближе к вечеру въехали у них на глазах в большие городские ворота. Оказавшись у ворот несколько мгновений спустя, пришельцы спросили у сидевшего там человека, что за войско только что вошло в город. В ответ человек вначале громко расхохотался, а затем поинтересовался, в своем ли они уме, и заверил их, что за весь день здесь не прошло ни одного солдата.
Ахмеда и Али задела эта, как им показалось, оскорбительная насмешка. Они вошли в город и задали тот же вопрос первому встречному на улице. Он тоже почел их за фантазеров. Ничуть не лучше отнеслись к ним и несколько других горожан. В конце концов друзья рассердились, но это не принесло им пользы: чем упорнее они твердили, что видели, как отряд на белых конях въехал в город и что весь день отряд этот убегал от них будто черт от ладана, тем громче им смеялись в лицо. Вмиг слетелась толпа черни и принялась орать им в самые уши: «Сумасшедшие! Сумасшедшие!»
Чтобы избавиться от сборища грубиянов, принц Ахмед повернул в сторону караван-сарая. Заехав во двор, он спросил хозяина, можно ли устроиться здесь на ночлег.
— Наилучшим образом! — обрадовался хозяин. — Идемте, я помогу вам спуститься!
— Стой, обожди минуту! — воскликнул Али бен Хасан. — Сперва объясни нам, почему эти люди, от которых мы только что убежали, так настойчиво отрицают то, что совсем недавно в их город зашло войско на белых конях?
— Ага! — вскричал хозяин. — Так это вас освистали на улице как сумасшедших? Они недалеки от истины, как я погляжу! Впрочем, какая разница. Идемте! У меня вы вернете себе здравый рассудок.
С этими словами хозяин подошел к стременам. Али бен Хасан, вконец утративший терпение, с размаху ударил его кулаком в лицо, и тот повалился навзничь. От этого оскорбления все слуги в караван-сарае


610
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
пришли в ярость и бросились на друзей с таким бешенством, что наверняка разорвали бы их на мелкие кусочки, если бы те не сидели на Карубе. «Караул!» — закричали слуги, поднялась суматоха, и кто-то метнулся закрывать въездные ворота в караван-сарай. Заметив это, Ахмед стегнул Каруба и пустил его крупным галопом.
Между тем хозяин, поднявшись на ноги, кинулся в погоню в сопровождении друзей и рабов, а те стали звать прохожих присоединиться к ним, чтобы схватить беглецов. Никто не хотел вступаться за двух подозрительных чужестранцев. Наоборот, горожане устремились им вдогонку, сами не понимая зачем. Хотя у хозяина постоялого двора не было времени рассказывать каждому о нанесенном ему оскорблении, по его гневному виду все тут же догадывались, что он имеет достаточно вескую причину гнаться за незнакомцами.
Каруб несся вперед, недосягаемый для разъяренной толпы, и преследователи, поняв, что остановить его не удастся, принялись швырять ему вслед камни, палки и всё, что подворачивалось под руку, однако ни разу не попали.
Наконец наступила ночь — она-то и выручила друзей из затруднительного положения. Под покровом сумерек они покинули столь неприятный город, похожий на улей, где живут разъяренные шершни. Путники двигались по сельской местности, и, хотя перспектива провести еще одну ночь без сна под открытым небом их весьма удручала, они были рады, что избавились от общества людей более вздорных, чем скорпионы.
Приуныв, друзья медленно ехали вперед, как вдруг окрестные холмы огласились следующими малоутешительными для них криками: «Будете знать, как совать свой любопытный нос в тайны детей из долины Зук-Зук!»
— Ах! — воскликнул Али бен Хасан. — Это говорят те самые духи, будь они неладны, которые поклялись терзать нас! Они — причина оскорблений, которым мы давеча подверглись, и всех опасностей, которые свалились на нас! Ты только послушай их похвальбу! Увы! Друг мой, прости меня! Всему виной — мое глупое любопытство, но я исправлюсь!


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 611
На третий день пути принц Ахмед и Али бен Хасан оказались в лесу, устланном ровным травяным ковром. Дремучие дебри, привечавшие одиноких воронов, покрывали тенью всё вокруг — в полном согласии с мрачной обстановкой этой местности. Каждый шаг Каруба раздавался эхом под огромным сводом, образованным густой кроной деревьев. Хриплое карканье воронов перемежалось с топотом ланей, оленей и других подобных обитателей чащобы, которые, сбившись вместе, внезапно все до одного бросались наутек с необычайной быстротой.
Друзья не успели еще сильно углубиться в безлюдную местность, когда при сероватом утреннем свете, начинавшем пробиваться сквозь листву, увидали, на некотором расстоянии впереди, огромный колодец и юношу, прикорнувшего на самом краю. Его облик удивил и очаровал путешественников — столь красива и занимательна была его наружность. Голова незнакомца, безвольно покоившаяся на левой руке, наполовину свесилась в жерло колодца, но юноша как ни в чем не бывало продолжал спать, будто ложем ему служила пуховая перина, огороженная поручнями.
Увидев, что бедняге грозит смертельная опасность, Ахмед и Али бен Хасан закричали что было сил, однако беспечный спящий не только не проснулся, но, напротив, всё ближе пододвигался к зиявшей жуткой пропасти. Друзья бросились вперед, чтобы упредить его, однако обмерли от страха, когда, не добежав каких-нибудь четырех шагов, увидели, как юноша потерял равновесие и вверх тормашками рухнул в колодец.
Оставаясь на спине Каруба и горестно оплакивая незнакомца, Ахмед и Али стали всматриваться в глубь колодца, но вода была так далека и так мутна, что ничего разглядеть им не удалось. До них донесся лишь глухой звук, по которому они заключили, что несчастный, возможно, уцепился за ведро, опущенное в колодец, а потому они тут же схватились за второе ведро, чтобы вытянуть цепь наружу. Хотя действовали они от всего сердца и со всей возможной поспешностью, тянули злополучную цепь до самого заката, но ведра по-прежнему было не видать.


612
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Как же здесь глубоко! — говорили они между собой. — Мы тянем и тянем эту цепь, а она всё не кончается. Юноша уже наверняка задохнулся! Пусть так, не будем останавливаться!
За этим занятием наши упорные путешественники попрощались с солнцем, исчезнувшим на западе, и встретили ночные звезды, рассыпавшиеся у них над головой. Лишь при свете нового дня они поняли, что вожделенное ведро почти у них в руках. Ощущая его тяжесть, друзья тешили себя надеждой увидеть юношу — либо живьем, либо его хладный труп, однако вместо него в ведре обнаружилась лишь небольшая эмалированная шкатулка, черная как эбеновое дерево27. По сторонам ее красным цветом была выгравирована надпись: «Нашедшему надлежит незамедлительно вернуть меня моему владельцу, царю Ма- лабараху!» Когда надежды добрых юношей столь предательски рухнули, горчайшая скорбь охватила их. Они оплакали роковую кончину незнакомца, однако, будучи не в силах что-либо исправить, убрали шкатулку в дорожный мешок и продолжили путь, как раньше.
В дороге любопытный Али бен Хасан не удержался и попробовал открыть эту загадочную шкатулку, да не тут-то было. Попытался и принц Ахмед, но столь же тщетно. Твердо решив наконец возвратить ее хозяину, они с поспешностью скакали вперед до тех пор, пока не приехали в огромный город, где, как обнаружилось, к их огромной радости, и жил царь Малабарах. Таким образом, не отклоняясь от основного пути, они могли вернуть законному владельцу находку, доверенную им судьбой.
Сначала они устроились на отдых в караван-сарае, намереваясь подождать до завтра, чтобы предстать перед государем при полном диване. В должный час они оделись подобающим образом и смело отправились во дворец. Сперва им не позволили войти внутрь, однако после неустанных просьб и заверений в том, что их цель — вернуть царю нечто крайне ценное, пажи доложили о путешественниках своему повелителю. В то время Малабарах держал совет с визирями и приближенными по делу чрезвычайной важности, однако, когда ему донесли о том, с какой непредставимой дерзостью двое чужестранцев добиваются


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 613
его внимания, он приказал впустить их. Тогда Ахмед привязал верблюда к одной из колонн, украшавших портик дворца, и в сопровождении Али бен Хасана проследовал за слугами в покои правителя. После троекратного простирания28 друзья приблизились к подножию трона и замерли в почтительном молчании. Эмиры, визири и другие знатные вельможи, коих было вокруг не счесть, не спускали с них глаз. Им не терпелось узнать, в чем же дело, поскольку благородная наружность двух пришельцев наводила на мысль о какой-то необычайной миссии. Царь, подумав о том же, отдал приказ удалиться всем, кроме самых близких советников, имевших право участвовать в государственных делах. Вслед за этим он знаком велел Али бен Хасану говорить.
— Государь, нет нужды рассказывать о том, что привело нас в твое высочайшее присутствие. Эта шкатулка будет отвечать за нас и подтвердит тебе, о господин, то рвение, которое принудило нас отложить крайне срочное путешествие исключительно ради того, чтобы доставить некую ценность, принадлежащую не кому-нибудь, а тебе!
С этими словами он вручил шкатулку первому визирю. Тот немедленно передал ее царю, который с поспешностью выхватил ее и принялся вертеть в руках, с жадным любопытством разглядывая со всех сторон. Несколько раз прочитав надпись на боках шкатулки, он наконец попытался открыть крышку, но не смог и вернул ларец первому визирю. Тот, в свою очередь, со всей тщательностью обследовал находку и изо всех сил попытался открыть ее, но не слишком-то преуспел. Шкатулка побывала в руках у всех присутствовавших в зале, но, как они ни старались, всё без толку. Царь же, сильнее и сильнее распаляясь от желания увидеть, что там внутри, прокричал недовольным голосом:
— Сейчас же передайте шкатулку этим молодым чужестранцам! Раз они ее принесли, значит, смогут и открыть. А ежели нет — тем хуже для них!
Али бен Хасан, всегда начеку и готовый к любой неожиданности, тут же взял шкатулку. Взгляды всех собравшихся обратились на него. Царила мертвая тишина. С разинутым ртом и пересохшим горлом


614
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
участники действа ждали, что их взорам явится бесценное сокровище, как вдруг шкатулка резко распахнулась, и из нее вылетела белая сорока. Не успели все опомниться, как птица быстрее молнии ринулась к царю, сорвала у него с головы венец и, держа его в клюве, упорхнула в окно.
Царь замер в крайнем изумлении, и все остальные тоже не могли прийти в себя. Визири и эмиры, стоявшие поодаль, сначала не поверили собственным глазам, однако, приблизившись к трону, принялись глазеть на царя, а тот, в свой черед, хлопал себя руками по голове и кричал:
— Она пропала, о, горе! Ее нет!
Принц Ахмед и его друг, осознав, в каком скверном положении они окажутся, как только все эти царедворцы оправятся от удивления, смекнули, что им будет за благо убежать и разыскать Каруба. Но не успели они и шага сделать, как царь схватил подушку, служившую ему сиденьем, слез с трона и запустил ею в голову пришельцам. Увидев это, визири и приближенные, для кого степенная поступь была обыкновением, с поспешностью последовали примеру своего правителя и начали закидывать чужестранцев собственными подушками, увесистые украшения на которых едва не доконали путешественников. Как только на диванах закончились орудия возмездия, почтенные старцы совлекли с ног роскошные сандалии и принялись метать их в головы друзьям, а в следующее мгновение бросились за ними вдогонку. Однако, поскольку старцы не могли бежать слишком быстро, особенно оставшись без обувки, Ахмед с товарищем успели добраться до дверей зала заседаний, во весь голос призывая на помощь. Прежде чем тревога распространилась по всему дворцу, они уже были рядом с Карубом.
Между тем за спиной у неудачливых путешественников собралась уже порядочная толпа, и царь неотступно преследовал их по пятам, но, к счастью для друзей, им удалось забраться на Каруба, а тот, не дожидаясь, пока преследователи возьмут его в кольцо, пустился вскачь с опущенными поводьями.
Царь, с непокрытой головой, по-прежнему бежал за ними и кричал вслед:


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 615
— Отдайте корону, подлые грабители, мерзавцы!
При этом зрелище, завидев, как придворные старцы бегут босиком, без сандалий, весь народ ополчился на чужестранцев, но те, хвала верблюду, каждое мгновение уворачивались от направленных на них ударов. Устав наконец от напрасной погони, скорбящий монарх замотал голову в полу халата и вернулся во внутренние покои дворца, где не переставал оплакивать столь досадное и неловкое происшествие. Визири и приближенные были вынуждены последовать за ним, поскольку, лишившись сандалий, сей непременной составляющей гардероба, никак не могли проявить должного проворства. Царские стражники продолжали погоню и выпустили тучу стрел вослед беглецам, но, к вящей досаде воинов, стрелы падали на землю, не причиняя врагам вреда.
Каруба стала раздражать эта возня, и, завидев невдалеке большую реку, он бросился к ней и, к огромному изумлению солдат, разом перепрыгнул. Им пришлось прекратить преследование и вернуться во дворец, чтобы доложить царю о своих неудачах и заверить его, что они имели дело не иначе как с подручными джиннов.
Принц Ахмед и Али бен Хасан никак не заслуживали такого обвинения. Они и сами пострадали от ненависти со стороны злобных духов, которые по завершении своей второй проделки не замедлили прокричать им, как и в первый раз:
— Будете знать, как совать свой любопытный нос в тайны детей из долины Зук-Зук!
Ожесточенность, с какой джинны преследовали их, привела друзей в замешательство. Вздохнув, они снова двинулись в сторону Хотена, твердо решив не покидать более спины Каруба, дабы избежать ловушек, которые могли поджидать их впереди. Хотя Ахмед покинул отцовские владения не более шестидесяти дней назад29, он жестоко страдал из-за приключившейся с ними задержки в пути, а также от разлуки с возлюбленной Неубахар. Али бен Хасан пытался утешить друга, деля с ним его боль. Однажды, когда, по обыкновению, они быстро скакали по дороге, у них над головой начали собираться маленькие облачка и не долее как через шесть минут черным покровом затянули весь небосвод. Крупные капли, начавшие падать вниз, объявили о приближающемся


616
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ливне. Где спрягаться от бури? Ни пригорка, ни деревца, могущего служить укрытием, не было видно по обе стороны от широкой дороги, по которой ехали друзья, а нужда в пристанище с каждым мгновением становилась всё очевиднее. Пока, мокрые с ног до головы, они пеняли на эту неудачу, случившуюся столь некстати, на некотором расстоянии впереди показалась девочка, очень славная на вид, которая куда-то бежала со всех ног. Она закутала голову накидкой, отчего оказался на виду ее тонкий и изящный стан. Слишком короткое платьице не могло скрыть легких ног от глаз путников. Ноги ее были столь белы и двигались так шустро и резво, что от них рябило в глазах. Друзья решили отправиться вслед за девочкой, в надежде, что она бежит к укрытию, которое сможет оказаться полезным и для них.
Вскоре вдалеке они увидели полуразрушенную башню. Она поднималась из глубокой ложбины, и с того места, где находились путешественники, виден был лишь краешек ее вершины. Девочка проворно спустилась в ложбину, окруженную плотной стеной холмов. Ахмед вместе с другом пустились следом за нею и проникли в башню через проем, бывший когда-то великолепными воротами, а сейчас представлявший собой всего-навсего большую дыру, бесформенную и несимметричную. В любое другое время путники навряд ли соблазнились бы подобным местом. Скорее всего, друзья побоялись бы остаться здесь даже на минуту, но в своем теперешнем положении они были вынуждены разместиться там. Единственным жилым покоем в этой башне оказался обширный зал, окнами которому служили трещины, проделанные непогодой в стенах, а от крыши осталось не более половины. Там обосновались жабы неимоверной толщины, и повсюду ползали ужи, издавая шипение, которое смешивалось со свистом ветра, сквозившего через бесчисленные щели. Поручни, оставшиеся от чрезвычайно широкой лестницы, которая поднималась до верхушки башни, показывали, что место это — остатки былых роскошеств некоего величественного монарха.
Ахмед и его спутник, обеспокоившись участью девочки, которую они потеряли из виду, принялись искать ее повсюду и обнаружили, что она спокойно прогуливается посреди развалин в глубине огромного за-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 617
ла. Они дружелюбно обратились к ней, но она растолковала им знаками, что ничего не понимает. Казалось, она хотела избавиться от них и, кроме того, очень боялась верблюда. Она то и дело подбегала ко входу в башню, явно обеспокоенная тем, что буря никак не кончается, после чего возвращалась, обходя стороной Каруба и опасаясь приблизиться к нему. Тщетно принц и Али бен Хасан пытались объясниться с нею жестами. Они увидели, что лишь изводят ее понапрасну, и сочли за лучшее оставить ее в покое и позаботиться о собственной судьбе. А для этого как раз пришло время. Взгромоздившись на верблюда, они разъезжали по залу, когда на них свалилась новая неожиданность в виде глухого и стремительно нараставшего шума, с каким воды обычно намереваются вырваться из чрева земли. Вскоре пол уже был залит водою. Друзья решили выехать из башни, но каково же было их удивление, когда взору их предстали тысячи потоков, ринувшихся с вершины холмов в долину, где разверзшаяся земля принимала их и, выбрасывая затем накопившуюся воду назад, удваивала ее напор. Поначалу безбрежное водяное море было столь чистым и прозрачным, что путешественникам казалось, будто их окружает жидкий горный хрусталь. Однако вскоре у них на глазах воды изменились: они замутились, вспенились и потеряли ясность, как будто под ними развели невидимый огонь. Что делать в таком положении? Спасаться бегством не было времени. Все выходы из равнины превратились в бурные водопады. Башня с трудом держала оборону. Вода с силой подступала отовсюду, и разрушенная крыша больше не защищала от дождя.
Увидев, что вода достает уже до колен Каруба, принц и его спутник снова забеспокоились о девочке, чей невинный возраст и детская миловидность вызвали в их сердцах живой отклик. Она же, не обращая ни малейшего внимания на друзей, ловко взобралась на ступеньку каменной лестницы и уселась там, мрачно созерцая прибывающие воды, которые заставили ее перебраться еще на несколько ступеней вверх. Тогда Ахмед, увидев, что сможет дотянуться до нее, попытался взять ее на руки и усадить на верблюда, однако девочка проворно отпрянула в сторону и показала ему своей белой ручкой, что не нуждается в его помощи.


618
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Пока друзья наблюдали за крохотным созданием, которое с невозмутимым видом ускользало от опасности, взбираясь всё выше по лестнице, Каруб нашел себе более полезное занятие и обнаружил, что пора бы ему последовать в том же направлении, что и девочка, поскольку вода доставала ему уже до брюха. Он пустился вскачь по ступеням, и все собрались вместе на одной площадке. Это не сильно им помогло, поскольку они и так едва возвышались над водой, залившей всю долину, которая теперь походила больше на безбрежное озеро.
До сих пор девочка на удивление упорно хранила хладнокровие, однако, когда она увидела, что вода вот-вот захватит ее последнее убежище, она воздела свои тонкие ручки к небу со стенаниями, которые способны были разжалобить даже каменное сердце. Она рыдала, всхлипывая, била себя в грудь и рвала свои светлые волосы. Наконец, издав пронзительный крик, она, по-видимому, вознамерилась кануть в преследующих ее волнах, но Али бен Хасан, не в силах больше сдерживаться, вознамерился спуститься с Каруба и, хочет она того или нет, спасти бедную жертву, взять ее на руки и усадить на верблюда. К счастью для него, Ахмед, наученный горьким опытом благоразумию, удержал его, схватив за платье, и прокричал:
— Что ты делаешь? Уж не собираешься ли ты лишить себя единственного средства, способного унести тебя от этого потопа, который грозит поглотить нас, и не хочешь ли, чтобы друг твой потерял тебя и пал жертвой печали — и всё ради строптивого созданьица, которое не желает нашей помощи?
— Ты прав! — ответил Али бен Хасан. — Я чуть было не совершил глупость! Пусть эта маленькая дурочка погибает, раз ей не по нраву то, что мы делаем из жалости к ней! Клянусь, я не спущусь с Каруба, а раз она не хочет сидеть на нем вместе с нами, то пусть и сгинет себе в удовольствие!
Приступ отчаяния, охвативший девочку, прекратился, когда она заметила, что Али бен Хасан как будто собирается отправиться ей на помощь. Увидев, как Ахмед остановил его, она задрожала, но всё же продолжала надеяться, что сострадание заставит Али вернуться к задуманному. Последняя надежда покинула ее, когда она услышала его


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 619
клятву и увидала, что он решительно вернулся в седло. Ее милое детское личико вспыхнуло гневом. Глянув на друзей со злобой, достойной василиска30, и вселив в них ужас, она бросилась вниз головой и в мгновение ока исчезла.
В изумлении принц и Али бен Хасан смотрели на след, оставшийся от ее падения, — такого поворота событий они не ожидали, — как вдруг проклятая маленькая тварь вынырнула из воды вдалеке от них и вскарабкалась на холм напротив, где ее с распростертыми объятиями встретила мерзкая банда джиннов, явившихся в своей личине диких краснорожих карликов и принявшихся вместе с нею орать:
— Будете знать, как совать любопытный нос в тайны детей из долины Зук-Зук! Попробуйге-ка выбраться из башни Чин-Чин!
В ответ на подобный вызов Каруб пошевелил ушами, взмахнул хвостом и, бросившись вплавь, рывками мощных ног пересек ужасную водную пучину, затопившую всю долину, и удачно выбрался на берег, несмотря на преследование джиннов, скакавших с холма на холм с диким гиканьем, способным напугать любое другое животное.
Едва Ахмед оказался вне опасности, в надежном укрытии, он сразу же погладил Каруба по шее и поблагодарил его за спасение, вслух вознеся хвалу другу своего отца, который одарил его столь благородным животным. Затем, повернувшись к Али бен Хасану, он сказал:
— Горе нам! Неужели нет способа избавиться от этого проклятого народца, чьи ловушки постоянно угрожают нам?
— Это моя оплошность! — ответил Али бен Хасан.
— Не будем об этом! — сказал принц. — Нам нужно только одно: не расставаться друг с другом и ни в коем случае не уходить далеко от нашего защитника!
К тому времени буря улеглась, и небо, затянутое облаками, превратилось в купол, чей лазурный цвет оттенялся серебряным полумесяцем луны, которая только-только взошла. Путешественникам казалось, что они основательно сбились с пути. Они понятия не имели, где находятся, и тут перед ними появился большой город. Ахмед спросил, как он называется, и стоило ему узнать, что имя ему Шабарах, как он воскликнул:


620
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Ага! На этот раз я припоминаю! Мы действительно на пути к Хотену. Сюда удалился на покой эмир Афшгар, бывший визирь моего отца. Я знал его в детстве и очень любил, но, получив огромное наследство, он испросил у моего отца отставку. Говорят, чтобы вознаградить себя за тяготы и огорчения, связанные с государственным управлением, он изобрел для себя наирасслабленнейший и беспечнейший образ жизни, какой только можно представить, и этому у него стоит поучиться даже самому праздному лодырю из рода человеческого.
— Например, мне! — подхватил Али бен Хасан. — Я и впрямь не прочь поднабраться опыта у господина Афшгара, тем более что мы не меньше его нуждаемся в отдыхе! Наши последние приключения с лошадьми, сорокой и башней Чин-Чин оказались довольно изматывающими.
— Да уж, в долине Зук-Зук нам не удалось как следует развеяться, — сказал принц, улыбаясь. — Но идем же! Гостеприимство, с которым нас наверняка встретит эмир, придется весьма кстати!
Отыскать дворец Афшгара было нетрудно. Горожане с готовностью направляли туда двух чужестранцев, которых пустили внутрь за красивые глаза, не спросив даже имени. Миновав череду пышно украшенных залов и коридоров, друзья оказались наконец в самой удаленной и тихой комнате дворца. Здесь они обнаружили томно возлежащего на софе эмира и, прежде чем он заметил их, успели хорошенько разглядеть его.
Правитель улыбался, полуприкрыв глаза, лицо его светилось румянцем. Шесть маленьких пажей, более прекрасных, чем туберозы, только что раскрывшиеся под дуновением утреннего ветерка, стояли перед ним на коленях и обмахивали опахалом из страусиных перьев, чья белизна соперничала с их кожей оттенка слоновой кости. Шестеро других пажей с необыкновенной легкостью водили своими десятью пальчиками по подошве ног эмира, приглашая сон овладеть его чувствами. Опасаясь, как бы хозяин окончательно не заснул, Ахмед назвал его по имени и представился. Тут же в порыве радости добрый старик поднялся и с нежностью и уважением поприветствовал сына своего бывшего господина.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 621
Маленькие пажи, присутствовавшие при встрече, быстро разбежались, чтобы поведать новость другим невольникам, и мгновение спустя все слуги были готовы оказать прием принцу и его другу. Сперва евнухи отвели их в изысканную купальню, после чего им подали яства для подкрепления сил, причем трапеза сопровождалась танцами и музыкой в идеальном исполнении, а в конце концов были задействованы все силы, дабы устроить для гостей праздник.
Беспечный эмир был крайне молчалив, но не по природной склонности, а потому, что большую часть времени ему было слишком тяжело открывать рот для разговора. Его общество оказалось не самым веселым, однако он поднатужился и совладал с ленью ради гостей, которые провели с ним очень милый вечер.
После роскошного ужина, отличавшегося изысканностью, Ахмед принялся рассказывать о том, что приключилось с ним самим и с его спутником, не упуская ни малейших подробностей. Едва он закончил, как Афшгар, усердно ему внимавший, воскликнул:
— Ах! Мой дорогой принц! Зачем же ты покинул двор царя, твоего отца? Скольким опасностям и тяготам ты подверг себя из-за обманчивой страсти к деятельной жизни! Отдохни здесь хоть немного. В моем дворце ты найдешь пристанище, исполненное покоя и той сладостной праздности, что питает душу. Моя жизнь течет здесь словно вода в тихом ручье. Я даже не утруждаю себя приказами, ведь слуги привыкли упреждать мои желания. А ты, милый юноша, — продолжал эмир, повернувшись к Али бен Хасану, — как человек, вполне способный оценить прелесть подобного беспечного существования, побуди же своего друга предаться этому состоянию у меня! Заодно избавишься от любопытства, лишающего тебя преимуществ приятной лености.
В ответ Али бен Хасан лишь кивнул. Он уставился на Ахмеда, который, прочитав в его взгляде желание принять приглашение старика, согласился провести весь следующий день в Шабарахе. Это была немалая уступка, ведь принц сгорал от нетерпения поскорее вернуться в Хо- тен, чтобы добыть себе право вновь устремиться в объятия Неубахар.
Тем временем эмир, немало встревожившись из-за охоты на двух путешественников, устроенной детьми-джиннами из долины Зук-Зук, и


622
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
опасаясь, как бы злые существа не явились по их душу в его дворец, пожелал друзьям спокойной ночи и тут же созвал пажей и евнухов, вручил каждому по Корану и распорядился:
— Встаньте вокруг постелей моих дорогих гостей и все вместе ночь напролет без остановки читайте стихи этой священной книги! Джинны не решатся потревожить вас за таким набожным занятием, и я буду спать в спокойствии.
Верные домочадцы безмолвно повиновались воле хозяина и, вежливо сообщив о распоряжении двум друзьям, встали числом пятьдесят на колени вокруг их ложа. Так, ни на минуту не давая отдыха языку, они приступили к своему разноголосому представлению.
Принц и Али бен Хасан долго не могли сомкнуть глаз — настолько их раздражал нестройный хор, где каждый бубнил разные строки. Но ко всему можно привыкнуть, и они притерпелись к этому странному бормотанию и до самого утра погрузились в довольно глубокий сон. Их разбудил предупредительный хозяин, который нарочно поднялся на полчаса ранее обычного, чтобы пожелать гостям доброго дня и пригласить на завтрак. Поблагодарив, они пообещали немедленно присоединиться к нему, а пока попросили дать напиться преданным охранникам, чьи глотки, вероятно, сделались сухи как кожаные бурдюки.
День прошел довольно весело: друзья прогуливались по саду, вдыхали цветочные ароматы, нежились в тени беседок, образованных цветущим кустарником, лакомились шербетом31, доставленным слугами, и, считая порхавших кругом бабочек, с наслаждением вслушивались в щебет птиц, заполонивших собою безмятежный полуденный воздух.
В этом море покоя и приятной беспечности Ахмед с другом утопили все тревоги, причиненные им детьми из долины Зук-Зук. Заметив, что гости впали в сладостную мечтательность, Афшгар испугался, как бы простые удовольствия, столь приятные ему самому, не наскучили им, а посему велел привести музыканта, которому немало покровительствовал и чей божественный голос и необычайно искусная игра на лютне доставляли отраду всем в Шабарахе. Раб, отправленный с посланием, мгновенно вернулся и сообщил, что повстречал Хизру (так звали этого музыканта) в двух шагах от дворца, и тот сказал ему:


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 623
— Я узнал, что у вашего господина гостят важные чужестранцы, и собирался предложить свои услуги, дабы развлечь их.
Эмир, восхищенный таким совпадением, избавившим его от необходимости ждать, приказал ввести Хизру. Принц и его друг встретили музыканта с должной любезностью, достойной столь выдающегося дарования. Тем временем невольники занялись приготовлениями. Сначала в дальнем конце зала они поставили три софы для Афшгара и двоих его сотрапезников, а посредине разместили богато украшенный табурет для исполнителя, которому вручили великолепную лютню. Затем слуги покинули зал, наглухо затворив за собой двери, дабы никакой незваный гость не стал помехой тому глубочайшему восторгу, которому хозяин, как они знали, собирался вот-вот предаться.
Когда всё было готово, Хизру уселся в центре зала и, настроив лютню, начал петь. Его голос, более нежный, чем у соловья, любующегося тем, как его собственные трели растворяются в воздушных просторах, звенел под сводами зала, а пальцы касались лютни с мелодичной легкостью, заставляя слушателей трепетать от удовольствия. Даже сам Афшгар, хотя и был знаком с талантами этого превосходного музыканта, казался пораженным и, не удержавшись, несколько раз воскликнул:
— Ты превзошел самого себя, Хизру, превзошел самого себя! Я в жизни не слышал, чтоб ты играл и пел столь прекрасно, как сегодня вечером!
— Божественный талант! — согласились в свой черед Ахмед с Али бен Хасаном. — Он оживляет и восхищает органы чувств.
Музыкант отвечал на похвалы лишь глубокими поклонами. Вскоре он сменил тональность и, перейдя в минор, имел удовольствие наблюдать, как эмир и его гости залились слезами. Еще более, чем похвалами, воодушевленный тем воздействием, которое его пение возымело на слушателей, он принялся на разные лады модулировать и с удовольствием наблюдал, что ему покорны тончайшие струны их душ и он может по своей воле остановить или пробудить к жизни фонтаны слез из глаз. Вдоволь насладившись своей властью, он оставил нежные и страстные напевы, настроился на более спокойный лад, и его голос,


624
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
слившись с тихим звучанием лютни, превратился в слабые переливы, едва слышные уху.
Постепенно эмир и двое его гостей поддались дремотному воздействию музыки, и по истечении некоторого времени Хизру имел удовольствие наблюдать, как вся троица, один за другим, повалилась навзничь на свои ложа в полнейшей бессознательности.
Солнце еще стояло над горизонтом и бросало ярко-желтые лучи сквозь занавеси, когда эмир и его двое гостей крепко заснули. Лишь в глубоких сумерках принц Ахмед, в чьих ушах всё еще раздавался голос музыканта, внезапно проснулся и прокричал:
— Хизру, спой эту божественную мелодию еще раз!
Произнеся эти слова, он огляделся вокруг, но Хизру нигде не было видно, да и Али бен Хасан тоже куда-то исчез. Только эмир в глубоком забытьи храпел на своем ложе, но быстро проснулся от пронзительных криков Ахмеда, который, выдирая волосы у себя из головы, бегал по комнате в исступленном страдании, беспрестанно повторяя имя своего друга и проклиная джиннов.
Афшгар, встревоженный ничуть не меньше его самого, подбежал к дверям, которые сам изнутри затворил на ключ, и обнаружил, что они заперты, как и прежде. Он расспросил всех рабов, которые тут же сбежались на его голос, не видели ли они, как выходили Али бен Хасан или Хизру. Те отвечали, что не видели, а поскольку большинство слуг не спускали глаз с двери, стало быть, выйти незамеченным никто не мог. Тогда принесли свечи и снова принялись искать — за портьерами, под софами, в фарфоровых вазах. Одним словом, мебель в зале вывернули наизнанку, но всё без толку.
Принц без памяти носился туда-сюда вместе с остальными и лишь через некоторое время пришел в себя настолько, чтобы последовать за эмиром, который собирался немедля отправиться к Хизру. Запыхавшись, они ворвались к нему, не сказав ни слова рабу, открывшему дверь. Они обнаружили, что Хизру как ни в чем не бывало сидит в своей комнате, и потребовали у него объяснить, что он сделал с Али бен Хасаном.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 625
— Что вы имеете в виду, господа? — ответил обескураженный музыкант. — Не понимаю, о ком вы!
Едва он вымолвил это, как Ахмед отвесил ему две оплеухи со словами:
— Лжешь! Разве не ты пришел к эмиру Афшгару? И не ты ли пел перед ним весь вечер?
— Милостивый господин! — ответил Хизру. — Ты, вероятно, хочешь позабавиться, но твоя шутка зашла уже слишком далеко, тебе не следует обращаться со мною подобным образом. Я никогда не видел и не слышал о том, кого ты только что упомянул! Я хворал и два дня не выходил из дому, что могут подтвердить все мои рабы! Поэтому лишь из желания посмеяться надо мною ты можешь говорить, что я провел вечер у эмира, моего покровителя, который, мне кажется, мог бы немного больше печься о своем покорном слуге!
Услышав эти слова, принц и Афшгар осознали, что их первая догадка, которой они старались не верить, оказалась горькой правдой. Они поняли, что один из семейства джиннов, ребенок из долины Зук- Зук, обернулся Хизру, чтобы похитить у них Али бен Хасана. Понурив головы, они безмолвно покинули музыканта.
Полные печали и ужаса, они вернулись на место разыгравшейся трагедии, и Ахмед рухнул там без чувств на ту же софу, где ранее спал его друг. Благодаря заботам хозяина он с трудом вернул себе власть над собою, но затем лишь, чтобы бурно оплакать понесенную им утрату, которая с каждым мгновением казалась ему всё более жестокой.
Эмир, желавший вызволить гостя из скорбного беспамятства, убедил его вместе осмотреть все улицы и дома в Шабарахе, и заставлял принца заниматься этими бесполезными поисками всю ночь напролет. Утром эмир отвел его в свой сад, надеясь, что разнообразие, которое предстанет взору принца и уже так приглянулось ему ранее, понравится еще больше, но ошибся. Вид этого царства неги повлиял на Ахмеда так же, как приятное, но сильнодействующее снадобье, пролитое на свежую рану. Каждый цветок, источавший изысканный запах, наполнял его сердце ядом.


626
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Увы! — восклицал он. — О милые украшения природы! Утро распустило ваши полуприкрытые бутоны и оживило лепестки, поникшие под вечерним ветром! О, если бы оно могло так же утешить мое сердце! Ах! О гибельная долина Зук-Зук! О злобные дети джиннов! Неужели вам всё мало? Али бен Хасан попал наконец в ваши ужасные руки. Нет сомнения, он уже лишился жизни! И я никогда больше его не увижу!
В конце концов, уверившись в том, что его друга нет более среди живых, принц Хотена упросил эмира построить для того гробницу из черного мрамора в глубине сада, что и было сделано за три дня. Оросив скорбный памятник слезами, Ахмед поручил Афшгару делать то же самое ежедневно, на что добрый эмир согласился без колебаний. Затем, горячо обнявшись, они расстались, исполненные уважения и привязанности друг к другу.
Ахмед покидал Шабарах в крайне удрученном состоянии. Его печаль усу1ублялась тем, что теперь он в одиночестве путешествовал на Карубе. Принц отпустил удила, поскольку прекрасно знал, что верблюд выберет именно ту дорогу, какую следует. Наконец через тридцать дней незаметно для себя Ахмед очутился на вершине высоченной скалы. Там он попал во власть ветров, бешено сталкивавшихся друг с другом и производивших печальный и заунывный свист.
Один-одинешенек, лишившись возлюбленной и сердечного друга, несчастный принц не мог устоять под натиском чувств, бушевавших у него в сердце. В какую бы сторону ни обращался его взор, везде видел он огромный простор, раскинувшийся перед ним. Казалось, вся вселенная лежит у его ног. Дальние дали отступали к небу, теряясь одна за одной в синеватой дымке и очерчивая собою горизонт.
Погрузившись в мрачные мысли, Ахмед долго простоял на этой вершине. Всё здесь располагало к грусти и тихим раздумьям. С восторгом смотрел он на остров Серендиб, обильно проливая слезы и прикидывая расстояние, отделявшее его от милой Неубахар.
Ахмед дал волю мыслям и упивался подступившей к нему печалью до тех пор, пока приближение вечера не отрезвило его, заставив задуматься о том, что эта возвышенная местность — не лучший выбор для


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории принца Ахмеда...] 627
ночлега. Тогда он начал спуск, внимательно вглядываясь в окружающее пространство, чтобы по возможности отыскать место, где можно укрыться на ночь. Наконец на некотором расстоянии он увидел город, а у ворот — очертания небольшого сада. У входа в сад высились колонны из ослепительно белого алебастра. Ахмед уже собрался было направиться в ту сторону, как вдруг Каруб, чье зрение было, по крайней мере, столь же остро, как у его седока, пустился резво по тропинке, ведшей туда. Несмотря на все старания, только на рассвете им удалось наконец добраться до колоннады у маленького сада, через которую вела дорога в город. Стальная решетка защищала вход в сад, но не мешала видеть и обонять благоухающие цветы.
Ахмед с наслаждением любовался прекрасными аллеями и разнообразными цветниками, представшими его взору, как вдруг над головой у него сиплый и пронзительный голос произнес:
— Будет мне наука, как совать свой нос в тайны детей Зук-Зук!
В полном смятении и замешательстве принц поднял глаза и увидел в клетке, подвешенной на колоннаде, попугая, который тысячекратно и с неизменным пылом повторял слова, которые так взволновали путника. Лишь только Ахмед предположил, что под этим обликом скрывается его возлюбленный Али бен Хасан32, как сердце его воспламенилось желанием завладеть этой птицей и подержать ее на мгновение на спине верблюда, чье благое свойство разбивать любое заклятие было юноше известно. Сперва он попытался схватить клетку, но без особого успеха. Клетка висела слишком высоко и была недосягаема. Тем временем попугай без устали хлопал крыльями и повторял одну и ту же фразу, звеневшую в воздухе. На произведенный им шум прибежал напуганный до смерти старый садовник. Он закричал:
— Да что такое с тобой приключилось этим утром, болтливая птица? Если хозяйка тебя услышит, она сама придет к тебе, так как любит тебя гораздо больше, чем ты того заслуживаешь, неугомонное создание! А ты, — продолжил старик, завидев Ахмеда, стоявшего в непосредственной близости от двери, — что ты ищешь здесь в столь ранний час?
Принц ответил:


628
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Я направлялся в ближайший город, но красота этого места привлекла мое внимание. Я остановился, чтобы вдоволь налюбоваться им. Мне попался на глаза ваш милый попугай, а поскольку я без ума от этой породы птиц, то и не мог отправиться дальше, пока не приласкаю его. Если б ты только позволил мне хоть минутку подержать его в руках! В знак благодарности за твою любезность я вручил бы тебе двадцать золотых цехинов.
Хотя старик очень хотел разжиться двадцатью цехинами, сперва он ответил отказом на мольбы принца и сообщил, что ему, сторожу, не сносить головы, если с птицей случится что-нибудь неладное. Однако, когда Ахмед удвоил награду, садовник заглотил золотого живца и, воспользовавшись маленькой лесенкой, снял клетку, которую передал в руки принцу, предварительно отворив решетку, их разделявшую.
Лишь только попугай оказался на спине у Каруба, как птица и клетка исчезли, а вместо них Ахмед с ликованием узрел и сжал в объятиях дорогого Али бен Хасана, который несказанно обрадовался, что вернул себе естественное обличье, и ничуть не меньше был доволен тем, что вновь увиделся с принцем.
При виде столь чудесного преображения садовник без чувств хлопнулся наземь, а двое друзей, почтя за благо предоставить слуге самому разбираться с дамой, кинули ему мешочек с золотом и быстрым шагом направились в город. Поздравляя друг друга со счастливым случаем, вновь их соединившим, Ахмед и Али бен Хасан въехали в первый попавшийся караван-сарай и со спокойной душою отправились на отдых, поскольку Али смог убедить принца, что бояться джиннов им больше нет нужды. Они заказали превосходную трапезу и многократно поднимали чаши с вином за здоровье прелестной Неубахар.
— Роза мира, — восклицал Ахмед, — красой превосходящая яркие цветы из сада Магомета!33 О, если бы моя влюбленная душа могла на одну ночь вылететь из этого тела и, смешавшись с нежным дыханием вечера, поиграть в твоих прекрасных лепестках! Там я пьянел бы от источаемого тобою сладостного аромата и бессчетными нежными поцелуями вернул бы тебе яркие цвета, которые, несомненно, поблекли из-за отсутствия твоего верного слуги!


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории Али бен Хасана] 629
Напрасно Ахмед в мечтаньях соединялся с Неубахар. Жалобы его были бессильны, ведь, чтобы беспрепятственно насладиться вместе с нею радостью бытия, ему следовало со всей возможной поспешностью отправиться в Хотен. Что он и наметил сделать на следующий день. А пока он жаждал узнать, каким образом его друг превратился в попугая и что произошло с ним с тех пор, как они расстались. Остаток дня принц посвятил удовлетворению столь естественного любопытства. Али бен Хасан начал свой рассказ следующим образом.
[Начало
истории Али бен Хасана]
ы знаешь, что в тот роковой вечер, когда в гостях у эмира Афшгара из города Шабараха мы втроем внимали пению Хизру, я заснул рядом с вами. Так вот, мне не известно ни что со мною произошло, ни каким образом меня похитили оттуда. Знаю только, что проснулся я от боли, причиненной мне тысячью болезненных щипков, которые едва не содрали с меня всю кожу. Как описать ужас, охвативший меня, когда я обнаружил, что лежу нагишом в том самом подземелье, куда завело меня тогда мое пагубное любопытство в долине Зук- Зук?! Я тотчас узнал это место. Меня окружало бесчисленное множество проклятых рыжих деток, воспылавших ко


630
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мне ненавистью. Кто-то из них танцевал, нелепо кривляясь, другие продолжали щипать меня до крови своими мерзкими острыми ногтями, украшавшими их длинные ловкие пальцы. Они радовались моим страданиям и хором горланили песни, издавая при этом шум, который лишил бы хладнокровия любого храбреца.
Вначале мне показалось, что синеватый свет, наполнявший пещеру, исходил из бесчисленного множества маленьких ламп, подвешенных под ее сводом, но вскоре я понял, что эти светильники — не что иное как сверкающие глаза тех жутких птиц, которые столько преследовали нас. Эти проклятые твари устроили себе гнезда на неровном, шероховатом своде, откуда высовывали головы, чтобы освещать своих хозяев, не менее отвратительных, чем они сами.
Тем временем дети Зук-Зук перестали мучить меня, они больше не щипались так сильно, а потом наконец совсем оставили меня в покое и исчезли. Радуясь свободе и прекрасно помня, где находится выход из пещеры, я поспешил к нему. Вдали уже смутно угадывались очертания лестницы, поросшей мхом, когда эти злобные духи преградили мне дорогу, представ передо мною в еще более ужасном обличье, чем раньше. Благожелательный вид, который они силились принять, делал их в сто раз отвратительнее. Они всем скопом набросились на меня и чуть было не раздавили под своей тяжестью. Я упал на землю, а они притворились, будто собираются целовать меня по очереди, но принялись кусать, словно взбесившиеся скорпионы.
Боль придала мне сил. Я вскочил и бросился бежать без оглядки, не понимая, что делаю. Отвратительная шайка тут же пустилась следом за мною. Притворяясь, что они не могут настичь меня, джинны всё дальше загоняли меня в глубь своей ужасной пещеры. Там подземелье, чей вход был довольно широк, суживалось, дорога виляла из стороны в сторону, и всё это, вкупе с многочисленными проема¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории Али бен Хасана] 631
ми, ведшими в длинные и узкие коридоры, являло собой усграшаютций лабиринт.
Петляя таким образом, я заметил где-то вдалеке яркий свет, явно отличавшийся от блеска глаз злобных птиц. Тут же я бросился бежать по тропинке, которая должна была вывести меня к нему, а джинны, скрипя зубами позади меня, по-прежнему гнались за мною на некотором расстоянии. Шум множества молотков, будто ударявших по наковальне с удвоенной силой, и свет, всё сильнее бивший мне в глаза, навели меня на мысль о том, что я приближаюсь к кузнице, где вполне смогу найти путь для побега. Я вдвое быстрее устремился вперед, но за поворотом меня остановила большая решетчатая дверь, за которой виднелся просторнейший зал, спроектированный с безупречным мастерством. Вдоль стен, отделанных яшмой, тянулся шестирядный карниз, искусно сработанный из великолепного материала. На нем крепилось несчетное число золотых подсвечников. Однако пол в этом зале ничуть не соответствовал такому великолепию — он был из простого железа.
На софе — единственном предмете обстановки, пригодном для сиденья, — полулежал юноша весьма приятной наружности, однако его черты, хотя и были сами по себе красивы, несли отпечаток глубочайшей печали. Перед ним стоял стол с изысканными кушаньями, а в правой руке юноша держал веревку, свисавшую с середины необычайно высокого потолка.
Я был так изумлен и взволнован, что и думать позабыл о джиннах, которые вот-вот должны были настичь меня. Они остановились в четырех шагах от меня и хором прокричали: «Отвори эту дверь! Ступай отдохни, освежись — и узнаешь тайны детей Зук-Зук!»
Я уже собирался повиноваться их приказу, как молодой человек, взглянув на меня с состраданием, знаком призвал меня остановиться и обратился ко мне со словами, пронзив¬


632
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
шими мое сердце: «Берегись, несчастный, не входи сюда! За тайны, которые тебе откроются, ты заплатишь так же дорого, как и я! Как можно быстрее возвращайся к выходу из пещеры! Злобные духи, преследующие тебя, не властны над твоей жизнью и свободой до тех пор, пока ты сам добровольно не переступишь порог этой комнаты! Стоит тебе еще раз подчиниться тому, от чего ты не нашел способа уберечься, и ты узнаешь, что никакая мука не сравнится с теми пытками, которые ожидают тебя здесь!»
Произнеся эти слова, он вернулся на диван в то же самое положение, в каком я застал его, но оставался в нем лишь мгновение. Неожиданно его лицо исказилось от ужаса, и выражение страха и отчаяния сменилось слезами и печалью. Он воскликнул пронзительным и жалобным голосом: «Что? Так скоро! Жестокие и безжалостные гяуры!34 Отчего же так скоро?»
Он дернул за висевшую рядом веревку.
В то же мгновение бесчисленное множество молотков вывалилось из-под потолка и принялось, без участия какой- либо видимой руки, со всех сторон колотить по полу, сквозь который доносились глухие смятенные крики. Многие молотки остервенело обрушились на спину несчастного юноши. Он повалился на землю и, как мне показалось, был почти что стерт в порошок под их ударами.
Не в силах наблюдать столь ужасающее зрелище, я рухнул без чувств. Несомненно, в этом состоянии я провел некоторое время, поскольку, когда пришел в себя, всё уже успокоилось. Джинны исчезли, а молодой человек снова развалился на софе с видом мрачным, но довольно спокойным.
«Господин, — обратился я к нему дрожащим голосом, — не будешь ли ты так любезен рассказать мне о том, какие обстоятельства привели тебя сюда? Поведай, как ты вернулся к жизни, которой, как мне показалось, лишили тебя бес¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории Али бен Хасана] 633
пощадные молотки? Сообщи, могу ли я сделать что-нибудь для тебя!»
«Неразумный! — отвечал он мне с гневом. — Ничто не в силах излечить тебя от ненасытного любопытства! Ступай, — продолжал он более мягко, — ты не сможешь мне помочь! Спасайся сам, но не теряй ни минуты!»
Закончив свою речь, юноша закрыл лицо полой платья и разрыдался. Жалость всё еще удерживала меня на месте. Я плакал вместе с несчастным и боролся с искушением открыть дверь и присоединиться к нему, но память о моем дорогом Ахмеде и желание сохранить себя ради него перевесили все прочие чувства.
Я пошел в обратную сторону по тем же коридорам, по которым явился в это жуткое место, и изрядно уставшим добрался до просторного помещения, соединявшегося с входом в подземелье. Рыжие детки поджидали меня там. Мое появление они встретили громкими криками. Один из них подошел ко мне и, плюнув в лицо, сказал: «Ступай отсюда, раз желаешь этого! Коли сможешь, верни себе прежнее обличье и больше не опасайся детей Зук-Зук — они отомщены!»
По ужасу, вызванному во мне этими словами, и по сильной дрожи во всех членах я понял, что со мною происходит какое-то странное превращение. И в самом деле, земля ушла у меня из-под ног, и я оказался в воздухе, полностью обескураженный. Правда, вскоре, почуяв в себе силы, я молниеносно выпорхнул из рокового подземелья и покинул мерзкую компанию джиннов.
Я оказался на свободе, но всё еще оставался в сумрачной долине. Я на миг остановился, чтобы отдышаться после стольких тягот. Первое, что попалось мне на глаза, был тот самый источник — роковая причина всех наших бедствий. Я поспешно приблизился к нему и, примостившись на краю, осмотрел себя в его чистых водах, но тут же в ужасе отпря¬


634
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нул, поскольку увидел, что стал самым настоящим попугаем. Глаза мои, сохранившие способность плакать, оросились обильными слезами. Мне хотелось закричать во весь голос и огласить окрестности своими жалобами, но язык мой более не повиновался мыслям. Из всего, что приходило мне на ум и хотелось произнести, я был способен вымолвить лишь следующее: «Будет мне наука, как совать свой нос в тайны детей Зук-Зук!» И сию фразу я повторил тысячу раз, да таким пронзительным голосом, что мои крики разнеслись по всей долине. Когда мне надоело попусту драть горло, я распахнул свои яркие крылья, чтобы, по крайней мере, насладиться дневным светом и попытаться напасть на твой с Карубом след, так как я знал, что верблюд способен дважды осчастливить меня — сделать опять человеком и доставить к другу. Пребывая в уверенности, что взял направление на Хотен, я взмыл ввысь и, повинуясь новому умению, радовался парению в небесах. Однако, вместо того чтобы продвигаться вперед, я летел обратно! О своем промахе я узнал, когда вновь оказался у гранатового дерева, под которым мы почивали вместе с тобою после моих приключений в Долине джиннов, куда меня заслали дамы из Желтого дворца. Я примостился на ветке, сердце мое изнывало от тоски. Я пытался вымолвить твое имя, но твердил только одно и то же: «Будет мне наука, как совать свой нос в тайны детей Зук-Зук!» Тамошние птицы отвечали на мои крики, но, как я ни старался подружиться с ними, я ничего не понимал в их языке и держался в стороне от них.
Наконец я решил попытаться отыскать дорогу в Хотен, по-прежнему надеясь догнать тебя.
Я неустанно летел в одном направлении до самого вечера. Ярко светила полная луна. Я поднялся в бескрайний воздушный простор, который едва помогал мне работать крыльями — казалось, воздушные потоки умчались за покров ночи и на их месте воцарилась совершенная безмятеж¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Начало истории Али бен Хасана] 635
ность. Мне чудилось, будто я плыву в прозрачном океане без берегов и волн и что в этом мирном и восхитительном пространстве я совсем один.
На заре я спустился ниже, к земле, и более не удалялся от нее. Через несколько дней моему взору предстал сад, в котором ты и нашел меня. Меня одолевал голод. Сев на вершину пальмы с густой листвой, я принялся поедать фрукты. К несчастью, трапеза оказалась прервана предательской шелковой сеткой, в которой запуталась моя нога. Тщетно издавал я пронзительные крики и изо всех сил старался высвободиться. Пришлось покориться судьбе. Я свалился на колени к даме восхитительной красоты, сидевшей на траве рядом с пальмой. Служанки, устроившие ловушку, захлопали в ладоши, а потом до упаду хохотали от моего раздосадованного вида. Наконец хозяйка велела им умолкнуть и послала за роскошной клеткой, в которой заперла меня и собственноручно отнесла в свою опочивальню. Несколько часов я забавлялся тем, что наблюдал за моей очаровательной хозяйкой, но с приходом ночи печаль вернулась ко мне, и я принялся как заведенный твердить громким пронзительным голосом: «Будет мне наука, как совать свой нос в тайны детей Зук-Зук!»
Сначала это вроде бы удивило прекрасную даму и она внимательно прислушивалась к моим словам, но вскоре устала от бесконечных повторений. Сперва она терпела, но после того как следующей ночью, несмотря на все ее ласки, я снова завел ту же песнь, на заре послала за садовником.
«Забери эту птицу! — велела она ему. — Ее громкая и глупая болтовня мешает мне спать. Но всё же я люблю моего попугая, а потому храни его как зеницу ока! Подвесь клетку с ним на колоннаду в саду! Каждый день я буду навещать его, чтобы проверить, не поутих ли он и, особенно, не перестал ли обращаться к прохожим с этими странными словами, которые твердит без умолку».


636
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Ее приказ чрезвычайно обрадовал меня, поскольку теперь я находился у большой дороги и мог надеяться на встречу с тобой. Надежда не обманула меня. Я приметил тебя еще издали и тут же стал повторять эти слова, чтобы привлечь твое внимание. Ты удивился, подошел к колоннаде из белого мрамора и освободил меня с ловкостью, достойной твоего ума. Мне остается только радоваться тому, что я снова вижу тебя, и надеяться на возможность доказать тебе мою дружбу и благодарность.


[Продолжение истории принца Ахмеда и Али бен Хасана]
ринц внимательно слушал рассказ Али бен Хасана, а когда тот закончил, спросил, не случилось ли с ним еще чего-нибудь, ибо, сказал он, ничтожнейшие обстоятельства приобретают важность, когда непосредственно касаются друга, которого ты ценишь. Наконец они улеглись спать в двух разных комнатах. Ахмед заснул младенческим сном, но Али бен Хасан всё еще помнил слишком многое, а потому не мог сомкнуть глаз.
В своем рассказе он умышленно опустил свое главное воздушное приключение: ему хотелось избавить друга от жестокой скорби и спасти его жизнь даже ценою собственной. А дело было вот в чем.


638
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
[Окончание
истории Али бен Хасана]
етая здесь и там в облике попугая, в одну ночь, черную как смоль, Али бен Хасан потерял дорогу в Хотен и, окончательно заплутав, оказался в небе над башнями Се- рендиба. Повинуясь безотчетному стремлению, он уселся на дерево в том самом саду при царском гареме, где впервые увидел, как его друг резвится с принцессой Неубахар. Теперь на его глазах разыгрывалось иное представление. Царь, с грязной и запущенной бородой, с запавшими глазами и нахмуренным челом, восседал у подножия этого дерева с тремя самыми престарелыми визирями. После длительного молчания он обратился к ним хриплым голосом:
«Друзья мои, унылая бессонница преследует меня. Это из-за нее я созвал вас в столь ранний час. Знайте же, что я несчастнейший из отцов!»
При этих словах он залился горючими слезами, а визири следовали его примеру, до тех пор пока их удрученный повелитель не взял себя в руки и не произнес следующее: «Мои верные помощники, я не нуждаюсь в новых доказательствах вашей привязанности ко мне! Я решился открыть вам сердце. Итак, знайте же, что моя дочь, некогда столь любимая мною Неубахар, стала причиной моего от¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмеда... [Окончание истории Али бен Хасана] 639
чаяния и стыда! Мои обвинения основаны не на пустых догадках. Ее положение слишком явно подтверждает их. Однако она упорно не желает назвать имя того наглеца, который соблазнил ее, а потом каким-то непостижимым чудом сбежал из Красной башни, куда мы его заточили. Но, как бы там ни было, не следует совсем уж преуменьшать благородство его души, ведь он осмелился мечтать о моей дочери и заставил ее влюбиться в себя. И я не теряю надежды вновь захватить его. Начиная с этой ночи я буду отправлять гонцов во все известные царства, ближние и дальние, чтобы объявить повсюду: если соблазнитель Неубахар в течение шести месяцев не явится ко мне и не предаст себя в мои руки для отмщенья, то я умерщвлю эту непокорную девицу руками палача, и даже мои отеческие чувства не встанут на ее защиту. Я рассчитываю, что вы, визири, со всем тщанием подберете для меня необходимое число гонцов. Они должны быть готовы ринуться вскачь, когда сумерки завтрашнего дня, менее темные, нежели мрак в моей душе, опустятся на землю. Тогда с вершины Красной башни под звуки сотни труб каждому из них объявят, куда ему надлежит отправиться».
Визири в знак повиновения распростерлись на земле. Хасан-попугай до самого вечера держал ухо востро, а глаз настороже, готовясь развернуть крылья, дабы выследить посланца, который отправится по дороге в Хотен.
Намерения царя Серендиба нельзя было скрыть, да он и сам не хотел этого. Он повелел объявить о них в каждом городе, так что подданные весь день напролет молились за здоровье принцессы Неубахар и выражали вслух желание, чтобы ее возлюбленный был найден гонцами, которые одновременно разъехались в разные стороны под одобрительные возгласы толпы. Хорошенько запомнив дорогу, по которой посланник отправился в Хотен, и, убедившись в том, что при помощи крыльев он сможет нагнать его, Али бен


640
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Хасан ненадолго задержался, дабы понаблюдать за прекрасной Неубахар. Вся в слезах, с растрепанными волосами, она припала к окну в гареме. Жестами и взглядами она молила Небеса о том, чтобы царское воззвание никогда не достигло ушей Ахмеда.
«Милое создание, — думал Али бен Хасан, — я читаю в твоем сердце. Мои чувства ничем не отличаются от твоих. Я спасу жизнь нашего дорогого Ахмеда ценою своей собственной, если смогу. Иначе говоря, если верну себе исконное обличье. Да хранит тебя Небо ради него! Прощай, я ухожу, чтобы послужить тебе!»
Юноша расправил крылья и вскоре догнал гонца, направлявшегося в Хотен. Али почти всё время опережал его и даже располагал временем, чтобы периодически ненадолго отклоняться от курса, резвясь в свое удовольствие, из-за чего оказался в руках владелицы сада с колоннадой из белого мрамора.


[Окончание
истории принца Ахмеда и Али бен Хасана]
осле счастливого окончания этого происшествия, когда благодаря очередному доброму поступку своего друга Али бен Хасан вновь оказался на свободе, его сразу же стало одолевать желание осуществить первоначальный замысел и выдать себя за принца. Но, чтобы пожертвовать жизнью с пользой для милого его сердцу друга, ему следовало, не медля ни минуты, отправиться в Серендиб, до того как гонцы огласят волю царя.
С этим намерением он встал на рассвете и, дабы оградить Ахмеда от беспокойства за его судьбу, тихо вошел к нему в комнату и оставил у изголовья записку следующего содержания:


642
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Сальсе cG^ßfeKHue ujfcmßi п^ин^ж^ашнь леня nebimjïKb meJsi, ммльия п^шал,,
а
НвЙвг^вЛЯЯ ПЯП£вШ/1М)СЯ с mJow! ^ те^як é^ejie/ш на müu nßuchi!
и nß пити & oAQmßh ас^емш все, wtß<£c с V~/e^^m^ (fecMi hiéeeà! ibtne сгаетмлтс аЬцг с аЬцгем
аке
ытйуке тшш) &ejbH&w Jen Сосана!
— И как это понимать? — воскликнул принц, выпустив роковую записку из дрожащих рук. — Хасан покидает меня в тот момент, когда джинны устали гоняться за нами, когда благодаря чудесным свойствам моего верблюда он вернул себе природный облик! А ведь еще вчера он, казалось, был так рад видеть меня рядом! Что могло стать причиной столь поспешного отъезда? Может быть, его отцу потребовалось увидеться с ним и святой сыновний долг велел ему отбыть в Багдад? Но почему тогда он не поделился со мною своим отчаянием? Я мог бы забыть на время свои страдания и поехать вместе с ним. Он несправедливо обошелся с нашей дружбой, и я буду вовек безутешен.
К этим жалобам удрученный Ахмед добавил многие другие и слег в постель на два дня, не принимая никакой пищи. Безвольная печаль столь крепко охватила его, что он умер бы от истощения, если бы необычайный шум на улице не заставил его подскочить на месте и прийти в себя, или, точнее, если бы не услышал он, как под звук рожка кто-то во весь голос произносит имена Неубахар и царя Серендиба. Принц тотчас же поднялся и, полуодетый, забыв о тюрбане, бросился в гущу толпы. Там он от начала и до конца выслушал роковое воззвание. Его огласил тот самый гонец, за которым ранее следовал Али бен Хасан и который задержался в пути из-за болезни.
Несчастный принц, сраженный печалью и ужасом, с превеликим трудом добрался до своей комнаты. Там он сел, скрестив руки на
груДи*


У. Бекфорд. История принца Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 643
— О Небо! — проговорил он тихим прерывающимся голосом. — Нет больше надежды для меня когда-нибудь жениться на Неубахар, как нет и радости быть рядом с другом! Счастье! Счастье! Видно, ты и вправду птица перелетная! Но ко мне ты больше не вернешься! Смерть — вот единственное прибежище, что остается мне, но и ею следует распорядиться во благо моей возлюбленной! Какой-то варвар посмел отмерить ей остаток прекрасных дней, которые должны превзойти числом песчинки на морском берегу! Вперед же, соберемся с силами, чтобы отвести на себя меч, нависший у нее над головой!
С этими словами Ахмед приказал принести себе еды, дабы подкрепиться, а затем отправился на конюшни, где собственноручно отменно попотчевал Каруба, после чего бросился перед благородным животным на колени.
— Бесценное создание, — обратился он к верблюду, — если ты когда- нибудь хотел оказать мне услугу, сейчас самое время засвидетельствовать мне свою верность! Пусть твои легкие ноги отнесут меня в Серен- диб с проворством, равным быстроте моих мыслей! А ты, друг моего отца, хозяин этого превосходного верблюда, помоги мне в тот час, когда речь идет о спасении самого совершенного творения в мире!
Закончив свою речь, Ахмед вспрыгнул на Каруба, отдал кошель с цехинами хозяину постоялого двора и вылетел из города крупным галопом.
Поспешность, с какой действовал принц, шла вразрез с его ослабленным здоровьем, и это сильно не нравилось Карубу, ощущавшему на своей спине чахлого седока. По пути умное животное нарочно часто останавливалось в караван-сараях и притворялось голодным, чтобы Ахмед мог хоть как-то восстановить силы.
Таким образом, он прибыл на остров Серендиб лишь через два дня после Али бен Хасана. Въехав в столицу, принц был крайне удивлен, услышав повсюду веселые и радостные возгласы. Все дома были открыты настежь, перед каждым из них невольники собирали роскошные столы, в то время как хозяева сновали повсюду, созывая к себе на празднество прохожих и прежде всего чужестранцев.


644
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Принц Ахмед собрался было спросить о причине всеобщего празднества и пришел в полнейшее изумление, когда заметившие его горожане хором воскликнули:
— Да будет благословен Магомет во веки веков! Наша дорогая принцесса Неубахар спасена! Человек, которого мы ждали, прибыл! Он умрет, как и должен, во имя своей возлюбленной и ко всеобщему удовольствию!
— Ах! Ах! — воскликнул Ахмед в свой черед. — Вы узнали меня и обращаетесь со мной по справедливости! Да-да, я пришел, чтобы умереть за обожаемую принцессу и ценою своей жизни сделаться достойным оказанного мне расположения. Да, это мне посчастливилось вдыхать изысканный аромат сего благоуханного цветка. И именно мне надлежит оградить его красу от грубых нападок северного ветра.
Услыхав его слова, жители удивленно переглянулись, а потом так и покатились от хохота. Наконец один из них сказал принцу:
— Юноша, не от нашей ли радости и из-за того, что мы хотели поделиться ею с тобой, поведав ее причину, у тебя помутился рассудок? Или же ты прибыл с намерением внушить царю, что ты и есть любовник его дочери, надеясь на его милость и пощаду? Знай же, что если твой план таков, то ты припозднился. Подлинный избранник божественной Неубахар опередил тебя... Вот уже три дня он сидит взаперти в зале дивана вместе с нашим мудрым повелителем, его несравненной дочерью и наирассудительнейшими сановниками. Нам неизвестно, чем они там заняты столь долгое время, но мы знаем, что все эти три дня они обходятся без сна и пищи, а посему нам следует верить, что они времени даром не теряют. Нет сомнения, принцесса, которая столь же добра, сколь красива, молит за жизнь несчастного юноши, не побоявшегося принести себя в жертву мстительному порыву разгневанного отца! Мы желаем, чтобы она добилась успеха, а пока мы празднуем то, что нам, по крайней мере, не нужно бояться за нее.
Изумленный столь неожиданным ходом разговора, Ахмед чуть было не свалился с Каруба, но взял себя в руки и любезно попросил отвести его к царю, чтобы разобраться, как он сказал, в данном недоразумении. Заметив, однако, что его упорно почитают за безумца, он про¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 645
ехал сквозь толпу и в несколько верблюжьих прыжков сам добрался до царского дворца, где прокричал что было сил:
— Вот настоящий освободитель принцессы, тот, кто готов умереть за нее, и единственный, на ком лежит эта драгоценная обязанность!
Стражники, напуганные стремительностью Каруба и отвагой Ахмеда, преградили им путь, скрестив сабли, однако для неуязвимого животного это препятствие оказалось совершенно ничтожным. В мгновение ока верблюд перемахнул через него и сумел противостоять открытым выпадам тех, кто стоял на страже во внутренних покоях дворца. Добравшись до двери в царский диван, Каруб собирался лягнуть ее, чтобы высадить прочь, но принц сдержал его, поскольку не хотел наносить подобное оскорбление. Он удовлетворился тем, что крикнул во всё горло:
— Немедля допустите в сие священное собрание того единственного, кто завладел благоволением принцессы и оказался его достоин! Проведите меня к обожаемой Неубахар: она сразу же признает того, кому отдала свое сердце и веру, тому, кто готов умереть за нее!
Царь ясно расслышал эти восклицания и разобрал суть сказанного. Он задрожал от страха, но, не желая выказать испуг, велел открыть дверь.
— Впустите этого смельчака! — вскричал он. — Подведите его размеренным шагом к подножию моего трона, и пусть он ведет себя с почтением, каковое ему подобает выказывать мне и вам, окружающим меня мудрым советникам, готовым умереть от истощения, — произнес царь, а затем продолжил: — Снимите же повязки, которые я приказал надеть вам на глаза на то время, пока непокорную Неубахар будут стегать розгами. Вы могли слышать, как это орудие в шестой раз коснулось ее нежной кожи. Она не стала покладистей от этого и по-прежнему отрицает, что юноша, с которым мы застали ее ранее и которого поймали во второй раз, — ее любовник, хотя он сам признался в этом. Она делает вид, что впервые видит его, и хочет, чтобы я погиб от печали. Но давайте посмотрим, какое действие произведут слова нежданного незнакомца на это деревце со стволом гибким как олива, но крепким как дуб! Я открываю глаза, которые намеренно закрыл, как того требо¬


646
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
вали приличия! Эта неблагодарная девчонка в своей чадре похожа на солнце, которое в дождливый день отражается в волнующемся море, еще более трудноразличимом, чем самое светило.
Тем временем принц Ахмед спустился с верблюда и был принужден неторопливо шествовать по необъятному залу. В крайнее изумление его привели стоявшие полукругом достопочтенные старцы. Они натужно пытались развязать узелки, державшие ткань, которая наполовину закрывала их лица. Что означало столь странное зрелище, он не ведал, поскольку не расслышал брюзжания царя, который находился всё еще слишком далеко от него и к тому же говорил едва слышным голосом. Но что же сталось с принцем, когда первое, что он увидел, приблизившись к роскошному трону, был его друг Али бен Хасан, стоявший у подножия! Удивление и буря чувств, разыгравшаяся в сердце Ахмеда, на минуту застили от него Неубахар. Но наконец он поднял глаза и остановил взгляд на ней. Подобно статуе из слоновой кости, она стояла на третьей ступени царского помоста. Ее мертвенная бледность бросалась в глаза, несмотря на прекрасную накидку из мусилипатанско- го муслина35. Второго потрясения Ахмед не выдержал. Он без чувств рухнул ничком. Все подумали, что он, как и полагается, пал ниц перед царем, но так как пришелец и не думал подниматься, они принялись восхищаться истовому почтению, коим сменилась его первоначальная дерзость. Внезапно такой же обморок заставил Неубахар свалиться с помоста, а Али бен Хасана — растянуться во весь рост на богатом ковре, расстеленном на полу. Казалось, жизнь покинула всю троицу, лежавшую теперь рядком. Люди стремглав бросились к ним, визири дрожащими руками пытались поднять бездыханных, в то время как царь, блюдя достоинство, оставался на троне и выражал свою скорбь стенаниями и тем, что рвал из бороды волосья.
Долгое время ничто не помогало, пока наконец принцесса первой не пришла в себя. Она глубоко вздохнула, и от этого звука двое друзей тоже, казалось, вышли из оцепенения. И тут, полностью воскреснув к жизни и покраснев, как яблоко из дамасской долины, Неубахар воскликнула:
— Юные наглецы! Да как вы посмели?! Я вас никогда в жизни не видела, а вы оба похваляетесь тем, что снискали мое расположение!


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 647
Если всякому негодяю, подобному вам, будет дозволено приходить сюда и клеветать на меня, то скоро весь род человеческий бросится за мной в погоню, и мне придется говорить без умолку, как все эти три дня, но и этого будет мало. Пусть так, это не заткнет мне рта! Я не уступлю никому, до тех пор пока язык мой не усохнет и не сморщится как древесный листок в декабре и не перестанет ворочаться у меня во рту. Только тогда, и ни минутой раньше, я призн£ю свое поражение перед кем бы то ни было!
Под градом слов, неустанно и молниеносно низвергавшихся с коралловых уст принцессы, Ахмед и Али бен Хасан тоже разгорячились и на пару разразились таким же бурным и взволнованным потоком.
— Неблагодарная! — пенял ей Ахмед. — Так, значит, ты не признаёшь верного возлюбленного, который столько раз воздыхал у твоих белоснежных колен! Кого ты столько раз обнимала своими прекрасными руками! Кто столь часто нежными поцелуями прижимался к этим устам, которые не ведают, что произносят в сию минуту! Приди в себя и согласись обменять свои бесценные дни на мои собственные, которые я посвящаю тебе! А ты, жестокосердный друг, ради моего спасения желающий отнять у меня счастье умереть за эту царицу красоты, воздержись от столь несправедливых притязаний! В отличие от меня, ты ни разу не утолял жажды из этой обольстительной чаши удовольствий! Ты лишь был свидетелем моего счастья. И тебя хотели заставить расплатиться за него. Прекрати же, довольно благих намерений! До последнего издыхания я полон решимости бороться с тобой за мельчайшую иголку сей розы, сорванной мною.
— Что это еще за бредни?! — воскликнул Али бен Хасан. — Я не знаком с тобой, юный чужестранец, а ты назвался моим другом! Ты хочешь внушить нам, что не я возлюбленный принцессы. Но не меня ли схватили, застав в саду вместе с нею? Не я ли спасся из Красной башни? Перестань, ах, перестань столь причудливо лгать!
— Да вы оба лжете! — закричала принцесса громче обоих друзей и сотни сорок. — Лжете! Одна я говорю правду! Впрочем, я могу умереть, так же, как и вы, и не желаю ничего лучшего, после того как меня позорно выпороли столько раз в таком благородном обществе!


648
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Резкий и угрожающий свист трех стремительных ветров, столкнувшихся друг с другом в окрестностях гор Дьярбекира36, наделал бы меньше шума, чем Неубахар и двое друзей. Они едва слышали друг друга и продолжали говорить все одновременно с изумительной быстротой. Ни сотню раз повторенный царем приказ умолкнуть, ни увещевания визирей не возымели никакого действия. Напротив, шум только усиливался. Наконец почтенный монарх и его мудрые советники заткнули себе уши и принялись глазами наблюдать за соперниками, ожидая момента, когда они сдадутся от усталости.
Как только губы начали двигаться медленно, а руки перестали отчаянно жестикулировать, стало ясно, что буря миновала. Царедворцы осмелились воспользоваться слухом, и до них донесся теперь лишь хрип, подобный кваканью лягушек дождливым вечером.
Тогда царь, едва не задыхаясь от бешенства, вскочил с трона и крикнул что было мочи:
— Мне следовало бы умертвить всю вашу троицу, хотя бы для того, чтобы научить вас молчанию, но я дарю жизнь Неубахар. Мне довольно и того, что на всю оставшуюся жизнь я заточу ее в темницу, где ей уже будет не с кем вести разговоры! Огража! Хватайте этих двоих наглецов, не оказавших мне должного почтения, этих проходимцев, затаивших злобу — с моею неблагодарной дочерью заодно — на мои священные барабанные перепонки! Немедленно отрубите им головы! Когда всё это только начиналось, я намеревался быть милосерднее, но меня довели до крайности, и я рад доказать, что нельзя безнаказанно разгневать такого правителя, как я!
Услышав приказания, которым старцы, раздраженные поднявшейся суматохой, не осмелились перечить, евнухи облачились в одеяния душегубов, приготовили веревки из красного шелка, дабы обеспечить покладистость жертв, и проверили свои сабли.
Еще мгновение, и с двумя великодушными друзьями было бы покончено, но Небо благоволило им, и неожиданное событие спасло им жизнь.
Чтобы не видеть готовящегося кровавого зрелища, почтенный монарх и визири блуждали взорами по огромной долине, на которую вы-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 649
ходили многочисленные окна диванного зала. Внезапно они увидели, как в лучах заходящего солнца заблистало множество пестрых красок. Со столь далекого расстояния казалось, что это сад из разноцветных тюльпанов, чьи бутоны, растущие на изящных стеблях, качаются по воле ветра. Приятное зрелище развеяло мрачные мысли, тяготившие царя Серендиба, который по своему естеству был скорее мягок, нежели суров. Он обернулся и увидел, что его жестокий приказ вот-вот исполнится.
— Погодите, нетерпеливые палачи! — крикнул он. — Погодите! Вы еще успеете сделать то, что собирались!
С этими словами он вновь уставился в окно, и перед ним предстали новые декорации. Предполагаемые тюльпаны сменились пестрыми тюрбанами солдат-конвоиров, сопровождавших некоего могущественного государя.
— О! О! — воскликнул царь. — Ко мне, видимо, приехал друг, раз он с миром высадился на моем острове! Бегите же, визири, ему навстречу и проводите его ко мне! И пусть все другие дела прекратятся! Отодвиньте в сторону мою болтливую дочь и этих двух чужестранцев, которые тоже не прочь почесать языком! Будет невежливо по отношению к моему новому гостю, если первым делом мы омрачим его взор зрелищем казни. К тому же, как я вижу, ноги его пажей, воинов и верблюдов в пыли, а значит, они проделали очень долгий путь! Сердце мое готово выскочить наружу от любопытства и нетерпения!
Новое настроение царя передалось всей его свите. Двух несчастных друзей вместе с принцессой затолкали в угол. О них позабыли! Все взоры были устремлены на дверь, в которую должны были войти новоприбывшие.
Наконец запах мускуса, уже окутавший собою весь остров, вместе с глашатаем возвестили о прибытии царя Хотена в сопровождении двадцати верблюдов, груженных этим драгоценным благовонием. Гость вошел величественным шагом. Царь Серендиба кинулся ему навстречу, но застыл в изумлении, когда увидел, что его давний друг, к которому он протягивал руки, обнял своими одного из чужестранцев, приговоренных к смерти. Первоначальное удивление сменилось


650
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
своего рода ужасом, когда правитель услышал, как царь Хотена воскликнул:
— О сын мой! Мой дорогой сын! Тебя ли нашел я здесь? Неужели Небо не только милостиво позволило мне вновь увидеться с тобою, но и даровало тебе приют под дружественной крышей! О достопочтенный царь Серендиба, — продолжал гость, — сердечный друг моих юных лет, прости мне этот невольный порыв отцовской любви! Мой единственный сын, мой дорогой Ахмед, покинул меня и отправился путешествовать. Я согласился, чтобы не расстраивать его, но, будучи не в силах более выносить печаль из-за его отъезда, отправился за ним, однако не смог найти его следов. С тех пор я блуждал по разным странам. Наконец я оказался у тебя, где рассчитывал обрести наибольшее утешение. Я даже и не помышлял о счастье встретиться здесь с сыном, которого собирался оплакивать вместе с тобою, как не рассчитывал и на удовольствие обнаружить его на столь видном месте при твоем дворе, позволяющем ему пребывать среди мудрецов твоего дивана. О, разреши обнять тебя в знак искренней признательности и добрых чувств!
С этими словами царь Хотена поспешил навстречу правителю Серендиба, однако последний, отпрянув на десять шагов назад и опершись на одного из пажей, залился горючими слезами, не в силах вымолвить ни слова. Ахмед и Али бен Хасан тоже всхлипывали, хотя и не понимали толком — от радости или от печали. Визири, может, и хотели бы составить им компанию, но они уже столько раз проливали слезы до этого, что их источник, казалось, иссяк. Однако он забил с новой силой, когда они увидели, что по чадре принцессы Неубахар стремительным потоком сбегают капли, источаемые ее прекрасными очами.
Сия безмолвная слезоточивая сцена длилась более часа, и царь Хотена не прерывал ее, поскольку застыл на месте. Принц Ахмед обратился к нему:
— Повелитель, ты немного ошибся, и это смутило всех присутствующих. Ты полагаешь, что я занимаю здесь почетное место среди мудрых советников царя Серендиба. А на самом деле я стою перед своими


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 651
судьями, приговоренный к смерти, так же как и мой друг Али бен Хасан. Казнь вот-вот должна свершиться, и, если бы не твой приезд, наши головы уже катились бы по этому полу. Между тем милый друг моего сердца совершенно не виновен и пошел на смерть исключительно ради моего спасения, а я не совершил иного преступления, кроме того, что лицезрел солнце этого мира в опасной близости!
— О Небо! Что я слышу?! Какой ужас! — пронзительно вкричал царь Хотена. — Может ли быть?.*
— Погоди! Погоди минуту! — прервал его царь Серендиба. — Потрудись терпеливо выслушать меня, друг мой, брат мой, и воздадим хвалу святому Пророку за то, что всё еще можно поправить! Знай же, что моя дочь, это очаровательное создание, чей силуэт ты видишь там в углу, моя возлюбленная Неубахар, благая звезда дней моих, совлекла пояс невинности втайне от меня, стала женщиной и вскоре сделается матерью, но не желает открыть мне имя того, кому обязана этими двумя званиями. Верно, мы нашли в саду гарема этого юношу, которого твой сын называет Али бен Хасаном, но он ускользнул от нас, чудесным образом сбежав из Красной башни. Что нам было делать в столь запутанном положении? Решившись обнаружить соблазнителя моей дочери и узнать, достоин ли он в конечном итоге того, чтобы стать моим зятем, я повелел объявить, что ежели он не явится ко мне для отмщенья в течение шести месяцев, то его возлюбленная лишится жизни. Я ждал с нетерпением, желая узнать, не перевелись ли еще верные и благородные мужи, когда приехал этот Али бен Хасан и повинился во всем, претендуя на право умереть ради принцессы. Но и после этого дело не сдвинулось с места. Мятежная Неубахар упрямо отрицала, что когда- либо видела этого молодого человека. Напрасно я приказал отстегать ее кнутом при полном собрании дивана, а точнее после того, как велел завязать глаза зрителям. Я уверен, что и всех розог моего царства не хватит, дабы укротить ее. С прибытием твоего сына сцена поменялась. Он, как и тот, другой, заявил, что получил высшие свидетельства благосклонности от моей дочери. И тут они все втроем принялись спорить и говорить так громко, быстро и долго, что оглохнуть бы мне, не заткни я вовремя уши. Ведь ты, мой дорогой царственный собрат, знаешь, что


652
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
по своей природе мы, цари, несколько нетерпеливы! Именно по этой причине я велел предать твоего сына (а я не знал, кем он является) и его друга смерти. Но теперь об этом не может быть и речи! Я прощаю всех троих. Единственно, мне хотелось бы узнать, который из этих двоих сказал правду, похваляясь тем, что его выбрала моя Неубахар, и я молю Небо, чтобы это не оказались оба!
— Такое желание справедливо, — рассудил царь Хотена, — и поведение твое вполне извинительно, но этого недостаточно! Коль скоро ты решишься дать слово принцессе, то пообещай, что дашь ей в мужья того из двух претендентов, кого она сама выберет. Ежели не обращать внимания на их самомнение, они, мне кажется, одинаково достойны этой чести!
— О, обещаю, что поступлю именно так! Клянусь теми страданиями, которые я так долго претерпевал из-за отцовской любви! Пусть говорит эта любимая возмутительница моего спокойствия, но говорит в меру. Она получит того мужа, которого назовет сама. И пусть мне будет позволено дать ей то, чего она пожелает!
— Твоя доброта безмерна, повелитель! — воскликнула Неубахар, величественно выступив вперед. — И я обязана это признать и попросить прощения за то, что ты называешь моим упрямством. Нет сомнения, один из этих юношей — мой друг, а другой мне совершенно незнаком. Твои намерения были скрыты от меня, и я не хотела направлять твою месть ни на невиновного, ни на предмет моих нежных чувств. Но теперь всё иначе и, поскольку дело обернулось к лучшему, оно разрешится сей же час!
С этими словами она сняла с пальца великолепный перстень и, бросив его на пол, произнесла:
— Пусть тот, кто тайно подарил мне это кольцо с брачной клятвой, вновь поднесет его мне перед лицом этого августейшего собрания!
Тут же принц Ахмед, подпрыгивая от счастья, поднял кольцо и надел его на палец принцессы, запечатлев поцелуй на белоснежной руке, которую та протянула ему с неповторимым изяществом.
Он собирался вступить с нею в приятнейшую и нежнейшую беседу, но его прервали два царя, которые обнялись сами и принялись выры-


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ ПРИНЦА Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 653
ватъ друг у друга из объятий своих дражайших детей, тогда как визири скакали от радости по всему залу, пинками выпроваживая зловещих евнухов вместе с их мерзкими инструментами. Что же до Али бен Хасана, то он так радовался за дорогого ему принца, что не в силах был самостоятельно сдвинуться с места. Ахмед заметил это, взял его за руку и во всеуслышание объявил:
— Все, кто неравнодушен к моей жизни и моему счастью, выслушайте историю того, кому я обязан ими. Рассказ будет длинноват, но стоит того, чтобы ему внимать!
— Нисколько в этом не сомневаюсь, — отвечал царь Серендиба, — и он покажется нам еще более захватывающим, если после трех дней поста мы немного подкрепимся. Принесите нам хоть какие-нибудь кушанья!
Приказ был исполнен. Затем все заняли свои места. Два царя расположились на троне рядом друг с другом, Неубахар — немного ниже, Али бен Хасан — на первой ступеньке, а визири — на своих диванах, расставленных в два ряда. Тогда принц Ахмед, остававшийся стоять, изящно вышел на середину зала и начал свое повествование.
О том, что приключилось с ним и его другом, принц рассказывал так наивно и трогательно, что слушатели то взрывались хохотом, то дрожали от страха, то попеременно плакали — когда от печали, а когда от радости.
После того как рассказ окончился, зал наполнился одобрительными возгласами, среди которых слышались и похвалы Али бен Хасану, и проклятия в адрес детей Зук-Зук и четырех дам из Желтого дворца. Наконец царь Серендиба призвал всех к тишине и произнес следующее:
— После всех чудес, о которых я только что услышал, полагаю, что не могу сделать ничего лучшего, кроме как отказаться от короны в пользу принца Ахмеда, достойного супруга моей дорогой Неубахар. Сожалею лишь о том, что у меня нет двух царств, чтобы отдать одно из них благородному Али бен Хасану.
— Ничего страшного! — заявил царь Хотена. — Я подарю ему свои владения, а сам останусь здесь вместе с другом и моими детьми.


654
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— О, повелитель, ты слишком добр ко мне! — воскликнул Али бен Хасан. — Я чрезвычайно тебе благодарен, но смею надеяться, что ты позволишь мне отказаться. Что касается последнего предложения, столь мало мною заслуженного, то, говоря откровенно, царский титул мне не подходит. Если бы я когда-нибудь сел на трон, то не только оказался бы лишен свободы смотреть куда хочу, но вдобавок все взоры тут же обратились бы на меня самого, и я чувствовал бы себя крайне неуютно. Кроме того, я в жизни не решусь расстаться с моим дорогим Ахмедом, который сделался половиной моего существа. Поэтому, если ты не против, я останусь на Серендибе, в месте, собравшем неисчислимые диковинки всевозможных видов, куда стремятся многие чужеземцы и где у меня не будет недостатка в приключениях, проживи я хоть двести лет. Меж тем, если ты спросишь меня, хочу ли я чего-нибудь еще, то почему бы мне не жениться? И пусть от этого свадьба моего друга будет только веселее! Из всех возможных невест мне приходит на ум только та, кому я принадлежал, будучи попугаем. Не то чтобы я крепко влюбился в нее, однако она посеяла в моей душе крохотное семечко любопытства, которое я очень хочу утолить, и, вероятно, единственная возможность для меня сделать это — жениться на ней. А дело вот в чем, господа. В те две ночи, когда моя клетка висела у нее в спальне, я заметил, что, раздевшись и уже опустившись одним коленом в постель, она внезапно останавливалась, тихонько вскрикивала и трижды ударяла себя ладонью по левой ляжке, после чего ложилась и мирно засыпала. Эта маленькая странность не выходит у меня из головы, и я полагаю, что удовольствие раскрыть ее причину стоит того, чтобы жениться.
— О, эта и любая другая твоя просьба будут удовлетворены! — воскликнул царь Серендиба. — Мы отыщем для тебя эту прекрасную даму, пусть даже на краю света, и приведем ее сюда, желает она того или нет! А пока займемся приготовлениями к двум свадьбам, ибо я уверен, что мой сын хорошо воспитан и дождется тебя.
Хотя город, где жила упомянутая дама, находился очень далеко от Серендиба, отряд евнухов, срочно посланный за нею, знал, что служит нетерпеливым влюбленным и что неторопливым шагом здесь не обой¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ принца Ахмеда... [Окончание истории принца Ахмеда...] 655
тись, а потому с необычайным усердием принялся за дело и вернулся во дворец вместе со своим трофеем в тот момент, когда их прибытия менее всего ожидали.
Царский диван собрался, как обычно, но не для решения государственных дел, а чтобы вновь услышать повествование принца Ахмеда о его приключениях, что стало ежедневным развлечением при дворе. Приняв глубокие поклоны всех собравшихся, дама в чадре изящной походкой приблизилась к подножию трона. Она стояла там, храня молчание и не подозревая о том, чего же от нее хотят, когда Али бен Хасан подошел и непринужденно обратился к ней:
— Владычица моего сердца! Если мне не изменяет память, ты — та самая богиня, что ласкала меня своими прекрасными белоснежными ручками, когда я был попугаем. Тогда ты не знала, кто я таков на самом деле. С той поры по счастливому стечению обстоятельств я вернул себе изначальный облик, но оттого не перестал быть твоим преданнейшим рабом. Будучи запертым в клетке для птиц, я стал предметом твоих нежных чувств. Так могу ли я остаться им в златых узах брака, ибо сообщаю, что хочу на тебе жениться?!
От такого заявления дама пришла в замешательство и не проронила ни единого слова. Тогда Али бен Хасан сказал, встревожившись:
— Посмотрим, она ли это!
Тут же он мягко приподнял накидку и, заглянув под нее, вскричал с неимоверной радостью:
— Это она, и я узнйю обо всём!
«Он узнает обо всём! Он узнает обо всём!» — вторили ему слуги, к огромному удивлению самой дамы, которая, однако, согласилась выйти замуж одновременно с принцессой и в тот же вечер убедилась в том, что Али бен Хасан в сотню раз милее как человек, чем как попугай.
Празднества, устроенные на Серендибе, длились целых три месяца, по истечении которых не осталось никого, кто был бы недоволен. Все занялись собственными делами. Царь Хотена написал письмо хозяину Каруба и, отправив бесценного верблюда обратно, доверил своему другу назначить кого-нибудь правителем Хотена, причем особенно просил как следует позаботиться об урожае мускуса, поскольку у принца Ах¬


656
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
меда вскоре должен был родиться сын, который мог вступить во владение этим прекрасным царством.
Затем царь Хотена удалился вместе с царем Серендиба в небольшой уютный и приятный дворец, выстроенный неподалеку от столицы. Там два почтенных старца в благоденствии коротали свой век, рассказывая друг другу истории, в которых никогда не было недостатка, поскольку славный царь Хотена пережил множество приключений, пока блуждал из страны в страну в поисках сына.
Али бен Хасан, страстный любитель сказок, часто присоединялся к старцам и в свой черед потчевал их историями. В первую же брачную ночь он узнал, почему его жена трижды хлопает себя по левой ляжке, перед тем как лечь спать, и оба царя чуть не умерли со смеху, слушая его рассказ. Впрочем, наслаждаясь счастьем, он не забыл об отце и его поручении. Али собрал великолепную коллекцию прекраснейших драгоценных камней Серендиба и отослал ее отцу в Багдад, навсегда распрощавшись с ним.
Что же до Ахмеда, ставшего царем Серендиба, то сперва он озолотил торговца, с чьей помощью проник в гарем, а затем стал делить время между заботой о своих подданных и внушенными ему сердцем хлопотами о прелестной Неубахар. Через несколько месяцев прекрасная принцесса подарила ему сына, а тот, в свою очередь, взял со временем в жены дочь, родившуюся у Керимы, дамы с попугаем, от ее супруга Али бен Хасана.
До конца своих дней Ахмед и Неубахар жили счастливо и во взаимной любви, творили добрые дела и играли в шахматы, причем ни шах, ни мат никогда не омрачали их союза.


[Начало
истории]
Аравии, знойные берега которой омывает Персидское море1, жил один очень старый эмир2 по имени Абуль-Хаим, который, почувствовав отвращение к миру, проводил остаток своих дней в полном одиночестве, хотя его жизнь и протекала в центре большого и процветающего города.
Однажды вечером, когда стояла сильная жара, сну никак не удавалось смежить веки Абуль-Хаима; эмир не мог сомкнуть глаз, кровь беспокойно кипела в жилах, вызывая жестокую лихорадку. Наконец собственное ложе сделалось для Абуль-Хаима невыносимым. Он тихо встал, вышел в город


662
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
и направился к дому своего старого друга, который недавно прибыл в страну.
— Посмотрим, — произнес Абуль-Хаим, — найду ли я, как раньше, облегчение в компании моего дорогого Мансур-аль-Шебека.
Абуль-Хаим находился всего лишь в четырех шагах от жилища своего друга, когда увидел, как тот выходит из дома в ночном колпаке и домашних туфлях. Вид у него был не менее утомленный, чем у Абуль- Хаима. Друзья обрадовались встрече.
— О! — воскликнул Мансур-аль-Шебек. — Что за добрый дух привел тебя в такой час ко мне, друг мой? Я как раз шел к тебе, чтобы провести время в твоей компании, поскольку меня мучила жестокая бессонница. Надеюсь, не она — та причина, которая привела тебя ко мне.
— Она самая, — ответил Абуль-Хаим. — Удивительное совпадение: сонные маки увядали и на моих веках. Я только и делал, что тревожно ворочался в своей постели, оттого и пошел искать утешения в твоей компании — так же, как ты ищешь его в моей.
Очень довольные тем, что встретились, два друга решили отправиться за город, чтобы насладиться там освежающей ночной прохладой. Кроме того, они надеялись, что, прогуливаясь, им удастся утомиться и сон, не желавший посетить их в состоянии покоя, сам придет к ним.
Тем временем звезды мало-помалу гасли и уступали небесный свод темному мраку, почти полностью окутавшему дорогу и скрывшему ее от взора двух друзей. Они шли, не зная куда, друг за дружкой, ориентируясь по звуку своих шагов. Казалось, всё кругом замерло в глубоком покое, слышался только шум моря. Его волны, набегая на берег, словно отмеряли мгновения, которые большая часть живых существ теряет в бесчувственной дремоте.
Тем временем природа незаметно пробуждалась. День словно начал пробиваться сквозь утренние облака, когда два старика вплотную подошли к разрушенной башне, замшелое подножие которой омывали, ни на секунду не останавливаясь, пенные волны.
— О, роковое место, — печально воскликнул Абуль-Хаим, заметив это сооружение, — место, которое извечно будет памятником несчастью! Надо же такому случиться, чтобы этим глазам, еще не просох¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
663
шим от слез, которые проливались из-за тебя, было опять суждено с тобою свидеться! Разве мало того, что меч печали вновь и вновь вонзается в раны моего сердца, истекающего кровью от пережитых страданий? О, несчастный Рези! Бедные дети! Вы навечно в моей памяти, и я никогда не перестану лить по вам слезы! Знай, Мансур-аль-Шебек, — продолжал эмир, — знай, что в этих ветхих стенах случилось больше бед, чем где-либо еще на земле. Никто другой, кроме меня, не знает об этом скорбном происшествии, и его история запечатлена лишь в моем сердце. Раз случай привел нас в это место, я расскажу ее тебе, но при условии, что ты сохранишь всё в полнейшей тайне.
Мансур-аль-Шебек пообещал другу хранить услышанное в секрете. Они сели на большой камень, и Абуль-Хаим повел свой рассказ.
История Кебала, царя Дамаска
орок лет тому назад я был любимым визирем3 Кебала, царя Дамаска. Он полагался на мое усердие и верность, и я ни разу не обманул его доверия. Это был добрый государь, достойный любви своих подданных. Хотя Кебал обладал нравом гордым и неуступчивым, он не был жестоким тираном, и народ считал себя счастливым при его правлении и желал, чтобы царский род продолжился. Однако надежды на это было


664
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мало. Царь был женат уже много лет, но у царицы так и не родились дети, и это очень огорчало правителя и причиняло большое горе подданным.
Наконец Бог услышал наши молитвы: Кебал стал отцом. Царица родила ему одновременно сына и дочь. Радость была всеобщей, но, казалось, никто, помимо царя, не ликовал так сильно, как прекрасный молодой Фарлих, двоюродный брат царицы. Поскольку царские дворы всегда изобилуют злыми и завистливыми людьми, они отравляли слух Кебала гнусными намеками по поводу причины, по какой радовался принц Фарлих. В сердце царя закралось подозрение: он стал думать, что между царицей и Фар- лихом существовала преступная связь. Вне себя от ревности, Кебал впервые в жизни совершил несправедливость. Придворные не преминули обратить внимание царя на то обстоятельство, что в течение долгих лет царица не могла зачать и родить, а также вычислили, сколько времени Фарлих находился рядом с нею. Одним словом, не забыли ничего из того, что могло бы повредить супруге правителя, строгий нрав которой не нравился придворным.
Не зная, на чью сторону встать в столь щекотливом положении, Кебал рассудил, что будет правильно спросить совета у одного мудреца из числа его друзей, никогда не покидавшего своего уединения. На три дня царь уехал, а когда вернулся, стал весьма тревожно расспрашивать о том, что происходило в его отсутствие. И тут старший евнух4 вышел ему навстречу, со слезами на глазах пал ниц перед царем и сказал ему: «Повелитель, прикажи отрубить мне голову! Я недостоин жизни, поскольку вынужден принести тебе дурную весть. Царица сумела обмануть мою бдительность. Она впустила принца Фарлиха в гарем5. У меня есть тому веские доказательства».
«Несчастный! — воскликнул Кебал. — Твоя жалкая голова ничего не стоит. Мне потребовалось бы куда больше жертв. Сейчас же ступай и задуши царицу, потом сделай то


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
665
же с прелюбодеем Фарлихом, а после возвращайся сюда — расскажешь, как всё было. Я затем придумаю, как воздать тебе по заслугам».
С этими словами Кебал удалился вглубь гарема, не соблаговолив позвать меня. Им владел гнев, перехлестывавший через край. Тут вернулся евнух и сообщил, что Фар- лих ненадолго уехал и вернется лишь через несколько дней. Его отъезд, пришедшийся столь некстати, полностью подтвердил обвинения, жертвою которых стала бедная царица, и породил в душе Кебала невероятное отвращение к рожденным ею детям.
По его представлениям, не оставалось никаких сомнений в том, что эти бедные младенцы, появлению коих он так радовался, считая их подарком Небес, были плодом греха. Царь снял с себя звание отца, отрекся от родительских чувств и не помышлял больше ни о чем, кроме как убрать с глаз долой это доказательство его позора и причину его гнева.
Чтобы отделаться от детей, Кебал призвал Диарбека — евнуха, которому больше всего доверял, — и передав ему в руки двух бедных невинных малюток, сказал: «Возьми этих двух чудовищ, плод беззакония. Для меня они сделались такими же мерзкими, как будто это две змеи с огненными жалами. Я не могу их больше видеть — кровь в моих жилах сразу же закипает от гнева, мне невыносимо знать, что они живы. Однако, чтобы горе государя и преступления в его семье не отозвались на моем царстве, приказываю тебе немедленно унести их как можно дальше отсюда, предать смерти и закопать в каком-нибудь темном и отдаленном месте. А затем ты вернешься ко мне и представишь доказательства того, что мои распоряжения выполнены целиком и бесповоротно».
Со слезами на глазах Диарбек взял на руки двух маленьких невинных горемык, склонил голову в знак покорности и исчез.


666
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Тем временем в конце недели царю сообщили о том, что возвратился принц Фарлих. Совершенно безутешный, он стонал и плакал на могиле царицы. Кебал тотчас же отправился туда. Покуда принц орошал это печальное место слезами, царь схватил его за золотистые волосы и, вонзив кинжал ему в грудь, закричал: «Пошци-ка ее в царстве Иблиса!»6
Прекрасный Фарлих тут же упал навзничь, а затем, приподнявшись, ответил Кебалу: «О царь, несчастный из-за своего же собственного заблуждения, ты сейчас довершил сотворенную тобою несправедливость! Не удовольствовавшись тем, что принес в жертву своим несправедливым подозрениям добродетельную женщину, ты вдобавок отнял жизнь у невинной девушки! Трепещи же, узнав, что я — женщина! Трепещи при мысли об ужасных угрызениях совести, с коими ты теперь будешь неразлучен. Дай знать царю, моему отцу, о печальной моей участи и о том, что этот наряд, который он заставлял меня носить с самого рождения, погубил меня! О, роковое переодевание, из-за которого погибла моя двоюродная сестра и я сама!»
С этими словами жертва обнажила грудь, рухнула на землю и испустила последний вздох.
Царя унесли ни живым ни мертвым, и в течение многих часов все попытки привести его в чувство оказывались бесполезны. Наконец он пришел в себя, но для того только, чтобы впасть в такую тоску, которая в сто раз хуже смерти. Распростершись на полу, Кебал бился об него головой и клочками выдирал волосы из бороды. Он звал попеременно жену и детей, и от его криков содрогались своды дворца. Царь приказал всем приближенным поспешить следом за Диарбеком, догнать его и отменить жестокие распоряжения.
Помешательство царя продолжалось несколько дней. Кебал не ел и не спал, но я не потерял присутствия духа и


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
667
своими заботами привел его в более вразумительное состояние. Он по-прежнему непомерно страдал, но уже слушал то, что я говорил ему в утешение. Тут раб принес ему письмо. Оно было от Диарбека. Тот уведомлял своего повелителя, что выполнил его распоряжение: двух детей больше нет, но, писал Диарбек, после столь ужасного деяния он не может решиться вновь предстать перед государем, а потому намерен удалиться куда-нибудь за тридевять земель и там оплакивать в уединении жестокость, к которой оказался причастен.
Кебал едва смог дочитать письмо. Он сунул его мне в руки и снова впал в прежнее исступленное состояние, наводившее ужас на всех. Я пытался успокоить царя, вопреки его воле, но удавалось мне это с трудом и всего лишь на несколько мгновений. Приступы гнева и отчаяния охватывали Кебала с такой силой и так внезапно, что я опасался, как бы повелитель напрочь не лишился рассудка. Наконец моя преданность и мое рвение увенчались небольшим успехом: пугающие припадки уступили место неизбывной печали.
Время не внесло изменений в состояние царя — он оставался всегда грустен и задумчив, всегда подавлен. Ему беспрерывно грезились одни и те же зловещие образы, и без дружеских утешений, без приносящего облегчение душевного участия он не раз занес бы над собою мстительную руку. Однако мне так и не удалось убедить Кебала подумать о благе его народа. Он прекрасно видел, что государственные дела пришли в расстройство, а я неотлучно находился при нем и поэтому тоже не мог ими заняться. Постоянное пребывание в четырех стенах угнетало царя, но он не хотел, чтобы кто-то увидел его вне стен дворца. Только ночью он выходил подышать свежим воздухом, бродил тут и там по полям, и везде я был вынужден следовать за ним.
Пятнадцать горьких лет пролетели над головой несчастного государя, и для облегчения его страданий не находи¬


668
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
лось никакого снадобья, которое обыкновенно дают тем, кого постигло горе. Однажды Кебал сказал мне: «Дорогой Абуль-Хаим, я решил уйти из дворца. Тут всё усугубляет мое горе — тенистые леса, темные рощи, богатые палаты, где звучат мои крики. Они словно в двойной мере возвращают мне грусть, которую я в них изливаю. Не могу больше жить здесь, мне необходимо убраться отсюда. Заботу о моих владениях я доверю мудрому и благочестивому эмиру Шемшедеку. Даже в то время, когда солнце счастья светило мне, он управлял ими лучше меня. Если, путешествуя с тобою, я почувствую, что силы моей души возрождаются, мы вернемся и Шемшедек, не колеблясь, вернет мне бразды правления, а если нет, то он навсегда останется правителем государства, и на здоровье! Давай уедем, мой дорогой Хаим, уедем отсюда!»
При таком положении вещей мне не оставалось ничего другого, как уступить прихотям Кебала, который был для меня скорее другом, нежели повелителем. Шемшедек получил единоличную власть, а мы покинули Дамаск. Увы, часто случается так, что, ища утешений, человек находит лишь высшую степень страданий!
Мы проехали много стран, не открывая, кто мы такие, и наконец добрались до этих мест. Царь опять стал постоянно бродить по окрестностям — подчас в сопровождении одной своей печали, ибо мои силы уже не позволяли безостановочно следовать за ним. Однажды утром, на рассвете, Кебал, покинув меня, вышел из города и принялся блуждать по окрестностям, мучимый угрызениями совести и гонимый судьбой. Она-то и привела его туда, где мы сейчас находимся. Воспоминания о жене и детях взволновали его с большей силой, чем обычно.
«О Аллах! — воскликнул он. — Смилуйся же наконец над рабом своим! Соблаговоли послать ангела смерти7 мне на помощь! Разве я не искупил достаточно преступления, к


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
669
тому же, может быть, простительные? Неужто я обречен жить вечно, дабы терзаться вечными сожалениями?»
Прислонившись к скале, которая, видишь, вон там выдается в море, Кебал воздел руки к небу — так он молил Всевышнего облегчить его страдания. И Всевышний послал ему облегчение, и даже с лихвой! Взгляд царя был прикован к вздымающимся волнам, что поднял северный ветер. Они вынесли к ногам Кебала тело молодого человека, вероятно, долго боровшегося с суровым морем. Дыхание жизни едва теплилось в нем.
Собственное горе не очерствило сердце царя Кебала. Он испытал сильнейшее сострадание и мгновенно бросился к берегу.
«О бедняга! — воскликнул он. — Как бы я хотел вернуть тебе жизнь, которую ты едва начал, хотя я лишил ее моих собственных детей, когда они были в гораздо более нежном возрасте, чем твой. Ах! Но я не всегда был жесток!»
Произнося это, он орошал слезами безжизненное тело незнакомца и, прижимая его к себе, пытался согреть своим теплом. Царь причитал, чувствуя бесполезность своих усилий, но, осмотревшись по сторонам, заметил эту разрушенную башню. Кебал сразу же воспрял духом.
«Надо поглядеть, — сказал он, — может быть, это древнее сооружение дало приют какому-нибудь милосердному дервишу8, который мог бы помочь мне возвратить к жизни этого несчастного. В моей душе, иссушенной долгой кручиной, его незавидная судьба нашла больший отклик, чем я полагал ее на это способной».
Рассуждая таким образом, Кебал взвалил молодого человека себе на спину и зашагал как можно быстрее в сторону башни. Чем ближе он подходил к ней, тем слышнее был звонкий и нежный голос женщины, стоны и жалобы которой раскалывали утреннюю тишину и отзывались многократным эхом.


670
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
«Рези, мой милый Рези! — причитала она. — Что случилось с тобою? Солнце село и восходит, а ты так и не вернулся. За эту долгую и одинокую ночь твоя бедная Диляра9 пролила потоки слез. Ах, вернись, мой милый Рези!» — продолжала она, а эхо вторило ей: «Рези, мой милый Рези, вернись!»
Хотя Кебал сгибался под своей тяжелой ношей чуть ли не до самой земли, он смог поднять голову и увидел на площадке башни джарию10 с растрепанными волосами, которая, воздев руки к небесам, жалобно причитала и всем своим видом выражала огромную скорбь. Она тут же узнала юношу, которого нес царь, пронзительно закричала, от чего Кебал содрогнулся, и пропала из виду.
У бедняжки времени хватило лишь на то, чтобы спуститься по многочисленным ступеням башни, когда подошел Кебал. С блуждающим взором она молча помогла царю положить бесчувственного Рези на топчан и, опустившись перед ним на колени, казалось, на несколько минут окаменела, напоминая скорее алебастровую статую, нежели живое существо. Эта неподвижность длилась недолго. Девушка вздрогнула, как человек, очнувшийся ото сна, поднялась, вышла из передней комнаты и проследовала вглубь строения, но вскоре вернулась. Она принесла бутыль, наполненную прозрачной жидкостью, которой принялась растирать тело Рези с невероятной живостью, знаками показывая царю, чтобы он делал то же самое.
Стараясь вернуть любимое существо к жизни, Диляра до такой степени была поглощена этим занятием, что, казалось, лишилась дара речи. Время от времени она прижималась ртом ко рту Рези, как будто желая убедиться, что душа его вернулась в свою обитель, или чтобы вдохнуть в него половину собственной души.
В этих бесполезных попытках протекло несколько часов. Рези не подавал признаков жизни, и было видно, как


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
671
отчаяние охватывает душу исстрадавшейся Диляры. Наконец она изнемогла от усилий, легла рядом с возлюбленным и, не издав ни сгона и не дыша, замерла в неподвижности смерти.
Опечаленный Кеб ал не нарушал праведной скорби Диляры: он не позволил себе беспокоить ее неуместными вопросами. Сдержанность запечатала уста его, но он не мог вынести нового печального зрелища.
«О, пробуждающиеся цветы, — воскликнул он, — которые роковая коса смерти срезает в пору наибольшей пышности! Рези! Диляра! Кто вы? Вы сами и ваши имена неизвестны мне, но ваша жестокая участь бередит мне душу, вызывая в ней такие же спазмы, какие я испытывал при мысли о моих собственных детях. У меня кипит кровь. О, я готов пролить ее до последней капли, лишь бы вернуть вас к жизни! Но как помочь? Неужто я не смогу ничего сделать для вас? По крайней мере, для тебя, прекрасная царевна, склонившаяся над этой увядшей лилией!»
Произнося эти слова, мой несчастный царь взял руку Диляры, но девушка внезапно выдернула ее и, быстро поднявшись, сказала: «Погоди немного, сердобольный старик, и ты увидишь: у меня есть еще одно средство».
Она ушла вглубь строения, а Кебал благословил Небеса за то, что Диляра еще дышит. Волнуясь, он ждал, что она вернется с более сильнодействующим средством, чем первое, как вдруг из-за стен башни донесся звук удара, словно там упало что-то тяжелое. Весь в тревоге, объятый зловещим предчувствием, Кебал побежал выяснить, что там произошло, и окаменел, заметив на земле тело несчастной Диляры: она бросилась вниз с высокой башни. Дрожа, он подошел к ней и увидал, что голова ее разлетелась вдребезги на тысячу кусков.
«Какой ужас! — воскликнул Кебал. — Безжалостная судьба, преследующая меня, неужели я никогда не покончу


672
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
с тобой? Я тешил себя надеждой, что сумею вернуть бедного юношу к жизни, а вместо этого ускорил кончину его возлюбленной!»
Покуда Кебал, скрестив руки на груди, неподвижно стоял перед жуткими останками бедной Диляры, покуда орошал их слезами, в передней части башни послышался шум. Царь сразу же побежал туда и увидел Рези, на которого наконец-то подействовало жидкое снадобье. Он ожил, сел на ложе и, встревоженно глядя на вошедшего, спросил: «А где Диляра? Что ты с нею сделал? Почему она не здесь? Ах, ты, несомненно, похитил ее у меня!»
«Бедный юноша! — ответил Кебал. — Я пришел сюда лишь для того, чтобы вернуть тебя к жизни, которой тебя почти лишили волны. Твоя любимая помогла мне в этом благом деле. Увы, тебе лучше не знать, что сталось с нею».
«Ах, что такое ты говоришь?!» — воскликнул Рези и стремительно выбежал из башни. При виде страшного зрелища, открывшегося его взору, он упал без чувств. Из этого второго оцепенения он вышел лишь затем, чтобы впасть в нечто вроде бредовой горячки: его глаза горели пламенем отчаяния. Тело его, еще слабое, сгибалось точно нежная пальма под яростными порывами ветра. Вскоре юноша вроде бы немного пришел в себя. Он побежал опять в башню и вскоре вернулся оттуда с куском тонкого полотна, в который завернул искалеченное тело Диляры, сложил туда же то, что осталось от ее головы, и даже сгреб землю, дабы не оставить на ней ни капли драгоценной крови. Затем из последних сил, словно светильник, что вспыхивает в последний раз, перед тем как насовсем погаснуть, он взял скорбный сверток на руки и понес его на топчан, с которого сам только что поднялся.
Царь, ни живой ни мертвый, поплелся за Рези. В похороны, что Рези устроил для возлюбленной, Кебал внес свою


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
673
лепту — слезами и рыданиями. Но у него совсем не осталось сил, чтобы открыть рот и утешить несчастного словами. Страдалец же, неожиданно схватив его за руку, сказал: «О, отец — мне кажется, я могу назвать тебя так, ведь ты вроде бы неравнодушен к нам, — заклинаю тебя всем, что тебе дорого в этом мире, твоими детьми, если они есть у тебя (и да сохранит их Небо от такой судьбы, как наша!), заклинаю тебя, окажи мне милость, о которой я тебя попрошу. Я понимаю, почему Диляра в отчаянии наложила на себя руки. Она не смогла бы жить без меня, и я не замедлю присоединиться к ней. Ее душа ждет мою, они всегда будут неразлучны, как и наши тела. Похорони нас здесь в одной могиле. Если будет угодно Аллаху, один из наших друзей, который, несомненно, отправился искать меня, скоро вернется. Он, свидетель самой чистой и самой пылкой любви, поможет тебе вырыть землю, и за эту услугу ты сможешь получить в качестве награды всё, что только твоя душа желает в этом мире, из которого мы были вырваны столь роковым образом, не будучи, однако, виновными ни в каком преступлении».
Кивок в знак согласия был единственным ответом, который Кебал мог дать на просьбу Рези. Юноша тихонько высвободил свою руку из дрожащих пальцев царя, пытавшегося ее удержать, и на миг поднес ее к своему сердцу. Замерев, он пристально глядел на топчан и, казалось, был целиком поглощен горестными мыслями. Несколько мгновений простоял он в этой скорбной и величественной позе, пока внезапно не рухнул навзничь. Падая, Рези показал Ке- балу, что его рука не бездельничала: с ее помощью он незаметно пронзил свое сердце острым кинжалом.
Непостижимый ужас внезапно овладел всеми органами чувств Кебала, он отпрянул, совершенно ошеломленный, и, обернув голову полой своего платья, бросился на землю в самом темном углу роковой башни.


674
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Дамасский царь всё еще находился в состоянии страха и душевного изнеможения, когда на закате дня приехал друг, о котором упоминал Рези. Тяжело дыша от усталости, он сперва замер на пороге, потом издал пронзительный крик и бросился перед двумя бездыханными телами, воскликнув: «Аллах, Аллах! Такова твоя справедливость? Это меня надо было предать смерти, а не этих злосчастных отроков! О Рези, о Диляра! Разве для того уберег я вас от убийственных рук вашего отца, чтобы вы погибли так?! О, это даже еще более скорбный день, чем тот, когда царь Кебал приказал мне пресечь течение вашей жизни! О несчастный Диарбек! Непокорный раб! Почему не выполнил волю твоего хозяина? О несчастный, почему, уберегши тогда этих детей, ты не спас их сейчас от божественной мести? О, простите меня, души, столь же добродетельные, сколь прекрасны были тела, в которых вы обитали! Простите слепую нежность того, кто заменил вам отца! Вы были бы совсем одиноки в этом мире, но любовь заменила вам всё. Я позволил вам обнимать друг друга в этом приятном месте, я скрыл от вас правду об узах крови, существовавших между вами, и позволил вам предаться недозволенному счастью. Я решил про себя, что нет злодеяния там, где нет преступного намерения. Один только Диарбек будет наказан, а Рези и Диляра будут счастливы».
Старый евнух не успел окончить свои жалобные стенания, когда Кебал, у которого встали дыбом волосы и кровь застыла в жилах и который с каждым произнесенным его бывшим слугою словом получал очередной смертельный удар, оборвал Диарбека. «Знаешь ли ты, мерзкий раб, — крикнул ему царь хриплым голосом, — знаешь ли ты, что яд, стекающий с твоих уст, вливается в уши отца этих несчастных?! Кебал, проклятый Кебал, в сто раз больший преступник, чем ты, слушает тебя, а сам он стал свидетелем


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Кебала... История Кебала, царя Дамаска
675
прискорбной смерти своих детей, несправедливо изгнанных! Но я чувствую, что сейчас отправлюсь следом за ними. Подойди, закрой мне глаза. Я прощаю тебя».
Пока разворачивались эти жуткие события, меня охватило беспокойство, поскольку царь всё не возвращался. Испытывая огромное беспокойство, я провел ночь и день там, где он оставил меня, а рано утром отправился на поиски. Я обошел все окрестности города, а затем судьба привела меня к этой башне, где, как я думал, Кебал, желая насладиться полным одиночеством, мог укрыться.
Я вошел.
О мой дорогой Мансур-аль-Шебек! Какое ужасное зрелище открылось мне! Мой почтенный государь, мой единственный друг прощался с последними мгновениями жизни. Голова его покоилась на коленях дрожащего Диарбека, глаза были закрыты. Кебал услышал мой горестный вскрик, попытался поднять налитые смертельной тяжестью веки и сказал мне почти угасшим голосом: «Дорогой Абуль-Хаим, мои мольбы услышаны. Ангел смерти, которого я так долго звал, витает над моею головой, но сколь же страшен миг моего освобождения! Вглядись в эту темную нишу и увидишь ужасный топчан, на котором лежат безжизненные тела двух детей, по которым я пролил столько слез. Горестный случай пресек их дни у меня на глазах. О, от этой жуткой картины у меня перехватывает дыхание! Диарбек расскажет тебе всё остальное. Похорони нас троих в одной могиле, укрой нашу ужасную тайну в своем сердце и сбереги память о твоем друге».
Сказав это, царь дамасский испустил последний вздох, и я не пережил бы его, если бы Д иарбек, окруживший меня заботами, не сумел вновь зажечь во мне пламя жизни. Несмотря на невыразимую печаль, сердобольный евнух рассказал мне подробности роковой кончины Диляры и Рези,


676
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
которые он узнал от царя, и всё, что он поведал мне об этих достойных любви детях, наполняет мои глаза новым источником слез.
Наконец мы занялись выполнением приказаний Кеба- ла. Проливаемые нами слезы облегчили наш труд: они размягчили землю, которую мы рыли. С благоговением мы опустили три тела в могилу. Диарбек оборвал все окрестные кусты, чтобы покрыть тела благоуханными цветами. Мы оттягивали настолько долго, насколько могли, тот миг, когда земля должна была скрыть от нас всех троих, и распрощались с драгоценными останками лишь тогда, когда у нас осталось сил только на то, чтобы доплестись до города, где я сейчас живу.
Диарбек ненадолго пережил эти жестокие события, загадка которых никогда не была раскрыта, но которые высечены на скрижалях моего сердца. Они окутаны густым туманом тайны, который рассеется только с моей смертью.


[Окончание
истории]
осле того как Абуль-Хаим закончил свой рассказ, он поднялся с того места, где сидел, прошел несколько шагов и троекратно облобызал землю, скрывавшую прах Кебала, Рези и Диляры. Мансур-аль-Шебек сделал то же самое. Затем, не простившись, не произнеся больше ни слова, двое друзей направились каждый к своему дому, дабы всей душою предаться грусти такого рода, которая в известном смысле сладостна для чувствительных сердец и которая не замедлила погрузить стариков в забытье, в коем они так нуждались.


Часть
первая
о времена правления халифа Мансура1 жил в городе Басре2 один ювелир, который не обманул ни одного человека, из-за чего так и не нажил богатства. Он довольствовался только тем, что приходило к нему праведным путем, а потому не испугался, когда за ним прилетел ангел смерти3. Тогда призвал он к своему ложу супругу свою, которая была еще молода, и единственного малолетнего сына и сказал им:
— Нет нужды советовать вам жить в любви и помогать друг другу, поскольку сама природа вложила эту потребность в ваши сердца. Нужно лишь помнить обо всём, что было и что будет с вами в жизни, и не


682
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
забывать, что человеку нельзя противиться воле Аллаха, да не будет тяжела длань Его, опускающаяся на тех, кто безропотно принимает насылаемые ему беды.
Сказавши это, добрый старик так тихо испустил последний вздох, что казалось, будто он всего лишь заснул. Вдова его, отдав последний долг умершему супругу, не занималась отныне больше ничем, кроме воспитания сына, которого звали Мазин. Она не жалела ничего, чтобы дать сыну хорошее образование, и преуспела в этом сверх собственных ожиданий.
В четырнадцать лет Мазин уже знал наизусть весь Коран и прекрасно владел каллиграфией. Он имел острый ум и легко слагал отличные стихи. Вдобавок еще мальчик был красив, хорошо сложен, глаза его напоминали бирюзу в оправе из эбенового дерева4, а нрав отличался мягкостью, словно засахаренная миробола5.
В Басре только и говорили, что о Мазине: его приводили в пример, как одно из чудес природы, все хотели его увидеть. Мать мальчика, опасаясь, как бы множество похвал не вскружило сыну голову, однажды сказала ему так:
— Сын мой, нужно подумать о ремесле, которое позволило бы тебе жить честно. Я думаю, что наилучшим образом тебе подходит ремесло твоего отца. Не относись к нему с презрением из-за того, что все хвалят тебя. Восхищение людское редко бывает благожелательным, а из уважения каши не сваришь. Не полагайся особенно на похвалы важных лиц. Если они когда-нибудь и делают добро достойным людям, то лишь после того, как доведут их до последнего изнеможения длительными страданиями. Нас сильно одолевает нужда. Я истратила всё, чем располагала, дабы обеспечить тебя теми сокровищами, которые надо приобретать в юности. Теперь твоя очередь позаботиться обо мне в старости.
Мазин прослезился в порыве благодарности, а затем сказал матери, что будет стараться делать всё, как она желает. Добрая женщина тотчас же отправилась к одному знаменитому ювелиру и упросила его взять Мазина в ученики, а затем поспешила домой, чтобы рассказать сыну, что ее попытка увенчалась успехом. Мазин принялся работать с


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
683
таким старанием и у него обнаружилось столько сноровки и вкуса, что вскоре его изделия пошли нарасхват среди и вельмож, и простого люда. Покупателей было так много, что хозяин Мазина, очень любивший своего ученика, решил, что, пожалуй, надо ссудить ему денег, чтобы юноша мог открыть собственную мастерскую, а в качестве платы, что справедливо, отдавал бы половину дохода.
В ответ на доброту своего благодетеля Мазин честно и усердно трудился. Мастерская, которую он занимал, всегда была полна народу, но ничто не отвлекало молодого ювелира от дела. Одни приходили за покупками, другие — чтобы просто полюбоваться красотой юноши, но и они редко уходили без нескольких безделушек, платя таким образом за полученное удовольствие. Даже беспрестанно корпя над работой, Мазин едва мог удовлетворить потребности всех. Он часто падал с ног от усталости, но каждый вечер шел домой, чтобы отдыхать, беседуя с матерью, ибо всё еще проживал в отчем доме.
Однажды, когда лавка Мазина была полна народу, некий почтенного вида персиянин вошел туда, раздвинул толпу и встал рядом с молодым мастером, который занимал незнакомца больше, нежели его работа. Сперва Мазин не обратил особого внимания на этого аджеми6, но в конце концов, обеспокоенный его взглядами, спросил, что ему от него нужно.
— Сейчас ничего, сын мой, — ответил незнакомец. — Я не хотел бы говорить с тобою в присутствии стольких людей.
С этими словами персиянин сел, достал из-под полы халата кншу и с величайшим спокойствием погрузился в ее чтение.
Когда все разошлись, аджеми сказал Мазину:
— О юноша, не знающий себе равных по красоте и умению! Я питаю особую привязанность к тебе: то, что я о тебе слышал, расположило меня в твою пользу, а твоя привлекательная наружность не могла не завоевать моей приязни. У меня нет сына, а у тебя — отца. Я усыновлю тебя, если ты согласишься, и устрою тебе завидную судьбу. Я владею одним волшебным секретом и открою его тебе. Со знанием этого секрета тебе уже не придется трудиться, грязня и обжигая твои красивые руки. Какая жалость, что ты портишь их тяжелой работой!


684
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Итак, готов ли ты принять мое предложение и сделать нас обоих счастливыми?
— Я не могу согласиться на это так быстро, — ответил Мазин. — Прежде всего объясни более понятно, чему ты хочешь научить меня.
— Хорошо, — произнес персиянин. — Я открою тебе секрет превращения любых металлов в золото.
— Ого! — воскликнул Мазин, широко раскрыв и без того огромные глаза. — Вот это да! Неужели на свете действительно есть человек, которому доступно такое чудо?
— Да, сын мой, — откликнулся аджеми, улыбаясь, — и этот человек — я. Клянусь в этом зеницей очей твоих и обещаю тебе, что завтра ты станешь таким же ученым, как и я.
Мазин был слишком простодушен, чтобы подвергать сомнению столь решительные заверения, радость его была ни с чем не сравнима. Он еще немного побеседовал со своим новым другом и ни в коем случае не стал бы расставаться с ним, если бы тот не дал ему торжественное обещание вернуться завтра на рассвете.
Вечером, закрыв мастерскую, Мазин поспешил к матери, чтобы поделиться с нею радостью и надеждами, но она была не столь доверчива.
— Сын мой, — сказала Мазину мать. — Где твое обычное благоразумие? Почему ты так быстро доверился неверному? И в прежние, и в нынешние времена были и есть обманщики. Сейчас их даже еще больше, чем когда-либо. Тот, кто явился к тебе, не имея в тебе нужды, несомненно, замыслил нечто дурное. Не будь столь легкомыслен, не верь этим заманчивым обещаниям, бойся оправдать поговорку: «Кто желает получить всё, всё и потеряет». Тому, кто свяжется с такими ловкачами, не достанется ничего, кроме пустых обещаний. И это еще не самое страшное, что может произойти, если доверять таким людям. Они похожи на тех, кто бросает на улицах заманчивые свертки, — любопытный прохожий развернет, а там — мусор.
Мазин внимательно выслушал мать, но возразил ей:
— Ты всегда верно говоришь, и я никогда не устаю слушать, но позволь мне напомнить тебе, что мы бедны, а бедные вынуждены идти на


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
685
риск. Того, что я зарабатываю непрерывным трудом, нам едва хватает на самое необходимое, а ведь может случиться и так, что я окажусь не в состоянии работать. Огнепоклонник7 богат, ведь он делает золото. Мы тоже разбогатеем, поскольку и я смогу его делать. Речь всего лишь идет о том, чтобы мне стать его приемным сыном.
Добрая мать, несмотря на сомнения, не хотела потом корить себя, что помешала Мазину сколотить состояние, а потому не стала ничего больше говорить, троекратно поцеловала сына в лоб и удалилась к себе в комнату, хотя сердце у нее щемило. Мазин тоже пошел спать, но заснуть у него не получалось — голова его была занята мыслями о маячившем ему будущем богатстве. Ранним утром он был уже на ногах. Невероятная радость охватила его, когда он увидел, что персиянин пришел раньше и уже стоял у дверей мастерской! Юноша уважительно его поприветствовал, сказав:
— Я вижу, ты и впрямь стремишься стать моим отцом.
— Да, — ответил аджеми, — и ты будешь для меня дорогим сыном. Но открывай быстрее двери, поторопись приготовить тигли, зажги огонь в печи — и давай примемся за дело.
Мазин не заставил повторять эти приказания дважды. Вскоре всё было готово, и аджеми спросил:
— Есть ли у тебя здесь медь?
— Вот, большой дырявый котел, — ответил Мазин.
— Разбей его на куски, брось всё в тигель и качай мехи, пока медь не расплавится, — распорядился аджеми.
Мазин повиновался ему, как старательный ученик, но он внимательно наблюдал за тем, что делает его наставник. А тот достал из складок своего тюрбана небольшой сверток с желтым порошком, бросил его в тигель, а затем сказал Мазину:
— Погляди, что я сделал.
Увидав, как медь под воздействием порошка превратилась в чистейшее золото, Мазин пришел в такой восторг, что казалось, будто он обезумел. Он целовал руки аджеми, называл его своим отцом и благодетелем. Тот не мешал ему и только улыбался. Наконец, когда Мазин слегка успокоился, персиянин сказал:


686
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Сын мой, возьми золото и отнеси его маклеру, который торгует на рынке ювелиров. Я буду ждать тебя здесь с нетерпением. Мне нужно убедить тебя в том, что я не солгал.
Золото оказалось такого хорошего качества, что за него сразу дали двадцать пять тысяч драхм8. Мазин расплатился с маклером, а затем, поразмыслив, решил, что, если соседи увидят, как он возвращается в мастерскую, согнувшись под тяжестью мешка с деньгами, у него могут быть неприятности, поэтому отправился к матери и сказал ей:
— Я получил двадцать пять тысяч драхм за медный котел, который мне стоил двадцать драхм. Аджеми превратил его в золото у меня на глазах. Я сам сделаю то же самое еще до того, как закончится день, а ты освободишься от всех подозрений по поводу этого благородного человека.
— Ах, я по-прежнему думаю так же! — воскликнула мать. — Но я сберегу для тебя эти деньги, раз ты так хочешь. Пусть Бог сделает так, чтобы они не вышли тебе боком.
Мазин подумал, что его мать тревожится, поскольку не может представить того, что выше ее понимания. Он попытался успокоить ее, поцеловал руку и, прихватив медную ступку, которая весила тридцать фунтов, вновь поспешил к персиянину. Едва аджеми увидел его, то сразу же спросил, что названый сын хочет сделать со ступкой.
— Конечно, превратить ее в золото, — ответил Мазин. — И сейчас я отправлю ее в тигель.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся персиянин. — Ты так торопишься разбогатеть, но поумерь свой пыл. Нельзя сделать два слитка золота в один день. Сколько ты выручил за первый?
— Двадцать пять тысяч драхм, — ответил Мазин.
— Вот как? — спросил аджеми. — И тебе этого мало?! Да на это можно беззаботно прожить целый год! Прощай, я больше тебе не нужен.
— Не гневайся, отец мой! — вскричал юноша. — Ты рассуждаешь справедливо, сегодня мы больше не будем изготавливать золото, но, по крайней мере, научи меня его делать — ты же обещал!
— Научить тебя я смогу и многому другому, — изрек аджеми. — Но как? Неужели ты хотел бы, чтобы я за несколько уроков передал тебе


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
687
столь великое мастерство? И где? Здесь, на глазах у толпы?! На самом деле это должно происходить втайне. Вырабатывать золото мы будем у меня дома, не боясь посторонних глаз. Если ты отправишься туда со мною, то, конечно, не останешься внакладе.
Мазин долго не размышлял. Он тотчас же закрыл мастерскую и последовал за хитрым персиянином. Тот повел ученика так далеко, заставил его пройти столько улочек, что юноша волей-неволей припомнил всё то, о чем предостерегала его мать. В нерешительности и раздумье остановился он на одном из поворотов и, прислонившись к стене, начал размышлять над тем, как ему быть. Аджеми, шедший впереди, оглянулся и, не увидав своего спутника, вернулся обратно. Найдя Мазина в таком состоянии, он сказал ему:
— Я вижу, что оказываю услугу тому, кто не умеет быть благодарным. Я хочу сделать тебя богатым, а ты подозреваешь своего благодетеля, и в голове у тебя бродят какие-то домыслы! Впрочем, раз я начал это дело, я его закончу. Дабы рассеять твое недоверие, мы, вместо того чтобы идти ко мне, пойдем к твоей матери — уж там-то ты несомненно будешь чувствовать себя в безопасности.
Мазин, слегка смущенный, рассыпался в извинениях, но с предложением согласился. Он пошел вперед, чтобы уговорить мать побыть до вечера у соседки, на что та скрепя сердце согласилась и ушла, что-то тихо бормоча.
Аджеми напомнил Мазину, что наступил час ужина. Юноша быстро сбегал к трактирщику, вернулся с лучшими блюдами, какие тот мог предоставить, и подал их на стол.
— Вот, — сказал аджеми, усаживаясь за стол и берясь за соль. — Вот соль — доказательство дружбы, что нас объединяет. Пусть Небо накажет того, кто первый разорвет эти узы.
Произнесенные слова окончательно успокоили Мазина. Он занялся яствами. Его сотрапезник тоже не скромничал и рассказывал за ужином короткие и забавные истории. Персиянин потребовал сладостей и вина, заявив, что ужин без десерта — всё равно, что тело без души. Мазин побежал и принес требуемое, отчего хорошего настроения за столом прибавилось вдвое: тосты произносились с каждым стаканом


688
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
вина, и огнепоклонник неизменно сопровождал их проклятиями в адрес тех, кто обманывает друзей. Наконец он сказал ученику, чтобы тот пошел и взял в своей лавке всё, что нужно для их работы, а когда дело было сделано, обратился к Мазину с такими словами:
— Сын мой, хлебом и солью, что я вкусил, клянусь тебе, что сейчас я не владею ничем, кроме вот этого свертка с порошком. Вручаю его тебе. Когда он закончится, я приготовлю еще, причем — в твоем присутствии, и открою тебе этот секрет. Однако, чтобы порошок подействовал, запомни, что порошка надобно полдрахмы на каждые десять фунтов меди. Смотри, надолго ли тебе его хватит.
— Конечно, нет! — отозвался Мазин. — Я изготовлю столько золота, что порошок, который ты мне даешь, быстро закончится. А вдруг мы не встретимся, когда порошок иссякнет? Пожалуйста, расскажи мне сейчас, как ты его делаешь, из каких веществ он состоит и как ты его называешь.
— Я никогда не видел человека столь жадного, как ты! — сказал персиянин, разражаясь хохотом. — Всех сокровищ царя Соломона9 едва ли хватило бы, чтобы удовлетворить твою жадность. Ты хочешь заполучить всё сразу. Но не волнуйся: найдется средство, чтобы успокоить тебя. Поди взгляни, нет ли у тебя здесь какого-нибудь медного сосуда, и попытайся сделать, что умеешь.
Мазин тотчас взял большую чашу, положил ее в тигель, превратил в золото и пришел в восторг от своей работы.
Он был так занят, что не заметил, как аджеми достал другой порошок и подсыпал его в сладости и вино. Вне себя от радости и не выпуская из рук золотую чашу, Мазин опять сел за стол, поел, выпил вина за новую работу и под конец замертво свалился на пол. Тогда коварный персиянин, увидев, что добыча уже никуда от него не денется, вскочил на ноги.
— Пес, собачий сын! — воскликнул он. — Наконец-то ты у меня в руках. Уж скоро год, как я тебя подстерегаю. Ты мне сполна заплатишь за хлопоты, на которые я вынужден был пойти, чтобы поймать тебя.
Произнеся эти слова и многократно пнув бесчувственного Мазина в живот, персиянин принялся быстро набивать большие сундуки, кото¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
689
рые ранее заметил в доме. В один из них аджеми запихнул Мазина, предварительно крепко связав его и заткнув кляпом рот, в другой поместил мешок с двадцатью пятью тысячами драхм и всё сколько-нибудь ценное, что нашлось в доме. Затем он вышел, позвал носильщиков, приказал им взять сундуки, которые хорошенько запер, и следовать за ним. Персиянин торопился пересечь Басру и добраться до порта, где его ждало заранее нанятое судно. Как только сундуки были погружены, аджеми поднялся на корабль и отпустил носильщиков. Они видели, как персиянин поспешил поднять паруса, но не отнесли это на счет его злобы, так как подобные люди мало заботятся о том, что не касается их собственной корысти.
Между тем мать Мазина, видя, как опускается ночь, решила, что настало время вернуться домой, и до крайности удивилась, обнаружив, что дверь распахнута настежь. Она зашла, трепеща от недобрых предчувствий, и стала звать сына — но напрасно. Потом женщина осмотрелась по сторонам и увидела, что сундуки и деньги похищены, дом — весь перевернут вверх тормашками, и наконец у нее не осталось сомнений, что зло, о котором она тщетно предупреждала сына, свершилось. На ее пронзительные крики сбежались соседи. Женщина, плача, рассказала, что привело ее в отчаяние, но они не могли ее утешить. Она оплакивала сына, которого числила погибшим, попросила вырыть могилу в саду, рядом с могилой ее мужа, а сверху положить камень, на котором каменотес вырезал историю беды, приключившейся с ее дорогим Мазином, и обозначил день и час, когда она его потеряла. Безутешная мать стала проводить дни и ночи на сем камне, орошая его слезами.
Покуда в Басре происходили эти печальные события, аджеми плыл по морю, насмехаясь над доверчивостью бедного Мазина, которого по- прежнему вез в том сундуке, в котором похитил юношу. Этот жестокий человек был огнепоклонником и злейшим врагом мусульман. На протяжении вот уже тридцати девяти лет он безжалостно убивал их во множестве. Как это случалось уже не раз, в качестве жертвы он выбирал парня, более других отличавшегося добродетелями. Персиянину приходилось применять все свои уловки и хитрости, чтобы выкрасть очередного бедолагу, но никогда он не находил никого, кто мог бы сравниться с Мазином. Эта добыча переполнила аджеми особенной радостью.


690
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
По прошествии двух дней Мазина извлекли из сундука. После того как юноше влили в рот уксус, он изверг из себя порошок, подсыпанный аджеми, и пришел в чувство. Сначала он удивился, а затем осознал, что находится в опасности и что угодил он в нее по собственной вине. Горькое раскаяние охватило его душу.
— Ах, матушка! — воскликнул Мазин. — Я наказан по заслугам за то, что не поверил тебе, за то, что мне не хватило благоразумия, причем как раз тогда, когда я нуждался в нем больше всего! Но нет силы и суда, кроме Божьих, да исполнится воля Его! Он даст мне силы, чтобы вынести невзгоды, которые я заслужил. А ты, — продолжил он, глядя на аджеми, то смеявшегося, то скрежетавшего зубами, — ты, злодей, что надсмеялся над священным законом хлеба и соли, что ты собираешься со мной сделать?
— Ты это узнаешь весьма скоро, — ответил аджеми. — Ты — сороковой пёсий сын, который задает мне этот вопрос. Они все заплатили за любопытство. Я и твое удовлетворю — в свое время и в своем месте. А пока ешь и пей, я не просто так тебя кормлю.
Сказавши это, аджеми приказал своим невольникам поставить перед Мазином хлеб и воду. Решив, что нужно жить, покуда есть на то воля Божья, Мазин проглотил несколько кусков, смочив их слезами. Как только он закончил трапезу, персиянин избил его палкой и, ничуть не разжалобившись его криками, холодно сказал:
— Вот так ты будешь каждодневно расплачиваться за еду, которую я буду давать тебе, ибо меня зовут Бехаран Мигиуски Безжалостный! Запомни это хорошенько, а я никогда не забуду, сколько сил потратил на то, чтобы заполучить тебя.
Варвар сполна сдержал слово, и Мазин, весь избитый, готовый умереть и призывавший смерть, никогда не позволял себе проявлять раздражение, а только плакал и молился, стараясь смягчить сердце мучителя.
Однажды, когда Мазин стоял на коленях, ему показалось, что его истязатель выглядит не таким злобным, как обычно. Юноша тут же набрался смелости и сказал ему:
— Отец мой! Я — твой сын, ведь ты сам пожелал усыновить меня. Сжалься надо мною, прекрати меня мучить, а еще лучше убей одним


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
691
ударом! Смотри, как бы тебя самого не постигла кара за надругательство над хлебом и солью, что мы делили с тобой!
— Да плевать я хотел на твои хлеб и соль! — захохотал Бехаран. — Нет нужды хранить клятву, данную псам и собачьим сынам — мусульманам.
— Богу угодно, чтобы исполнялось обещанное всякому, — возразил Мазин.
— Мне лучше знать, что угодно Богу, — произнес аджеми. — Если бы Он не внушил мне сохранить тебе жизнь, то я бы не щадил тебя так долго. Иди-ка познакомься с добротою того божества, которому поклоняюсь я, поклонись ему, и я буду обращаться с тобою как с сыном.
Произнеся это, аджеми приказал, чтобы на верхней палубе развели большой костер, и, взяв Мазина за руку, подвел его так близко к пламени, что юноша едва не изжарился.
— Вот мой Всевышний! — заявил персиянин. — Вот Владыка природы, Ему ничего не стоит забросать тебя искрами, и они в мгновение ока пожрут тебя. Итак, признай Его силу, или я сам отомщу за Него, бросив тебя в самую середину пекла.
— Подлый человек! — крикнул Мазин. — Неужто ты думаешь, что можно поколебать веру правоверного мусульманина? Я не поклонюсь никому, кроме Бога неба, земли и огня! Огонь — лишь Его творение. Знай же, если ты умертвишь меня в пламени, то останешься мне навечно должен, я же избавлюсь от тебя, от твоих палочных ударов, а наш святой Пророк примет меня как мученика в свое лоно10.
— Ха-ха-ха! Ты еще туда не попал, пес упрямый, как все псы твоей песьей веры! А пока что накажите-ка его хорошенько за все изреченные им богохульства!
Жестокие негры-невольники не требовали ничего иного, лишь бы поупражняться в злодействах. Они швырнули Мазина на палубу и избили его до потери сознания, затем с великим трудом привели юношу в чувство и перевязали ему раны, чтобы завтра вновь потешиться точно таким же образом.
Капитан судна и весь экипаж сильно возмущались при виде таких сцен варварского насилия. Они жалели Мазина, но не смели ничего сказать, поскольку были наняты персиянином и он щедро заплатил им.


692
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Минуло уже три месяца с тех пор, как аджеми покинул Басру и плыл в открытом море, не заходя ни в один порт. Однажды посреди ночи разыгралась страшная буря, и судно подверглось огромной опасности. Боцман и матросы, впервые попавшие в столь сильный шторм, приняли его за кару Небес, которые, рассердившись на жестокости персиянина по отношению к Мазину, погубят всех. Капитан придерживался того же мнения и, подойдя к неверному, дрожавшему в углу, сказал:
— Негодяй, это ты привел нас на край бездны! Черные тучи мечут громы и молнии, ураганы бросают наше судно как перышко, жуткая пучина морская отверзается, чтобы поглотить нас, — и всё для того, чтобы низвергнуть тебя в бездну! Нам нет дела до твоей жизни, но мы хотим попытаться спасти наши, утихомирив гнев Божий, если это возможно. Сейчас же отдай нам этого юного басрийца, похищенного тобою, у тебя нет на него никаких прав, мы все поклялись защитить его от твоей ярости и вернуть ему свободу.
Хотя Бехаран и дрожал от страха, он взял хозяйский тон, заявив, что не отдаст Мазина и что всё сказанное продиктовано суеверием и безумием. Но капитан не стал слушать его: он приказал выбросить всех чернокожих рабов в море и собирался уже сделать то же самое с аджеми. Тут-то огнепоклонник одумался и, увидев, что все настроены против него, вынужден был покориться. Он обнял Мазина и стал молить его о прощении.
— Смогу ли я найти в своем сердце хоть крупицу снисхождения к тебе? — воскликнул Мазин.
В конце концов Бехаран сумел выкрутиться: он задобрил юношу, подарив ему красивые одежды, а еще дав столь необходимые лекарства, укрепляющие силы. После того как они примирились, буря утихла, и экипаж корабля возрадовался тому, что принял столь спасительное решение.
Корабль по-прежнему плыл по морю, когда Мазин, который теперь отлично ладил с аджеми, спросил, куда тот держит путь.
— Цель моего путешествия, — ответил персиянин — гора Сааб11.
— Гора Сааб! Гора, чья вершина взметнулась далеко за облака! — воскликнул Мазин. — И что же ты собираешься там делать?


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
693
— Не тревожься и ничего не бойся, — ответил юноше аджеми. — У меня больше нет дурных намерений по отношению к тебе. Разве не сказано, что самая крепкая дружба — та, что рождается из ненависти и раздора? Так я докажу, сколь сильно люблю тебя. У тебя будет столько обещанного мною золотого порошка, что он никогда не переведется. Но знай, что растение, из корня которого делают порошок, растет только на вершине горы Сааб.
Мазин очень обрадовался, услышав это обещание, поскольку перенесенные им страдания не погасили алчности в его душе. Напрасно матросы уговаривали его не доверять злобному наставнику — Мазин всё-таки последовал за аджеми, когда судно бросило якорь вблизи берега, усыпанного разноцветной галькой.
Приказав капитану ждать его в течение месяца, аджеми взял столько припасов, сколько нужно на этот срок, и сошел на землю вместе с Мазином. Отойдя от берега на такое расстояние, чтобы его нельзя было заметить с судна, огнепоклонник достал из-под полы халата маленький барабан, на котором были выгравированы многочисленные магические письмена, и ударил по нему три раза серебряным жезлом. Тут же поднялся страшный ветер и густой дым повалил из-под земли. Солнце скрылось во тьме, а Мазин, бледный и растерянный, воскликнул:
— О отец мой, что ты делаешь? Зачем же я неразумно пошел с тобою? Ах, я пропал!
— Успокойся, сын мой, — ответил Бехаран. — Знай, что я далек от того, чтобы причинить тебе зло, ибо ты мне очень нужен. Я без тебя бессилен, и скоро ты увидишь, что всё устроится как нельзя лучше.
Пока аджеми произносил эти слова, Мазину показалось, что издалека несутся три огромные тучи черного песка, которые, было похоже, скорее летят, нежели стелются по земле. Юноша дрожал, не смея слова вымолвить, но когда тучи приблизились, он различил, что это верблюды. Из-за того что они бежали очень быстро, вокруг них густо клубился песок. Как только верблюды подбежали к ним, Бехаран погрузил припасы на одного из них, а затем они с Мазином взобрались на двух других. В конце седьмого дня пути черные верблюды12 остановились в самой прекрасной стране на свете: земля в ней была


694
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
сплошь усеяна цветами, повсюду росли плодовые деревья и текли сотни живительных ручьев. Посреди долины виднелась беседка, купол которой был лазурным, а колонны — золотыми. Каждая из колонн стоила больше, чем всё царство кесаря Румского13 во времена наивысшего расцвета. Наши путешественники, ни разу за семь дней не принявшие пищи, поскольку верблюды бежали очень быстро, спешились в этом прекрасном уголке. Они уселись под куполом беседки и достали свои припасы, в частности вино, в котором они особенно нуждались. Мазин и аджеми пили, ели и смотрели, как вокруг них резвятся ручные звери. Оглядевшись по сторонам, юноша заметил вдалеке великолепный дворец, окруженный широко раскинувшимися садами и прекрасными каналами. Он тотчас же спросил у Бехарана, что это за величественное здание.
— Молчи, сын мой, — тихо прервал его неверный аджеми. — Это дворец джиннов14, а они — мои заклятые враги. Узнай они, что мы здесь, — мы пропали. Позже я объясню тебе, почему это так.
Произнеся эти слова, персиянин трижды ударил в свой барабан, и снова появились три черных верблюда. Путешественники вновь уселись на них и в мгновение ока унеслись из тех мест.
И опять они ехали семь дней. На восьмой день Бехаран спросил Мазина:
— Что ты видишь, сын мой?
— Вижу черную-пречерную тучу, что протянулась с востока на запад, — ответил ему юноша.
— Слава священному огню! — воскликнул аджеми. — Ты видишь гору Сааб, чья вершина вздымается далеко за облака! Ха-ха, — продолжал он с видом победителя, — теперь я отлично вижу, что мои усилия, потраченные на тебя, не пропадут даром.
— Во имя бога, которому ты поклоняешься, — воззвал Мазин, — скажи прямо, что ты собираешься сделать со мною?
— Я уже говорил тебе, — ответил Бехаран, — что алхимический порошок, который я составляю, делается из корней травы, что растет на вершине этой горы. Нужно только, чтобы ты поднялся туда и нарвал ее. Тогда мы разбогатеем.


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
695
Мазин склонил голову в знак покорности, но сказал самому себе: «Увы! Мне не дано изменить мою участь в лучшую сторону, я лишь попадаю из огня да в полымя. Это всё по моей вине, но, несмотря ни на что, надобно молиться и призывать Небо на помощь».
Тем временем верблюды остановились у подножия горы, склоны которой выглядели совершенно отвесными, а вершина терялась в облаках. Путники спешились, и аджеми, поцеловав Мазина в лоб, сказал:
— Наши труды близятся к концу, так что ешь, пей и набирайся сил.
С этими словами персиянин разложил на молодых камышах, выросших на песчаной косе, что соединяла гору с остальной сушей, самую лучшую свою провизию. В печали Мазин принялся есть, говоря самому себе: «Нельзя отказываться ни от чего, что может поддержать силы. Чувствую, они мне еще как пригодятся».
После не слишком обильной трапезы Бехаран вновь достал свой барабан и ударил в него так громко, как еще ни разу не ударял. Тотчас на ровном и гладком склоне горы появилось множество больших железных скоб, являвших собой некое подобие лестницы.
— Поднимайся, — приказал он Мазину. — Скобы послужат тебе опорами и ступенями. Когда доберешься до вершины горы, крикни мне, что ты там видишь, и я скажу тебе, что делать дальше. Несмотря на то, что между нами будет большое расстояние, благодаря моим чарам мы сможем отчетливо слышать друг друга. Не забудь взять с собою хлеб и кувшинчик с водой, чтобы подкреплять силы.
Мазин, которого это подобие лестницы несколько успокаивало (поскольку он был уверен в том, что сможет и подняться, и спуститься по ней), поставил ногу на первую скобу и стал довольно ловко и без остановки карабкаться по волшебным ступеням, но, к несчастью, взглянув вниз, он увидел, что все ступени, которые он уже миновал, исчезли. В это мгновение голова юноши закружилась, да так сильно, что рука его едва не сорвалась с железной скобы. Если бы он свалился со столь огромной высоты, то ударился бы так сильно, что вполне мог бы разбиться в лепешку.
— О Небо! — воскликнул Мазин. — Ты видишь, что я лечу к своей гибели, которую уже никак не отсрочить! Прости мне алчность, что


696
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
принудила меня ввязаться в это дело, яви Свою милость — направь мои шаги!
Сказав это, он продолжал карабкаться, больше не глядя вниз, и наконец, измученный и ошеломленный, добрался до устрашающей вершины. Юноша огляделся, и ужас охватил его с еще большей силой. Он увидел лишь бесплодную и выжженную палящим солнцем равнину, на которой во множестве там и сям лежали человеческие кости, а рядом валялись связки сухих корней.
Мазин понял, что это бренные останки тех, кого Бехаран обманул так же, как и его, тех, кто так старался выполнить задание коварного огнепоклонника, что вовремя не заметил, в отличие от Мазина, что вниз им уже не спуститься. И всё-таки юноша еще не до конца впал в отчаяние по поводу своей судьбы. Он позвал аджеми, описал, что видит вокруг, и спросил, как ему поступить. Последний же, вне себя от радости, узнав, что на горе уже заготовлено немало драгоценных пучков, крикнул юноше, чтобы тот бросил ему их все.
— О, ты слишком нетерпелив, — откликнулся Мазин. — Я сам принесу их тебе. Они не настолько тяжелы, чтобы я не мог их нести на себе. Помоги мне спуститься вниз, и все они, от первого до последнего, достанутся тебе. Я ни одного себе не оставлю, да и у меня нет больше желания делать золото.
— Нет, — произнес персиянин, — докажи мне сперва, что я могу тебе доверять, иначе вниз тебе не спуститься. Брось мне хотя бы пару связок, и, клянусь богом, которому поклоняюсь, я больше не стану тебе докучать.
Мазин опять поверил хитрецу и, не осмыслив до конца последние слова огнепоклонника, бросил ему два пучка корней. Бехаран тут же крикнул юноше:
— Прощай, наивный дурачок, я обещал оставить тебя в покое и оставляю — с теми, кто побывал там до тебя.
Произнеся эти слова, аджеми повернулся к горе спиной, сел на верблюда и ускакал, несмотря на крики и стенания Мазина, которые у огнепоклонника вызывали только смех.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
697
Видя, что он один-одинешенек на этой недоступной и совершенно голой вершине, Мазин сперва впал в отчаяние, но затем, взяв себя в руки, произнес:
— Небу было угодно, чтобы я лишился здравого смысла, остался глух к советам моей мудрой матушки, оказался слеп и дважды не заметил угрожавшей мне опасности, да еще и поддался алчности. Но на всё воля Божья, слава Ему!
Проговорив эти слова, юноша съел кусок хлеба, запил его водой и, улегшись на камень, заснул. Глубокий сон освежил Мазина и взбодрил его дух. Он встал и отправился осматривать унылые окрестности, но не нашел ни малейшей возможности выбраться оттуда. Тогда он сказал самому себе:
— Это ужасно — медленно умирать от голода или быть растерзанным на клочки птицами рух15, когда у меня недостанет сил, чтобы громким голосом отпугнуть их! Проще рискнуть всем и броситься с этой горы вниз. Однако посмотрим, какой совет даст мне в данном случае священная книга.
Юноша вынул из-под полы халата Коран, что всегда носил с собою, и раскрыл книгу на первом попавшемся месте — это была сура «Иен- скин», гласившая: «Моли Бога о помощи и делай то, что Он велит тебе»16. Эти слова заставили его принять решение, хотя и солнце, сильно припекавшее голову, тоже сыграло свою роль. Мазин троекратно произнес имя Аллаха, закрыл глаза и бросился вниз с горы в том месте, где подножие соприкасалось с сушей. Небу было угодно, чтобы при падении он не натолкнулся ни на какой большой камень, который мог бы свалиться прямо на него, чтобы ни одна птица не заметила, как человек бросился с горы, и чтобы, наконец, он упал на самую кромку побережья в тот момент, когда приливная волна покрыла берег, благодаря чему смельчак остался невредим. Хотя он и был оглушен столь невероятным прыжком, юноша нашел в себе силы возблагодарить Небеса, а потом зашагал прочь от берега, стараясь как можно скорее добраться до обитаемой земли. Эту ночь Мазин провел на дереве, а затем отправился в путь и брел три дня, питаясь луговыми травами и утоляя жаж¬


698
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ду водой из ручья. Наконец он добрался до того самого места, где ад- жеми остановил верблюдов. Тут юноша понял, что дорога, которая привела его сюда, — та самая, по которой он приехал, и воспрял духом.
Еще через несколько дней Мазин оказался перед дворцом, сиявшим ослепительной белизной. Приглядевшись, он заметил, что сияние исходит от стен дворца, сплошь украшенных алмазами, и узнал дворец джиннов, который в прошлый раз видел лишь мельком, — по словам аджеми, дворец принадлежал его заклятым врагам.
«Враги этого варвара, — подумал Мазин, — несомненно пожалеют меня; может быть, там я обрету путь к спасению. Надо идти туда».
Мазин подошел ближе ко дворцу и обнаружил, что дверь открыта. Его взору открылась лестница, инкрустированная драгоценными камнями. Юноша поднялся по ней и очутился в большой и великолепно украшенной гостиной. Там на диване сидели две прекрасные девушки, занятые игрою в шахматы. Как только девушки заметили молодого человека, они радостно поднялись ему навстречу и сказали друг другу:
— Несомненно, юноша, который стоит перед нами, — тот самый, кого Бехаран увез на гору Сааб.
— Так и есть, повелительницы, — ответил Мазин, бросившись к их ногам, — я тот горемыка, которого нечестивый огнепоклонник хотел погубить, но если я найду у вас защиту, то мне больше не нужно будет ничего бояться.
— Сестра, — обратилась более молодая к старшей, — как этот юноша похож на нашего брата и наружностью, и голосом! Пусть он на правах брата погостит у нас и станет нам другом.
Старшая из сестер согласилась, они обе расцеловали Мазина, усадили его на диван и объявили:
— С этого мгновения ты — наш названый брат, твоя жизнь — наша жизнь, твоя смерть — наша смерть. Соберись с духом и расскажи историю своей жизни, а потом мы расскажем свою. Справедливость требует, чтобы между нами не было тайн, благодаря чему наша дружба будет еще более искренней.
Мазин поведал историю своей жизни и, хотя пришел в сильное возбуждение, не пропустил ни одного обстоятельства, хотя были такие,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
699
что отнюдь не говорили в его пользу. Сестры, растроганные до слез, снова расцеловали его, прокляли аджеми, а затем повели свой рассказ:
— Знай, Мазин, мы — дочери могущественнейшего царя. У него великое множество союзников и друзей среди как джиннов, так и людей. Жизнь нам дала одна мать, а поскольку природа наделила нас кое-какой красотой, то отец забрал себе в голову мысль, что ни один смертный не может быть достоин нас и пусть лучше мы умрем девственницами. Чтобы наверняка обеспечить нам такую судьбу, он собрал совет и произнес на нем такую речь: «Друзья! Уже долгое время дочери находятся под моим присмотром. Они созрели для брака, но я не хочу выдавать их замуж. При этом я ревностно оберегаю их честь. Я буду премного обязан всякому, кто укажет мне место, находящееся вдали от проезжих дорог, о котором будут знать лишь те, кого я сам отправлю туда. Там я поселю моих дочерей, обеспечив их всем, что душе угодно, кроме мужей и возлюбленных, ибо это, в сущности, не самое главное».
Когда отец закончил речь, поднялся один джинн из страны Мазда- ка17 и произнес в ответ: «Повелитель, я знаю дворец, почти такой же высокий и неприступный, как гора Сааб, что располагается с ним по соседству. Называется он Дворцом теней. Джинны, что выгнали оттуда призраков, своих заклятых врагов, не захотели там жить. Впрочем, это самое приятное место на земле. Дворец окружен роскошными садами, а в зеленых рощах водится великое множество самых разных диких зверей. В протекающей там реке вода прозрачнее льда и слаще меда. Она помогает сохранить здоровье и молодость. Дворец построен вдалеке от дорог, по которым передвигаются смертные. Африты18 не рискуют приближаться к нему, а джинны его сторонятся».
Царю, нашему отцу, понравилось сказанное джинном. Он тут же встал во главе войска и, ведомый своим другом-джинном, препроводил нас сюда. Отец в изобилии обеспечил нас всем необходимым, дал нам лошадей и верблюдов, чтобы кататься в рощах, невольниц и евнухов19 для услуг, а джинн, боясь, как бы свита не стала нам докучать попусту, подарил нам амулет. Если у нас возникает какое-либо желание, то мы прикасаемся к талисману, и тогда те, кто должен исполнить его, предстают перед нами — будь то верблюды, лошади или слуги, — а потом


700
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
точно так же отправляются восвояси. Вот так мы и живем, всегда одни, кроме тех дней, когда нас посещает нежно любящий брат или когда отец присылает нам провизию. У нас также есть дядюшки — великие волшебники, но мы видимся с ними крайне редко. Между тем, мы сотню раз выражали желание, чтобы какой-нибудь мужчина забрел сюда. Желали мы этого, несомненно, потому, что нам сказали, что это невозможно, но, благодарение Небу, это произошло. Что же касается адже- ми, то мы в течение нескольких лет наблюдали издалека, как он ведет своих жертв к горе Сааб. У него хватает наглости останавливаться в виду нашего дворца, в лазурной беседке с золотыми колоннами. Как будто этого оскорбления мало, персиянин вдобавок — закадычный друг афритов, и ему ничего не стоит затеять против нас какие-нибудь козни. Мы всегда желали ему смерти, и, если ты хочешь отомстить ему, мы поможем тебе в этом, насколько будет в наших силах, но только в следующем году. А пока поживи с нами и люби нас как сестер, и всё здесь — в твоем распоряжении для исполнения любых желаний.
Пока Мазин рассыпался в благодарностях, в гостиную вошел брат двух любезных принцесс. Сестры представили ему юношу. Брат принцесс проникся к нему дружескими чувствами и согласился на то, чтобы Мазин жил во дворце. Мазин сильно подурнел из-за пережитых страданий, но красота быстро вернулась к нему теперь, когда он был окружен нежной заботой и вниманием. Все члены семьи собирались за обедом вместе, и сейчас юноша был просто счастлив. Также они вместе веселились и гуляли. Мазин был так скромен и умен, что молодой принц нисколько не боялся за сестер, несмотря на заметную благосклонность, которую младшая сестра выказывала юноше. Брат лишь посоветовал сестрам проявлять осторожность, чтобы отец ничего не узнал о названом брате, которого они приютили.
Год пролетел для Мазина как один день. Он почти заканчивался, когда однажды принцессы пришли к нему и сказали:
— Знай, аджеми с новым юным бедолагой вновь остановился в беседке с лазурным куполом и золотыми колоннами. Возьми с собой столько евнухов, сколько тебе нужно, и прикончи негодяя. А мы будем наблюдать за происходящим с некоторого расстояния.


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
701
Мазину не нужно было повторять дважды. Он вскочил на коня, помчался во весь опор и обогнал всех сопровождающих. Несмотря на большую спешку, юноша увидел, что его враг уже вновь отправился в путь. Мазин поскакал следом и нагнал его у подножия горы Сааб. Бе- харан уже ударил в барабан, и появились железные скобы. Молодой человек, которого привез огнепоклонник, успел подняться на двадцать ступенек вверх, но, заметив, что скобы пропали, в испуге отпрянул и упал к ногам жестокого аджеми, сильно ударившись о землю. Тот немилосердно избил несчастного. Увидев Мазина, живого и невредимого, коварный персиянин побледнел, ведь он был в полной уверенности, что скелет Мазина лежит среди других на вершине горы Сааб. Дрожащими пальцами аджеми попытался схватить свой барабан, чтобы ударить по нему, но Мазин не дал ему для этого времени. В двух словах попрекнув негодяя за его преступления, юноша одним ударом сабли снес ему голову. Затем басриец посадил незадачливую жертву на лошадь позади себя и отвез к беседке с лазурным куполом и золотыми колоннами. Там он передал бедняге свою лошадь и произнес:
— Ты знаешь, что аджеми ждет корабль. Возвращайся на него и плыви обратно на родину. Вот деньги, чтобы тебя доставили туда. Всё, о чем я тебя попрошу, — объяви везде, что подлого Бехарана больше нет.
Мазин пешком вернулся во дворец. Сестры остались довольны тем, что их названый брат не воспользовался случаем, чтобы покинуть их, и стали относиться к нему даже лучше прежнего.
Еще некоторое время они жили все вместе — так счастливо, как только возможно. Однажды Мазин увидел, как вдалеке поднялось большое облако пыли. Встревоженный, он спросил, что бы это могло быть. Принцессы тоже были в недоумении, ибо еще не пришел очередной срок для получения припасов. Девушки спешно спрятали Мазина и вернулись принять вновь прибывших. Это было войско их отца, во главе которого стоял великий визирь20 собственной персоной. Он сообщил, что их старшему брату предстоит жениться на некой могущественной царице, а та настаивает, чтобы свояченицы тоже присутствовали на брачной церемонии. Вот почему он, визирь, прибыл за принцессами, а


702
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
через месяц доставит их обратно. Сестры сильно беспокоились о Мази- не. Они сказали, что им нужно взять самые красивые одежды и драгоценности, а тем временем приказали подать угощение для визиря и воинов. Когда принцессы остались одни, старшая шепнула младшей:
— Поди отыщи нашего брата Мазина и постарайся устроить для него всё так, как сочтешь нужным.
Юноша очень расстроился из-за отъезда своих добрых подружек, но юная принцесса утешила его, как могла. Она дала ему ключи от всех комнат дворца и сказала, что он, от нечего делать, может обойти их все, но ни в коем случае, подчеркнула она, не должен открывать дверь помещения, что находится под самой крышей дворца.
На протяжении месяца, пока Мазин ждал дорогих его сердцу сестер, червячок любопытства в душе ни разу не дал ему знать о себе. Он просто предвкушал удовольствие от встречи с ними. Однако месяц прошел, а сестры всё не возвращались. Юношей овладело беспокойство, у него закралась мысль, что сестры больше никогда не вернутся сюда. Чтобы подавить тревогу и душевное волнение, Мазин решил воспользоваться предложением младшей принцессы: он взял оставленные ему ключи и отправился осматривать покои дворца. Он с жадным интересом обследовал комнаты одну за другой, ибо диковинки и драгоценности, что находились там, приковывали к себе его внимание. Наконец ему осталось посетить только комнату на последнем этаже, но тут он заколебался: открыть ли дверь, несмотря на запрет? В конце концов любопытство взяло верх над соображениями разума, и Мазин отпер таинственную дверь. Каково же было его удивление, когда он увидел, что помещение состоит из одной-единственной комнаты с голыми стенами и что там нет ничего примечательного, кроме лестницы из белого мрамора, укрепленной на наклонной плоскости. Эта лестница вела через окно на высокую смотровую площадку. Мазин, позволивший себе уже очень много, стал подниматься по лестнице и вышел через оконный проем, задаваясь вопросом, почему же принцессам так не хотелось, чтобы он прогулялся по этой площадке. Юноша прошелся по ней туда-сюда, от лестницы к ее внешнему краю, несколько раз и отметил про себя, что с нее открывается восхитительный вид на окрестные сады


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
703
и рощи, хорошо ему знакомые. Незаметно Мазин добрался до бокового края площадки и тут едва не лишился чувств из-за чудес, представших его взору. За оградой, выложенной из изумрудов, он увидел большой сад. Там росли все весенние цветы, и одновременно на деревьях висели все плоды, которые дает урожайная осень, — только срывай. Посреди сада Мазин увидел большой бассейн из алебастра, прикрытый крышкой из дерева алоэ21. Над бассейном возвышался ослепительный купол, покоившийся на четырех золотых колоннах. На луговой траве, что покрывала землю в саду, всюду виднелись чудесные мелкие цветочки, источавшие аромат, опьяняющий душу.
Желая получше рассмотреть волшебный сад, Мазин вынужден был распластаться животом на площадке, к тому же из-за испытанного им восторга у юноши начали подкашиваться ноги. Вдруг он увидел большую птицу, чье оперение переливалось всеми цветами радуги. Она села на купол бассейна, взмахнула крыльями, слетела на траву и, сбросив перья, обернулась девой неописуемой красоты. Тут же вслед за нею появились еще десять птиц. Они тоже сбросили перья и превратились в прекрасных дев. Окружив первую, девицы стали молча ждать ее распоряжений. Красавица подала знак, с бассейна сняли крышку из дерева алоэ, и все девы вошли в воду. Они купались, резвились, устраивали тысячи маленьких дружеских проказ. Точеными руками цвета слоновой кости они обнимали друг друга и с веселым смехом вместе погружались на глубину. Когда девицы выныривали на поверхность, то тысячами нежных поцелуев доказывали, что получили немалое наслаждение в этой полной сладострастия борьбе. Даже самый аскетичный дервиш22 не смог бы устоять перед подобным зрелищем, но Мазин не только внимал ему как наблюдатель — он погрузился в море любви и настолько впечатлился, что не замечал больше ничего, кроме первой из увиденных им дев. Мазин немного пришел в себя, когда она вышла из бассейна и девушки из ее свиты помогли ей облачиться в наряд из зеленой ткани, а потом оделись сами. В порыве страсти Мазин прошептал:
— Царица моего сердца только что выбрала наряд, который весна дарует деревьям, дабы порадовать наш взор. Теперь я могу созерцать эти прелести, но их блеск ослепил меня. Одного взгляда на эти чудес¬


704
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ные формы, пусть и полуприкрытые накидкой, вполне достаточно, чтобы лишить человека рассудка. А сияния этих глаз, которые, точно два сапфира, сверкают из-под эбеновых дуг бровей, довольно, чтобы осветить любые потемки. Уста ее — как перстень царя Соломона23, а ее грудь подобна двум гранатам, что вот-вот раскроются24.
Между тем дивная красавица, собрав плоды, присела на траву. Она ела, болтала и смеялась со своими подружками. Наконец она сказала им:
— Давайте-ка, царские дочери, собирайтесь! Уже поздно, а мы улетели далеко от дома. Наденем перья и поторопимся, чтобы успеть до темноты.
Влюбленного Мазина эти слова поразили будто ударом молнии. У него перехватило дыхание, когда он увидел, как вместо девушек появились одиннадцать птиц, которые уселись на купол бассейна, взмахнули крыльями, поднялись в воздух и пропали из виду.
Исполненный глубокой печали, юноша попытался подняться с места, где он лежал, но силы оставили его. Он вновь упал на пол площадки и, заливаясь слезами, воскликнул:
— Ступай, солнце красавиц, ступай, веселись со своими счастливыми подружками, ступай, моя белая лань! Я не могу отправиться следом за тобою и останусь тут мучиться в смертной тоске. Меч любви пронзил мое сердце, страсть убила меня.
Лишь через несколько часов юноша, витавший в мечтах и любовных фантазиях, сумел кое-как подняться, затем спустился, едва волоча ноги, по лестнице во дворец и с трудом дотащился до своей комнаты. Там он бросился на ложе и воскликнул:
— Мазин погиб! Она ушла, не повидавшись и не поговорив со мною! Ее взгляд, одно слово, сорвавшееся с прекрасных уст, поддержало бы во мне жизнь.
Всю ночь сын ювелира провел, не сомкнув глаз, сверкавших, точно звезды. Наутро он не мог проглотить ни куска и весь день провел лежа в постели, оплакивая свою судьбу.
Наконец на следующее утро юноша, пошатываясь, подошел к окну своей комнаты и увидел, как на дороге поднялось большое облако пы¬


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
705
ли. Он понял, что возвращаются принцессы, на всякий случай закрылся изнутри и опять лег в постель.
По приезде добрые сестры тотчас обменялись взглядами, словно вопрошая друг друга: а как поживает наш бедный Мазин? Младшая, удалившись под каким-то предлогом, отправилась искать их брата. Она тихонько постучалась в его дверь. Услышав ее голос, Мазин поплелся открывать. Юная принцесса весьма встревожилась, увидев, что юноша сильно побледнел, осунулся и не может ответить ничего вразумительного на вопросы о его здоровье. Мазин плакал, и принцесса залилась слезами вместе с ним.
— Любовью брата и сестры, что есть между нами, заклинаю тебя! — воскликнула наконец девушка. — Скажи, что приключилось с тобою и чем ты занимался, пока нас не было?
Мазин не мог больше молчать, не причинив вреда дружбе, о которой упомянула принцесса. Он собрался с духом и рассказал о том, что увидел, и с силой всех чувств, на которые только был способен, описал ей свою любовь и отчаяние. Девушка пожалела Мазина и сказала ему:
— Ты совершил большую ошибку, брат, войдя в запретную комнату. Не говори об этом ни сестре, ни моему брату, а то они сильно разгневаются. Я же прощаю тебя, и чувства мои к тебе не изменятся, но обещай, что ты не уморишь себя и постараешься выздороветь. А я, в свою очередь, сделаю всё возможное, чтобы очаровавшая тебя красавица стала твоей.
Эти слова вполне утешили Мазина. Он поел, почувствовал прилив сил и, когда свита оставила господ, пошел поприветствовать старшую сестру и ее брата, решивших, что силы Мазина подорвала печаль по поводу их отсутствия. Они всячески старались развлечь юношу, а через некоторое время предложили отправиться на десять дней на охоту. Мазин извинился перед ними, сказав, что не может сопровождать их из-за сильной слабости, а младшая принцесса попросила оставить ее с юношей, чтобы заботиться о нем. Как только старшая сестра и брат уехали в окружении свиты, младшая принцесса тотчас прибежала к Мазину и сказала ему:


706
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Радуйся, брат мой! Мы здесь одни, и я постараюсь сделать так, что ты будешь обладать предметом своей любви. Она станет твоей рабыней, но добиться этого будет нелегко. Однако прежде я расскажу тебе, кто твоя возлюбленная. Знай же, что ее отец — властитель, далеко превосходящий могуществом и царя, которому я обязана появлением на свет, и всех прочих земных государей. Ему служат джинны, пересчитать которых невозможно.
В угоду ему они собрали всё самое удивительное, что есть на свете, на пяти островах. Название им — Ваквак25. Пять своих дочерей, вместе с дочерями главных сановников двора, он отправил туда, подарив каждой по острову. Числом их на каждом — двадцать тысяч. Девы эти удивительно храбры, каждая обладает силой десяти мужчин, границы своих владений они охраняют сами, и никто не может приблизиться к тем берегам, не рискуя погибнуть от их сабель. Говорят, впрочем, что иногда девицы дозволяют, чтобы им доставляли какие-нибудь причудливые диковинки, но тогда свита из двадцати дочерей того же царя, обладающих силой пятидесяти мужчин, сопровождает их и препятствует нескромному поведению. Красавица, которой ты отдал сердце, — царица одного из тех островов. У нее десять самых близких подруг. Именно с ними она появляется здесь каждый месяц в один и тот же день, чтобы искупаться в воде, сохраняющей молодость и красоту. Поскольку царица не знает, что ты ее видел, в следующем месяце она вернется, а тебе необходимо сделать вот что. Накануне того дня, когда она появится здесь со своими подругами, перекинь через ограду крепкую веревку, проберись по ней в чудесный сад и спрячься в кроне какого-нибудь дерева. Как только девы-птицы прилетят и начнут плескаться в бассейне, беги туда, где сбросит перья твоя возлюбленная (заранее запомни это место!), быстренько подбирай их, затем мчись к бассейну, хватай красавицу за волосы и вытаскивай ее из воды. При этом не поддавайся на ее плач и мольбы — она пойдет на всё, лишь бы заполучить назад свои перья. Помни: покуда перья у тебя — она твоя рабыня, но, если ей удастся выманить их у тебя, ты больше никогда ее не увидишь. Когда царица окажется в твоей власти, выйди с нею из сада через одну из двух калиток, что ведут в парк нашего дворца, и приведи пленницу ко мне. А уж остальное — мое дело.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
707
Не помня себя от радости, Мазин поблагодарил названую сестру, трижды поцеловал ее в лоб и стал с нетерпением ожидать того дня, когда прилетят птицы. За это время он успокоился, подлечился и стал еще краше прежнего. Наконец настал столь важный для него день. Юноша в точности последовал советам названой сестры: он спрятался в дупле дерева, росшего поблизости от бассейна, заметил, куда красавица сбросила перья, и, когда она и сопровождавшая ее свита разделись и вошли в воду, схватил царицу за волосы. Несмотря на смущение, охватившее их при виде мужчины, юные девы выпрыгнули из бассейна, бросились к своим перьям и, мгновенно накинув их на себя, взлетели и уселись на купол, оставив беспомощную царицу, пришедшую в отчаяние, сидеть по шею в воде. Поначалу Мазин пожалел ее и уже собирался, поддавшись на уговоры, вернуть ей перья, но его осенила мысль, что он погибнет сам, если позволит себе разжалобиться. А потому юноша покрепче ухватился за длинные пряди волос царицы, вытащил ее из бассейна и отвел к своей названой сестре.
Едва пленная царица увидела помощницу Мазина, она с надменным укором сказала ей:
— Царская дочь, так ли поступают честные люди? Ты нарушила законы гостеприимства и опозорила весь женский род, поскольку именно ты научила всему этого юношу и довела меня до того униженного состояния, в каком я стою сейчас перед ним.
— Я не раскаиваюсь в том, что сделала, — ответила принцесса, — и не вижу в этом ничего дурного. Разве Бог не сказал, что мужчина и женщина созданы друг для друга?
— Может, и так, — парировала царь-птица, — но что это значит в данном случае? Разве тебе не известно, что мой отец — один из величайших властителей на земле и что я сама вправе выбирать супруга из всех царевичей, что живут на свете? Почему же я должна отдаться юноше, которого я знать не знаю и который не знает меня?
— О, он-то как раз тебя знает! — возразила принцесса. — Он увидел тебя во время твоего предыдущего купания и с того момента умирает от любви к тебе.
Услышав это, опечаленная красавица склонила голову и произнесла:


708
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Если здесь замешана любовь, то я пропала. Мне надлежит набраться терпения. Смилуйся, дай мне хотя бы, во что одеться, — я готова добровольно пойти за тобой.
Мазин с сестрой были пленены миролюбивыми словами. Они отвели пленнипу в самые красивые покои дворца и обеспечили всем, что могло успокоить и развлечь ее. Царь-птица разговаривала с принцессой очень учтиво, но ничего не ответила Мазину, заявившему, что он хочет жениться на ней и отвезти ее к своей матери в Басру.
В этот момент во дворец стали возвращаться охотники. Мазин еще издали увидел, как они скачут, тотчас же поспешил им навстречу и упал перед ними на колени. Брат и сестра привыкли обращаться с ним на равных, поэтому с удивлением спросили, почему он приветствует их таким образом. Юноша объяснил, что просит прощения за свой поступок, а затем поведал о том, что с ним приключилось. Принцесса пошепталась о чем-то с братом, а потом сказала Мазину:
— Приведи-ка сюда девушку-птицу, которую ты взял в плен, и мы решим, что с нею делать.
Дрожа от волнения, Мазин повиновался. Когда бедная царица предстала перед хозяевами дворца, ее лицо вспыхнуло прелестным румянцем, делавшим ее еще краше. Принцесса заставила ее пересказать историю, которую они слышали от Мазина, чтобы удостовериться, что он говорит правду. Затем старшая из сестер сказала:
— Если при том, что сердце Мазина переполнено столь сильной любовью, он ни разу не покусился на честь своей возлюбленной, то он достоин жениться на ней, и немедленно, но если он хоть как-то оскорбил ее, то его голова падет с плеч, прежде чем он ступит на порог нашего дворца. Тебе решать, прекрасная царица.
Несчастная девушка была слишком щепетильна в вопросах чести, чтобы несправедливо обвинить влюбленного, но всегда исполненного почтения Мазина. Замужество было для нее желаннее, чем ложь. Чтобы отпраздновать свадьбу, устроили великолепное торжество. Мазин был вне себя от счастья, но грусть его жены так и не рассеялась. Было прекрасно видно, что она сожалеет о потерянных перьях, но Мазин так хорошо их спрятал, что, сколько она ни искала, найти так и не смогла.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
709
Юноша, в свою очередь, чувствовал себя не вполне в своей тарелке, несмотря на свалившееся на него счастье: он находился во дворце безбрачия, из-за чего ему было стыдно жениться; к тому же он всё чаще тосковал по матери и родной Басре.
Принцессы заметили, что Мазин порой грустит и почти всегда погружен в раздумья. Они догадались о причине и, хотя огорчились из-за того, что должны расстаться с ним, согласились на его отъезд. Сестры дотронулись до своего амулета, и в тот же миг во дворике перед дворцом появились три верблюда. На одного погрузили припасы, а на двух других — золото и драгоценности. Мазин с женой сели на двух самых красивых арабских скакунов, какие только существовали на свете, и простились с любящими сестрами, пожелавшими, впрочем, сопровождать молодоженов до беседки с лазурным куполом и золотыми колоннами. Здесь все и распрощались окончательно. Друзья много плакали, особенно младшая из принцесс, нежно любившая Мазина.
Прекрасная же царь-птица, супруга сына ювелира, почти всё время хранила молчание. Она не только не произносила ни слова на людях, но и крайне редко разговаривала с мужем, оставшись с ним наедине. Однако она шла за ним с покорным и скромным видом и никогда не высказывала неудовольствия его поступками.
В первый же день после приезда на берег моря Мазину удалось найти в округе корабль дальнего плавания. Он договорился с капитаном, отослал обратно евнухов, которым принцессы поручили сопровождать верблюдов, и взошел на борт с самой красивой женщиной на свете и с богатством, равным тому, которое он мог бы приобрести с помощью волшебного порошка.
После благополучного путешествия Мазин, весьма довольный, прибыл в Басру и постучался в дверь материнского дома. Была полночь, добрая женщина уже спала, но, услышав голос ее пропавшего отпрыска, поспешно поднялась и чуть не умерла от счастья в объятиях сына. Она любовалась невесткой, чья красота, по мнению матери Мазина, затмевала драгоценности. Женщина отправила царицу спать в самую чистую комнату и предоставила ей хорошенькую и молодую рабыню для услуг. Оставшись наедине с сыном, мать заставила его вновь со


710
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
всеми подробностями рассказать чудесную историю о его приключениях, но когда Мазин дошел до рассказа о перьях, женщина удвоила внимание, а потом попросила показать их.
— Как же они прекрасны! — воскликнула она, рассматривая перья, блиставшие в мерцании светильника. — Сперва я подумала, что лучше их сжечь, но они такие удивительные, что было бы жаль это сделать. Лучше положим их завтра в шкатулку и закопаем у тебя в сарае, а ключ от него я буду носить с собою, и пусть-ка твоя жена попытается найти свои перья!
— Матушка, ты полагаешь, стало быть, что она захочет уйти от меня? — спросил Мазин.
— А как ты думал? — ответила ему мать. — У твоей жены нет оснований быть недовольной твоим вниманием и заботой, и, хотя она делает вид, что довольна, ее тщеславие страдает. Есть огромная пропасть между той участью, что ты выбрал для нее, и судьбой и предназначением великой царицы. Даже трон, какие они обыкновенно бывают, не стал бы ей утешением за жизнь в безвестности, которую ты предлагаешь ей вести в этом доме. Употреби все свои богатства на то, чтобы даже без блеска и славы жизнь ее была роскошной и даже изысканной, люби ее всем сердцем, а я тоже буду любить ее, но всегда оставайся начеку, следи за тем, чтобы она не нашла перья!
Мазину понравился совет матери. Перья положили в шкатулку и зарыли в сарае в полной тайне, и у матери и сына даже мысли не возникло о том, что женщина, которой перья принадлежали, сможет о чем-либо догадаться.
Мазин очень счастливо жил со своей супругой. Он старался угодить ей, был предупредителен, а она — нежна и покорна, хотя почти всё время молчала и даже немного грустила. У супругов за два года родились двое сыновей. Старшего назвали Насером, а младшего — Мансуром. И с этого времени царица, казалось, больше привязалась к мужу и стала веселее в кругу семьи. Мать Мазина была всем очень довольна, тоже сильно привязалась к невестке, особенно после того, как та стала немного разговаривать со свекровью, безумно полюбила внуков и постоянно благодарила Небо за то, что ее дом стал обителью спокойствия и


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
711
невинных удовольствий. Так как для счастья Мазину теперь хватало всего, он, как все мужчины, заскучал и вбил себе в голову, что в знак благодарности должен навестить своих названых сестер во дворце у горы Сааб. О своем намерении он сообщил матери, которая всеми силами попыталась отговорить его от этой затеи, — но тщетно.
— Я принял решение, — упрямо сказал Мазин. — Вот уже четыре года, как я не виделся с милыми принцессами, которым всем обязан. Хочу навестить их и тем самым доказать, что они оказали услугу не тому, кто не умеет быть благодарным. А ты позаботься как следует о моей жене, которую я люблю больше жизни. Я покидаю ее совсем не надолго. Никто не должен ее видеть, поскольку ее ослепительная красота может навлечь на меня новые беды, а особенно тщательно сторожи заветные перья.
Мать Мазина пообещала сделать всё как надо. Молодой муж собрался и уехал. Принцессы дворца Сааб были вне себя от радости, увидев Мазина, особенно младшая, которая постоянно лила слезы, тоскуя по нему. Их брат также оказал басрийцу самый радушный прием. И все дни обитатели дворца были заняты тем, что придумывали для Мазина какие-нибудь новые развлечения.
Покуда Мазин проводил время в наслаждениях, в Басре разворачивались совсем другие события. Жена, которая никоим образом не противилась поездке мужа, в один прекрасный день заявила свекрови, что хочет пойти с сыновьями в хаммам26.
— Как? — спросила добродетельная женщина, встревожившись. — Ты же сроду не ходила в хаммам со времени вашей с Мазином свадьбы, а теперь хочешь пойти туда?
— Да, — ответила царица, — вот как раз поэтому хочу туда пойти и отвести сыновей. Пришло время в первый раз подстричь их.
— Но, — возразила свекровь, — разве не лучше было бы искупаться дома? Я приготовлю всё, что тебе для этого нужно, и тебе будет лучше, чем в общественной бане.
— Ах, ах! — произнесла жена Мазина. — Ты, похоже, сговорилась с сыном, чтобы держать меня здесь как пленницу всю жизнь! Разве ты не знаешь, что я — дочь великого царя? Но, как я погляжу, для вас, прос¬


712
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
толюдинок, поход в баню — просто предлог, чтобы поболтать с кумушками, а то и совершить какие-нибудь низкие поступки. И ты считаешь, что я такая же? Тебе неизвестно, что значит честь для такой принцессы, как я. Повторяю: я хочу пойти в хаммам, поэтому поди купи мне всё полагающееся для этого и научись правильно судить о людях.
Сайбель (так звали мать Мазина) без дальнейших возражений повиновалась невестке, поскольку в глубине души была согласна с ней.
В тот день, когда царь-гггица отправилась с сыновьями в хаммам, там находилось немало самых знатных женщин Басры. Красота принцессы и миловидность двух мальчиков поразили всех присутствующих, но они были потрясены еще больше, когда незнакомка сняла покрывало и одежды. В бане раздались крики восхищения, царицу окружила толпа женщин, без конца повторявших:
— Это ангелы, ангелы!
Восклицания услышали и люди на улице; все женщины, проходившие мимо, устремились в хаммам. Вскоре их скопилось такое огромное множество, что царица, сначала спокойно погрузившаяся в воду, испугалась, как бы ей не пришлось остаться тут дольше, чем она рассчитывала, поскольку пробиться сквозь окружившую купальню толпу женщин ей было бы нелегко.
Случилось так, что в этот момент мимо хаммама проходили две наперсницы супруги басрийского царя. Услышав доносившиеся оттуда возгласы восхищения, женщины не могли удержаться и зашли поглядеть, хотя спешили выполнить некое поручение своей госпожи. Их восторг при виде жены Мазина оказался сильнее, чем у других, поскольку они отличались более утонченным вкусом. Наперсницы царицы провели часть дня, созерцая удивительную красавицу, всецело представшую их взору, ведь прозрачная вода не скрывала ни одной пленительной черточки. Они не покидали баню до тех пор, пока толпа не сжалилась над незнакомкой и не позволила ей выйти из бани и отправиться с сыновьями домой.
Очнувшись, две царские наперсницы осознали, что уже не успеют выполнить поручение своей госпожи. В некотором смущении они вернулись во дворец. Царица пребывала в страшном гневе, потому что


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
713
давным-давно отправила их с поручением, и они сочли за лучшее сказать ей правду. Царица басрийская с негодованием выслушала приближенных.
— Что вы такое мне тут рассказываете? — воскликнула она. — Есть ли в мире хоть одна женщина, чья красота превосходит мою?
— О царица! — ответили ей наперсницы. — Ты, бесспорно, красивее всех дщерей земных, но та женщина, о которой мы говорим, — несомненно, дочь Неба, пери27, которая почему-то захотела выйти замуж за Мазина, местного ювелира, живущего в квартале Курсан, но сейчас вот уже несколько месяцев находящегося в отъезде.
— Ах вот как! Что ж, раз эта небесная красавица проживает рядом с нами, я хочу немедленно видеть ее, — заявила царица Басры. — Пусть мои стражники разыщут и приведут ее сюда. Она должна жить здесь вместе со свекровью. А пока ее не привели, пусть мне приготовят самые красивые наряды, и поглядим, кто окажется краше: я или она.
В самом деле, когда царица Басры вышла из рук служанок, она вся сверкала драгоценными камнями и блистала как полуденное солнце. Женщина взошла на трон, усадила вокруг себя в два ряда самых красивых и пышно разряженных невольниц, а третий ряд состоял из евнухов в длиннополых халатах из золотой материи. В руках евнухи держали сабли. Посреди всего этого роскошного великолепия царица ожидала жену Мазина, но величие мигом слетело с правительницы, когда та увидала царь-птицу без покрывала. Супруга Мазина сияла такой красотой, что, несмотря на простую одежду, затмила царицу Басры со всеми ее украшениями и нарядами.
— Как она прекрасна! — воскликнула супруга царя Басры.
— Как прекрасна! — эхом вторили ей рабыни.
— Как она прекрасна! — отозвались евнухи. — Какие очи! Какие уста! Какой цвет лица! Какие брови! Какие волосы! Какие формы! Какая талия! Какое изящество!
Все черты были рассмотрены и описаны в подробностях, но возгласы восхищения никак не стихали. И тогда одна из наперсниц царицы подошла к своей госпоже и шепнула ей на ухо:
— О повелительница, не подумать ли тебе о той опасности, что может подстерегать тебя, если царь вдруг услышит весь этот шум и гам и


714
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
явится сюда? Едва он увидит жену Мазина, ему, несомненно, захочется жениться на ней, а тебя выгонят прочь из дворца.
— Твои замечания и советы дерзки, — проговорила супруга повелителя Басры. — Тем не менее нужно поскорее прекратить этот гвалт, а ты, — продолжила она, обратившись к супруге Мазина, которая стояла со своими двумя сыновьями, скромно опустив глаза долу, — несомненно, вознесена выше смертных благодаря твоей удивительной красоте. В каком неизвестном краю ты обрела ее?
— Увы, — ответила супруга Мазина, — тебе, повелительница, легко по доброте своей называть меня прекрасной, но птица без перьев не имеет ничего, кроме тощего тела.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила царица.
— То, что если бы на меня надеть великолепный убор из перьев, то моя красота засияла бы еще ослепительнее.
— Неужели такое возможно? — воскликнула царица. — А где этот убор? Пусть сходят за ним.
— Он не у меня, — ответила царь-птица. — Дабы угодить моему мужу, который весьма ревнив, его мать спрятала этот убор где-то в его сарае.
— О царица, умоляю тебя! — воскликнула добрая женщина, мать Мазина. — Не верь ни одному слову из сказанного моей невесткой. Она не любит меня и хочет ввергнуть в твою немилость. Я понятия не имею, куда делись ее перья.
— Ложь вполне уместна в устах столь низкой женщины, как ты, — гордо ответила царь-птица, — но мои уста не будут осквернены ею. Твой сын украл у меня убор из перьев, он доверил его тебе, а ты схоронила его где-то в сарае. Только ты, повелительница, можешь докопаться до истины и оконфузить лгунью.
— Я верю этой обворожительной незнакомке, — объявила царица. — Ее прелестные уста раскрываются для того лишь, чтобы изрекать правду. Схватите старую мошенницу, которая замыслила провести меня, разденьте, а потом выпорите как следует, пока не признается, куда спрятала перья!
Евнухам не нужно было повторять приказ дважды. Они схватили несчастную жертву и принялись жестоко сечь ее розгами, которые все¬


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
715
гда были у них наготове. Старой женщине трудно было выдержать пытку, и она взмолилась:
— Ах, пусть лучше мой сын оплакивает потерю коварной жены, чем смерть доброй матери! Прекратите терзать меня, я найду перья.
Супруга царя Басры тотчас же приказала стражам сопровождать Сайбель и довести ее до дома. Несмотря на жгучую боль, которую доставляли раны, мать Мазина всё время, пока шла домой, не прекращала оплакивать долю, выпавшую ее сыну.
— Проклятые, мерзкие перья! — восклицала она. — Почему же я не сожгла вас еще тогда? Боюсь, что из-за вас я потеряю моего милого Мазина. Где же он будет искать свою жену, если она упорхнет? Ах, мой сын умрет от отчаяния!
С этими словами Сайбель открыла сарай, откопала шкатулку с перьями, вернулась во дворец и, обливая перья слезами, показала их царице, сказавши при этом:
— Вот то самое роковое украшение, что ты желала заполучить. Наряжайся в них, повелительница, если хочешь, но, коли есть у тебя хоть капля жалости к несчастной семье, не возвращай их моей невестке. Стоит ей лишь дотронуться до них, она улетит на наших глазах, а мы с сыном умрем от горя.
— Какой вздор! — воскликнула царица, взяв перья в руки и любуясь их переливами. — Неужто из-за таких небылиц я лишусь удовольствия лицезреть этот необыкновенный убор на восхитительной красавице? Да она при одном взгляде на него стала еще прекрасней прежнего! Возьми, — продолжила царица, обращаясь к царь-птице, — надевай убор, как тебе нравится, а я посмотрю, произведет ли он волшебное действие. Ежели ты вдруг захочешь продать его мне, то я дам тебе за него такую цену, какую ты запросишь.
Не говоря ни слова, царь-птица поспешила облачиться в вожделенное оперение, посадила детей себе на плечи, затем, расправив крылья, вылетела в окно зала, села на купол дворца и напоследок обратилась к свекрови:
— Постарайся утешиться, как сможешь, добрая женщина, и скажи сыну, когда вернется из поездки, что если он любит свою супругу и детей так сильно, как утверждает, то пусть ищет нас на островах Ваквак.


716
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
С этими словами царь-птица взмыла в небо и пропала из виду.
Глаза всех, кто находился в зале дворца: и царицы, и рабынь-при- служниц, и евнухов — стали большими как блюдца, и все присутствующие будто окаменели от удивления. Тогда мать Мазина вернулась к подножию трона и принялась рвать на себе волосы и кричать:
— О царица, я же предупреждала, что она улетит, и я оказалась права.
— Права! — воскликнула царица, внезапно придя в себя. — Ты, видно, сошла с ума, раз утверждаешь, что права ты, а не я! Уйди с глаз моих долой, и чтобы я больше не слышала ни о тебе, ни о твоем сыне, ни о коварной джиннии28, которая устроила тут это дерзкое представление.
Произнеся это, царица удалилась в свои покои, приказав, чтобы старуху вытолкали взашей.
Уже во второй раз мать Мазина огласила жалобными причитаниями свой дом, где поселилось горе.
— Что же мне делать, когда вернется мой сын? — плача, вопрошала она. — Как пересказать ему последние слова его жены? Он же бросится искать ее на краю света, на этих островах Ваквак, и непременно погибнет! Не лучше ли сказать ему, что жена и дети умерли? Когда больше нет надежды, то утешение дают слезы, — я испытала это на себе. Нужно вырыть три могилы в саду и написать на надгробиях имена невестки и внуков. Ведь обманывают же людей ради их блага!
Сайбель исполнила сказанное, а затем вернулась к тому занятию, которому так долго предавалась — вновь принялась рыдать дни напролет.
Тем временем Мазин, которого чудесные сестры никак не хотели отпускать, начал беспокоиться. Ему снились тревожные сны, печаль сдавливала его грудь, он постоянно вздыхал. Младшая сестра, нежно любившая Мазина, поняла, что дольше его не удержать в гостях, и сама первой заговорила о расставании, которое было столь горьким для нее. Мазин попрощался со всеми, а на дорогу был вынужден принять богатые подарки.
За время пути его тревога лишь возросла, но, несмотря на все предчувствия, известие о смерти самых дорогих для него людей на свете,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
717
сообщенное ему матерью, поразило Мазина будто ударом молнии. Он рухнул на пол и пролежал на нем два часа как мертвый. Когда же он пришел в себя, в нем вспыхнул страшный гнев.
— Что сталось с моими женой и детьми?! — кричал он. — Почему им дали умереть? Может быть, их просто убили? Я удавлю на их могилах всякого, кто еще дышит в этом жутком доме! А потом разведу костер и брошусь в него сам — пускай пламя пожрет меня!
Увидев разгневанного хозяина, который размахивал саблей, ничего не видя вокруг, и услышав его речи, слуги разбежались, а добрая мать, бросившись ниц, горестно воскликнула:
— Неужели ты хотел бы предать смерти ту, которой обязан жизнью? Успокойся, сын мой, твоя жена не умерла. Успокойся, и я расскажу тебе всю правду!
— Рассказывай же скорее! — взмолился молодой муж, падая на диван. — Или ты ответишь за всё, что заставят меня сделать гнев и отчаяние.
Он внимательно выслушал правдивый рассказ Сайбель об истории с перьями, а затем встал, несколько успокоившись, и произнес:
— Да будет благословен Аллах! Моя супруга жива, ведь острова Ваквак находятся в этом мире. Приведите мне свежую лошадь, погрузите на нее какие-нибудь легкие мешки с припасами. Я немедленно отправлюсь в путь и не вернусь без дорогих мне созданий, ставших светочем моей жизни.
Сайбель была так напугана случившимися у сына приступами ярости, что не стала противиться его желанию. Она поцеловала Мазина, даровала ему прощение, которое он попросил, и долго смотрела вдаль, пока его фигура не исчезла из виду.
Мазин же, не раздумывая, направился обратно во дворец Сааб. Дорогу к нему он знал наизусть, и, хотя она была очень нелегка, басриец так спешил, что добрался туда очень быстро. Принцессы, вышедшие подышать свежим воздухом на террасе, увидали, как он приближается к дворцу, и младшая, краснея, с тревогой сказала сестре:
— Похоже, у нашего милого брата случилась какая-то беда, иначе он не возвратился бы к нам так быстро. Как он бледен, и как искажены черты его прекрасного лица! Скорее побежим ему навстречу!


718
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Сестры спустились во внутренний дворик как раз в тот миг, когда Мазин спешивался. Без чувств и еле живой, он упал им на руки. Девушки поспешили привести его в чувство, и Мазин наконец очнулся. Заливаясь горючими слезами, он рассказал о случившейся с ним беде, и принцессы тоже принялись рыдать вместе с ним.
К вечеру вернулся родной брат принцесс и остановил эти потоки слез, лившиеся на протяжении шести часов.
Когда же он узнал о причине всеобщей печали, то сказал с укором:
— Да что вы такое творите? Своим плачем вы лишь удваиваете страдания бедного Мазина, а ведь могли бы, наверное, облегчить его кручину. Разве нет у нас трех дядюшек, в чьей власти приказать что угодно джиннам и афритам? Таким способом мы сможем оказать большую услугу нашему названому брату. Не ты ли, старшая сестра, — любимица нашего дяди Абедсаллема, наиболее снисходительного из них троих? Не тебе ли он дал коробочку ароматических палочек, когда гостил здесь в последний раз, пообещав явиться сюда в то мгновение, как только ты сожжешь несколько штук из них?
— Ты правильно сделал, что напомнил мне об этом средстве, — отозвалась принцесса. — Из-за этих переживаний оно выпало у меня из памяти. Надеюсь, дядюшка Абедсаллем примет участие в судьбе нашего любимого Мазина, ведь, когда почти четыре года назад я рассказала ему о приключениях нашего братца, дядя выказал сострадание и, как мне показалось, история растрогала его. Несите же скорее новую жаровню и свежие угли, чтобы всё у меня получилось. Я сожгу половину курительных палочек!
— Лучше сожги их все! — воскликнула младшая сестра. — Другого столь значительного случая их использовать тебе уже не представится.
Принцесса улыбнулась и бросила всю коробку с палочками в жаровню. Тут же комната наполнилась дымом, от которого исходил изысканный, но очень сильный запах. Принцессы, их брат и Мазин упали на пол без чувств, как будто их одурманили. В сознание их привел топот слона, шествовавшего по большой дороге, и громоподобный голос, восклицавший:
— Еду я, еду, не волнуйтесь, я уже тут!


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
719
Все сразу же вскочили на ноги и побежали к Абедсаллему — помочь ему спуститься со спины слона, а затем препроводили дядюшку в зал для церемоний. Добрый старик, хоть и сильно запыхался, сначала нежно поцеловал племянника и обеих племянниц, а затем обратился к старшей сестре.
— Дочь моего брата! — сказал ей Абедсаллем. — Судя по количеству сожженных тобою палочек, я прихожу к выводу, что у тебя возникла настоятельная необходимость повидаться со мною. Что же тебе от меня нужно? Я лег спать со своею женой и уже провалился в глубокий сон, когда аромат благовоний с силой ворвался ко мне в мозг, да так, что я чихнул не менее тысячи раз, из-за чего и не мог появиться у тебя тотчас же, хотя мне очень этого хотелось. Впрочем, я весьма торопился, ведь не прошло и часа, как ты позвала меня, а находился я в трех тысячах лиг29 отсюда. Скажи же, что тебе нужно от меня.
— Ах, дядюшка, — произнесла принцесса, — помнишь ли ты, как четыре года назад я рассказывала тебе историю Мазина, нашего названого брата?
— Да-да, отлично помню.
— Очень хорошо, — сказала царственная племянница. — А вот он и сам — несчастный юноша, которого мы так сильно любим. Он потерял жену: оставил ее, чтобы навестить нас. И пока он отсутствовал, та сумела найти способ заполучить назад свои перья и улетела, сказав перед этим, что пусть муж, если хочет, ищет ее на островах Ваквак. Наш названый брат стремится попасть туда, и мы умоляем тебя помочь ему в этом деле.
— Он хочет отправиться на острова Ваквак?! — воскликнул Абедсаллем, падая навзничь на диван. — На острова Ваквак! — повторял он снова и снова. — О дочери брата моего, отговорите юношу от этого решения. Если он предпримет путешествие по пути обычных людей и при этом выдержит все тяготы, что выпадут на его долю, то, когда он доберется до этих островов, ему стукнет уже больше ста лет — и до жены ли ему будет тогда? Если же при моем содействии ему помогут сверхъестественные силы, то он, конечно, домчится туда с невероятной быстротой, но и в этом случае его будут подстерегать жуткие опасности,


720
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
возможностей выпутаться из которых у него будет очень мало. Для него лучше отказаться от этой затеи.
— О отец мой! — воскликнул Мазин, обнимая колени мудрого старца. — Умоляю, помоги мне! Пусть сомнения в моей смелости и упорстве оставят тебя. Я виноват, ибо забыл правило, что муж никогда не должен разлучаться с женою, — и вот я наказан по заслугам, ибо как мне жить без половины самого себя? Сжалься надо мною!
— Сжалься над ним! — воскликнули, плача, принцессы и их брат.
— Ах, не старайтесь меня разжалобить! — вскричал Абедсаллем. — Это лишнее, я и так жалостлив от природы и не сумел бы дальше пытаться ожесточиться сердцем. Пусть Мазин готовится к отъезду! Сегодня я буду отдыхать, а завтра направлю его на путь исполнения желаний. Но пусть он пеняет на себя, если погибнет там, поскольку нехорошие предчувствия не оставляют меня.
Эти слова прозвучали не слишком ободряюще. Тем не менее Мазин очень обрадовался, в отличие от его подруг, но свою тревогу они скрывали, понимая, что Мазин преисполнен решимости и всё равно не внял бы их увещеваниям. Теперь принцессы думали только о том, как бы приятно провести день и угостить Абедсаллема всем тем, что могло бы доставить ему удовольствие. Дядюшка, в свою очередь, развлекал их замечательными сказками, которые невероятно нравились принцессам и их брату да немного отвлекли Мазина от грустных мыслей. Затем Абедсаллем удалился в приготовленные для него покои и сразу же лег отдыхать, чтобы вознаградить себя за бессонную ночь, которая случилась у него по милости благовонных палочек.
Рассвет чуть забрезжил, а Мазин уже проснулся. В этот момент в его комнату вошел Абедсаллем и сказал:
— Пойдем, юный житель Басры, ступай за мною, не говоря «до свиданья» моим племянницам. Прощальные слова женщин отнимают мужество, а в том деле, за которое ты решил взяться, тебе понадобится вся твердость духа.
Мазину не нужно было повторять совет дважды. Он сел на слона вместе с Абедсаллемом, и они помчались с немыслимой быстротой. В мгновение ока они перелетали через горы, реки и пропасти. Даже


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
721
орел, парящий высоко в небе, не мог бы опередить это грузное животное, которому волшебная сила придавала легкость мысли. Бедный Ма- зин, вконец измученный, держался изо всех сил за Абедсаллема, словно приклеившись к нему, а старец с улыбкой говорил своему спутнику:
— Это пустяки, ты еще и не такое увидишь!
На исходе третьего дня слон остановился у подножия высокой горы, сложенной из грифеля. В ней виднелась пещера, вход в которую был перекрыт железной решеткой. Абедсаллем подобрал булыжник и, размахнувшись, изо всех сил бросил его в дверь, которая тут же распахнулась, но с таким ужасным скрипом, что Мазин полумертвым свалился со спины слона. Его спутник быстро спрыгнул на землю, отвесил ему хорошую оплеуху и сказал:
— Вставай, сейчас не время падать в обморок, гляди прямо перед собою, а не то ты пропал и никто не придет тебе на помощь.
Едва он произнес эти слова, едва Мазин, приведенный в чувство пощечиной, поднялся с земли, как из пещеры вышел негр исполинского роста. В одной руке он держал обнаженный меч, а в другой — огромную палицу. Наружность его могла испугать кого угодно. Негр выступил вперед со свирепым видом, но, как только увидал Абедсаллема, сразу же распростерся перед ним ниц и остался недвижим, словно лишился чувств.
Хитрый Абедсаллем прекрасно знал все секреты своего ремесла. Он дал хороший пинок негру и вошел в пещеру, ведя Мазина за собой. Они прошагали в полутьме больше версты и наконец оказались на просторной площадке, хорошо освещенной благодаря свету, просачивавшемуся внутрь через большое отверстие в горе. Здесь Абедсаллем и Мазин увидели две двери из красной меди, подойдя к одной из которых старик сказал Мазину:
— Жди меня здесь, сын мой, я скоро вернусь.
С этими словами он прикоснулся к двери и, после того как та в мгновение ока раскрылась, тут же исчез.
Абедсаллем, как и обещал, вернулся через очень короткое время. Он вел за собою большого скакуна, чей бег, судя по всему, отличался не только легкостью, но и величественностью. Удила, уздечка, стреме¬


722
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
на великолепного животного были из чистого золота, да и ноги отливали тем же металлом. Поводья, изготовленные из кожи носорога, были украшены страусовыми перьями.
— Вот твой скакун, — сказал Абедсаллем Мазину, — а вот дорога, по которой тебе предстоит отправиться.
С этими словами он открыл вторую дверь из красной меди, и перед обоими предстал вид на безбрежную пустыню.
— Не бойся, — подбодрил старик юного басрийца. — Осмелишься ли ты пуститься в путь через это огромное безлюдное пространство без меня, ибо здесь нам придется расстаться?
— О! Еще бы я не осмелился! — воскликнул Мазин. — Разве не отваживаются люди на всё ради тех, кого любят больше жизни? Прощай, отец. Прими от меня тысячу благодарностей, а я уезжаю.
Юноша собирался уже сесть на красавицу лошадь, как Абедсаллем удержал его за полу халата и произнес:
— Не торопись так. Спешка никогда не помогла ни одному делу. Присядем-ка здесь, мне надо многое тебе сказать и дать много наказов.
Мазин повиновался, и его проводник, привязав лошадь к двери из красной меди, повел такую речь:
— Знай, что на островах Ваквак, куда ты намерен отправиться, живут не только гордые и отважные воительницы, не позволяющие ни одному мужчине ступать на берег, но эти земли принадлежат также Иблису30, который постоянно держит там невидимые легионы афритов и неверных джиннов. Посуди сам, сколько злых духов будут строить козни такому добродетельному мусульманину, как ты. Даже твоя жена, которая не верит в святого Пророка, возможно, будет им надежной помощницей, и ты рискуешь погибнуть от руки той, кто тебе дороже всех. Ах, измени свое решение, возвращайся вместе со мною во дворец Сааб — я устрою так, что ты женишься на моей младшей племяннице. Она любит тебя нежнее, чем обычно сестра любит брата, и она уж точно красивее твоей волшебницы.
— Я не отрицаю привлекательности моей самой дорогой подруги, — ответил Мазин, — и твое предложение нашло бы отклик в моем сердце, если бы оно не улетело вместе с моею женой, а ее понятия о чести мне


У. Бекфорд. История Мазина. Часть первая
723
превосходно известны. Мне не важно, какова ее вера. Отец мой, оставь свои попытки запугать или соблазнить меня. Сделай милость, лучше дай мне полезный совет и помоги быстрее отправиться в путь.
— Человек стойкий и решительный! — выдохнул Абедсаллем. — Ты уедешь сейчас, поскольку стремишься к этому, но, чтобы погибель не нашла тебя слишком быстро, точь-в-точь следуй моим советам. Как только сядешь на эту прекрасную лошадь, следи за тем, чтобы она скакала по дороге через пустыню только прямо, не отклоняясь ни вправо, ни влево. Через какое-то время ты увидишь перед собою высокую гору, черную и блестящую, как камень гагат31. Отпускай тут поводья гордого скакуна, но самый их краешек крепко сжимай в руке и постарайся удержаться в стременах. Лошадь остановится у входа в пещеру, сбросит тебя на землю и устремится в темноту. Отпусти ее, а сам оставайся на месте, там, где она тебя скинула, на протяжении пяти дней. На шестой ты увидишь, как из пещеры выйдет старец в ярко-красном халате и с длинной бородой, в которой седые пряди перемежаются с черными. Упади ему в ноги, возьмись одной рукой за полу его халата, а другой подай ему вот это письмо. Этот старец — мой братец Абадур. Он старше меня, более сведущ и могуч, чем я, да и куда более суров, хотя наш старший брат еще суровее его, в чем ты убедишься на собственной шкуре.
Я напишу Абадуру письмо, в котором выскажусь о тебе в самых лестных выражениях. Если во время чтения он будет в благосклонном настроении, то сразу же уступит моим мольбам. В противном случае он оставит тебя, чтобы обдумать это дело, но слишком долго ждать себя не заставит, а через три дня либо вернется, чтобы помочь тебе, либо пошлет одного из своих рабов отрубить тебе голову. Чтобы выполнить свой замысел, тебе придется рискнуть и в этом случае, и потом еще не раз. Кстати, вот тебе кошель с письмом. Туда же я положил несколько волшебных фиников: если съесть такой финик, целый день не будешь испытывать ни голода, ни жажды. Ступай, и да благословит тебя Аллах! Если ты отыщешь свою жену, то придется тебе заплатить за нее такую цену, какую я, в дни моей юности, не отдал бы и за всех красавиц мира вместе взятых.


724
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Мазин, довольный тем, что получил наставления, и тем, что его больше не задерживают, не стал дальше спорить с Абедсаллемом. Юноша поблагодарил старика, поцеловал ему руку, а затем вскочил на коня и помчался словно молния. При этом Мазину пришлось пережить такое, чего никто никогда не испытывал, поскольку никому не доводилось скакать на более необузданной лошади. Поездка превратилась в сплошное мучение: лошадь брыкалась, становилась на дыбы, прыгала из стороны в сторону и могла бы выбросить из седла даже более ловкого и сильного наездника.
Мазин удержался в седле лишь благодаря поводьям из волос джиннов, но чувствовал себя смертельно усталым и разбитым. И от одной только мысли, что вскоре ему придется сдаться на милость неукротимой твари, его бросало в дрожь, ведь он ожидал, что при падении или разобьется в лепешку, или по меньшей мере сильно покалечится.
Спустилась ночная тьма, но она никак не могла ослабить тревоги несчастного путешественника. Молодой месяц, заливавший бледным светом бесплодную ухабистую равнину, по которой летел Мазин, словно увеличивал ее размеры. При слабом мерцающем сиянии попадавшиеся на каждом шагу кочки из песка и ямы с грязной водой стали казаться еще больше. Оказавшись в столь тяжелом положении, сын ювелира вспомнил о финиках, съел один и сразу ощутил прилив сил. Тем временем, чем сильнее он понукал лошадь, тем более черная тьма сгущалась вокруг. Даже месяц пропал, и небо затянулось пеленой, скрывавшей звезды. Мазин мчался на восток. Каждый миг он нетерпеливо ожидал, что вот-вот покажется первый проблеск света и взойдет солнце, но увидел только его отражение, благодаря чему, приглядевшись, обнаружил, что черная гора образует нечто вроде полукольца и заслоняет от его взора три четверти горизонта. Осознав это, Мазин содрогнулся, но вверил свою судьбу святому Пророку и отпустил поводья. Лошадь громко и страшно заржала.
На эти мощные звуки изо всех щелей горы выбежало такое колоссальное количество лошадей, что, казалось, они целиком заняли унылую долину. Лошади галопом помчались вперед, отвечая на сигнал, поданный их товарищем, и стали окружать его, радостно приветствуя,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
725
а те, что были ближе всего, злобно косились на Мазина и поднимались на дыбы, как будто для того, чтобы ударить его передними копытами.
Басриец пришел в крайнее замешательство, и страх охватил его не меньший. Он не мог, да и не решался, принудить лошадь двинуться вперед, а та, со своей стороны, не оставляла попыток избавиться от него. Подвергшись такому странному нападению, Мазин не видел пути к спасению. Между тем он не утратил мужества и, не выпуская из рук поводьев из волос джиннов, принялся громко восклицать:
— Кем бы ни были зловредные духи, которые движут вами, гадкие твари, Аллах всё равно сильнее. Он защитит меня!
Едва юноша произнес эти слова, как прискакавшие лошади кинулись врассыпную, а его собственный конь, опустив голову, вновь помчался вперед. Возле входа в пещеру он сбросил седока на землю и ринулся в темноту, издавая еще более громкое ржание, чем прежде.
Ошеломленный падением и цепеневший от страха при виде лошадей, по-прежнему угрожавших ему издали, Мазин не мог даже пошевелиться, так что ему ничего не стоило исполнить наказ Абедсаллема — после падения не двигаться с места. Остаток дня юноша провел, сосредоточившись на своих мыслях. Он призывал Бога на помощь и плакал. Наконец, весь измученный, он заснул, а утром с радостью увидал, что никого вокруг нет — лошади пропали. Юноша съел еще один финик и стал размышлять над своим положением.
«Это всё-таки лучше, — рассуждал он про себя, — чем карабкаться на жуткую гору Сааб по железным скобам, которые сразу пропадали, как только я наступал на них. Лучше, чем броситься с горы Сааб вниз, и даже лучше, чем мучения, которым меня безжалостно подвергали негры огнепоклонника. Однако через всё это я прошел, лишь бы удовлетворить презренную страсть — алчность, ставшую позором для меня. И упреки, которые я сам к себе обращал, лишь усиливали мои страдания. Но сейчас, когда мои страдания должны быть во сто крат сильнее, я могу утешаться тем, что исполняю свой долг. Моя страсть не только благородна, но и праведна. Я стремлюсь вновь соединиться с той, с кем связан самыми святыми клятвами. О, прекраснейшая среди прекрас¬


726
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ных! Ах, если бы она знала об опасностях, которым я подвергаюсь, и о моей решимости бросить ради нее вызов смерти. Но кто мог бы рассказать ей об этом? О буйные ветра, чей пронзительный свист беспрестанно слышен в этом диком месте! Негде вам здесь успокоиться. Нет тут ни дерева, ни травинки, ни цветка, что могли бы освежить ваше дыхание, разгоряченное битвами, что вы ведете друг против друга. Ах, если случится вам пролетать мимо счастливых островов Ваквак, где обитает моя любимая, то пусть услышит она в ваших дуновениях о том, в каком тяжелом положении находится ее безутешный супруг! Усмирите ваше буйство, чтобы лишь легким касанием всколыхнуть волны ее прекрасных волос, и не забудьте поцеловать за меня нежные щечки моих дорогих мальчиков».
Погруженный в эти мысли и мечтания, Мазин провел так пять дней. Ранним утром шестого дня, едва только забрезжил рассвет, сердце его взволнованно забилось, но, ощутив удивительно приятный запах, исходивший из глубины пещеры, он успокоился, поскольку принял его за доброе предзнаменование. Мазин нисколько не ошибся: в то утро Абадур был в превосходном настроении. Он улыбался, не теряя при этом величественного вида. Длинный халат из ярко-красного дамаста32 волочился за ним сзади, по крайней мере, на тридцать локтей, подобно шлейфу. Халат был распахнут на груди, и в проеме виднелось одеяние, богато расшитое магическими знаками. На поясе висела золотая труба и большой гребень, изготовленный наполовину из слоновой кости, а наполовину — из эбенового дерева. Этим гребнем Абадур приводил в порядок свою седовласо-черную бороду. Он милостиво позволил Мазину схватить его за полу халата, ничуть на это не обидевшись, благосклонно прочел письмо, которое вручил ему юноша, а затем, не сказав просителю ни слова, взял трубу. Ее мощные звуки разнеслись по всей пустыне, а Абадур крикнул:
— Рокфранаюс, злой Рокфранаюс, беги сюда!
— Я здесь, хозяин, — тут же отозвался отвратительного вида африт, который, запыхавшись, вылез из пещеры. — Чего изволишь? Не нужно ли оторвать от земли одну из семи огромных гор и забросить ее на другой край света? Я готов сделать это прямо сейчас.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
727
— Мне нужна не сила твоя, а преданность, — ответил Абадур. — Отвези-ка этого юношу к холму, где живет мой брат Абделькедуз. Доставь его туда за три часа и смотри береги его.
— Всё будет зависеть от него, — откликнулся Рокфранаюс. — Юнец должен крепко держаться за меня, когда будет сидеть верхом на моих плечах, ведь, чтобы за три часа пролететь пятьсот лиг, мне придется мчаться так быстро, что у меня просто не будет возможности позаботиться о его безопасности.
— Я услышал тебя, злобный гяур!33 — воскликнул волшебник. — Ты хочешь сыграть со мною одну из своих шуток, но я найду на тебя уко- рот. Держи-ка, сын мой, — продолжал Абадур, обращаясь к Мазину, — я даю тебе мой самый дорогой перстень, который ты должен непременно вернуть, передав моему брату. Надень его на указательный палец левой руки, а когда оседлаешь широкую спину этого чудовища, то держись за его гадкую шею, крепко обхватив ее руками. Имя Сулеймана34, вырезанное на перстне, заставит африта быть покорным тебе. Он не сможет сделать ничего противного твоей воле. А сейчас возблагодари Небо за то, что, совершая магические обряды, я прошлой ночью раскрыл один чудесный секрет. Не будь его, тебе пришлось бы раскаяться за свою дерзость и безрассудство. Но, когда я доволен, я всегда снисходителен.
Взглянув краем глаза на горбатую спину африта, что должна была служить ему сиденьем, Мазин с сожалением вспомнил о черном скакуне с золотыми стременами, пусть он и был строптив. Вслух, однако, юноша не сказал ничего. В знак благодарности он трижды коснулся лбом земли у ног Абадура, устроился, как мог, на плечах Рокфранаюса и вверил себя магической власти перстня. При виде того, как африт расправляет огромные черные крылья и поднимается ввысь, Мазин уже не испытал большого страха. Через четверть часа после начала полета африт сообщил:
— Известно ли тебе, молодой житель Басры, что мы пролетели уже не менее ста лиг и что, двигаясь с такой скоростью, я мог бы привезти тебя к ложу твоей жены на островах Ваквак еще до исхода этого дня, стоит тебе лишь захотеть?


728
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Удивившись и придя в сильное волнение, Мазин собирался сказать: «Ах, ничего лучшего я и не желаю!», но сдержался и лишь спросил у Рокфранаюса:
— Неужто в моей власти приказать тебе сделать то, что ты предлагаешь?
— Именно так, на это нужно твое согласие, — ответил африт. — Еще не погаснет день, как я перенесу тебя к островам Ваквак, но, чтобы ступить на ту землю, мне понадобится твой перстень, который я сам потом отнесу Абадуру.
— Вези-ка меня к Абделькедузу, — перебил его Мазин, — и больше ни слова. Это уж слишком — требовать у честного и здравомыслящего человека, чтобы он одновременно и предал добро, и обратился ко злу.
Высокий холм, на котором обитал Абделькедуз, весь зарос чабрецом, розмарином, тимьяном, можжевельником и прочими пахучими кустарниками, из цветков которых пчелы делали изысканного вкуса мед. Улья, изготовленные из горного хрусталя, сверкали со всех сторон. Фиалки ярких и приятных оттенков полностью покрывали лужайку. Журчащие, но не видимые глазу струи воды создавали приятную прохладу. Прозрачное облачко искусством волшебника остановилось в небе и, раскинувшись, словно полог из тонкого муслина35, давало тень ароматным зарослям, возвышавшимся посреди леса, где обитали легкие газели и резвые антилопы.
Раздраженный тем, что ему не удалось обмануть Мазина, и особенно приказом умолкнуть, африт вдруг остановился у опушки леса. При виде столь удивительной красоты бедный Мазин, уже столько дней не созерцавший ничего, кроме пустынь и черных скал, воскликнул от буквально переполнявшего его восхищения:
— Это и есть холм Абделькедуза?!
— Да, — ответил ему коварный африт. — Не хочешь ли прогуляться по окрестностям, чтобы лучше разглядеть прелести этих мест?
— Ах, хочу всем сердцем! — вскричал в ответ басриец. — Тем более что я ужасно устал сидеть у тебя на спине.
Рокфранаюс опустился на землю, чтобы Мазин мог слезть с его плеч, затем взмыл в воздух и, паря над его головой, крикнул юноше:


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
729
— Помни, молоденький глупец, я оставляю тебя здесь согласно твоему желанию. Выбирайся отсюда сам как можешь.
С этими словами африт стремительно взлетел в небо и пропал из виду. Мазину оставалось только посмеяться. Перед его взором на некотором отдалении возвышался холм Абделькедуза. Юноша знал, что африт не мог сказать ему неправду на сей счет, а лес, где он очутился, больше походил на приятный для прогулок парк, чем на непроходимые дебри. Мазин неспешно двинулся по лесу, полной грудью вдыхая свежий приятный воздух, который взбодрил его. Внезапно путника окружило целое стадо антилоп числом, наверное, более трехсот. Животные радостно приветствовали юношу и, казалось, не затевали против него ничего дурного. Их блестящие глаза светились доброжелательностью, но ласки, поначалу столь приятные, становились всё более навязчивыми и с трудом выносимыми. Мазин не осмеливался грубо разогнать антилоп, боясь обидеть брата Абадура, а между тем ему было всё труднее удерживаться на ногах в попытке продолжить свой путь.
Резвые животные, к которым теперь присоединились еще и лукавые газели, скакали перед Мазином, прыгали через его голову, лизали ему руки, ложились у его ног и измучили беднягу так, что у него несколько раз появлялось ощущение, будто он вот-вот свалится от усталости. Уже на исходе дня, через три часа попыток выйти на нужную дорогу, он очутился у самого подножия холма. Здесь газели и антилопы оставили его и ускакали прочь. Если бы юноша не так сильно запыхался, он бы рассмеялся при виде их забавных прыжков.
От солнца осталась только половина сверкающего диска, окрасившегося теперь в алые цвета заката. Пчелы, летевшие домой после сбора нектара, с трудом несли драгоценные взятки, а цветы, чьи ароматные чашечки они раскрыли, источали обворожительные запахи и, будто в изнурении, поникли на своих тоненьких стебельках.
Мазин медленно шел по дороге — не только от усталости, но и из осторожности. Не видя протоптанной дорожки, он старался не сильно придавливать прекрасные фиалки, по которым ему приходилось ступать ногами, но это ему удавалось с трудом — из-за пчел, которые целыми тучами носились в лесу и понижали видимость. Наконец, из-за стра¬


730
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ха не понравиться Абделькедузу, сурового нрава которого юноша так опасался, он прилагал все усилия, чтобы обходить малейшие предметы.
Увидев волшебника, который прогуливался взад-вперед по полянке, что располагалась на самой вершине холма, Мазин задрожал, а приблизившись к старцу, тут же простерся перед ним ниц, не решаясь вымолвить ни слова и ожидая, что его будут спрашивать, но волшебник, казалось, не видел его, из-за чего путнику пришлось остаться в таком положении до глубокой ночи.
Бедняге показалось, что прошла целая вечность.
«Что же мне делать? — проносилось у него в голове. — Письма от Абадура у меня нет, ведь представить меня должен был африт. Ах, как же неблагоразумно было с моей стороны попасться в капкан, что расставило для меня это коварное чудище. Меня примут за обманщика — и тогда я пропал, причем окончательно».
Мазин был поглощен этими мыслями, пока хороший пинок не заставил его вздрогнуть.
— Вставай, негодник, — потребовал Абделькедуз. — Ты зачем сюда заявился?
Мазин начал было, запинаясь, рассказывать свою историю, но из- за сильного волнения пропускал как раз наиболее важные подробности. Волшебник недоверчиво улыбался, принимая услышанное за пустые россказни, но тут, на счастье Мазина, он увидел перстень Сулеймана.
— Что это так ярко блестит у тебя на пальце? — спросил Абделькедуз.
— Ах! — воскликнул Мазин, передавая ему чудесный перстень. — Это доказательство того, что я говорил тебе правду. Просто я забыл упомянуть об этом перстне.
— И ты хочешь отправиться на острова Ваквак? — усмехнулся Абделькедуз. — Ты, пустоголовый юнец, страстно напиравший на какой-то вздор и не вспомнивший о главном! Ты, несмотря на всё твое недоверие, так глупо позволивший обмануть себя чудовищу, которое бросило тебя в надежде, что, потеряв терпение от ласк моих антилоп и газелей, ты грубо обойдешься с какой-нибудь из них и тут-то все остальные за¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
731
давят тебя своим весом. А между тем мой брат Абедсаллем со своей дурацкой добротой и братец Абадур со своими странными выходками, по-видимому, были уверены в том, что ты способен добраться до островов Ваквак, до этих сумеречных и жутких пределов, где всё заколдовано. Острова эти находятся на краю света и соприкасаются с миром Иблиса. О, я не так доверчив, как мои братья! Судя по твоему рассказу, я нахожу, что у тебя имеется о дно-единственное достоинство — терпение, да и в нем я еще не до конца уверен. Как бы то ни было, я дам тебе приют на этот вечер. А завтра поглядим.
С этими словами Абделькедуз взял Мазина за руку и повел к себе в жилище, которое состояло из одного просторного зала, стены которого были отделаны сандаловым деревом36, а сводчатый потолок выполнен из столь тонкого и прозрачного хрусталя, что казалось, будто крышей дома является небесный свод. Ночь стояла очень темная, и Мазин шел буквально на ощупь, полагая, что хозяин, скорее всего, экономит на освещении, как вдруг его ослепило бесконечное множество лучей, исходивших от темно-красного рубина, вделанного в верхнюю часть колонны, выточенной из бирюзы.
В это мгновение из-за длинных занавесей, сшитых из тигриных шкур и разделявших зал на разные по размеру помещения, вышли пятнадцать молодых и красивых девушек, столь удивительно похожих друг на друга, что различить их не представлялось никакой возможности. Они были облачены в наряды из голубого шелка с большими складками, которые развевались при каждом грациозном движении девушек, и при этом от ткани исходил аромат самых изысканных благовоний. В руках каждая красавица несла блюдо, на котором кушанье было спрятано под крышкой из тончайшего фарфора, расписанного ярко-алыми цветами. Девушки поставили блюда на стол, только что накрытый мальчиком-арапчонком, который также водрузил на него большой хрустальный кувшин, наполненный жидкостью, легкой, как вода, и белой, как молоко. Волшебник и его сотрапезник уселись друг напротив друга на диваны, и первый, повернувшись к девушкам, спросил, что за яства они принесли. Девушки, одна за другой, назвали столь великолепные кушанья, что Мазин, сильно изголодавшийся с тех пор,


732
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
как покинул дворец Сааб, весьма оживился. Но каково же было его удивление, когда с блюд сняли крышки и на каждом из них он увидел лишь вареный рис! Не замечая, казалось, растерянности гостя, Абдель- кедуз положил в его тарелку рис и немало позабавился тем, что тот удивился во второй раз — ведь оказалось, что пресный злак имеет вкус как раз того великолепного блюда, которое было названо! Изумление разбередило любопытство и пробудило большой аппетит. Мазин перепробовал все пятнадцать блюд, и они не обманули ожиданий так же, как и первое. Сотрапезники не забыли и о белой жидкости, у которой оказался вкус самых чудесных вин, одного за другим. От этого напитка по всему телу разливалось приятное тепло, но разум оставался ясным.
Внешне Абделькедуз выглядел гораздо моложе своих братьев, хотя и был старшим. В его от природы суровых, навыкате глазах иногда проскакивали искорки доброты, густые брови были черны, словно ночь, так же как и борода, сплошь состоявшая из крутых завитков. Когда Абделькедуз этого хотел, он производил впечатление доброго и приветливого собеседника, и в тот вечер он как раз таким и сделался. Речи его стали веселыми и любезными. Он похвастался Мазину, что сверкающий фарфор добыл на печальных и великолепных островах Ваквак, а белых рабынь — в прекрасной стране Камфор37. Волшебник снова выслушал рассказ Мазина, от души посмеялся над его, как он сказал, глупым приключением с огнепоклонником и подтрунил над скромностью, которой Мазин придерживался в отношениях с его племянницами. Всякий раз, когда хозяин нахваливал то или иное кушанье, он приказывал:
— Давай-ка, поцелуй ту, которая его принесла.
Девушка тут же подставляла басрийцу свои алые губки, но он со смущенным видом лишь слегка касался их своими.
Когда Абделькедуз увидел, что его сотрапезник разгорячился до нужной ему степени, он принялся зевать и сказал:
— Уже поздно, время расставаться, эти красавицы приготовили тебе постель — такую же удобную, как та, на которую тебя клали отдыхать мои племянницы. Было бы справедливо, если бы ты разделил ее негу с моими невольницами и сделал их всех счастливыми.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
733
— Кто, я?! — удивленно воскликнул Мазин.
— О, не тревожься, — перебил его волшебник. — Эти прелестные невольницы — сестры, и благодаря моему колдовству вкупе с их природной чувственностью, любое наслаждение, которое испытывает одна из них, в той же степени ощущают и другие. Так что возьми одну, как делают все, кого я допускаю к своему столу, а ублажишь при этом, насколько сможешь, все пятнадцать!
Бросив по сторонам взгляды, полные признательности и сожаления, Мазин с твердым и решительным видом уставился на своего хозяина и сказал ему:
— Что бы ты, человек справедливый и просвещенный, подумал обо мне, если бы я, будучи готов бросить вызов самым страшным опасностям, дабы вернуть милую супругу, оказался неспособен сохранить ей верность? К тому же эти красавицы заслуживают самой нежной любви, но могут ли они ожидать ее от моей тени? Ведь подлинное мое существо сейчас находится на островах Ваквак!
При этих речах пятнадцать девушек опустили головы, и из их глаз полились слезы, похожие на блестящие дождевые капли, что сверкают на лепестках нарциссов, согнутых неистовой бурей.
Увидав, что, хоть Мазин и растроган этим умилительным зрелищем, но упорствует в своем решении, Абделькедуз взглянул на него с раздражением.
— Прочь, несчастный! — прошипел он ему. — Ты не заслуживаешь моего расположения. Я хотел отнестись к тебе как к другу, но ты хочешь быть рабом. Ну и будь им. Спать ты будешь под навесом на улице, ты недостоин находиться в доме.
Стойкий басриец вышел, не сказав ни слова, и, растянувшись на скамье, провел ночь не с теми удобствами, на которые надеялся, но со спокойной душой, оттого что поступил так, как предписывал долг.
Ранним утром Мазин получил возможность увидеть самый великолепный пейзаж из тех, что ему когда-либо доводилось лицезреть в своей жизни. Он радовался, глядя, как его добрые подружки антилопы и газели скачут по лесу, который становился еще прекраснее под первыми лучами солнца. В этот миг волшебник открыл дверь, с суровым видом подошел к гостю и произнес:


734
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Глупый дурачок! Раз ты так хвалишься своим терпением, я нашел для тебя подходящее занятие — при этом твоя рабская верность жене ничуть не пострадает. Видишь вон то великое множество сот, разбросанных по холму? Они переполнены медом. Поди, перелей его в сосуды, что тебе сейчас даст мой черный раб. Но береги моих пчел, терпи их ярость, проявляя свою хваленую стойкость. Коли убьешь хоть одну, я никогда не прощу тебе этого. А сейчас подойди ближе, я дам твоим глазам защиту от жал.
Сказав это, он протер глаза юноши зловонной водой, а негр вручил Мазину два сосуда, поглядывая на него с жалостью, что явно нельзя было назвать добрым предзнаменованием.
И в самом деле, никогда на свете никакое задание не оказывалось столь мучительным, как то, что было поручено Мазину. Едва он коснулся первого улья, в него вонзилась тысяча острых жал, и еще несколько тысяч пчел стали наносить ему рану за раной. Кровь струилась у бедняги по лицу и рукам, смешиваясь со слезами, невольно брызнувшими у него из глаз от боли. Без принятой волшебником меры предосторожности, которая обезопасила его глаза, Мазин не смог бы продолжать свою опасную работу, а если бы не его неслыханная стойкость, он мгновенно бросил бы это занятие. Однако басриец весь день упорно собирал мед, проявляя невероятное терпение, удерживавшее его от взмахов руками, столь естественных при защите от жалящих насекомых.
Вечером несчастный юноша еле доплелся до навеса, передал два полных сосуда черному рабу и упал на скамейку, где остался лежать подобно бесформенной глыбе красной яшмы. Покуда Мазин находился в этом плачевном состоянии, одна из прекрасных невольниц, облаченных в голубые наряды, подошла к нему и легкой рукою намазала жуткие пчелиные укусы целительным бальзамом. Мазин взбодрился, боль утихла, и распухшее лицо опять обрело прежние приятные черты.
Мазин поблагодарил ее в столь трогательных выражениях, что рабыня, забыв о его вчерашнем отказе, нежно сказала юноше:
— Милый незнакомец, твои страдания — наши страдания. Сегодня мы пролили немало слез! Пожалей себя, не стоит больше подвергаться


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть первая
735
подобным мучениям. Тебе еще предстоит выбор: либо ужин с Абдель- кедузом, после того как отведешь одну из нас в каморку, что мы для тебя приготовили, либо останешься на ночь здесь, беззащитный перед непогодой, а утром опять примешься за свою жуткую работу. Неужели ты всё еще колеблешься?
— Лучше не говори о моих невзгодах, — ответил Мазин. — Тому, кого не прельщают наслаждения, не страшны и страдания.
— О, жестокосердный упрямец! — воскликнула рабыня. — Выходит, ты сам стремишься к гибели и хочешь заставить всех нас умереть от горя. Что плохого мы сделали тебе, почему ты так к нам относишься? Почему предпочитаешь острые жала пчел нашим нежным поцелуям? Ах, Эльназа! — продолжала девушка, заплакав. — Я знаю, сколь чувствительно сердце, но неужели тебе нужно, чтобы твой супруг заплатил такую цену за верность тебе?
— Что ты говоришь? Ведь это мою жену зовут Эльназа, — торопливо проговорил Мазин. — Выходит, ты узнала о ней раньше меня! Она знакома тебе?
— Да, знакома, — ответила девушка, — и я сообщу тебе новости о ней, если ты будешь относиться к нам так, как мы этого заслуживаем. Поверь, ты и сам останешься доволен.
— Мое счастье лишь на островах Ваквак, — решительно сказал Мазин. — Я заплачу за него страданиями и упорством. Перестань искушать меня, самая ласковая и соблазнительная из красавиц! Прекрати прибавлять к моим мытарствам горечь неблагодарности!


Часть
вторая
абыня Абделькедуза ничего не ответила на речи Мазина. Она удалилась, грустная и смущенная, но при этом в ее душе не поселилась досада, ибо нрав красавиц из страны Камфор так же мягок и нежен, как их кожа, а сердце так же чисто, как цвет лица. Немного спустя негр принес пустой рис и воду без всяких волшебных свойств. Мазин выпил и поел с большим аппетитом, а затем забылся глубоким сном на скамье. На следующий день он снова взял два сосуда, вернулся к ульям, был покусан пчелами и вернулся назад в том же самом жутком состоянии. Одна из пятнадцати невольниц опять вылечила Мазина и тоже искуша¬


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
737
ла его, как предшественница. Сын ювелира продолжал подвергать себя этому страшному испытанию в течение пятнадцати дней.
Когда сбор меда был закончен и пятнадцатая рабыня пришла намазать басрийца чудесным бальзамом, явился Абделькедуз и, взяв Мазина за руку, с доброжелательным видом обратился к нему:
— Приди ко мне, сын мой, я награжу тебя за твою несравненную стойкость. Я полагаю, что вот теперь ты способен отправиться на острова Ваквак. Видя, как ты подвергаешь себя наистрашнейшим опасностям, я понял, что ты не только смел, но и упорен, причем в гораздо большей степени. А сейчас, поскольку ты твердо и терпеливо перенес бесконечные муки и страдания, я могу сказать, что твой дух достаточно закален, чтобы затея твоя удалась, и я помогу тебе всем, чем смогу. Приходи сегодня на ужин и не бойся моих прекрасных, но навязчивых камфорских невольниц. Они восхищаются тобою столь же сильно, как любят, и больше не посмеют докучать тебе.
В самом деле, после того как пятнадцать дев в голубых нарядах поставили блюда из фарфора с островов Ваквак на стол, они с ласковым, хоть и грустным видом подошли проститься с Мазином. Тот говорил с ними столь мягко и почтительно, что ни одна девушка не ушла, не получив утешение.
За ужином царило серьезное настроение, волшебник казался задумчивым, а Мазин колебался между страхом и надеждой. Убрав столовые приборы со стола, негр поставил на него полый внутри бронзовый шар с отверстием в верхней части, а затем вышел из залы. Абделькедуз трижды топнул ногой, прочел три стиха из Корана и впал в своего рода транс. В это же мгновение буйный ветер качнул дом, стены которого были сложены из сандаловых бревен, внезапно прогремел гром, и посреди зала возник юноша весьма необычной внешности. Одеждой ему служили длинные черные волосы, спадавшие тяжелыми прядями до земли и полностью закрывавшие его изящные руки и ноги, а также всю стройную фигуру. Он поднес левую руку ко лбу — как будто для того, чтобы скрыть полустертые следы таинственных письмен, вырезанных на его челе огнем. Прекрасные глаза незнакомца трогательно выражали смущение и грусть.


738
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Эденаис, — обратился к нему волшебник, — не беспокойся больше о позорной метке, которую ты пытаешься скрыть от нашего взора. Проклятое имя Иблиса, твоего прежнего хозяина, вскоре уступит место имени Аллаха, которому ты себя посвятил. А чтобы твое раскаяние было полным, сделай вот что: отвези этого молодого мусульманина в страну Камфор, где в зймке Пелор живет мой друг, царь Джезор38. Затем ты вернешься ко мне и будешь наслаждаться свободой и почестями, что положены верным джиннам. Войди в этот шар. С помощью моей магии и волшебных свойств Сулеймановой печати, коей я его запечатаю, ты сможешь быстро миновать горы, реки и пропасти, и ничто не остановит тебя. Не чувствуя усталости и не подвергаясь никаким опасностям, Мазин последует за тобою с такой же скоростью, с какой будешь лететь ты, и при этом в его воле остановить тебя, когда он захочет. Не думаю, что он станет делать это часто, поскольку цель его путешествия — вернуть свою жену, царицу Эльназу, которая оставила его, дабы вернуться на острова Ваквак.
— Этот юный незнакомец заинтересовал меня! — воскликнул Эденаис. — И я буду ревностно служить ему! Я знаю Эльназу. Ради нее супругу не зазорно всё преодолеть, лишь бы она была с ним и освободилась от владычества Иблиса. Пусть ему удастся задуманное!
Сказавши это, джинн лег на землю. Тело его стало потихоньку съеживаться и потеряло свою привлекательную форму. Оно превратилось в серый дым, оставив на прежнем месте лишь блестящего толстого червяка, хвост которого мог бы поспорить своей прозрачностью с рубином. Абделькедуз тут же поместил козявку в шар, который закрыл и запечатал Сулеймановой печатью, затем швырнул его, и шар улетел со скоростью пущенной из лука стрелы. За ним устремился и басриец. Мазин сожалел о том, что у него не было времени поблагодарить волшебника. Он повернул голову, чтобы хотя бы какими-нибудь знаками выразить ему признательность, но дом со стенами, сложенными из сандаловых бревен, холм и лес были уже далеко позади. У Мазина возникало впечатление, что страны, через которые он пролетал, сменялись словно в калейдоскопе. Во время полета он чувствовал себя так, будто его несло на себе непрозрачное облачко, благодаря чему мощная сила,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
739
увлекавшая его вдаль, не причиняла басрийцу никаких неудобств. Однако юноша не был невидим, как и шар, светившийся в ночи, словно фосфорный. Правда, у тех, кто их замечал, не было времени, чтобы разглядеть необычное явление, отчего у них лишь мелькала мысль, будто им привиделось нечто странное.
Наступил пятнадцатый день полета, но Мазину показалось, что минуло всего несколько часов, и за всё это время он не почувствовал ни голода, ни жажды. Он очутился на вершине какой-то высокогорной цепи, сплошь поросшей черными деревьями. Из этих деревьев, образовывавших густые леса, обильно вытекала беловатая пахучая камедь39, растопленная внутренним жаром самих растений. Она низвергалась бурными потоками в долину, что раскинулась у входа в страну, территория которой представляла собой равнину, светящуюся от рассыпанного по ней в художественном беспорядке снега.
Мазин, которого это зрелище мгновенно поразило, отдал джинну первое приказание:
— Остановимся здесь хотя бы на миг, Эденаис! О Небо, куда же мы попали?
— Мы приближаемся к стране Камфор, — ответил ему Эденаис, останавливаясь, — к прекрасному краю, что находится под покровительством добрых джиннов. Тут и я скоро буду жить вместе с ними. Ради этой страны покинул я мрачные острова Ваквак и считаю, что поступил правильно. Если хочешь, то полетим не торопясь и сможем обозревать чудеса, что нас окружают.
Мазин не требовал ничего лучшего. Он беспрестанно осматривал окружающую местность и во всём находил параллели со своим нынешним положением.
— Ах, камфорные деревья!40 — произнес он, обращаясь к черным деревьям. — Вы выглядите столь мрачно, но при этом наполнены смолою, что приятна на вид, радует обоняние своим благоуханием и, будучи пущена в дело, освещает дворцы правителей. Но чего вам стоит выпустить наружу эту драгоценную камедь! Она прорывается сквозь вашу кору, которая с громким треском ломается, свидетельствуя о переносимых вами страданиях. Такая же боль и у меня на сердце: его


740
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
окружает толстый слой сурьмы41. Ах, если бы после столь жестоких страданий из него могла исходить чистая радость, которую дало бы мне присутствие любимой!
Путники спустились в долину, которая напоминала огромное море камфоры. По берегам рос белый мох, от которого исходило сладкое благоухание и которым с большим удовольствием лакомились животные еще белее цветом. Деревья, кусты, листья, плоды были неярких, приятных на вид естественных оттенков, но поскольку росли на них только белые цветы и белыми же были тысячи птиц, сидевших на ветках, то преобладавший в этой стране цвет был лишь чуть-чуть оттенен слабыми пастельными оттенками.
Ручьи, которые сливались и разливались, а числом доходили до бесконечности, не портили это единообразие. Когда вода сильно бурлила, пена на гребнях волн казалась хлопьями снега. После того как вода успокаивалась, на дне можно было разглядеть галечник, образованный россыпью жемчужин, и проворных обитателей водоемов, чьи блестящие чешуйки походили на бриллианты.
Среди белоснежных четвероногих, вольно бродивших по этому краю, встречалось множество слонов, чьи бивни были несравненно тоньше и прозрачнее обычной слоновой кости. Ее использовали при строительстве дворцов для правителей и знати. Дома простых людей были из алебастра, а хижины — из тростника, покрытого сверху белым мхом, что рос повсюду. Лазурь небесного свода, окружавшего эти странные края, и сверкающее золото солнца, освещавшего их, были неизменно окутаны легкими облаками, отчего воздух оставался чист и свеж, а бескрайняя белизна не ослепляла взор.
Мазин перемещался не торопясь, а джинн, сверхъестественные возможности которого ничто не ограничивало, обращал внимание юноши на всё любопытное, что попадалось им на глаза. Первые жители, которых встретили путешественники, замерли, увидев шар, и, подойдя к басрийцу, сказали ему с услужливым видом:
— О вы, кому покровительствуют добрые джинны, наши повелители и хозяева, — добро пожаловать! Мы прекрасно знаем ту силу, которая привела вас сюда. Она не станет пенять нам за счастье предложить


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
741
вам прохладительные напитки. Пойдемте к нам в поселок — ласковыми взглядами вы окажете честь нашим женам и дочерям.
Эденаис ничего не ответил, но последовал за добрыми людьми, которых Мазин, не останавливавший шаг, уже полюбил и которыми восхищался. В самом деле, никогда не было никого привлекательнее кам- форян. Они отличались довольно высоким ростом и худобой, форма их членов поражала совершенством. У них были волосы светло-пепельного цвета, бледно-голубые глаза и губы цвета свежераспустившейся розы. Белизною кожи они вполне вписывались в окружающий пейзаж, но нежность ее позволяла хорошо рассмотреть игру вен, благодаря которой обитатели страны выглядели не вялыми, а мило-оживленными. Основные черты у женщин и мужчин в целом совпадали, разве что женщины могли похвастаться более стройным телом и большей утонченностью черт лица. Все люди там одевались в длинные белые балахоны с изящными складками — в деревнях наряды изготовляли из льна, а в городах — из шелка. Мужчины и замужние женщины украшали развевающиеся пряди волос жемчужинами, девушки же просто носили венки из цветов, которые меняли на новые, не дожидаясь, когда цветы завянут, ибо отлично знали: если кто-то пренебрегает мелочами, то его легко заподозрить в том, что и к важным вещам он будет относиться столь же нерадиво. Также девушкам разрешали не носить никакого одеяния, кроме естественной стыдливости.
Красавицы, подавшие Мазину простое деревенское, но вместе с тем изысканное угощение, старались угодить ему, как невольницы волшебника, но не заигрывали с ним. Мазин хорошо разглядел их, но поскольку он чувствовал сильную привязанность к пятнадцати сестрам, то по поведению местных девиц заключил, что невольницы Абделькедуза перестали повиноваться естественным порывам по приказу хозяина, а не из собственных побуждений, ведь природа велит женщине порою уступать в любви, но никогда не навязывать ее.
Во время короткой трапезы слышалась мелодия, наполнявшая сердце спокойствием и невыразимым наслаждением. Музыканты сидели на соседнем пригорке и играли на нехитрых, выточенных из слоновой кости свирелях разной величины, из коих извлекали созвучия, де¬


742
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
лавшие честь джиннам, у которых камфоряне научились этой божественной музыке.
Услышав умиротворяющие звуки, Мазин почувствовал, как его тоска уходит. Вскоре страх и тревога перестали бередить его душу; казалось, она покинула шумные края страстей, чтобы погрузиться в море наслаждений. Восторг незаметно навеял на басрийца сон. Юноша растянулся на ложе из белого мха и заснул с улыбкой на устах и спокойствием на челе. Проснулся он, когда нескончаемая симфония, что слышалась и во сне, вдруг перестала звучать. Мазин тотчас же стал озираться по сторонам в поисках шара и очень обрадовался, увидев, как он приближается, и услышав сладкий голос Эденаиса, говоривший ему:
— Идем, друг мой, продолжим наше путешествие. Ты проспал положенные двадцать четыре часа, кровь твоя обновилась, природная красота опять вернулась к тебе в полном блеске. Поблагодари щедрых камфорян, что так гостеприимно относятся к путешественникам, и отправимся дальше. Нас ждет царь Джезор.
Сказавши это, Эденаис не стал медлить, а тут же на пределе скорости устремился в путь. Они промчались мимо нескольких больших городов и остановились наконец перед замком Пелор. Джинн сказал Ма- зину:
— Здесь живет самый великий правитель на земле, друг добрых джиннов. Разве этот з£мок не великолепен? Смотри и восхищайся, поскольку и впрямь есть, от чего прийти в восторг.
Чудесное сооружение, выполненное целиком из слоновой кости, превосходившей прозрачностью чистейший хрусталь, покоилось на пятистах колоннах, мастерски изготовленных из великолепных жемчужин, однако вскоре Мазин обратил взор на более интересные предметы.
Жители замка Пелор, несомненно, заслуживали всяческого внимания со стороны такого вдумчивого человека, как Мазин. Сквозь прозрачные стены из слоновой кости было отчетливо видно, как они неукоснительно занимаются своими делами. Их действия, их мысли, отражавшиеся в манере держать себя, — ничто не могло укрыться от внимательного наблюдателя. В одной из комнат старый визирь пытался


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
743
докопаться до сути дел, по которым ему предстояло вынести приговор. В другом месте толковые наставники посвящали юных принцев в премудрости наук, и те тотчас же использовали усвоенные знания в философских рассуждениях. С другой стороны можно было наблюдать, как юные и прекрасные девы с почтением слушают поучения опытных женщин зрелого возраста. Эти милые создания образовывали несколько кружков: в одном внимательно слушали, а в другом раздавался простодушный смех. Имамы42 усердно молились, рабы весело исполняли свои обязанности, в то время как царь, занимавший покои, расположенные на верхнем этаже, видел всех и был виден каждому. На воротах з£мка было начертано большими буквами:
ЕСШ ЛОСУЪАЛЬ Х.ОЧЕШ ЪЫШЬ СПТАПЕЪЛиШМ, то ежу нчояно net пиъемь соъстпЕншми плазами, а поступки ЕЛО,
КАК и поступки ЕЛО ПОЪЪАННШ, не ъомжны тть скрыты ни от чьих ллаз.
В течение часа, который не показался ему долгим, Мазин ждал, когда его представят, и наконец его ввели к царю Джезору. Тот сперва приветствовал шар или, скорее, Эденаиса, который в нескольких словах ввел государя в курс дела, рассказав о своем поручении и о намерении подопечного Абделькедуза. Добрый государь не преминул громко возмутиться, так же как до него сделали двое дядюшек принцесс из дворца Сааб:
— Как? Этот юноша хочет отправиться на острова Ваквак?! На острова Ваквак! Ах, пусть он откажется от этого намерения! Я позволяю ему, — продолжал он, — поселиться здесь. У нас он будет вести мирную и счастливую жизнь, и я думаю, что камфорянки ничуть не хуже его жены.
— Я тоже начинаю так думать, — ответил ему Мазин, — но птица, что преданно любит гнездо, свитое ею же самой, не покидает его ради другого, хотя оно может показаться ей лучше, чем ее собственное.


744
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Пусть повелитель соблаговолит оказать мне милость, о которой просит для меня Абделькедуз. Эденаис может подтвердить тебе, что ничто не способно заставить меня отказаться от принятого решения.
— Посмотрим, — сказал царь. — Я обязан попытаться отговорить тебя от этой безрассудной затеи, но если ты будешь настаивать, поскольку твои побуждения благородны, то я помогу тебе. Оставайся здесь и спокойно поживи у нас хотя бы месяц, а Эденаис пусть отправляется восвояси. Мы обошлись бы с ним весьма несправедливо, если бы стали долее удерживать здесь.
Довольный полученным обещанием, Мазин трижды пал ниц перед троном в знак признательности и покорности, а затем, поднявшись, пошел за визирем, который сам ввел его в очень красивые покои и дал ему рабов для услуг и для того, чтобы сопровождать его в те части страны, которые гостю захотелось бы посетить. Басриец не желал лучшего, как всесторонне узнать людей, казавшихся ему такими милыми. Он принялся осматривать близлежащие города и местечки, где его неизменно принимали с искренней благожелательностью и всегда оставались довольны его высказываниями. Хотя жилища не везде были прозрачны, как царский дворец, но казалось, что все сердца распахнуты настежь. Везде царили мир, согласие и честность. Спокойное довольство, которое излучали лица камфорян, восполняло свойственный им недостаток живости, и это делало их еще более привлекательными. Они всегда разговаривали вполголоса и, хотя были остры на язык, никогда не ссорились. Их развлечения и забавы были такими же мирными, как они сами, и помогали камфорянам справляться с бедами и усталостью. Сон они воспринимали как справочную книгу жизни и лекарство от всех бед. Когда камфоряне сталкивались с какой-нибудь жизненной сложностью, что случалось довольно редко, они звали музыкантов; свирели заводили свою мелодию, и после хорошей порции отдыха страдалец просыпался в полном здравии. Мазину, изнуренному бесконечной чередой тягот, эта безмятежность должна была казаться высшим благом. Кроме того, несмотря на всю его любовь к жене и детям, он неоднократно вздохнул при виде счастливой жизни камфорян, и лишь от него зависело, решит ли он разделить ее с ними. Никогда


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
745
еще его постоянство не подвергалось столь опасному испытанию. Ма- зин вышел из него с честью, так же как из других, и, когда его повторно привели к стопам царя, юноша вновь пылко повторил свою первую просьбу. Царь проникся к нему уважением, но в еще большей степени жалостью.
— Сын мой, — сказал он Мазину, — вот как я исполню для тебя то, что обещал. Охота на горностаев, медведей и белоснежных белок закончена, жемчуг добыт, камфора и слоновая кость уложены. Десять кораблей отвезут всё это на острова Ваквак, а оттуда доставят фарфор, красную камедь, богатые ткани, изделия из золота и драгоценных камней. Я разрешаю моим подданным иметь эти диковинки, но лишь для внутреннего убранства летних домиков, построенных в горах. Тем самым я поддерживаю в них предприимчивость — необходимое им качество, — не разрушая общей простоты жизни.
Торговля, о которой я упомянул, происходит так. Мои люди выгружают на берег одного из островов Ваквак отправляемые мною товары, а потом возвращаются на корабли. Отряд женщин-воительниц, что днем прячутся, ночью появляется на берегу, чтобы осмотреть тюки, разложенные в удобном порядке. На каждом из них обозначено количество и качество того, что там находится, а также цена, которую я хочу получить за них. Осмотрев всё при свете пылающих факелов, женщины уходят оттуда, дабы посовещаться меж собою и переговорить со своими братьями, которые стоят в пределах досягаемости, чтобы в случае надобности прийти на помощь. На другую ночь и в ночь, что следует за этой, женщины берут понравившиеся им товары, а в обмен оставляют то, что попросил я. В течение этих трех дней и ночей мои камфоряне остаются на кораблях, хорошо спрятавшись. На четвертый они грузят то, что принадлежит мне, а затем поднимают якорь, весьма довольные тем, что ускользнули от буйного нрава этих злобных женщин. Итак, поскольку ты хочешь попасть туда, подвергнув себя риску, вот что я придумал. Я прикажу самому надежному из моих капитанов посадить тебя в тюк со шкурками горностаев, — чтобы при этом ты мог свободно дышать и легко выбраться оттуда. Этот тюк осторожно положат на берег вместе с другими. Днем ты будешь сидеть


746
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
там, хорошо спрятанный, а наружу выберешься, когда еще не совсем стемнеет. Тогда внимательно оглядишься вокруг и увидишь в одном месте много скамеечек, стоящих на равном расстоянии одна от другой. Спрячешься под одной из них. Через некоторое время на скамейку сядет женщина — постарайся разжалобить ее. Да направит Небо твои шаги к участливому сердцу, ведь они так редки среди тамошних обитательниц. Подумай хорошенько еще раз: чувствуешь ли ты себя способным пренебречь этой и тысячами других опасностей, что я не смог бы ни описать во всех подробностях, ни предвидеть. Я печалюсь, когда думаю о том, что ты идешь почти на верную погибель.
— Государь, — отвечал Мазин, — двум смертям не бывать, а жизнь коротка. Стоит ли бояться сократить ее на такую ничтожную малость, когда речь идет о выполнении замысла столь похвального самого по себе, замысла, успех которого осчастливит нас? Но каков бы ни оказался его исход, больше всего на свете я буду сожалеть о том, что не остался в царстве Камфор, под благой властью превосходного государя, который правит им.
— Если бы храбрость была залогом успеха любой затеи, — произнес в ответ добрый царь Джезор, — у меня появилась бы надежда в отношении тебя. Как жаль, что я не могу помочь тебе, как мне хотелось бы! Ах, почему джиннам, мои покровителям и защитникам, нельзя ступить на эти проклятые острова Ваквак! Где угодно в другом месте они могли бы сделать для тебя всё. Впрочем, кто знает, как сложатся обстоятельства? Вдруг ты найдешь способ выбраться из тех адских краев — и в таком случае я, возможно, еще пригожусь тебе! На всякий случай я дам тебе одну вещицу — благодаря ей ты сможешь позвать меня на помощь.
С этими словами царь вынул из-под полы халата маленькую свирель из слоновой кости и вручил ее Мазину.
— Возьми, — продолжал он. — Коли окажешься в крайне бедственном положении вне островов Ваквак, подуй в нее три раза, призывая божественную помощь. Я тут же пришлю тебе на подмогу десять доблестных джиннов — главных любимцев царя Сулеймана. Каждый из этих джиннов мог бы победить или обратить в бегство тысячи злых


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
747
духов — правда, только за пределами царства Иблиса. Иди и приготовься к завтрашнему отъезду, и да благословит тебя Аллах!
Мазин сел на судно, проливая слезы сожаления, хотя и не расстался окончательно с дорогими ему камфорянами. Он плыл вместе с ними, и их трогательный и внимательный разговор служил ему немалым утешением от переживаний.
Вот уже четыре месяца в море находились десять кораблей. К счастью, поначалу погода благоприятствовала им, но затем она начала меняться: ежедневно, одна за другой, поднимались бури, коим моряки, казалось, не удивлялись. Басриец заметил, как старательно они избегают упоминания при нем островов Ваквак. Мазин понял, что бури указывают на приближение скорбных островов, но не задал матросам ни одного вопроса по этому поводу. «Эти честные люди, — говорил юноша сам себе, — знают об опасностях, с которыми мне предстоит столкнуться. Им также прекрасно известно: ничто не может заставить меня переменить решение. И чтобы не тревожить меня понапрасну, они молчат, и мне тоже не мешает помалкивать, чтобы не опечалить их. А еще нужно обратиться в мольбах к тому, кто благодаря своей бесконечной доброте окружает заботами даже свирепых зверей, заставляя воду течь со скал, чтобы напоить их».
Чем ближе они подплывали, тем сильнее буйные ветры и сердитые волны раскачивали корабль и тем более пугающим становился вид неба. Солнечный диск, казавшийся большой печью, из которой вырывались языки бушующего пламени, воевавшие с мутным маревом за каждую пядь пространства, разрастался при каждом взгляде на него, и возникало впечатление, что он вот-вот свалится на землю. Луна была покрыта пятнами, как мокранская пантера43, а бледные звезды, падая, сгорали в море.
Сколь Мазин ни был исполнен храбрости, на эти явления он взирал с ужасом. Вдруг лоцман крикнул с верхней палубы:
— Земля, земля! Впереди — первый из проклятых островов Ваквак! Пусть каждый из нас препоручит себя Богу и Его Пророку и возьмется за дело, чтобы избежать неприятностей при разгрузке.


748
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Действительно, предстояло преодолеть жуткое течение, чтобы войти в порт и отразить пенящиеся волны, что бились о борта кораблей, стремясь разнести их в щепки. Три дня ушло на то, чтобы проделать этот мучительный маневр, а на четвертый бросили якорь в виду берега, где черный песок был смешан с красной галькой. Тут же труба мрачным и пронзительным воем огласила остров, заставив кричать несметные полчища птиц — вестниц бедствия.
— Вот, — сказал капитан корабля, на котором плыл Мазин, — знак радушного приема, что нам оказывают. О Небо! И зачем только наш царь продолжает поддерживать торговлю с этой отвратительной страной? Мы прекрасно обошлись бы без диковинок, которые она нам поставляет. И почему он поручил мне самому обречь на смерть невинную жертву похвальной, но безрассудной страсти?!
Произнеся эти слова, капитан сделал знак, чтобы ему принесли тюк с горностаевыми шкурками, обнял, всхлипывая, Мазина и, посадив его в тюк, сам понес груз на землю, пока его товарищи вытаскивали на берег остальные товары. Всё происходило в глубокой тишине, потому что охваченные страхом камфоряне не решались раскрыть рот. Едва товар с десяти кораблей был выгружен на берег, моряки как можно скорее вернулись на борт.
Тем временем Мазин, взывая всем сердцем к божественной помощи, смотрел через отверстие, проделанное в тюке с горностаевыми шкурками, чтобы не проглядеть момент, когда наступят сумерки, но их в этой необыкновенной стране совсем не было. Небо там всегда оставалось таким темным, что не было возможности уследить за тем, как ночь сменяет день. Басриец сильно рисковал, поскольку армия дев могла прийти раньше, чем он спрячется. К счастью, он услышал бряцание оружия, и, выбравшись из-под шкур, укрылся под первой же попавшейся скамьей. Мазин сидел там, сжавшись в комочек и дрожа, когда грозные воительницы прошествовали мимо него и двинулись дальше в порт. Он едва не оглох от ужасного звона, что издавали щиты, ударявшиеся друг о друга, и от оглушительных возгласов воинственных дев. Звуки эти смешивались с сиплым и пронзительным визгом литавр, а грохот барабанов заглушал раскаты грома, еженощно


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
749
грохотавшего над островами Ваквак. Поскольку каждая из дев держала в руке горящий факел, Мазин мельком разглядел их фигуры, что не внушило ему спокойствия: рост женщин приближался к исполинскому, а надетые на них доспехи были черного цвета и разукрашены изображением языков пламени. Воительницы весьма напоминали спущенных с цепи демонов.
Мазин перевел дух только тогда, когда все грозные девы прошли мимо него. Его мысли так спутались, что он был не способен даже предаться привычным размышлениям. Басриец находился в состоянии полной подавленности, когда вдруг увидел подошедшую к скамье женщину, показавшуюся ростом выше других. Погасив факел, она бросилась на скамью, словно разбитая усталостью. Не желая упустить столь благоприятную возможность, юноша тотчас же выбрался из укрытия и произнес жалобным голосом:
— О ты, которой дано исполнить предначертанное моей судьбою! Вручаю свою жизнь в твои руки.
Больше ничего он сказать не успел. Воительница издала громкий крик, который, к счастью, слился с раскатом грома, и голосом, от которого Мазин задрожал, возопила:
— Что?! Мужчина на островах Ваквак! Какая наглость! Неслыханная дерзость! Как ты посмел прибыть на острова Ваквак?! Острова Ваквак!!!
— Ах, смилуйся! — перебил Мазин деву. — Не кричи так громко, пожалей несчастного, потерявшего жену и детей! Увы, в поисках их мне пришлось прибыть на эти острова, поскольку дорогие моему сердцу люди улетели именно сюда.
— Сам говори потише, сын мой, — отозвалась в свою очередь воительница, смягчившись, — и залезай обратно под скамью. Время терять нельзя. Я позабочусь о тебе, ты увидишь меня тут через час. А пока посиди спокойно. Тебе светит счастливая звезда, ведь ты обратился к Дюкай, великой предводительнице этой армии, а у нее есть веские основания, чтобы заинтересоваться тобою.
Мазин молчком повиновался, но прежде поцеловал большую ногу своей защитницы, которая мгновенно ретировалась. Он радовался та¬


750
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
кому началу, а поскольку не в его характере было терять надежду, ничуть не сомневался в искренности новой знакомой. Вскоре он и впрямь увидел, как она возвращается, неся женскую одежду и полный набор доспехов.
— Скорее надевай эту одежду поверх своей, а на нее — доспехи, затем пойдешь за мной и смешаешься со свитой женщин, что окружают меня.
Наступал день. Дюкай приказала всем уходить с берега и вместе с Мазином, который не отставал ни на шаг, отправилась к шатрам, разбитым у подножия горы. Пока дева-воин находилась одна в своем шатре с басрийцем, она сообщила ему следующее:
— Ты удивлен, бедный Мазин, тем, что я делаю для тебя. Ты изумляешься еще того пуще, слыша, как я произношу твое имя. Навостри уши и ничего не бойся. Я кормилица пяти принцесс, что правят на пяти островах Ваквак. Я их всех люблю, и каждая из них любит меня, но Менар Эльназа, твоя жена, — самая большая моя любимица. Она доверительно поведала мне свою историю, когда вернулась сюда, и именно на моей груди лила слезы, вспоминая о тебе. Она в самом деле имела все основания раскаяться в том, что оставила тебя. После того как она прибыла на остров, ее сестры узнали, что она привезла с собой двоих детей, и заподозрили ее в непорядочном поведении. Эльназа заявила, что похитила их по своей прихоти, но сестры не хотели ей верить и обвинили ее перед отцом — правителем большого континента по соседству с нами.
Этот могущественный государь от природы добр и очень любит Эльназу. Он не хотел осуждать ее, не выяснив досконально, что же произошло на самом деле. Он послал меня разобраться во всём и возложил на меня обязанность вытащить правду из сердца дочери. Я склонялась к тому, чтобы рассказать ему всё как есть, и ждала лишь согласия Эльназы, когда непредвиденное событие помешало исполнению этого замысла.
Царю приснился сон, будто он находится в саду. Там пошел дождь из жемчуга, и пять самых красивых жемчужин упали ему в руку. Когда он любовался ими и пересчитывал их с невероятным наслаждением, хищная птица в неведомом оперении бросилась на него и утащила


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
751
самую маленькую из пяти жемчужин. Это столь сильно огорчило его, что он внезапно проснулся. При тех обстоятельствах, в которых находился царь, объяснить подобный сон особого труда не составило. Эль- наза была самой младшей и самой миниатюрной из пяти дочерей царя. Он, не колеблясь и не спрашивая меня более ни о чем, послал своих сыновей к твоей жене, приказал им отнять у нее перья и отвезти ее вместе с детьми на остров к ее сестре Калют-эль-Калюб, чтобы держать там Эльназу под присмотром, всё равно что в заключении. Вот в каком положении неразумная принцесса проводила дни, пока ты добирался до острова, совершая путешествие, о котором она и помыслить не могла.
«Моя милая Дюкай, — часто говорила она мне, — нужно совсем потерять разум, чтобы тешить себя надеждой, будто мой муж приедет за мною сюда. Если бы даже он мог, то захотел бы? Я улетела от него, унесла детей, я — причина того, что он дурно обошелся со своей матерью, которая была так добра и которую он так любил. А сделала я всё это из-за гордыни, поскольку он — всего лишь ничтожный ювелир из Басры, хотя внешностью, умом и душой превосходит всех принцев на земле. О, сестры из дворца Сааб умели дорожить им больше, чем я! Увы, он утешится с ними».
Держа такие речи, Эльназа рыдала. Ее плач разрывал мне сердце. Какой же огромной будет моя радость, потому что с моей помощью Эльназа перестанет чахнуть от тоски. Она встретится с тобою, о самый благородный, самый постоянный из супругов, и мы вместе обдумаем, что нужно сделать, чтобы обеспечить ваше общее счастье.
— Ах, увидеть бы ее лишь на мгновение, пусть бы это стоило мне тысячу жизней! — воскликнул Мазин. — Еще раз обладать ею! Это больше того, что я заслужил своими трудами, больше того, что я мог бы заслужить сотнею лет страданий, пусть бы они были в сто раз горше, чем те, что я претерпел. Но будем надеяться на твою помощь и небесное покровительство.
— Умерь свою прыть, — сказала Дюкай, — а лучше поведай мне историю твоего путешествия. Ты разжег мое любопытство! В самом деле, ведь только благодаря чуду ты смог бы добраться сюда столь быстро.


752
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Мазин тут же подробно рассказал кормилице о своих злоключениях. Он повествовал с таким жаром, что всё время, пока говорил, Дюкай плакала, а когда закончил, она воскликнула:
— Подойди, поцелуй меня, милый мальчик, моему сердцу так нужно утешение.
Промолвив эти слова, кормилица слегка приподняла шлем. Мазин был так поражен ее жутким уродством, что чуть не упал навзничь, но почтительная благодарность удержала его. Он с услужливым видом подошел к воительнице, трижды весьма почтительно поцеловал ее в черный как сажа лоб, в гноящиеся глаза и огромные губы, мысленно произнеся: «Ах, у скольких плодов кожура шероховата и неприятна на вид, а внутри они сладки!»
Дюкай когда-то уже была замужем, и сердце ее не так очерствело, как у тысяч дев, обитавших на островах Ваквак, а потому манеры Ма- зина особенно тронули ее.
— Сын мой, — обратилась кормилица к юноше, — сейчас ты мне столь же дорог, как и моя дочь Эльназа. Я нахожу тебя таким же прекрасным, как она, и весьма любезным. Я впала бы в отчаяние, случись с тобою какое-нибудь несчастье. Поскольку во время путешествий мы носим шлем на голове, несколько дней мне не было бы нужды бояться за тебя, но белый цвет твоего лица, столь заметный, разоблачил бы тебя сразу, как только мы сняли бы доспехи. Нужно будет превратить твою кожу в смуглую, как наша, и мы сделаем это, как только прибудем в столицу этого острова, ибо принцесса Элади, что здесь царствует, — самая старшая и самая строгая из пяти сестер. Узнай кто-то в тебе мужчину — ты пропал. Впрочем, это не самое неотложное дело — я помогу тебе переодеться в женщину, но вот защитить от другой опасности, что ждет тебя в пути, я вряд ли смогу так же успешно. Знай же: вскоре мы пройдем мимо горы, где африт, правящий страной от имени Иблиса, держит свой двор, и ты увидишь там нечто настолько страшное, что я боюсь, как бы ты не выдал себя возгласами, которые могут вырваться у тебя от страха или удивления. Так что вооружись храбростью, не произноси ни слова и всегда держись рядом со мною.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
753
— Не беспокойся на сей счет, — ответил Мазин. — Я уже научился сдерживать невольные порывы потревоженных чувств, но ради всего святого скажи, как получилось, что у Эльназы кожа оказалась такая красивая, когда все женщины здесь, по твоим словам, смуглые?
— А кто решил, что белая кожа — самая красивая? — ответила Дк> кай несколько язвительно. — Это глупая фантазия твоей жены — думать так и пользоваться оперением, подаренным джиннами пяти принцессам, чтобы прилетать во дворец Сааб и купаться в бассейне из дерева алоэ. Тем самым она вызвала к себе ненависть сестер и потеряла доверие подданных. А что касается десяти наперсниц, сопровождавших ее во время этих безумных прогулок, наперсниц, для которых она разыскала перья у внуков джиннов, то их всех превратили в фарфор, чтобы наказать как за то, что они приобрели эту бесполезную белизну, так и за то, что покинули свою хозяйку. Их оправдания даже не захотели выслушать. А теперь уйди, я страшно устала, и мне нужно поспать.
Мазин больше ничего не решился произнести, хотя сгорал от желания узнать, как же делают фарфор из девичьих тел. Однако он боялся разозлить старуху, ведь прекрасно понимал, что она немного обиделась, когда речь зашла о цвете кожи. Он постарался умилостивить Дю- кай, нежно поцеловав ей руки, а затем отошел ко входу в шатер, где принялся размышлять о счастье, которое, как он думал, теперь уже не ускользнет от него.
Когда обмен товарами совершился, Дюкай протрубила, что пора отправляться в обратный путь, и братья принцесс, показавшиеся Мази- ну настоящими гигантами, вернулись к отцу. Земля на островах Ваквак не была покрыта мхом, как в стране Камфор. Здесь попадалась только острая галька, весьма неудобная для не привыкших к ней ног. Здесь нельзя было найти толком применения ни одному из органов чувств, поскольку из земли со всех сторон поднимались сернистые испарения. На деревьях росли лишь плоды с неприятным вкусом и такие большие, что прохожие рисковали оказаться оглушенными, если бы такой плод свалился им на голову. Вместо ручьев с прозрачной водой здесь встречались стоячие пруды с мутной илистой жижей, на берегах которых квакали ядовитые гады, и их кваканье смешивалось с карканьем воро¬


754
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нов и ворон, сливаясь с ним в отвратительном гвалте. Впрочем, всё это было ничтожным пустяком в сравнении с тем, что предстояло увидеть впереди.
Через несколько дней отряд вышел на широкую равнину, сплошь усыпанную песком, в который все проваливались почти по шею. Разгребая песок, воительницы, словно вплавь, великолепно передвигались по нему, но бедный Мазин не смог бы выбраться оттуда без помощи Дюкай, которая время от времени незаметно протягивала ему руку. Наступила ночь, а с нею явился и ее спутник — гром. Мазин, спавший на факелах, чтобы его совсем не затянуло в песок, поразился, увидев, что факелы не собираются зажигать, но тут же рассудил, что в этом нет нужды.
Сначала путь освещали горящие медные залежи, которые преграждали дорогу через каждые сто шагов и щедро пылали — гораздо больше, чем нужно было для освещения; из-за этого приходилось постоянно быть начеку, чтобы не споткнуться и не упасть. Наконец на одном повороте по всём окрестностям разлилось зловещее свечение, и во всём своем мрачнейшем виде показалась огненная гора, откуда оно исходило. Посреди пламени, поднимавшегося до облаков и обрушивавшегося с громовым раскатом, преспокойно возлежал африт! Он был огромен, как сама гора. Его рот походил на широкую улицу, мощенную булыжником, а пальцы — на длинные толстые столбы, поддерживающие большие купола. Одна из его ног касалась земли, а другая — неба. Вокруг него в облике летучих мышей, крылья которых напоминали паруса корабля, летали тысячи злых духов, то гасившие, то раздувавшие пламя.
При виде столь жуткого зрелища Мазин застыл, будто окаменев, а женщины впали в радостный восторг. Они принялись молиться, причем со столь пронзительными возгласами, что африт обернулся в их сторону с грохотом, от которого затряслась земля и раскололись залежи медной руды, вежливо улыбнулся и бросил воительницам несколько пригоршней ядовитых змей, которых они с ликованием подбирали. Одна змея, к несчастью, упала на Мазина. Адское пресмыкающееся,


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
755
несомненно, умело различать своих и чужих — оно тотчас же обвилось вокруг шеи дрожащего басрийца, который потеряв голову принялся вопить во весь голос:
— Аллах, Аллах, пощади меня! Магомет44, приди на помощь твоему верному слуге!
Как только Мазин закричал и произнес эти слова, огненная гора превратилась в густой дым, летучие мыши улетели прочь, а африт и змеи пропали. Суеверные воительницы были в невероятной степени потрясены. Целый час простояли они в угрюмой тишине посреди сумерек, пришедших на смену адскому свечению, а затем громко в один голос заорали, одновременно зажгли свои факелы, схватили Мазина и Дюкай и заковали их в цепи. Пока не наступил день, воительницы, оставаясь на месте, сетовали на оскорбление, нанесенное африту, и проклинали двух преступников.
Тем временем Мазин тихонько сказал Дюкай:
— Ах, моя добрая матушка, я удручен тем, что стал причиной твоей погибели. О Небо! Что же с нами сделают? Наверняка бросят в печи для обжига фарфора!
— Да, если царице будет угодно, — согласилась кормилица. — Но, поскольку она более разумна и менее несправедлива, чем эти фурии, во мне еще теплится кое-какая надежда. Нужно будет представить доказательства твоего брака с ее сестрой и убедить царицу в том, что ты воззвал к имени Аллаха без дурных намерений. Может быть, она смягчится. Словом, надо проявлять терпение до конца.
Передовые гонцы отряда не замедлили доложить царице Элади о том, что произошло, и им не составило труда привести ее в гнев и ярость. Несмотря на благоприятные отзывы кормилицы о царице, последняя отличалась мстительностью, жестокостью, тщеславием и суеверностью. Вот почему она с нетерпением ожидала момента, чтобы устроить показательную расправу над дерзким юнцом, который нарушил законы страны и нанес оскорбление охраняющим ее духам.
Наконец Мазин и Дюкай прибыли во дворец, и их привели к Элади, восседавшей при полном диване45.


756
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Несчастная! — обратилась царица к старой кормилице. — Как же могло у тебя хватить наглости и бесстыдства, чтобы помогать этому злому нечестивцу, который, несомненно, явился сюда, чтобы обесчестить нас, а для этого стремится лишить нас защитников! Разденьте-ка ее передо мною и выпорите до крови! Я милостиво дарую ей жизнь, потому что она вскормила меня, но этого презренного негодяя уберите с глаз моих долой и бросьте в самую жаркую печь для обжига фарфора, какую только можно найти!
Услышав такие слова, Дюкай, которая и так была на голову выше всех дев острова, встала на цыпочки и, словно выросши еще на половину своего роста, громко воскликнула:
— Остановись, неблагоразумная царица, остановись и не совершай несправедливости, в которой обязательно будешь раскаиваться! Я не ради себя говорю. Несколько ударов розгами и немного пролитой крови — это для меня пустяки, но знай: юноша, которого ты хочешь отправить жариться в печах для обжига фарфора, — супруг твоей сестры Эльназы, от которой у него двое детей — те самые, что заронили в тебе подозрения против нее. Он явился сюда, чтобы воссоединиться со своей семьей. Что дурного он совершил? Что же до исчезновения африта, летучих мышей, змей и горы, то он сделал это непреднамеренно. Бедолага испугался и воззвал к тому, кто защищает его, — точно так же, как и мы в час нужды обращаемся к тем, кого считаем нашими покровителями. И нам следовало бы помалкивать о силе его молитвы. Впрочем, насчет всего этого я обращусь к царю, твоему отцу. Если ты продолжишь настаивать на своем, он, несмотря ни на что, скорее всего, тебя накажет.
Выслушав эту отповедь, произнесенную с пылким напором, Элади впала в подавленное состояние, которое тщетно пыталась скрыть. Наконец она решила незаметно проскользнуть в свою тайную комнатушку. Подобная каморка располагалась под троном всех цариц, и они имели обыкновение удаляться туда, чтобы поразмыслить над указами и приговорами, которые им предстояло вынести, ибо Иблис желал, чтобы в его владениях обращали особое внимание на справедливый суд46 — дабы не усугублялось плохое мнение, что бытовало о нем повсюду, кроме островов Ваквак.


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
757
Элади размышляла долго. Появилась она вновь только через два часа. Ее надменной осанки как не бывало, разгневанный взгляд смягчился.
— Дюкай, — произнесла она с приветливым видом, — поразмыслив здраво о том, что ты сделала для этого человека, я считаю, что уместно будет не спешить с приговором. Столь честная и умная женщина, как ты, не стала бы покровительствовать без достаточных на то оснований. Но необходимо, чтобы моя сестра Эльназа подтвердила то, что утверждает этот юноша, — сие будет самым верным доказательством из тех, что нам могут предоставить. Посему я приказываю отправить юношу ко двору моей сестры Калюг-эль-Калюб, где находится его якобы жена. Там-то он с нею и увидится. Если она признает в нем своего мужа, то мы сообщим обо всём этом нашему отцу, царю. Нет нужды заранее беспокоить его и заставлять вновь испытывать огорчение, равное тому, которое причинил ему сон. А пока я требую, чтобы чужеземец во всех подробностях поведал мне о своих занимательных приключениях.
Басрийцу не нужно было повторять приказ дважды: он любил рассказывать о столь важных для него вещах, которыми по праву гордился. Пока Мазин повествовал, выражение лица царицы менялось несколько раз, и по нему было видно, что она целиком и полностью поверила в правдивость изложенного.
— О терпеливый и смелый Мазин! — обратилась она к юноше, когда тот закончил свою речь. — Я почти уже не сомневаюсь в том, что ты — муж моей сестры, и хочу отнестись к тебе подобающим образом, причем еще до того, как смогу убедиться в этом окончательно. Отправляйся к своей защитнице, она приютит тебя и пусть покажет тебе все городские достопримечательности. Через три дня тебя и ее с достойной свитой отправят на остров моей сестры Калюг-эль-Калюб.
Дюкай воздала Элади тысячу похвал, а Мазин рассыпался в благодарностях. После этого юноша и кормилица удалились, радуясь своей удаче, а еще больше — взаимному красноречию, которое вывело их из столь затруднительного положения.
Добрая кормилица пяти цариц, как хозяйка дома, безукоризненно приняла гостя. Начала она с того, что отправила Мазина в душистый хаммам, где его немилосердно скребли, чтобы избавить от следов це¬


758
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
пей на теле. По выходе из хаммама юношу переодели в пышные одежды, а после того как ему дали отдохнуть, отвели в залу, сияющую от золота, серебра и фарфора, где гостя ожидал роскошный ужин.
Дюкай отличалась хлебосольством и не спешила вставать из-за стола. Мазин нисколько не скучал в ее обществе. Он говорил об Эльназе, а к блюдам почти не притрагивался. Это были яства, так сильно приправленные острыми пряностями, что с каждым новым куском юноша чихал по двадцать раз. Здешнее вино, крепкое и густое, тем более не годилось бы для него, даже если бы его вера позволяла ему пить хмельное. Мазину оставалось довольствоваться водой, насыщенной растворенными в ней солями, кисловатым молоком и полузасушенными травами.
Сын ювелира спал так же плохо, как и ел. Бесконечные перезвоны, один ужаснее другого, звучали по всему городу. От ударов молотов в тысячах кузниц стоял адский грохот. На улицах пели, плясали, ссорились, и над всем этим гремел гром, а земля под ногами слегка подрагивала. Так как стояла невыносимая жара, Мазин подошел к окну, но тут же отпрянул от него, потому что увидел в свете тысяч камфорных свечей полунагих призраков, исполнявших буйный танец. Он подумал, что летучие мыши и змеи приняли новый облик, однако это были всего- навсего горожане, которые по ночам совсем не спали, а устраивали иллюминации, чтобы вознаградить себя за недостаток дневного света.
— Ах, что за адские края! — произнес потрясенный басриец. — Где же ты, прекрасная страна Камфор, в которой жизнь течет так спокойно, так благонравно. Ах, милые камфоряне! Что бы стало с вами здесь? С вами, так любящими простые нравы и мирный сон! Ах, зачем я покинул вас? Но, увы, в этом ужасном логове — мои жена и дети. Нужно вызволить их отсюда или умереть!
Утром Дюкай предложила супругу Эльназы прогуляться по городу. Тому этого вовсе не хотелось, но, чтобы не огорчать кормилицу, он покорно отправился с нею.
— Не пугайся рассерженных лиц, — сказала ему Дюкай. — Люди злятся из-за африта. Злая воля держит тут верховную власть. Похоже, царица желает тебе добра, а значит, никто не посмеет сделать тебе ничего дурного.


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
759
Общественные здания в городе отличались невероятной пышностью: каждый дом походил на дворец. На островах Ваквак старались выжать всё возможное из искусства, потому что природа не одарила их почти ничем. К тому же злым духам вздумалось воспитать здесь величайших художников на свете. Продавцы лакированных изделий выставляли в длинных галереях шедевры восхитительной работы, какие никогда больше не появятся. В бесконечном множестве лавочек, соперничавших друг с другом, лежали напоказ ткани удивительные как по красоте, так и по мастерству изготовления. На наковальнях виднелись лишь золото и серебро, ибо в стране имелись богатые залежи этих драгоценных металлов. В большом количестве здесь находили также драгоценные камни, и ювелирам с лихвой хватало материала для оттачивания сноровки.
При осмотре достопримечательностей Дюкай напоследок приберегла фарфоровую мастерскую. Она хотела показать ее Мазину как самое необычное из диковинных мест. Подземелье, где разместилась мастерская, находилось за пределами города и тянулось вдоль склона горы на три версты. Дюкай и Мазин спускались вниз по широкой лестнице из белого мрамора, освещенной множеством больших факелов, пропитанных смолою и дегтем, — этот запах любили на островах Ваквак. У подножия лестницы находился огромный зал, в котором при свете бесконечного количества камфорных свечей изготавливали драгоценную массу и лепили из нее изделия. Оттуда их переносили в галерею, где справа и слева стояли печи, числом до двух тысяч. Заготовки, почти безо всяких украшений и отвратительные на вид, поступали в это помещение и выходили из него. Одни работницы поддерживали жар в печах, другие сажали заготовки в огонь. Самые старшие, носившие на носу очки, похожие на фонари, наблюдали за тем, чтобы фарфор был обожжен до готовности, осторожно вытаскивали его из печей и ставили на полки. Все работы производились без единого слова — здесь объяснялись только знаками. Мазин представления не имел, чему можно приписать эту тишину, столь необычную среди женщин островов Ваквак, и не решался спросить о причине. Вдруг одна изможденная старуха, которая, видимо, слишком много выпила, громко и пронзительно загорланила песню. При первых же раскатах ее голоса многие сосуды


760
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
из фарфора пошли трещинами, а некоторые даже упали и разбились на куски. Это происшествие вызвало общее потрясение, после чего не замедлила вспыхнуть ярость. Все вокруг заскрежетали зубами, затем две дюжие работницы стремительно схватили горе-певицу поперек тела и бросили в одну из печей.
Крик ужаса едва не вырвался из уст Мазина, но у него хватило благоразумия сдержаться. Он в смятении оглядывался по сторонам и решил бы, что и впрямь находится в аду, если бы не увидел небо сквозь отверстия, пробитые в скале, чтобы впускать воздух и выпускать дым. Когда Мазин, испуганный увиденным, потянул Дюкай за платье, чтобы побудить ее уйти отсюда, привезли скованных вместе преступниц, которых царица только что приказала казнить, чтобы доставить удовольствие зятю. Ему пришлось вытерпеть и это отвратительное зрелище. Когда каждая из бедняг растворялась и сгорала в раскаленном пекле, в глазах всех присутствующих вспыхивала радость. Они ликовали, но в полном безмолвии, каковое несчастные жертвы не могли нарушить, поскольку им вставляли кляп в рот.
Обезумевший от ужаса Мазин был готов рухнуть в обморок, когда, к счастью для него, Дюкай заметила перемену в его состоянии, взяла юношу за руку и вывела из мрачного подземелья.
Мазин долго сидел на воздухе, пока снова не пришел в себя. Наконец он воскликнул:
— Разве возможно, чтобы столь жестокие зверства совершались человеческими существами? Да нет же, я наблюдал тут служителей Иб- лиса в женском обличье!
— Говори потише! — зашипела на Мазина Дюкай. — Тебя самого чуть не сожгли за то, что ты завопил в присутствии африта. Научись быть сдержанным. А вообще, что во всём этом странного? Разве преступников не карают смертью в других странах мира? Так вот, а у нас самый жестокий вид казни — сжигание. Наши печи служат также могилами тем, кто умер естественной смертью, а причина возникновения этого обычая такова: мы обнаружили, что плоть и кости, смешиваясь с фарфоровой смесью, не только придают блеск изделиям, благодаря которому они прославились повсюду, но от этого они становятся также


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
761
бархатистыми на ощупь и на них лучше ложатся красивые краски, что наносятся на фарфор в соседнем зале. Ты бы увидел, как это делается, если бы не показал себя трусливым слабаком.
Мазин решил, что отвечать ничего не нужно, так как отлично видел: ему не убедить свою проводницу. Он лишь заметил про себя, что и лучшие сердца не смущаются жестокостями, когда те входят в обычай, а доброта возвращается в эти заскорузлые души только в тех случаях, что кажутся им из ряда вон выходящими.
В самом деле, Дюкай была по-настоящему добра. Она необычайно радовалась, когда отплыла с Мазином на остров, коим правила Калют- эль-Калюб, и во время путешествия без конца твердила об удовольствии, которое испытает, увидев воссоединение супругов.
Сердце басрийца трепетало то от надежды, то от страха, то от радости, когда Дюкай представила его царице и в двух словах изложила суть дела. Мазин уже совершил обычные церемонии и встал на ноги, когда большой дамастовый занавес раскрылся и с двумя детьми прекраснее ангелов появилась Эльназа, которую ни о чем не предупредили. Заметить мужа, подбежать к нему, побледнеть, пошатнуться и упасть к нему в объятия оказалось минутным делом. Мазин с восторгом подхватил жену, крепко сжал и, так как сам уже не мог стоять на ногах, упал навзничь, — правда, не выпуская драгоценную ношу из рук. Двое детей тут же бросились к Эльназе, рыдая и восклицая:
— Она умерла! Этот человек убил ее! Увы, увы, что с нами будет?
Все женщины, присутствовавшие при этой трогательной сцене, залились горючими слезами. Дюкай едва не выла, а царица поднесла платочек к глазам, когда Эльназа, которую маленькие сыновья тормошили изо всех сил, пришла в себя и привела в чувство Мазина, подарив ему самый пылкий поцелуй. Оба поднялись и разом заговорили, перебивая друг друга, словно были одни в этом мире. Им позволили выговориться, а затем царица, поцеловав зятя и сестру, приказала отвести обоих в самые красивые покои дворца.
Там, в присутствии Дюкай и детей, которые последовали за ними, супруги сказали друг другу самые нежные слова на свете. Эльназа попросила прощения у Мазина за то, что улетела от него, и возблагодари¬


762
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ла мужа за все испытания, перенесенные им ради того, чтобы найти ее. Мазин же выразил сожаление, оттого что покинул жену, дабы отправиться во дворец Сааб, и отмел как пустяк ту цену, которую заплатил за подобную нечуткость. В конце концов они согласились, что в случившемся виден перст судьбы, ведь именно та поездка и предопределила дальнейшие события. Дюкай всецело придерживалась точно такого же мнения.
Пригласив супругов на ужин, царица Калют-эль-Калюб посоветовала им наутро же отправиться на остров, где правила Элади, — та была наиболее близка к царю, их отцу, и могла посодействовать в получении его согласия на узаконение их брака, — после чего им можно было бы наведаться к этому доброму государю.
Предложение очень понравилось кормилице, которая хотела ехать с ними не только из преданности, но и из-за того, что ей надоело жить в обществе одних только женщин. Что касается Мазина, то он ненавидел все края, где обитают неверные, но полагал, что торопиться в Басру не стоит, и при этом не забывал, что, после того как он покинет острова Ваквак, ему может весьма пригодиться камфорийская свирель.
Договорились, что в путь отправятся назавтра, и после спокойной ночи, ставшей вознаграждением за множество трудных дней, оба супруга с детьми, Дюкай и все женщины, правившие небольшим кораблем, взошли на борт.
Люди, у которых всё складывается хорошо, редко бывают подозрительными. Путешественники болтали, целовались, рассказывали истории, не обращая внимания на то, что пора бы им уже приплыть. Дюкай была первой, кто догадался, что происходит что-то неладное.
— Клянусь зубами африта, девки! — воскликнула она. — Это совсем не тот путь, что ведет на остров царицы Элади. Неужто нас предали? В любом случае, у меня есть чем отплатить за вероломство.
Произнося эти слова, Дюкай вынула из ножен меч и стала махать им. Несколько женщин проскользнули у нее под мышками, крепко схватили ее и бросили на палубу, где тут же связали по рукам и ногам тяжелыми цепями. Их товарки, прежде чем Мазин и Эльназа смогли подготовиться к обороне, проделали то же самое и с ними, а затем сообщили им:


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
763
— Не всегда попадаешь туда, куда предполагаешь добраться. Узнайте от нас пока это, а великий Дулькалуй сообщит вам остальное.
— Дети мои, мы пропали, — произнесла Дюкай, глубоко вздохнув. — Нас везут на Сумеречный остров, что находится у самой границы с царством Иблиса. Храбрость покидает меня. Нам остается лишь тихо умереть, чтобы не веселить врагов нашими сетованиями. А две жестокие царицы, что так обходятся со своей сестрой, своей кормилицей, добродетельным юношей и двумя невинными малышами, будут за это наказаны, — пусть не афритом-правителем, но уж точно Богом, Которого почитает Мазин и Который, по всей видимости, стоит больше, чем все африты, вместе взятые.
— Ах, моя добрая матушка, — ответил ей Мазин, — ты совершенно правильно поверила в Высшее существо, коему я поклоняюсь. Оно распоряжается жизнью и смертью, Оно может сказать одному: «Продолжай путь», а другому: «Не приближайся», — и каждый будет повиноваться, несмотря на все усилия противостоять высшей воле.
Держа эти речи истинно верующего, Мазин взирал на жену и детей с нежностью супруга и отца и лил слезы столь же обильно, как и они.
Правившие кораблем злодейки в полной темноте причалили к берегу, высадились и, отведя несчастную семью довольно далеко вглубь острова, сняли со всех цепи, а сами, воспользовавшись непроглядным мраком, исчезли. Не было видно ни луны, ни звезд, ни даже видимости небесного свода — вокруг стояла кромешная тьма. Насер, старший сын Мазина, который ничего не понимал в происходящем, произнес:
— День скоро засияет, а тут мы, по крайней мере, свободны.
— Ах, здесь никогда не бывает дня, — ответила мальчику Дюкай. — Мы никогда не увидим лиц друг друга.
— Ложь! — ответил кормилице тонкий пронзительный голос. — Мы сейчас устроим вам отличный фейерверк. Света будет предостаточно, чтобы различить даже муху на ваших бледных лицах.
Сказано — сделано. На протяжении получаса тысячи молний, перекрещивавшихся друг с другом и постоянно сопровождавшихся ударом грома, раз за разом слепили злосчастных бедняг и обжигали их так сильно, что Мазину показалось, будто он угодил в одну из печей для обжига фарфора. На крики боли ответили голоса, похожие на тот, что


764
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
раздавался до этого, — ответили громкими раскатами смеха и бесстыжими шутками. Дюкай не выдержала.
— Проклятое отродье проклятых джиннов проклятого Иблиса! — воскликнула она. — Поищите другое место для ваших гнусных выходок, а нам дайте спокойно умереть.
Это резкое высказывание не осталось безнаказанным. Вся мелюзга джиннов одновременно бросилась на нее и принялась больно щипать за все части тела, отчего Дюкай, желая отбиться от них, упала, увлекая за собой Эльназу, Мазина и мальчиков, так как все они, боясь потеряться, держались за руки.
Земля, на которой они растянулись, была невероятно холодной и скорее напоминала болото. Сперва они почувствовали некоторое облегчение от ожогов, но вскоре стали не на шутку замерзать.
Детвора джиннов оставила путешественников в покое. На другой части полушария занимался день, и брезживший вдалеке свет пробивался сквозь темноту, позволяя кое-как разглядеть хоть что-нибудь. Заметив перемены в окружающей обстановке, Мазин чуть-чуть воспрянул духом. Он помог жене, детям и Дюкай подняться на ноги и стал поторапливать их, чтобы они шагали быстрее, — это помогало бороться с окоченением. Сам он на ощупь пошел вперед, наталкиваясь на каждом шагу на какое-нибудь невидимое препятствие. Поскольку весь остров был усыпан большими валунами, обломками скал и стволами деревьев, через которые приходилось пробираться, путники быстро выбились из сил. Они буквально свалились на землю, стараясь как можно теснее прижаться друг к другу.
Ужас отчаяния сковал их — они не произносили ни слова. Даже Мазин окончательно перестал надеяться на удачу и склонил голову перед судьбой. Тут послышались чьи-то шаги. Кто-то подошел к нему и, вложив юноше в руки большую посудину и ложку, произнес:
— Держи, вот серная каша. Это отличное подкрепляющее средство, в коем у тебя здесь не будет недостатка, если ты и твои спутники настолько трусливы, что предпочтете тут выживать, нежели умереть.
— Да, мы будем жить, покуда это угодно Небу, — отозвался Мазин. — Мы обязаны поддерживать наше существование так долго, как сможем. Вера велит нам беречь жизнь и не терять ее по глупости.


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
765
С этими словами он поднес ложку с принесенной кем-то едой ко рту и, найдя кушанье достаточно питательным, хотя и неприятным на вкус, поспешно обернулся к жене — чтобы заставить и ее проглотить хоть немного. Что же сделалось с ним, когда он обнаружил, что супруга окоченела и не подает признаков жизни, что дети совершенно оцепенели, а Дюкай бьется в ознобе! Мазин звал их, тормошил одного за другим, но тщетно: никакого движения, никакой реакции. В первых порывах отчаяния Мазин отшвырнул посудину подальше от себя и стал заламывать руки.
— Свершилось! — воскликнул он. — Мое несчастье дошло до крайнего предела! Ах, зачем я пустился в это роковое путешествие? Если б не мое безрассудство, жена и дети остались бы живы. Да, я бы никогда не увиделся с ними, но свет дня не был бы отнят у них при жизни. Их последние мгновения не стали бы еще ужаснее из-за этого жуткого мрака. Отчего не могу я, по крайней мере, увидеть собственными глазами, как смерть постепенно овладевает ими? Отчего не могу судить по их лицам, до конца ли она уже прибрала их к себе и ничего поправить нельзя? Ах, Эденаис, Эденаис, где твой светящийся хвост червя, что сиял ярче рубина Абделькедуза? Где же вы, милые, добрые джинны? Как бы вы пригодились вашему бедному Мазину на этих проклятых островах, которые так хорошо знаете и которые столь благоразумно покинули! Даже сейчас, когда вы счастливы, вы бы сжалились над его глубоким горем... Увы, Аллаху было угодно, чтобы я остался без вас — без тебя, дорогой друг, а также без замечательного царя страны Камфор, без щедрого Абделькедуза, честного Абадура, любезного Абедсаллема, милых сестер из дворца Сааб, моей доброй матушки, — и всё для того, чтобы попасть на мрачные острова Ваквак и теперь испустить дух над телами моей супруги и детей! Да сбудется воля Аллаха!
Отдавшись горю и воспоминаниям, которые скорбь вновь и вновь возвращала ему, Мазин с покорностью добродетельного мусульманина склонил голову над женой, распростер руки над детьми и впал в некое оцепенение, в которое всегда приводит очень сильное чувство.
Мазин находился в этом состоянии, когда голос, более мужественный, чем все те, что он слышал до сих пор, произнес:


766
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Соберись с силами, бедный Мазин. Не зря ты воззвал к Эденаису. Я — Дулькалуй, его брат, я стану твоим другом, и ты будешь спасен.
— Ах, кем бы ты ни был, — ответил басриец, — как можешь ты спасти меня, когда смерть отняла у меня жену, сыновей и добрую кормилицу?
— Быть может, тепло жизни не совсем угасло в них, — возразил джинн. — Возможно вернуть его и вновь зажечь искру. Так, — продолжал он, обращаясь к существам, что шли за ним, — отнесиге-ка этих бедняг в мою башню. Я перестану быть их надзирателем, а стану для них защитником.
Приказ был исполнен. Мазин, который, когда его подняли, на мгновение лишился чувств, теперь вновь открыл глаза, едва забрезжил свет. Он увидел жену, детей, плачущих от любви к нему, и Дюкай, не владевшую собой от восторга.
После того как первые порывы радости утихли, Дулькалуй велел подать хороший обед без серы и избыточного количества пряностей, а затем Мазин во всех подробностях рассказал ему о своих приключениях, закончив тем, что попросил прощения за свое многословие.
— Твоя история столь интересна, что никогда не показалась бы длинной тому, кто ее слушает, — вежливо сказал Дулькалуй. — А вот в двух словах моя. Эденаис — мой младший брат, хотя он намного превосходит меня умом и здравомыслием. Мы расходились во взглядах, но это различие ничем не нарушало нашей братской дружбы. Я терпеливо выносил обычаи этой страны, а он почти все их осуждал. Я часто наблюдал за шалостями, которые малышня джиннов вытворяла по ночам на всех островах, а брата эти проделки приводили в бешенство. Наконец, Эденаис ничуть не жаловал Иблиса, чьим любимцем был я. Случилось так, что возникло важное дело, которое нужно было обсудить с царем страны Камфор. Предстояло отправить к нему посла, и Эденаис уговорил меня добиться его назначения для выполнения этой миссии. Сколько же раз я раскаивался в том, что выхлопотал для него эту милость! Меня тревожило мрачное предчувствие. Эденаис вернулся через год, чтобы получить кое-какие наставления, дабы завершить дела, которыми занимался. Я заметил, что брат стал еще более мечта¬


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
767
тельным и грустным, чем обычно, а когда я попытался расспросить его о предмете его грусти, он уклонился от ответов на мои вопросы. Наконец, тронутый моим беспокойством за него, Эденаис однажды сказал мне: «Дорогой мой Дулькалуй, я убедился в том, что мы ведем здесь ужасную жизнь, а счастье есть везде, только не в наших краях. Мы служим дурному хозяину, а он вознаграждает нас по достоинству. Существо, коему поклоняются в стране Камфор, — воплощенная доброта, и оно щедро оделяет своих слуг истинными благами. Там я видел джиннов, которые посмотрели бы на нашего огромного африта как на муравья и раздавили бы его одним пальцем, поскольку они верят во Всевышнего и получают от Него силу. Их устремления благотворны, поступки великолепны и добродетельны, а развлечения восхитительны. Чем больше я наблюдал за ними, тем больше завидовал их участи и проклинал свою, когда, на мое счастье, мудрый Абделькедуз прибыл навестить царя камфорийского. Я открыл Абделькедузу свою душу, и он дал мне утешение: он уверил меня в том, что если я хочу признать Аллаха своим владыкой и повелителем, а Магомета — его пророком, то после двадцати лет покаяния я CMOiy увидеть, как проклятое имя Ибли- са сотрется с моего чела, и тогда меня допустят в общество добрых джиннов и даруют право жить с ними в прекрасной стране Камфор, что так не похожа на нашу. Я с восторгом принял это предложение, но у меня недоставало воли окончательно решиться на данный шаг, пока я не поговорю с тобою. Ведь мне предстоит навсегда расстаться с нежно любимым братом. Давай поедем вместе и больше никогда не вернемся в эти унылые края. Мое поручение еще не выполнено. Дай согласие сопровождать меня в моем втором путешествии, или я скажу тебе: “Прощай навсегда!”»
Эта речь привела меня в крайнее смятение. Я не мог вынести и мысли о том, что придется расстаться с Эденаисом, я не хотел больше мешать ему искать счастье там, где он рассчитывал его найти, а меня, между тем, тысячи уз удерживали здесь. Я был доверенным джинном Иблиса, и это льстило моему тщеславию. Я мог совершенно безнаказанно оскорбить великого африта, что веселило меня. В конце концов мне нравилось всё время находиться в окружении молодых девушек,


768
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
которые, за неимением мужчин, от всего сердца любили меня одного. Все эти жалкие доводы я изложил моему брату. Он покраснел от стыда за меня, посочувствовал моей слабости и, больше не заговаривая со мною ни о чем, через несколько дней уехал. Иблис весьма рассердился на него за отступничество, но я не потерял из-за этого благосклонности хозяина. Увы, она больше не имела для меня никакого значения. С потерей Эденаиса я стал влачить тоскливое существование без каких-либо удовольствий. Вместо того чтобы навещать острова, как я уже привык делать, я затворился в своей башне, упрекая себя за то, что не последовал за братом. Посуди, о Мазин, содрогнулся ли я, когда услышал, как ты произносишь его имя, называешь своим другом?! Вообрази, как я радуюсь тому, что поселился на Сумеречном острове, дабы познакомиться с теми, кто находится здесь под моим надзором.
Вот какое решение я принял сегодня: я хочу вызволить отсюда тебя, твою жену, детей и подругу и во время вашего бегства буду сопровождать вас с десятью джиннами, что находятся здесь по моему приказанию и никогда не отделят свою участь от моей. Чтобы помочь вам, я высушу море, окружающее эти острова, которые нельзя покинуть без особого разрешения Иблиса, — если, конечно, ты не хочешь, чтобы тебя поглотили послушные ему волны. Эта работа, одна мысль о которой смущает тебя, будет проделана за считанные часы с помощью чуда, каковое должно было давно помочь мне разобраться в самом себе и убедить меня во всём, о чем говорил мне Эденаис. Но бесполезно упреждать твое восхищение и опасно терять время, ведь, не обнаружив меня нынче ночью на Сумеречном острове, ребятня джиннов может забить тревогу. Так что пойдем примемся за работу!
Мазин и его спутники, подгоняемые надеждой и любопытством, поспешно отправились за джинном. Дулькалуй привел их на верхнюю площадку своей башни, а оттуда переправил на гору, которую с остальных трех сторон окружало море, сделав недоступной. На вершине горы было расставлено в форме круга много бронзовых статуй, изображавших почтенных старцев, каждый из которых держал в одной руке математический инструмент, а в другой — переносную печку, прикрепленную к золотой курильнице, на которой были выгравированы магические письмена. В центре круга виднелся большой мраморный бас¬


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
769
сейн глубиною до самого моря. Из него наполовину торчала огромная машина, состоявшая из бесчисленных колес, насосов, насадок, трубок и пружин.
Мазин безмолвно разглядывал чудесное гидротехническое устройство, а Дулькалуй сказал ему:
— Это, друг мой, дело рук великих людей, чьи статуи ты здесь видишь. Они были столь же добродетельны, сколь мудры, и прибыли на эти острова, чтобы освободить их из-под ига Иблиса, который в те времена позволял свободно вступать в его владения — в надежде превратить тех, кто их посещал, в своих сторонников. Вместо того чтобы поддаться влиянию Иблиса и впасть в порок, эти старцы, в чьих душах коренилось добро, обратили часть жителей островов в свою веру и собирались забрать их с собой, когда Иблис, прознав об этом замысле, вздыбил окружавшие остров морские волны, и с тех пор они так и бурлят. Иблис ничего не мог сделать мудрецам, но жестоко преследовал тех, кто решил придерживаться их учения, ибо в те времена мужчины и женщины жили в этих местах вместе. И тогда эти просвещенные люди соорудили машину, с помощью которой они осушили море, благодаря чему покинули остров со своими приверженцами, но совершить это удалось лишь после того, как был выстроен помост с расставленными в круг статуями. В них заключено волшебство, которое не получилось уничтожить и которым я воспользуюсь, чтобы спасти всех нас. Сейчас отойди-ка на некоторое расстояние от бассейна, а я пока зажгу огонь в печках и разложу благовония по курильницам.
Мазин повиновался, но внимательно наблюдал за джинном, который не замедлил присоединиться к нему вместе со свитой.
Дым от благовоний начал подниматься вверх, образуя непрозрачную пелену. Вдруг поднялся буйный обжигающий ветер, который принялся раскачивать машину. Ее колеса и насосы задвигались с такой стремительностью, что глазу невозможно было уследить за их работой. Вскоре водоем наполнился водой. Трубки, сопла выбрасывали ее в воздух мелкими каплями, которые ветер высушивал или уносил прочь.
Шум, сопровождавший работу машины, был ужасным, вой моря в недрах скал — совершенно жутким. Басриец и его спутники не смогли


770
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
удержаться на ногах и упали ничком на землю, оглушенные и дрожащие. На исходе второго часа Дулькалуй воскликнул:
— Вставай, Мазин, и взгляни — где же море?
Оно и в самом деле полностью исчезло, а его дно, поднявшись до уровня поверхности земли, высохло и теперь выглядело как надежная дорога, по которой можно убежать с островов Ваквак.
— Надо поторопиться, — сказал джинн. — Нас непременно будут преследовать, ибо море вернется в прежнее состояние только через три дня, но на противоположном берегу свирель царя камфорийского в полной мере обретет свою силу и поможет нам.
Несмотря на то, что Дулькалуй торопил беглецов убраться подальше от страшных островов Ваквак, Мазин, едва оказавшись на противоположном берегу, встал на колени, трижды поцеловал землю, а затем, подняв глаза к небу, воскликнул:
— Да будет благословен Аллах и Его Пророк! Они вернули мне жену, детей и вызволили нас с островов Ваквак, страшных и проклятых островов Ваквак!
— Это правильно — хвалить своего Бога, — произнес джинн, дергая юношу за рукав, — но нужно идти вперед. Наши враги, несомненно, уже подняли тревогу, они бросятся за нами по пятам, а я лишен силы, что дается высшим существам, до тех пор пока новый хозяин, коему мне предстоит служить, не вернет ее.
Мазин, неизменно чуткий к голосу разума, тут же взял жену под руку, Дюкай последовала за ними, один из десяти джиннов Дулькалуя взялся нести двоих сыновей Мазина, и все весело зашагали вперед.
Несмотря на проворность, с какой путешественники шли остаток дня и следующую ночь, утром они увидали, что позади них поднялась густая пыль, и заметили на расстоянии более трех верст голову огромного африта, длинные и распущенные волосы которого, казалось, подметали землю.
Мазин воскликнул:
— Вот и пришла крайняя нужда, когда мне дозволено призвать на помощь царя камфорийского. Да будет благословен Аллах!


У. Бекфорд. ИСТОРИЯ Мазина. Часть вторая
771
С этими словами юноша достал из-под полы халата свирель, поднес ее к губам и извлек три мелодичных звука. Через несколько мгновений на его зов прилетели десять любимцев Сулеймана. Эти джинны, творившие добро, были прекрасно сложены и отличались приятной наружностью; они с немыслимой быстротой рассекали воздух. Белые одежды джиннов развевались на ветру, поднятом их блестящими крыльями. Оружием им служили только длинные стальные копья, достававшие до земли от облачного края — обиталища джиннов. Они замерли над головой Мазина и запели хвалебные гимны во славу высшего добра, что никогда не оставляет без помощи тех, кто неукоснительно верит в него.
Тем временем враги уже приближались. Посреди полчища жен- щин-воительниц, построенных в боевой порядок, беглецы увидели четырех цариц — сестер Эльназы. Африт, которого сопровождали тысячи злых духов, находился во главе этой бесчисленной рати, и он стал первым, кого настигло небесное копье. Он упал с грохотом, от которого обрушилась бы гора Каф47, и передавил половину войска. Остальные попадали навзничь: женщины, кони, джинны, слоны, верблюды, африты — все превратились в кучу-малу, растянувшуюся в пыли; слышались лишь жалобные крики. В конце концов царицы приползли к ногам обиженной ими сестры и, протягивая руки, запросили пощады.
Эльназа, взволнованная этим зрелищем, обернулась к мужу.
— Милый Мазин, — произнесла она, — твой закон, который отныне станет и моим, требует прощать врага, который сдается на милость победителя. Разве не должна я последовать этому велению и молить наших защитников за этих несчастных принцесс?
— Мы проявим милосердие к ним ради твоей любви! — закричали с высоты добрые джинны. — Пусть царицы поскорее возвращаются на свои острова, а их ратницы — уйдут следом за ними.
— А может быть, они захотят отречься от Иблиса и отправиться вместе с нами? — спросила Эльназа. — Что вы на это скажете, милые сестрицы?
— Скажу, что мы не можем покинуть острова, не обидев этим царя, отца нашего, — ответила Калют-эль-Калюб, — но позвольте нам забрать с собой нашу добрую кормилицу, без которой мы не сможем обойтись.


772
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— О, а я прекрасно обойдусь без вас! — крикнула Дюкай. — Вам больше не удержать меня в ваших силках. К тому же мне давным-давно наскучили острова Ваквак, а с того дня, как Мазин обратил слабоумного африта в бегство одним лишь словом, я стала презирать этого вашего властителя. И уж конечно, от того, как он лежит здесь, распростершись на земле, уважения к нему у меня не прибавилось. Ступайте, ступайте лепить ваш фарфор, топить ваши печи, сжигать в них живых и мертвых. А что касается меня, то я буду сопровождать моих дорогих детей, с которыми я столько выстрадала, и благословлю вместе с ними Аллаха — столь могущественного, что Ему удалось спасти нас от вашего гнева.
Слушая кормилицу, четыре царицы с досады покраснели. Первой присутствие духа обрела Калют-эль-Калюб.
— Ты вольна поступать как тебе вздумается, — заговорила она с притворной ласковостью. — Мы наберемся терпения и постараемся утешить себя как-нибудь за потерю Дюкай. Между тем мы также должны засвидетельствовать признательность Эльназе. Держи-ка, милая сестрица, — добавила Калют-эль-Калюб, передавая мешочек, который достала из-под платья. — Вот твое оперение. Я всегда хранила его у себя по приказу отца, потому что он боялся, как бы ты не улетела, но теперь возвращаю перья тебе — воспользуйся ими, как тебе захочется.
— Они мне совершенно без надобности, — ответила Эльназа. — Они обошлись мне слишком дорого, чтобы я могла смотреть на них, не испытывая ужаса. К тому же честная женщина, любящая своего мужа, никогда не оставит его, и ей не нужны никакие крылья.
— Всё равно возьми их, — настаивала коварная царица, — глубокая мудрость подскажет тебе, как ими распорядиться, хотя бы развлечения ради.
— Гадючье племя! — воскликнул один из джиннов. — Напрасно стараетесь: источаемый вами яд не достигнет тех, кого защищает Аллах. Убирайтесь отсюда все, какие вы есть, но так, как принято у гадов, и уползайте тотчас же на ваши треклятые острова Ваквак!
При этих словах цариц охватил ужас. Они распластались животами на земле, а женщины-воительницы, громадный африт и прочие


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
773
злые духи, по-прежнему лежавшие навзничь, перевернулись и приняли такую же позу. Все они поползли по сухому морскому дну, и, как только пересекли море, оно вновь наполнилось бурлящими водами.
Тогда с высоты спустились десять джиннов царя Сулеймана. Они похвалили Мазина за его веру и постоянство, а Эльназу — за ее обращение с сестрами, ободрили кормилицу, Дулькалуя и его служителей, поощрив их добрые намерения. Затем, посадив всех себе на крылья, джинны объявили путешественникам:
— Мы доставим вас во дворец Сааб, где вас ждут две сестры, трое их дядюшек и Эденаис, горящий желанием вновь встретиться с братом.
Супругов, которые никак не хотели расставаться, нес один джинн. По дороге они наговорили друг другу тысячу нежностей, но вдруг Ма- зин глубоко вздохнул. Встревоженная жена спросила его, что случилось.
— Увы, — отвечал басриец, — ты не обратила внимание на обширную белую равнину, над которой мы парим. Это прекрасная страна Камфор, и мне очень неловко пролетать над нею, не поблагодарив доброго царя, который сделал для меня столько хорошего.
— Благодетельное создание, — обратилась Эльназа к джинну, тронув изящной ручкой его плечо, — соблаговоли удовлетворить справедливое желание моего мужа.
Любимец царя Сулеймана благожелательно улыбнулся и, подав знак своим спутникам-джиннам, устремился вместе с ними к террасе камфорийского дворца.
Добрый государь как раз прогуливался там. Увидев Мазина, который поспешил к нему со всеми восторгами благодарности, он протянул к нему руки. Новость о прибытии басрийца тотчас же разлетелась повсюду. С живостью, которая была им обычно не свойственна, камфоря- не толпой повалили во дворец — увидеть чудом спасшегося чужеземца. Чтобы удовлетворить их потребность проявить радушие, пришлось ни больше ни меньше как устроить народный праздник.
В зале, сплошь увешанной коврами из белого ароматного мха, разместили столы. На них выставили всё самое великолепное, что росло в стране, и, среди прочего, ананасы и белые дыни отменного вкуса.


774
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Музыканты окружили многочисленных гостей и на этот раз постарались сыграть такие мелодии, которые не усыпляли слушателей, ибо царь камфорийский считал, что невежливо удерживать гостей дольше, чем им самим угодно оставаться.
Дюкай же радовалась тому, что с отъездом не стали мешкать. Разница между страной Камфор и островами Ваквак была слишком велика, чтобы старая кормилица могла сразу привыкнуть к этому благолепному краю. Внешность камфорян казалась ей бесцветной, блюда — безвкусными, музыка — слишком медленной. А вот рассудительные и благочестивые речи нравились Дюкай — ибо легче поменять мнение, чем вкус.
Наконец пришло расставанье, о чем Мазин весьма сожалел. Добрые джинны вновь обременились каждый своей ношей, а сверх того взяли немало буассо48 великолепных жемчужин, которые царь камфорийский подарил Эльназе и Дюкай.
Во дворце Сааб путешественников ждали с огромным нетерпением. Абедсаллем, Абадур, Абделькедуз и Эденаис считали часы до встречи и уже вышли с племянницами во двор, чтобы сразу же встретить вновь прибывших.
Радость была огромной. Дулькалуй обнял брата, Мазин и Эльна- за — двух милых сестер, тогда как трое дядюшек ласкали ребятишек и расточали невиданные любезности Дюкай. Наконец сошлись в один круг. Мазин поочередно поблагодарил всех и получил от каждого поздравления по поводу обретенного счастья и красоты его супруги.
Эльназа не была абсолютным совершенством, как об этом говорили. Ее прирожденный цвет кожи восстановился, поэтому на следующий день после приезда она отправилась купаться в бассейне из дерева алоэ вместе с младшей из принцесс. Никто никогда не узнал, о чем они говорили в этом месте наслаждений, но по их возвращении жена Мазина в присутствии всех прочих гостей упросила мужа жениться на младшей принцессе — отец ее умер, и поэтому она могла вступить в брак по собственной воле.
— И правильно сделает, коли женится, — заявил Абделькедуз. — Моя племянница достаточно настрадалась за Мазина, покуда он стран¬


У. Бекфорд. История Мазина. Часть вторая
775
ствовал, и мужчина вполне может иметь более одной жены, если его жёны — подруги49. Разнообразие — вещь отличная. Также я настаиваю, чтобы он оказал любезность моим пятнадцати невольницам из страны Камфор, которые от него без ума, — я дарю их ему. А что касается моей старшей племянницы, то разве сын мой Абдельслеб — не то, что ей нужно? Так давайте же устроим брачный пир! В этом дворце достаточно места, чтобы ужиться двум семьям, и нет нужды строить второй. Да, и пускай здесь теперь никогда не говорят о безбрачии!
— Но, — возразил Мазин, — что же станется с моей доброй матушкой, если я не поеду в Басру? Неужто я брошу ее доживать свои дни в слезах? Эта мысль омрачила бы все удовольствия, и столь бесчеловечный поступок навлек бы на меня проклятие Неба.
— Ты обо всём подумал, — одобрительно отозвался Абделькедуз, — и ты прав. Ручаюсь тебе, за твоей матерью отправится Эденаис. Твоя родительница сама быстро поймет, что лучше жить здесь, нежели под пристальным оком государя, который с завистью взирает на достояние своих подданных.
Эльназа, которая была сильно привязана к бассейну из алоэ, упросила мужа согласиться на такой уговор. Эденаис отправился в путь, а Абделькедуз удалился в свои покои, чтобы вызвать своего сына и пятнадцать сестер из страны Камфор.
Все они явились в одно и то же время. Мать Мазина казалась не столь удивленной, как можно было бы представить. Зато как она обрадовалась, когда снова увидела сына, невестку и двоих внуков! Дю- кай, которой Сайбель понравилась с первого взгляда, взяла на себя обязанность поведать женщине множество историй, ведь она знала наизусть все летописи островов Ваквак и изъяснялась весьма красноречиво. Поскольку Абдельслеб был довольно любопытен и почти так же сведущ, как его отец, он с удовольствием слушал Дюкай. Он даже записывал самое интересное из рассказов кормилицы, и именно благодаря его заметкам острова Ваквак через некоторое время освободились из-под ига Иблиса.
Проведя целый месяц в наслаждениях, трое дядюшек вернулись каждый к себе домой, пообещав частенько наведываться во дворец.


776
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Дулькалуй и его джинны последовали за Абделькедузом, чтобы совершить покаяние. Эденаис с десятью любимцами царя Сулеймана отправился в страну Камфор.
Принцессы из дворца Сааб долго жили в безбрачии, а потому они поторопились завести детей, и у каждой их было несколько, как и у Эльназы. Мать Мазина и Дюкай, которая, чтобы не пугать детишек, несколько раз искупалась в бассейне из алоэ, вместе воспитывали девочек, а мальчиков наставлял во всех науках Абдельслеб, каждый день придумывавший для них всё новые и новые забавы благодаря изобретательности и чародейству.
Счастливый басриец молился Аллаху и Его Пророку, прекрасно ладил со своими женами и ласково обходился с невольницами из страны Камфор, к которой сохранил в своей душе такую склонность, что даже отправился туда искать жен для своих сыновей Насера и Мансура, приговаривая при этом:
— Со временем мужчина может привыкнуть к женщине пылкой и резкой, но лишь жена с мягким и спокойным нравом принесет счастье в дом. Первая похожа на розу, окруженную шипами, а вторая — на цветок, который можно трогать без страха, с наслаждением непрерывно вдыхая его аромат.


ак описать тот порыв восторга, с которым я схватил твое письмо, раскрыл, разорвав конверт, и прочел вдохновенные словоизлияния, содержащиеся в нем? Я беру назад все жалобы, которые высказывал всего несколько часов назад, сетуя на твое пренебрежение и презрение ко мне за подобный настрой, ибо вижу, что ты отражаешь мои мысли так же четко, как озеро — свои берега. Я вижу, что ты воспринимаешь всю цепь моих мыслей и чувств. Я мог бы сейчас записать свои фантазии таинственными знаками в уверенности, что ты всё равно разберешься в них.
Полный впечатлений от твоего письма, взобрался я вчера на одну из остроконечных гор. На неровной тропе то и дело попадались препятствия, путь оказался утомительным и длинным, но я погрузился в те причудливые фантазии, которые обычно преследуют нас, а едва пробудившись от них, обнаружил, что стою на вершине. Солнце заслоняли тучи, но всё равно какие-то проблески попадали на древние леса, которые выглядели сплошной массой буйной листвы, простирающейся от подножия холма до покрывшегося рябью озера. Воздух был свеж.


782
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
В безмятежности я опустился на траву. Служивший мне проводником крестьянин поставил возле меня корзину с инжиром, положил хлеб, принесенный из деревни, скрывавшейся в роще внизу, и наполнил мою флягу чистой свежей водою из ручья, что журчал неподалеку. Краски окружающего пейзажа отличались мягкостью и меланхоличностью, леса бросали мрачную тень на утесы, которые больше не сверкали. Лишь дальний берег озера за много миль отсюда наслаждался ярчайшим солнечным светом, в то время как обширная цепь Альп позади меня была покрыта тьмою, в которой проглядывали фиолетовые оттенки. По вершинам гор прокатился рокот, зародившийся где-то вдалеке и похожий на гром, — вероятно, глас могущественного ангела, по какой-то высокой и таинственной надобности посетившего горы. Затем последовало мгновение полной тишины, и я, лежа на склоне горы, наблюдал за тенями облаков, проплывавших над зелеными склонами и над широкой долиной внизу.
Вот тогда-то я и перечел твое письмо. Конечно, в Англии есть горы, где можно найти уединение, и есть леса, столь же прекрасные, как те, что я лицезрел с вершины скалы; есть и реки, причем более прозрачные, чем те, что стекают с Альп, — и по их зеленым берегам мы можем гулять в полночь и наблюдать за меланхоличными блужданиями луны.
Да, придет время, когда мы сможем хотя бы на сто дней укрыться от остального мира1, дабы претворить в жизнь замыслы, созданные твоим воображением, и хоть в какой-то степени осуществить мечты, родившиеся из наших фантазий2.
Я знаю множество небольших холмиков, покрытых самым мягким дерном, и множество скалистых уступов, затененных зарослями вьюнка3, — там отдохнем мы в прохладе дня, подведем итог всему, что выпало на нашу долю, прочтем наши затейливые вирши и вместе восхитимся стихами Спенсера4 и Ариосто5. Среди этой родной для меня девственной природы — мое естественное обиталище, пещера в тени таинственного вяза — темная, как грот Сивиллы6.
Виденья, что поэт узрел бы там,
Роятся средь ветвей и льнут к листам7.


У. Бекфорд. Порыв восторга
783
В этом уединенном уголке мы укроемся в жаркий полуденный час и призовем к себе Мойсасура8 и Нуронихар9. Там будем говорить мы о хитросплетениях мудрого Локмана10, изучать египетские древности, многословно рассуждать о Сесострисе11 и обо всех этих героях и мудрецах, прославившихся в те времена, когда воспоминания о Всемирном потопе были еще свежи в людской памяти.
Когда свет заходящего солнца окрасит всё вокруг в какие-то новые, более интересные тона, мы неторопливо прогуляемся к ореховой роще, в которой я часто бывал, — она простирается вдоль покатого холма — и, созерцая безмятежные воды и окружающие их лесистые кручи, вдохнем деревенский дух этих мест, что выглядят прибежищем для фавнов и древесных нимф и напомнят нам пасторали Вергилия12 и длинную череду поэм, созданных воображением классических авторов или родившихся из грез древних пиитов. Плоды эти освящены благоговением, что к ним питали на протяжении веков.
Порою, когда наши умы воспарят под влиянием возвышенных философских размышлений, мы будем всходить на высокий холм, который до недавнего времени представлялся мне горою. Там я надеюсь воздвигнуть башню13 для размышлений, башню, на вершине которой мы устроимся и будем созерцать многочисленные страны, простирающиеся внизу до самых песков у океана, незаметно переходящего в лазурь небес. В полночь, когда катящиеся по небу планеты сверкают ярче обычного14, а повсюду в мире царит тишина, мы преклоним головы на роскошных ложах, расположенных на верхней площадке нашей башни, и наши глаза будут блуждать среди звезд. Тогда мы осмелимся погадать об их предназначении и дерзко устремимся к ним в полете нашего воображения. Неужели мы не воскликнем вслед за Милтоном:15
О рощи и поля
Приветные! Долины сплошь в цветах!
Вы, острова, блаженные трикраты!16
Неужели мы не продекламируем вслух знаменитую оду Пиндара, где он поет об островах далеко за башнями Сатурна, островах, овевае¬


784
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мых вечными морскими ветрами и изобилующих золотыми плодами, что свисают с ветвей деревьев или плывут в океане, населенном праведными духами?17 После того как в безмолвии ночи мы проведем за разговорами на подобные темы не одну приятную минуту, нами овладеет сон, и мы не сможем пробудиться от мирных грез, пока солнце не появится на горизонте. А когда проснемся, нас наполнят бодростью ароматы полей, сверкающих от утренней росы. Мы будем обозревать просторы, постепенно вырисовывающиеся из тумана, прислушиваться к беспорядочным звукам, доносящимся из деревень, и различим далеко внизу птиц, порхающих среди деревьев, чьи вершины едва достают до террас башни. Пока в нижних покоях для нас готовят трапезу, мы всё еще будем мысленно пребывать на этих счастливых островах. Мы снова будем говорить о Гесперидах18 на африканских берегах и рассказывать странные истории, сложенные о них древними. Мы будем думать о Сертории, который, говорят, верил рассказам странствующих моряков, якобы видевших эти умеренные широты19. Испытав все превратности жизни, исполненной честолюбия, Серторий наивно воображал, что наконец нашел себе спокойное и уединенное место. Увы, каприз судьбы, более жестокий, чем те, с коими он сталкивался когда-либо прежде, вернул его к действительности и заставил отказаться от своих замыслов20. Всё более и более сосредотачиваясь на этих темах, мы, вероятно, затворимся в нашей башне на несколько дней и станем читать о великой Атлантиде, штудируя тома великолепных сочинений Платона21 и не менее восхитительных — канцлера Бэкона22. Он также любил порассуждать об Атлантиде23, знаменитом острове, куда его воображение совершило изысканный полет — столь же прекрасный, сколь философский. Если в литературном экстазе мы покинем нашу башню, то лишь затем, чтобы спуститься с холма и среди кустарника и дубов понаблюдать, пока солнечные лучи сверкают сквозь ветви, за мошками и другими насекомыми, которых природа окрасила в самые яркие цвета.
Уже много часов провел я в этом дальнем лесу, что покрывает склон холма. В одних местах дубы стары и выглядят причудливо, в других высоки и раскидисты. Здесь они перемежаются кустами лавра и зарослями елей, там поодиночке поднимаются из усеянной опавши¬


У. Бекфорд. Порыв восторга
785
ми листьями травы, на которой местами растут папоротники и островки мха; из щелей стволов в изобилии выглядывают цветы — источник наслаждения для мотыльков, что избегают дневного света и порхают в вечерних сумерках. Я могу проводить тебя к крутому берегу в этих лесах, заросших всевозможным кустарником, обычным для нашей английской почвы и находящимся в густой тени нависающих сосен. Воздух в этих местах никогда не бывает тяжелым. Характерная для них первобытность перенесет тебя в древние времена — девственный дух этого укромного уголка таков, что тебе почудится, будто тебя переместили в ту эпоху, когда в каждом дереве жил призрак. Если ветер случайно прошуршит среди листвы, когда ты прислонишься к стволу внизу, тебе померещится, будто кто-то бормочет заклинания. Как-то раз я в полном одиночестве сидел там спокойным летним вечером, некоторое время созерцая тени над моею головой, а затем — длинную стену леса, окаймленного дорогой, ведущей к забытой богом деревушке, едва различимой вдалеке. Не было видно ни одной хижины или пастбища, ни одного дымка не поднималось из-за лесных зарослей, ни на одной тропке не отпечаталось человеческих следов, и ни один звук не достигал моих ушей, кроме шума от суеты фазанов в кустах и меланхоличного крика кукушки. И мне казалось, что я и сам жил в те стародавние дни, когда Англия до появления Брута24 была дикой, как калифорнийские леса25, и когда, как рассказьюает отец Гальфрид, в пещерах жили великаны26. Мое воображение иногда настолько погружалось в седую древность, что с приближением ночи я начал тревожиться и подозрительно озираться вокруг — мне чудилось, будто я слышу волчий вой или вижу в каком-нибудь старом дубе фигуру великана, сраженного Коринеем27. Мое сердце забилось сильнее, я торопливо покинул свое пристанище, дрожа пронесся по лесу, мельком замечая среди деревьев расплывчатые контуры каких-то фигур, которые с радостью оставил позади, быстро пролетел по берегу озерца, скрывающегося среди холмов, услышал, как мне почудилось, некие голоса с другого берега, зовущие меня, и, стремительно миновав простиравшуюся далее вереницу лугов, прибежал домой, задыхаясь и дрожа от страха.


786
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Каким счастливым я почувствовал себя, когда оказался в теплом, освещенном доме! Как приятно было в тот миг вновь увидеть всех этих поглощенных суетными заботами людей, чье общество я ранее презирал. И пока они жужжали вокруг меня, точно мухи, плохо понимая, что происходит со мною, я, бросившись на софу, с улыбкой вспоминал прежние страхи, а затем отважился отчетливо воспроизвести в своей голове те ужасные мысли, которым боялся дать завладеть мною, когда находился в жуткой тьме под ширью небосвода.
Этот лес, где моему юношескому воображению некогда находились такие вот развлечения, и будет избран для наших прогулок, после того как мы поселимся в башне наверху. Подумай, с каким удовольствием мы будем возвращаться в наше величественное жилище после общения с природой в близлежащих рощах, после наблюдений за распускающимися цветами и тянущимися вверх растениями, за насекомыми, что скользят над ручьем, и за ночными мотыльками, что порхают над берегами в сумеречной тиши. Заглянув таким образом несколько раз в огромную книгу Вселенной, мы затем будем подниматься по вьющейся дорожке, окаймленной лиственницами и акациями и пропахшей тимьяном и жимолостью, дорожке, что ведет к воротам нашей башни. Подходить мы к ним будем как раз в тот момент, когда зарево неба на западе смешивается с мягкими тонами восходящей луны.
Свежесть вечера заставит нас подольше задержаться на лужайке у подножия башни. Оттуда мы будем обводить взглядом леса, дикие заросли, покрытые соснами холмы, сельские пейзажи внизу. В деревенских домах замерцают огни, и нас очарует песня бредущих домой крестьян, смешанная с доносящимся издалека блеянием овец. Нам не раз покажется, будто где-то вдали звучит музыка, и мы будем убеждены, что доносится она с небес, или будем верить, что внимаем стае сладкоголосых птиц, что парят гораздо выше того горизонта, которого способно достичь наше немощное зрение. Пока мы постигаем причину этого явления, цветные витражи одного из залов на верху башни замерцают в свете множества свечей и возвестят наступление вечерней трапезы. Мы взойдем по сотне ступеней, ведущих в тот просторный зал, стены которого обшиты кедром, а сводчатый потолок затейливо украшен го¬


У. Бекфорд. Порыв восторга
787
тическими скульптурами. Пол там из красного мрамора, а кресла искусно расписаны геральдическими знаками, в высоких окнах теснятся великолепные фигуры, изображавшиеся на витражах в древние времена. Здесь на роскошных мозаичных панно видны рыцари и правители в богатых одеждах, святые, коих можно различить благодаря нимбам, и с трудом угадываемые силуэты каких-то странных персонажей, уже никому не известных за давностью времен. Над самым большим окном и под остальными находится широкая, просторная галерея, огороженная позолоченными решетками и поддерживаемая тонкими, изъеденными временем колоннами, когда-то украшенными со скрупулезной виртуозностью. В зал ведут большие створчатые двери из старого дуба. В огромном камине, бесполезном в это время года, размещены наполненные туберозами старинные фарфоровые вазы с затейливыми рисунками, а в галерее ты найдешь крепкие кедровые сундуки, сложная резьба на которых позабавит тебя на несколько мгновений. Открой их — и ты обнаружишь парадные одеяния, драгоценные потиры и кадила, сверкающие украшения, коралловые четки и грубоватые безделушки — сокровище воображаемой Хозяйки башни. Кольчуги и копья ее рыцаря и его доблестных сотоварищей будут висеть на стене над сундуками. Когда ты таким образом удовлетворишь первый порыв любопытства, я позову тебя к столу, расположенному посреди зала и покрытому вышитой скатертью, что стелется и по полу. В блюдах из чеканного серебра будут поданы отборные яства. Наши слуги молча выстроятся вокруг, и я прочитаю в твоих глазах желание, чтобы они удалились. Они понимают мои знаки и, поставив на пол массивные сосуды с вином, оставят нас одних. Мы оживим нашу трапезу множеством сказок и легенд о Ланселоте28 и Тристраме29, которые, бывало, проскакав по диким лесам и сразившись с невиданными чудовищами, обнаруживали подобную башню и пировали в таком же зале и столь же роскошно, как мы сейчас.
И точно так же, как они, мы будем созерцать окружающие нас предметы, восхищаться богатой образностью сюжетов на посуде или свечами, ярко горящими на ветру и великолепно освещающими зал во всём его варварском великолепии. Едва мы закончим трапезу, как до


788
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нашего слуха донесутся рыдания далеких арф, на которых кто-то будет играть с неизъяснимым изяществом. Значит ли это, что мы снова оказались во власти иллюзий, как и тогда, когда стояли на террасе? Покуда мы терзаемся сомнениями, створчатые двери в галерее наверху резко распахнутся, и величаво, словно древние скальды30, в нее вплывут четверо старцев, облаченных в одежды лазоревого цвета. Разом ударив по струнам арф, они запоют о нисхождении Одина31. Наводящие трепет звуки загремят среди колонн и под сводами потолка. Мы оживимся и, торопливо поднявшись из-за стола, примемся фланировать взад- вперед по залу — то взволнованно, то радостно, то возбужденно. Наше воодушевление будет возрастать,
Покуда не отверзнет ад
Пред нашим взором девять врат32.
Окончив петь, старцы исчезнут так же, как и явились, а мы, отдыхая на резных сиденьях, постепенно успокоимся, и нас охватят более приятные ощущения — мы начнем наслаждаться ароматом тубероз, заметим безмолвие зала, гаснущие лампы и полную луну, сияющую сквозь витражи, из-за чего ее свет смешивается с их яркими красками. Отражение этих разноцветных картин на мраморном полу, где они дрожат, словно волнистые тени от воды, отброшенные солнцем на арки моста, заставит нас поддаться искушению вообразить, что наши видения сродни тем, которые разыгрывались в фантазиях Шекспира, — когда он заставляет Кларенса рассказывать о своем сне33, когда Макбету являются призраки с предсказаниями34 или когда Постума в «Цимбели- не» посещают более приятные, но оттого не менее магические грезы35.
Под впечатлением от этих мыслей я предложу тебе взглянуть на сокровищницу, где благоговейно храню труды тех авторов, которых люблю36.
Там лежат тома Шекспира. Мы вынем их из запертого шкафа и, сидя напротив большого окна, станем листать без перерыва, пока не воскликнем вместе с Гамлетом: «Бедный дух!»37, а затем продолжим читать эту печальную историю, пока луна не покинет небо, лампы не


У. Бекфорд. Порыв восторга
789
вспыхнут и не погаснут, оставив нас в кромешной тьме. В молчании мы отправимся почивать и спокойно заснем. На следующее утро, едва солнце осушит росу, я снова приглашу тебя в леса и, шагая впереди, поведу тебя через дубовую рощу к огромным зарослям, из которых там и сям подымается высокая сосна или качающийся под ветром тополь, служащие ориентиром для прохода через эту дикую чащу, свежесть которой мы будем жадно вдыхать. Сойдя наконец с ее запутанных тропинок, мы преодолеем множество пологих подъемов, порой покрытых кустами дикой малины и усеянных трухлявыми корягами, а порой затененных цветущими буковыми деревьями. Там обычно пасутся отары овец, чья шерсть, если овцы только что искупались в ручье, ослепляет белизною, контрастируя с темной зеленью пастбищ.
В пути мы будем развлекаться пространными рассуждениями о счастливой участи земледельцев, понятия не имеющих о какой-либо лучшей доле, всегда довольных окружающими их просторами и никогда не испытывающих желания покинуть их ради городов, о суетных излишествах которых они думают не иначе как с презрением. Наши сердца будут расцветать по мере того, как мы будем проникаться духом этих мест, размышлять о жителях открывающегося нашему взору райского уголка, счастливых в своем наслаждении им. Мы и сами им уподобимся, причем в высшей степени. Всё будет для нас отрадой — пышность луга, по которому мы ступаем, блеяние овец, что пасутся на нем, довольство и невинное веселье пастухов, оживленное чириканье птиц, порхающих с ветки на ветку и поющих на каждом суку, — и радость, которой они выражают свое ликование вместе со всей природой, когда показываются первые лучи утреннего солнца, наполнит нас благодарностью и любовью к той силе, что сотворила мироздание. Незаметно продвигаясь вперед среди лугов, мы оставим далеко позади нашу башню и с нею — наши замечательные мысли и, достигнув более высокой вершины, чем те, что мы миновали, насладимся видом на долину внизу.
Эта долина окружена холмами с ярко выраженным рельефом, который в ряде мест скрывают пышные леса, чьи дебри, кажется, созданы для тайн Пана38. В других местах на холмах блестят поля созревшей кукурузы, или вдруг появляются травянистые участки, придающие пей¬


790
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
зажу разнообразие. Среди травы тут и там выступают валуны, четко определяющие границы полей. Через пастбища в долине проворно струится прозрачный ручей. Он оживляет весь пейзаж, и проблески солнечного света, пробиваясь то и дело сквозь деревья, нависающие над краями ручейка, весело сверкают на воде, приглашая вас спуститься и отдохнуть на его берегах. Скот, пасущийся вокруг, похоже, доволен своей участью: у него есть чистая вода и густая тень, много цветов и в изобилии — дикий тимьян. Я предчувствую твое настойчивое желание спуститься в эту долину. Мы проследуем по узкой тропинке, извивающейся по склонам холмов, и, пройдя по ней через клеверное поле, очутимся на берегу ручья, у мостика из замшелого камня, под аркой которого можно увидеть каждую проплывающую форель.
«О, эти лесные дали, о, эти безмятежные укромные местечки!» — скорее всего воскликнешь ты с тем восторгом, что охватил и меня, когда я только-только начал замечать очарование этих уединенных долин. Сидя вдвоем у речушки, мы погрузимся в думы, пока солнце не войдет в зенит, и лишь зрелище пастухов, обедающих в тени, напомнит нам, что уже полдень, а мы ничего не ели с тех пор, как покинули башню. Тогда я предложу тебе прогуляться к хижине, чьи трубы виднеются над лесистым холмиком как раз над следующим изгибом ручья. Пройдя по мосту, мы проложим себе путь по узкой тропинке, стелющейся вдоль кромки вод, затененных низкорослыми дубами и орешником, что нависают над ними, и окаймленных бесчисленными ирисами и водяными лилиями, — проходя мимо, мы будем рвать их, чтобы отогнать привязчивых мошек. Услышав наши голоса, старая добрая женщина, обитающая в хижине, выйдет, чтобы поприветствовать нас и предложить свою нехитрую снедь с гостеприимной готовностью, которая, я знаю заранее, завоюет твою симпатию. Женщина откроет маленькую калитку в сад, где много трав, о свойствах которых ей кое-что известно, и, указывая клюкой на хижину, чьи маленькие оконца почти полностью скрыты зарослями жасмина, воскликнет: «Для таких благородных людей, как вы, это всего лишь жалкая лачуга, но в ней вы найдете сердечный прием, и я непременно должна сказать — она не из грязных». Думаю, мы не откажемся от ее приглашения и не останемся


У. Бекфорд. Порыв восторга
791
равнодушными к хорошо выскобленному дубовому столу, большому камину и удобному креслу перед ним, не забыв и о мурлыкающей черной кошке — хранительнице домашнего очага. Блеск чашек и глиняных кувшинов, стоящих на просторной полке около напольных часов, и чистота пола послужат оправданием хвастливости старой хозяйки, и, пока она хлопочет о нашем обеде, мы бросим взгляд на ее книги — баллады о короле Артуре39, о Робине Гуде40 и о Чеви Чейз41, которые часто развлекали ее добрых соседок зимними вечерами, — и снимем с полки «Путь паломника»42 или какой-нибудь ветхий альманах43, полный предсказаний о кометах и моровых поветриях, которые, как утверждает старушка, уже все обрушились на нас. Мы очень далеко продвинемся в повествовании о нашем паломнике и проведем его целым и невредимым мимо львов44, когда хозяйка позовет нас в увитую зеленью беседку, где на самой белой своей скатерти она выставила простой деревенский хлеб рядом с окунем, только что выловленным из ручья, лучший кусок бекона и столько яиц, сколько мы пожелаем. Как ты думаешь, отнесемся ли мы ко всему этому с презрением? После таких прогулок людям не следует привередничать, и, уверяю тебя, добавив к остальной еде миску сливок с каштанами, заготовленными прошлой осенью, и клубникой из соседней рощи, наша старая хозяйка решит, что потчует вас столь же роскошно, будто вы — царь Соломон45 собственной персоной или Вечный жид40. Покончив с неприхотливой трапезой, мы отплатим ей за любезность, задав множество вопросов о деревенской жизни — например, тяжелы ли колосья и много ли деревьев или пырея сгорело за год, пышно ли растет вика и что фермер Хокинс думает о возможном введении нового акциза. Затем мы вместе оплачем печальную участь ячменя, погибшего на корню во время страшной грозы с градом, которая также испортила бобы и повредила тучу овса, посетуем друг другу на то, как изменились времена после восстания 15-го года47, когда впервые появились политические транспаранты, и жалостно согласимся, что мир уже не тот, что прежде. Когда на землю начнет быстро опускаться вечер, мы направим свой путь по склонам залитого солнцем холма, где наша старушка выращивает лаванду, майоран и лимонный тимьян. Вид, который мы охватим взглядом оттуда, не так


792
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
уж широк, но столь очарователен, что внушит нам лишь одно пожелание: пусть он таким и остается. Тени, отбрасываемые садящимся солнцем на луга внизу, и отражение в воде руин монастыря в этот час, когда любая скромная деталь выглядит значительной, являют собою восхитительно изысканную картину. Бугорок на другой стороне холма, покрытой огороженными полями, плетень между которыми сплошь увит цветущим дроком, и небольшая долина, затененная подлеском, где ручей теряется и журчит уже невидимым, довершают панораму, дышащую покоем и безмятежностью, которые умиротворят наши души. Молча спускаясь с холма, давай погуляем средь ив у ручья, вытекающего из груды ветхих развалин, и осмотрим жалкие останки старого здания, некогда предназначенного для монашеского уединения, а ныне оскверняемого грубыми копытами коров и овец и башмаками пастухов, запустелого и заброшенного. Куски надгробий, под которыми когда-то были похоронены аббаты и святые праведники, теперь разбросаны по пастбищу — их равнодушно и беззаботно топчут ногами. Здесь мы задержимся, теряясь в догадках о людях, что в прежние времена жили, бродили и размышляли у этих берегов, — пока овец не отправят в загон, а воды не помрачнеют от теней приближающейся ночи, пока светляки не начнут мерцать под старым тисом, некогда окруженным меланхоличного вида монастырскими галереями, а сова не примется ухать в зарослях свисающего со стен плюща. Как тут не вспомнить нашего любимого поэта48 и не повторить его слова: «День отпевая, колокол гудит»!49 Едва мы их продекламируем, как наша старая хозяйка выйдет искать нас с фонарем, звать с гребня холмика у хижины, предупреждая об отвратительных гоблинах50, которые не раз сбивали ее детей с дороги, и умолять нас поторопиться, а то мы можем никогда не найти пути назад, ведь, по ее словам, в этой долине с людьми случалось такое, о чем она не хотела бы говорить, и горе тому, кого застанет там свет луны! Скорее всего мы дадим убедить себя в справедливости ее слов и со спокойной душою вновь вернемся в гостеприимный дом, который хозяйка украсила цветами и в котором к нашему приходу как никогда чисто выскребла дубовый стол. Наш ужин, состоящий из той же простой пищи, что и предыдущая трапеза, будет вскоре съеден, и с


У. Бекфорд. Порыв восторга
793
помощью паломника мастера Джона Беньяна51, а также старушкиных комментариев к его странствиям и ее же нравоучительных поговорок нас вскоре начнет одолевать сон. Хозяйка покажет каждому из нас маленькую каморку, усыпанную лавандой и почти полностью занятую уютной постелью. Как раз такие каморки когда-то тешили сердце старого Уолтона52, и его прогулки у ручьев и деревенских домов, возможно, явятся нам во снах, от которых нас поднимет ранним утром кукареканье петухов и кудахтанье всей прочей домашней птицы, слетающейся к хозяйке, чтобы потребовать своего повседневного пропитания. Скоро мы окажемся среди них, отдохнувшие и посвежевшие благодаря сну; затем, попрощавшись с нашей хижиной и ее доброй хозяйкой, которая сидит перед калиткой и доит своих коров, поспешим в поля, где свежий утренний ветерок гонит волны по ниве высоких колосьев. Потом мы будем наблюдать, как свинцовые тучи уплывают прочь на восток, освобождая небосвод для света, и как восходящее солнце уже начинает катиться в алом зареве и золотом сиянии по лазурным холмам и слегка подсвечивать лучами шпили нашего романтичного пристанища и просторы внизу. Жаворонки уже парят в небе высоко над нами, звонко щебеча свои замысловатые трели и весело провожая нас, покуда мы шествуем к башне. Мы возвращаемся туда, вдоволь нагулявшись по полям и рощам, довольные и полные впечатлений от скитаний по сельской местности. Весь день мы посвятим темам естественной истории; будем штудировать Бюффона53, чье воодушевленное красноречие заслуживает твоего восхищения; не забудешь ты и о нашем Голдсмите54, хотя он всего лишь подражатель; и я знаю, что мы надолго задержимся на книге «Physica sacra» Шейхцера55, чьи ученые изыскания достойны всяческих похвал.
Я уверен, что ты, как и я, никогда не устаешь узнавать из книг о том, где находился Рай, какие красивые рощи росли на берегах Хиддекеля56, в чем заключались свойства Древа познания и как выглядел Змий57 — как дракон, по соображениям некоторых раввинов58, или же походил на ангела, как предполагали другие. Из книг ты можешь почерпнуть также бесчисленные мнения и знания о странных раввинисга- ческих традициях, касающихся Ноя и его ковчега59, а еще множество


794
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
осторожных рассуждений ученого Шейхцера о Всемирном потопе и его физических причинах60. Что может внушить нам больший интерес, чем представления, сложившиеся у различных народов на протяжении веков относительно Вавилонской башни61 и могущественного Нимрода?62 Все эти гипотезы тщательно собраны здесь, а размышления Шейхцера о волхвах фараона63 и обо всех чудесах, произошедших, покуда израильтяне скитались по пустыне64, не менее замечательны. Мы насладимся также чтением фрагментов из апокрифических книг, где повествуется, в какой потаенной пещере ангелы погребли тело Моисея65 и какие трудные сражения им пришлось вести со злыми духами, дабы уберечь его священные останки от посягательств Сатаны66. Еще там немало рассказывается о Хираме67 и о финикийцах, чьи плавания в дальние страны и познания в навигации68 четко и подробно изложены. Эти тома поведают нам также обо всём, что было когда-либо занесено в анналы об Офире69, и представят точное описание тех животных и ценных товаров, которые сирийцы привозили из неведомых стран и выставляли либо выкладывали перед троном Соломона;70 согласно раввинам, мудрые писания царя были гораздо чудеснее и обширнее, нежели мы себе представляем71. О Соломоновых дворцах в лесах Ливана72, об их архитектуре и убранстве, но, превыше всего, о великолепии Храма эти книги повествуют в целом со знанием дела73. Что это были за минуты — минуты освящения Храма, когда Соломон вместе с множеством людей взошел на гору Мория, где располагался Храм, гору, возвышавшуюся над Иерусалимом74, который простирался тогда под нею во всём его великолепии! Когда вокруг Соломона столпились посланцы сотни царей, правивших в странах, о которых израильтяне до тех пор не знали, когда его окружили левиты75, несшие Ковчег, содержащий Скрижали с письменами, начертанными рукою Божией76, золотые сосуды и священные украшения, созданные во дни Моисея, когда вся эта толпа возопила и многочисленные племена впервые узрели собственными глазами великолепие куполов и шпилей, и когда царь повернулся к людскому морю, затопившему, словно огромный океан, дворы и портики Храма, площадку перед ним, склоны горы и равнины внизу, и благословил всех — в этот момент сверкающий главный фасад здания, где располагался оракул, или самое священное место, были частично окутаны пеленою от


У. Бекфорд. Порыв восторга
795
паров воскуренного ладана, поднимавшихся от алтаря, пред которым в присутствии всего племени Израилева стоял Соломон и простирал руки к небесам. Какие благоговейные ощущения охватят нас, когда мы прочтем, что в тот самый момент, как Ковчег водрузили между херувимами, заслоняющими своими крылами Святая Святых77, это святилище, к которому не приближался никто, кроме преемника Аарона78, Храм наполнился такою ослепительною славой Господней, что жрецы не могли совершать богослужение — настолько сияние было нестерпимо!79 После длительных рассуждений на подобные темы мы не будем склонны ни пировать в зале, ни слушать песни скальдов; скорее, мы вскарабкаемся по винтовой лестнице, ведущей к самой высокой площадке башни, и там, затворившись в мрачных, темных комнатах, которые я решил отвести для уединенных раздумий, обратим наши помыслы к цели подобных величественных церемоний, в которых мы только что мысленно приняли участие, погрузившись в их атмосферу всеми нашими чувствами, и воспарим в размышлениях о высоком, вплоть до бессмертия души. Когда же наступит самый торжественный час ночи, когда Орион80 и Плеяды81 отчетливо замерцают над нашими головами, мы станем думать об Иове, память о ком жители Востока до сих пор благочестиво чтят, о его страданиях82, о том моменте, когда Иегова заговорил с ним из бури и произнес: «Где ты был, когда Я полагал основания земли, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?»83 Пройдет половина ночи, прежде чем мы хорошенько обдумаем страшный сон Элифаза84, вдоволь поразмышляем о видениях Иезекииля85 и начитаемся возвышенных стихов Исаии86. Наконец длительное бодрствование сморит нас, глубокий сон нас одолеет, и нам еще, наверное, будет казаться, что мы по-прежнему предаемся философствованиям при свете звезд, когда в наших головах возникнет некий образ, когда сладкий голос запоет о грядущем и нарисуются неясные очертания. Как же сильно стремятся все люди раскрыть будущее, вытащить судьбу из ее темного убежища и хоть одним глазком заглянуть в завтрашний день! Проблеск рассвета появится в небе на востоке, ранний ветерок засвистит среди верхушек деревьев внизу и заставит флюгера на шпилях над нами вращаться взад-вперед с меланхоличным и звонким, но вместе с тем гармонич¬


796
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ным скрежетом, когда мы снова упадем на наши ложа, едва соображая, существуем ли мы в этом мире среди смертных или уже переместились в горний мир — обитель духов. Полные смешанных впечатлений от нашего ночного разговора и еще раз убаюканные печальными, но приятными ощущениями, которые навевают приятные сны — сны, соответствующие нашим давешним размышлениям о более счастливой, более совершенной жизни, — мы не проснемся до тех пор, пока солнечные лучи, бьющие нам прямо в глаза, не убедят нас, что мы всё еще на грешной земле и вынуждены предаваться людским занятиям, нести людские обязанности, влачить материальное существование. С какой неохотой мы покинем эти края воображаемого счастья! Как неприятно будет нам расставаться со сладкими иллюзиями ночи! Но когда мы проснемся, я скажу тебе: пусть мы на самом деле не находимся в этом состоянии совершенного и полного счастья, куда фантазия недавно переносила нас, но, по крайней мере, наше положение таково, что лишь от нас зависит, сможем ли мы оценить его по достоинству и насладиться им. Давай же поймаем летящее мгновение и, отогнав от себя все неприятные раздумья о прошлом или будущем, дадим волю фантазиям, полным веселья и великолепия. Этот день мы посвятим путешествиям по великим империям — Китаю и Японии, которые в мои юные годы слишком сильно поглощали мое внимание и привели меня, словно сбившийся с пути метеорит, от корней обучения и знания к садам, где произрастают цветы праздности и бесплодная растительность. Но солнце набирает высоту — оно поднялось уже до десятого градуса. Пойдем со мною — я покажу тебе помещение в моей башне, о существовании которого тебе до сих пор не было известно. Оно занимает такое же пространство, как готический зал, где, если помнишь, мы посвятили время Шекспиру, но от того зала отличается столь же разительно, как Запад от Востока. Надеюсь, ты не отклонишь мое предложение, и я подведу тебя к краю площадки, где вытащу на свет железное кольцо, скрытое под парапетом. Мы возьмемся за него и, вместе подняв дверь люка, окрашенную в тон пола и благодаря этой иллюзии хитро скрытую от твоих глаз, обнаружим несколько уходящих спиралью вниз мраморных ступеней, которые приведут нас к открытому балкону — его ты прежде считал недоступным, спроектиро¬


У. Бекфорд. Порыв восторга
797
ванным только для украшения или придания фасаду симметрии. Теперь твое внимание привлечет дверца, выходящая на площадку, огороженную позолоченными перилами. На дверце выгравированы какие-то неразборчивые знаки.
Я распахну створки дверцы и введу тебя в помещение, вид которого столь странен и экзотичен, что ты замрешь на несколько мгновений на пороге и спросишь себя, не находишься ли ты всё еще во власти сна. Все твои органы чувств мгновенно охватят новые ощущения: ты будешь обонять сладкое, восхитительное благоухание, подобное аромату арабского жасмина, смешанного с запахом ананаса; ты услышишь щебетанье птиц, чье пение столь же необычно, как и их оперение. Ты будешь ступать по самым лучшим коврам, которые когда-либо привозили с Японских островов, и долго бродить от одной вещицы к другой, прежде чем решишь, на чем остановить взгляд. Потолок этой комнаты состоит из одной-единственной огромной бледно-голубой арки, почти сплошь покрытой легким мавританским лиственным орнаментом: золотые тонкие ветви на нем усыпаны фантастическими цветами, окрашенными в мягкие тона цветков персика. По периметру всей комнаты, кроме того места, где находится вход, будет располагаться диван, приподнятый примерно на два фута над полом и устланный богатыми китайскими шелками. Стены, того же голубого цвета, что и потолок, украшены тем же лиственным орнаментом; кроме того, в них устроены ниши, где стоят наиболее редкие и древние шкафчики, заполненные японскими вазами и фарфоровыми фигурками, высоко ценимыми даже в самом Китае. В одном дальнем углу ты увидишь наполненный чистейшей водой бассейн из зеленого мрамора с прожилками; он стоит на маленькой искусственной скале, какие обыкновенно изображают на китайских рисунках. В бассейне плавают голубые рыбы с серебряными плавниками — рыбы эти того вида, что водится у острова Хайнань87. В другом углу — несколько японских столиков разных форм и конструкций; они уставлены диковинками с того же острова и корзинами ананасов. Свет поступает в зал из полукруглых окон над карнизом, из которых не видно ничего, кроме неба. Меньше всего это помещение должно напоминать нам о Европе и об этих фиренгах88, к которым мы питаем такое отвращение. Напротив дверей, через которые мы вошли, находится


798
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
еще один проем — он в виде арки и полускрыт шелковыми занавесками; здесь выход на другой балкон, полностью закрытый и имеющий наверху свод, образованный каркасной конструкцией из золотой проволоки; она обвита вьюнком и жасмином, которые служат защитой от солнца и поддерживают свежесть, равным образом и приятную, и необходимую для птиц с Филиппинских и Молуккских островов;89 птицы наполняют воздух радостным пением. Здесь стоят несколько грубовато сработанных ваз, раскрашенных в веселые индийские цвета; в них я буду выращивать китайские розы, гелиотропы и множество всяких других цветов — они будут напоминать мне об их родных странах и вызывать в уме очаровательные ассоциации. Находясь в этом уединенном месте, мы позабудем все тревоги, отбросим все заботы и, полностью отдавшись во власть воображения, будем читать и думать лишь о том, что может помочь в наших иллюзорных странствиях. Я уже будто вижу, какое оживление и радость выразит твое лицо, когда в этой высокой башне ты освободишься от тягот мира сего, ликуя и гордясь своим новым состоянием90. С каким усердием ты будешь изучать каждое украшение, каждый элемент убранства этого безмятежного жилища — все они полны значений, каковые возникнут в твоей памяти, словно в ней забьют чистейшие источники. Когда ты бросишь взгляд на несколько огромных альбомов с рисунками, разложенных по столам и содержащих изображения тех великолепных садов, где Канси91, Юнчжэн92 и Цяньлун93 отдыхали когда-то от тягот власти, тебе на ум придут описания Аттире*  *’94 и стихи Сыма Гуана**95. Когда мы развалимся на диванах, окружающих комнату, ты сможешь одним взглядом обозревать лазурный потолок, мягкие оттенки, которые бросает на него льющийся с неба свет, и все деликатные тона, отражаемые дрожащими листами и шелковыми занавесками; тебе покажется, будто ты попал в один из тех мяотинов, или лунных чертогов, которые один английский архитектор*** описал с таким пылом96. Как только твое любопытство будет немного удовлетворено и ты достаточно насладишься этим последним из наве¬
* Recueil des lettres édifiantes (1749)97.
* Mémoires concernant les Chinois (Paris, 1777), in-quarto, p. 64398.
* Сэр Уильям Чеймберс".


У. Бекфорд. Порыв восторга
799
янных образов, я прикоснусь к серебряному колокольчику, висящему на модели храма Югангу100, и вскоре явится один из моих слуг — единственный, кто наделен привилегией заходить в эту комнату, и единственный, кто понимает, что именно такой вызов означает. Он поставит на лакированный столик перед нами чашки с чаем, доставленным русским караваном из Пекина, и маленькие корзинки с такими же пирожными, какие подают в китайских дворцах. Пар, что, клубясь, поднимается от чая, тонкий запах и изысканный вкус наверняка напомнят нам о небольшом стихотворении, приписываемом Цяньлуну, где он прославляет чары и достоинства этого напитка101. Поглощая его, мы будем думать об этом императоре, который, устав от государственных дел, имел обыкновение удаляться в уединенный шатер в своих садах и читать сочинения древних мудрецов своей империи, покуда вечерняя прохлада, звон колокола вдалеке и блеск луны не навевали ему поэтические мысли.
Закончив таким незамысловатым образом нашу утреннюю трапезу и отведав ананасы, мы примемся рассматривать силуэты растений и животных на японских шкафчиках, которыми украшены ниши; аромат древесины, из которой шкафчики изготовлены, вкупе со странностью конструкции и изяществом работы, придется по душе даже европейцу, а то и удивит его. На дверцах этих шкафчиков, да и почти на каждой другой их детали, мы заметим нарисованные озера и реки вместе с берегами, а также животных, населяющих те места. Всё это изображено с похвальной точностью, что особенно приятно для тех, кто знаком с написанной Кемпфером историей островов, где шкафчики были изготовлены102. Там мы найдем символическую черепаху Муки*’шз, фукаса- ме104 и многое другое — слишком многое, чтобы можно было рассказать обо всём подробно. Если мы откроем ящики в этих шкафчиках, ты, ценитель Японии и произведений японского искусства, немало удивишься, обнаружив в одном из них блестящего фаммио**’105 и те красивые раковины, чьи гладкость и великолепие гарантировали им попадание в лучшие дома Мияко106 и Эдо107. Там же ты найдешь драгоценные япон¬
* De Kaem<p>fer Tab. ХШ, ditto XI «Des Chinois» (publié chez Dodsly), 1792108.
* Самое блестящее насекомое из всех обитающих на Земле.


800
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ские шкатулки тончайшей фактуры, как те, что создавались мастерами во времена, когда Дайро принадлежала абсолютная власть*’109. Цветом шкатулки похожи на тщательно обработанное и отшлифованное золото. Они украшены цветочными завитками, причудливой формы ветвями и фигурками животных, которым суеверно поклонялись. Эти маленькие памятники мастерству прошлых дней столь же приятны глазу, сколь обонянию, а исключительная чистота лака, изящество рельефа и очаровательная отделка всего изделия невыразимо радуют все мои органы чувств, ибо я не могу не восхищаться совершенством, пусть даже в мелочах. Рассмотрев эти диковины, мы усядемся на диваны и побеседуем о тех японских сооружениях и садах, которые путешественники описывали в таких высокопарных выражениях**, особенно дворец, возведенный знаменитым Тайко-сама в Осаке и считавшийся самым прекрасным под этими небесами; он предназначался для того, чтобы привести в восхищение китайских послов. Дворы и галереи дворца вмещали такое огромное множество народа, что я боюсь в точности назвать это число, из страха показаться в твоих глазах выдумщиком; но всё великолепие этого здания сровнялось с землею во время одного из самых страшных землетрясений110. Затем мы оживим в нашей памяти путешествия по этой огромной империи, совершенные португальскими миссионерами, и представим себе их изумление, когда они взошли на горы, откуда добывались столь новые для них ископаемые, и узрели пейзажи, столь отличные от любых других в мире, даже китайских, — люди, мало знакомые с этими странами, представляют себе те и другие местности почти одинаково. А какое новое зрелище открылось их взору по прибытии в Мияко, при виде резиденции Дайро, великолепие которой, даже по рассказам невозмутимых голландцев, выходит далеко за пределы воображения европейца!111 Бесчисленные колонны, на которых она покоится, обширные площадки внизу, на которых день и ночь теснится множество стражников и слуг, башни и купола высоко на ска¬
* Всемогущество Дайро в Японии было постепенно утрачено в ту эпоху, когда Кубо- сама112 узурпировал светскую власть.
** Ambassades de la compagnie hollandaise vers l’Empereur du Japon (à Leyde, Henri Drummond, 1686)113.


У. Бекфорд. Порыв восторга
801
лах — таинственная резиденция Дайро и его двора блистательно спроектирована таким образом, чтобы вызывать суеверное благоговение.
Перенесись на секунду в Мияко и представь, какая величественная картина должна развернуться пред взором наблюдателя, когда прибывает император, дабы испросить у Дайро благословения. Все правители подвластных ему островов, прибывшие вместе со своей знатью и различными регалиями, составляют его свиту; долины перед городом расцвечены знаменами и колесницами, сверкающими на солнце, столь разными и в то же время характерными для царств, провинций и островов, откуда они прибыли, дабы выразить свою преданность императору и тоже получить благословение Дайро, — благословение, которым они питают надежды на будущее благоденствие. Следующей темой нашего разговора станут «Путешествия» Кемпфера, которые, думаю, нас изрядно развлекут. Мы узнаем о печальной судьбе Константина Гераки- са114, этого авантюриста греческого происхождения, который столь высоко вознесся в Сиаме115, что попытался совершить переворот;116 а оплакав его жестокий конец и порассуждав в назидательном тоне о рухнувших честолюбивых замыслах, последуем за нашим автором в Японию. После того как уже нечего будет сказать о храме Киомицу117, о его священной скале и источнике в тени цветущей цубаки118, после того как мы посетим каждый замок, принадлежащий японской вельможной знати, поднимемся на башни и изучим лабиринты роскошных садов, после того как поплаваем по Иодогаве119, взойдем на вершину Френоямы120 и увидим, как при свете факелов японцы приходят поклониться гробницам усопших императоров, почему бы нам не покинуть острова, не пересечь океан и не перенестись на великий Китайский континент? Но прежде чем перейти к каким-либо подробностям относительно этого предмета, дадим себе передышку: мы весьма нуждаемся в отдыхе.


Pandere res alta terra et caligine mersas*.
лучилось мне как-то раз открыть окно. Луна ярко сияла в безоблачном небе, освещая горы. Я тихо и незаметно покинул собрание веселых гостей и, поспешно миновав цветники, рощу апельсиновых деревьев, пройдя через лесок, отделявший мой дом от гор, ступил на лестницу, вырубленную в каменной тверди. К счастью, мне удалось одолеть сотню ступеней, ведущих к первому уступу, до того, как темно-серая туча, налетевшая с севера, заслонила луну, лишив меня тем самым ее путеводного света. Что я мог поделать? Лестница была чересчур крута и опасна, ступени слишком неровны, чтобы спускаться по ним в темноте. Кроме того, хотя и воцарилась тьма, можно было надеяться, что луна вновь выйдет из-за туч. Я решил не впадать в отчаяние и, присев на поросший гладким мхом древний камень, спокойно сложил руки на груди.
Капризная судьба! Сколь многие в такие моменты проклинают твою власть! И сколь многие встречают твой гнев терпением и покор-  ** ...дозвольте I Всё мне открыть, что во мгле глубоко под землею таится1 [лат).


806
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ностью! Я молил Небо, чтобы оказаться в числе последних. В голове моей теснились мысли: я вспоминал прошлое, силился предугадать грядущее и сам же отвергал собственные предсказания. Всё происходящее представлялось мне сном, а в следующее мгновение вновь казалось явью. Мое внимание привлек жук-светляк, что поблескивал в траве неподалеку.
— Ах! — вскричал я. — Все мы — жалкие твари, и даже самые достойные из нас — не более чем светлячки.
К тому моменту, как луна показалась из своего укрытия, осветив лиственный лес и скалы внизу, я почти не помнил, кто я таков и где нахожусь. Мысли мои блуждали в ином мире — мире фантазий, и у меня вылетело из головы, что я шел полюбоваться озером, залитым лазурным светом луны. Очнувшись от забытья и призвав на помощь все свои силы, я вновь стал карабкаться вверх. Опорой мне служили то пни древних дубов, то бесформенные обломки валунов, за которые я хватался, чтобы подтянуться. Я твердо верил, что мой час еще не пробил, что мне предначертано судьбою свалиться в пропасть где-нибудь в Андах2 или, что более вероятно, упасть в бездну собственного честолюбия. Столь тщеславные мысли охватили меня, когда я достиг вершины и бросил взгляд вниз на покоренную мною страшную скалу. По правде говоря, я надеялся, что никто еще не предпринимал до меня подобное восхождение. «А коли мне суждено было бы погибнуть, — продолжал я размышлять, — я бы сорвался с высоты за мгновение до того, как достиг вершины, разбился бы на острых камнях или был изодран зарослями боярышника», — теми самыми, коими не раз издали восхищался. Сему растению я посвятил немало бессмысленных од и нередко обращался к нему, напевая жалостную шотландскую балладу:
Апрель! Лепестки распустил первоцвет,
Природа приветствует солнечный свет.
Юнец златокудрый долиной идет К холмам, где боярышник дикий растет3.
Меня весьма смущала мысль о том, что предстоит еще спускаться, однако я счел, что должен сперва подумать о том, как добраться до


У. Бекфорд. Видёние
807
цели, ведь озера по-прежнему не было видно. Я двинулся дальше по неровной и извилистой козьей тропе, проложенной вдоль корявого остроконечного уступа, что нависал над лесом, полным темных теней, скрывавших все его красоты. Лишь изредка сквозь листву пробивались отблески лунного света. И куда бы вы думали привела меня тропа? Не к вершине, с которой можно было бы насладиться видом на просторы, и не к сосновому лесу, который было бы естественно обнаружить в горах, а к мрачной темной лощине. По одному ее краю тянулись огромные груды камней, и ветер завывал меж ними, лишь усиливая ощущение запустения. По другую сторону бежали в своих тесных руслах стремительные горные потоки, издавая нестройный глухой рокот. Посмотрев вверх, я не обнаружил ничего, что могло бы порадовать глаз: ни деревца не росло в расщелинах, ни один кустик не оживлял грубые скалы вокруг. Взору предстали лишь камни и вода: ничто не позволяло назвать это место веселым уголком природы, и на всём лежала печать возвышенного своеобразия.
Поначалу, конечно, сия картина унылого великолепия была мне явлена в бледном свете луны, однако затем лунного диска не стало видно, и ту узкую полоску лазурного неба, которую я мог разглядеть над головой и между скалами, затянули облака. Лунный свет придавал неуклюжим каменным башням скалистого гребня фантастический облик: временами они становились похожи на гигантских идолов, а порой напоминали причудливой формы обелиски или пирамиды4. Казалось, меня окружали грубо вытесанные статуи. Наводящее благоговейный ужас величие сего места заставило меня пригнуться. Преисполненный страха, я ползком подобрался по холодной каменной глади к обрывистому берегу ручья, бросил взгляд вниз и вернулся, дрожа, в свое укрытие среди скал.
Когда я крался так, охваченный паникой, не осмеливаясь посмотреть вперед, туда, где обрывалась моя каменистая тропа, мне попалось на глаза ясно различимое в лунном свете пятно, которое я принял за кровь. Ах, насколько это было правдоподобно! Должно быть, ужасная эта лощина служит храмом той или иной отвратительной ереси. Здесь злой дух, преследующий человека, принуждает свою жертву к заклю¬


808
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
чению какой-нибудь грязной сделки. Зловещие идолы, таинственные пирамиды, эта кровь — душа странника, принесенная в жертву злому духу, — всё ясно указывает на то, какого рода ритуалы здесь совершаются. Совсем недавно тут укрывались одичавшие негодяи, лишенные благодати Господней, жалкая горстка изгоев, похоронивших себя в здешнем мраке, чтобы принести раздоры и гибель тем, кто, возможно, когда-то давным-давно причинил им обиду. Они исполнены губительной жажды мщения, ради мести готовы вычеркнуть свои имена из Книги жизни5 и отказаться от вечного блаженства. Чу! Не их ли вопли доносятся с вершины горы? Нет, это всего лишь ветер завывает в изъеденной веками расщелине, но этого хватило, чтобы у меня замерло сердце. Неужели ты настолько слаб духом, Уильям? Неужели пал так низко? Неужто совесть твоя столь нечиста или разум столь немощен, что ты боишься безобидного дуновения ветра, насмешливо свистящего среди скал? Восстань же из своей жалкой позы, отбрось горячечные фантазии и прими вновь облик человеческий!
И я восстал! Горячая кровь вновь прилила к сердцу, руки и ноги вновь стали мне послушны. Я сурово обвел взглядом нагромождения камней и убедился, что это всего лишь скалы, посмотрел на красное пятно и не нашел в нем ничего сверхъестественного — оно оказалось лишь мазком кисти матери-природы. Сходство камней с идолами, воображаемое предназначение места, страх перед потоком — всё отступило, и остался лишь величественный пейзаж, которому свет луны придавал теперь вполне мирный вид.
Я отважился отправиться к дальнему краю лощины, лишившемуся всех своих ужасов, и, находя опору в трещинах и на выступах, преодолел подъем и ступил одной ногою на безопасный уступ на вершине горы. Другая нога при этом не имела опоры, и я балансировал на краю бездны. Преодоленные опасности придали мне храбрости, и я залюбовался зеркальной гладью озера. Цепь холмов, гор и пиков отражалась в воде, а отбрасываемые ими длинные тени скрывали от взора возделанные поля, города и деревни.
Как мне описать чистую лазурь глубокого небосвода, ослепительное серебро облаков, смягченное местами неброскими оттенками серого, и


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
809
само светило, вокруг коего они вихрились, сей мир, сию обитель неведомых существ, величественно плывущую по лазурной глади неба, движимую чудодейственной волей того, кто поместил ее среди сфер, начертил для нее орбиту и повелел ей рассеивать свой свет поровну по обоим полушариям Земли? Взгляните, как сияет тот пик при ее приближении, как его снега отражают льющееся с неба сияние. Все длинные альпийские хребты озаряются ее лучами, и горные вершины уподобляются шеренге воинов в сверкающих доспехах. Кажется, будто сама земля горда тем, что облачена в лунную ливрею. Озеру выпала честь стать вторым небом и показывать еще одну луну, чей свет скользит по воде, трепеща на гребнях волн. Я отвел взгляд от этого великолепия, найдя притяжение луны чересчур сильным, и спокойно опустился на кромку уступа, гладко устланную зеленым тимьяном6.
В этот самый миг вы, возможно, тоже любуетесь луною. Да, хоть мы и столь далеки друг от друга, мы оба можем видеть одно и то же, испытывать одно и то же. Какое же удовольствие я ощутил тогда при виде луны! Однако пройдет немного времени, и неприятные земные заботы лишат меня этой безмятежной радости. Честолюбивые замыслы, низменные поиски выгоды и всевозможные мирские дела не могут не оторвать меня через несколько лет от возвышенного созерцания. Нет, я буду бороться, буду противиться их влиянию. Даже если дела не позволят мне увидеть солнце в зените, если я растрачу дневные часы на заседания и совещания, если вечерними часами придется пожертвовать ради дебатов и долгих переговоров, всё же никто не сможет украсть у меня полночь и луну. Мы будем гулять и собирать цветы при ее свете, и она успокоит мою душу.
— Бедняга смертный! Возьми свою долю радости сегодня, ибо завтра ты умрешь, — с сентиментальным вздохом промолвил я, затем поднялся и оглядел то прекрасное место, где мне выпало счастье очутиться.
Я еще не добрался до крутой вершины горы. Предо мною возвышалась совершенно отвесная остроконечная скала, на которой не росло ни травинки. Время не оставило никакого следа на глыбе — она казалась неподвластной ему. На поверхности не было ни трещин, ни впа¬


810
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
дин, за которые я мог бы зацепиться при подъеме — сплошная гладкая твердь. Сама природа сделала ее неприступной, и я уже готов был отказаться от ее покорения. У подножия скалы простиралась страшная расщелина — вероятно, земля здесь раскололась во время землетрясения, — а на противоположном ее крае высилась еще одна гора, чьи каменистые склоны были почти сокрыты от взора — так густо заросла она благородным вековым лесом, совершенным в своем великолепии. Высокие ели, раскидистые дубы, шаровидные кроны буков, заросли орешника и можжевельника, изящные березы, чьи стройные белые стволы серебрила луна, являли собою прекраснейшее зрелище, чего нельзя было сказать о голой скале, что высилась предо мною.
Я невольно загорелся желанием добраться до того притягательного места и со всей осторожностью обследовал окрестности, ища тропу, хотя бы и опасную, или место, пусть и совсем узкое, чтобы перебраться на ту сторону — под сень деревьев. Но достаточно было одного шага к мрачной пропасти, одного взгляда в нее, чтобы я отчаялся обрести желаемое и отступил. В нетерпении мерил я шагами кромку уступа и наконец разглядел ярдах в десяти внизу чрезвычайно узкий каменный гребень, соединявший два края расщелины, подобно мосту. Но как мне спуститься с крутой скалы, чтобы добраться до этого моста? Я смогу, я должен! Я обхватил руками огромный валун, ногами оперся на жесткие ветви старого можжевелового куста, соскользнул вниз и удачно приземлился на место, поросшее мягким мхом.
Какое многообразие растений, сколько цветов и кустарников поместила природа на этих склонах, почти лишенных почвы, необходимой для растительной жизни! Даже искусный садовник никогда не решился бы посадить хоть что-нибудь на голом камне. Я определенно различал ароматы роз, гвоздик, жимолости. Цветы, чьи корни и стебли переплелись, росли на здешних склонах вперемешку, образуя причудливые гирлянды, свисавшие вниз. Только представьте себе два склона опасной расщелины, темной, ужасной, соединенные узкой каменной грядою и усыпанные цветами, чей вид и ароматы были незнакомы мне. Вообразите, с какою бесшабашностью ступал я по цветочному ковру! Многие из тех цветов, если бы привезти их в Англию, стали


У. Бекфорд. Видёние
811
бы гордостью и украшением наших садов. Теперь оторвитесь от этого восхитительного зрелища и вновь окиньте взглядом крутые склоны, нависшие надо мною грозные скалы, ужасающие обрывы, столь скупо освещенные луной, что я едва видел тропу впереди и цветы вокруг меня. Должен признаться, восторг, испытанный мною при виде растительного великолепия, был несколько омрачен — мост оказался столь узок, что один неверный шаг мог стать причиною моей безвременной гибели. Я подвергал себя риску поскользнуться на том самом прекрасном цветочном ковре, и это бы поставило точку в моем земном существовании.
В то мгновение на лице моем отразилась странная смесь удовольствия и страдания. Но, заметьте, я помнил, что спешка — не самый надежный друг. Представьте сперва, с какою осторожностью я рассчитывал каждый шаг и старался держать равновесие, как опасался отвести взгляд от края расщелины и потому не замечал, что за вид открывается по сторонам. А теперь вообразите, как я, торжествуя, спрыгнул в траву у кромки обрыва на другом краю ложбины. Да будет мне дозволено ликовать! Я преодолел препятствия, которые на первый взгляд (и даже, мне представляется, на третий) казались воистину непреодолимыми. Воспоминания об опасностях, коим я подвергся, бросают меня сейчас в более сильную дрожь, чем тогда. Оно и к лучшему, иначе меня бы уже не было на свете и я не писал бы сейчас эти строки.
Несколько минут я пролежал у края расщелины. Легкий ветерок колыхал ветви деревьев и осыпал меня цветками ладанника*’7, возвышавшегося над окружающей порослью. Сколь сладостен покой, если он приходит на смену усилиям! Сколь приятно ощутить, что все препятствия позади! Я лежал, наслаждаясь простором, свободой и ничем не нарушаемым уединением, как вдруг невольно задумался о милых, любезных людях, которые остались дома. Что подумают они о моей участи? Их воображение нарисует диких зверей, меня пожирающих,
* Растение или, скорее, кустарник с крупными тонкими лепестками белого, красного и желтого цвета; при малейшем дуновении ветра они слетают с веток. Часто встречается в английских садах.


812
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
разбойников, меня убивающих, камни, что срываются с вершины (это, впрочем, было бы не столь невероятно) и увлекают меня за собою, чтобы оставить погребенным у подножия горы. Увы, тщетно сокрушаться о сделанном, к тому же их опасения вполне могли оправдаться, поверни я назад до наступления утра, чтобы вновь проделать ненадежный путь, полный опасностей. Боже мой! Как же стану я спускаться со скал и вновь взбираться на горные кручи при столь неверном свете? Пыл, рвение, что влекли меня наверх, не помогут при спуске. Ничего нет соблазнительного в том, чтобы вернуться в дом, где все встревожены из- за моих причуд. Однако необходимо до поры прогнать все подобные мысли и, как я и намеревался, найти место для ночлега здесь, в покойном полумраке. Итак, вы видите, сколь непостоянно счастье. В то мгновение, когда осуществились мои самые романтические мечты, печаль бесчестно подкралась и омрачила восторг.
Я поднялся, стряхнул лепестки и устремился в чащу леса, не отворачиваясь, когда прохладные листья бука касались моего горящего лица. То и дело спотыкаясь о старые пни и о стволы, поваленные некой неизвестной силой, я углубился в темную-темную чащу, всё выше поднимаясь по склону. Прислонившись к необъятному стволу вековой сосны, я воскликнул:
— Где я? Что за неведомая сила движет мною? Зачем я пришел сюда? Почему бежал, словно злодей, из дома и укрылся здесь, во мраке? Какая зловещая тьма окутала лес, приготовляя его для некоего ужасного действа! Именно в такое угрюмое, безлюдное место бежал Каин, убив брата своего8. А разве я совершил убийство или иное преступление, чтобы скрываться, подобно ему, от людей? Некое наваждение привело меня сюда, и я тщетно пытаюсь сам себя вразумить. Но сейчас, в эту минуту, я лишен рассудка.
В то время как я произносил сию страстную речь, взгляд мой упал на нечто похожее на водоем. По-видимому, это было озерцо, наполненное талой водою, стекшей с вершины по горному склону. Брошусь в омут, чтобы погасить пылающее внутри меня пламя жизни, вступлю в жизнь вечную. Любопытство мое будет удовлетворено, я узнаю, существует ли... Но когда я устремился навстречу своей гибели, какая-то


У. Бекфорд. ВИДЕНИЕ
813
сила сдержала меня. Я почувствовал, как кровь стынет в жилах, как меня охватила дрожь, глаза застилал холодный пот, душа ушла в пятки. Я решил, что вмешался ангел-хранитель. Я услышал его голос, говорящий во мне: «Если Провидение уберегло тебя от греха, можно ли перечить? Желаешь навлечь на себя погибель?» Очнувшись, словно от наваждения, я обнаружил, что одежда моя зацепилась за сук, — хоть я и вообразил столь живо, будто ринулся вперед, однако в действительности всё еще стоял, прислонившись к сосне. В моем состоянии было нелегко отличить придуманное от реальности. Отчаянное усилие помогло мне освободиться от недолго продолжавшегося плена, но платье оказалось изорвано. Я привел себя в порядок и продолжил путь сквозь чащу почти в кромешной темноте.
Слабый проблеск света меж стволов указал, что лес редеет, и вскоре я вышел на небольшую, покрытую мягкой травой поляну, с трех сторон окруженную деревьями. С четвертой же стороны возносилась в небо скала, высотою и размерами превосходившая все те, что встретились мне на пути сюда. Затем глаз мой различил и остальное: внизу подо мною разинула свою чудовищную черную пасть пещера. Она разомкнула громоздкие челюсти, поджидая жертву, которая неминуемо угодит в них. На немалой высоте прямо из скалы бил прозрачный ключ, обрушивая ревущий поток в невидимую моему глазу бездну. Был и другой поток, тише первого, — он начинался как ручеек там, где из пористого камня сочилась вода, и убегал, расширяясь, в долину, где уже чинно тек в своем русле. Окаймлявшие его ирисы* и гордые лилии шевелил легкий ветерок. И еще один поток вытекал прямо из разверстой пасти пещеры, неся темную, хотя и чистую воду; на дне посверкивал золотой песок. Вид трех таинственных рек привел меня в изумление. Небо было безмятежно и безоблачно, лишь несколько легких облаков опоясывали самый пик исполинской скалы. Ни одна травинка, ни один цветок не осмелились прорасти на вершине, однако склоны украшала буйная растительность. Здешняя теплая поч¬
* Размерами цветков эта разновидность ириса превосходила все те, что мне когда- либо доводилось видеть.


814
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ва стала колыбелью для гигантских цветов, буйно разросшихся и источавших пленительный аромат. Цветы, казалось, вдохнули живую душу в мертвые камни.
— Пробил час!
Тот священный час, когда в безоблачной вышине,
На звездном небе восходит полная луна9.
Постепенно чувства мои притупились, словно затуманились, и мною овладело странное забытье. Я опустился на траву, по-прежнему ясно различая детали окружающей картины, но мысли мои утратили связность. Из пещеры до меня донеслись некие протяжные звуки, отголоски всё более громкой мелодии, плывшие над темными водами говорливой реки. Вскоре мне показалось, что я слышу ангельское пение под аккомпанемент инструмента столь сладкозвучного, что душа моя исполнилась восторга. Вот аккорд, затем торжественная пауза, и вот уже пещера поглотила последнюю дрожащую ноту. На мгновение установилась тишина. Затем ухо мое вновь различило среди шороха листьев и журчания воды едва слышную мелодию, пронесшуюся над скалами, лесами, среди дымки. И вновь звук рассеялся в эфире10, поднимаясь всё выше и выше, подобно утреннему туману, и мелодия звучала теперь лишь в моей памяти. Наступила полная тишина, и только спустя долгое время ее нарушил приглушенный шепот, донесшийся из пещеры. Я весь напрягся и обратился в слух и вскоре смог различить голоса двух людей: один был низкий и глубокий, второй — восхитительно чистый и звонкий — напоминал голос, слышанный мною прежде.
Я неотрывно смотрел на вход в пещеру и немногим позже увидел на черном фоне два величественных силуэта — они выплыли из темноты, словно призраки. Более высокий оказался седовласым старцем с горделивой осанкой мудреца. На убеленной сединами голове у него была повязана золотистая лента, испещренная незнакомыми символами. Его пышная борода ниспадала на просторную длинную темно-лазоревую мантию — такого цвета бывает небо в полуденный час. Одной рукою он сжимал золотой жезл, второй обнимал женщину. Ее отлича¬


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
815
ли королевская стать, роскошные волосы и живые опалового цвета глаза*, горевшие таким огнем, что невозможно описать. Облегающее муслиновое11 одеяние не могло укрыть от взора, сколь невероятно изящно ее тело. На ней почти не было драгоценностей — ни золота, ни серебра, ни самоцветов, лишь нить жемчуга, едва заметная в роскошных волосах. Я не знал, что подумать и следует ли бояться. Я бы охотно удалился, однако почувствовал, что необъяснимым образом прикован к земле. Я страшился этих существ (кем бы они ни были), и в то же время меня тянуло к ним. Вид мудреца ободрил меня. Опаловые глаза женщины искали что-то по сторонам, а я оставался лежать на траве, ожидая, чем окончится появление призраков.
— Настало время обратиться за советом к природе, — произнес глубокий низкий голос, который я слышал ранее. — Тому, кто внемлет, открывает она свои чудеса, показывает богатства недр и позволяет отведать соки растений. Здешние травы, сокрытые от взора даже самого внимательного исследователя, властны над каждой тварью земною. Естествоиспытатель, посвятивший долгие годы научным изысканиям, тщеславно мнит, будто книга природы раскрыла ему свои страницы, однако он обманывается. Лишь тяжкий труд, упорство, коим наделен далеко не каждый из европейцев, лишь воздержание и смирение способны снискать расположение духов эфира12. Только тогда сможет он стать одним из племени посвященных, к коему я принадлежу, и заглянуть в сокровенные горные недра. И откроются его взору ранее надежно скрытые в земле залежи руд и блестящих алмазов. Недра сии наделены огромною властью над родом человеческим, в них — истоки многих великих рек. Здесь, в тверди камня и земли, в песчаных и меловых слоях, спрятала природа свои самые драгоценные клады, и они откроются исследователю — только ему одному. Каким чудесным превосходством наделен человек знаний, моя зеленоглазая Нуронихар!13 И тебе предстоит разделить их со мною, ибо не пристало тебе, дочери избранной расы, пребывать во тьме невежества.
* Цвет глаз ее нелегко определить в точности. Всё время меняясь, они казались то синими, то карими, то изумрудными, то черными, то еще какими-то.


816
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Тебе дано читать в моей душе, — отвечала Нуронихар. — Склоняю пред тобою голову в благодарность за поучения. Ты стал мне духовным наставником, вывел меня, юную и неопытную, к свету из темных подземных лабиринтов, в которых я одиноко блуждала. Ты стал мне опорой, твои советы дали мне силы вынести те ужасы, с коими мне суждено было встретиться, и не позволили впасть в отчаяние, когда...
Нуронихар была не в силах продолжать, глаза ее увлажнились. Она опустила очи долу, затем взглянула на мудреца, который вновь заговорил:
— Рассвет близок. Посему воспользуемся скорее полуночным часом, чтобы сорвать траву, которую ярче всего освещает луна. Сие растение, попав в грубые, грязные, жадные руки, может наделить сорвавшего его неправедным могуществом. Злодею это известно, и он, вырвав зубами драгоценную травку, делится добычей со своими приспешниками. И вот они, лелея честолюбивые планы, уже наводят на людей злые чары: разжигают страсти и внушают иллюзии. Наваждение толкает смертных на дурной путь, изгоняет благие помыслы и чувства, низводит человека до уровня зверя или гада, наполняет его пагубными страстями, заводит в переплет, а затем толкает на поиски защиты у того самого злодея, который всё и сотворил. Так несчастный оказывается в его власти. Вот каково бывает действие травы, если она попадает в дурные руки. Однако если она достается тому, кто воспитан в нашей школе добродетели*, то начинает, подобно бальзаму, смягчать язвительный нрав, охлаждать буйные страсти, смирять неукротимую жажду беззаконных злодеяний. Остается одно устремление, которое делает ум острее, глубже и заставляет человека искать источник всего совершенного, тот ВЫСШИЙ РАЗУМ14, пред коим преклоняются мои посвященные соплеменники, при чьем упоминании в их душах пробуждаются любовь, благодарность, благоговейный трепет — слишком сильные чувства, чтобы смертный мог достойно вынести их. Случалось мне видеть, как эти мои соплеменники в подобном экстазе восходят к вершине Гехабиль**’15 — навстречу славной своей кончине. Не раз доводи¬
* В рощах браминов16.
* Гора в одной из внутренних областей Индии.


У. Бекфорд. Видёние
817
лось мне наблюдать, как расступаются облака и разливается в небесах яркий чистый свет, исторгнутый из душ сих в миг наивысшего блаженства. И не раз я возвращался, чтобы уведомить наш совет мудрейших о том, что еще один из нас оставил этот мир.
Пока брамин говорил, в каждом его слове и в каждом жесте читалось вдохновение. Прекрасная Нуронихар, прислонившись к скале, закрыла лицо руками. Она испытывала трепет, она всем существом своим внимала наставлениям мудреца, словно завороженная, и очнулась, лишь когда он велел ей собирать таинственную траву.
— Поспеши, Нуронихар, — воскликнул брамин, — пока светит луна! В скором времени нам потребуется бальзам...
Меня охватил беспричинный страх, и дрожь вдруг пронизала всё мое тело. Услышанное мною звучало столь необычно, столь пугающе и загадочно, что я не знал, что и думать. Музыка сфер17 и явление брамина, который сидел теперь на огромном голубом валуне и вглядывался в темные воды реки, произвели на меня сильнейшее впечатление.
Выполняя приказание учителя, Нуронихар стояла на коленях в траве, в островке лунного света, высматривая растение, которое ей было велено сорвать. У меня появилась возможность рассмотреть ее черты. Никогда ранее не доводилось мне видеть лица столь благородного. Кожа ее была немного смуглой. Лицо светилось чувством, живостью и здоровьем. Ее поза позволила мне рассмотреть, сколь гармонично она сложена. Поиски вожделенной травы, обладающей столь чудесными свойствами, заставили ее сердце учащенно биться — я мог понять это по тому, как колышется ее прекрасная грудь. Она поднялась с колен — стройная, изящная, как пальмовое деревце — и направилась к пещере, но вдруг ее тонкие пальцы дрогнули, и она выронила собранную траву. В тот миг, когда она наклонилась, чтобы поднять свою ношу, луна осветила место, где я лежал, и я более не мог скрываться от ее взора. Поспешно подхватив пучок травы, незнакомка устремилась к брамину, восклицая:
— Отец мой! Взгляни! Какой-то смертный забрался в пределы нашей заповедной долины! Несомненно, на нем — заклятье, иначе он не посмел бы вторгаться сюда, тем более в сей священный час! Отзовись


818
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
же, отец... Нет, не мог смертный преодолеть эти ужасные скалы, пропасти, обрывы, все естественные препятствия, коими природа окружила наше жилище. Не ты ли часто говорил мне, что никто из населяющих те равнинные земли неведомой страны, что открываются взору с вершины нашей горы, не способен проникнуть сюда? Не ты ли успокаивал меня, беспрестанно уверяя, что здесь мы в безопасности? А теперь какой-то злодей или фиренги*’18 нарушил наше уединение и осквернил долину своим нечестивым присутствием. Кто теперь сможет поручиться, что наши небесные покровители в своей чистоте простят нанесенную им обиду, сие святотатство, и не оставят нас навсегда?
Брамин же, казалось, не был охвачен жаждой мщения и с великодушной улыбкой ответил:
— Он не злодей, и будь он настоящим фиренги в душе, не преодолеть бы ему препятствий, ограждающих нашу обитель. Душа его еще не отравлена алчной жаждой богатства, злобой и жестокостью, присущими его роду. Нет, будь он одержим сими страстями, ему бы недостало душевного равновесия, без коего нельзя пройти по узкому каменному мосту. Мы простим ему невинное вторжение. Но коль скоро слух его уловил музыку сфер и мелодию, при помощи коей мы взываем к духам эфира, он должен пройти обряд очищения, если не желает пуститься в обратный путь непросвещенным, не удостоившись душеполезной беседы с нами.
Пуститься в обратный путь сквозь лесную чащу, а затем в кромешной тьме перебираться через пропасть? Сию возможность я отверг как трудноосуществимую и опасную. Мне не оставили выбора, и теперь я знал, как действовать. К тому же любопытство мое разыгралось не на шутку. Призвав всю свою решимость, я осмелился приблизиться к брамину и Нуронихар, сидевшим на берегу темной реки.
Подойдя ближе, я увидел, сколь глубокую мудрость выражает испещренное морщинами лицо провидца, сколь необычно его одеяние и весь его диковинный облик. Преисполненный благоговения, я прекло-
Европеец.


У. Бекфорд. Видёние
819
нил перед ним колени. Он помог мне подняться и любезно попросил не терять присутствия духа.
— Вне всякого сомнения, — продолжил он, — звуки, которые ты слышал, непривычны для уха смертного и заставили трепетать твое сердце. Возможно, наши чужеземные наряды и наша беседа, как и вид пещеры, в которой мы живем, пробудили в тебе чувства, с коими ты не в силах совладать. Однако пусть изумление не мешает тебе спокойно и внимательно выслушать то, что я скажу. Хватит ли у тебя духа, чтобы пройти обряд? Если нет, то откажись сам! Уверяю тебя, обряд не приведет ни к чему дурному — напротив, позволит обрести мудрость, каковая дается только раз. Но я должен предупредить тебя: уроку непременно должно предшествовать испытание, которое, говоря по правде, покажется тебе суровым. Однако если душа твоя, юноша, стремится ввысь, если тебя прельщает возможность обрести высшее знание, ты, несомненно, предпочтешь заплатить минутой страдания за радость, которая долго пребудет с тобою. Но всё же, если малодушие, сомнения или телесная слабость, присущая человеку, окажутся сильнее стремления обрести чистую радость и ясность разума, откажись, не таись — и я укажу тропу, которая доведет тебя в целости и сохранности до твоего дома на равнине, где ты сможешь ползать, словно животное, среди себе подобных. Ты никогда не увидишь нас вновь, и, случись тебе по неосторожности рассказать о том, что видел здесь, можешь не сомневаться, что тебе не поверят, а сочтут сумасшедшим мечтателем. И те, кто, по скудости своего воображения, не может представить даже того, что ты видел до сего момента, станут презирать тебя. Пришло время сделать выбор.
Пронзительный взгляд Нуронихар, в котором я прочел и поощрение моего намерения предпринять столь смелый шаг, и презрение к моей нерешительности, определил мое решение. Я вспыхнул при мысли, что буду выглядеть трусом в ее глазах, и страстно воскликнул:
— Отведите меня к месту испытания! Каким бы ни было задание, я готов его выполнить!
— Юноша, — отвечал брамин, — твое столь поспешное согласие не должно быть вызвано горячностью азарта или разыгравшимся празд¬


820
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ным любопытством. Если же ты искренне желаешь быть посвященным в сокровенные тайны «Шасты»* 19, сей сокровищницы знаний, в твоей просьбе не будет отказано; ты вступишь в нашу обитель, и тебе будет явлено то, чего ранее не видел ни один европеец. Я поведаю тебе одно удивительное и страшное предание, и ты сможешь на собственном опыте убедиться в его правдивости. Но, прежде чем ты покоришься моей воле, позволь сообщить тебе, что обряд очищения, коему ты вскоре подвергнешься, может заставить содрогнуться и храбрейшего из храбрецов. Тебе предстоит гореть в огне, а затем пройти сквозь бушующие воды; тело твое должно испытать острейшую боль, а разум несколько мгновений будет терзаем ужасными сомнениями. Таково испытание, которое ты выказал готовность пройти. Если я нарисовал картину чересчур мрачную, на твой взгляд, ты всё еще волен отказаться. Если же стойкость и непоколебимость твоего разума возобладают над телесной немощью и хилостью, не сомневайся, что за сим последует перерождение — как духовное, так и телесное. Ты станешь лучше и сильнее, превзойдешь большинство смертных и будешь торжествовать, вспоминая о своих страданиях. Присядь на тот камень и как следует обдумай свое решение.
Я повиновался. Отступиться было уже совершенно невозможно. Меня охватило воодушевление, и не было в моем сердце места страху. Я преисполнился решимости и, стремясь убедить брамина в искренности моего желания, умолял его немедленно подвергнуть меня испытанию. Он согласился и, обращаясь к Нуронихар, произнес:
— Дочь моя, поспеши во внутренний грот и проследи, чтобы разожгли огонь в священном очаге. Позови Малика и Термингу.
Девушка встала и, одобрительно взглянув на меня, воскликнула:
* «Ш а с т а» — книга, написанная на пальмовых листьях в глубокой древности. В ней содержатся все знания и мифы браминов. Содержание ее почти не известно в Европе. Лондонский книгопродавец мистер Батхёрсг20 располагает несколькими листками этого неоценимого сокровища, но нет никого, кто в достаточной степени владел бы санскритом, чтобы растолковать, что там написано.


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
821
— Прощай, незнакомец! Всякий, кто принимает столь суровый вызов, достоин расположения Нуронихар. Нас ожидает встреча под сводами чертога славы.
Персидские слова звучали в ее устах необычайно мелодично21. Она исчезла во мраке пещеры, и я оказался предоставленным своим мыслям. Брамин благосклонно отнесся к моему настроению и не нарушал тишины. Меня переполняли чувства, и я вновь умолял его не сомневаться в моей решимости.
— Ничто не может испугать меня, — продолжал я. — Я питаю столь сильную веру в доброжелательность вашего племени, что все мои сомнения развеяны. Но, отец мой, молю, пусть мне будет дано вынести суровое испытание, пусть Небо наделит меня силою, которой бы хватило, чтобы вытерпеть боль.
— Несомненно будет так, — отвечал мудрец. — И я буду горячо молиться, чтобы Небеса ниспослали тебе утешение, укрепили твое слабое тело и подготовили к страшному испытанию.
Старец простерся ниц у входа в пещеру. Капли пота потекли по его морщинистой шее, тело словно сотрясала дрожь. Однако спустя несколько мгновений брамин вновь обрел прежнее спокойствие.
Небо затянули облака, и вскоре лик луны полностью скрылся от взора во мраке. Тогда-то я и услышал ужасный грохот, подобный раскату грома. Затем до меня донеслись пронзительные звуки неведомых мне инструментов. Музыку сию не могли заглушить даже мощные порывы ветра, завывавшие во чреве пещеры. Далее вступил хор — и пение раздалось столь громкое и чистое, что меня охватило никогда ранее не изведанное вдохновение. Музыка, разливавшаяся в эфире, подействовала на меня столь сильно, что все чувства усилились и обострились. Настрой мой можно было назвать героическим.
Мое внимание привлекло неясное свечение далеко в глубине пещеры. Источник света приближался, и вскоре я различил две высокие сияющие фигуры. Они двигались рядом и направлялись к нам. Их белые одежды без всякой видимой причины источали свет, напоминавший лунный, озаряя каменистые своды пещеры. Они плавно скользи¬


822
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ли, пока не остановились подле брамина, который к сему моменту поднялся с земли.
— Терминга, — обратился старик к той сияющей фигуре, что была ближе ко мне, — всё ли готово?
— Всё готово к приему странника, — отвечал прибывший голосом нежным, словно пение флейты, доносящееся издалека.
— Малик, а ты отворил железные врата? — спросил брамин у другого.
— Вход в священный грот теперь открыт, — подтвердил Малик.
— Тебе ничего не остается, сын мой, — молвил жрец, — кроме как явить всю твою решимость. Спокойно следуй за ними, полностью доверься им. Они станут без слов отдавать приказы, и столь же безмолвно ты должен исполнять их. Мне надлежит удалиться; далее не полагайся ни на чью поддержку. Не рассчитывай на вмешательство высших сил, ищи утешения лишь в своем сердце и обретешь его. Думай о том великом часе, когда мы вновь встретимся. Устреми свои помыслы к сему моменту, пусть ожидание и надежда будут тебе опорою. Теперь всё зависит от тебя. Если вдруг промедлишь на пороге святилища или позволишь сомнениям хоть на мгновение овладеть тобою, прежде чем исполнить указания твоих провожатых, придется тебе оставить надежду вновь увидеть солнечный свет. Однако я верю в твои силы и не желал бы выказывать тебе недоверие, сын мой.
С этими словами жрец удалился в пещеру, оставив меня в обществе Малика и Терминги.
В облике моих провожатых не было ничего отталкивающего, но необъяснимое свечение, исходившее от них, заставило меня отстраниться. Однако решимость вскоре вернулась ко мне, и я, испытывая одновременно надежду и страх, искренне пожелал покориться их воле. В то же мгновение, когда я мысленно высказал сие желание, оказалось, что я перемещаюсь вместе с моими провожатыми. Они, казалось, не ступают по земле, а скользят по воздуху. Столь же непостижимо легким и плавным сделался и мой шаг. Так мы неслись сквозь бескрайнюю пустоту огромной пещеры, где безраздельно царила тишина. Впрочем, время от времени безмолвие нарушали капли, срывавшиеся с прозрачных,


У. Бекфорд. Видёние
823
как хрусталь, сосулек, нависавших над нами. Свет, исходивший от моих спутников, озарял свод пещеры, и чем дальше мы продвигались, тем более великолепную картину я наблюдал — возможно, самую великолепную из тех, что можно вообразить. В свете лучей, испускаемых Маликом и Термингой, я увидел, что пол, стены и свод пещеры украшены роскошными зарослями кристаллов, разнообразнейших по форме и цвету. Каменные арки, нависавшие над коридором, по которому мы перемещались, были расцвечены металлами и самоцветами ярчайших оттенков. Иные мерцали в вышине, подобно звездам в небе, другие блестели в каменном полу, словно отражение звезд в воде. Как описать мне прелесть и изящество форм, коими наделила природа творения свои, сокрытые от взора? Вся изысканность, вся красота сосредоточилась в тонких стволоподобных кристаллах, что выросли у стен пещеры и на каменном ее своде, образовав узор, похожий на паутину.
Казалось, что за весьма короткий промежуток времени мы преодолели огромное расстояние в чреве пещеры — с такой удивительной скоростью мы двигались. Было необычайно приятно наблюдать, как поток отраженного света перетекает с кристалла на кристалл, омывает арку за аркой, как один за другим вспыхивают драгоценные камни и самоцветы.
Под сводами пещеры неспешно несли свои воды две реки — темная и светлая. Кристаллы, украшавшие свод, мерцали, отражаясь в воде, и зрелище сие радовало глаз не менее, чем всё прочее. Слова не способны выразить тех чувств, что я испытал, увидев сии сокровища. Позвольте, по крайней мере, уверить вас, что внешний облик пещеры, место, в котором она располагалась, и обстоятельства, при коих мне дано было ее узреть, хоть и поражали воображение сами по себе, однако меркли в сравнении с тем, что я увидел внутри. Но мой восторг немало омрачали страх, сомнения, тревога, начинавшие терзать меня при мысли о цели моего путешествия. Эта неприятная мысль, как несложно догадаться, мешала мне испытать всю полноту счастья. Впрочем, я не верю, что человек может быть совершенно счастлив на этом свете.
Никогда в своей жизни не дышал я столь свободно, никогда воздух вокруг меня не был столь живительным. Я был убежден, что вознесся


824
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
над другими смертными. Думать так заставили меня мой новый способ передвижения, обострившееся зрение (теперь я мог одновременно охватить взглядом всё происходившее вокруг) и то, что всё тело мое наполнилось энергией.
Наконец мы достигли места, где пещера расширялась и разветвлялась на несколько коридоров. Они тянулись, казалось, бесконечно далеко. Вход в каждый из них украшали те же блестящие нагромождения разросшихся кристаллов. Капельки сочились и струились из каждой трещины в породе. Ручейки и речушки, стекавшиеся со всех сторон, сливались и пересекались друг с другом, образуя некое подобие лабиринта. Такое сплетение потоков могло бы стать непреодолимой преградой на пути беззащитного смертного или, по крайней мере, значительно затруднило бы его продвижение. Однако мне это не угрожало. Мы заскользили по воде с легкостью и непринужденностью перышка, подхваченного бурным потоком, и летели по водной глади, пока не достигли водопада. Здесь с обрыва низвергался поток столь величественный, что даже выходец с берегов Ниагары поразился бы при виде его22. Если бы меня не поддерживала сверхъестественная сила, я никогда не осмелился бы даже просто заглянуть в эту ужасную бездну, из коей вверх поднималось облачко, состоявшее на первый взгляд из алмазной пыли. При внимательном рассмотрении, однако, оказалось, что кипящая бездна извергает мириады светящихся насекомых.
Я засмотрелся было на сияющее облако, но меня отвлекла мысль о том, как же мы спустимся в бездну, — мои провожатые явно направлялись именно туда. Однако раздумья мои продлились лишь мгновение: мы стремительно скользнули вниз, подобно падающим звездам, и на краткий миг глаза мои, уже привыкшие к ослепительному великолепию, застлала тьма. В то же мгновение меня едва не оглушили рокот водопада и журчание бесчисленных ручьев*. Я убежден, что более нигде на свете нельзя услышать звук и вполовину столь же мощный. Од¬
* Примечательно, что при сильном шуме глухие люди начинают слышать. Заговорите с глухим человеком возле работающей водяной мельницы, и он разберет сказанное.


У. Бекфорд. Видение
825
но только эхо могло оглушить. Вообразите же, если хватит смелости, какой грохот стоял, когда эхо, многократно повторяясь, билось о стены пустых пещер, гротов и расщелин.
Сложно с точностью сказать, сколько минуло времени, прежде чем ко мне вернулась острота чувств. Когда же это произошло, я смог различить сквозь вой ветра и рокот потоков гудение и жужжание каких-то чудовищных насекомых, вившихся вокруг меня. Я назвал их чудовищными, поскольку невозможно было поверить, что издавать такой невообразимый гул способны крошечные существа. К тому же они то и дело ударялись на лету о мое лицо или тело с более чем ощутимою силой.
Свет, до сих пор исходивший от Малика и Терминги, померк, едва мы оказались в этом сумрачном месте, и, поскольку они хранили полное молчание, я не знал, продолжают ли они сопровождать меня. Но, укрепленный чудесами, которые мне довелось увидеть, и не лишенный пока сверхъестественной способности передвигаться по воздуху, я без малейшего колебания продолжал путь.
Я летел вперед. Постепенно грохот водопада стих, и ко мне вернулась способность слышать с восхитительною точностью самые слабые звуки. Можно было отчетливо различить шелест чьих-то крыльев в вышине, крики и рычание животных, доносившиеся, я полагаю, снаружи — сквозь щели в скале. Я слышал даже, как внизу ползают и шевелятся какие-то гады. Их, по всей видимости, кишело там огромное множество, и, судя по издаваемым ими звукам, они ползали друг по другу. Посему я предположил, что это какие-нибудь змеи или ящерицы. Я должен сообщить, что температура и плотность тамошней атмосферы не раз менялись: становилось то жарко, то холодно, временами очень влажно, а порой меня окутывал, словно одеяло, туман, сернистый и едкий. В иные моменты мне пришлось испытать ужасающе острую боль. Временами воздух наполнялся дурманящим голову тяжелым зловонием, которое сменялось прекрасными свежими ароматами, возвращавшими меня к жизни и придававшими сил. Туман сгущался и становился всё горячее, пока от жары и влажности мне не стало тяжело дышать. Теперь воздух был насыщен густым и резким запахом, от


826
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
которого у меня столь сильно закружилась голова, что я потерял бы сознание, если бы под ногами вдруг не обнаружилась опора — нечто плотное и мягкое. В этот момент я остро сожалел, что лишен света.
Внезапно, на радость мне, подул легкий ветерок. Последовала яркая вспышка света, и по обеим сторонам от меня вновь засияли — на сей раз с удвоенной силой — Малик и Терминга. Сверху также лился серебристый свет, яркий, как свет луны, и место, в котором я очутился, оказалось полностью освещено. Я не без удовольствия увидел, что две давешние реки текут рядом под сводами пещеры, что по берегам их раскинулись рощи светящихся деревьев, не похожих ни на одно растение, которое мне когда-либо встречалось. Остроконечные верхушки одних поднимались прямо из воды. Другие росли на небольшом островке меж двух потоков, который был покрыт ковром из мягкого пурпурного мха, усыпанного бесчисленными белыми цветами, изяществом и нежностью превосходившими все земные цветы.
В том подземном пейзаже была такая законченность, такая стройность, которые едва возможно вообразить и совершенно невозможно воссоздать. Свод, казалось, достигал в высоту нескольких сотен саженей, и там, в вышине под самым куполом, парила кучка золотистых облаков, пропитанных светом, воздушных, словно муслиновые покровы. Каждый новый порыв ветра, а в этот грот их проникало немало, обрывал цветки с растений, обрамлявших берега рек. Бутоны, уносимые ветром, служили источником пищи и средством перемещения для насекомых. Вообразите облака, цветы, насекомых в движении — и такая сияющая круговерть несомненно приведет вас в восторг. Окинув взглядом все эти красоты, я устремил взор на то место, где вода почти достигала сводов арок. Две реки соединялись в одну на противоположной стороне островка и, по всей видимости, именно там брали общий исток. Но у меня не было времени присмотреться, так как скольжение мое, прекратившееся было на миг, когда я остановился, озираясь, возобновилось с прежней скоростью, и я вместе со спутниками достиг острова. Здесь мы вновь сделали передышку. Мои провожатые опустились на мягкий дерн в тени высокого широколистного дерева, похожего на банановое23, чтобы собрать с него несколько плодов и нарвать цве¬


У. Бекфорд. Видёние
827
тов, кои преподнесли мне. Я с великим почтением принял дары и прилег в значительном отдалении от моих спутников. Аромат цветов пробудил меня к жизни, а когда я отведал фрукты, то ощутил, что нахожусь в весьма приподнятом настроении.
Я лежал в траве и наблюдал в ярком свете, исходившем от моих провожатых, как разные зверьки — небольшие, пушистые, приятные на вид — перебегали от цветка к цветку. Я видел также, как они ухаживают за потомством, спрятанным в гуще гладкой белесой листвы. Они были столь кротки, совсем как ручные, что мне пришлось зернышко за зернышком скормить им все семена плодов, которые я ел. Зверьки благодарили меня, издавая негромкие мелодичные звуки. К тому же их поведение говорило о том, что они доверяют мне — они даже привели ко мне свое потомство и позволили посмотреть, где прячут свои запасы семян. Не укрылось от моего взгляда и то, что множество крошечных живых существ резвилось в густой листве дерева, под сенью коего я лежал. Они столь мало походили на привычных нам животных, что я не нахожу слов, чтоб описать их. Населены были и корни деревьев, которые, сплетясь самым причудливым образом, нависали над водой. Здесь я обнаружил гнезда гигантских водоплавающих птиц, устланные их же собственными перьями. Выводок у них составляли особи столь же величественные и белоснежные, как лебеди. Родители, размером со страуса, величаво вышагивали на дальнем берегу реки. На мелководье плавало множество разнообразных птиц, напоминавших наших лебедей, уток и гусей, но обладавших куда более прекрасным оперением. Все они добывали корешки, цветы и плоды для своего молодняка. От созерцания меня отвлек Малик, любезно предложивший испить росы, собравшейся в огромном цветке высокого алоэ* 24, росшего неподалеку. Я с немалым удовольствием утолил жажду и вскоре погрузился в глубокий сон.
Представления не имею, сколько времени я проспал, но каково же было мое удивление, когда, пробудившись, я обнаружил, что исчезли и
* Называю его алоэ, потому что из наших растений наибольшее сходство наблюдалось именно с ним; но, вообще, оно выглядело совсем иначе.


828
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
яркий свет, и оживление, что царило вокруг. Не было больше прекрасной растительности, легкого ветерка и мягкого мха. Я оказался простерт на грубой, шероховатой каменной поверхности в темноте огромной пещеры с очень высоким потолком, наполненной черными клубами дыма. Дым шел от раскаленного докрасна очага, где бушевал огонь. Пищею ему служили некие камни, источавшие масло, от которого языки пламени с тихим бешенством перекатывались внутри печи, будто волны, выбрасывая на землю капли неведомого горючего. Очаг давал достаточно резкого красного света, чтобы я мог разглядеть, сколь ужасна картина, которая меня окружает. Свод пещеры был черен, пол и стены представляли собой нагромождения безобразного голого камня, а в дальнем конце страшного подземелья бурлили воды стремительного потока. Там, где свет окончательно поглощала тьма, глаза мои различили пугающего вида водоворот. Я имел все основания полагать, что нахожусь неподалеку от какого-то вулкана. Один лишь очаг не смог бы так накалить воздух в пещере. По трещинам и расселинам текли в жуткие пропасти потоки расплавленного золота, серебра и каких-то иных металлов, смешанных с пустой породой и лавой. От сих потоков поднимался черный пар, из-за которого свод и пол пещеры окрасились в черные тона, как смола в адских котлах. Два моих спутника, казалось, охраняли мой покой — один сидел на перепачканном полу у меня в ногах, другой — у изголовья. Их одеяние было по-прежнему белоснежным, однако сияние, прежде исходившее от них, теперь потускнело и не могло рассеять унылого мрака.
Моей первой мыслью было: как я попал в эту пещеру? Не было видно ни входа, ни выхода, но, приглядевшись, я обнаружил железные ворота, через которые меня, очевидно, и внесли. Я вспомнил, что ранее слышал о них от брамина. «Для чего нужен сей огонь? — мысленно воскликнул я. — Конечно же брамин поклоняется идолам и задумал принести меня в жертву своему варварскому божеству». Едва я мысленно произнес эти слова, как Малик и Терминга зарделись от негодования. Я понял свою ошибку и вспомнил последние слова мудреца: «Я верю в твои силы и не желал бы выказывать тебе недоверие, сын мой». Как же могу я не доверять тому, кто возлагал на меня такие надежды? И пусть


У. Бекфорд. ВидЁНИЕ
829
лучше сгину я в этом ужасном пламени, чем стану колебаться либо сомневаться, чем отступлю. Да, я осознаю необходимость очищения и приму его с радостью. Обряд избавит меня от ужасных подозрений, от низменного страха.
Лица моих провожатых вновь озарились одобрительными улыбками. Они немедленно освободили меня от одежды и окатили ароматным маслом, которое должно было хоть немного защитить меня от жарких языков пламени. Признаюсь, я испытывал сильнейшее напряжение. Кровь в моих венах бешено пульсировала, сердце неистово колотилось, ноги отказывались мне служить. Я вглядывался в лица моих провожатых, ища утешения и находя его.
Затем я осмелился поднять глаза и, к своему неописуемому ужасу, узрел по другую сторону пылающего очага два ряда мертвенно-бледных призраков. Они поднимались, словно марево, из земных испарений и стояли сплошными рядами от очага до кипящего водоворота. Их высокие худые фигуры, облаченные в унылые серые мантии, не могли не вызывать изумления, отвращения и ужаса. В своих иссохших руках призраки едва удерживали стальные прутья, которыми постукивали по черепам, во множестве лежавшим там, извлекая печальные звуки, эхом отзывавшиеся под сводами арок. Эта зловещая мелодия сопровождала скорбное пение, от которого душу мою пронзало отчаяние и кровь стыла в жилах. Представьте, как все они одновременно широко разевают пустые рты и как из их сморщенных глоток вырываются отвратительные скрипучие стоны-жалобы на диковинном языке. Их пение напоминало визг старых ворот, которые раскачиваются от ветра на несмазанных петлях, и заставило бы содрогнуться любого даже посреди самых веселых забав. И всё же временами в их напевах звучало нечто столь жалобное, что вызывало у меня желание разрыдаться от сострадания. И вот призраки повернули ко мне свои впалые глазницы, в которых тусклым огнем тлели глаза, похожие на угасающие свечи. Они протянули бледные руки, словно умоляя меня не идти дальше. Я не мог в точности понять, что сие означает, однако животный страх вновь угрожал поколебать мою только что обретенную решимость.


830
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Взгляд Терминги, который, казалось, говорил: «Ну и что ты теперь?..» — снова укрепил мой дух. Призраки уловили и по-своему истолковали мое настроение и, подхватив меня, словно вихрь, повлекли сквозь огненную стену. Тщетно было бы пытаться описать боль, пронзившую всё мое тело, — казалось, кровь засохла прямо в жилах. Я ощутил... Но довольно, опустим страшные подробности — впереди предстояли новые кошмары.
Призраки растаяли вскоре после того, как мы преодолели огненную преграду, однако я не могу сказать, как именно сие произошло. Я ничего не видел и не чувствовал, кроме собственной боли. Чудилось, будто всё вокруг — и я сам — объято пламенем. Но в это мгновение какая-то сила внезапно подхватила меня и низринула прямо в водоворот. Мгновение спустя я почти полностью лишился чувств. Вода, казалось, окружала меня со всех сторон и вот-вот могла проглотить. Бурлящий поток с невероятною и неодолимою силой увлек меня на глубину не менее десяти саженей, а затем столь же стремительно подбросил к низкому каменистому своду пещеры. Поразительно, что смерть выпустила меня из своих когтей. Во всяком случае, перед тем как окончательно лишиться чувств, я испытал мучительный ужас, ощущая ее приближение. Всё еще увлекаемый потоком, я словно оцепенел и не могу сказать, что случилось со мною потом.
Когда я вновь очнулся, то обнаружил, что выброшен на берег, что вроде бы лежу на песке, и снова ни один лучик света не пробивается сквозь кромешную тьму. Я лежал так, чувствуя, что все беды мира свалились на мою голову, не в силах более терпеть, и не было рядом со мною никого, кто мог бы утешить. Я насквозь промок и теперь замерзал. Сильный порывистый ветер засыпал меня колючим песком, а по лицу стекали крупные капли какой-то зловонной жидкости, сочившейся сверху.
И всё же, хоть и постигли меня все эти бедствия, я не забыл слов& брамина. Ужасное положение, в коем я оказался, возможно, было связано с тревогой ожидания. И теперь в сей безрадостный час (а именно столько времени, полагаю, я продрожал на берегу) я тешил себя надеждою на то, что вскоре мне будет дано испытать обещанное счастье.


У. Бекфорд. ВидЁНИЕ
831
Я невольно отметил некоторое сходство между моим положением и положением тех несчастных, чьи души, согласно представлениям древних, скитались по берегам Стикса25, пока тела их не удостаивались по-
Наконец Небо сжалилось надо мною, и размышления мои прервала огромной высоты волна. Она накатила, подобно океанскому приливу, подхватила меня и потащила за собой. Долго несла меня река, бежавшая в узком русле меж отвесных скал, пока всё вокруг не озарила вспышка серебристого света, столь сильно восхищавшего меня прежде. В тот же миг я оказался мягко вынесен волною на поросший мхом берег. Я вновь погрузился в приятный освежающий сон, восстанавливающий силы, а очнулся, и весьма скоро, оттого, что меня позвал чей-то певучий голос. Я посмотрел вверх и увидал Малика и Термингу во всем их великолепном сиянии. Они глядели с несказанной добротой и оросили меня бальзамом, источавшим изысканный аромат.
Я поднялся, полный сил и твердости духа; ум мой был ясен, все чувства остры, как прежде. Я никогда не чувствовал себя лучше, даже в залитом светом гроте. Малик набросил мне на плечи белоснежный плащ, источавший такой же свет, как его собственное и Терминги одеяния. А Терминга возложил мне на голову светящийся нимб и с радостным блеском в глазах объявил, что всё окончено.
— А теперь, смертный юноша, — продолжал он, — приготовься насладиться теми благами, которые дает чистое знание. Ты заслужил их благодаря тому, что тебе удалось преодолеть самые страшные из стихий. Нынче же тебе предстоит внимать премудрости, которую услышишь из уст добродетельного Мойсасура*’26, предводителя нашего рода. Ты войдешь в самые сокровенные недра земли, узришь все их чудеса, всё величие, узнаешь, как всё здесь подчинено высшей мудрости.
Видишь серебристое сияние, освещающее нашу обитель, которой, в представлении невежд, подобает быть окутанной мраком? Заметь, сколь благотворно сей свет влияет на животных, растительность и воздух. Посмотри, сколь идеально каждая травинка, каждое насекомое
* Так звали брамина.


832
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
приспособлены к условиям местности. Окинь взглядом долину и каменный свод над нею. Видишь облако светящихся насекомых, что роятся у дальних пещер? Им предназначено освещать цветы и кустарник, чтобы ими могли питаться те белоснежные животные, которые пасутся вон там на лугу. Полюбуйся на ровную яркую гладь эфира, простершуюся над долиною и, согласно высшему замыслу, призванную скрыть каменисто-неровный арочный свод, который, предстань он взору как есть, может неприятно поразить своим грубым, суровым видом. Эфир сей, сотканный из бесчисленных светящихся частиц, каждая из которых в отдельности неразличима, и источает тот умиротворяющий мягкий свет, коим мы наслаждаемся.
Нередко здешние камни рождают прекрасные в своем разнообразии метеоры, которые, прежде чем растаять в воздухе, на протяжении многих часов бесшумно скользят по воздуху, озаряя скалы, рощи и кристаллы, придавая им оттенки, которые не может скопировать ни один художник. Некоторые из метеоров принимают форму гладких и прозрачных шаров, наполненных голубоватым пламенем, которые, сорвавшись с высоты вместе с водопадом, плывут затем по глади рек, влекомые течением по долине, раскинувшейся внизу. Другие, подобно вашему солнцу, сияют светом среди наших ярких облаков. Восходя в одно и то же время на протяжении нескольких дней или недель, метеоры рассеивают свои ослепительные радостные лучи и пробуждают к жизни каждое животное и каждую травинку.
Однако не следует думать, будто эти врёменные светила служат источником тепла. То умеренное тепло, что царит здесь, исходит от огня, сокрытого под каменною толщей на большой глубине. Этому пламени, чей жар может сравниться с жаром вашего солнца, мы обязаны разнообразием животного мира и великолепной растительностью, с коими нам несказанно повезло. Живительное тепло лелеет семена растений и птичьи кладки, растапливает ледяные глыбы, которые, разрастаясь, могли бы заполнить все пустоты и впадины в камне, не давая поселиться там ничему живому. Ледяные глыбы порождают ручейки, благодаря которым мшистый покров, по которому мы ступаем и который служит домом немалому числу крошечных существ, всегда влажен.


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
833
Хотя у нас нет солнца, озаряющего нас днем, и луны, сопровождающей наши ночные часы, нам не чуждо подобное деление суток. В тот самый момент, когда ваше солнце клонится к закату и небо на горизонте меркнет, эфир и облака, которые сейчас столь ярко сияют у нас над головами, тоже угасают. Сияние сменяется густою синевой, на смену коей быстро приходит полная темнота. Именно тогда из каждого бутона и всякого цветка, из-под каждого листочка вылетают мириады огненных насекомых, чьи крылышки вибрируют, излучая ослепительный свет, и блестят, словно алмазные. Этот прекрасный яркий свет тебе вскоре предстоит наблюдать.
Иногда, впрочем, когда ветер, гуляющий по подземным просторам, бывает чересчур силен, насекомые предусмотрительно не покидают своих уютных убежищ, опасаясь его яростных порывов. Что же, спросишь ты, служит нам источником света в эти унылые часы? Не бывает худа без добра. Berpä на своих крыльях приносят с дальних вулканов пар, насыщенный частицами эфира, которые испускают длинные лучи мягкого света. Такое световое облако обыкновенно висит на одном месте по нескольку ночей.
Покуда Терминга описывал превосходное устройство сей части земного шара, из-за каменного выступа явилась группа похожих на него светящихся фигур, которые заскользили к нам по извилистой тропе, пролегавшей среди разнообразной растительности. Фигуры сияли в просветах кустов, подобно лунному лучу, пробивающемуся сквозь чащу. Они приближались, и я не мог не спросить моего провожатого, кто они такие.
— А что это за существа, — поинтересовался я, — чье сияние затмило бы блеск и величие, присущие самому славному из смертных, и чьи грациозные движения столь непривычны для глаза того, кто живет на поверхности земли?
— Это обитатели здешних мест, — отвечал Малик, — существа простые и чистые, чьи души не запятнаны обманом и грабежом; им неведома любовь к золоту, драгоценностям и любым другим никчемным вещам, которые люди так высоко ценят. Руки их никогда не обагряла кровь, желудки никогда не насыщала животная пища, ими никогда не


834
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
двигали честолюбивые или неправедные помыслы. Посему неудивительно, что тела их, не оскверненные ничем грубым и грязным, испускают столь яркие лучи. И не мучь себя более, изумляясь их поступи. Наш воздух, который, вероятно, кажется тебе вязким из-за густых испарений и обилия невидимых глазу насекомых, на самом деле чист, а целительные пары, исходящие от минералов, еще больше очищают его. Ты на себе испытал: воздух, коим мы здесь дышим, имеет свойство наделять всё тело гибкостью. Ты преодолевал по нескольку лиг27 в одно мгновение. Так же передвигаемся и мы: ничто не сдерживает нашего скольжения, — напротив, каждое дуновение ветра ускоряет его, и мы несемся столь же стремительно, как цветки чертополоха, подхваченные ветром28. Благодаря зрительной иллюзии, которая может показаться тебе необъяснимой, отдаленные предметы, чьи очертания на поверхности земли с такого же расстояния виделись бы нечеткими и размытыми, здесь кажутся близкими. Как именно это происходит, пока нет надобности объяснять. Каково, по-твоему, расстояние до тех пещер, образовавшихся в исполинской отвесной скале, до животных, что щиплют возле них траву и растения, чьи цвета мы едва можем различить?
Я ответил, что до них, может быть, ярдов двести.
— Отсюда до пещер, — объяснил он, — приблизительно девять лиг. Нет, не нужно сдерживать улыбку, но вскоре ты сам убедишься в существовании вещей гораздо более невероятных.
К этому моменту фигуры приблизились к нам почти вплотную, и теперь я мог видеть их во всём великолепии. Невозможно вообразить лиц более безмятежных и ничего восхитительнее невинности и кротости в их глазах. Ни у одного из них не было на челе морщин — естественного следствия забот и тревог. Никогда муки страстей не искажали их черт. Одна лишь чистая красота, одно бесхитростное очарование непорочности радовали глаз. Пришельцы скромно опустили очи долу, ожидая, по-видимому, когда Терминга обратится к ним. Это заставило меня предположить, что он более благородного происхождения, чем они. Некоторое время никто не нарушал молчания. Терминга благодушно оглядел вновь прибывших, затем спросил, куда они держат


У. Бекфорд. ВидЁНИЕ
835
путь. В один голос они отвечали, что премудрый Мойсасур велел им поспешить в некую дальнюю страну, где смертные только что нашли богатую золотую жилу.
— Наш повелитель, предвидя пагубные последствия, каковые может повлечь сие открытие для столь жадных существ, не отличающихся душевною стойкостью, желает, чтобы мы закрыли жилу, дабы предотвратить несчастья и раздоры, кои золото способно посеять среди смертных.
— Это хорошо, — сказал Терминга. — Воля Мойсасур а всегда продиктована благоразумием. Теперь же, — продолжал он, — нам надлежит продолжать путь. Мойсасур ожидает нас в чертоге славы.
Едва он умолк, как пришельцы заскользили прочь и вскоре скрылись за скалою. Меня и моих спутников подхватила некая сила, и мы с огромной скоростью понеслись над широкой равниной, чьи красоты мелькали у меня перед глазами, словно чудесные видения, и сменяли друг друга с тою же необыкновенной быстротою, что отличала наше движение.
Почти в мгновение ока пересекли мы равнину. Взору моему предстали девять огромных ворот, имевших несомненное сходство с творениями рук человеческих и преграждавших вход в девять зияющих чернотою пещер. Приглядевшись, я обнаружил, что врата сии — не более чем особого рода ниши или антаблементы29 и что они испещрены совершенно незнакомыми мне символами. Скалы, возвышавшиеся над входами в пещеры, столь густо поросли цветущим кустарником и ароматическими деревьями, что было очевидно, насколько плодородна взрастившая их почва. Иные склоняли свои густолистые ветви, затеняя входы в гроты, другие неприметно сидели в укромных расщелинах, сокрытые от постороннего взгляда. Взмывавшие в небо скалы изумляли своей высотой. Пораженный и растерянный, созерцал я безбрежные леса и бесчисленные вершины, высившиеся над моею головой. Полет был ненадолго прерван, и этого времени как раз оказалось достаточно, чтобы окинуть беглым взглядом всё, что окружало меня. Затем скольжение возобновилось, и мы с провожатыми оказались в одной из обширных пещер, о которых я упоминал ранее.


836
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Не менее трех тысяч массивных колонн делили пространство на весьма величественные залы, украшенные поразительной красоты колоннадами изящных столбов. Были здесь и ряды прозрачных белесых кристаллов, столь прекрасных, что они казались совершенными. Колонны не служили опорою ни для фризов30, ни для карнизов. Не было здесь никаких украшений, которые хоть сколько-нибудь соответствовали бы земным представлениям об архитектуре. Вместо них воздушные капители31 венчали бесчисленные блестящие гирлянды из самоцветов, которые переплетались подобно вьющимся растениям, в нашем мире украшающим беседки. Пол был под стать своду. Предоставлю читателю самому вообразить, сколь прекрасен был пол, изготовленный самою природой из мрамора, агата, яшмы и иных камней, многие из которых совершенно неизвестны смертному, пол, испещренный изысканным узором из бесчисленных прожилок, блестящий, словно зеркало, и подобно зеркалу отражающий каждый предмет. Представьте, как сверкает в такой вместительной зале мраморное озеро, отражая бесконечные лабиринты колонн, и вы не сможете не признать, что зрелище открылось изумительное.
Мы продолжали скользить, минуя один ряд колонн за другим, когда до меня донеслось пение, исходившее из глубины дальних подземных залов32. Мне показалось, что я различаю голос Нуронихар. Беспокойство мое не укрылось от Терминги, и, стремясь приблизить столь желанную для меня цель, он ускорил наше движение, так что вскоре и залы и колонны остались позади. Мы стрелой промчались по удивительно длинной галерее, где пол, свод и стены были целиком сложены из полированного агата, и мы отражались в них, словно в зеркалах. Мы двигались слишком быстро, чтобы я смог сколько-нибудь подробно рассмотреть обстановку галереи, но помню, что меня поразили два ряда огромных статуй, размещенных на равном расстоянии друг от друга в нишах по обеим сторонам прохода и освещенных ярким трепещущим огнем факелов, которые они держали в руках. Отблески огня играли на бесчисленных золотых алтарях. Зрелище сие едва не ослепило меня. Я вознамерился было осведомиться о назначении скульптур, но тут мы


У. Бекфорд. Видёние
837
достигли огромной арки, вход в которую закрывали ворота из эбенового дерева33. Внезапно створки растворились со звоном, эхом отозвавшимся меж алтарями.
Нам открылся грандиозных размеров свод, висящий без всякой видимой опоры и освещаемый наиярчайшей сферой, подвешенной в центре на почти незримых цепях, напоминающих солнечные лучи. Под светящейся сферой я увидал лестницу из многих сотен ступеней, устланную богатым пурпурным ковром, цветом напоминавшим мшистый покров подземных долин. На каждой из ступеней сидела светящаяся фигура;34 они выглядели тем величественнее, чем ближе находились к Мойсасуру, восседавшему на верхней площадке. У ног его полулежала Нуронихар.
— Столь торжественно, — поведал Терминга, — брамин принимает всех, кто доказал, что достоин его покровительства, храбро презрев те страхи, с коими пришельцу довелось столкнуться на пути сюда. Ступай и представься ему. Теперь, когда ты прошел обряд посвящения, Нуронихар более не станет избегать твоего общества.
Послушавшись Термингу, я ступил на лестницу, при этом светящаяся сфера стала искриться яркими вспышками, а в руках сидевших на ступенях оказались диковинного вида инструменты, звучание коих мне представилось не менее необычайным. Приветствуя меня, они заиграли столь согласно, что мне показалось, будто я вознесся к самим райским вратам. И вас бы тоже охватил неописуемый восторг, когда вам довелось бы услышать те звуки и лицезреть, как изящные пальцы этих существ перебирают золотые струны, как существа во всём своем великолепии поднимаются и покачиваются в едином ритме, как сияют их лица. Вообразите, как они склоняют в поклоне увенчанные нимбами головы в то мгновение, когда Мойсасур оставляет свой высокий трон и, сопровождаемый Нуронихар, спускается мне навстречу.
— Нет, я не обманывался! — воскликнул мудрец. — Мои сомнения рассеялись подобно сновидениям на рассвете. Взгляните на сей нимб! Как приятно мне видеть столь счастливую перемену, причина коей — решимость. Покончено с земными предрассудками! Сей смертный ев¬


838
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ропеец достиг цели и на пути своем не колебался и не медлил. Все его помыслы и действия были подчинены одной цели, которой он теперь, как мы видим, достиг, цели, представлявшейся столь далекой. Оглянись вокруг! Никогда еще взору фиренги не открывались чудеса, сокрытые во чреве Земли. Опытный моряк, много лет бороздивший океаны, окружающие Землю, торжествует, полагая, что изучил все уголки родной планеты. Но он и не догадывается о том, что природа скрывает в своих подземных пещерах другой мир — не менее прекрасное творение, чем тот мир, который ему знаком.
Чудеса сии, однако, тщательно спрятаны от глаза непосвященного. Не обладай ты сверхъестественною храбростью, не поднялась бы завеса тайны и не добрался бы ты до входа в пещеру, где впервые встретил Нуронихар и услышал пение существ, населяющих наши края. Напрасно совершил бы ты восхождение на Апеннины35, и даже если бы тебе покорился тот пик, с которого виден вход в пещеру, всё было бы тщетно. Люди, как правило, считают, что природа бесконечно щедра и особенно благосклонна к роду человеческому, что именно человек является венцом творения.
Однако тебе следует знать, что светлые существа, кои сейчас окружают нас, наделены такими качествами, о которых ты пока не имеешь представления. Тебе уже довелось наблюдать, как они передвигаются, и, вдохнув здешний воздух, в какой-то мере самому обрести такую способность. Но представь теперь, какие дивные возможности дает умение незримо наблюдать за всеми делами человеческими, причем не только видеть поступки, но и проникать в самые сокровенные мысли людей. Вспомни, как твои провожатые в точности следовали малейшим движениям твоей души и предпринимали что-либо лишь тогда, когда ты был предельно искренен. Когда ты, убоявшись, едва не отступил пред огненной стеною и у тебя возникли мысли, обидные для моего рода, вспомни, как исказилось лицо Малика и как Терминга опасался, что ты разделишь судьбу тех, кому не удалось пройти испытание. От твоего внимания, вероятно, не ускользнуло и то, что в миг, когда душа твоя исполнилась презрением к опасности, тебя провели сквозь пламя и тогда-то состоялось посвящение.


У. Бекфорд. ВидЁНИЕ
839
Но позволь мне не вспоминать более о муках, кои тебе пришлось претерпеть. Сказанного должно быть достаточно, чтобы уверить тебя в том, что сии существа во многих отношениях превосходят тех, кто населяет Землю. Заметь, твое появление не удивляет их. Разве не странно, что они встречают незнакомца с подобным безразличием? Разумеется, так может показаться. Но знай, что они нередко летают, незримые, над вашими владениями и бывают молчаливыми свидетелями дел человеческих. Подобно испарениям, поднимаются они из глубины пещер и, сродни химерам, растворяются в воздухе. Особое удовольствие им доставляет посещение долин и лесистых склонов Анд, где они часто беседуют с бесхитростными потомками могущественных инков36, прежних владык Запада. Там, среди благоухающих деревьев, они наставляют своих земных собратьев, уча их поклоняться той силе, что сотворила Солнце, дабы осветить и обогреть планеты. Порой путникам, странствующим в этих безмолвных краях, случается (к немалому их удивлению) различить светящиеся фигуры на фоне звездного неба или в переливах радуги. У высочайшей вершины Анд Котопахи37, где воздух даже чище, чем в сияющей пещере, которую ты совсем недавно посетил и в которой атмосфера очищается негасимым огнем, наши собратья пробили вход в свое подземное жилище. Сии величественные пещеры — своеобразные врата в нашу обитель — открываются лишь взору коренного жителя долины, лежащей у подножия горы. Туда никогда не ступала нога чужестранца, и остальным представителям рода человеческого неизвестно о существовании того места, скрытого в гуще леса. Впрочем, смертные вообще и европейцы в особенности, скорее всего, не смогли бы дышать столь чистым воздухом. Этих слабых людей, фиренги, отпугивают вулканы, которые в любой момент грозят извержениями, рокочущие водопады и ураганный ветер, способный в мгновение ока смести с лица земли их самих и всё, чем они владеют. Страх заставляет их укрываться в тесных жилищах. Они не осмеливаются даже взглянуть на каменные громады — источник столь грозных катастроф. Перуанцы же, напротив, смиренно отдаются во власть воинственных стихий и, целиком полагаясь на милость Провидения, спокойно соседствуют с опасностями, которые угрожают порой их жили¬


840
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
щам. Безропотно, без единого слова хулы принимают они волю Небес, с почтением взирают на буйство стихий, благоговея перед высшею силой, чей гнев исполнен величия.
С возрастом осененные, сродни нам, мудростью, старейшины сих счастливых племен оставляют молодых вести суетную мирскую жизнь в лесах и восходят к самым сияющим вратам наших пещер. Там, вознесясь над бурями, химерами и земными заботами, они предаются возвышенному созерцанию. Они пребывают там до тех пор, пока смерть не перенесет их в небесную обитель. Какое же восхищение вызывают у нас прямые потомки тех патриархов, кои в былые времена удостаивались личного внимания самого Творца всего сущего! Они — единственные из людей, которые могут говорить с чистыми духами, что окружают теперь нас. Нередко из чрева горы является целая процессия сих светящихся существ. По таким случаям созывается совет перуанских мудрецов, и, ведомые духами, старейшины восходят в полуночный час на вершину Котопахи. Здесь, на высоте, духи открывают мудрецам тайны вращения миров в небесных сферах, чертят орбиты планет и указывают дальние звезды с их спутниками, об истинных размерах коих ваши астрономы не имеют представления.
У наблюдателя, находящегося в точке, столь сильно удаленной от поверхности Земли, есть неизмеримое преимущество. Ни туман, ни облака не заслоняют звездное небо. Луна заливает горные выси чудесным светом. На вершине Котопахи царит полное спокойствие. Здесь сам воздух, не колеблемый бурями, источает покой. Здесь ничего не меняется, иногда лишь выпадает роса, принося с собою освежающую прохладу. Более плотные слои воздуха у подножия горы скрывают от взора земной пейзаж. Однако что может быть великолепнее залитых лазурью небесных просторов, являющих взору бессчетное множество небесных тел, излучающих ярчайший свет, который блекнет для наблюдателя, находящегося внизу! Луна и блестящий пояс Сатурна38 отчетливо видны без помощи инструментов; также можно различить невооруженным глазом спутники множества планет и иные небесные тела, неизвестные людям. Потому неудивительно, что мудрецы стремятся поселиться именно там. Однако, прежде чем духи помогут им


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
841
вознестись к вершине, желающие попасть туда должны достичь почтенного возраста — ведь с ним приходят опыт и мудрость. Когда наступает сей славный момент, старцы покидают свое племя, чтобы никогда более не вернуться в долину, а посвятить себя исключительно божественному созерцанию. И никогда более не суждено им увидеть дом, с которым они простились, разве только просвет в толще проплывающих внизу облаков и туманов позволит им бросить мимолетный взгляд на рощи, зеленый покров Земли и иные красоты дольнего мира.
Порой я вижу мысленным взором, как восседают они на вершине, окруженные безмятежным простором эфира. У ног их, на много десятков футов ниже, простирается бурный океан ветров, безраздельно властвующих в атмосфере вашего мира. Там подолгу слышится эхо страшных раскатов грома, отраженных отвесными скалами. В этом бушующем океане блестят молнии, похожие на трезубцы; они пронзают вечную завесу облаков и обрушиваются огненными стрелами на Землю. Иногда же я вижу, как мудрецы, сидя на Земле, склоняются над книжными томами или внемлют речам существ, во всех отношениях их превосходящих... Однако не стану сейчас продолжать, дабы не притупилась твоя способность воспринимать новое и удивляться услышанному. Тебе необходимо отдохнуть. Пройдем же в мою обитель. То, что ты видишь сейчас, — лишь вход.
Я с такою жадностью внимал словам брамина, что, когда он умолк, не сразу понял, что мы остались одни под огромным куполом. Светящиеся существа покинули зал, и теперь рядом со мною находились лишь Нуронихар и жрец. Оба восседали на пурпурных ступенях и хранили молчание, погруженные, по-видимому, в свои мысли. Я также воспользовался этим мгновением абсолютного спокойствия, чтобы осмыслить всё, что произошло со мною. Я находился в самом центре земного шара, над головой моею простерся исполинский альпийский хребет. Возможно ли, что я не сплю, что мне, смертному, действительно удалось проникнуть в эти обширные пещеры? Как смог я выдержать огонь, водоворот и все те ужасные ощущения, которые они во мне пробудили? Ведь тело мое подверглось многочисленным испытаниям са¬


842
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мыми грозными из стихий! Неужто ему удалось выстоять? И всё же я отчетливо помнил все подробности, и чувства мои были необычайно остры — и зрение, и слух, и осязание. Разве мог бы я во сне чувствовать всё столь же остро? Возможно ли мыслить и рассуждать во сне так, как я это делаю теперь? Я совершенно явственно вижу огромный купол, усыпанный блестящими камнями, сферу, излучающую ясный свет, агатовый пол со всеми его лабиринтами прожилок, лестницу и пурпурный ковер! Более того — предо мною сидят изящнейшая из женщин и почтенный провидец. Неужели всё это лишь видёние? Разве я не слышу, как журчит ручеек, перескакивая с камня на камень? Конечно, слышу и, более того, явственно различаю, как плещется рыба в прозрачной воде. Я вдыхаю аромат благовонных растений, что расставлены в вазах по краям лестницы. Можно ли всё это чувствовать во сне?
Как раз в тот миг, когда я убедил себя в реальности происходящего, брамин сделал мне знак следовать за ним. Я повиновался. Он взял меня за левую руку, а Нуронихар велел стать справа от меня. Наконец мне представилась возможность рассмотреть прекрасную индианку, ведь, судя по говору и цвету кожи, она была именно индианкой. Я с таким удовольствием следил за ее грациозными движениями, любовался огнем ее очей и благородными чертами, с таким вниманием слушал, как льется ее речь, что ничего вокруг более не замечал. Я невольно обращался к ней одной, и то, как она отвечала, заставляло меня лишь сильнее восхищаться ее совершенством. Исполненный восторга, я не думал ни о чем другом, пока мы не остановились.
Я осмотрелся и обнаружил, что мы оказались в другой пещере, размерами уступавшей предыдущей — не более полусотни шагов в длину. Но здесь было светло и радостно, и всё напоминало земной пейзаж на рассвете, когда природа пробуждается к жизни под лучами восходящего солнца. В одном конце пещеры находились две широкие арки. Сквозь них виднелась небольшая лужайка, на которой пышно росли цветы. Лужайку обрамляли густые заросли неведомых мне деревьев и кустов. Удивительно высокие деревья вздымались к небу — бледно-голубому и безоблачному. В небесной синеве сиял необычайно яркий светящийся шар, благодаря которому растительность представала во


У. Бекфорд. Видёние
843
всей своей неописуемой красоте. Лес, по-видимому, служил домом тучным стадам животных, очень напоминавших антилоп и северных оленей. Некоторые из них безмятежно скакали по пастбищу и резвились на лугу, не выказывая ни малейшего признака робости. Ручей, бравший начало меж стволов тех цветущих рощ на высоте и бежавший вниз по крутому склону в русле, едва различимом в пышном кустарнике, несколько умерял бег на равнине и, плавно неся свои воды, втекал в одну из упомянутых мною арок — входов в пещеру. Нигде нельзя найти более чистой воды, столь прозрачной, что можно было видеть ярко-желтый песок на дне.
Стены, свод и частично пол пещеры были выложены сероватым шпатом39, очень приятным для глаза. На стенах в произвольном порядке крепились раковины, служившие вазами для всевозможных цветов. На стороне, противолежащей аркам, в камне был выдолблен резервуар, который, принимая воды ручья, мог служить удобной ванной. На потолке блестели сосульки, отражавшиеся по многу раз в двух больших зеркалах из полированной стали, на каждом из которых кто-то вырезал несколько рядов строк на неизвестном мне языке. Я с таким увлечением разглядывал простую, но элегантную обстановку, что не сразу заметил гигантских размеров лист какого-то растения, расстеленный в центре пещеры, неподалеку от арок, открывавших столь прекрасный вид. На листе была накрыта трапеза. Жрец и Нуронихар опустились на циновки и пригласили меня последовать их примеру.
Когда я сел рядом с Нуронихар, она сказала:
— Ты не должен ожидать, что сможешь утолить голод мясом. Такая пища под запретом в здешних краях40. Не в наших правилах убивать животных, в которых Всемудрый вдохнул жизнь. Мы довольствуемся растительной пищей, в которой благодаря Его заботам не испытываем недостатка. В той раковине — нектар, извлеченный насекомыми из различных плодов. Мы собираем его с листьев и цветов, где насекомые оставляют излишки своих запасов. Хрустальные кубки наполнены смесью из молока антилопы и соков трав. Хлеб пропитан тою же жидкостью. А фрукты, которые ты здесь видишь, — самые спелые; по утрам лесные тропинки обильно усыпаны ими.


844
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Прекрасная индианка еще долго рассказывала о содержимом раковин и хрустальных кубков, коими был уставлен необычный стол, и советовала, какие из множества плодов мне следует непременно отведать. Однако необычность моего положения и снедавшее меня любопытство почти совсем лишили меня сил, так что я не мог есть, хотя и был голоден. Тем не менее, я утолил жажду, отведав искрящегося напитка, налитого в мой кубок. Мойсасур, внимательно наблюдавший за моими действиями, улыбнулся, увидев, с какой жадностью я пью, и спросил, не сам ли я убедил себя в том, что действительно испытываю жажду.
— Мне хорошо известно, — продолжал он, — что тебя посещают сомнения относительно реальности некоторых явлений. Ход твоих мыслей доподлинно вёдом мне с того момента, как ты вошел в подземный мир. Словом, не стану более скрывать от тебя: мне дано читать сокровенные мысли людей, и душа смертного подобна для меня раскрытой книге. С немалым удовольствием следил я за ходом твоих рассуждений, когда ты убеждал себя в том, что действительно находишься среди нас. Теперь же я вижу, что ты сгораешь от любопытства, желая подробнейшим образом расспросить нас о том, кто мы и как живем. Тебе неизвестно, смертны ли мы, тебе не дают покоя тайны, открытые для жрецов, обитающих во чреве Земли. Еще тебя приводит в изумление, что я повелеваю существами, населяющими здешние обширные пещеры. Ты жаждешь услышать объяснение увиденным чудесам, однако вопросы, тебя занимающие, столь многочисленны, что их сложно в точности сформулировать.
Я был немало смущен, узнав, что мысли мои настолько очевидны, но, поскольку я испытывал к Мойсасуру лишь высочайшее уважение, то, по зрелом размышлении, не стал огорчаться из-за того, что ему известно, о чем я думаю. Что же до любопытства, которое, признёюсь, уже давно одолевало меня, то оно, вероятно, было простительным, если учесть, что со мною произошло и как развивались подогревавшие его события.
— Немного терпения, — молвила Нуронихар, — и все диковины, что смущают тебя, разъяснятся. Я, со своей стороны, намерена поведать


У. Бекфорд. Видение
845
тебе историю моей жизни — хотя и краткой, но насыщенной необыкновенными перипетиями. Хочу открыть тебе причину, заставившую меня поселиться под землей. Объясню также, что двигало мною, когда я приняла решение посвятить себя наукам, о которых и не слыхивало большинство моих сестер, особенно тех, что рождены в царской роскоши где-нибудь на Востоке и проводят все дни свои, не покидая женскую половину дома...41
— Кстати, час твоего посвящения, — прервал ее жрец, — обещанного мною в награду за отвагу, с которой ты преодолел все опасности, уже близок. Светило наше начинает меркнуть. Уже едва можно различить очертания вон того высокого мыса, и скоро долина погрузится во мрак. Легкий шелест среди деревьев, укрывающих арку, что справа от нас, предвещает приближение роя светящихся насекомых, о чьих свойствах тебе поведал Малик, покуда ты был вверен его заботам. Но сейчас, при гаснущих лучах светила, я могу еще прочесть слова, начертанные на зеркалах. Надпись гласит, что по истечении часа ничто более не помешает мне открыть тебе знание, которого ты достоин. Используй это время, чтобы поспать и восстановить силы. Так как ум твой сейчас перевозбужден и не расположен к отдыху, выпей сока трав, который Ну- ронихар поднесет тебе в кубке из оникса42, а затем располагайся в одной из ниш.
Я с благодарностью принял напиток и удалился в нишу в глубине пещеры, где обнаружил постель с периною из благоухающих трав. Едва голова коснулась подушки, как я крепко заснул. Разбудили меня голоса, показавшиеся знакомыми. Предо мною стояли Малик и Термин- га, явившиеся из глубины пещеры. Они вновь пригласили меня следовать за ними. Поднявшись, я различил грот в долине при свете облака из светящихся насекомых, о которых мне доводилось столь часто слышать. Непросто описать, сколь странный вид имели окружающие предметы при таком необычном освещении. На лугу паслись стада животных, ранее мне здесь не попадавшихся. Видом, окрасом и повадками они не напоминали ни одно из земных существ, обитающих в горах, в лесу, в поле или в реке. Однако не стану сейчас описывать подробно долину, дабы не утомить читателя обилием деталей.


846
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Вновь обретя способность скользить по воздуху со сверхъестественной быстротой, я последовал за Маликом и Термингой, которые направились в глубокую расщелину в скале. Прошло немало времени, прежде чем длинный извилистый коридор привел нас в новую пещеру, поразившую меня размерами и высотою свода. Глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к изысканной игре самоцветов и минералов, коими был выложен пол. Они переливались бесчисленным количеством оттенков, превосходя все краски, которыми бы сверкали тысячи призм. Из каждой трещины в камне вырастали во множестве тонкие копьевидные кристаллы. Некоторые из них достигали в высоту не менее сотни футов; с их заостренных верхушек, подобно фруктам или цветам, свисали грозди алмазов — плоды здешних блистательных цивилизаций. Другие кристаллы даже превосходили их высотою — они возносились до самого свода. Там, в вышине, висела легкая дымка, сквозь которую тускло мерцали, подобно звездам, камни, расцвечивавшие купол, слишком грандиозный, чтобы человеческий язык мог его описать. В отвесных скалах, что служили пещере стенами, были вырублены ряды арок, ведущих в новые бесконечные и великолепные подземные коридоры. Намного выше я различил ряды выдолбленных в скале галерей, которые образовывали причудливые переплетения. Некоторые из них, казалось, вели в никуда, теряясь из виду за каким-нибудь большим камнем; другие — невероятно извилистые — шли вниз, огибая грозного вида выступы в скале, имевшие несомненное сходство с теми каменными площадками, что нависают над головою того, кто оказался у подножия наших прибрежных скал. Когда глаза мои привыкли к окружающему великолепию, вначале едва меня не ослепившему, я заметил, что над моею головой подвешены мосты, изготовленные из какого-то блестящего материала и соединяющие одну вершину с другою. Среди камней и известняковых наростов я разглядел и лестницу, ведущую к обширной террасе, расположенной совсем невысоко, — подняться к ней было бы несложно. На верхушках столбов и по краям ступеней сияли хрустальные шары, наполненные, казалось, жидким огнем, а те светильники, что горели в вышине, в галереях, отбрасывали дорожки света, падавшие на склон и выхватывавшие из тьмы бесчисленные копье¬


У. Бекфорд. ВидЁНИЕ
847
видные кристаллы, зубцы и остроконечные каменные башенки, разбросанные повсюду безо всякой симметрии, но в высшей степени живописно. Купол, по-моему, также был украшен подвесными светильниками — сквозь туман я различал мерцающий свет, однако детально рассмотреть свод пещеры мне не удалось.
Сбитый с толку и завороженный, я был не один в этой огромной блистающей пещере — меня окружали прекрасные существа, подобные Малику и Терминге. Они во множестве мелькали наверху в галереях, скользили по мостам и спускались по ступеням43. Эти светящиеся фигуры сбивались в стайки на почтительном расстоянии от меня и моих провожатых, но не делали попыток приблизиться и прервать то безмолвное созерцание, в которое я был погружен. Голоса их не сливались в неприятный нестройный гул, который издавали бы смертные, если бы собрались в таком же количестве и принялись беседовать. Напротив, голоса их мелодично переливались, напоминая журчание ручья, и приятно ласкали слух, что показывало, сколь светлы и безмятежны их мысли. Террасы и пустое пространство пещеры внизу были заполнены сонмами сих существ, однако здесь не возникало ни беспорядка, ни суеты — у каждого была своя задача, каждый следовал по своему маршруту, не отклоняясь и не обращая внимания на других.
Среди бесчисленного множества движущихся фигур я заметил нескольких карликов. В их лицах, хотя и не похожих на человеческие, не было ничего отталкивающего. Этих невысоких существ отличала смуглая кожа, и издалека они казались не более чем темными пятнышками на фоне сияющих фигур. Если во внешности карликов не было ничего удивительного, не считая небольшого роста, то быстрота и ловкость, с какой они перепрыгивали с моста на мост и в мгновение ока перебегали от одного края террасы к другому, просто поражала. По-видимому, подчиняясь приказам сияющих существ, они тут же оказывались у их ног. Карлики мелькали то тут, то там: взлетали вверх по ступеням, перебегали, словно ящерицы, от камня к камню, съезжали вниз по сосулькам или карабкались с поразительной легкостью по тонким стволам копьевидных кристаллов, гнувшихся под их тяжестью, словно ивы. Порой кто-нибудь из них взбирался так высоко, что исчезал из виду,


848
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
скрывшись в тумане; но, прежде чем я успевал издать удивленный возглас, верхолаз вновь появлялся, перепрыгивал через страшную трещину и скользил вниз по обледеневшему склону, чтобы мгновение спустя затеряться в толпе.
Подвижные миниатюрные существа заинтересовали меня настолько, что я не смог удержаться и спросил Термингу, что это за создания и для чего они наделены столь поразительною ловкостью. Мой провожатый отвечал, что это потомки древней расы, населявшей нашу планету много тысячелетий назад, когда мир был совсем не таким, как теперь.
— С тех далеких времен уклад жизни на Земле дважды полностью менялся. Причиной первого переворота стало землетрясение — тогда разверзлись жерла вулканов, и наружу вырвались огненные потоки. Пламя пожара, охватившего тогда Землю, утихло лишь полвека спустя. Второй из катаклизмов — Потоп, память о коем хранят ваши предания44. Те существа, что до великого землетрясения единолично заправляли на Земле, со временем превратились в развращенных преступников — по природе своей, отличной от человеческой, они слишком легко поддавались искушениям. Их вырождение продолжалось несколько столетий, и постепенно потомки некогда великого рода превратились в тех карликов, которых ты видишь перед собою. Одновременно ослабевали и их умственные способности. Наконец они окончательно перестали быть достойными прекрасного мира, который населяли. Однажды их постигло помрачение рассудка; губительный инстинкт заставил их устремиться в норы и пещеры. Некоторые, движимые непреодолимым отчаянием, низвергали себя в пропасть или бросались в горные расщелины. Иные, охваченные жутким безумием, прыгали в жерла вулканов. Но напрасно ждали они смерти для себя и истребления для рода своего — их ожидала совсем иная участь.
Очутившись на дне пропасти — на полтора десятка миль ниже той пещеры, в которой мы теперь находимся, — все они, вся преступная раса, воскресли к жизни, терзаемые муками совести. Кромешная тьма и полная тишина окружали их в сем зловещем месте. Все они вмиг лишились дара речи и оказались прикованы к тому месту, где упали, а


У. Бекфорд. Видение
849
потому каждый вообразил, что находится в полном одиночестве. Им было знакомо понятие вечности, и они решили, что та самая страшная вечная жизнь и наступила для них — сотканная из бесконечного мрака, тишины и одиночества. Здесь не было ничего, что могло отвлечь их от тягостных мыслей, и никого, кто мог выслушать жалобы и утешить. Сотни раз молили они о том, чтобы им было даровано видеть, даже если взору предстанут лишь сцены ужасных наказаний, сотни раз желали они услышать хоть что-нибудь, пусть даже только вопли терзаемых. Любое страдание предпочли бы они полному бездействию, ибо что может быть тягостнее для того, кто не привык сидеть на месте, кто никогда не умолкал, стремясь высказать сотни тысяч мыслей, его занимавших? Что может причинить такому созданию больше страданий, чем полная телесная неподвижность, в особенности если при этом страдалец с удвоенным рвением непрестанно возвращается в мыслях к прошлой жизни, горячо презирая и осуждая свои былые помыслы и поступки и будучи не в силах хоть как-то выразить собственные чувства?
Пока жалкие негодяи, полностью осознававшие справедливость постигшего их наказания, лежали, разъединенные, на дне великой бездны, их прежние жилища были сметены с лица планеты землетрясением, о котором я уже упоминал. После того как всё было разрушено, первоначальные стихии пребывали некоторое время в смешении, известном вам как Хаос45. Когда же над противоборствующими стихиями пронесся Дух46, порядок был восстановлен и жители иных небесных тел вновь увидели, как сияет прежним великолепием Земля, на время померкшая. Сия эпоха соответствует периоду, который вы называете сотворением мира47. По завершении сего великого труда Высший Разум, чей справедливый гнев смягчило искреннее раскаяние того племени, на которое он был обращен, высказал устами мудреца, который в то время правил нами (а мы пережили четыре великих катаклизма на поверхности Земли), свое намерение смягчить наказание. Нам было велено поднять преступников со дна великой пропасти и принять к себе на службу как существ низшего порядка. Мы повиновались и стремительно спустились в пропасть, озарив те мрачные пределы ярчайшим светом.


850
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Мы содрогнулись, узрев безбрежное и унылое водное пространство, по которому были рассыпаны бесчисленные каменные островки. На них лежали преступники, показавшиеся нам на первый взгляд окаменевшими. Их черты искажали страдание и отчаяние, но, едва первые лучи принесенного нами света рассеяли мрак, как дикое, сумасшедшее ликование охватило их и вернуло им способность двигаться. Поначалу они едва могли стоять, а ходить и вовсе разучились: при каждом шаге спотыкались, падали и принимали ту позу, в которой пролежали столь долгое время. Речь их была нечленораздельной, им понадобилось немало часов, чтобы отчетливо произнести первый звук. Однако мы с удовлетворением выслушали их первые восклицания, которые выражали хвалу освобождению и признание справедливости их ниспровержения. Сколь же велика была их благодарность! Не в моих силах описать радость, овладевшую ими, когда они поняли, что наказание окончено.
Затем мы велели им отправляться вместе с нами в пещеры, которые служат нам домом. Здесь мы стали давать им различные поручения — к примеру, собирать горючее масло, даваемое левиафанами48, которые водятся в нашем подземном океане, прорубать галереи в скалах и подрезать буйно растущие кристаллы, которые без должного ухода могут заполнить всё свободное пространство наших пещер. Иногда по нашему распоряжению карлики ткут тончайшие пурпурные покровы. Также у них немало других занятий, за которыми тебе вскоре предстоит их увидеть. В частности, они смотрят за всеми бесчисленными светильниками, что находятся в пещерах.
Сии существа по-прежнему исполняют свои обязанности с живостью и усердием, которые, однако, нельзя сравнить с рвением, отличавшим первое поколение. Они становились всё более проворными, но стали раздуваться от гордости. Многие из них преисполнились тщеславия и вообразили, что мы неспособны обойтись без их услуг. Подобные мысли сделали маленький народец непослушным, и мы были вынуждены прибегать к наказаниям, дабы усмирить их дурной нрав. Самых непокорных пришлось заточить внутри ледяных глыб. Многие из них так и остались на века скованы льдом в назидание остальным.


У. Бекфорд. Видёние
851
В прежние времена им было позволено посещать верхние пещеры, граничащие с поверхностью Земли. Они навсегда сохранили привязанность к Земле и передают из поколения в поколение предания о том времени, когда населяли те прекрасные места. Отсюда и происходит их застарелая ненависть к вашему роду, захватившему, как они убеждены, их собственные владения. Многие из них еще лелеют честолюбивые замыслы. Ненависть не раз доводила карликов до злодеяния: поманив алчных смертных обещанием сокровищ, их завлекали в глубину недр и каньонов, где лишали жизни. Известно, что карлики применяли многочисленные колдовские уловки, после чего душили несчастных, поверивших их посулам. Часто сии существа являлись старателям и, искусно подражая жестам людей, подзывали их и указывали на какой-нибудь камень, словно желая открыть золотую жилу. Затем, уведя старателя подальше от его товарищей, карлики мстили своему врагу с такою возмутительной жестокостью, что мы были вынуждены ограничить их перемещения, заточив их в средних пещерах. Чаще всего жертвами наваждения становились жители Севера, чьи шахты близ полюса связаны с входами в наши пещеры. У северян немало легенд о жестоких проделках уродливых гномов49 (так их именуют люди), которые часто показываются, злобно ухмыляясь, из трещины в скале.
Внезапно рассказ моего собеседника был прерван резким металлическим лязгом, который эхом разнесся под сводами пещеры. На мой вопрос об источнике этого грохота Терминга ответил:
— Врата святилища отворились, и теперь тебе позволено спуститься по склону, покрытому вечным льдом, ко входу в святая святых.
Я всей душою жаждал достичь неведомой цели, к которой так долго шел, поэтому устремился вперед и сейчас летел быстрее, чем когда- либо. Существа, заполнившие пещеру, расступались, чтобы пропустить меня и моих спутников. В мгновение ока мы пересекли пещеру, и здесь я застыл как вкопанный у края обрыва. Там, внизу, разверзлась бездонная, как мне показалось, пропасть. Спуститься можно было лишь по отвесному склону, покрытому гладким и прозрачным голубоватым льдом. Терминга лишь улыбнулся, видя мою растерянность. Он указал на светящиеся фигуры, которые с необычайной легкостью скользили


852
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
по склону прямо в страшную пропасть, и велел мне вспомнить, как сам я ранее прошел сквозь водопад.
Это воспоминание развеяло мои сомнения. Без дальнейших колебаний я ступил на ледяную гладь и мгновенно очутился на дне пропасти. Отсюда я едва мог различить ту вершину, на которой стоял, дрожа, лишь секунду назад. Когда я пришел в себя, внимание мое привлекли четыре великолепные арки, принимавшие бесконечные потоки сияющих фигур. С правой стороны от каждой арки стоял величественного вида страж, вооруженный жезлом. Стражи регулировали движение толпы. Поскольку провожатые могли читать мои мысли сразу же, как только те возникали, они не замедлили сообщить мне, что сии создания, подобные им самим, стоят выше массы существ, что подчиняются их приказаниям. Те же, что исполняют приказы высших существ, служат духами-хранителями людям и всем тварям, населяющим Землю со времен ее сотворения. Мне объяснили, что каждая арка сообщается с одной из четырех частей света и что светящиеся существа спешат к новорожденным.
Пора, однако, было отправляться дальше. Вскоре арки и вереницы сияющих фигур остались позади, и мы вступили в длинный узкий коридор со стенами, выложенными диковинным пурпурным камнем. По нему мы проследовали, как смутно помнится мне сейчас, в обширную пещеру, освещенную мягким светом живого огня, горевшего где-то вдалеке. Осмотревшись, я обнаружил, к немалому своему удивлению, что остался один. Я поднял глаза и не увидел над собою свода; тогда я весь обратился в слух, но не услышал ни звука. Я устремился к своей цели с легкостью, которая уже стала привычной, однако пещера эта, казалось, не имела никаких пределов вовсе. Все мои попытки приблизиться с огромной скоростью к далекому огню были тщетны — казалось, он только удалялся. Мои опасения и сомнения вернулись и мучили меня с новою силой. «Где же это святилище? — мысленно вопрошал я. — Когда же состоится посвящение, давно обещанное мне в награду за муки? Почему оно постоянно ускользает, словно мираж? Что за безбрежность вокруг меня? И зачем Мойсасуру вводить меня в заблуждение? Все


У. Бекфорд. Видёние
853
трудности, подобные камням на моем пути, посланы мне как испытания. Несомненно, это так».
Очнувшись от размышлений, я обнаружил, что, сам того не осознавая, вознесся на небывалую высоту — позади остались сотни террас, вырубленных в тверди скалы, — и, бросив взор вниз, уже не разглядел подножия горы. К вящему своему удовольствию, я увидел, что огонь стал ярче. Силы мои удесятерились, и я вновь устремился к цели. Наконец я различил очертания нескольких зданий, поразивших меня высотой и великолепием.
Вперед! Теперь стало видно, что здания выстроились, как мне показалось, по берегам большого озера, поверхность коего озаряли лучи, пылавшие будто солнце на закате. В центре озера располагался островок, на котором и горел огонь, чей свет привел меня сюда. Когда меня отделяла от озера примерно тысяча шагов, я увидал, что прямо по воде кто-то идет. Как такое возможно? Я приблизился вплотную к тому, что казалось кромкою воды, и обнаружил, что предо мною — огромный гладкий лист желтого металла, более великолепного и насыщенного оттенка желтого, чем золото. Я отважился ступить на гладкую поверхность и не смог сдержать возгласов удивления — столь прекрасны были башни, высившиеся по краям блестящей пластины. Большинство зданий, украшенных колоннами и невероятно искусной резьбой, были выстроены из того же великолепного металла. В них не было ни одной детали, напоминавшей элементы земной архитектуры, посему я не могу найти нужных выражений, чтобы дать им достойное описание.
Внезапно огонь на островке разгорелся необычайно ярко, отблески его пламени озарили башни и заиграли на их стенах светом столь ослепительным, что я прикрыл лицо полою плаща, не в силах вынести величественного зрелища. В этот момент я услышал, как кто-то издалека зовет меня. Многократно усиленный эхом, голос звучал столь грозно, что я вздрогнул. Подняв глаза, я увидел, что предо мною стоит добродетельный Мойсасур.
— Тебе трижды повезло! — возгласил он. — Ты достиг желанной цели! Возблагодари же ту силу, коей ты обязан своею стойкостью и


854
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
благородством устремлений, силу, что не раз защищала тебя в минуты отчаяния!
Я повиновался.
— Преклони колена, — продолжал он, — и позволь прикоснуться к твоим глазам. Сие снадобье наделит их способностью смотреть на священный огонь.
Я исполнил его приказание.
— Теперь, — продолжил он, — оглядись вокруг. Пред тобою — святилище, в которое ты стремился попасть. Ты видишь то, что никогда доселе не открывалось взору смертного! Взгляни же на сию обитель чистоты и мудрости, обитель, что пребывает неизменной со дня сотворения мира, обитель, устоявшую благодаря высшей силе во дни четырех великих катастроф и оставшуюся незыблемой и несокрушимой!
Охваченный благоговейным трепетом, я почтительно поднял глаза. Сперва я не увидел ничего, кроме всё тех же башен, но спустя недолгое время различил нечто, напоминавшее основания исполинских колонн, чьи вершины были недоступны взору. Вскоре я убедился, что глаза не обманывают меня: постепенно зрение мое становилось острее, и всё новые колонны — тысячи колонн — вырастали вокруг меня. Глаза мои искали предел этому величию, но исполинские строения высились повсюду и, казалось, вырастали одно из другого, заполняя всё окружающее пространство. Святилище поражало, прежде всего, безграничностью и пышностью убранства, затем ко мне пришло ощущение гармонии и соразмерности. Но нет ни в одном языке такого слова, такого имени, что могло бы служить названием этому месту. Дворец? Храм? Нет, ни одно сооружение, воздвигнутое ради земного владыки или посвященное людьми владыке небесному, не могло бы размерами, торжественностью обстановки и гармоничностью даже отдаленно сравниться с этим величественным святилищем, что вмещает священный огонь и служит обителью тому, кому доверено править миром и хранить сокровенное знание о нем.
Мойсасур, от которого не укрылось ни одно из тех чувств, что я испытывал, счел, что мой возвышенный настрой сделает меня способным постичь историю его бытия, и начал свой удивительный рассказ.


У. Бекфорд. Видёние
855
— Постарайся выслушать меня без страха и смятения. Я принадлежу к сонму ангелов Всевышнего и был в числе тех, кто, в силу искушения, усомнился в Его всемогуществе. Я помню, как на заре своего существования жил среди мириад себе подобных на поверхности Земли. В ту пору планету окружало множество ярчайших лун, с которыми не могла бы соперничать та, что теперь светит смертным по ночам. Мы жили в совершенном блаженстве и владели столь обширными знаниями, что смогли интуитивно постичь великий закон устройства Вселенной и понять, какие силы управляют движением бесчисленных миров, ее составляющих. Чтобы обосновать сии законы, одному из ваших гениев, величайшему из философов, понадобилось полжизни50. Нам было дано видеть истину в каждой из вещей, и мы имели некоторое представление о Том, Кто наделил вещи их истинной сущностью. В этом и состояло наше счастье.
В отличие от смертных, мы не были прикованы к поверхности Земли, но могли подниматься ввысь, парить в эфире и посещать небесные сферы, рассеянные в его сияющих просторах, подобно островам в океане. Полеты доставляли нам неописуемое удовольствие; мы говорили с духами далеких звезд, чье счастье и стремление превозносить Творца не уступали нашим. Сколь радостным было наше существование, осененное божественной благодатью! Знание наше возрастало день ото дня, перед нами открывались всё новые просторы. Порой мы отправлялись на одну из лун, служивших нам источником света, и резвились там на лугах, поросших асфоделью51. Но чаще мы держались с достоинством, как нам и подобало, и помыслы наши обращались к вещам высшего порядка. В те времена нас не обременяли тяжелые телесные оболочки. Мы были способны покидать пределы Солнечной системы и обследовать другие, великолепием многократно ее превосходящие. Полеты свои мы совершали с невероятной легкостью и стремительностью, превосходившей не только скорость света, но и скорость мысли. Атмосфера в те счастливые времена была чистой и прозрачной. Столь же чистыми и прозрачными были души существ, населявших Землю. Нам были неведомы обман и вероломство — сами понятия эти возникли намного позже. Мы были буквально созданы для жизни в обществе и


856
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
горячей дружбы, коей и отдавались без страха, нисколько не сдерживая своих порывов.
В стремлении к знаниям мы не ведали ни границ, ни преград и порою, движимые любопытством, не без дерзости осмеливались заглянуть за грань запретного. Один из ангелов, преисполнившись высокомерных помыслов, не пожелал терпеть над собою чью-либо власть и, стремясь к священному источнику знаний, дерзко вознесся на крыльях своих к запретному небу, где обитает Высший дух. Девять раз глас небесный повелевал ему отступиться. Устрашившись, он вернулся на Землю и, владея в совершенстве искусством убеждения, разжег наше любопытство и принудил нас последовать за ним в те пределы, куда нам не дозволено было вторгаться. Сотрясая небеса, грозный глас вновь и вновь повторял одно и то же приказание. В смятении мы отступили, но наш вожак убедил нас снова устремиться вперед. Ах, если бы мы только нашли в себе силы воспротивиться! (При сем воспоминании светлый лик Мойсасура омрачила печаль, а нимб его потускнел.) Но, поддавшись гибельному порыву, мы последовали за ним. Тогда, к нашему великому ужасу, небесный свод раскололся, и из разлома пролился невыносимо яркий свет. Пораженные, мы были отброшены назад. Ряды наши вмиг рассеялись, и, влекомые неведомою силой, мы полетели прочь. Я не могу сказать, сколько времени длился наш полет, но помню, что завершился он падением на холодную поверхность какой-то унылой планеты, которую не согревали лучи ни одного из солнц. Простертые на холодных камнях, мы внимали своему приговору: «Вас ждут вечные скитания! Пока не искупите свой грех, вам предстоит существовать в телах низших существ. Не одну жизнь проживете вы на пути к утраченному счастью, не однажды испытаете смертные муки. Но, загладив вину свою, сможете вернуть себе мое благословение, ибо всемогущество неотделимо от всепрощения».
С того дня начались наши печальные скитания. Взбалмошная планета, на которой мы оказались, то вращалась среди миров и жгучих светил, то отправлялась в отдаленные сферы, где царили мертвенный холод и мрак. Скитаясь меж многих планетных систем, мы жаждали вновь оказаться там, где прежде обитали, и мечтали хоть одним глаз¬


У. Бекфорд. Видёние
857
ком взглянуть на те места, где когда-то были столь счастливы. Спустя долгое время некое чутье подсказало нам, где искать дом. Но сколь разительно всё здесь переменилось! Да и сами мы были уже не те, что прежде.
Лишенная всех своих лун, кроме одной, планета наша более не излучала прежнего сияния; прошло то время, когда во всех ее уголках царили покой и изобилие. Былое цветущее великолепие осталось лишь в нашей памяти. Зрелище сие столь остро напомнило нам об утраченной благодати, что именно тогда мы ощутили всю глубину своего несчастья. Когда мы с высоты любовно взирали на планету, ранее служившую нам домом, силясь рассмотреть ее новых обитателей, некая сила разъединила нас, и одновременно стерлись все воспоминания.
Именно тогда мы были помещены в тела смертных, и началось посланное нам испытание. Прошло немало времени, прежде чем мы узнали, что со дня первой великой катастрофы, причиной которой были мы сами, в нашем мире сменилось три рода и произошли еще три катаклизма. Будучи разлучены, мы ничего не ведали о судьбе друг друга и лишь долгое время спустя обнаружили, что не раз встречались, пребывая в чужих обличьях, которые были вынуждены принять. В чьих именно обличьях и под чьими именами мы жили, я не имею права рассказать.
Я вижу, тебе не терпится узнать, какая участь постигла того ангела, который уговорил нас нарушить запрет. Наказание его было страшным, и одного рассказа о нем было бы достаточно, чтобы кровь застыла в твоих жилах, чтобы каждый нерв затрепетал, чтобы мозг вспыхнул, охваченный огнем безумия. Потому будь осторожен: уйми свое любопытство и наслаждайся счастливым неведением.
Я повиновался, испытав при этом вполне искреннее облегчение. Брамин продолжил рассказ:
— Вытерпев все выпавшие на мою долю превратности судьбы, я родился и жил около трех тысяч лет назад как брамин Падмани52, о чьей святости до сих пор ходят предания среди людей у истоков Ганга. В тех краях я прожил долгую жизнь в аскезе, воздержании и добровольном самоотречении: на протяжении двухсот лет исцелял больных


858
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
и утешал скорбящих. Тем, кому нужен был наставник, я проливал свет истины. Много лет я усердно трудился, сея мудрость «Шасты» среди могущественных ныне народов, которые пребывали в то время в дремучем невежестве.
Когда же моя бренная оболочка не могла более служить мне, я удалился на уединенный остров, лежавший близ устья великой реки Ганга53, и там ожидал очередного перерождения с таким смирением, какого не испытывал со дня моего падения. Когда глаза мои перестали видеть воды Ганга и шум его волн не достигал более моих ушей, я в полном спокойствии встретил конец той земной жизни. Меня поглотила тьма, но мгновение спустя я оказался окружен неописуемо ярким светом. Я обнаружил, что плыву по волнам эфира и что ко мне вернулся блистательный первозданный облик. Не было предела моему ликованию, когда я понял, что вновь обрел и прежнюю остроту разума. Никогда не забуду тот миг, когда в памяти моей вспыхнули, словно электрический разряд, удивительные картины прошлой жизни. Некая высшая сила побудила меня вернуться к родной планете и, паря над Землею, я удостоился чести выслушать волю нашего Владыки. Я узнал, что испытания мои позади, и получил Его наставление. Движимый Его волею, я спустился к сему святилищу и обнаружил здесь целый мир, сокрытый от посторонних глаз и населенный существами, готовыми мне повиноваться.
Вспомни теперь тот миг, когда ты впервые увидел вход в пещеру, в наш мир, — тот самый миг, когда слуха твоего достигла музыка, которую ты почел за музыку небесных сфер. Именно тогда ты впервые узрел меня и Нуронихар. Помнишь ли мой рассказ об обычаях браминов, о том, как проникают они в секреты природы и постигают тайные науки?54 Ты ведь тогда вообразил, что мои наставления Нуронихар сродни отеческим, и был, конечно, более всего поражен явлением брамина в Альпах. Нет, ты был убежден тогда, что я и есть брамин, ведь именно так ты называл меня в своих мыслях. И ты, надо сказать, имел основания так думать, ибо я предпочел явиться в обличил брамина, скрыв, насколько это возможно, свое истинное величие. Я опасался, что мое превосходство может внушить тебе слишком сильный страх. Вот


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
859
почему ты вначале не увидел того сверхъестественного сияния, которое окружает меня теперь. И вот почему я говорил с Нуронихар о свойствах растений и минералов, о целительной силе трав и о чудесах, творимых просвещенными людьми, коих огромный опыт наделил способностями, которые так удивляют обычного человека. Я полагаю, ты не забыл, как постепенно возрастало твое благоговение, как я старался пробудить твое любопытство и с какими предосторожностями вел тебя к посвящению. Всё это потому, что я заботился о тебе и, зная, сколь слаб человек, щадил тебя. Но всё же я с неизменной твердостью готовил тебя к встрече с препятствиями, которые тебе предстояло преодолеть на пути сюда. И теперь, когда ты устоял перед лицом грозивших тебе опасностей и с благородной покорностью исполнил все условия посвящения, я проведу тебя в святилища, что высятся вокруг священного огня, и открою для тебя сокровищницу знаний, ибо запомни: всё, что произошло с тех пор, как Всевидящий Владыка разделил небо и землю, записано в книгах и книги сии хранятся именно здесь.
Увлекая меня за собой, Мойсасур направился к таинственному строению диковинной формы, излучавшему невероятно яркий свет. Внезапно он остановился и, застыв будто зачарованный, обратил взор ввысь и стал что-то говорить вполголоса, словно обращаясь к высшим силам. Затем правая рука его взметнулась высоко над головою и схватила возникший прямо из воздуха чудесный опаловый жезл, переливавшийся всеми оттенками, какие свойственны сему камню. Концом жезла он ударил по золотой ограде, которая немедленно разомкнулась, открыв проход к башне. Мойсасур сделал несколько шагов и — теперь уже другим концом жезла — коснулся какой-то секретной пружины. Девять массивных дверей одна за другою стремительно растворились пред нами, и мы оказались перед каменными скрижалями, на которых огненными знаками были начертаны письмена, излагающие вечные истины.
— Приблизься, — повелел Мойсасур, — и сердце подскажет тебе, что означают сии десять священных слов, вмещающих в себя суть и дух благословенного времени творения. Вот те три обособленных знака выражают все истины, до сего дня открывшиеся вашим мудрецам: знание,


860
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
добытое за шесть тысяч лет. Прямо под ними ты видишь еще три символа — в них зашифровано всё, что им когда-либо удастся постичь. Пусть результат и кажется ничтожным, представь, скольких усилий им стоило это знание, каких трудов, каких борений!
Далее Мойсасур обратил мое внимание на две огненные точки, которые, несомненно, заключали в себе истинную природу добродетели и счастья. Я спросил, почему одна из точек постоянно обращается вокруг другой, подобно тому, как планета вращается под влиянием притяжения своей звезды.
— Сие чудесное движение показывает извечную связь между счастьем и добродетелью, — объяснил мудрец. — Теперь взгляни вон на ту скрижаль — она содержит перечень всех деяний человеческих. Это, вероятно, и самое удручающее, и самое поразительное из зрелищ для ока смертного. Да, едва увидев, как созерцание сей картины преобразило твои черты, я уже прочел все возникшие у тебя чувства. Ты содрогаешься при мысли о том, сколь разительно отличаются картины нашего мира и твоего собственного. Ты видишь тут героев, монархов, основателей земных империй, коих страх и лесть вознесли в вашем мире на божественную высоту. Здесь они предстают в своем истинном облике и значимостью уступают обыкновенному человеку, ибо здесь ни один персонаж не украшен фальшивым лавровым венком, ни одно преступление не оправдано, но при этом и ни одна заслуга не забыта. Лучшие и наиболее великие из вашего мира, те немногие, кому не чужда любовь к истине, предстают здесь гораздо менее значительными, чем в исторических трудах. Смотри, как много тут философов, проживших без мудрости, ученых, не одаренных знанием, людей внешне благочестивых, но на деле лишенных добродетели.
Это было слишком тяжело! Я был не в силах более видеть столь страшную картину! Моя вера в достоинство и величие моего рода была уничтожена. Мойсасур, видя охватившее меня отчаяние, призвал взглянуть на другую скрижаль, посвященную вещам совсем иного характера. Я прочел перечень имен, неизвестных знатокам геральдики, имен тех, кто избрал для себя менее громкие занятия, исполнил свой долг до конца и пронес через всю жизнь любовь к истине и добродетель, не


У. Бекфорд. Видёние
861
поддавшись искушениям, не осквернив себя ни ложью, ни пороками, что обычно свойственно роду человеческому. Здесь были забытые ныне философы, люди великой учености, не одаренные почестями и наградами, исключительно честные, неподкупные люди, не отмеченные доселе ничьей похвалой, люди, кому единственным судьей была их собственная совесть.
— Это всё, что тебе дозволено увидеть, — сообщил Мойсасур и немедленно захлопнул скрижали. — Знай, однако, что посвящение открывает пред тобою определенные возможности, — продолжал мудрец. — Кроме знания, тебе даровано умение быть властелином собственной судьбы. Пусть новое знание глубоко западет тебе в душу и навсегда запечатлеется в ней. Перечень деяний человеческих, который только что был явлен твоему взору, — не список с роскошных полотен, созданных людскою молвой и лестью, не мнение отдельного человека, а то отражение, которое каждый видит в зеркале своей совести. Да не оставит тебя мудрость.
Когда Мойсасур произнес эти торжественные слова, воцарилось гробовое молчание, и лишь немало времени спустя я отважился его нарушить: я высказал искреннее желание быть допущенным и в другие священные башни, чьи сокровища еще предстояло исследовать.
— Позвольте мне пройти, — воскликнул я, — через новый круг опасностей! Позвольте вновь испытать все ужасы обряда посвящения, если только так я смогу достичь своей последней цели!
Мойсасур поспешил ответить:
— Постарайся унять свое любопытство. Это последнее посвящение означает смерть!
В ответ я смиренно склонил перед ним голову, а когда вновь поднял глаза, всё рассеялось в мгновение ока. Мойсасур простер надо мною свою длань, и я опять полетел сквозь темные пещеры. Обширные залы быстро сменялись, и я едва различал их. Наконец впереди забрезжил свет, даруя надежду на то, что уже близок тот миг, когда я прибуду в новый прекрасный уголок, и ко мне вернулось присутствие духа. Ожидания мои оправдались, и вскоре я очутился на равнине меж двух не слишком крутых горных склонов, что терялись в залитых светом не¬


862
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
бесах. Россыпь сверкающих метеоров озаряла всё вокруг ярким золотистым сиянием; дорожки света отражались во множестве прозрачных ручьев, которые текли по лугам. Казалось, я очутился в раю. Впервые в жизни наслаждался я столь чарующим великолепием. Здесь были цветы и кристаллы всевозможных оттенков, соперничавшие друг с другом в красоте и изяществе. Здесь были островки, едва выглядывавшие из воды: где-то поросшие травой, где-то — мхом, а где-то — нежными коралловыми водорослями. Стаи рыб сновали между островками, ослепительно сверкая чешуей. Диковинные птицы неизвестных мне видов то скользили по воздуху, почти касаясь воды, то взмывали ввысь. Немало их порхало в зарослях кустарника на склонах холмов. Здесь не было крутых скал и голых камней — ничто не напоминало о том, что я нахожусь в центре Земли, и сам я почти перестал в это верить.
Мне едва удалось удержаться от соблазна вообразить, что я прошел последнее посвящение и перенесся в те благословенные края, что обещаны нам в награду за тяготы земной жизни. И как мог я думать иначе, когда с каждым вдохом меня наполняли всё новые, ранее не испытанные чувства, когда пение бесчисленных птиц под аккомпанемент ручьев, кротко струившихся по гладким склонам, дарило мне наслаждение и будоражило каждый нерв. Очарованный восхитительной красотою здешних мест, я испытывал несказанное удовольствие. Мой восторг усиливала быстрота, с какой я передвигался. Стоило мне лишь устремить взор на новый островок или на ранее не замеченные заросли кустарника, как я стремительно пересекал луг и достигал цели, о которой подумал лишь мгновение назад. Обнаружив, что где-то в отдалении пасется диковинное животное или что прекрасная птица величаво вышагивает по противоположному берегу дальней речушки, я мгновенно перелетал через любые, даже самые замысловатые, преграды, как бы много их ни было на моем пути, и удовлетворял свое любопытство, едва оно успевало разгореться. Все желания мои осуществлялись сразу, лишь только возникнув.
Не знаю, как долго я блуждал там словно зачарованный, сколько раз погружался в чистую прохладную воду и собирал роскошные цветы, плывшие по реке. Не могу сказать также, сколько времени я по¬


У. Бекфорд. Видение
863
тратил, пытаясь взойти на высокие холмы, окружавшие долину. В конце концов мне удалось достичь той точки, где начиналось небо. Я оказался окружен сияющими облаками, которые, находясь в постоянном движении, каждую минуту меняли оттенки и форму. Вместе с облаками изменялись и тени, которые они отбрасывали на простиравшийся внизу лес, тоже расцвеченный разными красками. Вершины самых высоких деревьев пронзали облака. На их ветвях в изобилии росли спелые плоды, при каждом дуновении ветра падавшие вниз. Часть плодов доставалась животным, напоминавшим зебр, что паслись на возвышенностях; другая часть терялась в тумане, окутывавшем стволы деревьев. Я был столь сильно очарован необыкновенным зрелищем, открывавшимся отсюда (видом разноцветных облаков, милых мушек, паривших в лучах метеоров, бесчисленных стад, которые то паслись на ярко освещенных лугах, то скрывались от взора в тумане), что прервал свой путь, хотя доселе ни разу не останавливался.
Я присел на вершине холма в тени кустарника, еще не украшенного пышным цветом, — его бутоны только просыпались в мягкой атмосфере пещер. Отсюда я мог обозреть всю долину, простершуюся у моих ног. Здесь я дал волю чувствам. «Именно мне, единственному из смертных, дозволено проникнуть в сей тайный мир!» — подумал я, и сердце забилось сильнее от переполнявшего меня восторга. Тем временем птицы слетелись со всех уголков долины и теперь неустанно описывали круги у меня над головой. Множество самых разнообразных животных также собралось вокруг меня, вынырнув из соседних облаков, — казалось, они просто возникли из воздуха. Всё живое пришло в долине в движение. Лесные звери выступили из чащи и тоже поднялись друг за другом к тому месту, где я сидел.
Вскоре я оказался в центре невиданного и великолепного круга — со всех сторон стояли животные. Среди них были звери, размером и массой соответствовавшие слону, но наделенные при этом грацией оленя. Были и такие, что пятнистою шкурой напоминали леопарда, но держались с величием льва. Во множестве оказались представлены рептилии, отдаленно напоминавшие аллигаторов, — эти вытягивали свои длинные шеи и, казалось, почтительно мне кланялись. В задних рядах распола¬


864
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
гались страусы и жирафы55, превосходящие размерами тех, что обитают на Земле. На каждом из деревьев, пронзавших облака, раскачивались обезьяны — они прыгали с ветки на ветку, и от их движений гнулись сучья и падали вниз цветки. Едва я немного пришел в себя от изумления, как мое внимание привлекло новое и не менее удивительное зрелище. Небольшое озеро на вершине одного из соседних холмов взволновалось, и на поверхность одна за другою всплыли черепахи; они выбрались на берег и неспешно направились в мою сторону, явно намереваясь присоединиться к общему собранию. Почти одновременно змеи, чьи шкуры переливались самыми яркими оттенками, в великом множестве вальяжно прошелестели по траве и обвили замысловатыми кольцами стволы арековых пальм56, произраставших на склоне, подняли свои величавые головки, украшенные хохолками, и замерли, не сводя с меня сверкающих глаз.
Конечно же никому из смертных не доводилось оказаться наяву в такой ситуации. Что касается меня, то я совершенно не испытывал страха и в полном спокойствии озирался по сторонам. Но хладнокровием своим я был, несомненно, обязан какой-то внешней силе, ибо столь грозное зрелище — собрание страшных, доселе не виданных зверей — ужаснуло бы и храбрейшего из людей. Что двигало ими, что побудило оставить норы и пастбища? Возможно, всего лишь любопытство и желание посмотреть на существо, чей облик для них непривычен. Но всё же, что за инстинкт мог заставить их вот так одновременно покинуть привычные места обитания, отправиться в путь с такою торжественностью и образовать живое кольцо вокруг меня? Все взгляды устремлены в одну точку, царит полнейшая тишина... Царила до того момента, как я встал, чтобы подойти и приласкать их.
Я поднялся с земли и направился к ним, чтобы получше рассмотреть всех этих удивительных зверей. Мне не могло не прийти на ум, что в таком же положении оказался некогда и первый человек, который, как гласит древнее предание, был однажды окружен молчаливым собранием животных57 — столь же кротких и ласковых, как те, что следили сейчас за каждым моим шагом. Никогда не забыть мне те мгновения: я обходил их сомкнувшиеся ряды, останавливаясь порой возле


У. Бекфорд. Видение
865
одной из групп или стаек, пока любопытство мое (и их, возможно, тоже) не было удовлетворено.
Однако я не в силах описать всё многообразие животных, что было явлено мне. Придется отказаться от этой мысли, хотя память моя и хранит ту картину со всеми подробностями. Все попытки пересказать, что же именно я увидел, будут тщетны, ибо и в десяти языках мира не хватит слов, чтобы обрисовать черты и особенности каждого из зверей. Позвольте лишь заверить вас, что ни одна тварь земная не сравнится красотою с теми созданиями, что предстали предо мною тогда. Едва я обошел всех, как их кольцо начало редеть, и несколько минут спустя они все разбрелись, не проронив при этом ни звука. Я остался в совершенном одиночестве.
На какое-то время облака сомкнулись и скрыли от моего взора растянувшуюся по склону в цепочку мою недавнюю свиту, но вскоре они вновь появились — у подножия холма — и опустевшие было луга, леса, островки и берега рек опять наполнила жизнь. Птицы, что кружились над моею головой, закрывая от меня небесный свет, также вернулись к своим прежним занятиям: одни возвратились на берег озера, другие стали носиться наперегонки в воздухе, а самые маленькие пташки — порхать от цветка к цветку или резвиться в благоухающих кронах пальм58. Тишина, которую они столь долго хранили, теперь была нарушена, и до слуха моего доносились издалека блеяние травоядных, пение птиц и странные голоса других животных, населявших каждый уголок обширной долины.
Я обнаружил, что тело мое обрело небывалую гибкость, что ничто не сдерживает мою свободу движений и я волен отправиться, куда только пожелаю. Прежде всего именно это обстоятельство, хотя и не оно одно, наполнило душу мою такою радостью, таким ликованием, какие ранее мне были неведомы. То я поднимал глаза к небу, блуждая взглядом от метеора к метеору, что, словно звезды, рассыпались по небу, то взмывал ввысь, чтобы глотнуть свежего ветра, то спускался в самые удаленные низины, где находил всё новые растения и собирал плоды, видом и вкусом не похожие ни на что ранее мне знакомое. Временами какая-нибудь извилистая тропка приводила меня к укромному


866
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
уголку, где находилось гнездо удивительной формы, или к дуплу, полному благоухающего меда. Не раз я ложился отдохнуть на мягкую траву у говорливого ручейка и размышлял о том, что поведал мне Мой- сасур, а иногда позволял тихому журчанию воды убаюкать себя. Удивительно, но я не боялся уснуть и проснуться в развращенном мире людей, обнаружив, что мне всё пригрезилось. Теперь все сомнения были развеяны, и я пребывал в полной уверенности, что происходящее со мною — не сон.
Так я провел немало времени, и каждый миг был насыщен удовольствиями. Душа моя пребывала в совершенном покое. Я не думал более ни о прошлом, ни о будущем и почти забыл, что когда-то жил за пределами сей долины. Мое посвящение, великие истины, которые я постиг, Нуронихар и все события, выпавшие на мою долю, почти стерлись из памяти. Но однажды, когда я бродил среди холмов, внезапно всё вокруг затянула пелена тумана, и я долго блуждал в нем, не встретив ни единого знакомого кустика, ни одного из тех прекрасных зверей, к которым уже привык. Тогда я со всею ясностью понял, что одинок, и нашел в этом нечто противное моей природе. В этот миг я вспомнил о существах, в чем-то со мною схожих, но во многом меня превосходящих. Мне стало не по себе, привычное оживление покинуло меня. Опечаленный, я опустился на землю и воззвал к Мойсасуру, сетуя на свое положение. Но какое право имею я обращаться к нему — к тому, о ком так долго даже не вспоминал, кому до сего момента уделял разве что обрывок мысли? А ведь именно ему я был обязан своим счастьем, знаниями, жизнью, наконец! Ах, Нуронихар, мой светлый ангел! Однажды, мне помнится, ты была для меня предметом восхищения. Неужели мне не дано будет вновь услышать твой голос — тот голос, что воодушевлял меня перед лицом опасностей и давал мне силы, когда я шел к своей славной цели? Неужели не узнаю я историю превратностей твоей судьбы и не услышу твоего пения? Неужто я встретил тебя только затем, чтобы оплакивать теперь свою потерю? Суждено ли мне влачить остаток дней в праздности и впустую тратить время на отдохновение в томной неге?


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
867
Едва я вымолвил сии слова, как поднялся ветер, который разогнал тучи. Мне открылась совсем иная картина: я очутился на краю чудесной долины, где на всем лежала печать величия. С одной стороны стеною ниспадал, казалось, с самого неба, бескрайний водопад. В небесной вышине над ним горела ослепительная звезда, и там, где лучи ее касались воды, вспыхивали бесчисленные радужные мосты. Печаль от утраты Нуронихар, ненадолго охватившая меня, уступила место изумлению. «Ах, — подумал я, — почему же ты не со мною и не можешь разделить мои чувства, не можешь рассеять ту черную тоску, что вновь начинает овладевать мною?»
Я шел, не разбирая дороги, погруженный в свои мысли, и меня не волновало уже то поразительное творение природы, что открылось взору, как вдруг мое внимание привлекли какие-то огоньки, мерцавшие у подножия грандиозного водопада. Я мгновенно соскользнул вниз по склону, пересек просторный луг и очутился на берегу широкой реки, что брала исток в том месте, где стена воды встречалась с землею. На противоположном берегу, довольно далеко, высилось несколько разрозненных острых камней, поросших кустарником. Белые цветки нависали над водою, наполняя воздух живительным ароматом. Там, в зарослях, и находился источник света, замеченный мною издалека. Полный решимости выяснить, откуда исходит свет, а также надеясь, что постоянная смена обстановки сможет рассеять мое уныние, я заскользил по поверхности воды, достиг каменистого берега, взобрался на камень и, пробравшись сквозь заросли, обнаружил небольшой грот, образованный прибрежными утесами с одной стороны и мшистыми холмиками — с другой. Здесь на травяном ковре сидели семь сияющих существ, озарявших всё вокруг своим светом. В центре, прислонившись к камню, снизу поросшему мхом, стояла прекрасная женщина. Я подошел ближе и узнал Нуронихар, которую только что оплакивал как невозвратную потерю. Можете себе представить, с какою горячностью бросился я к ней. Не обращая внимания на окружающих, я пытался, неумело подбирая слова, выразить бурную радость от того, что ко мне вернулась та, кем я прежде восхищался. Прекрасная индианка обрати¬


868
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ла на меня свой взор, как и обычно полный благородства и достоинства, но сейчас в ее темных глазах читались еще мягкость, нежность и кротость.
— Я вижу, ты возвратился из своих странствий! — воскликнула она.
— Ах, Нуронихар! — ответил я, едва понимая, что говорю. — Прости мне мое небрежение. Прости за то, что я позабыл обо всём, бродя меж холмов, перелетая с острова на остров, думая лить о новых ощущениях. Где я? Развей же мои сомнения, и пусть никогда более меня не отсылают прочь от тебя! Разве не заслужил я сего счастья, бросив вызов опасностям? Конечно же, то время, что я провел здесь, что пролетело, словно сновидение, не сотрет из памяти всего, что я пережил на пути к посвящению.
Мое смятение и бессвязная речь заставили Нуронихар улыбнуться. Однако мне показалось, что слова признания пришлись ей по нраву. После недолгого молчания она вновь обернулась ко мне, и во взгляде ее читалось сочувствие. Сжав руки, она воскликнула:
— Еще один час, и ты никогда более не увидел бы меня! Если бы ты еще немного позволил себе оставаться в праздности и сладкой неге, если бы изгнал образ Мойсасура из своей памяти, то, невзирая на его былую доброту к тебе, ты был бы унесен из прекрасной долины и, погруженный в глубокий сон, проснулся бы уже в верхнем мире. В наказание за неблагодарность тебя терзали бы горькие воспоминания об утраченном счастье. Столь плачевна была бы твоя судьба, промедли ты еще хоть один час. Существа сии собрались здесь, чтобы следить за твоим поведением и решить, когда придет время разлучить нас навсегда. Мы вместе печалились из-за твоей слабости. Келани, что сидит справа от меня, успокаивал меня рассказами о тех смертных, чьим хранителем ему довелось быть. Он описывал опасности, которые они преодолели, искушения, перед коими устояли, и всю глубину их нынешнего счастья. Он уверял, что и тебе по силам развеять чары и перестать порхать, подобно насекомому, из одной рощи в другую...
Покуда Нуронихар говорила, фигуры удалились, оставив за собою светящиеся следы, которые тускнели с каждой секундой. Следы обрывались у входа в пещеры на берегу реки. Нуронихар продолжала гово¬


У. Бекфорд. Видёние
869
рить, и никогда доселе не испытывал я такого восторга, как в те мгновения, когда внимал ее словам. Со всею страстностью, на какую только способно дитя Востока, она описывала наслаждение, что испытывала от созерцания красот, простиравшихся перед нами. Затем она подвела меня к берегу одной из больших рек. Мы стояли напротив водопада, и она указала мне на лабиринт из гротов, испещрявших скалу и ранее скрытых от моего взора завесою ниспадавших водных потоков. Она предложила мне полюбоваться прекрасными гроздьями кораллов и бесконечным разнообразием водорослей, обрамлявших входы в гроты. Она бы не позволила мне ничего упустить из виду: ни россыпи светящихся раковин и янтаря на песке, ни гигантские пурпурные цветы, что росли в расселинах, разбросанных по всей скале.
Я нашел ее увлеченность заразительной и сам теперь желал вникнуть во все детали чудесной картины, что открылась нам. Я пришел в совершенный восторг от того, что нашел человека, чьи желания и склонности были столь схожи с моими. Представьте только, как я стоял на берегу реки, столь подробно мною описанном, в обществе гордой индианки, глядя то на нее, то на гроты. Мысленно нарисуйте водопад, которым мы любовались, — широкий, полноводный, могучий. Вообразите, что видите, как поток воды разбивается у подножия горы о камни и разделяется на несколько рек. Некоторые из них растекаются по долине, другие исчезают в гротах, чтобы там, во чреве Земли, нести свои воды в тоннелях, чьи стены выложены сверкающими камнями, и обрушиваться в глубочайшие черные пропасти. Представьте, что перед вами бесчисленное множество ручейков, струящихся вниз по горной круче, поросшей мягким мхом. Смотрите, как одни из них исчезают, уходя в песок, а другие бегут дальше, как в их прозрачной воде колышутся нежные водяные растения. Представьте еще, что вас обдувает приятный ветерок, долетевший сюда из глубины пещеры и принесший на своих крыльях освежающую прохладу и лепестки тех неописуемо прекрасных цветов, что растут лишь на недоступных вершинах башен из пшата в самом чреве пещер.
Попробуйте заглянуть в грот и увидеть, прищурив глаза, куда ведет узкая расщелина. Путь сей доступен лишь земноводным, не боящимся


870
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
пенящихся водоворотов. Видите вон тот сгусток водорослей, которого на мгновение коснулся лучик света? Он весь покрыт икрой амфибий59. Но вот уже вновь воцарилась кромешная тьма, и этого места не достичь даже взглядом. Вообразите мой восторг (а я знаю, что вам это под силу), вообразите, повторюсь, тот экстаз, в который я впал, оказавшись с такою прекрасною спутницей в столь несравненном месте! Но нет, вам вряд ли удастся постичь, какие чувства я испытывал, ибо они были необычайно остры и изысканны. Меня бы очень удивило, если бы вам удалось их понять. И тем не менее позвольте всё же предположить, что вы понимаете, и продолжить мой рассказ.
Я говорил о том, что Нуронихар с видимым интересом обращала мое внимание на детали окружавшей нас картины, и о том, какое удовольствие ей доставляло видеть мое восхищение. Прошло уже немало времени, а мы всё продолжали делать открытия и указывать друг другу на всё новые и новые детали. Я спросил ее, где берет начало сей полноводный поток.
— Ты вошел в наш мир через пещеру в Альпах, — отвечала она, — и едва ли догадываешься о том, что преодолел огромное расстояние и теперь над тобою тот грандиозный водоем, откуда берут начало многоводные ручьи, что питают Нил у истоков. Нет, не стоит удивляться. Далеко позади остались подземные долины, что скрыты под европейскими равнинами. Теперь над нами Африка. Только вспомни, сколь стремительно ты передвигался, как много обширных пещер миновал. Вспомни удивительные размеры святилища, которое совсем недавно посетил, и поймешь, что причин для удивления нет. — Вздохнув, она продолжила: — Да, если нам суждено оставить сии безмятежные просторы и вновь посетить те края, которые освещает солнце, в какое же изумление приведут смертных рассказы о наших приключениях! С каким недоверием они будут нас слушать! Я даже не уверена, что и нам не передадутся их предубеждения и мы сами, в силу присущего нам недомыслия и слабости, не станем считать все чудесные метеоры, все те великолепные долины, что они освещают, здешних жителей, с которыми мы беседовали, и самого благодетельного Мойсасура не более чем плодом нашего воображения.


У. Бекфорд. Видёние
871
Слова ее произвели на меня сильнейшее впечатление. Я сжал ее ладонь, и так, не размыкая рук, мы опустились на траву и предались печали. Мы не смогли сдержать слез — столь живо рисовала фантазия тот миг, когда нам, возможно, придется бросить прощальный взгляд на эти величественные пещеры. Мы хранили молчание, разделяя печаль друг друга, и ни один не желал думать о чем-либо ином. Лишь спустя долгое время Нуронихар поднялась, полная решимости сбросить с себя оцепенение. Я последовал за нею, и, сделав полторы сотни шагов вдоль реки, мы остановились напротив другой скалистой гряды, что была, подобно предыдущей, испещрена узором гротов. И здесь тоже обрушивался вниз бурный поток воды. Налюбовавшись блеском открывшейся нам картины, я повернулся к моей спутнице и спросил, почему пещеры сии столь пустынны, в то время как всякий иной уголок долины населен бесчисленным множеством животных.
— Нет, эти пещеры никак нельзя назвать пустынными, — отвечала она. — Однако обитатели покидают их в определенные часы, когда отправляются на поиски корма к островам, которые ты видел, где в изобилии растут травы, что им особенно по вкусу. Но вот — слышишь странный шум там, наверху? Прислушайся! Что за рев! И он становится всё громче!
Я поднял глаза и увидел, что вода в каскаде ручьев, сбегавших вниз с вершины скалы, уже не столь прозрачная — словно кто-то мутил ее наверху. Мгновение спустя целые стаи чудовищного вида рыб запрыгали в ниспадающих потоках. Попав в одну из рек, бравших начало у подножия скалы, рыбы в мгновение ока исчезали в глубине. Затем перед нашими взорами появились во множестве странные неуклюжие существа, которых, если бы не плавники, можно было бы принять за слонят. За ними последовали разнообразные животные, издававшие невообразимо громкий рев. Бурные потоки подхватывали их и уносили в глубину пещер. Едва все они скрылись из виду, как вновь воцарилось спокойствие и водные потоки обрели прежний вид.
Засим последовало зрелище весьма приятное: в прозрачной речной глубине появилось множество изящных животных, чьи формы радовали глаз. Они стремительно рассекали толщу воды, спеша выбраться на


872
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
берег в том месте, где радуга сияла ярче всего. Кроме того, там были летающие рыбы с прозрачными крыльями, отливавшими серебром. Рыбы, словно стрелы, выпрыгивали из воды, вновь ныряли в глубину и мельтешили меж гибких стеблей водорослей у самого входа в пещеры. Теперь каждый ручеек в причудливом каскаде кишел рыбами и животными, и всем им хватало пищи — и на дне могучих рек, и на берегу. Вскоре существа сии роились вокруг каждого подводного растения, обследовали каждую раковину на отмели. Каждый заливчик, каждая трещинка в скале наполнились издаваемыми ими звуками, нестройной многоголосой музыкой.
В отдалении, на краю расщелины, мы разглядели нескольких крокодилов, чьи глаза горели страшным огнем. Даже самые слабые лучики света, заглянувшие в их мрачное логово, ярко вспыхивали, отраженные чешуйками на коже. Если бы Нуронихар не смотрела на них с нежностью, не выказывая ни малейших признаков испуга, я бы не смог не ужаснуться такому зрелищу. Она поняла, что я пребываю в сомнениях относительно того, как на них реагировать, и посоветовала сохранять спокойствие, ибо ни одно животное, даже с самой грозной наружностью, не осмелится напасть на тех, кто находится под защитою Мой- сасура.
— Однако, — добавила она, — никогда прежде не доводилось мне видеть, чтобы потоки приносили такое множество живых существ. Я полагаю, это знак того, что приближается сезон дождей. Келани предупреждал меня, что подобное скопление тварей предшествует времени, когда метеоры поблекнут, а долину зальют ливневые потоки. Тогда по лесам и лугам будут бродить диковинные чудища — порождения глубочайших бездн, в том числе Великой пропасти, которую ты не видел. Она слишком жутка, чтобы смертный мог вынести ее вид.
Коли так, нам следует покинуть эти места, чтобы не оставаться здесь в ненастье и не видеть столь уродливых явлений. Давай-ка поищем какую-нибудь уединенную пещеру подальше от этих мест, полных живности, и тогда я поведаю тебе историю моих невзгод и открою тайну моего рождения. Пойдем. Нам нужно подняться по тем ступеням в скале, и я покажу тебе грот, который давным-давно выдолбили гномы


У. Бекфорд. Видение
873
по приказу одного из почтенных волхвов, чья мудрость сделала его достойным посвящения, которого ты добился храбростью. Но ему не суждено было войти в святилище и узреть хранилища знаний, ибо он пал духом при виде страшного водоворота и лишился чувств, едва встретился с призраками, что скитаются по Огненной пещере. Однако Мой- сасур, которого впечатлили его успехи в науках и добродетельность, перенес старца в эту долину и позволил общаться с существами, которых ты видел. Сии добросердечные создания обращались с ним ласково и провели по всем пещерам, которые мы видим здесь, показали ему прекрасные острова и открыли самые восхитительные уголки. И хотя он не вынес всех опасностей посвящения, они поведали ему тайну стремительного полета и поделились некоторыми другими знаниями своего народа. Затем он провел здесь немало дней, наполненных покоем, и, прежде чем душа его покинула бренную оболочку, создал немало прекрасных сочинений, которые до сих пор дарят здешним жителям радости познания. Правда, ему так и не суждено было вернуться в мир смертных и поведать им об увиденных здесь чудесах. Но давай поспешим, чтобы добраться до убежища, прежде чем грянет буря. Смотри! Небесный свод уже темнеет, и птицы умолкли.
Мы с Нуронихар полетели прочь из долины и мгновение спустя оказались у подножия лестницы, выбитой в скале. Преодолев несколько сот ступеней, мы оказались на узкой тропинке, которая привела нас через густые заросли кустарника на поросшее травою плато. Здесь обнаружились деревья, усыпанные красными плодами, формою напоминавшими гранат. Мы остановились, чтобы нарвать их. Затем Нуронихар указала мне на широкую расщелину в скале. Она направилась к этому темному проходу, сделав мне знак идти следом. Как только мы выбрались из расщелины, индианка велела мне неотступно следовать за нею сквозь лесную чащу, покрывавшую крутой склон, преодолевая завалы из глыб необработанного мрамора, громоздившиеся у нас на пути. Затем, ловко находя опору там, где, как мне казалось, ее и быть не могло, моя спутница взобралась по отвесной скале на уступ, нависший над нашими головами, и направилась дальше, пока не достигла вершины. Я неотступно шел за нею и остановился там же, где и она.


874
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Мы оказались на широком плато. Земля здесь была плодородной, и в изобилии росли травы, наполнявшие воздух неописуемым благоуханием, стоило лишь наступить на них. Справа росло несколько шоколадных деревьев60 удивительной высоты, а неподалеку от них — пышные деревья, напоминавшие цейлонские веерные пальмы талипот61. Перед нами высилась гряда отвесных скал, сплошь покрытых вьющимися растениями. Переплетаясь, они образовывали ковер, расцвеченный тысячью оттенков, красотою превосходивший прекраснейший из гобеленов, когда-либо сотканных искуснейшим из земных мастеров. Столь велико было многообразие растений и цветов, что ни один из наших ботаников не смог бы вообразить подобное. Можно, впрочем, отметить некоторое сходство многих из растений, что обступали камни, с цереусами62 — самыми неприхотливыми из кактусов, — и я осмелюсь предположить, что у них могли быть общие предки. Но было здесь и обилие других видов растений. Переплетаясь, их изящные стебли служили опорою бесчисленному количеству гнезд. Пышные соцветия давали обитателям гнезд укрытие, а острые шипы надежно их защищали.
Когда мы пришли, птицы притихли, а звери стремились найти укрытие, ибо они, так же, как и мы, чувствовали приближение бури. Семейство леопардов уже почти скрылось в своем логове. Целое стадо оленей металось в поисках надежного убежища по плато, которое мы только что миновали. Я сказал Нуронихар:
— Посмотри, сколь осторожны звери. Гляди, как они спешат в свои логовища. Здесь стойт почти мертвая тишина. Разве слышим мы что- либо, кроме легкого топота копыт и шороха крыльев тех, кто еще не успел схорониться в лесах? Разве насекомые не попрятались в бутонах? Не пора ли и нам покинуть открытое пространство и поспешить в тот грот, что ты обещала показать мне?
Индианка ничего не ответила, лишь улыбнулась мне и направилась к подножию скалы, что высилась пред нами. Раздвинув ветки пышно цветущих кустов жимолости63 и сплетение вьюнка64, что загораживало путь, она открыла моему взору аркообразный вход в пещеру. Внутри царила кромешная тьма. Где-то в глубине журчали струи фонтана, но до нас долетало лишь слабое эхо.


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
875
Одной рукой всё еще придерживая плети вьюнка, висевшие у входа, другою Нуронихар сделала мне знак войти в пещеру. Я бросился ко входу и как раз собирался заговорить, но она перебила меня.
— И ты намерен безрассудно устремиться в темноту, — сказала она, — зная, что у нас нет ни плодов, чтобы утолить голод, ни огня, чтобы рассеять мрак?
— С тобою, Нуронихар, я был бы безмерно счастлив даже и без них.
— Не будь сумасбродом и позволь мне позвать карликов, которым Мойсасур приказал мне повиноваться. Они позаботятся о нас и, прежде чем ты успеешь досчитать до ста, сорвут плоды с деревьев и сложат их у наших ног.
Произнеся это, она громко выкрикнула:
— Керин айна! Керин айна!65
И, прежде чем она успела повторить эти слова в третий раз, два десятка карликов, точно таких же, как те, которых я ранее описал, внезапно показались меж грубых камней и откликнулись на зов Нуронихар пронзительными воплями. Повинуясь мановению ее руки, они с удивительною легкостью запрыгали по ветвям одного из самых высоких шоколадных деревьев, затем дружно обхватили ствол, невероятно ловко соскользнули вниз и выстроились предо мною. Оглядев миниатюрных пришельцев, стоявших перед нами со сложенными на груди руками и весьма униженным видом, Нуронихар указала на потускневшие метеоры, на затянутое облаками небо, на опустевшие леса и на пещеру.
Как только она сделала последний знак, гномы разбежались кто куда, но вскоре появились вновь. Они ловко скакали в кронах деревьев, у самых верхушек, перемещаясь так быстро, что я едва успевал следить за ними. Нарвав плодов и цветов, они возвращались, чтобы оставить свою ношу и предпринять новую вылазку. Один принес гроздь кокосовых орехов, другой — много разных фруктов, третий спешил к пещере с охапкой благоухающих цветов, четвертый вынырнул из трещины в скале, неся нечто, от чего исходил яркий свет. В следующий миг из пещеры донеслись звуки, напоминавшие потрескивание дров в костре, и


876
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
еще мне показалось, что внутри кто-то ходит туда-сюда, держа свечу. Затем последовал резкий звук, какой бывает обыкновенно, когда колют дрова, а после — грохот камня, катящегося с горы. Вскоре в гроте раздались приглушенные голоса, и тут же десять карликов с шумом и треском выкатили из лесной чащи камень столь огромный, что и дюжине смертных не удалось бы сдвинуть его с места. И всё же сии существа катили камень с необыкновенной легкостью и, почти не прилагая усилий, доставили его ко входу в пещеру.
Как только камень был водружен на место, пещера наполнилась гулом голосов, который становился всё громче и громче, пока Нурони- хар, подойдя ко входу, не сказала какое-то слово, услышав которое гномы умолкли, быстро покинули пещеру и стали карабкаться на ту же скалу, с которой спустились. Остались лишь те десять, что прикатили камень, но и эти сочли приличным покинуть открытую площадку перед входом и укрыться за камнем. Моя индианка протянула мне руку и повела к пещере.
— Теперь, когда сделаны все приготовления, пришло наконец время и нам укрыться в убежище, — сказала она. — Заметь, как гномы здесь всё преобразили. Обрати внимание на плоды их усердия.
Нуронихар отпустила мою руку и отправилась посмотреть, все ли распоряжения исполнены должным образом. Тем временем я озирался по сторонам, в полном восторге от произошедших перемен. Вместо суровой пещеры, где пол был посыпан песком и царила непроглядная тьма, мне открылось просторное сводчатое помещение; стены здесь были из желтой яшмы. Из хрустальных фонарей, подвешенных к потолку, лился какой-то мягкий вечерний свет, а возможно, он просто казался таким на фоне ярких стен. С одной стороны располагалась широкая арка, служившая входом во внутренний грот круглой формы, в центре коего стоял огромный сундук из какого-то дерева ценной породы. Вокруг него горели тонкие свечи. Они пылали чистым белым огнем и распространяли по всей пещере приятный аромат. Пол был сплошь покрыт циновками весьма тонкой работы, на которых искусный мастер выткал фрукты и цветы с такою точностью, что с первого взгляда их невозможно было отличить от настоящих, разбросанных


У. Бекфорд. Видёние
8 77
карликами по обеим комнатам. В камине плясали яркие языки огня, а рядом были аккуратно сложены тонко наколотые дрова из какого-то душистого дерева. По другую сторону от камина стояли три большие корзины, полные кокосовых орехов и иных плодов из долин. Фонтан, чье журчание я расслышал еще в темноте, бил в дальнем углу внутреннего грота, и струи его ниспадали в резервуар, выдолбленный в полу. Вокруг были расставлены вазы из прозрачного хрусталя — одни из них были пусты, в других стояли цветущие ветки корицы и шиповника.
Я восхищенно разглядывал каждый уголок пещеры, теперь ярко освещенной и уютной, любовался прекрасными цветами, вазами, светильниками, когда внезапно резкий порыв ветра едва не задул свечи. Я бросился к выходу. Мне было не видно, что происходит в долине. Теперь ее скрывала густая завеса мглы. Здесь свирепствовал ураганный ветер: он гудел в лесной чаще, завывал в расщелинах скал, шелестел в кронах высоких шоколадных деревьев. Вскоре разразилась буря, и потоки дождя обрушились с неба с такой силою, что я поспешил к Нуро- нихар, разбиравшей плоды, и сказал:
— Позволь мне взять вот эти ветки и завалить ими вход в пещеру, чтобы стихия не вторглась в наше убежище и не разрушила всё, что сделали гномы.
— Не нужно, — отвечала индианка, — ибо сами гномы позаботятся об этом. Для чего же прикатили они с самой вершины огромный камень, как не для того, чтобы закрыть вход в пещеру и защитить нас от бури? Слышишь? Они катят его сюда.
И действительно, гномы, которые до сих пор прятались за камнем, теперь катили его к пещере. Прежде чем я успел ответить Нуронихар, камень закрыл вход так, что не осталось ни малейшей щелки. Как только это было сделано, грохот бури стал почти не слышен. Теперь до нас доносился лишь тихий шелест дождя. Однако спокойствие продлилось недолго, ибо вскоре нас потревожили ужасный вой и отвратительные вопли, каких прежде я никогда не слышал. Но то, что ранее могло бы напугать, здесь лишь заставило меня еще глубже почувствовать, насколько я счастлив. Я находился в прекрасном уединенном уголке, где в изобилии было всё, в чем я мог нуждаться, и притом в приятном


878
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
обществе той, кем я столь сильно восторгался. И что за дело мне до стихии, бушевавшей снаружи, когда я сделался обладателем столь бесценных сокровищ и пребывал в полной безопасности? Камень, заграждавший вход в пещеру, был столь крепок, что даже потоп едва ли смог бы расколоть его или сдвинуть с места. В тот миг мне казалось, что я готов провести в пещере остаток дней своих.
Сердце мое наполнилось радостью, глаза загорелись восторгом. 0&- ращаясь к индианке, я воскликнул:
— Нет, даже в самых смелых мечтах своих не видел я столь совершенного счастья! И наконец могу полностью посвятить себя твоему рассказу, слушать только тебя, видеть то же, что видишь ты, ступать там же, где и ты, разделить с тобою сей надежный приют. Пусть грозы гремят в долине, пусть бурные потоки заливают острова, пусть чудовища, порожденные Великою бездной, сотрясают землю своим ревом! Все мои мысли — только о тебе! О ком и о чем же мне сожалеть? Что может статься с нами? Если свод пещеры обрушится на наши головы, разве не умрем мы вместе? И тогда, возможно, вместе отправимся в странствия по другим мирам, чтобы любоваться тамошними чудесами, подобно тому, как там, внизу, мы любовались красотами долины. Будем же ликовать вместе и, наслаждаясь соком какао, прислушиваться к шуму бури и вспоминать о суровых испытаниях, которые нам суждено было пройти.
Нуронихар внимала моим словам и явно разделяла мой восторг. Ее темные глаза горели от удовольствия. На мгновение она упорхнула и вернулась, держа в руках лютню, что прежде висела на ветке кристалла. Ее ответом мне стала песня — мелодия сия была способна пробудить в человеке самые героические помыслы и усыпить все низменные порывы. Иногда ее пальцы оживленно перебирали струны, извлекая весьма вдохновляющие созвучия. Порою же пальцы почти замирали. Она склонялась над своею лютней и, казалось, вкладывала всю душу в те печальные аккорды, что будили в моем сердце удивительную светлую печаль. Увидев выражение нежности на моем лице, она запела нечто столь пылкое, что мне, пришедшему в полный восторг, показалось, будто я вижу наяву тех звездных духов, о которых она пела, ибо песня


У. Бекфорд. ВИДЁНИЕ
879
повествовала о далеких мирах. Наконец, утомленная собственной страстностью, она томно опустилась на цветочный ковер и, прислонившись ко мне, тихо уснула66. Несмотря на полную тишину и то, что я старался ничем не потревожить ее сон, она вскоре очнулась и попросила меня принести корзины и хрустальные вазы. Я разложил перед нею наши припасы, и мы восстановили силы, выпив кокосового молока и сока разнообразных фруктов. По окончании пиршества Нуронихар направилась во внутренний грот, открыла сундук и принесла две огромные книги, чьи страницы были испещрены таинственными письменами. Она села рядом со мною, раскрыла книги и стала объяснять мне, что в них написано67.


огда-то я знала счастье, а сейчас пытаюсь убедить себя в том, что оно вновь со мною. Я ищу это потерянное сокровище и иногда утоляю свои печали тем, что вспоминаю о радостных часах, когда сердце мое было спокойным и не ведало страха, когда двуличие мне было еще неизвестно, а порочность человеческой натуры — чужда. Всякий предмет был для меня внове, природа поворачивалась ко мне с улыбкой, я созерцала ее творения с восторгом, благодаря Бога за то, что поселил меня в столь прекрасном месте1. Я приветливо вглядывалась в окружавших меня людей и от неискушенности испытывала радость в любой компании. С наивностью я воображала, что под луной нет ничего, кроме блаженства и искренности. Мой отец... но не будем о нем. Я еще не сказала вам ни кем был мой горячо любимый отец, ни о том, где я родилась. Увы, моя тоскующая душа пребывает в такой растерянности, что, как ни силюсь я придать рассказу о событиях моей грустной жизни стройный вид и последовательность, ничего не выходит.


884
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Кроме того, фиренги2 так мало и плохо знают нашу огромную страну, которую они называют Индией и над которой якобы установили свою власть. Это правда, что фиренги плавают вдоль ее берегов и устраивают поселения в устьях ее рек. Они продвигаются в близлежащие приморские провинции и расхищают богатства сына Тимура3. Уничтожение Бенгалии4 и стоны угнетенных народов — вот наглядные доказательства того, что фиренги слишком хорошо известны на границах этих огромных империй, но кто из фиренгов может похвалиться тем, что проник вглубь лесов Нету5 или пересек пустыни Мьена?6 Назовите мне хоть одного путешественника, который добрался до внутренних районов Ашама7, который сможет сообщить о приключениях, что произошли с ним в Араканаве8, или имеет право гордиться тем, что пил воду из того родника, где начинается река Сиам-Бок9, текущая по многим славным краям, запретным для глаз европейцев. Кто из них может поведать о том, что совершил побег из опасных ущелий в горной цепи Киан10, населенной самыми безжалостными дикарями? Быть может, вы уже прочли какой-нибудь рассказ о тех, кто, преодолев скалы Орто- нии11, рискнул спуститься вниз, в холодные края Белургаиля12, чтобы увидеть вдалеке вершины, на которых царят вечные сумерки, и кто, пройдя Железными вратами13, оказывался на берегах Ганга14 за много лиг15 от океана? Могут ли они утверждать, что пересекли широкие и протяженные долины, орошаемые рекой Исанпу?16 Могут ли заявить, что хорошо знают леса, расположенные на ее берегах, а также ужасных чудовищ, что прячутся там, — тех, которые убежали, завидев нас?
Молва утверждает, что некоторые фиренги пробирались в Тибет и посещали Каракорум17, когда он был в апогее красоты и величия. Были среди них смельчаки, что исследовали царства Бутана18, и такие, кто видел пагоду в Тонкине19. Етце они поднимались на горы в Японии, и, я знаю, что теперь Европа полнится слухами о далай-ламе20, которого многочисленные народы считают божеством. Но никто из фиренгов не проник в дикие чащи и непроходимые дебри, не поднялся на головокружительные цепи скал, отделяющие Тайсинь21 от царств У молы22. Ни один фиренги не нанес на карты опасные изгибы этого пути, и ни один не знает, куда ведет эта горная гряда.


У. Бекфорд. Царства вечного дня
885
Глубина тамошних пропастей, стремительность водопадов, протяженность лесов, с их дикой природой, в этих отдаленных местностях таковы, что крайне редко можно встретить тех, кто хоть раз пытался подступиться к ним. Монголы23 считали такое путешествие неосуществимым, а татары24, не имевшие привычки отказываться от поставленной цели, тщетно пытались добраться до этих скалистых преград. Жители Тайсиня, спускавшиеся со скал при помощи механизмов, которые изобрел их более совершенный ум, — единственные, кто смог бы похвастаться тем, что видел Умолу. Ее долины соединены друг с другом подземными галереями, но вечная тьма сделала их не пригодными к использованию. В этих долинах, согласно утверждениям брахманов25, когда-то жило другое человечество — люди, наделенные гигантским ростом и необыкновенной силой.
Царства Пуронки, в горных отрогах которых берет свое начало Ганг26, — моя родина. Среди бесчисленных холмов, окаймлявших долины и окруженных обрывами и пропастями, сложилась держава моего отца. Его предки правили там с тех времен, когда угас род пророков27 и в царства вечного дня были переселены почтенные мудрецы. Всемогущий позволил Браме28, небесному духу, спуститься вниз в человеческом обличье и стать правителем этих отдаленных земель, куда никогда не проникали войны, грабежи и безверие. В этих земных закоулках чистосердечно чтили богов. Здесь не знали ни пышных жертвоприношений, ни вымогательств со стороны бессовестных жрецов. И в этом мирном краю святость Неба ни разу не была опозорена никаким суеверным ритуалом. Мягкий климат и плодородная земля рождали в душах тамошних жителей, пользовавшихся этими благами, признательность и радость, и когда они созерцали светоносный путь этого источника плодородия по эфиру... Вряд ли вы удивитесь, если я скажу вам, что они почитали блистающее светило. Брама был далек от того, чтобы подавлять столь невинный восторг; напротив, он учил своих подданных верить в то, что в этой сияющей сфере заключена некая благотворная сила, исходящая из каждого луча. Он сказал им, что приносить людям радость доставляет наслаждение этой силе, которая сотворила Землю лишь для того, чтобы расширить обиталище счастья, ибо


886
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
всё исходящее от названной силы — счастье. Затем он добавил, что любовь и безграничное сострадание, возникшие в душах и сердцах людей, — первые признаки божественной силы, коей наделена сияющая сфера.
Своим подданным Брама велел также отныне взирать на солнце с восторгом, ибо оно — обиталище его отца, милосердного и всеобъемлющего, к которому они, после тихой и праведной жизни, вознесутся со спокойною и вольною душой, дабы перенестись в это жилище и там вкушать вечное счастье в самых разнообразных формах.
«Это лучезарное светило, — сказал Брама небесный, — именуется Сердцем радости. Бесчисленным обитателям далеких звезд навеки предопределено ликовать при виде их Бога. Здесь же время почитания божества приурочено к определенным периодам торжественных собраний, на которые допускается любое племя, ибо Всемогущий не отвергает никого из Его собственных созданий. Все, вплоть до самого крохотного зверька, носят на себе отпечаток божественной длани, и никто не отвергнут Творцом. Четвероногие, птицы, многочисленные насекомые, что мельтешат вокруг вас, — все достойны внимания и делят с вами всеобщее блаженство».
Таким образом этот творящий благо дух внушал всем радость и доверие к своему учению. Никакая таинственная непонятность не окутывала сих догматов — они были ясными и простыми, как и предмет поклонения. Не страшась угрозы стать жертвой какого-нибудь вечного несчастья, ученики Брамы не загромождали себе головы ни многими томами темных суеверий, ни путаными умопостроениями, а смотрели с благоговением на небо и с доброжелательством на окружающую их природу.
В том-то и состояло благополучие этих уединенных долин, когда Брама спустился туда с небес. Я не знаю, сколько времени он оставался на Земле, но когда дни, отпущенные ему для пребывания в Умоле, были сочтены и наступил час ухода, Брама взобрался на высокую скалу, тень от которой падает на то место, где зарождается Ганг, и встал, повернувшись лицом к восходящему солнцу. Созвав всех своих приверженцев из долин внизу, он торжественно произнес благословение и ис¬


У. Бекфорд. Царства вечного дня
887
чез из виду. Согласно летописям мудрецов, прошел целый год, но они так и не нашли среди смертных такого исключительного человека, который мог бы наследовать Браме небесному. Обширные провинции Пегу и Арракан29, царство индусов30 и все державы индийские посылали своих избранных к священному истоку Ганга — туда, где произошло явление Брамы и где на берегу он благоволил создать свое земное пристанище.
Эти почтенные и святые люди приказали обитателям У молы собраться вновь. После долгих пустых обсуждений мудрецов упросили войти в пещеру, в которой берет начало священная река, дарующая плодородие тысячам царств. И там в темноте услышали они голос Брамы, хорошо различимый даже сквозь шум воды. Посланцам, стоявшим по берегам реки, было приказано наблюдать за всем происходящим, дабы истолковать слова, произносимые голосом Брамы, доносившимся из бездны. Согласно легенде, им не пришлось долго находиться в пещере на берегу полноводного ручья — вскоре глубокая тишина сменилась шумным журчанием воды, взбурлившейся в глубине пропасти. И вот какие слова отозвались эхом по всей пещере: «Пусть Пурруша31, мой сын, правит Умолой, этой святыней мира! Пусть его почитают как отца! А теперь падите ниц перед ручьем, окружите трон сына моего и разделите с ним власть над соседними народами!» Голос, внушавший страх и уважение, был настолько громок, что толпа, расположившаяся в ожидании на склонах гор, отчетливо расслышала его повеление и хором передала его тем, кто находился внизу, на равнинах. Через несколько мгновений всенародное собрание признало Пуррушу правителем. Посланники поднялись с земли, на которой в благоговейном экстазе лежали ниц, вышли наружу, спустились со скал и не спеша, всячески демонстрируя почтение, направились к жилищу Пурруши, где застали его в тот момент, когда он собирался насладиться вечерней прохладой вместе со своими детьми. Этот человек, отличавшийся образцовой жизнью, с неизменным воодушевлением следовал предписаниям Брамы, и его считали достойным называться сыном этого правителя, ибо Пурруша вел жизнь праведную, а обращение его и привычки отличались простотой.


888
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Он принял торжественную процессию посланников со спокойным достоинством, ибо осознавал свои внутренние совершенства. Он без колебаний повиновался и подчинился воле Небес. На прощание он поцеловал близких, сгрудившихся вокруг него и охваченных вполне понятным страхом, и произнес: «О Брама, ты учил меня не оставлять своих детей без благословения! Не лишай же нас твоего божественного внимания, и миллионы душ будут счастливы!»
Пурруша, сопровождаемый процессией посланцев, поднялся на высокую скалу, о которой я уже говорила раньше, и благословил всех, кто стоял внизу под нею. Это было первое, что он сделал, став правителем. Затем он вошел в пещеру и сел возле загадочного источника, а вокруг него разместился совет мудрецов. О том, что происходило в этом укромном уголке, больше ничего толком не известно. Пелена тайны всегда окутывала собрания, проводившиеся в этих местах, сокрытых от людских глаз. Но, как свет обычно сменяет тьму, так и тайные совещания всегда завершались всеобщим ликованием.
Правление Пурруши было временем счастья32. Справедливое распределение благ играло значительную роль как порука долговечного покоя и благоденствия. Все жители Индии занимались земледелием и прочими трудами, приносящими радость в простой сельской жизни. Их жилища были разбросаны по склонам гор; вокруг долин цвели сады, а на полях, раскинувшихся по берегам рек, зрело под безмятежным небом зерно, и ни те, ни другие практически не требовали ухода.
Ни один город еще не был построен, ни один корабль не был изобретен; тогда не знали наук — род человеческий наслаждался глубоким покоем, не ведая тревог и страстей, порождаемых неистощимой завистью. В то время на границах провинций не стояло ни одной крепости, в горных ущельях не высились сторожевые башни, потому что не было никаких угроз. Без страха и подозрительности путешествовали люди из страны в страну. В те первобытные времена еще не существовало огромной стены Тайсиня33, и эта обширная империя была доступна для жителей всего края, в который входила тогда оставшаяся часть Индии.
Прожив так ряд следовавших год за годом счастливых лет, не омраченных никакой бедой, Пурруша тихо скончался на руках своих


У. Бекфорд. Царства вечного дня
889
детей. Ему наследовал старший сын Кришна34. Первым делом этот правитель учредил пышные обряды в честь Брамы, своего предка, и назвал старейшин своего народа «брахманами», взяв за основу имя Брамы35.
Некоторое время спустя он велел собрать брахманов у девяти высоких башен, возведенных по его приказу на той самой нависающей над водопадами Ганга скале, на которой когда-то имел привычку восседать Брама. Башни предназначались для жрецов и посредством галерей сообщались с темной пещерой, скрывавшей в себе исток великой реки. Непосвященным путь туда был закрыт; привилегия сохранилась лишь за государем и его советниками.
В то время как Кришна занимался созданием нового общества, дух цивилизации начал распространяться по всему его огромному царству. Люди отказались от прежней простой, безыскусной жизни: строились города, возникали ремесла. Уже через несколько лет земледелие перестало быть главным занятием народа в еще большей степени, нежели в счастливые времена Пурруши, что и привело его к соизмеримому упадку. Торговля и судоходство — вот что интересовало теперь каждого жителя царства. В Индии стали распространяться несметные богатства, и тотчас же появилось множество предметов небывалой роскоши. Торговцы, чье богатство росло час от часу, были окружены служителями удовольствий, которые беспрестанно придумывали новые развлечения, портившие чистоту нравов, о которых рассказывается повсюду в анналах первобытных времен. Почтенные главы семейств больше не посвящали свое время возделыванию земли и выращиванию скота — они перестали выгонять его на горные пастбища. Соблазненные забавами, привозимыми каждый день из далеких стран, эти мужи собирались в злачных местах города, где безудержно предавались порокам, которых становилось всё больше и больше. Прельстившись тем образом жизни, который вели наиболее уважаемые лица, простые люди стали обсуждать, кто может построить самые быстроходные суда и кто способен лучше всего оснастить их. Появились новомодные странные одежды, и отпала нужда стричь бутанских баранов, ибо как раз в это время зародилось шелкоткачество.


890
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Мастерство человека, помноженное дважды на силу и энергию, ныне ему более не известные, позволило создать пути сообщения по всем направлениям благодаря тому, что в огромных горах рыли туннели, а русла многочисленных рек отводили в один канал. В те времена целые флотилии свободно плавали по Гангу, а также по каждому из рукавов Сиам-Бока, который после впадения в озеро Чиаммай36 сливался с Хуанхэ37 и нес суда через всё Тайсиньское царство. Большая дорога пролегала по берегам этих великих рек и вела в земли, расположенные в провинциях Гоби38, — тогда восхитительно плодородных, а сейчас бесплодных и пустынных. Эта огромная дорога, сделав крюк и пройдя через Арракан и Пегу, следовала за течением Менама39 до того далекого побережья, где река теряется в водах океана.
Через равные расстояния на вершине каждого холма, представлявшего интерес, были возведены просторные сооружения, в которых могли останавливаться те, кто путешествовал по рекам, протекавшим по равнинам внизу. Там, где били источники, вода собиралась в мраморные бассейны и служила путешествующим по стране Кришны средством для подкрепления сил. Также по берегам этих рек высоко взметнулись мощные колонны, на которых, по приказу славного правителя, в темное время суток зажигались огни, чтобы светить людям в отсутствие луны40. Для тех, чья жизнь проходила в этом поистине благословенном краю, всё было устроено таким образом, чтобы, куда бы они ни направились, на глаза им попадались только картины радости и изобилия. Каким огромным должно было быть счастье жителей Индии в ту эпоху, когда страна была осенена разбросанными повсюду рощами, каких сейчас больше нет, и орошаема бесчисленными речушками и ручейками, давным-давно пересохшими! Тогда ни один кровожадный деспот не опустошал ее провинций, ни один жрец не осквернял кровью алтарей ее богов; каменоломни оставались запечатанными, дабы не разжигать человеческую жадность, а сокровища не служили предметом накопления, благодаря чему один народ не шел войной на другой. Те, кто жил тогда под защитой моих предков, были счастливы, поскольку существовали в мире и безопасности.


У. Бекфорд. Царства вечного дня
891
После того как грандиозные общественные работы были завершены, правитель пожелал увидеть их результат. С этой целью он отправился в поездку по самым богатым провинциям своего обширного царства. Сам он предстал перед подданными во всем блеске своего могущества: впереди него шествовала блистательная свита, а позади следовало вооруженное войско. Столь необыкновенное зрелище потрясало и поражало всех, кто лицезрел его, но обитатели отдаленных горных селений, сохранившие простой и бесхитростный образ жизни прежних времен, трепетали при виде такой пышности. Царская процессия производила на всех разное впечатление: где-то она вызывала страх и уважение, где-то — трепет; там — почтительную покорность, а здесь — зависть и негодование. Вожди и мудрецы из некоторых наиболее отдаленных провинций, глубоко чтившие память Брамы, слали дары его наследнику и негодовали, видя, как он заявляет о своем праве на звание столь необычайное и движется со своим войском по их землям, дабы потребовать знаков почтения и клятвенных заверений в верности. Подобострастная свита, купавшаяся в лучах царской славы, веселая компания молодых друзей и наперсников мешали Кришне выслушивать возражения и жалобы несогласных. Вместо столь неприятных речей его слух ласкали бесчисленные похвалы, а горделиво сверкавший взор ублажался то и дело повторявшимися сценами, в которых люди демонстрировали практическую сметку и беспрекословное повиновение. Никто не приближался к Кришне, прежде не распростершись перед ним ниц. Никто не обращался к нему без упоминания титула, коего достоин был один лишь Брама.
На алтаре перед шатром Кришны воскуряли ладан. Алтарь, у которого толпа гнусных подхалимов из числа царедворцев совершала богослужение в качестве жрецов, был установлен на видном месте в центре лагеря. Кощунственное великолепие подчеркивалось гимнами, которые пелись под звуки труб, отчего казалось, будто славословия раздаются в адрес воплощенного божества. Странное богослужение разыгрывалось в этом шатре каждую ночь. Едва соседние народы, полагавшие, что обряд совершается ради невидимой высшей силы, осознали его истинный


892
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
смысл, как ужас охватил их и они решили исправить это зло. Несколько смельчаков проскользнули среди войск, не выставлявших караульных, пробрались сквозь толпу знатных царедворцев, окружавших шатер правителя, проникли в царские покои.
Кришна вздрогнул при неожиданном появлении незнакомцев. Он был взбешен тем, что они нарушили его уединение и покой. Громким голосом он позвал своих стражей и приказал казнить незваных гостей. При повторном взгляде на группу седовласых чужаков Кришна почувствовал, как гнев вновь закипает в нем. Старцы не пали перед ним ниц, как того требовал придворный церемониал, не обратились к нему как к сыну Неба. Напротив, они стояли с высоко поднятой головой, со спокойным выражением бесстрашия на лице, с осанкой, присущей свободным и уважающим себя людям. Прервав воцарившуюся было благоговейную тишину, самый пожилой из мудрецов стал упрекать правителя за высокомерие и обвинять в преступной слабости, поскольку он допустил, чтобы ему поклонялись как живому богу. Кришна, пораженный столь неожиданными речами, не знал, как поступить, но его любимцы, вошедшие в это мгновение в шатер, избавили правителя от замешательства. Они бросились на отважных старцев и, подобно бешеным тиграм, насильственно лишили их жизни. Не желая присутствовать при резне, правитель укрылся у себя в покоях, напуганный глухим ропотом, который начал раздаваться по всему лагерю, поскольку соседние племена, боясь, что их постигнет та же участь, стали перелезать через ограждения, прокладывая себе дорогу, преисполненные готовности запятнать ее кровью до самого шатра Кришны. Полетели отравленные стрелы, которые до сих пор пугали только грифов и стервятников. Дождем они сыпались на тех, кто оказывал наименьшее сопротивление. «Но к какому светлому миру, — восклицали взбешенные дикари, — можем мы отнести тех, кто убил своих братьев потому, что они отказались возносить кощунственные хвалы?»
Напрасно стражи пытались остановить это необузданное скопище людей — оно наступало всё яростнее и неистовее. Люди сбегались отовсюду и со всех сторон проникали в закрытое пространство перед шатром, где находился тот самый алтарь, вызвавший столь лютое негодо¬


У. Бекфорд. Царства вечного дня
893
вание. Хватило мгновения, чтобы снести его, затем дикая толпа ринулась вперед и проложила себе путь к шатру. Первое, что бросилось им в глаза, — это изуродованные тела почтенных мудрецов. Жуткое зрелище только подлило масла в огонь. Гнев и жажда мести, присущие любому повстанцу, охватили каждого. С ужасающими криками люди опрокинули подпорки, державшие навесы в первом помещении, и нашли во втором правителя, окруженного его любимцами, трясшимися от страха.
Придворный церемониал — ненадежный способ защиты от разъяренной толпы, и уже через несколько мгновений Кришна увидел, как его друзья повалились, издав предсмертный вздох, к его ногам. Но даже в эти минуты Кришна не забыл о своем высоком положении и молча и неустрашимо подставил грудь под копья. Бунтовщики отпрянули, опустили оружие к земле и отошли на почтительное расстояние. Но вожди, которым победа придала смелости, обратили к правителю презрительные улыбки, выкрикивая, что божеству вполне пристало стоять как каменная статуя.


думал, что попал на благословенные острова Сайла1, поскольку мы плыли по морю Тайсинь2, там, где, как рассказывает шериф аль-Идриси, есть город, столь удачно расположенный и наделенный столь приятным климатом, что чужеземцы, однажды прибыв сюда, не могут решиться уехать3.
Габель-аль-Комар, Лунные горы в Эфиопии4, по поводу которых существует множество удивительных легенд, весьма распространенных среди мусульман, дают самое чистое золото, но возможность добыть его предоставляется крайне редко, ибо та местность окружена песчаными пустынями — обиталищем ужасных змей. В этих поразительных краях не услышишь ни звука, разве только шипение змей и шуршание песка, поднимаемого ветром. Те, кто храбро преодолел эти опасности и, доказывая свою решимость, встречался лицом к лицу с песчаными бурями и змеями, рассказывают, что за пустыней, окруженной пропастями и словно отрезанной ими от остального мира, лежит никому не известная дикая зеленая страна. Природа щедро поместила туда самые драгоценные из ископаемых, а по поверхности земли там текут самые


898
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
чистые реки. На их берегах обитает простодушный народ, который нельзя не назвать любимцем рая. С момента сотворения мира народ сей живет вдали от войн и не имеет врагов. Пища этих людей — молоко и ячменные лепешки, а в определенные, особо важные дни, посвященные творцу природы, они угощаются соком пурпурных ягод, которые блестят среди мягкой роскошной листвы, забирающейся вверх по склонам и оплетающей стены пещер и гротов, которые дают приятную прохладу и отдых тем, кто обитает среди окрестных холмов. Простые хижины построены там из листьев яки*’5 и жестких решетчатых перегородок, сплетенных из густых и гибких ветвей. Хижины эти раскиданы там и сям среди пастбищ и окружены высокими оградами, через которые любят перелезать дети. Бараны и голубошерстные козы пасутся внутри этих оград. А большие стада изящных животных — лосей — кормятся на полях и лугах, что находятся высоко в горах. Лосиное молоко ценится выше того, которое дают животные, пасущиеся в долинах. Каждое утро высокогорные пастбища купаются во влаге облаков, поэтому ничто не может сравниться с сочностью и богатством трав, растущих там.
Именно здесь встречаются самые удивительные растения и цветы. Из них выделяют бальзамы. В этих местах скалы сверкают драгоценными минералами, а в водах каждого ручья, дарующего плодородие равнинам внизу, блестит золото. Целые груды бесценной породы искрятся посреди потоков, а образующиеся из них плотины позволяют обуздать буйное течение вод или направить его к вянущему цветку. Сердце алчного фиренги6 не могло бы не забиться в волнении при обнаружении столь зряшных сокровищ. Его рука уничтожила бы плоды скромного труда этих безобидных дикарей и разграбила бы священные недра их гор. Но Небо не допускает такого святотатства и охраняет это земное святилище. Пусть фиренги подвергают сомнениям все эти легенды, считают их пустыми выдумками, насмехаются над ними, будто это бредни, но, если фиренги дойдут до сердца этих пустынь, то пускай змеи, что охраняют эти места, заберут пришельцев и утащат в свои
* Дерево с самыми большими плодами.


У. Бекфорд. Лунные горы
899
пещеры, едва фиренги заметят первый отблеск сияния этого золотого края.
Почтенный Суюпги7, которому Аллах позволил добраться до этого Ирема*’8, рассказывает, что далеко за пастбищами, в тенистой низине, лежащей у вершины горы, что вздымается к луне, находится источник Нила9. Жители равнин совершают жертвоприношения во имя питающей их священной влаги, поскольку получают ее очень мало. «Нет сомнений, что это место служит им храмом, и часто в прохладе полуночи, — продолжает Суюти, — люди из племени, разбиваясь на пары, пересекают окрестные безлюдные места и проходят через расселину, а лунные лучи, просочившиеся через трещины в скалах, окрашивают пенящиеся воды серебристыми отблесками»10.
Ах, когда мне доведется вновь насладиться таким глубоким и священным покоем?
Как внимательно прислушивался я к шепоту ветра, к журчанию вод у речных истоков и к малейшему звуку, доносящемуся из мест, где ощущал божественное присутствие! Сколь восторженно созерцал прозрачные озёра, освещающие всю панораму долин между отрогами скал, озёра, с чьих берегов слышно пение самых счастливых людей на свете! В этот самый час молодежь как раз просыпается после безмятежного сна и разбегается по долинам, куда гонит стада или где возделывает сады.
Потом, ближе к рассвету, когда горизонт начинает алеть от первых дорожек солнечного света, люди спешат на берега рек и, выкупавшись в их стремительных водах, беззаботно спят на берегу в густой тени местных грабов. Как только солнце поднимается над вершинами гор, они опять покидают объятия сна и устремляются, свежие и бодрые, словно молодые леопарды, в леса. Там они резвятся среди деревьев и собирают самые спелые ягоды с кустарников, растущих на скалах, или, чтобы показать свою ловкость, перебираются через ущелья. Когда после таких упражнений у них возникает необходимость подкрепиться, они выбирают место для привала вблизи какого-нибудь живописного
* Рай.


900
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
источника, и, пока один из них доит первую попавшуюся лосиху, а другой ищет яйцо страуса или собирает плоды яки, их друзья устраивают роскошное пиршество для себя и своих любимых товарищей. Они пируют, а потом начинаются танцы, и к ним в долины сбегаются девы, привлеченные оживленными звуками безыскусной песни; и когда одна из них появляется из-под навеса листьев, отбрасывающих кружевные тени, в этот момент другая быстро спускается легкими шагами и торопится по извилистой тропинке, бегущей вниз с ближайшего холма.
Так незаметно в приятном времяпрепровождении текут полуденные часы, а когда сгущаются сумерки, веселая компания собирается вокруг какого-нибудь почтенного старца, который приковывает их внимание рассказами о стародавних временах, из которых они узнают, как появились эти зеленые долины, кто первый разбросал семена растений и что за могущественная сила неизменно находится там, в вышине, рядом с источниками. Он учит их, как заглянуть за грань бытия и идти, не боясь, навстречу тому мигу, когда любимые предки, взяв их за руки, проведут их среди этих мерцающих жемчужин, что сияют вокруг луны. После того как почтенный старец завершит повествование, молодежь расходится, переполненная ощущениями, похожими на те, что возникают, когда слышишь таинственный крик в ночи. Они созерцают тени, пролегшие вдоль холмов, где наши отцы испускали дух. Затем, тихо ступая по дорожкам, что ведут на высокогорные пастбища, люди готовятся вести скот в загоны и запирать послушных лосей на огороженных лугах. И в тот момент, когда гаснущее солнце тонет в озере, на берега выходят страусы, пьют воду и рассматривают свое отражение на поверхности вод. Скалы вдали окрашиваются в глубокий синий цвет, и каждый цветок источает аромат. Те, кто отваживается забираться на самые высокие скалы, замирают в тревоге от странных и пугающих звуков, что, шипя, издают многочисленные змеи. Звуки эти смешиваются со звуками бури, которая беснуется за скалами, и сердца смельчаков начинают бешено стучать. Тогда они поспешно спускаются вниз и, задыхаясь от бега, торопятся домой. «О, не пытайтесь, — говорят им умудренные опытом родители, — переваливать через скалы, что ограждают нашу страну, или испытывать гнев чудовищ, чьи голоса


У. Бекфорд. Лунные горы
901
доносятся с той стороны, если взобраться на вершину. По ту сторону мы не найдем ни воды, ни тени. Там нет коз, пасущихся в долинах и дающих нам пропитание. Нет там и страусов, славных и добрых, подобно нашим».
Вот так мудрый араб попотчевал меня историей о своих юношеских путешествиях и словно перенес мое воображение в благословенные края страны Габель-аль-Комар.


ри первых проблесках рассвета я встаю и спешу на берег реки. Водная поверхность слегка дрожит от дуновения свежего ветерка. Между островками по глади вод скользят лебеди. В долинах не слышно ни звука, кроме жалобных криков водоплавающей птицы. Легкая дымка слегка касается холмистого гребня, на котором я начинаю, хотя и слабо, различать рощицы и зеленые насаждения. Сосновые леса, что по ту сторону ручья, всё еще прячутся в полумраке, тогда как возвышенности покрываются розоватыми отблесками, что окрашивают небо на востоке.
Но глядите! Облака начинают исчезать. Туманная пелена рассеивается в долинах. Жаворонки уже в небе: они спешат приветствовать солнце бесконечными щебетаниями. Покрытый облаками купол, подсвеченный сиянием, плывет на восток, распространяет свечение, которое всё ширится, а потом растекается повсеместно, до тех пор пока не взойдет солнце и не прогонит всю мглу и печаль. И вот уже река освещена солнцем, и вся панорама — холмы, леса, поляны — сверкает и искрится в лучах, отбрасывающих множество теней на равнины, где бара¬


906
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ны, сгрудившись в загонах, нетерпеливо блеют, мечтал поскорее выйти на луга со свежей зеленью.
Как чист и живителен лесной воздух! Как бодрит аромат, который начинает изливать чабрец!1 Посмотрите на пастухов, спешащих к своим стадам, что вот-вот рассеются в огромном количестве по склонам, которые высветляются под утренними лучами солнца. Слышно, как среди цветов гудят пчелы; ночные мотыльки порхают в кустах жимолости2. Я спешу к моему челноку, спрятанному в узенькой бухточке, и пересекаю реку среди огромного скопления водной дичи. Я очарован величественными лебедями, которые, казалось, осознают, сколь красиво их оперение сверкает под лучами солнца, и восхищен порывами ветра, разносящими аромат садов над водной гладью. Река полна жизни. Ее многочисленные обитатели всё время ищут себе пропитание среди растений и цветов, плавающих тут и там на ее поверхности. Кажется, что птицы по-настоящему ликуют. Они весело, без всякого страха и подозрения плывут рядом с моими веслами, а за ними следует выводок птенцов. Они уверены в том, что моя главная забота — охранять их мирное царство и защищать их от всяких напастей.
Этих птиц никто никогда не пугал, пытаясь в них выстрелить из ружья или подбить камнями, никогда не преследовали злые собаки или еще более жестокие хозяева собак. В конце концов, удастся ли мне навеки оградить эту реку и ее обитателей от волнений и всяческих неприятностей? Да поглотят глубокие воды тех, кто попробует нарушить ее покой!
В то время как воды реки весело текут под оживленный гогот и разнообразные занятия ее обитателей, берега остаются тихи и неподвижны. Там не ощущается никакого шевеления. Я не вижу ни справа, ни слева ни одной деревни и ничего не слышу, хотя перестаю грести, закрепляю весла в уключинах и чутко прислушиваюсь, пытаясь различить хоть какой-нибудь звук: уж не птицы ли там гомонят, не корова ли мычит вдалеке?
Я счастлив, трижды счастлив, ибо ни один человеческий голос не раздается на всём этом просторе. Пастухи скрылись за высоким берегом реки; быть может, сейчас они поглощают свой завтрак. А я могу отдаться на волю своему воображению, переносящему меня в Ионию3,


У. Бекфорд. Гений места
907
и представить себе, что этот ручей — река Лета4, а лебеди, что плавают в нем, — настоящие лебеди, которые в последние мгновения своей жизни наполнили эфир прощальной песней5.
Поглощенный восхитительными грезами, я с восторгом взирал на каждый островок лесной поросли, на каждый пригорок. Мнилось, будто я буквально воочию вижу, как зефиры6 парят в голубом небе и разносят по равнинам внизу аромат, что исходит, быть может, из садов вечного дня. Мне чудилось, что еще один оттенок пурпурового цвета добавился к окраске ирисов7, колеблющихся на ветру, а среди лилейника8 вырос свежий цветок, и мое воображение нарисовало там хоровод русалок9, которые танцевали, держась за руки. Они выплывали из своих лазурных жилищ, чтобы приласкать лебедей, которыми я теперь любуюсь. Мне показалось, будто я слышу плеск воды вокруг дев, замечаю их чарующие движения и различаю их глаза цвета голубого неба, пристально уставившиеся на меня. Я был столь решительно настроен на то, чтобы обмануться этим прекрасным видением, и так сильно стремился оказаться поближе и прислушаться к печальному пению, что стал грести к этому миражу и внимать тихому шепоту, пробегающему вдоль берега реки и вспенивающему воды. На меня обрушиваются брызги, вокруг лодки образуются и тут же исчезают водовороты. Видения рассеиваются. Из-за всё более жарких солнечных лучей и моего вторжения русалки возвращаются в свои прохладные и безопасные гроты. Теперь эти водные обитательницы убегают от меня. Я сойду на берег и заберусь на один из холмов, что полностью покрыт лесом и папоротниками, — хочу узнать, не проявят ли лесные божества большую благосклонность ко мне. Несомненно, божества обитают в этих чащах и глубоких пещерах. Перейдя через зеленый луг между рекой и холмом, я с трудом взбираюсь по склону последнего, пробираясь сквозь заросли папоротника и цветущего дрока10. Сейчас, на полпути к вершине, я отдыхаю под высокой сосною и собираю грибы, растущие россыпью между корнями сосны, покрытыми мхом. И пока я вкушаю здесь пищу фавнов11, могу считать себя одним из них. После короткого отдыха я быстро забираюсь на вершину холма, откуда разбегаются многочисленные тропки; одни из них ведут через лес к уединенным прогалинам, где дремлют дриады12, а


908
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
другие — к ложбинкам под ореховыми кустами, где пастухи беспечно слушают песни «золотого века»13.
Тенистая тропинка, заросшая самой мягкой травой, вьется по краю обрыва. Она привлекает мое особое внимание. Здесь находится обиталище сатиров14. Тут они бегают и резвятся, и, если бы я добрался до этого места часом раньше, если бы дошел сюда на рассвете, когда с трудом можно различить даже листья на деревьях, я бы увидел, как сатиры спускаются по склону, играют друг с дружкой в догонялки, прыгают через кусты дрока, дурачатся на траве и носятся за лесными нимфами15 сквозь лабиринты этой местности. Сейчас же все они украдкой возвратились в свои убежища и, без сомнения, крепко спят после игр и развлечений, которым предавались на заре.
А я всё-таки попытаюсь разбудить их. Приняв такое решение, я легко 6eiy по тропинке под сенью ветвей, отбрасывающих кружевные тени, и, поднеся к губам рожок, подаренный мне сатиром в лесной чаще в Савойе16, начинаю играть вдохновенную мелодию, звенящую в долинах и перелесках.
Охотники зовут дриад и фавнов.
А сёстры их, в венках из листьев дуба,
И их царица с ясным, чистым взором,
Сатиры и юнцы лесные тоже Украдкой взор из зарослей бросают17.
Вас ли я вижу?
Тогда я восклицаю: это вы,
О вы, природы силы, божества,
Кого я почитал от юных лет!
На ваши алтари я возлагал Всё, что взросло в саду, который я Лелеял детскими руками.
Когда я произношу эти слова, я словно слышу доносящиеся издалека звуки флейты. Сейчас я начну подражать этим удивительным звукам. Послушайте, как эти аккорды с возрастающей силой повторяются,


У. Бекфорд. Гений места
909
разносимые по ветру тысячекратным эхом, как затем они угасают в лабиринтах молодой поросли. Послушайте, как они делаются всё громче и громче! Но вот звуки стихают. Тишина, наступающая следом за ними, полна торжественности. Я слышу, как дрожит на ветру каждый лист, как пролетает каждое насекомое. Солнце стоит высоко, вокруг меня всё залито светом. Я не сплю и тем не менее определенно вижу, хоть и как бы мельком, сколь ласково улыбаются мне божества рощи. Они слышат мой зов и отвечают на него мелодией более одухотворенной, чем музыка смертных, а сейчас, когда я возвышаю голос, отвечают другие. Убежденный в том, что мое видёние — это явь, я снова, теперь уже призывая Пана18, бегу по аллее, лечу с необыкновенной легкостью до того места, где отдыхают сатиры; сердце мое сильно бьется, время от времени я трублю в рожок.
Поляна остается позади, а передо мною расстилается простор широт и перелесок, где сквозь ветви пробиваются яркие лучи солнца. Прислушайтесь внимательно к нежным звукам свирели: они так мелодичны и, конечно, так созвучны жизни леса! Я пойду по извилистой тропинке, откуда, как мне кажется, и исходят звуки.
Какой крутой склон! Он ускоряет мой шаг, и я бегу через поляны и освещенные ярким солнцем ложбинки, заросшие папоротником и лавровыми кустами. Не хижину ли я вижу там, на опушке ореховой рощицы? Да, если не ошибаюсь, так и есть. Слушайте! Я стараюсь ступать тихо-тихо. Может быть, это кощунство — идти дальше, но — или мне это только чудится? — разве не манит меня туда своими ласковыми звуками таинственная дудочка, мелодия которой еще звучит в моих ушах? Я должен повиноваться ее требовательному призыву. Сколь незатейливо это строение, сколь бесхитростно и вместе с тем живописно молодые кусты кизила, сплетаясь, образуют его свод. Какой сильный запах источают сосны и кедры, служащие опорами для хижины! Пол сделан из тех же досок, что и опоры, и покрыт изящным мягким ковром из плетеной ткани. Та же материя наброшена на канапе, над которым устроен навес из древесной коры. Рядом с канапе на земле стоят две терракотовые чаши с молоком и лежат несколько каштанов, завернутых в листья. Я поддаюсь искушению и представляю себе, будто радушный хозяин этих мест приготовил молоко и каштаны, для того что¬


910
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
бы я подкрепил силы, и ложе, чтобы я отдохнул, но прежде чем лечь, прольем молоко и принесем каштаны в дар богам: положим на дернины, которые, несомненно, сложены грудой, чтобы служить алтарем в честь Пана — бога всей природы. Я украшу алтарь цветами и увенчаю простую вазу пучком жимолости, что как нельзя кстати растет рядом, обвиваясь вокруг старого дуба. Я покидаю хижину, чтобы сходить за цветами, и замечаю, шагая дальше, одну, затем две, три, нет, еще шесть хижин, очень похожих на первую. Я поочередно захожу в каждую из них и в одной обнаруживаю две чаши, причудливая форма которых искусно имитирует прихотливые извивы виноградных лоз и напоминает мне тот вид украшений, которым хвалились друг перед другом Ме- налк и еще один пастух19. В другом жилище я нахожу овсяные лепешки, аккуратно сложенные в стопку на полке, а в третьем — пастушью флейту, подвешенную как та, что, предположительно, служила атрибутом сакральному божеству — Пану.
Смогу ли я описать чувства, что охватили меня, когда я входил в эти уединенные жилища и рассматривал их безыскусную обстановку? Смогу ли рассказать о том наслаждении и волнении, с какими я бродил между ними, едва осмеливаясь дышать от осознания того, что тут находятся убежища божеств? Я не трогаю флейту, не беру ни овсяные лепешки, ни чаши, ибо они священны. Осмотрев другие хижины и нарвав жимолости, я возвращаюсь к маленькому алтарю, который заметил в первом посещенном мною доме. Глубокая и благоговейная тишина царит в этом месте моего священнодействия. Бурые тени изогнувшихся над хижинами деревьев рассеиваются внутри помещения и внушают мне глубокое почтение. Я охвачен робостью и чувствую, как дух этого места проникает в меня. В тишине я провожу обряд очищения, падаю ниц на землю и совершаю поклонение Пану, богу природы. Затем я вхожу в свою хижину, тихо сажусь на ложе, подкрепляюсь молоком и каштанами и отдыхаю. Полдень. Вся природа вокруг меня неподвижна. Солнечные лучи, которые не могут пробиться сквозь заросли, только проникают горячим туманом через густую листву.
Расслабленный этой нежной мглой и убаюканный шепотом листьев, я поддаюсь дремоте, мои веки быстро тяжелеют, и я постепенно впа¬


У. Бекфорд. Гений места
911
даю в сон. Мои глаза закрыты. Я взбодрен, как будто после глубокого сна, но некое приятное видение овладевает моими чувствами. Мне кажется, что хижины, лес, алтарь всё еще стоят у меня перед глазами, хотя их очертания слабы и расплывчаты. Грезится, будто звуковые крещендо, принесенные пришедшей издалека бурей, заполняют мой взор. Что это за шум там, в роще? Сосны склоняют свои вершины, но при этом ничто не шевелится под порывами ветра. Вслушайтесь — божественное рядом! Я слышу бесконечное множество чеканных шагов на тропинках и те же самые звуки, что доносились до меня возле логова сатиров. С каждым мгновением я всё ближе и ближе к... Как чудесна и упоительна мелодия флейты! Я спокоен и счастлив, ни капли страха и тревоги нет в моей душе, ибо я ни разу не обидел ни одно природное божество, находящее отраду в этих диких долинах и в горах.
Мои члены занемели во сне, но мой дух деятелен вдвойне и воодушевлен этой сценой, где явно ощущается присутствие сверхчеловеческой силы. Смотрите, хор всё ближе и ближе! Я вижу, как они сбегают с лесистого склона. Какие античные силуэты! Какие ласковые улыбки! Каждая хижина теперь занята. Смотрите, как приближаются они, весело прыгая, и разгоняют страх учтивыми жестами и приветливыми позами. «Добро пожаловать, добро пожаловать к силам, что хранят тебя! — поют они, окружая меня. — Мы услышали твой зов и ведем тебя звуками в это место, наше убежище, мирное и уединенное. Отсюда мы глядим поверх разросшихся дубов, поверх окружающих их зарослей вереска и кустов жимолости на пастбища, которые обязаны сочными травами нашим стараниям, а травы своей целительной силой — нашим умениям. Мы храним ваши стада от ядовитых растений и от дурного глаза и всегда защитим вас от тех, кто вам враг, ибо они и наши враги тоже».
Тут они прерывают свою речь и удаляются в убежище сатиров, плавно кружась в хороводе.


ало кто оставил в анналах живописи более блистательный след, чем Мурильо1, Рибера2 и Веласкес3, но Испания может похвастаться еще более великим гением, чем они, ибо она произвела на свет L’Esplendente.
Родители этого самобытного художника были потомками мавританского короля, правившего страной в дни ее процветания4. Не являясь christianos viejos* и пережив из-за этого множество унижений, они перебрались в маленькое укромное местечко в горах неподалеку от Севильи, где неустанно возделывали землю. Плоды их маленьких садиков каждое утро отправлялись в город и бойко раскупались его жителями, обеспечивая семье вполне сносное существование. Их уединение хранили чудесные леса, в тени которых струился быстрый поток. Отец нашего художника так перебросил — с помощью шлюзов и каналов — воды этого потока, чтобы они растеклись по маленькому родительскому имению, принося свежесть и плодородие, неведомые в горах по соседству.
* Букв.: старыми христианами5 (исп).


916
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
На берегах этой самой речушки Абу Абдурахман6 и его брат Зебид воздвигли незатейливую постройку, почти всё в ней изготовив собственными руками. Туда они незаметно пробирались вечерами, чтобы совершить омовение и вознести в ночной тиши те молитвы, что Пророк7 предписал мусульманам в утешение.
Но, кажется, до моего слуха уже доносятся голоса читателей, вопрошающих, кто же такой этот Абу-имярек и его брат и какое отношение имеют они к Фердинанду из Севильи8. Да они же одна кровь; я лишь забыл упомянуть, что члены семейства Абдурахман, всячески пытаясь избежать гонений со стороны себе подобных, на людях звались христианскими именами и старались неукоснительно вести себя как все. На границах их уединенного жилища возвышались кресты и деревянные фигурки святых, перед которыми часто можно было видеть хозяев, совершающих молитвы, и, судя по всему, никто из округи не проявлял большего благочестия или рвения, дабы заслужить отпущение грехов. Дорожки, что вели к их непритязательной мечети, терялись в лабиринте скал, где расщелины и теснины были покрыты роскошными пихтовыми деревьями. Проникнуть сквозь колючие заросли было невозможно. Извилистый ход, с большим трудом выдолбленный в скалах, был единственным способом добраться до убежища. Вход в него был так тщательно замаскирован мхом и густой растительностью, что и око самой инквизиции не сыскало бы его вовек9. В этом укромном месте после всех тягот дня Абдурахман наслаждался безмятежными часами тишины и размышлений. Рядом с мечетью он соорудил легкий навес, совсем небольшой — как раз такой, чтобы можно было укрыться от скоротечных ненастий андалусского климата. В емкость, выдолбленную в голом мраморе скалы, Абдурахман собирал воды вышеупомянутого источника. Возле этой купальни он закопал тяжелый сосуд, в котором было немного золота, завещанного ему отцом, и который долго оставался сокрытым в руинах дворца, некогда служившего жилищем их предков.
Впрочем, ценнейшим сокровищем для Абдурахмана был Священный Коран, который, согласно семейной традиции, некогда принадлежал основателю рода и передавался от отца к сыну на протяжении


У. Бекфорд. L’Esplendente
917
длинной череды более счастливых поколений. Эту драгоценность Абдурахман хранил в дальнем углу мечети в сундуке из кедра, бережно укрытом парчовым ковром. Невозможно передать, с какой нежностью и каким восторгом он склонялся над этим наследием лучших времен, входя тихим вечером в свое укрытие после скучного и утомительного дня, проведенного в обществе христиан. Насладившись чистейшей водой купальни10, он с пылом декламировал «Бисмилля»11 и усаживался на траву читать в тишине любимый Коран.
В эти минуты он забывал о своих заботах и, глядя на стену окружавших его утесов, восклицал: «Здесь я, по крайней мере, могу спокойно исповедовать религию моих предков — добродетельных мужей, правивших столь милосердно, что и сами христиане получали от них защиту. Ах, почему ж вы были истреблены?! Но не пристало мужчине роптать — заповеди твои, о Аллах, начертаны на скрижалях жизни12, разве кто-то сотрет их?» Эти думы служили успокоением для его души и изгоняли прочь воспоминания о минувших бедах. И тогда он вволю наслаждался очарованием своего безмятежного уединения, вечернего ветерка и водопада. Созерцая всевозможные растения и цветы, коими украсил берега ручейка, он воображал себя в саду Ирема и с наслаждением читал суру «Заря», так чудесно его изображающую13.
В подобной безмятежности пролетали часы, пока солнце опускалось за горизонт; утро отводилось для ухода за деревьями, которые приносили такой щедрый урожай, что почти каждый день Абдурахман навьючивал фруктами и овощами по шесть мулов. Вот уже несколько лет ему вполне хватало этих средств, чтобы обеспечивать свои скромные нужды. Его луга устилала буйно растущая трава; стада рогатого скота, которые кормились ею, давали лучшее молоко. Всякое дело, за которое он брался, процветало. Жители соседних деревень любили и уважали Абдурахмана: они часто получали пожертвования от его щедрот, ибо Коран вдохнул в него истинный дух милосердия и сей правоверный пребывал в мире со всем человечеством.
Спокойное течение его пасторальной жизни нарушалось лишь единственным желанием — продолжения рода. Из трех женщин, составлявших его семейство, лишь одна имела потомство, но младенец умер поч¬


918
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ти сразу после рождения, и Абдурахман вновь остался бездетен. Наконец Альмагида, любимая жена, осчастливила его сыном. Час рождения пришелся на полночь и был отмечен небывалой яркостью звезд. Счастливый отец, который не был чужд астрологических воззрений, вообразил, будто это светлое знамение прочит его ребенку блистательную жизнь. Впечатленный случившимся и памятуя о величии и славе предков, Абдурахман назвал сына Мехемед аль-Муакдир — по-испански L’Esplendente14. Когда юному Мехемеду с привычными церемониями в семейном кругу давали имя и принимали его в магометанскую веру15, его отец, благоговейно хранивший память об уроках, усвоенных его соплеменниками, подвергшимися гонениям, отправил сына в Севилью, где его крестили в соборе и нарекли Фердинандом. Когда этот обряд, столь противный убеждениям Абдурахмана, был исполнен, он немедля забрал своего отпрыска домой, твердо решив, что никогда впредь тот не будет иметь ничего общего со своей христианской страной.
С каждым днем дитя становилось всё красивее и резвее, его любящая мать уже замечала в глазах сына блеск и сияние, свойственные роду Омейадов16. Каждое утро на рассвете он окунался в чистые воды ручья, орошавшего земли его отца, и все, кому доводилось увидеть мальчика, тоже поражались его силе и привлекательности. Так, благодаря заботам взрослых, обрел он подвижность и удаль, заметно превосходя в этом отношении детей из долины внизу. Питание рисом и овощами также немало тому способствовало. Голоштанным сорванцам из соседних сел не дозволялось водить с ним дружбу; собственно, и самому мальчику строго-настрого запрещалось покидать луга в окрестностях родного жилища, но, собирая на них цветы и травы, он испытывал такое великое удовольствие, что желание улизнуть куда-либо за отведенные пределы никогда не посещало его.
Абдурахман с восторгом взирал за тем, как зреет сей плод любви Альмагиды, и частенько откладывал работы в поле, чтобы понаблюдать за ребяческими занятиями. Он любил смотреть, как мальчишка смело взбирается на скалы, чтобы достать растения, пробившиеся сквозь трещины в породе, или очертя голову, без мысли об опасности, бросается в глубокий поток с апельсиновых деревьев, растущих на 6е-


У. Бекфорд. L’Esplendente
919
регу. Отцу страх был неведом, и ему нравилось прослеживать ту же черту в своем отпрыске. Вот почему, вместо того чтобы охлаждать юношеский пыл, с каким мальчик покорял скалы, Абдурахман поощрял в нем дух храбрости и нередко клал на вершины отборные плоды как награду за бесстрашие.
Едва Мехемеду исполнилось одиннадцать лет, Абдурахман, взяв сына однажды вечером за руку, провел его таинственным темным проходом, о котором я уже рассказывал. Воздух был недвижим, и заходящее солнце последним лучом позолотило вершины утесов, вздымавшихся из бездны. Повсюду цвели деревья, рос пышный кустарник, между скал блестели ручьи, которые, извиваясь в густой зелени, терялись в зарослях лимонных деревьев. Весь воздух был напоен нежным благоуханием. Мехемед жадно пожирал глазами это неожиданное зрелище, слушал журчание ручьев, вдыхал аромат растений, наслаждался всеобщей тишиной. Он улыбнулся счастливому отцу и спросил, что за новый мир ему открыли и верно ли, что цветущий уголок, явившийся его взору сегодня вечером, — тот самый сад, предназначенный, как его учили, для истинно верующих.
— Так и есть, сын мой, — отвечал Абдурахман, — единственно ради них. Видишь, — продолжал он, — маленький купол в тени акаций?
— Да, вижу. Какое чудесное место! Можно, я сбегаю туда? Мне прямо не терпится узнать, что в нем находится, и пособирать цветы с этих деревьев, чей аромат даже издалека доносится до меня.
— Погоди, Мехемед! То место не для забав: оно заповедно — посвящено Аллаху, могучей силе, которая воздвигла эти скалы, насадила этот лес и раскинула над ними, вон там, ясное небо. Пойдем же туда и присоединим наши голоса к восхвалению великого Пророка и всех духов небесных.
Слова эти, произнесенные с предельной серьезностью, взволновали юношу. Он побледнел и, упав наземь, попросил благословения Аллаха, а затем, поднявшись, проследовал за отцом в мечеть. Приближалась ночь. Тень накрыла скалы. Они потемнели, а шум от ниспадающих потоков воды отзывался эхом в ущельях. Эта сцена наполнила юное сознание Мехемеда религиозным благоговением. Увидев, как отец на¬


920
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
правляется к сундуку, в котором хранился Коран (с виду сундук напоминал надгробие), он вздрогнул. Абдурахман приподнял парчу, и Мехемед застыл в ожидании.
— Стань на колени, — промолвил Абдурахман, зажигая две огромные свечи.
Сын с дрожью повиновался.
— Прими книгу, продиктованную ангелами и наполненную вдохновенными мыслями нашего Пророка — теми священными догматами, которые, если верно им следовать, приведут в чертоги вечного блаженства. Сад, о котором ты слышал, находится за вратами могилы. Между ним и смертными простирается темная бездна, чьи тени могут рассеяться лишь от света Корана. Если ты вдруг попадешь в те края — следуй законам нашей веры.
Мрачно и сурово Абдурахман стал излагать сыну закон Пророка. Мехемед был весь внимание и почтение. Уделив некоторое время этой теме, они перевели разговор на дела предков. Отец темпераментно и ярко описывал бедствия, выпавшие на долю их рода. Целостной картиной развернул он перед воображением сына кровавые расправы и гонения тех печальных времен, когда мавров изгоняли из Андалусии17. Мехемед разразился слезами.
— Бедный мальчик, — молвил Абдурахман, — христиане захватили твои владения. Все эти плодородные равнины и вспаханные холмы, что видны из нашего жилища, когда-то принадлежали твоим прадедам. Тот прекрасный город, чьи шпили виднеются на горизонте, был во времена оные их родным домом, но беспощадные христиане завидовали его процветанию. Словно разрушительная стихия, обрушились враги нашей веры на твоих несчастных предков. Напрасно они сопротивлялись. Целые провинции лежали в опустошении, небо потемнело от дыма пылающих городов. Прекраснейшая страна на свете была запятнана кровью своих землепашцев, — их прогоняли с родных полей, сравнивая с землею их славные жилища, или вынуждали искать пристанище за океаном, в недрах горячей Африки.
В ту пору померкло великолепие Андалусии, увял этот цветущий сад мира — мрачное, алчное идолопоклонство очернило землю и пи¬


У. Бекфорд. L’Esplendente
921
талось ее соками. Те немногие, кто остался из ее прежних хозяев, вскоре пали жертвами этой слепой и беспощадной силы. Нетерпимый дух христиан не успокоился до тех пор, пока все, кто открыто придерживался нашей веры, не были поголовно истреблены. Некоторые, однако, избежали преследований, прикрывшись ради спасения маской христианства. Среди них оказался и твой несчастливый род — единственные наследники прославленного имени. Это укромное местечко — всё, что досталось Абдурахману от владений его прадедов, но здесь он хотя бы в безопасности, если не обитает в высоких з&мках. Природа окружила его мощной стеною, на которую не взобраться ни одному христианину. Пусть не поклоняется он Аллаху с пышностью королей, но имеет сердце чистое и благодарное, и его смиренные молитвы не отвергаются. Истинная правда, он не владеет богатствами Хиссема18, но священный Коран, составлявший утешение его отцов, еще не утрачен — он бережно хранится вон там. Да облегчит сия Книга, о сын мой, твое одиночество и ободрит тебя в такие часы. Когда разгневаешься на христиан, когда ужалит тебя хвастливое выставление ими напоказ своих побед, уединяйся здесь, ищи это пристанище, но помни мои слова, о дражайший мой Мехемед: не води дружбы с молодыми христианами и не поддавайся их легковесным соблазнам. Остерегайся любых связей с этим нечестивым людом, не сближайся с ними, и да останутся твои уста сомкнуты в вечном молчании обо всём, что касается этой долины. Не дай никому обнаружить это последнее святилище, это убежище, утешение моих преклонных лет! Научись размышлять о своем нынешнем положении, не позволяй величию родословной вскружить тебе голову, постарайся перенять у меня осторожность, с какой я до сих пор шел по жизни, — это помогало мне избегать опасностей.
Абдурахман умолк — каждое его слово крепко запало в душу Ме- хемеда. Стояла глубокая ночь, рядом с сундуком догорали свечи. После долгой паузы Абдурахман поднялся и сказал сыну, что оставит его размышлять.
— Рано на рассвете, — продолжал он, — я вернусь и принесу еды, и мы вместе сможем разговеться.


922
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Произнеся эти слова, он ушел, а Мехемед провожал отца взглядом, пока тот не скрылся в темноте. Ни глубокая тишина, царившая вокруг, ни одиночество, в котором он оказался, не испугали мальчика. В его сердце не проникли ни дурные мысли, ни низменный страх. Так нежен был воздух этого благодатного края, что юноша, беспечно улегшись под навесом и накрыв голову одеждой, проспал до рассвета. Разбуженный лучами солнца и радостным пением птиц, он весело поспешил к купальне. Чистота воды восхитила его — он долго наслаждался ее свежестью, вдыхая разлитый в воздухе аромат нависавшей над ним апельсиновой ветви. Он притянул к себе апельсин и забавлялся с окружавшими плод листочками, а затем, запрыгнув на край купальни, вознес короткую молитву Аллаху, заклиная ниспослать ему вдохновение, подобное тому, что некогда посетило Пророка.
В это время из ущелья вышел его отец и, окидывая долину острым взглядом, поспешил в порыве любви обнять сына. Абдурахман нес кувшин трижды осветленного меда, поверх которого он налил немного молока и ароматной розовой воды. Расположившись в тени апельсиновой рощи, они ели рис и долгими глотками потягивали освежающий напиток, беседуя о былых временах. С нескончаемым удовольствием слушал Мехемед рассказы об обычаях тех счастливых минувших дней, проявляя жгучий интерес ко всем обстоятельствам навсегда ушедших годин. Его юное воображение выстраивало из услышанного цельные образы, и события прошлых веков возникали, словно видения, перед его взором. Захваченный этими приятными фантазиями, осознавая красоту и необычность здешних мест, он припоминал все романтичные арабские сказки, что так давно возбуждали его воображение, и почти поверил, что они воплотились в действительность.
— Воистину, — говорил он Абдурахману, — мы попали в волшебные края. Не скалы, а некий талисман оберегает нас от вторжений. Цветки на ветвях, что раскинулись над нами, прекрасней тех, что я знал прежде, эти источники чище ручья, орошающего наши пастбища, мы вкушаем пищу, что дают наши стада, — это восхитительное сочетание напоминает одну из историй шейха Заде, где он повествует о престарелом китайском императоре, который, дабы укрыться от происков врагов,


У. Бекфорд. L’Esplendente
923
отыскал восхитительное уединенное пристанище, охраняемое, как и наше, мистической силой, и там у него было два золотых фонтана, непрерывно изливавших молоко; падая, оно свертывалось и превращалось в изысканнейший освежающий напиток19.
Абдурахман и не думал мешать игре воображения сына: он любил смотреть, как юноша предается своим прихотям, — поэтому, изобразив восхищение россказнями шейха Заде, Абдурахман одобрительно отозвался о соображениях каббалисга и сказал, что, устраивая пир в этом светлом укромном уголке тайной долины, всегда нужно представлять себя в похожей ситуации.
После продолжительной беседы, живой и увлекательной, отец подвел Мехемеда к краю плато, зажатого между обрывами, вручил лопату и некоторые другие инструменты и показал, как набрасывать землю на голую поверхность утесов и как, направляя ручей вниз по склонам, расширять границы возделанных земель. Не поленился он научить сына и тому, как правильно обрезать и прививать плодовые деревья, как собирать зрелые семена с цветов и других растений.
— По примеру первых, счастливейших, поколений20, Мехемед, преврати это полезное ремесло в свое основное занятие и не позволяй часам отдыха проходить впустую. Посвяти эти мгновения штудированию Корана и наполни душу возвышенными откровениями Пророка. Я отнесу под навес у мечети несколько кувшинов с пищей, которую ты отведал сегодня утром. Еще взгляни вон туда: я постелил там ковры — это твоя постель. Нам с твоим дядей нужно поехать в Севилью на несколько дней. Всё это время проход в долину должен быть закрыт. Не томись своим уединением, а поработай над тем, чтобы еще больше облагородить мое излюбленное пристанище, и, самое главное, внимательно изучай достохвальное Писание, лежащее пред тобой.
Мехемед не огорчился, узнав о намерениях отца. Местность была ему пока совершенно внове, и мысль об одиночестве еще не угнетала его.
Он заверил отца, что будет рад повиноваться, и тот покинул долину со спокойным сердцем. Едва Абдурахман скрылся из виду, юноша резво обежал окрестности. Он попытался обогнать каждый ручей, загля¬


924
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нул в каждую расселину и не оставил неизведанной ни одной чащи. Затем, утомленный прогулкой, он, задыхаясь, повалился на траву и беспечно дремал до полудня. Пробудившись, Мехемед вспомнил про Коран и, поспешив в мечеть, принялся перелистывать книгу. Вечернее солнце яркими красками заиграло на ее страницах, озаряя лоснящиеся буквы и окутывая их пеленою света. Этого хватило, чтобы разжечь и без того пылкое воображение нашего юного затворника: ему почудилось, будто от страниц исходит небесное сияние, и он придумал, что его книгу пронзил луч света, изливаемого Пророком. Он вытаращился в исступлении, которого нельзя описать словами; он не только читал, но и внимал — величественные звуки завладели его слухом. Так долго и страстно предавался Мехемед этому занятию, что, когда день начал клониться к вечеру, темнота застала его врасплох: поглощенный своими мыслями, он забыл зажечь свечи, стоявшие по обеим сторонам сундука. Сложив руки на груди и погрузившись в глубокую задумчивость, он на протяжении нескольких часов лежал недвижим. Тяжесть незаметно навалилась на его веки; он забрался под ковры и уснул, убаюканный журчанием воды. Роковые судьбы Иблиса21 и Харута22 явились ему во сне. Встревоженный своими видениями, юноша с нетерпением ждал прихода утра. Наконец рассвело. Перекусив и совершив ежедневное омовение, он приготовился возделывать окраины долины. Когда жара сделалась нестерпимой, он ушел с открытого участка на утесах в тенистую пещеру у ручьев. Перенеся туда полюбившийся ему Коран, он на некоторое время погрузился в его изумительные рассказы, а затем опять вернулся к основным занятиям.
Минуло несколько дней, проведенных точно так же, а отец всё не появлялся. Мехемед начал тяготиться одиночеством. В долине не осталось ни одного неизведанного уголка; заросли и ручьи, как бы красивы они ни были, уже не восхищали новизной, пение птиц не ласкало слух, аромат растений не вызывал больше тех приятных чувств, что охватили юношу, когда он впервые оказался в этом уединенном месте. Он собрал плоды и рассмотрел цветки каждого дерева и уже устал от пищи, которая однажды показалась ему такой вкусной. Вместо того чтобы взять инструменты и заняться обработкой твердой почвы у подно-


У. Бекфорд. L’Esplendente
925
жил утесов, он беспрестанно бегал туда-сюда, ударяя по каждой трещине в надежде обнаружить проход, ведущий к жилищу его матери. Раньше Мехемеду казалось, что воздух насыщен нежнейшим благоуханием — теперь же он внушал мысль о духоте и заточении. С каждым мгновением росло беспокойство и раздражение Мехемеда. Он попробовал взобраться на гребень скалы, почти отвесной со всех сторон, но после множества неудачных попыток был вынужден отказаться от этой затеи. Вялый и подавленный, он сел на дерн и вознамерился утешить себя чтением Корана, но и оно утратило свое обаяние: затейливые истории о Валкие и Сулеймане23 приносили мало удовольствия, ибо его не с кем было разделить.
«Будь у меня товарищ, — думал он, — я был бы доволен. Какое-нибудь человеческое существо, с кем я мог бы поделиться мыслями и кому мог бы сказать: “Не правда ли, очаровательно? Разве не отдал бы ты все миры, лишь бы увидеть нашего прародителя, величественно восседающего на холмах Серендипа?24 Лишь бы услышать глас Аллаха, кричащий ‘Прочь!’25 — и стать свидетелем страшного грехопадения?” Но, увы, тоскливое безмолвие царит в этой унылой долине. Что мне ее красоты, если не с кем насладиться ими?.. К кому податься, когда столько мыслей теснится у меня в голове? Эта глушь не слышит моих жалоб; я повышаю голос — нет ответа, откликается лишь эхо пустынных гор. О, если б только отец вернулся или оставил мне иную компанию, нежели птицы и гады!»
Так, простерши руки к далекому горизонту, оплакивал Мехемед одиночество, которое стало затмевать его рассудок. Словно в заточении ощущал он себя, и на прекрасную и романтичную долину взирал глазами узника — с тревогой и неудовольствием. Когда настала ночь, юноша понял, что ему не уснуть. Он зажег в мечети свечи, присел на мгновение, но тут же встал и понуро побрел к реке. Над цветами, что росли по ее берегам, порхали мотыльки — это зрелище слегка развлекло Мехемеда. Их неугомонное жужжание навеяло сон, и он поддался дремоте, смежившей его веки. Счастливые жилища, столь цветисто описанные Пророком, постоянно занимали его воображение, обрастая в грезах фантастической роскошью. Там пред ним представали величественные


926
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
зймки и разворачивались небесные пространства, под которыми отдыхали гурии26. В их темных глазах растворялось блаженство, они скользили среди роз — и тогда мягкая гармония, повсеместно исходящая из тени, насыщала его душу небывалой чувственностью и восторгом, неведомыми прежде. Но хрупки и мимолетны были радости Мехемеда — обломок скалы, упавший в воду с утесов, пробудил юношу ото сна и унес вдаль все восхитительные иллюзии. Он поднял голову и устремил взор на громадный купол неба, сверкающий звездами.
Напрасно Мехемед вглядывался в даль и озирался по сторонам — чудесные видения исчезли. Он оперся на руку и, созерцая небеса, тешил себя надеждой увидеть прекрасные очертания, что вызвали в нем такой восторг, надеялся, что они всё еще парят в пространстве. Но тихи и безлюдны были воздушные просторы.
— Они пропали, пропали навсегда! — вскричал пылкий юноша. — Звезды впустили их к себе! Я вижу полоску света, что прочертила горизонт, рассыпавшись чистыми бриллиантами, — это ясный путь, ведущий к шатрам праведных, по нему они вознеслись в горний мир. О, если 6 с той же легкостью я мог пронестись по воздуху и отыскать хрустальные стены жилища нашего Пророка, если б мог вновь добраться до тех мест, где так недавно пребывал, впав в состояние восторга. О, лучше б они никогда не являлись — тогда не терзали бы мое сердце не дающие ему покоя надежды, и одиночеству моему, быть может, настал бы конец, но сейчас оно приводит меня в отчаяние. Решено — я выберусь на свободу или найду погибель в тщетной попытке.
Словно впав в исступление, Мехемед ринулся к утесам и с обычным своим проворством стал взбираться на них. Но инстинкт подвел его: он влез на вершину скалы, а там оказалась рыхлая порода — она не выдержала, и он стремительно полетел вниз. По счастью, его одежда зацепилась за ветки куста, что и остановило падение, — иначе он бы разбился в лепешку. Провидение всё же хранило Мехемеда: весь в синяках и песке, он чудом оказался у подножия утесов. Вполне возможно, это потрясение было уготовано юноше, чтобы охладить его пыл, и сейчас он думал лишь о том, как бы добраться до навеса у мечети и растянуться на коврах. С трудом превозмогая боль, он доплелся до одного


У. Бекфорд. L’Esplendente
927
из кувшинов и вылил часть его содержимого на свои израненные конечности. Затем остановил кровь, что хлестала из разодранной веткой руки, промыл рану молоком и, завернувшись в ковер, забылся сном, от которого все дневные заботы улетучились без следа.
Пробудился Мехемед посвежевшим, но всё тело у него так сильно ныло и саднило от ушибов, что он едва мог шевельнуться. Волей-неволей ему пришлось ограничивать свои передвижения. К счастью, Коран оказался под рукой, а в складках ковра нашлись несколько чистых листов и карандаш, случайно забытый отцом. Коротая томительно длинные часы, наш затворник попытался набросать на бумаге детали того сна, каковые целиком сохранила его память. Эта придумка — так он расценивал данное занятие — увлекла Мехемеда: его счастливый талант к искусству стал проявлять себя, хотя и самым примитивным образом. Объединяя бесчисленные штрихи в единое целое и смело пытаясь воплотить мысленные образы в жизнь, он сумел создать некие рисунки, напоминавшие ему о тех призрачных группах, что оживляли его сны. Наблюдая за тем, как солнце заставляет предметы отбрасывать тени, видя, что одни предметы ярко освещены, а другие — тонут во мраке, он брал эти явления за образец и воплощал такой же эффект на бумаге.
Поразительно было видеть, как с каждым часом развиваются его таланты и как стремительно он растет над собой. Он не помышлял сейчас ни о чем ином, лишь стремился запечатлеть на бумаге то, что рисовало его воображение, и с успехом воспроизводил окружающие предметы. Он рисовал скалы — так, что они легко узнавались в набросках, схватывал формы деревьев, и по всему становилось ясно: однажды ему предначертано стать величайшим художником из всех когда-либо существовавших. За этим увлекательным занятием он проводил всё время, пока не оправился от ушибов и ранений. Едва почувствовав себя в состоянии ходить, Мехемед отправился в апельсиновую рощу и с наслаждением полакомился плодами. В приподнятом настроении, взбодренный целебным соком, он собрался было вновь взяться за рабочий инструмент, но, поскольку еще не совсем окреп, он, чтобы не подвергать себя воздействию солнечных лучей на утесах, остался в тени возле купальни. Сорная трава разрослась на окаймлявшем ее дерне, и Мехе-


928
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
мед, собираясь вырвать ее с корнем, наткнулся лопатой на что-то твердое. Раскопав землю, юноша нашел серебряный сосуд, который ранее зарыл его отец. Он слегка приоткрыл крышку, увидел сокровища и, закрыв вновь, засыпал землей, как прежде. Проделав это, он какое-то время больше не вспоминал о случившемся. Вечером следующего дня, поливая цветы, Мехемед увидел, как зашевелились кусты под одним из утесов, и вскоре показался Абдурахман.
— О отец, неужели я вновь вижу тебя? Где ты был? Что случилось? Почему ты так долго не возвращался?
— Непредвиденные события задержали меня, милый Мехемед. Много неприятностей случилось со мною с тех пор, как я виделся с тобой в последний раз. Какие-то негодяи напали на твоего дядю в его саду возле большого города. Они ограбили его и наверняка убили бы, если бы один почтенный иудей не бросился на помощь и не прогнал их. Этот храбрый старик владеет несметным богатством, но сейчас, по ряду определенных причин, опасается корыстолюбия христиан и чинимых ими гонений. Узнав, что мы проживаем в горах, он умолял твоего отца приютить его на время, чтобы он смог сберечь свои богатства, и я, памятуя о недавнем спасении моего брата, дал согласие. Он — там, у нас дома. Альмагида как раз сейчас принимает гостя, а мулы, что везли его сокровища, пасутся на наших лугах. Но как поживает мой сын? Ты бледен... Что приключилось с тобою?
Мехемед покраснел, опустил глаза и вымолвил:
— Я тосковал по тебе в унылом одиночестве и много плакал из-за твоего отсутствия. Тишина в этой долине ужасна, когда ты далеко, и сердце мое продрогло под полуночными порывами ветров, дующих с гор. Порой я думал, что тебя нет среди живых и, казалось, ветер доносит ко мне твой предсмертный глас. Ночи проходили в грусти и печали, а утро, с тех пор как ты уехал, не приносило утешения. О отец, как же я рад, как счастлив, что ты вернулся! Я ликую! Небо для меня сияет теперь ярче прежнего, и весь мир выглядит так, будто спала скрывавшая его пелена.
Абдурахман, растроганный этими нежными чувствами, ласково обнял сына и, направляясь в мечеть, возблагодарил Аллаха и Пророка за


У. Бекфорд. L’Esplendente
929
то, что в который раз вернулся цел и невредим. Когда, сотворив молитвы, он поднялся с колен, его взгляд упал на листы, которые Мехемед так старательно пытался спрятать. Увиденное потрясло Абдурахмана, но потрясение было не из приятных. Он быстро различил в набросках очертания человеческих фигур и рассердился при виде такого вопиющего нарушения закона правоверных27.
— Что я вижу, Мехемед? Возможно ли такое? Неужто это ты нарисовал?
— Да, отец, я. И работа над этими рисунками послужила мне утешением в часы одиночества.
— О Мехемед, то занятия для идолопоклонников. Пророк запретил нам подражать творениям Аллаха или нечестиво изображать какое- либо существо, в которое Всевышний вдохнул жизнь. Откажись от этой языческой забавы с карандашом и оставь навсегда искусство, на занятие коим, верно, сподвигнул тебя в уединении какой-нибудь бес.
С этими словами Абдурахман яростно схватил разбросанные листы и, разорвав в клочья, развеял по ветру и кинул в горный поток. Юноша всхлипывал, не смея ни возразить, ни попытаться спасти детища своего воображения. Однако утрата их ранила его сильнее, чем можно себе представить. Он сердито отвернулся от отца, пряча лицо руками и кипя безмолвным негодованием: «О чем толкует отец? Что за преступление я совершил? Возможно ли оскорбить великого Аллаха таким пустяком? Этого не может быть. Всем пророкам мира не убедить меня».
К счастью для Мехемеда, он пробормотал эти слова так тихо и невнятно, что отец не мог разобрать их. Правда, он видел переживания сына и, желая отвлечь его от них, заявил, что время, отведенное ему для уединения, истекло. Мехемед поднял глаза.
— Я вижу, — продолжал отец, — тебе противна жизнь отшельника и ты тоскуешь о широких просторах. Будь по-твоему: этим же вечером я отведу тебя к матери, и она представит тебя Бен Якупу28 — седовласому иудею, которому мой брат обязан жизнью.
Слова эти пролились живительным бальзамом на юное сердце Мехемеда: в восторге он даже позабыл об утрате рисунков. Проворно вскочив и выражая свою радость самыми бойкими жестами, он закричал:


930
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Я обниму мою дорогую матушку, я накормлю мою любимую телочку и свободно пробегусь по всем моим всегдашним местам, по зеленым лугам на холмах и, попивая свежее молочко, увижу старика и услышу, как он рассказывает удивительные истории о большом городе. Пойдем, отец, поспешим, давай уйдем отсюда. Где тот темный проход, по которому я впервые попал сюда? Он там или здесь? А может, под теми вон ветвями? День или два назад чего бы я только не отдал, чтобы найти его!
— Тебе, Мехемед, — отвечал отец с некоторой суровостью, — только показалось бы, что ты сбежал. Плутая в округе, ты, по всей вероятности, угодил бы в самую пасть инквизиции. Берегись, всегда берегись, или накличешь на себя своим безрассудством тяжелые испытания. И помни мои предостережения, если ценишь свое счастье. Храни молчание. Более всего остерегайся улыбок прекрасных христианок — ядом сочатся их очи. Задержишь взгляд на мгновение — и ты пропал.
Дав этот мудрый совет, почти не услышанный нетерпеливым Мехе- медом, Абдурахман подвел сына к утесу, не имевшему с виду ни одной трещины. Огромный камень, подвешенный на незаметных петлях, тут же подался, едва испытал прикосновение, и отец с сыном оказались в темном гроте. Через некоторое время они добрались до его конца, и Абдурахман, отодвинув ничем не закрепленный валун, пополз через пролом. Мехемед последовал за ним и, пробравшись сквозь заросли, вылез на свежий воздух. Едва высвободившись из кустарника, он с невообразимым проворством запетлял по узкой горной долине.
Сердце Мехемеда бешено забилось, когда он увидел дымок, поднимавшийся над родным селением. Он быстро перебежал через лужайку, лежавшую между деревней и горными кручами, и, перескакивая через рукава речушки, которая преграждала ему путь, бросился, запыхавшийся, в объятия Альмагиды, вышедшей его встречать. Когда первые порывы радости немного утихли, мать отвела Мехемеда в лучшую комнату, украшенную подушками, вышитыми ее собственными руками. Там сидели почтенный Бен Якуп и Альмансор29 и вели серьезную беседу. Оба поднялись, чтобы обнять юношу. Внушительная наружность старца — седые волосы, длинный халат и ниспадающая боро¬


У. Бекфорд. L’Esplendente
931
да — наполнила юношу благоговейным трепетом. Якуп был не меньше поражен цветущим видом Мехемеда. Он сделал ему знак подойти и, когда юноша низко поклонился, простер над ним руку и с великой торжественностью произнес благословение.
Пока совершался обряд, Альмагида расстелила на полу циновку и быстро заставила ее всевозможными блюдами, приготовленными на мавританский манер. Все уселись и весело принялись за еду. Когда трапеза была окончена, в индийских кубках из обожженной глины, источавших благодатный аромат, подали нечто вроде лимонада. В тот момент, когда внесли розовую воду и Якуп из уважения к хозяевам надушил ею бороду, вошел Абдурахман и присоединился к беседе, которая вызвала огромный интерес у юноши, чья жизнь протекала в захолустье. Разговор перешел к новостям с равнины: обсуждали возвышение одних севильских семейств и упадок других, флотилии, бороздившие Гвадалквивир30 и приносившие в город богатство с индийских берегов31. В дивных историях говорилось о странах, где добывались эти ценные товары, и Якуп подробно живописал варварства завоевателей. Покорение Мексики и обширной перуанской империи32, некогда столь процветавших, оказалось почти неисчерпаемой темой для беседы. Иудей, часто общавшийся с купцами и иноземцами любого вероисповедания, собрал множество историй об обитателях тех далеких краев и о завоевавших их христианах. Абдурахман с сыном жадно внимали его рассказам, напоминавшим им о падении родной для них мавританской империи33 и воскрешавшим у них в памяти обстоятельства ее распада. Альмансор, известный на равнинах под именем Родригеса и посещавший их чаще или даже задерживавшийся там на более длительное время, нежели его брат, подтверждал слова Якупа и добавил от себя много похожих историй. Уже стемнело, когда собеседники закончили говорить о делах Севильи и поносить ее нынешних жителей. Зажегши свечи, все направились к фонтану в центре комнаты. Якуп, благодаря долгому пребыванию в Леванте34 ознакомившийся с тамошними обычаями, пожелал, чтобы принесли его кальян, и в полной безмятежности закурил. Альмансор последовал его примеру, а его брат отправился в мечеть в тайной долине.


932
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Тем временем Мехемед, не имевший ни малейшего желания сопровождать отца, остался у фонтана и предложил гостям лучшие фрукты и сласти, какие сумел достать. Старец, очарованный оказанной ему любезностью и обрадованный возможностью поведать все свои длинные истории такому внимательному слушателю, самыми теплыми словами, в самых теплых выражениях высказал свое одобрение дяде.
— Воистину, этот юноша — благословение, ниспосланное вашему семейству. Нечасто мы видим столько скромности в сочетании с такой живостью. Мне нравятся его вопросы, заданные столь бойким тоном, и я никогда не устану отвечать на них.
Услышав похвалу, юноша залился краской и на миг притих, но втайне возликовал, что снискал расположение в глазах старика, ибо намеревался подружиться с ним и доверить ему свое страстное желание продолжать упражняться с карандашом и выйти в люди. После короткой паузы он так удачно ответил на комплименты Якупа и в свою очередь так умно польстил ему, что иудей пришел в невыразимое восхищение и неохотно распрощался с Мехемедом, когда наступил час отдыха.
На следующий день на восходе солнца Мехемед вошел в комнату гостя, чтобы справиться о его здоровье и угостить творогом, только что принесенным из грота, который служил Альмагиде маслодельней. Старый Якуп с аппетитом съел завтрак и поблагодарил гостеприимного юношу за предупредительность. Старик поднялся, облачился в свое просторное одеяние, и юноша проводил его на небольшую зеленую полянку в апельсиновой роще у ручья, откуда открывалась ничем не нарушаемая панорама тех гладких плодородных равнин, по которым, извиваясь, течет Гвадалквивир. Затем, сбегав обратно, Мехемед тотчас вернулся, неся мягкий ковер и несколько подушек, на которые пригласил прилечь своего достопочтенного гостя. Усевшись в его ногах, юноша стал отгонять насекомых, которые, случалось, беспокоили старца, и упросил его отведать принесенного в чашке шербета35, который мать бережно хранила во льду в погребе.
Никогда еще Якуп не удостаивался более угодливой заботы. Он выпил, смакуя, освежающий нектар, восхитился чудесным пейзажем внизу, насладился прохладой и остался совершенно доволен. Царившая


У. Бекфорд. L’Esplendente
933
вокруг безмятежность и осознание оторванности от дел, ранее висевших на нем тяжкими оковами, поселили в душе иудея не ведомое ему прежде спокойствие, и, пожалуй, впервые в жизни тревожная забота о приобретении и сбережении богатств была позабыта. Всё утро прошло в рассуждениях на разные темы, коим Мехемед внимал с неослабной заинтересованностью. Он никогда не пресыщался рассказами о том, как люди живут в городах, какие дворцы возвели одни и каких прекрасных лошадей держат другие, как дороги вокруг Севильи запружены блестящими экипажами, которые везут прелестнейших женщин из одного веселого общества в другое, и какие приятные мелодии звучат на улицах каждый вечер. Сонмы новых образов накатились на него, и он горел нетерпеливым желанием увидеть их воплощенными в жизнь.
Иудей, однако, пока не одобрял его намерения побывать на равнине, уверяя юношу, что тот еще слишком молод, чтобы думать о том, как попасть в водоворот тамошних соблазнов. Старик убеждал Мехе- меда еще некоторое время довольствоваться сельской жизнью с ее невинными развлечениями.
— Ни за что на свете, — говорил Якуп, — не позволю такому милому юноше сунуться к христианам. Много зла скрывается за самой приятной наружностью; их повадки пленительны, но совращают с пути истинного. Они расставляют тысячу золоченых ловушек, и невозможно такому неопытному юнцу знать, как избежать их, тем более что и я сам, обретший седины в странствиях по дорогам жизни, часто терялся и сбивался с пути. Внемли моим мольбам: оставайся в безопасности среди этих холмов. Время твое не пройдет впустую, по крайней мере, покуда я нахожусь под крышей твоего отца. Среди моего добра, которое — спасибо твоему благодетельному дяде — хранится в надежном месте неподалеку, найдется много забавных вещиц. Давай-ка сходим туда и развлечемся, рассматривая их.
Мехемед с большей охотой выслушал бы совет спуститься на равнины и влиться в тамошнее общество, но счел за лучшее ничего более не говорить — по крайней мере сейчас — и, последовав за Якупом, который свернул на ровную лужайку, с трех сторон окруженную утесами, а с четвертой оканчивавшуюся крутым спуском, добрался до больших


934
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
складов, сооруженных за время его отсутствия; они примыкали к пещерам в скале. Несколько минут юноша с удивлением разглядывал новые постройки. Он смотрел на прочную конструкцию и отмечал, сколь разумно смонтированы крыши, размышляя при этом о силе богатства, — силе, что за столь малый срок сумела возвести здания такой прочности и практичности.
На краю луга были разбиты две палатки, внутри которых несколько слуг, столь же приметных своими длинными бородами, как их хозяин, были заняты тем, что открывали, а затем вновь запечатывали сундуки. Якуп подозвал слугу и приказал отпереть дверь одного из складов, которая с виду казалась отделанной лучше других, поскольку остальным для полной обшивки требовалось еще несколько досок. За открывшейся дверью обнаружилась широкая площадка, сообщавшаяся с пещерой. Она была целиком завалена кипами товаров и заставлена сундуками искусной работы, в большинстве которых хранились слоновая кость, пряности и вещицы из Индии, доставленные галеонами36 до устья Гвадалквивира. Еврей совсем недавно приобрел их тайно и за гроши; он всегда платил чистой золотой монетой, поэтому ему старались услужить прежде любого из севильских купцов. В других сундуках лежали шелка и диковинки из далеких империй и с океанских островов. Новизна этих редкостей восхитила Мехемеда даже сверх ожиданий его провожатого. Все эти любопытные изделия были рядком разложены перед ним, и Якуп испытывал большое удовольствие, видя радость, светившуюся в глазах юноши. Заметив, что зритель не остался равнодушен к его сокровищам, иудей отлучился в дальний угол пещеры и вернулся, неся под мышкой шкатулку, украшенную драгоценными камнями. Когда внешний осмотр шкатулки был окончен и любопытство Мехемеда удовлетворено, Якуп коснулся некой потайной пружины — крышка тотчас распахнулась и показалось несколько древнееврейских манускриптов, красиво иллюминированных и сверкавших позолотой и лазурью. Все прочие вещи в сознании Мехемеда померкли пред ними, в полном исступлении он опустился на колени и так проникновенно созерцал священную книгу, что иудей не смог удержаться от улыбки и восклицания:


У. Бекфорд. L’Esplendente
935
— Я вижу, ты — истинно обращенный в закон Моисеев. Здесь — великие деяния Моисея, которые один из искуснейших художников Рима представил в серии живых рисунков. Вглядись в странствия наших предков по пустыням Синая, в огромное облако, что вело их днем, и огонь, светивший им в ночи37. Смотри — вот Скиния38, сияющая божественным светом, возвышается посреди множества палаток; перед нею в окружении старейшин народа стоит Аарон39, совершающий жертвоприношение. Как натурально нарисован дым, что поднимается над алтарем, — сквозь него можно различить очертания внутреннего пространства святилища.
— Я смотрю, — отвечал Мехемед, — и преклоняюсь. Час за часом готов без сожаленья проводить за созерцанием этих примечательных изображений. Я мог бы запереться с ними в этом хранилище и не возжелать иной компании. Счастье мое было бы полным, если бы отец разрешил мне поработать карандашом и предпринять попытку воссоздать их.
— Что? — молвил Якуп. — Неужто пережитки мавританского суеверия побуждают его запрещать тебе столь невинное удовольствие? Это нелепые предрассудки, и я научу тебя презирать их. Покуда я проживаю среди этих холмов, ты можешь приходить сюда сколь угодно часто и тешить душу моими книгами. Я могу снабдить тебя кистями. Краски — в том сундуке, на который я поставил шкатулку. Можешь открыть его, содержимое — в твоем распоряжении.
Речи Якупа очень сильно отличались от отцовских, и Мехемед так им обрадовался, что обнял старика и сказал, что всегда будет считать его ангелом утешения. Наступил полдень, и иудей решил, что пора бы подкрепиться, но, не желая отказываться от созерцания сокровищ, что давало его глазам столь изысканную пищу, попросил Мехемеда распорядиться, чтобы им принесли немного еды прямо в хранилище. Эта просьба была вскоре исполнена, и коврик уставили яствами. Когда всё было съедено, принесли еще немного охлажденного шербета. После того как Якуп выпил его, он приказал запереть все сундуки, кроме того, где хранились рукописи, и уснул. Мехемед тем часом не сидел без дела; снедаемый любопытством, он какое-то время сосредоточенно изучал


936
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
рисунки, затем достал из сундука кисти и краски и принялся за свои наброски.
Много ярких образов родилось на свет, прежде чем Якуп пробудился ото сна. Просматривая их, он едва мог поверить своим глазам или допустить, чтобы кто-нибудь, совершенно незнакомый с началами какого-либо искусства, мог столь далеко в нем продвинуться. Каким образом такие выразительные позы могли возникнуть из-под необученной руки, было выше его понимания, и, пытаясь найти ответ на эту загадку, он впал в растерянность.
— Ты, должно быть, обучался, — выговорил он, — иначе невозможно было бы создать такие фигуры и осмысленные наброски.
— На самом деле я ничего не знаю. Я почти никогда не рисовал прежде — отец постоянно противился этому занятию, но для меня нет иного счастья, чем рисование, и меня влечет к нему всё сильнее.
— Судя по всему, — искренне ответил Якуп, — твой талант стремительно развивается. В самом деле, я очарован и изумлен легкостью, с какой ты создаешь рисунки. В юные годы изучение изобразительного искусства сильно поглощало мое внимание, и я познал его радости. Возможно, я смогу помочь развитию твоего дарования, но знаю точно: при таких способностях одиночество никогда не сможет тебе наскучить.
— Прости, но неодушевленные предметы быстро теряют свое обаяние, когда на равнинах обитают живые существа, невыразимо более привлекательные, и вот их я бы стал изображать с куда большей охотой. Увидеть на миг те прекрасные создания, которые, как ты описываешь, разъезжают по Севилье в своих нарядных экипажах... Этот миг доставил бы мне больше удовольствия, чем все странствия Моисея, запечатленные в рисунках, которыми я восхищаюсь. Как бы я был счастлив, бродя с карандашом по большому городу или прогуливаясь вечером по Аламеде40, которую часто упоминает мой дядя. Там я увидел бы, как прекрасные существа прохаживаются среди деревьев, как легки и изящны их жесты. Я бы услышал их голоса... Мне почудилось бы, будто я перенесся в другой мир. Как вдохновили бы меня эти сцены! И я тешу себя мыслью о том, что работы, навеянные созерцанием этих милых существ, могли бы заслужить твое одобрение.


У. Бекфорд. L’Esplendente
937
— Где же сейчас скитается твоя фантазия? — задался вопросом Якуп. — Охваченный юношеской, сумасбродной жаждой новизны, ты лукавишь и противоречишь сам себе. Мгновение назад, впервые увидев картинки, ты думал запереться с ними в пещере, а теперь они, видите ли, уже устарели и сделались привычны. Твоя переменчивая натура заставляет тебя перескакивать с предмета на предмет, и ты дышишь лишь желанием броситься стремглав в пучину жизни. Будь воздержанным и смиренным. Гони из души эти праздные мысли — пусть они уступят дорогу серьезным занятиям. Я вижу в тебе способность к языкам: ты одинаково бегло говоришь по-испански и по-арабски; предположим, ты взялся бы освоить иврит — стихи нашего несравненного Сулеймана41 заполонили бы твое воображение, и твой живой разум нашел бы немалое наслаждение в осмыслении глубин пророчеств. Когда устанешь от кисти и карандаша, обратись к изучению этого языка; он — путь к совершенству; он увлечет твой разум и не оставит места мыслям о пустяках. Будь последователен в убеждениях и прими мое предложение сделаться твоим наставником. В здешней сельской обители у меня будет много свободного времени, и, если пожелаешь, оно в твоем распоряжении. Спокойствие этой низины, которую твой отец уступил мне за некоторую сумму, нерушимо. Мои слуги стерегут подходы к ней, и впредь я намерен ночевать в одной из палаток рядом со складами, чтобы быть ближе к ним и проведывать свои запасы. Приходи ко мне всякий раз, когда пожелаешь, и каким бы малым знанием я ни владел, я передам его тебе.
Тотчас решив, что стремление спуститься на равнину было пустой фантазией, Мехемед оценил выгоды, которые сулило ему предложение иудея. Приобретение новых знаний неизменно притягивало его, яркие иллюстрации в манускриптах возбуждали желание найти разъяснение их сюжетам. Снедаемый нетерпением узнать больше о великом человеке, руководившем тяжелым переходом народа Израилева42, о величественных персонажах, приносивших жертвы посреди лагеря, изображенного на рисунках, Мехемед решил принять предложение Якупа.
— Да, мой почтенный друг, — произнес юноша, — я убедился в справедливости твоих слов и почту за счастье следовать твоим наставлениям.


938
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Иудей, гордившийся своим даром убеждения, обрадовался тому, что его доводы возымели действие. Кроме того, обходительные манеры и предупредительность Мехемеда покорили его сердце. Старец ощутил желание помочь молодому другу и, после своих богатств, возлюбил его сильнее чего-либо на свете. Тогда же порешили, что юноше нужно обучаться ивриту и развивать дар художника, тайно занимаясь на складе живописью.
Разговор они закончили, когда ночь накрывала луга своей тенью. Якуп ушел, чтобы распорядиться о ночлеге и наладить свой быт, поскольку не предполагал больше возвращаться в дом Абдурахмана, а Мехемед, оставив его, отправился домой к матери, пообещав вернуться назавтра. Альмагида очень заинтересовалась богатым стариком и обрушила на сына тысячу вопросов о громадных складах, сооруженных так быстро. Ее мнение о старце еще не до конца сложилось, и Альмагида склонялась к мысли, что тот занимается магией. Мехемед, насколько мог, развеял ее подозрения: он сказал, что не думает, будто старец предается изучению этого пагубного ремесла; напротив, тот — великий философ, хорошо знающий, как употребить мудрость, и огромное богатство он приобрел ценою невероятного усердия.
Покуда они разговаривали, вошел Абдурахман. Что же до Альман- сора, то он некоторое время назад отправился в свой сад возле Севильи. Отец спросил у сына, чем тот занимался целое утро: сажал ли цветы на своем излюбленном холме или же посещал иудея на лугу внизу?
— Я наблюдал за тем, как продвигается стройка, — ответил юноша. — Эти сооружения поразительны, и старик любезно показал мне удивительные вещи, которые хранятся в них. Вы не можете себе представить, какими чудесами он владеет, какие там огромные сундуки с душистым порошком и слоновьими клыками, позолоченные и с такой необычной чеканкой, что я был просто поражен. Он добрейший старик, и ты непременно полюбишь его за ту привязанность, что он питает ко мне, ибо ты должен знать, отец, Якуп обещал выучить меня языку древних мудрецов, и я собираюсь прочитать про Сулеймана и Мусу43, о которых с таким почтением говорится в Коране. Если позволишь, я начну каждый день ходить к нему в палатки и иногда ночевать там — и буду


У. Бекфорд. L’Esplendente
939
очень счастлив. Один из его слуг играет на лютне, и я жажду услышать ее звучание среди наших скал как-нибудь спокойным вечером.
Прежде чем дать ответ, Абдурахман помедлил в нерешительности. Он подумал, что раз уж естество сына так сильно противится одинокому пребыванию в тайной долине, то здесь открывается возможность без риска и опасности занять его разум. Высказывания пожилого иудея представлялись Абдурахману весьма поучительными, и он надеялся, что они окажутся достаточно привлекательными, чтобы отвлечь юношескую душу от любых мыслей о спуске на равнины и общении с христианами. Рассудив так, он позволил сыну посещать Якупа сколь угодно часто. Это разрешение пришлось по нраву Мехемеду, и он сказал себе: «Теперь я дам волю моей страсти, буду рисовать с полудня до темноты и увижу все мои образы на бумаге: неведомые зймки, пустыни, усыпанные палатками, жрецов, служащих перед алтарями, древнего императора Китая — властителя с длинными-предлинными ногтями, окидывающего взором свои золотые фонтаны...»
Исполненный таких романтичных фантазий и упоенный надеждой на их осуществление, Мехемед с охотой съел ужин и украдкой проскользнул в постель. Первый проблеск дня разбудил его, и, оживленно вскочив, словно жаворонок, радующийся свежести утра, юноша понесся к речушке, текущей через луга. Пока купался, он смотрел, как только что взошедшее солнце освещает росистые холмы и слегка окрашивает их вершины красноватым светом. В то время как Мехемед плескался в реке, пришел отец и, позвав его, сообщил, что собирается по делам к его дяде на два-три дня.
— До свидания, Мехемед, будь благоразумен и не забывай про Коран.
И Абдурахман ушел в сопровождении слуг, которые вели впереди себя длинную вереницу мулов, груженных апельсинами и гранатами. Едва они скрылись из виду, юноша вылез из воды и, облачившись в свое лучшее одеяние, побежал через холмы на луга, где Якуп соорудил хранилища. Вечно бдящего иудея юноша застал в его палатке за написанием и отправкой писем. Слуги стояли наготове, чтобы забрать письма, но, когда появился Мехемед, старец тут же отпустил всех.


940
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Заходи, сын мой, — крикнул старик. — Я с нетерпением ждал случая обнять тебя. Мне показалось, что тебя не было целых двенадцать ночей, хотя прошла всего одна. Приготовьте нам что-нибудь перекусить, — продолжил он, повысив голос. — Когда мы откушаем, нам хватит времени подумать о наших штудиях.
Услышав приказание, два чернокожих невольника вошли в шатер и подали старику и Мехемеду кофе мокко44 — самого изысканного вкуса — и тонкие пресные лепешки из печи, которую только что соорудили в соседних скалах. Когда трапеза была окончена, Якуп с неутомимым терпением взялся за наставничество и не имел повода жаловаться на смышленость своего ученика: всего за считанные часы он сумел освоить алфавит. Ближе к вечеру достали манускрипты, и Мехемед скопировал наиболее впечатляющие образы с иллюстраций — с такою точностью и в то же время так непринужденно, что иудей, наблюдавший за процессом и иногда направлявший работу кисти, почти не находил повода вмешаться.
Смеркалось. Старик с мальчиком оставили рисование и отправились на прогулку в лугах у подножия утесов. Стада мирно отдыхали, растения распространяли тонкое благоухание. Воцарившуюся тишину иногда нарушало пение соловья, скрывавшегося в кустах высоко на скалах. Мехемед гонялся за светляками — жучками и червячками. Его седовласый спутник обвел округу благодушным взглядом: она оживила в нем воспоминания о минувших днях и счастливых часах его юности. Охваченный этими чувствами, он испытал желание продлить прогулку, пока путь ему не преградила пропасть. Якуп только разок глянул вниз и отошел. Следовавший за ним Мехемед обернулся, чтобы издали посмотреть на склады и палатки. Зрелище приятно поразило его. С каждым шагом свет фонарей становился всё ярче и ярче. Контраст между шатром и нависающими утесами не остался не отмечен художественным глазом нашего живописца. Подойдя ближе, он заметил нескольких служителей Якупа, коих у того было предостаточно, и стал с восхищением наблюдать за их всевозможными занятиями: одни сидели у огня и готовили еду, другие всё еще корпели над столами в открытой палатке, в то время как третьи выстроились по бокам


У. Бекфорд. L’Esplendente
941
главного шатра, чтобы с должным почтением встретить своего господина.
Когда тот вошел, внесли ужин и большие кувшины с вином — скорее для торжественности, нежели для пользы или иной цели, поскольку старец пил скромно, а Мехемеда вообще не удавалось уговорить. Пока они ужинали, двое слуг-греков, которых Якуп привез с собой из Леванта, взяли лютни и, усевшись на некотором расстоянии от утесов, затянули жалобные турецкие напевы, которые так потрясли, так пленили Мехемеда, что он расплакался. Якуп, очарованный его чувствительностью, молча сел на софу напротив, чтобы наблюдать за его эмоциями. Наконец, будучи не в силах сдерживать чувства, он воскликнул:
— Какое отзывчивое сердце даровало Небо любезному Мехемеду! Но этот ценный подарок подвергает его обладателя многим опасностям. Сколь чаще тебе предстоит бороться с ними, нежели бесстрастному смертному! Любовь, ревность, честолюбие быстро находят в сердцах, подобных твоему, искру и разжигают из нее свой костер. Какие жестокие обманы и разочарования тебе предстоит пережить! Сколько раз видел я таких, как ты, павших жертвами утонченных страстей.
Мехемед не услышал этих слов — утонув в софе, он всей душой внимал волнующей мелодии эллинов. Было поздно, когда они умолкли, и их последние ноты еще долго звучали в его ушах.
— Охолони, Мехемед, — промолвил, уходя, старый иудей. — Я оставляю тебя — почивай спокойно.
В этот момент вошел слуга и кинул на землю шелковый матрас, на котором юноше предстояло расположиться на отдых. Его голова покоилась на пуховых подушках, а прозрачный тюль защищал от ночных насекомых. На следующий день он проснулся на заре и, произнеся молитвы и совершив обычные омовения, разыскал своего доброго покровителя, который деловито отдавал распоряжения в хранилищах. День прошел подобно вчерашнему — за изучением иврита и копированием рисунков из Пятикнижия45, коими так бесподобно были украшены манускрипты.
Так же незаметно пролетели недели и месяцы. Абдурахман ничего не узнал о занятиях сына, а Мехемед с неизменной энергией их про¬


942
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
должал. Якуп, к своему большому удивлению, обнаружил, что ученик пусть и с трудом, но способен разговаривать с ним на его родном языке. Старик пространно излагал Мехемеду книги Моисея, покуда юноша рисовал их исторические сюжеты, отдавая им дань уважения и выказывая понимание смысла рассказов, при этом его работы далеко превосходили оригинальные иллюстрации. Однажды утром, по привычке направившись к палатке Якупа, юноша застал его в окружении старших слуг и, по-видимому, за серьезным совещанием. Посему он удалился, но старец тотчас же позвал его и поведал, что только что получил от севильского двора некоторые весьма важные сведения. Дела его повернулись в благоприятную сторону, ибо Великий инквизитор46, задобренный ценными подарками, объявил себя его другом.
— Под таким всемогущественным покровительством, — продолжал израильтянин, — я могу мирно возвратиться к повседневным делам и снова обнять друзей.
Мехемед был заметно взволнован столь внезапно принятым решением Якупа покинуть свою маленькую стоянку на холме, ибо слишком хорошо понимал, что все его чаяния заниматься любимым делом уходят вслед за стариком.
«Что будет с моими кистями, моими красками, моими любимыми картинами, — вопрошал он сам себя, — даже если они мне достанутся?»
— Когда ты уедешь, — продолжал Мехемед уже вслух, — выпадет ли мне возможность воспользоваться ими? Как мне утаиться от отца? Какой отговоркой в сем печальном случае мне придется прикрываться, чтобы посетить эти пещеры, эти палатки, где так счастливо пролетали мои дни? И сможет ли твое сердце найти силы, чтобы покинуть меня, — меня, кому ты до сих пор так великодушно помогал? Должен ли я проститься с тобою навечно и, прикованный к этому унылому месту, смотреть, как ты спускаешься на равнину, с триумфом возвращаясь, чтобы насладиться удовольствиями и великолепием большого города? Нет, этому не бывать — скорей я брошусь вниз с утесов, чем останусь вечным узником в этой глуши!
Не без душевного волнения выслушал израильтянин эти резкие слова. Он искренне желал добра своему юному ученику и хотел бы


У. Бекфорд. L’Esplendente
943
увидеть, как тот восходит к высотам искусства, к которому ежедневно обнаруживал такие необыкновенные способности. Но старик также знал, что, защищая выходца из мавританского народа, он может вновь привлечь к себе внимание сурового ока инквизиции, только что от него отвернувшегося. Потому Якуп прибег к самым убедительным и веским доводам, чтобы унять порывы юноши и возбудить в нем желание остаться в родном жилище. Но всё красноречие, каким старец владел, оказалось напрасным, и он прекратил свои увещевания, объявив, что на несколько дней задержится, чтобы доказать Мехемеду свое расположение, и тешит себя надеждой переубедить его за это время. Громко сетуя и едва понимая, куда идет, Мехемед отправился домой при свете луны.
Подняв наконец глаза, затуманенные слезами, он осознал, что зашел далеко за пределы владений отца, и увидел перед собою утесы, окружавшие тайную долину. Внезапно его осенила мысль об уловке, которая могла способствовать исполнению его самого жгучего желания. Израильтянин, подобно большей части представителей его народа, отличался необычайной алчностью. Мехемед нередко наблюдал, с каким невыразимым восторгом тот склоняется над своими сокровищами, и был достаточно проницателен, чтобы понять, что для иудея в них сосредоточено наивысшее счастье. Припомнив это обстоятельство, юноша подумал о серебряном сосуде, который когда-то выкопал в долине рядом с купальней, и рассудил, что, возможно, драгоценное содержимое сосуда побудит старца содействовать его побегу в Севилью и оказать ему покровительство по прибытии туда. Решение было принято, и уже ничего не оставалось, кроме как исполнить его.
Вот почему Мехемед принялся с бесконечным вниманием разглядывать утесы в поисках скрытого прохода. Его усилия увенчались успехом, ибо яркий отблеск лунного света указал на дубовый пень, за который, как он помнил, ему повезло ухватиться, выползая из грота. Юноша нажал на камень под пнем — тот упал и позволил ему заползти в открывшийся пролом. Всё это бедняга проделал, дрожа от страха, что сейчас неожиданно нагрянет отец. К счастью для Мехемеда, он не встретил затруднений и, выдавив наружу шатающийся камень на другом конце пещеры, выбрался в долину, где так долго находился в зато¬


944
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
чении. Ее безмолвие и темные тени ужасали. Он тотчас побежал к купальне, трясущейся рукой вытащил кинжал и стал вырезать дерн с одного из краев. Вскоре показался сосуд. Мехемед вырыл его, торопливо забросал отверстие землей и, ни разу не оглянувшись назад, бросился из долины так спешно, как позволяла ноша. Протиснувшись через грот и закрыв вход в него, он на мгновение остановился, чтобы перевести дух, а затем с удвоенной силой возобновил свой бег. Через утесы к лагерю Якупа вела короткая, но опасная тропа, которую Мехемед рискнул преодолеть, тем самым далеко обходя дом отца, и благополучно добрался до палатки израильтянина, который еще не ушел отдыхать. Юноша поставил сосуд и, преклонив перед старцем колени, произнес:
— Я не мог успокоиться, не выразив хоть какую-то признательность за твое не знающее границ благоволение. Поэтому не откажись от этого скромного дара и поклянись душами твоих предков, что предоставишь мне убежище, если мне доведется сбежать в Севилью.
Потрясенный неожиданным появлением и мольбою юноши, Якуп встал и, подняв сосуд, высыпал из него на ковер золотые монеты. Среди них его внимание привлекли несколько сверкающих драгоценностей.
Это зрелище пробудило всё его корыстолюбие и, покоренный блестящими доводами, представленными Мехемедом, он прижал его к своей груди и самым душевным тоном воскликнул:
— Ничто не устоит перед твоей любезностью! Что бы ни предложил Мехемед — всегда будет угодно мне. Я принимаю дар с признательностью и буду беречь эти сверкающие каменья в память о тебе. Я беру их лишь ради тебя, и, раз уж ты так твердо вознамерился побывать на равнине, я уступаю этому стремлению и устрою твой побег. Предоставь мне найти учителя, достойного наставлять гения, подобного тебе, этому чарующему ремеслу, к которому ты питаешь такое пристрастие.
Произнося эти слова, осторожный израильтянин складывал золото и драгоценности в сундук, стоявший подле него. Что же до юноши, то он не заботился о судьбе сверкающей груды — лишь бы она помогла его совершенствованию в искусстве, перед которым он преклонялся. Якуп осыпал его ласками и, чтобы доказать их искренность, снял с


У. Бекфорд. L’Esplendente
945
пальца перстень, имевший кое-какую ценность, — взамен полученных подношений, которые называл «старыми медальками и безделушками», намекая, что именно даритель составляет их главную ценность. Той же ночью был составлен план побега Мехемеда из горного обиталища. Порешили, что Якуп, как положено простившись с Абдурахманом, уедет назавтра со всеми своими сокровищами, а спустя неделю резвый конь и слуги старца будут ожидать Мехемеда у подножия холмов, чтобы стремительно умчать его в город.
Определившись с планом, они разошлись, довольные друг другом. Еврей поздравлял себя с превосходным приобретением, доставшимся столь недорогой ценой, а Мехемед радовался скорому исполнению своих желаний. Рано на рассвете следующего дня весь лагерь пришел в движение: убирали палатки, покидали хранилища. Якуп, обняв Абдурахмана, отправился следом. Мехемед притворился безмерно опечаленным и слонялся по холмам — якобы не в силах видеть отъезд своего друга. Отец вышел утешить сына и принес несколько страниц из Корана, которые выписал для той же цели. Внешне они были приняты с наивысшим почтением, но ни Коран, ни что-либо еще не могли унять нетерпения молодого человека, считавшего каждую минуту в часе, каждый час в столетии, отделявшем отъезд Якупа и задуманный побег.
Наконец томительная неделя подошла к концу, и Мехемед с колотящимся сердцем спустился со скал, с дрожью в ногах отважился перейти границы, за которые никогда не ступал прежде, и незамеченным сбежал вниз по тропинке, что вела на равнину. Так велико было возбуждение, так растревожен его дух, что слугам, ожидавшим внизу, как было условлено, пришлось дважды громко окликнуть его, прежде чем он услышал. Но, едва заметив их, юноша вскочил на коня и с фантастической скоростью помчался через долину. Родные холмы постепенно растворялись вдалеке, а сельские широкие просторы исчезали позади. Мехемед никогда прежде не ездил верхом и теперь воображал, будто его уносит ветрами. Скорость помогала выбросить из головы любые неприятные думы и изгнать из нее печальный образ страдающего отца. Каждый новый предмет, напротив, оживлял мысли. Сёла, в которых кипела жизнь, нивы со множеством жнецов, река, усыпанная лодками


946
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
и поблескивающая среди оливковых рощ, — всё помогало занять и отвлечь внимание путника. Стремительный бег вселял в него бодрость духа, от которого рождался буйный восторг, а открывающаяся взору панорама озарялась солнечным светом. На пике этого удовольствия беглец добрался до маленького городка, где его ожидала смена лошадей и эскорт слуг. Пересев на свежих коней, они, дабы избежать погони, оставили проезжую дорогу и понеслись галопом по узким тропам и тенистым аллеям — так быстро, что на исходе дня доскакали до деревушки на холме, возвышавшемся над городом. Здесь ждали другие рысаки, пылкие и энергичные. Эти благородные животные вскоре доставили всадников к укрепленным стенам Севильи. Въехав через древние врата, группа миновала затем множество улиц с дворцами и величественными зданиями, направляясь к дому Якупа, стоявшему у Lonja*. Ничто не поражало в нем снаружи, кроме огромного распятия над входом и двух статуй — Девы Марии и St. Juan de Dios** — с каждой стороны.
Внутри показался опрятный двор, окруженный крытыми галереями, под которыми Мехемед увидел своего седовласого друга — тот вышел его поприветствовать и сердечно обнять. Выразив всю свою нежность в череде ласковых фраз, он проводил Мехемеда в украшенную изображениями святых комнату, посреди которой находился стол, уставленный различными кушаньями. Без лишних церемоний юноша принялся за них, ведь, после того как он покинул горы, у него и крошки во рту не было. Утолив голод и попробовав освежающих напитков, предложенных Якупом, он заснул, и продлился этот сон аж до раннего утра. Вскочив и обнаружив, что находится в незнакомом помещении, Мехемед стал бешено озираться по сторонам, но израильтянин, переступив порог, развеял его сомнения.
— Время пришло, — сказал дальновидный старец. — Ты уже вполне оправился от усталости, и теперь пора решить, как лучше поступить. Вероятнее всего, Абдурахман и его брат скоро начнут свои расспросы; они непременно обратятся ко мне, и, дабы не сказать неправды, что
* Торговой биржи [исп).
** Святого Иоанна Божьего47 [исп).


У. Бекфорд. L’Esplendente
947
противна Господу, я должен буду признаться, что ты находишься в моих стенах. А потому не мудрее ли переправить тебя в место более безопасное и менее подозрительное? Там, в монастыре при церкви Ка- ридад48, проживает почтенный отец, знаток живописи. Имея передо мною некоторое обязательство, он охотно возьмет на попечение рекомендованное мною лицо. Ты сможешь оставаться под защитой этого священного места и в качестве ученика совершенствоваться в искусстве, к которому питаешь такое пылкое пристрастие. В церкви полно шедевров Мурильо49, которые мой друг-священник поможет тебе скопировать, а через несколько месяцев, что ты не без пользы проведешь в этом пристанище, я думаю, ты сможешь расширить круг знакомств и насладиться удовольствиями Севильи, уже не рискуя попасть под надзор отца. Позволь также дать тебе совет: будь крайне осторожен в делах, так или иначе связанных с верой. Ты не должен говорить больше о Коране — разве что изредка о тех пророках, чьи стихи восхитили твое воображение. Взамен советую тебе ознакомиться с житиями христианских святых и пустынников, чьи увлекательные приключения доставляют неплохие сюжеты для кисти, — тем самым ты завоюешь уважение и привязанность круга, в котором тебе предстоит вращаться. Впредь ты должен забыть имя Мехемед, вновь наречься Фердинандом и как можно чаще представать истинным христианином. Я мог бы продолжать, но наступает день и близится встреча с отцом Херонимо, твоим будущим наставником.
В этот самый момент вошел грузный, внушительных размеров человек. Якуп представил ему юношу, в самых лестных выражениях восхваляя его талант к искусству и прекрасные способности во всех отношениях. Затем, отойдя с Херонимо в другой конец комнаты, как можно короче объяснил, в чем дело. Всё обсудив, они решили возложить на святого отца непосредственную заботу о Фердинанде (ибо мы не должны больше называть нашего героя Мехемедом), — что доставило великую радость еврею, избавлявшемуся тем самым от любых хлопот, в которые гость мог вовлечь его. Коротко говоря, Фердинанд отправился в монастырь следом за Херонимо, который отвел ему маленькую келью с видом на тенистый сад и, получив деньги от израильтянина, предоставил всё необходимое для удобства и развития.


948
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Не успел юноша устроиться в своем новом жилище, к Якупу приехал Абдурахман, бледный от горя и усталости. Старый притворщик встретил его с обычным своим спокойствием и поинтересовался с деланной искренностью, что его так опечалило. Невозможно передать словами отчаяние и скорбь, какие Абдурахман вложил в свой ответ, но напрасно он самым жалостным тоном умолял израильтянина сказать, знает ли тот хоть что-нибудь о побеге Мехемеда, — Якуп остался непреклонен, ведь несчастный отец не принес никаких сокровищ, чтобы купить его сговорчивость. Покуда Абдурахман изливал душу, вошел слуга, заранее получивший распоряжения от Якупа, и в сильном волнении сообщил, что недавно приехал поселянин из Холмистого графства и рассказал, как на днях, переходя утром горную речку, увидал тело странно одетого юноши, а мгновение спустя его уже унесло вниз по течению. Этого невнятного известия оказалось вполне достаточно, чтобы убедить разум несчастного отца, и без того уже терзавшийся тысячью сомнений и тревог. Абдурахман без чувств свалился на пол, и его с трудом удалось привести в себя. Открыв глаза, он бешено уставился перед собой и на миг замер в оцепенении. Затем все обстоятельства несчастной судьбы сына нахлынули на него, и он заплакал навзрыд, стуча оземь изборожденным морщинами лбом. Даже Якуп был тронут, но сумел подавить чувства, мешавшие его интересам, и отказал гостю в утешении, которое вполне мог дать. Сохраняя, с помощью самого изощренного лицемерия, горестный вид, он умолял несчастного Абдурахмана взять себя в руки, чтобы с подобающим смирением принять удары Аллаха и не гневить небесные силы напрасными увещеваниями.
— Верно, израильтянин! — воскликнул охваченный горем отец. — Мы должны смириться с неизбежностью заповедей, начертанных на вечных скрижалях. Так надлежит поступить! И, покорившись им, нам следует оставить заветные надежды на счастье в подлунном мире, — дабы обрести покой в лоне будущей жизни. Только там страдалец, которого ты видишь пред собой, сможет найти утешение. Только в этом убежище сумеет он укрыться от ужасов отчаяния.
Несчастный родитель не мог продолжать — он опять упал в обморок, и Якуп приказал подготовить паланкин, чтобы перевезти Абдурах¬


У. Бекфорд. L’Esplendente
949
мана в горы. Когда того поместили в носилки, ничего не подозревающий последователь Магомета50 поблагодарил Якупа за заботу и, навсегда с ним простившись, был доставлен в свое пристанище.
Предоставим этой жертве еврейского лукавства томиться в глубочайшем горе и, опустив завесу над его душевными муками, возвратимся в монастырь, в стенах которого Фердинанд обрел надежное укрытие. Беспечный юноша, не осознававший страданий своего отца и не подозревавший о скорби, коей явился причиной, был весь поглощен искусством, ради овладения которым принес такую большую жертву.
Херонимо дивился его талантам и был полон решимости сделать всё ради их развития. В целом он уже считал Фердинанда весьма искусным художником, и легкость, с какой тот создавал произведения, равнялась силе и новизне его идей. Но царство цвета доселе было ему не знакомо. Если святой отец и обладал какими-либо достоинствами как художник, то именно в этой области. Знание оттенков и теней было его коньком, и он как никто другой подходил для того, чтобы втолковать Фердинанду их значимость. Последнему понадобилось лишь несколько недель обучения у этого искусного колориста, и он уже извлек пользу из его уроков — они пошли ему так удивительно впрок, что он сумел без всякой помощи воспроизвести знаменитое полотно Мурильо, недавно вывешенное в церкви Каридад, — на нем был изображен Моисей, ударяющий по скале51. По-прометеевски смелая кисть, можно сказать, вдохнула жизнь в фигуры на картине, и белый конь, такой заметный на переднем плане, обрел в копии столько нового пылу, что у зрителя возникало впечатление: вот сейчас тот спрыгнет с холста. Как раз когда Фердинанд наносил последние штрихи на свой удачный этюд, в Севилью прибыл Мурильо. Он долгое время занимался украшением одного дворца, а теперь явился вновь взглянуть на свои произведения, находящиеся в церкви Каридад. Увидав, что одно из самых значительных его полотен превзойдено копиистом, он отступил на несколько шагов.
В нем не родилось ни злобы, ни зависти — он в восторге побежал обнять художника, но, когда принять его поздравления подошел столь незрелый годами мастер, Мурильо едва мог поверить своим глазам или допустить, что этот юнец и сотворил восхитившую его картину. Нако¬


950
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нец убедившись, что это правда, он преумножил свои похвалы и указал Херонимо на достоинства копии — с оживлением и энергией, совершенно впустую растраченными на то, чтобы разбередить заплывшие жиром мозги монаха, который беспрестанно повторял:
— Да-да, он получил от меня хорошее представление о карнадии52 и полезную привычку стараться. Учится работать усердно и кропотливо.
Этот вялый ответ вызвал отвращение у восторженного живописца, понимавшего, что талант, подобный Фердинандовому, заслуживает, чтобы кто-то, более четко осознающий его масштабы, взялся развивать его дальше. Впечатленный увиденным, Мурильо решил предложить юноше свои услуги — как человек, способный оценить в полной мере дарование новичка и жаждущий помочь небольшими подсказками и наставлениями, которые, возможно, пригодятся в дальнейшем.
После того как предложение было с восторгом принято Фердинандом, оставалось только получить согласие еврея, — которое тот дал без особых возражений, и наш юный художник оставил Херонимо, чтобы перейти под попечение Мурильо. Великий мастер был доволен своим учеником, с каждым часом тот нравился ему всё больше и больше, и он не жалел трудов, чтобы развивать его талант. Он пригласил лучших натурщиков, разъяснил анатомию тела и тем самым ввел своего питомца в святая святых изображения характерных особенностей и мимики. Незаурядное понимание эффекта, столь выраженное у Фердинанда, получило свое развитие: Мурильо просветил его относительно силы тени, сложной и едва различимой градации оттенков, — наверное, именно этим наставлениям любители искусства обязаны той воздушной мягкости, тому истинно дневному свету в произведениях нашего художника, которыми невозможно восторгаться сверх меры.
До сих пор Фердинанд подражал своему наставнику, но тем божественным светом, что изумляет при взгляде на картины нашего героя, мы обязаны исключительно Природе. Он был неизменным служителем ее храма: каждое эфемерное облако, каждый мимолетный отблеск солнца поставляли ему материал для пггудий и учили распределять свет между группами типичных фигур, которые он любил изображать. В этом Фердинанд достиг наивысшего мастерства и не имел себе равных.


У. Бекфорд. L’Esplendente
951
Мурильо, считавший, что никакому художнику не удавалось успешнее, чем его ученику, соединить пейзаж и исторические сцены или лучше передать романтичность прекрасного лика Природы, настойчиво советовал развивать эти способности, для чего повез юношу в свой маленький домик вблизи порта Сан-Лукар53 на берегу океана. Это скромное, но милое жилище располагалось на скалистой возвышенности, плавно спускавшейся к воде. Защищая миртовые и гранатовые деревья от диких коз, усадьбу окружали заросли тростника, а за ее пределами деревья попадались редко, и, кроме них, ничто не мешало любоваться безбрежным простором океана. Мурильо привез туда ученика главным образом для того, чтобы глаз юного художника приучался улавливать игру солнца на поверхности водной стихии. Вдохновленный столь для него новым и восхитительным зрелищем, Фердинанд отправлялся на рассвете на склон холма или усаживался где-нибудь на мысу, возвышающемся над волнами, постигая мелькавшие на воде оттенки и перенося в альбом краски рассветного горизонта. Немыслимое удовольствие доставляло ему и просто наблюдать за тем, как плывут и преображаются облака. Как увлеченно ловил он взглядом возникавшие в них разрывы, меняющиеся очертания, красноватую кайму, переходящую в десятки тысяч ярких оттенков! Сквозь то увеличивавшиеся, то уменьшавшиеся просветы он, казалось, замечал небесные купола и чертоги, постоянно выраставшие в размерах и принимавшие новые прекрасные формы. Я не стал бы упоминать эти призрачные панорамы, если бы не знал, что из них родились самые оригинальные образы Фердинанда и что именно такие видения подарили ему тот воздушный стиль в изображении зданий — отчасти скрытых сияющей дымкой, отчасти смешанных с нею, — по которому его картины можно отличить от произведений любого другого художника в мире. Когда ученик заполнил этюдами неба несколько альбомов, Мурильо был так доволен его успехами, что счел Фердинанда достойным запечатлеть перенесение мощей святого Исидора54 на картине, которую предполагалось разместить над алтарем в личной часовне архиепископа Севильского.
В темной готической келье представил он угасающего святого, чьи бледные черты заливает слабый свет зари, струящийся с разверзающихся небес. Святые духи, склонившиеся над облаками, помещенны¬


952
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ми на передний план, так эфемерны и бесплотны, что сквозь них угадываются очертания жилища. Их крылья, прозрачные и проницаемые для глаза, образуют некое подобие арки, под которой виднеются два старца, в оцепенении и прострации сидящие на земле. Некое призрачное марево окутывает всю сцену, суть коей нельзя передать словами, но которая оказывала на каждого зрителя колдовское воздействие и внушала всем набожные чувства.
Вскоре молва о картине достигла Севильи, и сам прелат, кому картина предназначалась, прибыл посмотреть на нее и щедро вознаградил художника подарками, а также тем, что было ценнее их, — увесистым кошельком с золотыми монетами.
Ободренный успехом своего первого оригинального произведения, Фердинанд продолжал придумывать новые, где можно было проявить ту всеохватность, коей он по праву мог гордиться. Сюжетом, на котором он наконец остановил свой выбор, стало Сотворение мира. Эта картина, необычно большого размера, была по невероятно высокой цене приобретена для вице-короля Неаполя55. Она обладала бесчисленными достоинствами, но большинство ценителей находили ее композицию вычурной, а изображение высшего существа, что заполняло всё небесное пространство, — непомерно громадным. Нижняя часть картины терялась в облаках и мраке, над которыми бушевали волны, выхваченные из тьмы ослепительным блеском метеоров. Вдалеке открывалась малая часть земного шара, выделенного самой чистой лазурью, а позади всего, будто бы на огромном расстоянии, под ярчайшими лучами солнца вырастали величественные тени божества.
Такова была картина, не без основания подвергавшаяся критике, но даже самые ярые ее ненавистники признают, что энергичное скопление света и жизненность тени не сравнимы ни с чем. Знатоки восхищаются также тем, сколь верно и безупречно нарисована поза главной фигуры, хотя большинство критиков осуждают само ее появление в картине. Трудно определить, какая стихия лучше всего представлена в этом шедевре: воздух, земля или вода. Некоторые отдают предпочтение метеорам, освещающим взволнованное море, и я склонен согласиться с ними.


У. Бекфорд. L’Esplendente
953
Закончив свое творение и получив от вице-короля внушительное вознаграждение, Фердинанд пока не помышлял более о других великих картинах. Как ни умоляли севильские вельможи украсить их кабинеты, он неизменно отказывал, предпочитая забавляться легкими эскизами и сериями собственных романтичных образов. По-прежнему проживая в домике возле Сан-Лукара, он частенько проводил утренние часы в прогулках по берегу, пристально вглядываясь в океан и строя бесчисленные причудливые догадки о судах, что проплывали мимо, о странах, из которых они прибыли, или о далеких портах, в которые направлялись. Нередко забавы ради он заполнял альбом рисунками, иллюстрирующими их воображаемые приключения, — и набрасывал тогда нелепые города на окраинах скалистых бухт, где флотилии стоят на якоре под величественными горами, и причудливо одетых туземцев, шествующих к пагодам56, столь экзотичным и диковинным. По ночам наивысшим удовольствием для Фердинанда было посещать бухточки и укромные уголки в утесах на побережье, где собирались Gitanos*, и, свесившись с покрытых мхом откосов, наблюдать за их состязаниями. Иногда он присоединялся к гулякам, участвовал во всех их чудачествах и вместе с главными заводилами нырял в воду, демонстрируя ту же живость и гибкость, что и они. Эта удаль не осталась незамеченной женской частью компании, не посчитавшей ниже своего достоинства принять его партнером в танце, которым обычно сменялись морские заплывы. Вскоре он преуспел и в этом занятии, уже после второго вечера заслужив награду за услужливость и ловкость. Лукавый вид и манящие взгляды партнерш закрались ему в душу. Он обнаружил, что покорен их чарующими жестами, и думал о том, как скоро, слишком скоро настает утро, уносящее их прочь. В их отсутствие часы тянулись мучительно долго, и утешение он находил лишь в рисунках, изображающих ночное веселье. В них он часто запечатлевал себя лежащим подле утесов в кругу красивых дикарок, чьи полузакрытые глаза и томные позы становились еще женственнее в сиянии луны. Мерцающий свет, которым он оттенял эти восхитительные рисунки, добавлял им невы¬
* гитане, т. е. цыгане (iисп.).


954
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
разимого очарования, и в красках неба, во всём настроении, коим были проникнуты данные композиции, сквозило нечто столь неуловимое, что, глядя на них, никто не мог остаться равнодушным.
Мурильо был не в силах противиться тому укладу жизни, который избрал ученик, ведь благодаря этим привычкам возникали такие достойные работы, а потому он позволял юному Фердинанду беззаботно кутить с Gitanos, ибо каждая ночь, проведенная в их обществе, приумножала сокровища, выходившие из-под его кисти, и предоставляла ему самое верное и естественное средство получения знаний. Иногда, дабы разнообразить впечатления, наш художник отправлялся к playa de San Lucar* — дороге возле порта, который в это время был забит чужеземцами всех племен, торговцами из всех стран, занятыми в выгодных предприятиях обеих Индий. Оживленная радостная толкотня охватила весь город. На одной улице слышалась музыка, на другой выставлялись напоказ только что привезенные товары. Каждый был поглощен своими делами. Ежедневно прибывали искатели богатств и удовольствий. Бродячие артисты и лекари-шарлатаны въезжали в город с помпой сегодня, а гробовщики и венецианские послы — завтра. Все перемешивались в вечерней прогулке: веселые и серьезные, молчаливые и говорливые. Севильские дамы и их раболепные воздыхатели придавали толпе немало блеску. Там и сям важный турок или африканец, гордо вышагивая, завершал пестроту сцены. Фердинанд, восхищенный разномастной толпой, бродил кругами, весело переходя от одной кучки или группки людей к другой. Постоянно возникавшие перед его взором абсолютно гротескные фигуры рождали в нем презабавные идеи, и он с наслаждением переносил несуразные формы и черты в альбом эскизов, который всегда носил с собою. Возвратившись, он отдавал свои карикатуры Мурильо, а тот весьма выгодно их продавал, восхищаясь многогранностью таланта своего ученика и гадая, на что он будет направлен в следующий раз.
Всю зиму молодой человек провел в домике, не уставая созерцать открывавшийся из него вид и изредка наведываясь то в Севилью, то в
* пляжу Сан-Лукар [исп).


У. Бекфорд. L’Esplendente
955
Сан-Лукар. Общество учителя составляло для него сейчас предел мечтаний, даже Gitanos были позабыты, и мысли целиком сосредоточились на выработке четкого и правильного стиля. Именно сейчас он начал вникать в тонкости выбора тематики и предметов, отвергая те, что не входили в сферу искусства, и оставаясь верным естеству и простоте. Нельзя представить себе ничего более художественно чистого, более тщательно просчитанного, чем его композиции: никакой предмет, чьего назначения нельзя было тут же объяснить, не мог попасть в картину. Вспомогательные и второстепенные детали перестали занимать основное место, каждый элемент был тщательно продуман, но при этом казался совершенно естественным и незаметно способствовал созданию общего эффекта. Даже при изображении гротескной пышности художнику не изменяло чувство изящного и строгой красоты. Несколько томов с рисунками античных статуй чрезвычайно углубили его представления об искусстве и открыли для него новый мир вкуса. Мурильо видел и признавал превосходство Фердинанда в этом отношении. Великий художник осознавал, что сам никогда не был вхож в те вдохновенные края, — его занятия ограничивались исключительно природой в ее настоящем и вырождающемся великолепии.
Большие успехи наш целеустремленный художник делал и в пейзажной живописи. Листва на его рисунках имела черты, типичные для различных семейств растительного мира, а расположение самих деревьев непрестанно менялось. Мы видим, как деревья то жмутся друг к другу в невероятно пышных рощах, расцвеченных всеми красками осени, то виднеются поодиночке где-то вдалеке и разбросаны по пейзажу; часто упавшие деревья лежат на разбитых скалах или уносятся стремительным потоком. Сам Сальватор57 не демонстрировал большей энергии, изображая дубраву с ее грубыми и искореженными стволами. В одних пейзажах кисть Фердинанда живописала подобные дерзкие и суровые сцены, и в то же время в других композициях ей нравилось перенимать безмятежность Клода58. И тогда мы видим тихие реки и дальние дали, разомлевшие под лучами заходящего солнца, желтеющие луга и мягко освещенные лесистые пятачки, в мирной тени которых, казалось, почивают нимфы и добрые сатиры.


956
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
На картине, которую сам художник ценил превыше всего и от которой не мог оторвать взгляда, исполненного нежнейшего удовольствия, представлены такие же сцены. У одного сладкоречивого испанского писателя он вычитал описание Андалусии — какой она была в стародавние времена, до набегов готов и римлян59, прежде чем мавры переселились из Африки60, когда моряки из Тира61 еще называли Гвадалквивир Бетисом62, а берега его населяли самые безупречные представители рода человеческого. «Золотой век» грезился Фердинанду во сне и наяву. Он изобразил обширный лесной пейзаж, разбавил его реками, что, извиваясь, текли к морю, и среди них величественный Бетис властно прокладывал себе путь. Перед глазами возникало множество изящных фигур — они полулежали, обнимая друг друга, и дремали без опаски или подозрений. Воплощением гармонии и невинности казалась эта сцена из первобытной жизни — ни угрюмых лиц, ни надменных поз. Повсюду царила священная тишина. Стояла полночь, и луна, повисшая над океаном, рассеивала безмятежный мутноватый свет. Ровным и спокойным был тот свет, не нарушаемый мелкими слепящими огнями, — лишь текучий тускловатый оттенок преобладал над всем. Перспектива почти растаяла, море, ограничивавшее обзор, так плавно исчезало из виду, что его граница терялась за горизонтом, и тени мягко и натурально опускались на леса и реки... Объяснить достоверность полотна можно только неустанным созерцанием природы. Ни один цвет не преобладал в этом прекрасном пейзаже, все оттенки смешались, в фигурах не ощущалось ни форм, ни очертаний, и так гениально изображался их сон, что казалось, будто они живые — лишь погружены волшебными чарами в долгую дремоту.
Воскрешая «золотой век», Фердинанд приходил в такой восторг, что, пока рисовал, не мог ни думать, ни говорить о чем-либо другом. Целые дни проводил он на холме ниже домика Мурильо, растянувшись на земле и сетуя, что не родился в те счастливые, безгреховные времена, когда обман и суеверие были неведомы.
— О, счастливые столетия! — восклицал он. — Столетия, когда царил мир, когда, наверное, любой мог бродить по этому плодородному краю свободно как ветер, несущий свежесть, мог спокойно спать в


У. Бекфорд. L’Esplendente
957
здешних лесах и мог зайти вон в ту гостеприимную хижину, побеседовать с ее обитателями или погулять в том саду, без спросу собирая фрукты и цветы...
Целые часы напролет юноша обыкновенно блуждал в подобных фантазиях, и они заставляли его забывать о том, где он находится, о еде — обо всём на свете. Пробудившись от грез, он выпивал немного молока с крошеным хлебом и, схватив палитру и кисти, кричал:
— Я должен пойти попроведать спящих!
Затем, заперевшись в отведенной ему Мурильо комнате, он занимался тем, что правил и дорабатывал пейзаж, который я попытался описать в самых общих чертах. С ним молодой художник не расстался бы ни за что в жизни; чем жестче он отказывался его продать, тем настойчивее этого добивались, но все попытки заполучить картину через заманчивые предложения оказались напрасны.
— Могу ли я корысти ради расстаться с величайшим утешением моей жизни? — таков был ответ живописца одному гранду, который нарочно прибыл из своего замка близ Кордовы63, чтобы посмотреть полотно, и был так поражен и восхищен, что в самых дружеских и настойчивых выражениях пригласил нашего художника погостить у него.
Мурильо, страстно желавший успеха ученику, присовокупил к словам вельможи настойчивые увещевания и в конце концов добился своего. Договорились, что на время пребывания у герцога де Аркоса64, чей кабинет предстояло украсить всеми будущими картинами Фердинанда, за последним будет закреплено жалованье в тысячу дукатов, однако он ни за что на свете не уступит пейзаж, к которому питает такие теплые чувства, — тот будет принадлежать ему одному. При этом полотно предполагалось перевезти в замок, где оно должно было висеть в специально отведенных для художника покоях. Обговорив эти условия, гранд богато снарядил нашего художника, выделил ему слуг и в целом относился к нему как к родственнику своего приятеля — столь велико было его преклонение перед талантом живописца.
Герцог де Аркос был одним из самых знатных вельмож Испании. Его состояние не уступало благородству души, и всем было известно его увлечение изящными искусствами. К их знатокам он проявлял неверо¬


958
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ятную щедрость и в изобилии проливал на них блага. В то же самое время с первыми идальго провинции он обходился гораздо менее учтиво. За исключением вельмож самого высокого чина, художники были единственными представителями рода человеческого, с кем герцог водил компанию. Преисполненный гордости из-за предков и кичившийся своим происхождением, герцог, тщетно пытавшийся скрыть высокомерие, вызвал к себе неприязнь в обществе и, обнаружив, что его не любят и опасаются, оставил двор и предпочел уединение в древнем замке посреди своего герцогства, где ударился в литературные упражнения и, трудясь на ниве естественных и гуманитарных наук, позабыл про тоску и дурное расположение духа.
Его окружали поэты, музыканты, скульпторы и декораторы, которые попеременно овладевали царством его разума. Как-то раз герцога увлекли химические исследования, а потом его внимание поглотила архитектура, и он построил высокие башни в мавританском стиле и украсил готические жилища своих предков величественными коринфскими портиками. Когда эта страсть утихла, его неодолимо потянуло к древностям. Сперва в поисках медалей и мозаичной плитки был перерыт каждый уголок имения, после чего собирателей отправили исследовать самые удаленные провинции королевства в поисках ржавых шлемов, сломанных щитов, надписей и разбитых верстовых камней. Тем временем снаряжались экспедиции на Сицилию и в Грецию; корабли, груженные изувеченными статуями, причаливали к берегам Аликанте65, и языческие изваяния бесцеремонно захватывали места, отведенные для лучших из угодников, отраженных в святцах. Когда это увлечение сошло на нет, его сменила неистовая одержимость живописью. Ничто не радовало гранда — лишь творения кисти. Истратив огромные суммы, он заполонил свои покои холстами Рафаэля66, Тициана67 и Джулио Романо68 и даже специально, чтобы развесить картины, соорудил целые анфилады комнат.
Покуда он занимался всем этим, его ушей достигла молва о талантах L’Esplendente. Герцог поспешил к Мурильо, увидел — и был сражен. Заключив с нашим художником описанные мною договоренности, он в собственном экипаже отвез его в Севилью, где на день или два задер¬


У. Бекфорд. L’Esplendente
959
жался по пути в Кордову. Фердинанд воспользовался случаем, чтобы сделать законченный рисунок Хиральды69 — сооруженной во времена мавров удивительной башни у собора. Направившись вечером к висячим садам Алькасара70, он был так очарован зеленью и благоуханием тамошних рощ, что испросил позволения провести под их сенью всю ночь.
Получив разрешение, он тихонько расположился у фонтана, поужинал, примостившись на краешке, и стал наслаждаться приятной тишиной. Весна была в самом разгаре, и, пока он спал, легкий ветерок то и дело осыпал его цветками апельсина. Полнейшая умиротворенность по-прежнему царила в душе юноши, и в эти счастливые моменты ему виделось живое воплощение «золотого века».
На следующее утро, пробужденный лучами солнца, золотившего ярко-зеленую листву апельсиновых деревьев, он легко и грациозно поднялся и пошел прогуляться среди них и понаблюдать за тем, как чистые струи воды взлетают вверх до листвы и падают, разлетаясь в брызги, отражающие яркие и крикливые, почти ослепляющие, цвета. Запах растений, умытых этим непрестанным ливнем, пробудил в Фердинанде воспоминание о тайной долине. Он подумал о несчастном отце, и грусть его выплеснулась потоком слез. Опустившись на землю, он не замечал больше красоты окрестностей. Напрасно журчала вода, а благоуханный аромат стал лишь средством, чтобы пробудить в душе волнующие образы и печальные думы. Казалось, он видит страдание отца, видит мать, распростертую на земле, слышит их плач. Пораженный этим ярким образом, не в состоянии стерпеть его пронзительной напряженности, он бросился прочь от того, что навеяло эти мысли, и возвратился к своему покровителю, успев, к счастью, застать его накануне отъезда.
Как ни странно, покинув сады, напомнившие о прежних годах, художник, казалось, испытал облегчение и становился всё спокойнее, пока открывшийся во время путешествия вид родных холмов не вернул поток взволновавших юношу мрачных мыслей. Краска сбежала с его лица, губы задрожали. Именитый спутник спросил о причине этой внезапной дрожи. Фердинанд ответил уклончиво и, вступая в разговор,


960
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
попытался забыть элегические сцены, что сами собой возникали в памяти, когда он смотрел на далекую линию гор. Несмотря на все попытки выбросить такие думы из головы, они неотступно преследовали его до тех пор, пока экипаж герцога не остановился перед величественным дворцом в Кордове, где хозяин намеревался задержаться на неделю, чтобы уладить кое-какие дела, а затем планировал отправиться в свою главную резиденцию на подступах к Сьерра-Морене71.
Фердинанд пробудился от задумчивости, лишь оказавшись в центре города, столь прославленного в истории мавров. Место рождения Аверроэса72 и Авиценны73, школа арабской философии, колыбель изящества и галантности, родившихся в золотые времена господства его знаменитых предков... Сердце его обливалось кровью, когда он видел их мечеть и священные здания, оскверненные христианским культом, с негодованием обозревал их теперешнее состояние, вспоминал рассказы о былой славе и молча скорбел. На следующее утро он воспользовался отсутствием своего покровителя, чтобы посетить Мескиту74 — изумительное творение, которое династия Омейадов украсила колоннами из ценнейшего мрамора; говоря словами одного арабского автора, использовав полированный мрамор, они создали впечатление дерева. Врата из бронзы и купола, отливающие золотом, добавляли великолепия зданию, где намеревались разместить святая святых для хранения закона Пророка, зданию, которое было рассчитано на то, чтобы внушать потомкам самое восторженное представление о мавританской роскоши. Пусть и утратив значительную часть былого величия, мечеть по- прежнему являла собой удивительное зрелище.
Войдя сюда впервые, наш художник замер в совершенном изумлении. День выдался пасмурный; белесый, тусклый свет струился через двери и сквозь купола. Лабиринт колонн создавал странновато-хмурый эффект. Фердинанд бродил среди колонн взад и вперед, размышляя о печальных событиях прежних веков. Несколько верующих немощного вида, распростертых у разбросанных там и сям алтарей, были здесь единственными человеческими существами. В тишине слышался только их набожный шепот, едва отражавшийся эхом от арок. Фердинанд присел в темном одиноком приделе — напротив Санкаррона, то есть


У. Бекфорд. L’ESPLENDENTE
961
святая святых, где когда-то помещался Коран75. Здесь же когда-то сидели царственные праотцы нашего художника, когда им хотелось отдохнуть от толп черни и предаться возвышенным размышлениям. Устремив взор на то место, что некогда украшал трон Альмансора76, восторженный юноша отдался во власть меланхолии. Благоговея перед святыней, он прочел вслух первую суру Корана77 и, целуя священный пол, по которому щупали его предки, стал молить о прощении отца и заклинать о милости Аллаха. Холодный могильный ветер пронесся по галереям; казалось, он доносит звуки голосов, осуждавшие сыновье ослушание. Юноше чудилось, что сами мраморные плиты ропщут, а колонны отзываются гулким звуком, и что некий дух нашептывает ему на ухо пророческие слова: «Горе постигнет несчастного, кто занят ремеслом, противным закону Магомета и не достойным его рода!» Удрученный явленными ему буквально воочию страхами, Фердинанд бросился прочь из Мескиты и добрался до дворца как раз в тот момент, когда герцог де Аркос готовился развлекать своих гостей — дворянство Кордовы.
Гранд представил Фердинанда как художника, достойного восхищения и уважения, и все собравшиеся стали наперебой осыпать его любезностями. Заиграла музыка, огни засверкали в зеркальных панелях и в хрустальных бокалах, бодрящее вино передавалось по кругу. После трапезы явились роскошно одетые дамы. Музыканты заиграли фанданго78 — танец, лишь недавно завезенный из заморских краев. Легкость и веселье охватили всех, множество ног замелькало в оживленном движении, и Фердинанд, осмелившись утопить свои тревоги в вине, позабыв про ужасы мечети, пустился в пляс. Изящество и лихость его танца снискали похвалу всех зрителей. Полный сил юноша, разгоряченный хмельным напитком, к которому был не приучен, дал выход своему настроению и блестящими остротами привел в восторг всю компанию. Гранд, с удовольствием внимавший его непринужденному, живому и естественному красноречию, дивился сочетанию стольких талантов, в то время как прекрасные андалусийки не могли оторвать глаз от привлекательной фигуры и восторженно наблюдали за его движениями в танце, такими быстрыми и легкими.


962
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Ночь прошла в радости и увеселениях. На следующий день Фердинанда пригласили в другой дворец, и он сумел заново пережить те же приятные моменты. Так, в непрерывной череде развлечений прошла вся неделя его пребывания в Кордове. Когда настал день отъезда вельможи в его замок, юноша с грустью простился с новыми знакомыми, увозя с собой их портреты и обещая вернуться. Его покровитель, очарованный рисунками, изображавшими кордовских красавиц, тешил себя надеждой, что наконец-то нашел художника, достойного запечатлеть совершенные черты донны Розалии — гордости и сокровища души гранда, последней надежды и наследницы его знатного рода.
Единственное дитя герцога, прекрасная дочь составляла всё его семейство: мать ее умерла пятнадцать лет тому назад, когда малютке было не больше двух месяцев от роду. Розалия никогда не бывала за пределами родного замка и не уходила в своих прогулках дальше окружавших его лесов. Она написала отцу в Кордову, умоляя вернуться, потому что во время его отсутствия ей приходилось неотлучно сидеть в своих покоях под строгим присмотром дуэний и злобных ведьм, которые, если возможно, даже усиливали принятые хозяином меры предосторожности. Горя нетерпением обнять дочь, герцог приказал гнать мулов с бешеной скоростью и, проведя в пути всю ночь, на рассвете добрался до высокой арки у въезда в свои леса. Фердинанд был потрясен живописным видом строения с множеством выступающих башен. Ворота отворились — показалась широкая сосновая аллея, уходящая вдаль за пределы видимости. Солнце еще не взошло над горизонтом, и лес был по-прежнему окутан торжественным полумраком. Олени гонялись друг за другом по росистым лужайкам. Иногда попадался дикий кабан, убегавший прочь от шума и грохота многочисленных экипажей, трясшихся по аллеям. Немало лиг79 преодолели путники по темным лесам, пока герцога не встретила кавалькада, которая галопом понеслась впереди, — вплоть до самого рва, окружавшего замок, и там, протрубив в горны, всадники с великой торжественностью объявили о прибытии гранда. В ту же минуту разводной мост был опущен, и Фердинанд проследовал за вельможей в роскошный двор. Впереди виднелся портик, украшенный архитравом и поддерживаемый статуями из чер¬


У. Бекфорд. L’Esplendente
963
ного мрамора. Через него все вошли в галерею со множеством готических арок, проходы под которыми были расписаны сериями картин, представлявших исторические события, имевшие отношение к роду Аркос. Здесь хозяина окружила толпа приживалов, кинувшихся целовать ему руку. Поднимаясь по ступенькам, герцог распорядился показать Фердинанду его покои и поспешил обнять Розалию. Нашего художника почтительно препроводили в спальню в одной из башен, и первое, что он увидел там, — это восхитительный пейзаж, который он ценил выше всех своих работ. Несколько минут он с невыразимой нежностью смотрел на картину, после чего, заметив, что все разошлись, сел, чтобы поразмыслить над своим положением. Оно виделось ему в самом радужном свете: лестная учтивость вельможи, щедрое вознаграждение и каждая деталь оказанного ему, Фердинанду, приема наполняли душу нашего художника самыми радостными надеждами и пылом, коим мы обязаны некоторыми из самых прекрасных его полотен.
Фердинанду недолго пришлось побыть в своем новом жилище, где имелись книги и всё, о чем прежде он мог только мечтать, — герцог послал за ним и пригласил в большой зал, где под балдахином был накрыт стол для пиршества. Роскошно одетые сенешали80 и пажи несколько раз приносили дорогие кушанья. В галереях наверху звучала музыка. Принесли розовую воду — пирующие омыли руки, и гранд, усевшись за стол, пригласил Фердинанда разместиться рядом. От блестящего убранства и роскошных яств у юноши разбегались глаза. Эта пышность, однако, ничуть не смутила его — она отвечала его природным наклонностям, и, припомнив свои королевские корни, он сохранил полное достоинства самообладание, чем разочаровал герцога де Арко- са, которому нравилось видеть, как тех, кого он приглашает к своему столу, ослепляло великолепие трапезы. И все-таки хозяин замка не мог не восхититься изяществом манер гостя и пониманием, с каким тот хвалил великолепное убранство зала. Так, при помощи маленькой своевременной лести наш художник легко завоевал расположение своего покровителя. После обеда герцог провел его по замку, показал каждую комнату, прислушался к его замечаниям относительно выбора мебели и твердо решил представить его после полудня донне Розалии. По до¬


964
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
роге в ее излюбленный сад, где она сиживала вечерами напролет, слушая песни служанок, они прошли по длинной галерее, которая по замыслу венецианского архитектора освещалась через стеклянные купола и была украшена множеством превосходных картин. Свет, падавший сверху, выгодно подчеркивал их достоинства.
— Один торец этого зала, — сказал герцог, — я оставляю для самой удивительной картины, какую только сможет придумать ваше живое воображение, а в другом надеюсь разместить созданный вашей кистью портрет одной юной особы, которая приходит в восторг от этой галереи и находит величайшее удовольствие в созерцании здешних картин.
Фердинанд поклонился и выразил самое пылкое желание расстараться, дабы угодить патрону. Пораженный величием галереи, ее небесных куполов и тех шедевров искусства, что украшали стены, он, горя нетерпением попытаться превзойти их, решил избрать еще более поразительный и необычный сюжет, если возможно. Гранд наслаждался его возгласами изумления и тем восторгом, с каким юноша подбегал то к одной картине, то к другой. Слегка утолив его жадное любопытство, они покинули галерею и пересекли греческую колоннаду, что вела к садовой калитке. Ее отворила морщинистая экономка, вздрогнувшая при виде своего хозяина, сопровождаемого незнакомцем такой цветущей наружности. Герцог справился о дочери и узнал, что она поливает жасмин на террасе с видом на Сьерра-Морену — унылую и безлюдную горную цепь, что с одного конца окаймляла его владения и силой контраста подчеркивала зелень лесов.
Заросли кустарника вперемежку с древними кедрами — таков был сад, что располагался на склоне напротив корявых скал Морены. Поздний час усиливал царившую в саду меланхолично-романтическую атмосферу. Конец аллей терялся в сумраке, их листва выдыхала прохладный запах, взволновавший юного Фердинанда сильнее, чем можно описать, — всё вокруг представляло для него интерес. Герцог, шедший на звучавшие в отдалении голоса, вел гостя лабиринтом сумеречных тропинок к террасе напротив гор. Их вершины еще сохранили легкий румянец вечера. В дальнем конце этого уединенного уголка гранд заметил несколько грациозных фигур в белом, которые ему, человеку с


У. Бекфорд. L’Esplendente
965
живым воображением, показались духами или лесными божествами. Самая высокая и грациозная фигурка из группы, отбросив то, что держала в руке, с легкостью подбежала встретить герцога, и вуаль шлейфом развевалась у нее за спиной. Словно мимолетный бриз девушка скользнула мимо Фердинанда и опустилась у ног отца.
Он с нежным порывом заключил ее в объятия, подозвал молодого художника, отступившего на несколько шагов, и ликующе обратился к нему:
— Скажите же, как вы думаете, неужто эти черты посрамят мою галерею?
Фердинанд поднял глаза и увидел в вечернем свете прекраснейшее творение природы. Не зная, как скрыть охватившую его дрожь, он, заикаясь, ответил герцогу комплиментом и замолчал. Розалия прервала тишину и голоском, окончательно пленившим гостя, спросила, как ему нравится панорама гор.
— Их дикий вид, — с запинкой отвечал художник, — составляет удивительный контраст с совершенством этих ухоженных садов.
Юноша больше не мог говорить.
Дама резко отвернулась и, стремительно пробежав вдоль террасы, вскоре присоединилась к своим спутницам, ожидавшим ее в дальнем конце. Вельможа заметил, что уже поздно, и они отправились восвояси. Всю дорогу Фердинанд восхвалял правильные и гармоничные черты Розалии — словами, весьма приятными для слуха отца, и выразил глубочайшую признательность за то, что ему оказали честь, избрав его для написания ее портрета.
— Завтра же утром вы приступите к работе, — решил герцог. — Сюжет, мне думается, не опозорит вашу кисть.
Фердинанд благословил темноту, будто вуалью скрывшую на его лице краску стыда и возбуждения. После легкого ужина он пошел отдохнуть, но попытки успокоиться остались тщетными. Фердинанд открыл окно, выходившее, как оказалось, на ту самую террасу, где он впервые увидел самую изящную из всех женщин, и жадно вдохнул воздух, подумав, что тем же самым воздухом дышит и она. Там, умиротворенный всеобъемлющей ночной тишиной, он предавался своим пе¬


966
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
чальным размышлениям. Ему казалось, — но он едва отваживался об этом думать, — что и Розалия посмотрела на него не совсем уж равнодушно. Не в силах сопротивляться своим фантазиям, он воображал, что она осознаёт те чувства, что пробудила в нем, и ему грезилось, что ее прощальный взгляд был полон сожаления.
Мгновение он лелеял эту драгоценную мысль, но в следующий же миг оставил ее. Так почти вся ночь прошла в сомнениях и вызывавших трепет предположениях. «Что чувствую я? — думал про себя Фердинанд. — Что значат эти терзания и льстивые иллюзии? Я уже не тот, кем был несколько часов тому назад...» Исполненный новых ощущений, он заснул и, только услышав голос гранда, зовущий в сад, пробудился и с удивлением обнаружил, что уже позднее утро. Погода стояла очень знойная. В павильоне, почти полностью скрытом розовыми кустами и кудрявыми тополями, он нашел холст и краски, приготовленные для работы над портретом. Под кустами лежало несколько подушек, и, когда он раскладывал их, среди зарослей показалась Розалия. Словно преступник вздрогнул он при ее появлении, осознавая, что к нему опять вернулись обнадеживающие мысли, которые с недавних пор стали его посещать.
Герцог предупредил дочь, что ей предстоит позировать для портрета, и она больше, чем обычно, уделила внимания своему наряду. Несколько цветков жасмина благоухали в ее золотисто-каштановых локонах, драпировка муслинового81 платья спадала замысловатыми складками, золотые браслеты сжимали белые руки, а вокруг талии был повязан шелковый платок. Глаза девушки, темные и сверкающие, таили в себе сладкую истому, в чертах лица сквозило античное совершенство, и, когда она небрежно опустилась на траву, юному художнику показалось, будто он созерцает одну из тех красивых гречанок — таких грациозных на полотнах Рафаэля. Слегка оправившись от ее неожиданного появления, он взялся за набросок, затем остановился, чтобы посмотреть на свою модель, но так долго не отрывал взгляда, что герцог, заметив его глубокомысленный вид, спросил, не появились ли у него сомнения в том, что он точно улавливает сходство.


У. Бекфорд. L’Esplendente
967
— Никто не может быть в этом слишком уверен, — ответил Фердинанд с некоторым замешательством.
— Продолжайте, — сказал де Аркос, потягивая шоколад, — я верю, что вы справитесь.
Розалия с улыбкой отнеслась к диалогу, поводом к которому стала она сама. Часто бросая взгляд на художника в те моменты, когда считала, что это не будет замечено, девушка не могла не восхищаться его привлекательным лицом и, когда настало время уходить, ощутила желание подольше задержаться в павильоне. На несколько минут она прислонилась к одной из колонн, притворившись, будто рассматривает свой портрет. Ее браслет случайно упал — Фердинанд наклонился его поднять и, передавая, коснулся своею рукой руки Розалии. Их лица в один и тот же миг залились яркой краской. Оба ощутили нежный жар, хлынувший по венам. К счастью, гранд был поглощен чтением каких- то писем, а иначе возбуждение художника и девушки не осталось бы не замеченным им. Дуэньи тоже не было рядом, и молодые люди расстались с видимой неохотой, то и дело оглядываясь назад.
Когда Розалия проходила по аллеям, ветерок сорвал цветы жасмина, которые она вплела в волосы. Охваченный страстью Фердинанд безрассудно бросился подбирать их, прижал лепестки к губам и спрятал за пазуху. Эта выходка также осталась незамеченной — герцог был целиком погружен в чтение неких очень важных бумаг, только что полученных из Мадрида. Его извещали о назначении на должность вице-короля Майорки82 — пост, который он давно желал заполучить, поскольку тот полностью избавил бы его от назойливой услужливости собратьев-вельмож, чьи приглашения и визиты часто нарушали спокойное течение его уединенной жизни. Довольный гранд сообщил новости Фердинанду, выразив заодно пожелание, чтобы юноша отправился вместе с ним. Узнав, что и Розалию не оставят дома, влюбленный художник с величайшей готовностью согласился и позволил огоньку радостных надежд вспыхнуть в его груди. Вдруг какой-нибудь подходящий момент, какой-нибудь благоприятный случай, думал он, подвернется во время путешествия, и он сможет открыть свои чувства. Де


968
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Аркос заметил удовольствие, с каким юноша принял его предложение, и приписал оное исключительно на свой счет.
— Мне нравится, когда люди выказывают мне преданность, — сказал гранд, — и я знаю, как вознаградить их усердие. Полагаю, вы бы не со всяким поехали...
— Конечно, нет, — отвечал Фердинанд с самым глубоким поклоном.
После недолгого, не стоящего упоминания разговора, в котором
герцог проявил больше самоуверенности, нежели проницательности, они расстались, довольные друг другом. Молодой человек, воодушевленный приятнейшими ожиданиями, немного подкрепился, едва понимая, что делает, и с самым рассеянным видом стал прогуливаться по саду. Заметив приоткрытую дверь в конце террасы, он толкнул ее и, преодолев несколько ступенек, спустился к дикому пастбищу у подножия гор. Продвигаясь вперед, юноша, полностью погруженный в свои мысли, подошел к ущелью в скалах, которое миновал, не заметив, и то бегом, то шагом, отдаваясь на волю фантазий, подошел к берегу Рио-де- лас-Пьедрас83 — быстрого потока, пересекающего Сьерра-Морену. Его рев, которому вторили утесы, пробудил юношу от состояния отрешенности, в котором он пребывал. Фердинанд огляделся по сторонам, удивляясь, как он мог оказаться в этом тоскливом одиночестве у незнакомой реки. Порядком утомившись от длительной прогулки, он прилег у камышей, что дрожали над водой. Их шелест навевал раздумья, и он не заметил, как день подошел к концу. Багряные грозовые облака висели над утесами, и, заглядывая в просветы в тучах, он стал высматривать в темно-синей тени далекие графства, пока не почудилось, будто солнце погружается в кровавое море. Ветер с ревом свистел в ивах, и теперь, с приближением сумерек, гнетущий вид окрестностей вызывал у нашего героя желание поскорее покинуть те места. Однако некая сила, которой он не мог сопротивляться, задержала его. Он хотел бы покинуть скалы и унылые берега горных потоков, но что-то — он сам не знал, что именно, — заставляло его остаться.
Холодный пот выступил у Фердинанда на лбу, ноги перестали слушаться, и, повалившись на серый мох, устилавший поверхность утесов, он лежал, удрученный и подавленный, пока до его ушей не донеслись


У. Бекфорд. L’Esplendente
969
слабые отголоски какой-то громкой музыки. Казалось, мелодия звучит всё ближе и ближе, но вдруг она прекратилась, а затем послышался голос, причитавший среди мысов. В этот миг туман, поднимавшийся над рекой, плавно растекся над лощиной. Взволнованный и испуганный, Фердинанд поднял взгляд и сквозь неясную пелену различил фигуру, что, спускаясь с утесов, направлялась к нему. Наконец она подошла ближе, и он припомнил черты своей любимой партнерши, цыганки, с которой провел много восхитительных часов в Сан-Лукаре. Она улыбнулась ему, но в ее улыбке сквозила нежная печаль.
— Что вижу я? — промолвил юноша. — Что делает моя прекрасная gitanilla* в этой пустыне, без спутников?
— Фердинанд, — отвечала она, — ты часто высмеивал мои предсказания. В этот, один-единственный, раз мне дозволено тебя предостеречь. Покинешь Андалусию — ждет тебя несчастье. Останься же в безопасности! Если я хоть когда-нибудь была мила твоему взору, если приятное воспоминание обо мне еще не угасло — не отвергни мои мольбы!
Покуда она говорила, кровь отливала от ее лица, придавая ему сероватый оттенок, а конечности приобрели такую мертвенную бледность, что Фердинанда охватил ужас.
— Скажи мне, — сказал он, — что значит этот таинственный язык? Почему ты так бледна? Твой голос изменился, и твой тон, прежде такой живой и выразительный, сейчас наполняет мою душу холодом...
— Увы, — отвечала гитана, — я не могу раскрыть большего, товарищи зовут меня.
— Проводи меня к ним! — воскликнул пылкий юноша. — Я желаю обнять своих старых знакомых! Но ты машешь рукою...
Едва он успел произнести эти слова, как фигура удалилась и, петляя в скалах, возобновила свою скорбную песнь. Оцепенев от испуга и удивления, Фердинанд провожал цыганку глазами, пока та не скрылась за утесами. Странное, неведомое прежде чувство страха удержало его на месте, не позволило пойти за нею. Собрав все силы, юноша резко вскочил, бросился прочь из лощины и понесся вдоль берега реки. Прон¬
* цыганочка (исп. ласк).


970
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
зительные звуки какого-то неизвестного инструмента всё еще дребезжали у него в ушах, заставляя бежать быстрее, и через несколько минут он выбрался из горного ущелья. Промчавшись через пастбище при свете луны, он скоро достиг ступеней, что вели к террасе. Поднявшись по ним, он направился к стенам замка и решил передохнуть у башни, но вдруг услышал, как кто-то читает в верхней комнате с открытым окном. Вскоре Фердинанд узнал голос Розалии. Она читала вслух одной из своих любимых подружек некую историю об Орландо и Карле Великом84, часто останавливаясь, чтобы выразить свое восхищение. Блестящи были описаны турниры и торжества, с величайшей мощью изложены героические страдания и испытания несчастной любви, и Фердинанд, заметив, сколь сильно взволновали они Розалию, достал свои дощечки и сделал наброски основных приключений героев. Значительную часть ночи он провел, совершенствуя свои эскизы, и, когда наутро показал их, Розалия была так очарована, что не могла скрыть удивления и восхищения. Тотчас же они были собраны и помещены в благоухающую шкатулку.
— Если вы еще не утомились приключениями Орландо, — молвила она, — приходите, когда взойдет луна, на то же место под моим окном, и я почитаю, как обычно.
Счастливый Фердинанд почти боялся поверить этому очаровательному приглашению85.


Заметки
о время пребывания в Кордове, М<ехемед> знакомится с доном Х<уаном> де Аркосом, грандом первого класса86, рисует для него, едет с герцогом на Майорку, куда того назначили губернатором. — 3âMOK, описание роскошной жизни; влюбляется в донну Розалию, дочь герцога; страстно желает сказать ей, кто он; она часто навещает его, когда он рисует красивые виды в укромных и живописных местечках острова. — Высокомерие дона Хуана, его суровая спесь. — Сообщается, что д<онна> Р<озалия> при смерти. Горе М<ехемеда>. — Однажды ночью после короткого тревожного сна его разбудили двое мужчин в черных одеждах


972
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
и белых масках; они провели его проходами, которых он никогда раньше не замечал, в сводчатую залу; плаха готова; тусклые светильники; звонит колокол. — Дама в длинной траурной мантии вводит исповедника; она кричит; М<ехемед> думает, что ему снится кошмарный сон, но он напрасно пытается пробудиться. — Призраки поспешно уносят его и выбрасывают из окна в бушующий океан. — Утро, едва начинает светать; он видит корабль; его умение плавать сейчас пригодилось; его поднимают на борт, о нем заботятся. — На них нападает мавританское судно; схватка; его друг капитан, который с таким состраданием выслушал его рассказ, убит и лежит рядом. — Держится с неслыханной храбростью. — Мавры восхищаются, но хватают его, заковывают в цепи и бросают в темницу в Тетуане87 um д. um п.


нас-эль-Уюд — вот герой, которого я хочу воспеть. Не было равных ему по красоте, а над всеми завистниками он одер живал верх. Глаза его были черны без помощи хитрого искусства1, ланиты его сияли словно звезды во мраке ночи. Природа одарила его столькими чарами, что всякий, кто видел его, тотчас же проникался к нему любовью. Где бы он ни появлялся, его изящный вид располагал в его пользу. Стоило ему заговорить, как его возвышенный ум привлекал к нему всех собравшихся. Когда он был представлен ко двору в Исфахане2, он завоевал благорасположение султана и сделался его любимцем. Всякий раз, когда султан устраивал пир, где гости пили ширазский нектар3, кубок государю подавал Анас-эль-Уюд, и тогда напиток казался слаще. Молодой вельможа привносил радость во все празднества султана, а если запаздывал, то венценосец скучал, всё было ему в тягость — он выливал вино со словами: «Этот напиток запрещен»4.
Наступил день, когда предстояло торжественно отметить очередную годовщину со дня восшествия султана на престол. Анас-эль-Уюд явился к своему повелителю и сказал:


978
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— О великий султан! Потешь мое честолюбие беспримерной милостью: дозволь мне одно мгновение покрасоваться во всём блеске царской пышности; разреши мне пройти сквозь шеренги воинов, выстроившихся в мою честь, и отправиться на равнину, дабы поспорить с вельможами Исфахана за приз, вручаемый победителю состязания. Да продлит Небо твои славные дни!
— Ступай, — ответил султан, — и повелевай в моих владениях.
Анас-эль-Уюд в сопровождении блистательной свиты проехал через весь город мимо выстроенных в шеренги воинов и очутился за городскими стенами. Сражался он пикой и копьем. Во время поединков он блистал ловкостью и силой; ему удалось обезоружить самых храбрых соперников. После поединков устроили скачки. Сотня персидских всадников пустилась вскачь от барьера; земля звенела под копытами лошадей, летевших с быстротою молнии; их окутывало облако пыли: казалось, будто вихрь несет их на своих крыльях. Склонившись к развевающейся гриве своего скакуна, Анас-эль-Уюд ласкал его рукою и понукал голосом. Трижды он обгонял своих прославленных соперников, трижды первым преодолевал конное ристалище. Собрав все пальмовые ветви, вечером он возвратился в столицу, а перед ним ехали музыканты, возвещавшие победными звуками труб его появление. На всём пути его сопровождали приветственные возгласы народа, повергавшие в отчаяние завистников. Даже луна, ревнивая к его славе, спрятала свой серебряный шар.
Дочь визиря5, прекрасная Уарди, появляется тут в моей песни. Она видела, как проезжал молодой витязь, и это зрелище взволновало ей сердце. Мгновенно разлетевшаяся слава уже поведала девушке о подвигах героя. Она подбежала к окну, чтобы лицезреть его триумфальное возвращение. Бесчисленное множество факелов освещало победное шествие. Сам победитель ехал в сопровождении двух тысяч мамлюков6, искусных в стрельбе из лука. Восседая на лошади султана, Анас- эль-Уюд возвышался над ними на целую голову. Зеленая ветвь — знак победы — венчала его тюрбан. Уарди увидела юношу — в расцвете молодости и покрытого славой. Она почувствовала, как на нее накатывает нарождающаяся страсть, и утратила покой. Впервые в жизни ее охвати¬


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
979
ли новые желания, и влекомая ими душа устремилась к Анас-эль-Уюду. Созерцая его изящные манеры, благородство, красоту, Уарди медленно, будто смакуя, впитывала любовный яд. Смущенная и взволнованная, она хотела отвернуться, но взор ее всё время обращался к победителю и не позволял оторваться от него. Она восхищалась и свежестью красок на его щеках, и белизной кожи, и черными бровями — двумя ровными дугами, и огнем, сверкавшим в его очах, и воскликнула:
— Счастлива та, кто соединит свою судьбу с твоею и проведет всю жизнь рядом с тобой или в твоих объятиях! Я люблю тебя, увы, и пусть тот же огонь, от которого пылаю я, сжигает и твое сердце!
Проехав через весь город с такою пышностью, Анас-эль-Уюд вернулся к султану и с восторгом выслушал поздравления своего повелителя. Когда празднества завершились великолепным ужином, Анас-эль- Уюд отправился к себе во дворец и предался сладким сновидениям.
Прекрасная же Уарди места себе не находила: поселившись сперва во взоре, любовь переместилась в ее сердце и глубоко ранила его. Внутреннее пламя охватило всё существо девушки. Разум ее помутился, она утратила способность соображать, не могла сопротивляться силе охватившего ее недуга. Она позвала служанку, а сама плакала, вытирая слезы легким платком из восточного шелка.
— Почему ты плачешь? — спросила служанка. — Тебе ли сетовать на судьбу? Твой отец — визирь, правая рука султана, верховный судья, и люди повсюду повинуются его законам.
— Увы! — ответила ей Уарди. — Ты не знаешь причины моих страданий. Слезы исторг у меня один молодой витязь сказочной красоты. Пылкая страсть заставила меня раскрыть тебе мою тайну. Пока я не видела его, я знала лишь, как приятно никого не любить. Но дни спокойствия и безмятежности миновали. Я люблю и сгораю от любви. О моя подруга! Поди к тому, кто вызвал мое волнение, пусть он из твоих уст узнает, какое пламя пожирает меня, пусть услышит это признание. Опиши ему всю силу моей страсти. Не уходи, пока не получишь ответа, и сполна воспользуйся каждым мгновением встречи с ним!
Уарди взяла лист бумаги. Глаза ее вновь наполнились слезами, сердце опять охватил огонь, и она написала следующие нежные строки:


980
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Зеспмет,
ты moedwa fee#, ттазей. на равнине.
(Зама луна воспылала ревностью k толеу edecly, /сотовый. ты измукинш. ЗТуЗиуела meed аутМтлла пв&вй. Зет, kmo назвал meed fdneec-эль dyf<су, п^огел ЗЬнете ßgyeußw.
D ты, ЬтоуостлЗллетреи^встьуМзьзш.
а Знушлет етъешше зеЛелстнитм!
О ты, (то природа со^ала,длл лш(ёл, тел "сщх (страданиям, (eux ты стал npmmow! cltotu/^u Юьш(леншш; гтвымирает от лшМЬ (mette! Смясальсл
не останьсл \
/
. ншро мною,
fe^b это mu Ш^рг менл fmähe состояние! JtfПег сал и^тЪаипмла рагум.
£ том tjocmmpunoM Mupoß1, лютгь — это ^сетожираюи^ил огонь. &/етлир(ы, (сторал могла t£t сравниться с тол, гто тергает paJofatottfa
Служанка отправилась во дворец Анас-эль-Уюда. Она нашла юношу в уединенных покоях, бросилась к его ногам и промолвила, обнимая его колени:8
— Господин, я приветствую тебя от имени той, которая послала меня. Могу ли я надеяться, что ты благосклонно примешь мое послание, или мне следует отправиться восвояси? Красавица, которой я служу, терзается горем и проливает слезы.
С этими словами она подала письмо. Анас-эль-Уюд раскрыл послание и жадно его прочел. Он нашел в нем доказательства страсти, охватившей Уарди. Душа у юноши была отзывчивая и благородная. Простодушие дочери визиря переполнило его сердце радостью. Он почувствовал, как его охватывает тот же огонь, и воскликнул:
— О, Небо! Каким счастьем насладился бы смертный, который мог бы соединить свою судьбу с судьбою столь нежной возлюбленной!
Анас-эль-У юд взял перо и написал такие слова:


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
981
{D ш>i,
(же еуянстСенная Со Ссея щ Scuu достойна наги^апеьсх uupuujeü красоты! c/bL, гейдм, игмиест^о, таланты fee npefozHQcam, догь fuzupa, прелестная,^ярди, — и ты посылаешь мне письмо и мольйьс!
95& fexuhu^Mue zafßefoM! мое сердие —
оно теперь mfocj
рйнас-эль-^д nafetu стах твоим оеожателем; pafoM mfotyc желаний.
Служанка вернулась с ответом к своей госпоже. Прекрасная Уарди была очарована им. Во время чтения щеки ее покрылись розами, сердце заколотилось от радости, грудь ее охватил трепет, подобный трепету голубки. Вновь она взялась за перо, и любовь продиктовала ей стихи, которые она каждое мгновение орошала слезами:
Ю яйнас-эхь-^д!
Ю прекраснейший, иг лндей^
<7% уишлел, пряшСа. тСоея жжюЗленней!
Щнуя я Co'ibMM наград ж нежность!
’СТриуи Слоя оСятяя,
иля же л пууу, сраженная сямно моея atôdêa!
^4лн^сь с[Соряем лшров,меня пожярает пылаюшдя страсть; она прогнала сон с меях fed; она поглошдет меня идляЛом с того мгноСеняя, dad я СперСыеаСиуела meda Сербом на лоилауя султана, medii, гатметтяеао слабою всех прогях ттягея Cod^ c[eda нет — я этоуля меня неСыносяме.
№ odpa's наполняет Ссё awe уиуестСо: у нем он стенту меня мру глажмя, а ногью мне ууятся, dÿyme ты руом со мною. Ъосыпаюсь, я Снуеняе нсгежет. yÿСы! (СнеСиуение лжет.


982
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Служанка отнесла и второе письмо любимцу султана. Томно раскинувшись на богато расшитом диване, он вновь и вновь перечитывал послание своей возлюбленной; его взгляд излучал оживление, а чело светилось, будто утренняя заря.
— Господин, — сказала посланница, простираясь перед ним. — Вот слова возлюбленной, стенающей в твое отсутствие.
Анас-эль-Уюд с восторгом прочел письмо и ответил так:
Ç-fejtcкал^яДл, в^жаемибдятл!
не поместил Jbc мне прилететь fmJtßа бЛлжмл;
саля cjiebnub, ка^яскц^сяя код мдеш tßaßfßü.
Г г а /ру
Кб СММЛЯ Ш ßCMLHß&WHk ЖбКЛ;
Kß л ßпасамсь дажбямксгс ßhi mFßax спнМжбя — hJ:(£t вкя ке п^вкякля fпшику a hdcc&L nœœ Кб пушились жягкьм шплатитп ж жсядпшхи,
^'Щубжул, пдЬда Kßtb Кб бп^шбкь кашу лш^куш скрасть П£Д céeiUl £imßcLlßKKbUl Oß^ßfßM.
<^алмкб гкат>,
да каспдпшк пдхд&ш,лл лвмбкгк, а л п^я^бддпиёалтсл fncfßax с^ьлпшл^ дслауажл лшс$л
Служанка поспешила вернуться во дворец своей госпожи и была встречена вопросом:
— О моя добрая подруга, какие новости ты принесла мне?
— Письмо от страстно влюбленного.
Уарди, трепеща, прочла послание и написала следующий ответ:
^^бсгу^ун^бккия a пфясля^ия гбла^бЬ! \7лдя, ъш л каттуала /~>сдл пш^Л: девалась т^вбя cfyßJiKßcnta <с/л>ажб Ktß, гпш ты джбспфакбя, я cajSßma,
Кб смтлв ßCKtaKßfmxh пдДшв£мдбгб сбЫяд,
а ты, пд-^длмвлд, (млб^лбсяьсл!


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
983
qa зaüeyem, мейл, слепят страсть?
' самым, эюелаякый аз смертных?
iff жру тейя, прохруа £эпу нть.
&jmpa мрна налелвшну пройдет, céoü путь,
прахруа, я хну прожать тем. к своей грууи...
а затем омеьеть, если пДадется, с ^ ^ Û 4 er
<CsCau ш леи Qhteu,, шгирь, окяг&лезе г^есь,
ш, LuMjCb £ WM Zfßcnjß^uHQJi mm£q£,
я fbt^ejbotcoMi £>l ew г^огным, £глл^
идг^бш.
Сложив письмо и передав его верной служанке, Уарди добавила:
— Нарисуй пред его взором преимущества, коими оделили меня природа и мое блестящее происхождение. Скажи ему, что он не видывал красоты, подобной той, какая отличает его возлюбленную, и даже среди царских дочерей на всём свете не сыщешь той, что превосходила бы меня красотою.
Посланница отправилась выполнять поручение, но в дверях столкнулась с визирем. От неожиданности она испугалась, письмо выпало из ее рук. Визирь схватил его и узнал о страсти Уарди. Разгневавшись, он сейчас же явился к своей супруге и сказал ей, предъявив письмо:
— Вот, полюбуйся, как ведет себя твоя дочь! С каких пор она влюблена в Анас-эль-Уюда, фаворита государя? Как долго продолжается этот постыдный обмен письмами? Если весть о том дойдет до ушей султана, он прикажет отрубить мне голову. Но я сей же час иду наказать виновную и ее кровью смыть позор, что она навлекла на наш дом!
— Господин, — отвечала жена визиря в тревоге, — я ничего не знала об этой тайне, она повергает меня в отчаяние. Но ежели ты хочешь избежать шума и предотвратить бурю, готовую разразиться над твоей головой, запри дочь во дворце, который твои предки выстроили посреди Одинокого острова, и пусть ее там стерегут верные невольницы, исполненные добродетели. Ты можешь отправить ее туда, воспользовавшись любым предлогом, прежде чем ее позорное поведение выплывет на свет божий. И там она будет жить вдали от своего возлюбленного, пока смерть не погребет в могиле ту, что позабыла о добродетели.


984
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Совет визирю понравился. В его жилах текла кровь халифов9, и он владел островом, расположенным на окраине Персидского залива10. Природа окружила то место крутыми скалами, о которые с ужасающим грохотом разбивались яростные волны. В широком поясе, образованном из подводных камней — грозы мореплавателей, — имелся лишь один узкий проход, позволявший подойти и пристать к острову. Каким бы легким ни было дуновение ветра, судам, раскачиваемым волнами, не всегда удавалось попасть в тот проход, и тогда они, ударившись об острые скалы и с оглушительным треском раскалываясь, низвергались в бездну вместе с несчастными моряками. Эти опасности заставляли людей держаться подальше от страшного места. И хотя посреди острова стоял изумительный своим интерьером старинный зймок, окруженный рощицами, без конца питаемыми ручейками, что струились с подножия гор, Одинокий остров был необитаем. Вот в такое место решил визирь отправить несчастную Уарди. Он пользовался огромной властью, и его приказы имели силу закона. Должное распоряжение было отдано, и тотчас же на великолепное судно под началом опытного капитана погрузили мебель, ковры, драгоценности, и оно стояло в готовности к отплытию, ожидая лишь знака визиря.
Дождавшись этого момента, визирь спрятал свою печаль в глубине сердца, поднялся в покои дочери и сказал:
— Царица изящества и красоты, поднимайся и следуй за мною. Возьми с собой рабынь для сопровождения, каких хочешь.
Произнеся эти слова, визирь ушел. Уарди знала о несчастной судьбе своего послания. Она почувствовала, что ей предстоит покинуть отчий дом и отправиться в дальние края в изгнание. Девушка отдалась горю — она принялась охать и стенать. Итак, ее собираются навсегда разлучить с тем, кого она обожает! Беда лишь усилила ее страсть. Она воскликнула:
— Нет, пожирающий меня огонь угаснет лишь с моей жизнью. Если б мне когда-нибудь увидеться с моим возлюбленным!.. Если бы отзывчивый друг вернул его мне, как я того желаю!.. О дом, где я родилась! Я покидаю тебя, быть может, навсегда! Ах, если б я могла хотя бы принять здесь того, из-за кого льются мои слезы! Назвать его супругом!


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНЛС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ
985
Возлечь рядом с ним на эти полные неги подушки! Отдаться порывам его страсти и сердцем, и чувствами! Налить ему своею рукой сладостный напиток...
Едва она произнесла последние слова, как вошел невольник и сказал:
— Госпожа, спускайся, визирь ждет.
Прекрасная Уарди встала и медленно спустилась вниз, окруженная своими служанками, предававшимися печали. Добравшись до двери, выходившей на лестницу, она остановилась и в порыве любви написала на стене такие слова:11
Когда она собиралась выйти, прибежала ее мать, нежно обняла ее и, оросив ей лицо слезами, промолвила:
— О дитя мое! Кто способен читать в книге будущего? Быть может, в один прекрасный день ты вернешься и вернешь радость нашим сердцам. О, злосчастная оплошность, вынуждающая нас отправить тебя в изгнание! Выходит, мы должны выкупить честь нашего рода, лишив¬
где я жила с детства!
Если лшй ёа^мс^мншш я&тся сюда, та, ёо имя Ъога, поёедай ему а том, что сталась са мною] Скажи ему: несчастную Уарди тайком умерли до уарн, отчего она нс смогла ёкусить с тасою, радости лтЬёи. Ъадгя отплатить ей 3а пролитые слеугя, плачь и ты, и прочти на этом камне знаки се опалы.
Я аЬлшнулась i с&оих желаниях, — отер перехёатил предназначенное méfie послание. Если, yyaafi о лшей злосчастной учхюпи, ты не покинешь сёой дёорец,
уёерлм
таосю.


986
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
шись тебя. Ты уезжаешь, и обитель, где я растила тебя с детства, опустеет. Сколь дорого мне было твое присутствие! Ты составляла мою гордость и утешение. Увы! Мое счастье уходит вместе с тобою. Остается мне лишь горе. Тебя не будет — и дни мои станут протекать во мраке. Твои опустевшие покои сделаются пристанищем ночных птиц. Я более не войду туда. Увы! Силы меня покидают. Даже одежда невыносимо давит на меня. Ты уедешь, и я умру.
Задыхаясь от слез и всхлипываний, нежная Уарди не могла в ответ произнести ни слова. Она стонала, целовала руки матери и прижимала ее к груди. Пришлось вырвать ее из материнских объятий и поместить в приготовленные для нее носилки. Тогда она осознала весь ужас своей судьбы и, казалось, погрузилась в пучину горя.
Видя ее в таком состоянии, визирь позабыл о гневе и вспомнил об отеческой нежности.
— Дочь моя, — сказал он, — не добавляй горестей к тем, которыми и без того терзаются твои родители. Я похож на глаз, утративший предмет обожания. Боль усиливается, а лекаря нет. Мои дни превратятся в темные ночи. В собственном дворце я стану чужим. Но не будем терять надежду и отчаиваться! Кто может проникнуть в неисповедимые замыслы Всевышнего?
Верблюды, увозившие несчастную влюбленную девушку, бежали быстро. Визирь следовал за ними вместе со служанками, коих приставили к Уарди. Луна освещала путь кортежа. На заре прибыли к реке и сели на ожидавшее их судно. Тотчас же капитан развернул парус, и попутный ветер погнал корабль в открытое море. Едва солнце прошло половину пути, как путешественники заметили на горизонте вершины горной цепи Одинокого острова. До наступления ночи судну удалось благополучно пристать к берегу. Визирь ласково обратился к дочери и провел ее в древний замок, выстроенный его предками. Там были огромные покои с потолком, усыпанным золотыми звездами. Комнаты были украшены великолепными коврами и богато расшитыми подушками. Фонтаны выбрасывали высокие струи воды и, тихо бормоча, наполняли воздух свежестью.
Опасаясь, как бы в народе не поползли какие-нибудь слухи, визирь поспешил вернуться в город. Ведомый искусным лоцманом, корабль


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНАС-ЭЛЬУЮДА И УАРДИ
987
благополучно миновал поля подводных камней, простиравшиеся вдаль от берега, и добрался до Персии. Дабы не оставить никаких следов от поездки, визирь приказал разрубить корабль на кусочки, сжечь паруса и на следующий день вернулся в стены Исфахана. А несчастная Уарди осталась, погруженная в глубокую печаль. Дни и ночи она стенала, ничего не ела и лишь упивалась собственными слезами.
Тем временем Анас-эль-Уюд, два дня прождав повелений своей возлюбленной, оказался во власти живейшего беспокойства. Он забыл о еде и сне. Не в силах более противостоять мукам неизвестности, он поднялся до рассвета и, избавившись от свиты, украдкой решил пробраться во дворец Уарди. Вскарабкавшись на одну из стен, он не увидел и не услышал ни души. Ему чудится, что это сон. Он спускается во двор, откуда можно попасть в покои его возлюбленной. Он видит на стене начертанные ее рукою знаки. Он пришел, дрожа от предвкушения радости, а удалился с переполненным печалью сердцем.
— Так вот какова человеческая судьба! — вскричал он. — Ты предаешься сладостным надеждам, а пожинаешь одно лишь разочарование.
Анас-эль-Уюд вернулся в свой дворец с подавленным видом.
— Случалось ли когда-нибудь, — повторял он, — чтобы влюбленных разлучали более жестоко? В тот момент, когда я надеялся обладать обожаемой возлюбленной, ее отняли у меня! Жилище, где меня окружает пышность, ты больше не будешь моим пристанищем. Золоченая лепнина, чудесные ковры, вы больше не милы мне.
Произнеся эти слова, он кинул меч и сорвал с себя все украшения.
— Ну что ж! Разве нельзя обрести крылья, дабы последовать за воз- любленной-беглянкой? Я буду искать ее даже на краю света.
И Анас-эль-Уюд надевает грубую одежду, дабы не быть узнанным, берет палку — знак несчастья — и пускается на поиски той, что живет в его сердце.
Переодетый Анас-эль-Уюд ходил из города в город, из края в край. Он пересекал страшные пустыни, блуждал по необъятным равнинам, взбирался на горные кручи — и повсюду расспрашивал людей, вопрошал небо и землю, не слыхали ли они чего-нибудь о его возлюбленной. Долгое время изнурял он себя бесплодными поисками. Долго-долго лишь жалобное эхо вторило его стенаниям. Наконец, измотанный тяго¬


988
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
тами пути, он добрался до пещеры, где обитал один старец, согбенный бременем лет. Анас-эль-Уюд остановился там, погрузившись в горестные размышления. Всё время перед его мысленным взором стоял образ Уарди. Любовь, каждый миг рисовавшая несчастному милые черты, наделяла возлюбленную в его глазах всеми совершенствами человеческими. Опьяненный страстью, юноша воскликнул:
— О вы, обитатели пещеры! Сжальтесь над судьбою злосчастного чужестранца. Быть может, вы знаете что-нибудь о той, что помутила мне разум? Своею белизной ее кожа превосходит алебастр, ее ланиты алее розы, заплетенные волосы ниспадают длинными прядями на плечи, взгляд ее пронзает глубже, чем острие меча. Увы! Я ее потерял. Обитатели пещеры, не знаете ли вы хоть что-нибудь о прекрасной Уарди?
Пораженный нарисованным портретом, отшельник почувствовал, как в его груди вновь разгорается не до конца угасшее пламя. Он перестал молиться, дабы внимать влюбленному.
— Юноша! — сказал он. — Спустись в грот, и мы утешим друг друга. Сколько несчастных любовь создала до нас! Присядь. Я попытаюсь найти средство исцелить твою рану. Открой свою душу чарам надежды. Быть может, твои несчастья уже близятся к концу. Отдохни, поешь.
Тотчас же старик, чья белая борода доходила до пояса, а почтенный вид внушал уважение, выставил перед гостем ароматный мед, только что собранные финики и пурпурный виноград с лозы, тянувшейся вдоль скалы, а затем зачерпнул из струившегося неподалеку ручья чистую как хрусталь воду. Когда Анас-эль-Уюд поел скудной пищи, отшельник сказал ему:
— Твое лицо мне нравится, юноша: сердце твое не испорчено. Я хочу заслужить твое доверие. Выслушай же мою историю. Она поможет тебе утешиться в твоих горестях, а мне будет приятно поговорить с отзывчивым человеком о том, что трогает меня до глубины души. Я — сын визиря из Самарканда13. Мой отец вырастил меня в пышной обстановке своего двора. В юности он заставлял меня заниматься воинскими упражнениями, и я не раз отличился в поединках. Благодаря ярким подвигам я стал командующим войсками. Моя слава породила завист¬


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АнаС-ЭЛЬ-УЮДА и Уарди
989
ников, но оставаться на этом опасном посту мне позволяли благосклонность государя и расположение визиря. Судьба у меня складывалась блестяще, честолюбие мое было удовлетворено, я был доволен — а погубила меня любовь. Самая прекрасная из невольниц султана полюбила меня, и я поддался ее чарам. Она одарила меня счастьем, и все мгновения моей жизни были отданы нежной страсти. Я самозабвенно предавался наслаждениям. Между тем, око завистников проникло за занавес, скрывавший наши утехи. Враги известили монарха. Разоблачение привело мою семью к краху, а возлюбленную осудило на смерть. Я спасся, переодевшись дервишем14. Я блуждал по морозным землям Тартарии15, в Индии спустился с вершин Тибета, побывал на островах, где растут благовонные и пряные растения, вернулся на континент, а потом, пройдя через всю Персию, изнуренный печалями, тяготами и заботами, поселился в этом уединенном месте. Вот уже сорок лет я обретаюсь в этой пещере, словно дикарь, питаюсь плодами финиковых пальм и лозы, увивающей скалу. Вода из ручья — вот мое питье. Поверишь ли, сын мой? Столь долгий промежуток времени не смог изгладить из моего сердца воспоминаний о Надире. Они живут в нем так же, как и в дни моего счастья. Мне чудится, будто ее тень блуждает вокруг этого грота. Я слышу ее голос в тиши ночей. Каждый день лью слезы в помин о ней. Каждый день стенаю из-за постигшей ее судьбы и сожалею, что не сошел вместе с нею в могилу. Ах, Надира, Надира! Скоро я приду к тебе. Земная жизнь моя близится к завершению. А ты, сын мой, кто только вступает в мир, наберись мужества и да постигнет тебя менее безотрадная участь. Но что же привело тебя в эту дикую местность?
Растрогавшись, Анас-эль-Уюд обнял почтенного старца, залил его горькими слезами, а затем, немного придя в себя от нахлынувших чувств, рассказал:
— Я родился в Кашмире16. Разбойники похитили меня у родителей и продали царю Персии. Этот государь был очарован тем, сколь щедро одарила меня природа, стал развивать мои природные дарования с помощью искусных наставников и возвысил меня до первых должностей в государстве. Однажды во время сражения я спас ему жизнь, когда шел во главе мамлюков, бившихся под моим началом, а потом вырвал


990
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
для него победу — после этого я стал пользоваться его безграничным благорасположением. При дворе я мог наслаждаться в полной мере блеском богатств, благами величия и не знающим предела влиянием. О, отец мой! Дочь визиря, прекраснейшая из девиц Исфахана, внушила мне сильнейшую страсть. Я всё принес в жертву любви, и вот уже три года, как ищу ее на суше и на море. В тот миг, когда я должен был назвать ее своею и стать счастливейшим из смертных, она исчезла, и я не ведаю, в какие земли упрятал ее жестокосердный отец.
Посидев некоторое время в глубоком раздумье, старый дервиш внезапно воскликнул:
— Если знания, обретенные мною в длительных несчастьях, не подводят меня, ты найдешь ту, которую обожаешь, на острове, расположенном на окраине Персидского залива. Остров тот принадлежит визирю — скорее всего, именно в этом пустынном месте он и заточил свою дочь. Поднимайся и ступай за мною.
Проговорив это, старик повел Анас-эль-Уюда через песчаную равнину, которая никогда не покрывалась зеленью, поскольку солнце пожирало все растения. Много часов брели они, идти было трудно, но наконец по узкой тропинке путники поднялись на вершину одного из холмов, стоящих на южном берегу Евфрата17.
— Видишь эту большую реку, которая несет свои бурные волны к морю? — спросил старец. — Спускайся к берегу, плыви по ней, и она приведет тебя к Одинокому острову. Ты узнаешь его по окружающим его высоким горам. Когда подойдешь уже совсем близко, поверни на юго-восток — там находится единственное место, где может пристать судно.
Сделав эти предостережения, отшельник обнял молодого скитальца, пожелал успеха его задумке, а сам отправился прочь оплакивать несчастную Надиру.
Анас-эль-Уюд поблагодарил радушного хозяина грота и, осыпая его благословениями, двинулся в путь, преисполненный радости и надежды. Он быстро спустился в долину и подошел к берегу реки. В нетерпении юноша бросился в одну из стоявших там лодок и, посулив ее хозяину хорошее вознаграждение, убедил его отправиться туда, куда он ука¬


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АнАС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ
991
жет. И вот парус развернут, и благодаря ветру и неудержимому течению реки лодка понеслась словно стрела. Анас-эль-Уюд не замечал ни многочисленные стада, что разбрелись по пастбищам, ни радостные картины природы, где ручьи, несшие в Евфрат дань на своих волнах, струились по полям и лугам. О дно-единственное желание владело юношей, одно-единственное чувство наполняло его душу. Повсюду среди пейзажей он видел только нежную Уарди.
Вот лодка миновала устье реки. Куда ни посмотри, земли не видно. Анас-эль-У юд обводил тревожным взглядом бескрайние морские просторы, как вдруг заметил на горизонте сияющие пики, терявшиеся в небесной лазури. Это были скалы Одинокого острова! Он вздрагивает от радости, мысль его уносится за горную гряду. Четко следуя полученным советам, юноша направляет нос лодки на юго-восток. Остров приближается, горы вырастают буквально на глазах. Воображение не обмануло его. Тем временем рулевой увидел на небе черное пятно — предвестие бури, — и сердце моряка сжалось от страха. Он хочет повернуть вспять и возвратиться на сушу, но Анас-эль-Уюд подбадривает его и принуждает плыть дальше. Облако, поначалу едва заметное, нависает всё ниже. Похожее на длинную горную цепь, оно окутывает часть небосвода. Ветер начинает вздымать волны, море чернеет и глухо рокочет; и вот оно уже разбивается белой пеной у подножия скал. Ветер усиливается, волны торопятся, накатывают друг на друга, теснятся и то подкидывают хрупкий челнок до небес, то низвергают его тотчас в пучину. Смерть со всех сторон поджидает тех, кто находится в лодке. Потерявший голову от страха рулевой больше не может вести суденышко и кричит, что они вот-вот разобьются о подводные камни. Анас-эль-Уюд развязывает пояс и освобождается от части одежд. В то же мгновение на лодку обрушивается ревущая волна и проглатывает их. Несчастный влюбленный выныривает из бездны и уже вплавь изо всех сил пробивается к берегу. Мускулистыми руками он рассекает пенящиеся валы. Увидев разбитое вдребезги о подводные скалы тело кормчего, юноша старается подальше обогнуть это место, дабы избежать той же участи. Ему удается долгое время удерживаться против натиска водной стихии. Наконец он чувствует, что члены его деревене¬


992
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
ют и он уже не в силах сражаться с бурей. Он делает последнее усилие, чтобы добраться до ближайшей скалы. Волна выносит его на камни, и ему удается ухватиться за выступ. На голову ему обрушиваются целые горы воды; он висит, затаив дыхание и замерев. Тем временем буря мало-помалу утихает, небо проясняется, и к несчастному влюбленному возвращается надежда. Передохнув с час, он вновь кинулся в море и добрался до берега. Там он без сознания растянулся на гальке. Солнечные лучи обогрели его, и он нашел в себе достаточно сил, чтобы встать и добраться до склона холма, где прилег в рощице под сенью апельсиновых деревьев и забылся глубоким сном.
Между тем, натолкнувшись на препятствия, страсть прекрасной Уарди только еще больше разгорелась. Мысли девушки всё время были заняты возлюбленным: она думала лишь о нем, а перед ее глазами стоял только его образ. Дни проходили в борьбе с желаниями и в рыданиях. Дабы развлечь хозяйку, невольницы водили ее гулять в чудесные рощи, покрывавшие остров. Благодаря вечно царившей на острове весне здесь не переводилась постоянно возрождавшаяся зелень. Мирт, апельсиновое дерево, гранатовое дерево с пунцовыми цветками и арабский жасмин создавали приятную тень. В рощах водились горлицы и крохотные птички, хором приветствовавшие наступление зари и закат солнца. Серебристые ручьи струились среди цветов. В этих рощах и гуляла Уарди, и всё время ее сопровождал воображаемый любимый. Она собирала для него гранаты и апельсины; плела венки из мирта, чтобы украсить ими его волосы; приглашала его присесть на молодую травку, чтобы вдохнуть ароматы пахучих растений; к нему обращала дышащие страстью речи, — но когда иллюзия развеивалась, когда горькая правда проясняла разум, когда девушка видела, что навеки разлучена с Анас-эль-Уюд, силы покидали ее, слезы заливали лицо, а сердце охватывала кручина. Долго лелеяла она надежду, что однажды ее любимый приплывет на остров, но, когда за три года ожидания эта надежда не сбылась, Уарди предалась отчаянию и решила бежать, пусть даже с риском погибнуть в волнах.
Девушка обманула бдительность своих стражей, спустилась из окна, выходившего в сторону моря, и побежала к берегу. На заре, взо¬


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
993
бравшись на высокую скалу, она окинула взглядом водные просторы и заметила рыбака, расставлявшего сети. Девушка помахала ему платком. Он подгреб к ней и на несколько мгновений замер в удивлении, оттого что встретил в столь пустынном месте юную красавицу в богатых одеждах.
— Спускайся в мой челнок, — сказал рыбак незнакомке. — Тебе нечего бояться. Смертная ты или из породы духов? Дочь Неба, скажи мне, кто ты. Приказывай, я — верный слуга твой.
— Я — дочь визиря, — ответила Уарди. — В эти места привела меня любовь. О рыбак! Отвези меня в любой первый попавшийся город. Может быть, я узнаю там вести о любимом. Я больше не могу жить вдали от него.
Смахивая слезы, она села в лодку.
Лодочник поставил парус и запел песню, которую тут же и сочинил:
— Я увидел тебя, и новое чувство зародилось в моей душе. Кто не влюбился бы в самую совершенную красоту на свете? Она имеет право на то, чтобы ей поклонялись все на земле. Глаза ее сверкают божественным огнем. Ее локоны длинными волнами спускаются к ногам и далеко разносят благоухание. Эта несравненная красота, пред которой склоняются и деревья, когда она проходит мимо, — величайшее творение Всевышнего.
Через три дня плавания рыбацкая лодка, гонимая попутным ветром, благополучно прибыла в порт Багдада18 — знаменитого города, где процветали торговля и торжествовали законы. Правил там монарх, справедливо повелевавший своими подданными. При рождении он получил имя Диуан. Он прославился воинскими подвигами, но главной его добродетелью было милосердие, и он никому не позволял превзойти себя в великодушии. Окна его дворца выходили на гавань. Он заметил Уарди, ее алые губы и изящное сложение и почувствовал к ней живой интерес. Изумившись при виде юной красавицы, столь великолепно одетой, в рыбацкой лодке, он отрядил двух невольников передать девушке слова утешения.


994
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Пойдем, — предложили они незнакомке, — к нашему повелителю, султану, он хочет побеседовать с тобою. Он великодушен, и те, кто отдается под его покровительство, защищены от всякого насилия.
Уарди, трепеща, предстала перед государем и поцеловала ему руку. Слезы струились у нее по щекам, грудь тяжело вздымалась.
— Юная красавица, — обратился к ней султан, — поведай мне, какой случай привел тебя в эти края? Тебя похитил какой-нибудь варвар? Или ты стала жертвой любви? Как тебя зовут? Как имя твоего отца? Откуда ты родом?
— Высокочтимый повелитель, — отвечала девушка, — зовусь я Уарди. Я из славного рода. В жилах отца моего течет царская кровь. Он наделен большой властью. Когда он совершает публичный выход, две тысячи копейщиков сопровождают его. Его имя Ибрагим, он — визирь султана Хамера, который правит в Исфаханском царстве. Роковая страсть к молодому вельможе царского двора стала причиной моего изгнания и слез. Любовь отлучила меня от лона моей семьи. Увы, когда я полюбила, мне было невдомек, каким мукам любовь подвергает людей. Анас-эль-Уюд — так зовут моего возлюбленного. Изяществом, благородством и доблестью он превосходит всех молодых людей, его сверстников. Лишь соединившись с ним, смогу я заставить иссякнуть источник моих слез.
— Позовите визиря, — приказал султан.
— Государь, я здесь, готов исполнить твои приказания.
— Бери восемьдесят верблюдов, нагрузи их самыми драгоценными тканями, отправляйся в путь и, не останавливаясь, поезжай к султану Хамеру. Ты скажешь ему так: «Император Диуан приветствует тебя и просит об одной услуге. Пришли к нему Анас-эль-Уюда. Император желает видеть этого удивительного витязя, который, если верить молве, сотворил столько чудес».
И визирь отправился с посольством.
Высвободившись из дымки на горизонте, солнце проливало на землю потоки света. Оно воскрешало к жизни растения, возвращало радость наделенным душою существам. Дневное светило прошло уже треть своего пути, и птицы слаженным пением приветствовали его.


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНАС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ
995
Птичий гомон разбудил Анас-эль-Уюда. Он поднял еще тяжелую от сна голову. Ночью ему приснился тревожный сон. Ему привиделось, что прекрасная Уарди подошла к нему, нежно заговорила с ним и позвала за собою. Попытавшись, но безуспешно, разбудить его, она убежала по волнам, издавая жалобные крики. Ум юноши был весь во власти видения. Анас-эль-Уюд встал, вышел из рощи и заметил зймок, выстроенный посреди острова. Луч надежды вновь воодушевил его. Он трепеща двинулся к замку, который — юноша был уверен — стал приютом для его возлюбленной. Когда он подошел ко входу, сурового вида привратник спросил его:
— Откуда ты? Куда идешь? Что тебе нужно? Никто чужой не может под страхом смерти вступить в это уединенное жилище. Отвечай! И говори правду!
— Я — несчастный купец, — сказал Анас-эль-У юд. — У меня было судно, груженное шелком. Буря обрушилась на нас и швырнула корабль на камни. Только я один спасся. Посмотри на эти лохмотья, которые едва прикрывают мою наготу. Вот всё, что осталось от моего богатства.
Тронутый горькой участью незнакомца, привратник впустил его. Во дворах замка царила полнейшая тишина. Анас-эль-У юд пересек их, не встретив ни единого обитателя. Невольники были заняты поисками своей госпожи. Анас-эль-Уюд вступил в рощицы, только что покинутые прекрасной Уарди. На коре апельсинового дерева он заметил знак, вырезанный его возлюбленной рядом с его собственным знаком. Их имена на этой эмблеме переплетались между собой. Не осталось никаких сомнений — он уже рядом с той, которую обожает. Сердце юноши колотилось от страха и надежды. Он не знал, куда податься. То бежал по извилистым лабиринтам веселых рощиц, то останавливался, насторожившись, — не послышится ли ему голос его божества. Шепот струящейся воды волновал его сердце, шорох листьев под дуновением зефира заставлял вздрагивать. Он трепетал при каждом шорохе и, не помня себя, шагал под сенью тех же деревьев, где отдыхала прекрасная Уарди. Блуждая туда-сюда по садам, Анас-эль-Уюд встречал заплаканных женщин, разыскивавших свою госпожу. При виде мужчины они столбенели в ужасе.


996
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Успокойтесь, — говорит он им, — вам нечего бояться несчастного чужеземца, которого буря забросила на этот пустынный берег. Но отчего льете вы слезы?
— Увы, — отвечали служанки, — визирь великого царя поручил нам стеречь свою дочь. Этой ночью она сбежала, и мы нигде не можем ее найти. Когда визирь узнает об этом, не сносить нам головы.
У Анас-эль-Уюда не осталось больше сомнений, что этот остров — именно то место, куда увезли его возлюбленную, и вместе с невольницами он бросился на ее поиски.
Тем временем визирь царя Диуана прибыл к исфаханскому двору. Он отправился во дворец Хамера и, когда его ввели на аудиенцию, заявил:
— Блистательный повелитель! Прислал меня к тебе султан Диуан. Он свидетельствует тебе свое почтение и просит позволить пожаловать к его двору Анас-эль-Уюда, чьи дарования и подвиги так превозносят. Прими же приветственные слова от моего повелителя и восемьдесят верблюдов, груженных сокровищами, хотя эти дары, конечно, скромны по сравнению с твоим могуществом и величием.
— Увы! — вскричал Хамер. — Где же искать Анас-эль-Уюда? Уже три года, как он пропал. Напрасно его искали по моему приказанию повсюду в моих владениях. Он командовал моими войсками и был главным стольником.
— Осиянный славою властитель! — отвечал посол. — Одна юная девушка недавно прибыла в Багдад. Зовут ее принцесса Уарди, она влюблена в Анас-эль-Уюда и оплакивает разлуку с ним.
— Так вот, значит, в чем дело — это из-за нее он убежал! — воскликнул султан. — Позвать ко мне ее отца!
— Вот он я, припадаю к твоим ногам, — сказал визирь.
— Если ты сейчас же не тронешься в путь, если не привезешь сюда Анас-эль-Уюда, то тебе не избежать расплаты. Я уничтожу твой род до последнего отпрыска!
Отец Уарди отправился на Одинокий остров, а посол Диуана двинулся обратно по дороге в Багдад и отчитался о том, как выполнена миссия. Известие о бегстве Анас-эль-Уюда, отсутствие каких-либо све¬


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНЛС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ
997
дений о том, что сталось с ним, причинили прекрасной Уарди новые горести. Она трепетала от страха за его жизнь и жизнь своего отца. Доброта султана, столь милостиво ее принявшего, сказочный дворец, где ее поселили, великолепный сад, отданный ей в распоряжение, многочисленные невольники, коими она распоряжалась как полновластная хозяйка, не могли развеять ее беспокойство. Неужто нет никакого утешения в разлуке с любимым существом?
— Несчастная любовь, — то и дело повторяла девушка, — сладостное чувство, которому я предалась с таким пылом! Нужно же было такому случиться, чтобы к тебе примешалось столько страданий! Меня изгнали из собственной семьи; я покинула мать в слезах и поставила под угрозу жизнь отца, холившего меня и лелеявшего; и все эти несчастья, разом обрушившиеся на меня, не могут заставить меня отказаться от возлюбленного! Я изо всех сил пытаюсь вырвать воспоминание о нем из своего сердца, но оно только укрепляется в нем. Я хочу забыть — и люблю еще сильнее. А вдруг он пал жертвой пагубной страсти, которую я внушила ему? Увы! День и ночь я терзаюсь и не могу исцелиться. О смерть! Приди, принеси облегчение моим мукам!
Так влюбленная Уарди предавалась жалобам и стенаниям.
Визирь Ибрагим, прибыв на остров, застал невольниц в слезах.
— Несчастные! — вскричал он. — Куда вы дели мою дочь?
— Господин, мы заслуживаем смерти, — лепетали они. — Молодая госпожа обманула нашу бдительность и под покровом ночи убежала. Тщетно мы разыскивали ее. Один торговец, потерпевший кораблекрушение у острова, напрасно обегал его весь вместе с нами.
— Я этого так не оставлю! — заявил визирь. — Я разделаюсь с вами! Но о каком чужестранце вы тут толкуете?
— Господин, мы его не знаем. Он сказал, что буря разбила его корабль о скалы, окружающие остров. Он потерял все свои товары. Несчастье лишило беднягу разума: он вздыхает, катается по песку, а иногда целует кору деревьев.
— Приведите его ко мне, — распорядился Ибрагим.
Одна из невольниц тут же побежала в рощицу, где сидел Анас-эль- Уюд, погруженный в мрачные думы.


998
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Чужеземец, — позвала служанка, — визирь хочет видеть тебя.
При слове «визирь» юноша обомлел, но всё-таки отправился во
дворец и предстал перед Ибрагимом, сидевшим в одной из зал. Несмотря на лохмотья и печать горя, затмившую блеск юности, он тотчас же узнал Анас-эль-Уюда.
— Несчастный юнец! — вскричал визирь. — Какие беды навлек ты на нас! Верни мою дочь, честь моего дома, утешение моей старости. Ты погубил ее. Она теперь скитается из города в город, как отверженная, а султан, дабы наказать меня за твое преступление, требует моей головы!
— О отец! — воскликнул Анас-эль-Уюд. — Не сердись на прекрасную Уарди и прости нам увлекшую нас страсть. Смотри на меня как на сына. Я сделал всё, что в моих силах, дабы заслужить право так называться, но не требуй от меня пожертвовать чувством, от которого я вовек не откажусь.
Эти ласковые речи обезоружили бушевавшего от ярости Ибрагима. Он обнял юношу, назвавшего его своим отцом, и они вместе принялись тягостно вздыхать. Визирь заставил Анас-эль-Уюда переодеться в шелк и парчу, опоясал его богато украшенной саблей, водрузил ему на голову тюрбан, украшенный драгоценными камнями, и приготовился сопровождать его в Исфахан. Когда Анас-эль-Уюд искупался, натерся благовониями и нарядился в роскошные одежды, он опять стал краше всех остальных вельмож султанского двора. Его щеки несколько поблекли, а глаза блистали не так ярко, но бледность придавала ему более изнеженный вид, а тлеющее пламя, прорывавшееся во взоре, внушало к нему интерес, которому нельзя было противостоять. После двух дней отдыха Ибрагим сообщил ему:
— Султан поручил мне доставить тебя к нему. Он, без сомнения, позволит тебе жениться на моей дочери. Несчастная всё время грустит и тоскует. Она бежала и укрылась при дворе императора Диуана, который проявил участие к ее судьбе. Он поселил ее у себя во дворце и отправил посла к нашему великому государю, дабы тот дозволил тебе отправиться в Багдад.


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНАС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ
999
— Так поедем же туда как можно скорее! — сказал в нетерпении Анас-эль-Уюд. — Ведь там — моя любимая! Не станем возвращаться в Исфахан.
— Хамер отдал повеление, и я головой отвечаю за исполнение его приказаний.
— Ну что ж, я готов повиноваться. Но кто знает, какая судьба ждет нас?
Предчувствия главного стольника имели под собой основания. Прочие царедворцы страшились его возвращения. Они опасались, что вновь вся милость государя достанется ему одному. Толпа завистников окружила султана. Они воспользовались случаем, чтобы погубить того, кто долгое время затмевал всех талантами, добродетелями и славой. Его изображали молодым повесой, который, позабыв о благодарности своему властителю, трусливо и подло бросил его, гоняясь за бесстыжей девкой. Лукавые царедворцы измыслили, будто Ибрагим тайными узами связан с врагами государства, что он вступил в заговор с Диуаном, объятым непомерной жаждой власти, дабы взойти на персидский престол, а затем передать корону Анас-эль-Уюду, выдав за него свою дочь. Еще клеветники утверждали, что посол багдадского правителя не имел иной цели, кроме как выведать, каковы силы государства, чтобы напасть на него при первой же возможности. Начальники мамлюков, чьи войска Анас-эль-У юд не раз приводил к победе, единственные опровергали эти ужасные измышления, — но не словами, а храня угрюмое молчание. Их объявили сообщниками, и некоторые угодили в опалу. Погубив двух невинных в глазах султана и опасаясь, как бы Анас-эль-Уюд и Ибрагим не явились, чтобы оправдать себя, вероломные царедворцы добились приказа взять их под стражу до того, как они вступят в столицу.
Тем временем визирь и главный стольник возвращались в Исфахан. Анас-эль-Уюд, летевший на крыльях надежды, предавался приятным мыслям о встрече с возлюбленной. Перед тем как тронуться в путь, он написал ей такое письмо:


1000
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
С) ты,
/сто nebéou надпил менл, гто такое могуил#с> ^ °
'0 люсти,
<&><*■ слегы,- наши c£é
■^ы подходам. khmi^g.
i^uгодамы испытывали^ооыеша^ы сдды£с
ко прш&ижаетсл мгновение, hnga мы сможем наслаждаш>сл ^о&лгным сгастьем. Султан mfiedgem мена, L ceJê.
& сомнениа,, вкдогтлит ком соедшитьса, f^aJx.
'Кчв уа мы сможем лш^шьйругйруга <£$ тревог л пегалел! (JT'лсхоулл éce рош,л,рше тшл рука ^ырегала ншлл лмена на Ьре апельсино$ыхуререте£ пмрьил ах лю^нымл ло^анллмл по-прежнему незримо npucymemJjyem, fэтих местах.- л оилуилдл его повешу, валрал ело в сесл вместе с Ящовм, upfcméofaa ело fаромате afiemof.
^ уостно <Гыле ах слагоуханле!
ул(жамш> лх< ууша жизни моей, решено.'
Ье мы соеуанлмсл, гтм£суже не разлуштьел éofeL
Верный гонец, которому юноша доверил письмо, отвез его в Багдад.
Тем временем два путника подъехали к Исфахану. Они находились уже не более чем в полудне езды до него, когда отряд стражников остановил их именем султана. Напрасно визирь и командующий протестовали, напрасно пытались сопротивляться — пришлось уступить силе. Их заперли в крепости. Для обоих это происшествие оказалось подобно удару молнии — оно оглушило их. Они заливались слезами и не могли вымолвить ни слова.
Прекрасная Уарди получила послание своего возлюбленного. Она перечла его сотню раз и покрыла сотней поцелуев. «Значит, я вновь увижусь с тем, кто составляет очарование моей жизни! Смогу прижать его к своей груди! Утешить в горестях, которые ему пришлось высгра-


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эльУюда и Уарди
1001
дать! Отец простил его. Я вернусь в семью. Я осушу слезы той, кто дала мне жизнь, кто растила меня! О любовь, какое наслаждение ты даришь мне! Оно переполняет мою душу. А вдруг султан велит арестовать Анас-эль-Уюда? Ах, нет! Разве захочет он причинить горе тому, кого осыпал столькими милостями?»
С этого мгновения девушка стала участвовать в забавах своих спутниц. Она позволила невольницам танцевать и петь нежные мелодии, а порой и сама присоединялась к их играм. Нередко, сидя в рощице под сенью апельсиновых деревьев, усыпанных цветами и плодами, она напевала что-нибудь своим мелодичным голоском, подыгрывая себе на цитре. Страсть, которую она вкладывала в пение, проникала в душу тех, кто слушал ее; глубокая тишина воцарялась вокруг; птицы переставали щебетать; ветерок сдерживал дыхание; стремительный ручеек прекращал журчать, и только эхо с радостью повторяло гармоничные звуки.
Иногда сам султан приходил послушать пение Уарди и целыми часами напролет с восторгом внимал ему. Какую власть душа, объятая сильной страстью, имеет над существами, способными внимать и воспринимать! Она внушает им все чувства, коими сама проникнута, и будто вдыхает в них новую жизнь.
Надежда вернула Уарди весь блеск красоты. На празднествах, что устраивал султан, все восхищались ее изяществом и легкостью. Всякий раз, когда она появлялась среди людей, со всех сторон раздавался одобрительный шепот, а когда вступала в беседу, окружающие не могли нахвалиться очарованием ее ума. Такое множество совершенств оставило глубокий след в сердце Диуана, однако благородство взяло в нем верх над любовью, и он своею головой поклялся добиться счастья для девушки.
Месяц ждала она, когда же исполнится обещание Анас-эль-Уюда. Вскоре радость сменилась беспокойством, зловещие видения стали нарушать ее сон. Днем она поднималась на террасу своего дворца, чтобы всмотреться в даль — не покажется ли кортеж ее возлюбленного. Целые часы проводила она там, вздрагивая при виде всякого замеченного ею путника. То и дело ее усталым глазам рисовалась группа богато


1002
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
одетых всадников, во весь опор скачущих к стенам Багдада, — то был Анас-эль-Уюд, девушка узнавала его черты, и ее охватывали радость и облегчение. Но вскоре чары рассеивались, и бедняжка оказывалась во власти беспросветного горя. Будучи не в силах более выносить муки неизвестности, она позвала одного из своих служителей, приказала ему переодеться в персиянина и отправиться со всей поспешностью в Исфахан, чтобы привезти ей оттуда известия об Анас-эль-Уюде и ее отце. Гонец только отбыл, а Уарди уже принялась молить Небо о том, чтобы он поскорее вернулся.
Дочь визиря утратила веселость. Погруженная в мрачную меланхолию, она старалась избегать суматохи двора и запиралась в своем дворце, где могла без помех предаваться печали. В уме у нее возникали мрачные картины; каждый день она мысленно измеряла расстояние между Исфаханом и Багдадом и проклинала медлительность своего посланца. Наконец он возвратился.
— Так что же? Какие новости ты привез? — торопливо спросила она. Гонец, низко поклонившись так, что лбом коснулся ковра, произнес:
— О принцесса! Твой отец, визирь, смещен и заперт в темнице. Анас-эль-Уюд угодил в опалу вместе с ним. Народ жалеет их, но у них могущественные враги. Многие опасаются, что те не остановятся в своем желании погубить обоих.
От этой вести несчастная влюбленная девушка рухнула навзничь на ковер и осталась недвижима. Служанки поспешили на помощь и, чтобы вернуть девушку к жизни, стали брызгать ей в лицо ароматной водой.
— Дочери варваров! — вскричала очнувшаяся Уарди прерывающимся голосом. — Что вы делаете? Дайте мне умереть!
Она закрыла глаза и долго лежала, ни на что не реагируя. Служанки принялись заботливо ухаживать за нею, и спустя некоторое время она открыла глаза, из которых полились потоки слез. Она била себя в грудь, повторяя, что сама стала причиною гибели отца и возлюбленного. Напрасно обступившие девушку невольницы пытались утешить ее — ничто не могло успокоить бурных проявлений отчаяния девушки. Внезапно слезы прекратились, рыдания заглохли, взгляд остановился. Каза¬


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
1003
лось, Уарди погрузилась в глубокие раздумья, и всё вокруг нее тоже замерло в сумрачном молчании. Наконец она прервала его, воскликнув:
— Принесите мне самые красивые одежды и нарядите меня.
Едва лишь приказ прозвучал, как служанки поспешили повиноваться ему. И вот они уже убирают в косы ее волосы цвета эбенового дерева19, втирают в них благовония; подвешивают к вискам два полумесяца из мелких жемчужин; покрывают ей голову кашемировой шалью, украшенной кругом алмазов; лазурного цвета платье со шлейфом, затканное золотыми цветками, подчеркивает фигуру девушки, выделяя округлые очертания ее тела; роскошный шарф мягко охватывает ее талию и одним концом небрежно спускается ниже колен; накидка ослепительной белизны, убранная богатой вышивкой, скрывает ее прелести. Одевшись, Уарди зовет главного из своих служителей и приказывает ему отправляться к султану — испросить для нее позволения переговорить с ним с глазу на глаз. Тотчас же император приказал своим евнухам20 отправляться за принцессой и препроводить ее к нему во дворец. Мисрам21 без промедления повиновался.
Входя в покои султана, прекрасная Уарди поклонилась и хотела броситься на колени перед своим благодетелем. Диуан поднял ее, усадил подле себя и спросил, что побудило ее прийти и какую услугу он может оказать ей. Дочь визиря несколько мгновений не могла вымолвить ни слова, однако затем сделала над собой усилие и проговорила:
— О великий государь! Твоя доброта проникла в мое сердце, и всей моей жизни не хватит, чтобы отблагодарить тебя за твои милости. Но, увы, несчастье мое невыносимо: отец и возлюбленный находятся под стражей — завистники воспользовались их отлучкой, чтобы оклеветать обоих. Их собираются казнить, и только твое могущественное покровительство способно остановить меч, занесенный над их головами. Великодушный властитель! Соверши самое прекрасное из твоих благодеяний: спаси мне жизнь, сохранив жизнь дорогим мне людям!
Она более не могла говорить — ее голос утонул в рыданиях. Султана несказанно растрогали эти речи: он знавал любовь и не оставался глух к судьбе несчастных. Плачущая Уарди представляла собой совершенно трогательное зрелище. Султан живо почувствовал силу ее чар и


1004
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
принял решение увенчать покровительство, которое оказал девушке, еще одним добрым делом: сохранить для нее то, чем она больше всего на свете дорожила. Кроме того, он расценил отказ султана Хамера в его просьбе как оскорбление и поклялся отомстить за это. Диуан повелел своему визирю отправиться в Персию и от его имени потребовать вернуть свободу двум узникам, а затем тотчас возвратиться и доложить, какой ответ дал Хамер. Проявленная султаном забота и его ласковые речи немного утешили горе принцессы: она вернулась в свой дворец, лелея сладкие надежды.
Вскоре беспокойство вновь начало терзать Уарди. Иногда ей чудилось, как палачи готовятся пролить кровь, за которую девушка с готовностью заплатила бы своей, в другой раз она тешила себя мыслью, что просьба Диуана остановит занесенную руку с мечом. Она переживала то страх, то надежду, и каждое из испытываемых ею чувств приводило Уарди в сильное волнение. Дни казались ей столетиями, неизвестность давила невыносимым грузом. Такова участь чувствительных душ: за все удовольствия вы расплачиваетесь муками, но одна-единственная радость заставляет вас позабыть о годах несчастий, если, вкусив ее, вы испытаете наслаждение!
Прибыв на границу с Персией, визирь известил султана Хамера о цели своей миссии и испросил позволения явиться в Исфахан, дабы провести переговоры об освобождении двух узников. Собрался совет. Тон задавали враги главного стольника и визиря: посла из Багдада они изобразили опасным зачинщиком всяких безобразий, который наверняка попытается взбунтовать народ, дабы тот выступил в защиту заговорщиков. Враги заявили, что мятеж вот-вот разразится, что жизнь государя под угрозой, а скипетр его, того и гляди, перейдет в чужие руки. Султан трясся от страха в своем дворце. Послу направили приказание отправляться восвояси. Над двумя невинными пленниками усилили надзор и стали совещаться, не следует ли принести их в жертву общественной безопасности. Нарочный повез известие об этом в Багдад.
Император Диуан отбросил всяческие церемонии. Он собрал ратную силу и через несколько дней двинулся на Персию во главе стоты¬


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНЛС-ЭЛЬУЮДА И УАРДИ
1005
сячного войска. Отправляясь в поход, он велел передать принцессе, чтобы она утерла слезы, поскольку он намерен вернуть ей отца и возлюбленного. Эти слова наполнили сердце девушки новыми страхами: она почувствовала, сколь велико зло, раз для борьбы с ним приходится прибегать к столь сильному средству. Она вознесла к Небу мольбы — даровать успех армии султана — и вместе с тем укоряла себя за любовь как за преступление.
Прибыв на вражескую границу, император Багдада рассеял неприятельские дружины, которые хотели преградить ему путь. Подобно могучей реке, которая, прорвав дамбы, увлекает своим течением стада, пастухов, сносит целые деревни, войска Диуана опрокинули все укрепления, разгромили неприятельские армии и устремились прямиком на Исфахан. Оказавшись на широкой равнине, откуда на горизонте можно различить высокие башни столицы, Диуан увидел двести тысяч воинов, выстроенных в боевые порядки и готовых дать ему отпор. Шестьдесят тысяч всадников, помещенных с флангов, ждали только сигнала, чтобы ринуться в атаку. Султан находился в середине, в окружении отборного отряда, верхом на великолепном скакуне. Войска его стояли, ощетинившись копьями; бронзовые шлемы и панцири сверкали на солнце; ржание лошадей, глухой бой барабанов, звонкий голос труб вселяли в отважные сердца боевой дух, а трусов заставляли замирать от страха.
Храбрый Диуан ничуть не испугался при виде столь многочисленной армии противника, но, чтобы не проливать понапрасну кровь своих воинов, он отправил к царю Персии глашатая — сказать, что он, Диуан, готов уйти и вернуть захваченные крепости, ежели ему выдадут Анас-эль-Уюда и Ибрагима. Персы же посчитали это требование проявлением страха и не погнушались нарушить право народов, умертвив посланца22.
Это варварское злодеяние пробудило негодование во всех сердцах, и в них загорелась жажда мщения. Император Диуан мудро расставил свои войска и, дабы избежать окружения, двинул их на фланги легкой кавалерии. Сам же он встал напротив Хамера во главе десяти тысяч мамлюков, с детства приученных к ратному делу. Оба войска всколых¬


1006
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
нулись, и вскоре их передовые шеренги бросились врукопашную; тучи стрел пронзали воздух; земля звенела под копытами лошадей; облака пыли окружали дерущихся; со всех сторон слышались крики воинов, звон мечей, треск копий и лязганье разбивавшихся вдребезги бронзовых доспехов. Демон войны вселял ярость во все сердца, а ангел смерти23, перелетая от одной шеренги к другой, намечал новые жертвы. Потоки крови окрасили землю в багровый цвет. Повсюду лежали грудами умирающие люди, издыхающие кони. Долгое время оставалось неясным, на чьей стороне перевес: судьба то склонялась в пользу персов и им удавалось отбросить врага, то переходила на сторону воинов из Багдада, и тогда они учиняли бойню среди храбрецов из Исфахана. Наконец победа, казалось, начала улыбаться более многочисленному войску, и армия Диуана дрогнула. Уже была пробита брешь в его пехоте; но тот отряд, где сражался он сам, еще держался. Конники, вдохновленные примером своего повелителя, бесстрашно отражали атаки неприятеля.
Вскоре император увидел, что его окружают, однако не утратил мужества, а решил не покидать поле боя до смертного конца.
В этот момент некий молодой витязь, казавшийся самим богом войны, пробил себе проход в персидском войске. За ним летели две тысячи всадников. Он опрокинул войска персов и ринулся вперед, сея на своем пути ужас и смерть. Это был Анас-эль-Уюд! Мамлюки, его собратья по оружию, глубоко уважавшие его, покуда он был в милости, и немало опечаленные его опалой, в начале сражения отделились от армии, разбили кандалы своего любимца, вручили ему оружие и отправились в бой под его началом. Любовь и жажда мщения воодушевляли юношу. Он совершал чудеса храбрости, собирал убегавших, отбрасывал победителей и пробился к отряду, которым руководил сам доблестный Диуан.
— Государь, — сказал ему Анас-эль-Уюд, — поспешим к победе.
В тот же миг храбрый юноша бросился в гущу сражения, проник туда, где бился царский отряд Исфахана, и заставил его отступить. Казалось, будто какое-то божество опять вдохновило воинов из Багдада на бой. Они вернулись под знамена, последовали за своим вождем и, обрушившись на рассеявшиеся войска, обратили их в бегство. Тут уже


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
1007
началась всеобщая паника, и Хамер с остатками своей армии едва укрылся за стенами столицы. Его преследовали, и, чтобы оставить за собой свои владения, он был вынужден уплатить дань.
Обняв благородного Диуана, который осыпал его похвалами, отважный Анас-эль-Уюд прямо на поле битвы написал своей возлюбленной такие строки:
Нарочный прибыл в веселом расположении духа. Бросившись к ногам принцессы, он подал ей письмо от возлюбленного. Она не смогла дочитать его до конца: облако заволокло ей глаза, и она упала без чувств. Придя в себя, Уарди, еще не веря своему счастью, перечитала послание снова и снова. Она спросила у гонца:
— Правдивы ли вести, что ты привез? Ты знаешь Анас-эль-Уюда? Это и впрямь он вручил тебе письмо?
— Принцесса, я сражался с ним бок о бок, и той же доблестной рукою, коей он разил врагов, написал он это послание, приказав тотчас же отвезти его тебе.
Тогда Уарди приказала нарядить гонца в богатый кафтан и, отцепив изумрудную брошь, украшавшую ей волосы, распорядилась:
— Отправляйся назад к твоему хозяину. Передай ему сей знак моей радости. Пусть он прикрепит к своему тюрбану этот дар, достойный украшать голову победителя.


1008
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
Гонец ускакал, а прекрасная Уарди всем своим существом предалась ликованию, охватившему ее при получении столь счастливого известия. Сотни раз перечитала она письмо возлюбленного, сотни раз прижала его к сердцу, оросила слезами, покрыла поцелуями.
Между тем султан Диуан приближался к Багдаду во главе армии. Он скакал на великолепном йеменском коне, гордо бившем землю копытом. Удила коня покрывала белая пена, длинная грива его развевалась на ветру, глаза метали молнии. Анас-эль-Уюд ехал по правую руку от султана, в золотом шлеме, в воинском одеянии. Их сопровождали два визиря. Все войска двигались в идеальном порядке, с развернутыми знаменами, вслед им летели приветственные крики народа. Победоносное шествие проплыло под окнами Уарди. Она увидела отца, султана и своего возлюбленного. Это было самое счастливое мгновение ее жизни. Девушка не могла спокойно созерцать самых дорогих ей людей. Любовь в ее сердце украсилась еще и блеском славы.
Покуда воины сопровождали султана во дворец, прибыла мать Уарди. Она путешествовала в носилках, которые везли верблюды. Любящая дочь стремглав выбежала ей навстречу, бросилась к ее ногам, залилась слезами, а затем сжала мать в объятиях, умоляя простить ее за сумасбродные поступки.
— Дочь моя, они забыты, я умру счастливой, ибо мне дарована радость вновь повидаться с тобою. Твое изгнание отравило мне жизнь. Сколько слез я пролила! Но наконец-то я могу вновь прижать мое дитя к груди, вскормившей его. Всё прощено, я — счастливейшая из матерей!
Покуда мать и дочь предавались излияниям нежных чувств, каковые природа поместила в человеческое сердце, дабы утешить его во всех горестях, султан вместе со старым Ибрагимом поднялся в покои Уарди. Она простерлась ниц перед своим покровителем. Он тотчас же поднял ее и ласково произнес:
— Лучше обними визиря.
Девушка бросилась в объятия своего отца. Вне себя от радости, старик сказал ей:
— Вот великодушный султан, коему мы обязаны жизнью. Возблагодари его, дочь моя!


Клод Савари. Повесть о любви Анас-эль-Уюда и Уарди
1009
Однако она не могла вымолвить ни слова — лишь красноречивые взгляды, тяжело вздымавшаяся грудь и рыдания выражали ее благодарность.
— Твой отец, — прибавил султан, — станет моим вторым визирем. Анас-эль-Уюд займет при мне то же место, какое имел в Персии. Я назначаю его главнокомандующим моими войсками. Приготовься, тебе предстоит принять его руку. Завтра на закате солнца он сделается твоим супругом. Этот дворец и сто тысяч цехинов24 составят приданое, которое я выделяю Уарди. Будет справедливым вознаградить ее за перенесенные лишения.
Произнеся эти речи, султан удалился. Визирь и его дочь поцеловали ему руку и тысячу раз пожелали благополучия его царствованию.
Счастливое семейство провело часть ночи, утешая друг друга и радуясь счастью, на которое они уже и не надеялись, наслаждаясь сладостными чувствами родительской нежности и дочерней преданности.
Юная влюбленная пережила чересчур сильное потрясение, чтобы предаться отдыху. Свалившееся на нее блаженство превысило самые радужные ее надежды. Предаваясь восторгу, она порой сомневалась, не чудится ли ей всё это: душа упивалась любовью, медленно смакуя ее услады. Анас-эль-Уюд, увенчанный победой, казался ей божеством. Она опасалась, что уже недостаточно красива для него. Перед восходом солнца Уарди позвала своих служанок и занялась туалетом. Хотя целительный бальзам сна не освежил ее прелести, но радость в сердце оживила черты девушки, и розы на щеках вновь засияли во всём своем блеске. Любовь пламенела в глазах, а легкое облако, оставленное на челе Уарди длительными печалями, ничуть не вредило красоте — лишь придавало ее облику более трогательный вид. Когда принцессу нарядили в пышные одежды и скрыли от взора мужчин под покрывалом, расшитым золотом и драгоценными каменьями, она отправилась в сопровождении пышной процессии в подготовленную для нее купальню. Две группы танцовщиц, одетых в шелковые наряды, пели хором гимны, сочиненные в честь празднества, аккомпанируя себе на цитрах и кимвалах25. Они повторяли:


1010
ДОПОЛНЕНИЯ. Другие восточные повести и сказки
— Счастливая пара! Упивайся радостями любви. Она — награда за верность. Вы оба сейчас в расцвете юности. Вы оба предназначены для любовных сражений. Юный воин, раскрой глаза и посмотри, была ли на земле красота совершенней! Ты один достоин одержать победу над ее чарами, ты один заслужил ее сердце. Сорви ненавистные одежды, утаивающие столько сокровищ! Вы оба предназначены для любовных сражений — упивайтесь же радостями любви!
После хора явились самые видные женщины в Багдаде, все усыпанные жемчугами и алмазами. Новобрачная ехала рядом со своей матерью под балдахином, который несли четыре невольника. Процессия продвигалась медленно, под звуки музыки, и народ, зачарованный столь великолепным зрелищем, оглашал округу тысячами благословений. После того как дочь визиря провела несколько часов в купальне, прислужницы торжественно разоблачили ее, она надышалась паров дерева алоэ и ароматов драгоценных масел, ее натерли и умастили благовониями, согласно обычаю, и с такими же церемониями, как и прежде, препроводили во дворец.
С волнением поджидала она мига, когда явится ее возлюбленный. Всякий раз, когда она думала о нем, сердце ее начинало учащенно биться, а щеки покрывал румянец. На закате солнца все улицы в городе были освещены. Бой барабанов, звуки труб возвестили о прибытии султана. Он высадился у входа во дворец визиря и проводил своего любимца в залу, освещенную множеством светильников. Входя туда, султан взял Анас-эль-Уюда за руку и, подведя к Уарди, с улыбкой произнес:
— Прими его как своего супруга! Он достоин тебя и принесет тебе счастье.
Анас-эль-Уюд не мог оторвать взора от той, которую так нежно любил, и с удовольствием созерцал ее. Он находил, что она красивее того образа, что он рисовал в своем воображении, и из-за этого оставался недвижим, охваченный удивлением и радостью. Чувствительная Уарди более не владела собою. Грудь ее трепетала, ноги подкашивались. Она опустила взгляд перед своим победителем... Но при всём ее волнении было очевидно, что восторг придает живость всем ее движе¬


Клод Савари. ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ АНАС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ
1011
ниям и сообщает ее красоте небесный отпечаток. Наконец, преодолевая робость, она склонилась перед султаном и молвила:
— Повелитель, я принимаю его из рук твоих, и коль скоро любовь может сделать его счастливым...
Девушка не смогла договорить и упала на диван, а Анас-эль-Уюд бросился к ней, схватил в свои объятия и вернул к жизни поцелуем. Дабы не стеснять их, великодушный Диуан удалился. Хотя втайне он ревновал своего любимца, но всё-таки не мог мысленно не поздравить себя с тем, что совершил благородный поступок — соединил двух существ, столь достойных друг друга. Уарди и Анас-эль-Уюд жили счастливо, а их потомки занимали впоследствии престол в Исфахане, на который у Ибрагима были права в силу его царского происхождения.


[Предуведомление]
от редкое, если не единственное в своем роде, литературное приключение: книга, во всём цвету, без малейших потерь, переносится нетронутой из одной литературы в другую.
Не посредством перевода, этого ординарного средства, но путем прямой публикации оригинального текста.
Стало быть, произведение, принадлежащее роскошнейшему из английских прозаиков, было первоначально написано им по-французски?1
Вот именно!


1018
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
В Англии, где произведение относят к образцовым (или standard*), имеется и навсегда останется лишь анонимная версия2.
Наш замысел, можно сказать, возник спонтанно, когда один экземпляр первоначального издания, которое в довершение всего появилось в Париже, да еще в момент приближения революционного урагана3, погубившего и рассеявшего тот тираж, не случайно, а в результате поисков попал ко мне. Скопировать его страница за страницей, сохраняя формат, бумагу, типографский набор прошлого века, — труд, к которому я приступил тотчас же, со всем благоговением, ибо, не говоря уже о причудах библиофила, само чтение заворожило меня: находку следовало разослать по библиотекам, которые могли бы освятить ее, оповестить о ее существовании, а потом и заявить права на ее широкое распространение.
Теперь, по прошествии нескольких лет, настал час твердой рукой ввести книгу в обращение и приобщить к этому дару из прошлого, до сей поры не замеченному, сыновнему дару от чужеземца, Публику: дабы послужить национальной словесности, нам потребовалась поддержка издательского дома4, обладающего старинным фирменным знаком и проявившего готовность распространять книгу.
Заручившись таким содействием, я возвращаю «Ватека», прелестную, брызжущую фантазией сказку БЕКФОРДА, одного из наших писателей, ФРАНЦУЗСКОМУ ЯЗЫКУ.
Полагаю, этот том, обладая преимуществом новизны, займет в собраниях классиков свое место среди шедевров малых мастеров.
СМ.
* эталонным [англ).


Предисловие к изданию 1876 года
то не пожалел об отсутствии высшей цели в произведениях, написанных самой богатой и пленительной прозой, в прошлые времена носивших чужое платье, а в нынешних подвергнутых метаморфозе? Прежде на политические или моральные обобщения, чтобы приукрасить их, набрасывалась вуаль — индийский муслин5, модный в XVTH веке, когда царила ВОСТОЧНАЯ СКАЗКА;6 а нынче, согласуясь с наукой, подобный жанр, увековеченный в «Романе о мумии»7 и «Саламбо»8, возрождает из подлинного исторического пепла целые города с их обитателями. Если в «Искушении святого Антония»9 сохранен идеал, смешавший


1020
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватекез
эпохи и расы в одном чудесном празднике, блеснувшем, будто молния почившего Востока, тут ищите другое! На страницах потрепанных книжиц, вышедших из моды, стираются краски, из прежде единого произведения выпадают лишь анахронизмы — и вот уже перед нами не цельная картина, а лишь вобравшая ароматы грозовая туча, из которой не прогремит гром. Причиной тому — обилие рассуждений, даже, боюсь, произвольных. Быть может, светлая мечта, созданная нашей собственной фантазией, сама собой возникая, совпадет с написанным — и тогда ритм поэтических строк унесет ее за пределы садов, царств, залов туда, где крылья пери10 и джиннов11, растворяясь в воздухе, позволяют увидеть на месте исчезновения один чистый блеск, россыпь бриллиантов, подобных звездам в полдень.
Книга, где во многих случаях изначально заданная, нескрываемая ирония тяготеет к старому тону, а подлинное чувство и зрелищность — к современному роману, воскрешающему прошлое, не раз доставляла мне удовольствие: и как некий переходный случай, и как оригинальное произведение. Мысль о том, что автор не совершил больших усилий, чтобы достичь образца, ныне смутно различимого, не преследует меня при чтении этих ста с липшим страниц: на многих, кроме заботы о поддержании шутливого тона во что бы то ни стало, обнаруживается неодолимая потребность автора насытить воображение предметами редкостными или грандиозными. Обозначающее столетие число, поставленное под заглавием, остается датой на радость эрудиту, но прежде всего я хотел бы ввести в соблазн мечтателя.
История халифа Ватека12 начинается созиданием башни, с вершины которой прочитывается небесный свод, а заканчивается в заколдованном подземелье; в промежутке, разделяя эти две крайности, появляются картины серьезные или забавные и чудесные. Мйстерское построение сказки и не менее прекрасный замысел! Некий рок — или неодолимый закон — властно влечет к преисподней, понуждая спускаться всё ниже и ниже, и государя, и всё его государство: один на краю пропасти, он возжелал отречься от государственной религии, всемогуществом которой, покоящемся на единодушном коленопреклонении, пресытился, и променять ее на магические обряды, сулящие уто¬


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1021
ление ненасытных страстей. На злоключениях древних держав построена эта драма, где действуют три персонажа: мать13, извращенная и целомудренная, жертва амбиций и ритуалов, и пылкая возлюбленная14, едва созревшая для любви; и вот странность: противостоять деспоту единственно призван — увы! — томный скороспелый супруг15, нареченный своей невесте и живущий с нею в непреходящей радости. Так, распределяясь между прелестными благочестивыми карликами16, гулами17 и другими персонажами, составляющими мистическое или земное обрамление художественного вымысла, возникают черты, еще не виданные — да, средства, в ту пору неведомые искусству живописания: в частности, нагромождение странностей, вставленных в повествование просто в силу их неповторимости или же безобразия; буффонада, неудержимая, полнокровная, достигающая высот почти лирических; абрис страстей или церемоний. Что еще можно отметить? Разве тот факт, что боязнь задержаться на деталях и потерять из виду общий замысел великой мечты, возникшей в уме повествователя, приводит к чрезмерной краткости: всё, что помешало бы развитию основной мысли, описывается бегло. Присутствуют новизна и местный колорит18, которыми походя упивается современный вкус, настроенный на оргию красок, но и эта яркость значит не много в свете величия видений, открывающихся в ходе сюжета, когда сотни впечатлений, более завораживающих, нежели события, развертываются своим чередом. Определить их, обозначить в сжатых формулах — нужно ли это? Боюсь, я ничего не скажу, упомянув печаль величественных беспредельных просторов вкупе со злом надменной судьбы; наконец, ужас, происходящий от неизреченных тайн, и головокружение, возникающее от восточной чрезмерности чисел; угрызения совести, вызванные совершением загадочных или неведомых преступлений; девственные толыения невинности, излитые в молитвах; богохульства, злобные чувства, настроения толпы. Поэзия (коей нет нигде и чьи начала ушли уже из нашего обихода) неотъемлемо присутствует в этой книге, проявляясь в странном сочетании невинности, почти идиллической, с торжественными, высокопарными или пустыми заклинаниями магии: тогда расцвечиваются и оживают, будто повинуясь черным вибрациям светил, полные свежести сцены, есте¬


1022
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
ственные до неприличия и тем не менее именно приближение к мечте облекающие в очень простую и очень необычную форму.
Итак: эта сказка, столь отличная от сказок «Тысяча и одной ночи»19, — что она такое? Когда засверкала она, и кто же всё-таки ее сочинил?
Под опекой лордов Чатэма20 и Литтлтона21, стремившихся сделать из него выдающегося политика, и матери, которая души в нем не чаяла, но удалила от себя, дабы он завершил прекраснейшее образование, возрастал сын покойного лорд-мэра Бекфорда22 (чье горделивое обращение к Георгу Ш23 можно прочесть на памятнике, который воздвигли олдермену в Гилдхолле24). Но под сводами его жилища в провинции, полного тишины, некий гений, сказочный гений Востока, остановил свой выбор на сыне, осенил его юность: оторванный от древних колдовских книг отцовской библиотеки и от так называемого турецкого будуара, юноша неотступно следовал за ним и в Швейцарии25, где изучал право и естественные науки, а потом — в Голландии, Германии, Италии26. Знание классиков — хранителей анналов ушедшего мира — было приятным для юноши долгом, равно как и знание поэтов — Гомера27, Вергилия;28 но персидские и арабские писатели доставались в награду; и он освоил оба восточных языка29 не хуже латыни или греческого. Предупреждения, мольбы, намеки, даже порицания; конфискация, из лучших побуждений, слишком часто листаемых томов30 — ничто не могло побороть очарования; и не чем иным занялся в первые же часы своего совершеннолетия Уильям Бекфорд, как, отпустив на волю мечту, изложил на бумаге, возможно в начале 1781 года, сказку «Батек»31. Начинающий писатель позже рассказывал:
Я написал «Ватека» в один прием и по-французски. Это стоило мне трех дней и двух ночей тяжкой работы; всё это время я даже не раздевался; такое суровое прилежание привело к тому, что я сильно расхворался.
[Redding 1859/1: 243]
Тут он попал во власть рокового предназначения. Этот план сюжета, за которым мы признали равновесие, доведенное до совершен¬


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1023
ства, — сложился ли он прежде творения? Нет, полагает пишущий эти строки — если не считать давнего, инстинктивного приобщения к величественному и прекрасному, а также подспудно жившей мечты. А как же основные персонажи, их расстановка и характеры, которые поражают и приводят в замешательство? И они не были придуманы заранее, просто детский взгляд с самого начала находил прибежище в тысяче арабских видений; всякий обитатель реального мира обряжался в соблазн или ужас, согласно требованиям сказки.
Вряд ли вы найдете нечто подобное в каком-либо из восточных описаний; всё это — создание моей собственной фантазии. Старый дом в Фонтхилле32 располагал одним из самых просторных залов в королевстве, с высоким потолком и звонким эхо; многочисленные двери вели оттуда в различные части здания через темные, длинные, извилистые коридоры. Оттуда я взял мой воображаемый зал — чертог Иблиса33, он возник из образа зала в моем собственном доме. Воображение расцветило его, расширило и придало ему восточные черты. Все женщины, о которых идет речь в «Ватеке», — портреты обитательниц фамильного гнезда, старого Фонтхилла;34 их качества, добрые или дурные, были преувеличены, дабы воплотить мой замысел.
[Ibid.: 244]
Признания, сделанные в зрелые годы, когда взгляд снова погружается в прозрачное течение первых лет; слишком краткие, они включают в себя очень значимые слова:
Я сотворил всё из моего собственного замысла. Мне приходилось поднимать, возвеличивать, приобщать к Востоку всякий предмет. В моей юной фантазии я парил на крыльях древней арабской птицы рух35, среди джиннов и их чар, хотя среди людей оставался на одном месте.
[Ibid.: 245]
Под каким таинственным влиянием, из-за какого просачивания, совершенно размывшего реальное место обитания, книга была написана по-французски?36 Ни единый намек в сохранившихся записях или в запомнившихся речах не поможет заполнить скобки. Необходимость


1024
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
черпать из произведений Эрбело37, Шардена38 или Сейла, о чем говорят концевые примечания39 (можно добавить еще одно, не упомянутое, издание: «Абдалла, или Приключения сына Ханифа, отправленного султаном Индий для открытия острова Борико, и т. д.»40, 1723), то есть из источников, заключавших в себе практически весь восточный инструментарий прошлых лет, а также уверенное владение нашим языком, который Уильям рано постиг в Лондоне и в котором затем практиковался среди парижского света и на протяжении трех лет в Женеве, объясняют, наряду с вышеупомянутым даром, причины такого выбора. Как правило, к чужому языку прибегают, дабы освободиться — через написанный текст — от наваждения, обуревающего всякую юность. Не пытайтесь усмотреть в этом что-нибудь иное, кроме торжественного, священного трепета, с которым юноша приступает к труду, единственному в своем роде, отличному от всего, что будет далее в жизни*.
Второе движение, после того как молодой автор оторвал взгляд от рукописи, было строго необходимым: распорядиться, вступив после совершеннолетия в права наследства, состоянием, в ту пору значительным (оно приносило доход примерно в два миллиона пятьсот тысяч франков). Когда завершился цикл путешествий — одно было предпринято вместе с юной и очень красивой супругой41, другие — в одиночку, дабы влачить за собой повсюду скорбь о ее смерти и память о ней, — настал момент вернуться домой, но уже без гения, преследующего по пятам. Воображение, способное к обширным замыслам, будто утратив духовную цель, уже достигнутую, но оставаясь всё тем же, затеяло разрушить до основания старый Фонтхилл-хаус, отражавшийся в зеркале
* Знаменитый прецедент приходит тут же на память — не столько мне, сколько некогда Бекфорду, помешанному на чтении и на украшенных гербами пергаментах: «Мемуары графа де Грамона»42 и их продолжение в мелких, жизнерадостных произведениях43 — но насколько несхожи и цель, и обстоятельства. Очерк французских нравов происходит из замка Сен-Жермен44, и текст открыто принадлежит своему времени, выражая дух нашей классической эпохи. Вот деталь, проливающая свет на такое сближение и представляющая интерес: некое родство по матери, урожденной Гамильтон, между наследником Фонтхилла и дворянином, который эмигрировал вместе с двором Якова П;45 отсюда стремление (мне сдается) подражать этому предку.


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1025
однообразно гладкого пруда, чтобы выстроить неподалеку Аббатство Фонтхилл46 и окружить его садами, которые будут признаны самыми красивыми в Англии. Дорого оплаченная, получающая подпитку из всех мест и всех времен, воскресла та самая единственная мечта, ныне призванная заселить новый интерьер; материалом ей послужило искусство со всего света, представленное всеми своими чудесами; целый небосвод созерцал необъятные коллекции цветов. Никакой суеты, никаких стремлений к общественным почестям: всё направлено лишь на то, чтобы заполнить великолепное здание или шелками, или вазами, выбрать мебель и расставить ее со вкусом, доселе неведомым, а потом удовлетворить желание, лелеемое всяким великим духом, даже удалившимся от света: устроить праздник47, один-единственный, где Нельсон46, последовав за второй леди Гамильтон49, рукоплескал своей сирене50 во время трагического дивертисмента, достойного резца скульптора. Был достигнут покой, благотворный для размышлений над чистыми творениями духа: ни одна книга, принадлежащая великому поколению, не миновала рук библиофила, питавшего пристрастие к щедрым полям, дабы вписывать туда свои суждения. Каким бы скромным ни было его участие в современной жизни, он не преминул выпустить в свет удачные пародии на так называемый cant* фешенебельного, гоняющегося за почестями света: «The Elégant Enthusiast»**’51 и «Amezia» (ж!), rhapsodical, descriptive and sentimental romances, intermingled with pieces of poetry;***’52 я связываю их с чисто личной склонностью к сарказму, которую привила семнадцатилетнему юноше «History of extraordinary painters»4*’53, мистификация, предназначенная для посетителей отцовской галереи из числа сельских жителей; от нее, в далеком еще будущем, должна была произойти «Liber veritatis»5*’54 (заглавие практически поменялось на
* лицемерие, ханжество [англ).
** «Галантный поклонник» [англ).
*** «Амезия» (ж!), романы поэтические, описательные и сентиментальные, перемежающиеся стихами, и т. д. [англ).
4* «История необычайных художников» [англ).
5* «Книга истины» [лат).


1026
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
«Book of Folly»*) — оставшийся в рукописи геральдический памфлет о претензиях многих членов парламента на принадлежность к старинной знати. Всё это труды небольшие и частные, но блещущие остроумием и предназначенные для того, чтобы читать их вслух в кругу знакомых, когда иссякают темы для беседы, — что редко случалось в салоне острослова, способного оживить затухающий разговор метким суждением. Вот, например, такая сентенция:
Важные истины, все без исключения, явились в результате усилий отдельных лиц; ни одна не была открыта массой людей, и можно смело предположить, что такого никогда и не произойдет; все они происходят от знания, соединенного с размышлениями высокоодаренных умов: великие реки берут начало от единичных ключей.
[Redding 1859/2: 316]
Пусть феерическая смена жилищ означала для мечтателя, сжившегося с Арабской сказкой55, ту же игру, какой тешится воображение, следя за обрушением или воздвижением зймков из облаков, всё же можно убедиться: великий литературный дар — даже в отсутствие непосредственного предмета — упорно проявлял себя. Продажа аббатства56, стиль которого Уильям, после своих скитаний, на пальцах показал посредственному и знаменитому архитектору57, была (когда состояние несколько оскудело58) решена в мгновение ока; затем, в последующих строениях, расположенных близ города Бата, в Лэнсда- уне59, над которым до сих пор возвышается башня60, одинокая, будто маяк, он, чуть ли не накануне кончины, преобразил тысячу старых воспоминаний в блистательные страницы! «Italy and sketches from Spain and Portugal»** 61, «Excursion to the Monasteries of Bathala (ж!) and Alco- baça»:***’62 запомните эти заглавия, входящие в перечень лучших творений литературы. Живший в 18-м столетии молодой наследник и космополит благодаря княжескому образу жизни и рекомендациям чуть ли
* «Книга глупости» [англ).
* «Италия и очерки из Испании и Португалии» [англ).
* «Поездка в монастыри Батальи и Алькубасы» [англ).


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1027
не на дипломатическом уровне в свое время проникал в тайны старой Европы, но взглядом дилетанта, способным различать прежде всего живописное. В этом жанре, жанре путешествия, он сразу достиг того же уровня совершенства, что и большинство наших поэтов, причем в том же самом стиле: он, коллекционер, изыскивал слова блестящие и подлинные, а после распоряжался ими столь же щедро и бережно, как драгоценными предметами, извлеченными из земли в ходе раскопок. Записные книжки, привезенные из странствий, были вычерпаны слишком поздно и излиты на лист бумаги, близкий к завещанию; прошлое, возникая в момент писания, всплывало в памяти; истинность каждого факта биограф не отважится определить, но изумление его от этого только возрастет. Скажем больше: одного такого произведения, чья подспудная датировка колеблется между началом и концом жизни, достаточно, чтобы осенить почетом эту жизнь, ибо, хотя главное творение написано по-французски, душу в него всё-таки вложил английский писатель. 2 мая 1844 года, среди сокровищ мысли и рук человеческих, закрыл наконец глаза, часто обращавшиеся к широким окнам и на протяжении почти четверти одного века и половины следующего созерцавшие, как в одну и ту же картину природы вторгаются поочередно времена года, этот эксцентричный джентльмен, употребивший свои дарования на абстракцию, сотворивший из себя фигуру, подобную фигуре Браммелла63, хотя своей одинокой роскошью дилетант Бекфорд, пожалуй, превзошел денди, очаровавшего целую эпоху. Вот, Читатель, без тысячи басен и нелепиц, почти полностью связанное с произведением, порожденным игрой воображения, пропитанное раз и навсегда духом современности существование того, кого до самого последнего дня жизни называли Автором «Ватека».
Всё поражает своей исключительностью: человек в его стране и произведение ему под стать, и такая слава: но опять-таки — зачем прибегать к французскому? О данной материи читатель Предисловия уже, поди, и слышать не хочет, спеша распробовать, насколько ему самому понравится чтение; это в мою задачу входит извлекать из книг особого рода поэзию. Ну и хорошо, я отказываюсь от дальнейших разысканий, ведь Сказка существует — какова она есть, так тому и быть! А вот через


1028
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
сколько перипетий прошла она, было бы невредно узнать, хотя бы из чистого любопытства. Мы быстрее двинемся вперед, согласно вашим желаниям, не слишком задерживаясь на освоении книги, ее, так сказать, принятии в подданство, ибо пышные пролегомены, если вы не ждете их, будут приняты за изъян. Да будет вам известно, что даже внешняя структура (потратим всё же некоторое время на ее характеристику) включает в себя тайну, а именно тайну эпизодов, упомянутых на странице 199:64 их три, если не считать «The Story of Al Raoui, a taie from the Arabie, London, printed by Whittingham M.C. Geesweild (ж!), Pall Mall, and sold by Robinsons, 1799»*’65y шестьдесят страниц английского текста, попросту содранных около 1782—1783 годов с примитивного восточного оригинала66. С этими добавлениями, опять же на нашем языке, не только не превосходящими, но даже не идущими в сравнение с «Ватеком», можно было бы ознакомиться; правда, в 1835 году по меньшей мере один из рассказов был сожжен как слишком странный: так сказал Бекфорд одному из тех, кто слушал чтение двух сохранившихся тетрадок67. Подготовить такое издание было бы заманчиво, но только после того, как мои соотечественники примут труд, им дважды посвященный: неизвестный у нас, знаменитый в других местах, появившийся на том же языке, на каком пишутся эти строки, призванные воздать ему должное.
По какому неведомому стечению обстоятельств эта книга не попалась на глаза никому ни в прошлом веке, ни сейчас? Вместо того чтобы разогнать, я только сгущаю потемки, перечисляя все шансы получить известность, которой автор долго и со знанием дела избегал. Анонимное издание подлинного текста вышло в 1787 году одновременно в Париже и Лозанне68 (автор готовил книгу к печати, после женитьбы проживая на берегах Лемана); он один и тот же69 — кипы его несброппоро- ванных листов были отправлены с нашей улицы Арфы™. Кто мог тогда присмотреть за работой? Ведь как раз в то время случилась поездка в Португалию71, предпринятая, чтобы развеять горе вдовства; в Париже
* «История Ар-Рауйи, сказка с арабского». Лондон, отпечатано Виттингемом М.-С. Гизвайлд (ж!), Пэлл-Мэлл, продается Робинсонами, 1799 (англ.).


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1029
автор побывал проездом не раньше, чем осенью 1786 года, через несколько месяцев после кончины супруги; был ли он в подходящем настроении, чтобы озаботиться опубликованием труда, законченного несколько лет назад? Отдал ли он рукопись перед свадебным путешествием (довольно смелое предположение) или отправил ее из замка Ла-Тур близ Веве72 после 1783 года? А может быть, обретенные в Фонтхилле воспоминания об одиноком вдохновении юности напомнили безутешному о прежнем замысле и подвигли на то, чтобы договориться с нашим книгоиздателем в период между возвращением к милым останкам и бегством в Португалию? Всё заставляет усомниться в предположении относительно более поздней даты. И среди стольких заметок частного характера, не упускающих ни единой любопытной детали (если руководствоваться текстами писем о путешествиях), нет ни намека на то, что в королевские рощи или на праздники в Лиссабоне прибыл вдруг том, на котором еще не высохла типографская краска, или хотя бы корректура. Редкий экземпляр, лежащий передо мною, выуженный из груды чудом сохранившихся книжек, — откуда он происходит? Он может прояснить несколько вопросов — прежде всего, касательно «Эпизодов»; и еще один, полезный для завершения моей заметки, ибо указывает на происхождение английской версии; но ничто не дает ответа на исконный вопрос. Прочтите сами73.
Произведение, которое мы представляем публике, было сочинено по- французски г-ном Бекфордом. Бестактность, совершённая одним литератором74, которому три года назад была доверена рукопись, привела к тому, что в английском переводе произведение стало известно раньше его выхода на языке оригинала75. Переводчик даже заявил самовольно в Предисловии, что «Батек» был переведен с арабского языка. Автор заверяет, что данное утверждение ошибочно, и берет на себя обязательство не обманывать публику насчет других сочинений этого рода, каковые он предполагает выпустить в свет. Он почерпнет их в ценном собрании восточных рукописей, оставленных покойным г-ном Уортли Монтагю;76 их оригиналы хранятся в Лондоне у г-на Палмера77, управляющего герцога Бедфорда78.
[Lausanne 1786: iii—iv]


1030
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
Трудно в это проникнуть!
Должно быть, из-за охлаждения всех участников к столько раз задерживавшейся публикации, давно оплаченной и забытой, когда этого «Ватека» внезапно выпустил в свет Пуансо79, без ведома молодого автора, тот, проезжая через Париж в 1788 году, никому не открыл свою причастность к Арабской сказке: то ли молчание вокруг вышедшей книги не подвигло его на то, чтобы назвать себя, то ли фамильная щепетильность помешала сделать это. Сомнительно, чтобы какие-то экземпляры с дарственными надписями были разосланы литературным знаменитостям, — настолько единодушно безмолвие всех тогдашних анналов. За десять лет до того, подростком, он со своим наставником ездил в Ферне, где познакомился с Вольтером;80 философ умер примерно тогда же, когда в отцовских салонах начинала блистать будущая мадам де Сталь81, которую Бекфорд уже в зрелые годы навещал в Könne82. Мы пролистали сотню мемуаров*, но только с этими двумя на¬
* Прежде всего «Меркурий»83, шесть томов за 1787 год, потом — «Журнал ученых»;84 наконец, «Литературный год» Фрерона85 за тот же период: ни слова. Молчит Метра в своих «Тайных мемуарах, поясняющих историю Республики Словесности во Франции с MDCCXLII (sic!) года до наших дней» (они же — «Журнал наблюдателя и т. д.»); у Башомона в его «Тайной политической и литературной корреспонденции», или в «Мемуарах, поясняющих историю дворов, обществ и литературы во Франции после смерти Людовика XV», которые заканчиваются последними месяцами 1786 года86, нет анонса книги под названием «Батек». Прелестную справку дает об этой книге Барбье в «Словаре сочинений анонимных и подписанных псевдонимами»: «Причуды и невзгоды халифа Вальтрека», перевод с арабского (Бофорта), Лондон, 1791, ин-1287. Если что-то можно извлечь из этого, так это то, что произошла замена новым заглавием первоначального, присвоенного парижскому изданию 1787 года (весь тираж его был увезен в Лондон, и ему предшествовало Предисловие, приведенное на с. 1029):88 ошибка, проливающая свет; быть может, целое откровение! На определенную мысль наводит весьма красноречивая путаница у другого оракула библиофилии — Керара, указавшего под этим самым заглавием — «Причуды и т. д.» — тираж, будто бы вышедший в 1786 году у Пуансо в Париже; см. изд.: «Литературная Франция, или Библиографический словарь ученых, историков и литераторов Франции, а также иностранных деятелей, писавших по- французски, особенно в ХУШ—XIX веках»89. Если вникнуть в суть вопроса, то пресловутый Бофорт окажется всего лишь адаптацией имени Бекфорда к французской речи, его обыгрыванием (на самом деле, там упомянутым); и кто бы замыслил такое, если не сам автор, дабы сохранить инкогнито, чего, впрочем, и не требовалось, поскольку он выдавал


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1031
шими литераторами встречался Бекфорд, а французское общество, где он был принят во время своего краткого пребывания, ограничивалось кругом высшей аристократии. Крайне гордый и щепетильный, он, может быть, ждал, что с ним первыми заговорят о его юношеской книге: ничто не указывает на то, что он заявлял ею о себе принимавшим его вельможам или пользовался ею наряду с рекомендательными
себя за переводчика с арабского90. Довольно! Такую встречу, среди неточностей и сомнений, этих двух заглавий, до сих пор не известных, можно приписать воле случая. Всё возможно; вдруг непроверенные данные попросту переходили из одного справочника в другой? Но вот открытие абсурдное, невероятное, изначально ложное, а именно, будто бы существовало другое издание под этим заглавием: «История халифа Ватека», Париж, Буше, 1819, 2 тома, ин-12, 4 франка. Книга переиздана до предпринимаемой нами попытки — ничего себе! (К чему тогда тайна, которую мы с таким старанием нагнетали в нашем Предисловии?) Да, было такое издание: в результате кропотливых поисков вчера в Национальной библиотеке91 мне принесли два маленьких безобразных томика. А вот и не было — ибо моему взору предстала несовершенная копия английского издания Кларка 1815 года92 (о нем пойдет речь на с. 1032) — экземпляр, который предваряет глупое рассуждение93, а завершают роскошные примечания, приятно поражающие эрудицией; ясно, что издатель не в курсе вопроса, который мы тут рассматриваем, да к тому же издание анонимно.
Эта сказка — арабская, заверяю вас (берет слово издатель), и читатель, надеюсь, поверит мне на слово, а тем более, когда ее прочтет. Если всё-таки какой-нибудь журналист (ибо эти господа зачастую весьма суровы к бедным авторам) приведет какие-нибудь благовидные доводы, чтобы посеять сомнения, прошу читателя не верить ему, а прочесть сказку и, буде она ему понравится, счесть ее арабской.
Предлагаю также господам журналистам, ежели они получат экземпляр, судить о моей сказке так, как они сочтут должным, и не более того.
Дурной вкус, а может, и хуже; несмотря ни на что, даже на воззвание к долгу, пресса безмолвствовала, общественное мнение — тоже; это недоразумение, о котором я узнал только что, может заинтересовать книгоиздателя узкоспециальной литературы и коллекционеров, но для большой литературы не имеет никакого значения. «Батек, восточная сказка» Уильяма Бекфорда сегодня предстает перед французской публикой впервые: ведь до сих пор ученый каталог Библиотеки Малого Трианона94 приписывает ее Себастьяну Мерсье — автору «Картин Парижа»95. Жаль, что долг автора комментариев быть беспристрастным вынуждает меня обнародовать эту ошибку, допущенную премудрым г-ном Полем Лакруа;96 меня утешает одно: есть надежда, что если кто и бросит взор на мое Предисловие, он не проберется по лабиринту этой сноски.


1032
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватекез
письмами, визитными карточками или, скажем, букетами. Не то чтобы личность хозяина Фонтхилла была вовсе не известной пять-шесть лет спустя, в разгар политических перемен: изображая статистов первых сцен революции97, наши эстампы показывают любопытствующего англичанина верхом на лошади, который присутствует всюду: это он самый и есть. Падение Бастилии98, а потом казнь Короля99 предшествовали возвращению в Лондон — или в свои имения — этого иностранца, популярного, но без намека на литературную славу, которой он пренебрег в силу своей беспечности, снискав себе известность иного рода, такого, что Коммуна100 сочла своим долгом вписать в его паспорт следующие слова: «Париж с сожалением взирает на его отъезд». Насколько мне известно, он не посещал континент вплоть до 1815 года, когда в Лондоне заново публикуется французский оригинал: но таким долгим, среди войн и крушения империи101, был перерыв в духовных связях между враждующими странами, что этот эпизод, несмотря на известность писателя у себя на родине, прошел незамеченным. Благодаря его краткому пребыванию у нас в стране во Францию и в другие, более отдаленные страны попало несколько экземпляров того издания ин- октаво, в коричневой картонной обложке из промасленной бумаги, включающего резцовую гравюру102 в сомнительном британском вкусе тех времен и около 206 страниц текста, набранного шрифтом «империал»103. Этот томик «Ватека» (им обладают разные библиотеки, в частности, Женевская), корректный, холодный, демонстрирует гораздо более разительное несоответствие богатой фантазии библиофила, приписываемой автору, нежели наш, немудрящий, изданный как уж получилось. В качестве вступительного слова там помещено краткое предисловие, которое резюмирует и подтверждает уже упомянутое предуведомление:
Поскольку парижское и лозаннское издания сделались невероятной редкостью, я наконец согласился на повторный выпуск в Лондоне этого небольшого произведения в том виде, как я его сочинил.
Перевод, как известно, появился раньше оригинала; легко представить, что это не входило в мои намерения, — причиною послужили обстоятельства, малоинтересные для публики.


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1033
Я подготовил несколько «Эпизодов»; они перечислены на с. 200 как продолжение «Ватека» — возможно, когда-нибудь они увидят свет.
У. Бекфорд [Londres 1815]
Нам неинтересно, осталось ли английское издание единственным или за ним последовали другие; нас волнует издание princeps*, принадлежащее Франции по самому месту публикации:104 оно настолько редкое (в наше-то время, когда всякий погребенный предмет всплывает наружу), что о нем не дает точных сведений даже каталог, который используется в нашей книготорговле. Тираж такой-то, продажи такие- то, и т. д. — подробности, которых там не нашел литератор, ныне составляющий комментарий; искать их он вынужден был у прапрадеда, обозначенного как Синдик книготорговцев:105 именно последний испросил Королевскую привилегию106. Кроме моего, имеется, насколько мне известно, еще четыре или пять экземпляров французского издания 1787 года: два — в Национальной библиотеке (либо в ее собственных фондах, либо в фондах Библиотеки королевы Марии-Антуанетты107) — так или иначе, в запасниках; еще один был приобретен Британским музеем108 у покойного Брайана Уоллера Проктера (пользовавшегося псевдонимом Барри Корнуолл);109 сохранились строки, написанные рукой поэта рядом с ценой приобретения: «“Батек” 2 ф. 10,0 — Первое издание, крайне редкое; — мне никогда не попадался на глаза другой экземпляр. — Сентябрь 1870 года»; и последний — мой. Был ли весь тираж скуплен автором? Возможно; или рассеялся у нас, встретив одно безразличие; но на аукционе в Аббатстве Фонтхилл110 всплыли бы какие-то следы; и на наших торгах нет-нет, да и прозвучало бы название тома. Другое предположение, романтическое: всё издание могло послужить материалом для получения льгот по таможенным пошлинам (во время имперской блокады111 бытовал такой род надувательства: корабли фрахтовались, например, для перевозки старых бумаг, а потом этот законный груз сбрасывался в воду, освобождая место для дорогих английских товаров, которые ввозились беспошлинно). В глубинах мо¬
* первое (лат.).


1034
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватекез
ря — или же в людском потоке — затонула эта книга, приговоренная неким злобным дивом112 к подлинному забвению. Вините нож, под который пошло издание. За исключением поэта, ни один любопытный, ни один эрудит очень давно не прикасался пыльным пальцем к этим листам, довольствуясь повторяющимися громогласными заверениями старых иллюстрированных журналов, что книга первоначально была написана по-французски: вот что по меньшей мере смущает меня! Да, один прозорливый литератор, обладающий вкусом, мастер рассказа (в чем я уверяюсь, его перечитывая), Мериме, с сочинениями которого стремительное начало «Ватека» и нарочитая простота выражения, свойственная всему тексту, вплоть до грандиозного финала, имеют определенное сходство, подумывал издать эту книгу113 для столь же утонченных натур; помешал кризис 1870 года, как ранее — <17>89-го или 1815-го114, а после — смерть академика115.
Пока с упорством, далеко не случайным, мы пренебрегали одним из самых интересных произведений, когда-либо написанных по- французски, Англия не уставала восхищаться случайно появившимся переводом. Выпущенный за некоторое время до публикации оригинала, этот труд (вам уже известный) явился на свет в результате нескромности и был, по сути, подлогом, поскольку объявили, будто перевод сделан не с заимствованного текста, но прямо с арабского оригинала116. И что же? Подлинный автор почти всё время игнорировал его; лишь четвертое издание произведения117, пользовавшегося шумным успехом, кое-где исправил, благодушно отозвавшись о посредственного качества подлоге. Книга, похоже, произвела сильное впечатление на современников, немало способствуя пробуждению воображения, характерному для той поры. Тысячи статей, или эссе, остались разбросанными по английским журналам: весь этот век книгу сопровождало эхо лестной молвы. Нет смысла цитировать их в моем кратком очерке, достаточно выбрать наугад любой том и, даже его не пролистывая, задаться вопросом: «А там, что такое?» Следует, однако, привести отклик Байрона118, тоже открывавшего для себя Восток. Вот один из многих, то и дело встречающихся в его мемуарах:


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1035
Я не знаю, откуда автор почерпнул свой рассказ; но по верному изображению обычаев, по красоте описаний и силе фантазии он превосходит все европейские подражания и отличается такой оригинальностью, что побывавший на Востоке может решить, что это просто перевод.
[Байрон 1904: 471]
Великий гений разделял тогда общее мнение о том, что «Батек» — анонимное подражание арабским притчам; позже на нейтральном фоне заблуждения возникает фигура Бекфорда; интерес к ней проявлен уже в первой песни «Чайльд-Гарольда»119. Именно к Бекфорду обращены знаменитые строки:
Здесь (в Монсеррате120) и ты, Ватек, самый богатый сын Альбиона, некогда устроил себе рай, и т. <9., здесь ты жил и строил планы счастья под вечно прекрасным челом этой горы; но нынче, как всякая вещь, проклятая человеком, твое волшебное жилище столь же одиноко, как и ты сам. Гигантские травяные заросли едва позволяют пройти к пустынным залам через настежь распахнутые двери — новый урок мыслящему сердцу о том, сколь тщетны радости, предлагаемые на земле, и как сокрушает их безжалостный прилив Времени*.
* There thou, too, Vathek! England’s
wealthiest son,
Once formed thy Paradise
Here didst thou dwell, here schemes
of pleasure plan. Beneath yon mountain’s ever
beauteous brow;
But now, as if a thing unblest by man,
Thy fairy dwelling is as lone as thou!
Here giant weeds a passage scarce allow To halls deserted, portals gaping wide; Fresh lessons to the thinking bosom, how Vain are the pleasaunces on earth supplied; Swept into wrecks anon by Time’s
ungentle tide.
Canto I. ХХП-ХХШ
И ты, кто был так сказочно
богат,
Ты, Ватек, создал здесь подобье рая
<...>
Ты свой дворец воздвигнул
здесь в долине
Для радостей, для нег
и красоты,
Но запустеньем всё сменилось ныне, Бурьян раскинул дикие кусты,
И твой эдем, он одинок, как ты. Обрушен свод, остались только стены, Как памятники бренной суеты.
Не все ль услады бытия мгновенны!
Так на волне блеснет —
и тает сгусток пены.
Песнь I. ХХП-ХХШ Пер. В. Аевика


1036
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
Прозаик столь сильно изумил поэта потому, что один путешественник видит тень другого — причем в том месте, где был воздвигнут за несколько месяцев, во время короткой поездки по Португалии, ни много, ни мало как легендарный дворец121. Этого довольно! Я не знаю такой современной library*, которая не предложила бы, в роскошном и всем знакомом переплете, одно из многочисленных изданий «Ватека»; просвещенные люди некогда видели в этом повествовании самую возвышенную и отважную игру зарождающегося современного воображения.
Случай особый, уникальный, такого и не припомнишь: произведение, которое Англия считает своим, а Франция — игнорирует, при том что у нас — оригинал, а у них — перевод; к тому же (чтобы еще больше всё запутать) автор, по праву рождения и по своим восхитительным очеркам вовсе не принадлежащий к нашей литературе, всё же претендует, в конечном счете, на важное место в ней, чуть ли не на роль забытого зачинателя! Как нам быть, как разумно решить вопрос, — непонятно: положение безвыходное.
Некогда иностранец выбрал наш язык, чтобы написать на нем свой шедевр, не утратив при этом своеобразия: что нам с этим делать? Библиофилы могут почтительно растиражировать этот экземпляр и еще несколько сохранившихся. Страница за страницей, строка за строкой восстановить эльзевир122 ХУШ века, тот же набор, тот же формат; ту же (для правдоподобия) пожелтевшую бумагу — из уважения и чтобы никто не подумал, будто мы ждали сто лет. Но лучше — вторгнуться в течение Времени, зафиксировать его остановку, срастить перелом — созвать целый народ читателей, заинтересовать их, ввести в соблазн! И если принятый на время по причине жадности, свойственной эмоциям, даже духовным, наш объект снова впадет в забвение, на сей раз оно будет осознанным, непоправимым, полным. Даже призрак книги нельзя несвоевременно потревожить. Перипетиям имени, сотрясаемого ветрами славы, но после зачастую покоящегося в тишине, эти восемь или десять легких, ветхих листов предпочтут прежний незаслуженно оди¬
библиотеки (англ).


Стефан Малларме. ПРЕДИСЛОВИЕ...
1037
нокий сон, в котором их очарование достигает непререкаемого абсолюта; и тем не менее всё прекрасное надлежит исследовать.
Мудрые искатели редкостей, библиофилы, числом не более, чем тираж переиздания (сотня экземпляров максимум), в ваши руки попадет книга, вы определите ее судьбу. Всё встанет на свои места, будто воспрянет из небытия, а не из праха: можно будет переиграть злую судьбу, приключившуюся не от странного безразличия, но от реальной утраты издания. В уединении вам надлежит неразрезанные листы «Ва- тека», заключенные в холодную пергаментную оболочку, поместить под яркий луч библиотек, под лампу усердных ночных бдений, и она высветит лично вам, первооткрывателям, предназначенную честь; ваше имя, выбитое золотыми буквами. Труд ваш — для амбициозных читателей, которые если и откроют старую книгу из давних времен, то лишь в том случае, когда их к этому подвигнут, гостеприимно приглашая вкусить от щедрот: тогда возникнет иллюзия, будто они сами для себя такую книгу открыли.
Каков язык «Ватека» на протяжении всего текста? Вот вопрос, что важнее всех, до сих пор рассмотренных, — ведь, чтобы войти в литературу, недостаточно накопить слова или общие места, принадлежащие этой конкретной письменной речи, и никакой другой; вклад должен быть сделан в чистой монете подлинного чекана. В данном особом случае читатель, праздный или заинтересованный, не может требовать, чтобы стиль вливался в ровный поток, практически вечный, переплавляющий материал, накопленный поколениями, из столетия в столетие обогащавшими речь. Да что там! Фразеология верная и местами встающая вровень с роскошью картин или с высотою чувств; равновесие между воображением и формой часто нарушается в пользу первого, в то время как многие классики прозы отдают предпочтение второй. Ладно. Время от времени англицизмы несколько, самую малость, коробят; но в иных случаях придают очарование. Единственная ошибка, чаще встречающаяся, чем при чтении наших образцовых мастеров, — путаница в притяжательных и относительных местоимениях, таких как «son», «sa», «ses» и «il», «elle», «la», «lui» и т. д. Простите, если добавлю (закрывая тему), что такая погрешность связана с некоторыми плохо


1038
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке:
забытыми особенностями английской грамматики, а также со слишком строгим следованием нашим эмпирическим правилам, чего не избежать человеку со стороны. Ничто не может оправдать неумение связывать части фразы (когда та рассеивается, обращаясь в смутную тень); но сколько побед над этими двумя классами местоимений — и правда, пагубными! — за счет уверенного владения словом, благодаря умению высветить его: текст не лишен изысканности, даже приятной, когда выбор неукоснительно падает на выражение редкостное, а не просто хорошее. Любой отрывок, подернутый дымкой или напряженный, спокойный, меланхоличный и возвышенный, обязан своим многогранным обликом неусыпной бдительности писателя: можно ли изъять какой-то кусок, признав ненужным? Применительно к тонкостям смысла, парящего между строк, такой подход не годится; чем бегло просматривать выдержки, лучше прочесть весь том. Отметим подражание Вольтеру123 (его проза — чистой воды, но нехорошо такой ценой достигать совершенства), пассажи, часто предвещающие Шатобриана124, — такие способны прославить и имя Бекфорда. Всё идет само собою125, проистекает из чистейшего, живого источника, с длинными волнами периодов; и блеск растворяется в совершенной чистоте потока, несущего с собой бесчисленные сокровища речи, ранее не замеченные, — обычное дело для иностранца, ведь он всё время беспокоится, как бы слишком смелое выражение не выдало его, остановив на себе взгляд.


месте с Бекфордом и написанной им сказкой «Батек» мы выходим из круга книг с обыкновенной судьбой и обыкновенных авторских биографий. «Батек» был написан по-французски, хотя его автор был англичанином, который мог перечесть длинный ряд английских предков, восходящий к баронам Великой хартии1. Перевод «Ватека», подвергнутый только в четвертом издании редакции Бекфорда2, вошел в число классиков английской литературы. Оригиналу принадлежит то же место в литературе французской. Здесь эта книга была долгое время необъяснимо потеряна. Изданная перед 1789 годом, она исчезла в катастрофических движениях Великой революции3, или, может быть, в одном из странных своих капризов Бек- форд скупил всё первое ее издание, или, еще есть легенда, всё это издание погибло, как старая бумага, прикрывавшая контрабанду на одном из кораблей, которые прорывали блокаду наполеоновской Франции4. Как бы то ни было, французский «Батек» стал в XIX веке крайней редкостью, мечтой библиофила. Малларме5 мог гордиться попавшим ему в руки запыленным и ветхим томиком, потому что, кроме своего


1044
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
экземпляра, он знал о существовании еще только двух. Он переиздал его, сначала в ограниченном числе, затем в популярном издании6 и, таким образом, возвратил «Ватека» французской литературе. С последнего из изданий Малларме сделан этот русский перевод.
Русский читатель не должен называть «Ватека» совсем неизвестной книгой. Для России это тоже только забытая книга. «Ватек» бывал в библиотеках пушкинского времени; он был в библиотеке самого Пушкина. Одно это говорит об историческом существовании книги Бек- форда для русской литературы. Но не ради истории литературы и не ради прелести старой книги следует читать «Ватека». Старого нет в нем ничего; классическая красота этой прозы не может состариться; не может даже сколько-нибудь стереться ее четкий рисунок или выцвести ее глубокая живописность. Узнав «арабскую сказку»7 Бекфорда, уже не помнишь, когда именно она написана, а если вспомнишь случайно, то не перестанешь удивляться. Черт эпохи, органически сросшихся с каждым изображением и с каждой мыслью художника, не встречается здесь почти никаких. Странная оторванность от обстоятельств времени суждена была этой книге, обрекая ее на одиночество поистине полное. ХУШ век узнаваем в нем разве лишь по классической чистоте, с какой этот иностранец времен Вольтера8 следовал традиции, составляющей гордость французского гения. «Tout coule de source...»* 9, — должен был сказать Малларме об его прозе, тем самым венчая ее лаврами Пуссэ- на10, Шатобриана11 и Мериме12. Но и романтики много лет спустя после Бекфорда могли бы читать «Ватека» как свою книгу. Они нашли бы в ней свою иронию, и свое жаркое воображение, и свое настойчивое, немного жестокое любопытство к экзотическому и гротескному. Бек- форд бредил Востоком и способен был галлюцинировать так же, как Жерар де Нерваль13, но бред не побеждал его, и он умел оставаться стойким художником, даже испытывая головокружение. Ясность вйдения спасала его — ясность, соединенная с остротой зрения. Крайняя впечатлительность его натуры преломлялась в кристаллических призмах его твердого художественного дара. Самые пестрые и яркие
* Всё идет само собою; букв.: Всё проистекает из [своего] источника (<фр.).


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВАТЕКА>
1045
краски, самые причудливые формы, около которых особенно любило бродить его воображение, перешли на страницы «Ватека» безупречно строгими образами. Картинность таких мест, как то, где караван Ватека встречается с дикими зверями14, достойна Флобера15 и, может быть, даже превосходит Флобера по интенсивности внутреннего стремления к живописному и по глубокой сдержанности, с какой оно удовлетворено.
Итак, говоря о Бекфорде, нам пришлось оглянуться на весь путь, пройденный французской литературой от Вольтера и до одного из великих, почти современных писателей, и притом не ради простого сравнения. Вечная современность предопределена «Ватеку» тем, что высшие качества французской прозы были естественным достоянием его автора, — естественным, так как он не прошел долгой литературной школы и даже не был вовсе писателем по роду своих занятий. «Ватек», написанный Бекфордом, когда ему было 22 года16, — это не только единственный его опыт на французском языке17, но это и почти единственная его книга18. Другая книга, «Италия и очерки Испании и Португалии»19, образовалась из писем, написанных им во время его долгих путешествий по Европе. Не исключительна ли после этого судьба «Ватека» и не подготавливает ли она ко всему необыкновенному, что можно услышать о судьбе его автора! Для проницательного взора необычайные приключения халифа Ватека открывают зрелище душевных приключений самого Бекфорда. Байрон20 прямо отождествил Бекфор- да с Ватеком, обращаясь к нему в первой песни «Чайльд-Гарольда»21 со словами:
There thou too, Vathek, England’s wealthiest son,
Once form’d thy paradise22.
«Здесь (т. e. на берегу Португалии), о ты, Ватек, богатейший из сынов Англии, устроил некогда свой рай». Но жизнь Бекфорда, которая была известна Байрону, когда он писал эти строки, и которая позволила ему написать их, была неизвестным будущим для юноши Бекфорда, лихорадочно работавшего, запершись по целым дням, над своей восточной


1046
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке!
сказкой. Если «Батек» и объясняет что-то в этой жизни, то он, во всяком случае, не повторяет ее, а предсказывает. Для читателя, следившего с непрестанным наслаждением за фантастическими странствиями халифа, небезынтересно будет узнать о земных странствиях его двойника, который принял мечтательную и великосветскую внешность конца ХУШ века, запечатленную в нескольких портретах Ромни23. Еще более несомненно, чем право Бекфорда на звание превосходного писателя, его право называться необыкновенным человеком. Явное участие разнообразных гениев, добрых и злых, светлых и темных, творящих и разрушающих, делает его жизнь похожей на волшебную сказку. Она достаточно приподнята над уровнем обычных человеческих жизней, чтобы пробудить в нас тот энтузиазм, который кажется далеким эхом старого греческого культа героев и старых мифов об их судьбе.
к к к
Уильэм Бекфорд, родившийся в 1760 году, был сыном лондонского лорд-мэра24 и одного из самых богатых людей в Англии. Бекфорды владели обширными плантациями в Вест-Индии, на которых работали тысячи черных рабов; значительная часть острова Ямайка принадлежала им. Детство Уильэма протекало в чопорной и великолепной обстановке лондонского дома или фамильного поместья Фонтхиль25, среди этикета, неукоснительно поддерживаемого строгой матерью, среди видных политических друзей отца. Старший Питт26 был его крестным отцом и руководителем его воспитания после скорой смерти лондонского лорд-мэра27. Образование, полученное Бекфордом, отличалось разносторонностью и полнотой. Великий архитектор Чемберс учил его архитектуре28, сам Моцарт преподал ему первые уроки музыки29. Страстную любовь и обостренную восприимчивость к музыке Бекфорд сохранил в продолжение всей своей жизни. Он сам был отличным музыкантом, способным композитором и недурным певцом. Арии Чима- розы30 и Паизиелло31 украшали его детство в мрачном Фонтхильском замке32, вмещавшем нескончаемые картинные галереи и громадные, печальные залы с бесконечными выходами в темные, извилистые кори¬


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВЛТЕКА>
1047
доры, подобные залам того подземного дворца, в котором халиф Ватек окончил свое путешествие. Другим украшением детских дней Бекфор- да была книжка арабских сказок33, прочитанная много раз с пылкой восторженностью, навсегда незабвенная, преследуемая наставниками и воспитателями, даже отнятая ими насильно, но тогда, когда ее дело уже было сделано. О тринадцатилетнем Бекфорде Питт-старший, готовивший его для наследственной политической роли, писал с неудовольствием: «Он по-прежнему состоит только из одного огня и воздуха. Надеюсь, что должная мера земной плотности придет к нему своевременно и довершит его характер»34. Насколько оправданы были эти надежды государственного деятеля и опекуна молодого Бекфорда, показывают следующие отрывки из письма, написанного юношей через четыре года в Фонтхиле*.
Сумерки опускаются. Я мечтаю на площадке перед домом, который построил здесь мой отец. В окнах нет огней, звуки музыки не долетают до меня сквозь портики, и веселые гости не прогуливаются вдоль колоннад. Всё вокруг темно, безмолвно и покинуто. Это подходит к моему теперешнему расположению духа. Если бы я увидел вдруг блестящие экипажи, приближающиеся к дому, если бы до моего слуха дошел шум оживленной беседы или веселый смех, разве не убежал бы я в лес от всего этого и не скрылся бы в его глубине, чтобы спокойно насладиться одиночеством?35 <...> Я смотрю кругом на эти родные виды с братской привязанностью; я гляжу с любовью на каждое дерево здесь, как будто мы родились с ним в один и тот же час. Воздух здешний кажется мне родным; холмы, леса, кустарники и самый мох под ногами представляются мне вступившими в тесный союз со мной, и я считаю себя окруженным лучшими друзьями и ближайшими родственниками. Какого еще иного общества надо мне искать? <...> Я внимательно слушаю каждую странную ноту, которая звучит в пении ветра, и, пока я стою так, прислонившись к стволу дуба, до моего слуха издалека доносится слабый шум. Скоро я вижу, как летят стаи ворон**, поднявшиеся над горизонтом. В одно мгновение они рассеиваются по всему небу и реют
* Это письмо, равно как и другие письма, приводимые здесь, помещено в книге: Lewis Melville. The life and letters of William Beckford of Fonthill. London, 1910.
** В оригинале: rooks — грачей [англ).


1048
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
над неподвижной рекой <...>. <...> Воздух наполняется шумом их крыльев и карканьем, привлекающим мое воображение свыше всякой меры. О, как хотел бы я обладать талисманом Локхарта36, чтобы обратиться к этим крылатым легионам и спросить их, откуда они явились. Над какими лесами пролетали вы, сказал бы я им. Какие видели зрелища? <...>
Я поднимаюсь по лестнице и вхожу в большую залу, выстланную мраморными плитами. Там я сажусь у огня, по-восгочному, на вышитые золотом подушки и пью чай <...>. Мысли мои тем временем бродят в недрах Африки и живут часами в моих любимых странах. Удивительные рассказы путешественников о горах Атласа37 увлекают мою фантазию далеко. <...> <...> скоро я должен вернуться в Лондон, страдать от глупого назойливого общества, выносить рабство моды и тосковать от чопорного безделья и дозволенных развлечений. Эта перспектива слишком ужасна. Я разобью все эти великолепные оковы и сохраню свою независимость. Я уединюсь от света <...> и буду наслаждаться собственными вымыслами, фантазиями и странностями, как бы это ни раздражало моих окружающих. Назло им я буду счастлив и буду заниматься тем, что они считают пустяками. Вместо того чтобы изучать нынешнее политическое состояние Америки и строить мудрые планы управления ею38 <...>, я буду читать и мечтать о благородной империи инков39, о торжественном их почитании солнца, о таинственном очаровании Квито40 и величии Анд41. <...> Я никогда не думал ни о каких государственных делах ни Англии, ни Америки. И если бы я стал думать, что вызвало бы это во мне, кроме отвращения и негодования?
[Фонтхилл, 4 декабря 1778 г.; цит. по: Melville 1910: 60—66]
Эти немного длинные выдержки из письма семнадцатилетнего Бек- форда изображают его не таким, каким хотел его видеть Питт. Мечтательность, любовь к уединению и нежность, обращенная к природе, не очень серьезными могут показаться у юноши и не очень удивительными в тот век сентиментального романа. Но политика и свет отвергнуты им с какой-то настоящей душевной правдивостью, а мечты перестают быть только украшением чувствительного письма, когда они соединены с видениями, почти болезненными по своему обилию и своей настойчивости. Большинство писем Бекфорда той поры наполнено видениями42. Он рассказывает о своей встрече с Паном в глубине леса43, о Джиннах44


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВАТЕКА>
1049
и Дивах45, свивающихся из клочьев тумана. Ему кажется, что он вместе с аргонавтами плывет за золотым руном46. Он видит равнины великой Та<р>тарии47 с отличающей его точностью образов. Визионирование становится привычкой его жизни, состоянием духа, которое может прийти к нему каждую минуту. Он постоянно ощущает в себе эту силу, и есть что-то сжигающее в таком ощущении. Его молодость охвачена вечной лихорадкой воображения. Годы, прошедшие в деревенском Фонтхиле, полны душевным трепетом и странными предчувствиями, которые менее странными кажутся теперь, когда мы знаем, что Бек- форд был автором «Ватека».
Видения носятся вокруг меня, и в иные торжественные минуты я впадаю в пророческий транс. Я погружаюсь в мечтания и в магическую дремоту, и тогда время летит так быстро. И здесь нет никого, кто разбудил бы меня и разделил мои чувства. Те, кого я люблю, — далеко.
[Фонтхилл, январь 1780 г.; цит. по: Melville 1910: 78]
Так пишет он Луизе Петер Бекфорд, жене одного его неблизкого родственника46. К Луизе была обращена его страстная и мало счастливая любовь, «заблудившаяся» любовь, как выражается он в одном из писем49. Сицилийские арии, которые пела Луиза, составляли восторги фонтхильских вечеров, пока они не сменились разлукой.
Помните ли вы, Луиза, сладкий запах роз, наполнявший воздух, и волнующую музыку, доносившуюся из залы? <...> Помните ли счастливые дни, которые мы проводили в подземных апартаментах, раскинувшись с восточным сладострастием на шелковых диванах, в сиянии прозрачных занавесей?
[Из Рима, 30 июня 1782 г.;
цит. по: Melville 1910: 158]
Какой крепкий напиток эти воспоминания для двадцати лет, только что исполнившихся Бекфорду! Какую бледность щек и какой блеск взглядов можно угадать в таких его признаниях, в его беседах с таинственными голосами природы, в его жажде неведомого — во всём том, что составляет содержание его писем из старого Фонтхильского замка.


1050
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке)
Испытания любви и тоска по неизвестным странам заставили молодого Бекфорда радостно принять путешествие на юг, предложенное матерью для укрепления его ставшего слабым здоровья50. Это случилось в 1780 году, и с тех пор в продолжение пятнадцати лет путешествие сделалось почти постоянным образом жизни Бекфорда. Он видел Италию, Швейцарию, Испанию, долго жил в Португалии и Париже51. Он два раза возвращался в Англию, написал здесь «Ватека», женился52 и снова уехал на континент. Маргарита Бекфорд, его жена, умерла, прожив с ним всего три года53. Бекфорд вернулся на родину только десять лет спустя после ее смерти. Странные слухи ходили в Англии об отношениях Бекфорда и его жены; враги даже обвиняли его в ее смерти. Это была первая легенда, которую лицемерие светской Англии сложило про автора «Ватека». На совести его, конечно, не было никакого ужасного преступления. В записках о Португалии он вспоминает иногда Маргариту с глубокой и сдержанной нежностью, и горе его мелькает там среди образов роскошной природы и легкой жизни, пронизывая читателя ледяным содроганием. Но, разумеется, неправы и те биографы, которые в целях ненужной апологии Бекфорда желают изобразить его образцовым супругом и неутешным вдовцом. Опубликованные ими же самими письма показывают, что в чувствах Бекфорда, предшествовавших браку, не было желанной им простоты и обыкновенности. Его отношения к Луизе как-то сложно переплетались с его отношениями к молодой Маргарите Гордон. Обе женщины гостили в Фонт- хиле одновременно, и зачастую к ним обеим обращено воспоминание Бекфорда о проведенных там экстатических вечерах. Стены старого замка видели тогда странные вещи, и только одни они знали настоящую правду о любви Бекфорда. Для нас достаточно знать, что письма, написанные им из Швейцарии через месяц после свадьбы, полны сожалений о каких-то «безвозвратно прошедших днях и счастливых мгновениях»54.
За год до женитьбы, во время одного из пребываний в Фонтхиле, Бекфорд написал «Ватека». В старости сам Бекфорд так рассказывал об этом часто посещавшему его Реддингу:


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВАТЕКА)
1051
Я написал «Ватека», когда мне только что исполнилось двадцать два года. Я написал его в один прием. Это стоило мне трех дней и двух ночей тяжкой работы. Такое суровое прилежание заставило меня сильно разболеться.
[Цит. по: Redding 1859/1: 243;
Melville 1910: 124]
Из ставших впоследствии известными писем Бекфорда видно, что он был занят работой над «Ватеком» не три дня, а несколько месяцев. Но его слова, переданные Реддингом, не теряют от этого своего значения. Нетрудно догадаться, зная характер Бекфорда, что в эти три дня его воображение лихорадочно искало фантастическую концепцию «Ватека», а в последующие месяцы его твердая воля художника создавала ее стилистическое воплощение. Когда «Ватек» был кончен, друг автора, Хенли55, стал переводить его на английский язык. Сам Бекфорд продолжал работать над тремя историями, которые рассказывают халифу Ватеку такие же осужденные Небом, как он, в подземном дворце Эбли- са56. Женитьба и путешествия прервали его работу. Бекфорд ждал ее окончания, чтобы издать книгу одновременно и по-французски, и по- английски. Но дело затягивалось, и Хенли, который давно кончил свой перевод и которому надоело дожидаться, издал в 1786 году «Ватека»57, не только не предупредив автора, но и выдав книгу за перевод настоящей арабской сказки, привезенной с Востока каким-то путешественником58. Это случилось как раз в год смерти жены Бекфорда и произвело на него особенно удручающее впечатление. Негодование его не знало пределов; он поспешил ответить на поступок Хенли изданием французского текста с предисловием, восстанавливавшим его авторские права59. Что касается трех эпизодических историй, которые должны были войти в книгу, то предисловие только выражает надежду, что когда-нибудь они появятся в печати60. Ни в одном из двадцати английских и французских изданий, которые «Ватек» выдержал до наших дней, нет этих историй. При жизни Бекфорда они были известны только немногим друзьям и посетителям его уединения. Все, кому удалось тогда познакомиться с ними, выражали свое восхищение61. Слух о том дошел до Байрона, и он просил людей, вхожих к Бекфорду, добыть для него эти


1052
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
рукописные новые сказки. «Я думаю, — писал он, — что я этого заслуживаю как усердный и всем известный поклонник первой сказки»62. Эпизоды из «Ватека» остаются до сих пор в рукописи. Издание их обещано наследниками Бекфорда в скором времени, и можно с уверенностью ждать этого дня как большого праздника художественной литературы.
К молодости Бекфорда относится, собственно, и другая его книга, хотя она вышла в свет только в 1834 году. Содержание ее составляют письма, написанные из Италии, Испании и Португалии между 1781 и 1787 годами. Еще вскоре после своего первого итальянского путешествия, как раз во время писания «Ватека», Бекфорд думал издать часть этих писем под именем «Сны, мысли, бодрствования, происшествия»63. Книга эта была совсем готова, напечатана, но в последнюю минуту Бекфорд приостановил издание. Он уступил, по-видимому, настояниям окружающих, которые полагали, что дух этой книги навсегда скомпрометирует его политическую карьеру. Надежда на нее не была еще тогда оставлена его матерью. Но Бекфорд не забыл своих «Снов» и семидесятилетним стариком вновь перечитал их, присоединил к ним впечатления других путешествий и издал всё вместе под заглавием «Италия и очерки Испании и Португалии». В предисловии к этой замечательной книге он говорит:
Большинство этих писем написано в расцвете летних дней молодости и молодой веры и в ту эпоху, когда существовал еще старый порядок вещей со всей своей живописной пышностью и нелепостью, — когда Венеция наслаждалась своими «piombi»64 и подводными темницами, Франция — своей Бастилией65 и Испания — своей святой Инквизицией66.
[Beckford 1834/1: i—ii]
Видение старой Европы, той Европы, которую увлекательно исколесил Казанова67, открывается нам на страницах книги Бекфорда.
Во многих отношениях она является образцовой книгой путевых впечатлений. Ее язык может служить примером чистоты, точности и энергии. Труднейшее в литературе искусство пейзажа доведено в ней местами до классического совершенства. Изображения нравов наломи-


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «BATERA)
1053
нают своей сжатостью, силой и колоритностью старинную живопись. Печать резко выраженной индивидуальности автора лежит на всём и всему сообщает особую прелесть. На первых же страницах Бекфорд захватывает нас, и мы вместе с ним томимся в скучном Осгендэ68, стремясь всем сердцем вперед — к Италии, вместе с ним совершаем переезд до Гента69, закрыв глаза и мечтая об Альбано70 и Неми71, и восклицаем, прибыв в Голландию: «О гении древней Греции! Что за ужас эта Гаага! Какие сонные каналы! Какой ил в душах у жителей!»72 Ни Голландия, ни Германия не пришлись, конечно, по вкусу Бекфорду. Приближаясь к давно желанной Италии, он сгорает от нетерпения, едет день и ночь, и сердце его бьется изо всех сил, когда он видит вдали пограничные горы венецианского государства73. Всё кажется ему прекрасным в Бас- сано74, первом итальянском городе, который он видит. Не останавливаясь нигде, он спешит дальше — и вот наконец Бекфорд в Венеции.
Мог ли автор «Ватека» не видеть Венеции — Венеции XVIII века, Венеции волшебных сказок-комедий Готщи!75
Мой любимый город, Венеция, — пишет он, — всегда внушает мне ряд восточных мыслей и действий. Я не могу удержаться, чтобы не думать о Св. Марке76 как о мечети и о соседнем дворце как о каком-то обширном серале77, который наполнен усеянными арабесками залами, вышитыми софами и сладострастными черкешенками78.
[Падуя, 14 июня 1782 г.;
Beckford 1834/1: 293]
Или еще в другом месте он пишет:
Людям из Азии очень нравится Венеция, и те из них, с которыми я разговаривал, находят, что здешние обычаи и здешний образ жизни имеют большое сходство с обычаями и образом жизни их родины. Вечное бездействие в кофейнях и поглощение шербетов великолепно подходит к обитателям Оттоманской империи, которые носят здесь свои восточные наряды и курят свои экзотические трубки, и никто не смотрит на них и не удивляется, как это было бы в большинстве других европейских столиц.
[18 августа 1780 г.; Beckford 1834/1: 133-134]


1054
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке;
И разве далек от этих характеров характер самих венецианцев?
<...> я никогда не решился бы ставить венецианцев примером живости. Их нервы, ослабленные ранними излишествами, не производят потока живых душевных сил, но, самое большее, доставляют только отдельные минуты обманчивого и лихорадочного подъема. Приближение сна, отгоняемого неумеренным употреблением кофе, делает их вялыми и тихими, а легкость, с которой зыбкая гондола переносит их с места на место, еще увеличивает их склонность к неге. Одним словом, они кажутся мне не менее преданными праздности и бездействию, чем их восточные соседи, которые, благодаря своему опиуму и своим гаремам, проводят всю жизнь в одной непрерывной дреме.
[Beckford 1834/1: 121-122]
Венеция напрягла до последней степени все способности Бекфорда к романтическим и музыкальным экстазам. Венецианские виллы на берегах Бренты79 видели его своим частым и восторженным гостем. Там, в Фиессо80 и Мирабелло81, в садах, окружающих палладианские лоджии82, в обществе, страстно любящем музыку и тонкие удовольствия жизни, он почувствовал себя наконец в том мире, о котором мечтал, читая Ариосто83 или сказки тысяча одной ночи в своем туманном Фонт- хиле. Летние зори, занимавшиеся над зеркальной Брентой, видели его изнеможение после бессонных ночей, переполненных ариями Галуппи84 и Пакиеротги85. Необходимый отдых Бекфорд находит в Падуе, в прохладном храме своего излюбленного святого Антония86, почитание которого было единственным религиозным культом его жизни.
Я просидел целое утро в торжественном храме Сайт Антонио, слушая музыку и наблюдая издалека толпу молящихся, простертых перед главным алтарем, вокруг которого постоянно движется множество свечей. Так как мне не были видны священники, носившие их, они казались мне блуждающими огнями. Растроганный печальными песнопениями и звуками органа, я сделался очень набожным и меланхоличным и то поднимал глаза к раке святого, то надолго опускал их вниз. <...>
Со сводов этого священного места свешивается несколько серебряных лампад, в которых поддерживается неугасимое пламя. Смешение огней,


Павел Муратов. Бекфорд, автор «Ватека>
1055
бесчисленных приношений, лестниц, канделябров и колонн образует зрелище — вроде тех великолепных призрачных зданий, какие я много раз посещал во сне.
[Падуя, 13 июня 1782 г.; цит. по: Melville 1910: 153]
Из Падуи Бекфорд спешит в Лукку87, где ожидает его знаменитый певец Пакиеротти. Дружба связывает между собой этих двух молодых людей. В Лукке они всё время неразлучны, они совершают далекие прогулки верхом, и в уединении окружающих Лукку лесистых холмов Бекфорд слушает поющего для него одного Пакиеротти, того самого Гаспаро Пакиеротти, который доводит публику итальянского театра до неистовства, до бреда, до обморока, о чем свидетельствует и через три десятка лет Стэндаль88. Правление Лукки является наконец in corpore* к Пакиеротти и Бекфорду и умоляет их прекратить эти далекие прогулки, грозящие такой великой национальной опасностью, как простуда и вынужденное молчание несравненного голоса. Музыкальных восторгов не избежал ни один из путешественников по Италии сеттечен- то89. Но ни для кого они не были такой пищей души, как для Бекфорда. Он снова счастлив в Неаполе, в доме английского посла лорда Гамильтона90.
Что за дом это был тогда в Неаполе! — вспоминает он впоследствии. — Все тонкие люди, все художники, любители древностей, музыканты собирались там. То была красота и радость целого города. То был мой дом!
[Цит. по: Melville 1910: 95]
С первой женой лорда Гамильтона91 Бекфорда связывала нежная дружба. Письма его к ней полны благоговейным восхищением. В старости он вспоминал о ней в таких словах:
Заря моей жизни была тогда светла, как залив92, на который я глядел каждое утро, и, веря ясности тогдашних моих чувств, я говорю истину, когда называю эту леди Гамильтон ангелом чистоты. Непорочной жила она среди
* самолично (um.).


1056
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке:
тогдашнего неаполитанского двора. Надо знать, что такое был этот двор, чтобы оценить это. Я никогда не встречал существа с такой небесной душой. Ее искусство в музыке было волшебно; такая сладостная нежность была в ее игре, что казалось, будто тонкая эссенция ее души течет этими звуками. Я не мог слушать ее, не впадая в транс. Она умерла в 1782 году.
[Цит. по: Melville 1910: 94]
Она умерла через полтора года после первой встречи с ней Бекфорда.
Изображение мест и нравов, жизнь последнего десятилетия перед французской революцией, воспринятая романтическим и чувствительным к прекрасной стороне вещей наблюдателем, — всё это вызывает в читателе книги Бекфорда неослабевающий интерес. Но едва ли не интереснее всего в этой книге сам Бекфорд. Страница за страницей мы узнаём этот блестящий и едкий ум, это безграничное, как у самого Ва- тека, любопытство, этот характер, полный нервной силы. Как характерно для Бекфорда, для его любви к уединению, для его умения не скучать с самим собой, что, приехав в первый раз в Венецию, он прежде всего сел в гондолу, запасся виноградом и отправился на островок С. Джорджио Маджоре93. Он провел там несколько часов, лежа на мраморной площадке, наслаждаясь своим виноградом, солнечным теплом, запахом моря, видом на Венецию и слабым шумом, долетавшим с Пьяццы94. И только после этого он приказал везти себя на Пьяццу и смешался с толпой.
Но лучше всего мы узнаём Бекфорда из его писем о Португалии, потому что в Португалии он меньше путешествовал и больше жил. Португалия пришлась ему как-то особенно по душе, экзотическая природа ее очаровала его. Он нашел много преданных друзей среди португальских аристократов и ученых монахов. В Лиссабоне его прельщала живописная и открытая жизнь этой уже лишь наполовину европейской столицы. Там в летние душные вечера на площадке перед королевским дворцом95 собирались гуляющие и смотрели сквозь раскрытые окна на жизнь королевской семьи и на беготню придворных. Королева96, инфанты97, сановники и прелаты мелькали в них поочередно. Духовник Марии I, великий инквизитор Португалии98, выходил на балкон, чтобы


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «BatekAj
1057
на глазах собравшихся зрителей отереть свою лысину. А в окне, как раз над этой лысиной, красивые сестры Лачерда", фрейлины королевы, делали условный знак Бекфорду, приглашая его подняться и послушать странные и сладостные напевы бразильских «модинья»100. Какой лабиринт лестниц и зал — этот королевский дворец, настоящий муравейник, где кишат черноволосые и большеглазые фрейлины, наряженные в шелк пажи, одетые по этикету придворные, монахи бесчисленных орденов, карлики, певцы и негритянки. На краю Европы, среди благоухающих лесов и цветущих садов, Бекфорд нашел-таки уголок жизни, граничащей со сказкой и с гротеском. В этой жизни он стремится даже принять участие. Он посещает многочисленные монастыри, усеявшие горы вокруг Лиссабона101, роется в их богатейших библиотеках. Он изменяет любви к одиночеству и бывает на фантастически долгих и обильных обедах у своего друга, маркиза Мариальва102. Чтобы отплатить за гостеприимство, он заводит свой дом, держит искуснейшего повара и оркестр музыки. Некоторые письма дают понятие об этом доме Бекфорда в Рамальяо103.
Комнаты в нем просторны и содержат много воздуха, и виды, открывающиеся из окон на море и на выжженные солнцем окрестности, безграничны <...>.
Я нашел сад в образцовом порядке; цветы и цветущие кустарники растут в нем между посаженных рядами апельсинных и лимонных деревьев. Таково могущество этого климата, что гардении и африканские растения, которые я привез из Англии в виде простых черенков, уже усыпаны прекрасными цветами.
[Вилла в Рамальяо (Португалия), 9 июля 1787 г.;
Beckford 1834/2: 104—105]
На эту виллу Рамальяо Бекфорд удалялся всякий раз, как только начинал испытывать утомление от придворных месс и гомерических обедов, от щебетанья фрейлин королевы Марии I и учености ее монахов.
Чувствуя головокружение, путаницу в мыслях и разбитость в теле, — рассказывает он один из таких случаев, — я вернулся домой перед вечером,


1058
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
чтобы насладиться несколькими часами полного спокойствия. Вид моих просторных комнат, их уединение и тишина повеяли мне на душу отдыхом. Соломенный мат, гладко натянутый на полу и сплетенный из самой тонкой, самой блестящей соломы, принял чудесный, мягкий и гармоничный колорит от света зажженных свечей. Он казался таким прохладным и сверкающим, что я растянулся на нем. Так я долго лежал на спине, созерцая прозрачное летнее небо и луну, медленно поднимающуюся над верхушкой горы <...>.
[Синтра (Португалия), 28 августа 1787 г.;
Beckford 1834/2: 145-146]
А за этим мечтательным вечером следует утро, настоящее португальское утро Бекфорда.
Жара стояла убийственная, и я пробездельничал целое утро в моем садовом павильоне, окруженный гидальго в цветистых халатах и музыкантами в лиловых костюмах и больших соломенных шляпах, похожими в этом наряде на китайских бонз104, и такими же загорелыми, праздными и неподвижными, как обитатели Ормуса105 или Бенгала106. Итак, мое общество и моя обстановка имеют решительно восточную внешность. Мой диван не поднимается и на несколько дюймов от пола, позолоченные трельяжи закрывают окна, и роняющий каплю за каплей фонтан всегда обеспечен источниками, бьющими из природной скалы...
[Синтра (Португалия), 29 августа 1787 г.;
Beckford 1834/2: 235]
Подобной этой вилле Рамальяо была и та вилла Бекфорда в Мон- серрате107, которую он построил во время второго пребывания в Португалии, после поездки в Испанию и жизни в Париже, — тот рай Ватека, о котором упоминает Байрон в своей поэме. Но когда Байрон писал «Чайльд-Гарольда», жизнь Бекфорда вступила уже в новую фазу. Португалия давно была им покинута, и, глядя на руины виллы в Монсерра- те, поэт мог сказать:
Thy fairy dwelling is as lone as thou!108
«Твое прекрасное жилище одиноко, как ты!»


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВАТЕКА>
1059
к к к
В 1794 году Бекфорд окончательно возвратился в Англию. Легенда теперь окружала его. Тысячи слухов ходили о его жизни в Португалии и его любовных и романтических приключениях в Испании, об опасностях, которым он подвергался в качестве близкого свидетеля французской революции109. Бекфорд был в Париже во время взятия Бастилии110. Жажда необычайного заставила его присутствовать при казни Людовика XVI111. На эстампах времени революции можно видеть иногда фигуру англичанина верхом, бесстрастно взирающего на величавые и трагические ее сцены. Это Бекфорд; революционный Париж привык видеть его, и во время одного из его отъездов коммуна выдала ему паспорт с надписью: «Париж видит его отъезд с сожалением». Но по возвращении во Францию112 он находит террор усилившимся и атмосферу подозрительности сгустившейся. Занятый только хождением по букинистам и антикварам, Бекфорд тем не менее внушает подозрения. Его свобода и жизнь в опасности. Книгопродавец Шарден113, узнавший об этом, находит случай спасти Бекфорда, и автор «Ватека» благополучно бежит в Англию, переодетый и с подложным паспортом.
Но Англия знала тогда Бекфорда не как автора «Ватека» (уже забытого и еще не открытого вновь!), а как человека со странной и беспокойной репутацией, и скоро вся Англия заговорила о его новых эксцентрических затеях. Вернувшись на родину, Бекфорд решил поселиться во Фонтхиле, но не в старом отцовском замке. Началась постройка нового здания, обдуманного Бекфордом во всех подробностях114. И началась она, к всеобщему удивлению, с возведения стены, имевшей две сажени высоты и опоясавшей все земли Фонтхиля. Стена эта, протяжением в двенадцать верст, была выстроена в один год.
Про меня говорили, — рассказывал позднее Бекфорд, — что я построил ограду, прежде чем начал строить дом, из-за желания скорей отделиться от всего человеческого рода. Однако при мне всегда было сто, двести рабочих. Я приказал выстроить стену, чтобы охотники не вторгались в мои владения. Напрасно я предупреждал их. Здешние помещики без церемо¬


1060
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватекез
нии опрокидывают любую изгородь, а если прохожий нищий сорвет с нее несколько ягод, они готовы татцить его на виселицу. Они не слушают никаких запрещений, когда скачут в своих красных фраках за бедным загнанным зайцем. Все мои протесты оказывались тщетными, и тогда я решил построить эту стену. Я не могу потерпеть, чтобы убивали животных без всякой необходимости. В юности я перестал стрелять, так как нашел, что мы не имеем права убивать живых существ ради развлечения. Я люблю животных. Птицы на полях Фонтхиля, казалось, знали меня, они продолжали петь, когда я к ним приближался; даже зайцы перестали бояться человека. Это было как раз то, чего я хотел.
[Цит. по: Redding 1859/2: 94—95;
Melville 1910: 215-216]
Понятна ненависть, которую стена Бекфорда вызвала у соседей-по- мещиков; понятны слухи и толки о том, что происходило внутри этой ограды. Там с величайшей энергией и величайшей поспешностью, приказывая работать во всякую погоду и даже ночью при свете факелов и наблюдая лично за всем, Бекфорд строил свое новое жилище. Никому не удавалось получить доступ туда. Разгоревшееся любопытство заставило одного джентльмена перелезть тайком через ограду. Бекфорд, на которого он наткнулся, встретил его чрезвычайно вежливо, всё показал и оставил обедать с собой. Но после обеда слуга передал незваному гостю приветствие хозяина и предложение найти дорогу домой точно так же, как он уже нашел ее однажды. В три-четыре года здание наконец было кончено, и Бекфорд мог устроить в нем торжественный прием лорду Нельсону115. Новый Фонтхиль открыл немногим избранникам свои таинственные недра. То было престранное здание. Значительная часть его была выстроена для быстроты из дерева. Отличительную черту его составляла высокая башня116, очевидно напоминавшая Бекфорду башню, на которой халиф Батек наблюдал звездные пути, а его мать Каратис совершала заклинания117. Эта башня была построена также из непрочных материалов и постоянно угрожала падением. «Это дамоклов меч, вечно занесенный над моей головой», — говорил сам Бекфорд118. Вскоре после его отъезда из Фонтхиля она действительно упала и разрушила половину дома. Самый дом состоял из множества об¬


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВАТЕКА>
1061
ширных, высоких зал и разнообразных, великолепно убранных комнат. На одном конце его помещалась часовня Св. Антония. Целый ряд галерей и кабинетов был отведен под библиотеку, одну из богатейших библиотек тогдашней Европы. Весь дом был наполнен драгоценной мебелью, редкими предметами искусства, старинными и экзотическими тканями. Дивные сады окружали новый Фонтхиль, и ничего не было дороже Бекфорду, чем цветы, наполнявшие их в изобилии.
В течение двадцати пяти лет Бекфорд жил здесь в полном и беспримерном уединении. Он принимал изредка, и только немногих, друзей; празднества в честь Нельсона были единственными празднествами, которые видел новый Фонтхиль. Посещавшие его бывали удивлены не столько роскошью, сколько утонченностью Бекфордова гостеприимства. Они проводили день в садах и библиотеках. Вечером автор «Вате- ка» читал им что-нибудь или импровизировал на рояле, вспоминая арии Пакиеротти или испанские сегидильи119. Оставаясь один, Бекфорд вел тот же образ жизни. Он любил работу в саду и езду верхом. Одиночество не тяготило его. Его связи с внешним миром ограничивались перепиской, пополнением художественных коллекций и расширением библиотеки. Такая жизнь казалась многим очень странной. Говорили о припадках меланхолии, когда Бекфорд был не в состоянии видеть даже слуг, подававших ему обед. Бывший в числе его слуг карлик Пьеро120 являлся в глазах простосердечных людей помощником Бекфорда в его предполагаемых занятиях магией. Говорили о гареме121, тщательно скрываемом в одной из отдельных зал нового Фонтхиля. Дворец Бекфорда, несомненно, вмещал в себя четыре дворца из числа дворцов Ватека122. В нем было место и для «Вечного Пира», и для «Храма Благозвучия», и для «Наслаждения Глаза», и для «Дворца Благоуханий». И, может быть, не совсем неправы были те, кто уверял, что в новом Фонт- хиле должен таиться где-то и пятый дворец Ватека — «Опасный дворец, или Убежище Радости».
В 1822 году английские газеты возвестили, ко всеобщему изумлению, что новый дом Бекфорда в Фонтхиле будет в скором времени продан с аукциона со всей своей обстановкой. Залы строго охраняемого до сих пор жилища Бекфорда были открыты теперь нетерпеливым


1062
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
взорам всех желающих. Толпы любопытных устремились туда; светская и литературная Англия заполнила деревенские дороги, ведущие в Фонтхиль, и все постоялые дворы в его окрестностях. Сохранилась целая шуточная поэма, повествующая об этом событии123. Самый аукцион, однако, не состоялся, потому что всё было целиком куплено одним покупателем за триста тридцать тысяч фунтов стерлингов124. Не следует думать, что Бекфорд расстался при этом со всем своим имуществом. Он оставил себе библиотеку, лучшие картины, любимейшие предметы. Всё это он перевез в Лэнсдоун, близ Бата125, где купил и перестроил по своему вкусу два смежных дома. Продажа Фонтхиля была вызвана наступившим наконец расстройством денежных дел, но Бекфорд был еще очень далек от разорения. В Лэнсдоуне он продолжал вести тот же образ жизни, который вел раньше. Комнаты его нового дома были так же обильны изысканными, редкими и прекрасными вещами, как и залы Фонтхиля. Он по-прежнему покупал старинные книги и восточные вещи. Он не удержался от того, чтобы и здесь не выстроить башню на вершине холма. В ней была часовня Св. Антония и комната, увешанная по стенам картинами Тициана126, Брейгеля127 и составлявшими особую слабость Бекфорда похожими на фарфор маленькими картинками Пу- ленбурга128.
В Лэнсдоуне протекли последние годы жизни Бекфорда. Она была всё так же замкнута и всё так же служила темой для разнообразных и, часто, нелепых слухов. Иногда на улицах Бата можно было видеть совершающим прогулку верхом того, кого собиравшееся на местных водах общество называло «Султаном из Лэнсдоунской башни». Этот бодрый, тщательно одетый и еще очень красивый старый джентльмен внушал всем встречавшим его невольное уважение. Всё чаще и чаще Бекфорд мог слышать теперь свое имя, повторяемое с восторгом, как имя автора «Ватека». Отдохнувшая от войн с Наполеоном129 Англия нашла наконец досуг, чтобы оценить это прекрасное произведение своей литературы. Сказка Бекфорда вышла уже шестым изданием130, и ее автор собрался наконец выпустить в свет книгу путешествий131. Критика встретила ее с почти единодушным сочувствием. В последние годы сво¬


Павел Муратов. БЕКФОРД, АВТОР «ВАТЕКА>
1063
ей жизни Бекфорд пользовался настоящей литературной славой. Он умер после недолгой болезни в 1844 году.
к к к
Незадолго до своей смерти Бекфорд сказал одному из навещавших его друзей: «Я никогда в жизни не испытал ни одной минуты ennui*»132. Полнота, насыщенность свойственны всем ощущениям этой жизни, так странно не похожей во второй своей половине на то, что она являла в первой. Молодость Бекфорда и мысли его путешествий можно прочесть в его письмах, отрывки из которых приведены выше. Но непроницаемым молчанием окружены его одинокие годы в Фонтхиле и Лэнс- доуне. Что составляло истинное содержание этой жизни, этого одиночества? Собирание книг, красивых и редкостных вещей — говорят иные биографы. Слушая их, хочется недоверчиво покачать головой. Все сокровища, собранные царем Соломоном133, вся мудрость тысячелетий, хранимая им, оказались ненужными для халифа Ватека, когда он совершил свое смелое путешествие и оказался в подземном дворце Эбли- са. Ничто не могло спасти его от назначенного ему вечного одинокого бодрствования, вечного блуждания взад и вперед, вечных мук огнем, сжигающим сердце. Неужели залы Фонтхиля никогда не напоминали Бекфорду подземные залы Эблиса и хранилища царя Соломона? И не напоминал ли сам он, одиноко блуждающий по этим великолепным залам, другой образ его же собственной фантазии — благородную человеческую тень с крепко прижатой правой рукой к объятому пламенем сердцу?
Сентябрь, 1911. Москва
* скуки (|фр.).


айльд1 приписывает Карлейлю2 забавную мысль о биографии Микеланджело без единого упоминания его произведений3. Реальность сложна, история же отрывочна и незамысловата: всеведущий сочинитель мог бы нанизывать себе многочисленные и даже неисчислимые биографии человека, ни в чем не повторяющие друг друга, а читатель проглотил бы не одну дюжину, пока догадался, что речь в них идет о том же самом герое. Рискнем и мы до предела упростить жизнь: допустим, ее составляют ровно три тысячи событий. Тогда в одну из возможных биографий войдут номера 11, 22, 33 и т. д.; в другую — 9, 13, 17, 21...; в третью — 3, 12, 21, 30, 39... Одна вполне может быть историей его снов, другая — органов тела, третья — сделанных ошибок, четвертая — всех минут, когда ему вспоминались пирамиды, пятая — его встреч с ночью и рассветами. Перечисленное может показаться всего лишь химерами — увы, это не так. Кто из биографов писателя или воина ограничит себя литературой или войной? Любой предпочтет взяться за генеалогию, экономику, психиатрию, хирургию, книгопечатание. В одном из жизнеописаний Эдгара По — семьсот страниц


1068
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
ин-октаво4 — автор до того озабочен переменами местожительства героя, что едва нашел место для придаточного предложения о Маль- стрёме5 и космогонии «Эврики»6. Еще пример — занятное откровение из предисловия к биографии Боливара:7 «О сражениях в этой книге будет упоминаться не чаще, чем в наполеоновской биографии автора»8. Так что острота Карлейля предвосхитила нынешнюю литературу: в 1943 году биография Микеланджело, обмолвись она хоть словом о его произведениях, выглядела бы диковинкой.
На все эти размышления меня навела только что вышедшая биография Уильяма Бекфорда9 (1760—1844). В своем Фонтхилле10 он мало чем отличается от обыкновенного барина и богача, путешественника, книгочея, архитектора-любителя11 и приверженца абсолютной свободы нравов12. Его биограф Чапмен забирается (или силится забраться) в самую глубь его лабиринтоподобной жизни, но обходится без анализа «Ватека», десять последних страниц которого принесли Бекфорду славу.
Я сопоставил множество написанного о «Ватеке». В предисловии Малларме к переизданию 1876 года13 немало находок (скажем, что повесть начинается на вершине башни чтением звезд, чтобы завершиться в заколдованном подземелье)14, но разбираться в его доступном лишь этимологам диалекте французского языка — занятие неблагодарное, а временами и безуспешное. Беллок («A Conversation with an Angel»*  *, 1928) в своих оценках Бекфорда не снисходит до объяснений15, считая его прозу отпрыском вольтеровской, а самого автора — одним из гнуснейших людей эпохи, «one of the vilest men of his time». Пожалуй, самые точные слова сказаны Сейнтсбери в одиннадцатом томе «Cambridge History of English Literature»**’16.
Сам по себе сюжет «Ватека» достаточно прост. Его заглавный герой17, Харун ибн Альмутасим Ватик Билла, девятый халиф династии Аббасидов18, велит воздвигнуть вавилонскую башню19, чтобы читать письмена светил. Они предсказывают ему череду чудес, которые последуют за появлением невиданного человека из неведомых краев.
* «Разговор с ангелом» [англ).
* «Кембриджской истории английской литературы» [англ).


Хорхе Луис Борхес. О «Ватеке» Уильяма Бекфорда...
1069
Вскоре в столицу державы прибывает некий торговец, чье лицо до того ужасно, что ведущая его к халифу стража идет зажмурившись. Купец продает халифу саблю и исчезает. Начертанные на лезвии загадочные письмена смеются над любопытством халифа. Некий, впоследствии тоже исчезнувший, человек наконец находит к ним ключ. Сначала они гласят: «Мы — самое малое из чудес того света, где всё необычайно и достойно взора величайшего из земных царей»20, а потом: «Горе дерзновенному, который хочет знать то, что знать не должно»21. Ватек предается магии: голос исчезнувшего торговца из темноты призывает его отступиться от мусульманской веры и воздать почести силам мрака. Тогда ему откроется Дворец подземного огня. Под его сводами он найдет сокровища, обещанные светилами, талисманы, которым послушен мир, короны царей доадамовых времен22 и самого Сулеймана, сына Дауда23. Жадный халиф соглашается, купец требует сорока человеческих жертв. Пробегают кровавые годы, и в конце концов Ватек, чья душа почернела от преступлений, оказывается у безлюдной горы. Земля расступается, Ватек с ужасом и надеждой сходит в глубины мира. По великолепным галереям нескончаемого подземного дворца бродят молчаливые и бледные толпы избегающих друг друга людей. Торговец не обманул: во Дворце подземного огня не перечесть сокровищ и талисманов, но это — Ад. (В близкой по сюжету истории доктора Фауста24 и предвосхищающих ее средневековых поверьях Ад — это кара грешнику, заключившему союз с силами Зла; здесь он — и кара, и соблазн.)
Сейнтсбери и Эндрю Лэнг считают или хотят уверить, будто славу Бекфорда составил выдуманный им Дворец подземного огня25. На мой взгляд, он создал первый поистине страшный ад в мировой литературе*. То, что я скажу, может показаться кому-то странным, но самая знаменитая из литературных преисподних, «dolente regno»** «Божественной Комедии»26, сама по себе не внушает страха, хотя происходят там вещи действительно чудовищные. Разница, по-моему, есть, и немалая.
* Литературе, но не мистике: избранный грешниками ад Сведенборга — «De coelo et inferno»27 [«О Небесах и аде» (лат.)], 545, 554 — создан, конечно, раньше.
** отверженная страна [um).


1070
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке!
Стивенсон («А Chapter on Dreams»*) рассказывает, что в детских снах его преследовал отвратительный бурый цвет;28 Честертону («The Man Who Was Thursday»**, VI) видится на западной границе земли дерево, которое больше (или меньше), чем просто дерево, а на восточной границе — некое подобие башни, само устройство которой — воплощенное зло29. В «Рукописи, найденной в бутылке» По говорит о южных морях, где корабль растет, как живое тело морехода30, а Мелвилл отводит не одну страницу «Моби Дика» описанию ужаса при виде кита непереносимой белизны...31 Примеры можно умножать, но, может быть, пора подытожить: дантевский Ад увековечивает представление о тюремном застенке, Бекфордов — о бесконечных катакомбах кошмаров. «Божественная комедия» — одна из самых бесспорных и долговечных книг в мировой литературе; «Батек» в сравнении с ней — простая безделка, «the perfume and suppliance of a minute»*** 32. Но для меня «Батек», пускай в зачатке, предвосхищает бесовское великолепие Томаса Де Куинси33 и Эдгара По, Шарля Бодлера34 и Гюисманса35. В английском языке есть непереводимое прилагательное «uncanny», оно относится к сверхъестественному и жуткому одновременно (по-немецки — «unheimlich») и вполне приложимо к иным страницам «Ватека» — в предшествующей словесности я такого что-то не припомню.
Чапмен перечисляет книги, скорей всего, повлиявшие на Бекфорда: «Bibliothèque Orientale»*  4* Бартелеми д’Эрбело36, «Quatre Facardins»5* Гамильтона37, «Царевну Вавилонскую» Вольтера38, разруганные и восхитительные «Ночи» Галлана39. Я бы добавил к этому списку «Carceri d’in- venzione»6* Пиранези — осыпанные похвалами Бекфорда офорты великолепных дворцов и безвыходных лабиринтов разом40. В первой главе «Ватека»41 Бекфорд перечисляет пять чертогов, услаждающих пять
* «Глава о снах» [англ).
** «Человек, который был Четвергом» [англ). *** «Благоуханная, минутная забава» [англ).
4* «Восточная библиотека» [фр).
5* «Четыре Факардина» [фр).
6* «Воображаемые темницы» [um).


Хорхе Луис Борхес. О «ВАТЕКЕ» УИЛЬЯМА БекФОРДА...
1071
чувств героя;42 Марино в своем «Адонисе» описывает пять похожих садов43.
Вся трагическая история халифа заняла у Бекфорда три дня и две ночи зимы 1782 года44. Он писал по-французски, Хенли в 1785-м перевел книгу на английский45. Оригинал переводу не соответствует;46 Сейнтсбери заметил, что французский XVIII века уступает английскому47 в описании «необъяснимых ужасов» этой неподражаемой повести, как их называет Бекфорд48.
Английский перевод Хенли можно найти в 856-м выпуске «Everyman’s Library»*’49, оригинал, просмотренный и увенчанный предисловием Малларме, перепечатан парижским издательством Перрена50. Поразительно, что кропотливая библиография Чапмена не удостаивает это издание и предисловие ни единым словом.
Буэнос-Айрес, 1943
* «Общедоступной библиотеки» [англ).


днажды, больше полувека назад, в Москве зашел ко мне «Патя» — так звали мы Павла Муратова1, друга нашего — и говорит:
— Вот, Боря, замечательная книга «Батек», Бекфорда. Такой был англичанин, XVTH века, чудак отчасти, фантазер... но какой писатель!.. Посмотри.
И дал мне книжку небольшую, по- французски: «Ватек».
— Что ж это, перевод? Ведь он же англичанин был?
— Да... но по-французски писал отлично. Классическая проза. «Арабская сказка»2, ну, не совсем сказка... Долго была под спудом. Маллармэ3 открыл... провозгласил во Франции...4
Я взял, прочел. Сказка! Так в подзаголовке указано, а это мрачная фантастическая история, восточная. Глубокого смысла. Погоня необузданного халифа Ватека5 за всемогуществом при помощи сил дьявольских, гибель в царстве Эблиса6, врага рода человеческого и самого Бога.
Как написано! Вещь замечательная, что говорить.


1076
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
— Ну, видишь... Хм-м... — да, вот что: переведи ее на русский, я напишу предисловие, Константин Федорович* издаст. Он уж согласен.
Так оно и обернулось. Я писал тогда свое, но «Ватек» этот мне понравился, и я за него взялся.
Некрасов дал аванс, подоспели другие авансы, мы закатились с женою7 в Рим, где зиму 1911/12 г. и провели.
В незабываемом этом Риме, незабвенной зимой, получал я уже из Москвы корректуры «Ватека». Жили мы как птицы небесные8, ни о чем не думая, ничего впереди не предчувствуя.
Поселились в пансионе Франчини, на углу via Veneto9 и via Porta Pin- ciana10. Попали в квартал нарядный, даже аристократический. Окна комнаты моей выходили на Стены Аврелиана11, в Ш веке обнес он ими Рим. Плющ вился по древней коричнево-розовой мелкой кладке. В двух шагах ворота — в виллу Боргезе12.
Через улицу от нас эти невысокие стены, за ними — зелень парка Боргезе, где некогда Лукулл, в своем дворце, закармливал гостей неплохими обедами13. Много же позже, в VI веке, стены эти никак не пропускали готов, осаждавших Рим14. Оборонял его Велизарий, знаменитый полководец византийский15. И защитил. Ни с чем ушли эти готы. А сейчас, накануне трагедий родины своей, правил тут корректуры «Ватека» русский литератор.
У ворот в парк Боргезе стояли веттурины16 с поджарыми лошадьми, ожидая иностранца («una lira, signore, una lira! una lira!»** — подымали высоко палец: за лиру, мол, можешь исколесить весь Рим). В час завтрака матроны приносили им из дому «в рассуждении чего бы покушать»17 и, конечно, arroser*** винцом, каким-нибудь Castelli romani18. Тут настроение подымалось. Начинались диспуты (каждый итальянец — оратор), жестикуляция — извозчичий парламент. А лошади неторопливо жевали — к мордам их подвешены мешочки с разным добром.
Некрасов, племянник поэта. У него было издательство в Москве. Одна лира, синьор, одна лира! Одна лира! [um) оросить (iфр.).


Борис Зайцев. PRO DOMO SUA
1077
Из Москвы же приплывали в пансион Франчини корректуры, уплывали с поправками обратно.
-к * "к
Прошли годы. Войны, революции — то, о чем меньше всего думали мы в Москве, в Риме над «Ватеком», над возраставшей рукописью «Дальнего Края»19. И вот гром, гроза, трагедия — не до литературы. «Бескровная», за ней — кровная20. Москва сменилась Берлином, Парижем, началась эмиграция21. «Vita nuova»*’22. С прежним всё кончено. Но литературной жилки не зажать.
В дни немецкой оккупации23 скромное было развлечение: бродить по набережным Сены, выуживать кое-что у букинистов, нести домой. Оттуда появилась «Божественная комедия», давнее ее издание, жизнь Данте — Бальбо24, «Декамерон»25, хроника Anonimo Fiorentino26, да мало ли еще чего. Среди них небольшая книжка: всё тот же «Ватек», издание Некрасова, Москва, Рим, жена, Муратов. Мирно водворился он на книжной полке жития эмигрантского. И опять пошли годы. Иногда показывал его друзьям, как редкость, но вот уж и ни жены не стало, ни Муратова, ни Некрасова. Рим незыблем, но теперь недосягаем. Вряд ли существует пансион Франчини пред Стеной Аврелиана.
Пути жизни загадочны. Кто мог подумать, что через пятьдесят шесть лет после московского издания, через четверть века после скромного одиночного появления на набережной, вновь явится этот «Ватек»... не у букиниста парижского, а в Москве пятидесятитысячным тиражом27. И как некогда в Рим корректурами, так теперь приплыл самотеком, уже в готовом виде (корректуру в Москве делали, к изданию этому я никак не причастен).
Кроме «Ватека», в книге московской еще две вещи современных ему писателей Уолпола28 и Казота29. Все авторы — представители «преромантизма»30, предшественники Байронов31 и Шатобрианов32. Названа: «Фантастические повести». Издание научное, под редакцией акаде¬
* «Новая жизнь» (um.).


1078
ДОПОЛНЕНИЯ. Литературная критика о Бекфорде и «Ватеке>
мика Жирмунского33, со статьями, примечаниями, библиографией. Книга большая. Про «Ватека» сказано: перевод Бориса Зайцева. И в библиографии отмечено — перевод мой, вступительная статья «Пати», издат. К.Ф. Некрасова, Москва 1912 г.
Всё совершенно точно.
* * *
Одно былое тянет за собой другое, тех же времен, тоже воскресающее.
Добрая душа разыскала в архивах справку и прислала из Москвы. Справка вызывает улыбку. Тот же год 1912-й, но касается романа — того самого, что писал я рядом с «Ватеком».
Оказывается: 54 года назад, во время первой войны34, Московский К-т по делам печати привлекал меня к суду по 129<-й> статье Уголовного Уложения, за роман «Дальний Край», только что тогда вышедший (несколько позже «Ватека»).
Что роман был изъят из обращения, я знал. Но уголовщина! Первый раз слышу. За «антиправительственные» выпады. Роман этот я писал как раз во времена «Ватека» — в Москве, в Риме, в Кави35 на лигурийском побережье под Генуей. А что собирались тянуть меня на цугундер, узнал впервые теперь. Вот была бы картина! Синявский императорских времен36.
...27 сентября 1914 г. Москов. Комитет по делам печати постановил наложить арест на книгу Бориса Зайцева «Дальний Край» и возбудить против виновных по настоящему делу судебное преследование.
(Т. е., насколько понимаю, и против издателя.) Сообщено в тот же день Ярославскому губернатору, Москов. Градоначальнику, Прокурору Су- дебн. Палаты и т. д. На другой день экстренной телеграммой Градоначальникам, всем приставам: «Предлагаю немедленно конфисковать в кн. магазинах... кн. Бориса Зайцева “Дальний Край”». — Адрианов37. (Кажется, это был москов. Градоначальник.)


Борис Зайцев. PRO DOMO SUA
1079
Но это же ancien régime*’38.
18 ноября 1914 г. Прокурор Москов. Окружи. Суда известил Комитет по делам печати, что определением Москов. Судебной Палаты от 5 ноября 1914 г. утверждено заключение прокурорского надзора о невозбуждении уголовного преследования по поводу издания книги под заглавием «Дальний Край», и арест, наложенный Комитетом по делам печати на эту книгу, тем же определением Судебной Палаты снят.
Старики этой Палаты рассудили, не волнуясь, не тревожа губернаторов и градоначальников:
— Ну, чего там по пустякам кашу заваривать, ну, брыкнул какой- то литератор в романе — да ведь все знают, что сочинители врут — а мало ли нас и в Думе ругают, посерьезнее люди, чем этот... Лисицын, или Зайчиков, как там его?.. Процесс начинать — либералы подхватят, вой подымут на всю Россию в газетах. Только рекламу создавать литератору.
И разошлись завтракать.
Да, другой мир. Он ушел, свое отжил, восстанавливать его нельзя. А по-советски хаять невозможно (умному человеку).
Но чем дольше живешь, тем больше видишь в этом «новом» мире щелей, трещин. Дай бог им крепнуть. А культуре настоящей расцветать, распространяться39.
* старый режим (iфр.).


Содержание
Уильям Бекфорд
БАТЕК
В трех книгах
КНИГА ВТОРАЯ
ДОПОЛНЕНИЯ
ДРУГИЕ
ВОСТОЧНЫЕ ПОВЕСТИ И СКАЗКИ
Уильям Бекфорд
ИСТОРИЯ ШАХАНАЗАНА,
ЦАРЯ ТАРТАРИИ, ИЛИ ГОД ИСПЫТАНИЙ Продолжение арабских сказок Перевод АА. Сифуровой
«Всякому известно, что царь Шаханазан был...» 307
Уильям Бекфорд ИСТОРИЯ
ЗДЕШНЯЯ И ТАМОШНЯЯ
Источники Мерлина. Перевод А А. Сифуровой 315


История про Яо. Перевод АА. Сифуровой 321
История Ар-Рауйи, рассказанная эмиру Большого Каира. Перевод Н.В. Обрезчикова и А А. Сифуровой 332
История принцессы Фатимы, дочери царя Бен-Амера 340
[Фейдак] 356
Уильям Бекфорд ИСТОРИЯ
ЭЛЬ-УАРД-ФЕЛЬКАНАМАН И АНС-ЭЛЬ-УГЬЮДА Перевод АА. Сифуровой
Предисловие 365
[Начало истории Эль-Уард-Фельканаман и Анс-эль-Угъюда] 367
История джиннии Фикелы и царевича Хемниса 397
[Продолжение истории Эль-У ард-Фельканаман и Анс-эль-
Угьюда] 413
История царя Филуя и кашмирянки Азоры 418
[Окончание истории Эль-У ард-Фельканаман и Анс-эль-У гъюд а] 425
Уильям Бекфорд
[ИСТОРИЯ ДАРЬЯНОКА]
Перевод АА. Сифуровой
История Дарьянока, юноши из страны Гу-Гу. Рассказана робкою девицей Фарукназ, дочерью дервиша Алъмейддина 431
[Начало] истории Мессак, негритянки с пауками 439
История юной индианки из Визапура. Рассказана ее кормилицей 453
[Окончание] истории Мессак, негритянки с пауками 454


Уильям Бекфорд ИСТОРИЯ
АЛАДДИНА, ЦАРЯ ЙЕМЕНА
Перевод АА. Сифуровой
[Начало истории Аладдина, царя Йемена] 471
История царевича Махмеда 503
[Продолжение истории Аладдина, царя Йемена] 521
История Абу Нияха, царя Мусселя 522
[Окончание истории Аладдина, царя Йемена] 542
Уильям Бекфорд ИСТОРИЯ
ПРИНЦА АХМЕДА, СЫНА ЦАРЯ ХОТЕНА,
И АЛИ БЕН ХАСАНА ИЗ БАГДАДА Перевод Д.А. Воробьева
[История Али бен Хасана из Багдада] 549
История принца Ахмеда 564
[Начало истории принца Ахмеда и Али бен Хасана] 600
[Начало истории Али бен Хасана] 629
[Продолжение истории принца Ахмеда и Али бен Хасана] 637
[Окончание истории Али бен Хасана] 638
[Окончание истории принца Ахмеда и Али бен Хасана] 641
Уильям Бекфорд ИСТОРИЯ
КЕБАЛА, ЦАРЯ ДАМАСКА Рассказана Мамалебе, кормилицей белокурой принцессы Хаджайи Перевод АА. Сифуровой
[Начало истории! 661


История Кебала, царя Дамаска 663
[Окончание истории] 677
Уильям Бекфорд
ИСТОРИЯ МАЗИНА
Перевод АЛ. Сифуровой
Часть первая 681
Часть вторая 736
Уильям Бекфорд
ПОРЫВ ВОСТОРГА
Перевод Н.В. Обрезчикова
«Как описать тот порыв восторга, с которым я схватил твое письмо...» 781
Уильям Бекфорд ВИДЕНИЕ Перевод Е.В. Юрьевой
«Случилось мне как-то раз открыть окно. Луна ярко сияла...» 805
Уильям Бекфорд
ЦАРСТВА ВЕЧНОГО ДНЯ
Перевод АЛ. Сифуровой
«Когда-то я знала счастье, а сейчас пытаюсь убедить себя...» 883
Уильям Бекфорд
ЛУННЫЕ ГОРЫ
Перевод АЛ. Сифуровой
«Я думал, что попал на благословенные острова...» 897


Уильям Бекфорд
ГЕНИЙ МЕСТА Перевод АЛ. Сифуровой
«При первых проблесках рассвета я встаю и спешу на берег...» 905
Уильям Бекфорд
UESPLENDENTE Перевод H. С. Кочневой
«Мало кто оставил в анналах живописи более блистательный след...» 915
Заметки 971
Клод Савари ПОВЕСТЬ
О ЛЮБВИ АНАС-ЭЛЬ-УЮДА И УАРДИ Перевод АА. Сифуровой
«Анас-эль-Уюд — вот герой, которого я хочу воспеть...» 977
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА О БЕКФОРДЕ И «ВАТЕКЕ»
Стефан Малларме ПРЕДИСЛОВИЕ
К ФРАНЦУЗСКОМУ ПЕРЕИЗДАНИЮ «ВАТЕКА»
(1876)
Перевод А. Ю. Миролюбовой
[Предуведомление] 1017
Предисловие к изданию 1876 года 1019


Павел Муратов
БЕКФОРД,
АВТОР «ВАТЕКА»
(1911)
«Вместе с Бекфордом и написанной им сказкой “Ватек”...» 1043
Хорхе Луис Борхес
О «ВАТЕКЕ» УИЛЬЯМА БЕКФОРДА Из книги
«Новые расследования»
(1952)
Перевод Б. В. Дубина
«Уайльд приписывает Карлейлю забавную мысль...» 1067
Борис Зайцев
PRO DOMO SUA Из давнего (1968)
Однажды, больше полувека назад...» 1075


БЕКФОРД, УИЛЬЯМ
Батек: в трех книгах / Издание подгот. Л.А. Сифурова, Е.В. Скобелева, Е.В. Трынкина. — М.: Ладомир, 2021. — Кн. П. — 792 [297—1088] с. — (Памятники всемирной литературы)
ISBN 978-5-86218-599-7 ISBN 978-5-86218-601-7 (Кн. II)
Первое на русском языке полное собрание восточных повестей и сказок одного из наиболее самобытных английских писателей — Уильяма Бекфорда (1760— 1844), который прежде был известен отечественному читателю только своей вариацией на тему Фауста — повестью «Ватек» в переводе Б.К. Зайцева, осуществленном в 1911 году и переизданном в 1967-м в серии «Литературные памятники», после чего многократно перепечатывавшемся.
Унаследовав от отца, лорда-мэра Лондона, огромное состояние, позволившее собирать коллекции книг, искусства и древностей, много путешествовать, построить две башни в Англии, а в Португалии роскошно обставить дворец, упомянутый Байроном в поэме «Паломничество Чайльд-Гарольда», Бекфорд как бы предвосхитил странствия знаменитого литературного героя: прожил долгую, насыщенную необычайными событиями жизнь, стал свидетелем Французской революции 1789—1792 годов, поражал современников экстравагантными поступками. Своим творчеством, в котором отразились неординарность его личности, пылкий темперамент и удивительная широта познаний, он повлиял на столь разных поэтов и писателей, как лорд Байрон, Томас Мур, Стефан Малларме, Бенджамин Дизраэли, Говард Филлипс Лавкрафт. Им восхищались Алджернон Суинберн, Андре Жид, Проспер Мериме, Хорхе Луис Борхес и мн. др.
Прочитав в юности сказки «Тысячи и одной ночи» во французском переводе, Бекфорд так страстно увлекся ими, что взялся учить арабский язык и принялся сначала переводить эти сказки, творчески их перерабатывая, а затем и сочинять — чаще всего на французском языке — волшебные истории в восточном стиле. При этом молодой писатель не подражал прочитанному, а переиначивал традиционные или придумывал собственные оригинальные сюжеты и образы.
Не всегда бывает легко определить жанровую принадлежность произведений Бекфорда: восточный фольклор и сказочные мотивы переплетаются в них с чертами рыцарских и готических романов, а также романов воспитания; встречаются экспрессионистские зарисовки, элементы ужасного, фантастического и гротескного; нередко повествование оборачивается пародией на привычные жанры. Египет, Ближний Восток, Аравия, Персия, Турция, Месопотамия, Индия, Китай, Испания ХУП века — вот неполный перечень экзотических мест действия в восточных творениях Бекфорда, написанных в возрасте от 15 до 23 лет.


Куда бы ни отправлялся он в своих сочинениях — на прогулку по окрестностям или в царственные Альпы, на овеянный легендами Восток или в глубины собственной души, — он неизменно восхищает и удивляет своей эрудицией, оригинальностью стиля и тональности, дерзкими культурными и религиозными сопоставлениями, сардонической усмешкой, изощренной фантазией, а порой и обостренной чувственностью, доходящей до безудержного сладострастия.
В данное издание включен новый перевод повести «Ватек», выполненный с другого оригинала, нежели текст Б.К. Зайцева, а также три примыкающие к ней истории — так называемые «Эпизоды “Ватека”».
В образе халифа Ватека (девятого аббасидского халифа, внука легендарного Харуна ар-Рашида) автор воплотил — прибегнув к фантастическому гротеску — свои представления об интеллектуальных потребностях и жажде наслаждений, которые веком Просвещения признавались естественным правом каждого человека. Способный убивать одним взглядом, жестокосердный и сластолюбивый Ватек возымел дерзкое желание постичь скрытые законы судьбы и мироздания, «тайны Неба», дабы подчинить вселенную собственной власти. Ради достижения вожделенной цели он вступил в сговор с силами преисподней и попрал нормы человечности. Эгоистическое тщеславие главного героя повести обернулось против него самого: с каждым шагом иллюзорное счастье приближало самонадеянного Ватека к исчезновению в подземном царстве грозного Иблиса (Сатаны), к вечной круговерти отчаяния. По мысли автора, таков удел тех, кто предается разнузданным страстям. Аллегория вступает в повести в спор с просветительской моралью, ибо декларирует беспомощность человека в непознанном мире всемогущего зла.
Помимо корпуса текстов, связанных с «Ватеком», в настоящее издание вошли и другие произведения Бекфорда восточной тематики, рукописи которых хранятся в Бодлианской библиотеке Оксфордского университета (полное научное издание этих произведений до сих пор нигде в мире не предпринято).
Книга снабжена обстоятельной статьей о жизни и творчестве писателя, а также об ориентализме в европейской литературе, в рамках которого западные историки, философы и литераторы, переосмысливая восточные и мусульманские традиции, понятия и реалии, сформировали собственное представление о них, порой весьма далекое от действительности.
Обширные примечания, в том числе отражающие варианты некоторых текстов Бекфорда, иллюстрации и другие сопутствующие материалы помогут глубже проникнуть в фантасмагорический мир «роскошнейшего из английских прозаиков» (С. Малларме).
Издание великолепно оформлено и адресовано самому широкому кругу читателей.


Научное издание
Уильям Бекфорд
БАТЕК
В трех книгах II
Редактор Л А. Сифурова Корректор ОТ. Наренкова Компьютерная верстка и препресс О.Л. Кудрявцевой
ИД № 02944 от 03.10.2000 г. Подписано в печать 12.04.2021 г. Формат 70 X 90yi6. Бумага офсетная Ne 1. Печать офсетная. Гарнитура «Баскервиль». Печ. л. 49,5.
Тираж 500 экз. Зак. Ne К-812
Научно-издательский центр «Ладомир»
124365, Москва, ул. Заводская, д. 4 Тел. склада: 8499-729-96-70. E-mail: ladomirbook@gmail.com
Отпечатано в соответствии
с предоставленными материалами в АО «ИПК “Чувашия”» 428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13
НЕЗАВИСИМЫЙ
АЛЬЯНС
Подписывайтесь на официальный «ТВИТТЕР»
Научно-издательского центра «Ладомир»: https://twitter.com/LadomirBook